Warhammer Битвы в Мире Фэнтези: Омнибус Том II
История изменений
1.0 — книга произведена в Кузнице книг InterWorld'а.
1.1 — добавлен рассказ Роберта Вардемана "Очищение".
1.2 — добавлен рассказ Саймона Спурриера "Блеск".
1.3 — добавлена новелла Фила Келли "Кровь Зигмара".
Джош Рейнольдс Рыцари Сияющего Солнца (не переведено)
Первый долг
Не переведено.
Рыцари Сияющего Солнца
Не переведено.
Энтони Рейнольдс Рыцари Бретонии (не переведено)
Странствующий рыцарь
Не переведено.
Рыцарь земель
Не переведено.
Ищущий рыцарь
Не переведено.
Рыцарь Грааля
Не переведено.
Вечный покой
Не переведено.
Джош Рейнольдс Рыцари Манаана (не переведено)
Мертвецкое спокойствие
Не переведено.
Зубы Штормфела
Не переведено.
Владыки болот
Не переведено.
Празднество мертвеца
Не переведено.
Пушка Бернхеймера
Не переведено.
Дэвид Ферринг Сага о Конраде
Конрад
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Они шли с запада и востока, с юга и севера. Они лезли из каждого уголка Империи, из каждой земли Старого Света — и даже из-за их пределов.
Одни из них были людьми или когда-то были таковыми; другие никогда людьми не были.
Едва ли не все они враждовали друг с другом. В иных обстоятельствах подобная встреча непременно закончилась бы всеобщей резней, поскольку каждый из них, обуреваемый жаждой крови, ополчался на своих заклятых врагов и соперников при каждом удобном случае.
Разумеется, поход проходил далеко не мирно. Никто из них даже не знал, что такое мир.
К концу дня запахло бойней. Однако смерть и взаимное уничтожение не были дозволены тем, кого объединил этот странный союз. Пока не были дозволены. Они должны были сначала принести смерть и уничтожение другим.
Общее у них было лишь одно: каждый служил Хаосу. Они поклонялись Хаосу в любом его воплощении, будь то Кхорн или Слаанеш, Нургл, Тзинч или любое другое темное божество.
Они объединились ради одной страшной цели — увечить, жечь, душить, разрывать на куски и убивать, убивать…
Еще не рассвело, когда он был уже на мосту. Большая луна, Маннслиб, уже скрылась. Ее спутница, маленькая Моррслиб, еще только начала всходить.
На середине деревянного моста он остановился. Облокотившись о перила, подождал, пока не начало светлеть, и лишь тогда решился идти дальше. Поднявшись на холм, он направился к лесу.
От дыхания в морозном воздухе поднимался пар; он то и дело вздрагивал от холода.
Рвань, которая считалась одеждой, защищала от холода плохо. Ветхие сапоги в попытке защитить ноги от сырости были изнутри выстланы тряпьем. Но трава уже пропиталась утренней росой, грязь на земле размокла, а сапоги еще не успели просохнуть со вчерашнего дня.
Но он не обращал на это внимания. Так было всегда, во всяком случае, сколько он себя помнил. Казалось, с того самого дня, как он начал ходить, он приходил сюда, то поднимая босыми ногами пыль, то хлюпая сапогами по грязи.
Дальше будет еще хуже. Через месяц появятся снег и лед, и его каждодневная работа станет еще тяжелее.
Он внимательно оглядывал лес, стараясь определить, не прячется ли кто меж ветвей. Даже в самый ясный день в этом лесу было темно, свет почти не проникал сюда.
Многие деревья сбросили листья, но от этого здесь стало только опаснее. Среди голых стволов труднее прятаться, а деревья как будто превратились в чудовищ, что готовы наброситься на тебя в любое мгновение.
Стояла тишина, но он знал, сколь она обманчива. Лес был полон всякой живности. Насекомые, птицы, животные — обычные его обитатели, но были здесь и другие, которых уж никак не назовешь обычными.
Ему стало страшно. Здесь, в лесу, ему всегда было страшно. В детстве он думал, что с возрастом эти страхи пройдут, но получилось как раз наоборот. Прежде он боялся всего непонятного. Теперь, когда он знал, кого можно здесь встретить, он стал бояться еще больше.
Возможно, потому он все еще и жив. Не будь он постоянно начеку, хоть раз допусти оплошность — и он давно бы уже погиб. Был бы утащен одним из тех существ, которые прячутся меж корявых деревьев.
Никто из жителей его деревни не ходил сюда в одиночку. Люди отправлялись в лес группами и только хорошо вооруженные. Дровосеки работали здесь только под надежной охраной.
Однако иногда и этого бывало недостаточно. В прошлом году ранним утром в лес отправились шестеро. Вечером они не вернулись. Они вообще никогда не вернулись. Поисковый отряд обнаружил лишь несколько окровавленных обрывков одежды.
Он подул на руки и потер их одна о другую, чтобы хоть чуть-чуть согреться. Затем вытащил из-за пояса кинжал. Держа в правой руке кинжал, а в левой моток веревки, чтобы связать охапку хвороста, он вступил под полог ветвей.
Он ходил в лес каждый день и всегда выбирал один и тот же маршрут. Он знал здесь каждое дерево и каждый корень, каждую ветку и каждый куст. Будь что-то не так, он сразу бы это заметил. Однако всякий раз отходить от привычной тропы приходилось все дальше. Валежник нужно было искать. Обламывать ветви было бессмысленно, поскольку даже зимой они не были достаточно сухими.
Возле тропы лес был уже основательно прорежен. Но чем дальше, тем гуще сплетались ветви, как будто стараясь оказаться поближе друг к другу, чтобы защититься от неведомого врага.
Впрочем, эта защита была не более надежной, чем у тех дровосеков, ибо на земле нередко попадались огромные поваленные стволы — словно жертвы нападения неизвестных хищников.
Он видел этих тварей лишь несколько раз, но довольно часто ощущал их присутствие. Он не знал, кто они и как называются, да и не стремился это узнать.
Для него они были существами, от которых следует держаться подальше.
Не люди, не звери, они казались их мерзкой помесью, результатом противоестественных совокуплений, отвратительной комбинацией меха, кожи, перьев, рук, копыт и рогов. И были они совершенно тупыми. По-видимому, в результате мутации у них отмерли все естественные органы чувств. У них не было ни мозга человека, ни инстинктов зверя.
Много раз он находился буквально в двух шагах от этих отвратительных тварей, скрываясь за стволом дерева, но они не смогли его увидеть, услышать или учуять.
Но если бы они его обнаружили, он был бы уже мертв. Вот почему он всегда держался настороже. Нельзя все время полагаться на везение.
Он подошел уже к самой кромке леса; сердце забилось сильнее, и он, забью о холоде, крепче сжал в ладони рукоять кинжала. Он продвигался вперед медленно, оглядываясь по сторонам, прислушиваясь и всматриваясь в заросли.
Все было тихо, никого не было видно, но он знал: рядом кто-то есть.
Впереди, совсем недалеко, затаилась одна из тварей. Возможно, она поджидает как раз его, уже зная, что он приходит сюда каждое утро. А возможно, он случайно попался ей.
Тварь находилась от него ярдах в пятидесяти; он мог ее хорошо рассмотреть — она пряталась меж корней расщепленного пня.
Он тоже затаился. Он умел быть терпеливым. Это уже не раз спасало ему жизнь.
Он стоял не шевелясь, боясь даже дышать, чтобы его не выдал пар изо рта; сердце бешено колотилось, во рту пересохло.
Эти существа вели ночной образ жизни. Когда становилось темно, они подбирались к деревне и утаскивали оставленный во дворе скот. С наступлением утра они возвращались в лес. Но днем или ночью — они всегда были смертельно опасны.
После того, что случилось в прошлом году, было решено очистить от них лес, для чего прислали солдат. Никогда еще он не видел столь великолепного зрелища. Солдаты въехали в деревню верхом на лошадях, в сверкающих доспехах, с яркими развевающимися знаменами. До того дня он не видал ничего, кроме своей деревни. И ему ужасно захотелось стать солдатом.
Часть войска разместили на постоялом дворе, к великому неудовольствию хозяина, чье участие в операции по очистке леса вылилось в содержание воинов.
Но он пришел от этого в восторг, ибо часами мог слушать рассказы солдат о жизни за пределами деревни, то есть таких вещах, о которых даже не подозревал. Он был счастлив полировать их шлемы, натирать доспехи и чистить лошадей.
Некоторые из них даже бросали ему пенни, первые заработанные им монетки. Он спрятал их в хлеву, рядом с тем местом, где спал, потому что знал: если хозяин обнаружит у него деньги, то непременно их отберет, а его самого поколотит. Правда, его все равно поколотили, но деньги он сохранил.
Еще у него был теперь кинжал, который он стащил у капитана. Этот капитан ни разу не поблагодарил его за работу, хотя он из кожи лез вон, чтобы ему угодить. Ему так хотелось получить хоть что-нибудь из того, другого мира, а такого странного ножа он ни разу не видел.
Рукоять, сделанная из чего-то похожего на кость, была вырезана в виде головы змеи, но не это делало кинжал поистине уникальным. Его клинок — не ровный, а покрытый остро отточенными зазубринами от рукояти до самого острия, где зазубрины располагались так часто, что почти сливались.
Солдаты прочесали лес, оттеснив тварей. Но лес тянулся, казалось, до бесконечности, и вскоре твари вернулись.
И сейчас одна из них находилась поблизости, поджидая жертву.
Внезапно со стороны деревни послышался шум. Это был стук подкованных лошадиных копыт по деревянному настилу моста.
Он прищурился, пытаясь разглядеть седока. В деревне редко кто поднимался в такую рань. Часто он приходил в лес, набирал полную вязанку хвороста и возвращался еще до того, как хоть кто-нибудь проснулся. Правда, не зимой, когда многие вставали пораньше, чтобы сделать свои дела, пока светло.
Он узнал всадника — он знал всех жителей своей деревни, — но в такой ранний час он менее всего ожидал увидеть ее.
Он был уверен, что она целыми днями валяется в постели, а слуги выполняют работу по дому и исполняют любую ее прихоть. Она жила в усадьбе, расположенной на самом высоком краю долины. Усадьба, как и вся долина, принадлежала ее отцу. Каждый житель деревни жил на его земле; даже хозяин постоялого двора был его данником.
Сейчас на ней были белые меха; лошадь, пофыркивая, осторожно прошла по мосту. На мгновение придержав ее, она бросила взгляд назад, затем вновь тронула поводья, заставив лошадь свернуть. Но не к деревне, а туда, где прятался он.
И где затаилась тварь!
Он следил за всадницей, ни на секунду не забывая о твари. Он прекрасно видел ту, а вот она его — нет. Зато тварь видела всадницу, которая приближалась к лесу.
Всадница могла бы поехать по дорожке вдоль реки. Но она почему-то стала подниматься на холм. Ее путь пролегал вдоль границы леса, где затаился он и где ее поджидала тварь.
Ему было плохо видно, но он знал, что тварь, прячась за деревьями, начала осторожно подбираться к всаднице, двигаясь по диагонали, чтобы сократить путь.
Всадница ехала быстро и уверенно. Он смотрел на нее, отчаянно надеясь, что вот-вот она заподозрит неладное, повернет лошадь и поскачет прочь. Но она продолжала ехать вперед, не подозревая об опасности.
Что она здесь делает? Почему она одна?
Он продолжал следить. Тварь была уже совсем рядом. Всаднице нужно немедленно уезжать, или будет поздно.
Он понял, что сейчас произойдет. Еще несколько секунд, и тварь, сделав прыжок, нападет на всадницу.
Выскочив из-за деревьев, он побежал к тому месту, где тварь уже приготовилась к прыжку. Он закричал всаднице, приказывая ей повернуть назад, назад, надеясь, что успеет добежать раньше твари, и вместе с тем понимая, что не сможет совершить невозможное.
Всадница его увидела и услышала, поскольку резко осадила лошадь. Но было уже слишком поздно, слишком.
Он преодолел только половину пути, когда увидел тварь, выскочившую из зарослей. Так ясно он видел ее впервые; в следующую секунду она взвилась в воздух.
Это была отвратительная насмешка над человеком и отталкивающая пародия на животное: массивное тело, покрытое тусклым темно-серым мехом; собачья морда, но с рогами и длинными кабаньими клыками; короткие конечности, заканчивающиеся острыми когтями и с зажатым в них ржавым мечом.
Тварь с ревом бросилась на всадницу, которая тотчас откинулась в седле, натягивая поводья и пытаясь остановить лошадь. Поэтому тварь промахнулась и, вместо того чтобы вцепиться в жертву, лишь выбила ее из седла. Всадница полетела на землю, а обезумевшая лошадь рванулась и понеслась прочь.
Чудовище тоже оказалось на земле, но не успело оно подняться, как подоспел он.
Прыгнув на спину зверю, он левой рукой обхватил его за шею, приподнял его голову и вонзил в горло кинжал.
Зверь завизжал, пытаясь вырваться; из его горла фонтаном забила кровь.
Тогда он снова вонзил кинжал, потом еще раз и еще. С каждым ударом тварь заходилась от визга, отчаянно извиваясь, и наконец, сбросила его с себя.
Она оказалась значительно крупнее его. Меч ей был ни к чему — она могла бы прихлопнуть его одним ударом лапы.
Пока тварь вставала, он успел откатиться в сторону. Чудовище прижало лапу к ране на горле, как будто пытаясь остановить кровь, которая была мерзкого желто-зеленого цвета.
Тварь уставилась на свою мокрую лапу — она явно не понимала, что это с ней приключилось. Открыла пасть, чтобы зареветь, и вместе с ревом из ее пасти вырвалась новая струя крови. Сузив глаза, зверь в упор посмотрел на своего мучителя и в следующую секунду бросился на него.
Он едва не задохнулся от смрада, исходившего из его пасти. Он был слабее зверя, но гораздо проворнее и тут же отскочил, увернувшись от первого удара меча.
Однако он не заметил длинного, тонкого хвоста, одним взмахом которого тварь зацепила его за лодыжку и опрокинула на землю. Он упал, попытался откатиться в сторону, но на этот раз не смог — хвост крепко прижимал его к земле.
Тварь стояла неподвижно, разглядывая врага. Ее кровь капала на его одежду, прожигая в ней, словно кислота, дыры. Он извивался и корчился, пытаясь избавиться от петли на ноге.
Безымянный хищник навис над ним, заслонив утреннее солнце. Прижатый к земле, он ощутил такой холод, какого не испытывал никогда и какого уже больше не испытает, ибо это была последняя минута его жизни.
Стало темно. Он не видел ничего, ничего кроме чудовищного тела, нависшего над ним.
Но нет, без боя он не сдастся. Перестав вырываться, он внезапно передвинулся по грязи чуть ближе к твари, чем немного ослабил захват, а затем, крепко сжав скользкий хвост левой рукой, полоснул по нему кинжалом.
Второй удар, затем третий. И вновь дикие вопли, один за другим, с каждым разом все громче. Хвост отделился от туловища. Его руки были в крови, которая жгла кожу, но он не обращал внимания на вонь и жгучую боль.
Чудовище бросилось на него, в ярости размахивая мечом. Теперь, вместо того чтобы попытаться отпрыгнуть в сторону, он двинулся навстречу врагу, сжимая кинжал обеими руками, — и чудовище само напоролось на клинок.
Кинжал вошел по самую рукоятку, раненая тварь заревела страшнее прежнего и выпустила из лап меч.
Он легко отскочил в сторону, избежав последнего удара агонизирующей твари. Та тяжело рухнула на землю, и от этого удара, казалось, содрогнулся весь лес.
Наконец она затихла.
Он стоял в нескольких ярдах от нее, приготовившись к бегству. Широко раскрытые тускнеющие глаза чудовища смотрели прямо на него.
Он потер руки об одежду, пытаясь стереть с них едкую кровь. Затем устало огляделся, не зная, что делать дальше. Если неподалеку есть другие мерзкие создания, они непременно должны учуять запах крови. Не слишком заботясь о судьбе своего сородича, они могут отлично попировать.
Его нож так и торчал в груди твари. Нужно его вытащить; однако он все еще не решался подойти к зверю.
Внезапно сзади раздался шорох, и он резко обернулся, готовый удрать. Но это была всадница, которая, успев прийти в себя, теперь сидела на земле.
— Мой костюм! — сказала она. — Все запачкалось!
На ней были редкие белые меха. Ее накидка, штаны и сапоги были вымазаны в грязи. Может быть, она предпочла бы, чтобы это была кровь? Например, ее собственная?
— Да помоги же мне встать!
Только сейчас он спросил себя, зачем все это сделал, зачем рисковал жизнью? Чтобы спасти эту девчонку?! «Глупость какая», — подумал он. Просто до этого он вообще ни о чем не думал — вот и ответ. Он действовал инстинктивно, им руководило тело, а не разум.
— Ты что, не слышишь? Помоги мне встать!
Она была человеком. Вот еще один ответ на его вопрос. Все люди были союзниками в борьбе против отвратительных чудовищ.
— Где моя лошадь?
Не обращая внимания на ее слова, он подошел к мертвой твари. Нужно вытащить из ее груди кинжал. Это все, что у него есть.
Внезапно она взвизгнула, и он резко отскочил в сторону, решив, что та ожила.
— Он мертвый?
Она замерла, уставившись на тушу. По-видимому, она заметила ее только сейчас.
Он взял прутик и, подойдя к твари, потыкал ее. Тварь не шевелилась, мертвее не бывает. На то, чтобы притворяться, она попросту не имела ума.
— Что случилось?
Наверное, ударившись о землю, она перестала соображать. Она не помнила, как чудовище вышибло ее из седла, а самого боя и вовсе не видела.
Немного побарахтавшись в грязи, она встала, затем, хлюпая сапогами, подошла к нему. Он стоял, наклонившись над тварью, и сдерживал дыхание, чтобы не чувствовать отвратительной вони. Ухватившись за рукоять кинжала обеими руками, он потянул. Нож не подался.
Он отвернулся, глотнул свежего воздуха, уперся ногами в грудь зверя и потянул снова.
— Что ты делаешь? — спросила она, подойдя совсем близко.
Клинок слегка сдвинулся. Он потянул еще раз. Затем почувствовал, как две руки ухватили его за пояс и стали тянуть; он тоже потянул, сильнее, сильнее, и вот нож начал потихоньку выходить. Внезапно он полностью высвободился, и они оба повалились назад.
Ему удалось удержать равновесие и устоять, а вот она снова грохнулась в грязь. Не обращая на это внимания, он рассматривал кинжал.
Кажется, с тем все было в порядке. Он еще ни разу не применял его в серьезных целях. До сих пор он только играл в войну, нападая с ножом на поленья и кусты. Правда, он никогда им ничего не резал, даже веток, чтобы не затупить лезвие.
Снова взглянув на поверженную тварь, он внезапно испытал чувство гордости. Он дрался с противником, значительно превосходившим его размерами, и победил. Он тщательно вытер клинок о темный мех. Удостоверившись, что тот абсолютно чист, он заткнул кинжал за пояс.
Затем пнул ногой меч. Ржавый и зазубренный. Нет, такое оружие ему ни к чему.
Он повернулся и посмотрел на девочку. Ей около двенадцати — примерно столько же, сколько и ему.
У нее короткие иссиня-черные волосы, темные глаза и очень светлая кожа — там, где она не заляпана грязью.
На этот раз он протянул руку, чтобы помочь ей подняться. Когда она уцепилась за него, он поморщился — она схватилась там, где его рука была покрыта глубокими ссадинами и ожогами.
— О! — воскликнула она, заметив их.
Он хотел убрать руку, но она ее не отпускала, стараясь при этом заглянуть ему в глаза. Он отвернулся.
— Ты парень с постоялого двора, верно? Говорят, что ты не умеешь говорить, но только что ты кричал. Ты хотел меня предупредить, да?
Он не ответил, пытаясь освободиться, но она крепко сжимала его запястье.
— Да? — не унималась она.
Он кивнул.
— Я буду тебе благодарна всю жизнь, — сказала она. — Ты спас меня от смерти.
Он высвободил руку. Нужно уходить. Ему нужно набрать хвороста. Он не должен находиться рядом с ней.
Если хозяин это увидит, то отколотит так, что не скоро забудешь.
— Дай мне руки!
Это был приказ, а приказы он исполнял всегда. Он протянул ей руки.
Стянув зубами мягкие кожаные перчатки, она взяла его правую руку и сжала в своих ладонях. Она была такого же роста, как и он, но ее ладошки были меньше — и теплее.
Она поднесла его руку к губам и стала на нее дуть. Ему показалось, что ее ладони сделались еще теплее — его руку как будто опалил огонь.
Она что-то тихо сказала, он не расслышал, что именно. Через несколько секунд она открыла глаза и отпустила его руку. От ее тепла боль в руке, обожженной ядовитой кровью твари, утихла. Взяв его левую руку, она проделала с ней то же самое.
И тогда, взглянув на свои руки, он охнул от удивления. Раны закрылись, вместо них остались только шрамы.
Он попятился — эта девочка испугала его не меньше, чем лесная тварь. Она была столь же необычной: она была волшебницей…
— Только никому не говори, — предупредила она, приложив к губам палец. Потом улыбнулась. — Если, конечно, ты умеешь говорить. Ты мне что-то кричал, но что это было? Слова? Или ты просто кричал, как животное? Ты умеешь говорить, мальчик?
— Я… умею, — прошептал он.
— Что?
— Я умею говорить, — громче и с вызовом произнес он.
Обычно он разговаривал только сам с собой, но в этот раз впервые показал другому человеку, что умеет говорить.
До сих пор единственными звуками, которые срывались с его губ, были крики, когда его хлестали кнутом. Вообще-то, наказания уже перестали на него действовать; он к ним привык.
— Мой отец наградит тебя, — сказала девочка.
— Нет! Никому об этом не рассказывай!
— Почему?
Он затряс головой, не зная, как ей это объяснить, да вообще-то и не желая этого делать. Никто не должен знать о его поступке. Хозяин не должен знать, что у него есть нож и что он умеет говорить. Он бросил взгляд на мертвую тварь.
— Зверочеловек, — сказала девочка.
Зверочеловек?! Теперь он вспомнил. Так их называли солдаты, которые прочесывали лес после той истории с дровосеками.
— Получеловек-полузверь, — продолжала девочка. — Мне говорили, их полно в Лесу Теней. — Она оглянулась на темные деревья. — Надеюсь, других поблизости нет.
— Нет, — ответил он.
— Откуда ты знаешь? — спросила она, снова посмотрев на лес.
— Я его видел.
Он видел — а она нет. Вот потому тварь и подобралась к ней так близко.
И вот почему погибли дровосеки. Они не услышали, что к ним подкрадываются зверолюди.
Девочка следила за ним, внимательно вглядываясь в его лицо, а он упорно смотрел в сторону.
— А где моя лошадь? — спросила она.
— У реки, — ответил он, махнув рукой.
— Хорошо, — сказала она. — А то если она пропадет, мне мало не будет. — Она осмотрела свои испачканные грязью меха. — Мне ведь тоже нельзя здесь находиться, так что будет лучше, если мы оба станем держать язык за зубами. А с этим что делать? — спросила она, показывая на труп зверочеловека.
— Его скоро не будет, — ответил он.
Через несколько часов падальщики оставят от него чисто обглоданный скелет. А еще через несколько часов не останется даже костей.
— Ты мне поможешь поймать лошадь?
Это был скорее вопрос, чем приказ. Он кивнул. Она подобрала с земли свою меховую шапочку и пошла к реке.
Он посмотрел на меч. Прикасаться к нему не хотелось, но и оставлять его здесь нельзя. Его могут найти другие зверолюди. Спустив рукав, он через ткань взял меч и, подойдя к реке, зашвырнул его на самую ее середину.
Затем они подошли к мирно пасущейся лошади, и он подставил девочке руки, чтобы она могла взобраться в седло. Но девочка не двинулась с места. Он поднял на нее взгляд и увидел, что она снова внимательно смотрит ему в глаза. Он уставился в землю. Наконец она оперлась ногой о его сложенные замком руки и вскочила в седло.
Вытерев ладони о штаны, он взглянул на свои шрамы. Затем снова на девочку — она приложила палец к губам, прося его молчать.
Но ведь он и так всегда молчал. До нынешнего дня.
Даже заляпанная с ног до головы грязью, она выглядела весьма элегантно. По сравнению с ней он просто нищий в лохмотьях.
— Я этого никогда не забуду, — сказала она. — Мой отец не наградит тебя, потому что ничего не узнает, но я могу сделать это и сама. Чего ты хочешь?
Он пожал плечами, не зная, что ответить. У него никогда ничего не было, и ему ничего было не нужно. Правда, у него имелся кинжал, и это решило дело.
— Стрелы, — сказал он. — И лук.
Она кивнула, и на ее грязном и бледном личике появилась легкая улыбка.
— Ты их получишь, — сказала она. — Кстати, меня зовут Элисса. А тебя?
ГЛАВА ВТОРАЯ
Они объединились ради одной цели — увечить и убивать, разрывать на куски и проливать кровь. А это событие вполне заслуживало того, чтобы быть занесенным в анналы истории, — разумеется, при условии, что в живых остался бы хоть один свидетель его.
Но когда заходящее солнце бросило последние лучи на неубранные поля, улицы и дома, когда ночные тени, наконец, легли на изрытую землю и дымящиеся руины, в долине не осталось ни одного живого человека.
Словно здесь никогда никого и не было; словно не существовало людей, которые здесь рождались и жили.
Погибшие не могли рассказать, что здесь произошло, равно как и победители, ибо даже захватчики не смогли пережить тот день.
Расправившись с обитателями долины, мародеры бросились друг на друга, сцепившись в смертельной схватке. И кровь полилась еще сильнее, когда победители принялись истреблять друг друга во имя богов Хаоса.
Так прекратила свое существование и была предана забвению деревня в долине, исчезнувшая с лица земли вместе со всеми своими жителями.
И уже никто не помнил, что здесь когда-то находилось — или могло находиться…
У него не было ничего. Даже имени.
Его всегда называли «парень!», «ты!», «эй!», «крысеныш!», «паразит!» или еще как-нибудь вроде того. Имена были у тех, кто имел настоящий дом, настоящую семью и нормальное место, чтобы спать. У тех, кто не спал в грязном хлеву вместе со скотиной и кому не приходилось драться с собаками за кости, на которых еще оставались куски мяса, — эти кости предназначались для хозяйских гончих. Хозяин обращался с ними лучше, чем со своим «парнем».
Имя обычно дают родители, а их у него никогда не было. Его хозяина звали Адольф Бранденхаймер, но он не был ему отцом. Ни один отец не стал бы так обращаться со своим сыном.
По той же причине не могла быть его матерью и Эва Бранденхаймер. Если уж на то пошло, она обращалась с ним даже хуже, чем ее муж. Именно она любила сажать его на цепь в свинарнике. Одним из его первых воспоминаний был сыромятный ремень в ее руке. И чем сильнее он кричал, тем сильнее она его хлестала.
Тогда он научился не кричать, а вскоре и вообще стал невосприимчив к наказаниям.
Зная, что дети обычно похожи на своих родителей, он радовался, что ничуть не походит на толстобрюхих Бранденхаймеров и их шестерых жирных отпрысков. Даже если бы его нормально кормили, между ним и семьей хозяина не было бы ничего общего. Он знал, что никак не может быть их родственником.
Но кто же его родители? И почему он живет у Бранденхаймеров?
Эти вопросы занимали его с давних пор, а ответов на них не находилось. Никто не рассказывал о его семье, а сам он не спрашивал. Разговаривать с Бранденхаймерами ему было решительно не о чем, поэтому он всегда и молчал, сделавшись для них чем-то вроде домашней скотины.
Животные не разговаривают; он тоже.
У животных нет человеческого имени; у него тоже.
Прошло уже несколько недель, и он решил, что Элисса о нем забыла. Они встречались в деревне два-три раза, но оба делали вид, что незнакомы. Он уже начал думать, что так будет всегда, но вот однажды ранним морозным утром по деревянному мосту застучали копыта лошади.
Он привык, что в деревне к нему относятся с презрением или вовсе не замечают. Он был низшим из низших, а она — единственной дочерью Вильгельма Кастринга, богатейшего человека в долине.
Была вторая половина зимы, вторая неделя месяца нахексен. Солнце остановило свой путь на юг, и день начал медленно, но неуклонно увеличиваться. Как и прежде, он каждое утро ходил в лес за хворостом.
Все дни были похожи один на другой. По утрам он приносил хворост и разжигал в доме огонь; по вечерам не ложился спать до тех пор, пока не удостоверится, что угли во всех печах прогорели. За всю свою жизнь он не знал ничего другого — и, по-видимому, никогда не узнает.
Правда, иногда ему казалось, что он живет словно во сне. Будто все происходящее относится не к нему, а к кому-то другому, будто ему рассказывают о чьей-то жизни.
Доехав до середины моста, Элисса остановила лошадь и огляделась по сторонам. Может быть, она просто выехала на прогулку, снова нарушив запрет отца?
Он вышел на открытое место, хотя еще не набрал полную вязанку хвороста. Он не стал ее звать. Если он ей нужен, она его заметит сама.
Элисса пришпорила лошадь и подъехала к нему.
— Хорошо, что ты здесь, — сказала она.
— Я всегда здесь, — ответил он. — На заре.
— Я только сегодня смогла вырваться. — К седлу был приторочен сверток, который она протянула ему. — Это тебе.
Развернув холст, он обнаружил лук и колчан с десятью стрелами. Это было великолепное оружие, оружие воина, а не охотника. Оно предназначалось для войны и битв с врагами, а не для того, чтобы набивать мясом кладовые.
Все было черного цвета. Лук был сделан из гладкого дерева и обтянут мягкой черной кожей. Там, где крепилась тетива, в дерево был вделан маленький золотой знак в виде двух перекрещенных стрел и сжатой в кулак руки в железной перчатке. Даже тетива лука была черной. Такой же рисунок — две перекрещенные стрелы и кулак — красовался и на черном колчане.
Он внимательно рассматривал стрелы, вынимая их одну за другой, в то же время пытаясь придумать, что следует сказать. Все стрелы были совершенно одинаковы — из черного дерева, с угольно-черным оперением и наконечником из черного матового металла. Каждую стрелу обвивала узкая золотая лента, на которой повторялся уже знакомый ему рисунок — стрелы и кулак.
Он уставился на Элиссу, забыв, что нужно поблагодарить ее, и только тряс головой.
Девочка с улыбкой смотрела на него, и он снова заметил, что она смотрит ему прямо в глаза. Тогда он быстро отвернулся, сделав вид, что разглядывает великолепное оперение стрел.
Почему она заглядывает ему в глаза? Что она там видит? Никто никогда не смотрел ему в глаза, так зачем это нужно Элиссе? Потом он вспомнил: она ведь волшебница…
— Это лук моего отца, — сказала она, спрыгнув с лошади. — Но он им никогда не пользуется, наверное, даже забыл, что у него он есть. Смотри, какая пылища.
Она провела пальцем в перчатке по колчану. Он повторил ее жест и посмотрел на свой грязный палец.
— Как твои раны? — спросила она.
Он показал ей руки. На коже не осталось и следа от ожогов, оставленных ядовитой кровью твари.
Стянув с руки перчатку, Элисса взяла его руку и стала ее внимательно разглядывать. Ее глаза стали круглыми от удивления, словно она сама не верила в то, что сделала. Однако она промолчала, он тоже, решив об этом не думать.
— Как тебя зовут? — спросила она.
Во время их первой встречи он ей не ответил, а сейчас сказал:
— У меня нет имени.
— Неправда. У всех есть имя.
— Нет.
— А как ты сам себя называешь?
— Я, — ответил он и рассмеялся. И сам удивился этим звукам. Странные звуки, их он никогда прежде не издавал. У него никогда не было причин смеяться.
Элисса тоже рассмеялась.
— Надо же тебя как-то называть, — сказала она. — Хочешь, я дам тебе имя?
Он пожал плечами. До сих пор он прекрасно обходился без имени. И даже не задумывался об этом.
— Можно?
Он взглянул на лук, колчан и стрелы. Впервые в жизни ему что-то подарили, и он был счастлив. Что ж, если Элисса хочет дать ему еще и имя, то пусть дает. Он кивнул.
Лошадь стояла рядом, и Элисса погладила ее по шее.
— Когда я была совсем маленькой, у меня был друг. Не настоящий, настоящих у меня не было. Это был мальчик, который всегда оказывался рядом, когда был мне нужен. Он жил только в моем воображении, и о нем никто не знал. Я его придумала. Но он не появлялся уже очень давно.
Помолчав, Элисса спросила:
— Хочешь быть моим другом?
Он молча взглянул в ее темные глаза. Он боялся Элиссы, ведь они с ней такие разные. У нее есть все, у него ничего. Он спас ей жизнь, но она его за это отблагодарила. Так зачем он ей нужен теперь? И зачем он разговаривает с ней, забыв о своем решении никогда и ни с кем не говорить?
Она колдунья. Вот почему. Она его заколдовала. Наложила на него чары, так что ему выбирать не приходится.
— Хочу, — ответил он.
— Тогда тебя будут звать, как моего друга, — сказала она. — Твое имя — Конрад.
— Конрад, — прошептал он, произнося незнакомое имя. — Конрад, — громче повторил он, с удовольствием произнося эти звуки.
Он никогда не слышал такого имени, но всегда его знал. Это было его имя, его собственное имя, которое дожидалось его всю жизнь.
— Конрад! — выкрикнул он, подняв над головой лук и колчан со стрелами. — Конрад!
Спрятать лук и стрелы оказалось труднее, чем кинжал. Лук и половину стрел он спрятал под мостом, привязав их снизу, под бревнами. Колчан с оставшимися стрелами — в хлеву за таверной.
Даже Элиссе он не сказал, где спрятал свое оружие. Он относился к девочке настороженно, даже слегка побаивался ее. Он никому не верил и полагал, что она может его предать. Ведь Элисса запросто могла сказать отцу, что лук, колчан и стрелы у него кто-то украл.
А деревня принадлежала Вильгельму Кастрингу. Судьба каждого ее жителя находилась в его руках. Казнить или миловать — решал он.
Элиссе запрещалось покидать пределы усадьбы без охраны. Только он знал, что она нарушает отцовский запрет.
Так что при необходимости она вполне могла бы заставить его молчать, пригрозив, что расскажет о черном оружии.
Но такой необходимости не было. Он и без того молчал и разговаривал только с ней. Элисса назвала его другом — и они действительно стали друзьями.
А он стал Конрадом.
Разумеется, так его звала только Элисса, потому что об этом никто больше не знал. Но теперь он и сам стал так себя называть. Она дала ему имя, и его жизнь, словно сдвинувшись с мертвой точки, пошла вперед.
Элисса когда-то придумала себе друга по имени Конрад. Выходило так, что его она тоже придумала, своего второго Конрада.
Но ведь и Элисса родилась во второй раз — если бы не он, ее бы уже не было в живых. Так благодаря друг другу они как будто родились заново.
Поначалу лук был для него великоват, но вскоре он научился с ним обращаться. Каждое утро он стрелял, неделю за неделей, месяц за месяцем, пока не приобрел достаточный опыт.
От частого использования, холода и сырости его первые тренировочные стрелы искривились, их наконечники затупились, оперение истрепалось. Зато пять других, которые он хранил в хлеву, пребывали в прекрасном состоянии. Регулярно наведываясь в хлев, он доставал стрелы, проводил пальцем по древку, металлическому наконечнику и перьям, восхищаясь работой мастера, сумевшего слить все это воедино.
Он протирал колчан маслом, чтобы кожа не загрубела, размышляя о том, из кожи какого животного могли его сделать, смотрел на перекрещенные стрелы и кулак и пытался угадать, что они означают, поскольку эмблема не была гербом рода Кастрингов.
Кожа, из которой был сделан колчан, наверное, принадлежала одному из тех полумифических существ, которые жили на самом Краю Мира. А может, и в соседней долине. Для Конрада это было одинаково далеко.
Как и кинжал, черная кожа колчана и этот таинственный знак были символами неизвестных земель, простиравшихся за лесом, рекой, холмами. При мысли о подобных чудесах ему становилось и весело, и страшно.
Он научился метко стрелять, целясь в стволы и ветки деревьев. Однако они были неподвижными мишенями. Тогда он решил, что ему нужна живая цель. Он попробует силы на обитателях леса.
Лучше всего было бы подстрелить зверочеловека, однако встречаться с ним ему не очень-то хотелось. Он знал, что тогда ему просто невероятно повезло. К чему испытывать судьбу еще раз? Если твари к нему не лезут сами, он также не станет их беспокоить.
Пока у него не было лука, он ставил силки на кроликов, чтобы хоть как-то улучшить свой рацион, поэтому кролик и стал его первой жертвой в искусстве стрельбы из лука. Набравшись опыта, он научился попадать в птиц на деревьях и даже в проворных белок.
А затем он потерял первую из стрел: она застряла где-то на самой верхушке дерева, лезть же на такую высоту он не решился.
Он охотился на мелкую дичь, но если бы попытался жить в диком лесу, то сам превратился бы в дичь для крупных животных, которые обитали в его глухих уголках. Но однажды он подстрелил кабана. Чтобы свалить его, потребовались две стрелы. Но не успел он подойти к зверю, как из чащи выскочили три здоровенных волка и набросились на тушу. Наевшись до отвала, все остальное звери утащили с собой, чтобы, немного передохнув, продолжить пиршество.
Так он потерял еще две стрелы. Но что он мог сделать? Только стоять и смотреть, стараясь, чтобы волки не заметили его самого.
За несколько лет тетива неоднократно рвалась, и он менял ее. Конечно, найти такую же черную струну он не смог. Под конец у него треснул и сам лук. Погоревав, он выкопал для него могилку и закопал в том самом месте, где когда-то впервые встретился с Элиссой.
На следующий день он обнаружил, что могила разрыта — там поработали ночные падальщики, надеясь найти поживу. Ничего съедобного они не нашли, но лук исчез.
Он мог бы вырезать себе другой лук, но как быть со стрелами? Когда сломалась четвертая, у него осталась только одна — не считая тех пяти, что он спрятал в хлеву.
Он не умел делать стрелы, но на помощь пришла Элисса. Хотя новые стрелы не были так хороши, как первые, они позволили ему сохранить припрятанные в хлеву. Честно говоря, он и сам не знал, зачем их прячет, просто ему казалось, что в один прекрасный день они ему понадобятся.
Зима сменяла лето, год проходил за годом. В его жизни почти ничего не менялось. Элисса часто навещала его по утрам. Иногда несколько дней подряд, иногда раз в неделю, иногда раз в месяц. Она говорила, что он ее единственный друг, как и она была для него единственным другом.
Их встречи были единственной радостью в его жизни. Если она не приезжала, он огорчался, и очень печалился, когда наступало время расставаться.
Как-то раз она упомянула о празднике в усадьбе, который отец устраивал в честь какого-то соседа-землевладельца. Конрад рассказал ей, чем его кормит хозяин, и она пришла в ужас.
После этого она всякий раз приносила ему что-нибудь вкусное — деликатесы, каких он отродясь не пробовал: пряное мясо и вкуснейшие пирожные.
— Мне иногда кажется, что еда интересует тебя больше, чем я сама, — подшучивала над ним Элисса.
— Точно, — соглашался он.
В первые минуты встречи он обычно молчал — и ел.
Затем они разговаривали, потому что обоим было не с кем поговорить. Так вместе они и росли. С каждым месяцем Конрад становился выше, превращаясь из мальчика в юношу.
Элисса была высокого для девочки роста, но все же пониже Конрада. По-прежнему оставаясь тоненькой и стройной, она превращалась в девушку.
Когда она была с ним, Конрад уже не заботился о том, чтобы вовремя принести домой хворост, предпочитая подольше побыть с Элиссой и рискуя навлечь на себя гнев хозяина. Иногда он вообще забывал про хворост.
Однажды, когда хозяин в очередной раз хлестал его за то, что он вернулся с пустыми руками, Конрад заметил в его глазах новое выражение; раньше в них читалась только ненависть, теперь же появилось нечто иное — страх.
До сих пор Конрад боялся своего хозяина. Теперь этот страх исчез. Кнут Бранденхаймера по-прежнему частенько прохаживался по широкой спине Конрада, но он на это почти не реагировал — наказание превратилось для него в привычную бессмысленную процедуру.
Теперь Конрад знал, что вечно так продолжаться не будет. Таким было его прошлое, но не будущее.
Он был уверен: что-то непременно должно произойти. Может быть, не так скоро, не в этом году и даже не в следующем, но произойдет обязательно.
— Я спросила о тебе у отца, — сказала Элисса. Она всегда надевала накидку, независимо от времени года. Обычно она расстилала ее на земле, чтобы не запачкать одежду. Конрада же грязь и сырость никогда не беспокоили.
Стоял месяц воргехайм, середина лета, они только что искупались в реке и грелись на утреннем солнце.
Свой лук, который Конрад сработал сам с помощью кинжала, он положил рядом. Секунда — и он будет у него в руках, еще одна — и стрела ляжет на туго натянутую тетиву. Впрочем, летом зверолюди нападали редко; последний раз он видел этих тварей уже несколько месяцев назад.
Конрад смотрел, как Элисса расчесывает волосы; они стали длиннее, а она — старше.
— Что спросила? — с непонятной тревогой поинтересовался он.
— О твоем происхождении, — ответила она.
Внезапно у него забилось сердце, словно он увидел хищника, подкрадывающегося к ним. Схватив кинжал, он крепко сжал рукоять.
Она взглянула на него и улыбнулась. Это была одна из ее недобрых улыбок. Характер Элиссы вообще не отличался миролюбием. Она бывала очень капризной, ее настроение могло резко меняться, причем без видимых причин. Иногда, переехав через мост, она внезапно поворачивала лошадь и молча уезжала; иногда не привозила еду и даже не удосуживалась объяснить причину этого; иногда за все время, пока они были вместе, она произносила от силы одно-два слова.
— Ты ведь ничего не знаешь о своем прошлом, — сказала она. — Но мой отец знает все, что происходит в его долине. — Она улыбнулась, — Или почти все.
У Конрада застучало в висках. Он вспотел, но не от жары. Ему и хотелось узнать, что скажет Элисса, и было страшновато выслушать ее.
Они уже не раз обсуждали этот вопрос, придя к выводу, что Конрад никак не может быть родственником своего хозяина. Но кто же он тогда? В деревне не было такого человека, с которым обращались бы как с рабом. Даже Вильгельм Кастринг, богатейший человек, платил своим слугам жалованье и не распоряжался ими, как имуществом.
Конрад молча ждал. Элисса же явно решила его подразнить.
— Так что? — нетерпеливо спросил он. — Что он сказал?
— Он спросил, откуда я тебя знаю. Я сказала, что видела тебя в деревне, что с тобой обращаются как со скотиной и что мне стало интересно, кто ты и почему попал в такое положение.
— И что он ответил?
— Он сказал, чтобы я держалась от тебя подальше. Я сказала, что ты не умеешь разговаривать. Тогда он спросил, откуда я это знаю, и я ответила, что все знают, что ты глухонемой, да еще и полный дурак.
Ее глаза весело сверкнули.
— Ну и что дальше?
Элисса нахмурилась и посерьезнела.
— Знаешь, это странно, но, когда я начала приставать к нему с расспросами, он почему-то смутился. Как будто… испугался. И не захотел отвечать. А потом снова сказал, чтобы я к тебе даже не приближалась. — Она делано засмеялась. — Я всегда слушаюсь отца. Поэтому меня здесь и нет.
Конрад со злостью вонзил кинжал в землю. И зачем только Элисса полезла к отцу со своими вопросами — лучше бы вообще ничего ему не говорила. И лучше бы ему, Конраду, ничего об этом не знать. А так выходит, что Кастринг что-то действительно знает.
— Он испугался, — повторяла Элисса, и Конрад сразу вспомнил выражение глаз Адольфа Бранденхаймера. Односельчане всегда избегали Конрада. Из презрения или страха?
И если второе — то почему?
Элисса взяла его за руку, но он отодвинулся.
— Не сердись, — сказала она. — Просто я не ожидала такого. В другой раз я подготовлюсь получше. Я знаю, как к нему подойти; в конце концов, я любимая дочь.
Элисса была единственной дочерью Кастринга; кроме нее, у него было еще три сына, все старше ее.
— Но это еще не все, — добавила она. — На следующий день он спросил меня, не знаю ли я, где его лук и стрелы.
— Что? Он все знает?
— Нет! — быстро ответила Элисса. — Разумеется, он не знает, что они у тебя. Наверное, просто ходил за ними в кладовку и не нашел их. Они были спрятаны там. Замок был совсем ржавый, я туда и вошла.
— И что ты ответила?
— Я ответила, что понятия не имею, о чем он говорит. Я вообще не разбираюсь в луках и стрелах, пусть лучше спрашивает братьев. — Она пожала плечами. — Совпадение, только и всего.
Конрад бросил взгляд на последнюю черную стрелу и крошечный знак, вырезанный на ней.
— Не бойся, — сказала Элисса. — Отец ничего не знает. Он уже давно о них забыл.
— Забыл, пока ты не сказала обо мне.
Он поежился, но не потому, что замерз. Придвинувшись поближе, Элисса принялась расчесывать его волосы. Он старался не думать о черном оружии; вместо этого он пытался припомнить, когда впервые она стала его причесывать.
Это случилось после их первого купания, в этом самом месте, вниз по течению, подальше от деревни. Это было в то лето, когда он спас ее от зверочеловека.
Конрад ненавидел воду и боялся ее, но девочка заставила его раздеться и войти вместе с ней в реку. Она всегда было очень настойчивой. Именно она и научила его плавать.
— Я еще ни разу не видела тебя чистым. Знаешь, а ты симпатичный, — сказала она, когда они вышли из воды. Затем засмеялась и добавила: — Для крестьянина. — Тут она заметила его шрамы и легонько коснулась их пальцем. — Это тебя хозяин?
— Он, и его жена, и дети.
— Слишком старые, такие я убрать не могу, — сказала она. — Пока не могу.
Он взглянул на девочку, но она только улыбнулась, приложила палец к губам и потянулась за расческой.
Потом она попыталась расчесать его спутанные волосы. Его причесывали впервые в жизни. «Играет со мной, как с куклой, — подумал он. — Как со своим Конрадом». Но он не возражал. Он наслаждался каждой минутой их встречи. Впервые в жизни он не чувствовал себя одиноким и каждое утро надеялся, что увидит Элиссу.
В тот день, когда они расстались, он первым делом вывалялся в пыли, взлохматил волосы и вымазал грязью лицо. К чему хозяину знать об их встречах?
Однако на этот раз Конрад явился в таверну чистым и причесанным, хоть и в лохмотьях. Теперь ему было наплевать. Теперь Бранденхаймер ему ничего не сделает.
В тот день, на берегу реки, Элисса впервые заговорила о его глазах. Раньше, когда он замечал, что она ловит его взгляд, то старался отвернуться.
— У тебя странные глаза, Конрад, — сказала она.
Он немедленно прикрыл их руками — жест понятный, но бесполезный: колдунья Элисса умела видеть и сквозь них.
— Не надо, — сказала она, дергая его за руки.
— Зачем тебе мои глаза? — спросил он, заглядывая ей в лицо. Ее глаза были такими же черными, как и ее волосы, как стрелы, которые она ему подарила. — Что ты там видишь?
— А ты? — эхом отозвалась она.
— Ничего! — отрезал он и зажмурился. — Все, — добавил он немного погодя.
Больше о глазах они не говорили.
До сегодняшнего дня. Все было по-прежнему. Почти. Время, место. Изменились только они сами. Они выросли. Они стали ближе друг другу, знали друг о друге все. И вместе с тем что-то их разделяло.
— У тебя странные глаза, Конрад, — сказала Элисса. Опять.
И тем самым нарушила их негласный договор о молчании. Раньше он никогда не говорил с ней о колдовстве, о тех вещах, которые она могла делать с его помощью, а она никогда не говорила с ним о его глазах, вернее, об одном из них — левом.
Его слепом глазе.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
И больше никто не помнил, что здесь когда-то находилось — или могло находиться.
Будущее целого мира складывается из мелких деталей, довольно незначительных, если судить о них с точки зрения великого целого. Вместе с тем каждая из этих деталей составляет неотъемлемую часть единой схемы, и кто может сказать, что окажется важнее для будущих столетий.
После того дня мир неуклонно катился к царству Хаоса. Появись на этом пути какое-либо препятствие, его немедленно бы убрали, как ту деревню.
Большая часть нападавших понятия не имела, зачем они это делают; впрочем, это их и не интересовало. Битва — вот единственное, что было им нужно.
Сражение или просто кровавая резня — разницы они не ощущали. Результат был всегда один и тот же: боль и муки, пытки и смерть. Смерть врагов, союзников, своя собственная — всего лишь признаки вечной войны.
Единственным смыслом их жизни была смерть, и в этом захватчики значительно преуспели. Они жили ради смерти — и должны были умереть…
Конрад не видел того, что видела Элисса, что видели люди. Он никогда не видел своего лица, своих глаз.
Элисса часто говорила ему, что у него странные глаза. Что она имела в виду — их внешний вид или что-то иное, он не знал. Глаза самой Элиссы были темными и глубокими, как омут, и видела она гораздо больше, чем ему говорила. Впрочем, он тоже видел то, что было ей недоступно, но предпочитал об этом молчать.
На следующий день Элисса принесла с собой зеркало.
Было раннее утро. То место, где он когда-то убил тварь, превратилось теперь в луг — лес отодвинулся еще дальше после того, как в нем поработали лесорубы.
Чтобы их не заметили, Элисса и Конрад стали встречаться подальше от моста.
— Ты ведь себя никогда раньше не видел? — спросила она, глядясь в зеркало, и, откинув со лба черную прядь, заправила ее за ухо. — Смотри. — И протянула ему зеркало. — Только осторожнее, я не хочу, чтобы какой-нибудь урод разбил стекло!
Он не слушал. Не отрывая глаз, он смотрел на предмет в ее руке. Овальной формы, в серебряной оправе. Даже его ручка и задняя часть были из серебра, в которое были вставлены блестящие красные и желтые стеклышки. На гладкой поверхности зеркала отражалось небо.
— Почему разбил? — спросил он, отодвигаясь.
— Это шутка, — сказала она и хотела сунуть зеркало ему в руки.
— Шутка? — Он отодвинулся еще дальше.
— Считается, что если в зеркало посмотрится урод, то стекло разобьется.
Наверное, это зеркало стоит целое состояние. Красные и желтые вкрапления были не стеклом, как он догадался, а драгоценными камнями. Серебро и драгоценные камни — и в такую вещь Элисса запросто смотрится!
— Ты что, боишься? Он боится, боится, боится!
В каком-то смысле она была права, но Конрад рассердился. Выхватив из ее рук зеркало, он осторожно поднес его к лицу.
Раньше он видел свое отражение только в воде. Он имел общее представление о своей внешности, но вот о глазах не знал ничего. Кажется, они ничем не отличаются один от другого, только один — левый — совсем не видит.
Как-то раз, несколько лет назад, он попытался разглядеть свое отражение в начищенной солдатской кирасе. Но и это ничего не дало.
В их деревне даже стекло было редкостью, а уж что касается зеркал, то они были только в усадьбе Кастринга. О зеркалах он и узнал от Элиссы, а ее зеркальце наверняка было привезено откуда-то издалека.
Конрад видел себя впервые в жизни.
Задыхаясь от волнения и хлопая глазами, он смотрел на незнакомца, который, точно так же хлопая глазами, смотрел на него. Копна растрепанных волос, ни светлых, ни рыжих, а что-то среднее. Волосы такого цвета он прежде не видел.
Бросив быстрый взгляд на Элиссу, он заметил, что она улыбается.
Приподняв зеркало и заслонившись от нее, он стал рассматривать свои глаза.
Ничего особенного, глаза как глаза, светло-зеленого цвета. Но вот за его спиной блеснули яркие лучи солнца, и он немного сдвинул зеркало, чтобы его не слепил свет.
И тут он заметил странную вещь: в лучах солнца один его глаз потемнел, приобретя темно-зеленый цвет, а другой, наоборот, стал светлее, пожелтел — и превратился в золотой…
Его глаза были совершенно разного цвета.
Один был золотым. Другой — зеленым. Так вот почему Элисса говорила, что у него странные глаза.
И один его глаз видел. Другой — нет.
Держа зеркало в одной руке, он поднес другую к глазам. То же сделало и его отражение. Он потрогал кожу под левым глазом. Но отражение потрогало кожу под правым. Он нахмурился.
Элисса рассмеялась и встала позади него. Поднявшись на цыпочки, она заглянула в зеркало, и он увидел ее лицо рядом со своим.
Странно, но ее лицо показалось ему не совсем таким, каким он привык его видеть. Черные волосы были зачесаны за правое ухо, а не за левое.
К тому же она стояла справа от него, а в зеркале выходило, что слева…
Отражение Элиссы улыбнулось, и он услышал у своего плеча ее шепот.
— Это зеркало, Конрад. В нем право — это лево, а лево — право. В зеркале все выглядят немного по-другому, и ты, и я. Смотри.
Она передвинулась справа налево, но в зеркале — слева направо.
Значит, у него один здоровый глаз. Второй слепой. Один его глаз зеленый, другой — золотой. Но где какой? Конрад перестал смотреть на отражение Элиссы, пытаясь сосредоточиться на своих мыслях.
Перед ним был молодой человек лет двадцати, хорошо ему знакомый, с видом скорее растерянным, чем испуганным, — и с глазами разного цвета.
Конрад видел лишь правым глазом, левый он привык закрывать. А зеркало показывало, что он видит левым, золотым глазом.
Значит, зеркало искажает изображение. Ему нельзя верить; верить можно только себе, а это означает, что он видит правым, зеленым глазом.
Даже закрыв один глаз, он видел в зеркале то же, что и двумя. Так он и думал. Правый глаз — здоровый. Закрыв его, он переставал видеть вообще, значит, левый — слепой.
— Ну что? — спросила Элисса.
Он видел ее. И себя. Он кивнул, и его отражение в зеркале кивнуло. Его золотой глаз сверкнул.
Он вообще-то догадывался, что у него разные глаза, просто не думал, что до такой степени.
Элисса сказала ему об этом первая, это понятно. Только она с ним разговаривала, только она заглянула ему в глаза и заметила разницу.
Он закрыл правый глаз и сразу перестал видеть. Он не видел того, что происходит сейчас…
В темноте перед ним блеснул какой-то свет, слабый и отдаленный. Если бы он видел своим золотым глазом, он попытался бы разглядеть этот свет получше. Свет имел овальную форму, как зеркало Элиссы. И в этом зеркало виднелось чье-то лицо.
Тогда он догадался, что видит то, что последним запечатлелось в его мозгу. Зеркало. А в нем — отражение лица с разными глазами, одним золотым, а другим — зеленым.
Но это было не его лицо!
На него смотрел бородатый старик с мрачным, морщинистым и запачканным кровью лицом. Этого старика Конрад не видел ни разу, и все же он показался ему знакомым.
Это был он сам. Он видел себя, только гораздо, гораздо старше.
Он видел свое будущее.
— Нет! — крикнул он, зажмурился, затем широко открыл глаза, на мгновение увидев свое обычное отражение, и отшвырнул зеркало в сторону.
Он услышал звон бьющегося стекла и сердитый крик Элиссы. Внезапно она размахнулась и отвесила ему здоровенный подзатыльник, после чего, продолжая проклинать его на чем свет стоит, бросилась собирать осколки.
Конрад видел, что произошло, но ему почему-то казалось, что все это сделал не он, что он наблюдает за этим со стороны — словно уже видел нечто подобное и сейчас об этом вспоминает.
Вспоминает то, что с ним когда-то случилось.
Или должно случиться…
Они расположились на берегу реки. Держа на коленях осколки разбитого зеркала, Элисса сидела возле Конрада, но чуть дальше, чем обычно.
Все было так, словно они только что встретились и она собирается показать ему зеркало.
Конрад был ужасно смущен. Прошлое, настоящее, будущее — все переплелось в его голове, и он уже не понимал, где что.
Он знал, что произойдет. Знал, потому что это уже произошло. Это было настоящее. Повторения не будет. Элисса показала ему зеркало, а он его разбил.
Он старался не думать о том, что в нем увидел, — не думать о своем будущем.
Зеркало разбилось. Но Элисса собрала осколки, тщательно уложила в серебряную рамку и, что-то шепча, принялась водить по ним кончиками пальцев, которые сделались ярко-красными от прилившей к ним крови.
Он знал, чем она занимается, но старался об этом не думать. Мысли Конрада приковывал его слепой левый глаз, который мог видеть будущее.
Постепенно Конрад пришел в себя, его сердце перестало бешено колотиться. Он почувствовал себя спокойнее, паника улеглась.
Отругав его за разбитое зеркало, Элисса не сказала больше ни слова. Видимо, она поняла, что произошло что-то необычное, раз он повел себя так странно.
Посмотрев на себя в зеркало, она бросила взгляд на Конрада. Их глаза встретились.
— Я же пошутила, когда сказала, что уродливое лицо разбивает зеркало, — сказала она. — Ты что, подумал, что я серьезно? Или испугался самого себя? — насмешливо улыбнувшись, добавила она.
Он молча покачал головой и потер глаза, думая о том, что ей сказать.
— Что ты там увидел? — спросила Элисса.
Он уставился на нее. Откуда она знает, что он увидел нечто странное?
Она была его единственным другом, они любили болтать обо всем на свете. Кроме одного: они никогда не обсуждали ее умение колдовать.
Он посмотрел на ее пальцы. Почему их кончики такие красные — может быть, она порезалась об осколки зеркала?
Что ж, если Элисса не хочет распространяться о своих талантах, почему он должен ей все рассказывать?
Была и еще одна причина: Конрад по-прежнему не испытывал к Элиссе полного доверия. Он не знал почему; просто что-то его останавливало. Да, она была его единственным близким существом, он мог отдать за нее жизнь — и все же его постоянно грыз червь сомнения.
Лучше не лезть в ее дела, тогда и ему не придется открывать ей всю правду о себе, а то, чего доброго, попадешь в ее сети и не выпутаешься.
Глупая мысль, конечно, но как примирить разум и чувства?…
И все из-за его глаз. Надо же, видит то, что произойдет в будущем…
Только сейчас он вспомнил, что его левый глаз всегда видел на одно мгновение вперед.
Вот, значит, как ему удавалось увернуться от сапога Бранденхаймера или его кнута. Он знал, куда будет нанесен удар, и успевал отскочить.
Элисса вновь принялась смотреться в зеркало, осторожно слизывая кровь с кончиков пальцев.
Теперь Конрад начал сомневаться, что видел в зеркале свое собственное отражение. Может быть, это была просто игра света, а впрочем, нет, он ведь закрыл глаза. Значит, с ним что-то случилось.
Он не мог видеть свое будущее; у него никогда не было таких способностей. Он отказывался в это верить.
Он не скажет Элиссе, что увидел в зеркале; но нужно сказать хоть что-то.
— Я еще никогда не видел своих глаз, — сказал он. — Я и не знал, что они разного цвета. Я так удивился. Прости, я не хотел разбивать твое зеркало. Я не знал, что стекло такое хрупкое.
Она молча смотрела на него, и было видно, что она ему не верит. Значит, чтобы она поверила, нужно сказать правду. Не всю, разумеется.
— Когда я закрываю правый глаз, — начал объяснять он, — левый ничего не видит. Когда правый глаз открыт, я вижу левым — но то, что я вижу, немного другое. Я вижу не то, что происходит сейчас, а то, что произойдет.
— У тебя есть дар предвидения? Ты можешь предсказывать будущее?
Конрад пожал плечами:
— Я вижу вперед на несколько секунд, ну, может, на минуту.
— Значит, когда мы с тобой встретились тогда, в лесу, ты видел того зверя?
— Я знал, где он прячется. Когда ты поехала в его сторону, я понял, что ты его не видишь, как вижу я. Потом он выпрыгнул из-за кустов и вышиб тебя из седла. А потом я увидел все это снова, только чуть позднее. Хорошо, что он тебя не убил.
— Потому что ты меня предупредил.
— Наверное, — пожал плечами Конрад.
— А сейчас ты что-нибудь видишь?
— Ничего. — Он покачал головой. — В смысле, ничего другого. Я вижу, как ты сидишь рядом со мной, и все. — Он посмотрел в сторону леса. — Там тоже все тихо.
— Значит, ты чувствуешь приближение опасности? Ты знаешь, что произойдет что-то страшное, и умеешь это предотвратить?
— Нет, не могу. Я могу видеть, что сейчас что-то произойдет, и успеваю к этому подготовиться. Если, например, рядом дикий зверь, я могу от него уйти. Я знаю, где он пойдет, и сверну в сторону.
Элисса была права: он предвидел опасность. Это могло быть что-нибудь обычное, вроде палки, которую занес над ним Бранденхаймер. Или что-нибудь посущественнее. Так он уже несколько раз спасал себе жизнь.
Но бывали случаи, когда он едва не погиб.
Он не мог полностью полагаться на свой дар, поскольку пару раз он его серьезно подвел. Первый раз — когда он сражался с тварью, напавшей на Элиссу. На какое-то мгновение он словно ослеп и не знал, что сейчас сделает тварь, куда нанесет удар.
Правый глаз показывал, что происходит, а вот левый полностью отключился. Его окружила тьма, будущее превратилось в черную пустоту, и он подумал, что умирает. Вероятно, он не видел своего будущего, поскольку ему было нечего видеть.
Но он не умер. Умер зверочеловек. Но самым страшным эпизодом той битвы стала для Конрада внезапная слепота.
Во второй раз это случилось, когда он убил кабана. Тогда тушу утащили волки — а он и не догадывался, что они рядом, в результате чего сам едва не стал жертвой хищников.
Второе зрение появлялось у него только в минуту опасности. Но поскольку опасность подстерегала его всегда, он уставал и порой становился столь же уязвимым, как и любой другой человек.
Он умел предвидеть события только на несколько секунд вперед — до нынешнего дня, когда он увидел себя через много лет.
— Если ты умеешь предвидеть только опасность, — сказала Элисса, — значит, не сможешь сказать, что сейчас произойдет…
Он недоуменно уставился на нее. Элисса, сделав равнодушное лицо, положила зеркало на траву.
Затем наклонилась, сняла одну сандалию и швырнула ее в сторону Конрада. Сандалия шлепнулась рядом с ним. Развязав шнурок на другой, Элисса дернула ногой, и в него полетела вторая сандалия. Конрад поймал ее на лету, чтобы не получить удар в грудь.
На Элиссе были шелковая блузка и длинная бархатная юбка. Светло-голубая блузка завязывалась несколькими ленточками. Элисса начала их медленно развязывать, одну за другой, переходя от шеи к талии.
Блузка распахнулась, и Конрад увидел грудь девушки. Элисса встала и поправила тонкий пояс, стягивающий бирюзовую юбку. Этот пояс был скорее украшением, поэтому, оставив его на талии, Элисса решительно взялась за тесемки, удерживающие юбку.
Юбка представляла собой кусок материи, дважды обернутый вокруг бедер. Элисса развернула ткань.
Глядя Конраду в глаза, она медленно высвободила из юбки одну ногу. Постояла, положив руки на бедра и прикрываясь юбкой, затем отпустила ткань — и юбка упала к ее ногам. Элисса быстро повернулась к Конраду спиной.
Бросила на него взгляд через плечо. Теперь на ней осталась одна блузка, которую она осторожно сняла и бросила на траву рядом с юбкой.
Он видел Элиссу обнаженной много раз, но сегодня смотрел на нее по-другому. Обычно она быстро раздевалась и бросалась в воду, но еще ни разу не сбрасывала одежду так дразняще-неторопливо.
Элисса медленно повернулась к нему. На ней остались только ее драгоценности — серебряное ожерелье, пояс и браслеты на руках и ногах.
Девушка стояла, положив руки на талию и расставив ноги. Конрада всегда удивляла ее невероятно светлая кожа. Не считая иссиня-черных волос и розовых сосков, тело Элиссы было совершенно белым.
Облизнув пересохшие губы, Конрад взглянул на свою подругу.
— Ты что, хочешь искупаться? — спросил он.
Она тряхнула головой. Потом подняла правую руку и поманила его к себе.
Он послушно поднялся и подошел к ней. Взявшись за его лохмотья, Элисса с силой потянула за них. Рубашка поползла вниз, зацепившись за сандалию, которую он все еще держал в руке. Забрав у него сандалию, Элисса отшвырнула ее прочь и сорвала с него рубашку, затем взялась за ремень на его штанах.
Они стояли, глядя друг другу в глаза. Зрачки Элиссы так расширились, что не стало видно белков.
Штаны Конрада упали на землю. Он оказался еще более голым, чем Элисса, — на нем не было никаких украшений.
— Ты уверена, что не хочешь купаться? — хриплым голосом спросил он.
На лице Элиссы мелькнула улыбка.
— Я хочу кое-чего другого, — сказала она и прижалась к нему.
Конрад задохнулся от удивления и счастья. Они частенько прикасались друг к другу, но это бывало только во время игры или просто случайно. На этот раз все было по-другому. Элисса стояла, прижавшись к нему; осторожно скользнув руками по ее телу, он приподнял ее груди. Лаская их, он подумал, что впервые в жизни прикасается к нежной женской плоти.
Несколько лет назад она попросила научить ее стрелять из лука. Он встал позади нее, показывая, как нужно держать лук и натягивать тетиву. При этом он случайно задел ее выступающую грудь. Конрад смутился, надеясь, что Элисса этого не заметила. Но она заметила и, когда он хотел отодвинуться, прижалась к нему сильнее. После этого они много раз касались друг друга, и голышом, и в одежде. Сначала их это смешило, но потом дело приняло более серьезный оборот.
Конрад и Элисса поцеловались.
Они целовались и раньше, но никогда так, как сейчас. Раньше, расставаясь, они просто легонько соприкасались губами. Теперь их губы слились.
Элисса слегка раздвинула губы, и Конрад почувствовал, как она провела по его губам кончиком языка. Он тоже приоткрыл рот, и его язык скользнул навстречу ее.
Их тела были прижаты друг к другу так же крепко, как и их губы, — от головы до пальцев на ногах, но им хотелось прижаться еще теснее. Тело Элиссы казалось Конраду жарче солнца; он ощущал бешеный стук сердца, но чье сердце стучало — его или Элиссы, — он сказать не мог.
На мгновение они отпустили друг друга, чтобы глотнуть воздуха. Оба молчали. К чему было говорить? Затем улыбнулись и опустились на траву.
Элисса легла на свою атласную накидку; Конрад накрыл ее сверху своим телом.
Они растворились друг в друге, слившись в одно целое.
Конрад смотрел в ясное голубое небо; Элисса, растянувшись рядом, смотрела на него. Он пожевывал травинку и очень старался не улыбаться.
Элисса взяла зеркало и направила ему в глаза солнечный зайчик.
Закрыв глаза рукой, он повернулся к девушке. Он не видел ее лица, ему мешал яркий свет, но ему показалось, что в ее взгляде появилось какое-то новое выражение. Да и сама Элисса как-то неуловимо изменилась.
Как недавно он видел себя стариком, так сейчас на мгновение увидел совсем другую Элиссу. Не девушку, но женщину. Ее веселое, озорное лицо было перекошено злобой.
Он видел и дальше. Гораздо дальше…
Конрад быстро отвернулся, зажмурив глаза, но было уже поздно.
Ее горячая любовь превратилась в горячую ненависть.
Рай обернулся адом.
Конрад не нуждался в умении предсказывать будущее, ему не нужно было серебряного зеркала. Он и без того знал, что придет день, когда его единственная подруга предаст его и станет причиной его гибели.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Единственным смыслом их жизни была смерть, и в этом орды захватчиков значительно преуспели. Они жили ради смерти — и должны были умереть.
Сегодня смерть ожидает каждого. Победители сами станут жертвами, былой союзник бросится на союзника.
Ошибок больше не будет, как случилось две с половиной тысячи лет назад.
В тот день один человек все-таки выжил; из-за этой оплошности Хаос не смог обрести полную власть над миром.
Выжившего звали Зигмар — Зигмар Молотодержец, который основал Империю…
Летние дни были длиннее зимних, и в это время года Конрад работал больше. Зимой он обычно вставал до рассвета, чтобы засветло переделать все дела. Летом ему удавалось поспать на несколько минут дольше.
Как обычно, он спал в хлеву на заднем дворе. Постелью ему служила охапка сена, которым кормили скот. Единственное, что отличало его от соседей по хлеву, — это неспособность питаться этим сеном.
Конрад лежал на своей подстилке и смотрел вверх; сквозь щели в крыше было видно небо, которое уже начало светлеть. Он вспоминал о своем разговоре с Элиссой. Тогда, в прошлом году, она сказала ему, что отец хватился своего оружия — черного лука и стрел. Больше они об этом не говорили, но теперь он почему-то вспомнил этот разговор.
Зевнув, Конрад сел и посмотрел в тот угол хлева, где он спрятал колчан со стрелами. Последний раз он проверял их несколько недель назад. Спустившись с сеновала, он взял лестницу и приставил ее к другой стене. Затем вскарабкался наверх и подлез под самые стропила.
Колчан был на месте, завернутый в холщовую тряпку, которую ему дала Элисса. Усевшись верхом на балке, Конрад достал драгоценный сверток и стал его разворачивать.
Внезапно он замер: он слышал, видел…
На дороге показался всадник.
Элисса?
Но она стояла чуть поодаль. Всадник был ему незнаком.
Видимо, он представлял собой большую опасность, раз Конрад его увидел, да еще рядом с Элиссой.
Она как раз собиралась выехать из усадьбы, чтобы отправиться к реке, где ее ждал Конрад. И если сейчас она поедет обычным путем, то непременно встретится с незнакомцем.
Конрад действовал не раздумывая. Кубарем скатившись с лестницы, он вылетел из хлева. До всадника оставалось не более сотни ярдов, он уже подъезжал к колодцу на площади.
Конрад помчался к усадьбе Кастринга.
Он не видел, как всадник встретился с Элиссой; это было только его предположением. Он был уже рядом — сейчас он перехватит Элиссу и не даст ей встретиться с незнакомцем.
По булыжной мостовой застучали копыта. Это лошадь Элиссы. Лошади незнакомца слышно пока не было.
Элисса уже поравнялась с первыми домами. Дальше шел спуск. Конрад видел девушку очень четко.
Увидев его, она придержала лошадь.
— Назад! — крикнул он, стараясь сдерживать голос, чтобы его не услышал незнакомец.
— Что случилось?
Конрад схватил лошадь под уздцы и только сейчас заметил, что забыл вернуть на место колчан и стрелы, он по-прежнему держал их в руке. Он дернул лошадь, пытаясь ее развернуть.
— Тебе нужно спрятаться, — задыхаясь, сказал он Элиссе. Оглянувшись, он увидел, что… никого там нет.
Улица, по обеим ее сторонам — дома. И никакого всадника. Он непременно должен был появиться там через несколько секунд — но его не было.
Незнакомец словно растворился в воздухе. Конрад не мог ошибиться — и, тем не менее, второе зрение подвело его снова, как в той истории с тварью, а потом с волками. Значит, этот всадник действительно крайне опасен.
— Поехали!
Элисса не спорила и ни о чем не спрашивала, она поняла, что Конрад очень встревожен. Она протянула ему руку, и он одним махом вскочил в седло позади нее. Элисса пришпорила лошадь. Развернувшись, они поскакали в сторону усадьбы. В тишине ясного утра раздавался громкий стук копыт.
Конрад беспокойно оглядывался назад, но никого не было.
Он попытался вспомнить, что же он увидел. Одинокий всадник, утреннее солнце, заливающее светом бронзовые доспехи, в которые тот закован с ног до головы.
Даже его лошадь скрыта под доспехами.
Они подъехали к усадьбе. Подъемный мост был опущен, деревянные ворота широко распахнуты. Они въехали во двор. Усадьбу Кастринга нельзя было назвать крепостью. Подъемный мост служил скорее чем-то вроде украшения. Даже когда он был поднят, узкий ров вряд ли смог бы задержать врагов. Ворота можно было без труда сбить с петель, а стены проломить.
Конрад еще никогда не бывал в барской усадьбе. Крестьянам ходить сюда запрещалось. Однако в данный момент он предпочел находиться внутри усадьбы.
Спрыгнув с лошади, Конрад спрятался за воротами, пока Элисса спешивалась и привязывала лошадь в дальнем углу двора, где ее не было бы видно.
Наконец на дороге показался всадник; он направлялся к усадьбе. Его лошадь ступала совершенно беззвучно. Всадник ехал в полной тишине. У Конрада было такое чувство, словно весь мир затих и ждал приближения незнакомца.
Из деревни не доносилось ни звука: не лаяли собаки, не ревела скотина. Не слышно было даже щебета птиц и крика животных в лесу.
— Кто это? — прошептала Элисса, подойдя к Конраду.
— Не знаю, — тихо ответил он.
Рыцарь был еще далеко и не слышал их, но нарушать зловещую тишину они не решались.
— Он словно призрак.
Конрад вздрогнул. Элисса была права. Словно они оба были призраками, этот всадник и его лошадь, ибо никакое живое существо не может двигаться столь бесшумно.
У Конрада было с собой пять стрел, но не было лука. Впрочем, стрелять в незнакомца он все равно бы не решился. Что может сделать стрела против сверхъестественной силы?
— Может, позвать отца? И стражу?
Конрад покачал головой. Это бесполезно.
Всадник подъехал поближе, и Конрад смог его рассмотреть. Рыцарь и его конь были закованы в доспехи из полированной бронзы, покрытые замысловатой чеканкой. Его шлем был довольно необычного вида — забрало наглухо закрывало лицо, оставляя лишь узенькую щель для глаз. Если только у этого рыцаря имелись глаза.
Его лошадь казалась каким-то фантастическим существом, покрытым сверкающим бронзовым панцирем. Голова лошади, — если это была лошадь, ибо какая же лошадь способна везти на себе такую гору металла? — голова лошади была тоже защищена шлемом, из которого — там, где должны быть глаза, — торчали два острых шипа.
Такие же шипы украшали и шлем рыцаря, делая его похожим на какого-то рогатого зверя. Шипы торчали из его перчаток и наколенников, из железных сапог и налокотников. Кое-где на металле виднелись вмятины, — значит, рыцарь уже не раз бывал в бою.
К седлу всадника был приторочен бронзовый щит и тяжелое копье. На боку висел меч с бронзовой рукоятью, в бронзовых ножнах. Кроме этого, рыцарь был вооружен бронзовой пикой, которую он держал вертикально, сжимая ее рукой в железной перчатке.
— Что ему нужно? — тихо спросила Элисса.
Всадник то и дело посматривал по сторонам. Не из осторожности, поскольку ему явно было нечего бояться, а словно старался получше рассмотреть усадьбу. Остановившись возле подъемного моста, он посмотрел прямо туда, где были Конрад и Элисса.
Всадник их не видел, но у Конрада появилось чувство, что рыцарь приехал именно за ним, что именно он, Конрад, — причина его визита.
— Я его не боюсь, — заявила Элисса.
Она не бравировала. Она сказала это спокойно и уверенно, и Конраду вновь стало тревожно.
Элисса хотела выйти навстречу незнакомцу, но Конрад, схватив ее за одежду, оттащил назад, за старинные деревянные ворота.
— Я хочу с ним поговорить! — заупрямилась она.
Конрад зажал ей рот.
— Он не хочет ни с кем говорить. Он приехал сюда не разговаривать.
Она оттолкнула его руку:
— Откуда ты знаешь? Что ты можешь знать, дурак деревенский!
Он уставился на нее. Не потому, что обиделся, слова ничего для него не значили. Но на какое-то мгновение в темных глазах Элиссы что-то блеснуло, не гнев, нет.
Он увидел…
Он увидел смерть. Реальную смерть. Смерть Элиссы.
Он увидел ее без признаков жизни. Это было больше чем смерть, хуже, чем смерть, это было погружение в самую бездну отчаяния и порока.
Конрад сразу отодвинулся. Словно не хотел к ней прикасаться, чтобы не заразиться.
Он зажмурился, пытаясь стереть из памяти страшное видение, и понял, что не в силах этого сделать. Отныне видение будет преследовать его всегда. Оно будет жить, а вот Элисса — нет.
Вырвавшись из его рук, она выскочила на открытое место.
— Что вы хотите? — спросила она рыцаря. — Кого ищете?
Конрад выскочил из-за ворот вслед за Элиссой, на ходу доставая нож. Напрасные старания. От рыцаря Элиссу не спасти, это не лесной зверочеловек.
Но рыцарь, повернувшись к ним спиной, уже спускался с холма. Доспехи скрипели и лязгали, копыта лошади стучали по вымощенной булыжником дороге. «Значит, это не призрак», — подумал Конрад, когда всадник скрылся в деревне. Затем он повернулся к Элиссе.
Незнакомец не был мертвым, а Элисса скоро будет.
Он уйдет. Куда, он не знал, но оставаться в деревне больше не мог.
Это решение Конрад принял уже давно, нужно было только все хорошенько обдумать. Сегодняшнее событие решило это окончательно.
В их деревню редко кто заезжал. Она находилась в стороне от больших дорог и торговых путей; даже река, протекающая рядом, была узкой и мелкой и потому несудоходной.
Рыцарь отправился дальше, нигде не останавливаясь.
По-видимому, его визит так и остался незамеченным. О нем знали только Конрад и Элисса. Конрад считал, что при виде бронзового рыцаря все жители попрячутся и вылезут из своих домов только после его отъезда. Однако утро прошло как обычно.
Как обычно для всех — но не для Конрада. Впервые в жизни он не пошел в лес собирать хворост, потому что решил покинуть деревню навсегда.
Была ли это случайность, что колчан со стрелами он уже приготовил?
Случайность? Но ведь именно приезд незнакомца заставил его достать сверток; именно приезд незнакомца положил конец его сомнениям.
У него есть стрелы — больше ему ничего не нужно. Те несколько монет, что он заработал, были вынуты из потайного места за таверной. Он спрятал их под мостом, где некогда спрятал лук и стрелы, что ему дала Элисса.
— Тебе нельзя здесь находиться, — сказала девушка, когда рыцарь скрылся из виду.
Она с тревогой оглянулась на дом. Поблизости никого не было. Конрад ожидал, что внутри усадьба окажется совсем другой. Он-то думал, что вдоль стен будут стоять стражники, и у ворот, и что для того, чтобы убежать к нему, Элисса каждый раз пользуется каким-нибудь потайным ходом.
Конрад ничего не знал о жизни в усадьбе Кастринга, а Элисса не любила об этом рассказывать. Конрад считал, что поскольку Кастринг — самый богатый землевладелец долины, то и дом его должен представлять собой что-то вроде крепости. Прежде он видел дом и окружающую его стену только издалека.
Дом был огромным, каменным, с черепичной крышей. За стеной виднелись еще какие-то строения, поменьше, но и они были сложены из огнеупорного кирпича.
— Хорошо, ухожу, — сказал Конрад.
Он подобрал с земли сверток, который бросил, когда кинулся спасать Элиссу. Она наблюдала за ним.
— Отец убьет тебя, если узнает, что это ты взял его лук и стрелы.
— А откуда он узнает?
Конрад пристально взглянул на Элиссу. Кажется, она не изменилась. Такая же, как всегда. Почти такая же. Несколько минут назад он увидел ее мертвой, даже хуже чем мертвой. А в прошлом году он видел, какой она будет в старости — когда предаст его.
Странно… Впрочем, что для него эта измена, если у него есть черный колчан, лук и стрелы с непонятным золотым знаком?
Конрад не верил ничему и никому, даже своим собственным ощущениям. Поэтому он решил уйти, хотя от себя все равно не убежишь.
Элисса не ответила. Конрад зашагал прочь. Прошел деревянные ворота, подъемный мост и повернул в сторону деревни. Сейчас он выйдет на главную дорогу, потом перейдет через мост. Там начинается тропинка, которая наверняка куда-нибудь да выведет его.
Он не оглядывался. Через несколько секунд позади раздался топот копыт. Элисса ехала за ним, стараясь не приближаться, чтобы никто не подумал, что они вместе.
Деревня начинала просыпаться — захлопали окна. Распахнулись двери хлевов, и скотина побрела в поля. Днем можно было не опасаться хищников. Под охраной пастухов коровы и овцы спокойно паслись.
Конрад прошел мимо таверны. Все было тихо и спокойно. На постоялом дворе ложились позже всех, позже всех гасили на ночь свечи и масляные лампы и позже всех вставали по утрам.
Добравшись до моста, Конрад залез под него и достал спрятанные там лук, стрелы и деньги.
Элисса ждала его в обычном месте. Она уже спешилась и сидела на своей расстеленной на земле накидке.
Конрад сел чуть поодаль. Подсаживаться к ней ближе ему не хотелось.
— Я сегодня не взяла с собой еду, — сказала Элисса. — Повар куда-то пропал. Со вчерашнего дня его никто не видел. Отец ужасно рассержен и все жалуется, как плохо его накормили.
Конрад видел этого повара, тот частенько покупал в их деревне продукты. Это был странный человечек, кругленький и толстенький. Позже Конрад узнал, почему повар казался ему странным: он был единственным в деревне нечеловеком.
— Кто это был? — спросила через некоторое время Элисса, и Конрад понял, что она говорит не о поваре.
— Я тебя сам собирался об этом спросить.
— Если бы ты дал мне с ним поговорить, мы бы уже это знали.
— Ты думаешь, он стал бы тебе отвечать?
Элисса пожала плечами:
— Перестань дуться. Я не тебя имела в виду, когда говорила о деревенских дураках.
Он посмотрел на нее, и их глаза встретились. Взгляд девушки был все таким же глубоким, но в нем светилась жизнь, а не смерть.
— А вообще ты тоже деревенский дурак!
Тогда он дернул ее за ногу, и она повалилась на землю. Оба рассмеялись, и напряжение пропало. Они снова были друзьями.
Элисса села и сказала:
— Я выхожу замуж.
— Что?
— Что слышал. Я выхожу замуж. Просто раньше не хотелось об этом говорить.
— За кого ты выходишь?
— Один знакомый отца. Живет в Ферлангене.
Конрад уже слышал это название. Но где находится этот Ферланген и как до него далеко, Конрад даже не представлял.
— Итак, — сказала Элисса, — похоже, я наконец-то посмотрю мир.
Она знала о его решении покинуть деревню, он сам с ней это обсуждал. Она даже подталкивала его к этому, говоря, что на его месте давно бы уже сбежала отсюда.
Она говорила, что у него нет семьи, поэтому он никого здесь не оставит. Почему бы ему вот так не взять да и уйти? Будь она мужчиной, так давно бы это сделала. Но для девушки такое невозможно.
Теперь же, когда он и сам решил уйти, говорить об этом с Элиссой не хотелось. Он боялся, что она захочет его удержать. Вполне вероятно, что она пытается навязать ему свою волю. Конрад хорошо знал, как изменчива Элисса — и как она умеет убеждать.
— Ты с ним уже встречалась?
Она покачала головой.
— А что-нибудь о нем знаешь?
— Старый, что-то около сорока. Но богат, очень богат. — Она пожала плечами. — Приходится чем-то жертвовать. — Потом помолчала и повторила: — Приходится чем-то жертвовать.
— Тебе это непременно нужно?
— Солнцу нужно всходить каждый день? А оно всходит. Не может не всходить. Я должна выйти замуж за Отто Крейшмера.
— А ты этого хочешь?
— Хочу, не хочу — это не имеет значения.
— Это несправедливо.
Элисса улыбнулась, потом рассмеялась, а потом так расхохоталась, что не могла остановиться. Она хохотала, вытирая слезы уголком накидки, то ли от радости, то ли от горя — Конрад понять не мог.
— Справедливо? — спросила она. — И это ты говоришь мне о справедливости? А как насчет твоей жизни? С тобой обращаются справедливо? В мире нет справедливости, Конрад. Такой вещи просто не существует. Ты должен это знать. Ничего, я не жалуюсь. Сколько лет прошло с тех пор, как ты спас мне жизнь? Пять? Шесть? Может быть, в тот день я должна была умереть, может быть, так мне было предначертано судьбой. А ты меня спас, и после этого я просто считала дни, которые ты мне подарил. Я не жалуюсь. Даже если бы завтра я умерла — я бы все равно была тебе благодарна за еще один день моей жизни.
Говоря это, она крепко держала его за руку, и Конрад впервые почувствовал, как холодны ее пальцы — как у покойницы…
— Ты что? — спросила она, взглянув на него.
— Ничего, — ответил он, сжимая ее холодную руку. Он лгал, и они оба это понимали.
А он хотел предложить ей уйти вместе с ним. Тогда покидать родные места было бы для него менее болезненно, ведь он забрал бы с собой самое дорогое, что у него было.
Но, как ни парадоксально это звучало, именно Элисса и была главной причиной его бегства. Он покидал не столько деревню, сколько Элиссу.
Он больше не мог скрывать правду о своих видениях. Больше не мог видеть в них Элиссу; он знал, что не в силах спасти ее.
Возможно, она права. Она должна была умереть. Он спас ее от зверочеловека и тем самым лишь немного продлил срок жизни, отведенный ей судьбой, вот и все. Но уйти от судьбы невозможно.
— Не знаю почему, но у меня было странное чувство, словно тот рыцарь — это мой будущий муж, — внезапно сказала Элисса. — Наверное, поэтому мне так захотелось с ним поговорить. Мне казалось, что я его знаю или скоро узнаю. Я даже подумала, что он приехал для того, чтобы схватить меня и увезти, понимаешь, похитить, а потом на мне жениться.
— Ты же говорила, что он похож на призрака.
— Ну и что. Любой, кому сорок, — уже почти что покойник.
И Элисса делано засмеялась.
Конрад задумался. Элисса права. Сначала он тоже принял рыцаря за привидение.
Но нет, они с Элиссой просто ошиблись, от страха потеряв слух. А потому и решили, что всадник едет беззвучно.
«Во всяком случае, лучше думать так», — решил Конрад. Рыцарь был пришельцем из другого мира, о котором Конрад ничего не знал и который собирался скоро увидеть. Поэтому лучше не поддаваться страху и не наделять этот мир всякими ужасами и опасностями.
— Интересно, кто же это все-таки был? — спросила Элисса.
— Кто знает? Может быть, человек просто заблудился. Кто к нам поедет? Заблудился, вот и все.
Элисса недоверчиво смотрела на него.
— Рыцарь въехал в долину, — продолжал Конрад, — увидел вашу усадьбу и понял, что заехал не туда, поэтому развернулся и поехал обратно.
Честно говоря, Конрад и сам не верил своим словам.
Она взглянула на солнце. Оно встало всего час назад, но жарило уже вовсю. Элисса развязала ленточки на своей блузке.
— Знаешь, какой завтра день? — неожиданно спросила она.
Со дня их знакомства прошло уже столько лет, а он так и не привык к ее манере резко менять тему разговора.
Дни значили для него очень мало. Иногда он даже не знал, какой сейчас месяц.
— Фестаг, — наугад ответил он.
— Нет, не день недели. И вообще не фестаг, а бэкертаг. Завтра будет восемнадцатое число месяца Зигмарцайт, первый день лета!
— О…
— Тебя, кажется, это не волнует?
Конрад яростно взмахнул руками, словно хотел обнять весь мир.
— Лето уже началось! — сказал он. — Вон как жарко.
Ну откуда можно знать, когда начинается лето? Как будто оно начинается в какой-то определенный день. Люди пытались подчинить себе природу, да только не больно у них это получалось. Иногда весна бывала жарче лета, а осень — холоднее, чем зима. Природу не приручишь, и урожай не соберешь по расписанию.
Элисса только покачала головой, всем своим видом показывая, что Конрад совершенно безнадежен.
— Дело в том, — сказала она, — что завтра день святого Зигмара!
— О, — снова произнес он.
О Зигмаре он слышал не раз. Сначала это было просто имя — им клялись постояльцы в таверне. «Клянусь Зигмаром!» — говорили они.
Потом Конрад узнал, что странное здание перед въездом в долину — это храм Зигмара. А еще позднее он узнал, что Зигмар основал Империю. Впрочем, тогда это Конрада не заинтересовало. Он ничего не слышал об Империи и даже не знал, где она находится. Только от Элиссы он узнал, что их деревня входит в состав этой самой Империи, — Элисса вообще была для него единственным источником информации.
— Завтра все пойдут в храм, — сказала она. — Богачи и бедняки, все будут стоять плечом к плечу и возносить молитвы и хвалы. Все, кроме тебя, Конрад. Почему? Ты что, не веришь, что Зигмар — это бог?
Конрад пожал плечами. Жизнь деревни его не касалась. Бранденхаймеры ни разу не брали его с собой в храм, и он никогда не думал о богах.
— Может быть, ты поклоняешься кому-нибудь другому? — спросила Элисса. — Может быть, Ульрику?
Он снова равнодушно пожал плечами. Этого имени он никогда не слыхал.
— А может, — продолжала Элисса, — ты поклоняешься темным богам?
— Кому-кому? — спросил Конрад. — Кто это такие?
— Я и сама не знаю, — ответила Элисса. — Отец как-то их упоминал. Я не запомнила их имен. Помню только, что он говорил о них с опаской, словно чего-то боялся. Таким испуганным я его видела только тогда, когда он спрашивал о своем черном оружии, которое я отдала тебе. — Она закусила губу. — Я думала, ты что-то знаешь о темных богах.
— Я даже о Зигмаре ничего не знаю, к чему спрашивать? Я же деревенский дурачок, что с меня взять?
На этот раз Элисса дернула его за ногу и повалила на спину. Он быстро встал, и она поднялась вслед за ним.
— Значит, завтра ты в храм не пойдешь? — спросила она.
— Нет, — ответил он.
— Ладно, мне надо идти, — сказала Элисса.
Она подошла к лошади, и Конрад подставил ей руки. Они взглянули друг на друга. Элисса долго смотрела ему в глаза. Затем оперлась о его ладони и вскочила в седло.
Они молча посмотрели друг на друга, ибо говорить им было не о чем. Они знали, что больше не увидятся. Знали, потому что Конрад покидал деревню, а Элисса… Элиссу ждала смерть.
Оба не проронили ни слова. Слова были не нужны. Элисса слабо улыбнулась; Конрад небрежно кивнул. Так они простились.
Потом он смотрел ей вслед. Смотрел, пока она не переехала через мост и не скрылась в деревне.
Она ни разу не оглянулась.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Единственного, кто выжил, звали Зигмар — Зигмар Молотодержец, который основал Империю.
К концу дня на поле битвы уцелел только один воин.
После этого все было так, как и должно было быть.
Именно этот уцелевший выбрал место предполагаемой бойни, спланировал ее ход, предал всех своих бывших союзников, превратив их в окровавленные трупы, после чего и сам превратился в жертву, как те, кого он предал и обрек на гибель.
Он перестал быть человеком, но и демоном еще не стал — хотя умел управлять и теми и другими, — а после сегодняшнего триумфа наверняка станет одним из высших богов в пантеоне Хаоса.
Разглядывая раскинувшуюся внизу деревню, он представлял себе, как принесет ее в жертву, стерев с лица земли, как потом насладится своей полной победой — и улыбался.
Жители расположенной в долине деревни поклонялись Зигмару и как раз собирались отметить его день.
Пусть молятся своему Зигмару. Он им не поможет.
Им уже никто не поможет…
Конрад все не уходил. Словно не знал, как нужно уходить.
Он прожил в деревне всю жизнь. Он никогда не отходил от нее больше чем на час пути. Поэтому, к его большому удивлению, оставить ее оказалось не так-то легко.
Если бы Элисса попросила его остаться, он бы остался. Но она не попросила. Словно хотела, чтобы он ушел, хотела от него избавиться.
Он ждал, что вот сейчас его догонит Адольф Бранденхаймер или один из его толстых отпрысков и велит немедленно вернуться домой, но его никто не искал.
Несколько часов просидел он за деревней, наблюдая за ее жизнью. Все было как обычно. Его никто не хватился, он не был нужен никому.
Зато он вдруг заскучал и по своей деревне, и по таверне. Каждый день, на протяжении всей своей жизни он выполнял одну и ту же работу, а теперь, когда ее не стало, неожиданно почувствовал себя даже более одиноким, чем всегда.
Забыть о своих ежедневных обязанностях стоило ему немалого труда. Лишь усилием воли он подавил в себе желание собрать охапку хвороста, чтобы отнести ее на постоялый двор.
Одна его половина требовала вернуться к работе. Но другая гнала прочь из деревни. Борясь с раздирающими его чувствами, он сидел, не двигаясь с места.
Так он провел весь день, наблюдая за своей тенью. Почувствовав жажду, напился из реки. Почувствовав голод, не обратил на него внимания. К голоду он давно привык.
Он все ждал и ждал, спрашивая себя, чего же он ждет. Может быть, какого-нибудь события, силы, которая его подтолкнет?
Так он и дожил до этого дня, ожидая, что внезапно все изменится. Может быть, сегодня время этому и пришло, а он все сидит и не хочет взглянуть в лицо неизвестности.
Но чем дольше он сидел, тем яснее ему становилось, что в деревню он не вернется. День начал клониться к вечеру. Ему давно нужно было уйти, чтобы засветло добраться до соседнего селения.
Он не знал, сколько туда нужно идти, дело было в другом: путь лежал через лес, населенный этими опасными тварями. И Конрад ждал — вот еще одну минуту, еще один час…
Нет, если час — тогда действительно будет слишком поздно. Солнце уже начало садиться, день подходил к концу. Тьма — это опасность. В темноте его не спасет даже второе зрение.
Если не видишь, куда стрелять, не сможешь защититься. Ночью лес оживает, а ночные хищники видят в темноте прекрасно. Темнота — их союзник и враг Конрада.
«Сейчас или никогда», — наконец решил он.
Конрад встал и взглянул на свою деревню, как ему подумалось, в последний раз. Бросил прощальный взгляд на соломенные крыши по обеим сторонам улицы, на водяную мельницу, на тучные поля, на луг, где мирно паслись коровы, на сараи и храм Зигмара, даже на таверну и под конец на крыши усадьбы Кастринга.
Затем он повернулся и зашагал прочь, прямиком через лес. Куда приведет тропа, он не знал, зато лес был ему хорошо знаком.
В лесу было уже темно, но Конрад знал тут каждый корень, каждый куст, каждое дерево.
Чем глубже он забирался в лес, тем меньше попадалось здоровых деревьев; большинство из них было поражено плесенью, покрыто наростами и грибами.
Кажется, болезнь эта распространялась все дальше, захватывая новые участки леса.
Конрад не успел уйти далеко. Через час спустилась ночь, и идти дальше стало опасно. Он остановился возле огромного ствола. На высоте примерно пятнадцати футов от земли в дереве виднелось узкое дупло. Конраду уже приходилось в него забираться, и он знал, какое это прекрасное укрытие.
Видимо, об этом знал не только он, поскольку в дупле было полно перьев и высохших костей — здесь обитала прежде какая-то хищная птица. По всей видимости, крупная — некоторые кости были не меньше фута в длину.
Он бросил в дупло камень, проверяя, нет ли там сейчас кого-нибудь. Из дупла не раздалось ни крика, ни визга, ни шипения или уханья.
Зажав в зубах нож, он полез наверх. Ветвей в нижней части ствола не было, это делало дупло еще более пригодным для ночлега.
Добравшись до дупла, он заглянул внутрь. Ничего не видно. Конрад потыкал в темноту ножом. Пусто.
Спустившись, он подобрал лук, стрелы и холщовый мешок и снова полез наверх. Пролезть в дупло оказалось труднее, чем в былое время, — Конрад вырос.
От костей и перьев шел не особо приятный запах, однако в его хлеву пахло ничуть не лучше.
Завтрашний день не пропадет впустую, как сегодня. Завтра на рассвете он отправится в путь. Целый день он бездельничал, однако почему-то чувствовал себя совершенно разбитым.
В лесу и днем-то было страшновато, а теперь, казалось, деревья начали двигаться, их стволы превратились в туловища, а ветви — в руки.
Лес Теней — так его называла Элисса. Интересно, как далеко он тянется?
Он зевнул. Наверное, по ночам лес действительно оживает. Темнота действует на него как волшебство, оживляя все то, что днем было неживым. Может быть, по ночам деревьев следует опасаться.
Может быть, сейчас дерево и его поймало в ловушку. Может быть, дупло — это его желудок, а перья и кости — это все, что осталось от пойманных некогда им существ, которые надеялись тут спрятаться.
Конрад улыбнулся. Фантазии, и больше ничего. Он не боится деревьев, он слишком устал, чтобы бояться.
Ему стало холодно; в дупле не было сена, в которое можно было бы зарыться. И вытянуться тоже было нельзя, приходилось спать сидя.
Спал он плохо. Ему снились кошмары. Лес наполнился страшными и мерзкими существами, по сравнению с которыми самый жуткий зверочеловек казался невинным младенцем.
Проснувшись, Конрад обнаружил, что это были вовсе не кошмары.
Это было на самом деле.
Его разбудили чьи-то голоса. Сначала кто-то крикнул вдалеке. Ему сразу ответили, уже ближе. Потом еще ближе. Затем он услышал, как по земле мягко затопали чьи-то ноги. Ближе, ближе, и вот уже с тяжелым топотом шагает великое множество ног.
Было еще темно, поэтому Конрад не мог хорошенько разглядеть, что происходит внизу. Но, судя по звуку, целое войско, не меньше. От топота вздрагивали деревья. Армия двигалась медленно, ее задерживал густой подлесок.
Конрад слышал лязг оружия, скрип доспехов и голоса. Кто-то переговаривался на незнакомом языке.
Вслушиваясь в эту речь, в эти странные звуки, Конрад внезапно догадался, что это говорят не люди.
Что происходит? Судя по топоту, странное воинство движется в сторону деревни.
Конрад боялся даже шевельнуться. Сжавшись в комок, он ждал, когда протопают последние когорты.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем под деревом прозвучали шаги последнего солдата. И не только под деревом. Когда блеснули первые лучи зари, Конраду вдруг показалось, что ярдах в пяти над его головой что-то мелькнуло.
«Наверное, игра света», — подумал он. На свете не было живого существа, обладающего таким ростом. Наверное, просто блеснул наконечник пики.
Армия прошла, но в лесу не стало тихо и пустынно. Таинственные чужеземцы были рядом, Конрад чувствовал их присутствие. Они остановились возле кромки леса, спрятавшись в его тени.
Конрад ничего не видел, только ощущал движение невидимых воинов, которые своим отвратительным запахом напомнили ему зверолюдей. Но каким образом зверолюди могли сплотиться в армию? Этого Конрад и вообразить себе не мог.
Наверное, как раз сейчас сотни диких глаз с голодным видом разглядывают мирно спящую деревню. С рассветом зверолюди обычно забирались подальше в чащу. Видимо, теперь они перестали бояться света и объединились, чтобы напасть на деревню. Другого объяснения происходящему Конрад не находил.
Его первой мыслью было бежать и предупредить односельчан. Но как пройти через войско?
С другой стороны, кого он будет предупреждать? Кто за многие годы сделал для него хоть что-нибудь хорошее? Никто и никогда не интересовался, жив он или умер, так ради кого он станет рисковать жизнью?
Да, но как быть с Элиссой?
Тогда, в лесу, он спас ей жизнь. Человек пришел на помощь другому, ведь надо же помогать друг другу в борьбе против тварей. Вот так он подумал и сейчас: нужно быть со своими, когда на тебя собираются напасть неведомые твари.
Но теперь он не выскочит и не бросится вперед, не помня себя. Тогда у него не было времени подумать — и все же шанс выжить был.
Теперь никаких шансов нет. Так зачем погибать неизвестно ради чего?
Элисса умрет, и он это знал. Потому и оставил деревню.
И потому находится сейчас в относительной безопасности.
Он ничем не может помочь людям. Он может спасти только себя самого.
Конрад просидел в дупле до рассвета, обдумывая вопрос: может ли он незаметно спуститься с дерева и убежать. В дупле безопасно, ночью его никто не заметил. Но что будет, когда полки ночных чудовищ начнут возвращаться? Если его обнаружат, ему конец. Нет, нужно бежать сейчас, немедленно!
Конрад осторожно выглянул из дупла. Ничего не видно. Все тихо. Со стороны деревни не доносится ни звука, значит, зверолюди — или кто это — тоже ждут.
Он достал лук, мешок и колчан со стрелами.
Забираться на дерево с мешком в руках, было трудно, спускаться оказалось не легче. Можно было, конечно, сбросить мешок, но Конрад боялся, что его услышат. Наконец он тихо спрыгнул на землю.
Прижавшись к стволу, он прислушался. Теперь нужно быть вдвойне осторожным. Где-то рядом твари, к тому же ему предстоит идти в ту часть леса, куда он никогда не осмеливался ступить.
Затем он тщательно проверил лук и тетиву.
Он одинаково ловко обращался и с новыми, и со старыми стрелами, но все же черные были подлинным произведением искусства, а новые — самыми обыкновенными.
Конрад перекинул через плечо ремешок черного колчана. Он пришелся ему как раз впору.
Держась настороже, он отправился через лес. Он не оглядывался, да и к чему? Против армии чудовищ он бессилен.
Теперь он остался совершенно один. Об Элиссе нужно забыть. Она была его единственным другом, но это осталось в прошлом. Он снова один.
Взглянув на лук, он обнаружил, что случайно положил на тетиву одну из черных стрел.
А когда оглянулся и увидел, что всего в нескольких ярдах от него стоит чудовище, понял, что сделал это вовсе не случайно.
Это был зверочеловек, кто же еще. Животное, которое передвигалось на двух ногах. Но таких зверолюдей он раньше не видел. Существо не походило ни на одно из известных Конраду животных, но оружие делало его в сто раз опаснее любого зверя.
Чуть повыше Конрада, зато гораздо шире в плечах. Покрытый густым рыжеватым мехом, он нацепил на себя части доспехов, с которыми, по всей видимости, не умел обращаться. Зверь был подпоясан ремнем, на котором висело множество разнообразных пил и ножей — орудий мясника.
Конрад сразу обратил внимание на морду твари. Сначала ему показалось, что тот носит маску — некую пародию на человеческое лицо. Потом он разглядел, что это действительно было лицо — голая плоть темно-красного цвета, полностью лишенная шерсти. У чудовища были нос, рот и два глаза, но глаза находились там, где должен быть находиться рот, а рот располагался посреди лба!
Длинные уши твари были отведены назад, как у собаки, лысую голову покрывали бородавки; шишковатая кожа на голове и шее свисала длинными складками, как у рептилии. Изо рта и ноздрей сочились розовые выделения.
От неожиданности Конрад опешил — он никак не ожидал встретить чудовище. Второе зрение подвело его снова, видимо, слишком уж много опасностей грозило со всех сторон.
Тварь также замерла от неожиданности. Так они и стояли, глядя друг на друга; глаза твари были совершенно белыми, без зрачков. Прошло несколько мгновений, но они показались Конраду вечностью. Наконец тварь быстро занесла руку, в которой сверкнул топор. Издав леденящий душу рев, она бросилась на Конрада.
Конрад с ужасом увидел, что это был не обычный топор — он был частью руки этого порождения ужаса. Сросшиеся пальцы представляли собой топорище, которым оно и орудовало.
В следующее мгновение Конрад вскинул лук, натянул тетиву и выпустил стрелу, которая вонзилась прямо в грудь чудовища.
Издав короткий крик, зверь зашатался, но упал не сразу. Он остановился и с удивлением посмотрел на кусок дерева, торчащий меж его ржавых доспехов. Затем зашатался как пьяный и рухнул на спину.
Конрад выстрелил снова. Вторая стрела вонзилась чудовищу в горло.
Из жирной шеи хлынула кровь — стрела пригвоздила зверя к стволу.
Тело твари изогнулось, в горле что-то забулькало, из него полилась темная жидкость, затем снова хлынула кровь, руки бессильно опустились, она дернулась — и затихла.
Конрад держал наготове третью стрелу. Тварь не шевелилась, из ее горла тихо вытекала кровь. Она была красного оттенка, как и морда зверя, и его тусклая рыжеватая шерсть, и ржавые доспехи. Тварь была мертва.
Она лежала, привалившись к трухлявому дереву, и казалась его частью — такой же корявой и прогнившей.
Конрад не знал, что это за существа, но понял, что лес буквально кишит ими.
Они были повсюду, и, как будто в подтверждение этого, к нему быстро приближался второй хищник.
Он уже слышал его шаги. Такой крупный, тяжелый зверь не мог ступать бесшумно.
Конрад быстро огляделся. Спрятаться было негде — разве что за толстым стволом, возле которого лежал убитый зверь. Едва он юркнул за дерево, как на поляну, тяжело топая, вышел второй зверь.
Чудовище состояло из двух половинок — подобно сросшимся близнецам. Огромное туловище заканчивалось двумя крохотными головками; четыре ноги, четыре руки и в каждой зажато оружие — топор, меч, булава и копье.
На безволосом черном туловище виднелись пятна желтой кожи; тяжело ступая и раскачиваясь на ходу, тварь опиралась на четыре кривые ноги, каждая из которых двигалась по отдельности, словно ноги желали разбежаться в разные стороны, но были вынуждены избрать некое среднее направление.
Конрад выглянул из-за дерева, и неуклюжая гигантская туша тут же двинулась в его сторону. Конрад на секунду замешкался, решая, в какую из двух голов стрелять, в какой из четырех глаз целиться.
Одна из голов опустилась и взглянула на мертвого собрата. Раскрыв пасть и размахивая руками, зверь издал пронзительный вопль, который явно предназначался кому-то, кто находился неподалеку.
«В эту голову и буду стрелять», — решил Конрад, но тварь уже скрылась в зарослях, откуда раздался треск кустарника и тяжелые шаги.
«Наверное, подумала, что убитый еще жив», — решил Конрад и опустил лук. В следующий раз ему может и не повезти — судя по звукам, у него будет еще много следующих разов.
Конрад вышел из-за дерева и посмотрел на убитую тварь. Даже мертвая, она производила жуткое впечатление.
Он старался сдерживать дыхание, чтобы не чувствовать отвратительного запаха, который, словно щит, укрывал мерзкое существо.
Ему бы такую защиту. Сейчас в лесу может выжить только зверочеловек. У обычного человека надежды на это нет.
Ну что ж, значит, он станет зверочеловеком.
И Конрад вытащил кинжал.
Ему и раньше приходилось свежевать туши, но трупы зверолюдей — никогда. От твари исходил омерзительный запах. Конрад тихо радовался, что не завтракал — иначе его бы вырвало, но желудок все равно отчаянно сопротивлялся смраду, и горло Конрада постоянно наполнялось желчью.
Вытаскивать стрелы не было времени, он их просто обломил, и туша зверя завалилась на бок.
Сняв с нее ржавые доспехи, Конрад вонзил в грубую шкуру нож и принялся за дело. Рыжий мех имел ровный цвет от основания до кончиков. Освежеванная туша могла привлечь внимание других хищников, поэтому Конрад оттащил ее подальше и спрятал в кустах.
Он очень торопился, но шкура получилась что надо, целехонькая — ему пришлось только срезать кисти и ступни.
Развернув шкуру, он всунул в нее ноги, потом руки. Поскольку они оказались короче, чем у твари, он скрыл их под густым мехом, затем запахнул шкуру у себя на груди. Тварь была выше его ростом, и шкура была ему велика, но он поплотнее запахнул ее, подпоясавшись ее же ремнем. Остальные дыры он прикрыл ржавыми доспехами.
Одеваясь, Конрад весь пропитался теплой и липкой кровью, сочившейся из шкуры. Покрытый свежей кровью, Конрад и сам начал ощущать себя трупом. Но ничего не поделаешь — без этого он вскоре и стал бы таковым в действительности.
Конрад закинул за плечи колчан, взял в одну руку лук, а в другой зажал свой кинжал, с которого еще капала кровь.
За спиной болталась свободная складка кожи — можно использовать ее как капюшон. Там была голова твари, а теперь он может скрыть под ней свое лицо. Конрад надеялся, что со временем вонь рассеется, но она становилась только сильнее. Он сдерживался изо всех сил, но желудок выворачивало, рот наполнялся слюной. «Сейчас потечет, как слизь из пасти у той твари», — подумал Конрад.
Сплюнув, он вытерся рукавом. Только это был не его рукав — это была мохнатая лапа поверженного врага, — и от этого Конраду сделалось еще противнее.
Он выглядел как зверочеловек, и воняло от него, как от зверочеловека. Но примут ли его за своего?
«Скоро выясню», — подумал он и тут же услышал, как в его сторону пробирается третья тварь.
Конрад обернулся. У твари была одна голова, две руки, две ноги и светлая, почти белая шерсть. Но череп… Он был так густо покрыт рогами, что можно было подумать, будто тварь носит шлем.
Конраду показалось, что доспехи существа того же цвета, что и его шерсть, но, приглядевшись, он понял, что железо и плоть срослись, образовав единое целое. Тварь была вооружена двумя кривыми мечами, которые сжимала в лапах-клешнях.
Заметив Конрада, существо остановилось; из-под рогов блеснули огромные зеленые глаза.
Конрад помахал кинжалом, надеясь, что существо воспримет этот жест как приветствие. Так оно и случилось — в ответ тварь подняла обе руки с зажатыми в них мечами, — очевидно, она приветствовала сородича…
Зверь издал низкий и хриплый рев Конрад не знал, что он означает, но на всякий случай выкрикнул что-то нечленораздельное.
Тварь это успокоило, и она продолжила свой путь в сторону деревни.
Конрад быстро пошел прочь, вспоминая свою встречу с двумя чудовищами. Это были не люди, но и не животные. У них было оружие, и они умели разговаривать.
Очень скоро путь ему вновь преградили. На этот раз перед ним стояли сразу три существа. Те зверолюди, которых ему приходилось встречать, сильно отличались друг от друга и вообще от любого живого существа, и было трудно сказать, от кого они произошли. Но происхождение этих тварей было совершенно очевидно.
Это были крысы, гигантские крысы.
Ростом они были меньше его, и в бою Конрад вполне мог бы с ними справиться. По одной, разумеется, но не со всеми тремя одновременно. Крысы явно что-то заподозрили. Повернувшись в его сторону, они начали нюхать воздух.
Звери стояли вертикально, на двух лапах, которые были у них значительно длиннее, чем у обычных крыс. И зубы были гораздо длиннее.
Их коричневые тела были покрыты доспехами, каким-то тряпьем и шкурами других животных. Крысы — известные падальщики, и эти существа не были исключением.
На их латах красовалась эмблема в виде зигзага. У одной из крыс этот знак украшал грудь, другая гордо носила его на морде.
Две крысы были вооружены короткими мечами с зазубренным лезвием; у третьей был такой же меч, но насаженный на древко. Каждая имела круглый щит, на котором была все та же эмблема-зигзаг.
Одна из крыс что-то быстро сказала и угрожающе подняла свой меч-пилу. К ней присоединились ее товарки, которые что-то запищали, показывая то в сторону Конрада, то в сторону деревни.
Конрад ничего не понял, хотя не обязательно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что означают такие жесты. Крысы явно хотели ему сказать, что он идет не в ту сторону.
Он бросил на них взгляд — крысы ответили ему злобным прямым взглядом; их хвосты подрагивали.
Ясно, они его не пропустят и просто так в покое не оставят. Если сейчас он пойдет вперед, они на него набросятся. Похоже, они приняли его за дезертира.
За свою жизнь Конрад прикончил не одну сотню крыс, но это были нормальные маленькие зверьки. С тремя крысами-гигантами ему не справиться.
Остается одно — повернуться и возвращаться туда, откуда он пришел, стараясь не выпасть из шкуры зверочеловека. Крысы приблизились к нему почти вплотную, о чем-то тихо переговариваясь между собой.
Ему казалось, что еще секунда, и они набросятся на него, ведь крысы — существа умные и хитрые.
Второе зрение ничего ему не показывало, но в данных обстоятельствах это было бы бесполезно. Получалось так, что, когда он более всего нуждался в предупреждении, оно ничем не могло ему помочь.
Даже если он и прорвется через этих крыс, то наверняка скоро столкнется с другими тварями, наводнившими лес. Его все равно распознают — и убьют.
Остается только одно — спрятаться среди зверолюдей.
Близился рассвет, небо становилось все светлее. Он уже почти вышел из леса. В темноте он еще мог на что-то рассчитывать, но при свете дня шансов у него почти нет.
Конрад замедлил шаг, но в следующую секунду сзади раздался предостерегающий свист, и в спину ему уткнулось острие меча. Он подскочил от неожиданности — сзади раздалось что-то похожее на смех.
И вдруг лес огласился таким страшным ревом, что, казалось; вздрогнули сами небеса. В утреннем воздухе прозвучал оглушительный боевой клич.
Орды тварей выскочили из леса и лавиной обрушились в долину, визжа и размахивая мечами.
Набег на беззащитную деревню начался.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Оцепенев от ужаса, Конрад смотрел, как орды варваров, скатившись с холма, ворвались в деревню.
Они бежали не просто так — они действовали по единому сигналу. Это не были твари, которые, затаившись в лесу, ждут удобного момента. Это была армия, которая по команде атаковала деревню со всех сторон. Долина была взята в кольцо, которое неуклонно сжималось, как петля на шее висельника.
В набеге принимали участие не только зверолюди — помесь человека с животным, но и другие чудовища: существа, которые бегали, существа, которые ползали, существа, которые извивались, летали, ехали верхом на зверолюдях и, наконец, которые представляли собой сросшиеся половинки человека и животного — лошади с человеческой головой или лошади с головой какого-нибудь хищного зверя.
И каждая из этих гнусных тварей была смертельно опасна.
Конрад стоял, не смея шевельнуться, не отводя глаз от жуткого зрелища. Нападающих было во много раз больше, чем жителей деревни.
В деревне стояла тишина, хотя солнце уже взошло. Внезапно Конрад вспомнил, что вчера говорила ему Элисса.
Сегодня первый день лета. День святого Зигмара. Все находятся в храме, чьи позолоченные купола возвышались над деревней. Там их и перебьют. Его односельчане обречены.
Словно свора диких псов, мерзкие твари всевозможных форм и размеров хлынули в долину со склонов холма.
Путь им преградила река. Мост оказался слишком узок, поэтому многие стали прыгать в воду. В это время года вода стояла низко, и перейти реку вброд не составляло никакого труда — для человека.
Но захватчики немедленно устроили давку; толкаясь и пихаясь, они сбрасывали в воду своих сородичей и тут же наступали на их тела, так что, в конце концов, на реке образовался второй мост, состоящий из живых шевелящихся тел, шерсти, меха, чешуи, перьев, доспехов, обломков оружия и украшений.
А деревня, похоже, даже не слышала, что творится совсем рядом.
Конрад не мог ни думать, ни шевелиться; он был не в силах понять, что происходит. Откуда взялись эти твари? Кто это? И зачем им понадобилась эта деревня?
Внезапно в спину ему ткнулось что-то острое, причем так сильно, что проделало дыру в шкуре зверочеловека. Конрад со злостью обернулся, сжимая в испачканной кровью руке окровавленный кинжал, который прилип к ней.
Это оказались все те же три крысы. Понять выражение их морд он не мог, но видел, как злобно поблескивают их глаза. Крысы явно хотели спровоцировать его на драку, чтобы прикончить.
Внезапно в душе Конрада закипели все накопившиеся в ней боль и ярость. Они хотят драки — они ее получат. Он убьет одну, может быть, двух, а потом и сам погибнет, как жители его деревни.
Но с другой стороны, к чему это? Вчера он ушел из деревни, чтобы жить. А теперь вернулся — для чего? Чтобы умереть?
И все из-за трех мерзких крыс. Ничего, сейчас они заплатят ему за все. В рукопашной схватке их не одолеть, но… Вот если бы между ним и крысами было какое-то расстояние, и тогда — три крысы, три стрелы…
Бросив взгляд на сверкающие злобой и ненавистью глазки-бусинки, Конрад внезапно повернулся и побежал вниз по склону холма.
Он знал, что сможет бежать быстрее, чем эта пакость, ноги которой не приспособлены к бегу. По этому холму он бегал уже бесчисленное количество раз. И знал здесь каждый камень, впадину и выступ.
Прежде Конрад не считал себя полноправным жителем деревни. Он прожил здесь всю жизнь, но своей ее не считал. Он всегда думал, что существует сам по себе, что у него нет ни родины, ни семьи. Но сейчас, летя с холма во весь дух, он чувствовал, что бежит по своей земле.
Лес всегда был границей между людьми и нелюдью, как всегда есть граница между светом и тьмой. Зверолюди всегда жили на своей территории и охотились только в свое время, теперь же были нарушены все неписаные законы их существования, все законы природы. Зверолюди не должны выходить из леса.
Они бросили вызов человечеству тем, что показали свои отвратительные морды, что отравили воздух своим зловонием, что вопят и визжат на своем мерзком наречии, словно издеваясь над человеческим языком.
Полчища тварей продолжали сыпаться с холма. Некоторые были столь уродливы, что казалось странным, как смогли они выжить после рождения. Но может быть, они и не рождались? Разве могут подобные ошибки природы появиться на свет обычным путем?
Некоторые состояли из двух частей, словно были созданиями некоего ваятеля с извращенным чувством юмора.
Возможно, эти твари появлялись на свет из яиц, как птицы, или претерпевали ряд превращений — как, например, головастики превращаются в лягушек. А может быть, они зарождались в кучах отбросов и навоза, как личинки мух.
Конрад старался не смотреть им в глаза, чтобы ненароком не привлечь их внимание. Нужно было подражать им во всем, что он и делал по мере своих сил, иначе его ожидало одно — смерть.
Он вспомнил, как когда-то, когда в их деревню пришли солдаты, он ужасно захотел стать одним из них. Сейчас он стал солдатом, но оказался в армии своих врагов.
Может быть, твари напали на деревню в отместку за гибель своих сородичей? Ведь несколько лет назад солдаты уничтожили множество зверолюдей.
Теперь вместе с их полчищем Конрад перебрался через реку, после чего немного отклонился влево, в сторону от двух мостов — деревянного и живого, шевелящегося.
Чудовища были вооружены дубинками, копьями, мечами, топорами, кинжалами, пиками, булавами — словом, оружием, хорошо известным Конраду. Однако у некоторых были предметы, о предназначении которых он ничего не знал. Мерзкие твари орали, топали, размахивали оружием, поэтому никто не обратил внимания на одного из сотоварищей, который снял с плеча лук и начал прилаживать стрелу.
Только целиться он стал почему-то не вперед, а назад, в сторону холма…
Он ждал крыс, но те не появлялись. Конрад незаметно обшаривал глазами холм, но крысы, по-видимому, затерялись среди орущей орды.
Он повернулся к реке; никто не обращал на него внимания. Он стоял немного в отдалении, но и это никого не заботило. Их ум занимало другое — если у этих тварей был ум. «Наверное, крысы побежали за остальными», — решил Конрад.
Тем временем кошмарная переправа продолжалась. Свой лук Конрад держал наготове. Нужно как-то снять напряжение, излить ярость на первого, кто подвернется. Если выпустить стрелу в общую свалку, она непременно попадет в цель.
Конрад взглянул на реку: большая часть воинства переправилась, некоторые уже добежали до деревни. И оттуда донесся первый крик.
Так кричать мог только человек. Это был крик боли, крик истязуемого существа, крик отчаяния — и смерти.
И тут Конрад увидел одного из своих преследователей. Возможно, не из той троицы, но это была крыса, до остального Конраду не было дела. Крыса находилась далеко, она сновала между домами.
Конрад тщательно прицелился, пытаясь определить место, в котором окажется крыса в тот миг, когда он пустит стрелу.
Он спустил тетиву; стрела взвилась в воздух, описала дугу — и вонзилась в мерзкую спину твари, которая тут же грохнулась замертво.
К этому времени Конрад уже приготовил вторую стрелу, ни секунды не сомневаясь, что его уже заметили, что своими действиями он себя выдал. Он бросил взгляд по сторонам, ожидая, что сейчас на него набросится одна из тварей, но рядом никого не было.
Он использовал не черную, а обычную стрелу. Черных осталось всего две, и ему не хотелось тратить их на что-то незначительное.
Интересно, а почему ему вдруг захотелось сохранить последние черные стрелы? Прищурившись, он пытался сосредоточиться, но ему мешали крики и грохот, доносившиеся из деревни.
Его очередная цель была занята тем, что, используя свою голову как таран, пыталась проломить дверь хлева, в котором еще вчера спал Конрад. У твари были ноги человека и тело насекомого с четырьмя членистыми конечностями, которые служили ему руками.
Стрела вонзилась ему в спину, легко пробив панцирь, но зверь не упал. Шатаясь, он хватал себя за спину, пытаясь вытащить стрелу.
К нему подскочил другой зверочеловек. Этот казался особенно отвратительным, поскольку у него была почти человеческая наружность, но кожа его имела омерзительный зеленоватый оттенок.
Тварь была хорошо вооружена и носила хорошие доспехи. Конрад решил, что она хочет помочь раненому сородичу. Однако вместо этого тварь вытащила свой меч и одним ударом снесла голову незадачливому вояке, после чего преспокойно устремилась дальше.
Но и теперь насекомое не упало, а продолжало тянуться лапами к стреле, словно не замечая, что осталось без головы.
К нему подбежал еще один зверь — существо с клювом и рогами, и набросился на безголового собрата, начав молотить его усеянной шипами булавой. Черный панцирь насекомого трещал и разваливался на куски.
Конрад достал следующую стрелу. Еще одна стрела, еще одна цель, еще одна жертва — на этот раз существо с гребенчатой головой, кожистыми крыльями и когтистыми щупальцами, в которых оно держало два топора.
Выстрел оказался удачным, и Конрад, немного осмелев, подошел к самому краю воды, выбирая следующую цель.
Большая часть захватчиков скопилась в центре деревни, поскольку там находился храм — и заполнившие его люди.
Включая Элиссу.
Элисса погибла. Погибла или уже умирает. Он не может спасти ее, не может изменить ход ее судьбы.
Он находится совсем рядом с храмом — и вместе с тем далеко. Может быть, Элисса еще жива, он должен ее найти. Если же он погибнет, значит, так тому и быть.
Подняв лук над головой, Конрад начал переходить реку. К этому времени почти все твари уже переправились. Правда, многим из них это стоило жизни.
Они утонули, и теперь на поверхности плавали их трупы. Мертвые, они выглядели еще ужаснее, чем при жизни — если это можно назвать жизнью.
По воде расплывались пятна крови, но кровь эта была не только красной. Черная и зеленая, голубая и желтая — страшная радуга смерти, — она вытекла из колотых и резаных ран безобразных существ.
Уже во время переправы рассвирепевшие твари принялись истреблять друг друга.
Эта дикая армия так опьянела от жажды крови, что была готова растерзать кого угодно, даже своих сотоварищей.
В воздухе стоял запах гнили и разложения, он был насыщен тошнотворными миазмами, исходившими от огромного скопления зверолюдей.
Возможно, в этом и заключался ответ: совсем недавно все они были трупами, которые восстали, чтобы отомстить живым. Зверолюди, убитые людьми за много столетий, ожили, чтобы насладиться местью.
Перейдя на противоположный берег, Конрад вдруг ощутил другой запах. Это был запах горящего дерева — и живой плоти. Человеческой плоти!
Чудовища подожгли храм Зигмара, пытаясь либо выкурить оттуда людей, либо сжечь их живьем.
Конрад едва не оглох от криков и воплей тварей — они лаяли, ревели, выли, тявкали, визжали, рычали, мычали, но к этим звукам примешивались и другие — вопли истязуемых людей.
Не в силах удержаться, Конрад направился к храму. Деревня была маленькой, он знал здесь каждый дом, каждый сарай и хлев. Улица кишела тварями. Они врывались в дома и начинали их громить.
Поскольку люди праздновали день святого Зигмара, скотину не выгнали на пастбища, все животные находились в своих стойлах и загонах. Монстры набрасывались на них, разрывая на части и убивая всех подряд, и к воплям людей примешивались жалобное блеяние, визг и вой скотины.
Храм полыхал. Из-за сильного жара и столпотворения Конрад не мог пробиться к нему поближе, да и не слишком к этому стремился. Он слышал звуки, доносившиеся из храма, и этого ему было достаточно.
Он слышал крики сжигаемых заживо людей, видел судьбу тех, кто пытался вырваться с этого кровавого пира.
Тем, кого убили сразу, еще повезло. Менее везучие подвергались пыткам и истязаниям, и только потом их убивали. Но даже этим было лучше по сравнению с теми, кого начали есть заживо…
Все, кто находился в храме, были обречены.
Единственное, что могло спасти Элиссу, — это ее решение не пойти в храм. Такое вполне могло случиться: ведь не всегда если она что-то обещала, то держала свое слово. Много раз она уверяла Конрада, что завтра непременно придет, и после этого пропадала на несколько недель.
Шанс, конечно, невелик, но все же шанс.
Конрад обошел стороной толпу чудовищ, окруживших адский костер. Он направился по дороге, ведущей к усадьбе Кастринга, стараясь избегать тварей, которые в это время грабили дома, вышвыривая вещи из окон.
Он прошел мимо банды зеленых человекоподобных существ, которые развлекались игрой в мяч. Конрад часто видел, как в нее играют деревенские мальчишки, но никогда не принимал в ней участия.
Игроки походили на того зверочеловека, который прикончил человека-насекомого. Высокие и широкоплечие, с огромными руками и головами, они имели острые уши, узкие лбы и острые клыки, которые угрожающе торчали из нижней челюсти. Правила их игры немного отличались от правил деревенских мальчишек.
Твари со всех сил ударяли по мячу, тот врезался в стену дома и летел назад, на дорогу. Этим странным развлечением занималась целая толпа монстров. Игроки, разделившись на команды, толкали, пихали, кусали и лягали соперников, делая вид, что хотят завладеть мячом.
Мячом в этой страшной игре служила человеческая голова.
Конрад обошел стороной «игровую площадку», и в тот момент, когда он уже решил, что опасность позади, «мяч», ударившись о стену, подкатился прямо к его ногам.
Конрад взглянул — и узнал голову. Это было все, что осталось от хозяина постоялого двора Адольфа Бранденхаймера. Его бывшего хозяина…
Конрад замер от ужаса. Голова была покрыта синяками и кровью, но ее глаза были открыты и с укоризной смотрели на Конрада, словно обвиняли его в случившемся.
Сзади раздалось гиканье и вой, по булыжной мостовой тяжело затопали чьи-то ноги — к нему бежала ватага человекоподобных существ.
Конрад отступил на шаг. Его тут же сильно толкнули, и он упал. Человекоподобные твари принялись отбивать друг у друга «мяч», кусаясь и царапаясь.
Им нужен был «мяч», а не Конрад. Поднявшись на ноги и подобрав лук и стрелы, он потихоньку убрался прочь. Игроки с упоением продолжали свой «футбол».
Не глядя на них, Конрад остановился, достал из колчана стрелу и натянул тетиву — и только тут заметил, что выбрал черную, предпоследнюю черную стрелу.
Схватка за «мяч» продолжалась, шум усилился.
Конрад поднял лук. Если хоть один из них к нему подойдет, он умрет, но умрет не один.
Монстры образовали круг, и Конрад увидел, что голова Бранденхаймера раскололась на две части, словно ее рассекли топором. Вот почему игра прекратилась — игроки лишились «мяча»…
Пока у них была голова, они были заняты игрой. Теперь, после некоторого перерыва, они вновь вступили в бой — на этот раз настоящий.
Твари схватились за оружие — ножи, копья, мечи — и принялись драться друг с другом. Поднялся визг, шум, звон; высекая искры, мечи сталкивались с мечами, рубили доспехи.
Потасовка привлекла внимание множества монстров, которые болтались неподалеку, наблюдая, как горят храм и дома жителей. Не имея иного развлечения, они немедленно присоединились к драке.
Конрад спрятался под шкуру зверочеловека, чтобы сохранить себе жизнь, но драка разрасталась, и оставаться здесь стало опасно. Конрад попятился, затем повернулся и быстро скрылся за ближайшим горящим домом.
В самой гуще битвы было хорошо видно одно существо — извивающаяся тварь, похожая на огромную змею, но с человеческой головой, которая торчала на отвратительном скользком туловище, покрытом желтыми и голубыми полосами.
Отчаянно виляя и извиваясь, тварь проскользнула мимо рук, ног и оружия дерущихся и подползла к расколотому черепу Адольфа Бранденхаймера. Высунув длинный раздвоенный язык желто-голубого цвета, тварь принялась слизывать вытекающие мозги несчастного Бранденхаймера.
«А-а-а!» — вскрикнул Конрад, впервые давая волю давно сдерживаемой ярости.
Ему было наплевать, что его бывший хозяин мертв. Он всегда был для него пустым местом. Конрад не смог вынести отвратительного зрелища, против которого восстало все его существо. Смотреть на все это он был уже не в силах.
Не успел затихнуть его крик ярости, ненависти и отвращения, как в воздух взвилась стрела и вонзилась в левый глаз змееподобной твари. В человеческий глаз головы, сидящей на мерзком нечеловеческом туловище.
Визг твари привлек внимание некоторых дерущихся, которые тут же за это поплатились — их затоптали и прикончили соперники.
Приготовив последнюю черную стрелу, Конрад побежал к усадьбе Кастринга.
Подбежав к холму, он понял, что опоздал. Вряд ли там кто-то остался в живых. Из-за стен усадьбы поднимались клубы черного дыма. Дом Вильгельма Кастринга горел, как и вся деревня, превратившаяся в поле битвы. Не помня себя от злобы, захватчики сражались друг с другом.
Стоял невыносимый жар, вверх поднимался черный дым, застилая все вокруг. Камни мостовой стали скользкими от крови. Воздух наполнился запахом крови и горелого мяса, к которому добавлялась вонь зверолюдей.
Конрад понял, что через деревню ему не пройти. Из-за дыма было трудно что-то разобрать, но в любой момент на него мог наброситься кто-то из сражающихся.
Глаза слезились, он задыхался и кашлял. Уходить можно было только в одном направлении — в сторону усадьбы. Скорее всего, там тоже полно тварей, но выбирать не приходилось.
Конрад начал подниматься по склону холма, поминутно оглядываясь, чтобы уберечься от нападения сзади.
Затем он решил, что идти к усадьбе не имеет смысла. Он миновал полосу огня и дыма и теперь может идти в любом направлении.
И все же ноги сами продолжали нести его к усадьбе. Ему не хотелось верить, что Элисса погибла. Вопреки доводам разума, он надеялся, что она жива, что находится там. Конрад видел языки пламени и все же упорно шел туда.
Он миновал подъемный мост и ступил во двор. Он был здесь всего однажды, вместе с Элиссой. Кажется, с того дня прошла целая вечность, а между тем это было только вчера.
В усадьбе стояла тишина, не было видно ни людей, ни чудовищ. Никаких следов — ни жизни, ни смерти. Дом горел, из его окон и дверей вырывались языки желтого и красного пламени, поднимались клубы густого черного дыма.
Но по сравнению с тем, что творилось в деревне, картина была почти что идиллическая: никакого запаха горящего мяса, никакого избиения мужчин, женщин, детей и домашних животных.
Никаких тварей — ползающих, прыгающих, бегающих. Никаких наводящих ужас человекоподобных существ, внезапно впадающих в ярость и начинающих убивать друг друга. Нет следов и тех, кто поджег усадьбу.
Конрад подходил все ближе, сам не зная, зачем это делает. Внезапно внутри горящего дома что-то шевельнулось. Сначала он подумал, что ему показалось, но нет — в доме явно кто-то был.
Если бы дело происходило ночью, он решил бы, что это тень. Но какие тени могут быть в аду? А потом он увидел: в дверном проеме кто-то стоит.
Подойдя поближе, Конрад присмотрелся. В дверях объятого пламенем дома стояла странная фигура.
Конрад замедлил шаги, потом отступил назад, поскольку от дома исходил невыносимый жар.
Из дома на крыльцо вышел человек, настоящий человек! Сначала Конрад решил, что одежда на человеке, наверное, сгорела, но затем, присмотревшись, он не увидел на его теле никаких ожогов. Человек спокойно вышел из горящего дома, словно ничего не случилось.
Это был мужчина, высокий и стройный, голый по пояс и невероятно худощавый. У него была лысая голова, впалые щеки и глубоко посаженные глаза. Его голова напоминала череп.
Конрад не знал этого человека; он был не из его деревни, а значит, пришел с армией чудовищ.
Впрочем, он не был похож ни на одного из них. У него не было ни оружия, ни доспехов, ни трофеев в виде костей или скальпов, ни знаков, указывающих на его участие в боях или ритуальных пытках.
И вместе с тем этот человек испугал Конрада так, как не испугало ни одно из чудовищ.
Человек прошел через огонь, даже не заметив этого, словно огонь был его родной стихией. И сейчас он не спешил отодвинуться от языков пламени.
Вчера Конрад наблюдал, как к усадьбе Кастринга подъехал бронзовый рыцарь. Тот рыцарь показался ему очень странным, но этот человек не шел с ним ни в какое сравнение.
Спрятавшись за кустами, Конрад смотрел, как человек, стоя посреди огня, обводит взглядом горящую усадьбу. Пламя плясало вокруг него, не приближаясь, словно человек носил невидимые доспехи, спасающие его от жара и огня.
Словно он был существом, пришедшим из ада.
Конрад взял последнюю черную стрелу и тщательно прицелился. Его цель — сердце незнакомца из преисподней. С такого расстояния он не промахнется. Стрела глубоко вонзилась в голую грудь Черепа, как его мысленно прозвал Конрад.
Однако тот даже не покачнулся от удара, только с удивлением взглянул на свою грудь, из которой, подрагивая, словно осиное жало, торчало черное древко.
Затем он взялся за стрелу рукой и потянул. Она легко вышла, не оставив на теле даже царапины, даже капли крови.
Незнакомец внимательно разглядывал стрелу, вертя ее в руке. Заметив золотой знак, он с удивлением поднял глаза.
Посмотрев именно туда, где прятался Конрад, незнакомец переломил стрелу пополам. Она щелкнула, как сухая ветка. Этот звук Конрад часто слышал в лесу, он всегда служил ему сигналом: впереди опасность. И Конрад, вскочив на ноги, бросился бежать.
Он бежал, бежал, бежал и бежал.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Конрад почти не помнил, как бежал из усадьбы — от странного человека, которого нельзя убить.
Он помнил только одно: он бежал, бежал и бежал, пока не очутился у реки. Ему удалось проскочить деревню, где среди горящих домов орудовали мародеры, разрушая все, что еще осталось, и затевая потасовки друг с другом.
Конрад помнил, как с разбегу плюхнулся в холодную воду, которая подхватила его и понесла. Шкура, которая была на нем, тут же пропиталась водой и потянула его на дно, и он чуть не утонул, пытаясь от нее освободиться.
Потом он плыл вниз по течению, то помогая себе руками, то просто держась на поверхности, стараясь как можно дальше убраться от деревни и всего, что в ней происходит. Каждое мгновение он ожидал, что на берегу появятся зверолюди, вытащат его из воды и прикончат так же жестоко, как расправились с жителями деревни.
Ему казалось, что река несет его уже несколько часов, ударяя о выступающие из воды острые камни, цепляя за корни растущих по берегам деревьев и коряги, сталкивая с трупами погибших захватчиков.
Вода в реке была холодной всегда, даже в разгар лета, и Конрад трясся от холода. Он не чувствовал боли от ран и ушибов только потому, что продрог до костей.
Наконец его вынесло на отмель, и он выбрался на берег. Видимо, он и в самом деле пробыл в воде несколько часов: взглянув на солнце, он увидел, что уже почти полдень.
В этом месте лес подступал к самому берегу, но ему удалось найти поляну, где можно было согреться на солнце и обсушиться. Он устал, замерз и проголодался, тело ныло от боли, но просто лежать Конрад был не в состоянии. Выдохлось его тело, но не ум. Ему хотелось что-то делать, куда-то бежать, он не мог сидеть сложа руки.
Вывернув карманы, он обнаружил, что денег в них нет. Он их потерял. Кусок холста, в который когда-то был завернут его черный лук, также исчез.
Оказалось, что и свой новый лук он потерял, хотя не мог вспомнить, когда это произошло. Каким-то образом сохранился только колчан, который теперь болтался у него на груди. Стрел больше не было. В колчане хлюпала вода.
Снимая в воде шкуру твари, он развязал пояс, вот тогда, очевидно, лук и упал в воду. Конраду удалось сохранить только свой драгоценный кинжал, который он все это время крепко сжимал онемевшими от холода пальцами.
Воткнув кинжал в землю, Конрад принялся растирать ладони. Снял с себя колчан, вылил из него воду, затем разделся. Так он сможет быстрее согреться.
На рваной рубахе и старых штанах остались пятна крови тех тварей, которых он убил. Ладно, хотя бы отмылись лицо и волосы.
Вспомнив о тварях, Конрад внимательно всмотрелся в гущу деревьев. Опасности он не чувствовал, но полагаться на свои чувства уже не мог. Впрочем, одного зверочеловека, крадущегося в лесу, он не боялся. После всего увиденного зверь-одиночка не казался ему таким уж опасным.
Он изо всех сил старался не думать о том, что произошло, но память не слушалась его. Он всегда знал, что в мире полно злобных и жутких существ. Не раз слышал он от посетителей таверны рассказы о всяческих чудовищах, да и Элисса говорила ему о далеких землях, которые лежали за пределами их долины и в которых побывал ее отец.
Элисса…
Она погибла. В этом не может быть сомнений, надеяться больше не на что. Он знал, что она умрет, вот она и умерла.
Он не знал, каким будет ее конец, знал только, что жить ей осталось недолго. Но он и предположить не мог, что погибнет не только Элисса, но и вся деревня.
Погибнут все, кроме него.
Почему он выжил? Потому что всегда был чужаком? Почему так произошло? Нет, об этом ему думать не хотелось.
Его мысли возвращались к другому — странному человеку, Черепу, которого он видел в горящей усадьбе и которого не смог поразить стрелой, хотя та попала ему прямо в сердце. Это было невероятно, и Конрад никак не мог убедить себя, что видел все это наяву.
Он знал, что такое огонь и что такое стрела. Знал, что ни один человек не может выйти целым и невредимым из бушующего пламени, не может остаться в живых, если ему в сердце угодила стрела. Ни один человек. Значит, Череп — не человек.
Но ведь и зверолюди, напавшие на деревню, тоже не были людьми, почему же его так беспокоит именно Череп?
Решив избавиться от тяжелых и навязчивых раздумий, Конрад собрал одежду и подошел к воде, где, как будто насмехаясь над его попытками обо всем забыть, как раз проплывал труп одной из тварей.
У нее были перепончатые лапы, но спасти ее они не смогли. Присмотревшись, Конрад понял, что зверь убит вовсе не во время резни в деревне.
По всей видимости, труп пробыл в воде уже несколько дней, поскольку омерзительное тело твари уже начало разлагаться.
Труп плыл мордой вниз, и на поверхности торчала лишь незначительная часть тела, но Конрад разглядел разноцветную, всю в коричневых, желтых и зеленых пятнах кожу, длинные шипы, покрывающие позвоночник и затылок. У твари были длинные и мощные клешни, которыми заканчивались лапы.
Подождав, пока мерзкий труп проплывет мимо, Конрад принялся счищать с одежды кровь и грязь. Запах крови — отличная приманка для хищников, которые скрываются в лесу.
Пока Конрад полоскал одежду в воде, колотил ею о камни, тер руками и тщательно отжимал, он почти согрелся. Расстелив одежду на камне, чтобы она высохла, он задумался.
Что ему теперь делать — сейчас и до конца жизни?
Он устал, но на это наплевать. Он замерз, но скоро отогреется. Он ранен, но это всего лишь легкие порезы и ссадины. Он голоден. Значит, нужно искать еду. Если он хоть что-нибудь съест, усталость отступит.
В реке есть рыба, но ловить ее без снасти дело непростое. К тому же снова лезть в холодную воду совсем не хочется.
Можно что-нибудь найти в лесу, если, конечно, поискать внимательно. За свою жизнь Конрад научился быть внимательным, иначе хозяин давно уморил бы его голодом, даже несмотря на еду, которую приносила Элисса. Конрад частенько наведывался в лес. Кстати, в день их встречи с Элиссой он как раз и пошел туда, чтобы раздобыть чего-нибудь съестного.
Лес, растущий на берегу реки, мало чем отличался от леса вокруг их деревни. Деревья показались Конраду даже здоровее и прямее, чем больные, искривленные стволы в их лесу. Значит, в этом месте можно найти больше съедобных грибов и растений, здесь меньше риск съесть что-нибудь ядовитое.
Оставив одежду на камне, Конрад отправился на поиски съестного: грибов, ягод или орехов — чего-нибудь, чем можно наполнить пустой желудок.
Когда же ему, наконец, удалось утолить голод, одежда уже высохла. От стирки она обтрепалась и разорвалась еще больше, и пятна грязи на ней остались, но кровь он все же отстирал.
Конрад оделся и тут вспомнил о своем черном колчане. Без стрел он, конечно, бесполезен, но все же какой смысл его бросать? И Конрад закинул колчан за спину.
Он никогда здесь раньше не бывал; не зная местности, вполне можно запутаться и вновь выйти к деревне, а значит, путь остается только один.
Зажав в руке нож, Конрад пошел берегом реки, двигаясь вниз по течению.
В эту ночь он спал спокойно и крепко.
Немало времени он потратил на то, чтобы отыскать безопасное место для ночлега. Дерева с большим дуплом он не нашел, зато обнаружил ствол, разветвлявшийся на три толстых ствола. Место, где они расходились в стороны, представляло собой широкую и удобную площадку, где можно было улечься, свернувшись калачиком.
Как обычно, он проснулся на рассвете. Он замерз, тело затекло, поэтому сначала Конрад потянулся и начал растирать конечности, затем осмотрел свои порезы, которые уже начали заживать. Что ж, у него прибавится шрамов, только и всего.
Дождавшись, когда станет светло, он спустился с дерева. Попил воды из реки и отправился в лес на поиски пропитания.
Спустя час желудок удалось кое-как успокоить, но все-таки нужно было раздобыть что-нибудь посущественнее. В деревне, чтобы хоть чего-то поесть, он обычно залезал в кормушки к животным.
Конрад улыбнулся. За все утро он впервые вспомнил о своей деревне, и странное дело — не в связи с ее уничтожением, а в связи с едой.
«Так и должно быть», — подумал он. Деревня значила для него только одно — пишу и кров. Больше ничего. Ему было наплевать, что ее сожгли, наплевать, что перебили всех ее жителей.
За одним исключением…
Он попытался выбросить из головы Элиссу, вместо этого сосредоточившись на мысли о еде. Стрел у него нет, значит, придется либо бродить по мелководью в надежде поймать рыбу, либо ставить силки.
Выбрав подходящую ветку, он наделал из нее колышков. Затем прошелся вдоль реки и собрал несколько пучков длинной и прочной травы, из которых сплел веревку.
Конрад старался не отходить от реки, поэтому все время ему приходилось пробираться сквозь густые заросли, но лучше немного потерпеть, чем заблудиться в незнакомом лесу.
Этот лес мало чем отличался от леса возле их деревни, а значит, в нем тоже должна водиться всякая живность, пригодная в пищу.
Выйдя на поляну, Конрад внимательно огляделся. Почва тут была каменистой, однако в изобилии росла трава, которую любят кролики.
Конрад прошелся по поляне, проверяя, нет ли где следов их пребывания — помета и нор. Наконец он нашел то, что искал.
Кролики, как и люди, обычно ходят по одной и той же тропе, поэтому на ней он и решил ставить силки.
Конрад изготовил четыре веревки, приладил их к колышкам, колышки вбил в землю, сделал из веревок петли, подпер их веточками и стал ждать.
Ожидание, как он скоро выяснил, штука довольно трудная. Прежде ему ничего не приходилось ждать подолгу: хозяин обычно сильно нагружал его работой. Впервые ждать ему пришлось в лесу, когда он наблюдал за зверочеловеком.
Хотя нет, иногда он подолгу ждал Элиссу. Бывало, что целыми неделями, но все же это не шло ни в какое сравнение с его теперешним ожиданием — когда появится кролик и предложит себя на обед. Пойти и разведать, что находится впереди, ему не хотелось — все равно придется возвращаться.
Шло время. Солнце медленно приблизилось к зениту. Прошло полдня, столько же еще впереди. Нет, ждать кролика всю жизнь он не собирается. Если ничего не поймает, пойдет дальше по реке. Наконец Конрад отправился проверять силки. В двух из них оказались кролики.
Один из них задохнулся, запутавшись в петле. Второй попал в нее лапой. Одним движением руки Конрад свернул ему шею.
Очень довольный, он вернулся к реке, чтобы освежевать зверьков. Внутренности он бросил в воду, чтобы их запах не привлек внимания каких-нибудь зверей покрупнее.
Развести костер оказалось делом не менее трудным, чем поймать кроликов. Он мог бы съесть их и сырыми, если бы находился в отчаянном положении, но сейчас голод еще не довел его до такого. Конрад решил развести костер посреди поляны, чтобы, в случае чего, заметить привлеченного запахом хищника.
Разводить огонь Конрад умел. Он набрал веток посуше. Согнув дугой короткую палочку, он привязал к ее концам веревку из травы, набросил ее петлей на воткнутый в землю колышек и принялся энергично тереть. Наконец показался дымок, затем трава начала тлеть, появился язычок огня — и трава загорелась. Разведя костер, Конрад подвесил над огнем тушку.
И снова стал ждать.
Мясо получилось черным, подгоревшим снаружи и почти сырым внутри, но Конрад пришел от него в восторг.
Пока кролик жарился, он тщательно обработал его шкурку. Она может пригодиться. Отправляясь в дорогу, он заткнул шкурку за пояс и привязал к нему тушку второго кролика. Силки он сложил в колчан.
Через несколько минут Конрад подошел к мосту через реку. Здесь дорога расходилась в двух направлениях. Мост совсем не был похож на мост в их деревне — он был выше и шире и сделан из камня. И дорога была совсем другой — широкой и ровной.
Конрад ступил на мост. Дойдя до середины, остановился. Река привела его к мосту, но куда ему идти? Нужно решать.
Сначала ему просто хотелось выбраться из обреченной деревни. Он выбрался, но что теперь?
Не может ведь он жить в лесу. Найти другую деревню и поселиться в ней тоже не хотелось, деревенской жизнью он был сыт по горло. Он не знает никакого ремесла, поэтому скорее всего ему придется пристроиться в какую-нибудь таверну. По крайней мере, там ему будут платить.
Потом он вспомнил, что все-таки кое-что умеет. Он умеет охотиться. Он умеет ловить силками мелких животных и стрелять крупных — когда у него есть лук и стрелы. Он может поймать несколько кроликов и обменять их на стрелы. А лук может сделать и сам.
Итак, остается выбрать.
Конрад взглянул налево, затем направо. Обе дороги одинаковы. И Конрад, не раздумывая, отправился по одной из них.
Он надеялся, что скоро выйдет к какой-нибудь деревне, расположенной у реки, но когда прошло полчаса, а следов человеческого жилья не было и в помине, Конрад решил, что выбрал не то направление. Нужно было бы вернуться, но он не спешил, а потому продолжал идти вперед.
Дорога была довольно грязной, по обеим ее сторонам тянулись канавы, которые, как правильно догадался Конрад, служили для отвода талых вод, не давая дороге превращаться в грязное месиво. Деревья стояли поодаль от дороги, что также делало ее более удобной для путешественников — можно было не опасаться засады. Но Конрад все равно держался самой середины и не выпускал из рук нож.
Сзади послышался какой-то шум, и Конрад обернулся. Звук быстро нарастал.
Решив, что нечего торчать на виду, он спрыгнул в канаву и добежал до ближайшего толстого дерева. Звук становился все ближе и ближе.
Послышалось фырканье, скрип, топот — и на дороге появился фургон, который тащили четыре лошади. Закрытый фургон, внутри его сидели люди, а двое на козлах правили лошадьми.
В их деревне были повозки, в которых перевозили урожай с полей и дрова, но никогда еще он не видел, чтобы повозки предназначались только для людей.
Фургон проехал мимо, и Конрад вышел на дорогу, чтобы посмотреть ему вслед, но из-за пыли, поднятой колесами, разглядеть повозку не удалось.
Конрад замахал перед лицом руками, пытаясь рассеять облако пыли.
И вдруг он увидел, что к нему направляются двое мужчин.
Его первой реакцией было замереть на месте, что он и сделал. Вторая реакция — бежать, но в руках мужчин он увидел луки. Стрелять они не собирались, но наверняка они местные, а потому легко смогут найти его в лесу и убить.
Наверное, они из ближайшей деревни. А может быть, разбойники. Только у него нечего отбирать.
Но и вечно от всех прятаться тоже нельзя. Все равно придется выйти к людям. Подумав об этом, Конрад шагнул навстречу незнакомцам, надеясь, что они люди. По крайней мере, они выглядели как люди, хотя после того, что он видел вчера, нельзя быть уверенным ни в чем.
Заметив его, мужчины остановились. Оба были старше Конрада, носили бороды и были одеты как дровосеки из его деревни, только у них не было топоров. Конрад и мужчины остановились друг против друга.
— Привет, парень, — сказал один из них.
— Здорово, — сказал другой.
Конрад облизал пересохшие губы.
— Что-то раньше мы тебя не видали, — сказал первый.
— Ты что, пришлый? — спросил второй.
Конрад кивнул.
— А куда идешь?
— Заблудился, что ли?
Конрад молча смотрел на них.
— Что это с ним? — спросил первый своего товарища.
— Ты что, говорить не умеешь? — спросил тот.
— Не умеешь, малый?
Конрад открыл рот, чтобы ответить, но слова застряли у него в горле. За всю жизнь он говорил только с одним человеком — Элиссой. Он не знал, как нужно разговаривать с другими.
Конрад молча затряс головой.
— Дурачок, видно, — сказал первый второму.
— Точно, — согласился тот.
Первый показал рукой в ту сторону, откуда приехал фургон.
— Ты — идешь — оттуда? — спросил он медленно и громко.
Конрад подумал, что дурачок здесь не он, а кое-кто другой, поскольку откуда же еще он может идти?
— Да, — ответил он.
— А куда, — громко и отчетливо сказал второй, — куда ты идешь?
Конрад пожал плечами.
— Хочешь идти с нами? — спросил первый. — Мы возвращаемся. Покажем тебе дорогу.
— Дорогу куда? — спросил Конрад.
— Куда ты идешь.
— Но я не знаю, куда иду.
— Тогда тебе повезло, потому как мы тебя отведем, куда надо.
— Куда это?
— В город, конечно, — сказал второй.
Конрад почувствовал беспокойство. Что-то уж больно приветливы эти незнакомцы. А может быть, так и полагается себя вести. Может быть, только в его деревне с ним обращались плохо.
— Кроликов ловил, парень? — спросил первый. — Хорошего подцепил. Неси его в город, тебе за него дадут будь здоров. Три шиллинга.
— Три! — сказал Конрад, не веря своим ушам.
— Больше, — быстро сказал второй, думая, что Конрада рассердила сумма. — Больше трех. Пять!
Пять шиллингов — да это же целое состояние! Теперь Конрад жалел, что съел одного кролика.
— Верно, Карл, — сказал первый, глядя на кролика, висевшего на поясе Конрада. — Пять шиллингов. Ну как, парень? Мы отведем тебя в город и покажем, где за кроликов дают хорошую цену.
— Ты его где поймал, здесь? — спросил мужчина по имени Карл.
Конрад кивнул. Карл засмеялся:
— У реки? Возле моста?
— Да.
— Мы знаем, где лучше всего ловить животных, — сказал Карл, обращаясь к своему приятелю. — А малый думает, что мы хотим отобрать у него кролика, Хайнц. Ей-богу.
— Не бойся, парень, — сказал Хайнц. — Мы охотимся на кое-кого покрупнее кроликов.
Конрад снова кивнул, но вид у него был недоверчивый.
— Мы же тебе помочь хотим, парень, — продолжал Хайнц. — Тебе, похоже, нужна еда, да и одежда не помешает. В городе все найдешь. Мы тебе помочь хотим. Ты нас не знаешь, а потому не веришь. Пошли с нами. Если боишься, можешь идти сзади.
Карл взглянул на приятеля:
— Не знаю, как ты, Хайнц, а я хочу пива. Пошли, я угощаю.
Они повернулись и пошли в сторону города. Карл бросил взгляд через плечо.
— Я и тебе пива куплю, — сказал он.
Подождав, пока они отойдут ярдов на двадцать, Конрад двинулся вслед за ними.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Вход в город закрывали деревянные ворота. Сначала Конрад подумал, что они служат защитой от неприятеля, но потом увидел, что ворота совсем прогнили и вряд ли могут служить препятствием.
Возле них стоял стражник в форме, который собирал пошлину с тех, кто входил или выходил из города.
Остановившись возле ворот и ожидая, пока Карл и Хайнц заплатят, Конрад старался разглядеть, что находится за воротами. Наконец Карл кивнул ему, и все трое направились в город.
Стражник стоял, прислонившись к воротам, но когда мимо него хотел пройти Конрад, остановил его.
— Три пенса, — сказал он.
— За то, чтобы войти в город?
— Не-а, за то, что ты пользуешься дорогой.
— Но у меня нет трех пенсов.
— Жаль. Тогда я тебя не пущу. У нас только бароны проезжают бесплатно — остальные должны платить.
— На, — сказал Карл, порывшись в карманах. И протянул монеты стражнику.
Конрад изумился.
— Спасибо, — сказал он. — Спасибо. Я вам верну, обязательно. Я верну.
— Конечно, вернешь, — сказал Карл и пошел догонять Хайнца.
Стражник приоткрыл ворота, чтобы пропустить Конрада.
— Счастливо, — сказал он.
Город показался Конраду огромным, гораздо больше их деревни. Он еще ни разу не видел такого скопления людей. Сколько улиц, и все вымощены булыжником. Все такое большое, огромные дома, длинные улицы.
Шагая позади Карла и Хайнца, Конрад с удивлением оглядывался по сторонам.
Никто не обращал на него внимания. Вот когда в их деревню заходил кто-то незнакомый, об этом немедленно знали все, и все на него пялились. А здесь, похоже, путешественник — дело обычное. Да и жителей здесь столько, что они, похоже, и сами не знают, кто свой, а кто чужой.
Люди с разных концов города уж точно были чужаками друг другу.
Конрад заметил фургон, который проехал мимо него час назад. Сбоку на нем красовался рисунок — что-то похожее на башню, наверное, замок, решил Конрад. Лошадей уже увели, а сама повозка стояла возле домика, который мог быть только таверной. Она была гораздо больше, чем таверна Адольфа Бранденхаймера, и в гораздо лучшем состоянии.
Проведя на постоялом дворе всю жизнь, Конрад мог узнать таверну везде; тем более тут над входом висела яркая вывеска: намалеванная на деревянной доске кружка, доверху наполненная элем, что не оставляло сомнений в назначении этого заведения.
Конрад заметил, что подобные вывески висели на многих домах — у булочника, мясника, торговца овощами, кузнеца.
Его деревня была маленькой, у них все знали, кто в каком доме что продавал. Город же был таким огромным, что любой мог затеряться в лабиринте его улиц, и, конечно, требовались вывески, чтобы знать, где и что можно купить.
Конрад подумал, что его новые приятели зайдут в таверну, но нет, они шли все дальше, направляясь, по-видимому, к рыночной площади. Возле нее на углу оказалась еще одна таверна!
Конрад никак не мог понять, зачем нужны две пивные. Потом он решил так: наверное, одна не может вместить всех желающих освежиться.
Конрад и подумать не мог, что на свете бывают такие большие города. Вдали он разглядел поля, но они находились так далеко, что почти скрывались за высокими зданиями.
— Пришли, — раздался голос. — Хочешь выпить?
Конрад уже и думать забыл о своей встрече с незнакомцами. Хайнц куда-то пропал — наверное, уже зашел в таверну. Карл стоял в дверях; он и окликнул Конрада.
Конрад кивнул и хотел войти.
— Ты лучше спрячь нож, — сказал Карл. — А то вид у тебя не очень дружелюбный.
Конрад взглянул на свою правую руку — она сжимала кинжал. А он и не заметил, что всю дорогу так и шел с ним.
Входить через парадную дверь ему было очень непривычно. В таверне Бранденхаймера ему разрешали пользоваться только черным ходом. Конрад увидел грубые деревянные столы и табуретки, на полу свежую солому, почувствовал знакомый запах пива. Из кухни доносились ароматы жарящегося мяса и готовящегося эля.
Хайнц уже дожидался их возле высокого деревянного стола, рядом с которым на боку лежали три огромные бочки. Около одной из них стоял хозяин таверны и, открыв кран, наполнял оловянную кружку. Передав ее Хайнцу, он заметил Карла и принялся наполнять вторую.
Карл что-то сказал Хайнцу, и они посмотрели на Конрада, который все еще стоял в дверях. Карл протянул кружку ему.
— Иди сюда! — позвал он и поставил кружку на стол. — Я плачу, — сказал он хозяину.
Карл бросил на стол несколько монет, и хозяин начал наполнять третью кружку.
Конрад несмело вошел в таверну. Несколько посетителей, бросив на него беглый взгляд, вернулись к своему элю. Конрад подошел к столу, за которым сидели Карл и Хайнц, и взглянул на кружку с элем. Свою кружку.
Конраду не позволялось пить хозяйский эль, впрочем, это не мешало ему наверстывать упущенное, когда Бранденхаймера не было поблизости. Хозяин терпеть не мог, даже когда Конрад пил его воду.
— Кто это, Карл? Ваш новый приятель? — спросил хозяин таверны, ставя на стол большую кружку с элем и сгребая монеты.
— Да вот, в лесу встретили, — ответил Карл, прихлебывая пиво.
Конрад облизнул губы, взял кружку двумя руками и поднес ее ко рту.
— Никакой он нам не приятель, — сказал Хайнц, глядя на Конрада, и поставил свою кружку на стол.
— Точно, — сказал Карл и тоже поставил кружку.
Не успев сделать и глотка, Конрад понял, что сейчас произойдет. Еще он понял, что ничего не успеет сделать.
Но это его не остановило. Резким движением он плеснул эль в лицо Карлу и сразу отпрыгнул в сторону, пытаясь выхватить кинжал.
Но не успел. Хайнц схватил его за кисть, а Карл со всех сил ударил в живот. Конрад согнулся от боли.
Схватив его за волосы, Хайнц поднял его голову, а Карл приставил ему к горлу нож.
— Ну, уж нет! — выкрикнул Карл, стирая с лица пиво. — Никакой он нам не приятель.
— Это браконьер, — сказал Хайнц.
Конрад лежал на каменном полу, глядя, как за толстыми прутьями начинается рассвет, и в который раз думал, что с ним теперь будет.
Да, не следовало доверять Карлу и Хайнцу. Нужно было верить инстинкту, тогда бы он не оказался в этом погребе.
Он объяснял, что не знал о запрете ловить кроликов, спрашивал, что с ним собираются делать, но предатели не вступали с ним в разговор, сказали только, что его судьба решится завтра. Он даже слышал, как Карл обещал хозяину таверны заплатить, если тот продержит пленника у себя до утра.
В его деревне законом была воля Вильгельма Кастринга. Всякого, кто нарушил закон, тащили к нему. Преступника подвергали штрафу, били, заставляли бесплатно работать или надевали на него колодки — в зависимости от тяжести преступления.
Интересно, а как в этом городе наказывают за убийство кролика? Нет, двух кроликов. Если штрафуют, то денег у него нет. Он может только отработать. Может быть, его накажут кнутом. Ну, к этому-то он привык. Послышался звук отпираемого замка, и в погреб хлынул свет.
— Встать! — приказал чей-то голос.
Конрад встал и подошел к ступенькам, ведущим наверх. Там его ждали Хайнц и Карл, оба держали в руках ножи. У Карла был нож Конрада.
— Острый, — сказал он, заметив, что Конрад взглянул на свое оружие. — Браконьеру такой иметь не обязательно.
— Повернись! — сказал Хайнц. — Руки за спину!
Конрад почувствовал, что ему связывают за спиной руки.
— Что происходит? — спросил он. — Что вы собираетесь делать?
— Мы — ничего, — ответил Хайнц.
— Точно, — сказал Карл. — Делать будет кое-кто другой. — И он засмеялся.
Сунув нож Конрада в ножны, он вывел юношу из таверны. Проходя мимо стола, на котором лежали кролик и колчан, Хайнц захватил их с собой.
Несмотря на ранний час, на улицах было полно людей. Заметив, что ведут пленника, прохожие обращали на него внимание.
— Кто это? — спросил один.
— Эй, что он сделал? — окликнул другой.
— Пойди да узнай! — огрызнулся Карл.
Хайнц хмыкнул. Они вели Конрада куда-то вверх по улице, навстречу утреннему солнцу. Они кого-то искали, и Конрад уже понял: судью…
Через несколько минут вдали послышался стук копыт. Судя по звуку, лошадей было несколько; к ним приближалась группа всадников. Схватив Конрада за шиворот, Карл вытащил его на середину дороги; Хайнц подталкивал его в спину.
Через несколько мгновений из-за угла вывернул первый всадник, за ним ехали еще пятеро. Наконец показалась вся свита — еще человек двенадцать, включая двух егерей, каждый из которых вел на поводках по паре гончих.
Четверо всадников были солдатами в шлемах с голубым плюмажем, ярко начищенных нагрудниках, с мечами и щитами, на которых красовался один и тот же знак — голубой дракон.
Пятым всадником была женщина, одетая в богатые и яркие одежды. Она ехала в дамском седле, рядом с ней шла служанка и держала над ней зонтик с длинной-предлинной ручкой. Лицо женщины закрывал легкий шелковый шарф.
Впереди процессии ехал мужчина, которого, видимо, и дожидались Карл и Хайнц. По сравнению с его одеждами наряд женщины можно было считать просто нищенским. Атлас и замша, и все отделано пышными кружевами. В наряде преобладали всевозможные оттенки синего — от синих кожаных сапог до светло-голубой шляпы и пышного пера на ней еще более светлого оттенка. Только сокол, сидевший у него на правой руке, не был синим; впрочем, на нем был голубой колпачок.
Улицы заполнялись людьми, и все приветствовали важного всадника, кланяясь ему. Он не обращал на них внимания, держась высокомерно и надменно. Заметив Конрада и его стражей, всадник направился прямиком к ним.
— Барон! — сказал Карл.
— Барон! — как эхо откликнулся Хайнц.
Они бухнулись на колени, потянув за собой Конрада.
Всадник чуть шевельнул поводом, и лошадь объехала троицу, стоявшую прямо на дороге.
— В чем дело? — спросил барон, ни к кому не обращаясь.
— Это преступник, господин! — крикнул Карл.
— Ах, вот как, — сказал барон и соизволил взглянуть вниз. Он остановил лошадь, и вся свита также остановилась в некотором отдалении.
Конрад посмотрел на барона. Чисто выбритые жирные щеки, ужасно толстый, из-за тучности было трудно определить его возраст, что-то около сорока. Чтобы нести такую тушу, потребовалась огромная лошадь.
Конрад успел взглянуть на барона лишь мельком, поскольку Карл немедленно пригнул его голову так низко, что волосы коснулись грязных булыжников мостовой. В таком положении, когда все видится вверх ногами, Конрад заметил, как на другой стороне площади появился еще один человек.
Он шел пешком, ведя под уздцы белую лошадь, к которой была привязана еще одна, вьючная; подойдя к таверне и привязав лошадей у входа, человек вошел внутрь. Конраду было плохо видно, но человек, похоже, носил черный шлем, который полностью закрывал его лицо.
Тем временем барон начал допрос.
— Что он сделал? — спросил он Карла и Хайнца.
— Это браконьер, господин барон. Он поймал двух кроликов. Смотрите, одного он съел, вот его шкура, а второй вот. А вот силки.
— Он вор, господин барон. Вот его колчан, видите? Он его, наверное, тоже украл.
— Хозяин! — послышался громкий голос из таверны.
Человек в черном шлеме, видимо, обнаружил, что таверна пуста. Все высыпали на улицу, чтобы посмотреть, что там происходит.
— Что ты можешь сказать, вор? — спросил барон. Кто-то рывком поднял голову Конрада, и он взглянул барону в глаза.
— Я хотел есть, — сказал Конрад. — Только и всего. Я поймал кролика, потому что очень хотел есть. Я не знал, что это преступление. Я пришел издалека. Я заплачу вам за кролика.
— У него нет денег, — сказал Хайнц.
— Молчать! — приказал барон. — Ты не здешний, я это вижу. Возможно, в ваших местах законы другие. Но пока ты здесь, должен подчиняться моим законам. Ты украл у меня.
— Я не хотел красть!
— Молчать! Ты говоришь, что хотел есть. Это я понимаю. Мы все хотим есть, если не ели целых два или три часа. Я бы простил тебя, если бы ты поймал и съел одного кролика. Но ты поймал двух. Что ты можешь на это ответить?
Конрад открыл рот, чтобы что-то сказать, но так ничего и не придумал, а потому ответил:
— Извините.
— Поздно извиняться, — сказал барон. — Сейчас я еду на охоту. Когда вернусь, тебя повесят.
Конрад уставился на барона, не веря своим ушам. Неужели он выжил в страшной резне только для того, чтобы быть повешенным за каких-то двух кроликов?
Его не убили чудовища, но ведь они просто-напросто безмозглые твари. Получается, что в вопросах жестокости и предательства они не идут ни в какое сравнение с самым опасным существом — человеком.
— Вы не можете его повесить, — раздался голос из дверей таверны.
Голос прозвучал негромко, но, поскольку на площади стояла мертвая тишина, все повернулись, чтобы взглянуть на того, кто это произнес.
На нем действительно был черный шлем. Забрало было поднято, потому что человек собирался пить эль, но лицо его находилось в тени. Он был одет во все черное: кольчуга на кожаной подкладке, из черных металлических колец, на черном поясе черные ножны, даже рукоять меча была черной — такой же, как и шерстяные штаны, и короткие кожаные сапоги.
— То есть как это? — спросил барон. — Кто вы такой? И какое право вы имеете вмешиваться? — Он бросил быстрый взгляд назад, где находилась его охрана. — Это вас не касается, — продолжал он, — кем бы вы ни были.
— Этот человек имеет право на защиту, — сказал незнакомец в черном.
— На защиту? Какую защиту? Это преступник, какая тут может быть защита?
— Он имеет право защищать себя сам.
— Он только что использовал это право. И не слишком удачно.
Барон взглянул на собравшихся; кое-кто в толпе угодливо засмеялся. Барон продолжал смотреть на людей, и смех стал громче.
Незнакомец прихлебывал пиво, дожидаясь, когда станет тихо.
— У него есть право защитить себя в поединке, — сказал он, когда наступила тишина.
Барон удивился.
— Поединок? — спросил он. — Но ведь он… э-э… крестьянин!
— Ну, это пустая формальность. Я думаю, вы знаете, что, согласно рыцарскому кодексу, принятому при дворе императора Магнуса в две тысячи триста двадцать пятом году, право защищать свою жизнь в поединке имеет каждый, кто обладает клинком. — Человек в черном хлебнул еще эля и глянул на Конрада. — У тебя есть клинок, парень?
Конрад, который еще не пришел в себя, машинально ответил:
— Да.
— Нет, — сказал Хайнц.
— Нет, — сказал Карл.
— Вот видите? — сказал барон. — Слово двух моих самых верных подданных против слова браконьера и вора. Я знаю, кому можно верить.
— Но если у него нет клинка, — сказал незнакомец, — то, как он снял с кролика шкуру? Зубами, что ли?
— У него было оружие? — резко спросил барон.
— Э-э… — промямлил Хайнц.
— Ах да… — сказал Карл и показал нож. — Вот…
— Хорошо, хорошо, — сказал барон. Он взял нож и внимательно его осмотрел. — Но у крестьянина не может быть такого оружия. Оно наверняка краденое.
«Что верно, то верно», — подумал Конрад.
— У него есть клинок, — сказал человек в черном, — значит, он имеет право защищать свою жизнь в поединке.
— Нет! — запротестовал барон. — Рыцарские правила касаются только благородных людей, рыцарей, людей чести, а не каких-то крестьян! И под клинком подразумевается меч, а не нож!
— Клинок — он и есть клинок, — ответил незнакомец. — Обвиняемый имеет право защищаться, так что вам придется либо его освободить, либо предоставить ему это право. Вы не можете его повесить.
— Не надо мне указывать, что я могу и что нет! — сердито сказал барон.
Он потянулся к своему мечу, и сокол слетел с руки. Громко хлопая крыльями, птица заметалась на цепочке, которой была привязана к перчатке барона.
Один из охотников бросился выручать птицу; поймав сокола, он посадил его на свою кожаную рукавицу; барон отцепил цепочку и передал ее охотнику.
— Я просто советую вам придерживаться буквы закона, — сказал человек в черном. — Впрочем, если вы боитесь…
— Боюсь? Я? — Барон делано засмеялся. — Чего мне бояться? — сказал он, горделиво выпрямляясь в седле и обводя взглядом горожан.
— Вы назначены Императором править этой местностью, следовательно, ваш долг — строго соблюдать закон, до последней буквы. Обвиняемый имеет право защищать свою жизнь и честь в поединке, поэтому вам решать, принять его вызов или нет.
— Мне? Вы хотите, чтобы я бился… вот с этим? — Барон сделал презрительный жест в сторону Конрада.
— Вам самому не обязательно, — ответил незнакомец. — Если хотите, можете назначить кого-то вместо себя. Но я уверен, что вы горите желанием свершить правосудие лично. Выбор оружия, естественно, за вами. Ваша репутация широко известна, барон. Когда-то вы были отчаянным дуэлянтом. Вы убили пятнадцать человек, верно?
— Шестнадцать, — поправил барон.
— Разумеется, тогда вы были моложе и не такой…
Незнакомец замолчал, не желая произносить слова «жирный», но все было понятно и так.
— Я с кем угодно справлюсь, — уверенно заявил барон, — а что касается какого-то крестьянина — ха!
— Значит, вы принимаете вызов?
— Да, да, да! Давайте покончим с этим побыстрее. Сейчас я убью этого вора и до обеда еще успею поохотиться.
Барон подозвал одного из солдат.
— Дай ему меч.
Конрада поставили на ноги и развязали ему руки. Солдат протянул ему меч.
Барон с трудом слез с лошади. Вытащив меч, он медленно подошел к Конраду:
— Если веришь в какого-нибудь бога, помолись ему хорошенько.
— Одну минуту, барон, пожалуйста, — сказал человек в черном. — Вы имеете право назначить кого-то вместо себя, но обвиняемый ведь тоже имеет такое право. Вы отказались, но давайте спросим его.
Барон нахмурился:
— Мне надоели ваши советы. Перестаньте вмешиваться, вы препятствуете свершению правосудия. Здесь нет никого, кто осмелился бы выйти против меня. Дайте мне с ним расправиться, и дело с концом.
— Что скажешь, парень? — спросил Конрада незнакомец. — Сам будешь драться или кого попросишь?
Конрад взглянул на меч в своей руке, взглянул на барона, взглянул на человека в черном и сказал:
— Я прошу вас.
— Принимаю.
— Эй, это еще что? — воскликнул барон, поворачиваясь к человеку в черном. — Кто вы такой?
Вместо ответа незнакомец снял черный шлем. Его коротко подстриженные волосы были белыми как снег, такой же была и его бородка. Все его лицо было густо покрыто татуировкой; черные, глубоко въевшиеся в кожу линии располагались так, что лицо человека напоминало морду какого-то животного — собаки или лисицы. Нет — волка…
— Ты! — воскликнул барон и попятился.
— Я, — сказал человек с татуировкой. — Рад, что ты меня не забыл, Отто. Я говорил тебе, что мы еще встретимся, и знаю, как бы ты огорчился, если бы я не сдержал обещания. Я вообще человек слова. В отличие от тебя.
Барон бросил беспокойный взгляд по сторонам, словно решая, куда можно сбежать. Взглянул на своих солдат, сидящих в седле, явно намереваясь просить их о помощи, но вместе с тем не желая выказывать слабость перед лицом горожан.
— Вольф, — сказал барон, вкладывая меч в ножны и подходя к беловолосому человеку, — рад видеть тебя после стольких лет. Когда-то мы с тобой не поняли друг друга, а теперь, похоже, все повторяется!
И он засмеялся, хотя было понятно, что барону вовсе не до смеха.
Вольф отбросил в сторону шлем и вытащил меч; металл клинка был таким же черным, как и доспехи рыцаря, по-прежнему державшего в руке кружку с пивом.
— Давай-ка отойдем в сторонку и поговорим, — сказал барон. Он говорил тихо, но Конрад стоял к ним ближе всех, поэтому слышал каждое слово. — Я тебе заплачу, — продолжал барон. — Я дам тебе много денег, очень много. Обещаю, мы все уладим. Прошу тебя, не шути такими вещами. Не станешь же ты вызывать меня на бой из-за какого-то воришки!
— Не стану.
Барон явно обрадовался:
— Ну вот, я знал, что ты разумный человек, Вольф.
— Я буду драться из-за себя. Молись своему Ульрику.
— Ты не уйдешь отсюда живым! — прошипел барон. — Даже если я погибну, мои люди прикончат тебя!
Вольф глянул на солдат, потом на женщину, которая молча наблюдала за сценой, и сказал:
— Не думаю.
— Послушай, Вольф, чего ты хочешь?
— Справедливости. Ты принял вызов, Отто. Неужели после этого ты собираешься сбежать, как трусливый и лживый предатель, кем ты, собственно говоря, и являешься?
Барон бросил взгляд через плечо. Все собравшиеся смотрели на него.
— Что же мне делать, Вольф?
— Умереть, Отто, умереть.
— Я убил на поединках шестнадцать человек, Вольф! Ты будешь семнадцатым!
С этими словами барон выхватил меч и бросился на Вольфа, целясь ему в живот. Для такой жирной туши он двигался неожиданно ловко и проворно.
Человек в черном неторопливо сделал шаг в сторону и отхлебнул пива. Лезвие меча просвистело рядом с ним.
Барон хотел нанести удар в голову. Вольф подставил свой меч. Клинки скрестились, противники стояли лицом к лицу.
Впервые на лице Вольфа отразились какие-то эмоции. Он усмехнулся, обнажив острые зубы.
— Я пришел не для того, чтобы драться с тобой, Отто, — сказал он. — Я пришел, чтобы казнить тебя!
Он оттолкнул барона. Черный клинок со свистом рассек воздух и вонзился ему в грудь. Барон замер, с удивлением глядя на красное пятно, которое быстро расплывалось по его светло-голубой атласной рубашке.
Вольф вытащил меч, и барон рухнул на камни мостовой. Он был мертв.
Вольф обвел взглядом собравшихся — толпу горожан, солдат, свиту барона, женщину на лошади, Конрада. Все стояли не шевелясь. Вольф поднес к губам кружку и допил пиво.
— Заберите его, — сказала женщина, впервые заговорив. — Положите на лошадь.
Тело барона уложили поперек седла.
— Отвезите его в крепость, — приказала женщина. — А мы — едем на охоту. — Все это она произнесла, не сводя глаз с человека в черном. — Ты пообедаешь со мной сегодня, Вольф? Возможно, я смогу отчасти возместить то, что остался должен тебе мой брат. — Она взглянула на тело барона. — Теперь я перед тобой в долгу. Ты примешь мое приглашение?
— Возможно, — ответил Вольф.
Похоже, женщине ответ понравился. Тело барона повезли назад, а все остальные как ни в чем не бывало продолжили свой путь.
— Верните ему его вещи, — приказал Вольф.
Меч у Конрада уже забрали, однако взамен вернули нож, колчан, силки, шкуру первого кролика и тушку второго.
Вольф прислонил к стене свой окровавленный меч.
— Почисти, — велел он Конраду.
Затем повернулся, поднял с земли свой черный шлем и скрылся в таверне.
— Еще пива! — послышалось оттуда.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Теперь, когда смотреть было уже не на что, толпа начала рассеиваться. Карл и Хайнц тихо исчезли.
Конрад старательно вытирал меч Вольфа шкуркой кролика. Закончив работу, он отшвырнул шкурку в сторону и понес черный меч в таверну. Он был длинный, широкий и очень тяжелый.
Вольф допивал очередную кружку пива. Он снял кольчугу, под которой оказалась черная кожаная рубаха. Вокруг его запястий были повязаны полоски черного меха, шею плотно обвивала черная цепь с крупными и тяжелыми звеньями.
Черный шлем лежал рядом. Забрало было опущено, и Конрад увидел, что шлем сделан в виде головы волка: на забрале, которое было как бы мордой зверя, виднелись металлические клыки, прорези располагались там, где у волка находятся глаза.
Повернув меч рукоятью от себя, Конрад подал его рыцарю. Бегло проверив, не осталось ли на клинке пятен, Вольф взял меч и сунул его в ножны.
— Спасибо, — сказал Конрад.
— За что? — спросил Вольф, не глядя на него.
— Вы спасли мне жизнь.
— Случайность.
— Не для меня.
Вольф повернулся к нему. Окинул взглядом с ног до головы, задержавшись на лице.
— Твоя жизнь не имеет для меня никакого значения, как, впрочем, и для всех остальных, — сказал Вольф. — Она нужна только тебе самому.
— Мне повезло, что вы оказались рядом.
— Повезло? — сказал Вольф. Он улыбнулся, показав острые зубы. — Везения не существует.
Увидев его зубы так близко, Конрад от неожиданности попятился.
Вольф расхохотался. Он был выше Конрада, футов шести ростом, с мускулистыми руками. Его волосы побелели вовсе не от старости; он был наверняка не старше барона.
— Еще пива! — крикнул он хозяину, который жался в уголке. — Мне и моему другу.
Хозяин продержал его всю ночь в погребе, поэтому сейчас, услышав слово «друг», Конрад вспомнил, как тот спрашивал Карла и Хайнца, кто их новый друг. На этот раз это слово прозвучало совершенно по-другому. Тем двоим Конрад не верил, а этот человек делом доказал, что ему можно доверять. Но друг?
— Вы недавно говорили, — сказал Конрад, — что тот, у кого есть клинок, имеет право защищать свою жизнь и честь в поединке. Это правда?
— Не совсем. У богачей свои законы. Так было и так будет. — Вольф пожал плечами. — Дай-ка посмотреть твой нож.
Конрад протянул ему клинок, и Вольф стал его разглядывать.
— Такой кинжал называется крис или малайский, — сказал он. — Его сделали за много тысяч миль отсюда, гораздо дальше, чем Катай. — Он вернул нож Конраду. — Только я не думаю, что ты привез его оттуда. — Он хлебнул из кружки. — Как тебя зовут, парень?
— Конрад.
— И все? Просто Конрад?
Тот кивнул.
Вольф также кивнул:
— Понятно. Ты похож на самого последнего бедняка, так что у тебя и вправду может быть только имя. На, пей.
Он протянул Конраду кружку, и тот принялся жадно пить.
— Выпивка может быть опасной штукой, Конрад. Смотри, что она сделала со мной. — Он показал на свое лицо. — Однажды я напился и решил, что уж если мое имя означает «волк», то и выглядеть я должен по-волчьи. И велел покрыть себе лицо татуировкой и подпилить зубы. Тогда я находил эту идею превосходной. Так пусть же это послужит тебе предостережением, парень!
Конрад кивнул; однако он не собирался делать с собой ничего подобного. Вольф, может быть, и сожалел о содеянном, но, честно говоря, на его лице подобная татуировка была к месту. Сделай такую кто-то другой, и он превратился бы в посмешище, но у Вольфа черные линии только подчеркивали мужественные черты лица, а острые зубы показывали, каков его характер.
— Дай посмотреть колчан.
Конрад протянул колчан, и Вольф принялся рассматривать знак на черной коже — две перекрещенные стрелы и кулак в железной перчатке.
— Где ты его взял?
— Мне его дали.
— Кто?
— Элисса Кастринг. Она дочка… была дочкой владельца нашей деревни. Это его колчан.
— Была дочкой? Почему была?
Конрад замялся.
— Она умерла, — быстро сказал он. Вольф молчал, выжидающе глядя на него.
— Вы знаете, чей это герб? — спросил Конрад, чтобы переменить тему.
— Нет. Где находится ваша деревня?
— Недалеко отсюда.
— Как она называется?
— Деревня.
Вольф закатил глаза. Они были ярко-голубые.
— У нее должно быть название. Люди, которые живут в этом городе, называют его «город», но у него есть название — Ферланген. А как называется твоя деревня?
— Ферланген? — переспросил Конрад. — Это Ферланген?
— Да.
— А как звали того человека, которого вы убили, барона? Вы называли его Отто.
— Отто Крейшмер, барон Ферланген. Ты о нем слышал?
— Он должен был жениться на Элиссе.
Вольф отхлебнул пива.
— И она дала тебе этот колчан? Да уж, как говорится, мир тесен. — Он вытер рот ладонью. — Но я повидал достаточно и могу тебе сказать, что все это вранье.
Конрад думал о мерзком бароне Крейшмере и о том, как Элисса вышла бы за него замуж, будь она жива. Жуткая перспектива для девушки, но все же лучше быть чьей-то женой, чем покойницей.
— А за что вы хотели его убить? — спросил он Вольфа.
— За то, что несколько лет назад он меня обманул. Украл у меня деньги, а потом хотел расправиться со мной, но передумал и решил проявить ко мне милость. Милость — удел трусов, Конрад, запомни это.
— И вы приехали сюда, чтобы отомстить?
— Нет. Лошадь потеряла подкову, а ближайший кузнец был здесь. Кто-нибудь скажет, что я нашел Крейшмера из чистого везения, но я так не считаю. И уж конечно, он так не считал бы. Я ему сказал, что пришел для того, чтобы убить его, но это не так. Мы встретились, я увидел возможность с ним расквитаться и эту возможность использовал. Вот и все.
— А как вас барон обманул? — недоверчиво спросил Конрад, не зная, верить Вольфу или нет.
— Тебя прямо распирает от вопросов, парень. Я всегда говорю, что лучшая политика — это ничего не говорить и все слышать.
— А что я услышу, если не буду спрашивать?
Вольф улыбнулся:
— Несколько лет назад я помог Отто в одном споре, касающемся земель между этим городом и соседним. Тогда благодаря моему вмешательству дело было улажено в его пользу, но, когда все закончилось, он отказался выплатить мне ту сумму, на которую мы с ним договаривались.
— Так вы наемник!
— Я предпочитаю называть себя солдатом удачи. — Вольф окинул Конрада взглядом. — Конрад, у меня есть предложение. Я тебя спас. За это ты должен отдать мне пять лет своей жизни.
— Как это?
— Мне нужен оруженосец. Ты мне подходишь.
Конрад опешил и не мог вымолвить ни слова. Наконец он спросил:
— А если я скажу «нет»?
— Тебе решать, парень. Ты пойдешь в один город, потом в другой, но кто поручится, что ты опять не вляпаешься в историю и не закончишь тем, что будешь болтаться в петле?
Конрад пожал плечами и, чтобы не отвечать, взялся за пиво.
— Ну, так как? Пять лет твоей жизни, пять лет приключений в самых дальних уголках мира, пять лет риска и опасностей.
— А мне будут платить?
— Платить? Платят торговцам, лавочникам и крестьянам. Ты будешь получать свою долю. Мы с тобой будем добывать богатства, награды и выкупы, и все это будет наше общее. Послушай, у меня бывали такие деньги, какие тебе и не снились! И еще будут.
Конраду никогда и ни за что не платили, а потому он решил, что даже если ничего и не заработает у Вольфа, разница будет невелика.
— А что случилось с вашим прежним оруженосцем? — спросил он.
— Повздорил с кем-то в темном переулке — и проиграл. Погиб из-за собственной глупости. Мне кажется, Конрад, ты не дурак, так что решай. Но учти: если скажешь «да», обратного хода уже не будет. Ты отдашь мне пять лет своей жизни, начиная с этого дня. Ты будешь принадлежать мне безраздельно, как мой конь, как мой меч. Но, клянусь, я хороший хозяин. Так что ты решил?
Что он мог ответить? Конечно, «да».
— Хорошо. — Вольф забрал у Конрада кружку. — Теперь все, никакого пива. Из нас двоих буду пить только я. Мое имя — Вольфганг фон Нойвальд, но ты будешь называть меня «сэр». А теперь заплати за пиво и отведи моего Миднайта к кузнецу.
— У меня нет денег, — сказал Конрад, бросив взгляд в сторону хозяина таверны.
— Ничего, ничего, пожалуйста, — торопливо заговорил тот, стараясь не смотреть на Конрада. — За счет заведения.
— Вот это мне нравится! — сказал Вольф. — В таком случае еще пива!
Конрад вышел на улицу, спрашивая себя: что он сделал и зачем? Он оглянулся на дверь таверны. А что его держит? Можно взять и уйти. Пять лет. Это же целая вечность!
Да, но куда он пойдет? Работы у него нет, идти ему некуда. А, кроме того, служить Вольфу так долго не обязательно. Если ему что-то не понравится, кто сможет его удержать?
Конрад подошел к коновязи, где стоял огромный белый жеребец. Издали лошадь казалась гладкой и ухоженной, но при ближайшем рассмотрении Конрад обнаружил на ее шкуре несколько шрамов, и, кроме того, у нее недоставало одного уха.
Конрад потянулся к уздечке. Жеребец фыркнул и прижал уши. Затем попятился, присел на задние ноги и вдруг рванулся вперед. Конрад отскочил в сторону, едва избежав удара копыт.
— Миднайт! — раздался рев из таверны. — Все в порядке. Этот парень с нами.
Конь тут же успокоился. Оглянувшись, Конрад увидел Вольфа, который стоял в дверях и прихлебывал пиво.
Осторожно подойдя к коню, Конрад отвязал поводья, затем несмело погладил животное по мощной шее.
— Хороший мальчик, — сказал он, — хороший.
Когда вчера он вошел в город, то сразу заметил, где находится кузница. Туда он потихоньку и повел Миднайта, осторожно ступавшего на правую заднюю ногу, с которой слетела подкова.
Пока кузнец прилаживал новую, Конрад отошел подальше, чтобы, в случае чего, не испытать на себе гнев жеребца. Бродя по двору, он оказался в каком-то заброшенном сарае, где принялся разглядывать всякие ржавые металлические штуки, которые висели по стенам и валялись на грязном полу.
И тут он внезапно что-то почувствовал…
— Чем это воняет? — спросил один голос.
— Вроде как браконьером, — ответил второй.
По обеим сторонам дверного проема стояли Карл и Хайнц. У обоих были в руках ножи, и тогда Конрад тоже потянулся к своему малайскому клинку — крису…
— Ну, надо же! — сказал Карл.
— Привет, малый! — сказал Хайнц.
— Что вам нужно? — резко спросил Конрад.
Левую руку Карл держал за спиной, а когда он ее вытащил, Конрад увидел, что в ней. Это была веревка.
— Нам нужно сделать то, что хотел барон. Повесить тебя!
— Он так любил нас, парень, так любил. А теперь он умер, и все из-за тебя. Как это несправедливо!
Двое мужчин стали медленно подходить к Конраду.
— Вы меня не повесите! — сказал он, отступая назад.
— Ладно, тогда мы разорвем тебя на куски.
— Теперь тебе никто не поможет, малый.
Конрад уже привык к темноте, а Карл и Хайнц только что зашли в сарай с улицы, поэтому он видел их лучше, чем они его.
Конрад начал с Хайнца. Издав отчаянный вопль, он бросился вперед и со всех сил ударил его головой в грудь, после чего вонзил ему в живот свой нож — раз, затем второй.
После третьего удара Конрад отбежал в сторону.
Хайнц не вставал. Он лежал на боку, истекая кровью.
Но не успел Конрад опомниться, как на него навалился Карл.
Сцепившись, они покатились по земле. Бросив веревку, Карл намертво вцепился в правую руку Конрада, а тот держал левую руку Карла, в которой был зажат нож.
Карл был крупнее и тяжелее, и это решило дело. Усевшись на Конрада верхом, он накрепко прижал его к земле. Нож Конрада выпал из его руки.
— Есть! — ухмыльнулся Карл. — Ты будешь умирать медленно, парень, очень медленно.
Конрад извивался, пытаясь вырваться, но Карл держал его крепко. Конрад пытался достать его ногами, но у него ничего не получалось.
— Слушай, у меня есть деньги, — сказал Конрад.
— Нет у тебя денег.
— Не у меня. У человека с татуировкой. Я знаю, где он их держит. Только помоги мне их стащить.
— Врешь!
— Нет! Мы украдем деньги вместе. Если я вру, вы меня убьете.
— Убей его, Карл! — выдавил Хайнц, который, приподнявшись на локтях, пытался руками остановить хлещущую из раны кровь.
— Если вы меня сейчас убьете, денег вам не найти.
— Где он их держит?
— Карл, нет!
— Заткнись! — прикрикнул на своего раненого подельника Карл, слегка повернувшись в его сторону. Этого оказалось достаточно — на какую-то долю секунды Карл ослабил хватку.
Собрав все силы, Конрад рванулся так, что Карл потерял равновесие и отлетел в сторону, а Конрад, уже держа в руке крис, навалился на него.
Тот попытался его сбросить, но нож вошел в его грудь почти по самую рукоятку, пройдя между ребрами и вонзившись в самое сердце. Хлынула кровь. Карл застонал, изогнулся — и затих.
— Долго же ты возился, — раздался сзади чей-то голос.
Держа нож наготове, Конрад мгновенно обернулся — в дверях стоял Вольф.
— Сколько вы уже здесь?
— Довольно долго. Ты делаешь успехи, парень, но под моим руководством ты достигнешь большего, гораздо большего. А теперь прикончи вот этого и поедем.
— Нет, пожалуйста! — начал умолять Хайнц.
— Убить его? — спросил Конрад.
— Он же хотел тебя убить, — сказал Вольф. — Никогда не оставляй в живых раненого врага. Вообще любого врага. В этом и состояла ошибка Крейшмера, помнишь?
Конрад посмотрел на Хайнца, который пытался отползти. Минуту назад Конрад с радостью вонзил бы в него нож, но тогда он сражался с вооруженным врагом.
Конрад равнодушно посмотрел на Карла, которого убил. Зверолюди или настоящие люди — если они были его врагами, они умирали. Но беспомощный Хайнц не представлял никакой угрозы.
— Не могу, — сказал Конрад. — Так — не могу.
— А ты представь, что это кролик. — Вольф поднял мертвого кролика, которого держал в одной руке. В другой был колчан Конрада. — Ну, скорее!
— Не могу, — повторил Конрад.
Вольф вздохнул:
— Ладно. Я понимаю, твой первый день. Тогда я сам.
Передав колчан Конраду, он вытащил меч.
— Сейчас я тебе покажу, как это делается. Быстро и без усилий. Все, что тебе нужно, это прижать кончик меча вот сюда…
— Нет! — крикнул Хайнц.
— А потом просто…
Конрад закрыл глаза, но закрыть уши не мог, поэтому услышал предсмертный крик жертвы.
— Почисти, — сказал Вольф, передавая меч Конраду.
Присев на корточки возле тела Хайнца, Конрад вытер меч и свой нож о его окровавленную одежду.
— А если бы я не смог сбросить его, — спросил Конрад, кивнув в сторону Карла, — что бы вы сделали? Вы бы мне помогли?
Вольф пожал широкими плечами:
— Мне не хочется превращать в привычку выручать тебя из беды, парень. Надеюсь, ты не станешь мне обузой.
«А как насчет привычки без конца чистить меч?» — подумал Конрад, но промолчал, размышляя о тех обузах, которые лягут на его плечи.
— Обыщи их, — велел ему Вольф, вкладывая меч в ножны. — У них могут быть деньги.
— Одиннадцать пенсов, — сказал Конрад, обчистив карманы трупов.
— И всего-то? Столько возни, и все впустую.
И он печально покачал головой.
Конрад вновь промолчал, думая о том, что возился-то в основном он. Вольф только прикончил раненого.
— Надеюсь, — продолжал Вольф, — что ты просто тянул время, когда говорил, что хочешь меня ограбить. Во всяком случае, ты им действительно наврал: сейчас я несколько на мели.
— Что?
— У меня нет денег. — Вольф тряхнул кроликом, держа его за заднюю лапу. — Будем надеяться, что кузнец согласится взять за работу вот это. Если же нет, это его проблема.
Он махнул рукой в сторону трупов:
— Бери все, что у них есть. Примерь-ка их сапоги. Мне не нужен босой оруженосец, это создает плохое впечатление. Раздень их, может, за тряпки мы сможем что-нибудь выручить. Потом спрячь трупы — ну, вон за теми мешками.
Конрад сделал, как велел Вольф.
— А как быть с той женщиной, сестрой Крейшмера? — спросил он. — Она же собиралась вас отблагодарить.
Вольф покачал головой:
— Марлене я доверяю еще меньше, чем доверял ее брату. Она пригласила меня на обед, но первым блюдом на том обеде будет порция яда. Мне жаль человека, за которым она замужем. Теперь, когда Отто нет, для него настанут трудные времена. — Он улыбнулся. — Ладно, поторапливайся, пора ехать.
— Куда?
— В твою деревню.
— Но там же ничего нет, — сказал Конрад.
Поразмыслив хорошенько, он пришел к выводу, что Вольф хочет поехать в его деревню именно из-за черного колчана. Однако, когда Конрад рассказал ему все, что произошло в деревне два дня назад, тот заторопился в путь еще сильнее.
На деньги Карла и Хайнца и полученное за их ножи Вольф купил хлеба и курицу, чтобы было чем перекусить в дороге. Сняв с мертвецов одежду и связав ее в узел, Конрад привязал его к седлу вьючной лошади.
Вольф вскочил на своего белого жеребца. Конрад взял под уздцы серую лошадь, на которую были погружены оружие и доспехи Вольфа. У Карла и Хайнца не было луков и стрел, так что Конрад пока что оставался почти безоружным. Места на серой лошади уже не было, и ему пришлось топать пешком.
Верхом Конрад ездил всего несколько раз, когда Элисса учила его держаться в седле. Тогда эта идея ему не очень понравилась, но девочка настояла на своем.
Единственный путь к деревне, который был известен Конраду, — это дорога вдоль реки, но Вольф порасспросил еще и возницу фургона, который попался Конраду по дороге в город. Конрад узнал, что такой фургон именуется дилижансом.
Однако поскольку он не мог определенно сказать, как называется его деревня, выяснить, как туда добраться, им так и не удалось.
Они выехали из города по той дороге, по которой в него прибыл Вольф. Когда страж у ворот заметил Вольфа, то немедленно распахнул их и отступил в сторону, заискивающе улыбаясь. Когда Вольф проезжал мимо, стражник отдал ему честь.
— Расскажи мне о себе все, с самого начала, — сказал Вольф, когда город остался позади.
И пока они ехали по лесу, Конрад рассказывал. Он начал с того, как решил покинуть свою деревню, как ночевал в лесу, как провел ночь в дупле, а утром услышал топот армии чудовищ и увидел их самих.
Он рассказал, как выстрелил последней черной стрелой в грудь Черепа, как убежал из усадьбы и бросился в реку.
Время от времени Вольф просил его повторить некоторые моменты или уточнить детали, но большей частью слушал молча, не прерывая.
Когда Конрад закончил рассказ, его сердце стучало, а тело покрылось потом, словно ему вновь пришлось пережить те страшные часы.
Он замолчал, ожидая, что скажет Вольф, но тот упорно молчал.
— Вы мне верите? — быстро спросил Конрад.
— В то, что ты рассказал, поверить невозможно, — ответил Вольф через пару минут молчания, — хотя кое-что вполне могло быть на самом деле. Людей-крыс, например, уже встречали, их называют скавены. Очень немногие верят в их существование, и еще меньше людей их видели — и уж совсем немногие дожили до того дня, когда смогли о них поведать. Судя по ярким и живым картинам, которые ты мне нарисовал, все это ты видел собственными глазами — или считаешь, что видел.
— Вы думаете, что все это мне… привиделось?
— Галлюцинации? Вполне возможно.
— А как быть с этим? — спросил Конрад, показывая на свои шрамы. — Это тоже галлюцинации?
— Это может быть реакцией на увиденное.
— Как это?
Вольф усмехнулся:
— Ладно, парень, забудь, скоро мы все выясним. Так ты говоришь, что это произошло два дня назад, в день святого Зигмара?
— Да. Все в нашей деревне почитают Зигмара. В смысле — почитали.
— Рад это слышать. Я сам почитаю Зигмара. А в молодости я хотел примкнуть к ордену Анвила. Ты только подумай!
И Вольф рассмеялся. Конрад ничего не понял.
— Я в роли монаха! — продолжал Вольф. — Держу пари, ты ожидал, что я собирался стать тамплиером, одним из рыцарей Пламенного Сердца.
Конрад решил, что лучше промолчать.
— Так ты говоришь, что в вашей деревне поклонялись Зигмару?
— Кажется, да.
— Странно. В вашей местности почти все поклоняются Ульрику. Центр его культа находится в Миденхейме, самом крупном городе здешних мест, — хотя до него отсюда далеко.
— Конечно, — ответил Конрад, окончательно сбитый с толку.
— Ты, наверное, думал, что я тоже почитаю Ульрика, ведь он бог войны и покровитель волков. Его знак — голова волка. Но на моем щите ничего не написано, я предпочитаю быть… волком-одиночкой.
Вольф усмехнулся, обнажив свои острые зубы.
Имя Ульрика Конрад уже слышал во время разговора между Вольфом и бароном Крейшмером.
Однако впервые он узнал об Ульрике от Элиссы. Наверное, это другой бог.
— Это не совпадение, что все события, о которых ты рассказал — если, конечно, все это правда, — произошли в день святого Зигмара, потому что совпадений не существует.
Сказав это, Вольф погрузился в молчание. Конрад ждал продолжения, но напрасно.
— Насчет Зигмара… — сказал Конрад, прождав несколько минут.
— Что насчет Зигмара?
— Он бог?
— Да.
— И он основал Империю?
— Да.
— Тогда, — сказал Конрад, облизав пересохшие губы, — кто такой этот Зигмар и что такое Империя?
Вольф остановил лошадь и изумленно уставился на Конрада.
— Ты что, дурака валяешь, парень? — сердито сказал он. — Если да, то…
— Нет, — заверил его Конрад. — Я действительно не знаю. То есть я вообще ничего не знаю о Зигмаре, честное слово.
— Будь это кто другой, — сказал Вольф, — я бы подумал, что он врет. Но…
Он провел рукой по белым волосам и вздохнул. Затем спрыгнул с лошади, отхлебнул воды из своей фляги и показал Конраду на пятачок травы у дороги.
— Присядем. Пора дать тебе образование.
Они сели на траву. Вольф глотнул воды, затем протянул фляжку Конраду, и тот также сделал большой глоток.
— Зигмар, — начал Вольф, — жил две с половиной тысячи лет назад. В те времена люди, населяющие эту часть мира, были куда более примитивными и дикими, чем сейчас, но, если бы ты побывал там, где пришлось побывать мне, ты бы в этом усомнился. Землю никак не могли поделить между собой люди и гоблиноиды — гоблины, тролли, орки. Судя по твоим описаниям, в футбол играли именно орки. Все они были исконными врагами дварфов, которые, как и орки, появились на земле гораздо раньше людей. Зигмар был сыном вождя, предводителя унберогенов. Согласно легенде, в день его появления на свет в небе сверкнула молния с раздвоенным хвостом и разразилась страшная буря. Эта молния, или комета, — один из знаков Зигмара. Когда ему было пятнадцать лет, Зигмар в одиночку разогнал шайку гоблинов и спас их пленников, дварфов. Среди них оказался Карган Железная Борода, предводитель одного из кланов. За свой подвиг Зигмар получил из рук Каргана боевой молот. На языке дварфов такое оружие называется Гхалмараз, или Череполом. Это магическое оружие помогло Зигмару стать самым знаменитым и могущественным из всех людей-воинов и собрать огромную армию. После смерти отца Зигмар стал вождем и однажды в страшной битве одолел своего главного соперника, вождя тевтогенов. После этого Зигмар смог объединить восемь племен людей — и вот тебе еще один его знак: восьмиконечная звезда в двух пересекающихся квадратах, что означает восемь единых племен. Зигмар повел свое войско против армии гоблинов, намереваясь изгнать их и занять их земли. И это ему удалось.
Великая битва произошла в графстве Стирланд. Это далеко отсюда, на юге, парень, но географией мы займемся потом. Впрочем, гоблиноиды не были побеждены окончательно, поскольку их армия развернулась, двинулась на дварфов и разбила их. Дварфам пришлось вернуться на свою древнюю родину, оставив несколько сотен воинов в арьергарде. Узнав об этом, Зигмар немедленно послал свои легионы в Черные горы. И тогда в ущелье Черного Огня произошла битва; орки и гоблины были зажаты между армией людей и арьергардом дварфов. Зигмар шел впереди войска, размахивая своим боевым молотом и круша головы направо и налево. Враг был разбит, а Зигмар в тот день получил еще одно имя — Победивший Гоблинов, то есть Зигмар Молотодержец. Благодаря Зигмару столетняя война между гоблинами и дварфами закончилась. Зигмар получил возможность создать Империю; со дня ее основания и начинается наш календарь — год первый. Зигмара короновали и провозгласили Императором в городе Рейкдорф, который потом был переименован в Альтдорф и стал нашей столицей. Кстати, это мой родной город. Спустя полвека после того, как он стал Императором, Зигмар внезапно исчез. Он отправился к дварфам возвращать им Гхалмараз, их боевой молот. В ущелье Черного Огня он въехал совсем один. Больше его никогда не видели — ни люди, ни дварфы; никто не мог сказать, что с ним стало — если, конечно, кто-то об этом знал. Вот кто такой Зигмар, парень.
Вольф глотнул воды из фляги.
У Конрада голова шла кругом от всего услышанного. Гоблины, орки, дварфы, легендарные события, мифические герои, древние битвы…
— А я и не знал, — сказал он.
— Что же ты делал всю жизнь?
Конрад пожал плечами, не зная, что ответить.
— И родители никогда тебе об этом не рассказывали?
— У меня нет родителей, в общем, я о них ничего не знаю. Поэтому у меня и родового имени нет — неизвестно, из какого я рода. Я всю жизнь проработал в таверне.
— Ну, бывает и хуже, — заметил Вольф.
— Не бывает.
— Ладно, — сказал Вольф, — пошли дальше. Это была история, теперь займемся географией. Ты знаешь, где мы находимся?
— Между Ферлангеном и моей деревней, — ответил Конрад. В этом он был уверен, поскольку слышал разговор Вольфа с возницей дилижанса — В Империи.
— Точно?
— Точно, — кивнул Конрад.
— Дай-ка мне какую-нибудь палочку.
— Палочку?
— Да, палочку, ты знаешь, что это такое?
В палочках Конрад разбирался прекрасно. Он сбегал в лес и вернулся с веткой фута два в длину. Вольф принялся чертить на земле линии.
— Точную карту я тебе нарисовать не могу, но все-таки кое-что ты поймешь. Мы живем в едином мире, так? — И он начертил большой квадрат.
— Так, — сказал Конрад.
— Старый Свет — это маленькая часть целого мира. — И Вольф начертил в большом квадрате квадрат поменьше. — Так?
— Так.
— А Империя — это маленькая часть Старого Света. — Он начертил еще один квадрат. — Так?
— Так.
Вольф стер ногой рисунок и вместо квадратов нарисовал круг.
— Империя, — сказал он. — Вот здесь находится юг, здесь восток, здесь запад. С этих сторон Империя окружена горами. На северо-востоке лежит Кислев, а на севере находится Море Когтей. Альтдорф, наша столица, вот здесь, на западе. А это — Миденхейм.
— Вы сказали, что он рядом?
— Рядом — понятие растяжимое. Рядом, но не настолько рядом, как твоя деревня, скажем так. В Миденхейме я останавливался на ночь. Должен сказать, что мне там понравилось — может быть, потому, что его называют город Белого Волка! Миденхейм — крупнейший город в этой части Империи, хотя он относится не к твоей провинции. А здесь — Остланд, смотри. — Вольф показал палочкой на северо-восток, в сторону Кислева. — Столица Великого княжества Остланд — город Вольфенбург. Неплохое название, верно? Он меньше, чем Миденхейм, и, возможно, находится дальше отсюда. Но Миденхейм — столица государства, а не провинции.
Конрад изо всех сил пялился на линии и черточки, пытаясь разобраться, что к чему, но у него плоховато получалось.
— А вот здесь находимся мы, — сказал Вольф, втыкая палочку в землю, — между Срединными горами и побережьем, в Лесу Теней. Понятно?
— Да, — кивнул Конрад, хотя ничего не понял.
— Хорошо. — Вольф отбросил палочку в сторону. — Вот и все. Давай-ка перекусим.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
До деревни они добрались на удивление быстро — вернее сказать, до того места, где недавно была деревня.
Теперь там не было ничего. Захватчики сожгли все, что можно, но огонь все же не мог вызвать таких опустошений.
Там, где раньше были дома, постройки, сараи, теперь была пустота.
Конечно, дерево и солома сгорают без остатка, но где же камни и кирпичи? Их тоже не было, как не было и дороги, вымощенной булыжником.
Вся деревня была начисто стерта с лица земли; остались только пыль, пепел да борозды на земле в тех местах, где жили сотни людей — и где они погибли.
Не осталось ни одного тела зверочеловека и их жертв. В тот день погибли сотни людей и монстров. Но где же их останки? Конечно, здесь наверняка побывали хищники из ближайшего леса, но не могли же они растащить трупы так быстро. На это им потребовалось бы несколько недель.
Но если сверхъестественные силы способны уничтожать камни и горы, то что им человеческая плоть и кости?
Деревянный мост через реку сохранился, словно монстры не сочли его частью деревни.
Переехав на ту сторону реки, они остановились. Вольф молча смотрел на картину полного опустошения.
— Знаешь, я тебе верю, — сказал он.
Но теперь Конрад не верил сам себе. Куда все подевалось?
Остался только пепел от пожарищ. Если бы не он, то можно было бы сказать, что здесь вообще никогда и ничего не было.
Конрад изумленно качал головой и шептал: «Как…»
— Ты видел нападение зверолюдей, парень, зверолюдей и их мерзких приспешников. И здесь поработали не только они. С ними пришли твари, которые вырезают не только людей, но и скот. А когда со всем живым было покончено, они и сами исчезли, уничтожив все, что могли. На вашу деревню напали великие и могущественные силы зла.
Конрад провел с Вольфом всего несколько часов; и еще не научился его понимать, но сейчас ему было ясно: он понял, что случилось с его деревней. Он прожил в ней всю свою жизнь. Он видел, как началось ее уничтожение. И все же Конрад спросил:
— Какие силы?
— Мне трудно тебе это объяснить, — ответил Вольф, — я даже и пытаться не буду, потому что и сам толком не знаю.
А знал он очень много, гораздо больше Конрада, ведь он путешествовал по миру и многое повидал.
— Кто они такие, эти зверолюди? — спросил Конрад. — Откуда они пришли?
— Это воплощение абсолютного зла. Им уже никогда не искупить свою вину. Те, кто пришел сюда, — это остатки злых сил, которые напали на Империю двести лет назад, но были отброшены Магнусом Благочестивым. Те из чудовищ, кто выжил в той битве, а потом их потомки попрятались в самых глухих уголках Леса Теней. Постепенно они становились смелее и стали нападать на людей. Но такого я никогда не видел. А я повидал достаточно, могу тебя заверить. — Вольф глотнул воды и посмотрел в сторону бывшей деревни. — Империю снова атакуют со всех сторон, изнутри и снаружи. Те, кто засел изнутри, действуют хитро, исподтишка. Вот эти-то опаснее всего — их не одолеешь в открытом бою, с оружием в руках, когда холодная сталь проливает горячую кровь. Чтобы расправиться с этим врагом, воин должен выйти за пределы Империи, пересечь ее границы. Туда я, собственно, и направлялся, когда повстречался с тобой. — Вольф сжал рукоять своего меча. — Я потому и решил уехать. Мне показалось, что стало что-то уж очень тихо. — Он невесело улыбнулся, показав острые зубы. — А где, ты говоришь, жила девушка, которая дала тебе колчан со стрелами?
— Вон там, — ответил Конрад, — на холме.
Вольф пришпорил Миднайта, и они двинулись по пустынной местности дальше. От домов остались только следы на земле, словно их начертила палочка Вольфа.
Скоро не будет и этого. Ветер, дождь и снег сделают свое дело, и в этом месте не останется ни единого свидетельства человеческого пребывания. Пройдет время — и здесь вырастет лес, вернув себе землю, что когда-то была у него отвоевана.
Конрад взглянул туда, где стояла таверна. Не было больше ни постоялого двора, ни хлеба за ним. Они исчезли, как исчезла его прежняя жизнь, уйдя в небытие вместе с деревней.
Странно, но его это радовало.
Оставив деревню, он начал новую жизнь. До того дня он не жил, он существовал. Деревни не стало — и вместе с ней не стало его прошлого; он начал жить заново.
От усадьбы осталось не больше, чем от деревни, иначе говоря, ничего. Там, где стояли стены, лежали угли, словно кто-то собирался начертить ими план былых построек.
— Расскажи-ка мне еще раз, кто здесь жил, — сказал Вольф.
— Владельца усадьбы звали Вильгельм Кастринг. У него была дочь — Элисса. Однажды в старой кладовке она нашла колчан, лук и десять стрел и отдала все это мне в награду за то, что я спас ее от зверочеловека. Со временем лук сломался, стрелы пошли на дело, и остался один колчан. А почему вы спрашиваете?
Не ответив, Вольф протянул руку, и Конрад вложил в нее свой черный колчан. Вольф еще раз внимательно осмотрел черную кожу и золотой знак в виде перекрещенных стрел и кулака в железной перчатке.
— Не врешь? — спросил он.
— Нет.
Вольф швырнул колчан на землю перед входом в дом. Именно здесь стоял Череп, здесь его сердце пронзила черная стрела, и здесь он рассматривал ее так же внимательно, как сейчас это делал Вольф.
Конрад хотел поднять колчан.
— Не трогай! — приказал Вольф. — Откуда пришел, пусть там и остается.
Конрад опешил.
— Но… — начал было он.
Вольф презрительно махнул рукой.
— Крестьянское оружие, — хмыкнул он. Конрад взглянул на свой колчан — он лежал в куче пепла.
Колчан был единственной памятью об Элиссе. Что ж, решил он, у него остались воспоминания, а это поважнее какого-то колчана. Пока он помнит об Элиссе, она жива.
Подъемный мост, ведущий в усадьбу, уцелел. Когда они выехали из усадьбы, Конрад вспомнил еще кое-что.
— Забыл сказать, — произнес он.
— Что?
— За день до того, как все это случилось, в нашу деревню заезжал странный рыцарь, весь в бронзовых доспехах.
Вольф остановил лошадь и выжидающе посмотрел на Конрада.
— Он проехал через деревню на рассвете и двигался так тихо, что не было слышно ни звука. Мне трудно вам это объяснить, его видели, наверное, только я и Элисса. Пока он находился в деревне, мне показалось, что время остановилось.
— Что он делал?
— Ничего. Проехал по дороге, затем подъехал к усадьбе, потом развернулся и поехал назад.
— Его лошадь была тоже в доспехах?
— Да.
— Его доспехи были покрыты шипами?
— Да.
— А на шлеме — два длинных шипа, как рога?
— Да.
— У него не было никаких знаков, эмблем или гербов?
— Нет.
Вольф крепче сжал поводья и ничего не ответил.
— Кто это был? — спросил Конрад.
Вольф оглянулся по сторонам, посмотрел на небо, на землю, а когда смотреть ему было уже не на что, наконец, ответил:
— Мой брат. У меня есть брат-близнец. Вернее, был…
Тут Конрад вспомнил, что Элисса назвала того рыцаря привидением, и спросил:
— Вы хотите сказать, что он умер?
— Хуже чем умер, — ответил Вольф, глядя на Конрада и думая о чем-то другом.
Конрад промолчал. Если Вольф не хочет объяснять, ладно, пусть так.
Вольф погладил по шее своего коня и сказал:
— У Миднайта ведь тоже есть брат-близнец, черный как смоль. Когда мы с братом стали взрослыми, отец подарил нам по жеребцу. На одном из них, закованном в доспехи, он, тот рыцарь, и ездит. Я сказал «он»? Лучше сказать «оно».
Он хлебнул воды и вытер ладонью рот.
— Семья, Конрад, семья. Тебе повезло, что ты сирота. Тебя никогда не предаст самый близкий человек.
Внезапно Конрад почувствовал озноб: Вольф сказал то, о чем давно думал он сам, — как будет предан самым близким человеком.
Однако теперь это уже невозможно. Элисса погибла.
Внезапно Конрад резко обернулся к лесу. Там ничего не было — но он видел…
— Зверолюди! — только и успел крикнуть он, когда внезапно появились три чудовища.
Мгновенно вытащив меч, Вольф оглянулся и, нахмурившись, вопросительно взглянул на Конрада.
Сжав в руке нож, тот смотрел куда-то назад, в сторону усадьбы и леса за ней.
Но вот и Миднайт фыркнул, очевидно что-то почуяв. В следующую секунду со склона холма к ним понеслось смертельное трио, мчащееся с невиданной быстротой!
Все зверолюди, как правило, были тяжелыми, неповоротливыми монстрами, но эти твари были гладкими и мускулистыми; у них были легкие доспехи, кривые сверкающие мечи и тускло поблескивающие овальные щиты. Их тела напоминали тело человека, но покрытое мехом с красно-желтыми полосами; из пасти торчали клыки, на голове виднелись рога.
А двигались они так быстро потому, что летели!
На спине тварей были огромные крылья, которые позволяли им скользить по воздуху. Эти крылья напоминали птичьи, но вместо перьев были покрыты чешуей, сверкающей в лучах солнца.
— Кажется, сейчас у нас возникнут некоторые проблемы, — пробормотал Вольф, вытаскивая шлем. Но, поняв, что надеть его все равно не успеет, он прикрылся щитом.
В следующее мгновение первая из тварей спикировала на Конрада. Тот успел отскочить в сторону, почувствовав лишь, как возле его лица свистнул кривой меч.
На него тут же бросилась вторая тварь, и на этот раз его задело — тварь оцарапала ему плечо. Только оцарапала, но ее когти были так остры, что глубоко проткнули кожу. Конрад упал на землю, приготовившись к атаке третьего монстра.
Вольф рванулся вперед, чтобы прикрыть его. Яростно пришпорив Миднайта, он мгновенно вытянул вверх руку с мечом. Конь попятился, присел на задние ноги и внезапно встал на дыбы; черный клинок поднялся выше — и вонзился в туловище твари, распоров его от горла до пояса. Хлынула кровь, и клинок из черного превратился в красный.
Упав на землю, тварь билась и визжала, пока тяжелые копыта Миднайта не заставили ее замолчать.
В это время два оставшихся чудовища готовились к атаке. И снова обрушились на Конрада. Тот уже стоял на ногах, но был вынужден опять броситься на землю, чтобы увернуться от страшных ударов мечей, готовых рассечь его надвое.
На этот раз Конрад упал на спину, выставив перед собой нож; в следующую секунду он почувствовал, как лезвие вошло в плоть. Тварь выронила меч, из ее рассеченной руки полилась кровь.
Но в это время, сложив за спиной свои красно-золотистые крылья, в атаку ринулась другая тварь.
И снова на выручку пришел Вольф, успев поставить коня между атакующей тварью и ее целью. Вольф вскинул руку, прикрывшись щитом, тварь парировала удар и начала набирать высоту.
— Что-то ты им не нравишься, парень! — крикнул Вольф, когда красные монстры снова пошли в атаку.
Конрад уже вскочил на ноги и бросился к валявшемуся на земле мечу твари.
— Нет! — раздался предостерегающий окрик Вольфа.
Конрад уже взялся за рукоять — и внезапно почувствовал, как от пальцев вверх по руке побежала волна энергии, разливаясь по всему телу. Он недоуменно взглянул на Вольфа, не понимая, что случилось.
Конрад поднял меч. С виду он казался тяжелым, но на самом деле это было не так. И все же Конрад взялся за него двумя руками, чтобы энергия меча глубже вошла в его тело — в каждый мускул и нерв, в каждую кость и каждое сухожилие.
К нему быстро приближался летающий монстр. Рыча и шипя, он ринулся вниз, занеся меч. Конрад встал потверже и тоже поднял меч, держа его обеими руками. Он видел, куда целилась тварь, знал, что сейчас она совершит ложный выпад, сделав вид, что хочет ударить слева, но затем резко развернется и нанесет решающий удар справа…
Конрад не стал уклоняться от удара. Когда меч со свистом рассек воздух слева от него, он внезапно подпрыгнул и сам нанес удар. Тварь попыталась увернуться и подставила щит, но меч Конрада отрубил ей крыло. Монстр кувырком полетел вниз.
Что-то просвистело возле головы Конрада. Нож. Второй монстр, хоть и потерял меч, не был безоружен. Ринувшись в атаку на Конрада, он достал из-за щита второй нож, который тут же полетел в цель, но Конрад успел увернуться.
Клинок пролетел возле его шеи, и в следующий момент Конрад ударил мечом. Монстр взмыл вверх, часто хлопая крыльями, и достал третий нож.
В этот момент Вольф, размахнувшись, швырнул в монстра свой круглый щит; описав в воздухе дугу, щит ударил врага в живот. Потеряв скорость, монстр перестал бить крыльями и упал.
Спрыгнув с лошади, Вольф побежал туда, где лежала тварь, взмахнул мечом — и тот вновь окрасился в красный цвет.
В это время Конрад подбежал к раненой твари, которая стояла на земле, опираясь на когтистые ноги.
Изрыгая яд и заходясь визгом от ярости, тварь бросилась на него.
Мечи скрестились; высекая искры, клинок налетел на клинок.
Противник был выше Конрада и тяжелее, но, вместо того чтобы попятиться под его натиском, Конрад вдруг снова ощутил в себе прилив энергии, исходившей от меча.
Глубокая царапина на плече сильно болела, но он не обращал на нее внимания. Энергия меча облегчала боль.
Когда противники сошлись лицом к лицу, Конрад заглянул твари в глаза — они были белыми и лишенными зрачков, точно такими же, как у зверочеловека, которого он убил два дня назад и в чью шкуру потом залез.
Столкнувшись, они отступили и подняли мечи.
Конрад еще ни разу не дрался мечом, однако умело парировал каждый удар, заранее зная, куда станет целиться тварь. При этом он только защищался, не переходя в атаку.
Решив, что противник у нее слабый, тварь разъярилась еще больше; удары ее меча сыпались один за другим, слева, справа, сверху, снизу. Она рычала, ревела, щелкала зубами и начала его теснить, заставляя отступать.
Он чувствовал смрадное дыхание чудовища, видел, как в предвкушении победы трепещут его ноздри.
Держа меч в левой руке, Конрад, напрягая силы, пытался остановить чудовище правой.
Когда он схватился за нож, который торчал у него за поясом, тварь ударила его щитом, намереваясь сбить с ног. Увернувшись от удара и отпрыгнув в сторону, Конрад выхватил нож и бросился вперед, всадив крис прямо в морду твари; пройдя сквозь нижнюю челюсть, кинжал проткнул ей язык и вонзился в мозг.
Еще не понимая, что проиграла, тварь продолжала теснить Конрада. Тогда он просто отступил, и монстр грохнулся на землю. Его конечности судорожно цеплялись за меч и щит, пальцы взрывали песок, словно он намеревался выкопать себе могилу. Но вот движения замедлились. Воздушный налетчик издох, пропитав своей кровью сухую почву.
— Впечатляет, — изрек Вольф, который наблюдал за поединком, стоя в стороне и опираясь на меч.
Конрад застыл, приготовившись к следующему удару.
— Брось меч, — сказал Вольф.
Едва сознавая, что делает, Конрад сделал шаг к Вольфу.
— Брось меч, я сказал!
Конрад повиновался; он разжал пальцы, и меч упал на землю. Взглянув на мертвое чудовище, он подошел к нему, чтобы вытащить свой нож.
— Ох! — вскрикнул он, когда плечо пронзила острая боль. По спине потекли три струйки крови — по числу когтей ранившей его твари.
— Снимай рубаху, — сказал Вольф.
Подойдя к вьючной лошади, он развязал один из нагруженных на нее тюков, достал оттуда кусок ткани и оторвал несколько полос. Промыв рану водой, он начал перевязывать ее.
— Интересно, с чего это они к тебе привязались? — спросил воин.
— Ко мне?
— Конечно. Они же тебя хотели убить, не меня.
Конрад не ответил.
— И как это ты их увидел еще до того, как они появились? — спросил Вольф, закончив перевязку.
Конрад уставился в землю, потому что заметил, что Вольф смотрит ему в глаза — в его разные глаза…
— Вот, — сказал Вольф, протягивая ему свой меч, — я думаю, ты уже знаешь, что нужно сделать.
Взяв меч, Конрад бросил взгляд на трех дохлых монстров.
— Кто это?
— Зверолюди.
— Содрать с них шкуру?
— Нет! Даже не прикасайся. Возьми тряпку, которой ты пользовался утром.
Теперь Конрад понял, из чего были сделаны его бинты: из рубашки Карла. Пока он чистил меч, Вольф подобрал свой щит.
Вскоре они покинули пепелище, еще недавно бывшее деревней, оставив трупы трех зверолюдей лежать там, где их настигла смерть.
— А здесь безопасно? — спросил Конрад, когда они, наконец, остановились на ночлег.
Весь день они ехали без остановки. Вольф больше не рассказывал ни о своем брате, ни о тварях, напавших на них, поэтому Конрад не осмелился задать ему такой глупый вопрос, как, например, куда же они едут.
Провести ночь в лесу ему не очень-то хотелось, но выбора не было.
Вольф пожал плечами:
— Может быть, один будет стеречь, а другой спать?
— Стереги, если хочешь, только зачем? Между прочим, мне всегда хотелось умереть именно во сне.
Конрад бросил на него удивленный взгляд. Трудно было сказать, когда Вольф шутит, а когда нет. Казалось, он вообще не может подолгу оставаться серьезным.
Конрад подумал, что было бы неплохо разжечь костер. Он, конечно, отпугнет хищников, но как быть с теми, кто гораздо опаснее любых хищников? Наоборот, огонь только привлечет их внимание.
— Тяжелый у тебя был день, — заметил Вольф.
Конрад кивнул, осторожно потрогав повязку на плече. Рана еще ныла, но боль начала стихать.
Потом он задумчиво потрогал горло, вспомнив, что совсем недавно его чуть не повесили. В прошлом году у них в деревне было совершено убийство, виновным признали сына мельника. Кто-то видел, как он спорил с одним фермером по поводу веса мешка с мукой, а потом этого фермера нашли мертвым. Вильгельм Кастринг приговорил сына мельника к смерти, и его повесили.
И все же быть повешенным за убийство — это одно, а за двух кроликов…
— Как вы думаете, меня бы в самом деле повесили?
— Ты же слышал, что сказал Крейшмер.
— За двух кроликов?
— А что еще они могли сделать? Посадить тебя в тюрьму? Тогда пришлось бы тебя кормить, нанимать тюремщиков. Куда дешевле убить — и деньга тратить не надо. — Вольф зевнул. — Но они не успели привести приговор в исполнение. Со мной такое было уже не помню сколько раз. В нескольких местах выдан приказ о моем аресте и назначена награда за мою голову. И уж поверь мне, быть приговоренным к смерти лучше, чем сидеть в тюрьме.
Вольф развязал тесемки на своей кожаной безрукавке, и даже в темноте Конрад разглядел, что вся его грудь покрыта шрамами. Их было так много, что, казалось, нетронутой кожи было меньше, чем рваной и зажившей. По сравнению с этим все старые ссадины и порезы Конрада были просто легкими царапинами.
— Смотри, как развлекались мои тюремщики, — только мне тогда было почему-то не до смеха.
Вольф тронул цепь на своей шее.
— Когда-то я сидел вот на этой самой цепи. С тех пор я ее так и ношу — чтобы не забывать. И больше никогда, никогда не дам посадить себя, в темницу. — Он внимательно взглянул на Конрада. — И запомни: если когда-нибудь над тобой нависнет опасность попасть в плен — а так оно, скорее всего, и будет, — лучше перережь себе горло. Говорят, что пока есть жизнь, есть надежда. Так вот, это неправда.
— Но ведь вы живы, — сказал Конрад. — Вы сумели спастись, вы выжили.
— Иногда мне кажется, что это не так.
Это была еще одна из загадочных фраз Вольфа. Чтобы перевести разговор на другую тему, Конрад спросил:
— Только кто же станет меня преследовать? Кому я нужен?
Вольф завязывал свою безрукавку.
— Они попытаются тебя поймать, если не смогут убить, — за нынешний день это случилось уже дважды. Нет, трижды. Сначала тебя пытались повесить, потом убить, потом на тебя напали зверолюди. У тебя всегда такая бурная жизнь?
— Может быть, те летающие твари набросились на меня потому, что я последний выживший житель деревни, — сказал Конрад. — Только среди армии зверолюдей я таких не видел.
— Зверолюдей очень много, парень, и все они разные. И с каждым годом их становится все больше. Одни похожи на животных, но умны, как люди; другие похожи на людей, но имеют мозги улиток.
— А вы думаете, что есть какая-то связь между этими зверолюдьми и тем, что случилось со мной в Ферлангене?
Но Вольф его уже не слушал: он вглядывался в лес, где мелькали какие-то тени. Конрад схватился за нож, но Вольф остался спокоен и только встал.
— А мы тут не одни, — сказал он, указывая на лес.
Конрад тоже встал и увидел: между деревьев скользили темные тени.
Блеснули свирепые желтые глаза.
Вольф шагнул в темноту, и его окружили животные.
«Это волки, — подумал Конрад, — волки».
Поблизости рыскала стая волков, но Вольф, похоже, умел находить с ними общий язык. Значит, волчьими были не только его имя и облик.
Всмотревшись в темноту, Конрад увидел, что Вольф, присев на корточки возле одного из волков, гладит его по голове и как будто с ним говорит.
Вскоре он вернулся.
— У нас тоже есть союзники, — сказал он. — Можешь спать спокойно, парень, нас постерегут.
У Конрада вертелись на языке сотни вопросов, но он уже знал, что отвечать на них Вольф не станет.
Поежившись, Конрад уселся возле костра.
— Холодно?
— Да, — ответил он, не зная, от чего дрожит — то ли от холода, то ли от страха перед волками.
— Как плечо?
— Болит, — ответил он, поморщившись.
— Это хорошо. Значит, заживает. А тебе пора привыкать тепло одеваться и носить сапоги.
— Но сейчас лето.
— Там, куда мы едем, лета не бывает.
— А куда мы едем?
— В Кислев, — ответил Вольф. — И еще дальше.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Они путешествовали много дней, и все это время Конрад шел пешком.
Днем волки не появлялись; но каждую ночь Конрад слышал, что они рядом. Была ли то стая, которая шла за ними, или каждый раз новые, он не знал. Он даже не мог сказать, были это настоящие волки или какие-нибудь призраки, которых сотворил сам Вольф, чтобы иметь ночную охрану.
Конрад ни о чем не спрашивал. А Вольф ничего не объяснял.
Каждый вечер, когда спускалась тьма, Вольф уходил в лес и там проводил некоторое время со стаей. Конрад легко мог бы подойти поближе и выяснить, что там происходит, однако чем именно занимается Вольф среди волков, он предпочитал не знать.
Сначала от такого соседства ему было не по себе. Но прошло несколько ночей, и он стал мирно засыпать, зная, что их охраняют верные стражи, готовые отогнать любого пришельца.
Его сомнения относительно того, стоит ли связываться с Вольфом, давно отошли на задний план. Он уже понял, что на свете есть вещи поважнее, чем его деревня, что теперь у него новая жизнь и новые заботы. Служба у Вольфа и стала для него началом этой новой жизни.
Сначала Конрад не знал, что должен делать оруженосец, и занимался в основном чисткой меча. Но он понимал, что у него будет много обязанностей, когда они доберутся до Кислева.
Думать о Кислеве ему почему-то не хотелось, и Конрад от всей души наслаждался путешествием.
Они проходили города и поселки, но нигде не останавливались на ночь. Каждый раз Вольф находил в тюках вьючной лошади что-нибудь такое, что можно было обменять на продукты. Они никогда не ночевали на постоялых дворах и пили только воду.
— Теперь, я думаю, все нормально, — сказал Вольф как-то вечером.
— Что нормально?
— Твое плечо.
Конрад уже и думать о нем забыл. На плече остались три полосы, и перевязки больше не требовалось.
— Все нормально, — ответил он.
— Вроде бы да, — сказал Вольф. — Но я видел, как человек умирал и от более легких царапин. В жилах зверолюдей течет яд, который может попасть в рану. Сначала человек ничего не чувствует и даже не замечает, что ранен. А потом поднимается такая боль, что он кричит и умирает в страшных мучениях. Я видел, как люди отрубали себе покалеченные конечности, чтобы прекратить эту боль. Но из этого ничего не выходило.
После этого Конрад каждый вечер внимательно осматривал свое плечо, проверяя, нет ли признаков заражения. Рука не болела, — впрочем, если бы яд попал в кровь, он все равно ничего не смог бы сделать…
Дорога, по которой они ехали, была не слишком широкой и довольно разъезженной, но Вольф сказал, что это одна из главных дорог Империи. Страна Кислев лежала за пределами Империи, и Конрад ничего не понимал до тех пор, пока не выяснил из обрывочных фраз Вольфа, что страна и ее столица имеют одинаковое название — Кислев.
Они ехали на восток, в сторону Эренграда, который находился на границе с Кислевом. Другая дорога привела бы их в Миденхейм, лежащий на пересечении главных дорог Империи. К югу от Миденхейма был расположен Альтдорф. Продолжая ехать на запад, они оказались бы на побережье, в морском порту, который назывался Мариенбург.
Береговая линия между Эренградом и Мариенбургом была северной границей Империи. Дальше лежало Море Когтей.
Изучая карты, которые рисовал на песке Вольф, Конрад начал постепенно разбираться в названиях местностей и их расположении.
Дорога от Эренграда вела на запад, к Мариенбургу, который рекой соединялся с Кислевом. От Кислева река уходила на запад, к Альтдорфу, где ее называли Рейк; оттуда она поворачивала на север и текла к морю.
— Все соединено друг с другом, — сказал Вольф, проводя линию от Мариенбурга до Миденхейма, оттуда — до Эренграда, потом по реке к Кислеву, оттуда — к Альтдорфу и снова к Мариенбургу. — Настоящую карту, нарисованную на куске пергамента, мне показали всего несколько лет назад. До тех пор я даже не знал, что такое карта. И мне сразу стало все понятно. Я побывал во всех этих местах и теперь знаю, как они связаны между собой. То, что происходит в одном конце Империи, немедленно сказывается на другом, даже если до него тысяча миль.
Как обычно, Конрад понял это весьма приблизительно.
Не раз им приходилось проезжать ворота, которые преграждали дорогу, как то было в Ферлангене.
Их охраняли вооруженные стражники, но с Вольфа плату никогда не брали. Обычно он обменивался со стражниками несколькими словами, и ворота немедленно распахивались.
Стражник, дежуривший у ворот Ферлангена, пропустил их потому, что струсил; стражники, которые охраняли ворота на дорогах от Миденхейма до Эренграда, похоже, не боялись ничего.
«Наверное, их подбирают специально — самых сильных и отважных», — думал Конрад, зная, что окрестные леса кишат зверолюдьми. И чем дальше они продвигались, тем сильнее Конрад ощущал присутствие чудовищ, таившихся в лесной чаще.
— Нас пропускают потому, что вы едете в Кислев сражаться со зверолюдьми? — спросил Конрад, когда они беспрепятственно миновали очередные ворота.
— Нет, — ответил Вольф, — но ты подал неплохую идею. Войска, которые посылают для защиты Кислева, не платят за проход через ворота. И воинов-одиночек тоже вполне можно было бы от этого освободить. Только я в этом не нуждаюсь.
— Почему?
— Потому что когда-то служил у самых жутких, самых страшных людей во всей Империи. При виде нас самые сильные мужчины дрожали от ужаса. Мы не знали пощады.
— Кем же вы были?
— Сборщиком податей! — со смехом сказал Вольф. — А это означало, что мне самому не нужно было их платить. Стражники, которые охраняют ворота, тоже не платят. Мы принадлежим к одному братству. К тому же я знаю пароль, так что от платы я освобожден. И ты тоже.
— Спасибо.
— Не за что.
Дальше они ехали молча, останавливаясь лишь для того, чтобы поесть, поспать, купить продуктов, покормить лошадей или переждать сильный дождь. Пока, наконец, не достигли Кислева.
Границы, указывающей, что территория Империи закончилась и начинается новая страна, не было. Конрад понял, что они находятся в Кислеве, только когда Вольф, махнув рукой, сказал:
— Эренград.
Город представлял собой крепость, окруженную деревянной стеной, над которой высилось несколько башен. Леса вокруг города не было. Со сторожевых башен внимательно наблюдали за окрестностями.
Восхищенно разглядывая мощные стены, которые, казалось, тянулись до бесконечности, Конрад перевел взгляд на север и увидел море.
Значит, все это время они двигались в сторону побережья, только за лесом его не было видно. Впервые в жизни Конрад увидел море.
Он не верил своим глазам.
Между ним и городом лежала суша протяженностью не меньше мили, что само по себе было удивительно. Он еще никогда не видел, чтобы столько земли было очищено от деревьев — и не занято постройками. Всю свою жизнь Конрад провел в лесу, где привык видеть вдаль не более чем на несколько сотен ярдов.
От этой абсолютной бесконечности, этого пространства, уходящего в никуда, захватывало дух.
День был ясный, и в синих волнах отражалось солнце. Вдали виднелись паруса кораблей, которые заходили в порт или выходили из него.
Конрад стоял, не в силах вымолвить ни слова; свежий ветер дул ему в лицо и шевелил волосы.
— Это же просто вода, — сказал Вольф.
— Но… как ее много. Где же она заканчивается?
— Нигде. Она простирается до бесконечности. Волны, которые лижут вот этот берег, те же самые, что омывают берега Аравии и Лустрии, Катая и Ниппона. И все это составляет одно целое, Конрад. Вместе с нами. Мы — частички, одной великой космической схемы.
От этого необъятного пространства у Конрада закружилась голова; отвернувшись, он поискал глазами то, что было ему хорошо знакомо, — Лес Теней. Этот лес тоже тянулся до бесконечности, но от Вольфа Конрад уже знал, что он является частью лесов, покрывающих территорию Империи: Рейквальда, Лаурелорна, Драквальда, Великого леса…
— Пошли, — сказал Вольф. — Мы проехали еще только полпути.
— Куда?
Вольф не ответил; Конрад мог бы и не спрашивать.
Дорога привела их к огромным воротам из бронзы. Но даже эти массивные, тяжелые ворота казались карликами по сравнению с гигантской стеной, в которую они были вделаны. И они не распахнулись перед Вольфом, как все остальные.
Стражи ворот носили поверх доспехов меховые накидки. Это были рослые мужчины с густыми свисающими усами. Пока Вольф спешивался, стражники бросали на него подозрительные взгляды. Оставив Конрада присматривать за лошадьми, он направился к сторожевой будке.
Начались переговоры, сопровождаемые бурной жестикуляцией. Затем из будки вызвали офицера, и дискуссия была продолжена.
Через некоторое время ворота приоткрылись, и появился один из представителей местной власти, присланный, очевидно, для подкрепления.
Один из стражников подошел к Конраду, внимательно оглядел его с ног до головы, сунулся было к Миднайту, но быстро отскочил в сторону, когда жеребец угрожающе фыркнул и приподнял заднюю ногу, осмотрел мешки, нагруженные на вьючную лошадь, после чего вернулся к своим, вроде бы удовлетворенный увиденным. Переговоры у ворот продолжались.
Наконец начались улыбки, рукопожатия, кивки и приветствия.
Вольф подошел к Конраду.
— Пропади они пропадом, эти иностранцы! — пожаловался он, забираясь в седло. — Я же приехал им помогать. Ладно, поехали.
Створка бронзовых ворот приоткрылась, пропуская путников.
Когда-то Конрад был поражен размерами Ферлангена. Но Эренгард оказался гораздо, гораздо больше.
Город стоял в устье реки, как сказал Вольф. Единственной рекой, известной Конраду, была речушка возле их деревни, но разве могла она сравниться с рекой Линек! Это было все равно что сравнивать каплю росы с проливным дождем.
Линек был так широк, что на его середине образовался остров, который был больше целого Ферлангена.
Сюда заходили морские корабли со всего мира, здесь они перегружали свой товар на речные суда, которые затем перевозили его в Кислев.
Но до самого Кислева, как говорил Вольф, по реке было не добраться. Он лежал к югу от реки и соединялся с ней дорогой.
Когда-то Конрада поразил каменный мост возле Ферлангена.
Мост, который вел в Эренград, был деревянным, но что это было за сооружение! Он стоял на деревянных сваях, вбитых в дно реки, но в середине мог разделяться на две половины и подниматься, чтобы пропускать корабли с высокими мачтами.
Оставив Конрада при лошадях, Вольф куда-то ушел. Куда, он объяснять не стал.
Разинув рот и хлопая глазами, Конрад смотрел на окружающие его чудеса. Корабли выше домов; матросы из чужеземных стран в странной одежде, говорящие на еще более странных наречиях; грузчики, таскающие такие товары, которых он никогда в жизни не видел и даже не мог сказать, что это такое.
Через некоторое время возле Конрада остановились двое мужчин. Маленького роста, босые, в свободных белых рубахах и грязных штанах. У них были узкие глаза, желтые лица и густые прямые черные волосы. Должно быть, это были моряки из какой-нибудь далекой страны.
Один из них заговорил с Конрадом на непонятном языке, его речь звучала быстро и мало походила на человеческую.
Конрад затряс головой, показывая, что не понимает.
Моряки переглянулись и принялись что-то бурно обсуждать, отчаянно жестикулируя.
Миднайт фыркнул и хотел шагнуть вперед. Конрад быстро схватил его под уздцы, заставив попятиться.
Внезапно жеребец присел на задние ноги и взвился на дыбы.
Моряки выхватили длинные и острые как бритва ножи.
Конрад понял это сразу, ему даже не пришлось оборачиваться. Бросив поводья, он тоже схватился за кинжал. Он уже знал, что эти моряки — его смертельные враги.
Миднайт ударил передними копытами, которые мелькнули в воздухе, как руки кулачного бойца. Один из моряков отскочил в сторону, чтобы избежать страшного удара копыт.
Второй бросился на Конрада, издав пронзительный боевой клич. Конрад ответил ему столь же яростным криком.
Острые клинки скрестились, противники сошлись в рукопашной.
Наконец они покатились по земле, каждый держал противника за правую руку, в которой был нож.
Шансы были примерно равны: Конрад был выше, но его противник тяжелее.
Вдруг раздался пронзительный, отчаянный крик — крик смерти. Это был первый моряк. Угодив под копыта Миднайта, он лежал теперь на земле, затоптанный огромным белым жеребцом.
На какое-то мгновение Конрад и его противник забыли о драке, уставившись на расплющенное, окровавленное тело. Затем их глаза встретились — и Конрад усмехнулся.
— Теперь твоя очередь, — прошипел он.
Моряк его не понял, но догадаться было нетрудно. Выкрикнув какое-то ругательство, он попытался выбить из его руки нож и дотянуться до горла.
За секунду до того, как это произошло, Конрад заметил, что его противник немного ослабил хватку, притворившись, что теряет силы. Конрад сделал вид, что поверил, и ринулся в атаку — и вдруг почувствовал, что летит по воздуху…
От удара о землю из него едва не вышибло дух. Разбираться, что произошло, было некогда, поскольку противник уже бежал к нему. Не было времени и искать кинжал, который Конрад выронил во время неожиданного полета.
Он перекатился по земле, увернувшись от удара ножа, но моряк уже навалился на него. Сцепившись, они вновь покатились по земле, борясь за единственный оставшийся нож.
К этому времени бойцов уже окружила толпа зрителей, — катаясь по земле, Конрад заметил, что их окружает кольцо ног. Матросы и докеры с удовольствием наблюдали за дракой, хохоча, свистя и улюлюкая, словно речь шла о веселой шутке, а не смертельной схватке.
Вцепившись друг в друга, Конрад и моряк подкатились к краю причала — и свалились в воду.
Оказавшись под водой, они расцепились. Сквозь поднявшуюся муть Конрад увидел, что противник целится ему в грудь ножом.
Конраду удалось схватить моряка за руку; он вывернул ее, и нож упал на дно. Схватив моряка за горло, он изо всех сил сдавил его. Пуская пузыри, тот начал захлебываться.
Конрад подтащил его к свае и начал бить о нее головой. Один раз, другой, третий. Пузырей больше не было, вместо них по воде расплылось красное пятно. Еще один сильный удар, и противник перестал сопротивляться. Еще один удар о дерево, снова кровь, и Конрад отбросил в сторону тело, которое стало медленно опускаться на дно, а Конрад вынырнул на поверхность, жадно хватая ртом воздух. Его появление было встречено гулом восторженных голосов.
На причале толпились люди. Среди них был и Вольф.
С причала к воде спускались деревянные ступеньки. Подплыв к ним, Конрад выбрался на берег. Оглянувшись на воду, он подумал, что если бы не Элисса, сейчас на дне остался бы он. Ведь это она научила его плавать.
Сев на ступеньку, он принялся выливать воду из сапог.
На причале стоял человек — он протянул Конраду его нож. Юноша напрягся, но человек рассмеялся и что-то сказал на чужом языке. Затем он повернул нож рукоятью к Конраду и протянул его снова. В другой руке он держал горсть монет.
Когда Конрад взял у него нож, человек пожал ему руку, вновь рассмеялся и пошел своей дорогой. Видимо, победа Конрада принесла ему неплохой куш.
Конрад поискал глазами Вольфа — тот стоял рядом с каким-то стройным светловолосым человеком и показывал ему их вьючную лошадь. Светловолосый осматривал ее зубы. Мокрый с головы до ног, хлюпая сапогами, Конрад подошел к ним.
Вольф продавал их серого. Он нахваливал животное, демонстрировал, какие у него прекрасные стати, а светловолосый качал головой, давая понять, что не все так хорошо.
— Ну, я не знать, — сказал чужеземец.
— Но я-то знаю, — уверял его Вольф. — Это хороший конь, Стефан. Он еще будет служить и служить. Он крепкий, надежный, здоровый. Чего тебе еще нужно?
— Чего мне нужно? Мне нужно честный сделка, Вольф.
— Слушай, тут полно людей, которые дадут мне за серого гораздо больше, чем ты.
— Тогда почему ты не продавать лошадь им?
— Я же тебе говорил, деньги мне не нужны. Мне нужна ладья, только и всего. Тебе это ничего не будет стоить. Я тебе лошадь просто дарю.
— Я тебя везти и больше никого не посадить.
— Соглашайся, Стефан. Мне нужно подняться вверх по реке — я же еду освобождать Кислев.
— Ха! Теперь тебе понадобиться мой патриотизм?
— Да.
Стефан еще раз осмотрел лошадь. Снова покачал головой.
— Значит, так: ты, твой лошадь, твой слуга — до Болгасград?
— До Праага.
— Хорошо, — вздохнув, согласился Стефан.
Мужчины поплевали в ладони, пожали друг другу руки, и сделка состоялась.
— Поставь мой лошадь вместе с твоей в ладья, — сказал Стефан. — Отплывать будем вместе с отлив.
С этими словами он отправился по своим делам. Вольф взглянул на Конрада, затем на мертвого моряка, который валялся на причале.
— Тебя что, и на минуту нельзя оставить? — проворчал он.
— Я ничего не сделал. Они сами на меня напали.
— Что-то ты не слишком популярен, парень. Ох, не нравишься ты им.
— Кому? — спросил Конрад, понимая, что Вольф имел в виду не чужеземных моряков. — Кому не нравлюсь?
Вольф не ответил, а только спросил:
— Ты на ладье когда-нибудь плавал?
Конрад покачал головой; он никогда ни на чем не плавал и не слишком к этому стремился.
— Мы поплывем в Прааг на ладье. Это лучше, чем идти пешком. — Вольф бросил взгляд на мокрую одежду Конрада. — Или плыть туда своим ходом. Пошли, нужно найти ладью Стефана, пока он не передумал. — И Вольф вскочил в седло.
Ладья стояла у причала возле верфи. Вольф завел на нее Миднайта, а Конрад чуть не волоком затащил по сходням упирающегося серого. Команда, с хохотом наблюдавшая за сценой, помогать ему не стала.
— Обсушись, — сказал Вольф, когда лошади были привязаны на палубе.
— А что будет в Прааге? — спросил Конрад, заворачиваясь в старое одеяло. — Мы будем сражаться со зверолюдьми?
По пути в Эренград Вольф много рассказывал ему об истории Империи и о том, что над ней вновь нависла угроза вторжения несметной армии чудовищ. Единственным препятствием на их пути был Кислев.
Если Кислев падет, то погибнет и вся Империя. Этого боялся Магнус Благочестивый двести лет назад. В те времена Кислев оказался в опасности, а Прааг уже был захвачен неприятелем, подошедшим с севера. Армия Империи немедленно пришла на помощь соседу, и демонские легионы были отброшены. В честь этой победы царь Алексис и император Магнус поклялись, что отныне их страны станут вечными союзниками.
А сейчас пришло время проверить эту клятву на прочность. Орды чудовищ вновь объединились и двинулись на Кислев, захватывая города, сжигая деревни, уничтожая все на своем пути. И если они захватят Кислев, путь на Империю им будет открыт.
— Император посылал войска на защиту Кислева, — сказал Конрад, когда они стояли на корме, наблюдая за жизнью порта, — так вы мне рассказывали.
— Совершенно верно.
— Значит, за этим вы сюда и отправились? И я с вами?
— Некоторым образом.
— Как это?
Вольф пожал плечами:
— Я мог бы предложить свои услуги Империи в войне против захватчиков. Я так уже делал, в молодости, когда был идеалистом. Но мне нужно думать и о своем будущем. Если уж я берусь рисковать жизнью, и даже больше чем жизнью, то должен быть уверен, что получу за это хорошую плату. Я профессиональный солдат, один из самых лучших, и привык, что мне хорошо платят за услуги. Я служу где хочу и когда хочу.
Конрад нахмурился, немного сбитый с толку.
— То есть вы здесь не для того, чтобы биться с тварями?
— Да, да! Кислев — богатая страна, но она еще не научилась правильно распоряжаться своим богатством. И все эти существа, которые рыщут у ее границ, — плохие торговцы, с ними нельзя иметь дело. Я здесь для того, чтобы положить этому конец. И ты тоже, Конрад. Мы будем бороться с захватчиками — и получать за это скромную компенсацию. Война делает некоторых людей богачами, парень, в смысле — плохих людей. Но она позволит разбогатеть и нам с тобой. Кроме того, мы воюем за правое дело. — Он улыбнулся, и его острые зубы сверкнули. — А знаешь, жизнь иногда бывает прекрасна.
Они поступили на службу на золотодобывающую шахту. Шахта находилась в горах Края Мира, возле ущелья Белые Ворота. Следы золотоносной руды находили в реке уже в течение нескольких столетий, но настоящую жилу обнаружили только полвека назад.
Хотя шахта находилась недалеко от человеческого жилья, она процветала — до тех пор, пока с Северных Пустошей на нее не начали совершать набеги чудовища, которых с каждым годом становилось все больше. Они приходили из страны снега и льда, где породивший их ад замерз и превратился в ледяную пустыню.
Эти набеги серьезно нарушали работу шахты, поэтому ее владельцы — включая самого царя — сформировали здесь армию наемных солдат.
Вольф уже когда-то служил в ней, но занимать столь низкое положение ему больше не хотелось. Он знал человека, который командовал местным гарнизоном, и спустя два месяца занял его место.
Нет, применять насилие ему не потребовалось; ему хватило слов. Вольф всего лишь намекнул на постоянные кражи и грабежи, которые не прекращались за годы службы его предшественника. Вольф сказал ему, что отставка лучше смерти, но сначала предложил назначить себя на его место.
Задача Вольфа заключалась не только и не столько в том, чтобы защищать шахту от набегов зверолюдей. Твари убивали людей, но золото их не интересовало. Главная угроза исходила от многочисленных разбойников и воров, которые грабили шахту и захватывали корабли с золотом. Кроме того, приходилось следить и за самими шахтерами, которые не отставали от воров: работая в шахте, они частенько присваивали себе найденные самородки.
Все это надлежало немедленно прекратить, поскольку Вольфу была обещана доля с прибыли шахты.
Большинство шахтеров составляли рабы и преступники, приговоренные к пожизненной каторге или смерти, ибо на шахте выживали очень немногие.
Впрочем, и стражники мало чем отличались от тех, кого они сторожили. У многих тоже были нелады с правосудием, поэтому бегство на север, за пределы цивилизации, было для них единственной возможностью избежать наказания. Они были плохо обученными солдатами и ждали от жизни еще меньше, чем рабочие.
Но были среди стражников и другие. Они пришли из армии Старого Света, потому что здесь всегда было опасно, здесь в любую минуту могла начаться война, а значит, здесь больше платили — тем, кто оставался в живых. В охрану шахты входили солдаты со всех концов Империи и даже из-за ее пределов.
Каждый из них был мастером по части смертоубийства, и Конрад у них многому научился.
Один свергнутый принц из города-государства Тайлин учил его, как уходить от ударов. Для искусного владения мечом требуется не только сила, здесь нужны ловкость, скорость и хитрость. Конрад научился вести поединок, как благородный воин, узнал рыцарские законы, которым необходимо следовать в поединке.
А один уличный боец из Бретонии, никогда и не слыхавший слово «честь», показал ему, как дерутся простолюдины, как использовать в драке все, что подвернется под руку.
Конрад оттачивал технику боя под руководством парня из Ниппона, который показывал ему, как убивать голыми руками — и ногами. Он научил Конрада драться с вооруженным противником и побеждать его. Это древнее искусство пришло с востока, где, казалось, каждая провинция имела свой стиль ведения рукопашного боя. Конрад вспомнил, как его подкинул в воздух моряк в Эренграде, — но тот владел этим искусством плохо и в итоге сам стал жертвой криса.
Применять в бою лук Конрад не любил, зато против арбалета не возражал, и тогда один наемник из Эсталианских королевств преподал ему урок стрельбы; воин из Аравии научил его высшему мастерству владения ножом, показав, как тот следует метать; здоровенный воин из Норски обучил владеть копьем и дротиком; рыцарь из Альбиона наставил в искусстве верховой езды; и еще многое, многое другое.
На шахте работали не только люди. В качестве горных мастеров здесь трудились дварфы. Они строили новые туннели и взрывали горные породы. Именно дварф научил Конрада владеть всеми видами топоров — от маленьких ручных топориков до огромных двуручных; дварф показал ему, как сражаться, держа в каждой руке по тесаку, а также продемонстрировал лучшие способы обращения с секирой.
Когда в одной стычке со зверолюдьми Конрад серьезно повредил правую руку, Вольф сказал:
— Какой толк от воина-правши, если она у него не работает? Запомни: в бою особо защищай правую руку.
Хотя Конрад по-прежнему оставался оруженосцем Вольфа, он не был его слугой. Вскоре они стали просто товарищами по оружию, хотя Вольф долго не хотел признавать этот факт.
— Как я ее буду защищать? — спросил Конрад, глядя на свою туго забинтованную руку. Ее лечил эльф, владевший искусством врачевания. Вольф ненавидел волшебство и всех волшебников, поэтому эльф-знахарь был единственным из них, кому было дозволено жить на шахте.
Конрад вспомнил, как в день их первой встречи его лечила Элисса, — но теперь он вспоминал о ней все реже…
Вольф рассмеялся и сказал:
— Драться каждый дурак умеет, здесь большого ума не требуется, даже наоборот. Но мы люди, у нас есть разум, и это отличает нас от животных — и от зверолюдей. Книги рассказывают нам о мире, мы их читаем и становимся умнее. Пока рука заживает, займись-ка делом. Будешь учиться читать и писать.
Конраду не очень-то хотелось учиться грамоте, но все же он нашел себе учителя. Это был Мэттью, студент из Праага, который приехал на шахту, чтобы подзаработать денег для продолжения образования.
Мэттью покинул Прааг на ладье, но по дороге его ограбили и вышвырнули за борт. После этого он шел пешком до шахты. Весь путь он проделал в одиночку, имея при себе только свайку, которую прихватил на ладье; Мэттью прибыл на шахту, пройдя кишащие зверолюдьми леса и пустоши. О его подвиге говорили еще несколько дней.
Конрад называл его Мэттью-свайка. На третье лето Конрад уже бегло читал и писал, а Мэттью сдал выпускной экзамен на должность адвоката. После этого он привез своему ученику специальный свиток — документ об окончании «школы», в котором говорилось, что Конрад показал себя как «способный школяр».
На первых уроках военного искусства Конрад начал учиться владеть и левой рукой — драться мечом или булавой, метать копье или кинжал.
— С полчищами зверолюдей можно воевать двумя способами, — говорил Вольф. — Либо ты имеешь хорошо обученную, дисциплинированную армию, как, например, в Альтдорфе или Миденхейме, либо твое войско — еще более дикое и необузданное, чем армия чудовищ, и каждый солдат воюет сам по себе.
Батальон Вольфа и состоял из воинов-одиночек, которые объединились только для того, чтобы противостоять ордам с севера. К сожалению, чем больше тварей они убивали, тем больше тех становилось.
— Мертвые у них воскресают, что ли? — говорил Конрад.
— Наконец-то ты начал что-то понимать, — ответил на это Вольф, и на этот раз было видно, что он не шутит.
Конрад учился убивать быстро и эффективно. Он не боялся остаться без работы. Сколько бы тварей он ни убил, на их месте немедленно появлялись новые.
Иногда наступали периоды бездействия, когда, томясь от скуки, Конрад занимался тем, что начищал мечи и доспехи — свои и Вольфа. А потом разведчики докладывали, что рядом бродит шайка монстров, — и скуки как не бывало.
И все же Конрад ни разу не видел ничего схожего с нападением на его деревню. Во время набегов тварей на шахту он не замечал ни единства в выборе цели, ни согласованности в их действиях.
Во время стычек зверолюди часто нападали на своих собратьев только потому, что те подворачивались им под руку. Или приканчивали и начинали пожирать раненых. Казалось, что у них вообще нет разума, что это машины для убийства.
По уровню развития твари находились на более низкой ступени, чем животные, поскольку были лишены чувства самосохранения: сотнями чудовища погибали ради того, чтобы убить одного человека.
Впрочем, у подобной тактики была и своя причина: жертвуя своими воинами, монстры отвлекали на себя солдат, проверяли надежность укреплений вокруг шахты.
Вольф называл их дикими и неорганизованными. Первое было верно, зато второе — не совсем. Иногда во время стычек Конрад замечал, что некоторые твари, стоя в отдалении, показывают своим сородичам, куда направлять удары.
У зверолюдей определенно была армия, в которой имелись военачальники.
И все же чаще они убивали только потому, что в этом был единственный смысл их жизни.
А Конрад уже знал, как нужно убивать их самих.
Миновало пять долгих зим.
Пять холодных, суровых, жестоких зим.
За которые Конрад стал холоднее, суровее, жестче.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Пришла весна, начались оттепели, но набеги с севера стали еще ожесточеннее.
Конрад отслужил у Вольфа условленные пять лет, но состояния не нажил; более того, он был уверен, что Вольф и сам не слишком-то разбогател. Элисса научила Конрада считать, и он еще более преуспел в этом занятии, когда Вольф рассказывал, во сколько ему обходится его войско.
Все, что Вольф зарабатывал в качестве пайщика шахты, он тратил на вербовку солдат. Правда, с тех пор, как он появился на шахте, работы не прерывались ни на один день и не был убит ни один из шахтеров.
Количество золота, доставляемого в Кислев, удвоилось, но и армия наемников увеличилась вдвое.
Впрочем, Вольф не только увеличивал свою армию. Он занимался ее обучением, и теперь во время набегов гибло гораздо больше тварей, чем раньше. Более того, Вольф иногда водил свое войско на север, где громил противника в его логове. Армия Вольфа все чаще переходила от обороны к нападению, оттесняя зверолюдей все дальше на север. Империя могла спокойно вздохнуть.
Шахтерский поселок был куда больше деревни Конрада. Это был маленький городок, где можно было купить все необходимое. Шахтеры были здесь на положении рабов, но цепи на них не надевали. Если во время набегов чудовищ кто-то хотел сбежать, его никто не удерживал. Только решались на это очень немногие — даже те, кто имел возможность подкупить сторожей.
Наемникам во время отдыха требовались развлечения. Вольф постоянно что-то придумывал — это тоже стоило ему денег. Но если бы он позволил солдатам пить и таскаться по борделям, то потом им просто не на что было бы покинуть шахту и жить дальше.
То же самое относилось и к самому Вольфу — он так ничего и не скопил. Сначала Вольф говорил, что отлично заработает во время военных действий. Оказалось, что это невозможно. И едва у Вольфа оказывалась хотя бы одна золотая монета, он тут же спускал ее в таверне.
Вольф редко выходил за пределы поселка, то же самое и Конрад. У него были лошадь, оружие, доспехи, но все это принадлежало не ему. Он и сам был словно вещь, принадлежащая Вольфу. Если ему было что-то нужно, приходилось всякий раз просить Вольфа.
Когда Вольф бывал в хорошем настроении, а это случалось после удачной вылазки против монстров, он выставлял Конраду выпивку. Одну кружку.
Однажды Вольф велел Конраду зайти за ним в таверну. Там было многолюдно, и, входя внутрь, Конрад столкнулся с каким-то дварфом, который нес в руках кружку эля. Эль пролился, плеснув Конраду на штаны.
— Дурак! — огрызнулся дварф.
Дварфы вообще не отличались особым миролюбием, и этот не оказался исключением. Он был менее пяти футов ростом, с длинными рыжими волосами и испачканным грязью лицом. Дварфы — горные мастера уже не могли отмыться от пыли и грязи, в которых им приходилось работать.
В отличие от других дварфов, этот был безбород. Его кожаная рубашка и штаны были протерты до дыр. Большинство местных обитателей носили за поясом нож, а этот имел при себе только молоток и набор зубил. За плечом у него торчала кирка, словно он как раз направлялся в штольню.
Конрад смущенно пожал плечами. Этого ему показалось достаточно. В конце концов, дварф ведь тоже был виноват.
— Ты расплескал мой эль! — сердито сказал дварф. — Покупай мне новую порцию!
В качестве помощника Вольфа Конраду нередко приходилось улаживать конфликты в поселке. Менее всего он хотел затевать ссору, а потому с радостью купил бы дварфу кружку эля, если бы не одно обстоятельство: у него совершенно не было денег.
Конрад оглянулся по сторонам, надеясь увидеть Вольфа. Дварф, решив, что Конрад хочет удрать, схватил его за руку. Конрад вырвал руку и прошептал одно слово — очень обидное ругательство, которому его научил один знакомый дварф.
Мгновенно разъярившись, дварф выплеснул в лицо Конраду остатки эля, за которым последовала и кружка. А затем…
Конрад, описав в воздухе дугу, зацепился за табуретку и с грохотом шлепнулся на спину. Он хотел подняться, но дварф уже приставил ему к горлу кирку.
«Да это же эль, — подумал Конрад, — всего-то разлитый эль». Он не раз видел, как человек погибал и за меньший проступок, и чуть не угодил в подобное положение сам. Конрад мог бы освободиться, нанеся два удара, и второй из них прикончил бы противника на месте, но он продолжал лежать неподвижно, глядя на дварфа. Их глаза встретились.
Что-то пробурчав, дварф отпустил Конрада. Тот встал и снова оглянулся, ища Вольфа.
Тот сидел в дальнем углу таверны, как Конрад и полагал. Взглянув на его залитые элем штаны, Вольф ничего не сказал. На столе стояла полная кружка.
Но едва Конрад протянул к ней руку, как за стол рядом с Вольфом плюхнулся кто-то маленький и коренастый.
— Это Анвила, — сказал Вольф. — А это Конрад.
За столом рядом с Вольфом сидел тот же самый дварф. На пристальный взгляд Конрада он, хлебнув из своей кружки, ответил столь же прямым взглядом. Конрад также глотнул пива.
— Ты, вероятно, догадался, — сказал Вольф, — что Анвила — дварф. А ты знаешь, что дварфы жили в этих местах еще тысячу лет назад? Горы Края Мира — их родина, хоть они и располагаются далеко на севере. Я правильно рассказываю?
Анвила пожал плечами и отхлебнул эля.
— Чем занимаются дварфы, Конрад? — спросил Вольф.
Конрад в свою очередь пожал плечами и тоже отхлебнул эля.
— Они копают ямы, туннели, проходы, — ответил за него Вольф. — Им нельзя это запретить. Они копают землю, как копали ее тысячу лет назад. Ты мог бы добраться отсюда до самого Караз-а-Карака и не увидеть дневного света. Отсюда к югу расходилась целая сеть туннелей. В молодости, когда я впервые оказался в этом поселке, я услышал о древнем храме дварфов. Ты что-нибудь о нем знаешь?
— Нет, — сказал Конрад.
— В нем хранятся сокровища. Вот почему я сюда и вернулся. Я знал, что за каждой легендой скрывается правда, и оказался прав. Там, в горах, нас ожидает целое состояние. Путь к нему отрезан теперь из-за землетрясений и извержений вулканов. Но это сокровище не должно принадлежать шахте, оно лично наше — твое, мое и Анвилы.
— О… — сказал Конрад.
— Вот именно, — сказал Вольф. — Мы с тобой поработали достаточно и на Кислев, и на компанию, и на всю Империю — они нам должны гораздо больше, чем мы им. Пришло время получить свою долю. Но для этого нам нужно пробраться на вражескую территорию. Конечно, мы могли бы пробиться силой, но тогда нам пришлось бы взять с собой много людей и, следовательно, делиться с ними — в смысле с теми, кто остался бы в живых. Но я считаю, что это ни к чему, маленькому отряду проскочить легче. Выезжаем завтра в полночь.
— У меня есть выбор?
Вольф хмыкнул, и Конрад понял, что нет.
— Еще что-нибудь ему сказать? — спросил Вольф.
— Нет, — ответил Анвила.
Он допил эль и встал из-за стола.
— Значит, до завтра, — сказал Вольф, салютуя дварфу кружкой.
Анвила молча повернулся и вышел из таверны.
— Вот этого я и ждал, — сказал Вольф. — Скажу честно, сперва все пошло не так, как мне хотелось.
Я тратил время на войну с монстрами, вместо того чтобы подумать о себе. Но теперь все налаживается. С дварфами трудно установить контакт, и с Анвилой мне пришлось повозиться. Наконец мы поделились знаниями и выяснили, где может находиться храм, так что она его найдет, если мы ее туда отведем.
— Она?
— Да, она. И чтобы доказать свое право находиться в поселке, Анвиле пришлось работать вдвое больше дварфов-мужчин и быть вдвое жестче, чем они.
— Но ведь она… всего лишь женщина.
— Ну и что? Это имеет значение для дварфов, но не для нас. Учти, Анвила очень умна. Она училась в каком-то университете в Караз-а-Караке и прочитала массу древних рукописей, касающихся туннелей.
«Если она такая умная, — подумал Конрад, — то почему работает на шахте?» Но вслух ничего не сказал.
Если бы его повалил дварф-мужчина, это еще куда ни шло, но дварф-женщина…
Конрад думал об этом, лежа рядом с Кристен.
Только теперь он понял, почему его грубость вызвала столь бурную реакцию дварфа, но ведь он-то думал, что имеет дело с мужчиной. Теперь Конраду было стыдно за непристойность, которую он адресовал Анвиле.
За окном было темно, в комнате горели свечи. Скоро ему уезжать. Он больше не вернется на шахту — и не вернется к Кристен. Жаль ее, он и перед ней виноват.
Но ведь раньше она без него обходилась, значит, обойдется и потом. Она никогда не называла его любимым. Они были просто друзьями, только и всего.
Осторожно, чтобы не разбудить девушку, он выбрался из постели. В зеркале на стене он увидел ее отражение. Это зеркало он привез ей из Праага. Она может его продать, если захочет, — зеркала стоят дорого. Он взглянул на ее обнаженное тело, на густые золотистые волосы, рассыпавшиеся по подушке. Как она хороша…
Потом он жалел, что подарил ей зеркало. Оно постоянно напоминало ему об Элиссе — как и сама Кристен постоянно напоминала ему о его первой любви, его единственной любви.
Прошло уже пять лет со дня смерти Элиссы. Конрад надеялся, что со временем память о ней потускнеет, но этого не случилось. Наоборот, не было и дня, чтобы он о ней не вспоминал.
С какой бы женщиной он ни оказывался, каждый раз перед ним вставали темные завораживающие глаза Элиссы, ее нежное белое тело. Она приходила к нему во сне — но не такая, какой была, а какой бы стала теперь, останься жива.
Эти сны не всегда были приятными. Иногда Элисса его пытала или пыталась убить, и тогда Конрад вспоминал о предчувствии, что Элисса станет его погибелью.
Всякий раз, когда он открывал глаза, он почему-то был уверен, что Элисса жива. А когда просыпался окончательно, то понимал, что сны и реальность — совершенно разные вещи.
Теперь Элисса жила только в его памяти. Она навсегда стала частью его самого. Она могла убить его только в том случае, если бы этого захотел он сам, но смерть в его планы пока что не входила.
Конрад взглянул на себя в зеркало. Когда-то он недолюбливал зеркала и побаивался их, но с тех пор прошло много лет. Он изменился. Он больше не был юношей, он стал взрослым мужчиной. Как и прежде, он был худощав, но его руки теперь бугрились мышцами, а тело покрылось шрамами от боевых ран.
Повязав голову белой кожаной лентой и заправив за нее заплетенные в две косы волосы, он начал одеваться. Было лето, и меховую накидку он не носил. Не надел он и те несколько драгоценных вещичек и безделушек, что приобрел за эти пять лет. Нагрудник и кольчуга, шлем и перчатки, меч и щит, топор и верный крис — вот и все, что нужно воину.
На глаза Конраду попал свиток, который когда-то вручил ему Мэттью-свайка. Свиток, потрепанный и закапанный вином, Конрад сунул за голенище сапога.
Ему хотелось, чтобы Кристен проснулась, и вместе с тем он надеялся, что она не проснется. Он поцеловал ее в щеку и почувствовал на ней слезы. Она знала, что он уходит и что больше они не увидятся.
Они выехали ночью, держа направление на север. Их путь освещали Маннслиб и Моррслиб. Они ехали медленно: дорога была плохая.
В горах дорог вообще не было, а потому они шли пешком, ведя за собой трех верховых и трех вьючных лошадей. Анвила шла впереди, поскольку лучше видела в темноте. Дварфы привыкли работать глубоко под землей, а потому их зрение острее, чем у людей.
За Анвилой шел Вольф, последним — Конрад, держась начеку, готовый в любую секунду поднять тревогу. Из своего деревенского прошлого он помнил, что зверолюди выходят на охоту по ночам, но в этих горах и днем было опасно — твари могли напасть в любую минуту. Деревня Конрада была уничтожена именно днем.
Почти пять лет назад… Через несколько дней будет восемнадцатое число месяца Зигмарцайт, первый день лета, согласно календарю Империи. В этот день были убиты все жители его деревни. Через два дня он поступил на службу к Вольфу.
Вольф ни разу не упомянул о том, что скоро истекает пятилетний срок службы Конрада, и тот не раз задавал себе вопрос, что произойдет в этот день. Может быть, стоит Вольфу об этом напомнить? И что тогда?
Каждый день они разбивали лагерь среди скал. Каждую ночь они продвигались вперед на несколько миль. Дорога становилась все круче, уже и опаснее.
Лошадей было бы лучше оставить, но Вольф боялся, что их обнаружат; кроме того, он заявил, что на лошадях они будут вывозить сокровища, а пока что они нужны для того, что везти орудия труда Анвилы: кирки, черпаки, лопаты, какие-то странные измерительные устройства и бочки с порохом.
Этот черный порошок очень не нравился Конраду. Нельзя производить взрывы, которые действуют как удар молнии, — это противоестественно. Но Вольф поощрял опыты с порохом, говоря, что с его помощью можно уничтожать зверолюдей.
Похоже, Вольф и Анвила вообще прекрасно ладили друг с другом — она помогала ему в делах с помощью своих изобретений, а он всячески способствовал ее опытам. Кстати сказать, при проведении опытов иногда погибали наемники, но Вольф с этим не считался.
Некоторые солдаты Вольфа имели ружья, но Конрад не любил это оружие, оно было единственным, которым он не владел. Ружье не требовало ловкости и силы, к тому же было опасно для его владельца не меньше, чем для противника. Да и штуки эти не слишком оправдывали себя в бою.
Ничего нового о цели их похода Конрад больше не узнал — Вольф был не очень-то многословен. В пути они почти не разговаривали, опасаясь, что их услышат. Копыта лошадей по этой же причине были обернуты тряпками.
А дварфы даже в обычное время не любят болтать, поэтому надо ли говорить, что в пути Анвила почти все время молчала. Конрад думал о том, верит ли она в затею Вольфа или имеет какие-то свои причины принимать в ней участие. Конрад не слишком-то доверял ей, да и она, похоже, его недолюбливала, но его это совершенно не волновало.
Размышлял Конрад и над тем, что поведал ему Вольф. Сокровища, хранящиеся под землей тысячу лет? Возможно, хотя и сомнительно. Впрочем, кто он такой, чтобы судить? Его дело подчиняться и выполнять приказы Вольфа — по крайней мере, в ближайшие дни.
Сначала Конрад опасался, что их будут разыскивать солдаты-охранники. Но погони не было.
Не было видно и зверолюдей. Сначала Конрад радовался этому, но затем начал беспокоиться. Что-то здесь не так. Местность буквально кишела тварями, но они до сих пор почему-то не встретили ни одной.
Внутреннее зрение предупреждало Конрада об опасности — иногда… Левый глаз видел, что произойдет в следующую секунду, и это не раз спасало ему жизнь за эти пять лет.
Он был уверен, что Вольф знает об этой его особенности. Скорее всего, он понял это уже в тот день, когда Конрад предупредил его о нападении крылатых тварей. Но с тех пор Вольф не вспоминал о том случае ни разу.
Как всегда, Конрад надеялся, что в трудную минуту его загадочный дар придет ему на выручку. День и ночь, пробираясь по горным тропам, он был начеку.
Наконец дорога стала столь опасной, что идти по ней ночью было уже нельзя, и они шли днем. Легче от этого не становилось.
— Лошадей придется оставить, — сказал Вольф. — С нами пойдет только Миднайт. Ты останешься их сторожить, Конрад. Мы с Анвилой дальше отправимся вдвоем. Мы почти что у цели.
Конрад удивился. Откуда Вольф мог об этом знать? Камни, скалы и горные вершины ничем не отличались друг от друга. Но если ему велят, он останется. Горы созданы не для людей, они для орлов и, может быть, для дварфов.
Конраду не очень хотелось оставлять Вольфа наедине с Анвилой, хотя, в случае чего, Вольф сможет о себе позаботиться.
— Сколько мне ждать? — спросил Конрад.
— Сколько понадобится, — ответил Вольф.
— А потом что? Идти за вами?
Вольф пожал плечами и отвернулся.
Конрад бросил взгляд на Анвилу, она тоже отвернулась. На Миднайта нагрузили столько, сколько он мог увезти. Вольф и Анвила, тоже взяв на себя роль вьючных животных, взвалили себе за спину огромные мешки.
Они двинулись в путь и вскоре скрылись за каменным выступом, Конрад ждал их весь день, но они не возвращались. Наступила ночь, он лег на землю и стал смотреть на звезды. Засыпая, он почему-то думал о двухвостой комете, которая пронеслась по небу в день рождения Зигмара.
Он проснулся внезапно. Было еще темно; его рука крепко сжимала изогнутую рукоять верного криса. Медленно, осторожно Конрад потянулся к лежащему рядом мечу.
Он видел опасность…
Не открывая глаз, он понял, что беда грозит не ему — в смертельной опасности находятся Вольф и Анвила…
Конрад сел и стал всматриваться и вслушиваться в темноту, но лошади вели себя спокойно, а они всегда чуяли приближение зверолюдей.
Видение немного поблекло, но Конрад все же продолжал видеть Вольфа и Анвилу. Они находились где-то, где было темно, — и к ним медленно подползали темные молчаливые тени.
Они попали в засаду, хотя твари их еще не атаковали. Конрад ничего не мог сделать.
Он был слишком далеко, но все же, набрав в легкие воздуха, он закричал изо всех сил:
— Вольф!
По горам прокатилось эхо и замерло в отдалении.
— Вольф! — снова крикнул Конрад.
«Вольф! Вольф! Вольф! — насмешливо отозвалось эхо. — Вольф… Вольф… Вольф…»
— ВОЛЬФ! — не своим голосом завопил Конрад.
Несмотря на темноту, он бросился вверх по горной тропе, где скрылись Вольф и Анвила. Он не стал надевать доспехи, они были слишком тяжелыми и не позволяли быстро бежать. Конрад взял с собой только меч и двуручный боевой топор.
Он бежал почти наугад. Вверх, вверх, повинуясь внутреннему чувству.
Выглянуло солнце, стало светло, теперь он видел, куда бежит, — пока не понял, что уже слишком поздно. Твари уже наверняка схватили Вольфа и Анвилу. Постояв минуту, Конрад пошел дальше. Идти становилось все труднее.
Пот стекал с него градом, он сбросил свою меховую накидку и меховые штаны; пальцы, пораненные об острые выступы, кровоточили и прилипали к камням.
Прошло, наверное, часа три, пока он добрался до места засады. Но все, что он увидел, — это трупы зверолюдей и мертвый Миднайт, лежащий на боку. Жеребец больше не был белым, он стал красным от запекшейся крови.
Конрад осторожно двинулся вперед, прячась за огромной серой скалой. Здесь могли затаиться десятки тварей. Но не было никого — только трупы.
Все они были гоблинами. Гоблины — плохие воины, поэтому в этой стычке их погибло так много. Их тела были исколоты, изрублены, раздавлены копытами Миднайта, а у одного в черепе торчала кирка Анвилы.
Вольфа и Анвилы среди погибших не было. Может быть, они убежали? А может быть, все это подстроила Анвила, заманив Вольфа в ловушку? Внезапно совсем рядом что-то заскреблось. Мгновенно подняв меч и сжав в руке кинжал, Конрад приготовился к нападению.
Шорох повторился, и Конрад понял, что он раздается из-за гладкого выступа скалы. Осторожно подойдя поближе, он увидел узкую щель у самого края — скреблись там. Он заглянул в щель.
— Чего уставился, дурак, помоги!
Это была Анвила. Видимо, она свалилась в щель и не могла выбраться. Покопавшись в разбросанных вещах, Конрад нашел веревку, закрепил один конец за камень, а другой спустил в щель — и вскоре перед ним стояла она.
Они взглянули друг на друга. Анвила не стала его благодарить; он не стал спрашивать, не ранена ли она.
Анвила посмотрела на трупы.
— Где Вольф? — спросила она.
— Я собирался тебя об этом спросить.
— Ночью на нас напали. Мы сражались. Я поскользнулась и упала. Последнее, что я видела, — это Вольф, окруженный гоблинами. Ненавижу! — добавила она и пнула один из трупов.
— Что могло с ним случиться?
— Может быть, его убили и сбросили со скалы.
— А может быть, взяли в плен, — сказал Конрад.
Плена Вольф боялся больше всего на свете. Он никогда не рассказывал, кто его схватил, где и когда, но всегда повторял, что скорее убьет себя, чем снова станет пленником.
Похоже, времени на самоубийство у него не было.
— Его нужно найти, — сказал Конрад. — Куда его могли утащить?
— Насколько мне известно, храм находится поблизости. Вчера вечером мы уже нашли один перекрытый туннель.
— Туннели?… Там, должно быть, и живут гоблины, — сказал Конрад. — Как нам туда пробраться?
— Подожди, — сказала Анвила — Признаюсь, Вольф мне нравится. Для человека он очень неплох. Но нас только двое, Конрад, а гоблинов — сотни, а может, тысячи. Мы не знаем, где Вольф, мы даже не знаем, жив ли он. Не будем испытывать судьбу, с нашей стороны логичнее отступить.
— При чем здесь логика?
Дварфиха вздохнула:
— Наверное, ты прав, человечишка.
— Как нам попасть под землю? Где этот храм?
— Дай-ка сюда мои вещи.
Анвила принялась копаться в своих мешках. Когда она выбрала то, что ей было нужно, они поделили груз пополам; Конрад позаботился только о том, чтобы не тащить на себе бочонки с порохом.
Они полезли дальше в горы, Анвила шла впереди. По дороге Конрад не раз замечал на камнях капли крови, но молчал.
Несколько раз Анвила останавливалась и втыкала в землю деревянные колышки, на которые насаживала какие-то металлические штуки.
Между дварфом и человеком больше не было вражды. Они стали союзниками — совсем как Зигмар Молотодержец и дварфы, которые вместе воевали с гоблинами двадцать пять веков назад.
— Скорее, скорее, — шептал Конрад. — Они могут его убить!
— Здесь, — сказала, наконец, Анвила.
— Где? — спросил он, озираясь вокруг.
Это место ничем не отличалось от тех, которые они миновали: те же вершины, такие же камни, редкая растительность, жалкие пучки травы, мох на скалах. Никакого храма, вообще никаких строений.
— Смотри, человечишка, — сказала Анвила, показывая рукой.
Конрад увидел расщелину в скале. Подойдя поближе и заглянув в нее, он увидел только мрак.
На скале, возле самой расщелины, виднелся кровавый отпечаток ладони. Человеческой ладони. Это мог быть только Вольф.
— Я иду, — сказал Конрад.
— Подожди!
— Нет времени ждать.
— Внизу очень темно, возьми факел.
— А где?…
Не дослушав, Анвила порылась в своем мешке и достала оттуда масляный факел. Такие с собой всегда брали шахтеры. Анвила зажгла факел трутницей и протянула Конраду.
— А как же ты? — спросил он.
— Найди Вольфа. Я займусь своими делами.
Она показала на бочонки с порохом. Конрад повернулся, чтобы уйти.
— Конрад!
Он оглянулся.
И тут Анвила выругалась — на языке дварфов она произнесла ужасно неприличное ругательство, гораздо более неприличное, чем то, которое услышала от Конрада в день их первой встречи.
— Сделай так с гоблинами! — сказала она и мрачно засмеялась.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Ругательство дварфа-женщины звучало в ушах Конрада, когда, пробираясь по темному туннелю, он вспомнил о древней вражде между дварфами и зеленокожими. Среди нескольких книг, которые Конрад прочел на одном дыхании, был старый потрепанный экземпляр «Жизни Зигмара Молотодержца». Вспомнив, как могучий Зигмар крушил своим боевым молотом полчища гоблинов, как брызгала во все стороны кровь, когда молот обрушивался на головы чудовищ, Конрад ощутил прилив сил.
Держа в правой руке меч, а в левой факел, он осторожно начал спускаться в подземелье.
Он еще никогда не опускался под землю, от этого адского мрака его начала пробирать дрожь. В воздухе стоял мерзкий запах — это пахло гоблинами. От света факела на стенах плясали зловещие тени.
Через некоторое время щель в скале расширилась, образовав коридор, выложенный обтесанными каменными блоками, на которых виднелись древние письмена.
Конрад не знал языка дварфов, но он узнал руны; их показывал ему Мэттью-свайка, когда обучал грамоте. Значит, Вольф вел поиски в правильном направлении — здесь когда-то обитали дварфы, и, возможно, здесь находился их древний храм. Вольф достиг своей цели — но в качестве пленника.
Конрад увидел ступени; это была крутая винтовая лестница, уходившая вниз. Факел давал мало света. Конрад почти ничего не видел, свет скорее мешал, чем помогал, — он предупреждал гоблинов об опасности; твари могли увидеть его скорее, чем он их.
Внезапно Конрад оказался в большой пещере и едва не упал, споткнувшись о какой-то предмет. Что-то звякнуло, и он посмотрел себе под ноги. Это был старый меч, ржавый и зазубренный. Приглядевшись, Конрад заметил, что по всей пещере валяется оружие: дубинки и булавы, копья и кинжалы, щиты и всевозможные доспехи, и среди всего прочего — короткий, круто изогнутый лук.
Но лук без стрел бесполезен, и Конрад уже собрался идти дальше, когда заметил стрелу.
Вольф предупреждал его: нельзя брать оружие врага. Все, к чему прикасаются зверолюди, может быть отравленным. Оружие монстров, оставшееся после боя, обычно бросали в ямы вместе со зловонными телами тварей.
Однако гоблины и зверолюди были не совсем одно и то же. Конрад наклонился и поднял стрелу, боясь, что сейчас она рассыплется прямо в его руках.
Стрела не рассыпалась. Под слоем грязи Конрад увидел крепкое древко, целый наконечник и густое оперение.
Тетива лука тоже оказалась в полном порядке. Может быть, она порвется, когда он ее натянет?
Она не порвалась. Конрад сунул стрелу за пояс. Видимо, лук и стрела были не такими древними, как сам храм.
Пещера, в которой находился Конрад, имела три выхода, три темных мрачных туннеля. Он осмотрел их, но следов нигде не нашел.
Конрад пошел наугад, повинуясь внутреннему чутью, и проход вновь сделался таким узким, что ему приходилось протискиваться между стен. Вокруг царили мрак и тишина, от которой звенело в ушах.
Но внезапно тишину нарушил какой-то звук, эхом разлетевшийся по туннелям. Это был крик. Человеческий крик. Это кричал Вольф.
Конрад бросился вперед. Несколько раз он больно ударился о камни, но продолжал бежать, понимая, что от него зависит жизнь Вольфа. В одном месте коридор расходился в двух направлениях, но теперь ориентиром служили крики Вольфа. Они становились все громче…
И вдруг туннель закончился. Конрад стоял при входе в огромную пещеру.
Впереди маячили скорченные тени каких-то существ, окруживших светлую прямую фигуру, подвешенную на стене. Кого-то собирались принести в жертву, и смерть его, видимо, будет долгой и мучительной. И этот кто-то был Вольф.
К Конраду обернулись сотни уродливых лиц, в свете факела сверкнули сотни красных горящих глаз. Он метнулся в самую гущу гоблинов — зеленокожего ужаса подземного мира.
Высоко над полом пещеры находился алтарь, возле которого стоял мучитель Вольфа. Одетый в черную мантию жрец был выше и менее безобразен, чем прячущиеся по углам тени. В одной руке он держал то-темный жезл, увешанный костями, с человеческим черепом на конце. В другой его руке был кривой нож, с которого капала кровь.
— Вольф! — не своим голосом крикнул Конрад.
— Конрад! — послышался слабый отклик. — Убей меня!
Не колеблясь ни секунды, Конрад высоко поднял над головой горящий факел и швырнул его. Пока факел летел, кувыркаясь и рассыпая искры, Конрад выхватил из-за пояса стрелу и вскинул лук.
Последний раз он стрелял из лука пять лет назад, но казалось, что этих лет не было. Стрела легла на тетиву, тетива натянулась, Конрад прицелился, определяя траекторию полета.
Выпустив стрелу, он отшвырнул лук и хотел выхватить меч — но того не было.
Тогда, схватив свой боевой двуручный топор, он бросился вперед; дорогу ему освещал свет упавшего на уступ и продолжавшего гореть факела. Размахивая топором, словно косой, Конрад пробивался вперед.
Он уже успел прикончить несколько тварей, когда стрела вонзилась в правый глаз жреца. Его предсмертный вопль слился с визгом гоблинов, угодивших под удар орудия мести — топора.
Держа топор обеими руками, Конрад наносил удары вверх и вниз, направо и налево. Во все стороны разлетались куски мяса, отрубленные руки и ноги, крошились кости, катились с плеч уродливые головы. Пол пещеры стал скользким от крови гоблинов. Конраду удалось захватить их врасплох, но тварей было слишком много и с каждым мгновением становилось больше. Факел светил слабо, к тому же он почти выгорел, и в следующую минуту пещера погрузилась во тьму.
Конрад почувствовал, что твари наступают. Они были вооружены, к тому же хорошо видели в темноте, но его топор продолжал свою страшную работу. Гоблины были так близко, что промахнуться было невозможно.
Это был тяжелый труд, но вид очередного поверженного врага придавал ему свежих сил. И все же без света левый глаз Конрада уже не мог ему помочь; гоблины все теснее сжимали кольцо, их мечи все чаще задевали его, и тогда он понял: еще несколько секунд, и ему будет нанесен последний, смертельный удар. Силой уже ничего было не решить; находясь на грани полного отчаяния, Конрад подумал о самоубийстве.
Внезапно раздался отдаленный гул, и в следующее мгновение храм содрогнулся. Сверху посыпались камни, один из них упал в нескольких ярдах от Конрада, придавив трех гоблинов. Взметнулись клубы пыли, стало трудно дышать. Бой сразу прекратился, и Конрад потряс головой, стряхивая с лица струйки крови. Далекий гул повторился. Неужели землетрясение?
Ослепительно сверкнула молния — и в его мозгу мелькнули две светящиеся полосы.
И вдруг в пещере вспыхнул яркий свет! Храм заиграл огнями, словно в нем начался пожар, но не было ни огня, ни жара.
Гоблины, вопя и визжа, прикрывали глаза лапами и опрометью бежали прочь, лишь бы скрыться от слепящего света.
Конрад не стал раздумывать, откуда тот исходит. Он был слишком занят. Началась настоящая охота.
Он врезался в толпу гоблинов, разя топором направо и налево, и каждый его взмах означал смерть одной из скрюченных тварей. Кровь хлынула рекой, заливая камни.
Конрад чувствовал, что в нем зарождаются невиданные силы, как было в тот раз, когда он взялся за рукоять меча летучей твари. Но на этот раз сила передалась ему не от оружия, она возникла в нем самом. Источник силы находился внутри его.
Он словно переродился — как Зигмар из героической саги. Топор взлетал вверх и опускался вниз, его лезвие вспыхивало, словно заколдованное. Бойня продолжалась, он впал в какой-то транс.
В его воображении возникла картина: боевой молот крушит головы гоблинов. Неудивительно, что дварфы прозвали его «Гхалмараз» — Череполом. Это была битва в ущелье Черного Огня, где орки и гоблины были окружены людьми и дварфами. Размахивая огромным сверкающим молотом, Зигмар шел тогда впереди войска, рассеивая врага. В тот день он получил имя Победивший Гоблинов — Зигмар Молотодержец.
Резня закончилась только тогда, когда все гоблины, не успевшие удрать в свои норы, были убиты.
Наконец, постепенно выйдя из транса и опомнившись, Конрад смог передохнуть; он стоял, опершись на топор. Волшебная сила, бушующая в нем, начала утихать.
Он гордо оглядывал поле битвы. Сотня гоблинов — а может, и две — уложена одним человеком!
Конрад направился туда, где был привязан Вольф. Воин висел на стене, подвязанный за руки, голый, весь в крови, но это была не зеленая кровь гоблинов, а красная, человеческая, его собственная кровь. Он смотрел на Конрада слегка испуганным взглядом.
Тело Вольфа как-то странно изменилось. Его руки и ноги казались вывернутыми в суставах. Впрочем, и лицо Вольфа изменилось — нижняя челюсть была выдвинута вперед.
— Ты что, не слышал, что я тебе приказал? — слабым голосом сказал Вольф. — Ты должен был убить меня, а не его.
И Вольф плюнул на лежащее на спине тело жреца. На мертвое лицо упал сгусток слюны, смешанной с кровью.
— Убивать из лука — дело ненадежное, лук — крестьянское оружие, — ответил Конрад, прислоняя к стене свой могучий боевой молот… Нет, топор. Странно, что ему привиделся молот.
Конрад потер глаза руками, смывая с них кровь гоблинов, затем кинжалом принялся перерезать веревки, стягивающие руки Вольфа.
Когда была перерезана последняя, клинок кинжала вдруг рассыпался на сотню мелких осколков. В руках изумленного Конрада осталась одна рукоять.
— Я думал, ты перережешь себе горло, чтобы не попадать в плен, — сказал он Вольфу, отбрасывая рукоять в сторону.
Тот поморщился.
— Я решил, что лучше сначала перережу горло нескольким тварям, — с трудом произнес он.
Вдали послышались чьи-то тяжелые шаги, и оба насторожились, глядя в черные коридоры, ведущие к пещере.
Одной рукой поддерживая Вольфа, другой Конрад потянулся к топору.
Шаги звучали все ближе, громче, словно к пещере приближалась целая армия. И наконец, из одного из черных туннелей появилась маленькая одинокая фигурка.
— А где же сокровища? — спросила Анвила, оглядывая голые стены древнего храма.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Это время пришло вновь. Пять лет назад люди избежали возмездия, но такое не повторится.
Вместо того чтобы спрятаться, забиться подальше от тех, кто жаждал его гибели, он остался в самом центре конфликта.
Словно он все знал заранее — что совершенно невозможно.
Его, наконец, нашли и взяли под наблюдение до тех пор, пока предзнаменования его смерти не станут самыми благоприятными.
Силы Тьмы слишком яростно бились друг с другом, их энергия оказалась растраченной на это. Их разделившееся воинство было отброшено армией людей.
Впрочем, это была намеренная тактика: чем дальше они отступали, тем большее количество людей, преследуя их, попадало в ловушку и находило смерть.
Победа будет поистине триумфальна; в честь истинных богов будут пролиты реки крови.
Решающая битва состоится в Кислеве. Армия людей будет сметена, земля опустошена, на ней больше не останется следов пребывания смертных.
Тогда наступит черед Империи. Это время пришло вновь.
От усталости и изнеможения Конраду хотелось только одного — просто закрыть глаза и уснуть. Вольф лежал без чувств на полу пещеры, и Конрад ему завидовал.
Раны Вольфа оказались хуже, чем он думал. Конечно, со временем они затянутся, и на его теле значительно прибавится шрамов. Сейчас Вольф выглядел как обычно. Конрад решил, что странные перемены во внешности Вольфа, которые поразили его, когда он ворвался в пещеру, объяснялись либо результатом пыток, либо его собственным, Конрада, воображением. В бою действуют инстинкт и рефлексы, а не разум, иначе с чего ему мог привидеться боевой молот вместо его топора?
Раны на теле Вольфа говорили о том, что у него старались вызвать сильнейшие боли, но не саму смерть — смерть должна была наступить позднее. Гоблины хотели, чтобы она была медленной и мучительной.
Конрад взглянул на усеянный трупами пол.
Сначала он опасался, что гоблины вернутся, но потом понял, что они боятся света.
Свет…
Яркий свет исходил из широкого прохода, прикрытого стеклом, как окно.
— Дварфы освещают свои подземные храмы с помощью линз, которые отражают солнечный свет, поступающий с поверхности, — объяснила Анвила. — Я нашла линзы наверху, но они оказались завалены, поэтому пришлось пробиваться к ним с помощью пороха.
— Я же тебе говорил, что она ужасно умная, — еле ворочая языком, пробормотал Вольф, после чего опять отключился.
Тем временем Анвила исследовала храм. Но вряд ли она искала сокровища. Все золото и драгоценности наверняка были давным-давно растащены.
Анвила проверяла ниши и коридоры, отходящие от центральной пещеры.
Пещера была высечена прямо в скале. Пол был круглым, стены поднимались вверх и смыкались, образуя купол футов двести высотой.
Вскоре Анвила вернулась и опустилась возле Вольфа на колени. Посмотрела на него, на стены, на веревки, которыми он был привязан.
— Это был храм дварфов, человечишка, — сказала она, — а теперь гоблины используют его для своих мерзких ритуалов. Должно быть, сегодня они собирались отметить последний день весны.
— Завтра первый день лета? — тихо спросил Конрад. Он помнил, что случилось в тот день пять лет назад, но старался об этом не думать.
Он взглянул на мертвого жреца, который лежал со стрелой в глазу. Пять лет назад он послал последнюю стрелу в сердце Черепа. Конрад тряхнул головой, силясь отогнать воспоминания.
Пока Анвила охраняла Вольфа, Конрад отправился искать воду. Воды он не нашел и поскорее вернулся, чтобы не оставаться одному в темноте. Он принялся разглядывать огромный кусок стекла, торчащий из скалы. Он был совершенно круглый и имел внутри множество колец всевозможной толщины и размеров.
Конрад уже хотел пройти мимо, когда неожиданно заметил в стекле какое-то движение. Он присмотрелся: изображение становилось четче, словно выплывая из тумана. Конрад увидел человека верхом на лошади — всадника. Не узнать его было невозможно.
Бронзовый воин! Человек, которого Вольф назвал своим братом-близнецом…
Не веря глазам, застыв от изумления, Конрад смотрел в стекло. Вольф упомянул своего брата только один раз, в день встречи с Конрадом. Тогда он говорил, что его брат погиб. Прошло пять лет с тех пор, как бронзовый рыцарь приезжал в деревню Конрада, ровно пять лет.
«Хуже чем умер» — были слова Вольфа о своем брате.
И Череп не умер, когда стрела вонзилась ему в сердце.
Почему так случилось? Не потому ли, что у него не было сердца, что он не был живым? Он не умер, потому что был уже мертв.
А этот бронзовый рыцарь — что ему нужно от Конрада? В самом ли деле он его преследует, или он просто иллюзия, призрак?
— Анвила! — крикнул Конрад, показывая на круглое стекло. — Ты его видишь?
— Да! — крикнула она в ответ.
— Что это такое?
— Это изображение какого-то далеко расположенного предмета, отраженное и увеличенное линзами. Он где-то в нескольких милях отсюда, у края горной гряды.
Пока она говорила, призрачное видение потускнело, расплылось в тумане и исчезло.
— Я должен следовать за ним, — сказал Конрад, подбегая к Вольфу и Анвиле.
Дварфиха молча взглянула на него.
— Я должен. Это… моя судьба…
Анвила пожала плечами:
— Если тебе это так важно, иди.
— А как Вольф? Ты сможешь о нем позаботиться, вывести его отсюда?
— Да.
— А гоблины?
— Я же дварф. Это земля моих предков. Я знаю, как обращаться с гоблинами.
В это время Вольф открыл глаза, облизал губы и попытался что-то сказать. Он произнес только одно слово, скорее прохрипел, и Конрад его не понял. Тогда Вольф собрался с силами и повторил это слово, уже громче, после чего снова потерял сознание, словно израсходовал последние силы.
Это слово Конрад уже слышал раньше, его часто произносили на границе, Конрад сам иногда им пользовался, не понимая его значения. Он вопросительно взглянул на Анвилу, но та ничего не сказала.
— Я должен идти, — сказал Конрад.
— Я это уже слышала. Должен — так иди!
Он кивнул и медленно вошел в коридор, по которому Анвила попала в храм.
Он должен был уйти, и вместе с тем ему хотелось остаться. Он не хотел бросать Вольфа. Но Анвила сказала, что сможет вытащить Вольфа наверх и вывести его из гор.
Конраду больше нечему было учиться у Вольфа, его второго учителя. Элисса была первым, и она умерла пять лет назад. Пять лет, не считая одного дня.
А теперь где-то поблизости находился бронзовый всадник, и в тот же день, когда его впервые увидели Конрад и Элисса.
Совпадений не бывает — есть только судьба.
Конрад должен найти того рыцаря, ибо он чувствовал, что только тогда сможет постичь свое истинное «я».
Элисса и Вольф многому его научили, но только сам он сможет узнать, кто же он на самом деле, кем был и кем станет…
Бросив последний, прощальный взгляд на Анвилу, на Вольфа, он повернулся и решительно зашагал прочь по туннелю, который вел на поверхность.
Идя по древнему туннелю, Конрад повторял про себя слово, которое произнес Вольф.
«Хаос», — прошептал Конрад.
«Хаос!» — предупредил Вольф.
Порождение мрака
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Боевой двуручный молот Зигмара со свистом рассекал воздух, и с каждым его взмахом погибал новый зеленокожий монстр, чья голова превращалась в кровавое месиво. Гоблины не отступали, волна за волной прорываясь вперед, и превращались в изуродованные трупы, падая под ударами священного оружия дварфов.
Дварфы прозвали его Гхал-мараз — Череполом, и нынче он оправдывал свое имя. Раз за разом опускалось тяжелое оружие, сокрушая омерзительных тварей.
Этому дню предстояло стать решающим событием в ходе истории; в этот день в ее анналы были вписаны имена, ставшие легендой: в этот день Зигмар, вождь унберогенов, предводитель восьми объединенных человеческих племен, получил прозвище Победивший Гоблинов и стал именоваться Зигмар Молотодержец. В этот день были заложены основы Империи. И в этот день гоблины, орки и их приспешники были изгнаны из мира людей.
Дварфы и гоблины враждовали с давних пор. Они долго и яростно боролись за обладание землями между Морем Когтей и горами Края Мира; создавалось впечатление, что зеленокожие одолеют дварфов просто потому, что их во много раз больше. Миновало несколько кровопролитных столетий, и дварфов действительно начали оттеснять в их родные горы; они отступили, оставив в ущелье Черного Огня несколько сотен добровольцев, которые должны были прикрывать отход армии. Это была последняя надежна дварфов, а для оставленного арьергарда надежды не было никакой; им предстояло умереть, отдать жизнь, чтобы жили другие.
Однако герои не погибли; погибла армия гоблинов, оказавшись зажатой между дварфами и их новыми союзниками, молодой и быстро развивающейся расой людей.
Именно Зигмар привел свои войска к победе; он пробивался сквозь сомкнутые ряды гоблинов, а его мощный молот собирал с них кровавую дань…
От яркого света он зажмурился. Солнце стояло в зените, сияя на безоблачном небе. Наверное, зимой Кислев был самым холодным местом в мире, зато летом самым жарким.
Он несколько раз глубоко вздохнул, набирая в легкие свежий воздух и стараясь прочистить ноздри от мерзкой вони, которая заполняла подземные коридоры. На его коже и одежде все еще оставались пятна зеленой крови, которую будет нелегко отчистить.
Конрад вспомнил, когда так перепачкался в последний раз. Да, в тот день, когда была уничтожена его деревня; когда, спасая свою жизнь, он нацепил на себя шкуру убитого зверочеловека и затерялся среди монстров.
Он сплюнул, прочищая рот от вкуса смерти и стараясь не думать о том, что осталось в прошлом, — задача довольно непростая.
Вскоре он обнаружил огромную линзу, которая когда-то освещала подземный храм дварфов. Круглая, ярдов пять в диаметре и ограненная, как драгоценный камень, она была вставлена в скалу немного под углом. Анвила взорвала камни, которые в течение многих веков закрывали этот огромный кусок стекла, и сейчас он во многих местах был покрыт трещинами и царапинами.
От линзы было отбито несколько кусков, видимо, поэтому изображение всадника получилось искаженным. Рыцарь отразился в одной из граней линзы, и это отражение передалось под землю, принимающей линзе.
Подойдя к краю пропасти, Конрад оглядел раскинувшийся под ним ландшафт, несколько скрытый выступами скал. Бронзового рыцаря нигде не было.
Конрад начал спускаться по склону. Подойдя к знакомой расщелине, он заглянул в темноту.
Ему очень хотелось вернуться, чтобы помочь Анвиле, но он понимал и другое: он оставил их, чтобы найти бронзового рыцаря, теперь это его главная задача.
Стараясь придерживаться того же маршрута, которым пришел сюда, Конрад пустился в путь. Идти вниз оказалось не легче, даже труднее. Тогда он не боялся за себя, думая только о Вольфе и его спасении, о времени, которого было очень мало. Теперь же он постоянно думал о том, как далеко ему придется падать, если он сорвется…
Наконец он добрался до того места, где Вольф и Анвила попали в засаду.
Найдя среди вещей бурдюк с водой, который вез на себе несчастный Миднайт, Конрад с наслаждением влил себе в горло прохладную жидкость.
Вдоволь напившись, он вылил остатки воды на лицо, чтобы смыть кровь. Утеревшись ладонью, он принялся копаться в вещах, выбирая то, что могло ему понадобиться.
Он взял не много. Вольфу и Анвиле тоже понадобятся вода и пища. К тому же на вьючных лошадях, оставленных у склона, было много разных припасов — если, конечно, животных не обнаружила еще одна шайка гоблинов.
Конрад очень устал, но времени на отдых не было. Он начал спускаться, подбирая свои брошенные вещи — меховые штаны, доспехи, пока не добрался до места ночлега.
Здесь все было в сохранности, так, как он оставил, когда сломя голову кинулся на помощь Вольфу и Анвиле. Лошади стояли там, где их привязали, но Конрад, подходил к ним осторожно, вытащив меч, тщательно осматривая ближайшие скалы. Все было тихо.
Еще раз умывшись, Конрад перевязал себе раны, затем оседлал лошадь и задумался: куда теперь ехать? Для начала нужно спуститься с гор. В этом месте склон был не такой уж крутой, но все же ехать придется осторожно. Раньше они опасались погони, а теперь он сам превратился в преследователя. У него нет времени, чтобы вести лошадь в поводу, теперь главное для него — скорость. Конечно, лошадь может споткнуться и сломать ногу; что ж, придется рискнуть, поскольку иначе бронзового рыцаря не догнать.
Конрад всматривался в даль, выискивая одинокого всадника, но никого не было видно — ни человека, ни какого-либо другого существа. Так же было и по дороге сюда. Это казалось подозрительным, но тогда они только радовались временной передышке.
Конрад вырос в Лесу Теней, где враг мог прятаться за каждым деревом, поэтому он до сих пор не привык к открытым пространствам, хотя и научился видеть на многие мили вокруг, и если бы вдали появился зверочеловек, Конрад тут же бы его заметил. Он был начеку, но сейчас искал не монстров.
Вскоре он решил, какой выберет путь.
Пять лет назад они с Элиссой увидели бронзового всадника. На следующий день на деревню напала армия чудовищ и перебила всех ее жителей. Конрад выжил только потому, что ушел в лес.
Завтра будет первый день лета, день святого Зигмара. Может быть, история повторится? Может быть, тот всадник — предвестник смерти и разрушений?
Возможно, что так. И бронзовый рыцарь — это следопыт, разведчик, который ведет за собой силы Тьмы.
Северный Кислев был пустынен и малолюден. Единственным по-настоящему населенным местом был здесь шахтерский поселок — вот туда, скорее всего, и будет направлен удар армии чудовищ.
Конрад решил ехать туда, где прожил последние пять лет. До сих пор они с Вольфом успешно защищали поселок от набегов. В течение последних двух лет дела шли особенно хорошо — им удалось отогнать монстров довольно далеко. Армия Вольфа не оборонялась — она перешла в наступление.
А потом была осада Праага. Битва была ожесточенной, но недолгой: казалось, война пошла на убыль…
Он гнал лошадь вперед, возвращаясь той же дорогой, какой поднимался в горы несколько дней назад. Он делал только короткие привалы. Проваливаясь в сон, Конрад снова и снова думал о бронзовом всаднике. Был ли то настоящий рыцарь или что-то вроде призрака? Ведь привиделся же ему после боя с гоблинами не его топор, а двуручный молот. «Но ведь и Анвила тоже видела того рыцаря», — подумал Конрад, засыпая.
Ему снилось, что он убивает гоблинов, которые не дают ему приблизиться к бронзовому всаднику. И среди монстров, призывая их убить Конрада, стоит Элисса…
Он проснулся внезапно, весь в поту, и попытался нащупать свой крис. Потом сел, посмотрел на звезды в черном небе и на две луны, лег и снова уснул.
Едва занялась заря, он был уже в седле, проезжая пустынную равнину, где, казалось, кроме него, не было ни одной живой души.
Пять лет назад была уничтожена беззащитная деревня. Неужели такое произойдет и здесь, в далеком Остланде! Но поселок и шахта хорошо укреплены, их охраняют опытные воины, которые уже не раз громили врага, пришедшего из Северных Пустошей. Ну, какое здесь может быть сравнение!
И все же на месте убитых монстров каждый раз появлялись новые. За последние два года их число только увеличилось. Неужели они действительно собрали войско, чтобы нанести решающий удар?
В день нападения на деревню тварей объединяла общая цель. И если они вновь объединятся, выступив сплоченной армией, шахтерский поселок обречен…
Когда Конрад увидел на горизонте столб черного дыма, он понял, что опоздал.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Конрад летел вперед, яростно вонзая шпоры в бока лошади; но та вдруг споткнулась, упала на передние ноги, и Конрад кубарем вылетел из седла. Лошадь лежала на боку, хрипела, из ее рта валила пена, взмыленная шкура была в крови. Животное дергало задними ногами, словно продолжая бежать, но внезапно движения прекратились, и лошадь затихла. Она была мертва.
Не медля ни минуты, Конрад подобрал меч, топор, шлем и доспехи и устремился дальше, подгоняя себя так, как он подгонял бы своего коня.
До поселка оставалось не больше трех миль, но он уже чувствовал запах дыма, видел языки пламени. Хотя ветер дул в его сторону, со стороны шахты не доносилось ни звука. Не было слышно ни боевых кличей, ни лязга оружия, ни криков раненых и умирающих…
Расположенный в долине между тремя скалами, каждая из которых служила прекрасным оборонительным укреплением, шахтерский поселок ни разу не подвергался нападениям монстров.
А сейчас три скалы, служившие неприступными сторожевыми башнями, были объяты красно-оранжевыми языками пламени. Над ними поднимались густые клубы дыма, но они не шли ни в какое сравнение с черными тучами, окутавшими сам поселок.
Конрад вспомнил, что первым строением, которое подожгли монстры, ворвавшись в его деревню, был храм Зигмара, где и погибла большая часть его односельчан. Но тогда Конрад думал не о храме; он помнил об усадьбе.
Там он надеялся найти Элиссу. Но, вбежав во двор усадьбы, он увидел лишь горящие постройки и среди них — человека с лицом, напоминавшим череп, которого не смогла убить стрела Конрада, пущенная прямо в сердце. Конрад помнил, что тогда он испугался так, как никогда прежде в жизни, и бросился бежать от того жуткого существа.
Конрад истребил множество тварей, но Черепа убить было невозможно.
Потом Конрад не раз встречал тварей, на которых не действовало обычное оружие, их приходилось убивать подолгу и разными хитроумными способами.
Гоблинов убивать было легко, но не они были самыми страшными врагами. Гоблины были частью Старого Света, как и дварфы, и люди. Они не были порождением Северных Пустошей, Пустошей Хаоса…
Именно оттуда приходили орды зверолюдей, словно застывшая земля там стала почвой, где рождалось само зло.
Череп не погиб потому, что там, куда вонзилась стрела, не было сердца; однако многие твари имели множество сердец и умирали только после того, как умирали все их сердца.
Некоторые из них оставались в живых, получив рану, смертельную для любого человека. Их отрубленные в бою конечности продолжали жить сами по себе: нога превращалась в змею, а рука, державшая меч, продолжала сражаться. Некоторые из тварей умели даже распадаться на половины, и вместо одного двухголового воина появлялось два.
С некоторых пор Конраду перестали сниться кошмары, ибо какой бы кошмар ему ни привиделся, он не мог сравниться с действительностью.
Слегка замедлив бег, чтобы передохнуть, Конрад перешел на легкую трусцу. Со стороны поселка повеяло жаром. Глядя на столб огня и дыма, он думал о том, что же увидит там.
Внезапно он почувствовал запах горящей человеческой плоти. Конрад на секунду помедлил, задав себе вопрос, зачем бежит в поселок, где уже никому не сможет помочь.
Однако он продолжил свой бег. Как деревня, в которой он провел свое детство и юность, поселок стал для него родным. Это была его земля.
Первое, что он увидел, были трупы зверолюдей, убитых защитниками поселка. Чем ближе к укреплениям он подходил, тем больше видел он тварей, распростертых на земле.
Было жарко, мертвецы валялись здесь уже несколько часов, но Конрад бродил между ними с осторожностью. Он хорошо знал повадки самого страшного врага людей. У большинства тварей не было мозгов, но некоторые из них умели притворяться мертвыми, чтобы неожиданно схватить ни о чем не подозревавшую жертву.
Для тварей не существовало слова «смерть». Конрад не раз видел, как убитый монстр через некоторое время оживал, словно человек, пробудившийся от сна, и снова бросался в бой.
Некоторые из тварей, уже умирая, могли внезапно ожить, когда рядом оказывался человек, и напасть на него. Они чуяли запах крови человека, а жидкость, которая текла в их собственных жилах, могла быть холодной, как у ящерицы, и иметь любой цвет.
Твари, среди которых бродил Конрад, были столь же безобразны, как и всегда, — уродливая помесь человека и животного, насекомого и рептилии или птицы. Казалось, что они наспех составлены из частей их тел. Видимо, этим тварям было так тяжело жить, что умереть было гораздо легче.
Существа эти погибли под градом стрел, обрушившихся на них с бастионов; так и он стрелял пять лет назад…
Но лучше об этом не думать. Прошлого нет, как нет больше тварей, которых он убил. Нужно думать о настоящем — и о тех, кто мог выжить.
Конрад шел дальше. Внезапно в глаза ему ударил едкий дым и жар, и он машинально прикрыл лицо щитом. Топор он держал в руке.
Три скалы-башни были огорожены крепкой деревянной стеной высотой в три человеческих роста. Перед стеной был вырыт глубокий ров с торчащими из него острыми кольями. Такая преграда могла надолго задержать наступающую армию — и захватчиков она явно задержала.
Деревянные стены горели, но ворота остались целыми и были по-прежнему заперты; подъемный мост был поднят. Пройти через ворота монстры так и не смогли. Они перелезли через стену, образовав возле нее вторую, еще более высокую стену — из трупов…
В прошлом Конрад уже наблюдал, как твари бросались в бой, совершенно не думая о смерти; десятки, а то и сотни погибали ради того, чтобы убить одного человека. Десять, сто, тысяча погибших — им было все равно. У них не было страха за свою жизнь, не было инстинкта самосохранения, и это делало их особенно опасными.
Конрад увидел, что тысячи тварей, упав одна на другую, образовали живую стену; многие из них задохнулись под тяжестью своих собратьев, но своей цели они достигли — прорвали кольцо обороны.
Так как ворота оставались запертыми, ему пришлось идти по трупам захватчиков. Он полез наверх, то и дело соскальзывая, ступая по уродливым головам и туловищам.
Он был почти на гребне этой «стены», когда из груды трупов внезапно высунулась чешуйчатая рука и схватила его за лодыжку. Его реакция было мгновенной — свистнул топор, и рука отделилась от туловища. Однако она продолжала цепляться за его сапог, и тогда ему пришлось еще поработать топором, чтобы освободиться. Наконец рука, разжав когтистые пальцы, шлепнулась на кучу трупов. Пнув ее, Конрад полез дальше.
Взобравшись на «стену», он посмотрел вниз, пытаясь что-нибудь разглядеть сквозь завесу дыма. Конрад повидал много всяческих ужасов за свою жизнь, но от зрелища, представшего перед его глазами теперь, его рот наполнился желчью.
У него закружилась голова; закрыв глаза, он попытался справиться с приступом рвоты, несколько раз глубоко вздохнул, чтобы глотнуть чистого воздуха, но того не было. Вся атмосфера была пропитана запахом горящего мяса.
Чтобы спуститься со «стены», Конраду пришлось прыгнуть. Закинув за спину щит и вытащив из ножен меч, он ступил во двор.
Здесь не было ни единого места, где не стояла бы лужа крови или не валялось мертвое тело — человека или нечеловека. Людей не просто убивали. Изуродованные, изувеченные трупы находились повсюду: прибитые гвоздями к стене, повешенные на перекладинах, пригвожденные к земле. Им вспарывали животы, их поедали заживо, с них сдирали кожу, их поджигали. Повезло тем, кто погиб в первые минуты боя.
Некоторых задушили их же собственными кишками, другие задохнулись от набитых в рот внутренностей. Им отрезали головы, вырывали из суставов конечности, выкалывали глаза, отрезали пальцы, сдирали кожу с лица… Этот перечень зверств был бесконечен.
Монстры развлекались тем, что разрубали на части тела защитников крепости и составляли из них «мозаику». Голова дварфа была приставлена к туловищу женщины в том месте, где у нее должен находиться живот. У шахтера вместо отрезанных ног были приставлены вырванные из суставов руки ребенка. У одного наемника из распоротой груди торчала чья-то ступня. Другому в перерезанное горло были вставлены глаза, словно ожерелье из огромных жемчужин. Каждый труп был изувечен до неузнаваемости, словно монстры соревновались друг с другом по части выдумки. Это было больше чем убийство, чем месть, чем жажда крови: это было зло, абсолютное, тотальное зло.
Это была сама сущность Хаоса.
Стражники, которые охраняли шахту, каторжники, которые работали под землей, надсмотрщики, которые следили за ними, дварфы, которые работали горными мастерами, женщины, которые здесь жили, их дети — все были мертвы.
Конраду удалось узнать некоторых. Они приехали на шахту со всех концов Старого Света и даже из-за его пределов. Солдаты удачи, которые приехали сюда, за сотни, тысячи миль от своей родины — и которым удача изменила.
Защитники своего родного Кислева, воины из всех частей Империи, из Эсталианских королевств и Бретонии, из города-государства Тайлин и Пограничных княжеств, из загадочных заокеанских земель, Аравии и Африки, даже из Катая и Ниппона — всех сплотила армия, созданная Вольфом. Они воевали против общего врага. И умерли медленной, мучительной смертью.
Конрад до крови закусил губу. В бессильной ярости он сжимал рукоять топора. Он хотел драться, убивать, броситься в самую гущу боя, вылить на монстров свой гнев, но рядом не было никого.
Стояла полная тишина, только трещал огонь. Над трупами кружились мухи. В небе вороны и стервятники дожидались, когда Конрад уйдет. Из разрушенной конюшни выскочила крыса, затем юркнула обратно. Скоро сюда придут волки и другие хищники, привлеченные запахом ожидающего их пиршества.
На каждого убитого человека приходилось несколько страшилищ. Как и пять лет назад, они вновь выступили единой армией: существа с перьями и шерстью, с шипами и чешуей, с когтями и клыками, с клювами и крыльями, с конечностями в виде разных видов оружия, покрытые яркой раскраской или незаметные, с лицами, перевернутыми подбородком вверх, или вовсе без лиц, с глазами, болтающимися на жилах, или с глазами, лишенными зрачков.
Были среди них и такие, которые своим обличьем напоминали людей. Возможно, потому, что когда-то действительно были таковыми. Да, некоторые из людей предавали свою расу, предпочитая служить темным силам и превратиться в чудовищ.
А сам он во второй раз избежал верной смерти; он снова выжил.
Его деревня была стерта с лица земли. Вернувшись, он не застал в ней ни одного дома и ни одного человека. Если то же самое его ждет в поселке, ему лучше поскорее уйти. Но сначала он должен кое-что сделать — то, о чем не хотел и думать, завидев на горизонте черный дым.
Вход в поселок был завален камнями, бревнами и трупами людей и монстров.
Все дома были разграблены. Трупы людей висели в окнах, валялись у дверей. Большая часть деревянных построек была сожжена. Постоялый двор превратился в груду тлеющих головешек и обугленных костей.
Конраду во что бы то ни стало нужно было найти галерею над казармой наемников и комнату, в которой жила Кристен. Он упорно не хотел туда смотреть и все же взглянул в сторону самой высокой из трех скал, на которой находилась казарма.
Хотя дым, застилая землю, выползал из всех окон, было видно, что верхний этаж уцелел. В глубине души Конраду хотелось, чтобы здание рухнуло и превратилось в пепел. Тогда ему не пришлось бы подниматься по узким ступенькам и смотреть, что там внутри.
Медленно, неохотно он двинулся к казарме.
Передняя, заваленная трупами людей и монстров; лестница, залитая кровью, красной и других цветов.
Внутри было темно, от дыма першило в горле, и Конрад снял шлем. Оставив топор и щит у входа, он начал пробираться среди общего разгрома, отпихивая трупы ногой. Окровавленная плоть была для него лишь кусками мяса. Души людей забрали к себе почитаемые ими боги, осталась лишь оболочка.
Он узнал всех, кого еще можно было узнать. Это были солдаты, которыми он командовал и которым доверял; девушки, которых он знал и любил.
Но нигде не было и следа маленькой фигурки с золотистыми вьющимися волосами, хотя чем дальше он шел, тем больше был уверен, что она должна находиться именно здесь.
Каждый шаг давался ему с трудом, сердце бешено колотилось. От невыразимой тоски и печали по его щеке поползла слеза.
Несколько дней назад он почувствовал на губах слезы Кристен — когда, прощаясь, поцеловал ее. Они оба знали, что больше не увидятся, и она притворилась, что спит, но слезы выдали ее.
Тогда, отправляясь вместе с Вольфом и Анвилой на поиски подземного храма, Конрад думал, что больше в поселок не вернется. Он оставил Кристен такой же, какой и нашел в свое время, — одинокой. Он надеялся, что после его ухода она будет жить, как жила прежде, но теперь понял: после нападения тварей выжить невозможно.
Или почти невозможно.
Он скорбел не только о Кристен. Он всегда помнил об Элиссе, которая сейчас вновь ожила в его памяти.
Она тоже погибла при нападении тварей. И, как и Кристен, была оставлена им перед самой атакой…
Когда он был с Кристен, он ничего не предчувствовал; но смерть Элиссы он видел — был уверен, что она погибнет, только не знал, где и когда.
Он предвидел, что Элисса его погубит, но она умерла, а значит, это предвидение было неверным. Она умерла, а он продолжает жить.
Элисса и Кристен, Кристен и Элисса. Как не похожи они одна на другую. Может быть, поэтому его и потянуло к уроженке Кислева, чтобы она помогла ему забыть об Элиссе? Элисса была высокой и темноволосой, а Кристен — маленькой блондинкой. Теперь же они ничем не отличались друг от друга. Обе мертвы.
Откинув испачканную кровью занавеску, он вошел в комнату Кристен. На соломенном тюфяке лежал труп: желтокожий монстр с застывшей в предсмертной агонии кошачьей мордой; из мохнатой груди торчал кинжал, воткнутый по самую рукоять.
Конрад молча разглядывал разгромленную комнату. Девушки здесь не было — ни мертвой, ни живой. Но он узнал кинжал. Это был стилет, который он как-то подарил Кристен, чтобы ей было чем защищаться. Похоже, стилет выполнил свое назначение. Неужели Кристен удалось сбежать?
Потыкав мертвую тварь концом меча, Конрад сбросил труп с матраса, чтобы дохлая тварь не оскверняла постель Кристен.
Конрад знал эту комнатку до мельчайших подробностей — здесь Кристен спрятаться было негде. На полу были разбросаны ее безделушки, которые она хранила на полочке возле кровати, — горстка украшений, ее единственное сокровище. Полочка была сорвана со стены и валялась на полу, разбитая в щепки.
Выпрямившись, Конрад заметил зеркало, еще один свой подарок. Оно висело на стене криво и все было покрыто трещинами.
Глядя на него, он вспомнил еще одно зеркало — зеркало Элиссы, в котором впервые увидел свое отражение, а потом и будущее; зеркало показало ему, что с ним будет…
В зеркале Кристен ничего нельзя было увидеть, да Конраду это было и не нужно. Он стоял, погруженный в воспоминания о прошлом, как вдруг заметил какое-то движение — в зеркале мелькнула тень и сверкнул клинок!
Конрад отскочил в сторону, и тут же в стену, где только что был он, вонзился нож. Опоздай он хоть на мгновение, и нож проткнул бы ему горло.
Конрад рванулся к двери, чтобы схватить нападавшего. Издав боевой клич, он бросился за приземистой фигурой, удирающей по темному коридору. Существо запнулось о валявшийся на полу труп, покатилось по полу, встало на четвереньки и попыталось отползти в сторону, но путь ему преградили еще несколько трупов.
— Умри! — прорычал Конрад, занося меч.
— Нет! — взвизгнула фигура. — Нет! Не убивайте меня, я человек, человек!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
— Я думал, это один из них, сэр. Вижу, вы поднимаетесь по лестнице, ну, думаю, хоть с одним поквитаюсь за все, что они сделали.
Схватив нападавшего, Конрад вытащил его во двор, чтобы хорошенько рассмотреть; там хотя бы не так сильно пахло мертвечиной.
Это был один из шахтеров, очевидно единственный, кому удалось спастись. Он был не больше пяти футов ростом и, наверное, был бы повыше, если бы не провел много лет в скрюченном положении. Его голова ушла глубоко в плечи, словно у него не было шеи, а волосы на голове, подбородке, груди и руках совсем поседели. Его кожа казалась серой из-за въевшейся в нее пыли. Человек нервно озирался, словно боясь, что сейчас откуда-нибудь выскочит монстр.
— Как тебе удалось спастись? — спросил Конрад. Меч он не убирал, не слишком доверяя шахтеру.
— Да спрятался, — ответил тот, покосившись на оружие в руке Конрада. — Честное слово, сэр, я принял вас за одну из тварей.
Сказав это, он левой рукой почесал нос. Правой у него не было, вместо нее была культя. Руку он потерял много лет назад, то ли несчастный случай, то ли таким было наказание.
Все, кого присылали на шахту, были каторжниками, как правило, пожизненными; выйти на волю удавалось очень немногим. Их не заковывали в цепи, поскольку бежать было все равно некуда. За поселком начинались бескрайние пустынные земли, где не было никого, кроме зверолюдей. Каторжники могли беспрепятственно удрать из поселка, но пробраться через эти земли было почти невозможно.
Конрад снова оглядел руины и трупы. Он все еще искал Кристен, втайне надеясь, что она спаслась. Шахтер заметил его взгляд.
Конрад все еще держал в руке безделушки Кристен, которые рассматривал, когда в него метнули нож. Выкопав концом меча ямку в земле, он бросил их туда и притоптал ямку ногой.
— Что здесь произошло? — спросил он.
— Было раннее утро, мы собирались на работу, сэр, и тут напали они. Их были сотни. Сотни и сотни. Мы не могли их остановить. Я никогда такого не видел и видеть больше не хочу. Стражники ничего не успели сделать. Тварей, сэр, было уж больно много. Это было ужас что такое, ужас. — Он поежился. — Они полезли через стену, лезут и лезут, орут, вопят, визжат и убивают всех подряд. Некоторые из наших похватали оружие убитых стражников, да куда там! А мне-то что делать без руки? Вот я и спрятался.
— А нож ты неплохо метнул, даром, что без руки, — заметил Конрад, подумав о том, что запросто мог погибнуть. Второе зрение подвело его и на этот раз.
За последние годы он все меньше полагался на свой левый глаз. Он не нуждался в предупреждениях об опасности; здесь, в Кислеве, опасность была повсюду.
И открытой атаки можно было не опасаться, поскольку местность далеко просматривалась со всех сторон.
Он стал настоящим воином, опытным солдатом и мог одолеть любого противника. Ему больше не требовалось видеть, какой маневр предпримет враг в следующее мгновение, он выработал в себе отличную реакцию; ему было нечего добавить к своим умениям.
— Хорошо метнул, да? Я всегда хорошо ножи метал, — усмехнулся шахтер, показывая редкие зубы.
Конрад подумал о том, кем мог быть этот человек и за что он попал на каторгу. Возможно, вор из какого-нибудь городка в Кислеве.
— Дальше, — приказал Конрад.
— А что дальше? — Шахтер пожал плечами. — Прячься, или тебя убьют. Многие так решили, сэр, да только это их не спасло. Нашли их всех и перебили. — Он посмотрел на трупы. — Убили, а то и чего похуже. А я вот залез под трупы и спасся. — Он потер кровавые пятна, которыми были перепачкана его рубашка. — Так и лежал несколько часов. А потом вас увидал и решил, что какая-то из тварей вернулась. И так мне тошно стало от всего, что я пережил, что я на вас и накинулся. Вот так, сэр. — Он бросил на Конрада внимательный взгляд. — А вы-то как остались живы, сэр?
Конрад смотрел на старика, не зная, верить ему или нет. Но, в конце концов, он сумел спастись, а это главное.
Шахтер его не узнал, впрочем, и он не знал всех каторжников в лицо; они для него ничем не отличались друг от друга. А для каторжника, скорее всего, все наемники были одинаковы.
— Я ушел патрулировать территорию, — ответил Конрад. — Когда увидел дым, сразу вернулся. Как тебя зовут?
— Меня?
— Да.
— Хайнлер, сэр.
Каторжник назвал свое имя с некоторой запинкой; возможно, он лгал, но Конраду было все равно. Они не доверяли друг другу. Один был каторжником, другой наемником, а разница, в сущности, состояла лишь в том, что одного вывели на чистую воду.
— Меня зовут Конрад. Кажется, мы с тобой единственные люди на много миль вокруг. И не называй меня «сэр».
— Простите, сэр. Когда проведешь на каторге столько лет, всех так начинаешь называть.
— Давай поищем воды, Хайнлер, и какой-нибудь еды.
Они обыскали все вокруг, но в колодце плавали трупы, а все кладовые были разграблены.
Лошадей в конюшне не оказалось, оружие исчезло, твари утащили даже запасы золота. Странно, поскольку раньше оно монстров не интересовало. Они убивали, но не грабили.
Конрад направился к трем скалам, и Хайнлер последовал за ним. Они поднялись по высеченным в скале ступенькам туда, где раньше находилась смотровая башня, а сейчас лежали лишь груды обломков и обгорелые трупы.
— Они ушли в том направлении? — спросил Конрад, и Хайнлер кивнул.
Вдали расстилалась пустынная земля. Видимо, монстры ушли в сторону Праага. Неужели все повторяется — нападение тварей на Империю двести лет назад и их нынешние набеги на деревню и шахту?
— Череп, — произнес Конрад.
— Что?
— Ты не видел среди тварей высокого человека? Лысого и худого как скелет? Это один из их предводителей.
— Э-э…
— Его легко заметить, потому что он не похож на остальных. Он выглядит как человек и не носит оружия. И может спокойно расхаживать среди бушующего огня. Ты его не видел?
— Да, да! Я его видел, видел!
Конрад с сомнением взглянул на Хайнлера — что-то уж больно быстро он вспомнил.
— Очень высокий, очень худой, лысый, да? — спросил тот. — Клянусь, я его видел!
Конрад подумал, что Хайнлер просто повторяет то, что только что услышал; но ему очень хотелось, чтобы все это было правдой.
Вчера бронзовый рыцарь; сегодня — Череп.
Конрад посмотрел на юг — там лежала Империя, Остланд, долина, где из него сделали воина.
— Он тут командовал! — продолжал Хайнлер. — Это он приказал прекратить резню, и тогда твари забрали с собой пленников.
— Пленников? — резко переспросил Конрад и, схватив Хайнлера за рубашку, притянул его к себе. — Они взяли пленников?
— Да. — Хайнлер попытался вырваться. — Честное слово, сэр.
— Кого? Сколько их было? Для чего?
Шахтер затряс головой:
— Не знаю. Очень много.
— Мужчины? Женщины?
— Да. Мужчины. Женщины. Все. Все, кто еще был жив.
Конрад разжал пальцы, и Хайнлер поспешно отошел в сторону.
О Кристен его можно было не спрашивать, шахтер говорил то, что хотел услышать Конрад. Но о пленниках он сказал сам, Конрад его не спрашивал. Среди мертвых он Кристен не нашел, значит, твари увели ее с собой.
Как ему хотелось, чтобы она была жива, чтобы он нашел ее, чтобы больше не мучил себя мыслями о предательстве! Но плен только отсрочит смерть, твари оставили ее для каких-то своих страшных целей.
— Кажется, впереди у нас долгий путь, Хайнлер, — сказал Конрад.
— Что?
— Если, конечно, ты не захочешь остаться здесь.
Хайнлер взглянул на трупы и поморщился.
— Куда мы пойдем? — спросил он.
Конрад махнул рукой в южную сторону.
— Туда, за ними, — ответил он.
Они вернулись в комнату Кристен и забрали оттуда ножи.
Нож Хайнлера был, скорее всего, самодельным: деревянная кривая рукоять, грубо заточенный клинок. И все-таки это было оружие, которым можно было убить — и которое, кстати сказать, едва не убило Конрада.
Стилет Кристен имел тонкий четырехгранный клинок — отличная штука, чтобы протыкать шкуру зверочеловека. Когда-то этот стилет принадлежал одному очень молчаливому наемнику, который даже не назвал своего имени и страны, в которой родился. Он ушел патрулировать местность вместе с четырьмя другими стражниками и больше не вернулся. Потом Конрад нашел то, что от них осталось: четыре человеческих трупа и огромное количество дохлых тварей, которые подстерегли патруль. От молчаливого наемника остался лишь его стилет, Конрад нашел кинжал немного в стороне от места битвы, его окровавленное острие показывало на север.
Потом он отдал его Кристен, а теперь стилет вернулся к нему.
Конрад и Хайнлер покинули поселок.
Солнце склонялось к горизонту, но было еще жарко. Конрад всегда считал, что у него был только один близкий человек — Элисса, но теперь получалось, что это не так. Всю дорогу он думал о Кристен.
Самих монстров нигде не было видно, но их следы обнаруживались повсюду. На дороге то и дело попадались трупы тварей, умерших от ран. Многие из них выглядели так, словно погибли уже много дней назад и давно начали разлагаться; они гнили и расползались, над ними кружили мухи, в плоти копошились черви и личинки.
Армия монстров двигалась так, словно намеренно отмечала свой путь, бросая по дороге ненужный груз, сдирая кору деревьев, — потерять ее след было невозможно. Земля была испещрена следами колес, отпечатками ног, копыт, лап. Здесь прошли тысячи монстров, которые двигались бы значительно быстрее, если бы их не задерживали пленники.
Конрад вновь чувствовал себя так, словно остался единственным живым существом во всем мире, хотя сзади за ним следовал Хайнлер. Они были просто попутчиками и объединились только потому, что оба принадлежали к расе людей.
Конрад быстро шел вперед. И шахтер не отставал. Он оказался крепким, что было немудрено: с одной рукой ему приходилось тяжелее, чем его товарищам. Хайнлер шел босиком, его ступни кровоточили, к тому же он немного прихрамывал. Впрочем, Конраду тоже было не слишком удобно — его сапоги были предназначены для верховой езды. И все же он упорно шел вперед, решив не обращать внимания на мозоли и натруженные ноги. Пока враг идет, он будет следовать за ним.
Наконец к вечеру впереди показалось облако пыли — это двигалась вражеская армия.
Монстры должны сделать привал, не могут же они идти бесконечно. Или могут?
Расстояние между двумя путниками и армией сокращалось. От края до края, с востока на запад, куда хватало глаз, равнину покрывали темные марширующие фигуры. Присмотревшись, Конрад заметил, что армия начала разделяться: одна колонна свернула влево, другая вправо, третья продолжала двигаться вперед. Значит, твари собираются напасть на Кислев с нескольких сторон.
В стране было три главных города: Прааг, Эренград и столица, Кислев. Захватить хорошо укрепленные и охраняемые города монстрам вряд ли удастся, поэтому, скорее всего, они будут нападать на маленькие городки и деревни, чтобы сеять панику и страх.
А может быть, эта армия — всего лишь авангард, высланный вперед, чтобы разведать обстановку; за ним двинутся тысячи, десятки тысяч тварей…
Однако сейчас Конрада занимала только судьба Кристен.
Через несколько минут марширующие легионы остановились. Расстояние между колоннами составляло мили три, и вряд ли они разделились лишь для того, чтобы сделать привал. Скорее всего, утром они двинутся каждая в своем направлении. А пока монстры развели костры и остановились на ночь.
Наконец-то Конрад тоже позволил себе остановиться. Он тяжело опустился на землю, чувствуя, как ломит все тело. Рядом, тяжело дыша, плюхнулся Хайнлер, его ноги сильно кровоточили. Конрад не стал снимать сапоги, в которых что-то подозрительно хлюпало.
— Подождем, когда стемнеет, — сказал он. — Потом подойдем поближе.
— И что?
Шахтер, как видно, до сих пор не понимал, зачем Конрад преследует армию монстров, хотя, может быть, и догадывался. Он не мог не заметить волнения Конрада, когда сказал ему, что монстры увели с собой пленников. И все же Хайнлер последовал за ним, не задавая лишних вопросов; они вообще почти не разговаривали друг с другом. Им было не о чем говорить.
— И тогда мы выясним, нет ли у них излишков продовольствия и воды, — ответил Конрад.
Он собирался обследовать каждый из трех лагерей монстров, чтобы найти то, что он искал.
Солнце садилось, наступала ночь.
Конрад не хотел брать с собой Хайнлера: тот не был воином. Он едва ли знал, как нужно бесшумно ходить, как сливаться с темнотой; он не умел устраивать на монстров засаду и убивать их без шума; он не умел тихо красться по лагерю неприятеля, перерезая горло тем, кто просыпается и может поднять тревогу.
Но шахтер уже спал крепким сном, и Конрад бесшумно скрылся в ночи. В небе сияли только звезды. Через несколько часов выплывет Маннслиб и осветит все вокруг. До нее взойдет Моррслиб, но света она даст не много.
Конрад взял с собой только топор и меч; медленно и осторожно подбирался он к пылающим кострам. Для начала он выбрал западный лагерь. Конрад старался не думать о том, что может сейчас пожирать армия монстров. Подкрадываясь к лагерю, он вспомнил, какую дань каждую ночь платила тварям его родная деревня, и так было во многих частях мира. День был для людей, зато ночью землей завладевали обитатели лесов.
Но в этом месте время не имело значения. Эти монстры были армией Тьмы, и ночь или день — им было все равно. Они могли выступить в поход в любое время. Раньше они считали своими земли севернее Кислева, но теперь, по-видимому, решили захватить всю страну. А потом…
Ночной воздух был наполнен громкими звуками и странными запахами. Твари были наполовину людьми, наполовину животными, поэтому звуки и запахи, доносившиеся из лагеря, были соответствующими. Слышались взрывы хохота и крики; хохотали твари, кричали люди.
Даже летом ночи в Кислеве были холодными. Конрад уже давно к этому привык, но сейчас он задрожал, от этих криков у него мурашки побежали по спине. Он вспомнил, как выглядели жертвы нападения на шахту. Наверное, они тоже кричали, громко, пронзительно, — те, у кого не был отрезан язык или распорото горло.
Сегодня, поклялся себе Конрад, он хотя бы отчасти отомстит тварям за мучения и пытки жителей шахтерского поселка. Вчера он косил гоблинов рядами, сегодня пришел черед зверолюдей. Зрелище, конечно, будет менее эффектным, зато более эффективным.
Жаль, у него больше нет верного криса. В юности он с его помощью спас Элиссу. Но может быть, и без него ему удастся спасти Кристен?!
Конрад подкрадывался ближе и ближе. Он будет искать до тех пор, пока не обнаружит девушку. Или его не обнаружит враг.
Твари были настолько уверены в себе, а может быть, настолько тупы, что даже не выставили часовых. Конрад подкрался к костру почти вплотную. Вокруг огня сидело несколько тварей. В его отблесках они выглядели еще безобразнее, чем при свете дня.
В темноте некоторые были похожи на людей, но вот вспыхивал огонь — и перед глазами возникала отвратительная пародия на человека.
Конрад следил за ними, замерев от ужаса. Кошмар состоял не в том, как разительно твари отличались от наемников, которыми он командовал, но в том, как сильно они походили друг на друга. По кругу так же передавался кувшин с элем; твари смеялись какой-то шутке; что-то оживленно обсуждали на своем диком наречии, вероятно бахвалясь ратными подвигами. Некоторые даже пытались петь, нестройно завывая хриплыми голосами.
Конрад их ненавидел, ненавидел всех вместе и каждого в отдельности. Он поклялся, что все они умрут; он объявляет им вендетту.
Он медленно встал во весь рост, сделал глубокий вдох, расправил плечи, занес топор — и вдруг застыл, потому что увидел…
Конрад резко повернулся влево, откуда исходила опасность, и отступил в тень. Едва он скрылся, как к костру приблизилась высокая светлая фигура. Это был человек, высокий, стройный и совершенно безволосый.
Череп!
Конрад не мог шевельнуться, он не верил своим глазам. Человек прошел всего в двадцати футах от него. «Теперь или никогда», — решил Конрад. Стряхнув с себя оцепенение, он бросился на врага.
При этом он выхватил меч, считая его более точным оружием, чем топор.
Острие меча вошло Черепу в спину, под левую лопатку, где у него было сердце — вернее, где оно должно было быть. Хлынула кровь, и только тут Конрад понял, что ошибся. У Черепа нет крови.
Он освободил меч, и светлая фигура молча рухнула на землю. Дернувшись несколько раз, тварь затихла. Конрад уже давно научился определять, жив его противник или нет. Он стоял, приготовившись к нападению на тот случай, если его заметят, но вокруг было тихо.
Конрад пнул труп сапогом, тот перекатился на спину. Он уже понял, что это не Череп, — тот не мог умереть так просто. Даже в темноте было видно, что он убил всего лишь еще одну тварь. Высокая, тощая, бледная и лысая — лысая, потому что на голой кости волосы не растут. Голова твари была полностью лишена кожи, плоти, мышц и сухожилий.
Внезапно Конрад услышал какой-то шорох и мгновенно обернулся. Из темноты вывалилась огромная бесформенная масса и бросилась на него. Тварь повалила его на землю, занесла над ним тесак… и отлетела в сторону.
Конрад почувствовал на лице что-то липкое и теплое. Кровь. Но не его кровь. Он взглянул на зверочеловека. В темноте было плохо видно, но он был большим, темным — и мертвым.
Из темноты выплыла еще одна тень.
— Я подумал, а вдруг вам помощь понадобится? — прошептал знакомый голос.
Конрад встал, стер с лица кровь и увидел Хайнлера, который вытаскивал из мертвой твари нож. Выходит, он недооценил каторжника. Хайнлер долго работал под землей, поэтому хорошо видел в темноте; кроме того, он явно обладал и другими способностями.
Значит, не так уж случайно пережил он нападение тварей, когда остальные спастись не сумели.
Конрад взглянул в сторону костра: монстры как ни в чем не бывало шумели и пировали. Они даже не заметили, что произошло всего в двух шагах от них.
Странно, но тварь, которую он принял за Черепа, пришла не со стороны лагеря. Конрад решил немного подождать.
— Вы не скажете, что вы ищете? — спросил Хайнлер.
Конрад все ему рассказал.
— Так что, пойдем ее искать? — предложил шахтер.
— Может, возьмешь вот это? — сказал Конрад, протягивая ему свой меч.
Хайнлер сунул за пояс нож и взял меч; Конрад держал в одной руке топор, в другой — стилет.
Вырабатывать план действий они не стали, все было и без того ясно.
Они тихо перебирались от костра к костру, высматривая пленников и прикрывая друг друга. Они подкрадывались ко второму лагерю, когда Хайнлер внезапно крикнул: «Берегись!»
Конрад резко обернулся, но было поздно — на него обрушился страшный удар. Конрад сделал несколько шагов, попытался поднять топор, упал — и провалился в темноту.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Когда Конрад, наконец, приоткрыл глаза, первое, что он увидел, была Моррслиб, тускло поблескивающая в небе.
Его голова была запрокинута назад, вокруг шеи туго затянута петля, руки заведены за спину и связаны. Он стоял, привязанный к дереву, голый, точно в таком же положении, в каком нашел Вольфа два дня назад, — пожалуй, даже в более беспомощном, поскольку ему-то надеяться было не на что.
Конрад смотрел вверх, на неровные края луны. Опустить глаза и взглянуть, что творится рядом, ему не хотелось. Жуткие звуки, доносившиеся до него, говорили сами за себя.
В отличие от луны Маннслиб, маленькая Моррслиб давала немного света даже при полной фазе. Свет Моррслиб всегда был каким-то странноватым, словно это был не совсем и свет.
Казалось, что она — это луна-тень, которая все окутывает дымкой, что вместо света она излучает тьму.
Поглядев на луну, Конрад осмотрел собственные раны. Он был привязан к дереву за шею и руки. Голова пульсировала от сильного удара, тело ныло и болело. Видимо, пока он был без сознания, его били, а потом тащили по земле. Многие раны, полученные им в битве с гоблинами, открылись, и теперь он был весь испачкан кровью, и свежей, и уже запекшейся.
В данный момент он был жив, но в том, что его ждут пытки и смерть, он не сомневался.
Бросив беглый взгляд по сторонам, Конрад тотчас зажмурился. Монстры не должны знать, что он пришел в себя; кроме того, ему не хотелось видеть то, что происходит перед ним.
Посреди окруженной деревьями поляны находился маленький алтарь. На нем сидела фигура в доспехах. Существо было одето в черное и красное, в руках у него были огромный топор и щит с эмблемой, которая была Конраду знакома. Такой знак он не раз видел на стягах зверолюдей: Х-образный крест с горизонтальной чертой посредине и такой же у основания.
На голове существа был надет богато украшенный медный шлем, но лица под ним не было — вместо него зияла пустота. На стуле сидели пустые доспехи. Нет, не на стуле — то был резной трон, поскольку на доспехах виднелись изображения нечестивых богов, которым поклонялся клан изгоев. У подножия трона лежала куча костей и черепов. Человеческих черепов.
Рядом валялись только что отрубленные головы…
Вокруг алтаря в почтительных позах стояли твари, с наслаждением слизывая свежую кровь, которая ручьем стекала к ногам их кровавого бога.
Конрад отвернулся, успев заметить, что монстры кого-то пытают. Он слышал дикие крики. Люди кричали во время пыток, кричали перед смертью, и даже после нее их крики, казалось, еще долго отдавались эхом в ночи.
Конрад вновь быстро огляделся, ища Хайнлера. Его нигде не было. Он не был привязан к дереву, его труп не валялся в страшной груде мертвецов, чьи головы служили подношением страшному божеству.
Глянув в сторону алтаря, Конрад узнал последнюю жертву. Это был Хралван, наемник из Норски, человек невероятной силы. Ради развлечения этот воин любил делать себе надрезы ножом или держать руку над горящим факелом, чтобы показать, насколько он нечувствителен к боли.
Теперь он не был нечувствителен к боли. Это был гигант семи футов ростом, его нельзя было обхватить руками, как толстый ствол дерева; сейчас у него не было ног и он плакал, плакал, как дитя, но из его глаз текли не слезы, а кровь. Хралвана медленно разрезали на части.
А совершали эту немыслимую жестокость две молодые женщины, прекраснее которых Конрад не видел за всю свою жизнь. Впрочем, это были не совсем женщины; у обеих были длинные и тонкие хвосты с раздвоенным концом.
Кроме металлического ошейника с шипами и вставленных в мочки ушей небольших косточек, на них ничего не было. Их длинные и тонкие руки были по локоть в крови. Жертва умирала, и женщины приходили от этого в возбуждение — они смеялись, плясали, лизали лезвия ножей, которыми терзали плоть умирающего, покрывая свои тела его кровью. Ножи женщин были такими же тонкими и длинными, как они сами.
Конрад не знал, сколько тварей стоит возле алтаря, поскольку большинство из них находилось в тени; он слышал только их крики и пение, гимн кровопролитию.
Внезапно наступила тишина. Не слышно стало ни пения, ни криков, ни стонов.
Конрад понял, почему стало тихо. Гигант из Норски был обезглавлен, одна из женщин держала в руках его голову. Подняв ее вверх, она принялась жадно пить свежую кровь, после чего швырнула голову Хралвана к ногам закованного в латы идола.
Больше тварям было некого убивать, у них не осталось жертв — кроме одной…
Конрад крепко зажмурил глаза, надеясь показать, что все еще не очнулся.
Было очень тихо, но он знал, что девы, пританцовывая, приближаются к нему. Он почувствовал на лице их теплое дыхание. Затем их пальцы, липкие от крови, принялись ласкать его. Конрад решил, что даже если его начнут мучить, он будет притворяться, что все еще без сознания. Но он оказался не в силах вытерпеть отвратительные ласки похотливых кровавых дев.
Открыв глаза, он подтянулся и хотел пнуть дев ногами. И промахнулся. Они отскочили, захихикали, а он чуть не задохнулся от затянувшейся на горле веревки.
«А ведь так умереть будет быстрее и менее болезненно», — подумал он. Но едва он пришел к такому решению, как одна из дев зашла ему за спину и перерезала веревку на горле. В следующий момент у него освободились и руки — но только на секунду.
К его запястьям тут же были привязаны длинные веревки, концы которых находились в руках прекрасных мучительниц. Несмотря на то, что лица и волосы дев были испачканы кровью, они были завораживающе прекрасны. Девы были похожи одна на другую как две капли воды, их было невозможно различить.
Конрад бросился на одну из них, но она увернулась, в воздухе сверкнул нож — и вонзился ему в руку. Он вскрикнул от боли. Когда из раны на землю потекла кровь, девы блаженно вздохнули и начали свое пение, означавшее, что ритуал жертвоприношения продолжается.
Торжествующе взмахнув ножом, дева лизнула клинок, на котором осталась кровь Конрада. Ее язык был таким же раздвоенным, как и хвост.
Конрад сильно дернул за веревку, чтобы подтянуть к себе вторую жрицу, но она просто отпустила свой конец, и Конрад, потеряв равновесие, шлепнулся в жидкую грязь, в которую обычно превращается земля после ливня, но эта почва размокла не от дождя, но от крови.
Девы вихрем метнулись к нему — и по его горлу потекли две струйки крови. Конрад поднялся на ноги; обнаженные девы кружились вокруг него, то бросаясь вперед, то отскакивая в стороны, прыгали и вертелись, нанося все новые раны.
Они были очень быстрыми, люди такой реакцией не обладают. Наверное, их выбрали потому, что женщины обычно действуют более тонко, чем мужчины, они умеют убивать более изощренно. Жертвы дев умирали медленно, по каплям теряя кровь.
Скоро тело Конрада стало красным от льющейся из ран крови, его крови. Ему было очень больно, но это были лишь поверхностные порезы, девы-палачи пока вели с ним игру. Пока.
Что же, он тоже поиграет с ними. Но для этого ему нужно оружие, и как можно скорее. И тут Конрад вспомнил о пустых доспехах, которые сидят на троне, и огромном топоре, зажатом в железной перчатке.
Между ним и троном сейчас находилась одна из дев. Конрад ринулся на нее, и она легко отскочила в сторону, что ему и требовалось. Но, вместо того чтобы повернуть назад, он продолжал бежать вперед, к алтарю.
До сих пор он не думал о темных фигурах, окружавших дьявольский алтарь, поскольку они находились в тени, а он был занят поединком с дуэтом хищниц.
Они стремительно перекрыли ему путь к оружию. Конрад изо всех сил ударил того, кто стоял прямо перед ним. Рука натолкнулась на гладкую кость. Фигура упала на спину, и в стене образовалась брешь.
Но не успел Конрад нырнуть в образовавшуюся щель, как чья-то рука в перчатке схватила его за плечо. Он вырвался, успев при этом выхватить меч из ножен противника. Рукоять меча украшала обвившаяся вокруг нее змея. Сжав в руке оружие, Конрад развернулся и побежал к своим мучительницам. Но вдруг змея ожила и вонзила зубы в его руку.
Вскрикнув от боли, Конрад уронил меч и схватился за место укуса.
Наступила полная, абсолютная тишина, все замерло. Ритмичное пение прекратилось, все смотрели на Конрада. Дьявольская парочка дев встала у него за спиной, твари взяли в кольцо три обнаженные окровавленные фигуры.
Тень, у которой Конрад выхватил оружие, вышла вперед, за ней шагнула другая, подняла брошенный меч и отдала его владельцу. Рукоять меча вновь стала такой же, какой и была; змея вновь обвилась вокруг нее и застыла.
Конрад взглянул на темную фигуру, почти неразличимую в ночной тьме. Она держала щит, на котором были те же рунические знаки, что и на алтаре, но Конрад вдруг увидел еще один знак, хорошо ему знакомый.
— Кастринг! — сказал он.
Фигура, которая вложила меч в ножны и уже собиралась уйти, остановилась. Посмотрев на Конрада, существо шагнуло к нему.
— Давно меня так не называли, — сказала тень. Конрад не мог рассмотреть лицо этого человека — его скрывал шлем.
— Кастринг, — повторил Конрад.
— Я давно жду твоей смерти, — со вздохом ответил тот. — Но сначала нам все же придется поговорить. Однако не обольщайся: мы все равно принесем тебя в жертву.
Кастринг что-то сказал на незнакомом языке. Темные фигуры пришли в движение. Конрад случайно обернулся в тот момент, когда одна из дев-мучительниц одним быстрым движением ножа внезапно снесла голову другой. Безголовый труп постоял несколько секунд, заливаясь кровью, фонтаном бьющей из шеи, и рухнул в грязь.
Оставшаяся в живых дева подняла голову и торжественно продемонстрировала ее толпе монстров, которые орали от удовольствия, наблюдая за сценой.
Конрад оглянулся на тень, которая распоряжалась монстрами, и украдкой бросил взгляд в сторону трона, на котором находились пустые доспехи. Может быть, это ему показалось, поскольку из-за залившей лицо крови он плохо видел, но из-под забрала на него вроде бы смотрели чьи-то глаза…
— Не хочешь чего-нибудь выпить? — спросил Кастринг, который, по-видимому, был предводителем этой шайки.
Кастринг было родовое имя Элиссы. Вот почему Конрад узнал знакомый знак на щите, но кем приходилась Элисса этому человеку?
Он не мог быть ее отцом; Вильгельм Кастринг погиб вместе с дочерью. Скорее всего, это один из ее братьев. Они были старше Элиссы и оставили усадьбу до того, как на нее напали монстры. А сейчас один из Кастрингов командует шайкой этих существ.
Элисса редко рассказывала ему о своей семье, и сейчас Конрад тщетно пытался вспомнить имена ее братьев. Впрочем, это не имело значения.
Развели костер, на котором начали что-то жарить, на этот раз не человечину. Конрад сел перед огнем. Он дрожал — от холода, слабости, потери крови и всего, что пережил за последние дни. Раны покрывали все его тело, словно паутина.
— Говорят, что знание настоящего имени человека дает над ним власть, — заметил Кастринг, усаживаясь неподалеку от Конрада и глядя на огонь. — Ты еще жив, и это доказывает, что поговорка не лишена основания. И все же я не стану спрашивать, как тебя зовут.
Конрад смотрел на него, пытаясь вспомнить. Братьев Элиссы он видел, но это было очень давно. Кроме того, тот, кто сидел рядом с ним, сильно изменился. У него не было губ, и поэтому казалось, что он все время усмехается, а из головы у него торчала пара рогов. Даже при свете огня узнать его было бы трудно — там, где раньше были волосы, теперь росла густая шерсть. Конрад тихо радовался, что не видит всего, что случилось с этим человеком — если его можно было назвать человеком…
К ним направлялось какое-то существо — стройное, гибкое, явно женского пола. Это была оставшаяся в живых мучительница. В руках у нее был серебряный поднос, на котором стояли украшенный драгоценными камнями кувшин и два столь же богато украшенных кубка.
Кастринг сказал ей несколько слов, и она разлила по кубкам какую-то жидкость. Красного цвета. Дева взяла поднос и повернулась к Кастрингу. Тот сердито махнул рукой, показывая на Конрада.
— Извини, она понятия не имеет о том, что такое этикет, — заметил Кастринг. — Прошу, — добавил он, видя, что Конрад находится в нерешительности. Затем невесело рассмеялся. — Это не то, что ты думаешь, поверь. Это вино, красное вино.
Конрад взял в руки кубок, понюхал, слегка пригубил и залпом выпил.
Кастринг, который молча наблюдал за ним, взял свой кубок и что-то сказал деве. Та немедленно ушла.
— Я собирался выпить за твое здоровье, но осмелюсь предположить, что при данных обстоятельствах это было бы неуместно.
Повертев кубок в руке и насладившись букетом, он поднес его ко рту — нижняя челюсть Кастринга заходила за верхнюю — и откинул голову. Поскольку у него не было губ, то часть жидкости пролилась на рубашку, и он вытер ее кружевным носовым платком.
— Пожалуйста, угощайся, — сказал Кастринг, показывая рукой на поднос.
Конрад наполнил свой кубок раз, потом второй.
— Я был не один, когда меня схватили, — сказал он. — Что с тем человеком?
Кастринг пожал плечами, затем что-то произнес на странном языке, обращаясь к огромной твари, которая стояла за спиной Конрада. У твари было лицо с клювом и когти на руках и ногах. Вместо ответа тварь громко и протяжно рыгнула. Кастринг вновь пожал плечами, пригубил вино, посмаковал немного, выпил и вытер пролившиеся капли.
Конрад не видел Кристен среди мертвых, но спрашивать о ней не стал. Правду ему все равно не скажут.
— Откуда ты меня знаешь? — спросил, наконец, Кастринг.
Нельзя говорить правду, это Конрад усвоил уже давно, поэтому и сказал:
— Я из Ферлангена.
— Ферланген! Давненько я не слышал этого названия. А я-то думал, ты из Остланда, как и я. Я когда-то жил в одной вонючей деревеньке недалеко от Ферлангена и частенько удирал оттуда в город, где неплохо проводил время. Мы с Отто Крейшмером иногда вместе охотились. Как он там, не знаешь?
— Он умер.
Кастринг молча поднял свой кубок, но Конрад пить не стал. Крейшмер хотел его повесить за двух пойманных кроликов и, если бы не Вольф, так бы и поступил.
— Когда ты уехал из Ферлангена?
— Пять лет назад, — ответил Конрад. — А ты?
После некоторого молчания Кастринг ответил:
— Еще раньше, я думаю. Точно не помню. Что такое, в сущности, время? Всего лишь цепь, затянутая вокруг нашей жизни. Я уехал, потому что захотел повидать мир, огромные города, далекие земли. И повидал. А потом попал в дурную компанию и…
Если б он мог, то, наверное, улыбнулся бы. Вместо этого Кастринг выпил вина и вновь вытер подбородок. Гладко выбритый, он и не пытался скрыть свой безгубый рот под бородой и усами. Была ли то болезнь, или Кастринг намеренно изуродовал себя?
— Расскажи мне о Ферлангене, — попросил он. — Как там Марлен, сестра Отто? Полагаю, она еще жива?
— Была жива.
— Мы с ней прекрасно проводили время. Довольно долго мы были очень близкими друзьями, даже едва не сочетались законным браком, но потом я вовремя передумал. К чему связывать себя навечно? И вместо этого я предложил Отто жениться на моей сестре. Ты не знаешь, они поженились? Не люблю писать письма, понимаешь ли. А учитывая свое положение, я вообще перестал с кем-либо видеться.
Кастринг потянулся к кувшину.
Конрад внимательно смотрел на него.
— Значит, это была твоя идея — выдать Элиссу замуж?
— Конечно. — Кастринг опустил кубок. — Так ты знаешь и мою сестрицу?
— Я слышал ее имя, — быстро сказал Конрад. — Не думаю, что они успели пожениться. Отто был убит… Случайно, на охоте.
— Какой стыд! Выйти замуж за толстого борова — вот чего только и заслуживала моя сестричка. — Заметив пристальный взгляд Конрада, Кастринг дотронулся до шрама, который пересекал его лицо от левого глаза до подбородка. — Моя первая боевая рана, — со смехом сказал он. — Подарок сестры. Отто и Марлен были близки, очень близки, так почему бы и нам с Элиссой не поступить так же, к обоюдному удовольствию? — Кастринг отхлебнул вина. — Увы, она придерживалась на этот счет другого мнения. — Он вновь зло рассмеялся.
Элисса никогда не рассказывала Конраду, что кто-то из братьев склонял ее к кровосмесительной связи; впрочем, она вообще мало говорила ему о своей семье.
— Если Отто умер, — продолжал Кастринг, — значит, Марлен стала баронессой. Когда мы придем в Империю, я, возможно, нанесу ей визит. Пожалуй, нам стоит возобновить знакомство.
— В Империю? — тихо переспросил Конрад. — Вы идете туда?
Он давно подозревал, что армия монстров движется к границам Империи, но ему очень хотелось думать, что он ошибается.
— Так, краткий визит, — ответил Кастринг. — Сожжем несколько городков, разграбим несколько деревенек, поубиваем жителей. — На этот раз он действительно развеселился; остатки верхней губы поползли вверх. — Слишком долго они жили в свое удовольствие, хватит. Засиделись, размякли, как перезрелые фрукты.
При мысли о том, что может сделать с беззащитными городами и поселками эта чудовищная армия, Конрад содрогнулся. Его пальцы судорожно сжали кубок.
— Пожалуй, я даже навещу свою сестричку, — как ни в чем не бывало продолжал Кастринг. — Уверен, она мне обрадуется. — Он заметил взгляд Конрада. — Чего ты на меня уставился? Она мне не родная сестра.
— То есть как это?
Кастринг зевнул и привалился спиной к стволу дерева.
— Ну, точно не знаю, отец никогда об этом не говорил, но я уверен, что с Элиссой все не так просто. Ее мать умерла сразу после ее рождения, хотя я не уверен, что она действительно была ее матерью. Я даже не уверен, что мой отец был отцом Элиссы. Думаю, что один из моих родителей попал — как бы это выразиться? — в неприятное положение. А возможно, что и оба.
Конрад промолчал. Элисса это от него скрывала, да и зачем ей было такое ему рассказывать? Может быть, она и сама ничего не знала. Значит, её мать могла вовсе и не быть ее родной матерью, а Вильгельм Кастринг мог и не быть ее отцом. Происхождение Элиссы было так же окутано тайной, как и его, Конрада…
Интересно, знал ли о нем хоть что-нибудь этот Кастринг? Конрад жил в деревне, принадлежавшей его отцу, и он должен был знать, что там происходит. Впрочем, если Кастринг ничего не знает о происхождении своей собственной сестры, откуда ему знать о прошлом какого-то деревенского мальчишки?
Рядом с Кастрингом лежал его щит; на нем рядом с эмблемой темного божества красовался родовой герб Кастрингов. Но на колчане и стрелах, которые ему когда-то отдала Элисса, найдя их в старой кладовке, был другой.
Колчан из какой-то странной шершавой кожи, десять стрел — и все угольно-черного цвета с одинаковым золотым знаком: кулак в железной перчатке между двумя перекрещенными стрелами. Последнюю из тех стрел Конрад потратил на Черепа, когда пытался его убить. Похоже, что тогда Череп узнал этот рисунок, как и Вольф, который, взглянув на него, сразу велел Конраду проводить его в сожженную деревню.
Кому же принадлежало это оружие?
— Однажды в Ферлангене, — начал Конрад, — я видел герб, черный с золотом: кулак и две перекрещенные стрелы. Ты ничего о нем не знаешь?
Немного подумав, Кастринг ответил:
— Что-то знакомое.
— Ты видел такой на луке, колчане и стрелах?
— Да. — Закрыв глаза, Кастринг провел пальцами по лицу. — Похоже, это связано как-то с эльфами? Впрочем, не могу вспомнить.
Конрад смотрел на огонь, пытаясь сосредоточиться, но от слабости и усталости у него ничего не получалось.
Элисса дала ему не только лук и стрелы, но и имя. До встречи с ней у него не было ни того, ни другого.
А теперь ее брат, или тот, кого она считала своим братом, по всей видимости, даже не собирался никак это имя использовать.
— Ты говорил, что знание имени дает над человеком власть, — сказал Конрад. — Почему же ты тогда не хочешь узнать мое имя?
Кастринг всегда отвечал после некоторого молчания, теперь же он молчал целую минуту, и Конрад даже подумал, что он уснул.
— Потому что оно тебе больше не понадобится, — медленно ворочая языком, ответил Кастринг. — На рассвете ты умрешь. — При этих словах Конрад тревожно оглянулся. — Вообще-то говоря, ты уже мертв, — добавил Кастринг. — Не следовало дотрагиваться до моего меча.
Конрад взглянул на свою правую руку, на которой еще виднелись следы змеиного укуса. Рука онемела; то же самое происходило и с левой рукой, и с ногами. Нет, не может быть, он устал, он просто очень устал. Устал, замерз и страдает от ран.
Кисть даже не распухла. Он почти ничего не почувствовал, когда змея его укусила — если только это была змея. Наверное, все это ему почудилось. Не было никакой змеи, не было ядовитых зубов, не было яда, проникающего в кровь…
Минуту назад Конрад желал только одного — спать, но теперь ему ужасно не хотелось закрывать глаза и проваливаться в ночь.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Резко поднявшись, Конрад поморщился от боли. Солнце нещадно жгло его обнаженное тело, в горле пересохло, губы запеклись и потрескались, кожа покрылась коркой засохшей крови. Костер еще не потух, и от тлеющих углей поднимался серьга дымок. Вокруг стояла полная тишина; рядом никого не было.
Судя по солнцу, рассвело часа три назад. Он редко спал так долго. Но сейчас, хотя он и не чувствовал особой усталости, ему хотелось забраться куда-нибудь в тень и проспать весь день.
Стряхнув с себя сонливость, Конрад посмотрел на свою кисть. Место змеиного укуса и раны, нанесенные девой-палачом, покрылись подсохшей коркой. Эльф, который когда-то спас его руку, на этот раз спас ему и жизнь. Кастринг говорил, что до рассвета Конраду не дожить. Вот почему монстры бросили его; они решили, что он умер. На самом же деле крепкий сон был следствием исцеляющей магии.
Конрад поднялся, решив осмотреть лагерь монстров. На первый взгляд могло показаться, что здесь вообще никого не было. Исчезло все, даже безголовые трупы принесенных в жертву людей; их кровь поглотила земля и высушило солнце. Конрад потрогал землю. В ней не чувствовалось жизни, она стала сухой, как песок. Несколько чахлых кустиков и пучков травы, росших поблизости, засохли и увяли, деревья покрылись грибком и загнили, как Лес Теней, в котором обитали зверолюди. Все, до чего дотрагивались твари, начинало болеть и разлагаться, даже земля, по которой они проходили.
Вспомнив о Кастринге, Конрад потрогал губы — неужели и его рот засохнет, потрескается и станет таким же безгубым?
Нет, решил он, нужно срочно найти воду и утолить жажду. Он пил вчера вино, от этого у него всегда пересыхало во рту и начиналась сильнейшая жажда.
— Похоже, ты и в самом деле крепкий парень.
Конрад резко обернулся.
Кастринг сидел на огромном звере, который, видимо, когда-то был лошадью. Шкура зверя была покрыта красно-черными пятнами, бока прикрывали доспехи. Вместо копыт на его ногах были когти; из пасти торчали собачьи клыки, между ушей вырос темный изогнутый рог.
Как ни странно, при свете дня Кастринг выглядел не так жутко, как ночью. Рога не росли у него из головы, а были частью шлема, однако застывшая безгубая усмешка оставалась на лице подобно маске. Его волосы были так длинны, что доходили до пояса; на Кастринге были черная меховая накидка, красная кожаная безрукавка и медные доспехи. На боку висел меч с рукоятью, вокруг которой обвивалась змея, у седла был приторочен щит с двумя гербами.
Конрад попятился.
— Не бойся, — сказал Кастринг. — Я не стану тебя убивать. Сейчас, во всяком случае. Просто хочу пригласить принять участие в нашем походе.
— А если я откажусь?
— Это не ответ. Если я о чем-то прошу, можешь считать это приказом. Я думал, ты уже умер. Но если нет, то ты представляешь интерес. Ты поедешь с нами. Будешь меня развлекать рассказами о Ферлангене. Должен признаться, что вчера я очень устал, поэтому не смог поддерживать разговор. За это прошу извинить. Потом мы проведем с тобой в беседах много часов, пока ты…
— Что?
— Пока ты не умрешь. Все заканчивается, даже жизнь, особенно жизнь. Мы рождаемся, чтобы умереть. Мы не знаем, когда встретим свой конец, и это делает нашу жизнь особенно интересной, ты не находишь? А твоя жизнь, обещаю, будет чрезвычайно интересной.
Конрад почувствовал, что за его спиной кто-то стоит, и обернулся. Это была его старая знакомая — прекрасная танцовщица смерти. На этот раз она оделась — на ней были сандалии и свободная короткая накидка. Хотя дева и отмылась от крови, ее завязанные в пучок волосы были ярко-красного цвета; такими же были и глаза, и хищные зубы.
На лбу танцовщицы виднелся знакомый Конраду знак — Х-образный крест, по-видимому выжженный. Сейчас кровавая дева выглядела гораздо менее зловещей и соблазнительной, чем при свете луны, и от этого она не стала менее жуткой. Все тот же ошейник с шипами, но теперь она добавила к нему еще и ожерелье, сделанное, по всей видимости, из человеческих костей — фаланг пальцев. На ожерелье болтался нож.
— Кажется, я забыл вас познакомить, — сказал Кастринг. — Это Шёлк. Или, может быть, Атлас. Все время их путаю. Ладно, не имеет значения. Как и мне, ей совершенно незачем знать твое имя. Она не владеет языком Старого Света, но ты быстро научишься выполнять то, что она будет тебе приказывать. С этого момента вы станете неразлучны. И даже, может быть, сойдетесь поближе. Уверяю тебя, она умеет доставлять удовольствие. А потом придет день, может быть, скоро, а может быть, и нет, и она тебя убьет.
Кастринг что-то сказал танцовщице, и она торжественно кивнула. Все это время дева не сводила с Конрада глаз, разглядывая его обнаженное тело. Когда Кастринг закончил свою речь, она взяла в руки нож, поцеловала клинок и послала воздушный поцелуй Конраду. Тот содрогнулся, вспомнив о ее раздвоенном языке и жадности, с которой она слизывала свежую человеческую кровь.
— Кажется, ты ей нравишься, — заметил Кастринг.
Конрад ничего не ответил. «Нет, — решил он, — это не я умру, а вы». Первой встретит смерть танцовщица. Или Кастринг…
— Империя, Остланд, Ферланген! — закричал Кастринг, натягивая поводья. — Наша милая родина ждет нас!
Лошадь взвилась на дыбы, развернулась и галопом рванулась вперед.
— У тебя не найдется воды? — спросил Конрад у своей конвоирши. — И чего-нибудь поесть? И какой-нибудь одежды?
Хвост девы дернулся. Что-то хрипло сказав, она показала рукой в ту сторону, куда ускакал Кастринг. Конрад молча смотрел на нее. Дева вытащила нож и занесла его над головой. Она стояла слишком далеко, чтобы он успел до нее добежать и выхватить нож, и слишком близко, чтобы, метнув в него нож, она промахнулась.
Конрад повернулся и двинулся вслед за армией; его эскорт последовал за ним.
От Империи до Кислева он прошел, ведя в поводу лошадь Вольфа. Теперь он возвращался, однако на этот раз за ним, шаг в шаг, следовала страшная молчаливая тень. Это был длинный путь, поскольку без плавания по реке пришлось преодолевать гораздо большее расстояние, кроме того, их задерживали частые остановки, вызванные небольшими стычками, разграблением деревень, принесением в жертву пленников.
Конрад старался держаться от всего этого подальше, равно как и не стремился приближаться к разношерстному воинству Кастринга. Оно не было регулярной армией, которая выполняла бы приказы и ходила маршем. Оно распадалось на отдельные отряды, каждый из которых двигался по своему маршруту, после чего они вновь соединялись, чтобы совершить очередной кровавый набег.
Конраду позволили взять себе одежду, оставшуюся после казненных пленников. Но вскоре она изорвалась, и виной тому была Шёлк, которая колола его ножом всякий раз, когда он не понимал ее приказа или исполнял его недостаточно быстро. Через некоторое время все его тело покрылось густой сеткой уколов, словно его кто-то искусал с головы до ног.
У него не было возможности сбежать и еще меньше было шансов взять верх над своей мучительницей. Шёлк не оставляла его ни на минуту, держась от него на расстоянии нескольких футов. Кроме того, за ним следили и воины Кастринга, зверолюди, готовые прикончить его в любой момент, чтобы напоить его кровью свое омерзительное божество. Сколько их в шайке Кастринга, сказать было невозможно. Их число постоянно менялось, то увеличиваясь, когда Кастринг набирал новых воинов, то уменьшаясь после очередного боя.
Иногда они шли по ночам, иногда при свете дня. Часто они шли день и ночь, а иногда становились лагерем на несколько суток. Конрад никак не мог понять, почему они так делают, но он никого об этом не спрашивал, а ему никто не объяснял.
С собой монстры тащили мало поклажи. У них была всего одна повозка. Ее всегда тщательно охраняли, и Конрад подумал, что в ней, наверное, везут священные доспехи и алтарь.
Большая часть воинов шла пешком, поэтому много унести они не могли, но некоторые твари ехали верхом на лошадях, представлявших собой такой же омерзительный результат мутации, как и их седоки. Это были элитные отряды, в которые входили лучшие воины, обладающие профессиональным оружием и доспехами. Эти воины походили скорее на обученных и вышколенных рыцарей, чем на кровожадных дикарей. У них был свой кодекс чести, и казалось, что единственным смыслом их жизни были сражения, что свое почтение божеству они выражали, проливая кровь на поле брани — свою собственную или противника. А затем происходило обратное: когда светила маленькая луна, начинались кровавые жертвоприношения, и кровь лилась рекой, но на этот раз страдали и гибли беззащитные пленники, которых убивали для исполнения отвратительных ритуалов в честь бога Хаоса.
На другом полюсе находились существа низшего порядка, ни люди, ни звери; они одевались в лохмотья и пользовались тем оружием, которое сумели добыть. Между этими двумя полюсами находилась большая часть воинства Кастринга; они не были людьми, не были животными, представляя собой некую комбинацию того и другого.
Именно с такими существами Конрад чаще всего сталкивался во время службы на границе: с теми, у кого руки заканчивались клинком или топором, кто имел множество глаз, ушей или ртов; у кого лицо было расположено посреди груди; кто был наполовину насекомым с огромными клешнями или наполовину птицей с огромными крыльями. Некоторые были наполовину рептилией, и их кожа была покрыта чешуей; у других была голова зверя и тело человека или голова человека на теле животного.
Основной мастью этих тварей было сочетание красного и черного — цветов крови и смерти; их шерсть, перья, плавники, кожа, раковина или шкура были покрыты полосами, полосками и пятнами всевозможных сочетаний этих цветов. У многих из них глаза не имели зрачков и были совершенно белыми, и все же твари прекрасно видели.
Всех их объединял один символ, одна эмблема была на их стягах и щите Кастринга, и она же была выжжена на лбу Шёлк — зловещий знак Кхорна, Кровавого бога.
Кхорн, один из четырех величайших богов Хаоса.
Его рунический знак означал смерть, словно это была подпись самого Охотника за душами.
Шёлк поклялась служить своему божеству и выжгла на своем лице его знак. Многие из его почитателей носили на голове рога, изогнутые, как знак Кхорна.
Каждая смерть свершалась во славу Кхорна, и умирали не только его враги. Когда бог требовал жертв, ими становились сами монстры — как это случилось, когда Шёлк убила Атлас.
Для почитателей Кхорна любой человек и монстр являлся потенциальной жертвой. У них не было друзей и не было союзников, а были только будущие жертвы. С каждым днем становилось все очевиднее, что скоро наступит черед Конрада. Но пока этого не случилось, каждый прожитый день он мог считать своей маленькой победой.
Проходили дни, недели, пока, наконец, армия чудовищ не покинула территорию Кислева и не пересекла границу Империи. Каждая миля их пути была отмечена смертью невинных жертв, а иногда и случайных союзников.
Конрад жил одной мыслью: только бы монстры нашли себе иную жертву, кого-нибудь другого, не его, чтобы он прожил еще один день. Он должен жить, чтобы добраться до Шёлк и Кастринга. Только это поддерживало в нем силы, только это заставляло делать следующий шаг.
Он стал меньше думать о Кристен. Он даже начал ее забывать. Они были вместе меньше года, и когда он пытался ее вспомнить, то почему-то видел Элиссу. Он не хотел вспоминать о Кристен и потому, что чувствовал себя предателем. Не уйди он тогда вместе с Вольфом и Анвилой, Кристен, может быть, была бы жива. Но она, скорее всего, умерла. Он очень надеялся, что это так, ибо монстры захватывали пленных только ради того, чтобы мучить, пытать и убивать их.
Но сам он еще ни разу не почувствовал смертельной опасности. Словно все ужасы, которые происходили на его глазах, не имели к нему никакого отношения, словно он был сторонним наблюдателем всему, что происходило вокруг. Даже когда его наказывали, он мало обращал на это внимания. Его тело испытывало боль, но сознание было далеко. Он чувствовал, что просто движется в том же направлении, что и кровавое воинство Кхорна. Они шли в одну и ту же сторону, только и всего.
Конечно, он знал, что так долго продолжаться не может, — что-нибудь обязательно случится. Когда смерть заглянет ему в лицо, как и обещал Кастринг, мир вновь станет реальным. Либо это, либо он выйдет из транса каким-нибудь другим образом. Каким, он и сам не знал, но это непременно должно случиться.
Почему Кастринг до сих пор его не убил? Возможно, видя страдания Конрада, он получал от этого мрачное удовольствие. Возможно, его убьют в Ферлангене, городе, который Кастринг считал своей родиной.
— Я вижу, ты опытный воин, — сказал он как-то вечером, усаживаясь напротив Конрада и его хвостатой конвоирши.
Дева кидала Конраду кусочки пищи. Его руки были связаны за спиной, и еду приходилось подбирать с земли. Пытка слабая, но Кастринг и кровавая девица получали от нее немалое удовольствие.
— Ты убил очень многих, — продолжал Кастринг, — поэтому твоя смерть приобретает ценность гораздо большую, чем смерть тех, кто никого не убивал и не проливал ничьей крови. Ты слишком дорогая жертва, чтобы тратить тебя по пустякам. Думаю, что твою кончину я приберегу для какого-нибудь особо важного случая.
Шёлк стала лить на землю тонкую струйку воды, и Конрад торопливо принялся пить. Кастринг что-то сказал ей, и она, внезапно наступив ногой на голову Конрада и прижав ее к земле, приставила к его горлу нож.
— А может, и нет, — добавил Кастринг.
Через несколько секунд он отдал еще одну команду, и Шёлк сняла ногу с головы пленника.
Кастринг наслаждался. Он наслаждался видом воина, превратившегося в раба женщины. Конрад же чувствовал только ненависть, которая росла с каждым днем. Это была холодная, глубокая ненависть.
В первую ночь плена Шёлк и Атлас были сильнее, поскольку он очень устал и ослаб. Теперь он легко расправился бы с обеими, но, на его счастье, осталась лишь одна Шёлк.
Он знал, что в любую минуту может ее убить — он может убить даже Кастринга. Но потом он вспоминал о том, как мало еще сделал за свою жизнь и как много ему еще нужно сделать и что смерть его мучителей не может стоить его собственной смерти. Нет, еще рано.
Только однажды Шёлк оставила его в одиночестве — когда ушла, чтобы принять участие в своем отвратительном ритуале. Но вскоре вернулась, вся покрытая кровью, возбужденная видом мучений и смерти невинных жертв. Несмотря на прекрасную наружность, дева больше походила на животное, чем на человека. Особенно мерзки были ее хвост и раздвоенный язык.
— А может быть, ты присоединишься к нам, — сказал в другой раз Кастринг. В тот день он был в хорошем настроении. Отряд монстров столкнулся с дорожным патрулем и уничтожил его. — Мы всегда рады хорошему человеку. Хотя тебе вовсе не обязательно быть хорошим, и тем более человеком…
Конрад вздрогнул, но продолжал молча смотреть на Кастринга, словно задумавшись над этим предложением. Это поможет ему протянуть еще один день.
— А что мне нужно будет делать? — спросил он.
— Убивать. Ты ведь этим уже занимался. Но теперь ты будешь убивать во имя великого Кхорна. Ты же наемник, я знаю. Поэтому ты и служил в Кислеве. Ты убивал за деньги. Но разве не лучше убивать ради священной цели, во славу величайшего из богов?
Нет, он убивал не за деньги. За службу на границе он получал гроши, он служил не за деньги. Он убивал не ради убийства, а чтобы защищать границу от таких, как Кастринг…
А теперь он находится среди этих тварей и чувствует себя предателем. Он предал свою расу, расу людей, предал их тем, что оставался жив, когда все погибали.
Армия Кастринга тем временем прокладывала огненный след к Остланду, первой провинции, расположенной на границе с Империей. Они не пытались скрывать свое присутствие, а потому встречали все более ожесточенное сопротивление.
Конрад старался понять, что происходит. Была ли то часть общего плана, согласно которому мародеры Кастринга, отвлекая на себя часть войск Империи, облегчали проход главной силе, которая должна была ударить где-нибудь в другом месте? Впрочем, разве можно было ожидать от кровожадных тварей какой-то четко продуманной стратегии? Кастринг производил впечатление человека хитрого и расчетливого, однако он мало чем отличался от монстров, которыми командовал. Он жаждал только крови, смерти и разрушения.
— Кого я должен буду убить? — спросил Конрад, заранее зная ответ.
— У нас тут имеется несколько пленников, — ответил Кастринг. — Я думаю, тебе стоит их посмотреть. Выберешь кого-нибудь, кого захочешь принести в жертву нашему великому господину и повелителю.
Кастринг был прав: Конрад убивал много раз. Но он никогда не убивал слабых и беззащитных. Теперь, похоже, выбора у него не было. Если он не заберет чью-то жизнь, то сам станет жертвой. И даже если он откажется убить, жертву это не спасет, человек все равно умрет. Конрад должен убить. Он умеет убивать быстро, без мучений.
— Они хотят нас убить, сэр? — спросила маленькая фигурка, привязанная к дереву рядом с Конрадом.
Ему было не больше пятнадцати; его глаза были широко раскрыты от страха. Его приволокли вместе с остальными; это был отряд призывников, захваченный возле ближайшего городка. Остальных куда-то утащили, а паренька оставили здесь.
Его одежда была выпачкана в крови; грязное лицо покрыто синяками, на щеках виднелись дорожки от слез.
— Нет, — солгал Конрад. — Если бы нас хотели убить, они бы это уже сделали.
— А что они с нами сделают?
— Не знаю, — вновь солгал он.
Шёлк сидела на корточках недалеко от них и, ухмыляясь и что-то хрипло мурлыча себе под нос, постукивала кончиком ножа по костяному ожерелью.
— Откуда вы, сэр? Когда они вас схватили?
Конрад не ответил. Ему не хотелось говорить, ибо по сверкающим красным глазам девы было видно, кого она выбрала в качестве жертвы.
— Они нас убьют, сэр. Я это знаю!
— Нет, — ответил Конрад, пытаясь успокоить паренька. — Меня схватили уже давно, а я еще жив.
— Она хочет нас убить, — сказал паренек, понизив голос до шепота. — Я вижу.
Шёлк бросила на него взгляд, и паренек поспешно опустил глаза.
— Она из этих мутантов, да? — спросил он, произнеся это слово так, словно впервые осмелился сказать его вслух.
Этот паренек, видимо, знал о мире гораздо больше, чем когда-то Конрад. Живя в деревне, тот и слыхом не слыхивал ни о каких мутантах, а когда на них напали монстры, он даже не знал, как они называются.
— Я не хочу умирать, сэр!
— Я тоже, — ответил Конрад, думая о том, что ценой его жизни станет, возможно, смерть мальчика.
Конрад взглянул на темное небо, усеянное звездами. Маннслиб взойдет через несколько часов; маленькая луна была совершенно непредсказуемой — она часто меняла время своего восхода и захода, а также фаз, но сегодня, похоже, она будет светить в полную силу.
Мучимый страхом, мальчик не умолкал, то и дело задавая вопросы. Конрад старался говорить как можно меньше. Шёлк тем временем ждала; вот, наконец, над горизонтом показались неровные края маленькой луны — и тишину прорезал первый дикий вопль, вопль истязуемой жертвы.
Зверолюди, мутанты, воины Кхорна приветствовали появление Моррслиб убийством первого пленника.
Мальчик тихо вскрикнул, и Шёлк засмеялась. Оставшись без своего двойника, она не часто брала на себя роль палача, хотя редкое вечернее жертвоприношение или пытка обходились без ее участия.
Со своего места Конрад не видел, где установлен алтарь. После первой ночи плена он никогда больше не видел его, хотя всегда слышал, что происходит на площадке для ритуальных жертвоприношений.
Сегодня его оставили в стороне от лагеря, возле лесистого холма, который спускался в долину. Где-то внизу слышалось журчание воды. Когда начались убийства, Конрад попытался сосредоточиться на плеске реки, чтобы не слышать воплей.
Они начали кричать, и вместе с ними дико закричал мальчик.
— Прекрати! — заорал Конрад прямо ему в лицо. — Заткнись, слышишь? Слушай меня!
Мальчик замолчал, испуганно глядя на него. Очевидно, в это мгновение он боялся Конрада даже больше, чем монстров.
— Все будет хорошо. С нами все будет хорошо. Поэтому ты здесь, со мной. Тебя притащили сюда не затем, чтобы убивать. Меня они не убили. И тебя не убьют.
Мальчик внимательно смотрел на него, и вдруг выражение его лица изменилось.
— Ты сам один из них! — бросил он Конраду и плюнул ему в лицо. И отвернулся.
«По крайней мере, замолчал», — подумал Конрад, но слова паренька не выходили у него из головы: «Ты один из них».
Вообще-то говоря, в какой-то степени это верно. Он провел с монстрами уже много недель. И если его все-таки заставят убить этого мальчишку, он и в самом деле станет одним из них — или почти станет.
Кастринг предложил ему поклоняться богу Кхорну. Значит, совершив убийство, он пройдет обряд посвящения? И тем самым начнет опускаться в пучину мрака, постепенно превращаясь в мутанта? Кастринг тоже когда-то был человеком. Как он начал меняться? Когда это случилось — в Пустошах Хаоса или мутация может происходить в любом месте?
Конрад понимал, что спасти свою жизнь он может только ценой смерти мальчика, но будет ли это означать, что он признал Кхорна своим божеством? Если да, то его жизнь больше не будет ему принадлежать — он навеки потеряет самого себя. Сейчас на кону стоит не только его жизнь: поступив так, он отдаст Кхорну и свою бессмертную душу.
Как ему хотелось знать об этом побольше! Конрад никогда не был религиозен. В Империи и Кислеве была уйма разных богов и их почитателей, но он никогда особенно этим не интересовался. Лучше других он знал Зигмара Молотодержца, которого многие считали богом. Вольф тоже из всех богов почитал только Зигмара и обычно перед боем возносил ему молитвы.
Шёлк встала. В то же время Конрад услышал, что наступила полная тишина. Последняя жертва была умерщвлена.
Последняя, кроме одной — или двух…
Дева сбросила сандалии, накидку, отбросила в сторону ожерелье и распустила свои кроваво-красные волосы. Она стояла голая, держа в руке нож; она приготовилась убивать. Затем что-то сказала. Конрад понял: она велела ему подняться, но он не послушался. Подскочив к нему, она прижала к его горлу острие ножа. Потекла тонкая струйка крови.
Дева повторила приказ.
Конрад понимал, что сейчас она его не убьет, но он знал и другое: она может сделать очень больно. Шёлк умела вызывать мучительнейшую боль. Однако дева переключила свое внимание на мальчика и внезапно ударила его ножом в плечо. Тот вскрикнул от боли. Знаком она велела ему встать, и он повиновался. Она быстро разрезала на нем одежду, и мальчик стоял голый, со связанными за спиной руками.
Глядя в глаза Конраду, она провела кончиком ножа по груди мальчика, оставив на ней красную полосу. Тот закричал, по его телу потекла кровь. Дева снова провела ножом по его груди, в другую сторону. «Она вырезает на его груди знак Кхорна, — подумал Конрад, — и будет мучить мальчишку, пока я не встану». Тогда он выполнил ее приказ: он встал. Но Шёлк не прекратила пытку. Двумя быстрыми движениями она закончила рисунок. Грудь мальчика была залита кровью.
Он пошатнулся, едва не потеряв сознание, но не упал. Он уже не кричал, а только всхлипывал. Он не был серьезно ранен. Шёлк не хотела, чтобы он умер. Пока не хотела.
Она подошла к Конраду, сверкнул нож, и по его щеке потекла кровь. Шёлк наказала его за непослушание. Снова заработал нож, и с Конрада упала одежда. Дева что-то прохрипела, и он медленно двинулся к алтарю. Она подтолкнула мальчика, и тот пошел вслед за Конрадом.
Вокруг алтаря уже собрались монстры; их темные тени плотным кольцом окружили трон и сидящие на нем доспехи. Одна из теней вышла вперед.
— Рад, что ты принял приглашение, — сказал Кастринг. — Это и есть твой гость?
Мальчик стоял неподвижно, словно загипнотизированный, не сводя глаз с алтаря, черепов и кучи отрезанных голов у ног бронзовой фигуры.
— Я убью тебя, Кастринг, — сквозь стиснутые зубы процедил Конрад.
— Ты, кажется, не совсем понимаешь ситуацию, — ответил тот. — Ты действительно убьешь, но только не меня, а вот этого юного джентльмена. И вообще, ты выбрал очень неподходящее время для угроз. Это я могу тебе угрожать. И, как я уже говорил, заставлю тебя подчиняться.
Шёлк перерезала его путы, Кастринг протянул ему кинжал, рукоятью вперед. Конрад взял его в руки и тут же почувствовал, как в шею ему уперся кончик ножа. Кастринг отступил назад, Шёлк тоже.
Конрад и мальчик остались стоять перед алтарем. Земля под их ногами была мокрой от крови.
Мальчик посмотрел на алтарь, на нож, затем взглянул Конраду в лицо.
— Я знал, что ты один из них, — тихо сказал он и опустил голову.
Конраду хотелось сказать ему, что он убьет быстро, тогда как монстры убивали бы его долго и мучительно, но что толку в пустых разговорах? Он говорил бы сам с собой, а не с мальчиком.
Монстры запели свой гимн крови.
— Давай! — приказал Кастринг, перекрывая голоса поющих.
Конрад взглянул на темную фигуру, выкрикнувшую этот приказ, удобнее взялся за кинжал и взвесил его в руке, прежде чем метнуть в ночную тьму — прямо в горло Кастринга.
И вдруг кинжал был выбит из его руки. Шёлк, молча метнувшись к Конраду, сильно ударила его плечом. Не устояв на ногах, он упал в грязь и мгновенно откатился в сторону, думая, что сейчас кровавая дева набросится на него. Но ее целью был юноша из Остланда.
В его грудь вонзился нож, и паренек издал долгий, пронзительный, душераздирающий крик. Он упал, а Шёлк склонилась над ним, продолжая орудовать своим страшным ножом. Через несколько секунд она отпрыгнула в сторону. В одной руке она держала нож, а в другой — кусок человеческой плоти. Это было сердце мальчика.
Которое продолжало биться!
Со стороны монстров раздался одобрительный рев, а дева почтительно положила сердце к ногам бронзовой фигуры.
Конрад попытался найти вылетевший из его руки кинжал, но не нашел и встал, заметив, что к нему решительно приближается темная фигура. Было слышно, как из смазанных маслом ножен с легким шорохом выходит меч.
Конрад медленно отступил, глянув через плечо, не подкрадывается ли со спины еще один убийца. Но когда он вновь повернулся к Кастрингу, между ними стояла тонкая стройная фигурка. Это была Шёлк, угрожающе занесшая над головой окровавленный нож, но угрожала она не Конраду, а своему господину.
Кастринг остановился и что-то сказал. Шёлк не ответила и не двинулась с места.
— Нет, ты действительно ей нравишься, — сказал Кастринг.
Делано засмеявшись, он вложил меч в ножны и ушел.
Шёлк обернулась к Конраду, их глаза встретились. Почему она не дала ему убить мальчика, а потом защитила от ярости Кастринга? Почему спасла Кастринга, в последний момент выбив кинжал из руки Конрада? Он не мог ответить на эти вопросы. Впрочем, какой бы ни была причина ее поступка, они оба были обречены.
Тени, окружавшие алтарь, растворились во тьме, оставив Конрада и деву возле тела мальчика и трупов пленников, лежавших у бронзового алтаря Кхорна.
Взглянув на Шёлк, Конрад неожиданно понял, кем она была когда-то: человеком.
А еще он понял, что наступил момент, которого он так долго ждал. Настало время пробуждения.
Конрад пошел в сторону, Шёлк последовала за ним. Над рекой возвышался небольшой утес, и Конрад направился туда. Остановившись, он увидел, что дева занесла нож, замер — но нож полетел в поваленное дерево, лежавшее рядом с ним. Вонзившись в ствол, нож завибрировал. Начала всходить Маннслиб, бросая из-за горизонта серебристый свет и освещая все вокруг гораздо ярче, чем мрачная Моррслиб. Где-то внизу, в долине, тихо шумела река. Краем глаза Конрад заметил, что на ее берегу что-то поблескивает. Это в лунном свете блестел металл.
Теперь он знал, что ему делать.
Тесно прижавшись к нему, дева заглянула ему в глаза. Он ненавидел ее, ненавидел люто, но сейчас он вспомнил о том, что подумал, когда впервые увидел ее и Атлас: что женщин прекраснее он не видел ни разу в жизни.
До сих пор Конрад не думал о ее теле; однако этой ночью он решил отдать последнюю дань существу, которое когда-то было человеком и давно забыло, что значит быть женщиной.
Тело танцовщицы, к удивлению Конрада, оказалось теплым и нежным. Он старался не замечать, что оно выпачкано в крови, не замечать ее дикого взгляда, раздвоенного языка и хвоста. Он опустился на землю, позволив ей лечь сверху, словно продолжая исполнять свою роль подчиненного.
Она перестала быть животным, а он им стал. Когда она закричала, это не был леденящий душу крик мутанта, это был крик женщины в момент наивысшего наслаждения. А он только зарычал, хрипло и примитивно, как животное.
Так начиналась любая жизнь, и Конрада, и самой Шёлк до того, как Хаос исказил ее тело, украл и извратил ее душу.
Конрад потянулся, протянул руку за спину девушки и впервые позволил ей припасть губами к его губам.
Они тоже были теплыми и нежными. Они поцеловались — и это был поцелуй смерти.
Шёлк издала тихий вздох, когда клинок вошел ей в спину и пронзил сердце. Их глаза встретились в последний раз — в глазах девушки стояли слезы. Откинувшись назад, она улыбнулась и умерла так быстро, словно была человеком.
Осторожно уложив ее на землю, Конрад встал. Вытащив нож, взглянул на берег реки, стараясь разглядеть то, что заметил несколько минут назад, — блеск доспехов.
Бронзовых доспехов.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Сжимая в руке нож, Конрад помчался вниз, во тьму. Ему наконец-то удалось вырваться из плена, и теперь он преследовал таинственного бронзового рыцаря.
Вот почему он пробыл у Кастринга так долго — он почти видел, что с ним что-то случится, только не знал, что именно, поскольку до этого события было слишком далеко.
Закованный в доспехи всадник скрылся из виду, но это не означало, что он исчез, просто в этом месте было темно и густо росли деревья.
Он убил Шёлк, она умерла в тот миг, когда почувствовала, что снова становится человеком.
Конрад сожалел лишь об одном; что не успел убить Кастринга. Но у него уже не было времени возвращаться в лагерь и мстить. Едва заметив бронзового рыцаря, он забыл обо всем и бросился за ним. Он должен его догнать, прежде чем вновь потеряет его след.
Конрад спотыкался, скользил, падал и натыкался на деревья, но, не обращая внимания на боль, продолжал бежать, чтобы в следующий миг снова кубарем покатиться по земле, зацепившись за ветку. Вылетев очертя голову на вершину холма, он снова споткнулся и полетел по скользкому склону.
Его спасла река — с громким плеском он упал в воду, совсем рядом с острым камнем. Вынырнув, Конрад попил ледяной воды, затем подплыл к каменистому берегу.
Присев передохнуть, он принялся рассматривать свои синяки, ссадины и царапины. Кинжал он не потерял, как и в тот день, когда спасался от монстров, напавших на деревню. Кинжал был его единственным оружием.
Но как он может сражаться с бронзовым рыцарем, если остался совершенно голый и с одним кинжалом? Впрочем, его это почему-то не волновало. Сначала нужно найти этого загадочного всадника. Но тут Конрад услышал шум погони.
Монстры бежали, вопя и завывая, рыча и издавая воинственные кличи, пронзающие ночную тишину, как кинжалы, которые станут пронзать его тело, если он снова попадет в плен.
Конрад оглянулся по сторонам и вдруг заметил, как слева что-то блеснуло.
Он бросился в ту сторону, стараясь бежать вдоль реки. Рядом бурлила вода, он с ходу перескакивал через лежащие на берегу ветки, опережая своих преследователей всего на несколько минут. Они будут спускаться к реке гораздо осторожнее, чем он; скорее всего, они разделятся, и другой отряд попробует найти путь в обход, чтобы не дать ему выбраться из долины. Но прежде чем его загонят в ловушку, он должен найти бронзового всадника.
Конрад бежал сквозь ночную тьму, судорожно вдыхая холодный воздух и слушая, как шумит река. За его спиной уже чувствовался мерзкий запах тварей — а он видел, видел…
Внутреннее чутье не говорило ему, что впереди опасность; в данную минуту ему ничто не угрожает. Если только оно снова его не обманывает…
Конрад нырнул за ближайший ствол, и впереди, совсем рядом, в лунном свете блеснул металл. Конрад осторожно выглянул. В ста ярдах от него стояла лошадь, сплошь закованная в бронзовые доспехи. Но самого рыцаря видно не было.
Прячась за деревьями, Конрад начал подбираться к лошади, осторожно, бесшумно спускаясь по склону холма. Вскоре он оказался совсем рядом с животным.
Несомненно, это была та самая лошадь, которую он видел пять лет назад. Он узнал богато украшенные доспехи, закрывающие ее от ушей до копыт. На бронзовых пластинах, закрывающих голову лошади, виднелись два острых и длинных рога, как и на шлеме рыцаря. К седлу был привязан щит, рядом с ним — копье.
Бронзовыми были стремена и даже седло.
Седок спешился, а это означало, что он стал более уязвим. Учитывая, что на нем доспехи, он не может быстро двигаться. Если Конрад нападет внезапно, он сможет повалить его и вонзить кинжал в щель под шлемом, в горло.
С другой стороны, зачем ему убивать всадника? По правде говоря, Конрад и сам не знал толком, что ему нужно от рыцаря. Неужели он и в самом деле брат-близнец Вольфа?
Однако рыцаря нигде не было видно. Он не мог уйти далеко. Конрад осмотрел берег реки. Вновь глянув на лошадь, он заметил в ней что-то странное. Она не шевелилась, не делала ни единого движения. Конь стоял у воды, словно статуя, напоминая собой конные памятники великим правителям, только без седока. Неподвижная лошадь была похожа на алтарь Кхорна — там тоже были застывшие без движения доспехи.
Бросив взгляд через плечо, он увидел, что на утесе, с которого только что скатился, показалась темная фигура. Кажется, именно с того места он и сам заметил бронзового рыцаря.
Но где же тот? Может быть, упал в реку? Его могла сбросить лошадь, или она споткнулась, и он вылетел из седла, а потом из-за доспехов не смог выбраться из воды.
Конрад пошел к реке, где стояла лошадь. И вот там-то, среди деревьев, он увидел рыцарские доспехи. Шлем и перчатки, нагрудник и наспинник, наплечники и налокотники, набедренники и наколенники, наголенники и сабатоны, меч в ножнах — все это, словно забытое или брошенное, лежало на земле. Может быть, рыцарь снял доспехи, чтобы поспать или искупаться?
Осторожно подойдя поближе, Конрад встал на колени и принялся рассматривать латы, бросив взгляд в сторону лошади. Вольф как-то говорил, что у его жеребца Миднайта был брат-близнец, а то, что белый жеребец умел убивать, Конрад знал хорошо. Но животное продолжало стоять совершенно неподвижно.
Где-то сзади послышался крик. Конрад быстро поднялся. Если это кричит рыцарь, то без доспехов ему конец. В ответ послышался другой вопль — это перекликались преследователи.
Конрад потянулся было к мечу, но передумал. Когда-то он сумел спастись, потому что влез в шкуру зверочеловека, почему бы теперь ему не проделать нечто подобное?
Бросив меч, он принялся торопливо натягивать на себя доспехи. Под них полагается надевать белье, но такового у него не было. Странно, но доспехи были теплыми. Конрад объяснил это тем, что он сам, наверное, слишком замерз.
Облачаться в рыцарские доспехи без посторонней помощи очень трудно — некому помочь завязывать ремни и затягивать крепления; но Конрад очень спешил, к тому же доспехи пришлись ему как раз впору. Нагрудник и наспинник легко соединились ремнями, образовав прочную кирасу, к ней легко присоединились подол и тассеты. Латы, закрывающие руки и ноги, оказались на удивление очень легкими и гибкими.
Конрад привязал к поясу меч, застегнул на шее ворот кольчуги, натянул перчатки. Все подошло ему идеально. Затем он надел шлем.
Во время службы на границе он часто надевал доспехи, но никогда еще не использовал полное рыцарское облачение, поскольку оно сильно ограничивало движение. Эти же бронзовые латы казались невесомыми — Конрад их едва ощущал на себе.
Раздумывать, почему так, было некогда — совсем рядом раздался вой, и на берег выскочили две коротконогие твари — собакоголовая парочка из шайки Кастринга. Увидев Конрада, они ринулись на него.
Опустив забрало, он вытащил из ножен меч. Затем взглянул на лошадь. Она стояла неподвижно. Рядом с ней Конрад заметил плоский камень. Если влезть на него, то можно забраться в седло и уже сверху отбить первую атаку монстров.
От скользящего удара меча, пришедшегося по руке, он едва не вылетел из седла. Конрад вдел ноги в стремена, натянул поводья, и тут лошадь впервые пошевелилась. Конь встал на дыбы, в воздухе мелькнули бронзовые копыта и обрушились на монстра; подмяв чудовище, конь принялся его топтать.
Значит, этот жеребец действительно брат Миднайта.
В это время на Конрада устремился второй монстр, но тот уже успел приготовиться: его рука и меч словно слились воедино. Блеснул клинок, и с плеч твари покатилась ее собачья голова.
Внезапно Конраду стало жарко, словно он выпил стакан эсталианского вина. Горячий жар разлился по всему телу, проникнув в каждую клетку. Жар исходил от правой руки, сжимающей меч.
Он предчувствовал жаркий бой, и от этого закипела кровь в его жилах. Как давно он не держал в руках меч, не сидел в седле, не сражался! Конрад всматривался в прорезь забрала, выискивая врагов. Они были уже рядом.
Не успел он шевельнуть поводьями и пришпорить лошадь, как она начала действовать сама. Развернувшись, конь поскакал галопом вдоль берега к тому месту, где в свете Маннслиб блестело оружие монстров.
Вскоре полилась кровь; Конрад косил чудовищ направо и налево — их полегло значительно больше, чем жертв, которые они недавно принесли своему Кхорну. В ночи раздавался свист клинка, который окрашивался в красный цвет всякий раз, когда на землю валился очередной труп.
Конрад ощущал в себе невиданную мощь. Каждая убитая тварь словно придавала ему новых сил, каждая пролитая им капля крови вселяла уверенность в победе.
Конь сам прекрасно знал, что делать, и Конраду не нужно было его понукать.
Твари набрасывались на Конрада с копьями и мечами, дубинками и булавами, но конец у всех был один — они погибали.
Бронзовые доспехи отражали каждый удар, который приходился по ним, а не по щиту, а потому твари уже не успевали ударить вторично. Они падали и умирали, как их недавние жертвы, истекая кровью.
Твари, тем не менее, не отступали. Они атаковали с упорством безумцев, возбужденные видом крови. Земля покрылась уродливыми трупами; некоторые из них унесло быстрым течением реки.
Еще один удар, последний — прямо в лоб мохнатому чудовищу, где у того находился третий глаз. Это была его последняя жертва. Тварь взбрыкнула ногами, судорожно дернулась и издохла.
Наступила тишина, полная тишина. Не было слышно криков, воя и стонов раненых. Ибо в этом бою раненых не осталось.
Мерзкое порождение Хаоса погибло. Впрочем, среди них было мало тех, с кем Конрад шел от Кислева до Империи, и не было всадников, наводящих ужас на все живое.
И среди них не было самого Кастринга.
Тогда Конрад отправился на поиски своего заклятого врага.
Кастринг, по-видимому, уже знал, что весь посланный на поимку Конрада отряд погиб. Он наверняка слышал шум боя, лязг оружия и предсмертные вопли тварей. Может быть, даже наблюдал за боем, прячась где-нибудь за деревьями.
Подъем на вершину холма занял немало времени, хотя лошадь и ступала легко; видимо, она умела взбираться и на более крутые откосы. Конрад вспомнил Миднайта, жеребца Вольфа, — тот тоже был выносливым конем, который смог преодолеть горные дороги и добраться до храма дварфов.
Близился рассвет, когда Конрад въехал на холм. Моррслиб зашла, и Маннслиб скоро тоже сделается невидимой. Небо на востоке порозовело. Мародеры удрали; видимо, у них не было времени избавляться от безголовых трупов своих жертв.
Один труп все же остался. В груди мальчика, убитого Шёлк, зияла темная дыра, из нее торчали развороченные ребра — хвостатая дева вырезала у него сердце. Тело мальчика, как и тела остальных жертв, выглядело так, словно пролежало здесь уже несколько дней, а не часов.
Даже в полутьме было видно, что земля, где твари совершали свои жертвоприношения, стала безжизненной. Здесь все начинало болеть. Деревья скоро покроются грибком, а пока они почернели и стояли как будто обугленные. Земля словно окаменела. Здесь больше ничего не будет расти. Хаос установил свое господство над еще одной частью Империи.
Почему твари ушли так поспешно? Испугались Конрада? Но откуда они могли знать, что это их бывший пленник? Скорее всего, они удрали от бронзового рыцаря.
Конрад понимал, что должен испытывать сильнейшую усталость после боя, но ее и в помине не было, напротив, казалось, что он полон невиданной силы. Он провел в плену много недель, его почти не кормили, он был очень измучен и подавлен и все же мгновенно воспрял духом, словно никакого плена и не было. Ему даже не хотелось ни есть, ни пить.
Он стал разглядывать следы на земле. Тут было множество отпечатков копыт; следы расходились в разных направлениях, но Конрад искал следы от колес повозки. Куда увезли алтарь Кхорна, там должен находиться и Кастринг. Следы эти вели на запад, туда Конрад не мешкая и направился.
Вскоре показались три всадника. Видимо, это был арьергард, сопровождающий драгоценную повозку.
Всадники сидели на огромных животных, некогда бывших лошадьми. Теперь это были жуткие существа с рогами, когтями, чешуей, закованные в доспехи, причем местами металл срастался со шкурой животных. То же можно было сказать и о седоках. Они были красно-черного цвета, но где кончается их плоть и начинается звериная шерсть, где их собственные кости, а где металл доспехов, сказать было трудно. Двое всадников носили глухие шлемы с эмблемой Кхорна, а третий… Третьим был сам Кастринг, важно и молчаливо восседавший в седле.
Когда до всадников оставалось не больше пятидесяти ярдов, Конрад остановился. Надев на левую руку щит, правой он вытащил меч. Он не успел его почистить, да это было и не нужно: клинок ослепительно сверкнул в алых лучах зари.
— Кто ты? — спросил Кастринг, обернувшись.
Конрад хотел ответить, что у него нет имени, но затем решил промолчать.
— Что тебе нужно? — снова спросил Кастринг. — Какому богу ты служишь? Что тебе от нас нужно?
Видя, что Конрад не отвечает, Кастринг тоже обнажил меч. У одного из его слуг был топор, у другого — боевой бич, то есть металлический шар, утыканный шипами и прикрепленный цепью к древку.
Кастринг что-то резко выкрикнул, и парочка монстров ринулась на Конрада.
Не дожидаясь сигнала хозяина, конь Конрада рванулся вперед и понесся навстречу воинам Хаоса. Конрад пролетел прямо между ними; отбив щитом удар топора, он ловким движением рукояти меча зацепил цепь и вырвал бич из рук монстра. Все произошло в считанные секунды. Кастринг молча наблюдал за происходящим. Конрад ожидал, что сейчас он тоже ринется в бой, но Кастринг не двинулся с места.
Конрад развернулся; его противники тоже; в следующую секунду они вновь понеслись в атаку. Один размахивал топором, второй достал меч. Подлетев к Конраду, они слегка затормозили и напали на него с двух сторон, но он не стал уходить от атаки, прикрывшись своим тяжелым щитом.
Высекая искры, меч Конрада скрестился с мечом монстра, потом еще раз и еще. В последний момент Конрад внезапно откинулся назад, и клинок противника скользнул мимо. В то же мгновение Конрад сделал выпад, и его меч вошел в бок врага, там, где между нагрудником и наплечником оставалась незащищенная полоска тела. Когда Конрад вытащил меч, монстр согнулся и повалился на землю.
Оставался второй монстр. Отбив щитом удар, Конрад опустил руку. Монстр занес топор, и в этот момент Конрад легко вонзил свой меч ему в горло, поведя клинком направо и налево. Шлем полетел вниз, вместе с ним по земле покатилась и голова монстра. Всадник, тем не менее, оставался сидеть в седле, и Конрад было решил, что поединок еще не окончен. Ему приходилось видеть, как убитые твари оживали и вновь вступали в бой. Но вот из руки монстра выпал топор, за ним щит, и на землю повалился безголовый труп.
Кастринг потянулся к своему копью. Его зазубренный наконечник был украшен многочисленными талисманами, отбеленными костями и заплетенными в косички волосами. Конрад вложил в ножны меч и тоже взялся за копье.
Противники начали съезжаться; лошади пошли сначала легким галопом, затем пустились вскачь.
В прорезь забрала Конрад видел, как быстро сокращается расстояние между ним и Кастрингом.
Отразив бронзовым щитом удар, Конрад нанес ответный — и насадил Кастринга на копье, как барана на вертел. Тот сразу осел и медленно сполз с седла.
— Кто ты? — прохрипел Кастринг, глядя снизу вверх на своего врага.
Из его рта пузырями выходила кровь, заливая грудь. Он по-прежнему держался гордо и высокомерно. Даже умирая, Кастринг хотел выглядеть победителем. Он жил ради войны, и свою смерть он встретил как воин, принеся себя на алтарь Кхорна.
Конрад молча смотрел, как Кастринг слабеющими руками потянулся к мечу. Но не успели его пальцы коснуться рукояти, как он умер.
От этой победы Конрад не испытал ни радости, ни ликования. Но, убив врагов, он почувствовал новый прилив сил и жар, разлившийся по всему телу.
Опустив щит и копье, он захотел поднять забрало. Оно не поддавалось; наверное, что-то заело. Он нажал посильнее — никакого результата. Тогда он постучал по забралу снизу. Забрало не поднималось.
Он решил, что просто ослабел. Нужно постучать рукоятью меча. Взявшись за рукоять, он потащил меч из ножен — тот не двинулся с места. Может, ножны искривились? Взявшись за рукоять обеими руками, он потянул изо всех сил. Меч не поддавался.
Тогда он еще раз попробовал поднять забрало — безрезультатно. Конрад попытался развязать ремни на плече — они не развязывались.
«Нужно спешиться, — подумал он, — тогда будет легче». Он попытался слезть с коня, но и это оказалось невозможно…
Он мог немного шевельнуть ногой, но не мог сдвинуть с места доспехи, которые словно приросли к нему.
Человек, конь, доспехи — все это превратилось в одно целое.
Он стал бронзовым всадником.
Конь вез его, доспехи питались его плотью, тем самым поддерживая и в нем жизнь.
Его целью стало одно — находить жизнь, чтобы продлевать существование своих доспехов, своего коня, свое собственное — находить жизнь и забирать ее.
Он стал пленником бронзовых доспехов, которые требовали смерти, чтобы самим продолжать жить. В такие моменты меч с легкостью вынимался из ножен — для совершения убийства.
Впрочем, некоторая доля свободы у него осталась. Он мог и не убивать, но тогда доспехи начали бы высасывать жизнь из него самого. Он чувствовал, что металл сросся с его плотью, стал его частью. То же самое случилось и с конем; животное и доспехи превратились в одно целое.
Так вот что, значит, произошло с тем рыцарем. Доспехи иссушили его плоть, высосали ее до последней капли, а потом распались на части, поджидая следующую жертву.
И теперь он стал бронзовым воином.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Бронзовый воин странствовал по дорогам и убивал, ибо только таким способом он мог поддерживать в себе жизнь.
Будучи рыцарем, он убивал только в бою, а в мире, состоявшем из войн и битв, армий и солдат, в жертвах не было недостатка.
Много пеших воинов полегло от его меча; много всадников пало жертвой его копья.
Но были и такие, кто отдавал ему жизнь не в честном поединке, — звероподобные твари. Завидев одинокого всадника, они оравой бросались на него — и находили смерть.
Совесть его не мучила. Просто таков был образ его жизни — делать то, что он делал. Он был идеальной машиной для убийства.
Он видел врага. Он с ним сражался. Враг умирал.
Всадник был непобедим и неуязвим; каждая новая победа наделяла его силами продолжать крестовый поход против жизни — и человеческой, и нечеловеческой.
День проходил за днем, ночь за ночью, и не было им числа, как не было числа милям, которые он проехал.
Бронзовый воин странствовал по дорогам.
Он еще помнил, что такое боль.
Настоящей, живой боли он не чувствовал, ибо разве может механизм чувствовать боль и страдание? Но когда его бронзовая оболочка давала понять, что нуждается в питании, это означало, что вновь пришло время убивать.
Ему нужно поскорее найти новую жертву, иначе тюремщик отберет у него еще одну часть тела. Если бы он никого не убивал, то сам стал бы пищей своих доспехов.
Сквозь узкую прорезь забрала он видел, что начинает светать. Значит, начинается новый день, и скоро мир оживет, и вместе с ним оживут люди и нелюдь, и наступит время сражений, время убийств, время смерти.
Впереди он увидел то, что искал.
Так происходило чаще всего. Ему, в общем-то, не нужно было разыскивать противника, обычно тот находил его сам, отвечая на брошенный вызов. На эту закованную в серебряные латы фигуру он обратил внимания не больше, чем на остальных; не обратил он особого внимания и на ее слова.
После стольких дней одиночества все казались ему на одно лицо.
Странным в этой фигуре было лишь то, что, несмотря на рыцарские доспехи, она не сидела на коне. Существо стояло на небольшой прогалине между двумя рядами деревьев, держа в одной руке меч, а в другой — огромный овальный щит. Бронзовый воин вытащил меч, и сразу его конь перешел в галоп, неся своего седока к новой жертве.
Но вдруг, когда до серебряной фигуры оставалось еще довольно далеко, конь споткнулся и замедлил бег.
Такого с ним еще не случалось; что-то здесь было не так. Вскоре конь начал вновь набирать скорость, только ноги словно перестали его слушаться. Затем конь рванулся вперед с такой силой, что всадника отбросило в седле назад, и ему пришлось вцепиться в поводья и покрепче сжать ноги, чтобы удержать жеребца. Раньше такого не случалось.
Фигура в доспехах стояла не шевелясь и даже не пыталась защищаться.
Бронзовый рыцарь подъехал еще ближе, и вновь его конь замедлил бег, едва переступая заплетающимися ногами, затем словно некая сила потащила его в сторону, и всаднику вновь пришлось обуздывать жеребца.
Серебряное существо можно было прикончить одним ударом, и воин уже занес над ним свой бронзовый меч, как вдруг…
Рука перестала его слушаться. Он напрягал мышцы, но доспехи, в которые она была закована, словно окаменели. И вдруг лошадь под ним зашаталась и рухнула на землю, а сам он покатился по земле.
Бронзовый рыцарь подкатился к ногам существа в серебряных доспехах. Щель в забрале позволяла ему видеть только крошечный кусочек неба и своего коня, лежавшего рядом.
И тут он понял, что освободился от него, освободился впервые с тех пор, как… он уже не помнил, с каких пор.
Он вообще мало что помнил. Ему давно уже казалось, что он сам, его конь и его доспехи были одним целым всегда. Он плохо помнил, кем был раньше, и не мог вспомнить ничего из своей прошлой жизни.
Его окружили маленькие коренастые фигурки и стали внимательно рассматривать — и его самого, и упавшую лошадь. «Люди, — подумал он, — я ведь тоже когда-то был человеком». Но это были не люди. Приглядевшись получше, он вспомнил, что это за существа. Это были дварфы, четверо дварфов.
Они шумно переговаривались и, хрипло смеясь, с чем-то поздравляли друг друга. Внезапно он уловил одно знакомое слово, затем другое. Прежде он немного умел говорить на языке дварфов и теперь начал мучительно вспоминать слова.
— Ну, что я вам говорил? — сказал один голос.
Эту фразу он понял прекрасно, поскольку ее произнес человек — и на языке, который когда-то был его родным. Забрало не позволяло ему увидеть говорившего.
— Мои современники не желают покидать библиотеки, чтобы увидеть реальный мир. Они без конца готовы повторять только то, что стало известно уже много веков назад. Какое же это будущее? Ха! Будущее! Они все давно в прошлом, а будущее — вот оно. Я и есть будущее!
Говоривший, наконец, повернулся так, что его стало видно. Это и была фигура в серебряных доспехах.
— Помогите мне снять этот дурацкий наряд, — приказал он, и оба дварфа помогли ему освободиться от доспехов.
Они были ему велики и явно делали его больше, чем он был на самом деле. Это был человек среднего роста, но в компании дварфов он казался даже высоким. Его черные, тронутые сединой волосы спускались до самого пояса; столь же длинной была и борода.
У дварфов тоже были длинные бороды и волосы, только всех оттенков рыжего и без седины. Они походили на сплюснутых человечков: плотное, приземистое туловище, короткие и толстые руки и ноги, короткие пальцы, приплюснутые носы и глубоко посаженные глаза. Дварфы были подпоясаны ремнями, к которым они цепляли свое оружие и инструменты.
Седовласый внимательно разглядывал упавшего рыцаря, а тот мог только беспомощно таращиться, отчаянно желая, чтобы с него вот так же слетели доспехи. Но бронзовые латы прочно держали его в плену, и он по-прежнему не мог пошевелиться.
— Так, посмотрим, что тут у нас такое, — сказал человек и направился к упавшему коню.
— Вы уверены, что это безопасно, хозяин? — спросил один из дварфов.
— Безопасно? При чем тут безопасность? Если тебе нужна безопасность, поищи другую работу. Жизнь — это постоянный риск, поэтому мы и будем рисковать.
— Мы и так зашли слишком далеко, Устнар, — сказал другой дварф. — Назад пути уже нет.
— Точно, — согласился третий. — Подумаешь, одной дрянью больше, одной меньше, какая разница?
Он засмеялся и направился к лошади, на ходу натягивая перчатки и вытаскивая из-за пояса маленький ломик.
Четвертый дварф последовал за ними, приготовив зубило и молоток, и вскоре дварфы застучали по конским доспехам, стараясь разделить их на части.
Всадник увидел, что доспехи медленно приподнимаются, но тут дварфы обступили коня и закрыли его собой. Наконец они отошли в сторону.
На земле лежал скелет. От коня не осталось ничего, кроме белых костей. Через несколько минут исчезли и кости, рассыпавшись в прах.
— А сколько понадобится времени, чтобы такое произошло и с нами, хозяин? — спросил дварф, которого звали Устнар.
— Чем скорее это с тобой случится, — ответил ему другой, — тем лучше!
От злости Устнар взмахнул молотком, потом в ярости пнул последнюю из костей. Вверх поднялось облачко пыли.
— Вот так мы все и закончим, — сказал он. — Только я не слишком тороплюсь.
— Со всадником то же самое, — сказал человек. — Снимите с его костей доспехи, соберите мой аппарат, потом все погрузим в фургон и уберемся отсюда.
Один из дварфов подошел к нему и вставил зубило между кольчугой и шлемом. «Так нужно убивать вооруженного рыцаря», — вспомнил Конрад; он и сам такое проделывал. Можно просунуть зубило, а можно и меч, разница невелика. Конец всегда один — смерть.
Он снова попытался пошевелиться, заговорить, подать хоть какой-то сигнал, чтобы они поняли, что он жив, что он пленник доспехов. Впрочем, какой в этом смысл? Даже если они увидят, что он жив, его все равно убьют.
Дварф занес молоток, чтобы ударить как следует, — и вдруг остановился. Опустив молоток, он встал на колени и наклонился к забралу — его взгляд встретился со взглядом всадника. Дварф нахмурился.
— Эй, хозяин, мне кажется, вам следует кое на что посмотреть, — сказал он.
— Что там такое?
— Мне кажется, он жив. Я видел его глаза.
Над ним склонилось еще одно лицо, человеческое, с крючковатым носом. Светлые глаза внимательно всматривались в щель забрала.
— Кажется, ты прав, — сказал человек спустя несколько секунд. — Давайте посмотрим.
Появился Устнар и, оттолкнув плечом первого дварфа, склонился над всадником.
— Ничего не видно.
— Глаза, — сказал человек. — Есть такая вещь, как глаза. Если ты меня понимаешь, закрой глаза.
Конрад закрыл.
— Теперь открой.
Конрад открыл.
— Это ничего не доказывает, — сказал Устнар. — Что бы ни находилось в шлеме, оно не живое. Это одна из тварей Хаоса. Ее нужно уничтожить.
— Сейчас оно неопасно, — сказал человек. — Интересно, можно его оттуда вытащить?
— Нет, хозяин! Не надо. Лучше убить!
Устнар уже занес над шлемом молоток, но человек оттолкнул его, продолжая вглядываться в щель забрала.
— Интересно, — тихо сказал он, словно рассуждая сам с собой, — очень интересно. Да, думаю, мы возьмем с собой этот экземпляр. — Он улыбнулся. — Отличный трофей! Положите его в фургон.
— Хозяин! — снова попытался возразить Устнар.
— Немедленно!
— А что, если доспехи переварят его прежде, чем мы доберемся до Миденхейма? — спросил дварф, который первым увидел глаза под шлемом.
— Не думаю. Сейчас они замерли. Не знаю, как в них попал этот несчастный, но они ничего не успеют ему сделать. Если, конечно, он не умрет в дороге.
— Но мы не можем тащить исчадие Хаоса в Миденхейм, — не унимался Устнар.
— Почему не можем?
— Э-э… нас могут схватить. Часовые нас ни за что не пропустят.
— Устнар, все прекрасно знают, что дварфы спокойно ходят в город и так же спокойно из него выходят, причем в любое время. Если уж ты не хочешь показывать мне ваши потайные туннели, то, по крайней мере, возьми с собой этот экземпляр.
— На следующей неделе будет карнавал, хозяин, — сказал один из дварфов.
— Ну и что? — спросил человек.
— В этом году праздник пришелся на осень, хозяин. Приедут тысячи людей. Мы вполне сможем затеряться в толпе вместе с этим отродьем. Скажем, например, что он уже надел маскарадный костюм.
Человек кивнул, затем немного подумал и приказал:
— Тащите сюда фургон. Соберите все инструменты. — Он наклонился к самому шлему. — Ты только что мигнул, хотя, может быть, это и не имеет значения. Но я все-таки попробую тебя оттуда вытащить. Смею тебя заверить, я вовсе не альтруист. У меня свои планы, и ты мне поможешь их осуществить. Ты меня понял?
Он закрыл глаза, затем вновь их открыл.
Он по-прежнему оставался пленником доспехов; в этом смысле мало что изменилось. Несколько дней и ночей он лежал на дне фургона, абсолютно неподвижный, и страдал от боли.
Это была не та боль, которую он терпел, пока доспехи медленно высасывали из него жизнь. Бронза — всего лишь металл; теперь он страдал и мучился по-настоящему. Кожа горела огнем везде, где соприкасалась с металлом, а это было все его тело. Ему казалось, что его сжигают живьем, а избавиться от боли было невозможно, поскольку доспехи всё так же полностью закрывали его тело, не позволяя шевельнуть ни единым мускулом, не давая даже кричать от боли.
Муки не прекращались ни на мгновение, даже ночью, ибо он не мог спать; этого ему не позволяли доспехи. Не было надежды и на вечное забвение, поскольку дварфы во главе со своим хозяином-человеком решили сохранить ему жизнь. Он все так же оставался в тюрьме, только сменил одного тюремщика на другого — гораздо более жестокого.
Его сжигала непрекращающаяся адская боль.
Мучась в своих доспехах, он дрожал мелкой дрожью и бился в судорогах — единственные движения, которые были ему доступны.
Он видел свет, потом тьму, дни, ночи; он чувствовал, что фургон то стоит, то движется. Он слышал голоса человека и дварфов. Чтобы не сойти с ума, он старался понять, о чем они говорят, но боль вновь охватывала все его существо, и мысли начинали путаться.
Наверное, прошел целый век, когда его, наконец, куда-то потащили. Двое дварфов, смеясь и перебрасываясь шутками, пытались придать ему сидячее положение и усадить рядом с третьим. Четвертый в этом участия не принимал.
— Ничего не получится, хозяин.
— Да ну его, — сказал дварф, сидевший на козлах. — Он приходит в хорошее настроение, только когда начинает жаловаться. Дайте ему кошелек с золотом, кружку хорошего эля, красивую деву, и Устнар будет самым несчастным существом по эту сторону гор Края Мира!
Он и этот дварф ехали в фургоне, остальные следовали сзади на лошадях. Целую вечность Конрад видел только небо. Теперь он впервые получил возможность въехать в город Миденхейм в сидячем положении.
Впереди виднелась узкая и высокая гора, на которой был построен второй по величине город Империи — Миденхейм, а он не мог понять, откуда он знает о Миденхейме и об Империи. Кто-то когда-то рассказывал ему об этом городе; этот кто-то вроде бывал в Миденхейме, который еще называют городом Белого Волка. Волк? Вольф? Что-то знакомое, но что это за волк?
Горная вершина нависала над окрестными лесами, и даже сквозь застилавшие глаза слезы — а слезы жгли его глаза постоянно — он различал вдали высеченные прямо в скалах домики. Дорога стала извилистой; впереди показались каменные мосты и виадук.
— Это все мы построили, — сказал ему дварф. — Ну, не совсем мы, наши предки. Мои предки. А вот людям ни за что такое не построить. Люди думают, что они нашли это место, да только куда им! Эта гора называлась Фаушлаг — то есть «удар кулака», хотя дварфы дали ей свое название. Я тебе не надоел, нет? Если надоел, скажи мне: «Заткнись». — Дварф хмыкнул, затем нахмурился. — Надеюсь, Литценрайх знает, что делает, — тихо сказал он. — Иначе все мы сядем по уши в дерьмо. И не только мы. И зачем я сболтнул об этом карнавале? Впрочем, он все равно заставил бы нас тебя сюда притащить. Ты что-нибудь слышал о карнавале в Миденхейме? Должен слышать, о нем все знают!
— Слушай, Варсунг, ты не мог бы помолчать? — сказал Устнар. — Если этот еще не умер, то ты точно уморишь его своими разговорами.
— А мне приятнее говорить с тем, кто не изводит меня вечными жалобами!
Устнар занял свое место в конце фургона. Человек по имени Литценрайх ехал впереди, а Варсунг управлял лошадьми, продолжая разговор с закованной в доспехи фигурой.
Две лошади втащили фургон на длинный извилистый виадук. Здесь было полно повозок и экипажей, фургонов и тележек, всадников и пешеходов. Вскоре фургон остановился перед большими воротами, которые охраняли стражники, и занял место в длинной очереди желающих въехать в город.
Наконец подошел их черед. Литценрайх выехал вперед, Варсунг подвел фургон к самым воротам. Возле них стояли два стражника. Один пропускал повозки, другой осматривал подъезжающих. Окинув внимательным взглядом фургон, стражник посмотрел на бронзового рыцаря, сидящего рядом с дварфом, затем на сопровождающих фургон всадников.
— Откуда вы? — спросил он.
— Из Миденхейма. Меня зовут Литценрайх. Эти дварфы — мои помощники.
Стражник кивнул:
— Да, вас я помню. А вот это кто, в дурацком наряде? Почему он его не снимает?
— Кто? — спросил Литценрайх.
— Вот этот. В доспехах.
— Здесь нет никого в доспехах. Кроме вас.
Стражник изумился. Он потер глаза, затем потряс головой, затем зажмурился и снова открыл глаза.
— Видно, я слишком долго простоял на дежурстве, — пробормотал он и махнул рукой, пропуская фургон. Они въехали в город Белого Волка.
— Отлично, хозяин, — заметил Варсунг.
— Пустяки, — ответил человек. — Надеюсь, никто из гильдии не узнает, кого мы привезли. Быстренько сворачивай, спрячем нашего гостя.
— Наконец-то дома, — сказал Устнар. — Как мне опротивела эта лошадь! Я думал, мы уж никогда не доедем.
— Смотри, куда ступаешь, недомерок!
— Это кто еще недомерок? Сам коротышка!
— Хватит! — оборвал их Литценрайх. — За работу! Все только начинается.
Фургон въехал в узкую улочку и остановился. Бронзовый рыцарь почувствовал, что его вновь перетащили в дальний угол фургона, и стало совсем темно. Фургон поехал дальше, стуча колесами по булыжной мостовой.
Наконец он остановился. Рыцаря подняли и куда-то понесли. Было по-прежнему темно; видимо, его чем-то накрыли, чтобы спрятать от любопытных глаз.
Он слышал топот, скрип открывающихся дверей, кто-то спорил и переругивался, потом снова громкий топот, снова хлопанье дверей, пока, наконец, не наступила полная тишина, а вскоре через прорезь забрала он увидел свет. Он лежал на спине и смотрел в грязный потолок.
Его тело все еще словно горело в огне, но силы были уже на исходе; он дрожал, чувствуя, как к сердцу подступает ледяной холод.
Над ним склонилось чье-то лицо, наверное, это был Литценрайх, который заглянул в прорезь забрала.
— Моргни глазами.
Он моргнул. Больше он не мог ничего — только моргать да еще смотреть направо и налево.
— Вам что-нибудь нужно, хозяин?
— Не знаю. Здесь очень темно. Дай фонарь и зеркало.
В лицо ударил яркий свет, и он замигал, чтобы показать, что он жив, все еще жив и все еще пленник доспехов. Ему показалось, что он видит чьи-то глаза, которые вроде бы ему знакомы. Он попытался вспомнить, где он их видел, но память его не слушалась.
— Да. Там кто-то есть, и он жив.
— Вы хотите сказать «оно», хозяин, — сказал Устнар, наклоняясь над шлемом. — Ну, достанем мы его оттуда, и что дальше? Все равно эту тварь придется убить. Лучше сделать это сразу, хозяин, меньше будет проблем.
— Нам понадобится очень много варп-камня, — сказал Литценрайх, не обращая внимания на слова Устнара. — Придется потратить все, что мы привезли.
— Все, хозяин?
— Не волнуйся, Устнар, — сказал Варсунг. — Кончатся запасы, достанем новую партию.
Дварфы засмеялись, Устнар ничего не ответил.
— За работу, — приказал Литценрайх, — за работу!
Он услышал, как четверо дварфов и человек заходили туда-сюда по комнате, как дварфы начали точить какие-то инструменты, почувствовал запах дыма, услышал, как дварфы начали шепотом переговариваться, словно боялись, что их кто-то подслушает. Он изо всех сил старался вникать во все, что происходило вокруг, чтобы хоть как-то отвлечься от боли, разрывающей его тело на части.
Время шло. Значит, он все-таки что-то чувствует, раз не потерял еще ощущение времени. Он может слышать, видеть, чувствовать запахи. Доспехи еще не успели убить его. Кроме того, он может думать.
Он услышал несколько слов на языке дварфов и очень удивился, что понял их. Когда-то он был знаком с дварфами, вернее, с одним из них, но с кем именно? И почему его так взволновало зеркало?
К забралу поднесли зеркало, и он смог кое-как себя разглядеть.
Неужели это он?
— Я уже говорил, что собираюсь освободить тебя от доспехов Хаоса, в которые ты попал, — сказал Литценрайх, склонившись над ним.
Хаос? Еще одно знакомое слово, вот только что оно означает?
— Если бы я мог изготовить снотворное, чтобы дать его тебе и облегчить страдания, я бы обязательно так и сделал, но, к сожалению, это невозможно. Должен тебя предупредить, что во время эксперимента тебе будет гораздо больнее, чем мне. — Он улыбнулся. — Ну что ж, продолжим.
В нос ударил странный незнакомый запах. На потолке заплясали тени существ, собравшихся вокруг него. Он услышал скрежет, к нему что-то подтащили, и свет стал немного слабее. Он находился в какой-то оболочке, больше он ничего понять не мог.
Послышался шум, и с потолка спустился огромный металлический механизм, похожий на насекомое. Механизм был подвешен на многочисленных веревках и цепях, снизу из него торчало множество рукояток, напоминающих когти. Механизм завис в нескольких дюймах от его тела.
Дварфы принялись всовывать в бок механизма какие-то палочки, и через некоторое время его когтистые лапы пришли в движение: они начали сгибаться и разгибаться, как пальцы. Аппарат напоминал огромного паука, висящего в своей паутине.
Когда дварфы проверили, что все работает как следует, послышался лязг цепей, паук медленно отполз в сторону.
Прозвучала команда Литценрайха, и паук появился вновь. В каждой его лапе было зажато по сверкающему инструменту; он увидел молоток и пилу, зубило и нож, клещи, гаечный ключ и еще какие-то приспособления, которых никогда не видел. Эти приспособления излучали жар, и, мало того, в середине каждого из них виднелось черное отверстие, которое словно всасывало в себя весь свет, который находился в комнате.
Кажется, этим приспособлением дварфы собрались снимать с него доспехи.
Но как можно снять то, что является частью его самого?
С ужасом он смотрел, как паук начал медленно подползать к нему, двигая лапами, вооруженными различными инструментами. И вот они заработали, вгрызаясь, врубаясь в бронзовые доспехи, в его плоть, в его кожу.
До этого он считал, что мучится от боли, однако то, что он почувствовал теперь, нельзя было описать никакими словами. Он дикой боли он перестал что-либо соображать, только крепко зажмурил глаза, чтобы не видеть, как его вскрывают заживо. Но даже сквозь зажмуренные, залитые слезами боли глаза он видел, как блестят острые инструменты, терзающие его плоть.
И вдруг впервые за много веков вечной муки он смог закричать, завопить от мучительной боли.
И чей-то далекий голос произнес:
— Он умер, хозяин.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Он был свободен от доспехов. Более того, он был свободен от своего тела…
Он чувствовал, что его куда-то уносит.
Но кто он?
Что он такое? Его сущность отделилась от физической оболочки. У него не было глаз, но он видел. А то, что он видел, был он сам, человеческое существо внутри доспехов.
Ему казалось, что он висит под потолком, а металлический паук закрывает собой всю комнату, но его глаза способны видеть и сквозь паука.
На полу валялись куски доспехов, оторванные от плоти — его плоти. Или того, что было его плотью…
То, что оказалось под ними, было не что иное, как труп, безжизненный труп. Он был по-прежнему скрыт доспехами, но сквозь бронзу проступало человеческое тело.
Оно было покрыто какой-то красной паутиной; сквозь полупрозрачную кожу ясно проступали артерии.
Фигуру окружал некий металлический щит, под которым трудились четверо дварфов и человек, облаченный в серебряные доспехи; на дварфах были шлемы и металлические перчатки.
Дварфы, передвигая рычаги, управляли механизмом-пауком, заставляя его двигать когтистыми лапами. За его работой они следили с помощью целой системы зеркал, установленных на специальной панели.
Сверкающие штуки с черными пустотами продолжали разбирать доспехи.
Но существо, над которым они трудились, было уже мертво. Он был мертв. Он не чувствовал боли, больше не чувствовал. Он вообще ничего не чувствовал, поскольку утратил физические ощущения.
Ибо они перестали быть физическими. Собственная оболочка больше его не удерживала, она умерла, но он продолжал жить. Он стал больше чем просто тело, гораздо больше.
Его сущность жила, а она составляла его самую большую и важную часть. Она появилась еще до его рождения, потом была заключена в оболочку — так же, как бронзовые доспехи стали оболочкой для его тела.
Теперь оно было свободно, хотя и слишком поздно: освобождение досталось ему ценой гибели смертной оболочки.
Зато освободилась его душа.
Он смотрел на то, что когда-то было его плотью и костями. Он покинул свое тело без всякого сожаления и так же легко, как сбрасывал изношенную одежду.
Не было больше связи между его временной физической оболочкой и его истинной сущностью.
Он поднимался все выше, выше, легко пройдя сквозь потолок, сквозь твердый камень, потом еще выше, поднявшись над крышами города, над его шпилями и башнями, туда, где было открытое пространство и много воздуха, потом еще выше, еще.
Внизу лежал Миденхейм, город, высеченный в скалах. Он казался ему игрушечным. Дороги и поселения, реки и леса — все это лежало, словно живая карта.
Он видел, что где-то далеко внизу суетятся сотни, тысячи существ. Это были люди, как и он когда-то. И, как и его, их жизнь не имела ровно никакого значения.
Освободившись от тела, душа вернула его прежние воспоминания. Он вспомнил. Он вспомнил Вольфа.
Вольф — вот кто рассказывал ему о Миденхейме; а тот, кто учил его обращаться с топором, был дварфом, который, кстати, научил его понимать их древний язык.
Он вспомнил и Кристен. Вот почему он пустился в погоню за армией чудовищ, которые разрушили шахтерский поселок и перебили всех его жителей; он искал ту девушку.
Летя высоко над землей, он мог бы легко найти Кристен — если она была еще жива.
Но даже если она и умерла, что с того? У него остались воспоминания, правда, теперь они ему не принадлежали, они перестали быть его воспоминаниями.
Теперь он принадлежит другому миру.
Он поднимался все выше, все быстрее.
Раскинувшийся под ним город уходил все дальше, теперь он мог окинуть взглядом всю Империю. Он даже мог различить то уединенное, заброшенное место, где когда-то стояла его деревня и где он провел много лет своей земной жизни. Но теперь это не имело значения, теперь не имело.
Он видел Кислев; его границы были окрашены в странные, неестественные цвета — далее начинались владения Хаоса.
Море Когтей, Срединное море, Великий Западный океан, Южное море, их зеленые и синие тона переходили в коричневые там, где начинались земли Старого Света; он видел их все, он видел даже те земли, которых не было на карте, или они были изображены неточно или вовсе неправильно, поскольку картографы брали за основу рассказы путешественников.
Поднимаясь все выше, он летел над далекими землями и сказочными странами, над неоткрытыми островами и землями, не имеющими названия, над неизвестными морями и затерянными океанами.
Все это было ничто. Весь мир, эта лежащая внизу сфера, превратился в одну крошечную песчинку.
Он поднялся над планетой и двумя пылинками — маленькими лунами, вращающимися вокруг нее. Он поднялся выше солнца, ставшего для него не более чем искоркой.
Дальше, быстрее, еще выше, глубже, сквозь свет, мимо солнц, бесконечно маленьких и бесчисленных.
В самое сердце Вселенной — и дальше, туда, где нет расстояний и времени, где миллиарды звезд слились в одну, потом потускнели и исчезли.
Он был одинок в абсолютной пустоте, затерян в вечности одиночества.
Попав в бесконечную тьму, он остался там плавать, медленно скользя в призрачном космосе.
Но тут обнаружил, что полного небытия не бывает. Откуда-то из вечности, более далекой, чем сама бесконечность, к нему протянулись нити, которые безжалостно потащили его к самому себе, своему истинному происхождению.
К океану мыслей, океану душ…
Вспыхнул свет; эта вспышка становилась все ближе, ближе, она росла, расширялась, распадаясь на звезды. Другая галактика, вселенная мертвых.
Это были не звезды, это были души, истинная квинтэссенция бытия.
Здесь они обитали, несуществующие сущности.
Он вспомнил, что бывал здесь раньше; бывал много раз, бесконечное число раз.
Периоды, когда он жил в материальной оболочке, были ничто по сравнению с продолжительностью существования там, где не было материи, где царила одна беспредельная вечность.
И все же в этом месте не было вечного мира и покоя. Мир и покой здесь были невозможны, они означали бы только энтропию и абсолютный распад, полное отсутствие чего бы то ни было.
Здесь не могло быть полного вакуума. Там, за гранью ничто, всегда есть нечто большее.
Как и в его прежней физической жизни, здесь были конфликты и пожары. Одни души легко сдавали позиции и исчезали, другие создавали альянсы против врагов, каковые у них немедленно появлялись.
Небесный свод бурлил и кипел, находясь в постоянном движении. Там были победители и побежденные, словно этот несуществующий мир никак не мог забыть о мире материальном, который так долго продержал их в заложниках.
Подобные искали подобных, сливаясь воедино и образуя мощную оппозицию. И каждая из этих группировок выступала ярой противницей других, таких же, как она.
Он не стал примыкать ни к одному из таких альянсов, хотя и не имел полной независимости.
Он почувствовал, что его начинает притягивать к одной из самых малых форм сущности. Чувствуя, какое от нее исходит тепло, он с радостью устремился к самому сердцу своего желания.
Но внезапно его потащило назад, потащило против его воли, прочь от его истинного предназначения. Он упирался и пытался вырваться, но ничего не помогало. Медленно и неумолимо его тянуло сквозь бесконечность туда, откуда он пришел.
Скорость все возрастала; и вдруг, в один миг та общность, частью которой он стал, исчезла.
С невероятной скоростью летел он сквозь пустые промежутки пространственной матрицы.
Здесь была скорость, не имеющая численного выражения, не было ограничений, не было света.
Хотя нет — свет был. К нему рванулись мерцающие звезды, поглотили и потащили вместе с собой с невероятной скоростью.
Наконец он заметил, что сосредоточился только на одной звезде, на одном мире. А потом осознал ужасную правду, о которой ему не хотелось думать…
Это был мир, который он покинул совсем недавно.
Он, кто прошел сквозь вечность, сквозь космическую бесконечность, где вспыхивали и гасли целые галактики, родился вновь.
Он вспомнил, вспомнил все. Свою жизнь, свою смерть. И все, что было между ними.
Он был заключен в бронзовые доспехи, которые его замучили и убили.
Его мучили…
Материальная жизнь означает мучения. От рождения до самой смерти существует только мучительная боль.
Он вспоминал. Он проживет еще несколько лет — ничто по сравнению с бесконечностью времени, — но сейчас ему казалось, что это целая вечность.
Он вспоминал. Он родился в маленьком селении среди лесов, там он вырос и научился стрелять из лука.
Потом на его поселок напали. Он уехал всего за несколько часов до этого и тем самым спас себе жизнь, но Эвана осталась там. Когда он вернулся, поселка уже не было, его сожгли гоблины. Он нашел свою первую любовь, вернее, ее часть: монстры утащили ее голову, оставив безголовый труп.
Он вспоминал, вспоминал.
А невидимая нить продолжала тянуть его назад; ему очень хотелось ее порвать, но он не мог это сделать.
Назад, назад, прочь от вечной свободы, назад, в тюрьму собственной оболочки.
И, как все новорожденные, он закричал, бросая вызов всему живому и вместе с тем сознавая, что потерпел поражение.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Конрад закричал.
— Ага! — произнес чей-то голос.
Открыв глаза, он понял, что с его зрением что-то случилось. Он видел, но все предметы странным образом изменились.
Над ним кто-то склонился. Это был Литценрайх.
— Я уже собрался объявить, что эксперимент прошел успешно, но тут объект, увы, скончался, — сказал Литценрайх. — Похоже, заключение придется пересмотреть.
Они находились в той же комнате, где с него начали снимать бронзовые доспехи. Конрад с трудом посмотрел вниз — первое движение, которое ему удалось сделать за долгое время. Доспехов больше не было, но то, что он увидел под ними, заставило его содрогнуться.
Это не могло быть его телом; оно было таким истощенным, что походило на скелет, обтянутый кожей. А может, это и не кожа? Его туловище, руки и ноги были ярко-красного цвета, словно свежее мясо, словно вместе с доспехами с них сняли и кожу. Он хотел заговорить, но не смог разжать губы; они застыли.
— Я знаю, тебе очень больно, — сказал Литценрайх. — Или было бы очень больно, если бы я не ввел тебе обезболивающий раствор, когда увидел, что ты жив. Не пытайся говорить или двигаться. У тебя еще будет на это время. Твое тело должно переродиться, а тебе нужно восстановить силы. Вот тогда и поговорим.
Конрад увидел дварфов, которые ходили по полутемной комнате, собирая разбросанные куски доспехов; послышался лязг раздираемого металла. Под потолком висел механический паук, освободивший его от бронзового панциря.
Он пришел в себя всего несколько минут назад, но ему казалось, что он не был на земле целую вечность.
Однако время — понятие относительное. Оно может сжиматься и расширяться, изгибаться и искажаться. В мире бесконечности тысяча лет — то же самое, что одна секунда в мире людей.
Он вновь вернулся в свое тело — хотя оно не было в полном смысле слова его телом все то время, что он провел в плену доспехов. Постепенно его метафизическое состояние начинало изглаживаться из памяти, превращаясь в странный сон. Он вернулся к реальности; то, что он видел, пока был без сознания, стало казаться ему плодом воспаленного воображения, вызванного мучительной болью.
Без сознания? А может быть, он на несколько секунд расстался с жизнью? Может быть, его сердце остановилось, а потом забилось вновь?
Он попытался сосредоточиться и вспомнить, что увидел за время полета в бесконечности. Он должен это запомнить, чтобы потом кому-нибудь рассказать и обсудить увиденное.
Он был уверен, что ничего не забудет. Он уже начинал вспоминать свою прошлую жизнь, по крупинкам вытаскивая из памяти событие за событием. Кажется, у него были родители…
Он вспоминал, мучительно вспоминал; если он все вспомнит, то сможет разгадать и тайну своего прошлого.
Потом он понял, что вспоминает не свое прошлое, а прошлое кого-то другого. У него, Конрада родителей не было, но у того, другого, они имелись. Тот тоже жил в маленьком поселке, на который напали чудовища, сожгли его и уничтожили всех жителей, и находился тот поселок совсем недалеко от его родной деревни, только напали на него гоблины, а не зверолюди.
И погибла тогда не Элисса, а девушка, которую звали Эвана.
Это имя прочно засело в его памяти. Но если он никогда его не слышал, тогда кто же она такая? Почему он не может ее забыть? Или ее не может забыть кто-то другой…
— Я буду за тобой хорошо ухаживать, — продолжал Литценрайх. — В конце концов, после стольких усилий было бы очень обидно тебя потерять.
Литценрайх с довольным видом погладил свою густую бороду. Несмотря на то, что его борода и волосы были полны седины, на вид ему было не более сорока. Конрад уже понял, что Литценрайх — чародей. Только волшебник мог освободить его от доспехов, и только волшебник мог одолеть бронзового воина.
Теперь домом Конрада стала подземная нора, высеченная в горе, глубоко под домами, в которых проживали мирные обитатели Миденхейма. Чего хочет от него Литценрайх? Видимо, за спасение от доспехов ему придется заплатить. Вряд ли волшебнику нужны деньги. Награда, которую обычно требуют маги и колдуны, выражается не в монетах.
Спастись от Кастринга и попасть в плен к бронзовым доспехам! А может, теперь он снова находится в плену?
Впрочем, сейчас он слаб и беспомощен — то ли из-за своего полумертвого тела, то ли из-за снадобья, которое ему дал Литценрайх, а может, и от того, и от другого.
— Во-первых, — сказал Литценрайх, — я заберу тебя из моей экспериментальной лаборатории. — Он подозвал двух дварфов. — Отвезите его в последнюю комнату по восточному коридору, только осторожно.
— Как скажете, хозяин, — сказал Варсунг.
Они уложили Конрада на столик, стоящий на колесиках, и повезли по длинным извилистым проходам. Впереди шагал Литценрайх; наконец он отпер последнюю дверь в конце самого узкого и низкого из туннелей. Варсунг вошел первым и зажег фонарь, свисавший с низкого потолка каморки, в которой были одни голые каменные стены. Конрада уложили на соломенный тюфяк, брошенный на полу.
— Приведите сюда Гертраут и Риту, — приказал Литценрайх, и один из дварфов побежал выполнять приказание. — Разожгите огонь, — добавил он, и Варсунг принялся разводить огонь в камине. — Здесь холодно, — сказал волшебник, — а тебя нельзя ничем закрывать. К ранам пока нельзя прикасаться. Тебе понадобится помощь. Я пришлю к тебе сиделок, и, если я буду тебе нужен, они меня позовут.
В каморку вошли две молодые женщины, тоненькие и светловолосые. Литценрайх стал что-то тихо им говорить, затем, бросив быстрый взгляд на Конрада, ушел. Варсунг, кивнув ему, сделал особый жест, который у дварфов означает «желаю удачи», и вышел вслед за колдуном. Снаружи лязгнул засов.
Хотя Конрад и вернулся в собственное тело, он был беспомощен, как новорожденный, — и обращались с ним соответственно. Он ничего не мог делать сам, поэтому во всем ему помогали Гертраут и Рита.
Медленно тянулось время. Находясь глубоко под землей, Конрад не мог считать часы и дни. Все, что менялось в его жизни, — это сиделки. Слышался звук отпираемого тяжелого засова, одна сиделка уходила, ее сменяла другая. Когда им требовалась помощь чародея, они дергали за веревку с колокольчиком, протянутую из коридора.
Женщины его кормили, мыли, давали снадобья, облегчающие боль. Странно, но по мере того, как на его мышцах вырастала кожа, боли усиливались. У него было такое чувство, что его облачили в новые бронзовые доспехи, которые к тому же ему малы.
Он совершенно не мог двигаться. Когда сиделки сменялись, то новая сначала меняла его положение на тюфяке; та, которая уходила, забирала с собой одеяло, на котором он лежал, — все испачканное кровью, постоянно сочащейся из швов. Постепенно набираясь сил, видя, что его кости больше не выступают, как у скелета, Конрад, тем не менее, старался не шевелиться. Ему не хотелось, чтобы Литценрайх знал об улучшении его самочувствия.
Затем Конрад сделал одно открытие. Он заметил, что с его глазами что-то случилось. Его зрение стало нормальным. Раньше его левый глаз был своего рода провидцем: он показывал, что произойдет через несколько секунд. Со временем эта способность стала ненадежной, сделавшись скорее помехой, чем помощью.
Теперь ничего этого не было. Куда делось второе зрение? Конрад был уверен, что никогда больше не сможет видеть будущее, а значит, и опасность.
Живя в плену доспехов, он считал, что зрение — это последнее, что у него осталось. Теперь у него отобрали даже это. А может быть, свой дар он потерял вместе с доспехами или когда его душа отделилась от тела.
И все же Конрад был даже рад всему этому. Знание того, что он умеет предвидеть опасность, не делало его счастливее. Человек не должен обладать никакими сверхъестественными способностями. Интересно, а кто наделил его подобным даром? Вообще-то говоря, это была своего рода мутация. А кто подвержен мутации, как не зверолюди, эти порождения зла? Выходит, и с его талантом тоже было не все в порядке.
Но теперь хватит; теперь он будет жить, полагаясь лишь на обычные пять чувств да еще на те навыки, что приобрел за последние годы. И постарается сделать все, что в его силах, чтобы… поскорее удрать.
Он не знал, что намеревается сделать с ним Литценрайх. Волшебник иногда навещал его, вместе с ним приходил и Варсунг. Они старались вызвать его на разговор, но он упорно не отвечал, делая вид, что не может говорить. Он просто лежал, молча и неподвижно.
И думал. В основном о прошлом, своем собственном и еще кого-то, таинственного…
Доля секунды — вот все, что было ему нужно. Он знал, что должен держать ухо востро, дожидаясь подходящего момента, и наконец, дождался.
Самым подходящим для побега было то время, когда сменялась сиделка. Гертраут и Рита, правда, никогда не приходили одни. Дверь постоянно охранял стражник-дварф.
Он услышал, как отодвинули засов. Странно, до смены сиделок еще целый час. Но вместо сиделки вошел Варсунг. Обычно, когда приходил он или Литценрайх, за дверью оставался кто-нибудь из дварфов. На этот раз в коридоре никого не было. Шанс, конечно, невелик, но все-таки это шанс. Варсунг стоял спиной к Конраду, разговаривая с Гертраут.
Внезапно сев на своем тюфяке, Конрад схватился за рукоятку меча, висевшего на поясе дварфа, и ударом ноги отбросил его в сторону. Вскочив на ноги, он выбежал из комнаты и ринулся в коридор; внезапно ноги его подкосились, и он покатился по полу.
— Рад, что ты, наконец, можешь двигаться, — сказал Литценрайх, который стоял в нескольких ярдах от него.
Конрад все еще сжимал в руке меч Варсунга, но, когда дварф наклонился, чтобы забрать его, покорно отдал ему оружие. Значит, все это время его дурачили. Они знали, что он не так слаб. Впрочем, он оказался слабее, чем сам ожидал.
Конрад медленно встал; голова у него кружилась.
— Чего вы от меня хотите? — спросил он.
— «Чего вы от меня хотите», — передразнил его волшебник. — И это все? Все, что ты можешь сказать? А как насчет «спасибо, что спасли мне жизнь»? Благодарность. Любезность. Ты когда-нибудь слышал эти слова? Они существуют там, откуда ты пришел?
Конрад прислонился к стене и кивнул.
— Как тебя зовут? — спросил Литценрайх.
— Конрад.
— Откуда ты?
— Я родился в маленькой деревушке недалеко отсюда, потом пять лет провел в Кислеве.
— Отведите его назад, — сказал Литценрайх.
Варсунг и Гертраут помогли Конраду пройти обратно в его каморку, где усадили на тюфяк. Гертраут протянула ему кувшин с водой.
— У вас не найдется пива? — спросил Конрад. — Надоела вода.
— Кажется, он поправляется, хозяин, — усмехнулся Варсунг.
— Похоже, что так, — сказал Литценрайх, входя в комнату. — Оставьте нас. Принесите ему эля.
Варсунг и Гертраут вышли, прикрыв за собой дверь. Запирать ее на засов не имело смысла — от волшебника не убежишь. Литценрайх уселся на стул и взглянул в лицо Конрада. Тот отвел взгляд.
— Спасибо, — сказал он, чтобы нарушить молчание.
Вошла Гертраут, протянула Конраду кружку, до краев наполненную элем, и вышла.
— Ты спрашиваешь, чего я от тебя хочу? — сказал Литценрайх. — Ничего.
Конрад подозрительно уставился на него. Нет, так не бывает. Вытерев губы ладонью, он переспросил:
— Ничего?
— Как только ты поправишься, ты свободен.
— Свободен? А почему меня держат взаперти, если я свободен?
— Я не хотел, чтобы с тобой что-нибудь случилось, вот и все. Только что ты выскочил из комнаты, и чем все это закончилось? Ты упал. Ты еще слишком слаб, чтобы уходить. Когда достаточно окрепнешь, тогда и уйдешь.
— Вот так возьму и уйду?
— Да, только это не слишком удачная идея.
— Почему?
— А ты думаешь, что добрые жители Миденхейма придут в восторг, увидев, что по улицам их города расхаживает голый человек? Тебя немедленно арестуют, а гостеприимства ты от стражников не дождешься, смею тебя заверить.
— Вы могли бы дать мне одежду или одолжить на время.
— Ну, нет. Я уже и так сделал для тебя немало, ты не находишь? Ты же не нищий, чтобы постоянно что-то клянчить, и не вор, чтобы у меня красть. Тем более я и так потратил на тебя немало.
— Вы хотите, чтобы я вернул вам деньги?
— Вовсе нет. И откуда у тебя могут быть деньги?
— Деньги вам не нужны, значит, вам нужно что-то другое. Что?
Литценрайх пожал плечами:
— Пока и сам точно не знаю. В одном я уверен: ты благородный человек. Я оказал тебе огромную услугу, — по крайней мере, я так считаю. Ты ведь не хотел остаться в бронзовых доспехах навечно, так?
— Да.
— В таком случае в ответ на мою услугу ты мне тоже поможешь. Мне кажется, это будет справедливо, ты согласен?
Конрад кивнул. Волшебник уже наверняка знает, что ему от него нужно, только не хочет говорить. Что ж, не хочет, так не хочет.
— Как вам удалось снять меня с лошади? Как удалось избавить от доспехов?
— Два вопроса и один ответ, — сказал Литценрайх и встал. — Мне кажется, тебе лучше отдохнуть. Обсудим это позднее. Сейчас тебе что-нибудь нужно?
Конрад немного подумал:
— Книгу, пожалуй. Скучно здесь. Дайте мне что-нибудь почитать.
Волшебник удивленно поднял бровь, — очевидно, он не ожидал, что Конрад умеет читать.
— Какую ты хочешь книгу? Стихи? Научную? Что-нибудь по географии? Или по философии? По истории?
— По истории.
— Поищу в библиотеке, — сказал Литценрайх и вышел.
На этот раз дверь не заперли. Конрад, наконец, остался один.
Через некоторое время пришел Варсунг. Он принес одежду и три книги.
— Спасибо, — сказал Конрад. — И спасибо за…
— За что? — спросил дварф и нахмурился.
— За то, что заметил, что я жив.
— Ах, это! Я как только увидел твои глаза, так сразу понял, что ты живой. — Дварф потер то место, куда его пнул Конрад, и скривился. — Только сейчас мне кажется, что лучше бы я этого не замечал.
Конрад подумал о том, что Варсунг сильно рисковал, когда подставлял ему свой меч; от этого меча он вполне мог погибнуть.
Заметив, что Конрад поглядывает на его меч, дварф усмехнулся, вынул меч и вложил его в руку Конрада! Но едва рукоять коснулась его руки, как меч рассыпался в прах.
— Вот бы такое оружие всем моим врагам! — рассмеялся дварф.
Значит, он вовсе не рисковал. Литценрайх позаботился обо всем.
Ну конечно, он мог бы догадаться и раньше: дварфы обычно сооружены топорами.
— Послушай, — спросил Конрад, — какого цвета у меня глаза?
Варсунг бросил на него подозрительный взгляд.
— Да нет, я не шучу, — заверил его Конрад. — Я хочу знать, какого они цвета.
Взяв фонарь, дварф поднес его к лицу Конрада и заглянул ему в глаза.
— Они… разного цвета, — сказал он. — Сначала вроде бы одинаковые, зеленые, но левый какой-то очень желтый, прямо золотой.
Конрад кивнул. Значит, его глаза потеряли способность видеть будущее, но свои цвета сохранили.
— Мне нужно идти, — сказал Варсунг. — Если тебе что-нибудь понадобится, просто выгляни в коридор и покричи.
Проводив его взглядом, Конрад тут же ухватился за книги. На кожаных обложках крупными буквами было выведено: «Разделенная Империя» — на одной, «Годы отчаяния: императрица-вампирша» — на другой, а на третьей просто — «Зигмар».
На этой он и остановился. Придвинув фонарь поближе, Конрад углубился в чтение. В шахтерском поселке было всего несколько книг, и одна из них, самая потрепанная, называлась сагой — в ней рассказывалось о биографии Зигмара Молотодержца. Конрад перечитывал ее несколько раз, несмотря на то, что в книге не хватало многих страниц.
Он начал читать сагу о Зигмаре с самого начала. Но едва он прочел первые строчки, как встретил знакомое имя.
Имя Эвана…
Конрад открыл для себя много нового.
Раньше он знал, что Зигмар родился две с половиной тысячи лет назад, что он был сыном Тафала, вождя племени унберогенов, что он жил на южной границе Великого леса в маленьком, но хорошо укрепленном поселке.
Однако Конрад не знал, что недалеко от того поселка находилась небольшая деревня. Главным в той деревне был человек по имени Квант, первый помощник Тафала; он и научил в свое время Зигмара пользоваться луком и стрелами. У Кванта были сын Эррол и дочь Эвана. Дети Тафала и Кванта росли вместе и были друзьями; с ходами Зигмар и Эвана так сдружились, что уже не могли жить друг без друга, и тогда их родители решили, что, когда дети вырастут, они их поженят. Но потом на деревню Кванта напали гоблины.
Зигмар в то время был на охоте, но первым заметил, что над деревней поднимаются клубы дыма, и бросился туда. Ворвавшись в деревню, он увидел страшную картину: все разграблено, сожжено, а жители убиты. Он нашел тело Эваны, но чудовища надругались над ним: отрезав голову, они забрали ее с собой в качестве страшного трофея.
Этот ужасный случай остался в памяти Зигмара навсегда. После этого он стал самым непримиримым врагом монстров и посвятил их уничтожению всю свою жизнь. Он объявил им войну, будучи воином-одиночкой, но потом сумел собрать армию, которая громила гоблинов, вытесняя их из мира людей.
Конрад впервые услышал имя Эваны во время своего полета в бесконечности. Почему он вспомнил о той, кого никогда не знал? Вполне вероятно, что он слышал это имя в Кислеве, когда наемники собирались вокруг костра и развлекали друг друга разными историями. Наверное, поэтому ему стало казаться, что его собственные детство и юность так похожи на жизнь Зигмара — на деревню Конрада тоже напали чудовища; Элисса тоже была убита, правда, ее обезглавленного тела он не находил.
Конрад весь ушел в книгу. Заключив союз с дварфами, заклятыми врагами гоблинов, Зигмар одержал решительную победу над их полчищами в ущелье Черного Огня. Там он впервые воспользовался своим знаменитым двуручным боевым молотом, который дварфы прозвали Гхал-мараз. После той битвы Зигмар получил имя Молотодержец.
И здесь в их судьбах просматривалось сходство. Эвана и Элисса погибли, одна от рук гоблинов, другая — зверолюдей. Они оба жестоко пострадали от нападения монстров. Зигмар жил в эпоху диких зверств и бесконечных кровавых войн, а разве он, Конрад, не видит, что время мира и счастья закончилось? Снова Империя находится в страшной опасности. На ее границах хозяйничают шайки чудовищ, и в любой день на ее земли могут хлынуть полчища исчадий Хаоса.
Хаос. Его время наступило вновь.
Как и Зигмар, Конрад начал сражаться с тварями в одиночку и, как и Зигмар, одержал победу над гоблинами, когда ворвался в их подземные норы, чтобы спасти Вольфа. Только вместо двуручного молота у него был двуручный топор.
Впрочем, Зигмар никогда не сидел в темной подземной каморке, глубоко спрятанной под городом-крепостью, и не находился во власти какого-то полоумного колдуна.
Конрад закрыл глаза. Он вспоминал. Там, в пещере, он схватил топор, потому что потерял меч и потратил единственную стрелу, которую пустил в жреца, истязавшего Вольфа. Тогда этот топор оказался очень кстати; он косил направо и налево гоблинов. Один взмах — и мерзкие твари, вопя, издыхали, а топор продолжал свою кровавую работу.
Правда, был момент, когда ему показалось, что в руках он держит молот.
Потом он выбросил это из головы, предпочитая не думать о том, чего не мог объяснить; однако забыть это оказалось не так-то просто. Он вспомнил, как в самый разгар боя внезапно ощутил мощный прилив энергии, словно им начала управлять какая-то неведомая сила.
Когда он вступал в бой, то уже не думал ни о чем. Сражение — это одно, а размышления — совсем другое. Если бы он начал думать, взвешивая и просчитывая каждый шаг, то очень скоро потерпел бы поражение. Нерешительность в его деле означала смерть. Удача сопутствует храбрым.
Впрочем, в битве с гоблинами было не совсем так. Он сражался и чувствовал нечто большее, чем просто боевой пыл; он чувствовал, что как будто кто-то ему помогает. Возможно, это были духи предков, которые пришли ему на помощь, преодолев завесу времени.
Нечто похожее он испытал во время своего призрачного полета над землей, когда ему стало казаться, что какая-то неведомая сила увлекает его в сторону невообразимо яркого пространства, частью которого он был.
Кристен любила разгадывать сны. Она говорила, что сны — это возможность для человека побывать в мире духов. Когда человек спит, его душа отправляется путешествовать; сны — это ее приключения, которые потом могут толковать прорицатели. Конрад в это не верил и посмеивался над девушкой.
Но теперь он и сам начал об этом задумываться. Сны он видел всегда, но никогда они не касались совершенно новых, неизвестных ему вещей.
На следующее утро Литценрайх зашел в каморку Конрада и спросил:
— Как ты попал в бронзовые доспехи?
Конрад взволнованно ходил из угла в угол.
Он рассказывал, что с ним случилось: как попал в плен к шайке Кастринга, как бежал, потом нашел доспехи и надел их, чтобы сразиться с преследователями. Он говорил только правду, но кое-что все же решил утаить.
Он не стал рассказывать о том, что впервые увидел бронзового рыцаря пять лет назад, когда тот заехал в их деревню; что потом увидел его отражение в линзах подземного храма дварфов; что бросился за рыцарем в погоню; и что в результате спасся от прислужников Кхорна, когда заметил блеск лунного света на бронзовых доспехах.
Волшебник кивнул:
— Да, ты прав. Видимо, ты пробыл в доспехах не слишком долго, иначе от тебя остались бы одни кости, как от твоей лошади. А от твоего предшественника, видимо, и того не осталось — доспехи уничтожили его без остатка. Эта бронза питается плотью — либо той, которую убивает ее владелец, либо его собственной.
— Но… что это такое?
— Порождение Хаоса, — просто ответил Литценрайх, — что же еще? Я о нем слышал. Оно бродит по миру людей уже много лет. Когда узнали, что эта тварь добралась до Миденхейма, на ее поиски отправили несколько рыцарей ордена Пантеры. Узнав, что они не вернулись, я решил заняться этим делом сам.
— Зачем?
Литценрайх прищурился, пристально вглядываясь в лицо Конрада.
— То есть как это — зачем? Затем, что тварь подобралась к самому городу!
Пять лет назад, когда Конрад разговаривал о бронзовом рыцаре с Вольфом, тот сказал, что это его брат-близнец. Но когда же тот стал загадочным рыцарем? И был ли он первой жертвой доспехов? Скольких еще людей они погубили?
По-видимому, уже многих. Конрад просто оказался последним по счету — последней жертвой доспехов, которые словно поджидали именно его, словно самой судьбой ему было предназначено стать бронзовым рыцарем…
— Этот воин казался совершенно неуязвимым, — сказал Конрад. — Как вам удалось его остановить?
Сейчас он говорил так, словно этим рыцарем не был он сам. Впрочем, так оно и было. Бронзовым рыцарем были сами доспехи, а он только находился внутри, превратившись в их слугу, исполняющего приказы хозяина.
— Наилучший способ одолеть порождение Хаоса, — ответил Литценрайх, — это призвать на помощь сам Хаос.
Конрад удивленно уставился на него.
— Варп-камень, — сказал Литценрайх, словно произнося заклинание. — Варп-камень, — выразительно повторил он, словно это слово было ключом ко всем вопросам.
Оно показалось Конраду знакомым, но что оно означает, он не знал.
— Воздействие варп-камня — вот что приводит к началу мутации, — продолжал объяснять Литценрайх. — Без варп-камня не было бы зверолюдей. Хаос начал применять бронзу, предварительно добавляя в сплав этот камень. Бороться с варп-камнем можно только при помощи самого варп-камня. Подобное отталкивает подобное — как отталкиваются одноименно заряженные куски железняка.
Конрад молчал, ожидая продолжения. Видимо, у него был такой недоуменный вид, что Литценрайх сказал:
— Я стал охотиться за тварью Хаоса и, нацепив на себя рыцарские доспехи, попытался подманить ее к деревьям, на которых были развешаны осколки варп-камня, которые должны были отразить и усилить… — Он запнулся, заметив, что назвал Конрада «тварью», но затем продолжал: — Камень, спрятанный среди деревьев, аннигилировал действие камня доспехов. Это позволило остановить лошадь, и она упала. Ты, поскольку еще не успел раствориться в доспехах, попросту вылетел из седла. Теперь понятно?
— Да, — не очень уверенно сказал Конрад.
— Когда Варсунг увидел, что ты на него смотришь, он понял, что ты жив, и тогда я решил извлечь тебя из доспехов. Не вдаваясь в технические подробности, могу сказать: я снова применил варп-камень и снова добился успеха.
— Я находился внутри доспехов Хаоса, — задумчиво произнес Конрад, и вдруг его озарило: — А это означает, что я ими заражен!
— Да, — ответил Литценрайх, — но тебя заразили не доспехи. Чтобы освободить тебя, мне потребовался варп-камень.
— Лучше бы я умер.
— Умер? — изумленно переспросил Литценрайх. — Почему?
— Потому что я сам превратился в зло.
Волшебник почесал в затылке.
— Что есть зло? — спросил он так, словно никогда не слышал это слово.
— Полчища тварей, нападающие на наши северные границы, мутанты, зверолюди, Хаос! Все это зло, — сказал Конрад, словно выплевывая изо рта яд, готовый отравить его.
Он хорошо знал, что такое зло. Он боролся с ним целых пять лет, защищая шахтерский поселок и отражая атаки сил Тьмы.
— Хаос и зло — это не одно и то же, — сказал Литценрайх. — Зло — это создание человека, человекоподобного существа. А Хаос — это просто Хаос, он есть, и все тут. Он существует, и никто не знает, хорошо это или плохо. В зависимости от того, как мы его воспринимаем, мы можем говорить, что вот это «хорошо», а это — «плохо».
Конрад не ответил. Перестав ходить по комнате, он задумался.
— Вот, например, вода — это хорошо или плохо? — спросил Литценрайх. — Вода — это не хорошо и не плохо. Если она помогает нам утолить жажду, это хорошо. Но если кто-то утонул, мы говорим, что свершилось зло, если только утонувший не был нашим врагом. У слов «хорошо» и «плохо» нет абсолютного значения. Огонь — это хорошо, если он согревает наши дома, и плохо, если он их сжигает. Огонь — это и хорошо, и плохо.
Конрад смотрел на свои руки, ожидая, что сейчас на них появится шерсть, а вместо ногтей начнут вырастать когти. Пусть Литценрайх сыплет мудреными словами, он и без него знает, что заражен Хаосом, и скоро его тело начнет мутировать. Однако пока что он видел только новую, чистую кожу. Новую кожу, покрытую старыми шрамами.
— Я работаю с варп-камнем уже много лет, — сказал Литценрайх. — Когда он очищен, то безвреден. Ну, если только его кто-нибудь не проглотит! — сказал, смеясь, волшебник. — Но даже в этом случае вероятность мутации очень невелика. Когда у меня накопится достаточно материала, я смогу сказать точнее. Есть у меня кое-какие задумки, — добавил он, лукаво улыбаясь. — Да, так на чем я остановился? Ах да, варп-камень. В виде порошка он безвреден. Должен признать, что в целях эксперимента я применял и сырье, разумеется, соблюдая меры предосторожности. Я ведь тоже человек, как и ты, Конрад.
— Вы колдун.
— Колдуны тоже люди, хотя мне больше нравится называть себя ученым. — Литценрайх встал. — Пойдем, я покажу тебе свою лабораторию.
И он направился к двери, пригласив Конрада следовать за собой.
Он прошли по узким извилистым коридорам, проделанным прямо в скале, и наконец, очутились в комнате, где с Конрада снимали бронзовые доспехи. Там находилось несколько женщин, которые ссыпали какие-то порошки в банки, наполненные разной жидкостью, после чего разливали эту смесь по стеклянным бутылкам разных форм и размеров. В дальнем углу трудились два дварфа, что-то проделывая с маленькими кусочками металла. Одним из них был Устнар, бросивший на Конрада внимательный взгляд.
— Насколько я знаю, — сказал Литценрайх, — слово «колдун» приобрело несколько отрицательное значение, особенно в Миденхейме. С тех пор как колдовство получило легальный статус, оно попало под строжайший контроль, в результате чего перестало развиваться. Нет больше величайших открытий в области магии, наша коллегия строго следит за каждым волшебником. Нам запрещено заниматься новыми разработками, нас ограничили таким количеством обязанностей и правил, что теперь мы намного отстали от наших предков, работавших тайно, но в гораздо более свободных условиях. — Литценрайх обвел взглядом лабораторию. — Как, например, я.
Конрад также огляделся. Под потолком висел уже знакомый ему механический паук. Литценрайх продолжал говорить, не обращая внимания на аудиторию, которая его явно не слушала. Конрад разглядывал двери и смотрел, нет ли поблизости какого-нибудь оружия. Его не увлекли слова волшебника; он по-прежнему мечтал о побеге.
— Единственная причина, но которой была легализована магия, состояла в том, — продолжал Литценрайх, — что ее можно применять в военных целях. Но магия может гораздо больше, чем просто изобретать новые виды оружия и новые способы защиты. Попробуй-ка найти средства на чисто научные исследования, и ты увидишь, как это трудно. Вот тут-то и можно сделать шаг вперед. Ты уже знаешь, что мне приходится самому финансировать свои исследования. Кроме того, я вынужден скрываться, чтобы мои коллеги не пронюхали, чем я занимаюсь. Я сижу здесь только из-за научной библиотеки коллегии и разных приспособлений, которые мне необходимы, понятно?
— Э-э… да, — ответил Конрад.
Он с давних пор недолюбливал магию и относился к ней с подозрением. Вольф никогда не брал на службу колдунов, связанных с военным делом; он был очень консервативен и не верил ни в какие новые штучки вроде пороха. «Никогда не доверяй волшебникам, — говорил Вольф, — они обманут, обведут вокруг пальца, а ты этого даже не заметишь. А если и заметишь, то слишком поздно».
Но Конрад был многим обязан именно волшебникам. Его раненую руку спас эльф; потом это же волшебство помогло ему спастись от укуса змеи Кастринга. И избавиться от бронзовых доспехов ему помогло не что иное, как волшебство. Значит, нужно познакомиться с этим искусством поближе, но только не сейчас.
— Вы всегда были волшебником? — спросил он Литценрайха, чтобы тот вдруг не умолк.
— Разумеется. Это мое призвание. Все мои предки были волшебниками. Ходят слухи, что среди них были даже алхимики, хотя вслух об этом никто не говорит. Я ученый, а потому не склонен отрицать алхимию, ибо считаю, что нужно испытать себя во всех сферах науки и даже лженауки. С какой стати нужно их разделять? Шеф-повар умеет готовить десятки блюд и никогда не ограничивается чем-то одним. — Литценрайх печально покачал головой. — Я с грустью думаю о будущем. Академии все чаще изгоняют из своих рядов талантливых молодых колдунов лишь за то, что те, видите ли, интересуются древними науками. Академиков заботит только одно — деньги, дорогие дома и красивые экипажи — и дорогие и красивые женщины.
— А что случилось с бронзовыми доспехами?
— Что? А, мы их расплавили. Мне понадобился варп-камень. Его и так ушло слишком много на то, чтобы остановить рыцаря, а потом извлечь тебя из доспехов. И сырья, и порошка. Мне нужно пополнить его запасы, а это не так-то просто, поскольку иметь его запрещается.
— А что такое варп-камень? — спросил Конрад, когда рассмотрел все, что ему было нужно.
— Об этом идут жаркие споры. Это вещество, которое попало к нам из другого мира, во всяком случае, так считают многие. Некоторые утверждают, что из него состоит Моррслиб, но кто может это доказать? Никто там не был. А если бы и побывал, все равно бы не вернулся. — Взглянув на Литценрайха, Конрад увидел, что тот улыбается. — Впрочем, у него есть и другие источники. Например, варп-камень можно найти в Пустошах Хаоса. Как я уже говорил, современная наука считает, что именно он составляет основу их почвенных смесей и, следовательно, вызывает мутацию. Вообще, это удивительное вещество, я только недавно начал его исследовать. Ну и, разумеется, поскольку оно признано опасным, его объявили вне закона. Только зачем, спрашивается? — Литценрайх пожал плечами и продолжал: — Когда-то магию объявляли нелегальной; теперь она легальна. В наше время нелегален варп-камень; придет день, и он станет легален. Однако сейчас его можно использовать только с разрешения Имперской службы, хотя я понятия не имею, что это за служба. Законы нужны только самим законникам. Когда появляется закон, что-то запрещающий, я обычно задаю себе вопрос: «Кто это придумал?» Никогда не смешивай понятия «закон» и «справедливость», это совершенно разные вещи. Ты когда-нибудь слышал о богах закона? Теологи считают, что эти боги — порождение Хаоса. Насколько мне известно, Закон и Хаос служат одной цели: сеять невежество и отчаяние, возбуждая животные инстинкты и подавляя разум и просвещение. Законы создают наши правители, чтобы поддерживать свою власть. Вот почему я стараюсь игнорировать законы, разработанные нашей коллегией магии.
Колдун возбужденно расхаживал по лаборатории; внезапно он остановился.
— Я потратил на тебя очень много варп-камня, — сказал он Конраду.
— Вы это уже говорили.
— Мне нужно еще, чтобы продолжать исследования.
Конрад все понял.
— Я хочу, чтобы ты пополнил мои запасы варп-камня, — сказал Литценрайх.
— Где я его возьму?
— Ты, наверное, о них слышал. Их называют скавены.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Конрад действительно слышал о скавенах. Три эти твари, встретив его в лесу, заставили вернуться в деревню, где орудовали полчища зверолюдей и их приспешников, и стать невольным свидетелем их зверств и расправ над жителями. С тех пор он ненавидел их. Несколько раз он встречал скавенов на границе Кислева и всегда их убивал.
Конрад по-прежнему не слишком доверял Литценрайху. Вольф учил его, что лучшая политика — это не доверять никому, и Конрад хорошо усвоил эту науку, особенно в отношении магов и колдунов. Если Литценрайх хочет, чтобы Конрад ему заплатил, что ж, пусть будет так, он заплатит, поскольку не намерен оставаться с колдуном навечно. Иначе получится, что цена его спасения — пожизненное рабство.
С другой стороны, дварфы, которые помогали Литценрайху, вовсе не были похожи на рабов; не были они похожи и на слуг, поскольку, хотя и называли его «хозяин», частенько вступали с колдуном в пререкания. Конрад так и не понял, сколько же их работает на Литценрайха, но шестерых дварфов он видел точно. Подземелье охраняли люди. Было еще несколько женщин, которые выполняли какую-то непонятную работу, а еду готовил какой-то мальчишка.
Волшебник создал довольно большую организацию, которую нужно было финансировать. Конрад решил, что, скорее всего, он делал это за счет продажи варп-камня. Литценрайх говорил, что камень нужен ему для исследований, но Конрад понял, что дело не только в исследованиях.
Волшебник спас ему жизнь, а Конрад был не из тех, кто привык оставаться в долгу. Он сделает то, о чем его просит Литценрайх, а заодно прикончит пару-тройку ненавистных крысоподобных тварей.
— Вот, — сказал Варсунг, протягивая Конраду меч в ножнах. — Не бойся, это не такой, как был на прошлой неделе!
Неужели прошла целая неделя? Живя под землей, где занимался в основном тем, что ел и спал, он потерял счет времени. Выходить в город ему не разрешали, — видимо, Литценрайх все же опасался побега.
Конрад по-прежнему оставался пленником. План подземного жилища волшебника он так и не выяснил — слишком много было тут разных комнат, туннелей и переходов. Однако бежать он не собирался — во всяком случае, пока не вернет долг.
Каждый день Конрад внимательно разглядывал свое тело, с тревогой ожидая, что заметит, как у него начинают отрастать чешуя, копыта, шерсть или перепонки между пальцев. Однако ничего такого не происходило.
Прикосновение к оружию мутанта не обязательно приводило к заражению, об этом он знал. И все же лучше было не рисковать, поэтому оружие зверолюдей всегда оставляли на поле боя. Но ведь он так долго пробыл в бронзовых доспехах, что вполне мог стать их частью…
Кроме того, если этот варп-камень безвреден, как заявлял Литценрайх, почему же тогда во время работы он сам надевал защитный костюм? Почему, трудясь над доспехами, дварфы надели длинные перчатки и закрылись свинцовым листом, следя за своей работой при помощи системы зеркал?
Конрад не знал, следует ли верить рассказу волшебника о Хаосе. Люди часто называли «хаосом» то, что не могли объяснить. Если в северных землях рождаются мутанты, значит, там царство Хаоса и, значит, этот Хаос — воплощение зла.
Как иначе могут объяснить люди появление кровожадных монстров, которые питаются человеческой плотью и пьют свежую кровь, которые живут только ради убийств, пыток и разрушений. Как иначе могут называть их люди, кроме одного слова — зло?
Можно ли применять к этим существам понятия «закон» и «справедливость», Конрад не задумывался. Он знал, на чьей стороне воюет и под какими стягами он, если понадобится, умрет. И если враги Литценрайха — скавены, значит, Литценрайх будет его союзником.
Теперь Конрад подолгу тренировал мышцы, стараясь вернуть им прежнюю силу. У Литценрайха было огромное количество книг, но скоро он потерял к ним интерес. Он жаждал действия. Наконец волшебник объявил, что время пришло.
Конрад внимательно осмотрел клинок. Прекрасное оружие, изготовленное искусным мастером. Он проверил остроту и гибкость клинка, затем несколько раз взмахнул мечом, проверяя баланс. Как хорошо вновь почувствовать в руке тяжесть оружия! Конрад сунул меч обратно в смазанные маслом ножны, мысленно поклявшись, что в следующий раз, когда он его оттуда достанет, прольется кровь первого скавена.
Конрад и четверо дварфов готовились к экспедиции. Дварфы были те самые, что привезли его в Миденхейм, а потом снимали с него бронзовые доспехи. Варсунг, Юкельм, Хьорнур и небезызвестный Устнар, который всеми командовал.
Варсунг рассказал Конраду, что обычно в подобные экспедиции отправлялись именно дварфы; люди оставались стеречь жилище Литценрайха от врагов, каковых в Миденхейме у него имелось немало. Скавены умеют находить варп-камень по запаху и в случае опасности могут его спрятать от волшебника, который когда-то его у них и выкрал. Сам же Литценрайх держит свои запасы глубоко под землей, в свинцовых ящиках, доставая оттуда только перед самым применением.
Варп-камень волшебник мог получать и другими путями, например контрабандой, но это было довольно рискованно, поскольку за торговлю варп-камнем полагалась смертная казнь, если, конечно, контрабандистов первыми не обнаруживали скавены, и тогда казнь по сравнению с тем, что они делали с пленниками, можно было считать исключительно мягким наказанием. Из-за всего этого варп-камень стоил очень дорого, и волшебнику не хотелось тратить на него деньги. Он предпочитал посылать за ним дварфов.
Вновь надевая доспехи, Конрад испытал странное чувство; что ж, по крайней мере, эти доспехи можно будет снять. Их кожаные и металлические части были черного цвета, чтобы сливаться с темнотой туннелей; дварфы оделись так же. Конрад надел шлем без забрала и нагрудник, остальную часть туловища и руки закрывала кольчуга. Он взял с собой перчатки и небольшой круглый щит без герба; помимо меча Конрад прицепил к поясу короткий кинжал.
Дварфы были вооружены топорами и кинжалами; они также надели доспехи, кольчуги и взяли кожаные щиты. Город Миденхейм был построен их предками, которые когда-то выбрались на поверхность возле горы Фаушлаг. Но дварфы есть дварфы, поэтому они продолжили рыть туннели, в результате чего вся подземная часть города, а также его окрестности превратились в сплошной лабиринт. В одном из его ответвлений и жил Литценрайх.
Его жилище находилось даже глубже подземных помещений, которые строили для себя люди: погребов, сточных каналов, потайных ходов, по которым в случае опасности могли уйти граф, выборщик города, и члены знатных фамилий, а также подземелий для хранения сокровищ и погребальных склепов для еще живых и уже умерших богачей.
В древние времена все земли соединялись между собой с помощью сети туннелей, построенных дварфами. Примерно за пятьдесят лет до основания Империи Артур, вождь племени тевтогенов, склонил на свою сторону дварфов и вместе с ними начал строить город-крепость. Потом Артур проиграл свою единственную битву вождю унберогенов, и восемь человеческих племен объединились, избрав себе в вожди Зигмара.
Не многие знали теперь о странных существах, населяющих подземные коридоры, расположенные практически под каждым городом Империи, а может быть, и всего мира. Эту нечисть и называли скавенами.
Литценрайх много рассказывал Конраду об этих крысоподобных существах. Их считали помесью человека и крысы, а их мутацию объясняли действием варп-камня. Однако, в отличие от обычных мутантов, скавены отличались умом. Их животная хитрость, унаследованная от предков-грызунов, соединялась с разумностью предков-людей. Скавены стали своего рода особым видом живых существ, как эльфы или дварфы.
У них была собственная столица — мрачный город Скавенгниль, который, как говорили, находился где-то в болотах Тилеи. Когда-то он принадлежал людям, но теперь превратился в руины. Благодаря огромному количеству разветвленных нор и ходов скавены могли проникать повсюду. Сначала они жили в руинах заброшенных городов, но со временем обнаглели и начали заселять живые города, медленно, но верно приводя их к запустению и вытесняя из них жителей. Так они собирались поступить со всеми городами людей. А для этого им требовалось все больше варп-камня.
— Таким образом, отбирая варп-камень у скавенов, — сказал Литценрайх, — я помогаю спасать Миденхейм.
Кого он при этом убеждал, себя или Конрада? Будучи уверен, что волшебника заботит вовсе не город, Конрад, тем не менее, размышлять об этом не захотел, поскольку был полон решимости сразиться с ненавистными скавенами. Правда, он не совсем понимал, зачем волшебник выбрал для этой цели именно его, поскольку дварфы все равно отправились бы на поиски драгоценного камня. Но лишний клинок никогда не помешает, а колдун знал, что Конрад — профессиональный солдат.
Когда-то один дварф научил его сражаться в туннелях. Он обучал его пользоваться топором и клялся, что это единственное оружие, пригодное для боя под землей.
В ограниченном пространстве взмах двуручного топора производил самый разрушительный эффект; кроме того, им можно было крушить врага направо и налево, а также подцеплять его изгибом лезвия и уже после этого рубить.
Но Конрад все же предпочитал меч. В узком проходе один человек может сдержать целую армию — он знал это по собственному опыту.
Туннели были родным домом дварфов. Маленькие человечки легко передвигались по узким и низким проходам и прекрасно видели в темноте. «Как скавены», — подумал Конрад, который знал, что крысолюди примерно такого же роста, что и дварфы. Наверное, поэтому между ними всегда была лютая вражда. Впрочем, дварфы не сильно любили вообще всех — от эльфов до гоблинов. Единственные, кого они соглашались терпеть, были люди. Так было еще при Зигмаре.
Задача их вылазки заключалась в следующем: найти скавенов, обитающих под Миденхеймом, и отобрать у них варп-камень. При этом Варсунг уверял, что они такое уже проделывали и привезли огромное количество этого вещества. Скавены не ожидали нападения, а потому растерялись и не смогли дать дварфам отпор. Правда, подобные набеги со временем становились все опаснее. Скавены перетащили запасы варп-камня в более глубокие подземелья и стали их надежно охранять.
Согласно намеченному плану дварфы должны были внезапно ворваться в подземные кладовые скавенов, схватить столько камня, сколько в состоянии унести, и столь же быстро ретироваться. Атака должна быть внезапной, поэтому их и будет всего пятеро.
В инструкциях относительно правил ведения боя Конрад не нуждался — он жил этим пять лет, но как найти варп-камень?
— Что я должен искать? — спросил он.
— Дварфы знают, — ответил на это Литценрайх, и Конрад попросил рассказать об этом Варсунга.
Варп-камень, сообщил дварф, существует в двух формах. Считается, что он возник не на земле. Чаще всего он встречается в виде самородков величиной с кулак. Это сырой материал, имеющий глубокий черный цвет, такой глубокий, что, кажется, поглощает свет.
Конрад вспомнил лапы механического паука, — видимо, в них и применялся варп-камень. Человеческий глаз почти не воспринимает камень-сырец именно из-за его особого излучения, поэтому искать его приходится на ощупь.
Скавены научились перерабатывать варп-камень, превращая его в порошок, который называется серым камнем. Гигантские крысы используют его по-разному: они натираются им для придания сил или проглатывают в виде эмульсии, чтобы улучшить свое военное мастерство. Они применяют его в своей магии, ритуалах и боевом вооружении. Варп-камень для скавенов незаменим — вот эту-то драгоценность и собираются выкрасть Конрад и дварфы.
Серый камень опасности для человека не представляет; во всяком случае, так Конраду сказали. Впрочем, ему наговорили столько, что он уже не знал, что здесь правда. Единственное, чему он верил, был меч, который он получил от Варсунга. Впереди были яростные битвы, и от этого сердце Конрада стучало сильнее, а кровь быстрее бежала по жилам.
Они тщательно осмотрели доспехи друг у друга, проверив все ремни и крепления. В каждый щит был вставлен масляный фонарь, глубоко спрятанный в складках кожи щита, чтобы он не разбился во время боя и чтобы не был виден издалека. Поэтому-то щиты дварфов отбрасывали тусклый, зловещий свет.
Конрад не раз замечал на себе пристальный взгляд Устнара.
— Надеюсь, ты оправдаешь потраченные на тебя силы, — заметил он, взваливая на плечо тяжелый двуручный топор.
И вот двое стражников отодвинули засовы, распахнули двери и отпрыгнули назад, выставив перед собой алебарды. В свете фонарей был виден уходящий во тьму туннель. Они встали по бокам дверей.
Варсунг вошел в туннель первым; вторым был Конрад.
Они шли медленно, непрерывно оставаясь начеку. Дорога все время шла вниз, они словно спускались к самому центру земли, следуя друг за другом по бесконечным извилистым коридорам и переходам. Иногда, впрочем, им попадались каменные ступени, а порой приходилось карабкаться вверх почти по вертикальной стене.
Впереди шагал Варсунг, который уверенно вел за собой отряд. Конрад подумал, что одному ему уже ни за что отсюда не выбраться; если все дварфы погибнут, его неминуемо будет ждать та же участь.
Туннели были прорублены в скале; на стенах виднелись следы инструментов древних мастеров, а иногда попадались и их имена, начертанные руническими знаками. Некоторые из туннелей были природного происхождения, щелями в горной породе. Древние строители присоединили их к своим туннелям.
Некоторые туннели были, казалось, непроходимы из-за обвалов, но дварфы всякий раз находили узкую щелочку, через которую можно было протиснуться.
В некоторых местах потолок угрожающе провисал, словно не в силах вынести тяжести горы, и здесь даже дварфам приходилось сгибаться чуть ли не пополам. Иногда проседал пол, или коридор становился очень узким, но дварфы всякий раз ловко находили лазейку, чтобы преодолеть очередное препятствие.
На полу валялись не только камни и осколки скал, не только пыль и прах тысячелетий.
Им встречались и кости. Были они древними, как туннель, или появились здесь недавно, брошенные хищниками, Конрад не знал, но, шагая по извилистому коридору, постоянно был готов к нападению.
Затем туннели начали меняться. Пол и стены перестали быть ровными, хорошо обработанными, система коридоров потеряла четкую планировку. Должно быть, здесь начинались туннели, прорытые скавенами.
За все время пути Конрад и дварфы не обменялись ни единым словом. Во-первых, говорить было, в общем-то, не о чем, а во-вторых, каждый звук громким эхом разносился по всем коридорам. Шум и свет — вот что могло их выдать.
Они уходили все дальше и глубже.
Они шли все тем же порядком: впереди Варсунг, за ним Конрад, дальше Устнар и остальные дварфы.
Но вот Варсунг остановился и взглянул на Устнара. Место, где они находились, мало отличалось от прочих, но дварфам оно, по-видимому, было знакомо. Конрад оглянулся и заметил, что Устнар кивнул. Сделав знак Конраду следовать за ним, Варсунг пошел вперед. Пройдя немного вслед за дварфом, Конрад обернулся — троих дварфов нигде не было, он остался вдвоем с Варсунгом. Может быть, они куда-нибудь свернули или остались их ждать?
Конрад облизал пересохшие губы и вытер с лица пот. Сердце колотилось, он был готов к бою. Он был уверен, что сейчас что-то случится, и чувствовал, что, если ничего не произойдет, он просто взорвется от напряжения.
Спустя некоторое время Варсунг вновь остановился. В узком туннеле была полная тьма. Конрад оглянулся, пытаясь разглядеть свет фонарей. Его не было.
Обернувшись к Варсунгу, Конрад внезапно заметил, что тот начал медленно валиться назад. Подхватив дварфа на руки, Конрад увидел, что из его горла торчит арбалетный болт…
Варсунг погиб, это ясно. Конрад тотчас прикрылся его телом как щитом, одновременно вглядываясь вперед, во тьму туннеля.
Там тоже ничего не было видно. Конраду очень захотелось разбить фонарь, который светил во мраке как маяк, но без фонаря он ослепнет и, значит, станет уязвим для скавенов.
Впереди послышался тихий свист, и тело Варсунга дернулось. «Еще один болт», — подумал Конрад.
Что же делать? Можно отступить, забрав с собой тело, но куда? Они с Варсунгом ушли далеко вперед, и теперь Конрад не знал, как найти остальных дварфов. Но и оставаться здесь тоже бессмысленно. Итак, выход один: воин должен идти только вперед.
Тащить с собой Варсунга он не станет; труп слишком тяжел, и долго прикрываться им невозможно. Конрад поднял свой щит с фонарем и отпустил тело дварфа, которое мягко повалилось на землю. Если согнуться пополам, можно полностью укрыться за щитом. Конрад сунул за пояс топор Варсунга и медленно и очень осторожно двинулся вперед, каждые несколько секунд выглядывая из-за щита. Вновь раздался свист, и от щита отскочил арбалетный болт, а следующий пролетел в нескольких дюймах от уха Конрада.
Судя по скорости, с которой вылетали болты, там прятался один арбалетчик; впрочем, проход был слишком узок, чтобы в нем поместилось больше одного стрелка. И если он там один, его можно ликвидировать, прежде чем он поднимет тревогу. Если правильно рассчитать время перезарядки арбалета, можно добраться до твари одним броском.
Подождав, когда о щит ударится очередной болт, Конрад одним движением поднялся в рост и побежал.
Он услышал резкие голоса тварей — это были скавены. В проходах раздавались топот и шарканье десятков лап. Кажется, к нему мчится целая стая. Значит, арбалетчик только пытался его задержать, теперь сами твари ринулись в атаку.
Конраду это было даже на руку. Остановившись и прикрывшись щитом, он стал ждать. Вот к нему подскочила первая крыса — и получила удар щитом. Масляный фонарь разбился, залив шкуру твари маслом, которое мгновенно вспыхнуло. Охваченная пламенем, крыса отчаянно завизжала; от этого живого факела в туннеле стало светло как днем.
Вторая тварь с разгона напоролась на меч Конрада.
— Это тебе за Варсунга! — крикнул он и плюнул в мерзкую крысиную морду.
Предсмертные вопли двух тварей слились в один общий визг. Конрад сдержал свою клятву: как только его меч вышел из ножен, полилась кровь скавенов.
Через секунду меч вспорол еще одно крысиное горло. Тварь захрипела, из ее пасти хлынула кровь. Быстро вытащив из трупа меч, Конрад тут же вонзил его в грудь следующего скавена. Почувствовав, что весь залит крысиной кровью, Конрад засмеялся от удовольствия. Четырех уже нет, но к нему летит целая стая!
Меч Конрада распорол брюхо следующей твари, и, пока она визжала в предсмертной агонии, он успел снести голову следующему грызуну. Перед ним, словно защитный вал, высилась целая гора трупов. Скавены были вооружены, и время от времени Конрад чувствовал, что ему наносят удары, но он не обращал на них внимания. Эти раны не могли его остановить; он вообще понимал, что ранен, только после битвы.
Конрад яростно пробивался вперед, шагая по трупам и умирающим тварям, отражая удары и сея вокруг себя смерть. Он очищал землю от нечисти. Их жизнь не стоила ничего, он уничтожал их так же легко, как давил бы вредных насекомых. Он не раздумывал, действуя автоматически. И вдруг крысы исчезли; впереди виднелся пустой коридор.
Огонь, охвативший первого скавена, уже потух, но темнее в туннеле не стало. Откуда-то спереди лился призрачный зеленоватый свет; вероятно, там находилось гнездо скавенов.
Тяжело дыша, Конрад вытер с лица вонючую кровь и осторожно пошел вперед. Вскоре коридор расширился. Потолок поднялся выше, земля ушла вниз, и Конрад очутился на уступе, возвышающемся над огромной ямой, напоминающей некую адскую печь. Вокруг Конрада светились маленькие красные огоньки, и лишь несколько секунд спустя он понял, что это светятся глаза скавенов. Крысы молча наблюдали за ним, выстроившись рядами вдоль стен подземного амфитеатра.
Высоко над его головой, словно грозное оружие, свисали с потолка острые сталактиты.
Отступать было некуда. Он примет бой. Опершись на окровавленный меч, тяжело дыша, Конрад смотрел на врагов. Их были сотни, одетых в доспехи, вооруженных зазубренными ножами, мечами и копьями. Их одежда была украшена рунами, на шкурах виднелись их родовые знаки, такие же знаки были видны на их потрепанных стягах и штандартах.
Окинув взглядом пещеру, Конрад заметил, что в ней находятся не только крысы. Далеко внизу он увидел людей — или существ, которые когда-то были людьми, а теперь превратились в рабов. Они толкались возле огромных огненных печей.
Пещеру озарял зеленоватый свет. От грохота печей можно было оглохнуть, от их жара можно было спечься заживо, от густого дыма, поднимающегося от них, можно было задохнуться. Пещера напоминала собой причудливую смесь каморки волшебника и кузницы, только в сто раз хуже: это была мастерская самого дьявола.
Здесь, очевидно, проходил процесс обработки варп-камня. Работа была крайне опасной, поэтому скавены использовали рабов.
Итак, он снова оказался под землей, и снова его окружают враги, однако на этот раз ситуация складывалась далеко не в его пользу. Топор Варсунга — не лучшая замена огромному двуручному топору, которым он сокрушил в свое время десятки гоблинов.
Казалось, время остановилось, когда Конрад обводил взглядом пещеру, но те секунды растаяли, и он вновь был готов к сражению — и к смерти. Он понимал, что скоро умрет, но решил, что перед этим уложит хотя бы еще несколько врагов.
К высокому уступу, на котором он стоял, быстро приближалось какое-то существо в доспехах, вооруженное мечом и щитом. Похоже, это был человек; Конрад загородился щитом и поднял меч. Клинки скрестились, звон металла потонул в реве печей.
Они были равными соперниками. Оба одного роста, веса и телосложения, у обоих одинаковое оружие и техника ведения боя.
На каждый выпад Конрада его противник отвечал таким же выпадом, ловко отражая удары щитом и столь же ловко орудуя мечом.
Никогда еще ему не доводилось сражаться с таким умелым воином. У них были схожие техника и тактика, словно их обоих учили одни и те же наставники.
Сделав очередной выпад и отразив встречный удар рукоятью меча, Конрад заглянул в лицо своему противнику. Его закрывал шлем, и все же он успел заметить его глаза — они были разного цвета.
Левый был зеленым, правый — золотым. Конраду показалось, что он смотрит в зеркало…
И тут он понял, что сражается со своим двойником, с самим собой!
Каким-то образом скавенам удалось создать его живого двойника. Так вот почему противник отражал каждый его удар — он сражался со своим собственным мечом. Подобная дуэль может длиться бесконечно. Его единственное отличие от двойника заключалось в том, что тот держал щит в левой руке, а в правой — меч. Впрочем, Конрада это не беспокоило, поскольку сам он хорошо владел и правой, и левой рукой.
Он сражался бы сам с собой до тех пор, пока не упал бы от изнеможения. Двойник, похоже, был посильнее; ему ведь не пришлось провести столько времени в плену бронзовых доспехов. Конрад не сможет победить его ни мощью, поскольку не имеет ее, ни ловкостью, ибо равный ему во всем противник предвидит каждый его шаг. Значит, нужно срочно придумать что-то такое, чего тот не знает, какой-то новый прием. Другого выхода нет.
— Кто ты? — резко спросил Конрад; конечно, ответ он знал заранее, но ему нужно было выиграть время, хоть какое-то время.
Но противник не дал ему ни ответа, ни времени, а продолжал сражаться. Конрад то парировал удары, как многоопытный фехтовальщик, то размахивал мечом, как дикарь, и все это время мучительно пытался изобрести что-нибудь новое. Он так долго учился военному делу, у него были такие хорошие учителя. Что бы такое придумать, что пошло бы вразрез всем общепринятым правилам? Он вел смертельную дуэль и думал, напряженно думал; и ничего не мог придумать — ничего.
Внезапно Конрад ослабил ремень щита и изо всех сил швырнул щит в сторону. На какое-то мгновение его противник отвлекся, переведя взгляд на щит, и этого Конраду оказалось достаточно — он сделал выпад.
Враг замер, застыв в неподвижности, и Конрад ударил его ногой. Тот зашатался, но устоял. В следующую секунду Конрад нанес ему удар головой, целясь в живот. Двойник упал, и Конрад, мгновенно подскочив к нему, ударил по горлу мечом.
Должна была хлынуть кровь. Вместо нее из страшной раны полезли черви.
Он сражался с мертвецом. Двойник лежал неподвижно, и только из его шеи лезли и лезли белые шевелящиеся личинки.
Тут на Конрада навалились два здоровенных воина-скавена и куда-то потащили. Они сорвали с него шлем, отобрали меч, кинжал и топор Варсунга. Конрад отчаянно сопротивлялся и пытался вырваться из их цепких лап.
Внезапно он почувствовал прикосновение холодной стали. Кто-то третий прижал к его горлу кинжал. Конрад дернул головой, чтобы не напороться на острие, и вдруг узнал оружие: это был стилет, который он когда-то подарил Кристен.
— Сдавайся! — прошипел кто-то.
Этот хриплый голос показался ему знакомым. Существо находилось в тени, его было плохо видно, и все же Конрад узнал очертания знакомой фигуры.
— Конрад…
Стилет он держал в левой лапе, поскольку правой у него не было. Это был Хайнлер.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Итак, все стало ясно: Хайнлер не был человеком, он скавен.
Когда Конрад встретил его в шахтерском поселке, то принял за человека. Он вспомнил, что черты лица Хайнлера действительно делали его похожим на какого-то грызуна, но тогда он не придал этому значения. Однако сейчас перед ним находился настоящий скавен — огромная крыса, которая стояла на двух ногах, как человек. Видимо, он умел изменять свою внешность или с помощью колдовства заставил Конрада поверить в то, что перед ним человек. Хайнлер проделал это довольно легко, а это говорило о том, что он принадлежит к числу самых могущественных скавенов, серых прорицателей.
Об этих существах Конрад узнал от Литценрайха. Колдун старался выяснить о своих врагах как можно больше. Серыми прорицателями назывались скавены, которые знали тонкости обработки варп-камня и таким образом получали от него огромную силу. Это были великие колдуны, верные слуги Тринадцати Повелителей Разрушения.
Эти Тринадцать Повелителей были верховными жрецами и вождями чудовищных крыс. Одни из них правили, не признавая ничьих законов; каждый имел свои владения — крупный подземный город с его окрестностями, где обитали скопища скавенов. Другие были искусными колдунами и специалистами в области энтропии, то есть превращений. Двенадцать из этих правителей принадлежали к племени скавенов. Тринадцатым был верховный правитель, царь царей Рогатый Крыс, ближайший союзник одного из самых могущественных богов Хаоса — Нургла, Повелителя чумы и разложения.
Хайнлер что-то прошипел, и двое могучих скавенов, крепче зажав Конрада, как тряпку поволокли его по длинному темному коридору, после чего бросили в сырую пещеру, где надели на него металлический ошейник с цепью, прикованной к стене, словно зверем был он, а не скавены.
Скавены-воины были выше его, оба покрытые коричневым мехом, в доспехах и кольчугах, с короткими боевыми мечами с зазубренным лезвием. Их мерзкие морды и лапы были покрыты старыми шрамами. У одного не было глаза, вместо него в пустую глазницу была вставлена серебряная монета; у другого были обрублены оба уха. У обоих на лбу красовался одинаковый знак: круг, пересеченный тремя чертами, сходящимися в центре, вроде буквы «Y», четвертая линия как бы подчеркивала круг снизу.
В пещере было темно, поскольку скавены не нуждались ни в фонарях, ни в свечах, но Конрад разглядел, что кроме него и двух стражников-крыс там есть кто-то еще. Вдоль стен сидели прикованные к ним цепями неподвижные фигуры. Здесь были люди и нелюдь, но все они были мертвы. Их трупы гнили и разлагались или давно превратились в высохшие мумии, скелеты или просто кучи костей…
От невыносимой вони Конрада едва не вывернуло.
В сумраке пещеры блеснули острые зубы Хайнлера, — видимо, он ухмылялся. На нем была черная бархатная мантия, на откинутом капюшоне виднелась пурпурная шелковая подкладка. У горла это одеяние застегивалось золотой пряжкой в форме рогатой крысы, верховного правителя скавенов.
— Когда я принял облик человека, — сказал Хайнлер, — то очень жалел, что не смог сделать себе такие же глаза, как у тебя. — Скавен поднес стилет к левому глазу Конрада. — А теперь могу.
Машинально откинув голову, Конрад хотел пнуть эту крысу ногой по ребрам, но серый прорицатель ловко отскочил в сторону, а Конрада отбросило цепью назад, и сразу на него набросились крысы-стражники, которые принялись бить его рукоятями мечей. Конрад попытался отбиться и даже двинул одного из них в челюсть, но его быстро повалили на землю и обрушили на него град ударов. Все, что он мог сделать, — это закрывать голову руками.
— Нет, нет! — шепеляво вопили стражники, очевидно пытаясь подражать человеческому голосу. — Нельзя! Нельзя!
Хайнлер отдал команду, и крысы отошли в сторону.
— Я же пошутил, — сказал Хайнлер. — Подобному юмору я научился у людей.
Он постучал кончиком стилета по стене, а Конрад подумал: что заставляет Хайнлера держать при себе именно этот кинжал?
— Не надо их злить, — предупредил его Хайнлер. — Это моя личная охрана, и они не всегда способны сдержаться, особенно если их провоцируют. Учти, они чуют твой запах и ужасно хотят попробовать, каков ты на вкус.
— Чуют мой запах? — с трудом выговорил Конрад.
Что значит — его запах? Он что, пахнет как-то иначе, чем остальные люди? А в том, что многим скавенам приходилось пробовать человеческое мясо, он не сомневался. Они же крысы, то есть падальщики, способные переварить любую плоть — живую или мертвую, свежую или уже разложившуюся.
— Они чуют запах варп-камня, — пояснил Хайнлер.
Со стороны коридора послышался крик, и в пещеру вбежал еще один скавен. Он был маленького роста, с пестрой шкурой, без доспехов и оружия. Конрад заметил, что у него два хвоста. Скавены обладали высокой способностью противостоять мутации, вызываемой варп-камнем, и все же даже они платили за работу с ним некоторыми физическими изъянами.
Поклонившись Хайнлеру, двухвостый скавен начал что-то быстро говорить. Не дослушав, Хайнлер выбежал из пещеры. Двое стражников рванулись было за ним, но Хайнлер отдал приказ, и один из них, немного постояв в коридоре и посмотрев вслед убежавшим, вернулся в пещеру и подошел к пленнику, нависнув над ним как скала.
Конрад хотел отодвинуться, но мешала стена. Отвратительная морда придвинулась почти вплотную, он чувствовал зловонное дыхание скавена. Конрад разглядел его зубы: вместо клыков из пасти торчали два острых металлических шипа.
Скавен высунул длинный язык и, причмокнув, лизнул кровоточащую рану на щеке Конрада. После этого крыса отошла назад.
— Хорошо, хорошо, — прошипела она, глядя на пленника одним глазом. — Мы быть друзья, друзья.
И в пещере раздался хриплый отрывистый кашель, который, по-видимому, означал у скавенов смех.
Стерев со щеки липкие вонючие слюни, Конрад стал думать о том, куда побежал Хайнлер, очень надеясь, что он скоро вернется. Судя по воплям, разносившимся по туннелям, случилось что-то серьезное.
Конрад был ранен, правда, не очень серьезно. Все его тело покрыто синяками. От нескольких ударов кольчуга кое-где порвалась; на правой руке кровоточила рана в том месте, где металлические колечки разошлись. Рука болела, и Конрад спрятал ее за спину, из-за чего ему пришлось до отказа натянуть свою цепь и терпеть врезавшийся в горло ошейник.
Конрад надеялся, что скавен-стражник не заметит его раненой руки; впрочем, чтобы учуять рану, зрение ему не требовалось.
Вспомнив о шершавом языке крысы, Конрад провел рукой по лицу, дотронувшись до левого глаза. Интересно, что имел в виду Хайнлер?
Глаз не предупредил его об опасности; они с Варсунгом не знали, что впереди их поджидают скавены. Вот еще одно подтверждение того, что дара предвидеть будущее у него больше нет.
Конрад взглянул на своего стражника. Тварь уже попробовала крови, а значит, стала более опасна, чем ее мерзкие соплеменники. Конрад знал, что сбежать из пещеры невозможно, но продолжал внимательно следить за скавеном, на всякий случай приготовившись защищаться.
Скавен снова облизнулся своим длинным и тонким языком.
— Вкусно, вкусно, — сказал он на языке жителей Старого Света. — Потом больше, больше.
Конрад прикрыл рану левой рукой и старался не смотреть на скавена.
«Варп-камень, — думал он. — Скавены чуют его запах, а Литценрайх использовал его, когда снимал бронзовые доспехи».
Сидя на мокром и скользком каменном полу, рядом с трупами пленников, рядом с огромной крысой, сторожившей каждое его движение, Конрад вспоминал события, которые привели его сюда, и очень сердился на самого себя.
Наконец вернулся Хайнлер. Конрад встал, готовый к любой неожиданности.
— Литценрайх! — прорычал Хайнлер.
Конрад молчал и не шевелился.
— А я-то все думал, зачем ты сюда явился? Теперь все понятно. У нас украли несколько фунтов варп-камня, сырья и готового материала. Его утащили дварфы, и наверняка они работают на Литценрайха. Ты нас отвлекал, пока дварфы занимались своим гнусным делом.
Конрад не отвечал, но слова серого прорицателя подтвердили его предположения. Литценрайх послал его к скавенам именно потому, что знал, что твари учуют исходящий от него запах варп-камня; знал, что его, Конрада, могут схватить или убить. Волшебнику было наплевать, что с ним случится, ему было наплевать даже на Варсунга. Они оба были обречены. Они были нужны только для того, чтобы отвлечь скавенов, пока остальные дварфы будут добывать камень.
— Литценрайх как-то раз меня насмешил, — продолжал Хайнлер. — Придумал тоже: человек использует варп-камень! Я проявил непростительную мягкость, когда смотрел на него как на своего собрата по ремеслу магии, хоть он и человек. И вот пожалуйста, получил. Больше я этого терпеть не намерен! Он умрет!
Хайнлер приставил стилет к горлу пленника, и тот уже подумал, что пришла его последняя минута.
— Я могу тебе помочь, — быстро сказал Конрад, чувствуя под нижней челюстью холод стали.
— Помочь мне? — переспросил Хайнлер и залился кашляющим смехом скавенов, однако нож убрал.
— Да, — ответил Конрад и стер с подбородка кровь.
Прежде всего ему хотелось спасти свою жизнь, поскольку Литценрайху он не был должен ничего. Разве колдуна заботила его судьба? Конрад был для него всего лишь монетой, которой он заплатил за варп-камень.
— Никогда не верь человеку, — прошептал Хайнлер. — Это первое, чему мы учим молодых скавенов.
Его взгляд был направлен на глаза Конрада, и тот сразу вспомнил, что собирался сделать с ним Хайнлер; вспомнил он также и о своем двойнике, у которого были точно такие же глаза.
Наверное, его создал Хайнлер. Но был ли то настоящий двойник или просто иллюзия, действие волшебства?
— С кем я сражался? — спросил Конрад. — Это был я? Я дрался с самим собой? Или просто… пытался убить собственную тень?
Хайнлер молча смотрел на него, и Конрад решил, что ответа он не получит, но тут скавен сказал:
— Это был ты, Конрад. Или почти ты. Больше, чем отражение, но меньше, чем твой полный аналог. Могла бы получиться отличная дуэль, великолепный поединок, если бы я знал, что ты идешь к нам.
— Но… — Конрад покачал головой. На языке у него была масса вопросов, однако он не был уверен, что скавен станет на них отвечать.
Хайнлер вздохнул совсем как человек.
— Я занимаюсь обработкой варп-камня, — сказал он. — Я организовал процесс таким образом, что система работает и без меня, поэтому мне пришлось подыскать себе какое-нибудь хобби — ну не сидеть же, в самом деле, сложа руки! И я начал проводить опыты с реинкарнацией. — Он взглянул на трупы, сидящие вдоль стен пещеры. — Здесь, под Миденхеймом, я нашел прекрасное место для этого занятия, и скоро мне понадобится новая партия подопытных. — Скавен посмотрел вверх, словно видел город у себя над головой. — Несколько лет назад у нас возникли с этим проблемы, но теперь положение улучшилось, и у меня снова много работы.
Конрад уже понял, что люди, которые работали возле адских печей, были мертвецами. Варп-камень вызывал в организме необратимые изменения, человек быстро умирал, а значит, работать могли только ожившие трупы.
Существо, с которым сражался Конрад, тоже было ожившим трупом, зомби, которому придали внешность Конрада.
Но ведь Хайнлер говорил, что не ожидал увидеть здесь Конрада, и вместе с тем создал его двойника, готового вступить в бой.
— Скажи, Литценрайх тебя заколдовал, да? — спросил серый прорицатель, который, казалось, говорил сам с собой. — Кто ты, Конрад?
Их взгляды встретились, но Конрад ничего не ответил, ибо не знал, что сказать; но глаз он не отвел.
— А зачем ты создал мое подобие? — спросил он.
— Случайно.
«Случайностей не бывает», — не раз говорил ему Вольф, и за годы службы Конрад понял, что это так.
Случайность, совпадение — все это пустые слова, крошечная часть некоего единого, необъяснимого предначертания.
— Я занимался изучением жизни, — продолжал Хайнлер, — забирая ее у живых и перенося их образ в кого-нибудь другого. Одним из них оказался ты. До того как мы с тобой расстались, я успел взять немного твоей крови и кусочек кожи. Этого оказалось достаточно, чтобы у тебя появился двойник. Отличный двойник, между прочим.
Кровь, кожа. Когда Конрад пришел в себя и обнаружил, что находится в плену у монстров Кастринга, он потерял много и того, и другого.
— Глаза у него не те, — сказал он. — Ты перепутал цвет левого и правого.
— Возможно. А возможно, что это у тебя не те глаза.
Чтобы прекратить разговор о глазах, Конрад сказал:
— Ты, должно быть, знал, что это я иду по вашему туннелю. Поэтому и выслал мне навстречу двойника.
— Я создал подобие человеческого воина. Мне хотелось посмотреть, как он будет сражаться с настоящим человеком. И этим человеком оказался ты, Конрад. Случайность, — повторил Хайнлер.
И вновь Конрад ему не поверил. Крысиный прорицатель, должно быть, лжет; все, что он говорит, — это ложь. Взглянув на его пустой правый рукав, Конрад подумал о том, что если Хайнлер такой великий колдун и умеет создавать подобия живых существ, почему же тогда он не вернул себе правую руку?
Серый прорицатель что-то сказал своей охране. Те ответили, и безухий стражник вышел из пещеры. Одноглазый остался возле своего хозяина.
— Не знаю, что с тобой делать, Конрад, — сказал Хайнлер. — Чувствую, что… — И он покачал головой совсем как человек.
Конрад молчал, ожидая, что Хайнлер скажет еще. Может быть, откроет, наконец, тайну его рождения?
— Что ты делал в поселке? — спросил его Конрад. — Дожидался меня, чтобы убить?
— Ты имеешь в виду нож, который я в тебя метнул? Да если бы я хотел тебя убить, ты был бы уже мертв. — Хайнлер подбросил стилет высоко в воздух, тот несколько раз перевернулся, и колдун ловко поймал его за рукоять левой лапой. — Ну как, неплохо? — спросил он голосом шахтера из Кислева. — Я действительно был шахтером. Один день. Потом накрыл поселок туманом, чтобы наши воины могли в него пробраться, минуя часовых.
— А зачем ты пошел со мной преследовать армию зверолюдей?
Хайнлер не ответил.
— Ты выполнял приказ Черепа?
Серый прорицатель опять не ответил, но выражение его глаз как-то странно изменилось. Он в нерешительности? Неужели он не знает, что ответить? А может быть, он знает не больше Конрада. Хайнлер смотрел ему прямо в лицо, и Конрад не отводил взгляда от его красных сверкающих глаз.
— А почему ты меня не убил потом? — спросил он. — Это ведь ты ударил меня по голове, верно? Ты закричал: «Берегись!» — я обернулся, и ты меня оглушил.
Немного помедлив, скавен ответил:
— Я взял твою кровь и кожу, больше мне ничего не было нужно. На этот раз я возьму больше, гораздо больше.
Резко повернувшись, колдун вышел, и Конрад остался наедине с огромным скавеном-стражником.
Шло время, Конрад снова томился в одиночестве совсем как в каморке Литценрайха, до которой теперь было несколько миль, как в длину, так и в высоту. Но разница была не только в этом. Он сидел на цепи, прикованный к скале, в полной темноте, спал на голых камнях и не получал пищи. Ему удавалось лишь смачивать губы и горло, слизывая со стены влагу, которая накапливалась на ней за день.
Дверей в его темнице не было, да они и не были нужны. Снаружи все время дежурил стражник. Обычно это был один из знакомых Конраду воинов, которых он прозвал Безухий и Серебряный Глаз. Иногда вместо них дежурил кто-нибудь из их клана, с таким же знаком в виде круга и четырех черточек. Хайнлер больше не появлялся. Конрад несколько раз выкрикивал его имя, надеясь, что часовые позовут хозяина, но они на крики не реагировали. Возможно, серого прорицателя звали вовсе и не Хайнлер, он выдумал это имя, когда принял облик человека.
Конрад начал собирать валявшиеся поблизости кости. Их было довольно много. Он стал тереть их друг о друга и о камень, в результате чего получил несколько довольно острых палок, которыми ковырял стену своей темницы в призрачной надежде на спасение.
Это зрелище веселило скавенов, и в темноте он часто видел их красные глаза и слышал кашляющий смех. Их не заботило, что узник пытался снять с себя ошейник или вытащить из стены цепь. Впрочем, Конрад скоро бросил это занятие, поскольку единственное, чего он добился, — это раны на шее.
Он сломал уже несколько берцовых костей, а болт, на котором крепилась цепь, по-прежнему крепко сидел в каменной стене. Наверное, эта цепь находилась здесь уже много веков, на ней сидели сотни узников — и все они умерли.
Не видя дневного света, он не мог сказать, сколько времени провел, сидя на цепи. Несколько раз ему удавалось уснуть, очень ненадолго, и считать дни не было никакой возможности.
Он думал о Хайнлере, вспоминая, как впервые встретился с ним в шахтерском поселке. Значит, это он и заманил его в шайку Кастринга, брата Элиссы; из-за него Конрад стал бронзовым воином и странствовал по дорогам, пока его не освободил Литценрайх. Теперь он стал пленником Хайнлера, а тот знаком с Литценрайхом.
Все сходилось — как звенья одной невидимой цепи, которая крепко опутывала жизнь Конрада. Ему оставалось только наблюдать за очередной невеселой ситуацией, в которой он оказывался по милости своего невидимого надсмотрщика, и пытаться в ней разобраться. Принять какое-либо решение он был не в состоянии, ибо какие могут быть решения у забытого узника, запрятанного глубоко под землей.
Он находился вдали от мира, покинутый всеми, и скоро превратится в труп, который будет медленно разлагаться в вонючей пещере.
Как обычно, он сидел, привалившись к сырой стене, и всматривался во вход в пещеру, где, как казалось, темнота была не такой беспроглядной. Внезапно сзади послышался какой-то звук. Но сзади была скала, и Конрад решил, что это слуховая галлюцинация. Видимо, он начинает бредить от голода.
Он уже почти ждал прихода Хайнлера, который обещал взять у него много крови и плоти. Такая смерть будет быстрой и легкой, хотя ему очень не хотелось, чтобы его двойник продолжал жить.
Шум сзади повторился, какой-то отдаленный гул, который проникал в пещеру сквозь камень.
Конрад прижал ухо к стене. Оттуда слышались частые удары, словно кто-то колотил молотком по зубилу. Наверное, рядом находятся другие пещеры, где сидят узники.
И, наверное, один из них принялся колотить цепью о стену, занимаясь примерно тем, чем так долго занимался и Конрад. Это было единственным возможным объяснением.
Конрад встал и отошел от стены, насколько ему позволяла цепь. Он всегда старался побольше двигаться, хотя упражнения отнимали у него энергию. Но они позволяли не впадать в безразличие и хоть как-то тренировать мышцы.
Конрад прошел два ярда влево и два ярда вправо — и все. В темноте за ним наблюдали красные глаза Безухого.
И вдруг Конрада с силой отбросило к самому входу в пещеру. Он упал на спину, пещера наполнилась дымом.
Над ним склонился кто-то маленький, коренастый. Кажется, он где-то видел этого человечка, только не помнит где. Он видел, что тот что-то говорит, но слов было не разобрать. Кажется, он оглох. Человечек рывком поставил его на ноги. Дварф, это же дварф!
У Конрада кружилась голова, он не слышал, что говорил дварф, и только тряс головой. Из пролома в стене, образовавшегося после взрыва, появился еще один маленький бородатый человечек. Значит, дварфы взорвали скалу, чтобы пробиться к нему. Взрывом цепь оторвало от стены, но этот же взрыв оглушил его на некоторое время.
— Варсунг! — кричал ему дварф. — Где Варсунг?
Это был Устнар, это он помогал ему держаться на ногах.
— Погиб, — прошептал он. — Погиб! — уже крикнул Конрад.
Дварф на секунду закрыл глаза, затем покачал головой и крикнул:
— Уходим!
Но едва Конрад и два дварфа шагнули в пролом, как в пещеру влетела свора скавенов.
Устнар взмахнул своим топором, и сразу несколько окровавленных тварей, визжа и вопя, отлетели в сторону. К Устнару немедленно присоединился Конрад, который принялся размахивать своей цепью, используя ее как оружие. Ему удалось подцепить и подтащить к себе одного из скавенов. Это был Безухий.
Зазубренный клинок крысы едва не впился в его тело, но Конрад успел отскочить в сторону, на ходу подобрав одну из заточенных костей, и в следующую секунду изо всех сил всадил ее в пасть твари.
Безухий упал, выронив оружие. Конрад поднял еще одну кость и вонзил ее в грудь крысы. Та завизжала и начала биться в судорогах, исходя вонючей кровью, но Конрад втыкал и втыкал в нее кость, пока скавен не перестал дышать, но даже тогда он продолжал подергиваться, словно не желал смириться с мыслью, что уже мертв.
— Пошли! — крикнул кто-то. Это был голос Хьорнура.
Устнар без устали рубил скавенов, и весь пол пещеры был уже завален их трупами. Казалось, дварф забыл обо всем на свете, желая только одного — убить как можно больше врагов. О, как знакомо было Конраду это чувство!
Хьорнур кивнул Конраду, и тот, подхватив свою цепь, заскочил в пролом. Там стоял кто-то еще, держа в руках зажженный фонарь. Увидев Конрада, он сделал ему знак следовать за ним. Это был Юкельм. Конрад послушался. Сзади доносились крики и шум битвы. Хьорнур и Устнар прикрывали отход, но Конрад уже забыл о них, изо всех сил стараясь не отстать от маленькой фигурки, освещающей путь в узком туннеле.
Внезапно раздался оглушительный грохот, вихрем взметнувшегося воздуха Конрада швырнуло вперед. Из носа потекла кровь, в рот набилась пыль, он начал кашлять. Задыхаясь от пыли, вновь оглушенный, он понял, что дварфы взорвали проход, по которому пришли, чтобы предотвратить погоню.
Спотыкаясь в темноте, Конрад пробирался вверх, проделывая тот же путь, которым пришел сюда много дней назад. Он возвращался в Миденхейм, в подземную мастерскую Литценрайха.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
— Спасибо, что вернулись за мной, — сказал Конрад.
— Мы вернулись не за тобой, — сказал Юкельм.
— Мы вернулись за Варсунгом, — сказал Хьорнур.
Конрад это уже понял, однако ничего не ответил; каждое слово давалось ему с трудом. Он выпил еще воды. В царство скавенов дварфы отправились без такой роскоши, как еда, довольно и того, что они тащили на себе инструменты, оружие и порох.
После тяжелого и утомительного пути Конрад и дварфы, наконец, добрались до подземных лабиринтов Миденхейма. Несколько раз Конрад падал, не в силах идти дальше, и каждый раз дварфы заставляли его встать, а потом едва ли не на себе перетаскивали через препятствия. Они действовали так, словно кто-то приказал им доставить Конрада, запретив возвращаться без него. Он с ног до головы был покрыт потом, грязью и кровью; все его тело было в синяках, ссадинах и царапинах, но он был жив, он был свободен и ради этого готов был вынести любые муки и лишения.
Конрад промыл свои раны и смыл с себя кровь и пот. Железный ошейник по-прежнему красовался на шее, а цепь волочилась за ним. Он вспомнил черную цепь, которую видел на шее Вольфа. Тот рассказывал, что носит ее в память о тех днях, что провел в плену, сидя на цепи. А еще он говорил, что скорее умрет, чем позволит захватить себя в плен. Конраду подобная память не требовалась, поэтому Юкельм несколькими точными ударами молотка и зубила избавил его от железного «ожерелья».
— Как это случилось? — спросил его Устнар.
— За несколько секунд, — ответил Конрад, поняв, о чем идет речь. — Выстрел из арбалета. Варсунг не успел ничего понять. Он не мучился. Умер мгновенно. Я прикончил убийцу.
Последнее утверждение было не совсем верным, но, с другой стороны, он сразил множество скавенов, и среди них вполне мог оказаться убийца Варсунга.
Устнар пристально взглянул ему в лицо, и Конрад выдержал его взгляд.
— Вот что случилось, — сказал он.
Устнар кивнул и молча отошел в угол пещеры. Трое дварфов проводили его взглядом.
— Варсунг — его брат, — сказал Юкельм.
— Но мы вернулись не поэтому, — сказал Хьорнур, — а потому, что Варсунг был нашим товарищем.
Выпив еще воды, Конрад принялся жевать кусок черствого хлеба, размышляя о том, как много времени понадобилось дварфам, чтобы вернуться. Наверное, после стычки в туннеле скавены всюду расставили часовых, и им пришлось искать обходные пути и даже прокладывать себе дорогу, взрывая скалы.
Конрад был уверен, что сами участники экспедиции Литценрайха вовсе не интересовали. Колдун послал его на смерть, а с ним и остальных. Однако больше всех не повезло Варсунгу.
А может быть, именно Литценрайх предложил ему увести Конрада подальше, тогда как остальные дварфы остались позади?
— Вы достали варп-камень? — спросил Конрад, вспомнив о цели экспедиции.
— Да, — ответил Юкельм.
— Зачем?
— Что — зачем? — не понял его Юкельм.
— Зачем вы это сделали? Зачем работаете на Литценрайха?
— Мы работаем не на Литценрайха, а вместе с ним, — сказал Хьорнур.
— Но вы называете его «хозяин», — сказал Конрад.
— Ему это нравится, — сказал Юкельм.
— Но он командует вами. Он и в самом деле ваш хозяин. Ему нужен варп-камень, а на вас ему наплевать.
— Мы с ним союзники, — сказал Хьорнур. — Мы добываем варп-камень. Литценрайх находит ему применение.
— Нет, он просто вас использует.
— Возможно. Но важен результат.
— Как, например, смерть Варсунга? Это результат?
— Нет, — вступил в разговор Юкельм. — Никто не может жить вечно.
— Особенно если ему не дать ни единого шанса, верно? — сказал Конрад.
— Невозможно предвидеть всё на свете.
Конрад уже начал приходить в себя, а потому рассердился на дварфов. Надо же, как выгораживают Литценрайха. Неужели они не понимают, что служат орудием в его руках?
— Литценрайх хотел, чтобы скавены меня поймали. Он знал, что они непременно учуют варп-камень, которым от меня пахло, потому что с его помощью он снимал с меня бронзовые доспехи. Я и Варсунг должны были отвлечь на себя скавенов, пока вы забирали камень. Из-за этого Варсунг погиб. Вы ведь не желали его смерти, не так ли? Поэтому вы и вернулись — думали, что он жив.
— Мы действительно на это надеялись, — пожал плечами Юкельм, — но…
— У нас идет война, — сказал Хьорнур, — как и у вас в Кислеве. — Наверное, историю Конрада дварфы узнали от Литценрайха. — Ты защищал золотодобывающую шахту, а значит, воевал со зверолюдьми. Смерть каждого убитого тобой монстра хотя бы ненадолго задерживала приход Хаоса. Здесь мы занимаемся тем же самым.
Конрад смотрел на дварфов, не веря своим ушам. Да что же это такое, чем околдовал их Литценрайх?
Такого ответа от Юкельма и Хьорнура он не ожидал. Дварфы всегда отличались высокомерием и вспыльчивостью, поэтому, узнав о том, что Варсунга намеренно послали на смерть, превратив его в приманку, они должны были прийти в ярость. Как тяжело воспринял Устнар смерть брата, и что же? А ничего. Двое других дварфов остались к этому совершенно равнодушны, словно колдун поступил вполне добропорядочно.
Они даже не удивились, когда Конрад сказал им, что, должно быть, скавены были предупреждены об их приходе. И вдруг он понял: дварфы все знали. Они знали о варп-камне и его действии; знали, что тело Конрада пропитано этим камнем; знали, что скавены распознают его запах.
А Устнар? Неужели и он знал, что, согласно плану Литценрайха, Варсунгу предстояло умереть? Наверное, знал. Знал об этом и сам Варсунг…
Получалось, что единственным членом экспедиции, который ни о чем не догадывался, был он, Конрад.
Неужели так будет продолжаться вечно? Неужели любой скавен может учуять его за милю? Нужно спросить об этом Литценрайха. Встречаться со скавенами он больше не намерен. Но если они могут его учуять, значит, сами будут его искать.
Конрад был очень зол на Литценрайха. Тот использовал его, и не только его, но и дварфов. Они об этом знали и все же выполнили свою задачу до конца. Все это не имело никакого смысла, но Конрад уже привык к тому, что логика обычно пасует перед бессмысленностью.
После того как Конрад проспал неисчислимое количество часов и впервые за много дней плотно поел, дварфы повели его дальше, к жилищу волшебника. Охранники открыли двери, и вся компания вступила в главную лабораторию. Литценрайх бросил на Конрада и дварфов беглый взгляд и тут же вернулся к работе — он собирал какой-то медный аппарат.
— Подержи, — сказал он Юкельму, и тот бросился исполнять приказание.
Конрад подошел к волшебнику и встал перед ним. Конечно, Литценрайх знал, что он побывал в плену, и все же упорно не обращал на него внимания. Экспедиция только что вернулась из тяжелого путешествия в мир подземных грызунов, а волшебник вел себя так, словно ничего не случилось.
Сидя на цепи в темной и сырой пещере, Конрад не раз придумывал разные способы, которыми собирался убить Литценрайха, если останется жив. Теперь все эти мысли куда-то улетучились. В пылу боя, когда кипит кровь, месть — прекрасный повод для действия. Когда твой друг погибает у тебя на глазах, ты делаешь все, чтобы разыскать и покарать убийцу.
Мысли о возмездии помогли Конраду выжить, но сейчас он больше не испытывал ненависти. Возможно, на него повлияли дварфы. Конраду больше не хотелось мстить. Что было, то прошло. Он свободен, а это главное. Что ему теперь до Литценрайха? Пусть колдун занимается своими делами; он, Конрад, от него уходит.
Примерно через час его здесь не будет. Прежде всего, ему нужны одежда, оружие, лошадь и деньги. Об этом он и заявил волшебнику, когда тот собрался выйти из комнаты, поручив дварфам возиться с медными трубками аппарата, который своим видом напоминал туннель, откуда они вышли совсем недавно.
— Деньги? — удивился колдун. — Деньги? — повторил он, нахмурившись. — У меня нет денег. — Он хотел пройти мимо Конрада, но тот загородил ему дорогу. — Если хочешь, можешь уходить, ты свободен.
— Доспехи, деньги, шлем, щит, меч, лошадь, — повторил Конрад.
— Я тебе ничего не должен.
— Вы пытались меня убить.
— Нет.
— Вы послали меня к скавенам, зная, что они чуют варп-камень.
— Да.
— Вы пытались меня убить, — повторил Конрад.
— Нет. Не понимаю, чем ты недоволен. Ты жив. Если бы ты погиб, то уже не мог бы жаловаться.
— Я жив только потому, что меня спасли дварфы. Но вернулись они не за мной, а за Варсунгом, который давно погиб.
— Я так и думал.
— Вы знали, что он брат Устнара?
— Все дварфы братья.
— Он его родной брат.
— Ну и что?
Литценрайх спас ему жизнь, и он же едва ее не отнял. Чаши весов выровнялись. Колдун уже как-то говорил, что ценой спасения Конрада от бронзовых доспехов будет новая партия варп-камня; эта задача была выполнена. Но получается, он все еще что-то должен волшебнику.
— Я уйду, как только получу вознаграждение за то, что помог вам достать варп-камень, — сказал Конрад.
— Ты ничем нам не помог. И вернулся, между прочим, не сам.
— Если бы не я, если бы Варсунг не погиб, ваши дварфы не смогли бы захватить камень.
— Это спорный вопрос, — ответил волшебник и хотел идти дальше.
Конрад задержал его, упершись ему рукой в грудь.
— Послушай, угрожать мне — это глупо, — сказал Литценрайх.
Да, глупо, поскольку Литценрайх — волшебник…
Но ведь он может его прикончить одним ударом, и даже без оружия. Мертвый волшебник не сможет произнести заклинание. Конрад убрал руку, думая о том, насколько колдун способен защищаться. Что быстрее — магия или реакция опытного воина? Успеет ли он убить колдуна до того, как тот произнесет заклинание?
— Тебе не следует уходить, — сказал Литценрайх. — Я могу дать тебе все, что тебе нужно.
— Ха! Вы предлагаете мне работу? Может быть, вернуться к скавенам, и пока я буду с ними сражаться, дварфы утащат новую партию варп-камня? Я, может быть, и простой солдат, Литценрайх, и живу тем, что добываю своим мечом, но я не дурак. Я ухожу, пока сюда не пробились скавены.
— Чтобы скавены пробились сюда? — переспросил Литценрайх, впервые взглянув прямо на Конрада, а не куда-то мимо него. — О чем ты говоришь?
— Им нужны вы. Они хотят прекратить воровство камня. Они хотят вас убить.
— Все это твои предположения, — не совсем уверенно сказал Литценрайх.
— Они прекрасно вас знают, Литценрайх, и знают, где вы живете. Они собираются вас убить. Мне не хочется при этом присутствовать.
Волшебник смутился. Такого поворота, дел он не ожидал; видимо, он полагал, что будет воровать варп-камень у скавенов, а те будут закрывать на это глаза.
— Скажи, ты это выдумал? — снова спросил Литценрайх.
— Нет. Мне это сказал Хайнлер.
— Кто это?
— Их вожак. Серый прорицатель.
Литценрайх изумленно уставился на него:
— Тебе это сказал серый прорицатель? Это же смешно.
Конрад пожал плечами:
— Я так понял, что, он вас не любит, Литценрайх. Он что-то говорил о цене, которую вы заплатите за то, что ему сделали. А тут еще и ваши дварфы наубивали кучу скавенов и подорвали туннель. Теперь Хайнлер, я думаю, любит вас еще меньше.
— С тобой действительно говорил серый прорицатель?
— Да, — кивнул Конрад. — Он много чего умеет. Он колдун, как и вы.
— Я — это я, со мной никому не сравниться! — Литценрайх немного постоял, глядя в пространство, затем поднял правую руку. — У него не хватает одной лапы?
— Да. Вы его знаете?
— Это Гаксар. Я знаю его под этим именем. Это я удалил ему одну лапу. Так, значит, он вернулся?
— Вы удалили ему лапу? При помощи волшебства?
— При помощи… — Литценрайх запнулся, словно припоминая забытое слово, — меча.
— Да, но если он колдун, — с интересом спросил Конрад, — почему же он тогда ее не вернул? Свою лапу. Он умеет оживлять мертвецов, так почему же не вернул лапу?
— Есть одна старая поговорка: «Волшебник, исцели себя». Звучит как парадокс, но волшебники зачастую не способны сделать с собой то, что умеют проделывать над другими. — Литценрайх задумчиво покачал головой. — Ты говоришь, он оживляет мертвых?
Конрад рассказал обо всем, что видел в городе скавенов, а также то, что Хайнлер — или Гаксар — рассказывал ему о некромантии.
— Так он опять взялся создавать двойников?! — воскликнул Литценрайх, услышав о дуэли Конрада с самим собой. Его рассказ волшебник выслушал, стоя неподвижно, глядя в пространство.
Однако Конрада волновало совсем другое. Все эти разговоры с Литценрайхом — пустая трата времени. От него ничего не добьешься, нужно действовать самому. В кладовых колдуна наверняка есть оружие, доспехи и одежда, а может, и что-нибудь ценное, что можно будет продать или обменять на лошадь, как только он выберется в Миденхейм.
И, повернувшись спиной к волшебнику, Конрад шагнул в темный коридор.
Конрад плохо представлял себе расположение туннелей, Ему оставалось только бродить по ним в поисках выхода. Вскоре путь ему преградила крепкая деревянная дверь. Конрад отодвинул тяжелые засовы и прошел, но за дверью не оказалось ни коридоров, ни комнат. Он увидел еще одну дверь.
На ней не было ни замков, ни запоров; как вскоре обнаружилось, она была заперта при помощи колдовства. Значит, ему не выбраться из владений колдуна, пока тот сам этого не захочет. Конраду пришлось вернуться. Литценрайх все так же неподвижно стоял посреди комнаты, в круге света, который отбрасывал на него висящий на стене фонарь.
Закрыв за собой дверь, Конрад внезапно услышал сзади какой-то грохот, словно где-то далеко ударил гром. Он обернулся как раз в тот момент, когда в глаза ему ударила ослепительная вспышка.
Тяжелая деревянная дверь разлетелась на тысячу кусков, в Конрада полетели острые щепки, комната озарилась ярким слепящим светом. Конрад уже знал, что происходит, когда взрывается порох, но это был явно не тот взрыв. Физическая сила не могла так быстро разрушить прочную массивную дверь.
Поскольку на нем были его кожаная безрукавка и кольчуга, щепки его не поранили. Когда Конрад открыл глаза, то увидел, как в темном проеме, где только что была дверь, в облаках пыли и дыма появилась фигура, покрытая мехом, с мечом в руках — скавен!
Все еще немного оглушенный, Конрад рванулся вперед, вооруженный самым примитивным оружием своих первобытных предков — руками и ногами. Тварь не ожидала, что враг окажется так близко, поэтому преимущество было на стороне Конрада. Подбежав к скавену, он ударил его ребром ладони по шее — прием, которому его научил один наемник с востока.
Тварь упала, и Конрад добил ее ударом сапога. Забрав у нее меч, Конрад заметил, что он не похож на оружие, которым пользуются скавены; кроме того, под мехом твари виднелись доспехи.
В это время из туннеля вынырнуло еще одно существо. Мечи противников со звоном скрестились, и тут Конрад увидел, что сражается не со скавеном. Это был человек в волчьей шкуре, наброшенной на шлем и доспехи. Но у скавенов не было живых людей; значит, это один из воскрешенных Гаксаром мертвецов. Когда тот упал, сраженный мечом Конрада, из его раны на шее полилась красная кровь, а не полезли белые личинки.
«Волчий мех», — подумал Конрад, расправившись с третьим воином. А Миденхейм — город Белого Волка. Наверное, это солдаты местного гарнизона. Теперь Конрад предпочел защищаться, а не атаковать. Не стоит связываться с городскими властями; чтобы уйти от Литценрайха, ему придется выйти в город. Он убил двух городских стражников, и за это его вряд ли погладят по головке.
— Литценрайх! — крикнул кто-то. — Ты арестован за незаконное использование варп-камня! Прикажи своим людям сдаться!
«Сдаюсь» — такого слова в лексиконе Конрада не было; кроме того, он только что расправился с двумя солдатами, и сдавать после этого меч было бы верхом глупости. Много раз он становился свидетелем того, как сдавшиеся воины подвергались немедленной казни. Здесь, в подземной лаборатории, его наверняка примут за помощника Литценрайха, а наказание за работу с варп-камнем — смерть.
Сзади раздался топот, и Конрад узнал знакомые шаги. Так могут топать только дварфы. Через секунду возле него оказался Устнар. Увидев, что Конрад остановился и не хочет прикончить своего противника, дварф решил взять дело в свои руки. Выскочив вперед, Устнар два раза взмахнул топором — и солдат упал, лишенный обеих ног.
В это время подоспели Юкельм и Хьорнур, которые, пробежав прямо по умирающему солдату, бросились в пролом, кося атакующих направо и налево. Это были специалисты, отлично владеющие техникой ведения боя под землей. Конрад посмотрел на безногого солдата, который, вопя и извиваясь от боли, медленно умирал. Помочь ему он мог только одним способом — добить. Это первое, чему научил его Вольф, когда показал, как надо добивать раненого противника. Конрад хорошо запомнил тот случай в Ферлангене.
Приставив к горлу солдата нож, Конрад нажал на него всем телом. Вскрикнув в последний раз, тот дернулся и затих. Из его горла и рта потекли две струйки крови, смешиваясь с кровавым потоком, вытекающим из отрубленных ног.
Литценрайха Конрад нашел в главной лаборатории. Здесь творилось что-то невообразимое, и Конраду осталось только удивляться, что солдаты обнаружили волшебника так быстро. Но вскоре он понял, что весь этот шум и разгром были вызваны магией. Литценрайх стоял в углу, а вокруг него плясал огонь. Волшебник сжигал свидетельства своей работы — книги и записи, инструменты, механизмы и аппараты.
Из-за невыносимого жара Конрад отступил в коридор, но волшебник не двигался с места. Он мог бы отбросить атакующих силой своего колдовства, но почему-то этого не сделал, а предпочел уничтожить все, чем занимался в подземной лаборатории.
Конрад понимал: волшебника это не спасет. Сам факт, что он сжег свою лабораторию, уже доказательство его вины. А если есть доказательство, есть и наказание — смертная казнь Литценрайху и ему, Конраду.
Но вот волшебник спокойно вышел из полыхающего пламени и только тут заметил Конрада.
— Они не воспользуются результатами моих гениальных трудов, — спокойно сказал Литценрайх. — Все, что я сделал, принадлежит только мне. Ну а самый важный мой инструмент всегда со мной.
И он постучал пальцем по голове. Мимо них проскочили четыре стражника, спеша на помощь дварфам.
— Всем занять свои места! — скомандовал Литценрайх. — Сейчас они полезут со всех сторон!
— По крайней мере, это не скавены, — сказал Конрад.
— Мне кажется, сейчас бы я предпочел скавенов, — ответил Литценрайх. — Ты видел, что стало с дверью? Эти так называемые волшебники Миденхейма боятся встречаться со мной лицом к лицу, а потому подсылают своих наемников — городских стражников.
Но если военные власти города-крепости и его волшебники образовали единый союз, то у него и Литценрайха шансов почти нет.
— Почему вы не хотите воспользоваться магией? — спросил Конрад.
— Мои конкуренты объединились, чтобы одолеть меня. Я чувствую сильнейшее противодействие. Они создали некую оболочку между мной и городом. Мои заклинания на атакующих не действуют.
— Значит, мы можем только драться.
— Драться? О нет, нет. Я попробую поговорить с ними, рассказать о скавенах, объяснить, что происходит.
Но Конрад его уже не слушал. Что толку в словах? Пока они будут болтать, их схватят, а это будет означать, что он сменит одну темницу на другую! Нужно бежать, и в этом ему помогут дварфы, которые знают потайные ходы.
— Скавены, — сказал Конрад. — Вот именно! Мы попали меж двух огней. Нужно стравить их, пусть дерутся, сколько душе угодно, а нас оставят в покое.
— Но как?
Скавены были таинственным племенем. Об их существовании знали не многие. Возможно, что даже граф, правитель. Миденхейма, не догадывался, что под его городом находятся огромные владения грозных подземных хищников. Твари, прячущиеся в темных подземных лабиринтах, представляли куда большую угрозу для города, чем Литценрайх, и Конрад решил, что попытается объяснить это городскому начальству. И тогда они бросят все силы на борьбу со скавенами — а он потихоньку уйдет из города.
— Хайнлер… я хочу сказать, Гаксар… Он что-то говорил о новой партии подопытных, — сказал Конрад. — Он имел в виду мертвецов. Скавены собирались их забрать. Откуда?
— Моррспарк, — сказал Литценрайх. — Катакомбы.
— Вот туда мы и пойдём, — сказал Конрад. — И обязательно проследим, чтобы все видели, куда мы пошли. Вы меня понимаете?
— Я, может быть, и не солдат, — сказал Литценрайх, — но все же не дурак.
Миденхейм был расположен так, что не мог расширяться, — его границами были края скалы. Плато, на котором он стоял, занимало не больше квадратной мили, а это означало, что земля была в большой цене.
Места здесь едва-едва хватало для живых, что же было говорить о мертвых? Бедняки просто сбрасывали тела своих умерших родственников со скалы Вздохов. Те, кто был побогаче, оплачивали кремацию или захоронение у подножия склонов.
И только самые богатые могли себе позволить хоронить умерших в склепах под Моррспарком.
Именно в этом месте в давние времена дварфы, пробившись сквозь гранит, вышли на поверхность. Это была старейшая часть города; здесь находились самые длинные и разветвленные туннели. С течением времени многие из них обвалились, тем самым еще сильнее ограничив площадь захоронений и, следовательно, резко увеличив их стоимость.
Дварфы хорошо знали, как проникнуть на кладбище по старым разветвленным туннелям, которые в некоторых местах пересекались со сточными каналами. План был таков: дать городской армии небольшой бой, после чего увести ее за собой. При этом солдаты не должны почувствовать, что их куда-то заманивают.
Юкельм и Устнар встали во главе отряда беглецов, в который входили еще один дварф, несколько стражников Литценрайха, несколько женщин, включая Гертраут и Риту, повар, а также сам волшебник и Конрад. Несколько дварфов остались вместе со стражниками, чтобы прикрывать отход отряда, поэтому трудно было сказать, сколько же всего их работало у Литценрайха. Вскоре их настигли преследователи. Издалека стали доноситься крики раненых и умирающих и лязг оружия.
Юкельм и Устнар задержали отряд в туннеле, чтобы дождаться остальных. Солдаты должны были появиться с минуты на минуту и обязательно увидеть скавенов — если таковые здесь окажутся…
Конрад собирался покинуть Миденхейм. Но коль скоро у него появилась возможность прикончить перед этим хотя бы несколько скавенов, он не стал раздумывать ни секунды.
Наконец подошли остальные беглецы, число которых сильно поубавилось. Три человека и один дварф. Топот солдат раздавался все ближе. Еще один поворот, и они увидят свет фонарей. Конрад очень опасался, что, заслышав шум битвы, скавены разбегутся, бросив своих мертвецов, но он ошибся. Скавены не ушли!
Одним прыжком заскочив в пещеру-склеп, Конрад увидел нескольких скавенов, которые вытаскивали из каменных гробов недавно захороненных мертвецов. Увидев направленный на них свет, твари замерли от неожиданности.
Команды не потребовалось. Стражники и дварфы ринулись в атаку, а скавены, бросив покойников, шмыгнули в темные коридоры. Конраду очень хотелось броситься за ними, но он, обернувшись к солдатам, крикнул:
— Это зверолюди! — Он решил, что слово «скавены» будет им непонятно. — Остановитесь! Именем Ульрика, остановитесь!
Миденхейм был городом Ульрика, городом Белого Волка. Вот почему солдаты носили поверх доспехов волчьи шкуры. Выскочивший из коридора солдат остановился и занес меч над Конрадом.
Тот не двинулся с места, держа свой меч острием вниз. Подошел офицер и взглянул на оскверненный склеп, где мерзкие твари топтали священную землю его предков.
— Вперед! — немедленно скомандовал офицер, и солдаты бросились на помощь стражникам и дварфам, которые уже сражались с подземными крысами.
— Стойте здесь! — на ходу приказал офицер Конраду и Литценрайху и побежал догонять солдат.
Вскоре несколько солдат вернулись и окружили Конрада и волшебника. Конрад без труда мог бы раскидать их в стороны и скрыться, но бежать ему было некуда; он мог бы ринуться в бой и сразить несколько скавенов, но и в этом, как ему казалось, не было смысла.
Из туннеля вышел низенький толстенький человечек. На нем не было военной формы, его темное одеяние было украшено руническими знаками. В руках он держал резной деревянный посох с золотым шаром на конце. Конрад решил, что это волшебник и посох у него волшебный. Человечек остановился напротив Литценрайха, и оба принялись молча разглядывать друг друга.
Тем временем схватка со скавенами продолжалась. Видимо, их осталось немного, и солдаты добивали последних. Когда бой закончился, люди Литценрайха отдали свое оружие представителям власти Миденхейма.
— Меч! — коротко бросил Конраду капитан и протянул руку.
Он был не старше Конрада; его левую щеку пересекал шрам, который он получил на дуэли и которым страшно гордился, словно это была медаль за доблесть. На самом же деле он ни разу не участвовал в настоящем бою.
Даже сейчас на его одежде не было ни капли крови скавенов, и его меч был абсолютно чистым.
Конрад встречал таких вояк. Они жили на щедрые субсидии своих семей, а их невежество и непрофессионализм приводили к таким потерям, какие не смог бы вызвать и враг. Отдать такому типу меч было для Конрада страшнее, чем лишить жизни солдата, которому этот меч принадлежал.
— Он мне нужен, — ответил Конрад, нарочно подчеркивая свой деревенский акцент, но меч не отдал. — Эти твари называются скавенами, и туннели под Миденхеймом ими кишат. Давайте не будем драться между собой, лучше я отведу вас в их город, и мы прикончим их всех. Вы можете нас арестовать, но придет день, и в ваш город ворвутся полчища скавенов, и тогда вам конец.
— Он говорит правду, — сказал Литценрайх, обращаясь к другому волшебнику.
— Он говорит правду, — повторил тот, обращаясь к капитану. Затем подошел к Литценрайху, и оба колдуна стали что-то тихо обсуждать.
— Я хочу поговорить с вашим генералом, — сказал Конрад, не глядя на офицера. — Нужно действовать без промедления. Одному или двум скавенам наверняка удалось удрать; они приведут сюда легионы тварей.
— Я слышал о скавенах, — сказал капитан, стараясь не выказывать раздражения.
Бросив взгляд на валяющиеся на земле трупы, он подозвал к себе солдата.
— Дварфы знают самые короткие выходы на поверхность, — сказал Конрад.
Офицер неохотно кивнул, и Устнар повел солдат назад.
— Не важно, чем все это закончится, — тихо сказал капитан Конраду, — но все равно ты уже труп. Этот меч принадлежит моему полку.
Конрад взглянул на клинок в своей руке. Ножен у него не было, они остались у погибшего солдата.
— Нет, — ответил Конрад, — он принадлежит мне.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Власти Миденхейма бросили все силы на поход в подземные туннели: туда отправились часть гарнизона, стражники караульной команды, отряд наемников, рыцари ордена Белого Волка и несколько рыцарей ордена Пантеры. Рыцари пожелали встать на защиту своего города в пешем строю, поскольку лошадей взять под землю было невозможно.
Впереди колонны шли дварфы, за ними — люди Литценрайха. В случае нападения им предстояло принять на себя главный удар, отвлекая внимание скавенов от основной части армии.
Конраду очень хотелось удрать; он считал, что и так потрудился немало и теперь армия Миденхейма может обойтись и без него.
Он был уверен, что и Литценрайх с большим удовольствием отказался бы от участия в военных действиях. Любой дварф легко вывел бы их обоих по боковым туннелям куда-нибудь подальше от города.
Но волшебник решил иначе; возможно, его заинтересовал подземный город скавенов, возможно, ему захотелось узнать, как скавены превращают варп-камень в серый порошок.
Во избежание дезертирства колонну построили так, что за каждым из людей Литценрайха шел солдат городской стражи; разумеется, позади Конрада шагал сам капитан.
Однако Конрада это не беспокоило. Стоит ему захотеть, и он удерет от этого болвана в два счета. Но поскольку бежать ему было пока некуда, он послушно шагал в рядах колонны. Впереди него шли только дварфы и их стражи; позади капитана шагал Литценрайх.
Угрозы капитана Конрада не слишком волновали, хотя он был доволен, что узнал об этом заранее. Дурак капитан не скрыл своих намерений; и не менее глупо было вообще их иметь. Конрад убил одного из его солдат и забрал его меч, ну и что с того? Потом он убил еще одного, а потом добил раненного Устнаром стражника. Все это случилось в бою, при чем тут убийство? Почему капитан принимает это так близко к сердцу?
Один из его солдат убил Хьорнура. Этот дварф помогал спасать Конрада, но искать убийцу он был не намерен. Во время битвы воин может преследовать убийцу своего товарища, но после боя это желание пропадает.
Пробираясь по узкому крутому туннелю, Конрад думал о том, что очень скоро ему вполне может представиться шанс отомстить Гаксару. И если им доведется встретиться, он рассчитается с серым прорицателем сполна.
Конрад вспомнил слова Литценрайха о разнице между законом и справедливостью. Может быть, это он и ищет — не возмездия, а справедливости? Гаксар не только держал его в темном и сыром подземелье, он еще и предал его, отдав в руки Кастринга.
Конрад решил, что не сразу убьет Гаксара, сначала он устроит ему допрос.
Чем дольше он об этом думал, тем скорее ему хотелось встретиться с серым прорицателем. Оставалось надеяться на то, что скавены не разбежались. Они наверняка уже знают, что к ним движется армия. Интересно, как они поведут себя: вступят в бой или, поджав хвосты, попрячутся в закоулках своего мрачного царства?
Конрад понимал, что если скавенов не окажется на месте, то перемирию между городской стражей и людьми Литценрайха тут же придет конец. И тогда ему действительно придется спасать свою жизнь. Но пока он в относительной безопасности. Капитан не станет наносить удар в спину — все-таки он джентльмен. Он не сделает ничего худого Конраду, пока не закончится битва со скавенами. Если ему повезет, крысы его не убьют; если повезет Конраду, скавены не убьют и его.
Свой меч Конрад осторожно сунул за пояс и, пробираясь по темному проходу, старался не пораниться об острый клинок. Конрад был в тех же доспехах и кольчуге, которые были на нем во время первого похода к скавенам; он не взял ни шлем, ни щит, а только меч. Это было замечательное оружие — украшенное чеканной резьбой, с головой волка на гарде. Клинок был расписан рунами; наверное, это был девиз на каком-нибудь древнем языке. Возможно, там было написано: «Лучше смерть, чем бесчестье». При мысли об этом Конрад улыбнулся; больше улыбаться было нечему.
Он подумал о своем втором зрении. Жаль, что его больше нет; хоть и загадочный был дар, но все лучше с ним, чем без него.
Однако в узком туннеле, в полной темноте, что бы он мог разглядеть даже с помощью обычного зрения?
Впереди колонны шел Юкельм, но первым погиб не он.
Конечно, скавены знали о готовящемся на них нападении, а потому организовали оборону, выставив навстречу людям заградительный отряд воинов-камикадзе. Твари поджидали колонну, затаившись в боковых туннелях, откуда внезапно выскочили и, пока их не перебили, успели порешить многих.
Помимо этого, скавены приготовили ловушки. Пропустив вперед головную часть колонны, они внезапно обрушили пол, и около десятка солдат полетели в глубокую яму, на дне которой торчали острые колья. Следующие жертвы подземных крыс попали под обвал, когда твари обрушили на них тонны земли. Однако дварфы умели быстро проделывать узкие проходы в обвалившейся породе, чем они тут же и занялись, и приняли на себя следующий удар скавенов.
Юкельм был убит так же, как и Варсунг, выстрелом из арбалета. Воины, идущие впереди Конрада, мгновенно пригнулись, но тот, что шел прямо перед ним, замешкался — и погиб вслед за Юкельмом. Болт вонзился ему в глаз, пробив шлем и выйдя сквозь затылок.
Пролети арбалетный болт чуть дальше, он попал бы Конраду в голову. Не мешкая ни секунды, он подхватил щит, выпавший из рук погибшего солдата, и прикрылся им. Он знал, что капитану это не понравится, но, с другой стороны, зачем погибшему щит?
Быстро оглядевшись по сторонам, Конрад увидел, что находится в знакомом месте. Все туннели были одинаковы — узкие проходы, выбитые в твердом граните, но, кажется, именно здесь погиб Варсунг. И если это так, то до главной пещеры скавенов уже недалеко. Конрад напряженно вглядывался во тьму, стараясь увидеть зловещий зеленоватый свет, исходивший от печей, в которых обрабатывался варп-камень.
— Устнар!
— Что?
— Мы почти пришли?
— Да.
— Еще один выстрел, и прорываемся вперёд.
— Хорошо.
Мимо Конрада просвистел следующий болт. Арбалетчик стрелял из-за угла, поэтому болт ударился о стену; если бы не это, он прикончил бы капитана.
— Вперед! — крикнул Конрад и рванулся в туннель; за ним побежали два незнакомых дварфа и три солдата из Миденхейма, которых тут же стало двое — третий явился очередной жертвой невидимого арбалетчика.
В прошлый раз в этом месте на Конрада навалилась стая скавенов, и сейчас он ожидал услышать их визг и топот, но вместо этого в глаза ему ударил яркий свет. Он стоял в огромной пещере; скавены затаились и чего-то ждали…
К этому времени погибли еще двое солдат и один дварф. Устнар и его товарищ яростно отбивались топорами от наседавших на них скавенов. Вокруг валялись дохлые твари, и Конрад тут же прикончил еще одну. Но живых скавенов было много, очень много. Конрад взмахнул мечом, и еще одна крыса, получив удар в сердце, околела.
Рядом с Конрадом внезапно возник капитан, получив свое первое боевое крещение — он прикончил одну тварь; возможно, он не был таким уж болваном, каким показался Конраду.
Из туннеля выбежал Литценрайх. Он был безоружен, и его немедленно прикрыл собой Устнар. Одному из скавенов удалось избежать удара его топора и прорваться к волшебнику. Тот взмахнул рукой, словно в ней находился меч. Скавен, который уже занес копье, застыл словно каменный. Устнар немедленно снес ему голову, и она покатилась по полу.
Из туннеля один за другим начали выскакивать солдаты; завязался бой, и коричневая крысиная стая начала медленно отступать. «Что-то больно легко они отходят», — подумал Конрад. Кажется, крысы намеренно уводили людей за собой. Конрад немного поотстал, ища глазами Гаксара.
Знакомая уже Конраду пещера, в которой шел бой, напоминала огромный храм, в центре которого, изрыгая пламя и дым, находился чудовищный механизм Гаксара — металлическая печь, алтарь бога зла. Однако здесь никого не было — ни скавенов, ни оживших мертвецов. Огромные рычаги и колеса работали, вращаясь, взлетая вверх и опускаясь вниз, двигаясь по кругу, внутрь и наружу.
Сидя в одной из пещер этого подземелья, Конрад постоянно слышал шум работающей печи и постепенно к нему привык. Однако на этот раз шум был гораздо тише, жар не столь испепеляющим, свет не столь невыносимым; шестеренки и блоки жуткой машины вращались не столь быстро. Казалось, божество погрузилось в сон. Очевидно, узнав о предстоящем нападении, скавены приостановили работу адского литейщика.
В этот момент началась атака мертвецов.
Из рабов-зомби скавены создали целый батальон. Они не нуждались в оружии, поскольку их было очень много. Они появились из боковых туннелей в окружении жирных мух; тяжело переваливаясь, мертвецы медленно наступали, оттесняя людей от машины, лишая возможности сражаться, подавляя своей массой. Их было легко валить с ног, но место упавшего тут же занимал другой мертвец, и так до бесконечности. Конрад опасался, что сейчас среди нападавших снова появится его двойник, но его не было.
Среди рабов-зомби, работавших на хозяев-крыс, были и скавены, которые немедленно присоединились к отрядам, сражающимся с людьми. Эти скавены имели при себе оружие, но при этом были закованы в цепи. Это были камикадзе, чья смерть была столь же неизбежна, как и последующее уничтожение мертвецов. Увидев на них железные ошейники и ржавые цепи, Конрад вспомнил о своем плене. Эти твари были пленниками, как и он, но это не спасло их от разящего меча, и Конрад убил их столько, сколько смог.
Скавены-пленники умирали и присоединялись к разлагающимся зомби и иссохшим скелетам, гниющим трупам и пыльным мумиям, зловонным вурдалакам и забальзамированным покойникам, которые падали под ударами солдат, образуя под их ногами вал, сковывая движения, мешая двигаться дальше.
В этот момент сработала очередная ловушка. Откуда-то сверху на нападавших посыпался град стрел, и многие погибли, не успев прикрыться щитами.
Но скавены пустили в ход еще одно оружие, против которого спасения уже не было. Под потолком пещеры вспыхнуло яркое пламя, и на людей пролилась раскаленная лава, мгновенно расплавившая их щиты.
Больше половины отряда погибло мгновенно, сгорев в доспехах, превратившихся в металлические гробы. Другие умирали дольше, издавая жуткие вопли, пока тлела их живая плоть.
При вспышке воины Миденхейма разом, как их учили, выставили щиты. Конрад этого не сделал, и это спасло ему жизнь. Жидкий огонь его миновал, и он не сгорел в общем пожаре.
В огне погибли не только люди, но и многие скавены и зомби. Одни из них превратились в живые факелы, другие просто разлетелись на куски после удара огненной молнии. Некоторые мертвецы продолжали упрямо шагать вперед, не обращая внимания на то, что сами полыхали огнем.
У них не было голосовых связок, они не чувствовали боли, они не могли кричать, да это им было и не нужно.
Литценрайх посмотрел вверх, на двух скавенов, в лапах которых находилось страшное огненное оружие. У одного из них к спине был привязан деревянный бочонок, другой держал какое-то приспособление из латуни. Эта штука напоминала некий музыкальный инструмент, что-то вроде красиво украшенной трубы, которую скавен уже направил вниз, готовясь снова сыграть на ней смертельное огненное соло.
Колдун взмахнул руками, и из его пальцев вылетела молния. В следующий миг бочонок взорвался, залив обеих крыс светящейся жидкостью. Скавены вспыхнули мгновенно, и через секунду на дно пещеры упала кучка обугленных костей — все, что осталось от крыс.
Литценрайх пошатнулся, и Конрад решил, что колдун ранен, но нет: привалившись к стене, Литценрайх приходил в себя, очевидно истратив слишком много сил.
Лицо Конрада было опалено огненной машиной скавенов, его меч раскалился докрасна. От высокой температуры раскалилась и рукоять — и Конраду пришлось бросить его. Тут же он нашел другой, вырвав его из руки трупа.
Это был труп капитана. Смерть — вот все, что ему досталось. У него был вспорот живот, и его вывернутые кишки валялись на земле, смешавшись с внутренностями скавена, который и после смерти продолжал отчаянно цепляться за капитана. Человек и скавен лежали, как пара омерзительных любовников после совокупления.
— Спасибо, — сказал капитану Конрад.
Конрад снова ринулся в бой с мертвецами. Черви и все виды насекомых-мертвоядов посыпались в стороны из-под его клинка. Трупный запах, исходивший от разлагающейся, гниющей плоти, смешивался с запахом горелого мяса, этого любимого тошнотворного аромата дьявола.
Конрад заметил Литценрайха, который уже пришел в себя и вновь сражался с мертвецами, прокладывая путь сквозь их легионы. Трупы словно расступались перед волшебником, давая ему дорогу. Рядом с Литценрайхом сражался Устнар, срубая своим топором головы зомби. Волшебник успел рассмотреть адскую машину скавенов; по его лицу было видно, что он не слишком-то восхищен ее устройством.
Из туннелей больше никто не показывался. Неужели никого не осталось? Где же подмога? И куда делись скавены? Даже арбалетчики, у которых было столько легкодоступных целей, дали только один залп. Конрад оглянулся по сторонам. Вокруг не было ни одной крысы. Они удрали, как только хлынула огненная лава.
Отступить скавены не могли; значит, они готовят какую-нибудь новую пакость. Конрад очень устал, ему захотелось выбраться из пещеры, но ее стены были почти отвесными. Впрочем, здесь обязательно должны быть ступеньки, ведущие наверх, на уступ. Конрад принялся внимательно изучать пещеру.
Наконец он обнаружил винтовую лестницу, выбитую в скале, и осторожно начал по ней подниматься. Скавены по-прежнему не показывались. Но даже если они его и не видят, они его чуют…
Поднявшись на несколько пролетов, он остановился и прислушался, затем двинулся дальше. Добравшись до четвертого пролета, Конрад увидел, что находится как раз на уровне туннеля, из которого в прошлый раз угодил в самую гущу скавенов. Если пройти по уступу, то можно будет попасть в тот коридор, по которому его волокли скавены-охранники.
Так он и сделал, но не успел он дойти до туннеля, как столкнулся с Серебряным Глазом. Враги уставились друг на друга. Конрад впервые видел эту огромную крысу при ярком свете. В глаз твари была вставлена, оказывается, не серебряная монета, как думал Конрад, а нечто подвижное, напоминающее шарик ртути. Это был кусочек варп-камня. Серебряный Глаз высунул длинный язык и облизнул покрытую шрамами морду.
Конрад поежился, вспомнив прикосновение вонючего языка скавена к своей щеке. Он выхватил меч, Серебряный Глаз прикрылся щитом, противники сошлись — и Конрад с изумлением уставился на щит скавена.
Он был длинным, треугольной формы, черного цвета, с золотой эмблемой в виде сжатой в кулак руки в перчатке между двумя перекрещенными стрелами. Тот же знак, что и на колчане, который когда-то дала ему Элисса!
От удивления Конрад едва не пропустил удар, который вполне мог стоить ему жизни. Клинок скавена скользнул между кольчугой и кожаной безрукавкой; Конрад почувствовал, как из рассеченной кожи потекла кровь. Отбив удар, Конрад ринулся в атаку. Он был быстрее и искуснее. Единственным преимуществом скавена был его рост, но Конрад сумел и это обернуть в свою пользу. Он знал, что убьет Серебряного Глаза. Но, как и Гаксара, он не станет убивать его сразу, а немного подождет.
Ему хотелось спросить крысу, где та раздобыла щит. Он был старый и ржавый, сделанный из металла, и, видимо, побывал во многих боях. Но всегда ли он находился у гигантской крысы? Скавены принадлежали к племени падальщиков, их оружие и доспехи обычно состояли из того, что они подбирали на полях сражений и снимали с трупов. Вот и свой щит Серебряный Глаз вполне мог снять с какого-нибудь воина. Но где, с кого?
Размышляя об этом, Конрад скорее защищался, чем наступал, и скавен начал его теснить. Выходит, поговорить им не удастся. Тем более Серебряный Глаз его и не поймет; нужен переводчик, серый Гаксар. Если бы Конрад мог поймать и его, тогда хорошо было бы допросить обоих. Впрочем, они все равно не сказали бы правду.
Итак, придется убить Серебряного Глаза сейчас. Потом в качестве приза можно будет забрать его щит.
Внезапно позади Серебряного Глаза раздался крик скавена. Тот бросился вперед с удвоенной яростью; удары его меча стали чаще, металлический щит все сильнее бил по щиту Конрада, оттесняя того к краю уступа. Отбивая атаки скавена, Конрад краем глаза заметил, что на площадке каменной лестницы показался Литценрайх.
Крик скавена повторился, и Серебряный Глаз ответил ему хриплым отрывистым воплем. В темноте что-то мелькнуло, и из туннеля вынырнула тень. Это был Гаксар.
Серый прорицатель был не один. Рядом с ним находился человек — приземистый, со светлой кожей и абсолютно голый. На его шею был надет ошейник с цепью, которую держал в руке Гаксар, как человек держит на поводке собаку.
Конрад решил освободить узника. Сейчас скавены погибнут, а человек получит свободу.
Гаксар между тем что-то крикнул, и Серебряный Глаз сделал шаг назад. Конрад немедленно рванулся к нему, но удар его меча был отбит черным щитом.
К Конраду устремился Литценрайх и взглянул на Гаксара. Тот, не мигая, уставился на волшебника.
Конрад на секунду отвлекся, и Серебряный Глаз этим моментально воспользовался. Отскочив назад, чтобы уклониться от удара меча, Конрад пропустил неожиданный, сильнейший удар щитом, который пришелся ему в плечо. Оказавшись на самом краю уступа, Конрад отчаянно замахал руками, пытаясь удержать равновесие.
Внезапно сзади его подхватила сильная рука и помогла выпрямиться. Это был Устнар.
— Пойдем, хозяин? — сказал дварф Литценрайху.
В следующее мгновение Гаксар и его пленник скрылись во мраке, за ними побежал Серебряный Глаз. Конрад хотел броситься в погоню.
— Нет! — остановил его Литценрайх.
Не слушая его, Конрад сделал еще несколько шагов.
— Я знаю, куда они направляются, — сказал волшебник.
Конрад неохотно остановился, понимая, что Гаксара ему не догнать. У него нет с собой фонаря, он ранен. Преследование серого прорицателя может стоить ему жизни. Слишком высокая цена за месть — и даже за справедливость.
— Куда? — спросил Конрад.
— В Альтдорф, — ответил Литценрайх и спросил Устнара: — Кто-нибудь остался?
— Из наших — никого, — ответил дварф.
Подойдя к краю уступа, Конрад заглянул вниз. Огромная яма напоминала общую могилу, наполненную трупами людей, зомби, скавенов и выродков Гаксара. От гарнизона Миденхейма осталось не более дюжины человек.
— Почему в Альтдорф? — спросил Конрад.
— Там живет Император, — ответил Литценрайх.
Конрад недоуменно взглянул на волшебника.
— Ты видел, кто это был? — спросил тот, махнув рукой в сторону туннеля, где скрылись скавены.
— Это был Гаксар, — ответил Конрад.
— Нет, я имею в виду человека. Это наш Император.
Конрад взглянул вверх, на небо — серое, затянутое тяжелыми темными тучами. Собирался дождь, резкий холодный ветер задувал сквозь дыры в одежде, но Конрад был счастлив.
Впервые за бесчисленное количество недель он видел небо, впервые его взгляд не упирался в каменную стену. Впервые он был свободен от подземного лабиринта под горой Фаушлаг, свободен от бронзовых доспехов, свободен от монстров Кастринга, поклоняющихся Кровавому богу Кхорну.
Он мог протянуть руки и не ощутить прикосновения к холодному камню, мог подпрыгнуть высоко в воздух. От переполнявших его чувств Конрад издал крик, громкий и долгий, крик невыразимой радости и беспредельного ликования.
Он посмотрел на Миденхейм, который, казалось, расширился, выйдя за пределы каменного плато, и понял, что самого города он так и не видел. Когда дварфы везли его в город, сквозь прорезь забрала он разглядел лишь часть крепостной стены и несколько улиц, после чего оказался под землей. И затем находился там постоянно.
Он выбрался на поверхность примерно в трех милях от города Белого Волка. Увидев, что начинается рассвет, он побыстрее выскочил из пещеры и побежал от нее прочь, ни одной секунды не желая больше оставаться пленником подземного мира.
Сзади его окликнули. Обернувшись, он увидел Литценрайха и Устнара. Они втроем покинули поле подземной битвы, а потом долго шли по запутанным туннелям. Трудно было судить, кто победил в том сражении. Большая часть гарнизона Миденхейма погибла, но все же солдаты выполнили свою задачу: скавены были изгнаны из своих владений, по крайней мере, на некоторое время.
Но Конрада интересовал только один из них: Серебряный Глаз, обладатель щита с загадочной эмблемой, так давно знакомой Конраду. Прошло почти десять лет с тех пор, как Элисса подарила ему черный лук, десять черных стрел и колчан.
Этот щит с золотым знаком был единственной вещью, которая теперь связывала Конрада с его прошлым, с жизнью в родной деревне. Пусть он ничего не знает о щите, он должен его получить. Нельзя, чтобы такая вещь оставалась в лапах скавена.
Покинув логово скавенов и пробираясь по темным туннелям, они шли молча, но теперь Конрад решил, что настало время все обсудить.
— Это был не Император, — сказал он.
— Разумеется, не сам Император, — согласился Литценрайх, прислонившись к скале и тяжело дыша. — Это его двойник. Гаксар умеет не только оживлять трупы, но и менять их внешность.
Конрад об этом знал, ибо уже сам сражался со своим двойником, но Император? В это трудно поверить, хотя, с другой стороны, Гаксар явно дорожил этим пленником; он взял с собой лишь его одного.
— Я видел Императора, когда был в Альтдорфе, — добавил волшебник.
— Вы сказали, что они направляются в Альтдорф, но зачем? Это столица Империи; там живет настоящий Император.
— Этому я могу дать только одно объяснение: скавены создали двойника для того, чтобы подменить настоящего Императора монстром, порождением Хаоса. Однажды они уже пытались это сделать.
Конраду потребовалось довольно много времени, чтобы понять смысл слов волшебника. Наконец он кивнул. План действительно хитрый.
— Сколько миль до Альтдорфа? — спросил Конрад.
— Около трехсот, если передвигаться по туннелям скавенов, — впервые заговорил Устнар.
Неужели их туннели доходят до самого Альтдорфа?
— Предлагаю отправиться туда всем вместе, — сказал Литценрайх. — Будем друг другу помогать.
Конраду эта идея совсем не понравилась. Уже давно он решил, что впредь не будет иметь с волшебником никаких дел. Он принял решение, и ничто его не изменит.
— Я не хочу идти в Альтдорф.
— Хочешь. Поэтому ты и спрашиваешь, сколько до него миль.
Конрад пожал плечами:
— Я никогда там не был. — Говорить о щите с золотой эмблемой он ни за что Литценрайху не станет. — А зачем вам нужно идти в Альтдорф?
— Нужно же где-то начать новые исследования. Прежде я жил в Альтдорфе, и мне он подходит. Насколько я знаю, скавены живут и под этим городом, и, значит, у меня будут новые источники варп-камня. Кроме того, поскольку я считаю, что людям будет не очень выгодно, если место Императора займет марионетка скавенов, то лучше для всех сорвать план Гаксара.
Верно, это единственный способ встретиться с серым прорицателем. А где Гаксар, там и Серебряный Глаз — и черный щит.
— Куда пойдем? — спросил Конрад.
— На юго-запад, — ответил Литценрайх, показывая рукой.
— Триста миль пешком? У нас ведь нет ни лошадей, ни денег.
— Ты забываешь, кто я, Конрад, — сказал Литценрайх. — Дварф, воин и волшебник — мы же отличная команда. Согласны?
— Да, хозяин, — ответил дварф.
Воин тоже был с этим согласен, однако называть волшебника хозяином не стал.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Дорога между Миденхеймом и Альтдорфом считалась одной из главных в Империи; они отправились по ней в дилижансе. Конрад еще никогда не путешествовал в таком экипаже, и поначалу его даже укачивало; однако к концу первого дня он уже привык к мерному раскачиванию повозки.
Каждый вечер дилижанс останавливался у придорожной гостиницы, где Литценрайх и Устнар получали обильный и вкусный ужин, после чего отправлялись спать на мягких постелях. Промучившись на перине одну ночь, Конрад в дальнейшем предпочел спать на полу. Каждое утро, встав и позавтракав, они отправлялись в путь.
Колдун действительно оказался полезным спутником. Обычные пассажиры дилижанса платили хозяину гостиницы за ночлег, пищу и кров. Литценрайх не платил ни за еду, ни за комнаты, ни за проезд — силой своего волшебства он заставлял всех думать, что за все заплачено.
Таким же образом он раздобыл для своих спутников новую одежду, и Конрад, наконец, расстался с рваньем, которое не снимал с первого похода к скавенам. Какое это было наслаждение — помыться и переодеться! Его раны постепенно заживали, правая рука уже почти выздоровела.
Теперь он понял, почему волшебник не нуждается в деньгах; зачем ему деньги, если все можно получать и так? Все, кроме варп-камня…
В пути, не имея иного занятия, Конрад много размышлял, в основном о том, зачем едет в Альтдорф. Хорошенько все обдумав, он пришел к выводу, что делать ему там, в общем-то, нечего. Даже если Гаксар и Серебряный Глаз сбежали в Альтдорф, как он их там найдет? А если он их даже поймает и допросит, разве скавены откроют тайну черного щита?
И вообще, зачем ему этот щит? Кусок старого металла, и больше ничего. Эмблема — вот единственное, что его интересует, только она может раскрыть тайну его прошлого. Было и еще одно: Элисса. Но он помнил ее и так, без какого-то ржавого щита. Память об этой девушке не тускнела с годами, Элисса продолжала жить в его сознании.
Откуда попало к Кастрингам это оружие? Зачем оно было нужно Вильгельму Кастрингу? Он спрятал в старой кладовке лук, колчан и стрелы; щит находился у кого-то другого. Но если так, то должно быть и другое оружие и снаряжение с тем же знаком. Наверняка где-то есть и меч с ножнами, возможно, кинжал и пояс из странной бугристой кожи. А может быть, есть еще и шлем, и нагрудник или даже полный набор доспехов?
Стрелы, которые ему подарила Элисса, не могли принадлежать простому воину — слишком хорошо они были сделаны, тщательно подобраны, искусно украшены. Такое произведение искусства могло принадлежать только какому-нибудь богачу или правителю. Все было помечено золотыми знаками, значит, и лук, и стрелы, и колчан были очень дороги их владельцу, который никак не мог быть простым лучником. Скорее всего, это был какой-нибудь принц или военачальник. Возможно, конечно, что эти знаки носили и его слуги.
И все же Конрад почему-то был уверен, что лук, колчан и стрелы принадлежали одному человеку. Это чувство не могло сравниться с его двойным зрением, его нельзя было доказать, но когда он впервые увидел черный щит, то понял, что видит часть единого целого. Потом он старался себя в этом убедить, но постепенно это чувство начало ослабевать.
В одном он был уверен: он утратил свое двойное зрение. Наверное, в этом был виноват варп-камень. Когда его освобождали от бронзовых доспехов, то вместе с ними лишили и способности предвидеть будущее. Впрочем, его это не печалило. Отныне он будет жить как любой нормальный человек. Или как большинство людей…
Он позволил Вольфу швырнуть свой черный колчан в огонь, когда пылал дом, в котором жила Элисса — и в котором она умерла. Вспоминая те события, Конрад пришел к выводу, что Вольфу была знакома эта золотая эмблема, а он, Конрад, почему-то его больше о ней не спрашивал. Не спрашивал он и о бронзовом воине, которого Вольф называл своим братом-близнецом. Почему он промолчал? Почему все это казалось ему таким незначительным? Наверное, потому, что все эти вещи были связаны с его прошлым, о котором он решил забыть. А теперь они возникли вновь, оказавшись важной частью его настоящей жизни.
Интересно, кстати, как поживает сам Вольф? Наверное, бросил службу на границе и вернулся в Империю. А может быть, живет в Альтдорфе, поскольку это его родной город. Впрочем, нет, вряд ли. Неуемный характер Вольфа не позволял ему просидеть на одном месте больше нескольких дней. Может быть, Вольф и сейчас на границе?
Черный колчан со стрелами уже не вернуть — колчан Вольф швырнул в огонь, а стрелы Конрад давно истратил; последнюю стрелу он выпустил в Черепа. Конрад хорошо помнил, как тот вытащил ее из своей груди и отбросил в сторону, но перед этим внимательно посмотрел на золотой знак.
Конрад встретил Черепа возле пылающего дома Кастринга, а через пять лет попал в руки одного из его сыновей. Тот тоже ничего не мог сказать о золотом знаке, кроме того, что он как-то связан с эльфами. А может быть, Кастринг это и выдумал.
Но не важно, кто был первым владельцем черного щита — человек или эльф, важно другое: им не должен владеть скавен. Нужно забрать у него щит. Но как это сделать? Снова сражаться со скавенами Конраду не хотелось. Он прикончил достаточно серых тварей, теперь они квиты.
Что там говорил Литценрайх об Императоре? Неужели колдун и в самом деле хочет помешать скавенам посадить на трон двойника? Конрад и сам был бы счастлив помочь Императору, но что тут можно сделать? Разве что предупредить охрану. По-видимому, Литценрайх решил самолично разрушить планы Гаксара, недаром они старые враги.
Конрад по-прежнему не был уверен, что жалкий человек, которого тащил за собой Гаксар, был действительно двойником Императора. Двойника Конрада серый прорицатель создал, взяв у него немного крови и кожи, но так ли просто проделать такую операцию с Императором?
Литценрайх твердит, что догадывается о замыслах Гаксара, но можно ли волшебнику верить?
Всю дорогу в Альтдорф Литценрайх рассказывал пассажирам дилижанса разные истории. Все они были сплошной выдумкой, но чем больше он лгал, тем больше они ему верили. Конрад в это время молчал, Устнар тоже.
Этот дилижанс Литценрайх остановил в нескольких милях от Миденхейма. Он просто встал посреди дороги, кучер остановил лошадей, и трое путников спокойно забрались внутрь, причем ни кучер, ни двое стражников и пятеро пассажиров никак на это не отреагировали. Ничего не сказали даже те два человека, которых Литценрайх попросил с их мест, после чего они были вынуждены сойти с дилижанса. Видимо, колдун просто внушил им, что так и должно быть, как внушал он хозяевам гостиниц, что заплатил за ночлег.
Наблюдая за действиями Литценрайха, Конрад задавал себе вопрос, не находится ли и он сам под влиянием колдовства. Иначе зачем он едет в Альтдорф? Что от него нужно волшебнику?
Тогда он решил, что, как только они доберутся до Альтдорфа, он удерет. Сейчас это не имело смысла, они и так уже почти приехали. И если побег не удастся, значит, Литценрайх и в самом деле его околдовал. Да, но если он околдован, то почему способен вполне здраво рассуждать?…
Ничего, скоро он все узнает. Последнюю ночь они провели в гостинице «Семь ступенек». Кучер и стражники заметно оживились, поскольку путешествие подходило к концу. Их можно было понять — хотя дилижанс и курсировал по дорогам Великого герцогства Миденланд, где было полно патрулей, даже в самом сердце Империи следовало опасаться нападения хищников Хаоса.
Столицей Империи Зигмара был город Рейкдорф, позднее переименованный в Альтдорф; однако за две с половиной тысячи лет правительство не раз переезжало из одного города в другой. Местонахождение столицы зависело от политической ситуации в стране и разделения власти между ее землями. В настоящее время столицей вновь стал Альтдорф. И когда дилижанс, выехав из леса Драквальд, сделал последний поворот, Конрад впервые увидел столицу Империи.
Окруженный мощными белыми стенами, из-за которых выглядывали красные черепичные крыши домов, город лежал в месте слияния рек Талабек и Рейк, на островах, образованных этими реками и их притоками. Рейк был судоходным на всем протяжении от Мариенбурга до Моря Когтей, и в его гавани всегда стояло множество морских и речных судов. Но даже их высокие мачты с распущенными парусами казались карликами по сравнению с двумя огромными, удивительными по красоте зданиями, которые возвышались над городом: Императорским дворцом и собором Зигмара.
Дилижанс въехал в город через северные ворота. Конрад во все глаза смотрел на его улицы и жителей. За исключением Миденхейма, самый большой город, который он видел до этого, был Прааг, но и тот не шел ни в какое сравнение с Альтдорфом, который показался ему местом невиданных чудес.
Экипаж остановился, и Конрад спрыгнул на мостовую. Взглянув на гладкие булыжники у себя под ногами, он вспомнил о скавенах. Где-то далеко, в темных лабиринтах под городом, находятся их владения. Городская площадь была пуста. Впрочем, нет, не пуста: дилижанс тут же окружил отряд стражников с алебардами. На них были красные шапки, длинные светло-коричневые кафтаны, красные штаны и коричневые сапоги. Как только пассажиры начали выбираться из экипажа, стражники опустили алебарды, направив их на Конрада, Литценрайха и Устнара.
Конрад знал, что в пределах города ношение оружия запрещено всем, кроме военных, а потому его меч был завернут в тряпку. Конрад схватился за рукоять. Щита у него не было — он потерял его в сражении со скавенами. Устнар поднял свой топор. Конрад бросил быстрый взгляд на Литценрайха, ожидая, что сейчас тот пустит в ход магию. Но волшебник, оглядев стражников, остановил взгляд на двух людях не в военной форме. В Альтдорфе были свои волшебники. Литценрайх молча пожал плечами. Глядя на него, Устнар опустил топор.
Стражники окружили дилижанс тесным кольцом. Конрад понял, что путь к отступлению отрезан, хотя его такие вещи никогда не пугали.
— Нам нужны эти двое, а не вы, — произнес чей-то голос.
Конрад обернулся. Перед ним стоял сержант. На нем были ярко начищенный шлем с синим плюмажем, алая форма и сверкающие доспехи. На его нагруднике была изображена двухвостая комета — один из знаков Зигмара, на поясе висел меч.
Конрад уже начал прикидывать, скольких стражников он уложит, прежде чем они его схватят, но передумал и молча опустил свой меч.
Доставить сообщение из Миденхейма в Альтдорф, опередив дилижанс, можно было разными способами. Власти города Белого Волка могли послать курьеров или использовать имперскую сеть сигнальных башен, с которых передавали сообщения о беглецах. Скорее всего, волшебника узнали в первой же гостинице, остальное было делом техники.
Не обнаружив его тела на месте битвы со скавенами, власти Миденхейма, конечно же, поняли, что он сбежал, и сразу передали сообщение, согласно которому волшебника, а также любых дварфов, сопровождающих его, надлежало немедленно арестовать. Было известно, что именно дварфы помогали колдуну в работе с варп-камнем. Относительно Конрада никаких распоряжений не поступало, следовательно, его судьба никого не интересовала Литценрайха и Устнара заковали в цепи и увезли, а Конраду сержант приказал следовать за ним. В сопровождении двух стражников его вывели с Кенигплац и повели по запруженным народом улицам. Меч у него не отобрали, и, снова завернув его в тряпку, Конрад держал его под мышкой. Он не был ни пленником, ни свободным человеком, а потому старался шагать не в ногу со своим эскортом.
Разговаривать со стражниками ему не хотелось, тем более задавать им вопросы; вместо этого он предпочел любоваться огромными зданиями, видневшимися впереди. Они выглядели очень впечатляюще: каждое было построено в своем стиле, но все вместе они образовывали замечательный ансамбль.
Слева находился собор Зигмара; его огромные золоченые купола сверкали в утренних лучах зимнего солнца. Рядом с ним располагался Императорский дворец, украшенный небольшой остроконечной башенкой, выложенной из кусков гранита, привезенного из ущелья Черного Огня, места величайшей победы Зигмара. Все башни дворца были одинаковой высоты, чтобы ни одна не доминировала.
Альтдорф считался городом Зигмара, где его весьма почитали. Шпиль дворца был украшен изображением Гхал-мараза, боевого молота, принадлежавшего этому бессмертному герою, а на куполе собора красовались восемь остроконечных звезд, символ восьми разобщенных племен, объединившихся под властью Зигмара.
Дворец был окружен высоким крепостным валом с массивными воротами, через которые Конрада ввели во внутренний двор, довольно мрачный, поскольку лучи солнца сюда не проникали, а затем отвели в небольшое караульное помещение, где, сидя возле пылающего очага, отдыхали стражники. Они смеялись, перебрасывались шутками и не обратили никакого внимания на вошедших. Сопровождавшие Конрада стражники тут же сняли с себя доспехи и присоединились к товарищам.
— Сядь! — приказал Конраду сержант, усаживаясь за грубый деревянный стол. Затем снял с себя шлем, и Конрад увидел седовласого ветерана с суровым, покрытым шрамами лицом. — Дай-ка мне взглянуть на твой меч.
Сев напротив сержанта, Конрад снял тряпку со своего меча. Сержант внимательно посмотрел на голову волка, украшавшую гарду.
— Твои спутники, — сказал он, — нарушили закон Императора. А ты, похоже, нарушил закон Миденхейма. Ты украл этот меч.
Видимо, сержант узнал оружие, принадлежавшее полку Миденхейма, а говоря о спутниках, имеет в виду варп-камень. Но вполне может быть, что он даже не слыхал об варп-камне и не знает, в чем заключается вина Литценрайха.
— Этот меч, — сказал Конрад, — я купил у дварфа, которого вы арестовали. Вы говорите, что он и тот старик — опасные преступники? Они нарушили закон Императора? Знаете, мне они тоже показались подозрительными. Свой старый меч я потерял в бою — всадил его в голову зверочеловеку, а тот с ним так и убежал.
Сержант кивнул. По его лицу было видно, что ему стало смешно.
— Говорят, что хранить краденое — это на девять десятых преступление.
— Это меч из Миденхейма. Вы же сами сказали, что на него распространяется закон этого города. При чем тут Альтдорф?
— Мы уважаем своих союзников. Меч будет им возвращен. Вопрос в другом: стоит ли возвращать им тебя?
— Зачем? Я купил меч у дварфа, спросите его самого.
Конрад не сомневался, что спрашивать Устнара они не станут; ему и волшебнику предстояло отвечать на куда более сложные вопросы. Альтдорф имел репутацию города с великолепно отлаженной судебной системой. Во время допросов здесь пытали менее жестоко, чем в остальных городах Империи. И разумеется, перед казнью волшебника и дварфа состоится суд.
Конрад понимал, что его истории про меч сержант вряд ли поверил, ему было важно другое: показать, что он не имеет никакого отношения к Литценрайху и дварфу, а в дилижансе они оказались просто случайными попутчиками.
— Показания преступника в расчет не принимаются, — сказал сержант. — А если я отошлю меч назад, то придется проводить расследование и возиться с массой бумаг.
— Вот и не отсылайте.
— Нет, мы обязаны это сделать. Если бы в Миденхейме нашли наш меч, его, я думаю, непременно вернули бы нам. А если ты вернешься в Миденхейм вместе с этим мечом, то на все вопросы ответишь сам. По-моему, так будет лучше всего. Ты согласен?
Конрад промолчал. Если его отправят обратно в Миденхейм, даже под усиленной охраной, он сумеет сбежать. Но покидать Альтдорф он пока не собирался.
Сержант смотрел на него с каким-то странным выражением и улыбался. Кажется, весь этот разговор его смешил, а Конрад просто не понимал шуток.
— Но если, — продолжал сержант, — данный меч попал бы в руки, скажем, имперского гвардейца, тогда, разумеется, этот человек был бы вне подозрений. — Конрад все понял, но, тем не менее, продолжал молчать. — У нас хорошая работа, хорошие развлечения, хорошая… — сержант со стуком бросил на стол золотую крону, — плата.
— Имперская гвардия? — сказал Конрад и взглянул на великолепную форму сержанта: ярко начищенные медные доспехи, шлем с пышным плюмажем, жемчужные пуговицы, красивые галуны и знаки отличия. — Что-то не хочется мне быть игрушечным солдатиком — только и делай, что маршируй туда-сюда да стой на часах в будке и держи флаг вместо меча.
— Мы не игрушечные солдатики, Конрад! Мы элитная часть армии Императора, его личная охрана!
Конрад удивленно посмотрел на сержанта.
— Прошлой зимой я был в Прааге, — последовал незамедлительный ответ. — Помнишь? Меня зовут Таунгар.
Конрад кивнул. Он помнил Прааг.
Как можно забыть ту осаду? Но почему он должен помнить сержанта из Альтдорфа, хотя тот и знает его имя?
— Не знаю, зачем ты сюда пришел, — сказал Таунгар, — но тебе лучше записаться к нам в гвардию. Для воина лучшего места не придумаешь. Учти, я говорю для «воина», потому что мы здесь не маршируем и не красуемся на парадах. Я знаю, ты из тех, кто нам нужен.
— Иначе… что?
Таунгар только пожал плечами и взглянул на меч с головой волка.
— Мне дадут другой меч?
— Знаешь, мы тут выяснили, что воин лучше всего сражается, когда он вооружен. — Таунгар протянул руку и снял со стены пояс с ножнами, из которых торчала рукоять меча, и положил это на стол рядом с мечом из Миденхейма и золотой монетой.
Конрад вытащил меч из хорошо смазанных ножен. Его рукоять была сделана из белой кости, гарду украшала императорская корона. Конрад взглянул на украшение, затем на золотую монету — и взял ее со стола.
— Ты взял в руки императорскую монету, Конрад. Теперь ты обязан принести присягу. Встань.
Конрад встал и произнес клятву верности, поклявшись именем Зигмара, что будет честно и верно служить Императору и, если понадобится, отдаст за него жизнь.
— Добро пожаловать, — сказал Таунгар и протянул ему руку, которую Конрад крепко пожал.
Ему хотелось задать сержанту массу вопросов, но он промолчал. Скоро он все узнает сам.
Конраду подрезали волосы, чтобы они не торчали из-под шлема. Пришлось ему и побриться, чего он не делал со времен службы в Кислеве, поскольку носить бороду позволялось только офицерам. Затем ему выдали форму — одинаковую для всех, от новобранца до старшего офицера. Единственным знаком отличия был цвет пышного плюмажа на шлеме: чем выше чин, тем темнее цвет — от светло-голубого до ультрамаринового.
Конраду не придется часами выстаивать в дежурной будке, для этого у Таунгара имелись другие солдаты. Конрада зачислили в военные инструкторы. Впрочем, это не означало, что он был избавлен от обязанности следить за своей одеждой и начищать доспехи до такого состояния, чтобы в них можно было смотреться как в зеркало. Что он иногда и делал, вглядываясь в свое покрытое шрамами лицо и вспоминая тот день, когда впервые увидел себя в зеркале Элиссы.
Скоро он привык носить безупречно чистую одежду и слышать стук своих каблуков по гладким мраморным полам дворца. Став одним из многих, выполняя общую для всех задачу, живя по строгому распорядку, когда в одни и те же часы все ели, развлекались и спали, Конрад чувствовал, как в его душе воцаряются мир и покой. Не нужно было ни о чем думать, не нужно было принимать решения — все это делали за него.
Даже те часы, которые он проводил на занятиях с солдатами, превратились в рутину, хотя Конрад старался внести в них что-то новое. Это было единственное время, когда ему не нужно было носить форму, поскольку полевые занятия — это грязь и пот, и в парадной форме там было нечего делать.
Конрад не только учил других. Он владел многими видами боевого оружия, но в гвардейских арсеналах было и такое, каким он сам не умел пользоваться.
Несколько раз Конрад стоял в почетном карауле во время поднятия и спуска императорских знамен — утром и вечером. С высоты крепостного вала — а это было не менее двухсот футов — был хорошо виден весь город с его дорогами, портом, реками, каналом Вайсбрук, окрестными лесами, деревнями и далекими горами. Еще выше над валом, на одной из башен, находилась сторожевая вышка, с которой окрестности просматривались еще лучше, поэтому там всегда стоял часовой.
Внутри дворца все было таким же колоссальным, как и снаружи. Огромные залы, массивные двери, коридоры и лестницы, широкие, словно улицы, потолки высокие, как дома. Словно Императорский дворец был построен для великанов.
Вдоль стен первого зала, занимая все пространство от входа до лестницы, стояли статуи бывших Императоров, каждая в три человеческих роста. Далее располагались их личные покои. История правления каждого Императора отображалась в виде росписей — по одной на каждое событие, — которые покрывали верхнюю часть стен, образуя что-то вроде бордюра. Помимо росписей стены украшали богато вышитые гобелены, изображающие триумф Императора. Здесь правитель был представлен в виде великого воина, сражающегося с самыми свирепыми тварями. Впрочем, как вычитал Конрад в книгах Литценрайха, большая часть этих событий была скорее плодом воображения художников, нежели историческими фактами.
В залах дворца можно было увидеть целые скульптурные группы, рассказывающие о жизни и подвигах Императоров: вот один из них сражается с оравой мерзких зверолюдей, другой вступил в смертельный поединок со своим врагом. Повсюду были представлены трофеи, собранные и привезенные Императорами со всех концов Империи, как из мира людей, так и нелюди: золотые украшения и изделия из драгоценных камней, чучела фантастических животных, невиданное оружие — память о былых войнах и славных победах. Многие из этих предметов со временем так обветшали, что стали едва узнаваемы, но, тем не менее, занимали почетное место в силу своей древности.
В центре каждого зала, на простом каменном постаменте, куда струился дневной свет из круглых окон, расположенных под самым потолком, покоились останки очередного Императора. Это были гробы, сделанные из золота, гранита и мрамора. Были там и стеклянные саркофаги, в которых лежали позолоченные скелеты. Многие постаменты были пусты, поскольку в то время столица Империи находилась не в Альтдорфе, и Императоры были похоронены в другом месте. Первый постамент был также пуст, ибо никто не знал, где нашел место своего упокоения Зигмар. Согласно легенде, чувствуя приближение смерти, основатель Империи отправился в царство дварфов, чтобы вернуть им их оружие — Гхал-мараз. Больше Императора никто не видел.
Единственная память о правлении Зигмара занимала самое почетное место и лежала на черной бархатной подушке: рукоять из слоновой кости от кинжала, который был при Зигмаре в знаменитом сражении в ущелье Черного Огня. Клинок кинжала со временем превратился в прах.
Возле каждой колонны в каждом зале дворца стояли гвардейцы. Они не были личной охраной Императора, это был почетный караул, охраняющий останки умерших Императоров. Впрочем, дворец был так велик, что мог вместить целую армию. Иногда Конрад замечал одетого в ливрею слугу, который куда-то спешил.
Тишину и пустоту, царящие во дворце, можно было объяснить одной причиной: Император отсутствовал. Конрад выяснил это только через неделю. Император, его свита и большая часть его личной гвардии находились с официальным визитом в Талабхейме, куда отплыли на императорской яхте, чтобы проделать триста миль на восток по реке Талабек.
Узнав об этом, Конрад сразу подумал о Гаксаре: не отправился ли скавен туда, а не в Альтдорф?
Прошло уже двенадцать дней с тех пор, как Конрад был принят на службу в гвардию. За это время он многое узнал и многому научился. Но двенадцать дней — очень короткий срок в глазах правосудия. Конрад знал, что Литценрайх и Устнар по-прежнему томятся в подземелье под казармами Альтдорфа.
Их арестовали за нарушение закона Императора, но охраняла их городская стража. Стража Альтдорфа и имперская гвардия были силами, вечно соперничающими друг с другом.
В городскую стражу солдат набирали в основном из числа горожан и жителей окрестных деревень, расположенных в провинции Рейкланд; в имперскую гвардию зачисляли людей из провинций и городов Империи.
Как только Конрад узнал, где содержат волшебника и дварфа, он стал думать о том, как их оттуда вызволить. Литценрайх спас его от бронзовых доспехов, а Устнар и другие дварфы помогли выбраться из плена скавенов. Правда, трое дварфов уже погибли, но Конрад решил, что за свое спасение отблагодарит того, кто остался в живых.
Было уже темно, когда он, освободившись после дежурства, направился прямиком к главным воротам крепости. Часовые его пропустили, решив, что у него наверняка имеется разрешение. Повернув на север, Конрад перешел через широкий деревянный городской мост, украшенный изваяниями воинов, богов и мифических существ, и направился к месту расквартирования стражи. Начиналась зима, дни становились короче и холоднее, и Конрад про себя радовался, что накинул длинный плащ.
Войдя в темный и узкий коридор, Конрад снял медный шлем. Через несколько секунд на нем красовался ярко-синий плюмаж. Конрад превратился в офицера имперской гвардии.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Часовые первого поста окинули его равнодушным взглядом, когда он уверенным шагом прошел мимо них. Войдя во внутренний двор, Конрад направился к караульному помещению.
— Мне нужно видеть начальника охраны, — сказал он солдату, стоящему перед входом.
— Офицер! — гаркнул часовой. — Тут вас спрашивают!
Через несколько секунд вышел офицер, который направился к Конраду, на ходу застегивая пряжку на ремне. Увидев Конрада, он вытянулся и, щелкнув каблуками, отдал ему честь. Конрад ответил на приветствие, только более небрежно.
Имперские гвардейцы ставили себя выше солдат городской стражи. Но хотя Конрад и был якобы офицером, здесь он не имел права распоряжаться.
— Чем могу помочь? — спросил офицер. — У имперской гвардии закончилась полировка?
— У вас сидят два пленника, — сказал Конрад, доставая бумагу. — Согласно приказу я должен видеть одного из них. Меня интересует дварф, который содержится у вас, как это следует из императорского эдикта.
Конрад развернул документ, на котором стояла массивная печать, очень надеясь, что дежурный офицер не умеет читать, поскольку показывал ему список оружия, хранящегося в арсеналах имперской гвардии.
— У вас содержится данный пленник? — строго спросил Конрад.
Сделав вид, что читает документ, офицер кивнул:
— Да. А в чем дело?
— Я хочу задать ему несколько вопросов, к причине его ареста это не относится. Есть сведения, что этот дварф украл меч, принадлежавший одному из полков Миденхейма.
— Да, я что-то слышал о мече.
Офицер внимательно взглянул в лицо Конрада, но тот ответил ему спокойным взглядом; он знал, как изменился с тех пор, как сбрил бороду и надел гвардейскую форму. Офицерам гвардии разрешалось носить бороду, но в обязанность это не вменялось.
Об украденном мече наверняка уже болтали во всех казармах. Солдат всегда товарищ солдату, пусть даже они и служат в разных войсках.
— Мне нужно расспросить пленника о том, как к нему попал этот меч.
— Хорошо, я проведу вас к нему.
— Вот и славно. Кроме того, я попрошу вас запротоколировать допрос, сделав два экземпляра, один — мне, другой — для властей Миденхейма. Затем вы отправите меч в Миденхейм, соблюдая все необходимые формальности. После этого предоставите мне полный отчет о своих действиях. Справитесь?
— Э-э…
— Что делать, порядок есть порядок. Чем проще кажется поручение, тем сложнее его выполнить.
Офицер воздел глаза к небесам, словно призывая их на помощь.
— Сколько вам нужно времени для беседы?
— Не много, — ответил Конрад и, шутя, легонько стукнул офицера кулаком.
Тот хмыкнул.
Офицер проводил Конрада в кирпичное здание, где взял большую связку ключей и подозвал стражника.
Прихватив ключи и фонарь, тот повел Конрада и офицера по узким коридорам. Кирпичная кладка сменилась каменной, они прошли несколько тяжелых дверей, которые стражники, пропустив посетителей, сразу заперли.
Конрад почему-то вспомнил подземное жилище Литценрайха. Едва выбравшись из-под земли, колдун оказался там вновь, только на этот раз коридоры его нового обиталища были высоки и широки, а грубые каменные ступени, ведущие вниз, были стоптаны поколениями бесчисленных узников.
Спускаясь в подземелье, Конрад понял, что выбраться отсюда самостоятельно уже не сможет; впрочем, возвращаться тем же путем он и не собирался.
Они шли и шли, петляя по бесконечным коридорам и проходя через бесчисленные двери, одни глухие, другие — с зарешеченными окошками. Наиболее важные преступники, как надеялся Конрад, содержались в самой глубине подземелья.
Открылась еще одна, очередная дверь — и вдруг из-за нее прямо на вошедших упал стражник, дежуривший со стороны подземелья. Конрад мгновенно вытащил меч, услышав, что офицер сделал то же самое. Они склонились над телом. Никаких ран на нем не было. Тело было еще теплым; видимо, стражника убили совсем недавно.
— Пленники там? — спросил Конрад.
— Вон те двери, в конце коридора.
Конрад шагнул в темноту, офицер последовал за ним. Коридор перегораживала тяжелая дверь, за ней, по обеим сторонам прохода, находились две двери, запертые на замок. Прижавшись лицом к железной решетке одной из них, Конрад тихо позвал:
— Литценрайх! Устнар!
Ответа не последовало.
— Ключи! — рявкнул офицер, и к нему подбежал стражник. — Открывай! — Стражник открыл. — Входи!
Вытащив меч и держа над головой фонарь, стражник вошел в подземную камеру. Конрад и офицер двинулись за ним. В первой камере никого не было. Во второй тоже.
— Они не могли выйти здесь, — сказал Конрад, кивнув в сторону мертвого стражника. — Скорее всего, они ушли через ту дверь. — И он показал концом меча на дверь в конце коридора.
— Как им удалось выбраться из своих камер? — спросил офицер, понизив голос. — Как они убили солдата?
— Не знаю. Какая разница? Открывайте дверь, пока они не сбежали.
— Мы не можем открыть ту дверь.
— Почему?
— Она заперта. Ключа у нас нет. Эту дверь вообще никогда не открывали. Все время, что я здесь служу, — ни разу.
До сих пор подземная тюрьма была такой, какой Конрад и ожидал. О расположении ее коридоров и камер он узнал от одного гвардейца, который знал о них от своего приятеля-тюремщика. Поначалу план Конрада был таков: пробраться в тюрьму, избавиться от стражников, выпустить Литценрайха и Устнара, открыть с помощью колдовства эту дверь и бежать. Но волшебник, судя по всему, освободился, сумев снять заклинания, которые на него наверняка наложили колдуны Альтдорфа.
Конрад сильно нажал на тяжелую дверь в конце коридора, и она, издавая пронзительный скрип, начала медленно поворачиваться на ржавых петлях. Это была самая тяжелая дверь темницы, старинная, скрепленная тяжелыми металлическими полосами. Конрад вопросительно взглянул на офицера — тот кивнул и взял у стражника фонарь.
— Заходим, — сказал офицер. — А ты возвращайся и как можно скорее веди сюда солдат. Собери всех, кого сможешь. Предупреди, чтобы в местах выхода сточных труб выставили часовых.
Стражник, звеня ключами, помчался выполнять приказ, а Конрад осторожно заглянул за дверь. Дальше тянулся туннель, который сужался и уходил куда-то вниз.
— Где-то здесь протекает подземная река, — сказал офицер. — К ней ведут городские сточные каналы и канавы; за городом река выходит на поверхность и сливается с рекой Рейк.
Конрад об этом знал, ибо подземная река и была выбрана им в качестве пути к отступлению. Наверняка в этом направлении побежали и Литценрайх с Устнаром.
Офицер вошел в коридор, Конрад пошел за ним. Внутри было сыро и холодно, фонарь светил тускло, не справляясь с такой тьмой. В гробовой тишине гулко отдавались их шаги. Вскоре Конрад заметил, что коридор больше не уходит вниз. В лицо пахнуло свежим воздухом.
И не только это — в конце коридора мелькал свет и слышались какие-то звуки…
Конрад ожидал услышать плеск воды о камни в том месте, где подводная река выбегала из-под земли, однако эти звуки совсем не были похожи на плеск воды. По спине Конрада пополз холодок.
Офицер остановился и оглянулся.
— Что это? — спросил он.
В ответ Конрад только покачал головой и, сняв перчатки, сунул их за пояс.
— Не нравится мне все это, — прошептал офицер. — Может, дождемся подкрепления?
Конрад не ответил и хотел обогнать офицера, но тот двинулся вперед. Свет впереди становился все ярче, звуки все громче, напоминая собой не то плач ребенка, не то скулеж каких-то зверенышей, которые отчаянно просят есть.
Но звуки эти издавали не животные, Конрад уже понял это. От волнения у него пересохло во рту, по телу струился пот, взмокшая рука крепко сжимала рукоять меча.
Внезапно офицер остановился, и Конрад едва не налетел на него. Оба замерли, не в силах отвести глаз от открывшейся перед ними картины. Они увидели пещеру, с потолка которой свисали сталактиты, переливаясь таинственным светом и освещая жуткую сцену.
— Конрад! — прошипел знакомый голос. — Мы тебя ждем.
Это был Гаксар. Приняв человеческий облик, он стоял в двух шагах от входа в пещеру, которая была значительно меньше той, в которой скавены обрабатывали варп-камень: это был естественный грот. По самому центру пещеры протекала бурная подземная река.
Литценрайх и Устнар лежали на земле Они были совершенно голыми; их руки и ноги были гвоздями прибиты к камням. Но это не были их единственные раны: их тела были искусаны и изрезаны, из страшных ран широким потоком лилась кровь. Чтобы не было слышно криков, рты истязуемых заткнули кляпами.
Между волшебником и дварфом виднелось свободное место и валялись четыре длинных гвоздя — все это было приготовлено для него, Конрада.
Вокруг пытаемых толпились и толкались какие-то человекоподобные существа — голые, бесполые, маленькие, полностью лишенные волос. Это они издавали крики, которые Конрад принял за крики младенцев.
Их были десятки, голых, маленьких, с огромными головами, выпученными розовыми глазами и телами белыми, как могильные черви. Это было какое-то отродье зверолюдей — с длинными языками, острыми клыками, раздутым туловищем, с короткими хвостами, чешуйчатой кожей и когтистыми лапами.
Толкаясь и отпихивая друг друга, они старались пролезть к обнаженным телам колдуна и дварфа, чтобы слизывать кровь, вытекающую из их ран. Это они издавали жуткие стонущие звуки, ибо жаждали живой плоти.
Их острые зубы и рвали тела пленников; твари уже начали свой кровавый пир.
Рядом с Гаксаром стоял Серебряный Глаз, держа в руке черный щит с золотой эмблемой. Скавен облизнулся, и Конрад сразу вспомнил его шершавый и вонючий язык, когда грызун лизнул его пораненную щеку.
Возле Гаксара находился кто-то еще, но тех было плохо видно. Существа стояли на высоком выступе и оттуда, словно зрители, наблюдали за происходящим.
Конраду потребовались секунды, чтобы оценить обстановку, и еще одна, чтобы выхватить из-под плаща кобуру, в которой находилось его новое оружие! Он прицелился и выстрелил.
Это оружие представляло собой механический арбалет, состоящий из медных колесиков и стальных рычажков. Его шестидюймовый болт был уже нацелен, пружина оттянута назад. Стрелять из этого оружия Конрад учился целую неделю.
Гаксар был прорицателем, но не воином. Болт вонзился ему в правый глаз, и скавена отбросило назад. Он хотел выдернуть ее правой рукой, но этой руки у него как раз и не было. Не издав ни звука, Гаксар медленно осел на землю.
И сразу пещеру потряс оглушительный, пронзительный вопль, от которого кровь стыла в жилах. Это закричал Серебряный Глаз, когда увидел, что его хозяин мертв. Скавен ринулся на Конрада, но на его пути встал офицер из Альтдорфа. Мечи противников со звоном скрестились.
Отбросив арбалет, Конрад выхватил меч и сразил первого же пигмея-монстра, метнувшегося к нему. Тот еще визжал, пока его голова не покатилась по полу пещеры.
Конрад принялся рубить тварей направо и налево. Они выскакивали на него из-за камней, пытались вцепиться в ноги, впивались в него зубами, старались повалить на пол, повисая на нем десятками. Он отпихивал их ногами, стряхивал с себя, колол мечом, рубил на куски, топтал ногами. Они умирали, издавая звуки еще более жуткие, чем их голодный плач.
Подбежав к Литценрайху, Конрад наклонился и вырвал из его рта кляп, но тут же едва не упал, зашатавшись под тяжестью сразу нескольких вцепившихся в него тварей. Чувствуя, что не может распрямиться, он закричал:
— Заклинание! Заклинание, Литценрайх!
— Освободи мне руку, — слабым голосом отозвался колдун.
Наконец Конраду удалось стряхнуть с себя тварей. Свистнул меч, и по земле покатились их отрубленные головы, оставляя за собой кровавый след. Вновь склонившись над волшебником, Конрад попытался вытащить из его руки глубоко вбитый железный гвоздь.
— Дергай за руку!
Конрад схватился за руку, потянул — на гвозде остались осколки костей и куски кровавой плоти, но рука была свободна. Издав дикий вопль, колдун взмахнул ею — и вопль перешел в слова заклинания. Из окровавленных пальцев Литценрайха вылетела молния.
И сразу вслед за заклинанием в пещере раздался пронзительный визг, когда первый из мучителей волшебника вспыхнул ярким огнем. За ним загорелся второй, затем третий, и пещера наполнилась дымом и запахом горелого мяса.
Сразив еще нескольких монстров, Конрад подскочил к Устнару. Подсунув меч под один из гвоздей, он надавил на него, — и, мгновенно вытянув освободившуюся руку, дварф сдавил ею горло ближайшего монстра, пока Конрад освобождал ему вторую руку.
Пол пещеры был усеян трупами тварей, в живых их осталось совсем немного, и все же мерзкое отродье продолжало упорно атаковать, в слепой ярости набрасываясь на Конрада и волшебника. Конрад еще освобождал Устнара, а Литценрайх был уже на ногах, сумев освободиться самостоятельно. Выдергивая из камня последний гвоздь, Конрад услышал звон — это переломился его меч.
Конрад оглядел поле битвы. Офицер из Альтдорфа лежал на земле и, судя по его скорченному телу, был мертв. Гаксар и Серебряный Глаз исчезли. Видимо, скавен сбежал, прихватив с собой тело хозяина. Исчезли и существа, стоявшие на выступе. Все уродцы, набившиеся в пещеру, валялись мертвыми или умирали, пожираемые волшебным огнем Литценрайха; от них исходил зловонный дым и чад.
Конрад, Литценрайх и Устнар стояли окровавленные, тяжело дыша и глядя друг на друга. В пещере наступила тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием людей и стонами издыхающих кровавых бестий.
И вдруг где-то вдали, во тьме одного из туннелей, раздался новый звук. Конрад узнал его сразу: это был боевой клич монстров Хаоса. В пещеру мчались твари огромного роста, отлично вооруженные; судя по звуку, их было много, очень много.
— В реку! — скомандовал Конрад. — Это наш единственный шанс!
Они подбежали к подземной реке. С виду это была самая обыкновенная река — бурная, с пенистыми гребешками. С громким журчанием вода билась об острые камни, уходя куда-то вниз, под невысокую арку в дальнем конце пещеры.
— Ненавижу воду! — воскликнул Устнар и прыгнул в реку.
Мгновенно скрывшись под водой, он вынырнул через несколько секунд уже на середине реки, довольно далеко от пещеры. Литценрайх все еще мешкал, и Конрад просто толкнул его плечом. Колдун полетел в воду, подняв тучи брызг, и через секунды его голова скрылась под аркой.
Оставшись один, Конрад отшвырнул шлем, сбросил с себя плащ, кирасу, стащил один сапог, но на второй у него уже не хватило времени. Из туннеля сверкнула пара горящих красных глаз, затем еще одна, и еще. Медлить было нельзя. Прыгнув в холодную реку, Конрад постарался задержаться под водой, чтобы как можно дальше отплыть.
Вынырнув за секунду до того, как его подхватил бурный поток, Конрад успел бросить взгляд на берег. На выступе вновь стояли две фигуры. Он видел их совершенно ясно.
И одной из этих фигур был Череп!
На этот раз Конрад не мог ошибиться. Даже через пять лет он узнал бы это существо. То же тощее тело, та же совершенно лысая голова, на которой, казалось, не было плоти.
А рядом с Черепом стояла та, которую Конрад не видел пять лет и которую не мог забыть, сам не зная почему. Теперь она была старше, но не узнать ее было невозможно.
На какое-то мгновение их глаза встретились — его зеленый и золотой и ее черные.
Элисса…
Клинок войны
ГЛАВА 1
— Конрад! — прошипел скавен. — Мы тебя ждали…
Гаксар, в человеческом обличье, стоял в пещере, куда выводил узкий туннель. Пещеру освещало мерцание подземных камней: призрачный свет совсем не давал теней.
Конрад и один из альтдорфских командиров молча разглядывали ужасную картину.
Литценрайх и Устнар распростерлись на каменном полу, их раскинутые в стороны руки и ноги были прибиты к нему гвоздями. Кровь сочилась из покрывавших обнаженные тела ран. Пленники мучительно извивались, но не могли даже стонать от боли, поскольку рты им заткнули кляпами.
Человек и дварф лежали в восьми футах друг от друга. Между ними оставалось место для еще одного живого креста, и четыре железных гвоздя отмечали точки, где ладони и голени третьей жертвы прибьют к камню. В качестве последней жертвы, без сомнения, ожидали Конрада; это его плоть и кости размозжат жестокие колья.
Гаксар знал, что он придет за своими товарищами.
В пещере находился еще один скавен, но огромный грызун не стал принимать человеческий облик. Его звали Серебряный Глаз. Конрад сам дал ему имя, когда находился в плену у крысиного отродья, в логове глубоко под Миденхеймом, а назвал его так из-за блестящего куска варп-камня, что заменил скавену потерянный левый глаз. Серебряный Глаз служил одним из телохранителей Гаксара и сбежал вместе со своим господином, когда их владения захватили войска города Белого Волка. Сейчас, под Альтдорфом, воин-скавен все так же носил с собой черный щит с таинственной золотой эмблемой в виде кольчужной перчатки и скрещенных стрел.
Узнав Конрада, грызун чуть заметно усмехнулся; изо рта высунулся изогнутый язык и облизнул толстые щеки. Конраду вспомнилось омерзительное прикосновение шершавого языка, когда тот слизывал с его лица кровь. Тогда он поклялся, что если при следующей их встрече прольется кровь, это будет кровь Серебряного Глаза.
Конрад всегда ненавидел скавенов, но поверженных пленников окружали дюжины существ еще более отвратительных, чем крысоподобные. С первого взгляда они чем-то походили на человеческих младенцев. Присмотревшись внимательнее к голой, белой, как у червей, коже, становилось очевидным, что они никогда не принадлежали к роду людскому. Они скорее напоминали упырей, из которых высосали всю жизнь, и лишь красные глаза горели ярким огнем.
Мутанты-троглодиты обладали огромными безобразными головами, покрытыми чешуей телами и недоразвитыми хвостами. Искривленные лапы оканчивались тремя острыми когтями. Подстегиваемая неутолимой жаждой крови, толпа троглодитов с воем и криками дралась за добычу. На телах пленников преобладали раны именно от их когтей.
Помимо жертв и их мучителей, в подземном зале собрались зрители, чтобы вдоволь насладиться варварской сценой боли и кровопролития. Они стояли на другом берегу подземной реки, на высоком уступе у дальнего конца пещеры. Во тьме едва виднелись их призрачные очертания, наполовину скрытые сталактитами, что свисали с влажного потолка.
За миг, что потребовался Конраду, чтобы шагнуть из укрытия извилистого туннеля под свод пещеры, он успел подметить все эти детали, одновременно перекинув меч в левую руку, а правой потянувшись за спину. Плащ скрывал колчан с оружием, упражнениям с которым он посвятил последние дни. Конрад вытянул его, прицелился и выстрелил.
Спусковой крючок отпустил тугую тетиву, и шестидюймовый болт со свистом полетел вперед. Оружие представляло собой механизм из точно подогнанных медных колесиков и стальных винтов — арбалет для одной руки.
Гаксар славился как серый провидец, искушенный в темных науках, но даже он не смог бы защитить себя от столь быстрой атаки. Болт безошибочно нашел свою цель и воткнулся глубоко в правую глазницу. Скавен пошатнулся. Он попытался ухватить и вытащить болт правой рукой, но у него не было правой руки. В обличье скавена он лишился лапы; в человеческом обличье у него не было руки. Литценрайх утверждал, что это он отрубил Гаксару конечность.
Медленно и бесшумно скавен опустился на землю и остался лежать без движения.
Неумолкающий вой младенцев-нелюдей усилился, но их дикие завывания перекрыл визг настолько леденящий, что Конрад на мгновение замер. Серебряный Глаз оплакивал смерть своего господина. Телохранитель поднял меч и ринулся на Конрада, чтобы отомстить, но ему преградил путь альтдорфский офицер. С лязгом их мечи скрестились.
Конрад отшвырнул арбалет и заторопился на помощь пленникам. Бледные полчища, скрежеща когтями, понеслись на него, и меч Конрада скосил первого мутанта. Безобразная голова отделилась от укороченного тела, но даже в полете изо рта продолжал вырываться жуткий визг. Все больше уродцев подбиралось к Конраду, и все больше их погибало от его руки.
Они попытались свалить человека, пользуясь численным перевесом, вцеплялись в него кривыми пальцами, подпрыгивали и рвали когтями. Троглодиты не владели иным оружием, кроме зубов и когтей, и хотя вскоре после начала схватки Конрада покрывали раны, кровь на полу вокруг него принадлежала в основном противникам. Не чувствуя боли, Конрад рубил и колол, бил и пинал, давил их железными подковками сапог. Рвалась и сминалась плоть, с треском ломались кости.
Мутанты больше не лопотали в примитивном восторге, лакая человеческую кровь; сейчас они задыхались, истекая своей. Их предсмертные звуки казались Конраду более омерзительными, чем отголоски их пиршества.
Карабкаясь по телам мертвых и искалеченных, троглодиты все шли и шли к Конраду. Наконец он сумел прорубиться к Литценрайху, наклонился над ним и выдернул кляп изо рта колдуна.
Троглодиты снова навалились на него, так что Конрад едва удержался на ногах. Его меч взметнулся, расправившись с несколькими хищниками одновременно. Но противников оставалось слишком много. Стоит поскользнуться на кровавой массе, что покрывала каменный пол, и Конраду уже не встать. Армия мутантов расправится с лежащим в считанные секунды.
— Колдуй! — заорал Конрад. — Заклятие!
— Освободи мне руку, — ухитрился выговорить Литценрайх.
Конрад развернулся и отшвырнул от себя цепкие холодные тела. Сверкнул меч, и в брызгах крови полетели головы. Он попытался вытащить гвоздь из правой руки Литценрайха, но тот крепко сидел в камне.
— Руку тяни, тяни руку! — приказал колдун. И Конрад подчинился.
Он рванул руку Литценрайха и сумел оторвать ее от пола. На гвозде остались красные ошметки и белые обломки кости. Колдун, закричав от боли, сжал в кулак порванную ладонь. Но тут же вытянул руку, и крик превратился в заклятие. Изогнутая молния сорвалась с искалеченных пальцев; она ударила в одного из троглодитов и насквозь прошила узловатое тело. Мертвенно-бледная кожа мутантов мгновенно стала черной будто сажа.
Поджариваемое заживо создание завизжало. Оно все еще горело, все еще выло, а собрат рядом с ним уже вспыхнул пламенем. Еще один взметнулся желто-алым костром. В пещере становилось все светлее, стоны смерти все громче, а вонь все невыносимее.
Литценрайх сжигал троглодитов; Конрад их расчленял. И в том, и в другом случае они умирали.
Конрад добрался до Устнара и подсунул клинок под шляпку одного из гвоздей, чтобы выдернуть его. Правая рука Устнара освободилась, и он немедленно ухватил за глотку троглодита, пытающегося прокусить его плечо. Дварф задирал ему голову до тех пор, пока не хрустнули шейные позвонки, и лишь тогда откинулся прочь. К тому моменту Конрад освободил ему другую руку.
Троглодитов осталось немного, и все же ярость их атак не ослабевала. Устнар хватал по мутанту в каждую руку и стукал друг о друга головами, снова и снова, пока головы не превращались в кровавое месиво. Конрад воспользовался подаренной дварфом передышкой, чтобы освободить его ноги. На последнем гвозде его меч треснул пополам. Конрад вогнал обломок лезвия в живот троглодиту, по самую рукоять. Нападающий с визгом отскочил, унося с собой оружие.
Должно быть, Литценрайх воспользовался заклинанием, потому что он самостоятельно оказался на ногах, а вокруг него тлели обожженные трупы. Все троглодиты были мертвы или умирали.
Альтдорфский офицер также лежал мертвым, но Конрад нигде не видел Серебряного Глаза. Тот исчез и прихватил с собой тело Гаксара. Да и призрачные силуэты зрителей за ручьем тоже пропали.
Литценрайх, Устнар и Конрад обменялись взглядами. Пленники почти с ног до головы были в крови, в основном в собственной. Хотя Конрада прикрывала одежда, троглодиты искусали и поцарапали его.
Из одного из проходов в пещеру донесся какой-то звук, и товарищи разом обернулись. Зловещий шум приближался, нарастал — к ним спешили враги. И, подобно тем созданиям, которых они только что одолели, эти враги не были людьми. Эхом отдавались в туннеле звериные боевые кличи, и теперь толпа состояла не из безоружных недоростков — ее не удастся победить так легко.
— Река! — крикнул Конрад, — Она — наш единственный шанс выбраться!
Именно так он первоначально планировал покинуть Альтдорф, но в то время ему представлялось, что они будут бежать из тюрьмы, где держали Литценрайха и Устнара, а не от армии зверолюдей.
Они как могли быстро добрались до берега; и колдун, и дварф сильно хромали. Река текла по промытому в древнем камне руслу, исчезая в туннеле.
— Ненавижу воду, — заявил Устнар, уставясь в бурлящую пену.
И тут же, прыгнув в реку, скрылся под водой. Вынырнув, дварф оказался уже на полпути к каменной арке, где река скрывалась в туннеле.
Но Литценрайх не двигался с места, так что Конраду пришлось подтолкнуть его плечом. Падая, колдун закричал, но крик смолк, когда он ушел под воду. На несколько мгновений его голова показалась над поверхностью, и тут его унесло в подземную трубу.
Конрад начал быстро скидывать тяжелые доспехи. Он успел снять шлем, стянуть плащ, кирасу и один ботинок и тут заметил дикий блеск глаз из темного прохода. Угрожающие кличи приближались.
Он прыгнул в ледяные воды подземной реки. Через несколько секунд Конрад вынырнул и набрал полную грудь воздуха, не зная, сколько придется не дышать. Глянув наверх, Конрад обнаружил, что уступ на дальнем берегу опустел не полностью. Там все еще стояли две темные фигуры, и вблизи он смог лучше разглядеть их.
Одной из фигур оказался Череп!
Конрад ни с кем не спутал бы лысого и неестественно худого, будто на костях не осталось плоти, врага.
Он также узнал его спутника.
Это была Элисса.
И тут Конрада утащило в темноту туннеля, закрутило течением, и ему ничего не оставалось, как вспоминать…
ОН ВСПОМИНАЛ.
Больше пяти лет он верил, что Элисса мертва, что ее убили при нападении на деревню, когда беснующаяся армия зверолюдей уничтожила все на своем пути. До сих пор Конрад считал себя единственным выжившим.
Нападение произошло в первый день лета, в праздник святого Зигмара. За день до того Конрад попытался покинуть деревню, но не смог прорваться сквозь ряды мародеров, что осадили долину. Он думал обмануть их и натянул шкуру убитого мутанта, но троица скавенов перекрыла ему путь и заставила наблюдать за уничтожением единственного дома, который у него когда-либо имелся.
Пробираясь сквозь хаос и разрушения, он шел к поместью в надежде спасти Элиссу. Но когда он добежал до него, имение пылало; никто не смог бы выжить в огне. Ни один человек.
Из яростного пламени выступила нечеловеческая фигура, похожее на скелет существо, — Конрад мысленно окрестил его Черепом. Конрад вскинул лук и пустил одну из черных стрел в сердце Черепа. Будь тот человеком, он умер бы. Однако Череп вытащил стрелу из обнаженной груди, и на ней не осталось ни раны, ни даже капли крови.
Конрад развернулся и побежал, и только он сумел спастись от побоища.
Он всегда верил, что больше никто не выжил.
Элисса…
Элисса — первая и до сих пор единственная любовь Конрада.
Элисса — девушка, которая дала ему имя.
Элисса — девушка, которая изменила его жизнь.
Элисса дала ему колчан, лук и стрелы, и каждую из вещей украшал загадочный геральдический знак — тот самый, что украшал щит Серебряного Глаза.
Должно быть, Череп захватил девушку в плен и по какой-то зловещей причине сохранил ей жизнь.
Пять лет назад Конрад потерпел самое страшное поражение, и вот сейчас ему представился еще один шанс спасти Элиссу.
Он направился в лабиринты под Альтдорфом, чтобы вытащить Литценрайха с Устнаром из темницы, куда их заточили городские власти. Конрад считал себя в долгу перед вторым, если не перед первым. Из спасителей, что освободили Конрада от Гаксара, когда серый провидец плел интриги, чтобы завладеть варп-камнем скавенов, выжил один дварф. Но Конрад слишком поздно добрался до Литценрайха и Устнара; они сами стали добычей злобного колдуна.
Конрад был уверен, что с Гаксаром покончено, но Серебряный Глаз бежал, унося с собой щит, из-за которого Конрад преследовал двоих скавенов от Миденхейма до имперской столицы.
И все же его бегство больше не имело значения. И судьба Литценрайха с Устнаром уже не заботила Конрада. Сейчас для него существовала только Элисса.
Он хотел вплавь вернуться в пещеру, где видел девушку, но сильное течение неумолимо несло его по туннелю. Ему вдруг вспомнилось, что это Элисса научила его плавать.
Она дала ему так много. Конрад с трудом мог припомнить свою жизнь до встречи в ней. Ему казалось, что именно тогда он родился по-настоящему. Она была дочерью хозяина поместья, он — деревенским мальчишкой, помощником на постоялом дворе. Он спас ей жизнь: убил зверо-человека, который напал на девушку на опушке леса. В ответ она подарила ему имя, хотя он до сих пор не знал, кем был в действительности и где появился на свет.
Воды бурного потока поднимались немногим выше середины стен туннеля, и когда Конрад вынырнул на поверхность, он постарался держать рот закрытым и дышать через нос. Хотя в подземную реку отводились сточные канавы города, ему приходилось нырять в более вонючие водоемы.
Он ничего не видел в окружающей темноте и плыл в основном под водой, где течение швыряло его о каменные стены; Конрад рассудил, что синяки и царапины предпочтительнее разбитой головы, если потолок вдруг резко станет ниже.
Вынырнув, чтобы набрать воздуха в третий раз, он заметил, что темнота слегка рассеялась. Стояла ночь, и возможно, река вышла на поверхность. Если так, то в каком-то месте русло будет перегорожено решеткой — она не помешает воде, но остановит чужаков, если те решат использовать стоки, чтобы проникнуть в город. И при ней обычно стоят на посту часовые.
Когда Конрад и альтдорфский офицер обнаружили, что две камеры в подземелье под военным гарнизоном пусты, альтдорфец отдал приказ помешать Литценрайху с Устнаром сбежать по реке. Наверняка в конце туннеля ожидает стража.
Впервые вместо того, чтобы позволить реке нести себя, Конрад начал бороться с ней. Течение оставалось слишком сильным, чтобы плыть против него, но он все равно попытался. Продвижение едва замедлилось. Он вытянул руки, надеясь ухватиться за выступающий камень. В противном случае вскоре его расплющит о прутья решетки, или что там преграждает туннель в этом городе.
Чернота впереди посерела, и Конраду показалось, что он различает очертания выхода. Где же Литценрайх и Устнар? Неужели течение ударило их о тяжелую решетку, и они потеряли сознание? Может, они утонули?
Блеклая темнота приближалась, а Конрада несло все быстрее и быстрее. И тут он углядел отдаленный свет. Либо выход из туннеля освещался снаружи, либо он видел факелы стражи. Он развернулся спиной к выходу и приготовился к неминуемому удару.
И совершенно неожиданно обнаружил, что плывет уже не по туннелю. Железная решетка, что преграждала подземный поток, была прорвана, а края ее завернуты в стороны. Дело рук колдуна Литценрайха.
Теперь Конрада несла более глубокая и широкая река. Скорее всего, Рейк. Значит, он уже за пределами Альтдорфа, и река уносит его от городских стен.
У выхода он увидел фонари и даже сумел разглядеть смутные очертания солдат. Тихое бормотание прорезал крик:
— Вон там! Еще один!
Конрад нырнул, и стрела вошла, в воду у его щеки. Сопротивление воды погасило ее скорость, и только чудом стрела не проткнула ему плечо. Еще одна едва не задела грудь. Он нырнул глубже, развернулся и доплыл вверх по реке, к городу, надеясь, что солдаты не ожидают подобного маневра. Течение ослабело; стиснутый стенами, подземный поток несся быстрее, чем Рейк, величайшая река Старого Света.
Конрад сомневался, что солдаты знают, в кого стреляют, но его положение не позволило убеждать их в чем бы то ни было.
Изначально он собирался освободить Литценрайха с Устнаром из темницы и бежать из города вместе с ними. У него не имелось причин оставаться в Альтдорфе — тогда казалось маловероятным, что он найдет здесь Серебряного Глаза, — и тем более, после того, как поспособствует побегу двух пленников.
Но сейчас он обязан вернуться в имперскую столицу, обязан пробраться в подземный город, где Череп держит в плену Элиссу.
Конрад перестал грести и перевернулся на спину. Он осторожно приподнял над водой лицо и вдохнул, готовый в любой миг нырнуть. Ярдах в сорока ниже по течению, на дальнем берегу, горели фонари стражи. В данный момент Конрад находился в безопасности, и вероятно, колдуну с дварфом тоже удалось выбраться.
Литценрайх без особого труда способен ускользнуть от немногочисленной охраны. А за пределами города, даже раненые и безоружные, они справятся с любой опасностью.
Конраду очень хотелось, чтобы они сейчас находились рядом. Оба весьма пригодились бы ему в незнакомом лабиринте подземных переходов. Устнар — знанием подземелий и мастерством в битве, Литценрайх — колдовством. Но у них не оставалось причин, чтобы составить Конраду компанию, даже если он сумеет их разыскать.
Как зачастую в прошлом, Конрад оказался предоставлен самому себе. И ему это подходило. Литценрайху нельзя доверять. Вольф правильно говорил о колдунах.
На мгновение Конрад вспомнил о Вольфе. Где он сейчас? Все еще на границе, в Кислеве? И существует ли еще эта граница, или северные орды уже маршируют по стране? Но если бы дела обстояли настолько плохо, новости уже достигли бы Альтдорфа, и сержант Таунгар, без сомнения, упомянул бы о них, когда вербовал Конрада в имперскую гвардию.
Конрад медленно плыл по реке. Рейк — лучший способ проникнуть в столицу, но городские стены что-то отказывались приближаться. Течение, хотя и уступало по силе подземному потоку, оставалось достаточно мощным, и Конрад обнаружил, что слабеет, будто в схватке с неутомимым противником. Он припомнил, что у другого берега должно находиться плавучее заграждение; оно не дает судам подняться по Рейку без разрешения и уплаты речного налога.
На ночь реку перегораживали, вдобавок местность вокруг бона хорошо освещалась. Заграждение и так постоянно держали под наблюдением, а сейчас, после тревоги, с него наверняка не спускают глаз. Лучше поискать другой способ проникнуть в город, и Конрад начал выискивать подходящее место, где удастся выбраться на берег.
Пологого спуска к воде ему не найти. Даже за пределами городских стен по берегам Рейка тянулись высокие причалы для кораблей и лодок, ожидающих входа в столицу. Он поплыл к северному берегу, который казался чуть менее оживленным.
Несмотря на насыщенную событиями ночь, Конрад прикинул, что прошло не больше часа с тех пор, как он появился у армейских казарм.
Ночь только начиналась, и на борту стоящих у причала судов кипела жизнь. Надо опасаться, как бы его не увидели вахтенные на кораблях.
Конрад заметил свободное пространство в тридцать ярдов между морским торговым судном и скромной речной баржей и поплыл туда. До причального настила наверху оставалось не менее десяти футов, но ему повезло — с тумбы свисал потрепанный обрывок веревки.
Конрад ухватился за него, выжидая. Он прижался к деревянной свае и перевел дыхание, проверяя, не заметил ли его кто-нибудь из матросов. Ночь стояла темная, и ни одна из лун еще не взошла.
Наконец он начал карабкаться по веревке. В обычных обстоятельствах он поднялся бы по ней за пару секунд, но поскольку он сильно устал, подъем до середины скользкой, мокрой веревки занял вдвое больше времени.
Сверху послышались голоса, и когда Конрад взглянул туда, он увидел, что вниз с причала свешиваются две головы. Он не знал, заметили ли его, поэтому замер и вжался в тень. Но тут веревка закачалась и начала подниматься. Его вытягивали на причал. Он уже собирался разжать руки и рухнуть в воду, но тут один из людей окликнул его:
— Держись, дружище! Щас мы тебя вытащим.
Акцент показался Конраду незнакомым: он явно имел дело не с альтдорфскими солдатами. Должно быть, матросы с корабля из дальнего уголка Империи, и они решили, что Конрад свалился за борт с какого-нибудь судна выше по реке.
В подземном потоке он потерял второй ботинок, и выдать его нынешний род занятий могли лишь пояс и ножны. Носить их без меча все равно не имело смысла.
Одной рукой Конрад быстро расстегнул пряжку, и военного образца пояс шлепнулся в воду.
— Хорошо держишься, парень. Скоро тебя выудим.
Двое моряков выбрали веревку почти до конца и нагнулись, собираясь ухватить его за руки. Конрад принял помощь только одного; он не хотел рисковать и подставлять обе руки на случай, если его ожидает ловушка.
Через пару секунд его выволокли на причал. Нежданный спаситель разжал руку, и оба моряка захохотали, разглядывая Конрада.
— Спасибо, — произнес он, нарочито качнулся и тут же обрел равновесие. — Трудно привыкнуть к тому, что земля не качается под ногами.
— Ага, — согласился матрос, за чью руку он держался, и снова хохотнул. — Мы знаем. Где твой корабль?
Конрад ткнул большим пальцем в направлении города, вверх по реке.
— Вон там. Доберусь как-нибудь. Спасибо. Как-нибудь. Или хотите выпить? Может, пойдем выпьем, а?
— В другой раз, приятель, — ответил второй матрос. — Похоже, тебе уже хватит. А то снова воды нахлебаешься.
Конрад покачал головой:
— Нет. Нет, нет, нет. — Он попятился, спотыкаясь и качая головой. — Но в следующий раз с меня выпивка, идет?
— Идет.
— Идет.
Он помахал своим спасителям, повернулся и медленно поплелся по причалу. Матросы все еще наблюдали за ним, чтобы убедиться, что его не занесет вбок и он опять не плюхнется в Рейк. Конрад дошел до баржи, обернулся и снова помахал. Когда он оглянулся в следующий раз, матросы уже пропали из виду.
Тогда он выпрямился, вытер мокрое лицо и задумался над тем, как попасть в город.
Альтдорф был столицей Империи, и с наступлением сумерек в нем не запирали все ворота. Жители не прятались до рассвета в ужасе перед созданиями, что бродят в ночи. В темные часы жизнь в столице не замирала, как во многих городках и деревнях Империи. Альтдорф полагал себя хорошо охраняемым городом, и от опасностей его защищала многочисленная армия.
Город по праву не боялся того, что могло угрожать ему из-за стен; но, как недавно обнаружил Конрад, главная опасность таилась под столицей.
Он пошагал по причалу к белым городским стенам, к подножию массивной башни, что вырастала практически из реки. При обычных обстоятельствах миновать ворота не составило бы труда. За взятку в несколько пенни часовые пропускали моряков, чьи суда стояли ниже по течению, в любое время дня и ночи. Обычно матросы направлялись на улицу Ста Трактиров, но часто искали и другие развлечения, предоставляемые своим жителям и гостям величайшим городом Империи.
Украдкой, стараясь держаться в тени, Конрад подобрался к башне. У речных ворот было больше солдат, чем обычно входило в состав караульного поста. Ворота хорошо освещались, и сквозь них Конрад углядел помимо часовых еще несколько отрядов стражи. С ними спорила и ругалась группа моряков из разных земель; видимо, они хотели покинуть город, но каждого сперва дотошно опрашивали и обыскивали.
Горстку людей, которые хотели войти в столицу, пропустили без всяких придирок. Охрана осматривала только тех, кто выходил из Альтдорфа. Наверняка им отдали приказ искать колдуна и дварфа. Обнаружить последнего не составило бы труда, но Конрад недоумевал, как они собираются распознать мага. Возможно, в караулке находится колдун, и он почует, если к воротам приблизится кто-то из его собратьев.
Не будь Конрад мокрым с головы до пят и имей при себе пару монет, он легко прошел бы в столицу; но вода текла с него ручьем, а денег не было. При зачислении в гвардию Таунгар дал ему золотую крону, но она осталась в мундире. И одежда не высохнет до утра, особенно учитывая то, что зима на носу. Его и так уже трясло от холода, так что необходимо было переодеться, и поскорее.
Конрад наблюдал за моряками, выходящими за ворота. Большинство шли группками, но ему требовался одиночка, причем такого же роста как он. Конрад ждал; следовало действовать быстро и тихо. Наконец из караулки выбрался подходящего вида матрос. Он шагал очень медленно, стараясь держаться прямо, и все равно спотыкался.
— Гады, — бормотал он себе под нос. — Альтдорфские гады.
Он оглянулся на город и сплюнул через плечо.
— Ты прав, приятель, — согласился Конрад, выступая из темноты.
— Да, — проворчал пьяный моряк. — Все деньги выманили, да еще из чертова города не выпускают.
— И у меня такая же история, — заявил Конрад и обхватил матроса за плечи.
— Ты весь мокрый, — пожаловался тот и попытался освободиться.
Конрад зажал матросу рот и оттащил его в сторону, не обращая внимания на попытки морячка вырваться. Удар кулаком по затылку, и он обмяк. Через миг матрос уже лежал на земле, а еще через несколько секунд Конрад стащил с него верхнюю одежду. Потом сорвал с себя мокрые тряпки и натянул рубашку, куртку, штаны и ботинки моряка.
Конрад обнаружил, что гуляка не врал: он оставил в Альтдорфе все деньги. Конрад затянул пояс и осмотрел висящий на нем кинжал. Короткий и узкий нож прекрасно подходил для потрошения рыбы. Конрад срезал с куртки металлические пуговицы — при беглом взгляде они вполне сойдут за монеты. Он надеялся, что за несколько пенни стражники не станут за ним гоняться. А если и станут, им же хуже.
— Спасибо, приятель, — прошептал Конрад лежащему без сознания моряку. — В Альтдорфе мы все гады.
Он натянул на мокрые волосы шапку и зашагал к воротам, сжимая в левой руке три блестящие пуговицы. Одежда более или менее подходила ему по размеру, хотя сапоги были великоваты и натирали лодыжки.
Часовой у ворот махнул Конраду рукой, даже не взглянув на него.
— Твои ребята сегодня много не заработают, Харальд, — протянул один из часовых за спиной Конрада.
— Были бы твои парни здесь каждую ночь… — отозвался высокий офицер с медным значком на груди. — Но с другой стороны, тогда они захотели бы в долю.
И тут Конрад миновал обоих офицеров и вошел в Альтдорф.
ГЛАВА 2
Конрад знал только один способ попасть в подземную пещеру, где видел Элиссу и Черепа, — пройти тем же путем, что и в первый раз. Даже если удастся пробраться в пещеру, вряд ли он застанет их все еще там, но нельзя пренебрегать такой возможностью.
Значит, придется вернуться в армейский штаб и спуститься в подземные темницы. Он предполагал, что в казармах будет царить сумятица; возможно, зверолюди, что чуть не напали на него в подземелье, попытались ворваться в столицу.
У входа в расположение гарнизона он притаился в тени и осмотрелся. На вид все выглядело спокойно, как и при первом его появлении здесь. Двое часовых-пехотинцев у открытых ворот прислонились к стене и тихо переговаривались. Похоже, никто не придал особого значения недавнему происшествию.
Сбежали два пленника, и офицер, который обнаружил их побег, отправился на поиски, предварительно приказав запереть все выходы из города. Но офицер погиб, хотя известие о его смерти, скорее всего, еще не дошло. Возможно, в штабе считали, что он все еще гоняется за преступниками по подземным лабиринтам. Или же, если труп обнаружили, но не столкнулись с тварями подземелья, его товарищи решили, что он погиб от руки Литценрайха или Устнара.
Если бы стало известно, что офицера убили скавены и что совсем рядом затаилась орда мародеров Хаоса, альтдорфские войска привели бы в полную боевую готовность.
Так что вторжение по-прежнему проходило в тайне, и знал о нем только Конрад. Возможно, так даже лучше, потому что в одиночку у него больше шансов найти Элиссу. О наступлении армии неизбежно станет известно заранее, и похититель девушки успеет улизнуть вместе с пленницей.
Конраду придется пробираться в пещеры через подземную темницу, а оружейный склад гарнизона заодно обеспечит его доспехами и оружием. В прошлый раз он проник в казармы без особого труда, в чем ему помогли форма имперского гвардейца и алый плюмаж офицера. Но сейчас на нем была непритязательная штатская одежда.
Он стянул шапку и засунул ее в карман. Короткие волосы уже высохли, а стрижка соответствовала тому аскетичному стилю, которому следовали альтдорфские офицеры. Ранее Конрад украдкой пробрался к штабу городской стражи, но сейчас он попятился, чтобы оказаться вне поля зрения часовых, выпрямился и, чеканя шаг, направился к воротам.
— Равняйсь! — приказал он на ходу. — Смирно!
Двое часовых немедленно вытянулись по стойке «смирно».
— Смотреть вперед! — командовал он, выходя из тени.
Солдаты уставились поверх его головы, вытянув под уставным углом алебарды. Конрад промаршировал между ними, вошел в ворота и направился через плац к сооруженной из кирпича караулке.
Там стоял еще один гвардеец, и он с подозрением наблюдал за приближающимся Конрадом.
— Кто идет? — спросил он, положив руку на рукоять меча.
— Сэр! — оборвал его Конрад. — Называй меня «сэр», или я возьму тебя под стражу за несоблюдение субординации!
— Сэр! — эхом откликнулся гвардеец и прищелкнул каблуками. Но тут же оглянулся на двери караулки.
Это был тот самый солдат, что стоял на часах, когда Конрад проник в казармы в первый раз. Конрад не хотел, чтобы он снова препроводил его к дежурному офицеру.
— Вольно, — скомандовал он, уже более спокойным тоном. — Командир меня ожидает.
— Я тебя знаю! — заявил гвардеец.
Учитывая то, что в первый раз лицо Конрада наполовину скрывал шлем, гвардеец проявил исключительную наблюдательность, узнав его в полумраке и в совершенно иной одежде.
Солдат потянул меч из ножен, но Конрад уже держал в руке нож моряка. Торс часового закрывали кольчуга и доспехи. Нож Конрада взметнулся наискось и вверх и перерезал солдату горло.
Конрад слишком спешил, чтобы оставить его в живых. Часовой погиб, потому что не терял бдительности, потому что хорошо выполнял свой долг и потому что оказался недостаточно скор на руку.
Конрад зажал рукой рот гвардейца, чтобы заглушить его предсмертный крик, подхватил тело, когда оно начало валиться на землю, и вынул из мертвой руки меч. С клинками в обеих руках он заторопился к дверям караулки.
— Гюнтер? Что происходит?
Конрад разглядел внутри облаченного в доспехи человека, тот размашисто шагал к дверям, а за ним следовал еще один. Он понимал, что, скорее всего, сумеет справиться с обоими, прежде чем они осознают случившееся, но сколько еще солдат находится в караулке? Он собирался незамеченным миновать казармы и спуститься в туннели. Даже если удастся пробиться через солдат, вместо охотника он превратится в добычу. Пора признать, что план потерпел поражение и убираться подобру-поздорову.
Конрад взмахнул мечом, перерубив веревку, с которой свисал масляный светильник. Стоило тому упасть, Конрад его опрокинул; лампа раскололась, осколки полетели в открытую дверь караулки. Горящее масло растеклось по земле, капли попали на стену, и за несколько мгновений из крохотного огонька разгорелось ревущее пламя. Конрад повернулся и что есть духу помчался к воротам. Двое часовых вглядывались во тьму плаца.
— Пожар! — заорал Конрад, подбегая к ним. — Пожар!
Солдаты побежали было к помещению караулки, но один вдруг остановился и что-то крикнул второму. Тот тоже замешкался.
— Оставайтесь на посту! — приказал Конрад. — Я подниму тревогу!
Но прежде чем они успели вернуться к воротам, прежде чем они решили, что делать, и главное, прежде чем они перекрыли выход, Конрад выскочил из ворот и оказался на площади. Он не останавливался, пока не оставил позади несколько улиц, и только тогда привалился к стене пекарни и оглянулся. За ним никто не гнался, а в темном небе лениво извивался черный столб дыма.
Надо решать, что же делать дальше.
Придется остаться в Альтдорфе, потому что где-то здесь прячут Элиссу. Единственным знакомым ему местом в столице был Императорский дворец. Придется вернуться туда, снова играть роль служаки элитной гвардии Императора и делать вид, что за последние несколько часов ничего не произошло.
Он зашагал обратно к войсковым казармам, но на сей раз выбрал длинный путь — по южной части города через мост Карла-Франца. Конрад обнаружил, что все еще сжимает в руке меч часового, и подумал, что в теперешнем положении тоже оказался из-за меча убитого солдата.
Когда Конрад принял участие в нападении на скавенское укрытие под Миденхеймом, он сражался клинком, который принадлежал мертвому солдату одного из отрядов крепости — солдату, убитому его рукой. Гаксару и Серебряному Глазу удалось бежать и прихватить с собой пленника-человека. Этот пленник, по утверждению Литценрайха, как две капли воды походил на Императора.
Конрад знал, что Гаксар умеет создавать неживые подобия людей, потому что как-то ему пришлось сражаться на дуэли со своим двойником, порожденным серым провидцем. Если Гаксар сотворил двойника Карла-Франца, то сделал это с одним расчетом: чтобы подменить Императора на троне…
В таком случае, по словам Литценрайха, Гаксар наверняка направился в Альтдорф по подземным лабиринтам скавенов: паутина туннелей соединяла все города и поселки, куда добралась крысиная зараза. Поэтому и Конрад отправился в Альтдорф. Но он искал не Гаксара, а его телохранителя. Серебряный Глаз носил щит с тем же гербом, что и на луке, стрелах и колчане, десять лет назад подаренных Конраду Элиссой. Конрада не покидало убеждение, что загадочная золотая эмблема — кулак в кольчужной перчатке между перекрещенными стрелами — несла в себе особый смысл. Если он сумеет узнать что-либо о странном оружии, а еще лучше — раскрыть личность их предыдущего владельца, то далеко продвинется в поисках своего доселе неведомого происхождения.
Из-за событий в Миденхейме Литценрайх не смог дольше оставаться в городе Белого Волка. Он заявил, что тоже отправится в Альтдорф, где продолжит исследовать различные свойства и применение варп-камня. Таким образом Конрад, Литценрайх и Устнар — последний выживший дварф и слуга колдуна — прибыли в Альтдорф в одном дилижансе. И немедленно по прибытии дварфа и колдуна арестовали за нарушение закона Империи.
Использование варп-камня не на пользу Империи считалось противозаконным. Нарушителю грозила смерть, а донесение из Миденхейма о том, что двое подобных преступников разгуливают на свободе, пришло как раз перед их приездом.
Приказ об аресте не коснулся Конрада лишь потому, что никто из выживших в битве на рудниках Гаксара не знал о его знакомстве с Литценрайхом. Но сержант Таунгар разглядел, что Конрад вооружен мечом с эмблемой, изображающей голову волка, что свидетельствовало о принадлежности к войску Миденхейма.
Таунгар вспомнил его по тем временам, когда они оба воевали в Кислеве, при осаде Праага. Он знал Конрада как великолепного бойца и, не сходя с места, захотел нанять его инструктором в имперскую гвардию. Он обещал, что если Конрад вступит в гвардию, то с миденхеймским мечом не возникнет никаких проблем.
Предложение подходило Конраду как нельзя более кстати. Ему требовалось задержаться в Альтдорфе на какое-то время, и он не собирался оставаться в гвардии надолго.
Но сейчас выходило, что ему придется побыть имперским гвардейцем чуть дольше, чем планировалось.
Меч часового оказался хорошим оружием, хотя и тяжеловатым и недостаточно сбалансированным. Ему, конечно, не сравняться с клинком, который Конрад держал в руке в пещерах под Миденхеймом; да и до имперского меча, сломанного, когда Конрад пытался вытащить последний гвоздь из руки Устнара, ему далеко.
На мосту было безлюдно, и Конрад перегнулся через перила и бросил меч в мутные воды Рейка. Он не любил ходить безоружным, но нож матроса ему тоже больше не нужен, поэтому тот последовал за мечом. Конрад вытащил из кармана шапку и надел ее. Если его заметят, она поможет ему остаться неузнанным.
Он натянул шерстяную шапку на глаза и только тут заметил кровь на правой руке. Кровь часового. Он скинул куртку и вытер кровь ее рукавом; засохшие пятна с ладони пришлось оттирать слюной. После швырнул куртку через перила. Свободные ботинки производили слишком много шума при ходьбе, и они также очутились в реке.
Булыжники леденили босые ноги, а дыхание вырывалось изо рта паром. Конрад заспешил к дворцу. Огромное строение чернело на фоне темного неба, высокий шпиль заливало звездным светом.
Проникнуть в казармы, где он служил, будет потруднее, чем прорваться в штаб войска. Впустить-то его впустят, но в том случае придется выдумывать историю о том, куда подевалась его форма. Несколько часов назад, когда он покидал расположение гарнизона, Конрад не собирался возвращаться; но сейчас надо сделать вид, будто он никуда не отлучался. Поскольку у него не имелось разрешения на выход за стены дворца, никто не заподозрит, что он его покидал. Часовые видели, как он выходил за ворота, но они не знали о запрете. У них нет причин докладывать о его уходе, и если повезет, никто их не спросит.
Сейчас, ступая босиком, Конраду чудилось, что он вернулся в прошлое, до того, как в его жизни появилась Элисса и перевернула все его существование. Он не потерял умения растворяться в тенях и двигаться неслышно, чтобы остаться незамеченным трактирщиком, на которого работал. К старым привычкам добавились навыки, полученные за пять лет службы у Вольфа: уловки и хитрости, необходимые, чтобы выжить в Кислеве, на границе между людьми и мутантами.
Не раз Конраду приходилось пробираться за позиции противника, и хотя враги во многом не дотягивали до уровня людей, зачастую их органы чувств превосходили человеческие. Их называли звероподобными, а это значило, что они не обладают благородными чертами людей, но сохранили чутье животных. Они гораздо отчетливее видели в темноте, улавливали почти неслышимые для людей звуки и могли обнаружить неприятеля по едва ощутимому запаху. Единственный способ скрыть человеческий запах — замаскировать его другим, и Конраду уже доводилось скрывать свою принадлежность к роду человеческому при помощи звериной крови.
Сегодня ему не придется тягаться с противниками со столь совершенными органами чувств. Дворец охраняли люди, и они считали его товарищем. Но это не спасет, стоит совершить ошибку и обнаружить себя. Единственным приветствием любому вторгшемуся во дворец станет стрела.
Впервые оказавшись в Императорском дворце, Конрад немедленно разузнал все о его укреплении — на случай, если придется покидать дворец в спешке. Он знал, где находятся все посты, все орудийные башни, все точки наблюдения. Время прохождения патрулей часто менялось, а смена караула проходила через разные промежутки времени. Он уже несколько раз покидал дворец через собственный потайной ход, когда исследовал Альтдорф. Но теперь ему предстояла несколько иная задача, потому что часовые, как правило, высматривали тех, кто пытался проникнуть во дворец, а не покинуть его.
Нельзя допустить, чтобы что-то нарушило обычный уклад службы и вызвало подозрения.
Он не сможет устроить диверсию — ночная рутина жизни дворца должна остаться рутиной.
Конрад некоторое время наблюдал за главным входом — к воротам как раз подъехал экипаж с кучером в ливрее, и его остановили для проверки. Сейчас у дворца стояло мало карет, поскольку Император недавно отправился с визитом в Талабхейм. Конрад уже знал, что в обычных обстоятельствах движение не прекращается до раннего утра: послы, курьеры, придворные, купцы и слуги снуют туда-сюда по делам и в поисках развлечений.
Часовые поговорили и с кучером, и с форейтором, заглянули во все двери, отдали честь и поинтересовались пассажирами. Один из гвардейцев наклонился и окинул взором дно экипажа, так что Конраду пришлось отказаться от идеи проникнуть во дворец подобным образом.
Но попасть внутрь крепости можно не только через ворота.
Надо лишь выбрать время, карабкаться и прокрасться. И Конрад карабкался, взбираясь по стене между двумя наблюдательными башнями, где у часовых было меньше возможности заметить его. Он поднимался медленно, тщательно выбирая, куда поставить ногу. Но когда он перемахнул через стену и спрыгнул на крышу конюшен, неторопливость сменилась стремительностью. Потом пришлось распластаться на черепице и подождать, пока патруль пройдет по стене и скроется за поворотом. После Конрад медленно, ползком, пробирался по крышам, лез вверх и спускался вниз по конькам, перебирался через трубы и, наконец, проник сквозь амбразуру в ту казарму, куда его расквартировали при вступлении в гвардию.
Благодаря должности инструктора и боевому опыту, Конраду предоставили отдельный закуток, хотя по чину он не превосходил прочих рекрутов. Сейчас ему удалось пробраться туда незамеченным, но время отдыха еще не пришло. Он лишился меча, шлема, формы, и теперь предстояло возместить потери.
— За все годы в гвардии я никогда не видал такого парада!
Таунгар прохаживался по двору, не сводя потрясенного взгляда с шеренги новобранцев на утреннем смотре.
— Бывало, что кто-то терял шлем; теряли мундиры, штаны и шпоры. По очереди теряли практически все: мечи, пики, кинжалы, латные руковицы, сапоги, кирасы, щиты и лошадей. Но никогда, никогда я не видел, чтобы столько солдат потеряло столько добра за один раз! Пропал полный комплект формы. Что, она пошла прогуляться? Или у нас день Плута? Нет, он не сегодня. А даже если бы он был сегодня, в имперской гвардии не место розыгрышам. Мне не смешно. И те, кто потерял хотя бы нитку, не будет смеяться целый месяц! Вам всем запрещается покидать казармы, вас ждут дополнительные наряды, и вы теряете месячное жалованье, раз уж вы так хорошо умеете терять вещи. К тому же с вас вычтется стоимость пропавшего. Как вы собираетесь охранять Императора, если не можете сохранить даже форму, которую он любезно позволяет вам носить? Кучка безмозглых идиотов! Я понятия не имею, как вас вообще взяли в гвардию. Вам не хватит мозгов, чтобы записаться в армейские рядовые. Вам не хватит мозгов, чтобы попасть в сторожа!
Пока Таунгар отчитывал гвардейцев, одетый в новенькую форму Конрад безучастно глядел прямо перед собой. Он не смог добраться до склада квартирмейстера и подобрать там одежду и оружие. Пришлось обирать новобранцев в казарме: ботинки у одного, ремень у второго, и так до тех пор, пока он не набрал полный комплект обмундирования. Понадобилось много времени, чтобы убедиться, что все сидит как подобает. Будь солдаты более бдительны, они избежали бы наказания. Военное правосудие славилось суровостью и неразборчивостью: всем, кто вступил в гвардию, следовало ожидать, что оно обрушится на них при малейшем проступке. Может, они извлекут из наказания полезный урок: нигде не чувствовать себя в безопасности и никогда никому не доверять.
Отряд стоял по стойке «смирно», кто без нагрудного доспеха, кто без панталон — кто что потерял. Когда пришло время в предрассветной темноте одеваться на смотр, в казарме воцарилась сумятица. Те, кто первым обнаружил пропажу, пытались возместить ее за счет обмундирования менее догадливых товарищей, и сразу же вспыхнуло несколько драк. Начались поиски, но пропавших вещей не нашли. Да и нечего было находить; все было на Конраде.
— Армейцы подожгли вчера собственную караулку, — продолжал Таунгар. — Думаю, что если бы там оказались вы, то спалили бы весь дворец! У них сбежали двое заключенных, погиб часовой и без вести пропал офицер.
Таунгар остановился перед Конрадом.
— Они утверждают, что во всем виноват имперский гвардеец.
Из-под шлема Конрада виднелись свежие укусы и царапины на лице. Сержант посмотрел ему в глаза и добавил:
— Но, конечно же, они врут, чтобы скрыть свое разгильдяйство.
Убитого офицера не нашли, и никто не слышал о скавенах или других представителях адского зверинца, что завелся под Альтдорфом.
Даже первый город Империи не мог от них защитить. Или же Альтдорф стал центром активности Хаоса именно из-за своего положения столицы.
Город признали столицей при Зигмаре, когда тот две с половиной тысячи лет назад объединил восемь доселе враждующих человеческих племен, хотя изначально город назывался Рейкдорф. С тех пор он оставался сердцем Империи, а скорейший способ уничтожить кого-то — это ударить в сердце. То есть нанести удар по Императору Карлу-Францу из Дома Вильгельма Второго.
Пока Императора нет в столице, опасаться нечего. Если Гаксар собирался заменить Карла-Франца на созданного при помощи некромантии двойника, после смерти серого провидца его план обречен на провал. Вряд ли кто-либо кроме Гаксара сумеет управлять его созданием, а с его смертью и двойник должен потерять схожесть с живым.
Литценрайх знал бы наверняка. Однажды колдун сказал, что собирается воспрепятствовать планам Гаксара захватить трон при помощи самозванца. Они с серым провидцем были давними врагами.
Единственный человек, который мог опознать Конрада, — это убитый им часовой. Стражники у ворот и солдат, который сопровождал их с офицером в темницу, не успели толком его разглядеть. В любом случае имперскую гвардию не слишком заботили притязания армейцев. Эти рода войск всегда недолюбливали друг друга.
Но судя по взгляду Таунгара, он что-то подозревал.
— Те, кто одет, — скомандовал Таунгар, — шаг вперед!
Восемь гвардейцев, Конрад в их числе, повиновались.
— Ты, ты и ты, следуйте за мной!
Конрад и еще двое зашагали за сержантом и вскоре обнаружили, что стали частью эскорта, который взбирается по двухсотфутовому подъему на предпоследний уровень дворца — туда, где высоко над столицей каждое утро развевались флаги Империи, За недолгое время службы Конрада один из флагштоков всегда оставался пустым. На позолоченном шесте полагалось развеваться личному флагу Императора, когда тот находился в городе.
С высоты (над площадкой с флагами возвышалась только наблюдательная башня) открывался вид на весь город. Конрад смотрел на армейские казармы; от вчерашнего пожара там и следа не осталось. Он мог разглядеть Рейк и ворота в белой городской стене, через которые попал в Альтдорф. Он перевел взгляд за крытые красной черепицей навесы на стенах и на мгновение задумался, как далеко успели уйти Литценрайх и Устнар после освобождения.
Ему казалось, что можно наклониться, подобрать и переставить домики внизу, как игрушки, и тогда он увидит, где Череп прячет Элиссу.
Когда церемония поднятия флагов завершилась, а последние звуки рога геральда еще отдавались эхом от купола храма Зигмара, капитан повел отряд вниз по узкой винтовой лестнице.
Таунгар с Конрадом начали долгий спуск последними, и сержант сказал:
— Вечером я буду в «Приюте странника».
ГЛАВА 3
Слова Таунгара не следовало считать дружеским приглашением. Сержанты и рядовые не общались друг с другом помимо службы, а имперские гвардейцы не были завсегдатаями «Приюта странника». Конрад облачился в одежду, в которой прибыл в Альтдорф; в кармане лежал пропуск, позволяющий ему сегодня вечером покинуть казармы. Он направился к трактиру обходным путем, через мосты Зигмара и Героя Освальда. Пересекая последний, Конрад выкинул в реку остатки наряда матроса. До сих пор он прятал их под соломенным матрасом в казарме. И наконец, он добрался до трактира. «Приюта странника» ничем не отличался от сотен других: шумный и людный, посетители разговаривали, смеялись и ссорились. Стены и потолок почернели от сажи, а густой воздух пропитался крепким запахом эля — кислой вонью — давно пролитого на дощатый пол, и терпким ароматом пива, что варили в задней комнате.
Поначалу Конрад не заметил Таунгара и решил, что пришел первым, но вскоре увидел сержанта сидящим в одиночестве в дальнем углу трактира. С первого взгляда Конрад засомневался, не обознался ли он. Некоторые люди без доспехов выглядели меньше, но не Таунгар. Он не отличался высоким ростом, но был хорошо сложен и мускулист. Гражданская одежда на удивление шла его сложению и украшенному боевыми шрамами лицу. Ему следовало бы одеться грузчиком или портовым рабочим, но в хорошо сидящих светло-коричневых куртке и штанах, синей сатиновой рубашке и обмотанном вокруг шеи желтом шелковом шарфе с золотой булавкой он походил на зажиточного торговца. Сержант аккуратно расчесал короткие, как у Конрада, седоватые волосы. На его бедре висели ножны, и, судя по их виду, кинжал в них чуть-чуть не дотягивал по длине до запрещенного для ношения гражданскими оружия. Из ножен торчала рукоять чистого серебра.
Сержант покуривал трубку, а на столе перед ним стоял почти полный кубок вина. Конрад кивнул ему вместо приветствия и уже повернулся было к бочкам у прилавка, когда Таунгар жестом подозвал его к столу.
— Девчонка! — заорал сержант, как на параде.
Конрад уселся напротив него, и через несколько секунд через толпу к ним пробралась девочка. Она с трудом несла заполненный пивными кружками поднос и с видимым облегчением опустила его на их стол.
Не старше двенадцати, с практически белыми волосами и ласковыми карими глазами, она напомнила Конраду девушку, о которой он старался не вспоминать. Девочка поставила перед ним одну из кружек, заметила, что он ее рассматривает, и улыбнулась. Таунгар заплатил, она подхватила поднос и скрылась в толпе.
Ее улыбка как две капли воды походила на улыбку Кристен: теплая и искренняя, но в то же время шаловливая.
Кристен, в которую он почти влюбился. Кристен, которую он бросил, когда ушел из шахты и отправился на поиски потерянного храма дварфов. Кристен, которая попала в лапы к отбросам из войска северных захватчиков, когда шахтерский лагерь смели с лица земли. Кристен, которой, скорее всего, уже не было в живых, и он мог только надеяться, что она умерла быстро и без мучений. Кристен, которую, как он сейчас понимал, он все же любил.
Конрад поднял свою кружку и одним глотком отпил половину.
Таунгар не сводил с него взгляда и, наконец, спросил:
— Хочешь рассказать, что стряслось?
Конрад передернул плечами.
— Можешь молчать, но вдруг я смогу помочь?
Конрад внимательно посмотрел на него. Таунгар прошел много кампаний и пережил больше, чем Конрад мог себе вообразить; он побывал во всех уголках Империи, сражался и побеждал любого противника, в человеческом обличье или нет. Конрад огляделся: многие посетители трактира могли подслушать разговор.
— Лучше всего рассказывать секреты там, где шумно, — проговорил Таунгар. — И оставаться незамеченным лучше всего там, где много народу. Ну, так как?
Конрад отхлебнул из кружки.
— Хаос, — тихо произнес он.
Сержант понимающе кивнул.
Это слово использовали многие, но мало кто понимал, и даже Конрад с трудом представлял себе его истинное значение. Для большинства населения Империи подлая мощь Хаоса оставалась чем-то неведомым. Они занимались повседневными делами, даже не подозревая о его существовании, не зная, какое влияние он оказывает на их жизнь и мир вокруг.
— Он здесь, — добавил Конрад, — в Альтдорфе.
Таунгар затянулся трубкой и выдохнул дым сквозь стиснутые зубы.
— Знаю, — ответил он.
— Давно? После Праага?
— До него, и я распознал силы, что стояли за осадой. Я едва не погиб. Мы с тобой похожи, мы оба воины. Мы оба живем, играя со смертью. Я входил в состав резерва и чудом остался в живых. Иногда мне кажется, что я умер и стал призраком. — Таунгар улыбнулся своей выдумке и сделал глоток пива. — Чем старше мы становимся, тем сильнее ощущаем свою смертность. В молодости я рисковал и не заботился о последствиях.
Сержант отпил еще глоток и отставил кружку.
— Я знаю о Хаосе, — продолжал он. — Около двадцати лет назад меня отправили в замок Дракенфелс, чтобы навести порядок. Я вступил в имперскую гвардию, чтобы сражаться за Императора, — это были дни Люйтпольда, — чтобы защищать его и Империю. Как и свойственно молодым, я отличался наивностью, но вскоре перерос и то и другое. Все мои представления о мире перевернулись вверх тормашками, когда мы въехали в Серые горы и обнаружили невероятных существ, что обитали под крепостью Великого Чародея. Мы пытали их, вешали, жгли, но не смогли стереть их из памяти. Они были не просто чудовищами, не просто злобным зверьем. Они представляли полную противоположность всему человеческому. Их породил Хаос.
— А теперь они здесь, в Альтдорфе, — проговорил Конрад. — Готовят заговор против Императора.
— Против Императора всегда кто-то готовит заговор, — спокойно перебил его Таунгар.
— Скавены собираются посадить на его место двойника.
— Вряд ли он окажется хуже Карла-Франца.
Конрад потрясенно уставился на сержанта. Не такой реакции он ожидал от имперского гвардейца. Он упомянул о заговоре Гаксара лишь потому, что нуждался в помощи. Он не собирался спасать Императора, но думал, что опасность, грозящая трону, привлечет внимание Таунгара. Ему требовался кто-то, кто знает Альтдорф и кто сумеет отыскать тайные проходы под городом.
— Что Император сделал для меня? — продолжал Таунгар, заметив недоуменное выражение лица собеседника. — Я преданно служу Империи вот уже четверть столетия, но все еще хожу в сержантах. Я всегда буду носить синий плюмаж, потому что родился не в той семье. Я долго к этому шел, Конрад, но служить стоит только самому себе. Я никому ничем не обязан, только себе. Что бы я ни делал в будущем, я буду преследовать только собственные интересы.
— Но… что если легионы Хаоса заполонят Империю… и мы все превратимся в рабов Тьмы?
— Мы и так рабы, только не осознаем своего положения. Чем один хозяин хуже другого?
— Нельзя дать Хаосу победить!
— Все это миф, который распространяют правители, чтобы мы повиновались им. Мы живем в страхе, а они наслаждаются роскошью.
— Но как же Прааг? Осада не была мифом. Ты же сказал, что чуть не погиб там! И те гнусные создания, которых вы уничтожили в замке Дракенфелс?
— Борьба во имя так называемого правого дела не принесла мне ничего, кроме боли и лишений. Почему я должен волноваться о том, что случится с Императором или Империей? Пока я жив, а у меня за спиной уже больше половины жизни, я хочу насладиться теми днями, что мне суждено прожить.
Слова Таунгара не выходили у Конрада из головы. Они перекликались с его недавними мыслями. Самым важным он считал благополучие Элиссы и не раз задумывался, какую цену готов заплатить за ее спасение. Если придется выбирать между жизнью Императора и жизнью девушки, то он ни на миг не сомневался, что выберет Элиссу. Признание в подобных мыслях граничило с ересью, но после Карла-Франца появится другой Император, чтобы возглавить Империю. А Элисса — одна.
И Конрад предавался вовсе не досужим рассуждениям. Гаксар замышлял заговор против Императора — и Элиссу держали в одной пещере с серым провидцем.
— Я рассказываю это тебе, — продолжал Таунгар, — чтобы ты не потратил впустую свою жизнь, как я растратил мою.
Конрад замотал головой:
— Нет, нет. Мы должны совмещать борьбу с Хаосом и достижение собственных целей. Одно не исключает другого.
— Ты не понимаешь. Ты так похож на меня в молодости. — Сержант наградил Конрада пристальным взглядом и крепко схватил его за запястье. — Я хочу доказать, что я прав. Когда ты увидишь доказательства, ты согласишься со мной.
Конрад ожидал совсем другого; он понял, что Таунгар ему не поможет. Он остался в одиночестве — как всегда. Лишь он один знал Элиссу и волновался о ее судьбе. Никто больше не станет ее спасать.
Конрад освободился от руки сержанта и поднялся.
— Я возвращаюсь в казармы, — заявил он.
— Лучше пойдем со мной, — возразил Таунгар.
Ему не требовалось добавлять чего-то еще. Конрад понимал, что Таунгар знает о его причастности к вчерашнему побегу и может его выдать.
Выбора не оставалось. Конрад взял свою кружку и осушил ее до дна. Он мог бы справиться с сержантом и без оружия, но лишний труп создаст новые проблемы.
— Господа, которых мы собираемся навестить, также состоят в хороших отношениях с Матиасом, советником верховного теогониста. Если пожелаешь, можешь рассказать ему о двойнике, и он передаст информацию по обычным каналам. Кстати, так будет даже лучше, потому что кто поверит рядовому или сержанту?
Он сделал последний глоток, встал, и тут Конрад сумел, наконец, рассмотреть узор на золотой булавке: две обнаженные женщины слились в объятии. Таунгар улыбнулся и добавил:
— Но думаю, мы убедим тебя, что твой интерес лежит в другом месте. Пошли?
Они протиснулись сквозь толпу. Таунгар шел первым и время от времени оглядывался, чтобы убедиться, что Конрад следует за ним. Когда он обернулся в очередной раз, то столкнулся с беловолосой девочкой-служанкой. Она пошатнулась, и поднос выскользнул у нее из рук. Жестяные кружки раскатились по полу, пиво полилось рекой. На мгновение в таверне воцарилась тишина, но тут же смех и споры возобновились.
Таунгар выругался, смахнул со штанов долетевшие до него капли и обошел девочку. Та опустилась на колени и принялась подбирать пустые кружки.
Конрад же остановился и не спускал с нее глаз. Теперь она напоминала ему не Кристен, а самого себя. Ему вспомнилось время, когда он работал на постоялом дворе Бранденхаймера, когда его считали рабом, били и пинали за любую оплошность, а порой и просто так.
— Труди! — закричал коренастый лысеющий мужчина. Он торопился к девочке с другого конца зала. — Ну что ты натворила?
Конрад понимал, что девчонку ждут побои. Он шагнул к ней. Сегодня побои достанутся хозяину.
— Мне очень жаль, герр Рунце, — сказала девочка.
— Мне тоже, — ответил хозяин. — Ну ладно, все равно это были помои. Так поздно, всем уже наплевать.
Рунце развернулся и направился туда, откуда пришел, и Конрад разжал кулаки. Труди посмотрела на него и снова улыбнулась, и на миг перед ним оказалась Кристен — те же волосы, лицо, глаза.
Конрад отвел взгляд и последовал за Таунгаром в царящую за дверью ночь.
Конрад уже подумывал ускользнуть от Таунгара и сбежать из гвардии, но вскоре решил, что тогда его ситуация только ухудшится. Если покинуть дворец, то он лишится последнего прибежища в Альтдорфе. Он даже не сможет оставаться в городе, поскольку за ним станут охотиться как за дезертиром. Ему будет некуда податься; к тому же он окажется без оружия, без денег и без связей, а без них и так невысокий шанс найти Элиссу сведется к нулю.
Равнодушие Таунгара к судьбе Империи может сыграть ему на руку. Судя по его словам, сержант занимался какой-то преступной деятельностью. Наверняка он именно это имел в виду, когда утверждал, что отныне станет действовать только в своих интересах. Поскольку Альтдорф был портовым городом, вероятнее всего, вояка занялся контрабандой. С некоторых видов товаров Империя взимала высокие пошлины, и тот, кто имел возможность поставлять их по низкой цене, мог неплохо заработать. А контрабандист наверняка больше знает об Альтдорфе, чем имперский гвардеец.
Наверное, Таунгар собирался познакомить его со своим работодателем — главой нелегальной организации, в которой состоит. Тогда понятно, откуда он знает советника верховного теогониста культа Зигмара — часто богатые и влиятельные люди относились к закону с большим пренебрежением, чем низший класс. Конраду вспомнились слова Литценрайха о том, что законы издаются этими людьми для собственного блага, и он внутренне согласился с колдуном.
Даже если кого-то из видных горожан ловили при нарушении закона, в худшем случае их судили их же собратья, и наказание назначалось легкое. С представителями более многочисленной, но менее успешной части общества дело обстояло иначе. Даже за ничтожное преступление их ожидала жестокая кара, болезненная, а часто смертельная.
В гвардии Конраду платили очень мало, и даже эту сумму он получит только после месяца службы. Что бы ни случилось, он сильно сомневался, что пробудет в Альтдорфе так долго, поэтому идея заработать несколько крон пришлась ему по душе. Наемники в Северных Пустошах постоянно искали возможность разбогатеть. Даже Вольф не устоял перед соблазном и отправился в затерянный в горах Кислева храм в надежде найти золото и драгоценности дварфов. Вольф, Конрад и Анвила действительно обнаружили заброшенный храм, но встретили там не горы сокровищ, а орду пещерных гоблинов.
После исчезновения Элиссы прошло пять лет. Конрад старался не думать об ужасных испытаниях, через которые она прошла за это время. Теперь, когда он знал, что девушка жива, ему не хотелось терять ни секунды. Но если посмотреть на ситуацию здраво, то девушка страдала так долго, что несколько дней уже ничего не решат.
Единственным препятствием может стать то, что Череп покинул город и забрал с собой пленницу. Если так, то Конрад уже опоздал. В противном случае у него есть пара дней, чтобы четко обдумать свои действия и составить план. А если даже он сумеет выследить Черепа, как убить существо, у которого от стрелы в сердце не осталось даже царапины?
Он вспомнил неестественно тощую фигуру, единственного человека среди зверолюдей, что напали на его деревню. Человека и в то же время нелюдь. Как он вытащил черную стрелу из бескровной груди и внимательно осмотрел эмблему, прежде чем переломить древко. Конраду почудилось, что он узнал золотой герб. И Вольф вроде тоже узнал его, когда увидел на колчане Конрада.
Позевывая, Конрад шагал по городу за Таунгаром. С позавчерашней ночи он толком не спал, и на него навалилась усталость. Закончив воевать, он потерял форму: за несколько недель в плену у налетчиков Кастринга он ослабел, а потом его жизненную силу чуть не иссушил бронзовый доспех, в который его заковали. Он прибыл в Альтдорф две недели назад и за время службы в гвардии старался восстановить силы и выносливость.
В схватке в пещере Конрад получил поверхностные раны, лишь царапины и укусы. Но такие невинные на первый взгляд ранения часто оказывались опасными. Слюна врага могла содержать смертельный яд, который убивал медленно и болезненно. Но, похоже, зубы и когти вчерашних троглодитов не несли отравы, поскольку правая рука Конрада уже заживала. Во время службы в Кислеве он едва не лишился ее из-за опасной раны — в ней началась гангрена. Руку ему спас обладавший волшебной целительной силой эльф, и с тех пор его правая рука заживала быстрее, чем остальные части тела.
Элисса также обладала начальными целительскими талантами. Она облегчила его страдания, когда Конрад защитил ее от зверолюдей. Возможно, магические силы каким-то образом сохранили ей жизнь во время истребления деревни.
Конраду не нравилось бывать в городах, не нравилось ощущение замкнутого пространства. Ему казалось, что укрепления Альтдорфа служат для того, что удерживать его обитателей внутри, а не для защиты от внешних врагов. Но для Конрада любой встречный мог обернуться врагом. На поле боя отличить врагов от друзей было легко, не то что в городах. Здесь не водилось зверолюдей, по крайней мере, на поверхности, но самыми опасными, самыми коварными противниками следовало считать обычных людей.
Богатый Альтдорф кишел ворами и разбойниками. По широким, хорошо освещенным главным улицам до утра ходили патрули, но Конрад все равно прислушивался, не звучат ли за спиной шаги. Любой злодей, что отважится напасть на них с Таунгаром, обломает зубы; к тому же только целая банда решится помериться силами с двумя дюжими мужиками и вдобавок трезвыми. Но ведь никогда не знаешь, что у преступников на уме, вот Конрад и поглядывал через плечо, а заодно держался подальше от поворотов в темные закоулки и тупики, мимо которых они проходили. Они шли по северной части города, в направлении торгового района, и, наконец, Конрад увидел, куда они направлялись.
Дом стоял на вершине холма примерно в двух сотнях ярдов за городской чертой. Его окружали белые стены, похожие на городские. Стены (как ни странно, изнутри) опоясывал ров, через него вел подъемный мост, но войти на него можно было только после проверки у крепких деревянных ворот. Таунгар объявил об их приходе при помощи тяжелого железного дверного молотка, выполненного в виде Гхал-мараза, легендарного боевого молота Зигмара.
Стройный мальчик, не старше пятнадцати лет, немедленно отворил ворота и низко поклонился. Его одеяние поражало белизной: белые туфли, обтягивающие панталоны, просторная туника и круглая шапочка. Мальчик проводил гвардейцев к зданию в середине сада. Его освещало множество фонарей, сработанных в форме мифической кометы с раздвоенным хвостом, которая зажглась в темном небе Старого Света в ночь рождения Зигмара. Фонари сияли двойными лучами света и освещали потрясающий воображение сад.
Там играло несколько фонтанов с гротескными фигурами умирающих орков и гоблинов в середине. Из ужасных ран статуй брызгала вода, имитируя струи крови. Очевидно, скульптуры представляли собой болотных гоблинов, тех, что погибли от боевого молота Зигмара в битве у ущелья Черного Огня. Вода из фонтанов стекала в ручейки. Они разбегались по парку, и их пересекали мостики — миниатюрные копии шести мостов Альтдорфа.
Крохотные ручейки бежали к внутреннему рву и ближе к нему обрамляли остров с необычными деревьями и кустами. Несмотря на зиму, на некоторых ветвях висели спелые плоды.
Дом с белыми кирпичными стенами и красной крышей располагался посреди парка. Каждый кирпич украшало изображение двухвостой кометы, каждая черепица напоминала по форме молот, а каждое окно было выполнено в виде восьмиконечной звезды. Перед домом был еще один маленький мост. Слуга открыл дверь, поклонился и жестом пригласил Конрада с Таунгаром войти в холл.
— Позвольте взять ваши плащи, господа, — предложил другой слуга. Он ожидал в холле.
Конрад понял, что перед ним девушка, одетая так же, как и прочие встреченные ими слуги. Ее волосы полностью прикрывала белая шапочка. Она повесила плащи на изящную узорчатую вешалку и повела гостей по широкому коридору, отделанному темным деревом и украшенному гобеленами, на которых изображались победы Зигмара. С потолка свешивались хрустальные лампы; пламя в них мигало и металось.
Девушка постучалась в дверь в самом конце коридора, толкнула ее и с поклоном пригласила гостей зайти внутрь. Они оказались в просторной комнате; вдоль стен стояли резные шкафы, сундуки и прочая вычурно украшенная мебель.
— Рольф! Как чудесно снова видеть тебя!
Так приветствовал Таунгара спешащий к нему мужчина. Среднего роста, при этом очень полный, он старался скрыть полноту под свободной бледно-голубой мантией, но без особого успеха. На вид ему было около пятидесяти лет, на толстых щеках разбегалась паутинка сосудов. Седые волосы начали редеть, сзади их перехватывала лента под цвет мантии.
В одной унизанной кольцами руке он держал серебряный, отделанный рубинами кубок.
Он схватил Таунгара в объятия и расцеловал в обе щеки. Конрад заподозрил в нем уроженца Бретонии, где мужчины запросто проделывали друг с другом подобные вещи.
— Здравствуй, Вернер, — сказал в свою очередь Таунгар. — Это Конрад; я тебе о нем говорил. — Он повернулся к Конраду. — Это Вернер Цунтермайн.
— А, Конрад! — воскликнул Цунтермайн, делая шаг навстречу. — Очень рад познакомиться.
Конрад шагнул назад, чтобы избежать объятий, но Цунтермайн вместо поцелуев поднял руку и погладил его по щеке.
— Что случилось? Ты дрался? — Он со вздохом покачал головой. — Мальчишки всегда останутся мальчишками, — Он оглядел Конрада с ног до головы. — Какой симпатичный. И глаза, как необычно!
Глаза Конрада были разного цвета. Издалека оба казались зелеными, но при ближайшем рассмотрении становилось заметно, что левый — золотистый. В свое время левый глаз отличался еще одной особенностью. Он предупреждал Конрада об опасности, поскольку часто видел то, что еще только должно произойти, и давал возможность Конраду подготовиться. С годами дар предвидения проявлялся все реже, а когда Литценрайх вытащил Конрада из бронзового доспеха, талант пропал навсегда.
Конрад отшатнулся, уклоняясь от руки Цунтермайна.
— Шрамы — какая жалость, — продолжал тот. — Но ничего в жизни не бывает безупречным, увы. Присаживайтесь. Что-нибудь выпьете?
Не дожидаясь ответа, он щелкнул пальцами, и слуга наполнил два украшенных драгоценными камнями кубка — точно таких же, как держал в руке хозяин.
Конрад сел; он выбрал кресло как можно дальше от Цунтермайна. Слуга поднес ему кубок, который стоил столько, сколько он заработает за пять лет службы в гвардии. Чем бы этот Цунтермайн ни занимался, его дело приносило немалую прибыль. Вино подносил слуга, одетый так же, как и двое предыдущих, только Конрад никак не мог понять, юноша перед ним или девушка.
— Рольф сказал мне, что ты можешь стать одним из нас. — Цунтермайн уселся в кресло, где могли уместиться два человека обычных размеров.
— Последователем Зигмара? — не понял Конрад.
— Не совсем так.
Конрад поднял кубок, но заполнивший ноздри терпкий аромат заставил его помедлить. Он догадывался, что бледный напиток очень крепок, а сейчас ему как никогда требовалась ясная голова. Он поднес кубок к губам, подержал пару секунд, будто отпив, и опустил. Таунгар же, который не стал допивать пиво в таверне, глотал неизвестный напиток, словно умирал от жажды.
— Ты знаешь советника верховного теогониста? — спросил Конрад. Он решил, что пришло время взять инициативу в свои руки.
— Матиаса? Да, знаю. Но сейчас он в отъезде, при Императоре.
— Скавены хотят убить Императора и посадить на трон двойника.
Несколько мгновений Цунтермайн молчал, потом отпил вина и поинтересовался:
— Неужели?
— Это все, что ты можешь сказать? Надо предупредить Императора!
— Если тебе стало известно о заговоре и если заговор — не очередная сплетня, уверен, что охрана дражайшего Карла-Франца о нем также осведомлена. Если за неделю в адрес Императора не поступает хотя бы дюжины угроз, то неделя считается прожитой зря. Не бойся, Император — самый надежно охраняемый человек в Старом Свете.
Если охрана Императора относилась к его безопасности с тем же «трепетным» участием, что и Таунгар с Цунтермайном, Карл-Франц попал в переделку. Тем не менее, Конрад смолчал; его одолевали более важные заботы, чем судьба Императора. Он сделал глоток вина и оно действительно оказалось очень крепким, как он и ожидал. Он неторопливо покатал его во рту и проглотил: тепло спустилось по горлу и растеклось по всему телу. Он заметил, что Таунгар поднял свой опустевший кубок в ожидании, пока слуга заново наполнит его.
— Кажется, ты служил в Кислеве? — спросил Цунтермайн. — Во время осады Праага?
Конрад ответил кивком на оба вопроса.
— Ты уже повидал больше, чем многие люди ухитряются узнать за всю жизнь. Ты повидал настоящий мир, без прикрас. Мы знаем, на что он похож, что в нем происходит и чему только суждено произойти. Мы, — ленивый жест рукой включил в себя Конрада, Таунгара и самого Цунтермайна, — знаем. И пользуемся своим знанием.
— И о чем же вы знаете?
— О Хаосе.
Конрад не ответил.
— Пустоши Хаоса, — продолжал Цунтермайн. Он покачивал в руке кубок и не отрывал взгляда от расходящихся в нем кругов. — Как ты сам думаешь, чем ты там занимался? Отражал напор северных захватчиков? Сдерживал Хаос? Но Хаос нельзя остановить человеческими силами. Он не знает границ. Он подобен воздуху, которым мы дышим. Он везде — даже здесь, в Альтдорфе. — Цунтермайн поднял голову и встретился с Конрадом глазами. — В этой комнате.
Конрад оглянулся на Таунгара, но тот молчал, лишь улыбался и потягивал вино.
— Воздух, которым мы дышим, — повторил Цунтермайн. — Воздух необходим для жизни, и также необходим Хаос. Мы с ним едины.
Конрад отставил кубок на узорчатый столик у локтя и начал подниматься, но вдруг передумал уходить. Уход станет бесполезным жестом, поскольку ему все равно некуда идти. Он согласился пойти с Таунгаром, и теперь следует остаться и выслушать Цунтермайна, даже если тот говорил совсем не то, что Конрад ожидал от него услышать. Он ощущал, что ему ничего не грозит, поэтому оставался спокоен; в конце концов, стоит хотя бы допить вино.
— Некоторые верят, что Хаос создал человечество, — произнес Цунтермайн, — поэтому из людей получаются лучшие слуги для него. Но и Хаос может послужить нам, и награда будет значительной.
Конрад коротко, с презрением рассмеялся.
— Не паясничай, Конрад, — спокойно оборвал его Цунтермайн. — Хаос уже отметил тебя.
— Что ты имеешь в виду? — вскинулся Конрад, но он и так знал ответ.
И Цунтермайн это понимал. Он улыбнулся и отпил вина.
— Ты не сможешь бороться с ним. Ты — часть Хаоса, а он — часть тебя.
— Чего ты хочешь?
— Мы можем помочь друг другу. Присоединяйся к нам. В твоей жизни было так много боли. Настало время повернуть жизнь в другое русло. Пришла пора удовольствий.
— Нет, — отрезал Конрад и поднялся. — Не думаю, что у нас еще остались темы для обсуждения, герр Цунтермайн.
— Зови меня Вернером. — Он тоже встал. — Я надеялся, что мы станем добрыми друзьями, Конрад.
— Ты зря надеялся.
— Тем не менее, не стоит расставаться врагами.
Цунтермайн протянул ему правую руку, Конрад по привычке пожал ее на военный манер, обхватив ладонью запястье хозяина дома. На ощупь рука Цунтермайна оказалась теплой, очень теплой, и становилась все горячее, в то время как рука Конрада начала замерзать. Он попытался вырваться, но не смог. Рука до плеча онемела и потеряла подвижность.
Значит, Цунтермайн колдун…
— Я знаю, где она, — неожиданно заявил он и выпустил руку Конрада.
Тот отшатнулся и начал растирать ледяную ладонь, чтобы вернуть ее к жизни.
— Кто? — спросил Конрад. Но он уже знал ответ.
— Та, о которой ты все время думаешь.
— Где она? Отведи меня к ней!
— Все не так просто. — Цунтермайн прикрыл глаза и приложил ко лбу пальцы правой руки. — Но кое-что можно сделать. — Тут он открыл глаза и улыбнулся. — Ты встретишься с ней, если пообещаешь прийти на одно из наших собраний и серьезно подумать о вступлении в наши ряды.
— Я сделаю все, что скажешь.
— Очень рад, — кивнул Цунтермайн. — А теперь отведи Конрада обратно, Рольф. В течение нескольких дней я передам тебе приглашение.
Таунгар поднялся и направился к двери. Слуга распахнул ее перед ним. Конрад последовал за ним в коридор. Он все потирал запястье, и онемение потихоньку отступало. В голове теснились вопросы, но он не знал, с чего начать.
— Через несколько дней, — прошептал Цунтермайн.
Он чмокнул Конрада в левую щеку, но тот сумел вовремя отступить и избежать поцелуя в правую.
ГЛАВА 4
Еще один рассвет, еще одна церемония поднятия флагов над дворцом, столицей, Империей, и Конрад не сводил взгляда с северного конца города, где едва виднелась красная крыша дома Цунтермайна.
«Никогда не доверяй колдуну…»
Но иного выбора не оставалось. Нечего и надеяться разыскать Элиссу в одиночку.
Только Вольфу, и больше никому, он рассказал о ней, когда тот рассматривал черный колчан, и Конрад признался, что это подарок Элиссы.
Когда Цунтермайн коснулся Конрада, он прочел то, что занимало его непрестанно, — мысли об Элиссе. Несомненно, колдун использует открытие с выгодой для себя, чтобы заставить Конрада присоединиться к нему, к тому же он легко мог солгать. Откуда ему знать, где держат девушку? Но Конрад вернется в дом Цунтермайна, только если его там будет ждать Элисса. Если нет, он уйдет. И сначала отомстит лживому чародею.
Несколько дней, сказал Цунтермайн. Через несколько дней он будет знать наверняка.
Конрад бросил взгляд на Таунгара — тот стоял по стойке «смирно», салютуя поднимающимся штандартам. Сержант записал его в имперскую гвардию, а теперь хотел завлечь в культ Хаоса…
Неужели Цунтермайн и вправду поклоняется Хаосу? Конрад сильно сомневался. Он помнил Кастринга и его банду язычников, а с тех пор повидал немало культов. Он знал цену их еретической веры. Она стоила им всего. Они постепенно теряли человеческий облик и в итоге становились зверьем, не намного отличавшимся от исконных порождений Хаоса, поврежденным и разумом, и телом.
Скрытый под маской респектабельного горожанина, в доме, украшенном священными символами Зигмара Молотодержца, Вернер Цунтермайн разыгрывал из себя послушника Хаоса. Возможно, среди богачей Альтдорфа завелась новая мода. И Таунгар оказался каким-то образом втянутым в эту шараду, — может, он нашел способ заработать на ней деньги?
— Я хочу денег, — заявил Конрад сержанту, когда они снова последними покидали площадку с флагами. — И еще мне нужен пропуск: надо сегодня сходить в город.
Таунгар внимательно оглядел его. После того, что сказал Цунтермайн (хотя он не мог знать, что за девушку имел в виду колдун), он не сомневался, что Конрад вернется во дворец, поэтому согласно кивнул.
— Пяти крон хватит? — спросил он. — Я могу освободить тебя от дневной службы.
Конрад в свою очередь кивнул. После утренней тренировки с боевыми топорами он покинул дворец. Как и прошлым вечером, он переоделся в гражданское, поскольку шел по своим делам, а не по поручению командира. Пока он шагал по Альтдорфу, его охватило то же неуютное ощущение, что и прошлым вечером. Он желал оказаться где угодно, лишь бы не в самом крупном городе Империи.
За исключением Альтдорфа, Конрад довольно долго жил только в Прааге, но при совершенно других обстоятельствах. Двести лет назад Прааг впервые захватили силы Хаоса, и когда его отвоевали, город сровняли с землей и отстроили заново. Большинство зданий Альтдорфа были гораздо старше. Улицы города следовали плану, который наметился тысячи лет назад, а некоторые дома стояли на местах, где жили люди еще во времена Зигмара.
И все же не старинные здания тревожили Конрада и не улицы. Седой вес древности давил на него тяжелым одеялом. Конраду чудилось, что он не может шагу ступить без того, чтобы не натолкнуться на кого-то; и даже если поблизости не было ни души, его шаги замедляли призраки тысячелетий. Даже пустынные зимние равнины Кислева казались ему приветливее Альтдорфа.
Значит, ему мешало скопление людей. Невольно припомнились слова Цунтермайна о том, что люди — порождения Хаоса…
Может, он прав? Если так, то столицу можно считать самым мощным сгустком энергии Хаоса, и Конрада беспокоила именно она.
Потому что Конрад сам теперь стал созданием Хаоса, а они отвергают себе подобных — по крайней мере, так говорил Литценрайх. Поэтому силы Хаоса разделены на мелкие группы и вечно грызутся между собой, каждая защищая свое божество. Их войны никогда не прекращаются.
Литценрайх также утверждал, что зло — вовсе не синоним Хаоса. Хаос существовал сам по себе, а уж человечество взялось давать объяснения его природе. Литценрайх сравнивал Хаос с водой, а Цунтермайн уподобил его воздуху… Конрад не верил ни тому, ни другому.
Он застрял в бронзовом доспехе, доспехе Хаоса, и это означало, что теперь он также заражен Хаосом. Литценрайх освободил его из ловушки, но чародею пришлось применить варп-камень, а потом он признался, что загадочное вещество происходит из Северных Пустошей и что камень считают причиной всех мутаций и повинным в происхождении зверолюдей.
Так что Конрад коснулся Хаоса дважды. И Цунтермайн почуял это.
Он почуял это чутьем колдуна, и Конрад не сомневался в его словах. Цунтермайн сколотил состояние на применении своих способностей, а не благодаря поклонению Хаосу, иначе тесная связь с темными силами уже отразилась бы на его внешнем виде. Врожденный дар колдовства позволил ему заглянуть в мысли Конрада, и тот же дар поможет ему быстро разыскать Элиссу — если, конечно, он действительно собирается ее искать.
Чтобы не думать о девушке и о том, что может произойти в ближайшие дни, Конрад сосредоточился на другой проблеме. Он пришел в Альтдорф из-за щита, с которым Серебряный Глаз сражался под Миденхеймом. Конрад хотел выяснить, где скавен его нашел, а заодно разузнать что-нибудь о выгравированном на нем золотом гербе. Собственное происхождение занимало Конрада уже более десятка лет, с тех самых пор, как Элисса дала ему лук, десять стрел к нему и колчан жатой черной кожи. Теперь у него появилась возможность раскрыть эту тайну…
Помимо Императорского дворца и храма Зигмара, Геральдическая коллегия была самым древним зданием, которое доводилось видеть Конраду. Она пряталась на задворках незаметной улочки, когда-то широкой и людной, но сейчас Конрад не заметил поворота и проскочил мимо. Пришлось возвращаться. Остальные дома на ней много раз перестраивались, а древнее здание коллегии медленно оседало в землю, будто само осознавало свой почтенный возраст и пыталось схорониться. Мусор и городские отбросы копились веками, улица поднялась, так что нижние этажи превратились в подвалы. Крышу покрывала черепица разного цвета и размера; по ее разнообразию можно было догадаться, сколько раз латали крышу. Стены и арки покосились, и все здание походило на согнутого дряхлостью калеку, который все еще цеплялся за жизнь, несмотря на увечья.
Конрад спустился по истертым ступенькам и постучал. Он видел, что этажи уходят в глубь, а дверь вставлена в бывший оконный проем. Дерево крошилось от прикосновения. На стук никто не ответил, тогда Конрад толкнул старинную дверь, заскрипели петли, и он шагнул внутрь.
В темном помещении веяло пылью и сыростью. Конрад подождал несколько секунд, пока глаза привыкнут к темноте; наконец он разглядел вдалеке слабый отблеск света и двинулся к нему по узкому коридору с неровным полом и покосившимися стенами. Когда глаза окончательно приспособились к полутьме, стало заметно, что стены увешаны табличками; некоторые были круглыми, другие по форме напоминали щиты, и на каждой красовался свой узор. Конрад понял, что видит сотни гербов, и, судя по тому, что краска поблекла и местами отшелушилась, очень старых. Кое-где на стене виднелись прорехи: щиты упали, и по какой-то причине их не повесили обратно.
Заглядевшись, он не заметил, как наступил на что-то, что хрустнуло под ногой. Конрад нагнулся, чтобы разглядеть предмет. Оказывается, он наступил на один из упавших щитов; его украшал серебряный крест на красном фоне, а в одной из четвертей проглядывал черный силуэт хищной птицы. Остальные три четверти разглядеть не удалось — щит треснул и краска облупилась. Конрад положил обе половинки ржавого щита в угол и продолжил путь.
Коридор вывел его в большую палату. Ее стены были увешаны полками с книгами, тысячами и тысячами книг. Полки поднимались от пола до потолка. Книги забивали их до отказа, и еще многие тома лежали на полу высокими стопками. Эти стопки опирались друг на друга, едва не рассыпаясь, а многие полки кренились под тяжестью фолиантов. Все вокруг покрывал толстый слой пыли, будто в комнату не заходили веками.
Тем не менее, посреди палаты за заваленным грудами манускриптов столом сидели двое. Между ними стоял фонарь, и пара настолько глубоко погрузилась в изучение документов, что даже не заметила Конрада. Каждый держал в руках свой документ, и они часто делали заметки на пергаменте, лежащем перед ними.
— Добрый день, — произнес Конрад. Его голос гулко разнесся в тишине.
Сидящие сперва не обратили на него внимания, но вскоре молодой поднял голову. Хотя молодым его можно было назвать только по сравнению с коллегой: седые, будто припорошенные пылью волосы выдавали почтенный возраст, около шестидесяти лет. Его коллега выглядел, по меньшей мере, вдвое старше, его кожа сморщилась и истончилась, словно древний пергамент. Он продолжал работать.
— Ты пришел насчет труб?
— Нет, — ответил Конрад. — Я пришел насчет герба.
Архивариус вздохнул, сдвинул очки на кончик носа и потер глаза.
— Как жалко. На нижнем уровне три фута воды, и она все прибывает. Мы потеряли бесценные документы, бесценные! Их, знаешь ли, нельзя восстановить!
— Так как насчет герба? — напомнил Конрад.
— Ты пришел не по адресу. Здесь архив. Если хочешь купить герб, иди в новое здание.
— Я там был, и меня послали сюда.
«Новому» зданию было, по меньшей мере, двести лет, и находилось оно в гораздо лучшем состоянии, да и людей там работало не в пример больше. Клерк за первым же столом в ответ на просьбу Конрада покачал головой и направил его сюда, причем взял с него за это крону.
— Зачем? — полюбопытствовал архивариус. Он сдвинул очки на прежнее место.
— Я видел один герб, — ответил Конрад, — и я хочу узнать его происхождение. Вы сможете мне помочь?
— Придется заплатить, знаешь ли. Нам положено брать плату за экспертизу.
— У меня есть деньги. — Конрад подкинул на ладони оставшиеся четыре кроны.
Архивариус нашел в завалах на столе чистый лист пергамента и жестом подозвал Конрада поближе. Его старший коллега так и не поднял головы. Он по-прежнему горбился над своим документом и то и дело перегибался через него, чтобы свериться с массивным томом.
— Опиши крест на гербе. Только будь предельно внимательным, знаешь ли, вспомни каждую мелочь. Некоторые кресты очень похожи между собой, и отличить их может лишь знающий человек.
— Там очень простой узор.
— Что кажется простым несведущему, знаток может посчитать сложным.
Конрад бросил взгляд на хранителя, но лицо того оставалось непроницаемым.
— Давай начнем с тинктур.
— С чего?
— С цветов, знаешь ли.
Архивариус жестом указал на выложенные в ряд перья, и Конрад догадался, что их кончики обмакнули в чернила разных цветов.
— На нем только два цвета, — сказал он. — Желтый и черный.
— Мы называем их золото и чернь.
— И рисунок в виде двух скрещенных стрел…
— То есть fleche en croix…
— А посредине кулак в латной перчатке.
— Poing maille.
— Стрелы и кулак золотые. Все остальное черное. По крайней мере, так эмблема выглядит обычно.
— Обычно?
— На стрелах узор нарисован наоборот. Сами стрелы из черного дерева, у оперения тонкое золотое кольцо, а на нем вырезана эмблема, так что видно дерево.
— Получается sable dans or на fleches вместо or dans sable?
— Как скажете.
— Так где еще ты видел этот герб? На ecusson?
— На чем?
— На щите.
— Да. Золотой на черном. Еще на луке и колчане.
— Archet и carquois.
Архивариус сделал несколько заметок и снова вернулся к расспросам: «Под каким углом изображены стрелы? Наконечники устремлены вверх или вниз? Насколько велики наконечники по отношению к древкам? Насколько велики перья в оперении? Какая рука нарисована, правая или левая? Прорисованы ли пальцы? С какой стороны большой палец? Где находится основание кулака по отношению к стрелам? Какого размера кулак, если сравнить с длиной стрел?»
Конрад отвечал как мог, а архивариус после каждого ответа делал заметки. Конрад не мог не задуматься, насколько больше времени заняло бы описание, будь герб более замысловатым.
— Хорошо. — Писец придвинул к себе еще один лист пергамента и выбрал другое перо из ряда чернильниц на подставке. Через минуту он спросил: — Похож?
Он жестом пригласил Конрада взглянуть. На выбеленном пергаменте черными чернилами он вывел кулак и стрелы, точь-в-точь какими их помнил Конрад.
— Это он.
— Должно быть, герб очень стар. Более поздние кресты гораздо сложнее, частично для красоты, а частично потому, что все простые эмблемы оказались занятыми.
— Такого герба нет, — подал голос старший хранитель архива.
Он отложил перо, взял книгу, которую до того момента пристально изучал, с трудом поднялся на ноги и по дороге взглянул на рисунок своего коллеги. Его спина по-прежнему горбилась, будто он все еще сидел, согнувшись, за столом, и у Конрада создалось впечатление, что он кренится набок вовсе не под весом тяжелого тома.
Казалось, старик старался изогнуться под стать хранилищу, либо же он так долго прожил в нем, что время не пощадило его вместе с колоннами и стенами древнего здания.
— Но я его видел, — возразил Конрад.
— Ты вполне мог видеть украшения на оружии, — ответил молодой архивариус, наблюдая, как старик ковыляет по палате, — но это не значит, что они — часть герба.
— Вы можете проверить? Посмотреть по книгам?
— Нет нужды. Герр Ренеманн — ходячая энциклопедия по геральдике. Если он говорит, что такого герба нет, значит, такого герба действительно нет.
— Но он не может знать их все!
— Может.
— Но вдруг герб старый и уже не существует?
— Гербы существуют вечно. Семья, которая его носила, могла исчезнуть, знаешь ли, но герб все равно остается. И он где-то здесь, в наших документах.
— Тогда это не имперский герб.
— Нет. Наши записи охватывают весь Старый Свет, от Альбиона до Пограничных княжеств, от Кислева до Эсталианских королевств. Мы не хотим рисковать тем, что кто-то в Альтдорфе получит крест, который на самом деле уже принадлежит дворянину Магритты, например. Хотя мы уже этим не занимаемся. — Архивариус грустно покачал головой. — Описанного тобой герба не существует. Однако если хочешь, займись тем, чтобы он появился. Мы можем присвоить его тебе и твоим потомкам, это еще в нашей власти. — От последней мысли он просиял и, довольный своим предложением, закивал.
Конрад точно знал, что Ренеманн ошибся. Кулак в латной перчатке и скрещенные стрелы означали больше, чем простой узор на оружии.
— Не надо, — ответил он. — Сколько я вам должен?
— Две кроны.
Конрад перекинул две монеты из одной руки в другую.
— Ты упомянул, что некоторые семьи вымирают. Вы ведете записи о семьях, которые обладают гербами?
— Да.
— Я хочу узнать о семье Кастрингов.
— Откуда они?
— Из деревни в Остланде, рядом с городом Ферлангеном.
Он говорил о своей деревне, где жил с тех пор, как себя помнил, хотя никогда не чувствовал там себя своим. Если у деревушки было имя, Конрад его так и не узнал. Да у него самого не было имени, пока Элисса не назвала его. Элисса по фамилии Кастринг…
Архивариус сдвинул очки на кончик носа и принялся поверх них изучать книжные завалы. Поднялся со стула и шагнул к ближайшей полке. Некоторое время водил по ней взглядом, потом повернулся к другой стене, рядом с выходом из палаты. Он стоял слишком далеко от нее, чтобы прочесть надписи на корешках. Его действия выглядели так, будто он собирается найти нужную книгу не сходя с места.
— Ага! — торжествующе произнес он и направился к дальним полкам, взмахом пригласив Конрада следовать за ним.
Тот не мог поверить, что архивариус с одного взгляда точно определил, где хранятся записи о родословной Кастрингов.
— Вон там, — указал хранитель, когда они подошли к грозящим вот-вот посыпаться на пол рядам книг. — Пять рядов, начиная вон с того, и восьмая, нет, девятая книга после той, вверх ногами в красном переплете. Видишь?
— Называется «Восточные Хроники», том тридцать шесть, Джад — Кель?
Архивариус глянул сверху вниз на Конрада и кивнул.
— Достанешь ее? Ты все же половчее меня.
Ни одна из соседних книг не походила названием на нужную Конраду. По всей видимости, книги расставляли как в голову придет. Та, на которую указывал хранитель, стояла слишком высоко, чтобы дотянуться с пола, и Конрад начал оглядываться в поисках лестницы. Должна же здесь быть лестница, иначе как попали на свои места книги на верхних полках?
— Залезай. — Архивариус указал на кипу книг, стоящую под полками.
— Как скажешь.
Конрад вскарабкался на самую низкую стопку, с нее переступил на ту, что повыше — древние тома служили ему ступеньками. Но, даже стоя на самой высокой кипе, он не смог дотянуться до нужной книги, так что пришлось поставить одну ногу на полку, лишь тогда он сумел подсунуть под корешок кончики пальцев. Дюйм за дюймом, он подтащил книгу к краю полки, поймал ее на лету и спрыгнул на пол.
— Мы храним только копии недавних хроник, — пояснил архивариус. Он водрузил том на шатающуюся стопку книг и открыл первую страницу. — Оригиналы находятся в новом здании. Записи в этой давно уже пора обновить, но чему тут удивляться? Как ты мог заметить, работников нам не хватает.
Он начал неторопливо листать том.
— Вот, смотри — Кастринги.
Верх страницы украшал герб, который Конрад сразу узнал, — его разделяла надвое голубая диагональная полоса. В верхней левой половине щита стояли две башни, соединенные стеной с зубцами, красные на белом фоне. В правой нижней помещался одинокий перстень с печатью, а на печати изображался фамильный герб Кастрингов.
— Замок и кольцо, — протянул архивариус и покачал головой. — Что примечательно, это бесконечный повтор герба в кольце. Ну, так что ты хотел узнать?
Конрад уже дочитывал через его плечо последнюю запись, которая находилась примерно на середине страницы. Да, хроники действительно нуждались в обновлении: там не упоминалось ни о пожаре, который уничтожил усадьбу Кастрингов, ни о гибели семьи.
— Судя по записям, у Кастринга было трое сыновей, — сказал Конрад. — Вильгельм, Зигмунд и Фридрих. А как насчет дочери?
— Давай посмотрим. — Палец хранителя заскользил по семейному древу. — Сэр Вильгельм Кастринг, женился на Ульрике Аугенхаус из Миденхейма. Старший сын, как ты можешь заметить, назван по отцу, как и тот в свой черед назван по своему. Еще двое сыновей.
— Но почему не упоминается о рождении дочери? Потому что родилась последней, и ее имя не успели внести в родословную?
— Возможно, хотя я сомневаюсь. С точки зрения генеалогии дочери, знаешь ли, не особо важны. Единственная роль женщины — рожать сыновей. Через них фамилия передается следующему поколению и продолжается род. На дочерей зачастую смотрят как на ненужную роскошь, которая обходится достаточно дорого, начиная с рождения и до свадьбы, когда приходится собирать приданое, чтобы укрепить брак в глазах семьи жениха. Но если у Кастрингов была дочь, ее следовало внести в записи, для полноты сведений. Это все?
Конрад кивнул, тогда архивариус захлопнул книгу и положил на нее руку.
— Забудь. Хроники давно пора обновить. Может, когда-нибудь… — Он передернул плечами.
Конрад снова начал отсчитывать монеты. Писец потер руки, стряхивая пыль. Конрад отдал ему все четыре кроны. Поскольку получалось, что он все равно за него заплатил, Конрад хотел было забрать набросок герба, но потом решил, что подобное напоминание ему не требуется.
— Благодарю. — Архивариус ссыпал монеты в карман. — Если мы можем помочь чем-то еще, не стесняйся.
Посещение коллегии оказалось совершенно бесполезным. Конраду заявили, что ни Элиссы, ни герба не существует, хотя он прекрасно знал, что в обоих случаях архивариус ошибается.
— Вы точно уверены, что такого герба нет?
— Если и есть, то он принадлежит не человеку.
НЕ ЧЕЛОВЕКУ…
В течение двух последующих дней эти слова эхом отдавались в голове Конрада. Наверное, архивариус имел в виду флаги и штандарты, носимые воинами Хаоса; но по опыту Конрада, все подобные изображения включали в себя еретический символ того божества, которому поклонялось то или иное войско. Герб со скрещенными стрелами и поднятым кулаком не осквернял никакой языческий символ.
Когда Конрад вернулся в родную деревню вскоре после набега, от нее осталось лишь пепелище. Сэр Вильгельм и леди Ульрика, скорее всего, погибли в пылающем особняке, и до недавнего времени Конрад считал, что Элисса погибла вместе с родителями.
Ее братья к тому времени давно уже оставили деревню и отправились повидать свет, одного из них Конрад встретил на долгом и трудном пути из Кислева в Империю.
Конрад попал в плен к банде последователей Кхорна, Кровавого бога, чья тяга к сумятице и убийствам завела их далеко вглубь Империи. Он винил в своем пленении Гаксара. Тот в обличье человека заманил Конрада в ловушку. Когда он пришел в себя, то обнаружил, что его собираются принести в жертву охотникам за душами. Но на снаряжении главаря дикой банды красовался герб Кастрингов, и это спасло Конрада — на время.
Кем бы он ни был — Вильгельмом, Зигмундом или Фридрихом, — он уже заплатил немалую цену за преданность Хаосу. Лицо и тело Кастринга изменились: на голове росли рога, тело покрылось шерстью, а зубы вытянулись в клыки.
Его банда ничем не отличалась от звериной стаи, и, тем не менее, это к Конраду относились как к зверю в клетке, издевались и били. В конце концов, он все же отомстил им жестокой местью, убив дюжины собакоголовых мутантов. Схватка превзошла даже их собственные кровавые церемонии. И последним умер Кастринг, насаженный на пику Конрада — пику бронзового рыцаря…
Но перед тем он говорил об Элиссе и утверждал, что она ему не сестра. Хотя Элисса оставалась в неведении, получалось, что законность ее происхождения ставилась под сомнение. Кастринг не знал подробностей, но уверял, что у него с Элиссой разные родители и в лучшем случае она приходится ему сводной сестрой. Может, он говорил правду — тогда становилось понятным, почему ее имени не оказалось в родовых хрониках Кастрингов.
Элисса нашла стрелы и лук где-то в подвалах поместья, и Конрад спрашивал Кастринга, знает ли тот о гербе с кулаком и скрещенными стрелами.
«Эльф? — предположил Кастринг. — Могут они быть как-то связаны с эльфами?»
Неужели Серебряный Глаз носил эльфийский щит? Эльфы были одного роста с людьми, так, может, Конрад научился стрелять из лука при помощи оружия эльфов?
Он где-то слышал, что иногда от связи людей и эльфов рождается потомство; может, отец Элиссы был эльфом.
«Не человеку…»
Слова эхом отдавались в голове Конрада в течение двух следующих дней — пока Цунтермайн не вызвал его к себе.
ГЛАВА 5
Дом изменился до неузнаваемости. Внешне он оставался прежним. Ворота Конраду с Таунгаром открыл тот же самый одетый в белое прислужник и повел их по освещенному саду, через знакомые крохотные мостики к двери.
Зато внутреннее убранство дома изменилось полностью.
В коридоре поджидало очередное юное существо из прислуги, и на сей раз Конрад без усилий определил, что перед ним девушка. Белые одежды заменило собой розовое шелковое платье, обнажившее правую грудь. Непокрытые волосы, выкрашенные в розовый цвет, доставали до середины спины. Она напомнила Конраду кого-то или что-то, но он никак не мог вспомнить, что именно.
— Позвольте взять вашу одежду, господа, — сказала девушка.
В прошлый визит в доме царила тишина, но сейчас его переполнял шум. До Конрада доносилась смех и обрывки разговоров, и тяжелые размеренные удары барабана сотрясали стены. Нос щекотал странный сладковатый запах, а в воздухе висели разноцветные струйки дыма. Не оставалось сомнений, что они с Таунгаром попали на один из приемов Цунтермайна. Судя по тому, как кренилась под тяжестью одежды вешалка, гостей собралось много. Одежда лежала даже на полу, причем не только плащи.
Конрад снял свой длинный жилет и передал прислужнице, которая тут же непринужденно бросила его на пол. Тут он заметил, что, хотя Таунгар уже скинул плащ, он продолжает раздеваться.
— Снимай все, — приказал он.
Сам он уже успел раздеться догола; на нем оставались только украшения, которые он, видимо, носил даже под формой. Руки повыше локтей украшали два серебряных браслета с замысловатым узором, а на шее на золотой цепочке висел медальон с тем же рисунком. Он представлял из себя круг, а вверху справа из него торчали рукоять и круглая перекладина меча. Конраду уже встречалась эта эмблема на знаменах и флагах; на войне он сражался и убивал тех, кто выступал под ней.
Прислужница протянула Таунгару одеяние, похожее на свое, только нежно-голубого цвета. Сержант надел его через голову.
— Ну, давай же, — подбодрил он Конрада. — Не стесняйся.
Конрад тянул с раздеванием вовсе не из застенчивости — ему не хотелось расставаться с ножом в правом ботинке, а также с кинжалом за поясом.
Его одолевало подозрение, что он пришел зря и обещания Цунтермайна — ложь. Вероятность того, что сегодня вечером он встретит в его особняке Элиссу, бесконечно мала. Но если девушка все же здесь, Конраду не останется ничего, как сбежать с ней. Как это сделать, он пока не знал, но совершенно ясно, что ему потребуется оружие, ведь Череп тоже наверняка среди гостей.
Конрад старался не думать о нем, но при воспоминании о Черепе его все еще пробирала дрожь. Он повидал много ужасов в тот день, когда погибла его деревня, и вид худого как скелет Черепа, выходящего невредимым из охваченного огнем особняка Кастрингов, напугал его сильнее всего.
За прошедшие годы Конраду довелось столкнуться с невероятно живучими созданиями. Он видел тварей, практически изрубленных на куски, ползающих на окровавленных обрубках, но отказывающихся умирать; он видел, как отрубленные конечности оживают, чтобы помочь в битве его врагам; он видел, как поднимаются мертвые и убивают живых, хотя в них кишат черви, а прогнившая плоть отваливается кусками.
Но, несмотря на все виденное, именно воспоминания о Черепе были самыми яркими. Его часто пугало то, с чем приходилось сталкиваться на поле боя. Страх придавал воину сил в схватке, обострял чувства и восприятие. Дикие орды не знали страха, но им были чужды любые человеческие чувства. Они никогда не пугались, но никогда и не выказывали храбрости. Казалось, что они живут только для того, чтобы сражаться и умирать, убивать и быть убитыми. Зачастую для них не представляло разницы, с кем сражаться, лишь бы лилась кровь. Они убивали и врагов, и союзников и так же равнодушно встречали собственную смерть.
Конрад скорее выступил бы против легиона таких берсерков, чем снова встретился лицом к лицу с Черепом…
Но Элисса была самым важным человеком в его жизни. Он не представлял себя без нее. К тому же без нее он, скорее всего, погиб бы, когда громили деревню. Мысль об Элиссе в роли пленницы Черепа казалась ему непереносимой.
Готовясь к встрече с Черепом, Конрад прихватил с собой ножи. Хотя, с другой стороны, какой от них толк? Если Череп выжил после стрелы в сердце, удар кинжала принесет ему не больше вреда, чем дракону блошиный укус.
Разумнее последовать примеру Таунгара. Конрад скинул одежду, незаметно сунул второй нож в левый ботинок и натянул шелковую мантию. Ему досталась ярко-желтая, и, так же как у Таунгара и прислужницы, она открывала грудь справа. В шелке он сразу почувствовал себя дураком, но какая разница. Три дня назад Конрад сказал Цунтермайну правду — ради Элиссы он пойдет на все.
На сей раз в канделябрах горели красные свечи, и дом в их свете приобрел жутковатый призрачный вид. Гобелены и картины на стенах коридора, которые в прошлый визит славили победы Зигмара, величайшего героя человечества, сменились похабными изображениями, показывающими, как низко может опуститься человек.
Конрад никогда не видел настолько отвратительных сцен. Он не мог поверить, что о подобном непотребстве можно даже задумываться, не то что в нем участвовать. Чем дальше, тем безобразнее становились совокупления между мужчинами, женщинами и животными. Казалось, их вывесили как доказательство того, что раса зверолюдей действительно появилась на свет в результате развратных союзов между людьми и животными.
— Рольф! Конрад! Я так рад, что вы приняли мое приглашение!
Конрад с трудом узнал Цунтермайна. Тот нарядился в тонкую, шафранового цвета мантию, а из разреза справа выступала округлая женская грудь. Не вызывало сомнений, что в остальном перед ними мужчина, хотя Цунтермайн подкрасил губы, а прожилки на щеках скрылись под слоем пудры. В каждом ухе висело по длинной серьге с тем же узором, что и на амулете Таунгара. Толстый, с прикрытыми желтым париком седыми волосами, он выглядел как пародия на тоненькую прислужницу. Она притворила дверь и осталась с гостями в зале.
Цунтермайн обнял Таунгара и расцеловал его в обе щеки. Конрад предусмотрительно отступил на шаг и быстро оглядел комнату.
— Теперь нас шестеро, — заявил Цунтермайн и взмахом руки обвел находящихся в комнате. — Шестью шесть.
Кольца на его пальцах сверкнули в свете свечей, и вино перелилось через край хрустального бокала.
— Она здесь? — спросил Конрад.
— Терпение, дорогой мой мальчик. Ночь только начинается. Будем есть, пить, веселиться. И если ты станешь хорошо себя вести, очень хорошо… — Цунтермайн улыбнулся и отвернулся, не убирая руки с плеча Таунгара.
Все гости переоделись в мантии, но в алом свете их цвета виделись одинаковыми. Конраду показалось, что мужчин и женщин среди них поровну, хотя в некоторых случаях он не поручился бы, кто перед ним.
Юный прислужник, тот самый, что наливал Конраду вино в прошлый визит, подошел с переполненным подносом и предложил ему хрустальный бокал. Конрад все еще не мог решить, какого он пола. Правая, обнаженная половина груди явно принадлежала мужчине. Но длинные голубые волосы были завиты, а лицо припудрено и накрашено. Поначалу Конрад хотел отказаться от напитка, но тут же решил, что разумнее сделать вид, что он веселится вместе со всеми. Так что он взял бокал, поднес к губам, но пить не стал.
Он уже видел этот зал, хотя сейчас с трудом его узнал. Изящную мебель сменили сатиновые подушки на полу, а стены закрывали длинные бархатные занавеси. Два барабана отбивали несмолкаемый ритм; на них руками играл огромный лысый мужчина. В углу рядом с ним невысокая женщина перебирала струны арфы. Ее инструмент на первый взгляд совсем не подходил буйному сборищу, но, тем не менее, звуки странного дуэта завораживали.
Зал переполняли запахи, цвета и звуки. Хотя Конрад не прикасался к вину, голова его пошла кругом. В густом воздухе витал дым экзотических благовоний. Он узнал «ведьмин корень» и еще множество «запрещенных» ароматов. От нескольких вдохов Конрада накрыла волна опьянения.
Остальные гости разговаривали, смеялись, целовались и танцевали. Конрад оставался в стороне от их веселья. Он неторопливо обходил зал, чтобы его отчуждение не бросалось в глаза, и время от времени для видимости прикладывался к бокалу. Ему даже не требовалось пробовать напиток, чтобы понять, насколько он крепок, — стоило лишь вдохнуть пьянящий букет.
Тем временем хохот и разговоры становились все громче, плавающие в воздухе ароматы все крепче, а сцены вокруг все непристойнее.
— Конрад! — воскликнул один из гуляк и хлопнул Конрада по спине. — Вот она, настоящая жизнь!
Конрад уставился на ухмыляющееся лицо в каких-то дюймах от своего носа — оно показалось ему знакомым. Он попробовал представить его под шлемом имперского гвардейца и сразу же распознал капитана Холвальда, офицера, который каждое утро руководил поднятием имперских штандартов над дворцом. Он на мгновение задумался, сколько еще гвардейцев можно встретить в доме Цунтермайна.
— Да, сэр, — согласился он. — Конечно.
— Сэр? — засмеялся Холвальд. Вино расплескалось и потекло по его бороде. — Здесь мы все равны. Зови меня Манфредом. А тебя-то как по имени, Конрад?
— Это и есть мое имя. А заодно и фамилия. Другого у меня нет.
— Это Сибилл. — Холвальд указал на свою спутницу. — Сибилл, поздоровайся с Конрадом.
Обнаженную грудь высокой светловолосой женщины украшала татуировка с тем же узором, что носили все гости, кроме Конрада. Она опьянела гораздо меньше капитана. Сибилл оглядела Конрада с ног до головы с неприкрытым восхищением и широко улыбнулась.
— Принеси мне еще выпить, Манфред, — приказала она, не глядя на своего спутника.
Холвальд, пошатываясь, отошел, и Сибилл придвинулась к Конраду.
— Вернер знает, как устроить вечеринку, — одобрительно произнесла она.
Конрад кивнул. Вечеринка, вот куда он попал. Его драгоценная возможность узнать о судьбе Элиесы быстро превращалась в невообразимую оргию богатых скучающих жителей столицы, не имеющую ничего общего с Хаосом. Гости просто давали выход своим низменным инстинктам, стремясь получить сегодня все мыслимые чувственные удовольствия, поскольку завтра им придется натянуть привычные строгие одежды и вернуться к своему уважаемому положению в альтдорфском обществе.
А чего еще он ожидал? Конрад поднес бокал к губам и на сей раз позволил себе сделать глоток. Густой мягкий напиток оказался крепким, как он себе и представлял, а мятный вкус приятным теплом освежил рот и горло.
— Ты такое пробовал? — спросила Сибилл, подводя его к столу в противоположном конце зала. — Очень вкусно. Я думаю попросить у повара Вернера рецепт.
Она указала на серебряный поднос, взяла с него горстку крохотных лакомств и отправила в рот.
— Нет, спасибо.
Конрад узнал блюдо — его готовили из гриба, который некоторые солдаты на войне жадно поедали перед битвой. Они утверждали, что он делает их нечувствительными к ранам. Кто знает; не многих из любителей гриба ранили — в основном они погибали. Кто-то доказывал, что гриб изменяет восприятие, обостряет чувство опасности. Конрад же верил в обратное: он считал, что их чувства настолько притуплялись, что солдат уже не пугала смерть. Должно быть, так ощущали себя зверолюди.
— Мне кажется, что ты не получаешь удовольствия от приема. — Сибилл так и не отпустила его руку.
Она была очень хороша собой, даже несмотря на зеленые волосы, и Конрад сознавал, что при других обстоятельствах мог бы увлечься ею. Вероятно, женщина заметила, как он на нее смотрит, потому что неожиданно придвинулась к нему и поцеловала. Конрада обожгло теплом ее голой груди, и он не сопротивлялся — пока она не попыталась скормить ему грибы изо рта в рот.
Он отодвинулся, глотнул еще вина, держа бокал между ними, будто прикрываясь щитом от врага, в которого превратилась Сибилл.
— Дай мне твоего вина, — попросила она, и Конрад протянул ей кубок. — Нет, не так. Сначала выпей ты. Я хочу попробовать его на твоих губах.
Конрад покачал головой и наконец, высвободил руку из ее хватки. Ему больше не хотелось дотрагиваться до нее.
— Ты среди друзей, — настаивала Сибилл. — Мы все друзья. — Она обвела взглядом зал. — Почему бы нам не присоединиться к веселью?
Конрад только сейчас заметил, что они единственные, кто еще стояли. В зале царила почти полная тишина, и все гости были заняты. Не важно, кто с кем или сколько одновременно. Барабанщик и арфистка уже не играли, а занимались совсем другим делом; юный прислужник выбрал себе кого-то столь же неопределенного пола; Таунгар на деле доказывал, что девушка с розовыми волосами умела гораздо больше, чем встречать гостей у ворот, и даже Холвальд нашел себе партнеров за то краткое время, на какое покинул Сибилл. Но Конрад нигде не увидел Цунтермайна, хотя его трудно было бы не заметить, и отсутствие хозяина снова заставило его насторожиться.
Руки Сибилл начали его гладить, и Конрад отстранил ее от себя, поначалу мягко, а потом с большей силой. Она передернула плечами и отвернулась. Ей не пришлось долго искать более радушный прием у других гостей.
Колдун Цунтермайн или нет, но пришло время отыскать его и поговорить начистоту. Конрад двинулся к стене, где под бархатными драпировками скрывалась дверь.
Тут на противоположной стороне зала бесшумно упала занавесь. В прошлый визит Конрада там находилась стена, но сейчас она исчезла, и стал виден скрытый за нею альков.
Там на возвышении перед огромным идолом своего извращенного божества стоял Цунтермайн. А рядом с ним стояла беспомощная, связанная и раздетая догола девушка.
Это была не Элисса.
Элисса, в отличие от нее, была высокой и стройной, с длинными ногами. Прямые густые волосы Элиссы были иссиня-черными, словно вороново крыло, а короткие тонкие кудри девушки были светлыми. Нос Элиссы был прямым и четко очерченным, а не коротким и курносым, а глаза черными, настолько черными, что радужка почти сливалась со зрачком. Девушка же оказалась кареглазой.
Это была не Элисса.
Перед Конрадом стояла Кристен.
В одно мгновение, прежде чем он успел предпринять хоть что-то, Конрада обхватили сзади несколько пар сильных рук, и он уже не мог двинуться с места. Левая половина огромного идола принадлежала мужчине, а правая — женщине. Из длинной золотистой гривы волос торчало две пары рогов. Поверх блеклой бархатной мантии была надета кольчуга, в правой руке статуя держала зеленый скипетр из нефрита, а в левой сжимала небольшой кинжал.
— Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш!
Конрад, завороженный открывшимся его взору зрелищем, не отрываясь смотрел на чудовищное идолище; оно отталкивало своим уродством, но в то же время манило чем-то неизъяснимо прекрасным.
— Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш!
Всего секунду назад гости еще предавались похоти, но сейчас все как один стали на колени и по слогам выкрикивали имя своего властелина, будто непристойную молитву. Верная паства в богохульной церкви, и Цунтермайн — ее языческий жрец.
Колдун был по-прежнему одет в желтую мантию, но он больше не выглядел в ней смешным. Он предстал шаманом в священном одеянии. Украшения превратились в могучие талисманы, а косметика стала боевой раскраской. Его парик отливал тем же золотистым оттенком, что и волосы божества, и являл собой символ власти.
— Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш!
Конрад знал это имя, а теперь припомнил, что символ двуполого божества объединял в себе древние знаки мужского и женского начал: круг, из которого вправо и вверх указывала стрела, и круг с крестом над ним. Именно эти символы носили все поклонники Слаанеша либо как украшения, либо как татуировки.
— Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш!
Алтарь богу разврата зловещей горой возвышался над Цунтермайном и его беспомощной пленницей.
Кристен стояла с опущенной головой, не поднимая глаз на скандирующую толпу. Ее шею обвивала цепь, конец которой, будто поводок, держал в руке Цунтермайн.
— Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш!
Цунтермайн поднял свободную руку, и речитатив прекратился.
— Я сдержал обещание, — обратился он к Конраду. — Я знал, что в противном случае разочарую тебя.
Конрад считал, что Кристен мертва, точно так же как он думал, что Элисса погибла пятью годами раньше, день в день. Он считал, что обе девушки умерли в Зигмарцайт, первый день летнего месяца. Он надеялся сегодня увидеть Элиссу, но теперь знал, что обе они живы… по крайней мере, пока.
— Я заметил, что мое гостеприимство не доставило тебе ожидаемого удовольствия, — продолжал Цунтермайн, будто они с Конрадом наедине вели приятную беседу. — Возможно, у нас просто не нашлось удовольствия тебе по вкусу. Ну что ж, я прекрасно тебя понимаю. Вкус у всех разный, у кого-то более утонченный, у кого-то менее. Но мы стараемся предоставить гостям все, что они могут пожелать. У тебя больше нет отговорок, Конрад. Мы нашли то, чем тебя прельстить.
При звуке его имени Кристен впервые пошевелилась. Она приподняла голову, и, когда увидела Конрада, ее глаза округлились, и девушка шагнула вперед. Дальше она двинуться не смогла — не пускала цепь. Она протянула к нему руки.
— Конрад, — умоляюще прошептала она. — Конрад. Конрад.
— Отпусти ее! — закричал Конрад, вырываясь из хватки державших его за руки и шею. Но ему едва удавалось пошевелиться; казалось, что его опутывали крепкие цепи. Его держали Таунгар с Холвальдом, и оба хорошо знали, как скрутить пленника.
— Не будь дураком, — бросил Цунтермайн. — Мне пришлось изрядно потрудиться, чтобы угодить тебе. Тебе следует оценить мои усилия, хотя сдается мне, что я зря ожидаю благодарности. Но неужели ты не рад снова видеть свою подругу?
— Ты цела? — спросил Конрад у Кристен, не обращая внимания на жреца-мага.
Он понимал, что спрашивать глупо, но не мог придумать, что еще сказать.
Кристен покачала головой скорее от смятения, чем в ответ.
— Я думала, — прошептала она, — я думала…
Тихие слезы закапали по ее щекам, и девушка вытерла лицо кончиками пальцев.
— Отпусти ее! — снова закричал Конрад.
Он понял, что сейчас хочет этого больше всего на свете, так что его слова вовсе не пустой звук.
— Могу представить, как ты счастлив узнать, что твоя прекрасная подруга жива и здорова. Кажется, ты не видел ее очень давно? Значит, вам есть что наверстать. Подумай, как чудесно будет снова поцеловать ее, прижать к себе. Как много удовольствия вы доставите друг другу. В благодарность за наши труды по ее спасению, думаю, тебе следует показать, как сильно ты по ней скучал.
Конрад уставился на него, ясно поняв, чего хочет от него колдун. Цунтермайн ожидал от него такого же разнузданного поведения, что демонстрировали остальные гости. Конрад поклялся, что пойдет на все ради спасения Элиссы, но то же самое он мог сказать и о Кристен. Он подчинится любому приказу колдуна — и все же Конрад прекрасно понимал, что, как бы они с Кристен не старались угодить прихотям Цунтермайна, до рассвета им не дожить.
Конрад опустил голову и кивнул.
— Как скажешь, — тихо ответил он.
— Я знал, что, в конце концов, ты со мной согласишься. Подведите его сюда.
Конрада потащили к ступенькам, которые вели на возвышение. Ему припомнилось, что, когда его держала в плену банда Кастринга, они захватили небольшую группку мародеров, имеющих несчастье поклоняться иному богу. Тюремщики Конрада почитали Кхорна; пленники присягнули в верности Слаанешу. Последователи Кровавого бога и те, кто почитал бога удовольствий, считали себя самыми заклятыми врагами, настолько разнились их верования.
Кастринг приготовил для адептов Слаанеша особую казнь, так что они умирали гораздо медленнее и мучительнее, чем прочие жертвы, которые его банда регулярно приносила охотникам за душами. Последователи Кхорна и Слаанеша постоянно враждовали, как и их божества, которые вечно боролись за верховенство в мире Хаоса.
Цунтермайн с трудом подтащил Кристен к дальнему краю алтаря. Девушка ухватилась руками за цепь на шее, чтобы звенья не впивались в кожу, и упиралась изо всех сил. На другом конце возвышения Конрада пришлось удерживать уже втроем.
— Держи ее, — приказал колдун, и мужчина, который помогал Таунгару и Холвальду, отпустил Конрада и взялся за конец цепи.
— Ты искренне желаешь показать нам, насколько она тебе нравится? — спросил Цунтермайн, медленно подходя к Конраду.
В голове Конрада билась единственная мысль — убить Цунтермайна, и сейчас он отчаянно пытался заменить ее другими, представляя, как они с Кристен будут подчиняться извращенным требованиям колдуна.
Тот приложил ладонь к голой груди Конрада, и прикосновение отдалось льдом по всему телу. Конрад чувствовал, как вытекает из него живое тепло, но гораздо больше его волновало то, что чародей вытягивает из его мозга.
— Не следовало пытаться меня обмануть, — вздохнул Цунтермайн, отступая на шаг. — И к тому же желать мне смерти. — Он печально покачал головой. — Когда мы познакомились, я надеялся, что мы станем добрыми друзьями. Увы, этому не суждено сбыться. Поэтому, если ты не собираешься выполнять мои указания…
— Нет! — закричал Конрад.
— Да, — улыбнулся Цунтермайн.
Конрад снова начал вырываться. Теперь его держали вдвоем, но он ослаб, словно касание колдуна вытянуло из него силы.
Он беспомощно наблюдал за тем, как Цунтермайн подошел к Кристен. Та попыталась увернуться, но мужчина, в чьих руках была цепь, удерживал ее на месте. Девушка отбивалась от колдуна, хотя тот не обратил на ее удары внимания, а протянул руку и погладил ее по щеке. От его прикосновения пленница затихла; ее руки еще двигались, но медленно, будто во сне.
Цунтермайн оглянулся на Конрада.
— Есть удовольствие в удовольствии, — сказал он. — А есть удовольствие…
Он потянулся к левой руке идолища и вынул из его кулака кинжал. В его руке нож уже не выглядел таким маленьким, поскольку явно ковался под человеческую ладонь. Вблизи Конрад разглядел, что кинжал имперского образца — скорее всего, один из тех, что его заставили оставить при входе.
— …в боли!
— Нет! — вырвался у Конрада мучительный крик.
— Слаанеш! Слаанеш! — Зрители снова подхватили речитатив, поначалу тихо, потом все громче, пока крик не стал оглушающим. — Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш! СЛААНЕШ! СЛААНЕШ!
Цунтермайн повернулся к Кристен, которая все еще заторможено пыталась отбиваться от него. Он кивнул держащему ее мужчине, тот снял с ее шеи цепь и отступил. Колдун наклонился к девушке и что-то зашептал ей на ухо. Потом поцеловал ее в обе щеки и протянул кинжал.
— Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш!
Какой-то миг Конрад не понимал, что происходит. Он ожидал, что Цунтермайн приставит нож к обнаженному телу Кристен и начнет медленно ее истязать. Но кинжал держала девушка. Она перевела взгляд пустых глаз на Конрада и медленно пошла к нему, занося нож.
Колдун подчинил ее своей воле и приказал убить его.
— Кристен! — закричал Конрад. — Кристен!
Он понимал, что звука его голоса недостаточно, чтобы разрушить внушение. Конрад с новой силой задергался в стальной хватке, но оказался таким же беспомощным, как и Кристен. Они оба стали пленниками Цунтермайна. Конрад больше не владел своим телом, а разум девушки принадлежал жрецу.
— Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш!
Кристен подходила к Конраду, с каждым шагом приближая его смерть. И нельзя представить себе смерть более жестокую, чем от руки возлюбленной.
Вот почему его заманивали сюда — чтобы принести в жертву властителю удовольствий.
— Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш!
Девушка остановилась в ярде от него, кончик кинжала нацелился в горло Конраду.
— Кристен! — снова позвал он.
Она моргнула, и рука с кинжалом чуть дрогнула.
Она что-то прошептала — как показалось Конраду, его имя, — но ее голос потерялся в реве зрителей.
— Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш!
— Кристен!
И вдруг она обрела контроль над собой. Руки и ноги девушки потеряли неуклюжесть марионетки, и на мгновение Кристен улыбнулась. Она повторила слово, которое прошептала раньше, на сей раз громко, во весь голос — и одновременно полоснула ножом по груди Конрада.
— Кхорн!
ГЛАВА 6
— КХОРН!
Кончик кинжала полоснул по груди Конрада, оставив за собой кровоточащую полосу.
Услышав имя ненавистного противника их бога, хор поклонников Слаанеша внезапно и ошарашено замолк; Конрад почувствовал, как ослабли держащие его руки, и вырвался на свободу.
Он нацелился левым локтем Таунгару в лицо, ощутил, как хрустнул под ударом нос сержанта. Таунгар закричал от боли, отшатнулся и грохнулся с помоста в толпу.
Холвальду удалось удержать хватку на правой руке Конрада чуть дольше, но Конрад все же извернулся и ударил его в горло. Гортань смялась под его кулаком. С такой ужасной травмой Холвальд не мог даже шептать о боли. Конрад уперся ладонью капитану в подбородок и резко толкнул его голову назад. Шея с сухим хрустом сломалась, и Холвальд упал на пол уже мертвым.
Человек, который ранее держал на цепи Кристен, с искаженным ненавистью лицом ринулся к девушке, выставив перед собой пальцы, подобно когтям. После того как девушка полоснула ножом Конрада, она стояла как статуя, но сейчас повернулась к нападающему. Она увернулась от его рук и вонзила кинжал ему в живот. Мужчина вскрикнул от боли и удивления и повалился на пол.
Кристен расправилась с ним так, как учил ее Конрад. Он бросил на девушку пристальный взгляд, но с трудом узнавал ее. Ее лицо лишилось прежней невинности, стало злобным. Она освободилась от заклятия Цунтермайна, но попала под власть еще более сильную.
Хотя из груди его текла кровь, Конрад не чувствовал боли. В свое время ему доводилось получать гораздо более серьезные раны. Если бы Кристен собиралась убить его, она могла нанести точный и быстрый удар в сердце. Этому он тоже ее научил.
Но она хотела не смерти Конрада, она хотела его крови.
— Кхорн! — снова закричала девушка и вскинула руки, вознося молитву Кровавому богу.
Конрад краем глаза уловил движение наверху и поднял голову. Статую Слаанеша затянуло дрожащее марево, ее очертания таяли, менялись, и Конрад разглядел, как она превращается в идола другого бога. Этот бог носил бронзовые доспехи, восседал на троне из костей своих жертв, держал в одной руке мощную боевую секиру, а в другой — щит с крестообразной эмблемой.
Он вспомнил, как стоял в святилище перед похожей статуей, а неистовая танцовщица по имени Шёлк вырезала такой же рунический крест на груди одного из пленников Кастринга…
Конрад коснулся собственной груди, провел пальцами по теплой влаге, что текла из раны, словно принося подношение властителю крови и смерти.
Время замерло, растянулось в вечность. Кристен не отрываясь смотрела на него, и, наконец, их взгляды встретились. Зрачки девушки светились красным огнем. Из их глубины сам Кхорн предлагал Конраду возможность принести ему клятву верности — единственный шанс спастись от последователей Слаанеша.
Сердце Конрада колотилось, в голове стучал пульс, а кровь все струилась из раны.
Кристен стала одной из прислужниц Кхорна. Но страсть с новой силой разгорелась в Конраде, когда он припомнил разделенные с нею ласки.
Он опять хотел быть с Кристен, и цена не имела значения. А еще он хотел бежать из святилища Слаанеша, чего бы это не стоило.
И все же что-то удерживало его, что-то шептало, насколько высока может оказаться цена. Гораздо выше, чем жизнь.
Кристен с улыбкой поманила его к себе.
И тут она закричала.
Ее крик не походил на возглас обожания, с каким взывают к своему божеству. Изо рта девушки рвался вопль невыносимой боли. Ее сотрясали мучительные судороги, корчащееся тело упало на пол.
Она снова попала под влияние Цунтермайна. Колдун оправился от удивления и обрушил на девушку свою магическую силу.
Кхорна изгнали, на его месте снова возвышался алтарь Слаанеша, и через секунду Цунтермайн обрушит на Конрада заклятие. Против магических атак защищаться ему нечем.
И Конрад ринулся в бой. Он не успел подобрать оружие, но, тем не менее, не хотел касаться колдуна голыми руками, поскольку неизвестно, каким заклинанием тот может ответить на прикосновение. Конрад метнулся к статуе Слаанеша, к нефритовому скипетру в левой руке божества. Ручка скипетра, украшенная замысловатой резьбой с символом бога, вполне могла сойти за посох. Конрад выхватил ее из руки статуи и прыгнул на Цунтермайна, который с поднятыми руками готовился произнести заклятие.
Не успел колдун вымолвить и слова заклинания, как Конрад вогнал нижний конец посоха ему в рот, заставив замолчать, и, поднажав, протолкнул в горло.
Конрад напрягся, загоняя его глубже, и обнаружил, что убить колдуна так же легко, как и обычного человека. Все, кто смертен, могут умереть.
И Цунтермайн умер.
Внезапный выкрик, взывающий к ненавидимому богу, заставил сборище замолчать и оцепенеть от неожиданности, но сейчас гости жреца снова обрели голоса и способность соображать. Язычники с кровожадными криками напирали на возвышение, и Конрад столкнул на них тело Цунтермайна, сбив нескольких с ног.
Он вытащил кинжал из живота убитого Кристен мужчины и бросился на тех, кто успел подняться на ведущие к помосту ступеньки. Первый упал с раскроенным горлом, заливая все вокруг фонтаном крови. Второй лишил Конрада ножа: когда он упал, клинок остался у него в сердце.
Хотя противники были безоружными, Конрад понимал, что они сумеют задавить его числом. В прошлом его это никогда не смущало, но сейчас ему придется не только сражаться — ему надо вытащить Кристен.
Он бросил взгляд на канделябр под потолком, где множество свечей пылало алым пламенем, и на бархатные драпировки, что украшали стены святилища.
Конрад развернулся к алтарю и одним махом снова запрыгнул на огромного идола. Но сейчас он продолжал взбираться все выше, используя руки статуи как ступеньки. Он добрался до рогатой головы и потянулся к богато украшенному канделябру. До него оставалось не меньше ярда, поэтому Конрад оттолкнулся и прыгнул. Ему удалось ухватиться за нижний край, но цепь, которой светильник подвешивался к потолку, не выдержала, и канделябр полетел вниз, а вместе с ним и Конрад. Он упал на толпу адептов, заодно обрушив на них тяжелый светильник. Кровь брызнула из нанесенных осколками хрусталя порезов.
Большинство свечей погасло при падении, но некоторые еще горели. Конрад брыкался и раздавал тумаки, пока не выбрался из свалки, тут же выхватил из рожков две горящие свечи и бегом направился к драпировкам. Стоило пламени коснуться ткани, занавеси запылали.
Конрад оторвал полосу ткани от другой драпировки, скомкал ее и поджег от занимающегося пожара. Потом швырнул ее как можно дальше, и в полете ткань развернулась, пылая, словно пущенный из катапульты зажигательный снаряд. Занавеси на противоположном конце зала вспыхнули.
Яростные крики вскоре сменились воплями страха, и теперь, вместо того чтобы преследовать Конрада, гости Цунтермайна всеми силами старались поскорее покинуть зал. На тех, кто оказался недостаточно проворен, Конрад бросался с голыми руками. Он не обращал внимания, мужчина перед ним или женщина, лишь бы поскорее добраться до алтаря и Кристен.
Она лежала на боку и глядела на него немигающим, невидящим взором. Не видимое глазу нападение Цунтермайна не оставило заметных повреждений, и она еще дышала.
— Конрад, — выдохнула девушка, когда он упал на колени рядом с ней. — Я думала, что ты погиб…
— Я не погиб, — заверил он ее, подсовывая одну руку под ее колени, а другую — под спину. — И ты не умрешь.
Когда он ее поднял, Кристен охнула от боли. Конрад понес ее от алтаря, вниз по ступеням помоста, через клубящийся дым и прыгающие языки пламени. Горели уже не только драпировки, весь зал на глазах превращался в пылающее пекло. В доме царил полный хаос. Обезумевшие поклонники Слаанеша с горящими волосами метались по залу; другие срывали с себя пылающие мантии, их кожа покрывалась пузырящимися ожогами.
Скрывающие потайную дверь в коридор занавеси обгорели, и перед ней толпились несколько человек, но они не могли пробраться к выходу из-за невыносимого жара. Смельчаки протискивались вперед, но тут же отскакивали обратно на середину зала — единственное место, куда еще не добрался огонь.
Пламя охватило стены, его жадные языки лизали пол и плясали по потолку.
Зал наполнился дымом и криками, ревом огня и вонью горящей плоти.
Еще немного, и пожар уничтожит все вокруг.
Конрад нес Кристен сквозь стену огня, и ему чудилось, что пламя расступается перед ним. Будто по залу проложена тропинка, видимая лишь ему одному и берущая начало не здесь, в Альтдорфе, а за пределами мира.
Он прошел между обугленными телами сгоревших в муках врагов. Дойдя до двери, Конрад пинком распахнул ее и ступил в спасительную тишину коридора.
За миг до того, как дверь захлопнулась за его спиной, Конрад оглянулся и успел заметить погребальный костер, в который превратился зал. Немногие живые, запертые со всех сторон огнем, горели заживо.
Он догадался, что дверь захлопнулась от жара, от потока воздуха, который засосало в пылающее пекло, но он также понимал, что поклонников Слаанеша пожирает не обычное пламя. Какая-то зловещая сила удерживала их там, не давая выбраться, и она же позволила ему и Кристен спастись. Несмотря на невыносимый жар, у него на голове не опалило ни единого волоска.
Коридор встретил его внезапной тишиной и неподвижностью; сюда не проникал даже запах дыма, будто пожар пылал за тысячу миль. Конрад подхватил Кристен одной рукой, а другой дотронулся до стены, но тут же отдернул руку. Деревянная панель обжигала. Стены не смогут сдерживать огонь долго.
Он добрался до конца коридора и уложил девушку на кучу одежды на полу. Кристен поморщилась от боли. Она открыла глаза и улыбнулась, когда увидела Конрада.
— Я так рада, что ты не умер, — тихо сказала она.
— А я рад, что ты жива, — ответил Конрад и поцеловал ее в лоб.
Кристен приподняла голову и притянула его вниз, так что он поцеловал ее в губы — и почувствовал теплый вкус крови. Тут он обратил внимание на свои руки — их покрывала кровь.
Сперва Конрад решил, что это его кровь, но тут же понял, что она принадлежит девушке. Ранее ему показалось, что глаза у Кристен красные, но сейчас все тело заливала краснота, будто с нее живьем содрали кожу.
— Надо уходить, — сказал Конрад, отпустил девушку и поднялся.
Он улыбнулся, чтобы скрыть тревогу. Начал оглядываться в поисках того, чем бы ее прикрыть, и нашел зеленый бархатный плащ, потом другой. Такие носили придворные, но хозяевам они уже не понадобятся. Конрад завернул в них Кристен.
Девушка приоткрыла губы для еще одного поцелуя, и он ответил. Крови в поцелуе стало больше.
— Почему ты оставил меня? — спросила Кристен и умерла.
Конрад, не веря своим глазам, смотрел на ее труп. Он смахнул прядку светлых волос с ее щеки, вытер с лица кровь, прикоснулся на прощание кончиками пальцев к губам, потом натянул один из плащей повыше, на лицо, и подоткнул, будто укладывая Кристен в кровать.
Он встал, нашел свою одежду и быстро натянул ее. Второй нож так и оставался в ботинке.
Кристен умерла. Ее бездыханное тело Конрад обложил раскиданной по полу одеждой, бросил несколько плащей сверху, взял из стенного рожка свечу и поджег. Затем зашагал по коридору, поджигая на ходу драпировки и все, что попадалось под руку и могло гореть. Наконец он распахнул входную дверь особняка и ступил в ночь.
Его поджидал мальчик-слуга. Он вооружился копьем и попытался ткнуть им в живот Конраду. Тот отступил в сторону, перехватил древко, когда оно скользнуло по бедру, потянул, и слугу подтащило к нему — прямо на нож Конрада.
Когда нож вонзился в грудь мальчика, тот задохнулся от боли. Вздох превратился в долгий отчаянный крик, который не прекращался все время, пока Конрад убивал служку.
Он убивал его медленно; он убивал его безжалостно. Он снова и снова втыкал в него нож, пока белая одежда полностью не окрасилась в красный цвет. Только тогда Конрад пинком сбросил мальчика в ров, где остатки утекающей из него жизни окрасили воду кровью.
У ворот особняка Конрад оглянулся назад. Дом горел гораздо более зрелищно, чем гарнизонная караулка.
Конрад познакомился с Цунтермайном после того, как встретил в трактире Таунгара. Девочка-служанка напомнила ему о Кристен, вот почему та занимала его мысли, когда колдун пытался их прочитать.
После многих месяцев разлуки на совсем короткий срок Конрад снова свиделся с ней.
«Случайностей не бывает», — часто говорил Вольф. Либо он прав, либо как раз наоборот: в жизни слишком много случайностей. Слишком многие из последних событий можно приписать случайному стечению обстоятельств. Многие связанные между собой происшествия могли оказаться частью большего замысла, но Конрад находился к ним слишком близко, чтобы разглядеть свое место в паутине.
После возвращения из храма дварфов, который нашли они с Вольфом и Анвилой, Конрад обнаружил, что пограничную шахту разрушили, а всех ее обитателей либо перебили, либо взяли в плен. Ему повстречался единственный выживший — однорукий мужчина по имени Хайнлер, но на самом деле это был скавен Гаксар. Серый провидец принял человеческое обличье, выдал себя за шахтера и разрушил башни часовых, так что захватчики сумели подобраться к укрепленной шахте незамеченными.
Конрад не нашел тела Кристен среди руин и пришел к выводу, что, возможно, ее захватило войско сил Хаоса. Когда они выслеживали отряды мародеров, Конрад признался Гаксару, что им движет желание найти и вызволить девушку.
После его откровения Гаксар оглушил его, а когда Конрад проснулся, то обнаружил, что стал пленником приверженцев Кхорна. Должно быть, Кристен поймала другая банда, но они захватили не только ее тело. Девушка вступила в ряды почитателей Кровавого бога, а потом каким-то образом попала в руки Цунтермайна.
Конрад сбежал от банды Кастринга в доспехе бронзового рыцаря, которого Вольф называл своим братом-близнецом. Именно он проехал верхом по деревне, где жил Конрад, именно его они с Элиссой видели за день до того, как неистовая орда зверолюдей уничтожила все живое в долине.
Из бронзовой тюрьмы Конрада вызволил Литценрайх; по вине Литценрайха Гаксар лишился правой лапы; Литценрайх убедил Конрада, что Гаксар отправился в Альтдорф после того, как на его логово напали войска Миденхейма.
И Гаксар действительно оказался в столице империи… как и Элисса, и Череп, и Кристен…
Случайностей не бывает…
Конраду чудилось, что он попал в огромную сеть и она опутывает его все прочнее и прочнее. Нити вели к людям, которых он когда-либо знал: к врагам и друзьям, без разбору.
Элисса и Кастринг; Кастринг и Гаксар; Гаксар и Кристен; Кристен и Цунтермайн…
Вольф и бронзовый рыцарь; бронзовый рыцарь и Литценрайх…
Элисса и Череп; Череп и Гаксар…
Серебряный Глаз и золотой герб; золотой герб и Элисса…
Случайность…
Глубоко под Альтдорфом многие из них сошлись в одном месте: Литценрайх, Гаксар, Серебряный Глаз, Элисса, Череп.
И он сам.
Но их связывала не одна непрерывная нить; от каждого тянулось несколько своих. И все они замыкались в кольцо. Куда бы Конрад ни глянул, он неизбежно возвращался к тому, с чего начал, — к Хаосу.
Он стал пешкой Хаоса, и его, беспомощного, несло, куда подуют ветры судьбы, подобно куску дерева в океане: отданный на милость волн и течений, он то оказывается на чужом берегу, то устремляется в воду со следующим приливом. Конрад верил, что пришел в Альтдорф по собственной воле, но дело обстояло совсем иначе. Он всего лишь играл роль, отведенную ему судьбой.
Более того, он стал созданием Тьмы; его совратил кусок варп-камня в бронзовых оковах, что удерживали его так долго, а потом заражение усугубилось порочным мистическим веществом, при помощи которого Литценрайх извлек его из доспеха.
Цунтермайн распознал поселившуюся в нем заразу Хаоса. Конрад знал, что ему уже никогда не избавиться от нее. Скавен тоже почувствовал привкус варпа, пронизывающий его тело.
Когда Кристен взывала к охотнику за душами, неужели ей ответило видение? Конрад готов был поклясться, что видел на алтаре Кхорна, а позже его охватило необъяснимое искушение присоединиться к проклятому божеству. Может, тот наградил его силой, чтобы помочь Конраду выбраться из особняка?
В отличие от того раза, когда он бился с гоблинами в древнем храме дварфов, в горных пещерах Кислева, сейчас Конрад не чувствовал, что его поддерживает сверхъестественная мощь. Он не заметил за собой чужой воли, когда убивал Цунтермайна и разбрасывал поклонников Слаанеша. Его вела ненависть, и только она дала ему силы побороть погрязших во мраке врагов.
Тем не менее, они с Кристен выбрались из обреченного святилища, в то время как все остальные, кто там находился, погибли. Он не мог отрицать, что какая-то нечеловеческая сущность помогла ему выжить, провела невредимым сквозь пламя.
Кто спас его, Кровавый бог? А потом забрал жизнь Кристен в уплату за помощь?
Этого Конраду никогда не узнать наверняка, да он и не хотел об этом думать, ни сейчас, ни позже.
Надо выбираться из Альтдорфа. Петля затягивалась все туже и неумолимо тащила его в середину, где наверняка ждал главный враг. Поэтому надо исчезнуть из столицы.
Он полагал, что сумеет покинуть город без особых сложностей, хотя не помешало бы прихватить из дома Цунтермайна что-нибудь ценное — хотя на тот момент для него в особняке колдуна существовала единственная драгоценность.
Несколько месяцев он ошибочно полагал, что Кристен умерла; теперь это стало правдой.
Когда он уходил из города, тенью в ночи обходя часовых, Конрад знал, что вернется.
ГЛАВА 7
Он мог отправиться куда угодно, в любое место в Империи или за ее границами, — но ничто его не манило, никуда не хотелось.
Единственное, что он умел, — это воевать. Он мог податься в наемники в любой земле Известного Мира. Где-то всегда ждали войны; где-то всегда сражались, убивали и разрушали. Он мог вернуться в Кислев, снова вступить в битву против теснящих с Северных Пустошей захватчиков. По крайней мере, на поле боя он всегда знал, кто враг, — в отличие от Альтдорфа. В столице придворные Карла-Франца могли оказаться приверженцами Слаанеша, в то время как личной гвардией Императора командовали адепты Хаоса.
Конрад хотел оставить Альтдорф, его предательства и интриги как можно дальше за спиной, но часть его сердца затерялась в имперской столице.
Воспоминание об Элиссе, о том кратком миге, когда их взгляды встретились и его унесло бурным течением, не оставляло Конрада. Девушка являлась частью его жизни так долго, что было невозможно стереть ее из памяти. Даже в те годы, когда он считал ее погибшей, Элисса не покидала его мыслей. А теперь, когда он точно знал, что она жива, Конрад все чаще думал о ней.
Сейчас он вернулся к тому состоянию, в котором жил до встречи с Элиссой. Сейчас, как и тогда, все его имущество заключалось в одежде и одном ноже, но большего ему и не требовалось.
Кристен умерла, умерла у него на руках, и Конрад пытался смириться с мыслью о том, что Элисса, вероятно, тоже потеряна для него. Возможно, она еще дышит, но ее душу давно поймали в силки. Если Кристен обратили всего за несколько месяцев, то Элисса уж наверняка вступила в ряды Хаоса за те годы, что провела в плену. Она не смогла бы провести в плену у Черепа так долго и не попасть под его порочное влияние. Наверняка она стала его наложницей и союзницей, таким же созданием Хаоса, как и он.
Для Кристен все закончилось; но для Элиссы — нет.
И Конрад ничего не мог сделать, кроме как попытаться забыть ее — что будет труднее всего.
Он пришел в Альтдорф по следам Серебряного Глаза и таинственного щита, которым владел скавен; но после гибели господина крысиный воин, скорее всего, покинул туннели под столицей. Заговор по замене Императора двойником, вероятно, умер вместе с Гаксаром.
После побега из имперской столицы Конрад направился на юг через Рейкваладский лес, напоминающий ему лесистые земли, где он жил в юности. И первые дни Конрад будто окунулся в то время: кормился тем, что попадалось в ловушки.
В лесах водилось много живности — это служило неоспоримым знаком того, что в окрестностях не много мутировавших хищников. Большинство птиц и животных не относились к падальщикам, доедающим остатки после того, как зверолюди натешатся с добычей.
Лес Теней выглядел гораздо старше, он был полон древних деревьев, многие из которых прогнили и обросли плесенью. В свое время Конрад принимал всепроникающую вонь тления как должное, поскольку не знал другой жизни. Теперь же он понимал, что гнилыми и искореженным деревья сделал не возраст — их коснулся Хаос. В Остланде в лесах все еще обитали различные племена зверолюдей — потомки армий, принявших участие в великом вторжении Хаоса двести лет назад. И леса по-прежнему несли на себе отпечаток проклятия.
Подобные места встречались во всем мире, но здесь, вблизи от столицы, их было меньше. В юности дар предвидения не раз спасал Конрада от встречи со зверолюдьми. Но даже без помощи дара в этом лесу он чувствовал себя в большей безопасности, чем в родной долине. Вокруг возвышались здоровые, крепкие деревья, и они не вызывали у него страха. В Лесу Теней ряды стволов часто выглядели неприступными стенами, не дающими прохода захватчикам, или будто выстраивались в лабиринт и устраивали ловушку забредшим в лес путникам.
Зима уже стояла на пороге, и Конрад не собирался задерживаться в лесу дольше, чем необходимо. Без лошади ему не удастся уйти далеко, что означало, что ему придется остановиться в первой же придорожной деревне; только ему нечем заплатить за ночлег на постоялом дворе.
Деревня ему попалась больше той, где он вырос, и располагалась она на перекрестке дорог. Знак на обочине указывал, что один тракт ведет из города-государства Карробург в Грюнбург, по другому Конрад пришел из Альтдорфа, а добраться по нему можно до Богенхавена. Трактир занимал самый большой дом в деревне и являлся по совместительству почтовым двором. Над входом болталась вывеска «Серый горностай» с нарисованным зверьком.
Придется что-нибудь обменять. Конрад уже успел пожалеть, что при нем нет лука и колчана с десятком стрел, но все же сумел загнать в силки оленя. Он выпустил из туши кровь, освежевал, закинул на плечи и направился в деревню.
По дороге он вспоминал, как попал в Ферланген. Он нес на продажу зайца, а в результате его приговорили к смерти за браконьерство. Приговор вынес барон Отто Крейшмер, за кого прочили замуж Элиссу.
Крейшмер и Элисса — еще одна нить опутавшей его паутины.
Его спас Вольф — он сражался с бароном и убил его из-за каких-то денег, которые Крейшмер обманом выманил у него.
Вольф и Крейшмер — еще нить…
На сей раз Конрад сумеет постоять за себя. Он больше не тот перепуганный юноша, каким был пять с половиной лет назад.
Никто не посмеет обвинить его в браконьерстве, а если посмеет, ему лучше приготовиться отстаивать обвинение с оружием в руках. Как бы то ни было, Конрад держался начеку; вот почему он вошел в деревню после наступления темноты, вот почему спрятал добычу за штабелем из бочек на заднем дворе «Серого горностая» и вот почему незаметно протиснулся в трактир через заднюю дверь.
На кухне у очага стоял мальчик и поворачивал вертел с насаженным на него поросенком. Неподалеку мужчина жевал кусок мяса; он задрал ноги на стол и откинулся на спинку стула, так что тот стоял на двух ножках. Ни один из них не заметил появления Конрада, когда он неслышно прикрыл дверь и медленно подкрался сзади. Но вдруг мужчина повернулся. Он увидел незваного гостя, от неожиданности потерял равновесие и свалился на пол. Лежа на спине, он потянулся к рукояти меча. На ней красовалась имперская корона.
— Не подходи, — предупредил он. — Я — гвардеец.
Несмотря на меч, Конрад сильно сомневался в его словах. Мужчина носил бороду и длинные волосы, но говор простолюдина никак не мог принадлежать офицеру. Хотя и подходящего роста, он был слишком толст, чтобы состоять в рядах элитного боевого подразделения.
— Ты хозяин?
— Почему ты так решил?
— Вопросы задаю я. Так ты хозяин?
— Нет, — ответил мужчина.
Он встал и попятился подальше от Конрада. Он все еще держал руку на мече, но, внимательно оглядев противника, решил, что обнажать клинок, пожалуй, не стоит.
— Приведи его, — приказал Конрад.
— Пойди позови Ницлера, — кивнул толстяк мальчишке.
— Я обращался к тебе, — перебил его Конрад. Он поднял стул и уселся на него.
Мужчина несколько секунд смотрел на него, но все же вышел из кухни. Мальчик проводил его глазами и обернулся к Конраду.
— Дитер — имперский гвардеец. — И он захохотал, будто в жизни не слышал ничего более глупого. — Да он даже кухню посторожить не может. — И он снова засмеялся.
Конрад тоже засмеялся. Мальчику, с перепачканным лицом, в потрепанной одежде, на вид было не больше девяти лет, и он выполнял ту же работу, что и Конрад пятнадцать лет назад. На постоялом дворе Бранденхаймера ему доставалась самая нудная, самая скучная и грязная работа. Все его детство прошло подобным образом, но, в отличие от этого мальчика, Конраду никогда не выпадала возможность посмеяться. Он всегда молчал, делая вид, будто не умеет разговаривать. До встречи с Элиссой ему ни разу не захотелось с кем-то поговорить.
— Не забывай поворачивать вертел, а то мясо подгорит, — посоветовал Конрад, и мальчик послушался.
Через миг дверь распахнулась, и в кухню вошел хозяин. Стройного сложения, без намека на пивное брюхо, которое обычно отмечало людей его ремесла, он походил скорее на преуспевающего купца. Следом за ним в дверь протиснулся Дитер и вытянулся по стойке «смирно», как часовой за плечом господина.
— Что здесь происходит? — требовательно спросил хозяин.
— Я пришел к вам с деловым предложением, которое будет выгодно нам обоим, герр Ницлер, — ответил Конрад.
— Я никогда не отказываюсь поговорить о деле, герр?…
— Таунгар, — ответил Конрад. Сержанту его имя все равно уже ни к чему, а свое собственное разглашать не следует.
— Налей герру Таунгару что-нибудь выпить, Дитер. Что вы предпочитаете?
— Пиво.
— Пиво, — повторил за ним Ницлер, присаживаясь напротив Конрада.
— Ганс, — буркнул кухонному мальчишке Дитер, — пива.
— Ты сам принеси, — приказал ему Ницлер. — А потом возвращайся к работе. — Когда дверь за Дитером закрылась, хозяин с улыбкой наклонился к Конраду: — Он состоит в имперской гвардии.
Мальчик снова засмеялся.
— А здесь он подрабатывает в свободное от службы время? — спросил Конрад.
— Насколько я могу судить, он всегда свободен. Но хватит о нем. Что я могу для вас сделать?
— Скорее, что я могу сделать для вас.
— Я так и думал.
— У меня есть свежее мясо, оно вам понравится.
— Какое?
Конрад бросил взгляд на вертел.
— Оленина.
— Я надеюсь, это не олень Императора.
— Только если он пожалует сюда, чтобы его отведать.
— Карлу-Францу уже случалось здесь обедать, и он попробовал все наши блюда.
Дитер вернулся на кухню с кружкой пива. Он с грохотом поставил ее на стол, толкнул к Конраду и удалился.
Кружка была наполнена лишь наполовину.
— На улице, слева, за штабелем бочек, — сказал Конрад. Он попробовал пиво и опорожнил кружку за два жадных глотка.
Ницлер вышел в заднюю дверь, вернулся, кивнул и спросил:
— Сколько?
Непродолжительный торг закончился словами хозяина:
— И это моя последняя цена.
— Согласен.
— И я не возьму с тебя плату за пиво.
— В таком случае, — Конрад кивком указал на пустую кружку, — я хочу вторую половину.
После нескольких кружек и состоявшего из хлеба, свинины и репы обеда половины его денег как ни бывало. Неудивительно, что Ницлер походил на удачливого торговца — он им и являлся.
«Серый горностай» оказался гораздо больше, чем представлял себе Конрад. В трактир захаживали не только местные жители и проезжие, которые останавливались на ночь, прежде чем снова отправиться в путь по Империи. Наверху было выделено несколько укромных комнат для альтдорфской знати, где они могли развеяться от жизни в столице и провести с удовольствием ночь-другую. Им «Серый горностай» предоставлял не только еду и ночлег.
Конрад в углу медленно потягивал пиво и рассматривал трактир. Он заметил, что портьеры на дальней стене скрывают лестницу. Посетители на галерее местному пиву предпочитали заграничные вина и экзотические ликеры; им прислуживали самые юные и хорошенькие служанки, причем помимо напитков они предлагали кое-что еще.
В основном Конрад наблюдал за Дитером. Похоже, что его работа состояла в том, чтобы поддерживать в заведении порядок, и он неплохо справлялся с тем, чтобы поколотить пьяных и вышвырнуть их на улицу. Конрад глянул в окно: снова пошел снег. За каждые два дня на почтовом дворе ему придется платить по оленю. Или, может, существует другой способ…
Дитер почти весь вечер пил с двумя друзьями. Конрад заметил, что только он подходил за новыми порциями выпивки — наполнял кружки из огромной бочки и ни разу не заплатил. Время от времени Дитер, положа руку на меч, обходил зал, будто в карауле. И стоило ему пройтись дозором, примерно через минуту в зал либо из двери, либо с галереи неизменно заглядывал Ницлер.
— Дитер! — закричал Конрад, когда тот в очередной раз приготовился обойти зал. — Пойди сюда!
— Чего надо? — спросил Дитер, подходя к нему.
Конрад подождал, пока между ними оставалось не больше ярда, и толкнул к нему кружку:
— Принеси мне пива.
— Что? — уставился на него Дитер.
— Что слышал — принеси пива.
— Я тебе не мальчик на побегушках!
— Неправда. Я видел, что ты обслуживаешь своих дружков. Причем бесплатно. Так что неси мне дармовое пиво, или я скажу Ницлеру.
— Какого черта ты мне угрожаешь! Я — гвардеец!
Конрад вытащил из-за пояса кинжал и бросил на стол перед собой. Затейливый узор на рукояти доказывал, что это клинок имперской гвардии. Конрад сплюнул на сапоги Дитера и сказал:
— Все ты врешь, толстый слизняк.
— Попробуй повтори, — закричал Дитер, вытаскивая меч, — и ты мертв!
— Что повторить? Что ты лжец или толстый слизняк?
— И то и другое!
— Ладно, ты и то и другое. Лжец и толстый слизняк.
В трактире царила гробовая тишина. Все взгляды, и из зала, и с галереи, устремились к спорщикам. Ницлер тоже пристально наблюдал за ними, и только он один не замер столбом. Он как можно быстрее протискивался к ним через зал.
— Йа-а-а! — закричал Дитер и направил свой меч в грудь Конраду.
Тот все еще сидел за столом, поэтому ему пришлось лишь слегка уклониться в сторону, и кончик меча воткнулся в оштукатуренную стену за его спиной. Конрад выскочил из-за стола и ударил Дитера в живот, а когда тот согнулся, сильно стукнул ребром ладони по затылку. Дитер рухнул как подкошенный. Можно было остановиться на достигнутом, но, чтобы показать, как серьезно он относится к делу, Конрад пару раз пнул его по ребрам, и Дитер начал извергать выпитый за последние два часа галлон пива.
Конрад заткнул за пояс нож и поднял меч противника. Внимательно оглядев его, он заметил, что клинок когда-то сломался у самой рукояти и не слишком хороший кузнец приделал его на место. Насколько плох получился шов, доказывало то, что теперь он снова разошелся. Конрад загнал клинок в доски пола и крутанул рукоять. Она осталась у него в руках, и он со звоном уронил ее на пол.
— Тот еще имперский гвардеец, — сказал Конрад Ницлеру, когда хозяин, наконец, добрался до него.
— В чем дело?
— Он лжец и вор.
— Знаю, но нельзя же оставлять зал без присмотра. Его предшественника пырнули ножом месяц назад, он истек кровью во дворе.
— Вам нужен кто-то получше.
— То есть ты?
— Ага.
Ницлер бросил взгляд на собутыльников Дитера, потом на Конрада. Тех двоих совсем не беспокоила случившаяся с их товарищем неприятность.
Конрад неторопливо подошел к их столику. Взял кружки и вылил пиво на пол.
— Вы за него не заплатили, — пояснил он. — Значит, и пить не будете.
Они рассерженно заспорили и попытались встать, но Конрад ухватил обоих за волосы и стукнул головами.
— А еще я думаю, что вы должны заплатить за уже выпитое. Это цена одной пинты. Как насчет второй? — И он сделал вид, будто снова собирается стукнуть их лбами.
— Не надо! — зло бросил один из них.
Второй потянулся к кошельку и вытряхнул на стол пригоршню монет.
— Большое спасибо, господа, — сказал Конрад, сметая в ладонь деньги со стола. — Желаю приятно провести вечер.
— Убери его отсюда, — указал на Дитера Ницлер, когда он подошел к нему с деньгами. — Потом подойди ко мне.
Дитер делал попытки подняться, так что Конрад подхватил его под мышки и поставил на ноги. Он засунул сломанный клинок в ножны, запихнул рукоять Дитеру за пазуху, дотащил его до двери и выбросил в снег.
— Тебе нужно следить за порядком, — объяснял ему через минуту Ницлер. — Если возникнут неприятности, разбирайся с ними по своему усмотрению. Но тихо, не привлекая внимания, и я ничего не хочу знать о твоих методах. Иногда твоя помощь может потребоваться на конюшне или еще где-нибудь.
— Я не буду разносить выпивку, — заявил Конрад. — Не буду протирать столы, подметать пол и вообще заниматься уборкой.
Он считал, что достаточно наубирался в детстве.
— И не надо. Ты будешь жить с Гансом, тебя будут кормить и поить, только не расчитывай на богатый стол, а когда девочки наверху свободны, можешь договариваться с ними полюбовно.
— И чем платить? Сколько я буду получать?
Они скова поторговались, пришли к соглашению, и Ницлер добавил:
— А когда у тебя появится свободное время, я с удовольствием куплю то, что тебе удастся принести из леса.
Конрад умел воевать и мог стать наемником где угодно, но он стал вышибалой в трактире.
Работа на почтовом дворе вернула его на пятнадцать лет назад, и поначалу он постоянно вспоминал свою жизнь в родной деревне. Запах бродящего пива, несметное количество дел, необходимых для налаженной работы почтового двора, — все напоминало ему о прошлом. Но сейчас на дворе хватало работников и без него, и никого из них не били так, как Отто Бранденхаймер Конрада почти каждый день.
«Серый горностай» обладал и другими преимуществами, и Конрад немало времени проводил с девушками, которые разносили напитки на верхней галерее, а потом обслуживали гостей за закрытыми дверьми, ведущими в уютные комнаты. Порой, после того как последние посетители расходились по домам или засыпали, они все вместе разговаривали и шутили за выпивкой.
В ту ночь, когда за ним приехали, он делил с Джиной и Марселлой гораздо больше, чем кружечку пива.
Начался новый год, холода подходили к концу, и обе луны ярко сияли высоко в небе. Мысли Конрада были заняты совсем другим, и он не слышал приближения колонны всадников, пока в ночи не раздался леденящий душу крик.
За свою жизнь Конрад слышал много криков. Он узнал вопль всепоглощающего ужаса, который оборвался настолько внезапно, что положить ему конец могла только смерть. Кричал мужчина. Конрад сразу понял, что кричал перед смертью Ницлер.
Он оттолкнул девушек — те вцепились в него уже от страха, а не от страсти, — схватил одежду и кинжал и выглянул в окно. Тут он и увидел всадников на улице перед «Серым горностаем».
Свет лун отражался на металлических шлемах и нагрудниках.
Имперские гвардейцы.
Двое остановились под окном, они держали в поводу двух лошадей. Что-то в темных неподвижных фигурах показалось Конраду странным, но он никак не мог понять, что именно, а времени на размышления не оставалось. Надо бежать, только побег вряд ли дастся легко. Трактир окружали лучшие бойцы Империи, и Конрад не сомневался, что они пришли за ним.
Сейчас у него появился лук со стрелами, но он держал их внизу, в комнате, которую делил с кухонным мальчишкой. Очевидно, что кто-то из гвардейцев уже проник в трактир, но если добраться до оружия раньше них, то можно надеяться подстрелить нескольких всадников и уравнять шансы.
Джина подобралась к окну и ахнула, когда увидела зловещие силуэты поджидающих во дворе всадников.
— Не уходи, — взмолилась она. — Спаси нас.
— Вас они не тронут, — заверил Конрад обеих девушек, но не успел он договорить, как послышался другой предсмертный крик. Кричала женщина. — Быстро, — скомандовал Конрад. — На крышу.
Девушки завернулись в простыни и выскочили следом за ним в коридор. По дороге они распахивали все двери, чтобы позвать перепуганных подруг, затаившихся внутри. Когда они добрались до лестницы на чердак, за Конрадом крались все пять обитательниц почтового двора.
— Ни звука, — прошептал он, жестами подгоняя девиц по лестнице. — Один шорох, и мы все мертвы.
После поступления на работу он тщательно обследовал чердак. Просторное пыльное помещение наполняла забытая рухлядь, которую в течение десятков лет складывали под стропилами. Пока девушки одна за другой карабкались на чердак, Конрад вернулся и осторожно выглянул на галерею. По трактиру эхом разносились крики несчастных жертв. Похоже, гвардейцы расправлялись со всеми, кто попадался на пути, ведя себя как банда грабителей, но, по мнению Конрада, имперская гвардия давно перестала от них отличаться.
Подобно Таунгару и Холвальду, скорее всего, эти гвардейцы поклонялись Слаанешу, и каким-то образом они выяснили, где скрывается Конрад. Пусть они не могли точно знать, что он живет при «Сером горностае», но это их мало смущало. Как и остальные создания Хаоса, они жили убийствами и смертью. Они не пощадят никого.
У Конрада не было ничего, кроме ножа. Шансы добраться до лука и стрел улетучились.
Через мгновение его опасения подтвердились: он услышал крик Ганса. Наверное, мальчик прятался в комнате, когда гвардейцы положили конец его недолгой жизни. Очень скоро внизу не останется никого живого, и убийцы приступят к обыску второго этажа. Бесполезно пробираться на чердак и таиться там в темноте, надеясь, что его не найдут.
У Конрада мелькнула мысль неожиданно напасть на первого поднявшегося на галерею гвардейца, прирезать его и отобрать меч. Тогда он сможет какое-то время удерживать остальных: на балкон вела узкая лесенка, и нападающим придется подниматься по одному. Он беззвучно прокрался к подножию приставной лестницы, что вела на чердак.
— Эй, — прошипел он, и над ним тут же появилось встревоженное лицо Марселлы. — Я уберу лестницу. Заприте люк, и они решат, что на чердаке никого нет. У вас есть ножи?
В люке заблестела сталь. Все девушки держали при себе ножи для обороны, но они не спасут их от гвардейцев.
— Режьте солому на крыше, — приказал Конрад. — Вылезайте около дымохода.
Он опустил деревянную лестницу, но не стал оставлять ее под люком, иначе о ее назначений легко догадаются. Он пронес лестницу по коридору и уже собирался сбросить с балкона, когда на ступеньках появился первый гвардеец. В тусклом свете Конрад едва успел разглядеть металлические доспехи и тут же бросился на солдата, выставив перед собой лестницу как таран. Лестница ударила гвардейца в грудь и сбросила вниз.
Конрад швырнул лестницу с галереи, вытащил нож и бегом бросился в комнату, откуда вышел меньше двух минут назад. Захлопнул дверь, подпер ее стулом, бесшумно открыл окно и забрался на узкий подоконник. Двое всадников все еще дежурили под окном, держа лошадей тех, кто занимался резней внутри.
Единственной надеждой на спасение было украсть лошадь, причем убив обоих всадников и сбежав прежде, чем двое других поймут, что происходит. До земли оставалось около двадцати футов, чуть меньше до облаченных в доспехи всадников. К несчастью, их лошади стояли слишком далеко друг от друга, чтобы добраться до них в один прыжок.
Конрад прыгнул на ближайшего всадника, ногами вперед, и выбил его из седла. Перекатился по земле, вскочил на ноги и ринулся на человека, которого сбил… Только перед ним лежал не человек.
Вот почему всадники показались ему странными. Трактир громили зверолюди в форме имперской гвардии.
Тело того, кого сбил Конрад, украшала голова быка с бледной шерстью; на морде горели круглые зеленые глаза. Конрад мгновенно оправился от удивления и продолжил атаку, вонзив нож в шею распростертого чудовища. Из распоротой глотки брызнула горячая кровь, и создание взревело в предсмертной агонии.
Он еще извивался, а Конрад уже вскочил, но тут же пригнулся, уворачиваясь от меча второго. Клинок косой просвистел у него над головой. Конрад поднырнул противнику под руку, его нож со всей силы вошел между кожаными ремешками кирасы. Снова полилась кровь, раздался второй рык боли и ярости.
Не стоило тратить драгоценное время и добивать противника. Оставшиеся без присмотра лошади заволновались, начали перебирать ногами, и Конрад едва успел схватить одну из них за поводья. Через мгновение он нашарил левой ногой стремя и тронул коня с места, уже на ходу заскакивая в седло.
Перед лошадью мелькнула тень. Блеснул клинок, и лошадь начала заваливаться на бок, но Конрад соскочил с нее прежде, чем его прижало к земле.
Пытаясь встать, он подвернул ногу и упал на булыжники двора. Не успел он снова подняться на ноги, как его уже окружили зверолюди: трое, потом четверо, пятеро. В грудь Конрада уперлись острия мечей, и он крепче сжал в руке нож. Пять имперских мечей против одного имперского кинжала. Ботинок одного из противников тяжело наступил ему на руку, тогда нож пришлось выпустить. Другой ботинок отбросил кинжал в сторону.
— Это он, это он! — послышался рядом человеческий голос.
За спинами зверолюдей стоял Дитер. Стало быть, это он привел их сюда, но какая теперь разница. Конрад посчитал противников: он убил одного, ранил другого, его окружали пятеро и еще один стоял рядом с Дитером.
— Видите? Я один из вас, — заявил Дитер, обращаясь к стоявшему рядом. — Я — имперский гвардеец.
Восьмой зверочеловек (очевидно, предводитель) неторопливо вытащил меч. Он поманил Дитера пальцем, и тот сделал шаг к нему. Мощным ударом главарь снес ему голову, и она откатилась в темноту, а безглавое тело медленно осело на землю.
Главарь жестом указал на двоих воинов, и они отошли от Конрада и направились обратно в трактир.
Предводитель мутантов двинулся к Конраду. Он хромал. Видимо, его доспех скрывал тело еще более уродливое и искореженное, чем у остальных прислужников Хаоса.
Неожиданно вспыхнул яркий свет. Двое мародеров зажгли факелы и понесли их к трактиру. В отсвете пламени Конрад разглядел лицо предводителя, еще более безобразное, чем бычьи морды служителей Слаанеша.
По всей видимости, когда-то он был человеком, но с ним случилось что-то ужасное. По большей части скрытое шлемом, лицо представляло из себя почерневшую, оплывшую бесформенную маску, без губ и носа. Веки обгорели, и правый глаз казался неестественно большим, а на месте левого зияла дыра.
Он приставил меч к горлу Конрада; с клинка еще капала липкая теплая кровь.
Перед Конрадом стоял Таунгар — вернее, то, что от него осталось.
ГЛАВА 8
Пламя быстро охватило «Серый горностай», деревянные стены горели, как бумага. В ярком зареве Конрад не мог отвести глаз от изуродованного лица Таунгара.
Телу сержанта досталось не меньше, чем лицу. С трудом верилось, что кому-то удалось избежать смерти в пожарище особняка Цунтермайна, равно как и в то, что кто-то мог выжить с такими чудовищными повреждениями.
Таунгар дышал хрипло и с трудом, будто его легкие до сих пор наполнял дым. Его зубы почернели и почти все обкрошились. Когда он говорил, безгубый рот страшно кривился, а голос не поднимался выше хриплого шепота.
— Вот почему огонь пос-сща-дил меня, — прошипел он, задыхаясь на каждом слоге. — С-сшто-бы убить тебя, предатель.
— Это ты — предатель, — сплюнул Конрад. — Предатель человеческой расы!
Таунгар сильнее вдавил острие меча в мягкую плоть под его подбородком; выступила кровь. На лезвии клинка она смешивалась с кровью Дитера.
— Тебе будет больно, как было больно мне, — выдохнул Таунгар. — Боль вс-с-се ес-сще с-с-со мной, и ты будес-сшь муч-итьс-с-ся вечно.
Он снова нажал на меч, и кровь потекла уже ручейком. Чуть сильнее, и клинок проткнул бы Конраду горло, но сержант вовремя убрал меч и махнул зверолюдям рукой. Двое силой поставили Конрада на ноги, а третий отошел осмотреть лежащего неподалеку товарища. С первого взгляда не оставалось сомнений, что тот мертв, и солдат перешел к другому, которого Конрад ранил. Он сидел на земле и пытался унять струящуюся из бока кровь.
Двое других все еще не вышли из трактира. Та пара, что держала Конрада, не разжимала стальной хватки ни на секунду, и все же Таунгар отступил на шаг. Видимо, он припомнил, как Конрад вырвался из его рук в нечестивом храме Цунтермайна.
— Мо-лис-сь своему богу, с-сштобы он тебе помог, — издевательски прошипел Таунгар.
Должно быть, он верил, что Конрад, подобно Кристен, поклоняется Кхорну.
— Мне не нужна помощь, чтобы справиться с тобой и твоим богом-выродком!
Таунгар что-то приказал на утробном языке мутантов, и удар по виску чуть не лишил Конрада сознания. Один из солдат ударил кулаком, хотя ему показалось, что в него кинули камнем. Голова Конрада мотнулась, из раны на виске выступила кровь и потекла по щеке. И тут один из солдат оторвал от рубахи Конрада полосу и засунул ему в рот, на случай если тому вздумается орать.
Конрад все время думал о том, что скрывается под доспехами мутантов, человеческие ли у них тела. Может, удар оказался настолько сильным потому, что его нанес не кулак, а копыто? Мутанты стояли прямо, на двух ногах, но покрывала ли их под одеждой бледная шерсть? Бычьи головы были гораздо крупнее человеческих, и из просверленных в шлемах дыр торчали изогнутые рога. Изо рта у них воняло, и они жаждали его смерти не меньше Таунгара.
Рот Конрада затыкал кляп; его держали так крепко, что вырваться было почти невозможно; его окружали зверолюди, которые выглядели как гвардейцы элитного воинского подразделения Империи. Жар горящего трактира обжигал даже сквозь одежду. Хотя его враги не замечали жара — их защищали доспехи и толстая шкура, а Таунгару, похоже, уже было все равно.
По-видимому, лишь Таунгар спасся из пекла в особняке. Может, он собирался отплатить Конраду его же монетой и спалить его живьем? Не потому ли он приказал поджечь трактир, что хотел оставить там Конрада? Но сержант обещал медленную смерть, а во всем, что касается увечий и смерти, порождениям Хаоса стоило верить.
Конраду оставалось лишь надеяться, что держащие его хоть на миг ослабят хватку. А пока они держали его так крепко, что стоило солдатам чуть сжать пальцы, у Конрада хрустнули бы кости. Оба были выше и тяжелее его, в доспехах и вооружены. Когда из трактира вернутся те двое, противники получат неоспоримое численное превосходство.
— Рес-сшал, что с-с-с тобой с-с-сделаю, е-е-ес-ли когда-нибудь найду, — продолжил Таунгар. — С-с-столь-ко вс-с-сего при-думал…
Голова Конрада бессильно повисла. Он увидел, что меч сержанта поднимается, и почувствовал, как острие снова упирается ему в горло. Таунгар приподнял мечом его подбородок, чтобы убедиться, что Конрад в сознании. Они уставились друг на друга, единственный глаз Таунгара пристально смотрел с изуродованного лица.
— Нас-счнем с глаз-з-з, — решил Таунгар, и в тот же миг острие его меча коснулось нижнего левого века пленника.
Конрад инстинктивно дернулся назад, и ему даже удалось уклониться на пару дюймов от клинка, но тут его лоб обхватила затянутая в наручь лапа мутанта. Острие меча вернулось к его левому глазу, и сейчас он метил прямо в зрачок. На клинке засохла кровь, сталь поблескивала в свете пожара, и Конрад осознал, что это зрелище — последнее, что он увидит.
Он пытался уклониться или повернуть голову, но его держали слишком крепко. Тогда он закрыл глаза и сжался в ожидании неизбежной боли.
И тут его голову мотнуло назад и в сторону, по щеке чиркнул клинок, прорезая до кости, и он чуть не упал…
Но только чуть, поскольку один из солдат крепко держал его, в то время как второй с криком боли выпустил его руку.
Конрад открыл глаза, увидел, что Таунгар глядит за его плечо, и без промедления ударил кулаком по звериной морде держащего его мутанта. Другой солдат с криком извивался на земле, умирая. От силы его удара держащий пошатнулся, откачнулся на полшага, а через миг и он завыл в агонии — кто-то напал на него сзади.
Конрад увернулся от бросившегося на него Таунгара, вытащил изо рта кляп, оглянулся и увидел за спиной смутный темный силуэт. В зареве он разглядел черный доспех и меч; голову пришельца скрывал шлем, выполненный в виде головы… волка!
— Я сам! — крикнул Конрад, когда черный рыцарь уже приготовился насадить Таунгара на меч.
Вольф шагнул в сторону, и сержант пролетел мимо. Конрад выхватил клинок у одного из умирающих мутантов, и Таунгар развернулся к нему. Человекобык, который до того занимался раненым, ринулся на Вольфа, и между ними завязалась схватка.
Таунгар с Конрадом обменялись взглядами. Сержант поднял меч перед собой в полагающемся перед дуэлью салюте, и Конрад ответил ему тем же.
— Когда ты стал рабом Хаоса? — спросил он.
Таунгар медленно покачал головой; из его горла вырвался отвратительный звук, будто он задыхался, — так он теперь смеялся.
— Рабом? Никогда. С-с-стал с-с-сво-бодным в Прааге. Думал, ш-што умер, но на с-с-са-мом деле начал жить.
— Ну, жить тебе осталось недолго!
Они скрестили мечи, два имперских клинка легонько звякнули друг о друга — и началась смертельная дуэль.
Конрад нажимал на противника, так ему хотелось поскорее покончить с ним. Преимуществу следовало быть на его стороне. Он находился в прекрасной форме, тогда как сержант после пожара стал калекой. Но Таунгар не зря славился как мастер клинка, и опыт помогал ему там, где подводила подвижность. Благодаря мастерству он прожил достаточно долго, чтобы стать ветераном, хотя в последний раз его спас союз с Хаосом.
Таунгара также выручала броня, она отразила большую часть выпадов Конрада. Тому же приходилось отступать и уворачиваться каждый раз, когда клинок сержанта пробивал его защиту. Если хоть один удар достигнет цели, Конраду конец. Он и так терял кровь из ран на виске, на щеке и на шее.
Мечи их со звоном сталкивались, и им вторил звон оружия другой пары сражающихся. Вскоре раздался крик — животный крик, — и враг Вольфа упал с последним предсмертным воем. Вольф оставил его извиваться и истекать кровью и занялся мутантом, которого до этого ранил Конрад. Тот попытался подняться, но его хватило лишь на жалкие попытки отползти в сторону. Далеко он не уполз.
А Конрад никак не мог одолеть своего противника. Даже лишившись одного глаза, Таунгар безошибочно определял направление и силу его выпадов и каждый встречал контратакой. Чувства бывшего сержанта невероятно обострились, а зловещее божество наполняло его силой.
Оба сражались только мечами, без щитов. Двое убитых Вольфом мутантов пользовались имперскими клинками, и Конрад оказался вооружен одним из них. Это означало, что поблизости лежит еще один меч. Конрад попятился к трупам, а Таунгар напал на него с такой мощью, что Конрад споткнулся об одно из тел и чуть не упал. Клинок сержанта просвистел в воздухе; Конрад чудом не расстался с головой. Он пригнулся, подхватил второй меч, в развороте вскочил на ноги и снова оказался лицом к лицу с противником.
Он прятал второй меч в левой руке за спиной и продолжал сражаться клинком в правой. Когда Таунгар сделал очередной выпад, Конрад поймал его меч у крестовины своим и нажал, заставляя врага отвести руку в сторону.
И тут он ударил вторым мечом, вогнал его в единственный глаз Таунгара, да так, что клинок прошил череп насквозь.
Рот сержанта распахнулся, но крика не последовало — его рот наполнился кровью, и он замолчал навсегда. Конрад вытянул руку чуть дальше, отпустил рукоять, и Таунгар упал.
Конрад осмотрелся. В пылающем свете пожара лежали тела мутантов. Всех их убил Вольф — если, конечно, это был Вольф.
Под доспехом мог скрываться кто угодно. Тот факт, что он пришел Конраду на помощь, мало что значил. Он вполне мог оказаться врагом мутантов, а заодно и его недоброжелателем.
Черный рыцарь воткнул меч в землю.
— Почисти! — приказал он, и тут Конрад убедился, что перед ним Вольф.
Вольф стащил с головы шлем, и Конрад увидел лицо человека, который был его учителем, а стал другом. Белые волосы и борода были по-прежнему коротко подстрижены, и, конечно, ничто не могло изменить заостренные зубы и черные татуировки, которые придавали ему сходство со зверем-тезкой.
— Внутри еще двое, — предупредил Конрад.
Он опустил меч и вытер заливающую лицо кровь. Потом повернулся к пылающему трактиру. Из всех окон и дверных проемов вырывалось пламя.
— Знаю, — спокойно сказал Вольф. — Им оттуда не выбраться.
И не только им, внезапно осознал Конрад. Он едва успел отпрыгнуть, и горящая балка рухнула на место, где он стоял миг назад. Трактир превратился в ревущее пекло.
Соломенная крыша полыхала. Внезапно большая ее часть провалилась. Конрад надеялся, что девушки успели с нее выбраться; если они остались на чердаке, им не выжить. Почтовый двор на глазах превращался в огромный костер.
— Почисти! — повторил Вольф. — Ты мне должен два дня.
— А ты не хочешь потребовать еще пять лет за очередное спасение моей жизни? — спросил Конрад, но послушно выдернул из земли черный меч.
— Если бы я просил по пять лет за каждый раз, что тебя спасаю, ты бы служил мне до скончания веков. — Вольф с наигранным удивлением тряхнул головой. — Не понимаю, как ты ухитрился оставаться в живых все эти месяцы.
Когда Вольф убил Отто Крейшмера и спас Конрада от повешения, Конрад согласился отслужить ему в качестве оруженосца пять лет. Они почти истекли к тому моменту, когда Конрад оставил раненого Вольфа на попечении Анвилы и отправился на розыски бронзового воина. Он никогда не упоминал, что незадолго до того спас Вольфу жизнь, вырвав его из рук толпы гоблинов: Вольф и так прекрасно знал о его заслуге.
— Как ты меня нашел? — спросил Конрад.
— Случайность, — пожал плечами наемник.
— Случайностей не… — начал Конрад, но оборвал себя на полуслове, когда заметил что Вольф улыбается, показывая заостренные зубы.
Конрад вытер черный меч плащом одного из мутантов. Вольф тем временем скрылся в темноте. Вернулся он верхом на черном коне, а в поводу вел вьючную лошадь.
Значит, он нашел замену Миднайту — белого жеребца убили в той схватке с гоблинами.
— Поехали, — велел Вольф, принимая из рук Конрада меч и засовывая его в ножны.
Конраду безумно хотелось спросить «Куда?», но он сдержался и пошел искать себе лошадь.
Его не раз предупреждали о том, что опасно присваивать себе оружие противника, потому что оно может заключать в себе недобрую силу предыдущего владельца. Только недавно Конрад полностью осознал, что имелась в виду зараза, которую несет в себе Хаос (он сталкивался с проявлениями Хаоса, но не знал, что этим словом называют), но все равно он уже стал одним из проклятых, так что не стоило и беспокоиться.
Первый раз, когда он взял в руки оружие Хаоса, он возвращался в деревню — вернее, туда, где она раньше стояла. Троица мутантов, покрытых мехом с красно-желтыми полосами, напала на них с Вольфом, и Конрад вынудил одного из них выронить меч. Когда он его поднял, по телу прошла волна небывалой силы. С тех пор он много раз касался оружия врага, но никогда больше не чувствовал подобной мощи.
Меч, которым он сражался с Таунгаром, ничем не отличался от любого другого. Конрад осмотрел его, думая о его бывшем хозяине-мутанте. Неужели тот действительно состоял в имперской гвардии? И скольких еще развратило пагубное влияние Хаоса? Сколько гвардейцев служили Слаанешу, а не Императору?
И как обстояли дела с другими военными частями Альтдорфа? Или там тоже процветала измена? Начиная городскими часовыми и заканчивая рейкландской армией, каким имперским подразделениям можно доверять? Сколько оставались верными Императору и сколько принесли клятву силам Тьмы?
Таунгар состоял в личной охране Императора, что не помешало ему стать предателем, одним из проклятых. Сейчас Конрад понимал, почему сержант равнодушно отнесся к сообщению о заговоре против Карла-Франца. Хотя Конрад считал, что смерть серого провидца положила конец угрозе, он мог и ошибаться. Череп еще жив. Он знал Гаксара и наверняка принимал участие в его коварном плане.
Конрад поднял ножны и вложил в них меч. Он не стал снимать с мертвых доспехи — память о бронзовом рыцаре была слишком свежа. Он поискал и нашел свой кинжал, потом поймал лошадь, которая не испугалась пожара и не убежала далеко, и сел в седло.
Вольф ничего не сказал ни о его коне, ни об оружии. Просто передал ему поводья вьючной лошади, и Конрад последовал за наемником по темной тихой деревне.
Все двери были заперты, окна закрыты ставнями — жители попрятались в ужасе перед разрушительным взрывом насилия и жестокости, ворвавшимся в их размеренную жизнь.
По дороге Конрад оглянулся на трактир. Пламя пылало менее яростно: все, что могло сгореть, уже сгорело. К рассвету от почтового двора останутся угли, кучка обгоревших костей и пепел.
Вольф тоже оглянулся на пожар.
— Какая жалость, — сказал он. — На мили в округе больше негде выпить.
— Я заметил их на дороге между деревней и Альтдорфом, — рассказывал Вольф. Они сидели у огня, Конрад разжег его, чтобы не мерзнуть в долгой предрассветной мгле. — Я решил проследить за ними и посмотреть, что они замышляют. И тогда я увидел тебя.
— А куда ты до этого направлялся? — спросил Конрад.
Вольф долго смотрел на огонь, но, наконец, ответил:
— Я был в столице, потом уехал. Я мог отправиться по любой дороге, но почему-то выбрал эту. Или она выбрала меня. — Не отрывая взгляда от костра, он спросил: — А ты, Конрад, что ты делал с первого дня лета?
Конрад пожал плечами, не зная, с чего начать, и не зная даже, во что стоит посвящать Вольфа, а во что нет. Многое из случившегося он не стал бы рассказывать никому. За исключением Элиссы, он считал Вольфа самым важным человеком в своей жизни; но столько всего произошло с тех пор, как их пути разошлись, что сейчас наемник казался ему совсем чужим.
— Я видел бронзового воина, — ответил Конрад. — Анвила тебе говорила?
Вольф кивнул.
— Последний раз я видел его пять лет назад, с точностью до дня. За день до того, как мою деревню стерли с лица земли. После того как я увидел его в Кислеве, на шахту напала банда чужаков.
В полумраке он едва заметил кивок Вольфа.
— Ты его нашел?
— К тому времени, как я спустился с гор, он уже пропал. — Это являлось сущей правдой, но Конрад пока решил не упоминать, что он все же разыскал бронзового рыцаря несколько позже. — Однажды ты мне сказал, что он — твой брат-близнец, и еще ты сказал, что лучше бы он умер. Он принадлежит Хаосу?
— Верно.
— Как это случилось?
Некоторое время Вольф молчал. Он смотрел на пламя костра, и Конрад уже решил, что не дождется ответа, но тут наемник заговорил:
— Я родился раньше, на несколько минут. Мы походили друг на друга как две капли воды, хотя я родился с белыми волосами, а Юрген с черными. По натуре мы были полными противоположностями. Росли вместе, играли вместе, но со временем Юрген… изменился. Интерес к колдовству и черной магии его испортил. Он уверовал в то, что он — только половина личности и не сможет стать самим собой, пока не убьет и не поглотит меня. А еще он решил, что должен меня убить без помощи магии. Поэтому он сделал бронзовый доспех, чтобы в нем сразиться со мной. Но все пошло не так.
Вольф снова замолчал, и Конраду оставалось лишь гадать: а рассказывал ли он об этом кому-нибудь еще? Наемник продолжал смотреть в костер, но не видел огня — перед его глазами вставала давно минувшая пора жизни.
— «Тебя никогда не предаст самый близкий человек», — задумчиво и тихо произнес Конрад. Он вспомнил те слова, что сказал Вольф сразу после первой их встречи, но тот то ли не услышал, то ли сделал вид, что не слышит.
Конрада всегда занимал доспех Вольфа, черная железная броня, которую тот редко снимал на его памяти. Он прекрасно помнил тяжелый черный меч и щит без герба. Нечасто случалось, чтобы оружие служило своему хозяину так долго, потому что кровь зверолюдей и их союзников разъедала металл подобно кислоте. Хотя меч Вольфа пролил немало крови, лезвие ничуть не пострадало. Существовала ли какая-то связь между бронзовым и черным доспехами? В бронзовом содержался варп-камень, а в черном?
Будь перед ним кто-нибудь другой, Конрад немедленно заподозрил бы, что при изготовлении оружия и брони использовалась магия. Но Вольф ненавидел магию и чародеев; возможно, его ненависть зародилась после того, как его предал брат.
Бронзовый доспех сделал Юрген фон Нойвальд, а разобрал его Литценрайх. Брат Вольфа и миденхеймский колдун — еще одна нить. Чем больше узнавал Конрад, тем сильнее чувствовал себя закутавшимся в паутину.
Бронзовый доспех иссушил Юргена, выпил из него жизненную силу так же, как он пытался поглотить Конрада. Помимо их двоих, доспех Хаоса наверняка примеряли и другие, и он всех высосал досуха. Юргена первым, Конрада последним.
Конрад ждал, что Вольф продолжит рассказ, но тишину ночи нарушали лишь потрескивание веток в костре да дальний крик совы. Он дотронулся до повязки на шее. Кровь уже свернулась, рана начала затягиваться, так что он немного ослабил повязку. Голову и щеку также стягивали полосы ткани.
Когда-то Конрада встревожила бы мысль, что он может умереть от ядовитого прикосновения клинка зверочеловека. Безобидная на вид царапина иногда оборачивалась мучительной смертью, как от укуса ядовитой змеи. Но его столько раз ранили, и он всегда поправлялся без осложнений, так что к тому времени, когда он пришел с войны, Конрада перестали беспокоить подобные мелочи. Да, вероятность смерти оставалась, незначительное ранение могло привести к ухудшениям, но случалось такое нечасто.
Конрад вспомнил о Таунгаре. Сержант говорил, что почти умер при осаде Праага, но на самом деле он стал союзником Хаоса. Часто ли такое случалось с солдатами, воюющими в Северных Пустошах? Часто они заражались поглотившей все вокруг порчей? Возможно, они не умирали от ран, а преображались; укус вампира может убить, а может обратить укушенного в себе подобного. Один из способов для легионов Хаоса увеличивать свои ряды, пополняя их из войск, которые пытались отбросить их обратно в проклятые земли.
В нескольких словах Вольф рассказал ему больше о своей юности, чем за пять лет службы. Наемник продолжал невидящим взглядом смотреть в огонь, и Конрад понял, что больше ничего не услышит от него о брате, первом бронзовом рыцаре. Но у него оставались еще вопросы.
— Когда мы впервые встретились, — начал он, — у меня был колчан из черной рифленой кожи. Помнишь?
Сначала он подумал, что Вольф не услышал вопроса, но через несколько секунд тот покачал головой.
— С золотым гербом, — продолжал Конрад. — Кулак в перчатке между двух скрещенных стрел. Я спросил тебя, знаком ли тебе этот герб, а ты ответил, что нет. Но я видел, что ты его узнал.
— Да, — после недолгого молчания согласился Вольф. — Помню. Я видел его раньше. На щите.
На щите! Щит теперь принадлежал скавену по прозвищу Серебряный Глаз. Еще одна нить паутины…
— Чьем щите?
Снова молчание. Наконец Вольф произнес:
— Врага. Врага, который мог убить меня, но вместо этого подарил жизнь.
— Кем он был?
Должно быть, Вольф имел в виду первого хозяина лука и стрел, которые отдала ему Элисса. Еще одна нить связывала Вольфа и Элиссу.
— Эльфом, — ответил наемник.
— Эльфом?
Что вполне совпадало с полученными в Геральдической коллегии сведениями: загадочный герб принадлежал не человеку.
— Мы были врагами. Он мог убить меня. Но не убил.
— Когда это случилось?
— Двадцать лет назад. — Вольф медленно кивнул, будто отсчитывая прошедшие годы. — Или больше.
— Где?
— Около Миденхейма.
Ниточка к прошлому Элиссы. Если отец девушки — эльф, вполне объяснимо, что она подарила Конраду его оружие.
— Рядом с тем местом, где мы встретились? — спросил Конрад.
— Возможно.
— Что сталось с эльфом, с его оружием?
— Не знаю. Я постарался поскорее забыть о нем. Пока не увидел у тебя колчан.
— Как его звали?
Вольф пожал плечами.
Конрад откинулся назад, разглядывая звездное небо. Маннслиб ушла за горизонт, и темнота сразу сгустилась. Большую по размеру луну назвали в честь Мананна, бога морей. «Возлюбленная Мананна» сияла сегодня в полной красе и взойдет такой же только через двадцать пять дней. Моррслиб еще висела в небе, но ее неестественное сияние проливало мало света на мир внизу. Ее назвали в честь бога смерти, Морра; она обладала неправильной формой, и ее цикл оставался загадкой. Иногда она всходила полной, иногда ущербной, и ее очертания менялись почти каждую ночь. Одна из легенд гласила, что «Возлюбленная Морра» состоит целиком из варп-камня. Ей верили все приверженцы Хаоса и совершали свои церемонии, когда Моррслиб всходила в полной четверти. Поклонявшаяся Кхорну банда Кастринга приносила своему богу жертвы при полной луне. Сегодня Моррслиб также взошла полной, и служители Слаанеша во главе с Таунгаром явились за Конрадом.
— Как поживает Анвила? — спросил Конрад только потому, что дварф-женщина вроде бы оставалась единственной, кто не имел отношения к паутине его жизни.
— Она занялась перерисовыванием всех рун в дварфском храме, — ответил Вольф. — К счастью, гоблины туда больше не возвращались. Когда я достаточно окреп для путешествия, мы отправились к горе, нашли там приготовленных для нас лошадей и вернулись к шахте. Вернее, к тому, что от нее осталось. Там мы распрощались. Анвила держала путь к горам Края Мира, решила вернуться в университет на Вечном Пике. Дварфы называют его Караз-а-Карак, «Вечный путь к вершине». Она хочет написать книгу о наших открытиях. Я поехал на восток, в Альтдорф. Там многое изменилось с моего последнего посещения, и все к худшему. Оказалось, мне нечего делать в столице, и я уехал. И вот мы здесь.
Наемник почти не изменился с того дня, когда они впервые встретились, хотя на его лице появились новые отметины — шрамы.
— Император вернулся в Альтдорф?
— Он решил провести зиму в Талабхейме, но ходят слухи, что его держит там любовная связь. Поговаривают, что именно поэтому он отослал Императрицу обратно в Альтдорф, а не потому, что занят государственными делами. Одни говорят, что у него роман с племянницей архиликтора Аглима, другие — что он увлекся самой герцогиней Элизой Крайглиц-Унтерменшской, третьи — что он проводит каждую ночь в храме Зигмара. Каждый раз с новой жрицей. — Тут Вольф рассмеялся. — Иногда я жалею, что никогда не носил бархатный плащ. Из меня бы получился отличный придворный: всех забот, что разносить сплетни и пускать слухи. Но тогда я бы столько упустил в жизни!
Он полез под рубаху, почесался и вытащил руку, сжимая что-то между указательным и большим пальцами.
— Да, в Императорском дворце у меня бы водились вши получше.
— Когда Император вернется в Альтдорф, его убьют, а трон займет двойник.
Вольф равнодушно кивнул, будто ему только что сообщили, который час. Он потыкал в костер палкой и подкинул еще веток.
— Откуда ты знаешь? — спросил он. — Ты ухитрился до сих пор ничего не рассказать о себе.
— Я покинул Кислев, — сказал Конрад. Он не стал упоминать о Кастринге. — Поехал в Миденхейм. — И снова опустил случившееся с бронзовым доспехом и Литценрайхом. — Перебрался в Альтдорф. — Ни слова о Гаксаре и скавенах. — И, в конце концов, оказался здесь. — Конрад старательно избегал подробностей.
В первый раз с начала разговора Вольф пристально посмотрел на него, хотя заговорил не сразу.
— Ты изменился. Вернее, что-то изменило тебя. Несмотря на события в Прааге, все зверства, с которыми ты там столкнулся, все немыслимые существа, с которыми сражался, ты вернулся оттуда не таким, каким я вижу тебя сейчас. Значит, с тобой произошло что-то гораздо, гораздо худшее. В твоей душе Тьма.
Конрад никогда не слышал от Вольфа ничего подобного. Хотя наемник утверждал, что поклоняется Зигмару и даже когда-то собирался вступить в орден Наковальни, Вольф не производил впечатления религиозного человека, скорее наоборот. Конрад всегда подражал ему в этом, мало внимания уделяя молитвам и поклонению.
Солдатам на поле битвы, где столкнулись человечество и жестокие подвижники Хаоса, было не до религии. Их гораздо сильнее заботила собственная жизнь, чем духовный рост.
— «Хаос», — произнес Конрад. — Твое последнее слово, когда я покидал храм дварфов. Что ты имел в виду? Предупреждение или…
Вольф с зевком потянулся.
— Завтра мы отправимся в Пустоши.
— В Пустоши?
— Ты будешь делать то, что я тебе скажу. По крайней мере, в течение двух дней. И если в тебе есть хоть капля здравого смысла, ты останешься со мной столько, сколько потребуется. Я вижу, что ты — тот самый человек.
— Какой человек?
— Тот, кого я должен туда отвезти. Тебе нужно кое с кем встретиться. Этот кто-то ответит на все твои вопросы и расскажет, что же с тобой в действительности творилось в последние месяцы.
Конрад уставился на Вольфа. Кто-то, кто ответит на все его вопросы?…
И только сейчас, глядя на наемника поверх мерцающего костра, он осознал, что у них с Вольфом гораздо больше общего, чем ранее. Конрада сбил с пути истинного доспех Юргена фон Нойвальда и варп-камень; но соблазнительный поцелуй Хаоса обратил Вольфа задолго до того.
ГЛАВА 9
Пустоши лежали к западу от Рейквальдского леса, и у Конрада с Вольфом ушло гораздо больше двух дней, чтобы до них добраться. К тому времени как раз закончился пятый год службы Конрада. Ни он, ни Вольф не вспомнили об этом событии.
Пустоши не отличались гостеприимством: голую, безлюдную степь продувал холодный ветер со Срединного моря, у которого стоял единственный в этой местности город — Мариенбург, крупнейший порт Старого Света. Но Вольф направлялся не туда и даже обходил стороной небольшие деревушки и фермы, где прозябали оставшиеся жители.
Вольф упорно не желал говорить, куда он его ведет и кого они там встретят, поэтому довольно скоро Конрад перестал задавать вопросы. Ночное появление Вольфа и спасение им Конрада от быкоголовых мутантов было отнюдь не счастливой случайностью, а началом путешествия к таинственному незнакомцу, который ответит на все его вопросы о Хаосе.
По крайней мере, именно в этом старался убедить себя Конрад: у него нет иного выбора, кроме как позволить судьбе вести его по заранее проложенному пути. К тому же ему казалось, что чем дальше на запад он продвигается, тем сильнее ощущает свободу от нитей паутины, грозящей поймать в ловушку его жизнь.
Вольф также отказался объяснить, где и когда его настигла зараза Хаоса. Конрад прекрасно его понимал, так как и сам не стремился рассказывать о проведенном внутри бронзового доспеха времени и о том, как оно на него повлияло. Но он черпал надежду из того факта, что Вольф еще жив и не поддается Хаосу, хотя заразился гораздо раньше его. Он знал, что прикосновение варп-камня обрекло его на неизбежную погибель, но, возможно, ее приход удастся оттянуть.
Сколько он знал Вольфа, тот постоянно сражался с Хаосом, хотя никогда не называл его по имени. Наемник понимал, что битвы бывают разные, что миру угрожает опасность отовсюду. Но поскольку Вольф в первую очередь считал себя воином, то и боролся с легионами проклятых единственным известным ему способом — при помощи оружия. Вместе с военными силами Империи он отразил атаки северных орд под Кислевом и показал себя успешным командиром. Армия наемников под его командованием даже сумела оттеснить варварские племена обратно в их мрачное обиталище. Но настал день, когда захватчики ринулись на юг и стерли с лица земли шахтерский поселок и всех его обитателей. Или почти всех. Кристен оказалась последней жертвой.
День за днем они с Вольфом ехали по дикой местности. Пустоши назвали так не зря. Под копытами лошадей хрустела сухая трава, и лишь изредка попадались искореженные, чахлые деревья.
Растительности едва хватало, чтобы прокормиться немногим диким животным и птицам, что встречались по дороге. Не приходилось удивляться тому, что здесь живет так мало народу. Создавалось впечатление, что страну уже захватил Хаос и люди покинули ее презренные земли.
Дорог не прокладывали, поскольку по ним все равно почти никто не ездил. На безжизненной земле не встречались даже тропки, и Конрад недоумевал, как Вольф определяет, в каком направлении ехать. Хотя там, где ничего нет, не имеет значения, в какую сторону двигаться.
Но однажды Конрад разглядел на горизонте полоску зелени. По мере приближения она выросла в небольшой клочок леса. К тому времени опустились сумерки, и Конрад с Вольфом решили разбить на ночь лагерь. На следующее утро стало очевидно, что лес находится на острове, в центре большого озера. Сама по себе вода не объясняла плодородие острова. Он скорее походил на защищенный рвом замок, только вместо стен вздымались деревья.
— Здесь живет Галеа, — произнес Вольф, придерживая лошадь у кромки воды.
— Кто такой Галеа? — спросил Конрад, не рассчитывая на подробный ответ.
— Самый мудрый человек на свете. — Вольф бросил на него быстрый взгляд и усмехнулся. — По крайней мере, в Старом Свете.
— И он расскажет мне все, что я хочу знать?
— И вдобавок то, о чем ты даже не подозревал, что хочешь узнать.
— Ты уже здесь бывал?
— Да, — задумчиво кивнул Вольф. Он вспоминал что-то свое.
— Тогда поехали.
И Конрад направил лошадь к воде.
— Нет! — Вольф вытянул руку, чтобы удержать его на месте. — Надо переправляться в одиночку, босым, без оружия и доспеха.
Конрад уставился на него неподвижным взглядом.
— Ну как скажешь, — наконец согласился он.
Он спешился, расстегнул пояс с ножнами, бросил на землю кинжал, следом стянул ботинки и посмотрел на озеро.
— Ты уверен?
— Да. Оно неглубокое. Ты перейдешь его вброд.
До острова было около пятидесяти ярдов, и примерно столько же он составлял в диаметре.
— Когда доберешься до середины, — наставлял Вольф, — надо окунуться с головой. Три раза.
— Ты уверен, что так надо?
— Да. Я уже был здесь однажды, и никому не позволено возвращаться.
Конрад снова уставился на Вольфа. Он доверял наемнику полностью, но все же его охватила смутная тревога. Вольф наверняка побывал на острове очень давно; с тех пор многое могло измениться.
— Все, что я хочу знать? — спросил он, оглядывая озерную гладь.
— Правильно. И ничего не ешь, ничего не трогай, не пытайся забрать ничего с острова и еще ты должен принести подарок.
— Какой?
— Вот он. — Вольф протянул ему небольшой гребень из слоновой кости. — Я ношу его с собой уже много лет в ожидании этого дня.
Конрад внимательно осмотрел гребень, не нашел ничего необычного и положил в карман.
— Что-нибудь еще о Галеа?
— Увидишь на месте. Я в свое время был крайне удивлен; не хочу испортить тебе сюрприз.
— Лучше бы он того стоил.
— Не сомневайся, — заверил его Вольф.
Конрад развернулся и вошел в холодную воду. Через несколько шагов она уже доставала ему до пояса.
— А можно плыть? — спросил он, не оборачиваясь.
— Не знаю, но не забудь обязательно окунуться три раза посреди озера.
«Как поклоны в храме», — подумал Конрад. Он сделал еще два шага, и вода поднялась до груди, но еще через шаг дно перестало опускаться. Он проплыл до середины, три раза нырнул и продолжил путь к острову вплавь.
Выйдя на берег, Конрад обнаружил, что земля у кромки воды белая. Это показалось ему настолько необычным, что он наклонился и зачерпнул пригоршню. Присмотревшись, он обнаружил, что почва смешана с крохотными кусочками кости, и вдруг разглядел, что земли там нет вообще! Весь остров окружало костяное крошево, и оно могло там оказаться только одним путем — его намыло озеро.
Не такая ли судьба постигала тех, кто нарушал правила острова? Тех, кто не снял шляпу, оставил при себе меч или забыл выразить почтение на середине?…
Если так, то в холодных водах нашли свой конец сотни, тысячи людей. Конрада пробрала дрожь. Он вытер ладонь о мокрые штаны и попытался не думать о том, что именно стирает с нее.
Вблизи остров оказался больше, намного больше, а когда Конрад оглянулся на берег, где оставил Вольфа, то не увидел ничего, кроме бесконечной глади воды.
Пятьдесят ярдов — не такое большое расстояние, чтобы не увидеть другого берега, но впереди не существовало ничего, кроме воды. Озеро представлялось таким же огромным, как Море Когтей, чьи берега разделяли сотни миль. Конрада охватило искушение повернуть назад, но он подавил его, поскольку опасался, что ему ни за что не доплыть до другого берега, который мог теперь находиться за много миль. Вероятно, так возрастало число трупов, проглоченных озером, так увеличивалась гора перемытых им костей.
Конрад начал медленно пробираться вглубь острова. Неожиданно он почувствовал, что стало гораздо теплее и одежда на нем быстро высыхает. Солнце стояло высоко над головой: он никогда еще не видел его так высоко в зените; небо сияло насыщенным голубым цветом, какой бывает в разгар лета, и Конраду не доводилось встречать такие экзотические растения, как те, что окружали его сейчас. Он не мог поверить своим глазам, будто вдруг очутился в другом мире.
Хотя кто знает? Он явно находился на необычном острове, словно приплыл на другой континент.
Он пораженно оглядывался вокруг, когда услышал дикий рык, который немедленно привел его в чувство. Конрад по привычке потянулся за ножом — сколько себя помнил, он всегда носил с собой кинжал. Сначала волнистый клинок — его он украл у солдата; тот входил в состав войска, получившего приказ уничтожить всех мутантов в лесу, окружавшем родную деревню Конрада. Годы спустя Вольф узнал в его ноже крис и сказал, что тот попал к Конраду с другого конца света. До недавних пор Конрад не расставался с лезвием, которое получил при вступлении в имперскую гвардию. Но сейчас он оставил его на берегу.
Рычание приближалось, становясь громче. К Конраду через подлесок пробиралось какое-то свирепое животное, и Конрад быстро огляделся в поисках подходящего оружия. Из толстой ветки получится неплохая дубинка, и он уже потянулся к ближайшему дереву, но стоило ему обхватить ветку руками, как вспомнилось наставление Вольфа: «Ничего не трогай».
Конрад замешкался, но все же отпустил ветку и шагнул назад. Ему оставалось защищаться последним оставшимся при нем оружием, которое он имел при себе с рождения: голыми руками. Они еще ни разу не подводили его.
Через миг из подлеска вышла огромная черная кошка с белым пятном в форме ромба на груди и уверенно двинулась к нему. Конрад ожидал чего-нибудь сверхъестественного, но перед ним стоял леопард с гладким, сверкающим мехом и длинными острыми клыками.
Животное замедлило шаг, потом остановилось. Длинный хвост неторопливо качнулся из стороны в сторону, леопард разинул гигантские челюсти и издал вызывающий рык.
Конрад предпочел бы сразиться с мутантом, потому что тот, по крайней мере, не стал бы тянуть с нападением. Дикое животное отличалось непредсказуемостью и соответственно несло большую угрозу.
— Привет, — раздался за спиной Конрада голосок, и он резко развернулся.
В пяти ярдах от него стояла девочка и не спеша ела яблоко. На вид ей можно было дать около восьми лет. Босая, черные волосы заплетены в косички, деревенское платье латано-перелатано. Чем-то выражение грязного личика показалось Конраду странным, но он не мог понять, чем именно.
— Э… привет, — ответил он и оглянулся на черного леопарда.
— Он тебя не тронет, — сказала девочка. — Если ты хороший. Ты принес мне подарок?
Конрад не спускал глаз со зверя, который тихо рычал.
— Я пришел повидаться с Галеа. Ты знаешь, где он?
— Я Галеа.
Конрад бросил на девочку быстрый взгляд.
— Правда, — заверила она и откусила от яблока. — Честное слово.
Конрад уставился на нее. «Мудрейший человек на свете». Вот что имел в виду Вольф, когда говорил о сюрпризе.
— Кто привел тебя? — спросила девочка.
— Вольф. Вольфганг фон Нойвальд.
Галеа кивнула:
— Помню. Он принес мне браслет, а я сказала, что хочу гребень.
Казалось невероятным, что Вольф видел эту девочку и разговаривал с ней. Даже если он побывал на острове сразу перед отбытием на войну, за несколько недель до встречи с Конрадом, в ту пору ей было не больше двух-трех лет.
Невероятно, но, судя по всему, так все и произошло.
— Это тебе, — сказал Конрад и протянул ей гребень.
— Ой, спасибо! — Галеа шагнула к нему и приняла подарок. Она потянула за одну из своих косичек, внимательно изучила перетягивающую ее потрепанную тряпочку. — В следующий раз мне бы хотелось получить ленту. Шелковую… да, красную шелковую ленту.
— В следующий раз? — переспросил Конрад, заглядывая ей в глаза, и только сейчас понял, что беспокоило его в лице девочки.
Ее глаза походили на кошачьи. Золотистые, с узкими вытянутыми зрачками.
Он перевел взгляд на леопарда. Тот уже перестал рычать. Его глаза в точности походили на глаза девочки. В точности. А ее волосы отливали той же чернотой, что и мех зверя.
Галеа подошла к леопарду и потянулась, чтобы погладить ему шею. Голова зверя доходила ей до плеча, а стоило девочке почесать его за ухом, он замурлыкал.
— Как тебя зовут? — спросила Галеа.
— Конрад.
— Пойдем со мной, Конрад.
Она повернулась и зашагала среди деревьев. Ручной леопард шел рядом с хозяйкой. Конрад оглянулся и опять не увидел ничего, кроме воды. Он последовал за Галеа вглубь острова.
Он рассказал ей все, чего никогда никому не рассказывал, но сейчас смог, наконец, сбросить груз с души.
Они сидели на траве, укрываясь от солнца в тени деревьев, а огромный леопард вытянулся рядом с Галеа. Она не просила Конрада рассказать о себе, но стоило ему взглянуть в ее мудрые кошачьи глаза, и он сразу понял, что молчать не следует. Хотя он не смог бы этого доказать, но Конрад знал, что начал говорить по собственной воле и Галеа никак не воздействует на него.
Он поведал историю своей жизни, целиком, начиная с юных лет до знакомства с Элиссой и заканчивая последней встречей с Вольфом. Он вспомнил всех людей, что встречал за прошедшие несколько лет, и так или иначе связанных друг с другом. Он рассказал о загадочном золотом гербе с перекрещенными стрелами и латной перчаткой. Он поведал о схватке с гоблинами в затерянном храме дварфов, как ощутил прилив жизненной силы, когда рубил зеленых врагов, и как ему почудилось, что в руках у него боевой молот, а не секира. Он рассказал о бронзовом доспехе и о том, как отразился на нем контакт с варп-камнем. Описал странные видения, которые его посетили, пока Литценрайх и дварф снимали с него доспех, считая его мертвым, как, судя по всему, в тот момент он вознесся к звездам, а потом возродился в собственном теле; о чужих воспоминаниях, когда он путал смерть Элиссы и Эваны — первой возлюбленной Зигмара, которую убила банда гоблинов-мародеров, и как Конрад сперва увидел это во сне, а уже позже нашел подтверждение в хрониках.
Слова лились из него непрерывным потоком, будто он заранее репетировал свой рассказ, хотя порой Галеа приходилось переспрашивать о наиболее запутанных подробностях. Иногда он обнаруживал, что повторяется, но в основном в тех местах, которые он считал наиболее важными. Наконец он завершил рассказ.
Конрад совершенно забыл, что обращается к маленькой девочке, потому что твердо знал: на самом деле Галеа таковой не является.
Она слушала его, не двигаясь. Но теперь она расплела волосы и стала причесываться новым гребешком. Ее волосы походили на волосы Элиссы, и Конрад тут же отвел взгляд и постарался занять мысли чем-то другим. Пока Галеа причесывалась, она начала говорить, и теперь настал черед Конрада сидеть, слушать и поражаться.
— Представь себе, — говорила Галеа, — что мир — это остров. Остров, окруженный Хаосом. Иногда прилив поднимается выше обычного, и тогда мир оказывается под угрозой, потому что его может залить. Что и происходит сейчас.
Человечество зародилось тысячи лет назад, когда мир также затопил Хаос, когда его примитивная сущность впервые сгустилась в варп и звездную пыль. Эльфов и дварфов прилив задел не так сильно, как молодую расу людей. Они уже пережили свою эпоху взлета, когда эти расы господствовали на земле, но власть перешла к людям, и мир изменился. Смешавшийся с материей нашего мира варп привел к возникновению Пустошей Хаоса и мутантов. Поначалу они не высовывались оттуда, но теперь гуляют повсюду. Зверолюди появились от вторжения в мир Хаоса, так же как орки, скавены, гоблины и прочие мерзкие извращенные существа.
И людей также можно рассматривать как создания Хаоса.
На территории, называемой Старым Светом, дварфы сменили эльфов, и те ушли за Западный океан, а потом дварфов начали теснить гоблины и подобные им народы. Все шло к тому, что правителями земель к западу от гор Края Мира станут мутанты, но тут Зигмар объединил восемь враждовавших племен того района. Зигмар заключил союз с дварфами, за что те отдали ему свой священный боевой молот, Гхал-мараз, и войска союзников уничтожили армии гоблинов в битве при ущелье Черного Огня. Это произошло две с половиной тысячи лет назад, и Зигмар Молотодержец основал Империю.
В наши дни Зигмара почитают как бога. У него есть храм в Альтдорфе, храмы по всему миру, бесчисленные почитатели. Все жители Империи — дети Зигмара, в буквальном и переносном смысле; он жил так давно, что можно с полным основанием считать, что любой человек является его дальним потомком. Каждый человек несет в себе частицу Зигмара.
Галеа замолчала, вглядываясь в лицо Конрада.
— В тебе больше от Зигмара, чем во многих других людях, — сказала она.
Он подозрительно уставился на девочку. После его рассказа сравнение с Зигмаром напрашивалось само собой. Он рассказал ей о битве с гоблинами, когда ему казалось, что он сражается молотом, как его наполнила сверхъестественная сила. И о сне, где его воспоминания переплелись с событиями из жизни Зигмара.
— Я не пытаюсь польстить тебе, — продолжала Галеа. — Ты и так догадываешься, что Зигмар уготовил тебе предназначение. И ты прав.
— Какое предназначение? Какое?
— Будущее мне неизвестно, хотя, когда сюда пришел Вольф, я знала, что однажды он приведет ко мне кого-то еще. Это его предназначение — направлять тебя, как он делал с первого дня вашей встречи.
Конрад молчал, он пытался впитать весь возможный скрытый смысл откровений Галеа.
— Ты очень важен для Зигмара, — говорила она. — И это значит, что у тебя много врагов, которые хотят помешать намерениям Зигмара. И среди них есть один враг, тот, кто при помощи различных подставных лиц старается осуществить свои гнусные планы.
Конрад сразу догадался, кого имеет в виду Галеа.
— Череп! Кто он? Чего он от меня хочет?
Но на сей раз она ответила ему молчанием.
— Расскажи мне еще о Зигмаре, — попросил Конрад.
— Через полвека после того, как он стал Императором, Зигмар вернулся в горы Края Мира, чтобы отдать Гхал-мараз дварфам. Больше никто из людей его не видел, и считается, что его смертная оболочка скончалась.
Тело — это часть вещественного мира, в то время как душа — часть Хаоса. В минуты крайней опасности смертный может призвать на помощь внутренние запасы души, таким образом черпая силы из Хаоса. После смерти дух возвращается в Хаос и там воссоединяется с другими душами или ожидает перевоплощения. Немногие души возрождаются, но те, с которыми это происходит, с каждым перевоплощением становятся все могущественнее.
Хаос иногда называют Морем Потерянных Душ. Души там могут соединяться в единое целое, как сгусток энергии, созданный сплетением родственных духов. Эти сгустки энергии несут в себе квинтэссенцию жизни, и их называют силами Хаоса. Или богами Хаоса…
Поэтому правильно утверждение, что люди создают богов по своему образу и подобию, а боги влияют на нашу жизнь. Или, может, существует только один бог, а все остальные — всего лишь его различные грани? Может, все люди делят между собой всего одну душу? И тогда эта душа — часть одного бога, или же один бог — часть души?
Плохое и хорошее, Хаос и Порядок. Может ли одно существовать без другого? Или же они разные стороны одной и той же веры?
Все свои знания я получила самостоятельно. Я многое знаю, и хотя что-то в моем рассказе может не совпадать, мне больше не на что положиться: только на свою память и веру в собственный и чужой жизненный опыт. И все же людская память недолговечна, и ей порой нельзя доверять. Может, все это неправда, а может, лишь часть. Возможно, то, о чем ты мне рассказывал, никогда не случалось или же произошло совсем по-другому. Возможно, дварфы никогда не жили в Старом Свете, и тот потерянный храм построили за день до того, как ты его нашел. Записанное в исторических хрониках могли внести туда час назад, а пыль на их обложках осела мгновением раньше. Доказательств нет, и их не может быть.
Галеа только что поведала ему так много и вдруг заявила, что ничему нельзя доверять. Но Конрад и так давно уже понял, что правда одного дня зачастую оборачивается ложью на следующий.
— Зачем ты мне все это рассказала? — спросил он.
— Потому что тебе следует это знать.
Конрад посмотрел на нее, пытаясь понять, что скрывается под обликом маленькой девочки, за ее кошачьими глазами.
— Кто ты?
— Я одна из тех, кому удалось спастись. Давным-давно я была одержима самой темной стороной Хаоса. Много лет я была демоном.
Конрад знал значение этого слова, но он с трудом мог представить себе, что за ним скрывается.
— Меня освободила более могучая сила, подобная той, к которой тебя тянуло в видениях о загробной жизни, но бесконечно могущественнее. И теперь я служу ей.
На плечо Галеа приземлился белый голубь, и девочка, взяв его в руки, погладила перья. Птица заворковала в ответ; так мурлыкал леопард, когда Галеа поглаживала его мех.
— Что я должен сделать? — спросил Конрад.
— То, что должен.
— Кто я?
Галеа с улыбкой покачала головой. Конрад не понял, что это значит: что она не может или не хочет ответить.
Галеа стиснула голубя в кулаке и внезапно швырнула его леопарду. Щелканье челюстей, глоток, и птица исчезла во чреве огромного кота.
Когда Конрад вошел в холодную воду, он уже снова мог видеть другой берег озера. Конрад не хотел покидать остров, настолько хорошо и спокойно он себя там чувствовал, но у него закончились вопросы. И только доплыв до берега, он понял, как мало на самом деле рассказала ему Галеа. Немного древней истории, а правда или нет — неизвестно, но он и так знал о большинстве событий. Она объяснила природу Хаоса, но ее толкование необязательно верно.
Несмотря ни на что, после посещения острова Конрад воспрянул духом. Мир снова стал понятным, и ему предстояло сыграть значительную роль в грядущих событиях; в этой части рассказа Галеа он не сомневался. За пределами мира существовала другая, более могущественная сфера бытия, и происшедшее в ней отражалось на нашем мире и наоборот.
В мире все взаимосвязано, как связаны друг с другом все важные в его жизни люди. Конрад все еще не видел перед собой полной картины, но, по крайней мере, он убедился, что она существует; возможно, со временем он сумеет разглядеть рисунок паутины.
Он ничего не узнал о своем происхождении, но по сравнению с ролью, которую ему предстоит сыграть, оно его мало занимало. Прошлое больше не имело значения, потому что оно уже не могло повлиять на него. В будущем его ожидали гораздо более важные вещи.
Вольф ждал его на берегу с разожженным костром. Начало смеркаться, и Конрад проводил взглядом садящееся солнце.
— Не знал, что пробыл на острове так долго, — сказал он, греясь у огня.
— То есть три дня?
— Три дня?
— На острове время течет по-другому; там все другое.
Конрад оглянулся на остров и кивнул, соглашаясь.
— И куда теперь? — спросил Вольф.
Ответ напрашивался только один. До сего дня его вел за собой Вольф, но теперь все изменилось.
— В Альтдорф, — ответил Конрад.
— Я тоже. Я собирался на войну, потому что враги обычно там. Но сейчас враг в столице, и я знаю, как сражаться с таким врагом.
Вольф сжал рукоять меча, чуть вытянул клинок и тут же загнал его обратно в промасленные черные ножны, будто вгоняя в тело врага.
Конрад не отрывал взгляда от острова Галеа. Отсюда противоположный берег казался таким маленьким и темным, но Конрад знал, что там над густым лесом сияет солнце.
«Теперь я точно знаю, что ты — тот самый, — сказал Вольф после битвы с мутантами. — Тот, кого я должен вести». И он привел Конрада сюда.
Потому ли Вольф принял его в оруженосцы пять лет назад? И все, что случилось за эти годы, вело к сегодняшней встрече с Галеа?
И тут Конрад вспомнил, что Вольф предложил взять его в оруженосцы сразу после того, как увидел черный колчан с загадочной эмблемой.
— Мы доедем до Мариенбурга за пару дней, — добавил Вольф, — а потом поднимемся по Рейку до Альтдорфа.
Конрад гадал, что же случилось с Вольфом в прошлый раз, когда сам наемник плыл на другой берег. Как давно это было, и кто привел его сюда? Кого Галеа попросила о браслете, который потом привез ей Вольф?
Он не стал спрашивать, потому что знал, что ответа все равно не получит. Но Конрада не отпускала мысль, что и он когда-то вернется сюда и будет ждать, пока кто-то другой поплывет через озеро. Лучше при первой же возможности купить красную шелковую ленту и носить с собой, пока не придет его пора привезти кого-то в гости к вечному ребенку.
ГЛАВА 10
Менее ста лет назад Пустоши считались частью Империи, но за прошедшие годы бургомистры Мариенбурга добились значительного количества привилегий для своего города, который являлся воротами в мир для большей части Империи. В конце концов, при поддержке Бретонии Пустоши получили независимость.
В устье Рейк разливался в милю шириной, но из-за множества островов в дельте река впадала в океан змейками узких протоков. Мариенбург построили на этих островах, и части города соединялись между собой многочисленными мостами. Только один проток имел достаточную глубину, чтобы по нему могли проходить суда с большой осадкой, и мост через него, названный Высоким, строили с таким расчетом, чтобы под ним могли пройти самые высокие корабли. Главный судоходный канал находился на юге Мариенбурга, где размещались доки.
Город огораживала стена для защиты от пиратов и в качестве наглядного доказательства независимости. Многие из домов состоятельных торговцев представляли из себя крепости. Вольф считал, что предками этих купцов были те же пираты. Когда-то Конрада поразил порт Эренграда на кислевской границе, но по сравнению с размерами и блеском величайшего порта Старого Света Эренград выглядел рыбацкой деревушкой.
Они с Вольфом оглядывали город и широкий залив, где в ожидании прилива стояли на якорях суда. Между кораблями всех видов шныряли туда-сюда в небольших лодках лоцманы и таможенники; над лодками гордо развевалась эмблема города: русалка, держащая в правой руке меч, а в левой — мешочек с монетами.
— Давай зайдем куда-нибудь выпить, — предложил Вольф. — Хотя с твоим появлением в городе вполне может статься, что все трактиры сгорят дотла.
— Я думал, что мы направляемся в Альтдорф.
— Мы пойдем на какой-нибудь постоялый двор у доков, там будет проще найти лодку. А заодно и промочим горло после дороги.
— И чем мы собираемся платить капитану за проезд?
— У меня есть деньги, — ответил Вольф. Конрад еще никогда не слышал от него ничего более невероятного.
За все то время, что он служил Вольфу, наемник заплатил ему не больше горстки крон.
У Вольфа никогда не водилось денег, с самого начала их знакомства. Когда они добирались до Кислева, он обменял свою вьючную лошадь на проезд до Праага по реке Линск. Вольф собирался разбогатеть, подавшись в наемники на золотой шахте, и он мечтал о сокровищах храма дварфов.
— Что ты знаешь о заговоре по подмене Императора двойником? — спросил Вольф, пока они ехали к Рейку.
Оба они понимали, что именно в заговоре кроется истинная причина возвращения в Альтдорф, но еще не говорили о нем. Хотя Карл-Франц не являлся прямым потомком Зигмара, но все же считался его наследником — и ему требовалась защита.
Несколько месяцев назад Конрада совершенно не волновала судьба Императора но с тех пор многое изменилось, и теперь он знал, в чем заключается его предназначение, чего ожидает от него Зигмар.
Поначалу он колебался, стоит ли рассказывать Вольфу о том, что случилось с ним после Кислева, а сейчас, когда они снова путешествовали бок о бок, как товарищи, слова стали неважны.
— Скавены сотворили двойника, — ответил Конрад. — Я его видел.
Когда он был в плену у Гаксара и на логово скавенов напали, а Конрад сражался с Серебряным Глазом, Гаксара видели с другим человеческим пленником. Литценрайх опознал в нем Императора. Но поскольку Карл-Франц никак не мог в тот момент там находиться, значит, серый провидец сделал двойника. Потом, когда Конрад увидел портреты Императора, он убедился в их сходстве.
Гаксар уже делал двойников, в том числе и двойника Конрада, которого тот убил в бою.
— Единственная причина, по которой скавенам может понадобиться двойник Императора, — это желание убить Карла-Франца и посадить на трон марионетку, — продолжал Конрад. — Готов поспорить, что имперской гвардии известно о заговоре, вот почему они хотели меня убить.
— Возможно.
— Возможно?
— Гвардейцы поклонялись Слаанешу, в то время как скавены почитают Рогатого Крыса. Я сильно сомневаюсь, что адепты этих двух культов нашли между собой общий язык Скавены еще могли бы заключить союз с приверженцами Нургла, Повелителя чумы и разложения, но никак не с почитателями бога удовольствий. Этих они скорее разорвут на куски.
— Но ведь случается, что враждующие отряды Хаоса иногда объединяются, когда чуют взаимную выгоду. А уничтожить Императора, живой символ людского противостояния Хаосу, хотят все мутанты.
К тому же Конрад прекрасно знал, кому пришла в голову идея о союзе проклятых: Черепу.
Он видел его всего два раза, но похожий на скелет чародей всегда скрывался за кулисами любых событий, манипулируя пешками и замышляя все новые интриги.
Должно быть, это Череп управлял бронзовым рыцарем, это он заманил Конрада подальше от храма дварфов, а потом обставил дело так, что доспех оказался в нужном месте в нужное время, когда Конрад сбежал от банды Кастринга. Он хотел смерти Конрада, хотел, чтобы демонический доспех поглотил его живьем, но Конрад выжил.
И наверняка именно Череп постарался, чтобы Кристен попала в руки Цунтермайна. Развращенная посулами Кхорна за время немыслимого путешествия из Кислева в Альтдорф, девушка стала заложницей почитателей Слаанеша.
И заодно наживкой для Конрада, но он снова избежал ловушки.
И Череп держал в плену Элиссу…
— Возможно, — повторил Вольф. — Но что мы собираемся делать?
— Мы можем предупредить Императора. Рассказать ему, что в гвардии предатели, что скавены хотят убить его.
— То есть написать ему письмо?
— Нет!
— Ты прав. Почта в наши дни уже не та. Можно биться об заклад, что письмо доставят с опозданием.
Конрад в упор уставился на Вольфа:
— Кажется, ты не относишься к делу всерьез.
Вольф в ответ бесстрастно взглянул на него:
— Зато ты относишься к нему чересчур серьезно.
Казалось, он догадался, что Конрада ведет в Альтдорф не только заговор. До сего момента Конрад не хотел признаваться в этом даже себе.
Хаос коснулся Элиссы, и он приучил себя к мысли, что девушка проклята навеки. Но Галеа тоже была проклята, а ее душа освободилась. Вдруг Элиссу еще можно спасти?
— Ну а ты как считаешь, что нам делать? — спросил Конрад.
— Предупредить Императора, как ты хотел. Если он еще не вернулся в Альтдорф, продолжим путь по реке к Талабхейму и найдем его там.
— Или же можно остаться в Альтдорфе и разузнать о заговоре побольше. И попытаться остановить его.
— Будем сражаться с имперцами и скавенами, а заодно найдем и убьем двойника? Вдвоем? — Хотя Вольф и пытался сохранять серьезное лицо, его губы поневоле растянулись в улыбке.
— А ты можешь предложить план получше?
— Возможно.
Конрад подождал. И еще подождал. Наконец он не выдержал:
— Какой?
— Мы захватим город.
— Вдвоем?
— Нам помогут. Найдем наемников и устроим нападение на Альтдорф. Они отвлекут внимание, пока мы проскочим в город и узнаем, что там творится.
— Напасть на столицу Империи? Ничего себе «отвлечем внимание». И где мы найдем армию?
— Здесь. — Вольф указал на город под ними. — Все ненавидят Альтдорф и его жителей, даже я, хоть я и нездешний. Альтдорфцы так заносчивы, считают, что они лучше всех в Империи, в Старом Свете, вообще на земле. Разграбим город, сожжем его дотла!
Конрад молча уставился на Вольфа. Тот передернул плечами.
— Ну ладно, подпалим пару трактиров. Тех, где подают самый скверный эль.
— Но каким образом мы наберем здесь армию?
— Мы наберем как раз ту армию, которая нам требуется. Которая поднимет много шума и привлечет внимание, которая отнимет у врагов драгоценное время, пока их не перебьют всех до единого, — а мы сделаем то, зачем пришли.
На поле боя Вольф не мешкал, если считал необходимым пожертвовать группой своих солдат, сделать из них наживку, чтобы заманить в ловушку и уничтожить кланы Хаоса. Но, с другой стороны, он жертвовал лишь теми, кого не считал истинными воинами. Он относился к большинству наемников с таким же презрением, как и их погрязшие во мраке враги. Они годились только на то, чтобы умереть, а если им удавалось перед гибелью убить кого-то из врагов, то это считалось дополнительной выгодой.
Убийцы, воры, бандиты, карманники, отбросы Империи — все они гордо величали себя наемниками, свято веря, что название придает законность их жестокости.
Вот почему Вольф всегда говорил, что предпочитает называть себя солдатом удачи; он не хотел, чтобы его принимали за одного из громил, что позорили искусство войны за деньги.
Когда они с Вольфом прибыли на золотую шахту, там уже имелись охранники из подобного отребья. Выбирать не приходилось — либо они, либо шахтеры. В шахтеры ссылали осужденных преступников. В охранники шли те, кто успел сбежать из родных мест прежде, чем их поймали и посадили в тюрьму; шахтерам всего-навсего повезло меньше.
После того как Вольф привял на себя командование, в охрану набрали настоящих солдат — людей, которые умели сражаться лицом к лицу, а не замахиваться ножом в спину. Людей, которые годами тренировались в военном умении, кто понимал и принимал дисциплину и выполнял приказы — в большинстве случаев. Воры и убийцы погибли, в то время как настоящие воины выполняли, что следует. И тогда профессиональная армия Вольфа начала отбрасывать захватчиков к их землям, перейдя в наступление, вместо того чтобы сидеть на шахте и ждать атак.
Мариенбург стоял на границе Старого Света, и в нем собирались подонки отовсюду, потому что дальше бежать было некуда. Город кишел беглыми преступниками со всего мира, дезертирами, которые сбегали с кораблей, стоило тем бросить в порту якорь, отчаянными парнями, которые за выпивку готовы перерезать дюжину глоток.
То есть идеальным местом для поиска суррогатных наемников.
— И мы будем искать их в портовых кабаках? — спросил Конрад.
— Правильно. А пока будем сидеть в пивной, можем заодно пропустить кружечку-другую.
Конрад со смехом покачал головой:
— Надеюсь, что у тебя куча денег. Потребуется целое состояние, чтобы экипировать твою армию и переправить ее в Альтдорф.
— Найдем поручителей, — ответил Вольф. — Они дадут денег на экспедицию за долю в прибыли.
Конрад внимательно разглядывал Вольфа, пока тот объяснял свой план, и сейчас призадумался: неужели наемник действительно собирается разграбить Альтдорф, и не в том ли кроется его намерение вернуться в столицу?
— Они знают, что следует ожидать потерь, — закончил Вольф. — И они правы.
И он ухмыльнулся, блестя заостренными зубами.
— Может, лучше оставим Альтдорф в покое? — предложил Конрад.
— Нет, ни за что. — Вольф затряс головой. — Они знают, что ты жив, так что будут наготове на случай твоего возвращения. Но они не ожидают вторжения.
У Конрада по-прежнему оставались сомнения, но он понимал, что спорить бесполезно. Они подъехали к берегу реки, который служил городской чертой. Мариенбург начинался на той стороне, но за многие годы и на южном берегу канала выросли дома, а на якоре стояло несколько судов. Фургоны и кареты пересекали реку на пароме, но пешие и конные могли попасть на другой берег по Высокому мосту.
Солнце клонилось к закату, быстро темнело. Конрад во все глаза рассматривал сооружение. Оно напоминало длинную дорогу-серпантин в горах Миденхейма. Хотя к городу Белого Волка сбегалось множество виадуков и вел более широкий и величественный торговый путь, въезд в Мариенбург представлял собой по-своему незабываемое зрелище. На южном берегу реки стояла огромная каменная башня, а по ее наружной стене вилась крутая мощеная дорога.
Главный мост в Эренграде был длиннее, но построен из дерева, а участок посредине поднимался на манер подъемного моста. Высокий мост, однако, строили из массивных каменных глыб. Они были плотно пригнаны друг к другу и изгибались аркой, так что та держалась за счет собственного веса. На противоположном берегу мост упирался в каменистый утес, где его поддерживали две тяжелые колонны.
Сборщик пошлины принял от Вольфа мостовой сбор, а городские стражники даже не удостоили их с Конрадом взглядом. Всадники начали медленный подъем, кругами поднимаясь все выше. К вершине башня сужалась. Хотя Конрад больше не служил Вольфу, он по привычке вел в поводу вьючную лошадь и заодно оглядывал темнеющий пейзаж.
На востоке, откуда они пришли, лежали заброшенные земли, подарившие Пустошам имя. К северу, за заливом, простирались серые зловещие воды Моря Когтей. На юге вглубь Империи, через Альтдорф, тек Рейк; его притоки бежали из Черных гор, Зюденланда, Аверланда, Стирланда, гор Края Мира и даже из Кислева. А впереди раскинулся Мариенбург его острова и мосты, конюшни и трактиры, рынки и склады, казармы и храмы, каналы и корабли.
Мост оказался более узким, чем вначале показалось Конраду. По сторонам его ограждали низкие парапеты. На высоте ледяными порывами дул яростный ветер, и Конрад порадовался, что до другого берега не очень далеко.
По мосту он поехал впереди Вольфа и первым заметил двух приближающихся с противоположного берега всадников. Поначалу он не обратил на них внимания, поскольку старался не замечать, как близко край моста и как далеко внизу река.
Первый всадник, приземистый и коренастый, с густой рыжей бородой — дварф. Второй — человек в черной мантии с капюшоном, его борода длиннее, и в ней проглядывает седина.
Конрад придержал лошадь и направил ее к парапету, чтобы разминуться со всадниками. Тут он наконец, пригляделся к дварфу и узнал его.
В тот же миг до него долетел гневный выкрик Вольфа:
— Литценрайх!
Вольф выхватил меч и пустил лошадь к колдуну, но Устнар преградил ему путь своим конем. Обоюдоострый боевой топор, что всегда висел за плечом дварфа, внезапно оказался у него в руке. Вольф носил доспех без шлема, а Устнар, спасаясь от холода, закутался в толстые меха.
— Убирайся с дороги, недомерок! — прорычал Вольф. — Или умрешь первым!
— Даже не пытайся, — низким рыком ответил дварф. Он взмахнул топором, не давая Вольфу подъехать ближе.
— А в чем, собственно, проблема? — поинтересовался Литценрайх.
— Проблема? Он спрашивает, в чем проблема! — заорал наемник. Он издалека ткнул мечом в сторону чародея. — Проблема в тебе, ублюдок! Но скоро она исчезнет!
— Вольф, — предупредил Конрад. Он потихоньку двигал лошадь вперед. — Он колдун…
Один удар молнии — и пылающее тело Вольфа полетит через перила. Вполне вероятно, что за ним последует обгорелый труп Конрада.
— Я знаю, — прошипел в ответ Вольф. — Вот почему он должен умереть! — И он сделал выпад в направлении Устнара. — Отойди!
Дварф поймал черный клинок топорищем, и противники уставились друг на друга злобными взглядами. Пока ни один не пытался прорваться сквозь защиту другого, но через несколько секунд начнется настоящая схватка.
Порыв ледяного ветра взъерошил волосы Конрада, и он глянул вниз, на далекую тень корабля, что как раз проходил под мостом. От поверхности воды отражались последние лучи заходящего солнца, и река казалась еще дальше, чем прежде.
Ему нечего было делить с Литценрайхом и Устнаром, но Конрад считал Вольфа боевым товарищем, и если дело дойдет до драки, он будет сражаться на стороне наемника. В обычных обстоятельствах даже такому яростному вояке, как Устнар, не устоять против Вольфа. Но теперешние обстоятельства мало походили на обычные, да и любой чародей представлял собой идеального союзника в битве.
— Отойди! — повторил Вольф.
На сей раз за приказом последовал более мощный и быстрый выпад, и дварф парировал его с равным умением и силой.
— Нет! — возразил Устнар. — Сам отойди! Убирайся с дороги!
И он быстро взмахнул топором совсем рядом с Вольфом.
Конрад перевел взгляд на Литценрайха.
— Может, разойдемся миром?
— Миром! — фыркнул колдун. — Тому парню незнакомо это слово.
— Парню! Не удивлюсь, если ты забыл, как меня зовут. Ты же думал, что я умер, правда? Ты оставил меня умирать. Но теперь я убью тебя. Вольф! Вот как меня зовут! И ты не успеешь забыть, потому что это будет последнее, что ты услышишь перед смертью!
Еще один выпад меча, еще один ответный удар топора.
— Не понимаю, почему ты жалуешься, — сказал Литценрайх. — Ты же не умер. Если бы ты умер, то тебя бы сейчас здесь не было.
Вольфа покинуло настроение продолжать спор. Он сделал ложный выпад влево, а когда Устнар отклонился в сторону для ответного удара, наемник отвел клинок, приподнялся в стременах и стремительно выбросил вперед руку с мечом. Устнар едва успел увернуться, клинок прошел мимо, и настал черед Вольфа уворачиваться от рубящего замаха топора.
Противники и их лошади занимали почти всю ширину моста, и Конрад ничего не мог поделать — лишь смотреть на схватку. Литценрайх перекинул поводья своего коня в левую руку, и Конрад с замиранием сердца ждал, что вот-вот с пальцев его правой руки в Вольфа полетит молния. Но, видимо, пока колдуна устраивала роль зрителя. И тут Конрад углядел его правую руку — вернее, то, что от нее осталось. Рука заканчивалась перевязанным куском кожи запястьем.
Хотя Конрад не слышал подробностей, он знал, что из-за Литценрайха Гаксар лишился правой лапы. А когда Литценрайх попал в плен к серому провидцу, тот приказал прибить его руки и ноги к каменному полу пещеры. Литценрайх вынудил Конрада быстро высвободить его руку, чтобы он мог наслать заклинание на орду троглодитов. Но чародеи не умели залечивать собственные раны, и, судя по всему, правая рука Литценрайха так и не зажила, после того, как Конрад сорвал ее с гвоздя. Гаксар и после смерти сумел отомстить за свое увечье.
Когда Конрад совсем недавно наблюдал за Высоким мостом, он заметил, что к переправе направлялись и другие путешественники. Сейчас он понял, что, пока они с Вольфом поднимались по витой каменной дороге, мимо них не прошел ни один. На мосту им тоже не встретился никто, кроме Литценрайха и Устнара. Четыре всадника, пять лошадей, никто из других путешественников не пытается перейти мост — все это начало выглядеть подозрительным. Наступающие сумерки не могли смутить тех, кто хотел всего лишь попасть с южного берега реки на северный.
Вольф с Устнаром сражались в полную силу, отвечая ударом на удар. Литценрайх почти не обращал на них внимания: скинув капюшон и наклонив голову, будто прислушиваясь, он озирал тот берег, откуда ехали они с дварфом. Дальний конец моста упирался в крутой каменный утес, а в темном граните скалы по обеим сторонам колонн выдолбили проходы, ведущие на мост.
На горизонте поднимался мутный диск. Моррслиб, меньшая из лун, которую так почитали приверженцы Хаоса, всходила в полной фазе.
И в один миг на мосту показалось множество темных фигур — их отряд быстро двигался к середине…
— Скавены! — закричал Конрад, отпуская вьючную лошадь и выхватывая меч.
Он оглянулся: с противоположного конца моста к ним тоже неслась орда крысоподобных тварей. Трое людей и дварф оказались запертыми в ловушке.
Конрад сразил первого врага — лидера нападающих. Он избежал широкого, с замахом удара мечом и перерезал мохнатую глотку. Из раны фонтаном брызнула кровь, а на Конрада уже нападал второй мутант, держа меч низко, на уровне пояса. Конрад отбил удар, мутанта прижало к его лошади, и он вонзил клинок в оскаленную пасть.
Вольф с Устнаром прервали поединок и поспешили каждый в свою сторону: дварф — защищать Литценрайха, наемник — встать рядом с Конрадом. Их клинки рубили и кромсали атакующих скавенов.
Конрад боковым зрением увидел вспышки за спиной, ощутил запах горелой плоти и понял, что Литценрайх обрушил на врагов свою колдовскую силу.
Верхом они с Вольфом возвышались над противниками, но Конрад предпочел бы сражаться пешим. Запертые на середине моста, лишенные пространства для маневра, они с наемником представляли собой легкие цели, а стащить их с коней не составит труда. Но не успел Конрад спешиться, его лошадь пала — ей отрубили ноги. Он отскочил в сторону, и Вольф последовал его примеру. Они сражались бок о бок.
Скавены редко вели открытый бой. Их обычная тактика заключалась в нападениях исподтишка, с использованием значительного численного перевеса. Они обитали под землей и предпочитали драться в своих вонючих туннелях, где ночное зрение обеспечивало им преимущество.
Сейчас они напали в открытую, на Высоком мосту, но все остальные обстоятельства складывались в их пользу: внезапность, численность, приближающаяся ночь.
Скавены были вооружены изогнутыми саблями и насаженными на длинные рукояти секирами. Конрад узнал эмблемы, которые украшали их щиты, флаги и даже тело: круг с вертикальной линией посредине и двумя полосами от центра к нижнему краю окружности. Символ клана скавенов под началом Гаксара, с которыми он сражался под Миденхеймом…
Но сейчас среди нападающих Конрад не заметил никого, похожего на главаря. Сильные, упорные, дикие — слишком дикие. В битве требовалось больше, чем грубая сила; наравне с мускулами в ней был необходим ум. Хищников настолько захватила безумная жажда крови, что численное преимущество потеряло смысл. Каждый пытался наброситься на добычу, и скавены только мешали друг другу. Многие из крысоподобных уже получили раны от мечей своих же товарищей. Они рычали и плевались, бросались на людей без оглядки на собственную участь.
Поначалу Конрада с Вольфом защищали тела убитых лошадей, а вскоре к баррикаде добавилась быстро растущая гора трупов.
Конрад все выискивал среди врагов Серебряного Глаза. Его присутствие полностью объяснило бы неожиданное нападение: телохранитель Гаксара жаждет отомстить за смерть господина. Но его нигде не было видно.
Конрад сжимал в одной руке меч, в другой кинжал и дрался так, как ему уже давненько не приходилось. В ночном воздухе раздавались крики мутантов; им вторили боевые кличи людей. Скавены кричали, когда бросались в атаку, и кричали, когда умирали. Камни моста омылись кровью и блестели в призрачном свете Моррслиб.
Конрад колол и рубил, поражая врагов с безжалостной точностью. Он отсекал конечности и рубил головы, вырывал внутренности и ломал кости. Он помогал себе ногами и кинжалом, пинал раненых и резал тех, кто еще мог передвигаться. Даже на обрубках ног, с отрубленными по локоть руками скавены пытались ползти, пытались кусать. Пока они двигались, мутантов следовало считать смертельно опасными врагами.
И вдруг битва остановилась. По-прежнему звучали крики уродливых тварей — они задыхались в предсмертной агонии, пока последние потоки крови лились из ран.
— Прямо как в старые добрые времена, — сказал Вольф. Он осматривал сцену побоища и рукавом вытирал с лица кровь.
Во время схватки казалось, что на них наседает легион крысоподобных, но сейчас на мосту лежало не так уж много тел.
И тут раздался крик, и последний обезумевший грызун перескочил через кучу трупов и кинулся на Конрада с Вольфом. Оба ответили на угрозу одновременно, насадив мутанта на клинки: черный меч и меч имперского гвардейца. Скавен отшатнулся, содрогнулся и с пронзительным визгом шарахнулся в сторону.
Вольф выдернул из умирающего скавена клинок, а Конрад почувствовал, что ему трудно удержать свое оружие. Он пытался сжать рукоять покрепче, но ладонь была слишком скользкой от крови.
Последний враг, пошатываясь, отскочил к краю моста. Он тщетно пытался вытащить меч из груди, в результате лезвие отсекло ему когтистые пальцы. Мутант натолкнулся на низкие перила, закачался и опрокинулся назад. Он летел и летел вниз, к далеким водам Рейка, и вопль смерти все отдалялся.
— Ты в порядке? — спросил Вольф.
— Думаю, да.
Конрада с ног до головы покрывала липкая кровь, но почти вся она принадлежала не ему.
Они повернулись к Литценрайху и дварфу — те тоже благополучно пережили нападение. Вокруг их убитых лошадей громоздилась куча трупов — некоторые были обожжены, а другие окровавлены. Колдун с дварфом смотрели на Конрада и Вольфа.
— Перемирие, — предложил Конрад. Он обращался и к наемнику, и к Литценрайху.
Устнар опирался на топор, с которого капала кровь. Он поступит так, как прикажет колдун.
— Хорошо, — согласился Литценрайх. — Кажется, у нас появился общий враг, что может послужить неплохой почвой для переговоров.
— Мы еще не закончили, — предупредил Вольф. Тем не менее, он кивнул и добавил, обращаясь к Конраду: — Сейчас самое важное — промочить горло.
Он протянул было меч Конраду, чтобы тот почистил клинок, но вспомнил, что пять лет службы уже истекли. Наемник вытер меч о попону мертвой вьючной лошади и вынул из тюков все необходимое. Один из скавенов еще дергался, и Вольф пару раз пнул его ногой, пока тот не затих.
— Если бы у них были мозги, — сказал он, — они бы подождали, пока мы перебьем друг дружку.
Литценрайх что-то сказал Устнару, и тот пошел осматривать трупы. Поскольку Конрад лишился оружия, он также бегло осмотрел мечи нападавших. Но между имперским мечом, который носил приверженец Хаоса, и клинком, который всегда принадлежал одному из проклятых, существовала огромная разница, так что он оставил мечи лежать там, где лежали.
Должно быть, на них напали мутанты, выжившие после битвы под Миденхеймом. Город Белого Волка лежал в сотнях миль отсюда, но наверняка какой-то подземный проход соединял его с Мариенбургом. Такие проходы существовали между всеми основными поселениями скавенов. Если где-то обитали люди, то поблизости обязательно появлялись крысоподобные.
Но зачем клан пришел в Пустоши? Конрад склонялся к мысли, что они собирались уничтожить его. С другой стороны, Литценрайх сыграл немалую роль в истреблении гнезда скавенов под Альтдорфом. Мутанты желали его смерти.
— Когда ты познакомился с Литценрайхом? — спросил Конрад.
— В Миденхейме. Тогда… — Вольф запнулся. — Ты его знаешь? Да, конечно, ты же знал, что он колдун.
Конрад кивнул:
— Мы встречались.
Вольф подождал продолжения, но поскольку его не последовало, заговорил сам:
— Когда я попал в Ферланген и встретил тебя, я как раз ехал из Миденхейма. Из-за Литценрайха меня там чуть не убили.
Вольф и Литценрайх…
Еще одна нить паутины, что оплела Конрада. Она затягивалась, словно петля на шее.
ГЛАВА 11
Вольф и Устнар пошли впереди. Меч и топор они держали наготове на случай еще одного нападения. Группа свернула к северному выходу, миновала колонны и через вытесанный в граните проход направилась в сердце Мариенбурга.
У входа на мост лежал мертвый сборщик податей — то, что от него осталось. В караулке также обнаружились изуродованные скавенами трупы часовых.
На другом конце моста наверняка наблюдалась та же картина.
Пока путники с опаской спускались по круто заворачивающей дороге, на востоке поднялась Маннслиб и осветила путь. Темные тени, где могли поджидать враги, исчезли. Далеко внизу горел свет в домах, разносились голоса, а на улицах стали видны смутные силуэты людей. Никто в городе еще не знал, что произошло над их головами, на мосту.
И никто не узнает. К рассвету все мертвые твари исчезнут. Их унесут скавены Мариенбурга, они придут за своими соплеменниками. Останутся лишь тела загадочным образом погибших стражников да пять изрубленных лошадей.
Они вышли к реке рядом с грузовым настилом-пандусом, и Конрад, не медля ни секунды, спустился к холодным темным водам Рейка. Он все еще сжимал в руке кинжал и, не выпуская и не убирая его за пояс, окунулся с головой, чтобы смыть с себя кровь скавенов и промыть собственные раны. Вольф склонился у кромки воды и умыл лицо. Во время драки на нем был черный доспех, и теперь броню следовало протереть, прежде чем кровь, кости и мозги мутантов засохнут на металле вонючей коркой.
Невероятно, но Устнар вышел из схватки еще грязнее Конрада. Борода и волосы его слиплись от слизи. Но, несмотря на скавенские нечистоты, дварф не торопился лезть в воду. Он молча наблюдал за тем, как Конрад скидывает одежду, пока, наконец, его нелюбовь к воде не отступила перед отвращением от размазанной по нему мерзости. Устнар стянул с себя меховую одежду, медленно вошел в воду и нырнул. При этом он не выпускал из рук боевой топор. Дварф вынырнул в двух ярдах от Конрада, они настороженно оглядели друг друга, но не произнесли ни слова.
Один Литценрайх умудрился не перепачкаться во вражеской крови, поэтому остался стоять на настиле. Он вытянул перед собой руки и внимательно их изучал, будто сравнивая левую с обрубком правой.
Как ни старался, Конрад не мог избавиться от вони мертвых грызунов. Ему поможет только горячая ванна, а одежду вообще придется сжечь. Он выбрался на берег, отжал рубашку и натянул ее. Одеваясь, он начал дрожать, а Устнар за спиной чихнул. Конрад про себя порадовался, что его волосы гораздо короче гривы дварфа, а борода еще не успела отрасти.
— Нужно найти ночлег, — сказал ему Вольф. — Обсохнуть и согреться, а мне надо почиститься.
— Пожалуй, мы пойдем с вами, — объявил Литценрайх.
— Неужели? — спросил Вольф.
— Нам необходимо кое-что обсудить.
— Я ничего не собираюсь обсуждать с тобой, вероломный ублюдок. Убирайся с глаз моих, пока я… — Вольф сжал рукоять меча, и Устнар заторопился выбраться на настил, чтобы встать между ним и колдуном.
— Разумнее будет продлить перемирие, — произнес Литценрайх. — У нас много общего. Мы оказались на мосту одновременно, но ехали в разные стороны, когда на нас напали. Ты правда думаешь, что нас свела случайность?
— Да!
Вольф заметил, что Конрад пристально смотрит на него, и передернул плечами.
Случайность, совпадение, удача — наемник в них не верил.
— Так и быть, — проворчал он. — Поговорим.
И они поговорили.
Мариенбург во всем полагался на море и реку, что текла к океану, и стоял не только на суше, но и на воде. Его мосты не просто соединяли между собой разные части города — они были такими же его составляющими, что и улицы. Не важно, что их строили над водой, а не на земле — самые широкие могли равняться с главным проспектом любого города Империи: на них также стояли дома, магазины, трактиры.
Четверо невольных союзников облюбовали один из трактиров посредине моста через канал Туссен под названием «Восемь бубенцов» и сняли там комнаты. Первым делом Конрад попросил наполнить большую бадью горячей водой, а вторым — свежую одежду. Скорее всего, одежда ему досталась от одного из постояльцев, который в свое время не смог заплатить по счету, но в любом случае она выглядела гораздо чище его собственной.
Вольф велел принести ужин в его комнату, чтобы никто не подслушал их с Литценрайхом разговор. Поздно было скрывать, что они с Вольфом знакомы. Устнар за весь вечер не обмолвился с ним ни словом, а Литценрайх вел себя так, будто Конрада не существовало. Дварф держал топор под рукой, готовый в любой момент зарубить наемника, если тот покусится на его господина. Вольф повесил свой черный меч на спинку стула. Конрад тоже не отличался многословием. Он мало что мог добавить к беседе, но зато многое узнал из нее. За едой он едва не клевал носом. За последние несколько недель он впервые ел в помещении и наконец-то совершенно согрелся. Жар очага действовал на него усыпляюще, но даже до схватки на мосту он чувствовал, как устал за долгое путешествие к Мариенбургу, и сейчас с радостью променял бы ужин на постель.
— Мы пересекали мост, чтобы найти на той стороне лодку до Альтдорфа, — рассказывал Литценрайх. — А ты?
Вольф ответил не сразу. Казалось, что он не верит ни единому слову колдуна, и Конрад вполне понимал его, и не спешит поделиться сведениями о себе. Наемник медленно прожевал кусок баранины, вытащил изо рта хрящ и внимательно изучил его, все время обдумывая ответ.
— Мы как раз прибыли в Мариенбург и тоже собирались отправиться в Альтдорф, — в конце концов, совершенно правдиво объяснил он.
— Я пробыл в Мариенбурге какое-то время, но решил, что пришла пора возвращаться в столицу.
— Возвращаться?
— Я был приглашенным лицом в альтдорфской армии. Долгая история, но твой друг… — Литценрайх вилкой указал на Конрада.
— Конрад, — подсказал Вольф.
— Да, он немного с ней знаком. — Колдун потер обрубок правой руки. — Я продолжал двигаться вниз по реке, хотя и не вплавь. Наконец я добрался до Мариенбурга и счел, что он как нельзя лучше подойдет для моих целей. В большом порту можно найти что угодно, если знать, где и у кого искать. И если есть чем заплатить. Ты знаешь, о чем я говорю, не так ли?
— Варп-камень, — выплюнул Вольф и перевел взгляд с Литценрайха на Конрада. Видимо, он догадался, что их связывает именно загадочное вещество. — Ты знаешь, что такое варп?
Конрад кивнул. Он знал или считал, что знает; но он также усвоил, что любое знание может оказаться обманчивым.
— Варп — это материя Хаоса, — сказал Вольф. — А Хаос — источник любой магии. Это ты знаешь?
Конрад снова кивнул, хотя и не помнил, откуда он получил это знание. Возможно, ему рассказала Галеа, а возможно, оно пришло само, за время знакомства с Литценрайхом.
— Магия, Хаос и зло — одно и то же, — заключил Вольф.
Литценрайх расхохотался так, что недожеванные куски полетели у него изо рта во все стороны, и потрясенно покачал головой.
Конрад подумал, что Вольф относится к магии предвзято из-за горя, которое причинили ему на протяжении жизни колдуны: сначала предательство брата, потом загадочный случай с Литценрайхом. Но Конрад уже перестал верить во все, что говорил ему наемник или кто бы то ни было. Приравнять магию ко злу — это слишком упрощенный взгляд на вещи. Может, Литценрайх прав — даже Хаос не обязательно несет в себе зло. Он просто существует как часть мира. А его проявления, хорошие или плохие, можно толковать по-разному.
— Колдовство спасло мне жизнь, — сказал Конрад.
— Наука, — возразил Литценрайх.
Но Конрад говорил не о том, как его вынимали из бронзового доспеха. Он вытянул перед собой правую руку.
— Тот эльф, — сказал он Вольфу. — Помнишь?
Литценрайх бросил взгляд на его руку, а затем посмотрел на свою собственную.
— Тебя вылечил эльф? — спросил он, и Конрад кивнул. — Какая жалость, что я не смог найти кого-нибудь из их племени. Я думал, что эльфийская магия годится только для них, но, по всей видимости, искусство целительства не стоит на месте. Вот почему мне необходимо попасть в Альтдорф. Мне нужен варп-камень для продолжения исследований. В Мариенбурге его слишком мало.
— И ты думаешь, что мы тебе поможем? — фыркнул Вольф.
— Я считаю, что мы поможем друг другу, ведь у нас есть общие интересы. Зачем вы собираетесь в Альтдорф?
Вольф покосился на Конрада и ответил:
— Нам все равно нечем заняться, так что мы решили спасти Императора и Империю. Конрад уверяет, что скавены затевают какое-то безобразие, что двойник Карла-Франца только и ждет того момента, когда займет его место.
— Совершенно верно. Его создал Гаксар.
— Гаксар!
— Да, но он мертв. Он… э… Конрад убил его в катакомбах под Альтдорфом, когда спас меня из плена. — Литценрайх бросил взгляд на обрубок. — По большей части.
Конрад наблюдал за Вольфом. Наемник оскалил в ярости зубы, сжал кулаки и, казалось, закипел от гнева.
Когда Конрад попал в ловушку бронзового доспеха, Литценрайх привел его в Миденхейм, и там, глубоко под городом, он впервые встретился с Гаксаром в его скавенском обличье. Но задолго до того в Миденхейме Литценрайх предал Вольфа, оставив его умирать. Судя по всему, тогда тоже был замешан Гаксар. Не он ли чуть не убил наемника? Вольф и Гаксар…
Конраду начало казаться, что он ничего не делает по собственной воле, что он всего лишь разыгрывает отведенную ему роль. Что бы он ни предпринял, все равно находил себя в силках запутанной паутины, чьи нити связывали всех, кого он знал.
Сейчас он сидел, молча слушал и наблюдал, как Вольф и Литценрайх планируют следующий этап его жизни; но до того колдун рассказал о последних событиях в Миденхейме и столице.
— Ты неплохо постарался, Конрад, — похвалил его Вольф. — Я всегда думал, что найду Гаксара и сведу с ним счеты, но выходит, что ты избавил меня от хлопот. — Он перевел взгляд на чародея. — Но раз Гаксар мертв, как это повлияет на созданного им двойника? Разве тот не должен тоже умереть?
— Необязательно, — ответил Литценрайх. — Гаксар мог оживить труп и придать ему сходство с Императором. То есть двойник и так мертв, как еще он может умереть?
— Но если скавенское колдовство перестанет его поддерживать, он истлеет.
— И все же двойник существует, я уверен. Хотя его создание было самой сложной частью, он все еще в состоянии исполнить свою роль. У скавенов осталось достаточно серых провидцев, которые о нем позаботятся. Даже без Гаксара скавены могут воплотить свой план по подмене Императора.
Ранее Конрад пришел к такому же выводу, но он знал, что Литценрайха не заботит судьба Императора. Колдун сам признался, что хочет запастись варп-камнем. У скавенов имелось логово в Альтдорфе, а значит, там можно найти варп. Но Литценрайху надо убедить Вольфа, что жизнь Карла-Франца находится под угрозой и предотвратить ее удастся только с его помощью.
Возможно, он даже прав, по крайней мере, отчасти.
Литценрайх побывал в плену у скавенов, и он точно не захочет снова попасть им в лапы. Значит, колдун считает, что возвращение в столицу в компании Конрада и Вольфа будет менее опасным, если они помогут ему, а он поможет им.
— У нас общие интересы? — повторил за колдуном Вольф.
— Да.
— Может, и так, — передернул плечами наемник.
— Да, — настаивал Литценрайх.
— Тогда отправимся в Альтдорф вместе.
На мгновение Конрад заподозрил, что Литценрайх убедил Вольфа при помощи магического внушения. Они сидели друг напротив друга, и во время разговора колдун не сводил с наемника взгляда. Но тут Вольф искоса посмотрел на него, и по выражению его лица Конрад понял, что тот все еще не против перерезать Литценрайху горло.
— Хорошо, — сказал колдун, поднимая бокал с вином.
Вольф и Конрад подняли свои кружки. Устнар отвернулся к окну, за которым над городом сгущалась темнота, и рыгнул.
— Когда выезжаем? — спросил колдун.
— Как только подготовим армию.
— Армию?
— Устнар здорово управляется с топором, — заявил в ответ Вольф, — да и у тебя в рукаве припрятано несколько фокусов, но этого недостаточно, чтобы пробраться в столицу. Мы собираемся выступить на Альтдорф с наемной армией.
— Ты считаешь это разумным?
— Не знаю, но ничего лучше в голову не приходит.
— Если ты поведешь войско на Альтдорф, они узнают об этом.
— Они узнают, едва мы начнем набирать наемников. И мы отправимся по реке, а не по суше.
— Понимаю, — кивнул Литценрайх. Он сделал глоток вина, вытер рот тыльной стороной ладони. В центре ладони виднелся темный шрам от пробившего ее гвоздя. — Отвлекающий маневр? Я думал, что будет лучше, если мы войдем в город вчетвером. Вероятно, мы так и сделаем, пока твоя армия займется городской стражей?
— Да.
— Разве не потребуется значительное время, чтобы набрать наемников?
— Может быть.
— У меня есть идея получше.
— Какая? — вздохнул Вольф.
— Вместо того чтобы платить наемникам, а потом платить за переправу по реке, не проще ли будет нанять пару-другую пиратских кораблей? В Мариенбурге найдутся имперские шпионы, и они вскоре прознают, что кто-то собирает пиратов, и отправят доклады в столицу. Но лучше убедиться, что новости достигнут нужных людей наверняка. Думаю, что мы сумеем убедить наших корсаров спалить по пути пару прибрежных деревень.
Вольф молча уставился на Литценрайха. Было очевидно, что стратегический подход колдуна произвел на него впечатление, но он не хочет показывать, насколько оно сильное.
— Может быть, — наконец произнес наемник и кивнул. — Мы можем оставить корабли задолго до подхода к Альтдорфу, потому как власти не допустят, чтобы суда подошли слишком близко к городу. Скорее всего, они остановят движение по реке и вышлют войска, так что пираты и носа в столицу сунуть не успеют. Но они отвлекут на себя достаточно внимания, чтобы мы успели проникнуть в город.
— Превосходно, — заявил Литценрайх. — Мы спасем Императора от скавенов, и за оказанную услугу я потребую весь варп, который мы у них отберем.
Конрад подумал, что против них выступят враги гораздо могущественнее скавенов, но Литценрайха это вряд ли остановит. Его всегда интересовал только варп, а где его искать, как не у мутантов. Поэтому он собирался вернуться в Альтдорф еще до встречи с Вольфом и Конрадом.
— Несмотря на мои таланты, — добавил Литценрайх, обводя взглядом собеседников, — мне всегда нравилось, когда спину прикрывают умелые бойцы с клинками наготове.
— Надо найти тебе новый меч, Конрад, — сказал Вольф.
— А как насчет лука со стрелами? — спросил он.
— Оружие деревенщины, — проворчал Вольф с легкой улыбкой.
Выпущенная Конрадом стрела спасла наемника от шамана-гоблина. Когда Конрад вошел в подземный храм, где прозябал в плену Вольф, шаман умер первым.
— По-моему, у тебя никогда не водилось собственного меча, — продолжал Вольф. — Пора это исправить.
Он коснулся рукояти черного клинка, а Устнар потянулся к древку топора.
— У кузнеца Мэгнина хорошая репутация, — продолжил Вольф, не обращая на дварфа внимания. — Можно будет заглянуть к нему, когда покончим с делами в Альтдорфе.
— Если ты хочешь получить меч, — сказал Литценрайх, — возможно, я смогу помочь.
— Ты сумеешь сделать волшебный меч? — осклабился Вольф.
— Устнар знаком с лучшим оружейником Мариенбурга. — Колдун впервые обратился к своему спутнику: — Как его зовут?
— Барра, — проворчал дварф.
— Он сделал Устнару новый топор. Ты доволен работой?
— Да, господин.
— Если хочешь меч, обращайся к Барре.
— Можно взглянуть на топор? — поинтересовался Вольф, протягивая руку.
— Взглянуть, конечно, — ответил Устнар и сам бросил взгляд на обоюдоострое лезвие. — Но коснуться ты его сможешь, только когда он будет торчать у тебя из головы.
Вольф улыбнулся.
— Когда-нибудь мы закончим то, что нам не дали закончить сегодня. — Он повернулся к Конраду: — Ты хочешь меч?
Конрад пожал плечами:
— Он мне нужен взамен утраченного. Но не знаю, хочу ли я иметь собственный. Когда дело доходит до драки, важно не оружие, а тот, кто его держит.
— Важно и оружие, и его хозяин. Пока я буду искать пиратов, которые захотят приложить руку к разграблению Альтдорфа, ты закажешь себе меч. Я не сомневаюсь, что Устнар с удовольствием представит тебя оружейнику Барре.
Конрад с Устнаром обменялись взглядами.
— С огромным удовольствием, — пробормотал дварф.
— Литценрайх может нам пригодиться, — заявил Вольф, когда колдун с дварфом ушли.
— Он думает о нас то же самое, — откликнулся Конрад.
— Пока и он, и мы в это верим, все будет в порядке. Я предпочту иметь Литценрайха на нашей стороне, потому как тогда я всегда буду знать, где находится этот ублюдок.
— Мы правда собираемся следовать твоему плану? Найти пиратов и повести их на Альтдорф?
— Да.
— И как ты думаешь склонить их на свою сторону?
— Обещаниями несказанного богатства, поскольку Альтдорф самый богатый город Империи и всего Старого Света, и ложью. Я постараюсь убедить их в том, что столица — сочный плод, созревший для сбора, а у меня как раз завелся ключ от теплицы. — Вольф ухмыльнулся. — Я как-то прочел это в книге, хотя речь там шла о гареме в Аравии.
— И они тебе поверят?
— Не знаю, но это моя забота. Ты думай, какой меч ты хочешь. Когда он появится, подогнанный под тебя лично, тебе уже никогда не захочется сражаться другим.
Именно эти соображения смущали Конрада, и когда он остался один в своей комнате, он снова к ним вернулся. За последние годы он потерял много клинков; тот, который выскользнул сегодня у него из руки, стал не более чем последним в длинной череде. Мечи ломались в битве или со временем истлевали от ядовитой вражеской крови.
Меч — это всего лишь меч, орудие убийства. Одни считались лучше других, но Конрад научился обращаться с любым типом. Его учили мастера-наемники, которых назначил Вольф, и он учился сам.
Хотя Конрада одолевала усталость, сон не шел. В его голове непрерывно прокручивались события последних часов и роились догадки о том, что случится по дороге в Альтдорф и по прибытии туда.
На них напала туча скавенов, что могло означать лишь одно — их враги знали, что они в Мариенбурге. В больших городах Конрад всегда чувствовал себя неуверенно и уязвимо. Крохотную комнату в «Восьми бубенцах» он воспринимал как капкан. Несмотря на сквозняк, он лег рядом с открытым окном в надежде, что успеет прыгнуть в реку, если на трактир нападут, и не выпускал из руки кинжала.
Конрад думал о плане по нападению на Альтдорф. Вольф предложил его в качестве диверсии, чтобы войти в город незамеченными. Но что если пираты сумеют прорваться сквозь оборону? Что если прогнившая часть имперской гвардии и прочие войска проклятых, затаившись в столице, помогут захватчикам жечь, грабить и, в конце концов, разрушить город до основания? Разве легионам Хаоса это не придется по вкусу?
И от столицы Империи останутся руины да прах, самое подходящее место обитания для скавенов. И грызунам больше не придется прятаться в подземных лабиринтах под городом, потому что им будет принадлежать весь Альтдорф.
ГЛАВА 12
— Устнар? Как тебе топор?
— Отлично.
Из уст Устнара это следовало считать искренней похвалой, исполненной всего энтузиазма, на который только способен дварф. Выражение его лица оставалось обычным — каменным.
Барра тоже оказался дварфом, но его густые волосы и борода побелели от седины. Он выглядел одинаковым что в высоту, что в ширину, а его торс, руки и ноги покрывали бугрящиеся мускулы. Несмотря на холодное время года, он носил лишь килт и сандалии. Голая грудь оружейника блестела от пота: видимо, он вышел наружу, чтобы глотнуть холодного воздуха.
Барра стоял в проеме открытой двери. За его спиной пылал огонь, и оттуда волнами расходился жар раскаленного металла.
Вчера Вольф с Литценрайхом договорились объединить силы для похода на Альтдорф. Сегодня Устнар, не говоря ни слова, повел Конрада по улицам Мариенбурга, по его мостам и переулкам. Конрад спас его от скавенов под Альтдорфом, но, судя по всему, дварф считал его поступок незначительным одолжением, не заслуживающим даже мимолетной благодарности. Наверное, дварф решил, что они квиты. Он помог Конраду в похожей беде под Миденхеймом, хотя туда он попал, спасая от скавенов своего брата. Варсунг умер, не дождавшись спасения, и тогда Устнар с двумя товарищами-дварфами спасли Конрада. Оба друга, Хьорнур и Юкельм, тоже погибли.
Оружейная мастерская располагалась на отшибе, в заброшенном районе; от соседних домов остались пепелища, а те немногие, что еще стояли, зияли пустыми окнами, кое-где заколоченными досками. Саму кузню, должно быть, в свое время забросили, но сейчас стены подлатали. Починка еще не закончилась, второй дварф заменял на крыше сломанные черепицы. Он выглядел совсем молодым, но вполне мог оказаться вдвое старше Конрада. На плече его сидел ворон, будто следил за работой.
— Он хочет заказать меч, — сказал Устнар и кивком указал на Конрада.
Барра ответил что-то скороговоркой на языке дварфов. Устнар ответил так же быстро, часто жестикулируя и указывая на своего спутника. Хотя Конрад немного знал язык дварфов, он не понял ничего, кроме очевидного факта, что Барра злится.
Оружейник внимательно его осмотрел и медленно кивнул.
— Ты сможешь заплатить? — спросил он на языке Старого Света.
Конрад похлопал по карману, где звенели полученные от Вольфа золотые кроны.
— Любимая музыка Барры.
— Особый меч, — сказал Устнар.
— Хороший меч, — поправил его Конрад.
— Барра делает только хорошие мечи. Все, что делает Барра, — самое лучшее. — Оружейник махнул рукой на изогнутые полосы железа, надетые на прут над дверью, — плод утренней работы. — Даже подковы.
Решив, что его задача выполнена, Устнар повернулся и пошел со двора. Барра и Конрад смотрели ему вслед.
— Барре больше нравится делать оружие. — Кузнец провел рукой по ряду подвешенных подков, и они зазвенели в ответ. — Но Барре надо зарабатывать на жизнь.
— Я хочу…
Барра поднял руку, и Конрад замолчал.
— Барра знает, что ты хочешь. Барра лучше тебя знает, что ты хочешь. Барра сделает то, что хочет Барра, а ты хочешь именно этого.
— Но…
Снова нетерпеливый жест, и снова Конрад подчинился.
— Что ты знаешь о мечах?
— Я знаю, как ими сражаться.
— Ты достаешь меч из ножен, сражаешься, убиваешь, засовываешь меч обратно в ножны. Что еще ты знаешь?
На сей раз Конрад не стал и рта открывать, только пожал плечами.
— Барра знает о мечах все. Барра знает то, чего не знает никто. А чего Барра не знает, то не известно и никому другому.
— Я знаю, как лежит в руке хороший меч. — Конрад вытянул правую руку, представляя, что сжимает рукоять меча.
Он решил, что оружие в этом смысле подобно лошадям. Он умел управлять любой лошадью и мог указать лучшего коня в табуне, но не смог бы объяснить, как его выбрал. Между всадником и лошадью существовало такое же тесное родство, как и между мечником и его клинком.
— Но Барра знает, как сделать хороший меч, великий меч. И Барра сделает тебе такой, да?
— Да, — согласился Конрад. Тут кузнец добавил:
— Если Барра решит, что ты достоин его меча…
— Что?!
— Лоднар! — крикнул Барра дварфу на крыше. — Принеси два клинка!
— Что?! — повторил Конрад. — Мне придется доказывать, что я достоин твоего меча?
— Да. Тебя привел Устнар, и это говорит в твою пользу. Но тебе надо доказать, что Барра не зря потратит на тебя свое искусство.
— А лошади? — Конрад указал на ряды подков. — Им тоже приходится доказывать свою пригодность?
— Это ремесло Барры. А мечи — это искусство.
Хотя Конрада раздражали манеры дварфа, идея о том, что придется доказывать свое умение, развеселила его. Он смотрел, как с крыши по лестнице спускается молодой дварф. Когда он ступил на землю, ворон снялся с его плеча и снова взлетел на крышу, где уселся прямо над дверью.
При ближайшем рассмотрении Лоднар оказался тоньше Барры, с бородой темно-красного цвета. Он скрылся в оружейной и через минуту вернулся с клинками; два он отдал Барре, а еще один протянул Конраду.
Ему достался прекрасный меч, отлично сбалансированный, с отточенным лезвием, которое сужалось почти у самого кончика, такого же острого, как и края, с обмотанной мягкой кожей рукоятью. Конрад сделал несколько быстрых пробных движений — больше для эффекта, чем для ознакомления с мечом. С таким оружием он с радостью пошел бы в бой. На миг Конрад заколебался, не спросить ли о цене. Есть ли смысл ждать, пока ему выкуют меч, если тот, что он держит в руках, вполне ему подходит?
— Затейливо, — оценил Барра, когда Конрад закончил воображаемую дуэль. — Ты двигаешься как воин и, судя по шрамам, уже побывал в сражениях. Но как хорошо ты дерешься? Попробуй несколько выпадов. — Он поднял меч в правой руке.
— Ты не боишься, что я могу тебя убить?
— Убьешь Барру, и Барра не сделает тебе меч.
— Но если я тебя убью, будет ли это означать, что я достаточно хороший мечник, чтобы ты выковал мне меч, если бы остался в живых?
Барра рассмеялся и без предупреждения сделал колющий выпад в живот Конрада. Не отбей он меч своим, в его кишках уже сидело бы шесть дюймов стали. Барра мог бы отвести удар в последнюю секунду, но кто знает?
Схватка началась, и Конраду отнюдь не пришлось сдерживаться. Сражаться с тем, кто держит меч под непривычным углом, гораздо сложнее, чем с противником своего роста. Барра показал себя отличным мастером меча, что являлось редкостью среди дварфов — обычно они предпочитали топоры. Его техника не отличалась изяществом, и он замахивался клинком, будто держал в руках секиру, но быстрые рефлексы и умение предугадать действия противника искупали недостатки. Конраду казалось, что дварф изо всех сил старается ранить его и не особенно беспокоится, смертельной получится рана или нет.
Чтобы сбить Барру с толку, Конрад, не прерывая схватки, внезапно перекинул меч в левую руку. Он продолжал защищаться и не переходил в нападение, а через полминуты вернул меч в правую руку. Сделал обманный выпад влево, быстро отскочил, когда клинок Барры чуть не отрубил ему кисть, и дернулся, будто снова собирался перекинуть меч в левую руку. Барра тут же изменил стойку, чтобы отразить следующий удар, но Конрад уже прыгнул на него, по-прежнему держа меч в вытянутой правой руке. Когда он отклонился назад, на груди Барры, поверх сердца, красовался красный крест из двух пересекающихся царапин.
Барра отступил на шаг, не сводя взгляда с капающей с потной груди крови. Он опустил меч.
— Не удивлен, что тебе приходится зарабатывать на жизнь изготовлением подков, — сказал Конрад. — Сколько покупателей ты уже убил?
— Не много, — ответил Барра и улыбнулся.
— Но если ты заставил Устнара показать себя, то как получилось, что ты еще жив?
— Иногда Барра сам удивляется, почему он еще жив. — Улыбка дварфа стала еще шире, и он протянул клинки Лоднару. — Барра сделает тебе меч, Конрад. Но ты никому не скажешь, кто его выковал. Понял?
Лицо дварфа снова посерьезнело.
Конрад кивнул; он, наконец, догадался, почему Устнар ругался с оружейником: потому что Конрад знал, кто изготовил его топор. Барра не работал по заказу, он сам выбирал, для кого будет ковать оружие.
— Дай Лоднару денег.
Дварф повернулся к Конраду спиной и ушел в кузню.
С большой неохотой Конрад вернул меч и засунул руку в карман.
— Сколько? — спросил он.
Вольф снабдил его пригоршней монет и даже признался, откуда их взял. Как выяснилось, храм дварфов все же хранил кое-какие сокровища. Огромные линзы, при помощи которых свет направлялся вглубь горы, были выточены из полудрагоценного камня. Хотя пороховой взрыв Анвилы раздробил их, наемнику удалось выручить за осколки неплохие деньги.
— Десять крон, — ответил Лоднар. — Как задаток. Завтра принесешь еще.
Конрад отсчитал в ладонь дварфа десять золотых крон. Лоднар ссыпал их в карман и пошел к лестнице. Пока он карабкался по ней, ворон снова уселся ему на плечо.
— К завтрашнему дню сделаете? — спросил Конрад.
Лоднар бросил на него сверху вниз презрительный взгляд.
— Барра прав. Ты не много знаешь о мечах.
Конрад вернулся ранним утром следующего дня и обнаружил во дворе Устнара. Тот разговаривал с Лоднаром, хотя говорил только молодой дварф. Ворон сидел на крыше над дверью, неподвижно глядя вниз, как живая вывеска. А в кузне вместе с Баррой обнаружился Литценрайх. Стоило Конраду ступить в кузню, как с него ручьем потек пот, но колдун и дварф выглядели так, будто не испытывали неудобства.
— Мы обсуждали твой меч, — сказал Литценрайх.
— А тебе какое до него дело? — спросил Конрад. Если даже ему не дозволялось указывать Барре, какое оружие он хотел бы получить, то какое отношение имел к нему колдун?
— Если мы выступаем вместе, — пояснил Литценрайх, — у тебя должен быть самый лучший меч. Мы идем в Альтдорф, и ты даже представить себе не можешь, какой мощью обладают наши противники. Нужно обладать преимуществом. Тебе понадобится особый меч.
То же самое говорил и Устнар, но только сейчас Конрад понял, что они имели в виду.
Варп-камень…
— Я не хочу иметь с ним ничего общего!
— Уже слишком поздно об этом волноваться, тебе так не кажется? — Видимо не желая, чтобы Барра слышал продолжение их разговора, Литценрайх направился к выходу из кузни и жестом пригласил Конрада следовать за ним.
— Я не хочу, чтобы эта дрянь портила меня дальше, — заявил Конрад. — И если Вольф узнает, что ты делаешь…
— Не стоит ему говорить.
Вольф считал варп воплощением зла и не желал слушать никакие объяснения. Возможно, Галеа рассказала ему о происхождении камня, как она рассказала Конраду. А может, все, кто посещал ее остров, слышали разные истории. Конрад не говорил Вольфу о том, что открыла ему Галеа. Он сам не знал почему — будто он впитал ее мудрость, но не мог ни с кем ею поделиться.
— Я не прикоснусь к мечу, если в нем будет варп.
— Думаешь, мне не терпится расстаться с тем немногим, что у меня осталось? — спросил Литценрайх. — У меня есть только та малость, что я забрал у скавенов на мосту, и я готов пожертвовать ею, потому что лучшего применения камню не найти. Ты мне нужен, Конрад. А тебе нужен меч. Твоему мечу нужен варп-камень. Чтобы бороться с Хаосом, необходим Хаос, другого пути нет.
— Но я и так Хаос! Я часть его. Варп настолько изменил меня, что скавены чуют мой запах!
— Все мы часть Хаоса, а Хаос — частица нас. Пыль варпа в мече поможет тебе уравновесить нежелательное влияние Хаоса. Если ты считаешь, что и так уже проклят, что тебе терять? Но этот меч может стать твоим спасением.
Конрад уставился на колдуна; он знал, что тому нельзя доверять, но понимал, что придется пойти на риск.
— А с варп-камнем, — добавил Литценрайх, — у тебя будет гораздо больше шансов добиться успеха в Альтдорфе, что бы ты там ни искал.
Колдун, очевидно, подозревал, что у Конрада есть свои причины для путешествия вверх по Рейку, помимо спасения Императора, а Конрад, в свою очередь, впервые задумался, что же в действительности влечет в столицу Литценрайха.
Правда ли то, что он идет туда за варп-камнем? Он всегда был одержим исследованием загадочного вещества, и Конрад знал, что колдун готов на что угодно, лишь бы пополнить свои запасы. Его уже арестовывали в столице за предательство, за работу с варпом. Если Лнтценрайха снова заметят в Альтдорфе, ему грозит смертная казнь. Никто не стал бы стремиться туда при таких обстоятельствах, но мысль о варпе заставляла Литценрайха закрыть глаза на опасность.
В конце концов, Конрад согласился.
— Скажи ему, чтобы продолжал работу, — приказал Литценрайх, и Лоднар ушел в кузницу.
Литценрайх и Устнар остались снаружи, но Конрад подошел к двери, чтобы наблюдать за работой дварфов.
Барра выбрал несколько металлических полос из разных куч, что громоздились на полу кузни: одну полосу яркой стали, одну темного железа, по одной из куч, которые Конрад принял за серебро и медь, и еще одну полосу металла с голубоватым отливом, который он не смог определить. Все примерно одинакового размера.
В то же время Лоднар уже нагревал небольшой железный бачок в печи. Он походил на литейную форму, куда заливали расплавленное золото для получения слитков. Дварф снял бачок с огня и подождал, пока тот немного охладится, а потом начал добавлять масла и порошки, смешивая их в однородную массу.
Барра осмотрел смесь, помешал и добавил несколько капель густой жидкости. Сказал что-то на языке дварфов Лоднару, и тот отправился за Литценрайхом.
Когда колдун вошел в кузню, он потянул амулет, который висел у него на цепочке на шее; Конрад и не замечал его раньше из-за густой бороды чародея. Амулет был черным и сделан в форме перевернутой пирамиды — в нем хранилась пыль варпа, собранная Устнаром у мертвых скавенов на Высоком мосту.
Литценрайх снял цепочку с шеи, открыл пирамидку и высыпал серый порошок в смесь. Он даже встряхнул амулет, чтобы убедиться, что в нем не осталось очищенной тонкой пыли, и тщательно перемешал смесь. Они с Баррой переговорили о чем-то вполголоса, и дварф поднял первую из отложенных им полос металла. Литценрайх тонкой кисточкой размазал по стали смесь. Он проделал процедуру четыре раза, и каждый раз Барра добавлял новую полосу металла. Таким образом, смесь легла прослойкой между всеми пятью полосами. Когда дварф связал их проволокой, получилась стопка размером примерно с широкий меч-палаш.
Литценрайх повесил на шею пустой амулет и вышел из кузницы. Он было прошел мимо Конрада, но остановился и посмотрел вниз.
— Что это? — спросил колдун.
Конрад тоже бросил взгляд на землю под ногами, где он бездумно выводил палкой узоры.
Он нарисовал герб, изображенный на полученном от Элиссы луке, но кулак не получился, поэтому Конрад его затер.
— Две перекрещенные стрелы, — ответил Конрад. — А что?
— Две? — спросил Литценрайх. — Или четыре?
Он наклонился и там, где Конрад нарисовал оперение стрел, добавил вместо него наконечники. Стрелы теперь заканчивались остриями на обоих концах.
— Но их по-прежнему две, — недоуменно заметил Конрад.
Тогда Литценрайх указательным пальцем дорисовал две линии: вертикальную и горизонтальную. Они перекрещивались в той же точке, что и стрелы. К каждому концу он добавил по наконечнику, и рисунок стал походить на колесные спицы.
— Восемь стрел Хаоса, — сказал колдун. Он поднялся и показал Конраду амулет на шее.
На каждой стороне-треугольнике Конрад увидел крохотный золотой узор, точь-в-точь такой же, как чародей изобразил на земле.
— Этого символа избегают все, кроме темных колдунов, — добавил Литценрайх.
Он развернулся и зашагал со двора. Устнар последовал за хозяином.
Когда Конрад снова посмотрел себе под ноги, все добавленные Литценрайхом детали исчезли. Остался лишь рисунок, начерченный им самим. Он затер его носком сапога, стараясь не задумываться, действительно ли эльфийский герб включал в себя символ Хаоса, и перевел взгляд на открытую дверь кузни.
Барра положил перевязанную стопку полос на светящиеся угли. Пока Лоднар качал меха, раздувая жар, кузнец внимательно изучал дальний конец стопки — тот, что лежал в самой горячей части горнила. По мере нарастания жара цвета полос начали меняться, а густая мазь-прослойка зашипела и пошла пузырями.
Конрад придвинулся ближе. Дварфы по-прежнему не обращали на него внимания. Хотя он стоял в нескольких ярдах от кузни, до него докатывалась невыносимая волна жара, и через несколько минут Конрад скинул с себя верхнюю одежду.
Еще через пару минут Барра щипцами перенес будущий меч на наковальню и принялся бить по раскаленному концу тяжелым молотом. Периодически он останавливался, чтобы осмотреть свою работу и перевернуть меч другой стороной, потом снова наносил несколько размеренных ударов. Постепенно металл начал темнеть, остывать, и тогда кузнец при помощи щипцов распустил один моток проволоки и сунул меч в огонь. На сей раз он нагревал тот участок, откуда снял проволоку. Когда Барра решил, что металл достиг нужной температуры, он снова перекинул его на наковальню и начал ковать. Он повторял этот процесс до тех пор, пока не прошелся по всей длине меча. Форма меча изменилась — он удлинился и стал шире, а пять полос сковались в единое крепкое лезвие. Тогда Барра с Лоднаром, наконец, вышли наружу, чтобы охладиться, и каждый выпил по нескольку чашек воды. Конрад подошел к кузнецам; сейчас он мечтал о кислевской зиме.
— Ты не против того, чтобы работать с варп-камнем? — спросил он Барру.
Тот громко расхохотался.
— Я родом с далекого севера, с Альбиона. Там из песка с примесью варпа дети строят замки. Там столько варп-камня, что он в крови Барры.
Пальцы дварфа коснулись креста, который Конрад процарапал у него на груди.
— А ты? — спросил он у Лоднара.
— Для меня это всего лишь работа.
— А как насчет топора Устнара? В нем тоже есть варп?
— Это секрет, — ответил Барра. — Между Баррой и Устнаром. Попробуй спросить у него.
Конрад знал, что он может попробовать, но он также знал, что попытка станет пустой тратой времени.
— За работу, — скомандовал Барра. — Ты пойдешь внутрь?
Вольф ясно дал понять, что он сегодня займется весьма деликатными переговорами и что будет лучше, если он отправится к пиратским капитанам в одиночку. Ни Устнар, ни Литценрайх не отвечали представлениям Конрада об идеальном компаньоне, а кроме них он никого в Мариенбурге не знал. С другой стороны, он мог пойти выпить в какой-нибудь из многочисленных городских трактиров, что после жаркой кузни представлялось неплохой идеей. Но его настолько заинтересовала работа кузнецов, что Конрад ответил «да».
Они вернулись в кузню, где Лоднар приставил крепкое долото к месту в трети от конца меча и почти насквозь пробил им металл, орудуя молотком. Он проделал то же самое на середине оставшейся длины, а потом подогнул оба конца, так что у него получился брусок втрое короче, но зато втрое толще. Между полосами снова промазали маслянистой пылью варпа, и один конец поместили в горнило. И опять подогрев и ковка, подогрев и ковка, пока все пятнадцать слоев металлов не слились в единое целое.
И так продолжалось весь день, и следующий, и каждый день Конрад приносил кузнецам по десять крон.
Каждый вечер в кузницу приходил Устнар: он забирал смесь и металл, в котором теперь содержалась исконная суть Хаоса, и относил их на хранение Литценрайху. Каждую ночь колдун с Устнаром останавливались на разных постоялых дворах, и Конрад не раз задумывался: не надеется ли часом Литценрайх, что душок варпа приведет к нему скавенов, и он сумеет пополнить запасы загадочного вещества.
К концу третьего дня брусок насчитывал триста шестьдесят слоев. Конрад тщательно их считал. Каждый слой был промазан смесью с пылью варпа. Слои были очень тонкими, но отчетливо видимыми из-за разных цветов металла. Барра называл получившееся изделие плашкой; оно было примерно того же размера, что и пять первоначальных полос металла, то есть с широкий меч.
— Завтра, — сказал Барра, — начнется настоящая работа. Если скавены не утащат ночью плашку. Как только ты начнешь носить этот меч, их будет тянуть к нему, как мышей на сыр!
Кузнец засмеялся, но Конрад не разделял его веселья. Хотя вскоре он осознал, что наличие при нем меча ничего не изменит. Скавены и без того чуяли варп в его крови, так что меч привлечет не больше внимания, чем отравленная плоть.
— Но тебя будут преследовать не только скавены, — продолжал Барра. — У тебя будет чудесный меч, всем захочется его отобрать! Тебе придется убивать людей и монстров только из-за меча. Но также благодаря мечу тебе станет проще их побеждать. Тебе необходим хороший меч, потому что ты обладаешь хорошим мечом; и ты обладаешь хорошим мечом, потому что тебе необходим хороший меч. — И он снова засмеялся.
Хотя Конрад не мог сказать, насколько серьезно заявление Барры, он, тем не менее, понял, что имел в виду дварф. Грабители обычно выбирали себе добычу из богатых людей или тех, кто казался богатым. Если носить при себе дорогой на вид меч, поневоле привлечешь нежелательное внимание. А судя даже по подготовке, Конрад видел, что меч Барры будет одним из лучших образцов оружейного мастерства.
— В таком случае, — сказал он, — пусть он ничем не отличается от обычного меча — пока я не вытащу его из ножен. Я не хочу ни украшенной крестовины, ни затейливой рукояти, а ножны должны выполнять свою службу, не более того.
Барра говорил, что сделает такой меч, какой хочется ему, однако сейчас он согласился. Но крестовина и рукоять потребуются мечу не ранее чем через несколько дней.
Дни шли, и пока Барра творил свое искусство, а Лоднар помогал ему превращать необработанный металл в безупречный боевой клинок, Конрад неотлучно находился в кузнице.
Медленно начали проявляться очертания меча: скошенные края, постепенное сужение к концу, угол острия, бороздка посредине обеих сторон. Дважды весь клинок нагревали в горниле и опускали в глубокое корыто с водой: металл яростно шипел и исходил клубами пара. Такое закаливание делало клинок более прочным. Меч постоянно отбивали, затачивали и шлифовали, и Конрад потерял счет всевозможным молоткам и инструментам, которые использовались на разных этапах. В промежутках меч полировали и смазывали маслом, смазывали маслом и полировали. Барра ни разу не прибегал к каким-то измерениям — он все делал на глаз, при помощи многолетнего опыта и врожденного таланта.
Наконец из темной стали выковали крестовину с чуть загибающимися кверху концами. Рукоять обернули коричневой замшей. Она надежно лежала в руке, а замша хорошо впитывала пот и кровь, и ее нетрудно будет заменить, когда она пропитается насквозь. К шпеньку на верхушке рукояти прикрутили простой медный шар. Крестовина, рукоять, поммель — все они ничем не отличались от принадлежностей самого обычного меча. Но клинок…
— Если только ты не имеешь дело с двуручным мечом, — объяснял Барра, — меч уравновешивается в трех дюймах ниже рукояти. Конечно, на баланс влияет то, как он выкован, его размер и поперечина, но также нельзя забывать про вес поммеля. Барра считает, что поммель всегда должен быть маленьким, и для этого меча и тебя такой подойдет в самый раз.
Конраду не терпелось подержать клинок, но Барра не выпускал его из рук, объясняя различные тонкости.
— Из-за бороздок лезвие становится легче, но не теряет прочности. Слои разных металлов делают меч крепче и гибче. Ты знаешь, что твой смазан пылью варпа. Но в нем также есть серебро. — Барра закусил губу, показав зубы. — Подойдет для вампиров. — И он расхохотался.
— Да, — согласился Конрад и протянул руку к отполированному мечу.
— А из-за слоев, — не унимался кузнец, отводя руку с клинком подальше от Конрада, — края более упругие, и заточка продержится дольше. Наточить его будет не так уж и сложно, вот увидишь. Но смотри, точить надо в равной мере с обеих сторон и медленно, по нескольку дюймов зараз.
— Да, да.
— Барра даст тебе точильный камень, бесплатно.
Барра держал меч в правой руке, то поднимая его, то поворачивая — выискивая недостатки. Лезвие блестело в красном свете печи. Кузнец вышел во двор, и Конрад последовал за ним. Во дворе стояла телега, и Лоднар держал под уздцы запряженную в нее лошадь. Животное сильно нервничало, несмотря на шоры. Груз скрывался за куском холстины. Молодой дварф протянул Барре ключ.
— Ты, наверное, слышал рассказы о кузнецах, которые втыкают мечи в живую плоть, чтобы закалить металл, — сказал Барра.
Конрад кивнул. Он уже почуял, что находится под холстом.
— Не помогает. Барра пробовал. Тепло размягчает металл, и хотя тело мягкое, в нем много костей, которые могут поцарапать меч. А кому это надо после стольких дней работы? Зато сосуд с кровью сослужит хорошую службу.
Кузнец стянул с телеги холст. Под ним обнаружилась клетка, а в ней сидел мутант.
От внезапного света уродливое существо подскочило, вцепилось в прутья клетки когтями одной лапы и начало их трясти. Вторая его лапа от локтя представляла собой изогнутый клинок. Чудище было выше шести футов, со змеиным хвостом и покрыто зеленоватой чешуей. На голове топорщился гребень из желтых шипов, а лицо было птичьим, с острым клювом и крохотными черными глазками. С клыков капал яд.
— Его поймали на прошлой неделе, — сообщил Барра. — Он пробрался в город по подземному водостоку и убил троих детей, которые играли у одного из каналов. По крайней мере, Барра надеется, что он их убил, прежде чем распорол им животы и выел кишки.
— Почему его не убили сразу?
— Потому что это очень ценная добыча. Их выставляют в боях против таких же мутантов или своры собак, а иногда даже против людей. Травля мутантов. Порой боевых мутантов разводят в неволе. Это противозаконно, но ставки приносят много денег.
— Зачем он здесь? — спросил Конрад, хотя уже заподозрил ответ.
— Я его купил. — Барра осматривал рычащего пленника. — Может, сказки о том, что надо погрузить раскаленный меч в живую плоть, лгут, но идея сама по себе неплоха. Как ты мог заметить, Барра идет традиционными путями, вот почему изготовление меча занимает так много времени и вот почему мечи Барры самые лучшие. И хотя так говорит сам Барра, твой меч самый лучший. Барра кует мечи, но потом их уносят. Это как-то несправедливо. Барра должен попробовать твой меч, прежде чем ты его заберешь, потому что сперва он принадлежал Барре.
Барра требует права первой крови, чтобы принести ее в жертву богам Барры, богам предков Барры — богам огня, стали и оружия.
Кузнец протянул руку, вставил ключ в замок, повернул его и тут же отпрыгнул, когда решетчатая дверь открылась и похожий на рептилию мутант выпрыгнул на свободу. Хищные челюсти распахнулись, раздвоенный язык затрепетал, и мутант во всю глотку проревел вызов.
Не успели его ноги коснуться земли, как Барра снова ринулся вперед; блестящий клинок в его руке полоснул по чешуйчатой груди. Из раны брызнул фонтан крови, и только тогда мутант закричал. Барра наточил лезвие настолько остро, что зверь даже не почувствовал, как оно вонзилось в его тело.
Истекая кровью и плюясь ядом, завывая от злости и боли, тварь возвышалась над дварфом. Одним взмахом лапы-сабли она могла рассечь его пополам, а удар хвоста размозжил бы кузнецу череп.
Лапа-сабля взметнулась вверх, но Барра умело увернулся от удара и отразил его своим мечом. Мутант щелкал челюстями, махал когтями и хлестал хвостом, и Барра отвечал на каждую атаку выпадом или косым замахом. Конраду казалось, что мастерство дварфа возросло, чтобы соответствовать великолепию клинка в его руке.
Мутант кричал громче с каждым разом, что Барра проливал его ядовитую кровь. Его атаки становились все более поспешными. Но все они заканчивались неудачей, а тварь не умела защищаться — она умела только нападать, подчиняясь примитивному инстинкту.
Вызывающие рыки превратились в крики отчаяния, движения мутанта замедлились и стали неуклюжими. Барра медленно резал его на куски, а мутант кричал в агонии и истекал кровью.
Дварф не рубил противника, грубо расчленяя его; он тщательно надрезал еще живое тело, как мясник разделывает тушу. Он отделял верхние слои шкуры и мышц, потрошил внутренности, срезал плоть, обнажая кости.
А создание все не умирало. Оно продолжало кричать, дергаться, хотя его тело превратилось в кровавую кашу, и тут Барра отступил на шаг, чтобы осмотреть меч. Потом он снова приблизился к мутанту, поднял клинок и с силой опустил его, разрубая чешую и сухожилия, круша кости и рассекая артерии. Голова мутанта покатилась по земле; изо рта еще вырывался крик, а тело содрогалось в уродливой пародии на жизнь.
Барра прислонил меч к колесу телеги. Клинок блестел маслянистыми подтеками свежей крови. Кузнец отступил на шаг, осмотрел оружие и указал на него Конраду.
— Он твой, — сказал дварф и пошел к двери в кузницу.
— Держи. — Лоднар протянул Конраду ветошь в обмен на последнюю пригоршню крон.
Конрад прошел по скользким от крови булыжникам и взял рукоять меча в правую руку. Не поднимая оружия, он опустился на колени и медленно провел по нему ветошью сверху вниз. Только сейчас он сумел в деталях разглядеть клинок.
Барра выковал действительно великолепный меч.
Его поверхность походила на ртуть, она переливалась, стоило посмотреть на нее под другим углом. По клинку шли разводы, будто драгоценные камни с бесконечно изменчивыми гранями: одни образовывали радужные водовороты, которые становились все ярче, закручиваясь внутрь, другие напоминали сверкающие призмы и переливались по всей длине лезвия.
Бороздка посредине выглядела лощиной, выточенной вечностью; радугой цветов в ней обнажались пласты древнего камня — первоначальных пяти полос металла.
И острие, и заточенные края имели цвет за пределами привычного спектра. К цвету металлов добавились огонь и воздух, его усилили вода и угли — стихии мира людей. На убийственно острых краях можно было различить каждый слои, все триста шестьдесят из них — пять составляющих троились и раздваивались, раздваивались и снова троились.
Наконец Конрад взял меч в руки, ощутил его вес, почувствовал баланс и то, как плотно лежит в руке рукоять.
Он поднял свой новый меч высоко над головой, будто уже одержал главную в своей жизни победу.
Ему казалось, что клинок всегда был частью его.
ГЛАВА 13
Прежде Конрад редко обращал внимание на то, какой при нем меч. Меч оставался для него обычным оружием, и Конрада не интересовало, как его сделали и где. В его руках побывало немало клинков, но Конрада волновало только одно — чтобы они выполняли свое назначение.
После пребывания в кузне Конрад не сомневался, что будет смотреть с уважением даже на самый захудалый нож. Ведь и тот начинал как бесформенный кусок железа и обретал жизнь в умелых руках деревенского кузнеца. А еще раньше железо комком руды выкопали из земли, очистили и перелили в слитки. Конрад немного знал о том, как ведется добыча металлов после пребывания на золотой шахте в Кислеве.
Он думал о пяти разных полосах, которые пошли на изготовление его меча, и гадал, где их добыли. Может, они попали к Барре из разных уголков мира, их доставили через океаны с дальних материков, а кузнец оковал их в один клинок.
На войне сломанные мечи зачастую плавили и ковали из них новое оружие. Но солдаты никогда не трогали клинки убитых мутантов, потому что они портили любой металл, с которым их пытались слить, — его очень скоро съедала ржа. Все виды металла стоили дорого, и вполне возможно, что слитые Баррой воедино пять полос когда-то были частью другого оружия — оружия воинов далеких земель, сражавшихся в древности. Хозяева этого оружия давно умерли, превратились в прах, но их клинки получили новое рождение в мече Конрада.
И когда-нибудь, спустя много лет после того, как сам Конрад умрет и память о нем исчезнет с лица земли, его меч станет частью арсенала множества будущих воинов: копий и топоров, пик и мечей, ножей и наконечников для стрел.
Конраду оставалось только надеяться, что это время наступит еще не скоро, а новый клинок поможет ему отсрочить день, когда он падет в битве.
Но впервые взойдя на палубу корабля и взглянув на Рейк, Конрад осознал, что поход на Альтдорф с роковой неизбежностью приближает его последний день. Он твердо верил, что Череп и Элисса еще не покинули столицу, и, будто он заново обрел дар предвидения, Конрад знал, что встретит в конце путешествия их обоих. Он также знал, что не переживет грядущего противостояния с Черепом. Но всю свою жизнь он шел к этой встрече и теперь не мог предотвратить ее, как не мог заставить себя перестать дышать.
Конрад проводил много времени на палубе, потому что во внутренних помещениях он чувствовал себя взаперти. Он положил руку на рукоять меча и поднял голову, чтобы взглянуть на надутые паруса.
Никогда раньше он не задумывался о том, как делают мечи, и никогда раньше он не задумывался, как корабль может плыть вверх по реке, против течения и ветра.
Впервые в жизни он путешествовал по реке — по Линску — из Эренграда в Прааг — тоже против течения, но тогда Конрад не обращал внимания на корабль и на то, как им управляют. Его занимали новые земли, мимо которых они проплывали. Зато сейчас он с интересом осматривал судно, поскольку находил его изучение предпочтительнее размышлений о предстоящих в Альтдорфе событиях.
Вольф уговорил отправиться в столицу два корсарских корабля; он убедил капитанов, что город уязвим для нападения, потому что многие войска отправились на войну, защищать Кислев. Наемник также внушил им, что только он сумеет открыть перед ними секрет несказанных богатств столицы Империи. Оба судна походили на обычные торговые корабли, но их груз никто не назвал бы обычным. На нижних палубах скрывались отчаянные головорезы; всю жизнь они посвятили убийствам и разрушениям, нападениям на беззащитные суда и захвату их грузов. Они не знали других врагов, кроме моря и кораблей, на которые нападали, причем море они считали более опасным противником. Воды Рейка ничем им не угрожали.
Они прятались за запертыми люками, а тишину и относительное спокойствие обеспечивали бочки с элем и развлечения, захваченные ими с собой. Тем не менее, тишина на нижних палубах воцарялась редко. Наверх им разрешалось подниматься только по ночам, когда корабли бросали якорь до наступления утра.
Оба корабля держались подальше друг от друга, будто их ничто не связывало. По плану Вольфа первый корабль должен был войти в Альтдорф и пришвартоваться у одного из портовых причалов. Тогда второй поднимет пиратский флаг, расчехлит пушки, которые замаскировали под палубный груз, и откроет огонь по столице. Артиллерию доставили на борт с одного из океанских пиратских судов: огромные, отлитые из прочного металла и украшенные драконами и странными иероглифами пушки. Их делали в Катае, и артиллеристов, как правило, набирали оттуда же. Команда на обоих кораблях состояла из обитателей самых невероятных уголков мира.
Пушечная атака станет отвлекающим маневром. Во время нее пираты первого корабля начнут штурмовать городские стены. По крайней мере, так Вольф расписывал свой план для пиратов…
Вольф и Конрад, Литценрайх и Устнар плыли на борту первого судна. Таможня Мариенбурга не отличалась строгостью, и их корабль снялся с якоря без досмотра. В нескольких местах выше по Рейку их останавливали возле прибрежных крепостей и заставляли платить речную пошлину. Ее размер зависел от груза, но большинство сборщиков податей предпочитали поторговаться об оплате, не ступая на борт задержанного корабля. Они привыкли вести дела с контрабандистами и, пока их собственный карман не страдал, не имели ничего против того, чтобы устанавливать цену на глаз.
Рейк считался самой важной судоходной артерией Империи и даже всего Старого Света. Его истоки лежали на юго-западе, в горах Края Мира. Одним из истоков считался родник в ущелье Черного Огня; согласно легенде, он впервые вышел на поверхность, когда Зигмар опустил там Гхал-мараз после победы над гоблинами.
Таким образом, Рейк был одной из длиннейших рек, и по нему ходило множество судов всех типов и размеров. Его воды отличались такой глубиной и простором, что даже океанские корабли могли добраться по нему до столицы. Самые высокие мачты не приходилось опускать, чтобы пройти под мостами, потому что на любом мосту через Рейк середина либо поднималась, либо отходила в сторону, чтобы дать дорогу кораблям.
Пиратский корабль медленно шел вверх по течению, мимо деревень и городов, выросших на берегах великой реки. Все они могли стать лакомым кусочком для налетчиков, несмотря на суровые замки, что возвышались на утесах за ними. Они проплывали мимо одиноких хуторов, мельниц, террасных полей, где растили виноград, и растянувшихся на мили непроходимых лесов. На редких участках река текла по прямой: ее то стискивали глубокие ущелья, то она привольно извивалась между плодородными полями.
Проходили дни и ночи, и Конрад радовался, что его меч выглядит неприметно. Любой из пиратов не задумываясь перерезал бы за такой клинок горло, хотя на данный момент они считались союзниками. Они привыкли убивать за меньшее, и то же самое относилось к их командирам. Конрад редко видел капитана — за ежедневными работами на корабле присматривал старший помощник.
Он был уроженцем Эсталианского королевства и представился как Гвидо. Сказал, что не может открыть свою фамилию, поскольку происходит из королевской семьи и предпочитает скрывать родственные связи. Конрад тогда подумал, что если бы он не говорил о своем происхождении первому встречному, скрыть его было бы легче.
— Я сбежал из дому, чтобы прожить жизнь в море, а теперь меня окружает земля, — жаловался Гвидо. — Меня тошнит от того, какая она неподвижная.
На вид Гвидо можно было дать около тридцати; среднего роста и хрупкого сложения, в представлении Конрада он совсем не походил на пирата. Гвидо производил впечатление человека культурного и образованного и вполне мог происходить из благородной семьи. Гвидо всегда одевался в дорогие одежды и менял их каждый день, а пираты исполняли его команды без пререканий. Его авторитет поддерживался рангом, а не силой. Единственный раз, когда в работе экипажа случилась заминка, это когда Гвидо остался недоволен тем, как натянули марсель. Двоих матросов немедленно выпороли; Гвидо наблюдал за их наказанием, пока мальчик-юнга брил его, как обычно по утрам. Даже капитан де Тевор относился к своему первому помощнику с уважением; порой казалось, что кораблем командует Гвидо.
— В моих предках числились бандиты и разбойники, — рассказывал Гвидо. — Сотни лет назад они отхватили кусок Эсталии и объявили себя его правителями. Но мне нет места на родине. Старший брат унаследовал трон нашего отца еще до моего рождения. Мне повезло, что он позволил мне остаться в живых. Мне повезло, а вот ему нет. Однажды я приеду, свергну Альфонсо и буду править в королевстве моего отца. — Тут он пожал плечами. — Если мне не лень будет навестить родное болото.
Гвидо отвернулся и оглядел баржу, которая шла мимо них вниз по течению. В его взгляде засветилось вожделение: он явно жалел, что не может покончить с маскарадом и ограбить встречное судно.
Поначалу Конрад старался избегать Гвидо. Он не хотел иметь дело с человеком, которого придется предать, а возможно, и убить. Но избегать кого-то на тесной палубе довольно сложно, и вскоре они с первым помощником начали проводить много времени в компании друг друга. Гвидо давал ему книги, где рассказывались истории, о которых Конрад и слыхом не слыхивал.
Только спустя какое-то время он сообразил, что читает выдумки, и они лишь отдаленно совпадают с действительными событиями. Когда он это понял и осознал, что совершенно необязательно прилежно их изучать, Конрад начал получать огромное удовольствие от описанных в них невероятных приключений. Гвидо также развлекал его рассказами, не менее захватывающими, чем книги.
За те годы, что он покинул родную деревню, Конрад проехал Империю из конца в конец и даже побывал за ее пределами. Но Гвидо объехал весь земной шар, начав и завершив свое путешествие в одном и том же месте.
Конрад не знал, насколько можно верить этому заявлению, да и вообще какие из историй Гвидо действительно приключились с ним самим. Но его завораживали рассказы о странных землях, людях и животных, что там обитали.
— Я побывал везде, — говорил Гвидо. — Встречал людей всех типов — и убивал людей всех типов.
И с мрачной улыбкой он черканул пальцем по горлу.
В таких случаях Конрад вспоминал, с кем имеет дело — с хладнокровным убийцей, тем, кто без промедления убьет и беспомощного ребенка. Жизнь Гвидо состояла из убийств и грабежа, и именно за этим он и его команда направлялись в Альтдорф. Гвидо собирался сорвать самый дорогой куш Старого Света, и для него не имело значения, сколько людей пострадает и умрет, лишь бы получить обещанную прибыль.
Корабли благополучно миновали Карробург при слиянии Рейка и Богена и наконец, причалили к берегу в двадцати милях выше Альтдорфа, между деревнями Роттефах и Вальфен.
— Пришло время высадить нас на берег, — заявил капитану Вольф. — Надо провести разведку.
Впервые после отплытия из Мариенбурга на палубе сошлись все четверо компаньонов. Многие матросы висели на снастях, убирая паруса; другие крепили швартовы.
— Безусловно, — согласился де Тевор. — Вы собираетесь найти лошадей в деревне?
— Да.
— Вам понадобятся две лошади.
— Две? — переспросил Вольф, и его рука легла на рукоять черного меча.
Конрад дернулся одновременно с наемником, так как он тоже понял, что имеет в виду капитан, и уже собирался впервые обнажить новый меч. Но они оба опоздали, и через миг их с Вольфом опутывали веревки, сброшенные сверху матросами. Литценрайха и Устнара тоже поймали, хотя дварф сумел разрубить первые упавшие на него мотки. Однако не успел он замахнуться топором, как его ударили по голове дубинкой, и дварф без сознания свалился на палубу.
— Две лошади, — повторил капитан де Тевор. — Одна для тебя, другая для него. — Он указал на Литценрайха. — И возвращайтесь к рассвету, иначе ваши друзья умрут.
Время близилось к полудню. Конрад обернулся на шум и увидел, что к ним подходит второй пиратский корабль. Суда встретились впервые после отплытия из Мариенбурга.
— Времени маловато, — сказал Вольф.
— К рассвету, — настаивал капитан, — вы оба вернетесь или…
— Мы вернемся, — согласился Вольф и бросил взгляд на Конрада.
— И потом мы все вместе мирно поплывем к Альтдорфу.
— А то, — кивнул Вольф, будто так и собирался сделать с самого начала.
Капитан отдал команду, и наемника с Литценрайхом освободили от веревок.
— Если к рассвету вас не будет на борту, — добавил де Тевор, — мы все равно отправимся к столице, только нас станет меньше. — И он указал кортиком на пленников, словно Вольф мог его неправильно понять.
Конрад попытался вырваться из пут, но тщетно. К тому же его старания заметили и затянули веревки потуже, привязав к грот-мачте.
Один из матросов расстегнул на нем пояс и забрал меч. Конраду так и не довелось обнажить его в битве и пролить вражескую кровь.
Гвидо облокотился на фальшборт и наблюдал, как сходят на берег Вольф с Литценрайхом. Когда Устнара подняли на ноги и поволокли к той же мачте, к которой привязали Конрада, первый помощник обернулся к пленникам. Он неторопливо обошел мачту, пока не оказался лицом к лицу с Конрадом. Пират вытянул руку, и матрос отдал ему меч.
— Будь я на их месте, — сказал Гвидо, — я бы не вернулся.
— Они — не ты, — ответил Конрад.
— Нет, но ты правда считаешь, что они придут?
Конрад промолчал.
— А ты бы вернулся?
— Да.
Гвидо задумчиво кивнул:
— Ты бы, может, и вернулся. Вольф тоже; а вот колдуна мы больше не увидим.
Конрада это тоже беспокоило. Литценрайх думал только о себе. Он не вернется, даже ради Устнара. Находясь в безопасности, колдун не сделает ничего, что противоречило бы его интересам. А возвращение на пиратский корабль, несомненно, не входило в круг его интересов.
— Но они оба должны вернуться, — продолжал Гвидо, поворачиваясь к юго-западу, где находился Альтдорф. Он перевел взгляд на меч, ухватился левой рукой за ножны, а правой потянул рукоять, медленно вытягивая клинок из промасленных ножен. — Славно, — сказал он. — Очень славно.
— Будь моя воля, — говорил Гвидо чуть позже, — я бы тебя развязал, Конрад. Но я вынужден следовать приказам. К тому же могу предположить, что ты не захочешь оставлять дварфа пленником. А я могу доверять тебе, но не ему. Ты понимаешь, в чем проблема, не так ли?
— Просто заткнись, ладно? — злобно огрызнулся Конрад.
— Тебя раздражает беседа? В таком случае я продолжу говорить.
Конрад охватила усталость, руки и ноги затекли. Связали его со знанием дела — он едва мог пошевельнуться, но в то же время веревки почти не врезались в тело и не мешали кровообращению.
— Мы не глупцы, — продолжал Гвидо. — Во всяком случае, не все. Неужели ты действительно считал, что мы позволим вам покинуть корабль? В нашем деле мы часто берем заложников. Некоторые люди обладают слишком большой ценностью, чтобы просто избавиться от них, и за них можно получить неплохой выкуп. А сколько стоишь ты, Конрад? Найдется ли кто-нибудь, кто захочет заплатить за твою свободу? Нет? И со мной так же. Мы так похожи. У нас есть только имя, без фамилии, хотя я почему-то сомневаюсь, что в тебе течет благородная кровь. Кстати, о крови: кажется, тебе скоро придется потерять немало своей. Вместе с жизнью, конечно. Ты когда-нибудь думал о крови, Конрад? Зачем она нам?
Гвидо замолчал, словно размышляя о природе крови, потом продолжил:
— Хочешь, я тебе почитаю? Хочешь послушать захватывающую историю а далекой Лустрии?
— Нет.
— Рассказ о том, что приключилось с невезучим магом в Наггароте?
— Нет.
— А как насчет моих собственных путешествий по Аравии?
— Нет.
— Некоторым людям не угодишь, — вздохнул Гвидо, но Конрад видел, что пирата забавляет его раздражение. — Однажды, как ты можешь догадаться, я буду рассказывать, как принимал участие в налете на Альтдорф. Этот рассказ войдет в историю. Какая жалость, что тебе не доведется увидеть все своими глазами.
Хотя позволь тебя заверить, ты будешь присутствовать при штурме — вися на нок-рее. Капитан де Тевор думает, что тела последних жертв приносят кораблю удачу. Интересно, как он тебя убьет?
Конрад прикусил губу, чтобы не отвечать.
— Думаю, что будет лучше всего, если ты погибнешь от собственного меча. Очень подходящая смерть, и такая романтическая, ты не находишь? Я почту за честь убить тебя, Конрад. И поверь мне, я сделаю это быстро и по возможности безболезненно.
Конрад закусил губу сильнее, почувствовав во рту привкус крови. Он сжал кулаки и закрыл глаза. Неужели ему суждено стать первым человеком, которого убьет выкованный для него же чудесный меч?
— Но как насчет дварфа? Что мне с ним сделать? Отрубить ему голову его же топором?
— Почему бы тебе не засунуть свою голову себе в задницу? — пробурчал Устнар, впервые за время пленения подав голос. — Твой рот все равно уже там.
— Мы можем это проделать с твоей уродливой головой, — парировал Гвидо. — Это твое последнее желание?
— Иди ты к мутантам! — зарычал дварф.
— А может, устроить между вами состязание? — предложил Гвидо. — Вы будете сражаться друг с другом. Команда обожает подобные поединки, да и стычки на время прекращаются. Человек против дварфа, меч против топора. Вы можете поменяться оружием. Наверное, стоит предложить идею де Тевору.
— Ты почему-то уверен, что Вольф и Литценрайх не вернутся, — сказал Конрад, хотя он и сам не верил в то, что они придут.
— Я знаю, что они не вернутся, — ответил Гвидо. — А, ладно. Я не могу болтать с вами весь день. Меня ждет работа.
Остаток дня тянулся медленно. Конраду показалось, что на реке стало меньше лодок, чем раньше, но он не мог сказать с уверенностью. Он представлял себе различные исходы: что альтдорфский флот вот-вот нападет на пиратские корабли, а с берега их поддержит армейский батальон, что Вольф с Литценрайхом вернутся, чтобы спасти их.
Но ничего не происходило. Корабли тихо покачивались у берега, их борта негромко поскрипывали.
На палубе пираты точили мечи и ножи, готовясь к нападению на величайший город Империи.
Наступила ночь, и с темнотой пришел холод. На западе взошла Маннслиб, но так и не поднялась над горизонтом, а через несколько часов опустилась.
Моррслиб не появлялась на небе. Сейчас Конрад с радостью встретил бы меньшую луну, несмотря на ее призрачный свет. На палубе не зажигали фонарей, и оба корабля сливались с темнотой ночи. Он смотрел на звезды и не мог заснуть, не хотел спать, и думал, доведется ли ему встретить еще один рассвет.
Конрад очнулся от звука тихих шагов. Поначалу его охватила злость, что он все же задремал, но ее тут же сменила настороженность. Небо оставалось черным, без единого проблеска рассвета. За пленниками еще не могли прийти, к тому же он слышал шаги одного человека.
Их караулили двое пиратов, но они не двигались. Шаги звучали так тихо, что часовые могли их не услышать. Или они тоже заснули. Конрад слышал, как убили первого матроса — мастерски, так что второй ничего не заподозрил. И тут же снова до его ушей донесся звук вонзающегося в горло ножа, и еще одно тело осело на доски палубы.
Конрад почувствовал, что его веревки перерезали, и повернулся, ожидая увидеть лицо Вольфа.
— Давай выбираться отсюда, — прошептал ему в ухо знакомый голос.
Но он принадлежал не Вольфу — с ним говорил Гвидо.
Времени на расспросы не было, и они с дварфом последовали за едва различимым в темноте первым помощником к борту, где их ожидали веревочная лестница и маленький ялик. Гвидо взялся за весла и повел ялик вверх по реке. Против течения лодка двигалась медленно, но она уносила их от пиратов и приближала к Альтдорфу. Гвидо греб примерно час; за это время небо над восточными холмами начало краснеть. Пират направил ялик к южному берегу Рейка, где с последними гребками загнал его в прибрежную глину.
— Держите, — сказал Гвидо. Он поднял весла и достал со дна лодки меч Конрада и топор Устнара.
Конрад встал и застегнул пояс с ножнами; дварф исподлобья окинул взором Гвидо, но топор взял и закинул его за спину. Втроем они выбрались на берег, вытащили из воды ялик и спрятали его в густых кустах в нескольких ярдах от берега.
— Что происходит? — спросил Конрад.
— Вольф нанял меня в Мариенбурге, — пояснил Гвидо. — Он знал, что де Тевор не даст вам покинуть корабль всем вместе. Моя работа заключалась в том, чтобы вывести с корабля оставшихся.
— А что тебе за это причитается? — подозрительно спросил Устнар.
— Сдается мне, что полезнее для здоровья сегодня будет остаться на твердой земле, чем на борту, а заодно и гораздо прибыльнее.
Выходило, что Гвидо еще верил в то, что Вольф собирается совершить набег на имперскую сокровищницу, а с другой стороны, подумал Конрад, кто знает…
— Вольф с Литценрайхом ждут в Альтдорфе, — продолжал Гвидо. — Но корабли дойдут до города быстрее нас. К тому времени, когда мы доберемся до столицы, там станет очень оживленно.
ГЛАВА 14
В одном Гвидо оказался неправ: пиратские корабли не добрались до Альтдорфа раньше беглецов. То судно, на котором Конрада и Устнара держали в плену, потопили у берега, когда имперские войска попытались блокировать реку. Второй пиратский корабль сумел прорваться под яростным артиллерийским огнем через окружившую его флотилию и направился к Альтдорфу.
Трое беглецов пробрались мимо блокирующих реку судов до начала сражения и наблюдали за ним с берега. Отряды столичной гвардии патрулировали оба берега, чтобы добить выживших пиратов потопленного корабля и не дать возможным войскам противника подойти к городу по суше. Скорее всего, они верили, что стычка на воде должна послужить сигналом совместного нападения.
Конраду, Гвидо и Устнару потребовалось немало времени, чтобы обойти все патрули. После проведенного в плену дня дварф рвался в бой, чтобы отомстить за неудачу, и для него не имело значения, кого убивать. Один раз они спрятались в нескольких ярдах от пешего отряда. Устнар стиснул руками свой топор, словно без его хватки тот мог самостоятельно наброситься на солдат. Дварф и сам понимал, что ему необходимо обуздать жажду крови. Враги во много раз превышали их числом, и беглецам не стоило и надеяться выйти из боя с имперским войском живыми.
Конрад сознавал, что, когда они доберутся до Альтдорфа, противостоять им будет нечто большее, чем армия. Врагами станут все: пираты, атакующие столицу, защищающие ее войска, а также проклятые создания, прячущиеся под городом. А имперская гвардия? Вполне могло оказаться, что все, кто носит гвардейскую форму, превратились в рабов Хаоса.
Задолго до того, как путники достигли белых городских стен, до них снова стали доноситься звуки пушечных залпов. Пиратский корабль обстреливал Альтдорф. В столице вспыхивали пожары, над ними поднимались столбы густого черного дыма. Вольф получил желаемую диверсию.
— Где Вольф? — спросил Конрад.
— Мы встретимся с ним на закате, — ответил Гвидо.
К закату они рассчитывали добраться до города. Переход занял много времени: приходилось держаться подальше даже от лесных троп, чтобы не натолкнуться на патрули.
— А Литценрайх? — спросил Устнар.
— Кто знает…
Конрад гадал, знал ли колдун, когда покидал корабль, что Вольф договорился с Гвидо, и придавал ли он договору хоть какое-то значение. С другой стороны, Литценрайх постарался добиться, чтобы новый меч Конрада нес в себе пыль варпа, а колдун никогда ничего не делал без веской причины.
Устнар поступит так, как прикажет ему Литценрайх. Гвидо вроде бы влекла богатая добыча. Поскольку Вольф потратил немало усилий, чтобы устроить поход и творящийся сейчас беспорядок, у наемника должен иметься в запасе план.
И как уже случалось не раз, Конрада просто несло по течению. Но он пришел к пониманию того, что его судьба предопределена. Разрозненные части его жизни, наконец, складывались в общую картину, которую он уже почти мог различить. Он намеревался помешать исполнению заговора скавенов, не дать им посадить на имперский трон самозванца. Конрад был уверен, что в центре заговора стоит Череп и это означало, что ему придется вступить в схватку с загадочным колдуном.
Но Конрад хотел не схватки; он жаждал противостояния.
И, что бы с ней ни случилось, он хотел найти Элиссу.
Прошлую ночь он провел пленником на пиратском корабле и уже начал думать, что не проживет и дня. Но вместо него погибли капитан и команда. Конрад видел своими глазами, как убивали де Тевора, когда тому удалось выбраться на берег после уничтожения корабля.
Наступала ночь, и Конрад снова чувствовал, что ему не видать рассвета. Он знал…
Беглецы заняли выгодный наблюдательный пункт, и Конрад видел, как провалился план второго пиратского корабля проломить городские стены и выйти на более выгодную огневую позицию, где он мог бы нанести Альтдорфу огромный ущерб. Судно держалось середины реки, обстреливало городские укрепления и пока успешно сопротивлялось попыткам взять его на абордаж. Сумрак и пороховой дым не давали разглядеть подробности.
Чем ближе они подходили к городу, тем сильнее казалось, что глаза застилает не обычный дым. Над рекой поднимался бледный зловещий туман; он сливался с наступающей ночью и заставлял солнце садиться быстрее, чем ему полагалось. Туман играл не только со зрением, он затрагивал и другие чувства; некоторые звуки усиливались, другие стали еле слышны.
Отдаленный звон оружия и крики умирающих будто доносились с места жесточайшей битвы, где сражались целые армии. Город выглядел так, словно его рушил легион вражеских войск, а не одинокое судно, чья команда еще даже не высадилась на берег.
Неужели силы Хаоса выбрали именно эту ночь, чтобы напасть на столицу Империи? Что являлось истинной целью организованной Вольфом диверсии? Конрад уже знал, что его товарища, подобно ему самому, затронуло проклятие Хаоса. Но могла ли поселившаяся в наемнике зараза захватить его целиком? Что за человек скрывался под вечным черным доспехом?
Гвидо показывал дорогу; они удалялись по косой от Рейка, направляясь к юго-западной части стены. Они уже не видели сражения на реке, но по-прежнему его слышали. Конрад то и дело поглядывал на бойницы. Стоит одному из защитников города бросить взгляд вниз, и в них полетит рой стрел. Но смотровые площадки казались покинутыми. Речной туман окружал город плотным кольцом, будто следуя за беглецами. Поначалу он едва доставал до лодыжек, но теперь начал подниматься. Несомый им холод пробирал до костей, как зимний кислевский ветер. Конрада била дрожь.
Они подошли к узкой двери рядом с главными воротами. И тяжелые ворота, и дверь были заперты наглухо, что говорило о том, насколько серьезна ситуация. Альтдорф всегда кичился тем, что путешественникам разрешен въезд даже ночью, в отличие от перепуганных темнотой и ночными созданиями отдаленных поселений.
Гвидо внезапно остановился и прислонился к стене. Он прижал руку ко рту, чтобы заглушить кашель — туман уже подобрался к лицу. Конрад едва различал фигуру первого помощника, а Устнар пропал в тумане с головой.
— Будем ждать, — прошептал Гвидо. Он поднял воротник, чтобы прикрыть рот.
— Ты вроде хорошо знаешь здешние лазейки, — бросил Конрад. Он осмотрел бойницы башни над массивными воротами, но никого не заметил.
— Я побывал везде, — ответил Гвидо, и туман поглотил его полностью. Он стоял всего в ярде от Конрада, но стал абсолютно невидимым.
Конрад медленно вытащил меч. Он вынимал его из ножен уже много раз, хотя избегал показывать кому бы то ни было на пиратском корабле. Но до сего момента он лишь восхищался клинком и мечтал попробовать его в схватке. Сейчас он достал меч, чтобы чувствовать себя увереннее, а еще потому, что понимал — скоро он ему понадобится.
Туман обжигал его ноздри холодом, и Конрад старался делать неглубокие вдохи, чтобы как можно меньше воздуха попадало в легкие.
Он услышал звон колокола. Хотя Конрад знал, что тот доносится издалека, звук казался совсем близким. Он слышал его каждый вечер, пока жил в Альтдорфе, — звонил закатный колокол. Хотя из-за тумана никто не мог бы сказать, день сейчас или ночь.
И тут Конрад услышал другой звук и быстро обернулся. Это был звук распахнувшейся двери, за которой с трудом можно было различить Вольфа в его черном доспехе и Литценрайха в темной мантии. Трое беглецов поторопились проскочить в проем, и Вольф захлопнул дверь, отсекая путь туману.
— Вы не особенно торопились, — заметил он. Конрад указал большим пальцем на Гвидо.
— Он с нами, — заявил Вольф. — Неужели я забыл тебе сказать? — И он обнажил в улыбке заостренные зубы.
Наемник держал шлем под мышкой; если его тело и начало меняться, мутация не дошла до покрытого татуировками лица.
Внутрь городских стен туман не забрался, но ни солдат, ни горожан Конрад тоже не увидел. На привратной площади их встречали лишь Вольф и колдун, будто все жители внезапно покинули столицу.
Вольф было повернулся, но замер, вглядываясь в темные улицы.
— Почему темно? — спросил он. Он вытащил меч и бросил взгляд на Литценрайха. — И где все?
По его словам можно было понять, что несколько секунд назад в Альтдорфе было светло, а на улицах полно людей.
Сейчас город накрыла мгла. За стенами садилось солнце, но в Альтдорфе царила непроглядная ночь. Только Моррслиб висела на горизонте, заливая столицу зеленоватым блеском. Призрачная луна выглядела крупнее и ближе, чем Конраду когда-либо доводилось ее видеть. Она стояла над Императорским дворцом, почти касаясь венчавшей шпиль копии молота Зигмара.
Их окутывала тишина, будто не кипела за стенами отчаянная битва, будто не поднимались из подземелий легионы Хаоса.
Под ногами Конрада что-то метнулось, и он ткнул в темноту мечом. Раздался визг. Он поднял клинок — на нем была насажена крыса. Конрад отбросил извивающееся тельце в сторону и только тут заметил, что по улице несутся тысячи крыс, будто он очутился в городе грызунов, где никогда и не жили люди.
Окруженный ледяным туманом город застыл во власти могущественного заклятия.
Конрад глянул на Литценрайха — тот бормотал себе под нос и совершал ритуальные движения посохом: по всей видимости, накладывал защитные заклинания на себя и своих спутников.
— И что теперь? — спросил Конрад у Вольфа.
— Спасать Императора, конечно, — ответил тот. — Что еще?
— Спасать Императора? — эхом повторил Гвидо. — От чего?
Конрад снова посмотрел на Литценрайха. Тот не возразил ни единым словом. Колдун рассматривал поток крыс и одобрительно кивал. Скавены что-то творили с имперской столицей, а это означало, что они используют варп-камень для своего порочного колдовства.
— К дворцу! — провозгласил Вольф и надел шлем.
Когда Карл-Франц пребывал в столице, он жил во дворце; должно быть, он уже вернулся после визита в Талабхейм.
Наемник заторопился по улице. Литценрайх с Устнаром последовали за ним; Конрад шагал последним.
— Не знаю, как там со спасением Императора, — пробурчал Гвидо, догоняя Конрада, — но в одиночку я здесь оставаться не собираюсь.
Альтдорф считался самым населенным городом Старого Света, но сейчас он производил впечатление необитаемого. За исключением крысиных полчищ. В домах и трактирах горели неяркие огни, но люди внутри будто исчезли, да и на улицах оставались всего пятеро.
Но вскоре Конрад осознал, что ошибался, что площадь полна едва видимых фигур, неподвижных и почти прозрачных. Он замечал их, только когда оказывался нос к носу с одной из них. Замершие в разных позах горожане походили на силуэты на картине, только лишенные телесности.
Может, они все умерли, а Конрад видит духов?
Но откуда дух у телеги, а прямо перед ним стояла телега, запряженная двумя лошадьми. Конрад дотронулся до крупа одной из них, и его левая рука погрузилась в призрачную шкуру, словно в воду. Пальцы мгновенно онемели от холода. Он поскорее отдернул руку и принялся трясти ею, сгибать и разгибать пальцы, чтобы вернуть им гибкость. После этого опыта он обходил замороженных призраков стороной.
Горожане, которые бежали от пиратского нападения, отряды, которые шли на битву, — все стали призраками, не мертвыми, но и не живыми.
А когда над столицей воцарится власть Хаоса, все они умрут по-настоящему.
Конрад бежал беззвучно, он не отбрасывал тени в призрачном свете луны. Когда он замечал спутников, ему чудилось, что те бегут вполсилы.
Они бежали, как бегают во сне. Конраду же казалось, что он бежит как обычно, и, тем не менее, не обгоняет их и не отстает. Значит, его движения также замедлились.
Конраду доставляло удовольствие ощущать рукоять в руке: мечу он доверял. Ему не терпелось встретиться, наконец, с врагами, с сотней врагов, и Конрад знал, что его желание вот-вот сбудется.
Они вошли во дворец через главный вход. Ворота стояли нараспашку, никто не остановил незваных гостей — ни обычные часовые, ни призраки.
За защиту дворца отвечала имперская гвардия, но если все гвардейцы служили Слаанешу, их отсутствие на посту становилось понятным. Когда на небе вставала полная Моррслиб, Хаос поднимался из глубин.
И Конраду еще никогда не доводилось видеть более зловещих предзнаменований того, что легионы Хаоса собрались под стенами Альтдорфа, и в любой миг столица превратится в часть мрачных Пустошей.
Вольф остановился во дворе — безлюдном, за исключением призраков конного отряда храма Зигмара. И кони, и люди замерли прозрачными бестелесными статуями. Наемника догнали Литценрайх и Устнар, и тут же к ним присоединились Конрад и Гвидо. Все они молча уставились на необъятное великолепие дворца.
— Что происходит? — спросил Конрад у Литценрайха.
— Ничего, — ответил тот. — Вообще ничего. Мир перестал двигаться. Время застыло в неподвижности. — Он оглядел двор. — Впечатляет, правда?
Конрада и его спутников заклятие не затронуло, так же как и грызунов, что покинули канализацию и хлынули на улицы. Время не остановилось и для тех, кто наложил заклятие: проклятых созданий, что захватили Императорский дворец.
Вольф выставил перед собой черный меч, Конрад держал наготове свой, Гвидо вынул из ножен кортик, Устнар сжимал топор, а Литценрайх — колдовской посох. Бок о бок все пятеро начали восхождение по изогнутой широкой лестнице, которая вела к парадным дверям. Высокие ступени делались будто для великанов, да и внутренние помещения дворца отличались огромными размерами.
Первый дверной проем был настолько велик, что в него мог пройти корабль де Тевора. Сводчатый потолок просторной палаты за ним поддерживала арочная колоннада с вырезанными на ней изображениями мифических созданий. Вдоль стен по обеим сторонам выстроились, как на параде, грандиозные статуи предыдущих Императоров в пышном убранстве.
Две мраморные лестницы вели на верхние этажи, где проходила повседневная работа по управлению Империей, и к личным покоям Императора.
— Туда. — Литценрайх вытянул перед собой посох.
Вольф заколебался, но Конрад не стал мешкать. Он побежал к арке. За ней, как он знал, располагалась анфилада комнат, каждая из которых была посвящена одному из правителей Империи. Там хранили трофеи давно забытых кампаний, а стены украшали картины и гобелены с сюжетами из истории правления того или иного Императора.
Посреди каждой комнаты располагался каменный постамент, на нем покоился прах того или иного правителя. Иногда на постаменте стоял каменный гроб, иногда золотой саркофаг, иногда в них лежали позолоченные кости, а порой ничего. Альтдорф не всегда считался столицей, и многих Императоров предавали земле не здесь. Но, тем не менее, каждому отвели комнату во дворце, и у каждого постамента, пустовал он или нет, стоял на часах имперский гвардеец. Гвардия охраняла покой не только здравствующего Императора, но и всех его предшественников.
Остальные последовали за Конрадом в первую комнату — она посвящалась Люйтпольду, отцу Карла-Франца. Его тело покоилось в украшенном драгоценными камнями гробу с вырезанным на крышке портретом. Тревожный свет Моррслиб проходил сквозь круглое витражное окно на потолке и заливал постамент. Часовой в начищенной до блеска форме стоял на посту. На первый взгляд все казалось обычным — за исключением того, что на часах стоял не человек.
В отличие горожан и солдат за пределами дворца, гвардеец не превратился в бесплотный призрак. Как и у тех, кто напал на «Серого горностая», его тело венчала голова быка. Изо рта выглядывали клыки, на лбу росли рога.
Конрад собирался броситься в атаку, когда заметил, что мутант мертв. Он не моргал и не дышал, такой же безжизненный, как статуи из предыдущего зала и все население Альтдорфа.
Днем и ночью заветные комнаты освещались свечами в стенных рожках. Конраду что-то в них показалось странным, и он подошел к одной из свечей, чтобы осмотреть ее. Она горела, но огонек не мерцал. Смешанный с ароматическими маслами жир не давал запаха, огонь не давал тепла, а свет не отбрасывал тени. Конрад на мгновение замешкался, а потом провел рукой по пламени и ощутил холод, словно огонь замерз. Он поежился и попробовал задуть огонек, потом потушить его пальцами, но безуспешно.
Конрад и остальные двинулись дальше и нашли следующую комнату в том же состоянии, что и первую: у постамента, окруженный реликвиями Императора и сценами его триумфа, почтительно застыл мутант в форме гвардейца, а луна и призрачные свечи заливают их светом.
Чем дальше, тем древнее оказывались комнаты. Проходы добавляли там, где находилось для них место, иногда под прямыми углами, иногда на разных уровнях. Торопливый осмотр этих комнат, путешествие на столетия назад, походил на бег по лабиринту.
Неожиданно Вольф, который бежал в нескольких шагах позади Конрада, закричал:
— На этот раз ты умрешь!
Конрад по привычке отпрыгнул в сторону, развернулся и поднял меч, но Вольф бросал вызов другому, невидимому противнику.
Наемник махал черным мечом, рассекая клинком пустой воздух. Вдруг он прыгнул вперед и поднял щит, защищаясь.
Конрад, не веря своим глазам, смотрел, как Вольфа отбросило назад, причем так сильно, что он упал на старинный лаковый шкаф, где хранилась бесценная коллекция фарфора. Шкафчик опрокинулся, и вся посуда и статуэтки разлетелись на мелкие кусочки. Вольф снова ринулся в атаку, налетая на видимого ему одному врага. Он сделал выпад, меч пронзил пустоту.
Литценрайх, Устнар и Гвидо двинулись дальше, но Конрад задержался — он хотел помочь другу, но не видел, с кем биться.
Вольф сражался с невидимым противником из своего прошлого. Это была его битва, и Конрад ничем не мог ему помочь. Ему оставалось только идти вперед; он должен идти вперед.
Конрад повернулся к наемнику спиной и пошел следом за товарищами. Они проходили комнату за комнатой; их ноги совершенно беззвучно ступали по мраморному полу.
Через несколько минут настал черед Устнара стать добычей призрачного недруга из прошлого.
Дварф обходил древний саркофаг и вдруг с боевым кличем взмахнул топором. Устнар не отрывал взгляда от чего-то, чего никто, кроме него, не видел. Выкованный Баррой топор творил в священном покое хаос.
Он рассекал воздух и все, что под него подворачивалось, в погоне за врагом, который, видимо, прятался за любым укрытием. Дварф полосовал гобелены и картины, разбивал старые доспехи; он скинул с постамента непотревоженный столетиями каменный гроб, и тот распахнулся, рассыпав по полу хрупкие кости древнего Императора. Устнар пнул череп, разразился страшным проклятием и снова ринулся на неведомого врага, круша все на своем пути.
И опять Конрад ничем не мог ему помочь. Он пошел дальше, углубляясь в недра дворца, минуя склепы Императоров, что жили и умерли тысячелетие назад. Вскоре звуки битвы, ведущейся Устнаром, остались позади, будто она протекала где-то далеко… или давно.
Конрада пронзал холод, более леденящий, чем нес с собой туман, но в то же время по телу тек пот. Они с Литценрайхом переглянулись: должно быть, колдун тоже гадал, кто следующим падет перед тайными уловками дворца. Они пошли рядом и разделялись, лишь чтобы обойти постамент и звероподобного часового. Гвидо шел за ними по пятам.
— Пожалуйста! — взмолился вдруг Литценрайх.
Он упал на колени и смотрел вверх, в пустоту.
Колдун умолял, а сам уже вытягивал перед собой посох и насылал чары; он метил в невидимого врага, чтобы поразить того своей силой.
Комната вспыхнула ярким светом. По ней метались разноцветные молнии; они появились из воздуха и устремились к Литценрайху. Тот отражал их при помощи посоха, подобно тому, как парирует удары мечник. Потом он вскочил на ноги и нанес ответный удар; теперь молнии срывались с его посоха.
Находиться рядом с колдуном было еще опаснее, чем с Устнаром, и Конрад оставил его наедине с невидимым противником. Они с Гвидо заторопились к очередному покою смерти, потом к следующему. С каждой комнатой они отступали на шаг в прошлое, будто путешествуя во времени.
Пока не добрались до последних покоев, посвященных Зигмару.
ГЛАВА 15
О Зигмаре Молотодержце рассказывали больше легенд, чем о прочих Императорах, вместе взятых, но посвященная ему комната выглядела почти пустой. Зигмар основал Империю. Стены комнаты украшали бесчисленные фрески в его честь, но все картины и скульптуры были выполнены спустя много лет после смерти первого Императора. Он жил две с половиной тысячи лет назад, и никто не видел Зигмара с тех пор, как он проделал путь до ущелья Черного Огня, чтобы вернуть Гхал-мараз дварфам, — никто из людей. На постаменте, где следовало покоиться его останкам, лежала черная бархатная подушка, а на ней единственная оставшаяся от правления Зигмара реликвия — рукоять кинжала, с которым Император шел в бой у ущелья Черного Огня.
Конрад остановился у постамента. Идти больше было некуда — он добрался до последней поминальной комнаты, и вела в нее лишь одна дверь. Конрад огляделся. Он понимал, что судьба ждет его здесь. Сквозь витражное окно на потолке в покои заглядывала Моррслиб. Она стояла в зените в каждой из мириад комнат, хотя обычно проделывала свой путь по ночному небу довольно быстро. Но сегодня она застыла; время и вправду перестало существовать. Времени больше не было.
Конрад переглянулся с Гвидо. Пират вдруг наморщил лоб и недоуменно коснулся рукой губ. Он открыл рот, будто собираясь заговорить, и Конрад увидел, как шевелится его язык, но тут он понял, что видит не язык, а что-то коричневое, покрытое шерстью.
Изо рта Гвидо показалась голова крысы!
Щека пирата раздулась, лопнула, и из нее выглянула окровавленная морда другой крысы. Левый глаз запал внутрь, а из глазницы вылезла еще одна. Ее острые зубы пережевывали глазное яблоко.
Тело Гвидо затряслось, задергалось, и тут его разорвало изнутри. Во все стороны брызнула орда перепачканных кровью крыс: они вылезали из внутренностей, из груди, из рук и ног. За считанные секунды Гвидо пожрали изнутри, он превратился в ораву крыс, выстроившихся друг на друге в человеческий рост.
Конрад с ужасом наблюдал, как одежда и кортик Гвидо упали на пол. С визгом и писком крысы разбежались по комнате, попрятавшись по дырам в стенах.
Конрад не сомневался, что только что видел образец скавенского колдовства. Имперские гвардейцы поклонялись Слаанешу, но в самое сердце дворца его завели слуги Рогатого бога.
Конрад крепче сжал в руке новый меч и только тут вспомнил, что пыль варпа в клинке добыта у скавенов на Высоком мосту. Могло ли случиться так, что тех скавенов намеренно принесли в жертву, чтобы заманить его в Альтдорф? И в конце путешествия по Рейку именно Гвидо, создание скавенов, помог ему сбежать с пиратского корабля.
А теперь Конрад снова остался один, как часто случалось с ним в жизни. Во рту у него пересохло, влажные ладони скользили по рукояти, а сердце гулко колотилось в груди.
Его заманили в ловушку. Чтобы из нее выбраться, придется вернуться тем путем, каким он сюда пришел. Он обернулся — и увидел несущееся к нему уродливое существо. Оно появилось словно из воздуха, но более того, Конрад отказывался верить, что оно вообще может существовать.
На Конрада, выставив перед собой ржавый меч, бежал один из самых примитивных мутантов, которых он когда-либо видел: нескладный, с собачьей мордой, клыками и когтями, клочковатым серым мехом. Тело существа было полупрозрачным.
Как ни странно, мутант показался Конраду знакомым, но он не мог сообразить почему. Он поднял свой меч и с силой рубанул по шее твари, чтобы обезглавить ту одним ударом. Не встретив сопротивления, меч прошел насквозь. Тем не менее, наваждение развеялось, и на смену ему тут же пришло другое.
Следующий призрак оказался огромным, с перевернутым лицом; поверх разрозненного потускневшего доспеха толстое брюхо охватывал оружейный ремень, а правая рука заканчивалась топором. И его Конрад тоже узнал: он убил этого мутанта в тот день, когда его деревню стерли с лица земли. Он содрал с него шкуру и обернулся ею для маскировки. Он проткнул грудь мутанта мечом, чтобы покончить с ним во второй раз, но тот и так уже растворялся в воздухе, а его место заняло еще одно проклятое создание — на сей раз скавен.
И тут Конрад вспомнил первого монстра и то, где его видел. Он заколол его ножом, спасая Элиссу. Они встретились в тот день, когда Конрад пришел ей на помощь.
Конрад замахнулся мечом на скавена, и тот также растаял. Теперь на Конрада смотрело странное создание: наполовину насекомое, наполовину человек. Тело муравья сидело на человеческих ногах, из черного панциря росли четыре тонкие конечности. И, подобно остальным наваждениям, Конрад уже когда-то убивал его. Он застрелил его из лука, когда мстил за деревню. Перед ним стоял призрак, ему являлись призраки-мутанты. На него нападали духи убитых им в свое время созданий Хаоса, и каждый раз, стоило Конраду замахнуться на них мечом, один исчезал и его заменял следующий, а Конрад постепенно слабел.
Когда очередной мутант появился над головой, Конрад попытался поднять меч, но тот казался непосильно тяжелым. Над ним кружил летающий монстр — один из тех, что напали на них с Вольфом, когда они вернулись к оставшимся от деревни руинам. Чудовище выглядело более материальным, чем его предшественники, однако меч без усилия прошел сквозь покрытое чешуей тело.
И тут Конрад заметил, что его меч стал прозрачным. И его рука! Рукав камзола пропал, кожа испарилась. Он видел вены, по которым текла его кровь, сухожилия и связки. Но и они постепенно исчезали, оголяя белую кость, а вот и она стала растворяться, будто распадаясь от времени.
Через меч его жизненная сила перетекала в тех, кого Конрад пытался уничтожить. И теперь уже призраки уничтожали его, а сами становились сильнее, обретали плотность. Его же сущность утекала, тело теряло видимость.
Конрад попятился. Теперь он опасался использовать меч, поскольку тот высасывал из него силы. Пыль варпа забрали у скавенов, и теперь пыль опустошала его.
Но стоило Конраду прекратить защищаться, летающий монстр начал его теснить. Меч мутанта проходил сквозь тело Конрада; он не оставлял ран, но все более ослаблял его.
Вокруг него возникало все больше уродливых созданий — теней убитых им служителей Хаоса. Пусть они давно умерли, но сейчас они казались более живыми, чем Конрад. Он постепенно переходил в мир призраков.
Он пропадал, исчезал все быстрее, а враги разевали рты в беззвучных криках триумфа и обретали плоть. И с каждым мигом Конрад неумолимо исчезал.
Его прижали к постаменту, где лежала единственная оставшаяся на память о Зигмаре святыня; Конрад ощутил, как врезается в спину рукоять кинжала…
Чтобы удержаться на ногах, ему пришлось опереться на постамент, и он с ужасом увидел, что пальцы погружаются в него. Он поднял левую руку — сквозь слой камня, сквозь бархатную подушку, коснулся рукояти и почувствовал в руке гладкую слоновую кость. Крепко сжал ее в кулаке, и к кисти руки вернулись плотность и цвет.
Вместе с рукой он смог увидеть и клинок кинжала.
Лезвие ножа Зигмара, которое рассыпалось в прах тысячу лет назад, вновь стало видимым и блестело, будто только что вышло из рук кузнеца. Ледяное онемение пальцев сменилось живым теплом. Тепло поднималось по руке, и вскоре она обрела прежний вид.
Конрад чувствовал, что к нему возвращается жизнь; он ощущал себя более живым, чем прежде. Его охватил прилив энергии, утраченные силы начали восполняться. Конрад прыгнул на врагов. Он уже убил их однажды, а теперь снова сотрет с лица земли.
Вместо того чтобы истощать его, меч теперь дарил Конраду силы. Клинок свистел в воздухе, врезался в плоть мутантов и убивал нежить. Конрад сражался с солдатами Хаоса на поле брани, и теперь, когда они возродились в сердце Империи, он победит их снова. Их изуродованные тела давно сгнили в земле, но на сей раз он отправит в вечное изгнание их души.
Он сражался мечом и ножом Зигмара, теснил орду врагов, колол и рубил плоть, которая не была плотью и которая теряла осязаемость по мере того, как жизнь возвращалась к его собственному телу.
Удивительно, но Конраду чудилось, что кинжал движется по воле какой-то неведомой силы, что он может управлять правой половиной своего тела, в то время как левой овладел чужой дух.
Однажды у него уже возникало похожее ощущение: в битве с пещерными гоблинами. Тогда он точно знал, что одержим, что чей-то мощный дух заставляет его выделывать немыслимые трюки.
«В каждом есть часть Зигмара, — сказала Галеа. — Но в тебе больше от Зигмара, чем в ком-либо другом».
Второй раз Конрад стал избранником Зигмара, его воином, призванным уничтожить злобных захватчиков, что вторглись в древнюю гробницу.
Конрад внезапно понял: напрасно он думал, что попал в ловушку, сюда его заманили не скавены. В это место и время его привел Зигмар.
Конрад внимал основателю Империи — человеку, который стал богом.
Вместе, как единое целое, они сражались с легионами проклятых, чтобы загнать в темную бездну, что породила их.
Текли реки невидимой крови, летели отсеченные бестелесные конечности, ломались прозрачные кости, разрывались и падали на пол внутренние органы. Все годы, что Конрад посвятил кровавой резне, вылились в одно колоссальное испытание смертью.
Он снова увидел всех хищников Хаоса, что встречались ему на жизненном пути. Гоблины из храма дварфов и главарь банды Кастринг, бледные троглодиты из пещер под Альтдорфом и служитель Слаанеша Цунтермайн, предатель-сержант Таунгар и скавены с Высокого моста.
Они представляли собой лишь блеклые наваждения — всех изгнали сила меча и внутренняя мощь священного кинжала.
Когда битва завершилась, Конрад снова оказался в своем теле в одиночестве. Дух Зигмара вернулся в высший мир, где обитал все эти столетия, а Конрад остался стоять у постамента, усталый, но в то же время полный жизненных сил.
Он огляделся — ничего не изменилось. Часовой, все еще неподвижный, все еще быкоголовый, стоял на своем месте. Моррслиб заглядывала в витражное окно, а над свечами замерли языки холодного пламени.
Конрад перевел взгляд на кинжал в левой руке и наблюдал, как медленно тает в воздухе лезвие. От ножа Зигмара снова осталась лишь хрупкая, источенная годами костяная рукоять. Конрад положил ее на место, на черную подушку. За исключением останков Гвидо на полу, все в поминальной комнате вернулось к прежнему виду.
Если не считать Серебряного Глаза.
— Конрад, — прошипел скавен, — ты и меня собираешься убить еще раз?
Скавен стоял в углу, будто появился из теней. Он выглядел точь-в-точь как Серебряный Глаз, с теми же племенными отметинами, в собранном по частям доспехе, с металлическими зубами и куском варп-камня вместо одного глаза. Он держал изогнутую саблю и треугольный щит с золотым гербом: кулак в латной рукавице и перекрещенные стрелы. Но манерой речи он резко отличался от Серебряного Глаза.
— Гаксар! — выдохнул Конрад.
— А кто же еще?
Конрад поднял меч и двинулся к скавену.
— Стой! Остановись! — приказал тот и поднял собственный меч. — Один шаг, и Император умрет!
Только теперь Конрад заметил, что в темном углу преобразившийся провидец стоит не один. Справа от него находился человек, которого Конрад знал по портретам и изображению на монетах: Император Карл-Франц из Дома Вильгельма Второго — или же его двойник, созданный Гаксаром в подземном логове под Миденхеймом.
— Он не Император, — заявил Конрад, но не слишком уверенно.
— Может, и нет, — ответил Гаксар. — Но если он не Император, то тогда кто он?
Он указал налево, и там стоял еще один человек. Еще один Карл-Франц.
Один из них настоящий, но который? Или же оба двойники, созданные при помощи некромантии?
— Я знал, что ты можешь придать мертвым сходство с живыми, — сказал Конрад, — но как тебе удалось восстать из мертвых самому?
— Благодаря моему верному телохранителю. После того как ты меня убил, Фенброд оказал мне честь и съел мои внутренние органы: мозг, сердце, печень. Он вобрал в себя мою сущность, чтобы я мог возродиться в его теле.
— А Фенброд? — Конрад до сего момента не знал настоящего имени Серебряного Глаза, да оно его и не интересовало.
— В его теле хватило места только для одного. Он пожертвовал собой ради меня, как и полагается преданному слуге. Должен признать, что приятно снова иметь две лапы, хотя отсутствие глаза несколько обескураживает.
— Получается, что, убив тебя, я оказал тебе услугу?
— Ха! — засмеялся, как залаял, Гаксар. — Пришел мой черед убить тебя, Конрад. Но когда ты умрешь, ты умрешь навсегда!
— А как насчет щита?
— Что? — переспросил Гаксар. — Какого щита?
— Откуда взялся этот щит?
Гаксар недоуменно оглядел потрепанный щит в руке.
— Откуда я знаю? — прорычал он. — Дерись!
— Зачем?
— Зачем? Зачем? Затем, что я хочу убить тебя, вот зачем! Теперь у меня есть сила Фенброда и мое колдовское умение. Я намереваюсь уничтожить тебя. Никому не позволено убить меня и уйти безнаказанным! — Последние слова Гаксар выплюнул с лающим скавенским смешком.
Возможно, воспоминания телохранителя стерлись, когда Гаксар отобрал у него тело, и провидец ничего не знал о щите. Но он мог знать о судьбе Элиссы, потому что она находилась в его пещере, видела, как казнили Литценрайха и Устнара, а рядом с ней стоял Череп.
Конрад пожал плечами и отступил на шаг.
— Ты должен сражаться! Неужели ты не хочешь спасти своего Императора?
— Моего Императора? Почему меня должна беспокоить его участь?
— Я убью его, я убью его! — заорал Гаксар и угрожающе занес меч над человеком справа. Потом развернулся, и теперь его меч указывал на двойника слева. — Вы такие хитрые, людишки, такие хитрые!
Оба двойника были одеты по придворной моде и стояли неподвижно. Хотя они не вытягивались статуями, подобно гвардейцам во дворце, без сомнения, Гаксар наложил на них заклятие, и они лишились собственной воли. Но только один их них когда-то ею обладал; второй всегда был игрушкой серого провидца.
Скавены пленили настоящего Императора и собирались заменить его двойником-марионеткой. Должно быть, они планировали произвести подмену сегодня. Если Карла-Франца заменят ставленником Хаоса, последствия для Империи окажутся весьма плачевными.
— Убей, — согласился Конрад. Он снова безразлично пожал плечами.
— Нет, — протянул Гаксар. — Ты убьешь его! Выбирай, Конрад. Кому жить, а кому умереть? Один из них настоящий Карл-Франц. Решай, кому жить, а другого казни!
— Почему я?
— Потому что я тебе приказываю!
Яростный взор скавена, казалось, прожигал Конрада насквозь, проникая в мозг. Конрад попытался отвести взгляд, но спохватился слишком поздно. Гаксар уже успел зачаровать его, и он почувствовал, как его тело неохотно делает шаг вперед. Конрад старался остановиться, но безуспешно; рука с мечом медленно поднималась. Не он решит, какому Карлу-Францу умереть. Гаксар позаботится, чтобы выжил двойник, и тогда на трон сядет его создание.
Над головой Гаксара фреска изображала коронацию первого Императора. Она привлекла внимание Конрада потому, что вместо Зигмара на троне сидел скавен — сам Рогатый Крыс.
И если Карл-Франц умрет, получится, что Конрад своей рукой убил последнего наследника Зигмара.
Он сделал еще один невольный шаг, и меч поднялся выше.
Конрад собрал последние силы и выдавил два слога:
— Сиг… мар…
Вдалеке послышался рокот, похожий на пушечную канонаду. Возможно, пиратский корабль прорвал оборону и начал обстреливать город. Пол под ногами вздрогнул, а когда Конрад бросил взгляд вниз, он увидел, что мраморные плиты треснули и разошлись. Воцарившийся хаос сотрясал само основание, на котором стояли столица и дворец.
Конрад запнулся и чуть не упал — возможно, из-за землетрясения, возможно, контроль Гаксара над чарами начал ослабевать. Конрад возобновил борьбу с заклятием, он старался сбросить злобное влияние скавена и сосредоточить внутренние, недавно раскрытые возможности.
— Зигмар, — снова взмолился он, уже громче. И еще раз, поскольку это имя дало ему силы кричать: — Зигмар!
Где-то высоко взметнулось ослепительное сияние, отразилось в круглом витражном окне на потолке. Конрад поднял голову и увидел, как небо прорезали две молнии, настолько яркие, что полностью затмили жуткое мерцание Моррслиб.
С верхних этажей дворца донесся раскатистый грохот. Наверное, молния ударила в остроконечную башню, сооруженную из гранитных блоков, привезенных из ущелья Черного Огня. Дворец содрогнулся. На сей раз разветвляющаяся трещина пробежала по стене поминальной комнаты.
Гаксар тревожно оглядывал потолок; колдовское влияние над Конрадом пропало.
И тут, без предупреждения, потолок рухнул под тяжестью огромного гранитного блока.
Конрад отпрыгнул назад, Гаксар бросился в сторону, и гигантский камень упал между ними, засыпав все вокруг осколками и пылью.
В комнате воцарилась мертвая тишина. Конрад не видел ни одного из двойников. Когда пыль немного улеглась, Конрад разглядел, что за камень разрушил мавзолей Зигмара — копия Гхал-мараза, что украшал собою шпиль дворца. Молния сбила огромный, в три раза больше человеческого роста, молот, и он рухнул в центральную комнату этого крыла. В потолке зияла дыра, но сквозь нее виднелись лишь небо и звезды; Моррслиб исчезла. Свечи горели по-настоящему, язычки пламени прыгали и клонились под проникающим в дыру ветром.
На древней фреске Зигмар вернулся на свой законный трон первого Императора.
Внимание Конрада привлек какой-то звук. Он огляделся: гвардейца сшибла с ног какая-то волна, и сейчас он пытался подняться, чтобы броситься на Конрада.
Время снова пришло в движение, сердце гвардейца забилось, но оно осталось сердцем мутанта. Он по-прежнему был слугой проклятых, адептом властелина извращенных наслаждений.
Меч Конрада полоснул солдата по горлу, он едва не отсек ему голову с одного удара. Брызнула кровь, мутант закричал и умер.
Развернувшись, Конрад увидел, что один из двух заколдованных Гаксаром все еще стоит и недоуменно озирается. Второго раздавило осколком гранитного молота, и все, что от него осталось, — это безобразная каша гниющей плоти. Легендарный молот Зигмара поразил еще одного врага. Самозванец снова превратился в труп.
На несколько секунд Гаксара настолько ошеломило случившееся, что он стоял неподвижно, так что Конрад успел загородить собой подлинного Императора.
— Я… — выдавил Карл-Франц, — я…
Он затряс головой и покачнулся.
Послышались шаги, множество шагов, и они торопились к покоям. В комнату влетели несколько гвардейцев. Когда-то это были самые верные императорские слуги, но сейчас ни в одном из них не осталось и следа принадлежности к роду людскому. Бычьи головы истошно ревели.
Конрад бросил взгляд на Гаксара, но у него не оставалось времени, чтобы разобраться с серым провидцем, еще раз убив его. Необходимо спасти Карла-Франца любой ценой. Вот в чем заключалось его предназначение, вот зачем Зигмар привел его сюда. Его жизнь была лишь прелюдией к этому событию.
Он сражался как никогда прежде. Меч в его руке вонзался в грудь одного врага и тут же взлетал, чтобы полоснуть по другому. Комната наполнилась звоном стали и криками умирающих. Конрад забыл обо всем, кроме битвы; его боевой клич перекрывал кровожадные вскрики врагов и их предсмертный вой.
Краем глаза он видел, что комната заполняется мутантами, но для Конрада их количество уже не имело значения. Изначально он вступил в неравный бой, и он умрет лишь раз, сколько бы врагов на него ни нападало — дюжина или сотня.
Но вдруг в воздухе взметнулся черный меч, и Конрад понял, что больше не придется биться в одиночку. Вольф пришел ему на выручку. Шансы только что удвоились, и Конрад с новыми силами бросился в бой. Сверкнула молния, на мгновение озарив пространство, и к ним присоединился Литценрайх.
По коридору прогремел топот копыт, и Конрад с опаской глянул на дверь — в ожидании, что оттуда вылетит отряд вражеского подкрепления. Но в комнату ворвался всадник из ордена Зигмара, и его красная пика на ходу проткнула одного из гвардейцев.
За ним последовали еще конники — из тех, кого Конрад видел замершими при входе во дворец. Их шлемы украшали рога, в то время как у врагов рога росли прямо на голове, и мутанты падали один за другим.
Гаксар затаился в углу в надежде выждать удобный момент, чтобы снова захватить Императора. Но теперь серый провидец понял, что преимущество не на его стороне, выпрямился и закружился волчком.
В полу у его ног образовалась дыра — вызванный колдовством проход, — и скавен уже собирался улизнуть, когда его остановил окрик Конрада.
Гаксар повернулся на голос. Возможно, тело Серебряного Глаза сохранило инстинкты воина или в самом колдуне жил воинский дух. В любом случае он не мог отказаться от вызова на битву.
Скавен усмехнулся, обнажив железные зубы, и облизнул губы. Конраду вспомнилось, как Серебряный Глаз слизывал шершавым языком его кровь, наслаждаясь варпом, что тек в его венах. Гаксар — если провидец по-прежнему управлял телом своего телохранителя — поднял зазубренный меч, перехватил загадочный щит и ринулся в бой.
Они сражались на равных, хотя Гаксару приходилось легче: он мог защищаться щитом. Но, тем не менее, скавен не переходил в нападение, а лишь отбивал удары. Провидец понимал, что попал в ловушку. Даже если ему удастся победить Конрада, в помещении останется достаточно врагов, и они не станут нападать поодиночке. Многие всадники спешились и образовали вокруг Императора защитный круг, а краем глаза Конрад заметил, что Вольф и Литценрайх наблюдают за его поединком. Никто из них не даст скавену уйти живым, хотя Литценрайх, возможно, и пойдет на сделку, если Гаксар пообещает ему варп-камень.
Меч Конрада лязгнул об изогнутую саблю Гаксара. Пришло время, чтобы скавенский варп-камень в нем попробовал скавенской крови. Клинок рассек коричневый мех, и на покрытый пылью мраморный пол закапала кровь. Гаксар завизжал от боли, и Конрад завершил выпад. Он проткнул колдуну грудь, потом рубанул по руке, в которой тот держал саблю. Снова кровь, снова крик. Гаксар терял контроль над схваткой, он бросался в атаку и оставлял себя открытым для ударов.
Гаксара охватывало отчаяние, и неожиданно он швырнул в Конрада щитом, развернулся и ринулся к созданному им туннелю. Но ни один скавен не мог опередить человека, поэтому Конрад догнал его прежде, чем Гаксар успел скрыться. Он ухватил мутанта за хвост и дернул на себя.
Гаксар взвыл скорее от злости, чем от причиненной боли. Он извернулся и рубанул по хвосту, чтобы освободиться. Ему удалось пробежать несколько шагов до норы, но тут Конрад снова догнал его и вонзил меч между пластинами доспеха в спину врага. Скавен на секунду застыл, и Конрад вытащил меч. Гаксар медленно обернулся; кровь хлестала у него из груди и спины.
Он поднял саблю, но оружие выпало у него из лапы. Он открыл рот, но не смог выдавить ни звука. Он упал и умер прежде, чем тело ударилось о пол. Открытый его магией проход тут же затянулся.
Конрад поглядел на жертву своего славного меча, потом поднял клинок и осмотрел кровь. Оружие блестело в свете свечей, кровь скавена четко выделяла слои металла, подчеркивая различные оттенки.
— Гаксар, — пояснил он Вольфу и Литценрайху и указал кивком на труп скавена. Он заглянул за спины друзей. — Устнар?
— Мертв, — ответил Вольф.
Он потерял шлем, на лице его кровоточил свежий порез, на доспехе появились вмятины и ожоги, а местами и пробоины.
Литценрайху досталось не меньше. Его одежда была порвана, волосы и борода опалены, лицо покрывали ожоги. Посох почернел от огня, а нижний конец не выдержал жара и обуглился.
— Кто вы?
Трое спутников обернулись к Императору. Карл-Франц протиснулся между рыцарей и вопросительно смотрел на них.
— Это Конрад, — сказал Вольф. — Это Литценрайх. Меня зовут… Вольф. — Он замялся, но не назвался полным именем.
— Я плохо помню, что со мной случилось, — произнес Карл-Франц, — но все же понимаю, что обязан вам жизнью. — Он бросил взгляд на разлагающийся труп своего двойника. — Особенно тебе, — добавил он, обращаясь к Конраду. Император говорил медленно, будто на чужом языке. — Мне нужно отдохнуть. Но вы будете вознаграждены. Я вас не забуду.
Он отвернулся, и двое рыцарей подхватили его под руки.
— Еще как забудет, — сказал Вольф.
Император покинул комнату, посвященную Зигмару. За ним последовали рыцари, ведя в поводу лошадей. Мертвых людей и мутантов они оставили лежать на полу.
Единственное место в комнате, которое осталось нетронутым, был постамент в центре и лежащая на нем бархатная подушка с костяной рукоятью кинжала Зигмара.
— Мы спасли Императора, — устало выговорил Конрад. — Мы спасли Империю. Разве не это от нас ожидалось?
— Правда? Я знал, что мы приехали в Альтдорф не просто так. — Наемник ухмыльнулся и вытер лицо тыльной стороной ладони, но лишь размазал пот и сукровицу. С меча в его руке капала кровь.
Конрад опустился на колени, чтобы изучить треугольный щит. Он внимательно осмотрел его, но в руки не взял. Щит выглядел старым, на нем виднелись вмятины и потеки ржавчины в местах, где отшелушилась черная краска. Но золотой герб сохранился в целости и как две капли воды походил на эмблему на луке, стрелах и колчане, которые в свое время дала ему Элисса.
— Это щит того эльфа? — спросил он у Вольфа.
Вольф передернул плечами, давая понять, что не желает обсуждать то время, когда эльф превзошел его в поединке, а потом пощадил.
Если все оружие с гербом принадлежало настоящему отцу Элиссы, эльфу, то как щит попал к Серебряному Глазу?
Литценрайх в это время осматривал тело Гаксара. Он обошел его со всех сторон, потыкал обугленным посохом. Сказал что-то, но так тихо, что Конрад не услышал, и продолжал бормотать себе под нос. Когда пол под ногами снова разверзся, Конрад понял, что Литценрайх произносил заклинание.
Дыра открылась в том же месте, где создал туннель Гаксар. Литценрайх заглянул в нее, и Вольф присоединился к нему.
Близился рассвет. Хаос украл почти всю ночь.
В рассветных сумерках Конрад сумел разглядеть, что в отверстии виднеются ступени. Должно быть, Литценрайх открыл тайный проход под дворцом.
— Спустимся? — предложил колдун.
Он не отрывал взгляда от темного туннеля. Должно быть, он считал, что там затаились скавены, а где скавены — там и варп-камень, источник магии.
Вольф кивнул, но Конрад не знал, зачем наемнику спускаться в лабиринт под городом. Вероятно, Вольф решил, что раз там скрываются прислужники Хаоса, значит, у него остались враги.
Оба вопросительно посмотрели на Конрада. Меньше всего на свете ему хотелось возвращаться в предательские лабиринты под Альтдорфом, но он знал, что должен снова спуститься в подземный мир.
Там осталась Элисса.
И Череп.
Конрад подобрал черный щит, продел левую руку в петлю и повесил его на локоть. Как и новый меч, щит пришелся ему впору, будто делался по его мерке.
Вольф прихватил большую свечу и начал спуск первым. Литценрайх взял другой подсвечник и последовал за наемником. Конрад вынул из рожка ароматическую свечу, поднял голову и увидел, как небо обретает голубые тона с первыми проблесками рассвета. Ночь ушла.
Он знал, что больше никогда не увидит дневной свет, не выйдет из подземелья. Конрад сделал последний глоток свежего воздуха и шагнул вслед за друзьями в туннель, что приведет его в могилу.
ГЛАВА 16
Туннели были высечены в камне. Как и логово под городом Белого Волка, их, скорее всего, создали инженеры-дварфы. Задолго до возвышения человеческой расы Старый Свет населяли дварфы, а до них там жили эльфы. Дварфы прорыли туннели по всей территории, что позднее стала называться Империей; подземные ходы соединяли между собой их города. Потом на месте их покинутых обиталищ поселились люди, а сеть туннелей осталась.
Люди присвоили себе города дварфов, а скавены — туннели.
Запах мутантов был знаком Конраду: вонь буквально пропитала воздух. Скавены могли чуять Конрада из-за варпа в крови, но и он тоже узнавал об их присутствии по запаху.
Конрад ненавидел скавенов больше, чем других служителей Хаоса. Его ненависть зародилась еще до плена у Гаксара. Возможно, ее причиной служил тот факт, что скавены весьма походили на людей, но в то же время являлись их полной противоположностью. Они отличались умом, организацией, но выглядели как карикатуры на человека.
Вольф ненавидел всех созданий Хаоса с одинаковой яростью. Для него скавены ничем не отличались от любых других вражеских солдат — их следовало уничтожать, как вредителей. Что касается Литценрайха, его отношения с мутантами-грызунами напоминали симбиоз. Он нуждался в скавенах, поскольку те добывали варп-камень, а колдуну требовался варп для того, что он называл «исследованиями».
Конрад беспокоился оттого, что скавены находятся где-то неподалеку. Он шел позади спутников и ничего не видел перед собой. Вольф вел их по темным сырым проходам, но куда он их вел?
Глубоко под Альтдорфом жили не только скавены, потому что время от времени путники натыкались на горящие фонари. Скавенам свет не требовался, так кто же еще обитал под землей? Кем бы они ни оказались, Конрада гораздо больше тревожили коварные грызуны.
Они все шли и шли, спускались все ниже, и Конрада все сильнее охватывало волнение. Почему Гаксар напал на него в одиночку? Возможно ли такое, что скавены покинули подземелья под Альтдорфом, а их логово захватили другие мутанты? Тогда понятно, почему скавены не нападают на вторгшихся в их владения людей.
Но, будто услышав его мысли, они выбрали именно этот момент, чтобы, наконец, напасть…
Из темноты впереди послышался отвратительный визг, лязганье железа — это Вольф встретил первую атаку. Конрад попытался протолкнуться вперед, но путь ему перегородил Литценрайх, который не спешил в схватку. Конрад с трудом протиснулся мимо него и внезапно очутился в просторной пещере. Потолок нависал низко над головой, но при свете нескольких фонарей становилось видно, что пещера широкая. Конрад на миг пожалел, что она освещена, он предпочел бы не видеть десятки скавенов, что выстроились там в полной боевой готовности.
Он присоединился к Вольфу, и плечом к плечу они встретили нахлынувшую волну мутантов. Мечи рубили врагов, рассекали их на части. Обоих бойцов покрывала скавенская кровь, но на место каждого убитого мутанта вставал новый. Все враги были крысами размером с человека и вооружены обычными для них изогнутыми саблями и пиками с крюками. Но когда у них из лап выбивали оружие, они продолжали сражаться зубами и когтями. Несмотря на щит, Конрад уже получил несколько ран.
Вместо того чтобы удерживать выход в туннель, из которого они пришли, Вольф пытался продвинуться вглубь пещеры сквозь ряды врагов. В противоположной стене виднелся еще один выход, и наемник, судя по всему, хотел пробиться к нему. Конрад не отставал от него; они сражались спина к спине, защищая друг друга. Лезвия мечей сверкали в воздухе.
Литценрайх обыскивал трупы мутантов — он искал варп. На него никто не нападал, скавены сосредоточили усилия на двух бойцах. Конрад догадался, что колдун наложил на себя какое-то защитное заклятье. Теперь, когда он нашел варп-камень, у Литценрайха отпала нужда в союзниках.
Но тут колдун встал, поднял посох, и пещеру осветила вспышка молнии. Один из скавенов, который уже занес над Конрадом меч, вспыхнул пламенем. С жутким визгом он сгорел заживо. Колдун обходил пещеру по кругу и сжигал любого мутанта, осмеливающегося встать у него на пути.
Вольф закончил прорубать кровавую просеку в рядах скавенов; его меч рубил, не переставая. Сражаясь, он выкрикивал какой-то первобытный воинский клич, и наконец, они с Конрадом добрались до второго выхода. Через несколько секунд к ним присоединился Литценрайх. Пол усыпали дюжины изрубленных и обожженных трупов, но живых врагов оставалось гораздо больше. Из туннеля, через который вошли люди, высыпало подкрепление.
Орда скавенов пошла в атаку с удвоенным рвением. Вольф затолкал спутников за спину и загородил собою вход.
— Идите! — крикнул он, но Конрад едва его понял, так странно звучал голос наемника.
И тут он обратил внимание на его лицо.
Оно начало меняться: лоб опускался ниже, челюсть вытягивалась вперед, белые волосы и борода буйно разрослись, а заостренные зубы уже ничем не отличались от клыков. Конрад как-то раз видел Вольфа таким, когда гоблины взяли наемника в плен, но тогда он решил, что ему примерещилось. Так вот как Хаос пометил Вольфа.
Наемник превращался в зверя, именем которого называл себя. Он становился оборотнем.
Его тело тоже менялось. Наемник сгорбился, верный доспех лопнул, и волк выпрыгнул на свободу.
— Уходите!
Выкрик прозвучал совсем неразборчиво. Он вырвался животным рыком, но Конрад и так понял, что он означает.
Наемник превратился в огромного белого волка. Из одежды на нем осталась лишь цепь на шее — сувенир со времен плена, которую Вольф носил как напоминание, чтобы никогда не попадать в плен снова. Черный меч лежал на земле. Волкам не нужно оружие. Мощные челюсти сломают скавенскую шею за мгновение, а острые когти вырвут гнусные крысиные внутренности.
— Туда, — указал Литценрайх.
Он направился ко второму выходу. Конрад замешкался, но все же послушался и последовал за колдуном. Как и во дворце, когда Вольф сражался с невидимым противником, он ничем не мог ему помочь. Оборотень, в которого превратился наемник, не нуждался в помощи людей, чтобы уничтожить любого скавена, что попытается прорваться мимо него. Туннель наполнился отзвуками волчьего воя и крысиных визгов.
Он миновали несколько ответвлений, и поначалу Литценрайх не колебался в выборе направления, но вскоре зашагал медленнее.
По подземному лабиринту разносились отголоски жестокой битвы; агония слышалась не только в визге мутантов. Яростное рычание Вольфа сменялось воем боли.
Врагов в пещере оставалось слишком много, и рано или поздно они одолеют наемника-оборотня. Он решил прикрыть тыл, чтобы Конрад мог продолжать идти, и Конрад не мог предать его, повернув назад.
Остановился Литценрайх.
— Иди в том направлении, — приказал он слабым голосом.
— Что я там найду?
Колдун покачал головой.
— Я должен вернуться, — едва слышным шепотом сказал он.
В полумраке Конрад разглядел его лицо — оно резко состарилось. Литценрайх всегда выглядел человеком среднего возраста, но сейчас в облике колдуна проявились его подлинные годы. Над седой бородой лицо бороздили глубокие морщины; левая рука иссохла и скрючилась; спина сгорбилась. Конрад еще никогда не видел такого глубокого старца.
— Однажды я бросил Вольфа, — продолжал Литценрайх. Он дышал с натугой, короткими вдохами. — Я оставил его умирать. Возможно, мне удастся загладить вину, если мы умрем вместе. И вдвоем мы сумеем удерживать скавенов немного дольше, чтобы ты мог продолжать путь.
— Но зачем? Продолжать путь — куда?
Древний колдун не слышал его. Он шел по туннелю назад, к пещере, откуда доносились звуки схватки диких зверей. Сгорбленный силуэт растворился в полумраке.
Литценрайх — старик, Вольф — оборотень. И оба готовы умереть, лишь бы Конрад продолжал идти по темному туннелю к неизведанному.
Конрад некоторое время стоял, не двигаясь; ему очень не хотелось углубляться в черный проход. Его спутники, похоже, знали гораздо лучше его, что ждет впереди и зачем он туда направляется.
Он, наконец, принял решение, развернулся и бегом ринулся к пещере. Они с Вольфом долго были товарищами по оружию, так что он не бросит наемника. И Литценрайх стал союзником. Либо все они выйдут из битвы живыми, либо не выйдет никто.
Конрад торопился — сначала его вел шум отчаянной схватки, а потом слабый свет. Воздух напитался едким запахом скавенской крови.
У входа в пещеру Конрад невольно остановился при виде разыгравшейся в ней резни. Множество скавенов лежали растерзанными на полу, но еще больше тварей продолжали сражаться. Полумертвый Вольф находился в самой гуще. Белый мех покраснел от крови — в немалой степени его собственной. Десятки ран кровоточили, но все же Вольф не сдавался: его челюсти лязгали, когти полосовали врагов. Орда визжащих скавенов грозила поглотить его в любой момент.
Литценрайх стоял у входа в пещеру. Мутанты по-прежнему не замечали его.
Конрад знал, что собирается вступить в свой последний бой. Живыми из пещеры им не выйти. Но разве можно мечтать о лучшей кончине, чем умереть с мечом в руке, сражаясь бок о бок с товарищами против ненавистного врага?
Он приготовился выступить из темноты туннеля, как вдруг Литценрайх повернулся и заметил его.
Колдун с силой поднял посох и махнул в его сторону, приказывая уходить. Белая молния ударила в потолок. С громовым рокотом камни раскололись, и свод рухнул, сокрушая все живое в пещере: скавенов, человека и того, кто был человеком.
Ни Вольф, ни Литценрайх не могли пережить такого обвала.
Они умерли, чтобы Конрад продолжал путь, так что ему ничего не оставалось, как повернуться и идти.
Он углубился в темноту, с каждым шагом приближаясь к своей судьбе.
Когда он миновал то место, где Литценрайх решил вернуться, Конрад прислушался к своему внутреннему голосу, который говорил ему повернуть налево на следующей развилке. Потом направо. Он знал, что идет правильным путем, хотя не мог сказать, куда направляется. Будто потерянный дар предвидения вернулся, чтобы вести его.
С таинственным щитом в одной руке и мечом в другой, Конрад все глубже погружался в подземелья. Дорогу ему освещали редкие мигающие фонари.
В туннелях стояла мертвая тишина. Сзади больше не доносились ни лязг оружия, ни предсмертные крики. Обвал полностью перекрыл выход из пещеры, так что погоня Конраду не грозила — по крайней мере, пока.
Но лабиринт под столицей принадлежал скавенам, и они знали в нем каждый закоулок. Конрад был уверен, что скоро у него появится компания, поэтому постоянно прислушивался.
Но слышал он лишь звук своих шагов на холодном каменном полу да тихий звон щита, когда тот задевал за влажные стены узкого прохода. Ему даже чудилось, что он слышит, как колотится его сердце, и его стук предупредит затаившихся впереди врагов.
Возможно, к скавенам примкнули не менее омерзительные союзники. С каждым шагом Конрад приближался к новой засаде, и он ожидал нападения в любую секунду; но после нового шага он делал еще один и еще, а скавены по-прежнему не появлялись. И следующий шаг уводил Конрада все глубже, все дальше от поверхности.
Ему казалось, что он лишился контроля над собственным телом, что пожелай он даже повернуть назад, все равно не сможет. Здесь его вело предназначение, и он должен отыграть отведенную ему роль до конца — ведь Вольф и Литценрайх сложили за нее свои головы.
Конрад подошел к очередной развилке, без раздумий свернул налево и увидел впереди далекий свет, но он отличался от расплывчатых кругов масляных фонарей в туннеле. Впереди виднелась тонкая линия естественного света: он не мигал и находился на уровне пола, словно просачивался из-под двери.
Конрад стал продвигаться еще осторожнее. В полумраке впереди действительно вырисовывалась дверь. Судя по расположению, она выводила из лабиринта подземелий, поскольку из-под нее струился дневной свет. С другой стороны, выход на поверхность не мог находиться так глубоко под землей.
Он остановился в конце прохода, на расстоянии вытянутого меча от деревянной двери. Конраду казалось, что он узнает ее, стоит ему лишь немного напрячь память. Сердце заколотилось, по коже потек противный холодный пот. Конрад оглянулся через плечо в темноту туннеля. В узком проходе по-прежнему царила тишина, но он точно знал, что уже не один в подземелье. Что-то ждало его за дверью.
Что-то или кто-то.
Так просто открыть дверь, но Конрада ужасало то, что он может за ней обнаружить.
Тыльной стороной ладони он вытер со лба пот. На лице засохла липкая кровь, его собственная и скавенов.
Конрад не знал, сколько времени простоял в безмолвной темноте, с мечом в руке, готовый рубить то, что появится из-за двери. Но дверь не открывалась.
Он коснулся одной из планок кончиком меча, толкнул и одним прыжком очутился внутри, приняв оборонительную стойку и готовясь отразить любую атаку.
Как он и ожидал, дверь вела не наружу.
Конрад обнаружил, что стоит в таверне Адольфа Бранденхаймера!
Дверь с треском захлопнулась за спиной, заперев Конрада в прошлом, там, где он провел большую часть своей жизни как раб.
Значит, перед ним иллюзия, видение из прошлого, предназначенное заманить его в ловушку. Настоящая таверна сгорела в тот день, когда орды Хаоса перебили жителей деревни.
Люди в таверне отсутствовали, но все детали были воссозданы с предельной аккуратностью: огонь в очаге, разбросанная по грязному полу солома, грубо выструганные столы и скамьи, прокопченный потолок. В окна Конрад углядел деревенскую улицу. На вертеле жарился кабан, на стойке перед бочонком с пивом выстроились оловянные кружки. В любой момент появится Бранденхаймер и начнет орать на Конрада, чтобы тот повернул вертел или наполнил кружки.
Но хозяин давно умер. Конрад сам видел, как мутанты играли его головой в какую-то жестокую игру.
Все вокруг было ненастоящим.
И тут внимание Конрада привлекло нечто, что находилось не на своем месте, и он осторожно подошел к столу, где лежал загадочный предмет.
Овальное серебряное зеркальце с украшенной драгоценными камнями ручкой.
Зеркало Элиссы.
В нем Конрад впервые увидел свое отражение, впервые увидел, что глаза у него разного цвета, и впервые увидел гораздо больше…
Он был уверен, что перед ним очередное наваждение, но сам не заметил, как стряхнул с локтя щит, приставил его к столу и поднял зеркало. Он не хотел смотреться в него, но не смог удержаться и принялся изучать свое заросшее бородой и покрытое кровавыми потеками лицо и вдруг вспомнил, что уже видел себя точь-в-точь таким.
Тут его отражение растворилось, уступив место другому лицу — гораздо моложе, но тоже с глазами разного цвета: одним зеленым, другим золотистым.
И Конрад понял, что смотрит на себя в юности, на себя, впервые заглянувшего в это зеркало.
Вдруг он почувствовал, что за спиной кто-то стоит, и резко обернулся. Конрад увидел Черепа! Он сидел за одним из столов и потягивал эль.
— Выпьешь? — предложил он и подтолкнул другую кружку Конраду. — Судя по твоему виду, выпить тебе не помешает.
Конрад прыгнул вперед, занеся меч. Череп не шевельнулся. Он выглядел таким же, каким Конрад его запомнил: бледный, нечеловечески худой, обтянутое кожей лицо и голова без малейших признаков растительности. По неизвестной причине Череп выбрал наряд придворного: зеленый плащ, вышитая рубашка, модные панталоны, начищенные до блеска сапоги, но Конрад не видел при нем положенной званию рапиры с затейливым эфесом.
Череп посмотрел на кончик меча, который упирался ему в грудь, и отпил пива.
— Даже когда я был человеком, у меня не было сердца, — заметил он с иронической улыбкой.
Не оставалось сомнения, что он имеет в виду. Он напоминал о том случае, когда Конрад выстрелил из лука ему в грудь и даже не пустил кровь.
Конрад ждал этого мгновения так долго, ждал, когда у него появится шанс убить Черепа. Но как можно убить бессмертного?…
Он думал, что встреча с Черепом приведет его в ужас, но на Конрада снизошло полное спокойствие. С тех пор как он увидел, как иссохшая до костей фигура невредимой выходит из пожарища, с ним столько всего произошло, что бояться не имело смысла.
Конрад повидал вещи более страшные и более невероятные.
Они смотрели друг на друга, и немигающий нечеловеческий взгляд казался Конраду знакомым. И зрачки, и радужка были у него черными как ночь — как у Элиссы.
— Где Элисса? — спросил Конрад. — Что ты с ней сделал? Если ты причинил ей боль…
— Я бы никогда не обидел собственную дочь.
— Дочь?!
— Я же говорил тебе — когда-то я был человеком. Почему бы у меня не родиться дочери?
— Но… — Конрад затряс головой. В голове метались обрывки мыслей и воспоминаний, подозрений и догадок.
Он начал верить, что все события его жизни связаны между собой, что все люди, которых он когда-либо встречал, тоже соединены нитями невидимой паутины, держащей его в плену. И что сплел затейливую ловушку не кто иной, как Череп.
Он, как паук, заманивал его в центр смертельной паутины, и сейчас Конрад находился в его логове.
— Опусти меч, Конрад, — произнес Череп. — Ты не сможешь убить меня, даже если в металл добавлена пыль варпа.
Конрад продолжал во все глаза смотреть на таинственную фигуру, что преследовала его так долго.
— Мне известно все, — ответил на немой вопрос Череп и добавил, указывая костлявым пальцем на кружку: — Выпей!
Меч Конрад не опустил, но положил на стол зеркало и потянулся к пиву. Поднял кружку, принюхался к ее содержимому и попробовал.
— Кто ты? — спросил он и отхлебнул пива.
— Отец Элиссы.
— Кто ты? — повторил Конрад. — Какому развратному богу ты поклоняешься? Кто бы он ни был, ваш план провалился. Карл-Франц жив и по-прежнему на троне. Заговор скавенов раскрыт.
— Скавенов! — Череп сухо рассмеялся. Он глотнул пива и снова взглянул на Конрада. — Жизнь Императора мало что значит, Конрад. Ты гораздо важнее для будущего Империи. Вот почему тебе придется умереть. И я несколько раз пытался убить тебя.
— В деревне? — спросил Конрад.
— Ее разрушили, чтобы убить тебя. Потом шахту. — Череп пожал плечами, и жест сделал его почти похожим на человека. — Еще пару раз. Ты очень живучий. Вот поэтому пришлось заманить тебя сюда, в пещеры под Альтдорфом. Заговор против Императора лишь послужил приманкой, чтобы добраться до тебя. Но, вероятно, мне не следовало доверять это скавенам.
Конрад тряхнул головой, отказываясь верить своим ушам. Он более значим для Империи, чем ее правитель?
— Они бы справились со своей задачей, — добавил Череп, — если бы не те двое, колдун и наемник. Они пожертвовали собой, чтобы ты выжил. Только люди способны добровольно принести себя в жертву ради себе подобных. — Он задумчиво потянул пиво из кружки. — Я почти горжусь, что когда-то являлся одним из вас.
— Ты никогда не мог быть одним из нас, — возразил Конрад с вызовом.
— Но это правда, только позже я стал… — Череп оборвал себя.
— Стал — чем?
Череп все еще очень походил на человека. У него не наблюдалось никаких заметных признаков мутации, и он не носил знака кого-либо из темных богов. Тем не менее, он стал одним из проклятых, и его господин наградил его способностью проходить невредимым сквозь огонь и переносить раны, смертельные для любого существа. Причем ему досталось гораздо больше, чем обычному прислужнику Хаоса. Наверняка он имел высокий ранг среди мутантов.
— Ты собираешься меня убить? — спросил Конрад, когда стало ясно, что ответа на вопрос он не получит.
— При желании я мог убить тебя еще в твоей деревне, — ответил Череп, — но я не убиваю.
— Конечно, нет. Ты делаешь это чужими руками.
В знак согласия Череп поднял кружку с элем.
И тут Конрад догадался, кому из властителей Хаоса он служит.
Только одно божество возвело обман и предательство в своего рода искусство, чтобы хитростью заставлять других выполнять свою волю. Иногда его называли Меняющим Пути, иногда Великим Заговорщиком, а порой его величали Повелителем судеб или Властелином удачи.
— Тзинч! — прошипел Конрад.
— Ты тоже можешь послужить моему господину, Конрад.
— Что?
Он все еще нависал над Черепом, все еще держал клинок у его груди.
— В будущем Империи и всего Старого Света тебе отведена немалая роль. Почему бы не сыграть ее с пользой для себя? Нам не обязательно оставаться врагами, Конрад, когда мы можем стать союзниками.
— Что за шутки ты задумал шутить?
— Шутки? Я? — Череп рассмеялся. Он наклонился, чтобы заглянуть за спину Конрада, на треугольный щит. — Я знал, что он тебя заинтересует.
Конрад считал, что раньше щит принадлежал эльфу — отцу Элиссы. Но сейчас он не сомневался, что Череп говорит правду, и отец Элиссы он. У них были одинаковые глаза, и девушка унаследовала от него способность к магии.
— Почему он должен меня интересовать? — спросил Конрад.
— Герб. Такой же, как на стреле, что ты послал в меня. Вот почему я дал щит телохранителю Гаксара: чтобы ты увидел и пустился в погоню за ним.
— Ты дал ему щит? Откуда он у тебя?
— От твоего отца.
— Что?!
Конрад уставился в черные глаза Черепа. Но тут же в смятении посмотрел в сторону, и его взгляд нечаянно упал на овальное зеркальце.
Вместо Черепа оно отражало лицо совсем другого человека.
Элисса!
Череп исчез, на его месте сидела девушка. Возможно, колдуна не было здесь с самого начала, и Элисса выдала себя за отца, а возможно, фаворит Тзинча сейчас принял облик дочери.
Черные волосы Элиссы доставали до пояса простого белого шерстяного платья. Она постарела и смотрела на Конрада со злорадством. Он уже видел ее такой и даже вспомнил когда: дар предвидения показал ему, как изменится Элисса и что однажды она станет причиной его смерти.
Этот день настал.
Они смотрели друг на друга, и Конрад видел в ее черных глазах свое отражение.
— Я дала тебе имя, — сказала девушка. — Я дала тебе все. Я сотворила тебя, Конрад!
— А я любил тебя, — ответил он.
Элисса принадлежала Хаосу, вполне возможно, всегда служила ему, а бороться с Хаосом воистину можно лишь одним способом — при помощи Хаоса.
Конрад крепче сжал рукоять меча.
Он убеждал себя, что перед ним сидит не та Элисса, которую он знал и любил до сих пор.
Конрад замахнулся и закрыл глаза перед тем, как клинок отрубил девушке голову.
— Мы еще встретимся, Конрад, — пообещал тихий голос.
Конрад не знал, действительно ли его услышал или вообразил, не знал, кому он принадлежит — Элиссе или Черепу.
Он открыл глаза и увидел лежащую на полу отрубленную голову, стараясь не замечать, как мешается с грязью кровь. Глаза Элиссы были открыты и смотрели прямо на него, но в них не осталось ненависти. Девушка снова выглядела совсем юной, спокойной и довольной. Возможно, после смерти ее душа очистилась.
Конрад снова прикрыл глаза и произнес про себя молитву. Он помнил, как однажды, полдесятка лет назад, видение показало ему эту картину: мертвую Элиссу.
Он сумел зайти так далеко лишь благодаря силе, обитающей в его мече, но даже пыли варпа не дано убить приближенного Хаоса.
Хотя Элисса умерла, Череп все еще оставался жив.
Таверна начала растворяться, наваждение закончилось. Стены, пол и потолок снова стали частью пещерного лабиринта под Альтдорфом.
Конрад поднял треугольный щит, надел его на левую руку. Он успел привыкнуть к нему, словно к продолжению себя, как когда-то к луку и стрелам, что дала ему Элисса.
И все они изначально принадлежали эльфу. Действительно ли тот эльф его отец?
У Черепа не имелось причины говорить правду; ложь лежала в основе его природы.
Пока иллюзия пропадала, Конрад осознал, что он победил приговорившую его к смерти судьбу.
Вместо него погибла Элисса. Ее отрубленная голова и безжизненное тело лежали на полу туннеля как последнее доказательство двуличности Черепа. Судьбы нет. Будущее Конрада зависит только от него; оно следует из его решений, находится в его руках.
Он посмотрел вперед, в бесчисленное множество диких красных глаз, что уставились на него из темноты.
Он — господин своей жизни, ничто не предрешено, но Конраду предстоит еще немало битв, немало врагов, немало завоеваний.
Он поцеловал крестовину меча, поднял его в безмолвном салюте Зигмару и направился в туннель, в самую гущу поджидающих врагов.
Его меч взлетал и опускался среди темных силуэтов мутантов.
Щит, который мог принадлежать его отцу, отражал их удары.
И Конрад прокладывал себе путь сквозь мрачные орды Хаоса, вверх, вперед, к свету.
Джонатан Грин Буря магов
Буря магов (не переведено)
Не переведено.
Дерево-виселица
Прочная дубовая дверь гостиницы с треском распахнулась, и в то же мгновение всё, что могла предложить разгулявшаяся погода — а ничего кроме грязного дождя и пронизывающего ветра у неё с собой не было — ворвалось в «Забитого телёнка». Было трудно поверить в то, что дело происходило в начале весны. Скорее могло показаться, что осень или зима вновь овладели этими холмами.
Грольст, коренастый, с жирной кожей хозяин таверны, оторвался от протирания грязной влажной тряпкой столь же грязного стакана. Он бросил неприветливый взгляд из-под нависших бровей на фигуру, стоявшую в тени дверного проёма, и на темнеющее ночное небо за спиной незнакомца. Человек нырнул под притолоку и закрыл за собой дверь. Отвратительный ночной плач ветра и бичующий мир дождь вновь стали приглушённым воспоминанием, отделённым толстыми каменными стенами. Опираясь на длинный сучковатый посох, фигура вошла в круг света, отбрасываемый свечами с круглого канделябра, подвешенного под потолком.
Грольст подозрительно оглядел вновь прибывшего. Хмурое выражение его красного лица не изменилось ни на йоту. Несмотря на то, что прибывший был закутан в просторную мантию цвета тёмного вина, хозяин разглядел, что находящийся под ней человек был высок и худ, словно гончая. Он был грязен и неопрятен. Выглядел пришелец лет на пятьдесят. Его грязные чёрные волосы на лысеющей голове были растрёпаны, так же как и длинная, клочковатая, поседевшая до белизны борода. Кожа туго обтягивала лицо, ещё больше подчёркивая его ястребиные черты.
При более внимательном рассмотрении, Грольст заметил, что в некоторых местах одежды седобородого человека были прожжены. Кроме того, висевшие на его шее и одежде амулеты отбрасывали металлический блеск. Грольсту даже показалось, будто он видел блестящий птичий череп, медный ключ, висевший на поясе — или, может быть, это было золото — и рукоять меча, выступающую из-под складок плаща. Сопровождаемый стуком посоха по полу, незнакомец подошёл к барной стойке.
Пришелец в красных одеждах оглядел ряд пыльных бутылок и глиняных кувшинов, без особой системы расставленных на кривых полках за спиной трактирщика.
— Стакан этого…луска, — ворчливо сказал человек, выкладывая пару медных монет на барную стойку. — Ненавижу дождь, — добавил он, не обращаясь ни к кому конкретно, выжимая воду из своего плаща.
Грольст откупорил покрытую сажей бутылку и налил в меру прозрачного остландского пойла в небольшой стакан. Он моргнул, когда острые алкогольные пары достигли его ноздрей. Луска была огненной Остландской самогонкой, нимало не уступающей водке, кою предпочитали кислевиты, и горло пьющего она обжигала почище, чем пламя саламандры. Требовалось наличие определенного вкуса и огненного темперамента, чтобы выпить сей обжигающий даже нёбо напиток, не говоря уже о том, чтобы получать от этого удовольствие.
Возможно, незнакомец имел какую-то связь с Кислевом. В нескольких словах, что произнёс человек, можно было различить акцент, характерный для овцеводов южных провинций Империи, но, с другой стороны, незнакомец носил длинные висячие усы, предпочитаемые в здешних северных землях, что граничат с суровым Кислевом, владениями Царей. Незнакомец, наверняка, много путешествовал.
Он взял свой стакан и присел за стол рядом с огнем, пылающим в сердце огромного камина. По платью человека Грольст предположил, что он, скорее всего, учёный, занимающийся исследованиями в какой-нибудь из областей академических наук, или что-нибудь подобное. Из того, что он путешествовал в одиночку, без телохранителя, хозяин решил, что у него были и другие, не столь явные средства защиты, которые он мог призвать в случае экстренной ситуации. Грольст снова посмотрел на посох.
Фидорф никогда не знал большого наплыва посетителей, так как немногие решали сойти с главной дороги и спуститься в лесистую котловину и расположенный в ней посёлок. «Забитый телёнок» лежал примерно посередине между основными местами остановки путешественников и был ограничен лесными зарослями с одной стороны и угрожающе нависающей грядой холмов с другой. Купцы, наёмники, коробейники и паломники, в основном, предпочитали оставаться на ночлег в более крупном посёлке Шарфен, который по дороге из Мидденхейма лежал приблизительно за пол лиги до Фидорфа. Или же шли ещё дальше по лесной дороге, добираясь до гарантируемой каменными стенами безопасности Фельсмауэрна, где-то в полулиге впереди по дороге на Хергиг.
Вывеска над дверью едва ли была необходимым атрибутом для «Забитого телёнка», хотя и проливала свет на причину отсутствия в этих краях крупной торговли. Изображение головы зверолюда на качающейся над входом в трактир доске яснее ясного говорило о том, что здесь, на границе Мидденланда и Хохланда, среди заросших мрачным лесом просторов, были владения этих врагов человечества. Глубокие леса прятали их лагеря и логовища с родовым камнем. Сбиться с пути в этих краях означало смерть. Быструю и неотвратимую.
Фидорф являлся одним из тех очагов цивилизации, цеплявшихся за жизнь в океане хаоса и варварства, в землях, где — что бы ни утверждал Император, живущий в своём комфортабельном дворце в далёком Альтдорфе — дикая природа была госпожой. И воистину жестокой была её власть — власть красных клыков и когтей. Деревня была слабо мерцающим огоньком одинокой свечи в бескрайней темноте диких земель, где жители были жертвой суровых времён года и жестокой жизни.
Время от времени скот жителей Фидорфа рождал на свет чудовищно изменённое потомство. Когда это случалось, то мать и ребёнка отделяли от стада, их туши уничтожали, и больше ни единого слова не произносилось об этом, ибо неосторожные речи могли привлечь внимание охотников на ведьм, а эти люди не славились своим терпением, пониманием или сдержанностью.
И если какой-нибудь случай приводил путника на эту дорогу, то каждый житель Фидорфа знал, что следовало сделать.
После того как Грольст внимательно осмотрел незнакомца, он оглядел остальных посетителей таверны, что нашли укрытие в эту ненастную ночь в его заведении. Обычные завсегдатаи — местные лесники и остальные деревенские жители, среди которых был и кузнец — сидели за столиками главного зала и столь же настороженно, как и хозяин, рассматривали новоприбывшего, заставляя того чувствовать себя кем-то наподобие вестника чумы. Но кроме него был и ещё один посетитель, занесённый дорогами судьбы под крышу «Телёнка» в эту ночь и не входивший в обычный круг — закованный в броню дорожный патрульный.
Атмосфера в таверне была угрюмая и настороженная, говорили сдержанно, словно заговорщики: в зале было двое незнакомцев, и им явно не были рады. Незнакомцы означали проблемы. Народ Фидорфа предпочитал вести замкнутый образ жизни. Это казалось наилучшим выбором — держаться подальше от большого мира за границей тёмных лесов, окружавших их посёлок — как им, так и их предкам.
Кузнец глядел на незнакомца в красной мантии, но при этом и патрульный, сидевший на другом конце бара, не избежал его осторожного наблюдения. Именно на этом человеке остановился изучающий взгляд Грольста. Патрульный был одет в плотный кожаный камзол и сильно изношенные клетчатые штаны, а также защитный хауберк. Его шлем, увенчанный хвостом омара, лежал на столе перед ним.
Он прибыл раньше в тот же вечер, и Грольст опасался его ненамного меньше, чем вновь прибывшего с всклокоченными волосами. Патрульный заплатил за один кувшин эля, и это было единственное, что он сделал с тех пор. Он, несомненно, наслаждался краткой передышкой, перед тем как вновь окунуться в суровую, неумолимую реальность, царившую снаружи. Его кожаная куртка и клетчатые штаны высохли в чадном тепле, пропахшего хмелем, табаком и древесным дымом трактира. Никто на самом деле не был настолько храбр, чтобы бросить вызов этому человеку, но кинжальные взгляды, которые периодически бросали в его сторону постоянные посетители заведения, достаточно красноречиво говорили об их потаённых желаниях.
«Забитый телёнок» вряд ли вообще когда-нибудь имел незнакомых посетителей, так что сразу двое за одну ночь вызывали у Грольста беспокойство, делая угрюмого хозяина ещё менее благодушным, чем обычно. Конечно, трактир имел комнаты, которые можно было сдать на ночлег, но Грольст уже и забыл, когда они использовались для путешественников, а не неверных супругов, творивших свои похотливые дела подальше от ревнивых глаз своих половин. Это было слишком опасно на его вкус, особенно тогда, когда жители Фидорфа всеми силами старались избежать облечённых властью слуг императора Карла-Франца, охотников на ведьм или иных других незнакомцев, что могли бы сунуть нос в дела жителей посёлка.
Здесь же находился и последний пьяница, сидевший в одиночестве, и его Грольст знал. Человек, казалось, едва ли был осведомлён о делах в посёлке и его окрестностях, он просто печально смотрел на дно своей кружки, его плечи поникли, а на лице висело выражение угрюмой печали. Вне всякого сомнения, он имел все основания для того, чтобы смотреть столь печально. Ответственность за жертвы на этот раз вошла в его дверь.
Патрульный поднял кружку и одним глотком выпил остатки местного эля, после чего поднял свой молот и целеустремлённо пошёл обратно к стойке. Солдат сверлил трактирщика своим пронизывающим стальным взглядом, заставляя Грольста чувствовать себя ещё более неуютно. Хозяин ощущал, как его тело покрылось мурашками под этим взором, и, чтобы снять напряжение, почувствовал необходимость что-нибудь сказать.
— Уже уходите?
— Возможно, — сказал патрульный, в его голосе прозвучал тщательно скрываемый культурный акцент, но, кроме него, там так же было и подозрение.
Грольст тут же пожалел о том, что раскрыл рот, но и поймал себя на мысли, что же такого натворил явно знававший лучшие времена человек, что вынужден был стать бродячим воином, патрулирующим имперские дороги и защищающим законопослушных граждан, которые путешествовали по этим дорогам, особенно в нынешние неспокойные времена.
Манеры патрульного заставляли Грольста чувствовать себя достаточно неудобно, чтобы спровоцировать ответную реакцию.
— Хорошая ли охота была нынче на дорогах императора?
— Достаточно неплохая, — ответил патрульный. — Вашу деревню, кажется, миновали неприятности, что удивительно, учитывая, что в окрестных лесах собираются стада зверолюдей, а на Империю надвигается война, подобной которой не было со времён Магнуса Праведного.
— Война, вы говорите? Я не знал об этом. В наш медвежий угол даже война не заглядывает. Так что привело вас в наш тихий край?
— Я извиняюсь, я забыл представиться, — сказал суровый солдат, слегка улыбнувшись, хотя его стальной взгляд остался столь же неумолимым, как и раньше — Меня зовут Людвиг Хоффенбах. Тёмные времена настали для Империи, и все люди должны сыграть свою роль, чтобы отразить надвигающуюся бурю Хаоса, угрожающую поглотить землю. Вы слышали, я надеюсь, что некогда величественный город-страж Вольфенбург пал под натиском орды северян в прошлом году?
Я сам был призван для содействия имперской комиссии и должен был встретиться здесь с ещё одним моим соотечественником. Посещал ли Фидорф храмовник церкви Зигмара?
— Вы имеете в виду, охотник на ведьм? — сказал хозяин, чувствуя, как вокруг его шеи затягивается верёвка.
— По имени Швайц.
Грольст сглотнул. Он почувствовал, как кровь в его венах обратилась в лёд. Он бросил тревожный взгляд поверх бронированного плеча патрульного и увидел, как присутствующие в баре украдкой обменялись взглядами. И только тут Грольст заметил, что постоянно висевший внутри «Забитого телёнка» шум разговоров затих, все посетители: лесники, местные жители и кузнец напрягли слух, пытаясь подслушать разговор между трактирщиком и солдатом. Единственным, кто, казалось, не обращал никакого внимания на происходящее вокруг, оставался печальный мужчина, уныло глядевший на дно своей кружки с элем.
— Охотник на ведьм? — сказал хозяин, стараясь сохранить тон весёлым и не показать своего беспокойства.
Краем глаза Грольст увидел, что незнакомец в багровом так же пристально, как и завсегдатаи — если даже не более — прислушивался к разговору и как неловко заёрзал при упоминании охотника на ведьм. Грольст понимал его чувства.
— Нет, здесь не было никого похожего.
Патрульный слегка наклонился, и Грольст не мог не заметить, что его рука в перчатке лежала на рукояти молота, торчавшего из-за пояса.
— Вы уверены? — спросил Хоффенбах с той же жёсткой улыбкой на губах и сталью в глазах.
— Определённо, — ответил Грольст, после чего заставил себя рассмеяться. — Я бы запомнил, если бы храмовники Зигмара посетили мою жалкую лачугу. Нет, никого похожего здесь не было.
— Очень хорошо, — сказал Хоффенбах, поправляя кольчугу и убедившись, что хозяин видел не только его инсигнию императорской комиссии, но и руку, по-прежнему покоящуюся на рукояти молота. — Спасибо за содействие, — он повернулся к двери трактира — Тогда я, пожалуй, пойду.
С этими словами патрульный развернулся на подкованных каблуках и приготовился покинуть уютный бар, окунувшись в ночные чащобы за надёжными каменными стенами таверны. Перед дверью Хоффенбах обернулся, бросив хитрый взгляд на незнакомца в красной мантии.
Затем он ушёл в холод, ветер, дождь и темноту.
Грольст вновь занялся протиранием кружки влажной тряпкой, стараясь не обращать внимания на неразбериху от тревог и возможностей, царившую в его мыслях после этого визита. Они должны действовать быстро. Как бы Грольст не тешил себя надеждой, что Фидорф более не увидит патрульных в ближайшее время, это было маловероятно.
Скрип отодвигаемого стула отвлёк Грольста от размышлений. Трактирщик неохотно оторвался от своего занятия и увидел, как «багровая мантия», в свою очередь, направляется к барной стойке. «Что ещё?» — с обидой подумал хозяин.
— Есть ли у вас комнаты? — спросил всклокоченный незнакомец. Тёмные пятна воды, пропитавшей подол его мантии, постепенно уменьшались, по мере того, как плотная ткань высыхала в теплом воздухе таверны.
Как только человек произнёс эти слова, в мозгу трактирщика зародились семена идеи. Он не ждал, что «красная мантия» останется. Он думал, что, как и патрульный, незнакомец продолжит свой путь, когда допьёт свою выпивку, даже если на улице будет ночь.
Грольст почувствовал, как улыбка искривляет его уродливые губы. Как только он почувствовал это, то тут же вернул раздражённую гримасу на лицо, делая вид, что недоволен тем, что кто-то решил потратить его время, на самом же деле желая, чтобы воспользовались услугами его заведения.
— Если вы можете заплатить за это, то да, — ехидно произнёс трактирщик.
— У меня есть деньги, — рука незнакомца исчезла в глубине его одеяний, после чего он вытащил на свет пухлый кожаный кошель.
Глаза Грольста невольно заблестели от этого зрелища.
— Ну, возможно, я смогу что-нибудь сделать, — пробормотал он неохотно, хотя мерцание в глубине его чёрных зрачков выдало его истинные мысли. Но незнакомец не заметил выражение глаз трактирщика. Он был слишком занят тем, что глядел, с почти не скрываемым раздражением, на каменистые лица завсегдатаев заведения.
— Я хочу удалиться немедленно, — произнёс незнакомец, когда хозяин забрал оплату.
— Не могу ли я предложить вам ещё немного выпить, прежде чем покажу вам вашу комнату? — предложил Грольст, демонстрируя невиданную для себя щедрость.
Незнакомец одарил трактирщика подозрительным взглядом, ничего не ответив. Грольст смиренно выдержал взгляд мужчины. На мгновение ему показалось, что он увидел огонь, горящий в глубине глаз незнакомца, и его свирепость заставила Грольста мигнуть и отвести взгляд.
— Ладно, почему бы и нет?
Грольст снова откупорил бутылку луски, один запах огненного духа которой заставлял слезиться глаза. Когда он наливал напиток в стакан незнакомца, то чувствовал, что взгляды всех присутствующий в баре были устремлены на него и нежеланного гостя. Даже печальный человек поднял на них глаза, оторвавшись от созерцания бездонной глубины своей кружки. Сквозь одно из грязных, собранных из разных стеклянных кусков окна Грольст мог видеть раздутый бледно-жёлтый шар выпуклой луны, вынырнувшей из серых облаков позади деревьев на вершине холма, и он заметил, что его мысли блуждают, отвлёкшись на то, что должно было случиться позже в эту ночь.
Жертва должна быть принесена в ближайшее время — и она будет принесена. Жителям Фидорфа не нравились незнакомцы, вторгающиеся в тихую, изолированную жизнь их деревни, но и для них можно было найти применение. У Фидорфа был собственный метод защиты от хищных зверолюдей и им подобных тварей.
— Вот, — сказал он, наливая незнакомцу двойную порцию в чистый стакан. — Ваш вид говорит о том, что вы должны найти приятной возможность согреться, особенно в такую ночь, как эта. За счёт заведения.
Герхарт Бренненд оглядел выделенную ему комнату в «Забитом телёнке». Он был впечатлён. Это было больше, чем он ожидал. Номер был тесным и практически не украшенным. В комнате была одна кровать из нетёсаных досок и стул со сломанной ножкой. Стены были покрыты настолько тонким слоем штукатурки и столь "аккуратно", что в некоторых местах проглядывали доски внутренней обшивки стен. Кроме этого в комнате было одно окно, застеклённое треснувшим стеклом, дребезжавшим под ударами ветра и дождя, поливающего внутренний двор трактира, из окна открывался вид на конюшню. Черепица крыши конюшни была мокрой от грязной дождевой воды, которая стекала в прикреплённые к крыше водостоки и неустанным водопадом лилась на потемневшие под ливнем камни мощёного двора.
Как только Герхарт сел на застеленную тонким матрасом кровать, на него тут же навалилась волна усталости. Он чувствовал беспокойство, несмотря на изнеможение, которое угрожало окончательно сломить его. «Вот до чего дошёл волшебник из Огненного Ордена», — подумал он, жалея себя. Некогда он был держателем ключей Азимута, занимая одну из почётнейших должностей, а теперь пал столь низко. Воистину, никогда ещё в своей жизни он не был настолько беден. Его когда-то великолепная мантия была обожжена и вытерта от долгого ношения, но, по крайней мере, он хотя бы высох. Не было ничего, что маг огня ненавидел бы больше, чем дождь, кроме, возможно, наводнения.
И хотя он внезапно ощутил, как кости онемели от усталости, Герхарт по-прежнему чувствовал себя не в своей тарелке. Это было из-за вопросов патрульного в таверне и разговоров об охотниках на ведьм. Он уже достаточно встречал представителей их фанатичного, параноидального рода и новая встреча явно не была тем, о чём он мечтал.
В попытке изгнать эти мрачные мысли из своей головы он прилёг на кровать, и веки неожиданно налились тяжестью, словно всё напряжение последнего года разом навалилось на него. Но, как только он закрыл глаза, мрачные лица встречаемых им ранее людей, охотящихся на тех, кто практиковал тёмные искусства и падших слуг мрачных богов, пришли, непрошенные, в его голову. Первый — обличитель Шрейбе, с лицом, покрасневшим от праведной ярости. Затем появились жестокие черты спокойного священника Стилворда с выбритой на макушке тонзурой — брата Бернара. Герхарт невольно вспомнил следы самоличного умерщвления плоти клирика, показывающие, что он страдал во имя Зигмара. Религиозный экстремизм и нетерпимость, воистину, вряд ли могли считаться положительными чертами характера.
Герхарт почувствовал непреодолимую сонливость. Ну, и конечно, Готфрид Вердаммен с лицом, покрытым ожогами и волдырями от очистительного огня…
Внезапный шум под окном вырвал его из воспоминаний. Дверь конюшни стучала под ветром, что бушевал во дворе трактира. Слегка стряхнув с себя сон, он поднялся с кровати и посмотрел сквозь треснутое окно на тёмный, поливаемый дождём двор.
Сквозь слипающиеся веки он увидел фигуру в плаще, скользнувшую в открытую дверь и со стуком закрывшую её за собой на защёлку. Волшебник моргнул, пытаясь прочистить взор, но фигуры уже не было. Действительно ли он кого-то видел?
Ещё одна волна усталости нахлынула на Герхарта, так что он был вынужден присесть обратно на кровать, почувствовав, что ещё чуть-чуть, и ноги под ним подогнутся. Что он только что видел? Конечно, это мог быть всего лишь конюх, который отнёс корм лошадям в конюшню. Однако обострённая паранойя Герхарта не позволила ему так легко поверить во что-то столь простое и очевидное. Что за таинственные дела могут происходить в этой конюшне в такую ночь, как эта?
Он больше не мог бороться со сном. Давящая на него после столь долгого изнуряющего пути усталость и размеренный стук дождя по крыше окончательно лишили его сил, так что он заснул мёртвым сном, стоило лишь его голове коснуться пахнущей плесенью подушки.
— ТЫ уверен, что это сработает?
— Не волнуйся. Я обо всём позабочусь.
— Но жертва должна быть принесена сегодня вечером.
— Я же сказал тебе, что позабочусь об этом.
— Так что, моя Гертруда в безопасности? Действительно?
— Сейчас, да. Помните, мы обязаны сделать всё для нашего защитника, как делали наши предки в прошлом. Мы должны принести жертву. У каждого из нас есть своя роль. Одна смерть лучше, чем гибель всего села. Благо многих — единственное, что имеет значение. Благо многих.
Грольст стоял в окружении группы людей, тайно собравшихся во тьме конюшни, запах соломы и старого конского навоза сильно бил в нос. Их было четверо — четыре сгорбленные фигуры, чётко очерченные в омытом дождём лунном свете. Кроме коренастого трактирщика здесь были кузнец, печальный мужчина из таверны, а также дородный бородатый лесник. Грольст оглядел тёмную конюшню.
Все в деревне — по крайней мере все, достигшие совершеннолетия — знали правду о Фидорфе, но было нечто в их мрачной тайне, что до сих пор вызывало у них чувство дискомфорта, когда приходилось говорить об этом открыто.
— Что ты имеешь в виду, говоря, что позаботишься об этом? — спросил широкоплечий кузнец с едва сдерживаемым гневом в голосе.
— Нужно иметь немного веры, не так ли? — сказал трактирщик, незаметно улыбаясь во тьме.
— Хватит шуточек, Грольст, — прогрохотал лесник. — Сейчас не время для дурачества. Я видел рост активности зверолюдей в лесах на границе наших земель. На самом деле, никогда ещё за всю свою жизнь я не видел такого количества тварей. Мы все должны беспокоиться об этом. Мы должны убедиться, что наша деревня по-прежнему защищена. Мы не можем пропустить жертвоприношение.
— Мы и не пропустим, — заверил их коварный, словно змий, Грольст. — С ним не будет никаких проблем. Я добавил маковой соломки в его стакан. Он не мог почувствовать её за огненным вкусом луски. Он проспит до конца времён. Ничто не сможет разбудить его до того, как мы используем его в наших целях.
— Тогда мы сделаем это сейчас, — хрипло произнёс кузнец.
— Мы сделаем это сейчас, — согласились остальные.
«Чужаки всё же могут иногда принести пользу», — думал трактирщик, когда соучастники выбрались из конюшни в ночь.
Из своего укрытия за провисшей крышей сарая патрульный Хоффенбах смотрел сквозь пелену дождя вниз, на «Забитого телёнка», стоявшего в окружении чахлых деревьев. Он увидел, как четыре человека появились из полуоткрытых ворот конюшни. Снаружи ожидала осёдланная лошадь шайрской породы, пыхтящая и раздражённо фыркающая в дождь. Мужчины несли что-то, на первый взгляд напоминавшее неуклюже завёрнутый куль. В этот миг свет луны осветил их, и Хоффенбах увидел, как из складок плотной ткани вывалилась рука, когда один из мужчин изменил хватку на тюке, и Хоффенбах в то же мгновение понял, что они тащили: они перетаскивали тело. Он вряд ли сильно ошибся, если бы предположил, что это был бородатый незнакомец с посохом, которого он видел в таверне.
Хоффенбах смотрел и ждал, дождь постукивал по металлической поверхности его шлема, увенчанного хвостом омара.
Один из группы — Хоффенбах был практически уверен, что это был деревенский кузнец — взял поводья шайрской лошади и успокаивающе положил руку ей на морду, пока остальные взваливали пленённого ими человека на её спину. Человек был мёртв или просто без сознания? Хоффенбах не имел никакой возможности выяснить это. Что заинтриговало его, так это то, что вместе с пленником к седлу лошади приторочили сучковатый посох и меч в ножнах, который, по предположению патрульного, также принадлежал находившемуся в коматозном состоянии человеку.
Если бы он начал действовать прямо сейчас, то, пожалуй, смог бы их остановить, но тогда он не добрался бы до сути происходящего, и, возможно, упустил бы возможность узнать, что произошло с охотником на ведьм Швейцем. Хоффенбах знал, что неряшливый хозяин лгал, когда говорил ему, что не видел охотника на ведьм, но сколь много он знает на самом деле? По его участию в ночных трудах, Хоффенбах сделал вывод, что достаточно много.
«Нет», — решил Хоффенбах, ощущая в руке успокаивающий вес своего боевого молота, он пойдёт за ними и поглядит, куда фидорфцы потащат пленённого ими незнакомца в багровой мантии. Он уже видел подобных ему, работавших вместе с ним в Имперской комиссии. Практикующий искусство магии. Налагающий заклятия. Волшебник.
Как только группка людей, ведя в поводу лошадь с её ношей, сошла с дороги на извилистую тропу, ведущую в лес, патрульный, сохраняя дистанцию, неслышной тенью скользнул за ними во тьму. После того как компания вошла в лес, устрашающе светящийся диск луны над ними скрылся за пеленой хлещущего землю дождя. Выйдя из ореола света, даваемого трактиром, они открыли заслонки фонаря, который прихватили с собой, и путь перед ними осветил круг жёлтого света.
После того как они оставили между собой и трактиром несколько миль пути, тропа пошла в гору. Они шли неторопливо, так как кузнец внимательно управлял конём, обходя выступающие камни и выпирающие корни деревьев. Мужчины шли осторожно, опасаясь поскользнуться на земле, постепенно превращаемой дождём в болото.
Уходя всё дальше и дальше по своему пути, группа углубилась в чащу, и с каждым шагом становилось всё тише и темнее, стволы деревьев более искривлёнными, заросли тернистыми и дикими, а тропа менее заметной. Хоффенбах почувствовал беспокойство. По его мнению, это место какое-нибудь стадо проклятых зверолюдей вполне могло бы назвать домом.
Затем они вышли на поляну на вершине возвышавшегося скалистого холма. Хоффенбах мгновенно нырнул за пень срубленного молнией бука и увидел перед собой нечто, перед которым остальная часть леса показалась приятной древесной пасторалью.
Дерево было огромным, безо всякого сомнения большим, чем любое другое дерево, виденное им в лесу, его искривлённый ствол, с огромным количеством растущих из него голых уродливых ветвей, вздымался в небеса. Вершина дерева казалась обвиняющим перстом, указующим в затянутое тучами ночное небо, словно бросая вызов богам. Хоффенбах не мог понять, к какому виду ранее принадлежало дерево. Его огромный размер намекал на дуб, но цвет его шершавой коры, серый и походивший на гранит в свете луны, пробившемся на поляну сквозь ветви высоких деревьев, больше напоминал что-то, созданное из пепла. Его извращённая натура отличалась от любого творения природы, которое знал Хоффенбах. Впрочем, возможно, дерево вовсе и не было творением природы.
Однако не только искривлённая форма дерева вызывала такой всепроникающий ужас, окутывающий поляну, словно саван покойника. Тела на различных стадиях разложения были развешаны на его ветвях. Некоторые из них были не более, чем покрытые лишайником скелеты, слабо скреплённые остатками мускулов, другие же — просто костями, свисающими из мха, словно обглоданная молью пеньковая верёвка. Среди ужасных трофеев попадались и свежие тела, ещё облачённые в доспехи или одежды, носимые ими при жизни, их плоть была серой с зеленоватым оттенком, головы склонились на бок, глаза выклеваны из глазниц, на устах застыла ухмылка смерти.
Тела людей разных профессий и происхождения висели на ветвях, покачиваясь на ветру, что дул через поляну, лаская древо-виселицу. Ещё более гнилые куски верёвки сиротливо свисали с верхних ветвей дерева, тела, что некогда были подвешены на них, лежали в трухлявой листве, устилавшей гнилую почву этого места. Хоффенбах заметил грудную клетку, неподалёку торчал расколотый череп.
Именно в этот миг он увидел, наполовину похороненные в грязи и мульче, покрытые красной патиной звенья могучих цепей. Каждая из них была одним концом прикреплена к стволу — охватывая петлёй его ствол или крепясь к металлическим клиньям, вбитым глубоко в дерево, а другим концом — к одной из каменных глыб, расположенных по всему периметру поляны и вросших в землю. Хоффенбах даже вообразить не мог, зачем.
Порыв ветра принёс к нему отвратительную вонь разложения. Он мог попробовать его вкус на языке, и Хоффенбах наряду с растущей тревогой почувствовал, как волосы на его спине встают дыбом. Дождь, нежной скороговоркой поющий в листьях, наконец прекратился. Дерево-виселица, казалось, не столько росло, сколько выталкивало себя из гнилой земли. Воздух на поляне был тяжёлым от запаха плесневелых листьев, мокрой глины и разложения — запаха порчи.
И лишь тогда он узнал в одном из трупов, висящих на дереве, своего старого партнёра — Швайца.
Тело охотника на ведьм медленно раскачивалось на ветру, словно жуткий маятник, его голова была наклонена в одну сторону под неестественным углом, плащ разорван в клочья, а глазницы были чёрными, кровавыми провалами. Хоффенбах видел, что концы некоторых ветвей погружёны в тело мёртвого охотника на ведьм, словно их воткнули в труп специально, преследуя некоторые тёмные цели. Это выглядело, фактически, словно их рост направляли. Что за мерзкие деяния свершались здесь? Возможно, жители не ограничивались тем, что просто подвешивали своих жертв.
Только одно, более-менее напоминающее разумное объяснение происходящему на его глазах, мог придумать Хоффенбах, что жители Фидорфа в каком-то ошибочно-извращённом заблуждении приносили дереву жертву, веря, что это — скармливание гниющей плоти трупов голодным корням — как-то защитит их от его пагубного воздействия. В своих путешествиях по всей Империи он действительно слышал, рассказываемые шёпотом легенды о подобных варварских методах, некогда применявшихся в древние времена.
Тем не менее, скрываясь за пнём поваленного дерева, он по-прежнему не спешил вмешиваться в происходящее. Если чему и научили его годы работы патрульным на дорогах Его Императорского Величества — это терпению. Он будет смотреть и ждать подходящего момента.
Заросший бородой лесник, его топор был заткнут за пояс, вытащил верёвку с завязанной на одном её конце петлёй из седельной сумы и перебросил её через одну из нижних веток омерзительного дерева.
Хоффенбах продолжал своё наблюдение, когда петля была небрежно передвинута таким образом, что оказалась примерно над головой по-прежнему лежавшего без сознания пленника.
Внезапно человек начал шевелиться, качая головой в попытке стряхнуть с себя оковы сна, он неуклюже вцепился в кузнеца, который как раз в это время пытался накинуть петлю ему на шею. Постепенно, с осознанием грозящей ему смертельной опасности, пленник начал отбиваться более активно, размахивая кулаками, лягаясь и извиваясь, пытаясь вырваться из хватки своих похитителей.
«Ну что ж, вот и настал момент, — решил Хоффенбах, — сделать свой ход». Подняв молот над головой, он бросился на поляну, под его ногами хлюпала покрытая гнилью земля и хрустели кости жертв.
Глаза Герхарта широко открылись, когда он почувствовал верёвку, затягивающуюся на шее. Инстинктивно реагируя, он пнул ногой, пытаясь освободиться от хватки рук, державших его снизу. Он услышал болезненный стон, после чего хватка разжалась, а затем, с сотрясшим всё его нутро ударом, он упал на мокрую землю, почувствовав неприятный треск в правом плече, и на мгновение потерял сознание. Когда он очнулся, то услышал смутно знакомые голоса людей: один, словно клич воина, бросающегося в битву, остальные же представляли собой смесь гнева и замешательства. Чародей поднял руки к узлу, стягивающему шею, и после некоторых усилий ему удалось ослабить петлю и освободиться.
Кашляя и задыхаясь, он приподнялся на колени и подтянул к себе освободившуюся верёвку. Ну, это было что-то новенькое. Люди пытались его утопить, обжарить до хрустящей корочки или застрелить, но никогда ещё, до этого дня, они не пытались его повесить.
В бледном лунном свете и сиянии стоявшего неподалёку фонаря, он смог разглядеть, что находится на лесной поляне, укрытой тенью от огромного перекрученного дерева, нависавшего над ним. И, спустя мгновение, висящие на его ветвях тёмные фигуры. Услышав ржание, он сообразил, что кроме мужчин где-то неподалёку была лошадь. Он мог чувствовать запах её пота. В трёх футах от него в грязи на спине лежал человек. Это, должно быть, тот самый, которого он пнул.
«Как они посмели? — его ярость зажглась ярким пламенем. — Эти наглые крестьяне пытались покончить с ним, с боевым магом благородного Огненного Ордена Колледжей Магии!»
Маг огня поднялся на ноги. Листья и веточки вцепились в подол его испачканной мантии. Другой человек также поднялся на ноги и Герхарт узнал его: это был человек из таверны, которого он посчитал за деревенского кузнеца. Кузнец, скользя по мокрой земле, бросился к могучей шайрской лошади. Со звоном стали он что-то вытащил, и Герхарт увидел в руках кузнеца свой собственный меч, который был приторочен к седлу. Вместе с его посохом.
С гневным криком кузнец бросился на волшебника. Герхарту едва удалось увернуться от выпада разъярённого человека. Кончик меча с глухим стуком вонзился в то место, где мгновение назад была его нога, срезав кусок коры с выступавшего из-под земли корня дерева. Краем глаза Герхарту показалось, будто он увидел, что дерево втянуло корень перед ударом, словно животное, отдёргивающее лапу от капкана.
Кузнец, возможно, здорово управлялся с молотом и наковальней, но фехтовальщиком он явно не был. Увернувшись от нового размашистого удара, Герхарт метнулся к лошади и отцепил от седла свой посох. Следующий выпад кузнеца парировало сучковатое дерево.
Волшебник заметил, что патрульный уже обменивается ударами с лесником, молот против топора, в то время как жирный трактирщик трусливо старался держаться подальше от схватки.
И, наконец, последний из линчевателей — измождённый печальный человек, которого Герхарт видел пьющим в одиночестве. В этот миг он бросился на него, замахиваясь зазубренным кинжалом и вопя, как взбесившееся животное, как будто последние остатки человечности покинули его.
Маг огня замахнулся на обезумевшего человека посохом, но его движения всё ещё были неуклюжими и нескоординированными, хотя адреналин уже разгонял кипящую кровь в его венах, заставляя последние остатки наркотического сна покинуть его тело. Он врезал по руке мужчины обожжённым до угольной черноты концом своего посоха, но недостаточно сильно, чтобы обезоружить. Однако возвратным ударом он треснул мужчину с печальными глазами в подбородок, и тот упал на колени, выплёвывая кровь изо рта.
Герхарт пошатнулся, почувствовав, как его голова закружилась, и на него снова бросился кузнец, оскалив зубы в гневном вызове. Герхарт отшатнулся и столкнулся с фыркающим шайром, который заржал и, сорвавшись в галоп, отбежал к краю поляны.
Меч чародея, который всё ещё был в руках кузнеца, столкнулся с посохом, послав через него импульс боли в запястья Герхарта, державшие оружие. Если бы не годы закалки в пламени и впитанная сырая магическая энергия, упрочнившие посох, то этот удар, безо всякого сомнения, расколол бы его.
Герхарт понимал, что даже несмотря на то, что кузнец был не самым великим фехтовальщиком, долго сдерживать его могучие удары он не сможет. Ему следует использовать иные силы, бывшие в его распоряжении, чтобы положить конец этому бою.
Он быстро отступил, пытаясь максимально увеличить расстояние между собой и кузнецом, и закрыл глаза, отринув хаос, творящийся вокруг. Искра вспыхнула в темноте его разума. Герхарт снова открыл глаза, но теперь он смотрел с помощью своего магического зрения.
Ветры магии кружились и скручивались над поляной, Герхарт видел их, как истерзанные потоки и закручивающиеся вихри, ярко светящиеся волны силы. Чёрные тени-следы сходились к дереву. Изумрудные языки пламени скользили по лесной подстилке. Косые аквамариновые нити колдовского света танцевали в небе над лесом, напоминая легендарное Северное сияние. Потом он, наконец, увидел то, что искал. Парящий в воздухе над забытым фонарём, левее одного из линчевателей, лежащего на земле, нимб красного и оранжевого света, мерцавший, как пламя свечи.
Он привлек себе его очищенный свет. Глубоко дыша, он позволил каждой клеточке своего организма впитать в себя эзотерические энергии, чувствуя, как с каждым нематериальным глотком они прогревают его до самых глубин души, исцеляя и даруя новые силы. Многолетний опыт боёв, в которых ему довелось биться в разных областях Империи, позволил ему сосредоточиться. Внутри его разума пламя, яркое и интенсивное, набирало силу, подпитываемое растущей яростью Герхарта, и строки заклинания заплясали в его яростном огне.
Краем глаза Герхарт увидел, как лесник обрушил топор, и как, спустя мгновение, патрульный парировал режущую дугу, образованную сверкающим лезвием, а затем обратным движением впечатал молот в череп своего противника.
Затем заклинание окончательно сложилось в его голове, и волшебник, более не в силах сдерживаться, выпустил в мир его сокрушающую мощь.
В мгновение ока покачнувшийся кузнец оказался охвачен пламенем: тело, одежда, волосы были в огне, источник которого был как будто внутри него. Человек запнулся, приостановив свой бег, но в следующий миг выкинул меч и бросился вперёд, пожираемый пламенем. Размахивающий руками, охваченный всепожирающим пламенем мужчина издал пронзительный вопль.
Герхарт получил огромное удовлетворение, услыхав панические крики остальных.
Зрелище того, что волшебник сделал с самым храбрым из их компании, окончательно лишило мужества оставшихся двоих похитителей. Герхарт увидел сквозь языки огня, охватившие вопящего кузнеца, как трактирщик взобрался на спину лошади, на которой они привезли своего пленника, и отчаянно пиная пятками в бока как коня, так и печального человека, который с воплями пытался взобраться позади него, направил конягу в сторону деревни. Герхарт мог слышать жалкий скулёж, сопровождавший этот процесс. Радостно заржав, конь устремился в лес, его копыта выстукивали частую дробь, напоминавшую отдалённый гром, и вскоре деревья поглотили звуки побега.
Кузнец сделал ещё два неуклюжих шага, рухнул на землю и замолк. Только один звук нарушал тишину ночного леса — плачущий вой, шипение и треск огня, поглощавшего тело человека.
Герхарт почувствовал опустошение. Измученный маг огня упал на колени, опустившись на истоптанные листья, покрывавшие поляну. Он почувствовал, как патрульный неспешно подошёл к нему, и, подняв усталые глаза, посмотрел на человека, замершего перед ним, рука патрульного всё ещё сжимала рукоять молота. Чёрный силуэт дерева-виселицы возвышался позади патрульного, зловещее, искажённое варпом создание, его ветви (больше похожие на кожистые щупальца, чем на ветви дерева) царапали покрытое слоистыми облаками небо. Из-под железного края шлема патрульного бежала струйка крови.
Если бы не вмешательство патрульного, то вполне вероятно, что Герхарт к этому времени уже присоединился бы к остальным, обглоданным воронами-падальщиками тушам, висящим в хищнических объятиях ветвей дерева, подобно мерзким смертельным трофеям. Теперь патрульный смотрел на волшебника глазами, в которых читалось потрясение от увиденного — возможно, даже ужас — зрелища сожжения кузнеца, которому он стал свидетелем. Он рисковал своей жизнью, чтобы спасти Герхарта от участи быть принесённым в жертву омерзительному дереву. На лице Хоффенбаха отражалась происходившая внутри него борьба: с одной стороны, он ощущал, что был прав, спасая жизнь магу, но с другой — было зрелище разрушительных сил, явленных миру спасённым чародеем. Было ли это мудрым решением — оставлять в живых столь могучего мага?
Герхарт Бренненд уже видел это выражение. Патрульный так же подозрительно относился к волшебникам, как и обыкновенный суеверный крестьянин.
Чёрные щупальца-тени зашевелились в темноте в неестественном подобии жизни. Хоффенбах открыл рот, собираясь что-то сказать, но вместо слов из его горла вырвался булькающий предсмертный хрип. Звук повторился, и Герхарт почувствовал тёплую, приторную влагу, плеснувшую на его лицо. В ноздри резко ударил горячий, тяжёлый запах железа. Кровь. И тогда волшебник увидел выступающий из шеи мужчины обломанный конец ветви дерева, прямо над воротом кольчуги.
Герхарт в ужасе смотрел, заворожённый, как другие ветви обхватили оружие, тело и ноги патрульного, плотно обернувшись вокруг с отвратительным скрипом, словно натягиваемый тисовый лук. Стальная решимость утекла от него, сменившись на сковывающий холод, когда он, едва осмеливаясь поверить своим глазам, смотрел на происходящее. Лишившись своей жертвы, само дерево-виселица обрело хаотическое подобие жизни. Дерево легко подняло задушенного патрульного в воздух, а затем в единственном насильственном усилии разорвало человека на куски. Ошмётки Хоффенбаха упали на землю, оставив небольшие кусочки плоти и одежды болтаться на извивающихся ветвях. А потом дерево потянулось за волшебником.
Герхарт мгновенно пришёл в себя, плачевное будущее, грозившее ему, вдохнуло в него новые силы. Его меч по-прежнему лежал рядом с тлеющим телом своего незадачливого похитителя. Реагируя почти инстинктивно, Герхарт увернулся от хватки ветвей-щупалец, протянул руку и схватил покрытый сажей клинок. Он был ещё тёплый на ощупь.
Дерево вновь бросилось за Герхартом, но в этот раз он смог парировать атаку, заблокировав мечом удары нижних ветвей. В месте, где его меч столкнулся с ветвями, выступил густой, тёмный, словно кровь, сок.
Ветви отпрянули от жалящих ударов волшебника, позволив Герхарту вновь подняться на ноги. Он попятился, убираясь за пределы досягаемости твари. Магу казалось в скрипах и стонах бешено извивающегося и корчащегося дерева, будто оно рычит на него.
Однако дерево-виселица ещё с ним не закончило. С протестующим лязгом и звоном заржавевших цепей, дерево выкорчевало само себя, выдрав из земли поляны-могилы могучие растопыренные корни, с которых стекала грязная земляная жижа, и потащило свой массивный ствол к волшебнику. Валуны, к которым оно было приковано цепями, также пришли в движение. Вырванные деревом из прогнившей болотистой земли камни, покрытые пятнами оранжевой грязи, потянулись за древесной тварью, оставляя глубокие борозды в гнилом суглинке.
Герхарт за свою жизнь не раз сталкивался со всевозможными ужасами — скользкими, порождёнными Хаосом почкующимися тварями, живой демоном-пушкой, иными существами, порождёнными кошмарами, которые, по справедливости, вообще никогда не должны бы были существовать в реальном мире — но никогда ранее с чем-то настолько первобытным, настолько древним и настолько ужасающим, как это дерево-виселица. Он чувствовал, как пагубные энергии Хаоса, придавшие дереву неестественную энергичность, распространяются вокруг. Он чувствовал сгустившийся от них воздух, чувствовал их разгорающуюся ярость на своей шее, ощущал, как холодеет его позвоночник, как замораживается мозг в его костях, чувствовал во рту их горький желчный привкус. Он чувствовал их холодное, развращающее прикосновение в тёмных глубинах своей души.
Оно вызывало и иное — иное чувство, пагубное ощущение, царапающее на краях его сознания. Сверхъестественные чувства Герхарта показали ему вспышки видений… воспоминаний…
Он видел обмазанных кровью, татуированных людей древних племён, предлагающих дереву в жертву поверженных в бою врагов… Он чувствовал силы тёмной энергии, скапливающиеся в дереве в течение веков, с каждым кровавым ритуалом, что продолжались и поныне, когда кровожадные племена варваров сменили жители Фидорфа… В своих видениях разделяемой памяти он увидел момент, когда в результате воздействия накапливающихся изменяющих сил, дерево получило некое подобие самосознания…его влияние стало распространяться через почву под лесом, словно корни, охватывая деревню, развращая умы её жителей настолько, что они даже не задумывались о прекращении жертвоприношений, по-прежнему скармливая дереву души, наполняя его силой и мощью, укрепляя его влияние. В свою очередь, эта раковая опухоль держала в страхе все остальные угрозы его могуществу, в непрерывном цикле разложения, жертвоприношений и пожирания душ…
Герхарту удалось подслушать разговор, состоявшийся между трактирщиком и патрульным в «Телёнке». Теперь он понял, почему растущая Буря Хаоса обошла это место стороной. Хаос уже был здесь.
Его разум был переполнен будоражащими видениями, поэтому Герхарт не увидел, как во тьме корень пробился из земли и схватил его за лодыжку. Он упал и кубарем покатился вниз по склону, начинавшемуся у края поляны, кувыркаясь через колючие заросли, будучи не в силах остановиться. Корни и камни оставляли синяки на его теле, колючки запутались в бороде.
Он катился вниз по склону, пока не остановился в зарослях крапивы, стукнувшись головой о выветрившийся камень. Удар на мгновение оглушил его, но и позволил вырваться из оков зловредного влияния дерева. Дерево-виселица рванулось к нему, подминая молодую поросль своей тяжёлой поступью. Тела дико качались на ветвях или отрывались, зацепившись за ветви-крючья вязов и седых берёз.
Это было уже почти на краю поляны. Покрытая слизью челюсть отвалилась от одного из висящих высоко на ветвях скелетов и упала к ногам Герхарта, не выдержав тряски, создаваемой деревом Хаоса при движении.
Не было никакой возможности одержать здесь победу, особенно имея только меч, осознал Герхарт. Только одна вещь могла его спасти. Герхарт снова открыл своё магическое зрение, и в душе его затеплился огонёк надежды. Лощина, в которую он упал, была насыщена закручивающимися потоками магической энергии. Существовали места, которые привлекали к себе ветры магии сильнее, чем остальные, подобно магниту, притягивающему железные опилки.
Маг огня посмотрел на камень, о который ударился головой. Древние узоры на его поверхности всё ещё можно было разглядеть под содранным лишайником. Возможно, их авторами были представители первых племён, ставших поклоняться дереву в незапамятные времена. Концентрация магических энергий была здесь велика, притягиваемая к этому месту древним камнем. «Интересно, — подумал Герхарт, — те первобытные люди осознавали, к чему может привести установка камня именно в этом месте?» Этот магический потенциал только и ждал, чтобы его использовали.
Дерево потянулось за Герхартом. И это был конец — отсюда уже некуда было бежать. Когда оно пришло в движение, он выдохнул и вновь сконцентрировал свой разум, не обращая внимания на ноющую боль в затылке.
Столь насыщенно магией было это место, что вливаемый в волшебника поток сил раздул огонёк пламени в его разуме во всесокрушающую огненную бурю. Герхарт вскинул руки, направив их в сторону дерева, и они словно бы взорвались потоком огня. Колдовские силы взревели на кончиках его пальцев, образовав кипящий шар жидкого огня, который он метнул в дерево-виселицу. Жёлтые пожары полыхали в его глазах, когда Герхарт бросил заклинание в отродье Хаоса, принеся дерево в жертву ярости своих магических сил. Он не чувствовал такую силу со времён Вольфенбурга.
Пламя охватило сразу весь ствол дерева, гротескно раздутый, словно разжиревший от бесчисленных пожранных душ. Тварь испустила какофонический крик, когда треснула древесина, как будто мириады голосов завопили в унисон с сердитым рёвом пламени. Дерево корчилось в агонии, пламя пожирало его, гниющие трупы на ветвях искривились, словно бы кланяясь, когда их охватил огонь. Когда их верёвки прогорели, скелеты рухнули на лесную подстилку в снопах искр. Бушующий ад осветил вершину холма и окружавший его лес.
Мощь заклинания забрала все его силы, но Герхарт отчётливо понимал, что дерево умирает. За пределами досягаемости его предсмертных конвульсий волшебник удовлетворённо смотрел, как дерево пылает в очищающем пламени. Пока оно горело, ему показалось, что он видел исказившиеся в агонии лица, что проявились на коже-коре дерева, добавив свои голоса к предсмертным агонизирующим воплям твари.
Убедившись, что его работа здесь закончена, и подобрав меч и посох, Герхарт пошёл по тропе, по тропе, которую избрала лошадь с двумя оставшимися в живых похитителями. Маг шёл по следам отпечатавшихся в сырой земле копыт обратно, к «Забитому телёнку» и развращённой деревне.
Дерево само показало Герхарту, что жители Фидорфа были соучастниками его зла. Земля не сможет очиститься от заразы, которой являлось нарастающее развращающее влияние Хаоса, доколе порча, которой благодаря сему корню зла позволили нагнаиваться здесь, не будет вычищена, а рана — прижжена.
Прежде чем наступит рассвет — Фидорф сгорит.
Дэвид Бишоп Маринбург (не переведено)
Убийство в Маринбурге
Не переведено.
Резня в Маринбурге
Не переведено.
Джеймс Валлис Печати Хаоса (не переведено)
Печать Проклятия
Не переведено.
Печать Ереси
Не переведено.
Да не будет покоя для нечестивцев!
Не переведено.
Слишком длинная ночь
Не переведено.
К.Л. Вернер Матиас Тульман: Охотник на Ведьм (не переведено)
Выбор ненависти
Не переведено.
Труповозка
Не переведено.
Ведьмов труд
Не переведено.
Охотник на ведьм
Не переведено.
Искатель ведьм
Не переведено.
Убийца ведьм
Не переведено.
Дариус Хинкс Лесные эльфы (не переведено)
Зимние убежища
Не переведено.
Слёзы Иши
Не переведено.
Совет зверей
Не переведено.
Гэв Торп Рабы Тьмы (не переведено)
Когти Хаоса
Не переведено.
Клинки Хаоса
Не переведено.
Сердце Хаоса
Не переведено.
Нейл Макинтош Стефан Кумански (не переведено)
Звезда Эренграда
Не переведено.
Прикосновение зла
Не переведено.
Хранители пламени
Не переведено.
Путь воинов
Не переведено.
Буря магии (не переведено)
Дариус Хинкс Склеп Разумова
Не переведено.
Крис Райт Драконий маг
Не переведено.
К.Л. Вернер Час теней
Не переведено.
Брайан Крейг Истории об Орфео (не переведено)
Загароз
Не переведено.
Демон чумы
Не переведено.
Воины Бури
Не переведено.
Свет трансфигурации
Не переведено.
К.Л. Вернер Танкуоль и Пожинатель костей
Серый прорицатель (не переведено)
Не переведено.
Храм змеи (не переведено)
Не переведено.
Рок Танкуоля (не переведено)
Не переведено.
Танкуоль-Победитель
Затмевая звёзды и луны, с небес со свистом валился камень в четыре тонны весом. Его громадная тень распласталась по земле, будто ладонь какого-то злобного божества. От сотен напуганных скавенов поднялась мускусная вонь страха, ибо, давя всё на своём пути, на них неслась смерть.
Серый провидец Танкуоль заворожённо смотрел, как гигантский валун подмял под себя дюжину скавенов и теперь катился вниз по склону прямо на него. Царапаясь и взбираясь друг на друга в отчаянной попытке спастись, клановые крысы побросали оружие и с испуганным писком разбежались кто куда. Их визгу вторил жуткий, отвратительный звук ломающихся костей.
Скованный страхом Танкуоль беспомощно глядел на приближающуюся глыбу. Он видел, как валун одного другим перемалывал скавенов в кашу, и его железы выбросили мускусный запах. С каждым оборотом поверхность камня всё больше покрывалась расплющенными крысиными останками, и эта липкая масса из крови и меха жирными полосами тянулась вслед за ним по земле.
Очередная крыса, отчаянно пища, угодила под булыжник, и на морду провидца брызнула чёрная скавенская кровь. От резкой вони оцепенение спало с Танкуоля, но все его мысли по-прежнему были поглощены надвигающейся громадиной. Его хватило лишь на то, чтобы зажмуриться, поднять свой посох, и, повизгивая, воззвать к Рогатой.
Спустя несколько секунд Танкуоль осознал, что остался жив. Он открыл глаза и, недоверчиво прищурившись, оглядел огромный булыжник, который остановился в нескольких футах от его носа. По всей видимости, налипшая каша из раздавленных крысиных тел, в конце концов, затормозила его. Серый провидец торопливо зашептал хвалы Рогатой Крысе и принялся оттирать кровь с мантии.
От осознания того, что он только чудом избежал гибели, его железы переполнились дикой злобой. Танкуоль гневно смотрел на снующих туда-сюда напуганных клановых крыс. Пищащие мышелюбы, вшивые пожиратели приплода! Как посмели они бросить пророка Рогатой Крысы? На дыбу их, содрать с них шкуру живьём. Повыдёргивать им усы да пообрубать хвосты тупым тесалом. Трусливые изменники, паразиты дерьмоносые!
Хотя удивляться было нечему. Воины клана Ползунов давно прославились своей бесстыдной трусостью. Чтобы заманить их на поле боя потребовалось сплести такую сложную паутину лжи и интриг, что при одной только мысли об этом у Танкуоля начинала болеть голова. Провидец-владыка Критислик не зря хотел стереть этот клан с лица земли. Если Ползуны объединятся с кланом Морс, они могут серьёзно ослабить позиции серых провидцев. С другой стороны, мёртвый трус уже никому не сможет помешать.
Танкуоль поднял морду и принюхался к ветру. Он уловил запах отборных штурмовых крыс Ползунов, сошедшихся в тесной схватке с самым жестоким орочьим воинством, которое ему доводилось видеть. Зеленокожие чудовища возвышались над закованными в броню скавенами, в своих ручищах они сжимали грубо выкованные мечи, каждый весом с крысолюда в полном доспехе. Орки вырезали лучших бойцов вождя Фисска — совсем скоро в одурманенные наркотиками головы штурмовиков вселится непреодолимый страх, и крысы побегут. Когда это случится, остатки армии Фисска превратятся в беспорядочную толпу, и, гоняясь за ними, орки на славу повеселятся.
Тех, кому удастся добраться до туннелей, будет поджидать ещё один сюрприз в лице работорговцев из клана Черепастых. За поставку такого количества рабов Танкуоль намеревался содрать с них хороший процент. Критислик велел устранить угрозу, исходящую от Ползунов, но в то же время нажиться на этом Танкуолю никто не запрещал.
Провидец заскрежетал резцами и принялся потирать лапы от удовольствия. Безмозглый Фисск угодил прямо в танкуолеву ловушку, купился на лживые пророчества, сулящие ему победу над орками в их же собственном лагере. Вождь настолько уверовал в благословение Рогатой, что решил лично сопровождать своих штурмовиков в бой. Самонадеянный болван. Будто Рогатой было хоть какое-то дело до этого жалкого мешка с потрохами.
Внезапно Танкуоль заметил, что звёзды снова погасли. Его глаза полезли на лоб — ещё один булыжник нёсся к земле — и снова в его направлении! Запищав от ужаса, серый провидец вспрыгнул на первый камень и покрепче прижался к нему. Его согревала мысль о том, что мир не видывал ещё орка, попадающего дважды в одно и то же место. Согревала ровно до тех пор, пока он не сообразил, что первый камень приземлился совсем не здесь.
Когда булыжник с грохотом обрушился вниз, земля задрожала. Танкуоль возбуждённо замахал хвостом и принялся с интересом наблюдать, как приземлившаяся вдалеке глыба несётся вниз по склону, подминая под себя несчастных рабов и клановых крыс. Неожиданно его валун пришёл в движение. Удар второго камня высвободил первый из липких объятий перемолотого крысиного мяса и крови. Танкуоль с ужасом обнаружил, что соскальзывает прямиком под катящуюся громадину.
Провидцу сдавило мускусную железу. Зажав в зубах посох, он цеплялся за окровавленную поверхность камня, боясь в любую секунду сорваться. Лишь чудом он сумел вскарабкаться на верхушку катящегося валуна. Не медля ни секунды, Танкуоль спрыгнул со своего ненадёжного насеста и приземлился позади булыжника.
На одежды серого провидца налипла расплющенная крысиная плоть и кусочки костей. Его буквально трясло от ярости. Уже дважды мерзкие зеленокожие пытались убить его из своей поганой камнеметалки. Это уже слишком!
Воздев свой посох, Танкуоль призвал ветры магии. Крохотные злобные глазки нащупали в темноте примитивную катапульту. Рыкнув Слово Злобы, провидец швырнул в неё трескучую зелёную молнию. В тот же миг военную машину объяло пламя, и орки разбежались от неё прочь, словно блохи от тонущей крысы.
На морде Танкуоля растянулась торжествующая ухмылка, и он зашёлся безумным хохотом. Тем временем горящая катапульта завалилась на бок, и с неё сорвался огромный валун. Смех застрял в горле провидца — замирая от ужаса, он наблюдал, как булыжник, переваливаясь из стороны в сторону, покатился к сражающимся со штурмовыми крысами оркам. Сотни зеленокожих были расплющены вырвавшейся на свободу глыбой, которая остановилась лишь после того, как подмяла под себя огромного орочьего вожака.
Громкие крики замешательства и страха разнеслись над рядами некогда грозного орочьего воинства. В смятении твари начали разбегаться с поля боя, а вслед за ними неслись пылающие яростью Ползуны. Минуту назад их гибель была неминуема, но вот скавены одерживают убедительную победу.
Если бы в его железах осталось хоть немного мускуса, Танкуоль немедленно опустошил бы их. Как он будет объясняться с Критисликом? Кого будет винить?
Хитрый огонёк зажёгся в глазах провидца, когда он услышал, как его имя выкрикивают сотни ликующих крысолюдов. Отчего же, его гениальный план сработал безупречно. Он обеспечил вождю Фисску победу и заставил умных-храбрых Ползунов ещё глубже уверовать в могущество Рогатой Крысы и серых провидцев, её апостолов.
Итак, всё вышло даже лучше, чем планировал Критислик, и в том полностью была заслуга Танкуоля.
Если Владыка не скажет иначе, разумеется…
Вампиры
Джек Йовил Женевьева
Дракенфелс
ПРОЛОГ
ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ ЛЕТ НАЗАД
I
Острие клинка вонзилось Женевьеве Дьедонне в правый бок, как раз повыше бедра, и она поняла, что гном Ули — предатель. Материя и кожа вдавились внутрь, и она почувствовала жгучую боль, словно ужалила оса. С этим ножом что-то было не так. Он проскользнул между защитными пластинами ее кожаной куртки и вошел в плоть.
Серебро.
От прикосновения заговоренного оружия тело ее вспыхнуло огнем. Она почувствовала, что клинок повернули и выдернули, готовясь нанести смертельный удар в сердце. Она услышала собственное шипение и знала, что ее лицо, не виденное ею уже шесть столетий, исказилось, глаза загорелись красным огнем, острые клыки обнажились. Края кровоточащей раны в боку сошлись, осталось лишь ощущение покалывания. Кровь струйкой стекала по изнанке брюк.
Где-то на одной из окрестных скал пронзительно вопила отвратительная птица-падальщик, пожирая самого слабого из своих птенцов. Руди Вегенер стоял на коленях, пытаясь удержать бьющегося Сиура Йехана, рукой зажимая рану в горле ученого, из которой фонтаном хлестала кровь.
Этот перевал, на который они взобрались, оказался мерзким местом — каменистым, бесплодным, затерянным высоко в Серых горах. Было далеко за полдень, и Женевьева ослабела под лучами солнца, иначе Ули ни за что не осмелился бы напасть на нее.
Она вскинула не защищенную латной рукавицей руку ладонью наружу и выставила перед грудью, заслоняя сердце. Нож метнулся вперед, и она увидела, как лицо Ули исказилось в злобном рыке. Его зубы, размером с большой палец руки, были в крови Сиура Йехана, между ними виднелись застрявшие обрывки кожи.
Женевьева подалась вперед и приняла острие ножа на середину ладони. На этот раз боль была острее, значит, задеты кости. Она видела, как лезвие показалось с тыльной стороны ладони. Плоть разошлась, и покрасневший металл вылез между суставами среднего и указательного пальцев.
Серебро, пусть и покрытое ее медленно стекающей кровью, поймало последние солнечные лучи. Ули выругался, брызжа кровавой пеной. Он давил, стараясь сдвинуть ее руку и заставить прижать ладонь к груди. Если серебро хотя бы слегка коснется ее сердца — конец насчитывающей не одно столетие жизни бедной Женевьевы.
Она могла бы не обращать внимания на боль в проткнутой руке — к завтрашнему дню там не останется и царапины, — но серебро жгло ее изнутри. Женевьева оттолкнула гнома рукой, лезвие при этом продвинулось сквозь кисть еще на несколько мучительных дюймов. Она почувствовала, как в ладонь уперлась рукоять, и, ухватившись за оружие все еще сильными пальцами, сжала кулак.
Свободной рукой он дважды ударил ее по почкам. К этому она была готова; удары не причинили ей вреда. Она пнула его ногой прямо в грудь, и он отлетел, оставив нож в ее скользком от крови кулаке. Ули потянулся за кривым кинжалом, заткнутым за сапог, и она ударила его раненой рукой. Торчащий клинок, будто дополнительный острый палец, оставил на его лбу глубокую рану. Руку ее пронзила боль, когда нож ударился о череп Ули.
Гном попятился, кровь залила ему глаза, а грудь по диагонали украсилась тремя стрелами, ушедшими в ребра по самое оперение. Антон Вейдт славно управлялся со своим трехжильным арбалетом. Женевьева выдернула из ладони нож и отшвырнула его прочь. Она сжимала и разжимала кулак, пока затягивалась налитая жгучей болью рана. Ули все еще пошатывался, яд со стрел Вейдта пропитывал его тело, он медленно тек по его жилам, подбираясь к мозгу. Охотник за вознаграждениями составлял свои яды с непревзойденным мастерством. Умирающий гном упал.
Эржбет, танцовщица-убийца, набросила проволочную удавку на шею Ули, сильно дернула ее и держала до тех пор, пока не удостоверилась в его смерти. Женевьева протянула кровоточащую ладонь. Освальд фон Кёнигсвальд был уже рядом, с платком наготове, и она взяла его. Она дочиста вылизала порез, наслаждаясь острым вкусом собственной крови, потом туго обмотала ладонь платком, стягивая края уже заживающей раны.
— Ублюдочный гном, — бросил Вейдт, харкнув в мертвое лицо Ули. — Никогда не знаешь, переметнется или нет.
— Дело не в ублюдках-гномах, охотник за наградами, — заметил Менеш, присоединившийся к ним вместе с Ули. Женевьева всегда предполагала, что они связаны родством. — Смотри.
После смерти изменник начал расти. По крайней мере, его скелет и внутренности увеличивались. Доспехи и одежда гнома полопались, и сквозь здоровенные дыры виднелось нечто розовое и багровое. Кости размером с человеческие корчились на земле, их влажное содержимое сочилось сквозь рваные лоскутья кожи Ули.
Освальд отступил назад, не желая испачкать в этой грязи свои замечательные башмаки из тилейской кожи. Глаза Ули, все еще горящие, с хлопком лопнули, и в глазницах закопошились черви, расползаясь по туго натянутой коже щек и бороде. Язык полез изо рта, словно удав, обернулся вокруг груди Ули и замер. Эржбет громко вскрикнула от отвращения, высвобождая свою удавку.
— Он не был настоящим гномом, — сказал Менеш.
— Это наверняка, — отозвался Руди Вегенер, который бросил попытки остановить кровь, текущую из ран Сиура Йехана, предоставив заниматься лечением своему магу. — Но кем он был?
Менеш пожал плечами, забряцав висящим на ремнях оружием, и тронул все еще увеличивающееся тело носком башмака.
— Может быть, демоном. Какой-то из тварей Дракенфелса.
Гном пинком сбросил раздувшийся шлем Ули с широкого уступа скалы. Тот полетел вниз, ударившись о землю, когда они уже успели забыть о нем.
Зловонным могильным тлением веяло от останков существа в обличье гнома, три месяца скакавшего бок о бок с ними. Ули делил с ними кров и хлеб. Он никогда не щадил себя в боях, и Женевьева знала, что если бы не его метко брошенные ножи, она давно уже стала бы мясом для орков. Всегда ли Ули был предателем? Прислужником Дракенфелса? Или же все началось несколько мгновений назад, когда тень крепости пала на него? Как же мало она на самом деле знает о своих спутниках по этому приключению.
Приключение! Именно так казалось, когда Освальд фон Кёнигсвальд, с горящим взором, вербовал ее в «Полумесяце». Она работала в Альтдорфе, в таверне, подавая напиток за напитком, лет уже сто или около того. Долгожительству сопутствует тяжкий груз скуки. Женевьева, после темного поцелуя навсегда застрявшая между жизнью и смертью, была готова почти на все, чтобы избавиться от скуки. Так же, как Антон Вейдт был готов почти на все ради золота, или Сиур Йехан — ради возможности расширить свои познания, Руди Вегенер — добиться еще большей славы, а погибший несколько недель назад Хайнрот — свершить желанную месть. А Освальд? Ради чего Освальд — наследный принц Освальд, напомнила себе Женевьева, — мог быть готов на все?
Приключение! Подвиг! Вся эта чепуха из баллад и дешевых книжек, легенд и трактирных россказней. Теперь, когда позади осталось столько смертей и еще двое умирали прямо у нее на глазах, Женевьева уже не была так в этом уверена. Теперь их затея выглядела просто отвратительной, грязной попыткой убийства. Да, оно должно оборвать отвратительную, грязную жизнь, и все же это убийство.
— Сиур Йехан? — спросил Освальд.
Руди, широкое разбойничье лицо которого утратило обычный цветущий румянец, покачал головой. Из ран ученого все еще текла кровь, но глаза его закатились, видны были лишь белки. Он перестал биться. Маг Стеллан поднял взгляд от трупа.
— У него не было шансов. Гном перерезал ему горло до кости. Не задохнись он, так истек бы кровью. Или наоборот. Не одно, так другое прикончило бы его.
— Довольно, — произнес Освальд, — мы должны идти дальше. Скоро сумерки. В темноте все будет намного сложнее.
Для других сложнее; для нее — лучше. Солнце нырнуло за горизонт, и Женевьева почувствовала, как возвращаются ее ночные чувства. Она могла не обращать внимания на отголоски боли в руке и боку. Над ними на фоне темно-красного неба высилась крепость Дракенфелс, семь ее башен вонзались в небеса, словно когтистые пальцы изуродованной ладони. Ворота на вершине скалы были, как всегда, открыты, — зев в каменной толще. Женевьева видела глаза во тьме за воротами: полувоображаемые неприветливые тени, мелькающие за бесчисленными окнами, сами, казалось, обратились в глаза.
Здесь должно окончиться их приключение. В замке, сером и иззубренном, как скалы вокруг него. В крепости, более древней, чем Империя, и более мрачной, чем смерть. В логове Великого Чародея.
Дракенфелса.
II
Вечный Дракенфелс, Великий Чародей был стар, он был древним еще задолго до первого рождения Женевьевы Сандрин дю Пойнт дю Лак Дьедонне. А это, как она никогда не позволяла себе забывать, случилось шесть сотен и тридцать восемь лет тому назад.
В настоящей жизни родиной Женевьевы был город Парравон на востоке Бретонии, где ее отец занимал пост министра правящей фамилии, а ее сестры почитались среди первых красавиц при дворе, знаменитом во всем свете своими красавицами. Дракенфелс в те дни гораздо чаще показывался среди людей и имел обыкновение являть свое скрытое под металлической маской лицо при дворах и во дворцах Бретонии и Империи.
Предания были тогда свежее. Шепотом рассказывали истории о его бесчисленных кутежах, его невероятных преступлениях, его сокрушительной ярости, его великой магии, его ужасной мести и его единственном поражении. Дракенфелс был одной из сил, правящих миром. Женевьева полагала, что, хоть и полузабытый, он остается ею до сих пор. Он потерпел поражение лишь однажды, от руки Зигмара Молотодержца. Странно думать, что в ту пору Зигмара считали человеком. Героем, но все-таки человеком. Теперь жрецы называют его верховным божеством Империи. Зигмар исчез, никто не знает куда, но монстр, которого он однажды покорил, все еще тут. Злом Дракенфелса все еще полон мир.
Будучи девочкой двенадцати лет, за четыре года до темного поцелуя, Женевьева увидела Дракенфелса собственной персоной. Он проезжал через Парравон со своей армией мертвецов, разряженный в прекрасные шелка, в золотой маске. Головы военачальников ополчения Правящего Дома с разинутыми ртами покачивались на пиках. Из толпы выскочил было ассасин, и его тут же в клочья разорвали полуистлевшие помощники Дракенфелса. Демоны плясали в воздухе, сражаясь за ошметки тела растерзанного человека с кинжалом. Женевьева пряталась за юбками сестер, но, тем не менее, все прекрасно видела.
Друзья отца при ней спорили о Дракенфелсе. Его происхождение было неизвестно, слабости — неведомы, силы — безграничны, зло — беспредельно. Даже лица его не видел ни один из смертных. Она пыталась представить нечто омерзительное, сокрытое под маской, отвратительное и ужасное настолько, что по сравнению с этим лица воинов Дракенфелса из костей и мяса покажутся привлекательными. Или же, как предположила ее сестра Сириэль, такую невероятную красоту, что всякий, кто ее увидит, тут же упадет замертво. Сириэль всегда была дурочкой. Она умерла от чумы лет пятьдесят — вообще говоря, всего одно мгновение — спустя.
Дракенфелс взял дань с Парравона, но, тем не менее, истребил Правящий Дом. В назидание. Отец Женевьевы погиб тоже, вместе с другими государственными лицами пошел на корм одному из демонов — прислужников чародея. Шесть сотен лет спустя она не испытывала особой жажды мести. Ее отец прожил бы еще лет двадцать-тридцать, от силы тридцать пять, и все равно затерялся бы в ее памяти. Трудно считать великой трагедией преждевременную смерть мотылька-однодневки. Порой в ее памяти неожиданно всплывали лица родителей, сестер, друзей из замка. Но все это осталось в прошлом, в жизни, случившейся с кем-то другим.
Несколькими годами позже, годами, которые теперь стали в ее памяти минутами, дом ее дяди посетил Шанданьяк. Шанданьяк, с темными глазами и заплетенной в косицу бородой, с острыми, как иглы, зубами и рассказами о юности мира. Она удостоилась темного поцелуя и родилась во второй раз, в этой полужизни.
Шанданьяк тоже мертв. Он всегда был слишком ярким среди себе подобных и нажил множество могущественных врагов. В конце концов, жрецы Ульрика выследили его и, пригвоздив к земле колом из ствола боярышника, отрубили ему голову серебряной саблей. Это произошло триста лет назад. Насколько ей известно, она последняя из тех, кого он сделал вампиром. Было много других, старше нее, но они жили далеко на востоке, на границах Кислева, и держались друг друга. Время от времени в «Полумесяц» забредали обезумевшие Истинно Мертвые, их притягивало ее присутствие, и она могла выгнать их или прикончить, в зависимости от настроения. Порой они надоедали ей.
Прошли века, и все поменялось множество раз. Империи, династии, войны, союзы, города, немногие великие люди, бесчисленное множество незначительных людишек, чудовища, искусства и науки, леса; все приходило и уходило подобно временам года.
Женевьева все еще ходила по земле. И Дракенфелс тоже.
Она порой задумывалась, испытывает ли он то же тайное чувство родства с нею, которое она питает к нему. Ведь были песни, которые они одни в целом мире могли узнать, знаменитые некогда имена, известные только им, вымершие животные, вкус мяса которых лишь они могли вспомнить. Пожалуй, он не питает к ней симпатии. Наверно, едва знает о ней. Она была тем, чем была, в лучшем случае дальней родственницей человеческого рода, но Дракенфелс был далек даже от этого. Он перестал быть хоть каким-либо подобием человека задолго до приезда в Парравон. Лицо, которое он прятал за целой коллекцией металлических масок, не имело даже отдаленного сходства ни с кем из живущих.
Сегодня ночью, так или иначе, она увидит это лицо. Может, давно почившая и истлевшая в прах Сириэль окажется, в конце концов, права, и Женевьева не перенесет этого зрелища. И наверно, после шести с половиной столетий она была бы не так уж против умереть.
Она следила за успехами Дракенфелса на протяжении веков, мысленно отмечая разграбленные и обескровленные королевства, насланные эпидемии, собираемую дань, выпущенных на свободу демонов. Последние несколько столетий он притих, затаился в своей неприступной крепости в Серых горах. Кое-кто поверил, что Дракенфелс умер, но по всему Старому Свету находилось слишком много свидетельств того, что он не прекращал свою деятельность. Маги, часто бывавшие в «Полумесяце», порой говорили о нем, о созданных им нарушениях естественного порядка в той сфере вне времени и пространства, куда величайшие из них отправляются в поисках высших сил вселенной. Они знали достаточно, чтобы не связываться с экспедицией Освальда. Некоторые говорили, он слишком стар, чтобы оставаться все тем же чудовищем, каким был когда-то, но Женевьева понимала, что с течением лет сила бессмертных скорее увеличивается, чем уменьшается. Другие осмеливались утверждать, что Великий Чародей ушел в себя, пытаясь проникнуть в глубинный мрак своей души, счесть своих собственных демонов. В песне, которую исполнял один менестрель из Бретонии со странным выражением лица, говорилось о том, что Дракенфелс обдумывает свои многочисленные грехи, находит в себе силы вновь сразиться с Зигмаром и что на этот раз он победит обладателя Молота навсегда, и настанет конец всему.
До нее доходили самые разные слухи, но все они касались ее не больше, чем любая другая трактирная болтовня, до тех пор, пока в «Полумесяц» не явился принц Освальд фон Кёнигсвальд, сын графа-выборщика Остланда. Он сказал ей, что Вечный Дракенфелс готовится вернуться в мир и захватить Империю и что Великого Чародея надо остановить, пока он не обрек на огненную гибель целый континент.
Это случилось три месяца назад. Освальд был годом-двумя старше, чем была она, когда ее поцеловал Шанданьяк. Она сочла его красивым юношей и смогла разглядеть вокруг него ауру великого и благородного человека, в которого ему суждено вырасти. Он, разумеется, будет выборщиком после своего отца. Выборщик Остланда порой приобретал полную власть над остальными и держал в своих руках судьбы Империи. Никогда еще не добивался успеха кандидат, против которого выступал Остланд. Никогда. Отец Освальда обитал в сравнительно скромном дворце, но порой даже Люйтпольд наведывался к его двору, словно выборщик был Императором, а он сам — всего лишь просителем. Если сын Люйтпольда, Карл-Франц, намерен унаследовать его трон, ему понадобится поддержка отца Освальда. А на самом деле, поскольку выборщик женился поздно и был теперь на закате средних лет, Императору вскоре понадобится поддержка принца Освальда.
Женевьева слышала, что принц — юноша серьезный, что этот молодой человек обладает способностью превзойти своих учителей во всем — от кулинарии до философии, и что он с равным мастерством управляется и с эсталианской гитарой, и с большим луком Альбиона. Трактирные остряки рассказывали анекдоты о юнце с серьезным лицом, который, по слухам, однажды так пристыдил Люйтпольда, что тот отозвал подготовленный эдикт против разврата: он спросил, не собирается ли Император в качестве примера сжечь на костре некоего важного тилейского прорицателя, замеченного в оказании куртуазных услуг госпоже императрице со времени ее отречения. И Женевьева прочла, причем с интересом, небольшую, но собравшую очень хорошие отзывы книгу стихов в классическом стиле, изданную анонимно, а позднее из беспечной похвальбы Сиура Йехана, наставника принца, выяснила, что эти произведения принадлежат перу Освальда фон Кёнигсвальда. И тем не менее, она оказалась не готовой к этим светлым, почти прозрачным глазам, к силе рукопожатия и прямоте речей.
В задней комнате таверны Освальд предложил ей свое запястье. Она отказалась. Аристократическая кровь была слишком хороша для нее. Она рассчитывала на одиноких, тех, о ком некому скорбеть. В Альтдорфе хватало таких, без которых Империя, да и весь мир, стала бы намного лучше. Они-то и служили ей едой и питьем с тех пор, как она решила остепениться.
Сиур Йехан сопровождал принца, держа при себе целый мешок свитков и связок книг. С ними был Антон Вейдт, охотник за вознаграждениями, ухаживающий за своим оружием так, как другие ухаживают за женщинами. Освальд знал о ее отце. Освальд знал о ней такие вещи, о которых она сама уже позабыла. Он предложил ей шанс отомстить, а когда она не поддалась этому искушению, воззвал к тяге к разнообразию, к переменам. «Юный Зигмар, должно быть, был таким же», — думала она, ощущая сдерживаемое возбуждение Освальда. Все герои, должно быть, такие. В ту же секунду ей страстно захотелось ощутить его вкус, острый привкус его крови. Она ничем не выдала охватившего ее вожделения, но почему-то знала, что он заметил в ней это жгучее желание и готов ответить на ее страсть, но ответ этот должен быть отложен до окончания его теперешней миссии. Она смотрела в его глаза, в глаза, в которых не отражалось ее лицо, и впервые за долгие века снова чувствовала себя живой. Сиур Йехан выложил доказательства недавних деяний Дракенфелса. Он прочел вслух полученное через медиума свидетельство мага, найденного недавно в своем кабинете освежеванным и лишившимся костей. Мертвый волшебник утверждал, что все разновидности магических и демонических сил стягиваются в крепость Дракенфелса и что Великий Чародей достигает новых уровней силы. Потом ученый рассказал о нашествии наваждений и видений, которое отмечали жрецы всех культов. Человек в маске шагал по выжженной земле, среди пожарищ на месте городов и пустынь на месте лесов. Груды трупов громоздились выше гор, и в реках на одну часть воды приходилось девять частей крови. Силы зла собирались воедино, и сердцем их был Дракенфелс. Освальд намеревался встретиться с монстром лицом к лицу в его логове и уничтожить навсегда. И вновь он предложил ей присоединиться к отряду, и на этот раз она сдалась. Лишь тогда он признался, что его отец и, по-видимому, сам Император Люйтпольд тоже отказались верить доказательствам Сиура Йехана и что он отправляется в это рискованное путешествие без какой-либо поддержки Имперских войск.
Они двинулись из Альтдорфа к Серым горам на следующий день.
Позднее присоединились другие. Руди Вегенер, король разбойников из Рейксвальдского леса, решил связать с ними свою судьбу и однажды темной ночью в лесной чаще помог победить остатки своих бывших товарищей, вооруженных до зубов. Вместе с Руди пришел маг Стеллан, который жил с разбойниками и был полон решимости противопоставить свою магию колдовству Великого Чародея, и Эржбет, танцовщица-убийца с Края Мира, каждую ночь, как молитву, твердившая имена тех, кого она лишила жизни. Ули и Менеша они нашли в Ущелье Удара Топора, где целая община мирных крестьян оказалась замаскированными демонами и где юный Конрадин, оруженосец Освальда, был заколот и съеден изменившим обличье огром. Гномы направлялись на юг, но пожелали послужить принцу своими мечами во имя золота и славы. Хайнрот, душа которого была выжжена дотла после гибели его детей, присоединился к ним вскоре после этого. Отряд орков из крепости позабавился с двумя его маленькими сыновьями, а потом убил их. Он дал обет наносить себе рану своим зазубренным мечом всякий день, который он позволил Дракенфелсу прожить, и угрюмо истязал себя каждое утро. Однажды, проснувшись, они обнаружили, что Хайнрот буквально вывернут наизнанку, а на его костях вырезаны слова: ТЕПЕРЬ ВОЗВРАЩАЙСЯ.
Никто из них ничего не слышал, а на страже стоял смышленый Вейдт. Все это время Освальд шел впереди, неустрашимый, несмотря на все новые ужасы, объединяющий своих спутников — что в отношении Вейдта и гномов или распутной Эржбет и до фанатизма аскетичного Хайнрота было непросто — и раз и навсегда уверенный в успешном исходе их предприятия. Сиур Йехан говорил ей, что он был таким с самого детства. Ученый явно любил мальчика как сына и предпочел последовать за Освальдом, когда истинный отец принца отказался их слушать. Это последние великие дни, думала Женевьева, и их имена будут жить в балладах вечно.
А теперь Конрадин мертв. Сиур Йехан мертв. Хайнрот мертв. Ули мертв. И прежде чем окончится ночь, остальные — может быть, весь их отряд — присоединятся к ним. Она уже давно не думала о смерти. Возможно, сегодня ночью Дракенфелс прервет темный поцелуй Шанданьяка и вытолкнет ее, наконец, за грань между жизнью и смертью.
Освальд направился прямо к открытым воротам крепости, мельком глянул по сторонам и, махнув им, ступил во тьму. Женевьева последовала за ним. И остальные двинулись за ней.
III
Они шли дальше, и маг Стеллан начал выпевать заклинание на языке, которого Женевьева не знала. Он начал слегка светиться, и ей показалось, что она видит вокруг него пляску сопровождающих мага духов. Порой она могла видеть то, чего не видели другие. Голос Стеллана становился все громче в то время, как они двигались по каменному проходу, жесты — все более оживленными. Светящиеся существа вились вокруг него, гроздьями висли на его амулетах, развевали его длинные, как у женщины, волосы. Очевидно, он пробудил великие силы. Он делал это перед другими битвами и был достоин всяческого почтения, судя по их победам.
В конце прохода оказалась старая деревянная дверь с медными вставками, образующими узор. Разглядеть в абстрактных завитушках лицо не составляло труда. Женевьева знала, что этот эффект был хорошо продуман. Ничто в этом месте не происходит иначе как по плану. Плану Дракенфелса. Лицо, которое она увидела, — это та самая бесстрастная маска, которая была на Великом Чародее в Парравоне. Может, остальным виделись другие лица: жестокий родитель, безжалостный враг, неизгнанный демон.
Все это сильно подействовало на Эржбет. Женевьева услышала, как кровь танцовщицы потекла быстрее. Даже Вейдт и Руди напряглись. Только Освальд сохранял ледяное спокойствие и царственное самообладание.
Освальд шел впереди, одной рукой высоко подняв факел, выставив меч, словно слепой — трость. Вплотную за ним следовал Стеллан, проверяя путь с помощью своей магии. Женевьева теперь улавливала в его заклинаниях ритм и повторы и заметила, что Руди молится в унисон с магом, беззвучно повторяя слова Стеллана толстыми губами. Духи мага окружили его, словно защитное одеяние. Сейчас все должны молиться своим богам. Все, у кого есть боги.
Здесь, в сердце Дракенфелса, ночные чувства Женевьевы говорили ей о том, чего она предпочла бы не знать. Словно миллион насекомых копошился на ее коже, жаля ее серебряными жалами, оглушая какофонией писка. Великая опасность была рядом, великое зло. Но чтобы понять это, не требовалась особая острота чувств вампира. Даже бедная глупышка Эржбет могла бы сказать, что они идут в смертельно опасный мрак. Их угасающие факелы выглядели просто жалкими против тьмы внутри крепости.
— Дверь, — произнес Стеллан на рейксшпиле. — Она защищена заклинаниями.
Освальд помедлил и протянул вперед меч. Он прикоснулся к металлу, и посыпались искры. Вставки раскалились добела, над тлеющим деревом заклубился едкий дым. Воображаемое лицо теперь казалось рассерженным и с ненавистью сверкало на них глазами.
— Ты можешь открыть ее, маг? — спросил принц.
Стеллан улыбнулся своей кривой самоуверенной улыбкой:
— Конечно, ваше высочество. Самый обычный заклинатель смог бы преодолеть эти слабые чары. Удивляюсь, что такой колдун, как Дракенфелс, снизошел до подобных вещей.
Маг полез в сумку и, картинно взмахнув рукой, бросил в сторону двери пригоршню сладко пахнущего порошка. Лицо снова потемнело, и Стеллан взялся за дверную ручку. Он повернул ее и толчком отворил дверь, потом отступил в сторону и, усмехнувшись, с поклоном пропустил принца вперед.
— Видите, — сказал он, — это было просто.
И тут маг Стеллан взорвался.
Их всех залило кровью. На двери повисли клочья ткани и мяса. Каменные стены на десять футов позади них окропило красным. Голый скелет Стеллана постоял мгновение, все еще усмехаясь, и рухнул.
Руди, Менеш и Вейдт громко ругались и яростно отряхивались, стараясь избавиться от налипших на них ошметков плоти и обрывков материи. Освальд невозмутимо вытер лицо. Женевьева почувствовала, как в ней поднимается красная жажда, но справилась с ней. Это ей не банкет. Она лучше будет лакать свиное пойло, чем питаться этим. Духи Стеллана исчезли, погибли вместе со своим повелителем.
— Стены, — бросил Вейдт. — Они меняются.
Женевьева взглянула на потолок. Камни плавились, меняя форму. На стенах проступали лица, каменные когти тянулись к путникам. Освальд взмахнул мечом с грацией опытного бойца, и мертвая рука упала на пол и разбилась вдребезги. Руди выхватил двуручный меч, висевший у него за спиной, и принялся рубить наступающих тварей.
— Осторожнее, ты, бандит, — крикнул Вейдт, едва увернувшись от его клинка. — Это оружие не для коридоров.
Под ноги Женевьеве покатилась каменная голова, остекленевшие глаза закатились, вспухший язык вывалился наружу. Одна из тварей, скорчившаяся горгулья, отделилась от потолка и, обрушившись на Женевьеву, вцепилась ей в волосы. Та сжала кулак и ударила существо в грудь. Все равно что бить гору: любая человеческая рука была бы просто раздроблена. Боль пробежала по руке к плечу, и Женевьева поняла, что вновь открылась рана.
От удара горгулья остановилась, опешив, тоненькая трещинка побежала по ее туловищу от корявого плеча к талии. Она вновь устремилась к Женевьеве, скрипя каменными лапами и выставив острые как бритва когти. Тварь подобралась слишком близко, чтобы пустить в ход меч, и продолжала теснить Женевьеву. Стена позади нее корчилась, как живая, и тоже протягивала к ней когти.
Женевьева встала поудобнее, развернулась лицом к стене и выбросила ногу в ботинке, метя повыше, стараясь угодить в трещину. Горгулью отбросило прочь, и она раскололась. Верхняя часть ее туловища соскользнула с нижней и разбилась. На полу осталась лежать груда неподвижных камней.
Они пробивали себе путь среди чудовищ, убивая их, когда удавалось, и продвинулись, в конце концов, через открытую дверь в заброшенный зал, где к обеду был накрыт огромный стол. Еда давным-давно истлела в прах. Так же как и едоки, чьи иссохшие кости осыпались в креслах среди остатков пышных нарядов. Зато здесь было довольно места для хорошей драки, и меч Руди открыл счет. Горгульи падали.
Главарь разбойников встал в дверях, вращая меч вокруг себя, и твари разлетались на кусочки. Наконец он с рыком пнул дверь, сшибив ею последнего врага. Вейдт и Освальд подтащили тяжелые кресла, которыми можно было подпереть деревянную дверь. Они благоразумно забаррикадировались в обеденном зале мертвецов.
Женевьева взялась за свою больную руку и попыталась вернуть кости на место. Она ухитрилась вправить суставы пальцев. Рана ее слегка кровоточила, и она принялась снова зализывать ее. Оставалось надеяться, что внутри не осталось никаких серебряных осколков. Это могло вызвать гангрену, и пришлось бы ампутировать кисть или всю руку. Пройдет не одна сотня лет, пока она сумеет вырастить новую. Шанданьяк на протяжении жизни целого поколения отращивал ухо, отрезанное чересчур рьяным жрецом старой веры.
Она оглядела себя. Ее брюки, башмаки и куртка были грязны и от них исходил такой смрад, словно она ползала по чумным ямам. Другие выглядели не лучше, хотя Освальд нес свою грязь и лохмотья так, будто это были надушенные шелка. А Вейдт никогда и не выглядел иначе; единственное, что оставалось чистым из его вещей, — это оружие.
— Что здесь случилось? — спросил Руди.
— Отравленный пир, — пояснил Освальд. — Одна из наихудших историй о Дракенфелсе. Он явился один, на коленях, ко двору Императора почти шесть столетий назад и сказал, что готов понести кару за свои грехи. Он выплатил щедрые компенсации всем своим еще живым жертвам и молил о прощении на могилах остальных. Он отказался от зла и поклялся в верности богам, которых прежде проклинал. Он поклялся в верности Империи. Все были убеждены, что он изменился. За десять тысяч лет всякий мог бы раскаяться, мог бы захотеть очистить свое сердце. То есть всякий человек. Он пригласил Императора Каролуса и весь его двор сюда, чтобы отпраздновать начало своей новой жизни, и объявил, что Дракенфелс всегда будет открыт как приют для убогих. Некоторые из советников убеждали Каролуса не принимать приглашение на пир, но Император был добрым человеком и слишком молодым, чтобы помнить худшие деяния Дракенфелса. Все они прибыли сюда — Император, и Императрица Ирина, их дети, и весь их двор. Мой собственный предок, Шлихтер фон Кёнигсвальд, сидел среди них…
Они взглянули на валяющиеся останки и увидели драгоценности, лежащие под слоями паутины. У оскалившегося черепа в глазницах были рубины и сетка из оправленных в серебро жемчугов, сапфиров и бриллиантов на голых ребрах. Женевьева сняла с треснувшего черепа потускневший золотой венец.
— Древняя корона. — Руди алчно сверкнул глазами. — Она бесценна.
— Мы вернем ее, мой стоящий вне закона друг, — сказал Освальд. — Тебе будет чем поживиться, но эту корону мы вернем.
Освальд обещал Руди Вегенеру прощение, когда они с победой вернутся в Альтдорф, но знал, как знала и Женевьева, что разбойник не примет его. Когда это благое дело, это благородное мщение будет совершено, он вернется в леса, к вольной беззаконной жизни.
Женевьева смотрела на останки и видела отблески того давнего дня. Зал был чистый, новый, ярко освещенный. Она слышала смех и музыку. Видела блюда, поданные на стол. Красивые мужчины были очаровательны, прекрасные дамы обмахивались веерами. А во главе стола рядом с царственного вида человеком в короне сидел другой, скромно одетый, в простой оловянной маске. Она моргнула, и перед ней снова предстало мрачное настоящее.
— Он отравил их, да? — спросил Менеш у Освальда.
— Да. Только они не умерли. Они были парализованы, превратились в живые статуи. Годы спустя один из фаворитов Дракенфелса покаялся, прежде чем отправиться на виселицу. Он рассказал целую историю о тех непристойностях, что творились перед глазами беспомощных Каролуса и его свиты. Они, видите ли, привезли с собой детей, эти глупые доверчивые дворяне. Хайнрот понял бы их ужас. После того как развлечение окончилось, Дракенфелс так и оставил своих гостей застывшими. Перед ними лежали праздничные яства, а они умерли от голода.
Освальд ударил по столу рукоятью меча. Тот содрогнулся. Разбилась хрупкая посуда, упал канделябр, выскочила из своего гнезда в грудной клетке крыса, рассыпался скелет, все еще разряженный в одеяние верховной жрицы Верены. В глазах принца стояли слезы. Женевьева никогда не видела у него такого всплеска чувств.
— Глупцы!
Женевьева положила руку ему на плечо, и он мгновенно успокоился.
— После этой ночи Дракенфелс больше не будет мучить других глупцов.
Принц прошагал через зал и распахнул двойные двери.
— Пойдемте, фаворит еще и карту нарисовал. Он покупал себе быструю смерть. Покои Дракенфелса находятся в конце этих коридоров. Мы рядом с ним.
IV
«Эта крепость — человек», — думала Женевьева. Башни и стены, коридоры и комнаты, сама скала, в которой вырезано нутро Дракенфелса: это артерии и органы Великого Чародея, его кровь и кости. И отряд Освальда проник в тело Дракенфелса, как нож, подбираясь к его сердцу. Или, может, они были кусками пищи, летящими вниз по его пищеводу. Чем не утешительная мысль?
Из следующих за Освальдом сомнения вызывала только Эржбет. Она разговаривала сама с собой, повторяя имена своих мертвецов.
Коридоры здесь были шире и завешаны гобеленами. На одном были изображены забавы Великого Чародея, на него, должно быть, пошло множество красных нитей. Даже Вейдт побледнел, увидев это.
Освальд бросил взгляд на центральное полотно гобелена и рубанул его мечом. Пыльный гобелен упал на пол, словно сброшенная кожа болотного червя. Менеш поднес к нему факел, и огонь мгновенно охватил его целиком. Следующий гобелен, с групповым портретом каких-то ужасных богов, тоже загорелся.
— Очень умно, ты, безмозглый недомерок, — зло бросил Вейдт. — Хочешь спалить нас всех, что ли? Нечто новенькое по сравнению с привычным для гномов подлым ударом ножом в спину.
Гном выхватил нож и замахнулся. Вейдт взял на изготовку стреляющий дротиками пистолет. Вокруг них все пылало.
— Изменник, да? Как покойный Ули, будь он проклят?
— Я сейчас тебя сделаю мертвым и проклятым, падальщик!
Менеш нанес удар, но Вейдт уклонился. В темных глазах охотника за наградами отражалось пламя. Он тщательно прицелился.
— Довольно! — крикнул Освальд. — Мы забрались в такую даль не для того, чтобы ссориться здесь.
— Вейдт слишком часто кричит «изменник», — недовольно произнес Руди. — Не верю я тому, кого так легко купить.
Разбойник вскинул меч, и Вейдт снова увернулся.
— Этика в устах бандита, это забавно…
— Лучше бандит, чем торговец трупами!
— Твой труп вряд ли стоит тех семидесяти пяти золотых крон, что предлагает за него Империя.
Пистолет вновь поднялся. Меч взлетел в воздух.
— Убей его, и покончим с этим, — сказал Менеш.
Все это было похоже на Вейдта и похоже на вспыльчивого Руди. Но Менеш до этого оставался спокойным, с юмором отбиваясь от нападок Вейдта. Что-то подействовало на них. Что-то жестокое. Женевьева пошатнулась и упала, потому что кто-то прыгнул ей на спину, пригибая ее голову к полу.
— А! Мертвая сука!
Удавка Эржбет уже затягивалась на ее шее. Танцовщица застала ее врасплох. Женевьева попыталась просунуть руки под проволоку, собраться с силами и сбросить с себя Эржбет. Удавка затягивалась все туже. Убийца знала свое дело: обезглавливание годится, все верно. Бессмертие так уязвимо: отсечение головы, боярышник, серебро, избыток солнца…
Женевьева подобрала руку под грудь, уперлась ладонью в камень и рывком вскинулась.
Эржбет попыталась удержаться на ней верхом, словно на необъезженном скакуне, стиснув коленями ее бока. Женевьева напрягла шейные мышцы и протолкнула воздух в дыхательное горло.
Она слышала, как лопнула проволока, и почувствовала, что Эржбет съехала со своего насеста. Женевьева развернулась и ударила. Удар был силен, и танцовщица упала. Эржбет перекатилась по полу и вскочила, в руке ее был нож. В самом ли деле он сверкает серебром, как у Ули?
— И мертвые умирают, кровопийца!
Женевьева ощутила желание убить. Убей эту грязную живую потаскушку! Убей всех этих ублюдочных подонков с теплой кровью! Убей, убей, УБЕЙ!!!
— Боритесь с этим! — вскричал Освальд. — Это магическая атака, заклинание!
Она повернулась к принцу. Знатный мерзавец! Насильник, одуревшее от богатства ничтожество! Пропитанный насквозь духами, чтобы заглушить вонь свой порочности!
Освальд держал ее, встряхивая за плечи.
Кровь! Королевская кровь! Густая, пряная, горячая, молодая, сильная кровь!
Жилка билась на его горле. Женевьева сжимала его запястья своими сильными ладонями, ощущая его пульс. Она слышала стук его сердца, словно размеренный барабанный бой, и видела его насквозь, как студент видит рассеченный труп в анатомическом театре. Вены и артерии, лежащие под слоем мяса поверх костей. Кровь звала ее.
Как давно она не ела? По-настоящему?
Освальд вырвался из ее хватки и дал ей пощечину.
Женевьева пришла в себя и видела лишь его ясные глаза во тьме. Он поцеловал ее в щеку и отошел. Жажда может подождать.
Освальд подходил к каждому по очереди и успокаивал их. Последней была Эржбет. Она забилась в уголок коридора и отказывалась выходить, несмотря на уговоры, размахивая ножом. Освальд перехватил ее руку и отнял нож. «Эта женщина безумна, — поняла Женевьева, — и уже давно».
Эржбет выползла из своего убежища, когда Освальд заговорил с ней, негромко и успокаивающе. Она уцепилась за принца, как цепляется испуганный ребенок за мать, видя в кукольном театре сцену с королем демонов. Освальд оторвал танцовщицу-убийцу от своего плеча и передал ее Руди. Присмиревший, неожиданно посерьезневший разбойник обнял ее — были ли они любовниками, Женевьева не знала, — и Эржбет прижалась к его боку. Женевьева чувствовала, что Вейдт собирался было отпустить замечание о новой обузе, но промолчал. Молодец.
Огонь догорал. Они пошли дальше.
От Эржбет теперь толку никакого. И Вейдт — видавший виды отчаянный Вейдт — был плох. Во время схватки с горгульями он был ранен. Всего лишь царапина на лице, еще один шрам в дополнение ко многим прежним, она продолжала непрерывно кровоточить, и Вейдт сильно побледнел. Он теперь двигался медленно, отставая от остальных. Острота зрения исчезла, и он слишком часто натыкался на стены.
Женевьева услышала лязг и обернулась. Вейдт уронил свой трехжильный арбалет, стреляющий дротиками пистолет и поясной ремень с мечом. Он с трудом плелся, волоча их за собой, как узник — свои цепи с прикованным к ним ядром.
Это было немыслимо. Вейдт никогда не стал бы тащить свое обожаемое оружие по грязи.
Менеш, которому досталось столько обид от охотника за вознаграждениями, подошел к нему и подставил плечо. Вейдт протянул было руку, но промахнулся и неловко навалился на стену. Он сполз по ней и, задыхаясь, затих у ног Освальда. Лицо Вейдта стало пепельно-серым, изо рта потекла слюна, когда он забился в конвульсиях. Гном удерживал его.
— Он не может идти дальше, ваше высочество.
Освальд подобрал пистолет Вейдта. Это была отличная вещица, оружие, приводимое в действие взводом пружины, способное пробить шестидюймовым гвоздем дубовую дверь. Принц проверил, не попала ли в него грязь, и смахнул со ствола клочок паутины. Он вложил оружие в руку Вейдта и сжал ее. Охотник за наградами перестал биться в судорогах.
— Оставим его здесь, — сказал Освальд. — Мы вернемся этим путем.
Вейдт кивнул и приподнял ослабевшую руку в знак приветствия. «Он неправильно держит пистолет, — поняла Женевьева. — Его палец не на спусковой скобе. Если ему не помочь, к рассвету он будет мертв. Но к рассвету все они, возможно, будут мертвы».
Менеш вынул из кармана камушек и подал Вейдту. Охотник за вознаграждениями попытался было поднять его с колена, но тот так и остался лежать там. На округлом обломке камня было выбито грубое изображение кирки.
— Это знак Грюнгни, бога копей у гномов. Удачи.
Вейдт кивнул. Руди, проходя, хлопнул его по плечу.
Эржбет мазнула юбками по его ногам. Освальд отсалютовал ему.
Женевьева взглянула ему в глаза и увидела в них его будущее.
— Скажите, госпожа… Дьедонне, — выдохнул Вейдт, каждое слово давалось ему с трудом. — Каково… это — быть… мертвым?..
Она отвернулась и поспешила за остальными.
Следующим стал Руди, он пал жертвой простенького механического устройства, на взгляд Женевьевы, недостойного Великого Чародея. Всего лишь качающаяся каменная плита пола, с системой блоков и противовесов, со смазанными шарнирами и тремя твердыми, как железо, кусками дерева, весом и длиной с крупного человека. Они вылетели из стены. Два — один на высоте груди, другой на уровне коленей — перед Руди, последний — между ними — сзади. Они сошлись, словно пальцы трехпалой руки, и разбойник повис, зажатый между ними. Слышно было, как хрустят его кости.
Он висел в деревянном кулаке, истекая кровью и бормоча проклятия. Потом деревянные пальцы исчезли так же внезапно, как появились, и он бесформенной грудой упал на пол.
Освальд воткнул меч в стену, чтобы пальцы не смогли снова выдвинуться, и подбежал к Руди. Все было хуже, чем ожидала Женевьева. Он был все еще жив. Стоило ему двинуться, его раздробленные кости внутри превратились бы в сотни ножей.
— Один за другим, — выговорил он. — Этот дьявол умен, мой принц. Вы должны оставить старика Руди, как оставили Вейдта. Возвращайтесь, если сможете…
На руках принца была кровь. Эржбет стояла возле разбойника на коленях, ощупывая его раны, пытаясь отыскать места переломов.
— Останься с ним, — сказал ей Освальд. — Будь настороже.
Итак, всего лишь трое дошли до сердца Дракенфелса.
V
Это был тронный зал короля Тьмы. Остальная крепость, едва освещенная, казалась пришедшей в упадок, но здесь было безукоризненно чисто и светло от изукрашенных драгоценными камнями канделябров. Обстановка казалась нарочито роскошной. Золото сверкало изо всех углов. И серебро. Женевьева содрогнулась, оказавшись рядом с таким количеством серебра. На стенах висели прекрасные картины. Руди рыдал бы, увидев столько добычи в одном месте. Пробили часы, отсчитывая непонятное время, их единственная стрелка двигалась по странному циферблату. В клетке чистила перья гарпия, удаляя остатки трапезы с покрытой оперением груди. Сердце Женевьевы колотилось так, как не делало этого с тех пор, когда она была по-настоящему живой.
Освальд и Женевьева, осторожно ступая по пышным коврам, обошли зал.
— Он здесь, — сказал принц.
— Да, я тоже это чувствую.
Менеш держался возле стен, тыча ножом в гобелены.
Одна стена представляла собой окно от пола до потолка, забранное цветным стеклом. Отсюда Великий Чародей мог смотреть со своей горы вниз, на Рейксвальд. Он мог видеть даже Альтдорф и следить за сверкающей лентой реки Рейк, бегущей через леса. Цветным стеклом было выложено гигантское изображение Кхорна, Кровавого бога, восседающего на груде человеческих костей. Похолодев, Женевьева поняла, что Дракенфелс не столько поклонялся Кхорну, сколько считал его дилетантом в злых делах. Хаос такой недисциплинированный… Дракенфелс никогда ничего не делал без цели. Там были и другие боги, другие святыни. Кхаин, бог убийства, удостоился скромного склепа. А Нургл, повелитель чумы и разложения, получил отвратительную груду изуродованных останков. Из нее торчала голова Сиура Йехана с выклеванными глазами.
Освальд содрогнулся, увидев обесчещенные останки своего наставника, и смех раскатился по тронному залу.
Шесть столетий назад Женевьева уже слышала этот смех, стоя среди толпы обитателей Парравона, когда убийцу Правящего Дома демоны подняли в воздух и его потроха полетели на горожан. Смех каким-то образом усиливался металлической маской, из-под которой звучал. В этом смехе Женевьева слышала вопли проклятых и умирающих, журчание потоков крови, хруст миллионов ломаемых хребтов, падение дюжин городов, мольбы терзаемых детей, блеяние убиваемых животных.
Он появился, огромный, сидящий в своем кресле. Он был там все время, но магия делала его невидимым.
— Я Дракенфелс, — произнес он тихо, и в голосе его еще звучали отголоски смертоносного смеха, — добро пожаловать в мой дом. Входите на здоровье, чувствуйте себя в безопасности и забудьте о радости, что принесли сюда…
Менеш налетел на Великого Чародея, занеся гномью кирку для удара. С жуткой неспешностью, двигаясь словно существо из расплавленной бронзы, Дракенфелс дотянулся и отбросил его прочь. Менеш отлетел к занавесям и рухнул, вопя. Хлынула кровь. Почуяв ее запах, гарпия заволновалась и захлопала крыльями по прутьям клетки.
Дракенфелс держал в кулаке руку гнома. Она оторвалась так легко, будто это было вареное цыплячье крылышко. Маг склонил голову, рассматривая добычу, хихикнул и отбросил прочь. Рука корчилась на полу, будто живая, оставляя за собой кровавый след, потом замерла.
Женевьева взглянула на Освальда и увидела на лице принца неуверенность. Он обнажил меч, но тот казался таким жалким против могущества Великого Чародея.
Дракенфелс сотворил окно в воздухе, и тронный зал заполнило зловоние горелого мяса. Женевьева уставилась в окно и увидела мужчину, корчащегося в вечной муке, демоны рвали его плоть, черви прогрызали дыры в его лице, крысы глодали руки и ноги. Он выкрикнул ее имя и потянулся к ней, потянулся через окно. Кровь дождем брызнула на ковер.
Это был ее отец! Ее мертвый уже шесть столетий отец!
— Они все при мне, знаете ли, — сообщил Дракенфелс. — Все мои старые души, все тут. Это не дает мне почувствовать себя одиноким в моем скромном дворце.
Он захлопнул окно перед проклятым существом, которое Женевьева любила. Она вскинула меч.
Он перевел взгляд с Женевьевы на принца и снова рассмеялся. Духи собирались вокруг него, духи зла, духи, служащие ему. Они носились вокруг него, как смерч.
— Так вы пришли убить чудовище? Принц без королевства, потомок рода слишком трусливого, чтобы завладеть Империей для самих себя? И жалкое мертвое существо, которому не хватило ума лежать спокойно в своей могиле и гнить? Чьим именем вы осмеливаетесь бросать мне вызов?
Освальд пытался быть храбрым:
— Именем Зигмара Молотодержца!
Слова Освальда прозвучали слабо, эхо едва откликнулось на них, но Дракенфелс помедлил. Что-то происходило под этой маской, ярость поднималась в нем. Его духи роились вокруг, словно мошкара.
Он выбросил руку в направлении Женевьевы, и волна демонов захлестнула ее, отшвырнула спиной к стене, не давая дышать, пригибая к полу, облепляя лицо.
Освальд прыгнул вперед, и его меч рубанул защищенную кольчугой руку чародея. Дракенфелс обернулся к нему.
Женевьева чувствовала, что слабеет, призрачные существа вились над ней. Она не могла дышать и едва шевелила руками и ногами. Ее охватил холод, зубы стучали. И она устала, устала так, как не должна была бы до самого рассвета. Она словно оказалась под лучами палящего солнца, связанная серебряными узами, задыхающаяся в море чеснока. А где-то уже готовили кол из боярышника для ее сердца. Рассудок ее затуманился, она ощутила вкус пыли в горле, и сознание ее угасло.
Так, без чувств, она и пропустила схватку, о которой будут рассказывать во всех балладах. Схватку, которая послужит источником вдохновения для поэтов, менестрелей, скульпторов, художников. Схватку, которая сделает принца Освальда фон Кёнигсвальда героем, прославленным во всем Старом Свете. Схватку, которая заставит некоторых увидеть в принце новое воплощение духа самого Зигмара.
Схватку, которая покончит с Вечным Дракенфелсом.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
I
Дело было даже не в том, что в крепости Мундсен кормили плохо, а в том, что кормили так скудно. Детлеф Зирк привык к куда более основательной ежедневной кормежке, чем жалкий кусочек сыру с ломтем черствого хлеба без масла и полкувшина маслянистой воды. Разумеется, в его теперешнем жилище напрочь отсутствовали комфорт и обслуга, на которые давало ему право его положение. И те, с кем он вынужден был в теперешних обстоятельствах находиться рядом, не дотягивали до уровня воспитанности и интеллекта, которого он обычно ожидал от своих товарищей.
— Я думаю, — сказал он Петеру Козински, безумному наемнику, — что владей я и крепостью Мундсен и Пустошами Хаоса, то жил бы в Пустошах, а крепость сдавал бы внаем.
Угрюмый парень хрюкнул, рыгнул и хлопнул его по голове. Да, поклонники его таланта обычно обращались с ним не так.
Каморка, в которой он оказался заточен, была лишь раза в два побольше средней уборной, а воняла в три раза хуже. Он делил ее еще с пятью сокамерниками, ни одного из которых он, будь у него выбор, не пожелал бы иметь своим соседом. У каждого было одеяло, за исключением Керрефа, самого тщедушного из всех, который, после применения совсем небольшой силы, щедро уступал его Козински, самому большому. И у каждого из них был кусочек ткани с номером, написанным мелом.
Эта ткань была важной вещью. Детлеф слышал историю о двух приятелях, которые ради шутки обменялись своими лоскутками, а в результате церковнослужителя, который имел несчастье громко закашляться во время речи верховного жреца Ульрика, отправили к палачу, а от убийцы малых детей потребовали бросить три шиллинга в кружку для пожертвований храма в Миденхейме.
— Если только вам это по карману, — сказал он, не обращаясь конкретно ни к кому, — никогда не попадайте в тюрьму для должников в Альтдорфе.
Кто-то рассмеялся, и тут же смех оборвал другой бедолага, слишком погрузившийся в свои страдания, чтобы понимать юмор.
Проснувшись в свое первое утро в крепости Мундсен, Детлеф обнаружил, что башмаки и расшитую куртку у него сперли.
— Кто из вас, хамов, это сделал? — поинтересовался он, но выяснил лишь, что это был не собрат-заключенный, а Зарадат, тюремный надзиратель. Гуглиэльмо, обанкротившийся импортер вин из Тилеи, объяснил Детлефу правила. Если человек достаточно долго оставался жив и хорошо себя вел, он получал серьезный шанс продвинуться из обычного узника в «надежные».
Зарадат был «надежный». А «надежные» имели право выплатить долг, из-за которого когда-то оказались в крепости, воруя у остальных заключенных все, что можно было заложить, продать или выменять.
В следующую ночь исчезли рубашка и брюки Зирка, а вместо них ему оставили вонючие лохмотья. «Единственная вещь, которую он все еще может называть своей, — размышлял Детлеф, — это железный ошейник, надежно запаянный для удобства тюремщиков». Но еще ночь спустя он проснулся оттого, что его держат люди в форме, пока Зарадат кромсает его волосы.
— Он продает их Бендраго, изготовителю париков с Люйтпольдштрассе, — пояснил Гуглиэльмо, который сам щеголял свежей стрижкой, выполненной с большим рвением, но едва ли умело.
Детлеф знал, что встречаются маги или студенты, которым позарез нужны и другие, не столь пустяшные части человеческого организма. Он лишь горячо надеялся, что Зарадат ни с одним из них не знаком.
Козински, с его сложением борца и раздражительным медвежьим нравом, был единственным неостриженным из сокамерников. Он на пути к превращению в «надежного», решил Детлеф. Он уже набрал для этого достаточный вес. Остальные — Маноло, смуглый моряк с несчастным пристрастием к рулетке, Джастус, жрец Ранальда, для которого настали трудные времена, и Керреф, сапожник, разоренный своими тремя или четырьмя женами, — были одинаково коротко подстрижены. Керреф лишился своего одеяла — и многого другого — в пользу Козински. Детлеф предполагал, что мускулистый гигант позволяет сапожнику проглотить немножко хлеба и воды единственно лишь потому, что, если Керреф умрет, Козински не удастся больше получать дополнительного питания.
Заняться в камере было особенно нечем. У Джастуса имелась колода карт, посвященных Ранальду, но Детлеф был не настолько глуп, чтобы играть с ним в «Найди императрицу». Маноло был для Джастуса просто-таки благословением господним, он уже проиграл ловкому жрецу годовой запас еды. Керреф же трехдюймовой щепкой из твердого дерева усердно, но тщетно ковырял известковый раствор стен. Он наковырял едва ли полную чашку пыли, а каменные блоки оставаясь прочны, как и прежде. Детлеф слышал, что эти стены пятнадцати футов в толщину.
Это лишь вопрос времени, когда кто-нибудь выдаст Керрефа с его щепкой Зарадату ради какой-нибудь дополнительной привилегии. Порой Детлеф гадал, кто же это будет. Очевидной кандидатурой казался Козински, которого ничто не волновало, но если он до сих пор не увидел этой возможности подмазать путь к статусу «надежного», то, наверно, уже и не увидит.
Детлеф был достаточно честен, чтобы допускать, что и он может оказаться со временем тем, кто отзовет Зарадата в сторонку во время ежемесячного парикмахерского ритуала, и обратит его внимание на щепку Керрефа. И достаточно порядочен, чтобы надеяться оттягивать миг предательства как можно дольше. Но лишь настолько, насколько хватит сил терпеть.
Был один вопрос, который всплывал постоянно. Он касался единственной темы разговора, которая действительно интересовала узников, — за исключением словоохотливого Гуглиэльмо. Существовало много способов подойти к этому вопросу: «Чем ты занимался на воле?», «Выйдешь ли ты когда-нибудь отсюда?», «Как глубока твоя нора?», «Как широка твоя река?», «Как высока твоя стена?», «Как длинна твоя жизнь?» И все это сводилось к простому: «Сколько ты должен?»
Через три недели Детлеф знал до пенни, сколько задолжали его сокамерники. Он знал про шестьдесят золотых крон, которые Маноло проиграл непобедимому карточному шулеру в задней комнате «Грифона и звезды» в День святого Мананна, бога морей. И про три шиллинга и четырехпенсовик, добавленные в качестве процентов на восемнадцать золотых крон, которые Керреф получил от ростовщика, чтобы накупить побрякушек своей последней невесте. И про девяносто восемь крон, которые Козински потратил, прежде чем понять, что его завербовали в экспедицию в Северные Пустоши, которую даже самые сумасшедшие наемники считали самоубийством. И про двести пятьдесят восемь крон двенадцать шиллингов и шесть пенсов, одолженные Гуглиэльмо у некоего тилейского дельца, чтобы купить корабельный груз прекрасных вин, который канул на дне Моря Когтей.
Он знал про пятьсот сорок крон, которые Джастус выманил у жены торговца пряностями в обмен на курс целебных кремов, долженствующих гарантированно сделать ее снова юной и прекрасной. Ему повезло, его арестовали прежде, чем сыновья женщины вернулись из-за морей и схватились за мечи. Детлеф знал обо всех их долгах. А они знали о нем.
— Сто девятнадцать тысяч двести пятьдесят пять золотых крон семнадцать шиллингов и девять пенсов.
Это Маноло. Но мог бы быть любой из них. Все они произносят это время от времени, порой с благоговением, как молитву, порой яростно, точно ругательство, а порой трепетно, будто признание в любви.
— Сто девятнадцать тысяч двести пятьдесят пять золотых крон семнадцать шиллингов и девять пенсов.
Детлефу начинали здорово надоедать эти повторы. Хотел бы он, чтобы эта сумма могла измениться, в одну сторону или в другую. Желательно в другую. Если у него есть друзья на воле, он надеялся, вдруг они испытают приступ щедрости. Но это должен быть приступ просто сверхъестественной щедрости, чтобы он был хоть как-нибудь сравним с такой суммой.
— Сто девятнадцать тысяч двести пятьдесят пять золотых крон семнадцать шиллингов и девять пенсов.
— Хватит. Я устал это слушать.
— Я знаю, — возразил Козински с завистливым уважением. — Но сто девятнадцать тысяч двести пятьдесят пять золотых крон семнадцать шиллингов и девять пенсов. Да, вот это здорово. Я пытался думать об этом, мысленно увидеть, но не могу…
— Представь город, построенный из золотых монет, Козински, — сказал Джастус. — Башня из монет, уложенных в столбики, высокие, как храмы, груды монет, будто дворцы.
— Сто девятнадцать тысяч двести пятьдесят пять золотых крон семнадцать шиллингов и девять пенсов. — Вот опять. — Да уж, держу пари, сам Император Карл-Франц не сумел бы захапать сто девятнадцать тысяч двести пятьдесят пять золотых крон семнадцать шиллингов и девять пенсов.
— А я думаю, смог бы. Во-первых, ему из этого тоже кое-что принадлежало.
Гуглиэльмо с удивлением покачал головой:
— Но как ты ухитрился, Детлеф? Как только сумел потратить такую сумму? За всю жизнь через мои руки едва прошло пять тысяч крон. А ведь я занимался бизнесом, торговлей. Как ты исхитрился потратить сто девятнадцать…
— …тысяч двести пятьдесят пять золотых крон семнадцать шиллингов и девять пенсов? Легко. Выросли цены, и возникли издержки, не предусмотренные изначальным бюджетным планом. Мои счетоводы были преступно небрежны.
— Тогда почему они не сидят с нами в этой камере?
— Хм… — Детлеф почувствовал себя пристыженным. — Ну, большинство из них были… как бы… мм… убиты. Боюсь, что кое-кто из вовлеченных в это дело оказался неспособен на широту взглядов. Мелочные умы и деньги губительны для артистического духа.
В углу камеры с потолка капала вода. Керреф пытался было ловить ее в воронку, свернутую из страниц книги, которую Зарадат не потрудился украсть, но Козински сжевал промокшую бумагу. Вчера к ним заскочила мышь, и Козински съел и ее тоже. Он сказал, что ему доводилось есть и не такое в походе в Северные Пустоши.
— И все-таки, — недоумевал Гуглиэльмо, — потратить такие деньги всего лишь на пьесу…
— Не всего лишь на пьесу, мой милый Гуглиэльмо! А на пьесу. Представление, доведись ему только увидеть свет, навсегда осталось бы жить в умах и сердцах смертных, которым посчастливилось видеть его. Это представление окончательно подтвердило бы мою репутацию главного гения наших дней. Представление, которое, мягко выражаясь, многократно окупило бы жалкие затраты на его постановку.
Пьеса называлась «Подлинная история Зигмара Молотодержца, основателя Империи, спасителя Рейка, победителя Тьмы». Детлеф Зирк написал ее по заказу выборщика Миденланда. Это эпическое представление должно было состояться в присутствии самого Императора Карла-Франца. Детлеф намеревался задействовать в постановке все ресурсы трех поселений в Срединных горах. Их обитателей наняли статистами, предстояло возвести деревянный замок, который по ходу пьесы должен был сгореть дотла, были приглашены маги для создания достоверных иллюзий в сценах с участием колдовства.
Естественный амфитеатр, в котором должно было состояться представление, располагался в двенадцати днях езды от Миденхейма, и Император с выборщиками собирались прибыть туда в составе пышной процессии. Потом предполагался двухдневный пир, просто в качестве пролога к драме, а действие эпоса разворачивалось в течение целой недели, с перерывами на еду и сон.
Сам Детлеф, величайший актер века, а также и главный драматург, назначил себя на роль Зигмара, одного из немногих литературных образов, по масштабу соответствующих его дарованию. А Лилли Ниссен, знаменитая красавица и — по слухам — в прошлом возлюбленная шести выборщиков из четырнадцати, согласилась сыграть Шаллию, богиню целительства и милосердия. Приглашенные наемники должны были драться едва не насмерть во время батальных сцен, искусными магами специально был выращен огромный гомункулус, чтобы исполнить роль Вечного Дракенфелса, целую армию гномов наняли играть союзников Зигмара, а других уговорили в масках изображать орды гоблинов, которых герой должен был изгнать из Империи, — Детлеф настаивал на настоящих гоблинах, но его актеры отказались работать с ними. Зерно трех урожаев было припасено, чтобы прокормить исполнителей и публику, и почти тысяча профессиональных актеров, певцов, танцоров, дрессировщиков, жонглеров, музыкантов, шутов, борцов, проституток, фокусников и философов была нанята для исполнения ролей в великой драме.
И все это пошло прахом из-за такой мелочи, такого пустяка, как вспышка морового поветрия среди статистов. Лилли Ниссен отказалась трогаться из Мариенбурга, когда до нее дошли новости об эпидемии, и она была лишь первой из множества вернувших приглашения. В конце концов, и сам выборщик вышел из игры, и Детлеф оказался перед необходимостью в одиночку разбираться с целой армией разъяренных кредиторов, когда казна выборщика отказалась вдруг платить по долговым распискам. Учитывая обстоятельства, он счел необходимым переодеться жрецом и удрать в Альтдорф, где, к несчастью, его появления уже дожидались посланцы выборщика. Издержки к тому времени достигли огромных размеров, и те, кто раньше выкладывал по тысяче золотых крон, чтобы он забронировал им билет, теперь шумно негодовали и требовали возврата денег. Ну и кроме того, ходили слухи, что три деревни намерены скинуться и обратиться с прошением в гильдию наемных убийц.
— Это должно было быть великолепно, Гуглиэльмо. Ты бы рыдал, увидев это. Сцена, в которой я побеждаю силы зла при помощи одного лишь боевого молота и благородного сердца, навеки сохранилась бы в анналах великого искусства. Представь себе: я — Зигмар, все мои союзники мертвы или бежали, гномы еще не перешли на мою сторону, и я направляюсь, отбрасывая перед собою массивную тень, чудо сложных световых эффектов, к центру поля битвы. Гоблины выползают из своих нор. Целых два часа я стою неподвижно, пока собираются гоблины, один ужаснее другого. Женщин и детей на этом месте драмы удаляли, их развлекали в другом месте акробаты. Я заказал хорал потрясающей силы моему постоянному композитору, Феликсу Хуберманну. Я лично разработал маски для каждого гоблина. Когда их орды, наконец, собрались бы вокруг меня, я должен был достать молот — мой сверкающий, священный, поющий металлический боевой молот, — и он сиял огнями, каких ты никогда не видывал. Ты надолго онемел бы от величия «Темы Молота» Хуберманна и почувствовал бы, как юность возвращается к тебе, когда я показываю свой героизм и мужество в сражении с гоблинами и Великим Чародеем. Это было бы триумфальным венцом моей и без того великолепной карьеры.
«Трагедия Бретонской куртизанки» была бы забыта, «Любовь Оттокара и Мирмидии» совершенно померкла бы, и критики, которые так глумились над моей экспериментальной постановкой Клейгеля «Великие дни Империи», вспороли бы себе глотки от стыда.
— Если бы слова были пенни, ты уже давно вышел бы на свободу, — заметил Джастус.
— Пенни! Только их я и могу надеяться заработать здесь. Видели моего вчерашнего посетителя? Парня с порочным взглядом и отвратительно подергивающегося?
Гуглиэльмо кивнул.
— Это был Сальный Грюнлиб. Вы, может, его помните. Он обычно бывал придворным шутом в дни Люйтпольда. Его коронным номером было небольшое тошнотворное представление с дрессированными ягнятами. Когда он стал слишком старым, толстым и противным, чтобы выступать дальше, он расширил свое дело. Теперь он владелец кучки так называемых артистов, кривляющихся, показывающих фокусы и кувыркающихся в трактирах, и забирает три четверти их заработка себе. Если неуклюжий жонглер роняет мяч, менестрель поет голосом больного василиска, а комик рассказывает истории, бывшие злободневными в дни Бориса Неумелого, то можете быть уверены, что они принадлежат Грюнлибу. Как бы там ни было, этот кусок падали в человечьем обличье, этот истинный орк в одежде клоуна имел наглость предложить мне работать на него…
Капала вода, а Детлеф вспыхнул при воспоминании об унижении, гнев все еще клокотал в нем…
— И что он от тебя хотел?
— Хотел, чтобы я писал для него шутки. Сочинял сатирические стихи по пенни за строчку, чтобы снабдить его толпу безмозглых неумех запасом смеха, как будто можно научить скавена играть на скрипке или расхитителя гробниц обсуждать кулинарное искусство Катая. Я, над чьими поэмами принцы проливали слезы, которые запомнятся им на всю жизнь. Я, чьи простые экспромты заставляли отшельников, давших обет молчания, буквально лопаться от подавляемого смеха…
— Пенни за строчку, — задумчиво повторил Джастус. — Знаешь, сколько нужно строчек, чтобы вернуть долг в сто девятнадцать тысяч двести пятьдесят пять золотых крон семнадцать шиллингов и девять пенсов при цене по пенни за строчку?
— Ну, если посчитать…
Джастус посмотрел на потолок и закатил глаза.
— Лучше не знать. В большой университетской библиотеке столько не наберется.
— Как вы думаете, из меня получится хороший «надежный»? — спросил Детлеф.
Козински неприятно рассмеялся:
— Вот это верная мысль.
II
С террасы монастыря Женевьеве видны были глубокие, медленные, прозрачные, как стекло, воды реки Талабек, текущей в сотнях футов внизу. Река, обрамленная густыми, сладко благоухающими сосновыми лесами, была подобна главной артерии Империи. Не столь длинная, как Рейк, пробегающий полные семьсот пятьдесят миль от своего истока в Черных горах до устья в Мариенбурге, но все-таки прорезавшая карту подобно кинжальной ране, от стремительных ручьев в Горах Края Мира, через самое сердце Великого леса, потом, разбухнув от слияния с Урскоу, к внутреннему порту Талабхейма и оттуда, бурная и мутная от черного ила, собранного в Срединных горах, в Альтдорф, к Рейку. Брось Женевьева с террасы свой платок, и он, вероятно, добрался бы через всю Империю к морю. Прямо сейчас какое-то речное судно — редкость в этой глуши — причаливало к монастырской пристани.
Здесь, уединившись ото всех, ей нравилось размышлять о реках, подобных кровеносным сосудам. Она пошла в монастырь, чтобы уйти из мира, но века, проведенные среди людей, привили ей вкус к их делам. Вкус, который отец Гонорио не одобрял, но подавить который ей не удавалось. Когда спускалась утешительная тьма, она смотрела, как высокие деревья превращаются в тени и встающая луна колышется в воде. Как там дела в Альтдорфе? В Миденхейме? Правит ли еще Люйтпольд? А «Полумесяц» все еще работает? Стал ли уже Освальд фон Кёнигсвальд выборщиком Остланда? Все это ее не касалось, и отец Гонорио клеймил эти ее интересы как «страстную любовь к сплетням», но она не могла существовать без них. Судно, что там, внизу, привезло животных, одежду, инструменты, специи. Но не книги, не музыку, не новости. Предполагалось, что в монастыре все довольны неизменностью жизни, что их не трогает хаотичный поток ее событий, прихотей и тенденций. Четверть века назад Женевьева нуждалась в этом. Теперь, возможно, ей следует вернуться в мир.
Монастырь был основан во времена Зигмара темным отцом Гонорио, Беладой Грустным, и оставался в своей изолированности неизменным на протяжении столетий. Гонорио по-прежнему носил букли и косицу давно прошедшей эпохи, и остальные члены ордена предпочитали одежды времен своей истинной жизни. Женевьева вновь почувствовала себя ребенком и ощущала на себе придирчивые взгляды, осуждающие ее одежду, ее прическу, ее желания. Некоторые другие, Истинно Мертвые, ее раздражали. Это были существа из преданий, которые спят днем и которых охватывает пламя на рассвете, если только они не успеют благополучно спрятаться в гроб, засыпанный их родной землей. Многие носили на себе отметины Хаоса: глаза будто из красного мрамора, волчьи клыки, трехдюймовые когти. Их пищевые привычки оскорбляли ее нежные чувства и вызывали изрядную напряженность между монастырем и немногими окрестными лесными деревушками.
— Что такое ребенок, одним больше, одним меньше? — вопрошал Гонорио. — Все, кто живет естественной жизнью, умрут раньше, чем мне понадобится в очередной раз сбрить щетину с подбородка.
Женевьева последнее время ела меньше. Как и многие из древних, она пережила эту потребность. До некоторой степени это было облегчением, хотя ей недоставало той бури ощущений, которая приходит вместе с кровью, тех мгновений, когда она чувствовала себя почти по-настоящему живой. Об одном она могла бы сожалеть — что никогда не дарила темного поцелуя; у нее не было преемников, не было молодых вампиров, которые считали бы ее своей темной матерью, не было потомства в этом мире.
— Тебе надо было обзавестись потомством, пока ты была еще достаточно юной, чтобы ценить их, моя дорогая, — сказала изящная, исполненная достоинства леди Мелисса Д'Акку. — Вот я за свои века породила почти сотню молодых вампиров. Все славные ребята, любящие темные сыновья. И все красивые, как Ранальд.
Шанданьяка сделала вампиром леди Мелисса, поэтому знатная дама относилась к Женевьеве как к своей темной внучке. Она напоминала Женевьеве ее настоящую бабушку манерой речи и суетливостью, хоть леди Мелисса физически и осталась навсегда золотоволосой двенадцатилетней девочкой, какой была одиннадцать столетий назад. Тогда, однажды ночью, ее коляску захватил разбойник, жаждущий большего, нежели чем деньги.
Согласно установлениям ордена, Женевьева должна была утратить способность производить потомство, когда пройдет ее красная жажда. Но, возможно, и нет: в библиотеках монастыря да и просто из наблюдений за сотоварищами по ордену она узнала, что у вампиров разновидностей не меньше, чем у рыб или кошек. Одни ненавидели реликвии и символы любых богов, другие вступали в различные конгрегации и жили самой праведной жизнью. Одни были жестокими хищниками, способными одним глотком выпить всю кровь из крестьянской девочки, другие — эпикурейцы, которые, лишь пригубив кровь, относились к людям, которыми питались, скорее как к любовникам, чем как к скотине. Одни, сведущие в магии и колдовстве, действительно могли обращаться в летучих мышей, волков или живой красный туман; другие едва способны были завязать шнурки на собственных ботинках. «А я, — думала порой Женевьева, — какой вампир я?»
Было нечто, отличавшее ее кровную линию — линию Шанданьяка, восходящую в конце концов прямо к Ламии, — от вампиров из мрачных легенд: они никогда не умирали и не лежали в земле. Трансформация происходила мягко, и они продолжали дышать. Пусть она не отражалась в зеркалах и ощущала потребность в крови, но сердце ее все же билось. Истинно Мертвые — порой известные под именем стригои — были скорее мертвыми, чем живыми, по существу, ходячими трупами. Среди тех попадалось мало приличных, они были скверными: похищали детей, вырывали горла, оскверняли могилы…
Женевьева и леди Мелисса играли в карты на террасе после захода солнца, и качество игры улучшалось по мере пробуждения их ночных чувств. Женевьева провела язычком по острым зубам и попыталась просчитать на два-три хода вперед.
— Ну, ну, девочка моя, — сказала леди Мелисса, и ее детское личико посерьезнело. — Ты не должна пытаться читать мысли своей бабушки, вот так вот. Бабушка намного старше и мудрее тебя и может с легкостью мысленно показать тебе неправильные карты.
Женевьева расхохоталась и проиграла снова, побитая невесть откуда взявшимся козырем.
— Вот видишь.
Леди Мелисса рассмеялась удавшемуся фокусу. На миг она совершенно превратилась в хихикающую девочку; потом это опять была старая леди. Внутри монастырских стен поднимались Истинно Мертвые. В лесу завыли волки. Крупная летучая мышь, хлопая крыльями, лениво заскользила по небу, заслонив на мгновение луну.
Двадцать пять лет назад Женевьева присутствовала при смерти самого порочного человека из всех живых. Последствия были пагубными и непредсказуемыми. По всему Известному Миру агенты зла — часть из которых годами притворялась обыкновенными или даже примерными гражданами — обрели свой истинный, чудовищный облик, или были поражены невидимыми стрелами в сердце, или их разнесло взрывами на куски. В Кислеве беззвучно обрушился замок, раздавив в кашу собравшихся в нем ведьм. Тысячи духов освободились от уз, удерживавших их на земле, и отправились дальше, за пределы досягаемости медиумов и некромантов. В Жизоре статуя замученного ребенка, когда рассеялось наложенное на нее заклятие, вдруг ожила и заговорила на древнем наречии, которого никто не понимал. А принц Освальд и его товарищи стали героями эпохи.
Император Люйтпольд, устыдившись своего прежнего отказа помочь отряду Освальда, послал войско имперской гвардии очистить замок Дракенфелса от жалких остатков его мерзких слуг. Гоблины, орки, тролли, чудовищно измененные люди, выродки и полчища не поддающихся классификации существ были преданы мечу, или сожжены на кострах, или повешены на стенах крепости. Император хотел сровнять замок с землей, но Освальд вступился, настаивая, что тот должен остаться, заброшенный и полуразрушенный, как напоминание о зле, обитавшем там. За книги Дракенфелса, бумаги и вещи вели спор верховный теогонист культа Зигмара и верховный жрец культа Ульрика, но, в конце концов, они разошлись по храмам и библиотекам по всей Империи, доступные лишь наиболее уважаемым ученым с незапятнанной репутацией.
Женевьева тем временем отвергла все предложения о награде и вернулась в «Полумесяц». Ее роль в приключении закончилась, и она не желала больше об этом слышать. Слишком много было смертей, и хуже всего для нее было бы несерьезно отнестись к этой истории. Но таверна изменилась, ее теперь переполняли любопытствующие и возбужденные. Сочинители баллад жаждали услышать ее историю, фанатики желали иметь реликвии от ее персоны, родственники жертв монстра необъяснимо вздумали получить с нее компенсации, политики хотели использовать ее имя в своих целях, группа молодых, желающих создать свой клан темных сыновей намеревалась сплотить вокруг нее гильдию вампиров, чтобы влиять на Императора, лоббируя продвижение неких законов, направленных против козней других представителей их же расы.
Сохранившие верность делу Дракенфелса несколько раз пытались убить ее. Да еще ограниченные почтенные граждане не могли мириться с тем, как она преуменьшает свою роль в свержении Великого Чародея, и пытались объявить ее его тайной союзницей.
Самым же неприятным из всего были стада молодых людей, сделавшихся ее обожателями. Они обнажали перед нею запястья и горло, умоляя ее впиться поглубже, порой резали вены в ее присутствии. Некоторые из них принадлежали к тем жалким типам, что осаждают всю нечисть тем, что страстно жаждут темного поцелуя и всего, что он с собой несет. Но другие объявляли, что будут просто счастливы отдать всю кровь до капли ради нее, умереть, содрогаясь в экстазе, в ее объятиях.
Она не смогла всего этого вынести и, в конце концов, села на речное судно, идущее до монастыря. Она слышала, что такое место существует, и ее темная родня рассказывала ей противоречивые истории про уединенное прибежище для вампиров, но лишь теперь она потрудилась отыскать истину между слов этих рассказов, обратиться за разрешением в Орден Вечной Ночи и Утешения. Когда ей понадобилось разыскать их, они сами установили с ней контакт. Очевидно, у них были свои агенты в мире.
— Ты обеспокоена, — сказала леди Мелисса. — Расскажи мне о своих тревогах.
— Я видела сон.
— Чепуха, девочка. Наш народ не видит снов. Ты не хуже меня знаешь, что мы спим мертвым сном.
Женевьева мысленно видела лицо в маске, слышала леденящий хохот.
— И все же я видела сон.
К ним на террасе присоединились Гонорио, вампир-гном, который был сейчас старшим в ордене, и еще группа других. Один из группы был живой, и он нервничал. Это был молодой человек, достаточно хорошо одетый, но явно не из высших кругов. Что-то насторожило ее в нем, что-то было не так.
Вьетзак, Истинно Мертвый, гигант, с беспримерной жестокостью правивший некогда Карак Варном, разглядывал юношу с откровенным вожделением. Вьетзак был привилегированным помощником Гонорио и не сделал бы ничего без разрешения старшего, но посетитель этого знать не мог.
— Дамы, надеюсь, вы извините меня за вторжение, — начал отец Гонорио, — но, похоже, хоть мы и оставили мирскую жизнь в прошлом, мир не вполне готов отказаться от заинтересованности в нас. Сюда доставили послание-призыв. Этот джентльмен — Хенрик Крали, из Альтдорфа, и он хотел бы переговорить с тобой, Женевьева. Можешь принять его или нет, как пожелаешь.
Посланец поклонился ей и передал свиток. Она узнала печать — корону на фоне деревьев — и тотчас же сломала ее. Вьетзак, пока она читала, скрипел зубами. В лесу поднялся переполох, там летучая мышь поймала волка.
Не позднее чем через час она находилась на борту судна, готовая к долгому путешествию. Леди Мелисса на прощание прочла ей длинную лекцию, предостерегая против опасностей внешнего мира и напоминая о трудностях, с которыми ей предстоит встретиться. Женевьева слишком любила старую леди-дитя, чтобы сказать ей, что вооруженные кольями из боярышника инквизиторы, о которых та говорит, исчезли триста лет назад и что города, которые она помнит как процветающие источники жизненной силы, превратились в покинутые руины. Леди Мелисса явно пробыла в монастыре целую вечность. Они обнялись, и леди Мелисса возвратилась на пристань, где ее ждал Вьетзак, не выносящий текущей воды, чтобы сопроводить обратно, на вершину к монастырю. Когда ее темная бабушка махала ей на прощание, у Женевьевы было волнующее чувство, что обе они опять живы и что они всего лишь две девочки-подружки, шестнадцати и двенадцати лет, расстающиеся на лето.
На другой день, распростершись на койке, пока гребцы гнали суденышко сквозь леса, она вновь увидела сон.
Человек в железной маске с дьявольским смехом не покидал ее. Может, он и мертв, но вот забыт ли — это совсем другой вопрос.
Сейчас она направляется в Альтдорф. Но в конечном счете она знала: путь приведет ее назад, в Серые горы, туда, где она уже прошла однажды двадцать пять лет назад.
Назад, в крепость Дракенфелса.
III
Когда Зарадат принес им еду, Козински оставил Керрефу чуть меньше обычного. Детлеф понимал, что маленький сапожник должен умереть в считанные месяцы при таком обращении, а Козински станет еще сильнее. Потом безумному наемнику понадобится новый источник добавочной пищи. Гуглиэльмо уже почти старик, и ноги у него тонкие, как жерди. Наверно, он станет следующим кормильцем Козински, следующей его жертвой. Но потом… Маноло настоящий морской разбойник, а Джастус обучен всему, чего можно ожидать от последователя бога — покровителя жуликов и воров. Детлеф знал, что сейчас он не в лучшей форме. Вес его реально снизился до приемлемого уровня лишь к середине работы над постановкой, когда он активно упражнялся каждый день. Теперь он, бесспорно, расплылся, даже несмотря на скудный рацион. А Козински с каждым днем выглядел все сильнее и отвратительнее. После того как Керреф и Гуглиэльмо умрут, Козински начнет отбирать еду у него. А Маноло и Джастус позволят ему делать это, точно так же как он позволяет Козински объедать Керрефа. Как позволил бы делать это с Гуглиэльмо, который был его ближайшим приятелем в камере. И если Козински станет отбирать достаточно много, Детлеф тоже умрет.
Едва ли подходящая участь для автора «Истории Зигмара», ярчайшей звезды Театра Кёнигсгартен в Миденхейме. Он попытался сосчитать, сколько сердец дочерей миденхеймского высшего общества разбил, но не было настроения. Он думал о ролях, которые еще не сыграл, о классиках, которых не поставил, о шедеврах, которые не написал. Наверно, стань он призраком и сумей выбраться из крепости, то занялся бы постановкой «Одинокого узника Карак Кадрин» и сыграл в ней главную роль. Он чувствовал, что лишь теперь по-настоящему понимает состояние несчастного барона Тристера.
Кто-то пинком прервал его размышления. Это был Зарадат, бренчащий ключами у него перед носом.
— Что тебе надо? Снова волосы? А может, пальцы — бросить в варево людоеда или затыкать бутылки с прокисшим вином вместо пробок?
«Надежный» сплюнул в угол.
— К тебе посетитель, комедиант.
— А! Снова Грюнлиб! Скажи ему, что я нездоров и не могу его принять. Нет, что мой день плотно расписан и мне некуда его втиснуть. Нет…
Зарадат рывком поднял Детлефа и сильно ударил его ключами по лицу. Появилась кровь.
— Ты встретишься с посетителем, или я отправлю тебя в карцер. Там у тебя не будет такой роскоши, как тут.
Детлефу не улыбалась перспектива опытным путем выяснять, какая такая роскошь воистину невидимо присутствует в его теперешней камере. Например, предположил он, можно считать роскошью, что в камере с тобой не заперт голодный волк. Или то, что из нее еженедельно выносят парашу. Или что они не сидят по самую шею в вонючей воде в какой-нибудь подземной темнице.
Зарадат пристегнул цепь к железному ошейнику Детлефа и выволок его за дверь. Гения вели по тюрьме на цепочке, словно собачонку, под выкрики и мольбы остальных узников. Крепость устарела еще века назад, и в ней все еще имелись пыточные застенки, которые использовались во времена правления Хальмара Тирана, Дитрика Несправедливого и Кровавой Беатрисы, Неслыханно Жестокой. Зарадат жадным взглядом окинул полуразвалившуюся дыбу, потом с отвращением взглянул на Детлефа. Догадаться, о чем думает «надежный», было нетрудно. Как император, Карл-Франц был вполне приемлем, но кто знает, кого выборщики возвысят следующим. Ведь даже Беатриса, на взгляд историка, явная маньячка, была избрана единогласным решением Великих и Достойных. Невозможно угадать, придется ли Зарадату, и если придется, то когда, смахнуть пыль с «тилейского сапога», смазать шипы кислевской «железной девы» или снова раскалить самые разные щипцы и клейма, висящие теперь в забытьи под слоем паутины. А когда это случится, «надежный» обрадуется, как молодой отец… а у Детлефа появится еще один повод пожалеть о том дне, когда выборщик Миденланда, на вид внушающий такое доверие, появился в его театре.
Великий и Достойный, тьфу! Недалекий и Подлый, как змея, — это подошло бы ему больше. Мстительный и Отвратительный! Гнусный и Жалкий!
Наконец Детлефа доволокли до крохотного внутреннего дворика и вытолкнули наружу. Его босые ноги застыли на холодных как лед камнях. День был пасмурный, но все же глазам его стало больно от света, будто он смотрел прямо на солнце. Он понял, насколько привык к сумраку камеры.
На балконе, нависшем над двориком, появилась фигура. Детлеф узнал черные одеяния, золотые цепи и надменное лицо коменданта тюрьмы Ван Зандта, который, по прибытии Детлефа в крепость, прочитал ему лекцию о самоотречении и покое через страдания. Он был из чиновников, чья набожность такова, что, как Детлеф подозревал, они дали обет глупости.
— Зирк, — произнес Ван Зандт, — ты, возможно, задумывался, что это за запах, от которого ты не можешь избавиться последние несколько недель…
Детлеф ухмыльнулся и кивнул, просто чтобы не спорить с комендантом.
— Что ж, мне очень жаль, что приходится говорить тебе это, но, боюсь, это воняет от тебя.
Горгульи под балконом извергли потоки воды, обрушившейся на Детлефа, словно каменный град. Он был сбит наземь и забарахтался под водяными струями. Пытался увернуться, но струи изменили направление и снова сбили его с ног. Его лохмотья сорвало водой, с тела болезненно отколупывались большие куски грязи. Он увидел в воде куски льда величиной с кулак и понял, что его моют талым снегом с крыши. Зарадат бросил ему щетку из негнущейся щетины, которая вполне могла бы служить в качестве одного из пыточных инструментов, и приказал скрести себя ею.
Потоки воды иссякли. Зарадат содрал с тела Детлефа остатки лохмотьев и ткнул его в отвисший живот. Он скалился, словно крыса, показывая неприятно желтые зубы. Детлефа, с которого все еще капала вода, покрывшегося гусиной кожей, провели по коридору в другое помещение. Зарадат извлек простую рубаху, едва ли модную, но все же лучше, чем ничего, и позволил Детлефу обтереться полотенцем, прежде чем надеть ее.
— Грюнлиб, должно быть, стал чересчур брезглив на старости лет, — заметил Детлеф, — раз его оскорбляет запах куда менее гнусный по сравнению с душком от представлений его актеров.
В комнату вошел Ван Зандт.
— Сегодня ты не увидишь Грюнлиба, Зирк. У тебя куда более высокопоставленный гость.
— Высокопоставленный настолько, чтобы удостоиться персонального внимания правителя этой дыры?
— Безусловно.
— Вы меня заинтриговали. Ведите.
Детлеф повелительно взмахнул рукой, припомнив, как практиковался в величественных жестах для ролей семи императоров в великом цикле Сутро «Магнус Благочестивый». Ван Зандт нетерпеливо схватил Детлефа за руку и направил в другую дверь. Его обдало теплом, едва он шагнул, впервые с момента заточения в тюрьму, в хорошо натопленную комнату с камином. Свет лился в окна, на которых не было решеток, а на столе как бы между прочим стояла ваза с фруктами, — да, фруктами! — дожидаясь кого-то, кто, возможно, пожелает перехватить что-нибудь в перерыве между трапезами.
За столом сидел мужчина лет примерно сорока, обтирая красное яблоко пышным рукавом. Детлеф был сражен аристократичностью его осанки и проницательностью ясных глаз. Это не был обычный филантроп, занимающийся благотворительностью.
— Детлеф Зирк, — начал комендант Ван Зандт с благоговейной дрожью в голосе, адресованной мужчине, — позвольте представить вас Освальду фон Кёнигсвальду, победителю Тьмы, адепту культа Зигмара, кронпринцу и исполняющему обязанности выборщика Остланда.
Кронпринц улыбнулся Детлефу. У Детлефа возникло предчувствие, что все его беды только начинаются.
— Присаживайтесь, — сказал человек, победивший Дракенфелса. — Нам надо о многом поговорить, вам и мне.
IV
На кону стояла судьба Империи. И замок был той позицией, которую следовало удержать, которую нельзя было сдать. На его стенах осталось всего лишь двадцать рыцарей с торчащими на шлемах плюмажами, да еще едва ли сотня простых солдат под стенами внизу, непоколебимо готовых умереть за Императора. Против них была примерно пятитысячная орда орков, усиленная великанами, минотаврами, ограми, всадниками-нежитью, снотлингами, большими и малыми демонами и всякими прочими тварями тьмы. Все зависело от решения командира крепости, его высочества Максимилиана фон Кёнигсвальда, великого принца Остланда.
Он обдумал положение, оценил обстановку и посоветовался с генералом. После недолгого совещания он уже знал, как следует действовать. Максимилиан вернул полководца в нагрудный карман и отдал приказ:
— Обрушить жидкий огонь на врага!
Он ткнул горящей свечой в кубок с бретонским бренди и опрокинул его над полем боя. Пламя распространилось, поглотив тысячу, а то и больше воителей зла. Они плавились, расслаивались, да и само поле боя исчезало в огне. Запах был просто отвратительный, и даже сам Максимилиан отступил, когда с шипением начали взрываться орки.
Главнокомандующий орды вскинул взгляд и разразился слезами.
— Мама, мама! — закричал командир орков. — Он опять сжигает моих солдатиков!
Мама главнокомандующего, сиделка великого принца, устремилась на помощь с ведром воды. Солдат раскидало потоком во все стороны, но огонь был усмирен. Настольный замок размок и обрушился, сбросив главные силы принца в самую кашу. Максимилиан захихикал высоким голосом и выудил своих любимых рыцарей из месива. Вода маленькими водопадами низвергалась на мраморные полы дворцовой комнаты для игр.
— Ну, ну, ваше высочество, — закудахтала сиделка, — мы же не должны поджигать дворец, правда? Император очень огорчился бы.
— Император! — выкрикнул Максимилиан, вытягиваясь по стойке «смирно», несмотря на боль в спине и конечностях, и энергично салютуя. — Умереть за Императора есть высочайшая честь.
Командир орков, в нахлобученном на маленькую голову огромном шлеме, повторил салют выборщика.
— Да, да, конечно, — ответила сиделка. — Но не кажется ли вам, что пора спать, ваше высочество? Вы сражаетесь за Императора уже целое утро.
Максимилиан рассердился.
— Не хочу спать, — заявил он, выпячивая нижнюю губу, закусив белый ус и затаив дыхание. Щеки его покраснели.
— Но выборщику нужно отдыхать. Императору не будет от вас толку, если вы заснете на ходу во время сражения.
— Ладно. Тогда давай спать.
Максимилиан принялся расстегивать форму. Сиделка остановила его, прежде чем он успел скинуть брюки.
— Лучше, наверно, вам не раздеваться, пока вы не будете в своей спальне, ваше высочество. В коридорах дворца в это время года гуляют сквозняки, и вы можете сильно простудиться.
— Простудиться? Сильно? Это мне напоминает времена, когда Император послал меня в Норску. Там дьявольски холодно, в Норске. Полно снега, и льда, и белых волков. Но главное — холодно. Да, в первую очередь там холодно. Норска, она такая. На ужин будут яйца?
Пока выборщик говорил, сиделка ловко оттеснила его от стола, направляя по коридору к комнате для дневного сна. Позади ныл ее сын:
— Можно в следующий раз я буду армией Императора? Вечно я должен быть за орков. Это нечестно.
Максимилиан закашлялся глубоким, мучительным кашлем, идущим прямо из легких, наполняющим рот мокротой. Он промахнулся мимо плевательницы, и сиделке снова пришлось утирать ему усы. Он очень больной выборщик, говорят ему, и нуждается в отдыхе.
— Яйца, женщина! — громыхнул он. — Будут яйца?
— Мне кажется, повар собирался приготовить перепелку, но если вы будете послушным и проспите до трех, думаю, мы сумеем договориться насчет яиц.
Они прошли мимо тикающих часов с маятником, циферблат которых изображал смеющееся солнце, а рабочий механизм был упрятан под стекло.
— Проспать до трех! Это же еще часы, часы и часы.
— Ну, значит, будет перепелка.
Двое высокопоставленных вельмож, жрецы Ульрика, увидели проходящего Максимилиана и низко поклонились ему. Он показал им язык, и они без всяких комментариев прошли мимо. Его не интересовали жрецы Ульрика, высохшие старые глупцы, которые поверх своих длинных носов свысока взирали на героев Империи и пытались заставить его читать скучные бумаги и всякое такое.
— Не люблю перепелку. Люблю яйца. Яйца — славная еда в походе. Яйца на завтрак, и можешь шагать весь день.
Сиделка помогла великому принцу войти в комнату. Она была украшена большими яркими картинами с изображением старого императора Люйтпольда и знаменитых сражений. Здесь был даже портрет Максимилиана фон Кёнигсвальда в молодом возрасте, с женой и маленьким сыном, одетыми ко двору. Рука Максимилиана лежала на рукояти меча.
— Поспите до трех, ваше высочество, и яйца, может быть, найдутся.
— Полтретьего.
— Три.
Сиделка отерла капли с усов выборщика.
— Без четверти три.
— Договорились.
Выборщик принялся подпрыгивать на кровати, радостно выкрикивая:
— Яйца, яйца! Мне дадут на ужин яйца! Вам яиц не дадут, а мне дадут, потому что я герой Империи. Сам Император это сказал.
Сиделка стащила с выборщика форму и укрыла его одеялом.
— Не забудь про генерала.
— Ах, простите, ваше высочество.
Она достала главного солдата из кармана куртки выборщика и положила на прикроватный столик, чтобы принц мог смотреть на него из-под одеял. Он отдал честь фигурке, которая всегда салютовала ему в ответ.
— Пожелайте генералу доброго сна, ваше высочество.
— Доброго сна, генерал…
— И помните, что когда поспите, вы встретитесь с кронпринцем Освальдом. Вы должны поставить свою печать на некоторых бумагах.
Освальд. Засыпая, готовясь смотреть сны о сражениях и войнах, Максимилиан пытался думать об Освальде. Освальдов два. Его отец, старый великий принц, был Освальд. А есть еще другой, помоложе. Наверно, он должен увидеться с отцом, потому что старый Освальд важный человек, тоже герой Империи.
Но кроме того… яйца!
V
Несмотря на дорогой ценой давшееся Детлефу Зирку разочарование в одном Великом и Достойном, кронпринц Освальд произвел на него впечатление. Те, кто вписывает свои имена в анналы истории, на поверку обычно оказываются болтливыми идиотами. Полководец, сдерживавший орды Тьмы, смердит, как помойная яма, ковыряет в носу, а в бороде его запутались кусочки лука. У куртизанки, определявшей судьбы целого города, не хватает зуба, у нее скрипучий смех и манера больно тыкать вас в ребра всякий раз, когда в беседе прозвучит двусмысленность. А философ, чьи идеи изменили весь образ имперского мышления, поглощен ребяческой войной с соседом из-за лающей собаки. Но кронпринц Освальд в каждой детали был похож на героя, который убил чудовище, завоевал принцессу, спас королевство и прославил своего отца.
Он был красивее любого актера — любимца дам, а его поза, расслабленная, но позволяющая мгновенно оказаться в состоянии полной готовности, предполагала атлетизм больший, чем у профессиональных фехтовальщиков или акробатов. Детлеф, привыкший быть центром любой компании, с сожалением признал, что, окажись в комнате толпа женщин, они все, даже если не брать в расчет его общественное положение, столпились бы возле Освальда. А сконфуженный Детлеф остался бы вести беседу с теми неизменными женщинами в очках, с плохой кожей, дурно одетыми, которых красотки всюду таскают с собой, чтобы на этом фоне ярче высветить собственные достоинства.
В истории Освальда и Дракенфелса присутствовала женщина, Детлеф был в этом уверен. Конечно же, красивая женщина. Как же ее звали? Он точно помнил, что кронпринц не женат, так что она, должно быть, вышла из игры вскоре после смерти Великого Чародея. Наверно, умерла. Смерть возлюбленной героя отвечала законам мелодрамы. Герои должны быть свободными от таких привязанностей, если они собираются продолжать свои подвиги. В свою недолгую бытность героем Детлеф потерял счет умирающим девицам, которым он клялся в вечной любви, и счет справедливым претензиям, которые предъявлял потом.
Кронпринц впился в яблоко безупречно ровными зубами и принялся жевать. Детлеф знал, что у него самого зубы довольно плохие. Он даже отпустил не по моде длинные усы, чтобы прикрывать их. Но он ощущал голод, который не покидал его все эти месяцы. Он знал, что кронпринц приглядывается к нему, оценивает его, но мог только с жадностью, перерастающей в вожделение, смотреть на вазу с фруктами. Он сглотнул слюну, которой наполнился его рот, и заставил себя встретиться взглядом со своим посетителем.
Как он выглядит после этих месяцев в крепости Мундсен? Он предполагал, что в ближайшее время не разбил бы ничьего сердца, даже не будь Освальда. В желудке у него заурчало, когда кронпринц швырнул огрызок яблока в огонь. Сгорая, тот шипел. Детлеф обменял бы недельную пайку хлеба и сыра на ту мякоть, что еще оставалась на этом огрызке.
Вероятно, его голод был слишком очевиден для гостя.
— Прошу вас, мистер Зирк, пожалуйста…
Кронпринц Освальд указал затянутой в перчатку рукой на вазу. Перламутровые пуговицы на запястье заиграли на свету. Он, конечно, был одет безупречно и по последней моде. И все же в его костюме ничего не бросалось в глаза. Он носил дорогие одеяния непринужденно, и они не подавляли его. В его наряде была воистину королевская простота, выглядевшая куда как лучше в сравнении с безвкусной вычурностью и обилием украшений, столь любимыми слишком многими представителями знати.
Детлеф потрогал яблоко, смакуя это ощущение, словно привередливая хозяйка на базаре, проверяющая, спелые ли плоды, прежде чем совершить покупку. Он вынул его из вазы и внимательно осмотрел. Желудок его, казалось, никогда в жизни не был полон, его сводило мучительной болью. Детлеф вгрызся в яблоко, набил полный рот и проглотил, не разбирая вкуса. За три укуса яблоко исчезло вместе с огрызком. Он взял грушу и стремительно проглотил и ее тоже. По его лицу стекал сок. Кронпринц наблюдал за Детлефом, изумленно приподняв бровь.
Детлеф понимал, что Освальд все еще молод. И все же свой великий подвиг он совершил лет этак двадцать пять назад. Он, должно быть, был почти мальчишкой, когда справился с Дракенфелсом.
— Я читал ваши произведения, мистер Зирк. Я видел ваши постановки. Вы необычайно талантливы.
Детлеф, чей рот был набит виноградом, согласно промычал. Он выплюнул косточки в ладонь и почувствовал себя глупо, поскольку деть их было некуда. Он сжал руку в кулак, решив проглотить их потом. Если Козински может есть мышей, то уж Детлеф Зирк не откажется от виноградных косточек.
— Я даже удостоился доступа к рукописи вашей «Истории Зигмара». Ее владелец, как вам, должно быть, известно, выборщик Миденланда.
— Мое величайшее творение? Вам понравилось?
Кронпринц улыбнулся почти лукаво.
— Оно… претенциозно. Хотя непрактичность…
— По рукописи многого не скажешь, ваше высочество. Вам надо было бы увидеть представление. Оно убедило бы вас. Это стало бы эпохальным событием.
— Без сомнения.
Двое мужчин внимательно посмотрели друг на друга. Детлеф перестал есть, лишь когда фруктов больше не осталось. Кронпринц не спешил раскрывать цель своего визита в крепость Мундсен. Огонь пылал. Детлеф наслаждался простым теплом и обстановкой. Мягким стулом, чтобы сидеть, и столом, на который можно поставить локти. До того, как он попал в крепость, он требовал себе горы вышитых подушек, служанок, всегда готовых потакать его капризам, обильную еду, которую подавали в любой час дня и ночи, чтобы питать его гений, и лучших музыкантов, чтобы играть для него, когда ему требовалось вдохновение. Его театр в Миденхейме был более импозантен, более монументален, чем Коллегия Богословия. Ни за что теперь он не пожелал бы такой роскоши, если бы смог, но выбрал бы кровать с матрасом, камин и топор, чтобы нарубить дров, и достаточное количество простой, но добротной еды на столе.
— Судьи установили, что вы несете ответственность за весьма значительную денежную сумму. У вас кредиторов больше, чем незаконных претендентов на трон в Тилейском королевстве.
— Несомненно, кронпринц. Поэтому я здесь. Хотя лично моей вины тут нет никакой, уверяю вас. Не в моем положении критиковать выборщика Империи, но ваш уважаемый коллега из Миденланда едва ли повел себя в этой ситуации по правилам чести и порядочности. Он взял на себя ответственность за мою постановку, а потом его адвокаты нашли способ разорвать со мной контракт…
На самом деле Детлеф был вынужден под угрозой ножа подписать соглашение, освобождающее выборщика Миденланда от любых финансовых обязательств, связанных с «Историей Зигмара». Позже Театр Кёнигсгартен был сожжен дотла взбунтовавшейся толпой портных, плотников, исполнителей мелких ролей, музыкантов, обладателей билетов, шорников, проституток, торговцев и содержателей постоялых дворов. Будучи поставлен перед выбором между ямой с известью и бочкой с кипящей смолой, его доверенный помощник режиссера донес на него. Все, что у него было, отобрали судебные приставы выборщика и бросили кредиторам. А сам Миденланд предпочел отправиться с официальным визитом в одну южную страну с хорошим климатом и издать эдикт против постановки пьес не на скучные религиозные темы. Никакие мольбы не могли убедить недавнего покровителя искусства прийти на помощь величайшему актеру и драматургу из всех, кто примерял фальшивый нос со времен самого Джакопо Таррадаша. А поскольку Детлеф всегда считал, что Таррадаша несколько переоценивают, клевета жалила еще больнее. Он не мог бы выдумать большей трагедии, чем та, что его искусство будет задушено. Не ради себя он сетовал на несправедливость своего пребывания в тюрьме, но ради мира, который лишился плодов его гения.
— Миденланд — нищий, — сказал кронпринц. — У него нет ни слонов с востока, ни золотых идолов из Лустрии. В сравнении с богатством Императора его состояния едва хватит, чтобы заплатить за кувшин эля да кусок говядины. Ваши долги — это мелочь.
Детлеф был поражен. Освальд серьезно произнес:
— О ваших долгах можно позаботиться.
Детлеф ощутил близость западни. Вот опять перед ним Великий и Достойный, улыбающийся и уверяющий его, что обо всем позаботятся, что все его заботы можно просто выплеснуть прочь вместе со вчерашними помоями. Из опыта общения с покровителями он знал, что богатые — порода особая. Деньги — словно волшебный камень из сказки: чем больше ты с ним соприкасаешься, тем меньше остается в тебе человеческого.
Его снова охватило тревожное предчувствие. Предполагалось, что он имеет отношение к магии через какого-то незаконнорожденного прадеда. Порой в нем просыпалась интуиция.
— Вы могли бы покинуть крепость Мундсен уже сегодня к полудню, — продолжал кронпринц, — с достаточным количеством крон, чтобы шикарно устроиться в любой гостинице Альтдорфа.
— Ваше высочество, мы с вами люди прямые, верно? Меня в самом деле очень обрадовала бы перспектива покинуть мое теперешнее обиталище. Более того, я был бы крайне счастлив, если бы с меня сняли бремя безвинно приобретенных долгов. И я не сомневаюсь, что ваше семейство обладает необходимыми средствами, чтобы совершить эти чудеса. Но, как вам, возможно, известно, я родом из Нулна, стипендиат знаменитых городских интернатов. Мой отец начинал жизнь уличным торговцем овощами и своим трудом заработал большое состояние. Всю жизнь он помнил то, чему научила его первая профессия, и он преподал мне урок более важный, чем любые жрецы и профессора. «Детлеф, — сказал он мне однажды, — никто никогда ничего не дает бесплатно. За все надо платить». И сейчас мне вспомнился этот урок…
На самом-то деле папаша Детлефа всегда отказывался говорить о том, что было прежде, чем он столковался с одной сильной бандой, которая, разгромив лотки других торговцев, позволила ему утвердиться на овощном рынке Нулна. Он был слишком большим ничтожеством, чтобы давать сыну любые советы, кроме «не ходи на сцену, или я оставлю тебя без единого пенни!». Детлеф слышал, что отец умер от апоплексического удара во время встречи со сборщиками налогов, в тот самый миг, когда было предложено тщательно проверить его прибыль за последние тридцать лет. Мать сбежала в прибрежный городок Магритту в Эсталии и связалась с мужчиной намного младше себя, менестрелем, наиболее примечательным в котором было обтягивающее трико, а отнюдь не сладкозвучный голос. Она тоже не вполне поддерживала гений своего сына.
— Короче говоря, ваше высочество, я бы хотел узнать теперь, прежде чем принять столь щедро предложенную помощь, какова цена вашего вмешательства в мои дела? Чего вы от меня хотите?
— Вы сообразительны, Зирк. Я хочу, чтобы вы написали и поставили для меня пьесу. Не такую объемную, как ваша «История Зигмара», но, тем не менее, вполне достойную вещь. Я хочу, чтобы вы написали и поставили мою собственную историю, историю о моем походе в замок Дракенфелс и о гибели Великого Чародея.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
I
На составление контракта ушла целая неделя. На это время кронпринц Освальд, к холодной ярости коменданта Ван Зандта, устроил так, что с Детлефа сняли ошейник и перевели его в более комфортабельное помещение внутри крепости. К несчастью для тюремной администрации, единственным местом, почти отвечавшим представлениям Детлефа о комфорте, оказался личный кабинет начальника тюрьмы в центральной башне. Ван Зандта выгнали искать пристанище в ближайшей гостинице, а Детлеф занял его кабинет под свои нужды. Хотя с формальной точки зрения он все еще оставался осужденным за долги, он ухватился за возможность изменить свое положение. Вместо единственного грязного одеяла у него появилась королевских размеров кровать, которую доставили в кабинет коменданта; вместо грубого Зарадата его теперь обихаживала одна незадачливая проститутка, в судьбе которой он принял участие и чья благодарность оказалась незабываемой и весьма действенной; а вместо сыра, хлеба и воды ему подавали лучшее мясо, вина и десерты по его выбору.
Даже неделю, однако, он не мог вынести ту грязь и безвкусицу, в которой Ван Зандт явно предпочитал обитать. Едва ли стоило винить коменданта в том, что его родителями оказалась пара пучеглазых уродов, насколько можно было судить по портретам, выполненным на заказ каким-то косоглазым ремесленником, но казалось странным, зачем демонстрировать этот позор семьи, развешивая над рабочим столом особенно отвратительную мазню с изображением старших Ван Зандтов в идиотских золотых тонах. После утра, проведенного в комнате с портретом матери коменданта, чье рыбье лицо неодобрительно хмурилось на Детлефа, он самолично сбросил картину с балкона и заменил ее собственным великолепным портретом, запечатлевшим его в роли Гуиллаума Завоевателя в трагедии «Барбенор, побочный сын Бретонии» Таррадаша. Он хотел было в порыве щедрости оставить его здесь после себя, чтобы оживить обстановку, окружающую жестокосердного служителя, ежедневным напоминанием о самом знаменитом обитателе его заведения, но потом передумал. Картина маслом кисти художника Театра Кёнигсгартен была слишком ценной вещью: не стоило оставлять ее этому бедняге, чтобы он тупо таращился на нее, роясь в бумагах или санкционируя бессмысленную жестокость своих подчиненных.
Обычно Зирк доверял составление контрактов помощнику, которого высоко ценил, — Томасу Баргайнеру. Но Томас первым из всех предал его и возглавил список кредиторов, протягивая руку за возмещением убытков. Поэтому Детлеф озаботился столь скучным занятием сам. В конце концов, именно Томас втянул его в это дело с выборщиком Миденланда. На этот раз он мог быть уверен, что не будет никаких скрытых условий, на которых потом его можно было бы подловить.
Была достигнута договоренность, что Освальд обязуется финансировать создание Детлефом «Дракенфелса» из своей казны, при условии, что сам драматург будет вести скромный образ жизни. Насчет этого пункта у Детлефа возникли некоторые сомнения, но потом он резонно рассудил, что представление кронпринца о скромной жизни, пожалуй, превосходит все мечты пресыщенного сибарита об абсолютной роскоши. Как заключил Детлеф, потягивая принадлежащий Ван Зандту эсталианский херес, «единственное, что нужно человеку вроде меня — это еда и питье, теплая постель, надежная крыша над ней да возможность являть публике мой талант».
Детлеф решил также поделиться своей удачей с прежними сокамерниками и настоял, чтобы Освальд погасил и их долги тоже. В каждом случае освобождение становилось возможным, только если Детлеф ручался за их хорошее поведение и обещал обеспечить их работой. С этим проблем не было: Козински и Маноло были достаточно сильны, чтобы двигать тяжелые декорации, прежняя профессия Джастуса предполагала, что из него выйдет хороший характерный актер, Керреф будет шить обувь для всей компании, а Гуглиэльмо, несмотря на его банкротство, отлично заменит предателя Томаса на посту коммерческого директора. Детлеф даже анонимно устроил освобождение Зарадата, уверенный, что низкая натура надзирателя быстро приведет его обратно в тюрьму. Потребуются годы страданий, чтобы он вновь достиг — если только он вообще сумеет это сделать — незаслуженно привилегированного положения в этой обители страдальцев, какой является крепость Мундсен.
Тем временем кронпринц Освальд переоборудовал бальный зал в своем дворце под репетиционную. Его матушка обожала пышные приемы, но после ее смерти статус первой хозяйки Империи достался графине Эммануэль фон Либевиц из Нулна. Старый великий принц, сраженный болезнями и горем, возился с игрушечными солдатиками, вновь разыгрывая былые сражения в своих комнатах, а делами Кёнигсвальдов занимался теперь исключительно его сын. Люди Освальда были разосланы на розыски тех из оставшихся служащих Театра Кёнигсгартен, которые не сделались предателями. Немало актеров, рабочих сцены и творческих личностей, поклявшихся никогда больше не участвовать в постановках Детлефа Зирка, уговорили вернуться в «Чудо Кёнигсгартена» при помощи имени фон Кёнигсвальда и внезапно выплаченного просроченного жалованья, которое они давно уже списали на неизбежные издержки жизни на подмостках, известной своими трудностями.
Весть о возвращении Детлефа распространилась по Альтдорфу, о нем говорили даже в Нулне и Миденланде. Выборщик Миденхейма воспользовался внезапным интересом и опубликовал «Историю Зигмара» вместе с собственноручно сочиненными мемуарами, в которых обвинил драматурга в провале постановки, так и не увидевшей свет. Книга хорошо продавалась, и выборщик благодаря тому, что был собственником рукописи, имел право не платить Детлефу ни пенни. Некий автор баллад из компании Грюнлиба сочинил песенку о том, как глупо доверять очередное крупное театральное событие автору потерпевшего фиаско «Зигмара». Когда песенка дошла до ушей кронпринца Освальда, ее автор вдруг узнал, что его лицензия на юмористические выступления отозвана, его развеселое лицо больше не желают видеть даже в самых захудалых кабаках и что ему оплачен проезд с торговым караваном в Аравию и Южные Земли.
В конце концов, контракт был составлен, и Детлеф и кронпринц скрепили его своими печатями. Величайший драматург своего поколения прошествовал через открытые ворота долговой тюрьмы, вновь разодетый в яркий пышный наряд, его благодарные сотоварищи почтительно держались в двадцати шагах позади. Стоял первый погожий весенний день, и ручейки талой воды умыли улицы вокруг унылого здания тюрьмы. Детлеф оглянулся и увидел на одном из балкончиков кипящего от злости Ван Зандта. Двое «надежных» волокли по наружной лестнице башни покоробившуюся грязную картину. Ван Зандт потрясал кулаком в воздухе. Детлеф подмел землю украшенной длинными перьями шляпой и отвесил коменданту низкий поклон. Затем, распрямившись, он весело помахал всем несчастным душам, глазевшим сквозь решетки, и повернулся спиной к крепости Мундсен навсегда.
II
— Нет, — завопила Лилли Ниссен в своей гримерной в Премьер-Театре Мариенбурга, и четвертый из четырех бесценных хрустальных, отделанных драгоценными камнями кубков, подаренных ей великим князем Талабекланда, ударившись о стену, разлетелся на миллион осколков. — Нет, нет, нет, нет, нет!
Посланец из Альтдорфа трепетал, видя, как раскраснелись щеки прославленной красавицы, а ноздри ее гордого носика раздулись от неслыханной ярости. Ее большие темные глаза горели, как у кошки. Мелкие морщинки вокруг рта и глаз, совершенно незаметные, когда лицо ее сохраняло спокойствие, образовали глубокие, угрожающие трещины в тщательно наложенном гриме.
«Вполне возможно, — подумал посланец Освальда, — что все ее лицо полностью осыплется». Он не был уверен, хочет ли знать, что скрывается под этой наружностью, которой очаровывались скульпторы, живописцы, поэты, политики и — по слухам — шесть из четырнадцати выборщиков.
— Нет, нет, нет, нет, нет, нет!
Она вновь взглянула на скреплявшую письмо печать, трагическую и комическую маски, которые Детлеф Зирк выбрал своей эмблемой, и сорвала ее покрытыми лаком ноготками, похожими на когти птицы-падальщика. Она принялась рвать и метать, даже не взглянув на содержимое письма, просто от одного упоминания имени человека, отправившего его.
Трясущаяся костюмерша Лилли съежилась от страха в углу, синяки на ее лице красноречиво свидетельствовали о непримиримом характере великой красавицы. Костюмерша была криволица, и одна нога у нее была короче другой, из-за этого она хромала в башмаке с утолщенной подошвой. Если бы в этот момент ему предложили выбирать, посланец Освальда предпочел бы костюмершу, чтобы согреть его постель в отеле «Мариенбург», отказавшись от актрисы, способной по своему желанию внушать любовь миллионам.
— Нет, нет, нет, нет!
Вопли становились тише по мере того, как до Лилли доходила суть предложения Зирка. Посланец Освальда знал, что она не устоит. Одной главной ролью больше или меньше — это не имело для женщины никакого значения, но имя Освальда фон Кёнигсвальда должно выделяться на странице, словно начертанное огнем. Скоро он станет выборщиком Остланда, и Лилли сможет пополнить коллекцию.
— Нет, нет…
Актриса умолкла, перечитывая письмо Детлефа Зирка, шевеля кроваво-красными губами. Костюмерша вздохнула и выбралась из своего угла. Без слова жалобы она с трудом опустилась на колени и принялась собирать осколки кубков, отделяя никчемные куски хрусталя от драгоценных камней, которые можно было пустить в дело.
Лилли взглянула на посланца Освальда, и на лице ее вспыхнула улыбка, которую он будет вспоминать всякий раз при виде хорошенькой женщины для конца своих дней. Она прижала пальцы к вискам, трещинки на лице разгладились. И вновь она стала совершеннейшей, прекраснейшей женщиной из всех, когда-либо живших на земле. Язычок ее скользнул по острому глазному зубу, — драматург удачно пригласил ее на роль вампира, — рука поднялась к драгоценному ожерелью на шее. Пальцы ее поиграли с рубинами, потом спустились пониже, халат чуть распахнулся, обнажив кремовую гладь нетронутой гримом кожи.
— Да, — сказала она, и посланник Освальда застыл под ее взглядом. — Да.
Он позабыл про костюмершу.
III
— А рассказывал я тебе когда-нибудь о временах, когда мы с кронпринцем Освальдом победили Великого Чародея?! — прорычал толстый старик.
— Да, Руди, — без энтузиазма отозвался Бауман. — Но на этот раз тебе придется заплатить за джин монетой, а не все той же старой сказкой.
— Наверняка здесь кто-нибудь… — начал Руди Вегенер, обводя мясистой рукой вокруг.
Немногочисленные посетители таверны «Черная летучая мышь» не обратили на него внимания. Его подбородки задрожали под клокастой седой бородой, и он, пошатываясь, сполз с табуретки у стойки бара. Его огромное брюхо, казалось, двигалось независимо от остального тела. Бауман укрепил табурет металлическими скобами, но понимал, что однажды Руди все равно раздавит его в щепки.
— Это славная история, друзья. Полная геройских дел, красивых леди, великих опасностей, страшных ран, измен и обмана, потоков крови и озер яда, хорошие люди становились плохими, а плохие делались еще хуже. И кончается она превосходно, принц убивает чудовище, а спину ему защищает старый Руди.
Пьяницы уткнулись в свои пивные кружки. Вино здесь было кислое, как уксус, пиво разбавлено крысиной мочой; зато дешево. Для Руди, однако, недостаточно дешево. Что два пенса за пинту, что тысяча золотых крон, все равно, если у тебя нет двух пенсов.
— Ну же, друзья, кто еще не слышал историю старого доброго Руди? Про принца и Великого Чародея?
Бауман выплеснул из бутылки остатки в кружку и протянул ее старику через исцарапанную полированную стойку.
— Я угощаю, Руди…
Руди обернулся, по жирным складкам его щек потекли пьяные слезы, он сгреб кружку огромной лапой.
— …но только с условием, что ты не будешь рассказывать нам о своих великих приключениях в бытность королем разбойников.
Лицо старика вытянулось, и он тяжело плюхнулся на табурет. Руди застонал — Бауман знал, что когда-то давно он повредил спину, — и уставился в кружку. Он глядел на свое отражение в вине и пожимал плечами в ответ на невысказанные мысли. Пауза была долгой, неловкой, но она прошла. Он поднес кружку ко рту и осушил ее одним глотком. Джин потек у него по бороде и дальше, на рубаху, всю в пятнах и заплатах. Руди рассказывал свои сказки в «Черной летучей мыши» еще в ту пору, когда Бауман едва подрос, чтобы помогать отцу за стойкой. Мальчишкой он жадно глотал все, что бы ни плел толстый старый плут, и больше всего на свете любил слушать про принца Освальда, леди Женевьеву и ужасного Дракенфелса. Он верил каждому слову этих сказок.
Но, вырастая, он лучше узнавал жизнь и начинал разбираться в клиентах отца. Он узнал, что Милхайл, который часами мог похваляться тем, скольких женщин он добивался и завоевал, каждый вечер возвращается домой к престарелой матери и спит один в холодной, не ведавшей греха постели. Узнал, что Корин — хафлинг Корин, утверждавший, что он законный глава Собрания Старейшин, низложенный коварным кузеном, — на самом деле был карманником, которого выгнали из дома, когда из-за артрита его пальцы не могли больше незаметно вытаскивать кошельки.
И Руди, насколько он знал, никогда не путешествовал дальше улицы Ста Трактиров в Альтдорфе. Даже во времена давно прошедшей юности Баумана старый пьянчуга не сыскал бы лошадь, согласную ходить под ним, не мог поднять оружие более опасное, чем пивная бутылка — да и ту лишь к губам, — и не в состоянии был держаться, не качаясь, перед каким бы то ни было врагом, вставшим у него на дороге. Но Руди Король Разбойников был героем детства Баумана, и поэтому он обычно наливал стаканчик-другой старому дурню, когда у того в кармане было пусто. Вряд ли это было таким уж добрым делом по отношению к старику, поскольку Бауман не сомневался, что Руди сам вгоняет себя в гроб всем этим вином, и пивом, и крепчайшим эсталианским джином, который один он из всех клиентов «Черной летучей мыши» мог выдержать.
Было еще не слишком поздно. Из говорливых завсегдатаев присутствовал один Руди. Матушка Милхайла опять занемогла, а Корин сидел в крепости Мундсен после недолгой и неудачной попытки вернуться к прежнему занятию. Все остальные лишь пестовали свои невзгоды да накачивались до полного остолбенения. «Черная летучая мышь» была таверной для неудачников. Бауман знал, что есть места и с худшей репутацией — драчуны любили «Печального рыцаря», неупокоившиеся мертвецы непостижимым образом стекались в «Полумесяц», а самых крутых профессиональных воров и убийц Альтдорфа можно было отыскать в «Священном молоте Зигмара», — но немного сыскалось бы столь унылых. После пяти лет пребывания на самом дне в уличной иерархии Бауман перестал бороться. В другом месте можно потерять и это. Единственными песнями, которые он слышал, были жалобы. Во всех шутках, которые звучали, сквозила горечь.
Дверь отворилась, и вошел кто-то новый. Кто-то, никогда не бывавший в «Черной летучей мыши» прежде. Бауман запомнил бы его, если бы увидел. Это был красивый мужчина, одетый с той простотой, которая может стоить очень недешево. Он не был неудачником, это Бауман определил сразу по выпяченной челюсти и огню в глазах. Держался он непринужденно, но был явно не из тех, кто часто ходит по тавернам. Наверно, снаружи его дожидаются карета с лошадьми и охрана.
— Могу ли я быть вам полезен, сэр? — спросил Бауман.
— Да. — Голос у незнакомца был глубокий и низкий. — Мне сказали, что я, скорее всего, смогу отыскать здесь кое-кого. Старого друга. Рудольфа Вегенера.
Руди глянул поверх кружки и повернулся на табурете. Деревянные ножки заскрипели, и Бауман подумал было, что сейчас, наконец, и произойдет то падение, которого он всегда ожидал. Но нет, Руди, пошатываясь, выпрямился, вытирая грязные ладони о еще более грязную рубаху. Пришелец смотрел на старика и улыбался.
— Руди! Ульрик, но сколько воды утекло…
Он протянул руку. Блеснул перстень с печаткой.
Руди смотрел на мужчину, и в глазах его теперь стояли настоящие слезы. Бауману показалось, что он готов пасть ниц перед своим старым другом. Раздался глухой мучительный стук — Руди опустился на одно колено. Пуговицы на рубахе поотлетали, и волосатые складки толстого брюха хлынули из-под ткани. Руди склонил голову и принял протянутую руку. Он поцеловал кольцо.
— Встань, Руди. Ты не должен этого делать. Это я должен был бы кланяться тебе.
Руди с трудом поднялся, пытаясь запихать свое пузо обратно в рубашку и затянуть ее ремнем.
— Принц… — вымолвил он, с усилием выговаривая слова, — ваше высочество, я…
Приходя в себя, он повернулся к стойке и стукнул по ней огромным кулаком. Стаканы и пивные кружки подпрыгнули.
— Бауман, вина моему другу, кронпринцу Освальду. Джина Руди, Королю Разбойников. А себе налей пинту своего лучшего эля за мой счет.
IV
Обосновавшись во дворце фон Кёнигсвальдов, Детлеф принялся за работу. Как обычно, окончательно пьеса оформится в процессе репетиций, но он должен был наметить ее структуру, распределить роли и вчерне обрисовать характеры.
Он получил право доступа в библиотеку фон Кёнигсвальдов ко всем документам, связанным со смертью Дракенфелса. Там был труд Селинкорта «Династия Кёнигсвальдов», с приукрашенным портретом кронпринца Освальда в юности. И неожиданно маленькая «Жизнь» Женевьевы Дьедонне. «Приключения охотника за вознаграждениями в Рейсквальде, Бретонии и Серых горах» Антона Вейдта в записи Иоахима Мюнчбергера; «Вечный Дракенфелс: исследование зла» Гельмгольца; «Отравленный пир и другие легенды» Клаудии Вельце. И еще там были все памфлеты и записанные баллады. Такое множество истории. Такое множество версий одной и той же истории. Были даже две пьесы — «Падение Дракенфелса» того самого трусливого Матрака и «Принц Освальд» Дориана Дизеля, обе, к радости Детлефа, невероятная чепуха. Сочиняя «Историю Зигмара», он вынужден был соперничать со слишком многими шедеврами, посвященными этой же теме. В данном же случае перед ним была непаханая драматургическая почва, которую он мог застолбить за собой. Особенно радовала возможность примерно наказать своего старого критика и соперника Дизеля, и он в своих набросках прибегнул к злой сатире на некоторые наиболее убогие места ужасной пьесы старого олуха. Интересно, заражает ли все еще Дориан студентов, обучающихся драматургии в университете Нулна, своими старомодными идеями, и приедет ли в Альтдорф, чтобы увидеть, что его превзошел его же ученик, которого он выгнал с лекции по Таррадашу после того, как Детлеф указал, что женские характеры у великого драматурга все одинаковы.
Некоторое время Детлефа беспокоило название. В нем следовало упомянуть «Дракенфелс». Сначала ему понравилось «Освальд и Дракенфелс», но кронпринц не желал, чтобы прозвучало его имя. «История Дракенфелса» — невозможно: Детлеф не хотел напоминать публике про Зигмара и вообще рассматривал только самый конец истории, разворачивавшейся тысячи лет. Потом он перебрал «Смерть Дракенфелса», «Крепость Дракенфелс», «Великий Чародей», «Победитель Тьмы» и «Замок теней». Потом решил назвать пьесу «Сердце Тьмы». Потом поэкспериментировал с «Человеком в железной маске». И наконец, остановился на простом, исполненном драматизма, состоящем из одного слова названии: «Дракенфелс».
Освальд пообещал выделять по часу каждый день для бесед с Детлефом, чтобы, задавая вопросы, тот мог узнавать правду о его подвиге. И еще он попытался разыскать своих еще оставшихся в живых товарищей по походу, уговорить их откликнуться и обсудить их роли в великой драме с писателем, чье имя станет гарантией того, что они войдут в бессмертие. Детлеф располагал фактами и представлял себе образ будущей пьесы. У него даже были написаны некоторые монологи. Но он все еще чувствовал, что лишь подступает к той истине, которая ляжет в основу его фантазии.
Ему начал сниться Дракенфелс, его железное лицо, его бесконечное зло. И после каждого такого сна он сочинял целые страницы мрачных стихов. Великий Чародей воскресал на бумаге.
Освальд не лишен был традиционного для аристократов тщеславия, но оказался странно неразговорчив на некоторые темы. Он заказал Детлефу пьесу как часть торжеств по поводу годовщины гибели врага и прекрасно понимал, что это событие послужит росту его популярности. Детлеф пришел к выводу, что для Освальда важно было оказаться в центре внимания публики после многих лет пребывания на заднем плане. Он был уже выборщиком по всему, кроме названия, а отец его, как ожидалось, не протянет дальше лета. В конечном счете он должен быть утвержден на этом посту и стать одним из двенадцати наиболее влиятельных, после Императора, людей в Империи. «Дракенфелс» Детлефа заставит умолкнуть любые голоса, которые могли звучать против кронпринца. И все же, несмотря на всю политическую практичность затеи Освальда с постановкой пьесы, которая должна будет напомнить миру о его великом геройстве именно в тот момент, когда он готовился принять участие в имперских выборах, Детлеф подчас считал, что кронпринц чересчур скромничает насчет своих заслуг. Упоминая о деяниях, которые, когда речь шла о других людях, провозглашались великими подвигами, он лишь пожимал плечами и просто замечал, что «ничего другого не оставалось» или «я оказался там первым, любой сделал бы то же самое».
Лишь после того, как начал говорить Руди Вегенер, Детлеф стал понимать, что произошло в Рейсквальдском лесу по пути в крепость Дракенфелс и как Освальд сумел удержать своих спутников вместе, по сути, одной силой воли. И лишь когда жрецы Зигмара позволили ему, наконец, ознакомиться с «Запрещенными рукописями Кхаина», Детлеф постиг, каким чудовищно могущественным было вековечное зло Дракенфелса. Он начал увязывать это с изысканиями, проведенными во время работы над «Историей Зигмара», и — с тошнотворным спазмом в желудке — пытался постичь сознанием представление о человеке, о смертном от природы человеке, который мог бы жить во времена Зигмара, две с половиной тысячи лет тому назад, и который все еще ходил по земле, когда на свет появился Детлеф Зирк. Ему было четыре года, когда Дракенфелс умер, и он демонстрировал свой удивительный гений в Нулне, сочиняя симфонии для инструментов, изобрести которые у него так и не нашлось времени.
Детлеф сочинял монологи, делал эскизы декораций и насвистывал музыкальные темы Феликсу Хуберманну. И «Дракенфелс» начинал обретать свою чудовищную форму.
V
Высокий костлявый мужчина, который слишком сильно заикался, выскользнул прочь: отпущенное ему время истекло.
— Следующий! — прокричал Варгр Бреугель.
Еще один высокий костлявый мужчина прошагал на временную сцену, устроенную в бальном зале замка Кёнигсвальдов. Толпа высоких костлявых мужчин шаркала ногами и бубнила.
— Имя?
— Лёвенштейн, — ответил мужчина низким замогильным голосом, — Ласло Лёвенштейн.
Голос был отличный, жуткий. Этот Детлефу понравился. Он толкнул Бреугеля локтем.
— Чем вы занимались? — спросил Бреугель.
— Я семь лет был актером Театра Темпль в Талабхейме. Перебравшись в Альтдорф, я играл барона Тристера в постановке Театра на Гехаймницштрассе «Одинокий Узник». Критик альтдорфского «Болтуна» отзывался обо мне как о «лучшем трагическом актере, играющем в пьесах Таррадаша, своего и, несомненно, всех прочих поколений».
Детлеф смерил мужчину взглядом. У него был рост, и у него был голос.
— Как думаете, Бреугель? — поинтересовался он тихо, чтобы не услышал Лёвенштейн.
Варгр Бреугель был лучшим помощником директора во всем городе. Если бы не предубеждения насчет гномов в театре, думал Детлеф, он был бы вторым из лучших директоров города.
— Его Тристер был хорош, — подтвердил Бреугель. — Но его Оттокар — нечто выдающееся. Я бы рекомендовал его.
— Вы приготовили что-нибудь? — поинтересовался Детлеф, впервые за это утро обращаясь к высокому костлявому мужчине.
Лёвенштейн поклонился и принялся декламировать предсмертное признание Оттокара в любви богине Мирмидии. Говорили, что в тот день, когда Таррадаш писал его, им двигало вдохновение свыше, а читал актер лучше, чем Детлефу когда-либо доводилось слышать. Сам он никогда не играл в «Любви Оттокара и Мирмидии», и если бы ему пришлось состязаться с Ласло Лёвенштейном, он, возможно, предпочел бы на некоторое время отсрочить это дело.
Детлеф позабыл про высокого костлявого актера, он видел лишь смиренного Оттокара, надменного тирана, сведенного в могилу страстной любовью, творившего кровавые дела из самых лучших побуждений и лишь теперь осознавшего, что боги будут преследовать его и после смерти и что он обречен на вечные муки.
Когда он закончил, толпа высоких костлявых мужчин, упорных конкурентов, от которых можно было бы ожидать лишь ненавидящих и завистливых взглядов в адрес талантливого исполнителя, невольно зааплодировала.
Детлеф не был уверен, но, похоже, он отыскал своего Дракенфелса.
— Оставьте свой адрес управляющему кронпринца, — сказал Детлеф мужчине. — Мы с вами свяжемся.
Лёвенштейн снова поклонился и покинул сцену.
— Хотите посмотреть еще кого-нибудь? — спросил Бреугель.
Детлеф минуту подумал.
— Нет, отправляйте соискателей по домам. Теперь давайте займемся претендентами на роли Руди Вегенера, Менеша, Вейдта и Эржбет.
VI
Безумная женщина вела себя тихо. В начале своего пребывания в хосписе она вопила и размазывала по стенам собственные испражнения. Она рассказывала всем, кто соглашался слушать, что за ней охотятся враги. Человек с металлическим лицом. Старая-юная мертвая женщина. Ради ее же блага пришлось ограничить ее свободу. Она повадилась пытаться покончить с собой, заталкивая одежду в рот в надежде задохнуться, и поэтому жрицы Шаллии на ночь связывали ей руки. Со временем она успокоилась и перестала безобразничать. Теперь ей можно было доверять. Она больше не создавала проблем.
Сестра Клементина принимала особое участие в безумице. Дочь богатых и недостойных родителей, Клементина Клаузевиц принесла обет Шаллии, пытаясь расплатиться с миром за, как она считала, долги своей семьи.
Отец ее жестоко эксплуатировал своих арендаторов, заставляя работать на его полях и фабриках, пока люди не валились от изнеможения, а мать была пустоголовой кокеткой, посвятившей всю жизнь мечтам о времени, когда их единственная дочь сможет вращаться в высшем альтдорфском свете. Накануне первого грандиозного бала, который почти наверняка должен был посетить прыщавый мальчишка девяти лет от роду, связанный каким-то дальним родством с императорской семьей, Клементина сбежала и нашла утешение в простой монашеской жизни.
Сестры Шаллии посвящали себя целительству и милосердию. Некоторые шли в мир и становились врачами общей практики, многие тяжко трудились в больницах Старого Света, а считанные единицы выбирали служение в хосписах. Здесь принимали неизлечимых, умирающих и тех, от кого отказались близкие. А в Большом Хосписе во Фредерхейме, в двадцати милях от Альтдорфа, содержались душевнобольные. В прошлом эти стены давали приют двум императорам, пяти полководцам, семи наследникам домов выборщиков, множеству поэтов и бессчетному количеству ничем не приметных граждан. Безумие может вселиться в каждого, и сестрам предписывалось с одинаковой заботой относиться ко всем пациентам.
Безумная подопечная Клементины не могла вспомнить свое имя — в документах хосписа она значилась как Эржбет, — но знала, что была танцовщицей. Порой она удивляла других пациентов, танцуя с изяществом и выразительностью, столь не вязавшимися с ее растрепанными, спутанными волосами и лицом в глубоких морщинах. В другое время она начинала вслух повторять длинный список имен. Клементина не понимала, что означает это долгое перечисление, и как посвятившая себя ордену, устав которого предписывал никогда не отнимать любую разумную жизнь, пришла бы в ужас, узнав, что ее пациентка называет имена всех тех, кого она убила.
За содержание Эржбет хоспис получал щедрые пожертвования. Особа по фамилии Дьедонне, ни разу не навестившая ее, распорядилась, чтобы банкирский дом Мандрагоры переводил хоспису сто крон в год, покуда на его попечении находится танцовщица. И одна из первых семей Альтдорфа также принимала участие в ее судьбе. Кем бы ни была Эржбет, у нее имелись некие влиятельные друзья. Клементина строила догадки, не является ли она потерявшей рассудок дочерью знатного человека, который стыдится в этом признаться? Но, с другой стороны, единственным, кто регулярно навещал ее, был невероятно толстый и уродливый старик, провонявший джином и явно не имеющий представления о высшем свете. Для сестры не так важно было, кем была пациентка, как то, кем могла бы быть.
Теперь, это пришлось признать даже Клементине, Эржбет, скорее всего, никогда уже не будет кем бы то ни было. За эти годы она полностью ушла в себя. Все время, что она проводила на залитом солнцем четырехугольном дворе хосписа, она просто глядела в пустоту, не видя ни сестер, ни других пациентов. Она никогда не шила и не рисовала. Читать она не могла или не хотела. И уже больше года не танцевала. Даже кошмары перестали ей сниться. Большинство жриц считали спокойствие знаком милосердного исцеления, но сестра Клементина знала, что это не так. Она быстро угасала. Теперь это была удобная пациентка, не то что некоторые буйные, с которыми приходилось иметь дело ордену, но она погрузилась в царящую внутри нее тьму куда глубже, чем в момент поступления в хоспис.
Буйные — кусающиеся, царапающиеся, брыкающиеся, вопящие и сопротивляющиеся — отнимали все внимание сестер, в то время как Эржбет сидела тихо и ничего не говорила. Сестра Клементина пыталась установить с ней контакт и старалась каждый день не меньше часа разговаривать с пациенткой. Она задавала вопросы, остававшиеся без ответа, рассказывала женщине о себе и затрагивала общие темы. У нее ни разу не было ощущения, что Эржбет слышит ее, но она знала, что должна пытаться. Порой она признавалась себе, что говорит все это в той же мере для себя, как для Эржбет. Другие сестры были из совсем другого круга, и они слишком часто бывали нетерпимы к ней. Она ощущала сходство с этой встревоженной, хранящей молчание женщиной.
Потом приехал человек от кронпринца Освальда — учтивый управляющий с запечатанным письмом к верховной жрице Маргарет. Вкрадчивость управляющего почему-то обеспокоила сестру Клементину. Он приехал в черном экипаже, на окнах которого были укреплены не слишком бросающиеся в глаза решетки — нелепые на фоне богатой обивки — специально для этой миссии. Герб Кёнигсвальдов — корона с тремя зубцами на фоне раскидистого дуба — напомнила ей о глупых мечтах её глупой матери. Она не знала, перестали ли родители разыскивать ее, а может, никогда особо и не утруждались этим.
Маргарет позвала ее в часовню и велела подготовить Эржбет к путешествию. Клементина запротестовала было, но верховная жрица милосердия одним лишь взглядом охладила ее пыл настолько, что пропало всякое желание возражать. Управляющий сопровождал ее, когда она отправилась на поиски сумасшедшей во двор. Видимо, безумица заметила его присутствие, и все старые страхи вернулись к ней. Эржбет уцепилась за жрицу, целуя серебряного голубка на одеянии сестры Клементины. Та пыталась успокоить свою подопечную, но получалось не слишком убедительно. Управляющий стоял поодаль, не выказывая никаких признаков нетерпения, и ничего не говорил. У Эржбет не было личного имущества, не было одежды, кроме белого платья, какие носили все обитательницы хосписа. Все, что у нее было, — это она сама, а теперь, похоже, и она по прихоти принца не принадлежала себе.
Клементина отколола с платья брошку-голубка и отдала Эржбет. Может, так ей будет спокойнее. Она привела волосы женщины в некое подобие порядка, поцеловала ее в лоб и пожелала доброго пути. Управляющий кронпринца помог оторвать ее пальцы от платья Клементины. Этой ночью сестра Шаллии плакала во сне. На следующее утро она с удивлением и некоторым стыдом обнаружила, что подушка заскорузла от высохших слез. Она помолилась и вернулась к своим обязанностям.
Верховная жрица Маргарет так никогда и не сказала Клементине, что в экипаже, по дороге в Альтдорф, Эржбет отыскала применение двухдюймовой стальной булавке на обратной стороне голубка, которого сестра дала сумасшедшей. Она выколола управляющему глаз и, пока он вопил и обливался кровью, воткнула булавку себе в горло.
Умирая, танцовщица-убийца в последний раз перечислила по именам своих мертвецов. Посланец принца ей не представился, так что его она вынуждена была пропустить. Но, навсегда уходя во тьму, где ее дожидались слуги дьявола, она не забыла упомянуть свою последнюю жертву:
— Эржбет Вегенер…
VII
Керреф оказался куда больше, чем просто сапожником. Когда он представил Детлефу образцы других своих изделий, то был тут же повышен в чине до главы костюмерного отдела того, что именовалось теперь Игровым Театром фон Кёнигсвальдов. Под его началом состояли швеи и кожевники, и он предложил впечатляющие эскизы необычных костюмов. Его кожаные доспехи выглядели как стальные, но весили в разы меньше, чем должны были бы. Статистам, занятым в батальных сценах, нравилось носить их. И еще в свое свободное время он смастерил пять разных кожаных масок для Дракенфелса. Детлеф понял, какой удачей обернулась для него встреча в тюрьме с маленьким сапожником. Иначе он уже к середине первого действия упал бы в обморок под тяжестью своего костюма. По самым скромным оценкам, процентов двадцать пять актрис, пробовавшихся на роль Эржбет, влюбились в Керрефа, и он, после месяцев в крепости Мундсен, был только рад ублажить их. Детлеф почувствовал легчайшие уколы зависти, но пренебрег ими. Слишком многое еще предстояло сделать.
VIII
Лилли Ниссен явилась, когда Детлеф был занят тем, что орал на Бреугеля по поводу бутафорских мечей.
— Дорогая! — возопил он, возвышая голос на целую октаву.
— Душа моя! — отвечала она.
Они кинулись друг другу в объятия и громко расцеловались. Все стояли и смотрели, как величайшие актер и актриса Империи разыгрывают импровизированную любовную сцену.
— Вы стали еще вдвое прекраснее с тех пор, как я видел вас в последний раз, Лилли. Ваше великолепие безгранично!
— А вы, мой гений, вы написали для меня величайшую роль, о которой любая актриса может только мечтать. Я целую каждый из ваших талантливых пальцев!
Позже Детлеф сказал Бреугелю:
— Хорошо, что эта корова играет у нас шестисотлетнюю старуху. Впервые она будет изображать кого-то близкого себе по возрасту.
А Лилли кричала своей костюмерше:
— Это жирное, самодовольное, льстивое чудовище! Отвратительнейший червяк! Деспот со змеиным языком! Только личное приглашение великого принца Остланда могло склонить меня находиться в одной комнате с этим гнойным паразитом, не говоря уж о том, чтобы играть рядом с ним в очередной его дурацкой, ужасной, дрянной мелодраме!
IX
Ласло Лёвенштейн встретился со своим покровителем в глухую полночь в задней комнате предположительно пустого дома. Его не интересовало, кто был этот человек, но он часто гадал, что тот прячет под маской. В карьере Лёвенштейна бывали взлеты и падения с тех пор, как он вынужденно покинул Талабхейм, буквально на несколько шагов опередив охотников на ведьм. Человека его таланта и с его привычками отыскать слишком легко, размышлял он. Ему нужны друзья. Теперь он был в Игровом Театре фон Кёнигсвальдов, он защищен близостью к кронпринцу, даже самой работой у Детлефа Зирка. И все же он вернулся к своему старому покровителю, своему истинному покровителю. Порой без человека в маске проходили годы. Порой они встречались каждый день.
Человек в маске, когда бы ни понадобился Лёвенштейну, всегда связывался с ним. Обычно через посредника. Один и тот же посредник никогда не появлялся дважды. Как-то это был замшелый от дряхлости карлик с гроздьями щупалец вокруг рта и студенистым глазом во лбу. На этот раз им стала стройная маленькая девочка, одетая во все зеленое. Ему обычно давали адрес, и там он находил ожидающего его человека в маске.
— Лас, — начал ровный, лишенный выражения голос, — я рад видеть тебя снова. Слышал, тебе на днях привалила удача.
Актер напрягся — не все приказы покровителя бывали приятными, — но сел. Человек в маске налил ему вина, и он выпил. Как и вся еда и питье, что предлагал ему покровитель, оно было превосходным, из очень дорогих.
— Плохой дом, ты не находишь?
Он оглядел комнату. Она была ничем не примечательна. Голые оштукатуренные стены, выцветшие, кроме тех мест, где висели иконы. В ней стояли грубый стол и два стула, но никакой другой мебели.
— Я полагаю, он годится, чтобы случайно сгореть сегодня ночью. Огонь может распространиться на целую улицу, целый квартал…
У Ласло пересохло во рту. Он отхлебнул еще вина и ополоснул им глотку. Лёвенштейн помнил другой пожар, в Талабхейме. И крики семьи, оказавшейся в ловушке на верхних этажах красивого дома. Он помнил, как выглядела при лунном свете кровь. Она была красная, но казалась черной.
— Разве это не стало бы, мой дорогой друг, трагедией?
Актер покрылся испариной, пытаясь представить себе выражение маски этого человека, вообразить интонации в его голосе. Но без толку. Покровитель Лёвенштейна с тем же успехом мог бы оказаться ожившим портновским манекеном, как и настоящим человеком. Он говорил так, словно читал по строкам, без малейшего усилия, просто правильно выговаривая слова.
— Ты заполучил прекрасную роль в этой маленькой, тщеславной затее кронпринца, верно?
Лёвенштейн кивнул.
— Заглавную роль?
— Да, но все-таки она второстепенная. Главную роль, молодого принца Освальда, играет Детлеф Зирк, автор пьесы.
Покровитель Лёвенштейна захихикал, звук был похож на механический скрежет.
— Молодого принца Освальда. Да, как удачно. Как исключительно удачно.
Лёвенштейн понимал, что уже очень поздно. Завтра рано утром он должен быть во дворце, чтобы Керреф смог подогнать по нему кожаную экипировку. Он устал.
— А ты играешь?..
— Дракенфелса.
Снова хихиканье.
— Ах да, человека в железной маске. Это должно быть неудобно, тебе не кажется? Железная маска.
Актер кивнул, и человек в маске откровенно рассмеялся.
— Что вы…
— Продолжай, Ласло, выкладывай.
— Что вы от меня хотите?
— О, ничего, друг мой. Просто поздравить тебя и напомнить о твоих старых привязанностях. Я надеюсь, ты не позабудешь своих друзей, когда достигнешь славы, которой так достоин. Нет, я надеюсь, ты не забудешь…
В соседней комнате тихонько плакало что-то маленькое. Оно блеяло, как козленок. Лёвенштейн ощутил, как в нем неуверенно всколыхнулись прежние желания. Те, что привели его к этой кочевой жизни, заставили скитаться из города в город. Всегда города, и никогда — поселки или деревни. Ему требовалось достаточно много людей, чтобы затеряться среди них, но при этом каждый вечер появляясь перед публикой. Ситуация не из простых. Без его таинственного покровителя он уже семь раз был бы мертв.
Лёвенштейн взял себя в руки.
— Я не забываю.
— Хорошо. Надеюсь, вино тебе понравилось?
Плач стал громче, теперь он вовсе не походил на голос козленка или ягненка. Лёвенштейн знал, что ожидает его. И не так уж он устал, как ему казалось. Он кивнул, отвечая на вопрос покровителя.
— Отлично. Мне нравятся люди, умеющие получать удовольствие. Умеющие наслаждаться приятнейшими сторонами жизни. Я люблю вознаграждать их. Все эти годы я испытывал величайшее удовлетворение, вознаграждая тебя.
Он поднялся и распахнул дверь. Заднюю комнату освещала единственная свеча. Плачущее существо было привязано к койке. На соседнем столе стоял поднос, полный сверкающих серебряных инструментов, вроде тех, какими мог бы пользоваться сапожник Керреф или же один из брадобреев-хирургов с Ингольдштрассе. Ладони Лёвенштейна сделались скользкими от пота, ногти впились в мякоть. Он до неприличия торопливо допил вино, утер с подбородка капли. Весь дрожа, поднялся и шагнул в другую комнату.
— Лас, твое наслаждение ждет тебя…
X
Детлеф обсуждал декорации с архитекторами кронпринца Освальда. Кронпринц сумел договориться о приобретении настоящей крепости Дракенфелс, намереваясь поставить пьесу в ее главном зале. Преимущества были очевидны, но и отрицательные стороны тоже. Некоторые части замка необходимо было восстанавливать до первоначального состояния, а другие — переделывать под гримерные, склады декораций и жилье для актеров. В главном зале нужно было соорудить сцену. Сначала Детлефа привлекла идея сделать так, чтобы пьеса развивалась в реальном времени, чтобы зрители следовали за персонажами, пока те добираются до крепости, и затем уже входят внутрь нее. Но такой план слишком напоминал «Историю Зигмара», и Освальд не согласился бы на него.
Кроме того, поскольку лишь наиболее важных граждан Империи удостоят чести, пригласив на представление, зрителей ожидается немного и они, скорее всего, окажутся не первой молодости. Будет достаточно непросто доставить скрипучих от древности сановников в крепость по полого поднимающейся вверх дороге, которая во времена Освальда была непроходимой и охраняемой демонами, что уж говорить о вьющейся на головоломной высоте тропе, которой воспользовались тогда искатели приключений. Даже если бы актеры Детлефа согласились на такой риск, весьма вероятно, что какой-нибудь верховный жрец или лорд-камергер кувырнулся бы с отвесных скал, на вершине которых стояла крепость.
Это единственное представление, оно станет венцом его карьеры. Но тем не менее, Детлеф намеревался подготовить менее пышную версию пьесы, подходящую для обычных театров. Он не видел причин, почему бы «Дракенфелсу» не войти в репертуар каждой труппы в Империи, при условии, что ему станут платить приличные авторские. Он уже велел Гуглиэльмо выгнать шпионов из альтдорфского театра, где пьеса после разрекламированной премьеры могла бы идти с большим успехом. К ней уже проявлялся большой интерес, не без помощи кронпринца, сделавшего очень многое, чтобы опровергнуть плохую репутацию Детлефа. Детлеф ожидал интересного предложения от какого-нибудь знатного дома, что позволило бы ему поставить свою пьесу собственными силами и самому сыграть главную роль. В данный момент он склонялся к театру Ансельмо с Брейхтштрассе, но более экспериментаторский Храм Драмы шел с ним ноздря в ноздрю. Театр Ансельмо несколько переусердствовал в постановке второстепенных работ Таррадаша для бюргеров и торговцев, которые приезжали в Альтдорф и чувствовали себя обязанными, раз уж оказались в городе, сходить подремать на какой-нибудь спектакль.
Детлеф мельком просмотрел наброски архитекторов и поставил на них свои инициалы. Он был удовлетворен их предложениями, хотя все равно ему придется самому отправиться в Дракенфелс, прежде чем принять окончательное решение. В конце концов, теперь это должно быть безопасно. Великий Чародей мертв уже двадцать пять лет.
— Детлеф, Детлеф, проблема…
Это в кабинет Детлефа вперевалку зашел Варгр Бреугель с обычным для него выражением вечной обеспокоенности на лице. Проблема есть всегда. Само драматическое искусство есть не что иное, как умение успешно решать проблемы, игнорировать их или избегать.
— Что на этот раз? — вздохнул Детлеф.
— Насчет роли Менеша…
— Я, по-моему, рекомендовал вам остановиться на Гесуальдо. Я доверяю вам в вопросах, касающихся гномов, вы же знаете. Вы же должны быть знатоком в этом.
Бреугель переминался с ноги на ногу. Он был не настоящим гномом, но низкорослым потомком родителей-людей. Детлефу думалось порой, что в происхождении его доверенного помощника не обошлось без прикосновения варп-камня. У множества людей из театрального мира имеется капля-другая Хаоса в душе. Да и у самого Детлефа на левой ноге был лишний мизинец, который его расстроенный папаша ампутировал лично.
— Существует некоторое недовольство вашим утверждением на роль тилейского комика, — сообщил Бреугель, взмахнув длинным бумажным свитком в кляксах и помарках. — Об этом стало известно, и часть гномов Альтдорфа подали эту петицию. Они протестуют против того, что все гномы в пьесе представлены в комическом ключе. Менеш для гномов — великий герой.
— А как насчет предателя Ули? Он тоже великий герой для гномов?
— Ули, как вам хорошо известно, не был настоящим гномом.
— Ну так в нем и не слишком много комедийного, верно? Я не могу учитывать все идущие за спиной разговоры.
Бреугель, казалось, был возмущен.
— Мы не можем позволить себе ссориться с гномами, Детлеф. Слишком много их работает в театре. Вы же не хотите, чтобы забастовали рабочие сцены. Лично я ненавижу высокомерных ублюдков. Знаете ли вы, каково это — когда вас выгоняют из таверны за то, что вы гном, хоть на самом деле вы им не являетесь, а потом гонят из кабака для гномов за то, что вы не настоящий гном?
— Простите, дружище. Я не подумал.
Бреугель немного успокоился. Детлеф взглянул на неудобочитаемую петицию.
— Ладно, скажите им, что я обещаю не делать из Менеша потехи. Смотрите, вот, я убираю…
Детлеф разорвал несколько уже и без того отвергнутых им страниц. По чистой случайности петиция оказалась в их числе.
— Все, больше никаких незаслуженных острот. Удовлетворены?
— Вообще-то есть еще одно возражение против Гесуальдо.
Детлеф стукнул кулаком по столу.
— Что еще? Им что, неизвестно, что гениям нужен покой в душе, чтобы творить?
— Мы смотрели однорукого актера-гнома. Он настаивает, что должен получить эту роль, что только он сможет ее исполнить.
— Но Менешу руку оторвали в самом конце. Я полагаю, мы сумеем устроить какой-нибудь хитрый трюк с фальшивой рукой, набитой свиными потрохами, и получим убедительную сцену ужаса. Но ему никогда не удастся отыграть целую драму так, чтобы публика не заметила негнущуюся и неподвижную руку. Кроме того, этот идиот по меньшей мере лет на двадцать старше, чем нужно для роли.
Бреугель фыркнул:
— Так и должно быть, Детлеф. Он и есть настоящий Менеш!
XI
Пленник намеревался предпринять попытку удрать. Антон Вейдт видел, как Эрно, грабитель, подобрался, готовясь к побегу. Они находились всего в трех улицах от городского дома лорда Лиденброка, гражданина, назначившего награду за голову этого человека. Когда Вейдт сдаст ему задержанного и получит вознаграждение, Лиденброк волен будет делать все, что ему заблагорассудится, чтобы вернуть себе свою собственность, — двадцать золотых крон, кое-какие драгоценности, принадлежавшие графине, и позолоченную икону Ульрика. А поскольку вор сбыл краденое в другой город и все деньги пропил, Лиденброк, скорее всего, надумает получить возмещение ногтями или глазами, чем более общепринятыми средствами уплаты. У лорда репутация жестокого человека. Не будь он таким, едва ли нанял бы Вейдта.
Охотник за вознаграждениями мог точно предсказать, когда Эрно совершит рывок к свободе. Он видел переулок в сотне ярдов впереди и знал, что его подопечный попытается нырнуть туда, надеясь оторваться от Вейдта и разыскать какого-нибудь услужливого кузнеца, чтобы снять цепи с рук и ног. Он, очевидно, думает, что старику за ним не угнаться.
И, конечно, он прав. В молодости Вейдт мог бы погнаться за Эрно и изловил бы его. Но с другой стороны, скорее всего, он сделал бы то же самое, что собирался сделать сейчас.
— Вейдт, — заговорил взломщик, — может, мы могли бы договориться…
Переулок был совсем рядом.
— Может, мы?..
Эрно взмахнул цепями, метя в охотника за вознаграждениями. Вейдт отступил назад, оказавшись вне досягаемости. Грабитель толкнул толстую женщину с ребенком. Младенец заорал во все горло, а женщина оказалась у Вейдта на пути.
— Прочь! — закричал он, выхватывая стреляющий дротиками пистолет.
Женщина попалась тупая. Ему пришлось отпихнуть ее, чтобы прицелиться. Ребенок визжал, словно свинья, которую жарят заживо.
Переулок был узкий и прямой. Эрно не мог прыгать из стороны в сторону. Он поскользнулся на какой-то падали и упал, запутавшись в цепях. Снова поднялся и побежал, пытаясь добраться до невысокой ограды. Чувствуя острую боль в дважды сломанном, дважды сросшемся запястье, Вейдт поднял пистолет и выстрелил.
Дротик ударил Эрно в основание шеи, сбил с ног, и тот рухнул в грязь сточной канавы грудой костей и цепей. Несомненно, переулок в основном использовался обитателями верхних этажей соседних домов в качестве выгребной ямы. Камни были покрыты толстым слоем грязи, в воздухе висела вонь от тухлой рыбы и гниющих овощей.
Вейдт уперся ладонями в колени. Следовало бы подбить Эрно, но оставить в живых. Деньги одни и те же, что за мертвого, что за живого, но теперь ему придется волочь эту тяжеленную тушу до дома Лиденброка. А он и так уже дышит с трудом. Вейдт прислонился к осклизлой стенке, пытаясь восстановить дыхание.
Врач сказал, что что-то гложет его изнутри, болезнь, которая может быть результатом его долгого пристрастия к крепким аравским сигарам. «Внутри тебя словно поселился черный краб, Вейдт, — сказал тот человек, — и он, в конце концов, прикончит тебя».
Вейдту было наплевать на это. Все умирают. Если уж выбирать жизнь без сигар или смерть с ними, Вейдт не колебался с выбором. Он вытащил сигару и трутницу. Сделав две глубокие затяжки, он закашлялся, сплюнул черную липкую мокроту и двинулся по переулку, придерживаясь за стену.
Конечно же, Эрно был мертв. Вейдт выдернул дротик и начисто вытер об одежду трупа. Он перезарядил пистолет, поставив его на предохранитель. Потом расстегнул цепи, снял их и перекинул себе через плечо. Цепи были важным делом в его работе. Этими, специально выкованными кузнецами-гномами, он пользовался уже не один десяток лет. Это были славные цепи, и им доводилось удерживать и куда более опасных типов, чем Эрно.
Он ухватил мертвеца за босую ногу — заковав его, Вейдт продал его башмаки — и поволок обратно к улице. Грудь пронзила резкая боль. «Черный краб уселся на ребра, — подумал он, — и выедает мышцы, скрепляющие кости». Теперь скелет внутри него истирается в порошок. Скоро он растечется, точно медуза, ни на что больше не годный.
И меткость его теперь стала уже не та. Она осталась неплохой, надо полагать, но он-то привык быть стрелком высшего класса. Когда с охотой за вознаграждениями дело было туго, он всегда мог неплохо подзаработать, выигрывая состязания. Большой лук, арбалет, пистолет, метательный нож: он побеждал с любым из них. А как он заботился о своем оружии! Все было наточено, как надо, смазано, если нужно, отполировано и готово отведать крови. Он все еще старается поддерживать порядок, но некоторые вещи даются ему теперь труднее, чем прежде.
Двадцать пять лет назад он ненадолго сделался героем. Но слава быстро прошла. А его роль в падении Дракенфелса была слишком мала, чтобы оказаться замеченной авторами большинства баллад. Вот почему он позволил Иоахиму Мюнчбергеру опубликовать свой рассказ о тех событиях в виде книги. Этот шарлатан исчез со всеми барышами, и Вейдту понадобилось несколько лет — в перерывах между основной работой, — чтобы выследить его и получить с мошенника плату. Мюнчбергеру, должно быть, пришлось научиться писать левой рукой.
Теперь все, похоже, начинается сначала. Эмиссары кронпринца Освальда разыскали его и попросили приехать, чтобы рассказать старую сказку на новый лад жирному актеришке. Вейдт отказался бы, но ему предложили деньги, и пришлось снова пересказывать надоевшую историю этому Детлефу Зирку — по общим отзывам, беглому должнику — и снова остаться незамеченным, в то время как юный Освальд блаженствовал в золотых лучах славы.
Освальд! Он далеко ушел от сопливого мальчишки тех лет. Скоро он будет избирать своего первого Императора. А в это время толстопузый Руди Вегенер наливается джином, спятившая Эржбет буйствует в каком-нибудь сумасшедшем доме, а Леди Вечность насыщается кровью жертв. А Антон Вейдт все тот же, что и был, болтается по улицам, находит разыскиваемых и неразыскиваемых преступников, обращает преступления в кроны. Попробовал бы Освальд побыть на его месте!
Эрно становился все тяжелее. Вейдт вынужден был присесть посреди улицы и отдохнуть. Вокруг него собралась толпа, и ему пришлось приглядывать за своими вещами, но вскоре все снова разошлись. Над лицом мертвеца гудели мухи, лезли ему в открытый рот и ноздри. У Вейдта не было сил прогонять их.
Так, в ореоле насекомых, двое и двигались к дому благородного джентльмена.
XII
Детлеф проснулся среди целого моря рукописных страниц. Он уснул за столом. Часы показывали три часа ночи. Во дворце было холодно и тихо. Свеча почти догорела, воск капал на стол, но огонь еще теплился.
Сев прямо, он ощутил тупую пульсирующую головную боль, всегда появлявшуюся во время сильного переутомления. Помочь мог бы херес. Это вино всегда было у него под рукой. Детлеф оттолкнул кресло и достал бутылку из шкафчика, стоящего рядом со столом. Он отхлебнул большой глоток прямо из бутылки, потом налил вина в стакан. Славная штука, как и все предметы роскоши во дворце фон Кёнигсвальдов. Он потер замерзшие ладони, пытаясь отогреть их.
Детлеф привел в порядок разбросанные по столу страницы, сложив их в стопку. Его рабочий текст был почти готов. Все дополнения, появившиеся после бесед с Руди Вегенером, гномом Менешем и кронпринцем, были внесены, и он сомневался, что рассказы охотника за вознаграждениями Вейдта или вампирши леди Дьедонне смогут что-нибудь изменить. Эти исследования составили костяк пьесы, но плоть на нем всецело принадлежала перу Детлефа Зирка. Его публика на иное и не рассчитывает. С одобрения Освальда он даже отступил в нескольких местах от подлинной истории, чтобы лучше выразить тему. Если бы все клиенты были столь же просвещенными в вопросах творческой свободы художника!
Головная боль начала стихать, и Детлеф перечитал несколько страниц. Перед тем как уснуть, он трудился над своим заключительным монологом, подводящим итог всей драмы, и последний из бумажных листов перечеркивал чернильный след.
Он размазал щекой кляксу посреди монолога, но надеялся, что чернила уже высохли. Должно быть, он выглядит глупо.
Собственные слова всерьез взволновали его. Детлеф знал, что лишь он в состоянии достойно произнести их, лишь он сможет выразить победу добра над злом, не впадая ни в ложный пафос, ни в мелодраму. Сильные мужчины не сдержат слез, когда Детлеф-Освальд произнесет монолог над павшим врагом, испытав, по крайней мере, намек на скорбь о том, что оборвалась жизнь, пусть даже такая, какую вел Дракенфелс. Он намеревался просить Хуберманна усилить эту сцену с помощью соло виолы да гамбы, но теперь решил, что музыка здесь не нужна. Одинокий голос, вдохновенные слова, этого будет достаточно.
Пусть радостно звонят колокола, О смерти Дракенфелса возвещая, И пусть в аду в колокола трезвонят, Встречая Вековечного Злодея…За окном раскинулся дворцовый парк, а позади него — спящий город. Было полнолуние, и безукоризненно подстриженные лужайки казались черно-белыми гравюрами. Предки кронпринца, предыдущие выборщики Остланда, стояли в ряд на пьедесталах и выглядели степенными и монолитными. Был здесь и старый Максимилиан, изображенный в более молодые годы поднявшим меч во славу Империи. Детлеф видел теперешнего выборщика, опекаемого со всех сторон сиделками и болтающего всякий вздор о былом величии каждому, кто соглашался слушать. Все домочадцы знали, что время Максимилиана близится к концу и что скоро наступит пора Освальда.
Архитекторы, которых Освальд нанял помочь с декорациями, также планировали частично реконструировать дворец. Кронпринц все увереннее забирал бразды правления делами фон Кёнигсвальдов в свои руки. Большую часть времени он проводил в конфиденциальных беседах с верховными жрецами, канцлерами, имперскими посланниками и придворными чиновниками. Переход власти к наследнику должен пройти гладко. И «Дракенфелс» Детлефа ознаменует начало эры Освальда. «Художник не всегда стоит в стороне от хода истории, — подумал он. — Иногда артист тоже способен делать историю наравне с военачальниками, императорами или выборщиками».
Он поскреб в усах и выпил еще хереса, наслаждаясь тишиной ночного дворца. Как давно он не слышал тишины. Ночи в крепости Мундсен были наполнены ужасными стонами, криками тех, кто плохо спал, и звуками непрерывно капающей с сырых стен и потолков воды. А теперь его дни превратились в сплошную какофонию голосов и проблем. Он должен беседовать с актерами и с еще оставшимися в живых спутниками Освальда. Должен спорить с ограниченными личностями, не понимающими, как претворить его идеи в жизнь. Должен выносить визгливые жалобы и тошнотворное воркование Лилли Ниссен. И через все это пробивались топот по дереву обутых в башмаки ног репетирующих актеров, стук молотков рабочих, сооружающих механизмы для сцены, и лязганье мечей тех, кто учился фехтовать для батальных сцен. Хуже того, был еще Бреугель, вечно причитающий: «Детлеф, Детлеф, проблема, проблема…»
Порой он спрашивал себя, почему выбрал театр местом приложения своего гения. Потом вспомнил…
Это было ни с чем не сравнимо.
Холодная рука сжала его сердце. Там, в парке, что-то двигалось. Двигалось в тени статуй выборщиков. Детлеф подумал было, не поднять ли тревогу. Но что-то подсказывало ему, что эти тени не принадлежат убийцам или грабителям. В их движениях сквозила сверхъестественная легкость, и ему казалось, что он видит слабое сияние, словно лунный свет, на их лицах. Теперь их была уже целая колонна, одетых по-монашески, их светящиеся лица укрывала глубокая тень. Они в полной тишине двигались к дому, и Детлеф с леденящим чувством понял, что при этом они не касаются ни травы, ни гравия. Они шагали по воздуху, парили в нескольких дюймах над землей, волоча за собой полы своих одеяний.
Он застыл на месте не только от ужаса, но и от восхищения, словно под взглядом той разновидности ядовитых змей, которая сначала зачаровывает, а потом кусает.
Окно было распахнуто, но он не помнил, чтобы открывал его. Ночной воздух холодил лицо.
Монашеские фигуры теперь поднялись выше, на футы над землей, и поплыли вверх, к дворцу. Детлеф представил себе пронзительные взгляды глаз, сверкающих на их неотчетливых, едва видных лицах. Он понял с внезапной паникой, что кем бы ни были эти существа, они пришли сюда с целью увидеть его, встретиться именно с Детлефом Зирком.
Он вознес молитву богам, которыми пренебрегал, и даже тем, в которых не верил. Тем не менее, фигуры поднялись в воздух. Их было, на его взгляд, десять-двенадцать, но возможно, и больше. Может, не меньше сотни, а может, и тысячи. Такая толпа не поместилась бы в дворцовом парке, но, возможно, они находились тут вопреки всему. В конце концов они перестали перемещаться.
Группа фигур выдвинулась вперед и зависла за окном, до них можно было едва ли не дотронуться. Их было трое, и тот, что в центре, видимо, собирался говорить за всех. Эта фигура казалась более отчетливой, нежели остальные, и Детлеф смог разглядеть раздвоенную черную бороду и крючковатый нос. Это было лицо аристократа, но тирана или великодушного правителя, он сказать не мог.
Были ли это души умерших? Или демоны Тьмы? Или какая-нибудь иная разновидность сверхъестественных существ, еще не внесенная в каталоги?
Летающий монах взглянул на Детлефа спокойными сияющими глазами и поднял руку. Из-под одеяния показалась тонкая кисть с наставленным на драматурга указательным пальцем.
Детлеф Зирк, — произнесла фигура глубоким мужским голосом, — ты не должен заходить дальше во Тьму.
Слова монаха звучали прямо в мозгу Детлефа, в то время как губы его не двигались. Дул ветерок, но одеяние призрака не колыхалось.
Берегись…
Имя повисло в воздухе, эхом отдавшись в его черепе еще до того, как было произнесено…
Дракенфелса.
Детлеф не мог говорить, не мог ничего спросить. Он знал, его предостерегают, но о чем? И с какой целью?
Дракенфелса.
Теперь монах остался один, его спутники исчезли, и он тоже начал таять. Его тело внезапно подхватил ветерок, оно принялось извиваться так и этак, расползаться по ветру на части, словно кусок тонкой ткани, и воздушные потоки унесли его прочь. В одно мгновение от него не осталось ничего.
Весь в холодном поту, с разламывающейся пуще прежнего головой, Детлеф повалился на пол и молился, пока не лишился чувств.
Когда пришло утро, он обнаружил, что обмочился и обделался от страха.
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
I
Это был типичный пароходный роман. Сергей Бухарин направлялся по Урскоу из Кислева послом в Империю от царя Радия Бокха, Владыки Севера. Он сел на «Император Люйтпольд» как раз после слияния Урскоу и Талабека. Женевьева тотчас же была очарована этим высоким благородным мужчиной. Шрамы свои он получил, сражаясь за царя против мутировавших чудовищ Северных Пустошей, а волосы и усы заплетал в длинные косы, перевитые керамическими бусами. Он просто излучал силу, и кровь его была самым прекрасным из всего, что ей доводилось отведать с момента уединения в монастыре.
Не считая Хенрика Крали, посланца Освальда, Сергей и Женевьева были единственными пассажирами на «Люйтпольде», путешествующими от Талабека до Альтдорфа. Был еще угрюмый, замкнутый эльфийский поэт, плывший вместе с Сергеем от Кислева и сошедший на берег в Талабхейме, но он держал свои замыслы при себе, и капитан Иорга и гребцы остерегались и не доверяли ему. Конечно, Женевьеву тоже опасались, и ей тоже не доверяли, но, похоже, они предпочитали лучше уж иметь дело с такими, как она, чем с этим чуждым непостижимым созданием. В Талабхейме каюты раздулись от набившихся в них торговцев, пары имперских сборщиков налогов и майора, состоящего на службе у Карла-Франца и рвущегося подискутировать с Сергеем на военные темы.
Женевьева проводила длинные, неспешные дни на длинной, неспешной реке в каюте, на койке, в беспокойных снах, а головокружительные ночи — с Сергеем, деликатно сколупывая корочки с его подживающих ран и смакуя его кровь. Кислевит, казалось, наслаждался поцелуями вампирши — как и большинство людей, если только они позволят себе это, — но в других отношениях бессмертная любовница его не так уж сильно интересовала. Сергей, когда не находился в ее объятиях, предпочитал компанию майора Ярла или Крали. Женевьева слыхала, что люди царя не слишком считаются с женщинами вообще и женщинами-вампирами в частности. Взять хотя бы знаменитый пример царицы Каттарины, которая прибегла к темному поцелую и продлила свое правление Кислевом. Результатом тайного заговора ее прапраправнуков, недовольных тем, что она является помехой осуществлению династического наследования, стало вполне заслуженное убийство. Вампиры Кислева и Гор Края Мира все были вроде Вьетзака, важничающие Истинно Мертвые монстры, которые одновременно и смотрели на людей свысока, как на скот, и боялись дневных обитателей из-за их боярышника и серебра.
Она никогда не обсуждала это с Сергеем, но предполагала, что храбрый воин немножко боится ее. Возможно, это и притягивало его — желание преодолеть страх. Что касалось ее, она была рада проводить скучное путешествие — миля за милей лесистых берегов да вечное ворчание и кряхтенье прикованных к веслам гребцов, — ощущая столь сильный вкус во рту и видя грубоватое красивое лицо перед глазами. Ко времени, когда до Альтдорфа оставалось несколько дней пути, она уже начала уставать от своего кислевитского солдата-дипломата, и хотя они обменялись адресами, она знала, что никогда больше не увидится с ним в частном порядке. Сожаления не было, но и по-настоящему приятных воспоминаний тоже.
На «Люйтпольде» убрали весла, и буксир подтащил его к пристани, между двух торговых морских судов с высокими мачтами, пришедших с Моря Когтей с товарами из Эсталии, Норски и даже из Нового Света. Сергей сбежал по трапу, помахал ей с причала и направился ко двору, сперва намереваясь, по-видимому, вместе с майором Ярлом завернуть в первый же встретившийся на пути публичный дом, вспомнить ощущения от настоящей женщины. К своему изумлению, Женевьева почувствовала, что на глаза навернулись слезы. Она смахнула багряную пелену и смотрела, как ее любовник уходит прочь вместе со своим приятелем.
— Госпожа, — сказал Крали, теперь, когда путешествие окончилось, сделавшийся нетерпеливым. — Карета кронпринца ждет.
Экипаж производил впечатление, и он явно был не на месте в вонючих доках Альтдорфа, среди гор товара и телег. Ливрейные лакеи дожидались возле черно-красной кареты. Цветами фон Кёнигсвальдов были зеленый и золотой. Крали дал грузчику крону, чтобы тот отнес багаж Женевьевы с «Люйтпольда» в экипаж. Она сдержалась и не стала упоминать о том, что, несмотря на свою девичью внешность, вполне могла бы победить нанятого Крали силача в соперничестве на руках и подхватить тяжелый чемодан одной левой.
Женевьева любезно распрощалась с капитаном Иоргой, который явно вздохнул с облегчением, избавившись от наполовину мертвой пассажирки, но все же был не настолько испуган, чтобы не предложить ей купить обратный билет на его корабль, если она собирается вернуться в монастырь через месяц или около того.
После монастырской жизни запахи и звуки Альтдорфа вновь потрясли ее. «Люйтпольд» вошел в доки сразу после заката. В помощь работающим допоздна зажгли факелы, и Женевьева способна была обонять, чувствовать вкус и слышать так же хорошо, как любое другое ночное существо. Это был величайший город Империи, да что там, всего Известного Мира.
Построенный на островах в руслах Рейка и Талабека, но широко расползшийся по берегам, Альтдорф был городом мостов и топких побережий, обнесенным высокими белыми стенами под характерной красной черепицей. Центр Империи, место, где находится императорский двор и великий Храм Зигмара, город, знаменитый, по утверждению путеводителей, своими университетами, магами, библиотеками, дипломатами и пивнушками. А также, о чем путеводители не упоминают, своими карманниками, шпионами, интригующими политиканами и жрецами, случающимися время от времени моровыми поветриями и дикой перенаселенностью.
За двадцать пять лет ничего не изменилось. Когда их судно входило в город, Женевьева заметила, что на топких берегах выросли новые ряды домов, образовав вечно сырой, вечно нездоровый район, в котором жилища бедноты — докеров, строителей-гномов, уличных торговцев — составляли разительный контраст с шикарными особняками альтдорфской знати.
Из-за мостов вампиров в Альтдорфе было немного. Вьетзак и ему подобные чувствовали бы себя здесь как в тюрьме из-за текущей со всех сторон воды. Случись ей совсем умереть и стать, как они, одной из Истинно Мертвых, ходячим трупом с непреходящей жаждой крови, ей пришлось бы вечно избегать этого города. А теперь она жадно впитывала все ощущения, выискивая приятные ароматы доброй альтдорфской стряпни и подготовленных к отправке грузов лекарственных трав и не обращая внимания на грязь, тухлую рыбу и толпы немытых обитателей. Будучи предоставлена самой себе, она этой ночью досыта напилась бы крови, но, надо полагать, на сегодня для нее предусмотрены другие занятия. Жаль, потому что ночная жизнь здесь есть. Начинает работу и «Полумесяц», и другие таверны, театры, концертные залы, цирки, игорные дома. Все сочные, яркие, порочные, притягательные забавы живых. То, от чего Женевьева за шесть с половиной столетий так и не смогла отвыкнуть.
Двери кареты распахнулись, и из нее шагнул элегантный мужчина. Он был одет настолько просто, что на мгновение Женевьева приняла его за очередного слугу. Потом узнала…
— Освальд!
Кронпринц усмехнулся и шагнул вперед. Они обнялись, и снова она услышала зов его крови. Она прикоснулась к его обнаженной шее влажным языком и, словно разряд электричества, ощутила его жизненную силу, пульсирующую между бородкой и воротником.
Он разомкнул объятия и внимательно оглядел ее.
— Женевьева… дорогая… так трудно к этому привыкнуть. Вы все та же. Как будто все было вчера.
Двадцать пять лет.
— Для меня, ваше высочество, это и было вчера.
Он отмахнулся в ответ на ее формальное обращение:
— Пожалуйста, без титулов. Для вас я всегда Освальд, Женевьева. Я в таком долгу перед вами.
Вспомнив себя, лишившуюся чувств и оказавшуюся во власти дьявола в железной маске, она отозвалась:
— Напротив, несомненно, это я ваша должница, Освальд. Я все еще жива только благодаря вам.
Он был красивым мальчиком, с золотыми волосами и ясным взглядом. Теперь он стал красивым мужчиной, волосы потемнели, морщинки, борода. Был тонким и гибким, удивительно сильным и ловким в бою, но все же чуть неуверенным с мечом в руке. Теперь у него мускулы не хуже, чем у Сергея. Его укрытое под камзолом тело выглядит крепким и здоровым, а трико обтягивает красивые икры и бедра. Освальд фон Кёнигсвальд вырос. Он пока еще оставался всего лишь принцем, но выглядел с головы до ног выборщиком, которым скоро должен стать. А глаза у него по-прежнему ясные, и все так же в них светятся честность, волнение и жажда приключений.
Он импульсивно поцеловал ее. Она вновь ощутила его вкус, и на этот раз именно она отстранилась, страшась, что ее красная жажда сокрушит приличия. Он помог ей сеть в карету.
— Мне нужно столько всего рассказать вам, Женевьева, — начал он, когда они вырвались из тесноты доков на оживленные городские улицы. — Столько всего случилось…
Возле Трехбашенного моста уличный певец напевал комическую песенку о дочке дровосека и жреце Ранальда. Завидев гербы на приближающейся карете, он переключился на балладу, в которой говорилось о смерти Дракенфелса. Освальд покраснел от смущения, и Женевьева не могла не испытать некоторого удовлетворения при виде румянца на его щеках. Этот вариант истории назывался «Песнь об отважном Освальде и прекрасной Женевьеве», и в нем утверждалось, что принц бросил вызов Великому Чародею «во имя любви к своей давно неживой госпоже». Она вновь подумала, уже не в первый раз, а было ли между ними что-нибудь в действительности. Женевьева вспоминала прошлое, и ей казалось странным, что они не влюбились друг в друга по пути в замок Дракенфелс. Но пусть не по ее, но по его меркам, это было полжизни тому назад. Даже Освальд не смог бы представить барменшу-вампира ко двору.
Когда и мост, и песни остались позади, Освальд принялся рассказывать о своей театральной затее.
— Я нанял очень умного молодого человека. Некоторые называют его гением, а некоторые — чертовым идиотом. Правы и те и другие, но обычно гений перевешивает идиота, и, может быть, именно глупость и питает гений. Его труд произведет на вас впечатление, я уверен.
Женевьева позволила себе расслабиться под скрип колес, стук копыт по булыжнику и приятно страстный голос Освальда. Карета уже приближалась к альтдорфскому дворцу фон Кёнигсвальдов. Они ехали по широким улицам самого престижного района города, здесь особняки наиболее высокопоставленных придворных расположились в парках, в которых могла бы разместиться целая армия людей попроще. Ополченцы в стильных униформах патрулировали улицы, не допуская на них нежелательные элементы, и фонари горели всю ночь, освещая дорогу к дому утомленному аристократу после тяжкого вечернего труда — низкопоклонничанья и расхаживания с важным видом по коридорам императорского дворца. Женевьева нечасто бывала в этом квартале за те сто лет, что прожила в Альтдорфе. «Полумесяц» находился гораздо ближе к докам, на шумной живописной грязной дороге, известной под названием улица Ста Трактиров.
— Я прошу вас поговорить с Детлефом Зирком, чтобы он мог воспользоваться вашими воспоминаниями. Вы, разумеется, играете главную роль в этой драме.
Женевьеву забавлял энтузиазм Освальда. Она помнила его мальчиком, объявившим, что, если бы не семья, ожидающая от него, что он займет место выборщика после кончины отца, он предпочел бы стать странствующим актером. Его поэзия снискала немало аплодисментов, и она чувствовала, что этому взрослому человеку жаль, что требования общественной жизни не дали ему возможности продолжить писательские опыты. Теперь, пусть опосредованно, он мог вернуться в искусство.
— Освальд, а кто будет играть меня?
Кронпринц рассмеялся:
— Кто же еще? Лилли Ниссен.
— Лилли Ниссен! Это же смешно. Она считается одной из величайших красавиц современности, а я…
— …а на вас просто приятно посмотреть. Я знал, что именно такой и будет ваша реакция. В Кислеве говорят: «Бойся вампирской скромности». А кроме того, мы в равных условиях. Меня играет франтоватый молодой гений, разбивший сердец больше, чем императорская милиция — голов. Мы ведь говорим о театре, а не о скучных запыленных исторических томах. Благодаря Детлефу Зирку мы все будем жить вечно.
— Дорогой мой, я уже живу вечно.
Освальд снова усмехнулся:
— Конечно. Я забыл. Могу лишь сказать, что я встречался с Лилли Ниссен и, хоть она, несомненно, изумительна, с вами ей не сравниться.
— Умение так льстить, конечно, считается достоинством при дворе Императора?
Карета притормозила, раздалось лязганье цепей.
— Ну, вот мы и прибыли.
Огромные ворота, украшенные кованым железным щитом герба фон Кёнигсвальдов, распахнулись, и карета Освальда свернула на широкую подъездную дорожку. Впереди, перед дворцом, царила какая-то суматоха. Громоздились горы чемоданов, громко спорили люди. Импозантный, чуть полноватый молодой человек в искусно сшитом и явно сценическом наряде кричал на трясущегося кучера. Возле него переминался с ноги на ногу карлик. Присутствовали и другие диковинно одетые персонажи, и все они служили публикой для громкоголосого оратора.
— В чем дело?! — прокричал Освальд. Он выбрался из еще движущейся кареты и быстро зашагал в самую гущу спорщиков. — Детлеф, что происходит?
Тот, что кричал, Детлеф, повернулся к кронпринцу и ненадолго умолк. В тот же миг Женевьева почувствовала, что молодой человек — молодой гений, если верить Освальду — увидел ее. Она выглядывала из кареты. Они обменялись взглядами, которые каждый из них будет потом помнить еще долго, и этот миг миновал. Детлеф уже кричал снова:
— Я уезжаю, ваше высочество! Меня не нужно предупреждать дважды. Игра окончена. Я лучше вернусь в крепость Мундсен, чем соглашусь, чтобы меня преследовали привидения. Я и моя труппа выходим из проекта, и я очень советую и вам отказаться от этой затеи, если не хотите, чтобы вас посетили летающие монахи, которые говорят без слов, пахнут могилой и ясно намекают, что тот, кто их не послушает, составит им компанию на том свете!
II
Детлефа пришлось успокаивать не один час. Но кронпринц Освальд говорил разумно и обстоятельно, пытаясь найти появлению монахов менее пугающее объяснение.
— Привидения могут быть мелочными, могут даже вводить в заблуждение, и все же им несвойственно вмешиваться в дела смертных. — Он взмахнул в воздухе изящной ладонью, как бы прогоняя бессмертных духов, о которых говорил. — Этот дворец стар, его часто посещают призраки.
«Все это замечательно, — думал Детлеф, — но Освальду эти жуткие существа не таращились прямо в лицо, и он не получал прямых указаний от мертвых».
— Говорят, что, когда близится смерть фон Кёнигсвальда, тени его предков возвращаются, чтобы забрать его с собой. Когда дед, в честь которого я был назван, лежал в коме из-за воспаления мозга, явился безносый призрак Шлихтера фон Кёнигсвальда и неумолимо дожидался возле его постели.
Но Детлеф не был убежден. Он все еще помнил пронизывающий взгляд призрачного монаха и его костлявый палец.
— Простите, что говорю об этом, ваше высочество, но в данном случае вы, похоже, пребываете в добром здравии, тогда как именно надо мной, не могущим похвастать родством с вашим славным семейством, нависла угроза смерти.
Принц помрачнел.
— Да, Детлеф, — тихо произнес он, — но мой отец, выборщик…
Кронпринц кивнул в угол комнаты, где тихонько покашливал над своими солдатиками выборщик Остланда, организуя атаку на ведерко для угля.
— Ура генералу! — вскричал выборщик Максимилиан. Наверно, ему пора было отправляться в постель.
Освальд посмотрел на Детлефа, и Детлеф почувствовал, что смягчается. Срок старика действительно истекал.
Разум его давно уже распался под гнетом лет, и тело тоже быстро угасало. Но все же оставался вопрос с этими дьявольскими монахами и их левитационными трюками.
— Выпьете, Детлеф?
Детлеф кивнул, и Освальд налил щедрую порцию эсталианского хереса. Детлеф принял кубок и провел большим пальцем по выбитому на нем щиту Кёнигсвальдов. Здесь, в тепле ярко освещенной комнаты, рядом со спокойным, простым Освальдом и целой армией хорошо вооруженных слуг, призраки ночи казались менее зловещими. Если поразмыслить, шествие монахов было зрелищем куда менее впечатляющим, чем фокус с появлением свиноподобных демонов — слуг Дракенфелса, запланированный им в пьесе. В конце концов, загробный мир не может соперничать с творением Детлефа Зирка по части сверхъестественных зрелищ.
— Ну, решено? Ваша работа продолжается?
Детлеф выпил, чувствуя себя куда лучше. Кое-что все же беспокоило его, но он инстинктивно доверял кронпринцу. Всякий, кто сумел выйти живым из крепости Дракенфелс, должен иметь некоторый опыт общения со сверхъестественным.
— Хорошо. Но я бы хотел, чтобы вы выделили часть своих стражников для охраны труппы. Слишком много «несчастных случаев», знаете ли…
Козински сломал лодыжку из-за небрежно закрепленного — или умышленно испорченного — куска декорации. Комик Гесуальдо свалился от загадочной болезни, он весь обливался потом, и его текст на репетициях вынужден был читать Варгр Бреугель. Кто-то влез в комнаты Ласло Лёвенштейна и изорвал в клочья его коллекцию театральных программок. И любой исполнитель эпизодической роли и рабочий сцены рассказывал подобные жуткие истории. Единственное, что шло в этом деле так, как и ожидалось, так это то, что Лилли Ниссен доказывала свой скверный нрав и большую часть времени скрывалась в своих комнатах. Она больше энергии тратила на хлопанье несомненно фальшивыми ресницами перед Освальдом, чем на разучивание монологов. Детлеф и прежде слышал о невезучих постановках, и уж ни одна из них не могла сравниться в этом отношении с трижды проклятой «Историей Зигмара», но теперь на его пути оказывалось больше ловушек и волчьих ям, чем он вправе был ожидать. А труппа еще даже не отправилась в крепость Дракенфелс.
— Возможно, это неплохая мысль, Детлеф. У нас обоих более чем достаточно врагов в Альтдорфе.
Освальд подозвал слугу и отдал ему краткие распоряжения.
— Двадцать человек под командой моего доверенного помощника Хенрика Крали будут завтра в распоряжении вашей труппы. Ваши комнаты ночью будут охраняться.
Слуга поспешил уйти.
— И я велю, чтобы ваш кабинет освятили жрецы любого бога, какого вы предпочитаете. Однако я не питаю на это особых надежд. Это место слишком старое, чтобы изгнать из него духов. Убежден, что это пытались сделать много раз, и всегда появлялись новые привидения. Рассказывают об истекающем кровью ребенке, волочащем за собой саван, и о гувернантке с черепом вместо лица, излучающей призрачный голубой свет, не говоря уже о призраке собаки, декламирующей отрывки из Таррадаша…
Освальд, казалось, сел на любимого конька и с каким-то нездоровым, детским смакованием говорил о темной истории своего рода.
— Не стоит уточнять подробности, ваше высочество. Полагаю, я понял ситуацию.
— И наши призраки не идут ни в какое сравнение с привидениями Императорского дворца. Первый Император Люйтпольд, говорили, был за свою жизнь свидетелем не менее чем тысячи восьмидесяти трех явлений призраков. А волосы Альбрехта Мудрого поседели, когда ему не было и тридцати, благодаря внезапному появлению демона в ужасающем обличье, одетого в форму Императорской гвардии…
— Генерал снова победил! — вскричал выборщик, высоко поднимая своего любимого свинцового героя. — Яиц всем! Яиц войскам!
Сиделка старика утихомирила его и за руку увела в спальню. Освальд был смущен, но, несомненно, сочувствовал отцу.
— Видели бы вы его в ту пору, когда я был мальчишкой.
Детлеф легонько кивнул:
— Люди не в ответе за свой старческий маразм, не больше, чем за младенческую глупость.
Наступило короткое молчание. Тревога исчезла с лица Освальда, и он повернулся к другому своему гостю.
— А теперь вы должны познакомиться с героиней вашей пьесы… Женевьевой Дьедонне.
Бледная девушка шагнула вперед, сделала красивый реверанс и протянула Детлефу тонкую белую руку. Он поклонился ей и поцеловал ее пальцы. Ладонь была холодной на ощупь, но не производила того омерзительного впечатления нежити, как у двух других вампиров, с которыми Детлефу доводилось встречаться. Трудно было не думать о ней как о равной по возрасту и опыту любой из юных актрис и танцовщиц, знакомых Детлефу по театру. Казалось, она не больше года, самое большее двух назад закончила школу и теперь готова насладиться своими первыми свободами, полностью готова быть молодой. И, тем не менее, мимо нее пролетели шесть с половиной столетий.
— Я в восхищении, — вымолвил он.
— И я тоже, — ответила она. — Я слышала о вас. Уверена, что с таким автором, как вы, моя репутация в надежных руках.
Детлеф улыбнулся:
— Теперь, когда я увидел вас, мне придется переписать несколько монологов. Было бы неестественно для любого столкнуться с такой красотой и не упомянуть об этом.
Женевьева тоже улыбнулась. Ее клыки были лишь немногим длиннее и острее, чем могли бы быть у обычной девушки.
— Вы с Освальдом явно изучали искусство низкой лести у одних и тех же учителей.
Кронпринц рассмеялся. Детлеф, к своему изумлению, признал, что эта странная женщина очаровательна.
— Мы должны побеседовать, — сказал Детлеф, внезапно загоревшийся желанием взять у нее интервью. — Завтра днем мы могли бы выпить чаю и просмотреть мой текст. Он еще в процессе написания, и ваше мнение о драме было бы для меня очень важно.
— Хорошо, завтра, мистер Зирк. Но давайте лучше после заката солнца. Днем я не в самой лучшей форме.
III
Его покровитель так много сделал для него. Теперь настала пора Лёвенштейну сделать кое-что для покровителя. Даже столь неприятное, опасное и незаконное, как осквернение могилы.
Кроме того, это и не настоящее осквернение могилы: женщина еще не похоронена. Покровитель сказал, что он отыщет ее в Храме Морра, обложенную льдом. Труп дожидается коронеров Императора. И Лёвенштейна, чтобы доставить ему удовольствие. Высокий костлявый актер прошел в двери храма, бросив взгляд на черного каменного ворона, распростершего крыла над дверным проемом, приветствуя мертвых и тех, кто по обязанности имел с мертвыми дело.
Напротив храма находилась «Ворон и портал», излюбленная таверна жрецов Морра. Черная птица на ее вывеске покачивалась на ветру, поскрипывая, словно пронзительно жалуясь своему сородичу через дорогу. По соседству расположились Императорские кладбища, где хоронили самых богатых, самых прославленных, самых известных. В Альтдорфе, как и в любом городе, владения Морра были районом мертвецов.
Человек в маске существенно расчистил Лёвенштейну путь. Стражник был опоен ядом и лежал в вестибюле низкого темного здания, его язык вывалился из покрытого пеной рта. Ключи висели точно там, где, по словам покровителя, должны были быть. Он уже бывал в покойницких прежде, приходил поразвлечься и не испытывал особого страха перед мертвецами. Сегодня ночью, скрыв лицо под кожаной маской, он не испытывал особого страха ни перед кем вообще.
Он оттащил стражника прочь с дороги, чтобы его не смог заметить припозднившийся прохожий. В храме сильно пахло травами и химикатами. «Если бы не это, — подумал он, — здесь воняло бы покойниками». Именно сюда свозили тех, кто умер подозрительной смертью. Коронеры Императора обследовали тела, ища следы насилия или до сих пор не установленной болезни. От этого места старались держаться подальше. Для пущей уверенности он проверил у стражника пульс. Сердце билось. Он зажал мужчине ноздри и закрывал рукой его липкий рот, пока удары не стихли. Покровитель не будет возражать. Лёвенштейн подумал, что это его жертва Морру.
Снаружи, в ночи, послышались какие-то звуки. Лёвенштейн вжался в тень и затаил дыхание. Мимо прошла компания набравшихся гуляк, распевая песенку о дочке дровосека и жреце Ранальда.
Ох, мой ми-и-и-ленький, что ты сделал со мной, То же сделает отец мой топоро-о-ом с тобой…Один из них громко справил нужду прямо на мраморную стену храма, отважно понося Морра, бога мертвых. Лёвенштейн ухмыльнулся в темноте. Этому пропойце, как всем, придется когда-нибудь встретиться с Морром, и ему припомнят подобное богохульство.
Морр, бог мертвых, и Шаллия, богиня целительства и милосердия, были божествами, реально властвующими над людскими жизнями. Один для стариков, другая для молодых. Вы можете ублажать одного или просить о заступничестве другую, но, в конце концов, Шаллия будет вас оплакивать, а Морр возьмет свою добычу.
Морр был Лёвенштейну более близок, чем все прочие боги. В Нулне, в постановке «Бессмертной любви» Таррадаша, он играл бога смерти и чувствовал себя вполне хорошо в его черных одеждах. Так же, как сейчас хорошо себя чувствовал в доспехах и маске Дракенфелса.
«Сегодняшней ночью я мог бы встретиться с покровителем маска к маске», — подумал Лёвенштейн. Он прихватил с собой костюм и надел маску для этой вылазки в храм. Она была нужна, чтобы спрятать под ней лицо, но кроме того, укрывшись за нею, он ощущал странное облегчение. Два дня назад он заметил зачатки костяных выростов под кожей на лбу и шершавость обыкновенно впалых щек. Должно быть, его где-то коснулся варп-камень. Маска помогала скрыть происходящие изменения. С кожей на лице он чувствовал себя более сильным, более энергичным, более могущественным. Если бы покровитель поручил ему такое дело в Нулне, он нервничал бы, тревожился. Сейчас он был спокоен и тверд. Он меняется, становится другим.
Пьяницы ушли. Ночь была тиха. Лёвенштейн двинулся в заднюю комнату храма, где хранились тела. В нее надо было спускаться по недлинной лестнице, поскольку стены ее уходили в землю. Он поднес трут к свече и осторожно сошел по широким ступеням. Там было холодно, на мощенный плитами пол падали капли воды с медленно тающего льда. С балок свисали пучки пахучих трав, чтобы не оскорблять обоняние посетителей. На высоких катафалках лежали умершие подозрительной смертью покойники Альтдорфа. Или, по крайней мере, те из них, о которых побеспокоился императорский суд.
Тут был хорошо одетый юноша, у которого от руки остался лишь обрубок, а горло было разорвано какой-то тварью. Был маленький мальчик, с неестественно красным лицом и вспоротым животом. Лёвенштейн остановился возле ребенка, его охватило желание коснуться ладонью его лба, пылающего, будто в лихорадке, проверить, горячий он или холодный. Он пошел дальше, оглядывая всех по очереди. Смерть насильственная, смерть из-за болезни, смерть по неизвестным причинам. Здесь были все виды смертей. Жрецы Морра надевали на шеи всем своим подопечным амулеты с вороном, символизирующим полет души. Как учит культ Морра, останки — это всего лишь прах. Телам оказывали почтение ради живущих; душа же была в руках богов.
Наконец, Лёвенштейн дошел до того катафалка, который искал. Мертвая женщина была явно не на месте в таком величественном храме. Она в своем грязном, залатанном платье походила скорее на тех, кого оставляют гнить на улице, чем на предмет внимательного изучения коронеров и забот кронпринца Освальда. Среди таких людей все смерти подозрительные, и все-таки мало какие из них привлекают внимание жрецов Морра. Все остальные лежащие здесь покойники были из обеспеченных. Эта женщина явно была бедна.
На ее горле виднелась рваная рана, и орудие лежало на льду рядом с телом. Это был голубь Шаллии, святотатственно использованный для самоубийства. Лёвенштейн коснулся зияющей раны, она была холодной и мокрой. Он отвел прямые седеющие волосы с изможденного лица. Когда-то женщина, должно быть, была прехорошенькой, но это было задолго до ее смерти.
Лёвенштейн, еще будучи молодым, видел танец Эржбет. Это было в Нулне, в бродячем цирке на Главной площади. Женщина исполняла сложный сольный танец, сочетая высокую балетную технику нулнской оперы с дикими, первобытными плясками лесных кочевников.
Его возбудило это представление, эти загорелые ноги, высоко взлетавшие под юбками, эти темные глаза, в которых отражались огни костров. Она же его даже не заметила. Это была та самая ночь, когда она убила братца Виссехола, короля городских воров и убийц. На следующий день цирк уехал, а бандиты Нулна остались без главаря. Эржбет была мастером своего дела. Она брала двадцать пять золотых крон. Цена никогда не менялась, заказывали ли ей могущественного лорда или скромного церковного сторожа. Он слышал, что она — дурочка — всегда настаивала, чтобы клиенты обсуждали с ней моральную сторону вопроса и находили оправдание необходимости избавить мир от того, кого хотели убрать.
И вот теперь она здесь, стала, наконец, добычей Морра. Ее мертвые, должно быть, ждут ее. Братец Виссехол и бесчисленное множество других. Он надеялся, что она вспомнит эти этические дискуссии и сумеет оправдать каждое из своих убийств.
Он поставил свечу в изголовье трупа и подготовился совершить то, зачем пришел. Если бы ему пришлось грабить другие могилы, он, без сомнения, нашел бы кольца, монеты, ожерелья, крепкие башмаки, серебряные пуговицы, золотые пряжки. Но у Эржбет не было вещей, которых ее можно было лишить, не было ничего, что мог бы пожелать для себя покровитель Лёвенштейна.
Кроме ее сердца.
Лёвенштейн развернул промасленную ткань, достал отточенные до острия бритвы маленькие ножички и попробовал лезвие одного из них подушечкой большого пальца. Палец обожгла боль, нож порезал его, едва коснувшись.
И ее глаз.
IV
Женевьева сняла очки с дымчатыми стеклами и подняла взгляд на крепость Дракенфелс. Та казалась теперь другой, меньше. Стоял приятный весенний день, и прогулка от деревни была почти легкой. Когда она была в этих местах в прошлый раз, они избегали дороги (она была усеяна костями тех, кто думал, что сможет просто пройтись до замка и постучать в дверь) и карабкались по обрывистым скалам. В Серых горах существовали и другие заброшенные замки, и они были не более внушительными, не более посещаемыми, чем этот. Здесь не было никаких традиционных признаков плохого места: пели птицы, цвели местные растения, молоко не скисало, животные беспричинно не беспокоились. Даже Женевьева, с ее обостренным восприятием, ничего не могла почувствовать. Как будто Великого Чародея никогда не существовало.
Разумеется, люди Освальда расчистили дорогу. Хенрик Крали выслал вперед целый отряд уборщиков, поваров, плотников и слуг, чтобы подготовить место для пребывания труппы и высоких гостей. Поначалу местные крестьяне, прожившие всю свою жизнь в тени Дракенфелса, не спешили наниматься на работу в труппу, но золото кронпринца преодолело многие возражения. Парнишка, заботившийся о лошади Женевьевы, когда она слезала с седла, родился, должно быть, значительно позже смерти Дракенфелса. Местная молодежь не очень-то хотела верить россказням отцов и дедов. А на кое-кого из старших такое впечатление произвели баллады об Освальде и Женевьеве, что от их отвращения не осталось и следа, и они присоединялись к труппе Детлефа.
Гений, едущий во главе цыганского табора из актеров, музыкантов и прочего театрального люда, пребывал в хорошем расположении духа. Он был замечательным собеседником, и ему ужасно хотелось поговорить с Женевьевой. Конечно, они во всех деталях обсуждали путешествие Освальда, но драматурга интересовала также и вся ее остальная долгая жизнь, и он ловко вытягивал из нее воспоминания о том, о чем она не говорила веками. Широта его кругозора впечатляла, и Женевьева обнаружила, что он много знает о великих мужчинах и женщинах прошлого. Она знала Таррадаша, видела его пьесы в первых показах и невероятно порадовала Детлефа, высказав мнение, что великий драматург был куда менее талантливым актером и режиссером, нежели сочинителем.
— Провинциальная гастролирующая труппа сегодня могла бы превзойти оригинальные альтдорфские постановки шедевров Таррадаша без всякого труда, — считала она.
— В самом деле! Да! Верно! — соглашался он.
Это уже само по себе было представлением — переезд труппы из дворца фон Кёнигсвальдов в удаленную горную цитадель, и они находились в пути уже несколько недель. Но путешествие пролетало быстро, с остановками на лучших постоялых дворах и неспешными вечерами в кругу актеров, обсуждающих свои роли и упражняющихся в фехтовании. Если сравнить, то настоящее путешествие было долгим, полным лишений и опасностей. Женевьева не испытывала никаких чувств, проезжая по местам когда-то давно выигранных сражений. Она ненадолго навестила могилы Конрадина и Хайнрота и обнаружила, что установленные Освальдом памятные камни исчезли. По лесам не шастали никакие духи. Даже от разбойников эти места давным-давно освободило местное ополчение. Несмотря ни на что, Женевьева с трудом переносила компанию Ласло Лёвенштейна, актера, играющего Дракенфелса. То, что ей довелось увидеть из его роли, было изумительно хорошо, и, хотя вне сцены он выглядел обычным добросовестным актером, который счастлив заполучить отличную глубокую роль, она не могла забыть, какое впечатление он произвел на нее, когда натянул маску и попытался излучать зло. Даже голос его приобрел памятный ей тембр, а от демонического хохота, каким-то образом усиленного особым приспособлением в маске, холод пробирал до костей.
Руди Вегенер путешествовал с караваном, и гном Менеш, и Антон Вейдт тоже. Вейдт был стар, худ и болен.
Он избегал ее, так же как избегал в первом походе. У Руди со здоровьем тоже было плохо, решила она, его огромный вес давил на сердце, а великая жажда столь же пагубно отражалась на печени и легких. Женевьеве показалось, что недавно он перенес утрату, и она пыталась поговорить с ним, но он не желал разговаривать о Эржбет. Это все было давно. Ей трудно было завести этот разговор, поскольку Женевьева все еще помнила первое проявление безумия танцовщицы-убийцы, ее неожиданное нападение. Во всех иных отношениях Руди был склонен к болтливости и бахвальству. Он потчевал компанию фантастически приукрашенными перечислениями своих подвигов в бытность разбойником в этих самых лесах, уверенный в том, что все, кто мог бы возразить ему, за исключением Женевьевы, давно мертвы и лежат в могиле.
Один лишь Менеш, несмотря на отсутствие руки, остался почти таким же, каким был. Гномы живут дольше, чем люди. Женевьева поняла, что ее былой сотоварищ, после того как увечье вынудило его отказаться от наполненной приключениями жизни, сделался чем-то вроде дамского угодника. Говорили, что он уже одержал несколько побед над девушками из хора и теперь намерен побить амурный рекорд Керрефа, хрупкого маленького мастера по костюмам, чьи подвиги насчет женского пола стали уже легендой. В труппе был еще один гном, Варгр Бреугель, с которым Менеш вечно спорил. Детлеф сказал Женевьеве, что Бреугель не настоящий гном, что он по происхождению человек и терпеть не может, когда его принимают за гнома. Менеш всегда только и ждал, как бы отпустить грубую шутку насчет Бреугеля, и Детлеф, который был самого высокого мнения о своем помощнике, несколько раз уже демонстрировал не свойственную ему строгость и грозился выгнать однорукого забияку и бросить его одного.
Тем не менее, это было не то путешествие. И Освальда с ними не было. Он должен был присоединиться к компании позже, возглавив второй караван, который доставит на представление зрителей. Детлеф был хорошим спутником, и между ними проскакивали искры, этого Женевьева не отрицала. Но это был не Освальд, несмотря на роль, которую он должен был играть в пьесе.
Так же как и она не Лилли Ниссен. Звезда путешествовала в собственном роскошном фургоне, которым правил немой чернокожий красавец из Южных Земель, являющийся ее личным слугой и телохранителем. Взглянув на его шрамы, Женевьева поняла, что он в рабстве у женщины. Вампиршу представили актрисе, и ни одна сторона не пожелала продолжить знакомство. Женевьеве казалось, что на лице у Лилли кишат черви, а актриса решительно отказалась прикасаться к руке, протянутой ей нежитью. Детлеф тоже явно уделял Лилли не слишком много времени, но оправдывал ее под тем предлогом, что, несмотря на всю свою глупость и скверный характер, на сцене она действительно могла быть богиней. «Она может заставить зрителей полюбить себя, даже если они поодиночке или в небольшой компании считают ее страшнее ночного кошмара. Она, наверно, продала душу дьяволу», — повторял он.
Несчастные случаи, преследовавшие труппу в Альтдорфе, сошли на нет, возможно, благодаря присутствию нескольких копейщиков Хенрика Крали. На одном из стоящих вдоль дороги постоялых дворов отказались принять актеров, у хозяина в прошлом, должно быть, был опыт общения с людьми театральной профессии, но подчиненные Крали, не привлекая особого внимания, быстро убедили его пересмотреть свои принципы. Единственное странное происшествие случилось в деревне у подножия Серых гор, когда караван собрался остановиться на ночлег в гостинице с хорошей репутацией.
Детлеф дегустировал предложенную им отличную еду и расспрашивал Женевьеву о Бретонии времен ее детства, интересуясь, в частности, достопамятными великими менестрелями той поры и тем, каковы же были в точности их голоса. К их столику подошел взволнованный Бреугель в сопровождении владельца гостиницы.
— Сколько нас всего? — спросил Бреугель. — Я имею в виду, в караване. Колясок, повозок, фургонов?
— Мм, мне кажется, двадцать пять. Нет, я забыл про будуар на колесах Лилли. Двадцать шесть. А в чем дело? Мы кого-то потеряли?
— Нет, — извиняющимся тоном ответил хозяин постоялого двора, — как раз наоборот. У вас один лишний.
Детлеф был поражен.
— Вы наверняка ошиблись.
— Нет. Посыльный кронпринца сообщил о двадцати шести экипажах, и я оставил во дворе места именно для такого количества. Все места заняты, и еще осталась одна коляска.
— Это возок Лилли, — сказал Бреугель.
— Вероятно, — отозвался Детлеф.
— И ей не понравится идея бросить его на дороге.
— Вероятно.
Хозяин постоялого двора казался чересчур уж расстроенным, пока Женевьева не сообразила, что Лилли Ниссен, должно быть, только что накричала на него. Знаменитая красавица, порой могла быть сущей ведьмой. Детлеф продолжал есть, высказывая повару восхищение его отбивными из ягненка в винном соусе. Мужчина был родом из Бретонии и по праву гордился своей кухней.
— Я вот чего не пойму, Детлеф, — сказал Бреугель. — Мы пересчитали караван дважды. И откуда бы мы ни начинали, мы подучали одно и то же число.
— Двадцать семь?
— Нет, двадцать шесть. И все же во дворе занято двадцать семь мест.
Детлеф рассмеялся.
— Это же глупо. Вы, наверно, неправильно расставили повозки, и они заняли слишком много места.
— Вы же знаете конюхов Крали. Повозки стоят ровно, как солдатики на столе у старого Максимилиана.
— Ну так вытащите одну из телег с декорациями на дорогу, чтобы освободить место, да идите выпейте чего-нибудь.
На другой день перед отъездом Детлеф и Бреугель пересчитали повозки, выкатывавшие на горную дорогу.
— Дружище, их двадцать шесть.
— И наш собственный фургон, Детлеф. Двадцать семь.
Это была загадка, но она, конечно, не шла ни в какое сравнение с тем, что произошло с Детлефом во дворце фон Кёнигсвальдов. Трудно было всерьез считать лишнюю повозку дурным предзнаменованием.
Но на следующую ночь Козински, рабочий сцены, все еще прихрамывающий на сломанную ногу, явился с жалобой.
— Мне казалось, вы хотели, чтобы я ехал в хвосте каравана.
— Да, Козински, хотел. Твоя повозка самая тяжелая и медленная. Декорации и твои умственные способности вместе взятые тормозят ее. В конце дня тебе всегда нужны лишние полчаса, чтобы догнать нас.
— Тогда кто едет позади меня?
Детлеф и Бреугель переглянулись и в унисон произнесли:
— Двадцать седьмая повозка.
— И чья же?
— Кто его знает?
Этой ночью они ночевали под открытым небом, разделив повозки на несколько групп. Четыре группы по шесть, и еще три осталось. Двадцать семь. Детлеф и Бреугель независимо друг от друга пересчитали их еще раз, и получилось двадцать шесть. Но, тем не менее, их было четыре группы по шесть и еще три.
— Детлеф, — подвел итог Бреугель, — с нами едет лишняя повозка, которую мы можем видеть не всегда.
Детлеф сплюнул в костер. Женевьеве добавить было нечего.
— Ну, и кто же это путешествует с нами?
Детлеф в этот вечер говорил не слишком много, и Женевьеве не удалось вовлечь его в беседу. Он посовещался с людьми Крали и заставил их стоять на страже до самого рассвета. Когда все уснули, Женевьева пересчитала повозки. Двадцать шесть. В эту ночь у нее было свидание с юнцом, играющим Конрадина, и она славно насытилась. На следующее утро он выглядел бледным и вялым и какое-то время избегал ее, наверно, она немножко утратила контроль над собой и взяла слишком много.
Но теперь путешествие завершилось. Она огляделась, ища Детлефа, но он был слишком занят с Бреугелем и архитектором, спорил с ними насчет эскизов. Они могли воспринимать замок лишь как гигантскую сцену, которую надо использовать так, чтобы произвести наиболее сильное впечатление. Гуглиэльмо, коммерческий директор из Тилей, ушел с местным бургомистром сверить список заказанной провизии и расплатиться. Женевьева снова надела очки, через дымчатые стекла ей было лучше видно.
Остальные члены труппы весело входили внутрь сквозь огромные главные ворота, отыскивая свои жилища, вздыхая с облегчением, что уже больше не в пути. Мимо пронеслась Лилли Ниссен со своей маленькой свитой — рабом, костюмершей, астрологом, консультантом по макияжу — и вступила в замок, словно королева, прибывшая с визитом к менее знатному дворянину.
Женевьева медлила, стоя на дороге. Оглянувшись назад, она увидела тех, кто тоже колебался.
Руди, Вейдт, Менеш.
Каждый из них стоял в одиночестве, глядя на крепость, вспоминая…
V
В первую ночь в крепости Руди устроил вечеринку и пригласил всех. Вечеринка состоялась бы в любом случае, но Детлеф Зирк был настолько добр, что позволил Руди устроить ее. Разумеется, еду и вино обеспечил кронпринц Освальд, не говоря уж о самой крепости, но именно Руди претворил идею в жизнь.
Последние недели, с того момента, как Освальд отыскал его в «Черной летучей мыши», оказались удачными для Руди. Он не стал пить меньше, но то, что он пил, отличалось отменным качеством. Он снова рассказывал свои старые истории, с обычными «исправлениями», но теперь слушатели проявляли к ним совсем иной интерес. Детлеф внимательно слушал его живописания похода на Дракенфелс, и театральный народ поощрял его рассказывать на бис о других его подвигах.
Руди всегда нравились люди театра. Эржбет, когда они впервые встретились, танцевала в кочующем цирке. Он и его шайка часто выдавали себя за странствующих актеров. Теперь, на вечеринке, вся труппа наслаждалась лучшей из его театральных истории. Он вспоминал времена, когда, вскоре после того как он сыграл в Драквальдском лесу роль дворянина, ему пришлось устроить целое представление для своих прежних жертв в надежде убедить их, что его шайка — действительно люди искусства, а не разбойники. Теперь, по его словам, получалось, будто лорд Хальмар Польциг тотчас узнал его, но все же настоял на представлении, желая унизить Руди. Разбойники Руди, окруженные ополченцами лорда, на ходу сымпровизировали трагедию о короле разбойников и его танцующей королеве, и к концу представления Польциг был настолько тронут, что велел наградить Руди и разрешил им беспрепятственно следовать дальше, взяв под свое покровительство.
Детлеф хохотал во все горло, когда Руди рассказывал эту историю, изображая коварного лорда и дерзкого юнца, каким был когда-то.
Остатками затуманенных спиртным мозгов Руди помнил настоящего лорда и пятерых славных ребят, которых тот задушил тетивами от лука, догнав банду. Помнил тюремщика лорда — почти совсем мальчишку — и как тот вопил, когда Руди бил его головой о камни тюрьмы, перед тем как удрать через сточные трубы замка. Грязный и всхлипывающий, король разбойников с позором уползал прочь, словно лесной зверь. Это было время крови, грязи и отчаяния.
Чем дольше Руди рассказывал о богатой добыче, славе и приключениях, тем больше начинал верить, что это и есть настоящая правда. Как все было на самом деле, больше не имеет значения. Эржбет мертва, Польциг мертв, мальчишка мертв, его мозги размазались по полу — те времена мертвы. А его выдумки живы. Детлеф, с его историями и драмами, это понимал. И Освальд тоже. Он затеял эту постановку, которая сохранит их имена для грядущих поколений. Руди — грязный убийца, Руди, который выл от горя и страха, раздробив череп невинному юнцу, будет забыт. Руди — короля разбойников, Руди — верного спутника отважного Освальда станут помнить до тех пор, пока найдутся сцены и актеры, чтобы выходить на них.
Рейнхард Жесснер, круглолицый молодой актер, играющий Руди, попросил рассказать еще что-нибудь. Руди попросил еще джина. Огни догорали, и истории иссякли. В конце концов, Руди бессильно осел на стуле. Он мог видеть остальных — смеющегося Детлефа, вампиршу Женевьеву, прелестную, как всегда, осунувшегося молчаливого Вейдта, Бреугеля, договаривающегося, чтобы принесли еще вина, — но был не в состоянии сдвинуться со своего местечка у очага. Живот тянул его вниз, точно якорь. К рукам и ногам словно привязали пушечные ядра. А спина — его навеки искалеченная, не способная распрямиться спина — болела, как делала это все последние двадцать пять лет, посылая мучительные сигналы по позвоночнику.
Детлеф предложил тост «за Рудольфа Вегенера, Короля Разбойников», и все выпили. Руди рыгнул, рот его заполнился привкусом репы, и все засмеялись. Феликс Хуберманн, ведавший в труппе музыкой, дал знак нескольким из своих музыкантов, и появились инструменты. Сам Детлеф взял пронзительную флейту, Хуберманн — переносной орган, остальные — гобои, дульчианы, скрипки, лютни, рожки, корнеты и гамбы. Ансамбль играл, певцы пели, поставленные голоса сплетались с неумелыми.
Старые песни. «Мельник из Миденхейма», «Печальные друзья Мирмидии», «Гилеад — король эльфов», «Плач Карак Варна», «Козий пастух из Аппуччини», «Возвращайся в Бильбали, эсталийский моряк», «Рейк широк», «Отважный разбойник» — эту снова и снова, «Охота на Мантикора», «Серебряный Молот Зигмара», «Принц-пират из Сартосы».
Потом другие песни, почти забытые. Менеш прокаркал маловразумительную гномью балладу невероятной длины, и шесть женщин разрыдались над ее финалом. Хуберманн заиграл эльфийскую мелодию, которую людям редко доводится слышать, не говоря уже о том, чтобы исполнять, и все заинтересовались, не слишком ли у него заостренные уши и нормально ли расположены глаза.
Под некоторым напором Детлефа Женевьева спела песни своей юности, давно оставшиеся жить лишь в ее памяти. Руди обнаружил, что плачет вместе с нею, потому что она пела о погибших городах, проигранных битвах и разлученных влюбленных. Бретония всегда славилась своей страстью к меланхолии. По прекрасному лицу вампирши потекли красные струйки, и она не смогла больше продолжать. В Бретонии на удивление мало сказок со счастливым концом.
Потом в огонь снова подбросили дров, и музыканты заиграли танцевальную музыку. Руди не мог даже подняться, не то что танцевать, но он смотрел, как веселятся остальные. Женевьева важно танцевала с Детлефом, нечто изысканное со множеством поклонов и реверансов, но музыка играла все быстрее, и платья развевались все выше. Жесснер подхватил Иллону Хорвати, танцовщицу, играющую Эржбет, и закружил в воздухе так, что ее юбки замелькали в опасной близости к огню. Руди словно видел себя молодого со стороны. Иллона яркая, спортивная танцовщица, она умеет выделывать такие акробатические трюки, каких Руди никогда и не видывал. Жесснер, выбравший Руди своим доверенным, уверял его, что воображение и физическая выносливость Иллоны не ограничиваются танцами в вертикальном положении. Но ей недостает грации, импульсивности, серьезности оригинала. Он разговаривал с ней, это веселая девочка, которой нравится доставлять удовольствие. Но в ней нет ни капли страстности Эржбет. Иллона никогда не отнимала жизнь, никогда не щадила жизнь. Она не жила на грани, как Эржбет.
…И Иллона Хорвати не окончит свои дни, совершив самоубийство по дороге из сумасшедшего дома.
На его плечо опустилась рука. Это был Вейдт.
— Конец, Руди. Нам конец.
Охотник за наградами был пьян, его небритое лицо напоминало перекошенный череп. Но он был прав.
— Да, конец.
— Но мы ведь уже были тут, а? Мы старики. Ты, и я, и гном, и эта любительница крови. Мы были тут, когда все эти актеришки лежали еще в колыбелях. Мы сражались, как им никогда не доведется…
Вейдт умолк, свет в его глазах погас, и он вдруг повалился на бок. Как и все они, он вышел из замка Дракенфелс другим человеком, чем был до того, как шагнул в его ворота. Руди жалел, что не видел охотника двадцать пять лет. Их столько связывает, они могли бы стать друзьями до гроба. Крепость соединила их, особенно те часы, когда они, раненные, во тьме дожидались возвращения Освальда, зная, что принц погибнет и существа с когтями и зубами явятся за ними.
Выпитое вино внутри Руди переместилось вниз, и он с безнадежностью понял, что должен отлить. Он с трудом поднялся и побрел прочь от Вейдта, голова его кружилась, будто волчок. Перед ним неясно замаячил Жесснер, он что-то говорил, но Руди не разобрал что.
Актер хлопнул его по спине, и старик споткнулся. Музыканты играли, Иллона теперь танцевала одна.
Он сделал это в соседней комнате, вдали от света и шума. Облегчившись в холодный очаг, он повернулся, направляясь обратно, к своему месту у камина, к друзьям.
Она стояла в дверях, между ним и вечеринкой. Он сразу узнал ее узкобедрую фигуру и длинные темные волосы. На ней был ее танцевальный костюм, с разрезом до бедра с одной стороны, до неприличия туго обтягивающий грудь.
— Руди, — сказала она ему, и это было двадцать пять, тридцать лет назад. Дни богатой добычи, славы, приключений.
— Руди. — Она протянула к нему руку, звякнули ее браслеты.
Он почувствовал, как тяжесть свалилась с него, и распрямился. Спина больше не болела.
— Руди. — Голос был тихий, но настойчивый. Манящий, но опасный.
Он, пошатываясь, потянулся к ней, но она отступила прочь, в темноту. Она вышла в дверь, и он на ощупь протиснулся следом.
Они были в коридоре. Руди не сомневался, что именно здесь они сражались с ожившими горгульями, но люди Освальда вычистили его, расставили свежие свечи в канделябрах, расстелили ковры для прибывающих высоких особ.
Эржбет повела его дальше, в самое сердце Дракенфелса. В зале отравленного пира его ожидал мужчина. Сначала, из-за маски, Руди решил, что это актер, Лёвенштейн. Но это был не актер.
Человек взглянул на него из-за стола. Глаза его горели в прорезях маски. Перед ним были разложены ножи, словно перед обедом. Но ни вилок, ни ложек не было. Только ножи.
Человек взял нож. Тот сверкал в его руке, словно белое пламя.
Руди, холодея, хотел было бежать назад, в дверь. Но перед ней стояла Эржбет, перекрывая ему путь к отступлению. Теперь он мог лучше рассмотреть ее. Низкий вырез корсажа ее платья не скрывал огромную красную рану, зияющую, словно окровавленный рот, сбоку на ее груди.
Она запрокинула голову назад, и ее волосы отлетели от лица. Он увидел, что у нее нет глаз.
VI
Лилли Ниссен общалась со своим директором-автором-партнером излюбленным способом — засылала к нему своего астролога. Если она была недовольна линией диалога, или игрой какой-нибудь меньшей знаменитости, или едой, которую ей подавали в ее покои, или шумом, производимым вечеринкой, на которую она подчеркнуто не пошла, или тем, что солнце каждое отдельно взятое утро упорно всходит на востоке, она направляла Небензаля поплакаться Детлефу. Детлеф уже начинал жалеть бедного шарлатана, чья выгодная должность оказалась вдруг столь неожиданно сложной. Детлеф считал, что тот сам виноват, раз не провидел по картам, звездам или потрохам, каким чудовищем окажется его нанимательница.
Труппа собралась в главном зале Дракенфелса, превращенном в театр. Лилли решила появиться на сцене. Как обычно, она считала, что нет ничего более важного из всего, что связано с пьесой, чем ее минутные прихоти, и вплыла в кресле, которое нес ее гигант-телохранитель, прямо в разгар репетиции.
Шла одна из первых сцен, в которой Освальда в альтдорфском дворце посещает предполагаемый дух Великого Чародея. Они спорят в стихах, возникает конфликт, и намечаются основные темы пьесы. Детлеф посадил Варгра Бреугеля читать за себя текст, чтобы самому сосредоточиться на игре Лёвенштейна и на световых эффектах, благодаря которым он казался бы иллюзорным. В маске тощий актер казался совершенно нечеловеческим существом. Женевьева, которая сидела на репетиции, вся дрожала, — наверно вспомнив омерзительного настоящего Дракенфелса, — и Детлеф счел это данью таланту Лёвенштейна. Заглядывая в будущее, Детлеф понимал: существует опасность, что он окажется в тени злодея. Он твердо решил, что его собственная игра должна быть как можно более искусной. Он ничего не имел против. Гордясь своим талантом, он презирал звезд — одной из таких, несомненно, была Лилли, — которые окружали себя самыми глупыми, бесталанными актерами вспомогательного состава из всех возможных, чтобы ярче блистать на их фоне.
Во время путешествия к крепости Лилли попыталась уговорить его через Небензаля взять на другие женские роли в «Дракенфелс» кое-кого из ее излюбленных ходячих статуй, и Детлеф пинком выгнал астролога из своего фургона. Детлеф, задумавший, написавший и поставивший пьесу, полагал, что может позволить другим блистать в ней. Он намеревался напечатать свое имя в программке и на афишах в самом конце и самыми мелкими буквами, чтобы его воспринимали в первую очередь как творца пьесы, а не просто как одного из исполнителей.
Лёвенштейн-Дракенфелс навис над Бреугелем и клялся, что зло будет править еще долго после того, как выбеленные кости ничтожного принца обратятся в позабытый всеми прах, когда Лилли совершила свой незапланированный выход на сцену в сопровождении свиты. Черный гигант покорно тащил огромное кресло. На нем с чопорным видом восседала Лилли, словно ребенок, которого несет любящий отец. Ее хромая костюмерша ковыляла в нескольких шагах позади, неся корзинку с конфетами и фруктами — частью «особой диеты» звезды, и еще несколько типов, чьего предназначения Детлеф никогда не в силах был постичь, тоже шли следом, чтобы придать побольше веса очередной претензии своей госпожи.
Небензаль направился к Детлефу, он явно был смущен, но пытался собраться с духом, чтобы выразить некий протест. Лилли заворчала надменно, будто горная кошка, возомнившая себя важнее льва, и уставилась на него горящим взором. Детлеф понял, что дело худо. Если она вздумала излагать проблему перед всей труппой, значит, наверняка все кончится большим скандалом. Остальные актеры на сцене и в зале нервно заерзали в ожидании сокрушительных по силе громов и молний.
Щеголеватый астролог вытянул сжатую в кулак руку и разжал пальцы. На ладони у него лежали зубы.
— Лилли Ниссен в этом не нуждается, сэр.
Он бросил зубы наземь. Керреф специально сделал их, вырезал из кусочков кабаньих клыков. Мастер по костюмам сейчас находился в зале, он был недоволен тем, как обращаются с его работой, но молчал. Он явно не имел ни малейшего желания снова становиться сапожником, не говоря уж о возвращении в тюрьму, и при этом правильно оценивал силу мстительности и влиятельности Лилли Ниссен.
— Значит, по-вашему, я уже беззубая карга, Детлеф Зирк! — взвизгнула Лилли, и лицо ее налилось кровью.
Раб опустил кресло на пол, и она выпорхнула из него и в ярости заметалась по сцене, отпихнув с дороги Бреугеля и Лёвенштейна. Детлеф представил себе сердитые глаза Лёвенштейна в прорезях маски. В это утро Лилли не обрела новых поклонников.
И конечно же, какая глупость скандалить по такому поводу!
— Лилли, если я хочу, чтобы вы носили эти зубы, то это никак не связано с вашими собственными. Это часть вашей роли…
Лилли попалась на удочку:
— Моей роли! Ах да, моей роли! А кто пригласил меня на эту роль, кто создавал эту омерзительную пародию на женщину, имея в виду меня, а?
«Интересно, — подумал Детлеф, — не забыла ли Лилли, что Женевьева находится среди них». Он подозревал, что нет. Ясно было, что женщины — вампир и вамп — друг друга не любят.
— Никогда за всю мою карьеру меня не просили сыграть такую роль! Если бы не участие моего дорогого, дорогого друга принца Освальда, лично уговорившего меня вмешаться и присоединиться к вашей убогой труппе, я бы разорвала ваше послание в клочки и выкинула в сточную канаву, где ему самое место. Я играла императриц, куртизанок, богинь. А вы теперь желаете, чтобы я изобразила дохлую пиявку!
Здравый смысл едва ли тут поможет, Детлеф понимал это, но это была единственная тактика, которую он мог придумать.
— Лилли, у нас историческая пьеса. Вы играете вампира, потому что Женевьева была… и есть… вампир. В конце концов, она прожила эту историю. Вы просто должны воссоздать ее…
— Фи! Разве драма — непреложный исторический факт? Вы хотите сказать, что ничего не изменили ради пущей выразительности, чтобы показать себя во всей красе…
В глубине зала что-то забормотали. Небензаль стоял с глупым видом, похлопывая себя по нелепому парику, и явно чувствовал себя неловко, оказавшись на сцене перед незнакомой публикой при свете рампы.
— Конечно, но…
Лилли было не остановить. Вздымая грудь, она набрала побольше воздуха и продолжала:
— К примеру, разве вы не слишком старый и толстый, чтобы играть моего дорогого друга, будущего выборщика Остланда, в пору, когда он был еще мальчиком?
— Лилли, Освальд сам просил меня сыграть его в этой драме. Если бы у меня был выбор, я бы, наверно, хотел — не в укор вам, Ласло, — играть Дракенфелса.
Звезда метнулась к рампе и проскочила так далеко вперед, что ее лицо оказалось в тени. В зрительном зале зажгли свет.
— Ну, если вы изобразили Освальда растолстевшим ребенком-переростком, значит, можете переписать и Женевьеву, сделав ее более подходящей для моей персоны.
— И какой же, господи?
— Эльфом!
Никто не рассмеялся. Детлеф взглянул на Женевьеву. Ее лицо было непроницаемо. Ноздри Лилли раздувались и опадали. Небензаль кашлянул, чтобы нарушить тишину.
Может, когда-то Лилли и могла бы сыграть эльфийку, но теперь она обзавелась уж слишком пышной фигурой. Последний муж говорил, что у нее «грудь голубя, легкие баньши, мораль кошки, а мозги — как сыр с Черных гор».
Лёвенштейн положил руку на плечо Лилли и развернул ее, чтобы она оказалась лицом к лицу с ним. Он был на целый фут выше, а благодаря специально изготовленным ботинкам Дракенфелса и вовсе сделался ростом с ее молчаливого гиганта.
Не привыкшая к такому обхождению, она занесла ладонь, чтобы ударить дерзкого актера, но он перехватил ее запястье и начал что-то нашептывать ей низким, настойчивым, жутким голосом. Краска сошла с ее лица, она, казалось, сильно испугалась.
Больше никто ничего не говорил. Детлеф заметил, что рот его раскрыт от изумления, и захлопнул его.
Когда Лёвенштейн закончил свою речь, Лилли выдавила из себя извинение — неслыханная для нее вещь! — и дала задний ход, увлекая за собой своего раба, своих фаворитов и астролога. Небензаль, казалось, был в шоке, когда его выдернули из главного зала.
Спустя мгновение стихийно грянули аплодисменты. Лёвенштейн поклонился, и репетиция возобновилась.
VII
Пока генерал говорил, Максимилиан внимательно слушал. Было уже поздно, но командующий разбудил его секретным приказом. Генерал сказал, что он должен встать с кровати, одеться и спуститься к полю боя, где будет решаться судьба Империи. После Императора генерал был главным военачальником страны, и Максимилиану всегда хотелось произвести на него впечатление своей исполнительностью, находчивостью и отвагой. Генерал был тем, кем Максимилиан хотел бы быть. Хотел быть.
Отдав приказания и убедившись, что они поняты, Максимилиан отсалютовал и положил генерала в нагрудный карман. Дело нешуточное. Момент был смертельно опасный. Лишь Максимилиан стоял между цивилизацией и анархией, и он преисполнился решимости сделать все, что от него зависело, или погибнуть.
Дворец в этот ночной час был тих. Днем теперь, когда уехали театральные друзья Освальда, тоже стало поспокойнее. Максимилиану их немножко не хватало. Там одна танцовщица была очень мила с ним, ей нравилось присоединяться к нему в сражениях, советуя и спрашивая, несмотря на то, что сиделка ее не одобряла.
Сиделка много чего не одобряет.
Максимилиан в ночных тапочках почти бесшумно пробирался по коридорам и лестницам. Он задыхался, в боку вдруг резко закололо, но генерал хотел, чтобы он шел дальше. Он не подведет генерала, все равно в чем. Ему показалось, что в тени одного из коридоров он заметил фигуры в плащах, но не стал обращать на них внимания. Ничто не могло бы помешать ему ввязаться в драку теперь, когда в нем нуждались.
Комната для сражений была не заперта.
На столе стояло несколько армий. Гоблины, гномы, эльфы и люди. А в центре находился замок, цель наступления. На главной башне развевался штандарт Империи. Флаг был изорван в лохмотья, но реял гордо. Армии уже сошлись. Комната была полна еле слышным лязганьем их оружия, ударяющегося друг о друга, хлопками выстрелов из пушек. Солдаты, когда в них попадали, вскрикивали тоненькими, визгливыми голосками. На настольном поле боя кипела жизнь. Миниатюрные мечи царапали краску на свинцовых лицах. Мертвецы растекались серыми лужицами. Поднимались клубы дыма. Боевые трубы эхом звучали в голове Максимилиана.
Генерал приказал ему удержать замок для Императора. Пришлось встать на стул, прежде чем он сумел забраться на стол. Он поставил ногу на поле боя, в щепки раздавив мост и скинув целый отряд эльфийских воинов в нарисованную реку. Он втащил вторую ногу и встал посреди стола, словно великан. Когда он входил в замок, ему пришлось пригнуться, чтобы не задеть люстру. Стены едва доставали ему до лодыжек, но все же он сумел разместиться во внутреннем дворе. Защитники замка приветствовали такого воина радостными криками.
В высокие узкие окна струился лунный свет. Ночное сражение перекатывалось по столу взад и вперед. Армии лишились всякого руководства и теперь перемещались сами по себе. Временами все четыре силы, казалось, объединялись, готовя очередную бешеную атаку на замок Максимилиана. Но по большей части каждый отдельный солдат, казалось, воевал в одиночку. Он усматривал в этом руку Хаоса. Войлок, которым был обтянут холм, разорвали снаряды, летящие со стен замка, и в прорехах виднелось темное дерево.
Генерал поддерживал боевой дух Максимилиана, когда волна гоблинов полезла вверх по холму и пробила стены. Саперы гномов двинули вперед штурмовую башню. Пушечные ядра били его по голеням. И все-таки он удержал крепость и отсалютовал, вытянувшись во фронт. Замок теперь лежал в руинах, и армии надвигались на Максимилиана, чтобы свалить его. Защитников крепости изловили и перебили. Максимилиан стоял один среди врагов.
Его ступни и лодыжки были все в ранах, будто в блошиных укусах. Бретонские солдаты вылили жидкий огонь позади его тапочек, но он раскидал его, и пламя потекло обратно, на их же ряды. Он засмеялся. Сыны Бретонии на войне всегда отличались скорее подлостью, чем отвагой. Потом вперед вышли военные маги и швырнули в него худшие из своих заклинаний. Ужасные демоны вились вокруг его ног, будто рыбешки, и он прихлопывал их ладонями. Трехголовое существо с глазами и глоткой на брюхе устремилось к горлу Максимилиана, и тот поймал его. Тварь расползлась у него в пальцах, будто паутина, и он вытер руку о куртку.
В его голени ударялись копья, и у него вдруг закружилась голова от высоты. Гоблины лезли по его штанинам, они протыкали ткань и вонзали крючья в его плоть и кости. Орудийный огонь сделался еще плотнее. В дело вступили баллиста и несколько мортир. Вокруг все было в разрывах. Его правое колено подломилось, и он пошатнулся. Раздался еле слышный торжествующий рев, и его спину изрешетило миллионом крошечных пуль. Маленькие ножи размером с волосяную вошь впились в него. Копья кололи, точно иглы. Максимилиан упал поперек поля боя, сокрушая остатки замка, расплющивая холм, давя сотни воинов. Он перекатился на спину, и полчища добрались до его лица. Они взорвали пороховые заряды в его глазах, и он ослеп. Берсерки подожгли его волосы. Военные маги открыли проходы к его мозгу. Пикейщики атаковали шею. Заново сотворенные демоны копошились у него под кожей, отравляя его своими ядовитыми выделениями.
Генерал сказал ему, что все идет хорошо и что он должен продолжать борьбу. Во тьме его ожидают Император Люйтпольд и весь двор. Максимилиан знал, что вскоре ему разрешат покинуть поле боя и отправиться на заслуженный отдых. Там его ждут ордена, и почести, и яйца. Он получит свои честно заработанные награды.
Армии надвигались на него, оставляя за собой пустыню. Они пленили генерала и казнили его. Этот человек был героем до конца. Его свинцовая голова прокатилась по груди Максимилиана и упала на стол.
Усталый и расслабившийся, Максимилиан погрузился во тьму…
На следующее утро сиделка отыскала его, лежащего мертвым среди любимых игрушечных солдатиков. Послали за докторами, но было поздно. Сердце старого выборщика, наконец, не выдержало. Сообщили, что смерть его, по крайней мере, была быстрой и легкой. Печальную новость новому выборщику доставили вместе с завтраком.
Освальд фон Кёнигсвальд прослезился, но не удивился.
VIII
Женевьева стояла на зубчатой стене, наблюдая за садящимся солнцем и чувствуя, как прибывают силы. Было полнолуние, и все вокруг окутывали легкие тени. Своим ночным зрением она видела волков, размашистой рысью бегущих по лесу, и бесшумных птиц, поднимающихся к гнездам на скалах. В деревне горели огни. Она потягивалась, пробовала ночь на вкус, гадая, как ей предстоит утолять жажду сегодняшним вечером, когда ее разыскал Крали.
— Госпожа, — начал он, — если позволите просить вас об одолжении…
— Конечно. Что вам угодно?
Крали, казалось, колебался. Не похоже на лощеную и знающую свое место марионетку Освальда. Его рука как бы ненароком лежала на рукояти меча таким образом, что Женевьева сразу встревожилась. За время долгого пути из монастыря она пришла к выводу, что его служба у фон Кёнигсвальдов не сводилась к простой доставке сообщений.
— Не могли бы вы встретиться со мной через полчаса и привести с собой мистера Зирка? В зале отравленного пира.
Женевьева вскинула бровь. Именно это место она избегала в первую очередь. На ее взгляд, крепость хранила слишком много воспоминаний.
— Дело довольно срочное, но я был бы признателен вам, если бы вы сумели сделать это, больше никого в него не посвящая. Кронпринц приказал мне действовать по собственному усмотрению.
Озадаченная, Женевьева согласилась на его условия и направилась в главный зал. Она надеялась, что мертвецы уже извлечены из-за стола и должным образом погребены. Она, наверно, с трудом узнает зал отравленного пира. До сих пор она не сталкивалась в Дракенфелсе с духами, даже в своем воображении. Никаких духов, только воспоминания.
Репетиция на сегодня окончилась, и актеры собрались за столом в импровизированной столовой. Бреугель разглагольствовал перед поваром-бретонцем насчет того, что в тушеном мясе недостает какой-то приправы, а повар отстаивал рецепт, доставшийся ему от предков. «Ты, фигляр-недомерок, не выйдешь из-за стола, пока не попробуешь запеканку а-ля Будро!»
Жесснер и Иллона Хорвати не сводили друг с друга глаз, обнимаясь в уголке, и перешучивались с другими членами труппы. Менеш что-то сосредоточенно втолковывал Гесуальдо, актеру, играющему его самого, и отчаянно жестикулировал своей единственной рукой, а другой гном кивал. На сцене Детлеф и Лёвенштейн, обнаженные по пояс, утирали пот после отработки сцен поединка.
— Вы заставили меня славно попрыгать, Ласло. Где вы учились фехтованию?
Без маски и костюма Лёвенштейн становился меньше и выглядел довольно тускло.
— В Нулне. Я брал уроки в Академии, у Валанкорта.
— То-то мне показалось, что я узнаю эту вертикальную защиту. Валанкорт учил и Освальда тоже. Вы были бы опасным противником.
— Надеюсь.
Детлеф натянул куртку и застегнул пуговицы. Хоть он и был полноват, мышцы его были хорошо очерчены. Женевьева сделала вывод, что он тоже умеет обращаться с мечом. Он и должен был, учитывая его любовь к героическим ролям.
— Детлеф, — окликнула она. — Не могли бы мы поговорить? Наедине?
Детлеф взглянул на Лёвенштейна, который поклонился и пошел прочь.
— Странный он парень, — сказал Детлеф. — Он меня вечно удивляет. А вдобавок у меня такое чувство, что у нашего друга Ласло как-то не совсем все дома. Вы понимаете, что я имею в виду?
Женевьева понимала. Ее обостренные чувства воспринимали Лёвенштейна как полную пустоту, словно это была ходячая оболочка, в которую еще предстояло вложить душу. И все же она встречала множество таких людей. В актере это не слишком удивляло. Действительно, не имело значения, кем Лёвенштейн был за кулисами.
— Ну, в чем дело, эльфийская леди? Хотите, чтобы я выгнал Лилли и взял на роль человеческое существо?
— Нет, нечто более загадочное.
Он улыбнулся:
— Вы меня заинтриговали.
Она улыбнулась в ответ, на грани кокетства:
— Вас хочет видеть Крали. Нас. В отравленном зале.
Она уловила в воздухе его запах и почувствовала, как ее кольнула былая жажда. Интересно, как струилась бы его кровь.
— Не могли бы вы не облизывать губы вот так, Женевьева?
Она прикрыла рот и хихикнула:
— Прошу прощения.
Он усмехнулся:
— Отравленный зал, да? Звучит прелестно.
— Вы знаете эту историю?
— О да. Замученные дети, брошенные на голодную смерть родители. Очередная очаровательная проделка Великого Чародея. Они бы составили прекрасную пару с миссис Ниссен, вы не находите? Вообразите, как они могли бы позабавиться, обмениваясь рецептами, что лучше сделать с детьми. «Я вас не отпущу, пока вы не попробуете Дитя а-ля Будро!» Ведите меня.
Женевьева взяла его за руку, и они покинули главный зал. Выходя, Детлеф подмигнул костюмеру Керрефу. Маленький человечек рассмеялся и потер себе шею. Женевьева покраснела. Можно вообразить, какие истории будут рассказывать завтра на репетиции. Ну ладно, после всех этих лет связь с актером едва ли может еще больше опорочить ее репутацию.
В коридоре они продолжили беседу. Детлеф сознательно старался быть очаровательным, а она не слишком сопротивлялась. Может быть, раз уж все равно пойдут разговоры, ей стоит постараться, чтобы они хотя бы оправдались.
— И все-таки, каково это — иметь такие зубы? Не прикусываете ли вы ими губы постоянно?
В голову пришел остроумный ответ, но в этот миг они вошли в отравленный зал и увидели выражение на лицах у людей, собравшихся возле стола. И месиво, лежащее на нем…
Когда Детлефа кончило рвать, Крали сказал ему, кто это был.
IX
Детлеф, к некоторому своему облегчению, узнал, что он не первый, кого стошнило. Тело обнаружил астролог Небензаль, и этот мелкий нахлебник мигом расстался со своим завтраком. Хоть он и провел большую часть своей профессиональной жизни, таращась на потроха цыплят и кошек, вид выставленных напоказ внутренностей человеческого существа подействовал на него очень скверно. «Интересно, — подумал Детлеф, — есть ли способ прорицать будущее по рвоте?» Очевидно, Небензаль разыскивал какую-то потерянную его госпожой безделушку и открыл не ту дверь. У него просто талант попадать в неловкие ситуации и, как поняли уже все, кроме Лилли, нет ни малейшего дара предвидения.
Детлеф скользил взглядом по лицам. Лицо Хенрика Крали не выражало ничего — лицо сильного человека, столкнувшегося с трудной ситуацией. Женевьева казалась безразличной, но больше не шутила. Кроме того, про вампира трудно сказать, побледнел ли он от пережитого шока. Небензаль все еще тихонько всхлипывал, уцепившись за одного из алебардщиков Крали, время от времени принимаясь соскребать следы рвоты со своего парчового жилета. У Варгра Бреугеля, которого позвали по настоянию Детлефа, вид, как и всегда при встрече с очередной проблемой, был такой, словно все напасти мира обращены против него лично.
А Руди Вегенер не выглядел вообще никак. Его лицо хоть и находилось здесь, но, сорванное с черепа, свисало, словно размокшая маска.
Детлеф сперва подумал, что старого разбойника освежевали, но Крали уже выполнил отвратительную работу, внимательно обследовав труп, и точно знал, что сделали с Руди.
— Видите, глаз нет. Полагаю, их выковыряли кинжалом или маленьким ножом. Не слишком брезгливый человек мог бы сделать это и пальцами, но тогда, вероятно, он должен был быть в перчатках.
Детлефа охватило неприятное ощущение, будто то, что Крали говорит, он знает на собственном опыте. Династиям выборщиков нужны один-двое слуг, чья преданность превосходит щепетильность. Трудно было понять, что может связывать их — честного Освальда и этого убийцу с сердцем ящерицы.
— Но умер он не от этого?
— Нет.
— Выглядит так, словно на него напал волк или голодный демон. Нечто бешеное, прожорливое, свирепое…
Крали криво усмехнулся:
— Да, я сначала тоже так подумал, но взгляните сюда.
Он указал в полость тела, приподняв с грудной клетки лоскут кожи.
— Кости не сломаны. Органы не тронуты. На случай, если вам интересно, то вот что пьяницы вроде Вегенера делают со своей печенью.
Упомянутый орган был красным, раздутым и усеянным гнойными пустулами. Он явно прогнил насквозь, это понимал даже тот, кто понятия не имел, как выглядит здоровая печень. Детлеф решил, что его сейчас снова вырвет. Крали ковырялся в ранах.
— Кто бы это ни сделал, он действовал хладнокровно и весьма умело.
— Что конкретно с ним сделали? — спросила Женевьева.
— Госпожа, с него тщательно срезали весь жир.
Крали оставил мертвеца в покое, и вся компания, не сговариваясь, двинулась прочь. Детлеф был возмущен.
— Но зачем кому-то могло понадобиться сотворить такое?
Управляющий пожал плечами. Детлеф понимал, что человек наслаждается этими недолгими мгновениями власти. В кои веки он оказался в центре событий, а не просто служил марионеткой Освальда.
— Вариантов много, мистер Зирк. Религиозный ритуал, жертва, посвященная какому-то темному богу. Маг, которому понадобились ингредиенты для работы. Для многих заклинаний нужны весьма специфические компоненты. Или это могло быть делом рук сумасшедшего, одержимого навязчивой идеей, который убивает в такой своеобразной манере, пытаясь сказать нам нечто…
— Например, «надо меньше есть и больше двигаться», да? Это абсурдно, Крали! Человек мертв!
Женевьева взяла его за руку. Это немного помогло. Он успокоился.
— Простите.
Управляющий принца принял его извинение без особой искренности.
— Перед лицом явной угрозы мы должны смотреть фактам в глаза. Среди нас есть убийца.
Все снова уставились друг на друга, точно участники одной из скучных мелодрам про замки с привидениями, в которых актеры гибнут через определенные промежутки времени, пока верховный жрец Морра не вычислит убийцу и публика не проснется.
— И мы должны поймать его таким образом, чтобы ни звука о наших проблемах не вышло за пределы замка.
— Простите?
— Все, что бы мы ни делали, должно совершаться тайно. Кронпринц не хотел бы, чтобы это нарушило гладкое течение его представления. Я здесь как раз на такой случай. Вам не нужно забивать этим голову. Знайте, лишь, что я сделаю все возможное, чтобы предать убийцу правосудию как можно скорее.
Заговорил Бреугель:
— Детлеф, может, действительно лучше предоставить это людям принца.
— Но мы же не можем просто вести себя так, как будто ничего не случилось!
— Не можем? Насколько я понял распоряжения кронпринца, у нас нет другого выхода.
Небензаль все еще трясся и стонал. Детлеф кивнул в его сторону:
— И как мы заставим молчать этого хлыща?
Рот Крали изобразил нечто такое, что у другого человека могло бы сойти за улыбку.
— Мистера Небензаля срочно вызвали в Альтдорф. Он отбыл сегодня рано утром и написал своей хозяйке, что разрывает с ней отношения…
Астролог вздрогнул и уставился на представителя принца.
— Мне дали понять, что многие оставляющие службу у мисс Лилли Ниссен предпочитают расставаться с ней именно таким образом.
У Небензаля был вид человека, которому только что сообщили о его близкой смерти.
— Не беспокойся, гадатель на потрохах, — сказал Крали. — За то, чтобы ты заткнулся и убрался прочь, тебе заплатят больше, чем ты бы получил, торча здесь и болтая языком кому ни попадя. Я думаю, для тебя могло бы сыскаться местечко в Эренграде.
Алебардщик покинул зал, волоча за собой Небензаля. Детлеф не представлял, как этот хилый мошенник сможет существовать среди обитателей Норски и кислевитов в студеном порту на границе Северных Пустошей. Теперь уже Крали взбесил его, но Детлеф понимал, что должен сохранять хладнокровие в ярости. Он ничего не добьется, если будет устраивать припадки с воплями, как Лилли Ниссен.
— А я обязан продолжать работу над пьесой, моей, между прочим, пьесой, не благословенного кронпринца Освальда, а людей в это время будут убивать?
Крали был непоколебим.
— Если так будет угодно кронпринцу.
— Я не уверен, друг мой, что Освальд всецело одобрил бы ваши действия.
На этот раз Крали заколебался было, но тут же огрызнулся вновь:
— Я полагаю, что кронпринц полностью мне доверяет. Он возложил на меня эти обязанности. Надеюсь, я никогда еще не разочаровывал его.
Женевьева направилась обратно к столу и принялась пристально разглядывать то, что осталось от Руди. Впервые Детлеф в полной мере ощутил, что, как бы она ни выглядела, эта женщина — не человек. Она не боялась мертвых и, несомненно, должна была быть с ними в неких дружеских отношениях.
— Что вы делаете? — спросил Крали.
— Пытаюсь кое-что почувствовать.
Женевьева коснулась головы трупа и прикрыла глаза. «Возможно, она молится о его душе, — предположил Детлеф, — или что-то высчитывает в уме».
— Нет, — сказала Женевьева через некоторое время. — Он ушел. От его души ничего не осталось.
— Вы надеялись отыскать в его памяти образ убийцы? — поинтересовался Крали.
— Вообще-то нет. Я просто хотела попрощаться. Он был моим другом, если вы забыли. У него была трудная жизнь, и судьба не слишком ласково обходилась с ним. — Женевьева отошла от тела. — Разве что одна вещь, — сказала она.
— Да?
— Вам известно о распространенном поверье, что в глазах умирающего остается отражение того, что он видел в последнее мгновение? Что убийцу может выдать его образ в зрачках жертвы?
Все посмотрели на лицо Руди, на пустые глазницы и срезанные щеки.
— Конечно, — нетерпеливо бросил Крали. — Это вздор. Медики и алхимики больше не считают…
— Конечно, конечно. Глупость из прошлых времен, как вера в то, что жаболюди со звезд правили миром до Пришествия Хаоса.
— Кроме того, у него нет глаз.
— Вот именно это я и хотела отметить. Вы и я знаем, что россказни о глазах убитого человека — чепуха. Но убийца Руди, возможно, верит в это. Вероятно, это объясняет, почему он вырвал ему глаза.
Крали задумался.
— Суеверный тип, да? Цыган или остландец?
— Я не обвиняю никого конкретно.
— Возможно, гном? Они славятся своими суевериями. Все эти медные монетки на счастье, черные кошки, которых надо топить еще при рождении…
Бреугель вскипел, когда Крали повернулся к нему.
— Я не гном! — рявкнул он. — Я ненавижу этих маленьких ублюдков!
Крали отмахнулся от него.
— И все же леди вампир говорит дело. Госпожа, ваша интуиция действительно настолько остра, как принято считать.
— Существует и другая возможность, — вмешался Детлеф, — что это дело не человеческих рук. Этим стенам не привыкать к сверхъестественному. Дракенфелс славился умением заклинать демонов и монстров. Предполагается, что всех их вышвырнули отсюда, но замок большой. Кто знает, что могло жить здесь все эти годы, копя злобу во тьме, дожидаясь возвращения убийц своего господина.
Женевьева приложила палец к подбородку, явно следуя ходу мыслей Детлефа. Она легонько, неуверенно покачала головой.
— А мы привели сюда всех уцелевших участников похода Освальда. Легкая добыча.
Детлефу было тревожно за Женевьеву — и Менеша и Вейдта тоже, — но у Крали одно было на уме.
— Надо предупредить кронпринца. Не исключено, что он не захочет приезжать.
Женевьева рассмеялась:
— А ведь вы не слишком хорошо знаете своего хозяина, а, Крали? Это лишь подстегнет его решимость присутствовать здесь.
— Возможно, вы и правы, госпожа. Всех остальных заверяю, что позабочусь об их охране самым тщательным образом. Это не повторится. Даю вам слово.
X
Варгр Бреугель один сидел в своей комнате, пил и смотрел на себя в зеркало. Он не знал, кто распределял жилые помещения для труппы, и допускал, что никакого жестокого умысла в этом не было. Но лишь его комната, единственная из всех, что он видел здесь, была украшена зеркалом от пола до потолка. Должно быть, перед ним красилась и прихорашивалась какая-нибудь шлюха-ведьма. За тысячелетия у Великого Чародея было много подружек. Не то что у Варгра Бреугеля в его жалкие сорок семь лет.
Лунный свет просеивался в окна и освещал комнату, заливая все вокруг зловещим светом. Бреугель сидел в кресле, на пядь не доставая ногами до ковра, и глядел в глаза самому себе.
Он вспоминал родителей и ту атмосферу разочарования, что всегда окружала их. Его сестры, родившиеся раньше него, были выше среднего роста. Его младший брат был высоким стройным красавцем, каких поискать, но погиб в сражении на службе у Императора, дав родителям еще один повод быть недовольными существованием Варгра. Мать и отец винили один другого в том, что он такой, и проводили жизнь в поисках друг у друга признаков уродства, которое передалось от них к сыну. Конечно, им бывало очень неловко объяснять всем гостям, появлявшимся в доме, что нет, у них нет слуги-гнома, у них сын гном. А он не был настоящим гномом.
Он был карликом.
Варгр взялся за вторую бутылку. Он пил теперь неаккуратно, рубаха была вся в пятнах. Кожа его зудела под одеждой, и он то и дело ерзал.
Он убежал из дому и поступил в странствующий цирк, сделался клоуном. Вскоре он уже владел собственным цирком (хотя ему приходилось конкурировать с людьми нормального роста) и расширил дело, занявшись театром. У него в цирке работали настоящие клоуны-гномы, но они не признавали его за своего. И за спиной, и в глаза они называли его уродом и безобразным чудовищем.
Которым он и был на самом деле.
У него не было жены, не было подруги, он мылся в одиночестве. Тело его было секретом, который он тщательно берег. Но сам он каждый день осматривал себя в поисках новых изменений. Часто их было по два-три в месяц. А с изменениями приходили новые способности, новые чувства. Выпуклости под мышками, соединенные перепонками на манер пальцев летучей мыши, могли улавливать человеческие эмоции. Он всегда знал, что чувствуют другие, до какой степени он им отвратителен. Лицо пока не было затронуто, но вот уже несколько лет он вынужден был носить перчатки, чтобы спрятать глаза на ладонях. Эти глаза могли видеть звуки.
Он был карликом. А еще он был уродом, выродком.
Теперь появилось новое слово для того, чем он был. Он слышал, как его употребляли ученые, сначала для растений, выращенных в неестественных условиях, потом для двухголовых телят, косоглазых собак и тому подобного. А теперь — для людей, которых задело проклятие камня, отличающихся от себе подобных, меняющихся, превращающихся в создания Хаоса.
Варгр Бреугель был мутантом.
XI
Карл-Франц I из Дома Вильгельма Второго, Хранитель Империи, Победитель Тьмы, Император и сын Императора, нанес визит во дворец фон Кёнигсвальдов. Стол в фойе был завален карточками с черными краями в знак соболезнования, присланными с посыльным, но свою Карл-Франц положил лично. Он отмахнулся от прислуги и стражи и энергично устремился по дворцу на поиски нового выборщика.
Освальда желали видеть и другие. Верховный теогонист культа Зигмара и верховный жрец культа Ульрика старались быть вежливыми друг с другом над прахом старого выборщика, Максимилиана.
Представители городов-государств и выборных провинций, посланцы крупнейших храмов Альтдорфа и хафлинг — Старейшина Собрания — прибыли с выражением соболезнований.
Карл-Франц вошел один, без обычной помпы, сопровождавшей каждое его движение, и встретился с Освальдом наедине. Немногие в Империи могли бы удостоиться такого отношения.
Император нашел Освальда в кабинете Максимилиана — отныне кабинете Освальда — за разборкой старых бумаг. Освальд отослал секретарей и велел принести вина.
— Твой отец был очень добр ко мне, когда я был еще мальчиком, Освальд. Во многих отношениях он значил для меня больше, чем мой собственный отец. Трудно править империей и быть хорошим главой семьи. Я теперь это хорошо знаю. Нам будет очень недоставать Максимилиана.
— Благодарю. — Освальд все еще был замкнут и двигался как во сне.
— А теперь мы должны думать о будущем. Максимилиана похоронят с почестями. Ты должен быть коронован как можно скорее.
Освальд покачал головой. Все это, должно быть, тяжело для него. Карл-Франц помнил ту мучительную церемонию, которая сопровождала его собственное восхождение на трон, превратившиеся в настоящую пытку дни, пока выборщики спорили о наследнике. Он никогда не верил, что вердикт будет в его пользу. Из собственных источников ему стало известно, что при первом голосовании было восемь против четырех и что к концу совещания Максимилиану удалось убедить всех выборщиков, кроме одного. Если он действительно правил, а не просто объединял множество ссорящихся между собой княжеств, то правил только благодаря поддержке Дома фон Кёнигсвальдов.
— Коронация состоится в замке Дракенфелс. После представления. Все выборщики будут там и другие сановники тоже. Не придется собирать их снова через несколько недель на очередные пышные ордалии.
— Ты, конечно, прав, Освальд, но Империя ожидает увидеть надлежащий ритуал. Править еще недостаточно. Надо, чтобы видели, что ты правишь.
Освальд взглянул на портрет отца в пору молодости. Максимилиан стоял в лесу, впереди остальной группы, и держал на руке сокола. Рядом с ним был золотоволосый мальчик. Маленький Освальд.
— Я раньше никогда не замечал. Этот юноша с птицей. Он одет как сокольничий, но…
Карл-Франц улыбнулся.
— Да, это я. Прекрасно помню те деньки. Старик Люйтпольд не одобрял этого. «Что если будущий Император упадет с лошади, или рассерженная птица выклюет ему глаз, или его пропорет клыками кабан?» Он считал, что будущего Императора надо беречь, словно расписное яйцо. Твой отец куда лучше разбирался в таких вещах.
— Да. Думаю, да.
— И я уже замечаю, что юный Люйтпольд думает о тебе так же, как я думал о твоем отце. Возможно, я тоже слишком стараюсь баловать и кутать в вату будущего Императора. Надеюсь, я не такой домашний тиран, каким был старый Люйтпольд, но я замечаю за собой эти симптомы. Отношения между нашими Домами становятся все теснее.
Картина была очень выразительная. Карл-Франц жалел, что не может вспомнить художника. Наверно, это был один из друзей Максимилиана по охоте. Он явно тонко чувствовал лес. Казалось, что слышишь шум ветра в кронах и крики птиц.
— Скоро мы снова будем среди лесов, Освальд. На пути в Дракенфелс. Там должна быть неплохая охота. Должен признаться: когда ты предложил эту поездку, я колебался. Но мне всегда хотелось увидеть место твоей великой победы. И мне надоел душный покой дворцов и придворные льстецы. Слишком давно мы не выслеживали оленя и не пели старых песен. И мне было жаль, что потерпела неудачу «История Зигмара» твоего друга Зирка. Видишь ли, Миденланд вложил в нее и потерял и часть моих денег тоже. Я с нетерпением жду момента, когда увижу игру этого парня. Придворные дамы говорят, что он — это нечто.
— Да, Император.
— Император и выборщик, да? Я помню, когда мы были просто Карл-Франц и Освальд. Одному я всегда удивлялся, хотя…
— Чему, Император?
— Когда мы были молодыми, когда наши отцы сказали, что ты сошел с ума, раз решил выступить против Великого Чародея…
— Да?
— Почему ты не предложил мне пойти с тобой? Я бы прыгал от радости, если бы мне представился шанс поучаствовать в таком путешествии, в таком сражении.
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
I
Детлеф спал плохо. Он рано ушел к себе, не желая быть втянутым в путину дел, касающихся труппы и пьесы, после того как он видел, что осталось от Руди. Теперь он лежал в постели без сна и желал, не в первый раз с тех пор, как ввязался в эту историю, снова оказаться в своей камере в крепости Мундсен. По крайней мере, там можно было ненавидеть Зарадата. И Зарадата он мог видеть, понимал его мелкую пакостную натуру. В крепости Мундсен не было никаких призрачных монахов, указующих бестелесными пальцами, не было и убийц, срезающих с трупов жир и выкалывающих глаза. В самом деле, в сравнении с замком Дракенфелс крепость представлялась просто курортом. Возможно, когда-нибудь Детлеф сделает свой тюремный опыт предметом фарса, с хитрыми должниками, дурачащими комически глупых «надежных», и с напыщенным комендантом, которого беспрестанно оскорбляют его подопечные.
Бесполезно. Сегодняшней ночью он не может думать о комических масках.
Его тревожило не только то, что среди них, возможно, есть безумец, рыщущий по темным коридорам замка Дракенфелс, но и то, что Хенрик Крали, человек Освальда, оказался потенциальным тираном, который скорее рискнет жизнями всех членов труппы, чем доставит какое бы то ни было беспокойство кронпринцу. Таррадаш сказал как-то: «Покровитель — это человек, который в течение двадцати минут наблюдает, как вы тонете, а когда вам, наконец, удается выбраться на берег собственными силами, он обременяет вас своей помощью». И с выборщиком Миденланда и «Историей Зигмара», и теперь с кронпринцем Остланда и «Дракенфелсом» Детлеф, похоже, становится специалистом по высокопоставленным покровителям и обреченным на неудачи пьесам. Ему нравился Освальд, но он не питал иллюзий насчет собственной значимости в конечных планах принца.
Единственное утешение состояло в том, что, не считая Лилли Ниссен, пьеса продвигалась на удивление хорошо. Если они переживут все это, «Дракенфелс» сделает им имя. Ласло Лёвенштейн — это просто открытие. Когда представление будет перенесено в альтдорфский театр, Детлеф настоит, чтобы Лёвенштейна включили в труппу. После этой постановки он станет звездой сцены. В следующий раз Детлеф собирался отойти от актерства, чтобы лишь писать, ставить пьесу и создать спектакль специально под удивительно талантливого Ласло. Нет ни одной хорошей пьесы о Борисе Неумелом, и Лёвенштейн мог бы вполне подойти на роль этой трагической фигуры. Можно было бы даже сочинить неплохую историю про убийство царицы Каттарины ее прапраправнуком, царевичем Павлом. Если бы только удалось уговорить Женевьеву Дьедонне сыграть царицу…
Если бы только можно было уговорить Женевьеву Дьедонне сыграть саму себя. С ней уж точно было бы меньше хлопот, чем с Лилли Ниссен.
Детлеф много думал о вампирше. После убийства Руди он считал, что ей грозит некая опасность, если она останется в крепости, а он чувствовал себя обязанным по отношению к ней. Как, однако, мог он надеяться защитить шестисотшестидесятилетнюю особу, которая способна крушить гранит голыми руками и которая уже смотрела в лицо Дракенфелсу и осталась жива? Может, это ему лучше просить у нее защиты?
И в дополнение к неизвестному убийце, призрачным монахам и каким угодно демонам, возможно, еще цепляющимся за камни Дракенфелса, не нуждаются ли все они в защите от Хенрика Крали?
Детлеф хотел бы, чтобы Освальд был уже здесь. Однажды он уже взял верх над всеми опасностями этого места. К тому же Детлеф надеялся, что кронпринцу будет интересно узнать, что творит Крали от его имени.
Когда в его дверь тихонько поскреблись, Детлеф вцепился в простыню, словно ребенок, который перед сном наслушался историй про привидения, и свеча его упала. Он знал, что сейчас все будет кончено и баллады будут рассказывать о гении, убитом в собственной постели и не успевшем создать свое лучшее творение.
— Это я, — прошипел низкий женский голос.
Предчувствуя, что пожалеет об этом, он встал и отпер дверь. Пришлось оттащить от нее кресло, которым была прижата дверная ручка.
В коридоре стояла Женевьева. В ее присутствии Детлеф почувствовал одновременно облегчение и возбуждение.
— Женевьева, — вымолвил он, открывая дверь пошире. — Уже поздно.
— Не для меня.
— Простите. Я забыл. Вы когда-нибудь спите?
Женевьева пожала плечами:
— Иногда. Обычно по утрам. И не в гробу, засыпанном родной землей. Я родилась в Парравоне, даже в ту пору достаточно цивилизованном для того, чтобы мостить большие дороги, так что с этим были бы проблемы.
— Входите, входите…
— Нет, вы должны выйти. Странные вещи происходят в ночи.
— Я знаю. Поэтому я и заперся в своей комнате с серебряным метательным ножом.
Женевьева вздрогнула и сжала правую руку в кулак. Он вспомнил историю о предательстве гнома Ули.
— И вновь простите. Я не подумал…
Она по-девичьи рассмеялась:
— Нет, нет, все это меня вовсе не беспокоит. Я ночное создание, поэтому должна жить со всем этим. А теперь одевайтесь и берите свечу. Вы, наверно, не можете видеть в темноте так же хорошо, как я.
Тон ее был шутливым, кокетливым, но глаза оставались серьезными. Странная особенность вампирских глаз.
— Отлично, но я возьму свой нож.
— Вы мне не доверяете? — Ее зубы обнажились в улыбке.
— Женевьева, в данный момент вы и Варгр Бреугель — единственные люди в этом месте, которым я доверяю.
Детлеф натянул брюки и куртку и отыскал пару тапок, которые не наделают слишком много шума на непокрытом каменном полу. Он снова зажег свечу, и Женевьева потянула его за рукав.
— Куда мы идем?
— Куда поведет мое чутье.
— Я не чувствую никакого запаха.
— Я тоже. Это риторически. Вы же знаете, я могу чувствовать вещи. Это дано таким, как я. В этом месте что-то очень не так. Когда мы пришли сюда, здесь было чисто и пусто, но нечто пришло вместе с нами и поселилось тут. Что-то древнее, что-то злое…
— Двадцать седьмая повозка.
Женевьева остановилась и озадаченно взглянула на него.
— Помните, мы никак не могли сосчитать количество повозок в караване, — пояснил Детлеф. — Предполагалось, что их двадцать шесть, но всякий раз, когда мы на них не смотрели, получалось, будто их двадцать семь. Если то, о чем вы говорите, пришло с нами, наверно, оно ехало в этой повозке.
— Возможно. Мне надо было бы задуматься об этом еще тогда. Я решила, что вы просто артистически изображаете глупость.
— Вот спасибо. Нужна большая глупость, чтобы ставить большие пьесы, позвольте вам сказать. Если бы не Бреугель, я бы закопался в делах. Речь ведь не только о том, чтобы писать и играть. Есть еще финансы, и вопросы размещения, и всех этих людей надо кормить. Тут, наверно, требуется больше организованности, чем для военной кампании.
Они пробрались в незнакомую Детлефу часть крепости. Она была частично в руинах, в проломы в стенах задувал холодный ночной ветер и лился лунный свет. Сюда не заглядывали люди Освальда, и никто не пытался расчистить это место или сделать его безопасным. Детлеф понял, насколько малую часть всего сооружения видел, как ограничен был его доступ.
— Оно близко, — сказала Женевьева как раз в тот миг, когда порыв ветра задул его свечу. — Очень близко.
Он сунул теплый огарок в карман, решив полагаться на луну. Ничего необычного он не чувствовал, не видел и не обонял.
— Что именно мы ищем?
— Это может быть все что угодно. Но оно большое, оно возбуждено и настроено негативно.
— Счастлив это слышать.
Она хорошо смотрелась ночью, с длинными, залитыми лунным светом волосами, в белом платье до пола. Если говорить о мертвецах, то она выглядела куда симпатичнее, чем Руди Вегенер. На миг он подумал, уж не выманили ли его на эту ночную прогулку в столь удаленное место для чего-нибудь более увлекательного, нежели просто скитание по коридорам. Кровь его побежала быстрее. Никогда еще он не имел дела с вампирами, но читал эротические стихи Владислава Дворжецкого, любовника царицы Каттарины, и понял из них, что это нечто потрясающее.
Он обнял ее за талию и прижался к ней, вдыхая запах ее волос. И тут они услышали монотонный голос.
Женевьева отвернула голову и приложила палец к губам, призывая Зирка к молчанию. Она высвободилась из его объятий и откинула волосы с лица. Детлеф не понял, оскалила она зубы намеренно или же неосознанно. При свете луны они выглядели более длинными и острыми.
Монотонное пение едва доносилось, но в нем слышалось нечто жуткое. Если это был религиозный обряд, то, видимо, посвященный одному из тех богов, алтари которых Детлеф обычно избегал. Если же некое магическое заклинание, оно должно было исходить от преступного мага, замыслившего сотворить что-то отвратительное.
Медленно, тихо они крались по коридору, проходя сквозь чередующиеся полосы света и темноты. Одна из дверей, выходящих в коридор — футах в двадцати впереди, — была приоткрыта. Бормотание доносилось оттуда, Детлеф был уверен в этом. Оно становилось громче по мере их приближения, и он уже мог различить тихий напев свирели, вторящий голосу. Было в этой мелодии что-то, от чего внутри у него все сжалось. Что-то, заставляющее опасаться, что сегодня он видел последний закат в жизни.
Они прижались плотнее к стене и подобрались ближе.
За дверью горели огни, в замкнутом пространстве двигались люди.
Детлеф вытащил свой серебряный нож.
Они добрались до двери и заглянули внутрь. Сквозь щель было видно очень немногое из происходящего в комнате, но этого хватило, чтобы Детлефа вновь затошнило.
В кругу черных свечей лежала маленькая фигурка. Ребенок или гном. Сказать точно не представлялось возможным, поскольку с существа была содрана кожа. Его оголившаяся мускулатура блестела красным в свете свечей. Вокруг плясали тени, отбрасываемые невидимыми участниками этой кошмарной сцены.
— Менеш, — шепнула Женевьева.
Детлеф увидел, что у красного тела в центре круга не хватает одной руки. Уставившись на шевелящиеся, будто змеи, кольца гномьих кишок, он начал понимать, что Менеш все еще был почему-то жив. Тут Детлефа снова вырвало бы, но в желудке не осталось ничего, что могло бы извергнуться наружу. Торчащие кости белели среди кровавого желе оставшейся плоти.
Женевьева подалась вперед, напряглась, готовясь впрыгнуть в комнату. Детлеф удержал ее за плечи. У них не было никаких шансов против стольких убийц, сколько, как ему казалось, участвовали в ритуале. Она обернулась и вцепилась ему в запястья. Он снова ощутил силу вампирши, увидел, как в ее глазах вспыхнул и погас алый гнев. Тут она тоже поняла, что они не могут позволить себе ворваться в комнату и быть убитыми, и кивнула ему в знак благодарности.
Потом они услышали стук башмаков. По коридору шли люди, и они оказались между двух огней.
Во тьме вспыхнули фонари. Алебарды царапали каменный потолок. Шестеро вооруженных мужчин вышагивали по проходу во главе с Крали. При виде Детлефа и Женевьевы на его лице отразилось неодобрение. На этот раз Детлеф не мог бы сказать, что недоволен появлением этого человека. Именно теперь он был как имперская кавалерия, являющаяся в последнем акте, чтобы спасти замок.
Песнопение тем временем превратилось в какие-то потусторонние завывания, эхом отдающиеся в переходах. Менеш в такт музыке испускал пронзительные вопли, и тени теснились вокруг него.
— Что вы тут делаете?! — раздраженно рявкнул Крали.
— Это не имеет значения! — ответил Детлеф. Ему пришлось кричать, чтобы быть услышанным за шумом песнопения. — В этой комнате совершается убийство.
— Я тоже так думаю.
Крали сдвинул шлем на затылок и засунул большие пальцы в карманы камзола.
— Крали, давайте прекратим это.
Порученец подумал мгновение-другое.
— Прекрасно.
Детлеф отступил назад, давая возможность паре молодцев Крали с грохотом вломиться в дверь, сорвав ее с петель. Возникший в результате падения тяжелого дерева порыв ветра задул черные свечи. Пение и музыка внезапно смолкли, в темноте послышались крики. Некоторые из голосов были человеческими. Детлеф кинулся в комнату. Едва он шагнул в дверной проем, свеча в его руке погасла, и он оказался в кромешной темноте. У него было такое чувство, будто он находится на бескрайней равнине под ночным небом, безлунным и беззвездным. Он наступил на что-то мягкое и мокрое и, услышав стон, понял, что это было. Потом его толкали туда-сюда какие-то тяжелые тела. Слышались вопли и звон оружия. Его грубо подняли с земли и швырнули через всю комнату. Он столкнулся с кем-то и упал, подвернув ногу. Болело плечо, и он молил бога, чтобы там не было перелома. Рявкал Крали, отдавая приказы. Кто-то мимоходом наступил Детлефу на грудь, и он попытался подняться, прижав рукой отчаянно ноющее плечо.
Потом зажегся свет.
В дверях стояла Женевьева, держа в каждой руке по фонарю. Комната была маленькая, и в ней лежал мертвый гном. Не считая его, здесь остались только Детлеф, Крали и его вояки. Впотьмах один из людей кронпринца был ранен в бедро своим же товарищем и пытался наложить жгут на кровоточащую рану. Женевьева пришла ему на помощь, и он весь сжался, пытаясь отодвинуться как можно дальше от нее, пока она перетягивала рану. Кровь остановилась, и человек, похоже, был ужасно удивлен тем, что вампирша оставила его в живых.
— Отличная работа, Крали. Уверен, Освальд гордился бы вами.
Стиснув зубы от боли, Детлеф рывком вправил плечо на место.
Управляющий не был обескуражен неудачей. Он стоял на коленях, осматривая гнома. Детлеф с огорчением заметил отпечаток ноги на животе у свежего трупа и отказался от мысли взглянуть на свой собственный тапок.
— На этот раз нет кожи. И почек. И глаз, конечно. И… мм… органов воспроизводства.
Крали залился краской стыда от необходимости упоминать такие неприличные вещи в присутствии дамы.
— Он был жив, когда мы вошли сюда, Крали, — сказал Детлеф. — Мы, наверно, затоптали его насмерть.
— Он бы все равно не выжил.
— Понятно, нет, но он мог бы сказать нам что-нибудь перед смертью. Мы сделали все не лучшим образом.
Крали поднялся, отряхивая пыль с бриджей. Он вытащил платок и, пытаясь стереть с рук кровь, еще долго тер уже чистые пальцы.
— Здесь, наверно, есть еще один выход, — предположила Женевьева. — Я стояла в дверях. Никто не проходил через них после того, как вы кинулись сюда.
Все принялись осматривать комнату. Стены были из голого камня, со следами надписей на языке или языках, которые Детлеф не смог распознать, в качестве единственных украшений. Крали отдал приказ, и его люди стали тыкать в них алебардами. Наконец, когда дело дошло до потолка, камень подался под лезвием и целая часть стены повернулась внутрь. За ней лежал потайной ход, на полу его скопилась вековая пыль. Паутина была порвана совсем недавно.
— Вы первый, Крали, — предложил Детлеф.
Управляющий, с однозарядным пистолетом в руке, возглавил процессию. Следом шли Детлеф и Женевьева, а за ними — четверо алебардщиков. Алебарды они оставили в комнате, поскольку потайной ход был слишком низким для такого оружия. Им всем приходилось пригибаться.
— Очень удобный путь к отступлению для гнома, — заметил Крали.
— Менеш стал жертвой, а не убийцей, — напомнил Детлеф.
— Я думал не о Менеше.
В пыли виднелась кровь.
— Мы, наверно, ранили его.
— Или так, или он запачкал одежду, пока свежевал Менеша.
— Возможно.
Ход привел к винтовой лестнице, уходящей в самое сердце Дракенфелса. Они обнаружили скелет в древних доспехах, череп которого словно был взорван изнутри. Детлеф содрогнулся. Здесь ужасов больше, чем в Северных Пустошах. Сам Зигмар дважды подумал бы, прежде чем соваться вниз.
Теперь в стенах попадались глазки. Детлеф предположил, что они выведены в глаза портретов, висящих в спальнях. Либо Дракенфелс с изрядной долей иронии размещал столь мелодраматические штуки, либо — что более вероятно — изобрел все эти клише, взятые позднее на вооружение всякими безмозглыми олухами, чтобы зрители холодели от ужаса. Судя по тому, как все шло, Детлеф мог бы ожидать оспариваемых завещаний, побочных наследников, трупов, спрятанных внутри доспехов, и в последнем акте — разоблачения старины управляющего как безумного убийцы.
Потом они дошли до двери и вновь очутились в знакомой части крепости. Именно в ней разместилась труппа.
— Такого быть не может, — не понимал Детлеф. — Мы спускались к месту, где был убит Менеш, и сейчас тоже шли вниз, и оказались там, откуда вышли.
— Это место все такое, — ответила Женевьева. — Тут все ведет вниз, куда бы ты ни шел.
Дверь повернулась обратно, скрывая потайной ход. Она ничем не отличалась от соседних участков стены.
— Крали, а вам не пришло в голову поставить кого-нибудь на страже в этом коридоре? Кого-нибудь, кто смог бы заметить убийцу, с головы до ног покрытого кровью и вылезающего из стены?
Лицо управляющего окаменело.
— Я должен был бросить все силы на обыск замка. Только поэтому вы еще живы.
Детлеф вынужден был признать, что он прав.
— Мы живы, да, но откуда нам знать, не убиты ли остальные в этих комнатах в собственных постелях? Разве что, с нашим-то везением, Лилли Ниссен не тронули.
— Тот, за кем мы гонимся, слишком спешил, чтобы причинить вред еще кому-нибудь. Взгляните, он оставил нам след.
На ковре была кровь. Через несколько футов она исчезла. У двери. Возле ручки виднелся красный мазок.
— Думаю, мы нашли нашего убийцу, — с мрачным удовлетворением заметил Крали.
— Вам не кажется, что это слишком просто? — поинтересовался Детлеф. — Кроме того, там пел не один человек.
— Может, и так. Мы разберемся с сообщниками потом. Но сначала давайте возьмем этого человека. Или кем бы он там ни был…
Дверь была заперта. Крали разрядил пистолет в замок. По всему коридору остальные двери распахнулись, из-за них высунулись головы. Детлеф подумал, что надо будет потом поинтересоваться, чем Козински занимался в номере Лилли Ниссен. Крали пнул дверь ногой, и та с такой силой ударилась о стену, что полетели щепки.
Варгр Бреугель выпрыгнул из постели. Крали взглянул на него и разинул рот. Детлеф протиснулся в комнату, и его словно ударили кулаком под дых.
Его друг и советчик смотрел на него глазами на груди и ладонях.
Но потряс Детлефа взгляд тех его глаз, что были на лице.
Бреугель, монстр, плакал.
II
«Нет большего удовольствия, чем проснуться вместе с солнцем и увидеть, что ты в лесах Империи», — думал Карл-Франц I, отошедший помочиться в кусты. Он прислушивался к птичьим голосам, мысленно называя каждую, чей голос ему удавалось вычленить из щебечущего утреннего хора. Стояло славное весеннее утро, и солнце уже взошло высоко, его лучи струились сквозь кроны высоких деревьев. Сегодня им на пути повстречается олень, Император был уверен в этом. Прошли годы с тех пор, как он последний раз охотился на оленя.
Из лагеря доносились стоны и жалобы тех, кого слишком рано вырвали из сладкого сна. Карлу-Францу забавно было узнать, кто из его высокопоставленных спутников по походу спросонья бывал зол и раздражителен, кто страдал головной болью с похмелья, а кто взлетал на коня, подбодренный голосами птиц и свежестью утренней росы. В огромных железных котлах заваривался травяной чай, повара готовили легкий завтрак.
Кое-кто из достойнейших предпочитал спать в каретах, экипированных всем необходимым и мягких, не уступающих уютной спальне во дворце, но Карлу-Францу хотелось чувствовать между собой и землей одну лишь попону. Императрица не разделяла с ним этого пристрастия и предпочла остаться дома, сославшись на одну из своих вечных болезней, но Люйтпольд, их двенадцатилетний сын и наследник, наслаждался лесной свободой. Тут, конечно, были воины, охранявшие императорскую семью ежесекундно, — Карл-Франц не мог даже свернуть в лес опорожнить мочевой пузырь без того, чтобы за ним тут же не последовала тень с мечом, — но здесь они были под открытым небом. Император чувствовал себя свободным от бремени власти, он получил передышку от удушающих процедур управления страной, отдыхая от противостояния вторжению зла, от борьбы с тьмой.
Выборщик Миденланда, начавший очень громко протестовать с того самого момента, когда точно узнал, кого Освальд нанял ставить для себя пьесу, потирал больную спину и негромко жаловался рыжеволосому пажу, который, кажется, всегда был при нем. Верховный теогонист культа Зигмара, слишком болезненный и старый для такого могучего бога, не высовывал из своего экипажа и кончика носа с той поры, как они покинули Альтдорф, и его храп служил некоторым развлечением. Карл-Франц наблюдал за другими выборщиками и их спутниками, стряхивавшими с себя сон и принимавшимися за чай. В этой поездке он узнал о мужчинах и женщинах, на которых зиждилась Империя, больше, чем за годы встреч при дворе и пышных балов.
Помимо Освальда, который держался в седле так, словно родился на коне и мог бы сбить фазана одним арбалетным выстрелом, единственным выборщиком, казалось, чувствовавшим себя вполне комфортно в этом путешествии, был Старейшина Собрания хафлингов, который все время либо жевал, либо хохотал. Карл-Франц знал, что молодой барон Йоганн фон Мекленберг, выборщик Зюденланда, тоже был настоящим лесным человеком, он провел полжизни в скитаниях в поисках потерянного брата и лишь недавно вернулся в свои владения. Создавалось впечатление, что Йоганн повидал такое, по сравнению с чем увеселительные прогулки вроде этой — сущий пустяк. Он носил свои шрамы как награды и мало говорил. Леди-мэр и глава университета Нулна, графиня Эммануэль фон Либевиц, которую молва называла самой выгодной старой девой Империи, не приобрела себе друзей хныкающими рассказами во всех нуднейших подробностях о сотнях балов-маскарадов и вечеринок, которые она устроила. Карла-Франца и позабавило, и шокировало, когда он понял, что графиня воркует над Люйтпольдом, и не из каких-то там материнских чувств, но потому, что считает будущего Императора идеальной партией для замужества, несмотря на очевидную разницу в возрасте и темпераменте между ними.
Император принял от слуги кружку исходящего паром чаю и залпом выпил горячий сладкий напиток. Выборщик Миденхейма спрашивал, сколько еще они пробудут в пути, и Освальд приблизительно прикидывал. Юный Люйтпольд выскочил из подлеска в перепачканной куртке и с рассыпавшимися волосами, оттолкнув Реснайса Мариенбургского, и притащил к костру еще подергивающегося кролика. Стрела пробила ему заднюю часть туловища. Карл-Франц отметил, что его сын понес свою добычу Освальду, за одобрением. Кронпринц ловко схватил умирающее животное за шею.
— Великолепно, ваше высочество, — сказал выборщик Остланда. — Отличный выстрел.
Люйтпольд, улыбаясь, осмотрелся по сторонам, а Освальд взъерошил его и так всегда растрепанные волосы. Реснайс брезгливо отряхивал одежду. Освальд помахал Карлу-Францу.
— Ваш сын накормит Империю, друг мой.
— Надеюсь. Если ее нужно кормить.
Из своей огромной палатки выбрался талабекландец, с затуманенным взором и небритый. Он взглянул на истекающего кровью кролика в руке Освальда и застонал.
Освальд и Люйтпольд рассмеялись. Карл-Франц присоединился к ним. Вот такой должна быть жизнь Императора: добрые друзья и добрая охота.
— Так. — Освальд сунул палец в рану кролика и прочертил красные линии по щекам Люйтпольда. — Теперь, будущий Император, вы получили боевое крещение.
Люйтпольд подбежал к Карлу-Францу и отсалютовал ему. Император ответил тем же.
— Ну, мой героический сын, теперь тебе, наверно, надо бы умыться и выпить чаю. Может, мы и правим величайшей страной в Известном Мире, но у нас есть Императрица, которая правит нами, и она хотела бы, чтобы тебя тут хорошо кормили и держали в тепле. Мужьям и за меньшие провинности втыкали в глаз колышки для палаток.
Люйтпольд взял свою кружку.
— Ах, папа, но ведь наверняка Император Хальмар был убит за то, что совершенно не годился для трона, а не за его недостатки в семейной жизни. Я, кажется, припоминаю из уроков, что он умер бездетным, так что вряд ли его могли обвинить в том, что он плохо заботится о своих наследниках, если не считать его неспособность обзавестись ими за нехватку отеческих чувств.
— Ты все хорошо запомнил, сын. Теперь умой лицо и пей чай, пока я не отрекся от тебя в пользу твоей маленькой сестры и не вычеркнул тебя из списка наследников.
Все рассмеялись, и Карл-Франц услышал тот искренний, не наигранный хохот во всю глотку, который ему порой удавалось вызвать вместо слабого хихиканья, издаваемого людьми, уверенными в том, что шутки Императора автоматически являются смешными и что всем считающим иначе грозит смертная казнь. В импровизированном загоне послышалось ржание, это конюхи разбудили лошадей.
— Отец, — спросил Люйтпольд, — а что за монахи приходили сюда прошлой ночью?
Карл-Франц был захвачен врасплох.
— Монахи? Я ничего не знаю про монахов. Вы понимаете, о чем говорит парень, Освальд?
Выборщик с отсутствующим взглядом покачал головой. Пожалуй, чересчур отсутствующим, словно хотел что-то скрыть.
— Прошлой ночью, когда все, кроме стражи, спали, меня что-то разбудило, — начал Люйтпольд свою историю. — Меня беспокоило копыто Фортунатто. У него разболталась подкова, и мне показалось, что я слышал его ржание. Я поднялся и пошел к загону, но Фортунатто крепко спал. Мне, наверно, приснился его голос. Когда я возвращался в палатку, то увидел людей, стоящих на краю поляны. Сначала я решил, что это стражники, но потом заметил, что на них длинные одеяния с капюшонами, как у монахов Ульрика…
Верховный жрец культа Ульрика пожал плечами и почесал живот. Все внимательно слушали. Люйтпольд, польщенный их интересом, продолжал:
— Они стояли тихо, но их лица немножко светились, будто подсвеченные фонарями. Я бы попросил их объяснить, что они тут делают, но у меня не было желания всех будить. Мне вдруг ужасно захотелось спать, и я вернулся в палатку. Я решил, что вы знаете, кто это был.
Освальд казался задумчивым.
— Как вы полагаете, мой сын мог видеть неких духов? Мой покойный отец часто видел призраков. Эта способность могла передаться через поколение.
— Я никогда не слышал о таких призраках, — ответил Освальд. — О духах, являющихся в этих лесах, историй множество. Мой друг Руди Вегенер, с которым вы встретитесь в замке Дракенфелс, знает и рассказывал мне местные легенды дюжинами. Но о монахах не имею никакого представления.
Барон фон Мекленберг фыркнул:
— Тогда вы знаете собственные предания хуже, чем должны бы, Освальд. Некроманты и заклинатели духов прекрасно помнят про монахов Дракенфелса.
Карлу-Францу показалось, что Освальду было неловко из-за осведомленности своего коллеги-выборщика. Барон выплеснул остатки чая в костер и продолжал:
— Дракенфелс многих убил в свое время и был достаточно сильным магом, чтобы еще долгое время сохранять власть над своими жертвами после их смерти. Их души оставались при нем, делались его рабами. Некоторые даже становились его приверженцами. Считалось, что они являются в облике монахов. Даже после смерти хозяина они, говорят, продолжали держаться вместе, образовав орден в мире духов. Мы направляемся в крепость Дракенфелса, и, несомненно, жертвы Великого Чародея едут вместе с нами.
III
Прошлой ночью, точно в самый наихудший момент, помощник режиссера заявил Детлефу, что «утро вечера мудренее», и лишился двух передних зубов.
Утром, когда, как и ожидалось, все выглядело еще хуже, чем вчера, Детлеф слегка пожалел о своей несдержанности. Прямо перед рассветом он провалился в сон и, придя теперь в себя, чувствовал боль в ободранных костяшках пальцев. Голова его раскалывалась куда сильнее, чем когда-либо наутро после пьяной оргии, а во рту было такое ощущение, слово в нем полно быстро сохнущей тины.
Слуга принес ему завтрак на подносе и оставил его возле кровати, не отважившись побеспокоить Детлефа. Он набрал в рот холодного чая, пополоскал, чтобы смыть налет с зубов, и выплюнул обратно в чашку. Бекон был жирным, а хлеб — остывшим. Он откусил кусочек и заставил себя проглотить.
Весь ужас случившегося вновь нахлынул на него.
Его лучший друг был странно изменившимся чудовищем, и Хенрик Крали объявил, что он еще и безумец, убивший Руди Вегенера и гнома Менеша.
Минувшей ночью он не стал раздеваться. Теперь он это сделал и нашел приготовленную для него чистую одежду. Он натянул ее на себя, пытаясь разогнать туман в голове. Поскреб заросший щетиной подбородок и решил отложить бритье до того времени, когда его руки перестанут дрожать настолько, чтобы держать бритву.
Детлеф отыскал большую часть труппы в главном зале, все глазели на листок, приколотый к двери и подписанный Хенриком Крали.
Это было сообщение, что убийца пойман и что теперь все будет в порядке. Имя Варгра Бреугеля не упоминалось, и никто еще не заметил, что его среди них нет.
— Готов поспорить, это тот ублюдок Козински, — произнес тихий голос.
— Нет, это не он, — отозвался Козински, нанося кому-то удар.
— А где вампирша? — спросил Джастус.
— Это не она, — сказал Детлеф. — Крали схватил Бреугеля…
Все пораскрывали рты, не веря.
— Но это и не он тоже. По крайней мере, я не удовлетворен доказательствами. Где Женевьева?
Никто не знал.
Детлеф отыскал ее в спальне, замертво лежащей в постели. Она не дышала, но он ощущал медленные удары ее сердца. Ее было не добудиться.
Даже в его теперешнем растрепанном состоянии он нашел время осмотреться. На туалетном столике лежали книги, исписанные какой-то мудреной разновидностью бретонского, которую Детлеф мог узнать, но не прочесть. Дневники Женевьевы? Это должно быть интересное чтиво. Зеркало занавешивал шарф.
«Странно, должно быть, забыть, как выглядит собственное лицо», — подумалось Детлефу.
Во всем остальном это была обычная, как у любой женщины, комната. Чемоданы с одеждой, несколько буклетов, ключи и монеты на тумбочке, портрет, размером с икону, пары, одетой по моде семисотлетней давности. На кресле лежала копия сценария «Дракенфелса», с примечаниями очень мелким почерком. Надо бы спросить ее об этом. Может, она изучает свою роль? Точнее, роль Лилли Ниссен. Когда она не проснулась в течение одной-двух минут, Детлеф оставил ее в покое спать сном нежити.
Он отыскал Рейнхарда Жесснера и велел ему занять труппу повторением ролей, пока он займется Бреугелем. Молодой актер сразу все понял и успешно загнал компанию за работу.
По всей крепости были развешаны объявления Крали, содержащие приказы и бессильные объяснить ситуацию. Он, должно быть, не спал всю ночь, ставя на них свою подпись.
Детлеф отыскал их в конюшне, временно превращенной в тюрьму и камеру для допросов. Его привели туда звуки ударов.
Они освободили одно стойло и приковали там обнаженного Бреугеля, словно зверя. Крали сидел на табурете и задавал вопросы, а перемазанный чернилами писарь пером, торчащим выше его шляпы, царапал на бумаге протокол допроса. Интересно, как он записывает вопли.
Один из алебардщиков Крали стоял голый по пояс, тело его было красным и потным. Натянув латные рукавицы, он жестоко избивал Бреугеля.
Лицо пленника заливала кровь. Остальное тело сочилось желтоватой жидкостью.
«Даже если бы Бреугелю было что ответить, он не смог бы этого сделать», — подумал Детлеф.
— Чем это вы заняты, Крали? Вы идиот!
— Получаю признание. Кронпринц хотел бы, чтобы все проблемы были улажены до того, как он приедет сюда.
— Думаю, если бы вы пару раз ударили меня этими рукавицами, я бы тоже сознался. Наверняка даже такой кретин, как вы, знает, почему пытки вышли из моды. Если, конечно, они не доставляют вам наслаждения.
Крали встал. Его сапоги покрывал желтый ихор Бреугеля. Он был свежевыбрит, в безупречно белом шарфе. Не похоже было, что он провел ночь, лазая по потайным ходам и участвуя в потасовках.
— Существуют подробности, известные только убийце. Их мы и стараемся выяснить.
— А что если он не убийца?
Крали скривил губы:
— Думаю, это маловероятно, учитывая доказательства, не так ли?
— Доказательства! Убийца просто провел окровавленной ладонью по двери, чтобы указать вам на подходящего козла отпущения, и вы сделали в точности все, что он хотел. На такую старую уловку не попался бы и девятилетний ребенок!
Палач с силой ударил Бреугеля в живот, покрытый множеством не поддающихся описанию отростков. Некоторые из глаз на груди карлика были выколоты. Еще один из людей Крали разогревал жаровню и раскладывал на ней кузнечные щипцы. В Остланде явно не позабыли пыточное искусство. Хотел бы Детлеф знать, как отреагировал бы на это добрый принц Освальд.
— Я основывался не на окровавленной двери, мистер Зирк. Я основывался на том, что… этот чудовищный урод, это порождение Хаоса…
Рты вокруг талии Бреугеля разинулись, выстрелив длинными языками. Палач вскрикнул:
— Оно жалит!
На его руке вспухли синие рубцы.
— Через три дня ты умрешь, — произнес Бреугель на удивление безучастно.
Палач отшатнулся, занося руку для удара. Потом его глаза наполнились паникой. Он сжал пострадавшую руку другой, словно пытаясь выдавить яд.
— Ты не можешь знать этого, Бреугель, — сказал Детлеф. — Ты никогда никого не жалил прежде.
Бреугель рассмеялся, в горле у него забулькала жидкость.
— Это верно.
Палач, похоже, вздохнул с облегчением и злобно ткнул Бреугеля кулаком. Брызнула кровь. Пол в стойле был липким от разных вытекающих из тела Бреугеля жидкостей. Пахло отвратительно. Писарь наскоро царапал бумагу, записывая случившееся для потомков.
— Крали, могу я поговорить со своим другом?
Управляющий пожал плечами.
— Наедине?
Крали кивнул, поднялся и вышел из стойла. Палач последовал за ним, потирая зудящую руку. Писарь тоже ретировался, бормоча что-то о правилах судопроизводства.
— Могу я что-то для тебя сделать? — спросил Детлеф.
— Хорошо бы воды.
Детлеф зачерпнул ковшом воды из стоящей тут же бадьи и поднес к губам друга. Ему было странно находиться совсем рядом с таким исковерканным существом, но он подавил отвращение. Бреугель начал с хлюпаньем пить, закашлялся, и вода струйкой потекла назад из разбитого рта. Но горло его работало, и он сумел проглотить немного. Обессиленный, он повис на своих цепях и выжидающе взглянул на Детлефа.
— Ну, давай, — сказал он, — спрашивай…
— Спрашивать о чем?
— Не я ли выпотрошил Руди и выковырял его глаза. И не проделал ли то же самое с Менешем.
Детлеф поколебался.
— Хорошо, спрошу.
Глаза Бреугеля снова наполнились слезами. У него был такой вид, словно его предали.
— Мог бы спросить и вслух. Так больнее. Боль — самое главное во всем этом.
Детлеф сглотнул.
— Ты убил их? Руди и Менеша?
Беззубый рот Бреугеля скривился в болезненной усмешке.
— А ты как думаешь?
— Ох, да брось ты, Варгр. Это же я, Детлеф Зирк, не какой-то посторонний! Мы работали вместе… сколько лет? Ты остался мне верен в «Истории Зигмара» и думаешь, что я собираюсь бросить тебя, потому что ты…
Он пытался найти слово. Бреугель подсказал его:
— Мутант. Сейчас их… нас называют так. Да, я порождение Хаоса. Посмотри на меня…
Бреугель запульсировал, из его тела появились какие-то удивительные органы.
— Это странная болезнь. Я не знаю, умираю от нее или возрождаюсь. Если бы я был писателем, как ты, тогда, может, сумел бы описать, на что это похоже.
— Это больно?
— Временами. А порой это… довольно приятно, как ни странно. Я могу не чувствовать боль, если захочу. Иначе Крали уже давно добился бы от меня замечательного признания. К несчастью, я не могу защитить себя незнанием, понимаешь? Эти щупальца на животе способны видеть главные мысли в сознании людей. Я знаю все подробности убийств, которые Крали хочет выбить и выжечь из меня. Так же как знаю твои настоящие чувства к тому, чем я стал…
Внутри у Детлефа все сжалось, и он выпалил извинения.
— Не огорчайся. Мне самому отвратительно то, во что я превратился. Я всегда был отвратителен себе. Так что ничего нового. Я вовсе тебя не виню. Ты единственный, кто когда-либо давал мне шанс. Я собираюсь вскоре умереть и хотел бы, чтобы ты знал, как я благодарен тебе за твою дружбу.
— Варгр, я не дам Крали убить тебя.
— Нет, не дашь. Я могу сам решать, жить или умереть. Я могу остановить свое сердце, выгрызть его зубами, которые выросли у меня в груди. И я собираюсь сделать это.
— Но Освальд справедливый человек. Он не станет смотреть, как тебя вешают за убийства, которых ты не совершал.
Ресницы Бреугеля извивались и меняли цвет.
— Нет, но как насчет того, чтобы увидеть меня на виселице за убийства, которые я совершу? Даже просто за то, что я такой. Я меняюсь…
— Это ясно.
— Не только тело. Мой разум меняется тоже. У меня возникают новые влечения. Варп-камень извращает умы так же, как и тела. Я забываю известные вещи, в голову приходят странные мысли, странные желания. Я очень меняюсь. Я мог бы уйти в Пустоши и затеряться среди орд Хаоса, присоединившись к прочим монстрам. Но тогда я уже не был бы больше собой. Я теряю Варгра Бреугеля и не думаю, что хочу жить, сделавшись тем, во что вот-вот превращусь.
Бреугель стиснул зубы и выпрямился в цепях. В груди у него громко заскрежетало. Его ресницы потемнели и растопырились, будто толстые сосиски.
Примчался обратно Крали со своими людьми.
— Что творит эта скотина? — спросил управляющий.
Детлеф развернулся и ударил его в брюхо, еще больше разбивая костяшки пальцев. Крали сложился пополам, ругаясь и кашляя. Детлеф хотел ударить его еще раз, но у него было слишком много других забот.
Туловище Бреугеля начало раздуваться, и он вырвал цепи из стены. Улыбаясь, он направился к Крали. Доверенный человек принца завопил, когда монстр подошел к нему. Бреугель загрохотал цепями и с силой ударил своего мучителя по лицу. Он продолжал увеличиваться в размерах, на коже его появились трещины. Глаза выпучились, словно фурункулы. Он глубоко вздохнул, наполняя легкие воздухом.
Детлеф отступил, чтобы его не забрызгало. Палач пошатнулся и, пытаясь удержать равновесие, схватился за полную раскалённых углей жаровню. Он взвыл, когда его рука начала поджариваться. Бреугель с могучим вздохом развалился на куски.
— Желаю удачи с пьесой, — произнес Варгр Бреугель, умирая.
IV
Когда тремя днями позже прибыл отряд Императора, положение было настолько близко к нормальному, насколько возможно. Детлеф лично руководил погребением Варгра Бреугеля и проинформировал Хенрика Крали, чтобы тот, ради своего же блага, не попадался ему на дороге. Крали развесил объявления о том, что Бреугель и был убийцей, и бубнил своим людям, что каждый день, прошедший без очередного зверства, доказывает его правоту. Если у карлика и имелись сообщники, управляющий не слишком-то усердствовал в их розыске. Частным образом он высказывал мнение, что голоса, которые они слышали в комнате, где был убит Менеш, принадлежали демонам, которых вызывал Бреугель своим нечестивым ритуалом.
Был Бреугель убийцей или нет, но труппа очень сожалела о нем. Детлеф отменил утреннюю репетицию, чтобы все могли присутствовать на похоронах его заместителя. Детлеф похоронил его на горном склоне, за стенами крепости. Джастус, как-никак духовное лицо, прочел молитву, а Детлеф произнес краткую речь. Единственной персоной, не замеченной на похоронах, была Лилли Ниссен, да и на репетициях ее в последнее время особо не видели. У Бреугеля было больше друзей, чем он думал. Детлеф поклялся, что, когда приедет Освальд, он поквитается с Крали, которого считал убийцей своего друга.
Представление уже обрело свои окончательные очертания. Детлеф целый день просидел на репетиции, ничего не дополнив, не исключив и не изменив ни в одной роли, и вся труппа разразилась восторженными криками. Он достал свою исчерканную каракулями рукопись и объявил, что работа над текстом закончена. Потом он прочитал пятидесятиминутную лекцию о наиболее сильных сторонах пьесы, стращая, укоряя, льстя, обхаживая тех, кто заслуживал того, и приведя в восторг своих сторонников разговорами о духе их спектакля. Наблюдая из зала — в роли его заменял дублер, — Детлеф отметил, что единственным пустым местом оставалась Лилли, и с этим действительно ничего нельзя было поделать. По крайней мере, выглядела она потрясающе, с зубами или без, и ее мрачность можно было легко принять за отстраненность нежити, даже если это не соответствовало характеру пьесы и ожиданиям любого, кто встречал настоящую Женевьеву Дьедонне. О своей игре он сказать ничего не мог. Это была одна из задач Бреугеля — не давать ему покоя как актеру, тогда как сам он мог быть слишком поглощен другими деталями постановки. Он надеялся, что его друг не будет слишком строго судить его из загробного мира, и старался воздерживаться от переигрывания, на что постоянно указывал ему Бреугель.
Когда ранним утром появились гонцы, возвестившие о скором прибытии Императора и выборщиков, Детлеф был настолько уверен в успехе, что отменил дневную репетицию и разрешил членам труппы заниматься своими делами. Отдохнув и расслабившись, они станут играть лучше. И он знал, что они будут ему благодарны за возможность поглазеть на богатых и знаменитых людей. Не одна юная актриса или музыкант исчезли сейчас в своих спальнях, извлекая на свет самые соблазнительные и/или откровенные наряды, в надежде заполучить богатого покровителя из императорской свиты.
Император Карл-Франц въехал в замок Дракенфелс во главе каравана, Освальд — теперь великий принц Освальд — чуть позади него, рядом с сыном императора Люйтпольдом, изо всех сил старавшимся не отставать. Император помахал рукой, и собравшиеся актеры приветствовали его громкими возгласами. Остатки каравана проскрипели и прогрохотали через ворота замка, и внутренний двор заполонили конюхи, кучера и слуги. Благородные персоны покинули кареты и были препровождены в роскошные апартаменты, приготовленные для них в противоположном от занятого актерами крыле крепости. Детлеф услышал, как Иллона Хорвати с завистью обсуждала до смешного обвешанный драгоценностями дорожный наряд графини Эммануэль фон Либевиц. Он узнал выборщика Миденланда, который отвел взгляд и, бледный, устремился прочь, на поиски уборной. Некоторые плохо переносят дорогу. Крали опередил Детлефа и первым заговорил с Освальдом. Он кратко отрапортовал, и актер увидел, что лицо выборщика сделалось серьезным.
Освальд подошел к Детлефу, оставив Крали разбираться с толпой вновь прибывших стражников.
— Скверное дело.
— Да, ваше высочество, и ваш слуга сделал его еще хуже.
Освальд был мрачен.
— Я тоже так думаю.
— Варгр Бреугель был ни в чем не виновен.
— Но все же он был измененный.
— Это само по себе не является преступлением.
— Теперь, возможно, нет. Общество меняется. Тем не менее, я уверяю вас, что на этом дело не закончится. Будут предприняты шаги. Вам сообщат.
Юный Люйтпольд подбежал к Освальду и взволнованно потянул его за плащ. Потом он заметил Детлефа и из нормального мальчишки, которого втиснули в дурацкую солдатскую форму, превратился в маленького аристократа с соответствующими манерами и осанкой.
— Люйтпольд из рода Вильгельма Второго, позвольте представить вам Детлефа Зирка.
Зирк поклонился, взмахнув рукою перед собой. Мальчик ответил тем же.
— Для меня это большая честь, ваше высочество.
Выполнив свой долг, Люйтпольд вновь перенес внимание на Освальда.
— Покажите мне, где вы победили чудовище, Освальд. И где вашего учителя убил гном Ули, и где горгульи вылетели из стен…
Освальд засмеялся, но не особенно весело.
— Это может подождать до представления Детлефа. Вы все узнаете из него.
Будущий Император умчался прочь, один шелковый чулок у него сбился и сполз на щиколотку. «Освальд больше похож на гордого родителя, чем Карл-Франц», — подумал Детлеф. Потом великий принц снова посерьезнел, словно осознав вдруг, куда вернулся.
— Знаете, а мы не проходили через внутренний двор, — сказал он. — Я увидел его лишь потом, при свете солнца. Мы вошли через ворота над пропастью, которые находятся в том крыле замка.
Он указал. Днем Дракенфелс был всего лишь обычной горной крепостью. Ужас выползал наружу лишь ночью.
— Там я и увидел Сиура Йехана, моего самого давнего друга, с вырванным горлом, из которого вытекала последняя кровь.
— Мы все потеряли друзей, ваше высочество.
Освальд уставился на Детлефа, точно впервые увидел его.
— Простите. Значит, это место потребовало новых жертв. Иногда я думаю, что следовало бы снести крепость и разбросать ее камни, а после засыпать это место солью и серебром.
— Но тогда вы не смогли бы устроить здесь этот спектакль.
— Наверно, нет.
Детлеф не мог не заметить, что Освальд, казалось, сильнее огорчен гибелью Сиура Йехана двадцать пять лет назад, чем смертями Руди Вегенера и Менеша на этой неделе. Аристократ стал более толстокожим со времени первого визита сюда. Юный герой из пьесы Детлефа был похоронен внутри опытного политика, важного государственного деятеля.
К ним приблизился энергичный человек в самом начале средних лет. Он снял церемониальное одеяние, и Детлефу понадобилось некоторое время, чтобы узнать его в простом черном дорожном костюме.
Император Карл-Франц из Дома Вильгельма Второго протянул руку. Детлеф не знал, пожимать ее или целовать, и предпочел сделать и то и другое. К своему изумлению, он сразу понял, что этот человек ему нравится.
— Мы наслышаны о вашей работе, Зирк. Надеюсь, вы не разочаруете нас завтрашней ночью.
— Постараюсь, ваше величество.
— О большем мы и не просим. Освальд, пойдемте к столу. Я умираю с голоду.
Карл-Франц и Освальд удалились рука об руку.
«Вот они, — подумал Детлеф, — гиганты, истинные боги, чьи прихоти изменяют ход наших жизней, из-за чьих ошибок гибнут тысячи, и чьи добродетели будут жить в веках. Подобно крепости Дракенфелс, они не кажутся такими значительными при свете дня».
Появилась Женевьева, прячущаяся за своими странными темными стеклами, и устремилась за Освальдом.
На миг Детлеф задумался, не называется ли то, что он сейчас испытывает, ревностью.
V
Пока Освальд развлекал Карла-Франца и выборщиков в одном крыле крепости, а Детлеф наблюдал за ходом генеральной репетиции в другом, Антон Вейдт готовился покинуть Дракенфелс. Он извлек оружие из тайников, устроенных в комнате, и почистил его. Он обернул моток веревки вокруг тощей талии. Он уложил еды на три дня в горах. И он позволил себе сигару, затягиваясь дымом и стараясь сдержать спазмы в груди.
Он человек неглупый. Эржбет мертва. Руди мертв. Менеш мертв. Он может последовать за ними. Леди вампирша и великий принц, может, и глупы настолько, чтобы остаться и накликать свою судьбу, но Вейдт уходит сейчас же.
Двадцать пять лет назад было то же самое. Конрадин мертв. Хайнрот мертв. Сиур Йехан мертв. Гном Ули мертв. Стеллан, маг, мертв. Другие, чьи имена он не мог даже вспомнить, мертвы. И Вейдт один в темноте, ожидающий смерти.
Иногда он гадал, не умер ли на самом деле в коридорах этого замка и не была ли остальная его жизнь лишь сном или ночным кошмаром? Чем больше точил его изнутри черный краб, тем сильнее он чувствовал, как его тянет обратно, к тем часам во тьме с медленно расползающейся по телу отравой.
Он часто просыпался по ночам в уверенности, что матрас под ним — это каменный пол замка Дракенфелс.
Может, прошли всего лишь минуты с того мига, как Освальд и другие оставили его умирать там? Может, он вообразил весь ход своей жизни в эти недолгие мгновения забытья? В темноте события двадцатипятилетней давности казались сном. Как он только мог поверить, что такое смутное, ничтожное существование было реальностью?
Эти тоскливые мысли — свидетельство того, насколько опасно это место. Он никогда не должен был возвращаться. Всех золотых крон Империи недостаточно, чтобы заставить человека совершить самоубийство.
Он хорошо выбрал время, когда Освальд занят своей пирушкой, а Детлеф — представлением. Повсюду стража, но они не подозревают, что кто-то попытается бежать. У него не должно возникнуть проблем. А если он все-таки наткнется на какого-нибудь неугомонного алебардщика, на то у него есть стреляющий дротиками пистолет и короткий меч.
На самом деле у него не было оснований считать, что он не мог бы просто сказать Освальду, что уходит, и покинуть Дракенфелс открыто. Но он не собирался зависеть от прихотей великого принца. Освальд с одинаковой легкостью мог и бросить его в тюрьму, и отпустить на свободу, и невозможно предположить, насколько важен Вейдт для живых картин принца.
Надев свою старую охотничью одежду, он покинул комнату и прокрался во внутренний двор. Двор был хорошо освещен, и в нем толпилось чересчур много воинов. Крали лично надзирал за караульными, фанатично посвятив себя обеспечению безопасности императорской свиты в попытке оправдать свои прежние действия. Огромные ворота были закрыты, и Вейдту, чтобы удрать, пришлось бы лезть через стену. Риск был слишком велик.
Надо было ему уходить из крепости тем же путем, каким они пришли сюда годы назад, через ворота на вершине скалы над пропастью. У него есть веревка, и руки у него цепкие, как прежде. Он мог бы перевалить через горы, удрать в Бретонию. Там Освальд нипочем не достанет его, и там достаточно преступников, чтобы его брюхо было сыто. Он старился бы среди бретонских девушек и бретонского вина, и, может быть, сердце его не выдержало бы этого изобилия и разорвалось раньше, чем краб убьет его.
Недели назад, когда они прибыли в крепость, он прошел по пути их первой экспедиции, отыскивая место, где лежал без чувств, пока Освальд убивал Дракенфелса. Он не сумел его найти. Один коридор казался похожим на другой. Теперь он проходил этот маршрут снова, только шел в обратную сторону, стремясь на волю. Он миновал прекрасный зал, где актеры заново воссоздавали сцену смерти Дракенфелса, потом медленно пошел по коридору, где Руди угодил в деревянные челюсти ловушки. Впереди были место его страданий, зал отравленного пира, камни горгулий, заколдованная дверь, которая убила Стеллана, и наружная стена.
Его боли в последние несколько дней поутихли. Удобное жилье и хорошая пища сделали свое дело. Роскошь успокоила его, и он сознательно игнорировал опасность. Но теперь толстый старый Руди умер, и однорукий Менеш, и бедная безумная Эржбет. Похоронены без глаз. Как и он, они должны были погибнуть здесь четверть века назад, но цеплялись за жизнь и после того, как их время вышло. Вейдт собирался цепляться чуть дольше, с чуть большим упорством.
Он брел уже многие часы, дольше, чем ожидал, отдыхая время от времени в укромных уголках. Генеральная репетиция, должно быть, уже закончилась, пир утих. Эта часть крепости была пустынна — точнее, заброшена, и никто не стоял между Вейдтом и безопасностью ночи за стенами. Руди нашли здесь. И комната, где с Менеша содрали шкуру, находилась всего лишь в нескольких поворотах коридора отсюда.
Теперь он снова чувствовал краба, чувствовал, как тот шевелится внутри него. Сердце в груди было тяжелым, как камень, суставы болели. Он был уверен, что под одеждой истекает кровью. Он должен сдерживать приступы кашля, чтобы не привлечь внимание стражников. Или кого-нибудь еще похуже.
Вейдт еле волочил ноги, словно шел вброд по густой грязи. И он вспомнил про яд горгульи, текущий в его венах, превращающий его плоть в подобие камня. Может быть, эта слабость лишь дремала в нем все эти годы, дожидаясь, когда он вернется в Дракенфелс, чтобы поразить его снова?
По лицу стекало что-то влажное. Он прикоснулся рукой к месту, где была та царапина, и увидел, что оно кровоточит. Рана, нанесенная рогом горгульи, открылась опять.
Он споткнулся, пытаясь заставить себя двигаться дальше, и полетел носом вперед. От удара о камни в голове зазвенело. Он инстинктивно нажал на курок, и пистолет выстрелил. Он скорее услышал, чем почувствовал, как дротик со свистом пролетел над полом и вонзился ему в бедро. Потом пришла боль. Он перекатывался и ерзал, пока не добрался до стены позади себя. Дротик согнулся, но наконечник глубоко засел в мышце. Он зажал древко в кулаке и потянул, и оно выскользнуло из его пальцев, в них осталась лишь пустота. Он не мог ухватить дротик настолько сильно, чтобы вырвать его из ноги.
Уставший, он позволил сну овладеть им…
…и проснулся, настороженный. Боль в ноге пробивалась сквозь смутные чувства.
В коридоре вместе с ним были люди. Его старые товарищи. Там была Эржбет, робеющая, с длинными волосами, закрывающими лицо. И Руди, его ставшая свободной кожа шлепала о скелет. И Менеш, сочащийся кровью, придерживающий кишки лишенной кожи рукой. Были и другие. Сиур Йехан с разорванным горлом, Хайнрот, с костями снаружи и кожей внутри, облако висящих в воздухе частичек плоти, очертаниями отдаленно напоминающее мага Стеллана. И человек в маске, человек, который был не совсем Дракенфелс, но который мог стать им на мгновение, человек, которому нужны глаза Вейдта.
Он понял, что отыскал, наконец, то место.
VI
На императорском пиру у Женевьевы было такое чувство, будто ее посадили за детский стол. В то время как Освальд и Карл-Франц сидели за главным столом, в окружении остальных выборщиков, Женевьеву сочли достойным украшением для второго стола, за которым командовал Люйтпольд, сын Императора. Наследник взволнованно допытывался у нее про Дракенфелса, но с разочарованием узнал, что она лежала без сознания во время рукопашной схватки Освальда с Великим Чародеем. Потом к Женевьеве прилипла прыщавая дочь баронессы Марлен Клотильда, весь мир для которой ограничивался ее гардеробной и картой танцев. Почти восемнадцатилетняя девица упорно обращалась с ней как с малолетним ребенком, стараясь подчеркнуть собственную взрослость. Женевьева с некоторым изумлением поняла, что девчонка понятия не имеет, кто она такая, а главное, сколько ей лет.
Она ела мало и ничего не пила. Порой она могла отведать чего-нибудь просто ради вкуса, но не нуждалась в мясе и хлебе, чтобы существовать, и часто слишком простая пища вызывала у нее запор и плохое самочувствие. Она едва ли могла припомнить, что значит есть, потому что нуждаешься в еде.
Матиас, советник великого теогониста культа Зигмара, нервно спросил, танцует ли она, и она с чрезмерной поспешностью ответила отрицательно. До конца обеда он не поднимал больше взгляда от тарелки.
Она продолжала посматривать в сторону главного стола, наблюдая за теми, кто там сидел. Освальд был спокоен, расслаблен и казался довольным. Графиня Эммануэль пыталась затмить всех в зале своим блеском, и Клотильда уже восторженно распиналась о ее шлейфе длиной двадцать футов с вышитым на нем генеалогическим древом императорского рода и пересекающейся с ним веткой фон Либевицев, о ее ожерелье из трехсот отборных сапфиров и о глубоком вырезе лифа ее золотистого платья.
Женевьева пришла к заключению, что в облегающие одежды графини подложены подушечки. Никакая женщина не смогла бы заполнить своими настоящими прелестями такое количество китового уса и шелка.
Когда генеральная репетиция окончилась, к пиру присоединились избранные члены труппы. Вошел Детлеф, неловко ведя под руку Лилли Ниссен, и актрису представили двору. Кое-кто из выборщиков был воспитан настолько хорошо, что покраснел, а другие — настолько плохо, что открыто пустили слюну. Женевьеве доставили удовольствие откровенно ненавидящие взгляды, которыми обменялись Лилли и графиня Эммануэль. Их одеяния соперничали друг с другом в безвкусии и неудобстве. Лилли не могла тягаться с родом фон Либевицев в том, что касалось стоимости, хоть на ней было достаточно драгоценностей, чтобы затмить старую ведьму, но она, безусловно, могла демонстрировать больше розовой кожи сквозь разрезы на платье и чулки в сеточку. Графиня и актриса поцеловали одна другую в щечку, не касаясь губами кожи, и сделали друг другу комплименты по поводу того, как молодо они выглядят, брызжа ядом при каждом слове.
«И это меня-то называют кровопийцей», — подумала Женевьева.
— Вы знаете, — обратилась Женевьева к Клотильде, постоянно забывающей, что ей еще нет восемнадцати, — я, наверно, единственная женщина в этом зале, которой никогда не приходится лгать насчет своего возраста.
Девушка нервно хихикнула. Женевьева поняла, что оскалила клыки, и с притворной скромностью поджала губы.
— Я знаю, сколько вам лет, — заявил Люйтпольд. — Из баллады про Освальда и Женевьеву. Вам шестьсот тридцать восемь.
Клотильда поперхнулась разбавленным водой вином, изрядно попортив платье.
— Это было двадцать пять лет назад, ваше высочество, — отозвалась Женевьева.
— А, тогда вам должно быть… — Люйтпольд прижал язык к щеке, считая в уме: —…Шестьсот шестьдесят три.
— Вот это верно, ваше высочество. — Она подняла бокал в знак одобрения; но не поднесла его к губам.
Трапеза была окончена, и компания поднялась. Клотильда держалась от нее как можно дальше, и Женевьеве стало немножко жаль девочку. Она напомнила ей одну из сестер, Сириэль.
Люйтпольд был теперь очень заботлив.
— Давайте сходим, поговорим с папой. Он терпеть не может Миденхейм и Талабхейм. Он захочет, чтобы его спасли.
Будущий Император сопроводил ее к кучке высокопоставленных лизоблюдов, собравшихся вокруг Карла-Франца. Лилли из кожи вон лезла, чтобы привлечь внимание несговорчивого на вид молодого мужчины, который, как полагала Женевьева, был выборщиком Зюденланда, но не слишком преуспела. Графиня Эммануэль хлопала ресницами в сторону Детлефа. В Южных Землях Женевьева видела огромных черных кошек, вполне мирно уживавшихся друг с другом над останками оленя, а потом рвущих в кровавые клочья лоснящиеся шкуры соперниц. Теперь, когда графиня и Лилли мурлыкали друг с другом, она будто видела выпущенные из мягких подушечек когти.
Женевьева чувствовала себя в этой компании ребенком. Их взаимоотношения были такими сложными, а то, что она читала на поверхности их разума, настолько резко противоречило тому, что они говорили. Однако это было не хуже, чем двор Первого Дома Парравона. А о Карле-Франце у нее сложилось мнение едва ли не лучшее, чем о любом другом наделенном властью человеке, которого она когда-либо встречала.
Благоразумно пригласили музыкантов Хуберманна, и начались танцы. Не веселые и страстные, как на вечеринке бедного Руди, но утонченный ритуал, лишь слегка изменившийся с тех времен, когда она еще девочкой — ровесницей Люйтпольда — разучила его. Он не имел никакого отношения к удовольствию, это была церемония и подтверждение места каждого танцора в непоколебимом мировом порядке. В отсутствие жены Карл-Франц повел танец с графиней Эммануэль, и вид у него был куда более веселый, чем у нее, после того как он заглянул ей в ложбинку между грудей.
Освальд сослался на усталость после похода и сел за свой стол. Лилли навязалась выборщику из Зюденланда, который лениво наступал ей на ноги и упрямо не попадал в такт. Детлеф пригласил Женевьеву, но она пообещала первую павану другому.
Люйтпольд был рослым для своего возраста, поэтому они славно танцевали вместе — самый юный и самая старая в этом зале. Она коснулась его разума и ощутила, как он взволнован этим событием. Он предвкушал спектакль и новую охоту с дядей Освальдом. В дальнейшем его ожидали Империя и корона, но сейчас ему было не до них. Она обнаружила, что льнет к этому обыкновенному мальчику в нарядной одежде, чувствуя в нем надежду на будущее, до которого она неизбежно должна была дожить.
Детлеф увел ее у наследника Империи, и она поняла, что он столь настойчив отчасти потому, что хотел быть с нею, а отчасти — оттого, что заподозрил о ее намерениях насчет Люйтпольда. Молодая кровь могла быть такой соблазнительной.
Они танцевали вместе до конца вечера. В какой-то момент Освальд выскользнул из зала. Женевьева почувствовала его отсутствие не так остро, как присутствие Детлефа, и они продолжали держать друг друга в объятиях.
После пира она оставалась возбужденной, но неудовлетворенной. Теперь ее томила жажда. А рядом был Детлеф с текущей по жилам горячей кровью.
Этой ночью в спальне Женевьевы Детлеф отдал себя ей. Она расстегнула его куртку и сняла ее, потом распустила шнуровку на его рубашке. Его руки были у нее в волосах, его поцелуи — на ее челе. Она деликатно прокусила острыми зубами дырочку в складке кожи у Детлефа на шее, лишь чуть задев главную артерию, и посмаковала на языке кровь гения. В его крови было все то, чем был он сам. Жадно глотая бьющую ключом алую жидкость, она узнавала о его прошлом, его будущем, его секретах, его страхах, его амбициях. Потом она присосалась к нему, как пиявка, пока он отвечал на ее ласки, и пила жадно, пачкая губы. Кровь была теплая и соленая, Женевьева глотала ее, и она приятно стекала по задней стенке глотки.
Она позабыла про Освальда фон Кёнигсвальда и прильнула к Детлефу Зирку.
VII
Вечный Дракенфелс пристально глядел на свое скрытое под маской лицо в зеркале, всматривался в недобрые глаза, наслаждаясь могуществом, которое, он чувствовал, пробуждается в нем. Он согнул руки, ощущая силу, разливающуюся по мышцам вместе с током крови. Он провел заостренным языком по длинным зубам. Тело его под доспехами было мокрым от пота после недавнего напряжения. Он так близок к цели. Нужно выпить воды, восполнить потерю жидкости. У зеркала стояли кувшин и кубок. Он сдернул маску с лица…
…и Ласло Лёвенштейн налил себе воды.
— Потрясающе, Лас. Ты был просто ужасен! — Этот идиот Жесснер хлопнул его по спине. — У меня кровь застыла в жилах.
— Благодарю.
Скоро Лёвенштейну не придется соблюдать вежливость, не придется кланяться никому, ни императору, ни директору. Он смотрел на маску в своей руке и видел свое настоящее лицо.
Когда Жесснер ушел, он принялся снимать грим, наложенный вокруг глаз. Потом подновил тонкий слой румян, которые накладывал на лишенное красок лицо. Завтра ему не нужно будет прибегать к этому обману, он сможет показать себя таким, какой он есть. Изменения пока еще в основном скрыты под кожей, но скоро новые кости проткнут ее насквозь. Скоро доспехи Великого Чародея придутся ему по-настоящему впору. Скоро…
Спустя долгое время после того, как все разошлись из гримерных, Лёвенштейн ушел тоже. Он направился в ту часть крепости, где ждал его покровитель. Работа предстояла большая, но Лёвенштейн уже научился ловко справляться с ней.
Человек в маске стоял над трупом, скрестив руки на груди. Никого из духов при нем не было.
— Кости, — проговорил покровитель. — На этот раз нам нужны кости.
Ножи Лёвенштейна работали быстро. Он искусно срезал филе с Антона Вейдта, отделяя мясо от костей, и вскоре остался один голый скелет. В красной мякоти обнаружились волокнистые комки какой-то черной дряни, он такого никогда раньше не видел, но они разрезались ножом, как обычное мясо.
— Не забудь глаза.
Два движения, и дело было сделано. Лёвенштейн представил, как покровитель улыбается под маской.
— Хорошая работа, Лёвенштейн. Мы почти собрали все целиком. Сердце, мясо, кожа, жизненно важные органы, кости. От госпожи вампирши нам понадобится кровь…
— А от великого принца? От убийцы Чародея?
Человек в маске помедлил.
— От него, Лёвенштейн… от него мы возьмем всё.
ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ
I
Час до поднятия занавеса. Ничто в целом мире не сравнимо с ним. Любая эмоция усилена тысячекратно. Зуд в местах любовных укусов, скрытых теперь под высоким воротником костюма принца Освальда, возбуждал его. Воздух гримерных был заряжен электричеством. Он сидел в кресле, накладывая грим, успокаивая себя, вживаясь в роль. Двадцать пять лет назад принц Освальд одержал свою величайшую победу в главном зале замка Дракенфелс. Сегодняшней ночью сражение повторится, но это станет победой Детлефа Зирка.
Он был юным Освальдом, собирающим воедино всю свою отвагу, перед тем как осмелиться бросить вызов Великому Чародею.
Он потирал свежевыбритый подбородок и теребил усы. Бутылка вина неоткрытой стояла на столе. Записки с пожеланиями удачи лежали разложенные по степени значимости. Тут было даже сдержанное послание от выборщика Миденланда, который, должно быть, молил богов, чтобы Детлеф споткнулся о меч в первом же выходе и порвал штаны в любовных сценах. Он бросил взгляд через плечо, на сгорбленную тень, которую заметил в зеркале. Сгорбленную тень там, где никого не должно было быть.
Это был небрежно брошенный плащ. Он взял его, свернул и отложил в сторону. Маленькое кресло Варгра Бреугеля было пусто.
— Ради тебя, друг мой, — поклялся Детлеф. — Не ради Императора, не ради Освальда. Ради тебя.
Детлеф попытался представить, что Бреугель здесь, но тщетно. Никого не было.
Он нервничал, но чувствовал себя нормально. Он знал, что шестичасовое представление потребует от него величайшего напряжения всех сил. Он опасался, что Женевьева высосала из него слишком много энергии. С другой стороны, после ее поцелуев он чувствовал себя бодрее вдвое, словно она поделилась с ним своей силой. Он ощущал, что способен вынести тяжесть этой роли. Он обладал запасом сил, чтобы произносить длинные монологи, участвовать в энергичных и зрелищных сценах схваток, соперничать с присутствующим на сцене великолепным Ласло Лёвенштейном.
Он даже сможет преодолеть отвращение и изобразить любовь к Лилли Ниссен.
Детлеф Зирк покинул комнату и направился к своим актерам. Иллону Хорвати жутко тошнило.
— Все в порядке, — выдохнула она между спазмами. — У меня всегда так. Это хорошая примета. Честно.
Рейнхард Жесснер наносил пробные удары мечом.
— Осторожно, — сказал Детлеф, — не согни его.
Актер склонился в поклоне, насколько мог это сделать в куртке с подложкой и с фальшивым брюхом. Он отсалютовал директору:
— Вы правы, мой принц. Знайте же, что я, Руди Вегенер, Король Разбойников, буду верно служить вам. До самой смерти.
С момента гибели Руди Жесснер бросил все силы на эту роль, почти как Лёвенштейн, будто пытаясь вернуть старика к жизни своим исполнением.
Гесуальдо закачивал свиную кровь в пузырь у себя под мышкой и при этом насвистывал, бросая вызов старинному суеверию. При виде Детлефа он вскинул большие пальцы вверх.
— Никаких проблем, шеф.
— Где Лилли? — спросил Детлеф у Джастуса.
— Ее весь день никто не видел. Наверно, у себя в гримерной.
— А не мог туда просочиться выборщик Зюденланда?..
Бывший жрец улыбнулся:
— Точно нет, Детлеф.
— Ладно. Надеюсь, разочарование пойдет ей на пользу. Может, тогда это чудовище начнет, наконец, играть.
Джастус, у которого с шеи свисала горгулья, шлепнул его хвостом бутафорской твари.
— Далеко мы ушли от крепости Мундсен, а?
— Это точно. Ни пуха, ни пера.
— К черту.
Взвился пронзительный вопль. Детлеф посмотрел на Джастуса, а тот с изумлением уставился на него. Еще один вопль. Они доносились из гримерки Лилли.
— Пресвятой Ульрик, что за напасть на этот раз?
Из комнаты вылетела костюмерша Лилли, визжа, как сумасшедшая, с окровавленными руками.
— О боги, она убила эту суку!
Джастус удерживал скрючившуюся, скособоченную женщину, успокаивая ее. Детлеф протиснулся в гримерную. Лилли в костюме Женевьевы стояла посреди комнаты, струйка крови стекала с ее лица на грудь и дальше на пол. Она потрясала в воздухе кулаками и вопила во всю мощь своего изрядного голоса.
Поклонник прислал ей подарок.
Детлеф попытался угомонить истеричную актрису. Когда это не удалось, он с великим удовольствием надавал ей пощечин. Она кинулась на него, пытаясь вцепиться в горло, и ему пришлось удерживать ее борцовским захватом.
— Я знала, что ни за что не должна была ехать сюда. Если бы не Освальд, я бы в жизни не стала иметь с вами дела, вы, ничтожнейший из мерзких, вы, свинячье дерьмо со змеиным жалом, вы, пиявочное отродье!
Она, рыдая, рухнула на диван и не позволяла себя утешить. Детлеф повернулся к месиву на полу и сразу понял, что произошло.
Это было нечто вроде «Джека в коробочке», игрушки, выскакивающей, когда открывается крышка. Когда коробку открыли, она выбросила свое содержимое прямо на Лилли Ниссен. И содержимое это было слишком узнаваемо. В коробке лежало лицо. Безглазое лицо Антона Вейдта.
— Я не должна была этого делать! Я не буду это делать! Вы не можете меня заставить! Я покидаю это проклятое место сей же час, сию же минуту!
Лилли завопила на свою костюмершу, и бедняжка высвободилась из рук Джастуса. Она принялась укладывать вещи актрисы в раскрытый дорожный сундук.
— Лилли, представление начинается через час. Вы не можете уехать!
— Берегитесь, вы, навозный червяк! Я не собираюсь оставаться здесь, чтобы меня убивали и оскорбляли!
— Но, Лилли…
По труппе распространилась весть об очередной катастрофе. У дверей гримерной Лилли толпился народ, глазея на пребывающую в полном беспорядке звезду и разбросанные повсюду окровавленные потроха. Появившийся Лёвенштейн, в полном костюме, кроме маски, спокойно наблюдал. Детлеф смотрел на актера, понимая, что, если Лилли предаст их всех, будет уничтожена и его карьера.
Лилли уселась, скрестив руки, и следила, как костюмерша собирается, отрывисто отдавая распоряжения плачущей женщине. Она соскребала кровь с лица и стерла наполовину наложенный грим. Потом вытащила изо рта клыки один за другим и швырнула их на пол.
— Вы все! — взвизгнула она. — Вон отсюда! Я уезжаю!
Ее великан-раб толкнул Детлефа в грудь, и у того возникло ощущение, что ему лучше убраться из комнаты.
Он привалился к стене в узком переходе между гримерками и сценой. Все шло прахом! И Лилли Ниссен вновь бросала его. Он больше никогда не получит возможность ставить пьесы. Он должен будет почитать за счастье роль копьеносца в провинциальной постановке какой-нибудь десятиразрядной трагедии. Друзья покинут его быстрее, чем гребцы тонущую галеру. Придется отдать все, что у него есть, чтобы избежать крепости Мундсен. Он видел, как мир рушится вокруг него, и прикидывал, не лучше ли подписать контракт с какой-нибудь отправляющейся в Северные Пустоши на верную гибель экспедицией да и покончить на том.
— Кто-то оставил это для нее, — сообщил ему Джастус. — Оно было завернуто как подарок, платье или что-нибудь еще. А на печати был герб.
— Здорово. Кто-то хочет погубить пьесу еще до того, как поднимется занавес.
— Вот. — Жрец подал ему измятый и окровавленный клочок плотной бумаги. Это был обрывок записки, написанной неразборчивыми каракулями, и смазанная печать. Детлеф узнал ее, эту стилизованную маску.
— Дракенфелс!
Должно быть, у Великого Чародея все еще оставались здесь сторонники, в отчаянии решившиеся ради защиты репутации своего хозяина положить конец этому воспроизведению истории его гибели. Лёвенштейн спокойно стоял в стороне, ожидая распоряжений своего директора. Джастус, Жесснер, Иллона Хорвати, Гесуальдо и остальные притихли, глядя на него. Он мог бы все бросить и сбежать, растеряв остатки собственного достоинства. Или мог начать спектакль, просто не обращая внимания на отсутствие главной героини. Или…
Детлеф разорвал бумагу в клочья и поклялся Зигмару, Верене, всем богам, Императору, великому принцу, Варгру Бреугелю и себе самому, что, с сукой Лилли или без, «Дракенфелс» состоится.
Толпа расступилась, кто-то шел сквозь нее, сияя прекрасным личиком.
— Женевьева! — обрадовался он. — Вас-то я и хотел видеть…
II
Император Карл-Франц I сидел в ложе, расположенной прямо напротив сцены, высоко вознесенный над своими подданными, с Люйтпольдом по одну руку и Освальдом по другую. Слуга держал поднос с конфетами, которые наследник Империи с жадностью поглощал.
Перед приподнятой сценой висел красный занавес, украшенный шитыми золотом трагической и комической масками. Он просмотрел программку, определяя по списку имен, когда каждый актер появится на сцене. «Дракенфелс» мог похвалиться прологом, пятью действиями и финалом, с шестью антрактами, включая один на ужин а-ля фуршет. Все это будет продолжаться около шести часов.
Карл-Франц устроился поудобнее в кресле и подумал, сможет ли Люйтпольд смирно высидеть весь спектакль. Если мальчик выдержит, это будет данью великого уважения Детлефу Зирку. Конечно, Люйтпольд страстно жаждет узнать, что совершил его дядя Освальд в молодости.
Сам Освальд сидел спокойно и невозмутимо, отказываясь признаваться, что ему известно о драме.
— История самая обычная, — заявил он. — Представление — вот что действительно важно.
Занавес, если верить старинным часам Карла-Франца, должен был подняться добрых десять минут назад. Ничего другого он и не ожидал. В его Империи ничто и никогда не начиналось вовремя.
Графиня Эммануэль этим вечером надела новый ошеломляющий наряд. Это был фасон «обнаженные плечи», доведенный до того, что его можно было бы назвать «обнаженное все остальное». Верховный теогонист уже дремал, но рядом с ним сидел его советник Матиас, чтобы толкать его, если он захрапит слишком громко. Как обычно, барон Йоганн фон Мекленберг, казалось, чувствует себя неловко под крышей, но по прошествии времени стал лучше носить придворный наряд. Выборщики Талабхейма и Миденхейма совещались о чем-то. Наверно, замышляли заговор. Хафлинг был пьян. Представитель Миденланда прослышал, что здесь должны быть танцующие девицы с минимумом одежды на теле, и теперь пускал слюнки в уголке, программка, лежащая поверх его пухлых ляжек, подрагивала. Князья, графы, выборщики, верховные жрецы, бароны, бургомистры, герцоги и Император. Должно быть, самая высокопоставленная публика в истории. Детлефу Зирку следовало бы гордиться этим.
В голову Карлу-Францу пришла странная мысль. Если бы сегодня ночью случилось что-нибудь — например, бросили бы в зал бочонок пороху с запаленным фитилем, — стране конец. Императрица никак не сможет править вместо него, а все остальные возможные преемники сейчас здесь. Как и все, кто бывал на его месте со времен Зигмара два с половиной тысячелетия назад, Карл-Франц сознавал всю шаткость своего положения. Без него, без этих людей Империя через три месяца превратится в свившийся клубок воюющих городов и провинций. Будет как в Тилее, но на протяжении всего континента от Бретонии до Кислева.
— Когда начнется, папа?
— Скоро. Даже императоры должны дожидаться искусства, Люйтпольд.
— Ну, когда я стану Императором, то не буду.
Карла-Франца это позабавило.
— Сначала тебе надо вырасти, показать себя и быть избранным.
— Ах, это…
Свет в зрительном зале потускнел, и разговоры стихли. Лучи прожекторов высветили занавес, и он раздвинулся, пропуская человека в бриджах и парике. Раздались редкие аплодисменты.
— Феликс Хуберманн, — пояснил Освальд, — дирижер.
Музыканты в оркестровой яме подняли инструменты. Хуберманн поклонился, но не спешил браться за палочку.
— Ваше величество, сеньоры, леди и джентльмены, — произнес он высоким, сладкозвучным голосом. — Я должен сделать объявление.
По залу пронесся ропот. Хуберманн дождался, пока он смолк, прежде чем продолжить.
— В связи с внезапным недомоганием роль Женевьевы Дьедонне в этом спектакле не будет исполнять мисс Лилли Ниссен…
Послышались разочарованные стоны нескольких выборщиков, коим следовало бы быть поосторожнее. Миденландец возмущенно залопотал. Барон Йоганн и графиня Эммануэль вздохнули с облегчением, хоть и по разным причинам. Карл-Франц взглянул на Освальда, который безучастно пожал плечами.
— Вместо нее роль Женевьевы Дьедонне будет исполнять мисс Женевьева Дьедонне.
Все были изумлены. Поражен был даже Освальд.
— Ваше величество, сеньоры, леди и джентльмены, благодарю вас. — Хуберманн поднял свою палочку, и оркестр грянул увертюру к «Дракенфелсу».
От первых же басовых аккордов, настроенных в тональность со слогами имени Великого Чародея, у Карла-Франца по спине пробежал холодок. Вступили струнные, и занавес раздвинулся, явив скальный выступ в Серых горах. Хор вышел вперед и начал:
Со вниманьем внемлите вы нашим словам, Мы историю нынче поведаем вам О героях и демонах, крови и смерти И ужаснейшем монстре из живших на свете.III
После сцены явления во дворце Лёвенштейну нечего было особенно делать до пятого, последнего действия. Он должен был несколько раз показать лицо в маске, отдавая приказы силам зла, и лично разорвать на куски Хайнрота Мстящего в третьем действии. Но это был спектакль Детлефа, вплоть до финальной битвы, когда Лёвенштейн вернется на сцену, чтобы покончить со всем этим.
Гримерная была в его полном распоряжении. Все остальные смотрели спектакль из-за кулис. И это было замечательно, учитывая, что ему предстояло сделать.
Материал был разложен перед ним. Кости, кожа, сердце и так далее.
Со сцены донеслись одобрительные возгласы, когда Детлеф-Освальд пронзил мечом орка. Он слышал продолжение диалога и топот башмаков Детлефа, с важным видом расхаживающего по сцене. Лёвенштейн сделал вывод, что вампирша играет недурно.
Это был миг, к которому готовил его покровитель. Он прочел врученную ему записку, не узнавая слов, но понимая их значение.
Лёвенштейн не был больше в гримерной один.
Синее пламя охватило разложенный материал, наполняя его невидимой силой. Скелет Вейдта, обросший жиром Руди и кожей Менеша, сел. Сердце Эржбет начало биться, жаждая крови Женевьевы. Существо имело человеческий облик, но не было человеком.
Глаза лежали в коробке на туалетном столике Лёвенштейна. Их было семь. Один, принадлежавший Руди, раздавили в драке. Покровитель сказал, что это не важно. Он открыл коробку и увидел их, лишенные выражения, испещренные прожилками, желеобразные, словно комки гигантской лягушачьей икры.
Лёвенштейн извлек голубой глаз Вейдта из клейкой массы и проглотил его целиком.
С части его лба начала слезать кожа.
Он набрал пригоршню глаз и, борясь с отвращением, запихал в рот. И проглотил.
Составленное из частей существо смотрело пустыми глазницами.
Тело Лёвенштейна раздирала боль, это происходили окончательные изменения. Оставалось всего три глаза. Он кинул один в рот и быстро сглотнул. Глаз застрял на полпути, и пришлось глотать второй, чтобы протолкнуть его. Остался один глаз. Карий. Эржбет.
Когда он съел и его, существо заключило его в объятия, прижало к отверстой груди, обхватило своими ребрами.
Он увидел то, что видели умирающие и мертвые Эржбет, Руди, Менеш и Вейдт.
…он сам, в маске, склоняется над трупом в Храме Морра.
…он сам, в маске, у стола в окружении духов.
…он сам, в маске, орудующий окровавленным ножом в круге горящих свечей.
…он сам, в маске, скорчившийся в коридоре, высвобождающий кости из человеческих останков.
Тело его охватил огонь, и он, пронзительно визжа, завершил ритуал. Это просто чудо, что никто его не услышал. Но чудес хватало и без того.
Кости Вейдта утонули в нем, будто бревна в болоте. Жир Руди облепил его гигантский остов. Кожа Менеша пятнами легла поверх его кожи. А сердце Эржбет билось рядом с его собственным, точно полип, удобно устроившийся в материнском организме.
Он больше не был Ласло Лёвенштейном.
Потянувшись за своей маской, он стал Вечным Дракенфелсом.
И он страстно ждал пятого действия.
IV
На сцене ее охватило чувство, будто ее несет течением. Без чьей-либо помощи она пыталась играть свою роль в пьесе, не ставя себя в глупое положение. В какие-то моменты она вспоминала реплики, написанные для нее Детлефом. Временами вспоминала, что говорила на самом деле. Большинство остальных актеров были настолько добры, что подыгрывали ей. Сцены с Детлефом играть было чудесно, потому что в ней текла его кровь. Она могла читать реплики из его мозга и видела, где отклонилась от текста.
В своей первой сцене она стояла за стойкой бара в «Полумесяце», среди толпы народа, ожидая, когда в ее жизнь войдет Освальд. Толпу изображали статисты, негромко бормочущие без слов, и со своего места она могла видеть Детлефа, ожидающего своего выхода, со шлемом Освальда под мышкой, и лица зрителей в темноте.
В отличие от живых актеров, она обладала способностью отчетливо видеть то, что находилось за рампой. Она видела внимательно слушавшего Императора и настоящего Освальда чуть позади него, смотревшего с одобрением. И еще она видела настоящую таверну, обоняла ее характерный запах людей, и выпивки, и крови. Отдельные статисты (которые исчезали, чтобы в следующих сценах предстать в облике придворных, разбойников, крестьян, чудовищ, орков, горгулий или лесных обитателей) были похожи на некоторых клиентов, которых она знала тогда. Этой пьесой Детлеф напомнил ей обо всем этом.
Одним из преимуществ долгожительства — Женевьева не любила думать об этом как о бессмертии, слишком много знакомых ей вампиров были мертвы — являлось то, что можно было все попробовать. За свои почти семьсот лет она побывала ребенком придворных, шлюхой, королевой, солдатом, музыкантом, лекарем, жрицей, агитатором, мошенницей, землевладелицей, отверженной без гроша в кармане, травницей, преступницей, телохранителем, кулачным бойцом, студенткой, контрабандистом, охотником, алхимиком и рабыней. Она любила, ненавидела, убивала, но никогда не имела детей — темный поцелуй пришел слишком рано, — спасала жизни, путешествовала, училась, защищала закон, нарушала закон, преуспевала, разорялась, грешила, была добродетельной, мучила, бывала милосердной, правила, подчинялась, знала настоящее счастье и страдала. Но никогда еще она не играла на сцене. Тем более, роль самой себя в реконструкции своих собственных приключений.
Действие развивалось, Детлеф-Освальд собрал свой отряд искателей приключений и двинулся к замку Дракенфелс. Снова, как во время недавнего путешествия по этой самой дороге, Женевьева поняла, что вспоминает слишком многое. Лица ее мертвых спутников накладывались на лица играющих их актеров. И она никогда не сможет забыть, как выглядела их смерть. Когда Рейнхард Жесснер похвалялся и хлопал себя по обложенным подушками бедрам, она видела, как кожа Руди Вегенера свисает с костей. Когда юнец, чью кровь она пила, совещался с Детлефом, она вспоминала разгрызенные кости Конрадина в логове огра. А когда актер, играющий Вейдта, презрительно усмехался в облаках сигарного дыма, она видела лицо охотника за наградами на полу гримерки Лилли Ниссен.
Лилли теперь, наверно, уже на полпути к подножию горы, спешит вернуться в Альтдорф, к цивилизации. А то существо, которое напугало ее, которое убило Вейдта и других, должно быть, где-то рядом, возможно, ищет теперь ее. Или Освальда.
Пьеса продвигалась вперед акт за актом, и герои храбро встречали одну опасность за другой. Детлеф навыдумывал всяких лихих подробностей, которых Женевьева не могла припомнить. Тут были и героические речи, и страстная любовная сцена. Все, чем запомнилась Женевьеве первая поездка, это долгие дни — мучительные для нее при солнце — верхом и безнадежные, ужасные ночи у костра. Когда нашли Хайнрота, вывернутого наизнанку, по сценарию она поклялась над его трупом продолжать путь. На самом деле она раздумывала, не отказаться ли от этой затеи и не отправиться ли домой. Она доиграла до середины, ее старые страхи внезапно возродились, и Детлеф сымпровизировал ответ, лучший, чем все, что он написал для этой сцены. Набитое свиными потрохами одеяло, изображавшее Хайнрота, выглядело более реальным, более ужасным для нее, чем некогда его настоящий труп.
Иллоне Хорвати было трудновато справляться с изменениями в сценарии, и в сценах с Женевьевой она нервничала. Но Эржбет всегда боялась ее, и неуверенность актрисы работала на образ. Глядя на атлетические танцы Иллоны — та была искуснее Эржбет, — Женевьева опасалась, что может получить несколько ощутимых ударов в сцене их драки в последнем действии и что тогда драму ждет преждевременный и неожиданный финал.
В любовной сцене Женевьева, все еще пребывающая в изумлении от всего этого, отворяла кровь из шеи у Детлефа. Она слышала, как ахнула публика, когда струйка крови потекла по его воротнику. Насчет этого баллады лгали. Этого никогда не было, по крайней мере, не было тогда. Хотя — двадцать пять лет спустя — она поняла, как сильно желала этого. Освальд никогда по-настоящему не отвечал ей взаимностью, он берег свою кровь для себя, несмотря на его формальные предложения. Он протянул ей однажды запястье, как человек, который кормит собаку, а она слишком нуждалась в крови, чтобы отказаться. Это все еще мучило ее. Она гадала, как реагирует Освальд на то, что будет навсегда увековечена эта старая история, эта старая ложь. Что он чувствует сейчас, сидя рядом с Императором, глядя, как вампир пьет кровь заменившего его актера?
Пролетали часы. И в пьесе, и вне ее сгущались силы Тьмы.
V
Этим вечером Детлеф чувствовал себя триумфатором. Женевьева была само вдохновение. Во время относительно редких сцен, в которых его Освальд не был занят, он наблюдал за своей новой исполнительницей главной роли. Если бы она захотела заниматься этим, то могла бы стать звездой поярче Лилли Ниссен. Какая еще актриса могла бы реально жить в веках?
Конечно, она использовала в роли глубоко личные чувства, и такое событие явно взволновало ее, но она быстро училась. После нескольких мгновений нерешительности в ранних сценах она играла все увереннее и теперь уже без труда доминировала в своих сценах. Ее окружали признанные профессиональные актеры, и им приходилось стараться, чтобы не отстать от нее. И публика реагировала соответственно. Может быть, театр был готов к появлению звезды-вампира? И он мог чувствовать ее внутри себя, она шептала в его мозгу, вытягивала из него мысли. Их любовная сцена была самым потрясающим из всего, что он сыграл на сцене.
Во всем остальном представление шло как по маслу, каждая часть его вставала на свое место точно по плану. Детлефу остро недоставало комментариев Варгра Бреугеля из-за кулис, но он чувствовал, что теперь способен произносить их сам. «Меньше», — слышал он слова друга во время одной речи, «больше», — во время другой.
Актеры делали то, что он хотел от них, и даже сверх того. Трюки срабатывали по первому сигналу и вызывали нужную реакцию у зрителей.
Даже Козински, которого за его размеры призвали играть бессловесную роль хромого комичного огра, смеялся и наслаждался как дитя и упрашивал Детлефа позволить выйти снова в любой сцене, где нашлось бы для него место.
— Разве вы не видите, — повторял он, — на постоялом дворе в горах я мог бы быть вышибалой, в лесу — охотником на волков…
Детлеф поставил возле туалетов своего человека, и после каждого антракта тот должен был докладывать, что услышал. Публика — наверно, самая сложная в целой Империи, и наиболее влиятельная тоже — восторгалась пьесой. Старики просто влюбились в Женевьеву — и в персонаж, и в актрису. Его шпион нехотя повторил восторженные излияния Клотильды Аверхеймской в адрес Детлефа-Освальда насчет тембра его голоса, фасона его усов и формы его икр. Детлеф импульсивно расцеловал мужчину.
Детлеф переменил десять мокрых от пота рубашек и выхлебал три галлона лимонной воды. Иллона Хорвати блистала на сцене и продолжала оставаться совершенно больной за кулисами, вцепившись в свое ведро и время от времени тихо срыгивая в него. Одного из статистов, изображавшего разбойника, Жесснер во время поединка полоснул по руке, и ему пришлось оказывать помощь в гримерке. Феликс Хуберманн трудился как одержимый, выжимая из своих музыкантов такие мелодии, каких человеческое ухо еще не слыхивало. Во время магических сцен музыка становилась неземной, едва ли не ужасной. Детлеф Зирк знал, что это ночь, после которой его будут помнить.
VI
Итак, последнее действие началось.
Женевьева и Детлеф были одни на сцене, предполагалось, что они стоят перед дверью того самого зала, в котором шло представление, большого зала замка Дракенфелс. К ним присоединился Гесуальдо-Менеш, с горняцкой киркой в фальшивой правой руке. Его настоящая рука была привязана к туловищу, но, сжимая в ее ладони шарик, он мог управлять искусственной рукой, придавая ей подвижность.
Музыканты замолкли, за исключением одинокой флейты, изображавшей жуткие ветры, продувающие населенный призраками замок.
Женевьева могла бы поклясться, что все зрители затаили дыхание минут этак на пять. Актеры переглянулись и толкнули дверь. Декорации вокруг них начали распадаться, и сцена словно исчезла. Женевьева по-настоящему очутилась снова…
…в тронном зале короля Тьмы. Остальная крепость, едва освещенная, казалась пришедшей в упадок, но здесь было безукоризненно чисто и светло от изукрашенных драгоценными камнями канделябров. Обстановка казалась нарочито роскошной. Золото сверкало изо всех углов. И серебро. Женевьева содрогнулась, оказавшись рядом с таким количеством серебра. На стенах висели прекрасные картины. Руди рыдал бы, увидев столько добычи в одном месте. Пробили часы, отсчитывая непонятное время, их единственная стрелка двигалась по странному циферблату. В клетке чистила перья гарпия, удаляя остатки трапезы с покрытой оперением груди…
Освальд и Женевьева, осторожно ступая по пышным коврам, обошли зал.
— Он здесь, — сказал Детлеф-Освальд.
— Да, я тоже это чувствую.
Гесуальдо-Менеш держался возле стен, тыча ножом в гобелены.
Одна стена представляла собой окно от пола до потолка, забранное цветным стеклом. Отсюда Великий Чародей мог смотреть со своей горы вниз, на Рейксвальд. Он мог видеть даже Альтдорф и следить за сверкающей лентой реки Рейк, бегущей через леса. Цветным стеклом было выложено гигантское изображение Кхорна, Кровавого бога, восседающего на груде человеческих костей.
Похолодев, Женевьева поняла, что Дракенфелс не столько поклонялся Кхорну, сколько считал его дилетантом в злых делах. Хаос такой недисциплинированный… Дракенфелс никогда ничего не делал без цели. Там были и другие боги, другие святыни. Кхаин, бог Убийства, удостоился скромного склепа. А Нургл, повелитель чумы и разложения, получил отвратительную груду изуродованных останков. Из нее торчала голова Сиура Йехана с выклеванными глазами.
Детлеф-Освальд содрогнулся, увидев обесчещенные останки своего наставника, и смех раскатился по тронному залу, смех, подхваченный и усиленный оркестром Хуберманна.
Шесть столетий назад Женевьева уже слышала этот смех. Стоя среди толпы обитателей Парравона, когда ассасина Правящего Дома демоны подняли в воздух и его потроха полетели на горожан. В этом смехе Женевьева слышала вопли проклятых и умирающих, журчание потоков крови, хруст миллионов ломаемых хребтов, падение дюжин городов, мольбы терзаемых детей, блеяние убиваемых животных.
И двадцать пять лет назад Женевьева слышала этот смех. Здесь, в этом самом зале.
Он появился, огромный, сидящий в своем кресле. Он был там все время, но Детлеф умело разместил его так, чтобы его появление стало незабываемым потрясением. Кое-кто из зрителей вскрикнул.
— Я Дракенфелс, — произнес Лёвенштейн тихо, и в голосе его еще звучали отголоски смертоносного смеха. — Добро пожаловать в мой дом. Входите на здоровье, чувствуйте себя в безопасности и забудьте о радости, что принесли сюда…
Гесуальдо-Менеш налетел на Великого Чародея, занеся гномью кирку. С жуткой неспешностью, двигаясь словно существо из расплавленной бронзы, Дракенфелс дотянулся и отбросил его прочь. Менеш отлетел к занавесям и рухнул, вопя. Хлынула кровь. Почуяв ее запах, гарпия заволновалась и захлопала крыльями по прутьям клетки.
Дракенфелс держал в кулаке руку гнома. Она оторвалась так легко, будто это было вареное цыплячье крылышко. Маг склонил голову, рассматривая добычу, хихикнул и отбросил прочь. Рука корчилась на полу, будто живая, оставляя за собой кровавый след, потом замерла.
Женевьева взглянула на Детлефа-Освальда и увидела на лице актера неуверенность. Гесуальдо вопил куда дольше, чем должен был по сценарию, и кровь текла слишком уж эффектно. Гном катался по ковру, пытаясь прижать культю к полу.
Лёвенштейн оторвал ему левую руку. Настоящая правая рука Гесуальдо высунулась из-за спины, сдвинув перевязь, пытаясь остановить поток крови. Потом он задергался в смертной агонии и затих.
Лёвенштейн…
…Дракенфелс сотворил окно в воздухе, и тронный зал заполнило зловоние горелого мяса. Женевьева уставилась в окно и увидела мужчину, корчащеюся в вечной муке, демоны рвали его плоть, черви прогрызали дыры в его лице, крысы глодали руки и ноги. Он выкрикнул ее имя и потянулся к ней, потянулся через окно. Кровь дождем брызнула на ковер.
Это был ее отец! Ее мертвый уже шесть столетий отец!
— Они все при мне, знаете ли, — сообщил Дракенфелс. — Все мои старые души, все тут. Это не дает мне почувствовать себя одиноким в моем скромном дворце.
Он захлопнул окно перед проклятым существом, которое Женевьева любила. Она вскинула меч.
Он перевел взгляд с Женевьевы на принца и снова рассмеялся. Духи собирались вокруг него, духи зла, духи, служащие ему. Они носились вокруг него, как смерч.
— Так вы пришли убить чудовище? Принц без королевства, потомок рода слишком трусливого, чтобы завладеть Империей для самих себя? И жалкое мертвое существо, которому не хватило ума лежать спокойно в своей могиле и гнить? Чьим именем вы осмеливаетесь бросать мне вызов?
Изумленный, Детлеф продолжал вести свою роль:
— Именем Зигмара Молотодержца!
Слова прозвучали слабо, эхо едва откликнулось на них, но Дракенфелс помедлил. Что-то происходило под этой маской, ярость поднималась в нем. Его духи роились вокруг, словно мошкара.
Он выбросил руку в направлении Женевьевы, и волна демонов захлестнула ее, отшвырнула спиной к стене, не давая дышать, пригибая к полу, облепляя лицо.
Освальд прыгнул вперед, и его меч рубанул защищенную кольчугой руку чародея. Дракенфелс обернулся к нему.
Женевьева чувствовала, что слабеет, призрачные существа вились над ней. Она не могла дышать и едва шевелила руками и ногами. Ее охватил холод, зубы стучали. И она устала, устала так, как не должна была бы до самого рассвета. Она словно оказалась под лучами палящего солнца, связанная серебряными узами, задыхающаяся в море чеснока. А где-то уже готовили кол из боярышника для ее сердца. Рассудок ее затуманился, она ощутила вкус пыли в горле…
VII
Как и остальные зрители, Император был изумлен и потрясен. Смерть гнома разрушила иллюзию игры. Что-то пошло не так. Актер, играющий Дракенфелса, был безумен, если не хуже. Рука Императора легла на рукоять церемониального меча. Он повернулся к своему другу…
И ощутил острие ножа у своего горла.
— Досмотри пьесу до конца, Карл-Франц, — проговорил Освальд совершенно обыденным тоном. — Конец уже близок.
Люйтпольд прыгнул на великого принца со своего места.
Освальд грациозно выкинул руку вперед. Сверкнул нож, сердце Карла-Франца подпрыгнуло, но великий принц просто ударил Люйтпольда рукоятью в подбородок. Оглушенный, мальчик повалился обратно в кресло, глаза его закатились.
Карл-Франц сделал глубокий вдох, но нож снова оказался возле его кадыка прежде, чем он успел выбить его.
Освальд улыбнулся.
Публика разрывалась между тем, что происходило на сцене, и драмой в императорской ложе. Большинство зрителей повскакивали на ноги. Графиня Эммануэль упала в глубокий обморок. Хуберманн, дирижер, рухнул на колени и пламенно молился. Барон Иоганн и еще несколько человек выхватили мечи, а Матиас целился из однозарядного ручного пистолета.
— Досмотри пьесу до конца, — снова произнес Освальд, прокалывая острием ножа кожу Карла-Франца.
Император ощутил, как его собственная кровь стекает ему за жесткий гофрированный воротник. Никто в зале не шелохнулся.
— Смотрите пьесу, — приказал Освальд.
Зрители неловко расселись. Они побросали оружие. Император почувствовал, как его меч вытащили из ножен, и услышал, как тот звякнул о стену, отброшенный прочь.
Империя не знала подобного вероломства.
Освальд повернул голову Карла-Франца. Император смотрел на фигуру Великого Чародея, который начал увеличиваться на сцене, становясь гигантом, каким, должно быть, и был настоящий Вечный Дракенфелс.
Хохот злого бога заполнил огромный зал.
VIII
Его собственный хохот эхом отражался от стен.
Он едва помнил свою жизнь в бытность Ласло Лёвенштейном. После того как он съел глаза, столько разных воспоминаний теснилось в его мозгу. Тысячи лет опыта, познания, ощущений пульсировали в его черепе, словно раны. Во времена рек изо льда, до того, как жабочеловек пришел со звезд, он бьет острым камнем какое-то мелкое существо, рвет еще теплое мясо. С каждым ударом заледеневшего кремня, который он вспоминал, его мозг корчился в конвульсиях, тонул в крови. Наконец, нечто маленькое и ничтожное было расплющено в грязь. Его толстые негнущиеся пальцы выковыряли глаза из мертвого создания, и он наелся на всю зиму. Он снова чувствовал себя живым и наполнял легкие воздухом, благоухающим восхитительным запахом страха, захлестнувшего большой зал.
Ласло Лёвенштейн был мертв.
Но Вечный Дракенфелс жив. Или будет жив, как только его тело согреет кровь девчонки-вампирши. Дракенфелс перевел взгляд с Освальда на сцене, трясшегося от страха, как уже было однажды, на Освальда в зрительном зале, улыбавшегося с решительным видом и прижимавшего нож к горлу Императора.
И Дракенфелс вспомнил…
Гарпия пронзительно вопила в клетке. Вампирша валялась без чувств. Из гнома неспешно вытекала кровь, он сжимал обрубок руки пальцами. А мальчишка с мечом смотрел на него, слезы текли по его обезумевшему от страха лицу.
Дракенфелс занес руку, чтобы сокрушить принца, размозжить ему голову одним ударом и покончить с этим. С вампиршей он позабавится после. Может, она протянет в его руках целую ночь, прежде чем будет сломлена, использована и прикончена. Так погибали все, кто бросал вызов Тьме.
Принц упал на колени, всхлипывая, забыв про брошенный меч. И Великий Чародей опустил руку. У него возникла идея. Ему в любом случае скоро придется подвергнуться обновлению. Этим можно было бы воспользоваться. Мальчишка может оказаться очень полезным. И он сумеет победить Империю.
Дракенфелс поднял Освальда и встряхнул, будто котенка. Он предложил ему сделку.
— Принц, я властен над жизнью и смертью. Твоими жизнью и смертью и моими жизнью и смертью.
Освальд утер лицо и попытался справиться с рыданиями. Он был похож на пятилетнего малыша, на которого накричала мать.
— Тебе не обязательно умирать здесь, в этой крепости, в такой дали от дома. Если только пожелаешь, тебе не нужно будет умирать вовсе…
— Как… — прорыдал принц, глотая всхлипы, — …как это?
— Ты можешь дать мне то, что я хочу.
— А чего ты хочешь?
— Империю.
Освальд непроизвольно вскрикнул, почти взвизгнул. Но он боролся с собой, заставлял себя смотреть на Великого Чародея. Дракенфелс улыбнулся под маской. Теперь мальчишка был его.
— Я прожил много жизней, принц. Я износил много тел. Я уже давным-давно сменил ту плоть, что была моей от рождения…
Дракенфелс помнил свои первые вздохи, свои первые любови, свои первые убийства невообразимо много лет назад. Свое первое тело. Среди голой пустынной ледяной равнины он был брошен жестокими соплеменниками, приземистыми и коротконогими, которые сейчас показались бы родней скорее обезьянам Аравии, чем людям. Он выжил. Он будет жить вечно.
— Я во многом похож на эту девчонку. Я должен брать у других, чтобы продолжать жить. Но она может взять просто немножко свежей крови. Подобные ей недолговечны. Несколько тысячелетий, и они становятся все более хрупкими. Я могу обновлять себя вечно, забирая жизненный материал у тех, кого победил. Я окажу тебе честь, мальчик. Я собираюсь позволить тебе увидеть мое лицо.
Он снял маску. Освальд заставил себя взглянуть. Принц завопил во всю силу легких, распугивая мертвых и умирающих этой крепости, и Великий Чародей рассмеялся.
— Не слишком красиво, да? Просто кусок гнилого мяса. Это я, Дракенфелс, тот, кто вечен. Я тот, кто есть Неизменность. Узнаешь свой нос, принц? Крючковатый благородный нос фон Кёнигсвальдов. Я взял его у твоего предка, до отвращения благородного Шлихтера. Он совсем износился. Всей этой туше скоро придет конец. Тебе следует знать все это, принц, потому что ты должен понять, почему я собираюсь позволить тебе убить меня.
Гарпия застрекотала. Освальд почти пришел в себя, настоящий юный принц. Дракенфелс верно разгадал его, увидел эгоизм, стоящий за этим путешествием, отчаянное стремление превзойти своих предшественников, пустоту в его сердце. Этот непременно сделает.
— Да, ты должен победить меня, повергнуть в прах. И ты станешь героем. Ты обретешь великую власть. Однажды, спустя годы, в твоих руках окажется Империя. И ты отдашь ее мне…
Теперь Освальд улыбался, воображая свой триумф. Вылезла на поверхность его тайная ненависть к Карлу-Францу, этому жалкому сыну Люйтпольда. Он никогда не станет, как его прародители, лизать башмаки никому из Дома Вильгельма Второго.
— Потому что я восстану из праха. Ты отыщешь меня, когда я буду возвращаться. Отыщешь в человеке с мелкой душонкой, человеке, по уши погрязшем в крови. Ты будешь его покровителем, и я войду в него. Потом ты отдашь мне своих друзей. Я заберу у них то, что мне будет нужно для существования. Все, кто сегодня с тобой здесь, умрут, чтобы я возродился.
На губах Освальда затрепетал протест, но так и умер невысказанным. Он взглянул на Женевьеву, распростертую на полу, и в сердце его не было сожаления.
— Потом мы подчиним выборщиков нашей цели. Большинство будут преследовать собственные интересы. Остальных мы убьем. Император умрет, и его наследники умрут тоже. И ты сделаешь меня Императором вместо него. Мы будем править Империей вечно. Никто не устоит перед нами. Бретония, Эсталия, Тилея, Кислев, Новые Земли, весь мир. Все склонятся перед нами, или мы опустошим их так, как ни одну страну со времен Зигмара. Люди станут нашими рабами, а все прочие расы будут забиты, как скот. Мы превратим храмы в бордели, города в мавзолеи, континенты в кладбища, леса в пустыни…
Теперь внутри Освальда разгорелся огонек, огонек честолюбия, жажды крови, алчности. Дракенфелс знал, что он стал бы таким и без заклинания. Это был тот Освальд фон Кёнигсвальд, каким он всегда намеревался стать.
— Встань передо мной на колени, Освальд. Поклянись в верности нашему плану. Верности на крови.
Освальд преклонил колени и вытащил кинжал. Он колебался.
— Ты не смог бы убить Великого Чародея, не получив пару-другую царапин, верно?
Освальд кивнул и полоснул себя по левой ладони, по щеке и по груди. Под взрезанной рубашкой на его коже появилась красная черта. Дракенфелс прикоснулся пальцами в перчатках к ранам Освальда и поднес кровь к свисающим лохмотьями губам. Он отведал крови, и Освальд стал его навеки.
Он торжествующе взревел и вихрем закружился по залу, круша вещи, которыми дорожил тысячи лет.
Он схватил клетку с гарпией и сдавливал огромными ладонями, расплющивая до тех пор, пока несчастное создание внутри не умолкло. Изогнутые прутья ее тюрьмы глубоко вонзились в тело гарпии. Он запустил дубовым столом в окно из цветных стекол и услышал, как тот грохнулся на скалы в тысяче футов внизу, а вокруг него дождем застучали разноцветные осколки.
Заклинание распространилось по крепости, губя его слуг. Плоть обращалась в камень, а камень становился золой. Демоны обрели свободу или были отброшены назад в преисподнюю. Целое крыло замка осыпалось и рухнуло. И по всему миру меньшие маги почувствовали, что его время истекло.
Наконец, когда сделано было уже достаточно, Дракенфелс снова повернулся к дрожащему Освальду. Он с треском разломал пальцами меч мальчишки и снял со стены другой, тяжелый, двуручный. На этом мече была священная кровь Зигмара, и весь он был покрыт тонким слоем серебра, теперь уже поистертого.
— Вот подобающее оружие для убийства Вечного Дракенфелса.
Освальд едва ли мог поднять его. Дракенфелс остановил его взглядом и повелел, чтобы руки принца налились силой. Меч поднялся, и каждый мускул Освальда задрожал от напряжения, от страха и от волнения. Дракенфелс разорвал свой доспех. Вонь его гниющей плоти заполнила зал. Великий Чародей вновь рассмеялся.
— Сделай это, мальчик! Теперь сделай это!
IX
Это был не тот финал, что написал Детлеф. С Лёвенштейном что-то произошло. Не говоря уже о Женевьеве. И с Освальдом. И с Императором. И, по всей вероятности, с миром…
Лёвенштейн-Дракенфелс, играющий, скорее, как Дракенфелс-Лёвенштейн, отступил от сценария.
В зрительном зале зажглась половина огней, и актеры высыпали из-за кулис. Они держались подальше от Лёвенштейна, но не сводили с него взглядов. Публика оставалась на местах, глядя то на чудовище на сцене, то на своего оказавшегося в опасности Императора. Великий принц Освальд, скинувший, наконец, маску, бросил им вызов. А актер, чья маска стала реальностью, внимательно озирал им же произведенный хаос.
Лёвенштейн стоял над Женевьевой, лежащей в положенном по роли обмороке. Глаза ее открылись, она вскрикнула. Он склонился к ней, протягивая руки, точно когти.
Она откатилась в сторону и, с трудом поднявшись, встала рядом с Детлефом. Они вдвоем оказались лицом к лицу с монстром. Он снова ощутил ее в своем мозгу, почувствовал ее страх и неуверенность, но и ее стойкость и ее мужество тоже.
— Это Дракенфелс, — прошипела она ему на ухо. — Мы вернули его обратно!
Лёвенштейн-Дракенфелс вновь рассмеялся.
Кто-то из зрителей разрядил пистолет, и в груди монстра зазияла дыра. Все еще смеясь, он провел по ней рукой, и рана закрылась, потом метнул что-то маленькое. Раздался крик, и стрелявший упал, корчась от боли. Это был Матиас, советник верховного теогониста. Теперь он не слишком походил на человеческое существо.
— Кто-нибудь еще осмелится бросить мне вызов? — произнес зычный голос. — Кто-нибудь осмелится встать между мной и вампиршей?
Детлеф стоял между Дракенфелсом и Женевьевой. Первым его желанием было убраться с дороги, но раны на шее ныли, а рана в сердце удержала на месте. Она велела ему уйти, бросить ее на милость монстра. Но он не мог.
— Прочь! — воскликнул он, призвав весь свой актерский дар, чтобы голос его звучал героически. — Именем Зигмара, прочь!
— Зигмар! — Из ротового отверстия маски вылетел плевок. — Он мертв и исчез, человечек. Но я здесь!
— Тогда моим именем, прочь!
— Твоим именем? Кто ты такой, чтобы бросить вызов Вечному Дракенфелсу, Великому Чародею, Бессмертному Воителю Зла, Тьме, Которой Невозможно Противостоять?
— Детлеф Зирк, — огрызнулся он. — Гений!
Дракенфелс развеселился.
— Гений, вот как? Я съел немало гениев. Неплохо будет подкрепиться еще одним.
Детлеф понимал, что должен будет умереть до того, как в его пьесе опустится занавес.
Он должен будет умереть до того, как завершится его лучшее творение. Для будущих поколений он останется всего лишь сноской внизу страницы. Второстепенный подражатель Таррадаша, подававший надежды, которых не сумел оправдать. Ничто. Великий Чародей не только намеревался забрать его жизнь, но собирался сделать так, как будто он никогда не существовал, никогда не ступал по сцене, никогда не обмакивал перо в чернильницу. Никто и никогда не умирал настолько основательно, как сейчас умрет он.
Ладонь Дракенфелса опустилась на левое плечо Детлефа. Обжигающая мучительная боль разлилась по выдернутой из сустава руке. Великий Чародей сдавливал его плечо все сильнее, стремясь размозжить ему кости. Детлеф корчился от боли, он не мог высвободиться и не мог, сломленный, повалиться на пол. Дракенфелс медленно усиливал хватку. Его гнилостное, пахнущее могилой дыхание касалось лица Детлефа. Вся левая сторона тела актера пыталась съежиться, скрыться от безжалостной боли. Пальцы Дракенфелса впивались в его плоть, точно черви. Еще несколько мгновений этой пытки, и Детлеф будет радоваться приходу смерти-избавительницы.
Под маской монстра сверкали злые глаза.
И тогда Женевьева прыгнула.
X
До сих пор смертельная ярость настигала ее трижды. Она всегда сожалела об этом и, вытирая с лица кровь невинных жертв, чувствовала, что ничем не лучше Вьетзака, или Каттарины, или всех остальных Истинно Мертвых тиранов. Лица убитых ею порой тревожили ее, так же как лицо Дракенфелса мучило ее в снах последние несколько лет. На этот раз, однако, сожалений не будет. Это справедливое убийство, ради которого она существовала, убийство, которым она сполна расплатится за тех, чьи жизни взяла. Мускулы ее напряглись, по крови разлился огонь, глаза застила легкая красная дымка — это они налились кровью.
Детлеф висел в кулаке Дракенфелса, вопя, словно вздернутый на дыбу. Освальд — улыбающийся, вероломный, трижды проклятый Освальд — прижимал нож к горлу Карла-Франца. Она не желала с этим мириться.
Зубы ее удлинились, причиняя боль, пальцы кровоточили, ногти торчали из них, точно когти. Рот ее раскрылся, потому что иначе острые костяные копья ранили десны. Лицо ее превратилось в мясистую маску, толстая кожа туго натянулась, клыки размером с кинжалы обнажились в невеселой усмешке. Примитивная часть ее мозга — вампирская часть ее, наследие Шанданьяка — взяла верх, и она прыгнула на своего врага, убийственная ярость нарастала в ней, как страсть. Это были любовь, и ненависть, и отчаяние, и радость. А в конце будет смерть.
Дракенфелс покачнулся, но устоял на ногах. Детлеф отлетел прочь и бессильно осел на пол.
Женевьева обхватила ногами талию монстра и вонзила клыки в его накладные плечи. Куски сценического костюма Лёвенштейна оторвались, обнажая гниющую плоть. Черви копошились в этом теле, свиваясь вокруг ее пальцев, которые она вонзала в мясо, чтобы добраться до костей. Сейчас она не испытывала отвращения, только потребность убить.
В зале было настоящее светопреставление. Освальд кричал. Остальные тоже. Люди пытались бежать, отталкивая друг друга. Кто-то стоял спокойно, выжидая удобный момент. Несколько старших сановников стали жертвами сердечных приступов.
Женевьева выдернула руку из разодранного плеча чудовища и вцепилась в маску Дракенфелса. Кожа расползлась под ее острыми, как ножи, ногтями, железные пластины прогнулись. Маска поддалась, и она отшвырнула ее. В зале раздались вопли. Она избегала смотреть ему в лицо. Уж настолько-то она сохранила здравомыслие. В любом случае, лицо ее не интересовало. Ей просто было необходимо содрать железную защиту с его шеи.
Ее рот широко разинулся, челюстные кости изменили свое положение и образовали как бы новый ряд зубов, выскользнувших из ножен, потом челюсти захлопнулись. Она глубоко впилась в шею монстра.
Она сосала, но крови не было. Грязь обжигала ей горло, но она все-таки сосала. Омерзительнейшая, самая тошнотворная, самая гнилостная жидкость, какую она когда-либо пробовала, заполнила ее рот и потекла в желудок. Эта дрянь обжигала, подобно кислоте, и тело Женевьевы тщетно пыталось извергнуть ее. Она чувствовала, что слабеет под действием растекающегося яда.
И все-таки она сосала.
Вопль, начавшийся будто бы с предсмертного вздоха Лёвенштейна, теперь набирал силу и ярость. Ее барабанные перепонки болели и кровоточили. Остов ее сотрясался внутри тела. Она ощущала могучие удары по ребрам. Вопль был как ураган, сокрушающий все на своем пути.
Затхлая струйка брызнула ей в рот. Это было еще отвратительнее, чем сухое мясо.
Она вырвала кусок его горла и выплюнула его, потом впилась зубами снова, на этот раз повыше. Ухо Великого Чародея оторвалось, и она проглотила его. Она сорвала лоскут серого мяса сбоку его головы, обнажив черепные швы. Между костяными пластинами сочилась прозрачная желтоватая жидкость. Она высунула язык, чтобы слизнуть ее.
Рука накрыла ее лицо и отпихнула назад. Шея ее вытянулась так, что едва не оторвалась. Она прокусила толстую перчатку, но не смогла вонзить зубы в ладонь. Другая рука ухватила ее за талию. Ноги ее оторвались от Дракенфелса.
Убийственная ярость схлынула, и она почувствовала, как уменьшаются ее зубы. Сотрясаясь в конвульсиях, она изрыгнула съеденное ухо, и оно прилипло к руке, закрывавшей ее рот.
Она снова почувствовала прикосновение смерти. Шанданьяк ждет ее, и все другие, кого она пережила в свое время.
Дракенфелс рванул ее одежду, обнажая вены. Ее кровь, кровь, которую она обновляла столько раз, вновь сделает его живым.
Своей смертью она воскресит его.
XI
Детлеф был еще жив. Половина его тела совершенно онемела, а другая половина содрогалась от боли. Но он все еще был жив.
Вопль Дракенфелса заполнил зал, ввинчиваясь в мозги всех, кто здесь присутствовал. От него задрожали стены, и камни посыпались на зрителей. Все стекла во всех окнах разом разлетелись вдребезги. Старики умирали, молодые сходили с ума.
Детлеф поднялся на четвереньки и с трудом отполз в сторону.
Женевьева пожертвовала собой ради него. Он будет жить, по крайней мере, еще мгновение, а она умрет вместо него.
Он не мог этого допустить.
Он встал, споткнулся и налетел на кусок декораций. Человек, что прятался за ней — Козински, — исчез. Вокруг валялись канаты и рухнувшие сверху грузы. Задники обрушились, громоздясь друг на друга. Упал фонарь, и вокруг него разлилось горящее масляное пятно.
Он потерял свой меч. Ему нужно оружие.
У стены лежала кувалда. Ею пользовался Козински при монтаже декораций. Ее следовало убрать отсюда. Оставлять кувалду на этом месте было опасно. Кто-нибудь мог запросто споткнуться о нее, выходя на сцену. Детлеф выгонял людей и за меньшее…
На этот раз, если он останется жив, он утроит Козински жалованье и позволит этому грубияну играть романтических героев, если тот захочет…
Детлеф схватил кувалду. Его запястья заныли от ее тяжести, раненое плечо обожгло болью.
Это была всего лишь обычная кувалда.
Но необычной была сила, хлынувшая из нее в тело Детлефа.
Когда Детлеф занес ее для удара, ему показалось, что он видит вокруг нее слабое сияние, словно золото подмешалось к свинцу.
— Именем Зигмара! — выкрикнул он.
Боль его исчезла, и удар достиг цели.
XII
Вся сила удара пришлась Дракенфелсу на поясницу. Он прижал к себе Женевьеву, не желая отказываться от крови, которая сможет оживить его.
Детлефа Зирка от удара развернуло, и он оказался лицом к лицу с Великим Чародеем.
Дракенфелс увидел сияющий молот у него в руках и познал миг страха. Он не осмеливался произнести имя, пришедшее ему на ум.
Давным-давно он стоял во главе разгромленной орды гоблинов, усмиренный и униженный светлобородым гигантом с неистовым взором, высоко вскинувшим свой молот в знак победы. Магия покинула его, тело разлагалось в тех местах, куда пришлись удары молота. Ему понадобилось больше тысячи лет, чтобы когтями проложить себе путь к полной жизни.
В глазах Детлефа пылал сейчас не огонь гения, это был огонь Зигмара.
Племена людей с северо-востока и все полчища гномов сплотились вокруг этого молота. Впервые Дракенфелс был побежден в бою. Зигмар Молотодержец стоял над ним, попирая ногой лицо Великого Чародея, и обращал его во прах.
Женевьева вырвалась из его рук и отскочила прочь. Обрушился еще один удар, теперь по обнаженным пластинам черепа.
Глубоко внутри Вечного Дракенфелса Ласло Лёвенштейн содрогнулся в предсмертной агонии. И Эржбет, Руди, Менеш и Антон Вейдт. И другие, многие тысячи других.
Детлеф ткнул его молотом, будто дубиной, и Дракенфелс почувствовал, как его нос провалился внутрь головы.
Сердце Эржбет взорвалось, заливая его грудь желчью. Жир Руди обратился в жидкость, хлынувшую в брюшную полость. Кожа Менеша полопалась и полосами слезала с него. Кости Вейдта потрескались. Убитые Дракенфелсом предали его.
Дракенфелс увидел, что за кулисами дожидаются фигуры в монашеских одеяниях. Там должен быть и тот, его похожий на обезьяну сородич, и тысячи и тысячи других, кто последовал за ним в царство смерти.
Детлеф, с текущим по лицу гримом, с пеной исступления на губах, взмахнул молотом.
Тощее тело Лёвенштейна одиноко стояло среди останков того, что было Великим Чародеем. Дракенфелс закричал снова, куда слабее на этот раз.
— Зигмар, — блеял он, — пощади…
Молот продолжал бить. Череп раскололся, как яйцо. Дракенфелс рухнул, а удары продолжали сыпаться.
На равнинах было холодно, и его бросили умирать, слишком слабого, чтобы племя возилось с ним. Судьба послала ему человека, его первую жертву, и он решил взять его жизнь. Он победил, но теперь… пятнадцать тысяч лет спустя… он знал, что ему настал конец. Он всего лишь на несколько мгновений, по меркам вечности, отсрочил смерть.
Жизнь покинула его в последний раз.
XIII
Кровь из раны Карла-Франца текла всё сильнее. Рука Освальда утратила твердость, и лезвие все глубже входило Императору в горло. Лишь по чистой случайности нож не задел артерию или не проткнул дыхательное горло.
Такого представления, что разворачивалось на сцене, не ожидал никто. Император почувствовал, как задрожало тело Освальда, когда Детлеф Зирк уничтожил актера, игравшего Дракенфелса.
Планы предателя были нарушены.
— Освальд фон Кёнигсвальд! — прокричал Детлеф, вскинув окровавленный молот.
В зале наступила тишина. Потрескивало пламя, но плач и вопли прекратились.
— Освальд, выходи!
Карл-Франц слышал, как поскуливает выборщик. Нож вздрагивал в ране, пробитой в его шее.
— Стой на месте, или Император умрет! — Голос у Освальда тоже был слабым, слишком высоким, слишком невнятным.
Детлеф как-то сделался меньше, будто приходя в себя. Он посмотрел на молот и на мертвое существо на сцене. Положил оружие. Женевьева Дьедонне встала рядом с ним и поддержала, когда он уже готов был обмякнуть и упасть.
— Убей Карла-Франца, и ты будешь мертв прежде, чем его тело коснется пола, фон Кёнигсвальд, — произнес барон Йоганн фон Мекленберг, поднимая меч.
Выборщик Зюденланда был не один. Внизу сверкал целый лес клинков.
Освальд в отчаянии огляделся, ища пути к отступлению, к бегству. Выход из ложи был перекрыт. Там стоял в борцовской стойке разносчик конфет. Это был один из телохранителей Императора.
— Знай, Карл-Франц, — прошипел Освальд, — я ненавижу тебя и все твои дела. Годами я должен был скрывать отвращение в твоем присутствии. Если все остальное не удалось, то сегодняшней ночью я хотя бы покончу с Домом Вильгельма Второго.
Ррррррррраз!
Освальд оттолкнул Карла-Франца, взмахнув окровавленным ножом в воздухе, и перепрыгнул через ограждение ложи.
XIV
Великий принц Освальд ловко приземлился на ноги и кинулся к боковому выходу из зала. На пути у него стоял верховный жрец Ульрика, но мужчина был стар, и Освальд с легкостью сбил его с ног. Убегая, принц опрокидывал кресла, на которых сидели зрители, чтобы задержать вероятную погоню.
Барон Йоганн и его сторонники стояли у главного выхода, поджидая свою добычу.
Освальд шарахнулся от них и метнулся на сцену. Женевьева увидела, что он приближается, и, пошатываясь, шагнула ему наперерез. Она была очень слаба после атаки на Дракенфелса, ее тошнило от его отравленного мяса. Но все же она была сильнее, чем обычный человек.
Она сжала кулак и ударила Освальда в лицо, расплющив его аристократический нос. Потом она слизала кровь с костяшек пальцев. Это была просто кровь, ничего особенного.
Детлеф стоял рядом и наблюдал. Один раз, в виде исключения, он играл роль зрителя. Что бы ни вселилось в него — а Женевьева догадывалась, что именно, — во время поединка с Великим Чародеем, теперь оно ушло, оставив его, растерянного, обессилевшего и беззащитного.
Разъяренный Освальд бросился на нее. Она отпрыгнула в сторону, и он упал.
Принц вскочил, скользя ботинками в луже, оставшейся от Дракенфелса. Он выругался, взмахнул ножом, и руку Женевьевы обожгло.
Опять серебро.
Он ударил ее кинжалом и промахнулся. Метнул нож и промахнулся снова.
Обнажив клыки, Женевьева прыгнула на него. Он увернулся.
Ловким движением Освальд обнажил меч и приставил острие клинка к ее груди.
Клинок тоже был посеребрен. Один удар, и он пронзит ее сердце.
Освальд любезно улыбнулся ей:
— Мы все должны умереть, очаровательная Женевьева, не так ли?
XV
Из зала, вращаясь, прилетел меч. Детлеф вытянул руку и, на лету поймав рукоять, перехватил ее поудобнее.
— Используй его с толком, комедиант! — прокричал барон Йоганн.
Детлеф сделал выпад и отбросил клинок Освальда от сердца Женевьевы. Женевьева отскочила.
Великий принц развернулся, выплюнул выбитый зуб и встал в дуэльную стойку.
— Ха!
Его меч со свистом рассек воздух, полоснул Детлефа по груди и вернулся на прежнее место.
Освальд гадко улыбался сквозь кровь. Продемонстрировав свое искусство, он мог теперь, к собственному удовольствию, отрубать от Детлефа кусок за куском. Он потерял Империю, но еще мог убить этого глупца, переодетого им самим, юным.
Детлеф нанес рубящий удар, но Освальд отбил его. Освальд ударил, но Детлеф отступил.
Потом они со всей беспощадностью обрушились друг на друга.
Детлеф сражался со слабостью во всем теле и пытался собрать последние остатки сил. Освальд отчаянно орудовал мечом, зная, что от победы зависит его жизнь. Но он к тому же вырос при дворе и брал частные уроки у лучшего фехтовальщика, Валанкорта из Нулна. Все, что знал Детлеф, — как имитировать поединок на сцене, чтобы понравилось публике.
Освальд танцевал вокруг него, кромсая его одежду, покрывая царапинами лицо. Когда эта игра надоела ему, он приступил собственно к убийству…
И острие меча Детлефа уперлось ему между ребер.
Детлеф сделал выпад, и Освальд пошатнулся и начал падать, насаживая себя на лезвие все глубже, на всю его длину, пока рукоять не уперлась ему в грудь.
Великий принц сплюнул кровью и умер.
ФИНАЛ
После премьеры «Дракенфелса» все нуждались в постельном режиме. Раны были у всех.
Император выжил, но еще несколько месяцев разговаривал шепотом. Люйтпольд отделался припухшей челюстью и жестокой головной болью и был страшно недоволен, что пропустил конец пьесы. Женевьева подпитывалась на добровольцах и через день-другой пришла в себя. Детлеф свалился без сил тотчас после смерти великого принца, и его пришлось отпаивать горячим бульоном и травяными настоями. Его плечо навсегда осталось малоподвижным, но он никогда не соглашался считать это недостатком.
Барон Йоганн фон Мекленберг, выборщик Зюденланда, принял руководство на себя и проследил, чтобы Освальда фон Кёнигсвальда похоронили в горах, а могилу сровняли с землей. Прежде чем уехать оттуда, он плюнул на землю и проклял память великого принца. То, что осталось от Дракенфелса, барон разрубил на куски и выбросил в долину на съедение волкам. Это не слишком-то походило на останки живого существа.
Ему показалось, что он видел группу фигур в монашеских капюшонах, они наблюдали за ним, пока он избавлялся от останков монстра. Но когда с этим было покончено, они исчезли. Волки потом сдохли, но об этом никто не жалел. Верховный теогонист Зигмара, в трауре по своему Матиасу, и верховный жрец Ульрика к полудню забыли о своих разногласиях и вместе провели обряд благодарения за спасение Империи. На нем присутствовало не слишком много народу, но все сочли долг перед богами исполненным.
Актеры Детлефа путались под ногами, укладывая свое имущество на повозки. Феликс Хуберманн и Гуглиэльмо Пентангели занимались сборами труппы, пока Детлеф болел, и кучами собирали приглашения поставить «Дракенфелса» в Альтдорфе, сохранив его оригинальный финал. Дирижер придерживал множество предложений, понимая, что Детлефу придется переписывать пьесу в соответствии с новыми фактами. Никто никогда не узнает причину тайного сговора между Великим Чародеем и великим принцем Остланда, но что бы Детлеф ни счел нужным написать, это станет общепринятой версией.
Выборщик Миденланда прислал Детлефу записку с извинениями и пообещал погасить любые долги, возможно оставшиеся после постановки «Дракенфелса», при условии, что ему будет идти символический процент от доходов с каждого спектакля. Хуберманн перевел ответ Детлефа в вежливое «нет» и рефинансировал кампанию, призвав актеров и музыкантов вложить собственные деньги. Каким-то образом в его дорожном сундуке отыскались старинные золотые и серебряные вещицы эльфийской работы, и он обратил их в капитал. Гуглиэльмо набросал черновики деловых соглашений об основании Альтдорфского Акционерного Театра и с удовольствием передал бразды правления компанией в руки Детлефа Зирка.
Выборщики коротко посовещались — при этом одно место за столом подчеркнуто оставалось пустым — и предложили, чтобы Император назвал кандидатуру нового выборщика Остланда. Княжество переходило к двоюродному брату Освальда, но голос выборщика, как было решено, следовало передать кому-то другому. Первое предложение Императора, передать голос в коллегии выборщиков императорской фамилии, было отклонено. И в конечном счете голос остался в королевстве. Максимилиан фон Кёнигсвальд был хорошим человеком, и все до него из этой династии тоже. Но весь род лишался власти из-за предательства одного-единственного из своих сынов. Выбор Императором преемника был одобрен. Новыми выборщиками Остланда в дальнейшем предстояло стать фон Тассенинкам.
Наконец, было решено, что крепость Дракенфелс будет разрушена, и в нее доставили алхимиков, чтобы те разместили по всему сооружению взрывные заряды. Барон Йоганн наблюдал за взрывом с соседней скалы, боковым зрением вновь замечая призраков в капюшонах. Взрыв получился более чем удовлетворительный, и в ближнюю долину нападало столько камня, что крестьянам трех общин должно было хватить материала для ремонта домов на несколько поколений вперед.
Хенрик Крали был арестован и обвинен в убийстве. Несмотря на показания Детлефа, его оправдали на том основании, что Варгр Бреугель в той или иной мере убил себя сам и в любом случае был, вероятно, опасным мутантом. Однако, лишившись жалованья от Дома фон Кёнигсвальдов, бывший управляющий задолжал адвокатам огромную сумму, которую не в состоянии был уплатить, и провел остаток жизни в крепости Мундсен. Его заветное желание сделаться «надежным» так никогда и не исполнилось.
Лилли Ниссен недолго была замужем за удачливым боксером, пока несчастный случай на ринге не положил конец его карьере. Ее хваленая постановка «Роман прекрасной Матильды» окончилась дорогостоящим провалом, и Лилли сошла со сцены вскоре после того, как ей в первый раз предложили роль матери. После еще нескольких замужеств и широко освещавшейся в прессе связи с кузеном царя Радия Бокха она полностью удалилась от светской жизни и доводила до отчаяния череду литературных помощников, нанятых, чтобы помочь ей в написании мемуаров, которым никогда не суждено было быть оконченными.
Петер Козински сделался популярным шутом, на пару с Джастусом.
Сапожник Керреф стал официальным художником-модельером графини Эммануэль фон Либевиц и большим любимцем дам Нулна.
Зарадат занялся грабежом могил и был разорван на части демонами, когда забрался в гробницу, оказавшуюся под особенно суровым заклятием.
Содержателя трактира Баумана хафлинг Корин уговорил записать «Черную летучую мышь» на турнир улицы Ста Трактиров по игре в кости, и команда трактира вчистую выигрывала соревнования три года кряду.
Рейнхард Жесснер и Иллона Хорвати поженились; своих близнецов они назвали Руди и Эржбет.
Клотильда Аверхеймская отыскала травника, который успешно вылечил ее прыщи, и стала самой прославленной красавицей в этом уголке Империи.
Клементина Клаузевиц покинула сестер Шаллии и вышла замуж за аптекаря. Вампир Вьетзак вернулся в Карак Варн и был уничтожен тайным обществом, посвященным памяти царевича Павла.
Леди Мелиссе Д'Акку стало скучно в монастыре Вечной Ночи и Утешения, и она много путешествовала, по слухам, в Лустрии и в Новом Свете, в обществе приемных родителей.
Сергей Бухарин лишился глаза в вульгарной пьяной драке в припортовом районе Альтдорфа, а позднее умер от нелеченного сифилиса.
Отец Гонорио продолжал давать убежище уставшим от мира вампирам и открыл филиал для оборотней и других меняющих облик.
Комендант тюрьмы Герд Ван Зандт был обвинен в коррупции и сослан командовать штрафной колонией в Пустоши.
Сеймур Небензаль обратился к вере в только что обнаруженного полубога стужи и льда и стал одним из наиболее влиятельных прорицателей в Норске.
Никто никогда не спрашивал, что сталось с Ласло Лёвенштейном.
Детлеф Зирк выздоровел и переписал «Дракенфелса» как «Трагедию Освальда». Он играл заглавную роль на премьере в Храме Драмы в Альтдорфе, но Женевьеву Дьедонне не удалось уговорить повторить ее первый и единственный опыт на сцене. Пьеса шла несколько лет, и Детлеф развил ее тему в «Предательстве Освальда», где рассказал конец этой истории и в которой поразил всех, отдав Рейнхарду Жесснеру роль Детлефа Зирка, а сам сыграл парные роли Лёвенштейна и Дракенфелса. Потом он создал целую череду зрелых шедевров. На доходы от пьес про Освальда он купил театр, который, с общего согласия труппы, назвал Театром памяти Варгра Бреугеля. «История Зигмара» была переписана и поставлена, к шумному одобрению критики, хотя она никогда не смогла сравняться популярностью с поздними работами Детлефа. Даже те из критиков, кто ненавидел его лично, признавали его, по меньшей мере, равным Джакопо Таррадашу. Хотя никто и никогда не назвал бы его набожным, он делал существенные пожертвования культу Зигмара и построил в своем городском доме часовню, в которой хранилась кувалда. Он провел несколько лет с Женевьевой и изведал с ней множество новых ощущений. Цикл сонетов «К моей неизменной госпоже» ученые признавали его лучшим произведением. Спустя годы они, наконец, расстались, когда Детлефу шел шестой десяток, а Женевьева все еще выглядела шестнадцатилетней, но она осталась любовью его жизни.
Женевьева жила вечно. Детлеф — нет, но остались вечно жить его пьесы.
Женевьева Неумирающая
Когда он утратил свою любовь.
Печаль его была велика.
Он всем сердцем желал обо всем забыть
И затеряться в глухих лесах,
Но не мог не ответить на зов страны.
Том Блекбурн и Джордж Брунс, Баллада о Дэви КрокетеЧАСТЬ ПЕРВАЯ Кровавая сцена
1
Когда-то у него было имя, но он не слышал его уже много лет. Порой ему трудно было вспомнить, как оно звучало. Даже он сам думал о себе как о Демоне Потайных Ходов. Когда в труппе Театра Варгра Бреугеля осмеливались говорить о нем, то называли его «наше привидение».
Он обосновался в этом здании достаточно давно, чтобы узнать в нем все кратчайшие пути. Откинув защелку потайного люка, он спускался в 7-ю ложу, сначала повиснув на сильных щупальцах, потом, на последних дюймах, шлепаясь на знакомый ковер. Сегодня вечером ожидалась премьера «Странной истории доктора Зикхилла и мистера Хайды», изначально написанная кислевским драматургом В. И. Тиодоровым, а теперь адаптированная штатным гением Театра Варгра Бреугеля Детлефом Зирком.
Демон Потайных Ходов знал древнюю мелодраму Тиодорова по более ранним переводам, и теперь ему было любопытно, как Детлефу удастся вдохнуть в нее новую жизнь. Он интересовался репетициями, особенно с участием своей протеже, Евы Савиньен, но сознательно воздерживался до этого вечера от просмотра всей пьесы. Когда после пятого действия опустится занавес, тогда призрак и решит, благословлять пьесу или проклинать.
Его считали постоянным и бесплатным посетителем 7-й ложи и ссылались на него всякий раз, хорошо ли шла постановка или плохо. Успех «Туманного фарса» приписывали тому, что он одобрил комедию, и в серии пагубных инцидентов, что преследовали так в итоге и не возобновленный «Странный цветок» Манфреда фон Диеля, обвиняли тоже его. Некоторые мельком видели его, и очень многие считали, что видели. Театр без привидения не театр. И всегда находились старые рабочие сцены и характерные актеры, обожающие пугать историями о нем молоденьких статисток и учеников, проходивших через Театр памяти Варгра Бреугеля.
Даже Детлеф Зирк, актер и режиссер труппы Варгра Бреугеля, порой говорил о нем с симпатией и продолжал традицию, начатую предыдущими режиссерами, оставляя ему подношения в 7-й ложе на премьере каждой постановки.
Вообще-то с тех пор, как Детлеф вступил во владение этим зданием, дела у привидения пошли куда лучше. Когда театр принадлежал Возлюбленным Шаллии и специализировался на не слишком доходных, но поднимающих дух драмах, подношения состояли из ладана и живого козленка. Теперь, отражая более приземленный, более разумный подход, дары приняли вид большого подноса с мясом и овощами от искусного повара труппы, да еще с парой бутылок бретонского вина.
Демон Потайных Ходов удивлялся, неужели Детлеф инстинктивно почувствовал, что по потребностям он стоит ближе к телесным существам, чем к бесплотным духам.
Есть без рук было трудно, но за годы он приспособился к своему жабо из мышечных выростов и мог отправлять кусочки пищи с подноса в клювастый всасывающий рот даже с относительной ловкостью. Резко сократив мышцы, он откупорил первую бутылку и принялся жадно глотать прекрасное выдержанное вино из урожая, собранного, должно быть, примерно в год его рождения. Он отогнал эту мысль — его прежняя жизнь казалась теперь менее реальной, чем тот вымысел, что разворачивался перед ним каждый вечер — и поудобнее умостил свою бесформенную тушу среди сломанных кресел и подушек, приспособленных под его формы, ожидая, когда поднимется занавес. Он ощущал волнение публики, пришедшей на премьеру, и из темноты 7-й ложи видел блеск драгоценностей и шелков внизу. Премьера Детлефа Зирка послужила для альтдорфской знати поводом выйти в свет при полном параде.
Демон Потайных Ходов слышал, что самого Императора не будет — после печального опыта в крепости Дракенфелс Карл-Франц невзлюбил театр вообще и театр Детлефа Зирка в частности, — но императорскую ложу займет принц Люйтпольд. Театр посетят многие из благороднейших и важнейших людей Империи, столь же сильно желая продемонстрировать себя, как и увидеть пьесу. Критики собрались в своем углу, щетинясь перьями, с чернильницами наготове. Богатые торговцы набились в партер, почтительно взирая на множество придворных и аристократов, оккупировавших бельэтаж, которые, в свою очередь, точно так же смотрели на приближенных Императора в абонированных ложах.
Оркестр приветствовали громом аплодисментов, когда музыканты дирижера Феликса Хуберманна заиграли государственный гимн Империи, «Славься, Дом Вильгельма Второго». Привидение устояло перед искушением зашлепать своими отростками, изображая некое подобие аплодисментов. В императорской ложе появился будущий Император, благосклонно принимая восторги своих будущих подданных. Принц Люйтпольд был красивым мальчиком на грани превращения в красивого юношу. Его сегодняшняя спутница тоже была очаровательна, хотя, как стало известно Демону Потайных Ходов, и немолода. Женевьева Дьедонне, одетая куда более просто, нежели закутанный в парчу и кружева Люйтпольд, выглядела шестнадцатилетней девушкой, но все знали, что возлюбленной Детлефа Зирка на самом деле пошел шестьсот шестьдесят восьмой год.
Героиня Империи, она же причина ее некоторой неловкости, казалось, чувствовала себя в высочайшем присутствии не слишком комфортно и старалась держаться в тени, покуда принц махал толпе рукой. Призрак заметил, как остро вспыхнули красным светом ее глаза, и задумался, способно ли ее ночное зрение пронзить тьму, которая сочилась из его пор, подобно чернилам осьминога.
Если девушка-вампир и увидела его, она ничем этого не выдала. Наверно, она слишком нервничала из-за своего собственного положения, чтобы обращать на него внимание. Героиня она или нет, а положение вампира в человеческом обществе всегда шатко. Слишком многие помнят, как Кислев веками страдал под властью царицы Каттарины.
Свиту принца составляли также Морнан Тибальт, унылый и бесцветный начальник имперской канцелярии, выдвинувшийся благодаря собственным талантам, и граф Рудигер фон Унхеймлих, жестокий и влиятельный патрон Лиги Карла-Франца, готовый до последнего вздоха защищать привилегии аристократии. Известно было, что они ненавидят друг друга лютой ненавистью; выскочка Тибальт имел наглость полагать, что способности и ум — более важные для высших чиновников качества, чем хорошие манеры, происхождение и титул, в то время как благородный охотник фон Унхеймлих утверждал, будто все, что получила Империя от начинаний Тибальта, — это бунты и потрясения в обществе. Демону Потайных Ходов подумалось, что и канцлер, и граф отнесутся к спектаклю не слишком-то внимательно, злясь на то, что долг служения Империи не позволяет им сегодня же вечером броситься врукопашную.
Публика успокоилась, и принц уселся в свое кресло, Пора начинать. Призрак устроился поудобнее и сосредоточил внимание на поднимающемся занавесе. За красным бархатом была темнота. Хуберманн поднес к губам флейту и заиграл странную пронзительную мелодию. Потом вспыхнули огни рампы, и публика перенеслась в другой век, в другую страну.
Действие «Доктора Зикхилла и мистера Хайды» происходило в Кислеве во времена до правления Каттарины, и речь шла о скромном жреце Шаллии, который под воздействием магического напитка превращался в совершенно другого человека, воплощение зла. В первой сцене Зикхилл спорил о добре и зле со своим братом-философом, а в то время вокруг храма сгущалась тьма, просачиваясь внутрь между величественных колонн.
Несложно было понять, что привлекло Детлефа Зирка, постановщика и актера, в произведении Тиодорова. Двойная роль превосходила все, что актер делал прежде. А сама пьеса явилась очевидным развитием темы ужасных наклонностей, которая последнее время прослеживалась в творчестве драматурга. Даже в комедии «Туманный фарс» нашлось место для вспарывающего глотки демона и долгих разговоров о лицемерии предположительно хороших людей. Критики видели причины этих мрачных навязчивых идей Детлефа в знаменитой прерванной премьере его постановки «Дракенфелс», во время которой актер лицом к лицу встретился не со сценическим монстром, но с самим Великим Чародеем, Вечным Дракенфелсом, и победил его. Детлеф попытался решить эту проблему в «Предательстве Освальда», где исполнил роль одержимого Ласло Лёвенштейна, и теперь возвращался к болезненным для него темам двойственности, предательства и существования ужасного мира, скрывающегося под обыденностью.
Когда брат ушел, Зикхилл заперся в часовне, хлопоча над кипящими жидкостями, из которых он составлял свое зелье. Детлеф, явно не торопя события, играл сцену в комическом ключе, словно Зикхилл был не слишком уверен в том, что делает. Судя по последним работам Детлефа, его понимание зла изменилось, он, похоже, пришел к убеждению, что это не что-то привнесенное извне, вроде Дракенфелса, узурпировавшего тело Лёвенштейна, но некая червоточина внутри, подобно предательству, вызревшему в сердце Освальда, или жестокому, развратному, злому Хайде, стремящемуся вырваться на волю из благочестивого, набожного, доброго Зикхилла.
На сцене зелье было готово. Детлеф-Зикхилл выпил его, и жуткая мелодия Хуберманна зазвучала вновь, иллюстрируя воздействие магии. «Доктор Зикхилл и мистер Хайда» заставляли Демона Потайных Ходов думать о вещах, которые он предпочел бы забыть. Когда впервые появился Хайда, — Детлеф показал чудеса сценической магии и гримасничанья, изображая жестокое превращение, — он вспомнил свой прежний облик и порожденные Тзинчем изменения, которые медленно овладели им. В миг, когда Детлеф-Хайда душил брата Зикхилла, монстра втянуло обратно внутрь клирика, и разоблаченный Зикхилл, смирный и трясущийся, стоял перед философом, призрак потрясенно понял, что с ним такого не случится никогда. Зикхилл и Хайда могли вечно бороться друг с другом и никогда не добиться полной победы, но он был навсегда, к добру или к худу, Демоном Потайных Ходов. Ему никогда не вернуться к себе прежнему.
Потом драма снова захватила его, и он выкарабкался из своих мыслей, покоренный тем, как Детлеф пересказал эту историю. У Тиодорова две стороны главного героя отражались через двух связанных с ним женщин: Зикхилл с его добродетельной женой и Хайда с бесстыдной уличной потаскушкой. Детлеф отказался от этого избитого клише и заменил картонные фигуры человеческими существами.
Соня Зикхилл, которую играла Иллона Хорвата, превратилась в беспокойную, страстную женщину, которой было достаточно скучно с супругом, чтобы завести любовника, молодого казака, и которую помимо воли влекло к испорченному и опасному мистеру Хайде. В то время как Нита, проститутка, в исполнении Евы Савиньен казалась заброшенным ребенком, готовым терпеть гpyбое обращение Хайды, потому что монстр, по крайней мере, уделяет ей хоть какое-то внимание.
Сцена убийства заставила публику ахнуть, и призрак не сомневался, что Детлеф, дабы подхлестнуть спрос на билеты, распустит слух, будто леди падали в обморок дюжинами. Возможно, Хайда Детлефа и был на сцене триумфатором, самым ужасающим воплощением чистого зла, какое призрак видел, но открытием спектакля, без сомнения, стала трагическая Нита Евы Савиньен.
В «Туманном фарсе» Ева получила и преобразила скучнейшую из ролей — верной служанки, и это стало ее первым шансом выдвинуться на одну из главных ролей. Блестящая игра Евы заставила грудь призрака раздуться от гордости, поскольку она в настоящее время вызывала у него особый интерес.
Заметив девушку, когда она только пришла в труппу, он использовал свое влияние, чтобы помогать ей. Триумф Евы был и его триумфом тоже. Ее Нита на самом деле затмила героиню Иллоны Хорвата, стоящую в афишах выше, и Демон Потайных Ходов гадал, не вложил ли Детлеф в эту роль, когда писал пьесу, кое-что от Женевьевы Дьедонне.
Действие происходило в гнусном притоне за храмом Шаллии, где Хайда устроил свое логово. Хайда пытается избавиться от Ниты, он назначил здесь свидание Соне, рассчитывая, что совращение жены, которую муж все еще считает добродетельной, будет означать окончательную победу над той частью его души, которая принадлежит Зикхиллу. Повод для убийства был наиничтожнейший — пара башмаков, без которых Нита отказалась выходить на заснеженные улицы Кислева. Мало-помалу протестующая Нита все больше воспламенялась и впервые попыталась дать отпор своему жестокому покровителю. Наконец, как бы в раздумье, Хайда с такой силой ударяет девушку латной перчаткой, что кровь брызжет из ее черепа, как сок из раздавленного апельсина.
Льется бутафорская кровь.
И тут наступает кульминация, когда молодой кислевский казак, которого играет атлетичный и динамичный Рейнхард Жесснер, выследив Хайду после его прежних преступлений, врывается в жилище злодея в сопровождении жены и брата Зикхилла и уничтожает монстра в поединке. Демон Потайных Ходов видел дуэли Детлефа и Рейнхарда и прежде, в финале «Предательства Освальда», но теперь это стало куда более впечатляющим зрелищем. Поединок настолько отличался от сценического номера, что, демон не сомневался, между ними должна была существовать какая-то настоящая вражда. В реальной жизни Рейнхард был женат на Иллоне Хорвата, с которой Детлеф занимался любовью в трех последних постановках труппы. Кроме того, Рейнхарда начали называть главным дамским кумиром театра. Его популярность среди молодых женщин Альтдорфа все росла, в то время как у его гениального хозяина — слегка уменьшалась, хотя и не настолько, как могла бы, учитывая то, что сделали с животом Детлефа годы привычки к хорошей пище и лучшим винам.
Детлеф и Рейнхард дрались в образах Хайды и казака, они рубились до тех пор, пока лица их не покрылись кровавыми царапинами, а декорации не превратились в руины. Удар мечом по занавеси, и глазам персонажей предстало наскоро спрятанное с глаз тело Ниты, и Соня Зикхилл без чувств упала на руки своего деверя. Зрители затаили дыхание. В оригинале Тиодорова Хайда был побежден, когда Зикхилл, наконец, сумел собраться с силами и злодей выронил меч. Пронзенный мечом казака, Хайда перед смертью вновь превращался в Зикхилла и в предсмертной речи объявлял, что получил хороший урок и смертные не должны вмешиваться в дела богов. Детлеф переделал концовку полностью. В тот самый миг, когда началось превращение, казак нанес смертельный удар, и Хайда отразил его, ударил своей смертоносной перчаткой и перебил молодому герою горло.
В зале были потрясены тем, что их ожидания оказались обманутыми. Именно Зикхилл, не Хайда, убил любовника своей жены. Это была история не о разделении души человека на добрую и злую половины, а о зле, которое способно вытеснить даже добро. Призрак осознал, что на протяжении всего третьего действия Детлеф стирал различия между Зикхиллом и Хайдой. Теперь, в конце, они были неотличимы. Зелье уже не требовалось. Сурово прощаясь, Зикхилл отдает свой обагренный кровью меч жене, в чьей греховности убедился, и призывает ее вновь предаться сладости порока и убить брата Зикхилла. Соня, которая также не нуждается в зелье, чтобы выпустить на волю сокрытого в ней монстра, выполняет его просьбу. Теперь, когда вокруг валяются трупы, Зикхилл толкает свою жену в постель к Хайде, и занавес падает.
Долгие мгновения зал ошеломленно молчал.
Призраку было интересно, как отреагирует публика. Вглядываясь в темноту, он снова заметил красные огоньки глаз Женевьевы и подумал, какие же чувства скрываются за ними. «Доктора Зикхилла и мистера Хайду» едва ли возможно полюбить, но это, несомненно, был мрачный шедевр Детлефа. Никто из видевших никогда его не забудет, как бы ни хотел.
Вспыхнули аплодисменты и переросли в шквал оваций. Демон Потайных Ходов присоединил свои хлопки к остальным.
2
На будущего Императора спектакль произвел впечатление. Женевьева знала, что Детлефа это порадует. Кругом только и кипели горячие споры о достоинствах и недостатках «Странной истории доктора Зикхилла и мистера Хайды». Морнан Тибальт, остроносый канцлер, негромко выражал крайнее неодобрение, в то время как граф Рудигер явно все представление прозевал и теперь, насупившись, не понимал, из-за чего весь этот шум.
Два критика, казалось, вот-вот подерутся, один провозглашал пьесу бессмертным шедевром, второй протестовал против таких гипербол.
Гуглиэльмо Пентангели, коммерческий директор и бывший сокамерник Детлефа, был счастлив, предсказывая, что кто бы что ни думал насчет «Доктора Зикхилла и мистера Хайды», невозможно будет в следующем году рискнуть появиться в свете, не составив о спектакле мнения. А чтобы составить мнение, нужно купить билет.
Женевьева чувствовала, что за ней, как и весь вечер, пристально наблюдают, но никто не заговаривал с ней о пьесе. Что и следовало ожидать. Она была на особом положении, связана с Детлефом, но все-таки не с его работой. Некоторые могли счесть невежливым высказывать ей свое мнение или интересоваться ее собственным. Так или иначе, она чувствовала себя странно, дистанцируясь от пьесы. Она не вполне могла ни связать ее с тем человеком, с которым делила постель — в тех нечастых случаях, когда пользовалась ею в то же время, что и он, — ни тем более понять те проблески чувств в Детлефе, которые делали его и доктором Зикхиллом, и мистером Хайдой одновременно. В последнее время внутренний мир Детлефа Зирка становился все темнее.
В фойе Театра Варгра Бреугеля приглашенные гости выпивали и подкреплялись у буфета. Феликс дирижировал квартетом, игравшим сюиту из пьесы, а Гуглиэльмо изо всех сил старался быть обходительным с фон Унхеймлихом, который обстоятельно описывал фехтовальные ошибки кислевита в исполнении Рейнхарда. Придворный, которого Женевьева встречала раньше — у которого однажды пила кровь в своей комнате при таверне «Полумесяц», — сделал ей комплимент по поводу ее платья, и она в ответ улыбнулась ему, вспомнив его имя, но не точный титул. Даже после семи сотен лет при дворах всего Известного Мира она путалась в вопросах этикета. Актеры все еще были за кулисами, снимая грим и костюмы. Детлеф, должно быть, тоже там, просматривает свои замечания исполнителям.
Для него каждое представление было генеральной репетицией перед идеальным, совершенным спектаклем, который мог бы каким-то волшебным образом, в конце концов, состояться, но которого никогда в действительности не бывало. Он говорил, что, как только перестанет быть неудовлетворенным своей работой, то бросит это занятие, не оттого, что достиг совершенства, а потому, что лишился рассудка.
Едящие и пьющие люди напомнили Женевьеве о ее собственных потребностях. Сегодня ночью, когда окончится вечеринка, она будет с Детлефом. Это станет лучшим способом вместе насладиться его триумфом, слизнуть крохотные корочки со спрятанных под бородой ранок и отведать его крови, еще острой от вызванного спектаклем возбуждения. Она надеялась, что он не злоупотребит выпивкой. Слишком много вина в крови вызывает у нее головную боль.
— Женевьева, — сказал принц Люйтпольд, — ваши зубы…
Она почувствовала, как они остро колют ее нижнюю губу, и наклонила голову. Эмаль на зубах съежилась, и клыки скользнули назад в десны.
— Простите, — произнесла она.
— Ну, что вы, — едва не рассмеялся принц. — Это же не ваша вина, это ваша природа.
Женевьева заметила, что Морнан Тибальт, не любивший ее, внимательно следит за ней, словно ждет, что она сейчас порвет горло наследнику короны и окунет лицо в бьющую фонтаном королевскую кровь. Она пробовала королевскую кровь, и та ничем не отличалась от крови пастуха коз. Со времени падения архиликтора Микаэля Хассельштейна Морнан Тибальт был ближайшим советником Императора и ревностно относился к своему положению, опасаясь каждого — не важно, насколько незначителен был человек или маловероятен его успех, — кто мог бы снискать благосклонность Дома Вильгельма Второго.
Женевьева понимала, что амбициозного канцлера не слишком-то любят, особенно те, чьим героем был граф Рудигер: старая гвардия аристократии, выборщики и бароны. Женевьева принимала людей такими, какие они есть, но она была достаточно хорошо знакома с Великими и Достойными, чтобы не желать принимать чью-либо сторону в любых столкновениях фракций при дворе Карла-Франца I.
— А вот и наш гений! — воскликнул принц.
Детлеф вышел, как на сцену, преобразившись из оборванного монстра из пьесы в любезного денди, одетого с таким великолепием, насколько хватило фантазии у театрального костюмера. Расшитый камзол самым выгодным образом скрадывал его животик. Он низко поклонился принцу и поцеловал кольцо на руке мальчика.
Люйтпольд был достаточно хорошо воспитан, чтобы смутиться, а Тибальт смотрел так, словно ожидал очередной попытки убийства. Разумеется, Детлефу и Женевьеве дозволялась такая близость к императорской особе как раз по той причине, что в замке Дракенфелс они помешали именно такой попытке. Если бы не эти комедиант и кровопийца, Империей правила бы сейчас марионетка Великого Чародея, и для всех народов мира настало бы новое Темное Время.
Скорее всего, куда более темное.
Принц похвалил Детлефа за спектакль, и актер-драматург отверг похвалы с непомерной скромностью. Он одновременно казался смущенным и в то же время показывал, как рад, что заслужил высочайшее одобрение своего покровителя.
Подходили другие актеры. Рейнхарда, с повязкой на голове, куда Детлеф во время финального поединка нанес слишком сильный удар, с боков прикрывали его жена Иллона и инженю. Вокруг Евы увивались несколько ухажеров из околотеатральной публики, и Женевьева заметила у Иллоны легкий оттенок ревности. Сам принц Люйтпольд поинтересовался, нельзя ли представить ему молодую актрису. За этой Евой Савиньен нужен будет глаз да глаз.
— Святой Ульрик, вот это был спектакль, — заявил Рейнхард, искренний как обычно, потирая рану. — Демон Потайных Ходов должен быть доволен.
Женевьева рассмеялась его шутке. Демон Потайных Ходов был популярным в Театре Варгра Бреугеля суеверием.
Детлефу подали вина, и вокруг него тоже собралась свита.
— Жени, любовь моя, — он поцеловал ее в щеку, — ты чудесно выглядишь.
Она чуть вздрогнула в его объятиях, его теплота не убедила ее. Он всегда играет роль. Такова его природа.
— Это был просто праздник ужасов, Детлеф, — сказал принц. — Я никогда в жизни так не боялся. Ну, может быть, однажды…
Детлеф, на миг посерьезнев, принял его слова.
Женевьева снова подавила дрожь и почувствовала, что все остальные тоже содрогнулись. Она увидела мгновенно помрачневшие лица среди веселой компании. Детлеф, Люйтпольд, Рейнхард, Иллона, Феликс.
Те, кто присутствовал на представлении в замке Дракенфелс, всегда будут стоять особняком от остального мира. Оно изменило их всех. И Детлефа больше других. Все они чувствовали незримые глаза, следящие за ними.
— У нас в Альтдорфе и без того хватает ужасов, — заявил Тибальт, поглаживая корявой рукой подбородок. — Эта история с Дракенфелсом пять лет назад. Милая стычка героического Конрада с нашими зеленокожими приятелями. Тварь-убийца. Бунты, которые разжигает революционер Клозовски. Теперь эта история с Боевым Ястребом…
Несколько горожан были недавно убиты сокольничим, который спускал на них ловчую птицу. Капитан Харальд Кляйндест, заслуженно считающийся самым упорным полицейским в городе, поклялся предать убийцу правосудию, но тот до сих пор все еще оставался на свободе, убивая всех, кого ему заблагорассудится.
— Такое впечатление, — продолжал канцлер, — что мы по колено в крови и жестокости. Почему вы сочли необходимым добавить еще кошмаров к этому бремени?
Детлеф минуту помолчал. Тибальт задал ему вопрос, над которым многие, должно быть, размышляли в течение всего вечера. Женевьеве не нравился этот человек, но она признавала, что на этот раз он, возможно, говорит дело.
— Итак, Зирк, — настаивал Тибальт, забывая в пылу спора о вежливости, — зачем так подробно останавливаться на ужасах?
В глазах Детлефа появилось выражение, которое Женевьева уже научилась распознавать. Мрачное выражение, появлявшееся всякий раз, когда он вспоминал крепость Дракенфелс. Взгляд Хайды, изменяющий лицо Зикхилла.
— Канцлер, — произнес он, — а почему вы думаете, что у меня был выбор?
3
На этой вершине в Серых горах некогда стоял замок. Семь его башен высились на фоне неба, будто когтистые пальцы изуродованной ладони. Это была крепость Вечного Дракенфелса, Великого Чародея. Теперь от нее осталась лишь россыпь камней, спускающаяся в долину подобно леднику, растянувшемуся на мили. Внутри сооружения разместили заряды, потом подорвали их. Цитадель Дракенфелса сотрясалась и обрушивалась часть за частью.
Там, где когда-то была крепость, теперь остались одни развалины. Намеревались полностью уничтожить все следы хозяина замка. Камень и шифер разбить вдребезги можно, но те ужасы, что хранятся в людской памяти, не сдуешь, будто мякину.
Все эти пять лет под развалинами оставался погребенным Анимус, разумное существо, не имеющее определенной формы. В данный момент он обитал в маске, в уплощенном овале, похожем на половинку скорлупы большого яйца, выкованном из легкого металла, такого тонкого, что он сделался почти прозрачным. У маски были черты, но нечеткие, неоформленные. Чтобы маска обрела характер, ее нужно носить.
Анимус не знал точно, что он такое. Вечный Дракенфелс то ли изготовил его, то ли создал силой магии. Гомункулус или дух, своим существованием он был обязан Великому Чародею. Дракенфелс носил однажды эту маску, и частица его сохранилась в ней. Это и определило задачу Анимуса.
Он остался в руинах после того, как Дракенфелс покинул этот мир, с единственной целью.
Отомстить.
Женевьева Дьедонне. Детлеф Зирк. Вампирша и комедиант. Те, кто погубил великий замысел. Они уничтожили Дракенфелс и теперь сами должны быть уничтожены.
Анимус был терпелив. Время шло, но он мог подождать. Он не умрет. Он не изменится. Его нельзя отговорить. Нельзя подкупить. Он не отступится от своей цели.
Существо ощущало некий беспорядок среди руин и знало, что это приведет его ближе к Женевьеве и Детлефу.
Анимус не чувствовал волнения, как не чувствовал ненависти, любви, боли, удовольствия, удовлетворения, неудобства. Мир был таким, каким был, и он ничего не мог с этим поделать.
Проходили месяцы, и беспорядок приближался к Анимусу.
Когда они занимались любовью, Женевьева слизывала тоненькие струйки крови из старых ранок у него на горле. На протяжении лет ее зубы оставляли на нем постоянные отметины, клеймо. Детлефу приходилось носить высокие воротники, и на всех его рубашках были крохотные красные пятнышки в местах, где они соприкасались с ее укусами.
Его голова глубоко утонула в подушке, и он глядел в потолок, зрение его то утрачивало резкость, то обретало вновь, пока она сосала его кровь. Рука его покоилась у нее на шее, под завесой белокурых волос. Они лежали чресла к чреслам, шея ко рту. Они были одним телом, одной кровью.
Он попытался описать свой опыт в словах, в одном из сонетов, которые пока что держал в тайне, но так и не сумел точно передать всю трепетность чувств, боль и наслаждение. Его безупречный в большинстве случаев инструмент — язык — подвел его.
Женевьева заставила его позабыть про актрис, которых он, бывало, укладывал в свою постель, и он гадал, отличаются ли для нее их отношения от коротких связей с более молодыми людьми. Их партнерство не было обычным и едва ли было удобным. Но даже когда он чувствовал сгущающуюся тьму, эта древняя девочка была тем огоньком свечи, за который он цеплялся. Со времени Дракенфелса они не расставались, делясь друг с другом секретами.
Возбуждение захлестнуло его, и он услышал ее вздох, кровь булькала у нее в горле, острые, как ножи, зубы царапали задубевшую кожу на его шее. Они перекатились, вместе, и она цеплялась за него, когда тела их то разъединялись, то сливались воедино. Кровь была между ними и наслаждение. Он смотрел на ее улыбающееся в сумраке лицо под собой и видел, как она слизывает с губ кровь. Он почувствовал, что возбуждение его достигает кульминации, начиная со ступней, потом…
Сердце его бухало, словно молот. Глаза Женевьевы открылись, и она задрожала, обнажив заходящие друг на друга окровавленные зубы. Он приподнялся над ней, упершись локтями, и обессиленно обмяк, стараясь не наваливаться на нее всем весом. Тела их разъединились, и Женевьева выскользнула из-под него, едва не вскарабкалась на его массивное тело сверху, прижавшись лицом к его щеке, целуя его, накрыв волосами его лицо. Он натянул на них обоих одеяло, и они уютно свернулись в теплом коконе, когда за шторами уже всходило солнце.
На этот раз сон пришел к ним одновременно.
Из-за спектакля, вечеринки и занятий любовью они оба бодрствовали всю ночь напролет. Детлеф был измучен, Женевьева же находилась во власти усталости, охватывающей вампиршу каждые несколько недель.
Глаза его закрылись, и он остался в одиночестве перед потемками своей души.
Он спал, но разум его продолжал трудиться. Ему нужно поупражняться в фехтовании, чтобы избежать несчастных случаев впредь. И надо бы придумать что-нибудь для Иллоны в противовес блестящей игре Евы. И второе действие надо немножко сократить. Комическая вставка с царским министром — просто скучное наследие Тиодорова.
Ему снились меняющиеся лица.
Этой ночью в Серых горах воздух был острым как бритва; вдыхая его, он чувствовал, как тот режет его легкие. Безнадежно пытаясь не сопеть, дабы не нарушать этим привычных правил этикета, Бернаби Шейдт завершал свои утренние моления богам Порядка: Солкану, Арианке и Аллюминасу. Первое, о чем он распорядился на время раскопок, было сооружение солнечных часов. Неподвижная точка в мире, тень, поворачивающаяся в точном соответствии с непоколебимым движением солнца и лун, солнечные часы представляли собой подходящий алтарь для молений ордена.
— Мастер Шейдт, — сказал брат Джасинто, в знак почтения касаясь своего лба, — ночью был обвал. Земля просела там, где мы вчера копали.
— Покажи.
Служитель повел его на место. Шейдт уже привык перепрыгивать через руины, определяя, какие каменные глыбы выглядят достаточно надежными, чтобы наступать на них. Важно было не упасть. Всякий раз, стоило кому-нибудь споткнуться, как двое-трое рабочих ночью сбегали из лагеря. Местные слишком хорошо помнили Дракенфелса и боялись его возвращения. Малейшая неудача приписывалась козням неумершего духа Великого Чародея. Еще несколько таких случаев, и в экспедиции останутся лишь Шейдт и служители, которых выделил ему архиликтор. А служители копали куда хуже, чем местные жители.
Суеверные страхи местных были полным вздором. В начале экспедиции Шейдт вызвал ужасного Солкана и провел обряд изгнания нечистой силы. Если какие-то следы монстра еще сохранялись здесь, то теперь они исчезли, скрылись во Тьме. Порядок правил теперь там, где прежде царил хаос. И все же бывали «случаи».
— Здесь, — указал Джасинто.
Шейдт видел. Полусгнившая деревянная балка покачивалась над квадратной ямой. По углам торчало несколько плит, будто зубы великана. Из дыры тянуло землей, дерьмом, мертвечиной.
— Наверно, это один из погребов.
— Да, — согласился Шейдт.
Рабочие стояли вокруг. Джасинто был единственным из прислужников, поднявшимся этим утром наверх из их сравнительно комфортабельного деревенского жилища. Брат Нахбар и остальные изучали и заносили в каталог предыдущие находки экспедиции. Когда они вернутся в Альтдорфский университет, архиликтор останется доволен тем, насколько успешно прошли эти раскопки. Приобретение знаний, даже знаний о злом и нечестивом, было тем единственным способом, которым культ Солкана устанавливал Порядок на месте Хаоса.
— Мы должны помолиться, — провозгласил Шейдт. — Чтобы гарантированно обеспечить нашу безопасность.
Он услышал подавленные стоны. Эти крестьяне лучше будут копать, чем молиться. А еще лучше пить, чем копать. Они не понимают Порядка, не понимают, насколько важны в этом мире упорядоченность и внешние приличия. Они здесь только потому, что боятся Солкана, специалиста по мести, так же сильно, если не больше, как призраков замка.
Джасинто уже стоял на коленях, и остальные, ворча, последовали его примеру. Шейдт начал читать молитву Солкану: «Освободи меня от плотских желаний, направляй меня на пути Порядка, наставляй меня в приличиях, помоги мне поразить врагов ордена».
С того времени, как он принял веру, Шейдт всегда проявлял стойкость в своих привычках. Безбрачие, вегетарианство, аскетизм, порядок. Даже физические отправления происходили у него по солнечным часам. Он носил грубое одеяние духовного лица. Он не поднимал руки ни на кого, кроме нечестивцев. Он молился в точно определенное время.
Он жил в гармонии с самим собой и с миром, таким, каким он должен быть.
Закончив молитву, Шейдт обследовал дыру в земле.
Архиликтор направил его в Дракенфелс, велев искать предметы, представляющие духовный интерес. Великий Чародей был носителем великого зла, но он обладал не имеющей себе равных библиотекой, богатой коллекцией магических предметов, хранилищем самых тайных знаний.
Лишь через понимание Хаоса культ Солкана мог установить Порядок. Важно было перенести сражение на вражеские территории, ответить на магию очистительным огнем и сокрушить приверженцев отвратительных богов.
Лишь сильнейшие духом могли заслужить право участвовать в этой экспедиции, и Шейдт был горд, что выбор предстоятеля пал на него.
— Там внизу что-то есть, — предупредил Джасинто. — Оно блестит на солнце.
Солнце уже поднялось и светило в пещеру. Его лучи отражались от предмета. Он имел форму лица.
— Достаньте его, — велел Шейдт.
Служитель послушался. Джасинто знал свое место на солнечных часах. Двое рабочих на веревке спустили молодого человека в пещеру, потом вытащили его назад. Он передал предмет, поднятый со дна ямы, Шейдту.
Это была изящная металлическая маска.
— Это что-нибудь важное? — спросил Джасинто.
Шейдт не мог сказать наверняка. Предмет был странно теплым на ощупь, словно хранил тепло солнца. Он был не тяжелый, и на нем не было места для шнурка, чтобы крепить к голове.
Он поднял маску к лицу и ощутил в пальцах покалывание. Он посмотрел через прорези для глаз. Из-под маски лицо служителя казалось перекошенным. Возможно, Джасинто просто глумился над своим хозяином, высунув язык, хлопая руками по ушам, скосив глаза.
В сердце Шейдта полыхнула ярость, едва он прикоснулся маской к коже. Кто-то мгновенно проскочил ему в череп, сросся с его мозгом. Маска приклеилась к его лицу, будто слой грима. Щеки его задергались, и он почувствовал, как движется металл в соответствии с его мимикой.
Теперь он видел настоящего Джасинто, шарахнувшегося от него прочь.
Он все еще был Бернаби Шейдтом, клириком Солкана. Но и кем-то еще тоже. Он был Анимусом.
Его руки отыскали прислужника и оторвали от земли. С новообретенной силой он поднял сопротивляющегося юношу высоко в воздух и швырнул в провал. Джасинто ударился об уцелевшую балку и с глухим звуком свалился, весь переломанный, на невидимый каменный пол.
Рабочие разбегались. Кто вопил, кто молился. Он наслаждался их страхом.
Шейдт, фанатичный последователь Порядка, пытался содрать маску с лица, в ужасе от того беспорядка, который учинил. Но Анимус мгновенно обрел силу и удержал его руки.
Анимус копался в разуме Шейдта, выискивая зерна недовольства в его лишенном свободы сердце, побуждая их прорастать. Шейдту хотелось женщину, жареного поросенка, бочонок вина. Анимус отыскал эти желания в его душе и был готов помочь ему удовлетворить их. А потом он отправится в путь.
В Альтдорф. К вампирше и комедианту.
Пока рабочие, дрожа, убегали вниз по горному склону, Шейдт глубоко вздохнул и захохотал, будто демон. Деревья, торчащие среди камней, склонились под этим хохотом до земли.
4
Детлеф отправился в театр после полудня, оставив спящую Женевьеву в их доме на другой стороне Храмовой улицы. Остальные члены труппы уже собрались и углубились в рецензии. «Альтдорфский болтун», похваляющийся сотенными тиражами, решительно одобрил «Странную историю доктора Зикхилла и мистера Хайды», и значительная часть газет помельче его поддержала. Феликс Хуберманн выискивал фразы, которые стоило вставить в афиши, подчеркивал восторженные славословия, повторяя их при этом вслух себе под нос: «Захватывающий… яркий… заставляющий думать… леденящий кровь… потрясающий до глубины души… будет жить долго…»
Гуглиэльмо отрапортовал, что все билеты распроданы на ближайшие два месяца и почти все — забронированы и на последующие спектакли тоже. Театр Варгра Бреугеля выпустил очередной хит сезона. Среди декораций стоял на четвереньках Поппа Фриц, страж служебного входа, и пытался отскрести кровь с ковра. Детлеф, предчувствуя, что спектакль ждет долгая жизнь, распорядился заготовить целые ведра сценической крови. Когда он, якобы убивая Еву Савиньен, сжал спрятанный в перчатке пузырь, весь зал был потрясен. Он вспомнил ощущения, захлестнувшие его в тот момент, словно уже его собственный мистер Хайда взял над ним верх, заставляя наслаждаться невообразимыми ужасами.
Когда он вошел в репетиционную, актеры и другие члены труппы разразились приветственными аплодисментами. Он раскланялся, принимая похвалы, которые значили для него так много. Потом он прервал всеобщее веселье, вытащив список с «несколькими замечаниями»…
Когда Детлеф закончил и девушка, играющая дочку хозяина постоялого двора, перестала плакать, он был, наконец, готов рассмотреть деловые вопросы, имевшиеся к нему у Гуглиэльмо Пентангели. Он подписал несколько контрактов и бумаг, включая благодарственное письмо Императору за его продолжающееся покровительство Театру Варгра Бреугеля.
— Болит? — спросил Гуглиэльмо.
— Что?
— Твоя шея. Ты ее всю расчесал.
Это стало неосознанной привычкой. Следы укусов не болели, но порой зудели. Время от времени, после того как Женевьева пила его кровь, он чувствовал себя уставшим и выжатым досуха. Но сегодня он был свеж и готов к вечернему представлению.
— Ты знаешь, что канцлер осудил пьесу? В самых сильных выражениях.
— Да, он говорил вчера вечером.
— Это здесь, в «Болтуне», взгляни.
Детлеф быстро просмотрел колонку, набранную крупным шрифтом. Морнан Тибальт клеймил «Доктора Зикхилла и мистера Хайду» как непристойность и призывал запретить спектакль. Несомненно, показанные в пьесе ужасы послужат примером для подражания морально неустойчивым гражданам.
Тибальт упоминал бунтовщиков против податей, Тварей и Боевого Ястреба как логичные результаты того, что театр показывает исключительно грязь и разврат, жестокости и мерзости.
Детлеф насмешливо фыркнул:
— Мне казалось, что эти бунты — логичный результат идиотских налогов, которые выдумал лично Тибальт.
— Он влиятельный человек при дворе.
— Запрет маловероятен, когда на нашей стороне принц Люйтпольд.
— Будь осторожен, Детлеф, — посоветовал Гуглиэльмо. — Не доверяй покровителям, помни…
Он помнил. Детлеф и Гуглиэльмо встретились в долговой тюрьме, после того как тогдашний патрон Детлефа отказался выполнить свои обязательства. После крепости Мундсен все остальное казалось малоубедительным спектаклем. Порой он был уверен, что сейчас занавес опустится и он снова проснется в своей камере, среди вонючих должников, без малейшей надежды на освобождение.
Даже ужасная смерть от руки Дракенфелса была бы предпочтительней такой жизни, капля за каплей утекающей во мраке.
— Выгравируй слова Тибальта на доске и повесь на стене театра вместе со всеми благоприятными отзывами. Ничто не порождает таких очередей, как требование запретить что-либо. Помнишь, какие сборы были в театре, когда ликтор Зигмара попытался отменить спектакль Бруно Малвоизина «Совращение Слаанеши, или Пагубные страсти Диого Бризака»?
Гуглиэльмо рассмеялся.
— Знаешь, Демон Потайных Ходов с нами, — сказал Детлеф. — Я в этом уверен.
— Седьмая ложа была пуста.
— А…
Гуглиэльмо пожал плечами:
— Еда, разумеется, исчезла.
— Как всегда.
Они всегда так шутили. Гуглиэльмо утверждал, что подношения уносят по домам уборщики и что ему должны разрешить продавать билеты в 7-ю ложу. Речь шла всего-то о пяти местах, но они потенциально могли бы стать самыми дорогими во всем театре. Гуглиэльмо, как и все бывшие должники, знал цену кронам и частенько упоминал о том, сколько теряет Театр Варгра Бреугеля на том, что 7-я ложа пустует.
— Еще какие-нибудь знаки призрачного посещения?
— Тот особый запах, Детлеф. И немножко слизи.
— Ха! — довольно воскликнул Детлеф. — Вот видишь.
— Во многих местах странно пахнет, и там немудрено появиться слизи. Хорошая уборка, свежая мебель, и ложа будет как новенькая.
— Гуглиэльмо, наш призрачный покровитель нужен нам.
— Может быть.
Демон Потайных Ходов слышал, как Детлеф и Гуглиэльмо спорили о нем, и ему это нравилось. Он знал, что актер-режиссер лишь делает вид, что верит в его существование. И все же между ними существовало несомненное родство. Когда-то, годы назад, призрак тоже был драматургом. Его тронуло, что Детлеф помнит его произведения. Их помнили не многие.
Со своего места за стеной он мог наблюдать за всем, глядя в глазок, замаскированный среди орнамента на стенах высокого шкафа, который никто никогда не открывал. Глазки были по всему дому, и за каждой стеной имелись проходы. Театр строили во времена, когда правящий Император попеременно то казнил, то миловал актеров, и в здании необходимо было предусмотреть многочисленные пути к бегству. Не сумевшие угодить Императору артисты могли удрать, не привлекая внимания имперских алебардщиков, у которых в ту пору сложилась репутация самых суровых театральных критиков в городе.
Несколько актеров заблудились в туннелях, и призрак нашел их скелеты, все еще в костюмах, в глухих закоулках театральных катакомб.
Сегодня днем официально репетиции не было. Все находились в приподнятом настроении после вчерашней ночи и горели нетерпением повторить представление сегодня вечером. Испытанием на прочность для успешного спектакля является второй показ, Демон Потайных Ходов знал это. Колдовство может сверкнуть однажды и исчезнуть навеки. Актерам, играющим «Странную историю доктора Зикхилла и мистера Хайды», придется и впредь потрудиться, чтобы соответствовать своей репутации.
Поппа Фриц, который был в театре почти столько же, сколько привидение, раздавал чашки с кофе и заигрывал с девушками-статистками. Если кто и отвечал за долгую жизнь легенды о Демоне Потайных Ходов, так это Поппа Фриц. Сторож служебного входа сталкивался с призраком не один раз, обычно когда бывал навеселе, и, рассказывая об этих случаях, вечно привирал и украшал истории всякими подробностями.
Если верить Поппа Фрицу, призрак был двадцати футов ростом и светился в темноте, в зрачках его огромных глаз ярко сияли красные черепа, а плащ был соткан из волос замученных актрис.
Детлеф поступил так же, как поступил бы и Демон Потайных Ходов: он сосредоточился на Иллоне Хорвата и Еве Савиньен. У них было не много совместных сцен, но контраст между женщинами представлялся жизненно важным для спектакля, а прошлой ночью Ева затмевала Иллону в ущерб пьесе. Фокус состоял в том, что требовалось усилить игру одной, не ослабив игры другой.
Иллона была не в лучшем настроении, но старалась изо всех сил, внимательно слушая Детлефа и в точности следуя его указаниям. Она хорошо осознавала свое положение. Родив несколько лет назад близнецов, актриса постоянно боролась за свою фигуру. Прошлой ночью она должна была понять, что в следующей постановке Театра Варгра Бреугеля главная женская роль достанется Еве Савиньен, а ей предложат сыграть чью-нибудь матушку. Рейнхард Жесснер, стоящий неподалеку, чтобы просто читать слова своей роли, поддерживал жену, но старался не мешать режиссеру.
Ева, однако, была спокойна и тверда, демонстрируя всем, что внутри этого гибкого тела спрятан костяк из чистой стали. Благодаря Ните она получила шанс взлететь от инженю до звезды и поэтому старалась еще больше, чем Иллона. Она не то чтобы кокетничала, но знала, как польстить человеку так, чтобы он этого не заметил, как втереться в доверие без лишней елейности, как продвинуться, не выказав и намека на амбициозность. В конце концов, Ева станет великой звездой, необычайным явлением. Демон Потайных Ходов знал это с самого начала, когда она еще играла простенькую роль без слов в «Предательстве Освальда». С тех пор она выросла. Он испытывал гордость за ее достижения, но и некое ноющее чувство неуверенности.
Сейчас, пока Иллона и Детлеф разыгрывали сцену, в которой Соня впервые встречается с Хайдой и увлекается им, Ева сидела на столе, обхватив руками коленки и внимательно наблюдая, а Рейнхард Жесснер суетился рядом, массируя ей разболевшуюся спину.
Прежде чем взойти на вершину горы, надо взобраться на ее подножие, и ходили шепотки, что Ева без колебаний уведет Рейнхарда у Иллоны, пока не сумеет захомутать Детлефа. Демон Потайных Ходов не принимал в расчет эти сплетни, потому что лучше знал девушку, прекрасно понимал ее. Для нее не будет существовать личной жизни, пока она не убедится в незыблемости своего положения.
Потом Детлеф работал с Евой, повторяя их ссору в финале, ободряюще улыбаясь в перерывах между тем, как бросать ей в лицо отвратительные слова. Когда их диалог завершился, Детлеф легонько хлопнул Еву по голове, и она повалилась, будто подкошенная могучим ударом. Остальные актеры зааплодировали, и Рейнхард помог ей подняться. Привидение заметило, как Иллона, покусывая губу, внимательно наблюдает за мужем. Ева слегка оттолкнула Рейнхарда, не грубо и без заигрывания, и сосредоточила внимание на том, что говорил о ее игре Детлеф, кивая в ответ на его замечания, вбирая их в себя.
Демон Потайных Ходов понял, что не ошибся насчет Евы Савиньен. Девочка не нуждается в протекции. Она пробьется исключительно благодаря своему таланту. И все же, несмотря на привязанность к ней, он не мог не понимать, что есть в ней некая бесчувственность. Подобно многим великим актерам, под ролями могло не оказаться реальной личности.
— Хорошо, — подвел итог Детлеф. — Я доволен. Давайте сегодня вечером выйдем и сразим всех наповал.
5
Местная шлюха храпела, закрыв припухшие глаза, пока Шейдт жевал жесткое мясо, проталкивая его куски внутрь с помощью горького вина. Он вернулся в свою комнату и довел свои желания до сведения хозяина постоялого двора в выражениях куда более грубых, чем этот болван привык слышать от священнослужителя Порядка. Анимус оставался в его голове, когда Шейдт исполнял желания, которые демон отыскал в его душе. Маска стала теперь частью его самого, и он мог открывать рот, чтобы есть, говорить и обжираться снова…
Почесываясь, он встал перед алтарем, который возвел в углу комнаты, когда приехал в гостиницу. Это было аккуратно сложенное, выверенное и симметричное сооружение из металлических прутьев и деревянных панелей, символ силы ордена перед лицом Хаоса, а в центре находились солнечные часы с выгравированными изречениями его веры, украшенные свежими листьями. Он задрал мантию и помочился на алтарь, смывая листья мощной струей.
Шум разбудил проститутку, и она, всхлипывая, отвернулась лицом к стене. После долгих лет воздержания Шейдт был не слишком-то нежным любовником.
В дверь постучали.
— Кто там? — проворчал Шейдт.
Дверь отворилась, и внутрь проскользнул прислужник. Они все, должно быть, трепещут перед ним.
— Брат Нахбар?
Прислужник вытаращил на Шейдта глаза, потрясенный тем, что увидел. Он сотворил знак Порядка, и Шейдт повернулся к нему, последние капли мочи обозначили полукруг на дощатом полу.
Шейдт опустил мантию.
Нахбар лишился дара речи.
Анимус сказал Шейдту, что ему не пристало дальше оставаться рядом с подобными болванами.
— Достань мне коня, — приказал Шейдт. — Я уезжаю из этого чумного барака.
Нахбар кивнул и исчез. Идиот настолько свихнулся на Порядке, что стал бы выполнять команды Шейдта, даже прикажи ему тот есть собственные экскременты или всадить длинный меч в свое тощее брюхо. Может, в качестве прощального жеста он и прикажет брату сделать это и аккуратно затолкает внутрь торчащий конец. Нет, в мире и так довольно аккуратности. Пусть конец торчит наружу, чтобы кто-нибудь споткнулся о него.
Шейдт залил остатками вина отвратительный привкус во рту и вышвырнул бутылку из окна, не обращая внимания на звон осколков внизу. Может, напорется кто-нибудь босоногий.
После того как Анимус и Шейдт пришли к согласию в их общем теле, порождение Дракенфелса могло позволить себе немножко подремать. Дело было не в том, чтобы подчинить себе волю хозяина, а в том, чтобы позволить ему делать то, что ему всегда хотелось. Хозяин не был рабом. Скорее, наоборот, Анимус освобождал его от него самого, от условностей, ограничивающих его желания. Учитывая угрюмую серость существования Шейдта, Анимус оказал ему услугу.
Нахбару понадобится некоторое время, чтобы добыть лошадь. Шейдт откашлялся и сплюнул в курящиеся паром остатки алтаря. Он снова вернулся в кровать, грубо перевернул проститутку на спину, тяжелым ударом заставив ее окончательно проснуться. Он разорвал на ней остатки лохмотьев и грубо овладел ей, рыча, как собака.
Взошла луна, и Женевьева была уже на ногах. Она пробудилась с сознанием собственной силы. Хорошо поев, она днями не будет испытывать красной жажды.
На Храмовой улице царило оживление, толпы спешили в Театр Варгра Бреугеля на вечернее представление. Цитаты из критических статей, развешанные на досках над дверьми театра, позабавили Женевьеву.
Продавец газет обменивал листки на монеты, крича про новое убийство, совершенное Боевым Ястребом. Жестокость явно продавалась хорошо. Все в городе половину времени проводили, глядя в небеса, ожидая, что вот-вот оттуда, из тьмы, упадет огромная птица с растопыренными когтями.
Вкус у ночи был отменный. Первый туман увивался вокруг ее лодыжек. Над канавой согнулась чуть не вдвое старуха, руками без перчаток выуживая из нее собачьи экскременты и бросая их в мешок. Это сборщица, она продаст свой дерьмовый урожай на сыромятню, там его используют для выделки шкур. Женщина инстинктивно отпрянула от Женевьевы. Естественно, вампироненавистница. Некоторые люди не возражают против того, чтобы собирать дерьмо, но не в силах вынести присутствия рядом нежити.
Поппа Фриц узнал Женевьеву и с поклоном пропустил в Театр Варгра Бреугеля через служебный вход.
— Демон Потайных Ходов сегодня где-то здесь, мадемуазель Дьедонне.
Она годами слушала эти россказни старика. Любя его, она полюбила и его привидение.
— Нашему призраку понравилась драма? — спросила она.
Поппа Фриц хихикнул:
— О да. «Доктор Зикхилл и мистер Хайда» явно ему по вкусу. Со всей этой кровью.
Она дружески показала ему зубы.
— Прошу прощения, мадемуазель.
— Все в порядке.
Внутри все были заняты делом. Сегодня она увидит спектакль из-за кулис. Потом Детлеф станет выпытывать у нее подробности, просить ее незамысловатых советов. На свободном месте Рейнхард Жесснер упражнялся в фехтовании, обнаженный по пояс, потный, с красиво перекатывающимися под кожей мускулами. Он отсалютовал ей рапирой и продолжил бой с тенью.
Она втянула ноздрями запах театра. Дерева, и табачного дыма, и ладана, и грима, и людей.
Перед ней закачался канат, и с небес, немного запыхавшись, спустился Детлеф. Живот у него, может, и вырос, но руки были сильными, как и прежде. Он тяжело ступил на сцену и крепко обнял Женевьеву.
— Жени, дорогая, как раз вовремя…
Ему надо было разузнать у нее уйму всякой всячины, но его уже звал Гуглиэльмо с какими-то нудными деловыми вопросами.
— Увидимся позже, перед представлением, — сказал он. — Смотри будь осторожнее.
Женевьева побрела по театру, стараясь не соваться под ноги. Мастер Стемпль помешивал в котелке бутафорскую кровь, варя ее на медленном огне, будто доктор Зикхилл — свое зелье. Он опустил в горшок прутик, потом поднес его к свету.
— Слишком алая, вам не кажется? — спросил он, обернувшись к ней.
Она пожала плечами. Варево не пахло кровью, у него не было того блеска, от которого пробуждалась ее кровавая жажда. Но для не-вампиров сойдет.
Она направилась к женским грим-уборным, миновала охапки цветов возле тесной комнатки Евы Савиньен и вошла в самую большую из расположенных вдоль этого коридора комнат. Иллона, уставившись в зеркало, тщательно красила лицо. Женевьева в зеркале не отразилась, но актриса почувствовала ее присутствие и оглянулась, попытавшись улыбнуться так, чтобы не испортить подсыхающий грим.
Иллона тоже была ветераном Дракенфелса. Они понимали друг друга без слов.
— Видела рецензии? — спросила Иллона.
Женевьева кивнула. Она понимала, что беспокоит подругу.
— Сияет новая звезда? — процитировала Иллона.
— Ева была хороша.
— Да, очень хороша.
— И ты тоже.
— Хм, возможно. Только надо было еще лучше.
Актриса занялась морщинками вокруг рта и глаз, запудривая их, скрывая под маской из муки и кошенили[1]. Иллона Хорвата, несомненно, красивая женщина. Но ей тридцать четыре. А Еве Савиньен — двадцать два.
— Знаешь, в следующий раз она расположится в этой комнате, — сказала Иллона. — Ее становится все больше. Это видно даже на сцене, даже на репетициях.
— У нее хорошая роль.
— Да, и она ее сделала. И она должна занять эту комнату, должна сидеть здесь.
Иллона принялась расчесывать волосы. В них уже блестели первые серебряные нити.
— Помнишь Лилли Ниссен? — спросила она. — Великую звезду?
— Как же не помнить? Она должна была играть меня, а закончилось тем, что я играла ее. Мой единственный выход к огням рампы.
— Да. Пять лет назад я смотрела на Лилли Ниссен и думала, что она дура, раз цепляется за прошлое, о котором пора забыть, и настаивает на том, чтобы играть роли лет на десять-двадцать моложе нее. Я даже говорила, что она должна бы быть рада играть матерей. Есть ведь отличные роли.
— Ты была права.
— Да, я знаю. Потому-то так и больно.
— Это со всеми случается, Иллона. Все становятся старше.
— Не все, Жени. Ты — нет.
— Я тоже старею. Внутри, в душе, я очень стара.
— То, что внутри, в театре не важно. Важно, что здесь, — она указала на свое лицо, — что снаружи.
Женевьеве нечего было ей ответить, нечем утешить Иллону.
— Удачи тебе сегодня вечером, — сделала она слабую попытку.
— Спасибо, Жени.
Иллона снова уставилась в зеркало, и Женевьева отвернулась от пустой поверхности стекла, в котором не было ее отражения. У нее появилось ощущение, будто из-за зеркала, оттуда, где оно могло бы быть, на нее с любопытством смотрят чьи-то глаза.
Демон Потайных Ходов протискивался по проходу позади дамских гримерок, заглядывая в прозрачные с одной стороны зеркала, будто хозяин аквариума, любующийся рыбками. Вампир Женевьева была у Иллоны Хорвата, они разговаривали о Еве Савиньен. О Еве будут говорить все, сегодня, завтра и еще долго…
В следующей комнате переодевались девушки-статистки. Хильда брила свои длинные ноги при помощи опасной бритвы и дешевого мыла, а Вильгельмина запихивала за корсаж носовые платки. Он еще достаточно хорошо помнил, что он мужчина, чтобы задержаться здесь, разглядывая стройных молодых женщин, ощущая возбуждение и чувство вины.
Ему нравилось считать себя хранителем, а не соглядатаем.
Он заставил себя оторваться от этого зрелища и перешел к следующему зеркалу. Проход был узкий, и он, протискиваясь, обтирал спиной стену и чувствовал, как трещит его грубая кожа.
За этим зеркалом находилась Ева Савиньен, уже в костюме. Она сидела перед зеркалом, уронив руки на колени, глядя пустым взглядом на свое отражение. В одиночестве она походила на лежащую на складе куклу, ждущую, чтобы руки кукловода вдохнули в нее жизнь.
И этой-то жизнью она и станет жить.
Демон Потайных Ходов уставился на безупречное личико Евы, опасаясь, как бы в стекле не появилась его собственная тень. Он порадовался тому, что зеркало не посеребрено с этой стороны и он не видит своего отвратительного облика.
— Ева, — выдохнул он.
Девушка оглянулась и улыбнулась в зеркало. В первый раз, когда шел «Туманный фарс», актриса сначала не поверила своим ушам.
— Ева, — повторил он.
Тогда она притихла, уверенная, что голос точно был.
— Кто здесь?
— Это… это дух, дитя мое.
Актриса тотчас насторожилась.
— Рейнхард, это вы? Господин Зирк?
— Я дух этого театра. Ты будешь великой звездой, Ева. Если у тебя есть сила духа, если будешь стараться…
Ева потупилась и поплотнее завернулась в халат.
— Послушай, — продолжал он. — Я могу помочь тебе…
Он приходил к зеркалу в ее гримерной на протяжении месяцев, давая ей советы, комментируя каждый нюанс ее игры, убеждая совершенствовать свой дар.
Теперь он помог ей всем, чем мог. Скоро ее будущее станет зависеть только от нее самой.
— В четвертом действии, — сказал он, — когда ты падаешь, то исчезаешь с глаз зрителей. Лучше покажи им, как ты умираешь.
Ева, само внимание, кивнула.
6
Лошадь пала под ним перед рассветом. После этого Анимус заставил Шейдта бежать в рассветном сумраке почти со скоростью животного, которое он загнал до смерти.
Если бы и существовал рекорд по скорости путешествия от Серых гор до Альтдорфа, Шейдт побил бы его. Никакой имперский курьер не смог бы превзойти его в выносливости, решимости и целеустремленности.
Шейдт до крови стер башмаками ноги, его суставы хрустели на каждом шагу, но Анимус не обращал внимания на боль своего хозяина. Покуда кости и мышцы Шейдта оставались в основном невредимыми, он мог продолжать движение. Если служитель Солкана свалится в изнеможении, Анимус просто найдет себе другого хозяина.
Вставало солнце, дорога ложилась ему под топочущие ноги. Шейдт уступил Анимусу, передал ему управление своим телом, периодически впадая в оцепенение, в это время его сознание отключалось, позволяя существу внутри него крепче цепляться за жизнь, лучше видеть мир вокруг. Они уже удалились от скал и достигли Рейксвальдского леса. Вечнозеленые растения высоко вздымались вдоль прямой дороги. Ноги Шейдта выбивали ямки в дорожной пыли. Его топот и тяжелое дыхание были единственными звуками в пределах слышимости.
Впереди Анимус заметил маленькую фигурку, боком сидящую верхом на пони и медленно ползущую по дороге. Это была пухлая пожилая женщина в одеянии жрицы Шаллии. В сельской местности жрицы часто переезжали от деревни к деревне, применяя свое искусство исцеления, принимая роды, помогая хворым.
Шейдт догнал пони и стащил жрицу с ее насеста. Она сопротивлялась, и он переломил ей хребет и швырнул в придорожную канаву. Пони просел под неподъемной для него тяжестью, и Шейдт вонзил пятки ему в бока, будто шпоры. Животное не протянет и до полудня, но даст ему скорость.
— Мои ботинки, — сказала девушка.
— Ботинки?
— Там снег. Я не могу выйти на улицу без меховых ботинок.
Девушка стояла перед ним, словно сделавшись выше ростом, распрямившись, расправив плечи. На щеке у нее виднелся красный мазок, след старого удара.
Он сжимал и разжимал кулаки, потом сунул мясистую руку в перчатку со стальными шипами. Это выглядело впечатляюще.
— Поживее, Нита, голубушка, — глумливо бросил он. Из-за бутафорских зубов губы его выпятились, рот искривился. — У твоего мистера Хайды важное свидание. Мы не можем допустить, чтобы шваль вроде тебя болталась тут, пока мы будем развлекать леди.
— Мои ботинки.
Это был третий вечер. Ева Савиньен играла еще лучше, чем в первых двух представлениях. У Иллоны дела тоже шли очень хорошо, и все же Ева затмевала ее. В этом было что-то сверхъестественное. И Детлеф знал, что это исходит не от него. Нечто, будто цветок, распускалось внутри самой девушки.
Она двинулась по сцене к огням рампы. Он не давал ей указаний идти туда. Теперь внимание зрителей сфокусируется на ней. А ему, чтобы удачно нанести удар, придется оказаться в тени.
Умная девочка.
— Будут тебе ботинки, — сказал он, двинувшись вслед за ней и занося перчатку.
«Интересно, — думал он, — кто-нибудь научил малышку Еву, как красть у партнеров внимание публики? Она ведет себя как опытная воровка».
Сжимая мешок с бутафорской кровью, он опустил руку, тяжело ударив партнершу сзади. Брызнула кровь.
Она упала, но не рухнула на сцену, а опустилась на колени. Увидев возможность, она уцепилась за нее. Кровь стекала по ее красивому лицу, она долгое безмолвное мгновение смотрела в зал, потом повалилась ничком.
И все было кончено, ему осталось только переписать эту сцену.
Демон Потайных Ходов наблюдал из 7-й ложи за игрой своей ученицы и был доволен. Через Еву он снова мог властвовать над зрителями, мог заставить их испытывать радость, горе, любовь, ненависть…
За многие сезоны ни один из начинающих не взволновал его так.
Ее новая сцена смерти была мастерски сыгранным, незабываемым моментом. Теперь она принадлежит Ните, а не Хайде. Публика запомнит эту пьесу как историю про гибель уличной девки, а не про двойственность натуры святоши.
Он был слишком восхищен, чтобы внести свою лепту в овации, которыми взорвался зал, едва Ева Савиньен вышла на бис. На сцену несли цветы. Остальные актеры присоединились к аплодисментам зрителей. Даже Детлеф Зирк сдержанно приветствовал ее. Она держалась скромно, лишь сдержанно раскланивалась.
Обессиленной после представления, ей больше нечего было им дать. Она выполнила свой долг перед зрителями и знала, как принимать их хвалы.
Ею надо должным образом заниматься. Найти для нее пьесу, наиболее выигрышную роль. Ей может понадобиться покровитель не меньше, чем начинающей.
Приветствуя ее, они славили Демона Потайных Ходов.
Девушка прошмыгнула мимо Женевьевы, спеша в свою гримерную, служитель тащил за ней цветы. Ева Савиньен никогда не заговаривала с ней, кроме случаев, когда того требовала обычная вежливость. Женевьева решила, что она опасается вампиров.
— Потрясающее создание, — сказал Детлеф, вытирая измазанное гримом лицо. — В самом деле потрясающее.
Она кивнула, соглашаясь.
— Она отобрала у меня эту сцену, как ты отобрала бы игрушку у малого ребенка. Давненько никто такого не делал.
— Как ты думаешь, каково Иллоне?
Детлеф задумался, он хмурился, удаляя слои грима, благодаря которым получались нависшие брови Хайды. Ева сейчас опять была в своей гримерке, одна.
— Она проводит уйму времени в своей комнате, верно? Как ты думаешь, у нее есть ревнивый любовник?
Он подумал, потом выплюнул в ладонь фальшивые зубы Хайды.
— Нет. Я думаю, что она неистово молится только одному божеству — себе, Жени. Она проводит все свободное время, добиваясь совершенства.
— И она его добилась?
— Для себя — да. Не уверен, что труппа будет рада и дальше работать с ней.
— Я думаю, у нее есть и другие предложения. Сегодня вечером доставили цветы от Лютце из Императорского Театра Таррадаша.
Детлеф пожал плечами:
— Разумеется. Театр — это гнездо стервятников. А Ева — лакомый кусочек.
— Весьма, — отозвалась она, чувствуя, как язык защипало от красной жажды.
— Жени, — проворчал Детлеф.
— Не волнуйся, — ответила она. — Я думаю, у нее жидкая кровь.
— Лютце ее не получит. Там ей годами пришлось бы ходить в начинающих, прежде чем получить нечто похожее на главную роль. Я подыщу для нее что-нибудь после того, как «Доктор Зикхилл и мистер Хайда» сойдет со сцены.
— Она останется?
— Если она настолько умна, как я думаю. Бриллиант нуждается в оправе, а у нас лучшая труппа в Альтдорфе. Она не захочет быть Лилли Ниссен, окружающей себя пятиразрядными актрисками, чтобы ярче сиять на их фоне. Чтобы расти дальше, ей нужно соперничать с сильными.
— Детлеф, она тебе нравится?
— Она лучшая молодая актриса этого сезона.
— Но она нравится тебе?
Он повел плечами.
— Она актриса, Жени. Хорошая, возможно, великая актриса. Вот и все. И чтобы понять это, не обязательно ее любить.
Внимание Женевьевы привлекли подавленные всхлипы. У служебного входа Рейнхард тряхнул за плечи Иллону. Они ссорились, и Иллона явно была очень расстроена. Нетрудно было догадаться о причине их ссоры. Мимо пары протопал Поппа Фриц, сгибаясь под тяжестью огромной корзины с цветами.
Рейнхард притянул Иллону к себе и попытался успокоить ее в своих объятиях.
— Это все пьеса, — сказал Детлеф. — Она заставляет нас узнавать о себе то, чего мы, возможно, предпочли бы не знать.
Тьма была в его глазах.
7
После трех дней пешего пути Шейдт подходил к Альтдорфу. Анимус теперь вел себя тихо, и он вспоминал подробности своего путешествия, как будто пытался сложить из кусочков яркий, но быстро исчезающий из памяти ночной кошмар. Гибли животные, и люди тоже. Боль стала теперь его постоянной спутницей. Но это было не важно. Эта боль принадлежала словно не ему, а кому-то другому, не имеющему отношения к его душе, его сердцу. Башмаки с ног придется срезать, в них запеклась кровь. Его левая рука сломана и нелепо болтается. Одежда изодрана и вся в дорожной грязи. Лицо стало застывшим, неподвижным, точная копия приросшей к нему маски. Не ощущая своих ран, Шейдт нога за ногу устало тащился по глубокой колее проселочной дороги.
Впереди были городские ворота. Перед ними толпился народ, дожидаясь, когда с их товаров возьмут императорскую пошлину. Там же стояла стража, очевидно высматривая уголовников и убийц. А солдаты собирали свою десятину с торговцев, явившихся в Альтдорф со скоропортящимися товарами, шелками, драгоценностями или оружием.
Две молоденькие проститутки перешучивались с караульными. Осел картинно испражнялся прямо посреди дороги, вызвав переполох среди людей, старавшихся отодвинуться подальше от его хвоста, и жаркий спор между владельцем скотины и остальными очевидцами безобразия. Шейдт присоединился к группе пеших странников и ждал, когда их пропустят. В воротах офицер стражи проверял кошельки. Тех, у кого было меньше пяти крон, в город не пускали. В Альтдорфе и без того хватало нищих.
Пропустили уличного торговца сластями с лотком пирожных. Теперь настала очередь Шейдта. Офицер рассмеялся.
— У тебя шансов нет, голодранец.
Анимус пробудился в голове Шейдта и уставился на офицера. Смех оборвался.
— Я служитель Солкана. Альтдорфский университет поручится за меня, — пояснил Шейдт.
Офицер недоверчиво смотрел на него.
— Ты больше похож на бродягу с помойки.
— Дайте мне пройти.
— Тогда показывай деньги.
У Шейдта их не было вовсе. Он, должно быть, потерял их за время пути вместе со шляпой и плащом. Офицер повернулся к следующему в очереди, моряку, возвращающемуся на свой корабль в альтдорфские доки, и принялся проверять его бумаги.
— Дайте мне пройти, — повторил Шейдт.
Офицер не обращал на него никакого внимания, его грубо отпихнули с дороги.
Шейдт проковылял шагов двадцать назад на непослушных ногах. Потом он пригнул голову и ринулся к воротам. Его голова проскочила между моряком и офицером, а плечи припечатали обоих мужчин к железной решетке ворот. Тенькнула тетива, и арбалетный болт ударил его в спину.
Он ухватился за прутья решетки и раздвинул их легко, будто занавески. Он слышал проклятия солдат и остальной толпы. Железо выгнулось и лопнуло. По другую сторону ворот разносчик сластей в ужасе смотрел на происходящее, роняя с лотка пирожные.
На пути у Шейдта оказался моряк. Шейдт сжал кулак и ударил парня с такой силой, что у того нос вышел на затылке. Когда он выдергивал окровавленный кулак, раздалось хлюпанье, словно он вытащил руку из миски с густой полузастывшей овсяной кашей.
Солдат замахнулся на него коротким мечом, и Шейдт закрылся покалеченной рукой. Клинок угодил ему в предплечье, застряв в сломанной кости. Шейдт резко двинул рукой вперед, ударив владельца меча в лицо кромкой его же оружия. Солдат рухнул с разрубленной головой, освободив ему путь. В воротах теперь была дыра. Шейдт прошел в нее, из руки его все еще торчал меч.
— Стой, именем Императора! — прокричал офицер.
Шейдт почувствовал удар в спину, его бросило вперед. Устояв на ногах, он обернулся и увидел, что офицер стоит в облаке дыма. Человек держал в руках кремневый пистолет. Шейдт ощутил, как воздух холодит его обнажившиеся лопатки. Пуля взорвалась, и ее осколки разлетелись, разрывая в клочья его одежду и кожу. Офицер насыпал в пистолет порох из рога и потянулся к мешочку со свинцовыми пулями.
Шейдт устремился к офицеру и здоровой рукой вырвал у него рог. Он вытряхнул белый порошок из него прямо человеку в лицо и ухватил пистолет за дуло, просунув палец в спусковую скобу. С предохранителя тот был снят.
Глаза офицера в панике расширились, он задохнулся.
Шейдт локтем ударил офицера в кадык, сбив его на мостовую. Он поднес пистолет к напудренному, как у клоуна, лицу и нажал на курок костяшкой пальца. Кремень высек искру прямо офицеру в глаза. Вокруг головы человека вспыхнуло облачко огня, и Шейдт пошел прочь. Когда он торопливо шагал от ворот, перерубленная в предплечье рука оторвалась и упала в придорожную канаву.
Ему нужно было поупражняться в превращениях. Не в смысле грима — все эти спрятанные в ладони вставные зубы, эластичные парики, морщины, которые видны лишь при определенном освещении, — но во всем остальном. Кто-то другой, может, сделал бы из себя чудовище внешне. Чтобы выглядеть убедительным, Хайда Детлефа должен вырастать изнутри.
Он в одиночестве сидел в театральном буфете, уставившись на выщербленную деревянную доску стола, пытаясь отыскать тьму в своем сердце. В сердцах своих зрителей.
Он вспоминал глаза Дракенфелса. Вспоминал месяцы, проведенные в крепости Мундсен. Некоторые чудовищами рождаются, а не становятся. Но голод и жестокость способны толкнуть человека на что угодно. Что могло бы превратить его, Детлефа Зирка, в нечто столь же чудовищно злое, как Вечный Дракенфелс? Великий Чародей становился таким веками, тысячелетиями. Магия и грехи, искушения и ужас, честолюбие и страдания. Становятся ли люди хайдами постепенно, подобно тому, как сыплются песчинки в песочных часах, или превращение происходит мгновенно, как на сцене?
Он стиснул кулаки и представил, что наносит ими удары. Представил сокрушаемые черепа.
Череп Евы Савиньен.
Черная рука схватила его сердце и медленно сжала. Его кулаки закаменели, он оскалился, обнажая зубы.
Тьма пульсировала в его мозгу.
Мистер Хайда вырос в нем, и плечи Детлефа поникли, это его тело приняло облик монстра.
Животное начало проросло внутри его собственного.
В зле присутствовало такое наслаждение. Такая простота и легкость. Такая свобода. От желания до его осуществления было рукой подать. Свирепая простота дикости.
Наконец-то Детлеф понял.
— Детлеф Зирк, — произнес голос, пробившись сквозь его мысли. — Я Виктор Расселас, управляющий и советник Морнана Тибальта, канцлера Империи, директора Имперского банка Альтдорфа.
Детлеф смотрел на человека, пытаясь сфокусировать зрение.
Это был хрупкий тип, одетый в темно-серое, в затянутой в перчатку руке он держал свиток. Вместо герба стояла печать Имперской канцелярии.
— Я уполномочен вручить вам эту петицию, — монотонно бубнил Расселас, — с требованием, чтобы вы прекратили показывать спектакль «Странная история доктора Зикхилла и мистера Хайды». Она подписана более чем сотней выдающихся граждан Империи. Мы утверждаем, что ваша драма пробуждает жестокие наклонности в публике, и в эти кровожадные времена такое возбуждение…
Расселас задохнулся, потому что руки Детлефа сомкнулись на его горле.
Детлеф смотрел на искаженное ужасом лицо человечка и стискивал его шею все сильнее, наслаждаясь ощущением трепещущих под пальцами мышц. Лицо Расселаса несколько раз поменяло цвет.
Детлеф ударил советника головой о стену. Тоже неплохое ощущение. Он повторил.
— Что ты делаешь?
Он едва услышал этот голос. Просунув большой палец за ухо Расселаса, он с силой, вонзая ноготь в кожу, нажал на пульсирующую там вену.
Еще несколько секунд удовольствия, и пульс затихнет.
— Детлеф!
Чьи-то руки вцепились в его плечо. Женевьева.
Тьма в его мозгу обратилась в туман и рассеялась. Он почувствовал, что у него все болит, зубы накрепко стиснуты, голова раскалывается, все кости в руке будто перемолоты. Он выпустил задыхающегося советника и рухнул на руки Женевьеве. Она с легкостью приняла его вес и мягко опустила Детлефа в кресло.
Расселас кое-как поднялся на ноги и ослабил воротник. Кожа его от злости пошла красными пятнами. Он испарился, оставив свою петицию.
— О чем ты думал? — спросила Женевьева.
Он не знал.
8
Ученица обучалась быстрее, чем ожидал Демон Потайных Ходов. Она, как кокетливый вампир, искусно высасывала из него досуха весь его опыт, все мастерство. И пила их маленькими быстрыми глоточками.
Скоро он будет пуст. Совсем.
Сидя у себя в комнате перед зеркалом, Ева безудержно рыдала, лицо ее превратилось в застывшую маску горя. Потом, в одно мгновение, едва достаточное, чтобы задуть свечу, она полностью успокоилась.
— Хорошо, — сказал он.
Она скромно приняла его похвалу. Упражнения были окончены.
— Ты отказалась от предложения Лютце?
— Конечно.
— Это следовало сделать. Потом будут другие. Со временем ты примешь одно из них. Подходящее.
Ева на миг погрустнела. Он не понимал ее настроения.
— Что тревожит тебя, дитя?
— Когда я приму предложение, я должна буду уйти в другой театр.
— Естественно.
— А ты пойдешь со мной?
Он не ответил.
— Дух?
— Дитя, ты не будешь нуждаться во мне вечно.
— Нет. — Она топнула ножкой. — Я тебя никогда не брошу. Ты столько для меня сделал. Эти цветы, эти записки. Они в такой же мере твои, как мои.
Ева говорила неискренне. Ирония судьбы: вне сцены она была скверной лицемеркой. На самом деле она полагала, что уже переросла его, но не была уверена, достаточно ли уже окрепла для того, чтобы шагать дальше без привычного костыля. И еще в глубине души она боялась конкуренции и предполагала, что он найдет себе другую ученицу.
— Я всего лишь добросовестный садовник, дитя. Я способствовал твоему расцвету, но моей заслуги в нем нет.
Ева не знала этого, но она была первой, кого он обучал. Она же будет и последней.
Такие Евы Савиньен встречаются лишь раз в жизни, даже если жизнь долгая, как у Демона Потайных Ходов.
Девушка опять села к зеркалу, глядя на свое отражение. Пыталась ли она увидеть то, что за ним, увидеть его? Эта мысль повергла его в ужас. По шкуре побежали мурашки, он услышал, как капает с него густая слизь.
— Дух, почему я не могу увидеть тебя?
Она уже спрашивала об этом прежде. Он не знал, что ответить.
— У тебя нет тела, которое можно увидеть?
Он едва не засмеялся, но не мог выдавить ни звука. Хотел бы он, чтобы это было так.
— Кто ты?
— Теперь я Демон Потайных Ходов. Когда-то был драматургом и режиссером тоже. Но это было очень давно. До твоего рождения. Даже до рождения твоей матери.
— Как тебя зовут?
— У меня нет имени. Больше нет.
— А какое имя у тебя было?
— Тебе оно все равно ничего не скажет.
— У тебя такой красивый голос, я уверена, ты хорошенький. Очаровательное привидение, как призрак в «Туманном фарсе».
— Нет, дитя.
Демон Потайных Ходов ощутил неловкость. С того дня, как идет этот спектакль, Ева пытается выжать из него что-нибудь о нем же. Прежде все ее вопросы были только о себе самой, о том, как она может улучшить свою игру. Теперь ее обуревало нехарактерное для нее любопытство. Чувство, которое она открыла в себе и которому позволила разрастись.
Она принялась расхаживать по комнате, повернувшись к нему спиной. С самой премьеры из дворца каждый день доставляли букет. Ева покорила принца Люйтпольда. Она вынула вчерашние, слегка увядшие цветы из вазы и сунула их к остальным.
— Я люблю тебя, дух, — сказала она… и солгала.
— Нет, дитя. Но я научу тебя, как изображать любовь.
Она резко повернулась, держа в руке тяжелую вазу, и разбила зеркало вдребезги. Звон осыпающегося стекла прозвучал в узком пространстве туннеля подобно взрыву. Хлынул свет, огнем полоснув его по зажмурившимся глазам. Осколки забарабанили по груди, прилипая к влажным пятнам на шкуре.
Ева попятилась. Стекла звенели у нее под ногами.
Она увидела его. Настоящий, неподдельный ужас брызнул из нее истошным визгом, ее прекрасное лицо исказилось от страха, отвращения, брезгливости, инстинктивной ненависти.
Именно этого он и ожидал.
Снаружи в дверь Евы настойчиво застучали. Из коридора доносились крики.
Он удрал через свой личный потайной ход прежде, чем кто-нибудь успел ворваться в гримерную, прополз по катакомбам, подтягиваясь щупальцами, забиваясь в самое сердце театра, стремясь спастись от света, спрятаться от оскорбленных его видом глаз, укрыться в неизведанных глубинах здания. Он знал этот путь впотьмах, знал каждый поворот и развилки переходов. В самом сердце лабиринта была его лагуна, ставшая для него домом со времени его первого изменения.
Разбилось больше чем зеркало.
Она сломала замок и рывком распахнула дверь. Ева Савиньен билась в истерике, заливая слезами гримерную. «Наконец-то настоящие эмоции», — не без злорадства подумала Женевьева. Впервые Ева давала повод предположить, что вне сцены тоже может испытывать какие-то чувства. Зеркало было разбито вдребезги, в воздухе кружились лепестки растерзанных цветов.
Когда Женевьева шагнула в комнату, а следом за ней толпой ввалились и остальные, актриса отпрянула. Будто пойманный зверек, Ева попятилась в угол, как можно дальше от разбитого зеркала.
Позади смотрового глазка виднелось отверстие.
— Ну, в чем дело? — спросила девушку Иллона.
Ева лишь мотала головой и рвала на себе волосы.
— У нее припадок, — сказал кто-то.
— Нет, — возразила Женевьева. — Она испугалась. Просто испугалась.
Она крепко взяла ее за руки и попыталась утихомирить. Без толку. Женевьеву Ева боялась не меньше, чем того, кто поверг ее в такую панику, кем бы он ни был.
— Тут проход, — доложил от зеркала Поппа Фриц. — Уходит прямо в стену.
— Что случилось? — спрашивал Рейнхард.
Детлеф, расталкивая толпу, пробился в комнату, и Ева бросилась к нему, уткнулась лицом в его рубашку, содрогаясь от рыданий. Потрясенный Детлеф взглянул на Женевьеву, похлопывая Еву по спине, пытаясь успокоить ее. Должность режиссера делала его чем-то вроде всеобщего отца для членов труппы, но к такому поведению он не привык. Особенно со стороны Евы.
Актриса внезапно оторвалась от Детлефа и, стрелой проскочив между заполнивших комнату людей, выбежала за дверь и кинулась по коридору прочь из театра. Детлеф кричал ей вдогонку. Вечером спектакль, и она не могла вот так взять и убежать.
Женевьева осматривала отверстие, обнаружившееся на месте зеркала. Оттуда тянуло холодным сквозняком. И очень своеобразно пахло. Ей показалось, что она услышала, как где-то вдалеке что-то движется.
— Смотрите, тут какая-то жидкость, — объявил Рейнхард, макнув палец в слизистое вещество, налипшее на иззубренный край стекла. Слизь была густая, зеленая.
— Что тут произошло? — спросил Детлеф. — Что проникло к Еве?
Поппа Фриц наклонился к отверстию и потянул носом странный запах.
— Пахнет, как в седьмой ложе, — сказал Рейнхард. Поппа Фриц глубокомысленно кивнул.
— Демон Потайных Ходов, — подтвердил он, постукивая себя по носу.
Детлеф раздраженно всплеснул руками.
Бернаби Шейдт легко отыскал театр. Он стоял на Храмовой улице, одной из самых оживленных в городе. Но к тому моменту, когда они добрались до места, Анимусу от Шейдта пользы было уже немного. Хоть он и забинтовал, как мог, свой обрубок тряпками, оторванными от своего же облачения, но все же потерял много крови. Рана в спине тоже сильно кровоточила, а наконечник арбалетного болта застрял у него в позвоночнике. Этот хозяин умирал под Анимусом, точно так же как кони, которые несли его к Альтдорфу, умирали под Шейдтом.
Он сумел дотащиться до узкого переулка рядом с Театром памяти Варгра Бреугеля и привалился к стене напротив служебного входа. Пока он, пошатываясь, отдыхал, проходящая мимо женщина сунула ему в руку монетку и благословила его именем Шаллии.
Сжимая монетку в уцелевшем кулаке, он оперся о стену. Он знал, что из множества его ран медленно текут струйки крови, но почти ничего не чувствовал. Внезапно дверь служебного входа с грохотом распахнулась, и из нее выбежала девушка. Она должна быть из труппы. Молодая, со струящимися темными волосами.
Анимус заставил Шейдта подняться на слабых ногах и заковылять навстречу девушке, загораживая ей путь. Она увернулась, но переулок был слишком узкий. Он навалился на нее, прижал к стене, потащил вниз. Она сопротивлялась, но не кричала. У нее, и без того охваченной паникой, страха уже не было.
Когда Шейдт повалился на нее сверху, его нога выгнулась не в ту сторону и сломалась, острый конец обломка кости проткнул мышцы и кожу пониже колена. Он вцепился девице в волосы и потянулся к ее лицу.
Теперь девушка начала визжать. Анимус пришпорил своего хозяина. Шейдт прижался лицом к хорошенькому личику девушки, и маска сползла с него, скользнула вниз.
Шейдт вдруг оказался свободен, и тело его захлестнула боль, боль всех его ран. Он завопил, когда мучительная агония пронзила его, будто удар молнии.
Покинутый, он пропадал без Анимуса.
Девушка отпихнула его, успокаиваясь, поднялась.
Шейдт безостановочно дрожал, изо рта стекала струйка. Он свернулся в кровоточащий клубок, обломки его конечностей превратились в сгустки боли. Подняв взгляд, он увидел, как девушка ощупывает свое лицо. Маска была на месте, но еще не приросла. Белый металл поймал лунный свет и вспыхнул, будто фонарь. Она больше не кричала. Но кричал Шейдт, исторгая мучительный, пронзительный смертный вой из глубин своей лишившейся Порядка души.
Детлеф осмотрел отверстие и порадовался тому, что никто не предложил ему обследовать проход. Ему трудновато было бы протискиваться через дыру размером с зеркало, а в темноте, царившей за ней, присутствовало нечто, напомнившее ему о коридорах замка Дракенфелс.
— Оно, наверно, уже ушло на мили отсюда, — сказал он. Рядом с ним, качая головой, стоял Гуглиэльмо с целой пачкой поэтажных планов и схем.
— Здесь ничего не отмечено, но мы всегда знали, что все они в лучшем случае лишь приблизительные. Здание перестраивали, сносили, восстанавливали, ремонтировали много раз.
Женевьева стояла тут же, ожидая. Она была настороженна, будто в любой момент ожидала внезапного нападения. Рабочие сцены ушли искать Еву.
Иллона пыталась казаться обеспокоенной за девушку.
— И эта часть города из-за войн насквозь изрыта потайными ходами и туннелями.
Детлефа тревожило вечернее представление. Публика уже начала прибывать. И все рассчитывали увидеть открытие сезона, Еву Савиньен.
Остальным заниматься было некогда.
9
Новая хозяйка поднялась, уже с Анимусом на лице. Шейдт корчился от боли у ее ног, цеплялся за нее рукой, пытаясь подтянуться и встать.
— Отдай, — выкрикнул он сквозь боль.
Стряхнуть его с себя не составляло труда.
Анимуса заинтриговал и холодный, целеустремленный разум Евы Савиньен, и недавняя вспышка паники, нацарапанная поверх безупречного до этого мига листа ее мыслей. Девушка будет тем транспортом, который доставит его прямо к Женевьеве и Детлефу. Прямо к его цели. Теперь надо быть осмотрительнее.
Как и у Шейдта, у этой хозяйки имелись свои потребности и желания. Анимус решил, что сумеет помочь удовлетворить их. Она разжала и сжала кулаки, чувствуя, как напрягаются и расслабляются мышцы, проверила, как слушаются ее локти, колени. Анимус сознавал, насколько безупречно это юное тело. Спина была гибкой, как хороший лук, стройные ноги пропорциональны, как у самой совершенной, приукрашенной статуи. Она раскинула руки, подняла плечи, отчего грудь стала казаться еще выше.
Визжащий у ее ног человек привлекал внимание. На улице было полно народу, люди отпускали замечания. Скоро кто-нибудь вмешается.
Шейдт отрекался от себя во всем, и когда в его мозгу поселился Анимус, он просто как с цепи сорвался. Ева жила в большем ладу с собой, но все-таки кое-что Анимус мог для нее сделать. И она радушно приняла его, снабжая всей информацией, необходимой ему, чтобы продвигаться к цели.
Оба, Детлеф и Женевьева, находились в здании, но он немного подождет со смертельным ударом. Месть должна быть полной. Ему надо позаботиться о том, чтобы не износить тело новой хозяйки так быстро, как это случилось с Шейдтом.
— Ева, — послышался мужской голос.
Анимус позволил Еве обернуться навстречу мужчине. В дверях служебного входа стоял Рейнхард Жесснер. Актер из труппы Детлефа, фигляр, но неплохой. Может оказаться полезным.
— Что случилось?
— Ничего, — ответила она. — Разволновалась перед выходом на сцену.
Рейнхард, казалось, сомневался.
— Не похоже на тебя.
— Нет, но человек не может быть всегда одинаковым, ты не думаешь?
Она проскользнула мимо него в театр и мимоходом запечатлела на его удивленных губах короткий жадный поцелуй. Спустя всего мгновение он ответил, и Анимус получил представление о душе актера.
Поцелуй прервался, и Рейнхард глянул на Шейдта.
— Кто это?
— Попрошайка, — объяснила она. — Немножко переигрывает, пожалуй.
— У него нога сломана. Кость торчит.
Ева рассмеялась:
— Уж ты-то, Рейнхард, должен был бы знать, какие чудеса может творить грим.
Она захлопнула дверь перед клириком Солкана, который все еще был жив, и позволила Рейнхарду сопроводить ее за кулисы.
— Со мной все в полном порядке, — твердила она. — Это был просто страх сцены… просто случайность… просто паника…
— Через полчаса поднимаем занавес, — объявил Поппа Фриц.
Ева оставила Рейнхарда и направилась назад, в свою гримерную. Анимусу вспомнилось то существо, которое хозяйка видела за зеркалом. Сейчас некогда было этим заниматься.
— Поппа, — сказала она слуге, — принеси новое зеркало и быстро гони сюда мою костюмершу.
Под Театром Варгра Бреугеля, ниже даже пятого этажа подвалов, располагалась лагуна с соленой водой. Сто лет назад она служила убежищем контрабандистам. Ее покидали в спешке: по берегам остались беспорядочные нагромождения коробок с истлевшими шелками и пыльными драгоценностями. Здесь было логово Демона Потайных Ходов. Его книги разбухли от сырости, точно хлеб на дрожжах, но вода его вполне устраивала. Он мог пить морскую воду, и ему требовалось каждые несколько часов окунаться в нее. Если его кожа пересыхала, она трескалась, и это причиняло сильную боль.
Но эта боль была несравнима с болью в сердце, которую он испытывал сейчас.
Он знал, что этим кончится. Другого итога просто не могло быть. Как драматург, он должен был это понимать.
Но…
В полном изнеможении он распростерся на песчаном склоне, его луковицеобразная голова тоже лежала в воде, вокруг плавал воротник из щупалец. Он остался наедине со своим отчаянием.
Все это было тщетной попыткой избавиться от отчаяния.
Он слышал, как капает вода, стекая со стен его крепости, видел подернутое рябью отражение светильников на водной глади.
Порой он думал, не отказаться ли от себя самого, не позволить ли своему телу уплыть по туннелям в Рейк, а оттуда в море. Если бы он отбросил прочь последние проявления человеческой природы, то, может, сумел бы найти удовлетворение в безграничном океане.
Нет.
Он сел, разбив головой зеркало вод, и пополз на берег, оставляя позади влажный след.
Он Демон Потайных Ходов, а не морской дух.
Вокруг по стенам стояли изъеденные временем деревянные статуи богов и богинь — Верена и Мананн, Мирмидия и Зигмар, Морр и Таал. Некогда они служили корабельными носовыми фигурами. Теперь их лица были прочерчены вертикальными морщинами в местах, где растрескались волокна древесины, и укрыты под зелеными масками из мха. Постепенно они становились все менее человеческими. Когда Демон Потайных Ходов впервые отыскал это место — признаки изменении в нем самом едва ли были заметны тогда кому-то другому, — лица были гладкими, узнаваемыми, вдохновляющими. Как он стал безобразным, так стали и они. И все же под масками они сохранили человеческие лица.
Внутри, под шкурой, он все еще был человеком.
Демон Потайных Ходов поднялся. На двух ногах, как человек. Вода смыла часть его боли.
В его берлоге всегда горели фонари. Она была обставлена шикарно, словно дворец, хотя и мебелью, позаимствованной на складе декораций.
Похожая на лодку кровать, в которой он спал, выглядела как бесценная старинная вещь Эпохи Трех Императоров, но на самом деле была добротной копией, сооруженной для забытой постановки «Любовь Оттокара и Мирмидии».
Там, наверху, наверно, готовятся поднять занавес. До сих пор он еще не пропускал представления и сегодня не станет изменять привычке. Из-за такой мелочи, как бессердечная актриса, не станет.
Он снял с крючка плащ, предназначавшийся для механического гиганта в одной из старых мелодрам.
Потом он закутался поплотнее и выскользнул через потайной ход.
Толпа перед театром сочла Шейдта сумасшедшим и пинками выпихнула на улицу. Из только что сломанной ноги торчала кость. На коленях, зажимая одной рукой обрубок другой, он запрокинул голову и кричал.
Мир вращался вокруг него. Не существовало ни одной неподвижной точки. Вот для этого и нужны солнечные часы, когда нет солнца.
В ночном небе собирались тучи, заслоняя луны.
Бернаби Шейдт пронзительно завопил, и люди шарахнулись от него подальше. С него сорвали его лицо, и ему казалось, что он задыхается под маской из голодных муравьев, миллионами крошечных мандибул впрыскивающих яд в его освежеванную плоть.
Высоко в небе показалась точка. Черная покачивающаяся точка.
Его вопль иссяк, осталась лишь боль, пронизывающая все тело насквозь. Его горло было сорвано и кровоточило изнутри.
Точка превратилась в птицу, и он сосредоточил взгляд на ней.
Офицер стражи подошел к Шейдту поближе с дубинкой наготове и встал над ним, пнув его начищенным сапогом.
— Проваливай отсюда, — приказал стражник. — Это приличный район, и типы вроде тебя нам тут не нужны.
Птица стрелой летела вниз, вытянув вперед клюв, сложив крылья.
— Я… служитель… Порядка.
Полицейский сплюнул и пнул его в колено, заставив тело вновь содрогнуться от боли.
Птица уже была тут. Стражник услышал свист воздуха, который сокол вспарывал, словно метательный нож, и обернулся. Он вскинул дубинку и повалился навзничь, прочь от Шейдта, проглотив собственный вопль.
Сокол опустился на голову Шейдта и принялся выклевывать ему глаза, запустив когти в уши. К лапам птицы были прикреплены острые как бритва стальные шпоры, и она умела ими пользоваться.
Вокруг все отчаянно голосили:
— Боевой Ястреб, Боевой Ястреб!
Птице удалось, наконец, клювом вскрыть череп Шейдта, и она начала со знанием дела рыться внутри. Она не ела, она просто разрывала его мозг на куски. Теплая струя хлынула из пробитой головы клирика и потекла по его лицу.
Потом боль исчезла, а птица уже улетала прочь.
Шейдт валялся посреди улицы, неузнаваемый, переломанный, изорванный, превратившийся в кровавое месиво.
Облака рассеялись, и труп залило лунным светом.
10
— Там убийство, — объявил Гуглиэльмо. — Там, на улице.
— Что?!
Каждая новость была как обухом по голове. Детлеф чувствовал, что скоро не выдержит.
Ева стояла тут же, в уголке, пытаясь заверить всех и каждого, что с ней все в порядке, что она может играть сегодня вечером. Она была одета и загримирована для первого действия, превратившись в грязную размалеванную Ниту.
Гуглиэльмо посадил в гримерной Евы здоровенного охранника, но актриса не желала, чтобы ее защищали. Она совершенно переменилась, и Детлеф гадал, не была ли ее прежняя паника игрой. Если так, ей безусловно удалось одурачить его. Но он не мог придумать никаких причин для такого представления. Его собственный костюмер при помощи булавок оправлял на нем одеяние Зикхилла. Синди, помощница гримера, натянула парик с секретом и сверху шляпу. Он чувствовал себя как младенец, вокруг которого все суетятся, но при этом игнорируют, который не личность, а объект.
Если спектакль переживет первую неделю, дальше он может жить вечно. Детлеф не знал, переживут ли эту первую неделю «Странной истории доктора Зикхилла и мистера Хайды» актеры.
Поппа Фриц доложил, что снаружи ходят демонстранты. Их нанял Морнан Тибальт, они явились пикетировать театр на глазах у зрителей. Теперь, намереваясь сорвать спектакль и став очевидцами убийства, они совсем разбушевались.
— Это было очередное убийство Боевого Ястреба.
Детлеф не мог отреагировать мимикой, на лицо уже был нанесен специальный грим. Время шло.
Он потерял из виду Женевьеву, но надеялся, что она сумеет о себе позаботиться. Хотелось бы верить, что и о нем тоже.
— К нам это не имеет отношения, — пояснил Гуглиэльмо. — Жертвой стал какой-то попрошайка.
Иллона Хорвата у себя в комнате громко заполняла ведро своим обедом, как делала это перед каждым представлением каждой пьесы, в котором только участвовала. Синди отступила на шаг и сочла результат своих трудов приемлемым. Внешне он был Зикхиллом. Внутри — он не знал…
Он услышал первые ноты увертюры Феликса Хуберманна.
— Все по местам! — крикнул Детлеф.
Ощущая холод, она пробиралась по узкому проходу, догадываясь, что пол под ногами, похоже, уходит вниз. Было темно, но она в темноте чувствовала себя как дома.
Женевьева знала, что Театр Варгра Бреугеля соединен с лабиринтом туннелей, пересекающихся под городом. Альтдорф пережил слишком много войн, осад, революций и бунтов, и потайные ходы источили все пространство под ним. Откуда-то капала слизь, и запах 7-й ложи в ограниченном пространстве чувствовался еще сильнее. Было, однако, неожиданностью увидеть, что само здание настолько опутано сетью потайных ходов, будто театр — это просто декорация, и стены его не из прочного камня, но из раскрашенного холста.
Из прохода позади дамских грим-уборных — куда, к прозрачным с этой стороны зеркалам, театральное начальство, должно быть, некогда за определенную плату водило богатых городских любителей «клубнички», получая с этого весьма существенный доход, — она попала в некое подобие каменного стакана, из которого на все четыре стороны расходились туннели. В полу и потолке виднелись люки, и она предположила, что это один из тайных перекрестков, узловая точка лабиринта.
Здесь было очень мало паутины, значит, по этим тропам ходили часто. В месте скрещения туннелей в стенной нише горел маленький шарик из какого-то пахучего вещества, освещая «перекресток». Это было пасленное дерево, известное способностью гореть очень медленно, чуть ли не до года.
Судя по всему, берлога была обитаемой.
— Есть кто-нибудь дома? — спросила она, и эхо в туннелях повторило ее слова.
Никакого другого ответа не последовало.
Она помнила мрачные переходы Дракенфелса, и то предчувствие беды, которое поселилось у нее в душе, едва она ступила в замок. Даже еще до того, как что-то случилось, она знала, что это злое место, прибежище чудовищ и безумцев. Здесь было иначе.
Анализируя свои ощущения, она поняла, что не испугана, а подавлена. Что бы ни ходило по этим туннелям, оно ходило одно, жило одно. Оно спряталось во тьме не со злым умыслом, но от стыда, страха, отвращения к себе.
Она открыла дверь, и ее обволокла вонь.
Ее обоняние было острее человеческого, и ей пришлось зажимать нос, пока не рассеялась первая волна. У нее свело судорогой желудок, и ее стошнило бы, если бы в ней была хоть какая-нибудь еда.
Она не нуждалась в пище, но порой ела — за компанию или чтобы попробовать вкус. Но ничего существенного она не ела неделями. Рвотные спазмы были словно удары в живот.
Дотянувшись, она заглянула в буфет.
Это было что-то вроде кладовой, набитой бесцветной рыбой из подземных сточных коллекторов, крысами размером с собаку, всякими мелкими непонятными тварями. Все живые существа лабиринтов несли на себе следы мутации: рыба — без глаз или с зачатками передних конечностей, головы крыс были непропорционально большими по отношению к покрытому редкой шерстью туловищу, глядя на другие существа, не представлялось возможным определить, чем они были прежде. Всех их убил кто-то сильный, кто-то, кто сломал им шеи или вырвал из своих жертв большие куски. Очевидно, этот гурман не притрагивался к мясу, пока оно не потухнет как минимум несколько дней, и оставил эти лакомые кусочки немножко погнить, пока они не станут соответствовать вкусам владельца кладовой.
— О боже! — прошипела Женевьева. — Что за жизнь!
Двинувшись дальше, она дошла до обрыва, словно утес, выраставшего откуда-то из недр города. С него свисало нечто похожее на корабельные снасти, целая паутина толстых канатов, прочных, хоть и разлохматившихся. Спуститься вниз было бы сравнительно несложно, но она решила, что это приключение может подождать до следующей ночи.
До нее доносился плеск воды.
Забираясь в лабиринт, она самонадеянно считала, что сможет вернуться по своим следам. Не сделав и пятидесяти шагов, она очутилась в новом месте и заблудилась.
Ей казалось, что она все еще на том же уровне, что и театр, и если постоять тихо, то, возможно, она даже услышит отдаленные звуки увертюры Феликса. Она не могла уйти по лабиринту далеко. Кругом были люки. Какие-то должны вести обратно, к людям.
Проверив очередную кажущуюся перспективной дверь, она оказалась в окружении книг и бумаг, которыми были набиты стеллажи от пола до потолка. Здесь тоже горела палочка из пасленного дерева, наполняя комнату приятным запахом древесины.
Пасленное дерево называли «погибелью грамотеев», поскольку его дым вызывал легкую эйфорию и постепенное привыкание.
Это была вполне обычная театральная библиотека. Изрядно потрепанные и испещренные неразборчивыми пометками копии известных произведений. Полное собрание пьес Таррадаша, актерские и режиссерские копии других столпов репертуара, некоторые основные книги по драматургическому мастерству, коллекция связанных стопками театральных программ, свернутые в рулон афиши. Среди других книг обнаружился и стоящий вверх ногами переплетенный том Детлефа Зирка.
Женевьева озиралась по сторонам, пытаясь увидеть, не окажется ли здесь какой-нибудь необычной книги, некоего откровения о силе, сокрытой под человеческой кожей, ключа к безграничным магическим возможностям. Ничего подобного здесь не нашлось.
Что она нашла, так это целый стеллаж, отданный под книги автора, о котором она едва слышала, драматурга прошлого века по имени Бруно Малвоизин. Он был автором «Совращения Слаанеши», насколько она помнила, скандальной в свое время пьесы. Не считая этого, он не создал больше ничего, что жило бы в репертуаре по сей день. Женевьева прочла названия пьес на корешках шикарных переплетов: «Трагедия Магритты», «Седьмое путешествие Зигмара», «Храбрый Бенволио», «Эсталианское предательство», «Месть Вамонта», «Похищение Рашели». Между этими обложками уместилась целая жизнь, жизнь прожитая и позабытая. Очевидно, Бруно Малвоизин что-то значил для обитателя лабиринта. Это могло помочь в решении загадки. Она должна спросить Детлефа, знает ли он что-нибудь об этом человеке. Или, наверно, больше пользы будет от Поппы Фрица: страж служебного входа — неиссякаемый источник сведений о театре.
Она вернулась в коридор и проверила следующую дверь. Та вела в тесное пространство, откуда на нее пахнуло хлебом и полыхнуло жаром. Женевьева чуть было не прошла мимо, но заметила, что с другой стороны этого пространства тоже есть дверь. Она втиснулась в узкий лаз и толкнула ее — тяжелую железную дверцу, оказавшуюся незапертой — наружу.
Вывалившись из духовки, она очутилась на кухне Театра памяти Варгра Бреугеля. Шеф-повар обернулся, разинул рот и выронил поднос с выпечкой, предназначавшейся для антракта.
— Простите, — сказала Женевьева. — Я уже думала, что совсем зажарюсь.
11
На протяжении всей пьесы Анимус наблюдал за Детлефом Зирком. В их совместных сценах Ева находилась рядом с ним, и Анимус мог видеть через призму ее сознания. Актер был крупным мужчиной, почти толстым, сильным физически, мощным генератором идей. Теперешняя хозяйка в данный момент едва ли была в состоянии победить его в схватке. Даже если Анимус будет руководить ею, уберет любые ограничения, что накладывают боль или сознание, ей может понадобиться слишком много времени, чтобы справиться с ним. И Ева знала, что, несмотря на кажущуюся хрупкость, вампирша могла оказаться еще более неподатливым противником.
С наездником в мозгу Ева вжилась в роль Ниты как никогда прежде, отобрав спектакль и у Детлефа, и у всех остальных актеров. Конец второго действия остался полностью за ней, когда она на коленях приползла обратно к Хайде, разматывая шарф, прикрывающий ее синяки, и отдаваясь на его волю. Эта яркая сцена вызвала гром аплодисментов.
Когда дали звонок к спуску занавеса, Детлеф сказал:
— Отлично, Ева, но, наверно, впредь лучше бы поменьше…
Она поднялась, вокруг суетились рабочие сцены, меняя декорации. Детлеф смотрел на нее. Он обливался потом, бисерины блестели сквозь грим монстра. У него была изнуряющая роль.
Увивающийся вокруг Рейнхард поцеловал ее в щечку.
— Великолепно! — выпалил он. — Просто откровение…
Детлеф нахмурился, брови Хайды свирепо сдвинулись.
— Она играет все лучше и лучше, разве не так?
— Разумеется, — кивнул актер-постановщик.
— Вы звезда, — объявил Рейнхард, приподняв большим пальцем ее подбородок.
Анимус знал, что Рейнхард Жесснер хочет сексуального контакта с его хозяйкой. Благодаря Бернаби Шейдту он научился узнавать похоть.
— Главное, помните, — сказал Детлеф, — в конце пьесы я вас убью.
Ева улыбнулась и покорно кивнула. Анимус анализировал те сложные эмоции, которые пульсировали в голове хозяйки. Ее мысли были более упорядочены, чем у Шейдта, предполагаемого ярого приверженца Порядка. Она в своем простодушии весьма походила на самого Анимуса. Актриса стремилась к достижению краткосрочных целей и приближалась к ним с каждым шагом. Анимус с удивлением понял, что симпатизирует Еве Савиньен.
Сохраняя хладнокровие, хозяйка стояла у края кулисы, давая возможность костюмерше поменять на ней шаль, а художнику по гриму нанести сценическую кровь и синие мазки на ее лицо.
— Еще цветы, — сообщил старик, которого Ева знала как Поппу Фрица. — Из дворца.
Анимус позволил Еве скупо улыбнуться. Она считала, что восторги влиятельных мужчин отвлекают ее от дела. Несмотря ни на что, несмотря на ее решительность, несмотря на расчетливость, жизнь Евы принадлежала театру. Она думала о том, чтобы обзавестись любовниками, покровителями, положением в обществе. Но все это стало бы лишь средством. Целью ее было стоять в свете рампы, стоять на сцене. Ева понимала, что отличается от других, и не ожидала любви от отдельных личностей. Имела значение лишь публика в целом, это коллективное сердце, которое ей предстояло завоевать.
— И особый букет, — продолжал Поппа Фриц, — от доброго духа…
Еву, к изумлению Анимуса, пробрал озноб. Поппа Фриц протянул карточку, на которой было написано: «От обитателя 7-й ложи».
— Это место Демона Потайных Ходов, — объяснил он. Внутри Евы нарастала паника, но Анимус унял ее.
Проверив память девушки, он понял ее инстинктивные страхи, понял, в какую сложную ситуацию та загнала себя. Он мог помочь ей справиться с этими беспорядочными чувствами, и он сделал это.
Анимус начинал терять ощущение четкой самоидентификации. Начинал думать о себе, как о ней. Его прошлое существование было сном. Теперь он был Евой Савиньен. И она была Евой.
Произнесли ее имя, и она без раздумий заняла свое место на темной сцене. Занавес раздвинулся, появился свет.
Нита продолжала жить.
Сегодня вечером Ева казалась другой. Конечно, Демон Потайных Ходов ожидал этого. После такого шока большинство актрис вообще не вышли бы в этот день на сцену.
Он не мог понять, однако, как могла она быть столь великолепной. На сцене она была совсем другим человеком. Визжащая в гримерке девочка осталась где-то далеко позади, и единственное, что могли видеть зрители, — это Ниту. Он гадал, в какой мере ее блестящая игра обязана страху, обязана памяти о том, что она увидела.
Встретившись с чудовищем в реальной жизни, не стала ли она лучше понимать подружку мистера Хайды? Вернется ли она позднее к своему наставнику-духу, как проститутка из Кислева упорно возвращалась к своему жестокому любовнику?
Призрак был едва ли не испуган. Он понимал Еву-актрису, но никак не мог понять Еву-женщину. Ему даже не верилось по-настоящему, что такая существует.
Он сидел в 7-й ложе, задыхаясь от беззвучных рыданий, чувствуя, как струятся слезы из его огромных глаз.
На сцене Нита съежилась под потоком брани, которой осыпал ее Хайда. Он вытянул ее ивовым прутом по спине и продолжал изрыгать непристойную ругань, оскорбления, издевки.
Демона Потайных Ходов, как и остальных зрителей, охватил ужас.
Хайда Детлефа Зирка кривлялся, как обезьяна, почти плясал от удовольствия, нанося удар за ударом. Поскольку росло мастерство Евы в этой роли, постольку ее звездный партнер тоже был вынужден покорять все новые вершины.
Зло присутствовало в Театре Варгра Бреугеля. Сгустившееся под светом прожекторов, во всем великолепии сверкающее у всех на виду. Зикхилла и Хайду Детлефа будут помнить как одну из его великих ролей. И дело вовсе не в гриме. Казалось, будто актер действительно жил двойственной жизнью, познав и вершины благородства, и глубины безнравственности. Кто-то, пожалуй, мог бы даже усомниться в здравом рассудке исполнителя и решить, что он повторяет путь печально знаменитого Ласло Лёвенштейна, у которого ужасы сценических ролей возобладали над реальной жизнью, человек и монстр стали неразделимы.
На сцене мистер Хайда топтался тяжелыми сапогами по распростертому на полу телу дочери владельца постоялого двора, с удовольствием вышибая из нее дух.
Подслушивая в укромных местах, Демон Потайных Ходов узнал, что билеты на «Доктора Зикхилла и мистера Хайду» продают с рук в десять раз дороже начальной стоимости. Каждый вечер сановники в масках набивались в ложи, не в силах пережить, что не видели пьесу. В партер и на ярусы втиснули дополнительные кресла, а простолюдины отдавали недельный заработок за право постоять у стены, лишь бы прикоснуться к чуду спектакля, стать частичкой этого события.
Публика вскрикнула, когда голова хозяйской дочки оторвалась и Хайда ногой зашвырнул ее за кулисы.
Это было волшебно. И хрупко. Никто не знал, как долго продлится колдовство. Со временем в пьесе могли выработаться некие шаблоны, и все свелось бы к обычному развлекательному зрелищу, и те счастливчики, кому повезло видеть ее прежде, стали бы с жалостью смотреть на остальных, пришедших слишком поздно.
Сцена сменилась. Нита была теперь одна, напевая песенку, пытаясь выклянчить у невидимых прохожих копейки, на которые она могла бы подкупить привратника, чтобы тот выпустил ее из города. Вдали от Хайды у нее еще был бы шанс. Вернувшись в свою деревню, она сумела бы обрести новую жизнь.
Половина зрителей пыталась скрыть слезы.
Руки ее опустились, она чувствовала оскорбительное, как пощечины, равнодушие кислевитов. Ее песня оборвалась, и она тихонько побрела по сцене, вокруг нее кружились трепещущие клочки бумаги, изображая знаменитый снег Кислева. Нита дрожала в своих обносках, обхватив себя руками.
Потом тень Хайды упала на нее. И ее участь была решена.
12
После каждого следующего представления Детлефу, чтобы восстановиться, требовалось все больше времени. У него по сценарию было три крупные драки, четыре бурные любовные сцены и шесть убийств плюс невероятно тяжелые физически сцены превращений. Синяков и ушибов на нем было как на профессиональном боксере. Потел он так, что должен был терять вес фунтами, правда, на его животе это почему-то не отражалось.
Сегодняшним вечером он едва смог выйти на бис. Когда спектакль окончился, груз усталости обрушился на него со страшной силой. В любом случае, все вызывали Еву. Он мог бы спокойно затеряться среди декораций.
Занавес опустился в последний раз, и Рейнхарду пришлось помочь ему сойти со сцены, выбирая дорогу между канатов и задников.
Перед женскими гримерными громоздилась гора цветочных подношений размером с добрый воз. Все для Евы.
Соскребая с лица грим, избавляясь от уродств Хайды, он дотащился до своей гримерки и рухнул на диван. Голова гудела, как наковальня. Рейнхард наверняка зацепил его в поединке, но боли в нем накопилось столько, что он не мог вычленить какую-то отдельную рану. Его костюмер намочил полотенце и положил ему на лоб. Детлеф фальшиво пробормотал слова благодарности.
Он все еще дрожал, мистер Хайда не отпускал его.
Закрывая глаза, он видел изуродованную и расчлененную Еву Савиньен. Видел потоки крови, текущие по улицам Альтдорфа. Видел детей, которых кидали в огонь. Растерзанные людские тела, валяющиеся в грязи внутренности, выклеванные воронами глаза, вырванные языки.
Он очнулся от дремоты, но ужасы продолжали жить в его мозгу.
Рядом стоял Гуглиэльмо с газетами. Все писали о последнем преступлении Боевого Ястреба.
— Стража не знает, кто этот попрошайка, — сообщил Гуглиэльмо. — Постоянные нищие с Храмовой улицы клянутся, что никогда его не видели, хотя у него даже не осталось лица, которое можно было бы опознать. Он носил амулет Солкана, но есть предположение, что он украл его. Никакой связи с другими жертвами. Никакой связи с театром.
Детлеф мог представить, как шипы на когтистых лапах Ястреба впиваются в человеческое тело, как клюв протыкает кожу, долбит кости.
— Я заказал дополнительный патруль ночной стражи на нашу улицу и на ночь оставлю в здании несколько здоровых парней. Все это пахнет неприятностями. Что до разбитого зеркала Евы и жертвы Боевого Ястреба, я думаю, может, это начало действовать какое-нибудь проклятие.
Детлеф сел, спина и руки у него болели. В комнате с важным видом стоял Поппа Фриц.
— В этом театре проклятия уже случались, — объявил старик. — «Странный цветок». Похоже, Демон Потайных Ходов был против него. Спектакль так и не дошел до премьеры. Болезни, несчастные случаи, неудачи, критика, разногласия. Все вместе.
— Нет никакого проклятия, — бросил Детлеф. — «Доктор Зикхилл и мистер Хайда» — это успех.
— Значит, это проклятый успех.
Детлеф фыркнул. Но не смог собраться с духом и сказать, что презирает непрошено возникшее когда-то суеверие, когда все вокруг толковали о проклятых спектаклях. Актеры вполне способны испортить пьесу и без потустороннего вмешательства.
— Тибальт снова призывает нас прекратить спектакли, — продолжал Гуглиэльмо. — Я не знаю, что за муха его укусила. На улице какие-то борцы за нравственность или еще кто весь вечер маршировали взад-вперед. В здание театра швыряли гнилыми фруктами, и пара бугаев пыталась побить обладателей билетов.
Появилась Женевьева.
— Жени, — обрадовался он. — Наконец хоть кто-то здравомыслящий.
— Возможно, — отозвалась она, целуя его в щеку. Как ни странно, от нее пахло свежим хлебом.
— Где ты была?
Она не ответила, но в свою очередь спросила:
— Кто такой Бруно Малвоизин?
— Автор «Совращения Слаанеши»? Этот Бруно Малвоизин?
— Да, этот.
— Драматург прошлых лет. Бретонец по происхождению, но писал на рейкшпиле, так что, наверно, был гражданином Империи.
— Это все?
— Все, что мне известно, — сказал Детлеф, не понимая. — Он, должно быть, умер лет пятьдесят назад.
Поппа Фриц покачал головой:
— Нет, сэр. Малвоизин как раз не умирал.
Женевьева обернулась к старику:
— Вы знаете о нем?
— К чему все это, Жени? — поинтересовался Детлеф.
— Секрет, — ответила она. — Поппа Фриц?
— Да, мадемуазель. Я знаю про Бруно Малвоизина. Я давно в театре. Я видел, как они приходили, видел, как уходили. Все великие, все неудачники. Когда я был молодым, Малвоизин был знаменитым драматургом. И режиссером.
— Здесь, в Альтдорфе?
— Здесь, в этом театре. Когда я стал учеником билетера, он был постоянным автором театра. На него вечно сыпались несчастья. Некоторые его работы запрещали, снимали с показа. Тогдашний Император обозвал «Совращение Слаанеши» непристойным…
— Да, про это я знаю, — перебил Детлеф. — Удивительно противная вещица, хотя и не без определенного стиля. Мы могли бы на один сезон поставить ее снова, соответствующим образом изменив и дополнив.
— Он был задумчивым, одержимым человеком, с ним было трудно работать. Дрался на дуэли с директором театра. Снес ему полголовы за то, что тот сократил его монолог.
— Какой милый парень, да?
— Гений, сэр. Гениям надо делать скидку.
— Да, — кивнул Детлеф. — Конечно.
— Что с ним стало? — спросила Женевьева.
— Он начал меняться. Должно быть, его коснулся варп-камень. Говорили, что «Совращение Слаанеши» оскорбило богов Хаоса и Тзинч страшно отомстил ему. У него лицо изменилось, и он начал превращаться в… в нечто нечеловеческое. Он писал, как бешеный. Мрачные, бессмысленные, непонятные вещи. Безумные пьесы, которые никогда не могли быть поставлены. Он сочинил эпический роман в стихах, приписав Императору любовную связь с козой. Напечатано было анонимно, но ищейки вынюхали, что автор он. Тогда в нем уже едва ли оставалось что-то от человека. Наконец Малвоизин, которого все сторонились, загадочно исчез, ускользнул в ночь.
Детлеф кивнул:
— Именно так и должен был поступить Малвоизин. В своих пьесах он никогда не описывал незагадочные исчезновения, и никто из его героев не ускользал в день. Какой нам прок от всей этой чепухи про старого писаку?
Все взглянули на Женевьеву.
Она подумала немного, прежде чем ответить. Наконец решилась:
— Я думаю, Бруно Малвоизин и есть наш Демон Потайных Ходов.
13
В случае с Бернаби Шейдтом и безымянной проституткой в горах акт сексуального контакта был простой вещью, доступной пониманию Анимуса. Шейдт предложил деньги за удовольствие и пообещал не причинять девице боли, если та будет выполнять его желания. На самом деле Шейдт нарушил слово: он не отдал монеты и не смог сдержаться, чтобы не сделать ей больно. Унижение девицы, запугивание ее даже после того, как она доказала, что на все согласна, было частью желания клирика. Это было для него так же важно, если даже не важнее, как просто физическое удовлетворение.
Что касалось Евы Савиньен и Рейнхарда Жесснера, действие было то же самое, но значение его совсем другое. Анимус поймал себя на том, что поглощен мыслями Евы, когда она допустила Рейнхарда к своему телу и заставила актера увидеть в ней исполнение его желаний. Она получала от этого удовольствие, неподдельное удовольствие, но преувеличивала его ради Рейнхарда.
Анимус был дилетантом в этих делах и решил руководствоваться взглядами Евы. Контакт принес актрисе удовольствие большее, чем клирику, возможно, потому, что она меньше ожидала от него.
Жесснер охотно пошел проводить Еву домой после спектакля. Она снимала убогую мансарду в театральном районе Альтдорфа, одну из множества таких же в этом месте. Потом у нее будет дом, роскошь, много нарядов. Сейчас ей требовалось просто место для ночлега, когда она не была занята в Театре Варгра Бреугеля. Она приводила сюда и других любовников — своего первого наставника, одного из музыкантов Хуберманна, — но эти связи всегда длились не дольше, чем партнеры оставались полезны для ее работы. В ее комнате не нашлось места ни для религиозных символов, ни для картин. Не считая кровати, главными предметами обстановки были стол, за которым она работала над ролями, полка над ним с грузом копий сценариев пьес из репертуара Театра Варгра Бреугеля, в которых ее роли были подчеркнуты и прокомментированы.
После их дружеского, довольно нежного секса Рейнхард выглядел подавленным. Анимус был озадачен, но Ева все понимала.
Рейнхард, влюбленный в нее, думал о жене и детях. Он сел, скинув с плеч стеганое одеяло, и потянулся к бутылке вина на тумбочке в изголовье кровати. Ева облокотилась на подушку и смотрела, как ее любовник пьет большими глотками. Лунный свет заливал его влажную кожу, делая его бледным, как привидение. Он был весь в синяках после еженощных дуэлей с Детлефом Зирком.
Она крепко обняла его и увлекла обратно, ероша его волосы, успокаивая его дрожь. Она не могла избавить его от чувства вины, но могла не обращать на это внимания. Мозг Евы лихорадочно заработал. Чувственная теплота ушла из ее сердца, она занялась расчетами. Молодая женщина сумела заставить Рейнхарда хотеть ее, но сумеет ли заставить его любить?
Анимус не понимал, в чем разница.
Она размышляла, взвешивая выгоды и последствия своего следующего шага. Анимуса нельзя было застать врасплох, но он отметил, что на мгновение Ева перехватила контроль над их общим сознанием.
Хозяйка осмелилась проявить нетерпение, осмелилась предположить, что его цели второстепенны по отношению к ее собственным.
Ева завоевала Рейнхарда в качестве союзника. На нынешний момент она могла дурачить и шантажировать его в своих интересах, обещая благосклонность и в дальнейшем или под угрозой разоблачения. Но он был бы куда более ярым ее сторонником, если бы любил ее по-настоящему, если бы их связывали нити более прочные, чем вожделение или страх.
Она отыскала в своей душе нечто, заставившее слезы появиться на глазах. Она лежала тихо, не переигрывая, позволяя слезам набегать на глаза и стекать по щекам. Она была напряжена, и создавалось впечатление, что она пытается обуздать свои чувства. Она ждала, чтобы Рейнхард заметил.
Он склонился над ней и коснулся мокрой щеки.
— Ева, — спросил он, — что это?
— Я думала, — ответила она, — думала о твоей жене…
Ее слова были для Рейнхарда как нож в сердце. Анимус ощутил легкий укол боли.
— Какая она, должно быть, счастливая, — продолжала Ева, делая вид, что пытается храбро улыбнуться. — Зрители любят Иллону, она всегда будет популярна. Я знаю, что люди думают обо мне. Нелегко быть такой, какая я есть, и измениться я не могу…
Теперь он утешал ее, забыв про собственные сомнения. Глубоко в душе они были удовлетворены. Анимус ощущал теплоту ее успеха.
— Не плачь, — сказал Рейнхард, — любовь моя…
Теперь он был ее.
— Жени, почему у меня такое чувство, что против меня плетется множество интриг?
Она не знала, что ответить, кроме: «Может, потому, что так оно и есть?», но у нее хватило ума не сказать этого. Было поздно, а они все еще находились в театре, на диване в гримерной Детлефа. Капитан Кляйндест пожелал задать им вопросы насчет убийств Боевого Ястреба, но они решительно ничем не могли ему помочь. Однако под ледяным взглядом капитана знаменитого тем, что он разоблачил Тварь, Женевьева чувствовала себя неуютно. Похоже, это был еще один вампироненавистник.
А его любимая провидица, рыжеволосая молодая женщина по имени Розана Опулс, и вовсе была сбита с толку сложным клубком нерастраченных эмоций и впечатлений, что так и липли к Театру Варгра Бреугеля. Она не выдержала в театре и нескольких минут, и Кляйндест разрешил ей подождать на улице в своем экипаже.
— Они поймают Боевого Ястреба, Детлеф.
— Так же, как поймали Ефимовича? Или революционера Клозовски?
Оба преступника были до сих пор на свободе, в бегах. Империя кишела убийцами и анархистами.
— Может, и не поймают. Но он умрет. Все умирают.
— Все?
Он пронзительно глянул на нее. Она вспомнила похожий взгляд Иллоны Хорвати, когда Женевьева сказала ей, что все стареют.
— Мне тридцать шесть, Жени, и все дают мне на десять-пятнадцать лет больше. Тебе — сколько?..
— Шестьсот шестьдесят восемь.
Он улыбнулся и коснулся ее лица дрожащей, похожей на лапу рукой.
— Люди думают, что ты моя дочь.
Он встал и подошел к зеркалу. Детлеф начинает бояться ее. Плечи его опустились, и, когда он шел по комнате, это была характерная размашистая походка Хайды. Теперь у него всегда был хмурый вид. Он изучал свое лицо в зеркале, примеряя разные выражения, скаля зубы, будто животное.
В глухую полночь Женевьева была наиболее настороженна. Она остро ощущала тьму внутри него, холодный, пронизывающий мрак. Она не была уверена, сам ли театр привел в такое замешательство Розану или причина в Детлефе.
Хотя не было никаких шансов на опознание, Детлеф настоял, чтобы Кляйндест позволил ему взглянуть на труп последней жертвы Боевого Ястреба. Женевьева стояла рядом с ним, когда с лишенного глаз и кожи лица сдернули покрывало из непромокаемой ткани. Мерзкий смрад мертвой крови, для нее все равно что сгнившей, растекся от человека по всей улице. А Детлеф был зачарован, возбужден, его тянуло к этому ужасу. Прорицательница Кляйвдеста, конечно, заметила его нездоровый интерес, и ей это было отвратительно. Женевьева ей сочувствовала.
— Детлеф, — спросила она, — что случилось?
Он типично театральным жестом всплеснул руками. Так он заставлял людей в последних рядах партера считать, будто они знают, о чем он думает.
Но те, кто ближе, те, кто близок настолько, как Женевьева, могли разглядеть обман. Маска прилегала неплотно, и она смогла мельком увидеть кое-что под ней. Нечто, до ужаса напоминающее мистера Хайду.
— Иногда, — сказал он, борясь с чем-то внутри себя, — я думаю о Дракенфелсе…
Она взяла его ладонь в свою, обхватила ее сильными пальцами. Она тоже помнила замок в Серых горах. Она побывала там еще до Детлефа.
На самом деле она больше страдала в этих стенах, больше потеряла, чем он.
— Может, лучше было бы, если бы нас убили, — сказал он. — Тогда мы были бы привидениями. И нам не пришлось бы терпеть все это.
Женевьева держала его в объятиях и гадала, когда же она перестала понимать, что происходит в нем. Вдруг он оживился:
— Думаю, я нашел тему для моей следующей пьесы. И Ева сможет там блеснуть так, что все ахнут.
— Комедия, — с надеждой предположила она. — Что-нибудь легкое?
Он проигнорировал ее.
— Не написано ничего выдающегося о царице Каттарине.
Это имя словно проскрежетало по позвоночнику Женевьевы.
— Как ты думаешь, — улыбаясь, говорил Детлеф, — Ева в роли императрицы-вампира? Ты могла бы быть техническим консультантом.
Женевьева неопределенно кивнула.
— Получился бы славный спектакль ужасов в продолжение «Зикхилла и Хайды». Каттарина, как я понимаю, была сущим дьяволом.
— Я знала ее.
Детлеф изумился было, потом отмахнулся:
— Конечно, ты должна была. Мне и в голову не приходило.
Женевьева помнила царицу. Их знакомство было частью той ее жизни, которую она предпочитала вспоминать не очень часто. Слишком много было в те годы крови, слишком много ран, слишком много предательств.
— В некотором смысле мы были сестрами. У нас один темный отец. Мы обе — его потомки.
— Она была?..
Женевьева знала, о чем он спрашивает.
— Чудовищем? Да, в той же мере, как и любой другой.
Он удовлетворенно кивнул.
Женевьева подумала о реках крови, пролитой Каттариной. В ее долгой жизни был не только этот длинный список ужасов. И Женевьева не испытывала ни малейшего желания снова вызывать их в своем воображении. Равно как и ублажать ими жадную до сенсаций и жестокостей публику.
— Достаточно уже кошмаров, Детлеф.
Его голова покоилась у нее на плече, и ей видны были подсохшие корочки на отметинах, которые она оставила на его шее. Ей хотелось ощутить его вкус, и она боялась того, что могло оказаться в его крови, чем она могла бы заразиться от него…
А какую часть своей тьмы получил от нее он? В пьесе о Каттарине собирался ли он сыграть Владислава Дворжецкого, поэта и любовника императрицы? Ева прекрасно подошла бы на роль царицы-чудовища.
Возможно, она слишком спешит осуждать Детлефа. Может быть, душа ее так же темна, как и его навязчивые мысли. Его произведения начали кишеть ужасами и чудовищами лишь с тех пор, как он с нею. Обескровить человека порой означает забрать у него не только кровь. Может, Женевьева куда более истинная темная сестра Каттарины Великой, чем ей хотелось бы думать.
— Кошмаров никогда не бывает достаточно, Жени, — пробормотал он.
Она поцеловала Детлефа в шею, не прокусывая кожу. Он был измучен, но не спал. Они долго сидели обнявшись, не двигаясь, не разговаривая. Подходил к концу еще один день.
14
Демон Потайных Ходов слышал, как прошлой ночью Детлеф и Женевьева говорили о нем. Поппа Фриц вспоминал о временах, когда он еще не начал меняться.
О временах, когда он был Бруно Малвоизином.
Тот драматург, каким он некогда был, казался теперь кем-то чужим, ролью, которую он исполнял в своем человечьем обличье.
В проходе за репетиционным залом, откуда он мог наблюдать за работой труппы, он распростер свои самые крупные щупальца во всю их длину. Обычно он кутался в плащ и высоко поднимал центр тяжести, воображая, будто ниже груди у него живот и две человеческие ноги. Сегодня он позволил себе развалиться в естественной позе: шесть щупалец, раскинувшихся, подобно плавающим листьям кувшинки, ком остальных его наружных органов и крепкие пластины клюва, защищенные кожистым покрывалом его тела.
От Малвоизина осталось слишком мало.
В репетиционной Детлеф давал указания актерам труппы. Этим утром их у него было немного, его мысли, скорее, занимал водоворот событий вокруг пьесы, чем то, что относилось непосредственно к игре.
Демона Потайных Ходов озадачивала Ева.
Его протеже, как обычно, сидела в сторонке, Рейнхард с нерешительным видом топтался здесь же, пытаясь оказывать преувеличенные знаки внимания Иллоне. Ева была спокойна и владела собой, не то что прошлой ночью. Казалось, будто она никогда не видела его истинного облика. А может, нашла в себе силы принять то, что увидела? Как бы то ни было, этим утром ее не интересовал монстр, с которым она встретилась вчера.
Несколько девушек-статисток щебетали об убийстве возле театра. Демон Потайных Ходов ничего об этом не знал, разве только то, что со временем в этом все равно обвинят его.
В бытность Малвоизином он писал о зле, о том, каким притягательным оно может быть, каким заманчивым может показаться его путь. Когда он начал меняться, то думал, что стал жертвой, поддавшись соблазнам Салли, как Диого Бризак из «Совращения Слаанеши» стал жертвой своих собственных тайных демонов. Потом, уже отойдя от человеческого образа мышления, он начал понимать, что, когда его облик изменился, зла в нем стало не больше, чем прежде.
В определенном смысле эта мутация сделала его свободным. Наверно, Тзинч решил таким образом позабавиться за его счет, чтобы он смог полностью осознать свою человеческую природу лишь тогда, когда его человеческий облик растворился в студенистой кальмарообразной плоти. И все же он понимал, что у других варп-камень уродовал душу не меньше, чем тело.
Глядя на Женевьеву, которая, в свою очередь, как-то особенно внимательно наблюдала за Детлефом, Демон Потайных Ходов гадал, уж не угодил ли осколок варп-камня и в его протеже.
Ева Савиньен изменилась и продолжала меняться.
Он позволил актерам прерваться на обед и сказал, что они могут не возвращаться до вечернего представления. «Странная история доктора Зикхилла и мистера Хайды» теперь уже зажила сама по себе, и Детлеф почти готов был, если чего-нибудь опять не случится, оставить спектакль в покое. Долго живущие спектакли развиваются сами по себе, находя способы оставаться живыми. Он был даже благодарен Еве Савиньен, нежданно блистательная игра которой вынуждала всех членов труппы тоже совершенствоваться самым неожиданным образом.
Иллона, например, предложила попробоваться в роли трагических героинь, поскольку она вступила в возраст императрицы Магритты или жены Оттокара.
Женевьеву он отыскал в комнатке Поппы Фрица, среди развернутых карт, прижатых по углам книгами и всякими мелкими безделушками. Вместе с привратником и Гуглиэльмо они пытались разобраться в схемах туннелей под театром.
— Итак, — говорила она, — все согласны? Это ловко устроенный ложный ход, чтобы его отыскали враги беглецов.
Оба пожилых человека кивнули.
— Он слишком явно помечен, — сказал Гуглиэльмо. — Очевидно, он устроен таким образом, чтобы воспользовавшийся им безнадежно заблудился. Может, даже чтобы завести врагов в ловушки.
— О чем это вы тут шепчетесь, конспираторы? — поинтересовался Детлеф. — Готовите заговор в поддержку революционной борьбы принца Клозовски?
— Я собираюсь попробовать найти его, — ответила Женевьева.
На ней была одежда, которой Детлеф не видел уже многие годы. В Альтдорфе она обычно ходила в неброских, но элегантных нарядах: белые шелка и украшенные вышивкой катайские платья. Теперь она надела кожаную охотничью куртку и сапоги, плотные узкие матерчатые штаны и мужскую рубаху. Она выглядела как переодевшаяся своим братом-близнецом Виолетта из пьесы Таррадаша «Восьмая ночь».
— Его?
— Малвоизина.
— Демона Потайных Ходов, — объяснил Поппа Фриц. В сумраке старик и сам был похож на мятый пергамент.
— Жени, зачем?
— Я думаю, он страдает.
— Весь мир страдает.
— Целому миру я помочь ничем не могу.
— А чем ты можешь помочь этому существу, даже если это Бруно Малвоизин?
— Поговорить с ним, узнать, может, ему что-нибудь нужно. Я думаю, он не меньше Евы был напуган случившимся.
Поппа Фриц скатал фальшивую карту и засунул ее в тубус, кашляя от вылетевшей из него пыли.
— Он стал одним из измененных, Жени. Его разум, должно быть, угас. Он может быть опасен.
— Как был опасен Варгр, Детлеф?
Варгр Бреугель был у Детлефа помощником и вторым режиссером. Карлик, родившийся от нормальных родителей, он был рядом с актером-драматургом-режиссером с самого начала его карьеры. В конце концов, оказалось, что он — одно из измененных созданий Хаоса, и он предпочел покончить с собой, чем позволить глупцу пытать себя.
— Как ты был опасен?
Детлеф родился с шестью пальцами на одной из ног. Его папаша-торговец излечил сынишку от этого дефекта еще в младенчестве при помощи мясницкого ножа.
— Как опасна я?
Она широко ощерила рот с острыми зубами, выпустила когти и спрятала снова.
— Ты не хуже меня знаешь, что порой варп-камень превращает человека в монстра лишь снаружи.
— Прекрасно, но возьми с собой несколько наших охранников.
Женевьева рассмеялась и смяла подсвечник, превратив его в комок рваного металла.
— Мне бы только пришлось присматривать за ними, Детлеф.
— Это твоя жизнь, Жени, — устало сказал он. — Делай с ней, что хочешь.
— Конечно. Поппа Фриц, я войду здесь, — она легонько хлопнула по карте, — из партера. Надо вскрыть эту древнюю потайную дверь.
— Жени. — Он положил руку ей на плечо. Порой сущее дитя, она была одновременно древней.
Она быстро поцеловала его.
— Я буду осторожна, — сказала она.
Рейнхард Жесснер знал, что ведет себя как дурак, но ничего не мог с собой поделать. Он понимал, что заставляет страдать Иллону и их близнецов, Эржбет и Руди тоже. В конце концов, больше всех страдал он сам.
Но Ева — это нечто особенное.
Она растеклась по его крови, словно змеиный яд, который уже не высосешь просто так из раны. С самой премьеры «Доктора Зикхилла и мистера Хайды» отрава расползалась по его венам. Он понял это еще на вечеринке после спектакля. Оба они все это время готовы были сделать первый шаг. Сделала его она, но это с легкостью мог быть и он.
Он чувствовал, что физически слабеет вдали от нее, не может думать ни о чем и ни о ком другом. А когда он был с ней, приходила другая боль, гложущее чувство вины, отвращение к себе, осознание собственной глупости.
Чем сильнее он любил Еву, тем тверже был уверен, что девушка его бросит. Он ничего больше не мог дать ей. Он — всего лишь камень, чтобы перейти ручей, и камень, наполовину погруженный в поток. Впереди ее ждут более крупные, более надежные камни. Ева продолжит свой путь по ним.
Они умудрялись урвать несколько часов после полудня, улизнув из театра, чтобы заняться любовью в жаркой темноте за занавесками ее мансарды. Ей всегда удавалось опередить и измучить его, и она засыпала безмятежным сном, в то время как он, обессилевший, лежал, прижавшись к ней, на узкой кровати, а в голове его теснилось множество мыслей, и на душе было неспокойно.
Такое случалось с ним не впервые, но на этот раз все было гораздо хуже. Прежде Иллона знала, но могла с этим мириться. Другие девушки не задерживались, не могли завладеть им надолго.
Ему даже порой казалось, что Иллона поощряет его измены и что после них их отношения становятся куда лучше, чем до. Театральные браки были делом непростым и обычно обреченным на неудачу. Маленькие развлечения давали им силу продолжать жить вместе.
Теперь Иллона была все время в слезах. Дома близнецы вечно воевали и чего-то требовали. Он проводил там как можно меньше времени, предпочитая быть с Евой или в гимнастическом зале на Храмовой улице, занимаясь фехтованием или поднимая тяжести.
Ева заворочалась рядом с ним, и одеяло соскользнуло с ее лица. Через суровую ткань занавесок внутрь просеивался дневной свет, и Рейнхард взглянул на девушку.
И застыл, словно от ледяного поцелуя.
Ева во сне выглядела странно, как будто поверх ее лица застыл слой тонкого стекла. Рейнхард словно уловил странные блики на его поверхности.
Он дотронулся до ее щеки, твердой, как у статуи.
Там, где кожи коснулись кончики его пальцев, она менялась, становилась податливой, теплой. Глаза Евы открылись, и она с неожиданной силой перехватила его запястье.
Сейчас он по-настоящему боялся ее.
Ева села, отодвинув его к оштукатуренной стене, прижалась к нему теплым телом. Лицо ее было лишено всякого выражения.
— Рейнхард, — сказала она, — ты должен кое-что для меня сделать…
15
Лабиринт здесь выглядел по-другому. В то время как проходы за гримерными были тесными, эти оказались едва ли не просторными, подземными аналогами главных улиц. Сюда из наземного мира занесло самые странные вещи. Один коридор был выложен задниками из разных постановок, пригнанными вплотную друг к другу, так что горный пейзаж сменялся диким Драклендским лесом, дальше шли оштукатуренные стены крепости с нарисованными кровавыми пятнами, за ними вздыбленный штормом морской пейзаж на пружинах, чтобы можно было раскачивать позади бутафорского корабля, потом усеянные трупами Пустоши Хаоса. Женевьева пыталась вспомнить, какие пьесы шли с каждым из этих задников.
Она чувствовала, что добыча рядом. Слегка ощущался запах 7-й ложи, а ее обоняние было лучше, чем у настоящих людей. На некоторых из рисованных декораций остались засохшие пятна слизи, показывающие, что Демон Потайных Ходов пользовался этой дорогой. Она раздумывала, не позвать ли его, или же это заставит Малвоизина забиться в убежище еще глубже.
Проведя, так или иначе, значительную часть своих лет взаперти, она могла представить себе, что за жизнь вел здесь Демон Потайных Ходов. Чего она представить не могла, так это чтобы он искал общения с другими формами жизни. Люди едва терпели ее и с неизменной неприязнью относились к тем из ее сородичей, кто умел менять облик. Нельзя сказать, чтобы их осторожность была необоснованной, но в то же время это было и не вполне справедливо.
Проход под углом пошел вниз и закончился занавешенным помещением. Она поискала потайную дверь и нашла ее, замаскированную под крышку большой бочки.
Изначально в туннеле для людей имелась лестница, но ее по большей части разломали, заменив целым множеством выступов, при виде которых Женевьева начала предполагать, как должен выглядеть Малвоизин. Здесь очень сильно пахло, из глубин тянуло ароматами тухлой рыбы и соленой воды.
Пока что она оставила туннель в покое, вернув крышку бочки на прежнее место. Сегодня она собиралась осмотреть только верхние уровни. Она подозревала, что Малвоизин может болтаться где-то возле поверхности. Она отыскала множество его смотровых глазков и позабавилась видом личных комнат, в которые они позволяли заглянуть.
Демон Потайных Ходов явно заглушал боль одиночества, интересуясь жизнью труппы Театра памяти Варгра Бреугеля.
Она гадала, как много моментов из ее личной жизни стали ему известны. Через глазок, в который можно было подсматривать, стоя на бочке, она сумела заглянуть на склад, где среди запылившихся стоек с париками и жестянок с пудрой она однажды интимно пила кровь Детлефа.
Красная жажда одолела ее во время вечеринки, и она утащила своего возлюбленного в этот позабытый уголок театра, полным ртом прикусывая его тело, нежно прокалывая напрягшуюся кожу, жадно насыщаясь до тех пор, пока он опасно не ослабел. На его теле появилось полдюжины новых ран. Следили ли за ее сладострастным обжорством глаза, бывшие некогда человеческими?
Вернувшись к последнему пересечению горизонтальных ходов, она обследовала новое ответвление. Где-то рядом послышались звуки, будто кто-то торопливо уползал прочь, и она кинулась в ту сторону, ее ночное видение позволяло ей не налетать на стены. Она не окликала его. Впереди быстро двигалось что-то большое.
Звуки удалялись, и она последовала за ними, завернув за угол. Здесь воздух был неподвижен, и она предположила, что это замкнутое пространство. Она уперлась в стену и остановилась. Теперь она больше ничего не слышала. Оглядываясь, она поняла, что ее одурачили. Малвоизина не зря называли Демоном Потайных Ходов. Каким-то образом он проскочил сквозь стены, потолок или пол и ускользнул от нее.
Однако она хитра. И у нее есть время.
Анимус позволил Еве отвести себя в театр, с Рейнхардом на поводке, словно тот был свиньей, которую ведут за медное кольцо в носу. От Евы Анимус узнал, что просто уничтожить Детлефа и Женевьеву для его цели недостаточно. Прежде чем они умрут, их надо разлучить, надо, чтобы узы, сковавшие их воедино в крепости Дракенфелс, распались. Тогда они умрут, зная, что от их победы не осталось ничего. Анимус был благодарен за это новое знание, поняв наконец, что не был готов исполнить приказание повелителя, пока не воссоединился со своей теперешней хозяйкой. Великий Чародей, должно быть, предвидел это, когда создавал Анимуса, сознавая, что его творение не будет завершенным, пока не станет отчасти человеком.
Он собирал вокруг себя нужные инструменты. Ева, конечно, это ключ, но и другие — Рейнхард, Иллона, Демон Потайных Ходов, даже сами Детлеф и Женевьева — должны будут сыграть свою роль. Для Евы Анимус был точно как Детлеф, придумавший спектакль и потом руководящий труппой на всех его этапах. Анимус был даже польщен таким сравнением. Созданный как холодный интеллект, он не питал злобы к вампирше и комедианту. Он просто знал, что его задача — уничтожить их. От Евы он научился весьма ценить заслуги Детлефа Зирка как театрального деятеля.
Ева оставила Рейнхарда в гимнастическом зале на Храмовой улице, где он обычно упражнялся после полудня. Она знала, что, когда понадобится, он придет. У хозяйки была собственная цель, отличная от цели Анимуса.
На какое-то время их устремления тесно переплелись. В случае же конфликта каждый был уверен, что он победит другого.
Анимус позволил Еве продолжать думать, что ситуацию контролирует она.
Перед театром волновались три не смешивающиеся друг с другом толпы. Самую большую, составляла буйная очередь в кассу из желающих приобрести билеты на «Странную историю доктора Зикхилла и мистера Хайды». В ней, выискивая жертвы, сновали несколько всем известных спекулянтов, заламывающих немыслимые цены за настоящие билеты и просивших несколько более разумные суммы за плохие подделки, которые никогда не прошли бы через контроль билетеров Гуглиэльмо Пентангели. Конкуренцию жаждущим стать зрителями составляла шеренга размахивающих плакатами демонстрантов, по большей части хорошо одетых матрон и тощих юнцов в поношенных одеждах, протестующих против спектакля.
Один из плакатов представлял собой красочно изображенного Детлефа в роли Хайды, в виде гиганта, попирающего тела убитых горожан Альтдорфа. С момента смерти прежнего хозяина Анимуса протесты возросли четырехкратно.
По мере приближения Евы активизировалась третья толпа. К этим она уже начала привыкать. Здесь были ливрейные лакеи с цветами, подарками и официальными приглашениями и хорошо одетые молодые люди, страстно жаждущие вручить свои послания лично. Помимо романтических признаний Еву Савиньен ежедневно донимали профессиональными предложениями из всех уголков Империи и даже из Бретонии и Кислева. Не могло быть сомнений: молодая актриса стала любимицей Альтдорфа.
Благосклонно принимая цветы, приглашения и письма, Ева прошла сквозь толпу, вежливо отстраняя наиболее назойливых поклонников. Проскользнув через главный вход, она немедленно сгрузила свою добычу на руки Поппе Фрицу, зашатавшемуся под ее тяжестью. С письмами она разберется позже.
— Тебе пора начинать отсылать цветы в Приют Шаллии, — сказал чей-то голос.
Это была Иллона. Ева обернулась, плотно сжав губы, досадуя на эту возникшую в ее мозгу помеху. Ей не хотелось, чтобы ее отвлекали сейчас.
— Именно так я поступала в прошлом веке, когда была на твоем месте. Цветы вытесняют тебя из гримерной, и от них никакой пользы. По крайней мере, часть их можно отослать пациентам госпиталя.
— Хорошая мысль, — согласилась Ева. — Спасибо, Иллона.
— Нам надо поговорить, Ева, — сказала старшая женщина.
— Не теперь.
Иллона жестко, пронизывающе смотрела на Еву. Как будто знала что-то, видела что-то. Анимус понимал, что это невозможно. Пока невозможно.
— Берегись, Ева. Ты выбрала опасный путь. Со множеством шквалов и мелей, скал и водоворотов.
Ева пожала плечами. Это было так утомительно. Иллона удерживала ее взглядом, между ними словно натянулась прочная цепь.
— Знаешь, мне ведь тоже когда-то было столько, сколько тебе.
— Естественно. Как большинству людей.
— А тебе однажды будет столько, сколько мне сейчас.
— Если богам будет угодно, да.
— Это верно. Если богам будет угодно.
Цепь между ними разорвалась, и Ева слегка поклонилась.
— Это все очень поучительно, — произнесла она. — Но прошу меня простить…
Она оставила Иллону в фойе и отправилась искать Детлефа. Анимус ощутил, что его цель близка.
16
Вампирша вторглась в его мир. Демон Потайных Ходов еще не понял, как он к этому относится. Он так долго был одинок. Одинок, не считая Евы. А теперь она для него потеряна.
Из-под потолка, где можно было уцепиться за вырезанные им в стене опоры, он искоса наблюдал за Женевьевой, осторожно пробирающейся по главному проходу.
Демон Потайных Ходов знал, что Женевьева Дьедонне была актрисой. Один раз. Он восхищался ее мужеством и осторожностью. В лабиринте имелись свои опасности, но она мастерски избегала их.
Она привыкла рыскать по коридорам во мраке. Рано или поздно ее вспыхивающие красным светом глаза отыщут его.
Сердце его застучало под защитным покровом тьмы.
Когда-то Бруно Малвоизин любил актрису Салли Спаак. Нет, не актрису, а куртизанку, которой сцена нужна была для пущей респектабельности. Она радовалась своей популярности, когда толпы собирались скорее поглазеть на нее, чем увидеть спектакль. Салли была возлюбленной принца Николя, младшего брата тогдашнего Императора. Судьба театра зависела от чувств покровителя к своей даме, сменявших друг друга, как приливы и отливы.
Женевьева напоминала Демону Потайных Ходов давно умершую искусительницу. Ева тоже, хотя Салли никогда не была столь талантлива, как последняя протеже Малвоизина.
Когда Салли и императорский братец ссорились, против театра принимались законы, а у дверей вставали на страже алебардщики. А когда ей удавалось угодить Николю, подарки и милости так и сыпались на всю труппу.
Салли покорила Бруно Малвоизина, как покорила многих других. Она наслаждалась страхом, воцарявшимся всякий раз, как она меняла одного фаворита на другого. Это была не самая лучшая идея — спать с подругой Николя из Дома Вильгельма Второго. Принц открыто дрался на дуэлях и отправил на тот свет нескольких поклонников Салли, и Малвоизин понимал, что тот, кто выиграет дуэль у принца Николя, тоже долго не проживет.
Женевьева посмотрела вверх, и Демон Потайных Ходов поглубже укрылся в облако созданного им мрака. Она, похоже, не увидела его. Он не мог бы сказать, разочарован ли, хотел бы он быть найденным или нет.
За прекрасным личиком Салли таилась страшная порочность. И Малвоизин заразился от нее. Подобно Женевьеве — даже подобно Еве, — она была не вполне человеком. Принц Николь, в конце концов, покончил с собой, после того как его заманили участвовать в богохульственном ритуале объявленного вне закона культа Тзинча, а Салли толпа изгнала из города. К тому времени Малвоизин уже пробирался исключительно по окольным улочкам, кутаясь в плотный плащ в тщетной попытке скрыть все более и более заметные изменения в себе. Ночами он исписывал горы бумаги, слова лились из него, он будто знал, что за оставшиеся недели должен выплеснуть из себя все, что было рассчитано на целую жизнь. В тот день, когда от его разбухшей головы отвалился нос, он ушел под землю.
Покачивая головой, Женевьева двинулась дальше по проходу. В конце концов, она разгадает все тайны лабиринта. И тогда Демону Потайных Ходов придется что-то решать.
Салли верила в варп-камень, как пристрастившийся к дурман-траве человек верит в свое зелье. За бешеные деньги она добывала всякие ужасные компоненты и подмешивала в пищу и себе, и своим любовникам. Малвоизин был не единственным, кто изменился. На принце, когда его нашли повесившимся на мосту Трех Колоколов, тоже обнаружили знаки.
Однако Малвоизин был единственным, кто выжил.
Салли тайно веровала в Тзинча, ей доставляло наслаждение сеять вокруг себя порчу. Она была избранным орудием бога Хаоса, и она расправилась с Бруно. В «Совращении Слаанеши» он осмелился показать на сцене то, что никогда не предназначалось для человеческой публики. Его прегрешение было замечено Тьмой и привело в действие силы, от которых не было спасения.
Когда Женевьева прошла мимо, Демон Потайных Ходов позволил себе спуститься с потолка и устроился на мощенном плитами полу. Он дотянулся щупальцами до двух поворачивающихся камней в стене — разнесенных достаточно далеко один от другого, чтобы ни один нормальный человек не сумел достать оба сразу, — и беззвучно проскользнул в появившуюся в полу щель.
Он преодолел несколько этажей и погрузился в утешительную прохладу черных вод под театром.
Детлеф сидел один на сцене, в кресле доктора Зикхилла. Среди реторт и котлов стоял на подставке фонарь, но все остальное обширное пространство тонуло во тьме. Он уставился в пустую темноту, в уме представляя точные размеры зала. Смутно он видел бархат дорогих кресел. Может, он на этом островке света один в целом здании, один во всей вселенной.
Все еще опустошенный после вчерашней ночи, он не был уверен, хватит ли у него сил на сегодняшний спектакль. Но они всегда находились в самый последний момент. По крайней мере, так было до сих пор. Следы укусов на шее зудели, и он подумал, уж не попала ли в них инфекция. Может, им с Женевьевой стоило бы некоторое время держаться подальше друг от друга.
Их последняя совместная ночь после премьеры оказалась более кровавой, чем обычно. Красная жажда обуревала его подругу. Не раз на протяжении этих лет он страшился того, что не переживет их любви. Ни человек, ни вампир не в силах сохранять самоконтроль в пылу страсти. В этом-то, считал он, и состоит самый смысл страсти. Если Женевьева поранит его слишком сильно, то, как он предполагал, может почувствовать себя обязанной дать ему напиться своей крови, чтобы он, став ее темным сыном, обманул смерть и сам стал вампиром.
Такая перспектива, о которой они оба знали, но никогда не обсуждали ее, волновала и пугала Детлефа. Вампирские супружеские пары славились дурной репутацией даже в среде вампиров.
Театр в это полуденное время заснул, в нем не было ни актеров, ни публики. Подобно Женевьеве, Театр Варгра Бреугеля по-настоящему оживал лишь с приходом ночи.
Женевьева сделалась вампиром едва ли не ребенком, еще до того, как сформировалась ее личность; Детлеф, если до этого дойдет, будет в момент превращения вполне зрелым человеком.
«Вампиры не могут иметь детей, — сказала ему как-то его возлюбленная, — не могут обычным путем. И мы не пишем пьес». Это была правда: Детлеф не мог припомнить ни одного случая, чтобы кто-нибудь из нежити внес существенный вклад в искусство — или во что бы то ни было другое, за исключением массовых кровопролитий. Жить, может быть, вечно — заманчивая и интригующая перспектива, но холод, которым от нее веяло, пугал его.
Холод, который мог породить Каттарину.
Вампирские пары были худшим злом, с каждым проходящим столетием они становились более зависимыми друг от друга, более высокомерными по отношению к остальному миру, более бесчувственными, более жестокими. Каждый из них становился единственной реальной вещью в мире партнера. Женевьева говорила, что в конечном счете они превращались в единое существо о двух телах, — в обезумевшего алчущего зверя, которого надо останавливать серебром и боярышниковыми кольями.
Чья-то рука коснулась его шеи и скользнула по горлу, легко, словно котенок лапкой. Сердце его замерло, Детлеф решил, что это Демон Потайных Ходов, рассерженный вторжением Женевьевы в свое логово, явился наложить на него смертоносные щупальца.
Детлеф обернулся и в свете фонаря увидел лицо Евы, похожий на маску овал, расслабленный, затертый и лишенный выражения, как барельеф на долго бывшей в обращении монете.
Ее прикосновение показалось ему странным — ни теплым, ни холодным.
Ева улыбнулась, и лицо ее ожило. В конце концов, она была на сцене. Детлеф пытался угадать, какую роль она играет.
Поднимая руку — и его голову вместе с ней, — она заставила его встать. Ева была достаточно высокой, чтобы смотреть ему в глаза. Достаточно высокой — как Иллона и многие другие, и в отличие от Женевьевы, — тобы играть с ним любовные сцены, которые хорошо смотрелись бы из самой дальней ложи театра. Он ожидал поцелуя, но ожидание затягивалось.
Женевьева карабкалась наверх по странному хитросплетению лестниц и трапов, которые, как она понимала, должны находиться в толще стены Театра Варгра Бреугеля. Сложная система балок и брусьев поддерживала тончайшую каменную оболочку. По ее расчетам, она должна была вылезти на поверхность где-нибудь в районе крыши, между огромными комической и трагической масками, вырезанными из камня на фронтоне.
Может быть, смеющийся и плачущий рты или глаза и служили входами.
Она добралась до потайной двери, покрытой толстым слоем подсохшей слизи, свидетельства того, что ходом часто пользовались. Едва она коснулась люка, ее озарила одна из нечастых вспышек предчувствия. Вместе с темным поцелуем Шанданьяк передал ей частицу дара провидения. Сейчас она знала, что, если откроет эту дверь, тайна будет разгадана, но разгадка ей не понравится. Ее рука замерла на крышке люка, и она сознавала, что, если оставит дверь закрытой, ее жизнь будет продолжаться так же, как и прежде. Если откроет, все изменится. Снова.
Она стиснула пальцы в кулак и прижала к груди. В замкнутом пространстве ее дыхание казалось до странного громким. В отличие от Истинно Мертвых вампиров, она продолжала дышать. Это делало ее почти человеком. И ее любопытство, ее потребность знать — тоже.
Открывая крышку и протискиваясь в люк, она мельком подумала, что, возможно, была бы счастливее, если бы ее темный отец убил ее, прежде чем сделать вампиром. Тогда она была бы совершенно отделена от живых. Была бы свободна от проблем, которые терзают ее сердце.
Запах 7-й ложи ощущался здесь сильнее, чем где-либо во всем лабиринте. И не удивительно, ибо это и была 7-я ложа.
За занавесями ложи виднелся свет. Должно быть, внизу на сцене. Она потянулась, разминая занемевшие руки и ноги. Потом раздвинула занавеси.
На сцене Детлеф репетировал с Евой.
Это, должно быть, была финальная сцена третьего действия, в которой Нита обращается к Зикхиллу за помощью, не зная, что этот добрый человек, предложивший ей свою защиту, на самом деле ее ужасный мучитель. Бедная девушка пытается уговорить Зикхилла дать ей денег, трогательно заигрывая с ним, но он, возбудившись, превращается в Хайду, швыряет ее на диван в кабинете Зикхилла, предоставляя публике домысливать дальнейшее и в высшей степени непристойное продолжение в перерыве между действиями.
Глядя, как они целуются, Женевьева ждала превращения. Оно произошло, но не так, как она предполагала.
17
Анимус прижимался к лицу Детлефа Зирка, вбирая в себя его смущение, его желание, его боль. И разрастающуюся в нем раковую опухоль Тьмы. Именно до Тьмы и требовалось добраться Анимусу. Было бы несложно заставить Еву просто совратить его, как она сделала это с Рейнхардом Жесснером. Но какой в этом смысл? Секс — не та вещь, которая способна оторвать Детлефа от Женевьевы. Это могут сделать Тьма, Хайда внутри Зикхилла, деградация, проявление подавляемых животных инстинктов.
Ева с силой обхватила Детлефа за шею, прижимая к себе во время поцелуя, едва не придушив его.
— Ударь меня, — шепнула она.
етлеф застыл в ее объятиях.
— Нет, — говорила она. — Мне это нужно, я этого хочу…
Она цитировала текст «Странной истории доктора Зикхилла и мистера Хайды» почти точно, но не совсем. Предполагалось, что Ниту столько били, что у нее воз-икла извращенная тяга к боли. А Нита была в той же мере порождением разума и пера Детлефа Зиркза как и игры Евы Савиньен. Он написал о том, как упоительно причинять и ощущать боль, и Анимус знал, что он отыскал эти чувства в себе и выплеснул на сцену. Этот опыт окажется гибельным для него, как неумелые опыты Зикхилла привели его, в конце концов, к краху.
Хватка Евы становилась все сильнее, костяшки ее больших пальцев зарылись в мягкий второй подбородок Детлефа.
— Ударь меня, — повторяла она, усыпая поцелуями его лицо, — сильнее.
Его глаза блеснули, и Анимус увидел в них, что этот призыв проник в самую глубь его души, вытаскивая на поверхность желание причинять боль, которое всегда присуще гению. Отчасти благодаря этому качеству он обрел поразительную силу, понадобившуюся, чтобы сокрушить Вечного Чародея. Потому-то его и тянуло к девушке-вампиру.
Часть Детлефа Зирка жаждала боли, крови, зла. Это чувство было настолько близко к любви, что порой они казались неотличимыми.
Ева сняла одну руку с шеи Детлефа и, растопырив пальцы на манер когтей, попыталась вцепиться драматургу в лицо.
Он отбросил ее руку.
Его лицо было маской гнева, черты в точности соответствовали рекомендуемому в учебниках по актерскому мастерству проявлению ярости, изображая чувство, которое он не вполне испытывал. Детлеф схватил руку, сжимавшую его горло, и оторвал ее от себя. Он ударил Еву, с силой смазав костяшками пальцев по щеке, поставив ей настоящий синяк.
Анимус был доволен.
Ева дразнила Детлефа, льстя и оскорбляя, моля и провоцируя. Она призывала наказать ее, искушала его сделаться Хайдой.
Она дала ему пощечину, и он ударил ее в грудь. Благодаря Анимусу она не чувствовала боли, но была достаточно хорошей актрисой, чтобы убедительно изобразить ее.
В пылу борьбы их одежда растрепалась и кое-где порвалась. Между ударами они обменивались быстрыми ласками.
Ева схватила со стола бутафорскую реторту и разбила о свою голову. Стекло было из сахара, но клейкие осколки прилипли к ее лицу, кололи и раздражали их кожу во время поцелуев. Они расцарапывали друг друга, оставляя на лицах кровавые полосы.
Детлеф с силой ударил ее в живот. Она согнулась пополам, и он швырнул ее на диван Зикхилла.
Здесь был занавес третьего действия.
Еву кольнуло сомнение, но Анимус стер его. Все шло замечательно. Детлеф рвал на ней одежду, превращая ее изящное платье в подобие лохмотьев Ниты.
Детлеф навалился на Еву, а занавеса все не было.
Женевьева оцепенела от ужаса, по жилам побежал огонь. Ее клыки выскользнули из десен. Ногти превратились в когти, твердые, как алмазы. То, что она увидела на. сцене, заставило ее жаждать крови.
Она не понимала той неестественной любовной сцены, что разыгрывалась сейчас внизу, но ненавидела себя за то, что возбудилась при виде нее до красной жажды. То, что проявилось сейчас в Детлефе, было в нем всегда, это она знала. Возможно, это не большее извращение, чем их собственная любовь, объятия вампира и человека, которые всегда приводили если не к причинению боли, то к кровопролитию. Но здесь Ева руководила Детле-ом, искушала его, как мистер Хайда искушал в финале Соню Зикхилл, желая пробудить чудовище и в ней тоже.
Она стояла в 7-й ложе, среди мерзкого зловония, и, застыв, смотрела вниз. Ей подумалось, что она самый настоящий вампир. Ничего не может сделать, но вечно наблюдает, дожидаясь объедков со стола.
Потом с головокружительной ясностью ее вновь посетило озарение, предвидение прорицателя, которое изменило все.
Это не интимная сцена, которую ей посчастливилось подсмотреть. Это кукольный театр. Где-то как-то кто-то дергает за веревочки, заставляя Еву и Детлефа отплясывать непристойный танец, поставленный, хотя бы отчасти, для нее. То, что проделывали на сцене ее любовник и актриса, выглядело убедительнее, чем должно было быть. Они играли, изображая преувеличенно страстные занятия любовью, чтобы было понятно всем в зале.
Испуганная, Женевьева огляделась. Где-то здесь был драматург, режиссер. Разыгрывалась драма, в которой и у нее тоже своя роль.
Снова все вышло из-под ее контроля.
В гимнастическом зале на Храмовой улице Рейнхард Жесснер делал отжимания — спина крепкая, как стальной прут, мощные руки работают, как рукояти насоса. Носом он снова и снова касался дощатого пола. Мысли в голове неслись с такой скоростью, что ему просто требовалось изнурять тело, чтобы остановить их.
Арне по прозвищу Тело, его инструктор, советовал ему не спешить так, но он не мог. С тех пор как он стал актером, он заботился о своем теле, своем рабочем инструменте. Если бы отбросить прочь сценарий, он расправился бы с Детлефом Зирком в финале «Доктора Зикхилла и мистера Хайды» и даже не смахнул бы пот со лба.
Теперь он размахивал тяжелыми гирями, чувствуя, как горят плечи и локти.
Ева. Это все ее вина.
Он рискует потерять все. Семью, карьеру, самоуважение. И все это ради Евы, которая уже готова бросить его, положив глаз на Детлефа.
Он размеренно поднимал вес, играя мускулами на руках и шее, сцепив зубы. Его грудь и спина покрылись потом, и он чувствовал, как из-под коротко стриженных волос и бороды стекают струйки.
«Что ж, удачи Еве и Детлефу», — подумал он.
Если бы не Детлеф, Рейнхард сам стал бы ведущим актером. На него, безусловно, обращают больше внимания по мере того, как актер-режиссер становится все дряблее и капризнее. Особенно если сценарий дает ему возможность скинуть рубашку. Может, ему стоило бы забрать Иллону и создать собственную труппу. Возможно, гастролирующую труппу. Там, вдали от грязи большого города, будет меньше славы, меньше аплодисментов, меньше денег. Но, может, их ждет более достойная жизнь.
Ева.
Он должен покончить с этим теперь. Ради Иллоны, ради близнецов. Ради себя самого.
Он опустил гирю и выпрямился. Арне ухмыльнулся ему, и бицепс его надулся, словно свиной пузырь, вены зазмеились под кожей, как толстые черви.
Он должен пойти в театр и покончить с Евой.
Тогда все опять наладится.
18
— Нет, — произнес Детлеф тихо.
Соприкоснувшись с чем-то жутким внутри себя, он теперь старался освободиться, отстраниться от этого, загнать обратно в глубины.
Ева притихла, задержав занесенную для удара руку.
— Что?
— Нет, — повторил он, на этот раз тверже. — Я не стану.
Ему было стыдно самого себя и неловко. Он отступил, пустив руки. Ему не хотелось еще раз коснуться ее.
Ева с яростью уставилась на него и, взвившись с дивана, кинулась к нему, норовя вцепиться в лицо. Он поймал ее запястья и крепко сжал, удерживая ее подальше от себя, отталкивая прочь.
Он разом почувствовал все свои синяки, но и внутреннюю силу тоже. Он устоял перед искушением. Не стал мистером Хайдой.
— Ударь меня, — хрипела Ева.
Что-то было не так с ее лицом, оно словно покрылось слоем тонкого стекла. На губах ее выступила пена, теперь она уже сражалась всерьез. Ее атаки менее всего походили на игру.
— Кто ты? — спросил он.
— Сделай мне больно, бей меня, кусай меня…
Он оттолкнул ее и попятился, мотая головой.
Во тьме захлопали чьи-то ладони, звук пошел гулять, отражаясь от стен зала, превращаясь в гром аплодисментов.
Анимус потерпел неудачу. Он понимал это с кристальной ясностью. Чудовище, сокрытое в Детлефе Зирке, было недостаточно сильным, чтобы полностью овладеть его сердцем. Его можно выставить на позор и осмеяние, но уничтожить таким образом невозможно. В его душе было слишком много всего остального, слишком много света во тьме.
Хозяйка тряслась, потрясенная поражением. Ее полезность почти исчерпала себя. Если Анимус не мог уничтожить душу Детлефа, значит, приходилось довольствоваться тем, чтобы уничтожить его жизнь. Ева прижала ладони к лицу, пытаясь удержать спадающую маску. Едва лишь Анимус покинул ее сознание, она ощутила свою боль, свой стыд, свой гнев.
Ее ладони были мокрыми от слез. Она сжалась, жалея себя, кутаясь в остатки платья. Детлеф был суров и не спешил утешать ее. Она не понимала, что с ней случилось.
Она думала, что Анимус — это благословение, а оказалось — проклятие.
Анимус медленно извлекал свои щупальца из Евы, отделяя себя от каждой частички ее разума и тела, отсекая связь с ее чувствами, отказываясь от контроля над ней.
Осталась лишь цель.
Продолжая аплодировать, Женевьева пыталась выразить свою гордость за Детлефа. Он победил нечто невидимое и отвратительное, как мистер Хайда. Она надеялась, что сумела бы сделать то же самое, но сомневалась в себе.
— Это я, — крикнула она, — Жени!
Детлеф заслонил глаза от света и всмотрелся в темноту. Он ее едва видел. У него не было зрения вампира. Ему вдруг стало неловко.
— Тут что-то не так, — попытался объяснить он. — Мы не виноваты.
Ева тихонько всхлипывала, забытая, покинутая.
— Я знаю. Что-то и теперь здесь, что-то злое.
Она попыталась почувствовать чужое присутствие, но ее провидение ушло. Оно приходило к ней лишь изредка.
— Жени, — окликнул он. — Где…
— Я в седьмой ложе. Тут есть потайной ход.
Она повернулась проверить, открыт ли люк, и увидела, как в него протискивается что-то огромное и влажное.
Она прижала тыльную сторону ладони к открытому, оскаленному рту, но не закричала.
На крик у нее уже не было сил.
— Все в порядке, — попытался сказать Демон Потайных Ходов.
Он сознавал, как выглядит.
Вампирша опустила руку, и ее глаза вспыхнули алым во мраке. Она сглотнула и выпрямилась. Пытаясь не чувствовать отвращения, она не смогла скрыть чувства жалости.
— Бруно Малвоизин?
— Нет, — ответил он, и голос его прозвучал низко и протяжно из-под нависших надо ртом складок плоти. — Уже нет.
Она протянула руку с острыми коготками.
— Я Женевьева, — сказала она. — Женевьева Дьедонне.
Он кивнул так, что задрожала вся массивная шишковатая голова.
— Я знаю.
— Что там происходит?! — прокричал со сцены Детлеф.
— У нас гость, — отозвалась Женевьева через плечо.
Вот и все, вот он и открылся им. Демон Потайных Ходов испытывал странное облегчение:.Будет больно, но теперь ему не нужно больше прятаться.
Поппа Фриц похрапывал в своем уютном гнездышке, когда Рейнхард вошел в театр через служебный вход. Его решимость была непоколебима.
— Ева! — крикнул он.
Он на ощупь пробирался впотьмах за кулисами. В полдень все огни были погашены, Гугдиэльмо пытался экономить на свечном воске и фонарных фитилях. Но где-то светился огонек. Наверно, на сцене.
— Ева!
— Сюда, — ответил голос, но не Евы.
Это был Детлеф.
Рейнхард вышел на сцену, топая тяжелыми башмаками по настилу. Он узнал сцену. Это было четвертое действие, когда казак находит Хайду в кабинете Зикхилла с избитой, истерзанной Нитой.
Детлеф был без грима, но на лице у него виднелась кровь, одежда превратилась в лохмотья. Ева на коленях забилась в угол, спрятав лицо в ладони. Трудно было не последовать сценарию и не занять свое место на сцене, чтобы девушка бросилась к нему в объятия, моля спасти ее от этого чудовища.
Но это не было ни репетицией, ни спектаклем.
— Рейнхард, — сказал Детлеф, — пошли Поппу Фрица за доктором. Еве требуется помощь.
— Что случилось?
Детлеф покачал головой:
— Все очень сложно.
Рейнхард оглянулся.
Вид у Евы был действительно безумный, это совершенно не вязалось с его представлением о ней. Внезапно, все еще прижимая руки к лицу, она вскочила и кинулась к нему. Он протянул ладони, стараясь удержать ее на расстоянии, но она проскользнула у него между рук и прижалась головой к его голове.
— В чем дело?
Он схватил ее за руки и оторвал их от лица.
Внимание Женевьевы раздвоилось. Она уже могла спокойно смотреть на Демона Потайных Ходов. Она поняла, что он несет с собой темноту, будто защитный покров. Его голова торчала из плотного кольца щупалец, и ему приходилось запрокидывать ее назад, вращая огромными глазами, чтобы иметь возможность говорить похожим на клюв ртом, расположенным в центре того, что, видимо, было грудью существа. Признаки мутации были налицо, придавая ему некоторое сходство с Тзинчем, Меняющим Пути. Но главным образом она видела его глаза, ясные и человеческие.
Однако драма на сцене еще не была доиграна до конца. Демон Потайных Ходов скользнул вперед, помогая себе щупальцами, взгромоздился на ограждение ложи. Они оба смотрели на живую картину внизу.
Ева была с Рейнхардом, а Детлеф смотрел на них, потом перевел взгляд в темноту.
Она попробовала прикоснуться к влажной шкуре Демона Потайных Ходов. Он отпрянул, потом расслабился и позволил ее пальцам коснуться его кожи.
— Красиво, да? — заметил он.
— Я видала и похуже.
Внезапно картина ожила.
19
Рейнхард выпустил Еву, и она распростерлась у его ног, как набитая ватой кукла, изображающая на сцене труп. Казалось, будто жизнь покинула ее.
— Ей… плохо, я думаю, — объяснил Детлеф.
Рейнхард все еще стоял вне круга света, но Детлеф сумел разглядеть что-то странное в его лице. На нем была маска.
— Рейнхард?
Актер вышел на свет, и Детлеф почувствовал, как рука ужаса сжимает его плечо. Рейнхард, казалось, стал выше, шире, его вздувшиеся мускулы распирали одежду. А лицо было жутким, спокойно невыразительным, серебристо-белым и мертвым. Он двигался как автомат, но постепенно движения становились все свободнее, гибче, как будто смазали заржавевшие шарниры.
— Комедиант, — выговорил Рейнхард не своим голосом.
Он огляделся, дергая головой, будто гигантская ящерица, и широкими шагами двинулся в темноту. Он вернулся с одним из предметов реквизита в руке.
С секирой из коллекции оружия Хайды.
— Именем Великого Чародея, Вечного Дракенфелса, — произнес Рейнхард, занося секиру, — ты должен…
Секира со свистом устремилась вниз.
— …умереть!
Лезвие с маху врезало Детлефу по лбу, со всей силой, вложенной Рейнхардом в этот удар. Он услышал, как вскрикнула Жени.
Вопль застыл в ее горле, когда Детлеф пошатнулся под ударом. Секира Рейнхарда была разбита в щепки, ее раскрашенное деревянное лезвие разлетелось о голову Детлефа. Рыча от ярости, молодой актер ударил драматурга тяжелой рукоятью бутафорского оружия по шее, выбив его из круга света.
Женевьева оглядывалась, ища, как быстрее выбраться из 7-й ложи. Демон Потайных Ходов думал о том же, он протянул одно из щупалец и сорвал занавеси. В зрительном зале висела люстра, ее удерживала длинная цепь, которая шла по потолку через крюки с проушинами и спускалась по стене, чтобы люстру можно было опускать и зажигать. Малвоизин дотянулся до цепи и ухватился за нее концом щупальца.
В Рейнхарде не было уже ничего человеческого, с белым неподвижным лицом он тяжелой поступью направился к Детлефу.
Демон Потайных Ходов рванул цепь, и она выскочила из проушин. Люстра закачалась, роняя огарки вчерашних свечей в партер. Теперь она крепилась лишь на одном центральном крюке, и оттуда посыпалась сухая штукатурка, когда люстра уперлась в потолок, играя роль удерживающего цепь якоря.
Рейнхард схватил Детлефа и поднял его, готовый бросить.
— Быстрее, — прошипел Демон Потайных Ходов, подавая Женевьеве цепь.
Она вскочила на бортик, как моряк, и, держась за цепь, понеслась по воздуху, выставив вперед ноги в тяжелых ботинках. В ушах стоял свист разлетающихся волос, она ерзала, пытаясь нацелиться Рейнхарду прямо в широкую грудь.
Женевьева услышала свой собственный крик.
Анимус прирос мгновенно. Новый хозяин в миг, когда произошло их слияние, был в возбужденном состоянии. Его сбивчивые мысли насчет Евы легко было обернуть в мысли против Детлефа.
Детлеф всегда стоял у молодого актера на дороге, отбирая главные роли. Годы проигранных боев, прекрасные девы и аплодисменты, достававшиеся Детлефу Зирку, глубоко ранили большое сердце и доброе чувство юмора Рейнхарда Жесснера.
Секира разлетелась в его руках на куски, бесполезное бутафорское оружие, но Детлефа удалось оглушить.
Чувствуя, как вздулись мышцы хозяина, Анимус высоко поднял Детлефа, намереваясь сбросить его со сцены навсегда, сломать ему хребет о ряды кресел партера.
Пушечное ядро ударило Рейнхарда в грудь, он отшатнулся и выронил Детлефа.
Девчонка, вылетевшая из темноты верхом на цепи, прокатилась кубарем по сцене, как акробатка, и вскочила, выпустив зубы и когти.
Хорошо. Теперь Анимус мог выполнить свою задачу. Детлеф и Женевьева оба были тут.
Детлеф поднялся. Анимус ударил тяжелым локтем Рейнхарда ему в лицо, сломав нос и отшвырнув актера к холщовой стене лаборатории доктора Зикхилла. Детлеф помотал головой, разбрызгивая вокруг себя капли крови, как отряхивающаяся собака — воду, и попытался подняться снова.
Вампирша налетела на Рейнхарда и получила такой удар кулаком, который даже ее заставил пошатнуться. Рейнхард был силен и так, но с Анимусом в мозгу он стал сверхчеловеком.
Открывались двери в зал, собирались привлеченные шумом люди. Подходили члены труппы, снаружи росла толпа.
Женевьева разодрала Рейнхарду штаны, пустив кровь, но не причинив вреда.
Анимус ударил вампиршу коленом Рейнхарда в подбородок и отшвырнул через всю сцену.
Загорались огни.
Анимус всей тяжестью прыгнул на Женевьеву, упершись ей коленом в спину. Руки Рейнхарда ухватили ее за голову.
Лишь серебро, или огонь, или кол могли бы по-настоящему убить вампиршу. Но если оторвать голову, ее здоровью на пользу это тоже не пойдет.
Анимус крутил голову, чувствуя, как растягиваются сильные шейные мышцы вампирши, как расходятся кости. Она стиснула торчащие зубы, но губы все равно были оттянуты назад. Ее глаза горели, как огненные точки.
Детлеф молотил его по плечам, с тем же успехом комар мог бы докучать быку.
В следующее мгновение голова вампирши оторвется.
Детлеф попятился, давая Анимусу место свершить свое кровавое дело. Женевьева зашипела сквозь зубы и с ненавистью плюнула Рейнхарду в маску.
— Именем Великого Чародея, — начал Анимус, — Вечного…
Что-то огромное и тяжелое обрушилось на Рейнхарда, липкие конечности сплелись вокруг его тела и потащили назад.
20
Демон Потайных Ходов пробрался по потолку и свалился оттуда на сцену.
Рейнхард Жесснер сошел с ума. Так же как сошла с ума Ева. Малвоизин не понимал, но догадывался, что в «Истории доктора Зикхилла и мистера Хайды» сокрыто нечто большее, чем просто старая кислевская легенда. В известном смысле ее надо было понимать буквально. Что-то способно пробудить Хайду в каждом человеке, и это что-то сразило Еву, а теперь и Рейнхарда.
Конечностям его измененного тела нашлось применение, он обвил ими запястья Рейнхарда, чтобы оторвать его руки от шеи Женевьевы. Вампирша совсем недавно отнеслась к нему с уважением, и он чувствовал себя признательным.
Рейнхард выпустил Женевьеву, вскочил и завертелся, колотя руками по основанию щупалец, пытаясь достать до нервов, а Демон Потайных Ходов висел на нем.
Актер был силен, но его тело было всего лишь человеческим.
Где-то в зале кричали люди.
По воздуху пролетела головешка и шлепнулась рядом с ними на сцену. Детлеф, ругаясь, затаптывал ее.
— Смотрите! — вскрикнул кто-то. — Монстр!
«Да, — подумал Демон Потайных Ходов, — монстр. Помогите мне драться с монстром».
Рейнхард яростно сопротивлялся, бесстрастный, как машина, методично пытаясь сбросить Малвоизина.
— Бей монстра! — закричал другой.
Что-то тяжело ударилось об его шкуру, и Малвоизин понял, кого кричавшие считают монстром.
— Бей!
Детлеф был сбит с толку: Рейнхард сошел с ума, и какое-то существо из глубин теперь боролось с ним на сцене.
Он подхватил Женевьеву и попытался убедить, что им надо бежать. Она еще плохо соображала, но наконец, начала переставлять ноги, когда они спускались по лесенке в зрительный зал.
Там были актеры, и офицер стражи, и посторонние с улицы. Все кричали. Никто не знал, что происходит. Поппа Фриц размахивал фонарем и вопил что было мочи.
Женевьева спотыкалась на ходу, но потянула Детлефа прочь от сцены, к выходу. Она хотела, чтобы они бежали.
Детлеф оглянулся. Монстр повис на Рейнхарде, как плащ, но актер высвободился из его хватки. Он напряг плечи, стряхнул с себя существо и отбросил его. Оно влажно шлепнулось об пол, разбросав щупальца, и кое-кто из людей приветствовал это радостными выкриками.
Рейнхард двинулся вперед и шагнул со сцены, пролетев шесть футов, но удачно приземлившись. Он выпрямился и пошел дальше, наступая на привинченные к полу кресла, шагая по партеру, как по пшеничному полю.
Люди начали затихать, видя, как ноги Рейнхарда крушат прочное дерево и обивку.
На пути у него встал стражник. Рейнхард мимоходом проломил ему грудную клетку, и тот повалился, кашляя, изо рта и носа его показалась кровавая пена.
Жени тянула Детлефа за собой.
— Оно идет за нами, — выдохнула она, — и оно не отстанет.
Рейнхард сказал что-то о Дракенфелсе.
— Это что, опять он? Вернулся?
Женевьева сплюнула:
— Нет, он в аду. Но он послал нечто прикончить нас тут.
— Зубы Ульрика!
Рейнхард оторвал у мужчины руку и отшвырнул прочь, спокойно пройдя сквозь фонтан крови. Он превратился в голема силы, непреклонного, целеустремленного, нерассуждающего, безжалостного.
Детлеф и Женевьева выбежали в фойе, забитое, как оказалось, народом. В основном это были обладатели билетов. Здесь уже разрасталась паника. Им пришлось пробиваться сквозь толпу.
Рейнхард проломил двойные двери, и все сразу принялись вопить. Стремясь оказаться от него подальше, люди разбивали окна, лезли на мебель.
Толпа подхватила Детлефа и Женевьеву и вынесла на улицу. Рейнхард, не сводя с них холодного взгляда, начал пробиваться к ним, ломая спины и шеи тем, кто оказывался на его пути, словно был торговцем птицей, забивающим цыплят. Отвратительный запах смерти — запах крови, экскрементов и страха — повис в воздухе.
Теперь они были на улице. Вечерело. Толпы разбегались кто куда. Детлеф столкнулся с почтенной женщиной, на которой была лента с надписью «Крестовый Поход За Нравственность», а в руках — плакат «Долой Детлефа Зирка». При виде его окровавленного лица она взвизгнула и упала в обморок. Он подобрал плакат и перехватил поудобнее, будто оружие.
Он услышал стук копыт и скрип колес. Подходила какая-то помощь. Жени все еще держала его за руку.
— Ничего хорошего из этого не выйдет, — сказала она. — Нам надо немедленно бежать.
Анимус стоял на мостовой, вокруг валялись мертвые тела.
Вампирша и комедиант убегают, но им не удастся ускользнуть.
Между ним и его жертвами остановилась повозка, с нее посыпались люди в доспехах, с оружием наготове.
— Именем Императора Карла-Франца, — начал офицер. — Я требую…
Анимус обхватил голову офицера ладонями и сжимал, пока она не разлетелась на куски, точно тыква.
Его помощник сглотнул и дал приказ к атаке.
В голову Анимуса впились арбалетные болты, но он не обратил на них внимания. Мечи полосовали его грудь, разрубая тело до костей. Не важно.
Вампирша и комедиант все еще оставались в поле его зрения. Они пробирались обратно в театр.
Анимус развернулся.
— Огонь!
Пистолетные пули врезались в его тело, заставив пошатнуться. Он подобрал тяжелую саблю обезглавленного офицера.
Рейнхард Жесснер был прекрасным фехтовальщиком.
Вращая вокруг себя клинок, рубя все, что попадалось на пути, он зашагал к Театру памяти Варгра Бре-геля, настойчиво стремясь добраться до цели.
Пистольер запустил в Анимуса своим оружием, и он отбил его взмахом клинка. Анимус сделал выпад и разрубил пистольеру шею. Под подбородком у человека образовалась дыра. Выдернув клинок из уже мертвого тела, он полоснул по лицу участника «Крестового Похода За Нравственность», и на месте глаз у того появилась кровавая река с носом вместо моста.
Детлеф Зирк закрыл двери театра, запер на ночные засовы. Анимус пробил кулаком в двери две дырки в том месте, где были запоры, и, пинком отворив дверь, снова вошел в фойе.
Он шагал по телам убитых им прежде.
Его жертв не было видно. Он внимательно оглядел одну сторону помещения, потом вторую. Он выискивал малейшие следы удирающей парочки.
Крышка потайного лаза в полу легла чуть косо, защемив уголок ковра. В противном случае, замаскиро-анная под обычную каменную плиту, она была бы незаметной вовсе.
Анимус нагнулся и рванул крышку, сорвав ее с петель.
Из угла фойе вылетела галлонная бутылка, обернутая грубой циновкой, и разбилась об его грудь, утыкав кожу крохотными осколками стекла. Его всего окатило густой сладковатой жидкостью, пропитавшей обрывки его одежды, склеившей волосы и бороду.
Виновником был тощий пожилой человек.
Воспользовавшись памятью Рейнхарда, Анимус узнал Гуглиэльмо Пентангели.
Управляющий из Тилеи держал в руке горящую лампу со снятым стеклом.
— Бренди? — спросил он и запустил лампой в Анимуса.
Прогремел взрыв, и Анимус оказался внутри огненной статуи с человеческими формами.
21
Когда люди, вопя «Смерть монстру!», пинали его тяжелыми башмаками, Малвоизин вспомнил, почему провел все эти годы в катакомбах. Добравшись до противоположного края сцены, Демон Потайных Ходов рывком ускользнул от своих гонителей, ежась от света и вскрикивая.
Он знал, где здесь ближайшая потайная дверь, и проскользнул в нее, испытав невероятное облегчение, когда позади стукнуло дерево, отрезая его от хаоса верхнего мира.
Он заскользил вниз, к воде.
Ему необходимо было смочить шкуру и поспать. Здесь, в темноте — в его темноте — его ожидал покой.
Но он услышал шаги. И крики. И огонь.
Они последовали за ним даже сюда. Покоя больше не будет, ни сейчас и никогда.
Женевьева продолжала бежать. Детлеф несся за ней по пятам. Здесь, внизу, целые мили туннелей. Может быть, Рейнхард не сумеет последовать за ними туда. Они были в одном из главных коридоров, направляясь к владениям Демона Потайных Ходов. Когда они отыщут убежище, то смогут отдохнуть и подумать, что делать дальше.
Она должна была умереть тридцать лет назад, во время первого похода в крепость Дракенфелса. Это избавило бы мир от множества хлопот, от множества смертей.
Детлеф бубнил что-то, но ей некогда было слушать. Она ощущала тепло. Здесь, внизу, был огонь. Огонь, который приближался.
Перед ними возникла завеса, и она отшвырнула ее в сторону. Это была покрытая пылью паутина, она расползлась, оставляя на ее лице и одежде мерзкие обрывки клейких нитей. Какие-то мелкие животные и крупные насекомые разбегались у нее из-под ног.
Огонь был позади, где-то возле потайной двери, через которую они попали сюда.
Она готова была опять превратиться в животное, воплощение инстинкта и кровожадности, убегающее от более крупной кошки, убивающее мелюзгу у себя под ногами. Это был ее мистер Хайда, всегда готовый взять верх, это его жестокое сердце билось в ее теле.
Они уперлись в стену. Оглядевшись, она поняла, что они оказались на складе оружия. Стойка у одной из стен ощетинилась мечами и кинжалами, уложенными клинками вперед. Им повезло, что они не налетели прямиком на острия.
Ей не следовало забывать, что по всему лабиринту, скорее всего, разбросаны ловушки.
— В полу, — выдохнул Детлеф, заметив крышку люка.
Она уже стояла на коленях, дергая кольцо. Они услышали шаги, и она потянула сильнее. Кольцо оторвалось, протестующе заскрежетав.
— Она заперта изнутри.
— Может, тут есть какой-то секрет?
Могучие шаги ударяли в землю, словно гигантские кулаки. Туннели сотрясались. Она уже чувствовала запах дыма, ее глаза заволокло слезами. В темноте сверкнуло далекое пламя.
— Это железо, — сказала она. — Люк ведет в сточную трубу.
— Ну и что? Мы и так уже в дерьме.
Она пожала плечами, и ее когти превратились в шила, мучительно медленно протыкающие металл. Она сжала пальцы в кулаки и принялась тянуть. По плечам и локтям снова разлилась боль.
Ходячий костер протиснулся в их убежище. Ходячий костер с лицом Рейнхарда Жесснера.
Женевьева рванула и услышала, как лопаются болты. Крышка люка разом отлетела, и она задохнулась, глотнув воистину омерзительного воздуха. Потом они все оказались в самом центре взрыва.
Детлеф понимал, что, открыв люк, они выпустили наружу облако канализационного газа. Он ощутил на лице влажный жар, опаливший бороду и брови, и его отшвырнуло к стене. Хоть он и зажмурился, вспышка казалась ярче солнечного света.
Он знал, что у него что-то сломано.
Попытавшись подняться, он понял, что левая нога бездействует. Он открыл глаза и увидел, что взрыв затушил пламя. Остатки паутины и детрита еще догорали, но основной огонь погас.
Рейнхарда отбросило на стойку с древним оружием. Тело его почернело от копоти и ожогов, но проткнувпши его насквозь клинки ярко сияли. Сверкающие острия трех мечей торчали из его груди. Он изжарился заживо, а теперь его еще и насадили на вертел. От вони горелой человеческой плоти во рту и носу Детлефа сделалось горько.
Не говоря уж об остальном, голова Рейнхарда неестественно повисла на сломанной шее.
Женевьева уже стояла на ногах. Лицо ее было в копоти, от одежды остались одни лохмотья. Но с ней все было в порядке. Она была в лучшей форме, чем он.
— Ему конец, — сказала она.
Она склонилась над Детлефом и осмотрела его раны. Когда она дотронулась до его колена, Детлефа пронзила острая боль.
— Насколько… плохо?
Она покачала головой.
— Не знаю. Но думаю, перелом.
— Священный молот Зигмара.
— Можешь повторить еще раз.
Он прикоснулся к ее лицу, стирая черную жирную копоть с девичьей кожи. Зубы ее становились меньше, красные искры в глазах затухали.
— Все нормально, — сказала она.
Позади нее Рейнхард Жесснер широко раскрыл глаза на черном лице и дернулся вперед, увлекая за собой стойку с пронзившими его мечами, отдирая ее от стены.
Он взревел, и Женевьева в отчаянии стиснула Детлефа в объятиях.
Если Рейнхард упадет на них, их проткнет множество клинков. Все трое так и умрут здесь.
22
Малвоизин во второй раз кинулся на Рейнхарда, отбросив его от Детлефа и Женевьевы, с силой ударив о закопченную стену. Рейнхард сломался в нескольких местах, клинки проткнули его плоть, и на дочерна обгоревшем теле появились красные разрезы.
Он обвил одержимого своими щупальцами и сжимал все крепче. Это тело было уже трупом, но цеплялось за жизнь. Малвоизин страшно сдавил его, используя всю мощь своего изменившегося тела, как никогда прежде.
Он понял, что стал сильным, скрываясь в своем логове. Это он сам ослаблял себя, сидя без дела в глубинах родной тьмы.
В море у него, пожалуй, был бы шанс.
Лицо Рейнхарда отделилось и прилипло к его собственному.
Анимус оставил уничтоженного хозяина и перескочил на Бруно Малвоизина, зарывшись в его измененное тело, копаясь во все еще человеческом мозгу. Должно что-то отыскаться у него в душе, на чем можно сыграть, чтобы обратить его против жертв Анимуса. Некая глубоко спрятанная червоточина горечи, ненависти к себе, страдания.
Это будет его последний хозяин и самый могучий.
Тот отцепился от тела Рейнхарда и потянулся щупальцами к Женевьеве.
Девчонка-вампирша широко распахнула глаза:
— Малвоизин?
Анимус собирался ответить ей «нет». Но Демон Потайных Ходов сказал:
— Да, это по-прежнему я.
Рассерженный Анимус приготовился нанести последний, смертельный удар.
Монстр двинулся к ним, и Детлеф вознес свою последнюю молитву. Он подумал обо всех ролях, которые никогда не сыграет, пьесах, которые никогда не напишет, актрисах, которых никогда не поцелует…
Щупальца скользнули по его сломанной ноге, по обгоревшей одежде, поднимаясь все выше по его телу. Женевьеву они оплели тоже. Демон Потайных Ходов был повсюду.
В центре его головы виднелось невыразительное белое лицо.
Потом чудовище застыло, будто ледяная статуя.
Женевьева задыхалась, по ее щекам бежали непрошеные красные слезы.
Она потянулась к маске, но та, казалось, ускользала от ее пальцев, погружаясь в шкуру Малвоизина, словно исчезая под гладью тихого пруда.
Маска была проглочена.
Малвоизин мысленно сражался с Анимусом, проглотив творение Дракенфелса одним глотком.
Внутри стало горячо, и он понял, что ему конец.
— Салли, — выговорил он, вспоминая…
Прикосновение варп-камня изуродовало его, но он никогда на самом деле не был Демоном Потайных Ходов. Это было просто театральное суеверие. В конечном итоге, он всегда оставался Бруно Малвоизином.
Он уже изменился настолько, насколько мог за отпущенное ему время жизни.
И Анимус не смог изменить его еще сильнее.
Умирая, Анимус даже не сожалел о своем поражении. Он был просто инструментом, который сломался. Вот и все.
Малвоизин рухнул на пол, внутри него бушевало пламя.
Белый туннель открылся во тьме, и в нем появилась фигура. Это была Салли Спаак, не старая и сгорбленная, какой была, когда умирала, но снова молодая, прекрасная и влекущая.
— Бруно, — промурлыкала она, — я всегда любила тебя, только тебя…
Белый туннель становился все больше и больше, пока не заслонил весь свет.
Женевьева оставила Детлефа и с трудом подползла к Малвоизину. Он еще вздрагивал, но был уже мертв. Ушел навсегда.
Что-то изменилось в нем. Туша по-прежнему принадлежала морскому существу, в которое он превратился, но голова как бы усохла и стала светлее. Там, где ее коснулась маска, появилось лицо. Наверно, его настоящее лицо. И на нем был покой.
Эта маска была словно зелье доктора Зикхилла. Она проявляла то, что скрывалось в душе человека, хоронилось в самых ее глубинах. У Евы и Рейнхарда это оказались жестокость, порочность, зло. В Бруно Малвои-ине ничего этого не было, и наружу вышли лишь его доброта и красота.
— Оно мертво? — спросил Детлеф.
— Да, — сказала она. — Он мертв.
— Слава Зигмару, — выдохнул он, не понимая.
Теперь она знала, что должна сделать. Спасти их обоих могло только одно. Она подползла к нему убедиться, что ему удобно и что прямо сейчас ему ничто не угрожает.
— Что это было?
— Человек. Малвоизин.
— Я так и подумал.
Она легонько погладила его по опаленным волосам.
— Думаю, нам придется снять спектакль… на некоторое время.
Она пыталась отыскать в себе силы.
— Детлеф, — выговорила она. — Я ухожу…
Он сразу понял, что это значит, но все же должен был заставить ее продолжать.
— Уходишь? Уходишь от меня?
Она кивнула:
— И из этого города.
Он молчал, на почерневшем лице жили лишь глаза.
— Мы не годимся друг для друга. Когда мы вместе, происходит вот что…
— Жени, я люблю тебя.
— И я тебя люблю, — отозвалась она, и тягучая слеза тронула красным уголок ее рта. — Но я не могу быть с тобой.
Она слизнула слезу, с удовольствием ощутив соленый привкус собственной крови.
— Мы, как это творение Дракенфелса или как зелье доктора Зикхилла, проявляем все худшее друг в друге. Без меня тебя не будут мучить все эти отвратительные кошмары. Наверно, ты даже станешь писать еще лучше, если я не буду тянуть тебя во тьму.
Она готова была разрыдаться. Обычно нечто подобное она испытывала, лишь когда ее возлюбленный умирал, старый и немощный, а она оставалась ничуть не постаревшей, понимая, что их юность промчалась, как жизнь бабочки-однодневки, а она осталась позади.
— Мы ведь знали, что это не навсегда.
— Жени…
— Прости, если я делаю тебе больно, Детлеф.
Она поцеловала его и выскользнула из комнаты. Должен же быть путь на волю из этого сточного колодца.
23
Оставшись в темноте наедине со своими ранами и мертвым существом, которое было человеком, Детлеф подавил желание заплакать.
Он гений, а не трус. Его любовь не умрет. Что бы он ни делал, этого не изменишь. Он мог бы перестать расходовать на нее миллионы слов и все равно не сумел бы задушить ее. Его цикл сонетов «К моей неизменной госпоже» не завершен, и результатом их расставания станет третья группа стихотворений. Оно вдохновит его на создание, пожалуй, величайшего из его произведений.
Запах был ужасный. Запах смерти. Знакомый запах смерти. Детлеф остро ощутил свое родство с мертвым драматургом.
— Бруно, — сказал он, — я возобновлю постановки всех твоих пьес. Уж хоть это-то ты заслужил. Твое имя будет жить. Клянусь тебе.
Мертвец не ответил, но Детлеф и не ждал этого.
— Конечно, мне, возможно, придется кое-что переработать, осовременить немножко…
Женевьева ушла и никогда не вернется обратно. Эта потеря была хуже любой раны.
Он пытался думать о чем-нибудь другом — о чем угодно, — чтобы отогнать боль, смягчить ее. Наконец он заговорил снова:
— Бруно, я вспомнил, что рассказал мне как-то Поппа Фриц. Это история про молодого актера, заявившегося однажды к самому Таррадашу, когда тот ставил собственные пьесы в Альтдорфе, в старом Театре Возлюбленных Ульрика, что через дорогу. Хотя я слышал то же самое про молодого певца, пришедшего к великому Орфео…
Его дыхание стало теперь глубже, боль в ноге затихала. Скоро за ним придут. Жени пошлет сюда людей. Гуглиэльмо не оставит его долго валяться здесь со сломанной ногой.
— Как бы там ни было, Бруно, вот эта история. Молодой провинциальный актер приезжает в большой город в поисках славы и удачи на сцене. Он может петь, он может танцевать, он может показывать фокусы, и он был звездой в своем университетском театре. Молодчик добивается встречи с Таррадашем и производит на великого мастера хорошее впечатление. Но не настолько хорошее, чтобы предложить ему место в своем театре.
«Ты молодец, — говорит Таррадаш, — ты талантлив, у тебя внешность, подходящая для главных ролей, сила акробата и грация танцора. Ты отлично исполняешь разученные для прослушивания отрывки. Но кое-чего у тебя нет. У тебя нет опыта. Тебе нет еще и восемнадцати, и ты ничего не знаешь о жизни. Ты не любил, ты не жил. Чтобы стать великим актером, а не просто талантливым манекеном, ты должен уйти и жить полнокровной жизнью. Возвращайся через шесть месяцев, расскажешь, как твои дела».
Лицо Детлефа было мокрым от слез, но его тренированный голос не дрогнул.
— И вот, Бруно, парень покидает театр, совет Таррадаша вновь и вновь звучит в его мозгу. Шесть месяцев спустя он возвращается и рассказывает такую историю. «Вы были так правы, господин, — говорит он великому человеку. — Я остался здесь, в этом городе, жил сам по себе, испробовал все. Я встретил девушку и благодаря ей узнал о себе такое, чего даже не подозревал. Такого со мной еще никогда не бывало. Мы любим друг друга, и душа моя так и трепещет, словно яблоневый цвет на весеннем ветерке».
Детлеф посмотрел на оплывшую тушу человека, который был Демоном Потайных Ходов.
«Все верно, — говорит Таррадаш. — Теперь, если она покинет тебя…»
ЧАСТЬ ВТОРАЯ ХОЛОДНЫЙ ПУСТОЙ ДОМ
1
Лежа в постели, он слышал доносящуюся издалека музыку. Ему казалось, будто музыка наполняет бесчисленные комнаты и коридоры Удольфо, точно газ, сладко пахнущий, но ядовитый, невидимо, но неумолимо растекающийся по большим и малым башням, по анфиладам комнат и конюшням, по чердакам и фронтонам громадного, несуразного, большей частью заброшенного дома. Внизу, в огромном холле, играли на клавесине, не то, чтобы хорошо, но с удивительным энтузиазмом. Это упражнялась Кристабель, угрюмая дочь Равальоли и Фламинеи, девушка с мягкими руками и зловещей улыбкой. Это было драматическое музыкальное произведение, исполненное неистового чувства.
Мельмоту Удольфо неистовые чувства были понятны. Благодаря снадобьям и настоям доктора Вальдемара он был пленником собственного усохшего тела, и его разум оставался единственной искоркой в этом уже гниющем трупе. И все же его обуревали неистовые чувства.
Он снова задумался о своем завещании. Бедняжке Женевьеве придется признаться, или она лишится наследства навсегда. Сейчас она вполне свежа, но — подобно ему — будет жить долго, слишком долго. Пинтальди нужно официально признать внуком Мельмота, чтобы иметь возможность передать состояние его теперешним любимцам, близнецам. Юный Мельмот — самый чистокровный Удольфо из них всех, и он стал бы великолепной партией для Флоры, когда подрастет и займет достойное место в этом мире. Лишь давно исчезнувший Монтони, чьим внебрачным сыном объявляет себя Пинтальди, мог бы, возможно, соперничать с ним в этом.
Несколько ночей назад юный Мельмот и Флора застали врасплох Мирру, одну из служанок, и связали ее. Они посадили ей на живот мышь и накрыли чашкой, закрепив ее шарфом. Через час мышь проголодалась и начала грызть мягкий пол своей тюрьмы. Юный Мельмот счел это замечательным опытом и поцеловал Флору в губы, празднуя успех. В них, несомненно, течет кровь Монтони; хотя одному Ульрику известно, кто была их мать.
Завещание должно отражать чистоту крови Удольфо. Несколько раз за последние столетия братья женились на сестрах, кузены на кузинах, и все для сохранения чистоты крови.
Старый Мельмот был почти слеп, но он не покидал постели лет уже, наверно, тридцать и не нуждался в зрении. Он знал, где вокруг него висят занавеси и куда каждый день ставят поднос.
Он не ощущал больше вкуса пищи, и обоняние тоже давно исчезло. Он не мог приподнять руку или ногу больше чем на один-два дюйма, да и то с огромным усилием, не мог даже оторвать головы от слежавшейся подушки. Но он все еще слышал. Пожалуй, слух у него теперь острее, чем был в молодости.
Он слышал все, что происходило в стенах Удольфо.
В разрушенное западное крыло, где отсутствовала крыша и великолепные мозаичные полы, созданные по эскизам его безумного двоюродного прадеда Гесуальдо, были открыты всем стихиям, порой забредали в поисках добычи волки. В конюшнях все еще жужжали мухи вокруг заброшенных, умирающих лошадей. В подвалах скреблись в старинные дубовые двери крысы, шмыгающие среди костей позабытых узников. А бедная Матильда, с раздувшейся до невероятного головой, время от времени бушевала, протестуя против своей судьбы, у себя в комнате, круша мебель и бросаясь на слуг с энергией, которой старый Мельмот мог только позавидовать. Надо включить в завещание содержание для Матильды. Покуда она остается человеком, она должна получать пособие.
Во мраке, который вечно был теперь перед его лицом, появился свет. Сначала маленький, он становился все ярче. Свет был голубой, какой-то нездоровый, и в нем было лицо. Знакомое лицо. Длинный нос, провалы пустых глазниц вместо глаз.
Старый Мельмот узнал черты своего старшего сына.
— Монтони, — выдохнул он, его истончившееся, как бумага, горло изрыгнуло это имя, будто волосяной клубок.
Законный наследник Дома Удольфо, который исчез ночью в бурю шестьдесят лет назад, смотрел на развалину, оставшуюся от отца, и его пустые глазницы наполнялись жалостью.
Старый Мельмот улыбнулся, и лицо его пошло трещинами. Десны ныли. Не сейчас. Он еще не готов. Он вцепился в простыню, как цеплялся за жизнь. Столько еще нужно сделать, столько изменить. Он не готов к смерти.
2
Принц Клозовски молил богов, в которых, по его утверждениям, больше не верил, чтобы никто из его попутчиков не умер от желтой лихорадки. Он предполагал, что большинство из них стали жертвами обычного голода или чрезмерного усердия пыточных дел мастера, но один из частых гостей Марино Зелучо вполне мог занести сюда болезнь, которая давала возможность быстро покинуть подземную тюрьму дуче. Пока повозка грохотала по ухабистой дороге к болоту, он чувствовал, как из нескольких тел на него сочится жидкость, и покрепче зажимал рукой рот и ноздри. Лежа среди трупов, он ощущал исходящую от них вонь. Дышать становилось все труднее. Естественно, Клозовски находился в самом низу, и тяжесть громоздившихся над ним тел становилась невыносимой. Он уже не чувствовал ни рук, ни ног, и при каждой попытке пошевелиться локти обжигала боль. Душная тьма становилась все жарче с каждой милей ужасного пути.
Дуче сказал ему, что единственный путь на волю из подземной тюрьмы Зелучо — в повозке с мертвецами, и вот он тут, доказывая, что паразит был прав. Если это суровое испытание не окончится в ближайшее время, Клозовски, как ни печально, не доживет до того, чтобы воспользоваться его плодами. Его матушка, вдовствующая принцесса, не одобрила бы его теперь. Но она не одобряла сына с малолетства, так что это едва ли можно считать чем-то новым. Ему хотелось откашляться, но на спину давил слишком большой груз. Он смог лишь слабо кашлянуть, вжимаясь тощим телом в грубый деревянный настил повозки.
Из всех его дерзких побегов этот был наименее приятным. Сквозь щели между досками он втягивал холодный чистый воздух да видел иногда случайные отблески света в придорожных лужах. Послушник Морра, удобно устроившийся на мягкой подушечке облучка, мурлыкал себе под нос какую-то заунывную мелодию, транспортируя человеческие отходы к болоту, служившему тюрьме негласным кладбищем. В болоте водились существа, которых хозяева Зелучо предпочитали сытно кормить в надежде, что тогда тем не вздумается покинуть свои водяные жилища в поисках живого мяса. Тилейцы всегда поступали таким образом, предпочитая приспосабливаться к созданиям Хаоса, а не сражаться с отвратительными монстрами.
Зелучо слишком хорошо жил на то, что вытягивал с крестьян, чтобы утруждаться созданием заводов и фабрик. Он был типичным паразитом, плодом десяти поколений кровосмешения, притеснения людей и благоуханных привилегий. Случись революция, клялся себе Клозовски, и все будет иначе…
Погода в этих унылых краях, где леса сменяются болотами, славилась своей непредсказуемостью, и Клозовски несколько раз слышал, как начинал барабанить дождь по брезентовому верху повозки. Он был уверен, что порой к неизменному грохоту колес примешивался случайный раскат грома. Тут часто случались наводнения. Большинство здешних дорог едва ли были чем-то иным, как не болотными гатями, за которыми к тому же скверно следили.
Клозовски продолжал корить себя. Как обычно, в теперешнем затруднительном положении он был виноват сам. На революционном пути всегда встречались разные соблазны, и слишком часто он позволял себе поддаться искушению. Сначала он проповедовал свою веру донне Изабелле Зелучо, убеждая ее в перерывах между более традиционными ухаживаниями в справедливости провозглашенной им борьбы. Она, казалось, согласилась с тем, что аристократия — это мерзость, которая должна быть стерта с лица земли в результате неистовой революции. Однако было неразумным переходить от философского и амурного завоевания супруги дуче сразу же к покорению его дочерей, Олимпии и Джульетты. Девушки страстно желали узнать побольше о революции и сбрасывании оков, особенно когда Клозовски доказал им, что старомодное и ханжеское целомудрие, которое проповедовали их родители, будет отброшено наряду с любыми понятиями о званиях и титулах. Но, по мере того, как энтузиазм сестер рос и приносил весьма успешные плоды, у их матери он все угасал.
Повозка наскочила на лежащий посреди дороги камень, и чья-то выпирающая кость воткнулась ему в бок. Он явственно услышал гром. Суеверные люди говорили, что удары грома — это знак гнева Ульрика, бога сражении, волков и зимы. Клозовски, знавший, что боги — это выдумка, изобретенная паразитами-церковниками, чтобы оправдать угнетение трудящихся масс, вознес молитву Ульрику, чтобы тот помог ему выбраться из-под этой горы трупов. Сквозь щель перед его глазами полыхнула молния, и он увидел дорожную грязь и пучки травы, белой в свете мгновенной вспышки. Где-то совсем рядом снова раскатился гром. Наверно, приближается гроза.
Однажды ночью, когда он возвращался в растрепанном виде после встречи с одной из девушек, его схватили стражники и притащили к дуче на длинную лекцию о правах и обязанностях богатых наследников. Донна Изабелла, забыв о своих новых взглядах, покорно стояла рядом со своим толстым богатым супругом, кивая вслед каждому его слову, словно его речь не была эгоистичной болтовней идиота с обезьяньими мозгами. Закончив тираду, Зелучо, не дав Клозовски никакой возможности опровергнуть его жалкие аргументы в обстоятельной дискуссии, приказал бросить революционера в глубины подземной тюрьмы до конца его дней. Дуче представил узника Танкреди своему укрытому под капюшоном приспешнику, имевшему репутацию самого искусного мастера пыток во всей Тилее, и заверил его, Клозовски, что их знакомство перерастет, к обоюдному удовольствию, в куда более глубокие отношения, которые доставят ему, Зелучо, немало незабываемых часов. Дуче предвкушал вопли боли, отказ от самых глубоких политических убеждений и душераздирающие, хотя и тщетные извинения, предложения о возмещении убытков и мольбы о милосердии.
Кость проткнула ему кожу и вонзилась глубже. Чувство боли порадовало Клозовски. Оно давало ему понять, что он еще в состоянии что-то чувствовать. Кровь стекала струйкой и скапливалась под ним. Туман, который начал было затягивать его мозг, рассеялся. Повозка ехала быстрее, послушник пытался управиться со своим неприятным делом до начала грозы.
Если бы не сердечность, великодушие и сострадание Фиби, миловидной и впечатлительной дочки тюремщика, Клозовски все еще сидел бы в тюрьме, прикованный к стене, дожидаясь, когда Танкреди раскалит свои щипцы и клейма, смахнет пыль с тисков для раздавливания пальцев и начнет для вдохновения листать справочник по анатомии.
Его побег может еще окончиться неудачей, если наваленные сверху трупы вышибут из него дух. Он старался набирать в грудь побольше воздуха и задерживать его там как можно дольше, делая медленный, мучительный выдох. После этого он боролся за следующий вдох. По спине, обжигая, разливалась сверху донизу боль. Теперь он чувствовал ноги, их словно кололи тысячи крохотных ножей. Он пытался пошевелиться, спихнуть тяжелых мертвецов со своего хребта.
Клозовски поклялся, если останется жив, написать «Эпопею Фиби», которая прославит дочь тюремщика как героиню революции, достойную сравнения с мученицей Ульрикой Блюменшейн. Но вспомнил, что часто клялся написать эпические поэмы и неизменно утрачивал пыл после, самое большее, пары десятков страниц. Как поэт он был более силен в коротких произведениях, вроде шести строф его достопамятного «Пепла стыда». Он попытался наметить первую песнь «Баллады о Фиби», решив ограничиться дюжиной стихов. Из этого ничего особенно не вышло, и он начал думать, не будет ли достаточно сонета «Фиби», чтобы оплатить его долг благодарности.
Повозка поехала медленнее. Клозовски гадал, что могло встревожить послушника.
Для революции настали плохие дни. В подземелье он вдруг понял, что не написал ни единой поэтической строчки с самого бегства из Альтдорфа, вскоре после Великих Туманных Бунтов. Когда-то стихи лились из него, словно вино из проколотого бурдюка, донося его страсть до тех, кто слышал его выступления или читал его памфлеты, пробуждая подавленное недовольство всюду, где бы они ни звучали. Теперь они стали редкостью. Вожди революции разбежались, заточены в тюрьмы или убиты, но дело их живет. Пламя, может, и угасло, оставив после себя лишь маленькую искорку, но он, покуда дышит, не перестанет раздувать эту искру, веря, что, в конце концов, пламя вновь разгорится и уничтожит ненавистный всемирный заговор титулованных воров и убийц.
Повозка остановилась, и принц Клозовски услышал голоса.
Он мог говорить на изысканном тилейском паразитирующих классов, вдовствующая мать позаботилась о его образовании, но ему трудно было понимать грубый жаргон угнетенных масс. Это составило определенные трудности в Мираглиано, где он надеялся посеять семена бунта, но выяснилось, что потенциальные революционеры большей частью не обращают на него внимания, поскольку не в состоянии понять его аристократические речи. В конце концов, он покинул город, когда там стала распространяться желтая лихорадка и из людей прямо на улицах вдруг начинала сочиться желтая жидкость. В Тилее всякой заразы было больше, чем на портовой собаке блох.
В оживленной перепалке участвовали три голоса. Один принадлежал послушнику Морра, два других — встретившимся на дороге незнакомцам. Те были пешими, а повозку тащили две вполне приличные лошади из конюшни дуче. Мужчины явно усматривали в этом несправедливость и настаивали на том, чтобы она была немедленно исправлена. В любое другое время Клозовски поддержал бы их законное требование, но если эта поездка затянется, то его отсутствие в тюрьме Зелучо может быть замечено, и стражников снарядят в погоню.
Дуче не из тех, кто готов простить человека, который, как он предполагал, опорочил его жену и дочерей, и позволить подстрекать к бунту крестьян в своем поместье, предлагая арендующим у него землю фермерам оставлять большую часть выращенного себе, а не отдавать девять десятых урожая в амбары замка. И донна Изабелла вряд ли будет благосклонна к любовнику, который, как она объявила, бросил ее ради более зеленых маслин, сколько бы он ни твердил ей, что верность — всего лишь одна из цепей, которыми пользуется общество, чтобы заточить истинного революционера в тюрьму своих догм.
Послушник Морра упорствовал. Он не отдаст лошадей, чтобы самому застрять посреди дороги с полным возом быстро тухнущих трупов.
Внезапно он изменил мнение. Послышались новые голоса. Другие мужчины, не пешие, появились из придорожного леска и принялись настаивать, чтобы послушник отдал лошадей дуче их товарищам, чьи кони были убиты. Кругом раздавались голоса, и Клозовски слышал, как фыркают подъехавшие совсем близко кони. Повозку окружили. Один из всадников говорил на удивление правильно, обращаясь к послушнику на хорошем Старом Всемирном. Он утверждал, что его люди остались безлошадными в результате кровавого сражения с бандой грязных скавенов, крысообразных существ, представлявших такую большую проблему в Гиблых Болотах, и что послушник должен быть горд, что помогает таким героям.
Возница, наконец, сделал вид, что поверил, и лошадей выпрягли. Пешие путники надели седла на своих новых скакунов, и весь отряд умчался прочь по болотистой дороге.
— Бандиты, — сплюнул послушник, когда компания оказалась вне пределов слышимости.
Клозовски опасался, что его спина сломается под тяжестью трупов. Если он попытается встать, не окажется ли, что обломки его костей превратились в ножи, рвущие его изнутри почище добела раскаленных вертелов Танкреди. Конечно же, боль стала еще сильнее.
Повозка больше не двигалась. Снова загрохотал гром.
Он пошевелил руками, проверяя их силу, надеясь, что не слишком ослаб за время, проведенное в подземной тюрьме. Потом уперся в дно повозки, пытаясь выпрямиться. Это было мучительно, но он почувствовал, как сдвигаются тела, из-под груды которых он пробивался наверх. Его голова уперлась в брезент, туго натянутый поверх трупов. Однако ткань была старая и ветхая. Сжав кулак, Клозовски ударил по ней и почувствовал, что материя поддается. Он встал, раздирая брезент, протискиваясь через им же проделанную дыру. С шипением вышел трупный газ и быстро рассеялся, после него остался лишь мерзкий привкус в горле.
Был вечер, ночь еще не наступила. Стояла ранняя весна, болотные насекомые уже проснулись, но еще не проявляли столь убийственной кровожадности, как в разгар лета.
Он вдохнул чистый воздух и победно вскинул руки. Внутри него все осталось целым.
Послушник, совсем молодой человек, в скинутом на плечи капюшоне, взвизгнул и замертво рухнул на дорогу, лишившись чувств.
Клозовски рассмеялся. Он мог вообразить, на что походил, выскочив из-под мертвых тел.
Небо было плотно затянуто грозными тучами, лун не видно. Последние закатные лучи заливали горизонт кровью и рассыпали оранжевые блики по болотам на юге. Начинал моросить дождь, оставляя пятна на рубахе Клозовски. После жары и грязи это доставляло удовольствие, и он смотрел в небо, подставляя дождю лицо, чувствуя, как по бороде сбегают струйки. Дождь припустил уже всерьез, и он огляделся, мотая головой. Дождевая вода была самой чистой из того, что ему довелось пробовать за последние недели, но такой холодной, словно только что растаявший лед, и он за минуту продрог до костей.
Поэт-революционер выбрался из повозки, размышляя, где он и что делать дальше. К югу лежали Гиблые Болота, по их глади барабанили дождевые капли с гальку величиной. К северу виднелись жидкий, чахлый лесок и гряда высоких гор, тянущихся вдоль границы с Бретонией. Ни одно из направлений не выглядело особенно привлекательным, но о болотах он слышал слишком уж ужасные истории. Казалось разумным держаться подальше от всего, что именуется на картах гиблым.
Вдалеке он услышал стук копыт. Едут этой дорогой. Возможно, это погоня за бандитами, но они будут не прочь изловить сбежавшего узника. Решение пришло само.
3
Библиотека Удольфо была одним из крупнейших частных собраний в Старом Свете. И самым заброшенным. Женевьева вошла в огромную центральную галерею и подняла фонарь. Она стояла на островке света в океане теней.
Где же Равальоли и Пинтальди?
На полу лежал толстый слой недавно потревоженной пыли. Равальоли и Пинтальди находились где-то в лабиринте из книжных шкафов. Женевьева помедлила, пытаясь воспользоваться своим сверхъестественно чутким слухом. Равальоли часто говорил, что есть в ней нечто странное.
Она могла слышать, как стучит дождь в пять окон тридцатифутовой высоты в конце галереи. Она знала, что это, наверно, демон бури. Над Удольфо часто бушевали бури, осаждая горную крепость, будто вражеские армии. Когда шли сильные дожди, ущелья превращались в подобие водосточных труб с хлещущей из них водой, и тогда покинуть имение было невозможно.
Где-то в библиотеке в дыру в стене задувал ветер, издавая странный плач, похожий на голос флейты. Звук был немелодичный, но чарующий. Ватек утверждал, что это плач Призрачной Невесты, убитой четыре века назад ревнивым братом-любовником накануне ее свадьбы с прапрапрадедом Мельмота Удольфо Смаррой. Женевьева не слишком доверяла всем этим россказням Ватека о призраках. По словам семейного адвоката получалось, что на каждый камень в Удольфо, на каждый квадратный фут поместья приходилось по три призрака каких-то древних невинно убиенных. Если принять все это на веру, поместье должно по колено утопать в крови.
Кровь. Мысль о крови заставила сердце Женевьевы забиться чаще. Во рту пересохло. За последнее время она ничего не ела. Она представила себе кусок почти сырой говядины, исходящий кровью в супнице.
Она стояла в окружении шкафов высотой до потолка, заполненных невообразимым множеством книг. Большинство томов никто не тревожил столетиями. Лишь Ватек вечно рылся в библиотеке в поисках историй о давно забытых деяниях или призраках. Шкафы образовывали стены лабиринта, полный план которого еще никто не сумел составить. Здесь не было никакой системы, никакой картотеки. Пытаться отыскать какую-то конкретную книгу представлялось столь же безнадежным занятием, как искать конкретный лист в Лоренском лесу.
— Дядя Гвидо! — позвала она, и ее слабенький голосок запрыгал между книжных шкафов. — Синьор Пинтальди?
Слух ее уловил бряцание клинка о клинок: она нашла вечных дуэлянтов. На нее опустилось облако пыли, и ей пришлось затаить дыхание. Между звяканьем и лязгом она расслышала бормотание сошедшихся в поединке мужчин.
— Дядя Гвидо?
Она подняла фонарь и вскинула взгляд к потолку. К шкафам были приделаны лесенки, чтобы обеспечить доступ к верхним полкам, а между ними, на высоте двадцати футов над каменными плитами пола, перекинуты мостки.
Там, наверху, виднелись огни и плясали тени. Теперь она видела дуэлянтов, жмущихся к книжным шкафам, наносящих поочередно удары клинками.
Гвидо Равальоли, муж сестры ее матери, цеплялся одной рукой за лестницу, наклонившись над проходом. Женевьева видела его вставшую дыбом бороду над тугим белым гофрированным воротником и белые прорехи в его камзоле, где острие меча Пинтальди повредило ткань. Пинтальди, утверждавший, что он незаконнорожденный отпрыск пропавшего сына Старого Мельмота, Монтони, был моложе и сильнее, он прыгал от шкафа к шкафу с паучьей ловкостью, но ее дядя превосходил его в фехтовании. Они были равными соперниками, и их поединки обычно оканчивались ничьей.
Крайне редко одному из них удавалось убить другого. Никто уже не мог вспомнить, что изначально послужило причиной их спора.
Женевьева окликнула дуэлянтов, прося их остановиться. Порой у нее появлялось такое ощущение, что единственной ролью, отведенной ей в Удольфо, была роль семейного миротворца.
Равальоли запустил в своего непризнанного родственника целой охапкой книг. Пинтальди отбил их в полете, и они попадали на пол, ломая корешки. Женевьеве пришлось отступить. Равальоли сделал выпад, и острие его меча вонзилось в плечо Пинтальди, пуская кровь. Пинтальди нанес ответный удар сплеча, чиркнув Равальоли по лбу, но рана сильно беспокоила его, и он не мог нормально держать меч.
— Дядя, прекрати!
В Удольфо случалось чересчур много дуэлей. Члены семейства слишком походили друг на друга, чтобы мирно уживаться вместе. А пока Старый Мельмот оставался на смертном одре, никто не осмеливался уехать, боясь, что его вычеркнут из завещания.
Начало состоянию, как она знала, было положено отцом Смарры Удольфо, пиратом, собравшим богатую добычу, грабя побережье на своем галеасе «Черный лебедь». На протяжении веков деньги приумножались с помощью самых разных видов разбоя, честного труда и выгодных браков. Их было достаточно для всех, но каждый хотел получить больше, много больше. И, несмотря на видимое богатство, ходили нескончаемые слухи, будто Черный Лебедь спрятал большую часть своей добычи в потайном месте в окрестностях имения, слухи, спровоцировавшие многих на упорные, но напрасные поиски зарытого золота.
По крайней мере, так она поняла. Детали часто бывали неясны. Порой она не могла быть уверена даже в том, кто она такая. Она помнила лишь Удольфо, где один день походил на другой. Но не помнила, чтобы была когда-нибудь моложе своих шестнадцати лет. В этом доме ничто не менялось, и иногда она не знала, живет ли здесь всю жизнь или всего лишь мгновение. Могло ли это быть сном? Сном, приснившимся какой-то другой Женевьеве, вторгшимся в некую другую жизнь и полностью позабытым, едва видящий его проснулся?
Пинтальди пошатнулся. Веревки, на которых держался помост, натянулись, и Равальоли, неистово хохоча, принялся перерубать их.
Ее, может быть, второй кузен упал на колени. Его рана сильно кровоточила — алое на белой ткани рубахи с широким открытым воротом. У Пинтальди были аккуратно подстриженные усы и, ясное дело, лицо все в старых шрамах.
Издав победный клич, Равальоли взмахнул мечом, как топором, перерубив еще один толстый канат.
Помост развалился на части, деревянные планки посыпались на пол, осталась одна лишь веревка. Пинтальди начал падать, уцепился неповрежденной рукой за канат и повис в воздухе. Он вскрикнул. Меч его полетел вниз и вонзился в валяющуюся книгу.
Равальоли припал к одному из шкафов, втиснувшись между рядами огромных толстых книг. Теперь он не выглядел торжествующим. Глаза его заливала кровь.
Пинтальди потянулся к веревке раненой рукой, пытаясь покрепче ухватиться за нее, но не смог сжать пальцы в кулак. Ее дядюшка утер лицо и нанес последний удар, перерубив последний канат. Женевьева ахнула. Пинтальди тяжело ударился о книжный шкаф, ломая кости, и грохнулся возле нее. Его голова была вывернута под странным углом к телу.
Ей не оставалось ничего другого, как ждать.
Равальоли осторожно спустился со своего насеста. Он был ранен во время дуэли, и одежда его намокла от крови. У него не осталось сил даже на то, чтобы плюнуть на поверженного противника.
Женевьева смотрела на него, не считая нужным в очередной раз протестовать, Он уже знал, что эта семейная междоусобица бессмысленна, но не мог перестать сражаться, как она не могла перестать пытаться мирить их. Таковы уж были Удольфо.
Почему кровь, сочащаяся из узкой раны на его лбу, так возбуждает ее? Она может ощутить ее запах, ее вкус. Кровь сверкает, стекая тоненькой струйкой. Она чувствовала непонятную жажду.
Зазубренное копье молнии ударило в землю за окнами, осветив библиотеку такой вспышкой, что стало больно глазам. Тут же прогрохотал гром, сотрясая все здание.
Женевьева поддержала Равальоли, помогла ему добраться до дивана и усадила. Ему требовалось поспать.
Позднее она даст полный отчет Ватеку, а тот донесет его до Старого Мельмота. Завещание, этот без конца обсуждаемый между патриархом и его адвокатом секрет, возможно, будет изменено. Это завещание, главный предмет разговоров в залах Удольфо, все время изменяется, все новые пункты в него вписываются, изымаются, восстанавливаются, заменяются, меняют формулировку или пересматриваются. Никому, кроме Мельмота и Ватека, не было известно, что написано в завещании, но каждый строил свои предположения…
Она подошла к окну и выглянула в ночь. Библиотека находилась в самом сердце южного крыла Удольфо, здания, выстроенного посреди плато в виде гигантского креста, и из ее окон открывался вид на склоны, спускающиеся к долине. В ясную погоду, что случалось на удивление редко, можно было видеть даже Мираглиано и море. Сейчас же виднелась лишь впечатляющая завеса облаков с пленительным узором из дождевых капель. В одно из чахлых деревьев за разрушенной часовней Мананна угодила молния, и оно пылало, как факел, рваное пламя во тьме, сопротивляющееся хлещущим потокам дождевой воды. В его дрожащем свете казалось, что камни часовни пустились в пляс, будто в них, как сказал бы Ватек, вселились души жертв, которых пиратствующий папаша Смарры отправил на дно Тилейского моря.
Рука легла Женевьеве на плечо, ее развернули.
— Огонь, — прохрипел сломанным горлом Пинтальди. — Чудный огонь…
Пинтальди славился тягой к огню. Из-за этого он частенько попадал в беду. Его голова все еще торчала под странным углом, а плечо заскорузло от засохшей крови.
— Огонь…
Мягко обхватив его голову сильными руками, Женевьева повернула ее и правильно усадила на шее. Он выпрямился и для пробы покачал головой во все стороны. Убедившись, что все в порядке, Пинтальди не поблагодарил ее. Его взгляд был прикован к горящему дереву. На кончиках его усов повисли хлопья пены. Женевьева отвернулась и вместе с ним смотрела, как буря расправляется с огнем.
— Будто борющаяся душа, — сказал Пинтальди, — во власти богов.
Порыв ветра сбил пламя с дерева, которое стояло теперь, дымясь, с перекрученными, почерневшими, мертвыми ветвями.
— Ее поражение неизбежно, но пока она горит — горит ярко. Это должно послужить нам уроком.
Пинтальди поцеловал ее, вкус его крови обжег ей язык, и отшатнулся, отстраняясь. Временами он бывал ее любовником. Порой — заклятым врагом. Трудно было уследить. Все эти вариации имели какое-то значение для завещания, в этом она не сомневалась.
Он ушел. За окнами яростно ревела буря, терзая камни Удольфо. Этой ночью дом был холоднее льда.
4
Одеяние послушника отяжелело от ледяной воды, и Клозовски уже жалел о тепле и безопасности в груде мертвецов. Он заблудился в лесу. Судя по боли в ступнях и коленях, он лез куда-то в гору. Склон становился все круче, стремительно сбегающие с него потоки завивались вокруг его ног. Если тут и бродили разыскивающие его стражники, он не услышал бы их за шумом воды. Не позавидуешь тому, кто попытается верхом и в доспехах пробиваться сквозь такую бурю, и он полагал, что люди Зелучо уже, наверно, отказались от этой мысли. Но от этого было не намного легче.
Вспыхнула молния, запечатлевая черно-белое изображение леса в его глазах. Все деревья здесь были искривленные и корявые, будто в земле имелись залежи варп-камня и семена Хаоса, прорастающие среди других корней, изуродовали лес, сделав его похожим на ночной кошмар. С каждой вспышкой молнии казалось, что деревья все больше наклоняются вперед, протягивая ветви с острыми сучьями, точно руки со множеством локтей. Он приказал себе не поддаваться суевериям и поглубже натянул одолженный у послушника капюшон. Ледяная струйка воды побежала ему за шиворот.
Мягкая земля под ногами превращалась в море грязи. Скоро между лесом и болотами на юге не останется особой разницы. Он с трудом брел по этому месиву; а башмаки послушника оказались ему чересчур велики и уже заполнились густой холодной жижей, от которой стыли пальцы на ногах. Если он остановится, то тут же и утонет в грязи.
Он упорно пробивался вперед, а дождь тугой стеной преграждал ему путь вместе с постоянно меняющим направление ветром. Его одеяние хлопало на ветру, словно ослабевшие крылья умирающего ворона. Символ Морра, вышитый у него на груди, был очень кстати. Он, наверное, уже вполне походил на мертвеца.
В первую очередь сейчас он должен найти убежище. Ни одно из деревьев не могло бы укрыть его от дождя и ветра. Колени его готовы были подогнуться, а голые кисти рук сморщились, как у утонувшего моряка, который пробыл в воде уже достаточно долго, чтобы рыбы успели выесть его глаза. Могло статься, и в этом тоже была своя ирония, что он сбежал из подземных казематов Зелучо только для того, чтобы погибнуть на свободе, чтобы стать жертвой не жестокости дуче, а равнодушных и беспристрастных стихий.
Земля плавно уходила вверх, кругом текли неспешные ручьи жидкой грязи. Наверняка где-то здесь должна быть охотничья избушка или же хижина дровосека. Он обрадовался бы даже пещере.
Клозовски показалось, что впереди вверху виднеется огонек.
В ногах его словно прибавилось силы, и он, раздвигая плечом пелену дождя, устремился на свет. Он не ошибся, это действительно был огонь. Но почему-то вид его вызывал беспокойство. Бледное голубое свечение, ровное, искажаемое лишь завесой дождя, повисшей между ним и Клозовски.
Он дотащился до насыпи, укрепленной камнями и бревнами, и оказался на остатках дороги. Теперь огонь был ясно виден: голубой шарик, повисший в нескольких футах над землей, как маленькое слабое солнце. А под ним лежала опрокинувшаяся карета.
Лошадь со сломанной шеей запуталась в постромках, ноги ее торчали в разные стороны. Здесь же, уткнувшись лицом в грязь, валялся кучер в ливрее. Он не шевелился, придавленный поперек спины упавшим деревом.
Клозовски побежал, шлепая башмаками по мощенной булыжником, укатанной дороге. По крайней мере, карета — это хоть какое-то укрытие.
Ему не хотелось смотреть на голубой свет, и он пытался отвести от него взгляд. В самом центре голубой оттенок бледнел и переходил в белый, и еще там виднелись какие-то темные пятна, плотность свечения все время менялась, и все вместе напоминало ему лицо.
Раздался скрип. Внутри кто-то вскрикнул. Карета лежала на боку, в одно из открытых окон хлестал дождь. Там, внутри, находились люди, и они о чем-то спорили. Капли голубого пламени стекали, будто дождь, и испарялись с поверхности кареты. Клозовски добрался до экипажа, и его залил голубой свет, от которого не исходило ни малейшего тепла.
— Эй, там! — прокричал он. — Друг, друг!
Он подтянулся и заглянул в открытое окно. Раздались хлопок и шипение, вскрикнула женщина.
— Вы идиот, я же говорила, что оно не выстрелит, если порох отсырел.
Клозовски попытался забраться внутрь, но нарушил неустойчивое равновесие кареты. Он услышал, как стукнуло о дорогу колесо, когда экипаж выровнялся. И соскочил, чтобы ему не переломало ноги. Люди внутри попадали на пол и, похоже, оцепенели от ужаса.
— Прочь, чудовище, — произнес мужчина.
Клозовски увидел наставленный на него дрожащий пистолет. Его полка и ствол почернели от сажи и еще дымились. Еще раз он не выстрелит. Революционер потянул на себя дверь и втиснулся внутрь, оттолкнув стрелка.
Внутри было мокро, но, по крайней мере, дождь не хлестал по лицу. Звук был такой, будто на деревянной крыше экипажа бьют тысячи барабанов.
В карете Клозовски обнаружил двоих пассажиров: дородного мужчину в возрасте, вооруженного пистолетом, и девушку лет двадцати, хорошенькую, с копной медно-золотистых локонов.
Должно быть, отправляясь в путешествие, они были хорошо и дорого одеты. Теперь же стали мокрыми, грязными и оборванными, как самые жалкие из крестьян. Природа всех уравнивает не хуже революции. Пассажиры явно боялись его и отпрянули, уцепившись друг за друга.
— И что ты за демон?[2] — осведомился мужчина.
— Я не демон, — ответил Клозовски. — Я просто заблудился в бурю.
— Он священнослужитель, Исидро, — сказала женщина.
— Слава богам, — выпалил мужчина. — Мы спасены. Изгони этих демонов, и я прослежу, чтобы ты был щедро награжден.
Клозовски решил не сообщать им, что одолжил облачение на время. Он видел снаружи свет, но никаких демонов не было.
— Это Исидро д'Амато, — сообщила женщина, — из Мираглиано. А я Антония.
— Александр, — представился Клозовски.
Антония была не так напугана, как д'Амато, и лучше способна справиться с ситуацией. Он сразу понял, что она не из паразитов.
— Мы были в пути, когда налетела эта буря, — сказала она. — Потом вдруг эта вспышка, и карета опрокинулась…
— Демоны, — выдохнул д'Амато. — Это были демоны и монстры. Они пришли за… за…
Он заткнулся. Явно не хотел говорить, за чем, по его мнению, пожаловали демоны. Клозовски подумал, что если этого человека отмыть и обсушить, он был бы не очень похож на теперешнего Исидро д'Амато. Знакомое имя, он был уверен, что слышал его, когда жил в Мираглиано.
— Там, впереди, дом, — сообщила ему Антония. — Мы видели его за деревьями, пока еще не стемнело. Мы пытались добраться до него, укрыться от бури.
Совсем рядом сверкнула молния. Зубы Клозовски стучали, вторя громовым раскатам. Голубой шар рос, он уже был со всех сторон. Его свет одновременно успокаивал и клонил ко сну. Принц-революционер поборол соблазн. Кто знает, что может случиться, если он закроет глаза.
— Нам лучше попробовать добежать до него, — предложил он. — Мы не можем пережидать бурю здесь. Это опасно.
Д'Амато крепче прижал к груди саквояж, словно подушку, и не шелохнулся.
— Он прав, Исидро, — сказала Антония. — Этот свет что-то делает с нами. Надо идти. Тут всего несколько сотен ярдов. Там люди, огонь, еда, вино…
Она уговаривала его, будто ребенка. Он не хотел покидать карету. Ветер широко распахнул дверь, ударив ее о борт экипажа, и внутрь ворвался дождь, точно плеснули водой из ведра. В светящемся шаре теперь явственно угадывалось лицо, с длинным носом и щелями глаз.
— Пойдемте.
Клозовски потянул Антонию за руку, и они выбрались из кареты.
— Но Исидро…
— Он может оставаться, если хочет.
Он повлек женщину прочь от сломанного экипажа, и она не особенно противилась. Не успели они сделать и десяти шагов, как д'Амато высунул голову в дверь, пулей вылетел наружу и припустил бегом, по-прежнему крепко обнимая саквояж.
Он был толстяк, не слишком-то легкий на ногу, но с энтузиазмом шлепал по грязи, пока не пошатнулся, и Клозовски с Антонией удалось подхватить его прежде, чем он упал. Он высвободился, стараясь держать подальше от них свой саквояж. Это явно была его любимая игрушка.
— Туда, — указала Антония.
Дорога плавно шла вверх и поворачивала. Клозовски ничего не смог разглядеть в сырой мгле.
— Это огромный дом, — сказала она. — Мы увидели его за много миль.
Д'Амато стоял как прикованный к месту, уставившись в пустые глазницы голубого лица. Антония потянула его за локоть, пытаясь развернуть. Он помотал головой, и она дала ему пощечину. Сильно. Он встрепенулся и двинулся вслед за ними.
Они втроем пробирались впотьмах. Клозовски хотелось оглянуться, но он не стал этого делать. У него было такое чувство, что он никогда уже не отогреется.
Разглядеть что-либо отчетливо было невозможно, но твердая дорога под ногами была ничем не хуже любой другой.
— Они не смогут забрать его… — бормотал д'Амато. — Оно мое, мое…
Холодная вода затекла Клозовски между глазами и веками, внутри черепа застывал лед.
— Смотрите! — воскликнула Антония.
С одной стороны дороги показалась стена, частью вырезанная в горном склоне, частью сложенная из огромных каменных блоков. Они стояли теперь возле громадных железных ворот, ржавых и перекошенных. Они легко могли бы пробраться внутрь между прутьями. Впереди темнели очертания огромного дома, в нем мелькали неяркие огни.
Клозовски стоял позади всех и смотрел на ворота. Должно быть, богатое поместье. Здесь, наверно, живет семейка представителей паразитирующего класса, сосущая жизненные соки из крестьян, попирающая сапогами угнетенные массы.
На верхушке ворот в завитках орнамента виднелось какое-то слово. Это было название поместья и, скорее всего, имя рода.
УДОЛЬФО.
Клозовски никогда не слышал о нем.
5
Молва о дуэли дошла до Шедони, тестя Равальоли и сына Старого Мельмота, и его неодобрение нависало над обеденным столом, подобно болотному газу. Старик, слывший в минувшей около века назад юности признанным распутником, сидел во главе стола. Он ждал, когда унаследует от своего прикованного к постели отца право возглавлять семью.
Рядом с ним были пустое кресло и прибор, которые всегда ставили для его больной жены Матильды, которой Женевьева ни разу не видела, а рядом расположились двое чужаков, от которых в наибольшей степени зависело все семейство — адвокат Ватек и доктор Вальдемар. Оба жили в Удольфо вечно, и оба приобрели фамильные черты — вытянутые лица и глубоко посаженные глаза. Вальдемар был почти лысый, если не считать три изысканнейшие пряди волос, заботливо приклеенные к голой, сверкающей коже черепа. У Ватека же волосы были настолько густые, что казалось, будто его глаза выглядывают из клубка черной шерсти.
Временами поговаривали, что Ватек или Вальдемар — это либо давно исчезнувший брат Шедони, Монтони, предполагаемый дед Пинтальди, либо результат адюльтера или кровосмесительной связи Шедони в пору его бурной молодости. Ни один из этих слухов никогда не был ни подтвержден, ни опровергнут.
Ватек и Вальдемар ненавидели друг друга со страстью, превосходившей любое чувство, на которое была бы способна Женевьева, и каждый ничуть не сомневался, что другой постоянно плетет против него интриги, желая его смерти. В данный момент излюбленным орудием убийства считался яд, и на протяжении недель ни один из них не притрагивался к пище, в происхождении которой был хотя бы чуть-чуть неуверен. Адвокат и врач взирали друг на друга поверх тарелок, наполненных мясом с картошкой, и каждый безмолвно подначивал другого набить рот пищей, возможно, отравленной. Ватек обладал статусом опекуна над завещанием, но в задачу доктора Вальдемара входило продлить жизнь Старого Мельмота до тех пор, пока оно не будет окончено и подписано.
Старому Мельмоту, который из своей спальни все еще правил этим королевством, было хорошо за сто двадцать, и дни его намного продлились против предполагаемого благодаря доктору Вальдемару, много лет путешествовавшему по Катаю, Лустрии и Темным Землям в поисках магических компонентов, необходимых для продления жизни. Ее тетка говорила, что он богохульник и колдун. Но Старый Мельмот был все еще жив, хихикая над каждой новой интригой в развертывающейся перед ним саге о его семье.
На другом конце стола Равальоли, сидящий напротив Пинтальди, щедро наливал себе вина в бокал, а его жена Фламинея с неодобрением наблюдала за ним. Она была последней из приверженцев давно дискредитировавшего себя «Крестового Похода За Нравственность» Клея Глинки и по большей части осуждала земные наслаждения. В семье должен был найтись кто-то, чтобы критиковать ее нравственность, и Фламинея назначила на эту роль себя, используя любую возможность выказать свое негодование. Несколько месяцев назад она с молотком в руках ополчилась на неприличные скульптуры в висячем саду и уничтожила, во имя благопристойности, немало бесценных и невосстановимых произведений древнего искусства. После этого, естественно, завещание было самым суровым образом пересмотрено в том, что касалось ее интересов, и ее священный пыл на время поугас. Равальоли, еще задолго до этого переставший делить с женой ее комнаты, демонстративно отхлебнул преувеличенно большой глоток, подержал вино во рту и удовлетворенно вздохнул, когда оно просочилось в горло. Тетушка Фламинея неодобрительно хмыкнула и принялась ловко и безжалостно кромсать мясо на крохотные кусочки зазубренным столовым ножом.
Женевьева сидела рядом с пустым креслом, принадлежавшим Фламинео. До своей неожиданной гибели он был ее отцом и братом Фламинеи. По ее другую руку стояло похожее на трон сооружение, украшенное затейт ливой резьбой, которой Фламинея явно не одобряла, а на нем восседал упитанный дядя ее отца, Амброзио, монах Ранальда, которого выгнали из ордена Бога Мошенников за то, что у него было слишком много пороков. Она придвинула кресло вплотную к месту покойного отца специально, чтобы ее незащищенное колено и бедро оказались подальше от вороватых пальцев Амброзио.
На расстоянии десяти футов, через стол, сидели красавчики-близнецы Юный Мельмот и Флора, десятилетние отпрыски Пинтальди от женщины, едва ли имевшей человеческое происхождение, поскольку уши у них были слегка заостренные. Их кудрявые волосы рассыпались по тонким изящным плечикам. Близнецы редко разговаривали, приберегая слова друг для друга. Они уже закончили есть и сидели тихо, робко и совершенно одинаково хлопая глазами.
Довершала собравшуюся за обедом компанию Кристабель, дочь Равальоли и Фламинеи, настолько же смуглая, насколько Женевьева была светловолосой и светло-кожей. Она сидела с другой стороны от Амброзио, сжав вилку, готовая пресечь любые исследовательские поползновения толстого монаха. Она получила образование в Империи, в Академии Нулна, и недавно вернулась в Удольфо, шокируя мать манерами, которым, похоже, научилась за время пребывания вне стен родимого поместья. Однажды во время спора о том, кому принадлежит шляпка, Кристабель зловеще сообщила Женевьеве, что взяла курс уроков у Валанкорта, мастера фехтования, и будет счастлива продемонстрировать свое умение. Женевьева знала также, что ее кузина была страстной поклонницей неких корешков и часто предпочитала унестись из холодных, голых стен Удольфо в наркотические мечты. Сейчас она ела вяло, движения рук были не совсем скоординированы, и Женевьева подозревала, что она уже успела пожевать свой корешок.
Женевьева обвела взглядом весь стол. Трудно было проследить связи внутри ее семьи, запомнить, в каком они родстве с нею и друг с другом. Порой они менялись, и родственник, которого она считала дядей, оказывался ее кузеном, а кузина могла стать племянницей. Все зависело от дополнений к завещанию, которые меняли все.
За высокими окнами вспыхнул зигзаг молнии.
Одо Жокке, дворецкий, выступавший в роли главного лакея, командовал тремя служанками — Лили, Миррой и Таньей, — подававшими на стол блюдо за блюдом. Жокке был семи футов ростом, с широкими плечами, которые годам лишь теперь удалось согнуть. Он служил капитаном гвардии Удольфо во время последней крупной семейной войны, когда брат Старого Мельмота, ныне покойный некромант Отранто повел в атаку на поместье демонов и мертвецов.
Жокке был ранен когтями демона Слаанеши. Лицо его наискось пересекали три глубоких шрама, нос свернут набок, губы порваны, глаза, казалось, пристально смотрят из-под складок мертвой кожи похожего на маску лица. Голос из него вырвали тоже, но он все же был человеком весьма способным, и Старый Мельмот доверял ему больше, чем даже Ватеку и Вальдемару. Никто не сомневался, что Жокке по завещанию будет назначена пенсия.
Женевьеве не хотелось есть. Пережаренное мясо было насквозь серым, а овощи ее не интересовали, особенно серовато-белый картофель с черными глазками, растущий на здешнем огороде. Она отпила немного красного вина, не обращая внимания на убийственные взоры Фламинеи, но оно лишь обожгло ей нёбо. Она жаждала, но не вина, хотела есть, но не пережаренную говядину…
За едой обычно не разговаривали. Звяканье ножей и вилок по тарелкам сопровождалось неистовым стуком дождя да однообразным крещендо грома.
Буря взволновала Женевьеву, пробудила в ней охотничий инстинкт. Ей хотелось оказаться на воле, утолить свою жажду.
Служанки убрали нетронутое ею главное блюдо, и наступила пауза. Жокке дал сигнал, и на одобрение Шедони были представлены очередные бутылки с вином. Тот сдул пыль с этикетки, закашлялся и кивнул.
— Я не уверена, что невинным детям следует видеть это пьянство и распущенность, папа, — отрывисто бросила Фламинея, с поджатыми губами жадно пережевывая кусочки мяса. — Мы же не хотим вырастить еще одно поколение сибаритов и распутников.
Флора и Юный Мельмот переглянулись и заулыбались. У них были крошечные острые зубки и почти миндалевидные глаза. Женевьева видела, как они забавляются с местными кошками, и никак не могла думать о них как о невинных младенцах.
Она пригубила вино.
— Ты видишь, — не унималась Фламинея, — моя племянница уже катится на дно, хлещет вино, и это в столь нежном возрасте, носит шелка и атлас, чтобы возбуждать похоть в этих ужасных мужчинах, без конца расчесывает свои длинные золотистые волосы. Разложение уже затронуло ее. Возможно, пока вы этого не видите, но пройдет немного времени, и это проявится на ее лице. Еще шестнадцать лет, и ее лицо станет порочным и ужасным, как…
Раздался особенно сильный громовой раскат, и Фламинея воздержалась произнести имя. Шедони уставился на нее, и она съежилась в своем кресле. Взгляд отца заставил ее закрыть рот.
Женевьева слышала, что ее бабушку ужасно обезобразила болезнь, и что она всегда носит вуаль, влача жалкое существование в своих комнатах и дожидаясь последнего поцелуя Морра.
Женевьева подняла кубок за здоровье тетушки и осушила его. Вино было безвкусным и пресным, как дождевая вода.
Амброзио выказал некоторый интерес, когда разговор зашел о предмете его пламенного вожделения, его заплывшее, в багровых прожилках лицо задрожало, он облизнул губы, рука его под столом легла на верхнюю часть бедра Лили, служанки, наливавшей ему вино. Расплывшись в улыбке, он полез еще выше, и Лили никак не отреагировала на знаки внимания, которые он ей оказывал. Изо рта клирика потекла тоненькой струйкой слюна. Он смахнул ее пальцем.
Шедони пил и разглядывал членов семьи и слуг. Его лицо казалось лекалом, по которому были изготовлены все остальные за этим столом, даже красотка Кристабель. Но еще до Шедони этот длинный нос и глубоко посаженные глаза принадлежали Старому Мельмоту. А до Старого Мельмота были поколения рода Удольфо, вплоть до отца Смарры, Черного Лебедя. В доме есть портрет пирата, стоящего на палубе своего корабля и наблюдающего за казнью капитана из Аравии, и у него тоже фамильные черты Удольфо. Наверно, он и есть основатель линии, подумалось Женевьеве. До пирата семьи не было. Именно его краденое счастье создало династию.
Равальоли и Пинтальди тихо спорили, их старая ссора разгоралась вновь, и угрожающе размахивали столовыми ножами. Однажды Пинтальди закончил спор тем, что воткнул в горло Равальоли вертел в перерыве между мясным блюдом и дичью, а потом, для пущего бахвальства, столовой ложкой выковырял противнику глаза. Равальоли не забыл и не простил этого.
— После обеда я буду играть на клавесине, — объявила Кристабель.
Никто не возражал.
Кузина Женевьевы выучилась музыке в Нулне, у нее был приятный, хотя и не выдающийся голос. В Академии она также начала было познавать силу собственных чар и, естественно, чувствовала себя ужасно разочарованной, оказавшись после имперского общества вновь в Удольфо, где возможности разбивать сердца были жесточайшим образом ограничены. После того как она довела до самоубийства Праза — лесника, никто больше не страдал по ее иссиня-черным волосам, влажным глазам и шелковистой коже. Большую часть времени она проводила, слоняясь по полуразрушенным крепостным стенам Удольфо в хлопающих на ветру, похожих на саван одеяниях, раздражаясь и интригуя, пытаясь приручить ворон.
— В Нулне мою игру часто хвалила графиня Эммануэль фон Ли…
Похвальбу Кристабель прервали вспышка молнии и удар грома. И еще какой-то грохот. Сразу стало холодно и сыро. Все в огромном зале повернулись к окнам от пола до потолка, распахнувшимся под порывом ветра. Дождинки ворвались в зал, словно заряд дроби, и обожгли Женевьеве лицо. Ветер взвыл, и свечи, расставленные по центру стола, замигали и погасли. С шумом отодвигались кресла, Фламинея вежливо и негромко пискнула от страха, и ладони легли на рукояти мечей.
Было темно, но Женевьева видела всех. Ее глаза в темноте были зоркими. Она видела Жокке, медленно, как во сне, идущего через зал, тянущегося за фонарем. Одна из служанок боролась с открытым окном, пытаясь захлопнуть его. Ветер и дождь прекратились, и снова появился свет, когда Жокке подкрутил фитиль. Возле огромного кресла Шедони стояли незнакомцы, с которых капала вода. Пока окна были открыты, кто-то вошел в зал.
6
Компания выглядела унылой, в траурных одеждах, с вытянутыми лицами, а зал — едва освещенный и пыльный, стены его поверху заросли грязью и паутиной.
Некоторые из обедающих и на живых-то были не похожи, и все без исключения отличались нездоровой бледностью, словно прожили всю жизнь в этом сумраке, никогда не выходя на солнечный свет. Однако среди них были две хорошенькие девушки, бледная гибкая блондинка и роскошная темноволосая красотка. Они немедленно возбудили революционный интерес Клозовски. Оказавшиеся, подобно Олимпии и Джульетте, в западне традиций и обычаев своего класса, они могли бы с восторгом ступить на путь истины.
— Мы заблудились, — объяснил он. — И вышли на ваш огонек.
Никто ничего не ответил. Все уставились на вновь прибывших голодными взглядами.
— Там, снаружи, буря, — непонятно зачем добавила Антония. — Дорогу размыло.
— Они не могут остаться, — слабо прокаркала тощая пожилая женщина. — Чужаки не могут оставаться здесь.
Клрзовски это не понравилось.
— Нам некуда больше деться. Не осталось ни одной сносной дороги.
— Это будет против его воли, — сказала женщина, глядя на прячущийся в тени потолок. — Старый Мельмот не потерпит посторонних.
Они все думали об этом, глядя друг на друга. Во главе стола сидел древний старик в ореоле вьющихся, будто пух хлопчатника, белых волос. Клозовски решил, что он тут главный, хотя не похоже было, что это тот самый Старый Мельмот. Подле него стоял высокий слуга с лицом в шрамах, типичный представитель тех, кто предает свой собственный класс и помогает аристократии держать своих же братьев и сестер в цепях.
Опасная скотина, судя по его росту, ширине плеч и по размеру поросших волосами рук. И все же лицо его свидетельствует, что, по крайней мере, один раз в жизни он свою схватку проиграл.
— Умолкни, Фламинея, — бросил старик женщине. — У нас нет выбора…
Некоторые мужчины в компании обнажили мечи, словно ожидали нападения разбойников или чудовищ.
Клозовски заметил выраженное фамильное сходство. Длинные носы, ввалившиеся глаза, отчетливо выступающие скулы. Он вспомнил о призрачном лице среди голубого света и подумал, что, возможно, для них было бы лучше попытать счастья в бурю.
— Послушайте, — заговорил д'Амато, который, казалось, по мере высыхания увеличивался в размерах. — Вы должны приютить нас. Я важный человек в Мираглиано. Исидро д'Амато. Спросите любого, вам подтвердят. Вы будете вознаграждены.
Старик презрительно взглянул на д'Амато.
— Сомневаюсь, чтобы вы могли вознаградить нас, сударь.
— Ха, — бросил д'Амато. — Я человек не без средств.
— Я Шедони Удольфо, — сказал старик, — сын Мельмота Удольфо. Это богатое поместье, отягощенное таким состоянием, которое вы не в силах даже вообразить. У вас не может быть ничего, что мы могли бы пожелать.
Д'Амато отступил назад, к очагу размером с конюшню, в котором горели деревья целиком, и огляделся. На фоне очага он казался меньше и продолжал цепляться за свой саквояж, будто в нем было заключено его собственное бьющееся сердце. На него, с его типично буржуазным лицемерием, произвела сильное впечатление болтовня о «невообразимых богатствах».
Клозовски вспомнил, где он слышал про д'Амато. Мираглиано, морской порт, построенный на множестве островов в соленом болоте, был богатым торговым городом, но страдал от нехватки питьевой воды. На караванах, доставлявших пресную воду, и на сооружении каналов сколачивались целые состояния, и д'Амато был главным торговцем водой в городе, создавая собственную империю, выдавливая из бизнеса конкурентов. С год назад или около того он установил почти полный контроль над городскими запасами пресной воды и мог теперь утроить цены. Отцы города протестовали, но вынуждены были сдаться и платить ему.
Он в самом деле был влиятельным человеком. Но потом пришла желтая лихорадка, и прорицатели обвинили во всем зараженную воду. Это объясняло, почему д'Амато покинул свой дом…
Шедони подал знак громадине со шрамами.
— Жокке, — сказал он, — принеси еще кресла и горячего вина с пряностями. Наши гости рискуют замерзнуть до смерти.
Клозовски подошел как можно ближе к огню и почувствовал, как подсыхает на нем одежда.
Антония скинула насквозь промокшую шаль и приподняла тонкие юбки, чтобы обсушить ноги. Клозовски заметил, что, по меньшей мере, один из клана Удольфо весьма интересуется этим спектаклем, дряблый старикан в маленькой шапочке жреца и с похотливым блеском в глазах.
Антония весело рассмеялась и сделала несколько танцевальных па.
— Я порой бываю танцовщицей, — сказала она — Правда, не очень хорошей.
Ноги у нее были красивые, с крепкими мускулами.
— Доводилось бывать и актрисой. Которую убивают в конце первого действия…
Она высунула язык и свесила голову набок, словно у нее сломана шея. Ее блузка прилипла к коже, не оставив у Клозовски никаких сомнений относительно ее профессионализма.
Д'Амато засуетился вокруг Антонии, заставляя ее опустить влажные юбки и прикрыть ноги.
— Прошу прощения, — заявила она. — Куплено и оплачено, это про меня. Повелитель Воды имеет эксклюзивные права на все спектакли.
Она сказала это очень весело, но д'Амато явно был смущен дерзостью своей игрушки.
— Распутство — это путь к Хаосу и адовым мукам, — провозгласила ссохшаяся старая брюзга. — Этот дом всегда был наводнен проститутками и падшими женщинами с размалеванными щеками и ужасным смехом. Но теперь все они мертвы, а я, благочестивая и смешная Фламинея, я все еще тут. Они имели обыкновение смеяться надо мной, когда я была еще девчонкой, и спрашивать, уж не сберегаю ли я свое тело для червей. Но я жива, а они все уже сгнили.
Клозовски сразу определил для себя Фламинею как унылую маньячку. Она, казалось, получала изрядное наслаждение, рассуждая о смерти других, так что она-таки не лишала себя уж вовсе всех земных удовольствий.
Громила отыскал ему местечко за столом, рядом с усатым щеголем, который не мог нормально держать голову.
— Я Пинтальди, — представился молодой человек.
— Александр, — сообщил в ответ Клозовски. Пинтальди потянулся за свечой и поднес ее поближе. Клозовски ощутил на лице тепло пламени.
— Обворожительная это штука — огонь, — сказал Пинтальди. — Я изучал его. Знаете, они все неправы. Он не горячий, он холодный. И языки пламени действуют безупречно, как острые ножи. Они уничтожают зло и оставляют добро. Языки пламени — это пальцы богов.
— Очень интересно, — отозвался Клозовски, отхлебнув вина, налитого ему Жокке.
Вино обожгло ему горло и согрело изнутри. Фламинея сверкнула на него глазами, словно он в ее присутствии стал грязно приставать к ребенку.
— Вы служитель Морра, — сказало волосатое существо, сидящее рядом со старым Шедони. — Что вы делаете здесь в бурю?
Клозовски на миг был сбит с толку, потом вспомнил про взятое взаймы облачение.
— Ну, смерть есть везде, — ответил он, выставляя напоказ свой тоже позаимствованный амулет.
— Смерть везде, — подхватил волосатый. — Особенно здесь. Конечно, ведь именно в этом зале так часто возникают лишенные туловища призрачные руки Дворецкого-Душителя и сжимают глотки излишне доверчивых гостей.
Д'Амато закашлялся и выплюнул вино.
— Лишь тем, кто повинен в каком-нибудь тяжком преступлении, следует опасаться Дворецкого-Душителя, — сообщил любитель фольклора. — Он навещает только преступников.
— Приношу свои извинения, — сказал Шедони. — Мы старинный род, и наша кровь становится все жиже. Изоляция сделала нас эксцентричными. Вы, должно быть, считаете нас странными?
Все посмотрели на Клозовски, казалось, их запавшие глаза светятся голубым в полумраке.
— О нет, — ответил он, — вы так радушны. Отличаясь этим в лучшую сторону от того последнего из знатных домов, в котором мне случилось гостить.
Это во многом было правдой, хотя Клозовски и подозревал, что Жокке мог бы поделиться кое-какими умениями даже с самим Танкреди. Во всех этих аристократических гнездах имеется собственный карманный убийца.
— Вы должны остаться на ночь, — сказал Шедони. — Дом большой, и комнаты для вас найдутся.
Клозовски прикидывал, как долго он сможет поддерживать этот обман. Со времени Великих Туманных Бунтов его имя стало символом восстания. Если семейке Удольфо станет известно, что он принц Клозовски, поэт-революционер, его, наверно, просто вышвырнут в окно. А дальние окна зала как раз выходят на узкое глубокое ущелье. Лететь придется футов семьсот-восемьсот прямиком на острые скалы.
Пинтальди теперь ухватил канделябр и поднес ладонь к самому огню.
— Смотрите, — сказал он. — Просто обжигает холодом.
Кожа его почернела, отвратительно запахло горелым мясом.
— Блудницы будут гнить, — повторила Фламинея. Клозовски взглянул через стол на красивую юную девушку. Она сидела тихо и ничего не говорила, скромно опустив глаза. Она не походила на Удольфо, и все же явно была частицей этой нелепой коллекции. Губы ее не были накрашены, и все же ярко-алые, а под ними белые острые зубы. Она подняла глаза и встретилась с ним взглядом. На вид ей было около шестнадцати, но ясные глаза казались древними.
— А без них какое же веселье на этом свете? — спросила Антония.
Фламинея погрозила танцовщице костлявым кулаком и выплюнула на тарелку кусок хряща. На подбородке женщины пробивалась борода, волосы ее были жидкими и седыми. Антония, обсохнув, так и светилась здоровьем, будто наливное яблочко, и являла собой разительный контраст с этой чахлой компанией.
— Я буду играть на клавесине, — сообщила смуглая девушка, сидящая рядом с жирным жрецом.
Шедони кивнул, и девушка поднялась и грациозно прошла через зал к инструменту. На ней было что-то длинное и облегающее, вроде савана, только черное. Клозовски вновь ощутил тепло, но почему-то холод все равно не отпускал его.
7
Пока Кристабель играла, Женевьева разглядывала чужаков. Что-то в них тревожило ее. Она видела, как Амброзио сжал губы, когда Антония показывала свои ноги. Чувствовала странную враждебность между служителем Морра и торговцем из Мираглиано. Эти люди не выбирали друг друга в попутчики. И обоим было что скрывать.
Она представила себе путешествие, экипажи, пересекающие весь Старый Свет, от Эсталии до Бретонии, от Империи до Кислева. Там великие города — Парравон, Альтдорф, Мариенбург, Эренград, Жубар, там неведомые дальние страны — Катай, Лустрия, Ниппон, Темные Земли. Она уже верила, что всю жизнь провела в Удольфо, никогда не покидая его стен, такая же его пленница, как больная Матильда или сын-мутант Равальоли и Фламинеи, который, по слухам, был заточен в подвале и ел исключительно человеческое мясо.
Все, что она могла вспомнить, — это Удольфо, да и то не слишком подробно. В ее памяти зияли крупные прорехи. И все же порой к ней приходили образы вещей, которых она никогда не знала.
Кристабель играла странно, позволяя наркотическим мечтам сочиться наружу, пока она украшала завитушками мелодию знакомой пьесы. Узел ее черных волос распустился, когда она встряхивала головой в такт своей варварской музыке.
Эта музыка растревожила Женевьеву еще больше. В душе она была хищницей, разрывающей горло своим жертвам, вонзающей зубы в их плоть, захлебывающейся их восхитительной кровью, капающей по ее подбородку, стекающей на грудь.
Ее ногти заострились, зубы шевельнулись во рту, меняя форму…
В памяти ее толпились и другие видения. Лица, имена, места, события. Она чувствовала то, чего не могла знать. Она помнила толпу, атакованную невидимой силой, и поцелуй смуглого красивого мужчины, изменившего ее жизнь. Помнила царственную женщину, чье лицо и руки покраснели от крови, в платье давней эпохи. Помнила железные наручники и цепь, которыми она была прикована к мужчине с грубым лицом, и ночь на постоялом дворе. Помнила, как дважды ездила в замок, чтобы встретиться лицом к лицу с Великим Чародеем. Помнила театр и замечательного актера, и свое бегство от него, из его города. Помнила существо с туловищем осьминога и человеческими глазами. Все это было больше чем сны, и все же Женевьева знала, что они никак не связаны с той жизнью, которой она жила, тихой, уединенной, забытой жизнью в этом замке.
Плечи Кристабель вздымались, пот скатывался с ее лица.
Фламинея время от времени что-то бормотала. Музыка представлялась ей чем-то страшно греховным, и она отвергала талант дочери. Время от времени Кристабель убивала свою мать, выдавливая из нее жизнь шелковым шарфом или разбивая голову камнем, вытащенным из стены дома.
Порой, когда Фламинея впадала в праведный гнев, бывало наоборот, и она объявляла свою дочь ведьмой и спокойно наблюдала, как деревенские жители волокут ее на костер, а Пинтальди любовно раздувает пламя.
Жрец Морра смотрел на нее. Он был чужаком, и ей не верилось, что он на самом деле служитель культа. Даже в Амброзйо было нечто, наводящее на мысль о святом ордене, и не важно, сколько раз его руки забирались под юбки или за корсаж. Александр не принадлежал к тем, кто готов склониться перед каким бы то ни было богом и человеком тоже.
А может, он слишком хорош собой, чтобы дать Морру обет безбрачия?
Гость скинул капюшон, обнажив горло. Она видела нежную голубую жилку, теряющуюся во взъерошенной, все еще мокрой бороде, и ей казалось, что она видит, как бьется его пульс.
Женевьева облизнула губы пересохшим языком.
8
«Странная семейка», — решила про себя Антония Марсиллах, и не ошиблась. В тысячный раз она спрашивала себя, не умнее ли было остаться в Мираглиано и отдаться на милость отцов города. Она не имела никакого отношения к этой проклятой зараженной воде Исидро и подозревала, что он взял ее с собой в шикарное убежище в Бретонии лишь потому, что она много чего знала о той бездумной небрежности, с которой он извлекал личный доход ценой общественной безопасности. Ей следовало отречься от этой свиньи и еще потребовать вознаграждение, вместо того чтобы бежать с ним. От него никакого проку, да никогда и не было. Даже когда дела шли хорошо, его больше интересовала контора, а не спальня. Ей следовало вернуться на сцену и попробовать пробиться из статисток на главные роли. Она может играть получше некоторых, танцевать — лучше многих, и клиентам всегда нравились ее ноги. Она еще молода. Ей хочется веселья.
А здесь она оказалась в компании персонажей, будто бы сбежавших из какого-нибудь спектакля — из тех, что шли в театре Мираглиано и были запрещены отцами города как «слишком мерзкие и способные вызвать общественные беспорядки». До того, как их запретили, она участвовала в каждом из них, отплясывая в прологе и погибая во время первого же действия. Это и «Иштарет» Британа Крэгга, и «Демон чумы и небылицы Орфео», и «Судьба Сарагосы», и «Предательство Освальда», и «Странная история доктора Зикхилла и мистера Хайды» Детлефа Зирка, и потрясающий «Храбрый Конрад и череп-убийца» Ферринга-стихотворца, и непристойное «Совращение Слаанеши, или Пагубные страсти Диого Бризака» Бруно Малвоизина. Во всех этих пьесах присутствовали темные штормовые ночи, усталые путники, которым требовался ночлег, старые карги-ханжи, семейные проклятия, потайные ходы, многократно изменяемые завещания, вурдалаки, гоблины и призраки.
И теперь она оказалась во всех них сразу, продвинувшись с массовки до главной роли. До конца первого действия ей следует поостеречься.
Ведьма, колотившая по клавесину, старалась перекрыть раскаты грома, тетка-шлюхоненавистница пускала слюни в приступе благочестивой истерии, а жрец Ранальда украдкой заглядывал ей в вырез платья, когда думал, что этого никто не видит.
Шедони выглядел достаточно любезным, но Антония не была уверена, что он еще жив. Она подозревала, что он мог оказаться просто привязанным к креслу трупом, который дворецкий со шрамами использует в качестве куклы чревовещателя. Она обвела взглядом огромный зал, гадая, где тут начинаются потайные ходы.
Равальоли, муж старой карги, все еще продолжал есть, в то время как вниманием остальных завладела его угрюмая дочь. Он ел шумно, грязно, на столе вокруг него во множестве валялись кусочки еды.
Антония устала, она предвкушала, что впереди ее ждет большая, теплая, чистая постель, в которой не будет Исидро д'Амато.
Подали эсталианский херес, и он согрел ее изнутри. Одежда высохла прямо на теле, и Антония отказалась от мысли раздеться и вытереться ею. Может, удастся отыскать опытные руки, которые смогут ей помочь. Александр казался довольно подходящим для этого, и отец Амброзио, без сомнения, был бы счастлив предложить свои услуги.
Она не столь уж замечательная танцовщица. Но у нее имеются другие таланты. Она всегда могла отыскать где бы то ни было удобное местечко. Всегда. Жокке налил ей еще хереса. Она чувствовала, что опьянела.
Равальоли отправил в рот полную ложку какой-то ароматной каши, острой или сладкой, Антония не поняла. Он с причмокиванием проглотил ее и потянулся за следующей.
Потом он замер, и его щеки надулись, как будто он разжевал жгучий перец. Лицо его покраснело, вены на висках вздулись и побагровели. Из глаз потекли слезы, пропадая в морщинах на щеках.
Обеими руками он хлопнул по столу, обрызгав кашей все вокруг. Кристабель продолжала играть, но все остальные уставились на страдальца.
Равальоли схватился за горло и, казалось, отчаянно пытался что-то проглотить.
— Что такое? — спросил Шедони.
Равальоли затряс головой и встал. Его кадык ходил ходуном, он с трудом дышал. Глаза, налившиеся кровью, перепуганные, широко раскрылись.
— Справедливость, — проворчала Фламинея, — вот что это такое.
Жокке пытался помочь мужчине, поддерживая его и предложив бокал воды.
Равальоли выглядел хуже, чем отравленный посланник в пьесе Сендака Миттеля «Лустрианская измена, или Я съем их потроха!», когда тому сказали, что восхитительную требуху со специями, которую он только что съел, вынули из его обожаемой бабушки, причем еще при ее жизни.
Равальоли оттолкнул слугу, но решительно набрал полный рот воды. Он глотнул, и затычка, застрявшая в его горле, провалилась в желудок. Он залпом допил остатки воды и, смеясь, потянулся за хересом.
— Что это было? — спросил Шедони.
Равальоли пожал плечами и улыбнулся, смахнув с подбородка слюну:
— Как будто маленький металлический шарик. Понятия не имею, ни откуда он взялся в каше, ни что это такое. Он был обмазан чем-то липким.
Потом он схватился за живот, по телу его пробежала судорога.
— Больно…
Равальоли задрожал, словно у него начинался приступ. Он схватился за край стола и стиснул зубы.
— Жжет внутри… все больше… горячо…
Вдруг он откинулся назад, и слышно было, как его спина ударилась о спинку стула. Его вздувшийся живот вылез из-под крючков камзола и оголился.
Кристабель перестала играть и повернулась на табурете взглянуть на устроенную ее папашей суматоху.
Жокке попятился от бьющегося в конвульсиях человека, и остальные отодвинули свои кресла, чтобы освободить ему место. Глаза его закатились. Живот выпятился, как у беременной, готовой вот-вот разрешиться тройней. На коже появились красные растяжки. Равальоли стонал, и внутри него так шумело, как будто там что-то ломалось и рвалось.
Антония не могла отвести от него взгляда.
С дьявольским хлопком живот Равальоли лопнул. Вокруг него дождем посыпались ошметки плоти, кресло под ним развалилось.
Струйка голубого дыма, закручиваясь, выплывала из зияющей посредине живота дыры.
Кто-то визжал, визжал, визжал…
…и Антония поняла, что это визжит она.
9
Это было омерзительно!
Клозовски вытер рукав салфеткой и любовался всеобщей паникой. Д'Амато утихомирил Антонию с помощью чуть более энергичной, чем требовалось, пощечины, и танцовщица в ужасе откинулась на спинку кресла.
Плешивый тип с кривыми ногами, сидевший рядом с Шедони, поспешно обошел стол, волоча фалды пыльного фрака по полу, и осмотрел труп синьора Равальоли, тыча в края развороченной раны костлявым пальцем.
— Хм, — изрек он. — Этот человек мертв.
Воистину этот врач обладал невероятной проницательностью.
— Какое-то взрывное устройство, полагаю, — добавил доктор. — Специально созданное, чтобы сработать внутри человеческого желудка…
Он взял вилку и покопался в месиве.
— О да, — заметил он, извлекая какой-то маленький сверкающий предмет. — Вот и осколок.
— Благодарю вас, доктор Вальдемар, — сказал Шедони. — Жокке, убери эту грязь и потом принеси нам кофе.
Клозовски поднялся и стукнул кулаком по столу. Звякнули ножи. Амброзио подхватил свой едва не опрокинувшийся кубок с вином, все еще полный.
— Вы, кажется, не понимаете, — начал революционер, — этот человек мертв. Убит.
— Да? — Шедони казался озадаченным его вспышкой.
— Кто-то же убил его.
— Несомненно.
— И вы не собираетесь искать убийцу? Позаботиться о том, чтобы он, или она, был наказан?
Жокке и еще двое слуг притащили старую штору, чтобы вынести на ней Равальоли, за ними явилась девушка с ведром и шваброй — привести в порядок ту часть зала, которая оказалась испачканной.
Шедони пожал плечами:
— Конечно, убийц всегда находят, всегда наказывают. Но сначала нам нужно закончить обед. Такому вульгарному событию, как всего лишь убийство, никогда не нарушить традиций Удольфо.
Все за столом, похоже, были согласны со стариком, и Клозовски опустился в кресло, чувствуя себя ужасно глупо. Это семейство не только уменьшенная копия паразитирующего класса, они тут все просто сумасшедшие.
Кристабель, негодуя, что смерть отца прервала ее сольный концерт, вернулась к столу и уселась на свое место. Амброзио схватил было ее за задницу, но она отбросила его руку.
Кресло Равальоли перевернули, его самого взгромоздили на полотнище и быстро завернули в него. Служанка затерла следы.
— Положите его в холодный погреб, — наказал доктор Вальдемар дворецкому. — Я потом продолжу обследование. Возможно, мы сможем выяснить еще что-нибудь.
— Может быть, наш гость благословит усопшего? — предложил адвокат Ватек.
Все посмотрели на Клозовски, и он подавил желание оглянуться.
Он все время забывал, что теперь служитель Морра.
Клозовски мямлил что-то и делал в воздухе пассы, смутно пытаясь имитировать жесты жрецов, которых видел на похоронах. Никто не задавал ему вопросов об этой пародии. Подали кофе в дымящихся посудинах.
— Я должен сообщить Старому Мельмоту, — заявил Ватек, обращаясь к Шедони. — Это повлияет на завещание. Равальоли был прямым наследником.
— Нет, не был, — бросила Фламинея между жадными маленькими глотками обжигающего черного кофе. — Это я прямая наследница.
Ватек поскреб заросшую щетиной щеку.
— Мой покойный муж женился на Удольфо. Я прямая наследница, разве не так, папа?
Шедони помотал головой, будто не в силах вспомнить.
— Я думала, что папа — дедушкин сын, — вмешалась Кристабель, — и что это вы, мама, вошли в семью благодаря браку.
— И у меня было такое впечатление, — подтвердил адвокат.
— Значит, у вас было неверное впечатление, — огрызнулась Фламинея. — Я всегда была наследницей. Отец Амброзио подтвердит, правда, дядя?
Амброзио, чье внимание было поделено между бедрами Антонии и грудями Кристабель, отнесся к вопросу со всей серьезностью.
— Я не дядя тебе, — заявил святой отец. — Я твой отец. Прежде чем посвятить себя Ранальду, я был женат на моей кузене Кларимунде. Ее похитили разбойники, и мы никогда больше о ней не слышали, но после нее у меня осталась дочь.
Рука Амброзио нырнула под стол, в направлении Кристабель. Он вздрогнул и снова извлек ее оттуда. Кристабель уже вооружилась своей вилкой.
— Дядя, ты ошибся, — сказала Фламинея. — Ты отец, но не мой отец. Ты же не можешь не признать, что Кристабель — твоя внучатая племянница, а не внучка.
Амброзио отхлебнул кофе, демонстрируя красные отметины от зубцов вилки на белой коже руки, и рассудительно произнес:
— Мне кажется, что Кристабель — сестра Пинтальди, разве не так?
— Кристабель? — переспросила Фламинея, и в глазах ее полыхнуло синее пламя.
Угрюмая девушка покачала головой и заявила:
— Для меня это не имеет значения.
Гром снаружи стих до негромкого рокотания через каждые несколько минут, и главным источником шума был теперь равномерный стук дождя по стенам и дребезжащим стеклам. Здесь, в Доме, у Клозовски начала болеть голова.
— Еще кофе? — любезно поинтересовался Шедони.
10
Она потеряла счет времени и не могла сказать, сколько лет находится в заточении. Ее жизнь до приезда в Удольфо осталась лишь далеким смутным воспоминанием. Она была замужем, казалось ей, и у нее были дети. Она жила в городе у моря, и ее муж служил моряком, а со временем стал владельцем корабля, собственной пароходной линии. Потом она отправилась в путешествие и попала во время одной из этих проклятых бурь в Удольфо.
Тюремщики называли ее Матильдой, но это было не ее имя. На самом деле ее звали…
Матильда.
Нет. Ее имя было…
Она не могла вспомнить.
Жокке, высокий человек с перекошенным лицом, который приносил ей еду, не мог говорить. Но с ним вместе часто приходил лживый сумасшедший старик по имени Шедони, и он всегда звал ее Матильдой. Он говорил, будто с ней произошли ужасные изменения, но у нее все было в порядке.
Она не жертва варп-камня. Она нормальная женщина.
Она попыталась поднять голову, но грузы, которые Жокке прикрепил к ее черепу, пока она спала, оказались слишком тяжелыми.
Она никогда не могла сказать, день на дворе или ночь, но всегда знала, когда на улице буря. Она слышала гром, и камни ее подвала становились сырыми, и на нее время от времени капала вода.
Она не знала, почему стала узницей. Сначала она просила отпустить ее, потом — объяснить. Теперь это было уже не важно. Они называют ее Матильдой и жалеют ее, но никогда не отпустят на свободу. Она умрет в этой комнате и будет похоронена под могильной плитой, на которой вырежут имя Матильды Удольфо. Такова ее судьба.
Однажды ей удалось утаить куриную косточку из принесенной ей пищи, она обгрызла ее, превратив в острый инструмент. Месяцами она царапала известковый раствор между камней, пытаясь высвободить глыбы побольше. Ковыряя своим костяным долотом, она прижималась головой к холодной стене, и часть ее лица расплющилась.
В конце концов, Жокке поймал ее. Она пыталась порвать ему вену на горле острой костью, но та лишь сломалась об его кожу. Он не стал наказывать ее за это нападение. Но с тех пор она ела и мясо, и птицу лишь в виде филе.
Она пыталась вспомнить своего настоящего мужа, настоящую семью. Но могла лишь представить лицо Шедони Удольфо и перечислить имена ее с ним совместных, как он постоянно повторял, детей: Монтони, Амброзио, Фламинея…
Она попыталась подняться, но не смогла. Голова была тяжелой, как пушечное ядро, а шея давно усохла.
Она могла выпрямить колени, могла согнуть их, но голова оставалась прикованной к полу.
Она ползла, подтягиваясь на руках и отталкиваясь ногами, по полу, сбивая под собой ковер. Однажды Матильда выберется отсюда. И тогда они все пожалеют.
11
Жокке остановился и промычал, похлопав д'Амато по груди. Торговец водой пошатнулся, как от сильного удара.
Огромный дворецкий толкнул дверь. Та, конечно же, заскрипела. Жокке подтолкнул в нее д'Амато. Потом поднял свечу и двинулся по коридору дальше.
Клозовски не представлял, в какой части дома они теперь находятся. Они проделали долгий путь от главного зала по переходам и лестницам. Они могли быть и в подвалах Удольфо, и на самом верху одной из башен.
Они проследовали через заброшенную часть здания, и ему показалось, что Жокке чего-то побаивается, он слишком часто озирался вокруг, держась подальше от дыр в стенах и заколоченных комнат! Клозовски не хотелось даже думать о том, что могло бы напугать это здоровенное животное.
Это были гостевые комнаты.
Антония пыталась улыбаться и болтала с дворецким, задавая ему вопросы о семье и доме. Жокке добавил к мычанию несколько стонов.
— Это очень мне напоминает, — говорила танцовщица, — постоялый двор, погубленный демонами, из пьесы фон Диеля «Судьба прекрасной Флоренс, или Измученная и покинутая».
Они дошли до очередной двери, и Жокке пинком отворил ее. В камине пылал огонь, комната была обставлена в катайском стиле, с шелками и низкими столиками с фарфоровыми безделушками. Дворецкий указал пальцем на Антонию.
— Это моя? — переспросила она. — Спасибо. Выглядит очень мило. Очень уютно.
Комната Клозовски оказалась за следующей по коридору дверью, крохотная клетушка с голой койкой, единственной свечой и тонким одеялом. Очевидно, они сочли, что для клирика это в самый раз. Когда ему опять придется переодеваться в чужую одежду, он выберет что-нибудь, что обеспечит ему побольше удобства. Жокке захлопнул за ним дверь, и он остался один.
Здесь было узкое оконце, и в него равномерно стучал дождь. Клозовски выглянул в него, но за потоками воды ничего не сумел разглядеть.
Он стащил с себя облачение и скинул башмаки послушника. Ноги его по-прежнему покрывала лесная грязь. Остальная одежда после подземных казематов Зелучо превратилась в лохмотья. Он разделся, сорвав то, что осталось от брюк, и сдирая с груди и рук остатки рубашки. Возле его постели стоял таз с водой. Он вспомнил было про желтую лихорадку д'Амато, но рассудил, что здесь, в горах, они не стали бы покупать воду у такого кровопийцы. Им явно хватает дождей, чтобы наполнять собственные бочки. Он тщательно умылся и почувствовал себя лучше, чем когда-либо за последние месяцы.
Как ни странно, в комнате имелось зеркало в полный рост, единственный предмет роскоши среди аскетичной обстановки.
Он встал перед ним, обнаженный, и поднял свечу.
Тюрьма не пошла ему на пользу. Его запястья, щиколотки, спина и грудь были в синяках, на коленях и бедрах — подсохшие раны. Кости слишком явственно выступали под кожей, а лицо было скорее изможденным, чем романтически мрачным.
И все же это тяжелое испытание позади.
Затем его отражение в зеркале задрожало, начало расплываться, как будто гладь тихого пруда подернулась рябью. Рама подалась вперед, и зеркало открылось, будто дверь.
Клозовски попытался прикрыться полотенцем. Сердце его колотилось. Что-то вылезло из мрака позади зеркала и, ухватив за шею, потянуло его голову вниз.
12
Ничего не оставалось, как делать все самой. Ватек был слишком мягкотелым для таких дел. И, в любом случае, она никогда не доверила бы ему довести это до конца.
За месяцы, прошедшие с того времени, как она впервые соблазнила адвоката, Кристабель Удольфо узнала множество вещей. Она теперь знала, что завещание не одно, что существует много разных, взаимоисключающих завещаний. Старый Мельмот Удольфо менял свою волю ежедневно и настаивал на составлении все новых и новых бумаг. Некоторые он подписывал, некоторые отвергал.
Она тщательно оделась в обтягивающие бриджи для верховой езды и свободную блузу, потом натянула мягкие кожаные сапожки и потратила некоторое время на причесывание. Ватек дожидался ее, болтая ни о чем, вновь и вновь возвращаясь к плану. Он путался в деталях, но ее холодный ум помнил все.
Адвокат коснулся ее шеи и запустил тонкие пальцы ей в волосы. Она передернулась от отвращения, но подавила дрожь и мило улыбнулась ему в зеркале.
Ватек был мерзким существом, весь волосатый и вечно потеющий. Она уверена, что у него в роду имелось какое-нибудь животное. Свинья или медведь. Но он не отличался силой, ни физической, ни умственной, и легко поддавался влиянию.
Кристабель погладила поросшую мехом тыльную сторону его руки и потерлась об нее щекой.
Скоро с этим будет покончено. Скоро все богатства Удольфо будут принадлежать ей. Тогда она сможет выбирать любовников по своему вкусу. Александр, жрец Морра, гибкий и хитрый, представляется до некоторой степени интересным. И она слышала, как служанки толковали про гиганта, Одо Жокке, про то, что его мужское достоинство вполне пропорционально всему остальному. От этой слабой вспышки желания волосы ее встали дыбом.
Они затрещали от электрических разрядов и приподнялись, несколько шокируя Ватека. Он отдернул руку и попытался рассмеяться.
— Убедись, что прикончила его, — сказал он. — Ты должна быть уверена в этом.
Кристабель улыбнулась, натягивая перчатки для соколиной охоты. Они были из прочной кожи и пришлись ей по руке. Благодаря часам упражнений за клавесином и с рапирой у нее сильные руки.
После того как они разберутся с завещанием и найдут сокровища Черного Лебедя, ей надо будет заняться адвокатом Ватеком. Наверно, удастся организовать несчастный случай. Падение с южной стены. Встречу с волками.
Она поднялась. Девушка была выше, чем адвокат, и ему приходилось смотреть снизу вверх, чтобы встретиться с ней взглядом. В его улыбке сквозил страх. Он боялся того, что они собирались сделать, боялся ее…
Кристабель похлопала его по плечу.
Она продиктовала окончательное завещание, назвав себя единственной наследницей семейного особняка и состояния. Старый Мельмот, слепой дурак, подписал его, воображая, что это какая-то второстепенная деловая бумага. Все остальные завещания лежали, свернутые в рулоны, в кабинете Ватека, дожидаясь сожжения.
Мельмот не может дольше жить. Не сможет, если не будет настоев доктора Вальдемара, поддерживающих в нем жизнь.
Кристабель открыла комод и достала моток медной проволоки. Предполагалось, что она нужна для клавесина. Она отмотала кусок, держа моток перед самым носом Ватека. Глаза адвоката забегали.
Она согнула проволоку, и получилась петля около четырех футов длиной, а концы намотала на защищенные толстыми перчатками кисти рук.
Девушка туго натянула проволоку, и та распрямилась с мелодичным звоном. Подойдет.
— Я вернусь, — сказала она Ватеку и, шагнув в темный коридор, бесшумно направилась во тьме к комнатам доктора.
Совсем скоро она будет очень богата.
И тогда они все содрогнутся.
13
По крайней мере, хоть последний сюрприз оказался сравнительно приятным.
— Я знала, что где-то здесь должна быть потайная дверь…
Они жались друг к другу на его койке, но после недель в подземной тюрьме Клозовски не собирался жаловаться на тесноту. Антония была такая ласковая и опытная. Как танцовщица, она умела владеть своим телом. К ее ножным браслетам были прикреплены колокольчики, и они забавно позвякивали, когда ее ноги обвивались вокруг него, скрещиваясь у него на талии. У него болела шея, поскольку голова упиралась в спинку кровати, но приятное тепло тела Антонии, тесно прижавшегося к его телу, компенсировало все.
— Я осмотрела свою комнату и отыскала у камина какие-то рычаги. Мне не хотелось оставаться одной в этом месте.
Клозовски размышлял, сумеет ли обратить Антонию в свою веру. Она явно привязана к этому надутому буржую-эксплуататору д'Амато, но вряд ли ее привязанность так уж сильна. В конце концов, она ведь искала компании Клозовски.
— Ты же не настоящий священнослужитель, верно?
Он признал это. Она прижалась еще теснее, опустив голову ему на грудь.
— Я так и знала. Все на самом деле не те, за кого себя выдают.
— А ты действительно танцовщица?
— И актриса. Не сейчас, должна признать. Но была. Отцы города закрыли театр в Мираглиано, и мне пришлось думать, что делать дальше. А тут подвернулся Исидро, бездельник с набитой мошной…
— А как насчет д'Амато? Он тот, за кого себя выдает?
Она состроила недовольную гримасу.
— Он удирает от городских властей. Желтая лихорадка — его вина. Это он всех заразил.
Он оказался прав насчет торговца водой.
— Деньги — вот вся его забота, Александр. Деньги и то, что на них можно купить. Вещи вроде домов, и лошадей, и одежды, и статуй. Вещи вроде меня.
Она провела теплым коленом по его ноге, вновь возбуждая его.
— Не переживай, — сказала она. — Это же все признаки успешного ведения дел. Попытки продать себя никогда не приносили мне ничего, кроме неприятностей. Даже танцы и то лучше, чем это. Исидро однажды взял меня на муниципальный бал, еще до того, как все начали пускать желтую пену и умирать, и жены отцов города меня проигнорировали. Там была одна женщина, донна Елена, ну чистая корова, она все отпускала шуточки, прикрываясь веером, а ее подружки-квочки так и покатывались от ужасного притворного смеха. Мне хотелось поубивать их всех, выцарапать им глаза. Муж донны Елены, дон Люцио, был уполномоченным по общественным работам. Исидро хотел, чтобы он от имени города заключил с ним договор на поставку воды для сторожевых постов. После бала Исидро велел мне пойти с доном Люцио в прибрежную гостиницу и позволить ему все, что тот пожелает.
— Тебе понравилось?
— Не это само по себе. Не дон Люцио, если ты понимаешь, о чем я. Но я думала о донне Елене, и этом ее веере, и смехе. Она тоже продалась ему, но на всю жизнь. А мне нужно было перетерпеть с доном Люцио всего одну ночь. А ей он достался навсегда, и поделом ей, твари…
— В этом мире полно несправедливости, любовь моя.
— Чертовски верно, — согласилась она, укладываясь поверх него и легонько касаясь его шеи языком. — Но сейчас забудь об этом…
Он так и сделал.
14
Женевьева не могла уснуть. Лишь по ночам она чувствовала себя по-настоящему живой.
В ночной рубашке она мерила комнату шагами, прислушиваясь к ночным звукам. Там, в буре, были существа, которые звали ее.
Ее комната выглядела скромно. В ней не было зеркал.
На каминной полке стоял портрет Фламинео, ее отца. Он был очень похож на Фламинею, свою сестру-близнеца, но в тех вопросах, где она выступала моралисткой, он проявлял разнузданность.
Вспышка молнии осветила лицо отца, заставила его глаза сиять голубым светом. Он был изображен стоящим на горном склоне, на заднем плане виднелись очертания Удольфо, вокруг росли высокие деревья. Порой людям казалось, что они видят на картине какое-то движение среди деревьев, каких-то существ с блестящими глазами и острыми когтями.
Ее отец был охотником, товарищем знаменитого любителя охоты графа Рудигера фон Унхеймлиха. Он погиб, разбившись во время охоты на кабана. Отец обожал играть с огнем и прославился тем, что отваживался выходить даже против существ, наделенных почти человеческим интеллектом, — оборотней, гоблинов, элементалеи. Неудивительно, что он погиб.
Женевьева не могла вспомнить его. У него было лицо Удольфо, но оно же было у всех, кого она знала.
Еще одна молния. Она взглянула на портрет, и оказалось, что это пейзаж. Деревья остались на месте, и горный склон, и силуэт замка. Но ее отец исчез.
Такое уже случалось прежде.
15
Держа перед собой проволочную удавку, она пробиралась по коридору.
Ватек говорил, что это владения Кровавого Барона, гостя Смарры Удольфо, который был заколот своими же сыновьями, но не пожелал умереть.
Она пряталась в тени, стараясь не шуметь.
Кристабель размышляла, что сделает с состоянием, если оно достанется ей. Первым делом она выгонит своих родственничков из Удольфо и пустит по миру. Каждый из них и месяца не протянет. Потом она примется разбирать этот дом, камень за камнем, пока не найдет сокровище Черного Лебедя. И тогда, богатейшая женщина в Известном Мире, она вернется в большие города — Империи, Бретонии, Кислева — и сделает всех мужчин своими рабами. Страны будут принадлежать ей — только бери.
Она услышала какой-то звук и вжалась в нишу, слившись с темнотой. Что-то грузно двигалось по коридору.
Она затаила дыхание и ждала. Грохотали тяжелые шаги, скрежетал металл. Откуда-то разливался голубоватый свет.
Кристабель попыталась сжаться в комок, на всякий случай держа удавку наготове. Человекообразное существо завернуло за угол. Оно было фута на три выше Жокке, и ему приходилось нагибать голову, чтобы пройти по коридору с высоким потолком. Призрак был облачен в полный комплект старинных доспехов из отполированной стали с инкрустацией. Существо двигалось, будто ожившая статуя, с особой, почти завораживающей грацией.
Кристабель встала, призрак, не обратив на нее внимания, шествовал дальше. Ватек ничего не говорил ей насчет закованного в латы монстра. Это новое дополнение к Хроникам Удольфо.
Гигант в доспехах двигался медленно, но целеустремленно. Забрало его шлема было опущено, но из прорезей струилось голубое сияние.
Сама не зная почему, Кристабель встала у него на пути, глядя на монстра снизу вверх. Навершие на его шлеме было ей незнакомо.
Гигант остановился и наблюдал за ней, протянув руки.
Она была поражена его видом, его размерами, его силой. Вытянувшись во весь рост, она едва смогла бы достать до плеч существа. Кончиками пальцев она прикоснулась к железной груди. Та оказалась гладкой на ощупь и чуть теплой, металлической, но живой. Она позволила ладони задержаться на рельефных мышцах.
В сравнении с гигантом адвокат Ватек казался поистине жалким.
Существо заключило ее в объятия. Когда гигант поднял ее, Кристабель захлестнула волна приятного страха. Это создание могло без всяких усилий раздавить ее. Она обхватила его за шею и обмякла в его руках. Ощущая под забралом мужчину, она чувствовала, как голубое сияние затягивает ее.
Спустя мгновение он осторожно опустил ее на землю и, протиснувшись мимо, продолжил свой путь. Кристабель смотрела в защищенную доспехами спину, пока гигант не свернул за угол. Она вдруг поняла, что сердце ее едва не остановилось. Ей сделалось дурно, но она поборола слабость. Тело ее еще трепетало от удовольствия, вспоминая прикосновения незнакомца.
Она не могла поддаться своим женским чувствам. Менее осторожно, чем прежде, она зашагала по коридорам к комнатам доктора. Ей хотелось покончить со всем этим.
Доктор Вальдемар порой допоздна работал в своей лаборатории, перегоняя настои, которые все эти годы поддерживали жизнь в Старом Мельмоте. Его всегда можно было отыскать среди булькающих реторт и курящихся дымом тиглей. Покончив с ним, она устроит пожар, и никто ничего не заподозрит. Все вещества и реактивы, с которыми он забавляется, опасны. В его комнатах уже не единожды гремели взрывы.
Дверь в комнату доктора была открыта. Кристабель приготовила удавку и проскользнула внутрь. В комнате горел камин, дрова в нем прогорели уже до углей, освещающих комнату оранжевыми сполохами. Кресло было развернуто к огню, над его спинкой виднелась лысина доктора Вальдемара. Он уставился на горячие уголья.
Кристабель на цыпочках прокралась через комнату и одним стремительным движением обвила удавку вокруг шеи доктора. Она туго затянула петлю, чувствуя проволоку сквозь перчатки и стараясь выдавить из доктора жизнь.
Он не сопротивлялся.
И она тут же поняла почему. Доктор Вальдемар был привязан к креслу и придвинут вплотную к огню. Ноги его затолкали в камин, когда пламя еще горело высоко. Теперь его башмаки и брюки частично сгорели, а почерневшие ноги оканчивались круглыми головешками на месте ступней.
Голова доктора перекатилась в ее петле, и она увидела, что его рот набит листами пергамента. Во лбу сияли три металлические бляшки. Это были шляпки гвоздей.
«Проклятие, — подумала она. — Близнецы побывали здесь первыми!»
16
— Ты слышишь?
— Что?
Кто-то пел. Печальную, западающую в душу погрев бальную песнь без слов. Клозовски знал, что ему никогда не забыть ее.
— Это.
— Не обращай внимания, — сказал он ей. — У нас есть другие заботы.
Мелодия звучала далеко, но становилась все громче.
— Но…
Он поцеловал ее и прижал ее голову к подушке.
— Послушай, Антония. У меня есть план. Мы остаемся здесь и славно проводим ночь. Завтра, когда буря утихнет, мы можем встать пораньше, раздобыть какую-нибудь одежду и без оглядки бежать отсюда.
Антония кивнула, и его рука скользнула ей между ног и принялась дразняще ласкать ее. Она закусила губу и прикрыла глаза, отвечая на его прикосновения.
Теперь уже казалось, что поет целый хор.
Клозовски поцеловал ее в плечо и попытался выбросить песню из головы. Безуспешно.
Антония села.
— Мы не сможем. Не вышло.
— Мы должны найти это.
— По-моему, очень глупая идея.
Она уже вылезла из койки и натягивала ночную сорочку. Клозовски стало зябко.
Он поднялся, закутался в облачение и огляделся в поисках оружия. Возможно, он сумел бы разбить кому-нибудь череп тазом, но разгуливать с ним едва ли будет удобно.
Он попытался открыть дверь. Она была закрыта на засов снаружи.
— Мы заперты, — с облегчением сообщил он. Антония отворила зеркало.
— Вовсе нет. Там туннели и лестницы. Я видела, когда шла сюда.
Она взяла свечу и шагнула в проход. В его обители вдруг стало совсем темно. Он услышал, как тихонько позвякивают колокольчики на ее браслетах.
— Пошли.
Он на ощупь натянул башмаки и двинулся следом.
17
Женевьева услышала стук в дверь и топот маленьких ног. Она знала, что это близнецы играют в игру под названием «постучать и убежать». Она не стала открывать дверь. Это лишь раззадорило бы их.
Она сидела впотьмах и слушала. Вот снова явилась Стенающая Аббатиса, вновь и вновь кающаяся в том, что задушила своего новорожденного сына, плод ее неосмотрительной связи с карликом-магом. Предполагалось, что всю семью похоронили под одной из стен восточного крыла.
Ее отец все еще не вернулся на портрет.
Раздался скрип. Дверь слегка выгнулась, будто на нее навалилось что-то тяжелое. Зная, что будет жалеть об этом, Женевьева подошла, отперла замок и открыла дверь. Ее посетитель упал на колени, потом растянулся ничком на ковре у ее ног. По одежде она узнала адвоката Ватека.
Но куда делась его голова?
18
Александр последовал за ней, но его это вовсе не радовало.
Должно быть, здесь целая система туннелей, на манер гномьих лабиринтов под многими городами Империи. Они продолжали продираться сквозь отяжелевшие от пыли слои паутины, давя валяющиеся под ногами древние кости. Слышно было, как в темноте шмыгают крысы.
И все равно они не могли определить, откуда доносится пение.
— Странно, — сказала Антония, стряхивая с руки паутину. — Паутины много, а пауков нет совсем.
— Не люблю пауков, — пропыхтел Александр.
— А кто любит?
— Кристабель Удольфо?
— Может быть, — рассмеялась Антония.
Она потерла паутину между указательным и большим пальцами. Та рассыпалась.
— Знаешь, это не похоже на паутину. Скорее на ту хлопковую дрянь, которую используют в театре. Помню, в спектакле «Замок в паутине, или Выпотрошенный Дидрик» она была везде. Люди от нее просто задыхались.
— Так, значит, все это спектакль?
— Ну, а где ты когда-нибудь раньше видел, чтобы гости взрывались за обедом? Или верзилу, у которого на лице шрамов больше, чем прыщей? Или то, что мы оказались в этаком месте темной ночью в бурю?
— А в этом что-то есть. Может, и не слишком много, но есть.
Они уперлись в тупик. Повернулись, пошли обратно по своим следам и оказались в тупике снова.
— Этой стены здесь не было. Смотри, наши следы выходят из нее…
Она опустила свечу. Так и есть. Пение прекратилось. Теперь раздался равномерный скрежет, гораздо ближе.
— Антония, — попросил Александр, — подними свечу повыше.
Она послушалась. Потолок медленно опускался.
— Шаллия милосердная, — пробормотал Александр.
19
Исидро д'Амато знал, что не сможет уснуть, пока не пересчитает их снова, еще всего один раз.
Он раскрыл саквояж и принялся ощупывать мешочки с монетами. Он, распуская тесемки, открывал каждый по очереди и сортировал монеты по номиналу. Он всегда старался как можно большую часть состояния переводить в монеты и держать их в потайных местах, а не в банковских домах Мираглиано. Теперь ясно, что он поступил мудро.
Он проклинал того спекулянта с болот, который предложил ему две наливные баржи с водой, предположительно дождевой, за баснословно низкую цену. Когда стражники и те, кого дела приводили на сторожевые посты, начали падать замертво и у них из всех дырок потекла отвратительная желтая пена, д'Амато инстинктивно понял, что пора проститься с городом и двигаться к своему дому в Бретонии.
Монеты звенели, когда он пересыпал их с ладони на ладонь. Он решил, что бросит Антонию Марсиллах где-нибудь по дороге. Если выбирать между твердой холодной монетой и мягкой теплой кожей, он всегда предпочитал первое.
Странный дом. Он будет счастлив убраться отсюда.
Исидро принялся убирать мешочки с деньгами в саквояж, тщательно укладывая один к другому. В саквояже что-то шевельнулось, и он быстро отдернул руку, спрятав ее под мышку. Он успел почувствовать, что у существа маленькое теплое тело. Размером оно было с крысу, но без шерсти. Точнее, его спину покрывали крохотные иглы, колющие кожу.
Из темноты саквояжа на него внимательно смотрели голубые глаза.
Не в силах выдавить из себя ни звука, он с ужасом глядел, как скачущее внутри существо опрокинуло саквояж.
Потом оно выскочило наружу, подобно черному пятну, и с писком исчезло. Глухо стукнулся об пол мешочек с монетами, вылетел клочок пергамента. Это был старый конторский счет, которым он застелил дно саквояжа.
Он подобрал бумагу и взглянул на нее. Тот больше не был наспех исписан цифрами, как запомнилось д'Амато. Теперь это был какой-то план, но не весь. Линии обрывались на половине рисунка, словно тому, кто чертил его, помешали, прежде чем он успел обвести чернилами еле заметные карандашные следы. На бумаге виднелись остатки печати — голова лебедя на черном воске.
Позади открылась дверь. Д'Амато обернулся и сжал в руке кинжал. Тот, кто попытается похитить его деньги, не уйдет живым.
— Монтони, — произнес вошедший. — Дедушка, это я.
Это был Пинтальди. Он проскользнул в комнату и протянул руку. На руке не хватало трех пальцев, обрубки все еще кровоточили.
— Это Фламинея и Шедони, — выдохнул он. — Они пытаются исключить нашу родовую ветвь из завещания.
— Завещания?
— Да. Состояние должно быть нашим, дедушка. Я знаю, ты для этого и вернулся.
— Я не…
Пинтальди рухнул в кресло и принялся бинтовать руку шарфом.
— Я узнал тебя по портрету в галерее, дедушка. Ты не очень изменился за шестьдесят лет. Все тот же Монтони.
Торговец чувствовал себя смущенным. Он знал, что он не этот Монтони, и все же тут было кое-что…
— Состояние, говоришь?
Пинтальди кивнул:
— Теперь оно огромное, с учетом процентов, набежавших со времен отца Смарры. Невообразимо огромное.
Д'Амато попытался представить невообразимо огромное состояние. Попытался представить его в монетах. Груда мешков с золотом, размером и формой с город. Или с гору.
— И, дедушка, у меня есть половина карты. Она вытатуирована на спинах моих детей. Теперь, с вашей половиной, пиратское сокровище наше! И к чертям все эти дурацкие истории о проклятии Черного Лебедя.
Сокровище! У д'Амато затвердел член. Сокровище! Он взглянул на бумагу из саквояжа, небрежно отброшенную в сторону, потом снова на Пинтальди. Теперь он был само внимание и слушал. Но он не упоминал про найденную им половину карты.
— Они все время строят нам козни. Фламинея, Равальоли, Шедони, все. Интригуют, чтобы исключить нас из завещания. Ватек за нас, а вот Вальдемар — нет. Я могу запросто завоевать Кристабель. Она любит красивые лица. Но Женевьева — ведьма. Мы должны убить ее.
Он уже начал повторять:
— Ведьма, да. Ведьма.
— Амброзио — это действительно проблема. Твой брат. Жокке знает, что вас подменили в детстве и что на самом деле это он Монтони, а ты — Амброзио. Но это можно уладить. Ты был Монтони, когда сбежал, когда королева разбойников произвела от тебя на свет моего отца, когда убил лесного эльфа, который мог бы дать показания против нас.
Монтони вспомнил, что использовал имя д'Амато только для маскировки. Он забыл, но вернулся домой, и все снова встало на место. Состояние его по праву. Сокровище его по праву. Шедони и Фламинея — узурпаторы. Им не достанется ни монеты.
— Пинтальди, любимый мой внук! — Он обнял юнца. — Мы победим.
Пинтальди подобострастно склонился перед ним, потуже перетягивая руку.
— Мы должны убить Женевьеву. И Амброзио.
— Да, — ответил он. — Конечно, должны.
— Сегодня ночью.
— Да, сегодня ночью.
20
От пола до потолка оставалось не более двух футов. Их прижало друг к другу, сплющило в единый комок, из которого под нелепыми углами торчали их руки и ноги. Потолок продолжал опускаться.
Клозовски никак не мог воспринять это всерьез. Такой нелепый способ погибнуть.
— Антония, — сказал он, — я должен сказать тебе, что я известный революционер, приговоренный в Старом Свете к смерти. Я принц Клозовски.
На ее лице, совсем рядом с его, промелькнула слабая улыбка.
— Мне все равно, — ответила она.
Они попытались поцеловаться, но мешало его колено. Восемнадцать дюймов. Это было похуже повозки с трупами. С сырого потолка сочилась вода.
Он подумал о том, как мог бы жить, не посвяти всего себя делу революции. Одобрение вдовствующей принцессы, хороший дом, отличная одежда, обширное поместье, прелестная жена и чудесные дети, сговорчивые любовницы, легкая жизнь…
— Если мы когда-нибудь выберемся отсюда, — сказал он, — я хотел бы просить тебя…
Потянуло свежим воздухом, и потолок, дернувшись, с грохотом устремился вверх. Стена скользнула вниз, уйдя в пол, и впереди открылся проход.
— Да?..
Клозовски не мог закончить фразу.
— Да? — переспросила Антония, и в ее глазах заблестели счастливые слезы.
— Я хотел бы просить тебя… просить…
Нижняя губка красотки задрожала.
— …оставить мне пару бесплатных билетов, когда ты в следующий раз будешь танцевать на сцене. Я уверен, что ты прекрасная актриса.
Антония проглотила явное разочарование и, пожав плечами, улыбнулась одними губами. Она крепко обняла его.
— Да, — ответила она, — конечно. Пошли, выберемся из этих туннелей, пока не случилось еще чего-нибудь.
21
В желудке Равальоли было пусто, будто он не ел несколько месяцев.
Он выпутался из толстого материала, в который его завернули, и осмотрелся. Ульрик, да у него рана в животе!
Он лежал на каменном столе в одном из подвалов. Равальоли попытался вспомнить, что случилось. Ему что-то попалось в каше. Он что-то проглотил. Это все Фламинея, он уверен. Это она отравительница. Пинтальди пустил бы в ход огонь, Кристабель — свои руки.
Пошатываясь, Равальоли проковылял по каменному полу и без сил свалился около тяжелой плиты, закрывающей выход. Ему придется напрячь все силы, чтобы отодвинуть ее. Потом он отыщет Фламинею и поквитается с ней.
Его жена ненавидела насекомых, а Равальоли знал, где отыскать гнездо молодых хищных червей. Он наберет их яиц и затолкает ей в глотку, и пусть черви выведутся внутри нее и прогрызают путь на волю. Он ей отплатит.
Равальоли изо всех сил налег на камень. Он думал о мести.
22
В главном зале она нашла Шедони, лежащего на огромном плоском блюде. Из груди у него торчал вертел, но он был еще жив и истекал кровью.
Кровь возбудила Женевьеву. Что-то шевельнулось в ней.
Ударила молния, и по залу заметались тени. Она увидела стоящего у окна Жокке с окровавленными руками. Он был пьян и казался оцепеневшим изваянием. С ним была одна из служанок, Танья, обнаженная и натертая маслом, она стояла на четвереньках, как животное. Она оказалась не вполне человеком, с широко раскрытыми глазами на месте сосков и крошечным чешуйчатым хвостиком, торчащим между ягодиц.
Шедони прерывисто дышал, его кровь растекалась по пудингу, в котором он лежал.
Женевьева кинулась через зал к столу. Танья зашипела, но Жокке удержал ее.
Был ли Шедони ее дедом или прадедом? Она не могла припомнить.
Рубашка на старике была порвана, и вертел поднимался и опускался в такт движениям грудной клетки. Рот Женевьевы жадно приоткрылся. Ее клыки скользнули из десен. Древний инстинкт взял верх. Она вырвала и отшвырнула прочь вертел, потом прижалась ртом к ране Шедони. Она сосала, и кровь старика толчками вливалась в нее.
Ее сознание прояснилось, и она сглотнула.
Эти люди ей никто. Она здесь гость, так же как Александр, д'Амато и девушка. Они заставили ее играть роль, но это не ее роль. Она не Женевьева Удольфо. Она Женевьева Дьедонне. Ей не шестнадцать лет, ей шестьсот шестьдесят девять. Она даже не человек. Она вампир.
Женевьева пила и становилась сильнее.
Грубые руки ухватили ее за шею и оттащили от Шедони. Зубы ее оторвались от раны, кровь, пузырясь, потекла обратно изо рта.
Жокке швырнул ее через зал. Она приземлилась, как кошка, и, перекатившись, вскочила на ноги.
Дворецкий взревел порванным горлом, и на нее прыгнула Танья.
Женевьева сжала кулак и ударила зверодевушку в лицо. Танья отлетела с вбитым внутрь головы носом.
«Это была хитрая ловушка», — вспомнила она. Она убегала, и это входило в их план. Она хотела изменить свою жизнь, и в этом проявилась ее слабость. Она не могла больше жить с Детлефом, не могла сидеть ручной зверушкой в Альтдорфе. На пути в Тилею ее застигла буря, заставив искать убежища в Доме Удольфо. И тогда ее засосала их игра…
Жокке сорвал со стены пику. Двадцати футов длиной, в его руках она казалась вполне уместной. Он ткнул ею в Женевьеву. Острие пики было посеребренным. Она отскочила. Жокке целился в сердце.
Шедони теперь сел, рана его затягивалась коркой. Это было частью заклинания. Теперь она вышла из-под его власти и подозревала, что на нее его действие не распространяется. Удар дерева и серебра в сердце, и она умрет так же, как любой другой на ее месте. Жокке бросился на нее.
23
Старый Мельмот улыбался, лежа в постели, слабые мышцы натягивали морщинистую кожу. Мальчишкой он любил читать мелодрамы, смотреть их на сцене. Молодым человеком он слыл самым известным коллекционером чувствительной литературы в Старом Свете. Теперь, на смертном одре, благодаря магическим заклинаниям, которые его предок-пират вывез с Пряных Островов, он находился в самом центре величайшей мелодрамы, которую когда-либо видел свет. Он дергал за ниточки, и его марионетки интриговали, убивали, любили и воровали…
У его постели, держа голову на коленях, сидел Ватек, выложив на покрывало очередной черновик завещания. Доктор Вальдемар, ползая на руках, хлопотал в углу, готовя очередной раствор.
За окном была темная грозовая ночь…
24
Они вылезли из камина в главном зале. Там кипела схватка. Женевьева, с красными глазами и оскаленными зубами, бегала вокруг длинного стола, а за ней гнался Жокке, дворецкий, с пикой.
— Сделай что-нибудь, — попросила Антония.
Клозовски не знал, как быть. Он не был уверен, стоит Женевьева между ним и состоянием Удольфо или нет. Может быть, ее смерть на шажок приблизит его к обладанию этой горой денег, к тому, чтобы выполнить предначертанное ему судьбой.
Он шагнул в зал.
— Я Монтони! — провозгласил он. — Я вернулся потребовать то, что принадлежит мне по праву рождения!
Все остановились и воззрились на него.
Он держался величественно, стараясь всем видом показать, что он действительно законный наследник. Годы скитаний были забыты. Теперь он дома и готов драться за то, что принадлежит ему…
— Нет, — раздался другой голос. — Это я Монтони, и я пришел потребовать то, что принадлежит мне по праву рождения.
Это был д'Амато, одетый будто нелепый опереточный бандит, весь в шарфах и перевязях, с мечом, который едва мог поднять.
— Ты что, рехнулся? — поинтересовалась Антония. — Сначала ты был революционером, теперь — пропавший наследник.
— До меня только что дошло. У меня, наверно, была амнезия. Но теперь я вспомнил. Я настоящий Монтони.
Д'Амато оскорбленно взмахнул мечом.
— Тебе никогда не удастся подлым мошенничеством отнять у меня мои деньги, свинья. Прочь от моего богатства! Оно мое, понял, мое! Все монеты, груды монет. Мое, мое, мое!
Этот торговец просто жалкий псих. Меч д'Амато покачивался в воздухе. У Клозовски оружия не было.
— Мое, слышите, все мое!
Антония сунула ему трехфутовую кочергу с раздвоенным концом. Он вспомнил, как д'Амато оскорблял его возлюбленную. Антония была цыганской принцессой, проданной в младенчестве отвратительному Водяному Колдуну, и ежедневно сносила его плохое обращение. Клозовски взмахнул кочергой, и меч д'Амато лязгнул о нее.
— Боритесь с этим, глупцы! — прокричала Женевьева. — Это все ненастоящее. Это заклинание Старого Мельмота.
Торговец яростно рубанул сплеча, и Клозовски едва увернулся. Он ухватил кочергу обеими руками и со всей силы обрушил на голову д'Амато, отбросив того к широкому креслу.
Так и надо этому узурпатору!
Д'Амато сполз на пол, продолжая бормотать:
— Мое, все мое. Я Монтони, настоящий Монтони Удольфо…
Клозовски привлек к себе Антонию, обняв сильной рукой вздымающиеся плечи, и поцеловал девушку, которую он сделает хозяйкой Удольфо.
— Я Монтони, — сказал он.
Он оглядел всех, ожидая, что они признают его.
— НЕТ, — прорычал знакомый голос.
Слово повисло в воздухе, раскатываясь эхом, словно раскат грома.
— НЕТ.
Жокке заговорил. В итоге оказалось, что он не немой.
— Я не могу больше молчать.
У дворецкого голос был как у быка. Клозовски уже слышал этот голос прежде, до сумерек, до бури. Жокке был главарем бандитов, ограбивших послушника Морра. Он, должно быть, всегда знал, что Клозовски — это лишь маскировка.
— Я настоящий Монтони Удольфо, — сказал Жокке.
Стоящие у дальней стены доспехи вдруг ожили, их забрала поднялись.
— А это мои верные слуги.
Это были настоящие смуглые бандиты, многие без глаза или без носа.
— Этот дом и все в нем по праву принадлежит мне.
Жокке для пущей выразительности ударил себя в грудь. Между его шеей и ключицей появилось острие пики и продолжало продвигаться кверху. Жокке взглянул на торчащую из него штуковину, и его горло разверзлось в оглушительном яростном реве.
Его подняло в воздух, легко, словно куклу, и он заскользил по древку пики вниз. Изо рта и носа у него ручьем хлынула кровь. Позади Жокке стоял закованный в броню гигант, поднявший бандита на его же собственную пику. Рядом с гигантом выступала Кристабель, в наряде невесты с побитыми молью шлейфом и вуалью. Клозовски был потрясен.
25
Она, наконец, добралась до двери, толкнула ее головой и поняла, что та не заперта. Впервые за много лет Матильда покинула свою комнату. Она поднялась с трудом, баюкая голову в ладонях. В конце коридора было окно, а за ним она видела долину.
На мгновение она опять стала собой прежней — Софией Галларди из Люччини, — и потом она уже оказалась на подоконнике. Ее голова пробила стекло и оконный переплет, и она полетела вместе с каплями дождя на склон в сотнях футов внизу. Ей казалось, что это падение никогда не кончится. Но оно кончилось.
26
Антония запуталась. Она уже не понимала — и не пыталась понять, кто есть кто.
Жокке извивался, как червяк на крючке у рыболова, а гигант застыл как изваяние. Бронированные бандиты суетились вокруг него, нанося бесполезные удары булавами и мечами.
Одно из окон разбилось, и по залу вместе с дождем и ветром разлетелось облако стеклянных осколков. Это было даже эффектнее, чем финал «Проклятого Кхорном, или Смерть лорда-демона» Жаки Билля де Трувеля.
Стол опрокинулся, являя взглядам отца Амброзио в растрепанной одежде, сплетенного в единый клубок с двумя служанками и одним визжащим поросенком.
С ним, казалось, приключилось нечто вроде приступа, несомненно имевшего причиной изрядное перенапряжение. Он пытался сбросить нечто невидимое со своей шеи. Антонии показалось, что она видит красные отпечатки невидимых пальцев на его дряблой белой шее.
Она схватила Клозовски за руку и прижалась к нему.
Женевьева, с подбородка которой стекала кровь, взяла его за другую руку. Она выглядела единственным проснувшимся существом во всем Удольфо.
— Надо нам выбираться отсюда, — сказала вампирша.
— Да, — согласилась Антония.
— Сейчас.
— Да.
Клозовски не сопротивлялся.
Гигант медленно метнул пику, точно копье. Со все еще нанизанным на нее Жокке пика пролетела через весь коридор и вонзилась в стену примерно в пятнадцати футах над полом. Она согнулась, но слуга-разбойник был пришпилен накрепко, по его спине струилась кровь.
Антония вспомнила про д'Амато. Она оставила Клозовски и Женевьеву и склонилась над своим былым покровителем.
Двойные двери распахнулись, и в зал ворвался Пинтальди, держа в каждой руке по пылающему факелу и крича:
— Огонь, огонь!
— Исидро, — позвала Антония. — Исидро, очнись.
— Это все мое, слышишь? Я Монтони! Монтони!
— Исидро?
Д'Амато оттолкнул ее, и она налетела на Фламинею.
— Шлюха, — бросила та, оцарапав ее.
Гигант теперь двигался проворно, сворачивая бандитам шеи одному за другим и швыряя их в кучу. Кристабель в экстазе исступленно играла на клавесине, ee шлейф развевался по ветру.
— Пошли, девочка, — позвала Женевьева, таща за собой Клозовски с бессмысленным, ничего не выражающим взглядом.
Антония позволила увести себя из зала.
— Мое, мое…
— Огонь, огонь!
27
Кристабель не помнила, кем была на самом деле. Это было не важно. С того момента, как она попала в Удольфо, она дома.
Ее новый возлюбленный убил Жокке. Теперь он уничтожит остальных ее врагов. С последним из бандитской команды дворецкого покончено, они мертвы внутри искореженных доспехов.
Кристабель захлопнула крышку клавесина и простерла руки, ощущая на теле холодную ласку ветра.
Из подвала в зал полз Равальоли. Она кивнула, и гигант наступил ее отцу на спину.
Танья, служанка-ящерица, стрельнула длинным раздвоенным язычком и поймала муху.
— Милосердная Шаллия, — выдохнула Фламинея, когда удавка захлестнулась вокруг ее шеи.
Кристабель затянула ее потуже.
— Огонь, огонь…
Пинтальди подбросил факел в воздух, и тот распался на пылающие обломки.
Пламя коснулось шлейфа Кристабель, и в одно мгновение огонь охватил ее всю, перекинувшись на Фламинею.
— Шлюха, — прохрипела ее мать и плюнула в нее.
Кристабель продолжала затягивать удавку, даже когда вокруг них уже бушевало пламя. Пинтальди оказался прав. Огонь был холодным, и он резал. Пинтальди и сам был охвачен им, раскидывая его языки везде, обнимая каждого.
Они все были здесь. Шедони, Равальоли, Ватек, Амброзио, доктор Вольдемар, Фламинея, Жокке, Пинтальди, Монтони, служанки. Пламя охватило огромный зал. Еще одно крыло будет уничтожено, прежде чем пожар потушит буря. Гигант неподвижно стоял посреди огня. С ним были и другие. Фламинео, Призрачный Охотник. Голубое Лицо Удольфо. Дворецкий-Душитель. Стенающая Аббатиса. Призрачная Невеста. Кровавый Барон. И многие, многие другие.
Кристабель почувствовала, как плавится ее лицо…
…и знала, что это не навсегда.
28
Дождь стихал, и уже почти рассвело. Клозовски лежал на земле, пока Женевьева и Антония смотрели, как горит Дом Удольфо.
— Это навсегда?
— Нет, — ответила Женевьева. — Он воссоздаст сам себя. Это странное заклинание. Какое-то изобретение Старого Мельмота.
— Кто-нибудь из них был изначально членом семьи?
— Не знаю. Думаю, может, Шедони. А доктор Вальдемар — действительно врач.
Клозовски сел, и женщины обернулись к нему.
— М-Монтони? — спросила Антония.
Он помотал головой.
— Он думал, что он революционер, — объяснила Антония вампирше.
— Я и есть революционер, — запротестовал он.
— Это пройдет.
— Но это правда.
Еще одна башня обратилась в руины, на миг под первыми лучами солнца блеснуло золото, потом его заволокло столбом черного дыма. Пока одна часть дома гибла, другая росла подобно чудовищному растению, громоздились стены, в окнах появлялись стекла, со скрипом перекидывались стропила. Дом Удольфо был непобедим.
— Нам нельзя здесь оставаться, — сказала Женевьева. — Нужно обойти поместье, держась от него как можно дальше. Заклинание действует постоянно и на большом расстоянии. Потом, возможно, мы сможем добраться до Бретонии.
— А они так и будут продолжать? — поинтересовался Клозовски.
Женевьева взглянула на него.
— Думаю, да, Александр. Пока Старый Мельмот, наконец, не умрет. Может, тогда они все проснутся.
— Глупцы.
— Мы все верим в волшебные сказки, — заметила вампирша.
29
Старый Мельмот, один в своей комнате, наслаждался кульминацией сегодняшнего сюжета. Огонь, он всегда радует, всегда очищает.
Гигант в доспехах был хорош. Он оказался прекрасным дополнением. Одна сбежала. Но добавился один новый. Честный обмен. Количество актеров то же, что и до наступления ночи. Разбившаяся Матильда снова в своей комнате, измененная еще больше прежнего.
Дождь за окном теперь лишь чуть моросил, на небе появились первые рассветные кляксы.
Кристабель вопила, сгорая, ее подвенечное платье съеживалось и таяло, прикипая к коже. А Танья ядовито шипела в лицо Амброзио, мстя ему за все ухаживания.
Шедони так и испекся на блюде, на котором лежал. Пожалуй, его можно будет съесть холодным на завтрак. Человечине не впервой появляться на столе Удольфо.
Он расслабился и ждал, когда придет сон.
Интересно будет посмотреть, что сталось с куском карты, доставшимся Монтони. Проклятие Черного Лебедя за долгие годы остудило пыл многих охотников за сокровищами. Возможно, Фламинео мог бы почаще исчезать с портрета вместе со своими охотничьими собаками и искать новые опасные приключения.
Впервые он произнес свое заклинание в библиотеке, посулив часть своей души темным силам, при условии, что ему никогда больше не будет скучно. Его прежняя жизнь не была ни трагичной, ни комичной, но попросту скучной. Теперь он стал частью обожаемых мелодрам, и его постоянно развлекают пляски придуманных им марионеток. Он начал было дремать, но был разбужен каким-то еле слышным звуком. Его дверь отворялась.
— Ватек? — прокаркал он. — Вольдемар?
Шаги двух пар ног, легких и старающихся быть неслышными. Его посетители не ответили ему.
Он почувствовал, как подергивается постельное белье, по которому они карабкались на кровать, сражаясь с занавесями. Они были легкие, но он знал, что их ногти и зубы остры, и они искусно умеют пользоваться ими. Он услышал, как они хихикают между собой, и ощутил их первые прикосновения. Занавеси вокруг его кровати оборвались и полетели на пол.
— Мельмот? — с любовью спросил он. — Флора?
Это был финальный занавес.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ РОГ ЕДИНОРОГА
1
Высокие прямые деревья стояли вокруг, словно черные прутья клетки. Если бы Доремус посмотрел вверх, то едва разглядел бы сине-белые краски неба сквозь густой полог Драквальдского леса.
Даже в полдень по этим тропинкам следовало бы ходить с фонарем. Следовало, конечно, путникам. Охотник должен пожертвовать безопасностью, чтобы свет фонаря не вспугнул добычу.
Граф Рудигер, его отец, спокойно положил руку ему на плечо, привлекая его внимание. То, что он чуть сильнее обычного сжал пальцы, выдавало его волнение. Он кивнул в сторону северо-запада.
Стараясь поворачиваться не слишком поспешно, Доремус взглянул в ту сторону и увидел последние следы того, что заметил отец.
Вспышки отраженного света. Словно короткие серебряные кинжалы, царапающие кору.
Отец легонько хлопнул пальцем по его плечу два раза. Два животных.
Вспышки света исчезли, но существа были еще тут. Ветерок тянул с севера, и их ноздри не почуяли запах охотников.
Отец беззвучно извлек из колчана длинную стрелу и наложил на тетиву боевого лука. Оружие превосходило размерами рост высокого мужчины. Доремус смотрел, как Рудигер натягивает тетиву и от напряжения все явственнее выступают жилы на его шее и руках. Граф зажал стрелу в кулаке, и ее острый трехгранный наконечник уперся в костяшки его пальцев.
Как-то на спор граф Рудигер фон Унхеймлих простоял целый день, удерживая тетиву взведенной, и на закате выпустил стрелу точно в яблочко. Друзья, с которыми он спорил, едва смогли продержаться со своими луками около часа каждый и проиграли в том пари свое оружие. Трофеи висели теперь в охотничьем домике, изящные и дорогие вещицы, произведения искусства, богато инкрустированные и отлично гнутые. Рудигер не стал бы пользоваться такими безделушками: он доверял простому куску дерева, самолично вырезанному им из ствола молодого деревца, и мастеру, который понимал, что лук — это инструмент для убийцы, а не украшение для джентльменов.
Граф, пригнувшись, осторожно крался к добыче, нацелив стрелу в землю. Уже видны были следы зверей, малозаметные отпечатки копыт на покрытой мхом каменистой лесной почве. Даже в разгар дня тут чувствовалась прохлада. Стоило копнуть чуть глубже прикрытую палой листвой гальку, и там обнаруживалась земля, твёрдая, как железо, промерзшая насквозь. Скоро настанет зима и положит конец забавам графа Рудигера.
Стараясь успокоить дыхание, Доремус тоже вытянул стрелу, вложил в мягкий лук и взвел тетиву примерно на две трети, чувствуя, как от напряжения вспыхнула боль в плече. Поговаривали, что Доремус фон Унхеймлих пошел не в отца.
Все остальные держались позади этой пары. Ото Вернике, которому было особо велено не ломиться с шумом, подобно кабану, и не мешать охотникам, двигался осторожно, сложив пухлые руки на животе, тщательно выбирая, куда поставить ногу, чтобы не хрустнула предательски ветка и не попался скользкий камушек.
Старый граф Магнус Шеллеруп, последний из тех, кого прежний император Люйтпольд называл своими Непобедимыми, так и сиял, ухмыляясь тонкогубым ртом. Шрамы, свивающиеся в клубок на одной щеке, побагровели и налились горячей кровью, бросившейся ему в голову в пылу погони. Единственной уступкой была многослойная меховая одежда, делавшая его похожим на горбуна. Хоть Магнус и жаловался на свои старые кости, но оставался в силах во время марш-бросков держаться наравне с мужчинами моложе него на сорок лет. Бальфус, их проводник с густой бородой, и его стройная ночная подружка держались в арьергарде, чтобы пообжиматься по дороге. Девчонка прилипла к своему мужчине, как пиявка. Доремусу, когда он думал о ней, приходилось подавлять дрожь отвращения.
Он наблюдал за отцом. Тот жил именно ради тех коротких мгновений, когда подкрадывался к добыче на расстояние удара кинжалом и уравнивались их с жертвой шансы. Граф Магнус так же был одержим жаждой честного убийства, он держался позади только из уважения к Рудигеру. Доремусу втолковывали это с колыбели, пичкали историями о добытых и упущенных трофеях, однако все это по-настоящему ничего не значило для него.
Мышцы его руки подрагивали, и он чувствовал, что тетива режет ему пальцы, словно лезвие бритвы.
— Без крови никакого толку не будет, — говорил отец. — Надо, чтобы в мякоти пальцев образовалась бороздка, вроде того желобка, что ты вырезаешь на луке. Твое оружие — это часть тебя, так же как в свое время ты становишься частью его.
Чтобы победить боль, Доремус решил сделать ее еще сильнее. Он еще дальше оттянул тетиву, так что наконечник стрелы коснулся сложенных колечком большого и указательного пальцев, царапая кожу на ладони. Сухожилия в плече и локте горели огнем, и он изо всех сил стиснул зубы.
Доремус надеялся, что отец доволен им. Граф Рудигер не оглядывался, зная, что сын не осмелится подвести его.
Рудигер обошел дерево и замер, выпрямившись. Доремус приблизился и встал у него за плечом.
Они увидели добычу.
Последние пятьдесят лет здесь проседала земля, увлекая за собой деревья. Они попадали, поломанные, но пока еще живые, растопырив ветки во все стороны. Впадина заполнилась чистой дождевой водой. В этой части леса было полно таких провалов, там, где обрушились старые гномьи туннели. Земля представляла здесь не меньшую опасность, чем любая дикая тварь. Тихое озерцо затянуло ледком, тонким, как пергамент, испещренным красно-коричневыми листьями.
На другой стороне пруда, там, где лед был разбит стояли звери, опустив морды в воду, окунув в нее рога.
За спиной кто-то громко вздохнул при виде этого зрелища. Подружка Бальфуса. Черт бы побрал эту девчонку.
Единороги, как один, вскинули головы, насторожились, наставив рога на охотников.
Все застыли. Доремус мог бы вспомнить каждую подробность этого мгновения. Рога единорогов, сверкающие от воды, сияющие, словно свежеотполированный металл. Пар, поднимающийся от боков животных. Затуманенные, светящиеся умом янтарные глаза. Тени перекрученных сучьев сваленных деревьев.
Единороги были самцами, маленькими и стройными, как чистокровные жеребята, белыми, с характерным для их племени черным крапом на матовой шерсти бороды и подбрюшья.
Стрела графа Рудигера отправилась в полет еще до того, как девчонка успела закончить шумный вздох. И она вонзилась животному в глаз прежде, чем Доремус смог прицелиться. Единорог Рудигера заржал и бешено забился, а наконечник стрелы уже торчал у него из затылка.
Смерть наступила быстро, из глаз и ноздрей животного хлынула кровь.
Единорог Доремуса развернулся и бросился прочь прежде, чем он успел выпустить стрелу, и ему пришлось поднять левую руку выше, чтобы исправить прицел.
Стрела, дернувшись, ушла из его ладони, и он почувствовал, как руку обожгла боль.
— Хороший выстрел, Дорри, — выпалил Ото, хлопнув его по разламывающемуся от боли плечу.
Доремус передернулся и попытался не показывать виду.
Единорог уже почти скрылся, когда стрела настигла его. Она скользнула по его боку, оставляя на белой шкуре красную полосу, и вонзилась глубоко под ребра.
Наверно, она должна угодить в сердце.
Единорог Доремуса зашатался и упал, но поднялся снова. Из раны капала кровь.
Животное взревело во всю силу легких.
— Готов, — одобрительно кивнул граф Магнус.
Доремус не мог поверить. С того мига, как он выбирал стрелу, его не покидала уверенность в собственном промахе. Обычно так и происходило. Он изумленно взглянул на отца. Тяжелые брови графа Рудигера были нахмурены, лицо мрачно.
— Но не вчистую, — бросил он.
Единорог Доремуса, пошатываясь, исчезал за деревьями.
— Далеко ему не уйти, — сказал Бальфус. — Мы его выследим.
Все смотрели на Рудигера, ожидая его решения.
Он энергично шагнул на край провала, аккуратно ступая среди присыпанных листьями стеблей ползучих растений. Лук уже снова висел у него за спиной, теперь он достал свой охотничий нож гномьей работы. Состояние фон Унхеймлихов считалось одним из крупнейших в Империи, но, не считая лука, этот нож граф называл своим главным сокровищем.
Они все двинулись следом за мастером охоты, обходя по краю неподвижный пруд, к упавшему животному.
— Жаль, что это жеребец, — сказал граф Магнус. — А то был бы отличный трофей.
Отец проворчал что-то, и Доремус вспомнил охотничью заповедь, которую его в детстве заставили затвердить наизусть. Рог единорога, который его прапрадед притащил в жилище фон Унхеймлихов, принадлежал самке. Трофеями считались только самки единорогов.
Единорог Рудигера уже начал разлагаться, на его шкуре появились коричневые мокрые пятна, будто гниль на побитом яблоке. Самцы единорога, когда их убьют, долго не хранятся.
— Вы скоро сможете забрать свою стрелу обратно, Рудигер, — заметил граф Магнус. — Вот это да!
Рудигер стоял на коленях возле своей жертвы, тыча ее ножом. Животное было на самом деле мертво. У них на глазах гниль распространялась, смердящая шкура опадала на лишенный плоти, рассыпающийся скелет. Уцелевший глаз ссохся и провалился в глазницу. В останках закопошились черви, словно тело пролежало уже много дней.
— Поразительно, — заметил Ото, кривясь от вони.
— Так уж эти твари устроены, — объяснил Бальфус. — В них есть какая-то магия. Единороги живут гораздо дольше положенного им срока, а когда смерть все-таки находит их, с ней сразу приходит и тление.
Бледная девушка что-то неодобрительно пробормотала себе под нос, лицо ее ничего не выражало. Вряд ли ей было приятно увидеть такое, знать, что ее со временем ждет та же участь.
Рудигер спрятал нож и набрал в пригоршню холодеющей крови единорога. Он поднес ее к лицу Доремуса.
— Пей, — велел он.
Доремусу хотелось отказаться, но он знал, что не может.
— Ты должен взять что-нибудь от добычи. Любое убийство делает тебя сильнее.
Доремус взглянул на улыбающегося графа Магнуса. Несмотря на то, что дикая кошка когда-то превратила его лицо в ярко-красное месиво, он выглядел добродушным человеком, зачастую более снисходительным к предполагаемым слабостям и промахам Доремуса, чем собственный отец.
— Ну же, мой мальчик, — сказал Магнус. — Это добавит прочности твоим костям, огня твоему сердцу. Все распутники Миденхейма свято верят в действенность крови единорога. Ты уподобишься мужской силой этому жеребцу. И произведешь на свет множество славных сыновей.
Собравшись с духом, Доремус ткнулся лицом в ладонь отца и отхлебнул немного густой красной жидкости. Она оказалась практически безвкусной. Немножко разочарованный, он не ощутил в себе никаких изменений.
— Это сделает из тебя мужчину, — бросил Рудигер, вытирая руки.
Доремус оглянулся, проверяя, не стали ли зорче его глаза. Проводник сказал, что в этих животных есть магия. И в их крови, наверно, тоже.
— Надо идти за подранком, — напомнил Бальфус. — Нельзя позволить ему встретиться с самкой.
Рудигер промолчал.
Доремуса вдруг затошнило. Его желудок сжался, но он подавил позыв.
На миг он увидел спутников как бы в масках, отражающих их истинную сущность. Ото стал мордастой свиньей, у Бальфуса вырос мокрый собачий нос, лицо девушки превратилось в хорошенький блестящий череп, у Магнуса снова было гладкое красивое юное лицо, как когда-то.
Он обернулся взглянуть на отца, но миг прошел, и лицо графа выглядело так же, как всегда, жестким и невыразительным. Наверно, в крови все-таки была магия.
От единорога теперь остался лишь сочащийся жидкостью мешок с костями, распластанный среди опавших листьев. Ото тронул останки сапогом, и шкура расползлась, выпуская наружу вонючий газ и желтую влагу.
— Брр, — преувеличенно сморщился Ото. — Смердит, как от гномьих порток.
Рудигер вытащил стрелу из головы единорога, проломив истончившийся череп. Он некоторое время рассматривал ее, потом сломал надвое и бросил обломки в месиво, оставшееся от трупа.
— А рог? — спросил Ото, хватаясь за него. — Разве у единорога не серебряный рог?
Рог рассыпался у него в пальцах, среди белого порошка проблескивали крупицы серебра.
— Его там чуть-чуть, магистр Вернике, — объяснил Магнус. — Оно исчезает вместе с магией. Так мало, что даже говорить не о чем.
Доремус заметил, что девушка держится подальше от останков. Такие, как она, не любят благословенного серебра. У нее красивое лицо и фигура, но он не мог забыть череп, который увидел.
Бальфусу не терпелось продолжить.
— Если раненый жеребец доберется до своих, самка узнает, что мы сделали. Она оповестит весь род. Это может стать опасным для нас.
Графа это не интересовало. После убийства он всегда бывал рассеян, за торжеством следовала раздражительность. Доремус понимал, что точно так же у отца бывает и с женщинами. Как бы чудесно все ни шло, все равно оно никогда не соответствовало его ожиданиям. Рудигер исполнительно собирал трофеи, но Доремус думал, не были ли они для отца лишь напоминанием о разочарованиях. Охотничий домик ломился от чудесных рогов, голов, шкур и крыльев, но, судя по тому, как относился к ним отец, они значили для него не больше, чем горстка пыли.
Именно сам момент убийства был для графа всем, миг, когда он властвовал над жизнью и смертью. В этом он находил удовлетворение.
— Ты подстрелил зверя, Дорри, — распинался Ото. — Чертовски отличная работа. За это стоит пропустить кружку-другую эля, дружище. Отныне и впредь ты заслужил место за столом Лиги Карла-Франца. Мы еще поднимем за тебя немало тостов до конца семестра.
— Бальфус, — опасно ровным тоном произнес Рудигер.
Лесной проводник почтительно повернулся к хозяину. Его барышня, чуть дрожа, стояла позади него.
— В дальнейшем пусть твоя потаскуха-вампирша ведет себя тихо или остается дома. Ты понял?
— Да, ваше превосходительство, — отозвался Бальфус.
— А теперь, — сказал граф, — день кончается. Охота была удачной. Мы возвращаемся домой.
— Да, ваше превосходительство.
2
Потаскуха-вампирша.
Женевьеву обзывали и хуже.
Но если бы она на самом деле решила не убивать графа Рудигера фон Унхеймлиха, ей было бы проще, не окажись он таким ублюдком.
После трехдневного пребывания в охотничьем домике фон Унхеймлихов Женевьева вынуждена была признать, что граф, похоже, олицетворял все пороки, неотъемлемо присущие, по утверждению принца Клозовски, аристократии.
Он обращался с сыном как с паршивой собакой, с подругой — как с тупоумной служанкой, а со слугами — как с плесенью в тронутой морозом палой листве, той самой, на отскребание которой с подошв его блестящих охотничьих сапог они тратили так много времени. Со странной короткой стрижкой, принятой у знати в этой северной части Империи, с полным набором предположительно эффектных шрамов по всему лицу и рукам — и остальному телу, наверно, тоже, — он был похож на выветренное гранитное изваяние, призванное заменить некогда живого красивого молодого человека.
И он убивал ради спорта.
В своей жизни она встречала немало людей, вполне заслуживавших быть убитыми. Теперь, по прошествии шестисот шестидесяти девяти лет, большинство из них мертвы в результате убийства, болезни или старости. Некоторые погибли от ее руки.
Но она не была наемным убийцей. Что бы там ни думал Морнан Тибальт, засевший в императорском дворце в Альтдорфе, передвигающий людей, словно шахматные фигуры, дергающий за ниточки множество своих марионеток.
Марионетка, еще одна роль в ее богатой коллекции профессий. И убийца?
Может, ей лучше было остаться с бедным Детлефом? Прошло бы еще какое-то время, прежде чем годы взяли бы свое и ей, с ее вечной юностью, пришлось бы поддерживать очередного престарелого любовника на закате его дней.
И ведь она до сих пор его действительно любила, правда.
Но она покинула и Детлефа, и Альтдорф. По пути в Тилею она угодила в силки Удольфо и выбралась оттуда лишь благодаря появлению Александра Клозовски. Потом в обществе революционера и его тогдашней возлюбленной, Антонии, она вернулась в Империю, путешествуя с ними за неимением других попутчиков.
Она спорила с революционером о политике, противопоставляя его пламенному, самовлюбленному идеализму свой опыт и холодный расчет.
Эта связь оказалась ошибкой, тем первым крючком, который требовался Тибальту, чтобы поймать ее. Она надеялась, что Клозовски сейчас в Альтдорфе, подготавливает заговор по ниспровержению Империи и в особенности злокозненного хозяина Имперской канцелярии без большого пальца на одной руке.
В тесной комнатке, которую она делила с Бальфусом, она скинула охотничью одежду — обтягивающую кожу прямо поверх белья — и выбрала одно из трех имеющихся в ее распоряжении платьев. Оно было простое, белое и грубое. В отличие от всех прочих обитателей охотничьего домика, она с наступлением ночи не нуждалась ни в мехах, ни в огне камина. Холод для нее ничего не значил.
В последнее время, когда полные луны последний раз в этом году пошли на убыль, она становилась все более впечатлительной. Она не пила крови уже больше двух месяцев. Клозовски позволил ей напиться однажды ночью, когда Антония была чем-то занята, да еще попался молодой стражник на стенах Миденхейма. И с тех пор — никого, ни разу.
Зубы ее царапали щеки, она то и дело прикусывала язык. Вкус собственной крови напоминал ей о том, чего она лишается. Она должна поесть, и поскорее.
Женевьева взглянула на Бальфуса, молившегося на ночь Таалу. У ее сообщника, еще одной марионетки Тибальта, были широкие плечи и задубевшая кожа на мускулистой груди и руках. Может, духом он был и слаб, зато силен телом. Что-нибудь да есть в его крови, если не острый привкус истинной силы, так, по крайней мере, достаточно благоуханной субстанции, чтобы на какое-то время погасить ее красною жажду.
Нет. Ее и так вынудили достаточно тесно общаться с лесным проводником. Она не хотела еще больше углублять их знакомство. Слишком много кровных связей хранится в ее памяти.
Кровные связи. Детлеф, Синг Той, Клозовски, Марианна, Сергей Бухарин. И мертвые, столько мертвых: Шанданьяк, Пепин, Франсуа Фейдер, Тризальт, Колумбина, Мастер По, Каттарина Кровавая, Чингиз, Розальба, Фарагут, Вукотич, Освальд. Раны, которые все еще кровоточат.
В узкое оконце виднелись экипажи, проезжающие по дороге из Мариенбурга в Миденхейм, главному пути через эти нехоженые леса. Позади охотничьего домика бежал шустрый маленький ручеек, местами уже затянутый льдом, снабжая обитателей чистой водой, унося прочь нечистоты.
Клозовски сочинил бы стихотворение об этом ручье, который попадает в дом аристократа чистым и неиспорченным и бежит оттуда весь в дерьме.
Вместе с его кровью она всосала некоторые его взгляды. Он был прав, этот порядок надо менять. Но она, как никто другой, знала, что это никогда не произойдет.
Бальфус не разговаривал с ней, когда они оставались, наедине, и почти не разговаривал на людях. Предполагалось, что она его любовница, но она была не слишком хорошей актрисой. Как ни странно, это сделало их обман намного более убедительным, чем если бы он без конца ластился к ней и докучал прилюдными ухаживаниями.
Она обладала достаточной чуткостью, чтобы обнаружить любую подозрительность, если бы таковая была. Марионетка-убийца выдержала первый экзамен.
Граф Рудигер был слишком самонадеян, чтобы думать о своей уязвимости. Он путешествовал без охраны. Если он и вспомнил, что Женевьева была подругой Детлефа Зирка, то ничем не выдал этого. Он присутствовал на премьере пьесы Детлефа «Странная история доктора Зикхилла и мистера Хайды», но никак не показал, что заметил тогда вампиршу.
Это произошло неделю спустя после того, как она рассталась с Клозовски и Антонией. Она притащилась в Миденхейм, Город Белого Волка, желая забыться среди людей, утолить свою красную жажду.
Она нашла караульного на городской стене и предложила ему себя, попросив в качестве платы толику его крови. Когда она присосалась к источнику в его горле, он ошалел от удовольствия.
И тут на нее набросилась ночная стража, и ее, обнаженную, завернутую в одеяло, притащили в гостиницу в лучшей части города и оставили в темной комнате привязанной к стулу.
Через пару минут усилий она разорвала веревки, но было поздно. Пришел кукловод, и началась их беседа.
Она видела желтовато-коричневую физиономию Тибальта при императорском дворе, когда он рысью поспевал за Карлом-Францем, обряженный во все серое. Следила за его попытками обложить ежегодным налогом в две золотые кроны всех трудоспособных граждан Империи. Эта подать, прозванная налогом «с большого пальца», двумя годами раньше привела к целой серии бунтов и мятежей, во время которых сам Тибальт лишился большого пальца. Несмотря на причиненный ущерб, после этих восстаний его влиятельность и могущество только возросли.
Его главным конкурентом в борьбе за влияние на Императора был Микаэль Хассельштейн, ликтор культа Зигмара, но Хассельштейн оказался замешан в некоем скандале и удалился предаваться созерцанию и размышлениям в стенах ордена. Тибальт тоже был на премьере «Доктора Зикхилла и мистера Хайды» и решительно выступил против спектакля. Корректный, лишенный юмора, рябой и лысеющий, благочестивый Тибальт напугал Женевьеву больше, чем слуги богов Хаоса. Бесстрастно преданный Дому Вильгельма Второго, Тибальт обладал задатками тирана. И, прикрываясь патриотическим рвением и трудами по разработке новой системы законодательства, он находился в самом центре паутины интриг и двуличия и дергал за ниточки своих марионеток, исходя из собственных, а отнюдь не императорских планов, оставаясь при этом вне досягаемости для любой законной власти.
Разумеется, у министра имелись враги. Враги вроде графа Рудигера фон Унхеймлиха.
Там, в темной комнате, этот Морнан Тибальт с перебинтованной ладонью поставил ее перед выбором. Если она откажется выполнять его приказания, он отдаст ее под суд, обвинив в пособничестве печально известному революционеру Клозовски. Ее имя приплетут к целой куче заговоров против Карла-Франца и Империи. Ее былая связь с недоброй памяти семейством фон Кёнигсвальдов будет свидетельствовать против нее, к тому же, напомнил Тибальт, ее бессмертных сородичей не любят и не доверяют им. Если повезет, ее обезглавят серебряным клинком и запомнят как ту, что вдохновила Детлефа Зирка на создание сонетов «К моей неизменной госпоже». Он, Тибальт, будет настаивать на более суровом наказании: заточении в серебряных кандалах в недра крепости Мундсен, где каждый новый бесконечный день похож на предыдущий, покуда хоть капля упорства сохранится в ее нестареющем, бессмертном теле. Но если она станет его марионеткой и поможет ему осуществить его план, то получит свободу…
Если бы она послушалась своих инстинктов, то разорвала бы министру тощую глотку. В таком случае, по крайней мере, наказание было бы заслуженным. Но у него имелся и второй крючок: Детлеф. Тибальт пообещал, что, если она откажется с ним сотрудничать, он использует все свое значительное влияние, чтобы закрыть Театр памяти Варгра Бреугеля и организовать судебные преследования драматурга. Тибальт намекал, что не составит большого труда сокрушить Детлефа, который в последнее время стал уже не тот, что прежде. Женевьева и так была достаточно виновата перед Детлефом и понимала, что не сможет послужить причиной его дальнейших страданий.
Тибальту не требовалось объяснять ситуацию, сложившуюся между ним и графом. О ней и так все знали. Тибальт был сыном дворцового клерка, поднявшимся из низов благодаря собственному уму, решимости и шантажу, вымогательству и двуличию тоже. Он окружил себя такими же людьми, бесцветными тружениками без роду без племени, проложившими себе путь к преуспеванию скрипучими перьями, людьми, которые исподволь втерлись в дела Империи и сделались необходимыми. Тибальт и ему подобные никогда не обнажали меч в битве, не утруждали себя изучением необходимых при дворе манер. Они носили одинаковые скучные серые одежды в знак протеста против цветистого щегольства чистокровных аристократов, которых считали паразитами и нахлебниками.
Граф Рудигер фон Унхеймлих был шефом Лиги Карла-Франца, знаменитого студенческого общества при Университете Альтдорфа, и необъявленным, неофициальным лидером старой гвардии, семей, служивших Императору со времен Зигмара, всех тех обветшалых и косных чистокровных аристократов, которые командовали армиями Империи и снискали своими победами славу имени Карла-Франца.
Граф редко удостаивал визитами крупные города Империи, но Карл-Франц и его наследник Люйтпольд множество раз гостили в охотничьем домике, выстроенном семейством фон Унхеймлихов в бескрайних лесах Талабекланда. Карл-Франц доверял Рудигеру, а граф был не тем человеком, чтобы молчать, видя нашествие серых человечков с гроссбухами, сосущих жизненные соки из Империи. После бунтов, вызванных введением налога «на большой палец», именно выпускники Лиги Карла-Франца, а не перемазанные чернилами бюрократы из казначейства помогали восстановить порядок.
Пока Морнан Тибальт валялся в госпитале, оплакивая свой утраченный пальчик, а Империю, прознавшую про альтдорфские восстания, лихорадило, именно граф Рудигер созвал коллегию выборщиков и еще девятнадцать баронов из лучших семей в своем охотничьем домике. Там они разработали план, позволивший предотвратить революцию.
«Мы снова будем Непобедимыми», — сказал он, и Империя вспомнила былые дни, дни политиков-воинов вроде графа Магнуса Шеллерупа. После месяцев кровопролития все вновь склонились перед Домом Вильгельма Второго.
В этом же году, позднее, граф Рудигер и Император собирались встретиться вновь на церемонии по поводу вступления принцем Люйтпольдом в пору зрелости. Там должны были собраться и выборщики, и девятнадцать баронов. И Морнан Тибальт боялся, что тайное совещание между этими потомками великих родов Империи может привести к ниспровержению одного серого сына клерка.
«Граф должен умереть, — сказал ей Тибальт, — и таким образом, чтобы эта смерть не вызвала вопросов. Если получится, несчастный случай. Если придется, простое убийство. В любом случае указующий перст должен быть направлен в другую сторону. Фон Унхеймлих — охотник, самый лучший в Империи. А вы, мадемуазель Дьедонне, хищница. Полагаю, что ваше противостояние будет захватывающим».
У Тибальта уже имелась в нужном месте одна марионетка, Бальфус. Но проводник был просто шпионом. А министр нуждался в убийце.
Женевьева отвечала требованиям.
Бальфус окончил свое богоугодное занятие и поднялся. «Интересно, — подумала Женевьева, — на каком крючке Тибальт держит его?» Должно быть, знает насчет проводника нечто такое, что могло бы уничтожить его.
Он не упоминал про ее сегодняшнее прегрешение. Как бы там ни было, благодаря этой ошибке она еще больше будет казаться пустоголовой куклой. Теперь граф, может, и презирал Женевьеву в высшей степени, но не опасался, не подозревал ее.
Она вспомнила, как он вел себя в лесу. Его обращение с сыном, Доремусом. Его нетерпимость и раздражительность.
Он обозвал ее вампиршей-потаскухой.
Ее клыки уперлись в нижнюю губу, и она ощутила их остроту. В глазах ее, должно быть, вспыхнул красный огонь.
Она вспомнила Доремуса, глотающего кровь единорога, чтобы стать мужчиной. Она слышала про этот обычай, но никогда не видела, чтобы ему следовали. Ее потрясло такое варварство. А она, родившаяся в эпоху варварства и пережившая ее, испытывала ужас при виде подобных вещей.
«И в качестве повода к размышлению, — сказал Тибальт, — у графа есть сын и наследник, Доремус. Как мне говорили, весьма чувствительный юноша. Надежда рода фон Унхеймлихов. У него нет ни братьев, ни кузенов, чтобы унаследовать имя. Кажется маловероятным, чтобы этот Доремус смог заменить отца среди девятнадцати, но я терпеть не могу оставлять оборванные нити. У них есть обыкновение цепляться за что-нибудь, и тогда распутывается весь клубок. После устранения графа позаботьтесь и о сыне тоже. Как следует позаботьтесь о сыне».
3
— Графиня Серафина была красивой женщиной, — сказал граф Магнус. — Это трагедия — умереть такой молодой.
Доремус смотрел на портрет, висящий в столовой, размышляя, что скрывалось за лицом матери, которой он никогда не знал.
Она была изображена в лесу, стоящей на коленях возле ручья, среди весенних цветов. В ее острых тонких чертах проскальзывало невозможное сходство с эльфами. А деревья отбрасывали тени на ее лицо, словно живописец провидел несчастье, которое погубит ее. Двадцать лет назад в этих самых лесах она упала с лошади и сломала свою тонкую шею.
— И если когда-нибудь ты склонен будешь судить своего отца слишком строго, мой мальчик, вспомни про его великую утрату.
Магнус положил ладонь ему на шею и ласково сжал, ероша волосы.
— Какая она была, дядя?
Магнус стал для него «дядей» еще в детстве, хотя и не был родным по крови.
Граф улыбнулся той половиной рта, которая его слушалась, и шрамы его порозовели.
— Красивее, чем на картине. У нее был дар. Она делала людей добрее.
— Она была…
Магнус покачал головой, оборвав его на полуслове:
— Довольно, мальчик. У нас с твоим отцом слишком много старых ран. И они болят с прошлой Тихой Луны, когда год идет к концу.
Слуги установили в нише свечи и подали на стол ужин. Ужин охотников. Мясо дневной добычи и лесные плоды.
Его отец сидел во главе стола, осушая уже третий рог с элем, пересказывая дневные подвиги своей теперешней подруге, Сильване де Кастрис, и Ото, который хоть и был на охоте, казалось, слушал рассказ с не меньшим интересом.
Граф уже пришел в себя после недолгой мрачности, в которую повергало его каждое убийство, и оживленно комментировал каждый шаг зверя, каждый скрип лука, каждую судорогу жертвы.
В Сильване было нечто, заставляющее Доремуса вспоминать портрет матери, хотя она, на пороге двадцатишестилетия, уже была на пять лет старше, чем Серафина в момент смерти. Он предполагал, что именно это сходство привлекло отца к непримечательной во всех иных отношениях женщине, не достигшей тогда еще даже брачного возраста младшей дочери — слуги шептались, что она бесплодна, — богатого торговца из Миденхейма. В двадцать шесть Сильвана стала уже старовата для своей роли. Граф всегда предпочитал делить ложе с женщинами-детьми. Доремус с ужасом и смятением отметил, как смотрел его отец на вампиршу Бальфуса. Рудигер видел только шестнадцатилетнее лицо, а не шестисотлетнюю душу.
Граф взял невидимый лук и скупо улыбнулся, демонстрируя свой верный прицел.
Ото Вернике пил наперегонки с Рудигером, и это уже становилось заметно. Он был магистром ложи, организованной Лигой Карла-Франца при Альтдорфском университете, и тем самым удостоился покровительства графа, некогда тоже занимавшего эту должность.
Ото был великим князем чего-то загадочного, выдвинувшимся из себе подобных заурядностей не благодаря каким-то воинственным подвигам его семьи, но потому, что льстивый ростовщик, его дед, открыл неограниченный кредит выборщику-моту. После этого семестра Ото должен был покинуть университет, чтобы предаваться любимым забавам — азартным играм, распутству, пьянству, дракам, мотовству — где-нибудь в другом месте, и в его обязанности входило избрать своего преемника. Для Рудигера было важно, чтобы Доремус стал следующим магистром и продолжил семейную традицию. Доремус являлся членом Лиги Карла-Франца, но редко участвовал в ее легендарных разнузданных празднествах, причисляя себя к существовавшей в университете группировке более прилежных студентов, «чернильниц».
Ото слишком громко рассмеялся в ответ на какое-то замечание Рудигера.
Ото председательствовал на церемонии посвящения Доремуса, во время которой нужно было поднять с земли лесное яблоко голым задом и без штанов трижды обежать кругом внутренний двор колледжа, не выронив плод, потом выпить пять больших рогов крепкого пива и после этого повторить наизусть задом наперед родословную Дома Вильгельма Второго.
С того памятного мероприятия Доремус не обменялся с Ото и несколькими фразами и очень удивился, узнав, что Вернике приглашен на эту охоту. Конечно, на Ото, первого из магистров ложи, выходца не из семьи выборщика или одного из девятнадцати баронов, произвело большое впечатление то, что его пригласила столь важная особа, как граф Рудигер. С момента их выезда из Альтдорфа в Миденхейм и до прибытия в охотничий домик графа он был назойливо заботлив и общителен с Доремусом.
Граф пустил невидимую стрелу и рассмеялся, вспомнив свой верный прицел и меткий выстрел.
Сильвана захлопала в ладоши, стараясь одновременно изобразить на лице восторг и не нарушить слой пудры вокруг глаз и губ.
Ото таращился в ложбинку между грудей Сильваны, похожую на долину среди холмов, и пускал слюнки пополам с пивом.
Граф, разумеется, не мог не заметить интерес гостя к его подруге. Доремусу было любопытно, насколько радушным готов быть отец в отношении этого выскочки.
Доремус снова перевел взгляд с Сильваны на портрет матери. Графиня Серафина погибла во время очередной охоты Рудигера на единорогов. Если об этом и ходили какие-нибудь сплетни, они ни разу не достигли ушей Доремуса.
Магнус стоял перед пылающим очагом, грея у огня спину, и потягивал вино из кубка. Бальфус сидел за столом, под рукой, на случай, если графу понадобится квалифицированный свидетель, чтобы подтвердить или дополнить его рассказ. Его вампирша пряталась где-то в уголке.
Доремус сел к столу и отрезал себе кусок оленьей ляжки.
— Отличное мясо, сын! — крикнул ему Рудигер. — Самое лучшее, поскольку свежее.
На самом деле Доремус, возможно, предпочел бы, чтобы оно полежало денек-другой, но отец настаивал, что убитая утром добыча должна быть съедена вечером.
— Чтобы по-настоящему оценить вкус мяса, его нужно добыть самому, — громко объяснял Рудигер. — Таков закон леса, право клыка и когтя. Мы все — и охотники, и жертвы. Я просто помню это лучше других.
Доремус прожевал сочное мясо и отрезал себе хлеба. Анулка, смуглая девушка-служанка с отсутствующим взглядом, принесла ему кувшин вина со специями. Его ноги и спина ныли после целого дня в лесу, но он проголодался сильнее, чем думал.
Ото где-то отыскал лютню и принялся распевать непристойные песни. Доремус, уставший от шума, налил себе бокал вина в надежде, что оно поможет отгородиться от этого гвалта.
«У отважного цирюльника такой большой стручок, — пел Ото, — а у дочки булочника щелка-то сладкая…»
4
— Жаль, что на столе нет блюда из единорога, граф, — осмелился сказать Ото.
Он устал, самоотверженно развлекая остальных. Какой-то чертов слуга отобрал у него лютню. Он рассчитывал, что Рудигер немедленно прикажет высечь и вышвырнуть парня за дерзость, но граф непонятно почему не стал вмешиваться. Наверно, не хотел поднимать шум во время обеда.
— Единорог — не дичь, — ответил старый охотник. — Единорог вообще едва ли животное.
— А это рог единорога на стене? — спросил Ото, прекрасно зная, что да, но желая отвлечь внимание графа Рудигера.
Пока он нагонял на всех скуку охотничьими баснями, то не смотрел на Сильвану. А когда он на нее не смотрел, женщина водила по ноге Ото под столом проворными пальчиками, пощипывала его бедро, возбуждая его интерес.
Сильвана де Кастрис целыми днями глаз не сводила с Ото, и сегодня ночью, если старый Рудигер как следует напьется, между ними случится то, что скрасит эту скучную поездку. С тех пор как он в последний раз ходил к проститутке, прошла неделя, и яйца у него уже горели.
Ото едва сдержал смешок, когда рука Сильваны забралась ему между ног. Ему отсюда была видна внутренняя сторона ее платья почти до пупа. У нее пышное тело, слегка веснушчатое, как раз такое, как он предпочитал у проституток.
После целого дня охоты нет ничего лучше вечеринки с едой и выпивкой и ночи с хорошей шлюхой. Среди собратьев по Лиге Ото славился своими аппетитами во всех отношениях. Для братства ненасытность их коменданта была предметом гордости. Хотя, судя по слабаку Дорри, в новом году эта традиция прервется.
Ото пытался придумать, нет ли способа не пустить Доремуса на это место и передать бразды правления одному из настоящих парней, вроде Бальдура фон Диеля, Большого Бруно Пфейфера или Догтарда Домреми.
Добытый у единорога трофей висел на щите с гербом фон Унхеймлихов. Три фута длиной, хорошо отполированный, он представлял собой правильный конус, испещренный серебряными прожилками. В домике была традиция после каждой удачной охоты наливать в рог немножко крови в качестве дани, и щит был заляпан засохшими пятнами.
Рудигер осушил кубок и приказал наполнить его снова. Служанка Анулка, аппетитная деваха с голубоватыми губами и странным выражением лица, подчинилась. Если не выйдет с Сильваной, Анулка числилась у Ото под номером вторым. Она казалась вполне подходящей для ночных игр в «куда-спряталась-сосиска».
— Да, магистр Вернике, — ответил Рудигер, — это рог самки единорога. Великолепного существа, которое выследил и подстрелил мой дед, граф Фридрих. Как вам известно, достойные внимания рога бывают только у самок единорога. Самцы, которых мы видели сегодня, выглядят жалкими по сравнению с самками. Те выше, быстрее, безбородые, наделены почти человечьим разумом. У единорогов не так, как у людей. Каждое стадо состоит из самки и шести-восьми самцов. Сильные существа эти самки единорога. Матки бодают своих новорожденных телят женского пола, так что до взрослого возраста доживают лишь сильнейшие, чтобы создать собственное стадо. Самки единорога живут дольше всех остальных, переживая всех жеребцов и спариваясь с их внуками и правнуками.
Ото громко рассмеялся и подтолкнул локтем Сильвану. Под столом, куда не проникал взгляд Рудигера, он поймал ее гладкий пальчик в кулак и принялся водить им по нему вперед и назад. Сильвана мелодично рассмеялась, и ее груди затряслись, как желе.
Во рту Ото пересохло, и ему пришлось залпом осушить бокал, чтобы не поперхнуться.
Он пил и пил эль, вино, эсталианский херес и грубый драквальдский джин. Он всегда смешивал напитки, и желудок никогда еще не подводил его.
— Вы охотились на самку единорога?
Ото оглянулся. Женевьева, девушка-вампир, осмелилась задать графу вопрос.
Повисла пауза. Ото ждал, что граф сейчас набросится на нахальную пиявку. Вместо этого Рудигер отхлебнул эля и покачал головой:
— Нет, но буду. Завтра. И вы все составите мне компанию.
В наступившей тишине слышно было, как потрескивает огонь.
— Это палка о двух концах, — сказал Магнус, — учитывая, что об этом говорят.
Все смотрели на старого северянина.
— А что об этом говорят? — спросил Ото, пытаясь поднять компании настроение.
— Из всех, кто охотится на самку единорога, домой вернется только один. Это знают все, и в Драквальде, и на севере.
— Предрассудки, — фыркнул Рудигер.
— И, тем не менее, это часто оказывается правдой. Еще ребенком я гостил в этом охотничьем домике, когда граф Фридрих отправился за тем рогом. И я был тут, когда он вернулся, сжимая рог в руке. Ушли пятеро. Включая вашего отца, Рудигер. И только один вернулся.
Граф умолк. Хотя о Фридрихе часто упоминалось в преданиях и песнях, про деда Дорри, Лукаса, не говорилось почти ничего.
— Вы боитесь, дружище?
Магнус покачал головой:
— Нет, Рудигер, не боюсь. Я слишком стар для этого.
— Вернулся домой, а дом-то пустой, да?
Рудигер уже объяснял, что он годами ждал возможности поохотиться на самку единорога. Обычно их можно было выследить только в промежутке между днем зимнего солнцестояния — Тихой Луной и празднованием начала нового года — Ведьминым Днем. И подобные случаи, несмотря на множество историй, были редки.
— Сегодня мы лишили нашу самку двоих самцов. Это разозлит ее. Завтра мы должны разыскать ее, или она сама придет за нами. Вот и все.
Ото решил, что ему стоит продемонстрировать некоторый энтузиазм.
— Славная охота, — заявил он. — Я играю.
Он хлопнул по столу, заставив звякнуть ножи, и отправил в рот кусок мяса, залив его сверху элем. Сильвана села очень прямо, отняв у него руку.
— Сегодня ночью, — шепнула она, — снаружи… Будет холодно, но члены Лиги не боятся неудобств.
— Это будет занятное приключение, — сказал Ото с набитым ртом. И рыгнул.
Рудигер неодобрительно взглянул на гостя, но он тоже был пьян, и хотя его опьянение и было не столь заметным, но более опасным.
— Извиняюсь, — выговорил Ото. Рудигер пожал плечами и улыбнулся.
— Я тоже иду, — сказал Магнус.
Дорри держал рот на замке. Но Ото знал, что маленькой «чернильнице» деваться некуда. Когда граф Рудигер объявил охоту на единорога, он говорил и за сына тоже. Придется этой тряпке лазать по кустам вслед за графом. Кабы не происхождение, Доремусу в университете приходилось бы куда хуже. Он как раз из тех, кого парни из Лиги любят извалять в дегте и перьях или привязать голышом к статуе Императора во внутреннем дворе. Не пьет, не дерется, не ходит по бабам. Все время сидит, уткнувшись носом в эти чертовы книжки. Та покойница на портрете небось тоже, как Сильвана, ходила налево, поскольку уж совсем не похоже, чтобы у малютки Дорри был такой старик, как граф Рудигер. Если подумать, он слышал кое-какие сплетни…
На серебряные нити в роге самки единорога упали последние отблески пламени, и они засверкали, словно расплавленный металл.
— Самка единорога — самый опасный зверь для охоты на свете, — сказал Рудигер.
— А кто на втором месте? — дерзко спросила вампирша.
— Самка человека, — улыбаясь, ответил граф. — Женщина.
5
Полночь. И снова она пробирается по темным коридорам, снова оживают ее ночные чувства.
«Рудигер понял бы», — подумалось Женевьеве. Он охотник. Его потребность в этом была столь же остра, как ее красная жажда.
Сегодня днем ей показалось, что Ото Вернике мог бы сгодиться. Он болван, но, безусловно, по-своему силен, импульсивен, горяч. Но сейчас в его крови полно эля и вина, а она достаточно напробовалась спиртного в бытность барменшей. Ей совершенно не нужно его похмелье. Сильвана тоже много пила, и Женевьева не была уверена, что стала бы связываться с ней в любом случае. Граф мог узнать и принять какие-нибудь крайние меры. Тот рог единорога из кости и серебра мог бы оказаться очень эффективным способом покончить с ее вампирской жизнью. Доремус был табу по той же причине, хотя юноша и привлекал ее. В нем была глубина, которую не сразу разглядишь, и это притягивало.
В эту ночь, одну из последних в году, уже идущие на убыль луны светили в застекленное окно в конце коридора. Тусклый свет холодил и успокаивал ее кожу, но горло и желудок горели от жажды.
Скоро она вынуждена будет приняться за Бальфуса. Марионетка едва ли сможет оказать сопротивление, а все уже и так решили, что она сосет из него кровь в койке. Но пока она еще может позволить себе быть более разборчивой.
Лесной проводник приспособился раскладывать перед божницей Таала цветы чеснока, чтобы защититься от нее. А под матрасом держал серебряный нож. Нож она достала обернутой в тряпку рукой и засунула в комод. Она не хотела, чтобы Бальфус запаниковал и поранил ее.
Женевьева возвращалась в обеденный зал. В золе камина еще теплились угли, слуги прибирались при свечах, унося посуду на кухню, ссорясь из-за остатков мяса и фруктов.
Они застыли, когда она вошла в зал, но, узнав ее, пожали плечами и вернулись к работе. Они знали, кто она, но знали и то, что среди домочадцев фон Унхеймлиха она стоит лишь чуть выше их. По сравнению с капризами графа Рудигера она не представляла опасности.
Здесь была девушка-служанка, лет около двадцати, темноволосая среди прирожденных блондинок, страстная среди мешковатых подруг. За обедом Женевьева ощутила интерес девушки. Ее звали Анулка, и она была с другого конца Империи, с Гор Края Мира. В тех местах водились Истинно Мертвые вампиры, и дамы, и господа, и крестьяне наперебой рады были угодить хозяевам. Анулка задерживалась около Женевьевы, приносила ей вино и еду, остававшиеся нетронутыми, и одаривала улыбками и многозначительными взглядами.
Девушка подойдет.
Анулка была у камина и ждала. Женевьева поманила ее пальцем, и та, сделав реверанс, с самодовольным видом пошла через зал, явно специально, чтобы позлить других служанок. Они повернулись к ней спиной и затрясли белыми косами, беззвучно бормоча молитвы Мирмидии.
Смуглянка взяла Женевьеву за руку и повела прочь из зала, в гардеробную. Обставлена она была небогато, но там нашлась койка с подушками, а не с соломенным тюфяком. Анулка села на кровать и, улыбаясь, распустила шнуровку на юбке, сняла шейный платок с тонкой шейки. Клыки Женевьевы удлинились и заострились, рот раскрылся. Красная жажда застила ей глаза. Она ощутила, как вытягиваются ее ногти на манер когтей, и отбросила волосы с лица.
— Нет, дитя мое, — произнес кто-то, кладя руку ей на плечо. — Не унижайся.
Она крутанулась на месте, готовая полоснуть острыми как бритвы когтями, и увидела, что человеком, влезшим не в свое дело, был граф Магнус. Она сдержалась вовремя. Ничем хорошим не кончилось бы, причини она вред этому аристократу, другу и учителю графа Рудигера.
— Эта потаскушка ищет покровителя, денег и возможности выбраться из этого места.
Блузка Анулки уже лежала у нее на коленях, ее тело в лунном свете казалось бледным и холодным. Из ее рта на грудь стекала струйка голубоватой слюны.
— Она жует дурманящие корешки, Женевьева, — сказал Магнус. — Ты отравишься.
Анулка улыбалась, как будто Магнуса здесь вовсе не было, показывая перепачканные зубы, и гладила себя, приглашая Женевьеву прижаться жадным ртом к ее телу.
Не будь она столь поглощена красной жаждой, она, наверно, разглядела бы пагубную страсть Анулки. Та была сейчас где-то далеко, взгляд ее затуманился. Служанка откинулась на спину и извивалась, словно Женевьева кусала ее. Она стонала, призывая какого-то давнего, а может, наполовину выдуманного любовника.
Магнус нашел одеяло и не без сочувствия укрыл им медленно извивающееся тело Анулки.
— Она проспится, — сказал он. — Мне это знакомо.
Женевьева взглянула на него, вопрошая без слов…
— Нет, — ответил он, — не я, мой отец. Его брат был одним из тех пяти, которые не вернулись, когда Фридрих добыл рог. Он считал, что на месте брата должен был быть он, и пытался заглушить вину грезами.
Теперь она ослабела и утратила мужество. Ее трясло, десны горели, в желудке было пусто. Она была так близка к тому, чтобы напиться, и все же недостаточно близка…
— Грезы, — задумчиво повторил Магнус.
Ничего не поделаешь. Она должна отыскать Бальфуса и овладеть им. Он будет сопротивляться, но она найдет в себе силы, чтобы справиться с ним. Ее зубы вопьются ему в шею.
Она повернулась, и у нее подкосились ноги. Магнус, неожиданно проворный для своих лет, подхватил ее.
— Слишком давно не ела, да? — спросил он. Ей не нужно было отвечать.
Он опустил ее на каменные плиты пола, холодные как лед, и прислонил к стене.
Красная жажда сделалась невыносимой. Граф расстегивал семь крошечных пуговок на рукаве куртки. Он закатал рукав и расстегнул манжету рубашки.
— Кровь будет жидковата, — сказал он, — но наше семейство чистокровное. Мы можем проследить наш род вплоть до самого Зигмара. Побочно, разумеется. Но кровь героя во мне есть.
Он протянул ей запястье, и она увидела чуть пульсирующую голубую жилку. Его сердце все еще было сильным.
— Вы уверены? — спросила Женевьева.
Магнус был нетерпелив:
— Дитя, тебе это необходимо. Пей же.
Она облизнула губы.
— Дитя…
— Я на шесть веков старше вас, граф, — сказала она.
Она бережно взяла его руку в свои и склонилась лицом к вене. Она облизала его кожу языком, ощутив медно-солоноватый вкус его пота, потом нежно надкусила кожу, всасывая хлынувшую в рот кровь.
Анулка стонала в наркотическом забытьи, а Женевьева сосала, чувствуя, как по телу разливаются тепло и покой.
И все кончилось, ее красная жажда улеглась, и она опять стала самой собой.
— Благодарю, — произнесла она, вставая. — Я ваша должница.
Граф продолжал сидеть, вытянув обнаженную руку, на которой заплывали кровью крошечные ранки. Он рассеянно уставился в окно, на самую большую из лун. По небу плыли облака.
— Граф Магнус?
Он медленно повернул голову и посмотрел на нее. Она поняла, как он, должно быть, ослаб, накормив ее. Непобедимый или нет, он был старик.
— Простите, — сказала она, исполненная благодарности.
Она помогла ему подняться, крепко обхватив вокруг огромной, как бочка, груди. Он был крупным, ширококостным, но она управлялась с ним легко, как с хилым ребенком. Ей передалась часть — слишком большая — его силы.
— Дитя, отведи меня на балкон. Я хочу показать тебе ночной лес. Я знаю, что ты лучше видишь в темноте. Это будет мой тебе подарок.
— Вы и так уже сделали достаточно.
— Нет. Рудигер был сегодня несправедлив с тобой. Я должен исправлять то, что творит Рудигер. Это часть наших уз.
Женевьева не поняла, но знала, что должна пойти с графом.
Они пересекли обеденный зал, который уже покинули слуги, и подошли к балконной двери. Облако уплыло, и в окна лился свет, падая на портрет, висящий на почетном месте среди охотничьих трофеев фон Унхеймлиха.
Магнус медлил, глядя на портрет молодой женщины среди деревьев. Женевьева почувствовала, как по телу его пробежала дрожь, и он тихо прошептал имя:
— Серафина.
Балконная дверь была открыта, и в зал врывался ночной ветерок, пахнущий листвой. Женевьева ощущала вкус леса.
Дверь должна была быть закрыта.
Ночные чувства Женевьевы напряглись, она почуяла нечто. Не опасность, но возбуждение. Возможность.
Граф Магнус даже не сознавал, что она тут. Память унесла его на многие годы назад.
Она тихонько направила его на балкон, держась в тени колонны.
Балкон шел вдоль всего дома, и с него открывался вид на склоны гор далеко внизу. Охотничий домик был выстроен на краю крутого обрыва, и подобраться к нему можно было только по боковой дороге. Опоры упирались в склон, и балкон оказывался на одном уровне с верхушками ближних деревьев. Внизу бежал ручей.
На другом конце балкона стоял человек, он свесился с балюстрады и вглядывался вниз, держа в руке бутылку.
Это был граф Рудигер.
Для Женевьевы это было бы проще простого. Усадить графа Магнуса, надеясь, что он уснет. Потом просто схватить Рудигера и сбросить вниз головой с балкона. Он размозжит себе череп, и все будет выглядеть прискорбным несчастным случаем после неумеренных возлияний.
И Морнан Тибальт останется единственным советником Императора.
Но она колебалась.
Наевшись, она испытывала великодушие и благодарность. Граф Магнус был другом Рудигера, и ее благожелательное отношение к нему распространялось и на семейство фон Унхеймлихов. Ее честь не позволит ей выполнить поручение Тибальта, пока в ней течет кровь Магнуса.
Магнус побрел от нее прочь, дрожа и пошатываясь. Она испугалась на миг, что он свалится с балюстрады. До острых камней речного ложа было футов пятьдесят-шеетьдесят.
Но Магнус крепко держался на ногах.
Рудигер не заметил их. Он глубоко ушел в свои раздумья. Он отхлебнул из бутылки, и Женевьева увидела, что граф дрожит. Она гадала, неужели он оказался настолько не лишен человеческого, что пришел в ужас от задачи, которую сам себе поставил. Он скорее вернется в этот дом на похоронных носилках с дыркой в груди, чем с победой и заветным рогом в руке.
И это также позволит Женевьеве соскользнуть с крючков Тибальта.
Рудигер всматривался во что-то внизу, под деревьями.
Женевьева услышала женский смех. И мужской, басовитый и приглушенный.
Магнус уже почти поравнялся с графом. Женевьева последовала за ним, волнуясь все сильнее.
На опушке леса в лунном свете блестели белые тела.
Магнус обнял графа, и тот, стиснув зубы, вырвался из рук друга.
Граф Рудигер фон Унхеймлих дрожал от бешенства, злые слезы катились по его лицу, глаза налились кровью и яростью. Зарычав, он раздавил пустую бутылку в руке, и стеклянные осколки градом посыпались с балкона.
Женевьева глянула вниз.
Там, у ручья, Ото Вернике, жирный, голый, похожий на свинью, покрывал женщину, сопя и хрюкая, тряся всеми своими складками и дряблыми ягодицами.
Рудигер издал вопль.
Женщина увидела зрителей, и ее глаза расширились от ужаса, но Ото слишком увлекся, чтобы замечать что-либо или думать о чем-либо, кроме собственной похоти. Он продолжал совокупляться с тем же рвением.
Женевьева видела страх на лице партнерши Ото и то, как она отталкивала тучного юнца, пытаясь высвободиться из-под него. Но он был слишком тяжел и слишком возбужден.
— Рудигер, — сказал Магнус. — Не надо…
Граф оттолкнул своего друга и стиснул кровоточащую руку в кулак, излучая холодную и трезвую ярость.
Женщина была Сильвана де Кастрис.
6
Доремус был в лесу, охотился вместе с отцом.
— Вторая из наиболее опасных тварей, — сказал граф Рудигер, — самка человека…
Они бежали быстро, быстрее, чем кони, чем волки, петляя и уворачиваясь между высоких деревьев.
Добыча все время ускользала от них.
Рядом с Доремусом бежал Магнус со свежим шрамом на окровавленном лице.
Бальфус тоже был с ними, похожий на собаку, он хватал их за пятки и облизывал нос и лоб длинным языком. А его вампирша скользила над ними на крыльях то ли бабочки, то ли летучей мыши, натянутых от лодыжек к запястьям, оскалив зубы вполлица. Рудигер продолжал бежать и тащил их всех за собой.
Они двигались так быстро, что казалось, будто они стоят, деревья бросались им навстречу, земля разлеталась из-под ног.
Доремуса пронзила боль, острая, как от удара кинжалом.
Они догнали добычу.
Они вылетели из-за деревьев на поляну и увидели свою жертву.
Рудигер выпустил из рогатки камень. Он попал жертве по ногам, и она упала, покатилась, ударилась о поваленное дерево, с хрустом ломая кости.
Лунный свет пролился на поверженную жертву.
Рудигер издал торжествующий вопль, пар поднимался от его разинутого рта, и Доремус увидел лицо добычи.
Он узнал свою мать…
…и проснулся, дрожа, весь в поту.
— Мальчик, — сказал Рудигер. — Сегодня ночью у нас охота.
Его отец стоял в дверях своей спальни, сгибая лук, чтобы поставить на него тетиву. Жилы на его шее под бородой туго натянулись.
Слуга стоял наготове с охотничьим костюмом Доремуса. Юноша вылез из постели, босые ноги обожгло холодом на каменном полу.
Этого холода было недостаточно, чтобы убедить его, что это уже не сон.
С его отцом был граф Магнус, и Бальфус, и Женевьева.
Доремус не понимал.
— Вторая из наиболее опасных тварей.
Он натянул одежду и принялся сражаться с сапогами. Он постепенно просыпался. Снаружи была еще глубокая ночь.
На единорогов охотятся днем. Тут что-то другое.
— Мы охотимся ради нашей чести, Доремус. Ради имени фон Унхеймлихов. Нашего наследия.
Едва он оделся, его повлекли по коридору к выходу.
Ночной воздух тоже обжигал, студеный, пахнущий деревьями. Магнус держал зажженные фонари. Бальфус охаживал плеткой двух псов, Карла и Франца, чтобы разозлить их до бешенства.
Землю припорошило снегом, и хлопья все еще лениво слетали с неба. Они таяли на его лице, превращаясь в холодные мокрые кляксы.
— Эта шлюха опозорила наш дом, — сказал Рудигер. — Наша честь должна быть восстановлена.
Сильвана дрожала, стоя между двух слуг, изо всех сил старавшихся не касаться ее, словно она подцепила чуму. Она была одета в странную смесь мужских и женских одежд, частью дорогих, частью дешевых. Шелковая блузка была заправлена в кожаные брюки, на ногах были старые охотничьи сапоги Рудигера. Поверх всего был надет жилет из воловьей кожи. Волосы в беспорядке рассыпались по лицу.
— А этот глупец оскорбил наше гостеприимство и показал, что недостоин своего места.
Глупец был Ото Вернике, одетый так же, как Сильвана, смеющийся с деланой беззаботностью.
— Это шутка, да? Дорри, объясни своему отцу…
Сильвана хладнокровно залепила пощечину коменданту охотничьего домика Лиги Карла-Франца.
— Идиот, — бросила она. — Не унижайся, не доставляй ему удовольствия…
Ото снова засмеялся, тряся подбородками, и Доремус увидел, что он плачет.
— Нет, я хотел сказать, ну, это просто…
Рудигер смотрел на Ото бесстрастно и сурово.
— Но я же магистр, — выговорил Ото. — Салют Карлу-Францу, салют Дому Вильгельма Второго.
Он отсалютовал трясущейся рукой.
Рудигер хлестнул его по лицу парой кожаных перчаток.
— Трус, — бросил он. — Если ты посмеешь еще раз упомянуть Императора, я убью тебя прямо здесь и скормлю твою печень собакам. Ты понял?
Ото отчаянно закивал, но промолчал. Потом он схватился за живот, и лицо его стало серо-зеленым.
Он рыгнул, и из его рта вытекла желтая струйка.
Все, включая Сильвану, отступили подальше.
Ото упал на четвереньки и затрясся всем телом, как заколотый боров. Он широко разинул рот, и оттуда фонтаном изверглось все, что он успел проглотить. Это была прямо-таки чудовищная рвота, достойная войти в легенды. Он давился, рыгал и блевал, пока в желудке не осталось ничего, кроме желчи.
— Семь раз, — сказал граф Магнус. — Я думаю, это рекорд.
Ото натужился и сделал это в восьмой раз.
— Вставай, свинья, — приказал Рудигер.
Ото послушался и поднялся.
— У волка есть клыки, у медведя когти, у единорога рог, — сказал Рудигер. — У вас тоже есть оружие. У вас есть мозги.
Ото взглянул на Сильвану. Женщина стояла спокойно, с дерзким видом. Без косметики на лице она выглядела старше и сильнее.
— И у вас есть это.
Рудигер достал два острых ножа и протянул Сильване и Ото. Женщина взвесила свой в руке и поцеловала лезвие. Глаза ее были холодны.
Ото не знал даже, как держать нож.
— Ты должна знать, — обратился Рудигер к Сильване, — что, когда я охочусь на тебя, я люблю тебя. Просто люблю, а не мщу. То зло, что ты причинила мне, ушло, забыто. Ты добыча, я охотник. Мы ближе друг другу, чем когда-либо, ближе даже, чем бывали как мужчина и женщина. Важно, чтобы ты понимала это.
Сильвана кивнула, и Доремус догадался, что она так же безумна, как его отец. Эта игра закончится смертью…
— Отец, — сказал он, — мы не можем…
Рудигер взглянул на него с гневом и разочарованием.
— У тебя сердце твоей матери, мальчишка, — сказал он. — Будь мужчиной, будь охотником.
Доремус вспомнил свой сон, и его затрясло. Он уже видит все иначе. В нем кровь единорога.
— Если вы дотянете до рассвета, — сказал его отец Сильване и Ото, — вы свободны.
Рудигер взял у слуги вощеную соломинку и поднес к пламени одного из фонарей Магнуса. Соломинка занялась и начала медленно тлеть.
— У вас есть время, пока она горит. Потом мы пойдем за вами.
Сильвана вновь кивнула и шагнула во тьму, медленно растворяясь в ней.
— Граф Рудигер… — просипел Ото, утирая рот.
— Времени мало, боров.
Ото уставился на горящий конец соломинки.
— Да беги же, Вернике, — велел граф Магнус.
Решившись, комендант охотничьего домика встряхнулся и порысил прочь. Жир так и колыхался под его одеждой.
— Снег кончается, — сказал Магнус, — и тает на земле. Жаль. Он бы тебе помог.
— Мне не нужен снег, чтобы читать следы.
Соломинка догорела уже почти до половины. Рудигер забрал у Бальфуса собак, держа их за ошейники одной рукой.
— Ты и твоя кровавая сучка останетесь здесь, — приказал он проводнику. — Я возьму только Магнуса и своего сына. Этого достаточно.
Бальфус, казалось, вздохнул с облегчением, но Женевьева, которая этой ночью выглядела куда живее, разозлилась, что ее не берут. По каким-то причинам вампирша хотела участвовать в охоте. Конечно, ей должно быть привычно охотиться на вторую из наиболее опасных тварей.
Соломинка превратилась в искорку в пальцах Рудигера, и он щелчком отбросил ее прочь.
— Пошли, — произнес он, — пора на охоту.
7
У Ото Вернике было такое чувство, будто кто-то засунул внутрь него раскаленную докрасна кочергу и шурует в его потрохах.
Он не представлял, в какой части леса находится. И был напуган, как никогда в жизни.
Вот драки — это его стихия. Выйти на затянутые туманом улицы Альтдорфа с друзьями по Лиге и схлестнуться с «Крючками» или с «Рыбниками» в доках, или со сборщиками налога «на большой палец» на улице Ста Трактиров, или с треклятыми революционерами. Там была настоящая драка, настоящая храбрость, настоящий почет. Хорошая драка с хорошей попойкой и хорошим сексом потом.
Рудигер задался маниакальной целью убить его. Граф фон Унхеймлих ничем не лучше Зверя, того революционера-мутанта, который разорвал на части полдюжины проституток в Альтдорфе два года назад. В тот день, когда этого демона разоблачили, Ото хорошо подрался.
Вот Ефимович был как раз из тех существ, на кого надо охотиться ночью. Он, наверно, к этому приспособился бы.
Ноги его горели в чужих сапогах, и он промерз до костей.
Где сейчас Сильвана? Это она втравила его во все это; теперь ее долг спасти его жир от топки.
Жир тянул его к земле. Раньше он никогда не мешал Ото. Мясо и выпивка сделали свое дело.
Бежать — это, конечно, хорошо, но он то и дело налетал на деревья и ранил лицо и рвал одежду. Несколько минут назад он упал, повредив лодыжку. В ней все еще пульсировала боль, и он боялся, что сломал себе что-нибудь.
Это просто ночной кошмар.
Он не мог припомнить, как все случилось. Он и пробыл-то на этой шлюхе Сильване минуту-другую, как его оттащили и оглушили пощечиной.
Граф Рудигер ударил его.
Вот почему его так тошнило.
Древесная ветка, торчащая до нелепого низко, выросла из тьмы и хлестнула его по лицу. Он почувствовал, как из носа потекла кровь, и еще понял, что зубов тоже больше нет.
Хотел бы он быть теперь в Альтдорфе, похрапывать в своей постели, видеть во сне горячих женщин и холодное пиво.
Если он выберется отсюда, он вступит в орден Зигмара. Даст обеты умеренности, целомудрия и нестяжательства. Принесет жертвы всем богам. Раздаст деньги беднякам. Отправится миссионером в Темные Земли.
Если бы только ему позволили жить…
Он поднырнул под ветку и заковылял дальше.
И его кровь, и деревья, на которые он налетал, станут следом, по которому пойдет граф. Охотники хорошо разбираются во всей этой ерунде, выслеживая жертвы по царапинам на коре и примятым хворостинкам на земле.
Милосердная Шаллия, он хочет жить!
Он снова увидел, как стрела графа вонзается в голову единорога, как лопается янтарный глаз, как наконечник появляется из гривы.
И вдруг у него под ногой не оказалось земли, и Ото упал. Он ударился о камень коленом, потом спиной, головой, задом. Он катился по откосу, налетая на камни и ветки. Наконец он остановился и замер, лежа лицом кверху.
Он будет просто лежать и ждать стрелы графа.
Это уж всяко не хуже, чем бегать впотьмах.
Над собой он видел луны, Маннслиб и Моррслиб.
Он обратился к Морру, богу смерти, моля того подождать. У него еще впереди экзамены, которые нужно сдать, жизнь, которую нужно прожить.
Боль в желудке опять напомнила о себе, и он перекатился на живот. В нем уже не могло остаться ничего, что можно было бы отрыгнуть, но брюхо его сокращалось, и он кашлял, давясь желчью.
Вот так он и умрет.
Он опустил лицо в ледяную грязь и ждал стрелы в спину.
После него останутся три непризнанных незаконнорожденных ребенка, о которых ему известно, да неоплаченные счета из дюжины таверн. Он не знал точно, убил ли кого-нибудь, но он швырял камни и ножи в драках, и сколько угодно народу могло умереть от его кулаков. Он служил своему Императору и с нетерпением ждал, когда же придет время защищать Дом Вильгельма Второго от врагов.
Острие вонзилось ему между лопаток, и он знал, что это конец.
— Убивай, — сказал он, перекатившись снова и подставляя мечу брюхо. — Убей меня в лицо.
Графа позади него не было.
Вместо этого оказалось, что он уставился в огромные янтарные глаза, посаженные по обе стороны длинной морды. Животное ткнуло его растущим между глаз сияющим рогом.
Самка единорога вздохнула, из ее ноздрей вылетело облачко пара.
Единороги — те же лошади с рогами, только у лошадей не бывает такого выражения лица.
Эта самка улыбалась, она смеялась над ним. Глаза самцов застилал туман, но у самки они были ясные, горящие, тревожные.
Он застыл, чувствуя, как между ног у него потекла струйка, наполняя штаны теплой влагой.
Самка насмешливо заржала и убрала рог.
Она была выше любой кавалерийской лошади, какую Ото когда-либо видел, с длинной гривой и мощными мышцами. Очень сильная, она казалась одновременно гибкой и женственной.
Ото, как бы ни был перепуган, не мог не воспринимать ее как женщину.
В первый раз в жизни Ото Вернике видел нечто, показавшееся ему прекрасным.
Потом она исчезла, белый сполох во тьме.
Ото не мог поверить своему счастью. Он облегченно всхлипнул и громко рассмеялся, давая выход бушующим внутри него чувствам.
Потом он услышал, что к нему приближаются другие звери.
Они рычали, лаяли, стремительно сокращая расстояние между Ото и собой.
Два пса вылетели из тьмы и вонзили зубы в его жир.
Ото завопил.
8
Доремус скользил по склону, раскинув для равновесия руки, к тявкающему, визжащему клубку.
— Карл! Франц!
Он звал собак, но они не слышали или не слушали.
Позади, на гребне холма, стоял Рудигер и смотрел, как собаки рвут Ото.
Это зашло слишком далеко. Он не намерен дать убить этого толстого олуха. Непохоже, чтобы отец так уж беспокоился о своей любовнице. Насколько Доремус мог судить, он скоро бросил бы Сильвану. Вполне естественно, что женщина принялась подыскивать себе другого покровителя. Конечно, она проявила дурной вкус, но Ото все-таки герцог, хоть и худородный выскочка.
— Карл! — заорал Доремус, и собака подняла голову. Зубы ее были измазаны красным.
Он схватил Карла за ошейник и оттащил. Франц вгрызался в колено Ото, разрывая материю, чтобы добраться до плоти.
Магистр ложи был еще жив. Похоже, он даже не слишком сильно пострадал. Лицо и шея исцарапаны, но собаки не знали вкуса человеческого мяса.
Доремус оттащил Франца.
Угомонившись, собаки уселись и распустили слюни. Доремус потрепал их по головам.
Ото стонал и плакал.
Доремусу почему-то вспомнился Шлихтер фон Дюрренматт, низкорослый парень, который не прошел посвящения в Лигу Карла-Франца. Ото и его дружки безжалостно пинали и избивали мальчишку, бросили голым в Рейк, советуя плыть домой, к мамочке. Доремус хотел бы, чтобы Шлихтер, теперь послушник Мананна, оказался тут и посмотрел на вонючего, униженного Ото Вернике.
Доремус бросил Ото платок.
— Утрись, — велел он.
К ним уже подошли его отец и Магнус. Рудигер не пытался вмешиваться и холодно смотрел, как всхлипывающий Ото, из чьих детских глаз слезы ручьем лились на лицо жирного развратника, протирает свои раны, вздрагивая от прикосновений платка.
— Эта добыча совсем жалкая, — сказал Рудигер. — Даже на память взять нечего.
— Отрежь ему, по крайней мере, уши, — предложил Магнус, мягкой усмешкой показывая, что шутит.
Ото, не видевший улыбки, захныкал.
— За то, что он сделал, я бы лучше отрезал ему яйца, — без улыбки ответил Рудигер. — Но мужчина есть мужчина, он не несет особой ответственности за то, что творят его чресла.
— Самка, — вспомнил Ото. — Она была здесь…
Рудигер улыбнулся.
— Вот как? Куда лучшая добыча, чем ты, хотела оказаться на твоем месте? Но это ни к чему. Единорог у нас запланирован на завтра. Сегодня мы охотимся за самкой человека.
Магнус был озабочен.
— Это может оказаться опасным. Единороги не соблюдают охотничью этику.
Ото обхватил себя руками, трясясь от страха и xoлода.
— Господин Вернике, — произнес Рудигер, — слушайте меня внимательно…
Ото заткнулся и, полусидя, воззрился на графа.
— Возвращайтесь в охотничий домик, и повозка отвезет вас в Миденхейм. Скажете кучеру, что вы должны уехать до того, как я вернусь с этой охоты.
Ото кивнул, лицо его расцветало облегчением. Он склонился поцеловать сапог Рудигера. Граф пихнул его в грудь и с отвращением заворчал.
— Мой сын будет следующим магистром ложи?
Ото повторил «да» несколько раз, исходя обильными слезами.
— И он восстановит честь Лиги Карла-Франца.
Магнус помог Ото подняться. Было ясно, что добыча обмочилась. Даже Доремус уже не испытывал отвращения к этому дураку.
— Прочь с моих глаз, — приказал Рудигер.
Ото нервно поклонился и полез вверх по склону, пыхтя и хрюкая, роняя изо рта пену.
Последнее, что заметил Доремус, — его пышный зад, исчезающий за гребнем холма.
— Когда рассветет, он отыщет дорогу, — сказал Магнус.
Рудигер пожал плечами и с упорством двинулся дальше.
— Женщина предпочла левый рукав ручья, вот тот, — сказал он. — Она направилась к ручью, чтобы сбить собак со следа.
— Отец? — выговорил Доремус. Рудигер и Магнус оба повернулись к нему.
— Что? — спросил Рудигер, опасно сверкнув глазами.
— Ничего.
— Тогда пошли. Через час рассвет, и добыча ускользнет.
Доремуса охватил стыд, но он зашагал следом за двумя охотниками.
Рудигер был прав. Собаки шли по следу Сильваны до ручья, а там растерялись. Граф спустил их с поводков, зная, что они отыщут дорогу домой.
— Теперь это наша работа. Мужчина охотится на женщину. Так устроен мир, сын мой. Мужчина охотится на женщину.
— Пока она не поймает его, — добавил Магнус, закончив пословицу.
Они шли вдоль ручья вглубь леса. На небе уже появились предрассветные краски и, просеиваясь сквозь листву, превратились в волшебное сияние.
— Времени достаточно, — бросил Рудигер.
— Мы возле Ущелья Кхорна, — сказал Магнус, сотворив охранный знак Зигмара при упоминании этого жуткого имени.
Ущелье Кхорна было глубоким провалом в почве, глубиной футов триста-четыреста, разрезавшим лес надвое, словно по холму ударил гигантский топор. В ущелье низвергался водопад, и местная легенда гласила, что, когда возле водопада свершается злодеяние, воды его окрашиваются красным. Это, конечно, была чепуха, хотя Доремус слышал, что у этой воды действительно странные свойства. Лесные жители называли ее целительной. Ребенком он сильно рассадил себе лоб, и Магнус умыл ему лицо водой из Ущелья Кхорна, и рана затянулась, будто ее никогда и не было.
— Хорошо, — отозвался граф. — Через него ей не перебраться.
Они вышли из-за деревьев и встали на краю ущелья. Доремус слышал, как падает вода в небольшое глубокое озерцо на дне, и видел, как вода стремительно обрушивается с другого края ущелья вниз.
— Где эта потаскуха? — выругался Рудигер, накладывая стрелу и натягивая тетиву.
Спуститься вниз Сильвана не могла. Ущелье, как и озеро, было бездонным. Множество лесных жителей сложили здесь свои кости.
Доремус посмотрел вниз, потом по сторонам и, наконец, вверх.
Ущелье было достаточно широким, чтобы через него смог перепрыгнуть даже атлет, но кроны разросшихся деревьев встречались и переплетались над ним, образуя единый полог. Он не увидел женщину, но смог разглядеть, как шевелятся сучья под чьей-то тяжестью.
Доремус промолчал, но его отец все равно посмотрел наверх.
— Хитрая девка, — сказал он, прицеливаясь в шевелящиеся ветви.
Магнус положил руку на плечо друга.
— Рудигер, — сказал он. — Не надо. Пусть на этом все и кончится. Твоя честь восстановлена!
Граф стряхнул руку Магнуса, лицо его вспыхнуло холодной яростью.
— Моя честь, Магнус? Ты не всегда так заботился о ней.
Магнус попятился, словно ему дали пощечину, и опустил взгляд. Рудигер прицелился снова. Теперь Доремус увидел Сильвану. Она уже почти перебралась на ту сторону, ее ноги повисли над водопадом.
— Рудигер! — вскрикнул Магнус.
Потом все случилось быстро и сразу. Доремус крутил головой, пытаясь уследить за происходящим. Где-то в глубине сознания время от времени вспыхивало озарение.
Его отец выпустил стрелу, и та понеслась к цели. Совсем рядом, в лесу, раздался треск и мелькнула чья-то крупная тень. Сильвана не вскрикнула, когда стрела пробила ей бок, но Доремус слышал, как рвались ее одежда и кожа, когда в них вошел зазубренный наконечник. Протест Магнуса замер у того на губах. Копыта с силой ударили о землю, согнулись молодые деревца. За ними из чаши появилась огромная голова, янтарные глаза горели, острие рога сверкало, словно молния. Рудигер уже послал вторую стрелу. Сильвана забилась среди ветвей, за которые все еще цеплялась, и листья посыпались вниз, словно мертвые птицы, уносимые прочь стремительным потоком падающей воды. Рог самки единорога пронзал пространство, и Доремус знал, что она ударит его отца, проткнет его насквозь, сбросит с края Ущелья Кхорна.
Вторая стрела Рудигера угодила Сильване выше, в плечо, и она теперь могла держаться только одной рукой. Сучья скрипели и трещали. Магнус обхватил шею единорога, и самка обратила рог против него.
Это было крупное, удивительное создание, серебристо-белое и древнее. Сильвана невозможно медленно падала в воду. Рог вонзился Магнусу между ребер. Сильвана со всплеском ударилась о самый край водопада и уцепилась за камень, торчащий посреди потока. Единорог мотнул головой и стряхнул Магнуса, из раны струей вытекала густая липкая кровь. Рудигер уже держал наготове очередную стрелу.
Магнус ударился оземь и заскользил к краю ущелья, и Доремус, очнувшись, наконец, кинулся к нему. Руки Сильваны оторвались от скалы, и ее подхватил водопад. Единорог взревел, его голос слился с криком женщины. Рудигер отвернулся от своей жертвы и встретился взглядом с самкой единорога. Доремус уцепился за Магнуса и тянул его прочь от обрыва. Сквозь листву пробился солнечный луч и заиграл на наконечнике стрелы Рудигера и на кончике рога самки. Магнус бормотал что-то. Рудигер и единорог глядели друг на друга, его стрела смотрела в землю, ее рог — в небо.
— Мальчик мой, — сквозь агонию выговорил Магнус.
Единорог, не поворачиваясь, попятился и скрылся в лесу.
На миг все остановилось.
— Мальчик мой, я должен сказать тебе…
Доремус вслушивался, но Магнус лишился чувств.
Его грудь еще вздымалась и опускалась, но меховая одежда насквозь пропиталась кровью.
— Отец! — окликнул Доремус. — Помоги мне с дядей, помоги мне!
Он смотрел на графа, снимавшего тетиву с лука. Отец Доремуса уставился вдаль, на ту сторону ущелья.
При первом свете дня струи водопада казались красными от крови.
9
Сначала из ночи приковылял Ото, вопя, что ему нужен кучер, а за ним по пятам шли собаки. Едва коляска была готова, магистр ложи Лиги Карла-Франца покинул их, не сказав Женевьеве ни слова на прощание, трясясь рядом со своими наспех собранными чемоданами.
Потом, сразу после рассвета, вернулись остальные. Рудигер и Доремус поддерживали Магнуса.
— Держись от него подальше, кровопийца, — предупредил ее Доремус, когда она подошла помочь.
Магнус, едва пришедший в себя, легонько мотнул в его сторону головой.
Граф оттолкнул своих спутников, и Женевьева приняла тяжесть Магнуса на свои руки. Для нее это был пустяк.
Она уложила его на диванные подушки в обеденном зале и разорвала одежду вокруг раны.
— Глубокая, — сообщила она, — но чистая. И ничего не сломано и не задето. Ему повезло.
За свои годы она успела научиться врачеванию, как и многому другому. Бальфус порвал скатерть на бинты. Магнус, то теряющий сознание, то приходящий в себя, вздрагивал, когда она туго бинтовала его. Немного крови просочилось сквозь повязку.
— Рана должна затянуться, — сказала она остальным.
Доремус не отходил от Непобедимого, но Рудигер не слишком интересовался, выживет ли граф.
— Нам скоро пора идти, — объявил он. — Самка все еще где-то тут.
Женевьева не могла понять человека, которого должна была убить. Его лучший друг тяжело ранен, а он думает только о погоне за единорогом.
— Он будет отмщен, — объяснил он, отвечая на ее невысказанный вопрос.
— Он не умер и не нуждается в отмщении.
Магнус лежал тихий и покорный.
— Бальфус, — распорядился Рудигер, — будь готов выйти через полчаса. Сегодня мы вернемся с рогом.
Бальфус отсалютовал и вышел готовить снаряжение.
Открылась дверь, в зал забрела Анулка, глаза пустые, корсаж зашнурован кое-как, волосы торчат крысиными хвостиками.
— Ты, — сказал Рудигер. — Присмотри за графом Магнусом.
Служанка явно не поняла. Ее губы и подбородок были синими от дурманящего сока.
— Вампирша, — продолжал Рудигер. — Ты пойдешь с нами.
В этот миг Женевьева решила, что, Тибальт или не Тибальт, а она убьет графа фон Унхеймлиха. Она знала, что на его руках кровь. Он, должно быть, убил свою подругу. И Сильвана де Кастрис была не первым «несчастным случаем на охоте» в окрестностях охотничьего домика Рудигера.
Обессилевший Магнус смотрел на портрет покойной жены графа.
— Серафина, — сказал он сам себе. Он был измучен, ранен и бредил.
— Анулка, — обратилась Женевьева к служанке, пронизывая своим вампирским взглядом пелену ее грез. — Возьми немного дурманящего корня. Я знаю, у тебя есть. Размели и завари чай. Давай его графу. Ты поняла?
Служанка испуганно кивнула. Сок дурманящего корня, изрядно разбавленный, мог помочь снять боль.
Она предоставила Анулке заниматься Магнусом и поднялась.
— Иди собирайся, — велел ей Рудигер. — Возможно, узнаешь кое-что новое про охоту при свете дня.
Женевьева поклонилась и ретировалась, рысью припустив по коридору в свою комнату.
Бальфус был уже одет в куртку и меховую безрукавку и доставал из-за алтаря Таала ножи и силки.
— Сделаем это сегодня, — сказала она ему. Он, не оборачиваясь, кивнул. — Ты отвлечешь Доремуса, а я прикончу графа. Тогда мы будем свободны от Тибальта.
Женевьева натянула брюки и жилет. Она взяла у Бальфуса одну из шляп с перьями и упрятала под нее волосы.
— Какой у него крючок на тебя, Бальфус? — спросила она. — Почему ты стал марионеткой Тибальта?
Проводник повернулся к ней. За последнее время он отрастил бороду, и теперь она закрывала его щеки до самых глаз. Его грудь и плечи возле шеи густо поросли красноватой шерстью.
— Я могу измениться, — сказал он. — Когда-нибудь.
— А, прикосновение варп-камня. Бедный верный пес. Ну, зато после этого ты сможешь найти другого хозяина и таскать любые палки, какие захочешь.
От этих слов Бальфусу, похоже, легче не стало.
Они вернулись в холл, где их нетерпеливо дожидался Рудигер.
Магнус, уже погрузившийся в грезы после чая Анулки, пытался сказать что-то, поговорить с Доремусом. Сын графа стоял подле «дяди» на коленях, пытаясь слушать, но Рудигер тянул его за собой.
— Для этого еще будет время, — сказал граф. — Надо идти по следу, пока он не остыл.
Женевьева пожала Магнусу руку и вслед за тремя мужчинами вышла из дому. Собаки устали, так что охотникам предстояло обойтись без них.
Вокруг дома, там, где были сведены деревья, сияло чудесное утро. Глазам Женевьевы на солнце приходилось нелегко, но в сумраке леса будет проще.
Граф уже размашисто шагал прочь. Он сказал Бальфусу, что они направляются к Ущелью Кхорна, чтобы там взять след самки.
Женевьева поколебалась, оглядываясь на дом, и пошла за остальными. Угнаться за ними ей труда не составит.
Они шли по недавно протоптанной тропке, по которой Рудигер и Доремус вели Магнуса. Женевьева оптущала на земле запах крови. При некоторых обстоятельствах нюх у нее становился острее, чем у собаки. Но она не собиралась предлагать им заменить собой Карла и Франца.
Рудигер угрюмо торжествовал. Он тихонько напевал себе под нос охотничьи песни Леса Теней.
Непостижимо, но сейчас Женевьеве не хотелось убивать его. Она намеревалась сломить его, унизить и напиться его крови. То, что он сказал вчера Доремусу, — правда: «Убивая, ты забираешь силу твоей жертвы». Женевьева хотела его силу.
Рудигер изменился с того момента, как убил эту женщину. Он хотел, чтобы Женевьева была рядом с ним, и теперь постоянно дергал ее, держа при себе.
Она заметила его интерес к своей персоне и собиралась обратить это против него. Когда Бальфус уведет Доремуса, она вонзит в него зубы и когти. Покончив с этим, она столкнет его в Ущелье Кхорна, и тело канет там навсегда.
Они дошли до ущелья. «Это и есть место убийства», — поняла она. Женевьева заметила, как Доремус вглядывался в глубину, надеясь, что там вдруг мелькнет Сильвана.
Рудигер был невозмутим, он опустился на колени, ища следы.
— Вот они, — хлопнув рукой по траве, объявил он. Женевьева осмотрела след, обратив внимание на расстояние между отпечатками.
— Она, должно быть, огромная.
— Да, — усмехнулся Рудигер. — Старая тварь, ладоней семнадцать-восемнадцать в холке, рог длиннее моей руки.
Она чувствовала запах его возбуждения.
Рудигер сжал ее тонкое запястье в своей крепкой ладони. Этой слабой ручкой она могла бы сломать ему хребет.
— Мне нужен ее рог, — заявил он.
Граф поднялся и двинулся по следу вглубь леса. Доремус с явной неохотой шел за ним. Женевьеве показалось, что они идут знакомым путем.
— Она не спешила. — Рудигер указал на ветку, общипанную намного выше человеческого роста. — Позавтракала здесь. Хладнокровная тварь, все время пытается одурачить нас. Она еще наделает дел.
Граф зашагал вперед по тропе, пробитой самкой.
Женевьева взглянула на Бальфуса, и проводник отвернулся. Она знала: на него рассчитывать нечего, но надеялась, что ей и не придется.
— Взгляните, — Рудигер указал в ложбинку, — замечаете силуэт?
На усыпанной листвой земле виднелся тонкий слой праха и мелкие остатки костей.
— Это твоя вчерашняя добыча, сын, — пояснил Рудигер. — Твой подранок, должно быть, отыскал ее и рассказал про нас. Это, разумеется, война. Мы должны убить самку, Доремус, пока она не убила нас. Именно это и значит быть мужчиной.
Даже бредни лунатиков и то бывают разумнее.
Рудигер прошел вперед, вернулся и позвал их, понуждая перейти на бег.
У нее было ощущение, что Доремус из последних сил терпит выходки отца. Его нетрудно будет отвлечь.
— Идем, идем, — торопил Рудигер. Женевьева поняла наконец, что смущает ее.
— Я помню эту тропу, — сказала она.
— Да, да, — согласился Рудигер. — Тропа к дому. Самка сдвоила след, чтобы напасть снова. Очень умно, но нас не проведешь.
Она ужаснулась.
— Но, граф…
— Старая охотничья уловка, моя дорогая. Оставить подранка для приманки. Магнус научил меня ей еще в детстве.
Рудигер рассмеялся, и Женевьева готова была броситься на него. Ее ногти удлинились, заостряясь, она полыхала гневом.
Но граф уже исчез, умчался вперед, отбросив в азарте погони всякую осторожность.
Бальфус встретился с ней взглядом и кивнул на раздваивающийся след. Он может увести Доремуса по ложному пути, а она покончит с графом.
Она покачала головой.
— Надо возвращаться домой, — объяснила она. — Граф Магнус в опасности.
— Дядя… — начал было Доремус. — Почему?
— Единорог знает его запах, его кровь, — объяснил Бальфус. — И захочет прикончить его.
— И мой отец…
— Знал? — докончила Женевьева. — Конечно знал. Пошли.
Выведя Доремуса из полудремы, она побежала вслед за Рудигером, за единорогом.
Лес поредел, и они были уже около замка.
Даже отсюда она услышала вопль. Мужской вопль, исполненный горя и ярости.
Опередив Доремуса и Бальфуса, она бежала, огибая деревья, с силой отталкиваясь от земли. Когда было нужно, она становилась быстрой, как леопард.
И все-таки недостаточно быстрой.
Дверь дома была открыта, перед ней, все еще крича от ярости, стоял Рудигер.
Женевьева протиснулась мимо него и увидела, что опоздала.
Анулка валялась у входа с зияющей раной под подбородком, подергиваясь, погруженная в свою последнюю грезу. Дальше, возле перевернутого разбитого стола, лежал граф Магнус Шеллеруп. Он был смят, как старое одеяло, сквозь глубокие дыры в груди виднелись ребра и внутренности. Должно быть, самка подбрасывала и ловила его рогом, будто ребенок, играющий в бильбоке.
Женевьева поскользнулась в крови и упала на колени.
Запах крови разливался в воздухе вокруг нее, и рот Женевьевы наполнился слюной. Кровь мертвецов была ей омерзительна, как протухшая еда. Она слишком много раз вынуждена была пить ее, но при этом в желудке у нее всегда все переворачивалось. Кровь Магнуса, растворенная в ее крови, взывала к ней.
Задохнувшись, Доремус упал рядом с ней.
— Дядя…
Слишком поздно.
За ее спиной Рудигер, широко шагая, уходил в лес, исполненный решимости отомстить.
Женевьева взяла подушку и подложила под окровавленную голову Магнуса, прикрыв его шрам. Она смотрела на неизувеченную половину его лица и на Доремуса. Потом она содрогнулась, мир вокруг перевернулся и, тошнотворно перекошенный, сложился в новую картину.
Она поняла. И знала, что должна сделать.
Оставив Магнуса и проскочив мимо Доремуса и Бальфуса, она кинулась следом за Рудигером в лес.
Ее клыки выскользнули из ножен.
10
Сердце Доремуса рыдало, но слезы не шли.
Дядя Магнус мертв, и ему уже ничем не помочь. Он смотрел на лицо старика, его шрам, с неожиданной нежностью прикрытый девушкой-вампиром. На протяжении всей его жизни Магнус был с ним, старина Непобедимый, добрый, когда его отец бывал холоден, понимающий, когда отец был безразличен, ободряющий там, где отец требовал. Непобедимый, в конце концов, оказался побежден. Но он умер быстро, от смертельных и почетных ран, не угасал от какой-нибудь болезни, истекая вонючей жидкостью из всех дыр, с затуманенным рассудком и усохшим телом.
«Это не такая уж плохая смерть», — сказал себе Доремус. Потом посмотрел на кровь, на рваные раны и понял, что хорошей смерти не бывает.
Бальфус ждал в сторонке. Теперь вокруг собрались все слуги, судачили, восклицали. Где они были, когда единорог убивал графа? Попрятались, спасая свои шкуры?
Доремус последовал за отцом и вампиршей. Бальфус трусил рядом.
«Что бы я ни думал об отце, об охоте, об убийствах, — поклялся Доремус, — я найду ту тварь, что убила моего дядю, и прикончу ее».
Он отыщет единорога раньше Рудигера, и на этот раз это будет чистый выстрел. Потом он сожжет свой лук.
Лес поглотил их.
11
Идущая по следу Женевьева охотилась на охотника.
И Тибальт тут был ни при чем.
Это ее охота.
Она представляла, как рог самки единорога ударяется в ребра Магнуса, вонзается ему в живот, выпуская наружу кишки.
И ей вспомнилось холодное бешенство графа Рудигера фон Унхеймлиха.
В этот миг не нашлось бы в лесу существа более опасного, чем вампирша.
Она всегда отделяла себя от Истинно Мертвых, тех вампиров, что убивали живых просто ради удовольствия. Она слушала, как они похваляются своими подвигами, и ощущала превосходство над этими выходцами из могил, с их гнилостным дыханием и красными глазами, со звериным оскалом на лицах, цепляющимися днем за свои гробы и подземелья, а по ночам скользящими по воле ветра в поисках нежных шей, наслаждаясь страхом, окутывающим их, будто саван.
Она вспоминала своих знакомых: царица Каттарина, кровавый тиран, правившая столетия, ликовавшая, когда по ее телу струилась кровь ее подданных; Вьетзак с Края Мира, с полным ртом зубов, похожих на гальку с острыми как бритва краями, жующий мясо крестьянского ребенка; даже ее темный отец, щеголь Шанданьяк, утирающий с губ кровь кружевным платочком, старый и одинокий, несмотря на очаровательные внешность и манеры.
Впервые за без малого семьсот лет Женевьева Дьедонне почувствовала справедливость красной жажды.
Она жалела, что пощадила остальных: Тибальта, Бальфуса, Анулку, Ото. Надо было выпотрошить их и пить свежую кровь прямо из их брюха. Надо было высосать из них целое море крови.
Рудигер бежал быстро и опережал ее.
Она сшибала ногами попадавшиеся на пути молодые деревца, наслаждаясь треском ломающихся стволов. Птицы разлетались из своих падающих гнезд, мелкая живность кидалась врассыпную, прочь с ее дороги.
— Стоять! — приказал голос, пробившийся сквозь ее кровавую ярость и поразивший ее в самое сердце.
Она замерла посреди небольшой полянки. Граф Рудигер стоял едва ли в дюжине шагов от нее с поднятым луком и стрелой наготове.
— Деревянное древко, серебряный наконечник, — объяснил он. — Будет в твоем сердце в один миг.
Женевьева расслабилась, протянув руки и показав пустые ладони.
— Другому я приказал бы бросить оружие. Но вряд ли могу ожидать, чтобы ты вырвала свои зубы и ногти.
Красная ярость полыхала в ней, и лицо Рудигера виделось подернутым кровавой пеленой. Она изо всех сил пыталась взять себя в руки, смирить жажду убийства.
— Вот это правильно, — сказал Рудигер. — Держи свой норов в узде.
Он повел стрелой, и Женевьева, повинуясь его жесту, опустилась на землю. Она села на скрещенные ноги, подложив руки под зад.
— Так-то лучше.
Зубы ее съежились и скользнули обратно в десны.
— Скажи, вампир, сколько этот серый счетовод посулил за мою голову? С какой толикой своих драгоценных монет был готов расстаться, чтобы расчистить себе путь?
Женевьева молчала.
— О да, мне все известно о том, зачем ты здесь. У Бальфуса собачья душа и преданность тоже. Я все знал с самого начала. Тибальту не понять, что для человека что-то может быть важнее денег.
Когда Рудигер торжествующе умолк, он напомнил Женевьеве Морнана Тибальта, у того так же блестели глаза, когда исполнялись его планы.
— Я бы убил его, если бы от этого был какой-нибудь прок. Но раз Бальфус даст свидетельские показания, в этом нет смысла. Наглый сын клерка вернется туда, откуда пришел, будет корпеть в какой-нибудь крохотной конторке, сражаясь за каждый кусок хлеба, за каждый затертый пфенниг.
Сумеет ли она достать его прежде, чем он убьет ее?
— Ты не из таких, вампир. Тибальт, должно быть, поймал тебя на каком-нибудь преступлении, чтобы сделать своим орудием.
Позади графа Рудигера, в лесу, двигалось что-то большое. Женевьева ощущала его, чувствовала его волнение.
— Может, заключим мир?
Рудигер расслабился, его стрела опустилась. Женевьева кивнула, выигрывая время.
— Смотри, — сказал Рудигер, держа лук в одной руке и стрелу в другой. — Я не причиню тебе вреда.
Он подошел, но так, чтобы она не могла до него дотянуться.
— Ты прелесть, Женевьева, — говорил он. — Ты напоминаешь мне…
Он протянул руку, и его пальцы коснулись ее щеки. Она могла схватить его за руку, возможно, оторвать ее…
— Нет, ты другая. — Он убрал руку. — Ты охотница, как самка единорога. Тебе будет хорошо со мной. После охоты существуют и другие удовольствия и награды…
Она ощущала, как его вожделение клубится вокруг нее. Хорошо. Возможно, это ослепит его.
— Странно думать, что ты настолько стара. Ты выглядишь такой юной, такой свежей…
Он поднял ее и поцеловал, грубо прижимаясь языком к ее губам. Она чувствовала кровь в его слюне, и та обжигала ей рот, как перец. Она не сопротивлялась, но и не ответила ему.
Он отпустил ее.
— Потом мы разожжем твой пыл. Я неплохо владею не только луком.
Рудигер выпрямился.
— Сначала надо добыть рог. Пошли…
Он шагнул в чащу, и она поднялась, готовая последовать за ним. Она не представляла, что еще может случиться.
Она чувствовала запах единорога. И граф, очевидно, тоже.
12
Они снова очутились у Ущелья Кхорна. С другой его стороны, там, откуда упала Сильвана.
Для Доремуса это отныне место, где бродит ее дух.
При свете дня здесь все казалось другим, чем ночью. Искрился водопад, в воде играла радуга всех мыслимых цветов и оттенков. Бальфус стоял на четвереньках, обнюхивая землю. Его спина сделалась длиннее, натянув куртку, уши заострились и сдвинулись на затылок.
Это казалось вполне естественным. Даже Доремус чувствовал зов леса.
Он все еще видел странные вещи. И слышал их.
Деревья перешептывались, и падающая вода шипела и журчала, говоря с ним, напевая ему странные мелодии.
Это завораживало.
Ему хотелось сесть и вслушаться. Если у него хватит терпения, то, он был уверен, сумеет понять, что ему говорят.
В нем кровь единорога.
Бальфус уселся, отфыркиваясь и распустив слюни. Потом он прыжками понесся к лесу. Доремусу надо было бы последовать за ним, но по его телу расползалась странная усталость. Журчание воды держало его.
Бальфус стремглав уносился прочь.
Доремус пошел за проводником, положившись на его нюх. Бальфус взлаивал, словно гончая.
Пожалуй, сегодня ночью он запросится на псарню к Карлу и Францу, а вампирша останется в его постели в одиночестве.
Он отыскал Бальфуса замершим в стойке на краю поляны. Доремус прижался спиной к стволу и затаил дыхание.
Между деревьев что-то двигалось, блестела серебристо-белая шкура.
Доремус приготовил стрелу.
Он пнул Бальфуса, заставляя его бежать вправо, надеясь, что он привлечет внимание самки. Если она нападет на проводника, Доремус сумеет поточнее прицелиться. Стрелять следует в шею, в глаз или в холку. Потом в ход может пойти нож, чтобы докончить дело, если его нужно будет доканчивать.
Он предпочел бы убить ее с одного выстрела. Его отец гордился бы им.
Самка остановилась и вскинула голову, прислушиваясь. Доремус постиг истинное родство охотника и добычи и понял ее мысли.
Она подозревала ловушку, но взвешивала свои шансы. Достаточно ли она уверена в своих силах, чтобы атаковать в любом случае?
Бальфус залаял, и самка ринулась на него.
Единорог галопом вылетел из лесу и помчался по поляне, днем он выглядел больше, чем показалось Доремусу ночью. Доремус вышел из-за дерева и сделал несколько шагов, поднимая стрелу…
Земля под копытами единорога задрожала. Нарастающий грохот перешел в пронзительный, утробный стон земли.
Почва уходила из-под ног.
Доремус выстрелил, но его стрела ушла вверх, скользнула между глаз единорога и уже на излете лязгнула о рог.
Земля наклонилась, будто неустойчивый камень, и Доремус начал соскальзывать вниз. Единорог тоже лишился опоры и тихо заржал, ругаясь на своем лесном языке.
Доремус выронил лук и принялся карабкаться по ходящей ходуном земле, пытаясь выбраться из провала.
Самка, более тяжелая, чем он, и с копытами вместо пальцев, лишь билась и погружалась все глубже.
Обернувшись, Доремус увидел дергающуюся голову единорога, вздрагивающий рог, и потом все исчезло, провалившись в заброшенный гномами туннель.
Он упустил ее.
13
Они прибежали на шум и отыскали то место, где обрушилась земля. Доремус сидел на корточках возле провала.
— Самка там, — указал он.
Рудигер не нуждался в пояснениях. Он полез в дыру, призывая за собой остальных.
— Я могу видеть в темноте, — сказала Женевьева. — Вы — нет.
Бальфус, уже наполовину изменившийся, неуклюже вытащил из кармана трутницу и свечу и теперь пытался совладать с ними. Его похожие на лапы руки не могли управиться с кремнем. Доремус забрал у него свечу и высек огонь.
Они осторожно спустились в провал. Он был раза в два глубже человеческого роста и вел в туннель.
— Это, наверно, магистральный ход, — сказала Женевьева. — Достаточно высокий и для нас, и для самки.
От него ответвлялись куда меньшие боковые ходы, затянутые паутиной, куда не пролез бы ни человек, ни единорог.
— Легкий след, — сказал Рудигер. — Просто пойдем туда, где порвана паутина.
Из своего убежища выскочил паук размером с домашнего кота, и Бальфус заскулил.
Рудигер поддел тварь носком сапога, и та взвизгнула, врезавшись в стену.
Снова граф шагал впереди, а они — за ним. Все это шло и шло по кругу — охота за охотником, охотящимся за охотником, на которого охотятся. Женевьеве хотелось, чтобы это, наконец, закончилось.
Под ногами захлюпало, туннель зарывался глубже в землю. Оставалось надеяться, что древние инженеры строили надежно. Чем ближе к поверхности, тем сильнее разрушались вещи.
Эти штольни были заброшены со времен Зигмара. Столетиями сюда не ступала нога разумного существа.
— Впереди свет, — сообщила Женевьева, разглядев его своим зрением.
— Этого не может быть, — фыркнул Рудигер.
Доремус заслонил свечу ладонью, и свет увидели все.
— Видимо, может, — признал граф. — Мои извинения. Самка шла на свет.
Здесь, внизу, было сыро и холодно. Вода сочилась по стенам и хлюпала под ногами.
Путь им преградила сверкающая завеса, в ушах загремел оглушительный рев воды.
— Мы с обратной стороны водопада! — прокричал Доремус.
Так оно и было. Женевьева шагнула вперед и погрузила руку в студеную завесу, ловя лицом брызги.
— Самка, должно быть, проскочила сквозь это, — заметил Рудигер.
Это было великолепное зрелище.
— Пошли, — проворчал граф, зажал рукой нос и бросился в воду.
Какое-то мгновение он был еще виден, похожий на вмерзшего в лед жука. Затем поток унес его. Доремус был потрясен.
— Там должен быть выход в ущелье, — сказала Женевьева. — Он, наверно, выберется вслед за единорогом.
Бальфус прыгнул следом за хозяином.
— А ты из тех, кто не любит текущей воды? — спросил Доремус.
— Да вроде не замечала за собой.
Тем не менее, ни один из них и шага не сделал к завесе.
— Ты можешь слышать голос воды?
Женевьева прислушалась, и ей показалось, что она улавливает какие-то слабые, молящие ноты в реве водопада.
— Я сегодня весь день это слышу.
— Они должны доноситься откуда-то поблизости.
Женевьева огляделась. Для человека здесь было темно, как ночью. Для нее — светло, почти как днем.
— Погаси свечу, я буду лучше видеть, — велела она. Доремус послушался.
За водопадом каменный пол становился более ровным. Резьба на стенах изображала Зигмара, побивающего молотом гоблинов. С точки зрения искусства — посредственно, но свидетельствует об определенном энтузиазме гномов.
Вода бормотала, пела, плакала…
Они отыскали ее в нише, укрытую одеялами мха, с лицом бледным и тонким, почти как у эльфа.
— Сильвана?
Женщина не откликнулась на свое имя.
— Она, наверно, мертва, — сказал Доремус. — Я видел, что отец выпустил две стрелы.
Женевьева опустилась возле женщины на колени и увидела, как та изменилась. Стрелы все еще торчали в ее теле, но они дали побеги, пошли в рост. Из дерева появились зеленые ростки, оперение покрылось цветами. Ее лицо изменилось тоже, стало зеленоватым, как молодая кора, волосы видом и цветом сделались похожи на мох, тонкие руки обхватывали мягкое, рыхлое тело. Она пустила корни там, где лежала. Превратилась в частицу этой бухты. В этом месте ей хватало воды и света.
Женевьева слышала, что эта вода особенная. Пока она глядела на Сильвану, вокруг лица женщины начали распускаться цветы.
— Доремус, — прошептала Сильвана, и голос исходил не из запекшихся губ, а из дышащих ноздрей. — Доремус…
Юноше не хотелось подходить к измененной женщине. Но ей нужно было что-то сказать ему.
Ее голова поднялась, шея начала вытягиваться, будто растущая ветка.
— Рудигер убил твою мать, — произнесла она.
Доремус кивнул, поняв, что сказала ему Сильвана.
Это явно уже приходило ему в голову.
— И твоего отца тоже, — добавила Женевьева.
Доремус широко раскрыл глаза, не понимая.
14
— Ловко, ловко, — произнес голос позади них.
Перед водопадом стоял Рудигер. С него капала вода, в руке сверкал нож.
— Доремус, — сказал он, — подойди сюда. Я пришел за своей добычей.
Доремус застыл, не зная, что делать.
— Серафина? — спросил он. — Мама?
— Шлюха, как все женщины, — пожал плечами Рудигер. — Тебе повезло, что, когда ты рос, она не портила тебя своей опекой и суетой.
Женевьева медленно распрямилась. В темноте казалось, что ее глаза сверкают красным огнем.
— Я ждал вас снаружи, но пришел лишь верный пес.
То, что было Сильваной, съежилось, голова вжалась в зеленое ложе.
— Вот я и вернулся. — Он помахал ножом.
— Какое убожество, граф, — заметила Женевьева. — Где же ваше другое оружие?
Рудигер рассмеялся, так же как в разгар погони. Он похлопал по колчану.
— Здесь, вместе со стрелами.
— Отец, — заговорил Доремус, — что все это значит?
— Ты больше не должен называть меня так.
— Это был Магнус, — объяснила Женевьева. — Я прочла это по его лицу. У тебя его лицо.
Внезапно Доремус понял свое «дядя», понял заботу, которой всегда окружал его Магнус, понял взгляды, которые тот бросал на портрет Серафины.
— Он был хорошим другом, и его стоило винить в измене не больше, чем этого толстого идиота сегодня ночью, — сказал Рудигер. — Я просто женился на шлюхе, вот и все.
Женевьева подбиралась все ближе к Рудигеру, дюйм за дюймом, всякий раз, как граф переключал внимание на Доремуса. Тот не знал, кому помогать.
— Вампир, — бросил Рудигер. — Стой, где стоишь.
Женевьева замерла.
— Как ты узнала, что я сделал с Магнусом? — спросил он.
— Граф был убит рогом. Единорог пустил бы в ход и копыта тоже.
Рудигер улыбнулся:
— А, это наблюдательность охотника.
Он достал из колчана трофей своего деда.
— Такая красивая, такая умная, такая опасная, — произнес он, глядя на Женевьеву.
Рог был еще красным от крови Магнуса.
— Я не мог позволить ему отобрать у меня наследника, — объяснил Рудигер. — Род фон Унхеймлихов должен продолжаться, даже если кровная линия пресеклась. Честь важнее крови.
Доремус понял, что Магнус пытался объявить себя его отцом. Когда граф был ранен, он хотел, чтобы Доремус узнал об этом, хотел, чтобы тот помнил.
— Это грызло его изнутри, — продолжал Рудигер. — Он мог бы обьявить об этом публично, мог бы забрать тебя к себе, сделать своим наследником. Теперь этой опасности нет. Род уцелел.
Доремус отвернулся от графа и разрыдался, оплакивая отца.
15
Женевьева кинулась на Рудигера и столкнулась с ним, обхватив его руками, оттолкнув смертоносный рог.
Вместе они рухнули в водяную завесу.
Она крепко цеплялась за него, пока они погружались в глубины озера на дне Ущелья Кхорна. Здесь, под водой, было тихо, все звуки доносились приглушенно.
Она могла оставаться под водой дольше, чем граф.
Она могла утопить его. Но он сопротивлялся, боролся с ней.
Под водой он был сильнее. Она почувствовала, как кончик рога царапнул ее по бедру, и серебро жгло кожу, словно в рану вгрызался хищный червь.
Они выскочили на поверхность, и там было невыносимо шумно. Кричал Рудигер, ревела вокруг вода.
Кругом была ее кровь.
Рудигер нырнул, и она увидела, как мелькнули в воздухе его сапоги. Она замолотила по воде руками.
Рудигер поднялся из воды, держа рог обеими руками, точно тяжелый меч, нацеленный в нее.
Она ударила по воде ногами и извернулась, и рог вонзился в воду.
Сжав кулак, она ударила Рудигера в бок, почувствовав, но не услышав, как ломаются его кости. Он взметнулся, словно раненая рыба, и снова нанес удар, зацепив ее спину. Волна боли обожгла ее, и она отшатнулась. Рог снова метнулся к ней, и она шарахнулась в сторону.
Позади нее обнаружился подводный камень, и поток воды прижал ее к нему.
Рудигер подошел, медленно, считая, что она пригвождена к валуну, готовясь вонзить рог ей в сердце.
— Умри, вампирская сука, — прорычал он.
Рог устремился вниз, и она нырнула.
Рудигер ударил рогом по камню, а она выбросила руку, вцепившись ему в горло, чувствуя под пальцами его жесткую мокрую бороду.
Рог сломался, и она всей тяжестью бросилась на графа.
Она врезалась в него, и он выронил обломок рога, его руки вцепились ей в волосы.
Она потеряла шапку, и волосы ее рассыпались.
Рудигер рвал ее волосы, но Женевьева не обращала внимания на боль. Он оказался под ней, и она поплыла к устью потока, продолжая удерживать графа под водой. Он хлебнул ледяной воды и задохнулся, пуская пузыри.
Теперь у нее под ногами была твердая скала, и она втащила на нее графа. На краю Ущелья Кхорна вода сливалась в реку, и здесь была твердая земля, на которой она могла драться.
Десны ее горели от боли, в ней опять проснулась кровавая ярость.
Она слышала, как бьется сердце графа, чувствовала, как пульсирует кровь у него в горле. Ее ногти ободрали ему кожу, и царапины кровоточили.
Падающая вода выбила в скале подобие желоба, и по краю его почти до поверхности шел гребень.
Женевьева с силой ударила Рудигера об этот гребень, ломая ему хребет.
Она поднялась и уставилась на свою добычу. С одежды ее стекала вода.
Он еще бился, но больше не мог причинить ей никакого зла.
Лук и колчан графа были смыты, унесены потоком. Его нож покоился на дне озера. Дедов трофей сломался. Он проиграл этот бой.
Позади них из-за водяной завесы появился Доремус.
Ее горло, ее сердце, желудок и чресла требовали своего.
Она бросилась на графа, как зверь, прижалась ртом к его шее, вгрызаясь в кожу, впиваясь острыми зубами в вены.
Кровь, ледяная, охладившаяся в воде, текущей вокруг, хлынула ей в рот, и она жадно глотала ее.
Это была не любовь, это была добыча.
Она пила долго, досуха высасывая раны, отворяя новые и осушая их тоже. Она сдирала с графа одежду и рвала его тело. Она чувствовала, как он исчезает в ней, вбирала в себя его страсти, и они гасли, стремилась поглотить его целиком и растворить без остатка.
Она слышала, как сердце его билось все тише и остановилось вовсе, ощутила, как спались его залитые водой легкие, как замедлился ток его крови…
И сразу же ее рот наполнился мертвой кровью, вкусом тлена. Она выплюнула ее и поднялась.
Графа Рудигера фон Унхеймлиха не смогли бы исцелить даже воды Ущелья Кхорна.
На берегу потока стояла самка единорога, не отводя взгляда янтарных глаз от своего преследователя.
Женевьева прочистила горло от последних остатков крови Рудигера и зашагала через поток, расталкивая волны. Самка ждала ее.
Выбравшись на берег, она подошла к единорогу.
Обе знали, что охота окончена.
Женевьева обняла самку за шею и прижалась лицом к ее морде, зарылась щекой в мех.
Она почувствовала, что самка стара, как она сама, и что это были ее последние самцы и ее последняя охота…
Глядя в ее глаза, Женевьева поняла, что сейчас все должно быть окончено. Внезапным рывком она свернула единорогу шею, слыша, как ломаются позвонки с хрустом, похожим на ружейный выстрел.
Старая самка опустилась на колени и упокоилась с миром.
И осталась еще последняя награда.
Она взялась за рог, чувствуя неприятное жжение его серебряных прожилок, и выдернула его изо лба самки. Он отделился легко, словно спелый плод от ветки.
Кровавая ярость улетучилась из нее, будто облако.
16
— Вот, магистр Доремус, — сказала Женевьева, протягивая ему рог. — Подарок. Взамен утраченного трофея.
Он дрожал, одежда отяжелела от воды.
Бальфус, уже совершенно собака, припал к земле возле мертвого единорога. Он скалился и терзал брюхо самки.
Женевьева пинком отбросила его прочь, и он, затявкав, скрылся в лесу. Теперь он был частью природы, как Сильвана. Драквальд всегда славился умением брать свое.
Вампирша стояла между своими жертвами, между самкой единорога и графом фон Унхеймлихом.
— Вот для чего нужны охотники, — сказала она, — убивать тех, кого нужно убить, тех, кто пережил свое время, пережил свою славу.
Рог в руках Доремуса был гладким и красивым.
— Отправляйся домой, Доремус, — продолжала Женевьева, — и похорони своего отца. Похорони его с почестями. Если хочешь, возьми его имя. Или графа Магнуса. В любом случае используй свое положение, чтобы сокрушить Морнана Тибальта…
Он был совсем сбит с толку всем этим.
— А что до него, — она кивнула на графа, лежавшего в воде лицом кверху, с разинутым ртом, — забудь, что он убил графа Магнуса. Помни, что он знал то, что знал, но позволил ему жить все эти годы. Это что-нибудь да значит.
Девушка-вампир была теперь совсем другой. Сильной, уверенной, властной. Он больше не испытывал к ней отвращения. Она была стара, но выглядела еще более юной, чем прежде.
— А ты? — спросил он.
Она на миг задумалась.
— Я ненадолго останусь тут и уйду в леса. Я ведь тоже дикое существо.
Женевьева потянулась к нему и поцеловала, прижавшись холодными губами к его губам. Доремус почувствовал, как по телу пробежала дрожь.
— Будь мужчиной, таким, каким хотел бы тебя видеть твой отец, — сказала она.
Он оставил ее и зашагал вдоль ручья.
Когда она уже не могла его видеть, он в последний раз взглянул на рог и бросил его в воду. Пуская пузырьки, тот опустился на дно, струи воды обтекали его. Это место больше подходит для него, чем пыльная стена.
Подходя к охотничьему домику, Доремус понял, как верна пословица: «Вернулся домой, а дом-то пустой».
Твари в бархатных одеяниях
Во всех мужчинах и женщинах есть частица зверя,
и если содрать с них шкуру,
все увидят тварь, которая скрывается
под бархатными одеждами.
Джакопо Таррадаш. Одинокий узник Корок КадримаПролог Маргарет
Она потратила последние несколько пфеннигов на джин, и теперь в горле жгло от крепкого напитка. Больше ей нечем было согреться. Время было позднее, и каждый шаг болью отзывался в ее усталых, как свинцом налитых ногах. Тонкая мрачная пелена облаков затянула сначала одну луну, потом вторую.
Лето давно закончилось, шел двадцать шестой день осеннего месяца брауцайта. Скоро начнется зима, и река покроется льдом. Было холодно, но станет еще холоднее. Предсказатели погоды говорили, что на Альтдорф, как обычно, опустится туман.
Женщина брела по Люйтпольдштрассе к улице Ста Трактиров, запоминая пивные, на дверях которых белела меловая надпись: «Свободные места». Она не умела читать, но знала, как выглядят некоторые слова. У поста городской стражи на уровне глаз высокого человека висело объявление, написанное витиеватыми буквами. Женщина разобрала кое-что: «разыскивается», «убийца», «пятьдесят золотых крон». И тут же более крупным шрифтом: «ТВАРЬ». Рядом с караулкой стоял сержант, завернувшийся в теплый плащ на волчьем меху. Его правая рука покоилась на рукояти меча. Опустив голову, женщина прошла мимо.
— Будь осторожна, старуха, — окликнул ее стражник. — Тварь бродит где-то поблизости.
Не поднимая головы, женщина обругала его и свернула за угол. Солдат обозвал ее старухой, и его слова причинили ей больше страданий, чем холод. Бродяжка дрожала и куталась в ветхую шаль, которая не могла спасти ее от пронизывающего ветра.
Женщина не знала, где будет ночевать. Десять — пятнадцать лет назад она могла бы заработать на ночлег, обслуживая гуляк в одном из трактиров на берегу реки. Нет, конечно, она ни за что не пала бы столь низко, когда была в расцвете красоты. Раньше она отдавалась только за золотые кроны. Но те времена давно миновали. Золотые монеты доставались теперь ее молодым соперницам. Так повелось испокон веку: рядом всегда оказывались девицы помоложе. Женщина утверждала, что ей двадцать восемь лет, но сейчас она чувствовала себя на все пятьдесят, а в этот поздний час при свете двух лун ей можно было дать гораздо больше. В следующем году ей исполнится сорок. Ее молодость пролетела слишком быстро. Рикки Флейш выколол ей ножом глаз и оставил глубокий шрам на щеке, мстя за некую воображаемую провинность. Впрочем, время и так не пощадило ее лица.
Некогда ее шаль была новой, расшитой золотой нитью. Этот подарок ей сделал Фридрих Пабст, ее бывший поклонник. Но теперь золотая вышивка истрепалась, тут и там виднелись заплаты. Башмаки женщины прохудились, к тому же они были ей великоваты. Больше всего страданий ей доставляли ноги, которые она искалечила, годами порхая на невообразимо высоких каблуках по булыжным мостовым и шатким мостикам Альтдорфа. Золотые кроны разошлись, главным образом об этом позаботился Рикки. Сначала он относился к ней хорошо, покупал одежду и украшения. Но наряды износились, украшения были заложены, проданы или украдены. В любом случае их цена была невелика. А с нескольких стоящих вещиц пришлось спилить клеймо прежних владельцев.
За рекой играла музыка. Императорский дворец, возвышающийся над другими зданиями, виднелся практически с любой точки в пределах городских стен. Конечно, музыка доносилась не из дворца, который находился слишком далеко, но у реки тоже располагалось много пышных строений. В молодости женщина бывала на балах, куда ее водил Рикки в качестве подарка для важных персон. Кроме того, пару раз ее приглашал на светские рауты кавалер — Фрици, как она звала его, — в то быстротечное лето, которое они провели вместе, пока не вернулась его жена, гостившая у кузины в Талабхейме. Дамы знали, кем она была, и потому избегали ее. Но мужчины увивались за ней и приглашали танцевать в надежде, что позже она подарит им наслаждение иного рода. Старая куртизанка помнила аромат их духов и бархат одежд. Музыка тех дней вышла из моды, но мужчины, должно быть, остались прежними — льстивыми и расчетливыми. Нагие, они ничем не отличались от Рикки Флейша.
Как-то раз она служила призом в азартной игре, и ее увел наверх победитель — какой-то придворный хлыщ, дальний родственник одного из графов-выборщиков. Он был стеснителен и неуклюж и, перед тем как лечь с ней, сунул в рот «ведьмин корень», чтобы видения придали ему храбрости. Женщина не помнила лица этого человека, зато не могла забыть его великолепный наряд. Пробудившись ночью, она обнаружила, что ее случайный любовник заснул, скорчившись рядом с ней на постели. Повинуясь странному капризу, куртизанка встала и накинула его роскошный зеленый плащ прямо на голое тело. Бархатная материя ласкала ее кожу. По стародавнему обычаю, придворные надевали такие плащи, собираясь на императорский прием. Следовательно, в ту ночь Марги Руттманн была достойна предстать перед Императором.
Женщина откашлялась и сплюнула в сточную канаву, снова ощутив привкус джина во рту.
На этой стороне реки не было слышно музыки. По крайней мере, такой, как в богатых домах. Маргарет вздрогнула, вспомнив призрачное прикосновение бархата к нагому телу. Уже давно среди ее любовников не попадались мужчины, которые пользовались духами. Или хотя 6ы мылом. В ночи, подобные нынешней, ветер дул с реки, наполняя воздух запахом дохлой рыбы и мертвых человеческих тел. Неудивительно, что Тварь выбрала это место для своей кровавой охоты. Каждый год в окрестностях порта погибало больше людей, чем на полях славных битв, которые когда-либо происходили в Империи. Этим вечером Марги зашла в «Черную летучую мышь». За несколько пфеннигов, отобранных у малолетнего отпрыска Гридли Мезера, она купила большой стакан джина и, прикрыв редкими рыжими волосами изуродованную щеку, принялась заигрывать с моряками и грузчиками, ошивающимися поблизости. Увы, все они знали ее, поэтому никто не проявил к ней интереса. Двадцать лет назад они ухлестывали за ней, как теперь за полногрудой шлюхой Марлен или за Кейт Кортнер, темноволосой красоткой с севера. Но это было двадцать лет назад, когда Марги была в самом соку. Ныне ей доставались пьянчуги, которые лыка не вязали, причем только в кромешной темноте, когда они не могли разглядеть ее лица. Все происходило либо под мостом, либо в глухом переулке. Она отворачивалась, чтобы не задохнуться от запаха пота и пива, и всякий раз думала лишь о том, чтобы вернуться в таверну до закрытия, пропустить там стаканчик-другой или перекусить. Пятеро детей, рожденных в задней комнате, которых Рикки продал, прежде чем она дала им имена, и Ульрик знает сколько выкидышей, вызванных травяными настоями, разрушили ее тело изнутри. Проститутка больше ничего не чувствовала, но оно, наверное, и к лучшему.
Марги опускалась все ниже и знала это. Если раньше она требовала лучшие вина, сегодня ее устроил бы и грубый джин. Что угодно, лишь бы притупить страдания. Женщина не помнила, когда в последний раз ей удалось раздобыть нормальной еды. Все ее деньги уходили на выпивку. Она покупала «ведьмин корень», когда позволяли средства, и искала спасения в грезах. Но в последнее время ее сны были так же унылы, как явь, и, в конце концов, ее возвращала к действительности мучительная боль. У нее ныли не только ноги. Все чаще у Марги ломило спину и шею. Джин затуманивал ее мозг, отчего ее голова буквально раскалывалась.
Дела в доках шли неважно — она это знала. Бауман из «Черной летучей мыши» рассказывал о Твари, жалуясь, что торговля идет из рук вон плохо с тех пор, как начались убийства. Портовые крысы и моряки, недавно сошедшие на берег, еще наведывались в эти места, но жители Альтдорфа старались держаться подальше от улицы Ста Трактиров. Если тебя не изрежет на кусочки убийца, то наверняка задержит стража и подвергает допросу. Многие говорили, что Тварь — это дворянин, приближенный к императорскому двору. Или последователь темных сил, которого варп-камень превратил в омерзительное чудовище с острыми ножами вместо пальцев. Кейт утверждала, что однажды видела Тварь, которая преследовала ребенка в старых доках. По ее словам, у бестии были огромные зеленые глаза, которые светились в темноте, и три рта — один там, где ему и положено быть, и два — на щеках. Клыки Твари были длиной в несколько дюймов, а изо рта исходило смрадное дыхание. Но Кейт уже пристрастилась к «ведьминому корню» и большую часть времени сама себя не помнила, отдаваясь всем без разбору. Она недолго протянет. Бауман говорил, что, по слухам, Тварь — это гном, который поклялся укоротить больших людей до своего роста. Стража, как всегда, ничего не знала. Зато во всех тавернах и пивных висели объявления. Марги не раз слышала, как подвыпившие посетители старательно читали их вслух. Власти обещали солидное вознаграждение за любую информацию, которая поможет изловить убийцу. Следовательно, они отчаялись справиться сами.
Впрочем, старую куртизанку это не интересовало. С ее точки зрения, все мужчины, в большей или меньшей степени, были животными — дикими зверями с клыками и когтями. Женщины глубоко ошибались, считая их чем-то иным. И потом, у Марги тоже был коготь — добротный острый нож.
Сейчас она нуждалась в ночлеге больше, чем в «ведьмином корне». Маргарет провела слишком много ночей, свернувшись калачиком на ворохе старых мешков у портовых складов. Ночевать там было опасно. Ей не давали спать крысы, а если крыс не было, приходили охранники и прогоняли ее палками. Она предлагала им себя, умоляя взамен оставить ее в покое. Несколько месяцев назад один из них — Рупрехт, мерзкий боров, работающий на торговую компанию «Рейк и Талабек», — поймал ее на слове. Он был слишком толст и мало что мог. Кончив, он надавал ей пинков и все равно выгнал на улицу. Кажется, Рупрехт сломал Марге ребро. Хотя из-за боли, терзающей все ее тело, она не могла утверждать этого наверняка. Как-нибудь ночью она возьмет нож, проберется на склад компании и выяснит, сколько слоев жира на животе у пузана. Следовало бы сделать это поскорее, прежде чем солдаты поймают Тварь.
Тогда Марги сможет свалить вину на таинственное чудовище.
Бывшая куртизанка прислонилась к стене, чувствуя, что у нее подкашиваются ноги. Тяжкие времена наступили для Марги Руттманн.
И в лучшие годы проституция была не самым выгодным ремеслом, ибо век шлюхи недолог. Теперь Марги это понимала, но тогда она была глупой девчонкой, накрашенной и жеманной. Как и многие другие, она мечтала, что подцепит младшего сына какого-нибудь придворного и станет его обожаемой любовницей. Марлен и Кейт тоже на это надеются, но скоро они осознают свою ошибку. Женщина улыбнулась, представив, как вечно хихикающие девицы утратят свою красоту и нынешние поклонники отвернутся от них. Краснощекая и пышногрудая Марлен растолстеет и будет ежегодно рожать ублюдков на подстилке для скота, а гибкая Кейт, танцующая как змея, иссохнет и превратится в тощее пугало. Она будет все глубже погружаться в свои грезы, пока, наконец, не свалится с моста в реку или не попадет под карету, запряженную четверкой лошадей. Марги знала, как стареют люди: она много раз наблюдала за этим со стороны. Ее саму время лишь ожесточило. Ее нежная кожа задубела, сердце стало грубым, затвердев, как косточка персика.
В бессчетный раз она прокляла Рикки. Если бы он не исполосовал ей лицо, она могла бы заработать себе на жизнь прежним ремеслом. Несколько месяцев спустя после того случая Марги прокралась к спящему любовнику и зарезала Рикки его собственным ножом. Она нанесла мужчине несколько ран и оставила его истекать кровью. Это воспоминание вызвало улыбку на губах женщины. Старая шлюха нуждалась в утешении. Разумеется, ее допросили, однако у Рикки хватало врагов, и стражники не хотели тратить время, вычисляя наиболее вероятного кандидата в убийцы. Шла война между портовыми бандами. «Крюки» и «рыбники» охотились друг за другом вдоль всей реки. Некоторое время Рикки водил дружбу с «крюками», поэтому его посчитали очередной жертвой бандитских разборок. Официально война так и не закончилась, просто она всем надоела, и обе стороны потеряли к ней интерес. Недавно Марги видела Вилли Пика, нынешнего главу «крюков» с повязкой «Комитета бдительности» на рукаве. Он шагал рядом с солдатом из городской стражи. Пока Тварь не схватят, будут возникать самые необычные союзы. Большинство «рыбников» присоединились к известному возмутителю спокойствия Ефимовичу и теперь горланили у стен дворца или били витрины магазинов.
Пряча руку под шалью, женщина сжала рукоятку ножа, некогда принадлежавшего ее любовнику. Этим самым ножом Рикки выколол ей глаз. Единственное имущество Марги, которое она никогда не отдавала в заклад. В конце концов, именно так она теперь добывала пропитание. Быть может, ее тело и лицо сморщились, как увядшее яблоко, но клинок не затупился. Сегодня ночью она соберет урожай. Если повезет, ей хватит на ночлег и несколько порций «ведьминого корня», чтобы заснуть и видеть сладкие сны.
Она поковыляла дальше по улице Ста Трактиров, высматривая жертву. Около «Печального рыцаря» двое подвыпивших матросов мутузили друг друга, а местные пьянчуги толпились вокруг, криками подбадривая дерущихся. Кейт стояла в первых рядах зевак. Ее волосы были распущены, влажные глаза лихорадочно блестели. Она ждала, когда определится победитель, чтобы освободить его кошелек от денег, заработанных в последнем плавании. Зрители азартно делали ставки, но винные пары еще не лишили морячков способности соображать. В любом случае Марги они не подходили. Слишком людно.
Марги перешла на другую сторону улицы, огибая трактир «Полумесяц». Она знала, что за публика посещает это заведение, и не хотела иметь дела с ними. Женщина не постеснялась бы обобрать мертвое тело, но ее пугала нежить, которая ходит по земле.
«Черная летучая мышь» и «Борода Ульрика» уже закрылись. В канаве за «Пляшущим гномом» лежал мужчина средних лет, на котором не осталось ничего, кроме нижнего белья. Его уже тщательно обработали: рядом с пьяницей валялся вывернутый наизнанку кошелек, а окровавленные костяшки свидетельствовали о том, что грабители срывали кольца с его пальцев.
Два стражника прошли мимо, не обращая внимания на обворованного выпивоху. Они вытаскивали дубинки, готовясь разнять драку около «Печального рыцаря». Марги отступила в узкий проулок между «Пивоварней Бруно» и «Матиасом II», укрывшись в тени. Над дверью пивной все еще горел факел, поэтому женщина придвинулась к стене, стараясь не попасть в круг света. Она проходила подозреваемой по нескольким делам, и стража часто задерживала ее для допроса. Много лет назад ей пришлось обслужить всех солдат с участка на Люйтпольдштрассе, чтобы они оказали покровительство Рикки. И стражники ничем не отличались от «крюков» или «рыбников», разве что на плащах у них красовался герб благородного Дома Вильгельма Второго, а не примитивные знаки городских банд. С тех пор как объявилась Тварь, патрули стали чаще ходить по улицам. Солдаты хватали всех, кто попадался им на пути, дабы опровергнуть упреки в бездействии.
Стражники с ругательствами двинулись на драчунов. Послышались возмущенные крики зевак, которые не успели увернуться от тяжелых дубинок. Марги понадеялась, что солдаты выбьют Кейт пару зубов. Или уведут ее в участок, чтобы устроить вечеринку в задней комнате. Пусть эта тощая стерва получит хороший урок!
Маргарет не знала, почему стража не может поймать Тварь и оставить в покое остальных обитателей портовых районов. Возможно, потому, что в доки направляли только пропойц и бездарей, потерпевших неудачу во всех остальных местах. Купцы сами нанимали людей для охраны складов, а любой уважающий себя капитан корабля выставлял караул часовых, пришвартовавшись в Альтдорфе.
Среди горожан давно ходила шутка, что воров не заключают в крепость Мундсен, а направляют в портовую стражу. Задняя комната в участке Люйтпольдштрассе — Марги провела там немало времени — представляла собой настоящую сокровищницу, где украденные ценности хранились до дележки, проходившей раз в неделю. Время от времени слишком жадных стражников вешали, закованных в цепи, на пристани Форк, но большинство преступлений сходило им с рук. Владельцы судоходных компаний пришли к выводу, что лучше терпеть мелкое воровство, чем поднимать шум, а потом подсчитывать убытки после пожаров, таинственным образом вспыхивающих на кораблях и складах борцов за закон и порядок.
Стражники снова прошли мимо Марги, поскрипывая кожаными доспехами. Зеваки, толпившиеся у «Печального рыцаря», расходились, жалуясь, что им не дали досмотреть представление. Каждый из стражников тянул за собой на цепи провинившегося матроса. У драчунов были скованы большие пальцы рук. Один из арестованных внезапно затянул песню: «Возвращайся в Бильбали, эсталийский моряк». Пел он не слишком благозвучно — сказывались выпивка и отсутствие нескольких зубов.
— Заткнись! — рявкнул один из стражников, подкрепив свои слова смачным ударом дубинки.
Матрос упал, и стражник пнул его. Марги присела на корточки у стены и обхватила костлявые коленки, молясь, чтобы ее не заметили. Рядом прошмыгнул маленький зверек, задев пушистым бочком ее руку, и тут же исчез. Солдаты били ногами незадачливого менестреля.
— Хватит с этого певуна, — сказал стражник и, склонившись над упавшим, снял ручные кандалы со своего подопечного. Затем он выпрямился и намотал цепь на руку. — Теперь давай потолкуем с его приятелем.
Второй служака рассмеялся и освободил своего подопечного. К тому времени морячок немного протрезвел и запротестовал, требуя, чтобы его доставили в участок и заперли в камеру. Он выразил сожаление, что нарушил общественный порядок, и нерешительно добавил:
— Почему вы не ищете Тварь? Вместо того чтобы…
Первый стражник ударил болтуна в живот кулаком в кольчужной перчатке, так что тот согнулся пополам. Затем блюститель порядка нанес несколько точных ударов своей жертве и шагнул в сторону, уступая место товарищу. Второй солдат несколько раз хлестнул матроса по лицу, используя цепь как хлыст. Арестант попытался удрать в переулок. Марги откинулась назад, желая слиться со стеной. Стражник взмахнул цепью, и она обвилась вокруг лодыжки беглеца. Моряк ничком упал на мостовую. Его голова ударилась о камни, и он, вероятно, потерял сознание. Стражники пнули его пару раз, плюнули и ушли, посмеиваясь. Такое поведение было типичным для служителей закона с Люйтпольдштрассе. В холодном переулке откуда-то тянуло сыростью. Старая куртизанка поежилась. Оглядевшись, она заметила пролом в стене, из которого вытекал ручей. От воды исходил гнилостный запах.
Кажется, Марги была не одна. Женщина не смогла определить, кто это или что это такое, однако ей померещилась фигура в длинном плаще. Высокий человек. Скорее всего, мужчина. Опираясь на стену, он что-то мыл в ручье. Наконец-то ее поиски увенчались успехом. Оставалось надеяться, что стражники ничего не услышат.
Марги улыбнулась, сложив губы бантиком. Она специально разучила эту гримасу, чтобы скрыть плохие зубы. Спрятав руку под шалью, женщина вытащила клинок из ножен.
— Здравствуй, любовь моя, — проговорила она, подражая слащавым и чувственным интонациям Марлен. — Тебе одиноко в этот вечер?
Человек обернулся, но его лица не было видно.
— Иди ко мне, иди к малышке Марги, и она позаботится о тебе…
Женщина расстегнула блузку и вышла на свет, надеясь, что ее кожа выглядит не слишком дряблой. Все отшатывались от Марги, разглядев ее поближе. Но к тому времени будет уже поздно. Ее добыча окажется в пределах досягаемости.
— Иди ко мне, любимый, — ворковала старая шлюха, пряча за спиной обнаженный кинжал. Она поманила мужчину левой рукой. — Это будет ночь, которую ты никогда не забудешь.
Фигура пошевелилась. Марги различила шорох плотной материи. Одежда хорошая. Ей на крючок попался богатый клиент. У нее разыгралось воображение или она действительно уловила звон золотых монет в его кошельке? Эти деньги позволят ей протянуть целый месяц. Женщина ощутила во рту вкус «ведьминого корня», почувствовала, как сладкие сны наполняют ее сознание.
Она склонила голову набок и облизнула губы. Стянув блузку с одного плеча, она провела пальцами по груди, намотала на палец прядь волос. Марги напоминала сейчас рыбака, подцепившего рыбу невиданных размеров.
Человек приблизился. Она уже могла видеть его бледное лицо.
Женщина взяла нож на изготовку. Может, она слишком стара для шлюхи, но не настолько одряхлела, чтобы не суметь ограбить пьяного.
Марги слышала тяжелое дыхание. Ей, несомненно, удалось заинтересовать клиента.
— Иди ко мне…
Темная фигура стояла совсем близко. Представив себе высокого мужчину, Марги примерилась, куда лучше нанести первый удар. Резким движением она попыталась воткнуть нож на уровне кадыка.
Невероятно сильные пальцы сомкнулись на ее запястье. Женщина почувствовала, как хрустят и ломаются ее кости. Клинок со звоном упал на мостовую. Марги открыла рот, намереваясь закричать, и набрала полную грудь холодного ночного воздуха. Но тут вторая рука заткнула ей рот. Старая куртизанка увидела горящие глаза и поняла, что ее жизнь закончилась.
Утащив свою жертву в темный переулок, Тварь рассекла ее тело…
Часть 1 Убийство
1
Барон Йоганн фон Мекленберг, выборщик Зюденланда, был верным слугой Императора Карла-Франца, достойного потомка Вильгельма Второго. Он ни в чем не мог отказать своему повелителю, даже в уроке стрельбы для сына Карла-Франца, Люйтпольда.
— Выше, Люйтпольд, — сказал Йоганн подростку. — Стрела и мишень должны быть на одной линии.
Соломенные мишени стояли во дворе, рядом с дворцовой конюшней, откуда предусмотрительно удалили всех людей и лошадей, поскольку стрелы будущего Императора иногда летели в непредсказуемом направлении. Принц предпочел бы упражняться в бальном зале — единственном помещении во дворце, которое было достаточно просторным для подобных тренировок, — но поскольку бесценные картины, гобелены и старинные безделушки, находившиеся там, могли пострадать при стрельбе, Император был вынужден отказать сыну в его просьбе.
— Готово! — воскликнул Люйтпольд, спуская арбалетную тетиву.
Струна загудела. Стрела задела край мишени и с глухим стуком вонзилась в деревянную дверь конюшни. Неподалеку заржала лошадь.
Йоганн не смеялся, помня, с каким трудом давалась ему стрельба, когда он был мальчишкой. Его неловкость послужила причиной многих бед, более серьезных, чем испуганная лошадь.
Люйтпольд пожал плечами и положил новую стрелу на деревянное ложе.
— У меня руки трясутся, дядя Йоганн.
Это была правда. Вот уже три года минуло с тех пор, как предатель Освальд фон Кенигсвальд ранил наследника во время первого и единственного представления пьесы «Дракенфелс» Детлефа Зирка. Все зрители вышли из театра в крепости Дракенфелс потрясенными. А некоторых из них вынесли, укрытыми простыней.
Возможно, Йоганн был исключением. Сколько он себя помнил, кошмары составляли неотъемлемую часть его жизни. Даже до событий в Дракенфелсе ему приходилось бороться с порождениями мрака. Большинство людей предпочитали не замечать того, что выходило за пределы их мировосприятия. Йоганн знал, что слепцы, ставшие таковыми по доброй воле, позволяли тьме сомкнуться вокруг них. Возможно, его странствия завершились, но это не, означало, что угроза миновала. Черная магия, варп-камня по-прежнему уродовала сердца, души и тела живых существ, принадлежащих к разным народам.
Люйтпольд снова выстрелил. На этот раз он не промазал, но его стрела наискось воткнулась во внешний круг мишени.
Сверху раздались хлопки, и Йоганн поднял взгляд. На балконе стоял Император Карл-Франц. Он аплодировал сыну, отчего просторные рукава его одеяния колыхались. Люйтпольд покраснел и покачал головой.
— Бесполезно, отец! — воскликнул он. — Бесполезно.
Император улыбнулся. Рядом с Карлом-Францем стоял худощавый человек с золотистыми кудрями, чуть тронутыми сединой. Капюшон его монашеского облачения был откинут, а руки спрятаны в рукава. Микаэль Хассельштейн, исповедник Императора и ликтор культа Зигмара. Его считали наиболее вероятным претендентом на пост великого теогониста, когда старый Йорри, наконец, перейдет в иной мир. Йоганн почитал Зигмара, по мере возможности посещая его храм, но он всегда недолюбливал людей вроде Хассельштейна. Наверное, потому, что служителям бога не пристало изображать придворных. Хассельштейн стоял подле Императора с непроницаемым выражением лица, ожидая, когда к нему обратятся. Казалось, ни один человек не может вечно оставаться столь хладнокровным и невозмутимым, как Микаэль Хассельштейн. Ни один нормальный человек. Поэтому второй спутник Императора произвел на Йоганна не столь сильное впечатление. Помимо Хассельштейна, Карла-Франца сопровождал глава Императорского казначейства Морнан Тибальт, человек со смуглым, испещренным оспинами лицом. Канцлер настойчиво пытался пополнить дворцовую сокровищницу, введя годовой налог размером в две золотые кроны на всех здоровых граждан Империи. Смутьяны называли план Тибальта «налогом с большого пальца», а игроки делали ставки, какая часть граждан скорее отрежет себе большие пальцы, чем расстанется с деньгами.
— Йоганн, покажи мне еще раз, — попросил Люйтпольд.
Сознавая, что на него смотрят, Йоганн неохотно взял арбалет. Это был лучший самострел, который можно было купить в Империи за деньги. Его рукоятку украшало золото. Прицел арбалета был выверен настолько точно, что лишь в дрожащих руках Люйтпольда он мог дать промах.
Казалось, Йоганн спустил тетиву, даже не взглянув на мишень. На соломенный щит были нанесены концентрические красные и синие круги. Вместо черной точки в центре мишени находилось маленькое красное сердце. Стрела Йоганна угодила в яблочко. Капли красной краски брызнули на солому.
В памяти Йоганна всплыли предсмертные крики всех тех, кого ему пришлось убить за десять лет странствий. Десять лет он шел по следу могучего воина Сикатриса и его чудовищного воинства, называвшего себя Рыцарями Хаоса. Среди них был и Вольф, родной брат Йоганна. Когда барон отправился в путь, сопровождаемый преданным слугой их семьи Вукотичем, он стрелял так же плохо, как Люйтпольд. Но он научился. Стреляя по соломенным мишеням, можно сделать себе поблажку, удовлетвориться малым и предпринять вторую попытку. Но, сражаясь со звероподобными созданиями, нужно бить в цель с первого раза, иначе умрешь прежде, чем снова натянешь тетиву арбалета. Возможно, Йоганну не хватало грациозности, присущей бойцам, обучавшимся воинскому искусству при дворе, однако он выжил. Выжил, хотя многие его товарищи, которые ушли с ним в этот поход, погибли. Одним из них был Вукотич.
Люйтпольд присвистнул и сказал:
— Отличный выстрел!
Император молча кивнул Йоганну и вместе с Тибальтом и Хассельштейном ушел с балкона, скрывшись в одном из бесчисленных кабинетов дворца. Йоганн знал, что у Карла-Франца было много забот в эти дни. Впрочем, всем сейчас приходилось нелегко.
Йоганн поднял арбалет на уровень глаз, проверяя прицел. Деревянное ложе касалось его щеки. В лесах Зюденланда он учился стрелять из большого лука. Барон помнил напряжение жесткой тетивы рядом с лицом, дрожь наконечника на большом пальце. Когда он стрелял по мишеням, его называли Меткий Глаз. Но стоило перед ним оказаться животному, его пальцы сводило судорогой и, в конце концов, он промахивался. Удивительное дело, но в те годы в его мозгу существовал непреодолимый барьер: Йоганн не мог убивать. Иногда ему хотелось, чтобы так все и оставалось.
Один неверный выстрел стоил ему десяти лет жизни. В шестнадцать лет Йоганн пожалел оленя и выпустил стрелу наобум, попав в плечо младшему брату. Раненого Вольфа отослали домой, а Йоганн и Вукотич остались в лесу до окончания охоты. В это время Сикатрис и Рыцари Хаоса напали на владения фон Мекленбергов. Они разграбили замок и похитили Вольфа. Йоганн с Вукотичем преследовали Сикатриса до границы Известного Мира, узнавая все больше о тайнах и ужасах, скрытых от большинства людей. На мерзлых просторах, где ночные твари ведут неустанную битву, Йоганн, в конце концов, нашел своего брата. Но Вольф к тому времени и сам превратился в чудовище, отравленный ненавистью, сочащейся из старой раны. Только благодаря самопожертвованию Вукотича свершилось чудо, за которое Йоганн каждый день возносил хвалу богам. Вольф снова стал собой, маленьким мальчиком, получившим второй шанс. Сила невинной крови спасла его, положив конец странствиям Йоганна.
Барон передал арбалет Люйтпольду.
— Еще раз, — сказал он. — Постарайся расслабить плечи и держать руки неподвижно.
Мальчик усмехнулся, положил новую стрелу в желоб и с усилием натянул тетиву.
— Осторожно, — предупредил Йоганн. — Иначе ты прострелишь себе ногу.
Наследник поднял арбалет и выстрелил. Стрела пролетела мимо цели и сломалась, ударившись о каменную плиту. Люйтпольд только пожал плечами. Позади скрипнула открывающаяся дверь. Йоганн оглянулся.
— Довольно, — объявил он. — Пришло время для урока фехтования.
Люйтпольд осторожно прислонил арбалет к креслу и повернулся, чтобы приветствовать вновь пришедшего.
— Виконт Леос, — промолвил принц. — Добро пожаловать.
Виконт Леос фон Либевиц отдал честь, щелкнув каблуками начищенных сапог. Известных бойцов всегда украшали шрамы. Йоганн, более привычный к ночным схваткам, чем к благородным поединкам, был покрыт ими снизу доверху. Но у Леоса, который много раз участвовал в дуэлях, лицо оставалось чистым и нежным, как у девушки. Йоганн знал, что это примета непревзойденного мастера клинка. Зеленый плащ Леоса, наброшенный на одно плечо, не скрывал меча в ножнах, висящего у виконта на боку. У молодого дворянина были светло-голубые глаза и короткие золотистые локоны, из-за которых сходили с ума многие придворные дамы, однако, по слухам, юноша никому не отвечал взаимностью. Клотильда, внучка графа-выборщика Аверхейма, открыто пыталась привлечь его внимание с того времени, как началось ее превращение из прыщавой избалованной девчонки в привлекательную избалованную барышню. Однако виконт жестоко разбил ей сердце. Впрочем, с точки зрения Йоганна, любовных приключений сестры виконта, известной красавицы графини Эммануэль фон Либевиц, с избытком хватило бы на всю семейку.
Леос приветливо улыбнулся.
— Ваше высочество, — проговорил он, наклонив голову. — Барон фон Мекленберг. Как успехи вашего ученика?
Йоганн промолчал.
— Ужасно, — признался Люйтпольд. — Такое чувство, что у меня на руках растут лишние большие пальцы. Боюсь, мне придется платить дополнительный налог.
— Острый ум послужит вам лучше, чем острый меч, ваше высочество, — заметил Леос.
— Вам легко говорить, ведь вы лучший клинок Империи, — возразил Люйтпольд.
Леос нахмурился:
— Мой наставник, Валанкорт из Академии Нулна, фехтует лучше меня. Равно как и Конрад, о котором слагают песни, а также дюжина других. Возможно, включая барона.
Йоганн пожал плечами. Определенно, в его планы не входил показательный поединок с безжалостным Леосом.
— Я стар, виконт, и не гожусь для поединков.
— Чушь. — Одним отточенным, плавным движением Леос выхватил меч из ножен. Изящный клинок заплясал в воздухе. — Не согласитесь ли вы обменяться со мной несколькими ударами?
Кончик меча со свистом рассек воздух рядом с ухом Йоганна. Люйтпольд восторженно захлопал в ладоши, предвкушая интересное зрелище.
— Извините, — возразил Йоганн. — Не сегодня. Будущему Императору не терпится приступить к занятиям под вашим руководством.
Виконт шевельнулся, и барон едва успел заметить, как клинок скользнул в ножны.
— Жаль.
Слуга убирал соломенные мишени и прочие принадлежности для стрельбы. Во двор вкатили тележку, на которой сверху лежали отличные мечи, а под ними — маски и учебные доспехи.
Люйтпольд поспешно облачился для урока фехтования. Он надел стеганый нагрудник, впопыхах застегнув не ту пряжку. Слуге пришлось вмешаться и помочь юному принцу переодеться. Йоганн вспомнил Вольфа. Вольфа, которого он знал в детстве, а не странного мальчика-старика, вернувшегося из холодной пустыни. Брат был на три года моложе Йоганна. Ему исполнилось двадцать девять, однако десять лет, потерянные на службе у Сикатриса, выпали из его жизни, и теперь он выглядел от силы лет на двадцать. Его тело и душа очистились от ужасов, пережитых за годы, проведенные с Рыцарями Хаоса, но призраки прошлого продолжали мучить его. Йоганн по-прежнему тревожился за Вольфа.
Скорчив свирепую гримасу, Люйтпольд опустил маску на лицо и взмахнул клинком.
— Берегись, негодный учитель алгебры! — вскричал он, делая выпад и описывая мечом дугу. — Вот тебе за твои назойливые задачки! Вот тебе за твои пыльные счеты!
Леос почтительно рассмеялся и быстро надел защитный нагрудник, намеренно отложив в сторону маску. Люйтпольд прыгнул, нанося смертельный удар воображаемому противнику, и завопил:
— Лежи, истекай кровью!
Йоганн невольно сравнил живого, неиспорченного принца с замкнутым и задумчивым Вольфом.
Барон переехал в Альтдорф не только ради того, чтобы исполнять свои обязанности при дворе, но и чтобы постоянно находиться рядом с Вольфом. Его брат учился в университете, наверстывая упущенное, но у Йоганна вызывали беспокойство отчеты, которые он получал от преподавателей юноши. Иногда студент отсутствовал несколько недель подряд. Он часто выходил из себя, ввязываясь в бессмысленные драки, но в последний момент шел на попятный и потому нередко бывал бит противниками, с которыми легко мог справиться. Видя синяки на безучастном лице брата, Йоганн вспоминал другую картину, которая предстала перед ними на поле боя. Великан с горящими глазами, клыкастой пастью и всклокоченной гривой. Как глубоко это существо проникло в душу Вольфа? И действительно ли невинная кровь смыла с него это проклятие? Который из них — после всего, через что прошел Дом фон Мекленбергов, — был настоящим Вольфом?
Леос начал занятие с Люйтпольдом. Йоганн видел, что виконт намеренно двигается медленно, словно на нем надеты тяжелые башмаки и перчатки. Но, несмотря ни на что, он оставался изысканной машиной для убийства. Искусный фехтовальщик наносил удар за ударом по стеганым доспехам будущего Императора, одновременно парируя все контратаки своего противника. Если бы они сражались по-настоящему, виконт изрубил бы наследного принца на мелкие кусочки, подобно бретонскому повару, готовящему холодные мясные закуски.
Ходили разные слухи о любовных связях графини Эммануэль и ее странных предпочтениях в будуаре, но эти истории старались рассказывать так, чтобы виконт Леос их не слышал. На кладбищах Империи нашли упокоение немало дворян, которые думали, что владеют мечом лучше, чем Леос фон Либевиц. Графиня несла ответственность за многие из этих смертей.
С Люйтпольда сошло семь потов за время тренировки с виконтом, но наследник держался молодцом. Фехтование давалось ему лучше стрельбы из арбалета, к тому же мальчик был довольно вынослив. Он обладал выносливостью бегуна, а не борца, но именно это требовалось фехтовальщику. Изучив приемы, Люйтпольд стал бы умелым воином. Разумеется, пока Карл-Франц был жив и носил императорскую корону, он не позволил бы своему сыну принимать участие в опасном сражении. Тем не менее, Люйтпольд получал удовольствие от занятий и даже немного паясничал, стремясь показать себя перед Йоганном. Однако Леос относился к уроку очень серьезно. На толстой куртке принца появилось не меньше сотни порезов, сквозь которые сочилась жидкость, заполнявшая пространство между подкладкой и верхним слоем.
Наблюдая за Леосом, Йоганн размышлял. Во время своих странствий он бессчетное количество раз дрался насмерть, выбрался живым из многих переделок. Его врагами были мутанты, которых варп-камень изменил до такой степени, что они больше напоминали демонов, чем людей. Многие из них пали от его руки. Его меч обагряла кровь всех народов, населявших Известный Мир. Битвы, в которых участвовал Йоганн, не имели ничего общего с куртуазными поединками, проходящими строго по этикету в присутствии секундантов и распорядителей.
Барон фон Мекленберг не сомневался, что одержит верх над Леосом, если когда-нибудь им доведется сразиться всерьез. Однако он не стремился доказать свое превосходство. Ничуть не стремился.
Внезапно Йоганн заметил, что к звону клинков примешивается посторонний звук — какой-то шум, доносящийся из-за стен дворца. Люйтпольд и виконт не обратили на это внимания, продолжая учебный поединок. Леос отчитывал наследного принца за ошибки и хвалил за удачные действия.
Снаружи кричали люди. У Йоганна был острый слух, ведь от этого зависела его жизнь в лесу и пустынных землях.
Шесть алебардщиков торопливо пересекли двор, на ходу застегивая нагрудники и шлемы. Люйтпольд остановился, и Леос, нахмурившись, упер руки в бока.
— Что случилось? — спросил Йоганн.
— Главные ворота, — пропыхтел молодой солдат. — Там собралась толпа, чтобы послушать Ефимовича.
— Молот Зигмара! — сплюнул Леос. — Проклятый бунтовщик!
Алебардщики выбежали в арку, направляясь к дворцовым воротам. Люйтпольд двинулся вслед за ними.
— Ваше высочество, — резко сказал Йоганн, — вы должны остаться здесь.
Пришел черед Люйтпольда хмурить лоб. В его глазах промелькнула гневная искорка, но тут же угасла.
— Дядя Йоганн, — жалобно протянул мальчик, — я…
— Нет, Люйтпольд. Твой отец закует меня в кандалы и повесит на корм воронам.
Между тем Леос снял стеганую куртку. Йоганн почувствовал, что страсти накалились до предела.
— Виконт, — повернулся он к фехтовальщику, — будет лучше, если вы останетесь здесь, чтобы защищать наследника престола. На всякий случай…
Леос недовольно сдвинул брови, но, встретившись взглядом с Йоганном, поднес рукоять меча к лицу и кивнул. К счастью, виконт не принадлежал к той породе аристократов, которые, подобно Люйтпольду, ставят приказы под сомнение. Похоже, в семье фон Либевицев воспитанием детей занималась умная и строгая нянька.
Йоганн пошел за алебардщиками. Пока он шагал через дворы и переходы, число людей, спешивших в том же направлении, росло. Шум за воротами усиливался. С каждой минутой все новые голоса вливались в общий хор. Барон услышал лязг и грохот, догадавшись, что это опускаются решетки, перегораживающие вход во дворец. Можно было подумать, что орды Хаоса ворвались в город, и имперская гвардия заняла последний рубеж обороны. Хотя, конечно, дело было совсем в другом.
У ворот собралось столько солдат, что Йоганн ничего не мог разглядеть за их спинами. Судя по звукам, за решеткой бушевала толпа разгневанных горожан. Повод для народного возмущения находился всегда, будь то вторжение армии Хаоса, или налог «с большого пальца», или выступление религиозных фанатиков, или разъяренная орава, требующая выдать преступника, чтобы учинить над ним быструю расправу. Альтдорфский сброд славился на всю Империю своим буйством и непокорностью.
Барон услышал, как один из алебардщиков упомянул Тварь, и понял, что события приняли наихудший оборот. Ком сухой земли, смешанной с навозом, пролетел сквозь решетку и разбился о свод арки, осыпавшись на головы императорских гвардейцев. Солдаты сердито потрясали алебардами.
Йоганн заметил, что рядом с ним стоит рослый жрец Зигмара. На голове у служителя культа был капюшон, но барон без труда узнал в нем Хассельштейна.
— В чем дело?
Хассельштейн обернулся, но ответил не сразу. Йоганну показалось, что клирик раздумывает, является ли выборщик Зюденланда достаточно важной персоной, чтобы распинаться перед ним. Наконец жрец процедил:
— Это все Евгений Ефимович. Он подстрекает чернь к бунту, разжигая ее негодование рассказом об убийствах, совершенных Тварью.
До Йоганна доходили слухи о кровавых преступлениях. Каждое сообщение о шлюхе, растерзанной неподалеку от доков, наполняло душу барона тайным страхом. Убийства совершались с невероятной жестокостью, поэтому многие считали, что человек на такое не способен. Говорили, что Тварь — это демон или человекоподобное чудовище. Или волк.
— Но Ефимович — мятежник, не так ли? — заметил Йоганн. — Как я понимаю, обычно он разглагольствует о привилегиях аристократии и страданиях простого люда. Типичный демагог.
— То-то и оно, — отозвался Хассельштейн. — Смутьян утверждает, что Тварь — это аристократ.
Призрачный клинок вонзился Йоганну под ребра, и сердце барона судорожно сжалось. После долгой паузы оно снова забилось, но тревожное предчувствие все равно осталось.
Как можно равнодушнее Йоганн спросил:
— Какие доказательства он приводит?
Хассельштейн презрительно усмехнулся:
— Доказательства, барон? Ефимович — бунтовщик, а не законовед. Ему не нужны доказательства.
— Но ведь что-то стоит за его обвинениями?
Хассельштейн в упор посмотрел на Йоганна, и в первый раз выборщик заметил, сколь холодный и жесткий взгляд у жреца. Этот человек напомнил ему Освальда фон Кёнигсвальда. В его глазах читалось то же неистовство и стремление к всеобъемлющей власти. Барон не хотел испытывать судьбу в поединке с Леосом фон Либевицем, но Микаэль Хассельштейн мог стать гораздо более опасным врагом, чем виконт.
Архиликтор спрятал руку в складках своего одеяния и достал тяжелый молот, символизирующий культ Зигмара. Очевидно, этот предмет предназначался для религиозных целей, однако в руках Хассельштейна он выглядел как оружие, которым сокрушают черепа неприятелей. Йоганну пришло на ум, что любезный и уравновешенный исповедник Императора нередко мечтает размозжить голову своим оппонентам. Именно такие хладнокровные, внешне невозмутимые типы порой берут топор и выходят на городскую площадь в базарный день, чтобы устроить бойню среди покупателей во имя безвестных богов.
— Пропустите меня! — потребовал священнослужитель.
Алебардщики расступились, образовав свободный проход до ворот. Еще один комок грязи ударился о стену, но Хассельштейн лишь стряхнул пыль. Йоганн остался стоять на месте.
Взобравшись на плечи своих последователей, Ефимович ораторствовал.
— Слишком долго титулованные мерзавцы из благородных семейств Империи попирали нас своими надушенными башмаками! — надрывался он. — Слишком часто лилась наша кровь в их бессмысленных междоусобицах! И теперь один из них бродит по ночам с кинжалом в руках и убивает наших женщин…
Хассельштейн спокойно разглядывал оратора, похлопывая молотом по ладони.
— Если бы зарезали герцогиню или другую благородную даму, не сомневайтесь, Тварь уже схватили бы, заковали в цепи и подвергли пыткам в Мундсене. Но поскольку убитые не могут похвастаться родословной, которая прослеживается до времен Зигмара, имперский суд не даст и пары пфеннигов за их жизнь…
Хассельштейн тихо беседовал с капитаном дворцовой стражи. Йоганн не разобрал ни слова из их разговора, поскольку Ефимович кричал слишком громко. Однако барон заметил, что к алебардщикам присоединились мушкетеры. Уж не собирается ли жрец приказать палить по толпе? Император никогда этого не позволит.
— Мы знаем, где укрылись чудовища! — вопил Ефимович, вцепившись в ограду. — Посмотрите, вот они перед вами, словно дикие звери в клетке…
Мятежник тряхнул железные прутья. Его длинные волосы развевались по ветру. Один из стрелков взял мушкет на изготовку, прицелился в смутьяна и, щелкнув большим пальцем по кремню, высек искру.
Йоганн понимал, что не может стоять и смотреть, как Хассельштейн спровоцирует народный бунт, который закончится гибелью множества людей.
Барон взглянул на Ефимовича. Йоганн немало слышал о нем и даже читал его памфлеты, а вот видел возмутителя спокойствия впервые. Этот человек был пламенным оратором в буквальном смысле слова. Его лицо сияло, словно внутри у него бушевал огонь. Красные глаза Ефимовича горели, как у вампира. Мятежник прибыл из Кислева, спасаясь от царских казаков, которые гнались за ним по пятам. Одни говорили, что его семью перебили по капризу дворянина, другие — что он был аристократом по рождению, но, запятнанный вампирской кровью царицы Каттарины, он обратился против своих собратьев.
— Я здесь! — кричал Ефимович. — Вы боитесь меня, фавориты и лизоблюды? Я пью кровь принцев, ломаю хребты баронам и сокрушаю кости графов!
Йоганну стало понятно, почему у Ефимовича столько последователей. Он властвовал над публикой, как великий актер. Если бы о нем написали пьесу, только Детлеф Зирк смог бы достоверно изобразить на сцене его бунтарскую натуру. Хотя, памятуя о настойчивых призывах Ефимовича к кровавому перевороту, эту роль, вероятно, следовало бы доверить покойному и никем не оплаканному Ласло Лёвенштейну.
— Так это и есть Ефимович? — раздался возглас за спиной Йоганна.
Барон обернулся. Увидев перед собой Люйтпольда, он почувствовал всплеск раздражения, но сдержался.
— Ваше высочество, — заговорил Йоганн. — Я полагал…
— Вы всегда зовете меня «ваше высочество», дядя Йоганн, когда хотите напомнить мне о долге.
Принца сопровождал Леос. Положив руку на рукоять меча, фехтовальщик поглядывал вокруг с непроницаемым выражением лица. Такой человек, как виконт, мог оказаться полезным в нынешней ситуации. Подобно Йоганну, он присягал на верность Дому Вильгельма Второго. Если Люйтпольду будет угрожать опасность, ему понадобится защитник.
Между тем Хассельштейн закончил переговоры с капитаном, и офицер быстро ушел. Вероятно, он помчался выполнять полученные распоряжения. Жрец спокойно взглянул на Ефимовича. Их разделяло небольшое расстояние, так что противники могли бы прикоснуться друг к другу, если бы захотели.
Йоганн почувствовал, как схлестнулись две воли в незримом поединке. В определенном смысле это было любопытное зрелище: огонь против ледяной стужи. Но по сути эти двое имели много общего.
— Где он?! — громко вопрошал Ефимович. — Где самый главный трус? Где Карл-Франц?
Люйтпольд рванулся вперед, намереваясь ответить, однако Йоганн удержал принца, положив руку ему на плечо.
— Мой отец — хороший человек, — тихо сказал мальчик. Йоганн кивнул.
— Заботит ли его, что в порту убивают женщин? Интересует ли его это?
Ефимович сделал вдох, готовясь разразиться новой тирадой, но ничего не сказал.
— Горожане, — заговорил Хассельштейн, воспользовавшись паузой. Его голос был на удивление сильным и звучным. — Прошу вас разойтись по домам. Власти делают все возможное для поимки Твари. Уверяю вас в этом.
Никто не двинулся с места. Ефимович улыбался. Пот тек по его раскрасневшемуся лицу, волосы развевались, как языки пламени. На его плащ было нашито множество знаков: молот Зигмара, серповидная эмблема запрещенной гильдии ремесленников, рыба, обозначающая принадлежность к речной банде, и красная звезда кислевского подполья. Множество символов, но цель одна.
— Как вы знаете, Императорский дворец надежно укреплен, — увещевал Хассельштейн. — Во время Войны за наследство войска лжеимператора Детера Четвертого подошли к его стенам. Вильгельм Второй отбил нападение, приказав лить расплавленный свинец по желобам, расположенным в глотках причудливых горгулий. Вы видите их над главными воротами. Обратите внимание, с каким мастерством вырезаны мелкие детали отделки. Естественно, это работа гномов. Фигуры изображают пять демонических принцев, которых молодой Вильгельм победил за годы своих странствий в пустыне.
Толпа разом отшатнулась. Во взгляде Ефимовича полыхали злоба и жгучая ненависть. Хассельштейн продолжал свою лекцию, словно рассказывал об архитектурных достопримечательностях важному иноземному гостю.
— Разумеется, — продолжал священнослужитель, — это была варварская расправа, достойная своего времени, и нынешний Император никогда не допустит, чтобы такие меры применялись к его верным подданным.
Собравшиеся облегченно вздохнули и двинулись вперед. Ефимович снова схватился за решетку и оскалился. Он зарычал, как животное, и, казалось, готов был грызть железные прутья, чтобы проложить себе путь.
— Однако мы без труда подсоединили трубы, встроенные в древние оборонительные сооружения, к дворцовой системе канализации…
Хассельштейн кивнул, и из пасти горгулий хлынули нечистоты.
Поток грязи окатил Ефимовича с головы до ног, и подстрекатель издал крик ярости. Его помощники разбежались, поэтому он повис, цепляясь за решетку. Толпа бросилась врассыпную, спасаясь от потоков грязной воды. Охваченные паникой, люди падали и топтали друг друга. Отвратительный запах проник за стены, и Йоганн прикрыл ладонью нос и рот.
Люйтпольд расхохотался, но барон не видел повода для бурного веселья.
Ефимович разжал пальцы и спрыгнул на землю. Кто-то ткнул его тупым концом алебарды. Йоганн подумал, что разумнее было бы использовать острие. Возмутитель спокойствия поскользнулся на комке нечистот и упал ничком. Едва ли публичное унижение заставит его изменить свои взгляды и полюбить дворян. Дети плакали. Люди, заляпанные вонючей массой, ковыляли прочь. Солдаты смеялись, свистели, отпускали язвительные шуточки.
— Ты любишь поливать дерьмом других! — крикнул один из них. — Теперь полили тебя.
Ефимович встал, держась за бок. Из носа у него текла кровь, лицо было покрыто коричневатой жижей, но глаза ярко горели. Смутьян держался с достоинством, которое в его нынешнем положении вызывало страх. Плюнув сквозь решетку, он развернулся и зашагал прочь от дворцовых стен. Остатки его последователей ушли вместе с ним, на ходу счищая с себя грязь.
— Итак, — сказал Хассельштейн, скривив губы в усмешке, — с этим покончено. Император велел мне передать, что сегодня вы получите дополнительную порцию эля в награду за храбрость, проявленную при защите дворца.
Алебардщики разразились радостными криками.
— С чего все началось? — спросил Люйтпольд одного из солдат.
— В доках опять убили какую-то шлюху, — ответил тот. — Тварь схватила ее и растерзала.
Люйтпольд задумчиво кивнул.
— Она уже пятая по счету, — продолжал солдат. — Говорят, это было ужасно. Тварь просто рвет их на кусочки. Словно это не человек, а животное. Например, волк.
Волк! Сердце Йоганна снова замерло, когда он вспомнил лицо юноши, некогда бывшего чудовищем.
— Дядя Йоганн, — повернулся к нему Люйтпольд. — Если люди встревожены этими убийствами, значит, наш долг поймать преступника и все исправить.
Зная, что все не так просто, Йоганн солгал мальчику:
— Да, ваше высочество.
2
Первые воспоминания Твари были болезненными, но захватывающими.
«Не трогай себя там! Это отвратительно!» Затем на нее обрушиваются удары. Тварь чувствует вкус крови во рту. Она смотрит в зеркало и видит лицо, покрытое синяками. Лицо, которое может стать любым и принадлежать кому угодно. Само по себе оно значения не имеет. Лицо исцарапанное и опухшее. Жалкое зрелище. Но это всего лишь мальчишеская оболочка. Впервые Тварь пробуждается и грозно рычит. У нее еще нет когтей, однако они обязательно вырастут.
Время идет. «Кис-кис, иди сюда, киска… Давай поиграем. Вот так, хороший котик… Мамочка любит тебя, да? Правильно, котеночек. Ну-ка помурлыкай для мамочки…»
В руках Твари появляется острый коготь. Проткнув мех и кожу, он вонзается в плоть.
Кот издает душераздирающий вопль.
«Давай, надевай брючки. Какой красивый и нарядный малыш. Твой отец будет гордиться тобой. Что у тебя в кармане? Осторожнее, ты порвешь одежду. Она дорого стоит. Это же бархат. Такую ткань носят вельможи при дворе Императора в Альтдорфе. Ну вот, ты порвал ее. Я же предупреждала тебя, мальчик!»
И снова удары. К этому времени Тварь привыкла, что ее бьют. Она не замечает побоев, несмотря на боль, которую испытывает мальчишеская оболочка. В конце концов, мальчик перестает плакать. Он боится боли и отступает, а Тварь лишь набирает силу.
Когда им исполняется по десять, Тварь совершает второе убийство с тех пор, как заколола котенка. Тварь умна. Она знает, что еще не вошла в полную силу. Поэтому онавыбирает Старого Николаса, бывшего привратника. Старик ушел в отставку после того, как его на охоте покалечил кабан. У него кривые ноги, и большую часть времени он проводит в гамаке рядом со сторожкой. Он двигается медленно, а значит, не сумеет спастись от Твари. Мальчишеская оболочка истончается, и Тварь выпускает когти. Она снимает со стены обоюдоострый меч, который отец привез из последнего похода. Клинок тяжеловат для Твари, но если она сможет высоко замахнуться, тяжесть оружия увеличит силу удара, восполнив слабость мальчишеских рук. Все происходит, как задумано. Меч обрушивается на шею Николаса и перерубает ее вместе с веревками, из которых сплетен гамак, подобно тому, как нож режет сыр.
Голова привратника катится по земле, и Тварь пинает ее, словно мячик.
«Это ужасно, ужасно, ужасно! Моему маленькому мальчику не стоит смотреть на это. Не смотри! Ты слышишь меня?»
Тварь решает затаиться, притворяясь мальчиком. Они вместе растут, получают образование, достойное юноши из благородной семьи.
В свой двадцатый день рождения Тварь снова выходит на волю. Она подстерегает с топором пьяного гостя в саду. Дядю Сергиуса, который некогда качал мальчишескую оболочку на коленке. Он выглядит странно с рассеченным лицом. Рана напоминает Твари о запретных местах на женском теле. И тогда Тварь совершает первую и единственную ошибку. Опустившись на колени рядом с дядей Сергиусом, она заставляет свою мальчишескую оболочку погрузить пальцы в кровь и прикоснуться к ране.
«Молот Зигмара!»
Это кричит Наташа, девушка, которая приехала с дядей Сергиусом. Отец мальчишеской оболочки называет ее содержанкой своего брата. Тварь знает, что это означает. Они считают такие вещи омерзительными.
Наташа стоит, не говоря ни слова, и только ее рот округляется. Она взмахивает руками, становясь похожей на пугало. У нее забавный вид. Юноша улыбается ей, а Тварь достает коготь из ножен, висящих на поясе.
«Все в порядке, Таша. Не плачь».
Юноша встает на ноги и обнимает Наташу за талию. Девушка трясется, но не двигается с места. Тварь лижет ее лицо шершавым языком. Девушка не уклоняется.
«Ей это нравится» — понимает Тварь. Женщины отвратительны, когда ведут себя так. Совершенно отвратительны.
Тварь перехватывает твердый прямой коготь — восемь дюймов остро заточенной стали — и погружает его в живот девушки.
Та восторженно ахает, и на ее губах появляется кровь.
Тварь вытаскивает коготь из живота девушки и вонзает его в грудь своей жертве. Затем наносит еще один удар. И еще один.
Дядя Сергиус лежит, обратив рассеченное лицо к луне. Его любовница молчит.
Ничего лучше Тварь не испытывала. Отныне она будет охотиться только на женщин. Она будет убивать только женщин. Мальчишеская оболочка соглашается.
«Женщины, — наконец понимает она, — это моя естественная добыча».
Женщины. Мерзкие женщины.
3
Как всегда, при проверке груза недосчитались трех бочек. Приказчик Беннинг почесывал подбородок гусиным пером. Несколько капель чернил попало на бороду клерка, однако он не обратил на это внимания, с ленивым недоумением разглядывая грузовую баржу, принадлежащую торговому дому «Рейк и Талабек». Рупрехт, ночной сторож, демонстративно зевал, давая понять, что устал и хочет домой. Судя по его дыханию, можно было предположить, что жирный боров в одиночку опустошил три бочонка лангильского вина. Портовый пес, норовивший лизнуть Рупрехта в потную промежность, рисковал захмелеть, как жрец Ранальда в день Плута.
— Пересчитайте, — буркнул Харальд Кляйндест.
Беннинг, который явно побаивался смотрителя, послушно начал проверять груз по списку.
«Речная крыса», гордость компании «Рейк и Талабек», регулярно совершала рейсы из Мариенбурга в Альтдорф, доставляя вина из Бретонии, ткани с Альбиона и костяные безделушки из Норски. И за двадцать пять лет службы корабль ни разу не привез в Альтдорф весь товар, который погрузили на него в Мариенбурге. Вполне возможно, что до Альтдорфа груз добирался в целости и сохранности, но когда судно входило в порт назначения, часть перевозимых им ценностей таинственным образом исчезала до того, как ее успевали внести в реестр.
Сегодня Харальд намеревался изменить сложившуюся традицию.
— Пожалуйста, поторопитесь, — подал голос Варбл, представитель грузовладельца. — У меня неотложные дела в городе.
Варбл был хафлингом, но заметно отличался от своих слабых, по-детски непосредственных собратьев. Он сидел на скамеечке и, пожевывая самокрутку, спокойно ждал, когда Харальд отпустит его восвояси.
— Угомонись, Варбл, — отмахнулся Харальд. — Никто не покинет причал, пока не закончится проверка груза.
— Я сюда по делу пришел, а не шутки шутить, ловец воров, — огрызнулся хафлинг.
— Я тоже.
Сэм Варбл пожал плечами и принялся изучать свои остроносые ботинки.
Грузчики сидели вокруг, нетерпеливо переглядываясь. Крими, их молодой вожак, теребил веревку, к которой был привязан железный крюк, и бросал угрожающие взгляды на смотрителя, когда думал, что Харальд его не видит. Крими принадлежал к «рыбникам». Его куртку украшали нашивки с цветами банды, а на щеках было вытатуировано изображение рыбы — знаки старшинства, которые придавали молодому человеку уверенности в себе.
Харальд не питал иллюзий насчет парня. За свою жизнь он повидал немало людей, которые мнили себя грозными вояками, но в действительности оказывались безобидными, как котята.
«Крюки» постепенно теснили «рыбников», и последние пытались отвоевать свои позиции, поддерживая смутьяна Ефимовича.
Клерк продолжал пересчитывать товар, бубня себе под нос что-то неразборчивое.
Ночь была студеной, но день выдался теплый — вероятно, последний за эту осень. Однако из-за теплой погоды в доках смердело сильнее, чем обычно, тем более что неподалеку стояла баржа, груженная морской рыбой. Похоже, улов на ней копился лет десять, хотя Харальд не мог утверждать этого наверняка. Лед быстро таял под солнечными лучами, и грузчики спешили изо всех сил, чтобы закончить работу прежде, чем вонь станет невыносимой.
Уперев правую руку в бок, Харальд как бы невзначай погладил рукоятку метательного ножа. Время шло, а оружие по-прежнему удобно висело в ножнах у пояса.
— Я вижу, ты не преуспел на службе, ловец воров, — заметил Варбл.
Верхняя губа Харальда чуть заметно дернулась.
— Когда я в последний раз приезжал в Альтдорф, ты был капитаном стражи, а теперь проводишь ревизию товаров в порту.
Харальд внимательно посмотрел на Варбла, пытаясь припомнить его лицо.
— Мы раньше встречались, хафлинг?
Варбл пожал плечами:
— Сомневаюсь. Я веду замкнутый образ жизни. И уважаю закон.
— Все равно не хватает трех бочонков, — сообщил Беннинг.
Клерк бросил быстрый взгляд на Крими и лишь потом повернулся к Харальду. В этом состояла его вторая ошибка. Первая, естественно, заключалась в том, что он решился обворовать компанию «Рейк и Талабек».
Рупрехт мог бы выкрутиться, но он был слишком туп для этого. Стражник стоял, прислонившись к хлопковым тюкам, отмахиваясь мясистой рукой от назойливой мухи, которая кружила около его лица.
— Я же сказал тебе, Кляйндест, никакой загадки тут нет. Крепления ослабли, и бочки скатились за борт. Они пошли на корм рыбам.
Харальд невозмутимо посмотрел на толстяка. В животе у него стало пусто и противно, как всегда бывало в присутствии глупых, посредственных людей.
— Забавно, сколько вещей просто падает в воду, не правда ли?
Рупрехт вспотел сильнее, чем обычно. Наверное, его мутило от выпитого лангильского. Вино было довольно крепким, и тучным людям быстро становилось от него плохо.
— На корм рыбам, да? Это похоже на правду.
Крими перестал возиться с веревкой и вопросительно вскинул бровь. «Рыбники» получили свое название именно потому, что большая часть вещей, «скатившихся за борт», попадала к ним в руки.
— Если не считать этих бочек, списки совпали, — продолжил приказчик.
— Беннинг, — заметил Харальд, — если твои списки совпали, ты либо ужасный счетовод, либо очень умный вор. А я не верю, что ты плохо умеешь считать.
Приказчик подскочил от неожиданности, чуть не свалившись с пристани. Он обернулся и вытаращил глаза.
В наступившей тишине было слышно, как скрипит баржа, которая покачивалась на воде, наваливаясь бортом на сваи причала. Портовый пес тяжело дышал, предчувствуя, что вот-вот разразится гроза. Остальные тоже гадали, что будет дальше.
— Ты хоть понимаешь, какую глупость совершил? Эти остолопы не умеют ничего, кроме как воровать. Но ты образованный человек. Тебе не следовало подделывать счета.
Приказчик затравленно огляделся, но Крими и Рупрехт не желали встречаться с ним взглядом.
Варбл сделал вид, что происходящее его не интересует, и выплюнул окурок за борт.
— Три бочонка, Беннинг. Опять три бочонка. Когда ты ведешь подсчеты, товар разгружает господин «рыбник», а на страже стоит Рупрехт, в партии груза всегда не хватает трех бочонков вина. Вам следовало бы менять числа. Ты полагал, что руководство компании не поверит, если все счета сойдутся, поэтому вы договорились, что каждый раз будете заявлять о пропаже трех бочек.
Рупрехт трясся так, словно вот-вот взорвется. Крими помахивал своей веревкой. Члены его банды расположились поблизости — кто на барже, кто на причале — и, облокотившись на тюки, ждали.
Хафлинг глянул за борт.
— Я просмотрел все отчеты, и всякий раз потери составляли гораздо больше, чем три бочонка. Ты добросовестный служащий, поэтому должен точно знать, на сколько ты обманул компанию.
Беннинг был близок к тому, чтобы сломаться. Харальд заметил, что на глазах у клерка выступили слезы.
— Я был… Меня за-за-заставили…
— Заткнись ты, писака! — рявкнул Рупрехт, наклоняясь вперед.
Он шлепнул себя по щеке, норовя прихлопнуть муху. Его жирный подбородок заколыхался, но муха благополучно улетела.
Харальд повернулся к ночному сторожу. Ухватив нож за острие, он обратил рукоять в сторону Рупрехта. Это было превосходное оружие — восемнадцать дюймов заточенной, как бритва, стали. Некоторые мужчины отдавали предпочтение кинжалам с резной рукояткой и приказывали выгравировать имена богов на лезвии. Простой клинок Харальда был лишен украшений, зато сочетал в себе плавность изгибов и четкость линий. В конце концов, Харальд носил его не для того, чтобы покрасоваться.
— Это традиция доков, Кляйндест… Никто не смеет лишить старину Рупрехта его доли…
Харальд ничего не ответил. Его всегда тошнило, когда воры теряли самообладание. Со всеми ворами рано или поздно это случалось.
— Евгений Ефимович говорит, что все имущество нажито нечестным путем, — встрял Крими.
— Да, но воровство остается воровством.
Харальд поднял свой нож.
— Этот клинок изготовил кузнец Мэгнин, — сказал он. — Это самый тяжелый метательный нож в Известном Мире. У хорошего оружия баланс выверяется до тысячной доли унции. Чтобы попасть в цель, его хозяину необходимы умение правильно рассчитать время, необыкновенная сила запястья и меткость сокола.
Рупрехт попятился, пытаясь укрыться среди тюков. Муха села стражнику на ухо, но он лишь нечленораздельно мычал, пуская пузыри, а его рубашка потемнела от пота.
— Тебе лишь остается надеяться, мерзавец, что пять бутылок вина, которые я выпил вчера вечером, не повлияют на мою меткость этим утром…
Рупрехт втянул в себя воздух и закрыл глаза. Нож сорвался с руки Харальда и полетел, переворачиваясь, как будто двигался сквозь густую жижу.
Раздался глухой удар. Рупрехт вскрикнул. Муха перестала жужжать.
Толстяк приоткрыл глаза и обнаружил, что нож вонзился между его правым ухом и виском, уйдя по самую рукоять в обитый хлопком тюк. Сторожа даже не задело.
— Итак, я услышу признание или мне придется прибегнуть к грубости?
Рупрехт ничего не ответил. Он был занят тем, что горячо благодарил всех богов за свое спасение. Однако «рыбники» не вняли предупреждению, совершив обычную ошибку для людей их типа. Увидев безоружного человека, они решили, что легко справятся с ним.
Крими многозначительно посмотрел на своих приятелей и двинулся на Харальда. Он взмахнул веревкой с привязанным к ней тяжелым крюком, метя своему противнику в голову.
Харальд ловко перехватил веревку в воздухе, намотал ее на руку и рванул на себя, сбив Крими с ног.
Когда вожак «рыбников» оказался в пределах досягаемости, воин с силой заехал бандиту в пах коленом. Крими взвыл от боли и выронил крюк.
Харальд отпихнул недотепу и с деланным участием спросил:
— Больно, правда?
Корчившийся от боли «рыбник» больше не доставлял хлопот. Харальд поднял веревку. Подойдя к парню, он заломил ему руки за спину и связал запястья.
— Рупрехт, — скомандовал стражник, — принеси мне нож.
Ночной сторож, не раздумывая, вытащил нож работы Мэгнина из тюка и подал его Харальду. Харальд убрал оружие в ножны и обвел взглядом остальных грузчиков. Те, очевидно, решили не лезть на рожон.
— Чего вы ждете? — поинтересовался досмотрщик. — Несите товары на склад да не забудьте о тех ценностях, которые вы успели припрятать.
«Рыбники» зашевелились, подхватили ящики и бочки и потащили поклажу, словно марионетки, управляемые ловким кукловодом.
Варбл спрыгнул с баржи на причал и посмотрел на Крими, который все еще катался по настилу, поджав колени к груди.
Дернув за веревку, Харальд заставил бандита сесть, а затем застегнул на его шее тугой железный ошейник. Шипы на внутренней стороне железного обруча вонзились «рыбнику» в кожу, оцарапав ее до крови. Если бы Крими попытался бороться, он нанес бы себе более серьезные раны. Харальд в шутку потянул за ошейник, и пленник застонал.
— Скажи, — полюбопытствовал Варбл, — не за это ли тебя прозвали Грязным Харальдом?
4
— Пропустите меня. Я иду по поручению Императора.
Это было не совсем правдой, но зеленый плащ придворного сделал свое дело; встречные почтительно расступались, пока Йоганн продирался сквозь толпу на улице Ста Трактиров. Даже не считая праздных зевак и замызганных бродяг, в узком проулке между трактиром «Матиас II» и «Пивоварней Бруно» собралось больше народу, чем Йоганн мог себе представить.
— Капитан Дикон, — сказал один из солдат своему командиру. — Одного одеяла не хватит, чтобы укрыть тело.
— Молот Зигмара! — выругался капитан. Зрелище было такое, что у многих сводило желудок.
— Невероятно, — пробормотал стройный эльф в одежде менестреля. — Ее куски валяются повсюду.
— Заткнись, остроухий!
Назревала драка. И не в одном, а в нескольких местах. Йоганн подумал, что эти люди будут поопаснее последователей Ефимовича. Возбужденная толпа уже почувствовала запах крови, и он распалил ее жажду.
Солдаты задержали двух избитых моряков, и сержант вел допрос. Стражник достал пару ручных кандалов и угрожающе звенел ими перед лицом одного из матросов.
— Это тот самый моряк! — крикнул какой-то старик. — Он и есть чудовище!
— Вздернуть его! — подхватил один.
— Это слишком легкое наказание, — возразил другой. — Разрезать его на куски так, как он поступил с бедной старой Марги!
Стадо двинулось вперед, увлекая за собой Йоганна. Барон почувствовал, как чьи-то пальцы прикоснулись к его кошельку, и шлепнул воришку по рукам. Кто-то маленький извинился тонким, писклявым голоском и отправился на поиски другой добычи.
Капитан обернулся и громко рявкнул:
— А ну назад! Этот человек не подозреваемый. Он нашел тело.
Толпа разочарованно загудела. Ей нужно было на кого-то выплеснуть свой гнев, и теперь люди чувствовали себя обманутыми. Моряк облегченно вздохнул. Между тем его приятелю было слишком худо, и он даже не понял, что находился на волосок от гибели.
— Капитан, — окликнул Йоганн командира стражников. — Я барон фон Мекленберг.
— Выборщик Зюденланда?
— Да.
Капитан протянул руку:
— Дикон, командир портовой стражи.
Йоганн обменялся рукопожатием с офицером.
— Император приказал мне наблюдать за расследованием, — солгал он. — Он глубоко озабочен тем, что Тварь продолжает убивать.
Дикон притворился, что присутствие наблюдателя-аристократа доставляет ему удовольствие. Капитан, в длинном плаще и шляпе с пером, не носил формы, однако прикрепил к груди медную бляху стражника. У него был кривой нос, который ему, как видно, сломали в драке.
— В самом деле? — воскликнул Дикон. — Не могли бы вы передать во дворец мою просьбу? Я давно просил, чтобы сюда прислали войска. Портовая стража не справляется с этим делом. Нам не хватает людей.
У Йоганна мелькнуло опасение, что он увяз глубже, чем рассчитывал.
— Я сделаю все, что в моих силах, капитан.
Толпа снова стала напирать.
— Посмотрите, это ее рука!
— Какая мерзость!
— Я не вижу, мама! Подними меня.
— За это мало повесить!
— Где мой кошелек? Меня ограбили!
— Она была старой грязной коровой, эта Марги. Порочная шлюха.
— Отвратительно!
— За это следует сжечь у столба на Кёнигплац.
— Чертовы ублюдки. Их никогда нет на месте, когда кто-то хочет выпустить тебе кишки.
— Говорят, оно съедает сердца своих жертв.
— Готов поспорить, это сделал бретонец. Все бретонцы — мерзавцы.
— Не-а, это был гном. Все раны нанесены ниже груди. Он никогда не трогает их лица.
— Это проклятие!
— Мы обречены. Покайтесь, покайтесь! Боги разгневались на неправедных.
— Чертовы ублюдки!
— Заткнись!
Йоганна толкнули на Дикона. Собравшиеся начали вымещать зло друг на друге. Кое-кто уже пустил в ход кулаки. Гномоненавистник и женщина, поносившая бретонцев, приняли боевую стойку. Потрепанный жрец неведомых богов начал читать молитву.
— Что за ерунда! — не выдержал капитан. — Эй вы, прогоните отсюда этих бездельников.
Четверо солдат, один из которых выглядел болезненным, достали дубинки и двинулись на толпу. Недовольно ворча, люди разошлись. Трактиры были открыты. Очевидно, убийства способствовали торговле. По крайней мере, днем, когда Тварь пряталась. Священнослужитель замешкался, вешая солдатам о гневе богов. Но тут сержант заметил, что мужчина напоминает карманника, которого приговорили к отрубанию пальцев, едва он попадет в руки правосудия, и жрец немедленно ретировался в направлении «Черной летучей мыши».
— Где провидица, Эконому? — спросил Дикон сержанта.
— Она уже покинула храм, господин капитан.
— Черт, ей следовало бы поторопиться.
Йоганн и Дикон стояли у входа в переулок.
— Хотите осмотреть место преступления, барон? — предложил капитан. К привычному почтению, которое офицер испытывал к вельможам, облаченным в зеленый бархат, примешивались презрительные нотки.
— О да, — ответил Йоганн.
Он понял, что капитан принял его за любителя острых ощущений, который использует свое положение, чтобы взглянуть на последнее зверское убийство. Судя по всему, стражник был невысокого мнения о людях. Впрочем, в нынешних обстоятельствах барон не возражал: если Дикон счел его выродком, склонным к странным наслаждениям, значит, он не станет проверять во дворце басню о посланце Императора. Это все упрощало.
Дикон кивнул солдату, и тот нагнулся, чтобы приподнять покрывало.
За годы странствий Йоганн повидал немало мертвых тел, изувеченных и разлагающихся. Однако ничего подобного ему доныне не встречалось.
— Это была женщина?
Барону трудно было соотнести изуродованные останки с человеком, и тем более, он не смог бы определить его пол.
— Да, — подтвердил Дикон. — Ее звали Маргарет Руттманн. Она была шлюхой, воровкой и, вероятно, зарезала своего дружка несколько лет назад.
Капитан сплюнул. Солдат опустил одеяло, по которому расползлись красные пятна.
— Кстати, распутница неплохо владела ножом. Будем надеяться, она не сдалась без боя и пометила нашего убийцу.
В дальнем конце улицы, где вода вытекала из пролома в стене, на карачках ползал солдат. Внезапно он издал призывный возглас. Дикон и Йоганн направились к нему, осторожно обходя то, что осталось от Маргарет Руттманн.
— Это ее оружие, господин офицер, — сообщил стражник, демонстрируя большой карманный нож. — А это ее вторая рука.
— Милосердная Шаллия!
В ручье валялась отрубленная кисть руки, белая и чистая после долгого пребывания в воде и похожая на толстую ощипанную птицу.
— Положи это вместе со всем остальным. Пусть провидица посмотрит.
Стражник достал платок, обернул им руку и выловил обрубок из ручья. Затем, ухватив свою находку кончиками пальцев, торопливо отнес ее к тем кускам плоти, что лежали под одеялом. Когда парень выпрямился, тщательно вытирая свою руку платком, его трясло.
— Это тебе не пьяных дубасить и гонять продавцов «ведьминого корня», верно, Эльзассер?
Молодой солдат помотал головой.
— Вот с кем мне приходиться работать, барон, — пожаловался Дикон Йоганну. — Это портовая стража, а не гвардейцы. У этих людей не только бляхи медные, но и головы.
Солнечные лучи озарили злополучный переулок. Солнце стояло высоко в небе. Утро кончилось. Тени стали короткими, и вся мерзость, прежде скрытая от человеческого взора, оказалась на виду.
— Нож тоже спрячь в мешок, Эльзассер. Может, провидице удастся что-нибудь узнать по нему.
Барон со стражниками вышел из проулка. Дикон вытащил кисет. Набив трубку, капитан закурил, вдыхая густой вонючий дым. Предлагать табак Йоганну он не стал.
Мимо ехали телеги, в основном груженные бочками, предназначенными для местных трактиров и пивных. Жизнь продолжалась. На другой стороне улицы три молодые женщины приставали к мужчинам. Стражник, стоящий неподалеку, не обращал на них никакого внимания. Следовало понимать, что в этом месяце красотки внесли положенную мзду в участок на Люйтпольдштрассе. «Интересно, — подумал Йоганн, — сколько нужно заплатить, чтобы стража не заметила, что совершается убийство? Не слишком много, наверное».
— Командир, — заговорил один из матросов. — Можем мы теперь идти? Мы должны были вернуться на корабль утром. Нам влетит, если мы опоздаем. Капитан Сенденаи — суровая женщина.
Дикон хмуро взглянул на моряка, и тот сник.
— Нет, вы не можете идти, — возразил капитан. — Я не позволил этой толпе растерзать вас, поскольку не хочу, чтобы вы умерли, пока я не буду абсолютно уверен, что это не вы зарезали старую Марги. Ясно?
Второй арестант держался за живот, а его лицо представляло собой один сплошной синяк. Он стоял в луже свой блевотины, испытывая время от времени позывы к рвоте, хотя в желудке у него было пусто.
— Ну, разве это не удивительно, барон? Этот парень так привык к морской качке, что его тошнит на твердой земле.
Никто не засмеялся шутке.
— Какое отношение эти люди имеют к убийству, капитан?
— Бес его знает! Прошлой ночью они отправились в увольнительную и устроили беспорядки у трактира «Печальный рыцарь». Кстати, если вам вдруг захочется подраться, обязательно загляните туда. Пара наших солдат разняла их и подвергла уличному наказанию…
— Это как?
Дикон криво усмехнулся:
— Когда камеры набиты битком и сажать таких идиотов некуда, их следует пару раз стукнуть дубинкой по голове и оставить в таком месте, где люди не будут о них спотыкаться. Наутро забияки проснутся с парой синяков и чувством уважения к законам Империи.
— Будь проклята эта портовая стража, — пробормотал моряк, который чувствовал себя получше. — Все они ублюдки.
Солдат, охранявший задержанных, двинул арестанту локтем под ребра и хихикнул. Матрос согнулся пополам, живо вспомнив вчерашние побои.
— Отведите их в камеру, — скомандовал Дикон, — и накормите завтраком.
Моряк, которого тошнило, наконец, изверг из своего пустого желудка сгусток слизи с кровяными прожилкам.
— А потом подготовьте их к новому допросу. Да, и найдите травника для этого чемпиона по рвоте.
Матросов увели, невзирая на их слабые протесты.
— Все они подонки, барон. Вы видите, кто меня окружает.
Йоганн увидел достаточно, чтобы уразуметь методы Дикона. Капитан принадлежал к старой школе. Столкнувшись с преступлением, по которому не было явных подозреваемых, он хватал первого безвестного и беспомощного бедолагу, а затем бил его до тех пор, пока тот не сознается. На бумаге все выглядело гладко, но такой подход мало способствовал решению настоящей проблемы. А против Твари он был вообще бесполезен. Посмотрев на то, что осталось от Маргарет Руттманн, Йоганн ясно понял: они имеют дело с убийцей, который наслаждается своей ночной охотой и не остановится до тех пор, пока кто-нибудь его не остановит.
— Ульрик! — вздохнул Дикон. — Я бы не отказался от чашки чаю.
Затем капитан направился к скамейке и схватил за уши двоих стражников, которые ночью избили матросов. Судя по всему, Тварь была где-то рядом, когда эти двое несли дежурство, однако солдаты не видели и не слышали ничего подозрительного. Они скулили, как щенята, пока офицер расспрашивал их.
— Бесполезные мерзавцы! — наконец выругался Дикон и сплюнул.
— Простите, капитан, — жалобно промолвил один из стражников.
Дикон залепил ему пощечину.
— Ты месяц будешь мыть полы в камерах, Джуст.
Йоганн огляделся вокруг, гадая, способен ли хоть один из этих служак справиться с заданием, требующим не только грубой силы и тупого упрямства.
Большинство стражников из порта выглядели одинаково: густые, низко посаженные брови, разбитые костяшки пальцев и трехдневная щетина. Большие, твердые мышцы рук от ежедневных упражнений с дубинкой и большие, мягкие животы от ежедневных упражнений с пивной кружкой. Двое солдат постарше смеялись и шутили, стремясь произвести на остальных впечатление своим жестокосердием. Они вспоминали, доводилось ли им когда-нибудь пользоваться услугами убитой проститутки.
— Знаешь что, Томми, — сказал один из них, — я ее плохо помню.
— Заткнитесь, ублюдки, — вмешался Эльзассер. — Вы говорите о человеке, а не о куске мяса.
— Ты недавно стал стражником, сынок? — спросил Томми. — Ничего, привыкнешь.
Молодого солдата передернуло от отвращения, и, отвернувшись, он снова принялся выискивать что-то на земле.
Послышался хлопок, и факел над дверью «Матиаса II» вспыхнул. Очевидно, хозяин трактира использовал газовое освещение или у него свой собственный домашний чародей. Трактирщик принес поднос, на котором стояли кружки с бесплатным элем для стражников. Дикон первым взял угощение.
— Это не чай, — заметил он, — но тоже сгодится.
Только Эльзассер не проявил интереса к выпивке. Йоганн стоял рядом с молодым человеком и наблюдал за его работой. Юноша перебирал мусор, разбросанный там, где Тварь напала на свою жертву. Он поднимал один предмет за другим, изучал его и клал на место.
— Это твое первое расследование? — поинтересовался барон.
— Нет, — ответил Эльзассер. — Третье. Я был принят на службу месяц назад. Первые четыре убийства произошли до моего появления здесь.
— Ты не из Альтдорфа?
Эльзассер взял осколок пивной кружки, посмотрел на клеймо изготовителя и вернул черепок туда, где он лежал.
— Нет, барон. Я из Рейквальдского леса.
— Ты из лесничих?
— Нет. Я недавно закончил университет.
Юноша бросил взгляд на обрывок промасленной бумаги, в которую когда-то заворачивали еду.
— Ты получил ученую степень?
— Да, в правоведении. Плюс немного военной истории и основы алхимии.
Стражник поднял длинную тонкую полоску зеленой материи и принялся разглядывать ее на свет. Ткань была перепачкана грязью и кровью.
— Тогда что ты делаешь в портовой страже? Мне кажется, эта служба не вполне подходит образованному человеку.
— Я попросил направить меня сюда, барон. Здесь всегда нужны люди.
— Ты сам попросился в портовую стражу? Но…
— Это самое развращенное подразделение стражников в городе? Я знаю. Но Тварь охотится в порту. И я хочу ее поймать.
Эльзассер, несомненно, был хорошим парнем. Солдат встал и отряхнул колени. Обернув полоску материи вокруг руки, он уставился на Йоганна.
— В чем дело, Эльзассер?
Молодой человек, казалось, был озадачен.
— Посмотрите, — ответил он, поднеся свою находку к плечу Йоганна.
Ткань была того же оттенка, что и зеленый плащ барона.
Йоганн взял обрывок в руки и почувствовал мягкое прикосновение бархата. Знакомое ощущение.
Йоганн заглянул в глаза Эльзассеру, и мир вокруг них перевернулся. Барон мял полоску ткани в руках, стремясь что-нибудь увидеть. Он не обладал даром провидения, однако не мог не попытаться. Впрочем, не требовалось никаких особых талантов, чтобы сделать логический вывод.
— Ефимович был прав, — пробормотал Йоганн. — Убийца — придворный Императора.
Эльзассер покачал головой:
— Мы не знаем этого наверняка. Возможно, этот кусок ткани валялся здесь много дней.
— Нет, он новый. Посмотри на края. Его оторвали недавно. К тому же здесь видна кровь.
Йоганн рассматривал лоскут, который имел форму узкого треугольника. Один его край был обработан, а два другие были рваными. Очевидно, его отодрали от нижней кромки одежды. Лоскут был прошит золотой нитью, и бархат немного износился там, где ткань касалась земли.
К барону и стражнику подошел Дикон.
— Что это? — спросил он.
— Зеленый бархатный лоскут, капитан, — сообщил Эльзассер. — Он из той же ткани, что и плащ барона.
Дикон вскинул бровь и рассмеялся.
— Стало быть, мы нашли преступника, а, барон?
— Зеленые бархатные плащи традиционно носят во дворце. Выборщики, придворные, послы, жрецы. Даже члены императорской семьи, — пояснил Йоганн.
В первый раз на лице офицера появилось беспокойство. Его зубы нервно стиснули трубку.
— Вы хотите сказать, что убийства совершает кто-то из придворных. Милосердная Шаллия, если это так, то неприятностей не оберешься.
— Это может быть портной или слуга, — заметил Эльзассер. — Или вор, который украл плащ, или человек, который хочет всех убедить, что Тварь принадлежит к дворянскому сословию.
— Это не просто бархатная ткань, капитан, — продолжил Йоганн. — Она прошита золотой нитью, это очень дорого стоит.
Дикон размышлял, взвешивая правосудие и свою карьеру. Йоганн ясно представлял себе, как его крысиный умишко пытается просчитать все последствия. Капитан портовой стражи отлично понимал: никто не скажет спасибо тому умнику, который докажет, что Тварь — это аристократ. Человек, измененный варп-камнем, — да, или еще лучше какой-нибудь незначительный, бесполезный урод. Некая личность, которую можно сделать предметом всеобщей ненависти, не вызывая осложнений. Но придворный, посол или жрец… Это чревато большими проблемами. Стражник, который арестует дворянина и докажет его виновность, получит медаль, но о дальнейшем продвижении по службе он может забыть. Начальство никогда больше не будет ему доверять.
— Хорошая работа, Эльзассер, — хмыкнул капитан, выхватил обрывок материи из рук Йоганна и завязал его в узелок. — Ты разгадал замысел преступника. Тварь пытается устроить беспорядки. Вспомнив о Ефимовиче, который сеет смуту в городе, убийца решил послать нас по ложному следу. Но мы не дадим себя одурачить. Портовая стража не настолько глупа.
Дикон подбросил бархатный шарик в воздух, и тот упал прямо на факел, горевший над входом в трактир.
— Капитан! — возмутился барон. — Это важная улика.
Ткань вспыхнула и обратилась в пепел.
— Чушь, барон. Это был ложный след. Тварь — умное создание. Мы это знаем. Она хочет, чтобы мы гонялись за ней повсюду, беспокоили важных людей, пока она будет творить свои кровавые делишки. Вы можете представить себе императорского жреца, который кромсает шлюх в темном переулке?
По непонятной причине Йоганну тут же вспомнился Микаэль Хассельштейн. И покойный Освальд фон Кёнигсвальд.
— Или, может быть, выборщика?
Эльзассер смотрел на черные хлопья на мостовой. Дикон наступил на них, смешав с пылью. Барон молча наблюдал за капитаном. Он не мог остановить этого человека и не был уверен, что хочет это делать.
В конце концов, у Йоганна было несколько таких плащей. И у большинства придворных тоже. Например, Леос фон Либевиц сегодня утром был в плаще из зеленого бархата. Когда барон в последний раз видел Вольфа, он дал брату одно из своих придворных одеяний для приема у Императора. Ему хотелось сделать юноше подарок.
— Итак, мы уладили этот вопрос. Будем надеяться, что наша провидица поможет нам. Если я правильно понимаю, вот и она.
Перед «Пивоварней Бруно» остановилась карета. Дверца распахнулась, и на улицу вышла молодая женщина во всем красном. На ее голову был наброшен шарф, укрывающий огненно-рыжие волосы. Провидица носила простой амулет в виде молота.
Дикон протянул женщине руку.
— Капитан Дикон, портовая стража, — представился он.
Женщина посмотрела на него, заглянула в проулок, подняла взгляд к небу и рухнула без сознания.
— Молот Зигмара, ну и ну! — потрясенно воскликнул Дикон.
Во сне Вольф бежал по лесу. Он не совсем превратился в зверя. Что-то сопротивлялось в нем побуждению опуститься на четвереньки и мчаться, отталкиваясь от земли руками и ногами. Он был в человеческой одежде и носил оружие, как человек, но он был также и волком, со звериными клыками, шерстью и когтями. Вольф бежал впереди стаи, большая часть которой состояла из полулюдей-полуживотных. Снег скрипел у него под ногами, когда он выбирал путь среди высоких темных деревьев. Где-то в ночи его ждала добыча. Сосны источали сильный аромат, но запах добычи пересиливал его. Морда Вольфа была влажной от слюны, стекавшей по клыкам, и он уже чувствовал солоновато-медный привкус крови, которая скоро наполнит его рот и живот.
Вот он заметил добычу и понесся вперед скачками. Сильные задние ноги несли его по твердому, слежавшемуся снегу. Вольф выпустил когти.
Существо, которое значительно уступало ему в размерах, вскрикнуло и упало. Вольф оказался сверху и вонзил клыки в его плоть.
Две полные луны стояли в ночном небе. Разодрав добычу, он поднял морду и завыл…
Вой еще звучал в его ушах, когда Вольф проснулся. Он взмок от пота, и тонкая простыня липла к телу. Кожа под густой шевелюрой отчаянно зудела, голова кружилась после недавней эйфории.
Вольфу снова приснился этот сон, который не вызывал никаких чувств, кроме стыда.
Над головой юноша увидел балку и потолок с лепниной, следовательно, он находился в комнате Труди в «Приюте странника». Вероятно, прошлой ночью он заснул здесь, так и не вернувшись в свое жилище при университете. Вольф не смог вспомнить, когда он в последний раз посещал занятия. Прошлым вечером кто-то сказал ему, что профессор Шейдт спрашивал о нем. И его брат Йоганн тоже.
После сна, который скорее утомил, чем освежил его, Вольф неподвижно лежал на узкой кровати, чувствуя тепло Труди. Девушка крепко спала, прижавшись к нему.
Молодой человек не раз пытался избавиться от кошмаров, но сновидения возвращались снова и снова. Днем он забывал о том времени, которое провел среди Рыцарей Хаоса, хотя вытянул из брата практически все, что тот знал.
Десять лет Вольф находился под влиянием короля разбойников со шрамом на лице. Десять лет варп-камень постепенно преображал тело и разум юноши, делая его волком не только по имени. Жертва Вукотича, верного слуги их семьи, вернула Вольфа фон Мекленберга в первоначальное состояние. Во всяком случае, его облик стал прежним, а вот разум? Он не знал ответа.
Ему было двадцать девять лет, но сейчас, спустя шесть лет после своего спасения, он выглядел всего на девятнадцать. По ночам память о потерянных годах возвращалась к нему. Но какая часть этих ночных грез была воспоминаниями, а какая — безумным наваждением?
Сперва Вольф попытался укрыться в фамильном поместье, цепляясь за воспоминания детства, отказываясь говорить о текущих событиях и сопротивляясь попыткам Йоганна рассказать о том, что случилось за время его десятилетней «отлучки». Затем молодой человек сбежал из дому и поселился в лесу, надеясь, что там обретет душевный покой. Две случайные встречи подсказали ему, что делать. Вольф вернулся в замок Мекленберг, а затем отправился в Альтдорф и поступил в университет.
Сначала Вольф встретил дворянина, у которого на лице была вытатуирована маска зверя. Его нового знакомого тоже звали Вольфом — Вольфом фон Нойвальдом. Силы Хаоса похитили его брата. Он прошел через многие испытания, присоединился к искателям приключений и одно время сопровождал знаменитого Конрада. Оба Вольфа встретились в деревенском трактире, и — слово за слово — каждый выложил свою историю. Вольфа фон Мекленберга смущал цинизм тезки, однако он восхищался упорством, с которым тот разыгрывал карты, данные ему судьбой. Вольф фон Нойвальд родился в богатой семье, но впал в бедность. Его воспитывали для служения в храме, но он стад бродячим наемником, ясно понимая, что каждое следующее дело может привести его к гибели. Этот человек научил Вольфа принимать свою судьбу такой, какая она есть.
Вторая встреча произошла в Мариенбурге, куда Вольф отправился на лето, чтобы больше узнать о кораблях и море. Йоганн пристроил его на торговое судно, которое совершало регулярные рейсы между Альтдорфом и Норской. Эрих был норскийцем и, подобно Вольфу фон Нойвальду, наемником. Молодые люди познакомились в порту и сразу почувствовали взаимное притяжение, некое родство душ, которое трудно выразить словами. Их обоих сторонились товарищи, и каждый из них был отмечен Хаосом.
Но Эриху приходилось куда хуже. Если Вольфа преследовали воспоминания о тех временах, когда он был чудовищем, то норскиец жил в постоянном страхе, что превратится в ужасного зверя. Эрих был восприимчив к зову луны, однако до сих пор успешно сопротивлялся ему. Вольф трепетал при мысли, что однажды волчья природа возобладает в Эрихе, ибо как он мог бороться с терзавшим его демоном, если могучий воин не устоял против соблазна? Однако, по последним сведениям, Эрих все еще оставался человеком.
Йоганн довольно быстро вернулся к прежней жизни. Всего за несколько месяцев он наверстал все то, что пропустил за десять лет, и принял на себя права и обязанности имперского выборщика. Для Вольфа этот процесс затянулся. К тому же ему постоянно требовалась поддержка извне.
С недавнего времени он пристрастился к «ведьминому корню», который нетрудно было достать в окрестностях университета или на улице Ста Трактиров. Сны, которые навевало это зелье, не были ни жестокими, ни устрашающими.
По расчетам Вольфа, прошлым вечером он сжевал несколько корешков… Молодой человек напряг память.
Они с Труди спустились под землю, в старые туннели дварфов, чтобы принять участие в шумной вечеринке. Была музыка, танцы, горели цветные фонари. Ото Вернике, председатель Лиги Карла-Франца, пригласил Вольфа на праздник, посвященный памяти какого-то героя. Лига являлась самым старым студенческим обществом в университете, и, будучи братом выборщика, Вольф должен был вступить в ее ряды сразу после того, как сдаст первые экзамены. Вернее, если сдаст. Хотя раз помешанный на вечеринках Ото справлялся с учебой, то почему Вольф должен был потерпеть неудачу? Юноша помнил, как танцевал с Труди, как их тела двигались в такт музыке, которую исполняли эльфийские менестрели. Все, что произошло потом, скрывала завеса тумана…
Вольф протянул руку к ночному столику и нащупал мешочек с «ведьминым корнем». Он был полным, хотя вчера опустел более чем наполовину. Следовательно, Вольф навестил одного из своих поставщиков, Филиппе из «Пивоварни Бруно» или Мака Ругера из «Персей Мирмидии».
Сев на кровати, молодой человек достал корешок из мешка и принялся его разглядывать. Корень был разрезан ножом пополам, и место среза уже подсохло.
Труди пошевелилась и обняла своего возлюбленного.
Вольф познакомился с девушкой в первую неделю после приезда в город, и с тех пор они не расставались. У него были женщины раньше — и кто знает, чем он занимался в годы скитаний, однако Труди стала его первой настоящей подружкой. Она работала служанкой в «Приюте странника», и, хотя ее нельзя было назвать скромницей, она в лучшую сторону отличалась от распутных уличных красоток.
Труди была молода и, естественно, неграмотна. Иногда она просила научить ее читать, но обычно презрительно относилась к науке. Девушка считала, что книги не имеют ничего общего с реальной жизнью. Вольф, который месяцами не прикасался к учебникам, был вынужден с ней согласиться.
Молодой человек откинулся на спину, и девушка придвинулась к нему, оказавшись в его объятиях.
— Я не слышала, как ты лег. Наверное, ты припозднился… — сказала она.
Молодой человек не стал говорить ей, что сам ничего не помнит.
— Но я догадалась, что ты здесь, когда ты разбудил меня… — со смешком продолжала Труди.
Ее мягкие бедра плотнее прижались к нижней части его туловища, а пальцы пробежали по его груди, играя с завитками волос.
Тело юноши откликнулось на призыв. Вольф приподнял подбородок девушки и поцеловал ее в губы, почувствовав налет на ее зубах.
— Какой ты ненасытный, — пробормотала Труди, откинув волосы с лица, и сонно прищурилась. — Погоди, дай мне проснуться. Ульрик милостивый! Наверное, полдень давно миновал.
У Вольфа пересохло в горле. Он разломил половинку «ведьминого корня» надвое и предложил часть подружке, но она лишь отмахнулась. Тогда юноша сунул в рот оба куска и старательно разжевал их.
Труди провела рукой по его боку, затем нагнула голову и стала целовать его плечи и шею. В ответ Вольф погладил ее длинные светлые волосы.
Он почувствовал, как грезы проникают в его мозг, и принялся жевать еще интенсивнее. Комната стала огромной, а его сознание сжалось.
Вольф вытянул руку, и внезапно она превратилась в когтистую лапу, которая обрушилась на голову Труди, разодрав ухо и пол-лица.
Юноша вздрогнул и моргнул.
— Что случилось, милый?
Его рука снова вернулась в нормальное состояние, и Труди была цела и невредима.
Девушка приникла к губам Вольфа, и молодой человек языком протолкнул разжеванный «ведьмин корень» ей в рот. Труди проглотила зелье, и их видения смешались.
Они потеряли ощущение времени, но продолжали медленно изучать друг друга.
Наконец Труди потянулась и начала снимать сорочку. Она стянула ее через голову. Светлые волосы девушки рассыпались по плечам. Она положила руки на грудь любимому и осторожно шевельнулась.
Вольф смежил веки и провел ладонью по ее шее и груди…
Что-то было не так. Молодой человек открыл глаза и пригляделся. Труди, млевшая от удовольствия, смотрела перед собой широко распахнутыми глазами, но ничего не замечала.
На теле девушки виднелись четыре красные полосы, которые шли от подмышки к ребрам и заканчивались на животе. Царапины были неглубокие и уже покрылись корочкой.
Вольф примерился, но расстояние между линиями было слишком велико. Только растопырив пальцы, юноша смог прикоснуться ко всем четырем сразу.
Труди вздрогнула от боли и наслаждения. Когда рука любовника скользнула по ее животу, ей стало щекотно, и она рассмеялась.
— Вольф, — сказала девушка. — Прошлой ночью ты вел себя, как дикий зверь.
6
— Наконец-то, — послышался голос сверху. — Она приходит в себя.
Розану привел в чувство резкий запах табака, заполнивший ее ноздри. От зловония горло саднило, и она помотала головой. Ее шарфик свалился, и волосы растрепались.
В своем видении Розана вернулась в родную деревню. Она вдыхала запах дыма, который шел от очистительного огня, и слышала, как шипят, сгорая, зеленые ветки. Там были ее отец, и мать, и сестры. И лишь она стояла в одиночестве, тогда как ее родные вместе с остальными деревенскими жителями пили теплое вино с пряностями, чтобы согреться. Сквозь потрескивание костра она услышала голоса, шептавшие: «Ведьма!» — и вспомнила, каким наказаниям раньше подвергали девушек, наделенных особым даром. Тетю ее дедушки, последнюю провидицу в их роду, сожгли по приказу инквизиции. Розана выжила только благодаря заступничеству Зигмаритов, которые взяли ее под защиту, как только местный жрец доложил о ее талантах. С ранних лет девочку готовили к служению в Альтдорфском храме. Ее замерзшие пальцы были до крови исколоты толстыми иглами, поскольку она долгие часы проводила за шитьем, притворяясь, что может стать швеей. Розана умела читать мысли окружающих и знала, что ее семья будет довольна не меньше остальных, когда она уедет. Ей были известны все их секреты. Порыв ветра направил дым в ее сторону, и на глаза девочки навернулись слезы. Затем дым рассеялся, и наваждение исчезло. Розана снова была в Альтдорфе.
Кто-то держал дымящуюся трубку перед ее носом.
— Уберите это, — послышался другой голос, — а то вы ее отравите.
Розана села на мостовой и обхватила себя руками. Вокруг нее стояли трое мужчин: два стражника и человек приятной наружности, облаченный в зеленый плащ придворного. Один из стражников — капитан, одетый не в форму, а в гражданскую одежду — размахивал трубкой.
«Дикон, — вспомнила Розана. — Дикон из портовой стражи». Он успел представиться прежде, чем ее захлестнула волна ощущений.
Страх. Вот что это было.
— Вы пережили потрясение, — сказал придворный. — Вам удалось что-нибудь увидеть?
Розана напрягла память. Ей привиделась лишь тьма, в которой мерцали красные огоньки. От напряжения у провидицы заболела голова. Она подумала, что видела глаза, горящие во тьме, но не могла определить, кто это был — зверь или человек.
— Бесполезно, — пробурчал капитан. — Они прислали слабоумную.
— Нет, — возразил придворный. — Я с вами не согласен. Разрешите помочь вам, сестра?
Он протянул руку, и девушка сжала его ладонь.
На равнине, усеянной белыми костями и обломками оружия, сражались люди и дикие твари. Розана почувствовала движение холодного воздуха и парировала удар. Над ней возвышалось чудовище с мохнатой гривой и клыками длиной в палец.
Дворянин помог ей встать, и провидица сделала несколько осторожных шагов, прогоняя обрывки чужих воспоминаний из своей головы. Она привыкла к видениям и потому не обращала на них внимания. Если не считать слабости в лодыжках, девушка чувствовала себя нормально.
— Зовите меня не «сестра», а «госпожа», сударь, — заметила она. — Розана Опулс.
— Барон Йоганн фон Мекленберг, к вашим услугам. Но я полагал, что вас прислал Храм Зигмара?
— Да, но я не жрица, а провидица. Я родилась с особым даром, однако это не делает меня более набожной, чем любую другую женщину. Прошу извинить меня.
Барон кивнул. Розана поняла, что встречала этого человека раньше. Она видела его в храме во время одного из государственных праздников. Он стоял тогда рядом с самим Императором. Йоганн фон Мекленберг был выборщиком.
«Мне нужно последить за своими манерами», — подумала Розана. Ей вспомнились те слухи, которые ходили о бароне, и картина, представшая перед ее внутренним взором, обрела смысл.
— Госпожа Опулс, — заговорил второй стражник, который до этого момента не произнес ни слова, — вы видели что-нибудь?
— Это Эльзассер, — представил молодого человека барон. — Один из самых умных парней в портовой страже.
Дикон презрительно фыркнул и сунул трубку в рот. Не нужно было обладать сверхъестественными способностями, чтобы догадаться, о чем думает капитан. Стражник считал барона фон Мекленберга дилетантом, сующим нос не в свои дела, а Эльзассера — наивным новичком, который со временем образумится.
Эльзассер пожал провидице руку, и Розане пришли на ум высокие деревья и пьянящий воздух.
— Рейквальд, — сказала она.
Молодой человек был поражен.
— Не удивляйтесь. Это всего лишь простенький трюк.
— Когда вы приехали, — спросил барон, — вы что-то почувствовали?
Розана попыталась вспомнить, что случилось до того, как она упала без чувств. Она открыла дверь кареты и поставила ногу на камни мостовой. Затем ей привиделись красные мерцающие огни в темноте. Она услышала призрачный крик, затем перед ней возникла фигура в длинном парадном одеянии, которая склонилась над визжащим животным, пытаясь проникнуть внутрь него. Нет, это было не животное. Это была женщина.
— Ужасно!
— Вы видели Тварь?
Розана кивнула.
— Как она выглядела? — спросил барон.
— Длинная… зеленая… накидка… — медленно ответила Розана.
— Накидка? — Барон взял ее за локоть. Его плащ колыхнулся, и девушка зачарованно уставилась на золотые нити, красиво поблескивающие на фоне бархата.
— Длинная… зеленая…
— Бессмыслица какая-то, — заявил Дикон. — Она тоже пошла по ложному следу.
— Нет, — прервала его провидица, — не накидка…
— Может, плащ? — предположил Эльзассер.
— Вроде этого? — добавил барон.
— Да… Нет… Может быть…
— Отлично, — не выдержал Дикон. — «Да», «нет», «может быть». Это значительно сужает круг поисков.
— Дайте девушке шанс.
Капитан кисло взглянул на вельможу и выдохнул облако коричневого дыма.
— Конечно, барон. Хотя мне кажется, что эта девица не смогла бы предсказать дождя, когда на небе полно туч.
Розана раздраженно взглянула на капитана. Она сделала вид, что оступилась, и взмахнула рукой. Якобы случайно положив ладонь на его грудь, провидица заглянула в его мысли.
— Ах, капитан, я понимаю ваше нетерпение. Вам хотелось бы поскорее вернуться домой к жене и детям.
— Вы ошибаетесь, госпожа Опулс, — покачал головой Эльзассер. — Капитан женат, но, по-моему, у него нет детей.
Дикон бросил на девушку хмурый и подозрительный взгляд.
— О, простите. Картинка была такой яркой. Иногда это случается. Теперь я вижу, что ваша жена бездетна.
— Это правда, — признал капитан. — Хотя вас это не касается.
— Однако у вас дети есть. Двое. Мальчик и девочка. Август и Анна-Лиза. И еще женщина. Как ее зовут?
— Жену капитана зовут Хельга, мисс Опулс, — сообщил Эльзассер.
«Любопытно, — подумала Розана. — То ли юноша и в самом деле до крайности наивен, то ли он втайне забавляется, видя смущение своего начальника».
— Хельга? — переспросила она. — Неужели я промахнулась? Мне показалось, эта женщина носит другое имя. Ее зовут…
— Довольно, мы и так потеряли немало времени! — разозлился капитан.
— …Фифи.
Эльзассер едва сдержал смех, а Дикон с преувеличенным интересом принялся изучать камни мостовой, надвинув шляпу на лоб.
— Нам сюда, госпожа Опулс, — сказал барон.
Провидица оперлась на его руку и пошла рядом. Дикон держался поодаль, дав себе слово, что больше не позволит этой женщине коснуться себя.
Девушку пугало то, что ей предстояло сделать. Она взялась за эту работу лишь из чувства долга. Культ Зигмара потратил немало денег на образование босоногой швеи из Серых гор, хотя Розана ни разу не изъявила желания служить богам. Она была обязана Храму тем, что могла открыто использовать свой дар. А Храм был в долгу перед городом Альтдорфом, который оказывал ему поддержку вот уже три тысячи лет. Один долг громоздился на другой, и в итоге Розана должна была войти в переулок между двумя трактирами и умереть снова…
Барон галантно держал ее под руку, словно сопровождал на бал престарелую герцогиню. Он вел провидицу к месту преступления, а двое стражников, следовавших за ними, напоминали пажей, несущих шлейф.
— Всем назад! — скомандовал Дикон. — Она пойдет одна.
Караульные вышли из проулка и остались ждать на улице. Розана заметила труп, прикрытый одеялом, и красные пятна, расплывшиеся на ткани.
Впервые это случилось с ней, в детстве, когда умерла ее бабушка. Перед началом похорон Розане велели поцеловать покойницу, но, едва притронувшись губами к холодному лбу умершей, девочка почувствовала, как ее легкие заполняются густой жидкостью. Она кашляла, пока у нее горлом не пошла кровь. К тому времени родители знали об особой «чувствительности» своей дочки, поэтому они сразу поняли, что произошло. С тех пор Розана сторонилась кладбищ, но избежать соприкосновения со смертью было невозможно. В гостинице, лежа в постели со своим первым любовником, она пережила по очереди кончину трех людей: старика, умершего от сердечного приступа, молодого охотника, смертельно раненного в грудь случайной стрелой, и младенца, которого малолетняя мать задушила подушкой. Провидица так и не смогла привыкнуть к таким ощущениям.
— Вы раньше не видели жертв, убитых Тварью? — спросил барон.
— Нет.
— Мы никогда прежде не вызывали провидицу, — сообщил капитан. — Было решено испробовать новый подход.
— Что вы знаете об этих убийствах?
— Я знаю, что Тварь убивает женщин, рвет их на части, — ответила Розана.
Она снова увидела чудовище, занимавшее мысли барона. Его звали Вольф. Девушка чувствовала тяжелое дыхание зверя, видела пар, валивший от его мохнатого тела.
— Вы уверены, что сможете это выдержать?
Провидица глубоко вздохнула:
— Да, барон. Наверное, смогу. Полагаю, это важно.
— Вы хорошая девушка.
— Прежде всего, — заговорил Эльзассер, — нужно убедиться, что это убийство такое же, как и все остальные. Вы понимаете?
Розана посмотрела на него с недоумением.
— Люди умирают, и многие из них насильственной смертью. Особенно в переулках, прилегающих к улице Ста Трактиров. Вполне возможно, что несколько лет назад эта женщина сама убила человека. У этого парня могли остаться друзья или родственники, которые решили отомстить за него, а убийство списать на Тварь. Или это мог быть душевнобольной, копирующий действия преступника.
— Я не понимаю.
Эльзассер терпеливо продолжал объяснения:
— Жестокость подобна чуме — она распространяется без всякой причины. У Твари мог появиться подражатель. Это нередко случается с такого рода злодеяниями.
— Ясно. Что мне следует искать?
Эльзассер смущенно покраснел.
— Ну… в первую очередь… э… вы должны убедиться, что женщину не… э… не растлили… до или после…
— Он имеет в виду «изнасиловали», госпожа Опулс, — встрял Дикон.
Розана вспомнила, как ее подвели к камню, который предположительно служил алтарем для тайных ритуалов поклонников Хаоса. Десятки женщин были изнасилованы в этом месте, и Розана почувствовала страдания каждой из них. После этого жертвам перерезали горло, и участники обряда выпивали их кровь. — А с другими это делали?
— Мы так не считаем. Природа столь ужасных преступлений такова, что обычно они совершаются вместо изнасилований, а не сопутствуют им, если вы понимаете, что я имею в виду.
— О да.
— Эти безумцы, как правило, оказываются импотентами или неполноценными. Маменькины сыночки в своем большинстве.
Женщина в переулке не могла стать мертвее, чем она была, однако Розана почувствовала, как быстро тает ее жизненная энергия.
— И проверьте, имеем ли мы дело с человеком, — добавил барон. — Я все еще не уверен, что Тварь — это не животное или мутант.
— До сих пор, — подхватил Эльзассер, — раны наносились каким-то изогнутым оружием. Хотя это могли быть и когти.
— Убийца пожирает тела своих жертв?
Эльзассер выглядел потрясенным:
— Нет. Едва ли. Об этом трудно судить, но, кажется, все ее тело здесь.
— Ладно, для начала этого хватит.
Барон и Эльзассер шагнули назад. Розана помедлила, но приступ слабости не повторился. Тварь исчезла, оставив после себя только слабое воспоминание. Воспоминание не могло причинить ей вреда.
Провидица немного прошла вперед, остановившись перед останками, укрытыми одеялом.
Ей показалось, что ярко-красная кровь рекой хлынула из-под ее башмаков и потекла на улицу. Эхо криков гуляло между стенами, а затем послышался отвратительный хруст раздираемого тела.
Розана похолодела.
Она почувствовала, как болят суставы, а в горле саднит от джина. Один ее глаз перестал видеть. Помимо нее в переулке кто-то был. Кто-то высокий, в длинном плаще илинакидке. Она заметила зеленый цвет одеяния и различила блеск безумных глаз. Затем что-то острое вонзилось ей в живот.
Провидица отшатнулась, разрывая контакт.
Теперь она стояла над окровавленным телом, глядя на него с высоты человеческого роста. Она видела побелевшее лицо жертвы — старой одноглазой женщины с жидкими неубранными волосами. Кровь залила ее с головы до ног.
Она стала Тварью, но ничего не узнала. Ее вели инстинкты, непреодолимое желание убивать. Плащ развевался и хлопал, когда она раздирала кожу и плоть своей добычи. Ее разум был сосредоточен на одной идее: она должна убить.
Розана снова прервала контакт. Пока ей ничего не удалось выяснить. Ее колени внезапно дрогнули, ноги подкосились. Барон подскочил к провидице и подхватил ее, не давая упасть, а затем вытащил из переулка.
— Ну вот, опять, — пожаловался Дикон. — Бесполезно, бесполезно.
Чтобы девушке было легче дышать, барон расстегнул ворот ее платья.
— Ну? — не утерпел Эльзассер.
— Я почувствовала их обоих, — сказала Розана. — У женщины был только один глаз.
— А Тварь? — спросил барон. Розана попыталась сосредоточиться.
— Тварь — это… — Она замолчала, подбирая нужные слова. — Тварь — это два человека.
Дикон стукнул кулаком по ладони.
— Морячки! — воскликнул он. — Я так и знал! Матросы!
— Нет, — возразила Розана. — Вы не так поняли. Тварь — это два человека, обитающих в одном теле.
— Это безумие.
— Нет, капитан, — покачал головой барон. — Я догадываюсь, что подразумевает госпожа Опулс. Большую часть времени Тварь — это обычный человек, здоровый и рассудительный, как вы или я…
Провидица кивнула.
— …но иногда, под влиянием настроения или по каким-то другим причинам, он превращается в нечто иное, в Тварь.
— Тварь — это оборотень? — предположил Эльзассер.
Розана задумалась. В темноте она не увидела ничего, кроме глаз.
— Да… Нет… Может быть…
— Опять она за свое, а?
Барон повернулся к стражнику:
— Капитан, я буду вам признателен, если вы оставите в покое эту женщину. Она, несомненно, делает все, что в ее силах, и, по-моему, вы ей только мешаете.
Дикон присмирел.
Эльзассер направился в переулок. Когда он вернулся, у него в руках был какой-то предмет.
— Вот, — сказал молодой человек, — попробуйте это…
Он протянул девушке мешочек.
— Что это?
— Нож Марги Руттманн.
— Чей?
— Марги Руттманн… Той женщины… в проулке…
— А… Да, конечно…
Розана не разобрала имени во время контакта. Такое случалось довольно часто.
— Не исключено, что она защищалась и, может, даже ранила чудовище.
Розана развязала шнурок, отбросив мешочек. Повертев нож в руках, она взяла его за рукоятку.
— Если Марги сумела нанести рану нападавшему, мы попробуем найти его по этой примете. Эта информация могла бы оказаться полезной.
Провидица стиснула рукоятку, повернув клинок вертикально.
Ей обожгло щеку, затем клинок скользнул вверх, вонзившись в ее глаз. Половина мира перед ней окрасилась красным, а затем потемнела.
Розана содрогнулась.
Она воткнула в него нож, не обращая внимания на стоны и хрипы.
— Рикки, — пробормотала Розана. — Она убила кого-то по имени Рикки.
— Наконец-то мы можем закрыть это старое дело, — пренебрежительно фыркнул Дикон. — Ну, хоть чего-то мы сегодня добились.
— Возьмите нож за лезвие, — посоветовал Эльзассер.
Поразмыслив, Розана подбросила нож и поймала пальцами за лезвие. Сталь была острой, но она не поранилась.
— Извините, — сказала девушка, поднося клинок к лицу. Она прижала острие к переносице, а рукоятку прислонила ко лбу. Нож был холодный, как сосулька. — Иногда это помогает.
Эльзассер и барон наблюдали, и провидица чувствовала исходящую от них поддержку. Они оба заинтересованы в ее успехе, поняла Розана.
Нож ударил в темноту, и его острие потонуло в тяжелых складках одежды. Рывок — и ткань поддалась. Треск рвущейся материи звучал довольно долго. Ей показалось — целую вечность.
— Ну? — услышала Розана.
— Зеленый бархат, — ответила она.
Эльзассер и барон переглянулись, почувствовав, как земля уходит у них из-под ног.
— Зеленый бархат, — повторила девушка. — Как тот, из которого сшит плащ барона.
7
Диен Ч'инг поклонился на китайский манер, опустившись на колени и коснувшись лбом каменных плит. Они были холодными.
— Мне, низкому и недостойному, великодушно дозволили предстать перед вами, благородный господин.
Посол знал, что Хассельштейн терпеть не мог катайской церемонности, но безукоризненно соблюдал ритуал. Это было важно. Его маска не должна была соскользнуть.
— Встаньте, посол, — велел жрец. — Вы делаете из себя посмешище.
Диен Ч'инг поднялся на ноги, отряхнув несуществующую пыль со своей одежды. Полы во дворце были чисты, как совесть девственницы.
На исповеднике Императора не было балахона ликтора. Сейчас он был, как любой другой придворный, в белой льняной рубашке и зеленом бархатном плаще. Вопреки своему обыкновению, он выглядел не слишком аскетично.
— Тем не менее, благородный господин, я счастлив, что вы любезно удостоили меня аудиенции.
Хассельштейна явно занимали иные мысли. Диен Ч'инг догадался, что служитель Зигмара забыл о встрече. Жрец оказался не готов к беседе, и это его раздражало. Будучи опытным придворным, он не нанес бы оскорбления посланцу Короля Обезьян, однако у него имелись другие, более важные дела, которые он не хотел откладывать. Любопытно. Возможно, эта рассеянность пойдет на пользу Владыке Циен-Цину.
И вообще все складывалось наилучшим образом. Неизвестно, как приняли бы Диен Ч'инга при дворе, если бы Хассельштейн и его Император знали, что на самом деле он не служит Королю Обезьян, а настоящий посол, два года назад выехавший из Катая, упокоится с перерезанным горлом в одной из безвестных могил где-то в Темных Землях. Следовало ожидать, что дела пошли бы совсем по-другому.
— Нашел ли Император время, чтобы обдумать просьбу Короля Обезьян, благородный господин?
Судя по выражению лица Хассельштейна, тот начал что-то припоминать и с некоторым усилием собрал факты воедино. Все прошения, свернутые в трубку, лежали у него за спиной. Диен Ч'инг заметил свою совершенную подделку среди других свитков.
— Вы предлагаете устроить экспедицию в Темные Земли, да?
Диен Ч'инг снова поклонился, поставив ладонь вертикально и прикоснувшись большим пальцем ко лбу.
— Да, благородный господин.
Хассельштейн перекладывал бумаги на столе, притворяясь, будто занят. Это было совсем на него не похоже. Насколько знал Диен Ч'инг, исповедник Императора был тонким политиком, а не занудным политиканом. Должно быть, при дворе Карла-Франца случилось что-то серьезное.
— Ваше предложение было передано на рассмотрение. На организацию такой экспедиции уйдет много денег и времени. Уверен, вы и сами это понимаете.
— Конечно, благородный господин. Именно поэтому Король Обезьян предлагает объединить усилия. Повелитель Востока и Император Запада должны пожать друг другу руки. Зло проникает все дальше с каждым днем. Настало время для масштабной кампании.
— Да, — кивнул Хассельштейн, — возможно.
Диен Ч'инг мысленно усмехнулся, однако не подал виду, что доволен. Он должен быть смиренным, он должен быть терпеливым. Невозможно вознестись на вершину Пагоды Циен-Цина одним прыжком. Нужно продвигаться вверх шаг за шагом, делая остановки для отдыха и размышления. План этой ловушки разрабатывался годами в Темных Землях, и его осуществление не требовало спешки. Диен Ч'инг усвоил, что излишняя торопливость может разрушить замысел, и не хотел подвести своего повелителя во второй раз.
— Надеюсь, благородный господин простит мне мою дерзость, если я осмелюсь предположить, что его мысли заняты каким-то неотложным делом?
— Что? — переспросил Хассельштейн.
— Говоря языком людей Запада, что случилось?
— О, вы об этом… — Хассельштейн чуть улыбнулся. — Вы наблюдательны, Диен Ч'инг, не так ли? Вы постоянно повторяете «благородный господин», «я, недостойный», однако не многое ускользает от вашего внимания.
Хассельштейн снова поворошил бумаги. Их беседа протекала в комнате, располагавшейся перед входом в один из дворцовых кабинетов. Из окна они видели, как бретонский посол де ла Ружьер взмахнул шляпой с плюмажем, желая очаровать симпатичную служанку. Бездельник Леос фон Либевиц поправлял плащ и барабанил пальцами по рукояти меча, поджидая кого-то.
— Несколько столетий назад, — начал Хассельштейн, — ни один человек не мог проникнуть в этот дворец, не надев маски. Императрица Магритта не допускала к себе никого без — как она это называла — «истинного лица».
Служанка ушла, чем порядком рассердила де ла Ружьера. Бретонец был гномом и при этом воображал себя дамским угодником. Он являлся героем многих забавных историй, в основном неприличного содержания. Назначение низкорослого хлыща послом при императорском дворе следовало рассматривать как скрытое оскорбление со стороны бретонцев, но пока никто не выражал недовольства. Ситуация была смешной до нелепости.
— И вы считаете, что с тех пор ничего не изменилось?
Хассельштейн поскреб пальцем подбородок.
— Столько масок, Диен Ч'инг. И никто не может сказать наверняка, что правдивее — маска или лицо.
К Леосу подошла его сестра, графиня Эммануэль. Де ла Ружьер вернулся, снял шляпу и стал расшаркиваться, надеясь привлечь внимание благородной дамы. Леос положил руку в перчатке на рукоять меча.
— Сегодня за стенами дворца наблюдались беспорядки.
— Да, Диен Ч'инг. Этим мы обязаны Ефимовичу…
Диен Ч'инг был знаком с Ефимовичем. Он знал, кто скрывается под маской кислевского смутьяна. Хассельштейн удивился бы, увидев истинный облик этого человека во всей его безудержной ярости.
— Я слышал, он призывает граждан к восстанию против дворянских привилегий. В Катае за такую дерзость бунтари понесли бы должное наказание. Зачинщика подвесили бы между четырех ив, привязав крепкими веревками к ветвям деревьев за запястья, лодыжки, шею и мужской орган, и оставили бы в этом положении, пока он не изменит своих взглядов. Катайцы — разумный народ.
Хассельштейн горько рассмеялся:
— О да, Диен Ч'инг. Я бы хотел наказать Ефимовича по обычаям Поднебесной. Но при правителях из Дома Вильгельма Второго у народа тоже есть права. Таков закон.
Диен Ч'инг понимал, что это шутка. Подобно Королю Обезьян, Карл-Франц мог бесконечно говорить о правах своего народа, но мгновенно забывал о них, если в результате он на пару секунд быстрее получал кремовое пирожное на завтрак или добавлял три золотых слитка в свою сокровищницу.
— Разумеется, благородный господин, утверждения бунтовщика абсурдны. Одни рождены, чтобы править, другие — чтобы ими управляли. Это вечная истина.
Леос и Эммануэль смеялись над шуткой де ла Ружьера. Напудренные шуты, все трое. Они выставляли напоказ свои тонкие шелка и утонченные манеры, кичились родословной и плодили дурачков из-за близкородственных браков. Брат и сестра фон Либевиц напоминали фарфоровых кукол, которых от рождения до смерти окружает ватный кокон. Как легко и забавно было бы оторвать им ручки и ножки, а затем сокрушить хрупкие, размалеванные головы. Пока они спорили о том, как правильно складывать носовой платок, на улице, за стенами дворца, дети продавали себя. Неудивительно, что речи Ефимовича находили сильный отклик у обозленных граждан.
— Верно, верно, — согласился Хассельштейн. — Власть Императора даруется богами и институтом выборщиков.
Графиня Эммануэль рассмеялась, как девочка. Это был тренированный смех, вежливый и приятный на слух, однако он не имел ничего общего с настоящими чувствами.
— Я слышал об эксперименте, который некоторое время назад устроили в нескольких тилейских городах-государствах. Демократия или еще какая-то чушь. Правление народа. Полагаю, они закончили плохо.
— Народ! — Хассельштейн стукнул кулаком по столу так, что подпрыгнула чернильница. — Зигмар знает, наши Императоры не всегда заслуживали короны! Империя пережила правление Бориса Неумелого и Кровавой Беатрисы, Неслыханно Жестокой. Но народ! Этот сброд за воротами, жаждущий крови! Они не способны прокормить себя и порой забывают подтереть зад, посетив отхожее место. Разве они могут управлять государством?
Де ла Ружьер путался в юбках Эммануэль фон Либевиц и все время норовил прикоснуться к изящным ножкам графини, притворяясь, что демонстрирует новые танцевальные па. Если бы гном не выдумал благовидного предлога, виконт Леос рассек бы низкорослого ухажера пополам своим смертельным клинком. И поделом бы ему?
— Но разве герои выходят не из среды народа? Например, Конрад, о нем поют менестрели. Он ведь был крестьянином, не так ли? И Зирк, который несколько лет назад спас жизнь Императору, он же обыкновенный актеришка, как я понимаю. В конце концов, родители Зигмара тоже не рядились в зеленый бархат. Многие гениальные люди поднялись из грязи благодаря своим заслугам. Министр Тибальт — сын бакалейщика, не так ли? Культы Зигмара и Ульрика также обязаны своей славой служителям-простолюдинам, которые, однако, совершили многие великие деяния. Даже ваши предки, я полагаю, не могли похвастать высоким происхождением…
Диен Ч'инг дразнил Хассельштейна, но его насмешка была замаскирована столь тонко, что жрец ее не заметил.
— Вообще-то, мой старший брат — маркграф, — сообщил архиликтор. — Наш род очень древний, но, приняв сан, я отказался от приставки «фон» перед именем.
— А… Следовательно, оскорбления Ефимовича обращены лично против вас?
— Он не стремится унизить лично меня. Все аристократы вызывают у него ненависть.
— Глупец! Он не понимает, как устроен мир.
— Он глупец, но глупец опасный.
— Ну что вы. У вас есть дворцовая гвардия, войска, стража.
— Вы правы, Диен Ч'инг. У Императора нет причин бояться Ефимовича.
Катаец улыбнулся и поклонился. Хассельштейн был прав лишь наполовину. Сам по себе Ефимович не представлял угрозы. Однако в союзе с Диен Ч'ингом и с благословенной помощью Владыки Циен-Цина Ефимович мог добиться большего, чем просто баламутить народ гневными речами.
Империя зиждется на нестабильном основании. Хорошо продуманный план начал приводиться в исполнение. Диен Ч'ингу оставалось лишь использовать обстоятельства в своих целях. Этим утром он гадал на стеблях тысячелистника и видел, что в ближайшем будущем появится полезная фигура — создание, которое может посеять панику в городе, отчего, вероятно, зашатается не один трон.
— Скажите мне, благородный господин, — обратился катаец к Хассельштейну, — что вы знаете о существе, которое называют Тварью?
На лицо жреца набежало облачко. Довольно долго ликтор молчал, а затем поведал Диен Ч'ингу всю историю с начала до конца.
Часть 2 Туман
1
Он имел право воспользоваться одним из роскошных экипажей, которые дворец предоставлял в распоряжение выборщиков или особо важных послов. Спустившись в конюшню, чтобы выбрать лошадей, барон заметил лакеев с гербом фон Либевицев на ливреях, запрягающих пару могучих коней в карету. При виде инкрустированной золотом махины вельможа невольно замедлил шаг. Карета напоминала гигантское разукрашенное яйцо. По бокам висели светильники, отделанные драгоценными камнями, а на расписных дверцах были изображены сцены из легенды о Зигмаре. От всего этого блеска и позолоты вокруг было светло как днем.
Очевидно, этим вечером графиня Эммануэль снова спешила на бал. Дома, в Нулне, светская львица устраивала самые пышные приемы в Империи, а во время своих визитов в Альтдорф она словно пыталась сравнять счет, становясь самым дорогим гостем столицы. Шептались, что графиня приезжала на вечеринки в сопровождении Леоса, однако он всегда возвращался один, оставив сестру в объятиях очередного любовника.
«Интересно, какому благородному дому посчастливится расстелить красную дорожку и принять у себя любвеобильную красавицу?» — подумал Йоганн. Этим вечером давали бал во дворце фон Тассенинка. Барон получил приглашение несколько дней назад, но, даже не будь у него других забот, он уклонился бы от участия в этом сборище. Выскочка, избранный выборщиком вместо бесславно умершего Освальда фон Кёнигсвальда, пытался произвести впечатление на горожан своим шиком и расточительностью. Но великий князь Халс и его угрюмый наследник Хергард были просто шутами, старательно лизавшими зад Императору, и барон всегда считал, что коллегия совершила ошибку, назначив на высокую должность фон Тассенинка. Несколькими годами ранее разразился громкий скандал, в который был вовлечен безумный племянник князя. Впрочем, именно воспоминание об этом происшествии навело Йоганна на удачную мысль.
Барон фон Мекленберг мог взять пышную карету, не уступающую экипажу графини, однако удовольствовался простой черной коляской. Вместо пяти лакеев с факелами он позвал только Луи, который обычно служил у него кучером. Несколько крон не будут лишними для парня, чья жена ожидает тринадцатого или четырнадцатого ребенка. И все сыновья. Луи шутил, что скоро обзаведется своей футбольной командой, включая запасных игроков. Кучер был надежным человеком и умел держать рот на замке. Его верность принадлежала тому, кто заплатит первым, а не тому, кто заплатит больше.
Возница запряг хорошую, сильную, хотя и некрасивую лошадь. Не привлекая внимания, коляска выехала за ворота дворца, прогромыхала мимо храма Зигмара, затем повернула к реке и покатила по одному из торговых мостов. Наконец барон оказался на улице Ста Трактиров. Что ни говори, ее местоположение было выгодным: слева располагался университетский городок, а справа — порт. Несмотря на страх перед Тварью, сюда наведывались студенты и рабочие, поэтому пиво и вино, как обычно, текли рекой. Конечно, проститутки и служанки ходили по улице группами по пять-шесть человек, и каждая наверняка прятала под юбкой кинжал или подвешивала к поясу дубинку. Не исключено, что это даже способствовало росту их доходов. Прошлым вечером Маргарет Руттманн была среди них, однако сейчас ее останки лежали в храме Морра, там, где до нее не могли добраться даже некроманты, водившие дружбу со стражниками.
Барон размышлял, вернулся ли Вольф в свое жилище при университете. Йоганн справлялся о нем пару дней назад, но управляющий колледжа сказал, что студент не появлялся на занятиях вот уже несколько недель. Интересно, как нынче живут студенты? Двери Альтдорфского университета всегда были открыты для барона — все фон Мекленберги получали там образование, — но набег Сикатриса круто изменил его жизнь. То, что Вольфу представился второй шанс, можно было объяснить только чудесным вмешательством Зигмара. Сам Йоганн осваивал науку выживания, пока его ровесники изучали мертвые языки и штудировали стратегию и тактику сражений по картам.
Когда барон проезжал по улице Ста Трактиров в последний раз, гулящие девицы со всех сторон окружали карету, едва та замедляла ход. Они наперебой предлагали свои услуги за невероятно низкую плату и хвастали своими талантами. Однако теперь они дичились, заговаривая только с завсегдатаями, чьи лица были им знакомы. «Возможно, черная коляска выглядела мрачновато», — предположил Йоганн. На улице говорили, что Тварь — это аристократ, живущий за рекой. Хотя блестящие золотые монеты по-прежнему были в цене, зеленый бархат на время вышел из моды. Конечно, Дикон сжег улику, но история успела распространиться.
Среди простого люда ходили самые фантастические слухи. Болтали, что Тварь — это сумасшедший брат-близнец принца Люйтпольда, которого с рождения держали взаперти, а по ночам выпускали на улицу, чтобы он не нападал на богатых и важных гостей во дворце. Днем одна старуха из толпы рассказывала, что видела призрачного принца. У него были длинные, до пояса, волосы, а вместо ногтей — крючковатые когти. Несомненно, он питался только сырым мясом, а по ночам выл на луну.
Между тем вознице пришлось остановить коляску из-за потасовки на дороге. Перед «Печальным рыцарем» мужчины поносили друг друга и угрожающе размахивали руками. Йоганн обратил внимание, что по мостовой стелется легкая дымка. Над Альтдорфом поднимался туман.
С первого взгляда барон определил, что портовые рабочие и студенты затевают большую драку.
Два стражника из отряда Дикона равнодушно прошли мимо по другой стороне улицы. Очевидно, такое поведение было типично для них. Из окон на верхних этажах выглядывали женщины, подзадоривая своих мужчин.
Широкоплечий парень в фуражке, указывающей на его принадлежность к одному из студенческих обществ, орал на группу оборванцев. Приятели пытались успокоить задиру, но местные бездельники уже пустили в ход кулаки. На помощь товарищам стали подтягиваться другие студенты.
— Никто не смеет спорить с Лигой Карла-Франца! — вопил зачинщик беспорядков, размахивая глиняной кружкой, на которой был выдавлен герб.
Один из рабочих сплюнул.
— Ты на Лигу плюешь, да?! — заревел студент. — Ты заплатишь за это окровавленным носом!
Йоганн заметил, что у портовых ребят на одежде пришита эмблема — грузовой крюк. У многих из них настоящий железный крюк был привязан к широкому кожаному ремню.
Барон слышал о «крюках». Это была одна из банд, которая боролась за власть над прибрежным районом. Они приглядывали за тем, чтобы все их друзья были обеспечены работой в доках, а взамен забирали десятую часть их платы. Обычно они воевали с другой бандой, «рыбниками». Когда объявилась Тварь, некоторые из «крюков» для видимости записались в Комитет гражданской бдительности, хотя, с точки зрения Йоганна, они просто выдумали хороший предлог, чтобы избивать и обирать людей. Кажется, теперь они ополчились против Лиги Карла-Франца.
Студенты запели, попутно отхлебывая пиво и чокаясь кружками. Их боевой напев звучал вызывающе.
— Луи, — спросил барон, — здесь нет окольного пути?
Кучер покачал головой:
— Увы, нет.
Шапки полетели в воздух, а вместе с ними и подпорченные овощи. Гнилой кочан капусты шлепнулся на землю рядом с дверцей коляски.
Это раздражало.
Йоганн увидел человека, торопливо пробирающегося сквозь толпу, подняв воротник куртки. Приглядевшись, барон узнал своего нового знакомого. Он открыл дверцу и крикнул:
— Эльзассер, сюда!
Стражник забрался в коляску, предварительно стряхнув мякоть помидора с верхней одежды. Пряди тумана прокрались внутрь вместе с ним, но быстро рассеялись. Юноша не стал надевать форму, поскольку он не находился на службе. Йоганн назначил ему встречу в «Черной летучей мыши», но, к счастью, их пути пересеклись раньше. На улице застряли и другие экипажи, в том числе телега, доверху нагруженная пивными бочками, и расписная двуколка с двумя юными девушками в сопровождении хорошо одетого молодого человека.
— Барон Мекленберг, — сказал стражник, — добрый вечер.
— Вообще-то, я фон Мекленберг.
— Извините. У меня нелады с титулами.
— Вы говорите прямо как последователь Евгения Ефимовича.
Эльзассер смутился, но упрямо вытянул шею.
— У этого человека есть здравые идеи, барон. Он мне не нравится, и я ему не доверяю, однако он всего лишь реагирует на проблемы, которые не исчезнут сами собой.
На Йоганна произвела впечатление смелость Эльзассера. Не каждый молодой стражник осмелился бы высказывать вольнодумные суждения в беседе с имперским выборщиком.
— В университете я подписал петицию против увольнения профессора Брустеллина.
— Забавно. Я тоже.
Эльзассер взглянул на барона с уважением.
— Мне не следовало придираться из-за приставки к имени, — признал Йоганн. — Я провел слишком много времени в дальних краях, чтобы питать иллюзии относительно дворянского сословия в Империи или любой другой стране. Через пятьдесят лет книгу Брустеллина назовут шедевром философии.
Преподаватель университета опубликовал книгу «Анатомия общества», запрещенную Императором. В своем сочинении профессор уподобил Империю человеческому телу, сравнив аристократию с болезнью, иссушающей кости.
— Но теперь ученый объявлен вне закона.
— Все лучшие люди прошли через это. Зигмар был изгнанником.
Эльзассер не сотворил знак молота.
— Итак, — продолжил Йоганн, — вы узнали, где находится человек, которого мы ищем.
Эльзассер усмехнулся:
— О да. Никто не хотел говорить мне, но я нашел старого сержанта, которому не на что было выпить этим вечером. Должен предупредить, этот парень не пользуется здесь популярностью.
— Можете не говорить. Когда я напомнил о нем Микаэлю Хассельштейну, тот поглядел на меня с холодным неодобрением.
— И все же я думаю, вы правы. Он тот человек, который справится с этим делом.
Вожак студентов спьяну осмелел. Или поглупел. Он протиснулся сквозь свалку, выбрал самого рослого, самого отвратительного «крюка» и вылил ему на голову остатки пива из кружки. Затем он двинул противнику увесистым кулаком в лицо, сломав громиле нос.
Его университетские товарищи и женщины, наблюдающие за дракой из дома на левой стороне улицы, разразились ликующими криками. Студент обернулся и приветственно вскинул руки, как должное принимая аплодисменты, но в этот момент ему на голову опустилась дубинка, смяв фуражку и едва не проломив череп. Впрочем, забияке повезло, что никто не вонзил ему крюк в почки.
Эльзассер поежился.
— Это Ото Вернике, великий герцог чего-то там, — пояснил он, указывая на упавшего студиоза. — Этот парень — полный кретин. Любимая забава Лиги Карла-Франца — или общежитие поджечь, или напугать послушниц в обители Шаллии. Эти лоботрясы никогда не закончили бы университет, если бы папочки не заплатили за их научную степень до того, как они туда поступили.
— А вы не были членом Лиги?
— Нет, я недостаточно знатен для этого. Я был «чернильницей».
— Что?
— Так члены Лиги называют студентов, которые действительно учатся. «Чернильницы». Они пытались оскорбить нас, но мы гордились своим прозвищем. В конце концов, мы создали свою лигу и всегда побеждали этих балбесов в диспутах.
— Зато они наверняка превосходили вас в кулачных боях, поединках и выпивке…
— О да! А еще они чаще заражались сифилисом, умирали молодыми и умели блевать дальше нас. Нелегко приходится детям из благородных семейств.
Сердце барона тревожно сжалось.
— Да, нелегко…
Он подумал о Вольфе.
— Простите, барон, я не хотел вас обидеть.
Члены банды сцепились со студентами, используя в качестве оружия кулаки и кружки. На мостовую пролилась кровь, но железные крюки остались висеть на поясах. Пока. На верхних этажах женщины заключали пари, и маленький человечек сновал взад и вперед, принимая ставки и кредитные записки.
Ото Вернике валялся без чувств, но его приятели сумели оказать достойное сопротивление.
Йоганн достал документ и передал его Эльзассеру. Взглянув на печать, стражник пришел в восторг.
— Вы говорили с Императором?
— Нет, — признался Йоганн. — Я говорил с юным Люйтпольдом и позаимствовал императорскую печать.
— И что здесь сказано?
— Ничего. Внутри чистый лист бумаги. Но никто не посмеет сломать печать. Итак, мы получили разрешение вернуть нашего избранника из забвения…
— Это не опасно? — спросил Эльзассер.
— Не думаю. У меня есть влияние на Карла-Франца. Полагаю, по званию Император старше Дикона, капитана портовой стражи.
У Эльзассера округлились глаза, а лицо побледнело.
— Но… э… я…
Йоганн понимал, что беспокоит молодого человека.
— Я прослежу, чтобы вы не пострадали, Эльзассер. Я возьму на себя ответственность за все, так что не беспокойтесь о своем будущем.
— Рад это слышать. Дикон отстранил меня от дела Твари и перевел в команду, занимающуюся бродягами. Завтра мне предстоит гонять проституток и сутенеров. Раз эти люди болтаются без дела на улице, значит, они бродяги и нищие. Это преступление, за которое я должен буду взимать с них штраф — три пфеннига. В конце месяца Дикон получает половину суммы, а остальные деньги делят между собой простые стражники.
— А если вам попадутся настоящие нищие и бродяги, у которых не будет трех пфеннигов?
— Тогда я должен буду избить их дубинкой. Так вершится правосудие в этом районе.
Йоганн стиснул в кулак руку, затянутую в замшевую перчатку, и прижал фамильный перстень к подбородку.
— Когда Тварь поймают, я добьюсь, чтобы порядки в портовой страже изменились. Даю слово.
Побоище закончилось безрезультатно. Большинство драчунов разошлись по трактирам на своих ногах, или их отнесли к лекарям, и только самые упрямые, сильные и глупые продолжали обмениваться ударами и пинками. Пожилая женщина исследовала пятна крови на земле, выискивая золотые зубы.
Луи смог ехать дальше, и коляска тронулась с места. Последние забияки убрались с ее пути.
Йоганн увидел Ото Вернике, сидящего и распевающего песни.
Спутник барона объяснил Луи, как проехать к складу торговой компании «Рейк и Талабек». Судя по тому, что удалось разузнать Эльзассеру, человек, которого они искали, скорее всего, сейчас находился на службе.
— Когда его выгнали из стражников, он больше никуда не смог устроиться, — рассказывал юноша. — И как начальнику склада ему нет равных.
Экипаж покинул улицу Ста Трактиров и покатил по бесконечным портовым закоулкам.
— Меня лишь одно удивляет, — заметил Йоганн. — Вам не удалось выяснить, почему его прозвали Грязный Харальд?
2
Вечер в «Приюте странника» выдался скучный, и Вольф с Труди рука об руку шли по улице в поисках более веселого местечка. Они встали с постели только в сумерках, продремав большую часть времени. Как и большинство студентов, Вольф привык к ночному образу жизни. Подобно вампирам, он чувствовал себя более живым и энергичным, когда на небе всходили обе луны. Молодого человека одолевал голод, который не всегда можно было утолить обычной пищей.
У его ступней вилась легкая дымка, поднимаясь вверх тонкими прядями. Вольф знал о причудах альтдорфского тумана и радовался, что все трактиры в этом районе находятся на одной, хорошо освещенной улице. Туман приходил в Альтдорф с двух рек примерно раз в два-три месяца и держался над городом в течение нескольких дней. Горожане привыкли к этому явлению. Они придумывали всякие отговорки, чтобы остаться дома, у теплого очага, пока все не закончится, но Вольфа туман манил и завораживал.
В альтдорфском тумане могло случиться все, что угодно, словно весь город погружался в фантастический сон, навеянный «ведьминым корнем». Влюбленные могли провести вместе несколько часов, а затем расстаться навсегда. Создания, прятавшиеся по сточным трубам и погребам, покидали свои убежища и бродили по улицам под защитой густой серой пелены. Существовало множество историй о происшествиях и комичных амурных приключениях, виной которым была плотная мгла, время от времени окутывающая столицу. В Театре памяти Варгра Бреугеля Детлеф Зирк ставил «Туманный фарс» — пьесу, содержание которой основывалось на самых старых анекдотах. Всего несколько дней назад Вольф водил Труди на представление. Они долго смеялись над вереницей похотливых мужей, жадных шлюх, пылких любовников, наивных женушек, вульгарных повитух, недотеп-стражников и тупоголовых жрецов, а также восторгались мастерством декораторов, которые искусно воспроизвели туманную дымку над сценой.
Однако сегодня туман не казался таким дружелюбным, как в театре. Он быстро поднимался, образуя плотную завесу, сквозь которую невозможно было разглядеть дома на противоположной стороне улицы. Даже фонарей, висящих над входом в трактиры, не было видно. Труди дрожала, кутаясь в шаль, и по большей части молчала. Вольф догадывался, о чем она думала. Девушка не умела читать, однако и до нее доходили мрачные слухи. К тому же недавно появился новый плакат, понятный даже неграмотным. На нем было нарисовано чудовище — пусть нечетко, но вполне узнаваемо, а надпись внизу обещала солидное вознаграждение.
Туман поглотил город. Хозяева трактиров прилаживали новые факелы и запасали провизию, словно готовились к длительной осаде. В течение нескольких дней выпивохи, которых жажда гнала из дому в любую погоду, обеспечат работой все злачные места в округе, и трактирщики хотели, чтобы клиенты легко нашли дорогу в их заведения.
— Стоять! — раздался грубый окрик. — Эй вы…
Вольф обернулся и понял, что обращались именно к нему. Высокая, широкоплечая фигура выступила из тумана навстречу парочке. На мужчине не было ни шлема, ни бляхи стражника — да и будь они, Вольф слышал достаточно о порядках в портовой страже, чтобы чувствовать себя в безопасности. Поэтому он снял руку с плеча девушки и настороженно положил ее на рукоять кинжала.
У него в кошельке имелось золото, а у пояса под курткой висел мешочек с «ведьминым корнем». Вольф не желал расставаться ни с тем, ни с другим.
— Дайте-ка я на вас погляжу.
Свет фонаря ударил им в глаза. Труди вздрогнула и плотнее прижалась к юноше. Вольф все еще не видел лица человека, но разглядел грузовой крюк на поясе у незнакомца и вышитую эмблему на куртке.
— Вы студенты, не так ли?
Вольф молча кивнул. Неосторожное слово могло спровоцировать парня.
— Рад встрече, сынок…
Слова «крюка» звучали насмешливо и неприязненно. Судя по голосу, говоривший сам был молод, немногим старше двадцати. Временами Вольф чувствовал свой настоящий возраст, чувствовал себя слишком старым для таких забав…
— Это твоя подружка?
Труди попыталась спрятаться за спиной кавалера, подобно тому, как ночное животное ищет убежища за камнем.
— Милашка, верно? Студентам всегда достаются симпатичные девчонки. Не то, что честным работягам.
Вольф заметил повязку гражданской дружины на руке у молодца. Видимо, тот входил в добровольный отряд, который патрулировал прибрежный район, пока Тварь бесчинствовала на свободе.
— Но все изменится после революции…
Очевидно, парень разделял взгляды Евгения Ефимовича.
«Крюк» протянул руку и погладил Труди по волосам. Вольф сжал кулаки, почувствовав, как острые ногти вонзаются в ладони.
— Как насчет наглядной демонстрации?
Вольф чувствовал запах джина, исходящий изо рта бандита. Ни один из самозваных стражников не воспринимал всерьез свои обязательства перед местными жителями, а повязка дружинника всего лишь служила оправданием буйных выходок.
— Прошу прощения, — возразил Вольф.
«Крюк» ухмыльнулся. Вольф понял, что его приятели находятся где-то неподалеку. Эти ребята никогда не выходили на улицу поодиночке. Молодой человек даже различил их силуэты в тумане, более того, он почуял их запах. У него сохранились некоторые способности, которые он развил за время своего пребывания среди Рыцарей Хаоса. Особенно они обострялись по ночам, в полнолуние или в туман.
«Крюк» осклабился, показав зеленоватые зубы, выделяющиеся на фоне небритой физиономии, и подался вперед. Черты его лица исказились в неверном свете фонаря. Парень скорчил гримасу, высунул язык и зарычал:
— P-p-рагх!
Труди подавила крик, и ее пальцы впились в плечо Вольфа.
— Тебе следует быть осторожней в выборе спутника, — заявил бандит. — А то попадешь в лапы к Твари…
Труди медленно и тихо прошептала на ухо Вольфу:
— Пусть… они… уйдут…
Она не любила «крюков». Девушка немного рассказывала о том, как жила до их знакомства, однако Вольфу удалось составить более или менее связную картину из обрывков ее фраз и воспоминаний. Некоторое время его возлюбленная провела с «рыбниками», переходя от одного мужчины к другому. Немало ее друзей погибли в войне между речными бандами. У Труди еще хранились вещи, на которых можно было разглядеть следы споротой эмблемы. Из банды она ушла, но не забыла о тяжелых временах. На теле девушки осталось несколько шрамов, обычно прикрытых одеждой.
Вольф не хотел драться. Неизвестно, чего он боялся больше — того, что с ним могут сделать «крюки», или того, что он может сделать с «крюками».
— Говорят, Тварь приходит из-за реки, — доверительно сообщил бандит. — Ефимович сказал, что убийца — это лакей из дворца или богатый торговец. Ясно одно, чудовище из аристократов.
Вольф вспомнил, что надел свой лучший костюм. Возможно, при дворе его приняли бы за бродягу, однако в глазах этих людей он выглядел как расфранченный принц.
— Помнится, я слышал другое. Тварь — это и вправду богатый мерзавец, клянусь могучим молотом Зигмара. Однако он живет на нашем берегу. Я считаю, что это один из проклятых студентов.
В тумане фонарь давал мало света, и зона видимости была небольшой. Вольф, Труди и «крюк» стояли на освещенном участке, а приятели бандита маячили за границами светового пятна, словно глубоководные морские хищники. Вольф не знал, в какой части улицы они находились и далеко ли дружелюбный кров трактира.
— Отпусти их, Брандауэр, — вмешался один из дружинников. — Они всего лишь дети.
При других обстоятельствах Вольф поспорил бы с этим утверждением.
— Им надо преподать урок, — ощетинился Брандауэр.
— Это не поможет нам поймать Тварь, — заметил добросовестный дружинник.
Брандауэр недовольно заворчал, но опустил фонарь.
— Берегитесь, — буркнул он, отворачиваясь.
Вольф мог одним быстрым движением убить парня, вонзив ему кинжал под лопатку. Он точно знал, куда бить, если хочешь пронзить сердце. Или печень. Или почки. Он изучал анатомию в лесу, рубя и кромсая свои жертвы коротким мечом.
Однако все это произошло в другой жизни с другим человеком. Эти воспоминания принадлежали не ему, а зверю.
«Крюки» ушли. Свет их фонаря едва можно было различить в тумане.
Вольф почувствовал, что вспотел. Труди разжала пальцы.
Мысли юноши обратились к Твари. Ему не нравилось думать об убийце, который рыщет в ночи, как сам он когда-то — в лесу. Может, Тварь была одним из Рыцарей Хаоса, подобно ему. Следы мутации можно скрыть маской или плащом, а некоторые изменения вообще нельзя распознать с одного взгляда. В отряде Сикатриса были воины, которые внешне выглядели как дети или старики, но в битве преображались в яростных берсерков, более сильных и опасных, чем толстокожие гиганты с боевыми секирами. К сожалению, Тварь вполне могла оказаться одним из таких существ. Пожилым попрошайкой, заблудившимся ребенком, уличной девкой. Чудовище могло скрываться под любой маской.
Вольф и Труди пошли в направлении неясных огней трактиров. Прочитав несколько табличек, Вольф понял, куда они забрели. Они очутились неподалеку от «Пьяного ублюдка» — пивной, в которой обслуживали исключительно несчастных одиноких выпивох. Рядом находилось «Изогнутое копье», где собирались мужчины, питающие слабость к особам того же пола. И еще «Полумесяц» — по слухам, излюбленное место живых мертвецов. Ни одно из этих заведений не устраивало молодую парочку. Среди множества вывесок, подсвеченных факелами, только кованый серп луны висел в полной темноте. Клиентам этого трактира не требовались факелы и светильники, чтобы отыскать дорогу во мгле.
Внезапно в мозгу Вольфа запульсировало невнятное желание. Юноша понял, что должен срочно пожевать «ведьмин корень». Иногда на него накатывало в самое неподходящее время — на лекциях, во время светской беседы или длительных поездок в карете, и даже когда он лежал в объятиях Труди. Если приступы когда-либо превратятся в проблему, он с ними справится…
У молодого человека пересохло во рту и голова наполнилась туманом. Перед глазами заплясали точки, похожие на огненных мушек…
…но приступы не представляли собой проблемы.
— Вольф?
Труди снова вцепилась в него.
— Все будет хорошо, — пробормотал юноша, запуская руку под куртку, чтобы достать из-за пояса заветный мешочек.
Труди отпустила Вольфа, отстав на несколько шагов. Ее смутный силуэт едва можно было различить в темноте.
Вольф достал свежий корень и прижал к нему лезвие ножа. Отрезав кусок, он сунул его под язык и облегченно вздохнул, когда во рту защипало от сока растения.
— Так-то лучше, — промолвил молодой человек и спрятал мешочек. — Намного лучше.
Из «Полумесяца» вышла стройная девушка в длинном плаще. Она подняла воротник и уверенно зашагала, обогнув пьяного, который брел наобум. Даже сквозь густую пелену Вольф заметил красноватый отблеск в глазах путницы и догадался, что она хорошо видит в темноте. Незнакомка насвистывала старинную бретонскую песенку, и юноша невольно позавидовал созданию, которого не пугали ни ночь, ни туман. Мужчина, мимо которого она прошла, сотворил знамение Зигмара и, спотыкаясь, потащился к «Пьяному ублюдку». Его рука теребила кошелек, заранее нащупывая монеты.
Девушка подошла ближе и остановилась. Она улыбнулась, продемонстрировав острые жемчужные зубки, и принялась с любопытством разглядывать Вольфа.
— Мы знакомы? — спросила, наконец, вампирша. Она говорила на рейкшпиле с приятным бретонским акцентом.
Если бы Вольф ее знал, то никогда не забыл бы столь милую и обаятельную особу. Девушка выглядела лет на шестнадцать, но ее истинный возраст угадать было невозможно.
— Навряд ли, — ответил молодой человек.
— Женевьева, — представилась вампирша, протягивая изящную холодную руку для поцелуя. — Женевьева Дьедонне.
Спутнице Вольфа Женевьева совсем не понравилась. Труди вообще недолюбливала живых мертвецов. Сказывалось влияние предрассудков, распространенных среди людей ее класса.
— Я слышал о вас, — признался Вольф.
Улыбка вампирши стала напряженнее, а ее рука чуть дрогнула.
— Вы встречались с моим братом, Йоганном. Мы довольно похожи.
— Йоганн — это обычное имя.
— Йоганн фон Мекленберг, выборщик Зюденланда.
Женевьева снова улыбнулась.
— Ах, он! Это необычный человек.
— Вольф, — представился юноша. — А это Труди.
— Здравствуй, Труди, — сказала вампирша.
Вольф не знал, хотела ли Женевьева успокоить Труди, или ей доставляло удовольствие замешательство девушки.
«Ведьмин корень» начал действовать. Юноша уставился на Женевьеву, замечая странные изменения в ее внешности. Черты женщины-вампира потускнели, износились и осыпались, а под ними проступило другое изображение. Юное лицо Женевьевы было нарисовано поверх другого лица — старого, хищного, с острыми как иголки зубами, впалыми щеками и красными горящими глазами.
— Увы, я не бываю при дворе, — продолжила вампирша. — Слишком много неприятных воспоминаний. Возможно, мы как-нибудь встретимся а театре.
Вдруг Вольфу показалось, что его мозг сжимается, и юношу охватил ужас. Он почувствовал, что теряет контроль над своим телом. Его лицо застыло, превратившись в маску учтивости, пока он продолжал обмениваться любезностями с древней девушкой. Однако личность Вольфа съеживалась, уступая место кому-то другому.
Туман давил, заставляя молодого человека погружаться в глубины своего сознания.
— Будьте осторожны в тумане, — вскользь молвила Женевьева на прощание. — Вокруг бродят охотники.
Вольф слышал, как она уходит, мягко ступая по булыжникам мостовой. Ее аромат — сладкий, с легким привкусом крови — ненадолго задержался, а потом рассеялся во мгле.
Говорили, что Женевьева привыкла воспринимать себя такой, как есть. Подобно другому Вольфу и Эриху, она не страшилась зверя, таящегося внутри нее. Фон Мекленберг хотел броситься вслед за вампиршей, чтобы продолжить беседу. У бессмертной девушки было чему поучиться.
Туман сгустился, цепляясь за его одежду. Вольф едва различал даже Труди. Он втянул в себя воздух, ощутив пряный холодок «ведьминого корня». К этому моменту сны проникли в его кровь.
В тумане двигались какие-то фигуры. Теперь он их видел. Они звали его.
— Вольф?
Голос донесся будто издалека, словно Труди кричала ему с вершины самой высокой горы в Империи.
Серый туман был вовсе не серым, а цветным. И еще в нем звучала музыка.
Внезапно обувь стала неудобной. Тяжелые ботинки сдавливали ступни, а ногти на ногах впивались в плоть оттого, что пальцам было тесно в башмаках. Его конечности наполнила сила вперемешку с болью.
— Вольф?
Он был и не был Вольфом одновременно. В воздухе все еще витал запах крови.
Спутница вцепилась в рукав его куртки, и ярость Вольфа выплеснулась наружу.
Зашипев, он обернулся к девушке и замахнулся лапой с острыми когтями…
3
— Думаю, вот почему его называют Грязным Харальдом, — послышался голос.
Он обернулся, держа наготове метательный нож. В помещение склада вошли двое мужчин. Одному было немного за тридцать, второй выглядел лет на десять младше. Завидев их, он не испытал тошноту, следовательно, они не были преступниками.
— У вас к башмакам прилипло дерьмо, — заметил старший из двух незваных гостей. Он носил зеленый бархатный плащ с таким изяществом, словно в нем родился. Придворный.
Харальд пожал плечами и убрал нож в ножны, поскольку от пришельцев не исходила угроза.
— Я только что выбил его из одного негодяя, — усмехнулся он.
Дворянин в зеленом плаще и стражник, свободный от дежурства, переглянулись и тоже пожали плечами. Чуть помедлив, Харальд разрешил их недоумение:
— Кто-то должен чистить выходы сточных труб, когда они забиваются. Это часть моих обязанностей, согласно договору с компанией «Рейк и Талабек».
Он вытер ботинки о лохматый коврик. У него будет время, чтобы вымыть их, позже.
Придворный несколько огорчился, однако не стал брезгливо морщить нос. Он был богат и, возможно, знатен, но не изображал отвращение, столкнувшись с грязными реалиями жизни. Харальд знал, что такое поведение нетипично для придворного щеголя. Если бы им пришлось сражаться, этого человека было бы непросто убить.
— Итак, — начал Харальд. — Чем могу быть вам полезен?
— Мы пришли по делу, — сообщил аристократ.
Харальд промолчал. Он снял мокрую тряпку с крючка, вбитого в стену, и стер остатки нечистот со своих башмаков.
— Это барон Йоганн фон Мекленберг, выборщик Зюденланда, — объявил стражник.
Харальд не стал кланяться и расшаркиваться. Это было не в его стиле.
— Как поживает Дикон? — неожиданно спросил он.
— Что?
— Дикон. Он по-прежнему капитан портовой стражи?
Юноша смотрел на него удивленно.
— От тебя за версту разит стражником, малыш. Ошибиться невозможно.
— Меня зовут Хельмут Эльзассер, и я действительно служу в портовой страже.
Харальду не понравилось, что его заставили продемонстрировать свои навыки, словно волшебника на детском празднике.
— У тебя острый глаз, ловец воров, — заметил барон.
Харальд кивнул, соглашаясь.
— Дикон по-прежнему капитан стражи.
— Думаю, он лучший из тех, кого можно купить за деньги.
Паренек рассмеялся. С ним все было в порядке. Барон оглядел склад. Товары были сложены штабелями.
Отметки, сделанные мелом на ящиках, указывали конечный пункт назначения. Работа предполагала полный пансион: раскладушка и трехразовое питание за счет компании. Жить можно.
— Но ведь и вы были стражником когда-то?
— Да, барон. Когда-то.
Ботинки выглядели удовлетворительно. Харальд снова взглянул на своих посетителей. Они принесли с собой немного тумана. Снаружи было холодно и мерзко. Идеальная погода для грабителей, проституток, карманников и головорезов. Плохая погода для блюстителей порядка.
— Если я правильно понимаю, вы ушли в отставку.
Харальд выдавил из себя короткий смешок:
— Так говорят.
Эльзассер перекладывал документ из руки в руку.
— Я слышал, что лучше вас в Альтдорфе никого не было.
— Мне тоже об этом говорили.
— Но это было давно.
Харальд опустился на стул. В чайнике, стоящем на маленьком столике, заваривался чай.
— Я решил заняться коммерцией. Я ушел в отставку, чтобы разбогатеть.
— Прочищая сточные трубы?
— И ловя мелких воришек, занимаясь учетом товаров и подметая склад, когда придется.
Не спрашивая разрешения, барон подсел к столу. Эльзассер остался стоять, как вышколенный слуга. Он сжимал пергамент так, словно это был талисман, благословленный Вереной. Харальд заметил императорскую печать, но сей факт не произвел на него впечатления. Ему случалось видеть такую печать и раньше.
— Вы попали в незавидное положение.
— Взгляните на это иначе, барон. Человек должен использовать обстоятельства с наибольшей выгодой для себя. Какими бы они ни были.
Бывший стражник работал на компанию «Рейк и Талабек» уже три года, но так и не удосужился узнать полные имена своих нанимателей.
— До меня доходили слухи о причинах вашей отставки.
— Решайте сами, чему верить.
— А какова ваша версия?
Харальд не понимал, почему должен снова проходить через все это, но посетитель ждал разъяснений.
— Я убил человека. На самом деле я убил нескольких. В том числе и его.
— Улли фон Тассенинка.
Харальд помнил. Тяжелый нож в руке. Дуга в воздухе. И глухой звук удара.
— Вы его знали, выборщик. Меня это не удивляет.
— Он был племянником великого князя Халса фон Тассенинка, выборщика Остланда.
— Да, достойная семейка.
Молодой парень, уже превратившийся в труп, сделал по инерции пять шагов, прежде чем рухнуть на каменный пол. Аккуратная работа: крови практически не было.
— И могущественная.
— Покажите мне выборщика, который не обладает властью. Уж вы-то должны знать.
Харальд налил себе в кружку чай, однако гостям ничего предлагать не стал.
— Может, стоило действовать более тактично? Да, Улли был своевольным, но он происходил из благородного семейства.
Харальд почувствовал, как его переполняет желчь, я глотнул чаю, чтобы успокоить желудок.
— Барон, я увидел голого мужчину, который гнался за девочкой, одной рукой держа свой член, а в другой сжимая мясницкий нож… Боюсь, я забыл спросить о его родословной.
Улли набросил свой зеленый бархатный плащ на голову статуи Верены, возможно, для того, чтобы укрыться от глаз богини правосудия. Харальд вытер нож о зеленую материю и накрыл убитого мужчину его же одеждой.
— Эта девочка принадлежала Улли, не так ли? Клейменая рабыня?
Харальд пожал плечами:
— В храме было темно. Я не разглядел клейма, выжженного на ее спине.
Барон молчал. Харальд догадывался, что гость одобряет его поступок. Многие одобряли, но что толку?
Так уж повелось: люди — и в первую очередь особы, облаченные в зеленый бархат, — часто думали одно, но делали совсем другое.
— Ей было тринадцать лет, — продолжал Харальд. — А ваш друг пользовался ею с восьмилетнего возраста.
Зрачки барона сузились.
— Улли фон Тассенинк не был моим другом.
— Вы знаете, что великий князь учредил при университете колледж его имени? Перед ним стоит памятник Улли. Он изображен в образе святого, потрясающего копьем знаний. Школа религиозных наук Улли фон Тассенинка.
Барон ухмыльнулся, пряча улыбку в аккуратно постриженную бороду.
— Вообще-то недавно статую повредили. Кто-то отломал ей голову, а на ее место приделал выдолбленную тыкву со свечой внутри.
— Это преступление.
— Вы, конечно, ничего об этом не знаете.
— Я ненавижу преступления.
— Я так и думал.
От кружки Харальда поднимался пар. Теперь досмотрщик лучше понимал барона. Он тоже был хорошим человеком. Все они были хорошими людьми. Вымирающее племя.
— А что случилось с девочкой? Вы ее выкупили, не так ли?
Харальд помнил. Малышка почти не умела говорить и пряталась под стол, когда кто-нибудь заходил в комнату. Когда он спросил, как ее зовут, она не поняла его. Харальд объяснил, что имя — это то, как тебя все называют, тогда девочка улыбнулась и ответила: «Сука».
— Нет. Я ее освободил.
— Насколько мне известно, это дорого обошлось вам.
— Я отдал все, что имел. Мой дом, мои сбережения, мою лошадь. Все. Даже мою работу. Такую цену назначил великий князь Халс.
Барон качнул головой.
— Однако кое-что мне осталось, — продолжал Харальд. — Большую часть оружия мне пришлось вернуть. Оно принадлежало городу. Но это… — он погладил свой нож, — это мое. Я купил его за свои кроны.
— Хорошая вещь. Его выковал Мэгнин?
Харальд кивнул.
— У меня есть меч, сделанный им.
Харальд вытащил нож и посмотрел на свое отражение в отполированной поверхности лезвия. Черты его лица искажались и вытягивались, следуя изгибам клинка.
— Сейчас она замужняя женщина, — снова заговорил досмотрщик. — Игрушка Улли. Она вышла замуж, растолстела и нарожала кучу детишек.
— И всех назвала в вашу честь?
— Нет, ни одного. Мы не встречаемся. У нее слишком много тяжелых воспоминаний.
Харальд поцеловал нож, ощутив холодок стали губами.
— Значит, у вас теперь стальная возлюбленная?
— Можно и так сказать, — отозвался бывший стражник, пряча нож. — Но это всего лишь хороший инструмент.
— Вы были женаты, верно? — наконец открыл рот Эльзассер.
У Харальда опять заурчало в животе.
— Был. Моя жена умерла.
— Мне горько об этом слышать, — сказал барон. — Чума?
Харальду показалось, что его внутренности терзают дикие твари.
— «Крюки», — ответил он. — Или «рыбники». Никто так и не узнал.
— Это случилось во время войны между приречными бандами, — объяснил Эльзассер барону. — Перед самым ее окончанием. Странный случай. Накануне бандиты готовы были перегрызть друг другу глотки, и вдруг все прекратилось. Вожаки «крюков» и «рыбников» внезапно пропали.
Харальд вспомнил лица, таращившиеся на него из-под воды, пока тела уходили на дно под тяжестью груза, привязанного к их ногам.
— Еще одно незавершенное дело, — заметил он. — У Дикона таких полная бочка.
— Я встречался с Диконом.
— Тогда вы знаете, какой из него стражник. Деньги в конце недели и спокойная жизнь — вот и все, что ему нужно.
Барон протянул руку, и Эльзассер передал ему документ.
— Это приказ Императора, господин Кляйндест.
Барон аккуратно положил бумагу на стол, разгладив углы.
— И что в нем?
— Все, что вам угодно. На данный момент это предписание, восстанавливающее вас в прежней должности.
— Дикону это понравится.
— Вы не будете подчиняться Дикону. Вы будете отчитываться передо мной, а я держу ответ только перед Императором.
Желудок Кляйндеста успокоился, однако на смену боли пришло напряжение, от которого судорогой сводило живот. Харальд буквально почувствовал вкус свободы на губах. Этот склад долго служил ему могилой, и теперь он разгребал землю, отчаянно желая выбраться наружу.
— А также это скрепленный печатью указ, который дает вам право идти куда угодно, допрашивать кого угодно и делать все, что потребуется…
В глазах барона таился мрак, и Харальду показалось, что он снова разглядывает свое отражение в лезвии ножа.
— И наконец, это распоряжение арестовать определенного преступника, — подхватил Эльзассер.
— Арестовать, — поддержал юношу барон, — Или казнить, если в том будет необходимость.
Харальд взял бумагу, поднес ее к носу и принюхался.
— Он ненастоящий, верно?
— Верно, — сказал барон. — Но пусть это будет нашим секретом.
— Мальчик, — Харальд повернулся к Эльзассеру, — возьми стул и садись. Вы хотите чаю?
Эльзассер принес две кружки с полки, а Харальд наполнил их и подвинул гостям.
— Думаю, мне следует насладиться этим напитком напоследок, — усмехнулся Харальд, делая глоток. — Единственным приятным моментом в моей работе был чай, который везут сюда из Кислева. А я здесь больше не работаю.
Мужчина запихнул документ в нагрудный карман рубахи, поближе к сердцу.
— Я принес это. — Эльзассер вытащил небольшой предмет, завернутый в тряпку. — Он лежал в ящике в участке на Люйтпольдштрассе.
Молодой человек развернул ткань и положил свою находку на стол. Эмблема стражника ничуть не изменилась. На ней был кодовый номер 317, обозначающий округ Люйтпольдштрассе, и личный номер служащего 89. Харальд взял бляху и сжал ее в руке. Желудок его больше не беспокоил. Он чувствовал себя, как калека, чьи иссохшие конечности внезапно ожили. Бывший досмотрщик бережно спрятал значок в карман.
— Что вы знаете о Твари? — спросил барон.
— Семь, — ответил Харальд, пытаясь представить тела всех жертв лежащими в один ряд. — Пока их было семь.
— И будет больше.
— Да. Он не может остановиться. Убийца женщин — это худший из преступников.
— Вы сможете его схватить?
Голос барона звучал крайне серьезно. Харальд чувствовал, как медная бляха оттягивает его карман. Этот маленький кусочек металла казался невероятно тяжелым.
— Вы знаете, — усмехнулся он, закидывая обутые нога на стол, — именно поэтому меня называют Грязный Харальд.
Барон недоуменно переглянулся с Эльзассером.
— Я вас не понимаю.
— Грязная работа, барон. Вот когда люди обращаются ко мне. Она всегда мне доставалась. Вся грязная работа.
4
Она пропустила главную службу в храме, но приняла участие в вечерней церемонии. В храме не было скамеек. Во время богослужения последователи Зигмара стояли или преклоняли колени на твердом полу. После пережитого за день Розана решила опуститься на колени, хотя от каменных плит по ее ногам и телу распространился холод. В любом случае соприкосновение с землей помогало ей приблизиться к богу, поскольку она ощущала энергию многих горячих молитв, вознесенных в этой маленькой часовне. Конечно, там присутствовали и постыдные, безбожные мысли, даже постыдные, безбожные молитвы, но провидица привычно, отгоняла дурные чувства, погружаясь в многовековую атмосферу набожного поклонения святому покровителю Империи.
Ее задержали в участке на Люйтпольдштрассе до позднего вечера, заставив перебирать случайные обрывки одежды, оставшиеся от прежних жертв. И не относящийся к делу мусор, найденный на месте преступления. Розана не занималась некромантией и не умела вызывать души умерших, чтобы расспросить их о последних мгновениях жизни. Ее способности лежали в области психометрии: она умела считывать образы и впечатления с неодушевленных предметов, а также сильные эмоции, которые ассоциировались с людьми, вступавшими в контакт с данными предметами.
Розана невероятно устала, пережив семь смертей, но ей не удалось вынести из своих мучений ничего, кроме смятения и воспоминаний о реках крови. У нее сложилось впечатление, что Тварь — это сумасшедший, вооруженный ножом, однако она не могла отделаться от мысли, что его сущность подверглась изменениям. Сквозь боль она разглядела только светящиеся глаза. И еще ее преследовало видение зеленого бархата.
Однако помимо шокирующих подробностей жестоких смертей провидицу тяготили сведения, которые она получила о жизни несчастных жертв. Голод, холод, бедность, вечные унижения и безрадостная любовь. Одна женщина родила семнадцать детей, но ни один из них не выжил. Другую отец в младенчестве приучил к «ведьминому корню», и с тех пор она ни дня не провела без дурманящего зелья. В конце концов, Тварь прогонят из доков, но страдания и горе останутся.
Розана молилась Зигмару, желая очиститься после того, как узрела гибель семи женщин. В центре восьмиугольной часовни, глядя на стилизованное изображение молота над алтарем, она пыталась дотянуться мыслью до бога, бывшего мужчиной. Иногда дар провидицы вызывал сверхъестественные видения. Однако Розана не доверяла им, поскольку не знала, действительно ли божество является ей, или она разделяет экстатические грезы верующих, приходивших в храм на протяжении трех тысячелетий.
Большинство людей были склонны не замечать очевидного, однако Розана Опулс часто видела слишком многое. И порой это оказывалось хуже, чем вообще ничего не видеть.
Священнослужитель, отправлявший ночные богослужения, закончил обряд. Помимо Розаны в часовне находились пожилая женщина, которая участвовала во всех храмовых службах с утра до поздней ночи, и Тило, рассеянный послушник-заика с перепачканными чернилами пальцами. Девушка встала и принялась растирать колени, чтобы согреть замерзшие ноги.
— Р-р-р-ро…
— Да, — отозвалась провидица, не дожидаясь, когда послушник закончит фразу.
Он собирался пригласить ее в кофейню — она прочитала это в его мыслях. Юноша уже начал лысеть, хотя ему было немногим больше двадцати. Его лоб покраснел, а кожа черепа под жидкими волосами стала пунцовой.
У Розаны он вызывал симпатию.
— Извини, Тило. Меня вызвал ликтор.
— Мм…
«Может быть, в другой раз?»
— Может быть, Тило.
Молодой человек с усилием улыбнулся.
— Извини.
Девушка направилась мимо послушника к двери часовни. Казалось, Тило случайно запнулся и врезался в нее.
Сознание Тило лопнуло, как пузырь, заполнив мозг Розаны.
…она видела себя со стороны, нагой и привязанной к кровати. По ее коже бежали языки пламени. Ее лицо было накрашено, и она улыбалась, как пустоглазая дурочка, нажравшаяся «ведьминого корня». Ее груди и бедра были увеличены в размерах, как у фигурки богини, вырезанной гномами, а тело покрывала тонкая пленка ароматического масла, которое горело, не причиняя ей боли. Розана содрогалась в своих путах, изгибаясь дугой на кровати. От ее горячего центра поднимались невидимые облака тепла и мускусного запаха. Она о чем-то молила, и слова непрерывным потоком лились из ее рта…
Розана отпрянула от послушника, разрывая контакт.
В его глазах она прочла ужас.
— Ты видела! — воскликнул он, внезапно перестав заикаться. — Ты видела!
Он убежал, путаясь в длинном одеянии.
Рядом с часовней бил фонтанчик. Провидица окунула лицо в чашу с водой и постаралась смыть воспоминания о Тило.
— Я вам не милашка, — сказала девушка, пытаясь обмануть себя. — Я не то, что видят люди.
Розана ополоснула глаза и щеки холодной водой. Она никогда не пользовалась румянами и помадой, а длинные рыжие волосы обычно прикрывала шарфиком. Не в ее правилах было завлекать мужчин, подобных Тило, однако, куда бы она ни пошла, ее везде преследовали мужские взгляды. Розана подозревала, что все женщины испытывают схожие чувства. Однако не все женщины обладали ее восприимчивостью и могли прочесть похотливые желания мужчин, проникающие в их разум.
— Розана, — окликнули ее.
Девушка выпрямилась. С ее лица капала вода, а перед платья промок и лип к телу.
В проходе стоял мужчина в плаще с накинутым на голову капюшоном. Это был Симен Рухаак, посвященный из ордена Факела, представлявшего собой административную ветвь культа. Рухаак обычно сопровождал приглашенных на аудиенцию. Послушники его боялись, поскольку он всегда появлялся, когда они заслуживали взбучки за провинность. Розана испытывала легкое сочувствие к клирику, видя сомнения за его напускной суровостью. Если ликтор Микаэль Хассельштейн был рыцарем культа Зигмара, то Симен Рухаак служил при нем оруженосцем.
— Я опоздала? — спросила девушка.
Рухаак покачал головой:
— Я просто пришел за тобой.
— Ликтор готов меня принять?
— Да. Он только что вернулся из дворца. Я буду благодарен, если ты не станешь его слишком сильно тревожить. Он выглядит расстроенным. Кажется, ему многое нужно обдумать.
Розана не совсем поняла смысл этого предупреждения. Попытка угадать мысли Рухаака тоже ничего не дала. Мужчину терзало смутное беспокойство, причины которого он и сам не вполне сознавал.
Рухаак знал о провидице больше, чем Тило. Пока они шли по коридорам к кабинету ликтора, клирик держался от нее на расстоянии. Он даже подобрал рукава своего облачения, чтобы избежать случайного соприкосновения.
Мужчины вокруг Розаны делились на две группы: одни ее желали, другие — боялись.
Перед кабинетом ликтора навытяжку стояли два рыцаря из ордена Пламенного Сердца, в полном вооружении. Обычно Хассельштейн не прибегал к таким предосторожностям, но в кризисные периоды он почти всегда обращался за помощью к военному подразделению культа. При всем своем могуществе — в Альтдорфе Хассельштейн согласно внутренней иерархии занимал вторую ступень после великого теогониста Йорри XV, — ликтор отличался повышенной мнительностью.
Рыцари шагнули в разные стороны, и Рухаак открыл дверь. Склонив голову, Розана вошла в кабинет. Дверь закрылась, и девушка увидела перед собой Микаэля Хассельштейна, исповедника Императора. Рухаак не последовал за провидицей.
Девушке случалось беседовать с Хассельштейном и раньше, но никогда наедине. В основном она видела его издалека, в то время, как он направлялся куда-нибудь по делам Храма или Императора. Обычно это происходило, когда он садился в карету или выбирался из нее, придерживая дорогие одеяния. Розана знала, что, по мнению ликтора, хранитель имперской казны Морнан Тибальт был его смертельным врагом, поэтому он постоянно плел и расплетал интриги, дабы завоевать благорасположение Императора. Хассельштейн проводил больше времени во дворце, чем в храме, красноречиво доказывая, что культу необходимо держаться в центре политической жизни. У Зигмара был молот, но ликтор предпочитал вести борьбу при помощи пера и бухгалтерских книг.
Розана подняла голову.
Ликтор лежал на кушетке, сняв башмаки. На нем было священническое облачение, однако оно застегивалось на манер пальто. Из-под него виднелся роскошный наряд придворного. Хассельштейн неважно выглядел. Его кабинет был большим, но казался несколько захламленным. На стене висел невыразительный портрет Императора, придавая помещению официальный вид. Перед высокими, узкими окнами стояла старинная ширма в ниппонском стиле, которую украшали изображения Зигмара, размахивающего молотом. Комнату освещал единственный канделябр. У Розаны сложилось впечатление, что ликтор погасил большую часть ламп, чтобы свет не резал ему глаза. На столе жреца лежали книги и груды бумаг, а на специальной подушечке были выставлены печати, рассортированные по размеру и назначению. Хассельштейн устремил взор на девушку и сел.
— Опулс, — резко бросил он, — оставайся там, где стоишь.
Розана застыла, как рыцарский караул за дверью.
— У тебя за спиной стул, — сказал ликтор. — Возьми его и садись.
Розана послушно села, скромно прикрыв ноги платьем. Стул был низким, и она почувствовала себя ребенком.
— Так-то лучше, — буркнул жрец, успокоено вздохнув.
Если Рухаак избегал прикасаться к провидице, то Микаэль Хассельштейн панически ее боялся. Розана подумала, что, будучи исповедником Императора, Хассельштейн знал много такого, о чем даже под пыткой не осмелился бы поведать никому, кроме своего бога.
— Опулс, — повторил жрец. — Розана, не так ли?
— Да, ликтор.
Хассельштейн встал и, как был, в чулках, начал ходить взад и вперед по комнате. Он двигался по полукругу, в центре которого находилась девушка. Даже не прикасаясь к жрецу, Розана почувствовала, что его обуревает множество забот. Тревожные мысли потрескивали и разлетались, словно искры. Рухаак был прав: ликтору предстояло многое обдумать.
— Дитя, ты уже несколько лет служишь Храму?
Розана кивнула.
— Ты хороший и верный слуга Зигмара. Я слышал о тебе только хвалебные отзывы.
Жрец налил себе бокал отличного эсталнанского шерри. Ему никогда не был свойствен аскетизм. На полу рядом с кушеткой стояло блюдо, на котором лежала остывшая курица с обглоданными ребрами и вывернутыми ногами. Розана вспомнила, что сегодня ей так и не довелось поесть.
Цыпленок жил себе счастливо, клевал зерно, рылся в соломе. Он был любимцем фермерской дочки. Но деревенская девчонка любила его не столь сильно, чтобы забыть о выгоде. Однажды она взяла птичку в руки и свернула ей шею. Перед Розаной часто представали такие видения, повествующие о судьбе животных. Стоит ли удивляться, она стала вегетарианкой.
Хассельштейн остановился, потягивая вино.
В его мыслях господствовала женщина. Розана услышала шорох юбок, почувствовала аромат духов, медленно тающий в воздухе, и прикосновение теплого, податливого тела. Насколько она знала, у Хассельштейна не было официальной любовницы. Провидица отдернула незримые щупальца и представила, что они, как и ее руки, покоятся на коленях.
Хассельштейн сделал еще глоток. Он устал.
— Ты сегодня была в порту?
— Да, отец Волрафф поручил мне помочь стражникам.
— Волрафф? Он человек деятельный. Молодец.
Розане показалось, что ликтор не собирается награждать отца Волраффа за проявленную инициативу. Она не удивилась бы, узнав, что молодого умного клирика внезапно отправили с миссией куда-нибудь за Море Когтей.
— Я пыталась выяснить что-нибудь о Твари.
Хассельштейн осушил бокал.
— Убийца, да. Я слышал о нем.
Розана не могла удержаться. Образы, источаемые Хассельштейном, были слишком сильны, чтобы их игнорировать. В них присутствовал и женский смех, и навязчивый сладкий запах. Ликтор думал не так, как Тило. Мальчик фантазировал о том, как проведет ночь. Хассельштейн не воображал, он вспоминал. Розана увидела тела, прижавшиеся друг к другу в торопливом любовном акте, в котором синяки и кровоточащие ссадины перемежались с ласками и поцелуями. И еще тьму, словно жрец пытался стереть часть своих воспоминаний.
— Мерзкая история. Что тебе удалось узнать?
Розана заставила себя не обращать внимания на картинку в мозгу Хассельштейна.
— Боюсь, немного. Думаю, убийца — это мужчина. Во всяком случае, он человек. Или принадлежит к расе, близкой людям.
Хассельштейн нахмурился. Вокруг него полыхал красный гневный ореол.
— Судя по жестокости, с которой совершались убийства, я полагал, что мы имеем дело с монстром, порожденным Хаосом.
— Я так не считаю. У Твари искажен рассудок, а не тело. По крайней мере, мне так показалось. Образы были неясные. В убийце есть нечто странное, физически. Это все, что мне удалось прочесть по предметам, которые сохранили стражники. Меня преследует ощущение, будто нечто важное находится совсем рядом, но все время ускользает от меня в сумятице чувств.
— Ты молода, — заметил Хассельштейн, — поэтому тебе еще не удалось отточить свои способности.
— Может быть, Храм назначит кого-нибудь более опытного вместо меня. Есть ведь еще Ханнелора Цишлер и Беата Хеттиш.
Ликтор на мгновение задумался, затем принял решение:
— Нет, Розана. Ты тоже имеешь право проявить себя. Подключая к делу другую провидицу, мы только добавим неразберихи. И потом, сейчас в Альтдорфе нет никого, кроме тебя. По всем признакам, убийства будут продолжаться, поэтому у нас нет времени, чтобы посылать за Цишлер или Хеттиш. Тварь нужно поймать как можно скорее.
— Да.
— Ты можешь еще что-нибудь рассказать об убийце?
Розана не была уверена, что ей следует упоминать об этом, но…
— Это не имеет прямого отношения к моим видениям, однако незадолго до моего прибытия стражники нашли важную улику, а затем ее уничтожили.
Хассельштейн заинтересовался.
— Вот как, — нетерпеливо сказал он. — И что это было?
— Обрывок зеленого бархата, ликтор. Вроде того, из которого шьют одежду придворные.
Хассельштейн стиснул пальцы так, что бокал разлетелся вдребезги. Розана вздрогнула, почувствовав, как гнев иерарха заполнил комнату.
Лицо жреца осталось спокойным и безучастным, однако в его душе клокотала ярость. Он достал платок и перевязал пораненную руку.
— Розана, ты давала какие-нибудь обеты? Я знаю, что ты не послушница, но тебя связывают с Храмом определенные обязательства, не так ли?
— Я принесла обеты верности и послушания.
— Послушания? Хорошо. Храм должен стоять на первом месте, ты понимаешь? Империя переживает опасные времена, и только мы ставим интересы Империи превыше всего.
Хассельштейн повторил фразу, которую произнес однажды в частной проповеди для служителей культа. Отец Волрафф посмеялся над этой речью и спросил у Розаны, может ли она припомнить такой период в истории, когда Империя не подвергалась бы опасности.
— Обо всем, что тебе станет известно о Твари, ты должна докладывать мне первому. Если меня не окажется на месте, обратись к Рухааку. Это жизненно необходимо.
— Я… я понимаю.
— Надеюсь на это. Помни, у нас есть орден Пламенного Сердца. Все, что может сделать стража, наши воины сделают гораздо лучше. Я не доверяю стражникам. Слишком многие преступники ускользнули из их рук.
С этим Розана не могла не согласиться. После того, что она увидела, портовая стража представлялась ей сборищем жадных болванов. Окажись Тварь богатым человеком, она легко откупилась бы от ареста. Провидица не желала отвечать за этих хапуг.
— И необходимо держать все в секрете. Возможно, правда такова, что чем меньше людей знает ее, тем лучше.
Мысли Хассельштейна снова переключились на любовницу. Женщина стонала от страсти в его объятиях. Неужели все здесь думают только об одном?
— Я понимаю.
— Наш Храм богат, Розана. И я не вижу причины, по которой ты не могла бы получить вознаграждение за свои труды.
Розану это заявление шокировало сильнее, чем если бы ликтор залепил ей пощечину.
— Если ты оправдаешь мое доверие, думаю, я смогу назначить тебе солидный пансион. Достаточно, чтобы ты могла поселиться в любом уголке Империи и заниматься любым делом, которое придется тебе по душе. Ты получишь хорошее вознаграждение, независимо от того, решишь ты найти себе мужа или продолжишь охотиться на убийц. Если тебя утомят твое имя и твое происхождение, ты получишь новую биографию.
Это было поразительное предложение.
— Я подчеркиваю, что это дело представляет огромную важность для меня — для культа Зигмара, поэтому я буду живо интересоваться твоими успехами. Служи нам хорошо, и лишь немногие из твоих желаний я не смогу исполнить.
Розана склонила голову. Шарф соскользнул с ее головы.
Забывшись, Хассельштейн шагнул вперед и привычно протянул руку, словно намеревался одарить целительным прикосновением просителя. Этот жест традиционно заканчивал исповедь, обозначая, что жрец принимает на себя грехи кающегося.
В дюйме от рыжих волос, слегка приподнявшихся навстречу ладони, рука Хассельштейна застыла.
В своем воображении он обладал женщиной в тесной темной каморке — в нише или маленькой комнате. Колени женщины были напряжены, и она опиралась на спинку стула, чтобы удержаться на ногах. Они оба удовлетворенно урчали, и запах похоти висел в воздухе, как альтдорфский туман. Юбки женщины и одеяние жреца были смяты и растрепаны, его руки шарили под ее одеждой, как пиявки впиваясь в ее тело. Лицом жрец уткнулся в волосы любовницы. Сначала они были рыжими, как у Розаны, но затем стали светлыми и мягкими, как шелк. Когда любовники достигли пика наслаждения, женщина обернулась лицом к жрецу и жадно лизнула его в подбородок. Глядя сквозь глаза Хассельштейна, Розана вновь увидела свое лицо, однако изображение дрожало, как потревоженная поверхность пруда. Желания жреца накладывались на его воспоминания. Глаза Розаны изменили цвет с зеленого на голубой, ее черты начали меняться. Лицо исказилось и превратилось в несколько других лиц. Одно из них — провидица была абсолютно уверена — принадлежало Маргарет Руттманн, последней жертве Твари. И другие тоже казались смутно знакомыми, однако она не могла их узнать.
Ликтор отдернул руку и вытер ее о свой плащ.
— Благословляю тебя, — сказал он. — Иди…
5
Девушка убегает сквозь туман, однако Тварь проворнее всех в городе. Она не знает, на двух ногах мчится или на четырех, но ее когти высекают искры из мостовой. Девушка хромает, она подвернула лодыжку, попав ногой в выбоину. Ее тело сотрясают рыдания, поскольку она знает, что будет дальше.
У беглянки уже есть отметина. Царапины на ее лице все еще кровоточат.
Булыжная мостовая кончается. Деревянные доски шатаются и гремят под их ногами, значит, они выбежали на пристань.
Они в доках. В старых заброшенных доках. Вокруг ни души. Они здесь одни. Тварь довольна.
Мальчишеская оболочка медлит, давая девушке несколько мгновений, чтобы принять меры. Беглянка находит лестницу и начинает спускаться с причала на каменистый берег реки.
Тварь сбрасывает мальчишескую оболочку и хватается за деревянные жерди, которые выступают над лестницей.
Внизу девушка продолжает спускаться. Она исчезает в тумане, но Тварь слышит ее всхлипывания и стук ее сердца. Она чует страх своей жертвы.
Тварь знает ее. У добычи есть имя: Труди.
Туман великолепен. Твари кажется, что он стал частью ее самой, возник из ее сгустившегося дыхания. Туман сродни Твари, она чувствует себя уютно в серой пелене. Туман ее друг, подобно извилистым переулкам, штабелям товаров под пристанью и ночи, которая опускается на город, как черный бархат.
Лестница старая и прогнившая. Ступенька ломается, и девушка падает. Тварь слышит стон, означающий, что добыча неудачно приземлилась, и у нее перехватило дыхание.
Где-то за рекой звучит сирена. Две баржи проходят в опасной близости друг от друга. Тварь слышит, как бранятся между собой ночные сторожа. Они находятся очень далеко.
Дабы не утруждать себя спуском по лестнице, Тварь прыгает с причала. В это время суток вода опускается, поэтому Тварь приземляется на мелководье. Ее колени и лодыжки подгибаются, и она вынуждена встать на четвереньки.
Под ногами и руками она чувствует гальку и осколки глиняных курительных трубок, которые моряки и грузчики бросали сюда веками. И хотя до моря далеко, иногда попадаются морские раковины, отвалившиеся с днища океанских судов, приходящих по Рейку из Мариенбурга.
Тварь встает на ноги, рассекая воздух когтями. Оболочка-мальчик сгинула в тумане, пропала навеки…
Девушка рядом. Затаив дыхание, она скорчилась за толстым деревянным столбом.
Тварь скачками направляется к своей жертве, не обращая внимания на шорох гальки под ногами.
Она хочет произнести имя девушки, как пыталась сделать это и раньше, с другими. Но слово застревает у нее во рту. Ее челюсть отказывается нормально работать.
Тварь находит девушку…
…И девушка испускает истошный вопль.
6
Диен Ч'инг размышлял о том, что уже не так молод, как прежде. Его лицо осталось гладким, как восковая бумага, а волосы были белыми с детства. Не многие могли угадать его возраст, но сам он точно знал, сколько ему лет. Шестьдесят пять. Он служил Владыке Циен-Цину — Тзинчу, как повелителя называли в этих варварских землях, — всю жизнь. За свою службу он получил вознаграждение. В числе всего прочего ему были дарованы неубывающие силы, здоровье и жизненная энергия. Циен-Цин, Повелитель Пятнадцати Дьяволов, платил за преданность долголетием. Ч'инг имел все основания считать, что будет жить долго, гораздо дольше, чем самые почтенные из его предков.
За свою жизнь Диен Ч'инг изъездил весь Известный Мир из конца в конец. Он побывал на каждом континенте, видел мучения и гибель своих врагов, вкусил наслаждения, доступные только членам его запрещенного культа. И все же катайцу казалось, что он поднялся всего на несколько уровней Пагоды. Сколько Диен Ч'инг себя помнил, он служил Незримой Империи. Ему казалось, что в ближайшее время он должен больше узнать о великой цели Циен-Цина.
Этим вечером он направлялся на встречу со своим непосредственным начальником, и возможно, ему откроется что-то новое.
Диен Ч'инг выскользнул из покоев, отведенных ему во дворце, и, воспользовавшись преимуществом, которое давал ему туман, незамеченным зашагал через город. Катаец оттачивал это искусство годами. В какой-то мере туман подпортил ему удовольствие от шутки. Любой недоумок сможет незаметно прокрасться под покровом тумана, но лишь адепт уровня Ч'инга способен пройти незамеченным по людным улицам в полдень ясным, безоблачным днем.
Воспользовавшись принесенным ему ключом, катаец вошел в одну из комнат «Священного молота Зигмара» на улице Ста Трактиров. Это заведение не было похоже на шумные и грязные пивнушки в округе. Наоборот, тихое и аккуратное, оно напоминало частный клуб, куда могли попасть только самые отчаянные воры и профессиональные убийцы. Только обладатели ключа имели возможность проникнуть внутрь, а раздобыть ключ было сложнее, чем добиться аудиенции у Императора.
Стоя в темном коридоре, Ч'инг прислушался к разговору, доносящемуся из бара.
— Говорю вам, он бросает тень на всех нас, — резко заявил мужчина с тилейским акцентом.
— Я согласен с тобой, Этторе, — откликнулся его более утонченный и обходительный собеседник. — Но что мы можем сделать? Все в руках Зигмара и, конечно, портовой стражи.
Послышался смех. Ч'инг улыбнулся. Вот, значит, как убийцы проводят свой досуг.
— Тварь — это настоящий мясник. Он выставляет убийц в дурном свете.
— Ты повесил свою последнюю жену на ее ночном колпаке, как я слышал.
— Это было личное дело.
— А затем ты отлупил своих детей раскаленной докрасна кочергой.
— Они проявили непослушание. К тому же твои руки тоже нельзя назвать чистыми, мой друг Квекс.
— Я этого не отрицаю, — согласился вежливый убийца. — Но я никогда никого не лишал жизни бесплатно.
— Я считаю, что мы сами должны изловить Тварь, — хрипло сказал третий участник беседы.
— Что? — вспылил Этторе. — Нам? Помогать портовой страже?
— С тех пор как Тварь начала убивать шлюх, стражники стали слишком часто соваться, куда им не следует. Они не могут поймать чудище, зато портят жизнь нам. Припомни, когда старина Дикон схватил кого-нибудь в последний раз?
Никто не смог ответить.
— Так вот, сегодня он арестовал Фагнара Бриса, а пара стражников избила Шаттена.
— Какой ужас! Этак в следующий раз они откажутся брать взятки.
— Брис был животным, — возразил Квекс. — Не многим лучше, чем Тварь. Он зря использовал пилу в случае со вдовой фон Праунхейм. Это был бессмысленный и мерзкий поступок.
— Брось, Квекс, если Тварь продолжит убивать, ты сможешь обсудить вопросы этикета с Брисом в крепости Мундсен.
— Тварь — это любитель, господа, а любители всегда попадаются. Или исчезают без следа.
— Пожелаем ему удачи и давайте еще выпьем.
— Хорошая мысль, ребята.
На плечо Ч'инга опустилась тяжелая рука. Катаец мгновенно извернулся и вскинул руки, приготовившись защищаться.
Он отдавал предпочтение стилю «журавля», при котором разведенные в сторону руки помогали удерживать равновесие, а ноги наносили быстрые удары, подобные молниеносным движениям острого журавлиного клюва.
— Осторожно, — послышался знакомый голос. — Коридор узкий. Ты сломаешь запястья.
Ч'инг расслабился и согнул спину в поклоне. В темноте глаза Ефимовича светились, как тлеющие угли.
— Рад тебя видеть, друг мой, — сказал верховный жрец Тзинча. — Как давно мы встречались в последний раз?
— Более тридцати лет назад. В Жуфбаре.
— Ах да, тогда вас постигла неудача. Я не перестаю сожалеть об этом. Мы тогда впали в немилость.
— Ты прав. — Отметины на руках Ч'инга, появившиеся в тех местах, куда его поразило жало демона, все еще болели.
— Знаешь, тот человек умер. На севере, на Великом поле битвы у Вершины Мира.
Ч'инг поклонился, выражая благодарность за приятные новости.
— Я счастлив это слышать
— А женщина-вампир… Э, ты должен знать, что с ней случилось потом. Она живет в этом городе.
— Женевьева Дьедонне. Мы с ней еще не посчитались. Но ее время наступит позже. В конце концов, ни один из нас не стареет.
Ефимович рассмеялся,
— Я снял комнату наверху. Пойдем.
Они поднимались на второй этаж в кромешной темноте. От Ефимовича исходило слабое свечение, оттеняя красным его кожу.
— Где твой приятель? — спросил Ч'инг.
— Респиги? Не вздумай называть его так, когда он поблизости. Этот человек считает себя моим последователем. Он сейчас бродит в тумане и выполняет мою работу.
— Передавай ему мои наилучшие пожелания.
— Непременно.
Войдя в комнату, предводитель бунтовщиков зажег лампу. Обстановка в его жилище состояла из кровати, стола и множества книг, которых было не меньше, чем в дворцовой библиотеке. В том числе там хранились и крамольные памфлеты самого Ефимовича, которые были увязаны в толстые пачки. «Дети земли, поднимайтесь!», «Сбросим оковы», «Вы и вышестоящие лица», «Гряди, революция!».
Ч'инг взял одну из книг. Она была новенькой, в аккуратном переплете, однако на корешке отсутствовало название.
— Это самое популярное мое произведение, — сказал Ефимович. — Оно называется «Твари в зеленом бархате». В нем анализируются преступления правящего класса. Истории о мужчинах, женщинах и детях, раздавленных железным каблуком привилегий, возмутят чернь по всей Империи.
Верховный жрец был явно доволен собой. Ч'инг пробежал глазами несколько строчек. Книга напоминала справочник, в котором излагалась история первых семей страны, и приводился список преступлений, совершенных ими за века. Страница, которую открыл катаец была посвящена роду Крейшмеров из Ферлангена. Ч'инг никогда о них не слышал, но, судя по всему, эти вельможи были мелкими деспотами, которые вешали, клеймили, пытали, насиловали, грабили и порабощали местных крестьян, дабы удовлетворить свои прихоти.
— Ловкая ложь, я полагаю?
— О нет, и в этом вся хитрость. Все это правда. Эти люди полагают, что, будучи последователями запрещенного культа, мы служим злу. Но представь, что они увидят наши труды и достижения…
Барон Отто Крейшмер, ныне покойный, повесил двадцать семь своих крестьян за время от восхода до заката, чтобы выиграть спор у своей сестры на празднике в Миттерфрухл.
Ч'инг отложил книгу.
— В Катае такие же порядки. Король Обезьян сидит в своем Вечном Саду и хвастается подвигами, совершенными в юности, а между тем его министры бессовестно обворовывают казну и обращаются с народом как с рабами. Да и Кислев, как ты знаешь, страдает под игом абсолютной монархии.
Глаза верховного жреца вспыхнули.
— Да, но только в Империи людям внушают, что они свободны, тогда как они опутаны цепями. Наши короли и цари не скрывают, что их власть основывается на тирании. Карл-Франц умелый правитель, и потому он особенно опасен. Это встряхнет его немного…
Смутьян похлопал ладонью по стопке бумаг. Чернила не успели просохнуть.
— Завтра это воззвание будет на улицах. Империя похожа на сухое полено…
Ефимович ухватил большим и указательным пальцами нижние веки.
— …полено, которое готово воспламениться в любой момент.
Он оттянул кожу, и его лицо сползло целиком. В руках служителя Циен-Цина болталась безжизненная маска.
Зная, чего ожидать, Ч'инг отвел взгляд.
— Ну вот, — сказал верховный жрец. — Теперь моя кожа снова может дышать.
Катаец обернулся и узрел истинный облик своего собрата по Хаосу.
Черты его лица напоминали человеческие, но кожные покровы были прозрачными, как сосуд из дутого стекла, внутри которого полыхало вечное пламя. Глядя на Ефимовича, Ч'инг различал контуры черепа, но вместо мышц и плоти пространство между костями и кожей заполнял неугасимый огонь. Он не давал тепла, но и не утихал.
— Знаешь, некоторые люди в этом городе считают, что я разжигаю смуту.
7
Она проснулась и тут же забыла свой сон…
…но ее сердце по-прежнему стремительно билось, и страх не отпускал. Розана дрожала, покрывшись холодным потом. Эхо ее крика все еще гуляло под каменными сводами маленькой комнаты.
Девушка села, и ее одеяло, наконец, соскользнуло на пол. Она металась во сне, поэтому практически все постельные принадлежности упали с кровати.
За узким окном ее кельи должны были светить две луны, однако снаружи висела только серая хмарь. На письменном столе горел ночник, озаряя небольшое пространство между стопками книг. Розана всегда зажигала огонь по ночам. Это была последняя слабость, оставшаяся с детских лет.
Обхватив себя руками, девушка лежала так, пока дрожь не утихла.
Иногда по ночам провидица погружалась в сладкие грезы, но в большинстве случаев ей снились кошмары. Это была неотъемлемая часть дара, к которому она так и не смогла привыкнуть.
И всякий раз, когда страшные видения вторгались в ее сны, Розана жалела, что не родилась толстой, глупой и нормальной, как ее сестры. Она вышла бы замуж за охотника или лесоруба, родила бы пятерых детей, и по ночам ее не беспокоило бы ничего, кроме громкого храпа супруга.
Девушка выпуталась из последней простыни и, шлепая босыми ногами по неимоверно холодному каменному полу, направилась к возвышению, на котором стоял тазик с водой.
Хотя Розана не была жрицей или послушницей, однако строгие правила Храма касались и ее. В келье отсутствовало зеркало, дабы ею не овладели тщеславные помыслы. Впрочем, сейчас это скорее радовало, чем огорчало провидицу. Она боялась, что, увидев свое отражение, вспомнит слишком много нежелательных подробностей…
Опустив руки в холодную воду, девушка прогнала остатки сна. Ее сердцебиение замедлилось и пришло в норму. Плеснув водой в лицо, Розана смыла пот и кошмары.
Сон возвращался к ней по частям…
Она прижала кулаки к глазам, стараясь избавиться от наваждения.
…Она бежала сквозь туман, спасаясь от кого-то или от чего-то, преследовавшего ее по пятам. Она слышала хриплое дыхание и скрежет когтей о мостовую. Вокруг нее витал запах тухлой рыбы. Теперь она мчалась по деревянным доскам, надеясь, что успеет добежать до конца причала. В тумане возникла лестница. Если она добежит до нее, то, может быть, сумеет спастись…
Розана опустилась на колени, позволяя вещему сну вернуться.
…Она быстро спускалась. Ее длинная юбка зацепилась за случайный гвоздь и порвалась. Подняв голову, она заметила силуэт преследователя на краю пристани. Его глаза сверкали. Зеленый бархат. Острые зубы. Когти. Несомненно, это — Тварь. Царапины на ее лице все еще саднили. Она боялась, но не только за себя…
Розана была смущена. Как уже бывало не раз, она не могла различить, кто присутствовал в ее видениях. Имена ускользали от нее. Девушка, которую провидица увидела во сне, работала в гостинице «Приют странника», у нее были братья Йохим и Густав, однако собственное имя беглянки не всплыло среди обрывков воспоминаний. У существа, которое гналось за ней, во внешности было нечто от многих мужчин, которых когда-либо знала несчастная жертва. Однако Розана не могла отделить реальность от наслаивающихся друг на друга воспоминаний. Когда девушка убегала, в ее мозгу пульсировало одно имя. Вольф. Вольф был ее любовником. Но лицо, возникшее в ее сознании, смешивалось с размытым обликом Твари. Провидица попыталась разделить два образа и не смогла. Она видела идеализированного Вольфа, но он, скорее всего, существовал только в воображении девушки. Благородный, красивый юноша с добрым лицом, который живо напомнил Розане барона Йоганна фон Мекленберга. И тут образовался еще один слой, заставив провидицу задуматься, чем вызван интерес выборщика к расследованию. В сознании девушки лицо Вольфа постоянно менялось.
…Тварь настигла свою жертву и вскрыла ее тело…
Розана отчаянно пыталась вырваться. Хотя девушка должна была выяснить как можно больше, она сопротивлялась видению. Она больше ничего не желала знать, но уже не могла остановиться. Ей пришлось вытерпеть все до конца, пока на нее не опустилась кромешная тьма.
…После вечности мучительной боли она умерла.
Сон закончился, и Розана снова стала собой, а та, другая девушка, исчезла из ее сознания, словно ее и не было вовсе.
Провидица больше не верила ни в одного из богов. Даже в Зигмара. Боги не допустили бы такого.
Погибшая девушка встречала нападавшего раньше, но не была уверена, что узнала его. Подобно другим, перед смертью она впала в панику и смятение. Однако провидица слышала шорох бархата столь же явно, как и в случае с Маргарет Руттманн. Зеленый бархат.
Пережитый кошмар заставил ее забыть о естественных потребностях организма. Розана сняла мокрую ночную рубашку и тщательно вымылась, словно пытаясь стереть все следы контакта с умершей.
Снаружи было тихо. Скоро за пеленой тумана взойдет солнце и начнется трудовой день.
Розана легла в постель и укрылась одеялом с головой. Свернувшись калачиком, она закуталась в простыни, как в кокон.
Все, что ей привиделось во сне, произошло наяву. И это случилось ночью, вероятно, в тот самый момент, когда у нее начались кошмары. Это убийство отличалось от семи других.
Где-то снаружи стыло восьмое тело, которое пока никто не нашел.
Часть 3 Поединок
1
Когда колокол в храме Зигмара пробил семь, солнце встало над Альтдорфом. Однако в городе, над которым висела густая пелена тумана, царил сумрак.
Фонарщики спали допоздна, зная, что им не придется тушить светильники на городских улицах, пока туман не рассеется. Имперская армия зажгла традиционные противотуманные огни на Кёнигплац, а на противоположном берегу реки Храм открыл приют для горожан, заблудившихся из-за непогоды.
В черте города вдоль реки вывешивались фонари, чтобы указывать путь паромщикам и барочникам. Торговля должна была продолжаться, хотя из-за тумана лодки и баржи еле ползли.
И пока сборщики налогов ощупью передвигались во мгле, приток контрабанды в город увеличился десятикратно. Поскольку все товары поступали в порт, кое-кто мог рассчитывать на быстрый, хотя и незаконный заработок. Позже «рыбники» принесут благодарные жертвы Мананну, богу морей, который послал туман и помог им облапошить торговцев.
Торжественную процессию в честь героев Империи, изгнавших гоблинские орды из Аверланда, отменили без лишнего шума. Карл-Франц не жаловал туман и суеверно боялся покидать дворец в такую погоду. Его прадедушка Матиас IV имел привычку выходить из своих покоев и под прикрытием густой пелены бродить среди своих приближенных, дабы выяснить их истинное отношение к особе Императора. Однако он бесследно сгинул в тумане. Даже сотню лет спустя иногда объявлялись белобородые авантюристы, которые провозглашали себя законными правителями.
Накануне вечером, когда на город только опустился туман, в казармы, расположенные напротив дворца, поступил приказ направить отряд имперских войск в помощь городской страже. Эти меры, ставшие традиционными, порождали неразбериху и сумятицу, которая нередко заканчивалась кровопролитием.
Туман перетек через высокие городские стены, но в окрестных лесах он обратился в легкие прозрачные пряди. Словно большая чаша, город удерживал в себе серовато-бурую муть. Туман окутал приречье и порт, а затем повис над складами компании «Рейк и Талабек». К утру весь город укрыла плотная пелена.
Туман повлиял на всех — на Императора во дворце и великого теогониста в храме, на лодочников и грузчиков в доках, на студентов и преподавателей в университете, на игроков и проституток с улицы Ста Трактиров, на сборщиков пошлины с мостов над рекой, на купцов из северо-западного торгового квартала, на нищих и попрошаек из восточного квартала, на суровых слуг закона и хитроумных прислужников темных сил. Одни не любили влажную всепроникающую хмарь, другие охотно покидали свои дома, используя возможности, которые открывались перед ними в ненастье.
Туман благоприятствовал преступникам, но еще больше — заговорщикам.
Шигулла, управляющий доками, долгие годы водил дружбу с «крюками», а двоюродный брат Пера Буттгерайта был «рыбником». Хотя подмастерье не принадлежал ни к одной из банд, он оказался втянут в их бессмысленную, бесконечную войну.
Пер мечтал стать студентом, но наука ему не давалась. Тогда отец объявил сыну, что обучение ремеслу откроет перед ним широкие перспективы, и определил его на пять лет в доки, где юноша должен был выполнять самую грязную работу за ничтожную плату. Отцу Пера исполнилось сорок восемь, однако он все еще числился в учениках у каменотеса Лилиенталя. Престарелый подмастерье без устали твердил о возможностях, которые возникнут, как только он завершит учебу — или умрет от сердечного приступа после того, как тридцать пять лет ворочал тяжелые глыбы гранита и заваривал чай.
Буттгерайт первым приходил на склад «Любимца Мананна» и ставил чайник на огонь. Затем он ждал, пока Шигулла придумает ему очередное пакостное задание. Как правило, Пер либо занимался уборкой, либо сортировал рыбу, отделяя хорошую от протухшей. Первая предназначалась для продажи на Маркетплац по ту сторону реки, вторую тут же отправляли в суп бедняки из Восточного квартала. Разумеется, сегодня мастер велел юноше развесить фонари под причалом. Если работа была сопряжена с вонью и грязью, Шигулла всегда поручал ее Буттгерайту.
Фонари — медленно горящие свечи в жестяных клетках, оборудованных полированными отражателями, — быстро ломались, а ущерб вычитался из заработка подмастерья. Пер отнес их на край пристани и начал спускать, по два зараз.
— Лестница совсем прогнила, — пожаловался он вслух. — В конце концов, кто-нибудь с нее свалится и утонет.
Пятнадцать фонарей нужно было развесить на пятнадцать крюков вдоль причала, выше уровня прилива.
Осторожно пробираясь сквозь туман, Буттгерайт слышал, как Шигулла смеялся вместе с кем-то из своих старых приятелей. Они перемывали косточки распутной графине-выборщице Нулна и ее элитной армии любовников. Для Эммануэль фон Либевиц — глумились сплетники — верность в любви означает, что она спит одновременно не более чем с десятерыми мужчинами. Старики, давно покинувшие банду «крюков», злословили на ее счет с особым удовольствием. Говорили, что графиня столь гордится своей красотой, что ее летний домик изнутри отделан зеркалами, а служанки светской львицы обязаны носить маски, чтобы она, как звезда, сияла на их фоне.
Буттгерайт опасливо спускался со ступеньки на ступеньку. Он почти не видел своих ног и боялся, что одна из дощечек сломается. Угодив ногой в воду, Пер понял, что оказался там, где нужно. В утренние часы река поднималась и заливала прибрежную гальку. Молодой человек снял мокрый башмак и потряс его. От лестницы к столбам, поддерживающим причал, тянулась веревка, которая должна была отмечать границу прилива, однако теперь она немного провисла и полоскалась в воде. Первый фонарный крюк находился на лестнице, прямо над тем местом, где была закреплена веревка.
Пер видел Эммануэль фон Либевиц во время речной процессии и не сказал бы, что она выглядела хоть сколько-нибудь отталкивающе. Графиня, несомненно, была самой красивой женщиной в Империи. Она напомнила юноше его мать, только косметики на ней было больше и одежда была богаче. Следует признать, что на церемониальной лодке вместе с графиней находились несколько молодых мужчин, некоторые из них были одного возраста с Буттгерайтом. Все спутники красавицы были облачены в облегающую униформу, украшенную галуном и лаковой кожей. У нескольких из них лица были раскрашены ярче, чем у графини. Буттгерайт воспылал к ним личной ненавистью: их работа казалась куда более привлекательной, чем заваривание чая и соскребание ракушек.
— Поторапливайся, рыбья морда! — заорал сверху Шигулла. — Парни из «Рейка и Талабека» уже развесили все фонари и приступили к разгрузке. Немедленно просыпайся и берись за работу, иначе мы потеряем клиентов.
Буттгерайт негромко выругался сквозь зубы и, держась одной рукой за лестницу, повесил первый фонарь на крючок, который находился на уровне его коленей. Зажав второй фонарь в зубах, он спустился на пару ступенек ниже и нагнулся, все еще стараясь не промокнуть целиком., В это время лестница хрустнула, и парень полетел в грязную воду Рейка.
Шигулла обожал дворцовые сплетни. Теперь он пересказывал невероятные истории о Леосе, брате Эммануэль. Если верить управляющему, бесстыдство сестры отвратило виконта от женщин, и теперь он искал утешения с отвергнутыми любовниками графини. Буттгерайт хотел бы посмотреть, как старый болтун повторит эти слова в лицо Леосу фон Либевицу. Этого человека считали самым опасным дуэлянтом в Империи, и он запросто разукрасил бы рожу Шигулле. Конечно, вельможа в одеянии из зеленого бархата счел бы ниже своего достоинства драться с престарелым бандитом из доков, однако Пер имел право помечтать.
— Я велел поторапливаться, а не ублажать себя! — рявкнул Шигулла.
Он отпустил какую-то шутку насчет своего подмастерья, которую Буттгерайт не разобрал, однако приятели управляющего дружно заржали.
Ублюдки.
Буттгерайт достал из трутницы трут и поднес его к фитилю первого фонаря. Огонек вспыхнул, и видимость стала лучше.
Позади лестницы было темно. Там находились установленные крест-накрест бревна, скрепленные между собой ржавыми скобами и проволокой. Сваи упирались в каменистое речное дно, поддерживая причал, принадлежащий «Любимцу Мананна». Они же фиксировали конструкцию между каменными стенками дока.
Вода и туман образовывали водовороты в замкнутом пространстве между сваями.
Некий предмет, завернутый в тряпку, плавал под причалом, зацепившись за проволоку.
Сначала Пер не мог понять, что это такое, затем он заметил в воде кровь.
— Буттгерайт! — ярился Шигулла. — Во имя Зигмара, что ты там делаешь?!
У подмастерья желудок подкатил к горлу. Он хотел позвать управляющего, но боялся, что, если откроет рот, его завтрак попросится наружу.
Непонятный предмет медленно сносило в сторону юноши.
— Буттгерайт, я тебя сейчас крюком приласкаю!
Прямо на поверхности воды показалось лицо женщины.
На Пера уставились пустые глазницы, источавшие кровавые слезы.
Наконец молодой человек обрел голос и завопил.
2
В тумане было легко заблудиться. Когда рассвело, Женевьева Дьедонне вернулась в жилище, которое она делила с Детлефом Зирком. Дом находился на Храмовой улице прямо напротив Театра памяти Варгра Бреугеля, где актер и драматург выступал в спектакле «Туманный фарс». Девушка, которой было шестьсот шестьдесят семь лет отроду, сняла плащ и повесила его на крючок за дверью. Она очень любила этот предмет одежды. Плащ был подарен ей наследником престола Люйтпольдом, который испытывал к вампирше чувство сродни обожанию. Чудесный зеленый бархат! Если бы она чаще бывала при дворе, то легко сошла бы там за свою.
Женевьева подумала об Освальде, развращенной расчетливой машине в зеленом бархатном одеянии, и повернулась спиной к плащу.
Пряди тумана проникли внутрь вместе с ней. Насытившись во время ночной охоты, она чувствовала сонливость, которая нападала на нее каждые две-три недели. Она проспит несколько дней и проснется с обновленными силами.
Однако вампирша не спешила отправляться на отдых. Кровь еще струилась по ее жилам, и во рту она чувствовала вкус пищи…
Детлеф спал в соседней комнате. Обычно он ложился поздно, ужиная после представления. Однако прошлым вечером они не были вместе. Женевьева не могла припомнить, когда в последний раз они спали вместе — спали, а не выбирали взаимно удобное время для любви. У вампира и человека были разные жизненные циклы.
На стенах комнаты висели портреты Детлефа и афиши, на которых актер был изображен в своих лучших ролях: Лёвенштейн в «Предательстве Освальда», барон Тристер в «Одиноком узнике Карак Кадрина», Гуиллаум в «Барбенор, побочный сын Бретонии», Оттокар в «Любви Оттокара и Мирмидии» и Принц-Демон в «Странном цветке».
Прошло четыре года после событий в Дракенфелсе, а они все еще оставались вместе. Этот период был плодотворным, но время оказалось добрее к Женевьеве, чем к ее спутнику. Детлеф прибавил в весе. К тому же он столь часто накладывал грим, изображая стариков, что и сам стал выглядеть старше своего возраста. Женевьева, однако, не менялась. Ее душа старела, а кровь оставалась молодой.
Нежданная слезинка показалась в уголке ее глаза и потекла по щеке. Вампирша вытерла красную каплю тыльной стороной ладони и слизнула, смакуя вкус крови.
За долгие века она должна была привыкнуть к быстротечности времени. Все вокруг менялось, кроме нее.
Из соседней комнаты послышался шум, и Детлеф, спотыкаясь, вышел к ней. Его ночная сорочка пузырилась на животе, а волосы и усы были в полном беспорядке. Актер не пожелал вампирше доброго утра.
— Вчера вечером театр был наполовину пуст, — сообщил он. — За его стенами слишком туманно, чтобы наш «Фарс» привлек публику.
— В последние несколько недель число зрителей уменьшается, дорогой.
— Ты права, Жени. Наш сезон близится к концу.
Вампирша поняла скрытый смысл его слов и грустно согласилась.
— Где ты была прошлой ночью? — устало спросил Детлеф.
— Охотилась, — ответила Женевьева, вспоминая подробности.
Госпожа Бирбихлер, у которой Хельмут Эльзассер снимал жилье, практически усыновила своего постояльца. Она заявила, что молодые люди, покинувшие родной дом, не способны позаботиться о себе, поэтому нужна женщина, которая присматривала бы за ними. Пожилая дама была бездетна, однако у ее подруг имелись молодые родственницы, и время от времени Хельмут «случайно» встречал то одну, то другую девушку. По правде сказать, Эльзассеру нравилась племянница вдовы Фликеншильдт, Ингрид, чьи длинные светлые волосы ниспадали густой волной до коленей. Юноша даже условился о встрече с белокурой красавицей на следующей неделе, однако чрезмерная забота и внимание домовладелицы иногда выводили его из себя.
— Кушай, кушай, — кудахтала хозяйка, ставя еще одно блюдо с овсяными лепешками на стол. — Кушай, иначе похудеешь и умрешь.
Протестовать было бесполезно. Госпожа Бирбихлер полила лепешки сиропом и пододвинула тарелку своему любимцу.
Эльзассер взял нож с вилкой и приступил к еде. Когда он одобрительно кивнул, не имея возможности разговаривать с набитым ртом, его покровительница не преминула заметить, что позаимствовала рецепт у Фликеншильдтов.
Эльзассера окружали женщины, которые хотели его побыстрее женить. Порой молодой человек чувствовал себя жертвой большого заговора. Однако лепешки были вкусные.
— Горячий кофе, — объявила госпожа Бирбихлер, наполняя кружку размером с небольшое ведерко. — Он успокоит желудок и поможет тебе согреться. Если будешь есть слишком быстро, у тебя случится несварение и ты умрешь.
Эльзассер сделал большой глоток. Кофе был черный, крепкий и горький. Госпожа Бирбихлер не признавала сахар и сливки. По ее словам, эти продукты способствуют полноте, а от избыточного веса можно умереть.
— Тебе не следует выходить из дому в туман. Ты можешь простудиться и умереть.
Макнув лепешку в кофе, Эльзассер ответил:
— Я иду на работу, госпожа Бирбихлер. Это моя обязанность.
— Пусть эту обязанность возьмет на себя кто-нибудь другой. Кто-нибудь менее склонный к простудам.
— Это важно, — сурово возразил молодой человек. — Тварь необходимо поймать.
Госпожа Бирбихлер воздела руки к небу.
— Тварь! Ах, она убивает лишь порочных женщин. Зачем тебе бегать за этими негодницами, когда я могу назвать тебе несколько милых девушек, которые живут недалеко от дома. Отличные поварихи! А какие у них бедра! С такими бедрами они нарожают тебе кучу ребятишек. Попомни мои слова, если будешь ходить к этим непутевым девицам, подхватишь какую-нибудь заразу и умрешь.
— Никто не заслуживает расправы, которую чинит над ними Тварь, — покачал головой Эльзассер, чувствуя, как укрепляется его решимость.
Начиная с первого убийства, он пристально следил за преступником. Последние несколько недель в университете промелькнули незаметно. Как и следовало ожидать, Эльзассер легко сдал экзамены, но проводил больше времени, размышляя о чудовище, чем о своем будущем. Он мог получить должность в любом участке, но попросил о назначении в порт. Преподаватели пытались отговорить его, однако он стоял на своем. Юноше казалась, что он близко знаком со всеми жертвами. Он помнил их имена, историю жизни и обстоятельства гибели. Роза, Мириам, Хельга, Моника, Гислинд, Таня, Маргарет. Чтобы добиться согласия профессора Шейдта, Хельмут заявил, что Роза Мей, первая жертва, была его любовницей. На самом деле молодой человек никогда не встречал девушку, однако ему требовалось рациональное объяснение, которое удовлетворило бы прагматичного профессора. Такой мотив, как месть, был понятней многоопытному юристу, чем желание восстановить справедливость.
Эльзассер убеждал себя, что хочет поймать Тварь ради торжества правосудия, но порой его охватывали сомнения. Иногда Хельмут задавался вопросом, почему он жаждет раскрыть именно эти убийства. Каждый день люди умирали насильственной смертью в столице и по всей Империи, но лишь преступления Твари молодой сыщик воспринимал как вызов лично себе. Он даже во сне раздумывал над фактами, открывшимися в ходе расследования, а образы и впечатления о последних часах бедняжек неотступно преследовали его. Он знал всех женщин, всех жертв. И спустя месяцы напряженной работы кое-что узнал о чудовище.
Убийца становился все более активным. Первые три убийства произошли в течение четырех месяцев, последние четыре — в течение пяти недель. Видимо, некие процессы в разуме безумца достигли критической точки. Четыре из семи жертв умерли во время тумана или ночами, когда по всем признакам на город должен был опуститься туман. На некоторых маньяков влияли фазы луны, но на Тварь возбуждающе действовал туман.
— Нет, — повторил Эльзассер. — Никто не заслуживает смерти от рук Твари.
Молодой человек отодвинул тарелку и встал. Его форменная куртка висела на вешалке, номерная бляха была начищена до блеска. Одевшись, юноша почувствовал себя лучше. По крайней мере, исполняя обязанности караульного, он не бездействовал.
Госпожа Бирбихлер принесла длинный шарф и обмотала его вокруг шеи юноши, стараясь закрыть грудь и лицо.
— Укутайся потеплее. Если ты простудишь легкие, то можешь умереть.
Госпожа Бирбихлер знала много причин, по которым умирают люди.
Длинный стол в обеденном зале затрещал, когда Ото Вернике ударил по нему кулаком, заставив подпрыгнуть тарелки и кружки.
— Кланяйтесь, вы, язычники! — рявкнул он.
Послышались стоны недовольных и страдающих похмельем студентов, выползших к позднему завтраку, все как один небритые, с затуманенным взором и яйцами, разукрашенными синяками. Прошлым вечером Лига принимала участие в трех серьезных драках, не считая нескольких мелких потасовок.
Жрец вздрогнул, но продолжил читать благодарственную молитву Ульрику, приветствуя начало нового дня. Правда, теперь его слушали более внимательно.
Ото снова врезал кулаком по столу, потребовав слугу.
У него болела голова. Просто разламывалась от боли. Вчера вечером он предложил выпить гному, расположившемуся под столом, и оставил выбор спиртного за собутыльником. Сегодня утром Ото проснулся на полу, а рядом пьяный гном храпел ему в ухо. Они начали с рома «Смерть наемнику», затем переключились на джин с добавлением пороха. Рыгнув, Ото мог бы спалить человека на расстоянии пятидесяти шагов.
Из прихожей доносились крики и визги. Это вчерашних шлюх выпихивали на улицу, вручая каждой несколько пфеннигов в качестве доплаты за беспокойство. Зал Лиги был посвящен Ульрику и Императору, поэтому в период между утренним благодарением и закатом женщины туда не допускались.
Помимо головы у Ото болели грудь и легкие. Он не помнил, откуда взялись кровоподтеки на его теле. На боку у него появилась длинная царапина, что наводило на мысль о крюке какого-нибудь портового рабочего.
Когда молитва закончилась, а женщины были изгнаны из здания, жрец развернул бюст Ульрика, стоящий на каминной полке. Как повелось со времени основания Лиги, от заката и до завершения благодарственной молитвы изображение святого покровителя студенческого братства поворачивали лицом к стене, дабы бог не видел буйства своих молодых и рьяных последователей.
Под строгим взором Ульрика студенты превращались в образец благовоспитанности, умеренности и сдержанности.
По крайней мере, до наступления ночи…
Тварь отдыхала внутри мужской оболочки. Она была довольна прошлой ночью и на время успокоилась. Но скоро ее снова начнет одолевать голод. Она осмелилась выйти на охоту две ночи подряд. Сегодня вечером она предпримет третью попытку…
3
Когда Йоганн проснулся, в комнате стояла зловещая тишина. В западном крыле дворца располагались апартаменты для выборщиков, приезжавших по делам в столицу. Барон занимал палаты, которые обслуживали всего несколько слуг, тогда как далее по галерее размещалась многочисленная свита графини Эммануэль фон Либевиц и ее брата. Обычно Йоганна будил шум, который создавали утренние посетители графини-выборщицы. Сегодня он все проспал.
Барон оделся самостоятельно, но кликнул Мартина, своего камердинера и секретаря, чтобы тот подстриг ему бороду. Позавтракав фруктами и сыром, Йоганн приступил к чтению почты. Он получил длинное письмо от Эйдсвика, управляющего зюденландским поместьем. Эйдсвик прислал подробный отчет об урожае и попутно спрашивал, не позволит ли барон осуществить несколько благотворительных деяний. В этом году поместье фон Мекленбергов принесло хороший доход и не нуждалось в десятине, которую землевладелец по закону мог взимать со своих арендаторов. Управляющий предложил передать эти средства беднякам. Йоганн одобрил его решение и продиктовал короткое письмо, приказав отправить его вместе с доверенностью сроком на два месяца, позволяющей Эйдсвику распоряжаться в отсутствие своего господина. Сам барон планировал задержаться в Альтдорфе до завершения «неотложных дел».
Затем Йоганн взял в руки записку, написанную каллиграфическим почерком профессора Шейдта из Альтдорфского университета. Сначала профессор приводил данные о посещаемости Вольфа за последний период, а затем в витиеватых выражениях намекал, что нерадивого студента ждет отчисление, если он не будет чаще появляться на лекциях или если его брат не станет платить больше взяток. У Йоганна не было готового ответа. Он не хотел думать, что Вольф каким-либо образом причастен к убийствам в порту, однако у него из памяти не выходил гигант, с волчьей мордой, которого он встретил у Вершины Мира. Смогла ли невинная кровь навеки изгнать монстра? Йоганн должен найти Вольфа прежде, чем Харальд Кляйндест разыщет Тварь.
В почте лежали извещение об отмене парада победы и циркуляр, содержащий приказы Императора на текущий день. Имперским войскам предписывалось занять позиции согласно распорядку на случай тумана и выполнять соответствующие обязанности. Йоганн приехал в столицу относительно недавно, поэтому не знал, что это означает. На помощь пришел Мартин, который объяснил, что такова традиция. Даже для дворцовой гвардии находилось дело во время тумана. В нынешних обстоятельствах Йоганн сомневался, что присутствие большого числа вооруженных людей на улице будет оправданным. Наконец барон заметил приглашение на частную вечеринку в «Матиасе II», которую устраивал бретонский посол де ла Ружьер. Йоганн был готов смять и выбросить карточку, как вдруг припомнил, что Маргарет Руттманн умерла неподалеку от «Матиаса II». Каким образом де ла Ружьер связан с этим местом? И кто еще включен в список гостей? Мартин не знал. Барон решил не торопиться. Возможно, имеет смысл сходить на вечеринку. Ведь некоторые считали, что Тварь — это гном.
Сегодня Йоганн намеревался добиться аудиенции у Императора, чтобы обсудить поимку Твари. Он и так сделал слишком много от имени Карла-Франца, хотя, строго говоря, не имел на это права. Прежде чем действовать дальше, барон решил испросить официального одобрения.
Послышался шум, и в комнату влетел Люйтпольд в развевающемся бархатном плаще.
— Дядя Йоганн, — возбужденно заговорил принц. — Скорее!
— Что случилось?
— Фон Либевиц будет драться на дуэли в гимнастическом зале. На смерть.
Симен Рухаак заставил Розану ждать, пока Хассельштейн не закончит завтрак. Девушка беспокойно переминалась с ноги на ногу перед покоями ликтора. Если она ошиблась, то выставит себя дурочкой. Но она не могла ошибиться.
Направляясь к кабинету Хассельштейна, девушка увидела Тило, который, понурившись, выходил из исповедальни. «Интересно, как много послушник рассказал жрецу обо мне и о своих чувствах», — подумала провидица. Нечестивые мысли были таким же грехом, как нечестивые поступки. Однако от этого люди не чувствовали себя спокойнее, находясь рядом с человеком, который мог судить о них на основании их тайных помыслов.
Розана все еще чувствовала боль от ран, нанесенных жертве из ее сна.
Провидица была отнюдь не первой, кто явился на прием к ликтору. Дверь открылась, и из кабинета вышел Адриан Ховен, клирик-капитан рыцарей Храма. На нем были нагрудник и шлем, словно он собрался в военный поход во славу Зигмара. Ховен не обратил на девушку никакого внимания и, тяжело ступая, прошел мимо. Розана уловила его мысли о запечатанном пакете с приказами, содержание которых оказалось скрытым даже от нее. Очевидно, капитану дали какое-то срочное тайное поручение.
— Войдите, — послышался голос Хассельштейна.
Розана вошла в кабинет и увидела, что жрец одет в точности как прошлой ночью. Либо он спал в одежде, либо не спал вообще. Поднос с остатками завтрака стоял на полу, а жрец пил чай из кружки с монограммой.
— Ликтор, — не тратя времени на церемонии, заговорила Розана. — Этой ночью Тварь снова кого-то убила. Я видела это во сне.
Хассельштейн поперхнулся и пролил чай на рубашку.
Детлеф одевался, а его возлюбленная готовилась ко сну. Пока за окнами висел туман, необходимости в тяжелых шторах не было, однако она все равно их задернула.
Наблюдая за Женевьевой, Детлеф Зирк вдруг осознал, сколь велика разница — мнимая и настоящая — между их возрастом. В его голове зародился новый сонет. Когда она заснет, он запишет его. Актер начал сочинять сонеты практически с первого дня после памятного представления в крепости, однако он не читал их Женевьеве и не пытался их напечатать. Придет время, и он опубликует весь цикл, посвятив книгу ей. Детлеф уже придумал название: «К моей неизменной госпоже».
Натягивая брюки, актер понял, что, если он не похудеет, скоро ему придется обновить весь гардероб. Он был готов на многое, чтобы стать стройным и здоровым, кроме физических упражнений, умеренности в еде, раннего отхода ко сну и воздержания от вина.
Детлеф сел на кровать рядом с Женевьевой, которая ждала, когда ее охватит глубокий сон — сон, дарующий подобие смерти, от которой она ускользнула. Они разговаривали, но не высокопарно и напыщенно, как недавние любовники, а просто и задушевно, как супруги, давно живущие вместе. Впрочем, в последнее время люди, которые не знали, что Женевьева вампир, принимали ее за дочь Детлефа.
Вокруг Детлефа постоянно крутились актрисы, пытающиеся его соблазнить, и Женевьева старалась не слишком часто пить кровь возлюбленного, опасаясь за его жизнь. У них обоих были интересы во внешнем мире, однако их связывали особые отношения. Без Женевьевы гений Детлефа никогда не воплотился бы во что-нибудь реальное. Возможно, актер до конца своих дней распространялся бы о театре, который когда-нибудь создаст, но так ничего и не предпринял бы.
— «Фарс» изжил себя, — сказал Детлеф. — Наша аудитория больше не хочет смеяться. Все дело в Твари. Она сеет ужас в городе, и люди не могут забыть о своем страхе на протяжении всей пьесы.
Женевьева кивнула, погружаясь в уютную дремоту, и пробормотала несколько слов, выражая согласие. Она была очень похожа на ребенка, когда спала.
— Я закрою «Туманный фарс» в конце месяца и поставлю что-нибудь другое.
— Что-нибудь страшное, — чуть слышно промолвила Женевьева.
— Да, это хорошая мысль. Если зрители не могут смеяться, то пусть хотя бы кричат от ужаса. Мы до смерти заиграли «Дракенфелса», но есть еще история о семье Витгенштейн и их чудовище. Или жуткая повесть о судьбе братьев фон Диль. Любой из этих сюжетов годится для пьесы, от которой тело цепенеет, а кровь стынет в жилах…
Женевьева что-то пробурчала сквозь сон.
— Ты знаешь, что я имею в виду, Жени. — Детлеф задумался. — Конечно, в этих легендах говорится о монстрах и демонах. Может, не стоит искать столь далеко. Чудовище должно быть ужасным, но близким и понятным горожанам.
Глаза Женевьевы были закрыты, но Детлеф знал, что она его слышит.
— История Твари — это история человека, который внешне выглядит тихим, преданным и честным, но внутри его таится бестия, жаждущая крови… Пожалуйста, не обижайся, Жени. В городе ходят слухи, что убийца — это зверочеловек или демон, но мои знакомые в городской страже утверждают, что преступника следует искать среди людей. Помнишь старую кислевскую пьесу В. И. Тиодорова «Странная история доктора Зикхилла и мистера Хайды». В ней повествуется о скромном, уважаемом жреце Шаллии, который выпивает запретное зелье и превращается в яростного, звероподобного распутника. Конечно, в этом сочинении много мусора, но я сделаю свободный перевод и внесу некоторые изменения. Значительные изменения…
Вампирша заснула, но Детлеф продолжал, захваченный своей идеей:
— Конечно, эпизоды с преображениями потребуют всего моего сценического мастерства. Я хочу поставить пьесу так, чтобы люди забыли о Твари. Чтобы они столкнулись с настоящим страхом, страхом, который идет из глубины души. Это будет шедевр мрачного жанра. Критики затрясутся и обгадятся с перепугу, женщины попадают в обморок прямо в театре, а сильные мужчины испытают малодушный страх. Это будет чудесно, Жени, моя дорогая. Даже ты испугаешься…
4
Граф Фолькер фон Тухтенхаген растерял всю свою спесь этим утром.
— Неужели нет другого способа уладить эту проблему?
Очевидно, его вытащил из постели секундант, и, страдая от похмелья, граф с трудом припомнил страшное оскорбление, которое нанес роду фон Либевицев.
Леос рассек воздух мечом, который, казалось, служил естественным продолжением его руки. Бассанио Бассарде однажды пошутил, что оружие — это единственный половой орган виконта. Знаменитый мариенбургский шутник был мертв. Один элегантный выпад — и сталь рассекла его дыхательное горло.
— Все мы благородные люди, — продолжал молоть чепуху фон Тухтенхаген, пока секундант помогал ему снять жакет. — Я никого не хотел оскорбить.
Леос молчал. Он встал рано, не испытывая усталости после долгой туманной ночи, и, по своему обыкновению, совершил пробежку вокруг дворца. Мужчины, которые не следят за своим телом, идиоты.
— Что бы я ни сказал, беру свои слова назад.
Леос стоял наготове, его руки были расслаблены. Как всегда, перед поединком на виконта снизошло чувство умиротворения, которое окутывало его, словно одеяло. Он никогда не чувствовал себя более живым.
— Посол, — повернулся Леос к Диен Ч'ингу, катайцу, согласившемуся взять на себя обязанности секунданта. — Передайте моему досточтимому противнику, что я сожалею…
Фон Тухтенхаген вздохнул с облегчением и сделал шаг вперед.
— …но это дело больше не носит личный характер. Я крайне огорчен тем, что мне придется убить его…
Фон Тухтенхаген застыл. Его дряблое лицо превратилось в маску страха, а в уголках глаз показались слезы. Он не был готов. Он был заспан и небрит. Леос потер гладкий подбородок тыльной стороной ладони.
— …однако была затронута честь дамы.
Прошлой ночью на балу, который устраивал фон Тассенинк, Леос услышал, как фон Тухтенхаген обсуждал сестру виконта с жрецом Ранальда. Он сказал, что Эммануэль фон Либевиц похожа на крольчиху, но не внешне, а поведением.
— И моей семьи.
Катаец смуро кивнул. В действительности ему не требовалось передавать слова виконта.
— Леос, у меня есть деньги, — взмолился граф. — Не нужно доводить все…
Холодная ярость сверкнула в глазах виконта. Такое предложение не делало чести даже фон Тухтенхагену. Его род был включен в реестр недавно, менее века назад, благодаря Матиасу IV, и до сих пор члены знатной семьи боролись с пережитками своего купеческого прошлого. Фон Либевицы сражались бок о бок с Зигмаром на заре Империи.
Леос поднял меч, чуть согнул колени и отвел назад левую руку.
— Вы приняли условия поединка, — послышался высокий мелодичный голос Диен Ч'инга. — Это дело чести, которое два джентльмена должны решить между собой. Никто иной не имеет права вмешиваться.
Фон Тухтенхаген дрожащей рукой поднял клинок, и Диен Ч'инг поправил оружие — так, чтобы его острие оказалось точно напротив острия меча виконта.
— Участники поединка продолжат драться, пока конфликт не будет исчерпан.
— До первой крови? — с надеждой спросил фон Тухтенхаген.
Леос покачал головой, с нетерпением ожидая начала боя.
— Победителем будет считаться тот из противников, который останется в живых по окончании дуэли.
Диен Ч'инг вытащил из рукава шелковый платок, на котором были вышиты драконы.
Когда шелк коснется полированного деревянного пола, поединок начнется.
Катаец поднял руку.
Графиня Эммануэль фон Либевиц, выборщица, мэр Нулна и глава Нулнского университета, внимательно изучала свое лицо в зеркале. Заметив случайный волосок между изящных бровей, она выщипнула его.
— Ну вот, — сказала красавица. — Отлично.
Евгений Ефимович устал носить капюшон. Прошлой ночью он послал Респиги за новым лицом, но слуга до сих пор не вернулся.
В верхней комнате «Священного молота Зигмара» он выступал перед самыми рьяными последователями революционного движения. Принц Клозовски, радикальный поэт, как обычно, сидел, развалясь с сигаретой во рту. Его борода была умышленно всклокочена. Стиглиц, бывший наемник, который прежде воевал вместе с Вастариенскими завоевателями, ощупывал обрубок своей левой руки и по привычке тихо постанывал. Лицо мужчины покрывали бесчисленные шрамы, результат частых столкновений с угнетателями-аристократами. Профессор Брустеллин, которого недавно выгнали из университета, протирал круглые очки и время от времени прикладывался к своей неизменной, всегда полной серебряной бутылочке. Ульрика Блюменшайн, ангел черни, расчесывала длинные спутанные волосы перед зеркалом. Эти люди хотели низложить Императора. Они верили, что это приблизит наступление эпохи справедливости для простых людей, но Ефимович знал, что переворот приведет только к политическому вакууму и триумфу Тзинча.
— Мы должны воспользоваться случаем, — сказал он, — и выжать из ситуации все, что возможно…
— Однако где доказательства, — усомнился Брустеллин, — что Тварь принадлежит к ненавистному высшему классу?
Ефимович принялся терпеливо объяснять:
— Разумеется, доказательств нет. Они были уничтожены прислужниками Императора.
— В этом преимущество уничтоженных доказательств, — добавил Клозовски с ироничной улыбкой. — Их не нужно искать.
— Помните, капитан портовой стражи Дикон что-то сжег на месте преступления? — спросил Ефимович. — Это и были наши доказательства.
— «Пепел стыда», — объявил Клозовски. — Вот как я назову свое следующее стихотворение. Я напишу его, сделаю копии и разошлю до наступления темноты. Завтра к этому времени его будут исполнять в каждом трактире на десятки разных мелодий.
Брустеллин усмехнулся, не впечатленный обещаниями коллеги.
— Побольше стихов — вот что нужно революции!
Поэт разозлился:
— Тупоголовый зануда! Мои стихи помогут больше, чем любой из твоих пыльных трактатов. Поэзия существует для народа, а не для ученых с перемазанными чернилами пальцами и иссохших, глупых жрецов.
— Меня высекли, вы знаете, — сказал Брустеллин, развязывая галстук и готовясь продемонстрировать рубцы, оставшиеся после экзекуции, которой его подвергли, прежде чем выгнать. — Я преподавал двадцать лет, а этот молодой болван Шейдт приказал меня высечь и выбросить на улицу.
Профессор начал расстегивать рубашку, но собравшиеся попросили не снимать ее. Они уже много раз видели истерзанную спину философа.
— Тебя высекли, а Стиглица изувечили и лишили руки, — фыркнул Клозовски. — Однако только меня повесили ненавистные аристократы…
Драматично, натренированным жестом, он размотал шарф и показал шрам. Веревка оказалась старой и порвалась, вместо того чтобы затянуться на шее Клозовски. Поэт написал несколько стихотворений, посвященных своим переживаниям.
— Можно сказать, я лицом к лицу встретился с богами! — воскликнул он. — И они были трудягами, как и все мы. Не плутократами и расфуфыренными франтами.
Брустеллин пробормотал что-то о надменности принцев. Клозовски топнул ногой, как капризный ребенок. Он терпеть не ног, когда ему напоминали о его благородном происхождении, хотя сам с большой неохотой опускал титул перед своим именем.
— Ты не можешь отрицать, что я пострадал вместе с моими трудящимися собратьями, профессор. Я прошел через грязь и унижения, как лучшие представители рабочего класса.
Ефимович простер руки, и революционеры прекратили спор.
— Тварь — это лучшее, что случилось в городе со времени налога «с большого пальца», — провозгласил он. — Наконец-то люди разозлились на своих господ. Их гнев — наша сила.
— Плохо, что Тварь убивает только бесполезных шлюх, — заметила Ульрика. — Народное негодование вспыхнуло бы с новой силой, если бы убийца охотился на достойных работящих женщин. Хороших матерей или их драгоценных дочек. Или, может, на жриц Верены.
— Это можно организовать, дорогая, — согласился Ефимович. — Простые люди винят Тварь со всех преступлениях, которые совершаются в городе. Если несколько смертей могут оказаться полезными с политической точки зрения, у нас найдутся люди, которым мы можем поручить эту задачу.
Ульрика кивнула, довольная, что ее идея нашла поддержку.
У каждого из присутствующих были свои мотивы. Стиглиц видел слишком много несправедливости, профессор Брустеллин пришел к выводу, что правление Императора причиняет только вред, а Клозовски привлекала революционная романтика. И только Ульрика Блюмештайн умела завести чернь, поскольку была безумна. Из всей группы лишь она представляла угрозу для Ефимовича. На безумцев часто находят озарения, не свойственные здоровым людям. Не стань Ефимовича, и эта фурия возглавила бы движение. С развевающимися волосами и горящими глазами она повела бы за собой толпу — прямиком на бойню, которую имперская гвардия устроила бы перед воротами дворца.
— Будьте готовы уйти немедленно, — предупредил главный смутьян. — Скоро утро.
Клозовски хлопнул в ладоши. Табачный пепел просыпался на его свободную рубашку. Он надел рабочую куртку и кепку — Ефимович был уверен, что поэт полдня перетирал одежду между двумя камнями, чтобы придать ей поношенный, пролетарский вид, — и вышел из комнаты. По кивку главаря сутулый профессор и однорукий наемник поспешили за своим товарищем. Каждый из них получил распоряжения на день. К вечеру в городе начнется раскол. Туман оказался на руку заговорщикам. Горожане были раздражены. Ефимович иронично подумал, что, если бы он произнес речь, возложив вину за туман на Императора, ему поверили бы.
Последней ушла Ульрика. У нее вошло в привычку задерживаться подле Ефимовича. Ангел Революции, она была обречена на одиночество. Но, в конце концов, женщина ушла вслед за остальными, отправившись в подземное укрытие, где искусные писцы копировали воззвания и стихи. Ульрика позировала для вдохновляющих картинок, которые распространяли в виде открыток и плакатов.
Через несколько минут крысиный скребущий звук за окном известил Ефимовича, что вернулся Респиги.
Предводитель бунтовщиков открыл окно, и его помощник залез внутрь. Респиги представлял собой плод причудливого смешения рас. Говорили, что его отец был гномом — убийцей троллей, а мать — человеком, подвергшимся влиянию варп-камня. Обычно Респиги выдавал себя за гнома, пряча хвост в широких штанах, однако в последнее время его физиономия начала вытягиваться, все больше напоминая морду грызуна. Сняв башмаки, это существо могло взбираться по стене, а высвободив хвост, висеть на балке под потолком. Респиги любил Тзинча столь же сильно, сколь ненавидел своего отца.
В настоящее время странное создание служило верховному жрецу, и в его обязанности входило доставать кожу, которая скрывала от мира истинное лицо Ефимовича.
Респиги положил мешочек на стол.
— Она свежая?
Мутант пожал плечами и присвистнул.
— Я добыл ее прошлой ночью, довольно поздно. Мне пришлось прибегнуть к хитрости. Много стражников на улице.
Ефимович знал, что Респиги просто заблудился в тумане. Не важно. Времени прошло немного.
Верховный жрец откинул капюшон и с удовольствием отметил, что Респиги вздрогнул, увидев огненный лик своего господина. Затем последователь Тзинча вынул новую маску из мешка и прижал ее ко лбу и щекам.
Легкое покалывание свидетельствовало о том, что магия действует и чужое лицо сливается с кожей. Когда маска приросла, Ефимович стер следы крови вокруг своих горящих глаз и облизнул губы, ощутив вкус помады.
— Что ты мне принес, Респиги? Это мужская или женская кожа?
Измененный снова пожал плечами:
— Откуда мне знать? В тумане не разглядишь.
Ефимович почувствовал, что может управлять мимикой.
Маска двигалась, приноравливаясь к чертам лица, на которое была надета. Новая кожа была гладкая, без щетины.
— Я могу сказать только одно, — пробормотал Респиги. — Она человеческая.
Дикон знал Шигуллу долгие годы. Управляющий был предводителем «крюков» задолго до Вилли Пика, когда стражник мог обойти территорию порта с закрытыми глазами, вытянув руки перед собой. Они не раз дрались и угрожали друг другу, и все же хозяева «Любимца Мананна» посылали Дикону ящик вина и корзину сладостей по случаю праздников. Компания ввозила больше товаров и платила меньше пошлин, чем все ее конкуренты в порту.
Когда нашли тело убитой девушки, Шигулла отправил гонца не к дому Дикона, а в дом его любовницы. «„Крюки" слишком хорошо меня знают», — размышляя стражник, пока Франсуаза (Фифи) Мессэн ругала его за то, что всякие проныры, сующие нос не в свои дела, испортили ей утро. Великий Детлеф Зирк выгнал Фифи из труппы, назвав ее бесталанной потаскухой. Однако актер глубоко ошибался. Фифи обладала множеством талантов, которые она могла проявить, по большей части в горизонтальном положении. Проведя с нею ночь, Дикон отправлялся домой к жене, чтобы отдохнуть и выпить чашку чаю. Но сегодня стражнику пришлось изменить своей привычке.
Посыльный провел капитана сквозь туман к причалу, где жертву Твари по кусочкам выловили из воды и сложили на полотне промокшего холста. Этот случай был ужаснее, чем все предыдущие.
— Милосердная Шаллия! — выругался Дикон.
Молодой человек рыдал, забившись в угол. Шигулла посмотрел на него с презрением и сплюнул.
— Его зовут Буттгерайт, — сообщил он. — Именно он нашел эту штуку.
Дикон понимал, почему Шигулла назвал тело «штукой». Трудно было представить, что изуродованные останки когда-то были живой женщиной.
— Ты знаешь ее? — спросил стражник управляющего.
Шигуллу передернуло от отвращения.
— Ты шутишь, капитан? Даже любовник не узнал бы ее после ночи, которую она провела с Тварью.
Он был прав.
Туманная сырость пронизывала до мозга костей. Очень скоро Дикон войдет в заднюю комнату участка на Люйтпольдштрассе и достанет свои сбережения из полой статуи Верены. Капитан имел неплохой побочный заработок, и денег должно было хватить, чтобы после отставки забрать Фифи с детьми и всем вместе поселиться где-нибудь в сельской местности, подальше от «крюков», «рыбников», контрабандистов и грабителей.
— Позови сюда стражников, капитан. Пусть они уберут это безобразие, — попросил Шигулла. — Я несу убытки.
Дикон согласился.
5
Дверь распахнулась, и в гимнастический зал вошел огромный мужчина, громыхая тяжелыми башмаками.
Диен Ч'инг замер с поднятой рукой. Платок затрепетал, но остался висеть в воздухе, поскольку катаец так и не разжал пальцы.
Все это казалось абсурдным, но занимательным. Только варвары, носящие брюки, могли придумать безумное число правил в столь простом деле, как убийство.
Граф Фолькер отвел меч и разразился истерическим смехом. Виконт Леос не шелохнулся, держа оружие наготове.
— Стойте, — заговорил фон Тухтенхаген. — Я обращаюсь к законам рыцарства.
Леос выпрямился и опустил меч. Он был слишком хладнокровен для людей с запада. Самозваный посол гадал, не отыщется ли среди предков молодого безбородого дворянина катаец. В его глазах определенно проскальзывало нечто особенное.
— Я не могу драться, поэтому я требую, чтобы мой представитель Тотен Унгенхауэр принял бой вместо меня.
Леос не выразил ни малейшего беспокойства. Боец фон Тухтенхагена был на полтора фута выше молодого человека, а его широкая грудная клетка напоминала бочонок. На воине была короткая туника с гербом графа, которая, однако, не прикрывала оружие.
Во время второй осады Праага Ч'инг видел Готрека Гурниссона в деле. Гном по прозвищу Убийца Троллей шел на орду зверолюдей, размахивая огромной обоюдоострой секирой. Телосложением Тотен Унгенхауэр напоминал Готрека, но был в два раза выше его ростом. Леоса фон Либевица считали лучшим фехтовальщиком в Империи, однако едва ли он мог тягаться с таким монстром.
Унгенхауэр занял место хозяина и обнажил меч. В его ручище он выглядел как вязальная спица. Ч'инг подумал, что великан мог бы отбросить оружие и просто свернуть виконту шею, не обращая внимания на иголочные уколы клинка Леоса. Это не противоречило бы законам рыцарства.
Хотя правила поединка не предусматривали присутствия зрителей, любопытные постепенно просачивались в зал и рассаживались вдоль стен. Должники фон Тухтенхагена, надеявшиеся, что виконт искромсает графа Фолькера, разочарованно потянулись к выходу, однако другие дворяне заняли их места. Ч'инг заметил Йоганна фон Мекленберга и наследника престола, которые сидели на возвышении в дальнем конце зала. Здесь же был Хергард фон Тассенинк, в присутствии которого Фолькер нанес оскорбление Леосу. Представитель благородного семейства явился вместе со своей любовницей. Пришла и маркиза Сидония фон Мариенбург, с чьим мужем Бассанио виконт разделался в прошлом году на дуэли. В данных обстоятельствах удивляло отсутствие графини Эммануэль, которую, вероятно, не привлекало кровавое зрелище.
Фон Тухтенхаген, наконец, преодолел свой страх. Он радостно вышагивал взад и вперед, хихикал и обменивался шуточками со зрителями, стремясь придать себе храбрости.
— Фон Либевиц, — заявил он, — я хотел бы внести дополнения к предположениям, которые я высказал вчера. Насколько я знаю, ваша сестра раздвигает ноги для слуг и моряков…
Присутствующие ахнули. Леос и бровью не повел.
— В темноте она легла бы в постель даже с гномом или хафлингом. Или с мутантом… Разумеется, если его странности не послужили бы препятствием для любовной связи.
Леос медленно поднял меч и направил его острие на своего противника, который также принял боевую стойку. Унгенхауэр ощерился, демонстрируя выбитые зубы.
— Я полагаю, чтобы удовлетворить ее, нужен зверь, — ядовито продолжал фон Тухтенхаген. — Настоящая тварь!
Ч'инг взмахнул рукой, в которой сжимал платок, и шелковая ткань плавно опустилась на пол.
Мечи зазвенели, столкнувшись в воздухе, и с резким скрежетом разошлись.
Карл-Франц I из Дома Вильгельма Второго, Хранитель Империи, Победитель Тьмы, Император и сын Императора, положил сахар в кофе. Он слегка удивился, что принц еще не пришел, чтобы провести час в общении с отцом. Это был один из дворцовых ритуалов. Карл-Франц проверял знания Люйтпольда по учебным предметам и делился с сыном мудростью, которую приобрел за годы правления. Однако не в первый раз наследник пропускал встречу с отцом, найдя себе другое развлечение. Карл-Франц зевнул. Казалось, в эти дни вообще ничего не происходило…
На камне над дверью был выбит номер 317. Портовые шутники утверждали, что эти цифры обозначают среднее число взяток, которые стражники берут каждую неделю. В участок на Люйтпольдштрассе караульные пропустили его, не задавая вопросов. Старшие его знали, а младшие слышали о нем.
Эльзассер пожелал ему доброго утра, и Харальд кивнул младшему коллеге.
Он нашел сержанта Эконому, своего старого знакомого, и с удовольствием наблюдал, как ярость и страх исказили лицо мужчины.
— Какого ч…?
Харальд презрительно скривил губы и поднял кулак. Пара громил выступила из-за спины сержанта.
— Джуст, — усмехнулся Харальд. — Томми. Вы по мне соскучились?
По лицу сержанта медленно расплылась усмешка.
— Ты зашел на запретную территорию, Кляйндест. Вы двое, снимите свои плащи и вышвырните нарушителя вон.
Два бугая весело сняли накидки, на которых были вышиты герб города и эмблема портовой стражи, и закатали рукава.
— Я долго ждал этого момента, Кляйндест, — сказал Джуст. — У меня годы ушли на то, чтобы отделаться от черной отметки, которую ты поставил в моем учетном листе.
— Да, — поддержал приятеля Томми, невольно потирая некогда сломанную ключицу. — Я тоже рад тебя видеть, особенно теперь, когда ты стал гражданским…
Харальд повертел поднятым кулаком и принялся по одному разгибать пальцы, показывая стражникам свой значок.
У Эконому отвисла челюсть, звучно стукнув о кольчужный нагрудник.
— Вы вернулись?
Улыбка Харальда стала шире.
— Да, сержант. Я вернулся.
Джуст и Томми накинули свои накидки и попятились.
— Найдите мне стол, сержант, и принесите все материалы, которые у вас есть по делу Твари.
Эконому поспешно удалился. Джуст и Томми столкнулись в дверях, спеша за своим начальником.
Харальд мяукнул вдогонку ретировавшимся стражникам.
— Простите? — удивленно уставился на него Эльзассер.
— Котята, — пояснил Харальд. — Всего лишь пара котят.
— А, — кивнул молодой человек.
Двойная дверь распахнулась, и щупальца тумана проникли в помещение. Из белого облака выступил запыхавшийся человек. Это был посланец, который прибежал издалека, освещая себе путь фонарем.
Он поставил покрытый каплями светильник на пол и перевел дух.
— Еще одна, — выдохнул он. — Там, в порту. Снова убийство.
— Тварь, — констатировал Эльзассер.
— Да, — подтвердил гонец.
— Пойдем, мальчик, — повернулся Харальд к своему младшему товарищу. — Давай прищучим Дикона и приступим к расследованию.
Этьен Эдуард Вильшез, граф де ла Ружьер, посол Шарля де ла Тет Д'Ор III, короля Бретонии, выпятил грудь, как павлин, и приготовился в миллионный раз давать объяснения: да, он гном, да, он также занимает высокое положение в королевстве людей.
— Мои родители были заложниками, Гропиус, — втолковывал он учителю танцев. — Я воспитывался в доме одного из королевских министров. Мои братья довольствовались ролью шутов и фигляров, но я всегда чувствовал, что способен на большее…
Гном подкрутил напомаженный ус и картинно взмахнул пышным рукавом. Кружевные манжеты заколыхались вокруг его руки. Зал «Клуба фламинго» в частном театре, расположенном на Храмовой улице, был маленьким, однако скромные размеры помещения никак не умерили любви де ла Ружьера к драматическим жестам.
— Я отрекся от моего гномьего имени и принял имя моего благородного покровителя. Пусть внешне я выгляжу как гном, моя душа — это душа бретонца. Я взял лучшее от двух рас в том, что касается силы и стиля.
— Простите мое невежество, — смущенно прервал его Гропиус, — но я не знал, что в Бретонии живет много гномов…
— Если бы это было так, неужели, вы думаете, они позволили бы удерживать моих родителей в качестве заложников. Вы глупый человек, и я отказываюсь продолжать объяснения. Я не урод, чтобы на меня пялились или жалели. Я от рождения был сильной личностью, и мои способности заслуживают наивысшей оценки. Мой долг — отстаивать честь короля Шарля, куда бы я ни направлялся.
Учитель танцев присмирел и, взяв свечку, зажег светильники перед сценой.
— Ваша доблесть действительно стала легендой, — заметил он. Преодолев изумление, Гропиус вернулся к своей обычной угодливой и льстивой манере вести беседу. — До нас доходили слухи о многих ваших… хм… победах.
Де ла Ружьер гордо подбоченился и махнул рукой, показывая, что говорить тут не о чем. Затем он уселся на стул.
— А все эти истории про графиню Эммануэль, — облизнул губы учитель танцев. — Они…
— Прошу вас! Речь идет о репутации…
Главным образом его собственной, поскольку графиня отвергала все его поползновения.
— И потом, есть вопросы, которые де ла Ружьер не станет обсуждать с торговцем.
Гропиус поклонился и не стал развивать эту тему.
— А теперь, — объявил посол, — позовите ваших лучших танцовщиц.
— О да, конечно, ваше превосходительство.
Подхалим щелкнул пальцами и крикнул:
— Миеле.
Из-за занавеса вышла бойкая изящная девчушка. Она жеманно улыбнулась и, пританцовывая, сделала несколько шагов по сцене.
— Довольно, — буркнул де ла Ружьер. — Покажите другую.
У танцовщицы вытянулось лицо, и она понуро побрела за кулисы, волоча за собой меховое боа.
— Это Тесса Алквист, — сообщил Гропиус, и на сцену вышла другая девушка с длинными, стройными ногами, прелесть которых подчеркивал откровенный наряд.
Новая красотка больше понравилась послу, но вскоре он утратил к ней интерес и отослал прочь. Тесса Алквист убежала, покачивая перьями, украшающими ее костюм.
Де ла Ружьер раздраженно набросился на учителя танцев:
— Кажется, я дал вам четкие инструкции. Это особый прием, поэтому у меня особые требования к девушкам.
Гропиус слушал, кивая, как болванчик.
— Мне нужна большая женщина. Вы понимаете? Большая!
Сводник пожевал ус.
— Да, конечно, ваше превосходительство. Я отлично вас понимаю. Вам нужна танцовщица с пышными формами.
— Вот именно! Вы точно выразились. Пышные формы! У девушки должны быть впечатляющие пропорции. Ясно? Впечатляющие!
На лице учителя танцев появилась крысиная улыбка.
— Милица! — крикнул он. — Выйди и станцуй для нашего благородного гостя.
Девушка вышла на сцену…
…и де ла Ружьер понял, что снова влюбился.
6
Ничего более странного Люйтпольд не видел. Все было кончено в считанные секунды.
Принц готов был вмешаться, воспользовавшись старинным правом императорской семьи спасти своего учителя фехтования, но Йоганн положил руку на плечо мальчика и покачал головой. Выборщик был прав. Леос фон Либевиц не простил бы ему такого бесчестия. Виконт предпочел бы умереть.
Люйтпольд ожидал, что дуэлянты сделают шаг назад, оценят друг друга, а лишь потом скрестят мечи. Во всяком случае, так учили его самого.
Вместо этого воины прыгнули вперед. При дворе судачили, что Унгенхауэр, слуга фон Тухтенхагена, мутировал под воздействием варп-камня. Вытянув руки, гигант ринулся на Леоса…
Казалось, мастер клинка движется в обычном темпе, уклоняясь с линии атаки противника. Он лишь чиркнул по шее Унгенхауэра клинком и изящно ушел из зоны досягаемости, оказавшись за спиной великана. Из горла Унгенхауэра брызнул фонтан крови. Воин медленно повернулся на месте, заливая пол вокруг себя. Диен Ч'инг подхватил полы халата и отскочил в сторону, но туфли графа Фолькера были испорчены, а одному из секундантов кровь брызнула в лицо, из-за чего тот, фыркая, отошел к стене.
В груди Унгенхауэра что-то забулькало, но звук шел не изо рта, а из щели в горле. Он вскинул руки, словно торжествовал победу, и рухнул на колени. От удара зал содрогнулся.
Леос поднял шелковый платок Диен Ч'инга и вытер кончик рапиры.
Унгенхауэр упал ничком. Напольная плитка треснула там, где его голова ударилась о пол.
Зрители недоверчиво замерли, а потом разразились аплодисментами.
Леос не проявил никаких эмоций. Он аккуратно завернул свое оружие и передал его секунданту. Преклонив колени, граф Фолькер молился Зигмару.
Катаец поднял руку, призывая, всех к тишине, и шум стих.
— По законам рыцарства честь восстановлена. Жизнь графа Фолькера фон Тухтенхагена принадлежит виконту Леосу фон Либевицу, который волен распорядиться ею по своему усмотрению…
Фон Тухтенхаген на карачках полз к виконту, бессвязно умоляя о прощении. Он лизал башмаки Леоса, как собака.
— Позовите жреца, — обратился фехтовальщик к Диен Ч'ингу. — И цирюльника. Я не могу убить человека, не получившего отпущения грехов и к тому же небритого.
— Все подтвердилось, ликтор, — сказал Рухаак. — Только что прибыл посланец с известием из порта.
Микаэль Хассельштейн был поглощен своими мыслями, поэтому его помощнику пришлось повторить сообщение. На этот раз ликтор его услышал. Он осмыслил факты и нашел их тревожными.
— Я не сомневался, Симен, госпожа Опулс обладает необыкновенными способностями.
Однако жрец не мог сосредоточиться на убийстве. Прошлая ночь выдалась неудачной. На балу у фон Тассенинка Йелль грозила порвать с ним, и она была настроена решительно. Ему потребовались огромные усилия и настойчивость, чтобы переубедить ее. Затем последовал торопливый акт любви в прихожей, который возбуждал любовников тем сильнее, что их могли застать вместе. Однако эта связь превратилась в помеху. Она влияла на способности Хассельштейна к работе.
Опулс сидела в углу, все зная, но держа при себе чужие секреты. Микаэль позавидовал девушке. Насколько проще стала бы его жизнь, если бы он умел читать мысли.
Йелль изменила его, понял жрец. Любовь к ней иссушала, отнимала дни его жизни, которые он не мог тратить впустую.
Рухаак ждал приказов. Он был хорошим исполнителем, но никогда не проявлял инициативу. Да и великий теогонист сильно изменился после смерти своего незаконнорожденного сына Матиаса, поэтому все заботы о культе Зигмара легли на плечи Микаэля Хассельштейна. Он был достаточно силен, чтобы вынести груз ответственности, но напряжение последних дней буквально пригнуло его к земле.
Назначение на должность императорского исповедника следовало рассматривать как привилегию, однако грехи, которые отягощали совесть Карла-Франца, были незначительными, если не сказать ничтожными. Император был хорошим человеком, причем совершенно не сознавал этого. Зато это понимал жрец, дающий ему отпущение грехов. Император облегчал душу перед Микаэлем, но к кому мог обратиться сам Микаэль?
Кроме того, его угнетало распутство Йелль. У нее всегда были другие мужчины, даже в самом разгаре их романа. Слишком много других мужчин. Однажды Хассельштейн видел, как его возлюбленная любезничала с серомордой жабой Тибальтом.
Жрец сделал вид, что размышляет над проблемой поимки Твари, а не борется с сердечным недугом. Рухаак почтительно молчал, но Опулс нетерпеливо ерзала на стуле. Как много знает эта ведьма?
Может, назначить девушку своим исповедником? В любом случае, ей наверняка известны все его прегрешения. Он мог бы придать официальный статус этим отношениям. Нет, она женщина. Розана напоминала ему Йелль. Все женщины шлюхи. Даже послушницы ордена Зигмара крутились вокруг рыцарей Храма, выставляя напоказ свои лодыжки, и нагибались при каждом удобном случае. Лицемерки, потаскушки и искусительницы, вот что представляли собой многие из них. Иногда Хассельштейну казалось, что женщины были порождениями Хаоса. Варп-камень видоизменил их тело, чтобы им легче было терзать мужчин. В их груди билось демоническое сердце, а жестокость была их врожденным свойством.
Если бы Опулс была мужчиной, как Рухаак, Адриан Ховен или Диен Ч'инг! Они могли бы вместе использовать ее дар. Однако ведьмы всегда были женщинами. В прошлом Храм заклеймил провидиц созданиями Хаоса, предписав сжигать их на костре. Какое расточительство! Даже не будучи его подчиненной, Розана Опулс могла принести огромную пользу Храму.
— Госпожа Опулс, — заговорил Хассельштейн. — У вас больше нет никаких светлых идей?
Розана удивилась, что ликтор обратился к ней за советом прежде, чем к Рухааку, и на мгновение задумалась, подбирая слова.
— На данный момент никаких, ликтор…
Однако в ее тоне звучала неуверенность.
— Но?
— Вчера на месте последнего убийства я встретила Йоганна фон Мекленберга.
— Выборщика Зюденланда?
— Да. Он интересовался чудовищем. Не знаю почему. Это необычная личность. Барон бессознательно закрыл щитом свои мысли.
Хассельштейн подумал о фон Мекленберге. Это был красивый молодой человек, немного суровый, но ровно настолько, чтобы с его лица исчезло беззаботное ребяческое выражение. Он принадлежал к тому типу мужчин, которые нравились Йелль. Интересно, они были любовниками? Жрец сомневался, что эти двое вообще знали друг друга, но в бароне было нечто странное и подозрительное.
— Закрыл свои мысли? — переспросил ликтор. — Видимо, он что-то скрывает.
— Не обязательно. Я не верю, что он сознательно пытался отгородиться от меня. Да я и не стремилась узнать, что у него на уме. Я просто заметила ментальные щиты, и мне стало любопытно.
— Вы молодец, госпожа Опулс. Это интересная новость.
«Розана Опулс — опасная собака», — размышлял Хассельштейн. Она могла обернуться и тяпнуть своего хозяина так же легко, как порвать горло врагу. Однако она была выносливой собакой.
— Я снова отправлю вас помогать портовой страже, — заявил жрец. — Если фон Мекленберг опять появится, держитесь к нему поближе и постарайтесь выяснить все, что сумеете. Все следы ведут во дворец.
«И к Йелль», — мысленно добавил он. Однако молчание получилось слишком громким. Опулс нахмурила брови, словно пыталась уловить невнятно произнесенное имя. Хассельштейн попытался замкнуть свои мысли на замок. Неторопливо повернувшись к Рухааку, он сказал:
— Симен, верни Адриана Ховена. Пусть подготовят эскорт, который будет сопровождать госпожу Опулс. И еще я хочу, чтобы как можно больше людей были готовы выйти на улицу. У стражников был шанс, однако они им не воспользовались. Пришло время вмешаться культу Зигмара. Слава поимки Твари будет принадлежать нам.
У Милицы грудь и живот заболели от напряжения, пока она танцевала для маленького смешного создания, для гнома, который вел себя как бретонец.
Де ла Ружьер не скрывал, что он в восторге от представления, и девица решила использовать свое преимущество. Она наклонилась, позволяя клиенту рассмотреть себя вблизи. Гном таращился на нее, подкручивая усы короткими пухлыми пальчиками. Танцовщица знала, как она выглядит в свете нижних сценических огней. Арбузы в мешке. Но некоторых мужчин это сводило с ума.
Гропиус стоял позади, отсчитывая такт длинным указательным пальцем.
Музыки не было, однако девушка хорошо знала эту часть танца, поэтому не нуждалась в ней. Ее выступление сопровождали только шлепанье босых ног по сцене, ропот других девушек за кулисами и странные звуки, которые издавал де ла Ружьер.
Посол, как зачарованный, следил за каждым ее движением, пуская слюни на свою бороду. Наконец он не выдержал и попросил танцовщицу остановиться.
— Моя дорогая, — сказал он, — ты великолепна. Нечасто моим глазам доводилось видеть столь… изобильную красоту…
За кулисами Тесса, Миеле и остальные жаловались на судьбу. Опять огромная, нескладная Милица с ее огромными, несуразными грудями оставила их в дураках. Обычно, когда она выходила на сцену, клиенты не верили, что все в ней настоящее. Но едва пышнотелая красотка снимала с себя шарфик-другой, публика меняла свое мнение и пораженно замирала.
— Ты получишь богатую награду, — лепетал гном. — Золотые кроны. Я пришлю за тобой карету.
Милица грациозно поклонилась и поблагодарила. Гропиус поджал губы, но кивнул в знак одобрения. Конечно, он получит свою долю. Если все сложится хорошо, Милица найдет себе нового покровителя или даже сама займется своей карьерой. Возможно, де ла Ружьер предложит ей постоянную должность танцовщицы или что-нибудь в этом роде.
Посол направился к выходу из театра, шагая так, словно его ноги были длиннее, чем у Тессы. В дверях он обернулся, снял шляпу и отвесил даме прощальный поклон, задев плюмажем пол. Подмигивая и целуя свои пальцы, он вышел. Гропиус взглянул на танцовщицу и велел ей одеться.
7
Сэм Варбл был потрясен.
Хафлинг согласился совершить не слишком приятное путешествие в Альтдорф на барже — чего ему совсем не хотелось — только при условии, что получит плату вперед. Он даже назначил цену несколько выше, чем обычно, во-первых, потому, что его работодатель мог себе это позволить, и, во-вторых, потому, что поручение казалось невыносимо скучным.
Он не ожидал, что увидит гибель Тотена Унгенхауэра. И что сможет наблюдать за поединком из первого ряда. Хотя ради этого ему пришлось переодеться слугой и приклеить фальшивую бороду. Однако представление того стоило.
Сэм помнил, что раньше Унгенхауэр был предводителем мариенбургских «рыбников». Когда у Варбла было время, он навещал могилы усопших друзей и потому запомнил высокорослого наемного убийцу. «Рыбники» тактично избавились от гиганта, когда им надоело спиливать его рога каждый месяц и притворяться, что он обычный человек.
Хафлинг обвел взглядом зрительный зал, ища своего нанимателя. Как и следовало ожидать, маркиза была здесь, легко узнаваемая по большому носу, выступающему из-под вуали. Он чуть заметно кивнул ей, и она в ответ разве что юбку не задрала и не послала ему воздушный поцелуй. Богатые вдовы всегда отличались глупостью.
Фон Тухтенхаген уединился в углу с жрецом Верены, то ли долго и подробно исповедуясь во всех грехах, то ли умоляя священнослужителя, чтобы тот спрятал его под своим балахоном и вывел из зала. Граф пропустил мимо ушей предложение виконта воспользоваться услугами цирюльника и предстать перед своей богиней в надлежащем виде. Варбл посочувствовал бедняге. Когда ты мертв, никто и фальшивого пфеннига не даст на масло для волос и духи.
Если не верите, спросите Унгенхауэра, хотя теперь он вряд ли даст ответ.
Виконт имел полное право убить графа. Никто не стал бы возражать. Варбл и не сомневался, что фон Тухтенхаген заслуживает смерти. Хафлинг читал сочинение Ефимовича «Твари в зеленом бархате» и знал, что многое в нем было правдой, поэтому он охотно поверил в историю о графе Фолькере, трех пастушках, пропавшей запонке и яме с негашеной известью.
Леос не проявлял особого нетерпения. Он отложил свой благородный меч и выбрал для казни обычную гарроту.
Зрители по большей части разошлись, поскольку смотреть было не на что. Близилась безвкусная, но неизбежная развязка.
В конце концов, даже жрец пресытился причитаниями Фолькера и предоставил Леосу возможность самостоятельно разбираться с графом.
Катаец, который не понравился Варблу с первого взгляда, придерживал фон Тухтенхагена за плечи, а Леос тем временем надел гарроту на шею побежденному. Подложив лоскут шелка под стальную струну, виконт проследил, чтобы металл нигде не касался кожи. Такова была привилегия дворянина: орудие казни не должно осквернить его тела.
Фон Тухтенхаген продемонстрировал всем, что он ел на завтрак.
Затем молниеносным движением виконт затянул петлю, и граф упал рядом со своим бойцом.
Улыбнувшись, Леос отступил. Катаец проверял пульс и дыхание фон Тухтенхагена. Ничтожный человечек в зеленом бархате умер.
Все собрали свои вещи и двинулись прочь.
— Ты, — окликнул хафлинга рослый лакей-человек, — малявка!
Варбл потянулся за кинжалом, но вспомнил, что оставил его в других башмаках. Он был одет как слуга, а слугам не полагается входить во дворец вооруженными, если они не хотят, чтобы их приняли за убийц и подвергли пытке.
— Помоги мне убрать эту грязь.
Варбл пожал плечами. Не только Харальду Кляйндесту приходилось заниматься грязной работой.
Тварь скрывалась, но все слышала и видела. Она чуяла запах крови и знала, что этой ночью снова выйдет на охоту…
— Это Розана Опулс, — сообщил Эльзассер. — Она из Храма.
Харальд заметил присутствие девушки и понадеялся, что она не будет путаться под ногами.
— Не беспокойтесь, я не буду, — сказала нежданная гостья.
— Розана — провидица.
— Я догадался.
Два работника Шигуллы выловили тело из воды и сложили останки на столе в складском помещении компании «Любимец Мананна». Дикон ходил мрачный как туча из-за возвращения Харальда Кляйндеста. Он был озабочен тем, как пропустить официальных дознавателей сквозь кольцо охраны и удержать скандалистов на расстоянии. Харальд не смог придумать для него другого, более полезного, задания. Строго говоря, оно не было даже унизительным. Теперь, представляя имперскую власть, Харальд мог отдавать распоряжения своему старому капитану и намеревался при случае сквитаться за старые обиды.
Месть была гнусным и бессмысленным чувством, но ведь он всего лишь слабый человек, н нельзя его винить за низменные порывы.
Если ему требовались подозреваемые, то вокруг их было множество. Управляющий Шигулла некогда входил в банду «крюков», а почти всех его работников Харальд знал еще в те дни, когда они начинали мелкими карманниками. Однако, если уж на то пошло, ни на одном из них не висело столько нераскрытых дел, сколько на стражниках. Пробираясь через толпу зевак, Харальд почувствовал, что у него снова заурчало в животе.
Он осмотрел безглазое тело с обезображенным лицом и понял, что их ждет встреча с необычным преступником. «Крюки» и «рыбники» часто наносили увечья телам убитых противников, если хотели передать то или иное послание приятелям своих врагов, однако даже берсерки не сделали бы такого с женщиной.
— Провидица, — позвал Харальд. — Что ты можешь мне сказать?
Девушка не хотела прикасаться к мертвому телу, но все-таки положила руку на ободранный лоб жертвы.
— Волк, — сказала она.
— Это сделал волк?
Розана сделала отрицательный жест. Ее глаза были закрыты, руки и ноги дрожали. Она водила головой из стороны в сторону, словно пытаясь уловить звук или запах.
— Волк, — повторила девушка. Это слово запечатлелось в ее мозгу.
— Волки обычно не охотятся в городе, — заметил Харальд. — Кроме того, они съедают, по крайней мере, половину своей добычи. Хищник не сбросил бы тело с пристани. Скорее, он оставил бы его валяться, чтобы снова прийти поживиться.
— Я имею в виду не настоящего волка, а Вольфа. Это имя.
Провидица отвела руку и вытерла ее о платье. Она не испытывала отвращения. Конечно, ей не хотелось прикасаться к оголенной человеческой плоти, но коль выбора не был, она не собиралась жаловаться.
— Был один знаменитый Вольф, — припомнил Эльзассер. — Вольфганг Нойвальд.
— Нойвальд? Звучит знакомо. А, ты имеешь в виду Вольфганга фон Нойвальда?
— Вот именно, капитан. Его имя упоминается в песне Ферринга-стихотворца о герое Конраде. Говорят, у него вытатуирована волчья морда поверх лица.
— Герой? Это интересное слово, Эльзассер. Я знаю людей, которые считают Вечного Дракенфелса героем.
— Нойвальд… Э, фон Нойвальд как будто бы раньше убивал людей. И он родом из Альтдорфа.
Харальд покачал головой:
— Я слышал о Вольфе фон Нойвальде, стражник. Он мне не нравился, но убивать проституток не в его духе.
— Это не такое уж редкое имя, — подвел итоги Эльзассер.
— Я прикажу, чтобы всех Вольфов, Вольфгангов, Вульфи, Вольфрамов, Вольфгардов и Вульфриков схватили и подвергли допросу с пристрастием, — вмешался Дикон.
Харальд, Розана и Эльзассер посмотрели на капитана портовой стражи как на слабоумного.
— Ты идиот, Дикон, — выразил общую мысль Харальд. Капитан посмотрел на него так, словно у него был наготове ответ, но он все забыл.
— Если эта женщина умерла, думая о Вольфе, вовсе не значит, что он убил ее. Я не раз видел, как в минуту смерти мужчины звали свою мать или подружку…
— Блестяще, Кляйндест, — ощерился Дикон. — Значит, Вольф был мамочкой этой шлюхи?
Розана рассердилась:
— Она не была шлюхой, капитан. Она работала в «Приюте странника» служанкой.
Дикон фыркнул и пошел прочь, доставая свою трубку.
Харальд осмотрел труп, тщательно изучая каждую рану. Он пытался представить себе, что за животное они преследуют, а также хотел понять, что возбуждает Тварь, что доставляет ей удовольствие. Его желудок разъедала кислота, но он все-таки смог составить представление о чудовище, за которым они охотились.
— Думаю, вы правы, — заметила Розана. — Вольф был любовником девушки. Я вижу его лицо. Вероятно, я смогла бы его узнать.
Харальд оторвался от исследования мертвого тела. Укрыв останки погибшей девушки одеялом, он подоткнул его со всех сторон.
— Вы умеете рисовать?
Розана удивилась и открыла рот, чтобы задать вопрос, но потом догадалась сама.
— Да, я смогла бы нарисовать его портрет.
Харальд ухватил Шигуллу за ухо и велел ему принести бумагу и карандаш. Управляющий принялся рыться в столе, заваленном бухгалтерскими книгами, и нашел несколько чистых листов.
Розана села и приступила к работе.
— Посыльный скоро приведет хозяина «Приюта странника», — сообщил Эльзассер. — Тогда мы узнаем ее имя.
— Да? Если бы это была твоя девушка, ты бы ее узнал?
Юноша был шокирован. Эльзассер переживал опасный период. Он слишком увлекся своей работой, но воспринимал ее как игру. Если он выживет в портовой страже, то научится. Из него получился бы неплохой офицер.
Розана передала Харальду набросок. Мужчина взглянул на него и удивленно воскликнул:
— Ты нарисовала Йоганна фон Мекленберга, провидица. Только здесь у него нет бороды.
Опулс прикусила губу.
— Да, я знаю. Я пыталась этого избежать. Человек, которого я вижу, похож на барона, но это не барон.
— Наверное, барон фон Мекленберг выглядел так десять лет назад, когда был студентом, — предположил Эльзассер.
— Десять лет назад этой девушке было семь, — возразила Розана.
Харальд посмотрел на провидицу, не считая нужным спрашивать вслух.
— Я могу определить ее возраст, — пояснила она. — Но не ее имя. Мой дар напоминает ловлю рыбы в темноте: далеко не всегда удается поймать то, что нужно.
— Хм… — Харальд разглядывал портрет.
Девушка хорошо рисовала. Мысли стражника переключились на барона. Он все еще не понимал, почему фон Мекленберг заинтересовался этим делом. Кляйндест интуитивно доверял барону, хотя обычно у него не ладились отношения с вельможами, поэтому он не спешил отказываться от первого впечатления. Однако у него появились вопросы, на которые он желал получить ответ.
— Вы встречались с выборщиком? — спросил Харальд Розану.
— Да, вчера. Когда нашли предыдущую жертву.
— Что вы думаете о нем?
Вопрос застал Розану врасплох, однако она не стала уклоняться от ответа.
— Он чем-то озабочен. Но я не думаю, что он — Тварь.
— Я тоже, — встрял Эльзассер. — Будь он Тварью, зачем ему подключать вас к поискам убийцы?
Харальд обдумал слова юноши.
— Разве что он хочет, чтобы его поймали…
Дверь склада открылась, и Дикон впустил стражника, который тащил за собой лысого человека средних лет. На мужчине были башмаки и плащ, наброшенный поверх ночной рубашки.
— Это Рунце из «Приюта странника».
Хозяин трактира посмотрел на стол, и Харальд приподнял одеяло.
— Молот Зигмара! — выругался Рунце. — Это Труди.
Он поспешно отвернулся, и его вырвало прямо на Дикона.
— Вот беда, — пробормотал Харальд себе под нос, — еще один слабый желудок.
— Труди?
Тишина.
Вольф перевернулся на другой бок, но рядом никого не было. Он был не в университете и не в «Приюте странника».
— Труди?
Юноша попытался припомнить прошлую ночь, но не смог.
Где-то капала вода, а пол качался. Может, он плывет на лодке?
Ему нужно было найти ответы сразу на несколько вопросов. Куда делась Труди? Где был он сам? Что он делал прошлой ночью?
И почему он весь в крови?
Часть 4 Бунт
1
Когда все закончилось, была учреждена имперская комиссия под председательством верховного теогониста Йорри. Был ли глава культа Зигмара беспристрастен в расследовании Великого Туманного Бунта? Многие задавали этот вопрос, но мало кто мог дать вразумительный ответ.
Однако когда все предположения и слухи были отметены, а самые фантастические домыслы опровергнуты, удалось установить следующие факты.
Во-первых, на памяти жителей Альтдорфа никогда не случалось столь густого, плотного, мерзкого, долгого и изнурительного тумана. А поскольку под жителями Альтдорфа подразумевалась и Женевьева Дьедонне, вампир шестиста шестидесяти семи лет отроду, были все основания объявить этот туман самым ужасным за всю историю столицы.
До конца своей жизни пустословы, случайно оказавшиеся в городе в этот период, будут докучать своим друзьям, родственникам и абсолютно незнакомым людям, которые согласятся их слушать, рассказывая фантастические, но невероятно скучные истории о продолжительности, качестве и количестве Великого Тумана.
Во-вторых, рано утром члены революционного движения начали распространять новое воззвание Евгения Ефимовича, в котором главная роль отводилась стихотворению «Пепел стыда», написанному принцем Клозовски. В стихотворении утверждалось, что Тварь скрывается во дворце Императора, а в памфлете подробно описывалось, как капитан портовой стражи Дикон (фигура, не пользующаяся любовью простого люда) нашел обрывок зеленого бархата рядом с телом убиенной Маргарет Руттманн, но сжег важную улику. В заключительной части своего сочинения Евгений Ефимович призывал всех честных граждан восстать против ненавистных угнетателей и свергнуть Карла-Франца и его прогнившую монархию.
В-третьих, как следствие спора о разделе сфер влияния, типичного для города, где большинство жителей принадлежит к одному народу, зато существует множество имперских, религиозных, местных и политических группировок, на улицу вышло несметное число вооруженных банд, враждебно настроенных по отношению друг к другу. Они якобы собирались защищать горожан от двойной опасности — тумана и неведомого убийцы. Отряды городской стражи были усилены войсковыми подразделениями, а в богатых районах города к патрулю присоединились гвардейцы. Между тем рыцари ордена Пламенного Сердца под командованием Адриана Ховена прочесывали окрестности дворца и храма Зигмара, бестактно подвергая допросу заблудившихся граждан.
В придачу к официальным службам правопорядка группа «крюков» во главе с Вилли Пиком подняла сомнительное знамя Комитета гражданской бдительности и, заняв стратегически важные пункты на городских мостах, принялась терроризировать прохожих. Студенты из Лиги Карла-Франца поклялись, что плохая погода не станет поводом для отмены состязания бражников, традиционно проводившегося в начале зимы. В результате — многие члены студенческого братства направились из университета к улице Ста Трактиров. Разумеется, число вооруженных людей увеличилось за счет агитаторов Ефимовича, проституток, которые носили оружие, чтобы защищаться от Твари и прочих выродков, а также бездельников всех мастей и сорвиголов, полагавших, что густой туман — это лучшее время для поиска приключений.
Эти три фактора в совокупности привели к сильнейшим гражданским волнениям за все время существования столицы.
Первые столкновения произошли рано утром, когда неопытный лейтенант имперских войск проигнорировал совет портовых стражников, к которым его прикомандировали. Вступив в переговоры с членами Комитета гражданской бдительности, он попытался изгнать последних с северной оконечности моста Трех Колоколов, соединяющего западную часть Храмовой улицы и восточную часть Люйтпольдштрассе. Никто серьезно не пострадал, однако лейтенанту, сброшенному в неторопливые воды Рейка, пришлось избавиться от доспехов и оружия, дабы не утонуть. Офицер усвоил урок, и вскоре мир был восстановлен.
Когда храмовый колокол пробил три часа пополудни, — хотя в тумане трудно было отличить три дня от трех ночи, — дон Родриго Пикер де Оссорио Серрадор Тейсихейра, молодой человек в возрасте семнадцати лет, второй сын эсталианского герцога, вышел из дома фон Тассенинков и направился в университет, где он изучал алхимию и осадные машины. Юноша страдал от невыносимой головной боли, явившейся следствием чрезмерного увлечения спиртными напитками на балу прошлой ночью. Злясь из-за того, что пропустил дуэль, которую обсуждал весь город, и испытывая острую потребность в том пресловутом клине, которым вышибают другой клин, дон Родриго забарабанил в дверь «Одноглазого волка» и потребовал, чтобы хозяин немедленно подал ему шерри. Трактирщика дома не было, зато стойку перед баром оккупировали «рыбники», внимательно слушающие своего грамотного приятеля, пересказывающего им содержание «Пепла стыда».
Ввалившись в питейное заведение, Тейсихейра взмахнул зеленым бархатным плащом в манере, которую считал весьма элегантной, и вызывающе потребовал, чтобы его обслужили в знак почтения к высокому происхождению. Судя по его тону, простолюдины должны были сделать все возможное, чтобы ублажить его. Молодого дворянина нашли повешенным под Старым императорским мостом. Его плащ был разрезан на тонкие полоски, из которых и соорудили примитивную, но функциональную веревку. Комиссия Йорри пришла к мнению, что Тейсихейра стал первой официальной жертвой мятежа.
К пяти часам еще семнадцать человек были жестоко убиты, хотя народные волнения только начинались. Вышеупомянутые бедолаги лишились жизни в драках и стычках между мелкими группировками, численность которых не превышала трех-четырех человек. Типичным следует считать случай с хафлингом Эйлбру Маггинсом, торговцем фруктами и овощами. Купец принял двух Рыцарей Храма за таможенных служащих, искавших его тайный склад, куда «рыбники» только что привезли контрабандную партию сельскохозяйственной продукции. В момент нападения Маггинс засыпал порох и дробь в ствол новенького кремниевого ружья. Торговец погиб, но не от удара мечом в голову, как следовало ожидать, а из-за того, что клинок ударился о пряжку на его шляпе и высек искру, воспламенившую порох в пороховом рожке. Клирик-сержант Райнер Вим Херцог, нанесший удар, в результате взрыва лишился глаза. Позже клирик-капитан Ховен наградил воина знаком отличия и поблагодарил за проявленную храбрость — если не на поле боя, то хотя бы в тумане.
Комиссия Йорри не смогла представить отчета о действиях Диен Ч'инга, посла Короля Обезьян, замеченного в течение для в нескольких подозрительных заведениях, разбросанных по всему городу. Катаец покупал разнообразные вещества, которые могли использоваться в колдовстве. Heкоторой критике подвергся также Этьен Эдуард Вильшез, граф де ла Ружьер, посол Шарля де ла Тет Д'Ора III, который, по слухам, провел день и вечер в трактире «Матиас II». Компанию ему составляла Милица Кьюбик, экзотическая танцовщица могучего телосложения. Как говорили, посол вел себя не подобающим для иностранного дипломата образом. Отчет, составленный на основе свидетельских показаний Норберта Шлюпмана, наемного работника из трактира, который полдня подглядывал за де ла Ружьером сквозь дырочку в потолке апартаментов, был внимательно изучен великим теогонистом, а затем помещен в огромную храмовую библиотеку в раздел защищенных произведений. Его содержание, навеки скрытое от глаз широкой публики, было признано не соответствующим задачам расследования.
Во второй половине дня, когда Харальд Кляйндест допрашивал работников «Приюта странника», стремясь объединить разрозненные сведения о последних часах Труди Урсин, на офицера было совершено покушение. После короткой погони капитан настиг своего несостоявшегося убийцу, стражника Джуста Рейдмейкерса. К сожалению, Рейдмейкерс скоропостижно скончался, так и не успев объяснить мотивы своего преступления. Однако Кляйндест высказал предположение, что его коллега действовал по приказу третьего лица, тоже являвшегося служащим портовой стражи. Во время аутопсии, проведенной в храме Морра, выяснилось, что Рейдменкерс умер от осложнений, связанных с разрывом трохеи; а тридцать шесть переломов костей, полученных в результате стычки с Кляйндестом, не обязательно способствовали летальному исходу.
Тело графа Фолькера фон Тухтенхагена после должного омовения было доставлено из дворца к фон Тассенинкам, поскольку по традиции забота о теле павшего дуэлянта — если семья последнего недосягаема — ложилась на плечи хозяина дома, под крышей которого было нанесено оскорбление. Великий князь Халс, не будучи близко знаком с покойным, распорядился, чтобы тело обложили искусственным льдом и подготовили к отправке в имение графа, находившееся в Аверланде. Там, получив печальное известие, его мать, вероятно, умрет с горя, а крестьяне устроят тайный трехдневный праздник с гулянками и блудом. Останки Тотена Унгенхауэра были переданы в местный храм Морра, где при беглом осмотре жрецы обнаружили, что великан действительно подвергся сильному воздействию варп-камня. После вскрытия погибшего бойца фон Тухтенхагена отправили в яму с известью, куда по прошествии определенного периода времени попали также невостребованные тела Маргарет Руттманн и Труди Урсин.
Первый пожар вспыхнул после полуночи в доме Амадеуса Висла, ненавистного ростовщика, который вел дела в Восточном квартале города. Комиссия так и не смогла определить, кого следует считать ответственным за поджог — горожан, питающих особую неприязнь к Вислу, или последователей Евгения Ефимовича. Увидев список должников, выселенных, униженных, физически искалеченных, проданных в рабство или казненных по вине ростовщика, стража решила не проводить расследования. На тот момент у сил правопорядка были другие, более важные задачи.
Если бы не туман, известие о пожаре в Восточном квартале распространялось бы быстрее и спровоцировало бы панику. Впрочем, паника и так началась, по ряду других причин.
А между тем втайне от всех Тварь пробудилась и начала выискивать добычу на вечер…
2
Харальд Кляйндест обещал встретиться с ними в «Приюте странника» после полудня, но, как ни странно, задержался. У Розаны сложилось впечатление, что офицер относится к тому типу людей, которые всегда держат слово, разве что на их пути встанет непреодолимое препятствие. Харальд дал ей в сопровождающие Хельмута Эльзассера и попросил осмотреть комнату Труди Урсин. Оставалась надежда, что провидица сможет узнать что-нибудь полезное о девушке. До сих пор следствие строилось на предположении, что Тварь выбирала своих жертв наугад, нападая при первой удобной возможности. Однако было бы проще раскрыть личность убийцы, если бы в его действиях удалось выявить систему, пусть даже совершенно безумную. Кляйндест вернул Эльзассера к расследованию и поручил ему найти то общее, что связывало всех женщин. Очевидно, молодой человек и сам задумывался над этим вопросом, поскольку он смог припомнить массу подробностей о Розе, Мириам, Хельге, Монике, Гислинд, Тане, Маргарет. А теперь и Труди.
Казалось, Хельмут был близко знаком со всеми несчастными. Роза, Моника и Гислинд работали на одного сутенера, «крюка» по имени Макси Шок, а Мириам и Маргарет, которые были старше других, в разное время состояли в связи с Рикки Флейшем — мелким воришкой, впоследствии убитым Марги Руттманн. Жертвами стали три блондинки, две шатенки, брюнетка, рыжеволосая, а у одной голова была вообще обрита наголо, а на коже вытатуировано изображение дракона. Шесть проституток, одна гадалка, а теперь еще и служанка из трактира. Самой старшей, Мириам, было пятьдесят семь лет, самой младшей, Гислинд, — четырнадцать. Они все работали в одной местности, в неблагополучном районе неподалеку от улицы Ста Трактиров. Те из них, у которых было постоянное пристанище, жили там же. Стража опросила две сотни мужей, бывших мужей, детей, ухажеров, «защитников», «поклонников», клиентов, приятелей, друзей, врагов, знакомых и соседей. Среди этих людей попались и такие, которые знали нескольких женщин (в участке на Люйтпольдштрассе ходили анекдоты о похотливости бретонского посла де ла Ружьера), однако не нашлось ни одного подозреваемого, который был бы связан со всеми ими. Этих восьмерых объединяло лишь одно: все они, без всякого сомнения, погибли от одной руки.
Розана села за туалетный столик и посмотрела в треснувшее, но чистое зеркало, стараясь представить себе лицо девушки таким, каким оно было до убийства. Ей хотелось забыть об алом месиве, которое она видела на складе «Любимца Мананна», о бесформенной груде останков, из которых кровь вытекла в воду, и сероватых костях, просвечивавших сквозь плоть. Эльзассер осматривал комнату, видимо наугад пытаясь отыскать какие-нибудь предметы, подобные тем, что он видел у других жертв.
— У Хельги были такие туфли, — сообщил он, перебирая коробки в платяном шкафу, затем наткнулся на что-то интересное и добавил: — Большинство из них употребляли это.
Розана оглянулась. Стражник нашел мешочек с «ведьминым корнем». Молодой человек поскреб подсохший корешок ногтем и лизнул выступивший сок.
— Это змеиная отрава, — сказал он. — Урожай прошлого года. А может, и более давний.
Розана снова повернулась к зеркалу. Трещина рассекала ее лицо надвое.
Провидица прикоснулась к расческе, и в ее уме возник образ длинных, густых волос, потрескивавших, когда их расчесывали. По изуродованным останкам она не могла судить, как выглядела девушка при жизни.
— Здесь жили два человека, — заметил Эльзассер, держа в одной руке передник служанки, а во второй — мужскую куртку. — Видите, я тоже умею угадывать. Это называется дедукцией.
Очевидно, юноша был доволен собой. Это немного обеспокоило Розану. Она не совсем понимала, почему Эльзассер столь упорно преследует Тварь. Отчасти одержимость Хельмута объяснялась его любовью к загадкам. Перед ее внутренним взором всплыла картинка: пальцы юноши ловко развязывают запутанные узлы. Руки молодого человека всегда были в движении. Его увлекал сам процесс поиска убийцы. Эльзассер напоминал юного охотника, который испытывает возбуждение от погони за зверем, однако сам он еще ни разу не проливал кровь, ни разу не видел убийства. Впрочем, имелись и другие причины, которых провидица не могла точно определить.
Гораздо проще делать то, что тебе говорят. Хорошо, когда нет никаких скрытых мотивов, нуждающихся в анализе. Розана оказалась здесь по приказу ликтора. Однако, увидев обезображенное тело Труди, она почувствовала, что хочет остановить чудовище.
Эльзассер бросил передник на кровать и внимательно осмотрел куртку. Качество изделия говорило само за себя. Судя по всему, ухажер Труди был богатым человеком или ловким воришкой, имеющим доступ в лавку портного.
— Лига Карла-Франца, — провозгласил стражник. — Посмотрите.
Он бросил куртку провидице. На лацкане была изображена императорская печать, вышитая золотом.
— У всех членов Лиги есть такая штука. Я должен был сразу узнать ее.
Розане показалось, что она держит разъяренное животное. Куртка вырывалась из ее рук, урчала, шипела, рычала. Выпущенные когти, оскаленная пасть. Снег под ногами и кровавый след, который звал ее. Желто-красные глаза сверкнули, и Розана поняла, что это свой горящий взгляд она видит в зеркале.
— Любовник Труди был первокурсником, не прошедшим полного посвящения, — продолжил Эльзассер. — После первых экзаменов он сможет добавить несколько галунов.
Провидица выронила куртку.
— В чем дело?
Розана дрожала.
— Вольф, — выдавила она.
Эльзассер сокрушенно покачал головой.
— Простите, я не должен был бросать вам эту вещь. Я все время забываю о вашем даре.
— Ничего страшного. Все равно это произошло бы. Это ощущение наполняет всю комнату. Оно сильное, как запах мускуса.
— Вам нужно сделать так, как обычно делают ведьмы…
Розана ненавидела это слово, но в устах доброжелательного юноши оно звучало необидно.
— …покрыть свою одежду знаками и символами, взмахнуть руками и пробормотать какое-нибудь несвязное заклинание.
Гусиная кожа на ее руках прошла. Эльзассер погладил провидицу по голове, словно не она была на шесть лет старше него, а ему было пятьдесят. В отличие от Микаэля Хассельштейна, он совершенно ее не боялся, и Розана осознала, что ее знакомые очень редко прикасались к ней так, как обычные люди прикасаются друг к другу. Она даже не смогла прочесть мысли молодого стражника, уловив только общее желание утешить ее после неприятного контакта.
— Я не ведьма и не волшебница. Мой дар врожденный, а не приобретенный в результат долгих занятий. Точно так же люди от природы наделены огромной силой или хорошим голосом.
Хельмут снова стал серьезным.
— Это тот самый Вольф? — спросил он.
— Думаю, да. Иногда имена трудно угадывать. В парте есть что-то странное. Он вроде бы студент, но, мне кажется, он старше. В его жизни был период, который он почти забыл, но подсознательно воспоминания преследуют его. Он не мутант, но пережил некое… некое превращение…
Эльзассер внимательно слушал.
Рунце, хозяин трактира, сказал, что у Труди есть парень, который иногда ночует в ее комнате. Трактирщик мог добавить только, что ухажер Труди учится в университете и у него водятся деньжата. Однако Рунце описал молодого человека как «волосатого дьявола», хотя после долгих расспросов признал, что бороды тот не носит.
В дверь постучали.
— Войдите.
Девушка в переднике вошла в комнату и сделала реверанс, Розана почувствовала волну страха, исходящую от служанки. Она недавно плакала.
— Меня зовут Марта, — представилась девушка. — Господин Рунце сказал, что вы хотели меня видеть.
— Ты была подругой Труди? — спросил Эльзассер.
— Мы работали в разные смены, — ответила служанка. — Труди была доброй. Она подменяла меня, когда я болела. Я часто болею.
Розана заметила, что Марта хромает и у нее нездоровый цвет кожи.
— Ты знала ее любовника? — поинтересовалась она.
Лицо Марты исказилось, и Розане пришлось сделать над собой усилие, чтобы не отшатнуться. Внутренний страх служанки вырвался наружу.
— Он… — В голосе девушки сквозило отвращение. — Он был плохим человеком. Настоящее животное. То он был сладким, как сахар, а в следующее мгновение превращался в дикого зверя. Я не понимаю, почему Труди держалась за него. Я бы никогда не позволила мужчине так обращаться со мной. Мы моемся вместе каждую неделю, и у Труди постоянно появлялись новые синяки и царапины, которые оставлял ее парень.
Розана вспомнила горящие желто-красные глаза.
— Ты знаешь, как его звали?
Теперь Марта скорее злилась, чем была испугана.
— Это он сделал? Я всегда знала, что он мерзавец.
— Как его звали?
— Милосердная Шаллия! Неужели он… Неужели он и есть Тварь? — Марта была на грани обморока.
Эльзассер взял девушку за плечи и встряхнул.
— Как его звали?
— Ах да. Его имя. Его звали Вольф…
Эльзассер и Розана переглянулись.
— Он был из аристократов. Парень держал это в тайне, однако Труди призналась мне, что его брат — выборщик…
Смутные догадки начали обретать ясность и определенность. Розана вспомнила рисунок, нарисованный ею по просьбе капитана Кляйндеста, а также лицо, которое постоянно накладывалось на другой образ в сознании Труди.
— Его звали Вольф фон Мекленберг.
3
Баржа была пустой. Вольф попытался припомнить, как он попал на борт, но не смог. Дверь рубки была разбита вдребезги, и Вольф догадался, что сделал это сам.
Он заснул в одежде и, пробудившись, обнаружил, что где-то испачкался.
Прошлой ночью они с Труди отправились на прогулку. Стоял густой туман. Вольф припомнил ссору.
И больше ничего.
Как жаль, что рядом нет Йоганна. Если бы Йоганн был здесь, он обязательно придумал бы, как спасти младшего брата от зверя, таящегося внутри него. Йоганн десять лет гнался за ним, чтобы спасти от Рыцарей Хаоса.
Это был плохой период в его жизни, но он закончился. Закончился навсегда.
Вольф кое-что помнил. Помнил тот день в лесу, когда в него попала стрела, выпущенная Йоганном.
Его плечо все еще побаливало в сырую погоду, а иногда даже кровоточило. И теперь он чувствовал боль между костями, именно в том месте, куда угодила стрела Йоганна.
Он вел себя плохо. Дразнил своего брата, упрекал в трусости. В детстве Йоганн не любил убивать. В их семье охотником был Вольф. Он жил ради того мгновения, когда окажется в лесу и отправится по следам лося или кабана, держа лук наготове. Дичь могла плавать, летать, бежать или прятаться в норе, но ей было не спастись от Вольфа.
Теперь Вольф хотел бы стать похожим на Йоганна, который испытывал инстинктивное отвращение к убийству.
Охотничьи трофеи юноши пылились, забытые где-то в кладовке. Если бы он мог так же легко избавиться от желания убивать!
Наверное, Сикатрису было несложно его переделать. Семя Хаоса уже зрело в его сердце, ожидая удобного момента, чтобы дать всходы. Он стал монстром в душе задолго до того, как варп-камень придал ему соответствующее обличье.
Последние недели прошли как в тумане. Туман окутывал не столько город, сколько его душу. Вольф ощутил присутствие Труди, почувствовал запах ее тела…
И ему расхотелось вспоминать, что было дальше…
Вероятно, в прошлую ночь он наелся «ведьминого корня». У него перед глазами по-прежнему плавали бордовые пятна. А потом он, кажется, устроил драку. У него не хватало одного зуба, а порезы на лице кровоточили. Однако не вся кровь на одежде принадлежала ему.
На полу рубки юноша нашел крюк грузчика, подобный тем, что носили члены портовой банды. Крюк тоже был в крови.
По какой-то причине он забрал его, когда уходил.
Поднявшись на палубу, Вольф обнаружил, что баржа пришвартована у городской пристани, неподалеку от моста Трех Колоколов.
Желая возместить убытки хозяину судна, молодой человек достал из кошелька три кроны и оставил их возле штурвала. Чтобы монеты не блестели, привлекая внимание, он бросил сверху моток веревки.
Канат, удерживающий баржу у причала, был длинным, чтобы судно могло подниматься и опускаться вместе с приливом. Толстая веревка размоталась на всю длину, и теперь Вольфа отделяло от суши футов десять. Чтобы выбраться на берег, ему неминуемо придется искупаться.
Молодой человек залез в ледяную воду, почти наслаждаясь отрезвляющим действием холода, и крепко ухватился за канат. Течение увлекало его за собой. Над рекой поднималась легкая дымка, смешиваясь с густой пеленой тумана в воздухе.
Вольф едва различал пристань.
Перебирая руками, он двигался вперед, а между тем вода смывала с него всю грязь.
Подтянувшись, Вольф выбрался на дощатый причал. Он попытался подсушить одежду, встряхнувшись по-собачьи, но его рубашка и штаны липли к телу, как ледяные присоски.
Молодой человек хотел вернуться к Труди, но сомневался, что это хорошая идея. Он не помнил, о чем они спорили, однако знал, что ссора закончилась плохо. Кажется, он ее ударил. Снова. Вольфа охватил жгучий стыд.
Промокший и продрогший, он побрел из порта, с трудом разбирая дорогу в тумане…
На улице Ста Трактиров местные хулиганы устроили драку, причем нынешнее побоище мало напоминало традиционные стычки между «крюками» и «рыбниками» или студентами и грузчиками. Такие столкновения редко заканчивались смертоубийством, но на этот раз Ч'инг насчитал, по крайней мере, пятерых убитых. Этой ночью его господин будет доволен.
Он пренебрежительно отказался от роскошной кареты, которой мог воспользоваться, будучи послом, а отправился в город пешком, несмотря на туман. Некоторые придворные посчитали его сумасшедшим, но иностранным дипломатам старались не задавать лишних вопросов.
Утренний поединок разжег аппетиты катайца.
Он служил цели Владыки Циен-Цина, и в его ушах звучала музыка, которую исполняли Пятнадцать Демонов. Ч'инг тосковал по Пагоде и ненавидел эту далекую холодную страну, населенную варварами. Вспоминая сладкий чай и благоуханные сады своей родины, он смиренно размышлял, как скоро его хозяин позволит ему вернуться в Катай. Он рассчитывал, что примет участие в свержении самонадеянного Короля Обезьян. Этот монарх слишком долго правил великой восточной державой, и Владыка Циен-Цин давно намеревался низложить его. Ч'инг дал себе слово, что лично казнит самодержца. Он много раз представлял себе, как скимитар описывает изящную дугу в воздухе, направляясь к горлу правителя, видел выражение глаз низвергнутого властелина Поднебесной, когда его бестолковая голова будет искусно отделена от никчемной шеи.
Приятные размышления катайца были прерваны самым грубым образом.
— Эй, ты, — послышался хриплый голос — Глядите, зеленый бархат!
Их было трое, все значительно выше него ростом. Бандиты загородили ему дорогу. Их фигуры были едва различимы в тумане, подсвеченном красным пламенем пожаров. Катаец окинул троицу взглядом. Двое мужчин и одна женщина. У каждого в кулаке зажат стальной крюк.
— Заблудился, дружок? — полюбопытствовал верзила, затеявший разговор.
Ч'инг поклонился.
— Могу ли я просить, чтобы мне, презренному и недостойному, разрешили пройти? Я спешу по важному делу.
Троица рассмеялась, и катаец обреченно вздохнул.
— Нам здесь такие, как ты, не нужны, — заявила женщина.
— Придворная мразь!
— Паразит!
— Желтомордая собака.
Крюк рассек туман перед его лицом. Ч'инг поймал железяку между ладонями, остановив ее в дюйме от своего носа.
— Он двигается, как кролик, — заметил кто-то.
Катаец разжал руки, и крюк исчез.
К Ч'ингу метнулся кинжал, но слуга Циен-Цина отбил его ладонью. Оружие ударилось о стену.
Вокруг них клубился туман. «Крюки» окружили свою жертву, готовясь атаковать с трех сторон. Неподалеку вспыхнул огонь, и Ч'инг понял, что это загорелась чья-то перевернутая карета. Катаец видел глупые лица нападавших. У них были невероятно большие носы, кожа цвета поросячьего брюха и круглые, как луна, глаза. Подбородок и щеки мужчин покрывала густая растительность, напоминающая лишайник. Типичные грязные варвары.
Диен Ч'инг согнул одну ногу в колене и раскинул руки в стороны, используя стиль «журавля».
— Он полоумный, — сказала женщина.
Катаец подпрыгнул и ударил ногой в том направлении, откуда шел голос. Женщина рухнула, лишившись сознания.
Ч'инг пошатнулся, приземлившись на неровную булыжную мостовую, но тут же восстановил равновесие.
— Ты это видел?
— Что ты сделал с Ханни?
— Узкоглазая свинья!
«Крюки» попытались обойти его, но катаец все время поворачивался, не пропуская ни одного из них за спину.
Наконец игра ему надоела.
К бандиту, остановившему его, он применил технику «пьяного мастера». Покачиваясь из стороны в сторону, боец из Поднебесной приблизился к громиле и нанес ему удар головой. Бедняга свалился на землю, и катаец наступил ему на лицо, словно пытался потушить горящее масло. Со стороны это выглядело чуть ли не смешно.
С последним из нападавших Диен Ч'инг разделался приемом «спящий кулак». Громко зевнув, он прикрыл рот тыльной стороной ладони и изогнулся назад, словно располагался на отдых в гамаке. Одновременно его локоть врезался «крюку» в грудную клетку, сломав несколько ребер. Мужчина зашелся кашлем и упал. Резко крутанувшись на месте, катаец свернул ему шею.
Двое из его противников были мертвы, третий валялся в беспамятстве. Ч'инг пощадил женщину, отдавая дань традициям Империи, где по каким-то неведомым причинам считалось неприличным убивать особ женского пола. Строго говоря, это никого не останавливало. Тварь, например…
Стоя над поверженными врагами, Ч'инг услышал аплодисменты.
Из тумана, хлопая в ладоши, выскользнуло обезьяноподобное создание.
Ч'инг поклонился. Он узнал Респиги.
— Мой хозяин шлет тебе наилучшие пожелания, житель Поднебесной.
— Я принимаю их с благодарностью.
— Он сейчас занят…
Из-за реки донесся шум. Языки пламени охватили большое здание, превратив его в костер. Впрочем, зарево пожара виднелось во многих местах. Вдалеке кричали люди.
— …однако хозяин велел мне проводить тебя в трактир «Матиас II». Я здесь представляю его интересы.
Ч'инг развел руками.
— У всех нас один интерес, Респиги. Прославление Владыки Циен-Цина.
— Тзинча.
— Как тебе будет угодно. Имена не имеют значения. В конечном счете, все мы служим одной цели.
Респиги хихикнул.
4
Приняв приглашение де ла Ружьера, Йоганн ломал голову над проблемой, как обставить все таким образом, чтобы его появление на вечеринке не привлекло лишнего внимания. Неожиданно барон осознал, что создал себе репутацию нелюдима, избегающего балов и приемов, постоянно устраиваемых при императорском дворе. Дело было не в том, что фон Мекленберг-старший не любил таких мероприятий. Просто он провел слишком много времени в глуши, вдали от титулов и этикета, поэтому его больше не привлекала придворная мишура. Модные танцы, новые фасоны одежды, мелкие интриги враждующих фракций казались ему незначительными и безинтересными.
Однако теперь барон понимал, что обязательно должен появиться на званом ужине у бретонского посла. Он точно знал, что там намечается что-то странное, что-то не укладывающееся в рамки обычного светского раута.
Днем Йоганн встретился с Леосом фон Либевицем, пребывающим в столь хорошем настроении, что это настораживало. Как выяснилось, виконт и его сестра тоже были включены в список приглашенных. Леос предложил Йоганну место в своей карете, и барон, не церемонясь, согласился.
Фон Мекленбергу делалось не по себе при мысли, что сдержанный, невозмутимый и начисто лишенный чувства юмора виконт был способен на доброжелательность только в те дни, когда проливал чью-нибудь кровь. Перед тем как уйти, молодой человек похлопал Йоганна по плечу и пожал ему руку. Барону показалось, что Леос затянул физический контакт на пару мгновений дольше, чем требовалось. За глаза о виконте рассказывали всякие истории… Истории, объяснявшие, почему он отверг привлекательную Клотильду Аверхеймскую в качестве супруги и даже временной любовницы…
Де ла Ружьер покинул дворец, чтобы завершить приготовления к празднику, поэтому Йоганн принялся выяснять, кто будет за столом, через третьих лиц. В итоге барону пришлось засвидетельствовать свое почтение графине Эммануэль и провести в ее обществе гораздо больше времени, чем ему хотелось.
Графиня действительно была непревзойденной красавицей, однако столь поглощенной собой, что барон находил ее одной из самых скучных женщин на свете. Когда он вошел, светскую львицу окружала толпа непривлекательных служанок. Дама решала сложную задачу: ей предстояло выбрать один из семи помпезных, богато украшенных и почти непристойных бальных нарядов. Графиня донимала расспросами дворецкого Множкина, требуя, чтобы тот высказал свое авторитетное мнение. Завидев барона, бедняга облегченно вздохнул и поспешно отказался от своих почетных обязанностей в пользу старшего по званию. Эммануэль переключила внимание на Йоганна, и барону пришлось сидеть в ее комнате, пока графиня суетилась за ширмой, примеряя по очереди каждое из семи платьев. С тактом прирожденного лакея Множкин исчез, предоставив аристократов самим себе.
Графиня щебетала без умолку. Йоганн узнал, что званый вечер почтит своим присутствием наследный принц Люйтпольд. Обещали прийти Микаэль Хассельштейн, китайский посол Диен Ч'инг, великий князь Хергард фон Тассенинк. Ждали также маркизу Сидонию из Мариенбурга. Эммануэль не преминула заметить, что бретонцу следует проявить осторожность, рассаживая гостей, поскольку год назад Леос убил мужа маркизы на поединке чести. Йоганн подумал, что графине следовало бы посмотреть, как ее брат расправляется со своими противниками, а потом рассуждать о делах чести.
Три выборщика, наследник престола и ликтор культа Зигмара. Допустим, Люйтпольд имеет влияние на своего отца, а Хассельштейн в большей или меньшей степени подменяет великого теогониста, который ныне забросил свои обязанности. С этой точки зрения, на маленькой частной вечеринке будут представлены такие политические фигуры, которые не собирались в одной комнате со времени последней встречи Коллегии выборщиков. Больше всего Йоганна удивило, что в эту компанию затесался китайский посол. Что за общие интересы могут быть у Бретонии и Катая? Кроме того, все знали, что де ла Ружьер не пользуется реальным влиянием при дворе короля Шарля де ла Тет Д'Ора. Назначение нелепого надушенного гнома послом следовало расценивать как злую шутку, направленную против Карла-Франца, о чем никто не осмеливался доложить Императору.
— Что вам больше нравится, барон?
Йоганн отвлекся от своих мыслей. Графиня успела переодеться в прежнее платье и изящно поигрывала шарфиком, дабы привлечь внимание к своей красивой груди.
— Зеленый бархат, — рассеянно ответил барон.
Эммануэль устремила на него удивленный взгляд, прикусив прядь волос, как маленькая девочка. Было широко известно, что графиня вот уже несколько лет как празднует свой двадцать девятый день рождения.
— Значит, зеленый бархат. Отличный выбор. В духе традиций. У вас хороший вкус, барон.
Йоганн пожал плечами, чувствуя себя неудобно. Он не знал, куда деть руки, и сложил их на коленях.
Графиня тихим и строгим голосом давала распоряжения служанкам. Платье следовало вычистить, отгладить, проветрить, надушить и повесить на вешалку. Красавица перечислила белье и аксессуары, которые требовалось подготовить вместе с нарядом, затем она вручила одной из девушек ключ от шкатулки с драгоценностями и велела принести несколько браслетов, брошей и колец, а также гарнитур, состоящий из диадемы и ожерелья. Очевидно, графине-выборщице Нулна постоянно приходилось принимать трудные решения.
Йоганн извинился и вышел.
Его мысли занимал Вольф. И Харальд Кляйндест. Барон размышлял, правильно ли поступил, направив стражника по следу убийцы.
Однако отступать было поздно.
Через час он вместе с фон Либевицами окажется на улице, где висит густой туман.
Возможно, ему удастся найти ответы за стенами дворца.
Они ждали его в «Приюте странника». Харальда задержал Джуст Рейдмейкерс. Дикон всегда был глупцом, и, в конце концов, он за это поплатится. Этот болван должен был понимать, что Рейдмейкерс никогда не справится с Грязным Харальдом в одиночку. Капитан всегда его недооценивал.
Из-за тумана весь город словно сошел с ума. В участок на Люйтпольдштрассе валом валили истекающие кровью горожане с заявлениями о нападениях, ограблениях и поджогах. Харальд видел, как два Рыцаря Храма избивали пару «рыбников», но не стал вмешиваться. По дороге ему попалось подразделение имперских войск, совершающее обход вместе с городской стражей.
Дикон послал гонца к пожарным сообщить о горящих каретах на улице Ста Трактиров, но, видимо, гонец заблудился, или его убили, или у пожарной службы было слишком много других дел.
Харальд сразу понял, что у Розаны и Эльзассера есть новости.
— Выкладывайте, — скомандовал он. — Эльзассер, говори медленно, не повторяйся и не заикайся.
— Пропавшего приятеля Труди Урсин зовут Вольф Мекленберг.
— Фон Мекленберг, — поправила юношу Розана.
Харальд переваривал информацию, прислушиваясь к своим ощущениям. У дела был дурной привкус.
— Однако барон заинтересовался Тварью до того, как убили Труди, — резюмировал офицер. — Следовательно, он знает что-то такое, чего не знаем мы.
— Это еще не все, — заметила провидица. — Общеизвестно, что брат барона был похищен в детстве Рыцарями Хаоса…
— Их возглавлял бандит, которого звали Сикатрис, — добавил Эльзассер. — Я слышал эту историю, но не придал ей значения…
— Вольф спасся, — продолжала Розана, — и очистился от воздействия варп-камня. Но, как видно, не до конца.
Харальд представил, как обезумевший молодой человек рвет зубами и когтями тело девушки.
— Провидица, Тварь — это Вольф? — спросил он.
Розана задумалась, не желая говорить, пока не будет совершенно уверена в своих словах.
— Я задам вопрос иначе: как ты считаешь, Тварь — это Вольф?
— Такое… такое возможно. Я держала в руках его одежду, пытаясь найти доказательства. От него веет жестокостью и смятением. Он также страдает от ужасного чувства вины.
— Но это не доказывает, что именно он убийца.
— Нет, — признала Розана. — В этом городе много жестоких людей.
Она бросила взгляд на стражника. Харальд так и не успел смыть с куртки кровь Рейдмейкерса.
— Это правда, — согласился он.
— И что нам делать? — поинтересовался Эльзассер.
— Ты возьмешь на себя барона Йоганна, — распорядился Харальд. — Иди во дворец и неотступно следуй за ним на случай, если вдруг объявится его брат. Скажи, что я послал тебя для его защиты. Сочини какую-нибудь историю. Убеди барона, что кто-то пустил слух, будто он убийца и теперь за ним охотятся горожане. Этот вымысел недалек от истины. Сейчас о каждом ходят слухи, что он убийца. Дикон пытается убедить «крюков», что это я, и рассчитывает чужими руками убрать меня с дороги.
Эльзассер отдал честь.
— Розана, — продолжал Харальд, — вы держитесь рядом со мной. Мы попытаемся найти этого Вольфа. Может, он и не убийца, но ему придется ответить на некоторые вопросы.
— Он член Лиги, — заметил Эльзассер. — Вы можете начать поиски с их зала. Это недалеко.
— И еще он употребляет «ведьмин корень», — подхватила девушка. — Возможно, он попытается купить зелье у торговцев.
— Что же, нам есть с чего начать.
Эльзассер надел фуражку и направился к выходу.
— Эй, парень! — крикнул ему Харальд вдогонку. — Будь острожен.
— Непременно, — ответил молодой человек и ушел.
Харальд почувствовал, как утихает боль от ран, полученных в схватке с Рейдмейкерсом. К нему возвращались прежние чувства, которые он испытывал, когда раньше служил стражником. Нет, не только тошнота. У него засосало под ложечкой, как всегда бывало при крайнем возбуждении.
— Вы хотите его изловить, не так ли? — спросила провидица.
— О да.
— Живым или мертвым?
— Как получится, Розана. Наша главная задача — остановить его, а все остальное не важно.
— Тогда мертвым. Так будет безопаснее, я полагаю.
— Да, мертвым. Я согласен. Мертвым.
— Выбираешь меч, виконт?
В воздухе возник аромат знакомых духов. Догадываясь, что его ждет утомительная сцена, Леос провел куском замши по лезвию клинка и обернулся на голос.
— Дани, — сказал он, поднимая острие оружия на уровень нежной шеи, — не переоценивай свою значимость в мироздании.
Фаворит надул губки и тряхнул локонами.
— Какие мы сегодня злые, а?
— Мне нужно идти.
— С графиней? Ты проводишь много времени в ее компании.
Острие ни разу не дрогнуло. Оно словно застыло в воздухе. Виконт по-прежнему был в превосходной форме и, делая выпад, наслаждался напряжением мышц плеч, рук и ног. Боец фон Тухтенхагена совсем не утомил его.
— Я мог бы убить тебя, ты знаешь. Это несложно.
— Но будет ли это благородно?
— Благородство — это удел рыцарей. Между нами другие отношения.
— Несомненно, радость моя.
Леос убрал меч в ножны и ощутил вес клинка на своем бедре. Теперь, когда его оружие было на месте, он снова чувствовал себя целым.
— Тебе пришлось убивать этим утром?
— Дважды.
— Это разожгло твой аппетит?
Дани попытался поцеловать виконта, но тот оттолкнул ухажера.
— Не сейчас.
— Тише, тише. Знаешь, Леос, когда ты сердишься, я понимаю, почему бедная Клотильда Аверхеймская потеряла из-за тебя голову. Я слышал, маленькая дурочка обиделась на всех мужчин из-за твоего жестокосердного отказа. Какой позор! А говорят, она премиленькая штучка. Молодые люди в ее родном городе, наверное, проклинают тебя в своих молитвах.
— Дани, иногда ты бываешь невероятно надоедливым.
— Полагаю, в какой-то мере я заслужил это право. В конце концов, я близкий друг семьи…
Леос почувствовал, как в его душе поднимается волна смертельного холода.
— Ты заплыл в опасные воды, Дани. Смотри, как бы твое судно не разбилось на подводных рифах.
— Которые носят имена графа фон Тухтенхагена, или Бассанио Бассарде, или… как их там зовут?
— Ты помнишь их всех так же хорошо, как и я.
— Нет, до тебя мне далеко. Это убийца никогда не может забыть своих жертв.
Дани играл с шелковым носовым платком, поглаживая его пальцами, изучая узоры.
— Моя сестра устала от тебя, как ты знаешь, — бросил Леос язвительно. — У нее появился более важный поклонник.
— Сука, — сплюнул Дани.
Леос коротко рассмеялся, что случалось с ним нечасто.
— Больно, правда? Ты встречал ее нынешнего поклонника? Говорят, он очень уважаемый человек и пользуется большим влиянием. Между нами, они с графиней могли бы вершить судьбы Империи.
Дани сжал кулак, смяв шелковую ткань.
— До фон Тухтенхагена и Бассарде я убивал и других. Ты прав, я помню их имена: клирик-капитан Фоглер из ордена Пламенного Сердца, молодой фон Рорбах и даже парочка простолюдинов — Педер Новак, Кароли Варес…
Дани сделал вид, что не испугался.
— Этот список можно продолжить. Возможно, моя сестра сама провоцирует слишком много оскорблений. Однако многие из убитых мной были прежде ей близки. Пути ее сердца непредсказуемы.
Фаворит отвернулся.
— И моего тоже, дорогой мой Дани. — Леос впился в губы Дани и поцеловал его, впитывая страх семейного любимчика. — Может, и ты теперь попал в немилость?
Дани отшатнулся и, плюнув на шелковый платок, обтер им губы. Он дрожал, но постепенно уверенность возвращалась к нему.
— Я никогда не стану драться с тобой на дуэли, Леос.
Виконт улыбнулся:
— А я никогда не попрошу тебя об этом.
— В конце концов, — сказал Дани с горечью, — даже теперь, когда графиня бросила меня, разве я могу пожаловаться, что мне не хватает женской компании? — По губам молодого человека скользнула улыбка. — Ведь мою девушку по-прежнему зовут фон Либевиц.
Леос ударил тыльной стороной ладони Дани по лицу, разбив ему губы.
— Будь осторожен, любимец семьи. Если тебе когда-нибудь придет в голову рассказать другим то, что ты знаешь, — или думаешь, что знаешь, ты умрешь прежде, чем первое слово сорвется с твоих уст. Помни это.
Дани попятился и бросился ничком на кровать. Послышались негромкие всхлипывания.
Леос закончил одеваться. Йоганн, вероятно, ждет его в карете. Эммануэль, как обычно, опоздает.
Виконту хотелось провести некоторое время наедине с выборщиком Зюденланда. В этом человеке было нечто таинственное и интригующее.
К тому же он преследовал какую-то цель.
5
— Этьен, — послышался голос Милицы. — Так годится?
Бретонский посол окинул взглядом костюм танцовщицы. В одних местах наряд был заужен, в других — выставлял напоказ обнаженное тело. Удивительным образом он казался воздушным.
— Приятно посмотреть, сладкая моя, — ответил гном. — А теперь оставь нас одних. Нам, мужчинам, нужно обсудить свои дела. Хозяин заведения принесет тебе еду в гримерную, а я пришлю за тобой попозже.
Милица сделала реверанс, отчего ее телеса заколыхались, как желе на блюдце, и убежала. Де ла Ружьер почувствовал, как его охватывает любовное влечение, и подкрутил напомаженный ус.
— У этой дамы, — начал Диен Ч'инг, — весьма солидные пропорции.
Де ла Ружьер громко рассмеялся. Катаец был хитрой бестией.
— Готов поспорить, в вашем далеком Катае таких женщин, как Милица, нет.
— Вы правы. Действительно нет.
— Жаль, не правда ли? Скажите, а те истории, которые рассказывают моряки о восточных девушках…
Ч'инг взмахнул рукой, предлагая отложить антропологические изыскания на потом, и постучал пальцем по бумагам на столе:
— Этот договор, де ла Ружьер. Сегодня вечером я хочу видеть на нем печати всех наших гостей. Это дело крайней важности.
— Конечно, конечно, но нет ничего важнее любви, друг мой, ничего…
Катаец тонко улыбнулся:
— Как скажете. Но после любви наступает время войны, не так ли?
Де ла Ружьер выпятил грудь.
— Бретонцы славятся своей удалью и на поле боя, и в будуаре, друг мой. Враги дрожат, когда войска Шарля де ла Тет Д'Ора Третьего выступают в поход.
— Мне так и говорили. Я скромный чужестранец в этих землях, но даже мне доводилось слышать о высокой репутации бретонцев.
Гном захлопал в ладоши, как восторженный ребенок, и поднял кубок. Катаец был приятным человеком и хорошим дипломатом.
— Этот договор положит начало большой кампании против Темных Земель, кампании, которая позволит уничтожить гоблинов в их логове. Это будет великолепно!
— Разумеется, — согласился бретонец. — Когда в деле принимает участие де ла Ружьер, его исход не может быть иным.
— Все верно.
— Рад слышать, что вы разделяете мое мнение. Я прикажу подать еще одну бутылку лучшего кенелльского красного, и мы выпьем за победу над тьмой.
Ч'инг рассмеялся тихо, почти беззвучно.
На мгновение де ла Ружьеру показалось, будто кто-то пощекотал его пером птицы Рух. В помещении царил полумрак. Гном готов был поклясться, что нечто маленькое притаилось в углу, под потолком, таращась на него горящими глазами. Однако, приглядевшись, бретонский посол ничего не заметил.
Принесли вино.
— Наши гости скоро прибудут, — сообщил де ла Ружьер хозяину трактира. — Удостоверьтесь, что их без задержки проведут наверх. Все они — важные персоны.
Трактирщик, который получил за эту частную вечеринку больше денег, чем за три месяца работы, занервничал и подобострастно заверил бретонца, что сделает все возможное.
— А если что-то не заладится, — добавил хозяин, — я лично во всем разберусь и палкой проучу виновных.
Катаец мелкими глотками пил вино.
— Отличный букет, верно? Бретонцы делают лучшие вина в мире. И лучше всех умеют их пить.
Де ла Ружьер осушил кубок и наполнил его снова. Он думал о Большой Женщине.
Пробраться через весь город к дворцу оказалось непросто. Два главных моста были заблокированы. На мосту Императора Карла-Франца столкнулись две телеги и в придачу там засела вооруженная банда «крюков». Мост Трех Колоколов заняли Рыцари Храма и имперские войска, перекрыв движение, каждые со своей стороны, и заперев между постами несколько невезучих пешеходов.
В конце концов, Эльзассер нашел одинокого паромщика и заплатил ему за перевоз в несколько раз больше обычного.
Казалось, что за пеленой тумана все спокойно. Однако юноша видел зарево над Восточным кварталом и слышал крики гнева и боли.
— Плохой туман, — сказал перевозчик. — Хуже, чем в год коронации, а тогда туман был не лучше, чем обычно.
Мимо проплыла перевернутая шлюпка.
— Нет ничего хуже тумана, разве что проливной дождь с громом и молнией.
Послышался всплеск, потом другой и третий. Это нескольких человек сбросили в воду с одного из причалов.
Сегодня вечером все были заняты — и стража, и Рыцари Храма, и «крюки», и «рыбники», и войска, и пожарные.
Если Тварь выберется на охоту, ей никто не помешает.
— Конечно, вторжение чудовищных зверолюдей нанесло бы урон торговле и всем испортило бы настроение.
Теперь Эльзассер воспринимал поиски убийцы как свое личное дело. Ему казалось, что существуют только он и Тварь. Конечно, тут он ошибался. Были еще капитан Кляйндест и Розана.
— А огненный дождь с небес, вызванный черным магом, был бы просто ужасным.
И барон Йоганн: он был на их стороне или нет?
Эльзассер не сомневался, что барон не пытается защитить Тварь, иначе его действия просто не имели смысла. Даже если убийцей был его брат, фон Мекленберг хотел его остановить, пусть и не желал ему смерти.
— Вот и приехали, господин. Хорошего вам вечера.
Хельмут расплатился с паромщиком и бросился бегом во дворец. По дороге ему попался отряд рыцарей ордена Пламенного Сердца, бряцая оружием, марширующих из храма.
Подкрепление. Они говорили о враге, которого нужно обратить в бегство, однако ни один из них толком не знал, что это за враг. После недолгого спора воины решили, что их задача, вероятно, состоит в том, чтобы подавить выступления среди известной своей нерадивостью и ненадежностью дворцовой гвардии.
Решетка была опущена, однако Эльзассер помахал конвертом с императорской печатью (тем самым, что раздобыл Йоганн), и его пропустили. Никто из караульных у ворот не знал, куда направился барон. Слуга, на которого юноша наткнулся во дворе, тоже не мог сказать ничего путного.
Эльзассер никогда раньше не бывал во дворце, и его поразили размеры этого сооружения. За массивными каменными стенами мог расположиться целый город. Даже если бы над двором не висел туман, несведущий человек легко мог заблудиться.
Хельмут заметил стройного молодого человека, который направлялся к пристройке и, судя по его уверенной походке, хорошо знал дорогу.
— Будьте так любезны, сударь, — окликнул его Эльзассер.
Мужчина обернулся. На нем был надет один из проклятых зеленых плащей, которые причинили столько хлопот.
— Прошу прощения, мы знакомы? — спросил он.
— Нет, — ответил юноша.
Дворянин презрительно усмехнулся, будто Эльзассер совершил неприличный поступок, заговорив с человеком, не будучи представленным.
Стражник припомнил лекции профессора Брустеллина. Красивый, но женственный, с молоком матери впитавший презрение ко всем, кто не мог похвастать длинной родословной, этот человек воплощал все болезни аристократии, которые диагностировал великий ученый.
— Я служу в городской страже, — объяснил Эльзассер. — Мне нужно увидеть барона Йоганна Мекленберга.
— Вы имеете в виду фон Мекленберга, я полагаю?
— Да, конечно, фон Мекленберга, — поправился Хельмут, сгорая от нетерпения. — Вы не знаете, где я могу его найти?
Казалось, незнакомец был удивлен.
— Я должен встретиться с бароном у нашей кареты. Вам действительно необходимо беспокоить его прямо сейчас?
— О да, он будет благодарен, если вы сообщите ему обо мне. Это имеет отношение к Твари.
Аристократ отбросил высокомерную манеру и принял серьезный вид. Между его изящными бровями пролегла морщинка.
— Виконт Леос фон Либевиц, — представился он, однако не протянул руку в перчатке. — Пойдемте, нам нужно спешить.
Они шли сквозь туман, и скоро впереди обрисовался силуэт кареты. Барон стоял рядом с ней.
— Эльзассер! — воскликнул он. — Что ты тут делаешь?
Виконт приотстал, слившись с туманом, и Эльзассер задумался, почему его провожатый так болезненно воспринял появление нового человека. Фон Либевиц не просто держал дистанцию, как полагается аристократу. Он вел себя, как ревнивая девчонка.
— Меня послал капитан Кляйндест. Я буду вашим телохранителем.
Барон добродушно рассмеялся:
— Ты не похож на телохранителя.
— Мне жаль, сударь.
— Нет, это хорошая идея. Ты сообщишь мне о ваших успехах…
Эльзассер понимал, что рано или поздно эта тема всплывет в их разговоре, и колебался, стоит ли рассказывать барону все, что они знали об отношениях его брата с последней жертвой.
— Ты повстречался с Леосом, как я вижу.
Виконт вышел из тумана, но его лицо превратилось в неподвижную маску.
— Мы с Эльзассером вместе охотимся на Тварь.
— Убийцу простолюдинов? Я удивлен, что вас это интересует, барон.
Эльзассер почувствовал, что между бароном и виконтом что-то происходит. Титулы всегда сбивали его с толку, а некая натянутость, которая им сопутствовала, — и того больше. Юноша порадовался, что ему приходится иметь дело только с «крюками», «рыбниками» и убийцами.
Барон проигнорировал скрытое неодобрение в словах виконта и повернулся к Эльзассеру.
— Леос — непревзойденный мастер клинка. Полагаю, нам пригодится такой спутник в тумане.
Виконт скромно улыбнулся и постарался не придавать значения комплименту.
— Леос, может быть, вы к нам присоединитесь? Хотите принять участие в нашей охоте?
Молодой человек явно чувствовал себя не в своей тарелке, разрываясь между противоречивыми порывами. Ему не хотелось вмешиваться в расследование, связанное с чередой отвратительных убийств среди черни, и в то же время он горячо желал заслужить одобрение барона. В конце концов, ему не пришлось принимать решение, поскольку появилось еще одно лицо, прервавшее импровизированное совещание.
— Эльзассер, — сказал Йоганн, — дозволь представить тебя сестре виконта, графине Эммануэль.
Из сумрака вышла дама, укутанная в тонкую прозрачную ткань, которая защищала от тумана ее лицо и платье.
Эльзассер почувствовал необъяснимую слабость в коленках.
Он путешествовал в достойной компании. Интересно, что сказала бы теперь госпожа Бирбихлер. Несомненно, она предупредила бы своего постояльца, что он может умереть.
Тварь принюхалась к туману и, выпустив когти, начала освобождаться от мужской оболочки.
Она чуяла кровь в воздухе и выла от радости. Каждый вечер город встречал ее все радушнее.
Эта ночь будет великолепной…
6
Их повозка, запряженная двумя украденными лошадьми, громыхала по улицам Восточного квартала. Главарь встал, но ему больше не требовалось произносить речи. Толпа и так была с ним, послушно следуя за телегой. Позади Стиглиц сноровисто мастерил факелы, используя зубы вместо отрубленной руки. Обмакнув свои изделия в смолу, он передавал их Брустеллину и Клозовски, а они зажигали их. Когда факелы разгорались, они попадали к Ефимовичу и Ульрике, разбрасывающим их в разные стороны.
Вот факел завертелся в воздухе, как огненное колесо, и пропал в тумане. Ефимович услышал, как он приземлился, а затем — раз! — и пламя начало распространяться.
— Долой зеленый бархат! — закричала Ульрика. Ее длинные волосы струились по спине, а лицо пылало.
Ей вторили сотни голосов в толпе.
Настал ее день. Она была похожа на Мирмидию, богиню войны, которая вела армии против сил Хаоса.
Конечно, Ульрика, сама того не ведая, служила вышеупомянутым силам Хаоса.
Ефимович мог увлечь толпу словами. Как выяснилось, его пламенные речи придавали ему даже сексуальную привлекательность. Он мог повести людей за собой, подчинить их себе, внушить им любую идею. Перейди Ефимович на службу к Императору, и его последователи круто изменили бы свои воззрения, превратившись в приверженцев аристократии. Его лозунги вырывались из десятков глоток, как будто чернь дошла до них своим умом.
Однако у него никогда не будет того, что есть у Ульрики.
Эта женщина действительно была Ангелом Революции. В своем безумии она источала божественный свет. Она страстно верила в то, что делала, и заражала других своей верой.
Конечно, она была красива. Конечно, она была молода. И конечно, она много страдала, прежде чем превратилась из рабыни в ангела. В ней была искра, которая иногда есть у актеров, реже у политических вождей, и всегда — у богов.
Все мужчины на улице пошли бы за Ульрикой на смерть. Такие выдающиеся мужи, как Клозовски, Брустеллин и Стиглиц, были отчаянно, безнадежно влюблены в нее. Ходили слухи — хотя и безосновательные, — будто она одним взглядом могла покорить выборщиков, придворных и даже Императора.
Ульрика запела революционную песню, и ее высокий, чистый голос перекрыл гул толпы.
Легким движением она забросила факел в окно на втором этаже здания, и под радостные вопли бунтовщиков пламя начало разрастаться.
Толпа приветствовала бы своего ангела, даже если бы Ульрика подожгла их дома. Такая женщина могла добиться чего угодно.
Внутренний огонь Ефимовича рвался наружу. Лицо, которое Респиги раздобыл ему, сидело неудобно. Утром жрецу Хаоса потребуется новая кожа. Задержка его раздражала. У него было слишком много забот этой ночью.
— Они дрожат в своих дворцах! — воскликнул Клозовски. — Я воспою эту ночь в стихах. Мои произведения будут жить, даже когда сотрется память о Доме Вильгельма Второго.
Телега остановилась. Впереди началась давка.
— В чем дело? — спросил Ефимович.
— Храмовники, — ответил один из главарей мятежа, «рыбник» по имени Гед. — Они перекрыли мосты, чтобы не пустить нас на другой берег.
Ефимович усмехнулся. Едва ли их противники смогли собрать большие силы.
В Восточном квартале, самом маленьком из трех треугольных секторов, составляющих Альтдорф, начались пожары. Другой сектор включал в себя императорский дворец и храм, а третий — порт и университет. План Ефимовича состоял в том, чтобы занять порт и, пройдя по улице Ста Трактиров, соединиться с радикально настроенными студентами из школы Улли фон Тассенинка. Вожак повстанцев предвидел блокаду мостов, если не сказать, что рассчитывал на это.
— Стиглиц, — обратился он к однорукому воину, — ты хороший тактик. У нас численное преимущество. Мы сможем прорваться?
Бывший наемник потер культю и проворчал:
— Лодки. Нам нужны лодки. И лучники.
— Отлично, — сказал Ефимович. — Гед, достань все, о чем он просит.
— А ты? — спросил Клозовски. — Что ты будешь делать?
— Я переправлюсь через реку, и подготовлю все к тому, чтобы мы смогли ударить храмовникам в спину. Ульрика поедет со мной. С ее помощью мы получим поддержку в доках.
— Хороший план, — заметил Брустеллин. — Он напоминает тактику Кровавой Беатрисы в ее кампании против тринадцати восставших выборщиков.
Ульрика их не слышала. Она продолжала петь, наслаждаясь единением с народом. Ефимович потянул ее за руку и помог слезть с повозки. Люди уступали девушке дорогу, выказывая свое уважение. Молодой человек упал перед ней на колени и поцеловал край ее платья. Ульрика улыбнулась, навсегда превратив его в сторонника радикальных взглядов.
У Ефимовича чесались руки под перчатками. Этим вечером его внутренний огонь неистовствовал.
— У меня есть лодка, — сказал жрец Хаоса. — Она находится в укрытии. На другом берегу нас встретят друзья.
Ульрика позволила, чтобы он вел ее, как ребенка, сквозь ликующую толпу. Они двигались медленно, но, к счастью, Ангел Революции останавливалась не слишком часто, чтобы благословить и обнять товарищей по борьбе.
Пять или шесть кварталов уже горело, и пожар быстро распространялся среди близко стоящих домов. Тзинч получит много жареного мяса.
Наконец Ульрика и Ефимович добрались до места переправы. Убив владельцев лодки, Респиги приказал накрыть ее парусиной и привязать в тихом месте у полузаброшенного причала. Людская масса текла мимо, направляясь к мостам. Между тем Ефимович сбросил ткань и помог Ульрике спуститься в утлое суденышко. Пламенная революционерка крикнула что-то воодушевляющее, но ее почти никто не услышал. Девушка и ее спутник чувствовали себя странно одинокими среди толпы.
— Пригнись, не нужно, чтобы тебя видели.
Ульрика опустилась на корточки, взглянув на Ефимовича с обожанием. Вождь повстанцев был доволен.
— Вот, — сказал он, протягивая ей плащ, — используй это вместо подушки.
Ульрика взяла сверток.
— Это зеленый бархат! — воскликнула она.
— Когда революция свершится, мы все будем носить зеленый бархат.
Девушка рассмеялась.
— Когда революция свершится…
Ефимович начал грести. Перчатки натирали ему руки, когда он ворочал веслами. Он предпочел бы остаться пассажиром, но Респиги был занят в трактире «Матиас II».
Весла шлепали по воде, а вокруг висел туман. За спиной Ульрики Ефимович все еще различал зарево пожаров.
— Скоро уже? — спросила девушка.
— Мы миновали буй, отмечающий середину реки.
Теперь они находились далеко от мостов. Ефимович не видел ни одного фонаря ни с левого, ни с правого берега.
Пора.
Он поднял весла.
— В чем дело?
Ефимович достал крюк из-под сиденья.
— Тварь, Ульрика…
— Где? Где?
Ефимович встал.
— Тебя убьет Тварь, — сказал он и нанес удар.
Брызнула кровь. У Ефимовича заломило в плечах.
Удивление не исчезло из глаз девушки, даже когда крюк вонзился ей в лоб.
Ефимович высвободил оружие и принялся за отвратительную работу.
7
Участок на Люйтпольдштрассе напоминал приют безумных. Когда Харальд заходил сюда днем, сразу после драки с Джустом Рейдмейкерсом, снаружи болталась разрозненная группа хулиганов, которые осыпали стражников ругательствами и швыряли камни в фасад здания. Теперь перед участком собралась сплоченная толпа, состоящая из разъяренных людей, которые бросались не камнями и словесными оскорблениями. Окна были выбиты, а внутрь помещения летели горящие факелы. Когда импровизированные зажигательные снаряды падали на пол, кто-нибудь из стражников бросался их затаптывать. Харальд пожалел, что потратил уйму сил, проталкиваясь сквозь толпу к участку. По сути дела, он сам загнал себя в ловушку и, что было верхом беспечности, притащил за собой провидицу, подвергнув ее бессмысленной опасности. Наверное, именно так выглядела Вторая осада Праага.
— Проклятие, — буркнул Томми Хальдестаак, старый твердолобый стражник. — Я намерен достать арбалеты. Это отпугнет ублюдков.
Томми бросил взгляд на Дикона, который угрюмо забился в свой угол, словно ему было наплевать на все происходящее. Перед капитаном стоял горячий чайник. Время от времени офицер наполнял кружку и вливал в себя содержимое.
Дикон молчал, поэтому Томми взял связку ключей с его стола и двинулся к оружейной, намереваясь открыть двойной замок.
— Нет, — сказал Харальд.
Томми остановился и обернулся, смерив Харальда взглядом.
Кляйндест выпрямился, потер шишку на лбу, оставшуюся после стычки с Рейдмейкерсом, и опустил руку на рукоять мэгнинского ножа.
Когда Харальд впервые попал в стражу, его поставили в пару с Томми. Старый служака показал новичку все способы, посредством которых стражник может увеличить свое жалованье. Молодой человек узнал, как заработать крону-другую, закрыв глаза на преступление, и как стребовать свою долю с сутенеров, игроков в кости, торговцев «ведьминым корнем» и карманников, которые хотят вести дела на его территории. Харальд отправился прямиком к капитану Гебхардту, предшественнику Дикона, и представил доказательства против бесчестного напарника, но, к его удивлению, командир просто выставил его за дверь.
Томми насмешливо сообщил, что забыл упомянуть одну деталь: помимо извлечения прибыли, стражник должен был отдавать десятую часть заработанного капитану. Затем Томми попытался проучить нахального сосунка, избив его до крови.
Это случилось давно, и тогда Томми был моложе. Но даже в то время ни тот, ни другой не могли претендовать на победу в поединке. У Томми по-прежнему была свернута скула, а у Харальда через бедро тянулся шрам от ножа.
Томми вставил первый ключ в замочную скважину и повернул его. Механизм замка скрипнул.
— Томми, я сказал тебе: нет.
Старый стражник развернулся и, зарычав, пошел на него по-борцовски.
Эта схватка станет решающей. Но Харальд не мог терять время на рукопашную, поэтому выбрал, короткий путь.
Вытащив нож работы Мэгнина, воин подбросил его в воздух, поймал за лезвие и бросил.
И все-таки он пожалел противника. Рукоять ножа ударила Томми в лоб, прервав яростную атаку. Стражник сделал несколько шагов вперед, но скорее по инерции, чем сознательно. Харальд поднял нож. Томми погрузился в глубокий сон, растянувшись прямо на грубом дощатом полу.
Дикон не стал возмущаться. Опрятный мирок с регулярными взятками и благоприятными условиями для мздоимства рушился вокруг него. Капитан отрешенно глотнул чаю.
В окно залетел факел, но Харальд поймал его в воздухе и, мощно размахнувшись, бросил обратно на туманную ночную улицу.
Они с Розаной хотели, чтобы Дикон распространил сообщение, что Вольф фон Мекленберг разыскивается для допроса. Однако капитан оказался не способен выполнить простое задание. Вернее сказать, его вообще не интересовало расследование, которое вел Харальд. Этим вечером поимка Твари не относилась к числу приоритетных задач.
— Дикон, — окликнул капитана Харальд. — Это здание скоро загорится. Выводи своих людей.
Дикон поднял голову, плохо сознавая, где находится. Харальд нагнулся и похлопал мужчину по щеке. Капитан промямлил что-то бессмысленное.
Розана подошла ближе. Она взяла полупустую чашку Дикона и понюхала напиток, который в ней плескался.
— Сок «ведьминого корня», — объявила она.
Харальд откинул голову Дикона назад и заглянул ему в глаза. Капитан смотрел перед собой невидящим взором.
— Болван! — с чувством выругался Харальд.
Дикон улыбнулся, пуская слюни.
Послышался треск, и в здание влетело колесо от телеги, снеся большую часть оконной рамы. К колесу были привязаны горящие тряпки, пропитанные маслом из светильников.
Томми застонал и попытался встать. Связка ключей так и осталась в замке оружейной. Харальд взял ее и бросил Розане.
— Найдите кого-нибудь поприличней и попросите открыть камеры. Там только проститутки, пьяницы и бродяги. Пусть заключенных выведут на улицу. И всем стражникам тоже скажите, чтобы уходили.
Провидица отправилась выполнять поручение, не задавая вопросов.
Харальд посмотрел на Томми и Дикона. От него зависело, спасутся эти туши или сгорят в огне пожара.
Искушение бросить их здесь было велико, но он преодолел его.
Огонь перекинулся с горящего колеса на другие предметы. Загорелись цветы в горшках, которые разводил Дикон, а затем пламя охватило кладовку, где хранились свитки с приказами об аресте. Участок на Люйтпольдштрассе был похож на корабль, идущий ко дну, и задача Харальда состояла в том, чтобы всех эвакуировать.
Снаружи доносились крики:
— Смерть страже!
Просто здорово.
Он взвалил Томми себе на плечи. Старый хапуга брал слишком много взяток кремовыми пирожными. У Харальда подогнулись колени, но он устоял на ногах.
— Смерть Императору!
В узком коридоре толпились пьянчуги и стражники, которые бранились и толкались, прорываясь к двери.
Между тем на улице их ждал град камней и деревянные дубинки.
Лейтенант имперских войск пытался навести порядок, скороговоркой отдавая распоряжения, но его никто не слушал.
— Долой зеленый бархат!
Сняв форму и сорвав нашивки, двое стражников торговались из-за гражданского плаща. Что же, это был один из способов уйти в отставку.
— Смерть Зигмару!
Харальд протолкался наружу и сбросил обмякшее тело Томми, так что тот скатился по ступенькам под ноги собравшимся. Камень ударил Кляйндеста в руку, и в вое толпы он услышал жажду крови.
— Смерть… Смерть… Смерть…
Войсковой офицер вышел из здания, не подумав, что блестящий нагрудник представляет собой отличную мишень. Камни оставили вмятины на железном панцире, и лейтенант пошатнулся. Харальд дернул его в сторону и толкнул в толпу.
Все происходящее сильно смахивало на игру. Став частью толпы, человек переставал быть врагом. Харальд услышал, как лейтенант кричит вместе с худшими из головорезов: «Смерть страже!»
Проложив себе путь сквозь поредевший поток стражников и мелких жуликов, Кляйндест вернулся в участок. Почти все ушли. Огонь распространился на все внутренние помещения, продолжая усиливаться. Одна из стен рухнула, подняв тучу пыли.
— Смерть всем!
Розана вернулась из тюремной пристройки.
— Все камеры пусты, — сказала она.
— Уходите, — велел Харальд. — Я найду Дикона и догоню вас. Мы закрываем это заведение. В любом случае, оно было полным дерьмом…
Дикон, спотыкаясь, брел по коридору. Рукав его куртки загорелся, но у капитана не было сил поднять руку и затушить пламя. Одурманенный стражник потерся о стену, но одежда продолжала гореть.
Харальд сорвал с Дикона куртку и выбросил ее. Капитан расстроился.
— Это была хорошая куртка, — промямлил он, — Сшита братьями Брич с Шварцвальдштрассе.
Как послушный ребенок, начальник портовой стражи пошел вслед за Харальдом.
Когда Розана, Харальд и Дикон выбрались на улицу, крыша здания рухнула. Облако горячего воздуха, дыма, пыли и пепла ударило им в спину, сбросив их с лестницы.
Толпа попятилась. Несколько избитых стражников валялись на улице. Харальд заметил одного из рядовых, который несколько ранее переоделся в гражданскую одежду. Бок о бок с беснующимися горожанами парень избивал ногами своего бывшего сержанта.
— Смерть тиранам!
Весь квартал был охвачен огнем.
Харальд огляделся в поисках Розаны н увидел, что провидица отбивается от хулиганов. Двое военных и один «рыбник», чью одежду украшала эмблема революционного движения, передрались из-за девушки, как собаки из-за куска мяса.
«Все здесь желают кому-нибудь смерти», — осознал Харальд.
Он оглушил одного из дерущихся и вытащил Розану из потасовки. Повстанец-«рыбник» поднял дубинку, но встретился взглядом с Харальдом и попятился.
— Грязный Харальд, — испуганно пробормотал он. — Грязный Харальд вернулся!
Мятежник, которого Кляйндест так и не смог вспомнить, повернулся и бросился бежать, сообщая новость всем встречным.
Харальд испытал прилив сил, видя инстинктивный страх «рыбника». Под влиянием общего настроения ему тоже хотелось кричать и вопить.
Толпа рассеялась и начала отступать.
— Я вернулся! — заорал Харальд. — Грязный Харальд вернулся!
Туман по-прежнему был густым, но пожар давал много света, поэтому видимость стала лучше. Человеческая масса откатывалась от горящего участка, перетекая, как расплавленный свинец, в боковые переулки.
На земле валялись плащи и куртки. Выходя из дому, люди одевались в расчете на промозглую погоду, но оказались рядом с гигантским костром. Многие из них подхватят насморк и простуду, когда пожар потухнет.
Розана пыталась что-то сказать.
— Здесь не одна Тварь… Они все твари…
Зачинщики беспорядков перекочевали на новое поле битвы. Следующей под удар попадет улица Ста Трактиров. Затем толпа направится через реку к дворцу или двинется на север к университету. А может, человеческий поток разделится надвое. Возможно, массовые волнения не были привязаны к определенному месту. Не исключено, что события развиваются аналогичным образом по всему городу.
Люйтпольдштрассе опустела, и на улице воцарилась гнетущая тишина. Харальд услышал треск горящих домов и стоны людей, страдающих от боли. Он почувствовал привкус крови во рту и сплюнул.
Томми лежал лицом вниз, истекая кровью. Вероятно, он был жив. Дикон сидел, скрестив ноги, посреди улицы и перебирал брошенную одежду, ища, чем бы заменить куртку от братьев Брич.
Туман пришел в волнение и, клубясь, торопливо заполнял пространство, которое раньше занимала толпа.
Харальд повернулся к Розане.
Девушка стояла прямо, опустив руки по бокам, словно ее внезапно парализовало. Вена на ее лбу пульсировала, зрачки расширились.
Кляйндест потянулся к провидице, желая встряхнуть ее, но передумал, и его рука замерла на полпути. Стражник опасался прервать ее контакт, с кем бы он ни был.
— Что ты видишь? — спросил он Розану.
Ее губы шевельнулась, но вместо слов с них сорвался хрип. Харальд не понял.
— Что происходит?
Несмотря на пожары, ночь была холодной. Мужчину зазнобило.
Розана захрипела снова, но на этот раз ей удалось выдавить из себя нечто более осмысленное.
— Рядом, — сказала она. — Совсем рядом.
8
На улице наблюдались отдельные хулиганские выходки, но с ними довольно легко справлялись Рыцари Храма. Поручив клирик-капитану Ховену охрану общественного порядка, Хассельштейн знал, что может положиться на этого человека, показавшего себя преданным слугой Зигмара.
Пока карета ликтора катилась через посты, Микаэль Хассельштейн предавался невеселым размышлениям.
Он целый день не получал известий от Йелль. Его нервы были напряжены, как тетива лука.
Улицу перед «Матиасом II» выстилала зеленая бархатная дорожка. Слуги с факелами освещали путь в тумане для удобства прибывающих гостей.
Хассельштейн торопливо пересек мостовую и распахнул дверь. На сегодня «Матиас II» закрыли для обычных посетителей, поэтому внутри не было никого, кроме лакеев и официантов в ливреях с гербом бретонского посла. По торжественному случаю помещение внутри перекрасили в цвета Бретонии, а вдоль стены поставили столы с закусками и десертами.
— Ликтор, — сказал де ла Ружьер и низко поклонился. — Добро пожаловать…
Хассельштейн вежливо поздоровался с глупым маленьким гномом и протянул перстень для поцелуя.
— Вы первый из моих гостей. Сегодня здесь соберется изысканное общество. Могу я предложить вам бретонское вино?
— Нет, спасибо… Впрочем, да, пожалуй.
Посол широко улыбнулся и щелкнул пухлыми пальчиками. Служанка в платье с облегающим лифом наполнила бокал ликтора игристым «Вин де Куронн».
Надо надеяться, алкоголь поможет ему расслабиться.
Девушка упорхнула, и Хассельштейн отметил низкий вырез ее платья. Вероятно, этот паяц посол сам приложил руку к разработке нарядов для женского персонала.
Возможно, Леос фон Либевиц — лучший фехтовальщик Империи, но Этьен де ла Ружьер тоже был выдающейся личностью, в своем роде.
Микаэль подумал о своей любовнице и ее переменчивом настроении. Она была непредсказуема, как альтдорфский туман, и так же опасна. Сегодня он выяснит, какое место занимает в ее жизни, или сойдет с ума.
Конечно, де ла Ружьер выступит с каким-нибудь дипломатическим предложением, и ликтор должен будет внимательно его выслушать.
Вслед за Хассельштейном прибыл наследный принц Люйтпольд в сопровождении двух дюжих, вооруженных до зубов гвардейцев.
— Ну и ночка! — воскликнул принц. — Полгорода охвачено пламенем.
Во многих отношениях молодой человек все еще оставался ребенком, склонным к преувеличениям.
— В самом деле, ваше высочество? — почтительно переспросил Хассельштейн. — Вы меня удивляете.
— Это все туман, — заметил мальчик. — Он всегда странно действует на людей.
— Да, туман.
Ликтор подумал о Йелль, о ее губах, о глазах, о нежных и мягких…
— Туман.
Служанка подала принцу бокал, и Люйтпольд поблагодарил ее. Девушка едва не упала в обморок. Похоже, молодой человек произвел на нее неизгладимое впечатление, если не своей красотой, то статусом наследника престола. Со своей стороны, Люйтпольд также не остался равнодушным, особенно когда служанка наклонилась вперед, чтобы наполнить ему бокал. Прислуга во дворце явно выглядела иначе.
— Знаете, — вдруг промолвил принц, — готов поклясться, я только что видел что-то в углу комнаты… Что-то маленькое, с блестящими глазками…
Де ла Ружьер обиделся:
— Это невозможно, ваше высочество. Я приказал отловить и убить всех крыс этим утром…
«…и подать их на стол в качестве главного блюда», — подумал Хассельштейн, с предубеждением относящийся к бретонской кухне.
— Я лично проследил, чтобы это заведение было готово к приему самых благородных и утонченных гостей…
Гном подмигнул и, усмехнувшись, продолжил игривым тоном:
— Хотя, конечно, развлечения, которые будут им предложены, несколько отличаются от консервативных дворцовых торжеств.
Казалось, еще немного, и де ла Ружьер пустится в пляс. Должность шута подошла бы ему куда больше, чем высокий пост посла. Пора бы Императору заявить протест королю Шарлю и потребовать, чтобы он отозвал этого низкорослого болвана.
— Я нанял несколько артистов, равных которым мало где можно увидеть. Их выступление, я надеюсь, понравится самым изощренным ценителям и удовлетворит самые либеральные вкусы…
Догадываясь, что имеет в виду гном, Хассельштейн испытал легкий приступ раздражения. Его мысли занимала Йелль, и он не хотел отвлекаться на дешевых бретонских девок.
Подъехала еще одна карета, и в двери вошли Халс и Хергард фон Тассенинки. Великий князь прижимал платок к ссадине на лбу.
— Кто-то бросил камнем в отца, — сообщил Хергард.
Хассельштейн заметил, что его кубок опустел, и потребовал еще вина.
Все предвещало крайне утомительный вечер.
— Рядом…
Розана чувствовала себя, как маленькая рыбка в присутствии кита. Создание, за которым они охотились, находилось где-то рядом, и его терзал голод.
Связь возникла внезапно, полностью завладев ее разумом. Провидица гадала, не могла ли Тварь смешаться с толпой на Люйтпольдштрассе. Возможно, Розана смотрела в глаза убийце, но только сейчас почувствовала отголоски его мыслей.
Чужеродное присутствие ошеломило ее, лишило способности двигаться. Девушку чуть не вывернуло наизнанку, но она справилась со своим телом.
Кляйндест озабоченно посмотрел на нее и отступил.
От него тоже исходила аура насилия. Днем он убил человека — Розана чувствовала это всякий раз, когда глядела на Харальда. Снова и снова в сознании провидицы возникала картина, как глотка Джуста Рейдмейкерса с хрустом ломается под его кулаком.
И вдруг ее отпустило.
Судорожно вздохнув, Розана промолвила:
— Он рядом. Где-то совсем близко…
— Где?
Медленно поворачиваясь на месте, провидица попыталась определить направление.
— Сюда, — указала она в ту сторону, куда ушла толпа.
— К улице Ста Трактиров?
— Да.
Девушка представила себе, как Тварь размашисто шагает рядом с ничего не подозревающими людьми, распаляясь при виде их жестокости. Скорее всего, ее уже охватила жажда крови.
— Капитан Кляйндест, — сказала провидица.
— Да?
Девушка вспомнила черное сердце того существа, которое проникло в ее разум. Перед ее внутренним взором возник сгусток тьмы, которую прорезали серебряные молнии.
— Тварь снова замышляет убийство.
9
Йоганн зря опасался, что его появление наделает шуму, поскольку графиня Эммануэль, как обычно, сделала из своего приезда событие, в котором ее свите отводилась второстепенная роль. Красавица вышла из кареты с таким видом, будто ожидала, что ее будет встречать ликующая толпа поклонников, и была весьма удивлена, увидев только несколько угрюмых мужчин, стоящих рядом с трактиром и недовольно переговаривающихся.
Ступив на зеленую бархатную дорожку, Йоганн почувствовал враждебность, исходящую от постороннего человека. Мужчина с эмблемой «рыбников» на одежде смачно плюнул на ковер и гордо ушел прочь, всем своим видом выражая отвращение.
Леос наполовину вытащил свой меч, но передумал драться. Если даже Смертельный Клинок осторожничал, положение было очень серьезными.
Эльзассер нервно суетился, желая побыстрее перевести своих высокородных спутников через мостовую. Вдали слышались крики, и по дороге на вечеринку они несколько раз видели пожарных, спешивших от одной беды к другой.
Войдя в помещение, Йоганн раскланялся с де ла Ружьером и пригляделся к собравшимся.
Никогда еще барон не видел Микаэля Хассельштейна в состоянии, столь близком к опьянению. Жрец сделал было шаг в сторону Йоганна и его спутников, но сдержался. Халс фон Тассенинк демонстрировал повязку на голове толпившимся вокруг него служанкам, а его сын, как всегда, дулся неизвестно на что. Катаец Диен Ч'инг спокойно сидел за столом, ковыряясь в своей тарелке. Когда Леос вошел, маркиза Сидония уронила бокал и огляделась в поисках оружия, однако ничего не нашла.
— Дядя Йоганн! — воскликнул принц Люйтпольд. — Как я рад вам!
Йоганн слегка поклонился.
— И вам тоже, Леос.
Виконт щелкнул каблуками.
— Я боялся, что вечер будет скучным, — сказал наследник несколько громче, чем следовало. — Однако теперь я вижу, что здесь собралась хорошая компания.
Люйтпольд, не имевший привычки к алкоголю, немного выпил. Йоганн понимал, что долг чести обязывает его присматривать за наследным принцем. Это добавляло хлопот барону.
В зале присутствовали несколько неожиданных гостей: Олег Параджанов, кислевский военный атташе, Снорри Сведенборг, легат из Норски, Морнан Тибальт, угрюмо доказывавший пользу налога «с большого пальца», барон Стефан Тодбрингер, сын и наследник графа Бориса из Миденхейма. Представители двух могущественных иностранных держав, министр, занимающий важное положение при дворе; и еще один выборщик.
Йоганн обменялся обычными любезностями с вельможами и отошел в сторонку, стараясь держать всех высоких гостей в поле зрения.
Эльзассер стоял около двери и грыз холодную куриную ножку, заняв позицию между слугами и гостами. Кляйндест послал стражника приглядывать за бароном, но в качестве шпиона или охранника? Йоганн не знал наверняка. В любом случае, умный юноша может оказаться полезным.
Хассельштейн беседовал в дальнем углу с графиней, напряженно объясняя ей что-то и подкрепляя свои слова решительными жестами. На лице графини была написана скука. Надо же, Эммануэль фон Либевиц заскучала в обществе мужчины… В другое время Йоганн, наверное, удивился бы. Но не сейчас. Где Вольф? И где Тварь?
Он начал подозревать всех. Большинство людей в этой комнате, за исключением Люйтпольда, были подходящими кандидатами.
Барон вспомнил клочок зеленого бархата, который валялся в переулке, неподалеку от «Матиаса II». Им овладело искушение осмотреть все плащи в зале, чтобы найти тот, единственный, с надорванным краем. Увы, все далеко не так просто. Легкие решения бывают только в плохих мелодрамах.
— Барон Йоганн, — окликнула его маркиза Сидония, — могу я поговорить с вами? Я готовлю петицию, чтобы подать ее Императору, и я подумала, что вы могли бы приложить к ней свою печать. Будучи выборщиком, вы имеете влияние при дворе.
Йоганн поинтересовался у остроносой женщины, каково будет содержание петиции.
Женщина всхлипнула и ответила:
— Дуэли, выборщик. Их следует запретить.
Внезапно кто-то захлопал в ладоши, и Йоганн обернулся на звук, который шел со стороны маленькой сцены, расположенной в углу зала. Улыбающийся де ла Ружьер встал со своего места.
— Уважаемые гости, — начал он, поднимая кубок. — Рад приветствовать вас на этой великолепной вечеринке. Полагаю, вы успели утолить голод и жажду…
Снорри, который выпил немало вина, издал одобрительное рычание.
— Мне приятно слышать такие звуки. Как вы знаете, о бретонском гостеприимстве ходят легенды.
— Что верно, то верно, — пробормотал Хассельштейн, которого гном отвлек от беседы с графиней. — В том смысле, что никому не удалось доказать его существование.
Гном бросил на ликтора злобный взгляд и продолжил:
— Я выбрал лучшие развлечения для вашего увеселения сегодня вечером. Разрешите представить вам даму, чьи таланты воистину безграничны…
Светильники потускнели, и занавес раздвинулся. Флейтист заиграл старую, всем хорошо известную мелодию.
На сцену вышла танцовщица, но Йоганн смотрел не на нее, а на гостей.
Их лица выражали самые разные эмоции от восторга до отвращения, и, глядя на них, Йоганн размышлял: «Который? Или никто?…»
В порту и прилегающих к нему районах шла драка.
Вольф не понимал, из-за чего она началась, и не мог найти ни одного здравомыслящего человека, который объяснил бы ему это.
Молодой человек обходил стороной потасовки, хотя чувствовал, как кровь закипает у него в жилах. Его мокрая одежда высохла на нем мгновенно, словно шкура.
Чуя кровь и дым, он сжимал крюк, который превратился в часть его тела.
Впервые «крюки» и «рыбники» заключили временный союз и теперь совместными усилиями сбрасывали людей с пристани. Толпа приветствовала криками каждый новый всплеск.
Вольф увидел, что на всех жертвах надета форма или латы. Храмовники, войска, дворцовая гвардия, стража…
— Смерть Карлу-Францу! — вопил подстрекатель.
Люди в воде отчаянно пытались разрезать кожаные ремни и освободиться, прежде чем тяжелые доспехи утянут их на дно. Они барахтались, взбивая белую пену.
Вольф ничего не понимал. До того как поднялся туман, город был нормальным. Теперь же все были одержимы жаждой крови.
Какой-то громила схватил Вольфа, и юноша инстинктивно ударил нападавшего, но не кулаком, как человек, а подобно дикому зверю скрюченными пальцами.
— Эй, парни, мы поймали любителя царапаться! — захохотал бугай.
Вольф сосредоточился и заставил себя сжать руку в кулак. Он сломал мужчине нос и врезал локтем в грудную клетку. Забияка упал на колени, прижимая ладони к окровавленному лицу.
Вольф побежал, надеясь, что окажется далеко, прежде чем бандиты очухаются и снова устроят ему холодную ванну.
Теперь он держал крюк наготове, ожидая нового нападения.
Юноша не знал, в какой стороне находится «Приют странника», и поглядывал по сторонам, высматривая знакомые дома или трактиры, чтобы сориентироваться.
Столкнувшись с группой молодых людей, он догадался, что направляется к реке. Подняв крюк, Вольф напрягся в ожидании схватки. Но на этот раз обошлось…
— Это фон Мекленберг! — воскликнул знакомый голос. — Вольф!
Из тумана появился Ото Вернике и заключил его в объятия. Все остальные также были членами Лиги.
— Мы думали, что больше тебя не увидим. После того, что случилось с Труди, мы были уверены, что тебя растерзала Тварь.
Имя Труди пронзило его, как стрела, вошедшая в тело по самое оперение.
— Труди? Тварь?
У Ото не было времени или желания объяснять.
— Конкурс бражников отменили, — сообщил глава студенческого общества. — Трехсотлетняя традиция нарушена. Какой ужас!
— Мы сражаемся на стороне Императора, — объявил один из студентов. — Наш клич достиг всех членов Лиги. Революционные силы проникли в стены города, и мы должны одолеть их или погибнуть страшной смертью.
Это была хорошая речь. Она прозвучала бы ещё более торжественно, если бы красноречивый оратор не икал после каждого слова и не шатался, держась на ногах только благодаря двум своим товарищам: открывая рот, он выдыхал эсталианский херес в газообразной форме.
— Где Труди? — спросил Вольф у Вернике.
Вожак студентов больше не мог скрывать правду:
— Она мертва, старик. Ее убила Тварь. Прошлым вечером…
Вольф упал на четвереньки и завыл. Горестный вой вырвался из его глотки и растаял в ночи, эхом отозвавшись по всему кварталу.
Ото и его приятели изумленно попятились. Оратор-патриот онемел.
Вольф поднялся на задние конечности и рванул на себе одежду. Крюк распорол его рубашку и рассек кожу на волосатой груди. Однако юноша ничего не чувствовал, поскольку его сердце уже корчилось в муках.
Несчастный повернулся спиной к своим приятелям и бросился бежать, сознавая себя скорее зверем, чем человеком. Он мчался сквозь туман и огонь, спасаясь от самого себя и не желая верить в то, что наверняка было правдой.
Он был чудовищем. Он всегда был чудовищем. Даже до появления Сикатриса.
Он почувствовал боль во рту: это начали расти клыки.
10
Наблюдая за танцующей Милицей, де ла Ружьер чувствовал, как его рот наполняется слюной. Большая женщина была грандиозной, великолепной, притягательной. Ради нее он захватил бы королевство, убил брата, предал свою честь.
Сегодня вечером он будет обладать ею и сможет делать с ней все, что захочет.
Розана указывала путь. Харальд следовал за ней, сжимая нож.
— Сюда, сюда, сюда, — бормотала провидица.
Ее влекло к Твари.
Они шли по улочкам, расположенным параллельно с улицей Ста Трактиров, зигзагами приближаясь к главной дороге.
Иногда мимо них пробегали люди, однако, видя нож в руках Харальда, они предпочитали не трогать странную пару. Внезапно послышался вой животного, но потом зверь умолк — или умер?
Теперь Харальд тоже это почувствовал. Он никогда не считал, что обладает даром, но буря в его животе началась неспроста. Тварь была рядом.
Харальд крепче сжал нож Мэгнина и заметил отблески пламени на стальной поверхности клинка.
Его внутренности терзала боль.
Когда они поймают Тварь, убийца проживет достаточно долго, чтобы признаться в своих преступлениях перед свидетелями. Затем все будет кончено. Правосудие Харальда было точным и необратимым, в отличие от правосудия юристов. Никаких камер, никаких адвокатов, никаких веревок. Всего лишь один быстрый и меткий бросок.
Возможно, тогда он снова сможет принимать пищу.
В конце улицы кто-то, стоял, задрав голову, и тяжело дышал, вглядываясь в туман.
Желудок Харальда успокоился.
— Будь осторожна, — сказал он провидице.
Она по-прежнему вела его, вполголоса бубня указания.
Существо в тумане издало вопль, который не мог исходить из человеческого горла.
Розана остановилась, и Харальд заслонил ее собой.
Его оружие годилось на все случаи жизни. Когда стражник заказывал нож, он попросил Мэгнина добавить в металл немного серебра. Ничто, живое или мертвое, не могло уцелеть после стального поцелуя.
Существо скорчилось на земле. Его руки касались мостовой, как передние лапы животного, а нечто вроде когтя царапало камни.
Создание направилось к ним, двигаясь скорее как зверь, а не как человек.
Харальд поднял нож, приготовившись к броску…
Они видели желто-красные глаза, сверкающие на темном лице.
Неожиданно Розана прикоснулась к руке стражника, не позволив нанести смертельный удар.
— Нет, — сказала она. — Не торопись убивать его. Мы должны быть уверены.
На взгляд Харальда, самым надежным было прикончить зверя, но он согласился с провидицей.
Слева взметнулось пламя. Оконные стекла соседнего дома со звоном лопнули, и свет залил улицу.
У хищника было человеческое лицо, которое напоминало рисунок Розаны.
— Вольф, — промолвила провидица. — Сдавайся.
Брат зюденландского выборщика сжался, готовясь к прыжку. Харальд вскинул руку, целясь в голую окровавленную грудь безумца. Одно мгновение, и клинок пронзит ему сердце.
— Вольф, — мягко повторила Розана.
Фон Мекленберг поднялся на ноги. Его коготь оказался не чем иным, как крюком грузчика.
Похоже, юноша пребывал в замешательстве.
«Розана что-то сделала с ним», — догадался Харальд.
— Обычно я считываю воспоминания, — шепотом пояснила девушка. — Но иногда я могу передавать видения…
Вольф выглядел потрясенным. Он дрожал. Может, он и был чудовищем, но сейчас больше напоминал испуганного мальчика.
— Что…
— Я показываю ему, как умерла Труди.
Вольф снова завыл.
Эммануэль фон Либевиц, графиня-выборщица Нулна, скучала, и скука пробудила в ней злость.
Она не для того выбралась из дому на ночь глядя, чтобы смотреть на корову, которая трясет своим выменем на сцене.
После великолепного бала у фон Тассенинка убогое зрелище вызывало у нее только разочарование. Неимоверное разочарование.
И Микаэль был сегодня утомителен, как никогда. Хоть он и ликтор культа Зигмара, однако его тоже постигает судьба Дани и всех остальных.
Конечно, она всегда может передать его Леосу. Это было бы занимательно, даже если Микаэль воспротивился бы.
Нет, с этим человеком так шутить рискованно.
— Йелль, — громким шепотом окликнул ее Хассельштейн. — Йелль, ответь мне…
Эммануэль притворилась, что с интересом смотрит представление.
Да, Микаэль попал в список надоевших поклонников.
Вольф прижал руки к ушам, не замечая, что поранил лоб крюком, однако ему не удавалось выкинуть ужасные картинки из головы.
Рыжеволосая девушка. Это она виновата.
Нож блеснул в руках высокого, широкоплечего мужчины.
Вольф почувствовал — увидел, — как умирает Труди. В своем сознании он был одновременно убийцей и жертвой. Это невыносимо.
Труди!
Он подавил рвущийся с губ вой. Он человек, а не животное.
Льющаяся кровь и разрываемая плоть. Это продолжалось долго, мучительно и повторялось снова и снова. Сцена убийства тянулась и в то же время мелькала перед его глазами, словно бред, порожденный «ведьминым корнем».
Сделав над собой усилие, он отшатнулся от девушки и бросился бежать.
Вольф слышал, как они шли за ним, но у него были сильные, быстрые ноги. Он считал, что без труда уйдет от преследователей.
Ему казалось, что он стал дичью и охотником в одном лице.
До встречи с Милицей Люйтпольд не видел ничего подобного. Даже в самых сокровенных своих фантазиях он представить себе не мог, что такие женщины существуют.
В дворцовой библиотеке хранились книги, посвященные искусству любви, которые обычно запирали на замок. Впрочем, Люйтпольд освоил науку взломщика еще в детстве. Просматривая иллюстрации, он всегда считал, что авторы несколько преувеличивают действительность. Ни одна женщина, которую он встречал во дворце, не была похожа на эти фантастические изображения. Даже графиня Эммануэль, которая между делом проявила легкий интерес к нему, — исключительно ради того, кем он станет в будущем, а не того, кем является сейчас. Однако Милица напоминала ожившую гравюру. И, по мере того, как падали ее шарфики, взору принца открывались все новые чудеса.
У Люйтпольда пересохло во рту.
Наследник престола положил ногу на ногу, чтобы скрыть смущение.
Став Императором, он сможет получить все, что захочет. Сделав над собой усилие, подросток постарался сохранить бесстрастное выражение лица.
Служанка, немногим уступающая Милице с точки зрения пропорций, поднесла принцу вина, и будущий Император улыбнулся ей, как идиот.
Смертельный поединок утром и Милица вечером. В своем тайном дневнике он непременно отметит этот день как превосходный.
Мертвая, Ульрика была тяжелее, чем при жизни. К счастью, у него был плащ, чтобы завернуть ее тело.
Ефимович медленно шел сквозь толпу, делая вид, что убит горем. Он нес труп на руках, расположив его так, чтобы длинные волосы жертвы волочились по земле, а ее бледное лицо с красной дырой на лбу приоткрылось.
Когда люди поняли, кто покоится в его объятиях, наступила тишина. Пара-тройка убежденных атеистов сотворили знамение Зигмара или какого-то другого божества. Повстанцы снимали шапки и прижимали их к груди. Некоторые начали всхлипывать.
В начале улицы Ста Трактиров, на перекрестке с дорогой, ведущей к Старому императорскому мосту, Ефимович натолкнулся на принца Клозовски с группой мятежных студентов. Они только что успешно прорвали оборону имперских войск и энергично побросали солдат в реку.
Клозовски узрел Ульрику и остановился как громом пораженный.
— Я покончу с собой, — прочувствованно заявил он.
Ефимович поднял свою ношу, чтобы каждый мог ее видеть.
— Нет! — закричал Клозовски чуть погодя. — Это было бы слишком просто. Я дам обет безбрачия и до конца своей жизни буду чтить память Ангела Революции.
Ефимович положил тело на землю и развернул плащ, чтобы показать ужасные раны. В толпе послышались испуганные возгласы.
— Нет, — продолжил принц, — такой поступок тоже был бы трусостью. Я напишу эпическую поэму о ее жизни. Благодаря мне Ульрика будет жить вечно.
— Как это произошло?! — потрясенно воскликнул профессор Брустеллин. — Ради Зигмара, Ефимович, как это произошло?
— Это сделала Тварь, — ответил главарь бунтовщиков. — Она убила ее.
— Тварь, Тварь, Тварь, — распространилось известие.
Ефимович почувствовал эмоции, обуревающие собравшихся: горе, ужас, гнев, ненависть.
— Смерть Твари! — раздался возглас.
— Да, — поддержал Ефимович. — Смерть Твари!
Он схватил окровавленную бархатную мантию и взмахнул ею.
— Я не видел лица убийцы, но нашел вот это!
Все знали, что это означает.
Толпа прочешет весь город в поисках аристократов, придворных, дворцовых слуг и дипломатов. Всех, кто носит зеленый бархат. Затем начнется кровавая бойня. Революция.
— Смерть зеленому бархату! — закричал Ефимович.
И наутро, когда люди Императора проснутся, начнутся репрессии. Город будет разрушен во время переворота, великие будут унижены, а низшие возвышены.
— Смерть зеленому бархату! Смерть Твари!
Ефимовича подняли на плечи и понесли, подхватив и многократно усилив его клич. Он снова и снова слышал слово «смерть», которое скандировали тысячи голосов, слившихся воедино.
Переступив через тело Ульрики, толпа двинулась по улице Ста Трактиров.
Ефимович вознес молитву Тзинчу, Меняющему Пути, и почувствовал, что Силы Хаоса довольны им.
11
Милица вспомнила все движения, которые знала, и позволила музыке течь сквозь себя. Может, она и была толстой, но прекрасно владела своим телом. Она точно знала, что делала.
Этьен уже покорился ей, поэтому она выкинула мысли о нем из головы, сосредоточившись на других.
Как обычно, ступив в круг света, она вычислила потенциальных клиентов. Проще всего было завоевать молодых мужчин, особенно тихих, замкнутых и немного застенчивых. Именно они, воспламеняясь быстрее всех, развязывали кошельки и доставали монеты.
Днем гном задал ей жару, и Милица не была уверена, что готова к новым утехам с любовником нормального роста. Но, в конце концов, оно того стоила. Каждый пфенниг приближал ее освобождение от Гропиуса и «Клуба фламинго».
Танцовщица наметила двух наиболее вероятных кандидатов.
Первым был паренек, который сидел около сцены и едва сдерживал себя. Двигаясь в такт музыке, Милица постоянно оказывалась рядом с ним. Когда представился благоприятный случай, она наклонилась и потрясла плечами. Затем, позволив шарфику соскользнуть, она погладила себя по невероятно большой груди. Обычно это заводило болванов-зрителей.
Номер Два был, вероятно, старше и спокойнее. Он сидел позади, поэтому его лицо оставалось в тени, однако у танцовщицы сложилось впечатление, что это молодой человек приятной наружности. Он изображал полное безразличие, однако Милица поняла, что его равнодушие напускное. Юноша старательно отводил взгляд, что свидетельствовало о его заинтересованности.
Мальчик в первом ряду был более легкой добычей, а Номер Два — более стоящей. Сделав первый шаг, он наверняка покажет себя настоящим бойцом.
«Здесь назревает что-то странное», — подумала танцовщица. Бретонский гном и его катайский дружок явно что-то замышляли. Впрочем, каждый из присутствующих преследовал свои интересы. В этом Милица ничуть не отличалась от остальных.
Ухватившись за прочную занавеску, она подтянулась и изобразила ногами ножницы в воздухе. Рослый выходец с севера одобрительно гикнул, а красивая женщина, сидящая перед ним, одарила ее убийственным взглядом, который становился все злее с каждой минутой.
Танцовщица снова переключилась на мальчика с первого ряда, устроив для него небольшое приватное представление. Она распустила платок на поясе, так, чтобы драгоценный камень, закрепленный в пупке, блеснул в луче света, затем взмахнула легкой тканью, задев нос парнишки. Мальчик вздрогнул от неожиданности, но рассмеялся.
Опустившись на колени, Милица обвила шарфик вокруг шеи подростка и потянула. Юнец не мог оторвать взгляда от ее груди. Кстати, украшений на нем было не меньше, чем на придворной даме. Лицо мальчика казалось знакомым, однако искусительница не могла припомнить, где его видела.
Двое вооруженных мужчин направились к ним с явным намерением спасти своего подопечного от удушения.
Танцовщица убрала шарфик и попятилась, покачивая бедрами.
Внезапно она поняла, где видела это лицо раньше. Профиль малыша напоминал что-то очень дорогое ее сердцу. Естественно, ведь он был изображен на кронах, которые чеканил Карл-Франц.
Мальчик с первого ряда выбывал из состязания. Милица была амбициозна, но она знала границы дозволенного.
Будущий Император был разочарован, но его телохранители, облаченные в доспехи, вздохнули с облегчением.
«Может, через несколько лет», — подумала Милица. Возможно, паренек ускользнет от своей охраны и разыщет ее. В конце концов, императоры тоже были мужчинами.
Флейтист впал в экстаз. Танцовщица слышала, что он был полуэльфом или что-то вроде того. Она двигалась все быстрее, освобождаясь от оставшихся шарфиков.
Женщина устала трясти грудью, и у нее заболела лодыжка, однако она продолжала танцевать.
Этьен хлопал в такт музыке, а северянин подпевал. По крайней мере, половина аудитории оценила ее выступление.
«Интересно, а как насчет катайца?» — подумала Милица.
Миеле из «Фламинго» рассказывала, что однажды обслуживала катайца. По ее словам, это было потрясающе. Ее клиент оказался мастером каких-то мистических искусств, что привело к результатам, превысившим все ожидания.
Нет, катаец был слишком занят своими мыслями и вообще не обращал на нее внимания.
Остается Номер Два.
Танцовщица спрыгнула со сцены, едва не покатившись кувырком, и направилась к Застенчивому Фехтовальщику.
Его будет сложно расшевелить, однако она еще ни разу не потерпела неудачи.
«Милица, — как-то сказала ей Миеле, — ты могла бы соблазнить и статую Зигмара».
Пышнотелая красотка высунула язычок и облизнула губы.
Номер Два сжался и спрятался в темноте.
Аккуратно, аккуратно…
Танцовщице было жарко, и пот, как капли масла, стекал по её телу.
Придется потрудиться, но она не перестанет танцевать…
Вольф бежал, спасаясь не только от ведьмы и ее спутника, вооруженного ножом, но и от тьмы в своей душе.
Труди погибла. И ведьма показала, как он убил ее.
Он достиг улицы Ста Трактиров, по которой катилась толпа, жаждавшая крови.
Волна страха и гнева накрыла Вольфа.
Его оттеснили к «Пивоварне Бруно» и прижали к стене. Грудь юноши болела от нанесенных им самим ран.
Молодой человек попытался освободиться, но услышал громкий страдальческий вскрик над самым ухом.
Только тут он заметил, что острие его крюка вонзилось в спину какому-то мужчине.
Юноша хотел извиниться, но с его губ срывались только бессвязные звуки. Он почти рыдал.
Крюк отцепился, и незнакомец пошел дальше. По его спине текла кровь, но, судя по всему, он даже не обратил на это внимания.
Перед «Матиасом II» была расстелена зеленая бархатная дорожка, которую безумная толпа разорвала в клочки.
— Смерть зеленому бархату!
Вольф ничего не понимал.
Он увидел среди горожан смутьяна Ефимовича, яростно размахивающего руками.
Брат выборщика решил пробраться в переулок между двумя трактирами, ориентируясь на шум текущей воды.
Наконец он выбрался из свалки.
Его рука натолкнулась на окно, которое оказалось открытым, и, повинуясь внезапному порыву, юноша подтянулся и скрылся в темноте.
Мрак окружал его снаружи, но не он пугал его, а тьма внутри.
Де ла Ружьер видел, как Милица старается для молодого фон Либевица, и пожалел глупую девушку. Бедняжка не могла знать, что попусту теряет время.
Тем не менее, вечер выдался на редкость интересным и полезным…
— С дороги! — рявкнул Харальд. — Пропустите нас.
Розана подумала, что по всей Империи наберется не много людей, которые заставили бы себя слушаться в подобной ситуации.
Улица Ста Трактиров снова превратилась в поле битвы, однако теперь сражение приняло иные масштабы. «Крюки» и «рыбники» дрались бок о бок, следуя за повстанцами Ефимовича. Внесла свою лепту и Лига Карла-Франца, пришедшая на помощь Рыцарям Храма, дворцовой гвардии и жалким остаткам городской стражи.
Девушка осознала, что в одно мгновение на ее глазах погибло больше людей, чем Тварь сумела убить за все время своего буйства.
Капитан Кляйндест прокладывал путь сквозь неистовствующую толпу.
Вольф оставил след, на котором провидица могла сосредоточиться.
Несчастный юноша потерял голову от страха. Не таким она представляла себе убийцу.
Они пришли туда, где все началось для Розаны. В переулок, где нашли тело Маргарет Руттманн.
Милица не произвела никакого впечатления на Хельмута Эльзассера. Даже графиня Эммануэль оставила его практически равнодушный в этот вечер.
В воздухе витало напряжение, как перед грозой. Некое предчувствие, пугающее и в то же время чудесное.
От музыки у молодого стражника разболелась голова.
У него внутри все горело, однако его лицо и руки были холодными и разве что не дрожали.
Стоя рядом с дверью, он слышал звуки, доносящиеся снаружи. Там явно что-то происходило.
Кричала многоголосая толпа, крушившая и ломавшая все вокруг.
Эльзассер должен был что-то предпринять, однако он получил приказ сопровождать барона Йоганна.
Отлично. Он последует примеру храброго Зигмара и останется на своем посту до самого конца.
12
Сердце профессора Брустеллина было разбито. Он бросился в гущу сражения, решив свести счеты с жизнью и лечь в землю рядом с драгоценной Ульрикой. Без своего ангела революция была обречена, и, по крайней мере, он мог умереть героически, подавая пример остальным, Огонь, зажженный им, еще долго будет гореть, а вот фитиль постепенно станет короче. В конце концов, Империя взорвется. Это было неизбежно с исторической точки зрения. Ничто не может вечно оставаться неизменным.
Сжав в руке крюк, профессор вступил в схватку со стражей. В каждом сбитом с ног и заколотом солдате он видел профессора Шейдта, который приказал публично высечь его и выгнать с позором.
Среди дерущихся Брустеллин узнавал своих бывших студентов: они сражались на той и на другой стороне. Старые верные «чернильницы» присоединились к повстанцам, декадентская Лига Карла-Франца выступила под флагом угнетателей.
Профессор не почувствовал удар меча, убившего его.
Это произошло случайно. Смертельную рану ему нанес «крюк», не умеющий обращаться с оружием, которое он подобрал рядом с телом храмовника. Парень понял, что натворил, но не рассказал о своем поступке товарищам. Он лишь напивался, когда при нем вспоминали павших мучеников революции.
Упав с рассеченной шеей, Брустеллин был затоптан в общей свалке. Он оставил после себя книгу, которая вдохновляла революционеров в Империи и дальних землях столетия спустя после его смерти.
Впрочем, едва ли это принесло утешение профессору.
Что делает эта глупая женщина!
Леос фон Либевиц был вне себя от ярости. Если его намеренно оскорбили, гном заплатит за это.
Нелепая кукла продолжала трясти перед ним своими телесами.
Леос испытывал только отвращение.
Харальд обнаружил открытое окно.
— Он прошел здесь?
Провидица подтвердила его догадку.
Стражник вслепую нанес удар в темноту, а затем перебрался через подоконник, едва протиснув плечи сквозь оконную раму.
Достав кремень, он высек огонь и обнаружил, что попал в складское помещение.
— Его здесь нет. Входите.
Розана подтянулась на руках, и Харальд помог ей залезть внутрь.
В комнату редко заходили люди, поэтому отпечатки ног были хорошо видны на полу, покрытом слоем пыли.
— Простой след, верно?
— Осторожно, — предостерегла провидица.
— Я знаю.
Зверь, загнанный в угол, опасен вдвойне. Они прошли через дверь. Где-то поблизости играла музыка.
Тварь стремилась выбраться из мужской оболочки, алча крови и плоти. Музыка возбуждала ее.
Дикий зверь выпустил когти.
Парадные двери «Матиаса II» поддались легко, будто были сделаны из фанеры.
Повстанцы под предводительством Ефимовича вломились в трактир. Лучшего и придумать было нельзя. В прихожей три донельзя перепуганных лакея жались рядом с перегруженной вешалкой для одежды.
На стене висели рядком зеленые бархатные плащи.
Толпа радостно завопила.
Что за чертовщина?
Де ла Ружьер дал себе слово, что хозяин поплатится за беспорядок.
Даже Милица отвлеклась и перепутала танцевальные па.
Йоганн поднялся со своего места и подал знак Эльзассеру. Его наипервейшая обязанность состояла в том, чтобы защищать наследника престола.
В этом заведении должен быть черный ход.
Барон огляделся. Он насчитал четыре двери, и, возможно, еще одна находилась на сцене, за кулисами.
Пожалуй, это самый безопасный маршрут к отступлению, и пролегает он через гримерную. Там наверняка есть выход для артистов.
Эльзассер двинулся к барону, но запнулся. Комната мгновенно заполнилась людьми. Графиня Эммануэль вскрикнула. Она не любила находиться в одном помещении с простолюдинами.
Эльзассер настойчиво прокладывал себе путь.
— Ваше высочество, — сказал барон, — пойдемте со мной.
Люйтпольд пребывал в растерянности, но Йоганн быстро вывел его из этого состояния. Взяв наследника за руку, он втащил его на сцену. Увидев это, телохранители принца попытались сдержать натиск толпы, размахивая алебардами.
За кулисами действительно оказалась дверь.
— Ваше высочество, прошу вас сюда…
— Но…
— Никаких споров. Выполняйте. Немедленно.
Будущий Император шел перед Йоганном.
Барон обнажил меч. Еще немного, и он превратится в Леоса фон Либевица.
В банкетном зале раздавались крики и шум. Чаще всего звучало слово «смерть».
Йоганн рванул закулисную дверь, не заботясь, открыта она или заперта.
За дверью кто-то прятался.
Рванувшись вперед, человек втиснулся между Йоганном и Люйтпольдом, словно тоже спасался от разъяренной толпы.
Йоганн снова почувствовал, как призрачный нож пронзил его сердце.
— Вольф!
Его брат вздрогнул, услышав собственное имя, и обернулся…
Позади него показались еще два человека.
Харальд Кляйндест. Розана Опулс.
У Йоганна появилось плохое предчувствие.
— Вольф, — позвал он. — Вольф…
Никакие другие слова не шли ему на ум.
Вольф замер, не зная, идти к старшему брату или бежать от него.
Затем занавес рухнул, и вокруг стало темно.
Революционный настрой захватил и Ефимовича.
Пока он мог убивать, ему было все равно, делает он это во славу Тзинча или ради торжества социальной справедливости.
Сразу в нескольких местах вспыхнул пожар, но жрец Хаоса бесстрастно шел сквозь пламя.
— Зеленый бархат! — кричал он, оглядывая комнату.
Внезапно предводитель мятежников встретился взглядом с женщиной, которая бочком пробиралась к выходу, стараясь ни за что не зацепиться своим платьем.
У нее на груди сверкнуло драгоценное ожерелье. Вытащив кинжалы, Ефимович направился к ней…
Диен Ч'инг сидел спокойно, ожидая развязки событий.
Кто-то попытался выколоть ему глаз, но он отбил нож одним простым движением.
После этого его оставили в покое.
Все это было куда интереснее, чем неуклюжая, гротескная танцовщица.
Розана нашла Йоганна и помогла ему выпутаться из толстого красного занавеса.
Им не пришлось спорить о судьбе Вольфа. Им хватило одного прикосновения, чтобы обменяться мнениями.
Если Вольф был преступником, Йоганн хотел, чтобы его схватили. Поймали, но не убили.
Отлично. Он может обсудить это с капитаном Кляйндестом позже.
К тому времени, как они освободились, трактир превратился в настоящий ад. Все орали что было мочи.
Провидица почувствовала присутствие могущественного и злобного существа. В который раз за день…
Эммануэль подхватила свои юбки и побежала. Ужасный человек гнался за ней, размахивая кинжалами.
Тупик. Отступая по темному коридору, Эммануэль фон Либевиц наткнулась на стену.
Женщина молилась всем богам и просила о прощении, «Мама, папа, простите! Леос, прости меня!»
Ужасный человек — разжигатель смуты Ефимович — медленно надвигался на нее, понимая, что скрыться графине некуда. Развлекаясь, вожак бунтовщиков картинно играл ножами.
— Чик-чик, — усмехнулся он.
Когда злодей вошел в темноту, Эммануэль обратила внимание на некоторую странность его облика. Казалось, у мужчины под кожей зажжен фонарь, отчего его лицо напоминало светящуюся маску.
Преследователь был не один. Его сопровождало маленькое омерзительное создание, быстро перемещающееся по потолку.
Графиня вскрикнула.
Ефимович рассмеялся.
Леос вытащил меч, сдерживая толпу.
— Берегитесь его, — сказал кто-то. — Он опасен.
Глупая женщина повисла у него на плече, используя виконта как щит, чтобы прикрыть свое нагое тело. Она могла помешать ему, если дело дойдет до серьезной схватки.
Клинок рассек воздух перед лицами нескольких бунтовщиков.
Их желание уничтожить аристократию поумерилось, и они отступили.
Трусы! Чего еще ждать от деревенского сброда.
Харальд распорол ткань ножом и встал, сбрасывая тяжелое полотнище с плеч.
В комнате находилось много опасных людей, но Вольфа среди них не было.
— Йелль! — закричал Хассельштейн, мчавшийся к ней по коридору.
Вождь повстанцев стоял над его женщиной и гоготал.
Ликтор не был человеком действия. Он был стратегом, тактиком и политиком. В Храме Зигмара он отдавал предпочтение ордену Наковальни перед орденом Пламенного Сердца, поскольку юриспруденция давалась ему лучше, чем боевые искусства.
Однако сейчас Микаэль схватил стул и с громким воплем бросился на помощь к возлюбленной.
Стул обрушился на Ефимовича и разлетелся на кусочки. Хассельштейн обнаружил, что сжимает ножку от стула, и ударил ею врага по голове.
Йелль заорала изо всех сил.
Инстинктивно вскинув руку, она вцепилась Ефимовичу в лицо…
…и его кожа осталась у нее в руке.
Яркий свет озарил коридор.
Эммануэль зажмурилась, но огненное лицо по-прежнему стояло у нее перед глазами.
13
Эльзассера затолкали в заднюю комнату. Он огляделся в поисках оружия и нашел пику.
— Гляньте-ка, — послышался грубый голос. — Это «чернильница»!
Два члена Лиги, вооруженные дубинками, вошли в помещение.
— Давай разобьем башку этому зубриле!
Хельмут узнал говоривших.
Они аплодировали изгнанию профессора Брустеллина, а потом выкрали из библиотеки его книги, чтобы использовать их вместо туалетной бумаги.
— Назад! — крикнул Эльзассер, взмахнув пикой.
— И как ты нас остановишь, бумагомарака?
Юноша полез в карман куртки.
— Вот так, — сообщил Эльзассер, доставая значок стражника. — А теперь, — продолжил он, — встаньте к стене, широко расставив ноги, вы, обезьяноподобные!
С Ефимовича спала маска.
Жрец Зигмара трясся, как листок на ветру. Графиня-выборщица превратилась в визжащую гарпию.
Респиги открыл потайную дверь, потянув за верхнюю щеколду.
Служитель Тзинча скрылся в соседнем помещении.
«Номер Два оказался пустышкой», — решила Милица и выкинула мысли о нем из головы. Насколько она могла судить, парень вообще не интересовался женщинами.
Теперь первая задача танцовщицы состояла в том, чтобы выбраться из этого хаоса.
Нет, это была ее вторая задача. В первую очередь ей требовалась одежда.
Выходец с севера галантно набросил ей на плечи свой меховой жилет. После того как танцовщица подпоясалась, он вполне мог сойти за платье.
Все, пора уносить ноги.
Милица побежала к дверям.
Они повалили Халса фон Тассенинка на землю и пинали его, норовя попасть по зубам.
Придурковатый сынок великого князя пытался выбить окно и истошно вопя, едва к нему прикасались.
Харальд вмешался в потасовку и вытащил двух парней из толпы, избивающей выборщика. Стукнув драчунов лбами, стражник швырнул их на пол. Остальные бросили свою жертву и попятились.
Харальд поднял великого князя с пола и, глянув в его покрытое синяками лицо, хмыкнул:
— Добрый вечер, выборщик. Помните меня?
На улице было темно. Милица выскочила из трактира в переулок. Камни мостовой, будто кубики льда, холодили ее босые ноги.
По крайней мере, теперь она в безопасности.
Тварь была свирепой, но умела сохранять спокойствие в случае необходимости.
Добыча, выбранная ею, оставила след, и Тварь шла по нему, не обращая внимания на кровопролитие в тумане.
Ее коготь был наготове.
Битва понемногу затихала, превратившись в обычную сутолоку. Поначалу Йоганн прикрывал принца своим телом, но мальчик под шумок ускользнул. Барон молился Зигмару, чтобы у наследника Императора хватило ума держаться подальше от ножей и пожара.
— Ефимович — мутант, — сказал кто-то.
— Все верно. Я его видел. Он похож на живой огонь.
— Что?
Повстанцы быстро разочаровались в своем лидере, хотя никто не мог толком объяснить, что произошло.
Внезапно Йоганн обнаружил, что его окружают незнакомые люди. Остались Харальд и фон Тассенинки. Розана стояла в обществе норскийца, кислевита и носатой маркизы Сидонии, побледневшей до синевы. Морнан Тибальт рыдал, растирая покалеченную руку: неизвестный доброжелатель отрезал ему большой палец, наполовину сократив налог, который должен был платить министр.
Остальные участники вечеринки, устроенной де ла Ружьером, скрылись во мраке.
Милица столкнулась с ним, выходя из переулка.
— Ты, — сердито бросила она, — прочь с дороги!
Темная фигура стояла неподвижно. Затем незнакомец сделал шаг к танцовщице. Женщина попятилась. Глаза чудовища светились. Милица открыла рот, чтобы закричать…
Коготь впился в разум Розаны.
— Йоганн! — воскликнула она. — Это происходит сейчас!
Тварь вонзила коготь в живот танцовщицы, и глаза женщины затуманились.
Времени было мало, поэтому приходилось делать все кое-как.
Харальд и барон столкнулись у двери, на которую указала Розана.
Стражник выругался и помог Йоганну подняться. Розана догнала их.
— Куда? — спросил Харальд.
— В переулок. Тот самый путь, по которому мы пришли сюда.
В коридоре валялось множество тел, и это затрудняло движение.
Харальд услышал, как Розана кричит:
— Он убивает меня!
Он убивал её!
Йоганн оттолкнул кого-то в спешке, но все было бесполезно. Потерпевшие поражение повстанцы шли им навстречу сплошным потоком, оттесняя назад.
В глазах Розаны стояли слезы. Крики девушки терзали его разум.
Казалось, он сам чувствует, что происходит.
Эльзассер оглушил членов Лиги, врезав каждому из них по голове своей пикой, и после этого почувствовал себя лучше. Он отомстил если не за революцию, то хотя бы за всех «чернильниц».
Посреди каморки стояла большая пустая бочка, напоминающая ванну, а ее круглая крышка валялась подле стены.
В дальней части комнаты юноша заметил маленький квадратный лючок, запертый та засов. Скорее всего, через него вкатывали и выкатывали бочки.
Неожиданно снаружи донесся истошный вопль, который быстро захлебнулся и умолк.
Хельмут обругал себя за то, что стоял и тратил время на самолюбование.
Задвижка заржавела, однако Эльзассер сбил ее при помощи пики и навалился плечом на дверцу.
Дверь подалась, и стражник буквально вывалился на улицу, едва не врезавшись готовой в стену соседнего дома.
И снова воду окрасила кровь. Хельмут вспомнил это место. Седьмая жертва, Маргарет Руттманн.
Он увидел две фигуры в конце переулка.
Итак, номер девять.
Тело шлепнулось на мостовую, как сломавшийся манекен.
Эльзассер перехватил оружие и сделал шаг вперед.
В мгновение ока Тварь оказалась перед ним.
Молодой человек поднял пику, но убийца стиснул его запястье железной хваткой.
Тварь толкнула его, и они оба покатились в проем, ведущий в заднюю комнату.
Что-то острое вонзилось ему в живот, а затем в шею. Эльзассер скорее услышал, чем почувствовал, как чудовище перерезало ему горло.
Он потерпел неудачу. Он всех подвел.
Тварь подняла его и взвалила на спину. Ноги Хельмута ударились обо что-то деревянное, а затем юноше показалось, что он падает.
Тварь запихнула его в бочку.
Хельмут не мог встать. Его одежда пропиталась кровью, а крик застыл в глотке. Он издавал лишь булькающий звук при каждом вздохе.
Крышка опустилась, и сверху по ней несколько раз ударили бондарным молотом.
Его колени были прижаты к груди. Эльзассер сидел, скрючившись, в луже своей крови.
Перед глазами у него плыли цветные пятна.
Госпожа Бирбихлер была права: он мог умереть.
Однако перед смертью он увидел лицо Твари.
Часть 5 Природа зверя
1
Имперская комиссия официально объявила, что Великий Туманный Бунт закончился вскоре после рассвета. В действительности волнения продолжались еще несколько дней, поскольку представители разных группировок выясняли отношения, используя оставшееся у них оружие, а «крюки», не желая упускать благоприятную возможность, устроили несколько ограблений. Пожары в Восточном квартале удалось потушить только вечером, поэтому, вернувшись домой, многие люди обнаружили, что дома у них нет. По некотором размышлении Комиссия постановила, что пострадавшие сами виноваты в своем несчастье, поскольку никто не заставлял их принимать участие в бунте. По совету Морнана Тибальта, лишившегося большого пальца на одной руке, правительство не стало открывать казну, чтобы помочь бездомным деньгами на еду, одежду и пристанище. Это решение вызвало новые вспышки гражданского неповиновения. Имперские войска, поднаторевшие в усмирении бунтовщиков, подавили их с некоторой жестокостью. К концу недели число попрошаек в столице увеличилось на одну треть, и вечерами около храма Шаллии нередко происходили потасовки, поскольку жрицы милосердия не могли предоставить необходимого числа коек всем нуждающимся.
Восстание прекратилось главным образом из-за отсутствия у мятежников общей цели. Противоречивые слухи распространялись по Альтдорфу с неестественной быстротой. Однако практически сразу все узнали, что Ефимович — мутант и прислужник Сил Хаоса, который убил Ульрику Блюменшайн, Ангела Революции. Это известие стало тяжелым ударом для радикалов, и принц Клозовски написал несколько стихотворений, разоблачая дьявола в человеческом обличье, извратившего праведное дело и погубившего замечательную женщину ради своих чудовищных целей. Однако у Ефимовича осталось несколько стойких последователей, которые враждовали главным образом со сторонниками Клозовски, а не с властями. Тело профессора Брустеллина нашли на улице и похоронили за городскими стенами, возведя надгробие над могилой ученого в память о его великих заслугах. Стража предоставила революционерам решать свои споры и занялась уборкой мусора.
Было ясно, что Ульрику убил Ефимович, дабы настроить народ против императорского двора. На основании этого факта Комиссия пришла к выводу, что злодей и возмутитель спокойствия, вне всякого сомнения, является убийцей, известным как Тварь. Недовольство, которое чернь питала к аристократии, снизилось до обычного уровня, соответствующего тихому брожению, а значит, дворяне снова могли без опаски прогуливаться по окрестностям порта в зеленых бархатных плащах.
Туман рассеивался, но постепенно.
Клирик-капитан Адриан Ховен, наконец, встретился с командирами городской стражи и имперских войск соответствующего ранга, и вопросы, касающиеся полномочий каждой службы, были улажены, к всеобщему удовлетворению. Объединенное командование разработало совместный план действий, и последние проявления смуты были устранены. Беспорядки прекратились вообще, когда некая разумная сумма денег перекочевала в руки Вилли Пика, и «крюки» свернули компанию по вандализму и повальным грабежам.
Комиссия бросила попытки составить списки пострадавших во время Великого Туманного Бунта, поскольку все отчеты об убытках слишком разнились. Сообщалось, что Император Карл-Франц крайне расстроен произошедшим и призывает граждан Альтдорфа «вспомнить о древнем имперском духе и сплотиться, как того пожелал бы от нас Зигмар». Великий князь Хергард фон Тассенинк настаивал на том, что всех людей, принимавших участие в беспорядках или подозреваемых в этом, следует высечь. Однако предложение великого князя было отвергнуто как «практически неосуществимое». В конце концов, один из зачинщиков, Рикард Стиглиц, был схвачен и предан суду по обвинению в организации восстания. Ему публично отрезали ухо и бросили в крепость Мундсек. Еще девятнадцать человек попали в тюрьму по обвинению в различных преступлениях, от поджога до подстрекательства к бунту. Принц Клозовски покинул город прежде, чем стража схватила его, и продолжил сочинять стихи. Его поэма «Кровь невинных» стал классикой нелегальной литературы, особенно после того, как она была запрещена во всех городах и областях Империи.
На Кёнигплац вывесили список всех раненых и погибших стражников, Рыцарей Храма и солдат имперских войск. Среди павших смертью храбрых был упомянут и Хельмут Эльзассер; чье имя затерялось среди множества других имен и фамилий.
Разумеется, Тварь оставалась на свободе.
2
Тварь пришла за ней. Казалось, она состоит из тумана, закутанного в зеленый бархатный плащ с капюшоном. Злые глаза сверкали в темноте там, где должно было быть лицо. Провидица чувствовала ее гнев, ярость и жестокость. Тварь двигалась не как человек или животное. Ей были свойственны изящество и странная грация, однако она излучала силу, ненависть, злобу и враждебность. Неистовая тяга к убийству в ее спутанном сознании напоминала зависимость, которую порождает употребление «ведьминого корня». Розана застыла на месте, не имея возможности убежать. Она увязла в тумане, как в вате, и не могла вырваться. Провидица снова превратилась в маленькую девочку, которая живет вдали от Альтдорфа, где-то в лесистых горах. Позади Твари стояли родители Розаны. Девушка ощущала их присутствие, однако они не спешили на помощь дочери. Им казалось, что будет лучше, если сумасшедшая ведьма умрет. Тогда им больше не придется винить друг друга в том, что они произвели на свет Урода. Они опять станут частью деревни. Отец снова будет ходить в трактир, чтобы посидеть за кружкой пива с друзьями, а мать сможет позаботиться о других дочках — своих настоящих дочерях — и сделает из них хороших швей. Родители хотели, чтобы Тварь прикончила ее. С Розаны градом катился пот, она предчувствовала боль грядущей расправы. Ее сестры тоже были здесь. Они показывали на нее пальцем и хлопали в ладоши, словно желали удачи Твари. Туман разъедал глаза, как дым костра. В следующее мгновение они переместились в проулок между двумя трактирами. Рука убийцы сжала горло провидицы, а его клинок вспорол ей живот, двигаясь снизу вверх.
Розана очнулась. Ее сердце колотилось, словно брыкающийся младенец.
Тварь существовала только в ее воспоминаниях. Вернее, в воспоминаниях жертв.
Она вновь увидела этот сон, смешавшийся с ее собственными снами.
Провидица сидела, скорчившись, у стены в «Матиасе II», а ее плечи укрывал плащ — естественно, из зеленого бархата. Она не помнила, как заснула.
Барон Йоганн фон Мекленберг наливал чай в чашки. Харальд Кляйндест нарезал хлеб ножом, менее впечатляющим, чем тот, что висел у него на бедре.
Все это сильно смахивало на сцену мирного завтрака, вот только вокруг толпились люди с оружием и раздраженные вельможи.
Барон полагал, что самым разумным будет остаться на ночь в трактире под охраной. Судя по всему, он преследовал сразу две цели: задержать всех подозреваемых в одном помещении и защитить гостей де ла Ружьера от повстанцев.
Разумеется, Вольф исчез. Ефимович тоже.
Эммануэль фон Либевиц, которой так и не удалось сменить вчерашнее бальное платье, сидела неподвижная, как изваяние, а вокруг нее суетились брат и Микаэль Хассельштейн. Красавица выглядела сердитой, и неизвестно, что вызывало у нее большую досаду: унижения и неудобства, связанные с необходимостью заночевать вдали от роскошных дворцовых апартаментов, или Тварь, которая отвлекла на себя все внимание, предназначавшееся графине.
Прошлым вечером Микаэль Хассельштейн дал Розане золотую крону и велел держаться поблизости. Этот жест разозлил девушку, и она задумалась о своем будущем в Храме. Становилось очевидным, что может возникнуть конфликт между интересами правосудия и культа Зигмара. А интересы культа представлялись ей весьма туманными, чересчур зависимыми от интересов ликтора. Проститутки, чьи воспоминания Розана прочла, брали гораздо меньше одной кроны за свои услуги, однако клиенты покупали только их тело и не претендовали ни на что другое. Но Хассельштейн, похоже, считал ее своей собственностью.
Бретонский гном подпрыгивал и орал, понося слуг и стражников за их неповоротливость. Катаец чинно пил чай и улыбался.
В банкетном зале царил кавардак. Комнаты для гостей на втором этаже подготовили для Люйтпольда и его охраны, вызванной в срочном порядке. Поэтому всем остальным пришлось провести ночь на первом этаже. Некоторые, вероятно, испытали облегчение оттого, что рядом находились другие люди, но графиня была вне себя от ярости из-за такого соседства.
Барон улыбнулся и подал Розане чай в бокале: на кухне закончились чашки, к тому же часть посуды превратилась в черепки, хрустящие под ногами.
— Итак? — спросила девушка.
— Вольф сбежал.
— Он и есть Тварь, барон?
Во взгляде барона отразилось страдание, и Розана почувствовала его искреннее замешательство.
— Зовите меня Йоганн, — сказал мужчина.
— Вы не знаете?
— Нет. Я боюсь этого, но не знаю наверняка.
— Прошлой ночью кое-кто говорил, что убийца — это Ефимович.
— Он не человек, — заметил Харальд.
Услышав последние слова, к ним подошел Хассельштейн.
— Бунтовщик пытался убить графиню. Затем он удрал, зарезав танцовщицу в переулке. Это он преступник.
Розана задумалась, анализируя свои ощущения. Она видела Ефимовича мельком и не имела возможности изучить его. От этого человека веяло адским пламенем.
— Госпожа Опулс подтвердит его вину, — заявил Хассельштейн.
Йоганн вопросительно взглянул на Розану.
Провидица погрузилась в размышления. Ефимович был мутантом и, насколько она могла судить, последователем запрещенного культа. Розана четко представила себе его образ. Одних воспоминаний оказалось достаточно, чтобы у нее защипало глаза, а в мозгу отобразилось зарево пожара. Предводитель мятежников оставил после себя очень сильное впечатление. Девушка чувствовала его преданность Темным Силам и Тзинчу. На совести Ефимовича было множество преступлений, каждое из которых преображалось в языки пламени, наполнявшие его тело. Однако он не был похож на темную тень, которую видели погибшие женщины. Ефимович был огнем, а Тварь воплощала собой тьму.
— Нет, — наконец заговорила провидица. — Я не уверена… Я не считаю, что Ефимович — это Тварь.
Хассельштейн одарил ее таким взглядом, словно она сама была убийцей. Губы жреца вытянулись в ниточку к побледнели. Розана почувствовала, как в нем закипает гнев. Ликтор считал, что может положиться на нее, и теперь чувствовал себя преданным. Он готов был обрушить на ее голову всевозможные кары.
— Ефимович был Тварью, — настойчиво повторил священнослужитель.
Микаэль Хассельштейн уставился на провидицу, словно пытался навязать ей свою волю. Он всего лишь хотел, чтобы девушка согласилась с ним, объявила загадку решенной и положила конец расследованию. Это был простой ответ, который устроил бы всех. Интуиция могла подвести ее. Возможно, Ефимович был убийцей. Он совершенно точно был убийцей.
Розана вернула жрецу золотую крону и сказала:
— Нет.
Ярость вспыхнула в сознании архиликтора. Он взял монету и крепко зажал ее в кулаке. Если бы рядом не было Харальда и Йоганна, жрец ударил бы дерзкую девчонку. Он не привык терпеть поражение, и ему не нравилось быть побежденным. Круто развернувшись, он направился к графине (своей тайной любовнице — догадалась Розана). Гнев тянулся за ним, словно шлейф.
— Что все это значит? — полюбопытствовал Йоганн.
— Думаю, меня только что изгнали из Храма Зигмара.
Розана впервые почувствовала себя свободной с тех пор, как уехала из деревни. Это было ошеломляющее, слегка пугающее чувство. Подобно ярмарочному канатоходцу, она шла по проволоке без страховки. Внезапно девушка осознала, что теперь у нее не было ни дома, ни хозяина, ни работы…
— Не беспокойтесь, — сказал выборщик. — Я обещаю вам свое покровительство.
Розана не знала, как реагировать на неожиданное предложение барона; хотя оно было сделано от чистого сердца. Возможно, ей понадобится помощь вельможи, если Хассельштейн попытается отомстить. Однако она впервые изведала вкус свободы, и перспектива заменить служение Храму служением благородному Дому не вызывала у нее энтузиазма. Кроме того, девушку раздражало, что Йоганн фон Мекленберг посчитал ее беспомощной и неспособной позаботиться о себе.
Между тем мужчины задумались о другом. Она уловила имя, которое одновременно всплыло в их мыслях. Вольф. Йоганн видел заблудившегося мальчика, потерянного и испуганного. Харальд вспоминал перекошенное лицо молодого человека, едва способного контролировать свои звериные инстинкты. Таким младший брат выборщика предстал перед ним прошлой ночью.
— Ефимович никогда не был Тварью, — промолвила Розана. — Тайна пока еще не раскрыта.
— Вы уверены? — спросил Йоганн.
Розана кивнула.
— Жаль, — заметил барон. — Это все значительно упрощало.
Провидица пожала плечами.
— А Блюмёнштайн? — напомнил Харальд. — Та женщина, которую они называли Ангелом Революции?
Розана сосредоточилась. В сознании Ефимовича присутствовало воспоминание о пролитой крови. О недавно пролитой крови. Он был сильной личностью. Девушка многое узнала о нем за время короткого контакта — намного больше, чем ей хотелось бы.
— Я полагаю, он убил ее, — сообщила она. — Ее, но не других.
Харальд выругался, а барон озабоченно покачал головой. Они понимали, что интуиция Розаны не помешает властям объявить бунтовщика зловещим убийцей. Следовательно, они оставались один на один с настоящим преступником.
— Барон, — заговорил Харальд. — Если Тварь — это ваш брат, что тогда?
— Тогда его надо остановить. Вот и все.
— Любой ценой?
«Йоганн хочет поступить правильно», — поняла Розана. Это стремление было заложено глубоко в его природе.
— Нет, — ответил он. — Конечно нет. Вольф — мой брат, и я сделаю все возможное, чтобы помочь ему.
Харальд нахмурился:
— Если дойдет до схватки, вы встанете между нами?
— Вероятно. Вы переступите через меня, чтобы схватить его?
— Вероятно.
— Значит, мы друг друга поняли, капитан.
Де ла Ружьер, быстро забывший о своем увлечении танцовщицей, настаивал, чтобы его гостей освободили. Обозвав Харальда «тупоголовым стражником», он убрался восвояси.
Вот уже несколько часов, как на улицах было тихо. Йоганн послал одного из Рыцарей Храма во дворец за каретами. Экипажи, на которых приехали гости, сгорели дотла, а лошади разбежались.
Наконец кареты прибыли, и гости де ла Ружьера отправились по домам, где их безопасность обеспечивали надежные стены и вооруженные слуги.
Последним уехал Леос фон Либевиц. Юноша, казалось, разрывался на части.
— Йоганн, — спросил он, — могу я вам помочь?
Решение далось ему нелегко, однако он испытывал нечто сродни чувству ответственности, если не перед простолюдинами, которые умерли, то перед аристократами, которые уцелели.
— Нет, Леос, — ответил барон. — Возможно, позже.
Выпроводив гостей, они остались одни в трактире.
Розана, Йоганн и Харальд.
Им потребовалось не много времени, чтобы догадаться, кого не хватает.
3
Они шли за девушкой, которая вышла из банкетного зала, миновала короткий коридор и свернула в заднюю комнату. Большая часть помещения располагалась над землей, однако пахло там, как в погребе. Розана впала в легкий транс, интуитивно находя остывающий след. Барон шагал рядом с ней, как учтивый джентльмен, сопровождающий слепую даму. Он не давал девушке врезаться в стену, осторожно помогая обходить препятствия. У Харальда снова заболел живот, и он почувствовал ауру недавно свершившегося насилия так же четко, как и провидица.
— Он здесь, — объявила Розана.
— Где? — удивился барон.
— В этой комнате.
Они огляделись. Именно этим путем они проникли в трактир прошлым вечером. Окно все еще было открыто, как и грузовой люк. Попахивало старым пивом.
— Мы были здесь ночью, — сказал барон. — В том углу нашли двух студентов из Лиги Карла-Франца, которые валялись без сознания.
В животе у Харальда забурчало.
Розана обошла комнату, прикасаясь к разным предметам.
— Он здесь. Совсем близко.
Девушка дотронулась до бочки, которая стояла посредине кладовой, и отскочила в сторону, словно обожглась о раскаленную печь.
— Что случилось? — встревожился Йоганн.
Розана указала на бочку:
— Он внутри.
Харальд поднял фонарь. Бочка треснула у основания, и через щель натекла кровь, образовав липкую лужу на полу.
— Милосердная Шаллия, — простонал барон.
Харальд нашел бондарный молоток и ударил по крышке. Она поддалась, и стражник вытащил деревянный круг целиком.
На них смотрел Хельмут Эльзассер. Его лицо было белым, а глаза — безжизненными.
Йоганн невольно чувствовал ответственность за то, что случилось с юношей. В конце концов, это он втянул Хельмута в расследование. При виде тела Розана отшатнулась, и барон инстинктивно обнял ее. Он почувствовал, как теплое тело девушки прижалось к нему, а в ее волосах проскочил электрический разряд, совсем рядом с его лицом. Она на мгновение расслабилась, а потом отодвинулась от него, оставив лишь воспоминание о прикосновении. Быть может, она увидела в нем что-то такое, что вынудило ее прервать контакт.
Провидица заставила себя взглянуть на несчастного Эльзассера.
— Номер десять, — услужливо подсказал Кляйндест.
— Давайте вытащим его, — предложил Йоганн.
— Нет, не сейчас, — возразил капитан.
— Почему?
— Он умер не сразу. Юноша истек кровью. Возможно, мы найдем что-нибудь.
— Я не понимаю.
— Послание из могилы, — предположила Розана. — Взгляните.
Она повернула крышку от бочки к свету, демонстрируя пятна крови. На дереве было что-то написано.
— Может, он видел убийцу. Узнал его…
Йоганн посмотрел на надпись. Это были буквы. Нет, цифры: 317 5037.
— Это код?! — удивленно воскликнул барон. — Зачем Эльзассер использовал код?
— Он присутствовал при том, как Дикон сжег обрывок плаща, правильно? Вероятно, он опасался, что его послание попадется на глаза тому, кто пожелает его уничтожить. Может, даже самой Твари.
Розана предложила самую простую разгадку:
— Допустим, цифры — это номера букв в алфавите. А — один, Б — два и так далее… Тогда это читается как ВА… э-э… Ж… Д…
— А какую букву алфавита обозначает ноль, всевидящая? — усмехнулся Харальд.
— Думаю, все не так просто. Эльзассер только что закончил университет, верно?
Йоганн попытался найти ключ к головоломке.
— Может, это координаты на карте. В университете учат пользоваться системой координат. Эльзассер мог указать дом убийцы…
Харальд с сомнением покачал головой.
— Каковы координаты дворца, барон?
— Я не знаю.
— Вы живете там. Как простой стражник мог знать координаты каждого дома, да еще представленные семизначным числом.
— Вы правы.
— Может, числа следует разделить на группы. Вот, посредине есть разрыв, а здесь написано более мелким почерком. Триста семнадцать, пятьдесят, тридцать семь. Не исключено, что это все-таки адрес Триста семнадцать — это номер дома, а остальные две цифры — это номер улицы и района.
— Я не верю в это, — возразил Харальд. — Бедняга Эльзассер умирал. Ему вскрыли живот и перерезали горло. Скорее всего, он страдал. У него не было времени на игры с цифрами. Он должен был выбрать что-то предельно простое.
— Число «триста семнадцать» мне что-то напоминает.
— Еще бы! — взорвался Кляйндест. — Это кодовый номер нашего района.
— Кодовый номер? — хором переспросили Розана и Йоганн.
— Код стражи. Каждому отряду стражи в Империи присвоен номер, равно как и войсковому подразделению. Триста семнадцать — это код Люйтнольдштрассе.
— А у отдельных служащих есть номера?
— Да, но во всей Империи, не говоря уже об этих трущобах, вы едва ли найдете подразделение стражи, в котором служит более пяти тысяч человек!
317. 5037.
3. 17. 50. 37.
3. 175.037.
— Это глупо, — не выдержала Розана. — Может, он просто бредил и решал математические примеры в голове. Умирающим людям иногда приходят в голову странные вещи. Вы должны это понимать.
Мужчины посмотрели на нее, и девушка догадалась, о чем они подумали.
— Хорошо, — покорно вздохнула она. — Я попытаюсь прочесть его воспоминания.
Хельмут Эльзассер умер, задыхаясь, истекая кровью и думая о своей домохозяйке. Всплывали и другие остатки воспоминаний, но ни одной ясной мысли не было.
Розана так и не смогла привыкнуть к насильственной смерти. Она подозревала, что ей придется пережить последние мгновения Милицы, и все-таки она не сможет установить личность Твари.
— Такое ощущение, что убийца стирает память о себе в сознании жертв.
— Такое возможно?
— Все возможно, Йоганн. То, что я делаю, не похоже на чтение книги. Это все равно, что считать гостей на балу, когда все танцоры находятся в движении. Я могу многое рассказать вам об этом несчастном юноше, но, думаю, он имеет право на секреты.
— Девочка, — проворчал Харальд, — если ты будешь профессионально заниматься расследованиями, тебе придется усвоить одну вещь: жертвы убийц не имеют права на личные секреты.
Эта мысль навеяла на Розану невыносимую грусть.
— Настоящие преступления не похожи на романы, в которых убийцы оставляют улики, а умные сыщики их находят, — заметил Йоганн.
— Эта надпись является уликой, — возразила Розана. — Я убеждена в этом.
— И зеленый бархатный лоскут, который сжег Дикон, — подхватил капитан Кляйндест.
— Позор, что вы не смогли его исследовать, — горько сказал Йоганн. — Должно быть, этот кусок ткани действительно был оторван от одежды Твари. Я держал его в руках, но у меня нет дара. Знаете, я и сейчас его вижу, во всех подробностях…
— Я тоже.
— Что?! — вскричал Кляйндест.
— Бархат. Я вижу его. Кусок ткани, обтрепавшийся по нижнему краю.
— Да, точно.
— По нижнему краю? — изумился Харальд.
Розана и барон кивнули.
— Но мужской плащ доходит только до середины бедра. Как могла обтрепаться его нижняя кромка?
Йоганн стиснул руку в перчатке.
— Такое возможно, если рост Твари ниже, чем обычного человека…
В воображении Розаны возник образ гнома…
Графиня Эммануэль была настроена решительно. Они в скорейшем времени уедут в Нулн и останутся там до тех пор, пока не забудется это ужасное происшествие.
Непревзойденная красавица высказала все это Леосу, пока они ехали в карете, и поручила брату заняться приготовлениями к отъезду.
— Поручи Дани упаковать мои платья, — добавила она. — Ему это понравится.
Она слишком много времени провела в столице, забросив свои общественные и политические обязанности, чтобы быть ближе к сердцу Империи.
Из-за Микаэля она задержалась в городе дольше, чем рассчитывала. Вначале неистовый жрец, чья жажда власти была столь же сильна, сколь и страсть к ней, заинтересовал графиню. Теперь он ей надоел. И даже более того.
Микаэль превратился в головную боль. Он был слишком пылким. Если она не избавится от него с известной долей такта, жрец может создать ей массу проблем.
Оказавшись в своем будуаре одна, без служанок, Эммануэль протерла лицо, удаляя остатки расплывшейся косметики. Ее платье было испорчено. Она больше никогда не наденет его вновь. А ее тиару украли, пока она спала.
Подумать только, прямо в кресле! Ей повезло, что она выбралась живой со званого ужина, который устроил бретонский посол.
Внезапно дверь за ее спиной открылась, и внутрь проскользнула невысокая фигура.
Взбешенная, графиня обернулась.
— Де ла Ружьер! — возмущенно воскликнула она. — Надеюсь, вы объясните причины вашего бесстыдного вторжения?
Посол усмехнулся, и в первый раз за все время Эммануэль показалось, что он куда больше гном, чем бретонец.
Гном поклонился, насмешливо взмахнув шляпой, и неторопливо направился к ней через комнату…
4
У Йоганна в голове вдруг стало легко и пусто. Розана сочувствовала ему, но сейчас ее гораздо больше занимало наблюдение, высказанное Кляйндестом.
— Такое возможно? Должно быть, плащ постоянно волочился по полу, как вы считаете?
Заикаясь, Йоганн согласился. Он чувствовал себя полным болваном из-за того, что сам не обратил внимания на эту важную деталь.
Кляйндест задумчиво пробормотал:
— Ходили слухи, что Тварь — это гном. И потом, удары жертвам наносились в основном снизу вверх…
Он сделал движение рукой, показывая, как это происходило.
— Эльзассер говорил, что бретонский посол состоял в близких отношениях с несколькими жертвами, — добавила Розана.
К Йоганну снова вернулась способность мыслить.
— И он определенно был знаком со вчерашней танцовщицей. Убийства начались вскоре после его приезда в Альтдорф…
— Де ла Ружьер, — с расстановкой проговорил Харальд, поигрывая обнаженным ножом. Капитан словно пробовал имя на вкус.
— Вот только, — начал Йоганн, желая устранить все сомнения, — он выглядит, как клоун. Нелепое маленькое создание, притворяющееся человеком. Он похож на актера, играющего бретонца: духи, глупые жесты, преувеличенный акцент, несуразные усы, бесконечная болтовня…
— И все-таки он гном, — возразил Кляйндест. — Среди них встречаются злобные ублюдки. Можете мне верить, ведь я убил немало таких.
— В Альтдорфе есть и другие гномы.
— Верно. Однако только его имя всплыло в ходе расследования.
— Он посол. Следовательно, разразится большой скандал. Отношения между Империей и Бретонией всегда были напряженными. Королю Шарлю не понравится, если убьют его дипломатического представителя.
— Тогда пусть он сам это сделает. У бретонского палача топор не менее острый, чем у палача имперского. Главное — раздавить эту жабу.
Внезапно Розана вскрикнула, ловя воздух открытым ртом. Йоганн и стражник удивлённо посмотрели на нее. Девушка сложила руки, словно приготовилась к молитве.
— Я тупица, — заявила она. — И вы двое тоже…
Хассельштейн вошел, не постучавшись, и окаменел от ярости. Йелль была не одна, и при виде нового претендента, который должен был занять его место в постели красавицы, священнослужитель ощутил привкус желчи во рту.
— Что вы здесь сделаете? — прошипел он.
Гном повернулся, хватаясь за свой нелепый короткий меч.
— Вы оба, — сердито сказала графиня, — убирайтесь. Вас никто не приглашал.
— Я всего лишь хотел извиниться за происшествия прошлой ночи, графиня-выборщица, — сообщил гном, пуская в ход бретонский шарм.
Хассельштейн горько рассмеялся.
— Не сомневаюсь, что ваши намерения ограничивались только этим, посол.
Йелль вышла из себя и зарычала, словно рассерженная кошка:
— Я, кажется, сказала: убирайтесь!..
— Ликтор, — усмехнулся гном, — вы лицо духовное, однако бог, которому вы поклоняетесь, был воином. У меня нет обязательств, запрещающих мне вызвать вас на дуэль. Помните об этом.
В дверях появился Леос, угрожающе положив руку на рукоять меча. Он окинул взглядом Хассельштейна и де ла Ружьера, словно решая, кого из них убить первым.
Йелль взвизгнула и запустила в мужчин расческой с инкрустированной ручкой:
— Микаэль, посол… Вон отсюда!
— Этот лоскут не был оторван от плаща…
Она должна была сразу понять это. Перед тем как попасть в Храм, Розана училась рукоделию у своей матери, швеи. Провидица ненавидела каждую минуту, проведенную за изготовлением аляповатых нарядов для местных дам и господ. Ее пальцы до сих пор были покрыты тонкой сеточкой шрамов от работы иглой.
— …его оторвали от платья.
— Что?
— Да, от парадного одеяния. Может, от бального наряда.
— Милосердная… — начал Кляйндест.
— …Шаллия, — подхватил Йоганн.
— Ты хочешь сказать, что Тварь — это женщина? — недоверчиво спросил Харальд.
Розана заглянула в свои воспоминания, сопоставив образы, которые она уловила в сознании жертв. В темноте тонкое и острое лезвие сверкало, как драгоценный камень.
— Нет… — ответила провидица. — Да…
— Так «да» или «нет»?
Тварь вышла на свет, и Розана увидела ее лицо.
— Да.
Тварь была прекрасна…
— Во дворец! — воскликнула Розана. — Немедленно.
…Прекрасна и ужасна.
Мужская оболочка съежилась, мальчишеская оболочка опала, как шелуха…
Все прежние «я» умерли. Осталась только Тварь.
Она выпускает когти и готовится напасть на последнюю из них. На последнюю из мерзких женщин. На худшую из них.
Ей и самой непонятно, охотится она или выжидает. В любом случае, скоро все закончится.
Это последнее убийство из ненависти.
Тварь идет по дворцу. Она горда, что отважилась выйти на свет. Ей больше не нужно скрываться.
Кто-то еще присутствует в ее разуме, доставляя беспокойство. Женщина, грязная женщина! Тварь видит рыжие волосы и миловидное личико.
И число. 317 5037. Она не понимает. 317 5037?
Тварь озадачена, но лишь на мгновение. Затем ей все становится ясно. И она смеется…
Перед трактиром стоял экипаж, принадлежавший городской страже. Харальд реквизировал его, забрался на козлы и взял в руки вожжи, а барон тем временем помог Розане сесть в карету.
Провидица почти что впала в транс. Ее глаза были закрыты, но веки судорожно подергивались. Она напоминала ивовый прутик в руках искателя воды. Девушка сидела неподвижно и молчала.
Харальд нахлестывал коней, и карета мчалась сквозь туман. Капитан надеялся, что экипаж производит достаточно шума, чтобы случайные прохожие успели убраться с дороги.
Представив карту города, стражник выбрал кратчайший маршрут к мосту Императора Карла-Франца, а затем во дворец.
— Это Эммануэль, — размышлял вслух барон, — Маркиза Сидония никуда не отлучалась прошлой ночью.
Харальд ничего не ответил. Пока еще ничего не было доказано.
— Другой женщины на вечеринке не было.
В тумане возник силуэт лошади, вставшей на дыбы. Это была одна из беглянок, которых еще не успели отловить.
Харальд натянул поводья, не позволяя упряжке свернуть с дороги.
Заблудившееся животное испугалось и ускакало прочь, исчезнув в серой мгле.
— Но графиня? Почему?
Они миновали мост, и дорога стала шире. К счастью, на улице было пусто, что объяснялось плохой видимостью и страхом перед оставшимися бунтовщиками.
— Кляйндест, — окликнул стражника барон. — Вы как-то сказали, что убийца женщин — это худший из преступников.
Харальд утвердительно замычал.
— А вы смогли бы стать таковым?
Харальд подумал о графине Эммануэль, попытался представить ее нежные ручки, сжимающие нож, которым она искромсала других женщин и перерезала горло бедняге Эльзассеру.
И все же он не был готов ответить на вопрос барона.
Впереди вырисовался силуэт каменного молота, занесенного над соседними строениями. Они приближались к дворцу.
А внутри их ждала Тварь.
— Как я понимаю, моя сестра попросила вас уйти, — спокойно заметил Леос.
Бросив взгляд на виконта, де ла Ружьер и Микаэль похолодели и дружно закрыли рот. Леос убрал руку с рукояти клинка, и все вздохнули свободнее.
— Да, — подтвердила Эммануэль. — Все верно.
Облик его сестры слегка поизносился. Когда графиня смыла косметику, стали заметны тонкие морщинки вокруг ее губ и глаз.
Гном и жрец хотели возразить, однако Леос не зря рассчитывал, что они с уважением отнесутся к его мастерству фехтовальщика.
Де ла Ружьер сдался первым. Он нахлобучил шляпу и вышел из комнаты, вытянувшись, дабы казаться выше ростом.
— Йелль, — взмолился Хассельштейн. — Можем мы…
— Нет, не можете, — отрезала Эммануэль. — Пожалуйста, уходи.
Архиликтор сжал бесполезные кулаки и, потрясая ими в воздухе, покинул апартаменты графини. Шагая восвояси, он скрежетал зубами. Казалось, жрец истошно завопит, как только окажется подальше от людских ушей, или попытается выместить свою злость на слугах. Одеяние священнослужителя гневно развевалось, подметая пол.
Дверь захлопнулась.
Лицо Эммануэль исказила дикая гримаса. Она подняла руки, скрючив пальцы с острыми, как когти, ноготками.
— Йелль, — сказал Леос. — Все кончено…
Эммануэль закричала.
Спустя мгновение виконт Леос фон Либевиц был мертв. Тварь убила и его.
5
Двое гвардейцев, охранявших дворцовые ворота, скрестили пики, преграждая дорогу карете.
Кляйндест предостерегающе закричал, однако даже не попытался замедлить ход.
Йоганн испугался, что часовые останутся на месте и погибнут под колесами экипажа. Затаив дыхание, он ждал развязки.
Розана что-то бормотала, судорожно вцепившись барону в руку.
Часовые решили, что жизнь дороже чести, и отскочили в разные стороны. Кляйндест подхлестнул коней, и карета на полной скорости влетела во двор.
Кто-то повернул ворот, и позади с грохотом опустилась решетка. Железные прутья шкрябнули по камням.
Один из часовых рванул меч из ножен, но Харальд сунул ему под нос значок стражника.
Йоганн высунулся из кареты, и солдат отдал ему честь.
— Выборщик! — воскликнул он.
— Я сожалею, что так получилось, — сказал Йоганн. — Но мы спешим. Дело касается Императора.
Розана внезапно очнулась и ловко выпрыгнула из кареты.
— Следуйте за нами, — приказал барон гвардейцам.
Розана указывала путь, словно она знала каждый камень во дворце. Йоганн и Кляйндест едва поспевали за ней.
Девушка направлялась к апартаментам для гостей.
У главного входа во флигель они столкнулись с Микаэлем Хассельштейном. Лицо архиликтора окаменело, а скулы побелели. Розана оттолкнула своего бывшего начальника с дороги, вероятно даже не узнав его, и распахнула дверь.
— Сюда, — сказала она. — Тварь там.
Хассельштейн встрепенулся:
— Что?
На объяснения времени не было.
Маленький отряд торопливо шагал по коридору. По дороге они встретили Множкина, дворецкого, отвечавшего за гостевое крыло. Йоганн приказал ему удалить из здания всех слуг и постояльцев.
— Мы считаем, что загнали убийцу в ловушку.
— Графиня Эммануэль? — переспросил Хассельштейн. — Йелль?
Розана остановилась перед апартаментами фон Либевицев, словно наткнулась на невидимую стену. Трясущейся рукой провидица указала на дверь.
— Какое отношение к этому имеет Йелль?
Дверь была заперта.
— Ломайте, — распорядился Йоганн.
Кляйндест попробовал вышибить дверь плечом, но, выругавшись, отскочил.
— Это прочный дуб, окованный железом.
Один из гвардейцев вставил свою алебарду в щель между петлями и, действуя ею, как рычагом, попытался взломать дверь. Древко алебарды хрустнуло.
Йоганн пнул дверь, но лишь ушиб ногу.
Из комнаты донесся женский смех. От этого звука у барона кровь застыла в жилах.
— Несите топоры, — скомандовал Харальд.
— Йелль? Йелль!
— Заткнитесь, ликтор, — не выдержал Йоганн. — Розана? Что там происходит?
Девушка заметно ослабела. Она продержалась очень долго, однако напряжение начало сказываться.
— Умирает, — пролепетала провидица. — Она убивает… умирает… его…
Принесли топоры.
— Эта дверь была изготовлена во времена Вильгельма Второго, — заметил Множкин. — Она представляет собой ценный образец старинного искусства. Император будет недоволен.
— Я куплю ему новую! — прорычал Харальд, замахиваясь топором.
От двери отскочила щепка, а по стенам прошла дрожь.
— Отойдите, — велел Йоганн, оттаскивая Розану в сторону.
Девушка прильнула к нему, как ребенок.
Барон был счастлив, что ему не приходится видеть то, что видит Розана.
Кляйндест рубил дерево вокруг замка, и, в конце концов, дверь треснула.
Внутри по-прежнему смеялась женщина.
Дубовая дверь поддалась, развалившись на три части. Кляйндест отбросил топор и вытащил свой знаменитый нож.
— Держитесь позади меня! — скомандовал он.
Как ни странно, в покоях фон Либевицев все было в порядке. Плащи и куртки аккуратно висели в прихожей. В приемной потрескивал очаг, а на обеденном столе лежала открытая книга. «Предательство Освальда» Детлефа Зирка.
— Осторожно, — предупредил Харальд.
Смех доносился откуда-то из глубины.
— Ликтор, — обратился Харальд к Хассельштейну. — Где она?
Барону пришлось встряхнуть жреца, прежде чем тот ответил:
— В гардеробной. Дальше по коридору.
Женщина, убивающая женщин. Такого на памяти Кляйндеста еще не встречалось. Хотя жизнь часто преподносила ему сюрпризы, и не многие из них были приятными.
— Графиня, — громко сказал он. — Я представляю городскую стражу. Мы хотим поговорить с вами.
Смех оборвался.
— Эммануэль, — заговорил Йоганн. — Это важно.
Тишина.
Харальд бросил взгляд на барона и понял, что тот одобряет его намерения.
Капитан бочком вошел в коридор и прижался спиной к стене, разглядывая двери, находящиеся перед ним.
— Которая? — спросил он вполголоса.
— Третья, — ответил Хассельштейн.
Харальд крадучись двинулся дальше, пока не остановился напротив третьей двери.
Йоганн и трое гвардейцев осторожно вошли в узкий коридор. Кляйндест надеялся, что никто из них не погибнет в этой схватке.
Уперев кончик мэгнинского ножа в створки двери, он с силой толкнул их. Дверь легко поддалась, поскольку не была закрыта на задвижку.
Первое, что они увидели, был человек, который лежал — мертвый или без сознания — на полу рядом с туалетным столиком. Сверху на него был наброшен зеленый плащ.
Затем они узрели Тварь. Убийца шла к ним, а за ней тянулся шлейф ее платья. Роскошный бальный наряд дополняла вуаль, скрывающая лицо. На руках у женщины было надето хитроумное приспособление — перчатки с острыми крючкообразными лезвиями. У Твари были когти.
Харальд замахнулся, чтобы бросить нож, но посторонняя сила помешала ему направить удар.
Протиснувшись в дверь, Микаэль Хассельштейн бросился на Харальда и повис у него на руке. Обезумевший жрец зубами впился стражнику в запястье.
Харальд врезал ликтору локтем, но Хассельштейн не ослабил хватку.
Тварь замерла и, вскинув когтистую лапу, изготовилась к нападению.
Барон попытался оторвать Хассельштейна от Харальда, но не смог удержать жреца.
Неизвестно, любовь или ненависть придавали ему сил, но жилистый клирик сопротивлялся отчаянно.
И случилось невероятное: служителю Зигмара удалось сбить Харальда с ног и выпихнуть его в коридор вместе с Йоганном. Барон и стражник рухнули друг на друга.
— Йелль! — вскрикнул Хассельштейн, упав на колени перед Тварью. — Йелль, я люблю…
Тварь полоснула его когтями по лицу. Острые лезвия рассекли Микаэлю щеку и зацепили кость. Жреца приподняло и отбросило в сторону, а вокруг его головы растеклась кровь.
Тварь рассмеялась, как девчонка, а затем завыла, как волк.
317 5037.
Число неустанно крутилось в мозгу Розаны.
Йоганн откатился в сторону, стремясь освободиться от Харальда Кляйндеста.
Провидица видела цифры, написанные кровью на нижней стороне деревянной крышки.
317 5037.
Розана ухватила Йоганна за предплечья и потянула мужчину вверх.
Тварь снова засмеялась. Хассельштейн скулил, прижимая ладони к окровавленному лицу.
Обняв барона, провидица помогла ему встать. Их тела тесно прижимались друг к другу.
317 5037.
Крышка вращалась.
Внезапно Розана впилась барону в губы. Йоганн удивился, но ответил на ее поцелуй. Их рты соприкоснулись, равно как и мысли. Неожиданно они многое узнали друг о друге без помощи слов. Розана увидела барона в лесу в тот день, когда он пустил злополучную стрелу, и на Вершине Мира, когда он сошелся один на один с чудовищем, которое было и снова станет его братом. Йоганну явилась маленькая девочка, которую обижали сестры и сторонились родители. Он почувствовал, как образы со всех сторон проникают в ее сознание.
Провидица надеялась, что они оба выживут после этого слияния.
Йоганн и Розана вместе смотрели на цифры.
317 5037.
Крышка покатилась по полу, как колесо.
317 5037.
Они неправильно истолковали надпись.
Крышка завертелась на месте и упала таким образом, что цифры оказались перевернутыми, и они смогли прочитать то, что было написано на самом деле.
Теперь все стало очевидно. Не было никакого заумного кода. Умирающий юноша просто пытался сообщить имя своего убийцы, но не смог закончить послание.
Не 317 5037.
ЛЕОС ЛИБ [3]
Их сознания разделились. Йоганн и Харальд снова стояли на ногах, приготовившись к решительной схватке с Тварью. Хассельштейн больше не мог им помешать.
Вуаль соскользнула, открывая истинное лицо Твари.
6
У виконта были подведены глаза и накрашены губы. Он выглядел, как более молодая копия своей сестры. Он был симпатичным юношей, а теперь превратился в поразительно красивую женщину.
Хотя у Йоганна все еще кружилась голова после ментального контакта с Розаной, однако он попытался понять. Леос был безумцем, поэтому он одевался, как его сестра. Он был Тварью, злобным созданием женского пола, вооруженным острыми когтями. Однако он оставался Леосом по прозвищу Смертельный Клинок, опытным и расчетливым фехтовальщиком. Два убийцы, дикий и элегантный, в одном теле.
Леос атаковал, рассекая воздух, и зарычал.
Харальд отбил выпад ножом. Высекая искры, клинок Мэгнина столкнулся к когтями Леоса.
Бальное платье не стесняло движений Леоса, и смертоносные лезвия мелькали в опасной близости от горла Харальда.
Стражник споткнулся о ковер и повалился на спину. Его нож закрутился на полированном паркете и отлетел в другой конец комнаты.
Обнажив меч, Йоганн бросился Леосу наперерез и поспел как раз вовремя, чтобы отпихнуть убийцу, намеревающегося перерезать глотку капитану.
Леос зашипел и повернулся к Йоганну.
Побрякивая когтями, Тварь вскинула руки и свела вместе пальцы, словно женщина, хвастающаяся изящным маникюром.
Йоганн вспомнил полумужчин-полуженщин, с которыми ему приходилось сражаться на Вершине Мира.
На мгновение Леос вернулся. Платье нелепо обвисло на нем, когда он распрямился, маня противника правой рукой, а левой шаря у себя за спиной.
Йоганн слишком поздно понял, что виконт ищет меч, лежавший на сундуке. Клинок покоился поверх груды мужской одежды. Одежды Леоса.
Когти не мешали Леосу держать оружие. Он приготовился к бою.
Ну вот, свершилось.
Йоганн нанес первый удар, но Леос легко отклонил его. Будучи опытными бойцами, противники сражались всерьез.
Несмотря на длинное платье, Леос быстро менял позицию ног, однако в его осанке чувствовалась некоторая напряженность. Йоганн попытался использовать эту слабость, однако виконт пренебрежительно отбивал все его атаки.
Йоганн узнал школу Валанкорта из Нулна. Он видел великого мастера во время показательных боев при дворе Императора. Однако Леос усовершенствовал приемы своего учителя. Его стиль был не столь элегантным, сколь жестоким. Манера фехтования фон Либевица была менее зрелищной, зато более опасной.
Сражаясь, Йоганн посмотрел в пустые глаза Леоса, пытаясь понять мотивы виконта. Оставалось надеяться, что Розана сможет это узнать. Пока он должен сосредоточиться на поединке.
Двойной выпад пробил его оборону, и щеку барона обожгло, словно огнем. Наверное, рана была глубокой.
Фон Мекленберг забыл о когтях Леоса. Зарычав, Тварь вскинула левую руку, и отточенные лезвия вонзились Йоганну в плечо. Леос отпрянул, стремясь увеличить дистанцию, чтобы произвести обманный маневр.
Не обращая внимания на боль, Йоганн врезал противнику коленом в живот и с силой ударил его по руке, сжимающей меч.
Тварь высвободила когти, и враги снова стояли друг напротив друга.
Между тем Кляйндест поднялся на ноги и взял нож на изготовку, но Леос двигался слишком быстро, и стражник не хотел рисковать. Харальд встал перед Розаной, защищая ее.
Бешено атакуя, Леос наступал. Его меч порвал одежду Йоганна во многих местах, слегка оцарапав тело. Виконт забавлялся и в то же время стремился измотать своего противника.
Йоганн не участвовал в серьезных поединках со времени битвы на Вершине Мира. Он никогда не одобрял таких развлечений. Однако теперь инстинкты возвращались к нему.
Леос оттачивал свои навыки в гимнастическом зале и на дуэлях. Йоганн учился в лесах и на полях сражений. С каждой раной он чувствовал себя сильнее и быстрее. В плане техники Леос превосходил его, к тому же ярость Твари удваивала силу его атак. Однако Йоганн освоил искусство выживания.
Тысячи иголок впились ему в плечо, тем не менее, левой рукой барон схватил канделябр и ткнул им в Леоса. Свечи погасли, но уловка отвлекла убийцу.
Йоганн не упустил свой шанс. Вскинув руку с мечом и вытянув ее до предела, фон Мекленберг ударил снизу вверх, так что клинок со свистом рассек воздух. Леос отпрянул, однако впервые за всю карьеру фехтовальщика не успел уклониться.
Острие меча вонзилось чуть ниже ключицы и скользнуло наискосок по торсу виконта, распоров одежду и кожу. Рана была незначительной и разве что саднила. Однако Йоганн рассчитывал, что развевающиеся лохмотья и кровотечение замедлят движения Леоса, сделав его уязвимым.
В светлых глазах виконта мелькнуло удивление. Ткань порвалась, и барон отступил на шаг, готовясь к следующему удару.
Платье сползло как раз в тот момент, когда Йоганн направил свой клинок в сердце противнику.
Барон увидел белую кожу Леоса и остолбенел. Он хотел нанести смертельный удар и не мог.
Он выиграл и в то же время проиграл…
Больше ничего не оставалось.
Харальд перевернул нож, решительно взял его за лезвие и бросил.
Тварь попалась. Нож погрузился в обнаженную кожу прямо под сердцем.
— Сестра… — прохрипел Леос и рухнул на пол.
В первый раз Харальд колебался, прежде чем прикончить злодея. Он чувствовал себя убийцей женщин.
Розана выскользнула из-за его спины и направилась к виконту.
Тот был еще жив…
Платье порвалось от ворота до талии.
Йоганн замер с открытым ртом. Меч дрожал в его руке.
— Священный молот Зигмара, — изумленно выдохнул Множкин.
Виконт Леос фон Либевиц был женщиной.
Розана подняла его голову, словно священнослужитель, понуждающий грешника к исповеди.
— Этого мало, — сказала она. — Мы должны понять почему.
— Нет! — воскликнул барон. — Розана, не надо…
Не обращая на него внимания, девушка поцеловала умирающую Тварь. Их губы встретились, и по телу провидицы пробежала дрожь…
— Помогите ей, — сказал Йоганн.
Харальд не понял, кого именно барон имел в виду.
7
Пока они умирали, перед глазами Розаны прошла вся жизнь Твари…
— Но я не хочу маленькую сестричку, — заявила миловидная девочка. — Хочу, чтобы была только я.
Отец возражал, но мать настояла на своем, твердо решив, что ее старшая дочь станет первой красавицей при императорском дворе.
— Моя маленькая Йелль получит все, что захочет.
Старый выборщик Нулна знал, что его жена и дочь затеяли неладное, однако он всегда был рабом женщин.
В конце концов, он был только рад узнать, что в его доме станет на одну женскую особь меньше. И потом, он всегда хотел сына. Если бы выборщик прожил подольше, он нашел бы союзника в «мальчике» Леосе, безмерно ненавидящем женщин…
— Не трогай себя там. Это отвратительно!
И град ударов. Леоса воспитывали побоями. Он привык думать о себе как о мальчике. Короткий период, когда он был девочкой, забылся. Дитя играло с деревянными мечами, а не с куклами. Леос мечтал стать великим фехтовальщиком, когда вырастет, и в одиночку сражаться с ордами гоблинов и троллей, оставляя после себя груды мертвых зеленых тел.
Будучи номинальным главой университета, отец семейства часто запирался в своем кабинете, штудируя книги по истории, а воспитанием детей целиком занималась мать.
Йелль хвалили, Леоса пороли. За каждое проявление женской природы его наказывали. Сперва Леос научился терпеть жестокое обращение, потом стал находить в нем удовольствие. Ему нравилась идея возмездия за проступки. Позже он подошел к этому вопросу с другой точки зрения, превратившись из жертвы в карающего ангела. Все было правильно.
Когда Йелль исполнилось семнадцать, а Леосу восемь, их мать погибла в дорожной аварии. К тому времени Леос полностью перевоплотился в мальчика, но Тварь росла в нем, как он рос в утробе своей матери. Тварь не была той девушкой, в которую младшая дочь выборщика превратилась бы при должном воспитании. Она была существом, которое всю жизнь мучили, гнали, подавляли. И она испытывала гнев.
Вскоре после смерти своего любимого котенка Йелль перестала бить мальчика. Теперь она играла роль его матери, а значит, могла отослать его или наказать. Однако старшая сестра редко использовала свою власть над ним, помня, что она сотворила со своим братом.
К тому же теперь Леос был предан ей. Если он дрался с местными мальчишками, оказывалось, что его противник плохо отзывался о Йелль. А если Леос вступал в бой, он всегда выигрывал. Эммануэль стала защищать Леоса, заботясь о нем куда лучше, чем его настоящая мать.
Но Тварь уже отведала крови. Двое мужчин, которые ничего не значили, и сладкая, спелая Наташа. Тварь поняла свое предназначение, когда ее коготь проткнул нежную, как персик, плоть. Все женщины (за исключением Йелль) были отвратительными. Порождения зла. Тварь была создана, чтобы убивать женщин, чтобы стать бичом для женского рода, подобно тому, как Зигмар был бичом гоблинов.
В университете Леос учился искусству фехтования у великого Валанкорта, и вскоре его клинок обагрила кровь.
У Твари было странное отношение к мечу. Ей нравилось лизать его, ощущая на языке легкий привкус крови, но она никогда не воспринимала его как коготь. Оболочка-мальчик тоже дралась на дуэли только с мужчинами.
Первым «когтем» стал охотничий нож, который некогда принадлежал отцу Леоса. Тварь любила его, и по сию пору у нее были связаны с ним приятные воспоминания. После первых убийств, пока сталь еще оставалась влажной, Тварь зажимала нож между бедрами, чувствуя, как его рукоятка упирается в запретное место.
Позже Тварь придумала более удобные когти и стала чаще покидать мальчишескую оболочку. У Йелль было так много милых платьев, красивых побрякушек и прочих интересных вещей… И перчатки Твари, заканчивающиеся острыми коготками, хорошо сочетались со многими нарядами сестры.
Тварь по-прежнему считала, что женщины отвратительны. Они были слабыми и глупыми, в отличие от нее. Тварь хотела совокупляться только с мужчинами, чувствовать их грубые, волосатые тела. Даже оболочка-мальчик не питала романтических чувств к слабым девушкам при дворе, которые танцевали с ней на балах. Говорили, что она разбила сердце Клотильде Аверхеймской, но на самом деле обида заключалась в элементарном отсутствии интереса. Иногда Тварь примеряла платья своей сестры, чувствуя, как похоть гложет ее душу.
Обычно Тварь пряталась внутри Леоса, выбираясь наружу, только чтобы нанести смертельный удар. Но во время охоты она часто наряжалась как на бал, выбирая зеленое бархатное платье и такой же плащ.
Однако Леос ненавидел себя за то, что поддается желаниям Твари. Несколько позже он тоже стал убийцей. Он расправлялся с врагами элегантно, мечом, а Тварь терзала свою добычу когтями. Они так и не стали единым целым, продолжая неустанную битву.
Жертвы в Альтдорфе всего лишь замыкали длинную череду убийств. Просто в последнее время Тварь стала более свирепой и утратила осторожность, не оставляя Леосу времени на то, чтобы замести следы.
Борьба за право управлять этим телом не прекращалась ни на минуту.
Как и следовало ожидать, в конце концов, победила Тварь.
8
Комната графини Эммануэль заполнилась людьми. Откуда-то появились солдаты и слуги. На правах выборщика Йоганн отдавал распоряжения.
Множкин позвал придворного врача. Лекарь уложил Микаэля Хассельштейна на кушетку и принялся обрабатывать его рану. Жрец едва не лишился глаза, а его верхняя губа была порвана, что могло повлиять на его способность членораздельно изъясняться. Тем не менее, его жизни ничто не угрожало. Эммануэль была невредима. Она всего лишь упала в обморок, и брат — все еще трудно было думать о виконте как о сестре графини — накрыл Йелль своим плащом, пока переодевался в одно из ее платьев.
Больше всего Йоганн и Харальд беспокоились о Розане. Провидица перешла на новую стадию транса, обернувшуюся тяжелым сном. Леос прожил всего несколько минут после того, как нож Харальда пронзил его сердце, и умер, не проронив не слова.
— Мы никогда не узнаем причины, — сказал Харальд. Йоганн догадывался, что капитан ошибается.
— Розана знает, — возразил он.
— Наверное, лучше бы ей не знать…
Кляйндест аккуратно вытащил нож из груди Твари, вытер его о брошенный бархатный плащ и убрал в ножны.
— Зеленый бархат, — заметил он, потерев дорогую материю между пальцами. — Сколько было проблем из-за этого дерьма.
Йоганн поднял Розану и понес ее прочь от тела Леоса. Она несвязно бормотала, борясь со своим сновидением.
Барон вышел из гардеробной графини и, найдя комнату с кроватью, осторожно уложил девушку. Обстановка в помещении была скромная. У комнаты вообще был нежилой и безликий вид, как у гостевых покоев в трактире. Он попал в спальню Леоса.
Единственное, что указывало на личность ее обитателя, — это камеи на комоде. На маленьких дешевых портретах были изображены молодые мужчины — герои Империи, популярные актеры, сыновья выдающихся семей. Йоганн узнал свое равнодушное лицо в этой коллекции. На крюках, вбитых в стену, висело несколько хороших мечей.
Розана скоро проснется сама. Он мог оставить ее на время.
В приемной вокруг графини суетились заботливые слуги. Лицо красавицы превратилось в изысканную маску. Никогда прежде Йоганн не замечал разительного сходства Эммануэль с Леосом. В нормальных условиях младшая сестра была бы красивее старшей. Однако во всем этом деле было слишком мало «нормального». Интересно, как много знала его коллега-выборщица, о чем догадывалась, что подозревала…
Затем барон подумал о Вольфе. Его брат все еще бродил по городу, несчастный и запутавшийся.
Эммануэль тихо и серьезно отдавала какие-то приказы Даниэлю Дорри, одному из своих вассалов и, если верить слухам, любовнику. Гладко выбритый молодой человек внимательно слушал.
Харальд разглядывал изуродованную топором дверь. Эммануэль знала, кто сразил ее «брата», и, судя по всему, говорила с Дорри о капитане. Похоже, у Кляйндеста вошло в привычку убивать родственников выборщиков. «На этот раз, — дал себе слово Йоганн, — стражник не пострадает из-за своих действий». Любой из них сделал бы то же самое. В конце концов, так оно даже лучше для бедного Леоса. Забавно, сегодня утром барон считал убийцу монстром, и вот уже Тварь превратилась в «бедного Леоса».
Сзади послышались шаги, и Розана вышла из спальни, сжимая голову руками, будто ее тошнило. Девушка шаталась. Барон хотел ее поддержать, но провидица оттолкнула его, устояв на ногах без посторонней помощи.
Йоганн и Кляйндест смотрели на нее, мысленно повторяя один и тот же вопрос:
Почему?
Розана раскинула руки, чтобы сохранить равновесие, и случайно сбила маленькую декоративную фигурку с полки. Безделушка разбилась. Эммануэль оглянулась, недовольно поморщилась, а затем продолжила беседу с Дорри.
Провидица глубоко вздохнула и полностью проснулась.
— Все закончилось, — сказал Йоганн.
Розана покачала головой и, не произнося ни слова, направилась к графине Эммануэль.
Дорри сунул руку под плащ и потянулся за кинжалом, инстинктивно желая защитить свою госпожу. Пальцы Кляйндеста стиснули запястье Дорри прежде, чем фаворит графини прикоснулся к рукоятке клинка.
Розана взяла графиню-выборщицу Нулна за подбородок и заставила ее поднять голову. Заглянув красавице в глаза, девушка громко откашлялась и смачно плюнула ей в лицо…
Эпилог Йоганн и Розана
Она так и не смогла объяснить им всего. Графиня Эммануэль фон Либевиц вернулась в Нулн вместе со своей свитой и нечистой совестью. Ее сестру похоронили в фамильном склепе, написав на могиле: «Возлюбленному сыну и брату». Розана не в силах была забыть десять смертей, с которыми соприкоснулась за время расследования, — девять убитых женщин и Эльзассер. Однако растянувшаяся на годы смерть девушки, которой никогда не позволяли жить, оказалась страшнее всего, что провидице когда-либо довелось испытать. У Леоса даже не было женского имени.
Они втроем встретились в кофейне подальше от улицы Ста Трактиров и большую часть времени просидели молча. Йоганн не понуждал девушку говорить, но надеялся, что однажды она все ему расскажет. Возможно. Харальд ничего не хотел знать, хотя на душе у него было муторно, и некий голос шептал ему: «Убийца женщин».
— Не вините себя, — сказала Розана.
— Я не виню. Вы неправильно меня поняли. Я убил существо, которое нужно было убить. Вот и все.
Он ошибался, но провидица не стала спорить.
Согласно официальной версии, Леос сражался на дуэли с Харальдом Кляйндестом, решая вопрос чести, и проиграл. Поклонники, следившие за успехами виконта, были удивлены, что знаменитый фехтовальщик скрестил меч с безвестным стражником, но лишь немногие любопытные поставили под сомнение правдивость этой истории. Сэм Варбл вернулся в Мариенбург. Как оказалось, маркиза Сидения наняла его, чтобы собрать сведения о характере Леоса и его привычках. Женщина рассчитывала, что хафлинг раскопает какие-нибудь неблаговидные подробности, которые помогут ей отомстить за своего мужа. Тем не менее, Сэм поспешно уехал, хотя был всего на волосок от удивительных разгадок. Сыщику осталось ответить на пару-тройку вопросов, когда его навестил Харальд и попросил не поднимать лишнего шума. Капитан был очень настойчив, и это подействовало. Впрочем, маркиза, довольная развязкой, заплатила Сэму Варблу всю обещанную сумму, а сама занялась проектом по установке памятника мужу на рыночной площади Мариенбурга.
Харальду наскучило молчание. Он допил свой кофе и поднялся, собираясь уходить.
Попрощавшись, он надел куртку, к лацкану которой был прикреплен значок стражника. Мужчина снял его и бросил на стол.
— Полагаю, мне это больше не понадобится.
Йоганн взял медную бляху в руки.
— Как я понимаю, — усмехнулся Кляйндест, — графиня-выборщица подала на меня жалобу. Несомненно, Халс фон Тассенинк забудет об услуге, которую я оказал ему во время бунта, и поддержит ее ходатайство. Мне повезет, если я смогу вернуться на свою прежнюю работу в «Рейк и Талабек».
Барон вернул значок стражнику.
— Я говорил с Императором. На этот раз я действительно сделал это. Знаете, Карл-Франц не такой уж плохой человек. Графиня еще долго не сможет появиться при дворе. Император лично наложил запрет на ее прошение, и я сомневаюсь, что Эммануэль предпримет новую попытку. Я предупредил ее, что если она осмелится, то я расскажу Детлефу Зирку подлинную историю Твари. Полагаю, тогда он отменит свою пьесу о Зикхилле и Хайде, а вместо нее поставит душераздирающую драму «Тайная жизнь Леоса фон Либевица».
Харальд еле сдержал смех.
— Наверное, я вернусь в порт, — сказал он, прицепив значок на прежнее место.
— Дикона уволили, как я слышал.
— Да.
— Следовательно, вы будете новым начальником участка на Люйтпольдштрассе?
Харальд пожал плечами:
— Я не командир. Я уличный стражник. Кроме того, на Люйтпольдштрассе больше нет участка…
— Обещаю, я найду средства, чтобы помочь городской страже. Я добьюсь, чтобы помещение участка отстроили заново. Однако на этот раз все будет по-другому.
Харальд Кляйндест вышел из кофейни, оставив барона с провидицей вдвоем.
На мгновение Йоганн почувствовал себя усталым.
Туман полностью рассеялся, но наступила зима. Уже прошел первый небольшой снегопад, и окна замерзли. В городе было много сгоревших зданий, а большая часть Восточного квартала лежала в руинах. Среди углей и пепла появились палаточные городки, для обитателей которых холод превратился в настоящее бедствие. Комиссия под руководством верховного теогониста Йорри ничего не предпринимала по этому поводу. Ефимович сбежал, и за его голову была объявлена награда в тысячу крон. Смутьян обвинялся и в злодействах, совершенных Тварью, и в своих собственных преступлениях. Беспорядки утихли, однако принц Клозовски разразился новым памфлетом, играя на чувствах недовольных. Замерзающие граждане, в одночасье лишившиеся своего имущества, бубнили стихотворение себе под нос, выдыхая облачка пара, и притопывали ногами то ли от злости, то ли от холода.
После смерти Леоса произошел ряд не связанных между собой событий, которые, однако, показались Розане знамениями. Катайский посол Диен Ч'инг пропал из дворца. Детлеф Зирк объявил о постановке страшной пьесы, которая заставит всех горожан пережить те же кошмары, которые выпали на долю Розаны. Этьен де ла Ружьер был отозван в Бретонию и получил нагоняй за похотливость от своего повелителя, короля Шарля де ла Тет Д'Ора. План экспедиции, которую Диен Ч'инг предлагал организовать в Темные Земли, был отвергнут, поскольку возникли подозрения, что это заговор с целью отвлечь Императора от борьбы с тайным злом в своей стране. Микаэль Хассельштейн ушел в отставку с поста архиликтора и вступил в братство отшельников при культе Зигмара. Жрец добровольно принес обет молчания во искупление своих грехов. По ночам между портом и улицей Ста Трактиров снова толпились женщины, предлагающие свои услуги. Люди жили, страдали и умирали…
— Я так и не нашел своего брата, — заговорил Йоганн. — Он не вернулся в университет.
— Он испуган и смущен, однако все наладится. Иногда я чувствую его. Он все еще в городе. И теперь Вольф знает, что он — не Тварь. Поверьте мне.
Йоганн отставил чашку, чтобы кофе остыл.
— Я должен найти его, — промолвил он. — Из-за него я вмешался в это расследование. Я обязан во всем разобраться. Мне кажется, в нем еще остались следы злой магии варп-камня. Вы должны были это почувствовать, когда прикасались к его разуму.
Розана кивнула.
— Но не только варп-камень искажает истинную природу человека, Йоганн… — добавила она.
— Вы правы. Есть худшие способы изуродовать личность, чем огненное лицо, демонические рога или внешнее сходство с волком.
Розана подумала о Леосе, и ее снова охватил гнев. Девочка, запертая в мужской оболочке, испытывала адские муки. Затем провидица перевела взгляд на Йоганна и заставила себя успокоиться. Барон нуждался в ее талантах, а у нее не было работы.
Она сосредоточилась и попыталась заглянуть вдаль, используя силу своего разума…
Город был полон горя и обид. Изобилие и нищета, благородство и необузданность, преданность и несправедливость, Порядок и Хаос. Перед ней мелькали сотни душ, которые кружились, как горошины в супе, и каждое сознание было заключено в свою маленькую скорлупку или череп. Розане не хотелось вступать с ними в контакт. Последствия от соприкосновения с Леосом все еще давали о себе знать. Последние недели Розана часто видела его сны, задыхалась от его воспоминаний. И как она ни пыталась прогнать чужие мысли, ее дар оставался ее проклятием.
Она также видела сцены из прошлого Йоганна, Эльзассера и даже Вольфа.
Провидица вспомнила свои ощущения при контакте с Вольфом и принялась искать его. Луч ее разума скользил по всему городу. Ей предстояло выловить одну горошину в целом море супа, однако она могла это сделать.
Йоганн заметил, что девушка отвлеклась.
— Розана, что случилось? — спросил он.
— Я постараюсь помочь вам, Йоганн, — ответила провидица и положила свою руку поверх его.
Серебряные ноготки
КРАСНАЯ ЖАЖДА
Вукотича разбудил непрерывный грохот колес и перезвон цепей. Внутри закрытой повозки было темно, но, судя по неровной дороге, они уже покинули Жуфбар. Телега не подпрыгивала бы так на мощеных улицах в пределах городских стен. Их везли в горы.
Вукотич унюхал своих компаньонов прежде, чем смог разглядеть их в полумраке. Заключенных было слишком много, чтобы они могли удобно расположиться в ограниченном пространстве, и, несмотря на холодный горный воздух, в фургоне стояла невыносимая жара. Все молчали, и только цепи звякали, когда повозка преодолевала препятствие или покачивалась из стороны в сторону. Кто-то захныкал, но послышался звук оплеухи, и нытик умолк.
У Вукотича все еще гудела голова от удара, который оглушил его. Чертов моралист здорово приложил его своей железкой во время ареста, а по тому, как болели его ноги и грудь, можно было догадаться, что Поборники Чистоты долго пинали его, когда он потерял сознание. Глинкины выродки в черных плащах, возможно, не любили выпивку и девушек, однако никто не мог тягаться с ними в бессмысленной жестокости. Вукотич жалел только, что упустил момент, когда орава новоявленных праведников схватилась за дубинки. Он участвовал во многих сражениях и кое-что знал о самозащите.
Как и все остальные, поначалу Вукотич не воспринял Клея Глинку всерьез. В последнее время он много слышал о жреце, который не служил ни одному из богов, но называл себя стражем морали и выступал с вдохновенными проповедями на площадях провинциальных городков, призывая народ отказаться от похоти и блюсти семейные устои. Проповедник горько оплакивал падение нравов в Империи. По мнению Глинки, все удовольствия, к которым стремились люди, представляли собой ступени на пути к Хаосу и вечному проклятию. Очень быстро — так быстро, что большинство граждан не успели отреагировать, — идеи Глинки получили поддержку имперских властей, что дало толчок к развитию мощного движения.
Крестовый поход за нравственность охватывал один за другим все города и деревни Старого Света. Например, в Нулне Глинка добился того, чтобы университетское руководство закрыло бордель «Возлюбленные Верены», заведение, обслуживающее студентов и преподавателей со времен Императрицы Агнеты. В Зюденланде Глинка настоял на уничтожении легендарных винных погребов, принадлежащих ордену Ранальда, а также руководил сожжением знаменитых виноградников. Его агитаторы убеждали членов совета изменить законы и ввести запрет на крепкие алкогольные напитки, государственные и частные публичные дома и даже на сладости и табак. Некоторые сопротивлялись нововведениям, но поразительное дело — большинство общественных и политических деятелей, многие из которых прославились своей распущенностью, пошли на уступки, позволив Глинке распоряжаться по своему усмотрению.
Вукотич осмотрел свои кандалы. Его ноги были прикованы к продольной балке, встроенной в пол телеги. Движения рук стесняли наручники, цепью соединенные с кандалами двух других заключенных, которые сидели по обе стороны от него. Вукотич чувствовал себя подвеской на сувенирном браслете. Запах в фургоне становился все тяжелее — не все арестованные умели контролировать себя, как Вукотич.
Он пришел в город-крепость в поисках работы. Его последний контракт закончился после того, как аверландские бандиты обратили в бегство Вастариенских завоевателей. Со смертью принца Вастариена Вукотич освободился от обязательств и мог предложить свой меч другому нанимателю, какового он рассчитывал найти среди воинственных аристократов, которые соберутся на праздник Ульрика в Жуфбаре. Торжества, посвященные богу сражений, волков и зимы, проводились осенью, перед началом зимнего сезона, каждый год в новом городе. Именно там замышлялись походы против порождений тьмы, строились планы защиты Империи и определялась диспозиция армии Императора Люйтпольда. Во время праздника у наемника, оставшегося без хозяина, были все шансы вновь поступить на службу.
Сквозь щели между досками, из которых была сделана крыша фургона, светило солнце, разгоняя темноту, что позволило Вукотичу разглядеть товарищей по несчастью. Все они были в цепях. Их ножные кандалы крепились к центральной балке. На теле у многих виднелись следы побоев. Слева от Вукотича, до предела натянув цепь ручных оков, сидел парень с замасленными кудрями, выдававшими в нем кислевского дворянина. Из одежды на мужчине были только кальсоны, надетые задом наперед. Кислевита била дрожь от плохо сдерживаемой, молчаливой ярости. Неизвестно, из чьей постели его вытащили, но он явно предпочел бы оказаться там, а не здесь. Пожилая женщина в поношенной, но чистой одежде плакала, пряча лицо в ладонях. Она повторяла снова и снова, всхлипывая: «Я многие годы продавала лекарственные травы. Это законно». Несколько закоренелых пьяниц все еще храпели, не проспавшись. Интересно, что они скажут, обнаружив, что попали в исправительную колонию. Напротив Вукотича сидели трое гномов, связанные вместе. Коротышки горько сетовали на судьбу. Они толкались, норовя заехать друг другу в глаз, и ругались на языке, не понятном наемнику.
Жуфбар оказался иным на этот раз. Прибыв в город, Клей Глинка склонил на свою сторону городского лорда-маршала Владислава Бласко. На улицах расклеили плакаты, запрещавшие азартные игры, пьянки, драки, танцы, «нескромную» музыку, проституцию, курение в общественных местах и продажу запрещенных зелий. Вукотич посмеялся над помпезными указами, посчитав, что их повесили красы ради. На празднике в честь бога сражений город наводнят толпы свободных от службы солдат. Как можно ждать от них, что они не будут играть в кости, пить, драться, веселиться, волочиться за девками или жевать «ведьмин корень»? Это просто смешно. Однако приверженцы Глинки в черных балахонах сновали повсюду. Теоретически они не должны были носить оружия, однако символом священной войны их предводитель выбрал двухфутовый железный посох, на котором были начертаны Семь заповедей чистоты. Этот посох последователи нередко приводили в качестве неоспоримого аргумента, внедряя новые законы.
В первое утро в городе Вукотич увидел трех громил в рясах, которые дубасили уличного певца. Они избили парня до потери сознания, а затем поволокли его в один из недавно открывшихся Храмов Чистоты. Там, где раньше были бары и пивные, появились кофейни, одобренные блюстителями морали. В каждом из таких заведений проповедники заменили музыкантов, а сборщики пожертвований — приветливых женщин. Когда Вукотич в последний раз был в Жуфбаре, по улице Главных врат невозможно было пройти без того, чтобы полдюжины распутных девиц не попытались навязать свои услуги, а торговцы не предложили порцию «ведьминого корня» за пять монет. Кроме того, с десяток разномастных уличных артистов завлекали публику на свои представления. Теперь наемник обнаружил в центре города только занудных клириков, бубнящих о грехе, и моралистов, сующих кружки для сбора пожертвований под нос прохожим.
Справа от Вукотича находилась женщина. Он различал аромат ее духов среди менее приятных запахов, исходивших от других арестантов. Его соседка сидела с чопорным видом, сведя колени и выпрямив спину. Судя по выражению ее лица, она испытывала скорее скуку, чем отчаяние. Женщина была молода и одета в неприлично тонкие шелка. Ее волосы были изящно уложены. Она носила дешевые украшения и красила глаза и губы. В облике незнакомки было что-то хищное, цепкое и голодное. «Проститутка», — предположил Вукотич. Шлюхи составляли не менее трети всех заключенных, ехавших в фургоне. Последователи Глинки проявили к ним особенную суровость.
Первый день праздника начался хорошо. Вукотич принял участие в торжественной церемонии открытия и послушал речи заезжих вельмож. Императора представлял не кто иной, как герой Максимилиан фон Кенигсвальд, великий князь Остланда, чей младший сын Освальд прославил себя тем, что одержал победу над Великим Чародеем, Вечным Дракенфелсом. После церемонии Вукотич понял, что ему нечего делать. В конце недели он выяснят, какие генералы набирают людей. Но сейчас все были заняты тем, что встречались со старыми друзьями и слонялись в поисках развлечений. Вукотич присоединился к Снорри, жрецу Ульрика, наполовину норсмену по происхождению. В свое время они вместе обороняли Эренград от троллей. Старые приятели решили прошвырнуться по злачным местам. Однако первые несколько таверн, куда они заглянули, оказались невероятно скучными. Смущенные хозяева объяснили, что им запрещено подавать что-либо крепче пива или разведенного вина, да и то лишь в невероятно короткий период вечером. В углу всех питейных заведений сидели моралисты в балахонах, следя за соблюдением законов, установленных Глинкой.
Когда Вукотич и Снорри отправились на штурм третьего бара, к ним подошел невысокий человек в шапочке с черным пером и предложил — за определенную плату, разумеется, — отвести их в такое место, где никого не интересовала борьба за нравственность и связанные с ней ограничения. Поторговавшись немного, они передали посреднику монету, после чего парень с черным пером повел их через лабиринт улиц в старую часть города, а затем вниз, в заброшенный туннель. Первоначально в Жуфбаре жили гномы, поэтому рослому выходцу с севера пришлось согнуться вдвое, чтобы пробраться через подземный ход. До них донеслись музыка и смех, и на сердце у воинов потеплело. Кроме того, они, наконец, смогли выпрямиться. Как выяснилось, они попали в «передвижной трактир», на пирушку, которая организовывалась то тут, то там, дабы избежать столкновения с поборниками нравственности. Тем вечером она проводилась в старом оружейном складе под землей. Группа эльфийских менестрелей играла что-то веселое, громкое и бесшабашное, а их поклонники жевали «ведьмин корень», чтобы лучше оценить музыку. Парень с черным пером предложил им пару высушенных корешков, и Снорри сунул один из них в рот, желая погрузиться в яркие сновидения, но Вукотич отказался от зелья, отдав предпочтение крепкому черному пиву, которым славился Жуфбар. Полуобнаженные девушки танцевали на временной сцене, цветные фонари вращались, вились клубы ароматного дыма. Для гостей были выставлены большие бочки, и вино текло рекой. Игроки в кости и картежники ставили на кон стойки монет. Гном-клоун рассказывал неприличные анекдоты о Глинке, Бласко и других выдающихся борцах за нравственность, и, надо сказать, шутки находили живой отклик у аудитории. Кто-то зарабатывал огромные деньги на этом «передвижном трактире». Разумеется, едва Вукотич осушил первую кружку и начал оглядываться, ища свободную девушку, началась облава…
И вот он сидел в телеге, закованный в кандалы и осужденный на ссылку в горы. Он догадывался, что его отправят в шахту или на каменоломню, где он, вероятно, умрет через пять лет. Вукотич проклял всех блюстителей морали и встряхнул цепи.
Наконец ему улыбнулась долгожданная удача. Левый браслет его наручников погнулся, и замок открылся. Вукотич высвободил руку.
Как только фургон остановится, у него появится шанс на спасение.
Когда они выехали из города, Диен Ч'инг скинул черный островерхий капюшон. Здесь, на далеком западе, катайцы встречались нечасто и потому неизбежно привлекали к себе внимание. В орденском балахоне, прикрывающем лицо, Диен Ч'инг мог свободно разгуливать по городу. Круглоглазые, большеносые, длиннобородые варвары, населяющие эти края, были суеверными дикарями. Они могли счесть его восточную внешность клеймом Хаоса и бросить катайца в первый попавшийся костер. Впрочем, в его случае такой приговор имел бы под собой некоторые основания. Тот, кто взошел на Пагоду Циен-Цина, Повелителя Пятнадцати Демонов и Владыки пяти элементов, нес в своей крови нечто большее, чем следы воздействия варп-камня.
Из-за участившихся стычек с монахами-воинами, служившими Королю Обезьян, Диен Ч'инг был вынужден покинуть родину. Теперь он, слуга Циен-Цина, верный жрец Хаоса, мастер таинственных боевых искусств, скитался за тридевять земель от дома. Гоблины провели его через Темные Земли, помогли переправиться через Горы Края Мира и добраться до Черной Воды. В Известном Мире существовала Незримая Империя, которая превосходила мелкие владения земных правителей — Короля Обезьян, царицы Кислева или Императора Люйтпольда. Это была Империя Сил Хаоса, Кхорна и Нургла на западе и на севере, Великого Годжиры и демонов Кэтсидха — на востоке. Циен-Цин, Темный Владыка, которому катаец принес клятву верности, был известен в этих местах как Тзинч. Запрещенный культ Хаоса процветал, а орды мутантов, измененных варп-камнем, множились и становились сильнее с каждым лунным циклом. Королевства людей грызлись между собой, а могущество Незримой Империи непрерывно росло.
Караван медленно поднимался в горы. Ч'инг устроился на мягком сиденье рядом с кучером второй повозки. Ему не терпелось доставить груз к ямам для рабов и вернуться к своим делам в Жуфбаре. Он много раз совершал это путешествие, и оно превратилось в скучную обязанность. Когда они доберутся до тайных пещер, где их ждут гоблины, заключенных разделят на три группы. Молодых мужчин отправят в Темные Земли на копи, где добывался варп-камень, молодых женщин продадут на рынке рабов в Аравии, а остальных убьют и съедят. Дело было несложным, зато полезным для Сил Хаоса. Диен Ч'инг всегда позволял гоблинам выбрать одну-двух женщин или хорошенького юношу, а потом следил за их играми. Клей Глинка был бы потрясен, узнав, какая судьба постигла тех, чьи грехи он ненавидел. Катаец мелодично рассмеялся. Это была самая забавная часть плана.
Однако сейчас не время развлекаться. Ему предстояло выполнить важное задание во время праздника Ульрика. В город прибыли многие высокопоставленные служители Хаоса, и они разработали стратегию. В Темных Землях Ч'инга навестил Ефимович, верховный жрец Тзинча из Кислева, и сообщил, что Наводящий Ужас желает, чтобы катаец присоединился к Крестовому походу за нравственность и обратил Глинку со всеми его последователями в передовой отряд Хаоса. До сих пор его тайный замысел осуществлялся успешно. Капюшон моралиста мог скрыть не только раскосый разрез глаз. Катаец знал, что многие Поборники Чистоты, вооруженные железными посохами, кутались в балахоны, чтобы спрятать следы мутаций, вызванных варп-камнем. Глинка был слепым фанатиком, которого не составляло труда одурачить. Иногда Ч'инг задавался вопросом, не заключил ли блюститель нравственных устоев темную сделку с владыками Незримой Империи. Никто не отказался бы от стольких радостей жизни без серьезной: причины. Однако Глинка казался искренним в своих устремлениях. Все западные варвары были немного безумны. Катайца интересовало, почему человек боится своих желаний до такой степени, что объявил войну всем наслаждениям в мире. В понимании Ч'инга, жажду следовало утолить, похоть — насытить, потребности — удовлетворить.
Солнце светило в полную силу. Они ехали всю ночь. Заключенные по большей части спали или мучались приступами тошноты. Обоз состоял из трех повозок, и хотя возницы хорошо знали горные дороги, фургоны ползли со скоростью улитки. Они достигли только узкого уступа, переходившего в обрывистый, густо заросший лесом спуск. Высокие вечнозеленые деревья поднимались по обеим сторонам дороги. Их низкие ветви постоянно хлестали по бортам фургонов.
В горах скрывались бандиты и кое-кто похуже: монстры, гномы-отступники, черные орки, скавены и зверо-люди. Однако катаец утешал себя тем, что в этих местах едва ли можно было найти существо страшнее него самого. Его положение в Пагоде давало ему право вызывать и связывать демонов, совершать головокружительные кульбиты в поединках и сражаться сутками, не чувствуя усталости.
Первая телега замедлила ход, и Ч'инг толкнул локтем своего возницу, приказывая остановить лошадей. Животные встали. Катаец махнул рукой, и третий фургон тоже заскрипел и прекратил движение.
— Поперек дороги упало дерево, хозяин! — крикнул сопровождающий с первой повозки.
Ч'инг раздраженно фыркнул. Он мог устранить препятствие при помощи простого заклинания, но магия отнимала силы, а катаец знал, что благословение Циен-Цина скоро понадобится ему для других целей. Оставалось только использовать подручные средства.
Придерживая плащ, он осторожно сполз на дорогу. Нужно смотреть, куда ступаешь, иначе можно сорваться с обрыва и закончить свои дни на ветке дерева, растущего несколькими сотнями футов ниже. Самые могучие воины и маги погибали из-за таких маленьких оплошностей. Боги подстраивали это, дабы их слуги не забывали о смирении.
Диен Ч'инг обошел фургон сзади и отпер дверь. От заключенных шла такая невыносимая вонь, что катаец, не выдержав, зажал нос. От западных варваров всегда плохо пахло, но эта компания оказалась более вонючей, чем все остальные.
Арестанты щурились от яркого света. Катаец догадался, что некоторых из них смущает его восточная внешность. Ну и пусть. Они не в том положении, чтобы выражать недовольство.
— Внимание, — объявил он. — Те из вас, которые откажутся убрать с дороги дерево, преградившее нам путь, лишатся ушей. Есть добровольцы?
Возница подергал цепь, обернутую вокруг центральной балки фургона, и достал ключи. Охрана с кнутами и мечами выстроилась вокруг повозки. Ч'инг сделал шаг назад. Балку приподняли, и заключенных принялись вытаскивать наружу. Их ножные кандалы снимали с бревна, как бусины с нитки. Пленникам освободили ноги, но запястья по-прежнему оставались скованными.
Первой на землю спрыгнула хрупкая девушка, о которой катайца предупреждали особо. Яркий солнечный свет раздражал ее, и она прикрыла глаза. Следом за ней вылез крепкий молодой человек, чье тело покрывали шрамы от ран. «Вукотич», — догадался катаец. Один из наемников. После короткой задержки в проеме показался полуголый Павел-Алексей.
Что-то здесь не так.
Шлюха и наемник были скованы вместе. Мужчина неловко изогнул левую руку, словно цепь связывала его с выродком-соседом. Но кислевит прижимал ладонь ко лбу, а пустой браслет свисал с его запястья.
Двое заключенных отделились от общей связки.
Наемник посмотрел в глаза своему тюремщику, и Ч'инг прочитал в его взгляде вызов и ненависть.
Катаец потянулся к рукояти кривого ножа, но наемник оказался проворнее.
Вукотич схватил девушку в объятия и вместе с ней спрыгнул с дороги. Словно мячик, они покатились с обрыва в лес. Вопя от боли, парочка исчезла среди деревьев.
Потеряв голову, Павел-Алексей хотел последовать за ними, однако он по-прежнему был прикован к своему соседу.
Поскользнувшись, кислевит свалился с телеги и повис на цепи, прикрепленной к браслету на его левой руке.
Ч'инг взмахнул клинком, и детина рухнул к его ногам. Ухоженная рука кислевского дворянина так и осталась болтаться на цепи.
— Кто-нибудь еще? — мягко поинтересовался катаец. — Нет? Отлично.
Из-под обрыва больше не доносилось криков. Возможно, шлюха и наемник уже мертвы, но Ч'инг не мог рисковать.
— Ты, ты и ты, — указал он на охранников. — Найдите их и приведите обратно.
Стражники начали осторожно спускаться по склону.
— И снимите, наконец, свои капюшоны, — бросил им вдогонку катаец. — Иначе поскользнетесь и сломаете шею.
Охранники послушались и пошли вниз, ориентируясь на сломанные кусты и ободранную кору деревьев — приметы, обозначавшие путь беглецов.
Кислевит рыдал, сжимая окровавленный обрубок.
— Вероятно, в следующий раз ты поостережешься спать с чужой женой, Павел-Алексей, — усмехнулся катаец.
Кислевит плюнул ему на башмаки.
Ч'инг дернул плечом, и возница убил парня своим железным посохом. Гоблинам следовало понимать, что потери по дороге неизбежны.
Катаец вытащил глиняную трубку и набил ее опиумом из кисета. На несколько минут он перенесется в Пагоду в поисках дальнейшего просветления.
Когда охранники притащат тела шлюхи и наемника, он убедится, что беглецы мертвы, и обоз продолжит свой путь.
Хвала богам, он ничего не сломал, когда катился по склону горы. Однако его одежда превратилась в лохмотья. К тому же он сильно ободрал спину и ноги. Казалось, девушка тоже пострадала незначительно. Плохо. Лучше бы она умерла. Ее шелка порвались, волосы растрепались, на нежном теле появилось несколько синяков, но крови не было видно.
Потянув за цепь, Вукотич поднял девушку на ноги, а затем потащил за собой через лес, подальше от низкого кустарника, который остановил их падение. Важно было убраться подальше от того места, где остались явные следы их пребывания. Они выиграли время, кубарем скатившись с обрыва, однако за ними наверняка пошлют погоню. Быстро обменявшись взглядами с катайцем, Вукотич понял, что от этого человека не стоит ждать милосердия.
— Тихо, — сказал он девушке. — Делай, что я скажу. Поняла?
Его спутница выглядела не такой испуганной, как он ожидал. Она просто кивнула. Наемнику показалось, что она даже слегка улыбнулась. Может, девица балуется «ведьминым корнем»? Многие шлюхи так делали. Они продавали свое тело, но свои мечты хранили для себя. Впрочем, наемники не слишком отличались от них в этом отношении.
Вукотич выбирал путь среди деревьев, внимательно глядя, куда ступает. Трудно сохранять равновесие, оставаясь прикованным за руку к другому человеку. Однако девушка оказалась проворной и несуетливой. Она легко поспевала за ним и отлично владела своим телом. Вероятно, жрица любви достигла больших высот в своем ремесле. «Может, она и не уличная шлюха вовсе», — подумал наемник. Многие великие убийцы переодевались в куртизанок, чтобы ближе подобраться к своей жертве.
Преследователи ждут, что они будут спускаться по склону, поэтому Вукотич решил обмануть их, рассчитывая выбраться на дорогу в нескольких милях позади обоза. Едва ли катаец пошлет за ними людей, а развернуть телеги они не смогут. Скорее всего, беглецов оставят в покое, когда убедятся, что догнать их непросто. Где-то неподалеку находятся ямы для рабов, куда отвозят заключенных, и Поборники Чистоты не бросят, три фургона с пленниками в горах ради того, чтобы отловить пару сбежавших кутил. Конечно, от фанатиков можно всего ожидать…
Внезапно женские пальцы сжались на запястье наемника. Цепь звякнула. Девушка перехватила ее.
— Сюда, — сказала она. — К нам приближаются трое.
У нее был острый слух. Сначала Вукотич ничего не услышал, но потом различил неуклюжие шаги и тяжелое дыхание.
— Они разделились, — сообщила его спутница. — Один скоро будет здесь.
Она огляделась и спросила, указывая на толстый ствол:
— Ты можешь забраться на это дерево?
Вукотич фыркнул:
— Конечно.
Пожалуй, он таращился на нее слишком долго.
— Полезай, — велела девушка. — Быстро.
Наемник мгновенно повиновался, как если бы она была его командиром. Цепь ограничивала свободу движений, однако Вукотич заприметил толстый сук невысоко над землей и, ухватившись за него, подтянулся на одной руке. Девушка раскачалась на цепи, затем, как акробат, перевернулась и тоже взобралась на дерево. Они расположились рядом, как птицы на жердочке. Наемник запыхался, но незнакомка дышала ровно.
— Не удивляйся, — усмехнулась она. — Мне случалось проделывать такое раньше. Много раз.
Молодой человек снова изумленно посмотрел на нее. Его новая приятельница потянула за ветку, и густая листва скрыла их.
— А теперь тихо, — шепнула девушка.
Они слышали шаги одного из охранников, который, спотыкаясь, брел по лесу. Он не искал их следы, а просто плелся наугад. Вероятно, моралисты добрались до того места, где беглецы зацепились за куст, а затем разошлись в трех направлениях. Эти громилы выросли в городе, поэтому не умели выслеживать добычу по сломанным веточкам и примятой траве.
Оба, и Вукотич, и девушка, обхватили ствол, чтобы сохранить равновесие. Цепь от кандалов свисала между их запястьями, и наемник заметил нечто необычное. Браслет на его руке был сделан из железа с вкраплениями какого-то блестящего вещества. Ее браслет выглядел иначе. Металлическое кольцо было обшито кожей. Такого Вукотич никогда не видел. Создавалось впечатление, что тюремщики не хотели, чтобы оковы натерли девушке руку, однако плохо верилось, что Глинка вдруг пожалел проститутку. Скорее всего, его помощники опасались, что малышка прижмет большой палец и ее изящная ручка выскользнет из металлического зажима.
Девушка выглядела лет на шестнадцать-семнадцать. Она была стройной, но не изнеженной. Незнакомка прямо-таки с кошачьей ловкостью устроилась на ветке. В солнечном свете макияж на лице придавал ей сходство с куклой: бледная кожа, красные губы, голубые тени на веках. Она говорила на Старом Всемирном с легким акцентом. «Кажется, бретонским», — определил Вукотич. Как и его, судьба занесла ее далеко от дома.
Конечно, стыдно так думать, но ему придется избавиться от нее при первой возможности. Несмотря на все ее выдающиеся способности, пока они скованы вместе, пользы от его спутницы будет не больше, чем от наковальни.
Охранник, сбросивший капюшон, находился прямо под ними. Его балахон шуршал, когда он поворачивался из стороны в сторону. В руках у преследователя были плохонький изогнутый меч и железный посох. Едва ли этого парня обуревали заботы о чьих-либо чистоте и целомудрии. Во всяком случае, из его пасти лились потоки самого что ни на есть аморального сквернословия. Вукотич готов был поклясться, что бугры на голове моралиста представляли собой не что иное, как зачатки демонических рогов.
Не в первый раз Вукотич задумался, не кроется ли за Крестовым походом Глинки какое-нибудь жуткое злодейство.
Девушка прикоснулась к его руке и резко мотнула головой. Наемник недоуменно моргнул, потом догадаяся, чего она хочет.
Они вместе спрыгнули с ветки прямо на своего врага. Громила вскрикнул, но юная красотка крепко зажала ему рот свободной рукой. Вукотич намотал цепь на шею противнику, и они с девушкой потянули ее в разные стороны. Прислужник Глинки пытался сопротивляться, но выронил оружие. Он взмахнул рукой, целя Вукотичу в лицо, однако наемник увернулся. В конце концов, все трое упали на склон горы, причем моралист оказался снизу, а наемник и его спутница изо всех сил прижимали его к земле, покрытой гнилыми листьями.
У Вукотича болело запястье, но он упорно тянул цепь. Девушка делала то же самое. Железные звенья впились моралисту в шею. Лицо парня покраснело от прилива крови, а из его горла вырывались хрипы и клекот. Проститутка убрала руку ото рта своей жертвы, и Вукотич заметил следы от зубов на ее ладони. Девушка сжала пальцы в кулак и ударила охранника в лицо.
Язык верзилы распух и свесился изо рта. У него пошла кровь носом, а глаза закатились, так что стали видны только белки.
Девушка горизонтально провела пальцем по своей шейке. Вукотич кивнул. Их противник был мертв.
Они распутали цепь и встали. Вукотич вознес короткую молитву своему семейному тотему: «Пусть пролитая мною кровь не окажется невинной». Оглядевшись, он подобрал ятаган. Рукоять меча привычно легла ему в руку. Без оружия наемник чувствовал себя нагим.
Он все еще радовался клинку, как вдруг почувствовал рывок за запястье и вскинул вооруженную руку, позволяя девушке направить удар. Острие меча утонуло в груди второго преследователя, который бросился на них. Вукотич был силой, нанесшей смертельную рану, однако цель указала его спутница. Ему не следовало отвлекаться. Он обязан был сам заметить опасность.
Их руки переплелись на рукояти меча. Они сообща извлекли клинок из тела и склонились над мертвыми врагами. У первого были зачатки рогов, у второго — волчьи зубы. Под черными балахонами скрывалась нечисть.
— Еще один, — встрепенулась девушка. — Нет, он почувствовал, что произошло, и побежал обратно к дороге. Он приведет подмогу.
Вукотич поневоле признал ее правоту.
— Вниз, — скомандовала проститутка. — Если в долине нет прохода, там должна быть река. Мы пойдем по течению.
У Вукотича были другие планы. Он перекинул меч в левую руку и осмотрелся. Неподалеку лежало сломанное дерево. Оно сгодится в качестве колоды.
Наемник подтащил свою спутницу к стволу и разложил на нем цепь.
— Бесполезно, — возразила девушка. — Цепь сделана из закаленной стали. Ты только затупишь меч.
Не слушая ее, Вукотич нанес удар. Ятаган повернулся в его руке, а в том месте, где клинок соприкоснулся со звеньями цепи, образовалась зазубрина. Цепь была невредима, если не считать небольшой царапины.
Стыдно так поступать, но…
Он схватил девушку за руку и сдвинул вверх ее рукав. Посмотрев ей в лицо, наемник сказал:
— Я воин, а ты шлюха. Ты сможешь заниматься своим ремеслом без левой руки, а мне нужна моя правая…
В глазах незнакомки вспыхнули красные искры.
— Это не…
Вукотич рубанул по браслету и задохнулся от боли, которая пронзила его руку от кисти до локтя. Меч отскочил, царапнув по обшитым кожей оковам.
— …поможет.
Не веря своим глазам, наемник разглядывал ее запястье. Под браслетом образовался багровый синяк, но ее кожу даже не оцарапало. Такой удар должен был отрубить ей руку.
Девушка вздохнула, как ему показалось, раздраженно:
— Я тебя предупреждала. Почему ты меня не послушал, глупец?
Левая рука Вукотича онемела, словно на нее упал камень. Незнакомка легко, будто игрушку у ребенка, отняла у него изогнутый меч и бросила его в сторону. Затем она встряхнула левой рукой, пытаясь унять боль.
Вукотич заметил, что лезвие ятагана рассекло кожу на браслете наручников. В солнечном свете металл блеснул серебром.
Серебром!
Глаза его спутницы покраснели. Она улыбнулась, показывая белые острые зубки. Ее нижнюю губу царапнули изящные тонкие клыки.
Железо для него, серебро для нее. Их тюремщики отлично знали, что делали.
Кровопийца сжала горло наемника мертвой хваткой и наклонилась, чтобы поцеловать его.
Женевьева знала, что должна убить Вукотича, отрубить ему руку и уйти своей дорогой.
Однако это противоречило ее принципам, хоть она и была вампиром.
За шестьсот тридцать девять лет жизни, или, во всяком случае, похожего на жизнь существования, она многое видела и совершала разные поступки. В том числе и такие, которыми не могла потом гордиться. Однако она никогда не была бездушной убийцей.
Ей приходилось отнимать жизнь, чтобы питаться. Кроме того, она прикончила несколько человек, без которых мир стал лучше. Ей случалось драться на смерть и в бою — хорошим примером тому были два приспешника Глинки, — однако она никогда не убивала только потому, что такой путь казался самым простым.
Хотя порой соблазн был очень силен.
Она ослабила хватку на горле Вукотича и оттолкнула мужчину.
— Идем, — сказала Женевьева изумлённому наемнику. Клыки вампирши уменьшились до нормальных размеров. — Нам нужно спешить.
Ее гнев утих, и глаза обрели обычный цвет. Она все еще испытывала красную жажду, однако у нее не было времени на то, чтобы утолить голод, осушив убитых врагов. Кровь мертвых, даже если они погибли недавно, была противной, но Женевьеве приходилось пить ее и раньше. Гораздо больше ее беспокоило то, что тела охранников были отравлены варп-камнем. Будучи вампиром, она обладала иммунитетом почти ко всем болезням, и все же прикосновение Хаоса не было похоже на чуму или лихорадку. Ее защитная система могла не справиться с такими элементами, попади они в ее организм.
Женевьева рывком подняла наемника на ноги и повела его вниз по склону. В отличие от героини мелодрамы, она не могла подвернуть лодыжку и превратиться в обузу для своего большого и храброго защитника. Вампирша заранее чувствовала все дыры у корней деревьев и низкую поросль, о которую можно было запнуться.
Девушка оказалась права: они вышли к мелкой речушке, бежавшей с горы. Поток наверняка впадал в Черную Воду. Следовательно, если они пойдут вдоль ручья, то рано или поздно попадут в какое-нибудь селение. Женевьева надеялась, что они отыщут там кузнеца, который ни во что не ставит Клея Глинку и его Крестовый поход за нравственность. Если же нет, придется прибегнуть к угрозам и насилию, а она ужасно устала от этого. Вампирша перебралась в Жуфбар, чтобы избавиться от славы, преследовавшей ее по пятам, и ей не хотелось, чтобы ее имя снова зазвучало в песнях и легендах.
Дернув за цепь, она нечаянно сдвинула кожаный чехол на наручниках. Руку ожгло, как огнем, там, где серебро соприкоснулось с запястьем. Женевьева зашипела от боли. Она повернула браслет, и жжение прекратилось, но металл продолжал светиться белым светом.
Набрав пригоршню ила в ручье, она обернулась к Вукотичу.
— Замажь прореху, — попросила она. — Пожалуйста.
Наемник обмакнул пальцы и, не задавая вопросов, тщательно обмазал металл, как лекарь, который накладывает мазь на рану.
— Спасибо, — сказала девушка. Она взяла большой лист и плотно обернула его вокруг дырки на кожаной обшивке браслета. В конце концов, лист высохнет и упадет, однако на время это защитит ее. — Не беспокойся, — усмехнулась Женевьева. — Я не выпью всю твою кровь за один глоток. Хотя, наверное, у меня есть такое право после того, как ты решил попрактиковаться в ремесле хирурга.
Она потерла запястье. Синяк почти прошел. Вукотич ничего не сказал. Он даже не смутился.
— Пошли.
Женевьева двинулась вперед. Они торопливо шагали вдоль ручья, разбрызгивая воду. На ногах у наемника были тяжелые мародерские башмаки, тогда как девушка была обута в легкие туфли танцовщицы.
— Но… — начал Вукотич.
Его спутница не дала ему договорить:
— Да, знаю. Проточная вода. Считается, что вампиры не могут пересекать текущую воду.
Он кивнул, стараясь не отстать от нее.
— Это касается только Истинно Мертвых. Они действительно боятся религиозных символов, чеснока и прямых солнечных лучей. Но я не отношусь к их числу. Я никогда не умирала полностью.
Ее попутчик был не единственным, кто мало знал о вампирах. Дружинники из комитета бдительности, явившиеся за ней, тоже повесили себе на шею чесночные венки и нацепили столько амулетов Шаллии и Верены, что груз оберегов пригибал их к земле. Должно быть, на нее донес один из клиентов. Приспешники Глинки ворвались в ее комнату в гостинице «Восточная стена» сразу после восхода солнца, когда Женевьева обычно погружалась в дневную дремоту. Они застали ее с Молотовым — чиновником из кислевской делегации, которая прибыла на праздник Ульрика, — как раз в тот момент, когда она нежно надкусила ему горло. У нападавших были серебряные серпы и палки из боярышника, поэтому очень скоро они связали и обездвижили ее. Женевьева ожидала, что они загонят ей кол между ребер, положив конец ее существованию.
Шестьсот тридцать девять лет — это немалый срок для вампира. Она прожила дольше, чем Шанданьяк, ее темный отец, и смогла сделать кое-что полезное за свою долгую жизнь, — по крайней мере, так ей казалось после смерти Дракенфелса. Однако моралисты просто заковали ее в цепи и заперли.
Вукотич кашлял и фыркал. Его человеческие легкие не выдерживали такой скорости, и Женевьева замедлила шаг. Ее забавляла беспомощность воина, особенно если учесть, что здорового парня довело до такого состояния существо, которое представлялось ему маленькой девочкой. Что ж, она отплатила наемнику за свое запястье. Теперь он надолго запомнит, что внешность бывает обманчива. Женевьева дала бы Вукотичу лет тридцать на вид. Мужчина был крепко сложен и заработал за свою жизнь немало боевых шрамов. Его наполняла примитивная сила. Вампирша чувствовала это по его ауре. Если будет время, она отведает его крови, чтобы впитать жизненную энергию молодого человека.
Слуга кислевской царицы оказался пустышкой. От его крови отдавало водкой и «ведьминым корнем». Да и любовником Молотов оказался никудышным. Не мужчина, а сплошное разочарование. Вульфрик, управитель Храма Ульрика, нанял Женевьеву на время праздников, чтобы она навещала высокопоставленных особ, которых жрецы хотели умаслить. Ей обещали доплатить за ценные военные секреты, которые она сумеет выведать, исполняя свои непосредственные обязанности. Правда, пока дипломаты и генералы из других стран чаще хвастались своими победами на поле боя и в будуаре, чем обсуждали фортификационные сооружения и осадные машины. Конечно, куртизанка и шпионка были не самыми почетными из ее амплуа, но вампирша считала, что лучше заниматься этим ремеслом, чей работать служанкой в трактире. Или быть героиней.
Течение усилилось, и теперь стремительный поток бурлил вокруг ее ног. Не исключено, что впереди находится водопад. Они спустились к подножию горы. Насколько Женевьева могла судить, моралисты их не преследовали. Девушка надеялась, что Диен Ч’инг забыл о них, однако в глубине души она понимала, что просит у богов слишком многого.
Вампирша видела катайца раньше: на церемонии открытия, когда участники Крестового похода скинули свои капюшоны, воспевая гимны Ульрику. Женевьева бывала на Востоке. Целое столетие она странствовала между Великим Катаем и Ниппоном, поэтому знала о далеких землях гораздо больше, чем ограниченные жители Старого Света. Желтолицые были редкостью в Империи, поэтому Ч'инг представлял собой уникальное явление среди последователей Глинки. Девушка намеревалась сообщить о нем Вульфрику во время следующего доклада. Она чувствовала мощную магическую ауру вокруг катайца. Это были не привычные заклинания имперских колдунов, а более тонкие и коварные чары, которые Женевьева научилась бояться за время своего путешествия по Востоку. Мастер По, с которым она провела три десятилетия, немного рассказал ей о катайской магии. Она сама едва переступила порог великой Пагоды, но могла распознать человека, преодолевшего много уровней на пути к вершине. Ч'инг был опасен — и он не принадлежал к борцам за нравственность.
Вукотич споткнулся и упал. Женевьева протащила наёмника несколько ярдов, затем выволокла его из воды. Мужчина растянулся на земле, тяжело дыша. Раздосадованная девушка присела рядом с ним и прислушалась к своим ощущениям. Кажется, погони не было.
Они могли немного отдохнуть.
Кровопийца назвала ему свое имя. Вернее, все их. Женевьева Сандрин дю Пойнт дю Лак Дьедонне.
— Да, — кивнула вампирша, когда он непроизвольно вздрогнул, узнав ее. — Та самая!
— Вампир из песен об Освальде Храбром?
Женевьева раздраженно кивнула.
— Ты убила Дракенфелса.
— Нет. Однако я была там. Валялась без сознания. Я пропустила великую битву.
Вукотич не мог себя понять. Пребывание рядом с нечестивым созданием шокировало его настолько, что он чувствовал, как к горлу подступает тошнота. Однако его любопытство было не менее сильным, чем неприязнь…
— Но почему ты…
— Переоделась шлюхой? Одно время я была гладиатором, а это не та профессия, которую можно назвать при переписи населения. Я подметала конюшни. И я была рабыней… в Аравии и в Темных Землях. В этом одна из особенностей вечной жизни. Ты успеваешь побывать всем, кем угодно.
Чумазая уличная девчонка не вязалась у Вукотича с возвышенным образом бессмертной из песен. Казалось, его спутница расстроилась или рассердилась. Эта чудачка могла простить ему то, что он намеревался отрубить ей руку, но она не желала рассказывать о своем прошлом. Женевьева не вписывалась в его представления о нежити. Те твари, которых он встречал раньше, были зловонными чудовищами, паразитами, их нужно было отловить, проткнуть колом, обезглавить и забыть. Но он не допустит, чтобы внешнее сходство с человеком его одурачило. При всем своем обаянии вампирша оставалась мерзостью, принявшей облик женщины. Все существа этого мира делились на нормальных и уродов. Женевьева была уродом.
Запинаясь, он сказал:
— Но… э… ты должна быть героиней Империи.
Его собеседница плюнула в воду. Тонкие ниточки крови пронизывали ее слюну.
— Да, но, знаешь ли, иногда героини доставляют слишком много хлопот. Особенно если они живут вечно и пьют кровь. Я пресытилась вежливостью трусливых вельмож, которые боятся, что я могу впиться им в глотку в любой момент.
— И принц Освальд?
— Он тоже не такой, каким его описывают в балладах. Баллады всегда лгут. Однажды я встречала Магнуса Благочестивого, и он попытался залезть мне под юбку.
Она отвлеклась, вспоминая своего принца. Вукотич предположил, что мужчина использовал и обхитрил ее. Женевьева была очаровательна, но она служила мертвым орудием зла. Вукотич убил несколько подобных существ во время военных кампаний.
Однако она могла оказаться полезной. Вампиры, как он знал, были невероятно сильны. С лукавой ухмылкой он поднял закованную руку.
— Полагаешь, я об этом не думала? — усмехнулась девушка. — Я пыталась порвать ее в фургоне. Посмотри!
Она показала свою левую руку. Кончики пальцев были обожжены.
Его оковы были изготовлены из железа с примесью другого металла.
— Серебро, — пояснила Женевьева. — Не слишком много, чтобы ослабить звенья, но достаточно, чтобы помешать мне.
— Итак, — осклабился наемник, — пока твои силы ничем не помогли нам.
Глаза вампирши снова вспыхнули:
— Как сказать. Ты не задумывался, почему сломался второй браслет, который был целиком железный?
Женевьева сжала пальцы, и Вукотич представил; как железо ломается в ее кулаке.
У каждого из них к правой ноге была прикована цепь, которой кандалы крепились к балке в фургоне. К счастью, стражи морали поскупились, ограничившись одним серебряным браслетом. Вампирша разломала кольцо на лодышке и бросила цепь в речку.
— Мне снять это украшение или ты будешь и дальше таскать его на себе?
Вукотич не стал просить о помощи. Недовольно махнув рукой, Женевьева нагнулась и освободила его. Металл сломался с громким треском, напоминающим выстрел пистоля.
К этому времени сердце Вукотича перестало колотиться как сумасшедшее.
— Ты можешь идти? — спросила вампирша. — Я могу понести тебя, если ты совсем выбился из сил, но, как ты понимаешь, предпочла бы этого не делать.
— Я могу идти, — ответил наемник, покраснев.
Девушка помогла ему подняться. Солнце стояло прямо у них над головами, следовательно, время приближалось к полудню. Вукотичу хотелось есть. И пить.
Содрогнувшись, он подумал, что Женевьева, возможно, чувствует то же самое.
Хотя Женевьева не боялась солнечного света, как Истинно Мертвые, ее начала одолевать усталость. Стоял ясный осенний день, небо было чистым, и солнце просвечивало сквозь кроны высоких деревьев, утомляя вампиршу. Ее глаза слезились, и девушка не раз пожалела, что у нее нет очков с закопченными стеклами, которые она обычно носила днем. Очки, как и все прочие вещи, остались в гостинице «Восточная стена». Напряжение измотало ее, и она уже не могла бежать впереди наемника с прежней легкостью. Вукотич тоже устал, и беглецы вынуждены были поддерживать друг друга. Цепь тоже причиняла им массу неудобств.
Вукотич был человеком нетерпимым, к тому же он инстинктивно недолюбливал вампиров. Ничего особенного в этом не было. Вульфрик, который с удовольствием использовал ее во благо Империи, вел себя точно так же. Он не возражал, когда она рисковала жизнью во славу Ульрика, однако никогда не пригласил бы ее за свой стол, не позволил бы ей пойти в кофейню со своим сыном и не позвал бы ее в свой храм. Женевьева более шестисот лет скиталась с места на место, ускользая от злобных убийц, размахивающих деревянными кольями, пропахших чесноком и вооруженных серебряными ножами. Почти все они были мертвы, превратившись в прах за долгие годы. Однако девушку это мало утешало.
Лес поредел. День клонился к вечеру. Чувства вампирши обострились, а ее силы вернулись к ней, и теперь она поддерживала Вукотича, таща его вперед. Испытав прилив сил, она снова почувствовала красную жажду. Ее зубы ранили десны, когда она шевелила челюстью, а рот наполнился слюной с кровавыми прожилками. Скоро она должна будет поесть.
Женевьева слышала, как бьётся сердце Вукотича, чувствовала, как мощно и ровно циркулирует его кровь. Его неприязнь добавит некоторую остроту этому акту… Но пока ее состояние не было столь отчаянным, чтобы она стала пить кровь партнера против его воли.
Вот уже несколько миль, как лес изменился. Появились пеньки, носившие отчетливые отметины топора или пилы, протоптанные тропинки, старые кости и брошенные обертки от еды. Над деревьями поднимался дымок из дымоходов, который прозрачной струйкой растворялся в небе.
— Впереди деревня, — сказала Женевьева.
Они остановились, чтобы спрятать цепь. На Вукотиче была надета кожаная куртка с длинными рукавами. Наемник намотал цепь на руку, а тот кусок, который остался свободным, прикрыл рукавом. Им придется держаться за руки, сцепив пальцы, как юным влюбленным.
— Сейчас будет неудобно, — Предупредила вампирша. — Но если я обниму тебя за талию под курткой, а ты отведешь руку немного назад…
Вукотич поморщился. «Интересно, может, он страдает от раны, которую получил в бою или при падении?», — промелькнула мысль у Женевьевы.
— Готово.
Мужчина и женщина побрели в обнимку по направлению к деревне. Возможно, они не слишком убедительно изображали лесоруба с подружкой, выбравшихся на вечернюю прогулку, но и на двух сбежавших заключенных тоже не очень походили.
Впереди лежало небольшое селение. Несколько крестьянских хижин сгрудилось вокруг холма, на котором стоял охотничий, домик, принадлежавший какому-то дворянину. В некоторых окнах горел свет, но господский дом был погружен во мрак. Межсезонье.
Женевьева подумала, что им, наверное, повезло. Там, где останавливаются охотники, должны быть хороший конюх и хороший кузнец.
Стемнело, и кровь быстрее заструилась у нее в жилах. Однако вампирша сдержала себя. Ночь — не лучшее время, чтобы вести переговоры с кузнецом. Сначала им придется побеседовать с местными жителями, хитростью склонить кузнеца на свою сторону и, конечно, убедиться, что они не угодили в гнездо моралистов.
— Давай найдем сарай, — предложил Вукотич. — Там могут быть инструменты.
Этого Женевьева не учла. Не исключено, что Вукотич управляется с молотом не хуже любого кузнеца.
Внезапно по спине вампирши пробежал холодок, предупреждая об опасности. Она приложила указательный палец к губам своего спутника, призывая его к молчанию.
В лесу были люди, и они двигались в их сторону. Женевьева уловила скрип кожаных доспехов. Вооруженный отряд.
Беглецы увидели фонари и услышали голоса. Должно быть, это приспешники Глинки обыскивают местность.
Странно, она и Вукотич были не такими уж важными птицами, чтобы тратить столько сил к времени на их поимку.
Свет фонарей приближался. Из-за деревьев показалась небольшая группа вооруженных людей, которые устало зашагали к поселку. Отрядом командовал сержант, он ехал верхом. На его шлеме был знакомый гребень, как у всех, кто служил роду Бласко, а нагрудник украшало изображение руки в кольчужной перчатке — символ Жуфбара. Женевьева видела таких солдат в городе. Они принадлежали к элитному подразделению, охранявшему лорда-маршала.
Вряд ли Владислава Бласко заинтересует пара горожан, нарушивших нормы общественной морали, пусть даже они сбежали из-под ареста.
Солдаты обшаривали дом за домом. Двери лачуг были открыты нараспашку, а хозяева жались в сторонке, чтобы не мешать обыску. Гвардейцы Бласко были ловкими и вежливыми. Они действовали осторожно, стараясь ничего не сломать. Едва ли они искали кого-нибудь или что-нибудь конкретное. Наблюдая за солдатами и крестьянами, Женевьева догадалась, что все происходившее представляло собой обычную процедуру. Сержант даже нашел время полюбезничать с женщиной средних лет, которая поднесла ему кубок с вином.
Это был хороший знак. Никто не предлагал солдатам паршивого кофе Клея Глинки. Видно, стражи морали сюда не добрались.
Женевьева втащила Вукотича в проулок между домами. Это получилось у нее немного шумно. Девушка чувствовала, как напрягся наемник, и понимала, что он изготовился к драке.
— Успокойся, — сказала она. — Им нет до нас дела.
Однако их заметили.
— Кто здесь? — крикнул сержант.
Один из солдат быстрым шагом направился к ним, освещая себе путь раскачивающимся фонарем.
Женевьева обхватила свободной рукой голову Вукотича и поцеловала его. Наемник дернулся, издав возмущенный возглас, но потом до него дошло, что она делает. Он обмяк в ее объятиях, не сопротивляясь, но и не отвечая на ласку.
Прильнув к его губам, вампирша почувствовала жажду.
Свет фонаря ударил им в лицо, и они, моргая, уставились на солдата.
Воин рассмеялся и крикнул через плечо:
— Все в порядке, командир. Это влюбленная парочка.
— Счастливые, черти, — усмехнулся сержант. — Оставь их. Нам еще предстоит неблизкий путь через лес.
Гвардеец убрал фонарь. Вукотич снова напрягся, и Женевьева предостерегающе положила руку ему на грудь. Она слышала, как часто бьется его сердце, и вдруг заметила, что ее ноготки стали удлиняться, превращаясь в когти.
Девушка совладала с собой, и ее пальцы приняли нормальный вид.
У Вукотича кровоточила губа. Очевидно, вампирша поцарапала его, когда они целовались. Она задержала крохотную каплю крови во рту, смакуя, и дрожь наслаждения пробежала по ее телу. Женевьева сглотнула, ощутив тепло.
Наемник вытер губы тыльной стороной ладони и с отвращением взглянул на нее.
Скоро она должна будет поесть. Речь шла не просто об удовлетворении голода. Это была духовная потребность. Красная жажда не имела ничего общего с обычными чувствами, которые испытывают мужчины и женщины, когда хотят пить. Гораздо больше она напоминала зависимость, которая завладевает человеком, пристрастившимся к «ведьминому корню», или похоть распутника.
Солдаты ушли.
— Нам нужно найти ночлег, — сказал Вукотич.
Женевьева недовольно поморщилась, хотя понимала, что в предложении наёмника есть смысл. Конечно, днем она была не в лучшей форме, но могла идти, а вот человек должен поспать. Сейчас они поступят так, как лучше для него.
— Охотничий домик. Там никто не живет.
Они снова прижались друг к другу и медленно побрели к пристанищу благородных охотников. Конечно, жилище было не слишком просторным и удобным, однако лучше заночевать под крышей, чем спать на ложе из еловых иголок под открытым небом и укрываться ветками вместо одеяла.
Им даже не пришлось ломать дверь. Одно из окон в задней частя строения оказалось открытым. Внутри домика была одна большая зала с устланным шкурами полом. На галерее под потолком располагались спальни. На стенах помещения висели охотничьи трофеи.
Вукотич нашел бутылку вина, откупорил ее и сделал большой глоток. Он предложил спиртное своей спутнице, но Женевьева отказалась.
С некоторым усилием они взобрались по лестнице на галерею и отыскали там угол, где Вукотич мог вздремнуть, закутавшись в меховое одеяло. Он допил вино и заснул.
Женевьева сидела, вытянув руку, поскольку наемник свернулся клубком, словно пытаясь защититься. Приходилось смириться с тем, что эта ночь будет потеряна.
Вукотичу снова снилась битва на Вершине Мира. Этот кошмар преследовал наемника с детства. Ведунья из его родной деревни много раз пыталась угадать его судьбу по этим видениям. В своих снах он двигался тяжело и неловко, но не из-за ран, полученных в бою, а из-за груза лет, довлевшего над ним. На широкой равнине, где дыхание застывало в воздухе, он видел побоище, в котором участвовали все расы Известного Мира, сражавшиеся друг с другом без разбору. Уродливые мутанты бесцельно кидались друг на друга, по земле растекались лужи крови. Кости павших устилали поле, доходя воинам до коленей. Вукотич продолжал биться в темноте…
Затем он проснулся. Вампирша наклонилась к наемнику, зажав ему рот ладонью. Молодой человек раздраженно сжал кулаки. Она считает его ребенком, который поднимает крик, проснувшись среди ночи?
В просторном помещении горел свет, и Вукотич услышал голоса.
Женевьева приблизила к нему лицо и глазами указала вниз.
В охотничьем домике были люди, которые стояли около яркого огня.
— Он скоро придет? — спросил высокий лысый человек в церемониальных доспехах, отороченных алым шелком и волчьим мехом.
Фигура в плаще с капюшоном кивнула.
Лысый мужчина мерил шагами комнату, сжимая кубок в руке. У Вукотича сложилось впечатление, что этот человек не привык ждать. В нем чувствовалась властность. Наемник был уверен, что видел незнакомца раньше, возможно, на церемонии открытия праздника среди других генералов, баронов и героев Империи.
Беззвучно шевеля губами, Женевьева произнесла имя, и Вукотич разобрал: «Бласко».
Он пригляделся. Точно, это был Владислав Бласко, лорд-маршал города-крепости. Тот самый человек, который помог Клею Глинке обрести почву под ногами. Тот самый человек, который допустил, чтобы знаменитые пивные Жуфбара превратили в унылые кофейни, где на каждом столе лежали религиозные трактаты, а в очаге стыли погасшие угли.
Осушив кубок одним глотком, Бласко передал его слуге, чтобы тот наполнил его снова. Мерцающая багряная жидкость была чем угодно, но только не кофе.
Пока Бласко нервно ходил по комнате, фигура в капюшоне стояла неподвижно, как священная статуя. На чужаке был плащ стража морали, однако в его облике чувствовалось что-то странное, почти нечеловеческое. Хотя существо наклонило голову, оно было на целую ладонь выше лорда-маршала, а его локти неестественно оттопыривались. «Кто бы ни прятался под балахоном, — догадался Вукотич, — он явно испытал на себе воздействие варп-камня».
Мораль и мутанты. Сыгранное партнерство.
Теперь Вукотич понял, что делали солдаты в деревне. Лорд-маршал был командующим Жуфбара, а Жуфбар представлял собой ключевое звено в цепи защитных укреплений, протянувшихся от Карак Унгорна на холодном севере и Гор Края Мира до Карак Азгана и южных областей, знаменитые своими вулканами. Это была единственная линия обороны против Темных Земель, где правили орды гоблинов, бесчинствовали демоны и плелись заговоры против человеческой расы. Естественно, отправляясь куда-либо, высокопоставленный вельможа должен убедиться, что его не подстерегают убийцы. Если они с Женевьевой выживут в этом приключении, Вукотич предложит Бласко нанять новых гвардейцев. Нынешнюю охрану лорда-маршала было слишком легко провести. Если бы они с вампиршей намеревались выслужиться перед последователями запрещенного культа, им ничего не стоило бы прикончить Бласко, не покидая своего укрытия. Кто зияет, возможно, от такого деяния содрогнулась бы вся Империя.
Но появились новые гости, которые принесли с собой холодный ночной воздух и туман. Бласко был доволен, что ожидание окончилось.
— Ха, — воскликнул он, — отлично! Приятель, хочешь вина?
Предводитель новой группы, одетый в такой же балахон, как и высокий мутант, покачал головой. Бласко приказал наполнить свой кубок.
Две фигуры в плащах обменялись поклонами и жестами, которых Вукотич не понимал.
Наконец пришелец, чей мрачный наряд был обшит по краю красной тканью, прервал молчаливую беседу и повернулся к Бласко.
— Меня зовут Ефимович, — сообщил он, сбрасывая капюшон.
Бласко расплескал вино и отшатнулся. Вукотич замер от ужаса, когда огонь, полыхающий внутри Ефимовича, озарил комнату и галерею.
Этот человек был похож на ожившую статую. Сосуд из прозрачного стекла, в мельчайших подробностях воспроизводивший человеческое тело, был наполнен языками пламени. Черные, будто мраморные глаза блеснули на демоническом лице, и Ефимович улыбнулся.
Откинув рукав, он хлопнул Бласко по плечу своей сияющей ладонью. Вукотич ожидал, что лорда-маршала охватит пламя, однако вельможа только вздрогнул, но не обжегся.
Движимый любопытством, он осторожно накрыл руку Ефимовича своей рукой. Ничего не произошло.
— Наши темные владыки иногда требуют странных жертв, Владислав, — пояснил огненный человек.
Ефимович говорил на Старом Всемирном с кислевским акцентом.
— И я?… — Бласко не договорил.
— Несомненно, — отозвался Ефимович. — Тебе тоже придется чем-то заплатить. Ты должен отделаться от своих предубеждений относительно физической оболочки. Возможно, это странное состояние, но оно на удивление приятно. Изменения, которые производит варп-камень, ведут к усовершенствованию. За странными жертвами следуют странные награды. С каждой душой происходит что-то свое, Владислав. Кто знает, что скрыто в твоем сердце?
Бласко отвернулся. Его кубок снова опустел.
Помощник Ефимовича, не пожелавший снять маску, пересек комнату, покачиваясь из стороны в сторону. Под его балахоном конечности двигались невероятным образом. Похоже, у него больше коленей и локтей, чем предусмотрено природой. Вукотич порадовался, что плащ скрывал эти уродства.
Отметины Хаоса всегда ужасали его и заставляли ненавидеть себя. Молодой человек убил много существ, измененных варп-камнем, однако он не мог положить конец своим снам. Сражение у Вершины Мира по-прежнему ждало его каждую ночь.
— Все идет хорошо, я полагаю? — спросил Ефимович.
Избегая смотреть на огненнолицего гостя, Бласко ответил:
— Да. Я все подготовил к церемонии закрытия праздника.
— Глинка будет выступать?
— Он будет проповедовать. На берегу Черной Воды соберутся представители всех делегаций. Глинка обратится к Императору с призывом поддержать Крестовый поход за нравственность…
Ефимович издал противный смешок:
— Затем он умрет?
— Да. Его убьет человек, которого ты мне прислал. Маги-советники, окружающие Глинку, интересуются только традиционными заклинаниями. Катайские методы им незнакомы.
— Превосходно, превосходно. Ты уверен, что сумеешь занять положение вождя в их среде?
Бласко глотнул вина:
— Само собой разумеется. Мои доверенные помощники уже имеют численное преимущество перед сторонниками Глинки на внутренних собраниях Храма Чистоты. Когда Глинки не станет, меня изберут на его место.
Ефимович злорадно усмехнулся:
— По мере того, как растут силы моралистов, увеличивается влияние Незримой Империи. Какая ирония судьбы, не правда ли? Мы используем в своих целях движение, созданное для борьбы с грехом.
Бласко ничего не ответил. У него на лбу выступил пот. Вукотич заметил, что слуга, который подавал лорду-маршалу вино, побелел от страха. Не все они были монстрами. Пока.
Нахмурив брови, Женевьева внимательно вслушивалась в разговор. Вукотич гадал, кому принадлежат ее симпатии. Будучи чудовищем, вампирша должна была сочувствовать Ефимовичу и ему подобным. Однако она сражалась с Великим Чародеем Дракенфелсом и вообще не была похожа на созданий тьмы, с которыми наемник встречался прежде.
Ефимович обнял содрогнувшегося Бласко и поцеловал его прямо в губы, явно наслаждаясь смятением лорда-маршала. Вукотич вспомнил холодные объятия Женевьевы и ее острые как иголки зубы, прикусившие его губу.
— Если Тзинч того захочет, мы встретимся через три дня, Владислав, — сказал огненный монстр. — После церемонии. Я прослежу, чтобы тебя повысили. Как говорит наш восточный друг, ты начнешь свое восхождение на Пагоду…
Ефимович ушел в сопровождении своих товарищей, облаченных в черные балахоны. Бласко повернулся к слуге и тщательно вытер рот. Вукотич припомнил сладкий вкус губ Женевьевы и тот позорный момент, когда, почувствовав влечение к ней, пожелал продолжить темный поцелуй…
Перепуганный слуга плакал, издавая несвязные звуки.
Бласко охватила холодная ярость, которую ему нужно было на кого-нибудь излить. Он огляделся в поисках подходящей жертвы.
— Прекрати хныкать, Мейес! — рявкнул он.
Слуга, молоденький парнишка, упал на колени и начал молиться Шаллии, прося о прощении.
Выплеснув остатки вина в огонь, лорд-маршал несколько долгих мгновений всматривался в языки пламени. Слуга продолжал молиться, перемежая призывы, обращенные к богине, с рыданиями.
Владислав обернулся, вытащил кинжал и прервал стенания юноши.
Пнув тело, вельможа покинул охотничий домик.
По своему обыкновению, Диен Ч'инг начал день с того, что раскинул стебли тысячелистника. Этим утром конфигурация палочек его встревожила. Накануне убийства он был склонен уделять повышенное внимание деталям и мерам предосторожности. Катаец все еще пребывал в дурном расположении духа после вчерашнего побега двух заключенных. Они ничего из себя не представляли, однако их успех был изъяном на полотне его жизни. Если он будет пренебрегать такими мелочами, расползется вся ткань.
Диен Ч'инг встал. Убранство его кельи в Храме Чистоты было предельно скромным, если не считать резного ларца, хранящегося под кроватью. Это была единственная вещь, которую катаец привез с собой из Поднебесной. Сам верховный жрец Циен-Цин благословил ларец, принеся кровавую жертву.
Шепча сдерживающее заклинание, катаец отпер сундучок. Если бы он ошибся хоть на один слог, нарушив древний ритуал, его сердце взорвалось бы в груди. Циен-Цин требовал совершенства.
Среди магических приспособлений, аккуратно сложенных в ящике, Ч'инг выбрал неглубокую гладкую чашу. Поставив сосуд на каменный пол, катаец наполнил его водой из кувшина, стоящего рядом с кроватью, и добавил три капли ягуарового масла из флакончика, спрятанного в одном из отделений ларца. Затем он поднес руку ко рту и надкусил подушечку пальца. Выдавив ровно три капли крови в воду, катаец раскрутил чашу.
Кровь и масло поплыли по кругу, затуманивая жидкость. Ч'инг сосредоточился, пытаясь разглядеть очертания Пагоды, нижние уровни которой украшали лотосы и хризантемы, а верхние — кости тех, кто подвел Циен-Цина.
В Храме Чистоты музыка была запрещена по приказу Клея Глинки, который считал, что даже самое вдохновенное исполнение порождает нечистые помыслы. Но Диен Ч'инг слышал оркестр Пятнадцати Демонов, играющий в Пагоде. На мгновение его охватила тоска по родине.
Катаец снова крутанул чашу. Плоский сосуд вращался вокруг своей оси, как гончарный круг. Масло и кровь скопились вдоль обода чаши, образуя рамку, внутри которой открылось всевидящее око.
Ч'инг увидел охотничий домик в лесу — сначала снаружи, потом внутри. Катаец кивнул. Это место, где Владислав Бласко и верховный жрец Ефимович должны были встретиться прошлым вечером, чтобы обсудить планы запрещенного культа. Угол обзора изменился, и теперь катаец наблюдал за происходившим как бы сверху. Он видел, как Бласко и Ефимович вели неслышную беседу внизу.
Что неправильно в этой картинке?
Заговорщики были не одни. Ч'инг проклял Бласко и его западных магов, не способных узреть суть. Лорд-маршал не должен был, не имел права допустить, чтобы их подслушали.
На галерее скрывались двое. Они внимательно слушали разговор, который их не касался.
Опустившись ниже, окошко приблизилось к шпионам, и Ч'инг узнал их. Вампирша и наемник. Катаец помянул и себя в своих проклятиях. Этого не случилось бы, не будь он столь беспечен.
Вращение чаши замедлилось, и око закрылось. Перед магом стояла обычная плошка с водой.
Катаец глубоко задумался. Он не мог признаться в своей ошибке Бласко, поскольку тот назначил бы другого убийцу вместо него. Циен-Цину было важно, чтобы именно Ч'инг, а не какой-нибудь начинающий некромант Нургла, совершил покушение, передав контроль над Крестовым походом в руки темных богов. Если он оступится, его кости украсят Пагоду.
Нужно найти Женевьеву и Вукотича и заткнуть им рот.
Катаец взял бамбуковую флейту и беззвучно подул в нее, призывая дух своего смиренного предка, похороненного под деревом, из которого был сделан музыкальный инструмент. Призрак предка Ксоу возник в воздухе, и Диен Ч'инг отправил духа в погоню за упрямой парочкой.
Затем он занялся приготовлениями к великим свершениям.
Они украли телегу, запряженную волом, и двинулись по дороге к Черной Воде. Это направление было ничуть не хуже других, учитывая, что на востоке находились Темные Земли, на юге — Кровавая река и Скверные Земли, а на западе — Черные горы. Беседа, подслушанная прошлой ночью, немного встревожила Вукотича, но он считал, что этот заговор его не касается. Ни у него, ни у Женевьевы не было причин спасать Клея Глинку от врагов. Вукотич не был гражданином Империи и никому не служил на данный момент. Даже если последователи запрещенного культа проникнут в ряды моралистов, Крестовый поход не сможет принести больше вреда, чем он приносит сейчас, в своем нынешнем виде. Наемник не собирался лезть в драку, пока ему не заплатят. А Женевьева, как он подозревал, только выиграет от вторжения Хаоса. К мерзкому отродью будут относиться терпимее, если такие, как Ефимович, придут к власти в Старом Свете.
В первую очередь им следовало найти кузнеца и разойтись подобру-поздорову. Во всяком случае, Вукотич вздохнет свободнее, когда избавится от довеска в виде девушки-кровопийцы.
В телеге беглецы нашли старые одеяла и завернулись в них. Женевьева дремала, склонив голову ему на плечо и прикрыв цепь краем тряпки. Наёмник держал вожжи в левой руке, предоставив волу самому выбирать путь. Они изображали сельскую супружескую пару, но не встретили по дороге никого, кому стоило бы показать этот спектакль.
Если приспешники Бласко захватят власть в городе-крепости, они передадут в руки гоблинов всю линию защитных укреплений на Краю Мира. Начнутся войны. Благородные Дома восстанут друг против друга. Армии Империи столкнутся с Силами Хаоса. Кислев, Бретония и Эсталия тоже не останутся в стороне. У наемников будет много работы. Война — это выгодное дело.
Однако Вукотич помнил свои сны. В битве из его кошмаров было мало чести, славы или выгоды.
Нежить в балахонах стражей морали могла подобраться к самому Императору и свергнуть его с престола. Возможно, не будет грандиозных битв на полях сражений, а смена власти произойдет в результате череды заговоров, предательств и постыдных побед.
Телега, громыхая, проехала через перекресток. У дороги стояли прочные виселицы. На одной из них в петле болтался мертвый гном, над лицом которого кружились мухи.
Они вернулись к цивилизации.
Женевьева проснулась, и ее пальцы впились Вукотичу в бок.
— Рядом с нами что-то мертвое, — прошептала она.
— Это всего лишь похититель овец, — отозвался наемник.
— Нет. Дух гнома давно улетел. Я чувствую нечто иное. Чужой дух, прибывший издалека…
Послышался хлопок, и невидимка обрел форму. Его очертания были расплывчаты, но двигался он быстро, как колибри. Странное существо заплясало над головой вола.
Женевьева откинула одеяло и сделала несколько пассов в воздухе.
Правая рука Вукотича онемела и безвольно повисла на цепи под рукой вампирши.
— Я плохо это умею. Мне никогда не давались заклинания.
Дух успокоился и превратился в маленького старичка в узорчатом золотистом одеянии, который, скрестив ноги, парил над волом. У него были длинные ногти и тонкие нитеобразные усы, как у катайца.
— Приветствую вас, почтенные, — пропищал призрак. — Я пришел, чтобы передать вам бесчисленные пожелания благополучия от моего досточтимого потомка, мастера Диен Ч'инга, который достиг высокого пятого уровня в Пагоде Циен-Цина. Меня, вашего недостойного слугу, зовут Ксоу Ч'инг, и я прошу вашего дозволения передать послание, которое, надеюсь, вы милостиво выслушаете.
Женевьева все-таки привела заклинание в действие, и фиолетовое пламя сорвалось с ее пальцев. Ксоу отмахнулся от огненных стрел так, словно это легкий ветер взъерошил его усы, и продолжил:
— Мой потомок не желает вам зла и обещает, что больше не причинит вам вреда. Он просит лишь, чтобы в течение трех последующих дней вы оставались в лесу и не пытались передать кому-либо из жителей Жуфбара сведения, которые случайно узнали прошлой ночью в охотничьем домике. За это мой потомок наградит вас так, как вы того пожелаете… Богатство, высокая должность, духовное наставничество, тайное знание. Все это может стать вашим, если вы просто воздержитесь от каких бы то ни было действий.
Ксоу подплыл ближе, зависнув в воздухе на расстоянии вытянутой руки от Вукотича и Женевьевы. Он сохранял эту дистанцию, хотя телега продолжала двигаться дальше. Вожжи проходили сквозь человечка, оставаясь видимыми внутри призрачного тела.
Женевьева старалась как могла, но ее магических способностей было недостаточно. Ксоу легко поглощал все ее удары. Он учтиво мурлыкал, делая все более заманчивые предложения. Вукотич почуял, что им угрожает серьезная опасность.
— Мне больно думать о такой возможности, — наконец объявил Ксоу, а на его лице появилось преувеличенно грустное выражение, — но если вы ответите отказом на великодушное и справедливое предложение моего потомка, я подозреваю, он сурово вас покарает. Как помощник Повелителя Пятнадцати Демонов, пользующийся благосклонностью своего господина, он может прибегнуть к могущественным заклинаниям, против которых вам не устоять. В действительности мне известны те изысканные пытки, которым вы будете подвергнуты, если, к несчастью, не пожелаете попридержать ваши драгоценные языки. И уверяю вас, боль, которую вам предстоит испытать, будет продолжительной, разнообразной, немилосердной и…
Неожиданно Женевьева вытянула правую руку, сильно дернув Вукотича за запястье. Сначала в тело Ксоу проникла ее ладонь, затем вампирша погрузила всю руку по локоть.
Призрак разлетелся на кусочки и пропал.
Вукотич изумленно хлопал глазами. Женевьева плутовато улыбнулась и сказала:
— Вампиры — не единственные существа, которые не выносят серебра.
— Ясно.
— Нам следует ждать других нападений. Катаец не ограничится тем, что будет направлять к нам своих посланцев.
Вукотич понимал, что его спутница права.
— Если мы изменим наш путь, он, возможно, угомонится. Если мы укроемся в Черных горах, это ясно покажет ему, что мы не собираемся вмешиваться в его дела.
Вампирша потрясенно взглянула на наемника:
— Ты допустишь, чтобы он добился своего?
Вукотич пожал плечами:
— Почему бы и нет? Я зуба лэшворма не дам за жизнь Глинки.
— Но что будет со Старым Светом?
— Он мне не господин. У меня нет хозяина. Когда мне платят, я сражаюсь. В противном случае пусть Император и приспешники Хаоса рвут друг другу глотки без моего участия.
Девушка молчала. Вукотич натянул поводья и остановил вола.
— Мы повернем? — спросил он.
Лицо Женевьевы было непроницаемым. После того как она стерла с лица вызывающий макияж, ее можно было принять за ребенка.
— Итак?
— Нет, — заявила вампирша. — Мы поедем в Жуфбар и спасем проклятого ханжу. У нас нет выбора.
— Может, у тебя и нет, но у меня есть.
Женевьева улыбнулась, сверкнув зубами, и потрясла цепь:
— Вукотич, ты пойдешь туда же, куда и я. Помни об этом.
— Мы скоро расстанемся. Ты займешься своими делами, а я пойду своей дорогой.
Девушка начала сердиться:
— Ты Железный Человек, да? Никогда не забываешь о том, кто ты есть?
Вукотич почти вспомнил что-то, однако эта мысль была из его исчезнувшего и позабытого прошлого. Она тут же истерлась из памяти.
— Заплати мне, и я буду драться.
— Отлично. Тогда я найму тебя. Только тебе это может не понравиться.
Вукотич окинул вампиршу взглядом:
— Тебе нечего мне предложить, кровопийца. У тебя нет золота, чтобы купить меня.
Женевьева горько рассмеялась:
— Золота у меня нет, но немного серебра найдется.
К ночи Женевьева и Вукотич были в Хлоести, поселке средней величины. Они прибыли во время какой-то церемонии. На городской площади был разведен огромный костер, к которому подходили фигуры в знакомых балахонах и что-то кидали в огонь. Это было торжественное действо, без музыки и танцев. Вампирша предположила, что они исполняют погребальный ритуал. Старые традиции долго сохранялись на задворках Империи. Несколько сот лет назад Женевьеву бросили в костер, подобный этому, полыхавшему посреди черногорской деревушки. У нее ушло десять лет на то, чтобы полностью восстановить кожу. Девушка удивилась, что моралисты добрались даже в такую глушь. Это увеличивало значимость ее миссии. Бласко нужно было остановить.
После того как они заключили договор, Вукотич молчал. Женевьева не знала, как им удастся преодолеть преграды, которые воздвигнет на их пути катаец, однако она понимала, что, добравшись до управителя храма Вульфрика, сможет кое-что предпринять. Если им повезет, дискредитированы будут оба — и Глинка, и Бласко, а Империя сможет вернуться к привычной жизни, состоящей из порока и добродетели. Какой неожиданный поворот событий! Опять она должна изображать из себя героиню. Когда все закончится, она снова наймется в трактир служанкой иди отыщет обитель, принадлежащую ордену Вечной Ночи и Утешения, и укроется там от суетных человеческих забот. Вампиршу утомили великие деяния, песни и баллады.
Телега остановилась, увязнув в толпе деревенских жителей, которые молча смотрели на стражей морали, по очереди подходивших к костру.
— Что случилось? — спросила Женевьева.
Молодой человек потрепанного вида выругался и сплюнул:
— Парни Глинки добрались до кабинета бургомистра.
— А что они бросают в костер?
Респектабельная дама шикнула на них. Над губой у нее росли густые усы.
Унылый молодой человек, который явно пил не только кофе, не обратил внимания на женщину.
— «Аморальные книги», говорят они. Жалкие тупицы! Они не умеют читать, они не умеют писать, зато точно знают, какие книги вредные.
Женевьева была заинтригована. Что могли скрывать жители Хлоести, чтобы разгневать стражей? Может, моралисты нашли тайник, в котором хранились запрещенные манускрипты Слаанеша с превосходными иллюстрациями гравера Хуффа или недозволенное «Искусство куртизанки» Берты Маннехейм?
— Аморальные, ха! — Юноша опять сплюнул. — Детские книги с картинками и пьесы Таррадаша. «Изображения оскорбляют богов, — заявляют они. — А слова — и того более». Нет ничего хуже слов, поскольку слова заставляют людей думать о вещах, которые лежат вне сферы их повседневного опыта. Например, о свободе. Свободе думать, любить, задавать вопросы. Свободе дышать.
Два священнослужителя боролись с большим полотном, на котором богини-сестры Шаллия и Мирмидия были изображены играющими. Техника живописи была примитивной, однако в интерпретации сюжета присутствовал некий наивный шарм. Холст швырнули в огонь, и он сгорел в мгновение ока.
На площадь вылетели всадники в черных плащах, которые волочили за собой на веревке обломки статуй. Гипсовые и каменные скульптуры бились о камни мостовой, теряя головы и конечности. Одна голова покатилась под копыта быку. Расписное лицо выглядело до отвращения реалистичным.
Огонь яростно полыхал. Яркие искры, кружась, взмывали в небо, как демоническая мошкара.
— Им, наверное, обидно, — продолжил молодой человек, — что приходится сжигать стихи, когда они хотели бы сжечь поэта.
Женевьева заметила, что пальцы недовольного юноши покрыты чернильными пятнами, а волосы на пару дюймов длиннее, чем принято в этих краях. В петельку его куртки был вставлен большой пушистый цветок, а свободные рукава украшала вышивка. Вампирша без труда догадалась о роде его занятий.
— Глупцы и дикари! — крикнул парень. — Вы никогда не заставите умолкнуть голос Искусства!
Его выкрик глубоко задел респектабельную даму. С ней был ребенок, пухлый мальчик, который с восторгом взирал на разъяренного поэта. Любой человек, способный так расстроить его маму, заслуживал внимания. Горящие страницы порхали над площадью, на лету обращаясь в пепел.
Священнослужители заметили поэта, и несколько человек направились к нему. Женевьева спряталась за спину Вукотича, прикидываясь невинным наблюдателем.
— Это он баламутит народ, — заявила респектабельная дама, указывая пальцем на юношу. — Длинноволосое позорище.
Ребенок дернул ее за юбку. Женщина отшлепала его и потянула прочь.
Стражи морали схватили поэта и поволокли его из толпы.
Между тем женщина никак не могла справиться со своим сыном.
— Идем, идем, Детлеф, — твердила она. — Ты ведь не хочешь быть с этими плохими людьми. С поэтами, писателями, актерами и шлюхами. Когда ты вырастешь, то станешь зеленщиком, как твой отец, и обеспечишь нам достойную старость.
Женевьеве стало жаль мальчика. Она пригляделась к нему. Парнишке было лет шесть-семь.
Священнослужители достали свои железные палки и принялись потчевать ими поэта. Молодой человек продолжал кричать, что искусство будет жить вечно. Его лицо заливала кровь.
— Она тоже заодно с ним, — крикнула жена торговца овощами, показывая на Женевьеву. — Она вместе с этим бумагомаракой!
Капюшоны колыхнулись, и громилы посмотрели в сторону телеги. Вукотич предостерегающе покачал головой. Наверное, у него был внушительный вид, особенно если учесть, что моралисты таращились на него снизу вверх. Он определенно представлял более серьезную угрозу, чем хилый стихотворец.
— Эй! — воскликнула женщина. — Разве вы не собираетесь покарать этих грешников?
Женевьева и маленький Детлеф смотрели друг на друга. В пухлом лице мальчика было что-то необычное. Казалось, девушка его заворожила. Вампиры должны были обладать притягательной силой, и некоторые из ее знакомых — разумеется включая ее темного отца Шанданьяка — действительно владели такими способностями. У Женевьевы этот талант проявлялся редко, выборочно и неожиданно. Причем действовал он в обоих направлениях.
Священнослужители не захотели связываться с Вукотичем и ушли, таща за собой поэта. Наемник сердито зыркнул на жену зеленщика. Толпа повлекла женщину вперед, и Вукотич оттолкнул ее, выставив руку перед собой. Дама отмахнулась. Не удержавшись на ногах, наемник шлепнулся на телегу, а его рука скользнула вдоль юбок респектабельной особы. «Что он делает?» — удивилась Женевьева. Ее спутник выпрямился. Женщину оттеснили от телеги, и она потянула сына за руку. Маленький Детлеф улыбнулся Женевьеве и исчез в толпе.
Все закончилось. Связь оборвалась.
Вывалив в костер книги из тачки, стражи морали швырнули следом за ними и саму тачку. Эти действия не были встречены одобрительным ревом. Над площадью повисло отупелое молчание. Забравшись на возвышение, проповедник разглагольствовал о вреде вина, чувственной литературы, танцев и распутства.
— Она! — крикнул кто-то в толпе, указывая на молодую женщину. — Она цепляется ко всем мужчинам, уводит добрых мужей из семьи…
Женщина съежилась и бросилась бежать. Ее длинные косы выбились из-под платка.
— И Ральф Марипозо! — прокричал другой голос. — Он всегда поет, всегда танцует…
Оскорбления посыпались градом. Жители деревни набросились друг на друга, клеймя своих соседей извращенцами, распутниками, пьяницами, обжорами, лентяями, пожирателями «ведьминого корня», мужеложцами, демонопоклонниками, прелюбодеями, сплетниками, похитителями трупов, скотокрадами, оборотнями, эльфийскими подкидышами, смутьянами, вольнодумцами, переодетыми хобгоблинами и предателями Империи. Некоторых хватали и били моралисты. Другие бежали или попадали в человеческий водоворот, который увлекал их в том или ином направлении.
Женевьева толкнула Вукотича локтем, давая понять, что нужно развернуть телегу и выбираться из толпы. Но сделать это оказалось невозможно. Люди сгрудились так плотно, что вол не мог сдвинуться с места, как ни напрягался.
Назревали крупные беспорядки. В ход пошли камни, которые граждане выковыривали из мостовой. Один такой булыжник вскользь задел Женевьеву по голове, но, к счастью, не причинил большого вреда. Вол упал на колени, а вокруг него сражались люди.
Развратитель малолетних… Любитель дрянного вина… Адепт нечистых алтарей… Ты, душитель молодых козлов… Да это из-за тебя молоко киснет… Мошенник, недовешивающий товар…
— Мы должны убраться отсюда, — сказала Женевьева Вукотичу.
Шкура вола окрасилась кровью. Кто-то ранил животное. Двое мужчин дрались на ножах, обвиняя друг друга в совращении некой девицы по имени Хильда Гетц. Одного бедолагу толкнули в огонь, и теперь он с воплями продирался сквозь толпу. Это был невероятно толстый гном. Его маслянистые волосы полыхали, как факел.
Вукотич обнял вампиршу, пряча цепь за ее спиной, и приподнял ее. Он сошел с телеги и помог слезть своей спутнице, поддерживая ее так, словно она была тяжело больна.
— С дороги! — рявкнул он. — Моя жена ждет ребенка.
Драчуны отскочили в разные стороны, и наёмник с девушкой выбрались из толчеи. Вампирша удивилась сообразительности своего напарника, придумавшего разумное объяснение их поведению.
— Ты, — повернулся Вукотич к одному из мужчин с ножом. — Где здесь ближайшая гостиница?
Наемник возвышался над парнем как башня. Сельский житель попятился и лишь потом ответил чужаку.
— «М-м-нирный приют», — пробормотал он. — Это на дороге в Карак Варн, к северу.
— Спасибо, приятель. Передавай привет Хильде Гетц.
Они потихоньку направились прочь. Вукотич вел Женевьеву, приобняв ее, словно она вот-вот родит. Вампирша громко стонала и охала.
Забияки продолжили драку. На их ножах играли отблески костра.
— Мы остановимся на ночь в гостинице, — объявил наемник. — А завтра утром тронемся в путь.
— У нас нет денег, Вукотич.
Молодой человек усмехнулся и помахал в воздухе кошельком.
— Полагаю, добродетельная матрона с усами даже не заметит пропажи.
«Мирный приют» относился к тому типу гостиниц, где все предыдущие постояльцы представлялись супружескими парами по фамилии Шмидт или Браун. Ночной портье сидел на стуле и храпел, привалившись спиной к стене. Вукотич и Женевьева вошли внутрь, завернутые в одеяло, словно на улице шел дождь. Левой рукой, которая теперь стала у наемника рабочей, он позвонил в колокольчик, и дежурный свалился со стула.
— Нам комнату на ночь, — сказал Вукотич.
Дежурный перегнулся через стойку и вытащил огромную книгу в кожаном переплете. Он открыл ее торжественно, словно держал в руках священные тексты, содержащие сокровенные секреты Зигмара Молотодержца, и вписал в нее дату.
— Как вас зовут? — спросил мужчина.
— Шмидт, — ответил Вукотич. — Йоганн и Мария Шмидт.
Кадык ночного портье двинулся вверх и вниз.
— Мы останавливались здесь раньше, — настаивал Вукотич.
— Да, — согласился мужчина. — Раньше… Боюсь, раньше все было по-другому. Борьба за нравственность, вы понимаете…
Вукотич нахмурился, стараясь придать себе как можно более грозный вид.
— Без свидетельства о браке, я, увы, не смогу предоставить вам комнату…
Левой рукой Вукотич сгреб ворот рубашки своего собеседника:
— Мы хорошие клиенты. Госпожа Шмидт и я всегда пользовались гостеприимством «Мирного приюта».
— Хм… э… Конечно. Рад видеть вас снова, господин Шмидт… Надеюсь, пребывание у нас доставит удовольствие вам и вашей милой жене.
Вукотич буркнул что-то неопределенное. Дежурный протянул ему перо, и наемник потянулся было за ним.
Женевьева перехватила его запястье, удерживая правую руку наемника, и сама взяла перо.
— Давай я подпишу, дорогой, — сказала она. — Йоганн поранил руку.
Смутившись из-за того, что едва не допустил опасный промах, Вукотич промолчал, и Женевьева аккуратно написала их вымышленные имена в гостевой книге.
Портье нашел свечку и ключ, затем объяснил, как найти комнату. Номер располагался за лестницей на первом этаже. Из его окон открывался прекрасный вид на свинарник. К сожалению, благоухание было соответствующим.
— Я бы приняла сейчас ванну, — мечтательно протянула Женевьева.
— В этой грязной дыре тебе это едва ли удастся, — усмехнулся Вукотич и раздавил многоножку, которая выбежала из-под широкой кровати. — Кроме того, нам пришлось бы разрезать на себе одежду, чтобы раздеться.
— Тебе тоже не помешало бы помыться. После двух дней в одном и том же наряде ты источаешь не самый приятный аромат.
Вампирша обошла комнату, заглядывая в ящики и открывая шкафы. Вукотич был вынужден следовать за ней. Наконец, успокоившись, она окинула комнату взглядом, в котором читалась смесь настороженности и любопытства, потянула своего спутника к кровати и, сев на нее, принялась расстегивать изорванные и грязные туфли.
Вукотич был близок к тому, чтобы рухнуть на постель и умереть, но Женевьева, ночное создание, чувствовала тебя бодрой, как никогда.
За последние несколько дней ее наряд пострадал гораздо больше, чем одежда Вукотича. Легкое платье, сшитое из прозрачного шелка, теперь приняло такой вид, что, попадись вампирша на глаза Клею Глинке, его хватил бы удар. Одеяло соскользнуло с плеч девушки и упало на пол. Женевьева потянулась, как кошка. Почти игриво перебирая цепь, она придвинулась к нему и провела острыми ноготками по щеке наемника.
Вукотич никогда не понимал женщин, а женщин-вампиров и подавно.
— Сколько тебе?… — начал он и осекся. Женевьева чуть заметно поморщилась:
— Очень много.
Вскоре они оба расположились на кровати, а цепь, аккуратно свернутая в кольцо, лежала между ними. Вукотич больше не чувствовал себя усталым.
Женевьева расстегнула сорочку, выставив стройное белое тело под свет двух лун. Ее грудь опускалась и поднималась. Она дышала.
Вукотичу было важно понимать, что его спутница была не мертвой, а просто другой. Молодой человек несколько раз проводил время с необычными женщинами, однако варп-камень никак не подействовал на него.
Перекатившись на бок, наемник жадно поцеловал вампиршу. Женевьева не сопротивлялась, но он почувствовал, что ей неприятен его запах. Обеими руками, постоянно натыкаясь на цепь и на ее руку, он расстегнул штаны.
Девушка не оттолкнула его. Она приняла его терпеливо и отвечала приятно, но он понимал, что ее не захватил акт любви. Мелкая шлюшка притворилась бы, чтобы польстить ему и ввести в заблуждение. Цепь оказалась между их телами, и ее звенья оставили на коже красные отпечатки.
Все закончилось быстро.
Усталый и вспотевший, Вукотич отстранился от своей спутницы и свернулся под одеялом. Отодвинувшись так далеко, как позволяла цепь, молодой человек погрузился в дремоту.
Внезапно он ощутил на своем лице ее прохладное и острое прикосновение.
— Удовлетворен? — спросила Женевьева. Такой вопрос традиционно задавали проститутки.
Вукотич выдохнул «да», надеясь, что этой ночью его не будут мучить кошмары о великой битве.
— Хорошо. — Женевьева нежно поцеловала наемника, придвинулась к нему и тоже свернулась клубком рядом с ним.
Затем она снова прикоснулась к нему губами. Пребывая в полусне, Вукотич не ответил.
Вампирша продолжала целовать его сначала в плечо, затем в шею.
Он почувствовал короткую боль укуса, когда ее клыки проткнули его кожу, и впал в забытье.
Его опустошали медленно и с удовольствием.
Чаша с водой показала городок за Черной Водой. Хлоести. Диен Ч'инг никогда не бывал там, но знал, где находится это селение. Там была гостиница. «Мирный приют». Подходящее название. Очень подходящее название.
Почтенного Ксоу, разочаровавшего своего потомка, Циен-Цин заключит в адскую бездну под Пагодой лет на сто в наказание за неудачу. Вампирше и наемнику тоже следует преподать более действенный урок.
На каменных плитах, нагретых утренним солнцем, Ч'инг раскладывал вещички из своего ларца. Высохший кусочек бамбука с Запретных Полей У Фан Сю. Пустой сосуд из слоновой кости, изготовленный в провинции Шакала. Пузырек с землей из Вечных Садов Короля Обезьян. Запечатанный пузырек с водой из Великой реки. Частица вечно горящей серы со склонов Драконьего Языка.
Дерево. Воздух. Земля. Вода. Огонь.
Ч'инг вызвал повелителей пяти элементов главных демонов, повиновавшихся Циен-Цину.
Владыки стихий остановят любителей совать нос в чужие дела.
Ч'инг накинул свое одеяние. Он проведет в медитации день и ночь. Завтра ему потребуется вся его магия, чтобы сослужить службу Циен-Цину.
Завтра Клей Глинка умрет.
Вукотич проснулся оттого, что все его раны внезапно заболели. Он чувствовал каждую царапину, которую когда-либо получил, словно они все разом начали кровоточить. Его конечности стали тяжелыми, как чугун. Солнечный свет причинял невыносимые мучения.
— Не бойся, — сказала Женевьева. — Это скоро пройдет.
Наемник подскочил, как ужаленный, и рванулся к ней.
Резкое движение отозвалось новой вспышкой боли, и, ошарашенный, он откинулся на подушку. Однако его ярость не утихла.
— Ты пила мою кровь, мерзавка!
Вампирша уже оделась, превратив некоторые предметы постельного белья в практичную юбку и шаль. Она загадочно посмотрела на своего спутника:
— Это было только справедливо. Ты тоже воспользовался мной, чтобы получить удовольствие.
Наемник ощупал раны на своем горле. Они все еще чесались.
— Что ты сделала со мной? Свет причиняет мне боль.
Женевьева заглянула молодому человеку в глаза:
— Повышенная чувствительность к свету сохранится несколько дней. Вот и все. Ты не станешь моим посвященным. Впрочем, даже если бы я поступила с тобой иначе, ты не имел бы права жаловаться. Скольких девушек ты оставил беременными во время военных походов, а?
— Это…
— He одно и то же? Я знаю. Ладно, вставай. У нас есть день и ночь, чтобы добраться до Жуфбара.
Вукотич вспомнил все. Покушение. Сделку с кровопийцей. За время своих странствий ему несколько раз приходилось служить хозяевам и хозяйкам, которые были весьма неприятными людьми. Но его нынешний договор был венцом его карьеры. Об этом никто не сложит песен.
Женевьева помогла ему одеться. Это было унизительно, но наемник двигался как пьяный. Все физические симптомы опьянения были на лицо, за исключением радостного возбуждения. Движения девушки были, наоборот, точными и ловкими. Они привыкли к своей цепи и научились с ней управляться, поэтому без лишних проволочек Вукотич спрятал ее в рукаве.
Вчерашний портье по-прежнему нес вахту. По крайней мере, он все еще оставался на своем рабочем месте. Но их ждали и другие. Пара местных мордоворотов с эмблемами Крестового похода на рукаве, страж морали в плаще с островерхим капюшоном и застенчивая стареющая жрица Верены.
Портье указал на своих постояльцев.
— Вот господин и госпожа Шмидт, — сказал он дрожащим голосом.
У Вукотича оборвалось сердце.
— Они провели бурную ночь, судя по их виду, — заметил моралист.
Наемник пожалел, что прошлой ночью он не украл оружие.
— Значит, вы женаты? — полюбопытствовал служитель нравственности.
— Уже три года, — ответила Женевьева. — У нас двое детей, которые остались со своей бабушкой в Жуфбаре.
Борец за нравственность глумливо рассмеялся:
— Придумайте что-нибудь получше. У этой отговорки уже выросли рога Таала.
— Брак, — начала жрица, — это священный акт. Недостойно его осквернять и прикрываться брачными узами для оправдания тривиальной похоти.
Вукотич подумал, что служительница знания и мудрости действительно расстроилась бы, если бы узнала, что случилось в гостиничном номере прошлой ночью. Его кровь, как бы мало ее ни осталось, быстрее побежала по жилам.
— Если вы женаты, — заявил моралист, — то не откажетесь принести несколько клятв перед богиней правды, верно?
Жрица вытащила священный текст из-под плаща и принялась просматривать его, ища раздел, посвященный свадебным церемониям. Наверняка у нее имелась укороченная версия для экстренных случаев.
Громилы глупо ухмылялись. Вукотич понимал, что эта сцена скорее проистекает из вселенского желания совать нос в чужие дела, чем из заботы о духовной чистоте. Он помнил, что Клей Глинка предлагал побивать прелюбодеев камнями.
— Берешь ли ты, Иоганн Шмидт, эту женщину…
Внезапно вся мебель в доме разлетелась в щепки. Стулья, письменные столы и низенькие столики, заваленные религиозными трактатами, даже балки на потолке. Все, что было сделано из дерева. Лестница под ногами Вукотича и Женевьевы рухнула.
Наемник инстинктивно прикрыл женщину своим телом, и ему в спину впились тысячи заноз.
Деревянные обломки плясали в воздухе.
Страж морали упал на колени. Деревянная ножка стула вонзилась ему прямо в сердце. Служитель рванул свой капюшон и стянул его. У него было простое, ничем не примечательное и открытое лицо. Один из сопровождавших его парней стонал, истекая кровью на полу. Второго взрывом выбросило из гостиницы.
Портье попытался спастись через окно, но подоконник и рама его не пустили. Жрица торопливо искала ритуал изгнания злых духов.
Очевидно, это была какая-то жутковатая разновидность проклятой катайской магии.
Деревянный вихрь принял человекоподобную форму.
Вукотич вытащил Женевьеву из «Мирного приюта» сквозь новый ход, образовавшийся в стене. К счастью, вампиршу не постигла участь моралиста. Дубовый или ясеневый кол положил бы конец ее вечной жизни.
Деревянный демон выбрался из руин гостиницы, а за ним по пятам бежала жрица, читающая молитвы. У демона было лицо, и его выражение следовало бы назвать гневным. На улицах толпились перепуганные люди.
Участники Крестового похода приехали в коляске, оставленной у обочины. Женевьева вцепилась в лоскуты и обрывки ткани, опасаясь, что ее одежда распадется. Вукотич подхватил вампиршу на руки, усадил на козлы и взял поводья.
— Держись крепко.
Он хлестнул коней, и экипаж помчался прочь от «Мирного приюта». Селяне поспешно разбегались в стороны, освобождая дорогу. Деревянное создание бросилось за Вукотичем и Женевьевой, однако оно еще не привыкло к своему материальному воплощению, поэтому беглецам удалось оторваться. Демону мешали его громоздкие размеры и здания, попадающиеся на пути. Тем не менее, он упорно шел вперед по следу, разрушая все преграды, которые препятствовали его движению.
— Что это было? — спросил Вукотич, когда они покинули Хлоести и свернули на разбитый Черноводский тракт.
Лошади сильно перепугались, поэтому подгонять их не требовалось. Коляска громыхала и подпрыгивала на колеистой дороге.
— Катайский повелитель дерева, — выдохнула Женевьева. — Я надеялась, что никогда больше не увижу этих созданий. Это же элементаль.
— Дерево? Но это не стихия.
— В Катае — стихия. Наравне с остальными… С воздухом…
Подул ветер, сбивая лошадей с ног и накреняя коляску. Два колеса повисли в воздухе, вращаясь в обратном направлении. Вукотич вцепился в вожжи, но почувствовал, что соскальзывает.
— …землей…
Дорога перед ним взорвалась как вулкан, выбросив в небо комки грязи.
— …водой…
Вода в маленьком пруду поднялась на дыбы, изгибаясь и скручиваясь наподобие воронки. Карета упала, а ее пассажиры растянулись на земле, чувствуя, как содрогается дорога, над которой обретает форму элементаль.
— …и огнем!
Раздался оглушительный взрыв.
Женевьева пыталась вспомнить легенды, которые мастер По рассказывал ей в Катае. Одна из них имела непосредственное отношение к нынешней ситуации. Когда Король Обезьян еще был принцем, он столкнулся с повелителями пяти стихий и одолел их посредством хитрости.
Беглецы спрятались под каретой, а элементали взяли их в кольцо. Духи стихий приняли человекоподобный облик, вот только рост их в несколько раз превышал человеческий. Повелитель дерева обменялся гневным взглядом с Повелителем огня, и Женевьева вспомнила сказание.
Идея была нелепой, но ничего другого ей не оставалось.
— Это как дракон, пожирающий свой хвост, — прошептала она. — Или игра «камень-ножницы-бумага».
Вампирша выбралась из-под разбитой коляски, таща за собой Вукотича, прикованного к ней цепью.
Поклонившись на катайский манер, она обратилась к элементалям с речью на их языке:
— Повелители, я понимаю, что пришло мое время покинуть мир живых. Я признаю, что вы победили честно. Однако я прошу, чтобы в знак уважения к моим долгим годам мою жизнь забрал сильнейший из сильных. Могу я узнать, кто из вас самый могучий и ужасный? Кого из вас боятся больше всего?
«Кажется, я слово в слово повторила речь Принца Обезьян», — подумала. Женевьева.
Очевидно, сказки мастера По были под запретом в Пагоде, поскольку пятеро гигантов озадаченно переглянулись.
— Послушайте, один из вас должен быть более могущественным, чем все прочие. Именно ему я изъявлю покорность.
Повелитель огня заревел. Повелитель воздуха поднял ураган. Повелитель земли заставил землю содрогнуться. Повелитель дерева заскрипел, как древний ствол. Повелитель воды обрушил на их головы ливень.
— Не может быть, чтобы все вы были равно могущественными. Один из вас должен быть владыкой над остальными. Каждый занимает соответствующее положение в Пагоде.
Вукотич наблюдал за своей спутницей разинув рот и ничего не понимал.
Повелители стихий снова загудели. Каждый настаивал на своем превосходстве над другими.
— Я не могу поверить, — продолжала Женевьева. — Пять властелинов, обладающих равным могуществом. Воистину, моя смерть будет в пять раз почетнее.
Повелитель огненной стихии направил на нее струю пламени. Женевьева отшатнулась, но она могла не беспокоиться. Повелитель воды потушил огонь. Повелитель огня сжался, уклоняясь от атаки Повелителя водной стихии. Повелитель дерева попятился, чтобы избежать контакта с огненным демоном.
Духи стихий заспорили между собой, однако вскоре слов им оказалось недостаточно. Элементали обратились друг против друга, уничтожая все вокруг.
Вукотич и Женевьева уцелели в этой схватке лишь потому, что они были призом победителю. Беглецы стояли на единственном безопасном островке посреди хаоса.
«Пока Принц Обезьян смеялся, — рассказывал мастер По, — Повелитель огня сжег Повелителя дерева. Повелитель дерева остановил вихрь, поднятый Повелителем воздуха. Повелитель воздуха развеял в прах Повелителя земли. Повелитель земли впитал в себя влагу Повелителя воды. Повелитель воды потушил пламя Повелителя огня. В конце концов Владыка Циен-Цин перенес всех пятерых в свою Пагоду, подвергнув их наказанию».
В сказке все казалось чище и аккуратнее, чем это было на самом деле. На Вукотича и Женевьеву обрушивались потоки грязи и обуглившиеся деревяшки. Элементали слились воедино, образовав клубок, который разрывало изнутри. Наемник и девушка чуть не оглохли от страдальческих криков демонов.
— Спасибо, мастер По, — пробормотала Женевьева, склонив голову.
Наконец наступила тишина. Окружающее пространство было засыпано углями и забрызгано грязью. Ветер стих. Вода в лужах шипела и булькала.
Вукотич вознес хвалу богам на языке, которого Женевьева не знала.
— Что ты им сказала? — спросил наемник.
— Я рассказала им одну историю…
Мужчина удовлетворился ее ответом.
Коляска пришла в негодность. Одна из лошадей охромела, вторая была мертва.
— Итак, мы идем к Черной Воде, а потом в Жуфбар, — объявила вампирша.
Они побрели по грязи, пробираясь среди останков повелителей стихий.
Беглецы достигли берегов Черной Воды к полуночи. На закате Вукотич удивленно почувствовал, как слабость, изводившая его целый день, исчезает с наступлением темноты. Очевидно, поделившись своей кровью с вампиром, человек получал определенные преимущества. Однако дневной переход изнурил их обоих, и они оставили все попытки спрятать цепь. Если бы их схватили сейчас, они, по крайней мере, смогли бы рассказать свою историю и переложить на других груз ответственности. Но им никто не попадался но дороге, за исключением группы гномов, но те скрылись в лесу, едва завидев их.
После беседы с элементалями, в результате которой духи стихий уничтожили друг друга, Женевьева по большей части молчала. Вукотич мог поберечь дыхание для длительной пешей прогулки. Иногда что-то незримое проскальзывало между ним и его спутницей, некое единство крови, которое связывало их столь же прочно, как цепь из серебра и железа. Утомленный дневным светом, Вукотич соприкоснулся со снами вампирши, хотя не увидел ничего вразумительного — только набор образов, вкусов и впечатлений.
Прошлой ночью, ложась в одну постель с кровопийцей, он испытывал смесь стыда и желания. Молодой человек не мог отрицать, что его привлекал женский облик Женевьевы, но он почти ненавидел себя за то, что хотел провести ночь с чудовищем. Теперь он изменил свое мнение. Женевьева Дьедонне была созданием ночи, однако она не принадлежала Хаосу. Ее тело было холодным, но душа гораздо человечнее, чем у большинства людей, которых Вукотич знал. Чувства, которые наемник всегда отрицал, толпились на границе сознания, ища возможность проникнуть в его разум, подобно Силам Хаоса с их извечным стремлением захватить мир.
Черные воды были спокойными. Две луны отражались в их темной зеркальной поверхности. Все порты и причалы для прогулочных лодок и рыболовецких судов находились на другом берегу, в Жуфбаре и Карак Варне. На этом берегу леса доходили до самой кромки внутреннего моря, а бешеные волки приходили сюда пить соленую воду.
Дорога в обход Черной Воды заняла бы слишком много времени. Следовательно, им предстояло найти лодку и переправиться на другую сторону.
Луны стояли высоко в небе, и кровь кипела в жилах Вукотича. Наемник едва мог сдерживать энергию. Он поймал себя на том, что непрестанно теребит цепь.
— Перестань, — сказала Женевьева. — Это пройдет через несколько дней. В тебе есть частица моей крови. Если Ульрик будет милостив к нам, это даст тебе силы, чтобы переправиться на другой берег.
Вукотич снова хотел ее. Здесь, где темные воды плескались о каменистый берег, он сделал бы ложе и повалил на него Женевьеву. Похоть сводила его с ума. Но сильнее, чем вожделение, была потребность отпустить на свободу свои желания. Ему нужно было, чтобы она вновь вскрыла раны на его шее и прильнула к ним. Если она снова выпьет его крови, смутные образы, которые она оставила ему, прояснятся. Он обретет знание. Он станет сильнее, лучше, чище. Наемник рванул ворот рубашки. Следы от укуса кровоточили.
Осторожно, словно чистоплотная кошка, вампирша лизнула его горло. Дрожь пробежала по телу мужчины. Он чувствовал дразнящие ароматы в ночном воздухе. Его слух стал таким же острым, как у нее. Наемник ждал, когда острые клыки прокусят его кожу.
— Пойдем, — сказала Женевьева, дернув за цепь, — У нас нет на это времени. Перестань грезить, как влюбленный поэт, и помоги мне найти лодку.
Ее слова хлестали хуже пощечин. Вампирша развернулась и потащила его за собой. Наемник понуро поплелся за ней.
Он подумал о серебре, которое Женевьева пообещала ему в качестве платы, и устыдился. Ему вспомнилось, каким равнодушным, сдержанным и понимающим было ее лицо, когда он занимался с ней любовью, и возненавидел себя. Мысли наемника переключились на ее бархатный язычок, слизывающий кровь на месте укуса… и он заторопился следом за удивительной девушкой, заставляя себя быстрее переставлять ноги.
Они нашли старую лодку, покачивавшуюся у заброшенного причала. Женевьева возблагодарила богов, а Вукотич внимательно осмотрел посудину.
— Она прогнила насквозь, — заявил он. — Днище того и гляди провалится. Это чудо, что она еще не затонула.
— Но мы переправимся на ней на другой берег, — возразила Женевьева, и в ее глазах вспыхнул красноватый огонек. — Потому что должны.
На рассвете Диен Ч'инг вышел из транса и облачился в одежды стражей морали. Он присоединится к остальным священнослужителям из Храма Чистоты за городскими стенами, на берегу Черной Воды. Это внутреннее море-озеро, достигавшее сотни миль в длину и пятидесяти в ширину, славилось своей невероятной глубиной. По слухам, на дне обитало жуткое чудовище, и рыбаки состязались друг с другом в красноречии, рассказывая небылицы о размерах, ярости и таинственной природе монстра. В будущем о Черной Воде сложат другие легенды — истории о гибели Клея Глинки.
Ч'инг присоединился к процессии на выходе из храма и склонил голову, опустив капюшон на глаза. Под балахоном он прятал магический клинок, которым можно было нанести удар издалека.
Владислав Бласко отрепетировал речь, призывающую к отмщению, а его сообщники уже припрятали уродливого мутанта — собакоголового придурка, на которого возложат вину за покушение. Служба правопорядка прикончит выродка, а Ч'инг тайно покинет город и отправится в Кислев, где Владыка Циен-Цин и верховный жрец Ефимович дадут ему новое поручение. Слуги Незримой Империи всегда получали награду за свои труды.
Солнце играло на чернильно-черной поверхности воды, и делегаты, прибывшие на праздник Ульрика, расположились на специально возведенных трибунах. Неделя была напряженной: церемонии, тайные переговоры, планы, сделки, выступления и благопристойные пиры. Кофейни Глинки наводнили солдаты, понапрасну ищущие развлечений.
Глинка возглавлял шествие стражей морали. Его капюшон был откинут. Всего несколько человек отделяли Ч'инга от вдохновителя Крестового похода. Катаец сосредоточенно изучал поясницу своей предполагаемой жертвы, намечая, куда вонзится его магический клинок.
Процессия двигалась в полной тишине. Глинка запретил играть на музыкальных инструментах во время церемонии. Ч'инг прочитал речь, которую главный моралист намеревался произнести перед публикой, и подумал, что даже ярый патриот Империи будет втайне благодарен ему за то, что он сократит ее в несколько раз.
На песчаном пляже построили сцену. Мерцающие черные воды плескались о ее основание. На возвышении стоял Бласко в окружении своих вооруженных гвардейцев и нескольких героев Империи. Максимилиан фон Кёнигсвальд выглядел хмурым и скучающим. Неделя без крепких напитков и симпатичных девушек пагубно сказывается на солдатах.
Бласко был спокоен, собран и готов действовать. С ним проблем не будет. Свою роль лорд-маршал выучил назубок.
Владислав протянул руку Глинке, когда моралист взбирался на кафедру проповедника, но предводитель Крестового похода только отмахнулся. Катаец улыбнулся при виде столь пренебрежительного отношения. Он держался вдалеке от Глинки, но чувствовал, как в клинке нарастает магическое напряжение. Не вынимая кинжал из-под балахона, Ч'инг мог метнуть его и поразить жизненно важные органы моралиста…
Глинка начал выступление, и высокие гости беспокойно заерзали.
Ч'инг воззвал к Циен-Цину, прося о силе, чтобы осуществить замысел Незримой Империи Хаоса.
Глинка разглагольствовал о падении нравов в Империи и переводил внимательный взгляд с одного лица на другое, перечисляя грехи, которым были подвержены даже самые высокопоставленные особы: разврат, пьянство, ложь, обжорство, неповиновение властям и святотатства
Ладонь Ч'инга нагрелась по мере того, как кинжал накапливал магический заряд.
Внезапно позади послышался шум. Глинка умолк. Все обернулись…
На воде за сценой покачивалась небольшая лодка. Из нее, опираясь на шесты, выбирались двое людей. Мужчина и девушка, чьи руки были скованы вместе.
Ч'инг вытащил клинок и прицелился. Стрела голубого пламени ударила через сцену. Вампирша уклонилась с линии атаки.
Максимилиан выхватил меч, но катаец ударил его ногой. Он не мог тратить магию впустую. Глинка должен был умереть.
Моралист побелел от ужаса. Он обратился в бегство, и Ч'инг направил магический заряд ему в спину.
Какой-то, невезучий священнослужитель оказался на пути, и его одежды вспыхнули. Охваченный пламенем неудачник бросился в реку.
Вукотич и Женевьева напали на катайца, и Ч'ингу пришлось использовать магическое оружие как обычный нож.
Наемник был тяжеловат, однако он много раз участвовал в рукопашных схватках. Вампирша производила впечатление хрупкой девушки, но катаец знал, что это лишь иллюзия. Не следовало недооценивать подобных врагов.
Он колол и рубил кинжалом, однако запнулся о брошенный моток веревки и потерял равновесие. Боги были немилостивы к нему, наказывая за высокомерие. Да будет так.
Дьявольский кинжал, звеня, отлетел на другой край сцены. Катаец отбросил нападавших, подпрыгнул и восстановил равновесие. Пришло время призвать могущество Владыки Циен-Цина.
Ч'инг был один среди своих врагов. Отлично. Пора показать им свое мастерство.
Большеносые западные варвары узнают, что такое тайное боевое искусство.
Катаец принял незнакомую боевую стойку, приподнявшись на носки. Руки разведены в стороны, ладони — словно лезвия. Вукотич кое-что слышал о боевых искусствах Катая и Ниппона. По-видимому, теперь ему придется познакомиться с ними на практике.
Диен Ч'инг взмыл в воздух, выставив одну ногу перед собой. Вукотич понял, что сейчас получит мощный удар в грудь, который наверняка переломает ему все ребра. Но Женевьева среагировала мгновенно, оттолкнув наемника с линии атаки, и сама перешла в нападение.
Она заехала Ч'ингу кулаком в бок и сбила катайца с ног.
Запаниковав, Бласко вытащил кинжал. Он замахнулся на девушку, приказав своим людям схватить незваных гостей.
Женевьева отскочила и выбила оружие у Бласко из рук. Ч'инг попытался ударить вампиршу ногой в голову, но девушка увернулась, и катаец поразил лишь пустое пространство.
Люди Бласко подняли алебарды, но Максимилиан вскинул руку, отменяя приказ их господина. Будучи отцом принца Освальда, он не мог не узнать старую знакомую.
— Предательство! — крикнул великий князь.
Бласко потянулся к горлу наемника. Вукотич перехватил запястья лорда-маршала и с силой сжал их. Владислав упал на колени, но, нагнувшись к своему противнику, Вукотич дернул цепь и заставил Женевьеву пошатнуться.
Ч'инг ударил вампиршу руками в лицо. Любая другая женщина умерла бы на месте, но Женевьева лишь попятилась. Ч'инг сам потерял равновесие и, чтобы удержаться на ногах, подпрыгнул. Он изогнулся в воздухе, как демонический акробат, пролетел над головами алебардщиков и приземлился прямо за спиной Женевьевы. Быстрый, как змея, катаец ткнул ее кулаком в плечо, и девушка обернулась, чтобы схватиться с врагом.
Внезапно раздался тонкий пронзительный крик. Это Клей Глинка звал на помощь, пока другие люди сражались за его жизнь.
Бласко вырвался из захвата Вукотича и бросился прочь в поисках спасения, расталкивая своих людей. Он окончательно потерял самообладание. Добежав до края сцены, он пошатнулся и рухнул вниз. Послышался всплеск.
Вукотич и Женевьева встали, натянув до предела цепь, сковывавшую их запястья. Диен Ч'инг улыбнулся им, поклонился и приготовился к решающей атаке.
Он взмахнул руками, и вокруг его кистей вспыхнуло золотое сияние, а в глазах зажегся огонь. Слуга Хаоса пробормотал несколько слов на своем языке, призывая дьявольские силы. Вокруг него засверкали молнии. Ни с того ни с сего подул сильный ветер.
Катаец взмыл в воздух и неторопливо поплыл над сценой, совершая странные пассы.
— Колдовство! — закричали в толпе.
Двое магов выступили вперед, пытаясь навести свои чары. Максимилиан приказал всем отойти.
Диен Ч'инг поднимался медленно. Изо рта у него летели белые хлопья, образуя вокруг облако причудливой формы. Катаец парил в центре фантома. Его глаза сверкали из миндалевидных глазниц оскалившегося дракона, вытянутые в стороны руки управляли неровными прозрачными крыльями.
Кто-то бросил копье, метя Ч'ингу в сердце. Пика отклонилась от цели и со звоном упала на сцену. Маг, на мантии которого был вышит знак силы, шагнул навстречу приспешнику Циен-Цина и воздел руки, исступлённо твердя заклинание. Катаец издал смешок, от которого кровь стыла в жилах, и маг окоченел в буквальном смысле слова. Его глаза покрыла изморозь, а капельки пота на беззащитном лице обратились в белые льдинки. Маг пошатнулся, как сломанная статуя, и рухнул на сцену, разлетевшись на кусочки.
Все собравшиеся дружно подались назад.
Вукотич посмотрел на Женевьеву, которая в свою очередь не сводила глаз с катайца. Ее лицо выражало решимость, тело было напряжено до предела.
Из груди Ч'инга появилась серая призрачная рука, которая, удлиняясь, тянулась к Глинке. Рыдая и вопя, предводитель Крестового похода цеплялся за одежды одного из своих последователей, который пытался спастись бегством. Туманная лапа опустилась на голову моралиста и сомкнула пальцы в кулак. Крики Глинки смолкли, но его искаженное лицо еще можно было различить сквозь сгущающуюся мглу.
Крылья катайца становились все больше. Их тень накрыла людей, толпившихся внизу. Пуповина из эктоплазмы, связывающая Ч'инга и моралиста, пульсировала и утолщалась. На груди китайского мага раскрылся цветок, извергнувший темно-красный сок в змеевидную конечность. Сгусток медленно продвигался к голове блюстителя нравов. Вукотич интуитивно почувствовал, что, когда багровый пузырь коснется лица Глинки, тот умрет.
— Серебро и железо, — сказала Женевьева и подняла левую руку, вынуждая Вукотича поднять правую. — Серебро и железо.
Цепь коснулась призрачной конечности и вошла в нее, как разогретая проволока в сыр.
Стремясь надежно заковать арестантов, тюремщики дали им в руки могучее оружие — два самых главных магических элемента, известных в алхимии. Серебро, проклятие вампиров, оборотней и привидений, и железо, несущее гибель демонам.
Цепь перерезала эхтоплазменную артерию, и призрачная рука рассеялась, осев на землю в виде росы. Глинка снова заголосил, умоляя помочь ему. Максимилиан стукнул моралиста рукояткой меча, и тот заткнулся. Вукотич и Женевьева натянули цепь и посмотрели на катайца. Ч'инг взмахнул крыльями и поднялся в небо.
Максимилиан приказал лучникам сбить его, однако, приближаясь к магу, стрелы ломались пополам. Катайца по-прежнему защищали могущественные демоны.
Перед тем как исчезнуть в облаках, Диен Ч'инг насмешливо махнул крылом. Обращаясь к Женевьеве, он сказал:
— Мы еще встретимся, госпожа моя, — и скрылся из виду.
Наемник рассердился. Почему это катаец избрал своим врагом Женевьеву? Его, Вукотича, он ни во что не ставит и потому игнорирует? Затем усталость навалилась на молодого человека, его голова отяжелела, словно налитая свинцом. Он еще видел, как маг затерялся среди серых туч, а потом упал на колени, потянув за собой Женевьеву.
— Бласко пропал, — сообщил Максимилиан. — Должно быть, доспехи утянули его на дно. Теперь он станет пищей для черноводского чудовища.
— Великий князь, — заговорила Женевьева, пытаясь отдышаться. — Заговор. Лорд-маршал заключил союз с последователями запрещенного культа.
Максимилиан фыркнул:
— Я так и думал. Никогда не доверял этому парню. Яйца не положил бы в его похлебку. Полная безвкусица.
Вукотич попытался встать, но его ноги отказывались слушаться. Боль и усталость давали о себе знать. К тому же он не ел уже несколько дней.
— Господин, — обратился один из воинов к Максимилиану, — взгляните.
Великий князь подошел к солдату. Женевьева к нему присоединилась, поэтому Вукотичу пришлось ползти за ней на четвереньках, как собаке.
Пока слуги успокаивали Глинку, балахон моралиста распахнулся.
— Глинка — мутант, — сообщил один из стражников.
И это действительно было так. У борца за нравственность из-под мышек росла дополнительная пара тонких конечностей.
— Не такой уж он и чистый, в конце концов, а? — Максимилиан с трудом сдержал злорадную ухмылку.
Вукотич понимал, что это открытие положит конец Крестовому походу. Великий князь повернулся к слуге.
— Принеси мне выпить, — сказал он. — Принеси всем нам выпить. И я имею в виду отнюдь не этот чертов кофе!
Вскоре привели кузнеца, и он сбил оковы. Женевьеву окружили чиновники, наперебой задавая ей вопросы. Девушка держалась скромно. Она отвечала вежливо, но отчужденно. Вукотич потер запястье. Как странно снова чувствовать себя свободным! Удивительно, к чему может привыкнуть человек, если того требуют обстоятельства. Подумав так, он погрузился в забытье.
Когда наемник проснулся, он обнаружил, что Максимилиан фон Кёнигсвальд сидит у его кровати с бутылкой рома «Смерть наемнику» в руке.
Вукотич проспал два дня.
За это время разгневанная толпа разнесла Храм Чистоты, а Клея Глинку взяли под стражу ради его же безопасности. Когда открылось, что он мутант, моралист обезумел. Его кофейни закрылись. По большей части на их месте снова открыли таверны и пивные. Полки в магазинах старой книги были завалены непродаваемыми трактатами о нравственном очищении. Тело Владислава Бласко так и не нашли. На вакантную должность назначили нового лорда-маршала из числа достойнейших людей города. Диен Ч'инг больше не появлялся. Видно, демоны унесли его далеко. Впрочем, согласно высшим законам, всякий последователь ужасного Циен-Цина, не справившийся с поручением, должен был подвергнуться длительному и мучительному заточению в преисподней. И хотя Ч'инг исчез, едва ли ему удалось избежать заслуженной кары. Гильдия куртизанок объявила, что ее члены будут работать один вечер бесплатно в честь бесславного окончания Крестового похода за нравственность. В Жуфбаре закатили самый большой праздник, который когда-либо видел город. Вукотич все пропустил.
— Где?…
— Девушка? — Максимилиан озадаченно наморщил лоб. — Она ушла. Втихомолку ускользнула перед началом праздника. А жаль. Она вновь стала героиней. Впрочем, это вполне в ее характере. Женевьева поступила точно так же, когда они с моим сыном… В общем, ты знаешь эту историю.
Вукотич сел на кровати. Его раны больше не ныли, хотя горло все еще побаливало. Женевьева! Ушла!
— Она что-то говорила об уединении. О каком-то монастыре. В Кислеве. Лучше забудь о ней, приятель. Героиня или нет, она все же… э… не совсем такая, как мы, понимаешь? Нет, совсем не такая…
Максимилиан плеснул ему в кубок ядреного пойла, и Вукотич глотнул обжигающую жидкость.
— Женевьева кое-что оставила для тебя. Она велела передать, что ты знаешь, зачем это.
Вукотич сделал еще один глоток. На глазах у него выступили слезы. Напиток был крепким. «Смерть наемнику» многих мужчин заставлял плакать.
Великий князь бросил на постель кольцо, обшитое кожей. Сквозь разрез на кожаном чехле виднелось серебро.
— Женевьева сказала, что ты поймешь. Это так?
Ощупывая следы укуса на шее, Вукотич не мог дать определенного ответа. Последние искры ее существа медленно гасли в нем. Шрамы на его шее останутся навсегда, но связь, возникшая между ним и вампиршей, распалась вместе с цепью.
Наемник взял серебряный браслет и вернул его Максимилиану.
— Отдайте это в храм, — попросил он. — В пользу бедных.
— В какой храм? — спросил великий князь.
Вукотич вновь почувствовал себя усталым. В его душе что-то умирало.
— В любой, — отозвался он. — В любой.
НЕТ ЗОЛОТА В СЕРЫХ ГОРАХ
На противоположной скале, подобно пальцам на уродливой руке, в небо тянулись семь башен замка Дракенфелс. Лучи заходящего солнца обагрили каменные стены, словно желая напомнить о крови, пролитой Вечным Дракенфелсом, Великим Чародеем. Йох Лампрехт слышал много историй и песен об этом месте. Он знал о бесчисленных преступлениях древнего чудовища, а также о его поражении и смерти. Храбрый принц Освальд и Женевьева Прекрасная, его любовница-вампирша, положили конец ужасным деяниям чародея, и теперь замок пустовал. Там не было никого, кроме разве что призраков, являвшихся на землю из потустороннего мира. И все же это место пользовалось дурной славой. Ни один крестьянин не осмеливался и шагу ступить по дороге, ведущей в Дракенфелс. Легенды о замке рассказывали шепотом, а баллады о нем помнили только самые мрачные менестрели. Однако все это делало замок очень привлекательным с точки зрения Йоха.
Большой медлительный Фредер слишком туго соображал, чтобы забивать себе голову суевериями, а темноволосый, молчаливый Ротванг слишком любил свое ремесло и потому не обращал внимания на тварей, шепчущих в темноте. Только молокососу Янну Гретешеле пришло бы в голову испугаться старых легенд, теней и ночного ветра. Йох мог рассчитывать на верность молодого разбойника до тех пор, пока его страх перед атаманом перевешивал страх перед мертвым магом. А это еще не скоро изменится.
Гретешеле только слышал песни об «Отравленном пире Дракенфелса» или «Казни в Жизоре», зато он своими глазами видел, как Йох сломал спину надсмотрщику Фэнку и возглавил массовый побег заключенных из каменоломни в Убежищах на юг. А на границе с Лоренским лесом юнец держал корчащееся тело Гвидо Черепи, торговца шелком, пока Йох выпытывал у пленника расположение тайника с золотом.
В неподвижном воздухе дребезжание кареты разносилось на несколько миль вокруг. Йох каркнул, как ворон, и Ротванг ответил ему из своего укрытия ниже по дороге. Похлопав Гретешеле по плечу, атаман указал парню на арбалет. Фонари кареты уже можно было различить сквозь вечерний сумрак. У Йоха защекотало в животе от возбуждения, и он сжал рукоять своего изогнутого меча. Разбойник взял скимитар с тела убитого аравского посланца, предварительно забрав все драгоценные камни и украшения, которые дипломат вез к императорскому двору в качестве подарка. Скимитар показался Йоху более совершенным орудием убийства, чем прямой меч, широко распространенный в Старом Свете.
Гретешеле зарядил арбалет и прицелился, прижав его к щеке. Йох внимательно следил за каретой. До сих пор грабежи были сравнительно простым занятием. Трижды за прошлый год он останавливал одну и ту же повозку, которая везла золото с Каутнерских рудников через горы и Рейквальдский лес в Альтдорф. И с каждым разом подготовка нападения требовала все меньше усилий. Заплатив дань имперским сборщикам налогов, золотодобытчики не желали за свой счет нанимать охрану, которая доставила бы ценный груз в целости и сохранности до сундуков Карла-Франца, поэтому золото отправляли обычной почтой с пассажирским транспортом.
Сегодняшняя вылазка позволит Йоху и его товарищам организовать более дерзкие и более прибыльные экспедиции. У атамана на примете было маленькое Тилейское княжество, и его подвалы ломились от добра, созрев для ограбления. Однако для такого набега необходимо нанять специалистов, купить то оборудование, которое невозможно будет украсть, и договориться с банкирской конторой, не слишком строго следящей за своей репутацией, о размещении накопленного капитала. Ларец с каутнерским золотом придется им как нельзя кстати.
Карета подъехала настолько близко, что Йох видел, как от холода дыхание лошадей обращается в пар. Кучер один сидел на козлах, закутавшись в плащ. Под верхней одеждой у него наверняка надет железный нагрудник, и вообще, убийство возницы вовсе не гарантировало, что повозка остановится.
Поэтому сначала раздался долгий скрипучий звук, а затем послышался громкий треск. На дорогу перед экипажем упало дерево. Отлично. Фредер справился со своей задачей. Йох мотнул головой. Гретешеле встал, выстрелил и перезарядил арбалет. Его первая стрела угодила в шею головной лошади из четверки, запряженной в карету. Раненое животное встало на дыбы. На дорогу выскочил человек, в его руке сверкнул меч. Ротванг. Разбойник пронзил лошадь клинком, и она упала замертво. Мужчина отпрыгнул в сторону, уступая дорогу упряжке, которая прошла еще несколько ярдов, волоча за собой погибшую подругу.
Йох начал спускаться по каменистому склону горы к дороге. Гретешеле последовал за ним. Атаман ни секунды не сомневался, что Ротванг сумеет успешно осуществить свой маневр. Это было непросто. Многие разбойники калечились, если не хуже, когда пытались остановить коней. Но Йоху не встречался более искусный убийца, чем Ротванг, с детства начавший обучаться своему ремеслу.
Когда атаман вышел из-за деревьев, все уже было кончено. Карета остановилась. Ротванг стоял неподалеку, сжимая окровавленный меч. Фредер придерживал спокойно стоящих лошадей, бросая сердитые взгляды на кучера. Его высокий рост, широкие плечи и обезображенная физиономия, как правило, отбивали охоту у приличных граждан лезть в дела шайки. Йох кивнул Гретешеле, и молодой человек забрался на козлы рядом с дрожащим кучером и принялся рыться в багаже, выбрасывая пакеты и посылки на грязную дорогу. Кто-то внутри кареты громко возмущался.
— Здесь ничего нет, — сказал Гретешеле.
— Что?! — взорвался Йох. — Болван, ищи лучше. Оно должно быть там.
Золото хранилось в маленьком сундучке с императорским гербом и изящным бретонским замком. Так было всегда. Гретешеле перевернул вверх дном весь остальной груз.
— Пусто, — повторил он.
Йох сделал знак Ротвангу, и тот направился к карете. Возница трясся и молился всем богам. Гретешеле спрыгнул на землю, а Ротванг забрался на крышу экипажа. Он двигался как большой кот, сильный, но ленивый, однако в случае необходимости мог преобразиться в демона. Усевшись рядом с кучером, он выхватил у мужчины кнут и бросил его вниз, а затем прикоснулся к своему пленнику и сделал что-то такое, от чего тот закричал. Йоганн знал, что в такие моменты на невыразительном лице его товарища появляется легкая улыбка. Невнятно шепча, Ротванг снова провел руками вдоль тела возницы, и опять послышались душераздирающие крики.
В руках злодея мелькнули маленькие окровавленные ножи, и он занялся лицом кучера. В конце концов грабитель плюнул на дорогу и столкнул ни в чем не повинного парня вниз. Кучер растянулся мертвым рядом со своим экипажем.
Йох вопросительно посмотрел на Ротванга.
— Золота нет, — сообщил убийца. — Каутнерский рудник истощился три месяца назад. В Серых горах золота больше нет.
Йох выругался и неоднократно помянул Морра, проклиная неудачное предприятие. Он жестоко просчитался и теперь должен был искупить свою ошибку или потерять положение вожака. Гретешеле был слишком молод, а Фредер — слишком глуп, но Ротванг, который до сих пор не претендовал на роль главаря банды, мог легко сместить его.
— Что все это значит?
Дверца кареты открылась, и наружу вышел хорошо одетый мужчина. Его нога, обутая в элегантный сапог, наступила на тело кучера и подвернулась. Окинув взглядом Йоха и Гретешеле, кавалер вытащил длинную шпагу. Он принял боевую стойку и посмотрел на Йоха, ожидая, что бандит нанесет первый удар. Гретешеле выстрелил франту в голову, и, конвульсивно дернувшись, мужчина завалился назад. Фредер вытащил мешочек с деньгами из-за пояса убитого и бросил его Йоху. Кошель был тяжелый, но не настолько, чтобы оправдать их усилия. Между тем неблагоразумный герой проехал спиной по стенке кареты и сел на землю подле кучера. Его мертвые глаза уставились на арбалетную стрелу, которая торчала точно между бровей. Йох распахнул дверцу я заглянул внутрь экипажа.
— Привет, — послышался тонкий мелодичный голос. — Ты разбойник?
У нее были вьющиеся золотистые локоны, а парчовое платье с лифом, расшитым жемчугом, сгодилось бы даже для императорского двора. Она не хвасталась своим богатством, но на ее пальцах и в ушах драгоценного металла было больше, чем обычный золотоискатель мог найти за год. Бледное овальное личико было милым и нежным, глазки и губки слегка подведены.
Девочка сидела на мягком сиденье как разодетая кукла, а ее ноги не доставали до пола. Йох дал бы ей на вид лет двенадцать.
— Ну что, есть чем поживиться? — спросил Гретешеле.
Йох улыбнулся девчушке, и она улыбнулась ему.
— О да, — ответил атаман.
Девочка сказала, что ее зовут леди Мелисса Д'Акку и она приходится дальней родственницей королевской семье Бретонии и Императорскому Дому Вильгельма Второго. Когда бандиты решили отвезти ее в Дракенфелс, она настояла, чтобы они взяли также и ее багаж. Судя по числу, качеству и цене платьев в ее дорожном гардеробе, семья девочки могла заплатить неплохой выкуп за возвращение своего чада. Йоху показалось, что девочка была несколько наивна для своего возраста. Она обращалась с мужчинами, захватившими ее, так, словно они были ее слугами, притворяющимися разбойниками, а все случившееся воспринимала как игру, которую затевают, чтобы скоротать скучный вечер в саду. В принципе, такое поведение было на руку Йоху. Мелисса ехала с Фредером и не доставляла им хлопот. Однако атаман опасался того момента, когда девочке надоест игра и она начнет проситься домой. Как и следовало ожидать, златокудрая малышка нашла во Фредерс родственную душу, и теперь они вместе смеялись, шутили, читали наизусть дурацкие стишки. Если бы только Мелисса знала, сколько мужчин и женщин уродливый великан убил голыми руками!
Девочка не жаловалась на еду, которую они ей дали, после того как разбили лагерь в одном из дворов заброшенного замка. Более того, она бодро отвечала на все вопросы Йоха. Чтобы обратить неожиданную удачу в полновесные золотые кроны, разбойнику нужно было как можно больше узнать о семье девочки. Например, как связаться с ее отцом. Однако Мелисса, подробно, с детским пристрастием к мелочам расписывавшая повседневную жизнь своей семьи, не могла или не хотела объяснять, где найти ее родственников, и имела весьма смутное представление о том, что происходит за пределами аристократического круга. Йох выяснил только, что у ее семьи есть владения в Парравоне, Мариенбурге и Альтдорфе и что некоторых родственников мужского пола можно найти при дворе Императора и бретонского монарха.
Пока Мелисса говорила, Фредер сидел рядом с ней на корточках и ухмылялся, зачарованный ее историями об игрушках, домашних животных и слугах. У всего и у всех в доме Д'Акку были прозвища. Девочка придумала несколько неблагозвучных кличек для Фредера и попробовала свои таланты на Йохе и Гретешеле. Смахивавшего на волка Ротванга девочка побаивалась — и не напрасно, поэтому Йох отослал своего приятеля присмотреть за лошадьми. Важно было выведать побольше…
— Скажи мне, Мелисса, где твой отец сейчас? Ты ведь ехала к нему?
Мелисса наклонила белокурую головку на один бок, потом на другой.
— Трудно сказать, господин Йох. Иногда он живет в замке, иногда во дворце. Сейчас он, наверное, во дворце.
— А где находится дворец?
— Видите ли, он граф и в то же время барон. Из-за этого возникает такая путаница. Слугам приходится очень сложно. В Бретонии мой отец граф, а в Империи он барон, и того, кто путает титулы, строго наказывают. Мы довольно часто ездим из Бретонии в Империю и обратно.
Мелисса зевнула, забыв прикрыть рот ладошкой, и потянулась. Казалось, она чувствует себя не слишком удобно в накрахмаленной одежде. Это могло означать, что ее отправили в короткое путешествие и ее сопровождающие могут быть неподалеку. Она не знала мужчину, который ехал с ней в карете, и отзывалась о нем не очень хорошо.
— Он слишком часто щипал меня за щеки в гладил по волосам. Он заслужил, чтобы его убили.
Леди Мелисса была удивительной маленькой девочкой. Разбойник решил, что жажда крови в столь юном создании объясняется аристократическим воспитанием. Очевидно, таким же болваном, скорым на кровавую расправу, был сынок герцога, которого Йох убил много лет назад. И не просто так: отпрыск благородного семейства вонзил кинжал в спину его отца во время пустячной ссоры. Это был первый шаг, который Йох сделал по преступной дорожке. О Йохе Лампрехте даже сложили песню, в которой рассказывалось, как несправедливость и тирания вынудили молодого человека присоединиться к бродягам и грабителям. Но Йох знал, что в любом случае не удовлетворился бы долей рудокопа, как его отец и дед. Он стал бы бандитом, даже если бы родился в поместье Бенедикта Великодушного, а не жестокосердного герцога Дииджаха-Монтейиа.
— Я устала, — сказала Мелисса. — Могу я лечь спать?
Йох кивнул Фредеру. Великан взял девочку на руки, как любящий отец, и понес ее отдыхать. По приказу атамана Ротванг проветрил одну из спален в замке и, как умел, привел ее в порядок, сняв паутину. Они выбрали помещение, двери которого запирались на замок, благо, и ключ тоже нашелся. Ни одно из окон комнаты не выходило наружу, поэтому она вполне могла служить относительно уютной камерой.
Фредер вернулся и, усмехаясь, подсел к огню.
— Ну? — спросил Гретешеле Йоха. Неожиданно из тени вышел Ротванг.
— Мы можем неплохо заработать на маленькой леди, — сказал вожак шайки. — Но нам нужно действовать постепенно. Она богата. И не похожа на нас, Гретешеле. Богатые порой ведут себя странно. Думаю, мы сможем разузнать о ее семье и начать переговоры о выкупе.
— А что, если она им не нужна? — предположил Ротванг.
Он был найденышем, которого продали в гладиаторы раньше, чем он научился ходить, поэтому он не имел ни малейшего представления о настоящей семье. Иногда Йох сомневался, был ли его товарищ по оружию человеком.
— Они непременно захотят ее вернуть, Ротванг. Эта девчонка дорогого стоит.
Фредер попытался что-то сказать. Обычно ему требовалось много времени, чтобы составить фразу, а когда он все-таки произносил ее, она редко заслуживала внимания. Поскольку все устали, Йох, Ротванг и Гретешеле откинулись назад и ждали, что им сообщит слабоумный великан.
— М-м-м-можем м-м-мы о-о-о-оставить ее?
Ротванг плюнул на угли. Они зашипели. Тени сомкнулись.
Старая Женщина кралась по мрачным коридорам замка. Ее пальцы были скрючены, и рука походила на когтистую лапу, а острый ум поспевал впереди тела. После стольких веков ей не требовались глаза, чтобы видеть. Будучи созданием ночи, она чувствовала себя уютно среди проклятых камней. В замок вторглись захватчики, и она должна была их прогнать или уничтожить. Ее вены напряглись, острые клыки выдвигались и снова прятались в деснах. Прошло много времени с тех пор, как она в последний раз утоляла красную жажду.
Дракенфелс умер, и все же что-то осталось после него. Старая Женщина ощущала это в затхлом воздухе. Духи корчились, стремясь укрыться в тени, но живые существа были на виду, как лампада во тьме. Старуха запомнила их всех, впитав их мысли — хотя охотнее она впитала бы их кровь, — и отвела каждому отдельное место в своем древнем разуме.
Бандиты и их пленница. Интересная ситуация. Она находила человеческие отношения бесконечно увлекательными. Их можно было столькими способами разрушить, прервать, испортить. Она с удовольствием посеет панику и страх среди разбойников, перед тем как поесть, подобно тому, как гурман готовит свое нёбо к главному блюду, разжигая аппетит аперитивами, или неистовый искатель любовных приключений откладывает соитие, распаляя страсть долгими ласками.
Старая Женщина радовалась тому, что самый сильный из живых обитателей замка был обделен умом. Это существенно упрощало ее задачу. Сила гиганта напитает ее, поможет ей выдержать долгую ночь и расправиться с более опасными из незваных гостей. Ее глаза налились кровью.
Йох подскочил спросоня, как будто его сердце сдавила рука в латной рукавице. Он был уверен, что кричал во сне. Гретешеле пробудился одновременно с ним и резко сел. В результате они стукнулись головами. Моргая в неверном свете догорающего костра, мужчины уставились друг на друга. Что-то было не так, но они не могли определить, что именно. Йоху снился сон, но он полностью позабыл его, когда очнулся от тревожного дурмана. Знал только, что это был кошмар, от которого прошибает холодный пот.
Ротванг стоял, сжимая в обеих руках кинжалы. Он что-то задел ногой, и круглый предмет выкатился на свет.
Гретешеле непроизвольно выругался по-женски тонким голосом. У его ног лежала голова Фредера.
— Остальная туша валяется здесь, — буркнул Ротванг. Йох ткнул обмазанный смолой факел в угли. Факел занялся, и атаман поднял его над головой.
Ротванг стоял над грузным телом Фредера. Голова слабоумного силача была аккуратно отделена от плеч, но крови пролилось немного. Довольно необычно для такого убийства.
— Все дело в этом месте, — пробормотал Гретешеле. — Здесь воняет этим дьяволом Дракенфелсом.
— Великий Чародей давным-давно умер, — напомнил Йох.
— И глупый толстый Фредер тоже, — подхватил Ротванг.
— Здесь есть кто-то еще, кроме нас. — Гретешеле дрожал, но не от холода. В ночной сорочке, с вытянувшимся мертвенно-белым лицом, он сам напоминал дешевую пародию на привидение.
— Это очевидно. Замок большой.
— Девочка?
На мгновение Йох задумался о судьбе леди Мелиссы. Он не хотел, чтобы его заложница умерла, не принеся выгоды.
Трое разбойников натянули куртки поверх ночной одежды и обулись. Йох выругался, поранив ладонь о серебряную шпору, которую он забыл снять с грубых сапог для верховой езды. Теперь на это не было времени. С оружием в руках они направились в то крыло здания, где была заперта пленница. Впереди шел Ротванг, находя дорогу во мраке. Способность видеть в темноте была одним из самых полезных его качеств.
Йох понял, что у них серьезные неприятности, когда заметил, что Ротванг колеблется при выборе направления. Крепость славилась своими путаными коридорами с множеством боковых ответвлений. По этой самой причине Йох решил разбить лагерь во дворе.
Они были на грани паники, когда, наконец, нашли нужную дверь.
— Посмотрите, — сказал Ротванг.
На дереве вокруг дверной ручки виднелись глубокие царапины, будто внутрь пыталось проникнуть существо с длинными когтями на лапах.
Тем не менее, замок оставался запертым. Ротванг на ощупь вставил ключ в замочную скважину и открыл дверь.
— Что вы делаете? — спросила Мелисса, садясь на кровати. Ее волосы были распущены. — Вы собираетесь убить меня в моей постели?
Увидев обезглавленное тело Фредера, Ротванг понял, что время Йоха Лампрехта, Короля Разбойников, истекло. Бандит решил, что переночует в замке, а наутро уйдет. Возможно, он снова вернется к ремеслу наемника и запишется в одну из многочисленных армий Старого Света. Люди с его способностями всегда могли найти себе применение, и большинство нанимателей посмотрели бы сквозь пальцы на его прежние приключения. Ротванг не любил растрачивать свои таланты впустую и хотел получать золото за каждое убийство. На данный момент расправа над кучером не окупила себя. Маленькая девочка стоила не дороже, чем ее украшения. Только дурак мог надеяться, что получит за нее выкуп, и если бы Йох сразу изложил свои намерения, Ротванг немедленно ушел бы своей дорогой. Бессмысленное нападение на карету оставило дурной осадок, но похищение ребенка, а затем смерть одного из членов шайки ясно показывали, что дни легкой наживы подошли к концу.
Йох пытался разговорить леди Мелиссу, но пока безрезультатно. Пленница ничего не знала. Гретешеле сидел в кресле, обхватив себя руками. Парень трясся от ужаса. Во время предыдущих рейдов он держался не лучше и не хуже других, но до сих пор они имели дело только с холодной сталью и человеческими мускулами. То, что бродило по замку, не относилось к разряду нормальных живых существ. Ротванг был уверен в этом.
Разделавшись с магом, принц Освальд должен был сровнять с землей эту крепость.
— Мы останемся здесь и будем охранять девочку, — распорядился Йох.
Ротванг сомневался, что атаман имел в виду именно то, что сказал. До сих пор его командиру не было свойственно рыцарское отношение к дамам. Однако крестьянин будет защищать от волков теленка, которого намеревается завтра отвести к мяснику.
Гретешеле был слишком испуган, чтобы ответить. Йох устремил взгляд на Ротванга.
Эта позиция годилась для обороны так же хорошо, как и любая другая.
Бандит кивнул.
Присев на кровать леди Мелиссы, Йох велел ребенку лечь и постараться заснуть. Он почти нежно погладил ее волосы.
— Спокойной ночи, господин Йох.
Маленькая девочка улыбнулась, пожала плечами и с головой укрылась одеялом.
— Закрой дверь и жди, Ротванг, — приказал Йох. — Оно само придет к нам.
— Я знаю.
Йох сомневался, что все опасности замка остались за дверью комнаты. Гретешеле почти помешался со страху, а сумасшедший может оказаться опасным даже для тех, кто не желает ему зла. Парень вцепился в меч обеими руками, держа его вертикально и прижимая плашмя ко лбу. Глаза Янна бегали, осматривая все углы помещения, но взгляд юноши стал бездумным. Атаман никогда не спрашивал, чем занимался Гретешеле до того, как надзиратель Фэнк сковал их вместе на каменоломне. Они проводили вместе долгие дни и ночи, однако Йох ничего не знал о предках своего соседа, его прежней жизни и совершенных преступлениях. Как он понимал, теперь выяснять это было поздно.
Ротванг тоже медленно реагировал на приказы, обдумывая их несколько секунд. Повиновение перестало быть машинальным. Убийца беспокоился только о своей шкуре. Он без колебаний бросит их умирать самой мерзкой смертью, если от этого будет зависеть его спасение. В конце концов, этот человек столь долго занимался своим ремеслом именно потому, что был опасным, подлым и бессовестным. Иногда Йох размышлял, чем закончился бы его поединок с Ротвангом. Ротванг, несомненно, превосходил его в боевой выучке, опыте и основных навыках, однако казалось, что его душа мертва. Он убивал без страсти, без интереса, и Йох подозревал, вернее, надеялся, что его азартный стиль даст ему преимущество в схватке с холодным и расчетливым противником. Впрочем, до сих пор этот вопрос оставался чисто теоретическим.
Факел, закрепленный на стене, горел, наполняя комнату багровыми тенями. Леди Мелисса спала или делала вид, что спит. Одеяло поднималось и опускалось в такт ее дыханию. Йох должен был изменить ситуацию в свою пользу. Ему следовало выжать достойный выкуп из рода Д'Акку, осуществить набег на Тилею и заслужить репутацию отличного стратега. Тогда о Йохе Лампрехте сложат новые песни. К его прежним подвигам прибавится новая слава.
Из-за двери, из внутренних помещений замка, доносился шум. Йох знал, что это ветер, поднявшийся накануне вечером, хлопает ставнями и заставляет скрипеть старую мебель. Но тысячи естественных ночных звуков перемежались паузами, которые указывали на присутствие чего-то большого и зловещего. Вечный Дракенфелс был мёртв. В этом никто не сомневался. Но и мертвый он мог представлять опасность. Может, дух Великого Чародея остался в замке и, голодный, выжидал своего часа…
Последовав примеру Гретешеле, Йох крепко сжал свое оружие, как жрец сжимает символ божества.
Оставалось только ждать.
Старая Женщина насладилась своей первой жертвой. Кровь Фредера оказалась сытной, и вместе с ней старуха впитала волну воспоминаний, принадлежавших бестолковому великану. Жадно высасывая из него соки, она чувствовала его боль и блаженство. Женщина вобрала в себя его жизнь, освободив скованный, по-детски незрелый дух из тюрьмы плоти. Поразмыслив, она оставила тело там, где его легко найдут остальные. Пройти по замку было несложно. Запертые двери, бесконечные переходы и коридоры с ловушками не представляли для нее проблемы. Подобно облачку тумана, она могла проникнуть туда, куда хотела.
Из скучных воспоминаний Фредера она кое-что узнала об остальных. Она без труда составила план, как разделаться с ними. Безо всякого труда. Люди никогда не учились и никогда не менялись. Ими всегда было просто манипулировать.
В тепле и темноте она сжимала и разжимала кулаки, то выпуская, то снова пряча крепкие острые когти.
Старая Женщина утолила жажду. Остальную работу она выполнит ради собственного удовольствия.
Памятуя о том, чем занималась ее будущая добыча и каковы были намерения разбойников относительно их пленницы, старуха считала, что вершит правосудие так же, как солдаты Империи и трижды благословенные слуги Верены.
Она все еще ощущала привкус крови во рту.
Выбрав самый слабый разум, кровопийца вторглась в него.
Просидев неподвижно более часа, Гретешеле внезапно вскрикнул. Его меч дернулся в руке, и по лбу юноши потекла струйка крови. Он вскочил, порезав лезвием кожу. Йох испуганно вздрогнул, заслышав крик товарища, и резко встал с кровати Мелиссы. Как ни удивительно, ребенок продолжал спать. Ротванг проявил крайне слабый интерес к происходящему.
Гретешеле уронил свой меч. Крови вытекло много, но рана, которую он нанес себе, была не слишком серьезной. Юнец перестал кричать и лишь тихо причитал.
— Успокойся! — прикрикнул на него Йох.
Гретешеле не обратил на него внимания. Он продолжал бормотать, хотя смысл его слов было невозможно разобрать.
Кровь текла по его щекам и подбородку, капая на рубашку. Юноша помотал головой и заломил руки. Он мог бы позировать скульптору, решившему изобразить смертельно испуганного человека.
Йох протянул руку, чтобы встряхнуть Гретешеле за плечо, но молодой человек отшатнулся. Прикосновение лишь усилило его страх.
Ротванг невозмутимо стоял в стороне.
Гретешеле начал напевать что-то на языке, которого Йох не знал. Это был непонятный язык, на котором молодой грабитель иногда разговаривал во сне. Йох полагал, что этим наречием пользовались на родине Янна, о которой тот никогда не рассказывал. Произнося нараспев неведомые слова, юноша рисовал странные знаки пальцем в воздухе. Капли крови стекали по его лицу и падали на пол.
Затем Гретешеле распахнул дверь и вышел. Йох услышал, как он ощупью бредет по коридору, продолжая петь.
Одеяла и простыни зашевелились, и из-под них показалась заспанная леди Мелисса.
— Что происходит? — спросила она.
Лицо Йоха было влажным. Гретешеле забрызгал его кровью.
— Следи за девочкой, — бросил он Ротвангу. — Я пойду за парнем.
Ротванг кивнул. Мелисса улыбнулась и протерла глаза.
Сжимая светильник в одной руке и скимитар в другой, Йох вышел в коридор. Он еще слышал впереди бормотание Гретешеле.
Медленно и осторожно атаман двинулся на звук.
«Йох Лампрехт — сентиментальный старый дурак», — подумал Ротванг. Мальчишка, Гретешеле, был, считай, что мертв, и Йоху следовало предоставить его своей судьбе. Но главарь шайки привязался к молодому Янну и потому без рассуждений устремился во тьму, навстречу чудовищам, затаившимся в замке, которые подстерегали свою жертву с когтями, клешнями и горячими углями.
Ротванг мерил спальню шагами, борясь с незнакомыми чувствами. До сих пор он встречал смерть с холодной решимостью, коренившейся в уверенности, что у человека, поддавшегося эмоциям в критической ситуации, меньше шансов уцелеть. Он был жив, в то время как берсерки, которых он когда-либо встречал, давно гнили в земле.
Но теперь он испытывал страх. Не то здоровое оживление, которое заставляет сохранять осторожность в отчаянной ситуации и помогает телу уклониться от вражеского клинка, но всеобъемлющий ужас, который неумолчно нашептывал на ухо, что нужно бросить меч и спасаться бегством, как Гретешеле, бежать прочь из Дракенфелса, прочь из Серых гор…
Ротванг знал, что этот путь ведет к смерти, но искушение было очень велико.
Маленькая девочка сидела на кровати и играла с длинными красивыми локонами.
Хотя она проснулась среди ночи, ее волосы казались уложенными, а не спутанными. Йох был прав: богатые не похожи на них.
Ротванг всю жизнь предлагал свой меч богатым людям. В юности, когда он участвовал в гладиаторских боях, на него ставили только аристократы, кичащиеся тем, что могут угадать победителя. Позже он сражался за выборщика Миденланда, когда фермеры-арендаторы взбунтовались против своего господина, попытавшегося увеличить налог. Сколько крови было пролито, какие доходы это принесло, но как мало в конечном итоге получил он сам.
— Господин Ротванг, — окликнула его девочка. Мужчина не ответил, но малышка продолжала: — Господин Ротванг, а правда, что вы бесстрашный и свирепый разбойник, как Черный Джек из песен?
Ротванг проигнорировал вопрос. Бесстрашный и свирепый. Таким он был сегодня вечером, до того, как проклятый Йох Лампрехт привел его в этот обреченный замок и подверг ночным опасностям.
Бесстрашный и свирепый. Теперь он не был в этом уверен.
Йох слышал бормотание Гретешеле. Мелодия перестала быть монотонной. Казалось, молодой человек поет. Он тяжело дышал, прерывая свою песню не к месту, и Йох предположил, что силы юноши на исходе. Замечательно. Он не хотел драться со своим товарищем, чтобы заставить его вернуться.
Никогда раньше Йох не понимал, как много значит для него этот парнишка. Фредер был полным кретином, а Ротванг уходил от разговоров, поэтому только с Гретешеле атаман мог поговорить, мог передать свой жизненный опыт. Сам того не желая, он обучал юношу, готовя из него своего преемника на пути беззакония. Без него ночи Йоха были бы длинными и пустыми. Вся его мудрость пропала бы безвозвратно.
Если Янн Гретешеле погибнет здесь, в Дракенфелсе, никого не останется. Когда Йох умрет, ни одна живая душа не будет знать, как провернуть аферу с тремя золотыми кронами, как работает самораскрывающийся потолочный винт или какую пользу может принести маневр Йоха Лампрехта по смене дилижансов. Без Гретешеле жизнь Йоха оказывалась прожитой впустую.
В глубине души атаман знал, что такой образ мыслей ему несвойственен. Гретешеле был одним из арбалетчиков, ни больше, ни меньше. Надзиратель Фэнк и стечение обстоятельств, а не взаимная приязнь свели их вместе. И все же во мраке Дракенфелса в его душе возникло новое чувство. Йох подозревал, что на него оказывается влияние извне, и попытался сопротивляться.
Главарь шайки нашел Гретешеле в коридоре, заканчивающемся тупиком. Юноша забился в угол, не переставая петь. Его глаза были плотно закрыты, на веках засохла кровь. Молодой человек чертил знаки в пыли. В молитве, которую твердил Гретешеле, Йох разобрал имена некоторых богов — Шаллия, Верена, Ульрик, а в рисунке на полу разобрал изображения, отдаленно напоминающие священные символы.
— Пойдем, дружище, тебе нечего бояться, — солгал Йох.
Гретешеле продолжал читать свою безумную молитву. Йох поставил фонарь, подошел к товарищу и склонился над ним. Он хотел помочь юноше встать и отвести его в комнату Мелиссы, где они вместе дождутся рассвета.
Правой рукой Гретешеле рисовал символы, а левую держал на уровне пояса, надетого поверх сорочки, и что-то в ней сжимал. Что именно, Йох понял, когда прикоснулся к плечу своего приятеля.
У Гретешеле на поясе висели стрелы для арбалета.
Йох попятился, но молодой человек оказался быстрее. Его глаза распахнулись, а левая рука стремительно рванулась вверх. Выплюнув проклятие, он воткнул арбалетную стрелу между плечом и грудью Йоха.
Атаман почувствовал, как железный наконечник царапнул его верхние ребра и впился в сустав. Боль в руке то накатывала, то отпускала, и Йох выронил кривой меч. Гретешеле встал, стремясь вогнать стрелу как можно глубже. Правой рукой он вцепился старшему товарищу в волосы.
Они схватились врукопашную. Кто-то из них задел ногой светильник и перевернул его. На пол вылилось немного горящего масла. На стене заплясали красные тени, повторяющие движения борцов. Йох ударил молодого человека левой рукой в живот, заставив согнуться и потерять дыхание. Гретешеле разжал пальцы и, спотыкаясь, попятился. Он, наконец, отпустил стрелу, но рванул ее напоследок так, что Йоха скрутило от боли.
Теперь юноша нацелился на меч своего товарища, который валялся на земле. Йох толкнул приятеля в бок и сбил его с ног. Гретешеле упал в горящее масло, и его тонкая хлопковая сорочка мгновенно занялась. Языки пламени начали распространяться по ногам вверх.
Выкрикивая проклятия, молодой человек двинулся на Йоха. Огонь охватил его тело.
Атаман отступил, наткнувшись на стену, которой раньше не было. Он ударился о камень раненым плечом и заорал от боли, едва не теряя сознание. Вытянув левую руку перед собой, он пытался отгородиться ею, словно щитом, от Гретешеле, рвущегося вперед. Гладкое лицо молодого разбойника полыхало, его черты таяли как воск. В узком пространстве нестерпимо запахло паленой плотью.
Скимитар Йоха валялся в десяти ярдах, но между ним и клинком стоял Гретешеле. У главаря шайки осталось одно-единственное оружие.
Сжав зубы и приготовившись к неимоверным мукам, Йох схватился за стрелу, пронзившую его плечо. Он надеялся, что она выйдет легко, как кинжал из ножен, но острие увязло в мышцах и разрывало их, как рыболовный крючок. Помянув Кхорна, атаман выдернул окровавленную стрелу и поднял ее, словно совершал жертвоприношение.
Громкий крик зародился в груди Гретешеле и вырвался из его огромного, обезображенного рта, когда юноша прыгнул на Йоха, пытаясь ухватить полыхающей рукой своего друга за горло.
Йох нанес удар левой рукой, метя в порез на лбу Гретешеле. Он попал в цель и, надавив большим пальцем на древко, вогнал стрелу в мозг своему обезумевшему приятелю.
Взор юноши потух, и Йох оттолкнул мертвое тело в сторону. Его левый рукав загорелся. Он хотел сбить пламя правой рукой, но стоило ему согнуть локоть, как волна острой боли заставила его опуститься на колени. Тогда Йох потерся левым рукавом о каменную стену и затушил пламя.
Больше всего разбойнику хотелось свернуться клубком и заснуть, позволив боли утихнуть. Однако он знал, что это смертельно опасно.
По крайней мере, его ноги были целы. Прислонившись спиной к стене и используя ее как точку опоры, он встал.
И только теперь понял, что совсем не помнит, как добрался до этого места. Йох не представлял, как вернется в комнату, где ждали Ротванг и Мелисса.
Огонь погас, и Йох остался один на один с темнотой и со своей болью.
Он оттолкнулся от стены и, доверившись инстинкту, побрел по коридору.
Разум Старой Женщины ликовал, впитывая эмоции, вырвавшиеся на свободу при ссоре бывших друзей. Их боль и страх многократно усиливались пропорционально силе уз, связывавших их до драки. Во рту у кровопийцы пересохло, но дрожь наслаждения пробегала по ее телу, столь похожему на человеческое.
Более тысячи лет назад, когда она действительно была молода, ее карету остановил разбойник. Не жадный до золота головорез, а всклокоченное чудовище, потомок Белады Грустного. Безграмотный дикарь, он мог бы жить вечно, но ему не хватало утонченности, чтобы сделать свое существование сносным.
Тот вампир стал ее темным отцом, и с тех пор она создала немало себе подобных. Леди Женевьева, чей триумф состоялся в стенах этого замка, была ее темной внучкой, порождением ее порождения. Это была достойная, плодотворная жизнь…
Кровь Фредера текла по жилам древнего существа, смешавшись с ее жизненными соками. Пора снова выходить на охоту, чтобы пополнить запас сил.
Два бандита и их маленькая пленница. Они были одни в Дракенфелсе. Ситуация складывалась презабавная.
К утру все они будут мертвы. Но смерть Старой Женщины будет во многом похожа на жизнь. А другие сгинут. Их бесполезная телесная оболочка останется гнить здесь.
Клыки вампира увеличились в размерах, заострились, и она облизнула их бархатистым язычком.
Маленькая девочка невинно улыбнулась Ротвангу. Несколько минут назад разбойник осознал, что нервно ходит взад и вперед по ковру, и решил унять волнение. Он замер на месте, едва дыша, и стиснул рукоять клинка. Не следовало сжимать меч слишком крепко — напряженные мышцы теряли гибкость и не могли мгновенно реагировать при нападении. Ротванг представил себе стилизованное изображение волчьей головы. Этот символ он использовал в бытность гладиатором, прибегая к нему, чтобы успокоиться перед битвой. Возможно, волк был его личным тотемом. Воин всегда отдавал предпочтение Ульрику, богу сражений, волков и зимы, перед Кхаином, богом убийства, который покровительствовал людям его профессии.
Иногда Ротвангу снилось, что он — волк. В детстве его кожу покрывала густая шерсть, хотя с возрастом волосяной покров пришел в норму. Тем не менее, Ротвангу не раз приходило в голову, что его неведомые родителя были в родстве с оборотнями-ликантропами. Сам он никогда не менял облик, однако во многих отношениях отличался от обычных людей.
Девочка тихонько напевала бретонскую колыбельную, которую мужчина никогда раньше не слышал.
— Господин Ротванг!
— Да, миледи? — ответил разбойник и тут же возненавидел себя за то, что использовал холопскую форму обращения. Однако такая манера разговаривать была для него наиболее естественной. — Что вам угодно?
— Завтра, когда солнце взойдет, мы еще будем здесь?
Мужчина промолчал.
Мелисса выбралась из постели. На ней была длинная, расшитая золотой ночная рубашка, которую вполне можно было принять за бальное платье. Ее белые босые ноги бесшумно ступали по толстому ковру. Девочка протанцевала по комнате под мелодию своей песенки, придерживая край длинной сорочки и раскланиваясь с воображаемым придворным воздыхателем.
В ее возрасте Ротванг убивал уже лет семь. Безжалостный воин завидовал леди Мелиссе: ее семье, ее богатству и беззаботному детству. Будучи лишен всех этих благ, он ненавидел своих родителей-волков за то, что они оставили его среди людей. Его должны были выкормить в степи, воспитать в стае и научить всяким уловкам — например, умению сбрасывать человеческую шкуру.
Дверь была распахнута. Когда Гретешеле и Йох ушли, Ротванг не удосужился ее запереть. Замки не остановили бы тварь, которая аккуратно обезглавила Фредера. Ротванг предпочитал встретить лицом к лицу того, кто на него нападет.
Снаружи в полумраке виднелась каменная стена, на ней не было ничего, кроме давно потухших светильников в нишах. Ходили слухи, что Вечный Дракенфелс использовал в лампах человеческий жир. Что ж, такая жестокость вполне соответствовала характеру Великого Чародея, в чьей власти находился этот край во времена Зигмара и даже в более раннюю эпоху.
— Господин Ротванг, — спросила девочка, — когда вы, наконец, попытаетесь меня убить?
Ротванг обернулся и посмотрел в открытое детское личико. Он чувствовал себя так, словно его ударил в лицо кулак в латной перчатке. Разбойник поднял руку с мечом и отвел ее в сторону. Он надеялся, девочка поймет, что оружие не представляет для нее непосредственной угрозы. Однако он снова ничего не ответил. Нечто источающее тошнотворный запах выступило из темноты у него за спиной и положило тяжелую лапу ему на плечо…
Старая Женщина вторглась в разум Ротванга, погружаясь все глубже. Она нашла волка и выпустила его на волю.
Ротванг замахнулся мечом на леди Мелиссу. Йох решил, что его последний компаньон тоже свихнулся, и, схватив убийцу за плечо, развернул его лицом к себе.
Глаза Ротванга пожелтели, а нос вытянулся, превратившись в звериную морду. Тварь открыла рот, демонстрируя белые клыки. И все же это был Ротванг, судя по выщербленным передним зубам. Вот только внутри него пробуждался хищник.
Маленькая девочка попятилась и забралась на кровать. Обхватив столб, подпиравший балдахин, она наблюдала за происходящим.
Йох оперся о дверной косяк, чувствуя, как от искалеченного плеча по всему телу разливается пугающее онемение.
Ротванг атаковал, и бывший атаман метнулся в сторону. Однако когти чудовища скользнули по его волосам, оцарапав кожу.
Ротванг отбросил меч. Да и ножи, висевшие на поясе, были разбойнику больше ни к чему. Какой в них смысл, если его пальцы заканчивались острыми кинжалами.
Как странно устроена жизнь. Можно пять лет странствовать бок о бок с человеком и ничего не знать о нем.
У Йоха дрожали коленки. Одна его рука не двигалась. Он знал, что скоро умрет, и подумал, что мог бы избавить себя от мучений, подставив горло под клыки и когти Ротванга. Однако главарь шайки слишком долго боролся за выживание, чтобы избрать простой путь.
Его скимитар пропал, и кинжал тоже, но у него остались сапоги. А на сапогах — серебряные шпоры.
Серебро. Если Ротванг настоящий вервольф, он не переносит серебро.
Опустившись на четвереньки, Ротванг бросился на Йоха. Атаман ухватился левой рукой за верхний край двери и подтянулся, поджав ноги. Его плечо пронзила острая боль, но он продолжал висеть.
Ротванг, начавший прыжок, пролетел под ним. Йох ударил чудовище пятками, стараясь вогнать шпоры как можно глубже.
Тварь завыла как раненый волк и взметнулась на задние лапы. Йоха подкинуло вверх и прижало к перемычке над дверью. Атаман ударился головой о камень и почувствовал, как внутри у него что-то хрустнуло.
Затем он сорвался вниз, упав лицом на каменный пол. Ревущий монстр взгромоздился ему на плечи. Йох лягнул противника, надеясь, что серебряные шпоры нанесут оборотню хоть какой-то урон.
Тяжесть, придавливавшая его к земле, исчезла, и мужчина смог перевернуться на спину.
Мелисса неотрывно следила за ними, словно за щенками, резвившимися во дворе. Она хихикала и хлопала в ладоши. У маленькой девочки явно были серьезные проблемы с воспитанием.
Йох потянулся к сапогу и открутил одну из шпор. Зубчатое колесико завертелось, когда он взмахнул своим новым оружием.
Ротванг страдал. Его одежда порвалась, густая шерсть, покрывающая тело, пропиталась кровью.
Человек и монстр с трудом поднялись на ноги.
Ротванг шумно дышал. Кровь и слюна стекали по его уродливой морде. У оборотня были широкие плечи и несоразмерно длинные передние лапы.
Йох поднял шпору.
Ротванг бросился на него, и атаман, сделав выпад, раскроил лицо чудовища от глаза до пасти.
Острые когти погрузились в живот разбойника, и он отпрянул, оставив свое оружие в голове врага.
Йох прижимал края раны руками, стараясь удержать внутренности. Он почти ничего не чувствовал.
Это было плохо.
Ротванг прислонился к спинке кровати. Дрожь и судороги сопровождали обратное превращение в человека. По изрезанной морде оборотня струилась кровь.
Мелисса придвинулась и потрепала чудовище по плечу, пригладив быстро редеющую шерсть. Можно было подумать, что она ласкает котенка или собачку. Богатые. Их и людьми-то нельзя назвать.
Выражение детского личика изменилось.
Мелисса почти сочувственно смотрела на Ротванга, чьё волчье рычание переходило в страдальческие человеческие всхлипывания. Из щеки вервольфа все еще торчала шпора.
Девочка открыла изящный ротик, и Йох увидел, как блеснули ее неестественно длинные и острые зубы. В следующее мгновение малышка прильнула к шее Ротванга, прокусывая вену.
Кровь струей хлынула из раны, и Мелисса принялась жадно пить.
Старая Женщина пила кровь, отдающую волком, и чувствовала, как дух бандита покидает тело, из которого она выкачивала жизнь.
Он убивал других. Много раз он убивал, не зная милосердия. И то, что она делала, было справедливо.
Когда все закончилось и Ротванг был полностью опустошен, Мелисса открутила ему голову и переключила внимание на раненого мужчину.
— Эй, господин Йох, — спросила она, — вам больно?
Мелисса, Старая Женщина в теле ребенка, опустилась на колени рядом с главарем шайки и смотрела, как он умирает.
— Знаешь, ты был моим любимым разбойником, — доверительно сообщила она.
Йох больше не испытывал боли, но, судя по обильному кровотечению, которое не прекращалось, его дела были плохи.
— Сколько… тебе?…
Мелисса кокетливо убрала прядку волос с лица. У нее был необычный взгляд. И как Йох не заметил этого раньше? Глаза многоопытной старухи на невинном лице ребенка.
— Много, очень много, — ответила девочка. — Более одиннадцати столетий. Я так и не выросла.
Йоху стало зябко. Сперва замерзли его ноги, затем холод распространился выше.
— Твоя… семья?…
Кровопийца поглядела на него задумчиво и даже печально:
— Давно уже обратились в прах, я полагаю. Во всяком случае, моя человеческая родня. У меня есть темные сыновья, но сомневаюсь, что хоть один из них заплатил бы тебе выкуп.
Разбойника начало знобить. Секунды казались ему годами. Последние крупинки его жизни целую вечность падали сквозь узкое горло песочных часов. Это и есть смерть?
Замедление после крутого виража, бесконечно длившее мучительную боль. Или леди Мелисса Д'Акку называет это жизнью?
У него остался последний шанс. Серебро. Вампиры любят его не больше, чем вервольфы. Йох потянулся ко второму сапогу, но его распухшие, ослабевшие пальцы не желали слушаться. Он порезался. Кровопийца подняла один из ножей Ротванга, проворно срезала шпору и, не прикасаясь к ней, отбросила к противоположной стене комнаты. Когда она посмотрела на Йоха, в ее улыбке читалось сострадание победителя к побежденному. Теперь атаману оставалось только ждать наступления смерти.
Мелисса достала тонкий платочек и тщательно вытерла свой пунцовый ротик. Дитя и древнее создание, она была красива, но недосягаема для человеческого понимания.
— Поцелуй меня, — прошептал Йох.
Вампирша свернула ему шею и исполнила его последнее желание.
На следующее утро, когда солнце встало над замком Дракенфелс, маленькая человеческая фигурка направилась по горной тропинке вниз к дороге.
Леди Мелисса оставила тела там, где они лежали, обезглавив те из них, кровь которых она выпила. Разбойники не станут ее потомками. Она была гораздо более ответственной, чем некоторые бессмертные глупцы, которые оставляли после себя уйму безрассудных отпрысков.
Подхватив объемные, но легкие чемоданы, девочка спустилась к дороге и соорудила из своего багажа кресло с балдахином.
Солнечный свет немного резал ей глаза, но она не принадлежала к Истинно Мертвым кровососам, которые сгорели бы, не найдя укрытия до третьих петухов.
Когда солнце взобралось на небосвод, она устроилась поудобнее и приготовилась к долгому ожиданию. Путешественники редко ездили по дороге мимо Дракенфелса, но, в конце концов, кто-нибудь появиться.
Мелисса закрыла глаза и задремала под своим импровизированным навесом.
ОБМАНУТЫЕ АРМИИ
…и мы одни, среди надвинувшейся тьмы,
Трепещем: рок суровый погрузил
Нас в гущу схватки первозданных сил.[4]
Мэтью Арнольд. Дуврский берегЗаставив Царицу лечь, он осмотрел ее копыта и заметил, что на них застыла кровь. Последний кузнец слишком глубоко забил гвозди. Ноги лошади выглядели плохо, а трехнедельный поход вконец изнурил несчастное животное. Даже когда кобыла была свежей и отдохнувшей, она едва ли стоила тех денег, которые они за нее заплатили. А теперь она превратилась в обузу. Они не могли тащить за собой бесполезный груз.
— Успокойся, Царица, успокойся, — шепнул он, гладя лошадиную холку и чувствуя хрупкое тепло сквозь густую гриву.
Скоро её тело начнет остывать. Кобыла не выдержит еще одного перехода по снегу, еще одной стычки; еще одного дня путешествия.
Как всегда, Вукотич оказался прав. Когда они заключили сделку с торговцем лошадьми, Йоганн предложил назвать коней Царем и Царицей в честь правящей четы Кислева. Железный Человек, чье лице превратилось в непроницаемую маску из-за многочисленных шрамов, рассмеялся и сказал: «Йоганн, никто не дает имя своей будущей пище».
Вукотич бывал раньше в северных лесах Кислева, когда служил наемником царя Радия Бокха. Воин принимал участие в усмирении непокорных бояр и обороне рубежей от небольших набегов со стороны Пустошей. Он знал, о чем говорил. Это был не Старый Свет, а холодная, суровая страна. Об этом можно было догадаться по лицам местных жителей, промерзлой, как камень, земле и свинцово-серому небу. В лесах то и дело попадались виселицы и разоренные могилы. Все вокруг говорило о страдании. В трактирах звучали мрачные и унылые песни, еда по вкусу напоминала приправленную специями кожу, а все шутки были связаны с грязными намеками на определенные отношения со скотом.
В сумраке Йоганн увидел Вукотича, в своей меховой шубе похожего на лохматого зверя. Мужчина словно тень появился из-за деревьев с охапкой дров в руках. Если ободрать с сучьев заледенелую кору и сунуть их в костер, они будут сильно дымить, но огонь продержится до утра. Вукотич бросил свою ношу в центр темно-коричневого пятна, которое он расчистил от снега. Прежде чем достичь земли, тусклый свет с темнеющего неба должен был пробиться сквозь кроны четырехсотфутовых деревьев. Им следовало разбить лагерь час назад, чтобы обеспечить себе относительную безопасность к ночи. Однако они упрямо шли вперед. Царица захромала, и, возможно, они подспудно желали привлечь внимание прихвостней Сикатриса, прикинувшись легкой добычей. «Зигмар знает, — подумал Йоганн, — как я хотел бы покончить с этим делом».
Кобыла тихонько заржала, и молодой человек почувствовал ее дыхание на запястье. Развязав тесемку, он стянул перчатку и сжал руку в кулак, чтобы сохранить тепло, а затем снова погладил лошадь, погружая пальцы в ее гриву. Йоганн не сомневался, что животное все понимает. Он видел страх в ее затуманенных глазах, но лошадь слишком устала, чтобы сопротивляться. Кобыла покорно ждала своей участи, более того, она была бы рада умереть. Вукотич подошел к юноше, сидевшему рядом с животным, и положил руку на рукоять ножа.
— Хочешь, я это сделаю?
— Нет, — ответил Йоганн, вынимая свой нож — гордость охотника, с лезвием, которое с одной стороны было острым как бритва, а с другой — зазубренным, как пила плотника.
— Я дал ей имя, поэтому я заберу ее жизнь…
Он дохнул Царице в ноздри и, лаская лошадь левой рукой, крепче сжал нож в правой, облаченной в перчатку. Замахнувшись, Йоганн заглянул животному в глаза и почувствовал — или ему показалось, — что кобыла хочет, чтобы он поспешил. Примерившись, юноша полоснул ножом по лошадиному горлу, перерезая главную артерию, а затем провел обратной стороной ножа по мышцам и хрящам, дабы завершить начатое. Не поднимаясь с коленей, он отодвинулся в сторону, чтобы струя крови не залила его. Сквозь войлочные наколенники он ощущал холод, исходящий от промерзшей земли. Завтра его штаны будут сплошь покрыты красными пятнами. Истекающее кровью животное взбрыкнуло несколько раз, но вскоре его дух улетел навсегда. Йоганн вознес безмолвную молитву Таалу, богу природы и диких лесов, одному из немногих богов, о которых он вспоминал в последние дни. Поднявшись на ноги, юноша стряхнул окровавленный снег со своей одежды.
Вукотич опустился на колени и опустил руку в кровь, словно в горный поток. Йоганн и раньше видел, как его спутник делал нечто подобное, следуя обычаям своей родины. Молодой человек знал, что сейчас Вукотич шепчет: «Невинная кровь». Его слова напоминали короткую молитву. Бывший наемник любил повторять, что не следует недооценивать силу невинной крови. В трудную минуту старый солдат поминал благословенного Зигмара и рисовал знак молота в пыли. Йоганн сторонился магии, памятуя о прежнем малоприятном опыте, однако все знали о суровой доброте Зигмара. Если требовалось сотворить чудо, только на него можно было рассчитывать, хоть наполовину. Однако милость Зигмара, молот Зигмара и его имя, произнесенное вполголоса, не могли спасти кобылу. Царица больше не двигалась. Она умерла, а у них появилось мясо, которого хватит на две недели лесного похода.
Вукотич вытер руки, согнул и разогнул пальцы, словно испытывая прилив бодрости, и достал кремень. Йоганн обернулся и увидел, что его спутник сложил дрова пирамидой, построив шатер из сучьев вокруг нескольких поленьев. Сухую траву взять было негде, но Вукотич набрал мха и трутовиков, чтобы разжечь огонь. Воин высек огонь, и ветки занялись. Йоганн почуял легкий запах горящей древесины. Глаза юноши заслезились, когда дым окутал его лицо, но он не двинулся с места. Сейчас лучше стерпеть временное неудобство. Облако дыма качнулось в другую сторону, устремившись к Вукотичу. Таково было непреложное правило: костер непременно должен был обдать дымом людей, сидящих вокруг него.
— Итак, сегодня вечером мы едим конину? — спросил Вукотич.
— Да. Завтра мы должны заготовить мясо, если хотим идти дальше.
— У тебя есть сомнения на этот счет?
— Нет, — привычно ответил Йоганн.
— Твоя честь не пострадает, если ты вернешься в свое имение. Там, должно быть, все обратилось в руины после твоего ухода. Я один пойду по следу. Ты мог бы жить своей жизнью, ведь теперь ты стал бароном.
Йоганн слышал такие речи и раньше, в разных вариациях. Однако юноша никогда не думал всерьез о возвращении домой, и, по его глубокому убеждению, Вукотич никогда не ожидал от него такого поступка. Это была всего лишь часть игры, в которую они играли, — хозяин и слуга, ученик и наставник, человек из железа и человек из плоти. Хотя Йоганн знал, что в некоторых обстоятельствах плоть могла оказаться выносливей металла.
— Отлично.
Йоганн приступил к разделке туши. Это было одно из многих благородных искусств, которые он никогда не освоил бы, если бы стал более метким стрелком к шестнадцати годам. Если бы его стрела попала в оленя, а не в плечо Вольфу… Если бы банда Сикатриса не напала на имение фон Мекленбергов… Если бы старый барон нанял больше таких людей, как Вукотич, и меньше таких, как Шунцель, его бывший управляющий… Если бы…
Но юный Йоганн неловко обращался с луком, Сикатрис был слишком хорошо осведомлен о слабости дальних поместий Империи, а Шунцель лучше разбирался в гобеленах и бретонских поварах, чем в солдатах и сражениях.
И теперь, вместо того чтобы искать милости для своей семьи при дворе Карла-Франца в Альтдорфе, барон Йоганн фон Мекленберг потрошил лошадь на прогалине в опасной близости к ледяной Вершине Мира. «Искусства, приличествующие благородному мужу», — именно так он назовет свою книгу, если когда-нибудь ее напишет.
Вдвоем они вырезали несколько полосок мяса из туши и повесили их на длинный меч, закрепив его между двумя рогатинами над костром. Клинок, не раз использовавшийся вместо вертела, почернел и покрылся слоем застывшего жира. Его никогда уже нельзя будет обнажить в благородном поединке. В процессе обучения Йоганн усвоил, что оружие — это главное достояние дворянина, поэтому с ним следует обращаться, как музыкант — с инструментом, волшебник — с книгой заклинании и снадобьями, куртизанка — со своим лицом и фигурой. Теперь молодой человек знал, что меч — это средство выживания, а выживание чаще зависит от умения добыть и приготовить пишу, чем от воинского искусства.
— Ты видел сегодня следы? — спросил Вукотич.
— Четыре, более или менее человеческие. Двигались медленно, остались позади нас.
Вукотич кивнул. Йоганн почувствовал, что учитель гордится им, однако знал, что бывший наемник никогда в этом не признается. Учеба закончилась, началась реальная жизнь…
— Они скоро появятся. Если не сегодня ночью, то завтра. Двое из них ослабли. Они вот уже три дня идут пешком по лесу. Скавен хромает. В отпечатке его башмаков было пятно гноя. Если он выживет, то потеряет ногу из-за гангрены. Они все устали, поэтому постараются разделаться с нами, пока численное преимущество на их стороне.
— Теперь мы тоже остались без лошадей.
— Да, но они этого не знают. — По лицу Вукотича, сидевшего рядом с костром, плясали красные и черные тени. — Двое из них и так при последнем издыхании. Сикатрис дал им это поручение, чтобы от них избавиться. Но после Срединных гор он перестал недооценивать нас. Сикатрис потерял достаточно всадников за время пути, чтобы считать нас мелкой помехой. Следовательно, двое из его посланцев будут сильными противниками. Один наверняка окажется отличным бойцом. Это будет мутант, измененный, но не покалеченный. Нечто большое и довольно опасное. Тот, кто, по их разумению, сможет с нами справиться.
Пламя отразилось в глазах воина.
— Я буду сторожить первым.
У Йоганна болели спина и ноги. Его кости ломило от холода с тех пор, как они пересекли границу вечных снегов, и он боялся, что это неприятное чувство никогда не исчезнет. А каково приходится Вукотичу, получившему бессчетные раны в прошлых боях, не говоря уже о грузе прожитых лет? Разве он не страдает от боли и от мороза? Железный Человек никогда не жаловался и не ныл, но это не значит, что он ничего не чувствовал. Йоганн видел, как его наставник горбился в седле или потирал свою неоднократно сломанную левую руку, когда думал, что за ним никто не наблюдает. В конце концов, человек не может сражаться вечно. И что потом?
Что будет с Сикатрисом? Что будет с Вольфом?
Они ели, медленно пережевывая жесткое мясо. Кроме того, Вукотич подогрел немного вина со специями. Согревшись хотя бы изнутри, Йоганн забрался в спальный мешок и завернулся в меха. Он спал, сжимая нож в руке, и видел сон…
У барона из Зюденланда было двое сыновей, Йоганн и Вольф. Они были хорошими мальчиками, которые со временем обещали превратиться в достойных молодых людей. Йоганн был старше на три года. Ему предстояло унаследовать титул барона и должность выборщика Империи после отца. Йоганна ждал путь воина, дипломата и ученого. Вольф должен был стать его правой рукой, заменяя старшего брата на время его деловых поездок в Альтдорф. Из Вольфа готовили юриста, охотника и инженера. Йоахим, старый барон, гордился своими сыновьями, которые после его смерти будут поддерживать порядок в родовых владениях, выполняя свой долг. И простой народ радовался, что им не придется жить под гнетом капризных и своевольных тиранов; как это часто случалось в других областях Империи. Старого барона многие любили и ставили ему в заслугу, что он воспитал таких детей. Старинные песни переделывали на новый лад, приветствуя успехи мальчиков.
Старый барон нанимал много учителей для своих детей: преподавателей географии, истории и естественных наук; духовных наставников, толковавших пути богов; воспитателей, обучавших братьев этикету и изящным искусствам, музыке и литературе. Йоганна и Вольфа учили всему, что может потребоваться во время войны и в мирное время, даже основам магии. Среди их учителей был один воин, который служил в Старом Свете и за его пределами. Участник бесчисленных военных кампаний, он никогда не рассказывал о своих родителях, о своем детстве и даже о своей родине. У него было всего одно имя: Вукотич. Впервые барон встретил Вукотича на поле боя, во время пограничного спора со вздорным соседом. Йоахим лично захватил наемника в плен. Ни один из мужчин не рассказывал о том, что случилось, но после сражения Вукотич оставил свою профессию и поклялся в верности роду фон Мекленбергов.
Барон владел множеством домов, поместий и замков. Как-то летом он вместе со своими приближенными решил провести время в удаленной крепости на границе своих земель. Там, в зеленых лесах, мальчики научатся охотиться и добудут свои первые трофеи. Так было с Йоахимом в юности, и он ждал, что сыновья последуют его примеру. Поднявшись на башню, старый барон с гордостью смотрел, как два брата в сопровождении Вукотича и оружейника Корина Флетчера едут в лес. Все, что Йоганн и Вольф добудут в этот день на охоте, барон приказал подать на ужин.
Вольф был прирожденным охотником и в первый же день в лесу пролил кровь, одним выстрелом убив перепелку. Он быстро освоил большой лук, арбалет, копье, а также силки и ловушки. Многие полушутя говорили, что Вольф неспроста получил свое имя, поскольку он умел мастерски выслеживать дичь в лесу. Начав с птиц, мальчик вскоре принялся охотиться на кабанов и лосей. Он был наравне со взрослыми, и кое-кто полагал, что Вольф первым из фон Мекленбергов приведет домой единорога, джаберуока или мантикору как свидетельство своей удали. Корин выяснил, что Андреас, один из помощников конюха, раньше ходил в учениках у таксидермиста, и вскоре парнишке поручили изготовление чучел из трофеев Вольфа. Не прошло и месяца, как они заняли целый угол огромного зала в замке фон Мекленбергов.
Но Йоганну преследование и убийство пришлись не по вкусу. Ему было интересно наблюдать за зверьем в лесу, но он не мог смотреть на них глазами охотника. Стреляя по соломенным мишеням, он легко побеждал брата, независимо от вида оружия. Однако когда он видел перед собой живое, дышащее создание, его рука дрожала, а взор застилала пелена. Его восхищало величие могучего самца лося, и он не желал увидеть животное мертвым, обезглавленным и набитым трухой, со стеклянными глазами-пуговицами и запыленными рогами. Все это понимали, что усугубляло страдания Йоганна, по глупости считающего сострадание женской слабостью. Старый барон, которому Вольф напоминал самого себя в молодости, тем не менее, признавал в Йоганне задатки благородного мужа, каким не станет ни один охотник. По секрету Йоахим признался Вукотичу: «Восторг, который вызывает у Вольфа охота, поможет ему стать хорошим регентом, но врожденное отвращение Йоганна к убийству сделает его великим выборщиком». Однако Йоганн стремился преодолеть эту причуду своего сознания. Он не хотел отказываться от мясной пиши. Более того, юноша думал, что нечестно есть мясо, пока он не научится добывать его сам, не испытывая угрызений совести, и потому пытался переломить себя.
Как-то раз, отправившись с Вольфом, Кориной и Вукотичем на охоту, Йоганн не попал в оленя, хотя мишень была прямо перед ним. Стрела юноши пролетела сквозь листву деревьев и вонзилась в плечо его младшего брата. Это была чистая неглубокая рана, которую Корин быстро обработал и перевязал, однако осторожный Вукотич отослал своего подопечного в замок. Йоганн очень переживал из-за случившегося, но вскоре неприятное происшествие превратилось в настоящий кошмар, который преследовал его по ночам. Если в жизни молодого человека и был поворотный момент, то им следовало считать этот неосторожный выстрел. После него все пошло не так.
Бродяги и преступники были всегда. Всегда были злодеи и мутанты. Особенно много их скрывалось в лесах. Случались набеги, стычки и сражения. В Империи существовало много мест, куда слуги закона не смели соваться, хотя против темных сил не раз организовывались военные кампании. Однако никогда прежде на стороне зла не выступал такой могучий воитель, как Сикатрис. Он получил свое прозвище из-за ярко-красного рубца через все лицо — то был след от когтя демона, служившего кровавому Кхорну. Сикатрис пришел из Пустоши, почти утратив человеческий облик после трансформации. Со своими Рыцарями Хаоса он наводил ужас на Южные Земли, проливая реки крови в случае победы и бесследно исчезая в случае поражения. Император Карл-Франц обещал пятьдесят тысяч золотых крон за его голову, но награда так и осталась невостребованной, хотя многие пытались схватить бандита и погибли, потерпев неудачу. О злодеяниях Сикатриса слагали мрачные и драматичные баллады, в которых повествовалось о кровопролитии и пожарах. Нередко эти произведения носили оттенок восхищения, поскольку для граждан Империи, привыкших к уюту и маленьким радостям цивилизации, Сикатрис был важной фигурой. Изгой и чудовище, он напоминал обычным людям о том, что ожидает их за кругом света.
Сикатрис понимал, что летняя резиденция фон Мекленбергов укреплена слабо, и устроил набег, который потряс всю Империю. Выборщик был убит, его прислуга предана мечу, замок разрушен, а его сын и дети его приближенных похищены. Никто прежде не осмеливался на такое зверство, и с тех пор, отправляясь в дальнее путешествие, выборщики брали с собой эскорт, способный противостоять маленькой армии. Прежде хитрость, яд и предательство были излюбленным оружием созданий ночи. Сикатрис изменил сложившуюся традицию. Он был истинным поборником Хаоса, и даже лучшие воины Империи считали его блестящим стратегом. Сикатрис представлял собой уникальное явление среди сил зла хотя бы потому, что он постоянно ускользал из лап смерти, и возглавлял своих Рыцарей более двадцати лет со времени первого набега.
В своих снах Йоганн снова и снова видел пылающий замок. Он видел отца, чье изрубленное тело развесили на деревьях, стоящих друг от друга футах в двадцати. Он видел бедного толстого и глупого Шунцеля, чье лицо обуглилось, а живот продолжал гореть. Он видел Вукотича, который впал в бешенство, чего не случалось с ним никогда ни до, ни после трагедии. Воин кромсал раненого зверочеловека, выкрикивая вопросы, на которые никто не мог дать ответа. Затем были мертвые лошади, изнасилованные служанки, изуродованные до неузнаваемости трупы. Нелепо, но ярче всего ему запомнилась лужайка для игр, сплошь залитая кровью, сквозь которую не проступало ни клочка зеленой травы, и безглазые головы, сваленные в кучу. Один из скавенов отстал от товарищей. Йоганн наткнулся на мутанта с крысиной мордой, который обыскивал тела убитых учителей, стаскивая кольца с их пальцев. В первый раз юноша убил, не испытывая сомнений. И с тех пор он разил без колебаний, будь то представители высших рас или звери. Молодой человек усвоил последний урок.
Сейчас место выборщика занимал другой человек, кузен Йоганна, который провозгласил себя бароном на том основании, что, отправившись в странствия и бросив на произвол судьбы разоренное имение фон Мекленбергов, наследник потерял право на титул. Йоганн не стал спорить. Кто-то должен был заниматься делами Империи, а перед Йоганном стояла другая задача.
Невзирая на раненое плечо, Вольф не сдался бы без боя. Однако его не было среди мертвых. Он числился среди пропавших без вести. Тринадцатилетний мальчик мог заинтересовать Сикатриса.
Все это случилось десять лет назад за невообразимое число миль от заснеженного леса. Они шли по следам банды, которая сначала кружила по Империи, затем направилась через Серые горы к границе с Бретонией. На побережье близ Мариенбурга они прорывались сквозь засады, потом, миновав Пустоши, оказались в Драквальдском лесу. Там Йоганн и Вукотич попали в рабство к сумасшедшему гному с волшебного рудника, который подчинил их с помощью заклинания. Далее их путь лежал в Срединные горы, где они подверглись спланированному нападению и потеряли Корина Флетчера, погибшего от руки козлоголового монстра. Из Срединных гор они двинулись в Лес Теней. Затем след повернул в Великий лес и через восточную часть Стирланда привел их к Горам Края Мира, средоточию темных сил, где им пришлось сражаться с фантомами, насланными могущественными колдунами.
Времена года сменяли друг друга, но медленное преследование продолжалось. Йоганн знал, что много раз они были близки к цели, однако что-то всегда мешало их планам. Молодой человек забыл, через сколько разрушенных селений они прошли. В немой ярости выживших они видели отражение своего Горя. Состав банды постоянно менялся, поэтому им то и дело попадались дезертиры, изгнанники и побежденные воины. У Вукотича прибавилось шрамов, а Йоганн уже ничем не напоминал того беззаботного юнца, которым был прежде.
Вперед и назад, вверх и вниз, они преодолевали огромные расстояния, кочуя по окраинам Старого Света и постоянно искушая судьбу. Йоганн насмотрелся ужасов, которые его учителя даже представить себе не могли, научился не думать о прихотях богов и все-таки выжил. Он больше не ждал, что увидит рассвет следующего дня, и почти не надеялся, что снова встретит брата в конце пути.
Однако даже на Вершине Мира они не выпускали из виду банду Сикатриса. Днем Йоганн старался не думать о прошлом или будущем, ночью он не мог думать ни о чем другом. Он уже давно привык к беспокойным снам.
Йоганн пробудился оттого, что кто-то тряс его за плечо. Молодой человек открыл глаза, но ничего не сказал.
— Они объявились, — напряженно прошептал Вукотич. — Я чую их вонь.
Йоганн выскользнул из-под мехового одеяла и поднялся на ноги. В лесу было тихо, если не считать комьев снега, срывающихся с веток, и тяжелого дыхания лошади Вукотича. Костер прогорел, но угли все еще мерцали. Йоганну по-прежнему было зябко. Ледяные кинжалы свисали с нижних ветвей деревьев как фонари, таинственно светясь изнутри.
Мужчины сделали из шкур два валика, по длине соответствующих росту человека, накрыли их одеялом и пододвинули к костру. В темноте их уловка могла сработать. Вукотич снял арбалет с седла и выбрал стрелу. Старый воин проверил спящего коня, о котором Йоганн не мог думать иначе, как о Несостоявшемся Царе. Затем они укрылись в лесу.
Им не пришлось долго ждать. У Йоганна обоняние было не столь острым, как у Вукотича, но он услышал приближающиеся шаги. Его наставник оказался прав: четверо, один хромает. Шум прекратился. Йоганн прижался к стволу дерева, стараясь слиться с его тенью.
Послышался звук, напоминающий треск рвущегося шелка, и валики, укрытые одеялами, содрогнулись. В каждый из них вонзилось по арбалетной стреле, угодив в то место, где должна была быть голова. Стрелы светились зеленым, разбрасывая искры и испуская небольшие клубы дыма. Йоганн задержал дыхание. Каким бы ни был этот яд, он совсем не хотел его вдыхать.
Вспышки потухли, однако на прогалине не наблюдалось никакого движения. Йоганн сжал рукоять меча, а Вукотич вскинул арбалет. Старый воин недолюбливал яд. Впрочем, при его меткости он не нуждался в таких ухищрениях.
Йоганну казалось, что его сердце бьется слишком громко. Усилием воли он заставил себя прогнать все воображаемые звуки. Наконец донесся настоящий шум.
Из темноты показалось человекоподобное существо, которое осторожно направилось к лужайке. Чужак заметно прихрамывал. У него были продолговатая голова, горящие глаза и маленькие острые зубы. Скавен. Пегий окрас, лохмотья, прикрывающие разрозненные доспехи. Фигура человека-крысы расплывалась в отблесках тлеющих углей. Тварь склонилась над простреленными меховыми валиками, повернувшись спиной к Вукотичу и Йоганну. На его изодранной куртке из грубой черной кожи была нашита эмблема клана Эшин — глаз в перевернутой пирамиде и стилизованное лицо со шрамом, знак, который носили все последователи Сикатриса. Вукотич выстрелил, целясь в глаз уродливого изображения. Скавен резко втянул в себя воздух и полуобернулся. Окровавленный наконечник стрелы торчал на несколько дюймов из его груди. Человек-крыса упал.
Йоганн и Вукотич сделали круг, пока не повернулись лицом в том направлении, откуда появилось чудовище. В темноте сверкнули глаза. Вукотич поднял три пальца, затем два. Трое против двоих. Все лучше, чем вначале.
Внезапно над их головами вспыхнул огонь: это стрелы, обернутые горящими тряпками, вонзились в деревья. Тряпичные шары взорвались, пролившись огненным дождем. Три фигуры вышли на прогалину, высокие, но неуклюжие. Теперь Йоганн тоже почуял их запах. Один из врагов точно не был живым.
Стрела Вукотича проткнула горло создания, находившегося посредине, но оно продолжало идти. Когда существо вышло на свет, Йоганн увидел разложившееся лицо. Из рассеченной шеи сыпалась пыль. Когда-то это была женщина, но теперь перед ними был не человек, а марионетка. Либо один из живых поднял ее из могилы, либо некий маг передал нападавшим контроль над мертвым телом. Лицо зомби пересекала линия, намалеванная красной краской, — отличительный знак воинов Сикатриса, напоминающий о шраме их главаря. Мертвец двигался неловко из-за ран, полученных при жизни, но это не делало его менее опасным.
— Нам нужно остановить ее, пока она не заразила нас могильной гнилью, — сказал Вукотич.
Йоганн и его наставник бросились вперед и сообща напали на ходячий труп, рубя его мечами на расстоянии вытянутой руки, чтобы избежать смертельного прикосновения мерзкой твари. Йоганн слышал, как ломаются хрупкие кости нежити. Шатаясь под ударами, зомби наступил на тлеющие угли костра. Его изодранный саван и иссохшие лодыжки охватило пламя. Когда огонь достиг разлагающейся плоти, она начала лопаться с отвратительным шипением. Раздался страшный вопль, и мертвое тело обратилось в факел. Йоганн и Вукотич попятились. Выставив перед собой мечи, они не давали мертвяку приблизиться к себе.
Отблески затухающего пламени освещали лица двух других бандитов, которые, наконец, перешли в наступление. Йоганн парировал могучий удар, заставивший содрогнуться все его тело. Тяжеловооруженный противник был на голову выше юноши, однако двигался он медленнее. К тому же его голова, казалось, не умещалась в шлеме, имевшем странную форму. Это был человек, претерпевший какие-то мутации под влиянием варп-камня — не поддающейся определению субстанции, которая воздействовала на многих слуг ночи, меняя их облик в соответствии с их темными желаниями и страхами. Йоганн знал, что изменения были частью сделки, заключенной людьми, вступившими в союз с силами зла. Преследуя Сикатриса, он видел многих существ, в которых не осталось почти ничего человеческого. Судя по всему, враг Йоганна переживал новую мучительную трансформацию. Трудно сказать, какие уродства открылись бы взору, сними он шлем.
Йоганн отступил и нанес удар в верхнюю часть туловища противника, повредив нагрудник и помяв лицо со шрамом, выгравированное на металлической пластине. Неожиданно молодой человек почувствовал, как его обхватили чьи-то руки, а спину обожгло. Это горящий зомби напал на него сзади, заключив в объятия. В воздухе запахло паленой тканью. Не обращая внимания на боль, юноша рванулся и едва успел уклониться от меча, который чуть не снес ему голову. Нежить двинулась на Йоганна, оказавшись между ним и мутантом. Рыцарь Хаоса протянул огромную руку и положил ее на голову беспокойного мертвеца. Зарычав, гигант стиснул череп, вокруг которого плясали язычки пламени, я обратил его в прах. Зомби рухнул, превратившись в бесполезную развалину, а Рыцарь Хаоса сосредоточил свое внимание на Йоганне.
Между тем Вукотич боролся с жабомордым мутантом, у которого было неестественно много конечностей. На снегу вокруг них шипела и пузырилась зеленая слизь, сочащаяся из ножевых ран на раздутом животе чудовища. Но, несмотря ни на что, монстр двигался так же быстро, как и в начале поединка. Вукотич обхватил врага за шею, смяв его раздувшийся гребень.
Йоганн развернулся лицом к великану, атакуя ноги противника. До сих пор Рыцарь Хаоса действовал медлительно, а несколько глубоких порезов еще больше затруднили бы его движения. Внезапно над головой у молодого человека раздался рев. Йоганн не был уверен, но больше всего этот звук напоминал смех опасного безумца. Поврежденный нагрудник лопнул под давлением шипов, которые прорастали на трансформирующемся туловище. Кем бы это существо ни было раньше, варп-камень полностью изменил его облик. Гигант снова разразился издевательским хохотом и рванул на себе доспехи. Нагрудник отлетел, и Йоганн увидел, что тело урода покрылось крепкими островерхими пластинами. На груди у мутанта было вытатуировано лицо Сикатриса. Увеличивающаяся в размерах голова распирала шлем, и скоро по измятому металлу пошли трещины. Над отверстиями для глаз появились рога, они быстро росли, подобно стрелкам лука, посаженного в плодородную почву. Йоганн ударил мутанта в грудь, но клинок лишь царапнул роговой панцирь. Рыцарь Хаоса даже не пошевелился, чтобы защитить себя. Тогда юноша нанес ему колющий удар в шею, но меч увяз в чешуе. Чудовище смеялось, а Йоганн никак не мог высвободить оружие. В конце концов, молодой человек вытащил из-за пояса два ножа и вонзил их в противника, надеясь поразить почки. Продолжая гоготать, великан начал сдирать искореженный шлем со своей головы.
Из глазных впадин на Йоганна пялились глаза мутанта. Их было семь, и все они располагались в один ряд на лбу. Два из них были настоящими, а остальные представляли собой отполированные стекляшки, вставленные в живую плоть. Молодой человек вознес молитву богам, о которых не вспоминал долгие годы. Рыцарь Хаоса вытащил меч, застрявший у основания его шеи, и отбросил его.
— Здравствуйте, господин Йоганн, — пропищал он тонким детским голоском. — Как вы выросли!
Это был Андреас, помощник конюха, служивший у фон Мекленбергов. Тот самый мальчик, который изготавливал чучела из охотничьих трофеев. Как видно, он нашел себе новых учителей со времени их последней встречи.
Громадные ручищи протянулись к Йоганну, и на плечи юноши опустился тяжелый груз. Гигантские пальцы сжались, словно щипцы кузнеца. Молодой человек почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. В нос ему ударила вонь, исходившая из пасти чудовища, и барон увидел перед собой огромную уродливую маску, в которую превратилось лицо его бывшего слуги. Ухватившись за ножи, торчащие из боков мутанта, Йоганн вырезал у чудовища кусок плоти от живота до паха. Лезвия легко прошли сквозь мясо, но рана тут же затянулась, словно ничего и не было. Андреас отшвырнул своего прежнего господина, и юноша пролетел футов двадцать по воздуху. Он ударился о дерево, на мгновение испугавшись, что сломал спину, а потом свалился на землю. Почва промерзла, поэтому приземление оказалось болезненным.
Противник Вукотича был мертв. Подняв двуручный меч, наставник направился к Рыцарю Хаоса. Андреас вытянул лапищу и легко отбил предназначавшийся ему удар. Сжав запястья Вукотича одной рукой, он заставил Железного Человека опуститься на колени. Мутанта все еще разбирал смех, в котором слышались визг демонов и рыдания убитых детей. Андреас навис над Вукотичем, вынуждая его согнуться. Он пригибал голову старого воина к тлеющим останкам зомби, стараясь сделать так, чтобы бывший наемник напоролся на свой меч. Вукотич сопротивлялся. Гигант боролся с маленьким человечком, напрягая все силы, так что на его плечах вздулись бугры мышц. Меч замер между лицами воинов, лишь подрагивая, когда один из них усиливал давление. Рыцарь Хаоса шевельнулся, избавляясь от ненужных доспехов. Защитная пластина упала, и внезапно Йоганн заметил светлый участок на пятнистой спине монстра, покрытой роговым панцирем.
Йоганн мигом забыл о боли. Он бросился через поляну, по дороге угодив ногой в то месиво, которое осталось от жабоподобного противника Вукотича, и запрыгнул Андреасу на спину. Превращение еще не завершилось. Юноша вонзил ножи в щель между затвердевшей чешуей, туда, где виднелась полоска розовой человеческой кожи, и рванул их вниз вдоль позвоночника. Он старался воткнуть клинки как можно глубже, пропихивая их сквозь ребра. Ему в лицо ударила струя крови, и наконец, оружие коснулось настоящего, неизмененного тела Андреаса, нанеся ощутимый ущерб.
Смех прекратился, и мутант выпрямился, пытаясь сбросить наездника. Йоганн обвил ногами талию чудовища и продолжил кровавую работу. Его руки проникли под панцирь, и теперь он шарил наугад, надеясь проткнуть то, что осталось от человеческого сердца. Что-то взорвалось внутри Андреаса, и гигант, скорчившись, упал на землю. Йоганн остался сидеть сверху. Высвободив руки, он наносил удары туда, куда мог дотянуться. Монстр перекатился на спину, и лишь тогда юноша оставил в покое умирающего Рыцаря Хаоса. Он поднялся на ноги и протер глаза, залитые кровью.
Андреас лежал лицом вверх. На его губах пузырилась алая пена, а взор быстро тускнел. Йоганн опустился на колени и приподнял голову чудовища, обхватив ее ладонями.
— Андреас, — позвал он, пытаясь докричаться до парнишки из конюшни, которого поглотил темный рыцарь. — Андреас, что стало с Вольфом?
Мутант собрал слюну, но у него не хватило сил плюнуть, и кровавая струйка потекла изо рта по щеке. В двух живых глазах Йоганн разглядел что-то человеческое. Он вытащил стеклянные шары из глазниц и отбросил их в сторону.
— Андреас, когда-то мы были друзьями. Это не твоя вина. Вольф. Где Вольф? Он жив? Куда Сикатрис ведет его?
Умирающий воин криво усмехнулся.
— На север, — с натугой прошептал он. Сломанные кости терзали его внутренности, когда он говорил. — К Пустошам, на Битву. Уже близко. Битва.
— Какая битва? Андреас, это важно! Какая битва?
Чуть слышный смех сорвался с губ чудовища.
— Барон, — сказал Андреас, — мы никогда не были друзьями.
Помощник конюха умер.
Вукотич был ранен. Жабочеловек выронил кинжал в самом начале поединка, а его колючие лапы не представляли серьезной угрозы. Но слизь, появлявшаяся на месте ран, была ядовитой. Зеленое вещество разъедало ткань, оставляло белые пятна на коже и всасывалось в плоть. Вукотич с ног до головы забрызгался этой гадостью. Когда над опушкой забрезжил утренний свет, Йоганн заметил множество дырочек на штанах Вукотича и понял, что его наставник с трудом держится на ногах. Старый воин пошатнулся и упал.
— Оставь меня, — пробормотал Вукотич сквозь стиснутые зубы. — Я буду задерживать тебя.
Именно этому учили Йоганна, но он никогда не был образцовым учеником. Зачерпнув горсть снега, юноша принялся растирать раны Вукотича и не останавливался до тех пор, пока яд не вышел. Он не знал, как глубоко впиталась отрава, равно как понятия не имел о свойствах жабьей крови. Но будь опасность смертельной, Вукотич не стал бы этого скрывать, чтобы заставить своего ученика уйти. Разорвав запасную рубашку на лоскуты, Йоганн замотал белесые пятна там, где это было возможно. Вукотич молчал и только иногда морщился. Молодой человек тоже не спрашивал своего наставника, больно ли ему.
Из веток и кожаных ремней, вырезанных из одежды врагов, Йоганн смастерил волокуши и прикрепил их к упряжи Несостоявшегося Царя. Сооружение было примитивным, однако, когда Йоганн набросил на него меха, получилось довольно сносно. Вукотич безропотно забрался на волокуши, и юноша закутал его потеплее. Старый солдат лежал спокойно, сжимая меч, как ребенок сжимает любимую игрушку. Местами его лицо все еще было испачкано зеленым.
— Поедем на север, — сказал Йоганн. — К ночи мы выберемся из леса. До начала степей должны быть поселения.
Он был прав, но это вовсе не означало, что они найдут там доброжелательный прием, целителя и теплую постель. Не зря говорили: «В лесу нет закона, в степи нет богов». Они находились на территории Кислева, однако власть царя не достигала этих мест. За степью простирались Пустоши, где всем заправлял варп-камень, изменяя разум и тела людей, развращая их души и сея зло. Там была духовная родина Сикатриса, и удивляло лишь то, что след не привел их туда раньше.
Они двигались медленно, поэтому ожидания Йоганна не оправдались. Им не удалось выйти из леса до темноты. Временами Вукотич погружался в дремоту и стонал от боли, чего никогда не позволял себе, пока бодрствовал. Несостоявшийся Царь брел вперед как машина, но Йоганн знал, что конь не доживет до новой луны. Если они хотят догнать Сикатриса, в степи им потребуются свежие лошади, а Вукотичу нужен лекарь.
Ночевка прошла спокойно. На следующий день лес начал редеть и сумрак рассеялся. На безжизненном небе иногда даже появлялись проблески солнца. Йоганн увидел следы и нашел место, где Сикатрис разбил лагерь. Истерзанный труп, подвешенный за ноги на дереве, служил отличным опознавательным знаком. Все свидетельствовало о том, что они шли в правильном направлении. Под мертвым телом кто-то накорябал на снегу свежей кровью: «Поворачивайте назад». Йоганн плюнул на послание.
Прошло некоторое время, прежде чем Йоганн осознал, в какое странное место они попали. Не слышались крики птиц, и он давно уже не видел ни одного зверя. Сначала молодой человек испытал облегчение, поскольку не нужно было опасаться медведей и волков — на его спине красовались три шрама в память о старом приключении. Ему не сразу бросилось в глаза зловещее отсутствие жизни.
Наконец лес остался позади. Йоганн миновал труднопроходимый участок, где мертвые стволы стояли, привалившись друг к другу, или гнили, лежа на земле. За буреломом открывалась степь. Контраст был разительным, как день и ночь. Оглянувшись, Йоганн увидел стену деревьев, которая простиралась в обе стороны до горизонта. Лес был таким густым, что напоминал оборонительные укрепления замка. Складывалось впечатление, что ни одно дерево не падает наружу, отделяясь от общей массы.
Если лес был мертвым, то степь казалась еще мертвее. Кое-где виднелись тощие пучки травы, перемежавшиеся с пятнами голой промерзшей земли. Снежный покров был тонким, но снег лежал тут и там. Через сотню лет здесь будет пустыня.
Вдалеке вился серый дымок, поднимавшийся в пустое небо, а в воздухе летело нечто большое и неуклюжее, тяжело размахивая крыльями.
— Впереди деревня, Вукотич.
Они немного отдохнули. Йоганн напоил наставника, накапав ему в рот воды (теперь они ограничивались тем, что растапливали снег), и накормил лошадь. Прошло более месяца с тех пор, как они видели живое существо, которое не пыталось их убить. Может, свершится чудо, и они смогут купить гостеприимство в степной деревушке. Йоганн не слишком на это рассчитывал, однако ему пока не было свойственно инстинктивное недоверие, как Вукотичу. Люди должны были так или иначе проявить себя, чтобы заслужить его враждебность.
Вукотич ничего не ответил, экономя силы, но Йоганн чувствовал, что его учитель пошел на поправку. В этом человеке жизнь была подобна семенам, которые способны выдержать лютые северные морозы и дать всходы, едва повеет теплый весенний ветер. Дважды Йоганн думал, что Вукотич погиб, и дважды ошибался. Бандиты Сикатриса прозвали его Железным Человеком.
Йоганн жевал мясо Царицы, нарезанное длинными полосками, и направлял коня туда, где виднелся дымок. Он старался не думать об Андреасе и о Вольфе. В его воспоминаниях помощник конюха представал жизнерадостным пареньком, не имеющим ничего общего с Рыцарем Хаоса. Однако что-то должно было дать толчок превращениям. Возможно, Андреаса всегда задевало, что он родился слугой, тогда как Йоганн и Вольф были сыновьями барона. Варп-камень действовал исподволь. Он находил разные пути к сердцу человека, сердцу ребенка, проникая сквозь бреши, оставленные оскорблениями, мелкими обидами, пороками, и развивал их, пока душа человека подгнивала, как червивое яблоко. Лишь тогда начинались внешние изменения. В Андреасе, в жабовидной твари и во многих других существах, которых они повидали за долгие годы. Тот козлоголовый мутант, что убил Корина Флетчера, некогда был обычным жрецом Верены, богини науки и справедливости. Он обратился к злу, поддавшись соблазну заглянуть в запретные книги. Сам Сикатрис был дальним родственником князя-выборщика Остланда. Он оказался в Пустошах из-за происков завистливого соперника во время семейной междоусобицы. Теперь этот человек изменился до неузнаваемости.
Что варп-камень сделал с Вольфом? Может, его брат припомнит несчастливую стрелу, попавшую ему в плечо, и вместо благодарности попытается убить своих избавителей? Узнает ли он Йоганна? С каждым годом вероятность того, что он сможет противостоять давлению, уменьшалась. Теперь, вероятно, Вольфа придется спасать против его воли. И даже тогда не исключено, что он слишком глубоко погрузился во тьму, чтобы ему можно было помочь.
Йоганн и Вукотич никогда не говорили о том, что ждет их в конце поисков. Они молчаливо согласились считать, что Вольф будет спасен. Но в последние дни Йоганн начал сомневаться. Он знал, что не сможет поднять руку на брата, но как поведет себя Вукотич? Решит ли Железный Человек, что обязан прервать жизнь Вольфа, если того нельзя будет освободить из-под власти зла? Вукотичу случалось убивать из милосердия в ходе военных кампаний и даже во время путешествий. Как все сложится на этот раз? И станет ли Йоганн мешать ему? Молодой человек подозревал, что, даже раненый, Вукотич окажется более искусным воином.
Что-то хрустнуло под копытами Несостоявшегося Царя, прервав печальные раздумья Йоганна. Он посмотрел под ноги. Конь наступил на скелет. Его правая передняя нога попала в ловушку, угодив между ребрами. Йоганн соскочил с лошади и оттащил в сторону старые кости. Скелет был почти человеческим, если не считать рогов на черепе и дополнительного ряда зубов.
Они стояли посреди моря костей, простиравшегося до горизонта. Должно быть, здесь некогда свирепствовал мор или состоялась беспощадная битва…
Андреас говорил о битве.
Йоганн забрался в седло, и они медленно поехали дальше. Конь тянул волокуши по костям, которые долгое время никто не тревожил. Определить, кому принадлежали некоторые скелеты, было почти невозможно. Йоганн вздрогнул и устремил взгляд вперед, сосредоточившись на столбе дыма. Теперь он видел, что дым поднимался над группой низких строений, больше напоминавших сторожевой пост, чем деревню. Однако там кто-то жил. Что за люди могли поселиться рядом с останками павших в кровавой сече?
Когда Вукотич проснется, Йоганн спросит его о битве. Бывший наемник должен знать, кто здесь сражался и почему. Можно подумать, это имело значение. Многие скелеты пролежали в этом месте столетия. Доспехи и оружие давно украли, остались только бесполезные кости.
Затем в воздухе завоняло. Йоганн слишком хорошо знал этот зловонный запах. Запах зомби, который сопровождал Андреаса, запах недавней смерти. Запах разложения.
Останки воинов приняли иной вид. На этих скелетах болтались лохмотья плоти. Либо они погибли недавно, либо хорошо сохранились на морозе. Кости не ломались под конскими копытами и волокушами, на которых лежал Вукотич.
Они ехали как по ухабам. Йоганн обернулся в седле и увидел, что Вукотич проснулся. Волокуши зацепились за скорчившееся тело и протащили его за собой несколько футов. Пустые глазницы обратились к небу, а на горле под подбородком зиял второй рот. Одна рука трупа представляла собой скопление щупальцев длиной в человеческий рост, которые не увяли, подобно высохшим водорослям. Убитый был раздет догола.
— Поле Битвы, — сказал Вукотич.
— Что это за место?
— Зло. Мы скоро настигнем Сикатриса. Сюда он стремился.
Боль снова скрутила Вукотича. Йоганн знал, что ему трудно говорить. Наставник откинулся на спину, тяжело дыша.
Вокруг них высились груды мертвых тел. Со дня смерти некоторых из них явно прошло совсем немного времени. Теперь появились и птицы. Нечистые пожиратели падали рвали плоть, выклевывали глаза и дрались за лакомые куски. Йоганн терпеть не мог падальщиков. Нет ничего хуже, чем жить за счет тех, кто умер.
По всем признакам менее суток назад здесь прошла армия. Однако они преследовали банду налетчиков, а не целое войско. В лучшие времена Сикатрис командовал сотней воинов, а его отряд значительно поредел после похода в Страну Троллей.
— Здесь место сбора, — прохрипел Вукотич. — Сикатрис будет одним из многих.
Стая крыс плотным ковром накрыла скелет лошади и устремилась к волокушам. Мелкие твари пролезли сквозь ветки, нацелившись на ноги Вукотича. Старый наставник взмахнул мечом, отгоняя грызунов. Острие клинка покрылось кровью. Но Йоганн видел, что его учителя все-таки покусали.
— Проклятие. Мне только чумы не хватало.
— Успокойся. До деревни рукой подать.
Вукотич закашлялся, сотрясая свое ложе, и сплюнул розовую слюну.
— До ночи, — выдохнул он. — Мы должны добраться туда до наступления ночи.
Когда они достигли деревни, небо окрасилось в красный цвет. Селение состояло из нескольких лачуг, сгрудившихся вокруг длинного и низкого центрального здания. Все строения глубоко ушли в землю, что придавало им сходство с погребом, на который настелили крышу, а затем оборудовали окнами-бойницами и другими оборонительными приспособлениями. Йоганну эти хижины напомнили подземные укрытия в странах, где часто случались ураганы и торнадо.
Между домами трупов не было. Более того, казалось, что кто-то сознательно очищает пространство вокруг деревни от мертвых тел. Перед главным зданием стояла ограда из жердей. Йоганн спешился и привязал к ней Несостоявшегося Царя.
— Эй! — крикнул он. — Есть тут кто-нибудь?
Вукотич проснулся, дрожа под одеялами.
Йоганн снова позвал, и дверь открылась. Перед домом было углубление, и вход располагался прямо в нем, посреди мешков с землей. Из длинного здания вышли два человека. Йоганн держал руку на рукояти меча, пока не увидел их в полный рост. На первый взгляд, в их облике не произошло значительных изменений. Позади, поближе к дверям, стоял мускулистый мужчина средних лет, с блестящей лысиной, в кожаном переднике. Второй мужчина, тощий как жердь, направился к Йоганну. У него были всклокоченные волосы, поверх которых он носил грязную митру. Незнакомец был с ног до головы увешан амулетами, оберегами и медальонами.
Йоганн разглядел изображения Ульрика, Мананна, Мирмидии, Таала, Верены и Ранальда. Кроме того, на шее у странного типа болтались талисманы Сил Хаоса, включая ужасного Кхорна, богов Порядка — Аллюминаса и Солкана, Грюнгни, божества горных шахт, которому поклонялись гномы, Лиадриэля, эльфийского бога песен и вина, и, конечно, молот Зигмара, божественного покровителя Империи. Ни один священнослужитель не посмел бы надеть знаки столь разных, иногда враждебных друг другу богов. Этот человек был сумасшедшим, а не жрецом.
Однако лучше обойтись с ним вежливо.
— Йоганн, — представился юноша, протягивая руку. — Барон фон Мекленберг.
Мужчина приблизился бочком, улыбаясь, как идиот. Медальоны позвякивали при каждом его шаге.
— Я Миша, жрец.
Они обменялись рукопожатием. Из осторожности Миша тут же отскочил назад. Йоганн заметил кинжал Кхаина, бога убийств, рядом с голубем Шаллии, богини исцеления и милосердия.
— Мы никому не желаем зла. Мой друг был ранен.
— Тащи их внутрь! — рявкнул лысый мужчина. — Быстрее, пока не стемнело.
Вот и Вукотич тоже говорил о наступлении ночи. Йоганна мучило дурное предчувствие. У него остались незабываемые воспоминания о столкновении с семейством вампиров в Черных горах.
— Идем, идем, — заторопился Миша, жестом приглашая Йоганна войти. Он нетерпеливо подпрыгивал на одной ноге и махал рукой в рукаве с расстегнутой манжетой.
Йоганн посмотрел в его налитые кровью глаза и помедлил.
Обернувшись, юноша увидел, что Вукотич пытается сесть, и помог своему другу. Железный Человек нетвердо стоял на ногах, но все-таки нашел в себе силы дойти до здания. Йоганн поддерживал его. Лысый мужчина тоже выбрался из норы и подставил раненому плечо. Йоганн почувствовал, что этот человек обладает недюжинной силой. Пока Миша бестолково суетился вокруг, они вдвоем втащили Вукотича в дом.
Когда Миша зашел внутрь, лысый человек захлопнул дверь и быстро запер ее на несколько тяжелых задвижек. Йоганну потребовалось несколько мгновений, чтобы привыкнуть к полумраку, однако он сразу догадался, что в помещении есть и другие люди.
— Дарви, — послышался голос. — Кто они?
Лысый оставил Вукотича, повисшего на плече у Йоганна, и сделал шаг вперед. Вопрос задал гном, в осанке которого было что-то необычное.
— Один называет себя бароном. Йоганном фон Мекленбергом. Второй пока ничего не сказал…
— Вукотич, — буркнул Железный Человек.
— Вукотич, — повторил гном. — Хорошее имя. И фон Мекленберг. Выборщик, если я не ошибаюсь, а я никогда не ошибаюсь.
— Я сложил с себя полномочия, сударь, — сообщил Йоганн. — С кем имею честь?
Гном вышел из тени, и юноша понял, чем объяснялась некоторая скованность его движений.
— С кем вы имеете честь? — сдавленно фыркнул гном и осторожно поклонился. Рукоять меча, торчащая у него из груди, задела утрамбованный земляной пол. — С мэром этого безымянного городка. Меня зовут Кляйнзак… Великан.
Меч Кляйнзака был закреплен при помощи сложной конструкции из ремешков и пряжек. Клинок на целый фут торчал из спины гнома и казался острым как бритва. Йоганну сразу пришло на ум одно из тех приспособлений, которые используют актеры, изображая мертвых. Два куска бутафорского оружия закрепляются на теле, словно оно проткнуто насквозь.
— Я знаю, о чем вы подумали, ваше превосходительство. Нет, это не фокус. Меч действительно проходит сквозь мое тело. Конечно, это чудо, что я не погиб. Клинок пронзил меня, не задев жизненно важных органов, и я не осмелился извлечь его, опасаясь, что чудо не повторится. Можно приучить себя жить с чем угодно, знаете ли.
— Я вам верю, господин мэр.
— Вы уже знаете Мишу, нашего духовного наставника. И Дарви, хозяина гостиницы. Прошу, разделите с нами нашу скудную трапезу и познакомьтесь с остальными. Дирт, возьми его плащ.
Сгорбленный молодой человек, чьи конечности были противоестественно изогнуты, шаркая, вышел на свет. Выполняя приказ Кляйнзака, он снял плащ с плеч гостя, аккуратно сложил его и удалился.
Сумасшедший, калека, гном… Странное общество.
Кляйнзак взял фонарь и подкрутил фитиль, добавляя света. Теперь можно было разглядеть зал изнутри. В помещении стоял длинный стол с двумя скамьями, располагавшимися по обе стороны от него.
Молодая женщина в поношенном платье, в котором некогда не стыдно было появиться даже на знаменитых царских балах, обошла едоков, наливая каждому похлебку в миску. Йоганну еще ни разу не приходилось делить хлеб с такой пестрой компанией изгоев.
Кляйнзак взобрался на троноподобный стул, стоящий во главе стола, и привычно просунул острие клинка в выемку за спиной.
— Садитесь рядом со мной, ваше превосходительство. Поешьте с нами.
Йоганн сел за стол и обнаружил, что напротив него сидит невероятно древнее создание, похоже, женщина, и энергично пилит кусок сырого мяса большим ножом.
— Катинка не любит цивилизованной пищи, — пояснил Кляйнзак. — Она родом из этих мест, поэтому ест мясо только в сыром виде. По крайней мере, это помогло ей сохранить здоровые зубы.
Старуха усмехнулась, и юноша заметил, что ее зубы остро заточены. Женщина поднесла кусок мяса ко рту и яростно вгрызлась в него. На щеках у нее была татуировка, но морщины искажали узор.
— Катинка — целительница, — продолжал гном. — Позже она займется вашим другом. Она может вылечить все что угодно при помощи трав и внутренностей мелких животных.
Молодая женщина налила похлебку в миску гостя. Йоганн почувствовал запах специй и увидел овощи, плавающие в бульоне.
— Это Анна, — сказал Кляйнзак. С неожиданным изяществом женщина сделала реверанс, удерживая горшок с супом на своем полном бедре. — Она путешествовала с одним господином из Праага. Он устал от ее общества и оставил красавицу в нашей деревне в качестве платы за гостеприимство.
Глаза Анны тускло сверкнули. У нее были рыжие волосы, и вообще она выглядела бы довольно привлекательно, если бы ее немножко отмыть. Впрочем, Йоганн понимал, что и сам он отвык от ванны, духов и этикета за время странствий. Эта часть его жизни осталась в прошлом.
— Разумеется, мы не ждем благодарности от всех наших гостей, — рассмеялся Кляйнзак.
Остальные едоки дружно захохотали, стуча кулаками по столу. Йоганну не понравился взрыв веселья, однако похлебка была превосходной. Это была лучшая еда, которую ему пришлось есть за последние несколько месяцев. И уж точно, она превосходила копченую конину.
Трапеза проходила спокойно. Никто не спрашивал Йоганна, куда он направляется, и он воздержался от вопросов о том, как появилась деревня посреди поля битвы. Местные жители торопливо ели. Больше всех болтал жрец Миша, который призывал благословения всех богов на эту ночь. Йоганн снова ощутил некоторое беспокойство по этому поводу.
Катинка осмотрела Вукотича и принесла какой-то бальзам из трав, который немного облегчил боль. Железный Человек заснул и, казалось, не слишком страдал.
Зал был разделен на спальные помещения. Некоторые жители деревни разбрелись по ним, и Йоганн услышал, как задвигаются засовы. Кляйнзак достал какие-то мерзкие корешки и закурил. Йоганн отказался от предложенной трубки. Анна, которая так и не проронила ни слова, занялась тарелками и кастрюлями, а Дарви потягивал эль из фляжки. Дирт слонялся без дела, стараясь не попасться под ноги.
— Вы забрались далеко от дома, барон фон Мекленберг, — заметил Кляйнзак, выдыхая облако вонючего дыма.
— Да. Я ищу моего брата.
— А-а, — задумчиво протянул гном, посасывая трубку. — Он убежал из дому, да?
— Его похитили разбойники.
— Ясно. Разбойники — это плохо. — Гном рассмеялся, будто услышал что-то смешное. Дирт присоединился к нему, но Кляйнзак заставил его замолчать, отвесив несильный подзатыльник. — И как давно вы гонитесь за этими бандитами?
— Давно.
— Вот как? Это плохо. Я вам сочувствую. Я сочувствую всем людям, попавшим в беду.
Гном погладил лохматые волосы Дирта, и мальчик свернулся у его ног, как собачка рядом с хозяином.
Нечто блестящее выпало из одежды калеки и покатилось по полу. Кляйнзак нахмурился, и Йоганн заметил, что все остальные тоже примолкли.
Нарочито небрежно гном положил курительную трубку, взял кубок и сделал из него глоток.
— Дирт, — вежливо сказал он, — ты уронил какую-то вещицу. Подними ее и принеси мне.
Мальчик застыл на мгновение, затем полез за безделушкой. Его руки плохо слушались, однако, в конце концов, он ухитрился зажать украшение между большим и указательным пальцами. Затем он положил свою добычу перед гномом. Это оказалось кольцо с красным камнем.
— Хм. Красивая штучка. Серебро, наверное. И рубин в форме черепа. Очень мило. — Гном подтолкнул кольцо к Йоганну. — А что вы думаете?
Йоганн с трудом заставил себя взять побрякушку. Может, он видел слишком много черепов в последнее время. Этот череп пересекала диагональная черта. Напоминание о знакомом шраме. Сикатрис был рядом.
— Топорная работа, но в ней есть жизнь, а? У вашего превосходительства, несомненно, найдутся и более красивые украшения.
Йоганн положил кольцо на стол. Кляйнзак щелкнул пальцами, и Анна подала ему вещицу. Гном вгляделся в драгоценный камень.
— Дирт!
Калека вскинул голову.
— Дирт, по-видимому, ты хотел оставить эту мелочь себе.
Мальчик колебался. Ниточка слюны повисла в уголке его губ.
— Отлично, ты ее получишь. Подойди ко мне.
Дирт пополз на четвереньках, передвигаясь, словно насекомое. Он протянул руку, и Кляйнзак сжал ее.
— Какой же палец выбрать?…
Гном надел кольцо Дирту на мизинец, затем резко отогнул палец назад. Йоганн услышал, как хрустнула кость. Дирт посмотрел на свою руку: его мизинец торчал под непривычным углом по отношению к остальным пальцам. На рубине виднелась кровь. Мальчик улыбнулся.
И тут снаружи донесся оглушительный грохот.
Йоганн много раз бывал в сражениях, чтобы безошибочно узнать этот шум. Сталь сталкивалась со сталью, раздавались рев и крики мужчин, разгоряченных поединком, незабываемый звук раздираемой плоти. За стенами невысокого здания развернулась настоящая битва. Казалось, армии возникают из воздуха и набрасываются друг на друга с яростью диких животных. Йоганн слышал ржание лошадей, бьющихся в агонии, стук стрел, вонзающихся в тело или в дерево, громкие команды и ругательства. Стены дома содрогались, когда в них врезались тяжелые тела. С балок просыпалось немного пыли.
Кляйнзак не проявлял никаких признаков беспокойства. Он продолжал пить и курить, старательно изображая равнодушие. Анна постоянно доливала вино в кубок гнома. Однако лицо женщины побелело под слоем грязи, и она дрожала от еле сдерживаемого ужаса. Дирт забился под стул, прижав руки к ушам. Его глаза были плотно зажмурены, как раковины моллюска. Дарви хмуро стоял за стойкой бара и, опустив взгляд, изучал содержимое своей кружки. Миша забился в угол, опустившись на колени перед объединенным алтарем всех богов, и наугад молился то одному, то другому о спасении своей шкуры. Катинка скалила зубы. По-видимому, она смеялась, но Йоганн не слышал ее из-за шума баталии.
Снаружи одна группировка бросила вызов другой. Гремели копыта, палили пушки, воины падали в грязь и умирали. У Йоганна звенело в голове от грохота.
Он обратил внимание, что Дарви, Катинка и некоторые другие засунули в уши затычки из старых тряпок. Только Кляйнзак не воспользовался этой уловкой. Очевидно, он так набрался, что мог терпеть этот шум до утра.
«Они все сумасшедшие», — понял Йоганн. Их всех сводила с ума призрачная битва. Неужели такое происходит каждую ночь?
Юноша подошел к Вукотичу и обнаружил, что его друг не спит, но лежит неподвижно, изучая потолок. Железный Человек взял своего подопечного за руку и крепко сжал.
В конце концов, как ни странно, Йоганн погрузился в сон.
Его разбудила тишина. Вернее, отсутствие шума. В его голове все еще звучали отголоски битвы, но на улице было тихо. Йоганн испытывал головокружение. Ночной сон не принес юноше желанного отдыха. У него на зубах образовался налет, а все мышцы ломило из-за того, что он заснул сидя.
В доме, кроме них с Вукотичем, никого не осталось. Свет лился сквозь узкое окошко. Старый солдат крепко спал и юноша с трудом высвободил руку из цепкой хватки Железного Человека. В побелевших пальцах возникло ощущение покалывания, свидетельствующее, что кровообращение восстанавливается.
Йоганн удивленно огляделся и подошел к незапертой двери. Он высунул голову наружу и не увидел ничего угрожающего. Положив руку на рукоять меча, молодой человек вышел на улицу и, поднявшись по ступенькам, выбрался на поверхность. В неподвижном воздухе пахло смертью.
Деревня стояла посреди поля битвы, усеянного мертвыми и умирающими. Кое-где горели костры, распространяя тошнотворный запах паленой плоти, и слабые голоса причитали на неведомых языках. Впрочем, о значении слов было нетрудно догадаться. Йоганн не раз слышал этот многоголосый хор после сражения. Раненые звали на помощь или просили добить их из милосердия.
У привязи он нашел то, что осталось от Несостоявшегося Царя. Неповрежденная голова болталась в узде под жердью, а тело лошади было изрублено, превратившись в черную, безжизненную массу, покрытую замерзшими кристалликами влаги. Останки коня перемешались с останками чего-то маленького и безрукого. Гнома или гоблина. Точнее определить было трудно, поскольку раздробленный череп существа был втоптан в застывшую грязь. Дальше Йоганн пойдет пешком.
Призраки или нет, но участники ночного сражения оставили после себя горы трупов. Молодой человек обвел взглядом равнину и не увидел ничего, кроме напоминания о недавней сече. Откуда пришли эти воины? И куда они пропали? Все погибшие были отмечены варп-камнем. Йоганн не мог уловить общего плана битвы. Казалось, существа без счету уничтожали друг друга, не имея на то видимой причины, стремясь убить как можно больше себе подобных.
Впрочем, в этом состоял смысл всех войн, виденных Йоганном за время странствий.
Из-за дома выполз Дирт. Благодаря приспособлению из кожи и металла его фигура приобрела отдаленное сходство с человеческой. Он все еще напоминал марионетку с оборванными нитями, но его тело приняло вертикальное положение, хотя голова болталась, как у повешенного. Походка калеки тоже была близка к нормальной, насколько это вообще было возможно. Йоганн заметил, что сломанный палец Дирта перевязан и примотан к деревянной планке. Барон задумался, не являются ли искривленные кости следствием аналогичных переломов. Мальчик нес охапку мечей, завернутых в окровавленную тряпку. Он улыбнулся, показав на удивление белые и ровные зубы, а затем бросил свою ношу у входа в дом. Ткань соскользнула, и Йоганн увидел кровь на клинках. Барон изучал оружие — во время теоретических занятий и на собственном опыте, поэтому без труда узнал разнообразные средства убийства. Тилейские дуэльные шпаги, катайские драконьи мечи, двуручные норские клинки, изогнутые скимитары из Аравии. Дирт снова ухмыльнулся, гордый своими находками, и занялся мечами, раскладывая их на земле, вытирая кровь и чистя до блеска.
Йоганн оставил калеку заниматься своим делом и пошел между телами павших.
Жители деревни налетели на убитых, как птицы на падаль. Они стаскивали с мертвых воинов оружие и латы, складывая свои трофеи в большие тачки. Юноша изучил один такой улов: серебряная фляжка со сладким ликером, не замаранная кровью шелковая рубашка, мешочек золотых крон, топор с рукоятью, украшенной драгоценными камнями, кожаный нагрудник, сделанный эльфийскими ремесленниками, и пара добротных бретонских башмаков. Эту тачку наполняла Анна. Она обращалась с трупами деликатно, словно сиделка, которая накладывает больному припарки. Йоганн остановился понаблюдать за ней. Сначала женщина сдернула кольца с окоченевших пальцев щеголеватого мутанта, а затем принялась за его узорчатые доспехи. Не тратя времени на то, чтобы полюбоваться работой мастера, она распустила кожаные ремешки и сняла наручи. На руках воина были заметны следы давнего разложения. Женщина потянула шлем в форме головы дракона, и вместе с ним в ее руках оказалась завязанная узлом косица шелковистых волос. Лицо воина было припудрено и напомажено, но на нем виднелись гнилостные пятна. Внезапно мутант открыл глаза, его конечности конвульсивно задергались. По-дамски изящным движением Анна вонзила нож под подбородок раненому. Кровь потекла по его груди. Откинувшись назад, он испустил последний вздох, а женщина продолжила снимать доспехи с его тела.
Йоганн с отвращением отвернулся и увидел перед собой Кляйнзака. Гном закутался в меха и нахлобучил нелепую шляпу. При дневном свете меч, торчащий из его груди, выглядел еще более неестественно.
— Доброе утро, ваше превосходительство. Думаю, вы хорошо спали?
Йоганн не ответил.
— Ах, как приятно быть живым в такое утро!
Появился Миша, нагруженный новыми религиозными символами — некоторые из них еще были влажными, — и, нагнувшись, шепнул что-то Кляйнзаку на ухо. Мэр гнусно рассмеялся и отвесил сумасшедшему жрецу оплеуху. Миша завопил и бросился бежать.
— Боги лишили его разума, — усмехнулся гном, — поэтому они и терпят его богохульство.
Юноша пожал плечами, и гном снова захихикал. Неуместные приступы веселья начали раздражать Йоганна, будя неприятные воспоминания о предсмертном хохоте Андреаса. Барон снова подумал, что попал к умалишенным.
Дарви и еще один мужчина складывали погребальные костры. Они не могли сжечь все мертвые тела, но, по крайней мере, им удалось расчистить пространство вокруг главного здания. Тех монстров, которых невозможно было перенести на костер из-за слишком большого роста, рубили и бросали в огонь по частям. Катинка подошла к Кляйнзаку и протянула ему браслет, найденный ею в поле.
— Какой миленький, — проворковал гном, разглядывая игру драгоценных камней на свету. Он надел украшение на запястье и вытянул руку, любуясь им. Катинка замешкалась и наклонилась, ожидая благодарности. Кляйнзак погладил ее жидкие волосы. Старуха замурлыкала с довольной идиотской ухмылкой. Гном больно дернул ее за ухо. Женщина вскрикнула, и Кляйнзак оттолкнул ее. — Займись делом, карга. Дни короткие, а ночи длинные, — заявил мэр, затем обернулся к Йоганну. — Видите ли, наши труды здесь никогда не кончаются, ваше превосходительство. Каждую ночь работы только прибавляется. И так без конца.
Чья-то рука сжала плечо молодого человека. Барон обернулся. Вукотич встал с постели и выбрался наружу, опираясь на сломанное копье, как на посох. Лицо наставника сохраняло зеленоватый оттенок, шрамы были белыми и плотными, а в глазах плескалась боль, однако, несмотря на хромоту, в нем чувствовалась сила. Пожатие Вукотича было, как всегда, могучим. Он был и оставался Железным Человеком, наводившим ужас на самых страшных убийц из банды Сикатриса.
— Это Битва Хаоса, Йоганн. Вот куда Сикатрис стремился с самого начала. Скоро все закончится. Он где-то поблизости, спит вместе со своим воинством.
Кляйнзак поклонился Вукотичу, чуть поправив меч.
— Так вы знаете о Битве?
— Я слышал о ней, — ответил Вукотич. — Однажды в молодости я бывал неподалеку от этого места. Я видел рыцарей, направлявшихся сюда.
— Уже многие тысячелетия воины Хаоса сражаются между собой, доказывая свое превосходство. Рано или поздно все лучшие бойцы приходят сюда, чтобы убедиться, что они действительно обладают теми качествами, которыми хвастали. В большинстве случаев они терпят поражение. Многие из богатырей заканчивают свою жизнь, как эти мертвые глупцы.
— И этим ты живешь, гном, — не выдержал Йоганн. — Обираешь павших, продаешь их пожитки?
Кляйнзак не подал виду, что обиделся.
— Конечно. Кто-то должен этим заниматься. Тела гниют, а вещи — нет. Если бы не мы и наши предшественники, на этой равнине валялись бы горы ржавых доспехов.
— Воины спят в больших подземных залах поблизости, — снова заговорил Вукотич. — Спят как убитые. Это важный этап в их развитии и превращении. Днем они цепенеют, засыпая на плитах варп-камня, а между тем их облик меняется, утрачивая последние человеческие черты. Ночью они сражаются. Небольшими отрядами или один на один, выбирая противников наугад. Это продолжается в течение одного лунного месяца. Затем выжившие возвращаются в мир, чтобы дальше способствовать распространению зла.
— И Сикатрис тоже?
— Он должен быть здесь. Сейчас он спит, как подобает генералу. Мы найдем его, а вместе с ним и Вольфа.
Вукотич выглядел усталым. По его взгляду Йоганн понял, что скоро все действительно закончится, так или иначе.
— Ты, — повернулся Вукотич к Кляйнзаку, — ворон-падальщик. Ты не находил никаких предметов, на которых был бы изображен этот знак?
Наставник вынул застежку для плаща с эмблемой Рыцарей Хаоса — стилизованной человеческой маской, которую рассекала красная молния, символизировавшая след демонического когтя на физиономии вожака.
Гном поднял руку и потер большой палец об указательный. Вукотич бросил ему пряжку, и мэр безымянного городка устроил настоящее представление, притворяясь, что оценивает искусство мастера.
— Возможно, я встречал кое-где подобное изображение…
Вукотич достал монету и бросил ее Кляйнзаку под ноги.
Гном изобразил крайнюю степень обиды и беспомощно пожал плечами.
Йоганн уронил полный кошелек рядом с золотой кроной, и гном улыбнулся.
— Я начинаю вспоминать. Шрам. — Он провел пальцем наискосок по своему лицу, сделав зигзагообразное движение на уровне носа. — Очень приметный. Очень необычный.
— Мы ищем необычного человека.
— Человека, чьи последователи носят этот знак?
— Да. Сикатриса, бандита.
Кляйнзак снова рассмеялся:
— Я могу сделать нечто большее, чем показать вам человека, который носит эмблему со шрамом… — Гном подбросил пряжку в воздух и поймал ее. — Я могу показать вам человека со шрамом на лице.
Когтистая лапа стиснула сердце Йоганна.
— Сикатриса?
Гном, ухмыляясь, кивнул и поднял раскрытую ладонь. Йоганн передал ему деньги. Кляйнзак сделал вид, что изучает содержимое кошелька, пробуя золотые кроны на зуб и оставляя неглубокие вмятины на изображении Императора. Он хитро поглядывал на Йоганна и Вукотича, наслаждаясь минутной властью над ними.
— Идемте, — сказал гном, наконец. — Следуйте за мной.
Вукотич еще не мог быстро двигаться из-за ран, однако не отставал от гнома. Они размеренно шагали среди груд мертвых тел, углубляясь в залитую кровью степь. Йоганна выводило из себя их неторопливое шествие. Десять лет он ждал встречи с Сикатрисом. Лицо со шрамом — лицо, никогда не виденное, но многократно встреченное на пряжках и нагрудных знаках разбойников, — преследовало молодого барона по ночам. Он не обменялся ни словом, ни ударом меча с вожаком банды, но знал его историю так же хорошо, как свою собственную. Пока Йоганн гнался за похитителем, тот стал ему близким, как брат. Ненавистный брат. Он вспоминал прошлые битвы. Своих лучших врагов он сравнивал с Сикатрисом, гадая, сможет ли справиться с воителем Хаоса в поединке. Вероятно, скоро ему удастся это выяснить.
Йоганн сгорал от нетерпения. Десять лет — долгий срок. Давно пора положить этому конец.
Нет. Он заставил себя идти медленнее, подстраиваясь под Вукотича и Кляйнзака. Помогая своему наставнику перебираться через завалы, Йоганн постарался обуздать разыгравшееся воображение. Он не будет спешить. Он дожил до этого дня и выдержал то, что не всякий человек может выдержать. И он не допустит ошибки в последний момент, поставив на кон жизнь Вольфа. В глубине своего сердца юноша нашел точку равновесия и позволил спокойствию охватить все его существо. Напряжение в его груди исчезло. Йоганн обрел убийственную ясность восприятия.
Почти бессознательно он проверил свое оружие. Его ножи хранились в смазанных маслом ножнах, рукоять меча, висевшего на поясе, сама ложилась в руку. Ученик Вукотича мог выхватить клинки молниеносным движением, незаметным человеческому глазу. Десять лет скитаний не прошли даром, и порой Йоганн убивал прежде, чем успевал понять, что делает. Позже он непременно избавится от этой привычки.
Йоганн вспомнил злополучную стрелу, которая скользнула по шкуре оленя и продолжила свой неестественно медленный полет, направляясь к плечу его брата. С тех пор Йоганн не стрелял из длинного лука, предпочитая рукопашный бой и поединки на мечах.
— Уже недалеко, — пропыхтел Кляйнзак. Гном запыхался, и меч в его груди вздрагивал всякий раз, когда он делал вдох. — Вон там, за той горой.
Под горой он подразумевал не рельеф местности, а сваленные в кучу тела всадников и лошадей, павших при штурме пушечной батареи. Они прорвались с третьей или четвертой попытки, но число жертв впечатляло. Помогая Вукотичу перелезть через препятствие, Йоганн старался не думать, что у них под ногами многоярусное нагромождение трупов. Кляйнзак с удивительной легкостью перебрался через останки кавалеристов, используя в качестве опоры ремни и седла.
Дарви и несколько жилистых мужчин с безжизненными лицами усердно трудились, снимая ценные вещи с тел при помощи пил и ножниц. Они возились с группой изрубленных рыцарей. Один из мародеров облюбовал шлем с плюмажем и пытался его снять, невзирая на слабое сопротивление хозяина доспехов. Воин был еще жив, несмотря на число и глубину смертельных ран. Он достиг последней стадии мутации. Его конечности мало чем напоминали человеческие руки и ноги. Из его спины росли перепончатые крылья, которые он порвал и смял, упав навзничь. Туловище раздулось из-за непомерно большой грудной кости, выпирающей из-под тонкой кожи, подобно острию ножа. Голова уродца моталась из стороны в сторону вместе со шлемом, в который вцепился грабитель. Но, в конце концов, вор ухватился покрепче и одним решительным рывком сдернул желанную добычу.
Мутант был стар. У него были морщинистые впалые щеки, а из зубов остались два желтых клыка, которые продавили желобки на нижней губе. Его редкие и бесцветные волосы были заплетены в тонкие косички, уложенные набок, чтобы прикрыть скальпированный участок. Лицо жалкого создания пересекал багровый шрам, который делал зигзаг около носа.
Поиски закончились.
Однако не таким Йоганн представлял себе Сикатриса. Перед ним лежала полумертвая развалина, существо, муштровавшее до такой степени, что изменения потеряли практический смысл. Оно опротивело даже самому себе.
— Я хочу поговорить с ним, — сказал Йоганн Кляйнзаку.
— Я ничего не имею против, ваше превосходительство…
Гном ушел, знаком велев Дарви и его людям следовать за ним. Они еще не закончили собирать трофеи. В сотне-другой ярдов кто-то жалобно стонал. Мэр и его команда неторопливо направились на крики, приготовив оружие для расправы.
Йоганн и Вукотич склонились над вожаком разбойничьего отряда, которого они столь долго преследовали. Казалось, Сикатрис даже не заметил их присутствия, чуя приближение смерти. Он сделал слабую попытку встать, но его раздробленные лодыжки, распухшие до размеров человеческой талии, не могли служить опорой. На обнаженных плечах моргали незрячие глаза, бесполезные щупальца лениво шевелились в луже крови, которая натекла из глубокой раны над сердцем.
— Сикатрис, — окликнул мутанта Йоганн, пробуя на вкус каждый слог ненавистного имени. — Послушай меня…
Старик поднял на него тускнеющий взор и растянул губы в улыбке. Вязкая красная слюна потекла из его рта.
— Сикатрис, я барон фон Мекленберг.
Старый разбойник закашлялся, издав звук, схожий со смехом или рыданием, и повернул голову к Йоганну. В первый раз преследователь и преследуемый увидели друг друга. Йоганн прочел в глазах Сикатриса узнавание. Умирающее чудовище знало, кем он был. И наверняка догадывалось, зачем он пришел.
— Вольф. Где Вольф?
Сикатрис поднял лапу с шестью когтями и указал на землю, а затем сделал круговое движение, подразумевая близлежащую территорию.
— Он здесь?
Сикатрис кивнул.
— Что ты с ним сделал?
— Что… я… с ним… сделал! — Сикатрис с натугой выплевывал каждое слово. — Что я с ним сделал? Мой дорогой барон, лучше спросите… что он со мной сделал!
Он прикоснулся когтем к ране на груди и обмакнул его в кровь.
— Вольф дрался с тобой? Это он тебя ранил?
Из горла монстра снова вырвался смех — смех, который Йоганн слышал слишком часто с тех пор, как все это началось. Улыбка Сикатриса стала жестокой и свирепой. На мгновение вместо сморщенного и покалеченного создания перед Йоганном возник грозный предводитель воинского отряда.
— Вольф убил меня.
Испытывая определенную гордость, Йоганн повернулся к Вукотичу. Железный Человек стоял неподвижно, как железная статуя. Выражение его лица невозможно было разгадать.
— Видишь, Вукотич, — сказал юноша, — Вольф сопротивлялся все эти годы. Здесь, в самом сердце тьмы, он обратил оружие против своего похитителя и сбежал.
— Нет, — прохрипел Сикатрис, едва сохраняя контроль над конвульсивно дергающимся телом. Наступили последние минуты, последние секунды его жизни. — Нет, он не сбежал. Теперь Вольф ведет мою армию. Вот уже два года он шел во главе нашего отряда, планировал набеги. Я старик. Меня терпели. До вчерашней ночи. Теперь Шрам умер. Пришло время Молодого Волка. — Просунув руку в рану, Сикатрис вытащил свое бьющееся сердце. — По крайней мере, твой брат убил меня в честной схватке. Он не нанес мне удара в спину.
Кровь хлынула из-под когтей Сикатриса. Его сердце раздулось, как жаба, и затем лопнуло. Последние силы бандит употребил на то, чтобы свести счеты с жизнью.
На обратном пути в деревню Вукотич поддерживал Йоганна. Он вел своего ученика, управляя им, как колдун управляет зомби, восставшим из могилы. Внезапно тысячи дорог, пройденные им за десять лет, легли на плечи юноши тяжким грузом, словно каждая миля обозначала время, а не расстояние.
Он так сосредоточился на цели своих поисков и самом походе, что не принял во внимание изменившиеся обстоятельства, которые превратили все предприятие в бессмысленную затею.
Вольф не нуждался в спасителях. Несколько дней назад он послал четырех тварей убить своего брата. А сколько ловушек и хитростей он подготовил им за последние два года? Должно быть, он очень сильно желал им смерти!
— Это не Вольф, — сказал Вукотич. — Кем бы он ни стал, это больше не Вольф. Твой брат умер давным-давно в лесах Зюденланда. Там пролилась его невинная кровь. Мы должны найти — найти и уничтожить — монстра, подобного тому существу, что мы сожгли в лесу. Это телесная оболочка, которую использует злобная сила.
Йоганн не возражал.
Когда они вернулись в деревню, небо начало темнеть. На дальнем севере дни были короткими. Йоганн услышал гул вдалеке и подумал, что это орды чудовищ пробуждаются от сна и осматривают себя, ища изменения и усовершенствования в своем теле.
Сможет ли он узнать Вольфа?
Кляйнзак стоял перед домом в окружении своих людей. Миша нараспев читал молитвы, приплясывая, как одержимый, и выкрикивал имена мертвых богов, прося о защите от всевозможных опасностей. Жители деревни припрятали свою дневную добычу и начали готовиться к следующему дню.
Йоганн предпочел бы провести эту ночь снаружи, чтобы разыскать своего брата на поле битвы и вызвать его на смертельный поединок. Он не сомневался, что выживет в гуще свалки, но опасался, что, приблизившись к порождениям варп-камня, источающим ауру зла, подхватит от них заразу и сам постепенно превратится в чудовище. Конечно, если он начнет меняться, Вукотич непременно проткнет его копьем.
Петля затянулась вокруг его левой лодыжки, врезаясь в кожаные башмаки, и молодой человек потерял равновесие. Он увидел, как из земли появляется проволока, становясь видимой при натяжении. Кляйнзак отскочил в сторону. За его спиной стрекотало колесико, на которое ярд за ярдом наматывалась стальная нить. Рукоятку крутил Дарви. Йоганн неудачно упал, ушибив спину. Кроме того, его тащили слишком быстро, чтобы он мог сесть и освободиться. Его одежда трещала, а рукоять меча взрывала землю, как плуг. На барона набросили сеть, а затем башмак с железным носком больно пнул его под ребра. Руки юноши запутались, да еще сверху его придавил тяжелый груз. Опустившись на колени, Анна и Катинка навалились на него и забивали колышки в ячейки сети, чтобы ограничить движения пленника.
Повернув голову, Йоганн увидел, как Вукотич вращает сломанное копье, сражаясь против шестерых или семерых мускулистых парней Дарви. Старый воин проткнул одного из врагов, но затем оружие вырвали из его рук, и круг сомкнулся. Молодой человек потерял своего наставника из виду за спинами нападавших. Когда мародеры отомстили за своего товарища, жестоко избив обидчика, они оттащили Вукотича к дому, опутали его сетью и прибили к земле рядом с Йоганном.
Соблюдая осторожность, Кляйнзак и Дарви вытащили меч юноши из ножен. Йоганн пытался сопротивляться, но в награду за свои старания схлопотал еще один пинок. Гном с преувеличенным восторгом изучал меч и нахваливал мастерство кузнеца, затем утащил клинок прочь.
Между тем Миша, пританцовывая, опрыскивал Йоганна вонючей жидкостью, рисовал таинственные символы на земле и зачитывал отрывки из разных манускриптов, которые он носил с собой.
Йоганн догадался, что его и Вукотича скрутили, чтобы принести в жертву богам. По крайней мере, так сказал Миша остальным жителям деревни.
В конце концов, безумный жрец угомонился и вместе со своей паствой удалился в укрытие.
Сквозь ячейки сети был видно, как постепенно темнеет небо. Звуки, доносившиеся из-под земли, стали громче. Йоганн всем телом ощущал нарастающий гул. Он напряг мышцы и потянулся изо всех сил. Один из крепежных колышков выскочил, и юноша освободил правую руку. Он еще раз поднатужился. Колышки зашатались, но чтобы выбраться из сети, требовалось время.
Чья-то тень упала на Йоганна, и барон услышал ставший привычным смех. Это был Кляйнзак.
— Вы довольны, ваше превосходительство? Скоро вы встретитесь со своим братом. Я жалею лишь о том, что не увижу трогательного воссоединения родственников, первого объятия за долгие годы разлуки… — Гном похлопал по карманам пленника, ища монеты. — Конечно, ваш брат заплатил мне за то, чтобы я посодействовал вашему свиданию, но я не понимаю, почему мне нельзя взыскать плату и с вас. Это будет справедливо.
Кляйнзак вытащил мешочки с деньгами, которые Йоганн хранил за поясом, и сорвал амулет с родовым гербом с шеи своего пленника. Затем он решил снять перстень с правой руки барона.
Йоганн перехватил ручонку гнома и стиснул ее мертвой хваткой. Кляйнзак ударил его, но вырваться не сумел.
Юноша плюнул гному в лицо и, собрав все силы, сел. Колышки выскочили из земли. Пожалуй, те из них, которые забивала Анна, сидели в промерзлой почве не столь глубоко, как те, над которыми потрудилась Катинка. Йоганн выпутался из ловушки, и сетка комом упала к нему на колени.
Кляйнзак мигом растерял всю свою спесь, его лицо исказил ужас. Брызжа слюной, он взмолился о пощаде.
Теперь земля дрожала непрерывно. Йоганн слышал конский топот, бряцание оружия, угрозы и другие, почти нечеловеческие звуки. Все указывало на приближение огромного войска.
Барон держал Кляйнзака в вытянутой руке. Самозваный мэр брыкался, сучил короткими ножками, но не мог причинить вреда своему противнику. Йоганн ухватил гнома за куртку прямо под рукоятью меча, торчащего из груди предателя.
— Ты бросил меня здесь безоружным, обрекая на смерть.
Кляйнзак ничего не ответил и лишь бессвязно захныкал.
Со страху он обмочился, и теперь с его штанов капало.
— Ты забрал мой меч, гном. Здесь это равносильно убийству.
В темноте вокруг них шныряли какие-то существа, люди и не только.
— С тебя меч, Кляйнзак. Ты взял мое оружие, я возьму твое.
Йоганн подбросил гнома. Казалось, мэр завис в воздухе на мгновение, недоверчиво тараща глаза. Юноша протянул руку и ухватился за рукоять меча в груди Кляйнзака. Вес гнома потянул клинок вниз. Кляйнзак вскрикнул, когда острое лезвие шевельнулось в старой ране. Кончик меча на несколько дюймов воткнулся в землю. Уперев ступню в живот маленького негодяя, барон снял его тело с меча, как с вертела. Ремешки и завязки порвались, и Кляйнзак судорожно задергался: смертельный удар, наконец, достиг своей цели.
Йоганн выдернул меч, долго хранившийся в ножнах из плоти, и ногой отпихнул мертвого гнома.
Бой начался. Темноту пронзили вспышки света. Загорелись костры, и твари остервенело бросились друг на друга.
Пока Йоганн разрезал путы, освобождая своего наставника, мимо него прокатилась уродливая голова. Рядом грохнула пушка, и Вукотичу в ногу угодило несколько дробинок. Йоганн почувствовал, что у него течет кровь из раны на лбу — след случайного осколка, — и обтер лицо.
Никто не обращал на них внимания, хотя Йоганн убивал все в пределах нескольких ярдов. Просто на всякий случай. Рядом с мертвым троллем Вукотич подобрал обоюдоострый боевой топор с копьеобразным наконечником и рассек медвежью морду норсмена, который замахнулся на него мечом. Когда человек-медведь упал, Йоганн заметил лицо со шрамом, изображенное на его пряжке. Это был один из воинов Сикатриса.
Нет, Вольфа.
Йоганн с Вукотичем отступили к стене дома и прижались спинами к низкой крыше, заняв удобную позицию для обороны. Перед ними создания тьмы рубили и кромсали друг друга, не заботясь, кого настигнут их удары. В воздухе разлетались кровавые брызги. Бойня продолжалась.
Ожидание было недолгим.
Среди пугающих своей бессмысленностью стычек появилась группа воинов, которые казались более расчетливыми, жестокими и целеустремленными. Они прокладывали себе путь сквозь толпу, направляясь к главному строению деревни, туда, где их ждали Йоганн и Вукотич. Отряд был меньше, чем ожидалось. Видимо, Вольф понес тяжелые потери за неделю ночных боев. Но те, кто выжил, стали еще злее. У каждого воина на теле присутствовали шрамы.
А у одного из них — красноглазого гиганта с пышной гривой и мощными клыками — багровый шрам пересекал лицо.
Вольф.
Вольф зарычал утробно и низко, словно дикий зверь, затем его рык перешел в глухое ворчание. С волчьей морды капала слюна. Последовал захлебывающийся вдох, и грудь монстра поднялась. Фон Мекленберг-младший запрокинул голову и завыл на небеса в точности как животное, в которое он превратился.
Вольф сжимал и разжимал огромные мохнатые кулаки. У него не было оружия, кроме острых трехдюймовых когтей на пальцах рук и ног и зубастой пасти. Однако Йоганн догадывался, что при таких естественных средствах защиты и нападения Вольфу не требовался меч или кинжал.
И снова Вукотич оказался прав. В этом чудовище не осталось ничего от маленького братика Йоганна.
Волк улыбнулся барону и взмахнул лапой, приглашая выйти вперед.
Приспешники Вольфа подались в стороны, удерживая остальных участников битвы за пределами круга, где должен был начаться смертельный поединок.
— Прости меня, — сказал Йоганн, замахиваясь мечом Кляйнзака.
Вольф вскинул руку. Сухожилия напряглись под кожей, и зверочеловек отбил выпад. Не иначе как у Вольфа мышцы и кости были сделаны из железа. Меч Йоганна лишь оцарапал его шкуру, хотя должен был отсечь конечность.
Вольф прыгнул вперед. Увертываясь от когтистой лапы, барон попятился и споткнулся. Босая нога Вольфа угодила Йоганну в живот, и крючковатые когти на пальцах рассекли многослойные кожаные доспехи, вонзившись в тело. Йоганн ухватил Вольфа за лодыжку обеими руками и, выпрямляясь, развернулся, стремясь сбить с ног создание, некогда бывшее его братом. Однако Вольф мгновенно вырвался и вернул себе равновесие. Он стоял как человек, сохранивший боевую выучку, приобретенную в детстве, однако думал как животное, которое должно использовать клыки и когти, чтобы не остаться голодным.
Вукотич тяжело дышал, прислонившись к покатой крыше здания. Он наблюдал за своими учениками, но не терял из виду товарищей Вольфа, готовый разрубить топором любого монстра, осмелившегося нарушить правила честного поединка. Пока же старый солдат не вмешивался, предоставив братьям самим разрешить свой спор.
Йоганн видел, что Вольф сильно изменился. Его новый облик в точности соответствовал его имени, однако в глазах по-прежнему светился интеллект. У Вольфа был жестокий, но умный и внимательный взгляд. На его лице багровел след демонического когтя — знак лидера. Вольфу не суждено было стать бароном, однако он доказал, что может прийти к власти своими силами.
Если бы Йоганн не промахнулся, стреляя в оленя, кем стал бы его младший брат? Как проявились бы его способности, ныне служившие чудовищным целям? Поистине, грань между героем и злодеем очень тонка. Не толще древка стрелы…
Порезы на животе Йоганна оказались серьезней, чем он думал. Подкладка его одежды пропиталась кровью. Кроме того, юношу беспокоила дергающая боль, хотя он старался не думать о тяжести своих ран. Барон видел воинов, пытающихся запихнуть свои внутренности обратно, и знал, как плохо поддаются лечению раны в живот. Вольф пока не пострадал, хотя Йоганн наносил ему удар за ударом Кляйнзаковым мечом. Никакие латы не могли сравниться по прочности со шкурой его брата.
Противники двигались по кругу, как борцы, которые выискивают благоприятную возможность, чтобы провести захват. Йоганн помнил, что в детских играх он всегда одерживал верх. Три года разницы давали ему преимущество, и Вольф досадовал, только когда старший брат поддавался, позволяя младшенькому почувствовать вкус победы. Может, эти воспоминания медленно отравляли душу похищенного мальчика, который постоянно подвергался воздействию варп-камня? Не мог ли его тайный гнев ускорить изменения?
Плечо Йоганна окрасилось кровью почти в том самом месте, куда он ранил брата много лет назад, и барону пришло в голову, что удар когтистой лапы был призван напомнить об этом скорбном эпизоде.
Давно зажившую отметину от стрелы прикрывали железные наплечники, на которых был изображен знак шрама, выложенный драгоценными камнями. Вольф носил и другие разрозненные части доспехов, служащие ему скорее для украшения, чем для защиты.
Человек-волк снова чиркнул острым, как нож когтем по плечу Йоганна. Сомнений быть не могло, он сделал это нарочно. Вольф затягивал поединок, чтобы напомнить старшему брату о давней ошибке, из-за которой они оба оказались здесь…
Рядом послышались звон металла и вскрик. Йоганн бросил быстрый взгляд за спину Вольфа. Одно из чудовищ напало на Вукотича и поплатилось за свою дерзость. Теперь оно стояло на коленях перед Железным Человеком, а между глаз у него торчал топор. Высвободив оружие, Вукотич повернулся навстречу следующему бандиту. Дело близилось к развязке, поэтому воины Вольфа решили устранить второстепенные помехи.
Вольф упал на четвереньки и прыгнул вперед, атакуя, как хищник. Его длинные волосы, сохранившие золотистый оттенок, развевались позади. Мутант выгнул спину, и барон увидел очертания позвонков, проступившие сквозь кожу. Йоганн взялся за меч обеими руками и обрушил клинок на спину Вольфа, стремясь перерубить ему хребет. Шкура лопнула, и по лезвию прошла дрожь. Вольф заревел, наверное, впервые с начала поединка испытав боль. Он изогнулся, свернулся клубком, перекувырнулся и, по-человечьи приземлившись на ноги, шагнул к брату.
Сталь уперлась ему в грудь, и Вольф замер. Он посмотрел на Йоганна, от которого его отделял только меч. Йоганн крепко сжимал рукоять клинка, и Вольф навалился всем телом на острие. На его волосатой коже образовалась вмятина там, где в нее уткнулся кончик меча. Йоганн почувствовал, что рукоять давит ему в живот. Он мог бы выпустить меч, и клинок не упал бы, удерживаемый их телами. Одно мгновение братья глядели друг другу в глаза, и Йоганн понял, что пропал. Вольф злобно заворчал. С его морды капала слюна, а налитые кровью глаза горели как угли.
Человек-волк обхватил старшего брата за плечи и притянул к себе в гибельном объятии. Острие должно было пронзить его шкуру и сердце…
Вместо этого сталь согнулась. Сначала меч искривился, и его рукоять больно ткнулась в израненный живот Йоганна. Затем клинок застонал, металл дал слабину, и оружие выгнулось, как зеленая ветка. Вольф рычал от напряжения, и, в конце концов, меч вырвался из руки Йоганна. Он отлетел в сторону, превратившись в бесполезную вещь.
Вукотич сражался. Трое бойцов Вольфа были мертвы, но двое последних прижали Вукотича к крыше и рубили его мечами. Железный Человек истекал кровью, имеющей нездоровый зеленоватый оттенок.
Вольф с Йоганном продолжали бороться врукопашную. Когти впились в раненое плечо барона, все глубже вонзаясь в его тело. Молодой человек ударил Вольфа коленом в твердое как камень брюхо, но это ничего не дало. Тогда юноша вцепился брату в волосы и с силой потянул. Он вырвал окровавленный клок шерсти, однако мутант даже не поморщился. Кулак Вольфа метнулся Йоганну в лицо, и барон, приняв удар на скулу, попятился. В голове у него зазвенело, в глазах помутилось.
Плечо Йоганна терзала боль. Левое колено плохо двигалось. У него не осталось оружия, кроме рук. И разума.
Вольф торжествующе завыл, наседая на брата. У Йоганна мелькнуло искушение бросить все и бежать. Однако он и десяти шагов не смог бы сделать в гуще битвы. Какая разница, умереть от руки Вольфа или любого другого безвестного бойца в ночной схватке?
Сложив ладонь лодочкой, по примеру монахов из Ниппона, юноша нанес удар в шею противника. Вольф отпрянул, прежде чем Йоганн коснулся его, и молодой человек ободрал кончики пальцев об украшенный драгоценными камнями наплечник.
Вольф вскрикнул и неловко отмахнулся. Его клыки щелкнули в футе слева от лица Йоганна.
Это была подсказка, в которой так нуждался барон. Послание, которое передавал ему младший брат, вернее то, что от него осталось. Плечо Йоганна по-прежнему болело, но, не обращая на это внимания, он ухватился за наплечник, на котором было изображено лицо со шрамом.
Сорвав железную пластину, он увидел незаживающую, гниющую дыру, внутри нее копошились черви. Сквозь воспаленную плоть белела кость. Края раны посерели.
Вольф смотрел на Йоганна глазами мальчика, которым был когда-то, и безмолвно умолял положить конец его мучениям.
Барон подобрал меч, окровавленный, но целый. Вольф опустился на одно колено, словно ожидал посвящения в рыцари. Йоганн рассчитал, что сможет вонзить клинок в старую рану так, чтобы сталь прошла мимо лопаток и поразила сердце несчастного.
Разбитая скула больше не кровоточила, но из глаз юноши текли соленые слезы, от которых ссадину больно щипало.
Йоганн занес меч над Вольфом, направив острие клинка вниз, и приготовился решающим ударом завершить свои поиски…
Но ничего не получилось. Внезапно перед ним возник Вукотич. Смертельно раненный, но еще способный передвигаться, старый воин встал между братьями. Меч Йоганна уже начал движение по нисходящей. Он вонзился Железному Человеку в грудь, прямо под ямкой у основания шеи, пройдя сквозь мышцы и кости.
Невероятно, но мужчина устоял на ногах. Йоганн попятился. Вольф скорчился на земле позади своего бывшего наставника, отнявшего у него право на смерть. Вукотич отвернулся, вытащил меч из груди, а затем приставил острие клинка к горлу под подбородком и рассек свое тело сверху вниз.
Из разверстой раны на Вольфа хлынула кровь. Невинная кровь.
Запахло медью, и тело Вукотича озарил лиловый свет. Воин что-то бормотал, читая не то молитву, не то заклинание своей родины, а между тем алый поток лился на создание, которое он когда-то воспитывал, учил и любил как сына.
Затем Вукотич завалился на бок и умер.
Йоганн приблизился к брату и, наклонившись, чтобы забрать меч из холодеющей руки Вукотича, обнаружил источник лилового сияния. Оно исходило от Вольфа: его окружала неосязаемая дымка, обволакивающая его тело. Ореол пульсировал, становясь все гуще. Вскоре Йоганн уже не мог различить своего брата за фиолетовым туманом.
Невинная кровь. «Нельзя недооценивать силу невинной крови», — говорил Вукотич.
Барон попытался прикоснуться к своему младшему брату, но его рука в перчатке не смогла проникнуть сквозь туман. Мерцающая пелена прогибалась, но не желала рваться.
На них бросился огромный мутант с четырехфутовыми рогами. Йоганн вскинул меч, содрав кусок бархатистой шкуры со свежего отростка. Человек-лось взвыл, и его лицо покраснело от прилившей крови. Йоганн умело разделался с гигантом и занялся двумя гоблинами-двойняшками. Применив уловку, он вынудил близнецов проткнуть друг друга копьями. За гоблинами последовал осьминог с глазами прекрасной женщины, затем великан с крохотной головой и четырьмя руками-кувалдами. И так без конца.
Йоганн дрался как одержимый. Он стоял над братом, заключенным в кокон, и сдерживал орды врагов до утра.
С первым лучом света битва прекратилась. Можно было подумать, что это и не сражение вовсе, а спортивное состязание. Незримый рефери остановил игру, распустив всех по домам. Йоганн обменивался ударами с щеголеватым гермафродитом, который фехтовал тонкой, несущей смерть шпагой. Но едва утренняя заря окрасила небо, существо убрало оружие в ножны и отвесило изящный поклон барону, прошелестев в воздухе рукавом с пышной манжетой. Бойцы оставили попытки убить друг друга и просто стояли, тяжело дыша. Внезапная тишина действовала на нервы.
Йоганн бросил быстрый взгляд на своего врага. В его женоподобной улыбке мелькнул тревожный намек, пугающее обещание. Мутант был красив, как эльф, но его хорошо сложенное, хотя и двуполое тело все-таки оставалось человеческим.
— До вечера? — спросил он, взмахнув рукой.
Йоганн слишком устал, чтобы отвечать. Он просто покачал головой, чувствуя, как капли пота и крови катятся по его лицу.
— Жаль, — сказал гермафродит.
Он поцеловал два пальца и прижал их к губам Йоганна, а затем повернулся и зашагал прочь. Богато вышитый плащ развевался за его спиной, а в девичьих локонах виднелись зачатки рогов. Йоганн отер рот, избавляясь от аромата благовоний, к которому примешивался запах крови. Его противник присоединился к остальным, и воины устало побрели прочь, бросив на произвол судьбы побежденных в ночной схватке. Впрочем, всех их ждало поражение — нынешней ночью, или следующей, или через сотню ночей вдали от этого места. Поскольку тот, кто сражается на стороне Хаоса, сражается с самим Хаосом. Но никто не может сражаться с Хаосом и победить.
Йоганн опустился на колени рядом с Вольфом. Тело Вукотича закоченело, обратившись в статую. За ночь оно было сильно обезображено, но обычное суровое лицо старого воина смягчилось. Внезапно Йоганн осознал, как мало он знал о человеке, который жил рядом с ним, бился плечом к плечу, путешествовал и делил с ним пищу целых десять лет. Но в конце пути Зигмар был с ним. И магия была в его крови. Он проложил молоту дорогу на землю.
Кокон Вольфа перестал светиться, превратившись в тонкую, хрупкую оболочку с плотными прожилками. Йоганн прикоснулся к нему, и он рассыпался. Вольф пошевелился. Неведомое вещество обратилось в сухие хлопья, и Йоганн стряхнул их с головы брата.
Он увидел перед собой тринадцатилетнего мальчика.
Между тем вокруг собрались люди. Анна, Дарви, Дирт, Миша. Безумный жрец возносил молитву, славя новый день. Бросив один-единственный взгляд на Дарви, Йоганн убедил его не лезть на рожон. Дирт склонился к братьям и криво улыбнулся.
— Ты теперь мэр, — сказал ему барон. — Найди Катинку. Мой брат ранен. Ему нужно лекарство.
На плече Вольфа виднелась рана от стрелы. Она была свежей, чистой и обильно кровоточила.
БОЕВОЙ ЯСТРЕБ
1
Земля была его врагом, его тюрьмой. Всю жизнь Боевой Ястреб мечтал преодолеть ее тоскливое притяжение. Он чувствовал себя здесь, на крыше, комфортнее, чем на серых камнях мостовой, но его цель была гораздо выше. Он хотел обрести свободу в небе. Белль встрепенулась на его запястье, повернув голову в колпачке. Он завидовал ее крыльям, ее способности летать. Но когда Замысел будет осуществлен, он разделит ее судьбу, сможет с полным правом назвать ее своим товарищем и возлюбленной.
Когда тринадцать отдадут свои жизни, чтобы привести Замысел в исполнение, он воспарит над грязной землей, разрывая облака и борясь с воздушными течениями. Девять были мертвы. Номер десять ждал своей очереди внизу. Сверху люди представлялись маленькими точками, которые, как тараканы, ползли по узкой улице, разглядывая носки своих башмаков и никогда не задумываясь о заоблачных высях. Боевой Ястреб еще не знал, кто это будет, но на всех них стояло клеймо смерти.
Он был прихотлив в выборе своих жертв. Одних он долго и тщательно выискивал, с другими полагался на волю случая. Так, случайно он наткнулся на одну из самых ценных своих находок. Никто не смог вразумительно объяснить, почему служитель Солкана, предположительно проводивший важные археологические изыскания в Серых горах, бродил по улицам Альтдорфа и под видом бродяги приставал к прохожим перед Театром памяти Варгра Бреугеля. Но именно этим и занимался профессор Бернаби Шейдт, когда Белль напала на него; Боевой Ястреб знал, что человеческая жизнь похожа на айсберг — на четыре пятых она скрыта во мраке. И только смерть иногда приоткрывает завесу тайны.
Скособочившись, чтобы компенсировать немалый вес Белль, мужчина осторожно пробирался по узкому гребню на крыше храма Шаллии. Он бесстрашно преодолел пролет, отделявший храм от Имперского Банка, взобрался на островерхий щипец на куполе, венчавшем банковское здание, и залез на служебную площадку под огромными часами — убежище, облюбованное им на этот вечер. Под куполом скрипели шестеренки, неустанно отсчитывая часы и минуты и перемещая стрелки на циферблате. В мире, медленно пожираемом Хаосом, только время оставалось неизменным, а банковские часы служили символом надежности. Вероятно, это был самый сложный часовой механизм в Империи, который показывал время с точностью до четверти часа.
Внизу начали собираться ночные гуляки. Кёнигплац оживилась, наполнилась людьми. Было прохладно, но Боевой Ястреб, одетый в кожаные доспехи на толстой подкладке, не чувствовал холода. Из-за многочисленных падений его тело покрывали синяки, поэтому он с особым тщанием подошел к изготовлению защитного костюма. Кожаный шлем плотно прилегал к его голове, скрывая лицо. Кожаную маску дополняли стилизованный крючковатый клюв и надбровья из перьев над прорезями для глаз. Те немногие, кому довелось видеть Боевого Ястреба, принимали его за призрака или птицеголового мутанта.
Мужчина окинул взором Кёнигплац, где статуи Императоров толпились вокруг величественного изваяния Зигмара, сжимающего молот. За многие века лица первых Императоров истерлись, превратившись в бесформенные куски камня. Изображения современных правителей напоминали вульгарные карикатуры. Древние и новые памятники боролись за лучшее местоположение. Сложилась традиция, согласно которой каждый новый Император добавлял свою статую к статуям предшественников. За два с половиной тысячелетия нашелся лишь один разумный выход — предоставить самым древним скульптурам разрушаться, а на их месте возводить новые. Хотя в Год Семи Императоров, последовавший за смертью Императора Каролуса двенадцать столетий назад, пришлось снести одно из зданий, чтобы расчистить место для установки стольких фигур.
Белль цепко держалась когтями за его запястье, а острые металлические навершия прятались в складках прочной, толстой перчатки. Это была хорошая птица, лучшая из тех, которых он обучал. Едва она вылупилась из яйца, он начал готовить из нее охотницу, оружие. Она станет самой великой из себе подобных. Его отец гордился бы такой питомицей. Белль легко сравнялась бы с Себастьяном или Борисом Яростным. А возможно, со временем она превзойдет Минью, огромную самку ястреба, которая изменила ход битвы в Ущелье Удара Топора, выклевав глаз Сервело Предателю, и погибла на валу у крепости Джаграндхра Дейн, спасая его отца.
Мужчина посмотрел вниз, ожидая знамения. С высоты пяти этажей люди казались маленькими и незначительными. Его жертва была среди них, ожидая смерти, которая продвинет Замысел на новую ступень. Жест, цвет, звук — все могло служить знаком. Так было всегда. До той поры Белль терпеливо ждала. Ей не нужно было надевать ножные путы и закрывать глаза колпачком. Умная хищница не взлетит, пока он не подаст сигнал.
Стражник Кляйндест напоминал Боевому Ястребу его отца. У них обоих был одинаково тяжелый взгляд и непреклонная решимость. Мужчина несколько раз видел Харальда на публике. Как-то он даже смешался с раздраженной толпой, которая наседала на стражника с бесконечными вопросами. Кляйндест поклялся, что подрежет Ястребу крылья, но до сих пор не сдержал своего обещания. Поначалу Боевой Ястреб думал, что офицер окажется достойным противником. В прошлом году стражник разделался с Тварью Ефимовичем, положив конец череде убийств, которые потрясли город в период Туманного Бунта. Приказ о назначении Харальда главой расследования пришел ни много ни мало из самого дворца. Боевой Ястреб сидел рядом с газетчиками и обеспокоенными предпринимателями и наблюдал за Кляйндестом, который еле сдерживал дрожь, слушая, как его поносят один за другим разгневанные ораторы. Граждане Альтдорфа хотели решительных действий и не замечали, сколь беспомощным был стражник в реальности. Кляйндест никогда не разгадает Замысел и тем более не сможет помешать его осуществлению. Капитан покинул зал задолго до запланированного окончания встречи. Он вышел на улицу один и, повторив свою клятву, зашагал прочь от участка, сопровождаемый насмешливыми криками горожан.
Внизу небольшие группы людей занимали места вокруг пустующих постаментов. По вечерам местные болтуны использовали эти готовые трибуны для публичных выступлений, проповедуя культ малых богов, отстаивая полезность институтов неслыханной политической системы, распространяя слухи и крамольные идеи или объявляя о некоем коммерческом предприятии. В прошлом Боевой Ястреб тоже выступал там. Он рассказывал о своем намерении покорить небеса, не обращая внимания на издевательские замечания немытой черти и ухмылки магов. Теперь на пьедестал забрался последователь Брустеллина, который призывал общество восстать против Императора, и его слушатели — все как один лояльные граждане — начали проявлять признаки беспокойства. Проходивший мимо стражник направился к говоруну, по пути доставая дубинку. Представитель властей явно собирался произвести арест, чтобы революционер имел возможность лично познакомиться с героями, за чье освобождение он ратовал, и провести несколько ночей на полу, устланном соломой, в одной камере вместе с карманниками, попрошайками и грабителями.
Харальд Кляйндест разочаровал его. Боевой Ястреб почти сочувствовал капитану. С каждой новой жертвой положение Харальда становилось все более шатким. К тому времени, когда Замысел исполнится, капитан будет считать себя счастливчиком, если ему удастся избежать гнева разъяренной толпы. Его наверняка вздернут рядом с доками, оставив тело на растерзание речным птицам. А пока он гниет, Боевой Ястреб будет постигать секреты полета, взмывая все выше, прочь от земного праха и камней. Однако сейчас Кляйндест служил неотъемлемой частью Замысла, как и он сам. Боевой Ястреб помнил наставления своего отца: врагов нужно выбирать так же тщательно, как друзей.
Именно отец поведал ему о Замысле и объяснил, как он действует. Это была не магия, а алхимия, истинная наука. Магией владели только чародеи, но алхимией мог воспользоваться любой. Нужно было только соблюдать последовательность действий. Надменные волшебники разжигали пламя, используя флогистон в воздухе, и насмехались над обычными людьми, добывающими огонь при помощи палочек, обмазанных серой. Но, в конце концов, необходимость в магии отпадет, и Боевой Ястреб проложит себе дорогу в небо не посредством мистики и суеверий, а твердых принципов логики и равновесия. До той поры, однако, необходимо приносить кровавые жертвы.
Стражник протолкался сквозь толпу и схватил смутьяна за ногу. Поднялся крик. Лохматый брустеллинит подпрыгнул, уцепился за вытянутую руку Императрицы Магритты и повис на ней, как обезьяна. Под ободряющие крики зрителей стражник полез вслед за возмутителем спокойствия.
Теперь Боевой Ястреб все понял.
Мужчина неспешно направил птицу на цель и встряхнул запястьем. Белль элегантно расправила крылья и шумно ими взмахнула. Затем она сорвалась с перчатки и поплыла в воздухе, по большей части планируя и лишь изредка шевеля крыльями. Это был один из приемов его отца: он учил птиц скользить бесшумно, неожиданно настигая жертву.
Рука статуи переломилась в плече, и мятежник свалился под ноги разгневанным горожанам, которые принялись колотить и пинать его. Стражник, взмокший от непомерных физических усилий, посмотрел вниз. Он снял фуражку и вытер ею вспотевший лоб.
Белль выставила лапы вперед, как ныряльщик, совершающий обратный прыжок. Ее когти обхватили голову стражника, а клюв вонзился в затылок жертвы. Острые ножи на ее лапах рвали щеки и горло недотепы. Толпа была столь увлечена расправой над брустеллинитом, что не обратила внимания на жертвоприношение. Между тем Боевой Ястреб испытывал восторг, сознавая, что Замысел приблизился к осуществлению еще на одну смерть. Зов облаков уже звучал в его ушах, он чувствовал притяжение звезд.
Белль отпустила стражника, и его тело рухнуло на дерущихся. Послышались крики и проклятия, а хищная птица по спирали поднялась в ночное небо, бросив свою бездыханную жертву.
Боевой Ястреб услышал свое имя, повторяющееся снова и снова, и вытянул руку, поджидая верного слугу.
Люди показывали на него. Мужчина принял меры, чтобы его силуэт был четко виден на фоне циферблата. Он не желал прятаться в тени и клубах тумана, как Тварь. Он был хищником, парящим в небе, и каждое совершенное им убийство представляло собой послание. Послание ползающим по земле созданиям, которых он презирал, капитану, который никогда не сможет поймать его, и духу почившего отца.
Он был Боевым Ястребом!
Белль опустилась на его запястье, и убийца поднес птицу к лицу, обтянутому кожаным шлемом. Он поцеловал ее окровавленный клюв, ощущая теплую влагу сквозь маску.
Смельчаки уже предприняли попытку взобраться на стену банка. Но когда они доберутся до его убежища, он давным-давно упорхнет. С песней о небе в сердце и с верной птицей на перчатке, он покинул площадку под часами. И все же тень разочарования проникла в его душу — разочарования оттого, что это не тринадцатая жертва и что при отступлении он вынужден использовать руки и ноги, а не крылья… Боевой Ястреб начал спускаться на ненавистную землю по заранее продуманному маршруту.
2
Каждый раз, когда это случалось, все больше людей под разными предлогами крутились у обезображенного тела и путались под ногами. Все они норовили облить Харальда помоями, но упорно не желали построиться в очередь и делать это по одному. Стоять рядом с мертвым стражником — труп так и остался лежать, где упал, — было все равно, что оказаться посреди стаи пронзительно вопящих хищников. Они горланили все разом: возмущаясь, обвиняя, задавая вопросы.
Капитан Харальд Кляйндест — или, как его называли, Грязный Харальд — попытался забыть о шуме и сосредоточиться на своей работе. В этот раз его работа носила имя Клаус-Ульрик Штальман, сорок три года, констебль, уроженец Альтдорфа, женат, трое детей, умер в дальнем углу Кёнигплац. Убитый двадцать лет служил в страже и провел всю жизнь, патрулируя улицы, разгоняя дубинкой хулиганов, в нарушение правил согревая толстое пузо персиковым шнапсом, волоча в участок пьяниц и проституток, гоняясь за быстроногими карманниками и изнывая от скуки под мелким дождем в ожидании конца смены. В его личном листке не было отметок ни о повышении, ни о поощрениях, ни о жалобах, вообще ничего. Капитан участка Катц едва помнил этого служащего.
Штальмана опознали по номеру на его жетоне. Птица скальпировала стражника, сорвав кожу с его головы, словно это был капюшон. Воротник его формы и передняя часть куртки были забрызганы кровью. На ткани виднелись вертикальные прорехи в тех местах, где ее разодрали когти, удлиненные за счет острых металлических насадок. Харальд давно уже не испытывал позывов к рвоте при виде истерзанных тел, но нынешнее зрелище донельзя напоминало несколько предыдущих. Боевой Ястреб мастерски уравнивал своих жертв в правах: великая герцогиня или поденщица, известный военачальник и толстый стражник выглядели одинаково, лишившись лица.
Помимо проклятых охотников за сенсациями, на месте преступления собрались следующие люди: шестеро рядовых стражников, четверо из которых были с Кёнигплац, а двое других служили под началом самого Харальда в Комиссии по особо тяжким преступлениям; капитан Катц, в чьем ведении находилась площадь, который второпях надел шинель прямо на ночную рубашку; три паразита из конкурирующих газет, записывающие отвратительные подробности в маленькие блокнотики; бледный врач из Храма Шаллии, который проходил мимо и был приглашен, чтобы засвидетельствовать увечья; Эрих Фирек, бывший руководитель Комиссии, который все еще надеялся вернуть себе полномочия; Расселас, формально — служащий Имперского Банка, а в действительности шпион канцлера Морнана Тибальта. Спустя несколько минут после трагедии новость облетела весь город, и все падальщики собрались туда, где видели ястреба.
Харальд кивнул, и один из стражников набросил холст на тело Штальмана. Алчущие крови зеваки тут же утратили интерес и разошлись. Катц и Фирек шептались, придумывая, как отстранить Харальда от расследования. После девяти — нет, десяти — убийств Кляйндест и сам был не прочь бросить это грязное дело. Вот только он не смог бы жить спокойно, зная, что Боевой Ястреб ходит или летает на свободе. Каждую расправу он воспринимал как личное оскорбление, а появление каждого нового трупа оставляло кровоточащую рану в его душе. Или Харальд положит конец этому безобразию, или ему самому — крышка.
Расселас беспокоился, что люди, которых капитан послал на башню, испортят хрупкий часовой механизм. Он высказался предельно ясно по этому вопросу. Капитан начал подозревать, что убийца выбрал место засады не случайно, стремясь вовлечь в свою игру Тибальта и Имперскую счетную палату. Если кто и мог помешать страже в поисках преступника, так это желтоглазый желчный интриган, у которого не доставало большого пальца на одной руке. Харальд встретился с Тибальтом однажды, во время Туманного Бунта, когда шел по следу Твари, последнего по счету серийного убийцы, терроризировавшего столицу.
— Итак, — открыл рот Фирек, норовя разбередить старые раны, — вот плоды, которые принесли твои «мягкие» методы, Кляйндест. Стражник мертв, а мы стали посмешищем для всего города.
— Если тебе так хочется, арестуй и вздерни преступника еще раз, — спокойно парировал Харальд.
Когда Боевой Ястреб нанес первый удар, никто и подумать не мог, что к нападениям причастен человек. Военные бродили по городу с луками и сбивали всех уток и голубей, пролетавших в небе. Кому-то пришло в голову перестрелять воронов, испокон века живших в Западной башне императорского дворца. Бродяги и бездомные, которые никогда в жизни не пробовали мяса, внезапно получили возможность каждый вечер набивать брюхо дичью. Когда объявился Боевой Ястреб со своей птицей, к делу подключили Фирека. Его методы расследования были просты, жестоки и неэффективны.
После каждого убийства он находил человека, который мало-мальски соответствовал описанию подозреваемого, — сокольничего, занимавшегося разведением соколов на продажу, несуразного орнитолога, крысолова, который использовал ястреба в своем ремесле, — помещал его под арест и обещал пытать, пока преступление не будет раскрыто. Проведя несколько дней в мундсенских застенках, оборудованных дорогостоящими приспособлениями, и тесно пообщавшись с Фиреком, задержанные признавали свою вину и отправлялись на виселицу. После казни в городе начиналось ликование, а Фирека провозглашали героем дня. Затем Боевой Ястреб чинил расправу над следующей жертвой, оставляя на улице ободранный труп, и Комиссия по особо тяжким преступлениям отправлялась на поиски нового обвиняемого.
— По крайней мере, под моим руководством расследование давало хоть какие-то результаты, Кляйндест, — фыркнул Фирек.
Харальд пристально посмотрел на соперника, и Эрих отвернулся, утирая испарину.
После трех казней Фирека сняли с должности — ходили слухи, что на этом настоял сам Император, — а расследование поручили Харальду Кляйндесту, до того служившему в портовой страже. С тех пор прошло три месяца и погибли еще четыре человека, но капитан знал не больше, чем в тот день, когда впервые услышал об убийствах.
— Так дальше продолжаться не может, — заявил Расселас, высказав и без того очевидный факт. — Торговая страдает. Люди забирают вклады из банка и бегут из города. Того и гляди разразится кризис.
Первой из столицы уехала — кто бы сомневался? — семья Императора. Официально они решили провести лето в остландском имении великого князя Халса фон Тассенинка, еще одного «украшения» дворянского сословия, наряженного в зеленый бархат. Якобы это было сделано для того, чтобы принц Люйтпольд мог познакомиться с жизнью в провинции. Но, по мнению Харальда, члены Дома Вильгельма Второго опасались, что их тоже настигнут когти ястреба, которого не смущали ни родовитость, ни высокое положение в обществе.
Нынешний злодей вел себя совсем не так, как Тварь, охотившаяся только на уличных девок. Хищной птице было все равно, кого терзать — жрецов, стражей порядка, титулованных дам, зеленщиков или беспризорников. Опасность угрожала всем, и те, кто мог уехать, покидали город.
— Судовладельческие компании перебираются в Мариенбург, — неистовствовал Расселас. — Это немыслимо.
Барон Рудигер фон Унхеймлих, патрон ультрааристократической Лиги Карла-Франца, призывал ввести в Альтдорфе военное положение, чтобы подавить народные волнения, которые провоцировал Боевой Ястреб. В этом история с Тварью повторялась один к одному. Каждая фракция использовала убийства как предлог для достижения собственных целей. Задача Харальда состояла в том, чтобы не принимать во внимание эти отвлекающие моменты и сосредоточиться на самом — или на самой — убийце. По всей видимости, эти преступления не носили политического характера, совершались не ради наживы или спортивного интереса. Действовал маньяк, умный сумасшедший, который изобрел свои правила и строго их придерживался. Если Харальд разгадает планы Боевого Ястреба, у него появится шанс схватить негодяя.
— Общество вдов и сирот района Кёнигплац объявляет дополнительное вознаграждение, — сообщил начальник участка Катц представителям прессы. — Сто крон. Наш павший брат Шлиман должен быть отомщен.
— Штальман? — переспросил один из писак с заляпанными чернилами пальцами, но его никто не удостоил ответа.
Сотрудник другой газеты сунул взятку стражнику, чтобы тот приподнял покрывало, и спешно делал наброски окровавленного черепа.
Харальд понял, что может потерять контроль над расследованием. Комиссия по особо тяжким преступлениям оказалась не тем, к чему он привык. Там было слишком много людей, слишком много бумажной волокиты, слишком много заседаний.
Он должен был радоваться, что располагает дополнительными силами, однако капитану это только мешало. Он скучал по тем дням, когда был одиноким охотником и в одиночку преследовал свою добычу по городским улицам, пока не добивался успеха.
Фирек опустился на колени рядом с телом и начал громко молиться Ульрику и Зигмару, призывая их гнев на голову подлого убийцы, а затем повернулся в профиль, чтобы художник мог включить его лицо в картину. Заметив это, Катц тоже нагнулся и, придав решительности своей физиономии, постарался втиснуть ее в то пространство, которое зарисовывал газетчик. Двое стражников более, чем когда-либо, напоминали упырей, пожирающих внутренности покойного.
— Капитан Кляйндест, — обратился другой репортер к Харальду. — Как вы относитесь к предположениям, что ваше снисходительное отношение к преступникам провоцирует Боевого Ястреба на убийства?
Много лет назад, когда капитан прикончил племянника выборщика, собиравшегося изнасиловать и убить малолетнюю служанку, газета, в которой работал этот бумагомарака, заклеймила его чудовищем и головорезом, призывая подвергнуть порке кнутом.
— Я запихиваю болтуну в рот его собственные башмаки, а потом сбрасываю его с причала.
Репортер с торжествующим видом записал его слова.
По площади прогромыхала коляска, и Харальд вздохнул с облегчением. Когда она будет рядом, расследование сдвинется с мертвой точки. Один из стражников открыл дверцу, и из экипажа вышла стройная молодая женщина с рыжими волосами. Она выглядела не слишком значительно, но на нее Харальд возлагал все надежды, связанные с поимкой Боевого Ястреба.
— Пропустите меня, — сказала Розана Опулс собравшимся. — Я провидица.
3
Осматривать площадь в поисках следов птицы было все равно, что пытаться поймать бабочку одной рукой. Розана ожидала этого. То же самое происходило раньше, на месте других убийств, совершенных таинственным злодеем. Ее усилия ни к чему не приводили, но она должна была попытаться еще раз.
Кто-то прошипел: «Ведьма!», но ему заткнули рот. Волна безликой ненависти и страха, исходившая от толпы, все еще причиняла ей боль. Люди не понимали, что она собой представляла. Всю жизнь ее называли ведьмой, уродом, чудовищем. И только когда в ней возникала необходимость, она становилась ангелом милосердия и спасительницей. В последнее время ей никого не доводилось спасать.
Харальд велел всем присутствующим держаться в отдалении и — героический усилием, которое в мыслях Розаны приняло форму пылающего костра, — заставил их молчать, пока она проводила свое исследование.
— Здесь всё пронизано эмоциями умирающего, — сообщила провидица.
Ее глаза были плотно закрыты, а кончики пальцев скользили по окровавленному пьедесталу. Девушка дрожала, переживая вместе с Клаусом-Ульриком Штальманом его последние мгновения.
Он погиб, охваченный паникой, не понимая, что происходит. Шпоры выкололи ему глаза, поэтому он ничего не видел. Вопя от боли, когда когти раздирали его щеки и губы, он слышал хлопанье крыльев. Твердые кости били его по голове. Не было ни предсмертной молитвы, ни прощальной мысли о жене и детях, ни даже чувства удивления. Все кончилось быстро, но мучительно.
— На постаменте стоял еще один человек, — продолжала Розана, считывая воспоминания погибшего стражника. — Смутьян, бунтовщик.
— Либенштейн, — вмешался Катц, перебивая ее. — Мы его взяли, эту грязную брустеллинскую крысу.
Розана открыла глаза и заморгала, полностью утратив контакт с прошлым. Утренние картины и запахи заполнили ее сознание, мешая сосредоточиться. Харальд приказал своему коллеге замолчать.
Солнце высветило липкие пятна крови, которая была разбрызгана повсюду.
Провидица снова закрыла глаза и вернулась к событиям минувшей ночи. Людям было трудно объяснить, что она не могла заглянуть в прошлое, как в книгу, пробежать глазами страницу, найти нужное предложение и пересказать его смысл. Скорее ее дар напоминал детскую игру, когда мальчики и девочки наугад вытаскивали предметы из бочки, наполненной опилками. Никогда не знаешь, что тебе достанется — спелое яблоко или кошачий череп.
Девушка услышала напыщенное выступление революционера, который вещал с пылом фанатика, проповедующего культ своих богов. Молодой вольнодумец превозносил профессора Брустеллина, погибшего мученической смертью во время Туманного Бунта, и называл его провозвестником нового общества, в котором не будет привилегий и несправедливости, голода и преступлений.
Штальман вмешался, и брустеллинит — Либенштейн — исчез, скрылся в темноте. Теперь провидица ощущала только присутствие стражника. Внезапно птица ворвалась в ее сознание, и она снова увидела картину смерти. Игнорируя эмоции Штальмана, Розана сфокусировалась на крохотном птичьем разуме.
— Это ястреб, — сказала провидица. — Думаю, самка. Имя начинается на «Б». Беата? Белла? Нет, Белль.
— Имя хозяина? — поспешно спросил Харальд.
Розана напряглась. С животными всегда было нелегко, а с птицами — не говоря уже о рыбах — особенно. Их ум был сосредоточен на двух вещах — пище и размножении, игнорируя все остальное. Они столь многого не замечали, что из их воспоминаний редко можно было узнать что-то стоящее.
— Черный капюшон, — заговорила девушка, видя искаженный образ. Судя по всему, таким воспринимала мир птица. — Добрая рука…
Сочный и ароматный шмат красного мяса возник перед ее глазами. Его сжимали два пальца в кожаной перчатке. Розана дернулась и проглотила воображаемый кусок, имитируя движения птицы.
— Он кормит ее, — продолжала она. — Любит ее, ухаживает за ней.
Видение закончилось. Розана открыла глаза.
— Это все, — покачала она головой. — Простите.
Не нужно было ее способностей, чтобы уловить общее разочарование. Их надежда улетучивалась, как воздух из проколотого шилом свиного пузыря. Девушка дрожала от холода. Харальд набросил ей на плечи плащ.
Фирек, Катц с Кенигплац и Расселас были недовольны, но Харальд держался с ней доброжелательно.
— Спасибо, — сказал он.
— Я ничем не смогла помочь.
— У нас есть имя. Белль.
— Имя птицы, а не человека.
Как и Харальд, Розана занималась этим делом с прошлого года. Комиссия по особо тяжким преступлениям платила ей небольшую зарплату. Как и Харальд, девушка была расстроена. Пока все, что они делали, не приносило результата.
Между жертвами отсутствовала какая-либо связь. Не было политических, финансовых или личных мотивов. Преступления такого рода никогда не совершались в прошлом. Ничто не указывало на причастность Боевого Ястреба к запрещенным сектам, хотя не исключено, что убийства представляли собой жертвоприношение. Нападения происходили в разных частях города, и локализовать их было невозможно.
Убийства случались в разное время дня и ночи, но в основном с наступлением темноты. Фигуру в маске видели многие, но он — или она — был среднего роста и телосложения, а его лицо было полностью скрыто. Злодей не оставлял ни записок, ни улик, ничего, что указывало бы на его личность или его мотивы.
Харальд повернулся к Расселасу:
— Удалось ли освободить проход к часам?
Банковский служащий хотел было протестовать, но Харальд бессознательно потянулся к рукояти мэпганского ножа, и его холодные синие глаза сузились. Розана почувствовала, как его воля преобразовалась в направленный луч, словно солнечный свет, преломленный сквозь линзу. Казалось, Расселас корчится под его обжигающим прикосновением.
— Все сделано, — нехотя подтвердил он. Харальд кивнул и повернулся к провидице.
— Розана, — сказал он, — Боевой Ястреб, как обычно, натравил птицу на свою жертву сверху. Его заметили на платформе под часами.
Девушка посмотрела на башню Имперского Банка. Она видела часы каждый день с того времени, как переехала в столицу, — они считались символом Альтдорфа. Однако никогда прежде она не обращала внимания на маленькую площадку, огороженную низкими перильцами, которая находилась чуть ниже циферблата. Сейчас там стоял стражник и ждал.
— Пойдемте, — сглотнув, пробормотала она.
— Вы ведь не боитесь высоты? — спросил Харальд.
— Нет, — ответила Розана, чувствуя, как её душа уходит в пятки. — Вовсе нет.
— Отлично, — кивнул капитан.
Расселас пошел впереди, показывая дорогу.
4
Он не боялся ведьмы. Когда Белль спала на своей жердочке в мансарде, а его кожаный костюм висел в шкафу рядом со старой одеждой отца, он уже не был Боевым Ястребом. Он становился самим собой, одним из ползающих по земле созданий. Он даже не поднимал тоскливый взор к небесам. Только когда Белль сидела у него на запястье, а его лицо закрывала кожаная маска, он превращался в человека, которого искала колдунья, в того, кто воспользуется благами Замысла.
Внешне ведьма выглядела как обычная девчонка, милое, хрупкое создание в тусклом красном платье. Когда она шла, казалось, что она ступает по яичной скорлупе. Ее руки были чуть приподняты и разведаны в стороны, словно она старалась отгородиться от окружающих. «Ей неуютно среди людей», — догадался мужчина. Должно быть, она может читать в их сердцах, проникать в их тайны. Ему следует держаться от нее подальше.
Поначалу Боевой Ястреб не возвращался туда, где происходило жертвоприношение. Он довольствовался тем, что приходил домой вместе с Белль, а потом читал в газетах о тупице Фиреке, который рассчитывал напугать его. Но, убедившись в своей безопасности и поняв, что никто не догадается связать его имя с именем таинственного убийцы, он рискнул появиться на месте преступления.
Кляйндест вел Розану по направлению к Банку. Стражники приказали зевакам разойтись, и большинство подчинились распоряжению. Однако он остался стоять там, где стоял, посасывая курительную трубку. Для всех он был скучающим бездельником, которого слегка заинтересовала происходящее, но не более того. У табака был сладковатый привкус. Мужчина следил за кольцами дыма, вылетавшими из чаши. Подхваченные ветром, они поднимались вверх и таяли в небе.
Когда за расследование взялся Кляйндест, Боевой Ястреб завел привычку возвращаться и наблюдать за стражниками. Перед Театром Варгра Бреугеля, когда истерзанное и покалеченное тело Шейдта грузили на телегу, он заметил Детлефа Зирка, великого актера, и Женевьеву Дьедонне, его знаменитую любовницу-вампиршу. Это произвело на него незабываемое впечатление.
Некоторым людям с рождения уготована звездная судьба. И связано это было не с происхождением или образованием, а со способностью влиять на мир, менять сложившиеся порядки, добиваться успеха, воплощать в жизнь свои амбиции. Его отец и принц Вастариен, Детлеф и Женевьева, имперские министры и выборщики, даже Кляйндест и Розана. Они были важными людьми, звездами. Детлеф и Женевьева уничтожили Великого Чародея, Кляйндест и Розана изловили Тварь. Это были их достижения. Он никогда не был столь значительной личностью, как его отец, но он станет таким. Когда Замысел осуществится, он станет самым главным, самым выдающимся. Все будут его знать, но никто не сможет поймать. Он будет летать высоко в небе, куда не достанет стрела самого сильного лучника. Его отец парил, но его крылья позволят ему подняться гораздо выше. Он станет звездой.
Любопытно, но не он один регулярно приходил в те места, где Боевой Ястреб вершил расправу над своими жертвами. Там постоянно крутились пара-тройка репортеров из газет, которые прибывали через несколько минут после убийства и опрашивали толпу. Он несколько раз описывал им себя в образе Боевого Ястреба — черный костюм, кожаная маска. Однако, учитывая его заурядную внешность, журналисты даже не замечали, что беседуют с одним и тем же человеком. Все прочие были охотниками за сенсациями или любителями душераздирающих зрелищ. Он понял, что обзавелся поклонниками. Они ждали его, совсем как те женщины, что толпились у театра в надежде хоть одним глазком взглянуть на своего кумира Детлефа Зирка. Напряженные лица с поджатыми губами помотали ему почувствовать себя знаменитостью.
Он видел свой символ — хищную птицу с горящими глазами, нарисованную мелом на стенах, и лозунги, приветствовавшие его цель. На пьедестале под статуей Императора Люйтпольда, появилась надпись: «Берегись Ястреба!». Заметив ее, он мысленно усмехнулся и почувствовал, как чешется спина между лопатками.
Кляйндест и Розана карабкались на башню Имперского Банка, где находилось его укрытие этой ночью.
— Ты, — буркнул дородный стражник, — проваливай.
Мужчина улыбнулся солдату, чуть поклонился и неторопливо побрел прочь, засунув руки в карманы и беззаботно насвистывая «Возвращайся в Бильбали, эсталийский моряк». В это время он обычно навещал птиц. Нужно покормить Белль, приласкать и наградить.
Его шаги были столь легкими, что он едва чувствовал ненавистные камни мостовой под подошвами башмаков. Он уже почти летал.
5
Площадка была слишком маленькая, чтобы на ней могли уместиться все заинтересованные лица, поэтому Харальд запретил кому-либо приближаться к нему и Розане. Остальные заняли наблюдательную позицию под сводами купола, в котором располагались огромные и непонятные шестеренки и рычаги. Все присутствующие обхватили головы, чтобы не слышать тиканья, звяканья, скрипа и скрежета механизма. Расселас начал гордо объяснять устройство часов на случай, если кого-нибудь заинтересует эта информация, однако его аудитория только глубже засунула пальцы в уши.
Розана облокотилась на перила. Ветер трепал ее волосы. Закрыв глаза, она погрузилась в себя, пытаясь найти то, что делало ее такой, как есть. Харальд не раз приглашал ее участвовать в расследованиях после дела о поимке Твари, однако он так и не понял, как действует ее дар. Он знал только, что это непросто, и догадывался, что ее таланты имеют оборотную сторону, непостижимую для него.
Капитан заметил, что пальцы девушки побелели. Она вцепилась в ограждение так, словно от этого зависела ее жизнь.
На площадке виднелись капли птичьего помета, причем некоторые из них были свежими. И еще отпечатки башмаков в пыли, хотя на них не было клейма производителя или характерных особенностей, чтобы они могли служить уликой, как в одной из таинственных историй Ферринга-стихотворца. Даже не обладая способностями Розаны, Харальд мог восстановить картину перемещений убийцы. Здесь Боевой Ястреб стоял, выбирая мишень. Он не двигался — контуры были четкими, не размазанными — и терпеливо выжидал. Следы рук показывали, за что он держался, когда уходил. Желудок Харальда заурчал, как всегда, когда он чуял запах преступления.
Штальман регулярно патрулировал площадь, поэтому Боевой Ястреб мог приметить его заранее и прийти сюда специально из-за него. Но, скорее всего, сначала он выбрал удобный наблюдательный пункт, а потом уже решил, чью жизнь отнимет. Однако это убийство слишком сильно смахивало на насмешку. Харальд подумал, что злодей, возможно, пытается привлечь его внимание. Атаковав стражника, он хотел доказать, что можно бросить вызов Грязному Харальду и остаться в живых.
Солдат, первым забравшийся наверх, нашел перо. После десяти убийств у Комиссии набралось достаточно перьев, чтобы изготовить пуховое одеяло для обожающей роскошь стервы, графини Эммануэль из Нулна. Новый образец ничего не дал, равно как и все остальные. Орнитолог, занимающий второе почетное место среди своих коллег, сообщил, что они имеют дело с обычным ястребом, что птица здорова и, вероятно, за ней хорошо ухаживают. Разумеется, ученый не слишком охотно согласился на сотрудничество со стражей, после того как Фирек обошелся с лучшим орнитологом столицы.
— Я чувствую его, — буднично сказала Розана. — Это он, то есть мужчина. Он темен внутри, будто его и нет вовсе. Он напоминает пустые доспехи. Пустые кожаные доспехи.
Харальд внимательно слушал, держась на расстоянии от девушки. Чужое присутствие могло запутать провидицу. Ветер изменился, задувая длинные пряди ей на лицо. Если бы не мистический дар, Розана была бы очень похожа на его жену.
Его погибшую жену.
Девушку знобило. Дрожь ее тела передалась перильцам, окружавшим площадку. У провидицы дергался подбородок, и она совершала странные — птичьи? — движения головой.
— Я — это он, — объявила она. — Я Боевой Ястреб.
— О чем он думает?
Розана поколебалась.
— У него нет настоящего разума. И все же он помнит своего отца. Высокого, большого мужчину. Конечно, это детские воспоминания, поэтому отец возвышается над ним. Но есть еще кое-что. Он постоянно сравнивает себя с ним, пытается превзойти его, выйти из его тени…
Такое случалось довольно часто среди серийных убийц. Причина всегда крылась в их детстве, в их семье. Хотя, принимая во внимание число никудышных родителей, просто чудо, что серийные убийцы не заполонили весь мир.
— Его отец… это… Он был…
— Да?
Розану лихорадило не на шутку, словно с ней вот-вот случится припадок. Харальд испугался за нее и придвинулся ближе.
— Его отец был Боевым Ястребом.
— Боевым Ястребом?
Девушка кивнула. Ее волосы развевались. Хотя Харальд не видел ее лица, но знал, что ее глаза закрыты. Позади нее он видел статуи всех Императоров со времен Зигмара. Голуби — редкость в Альтдорфе в эти дни — порхали над шлемом Зигмара и садились на загаженный птичьими испражнениями молот.
Раздался пронзительный звук, словно меч вытаскивали из расщелины в камне, и Розана неуклюже двинулась вперед. Из ее груди рвался крик. Харальд бросился к девушке и крепко схватил ее за плечи. Невыносимо, невероятно громко зазвонили колокола на часовой башне.
Железные прутья выскользнули из каменных гнёзд, и Розана опасно наклонилась, приблизившись к самой кромке площадки. Харальд почувствовал, что вес девушки увлекает его вниз. Одна ее нога соскользнула.
— В своем сознании, — кричала провидица, пересиливая бой часов, — он летает! Летает вместе с ястребом!
Ее ступни наполовину висели в воздухе. Она судорожно вцепилась в руку капитана. Одно ужасное мгновение Харальду казалось, что они сорвутся вниз. Он ухватился за перила с той стороны, где они все еще держались в стене, и оттащил Розану от края площадки. Теперь обе ее ноги находились на твердой поверхности. В дверях беспокойно толпились люди, поднявшиеся на башню. Упираясь ногами в пол, Катц нагнулся и потянулся к ней. Розана буквально впилась в его запястье. Еще немного, и девушка рухнула бы к подножию высотного здания.
Шаг за шагом они отодвигались от опасного края. Розана со свистом выдохнула воздух, помотала головой и слабо улыбнулась. Ее пальцы крепко сжимали его руку. Затем захват ослабел, и провидица отшатнулась, скрывшись под сенью купола. Все собравшиеся поспешно расступились перед ней.
Что она увидела? Что она прочитала в его мыслях?
Катц вздрогнул, словно страх перетек из разума девушки в его разум. Он унял дрожь, представив, что стальной кулак обхватывает его сердце.
Харальд последовал за Розаной внутрь башни. Колокола умолкли.
6
В мансарде большинство птиц спали. Он приучил их к ночным полетам.
Пробираясь среди клеток и насестов, он проверял своих любимиц. Белль отдыхала, спрятав голову под крыло. Крючковатые лезвия, прикрепленные к ее когтям, ей не мешали. У хорошей боевой птицы оружие должно держаться так же крепко и удобно, как обручальное кольцо, которое никогда не снимают с пальца.
Его спина с двумя незримыми шрамами там, где вырастут крылья, постоянно чесалась. Горячий воск капал ему на руку.
Он вспомнил своего отца, статую на холме, разум, воспаривший ввысь в теле Миньи. Боевой Ястреб, первый Боевой Ястреб покинул сына, когда тот был еще маленьким ребенком. Каждое воспоминание мальчика об отце превращалось в совершенную лаковую миниатюру, которую он хранил вечно.
Иногда птицы шевелились. В каморке без окон было уютно и темно, и только случайные проблески солнца проникали сквозь щели люка. Естественный запах крылатых созданий был сильным, приятным, неизменным.
Сколько он помнил своего отца, тот всегда был спокойным, замкнутым в себе, лишенным истинной личности. Переводя взгляд с бесстрастного лица-маски своего родителя на танцующие облака в небе, он начинал понимать.
Газеты, в которых рассказывалось о последнем жертвоприношении, пригодились в качестве подкладки под клетки.
Следующий этап Замысла потребует смелости.
В углу чердака лежали напоминания о его первых попытках взлететь. Здесь были обломки первых механизмов, погнутый металл и порванная парусина, часовые шестеренки со сломанными зубцами и мотки проволоки. Он потратил на это годы. Ему было хорошо известно, что ответ может дать только наука, а не магия. Но лишь недавно он вспомнил рассказ отца о Замысле.
Умный человек может летать. Человек, не умеющий колдовать, но влюбленный в небо всем сердцем.
Однажды он решил посоветоваться с магом относительно Замысла, но чародей высмеял его. И все же за его презрением скрывались ужас и зависть. Все волшебники боялись, что их разоблачат, раскроют их надувательства. Они притворялись, что Замысел — это чепуха, ревниво охраняя свои секреты.
Когда он научится летать, мучения магов доставят ему удовольствие.
Скоро нужно будет принести следующую жертву. В этот раз ее следует тщательно выбрать. По мере того, как Замысел приближался к завершению, он требовал все большей аккуратности, поскольку каждый последующий шаг проистекал из предыдущего.
Мужчина подумал о Кляйндесте и ведьме, гадая, готовы ли они исполнить то, что нужно.
Придется рисковать, иного выхода нет. Одобрил бы отец его действия? Он не знал! Но это не имело значения. Когда Замысел осуществится, останется только один Боевой Ястреб.
Спустившись вниз, мужчина надел свой плащ.
7
Сотрудники Комиссии по особо тяжким преступлениям собрались в участке на Люйтпольдштрассе, самом большом в городе. У Харальда там стоял стол, и оттуда он якобы управлял армией клерков и счетоводов. Однако Розана знала, что капитан под любым предлогом старается улизнуть подальше от бюрократов и крючкотворов. Уличному стражнику не хватало терпения, чтобы возиться с учетными книгами.
Но сегодня им пришлось перетрясти пыльные записи. Все помещение было завалено кипами пожелтевших бумаг. Фирек был плохим администратором, поэтому среди папок, скопившихся за период его руководства, царил хаос. Более ранние документы — опорный пункт стражи находился на Люйтпольдштрассе веками — использовались для раскуривания сигар так же часто, как и попадали в архив. По непостижимому закону бюрократии шансы документа уцелеть были прямо противоположны степени его важности. Иначе говоря, все материалы, которые могли пригодиться, обращались в прах и пепел, тогда как корявые списки покупок в бакалейной лавке или императорские указы, касающиеся изменений в форменной одежде, сохранялись для потомков.
— Я должен был догадаться об этом раньше, — раздраженно бурчал Харальд. — Боевой Ястреб — это довольно редкое прозвище.
Розана не разделяла его уверенности. Теперь ей казалось, что она слышала это имя раньше, но не в том контексте, который позволил бы связать его с нынешними преступлениями.
— Первый Боевой Ястреб не был убийцей, верно? Он был героем или что-то вроде того?
Она смутно припомнила балладу, рассказывавшую о великих победах и благородной гибели.
— Хороший вопрос. Но героями становятся так же, как и злодеями.
— Убивая людей?
— В убийстве нет ничего плохого, — осклабился Харальд. — Пока убивают тех, кого нужно.
Капитан яростно листал газеты сорока- и пятидесятилетней давности, подняв тучу пыли, от которой у Розаны слезились глаза. День клонился к вечеру, и светильник в кабинете нещадно коптил. Одна искра — и бумаги, а вслед за ними и всё помещение заполыхает как мондстилльский костер. Однажды Харальд Кляйндест вытащил ее из горящего здания, и девушке совсем не хотелось пройти через аналогичное испытание снова. Она сняла колпак со светильника и подкрутила фитиль.
— В конце концов, — продолжал Харальд, — кто убивал чаще, Тварь, или Зигмар? Убийство ради определенной цели может служить добру, однако есть люди, для которых процесс убийства более важен, чем цель.
— Когда нашего преступника стали называть Боевым Ястребом?
— Еще один хороший вопрос. И наш добрый друг Фирек должен был найти на него ответ.
— Я видела надписи, сделанные мелом на стенах.
— Как правило, имена серийных убийц — Тварь, Мясник, Потрошитель — сначала появляются на страницах газет, однако на этот раз прозвище возникло из воздуха, прямо как наша хищная птичка.
Розана припомнила, как пыталась узнать что-либо о Боевом Ястребе. Иногда ей удавалось уловить имена. Все зависело от того, как люди думали о себе, полагая, что их мысли надежно скрыты под черепной коробкой. Одной из первооснов магии считалось истинное имя вещей и живых существ. Знание истинного имени давало власть над объектом. Их случай относился к этой категории. Если бы они знали истинное имя Боевого Ястреба, то смогли бы найти его и остановить.
Очередное облако пыли поднялось от развернутого свитка, и Харальд закашлялся.
Даже в мыслях убийца называл себя Боевым Ястребом, однако за его спиной маячила гигантская тень другого человека с таким же именем. Несомненно, это был отец преступника. Перед взором Розаны промелькнули некоторые картины из его детства, воспоминания о наказаниях и поощрениях.
Спотыкаясь, в кабинет вошел писец, у которого на щеке неизменно красовалось чернильное пятно — следствие привычки засовывать перо за ухо. Он вывалил еще одну охапку документов на перегруженный стол.
— Нашел, — тихо сказал Харальд.
Розана подошла к нему и заглянула через плечо. Это был официальный указ почти тридцатилетней давности. На нем стояла печать Императора Люйтпольда. В свитке перечислялись обвинения против принца Вастариена, начиная с измены и заканчивая созданием личной армии, действовавшей в военных интересах принца.
— Вастариенские завоеватели, — процедил Харальд сквозь зубы.
— Кто они? — спросила провидица.
— Я все время забываю, как вы молоды, — усмехнулся капитан. — Принц Вастариен жил до вашего рождения.
— Мне знакомо это имя.
— Упомяните его в разговоре с кем-нибудь моего возраста и сможете наблюдать интересную, хотя и противоречивую реакцию. Одни проклинают его, другие возносят за него молитвы Зигмару. Кем бы принц ни был, он все доводил до крайности.
— Он был героем?
— Некоторые так думали. Другие — в том числе старый Император и большинство придворных — придерживались иного мнения. Никто не знает, что случилось с принцем в конце пути, у крепости Джаграндхра Дейн, но если бы Вастариен вернулся, неизвестно, провел бы он остаток жизни в крепости Мундсен или был бы увенчан славой и почестями.
Розана прочитала список преступлений, которые вменялись принцу в вину. Это длинное и пространное произведение приписывало Вастариену и моральное разложение, и неподобающее поведение, и опасные замыслы. Оказалось, что рейд против пиратов на реке Урскоу едва не спровоцировал небольшую войну между Империей и Кислевом. Во всяком случае, он возмутил царя Радия Бокха до такой степени, что тот направил угрожающую дипломатическую ноту. Однако приписка, накорябанная совсем другим почерком, рекомендовала не давать хода этому делу. Внизу стояла собственноручная подпись Максимилиана фон Кёнигсвальда, одного из приближенных советников Императора. Вероятно, принца Вастариена простили, найдя другой способ умиротворить кислевского царя.
— Кто в наши дни становится героем, Розана? — продолжал Харальд. — Тот таинственный парень, которого называют бичом гоблинов и зверолюдей? Детлеф Зирк, гений, проявивший доблесть в Дракенфелсе? Хагедорн, борец, который может любого уложить на лопатки в трех из трех схваток? Граф Рудигер фон Унхеймлих, лучший охотник Империи? Или ваш добрый друг, бесстрашный рыцарь барон Йоганн фон Мекленберг?
Розана вспыхнула, когда Харальд упомянул Йоганна. Сейчас барон находился в Зюденланде вместе со своим братом.
— Когда я был подростком, имя принца Вастариена было у всех на слуху. И предателя Освальда фон Кёнигсвальда тоже, что ясно показывает, чего стоит вера в героев. Если Вастариен совершил хотя бы одну десятую того, что ему приписывают баллады и дешевые книжонки, его следовало бы признать самым великим гражданином Империи со времен Зигмара. Но не исключено, что он был самым большим безумцем из всех, которые только жили на этом свете. Принц собрал вокруг себя лучших воинов. Пренебрегая императорскими эдиктами, он осуществлял военные кампании и нападал на всех, кого считал врагом своего дела.
— А Вастариенские завоеватели?
— Так они называли себя. Когда вы увидите барона фон Мекленберга в следующий раз, спросите его о Вукотиче. О Железном Человеке Вукотиче.
— Едва ли я увижусь с…
— Извините, — сказал Харальд с редкой для него мягкостью. — Я не должен был дразнить вас. У каждого из нас есть свои шрамы. Так или иначе, Боевой Ястреб — первый Боевой Ястреб — был одним из сподвижников принца.
Он развернул свиток и постучал пальцем по списку, написанному выцветшими от времени бледно-голубыми чернилами.
— Вот, глядите…
Розана пробежала глазами имена. Там действительно был Вукотич, которого упомянул Харальд. И почти в самом конце стояли два слова: «Боевой Ястреб».
8
Харальд редко наведывался в крепость Мундсен. Слишком многие из его старых знакомых нашли там постоянное пристанище. В этом черном здании с длинными узкими окнами содержались все отбросы столичного общества. Должники и убийцы, бунтовщики и воры, впавшие в немилость придворные и давно забытые козлы отпущения. Все они заканчивали свою жизнь в тюремных подземельях. Даже здесь, в хорошо проветриваемых и светлых апартаментах коменданта витала атмосфера страдания.
Розана никогда прежде не была в тюрьме, и, судя по всему, это место вызывало у нее отвращение. Крепость находилась за пределами города, поскольку ни один человек не смог бы жить рядом с ней из-за постоянной вони. Ни щелок, ни вода не могли уничтожить этот мерзкий запах.
Провидица ничего не сказала, но Харальд догадался, что она размышляет о судьбе преступников, которых помогла сюда отправить. С тех пор как барон фон Мекленберг уехал в Зюденланд, Розана оказала немало услуг блюстителям порядка. Если бы не она, несколько бандитов все еще разгуливали бы по городским улицам и скрывались бы в канализации. А если бы не стража, Розана осталась бы без средств к существованию после разрыва с Храмом Зигмара.
Комендант Герд ван Зандт принял их в своем кабинете и внимательно выслушал просьбу Харальда.
— Об этом и речи быть не может, — заявил он, прижимая надушенный платок к своему большому носу. — Заключенный Стиглиц находится в одиночной камере, и ему не разрешается общаться с внешним миром. Бунтовщики теперь повсюду. Они постоянно пытаются передать послания в тюрьму и на волю.
— Вы полагаете, что я — брустеллинит?
Харальд сурово посмотрел на коменданта. Тот вздрогнул и отвел взгляд.
— Нет, э… вовсе нет, капитан Кляйндест. Просто… Правила и предписания, знаете ли… Мы должны соблюдать дисциплину.
— Рикард Стиглиц все еще жив?
— Э… да, — пробормотал ван Зандт.
— Отлично, нам нужно срочно поговорить с ним.
— Как я уже сказал, это… хм… невозможно.
Харальд перегнулся через стол, ухватил ван Зандта за рубашку с пышным жабо и крепко стиснул пальцы, стремясь прихватить дряблое мясо вместе с тканью. Затем он выволок чиновника из мягкого кресла и приподнял. Комендант задрыгал тощими ногами в воздухе.
— В Мундсене возможно все, комендант. Заключенные могут получить дополнительный паек, столько выпивки, что в ней можно утопить хафлинга, порцию «ведьминого корня», а временами даже женщину или мальчика. Все упирается только во влияние, богатство и благосклонность. Мы оба это знаем. И мы оба знаем, что вы всегда получаете десятину с тех денег, которые переходят из рук в руки в застенках Мундсена.
— Это возмутительно… ваши обвинения… чушь.
— Мне это безразлично, ван Зандт. Я отправил этих негодяев сюда, и мне все равно, что будет с ними дальше. Вы можете делать все, что вам заблагорассудится. И Государственный комитет по тюремной реформе тоже. У меня там есть друзья. Наверное, мне стоит навещать их чаще. Поговорить о том, о сем. Мои строгие взгляды на содержание заключенных хорошо известны. Меня могут вызвать для дачи показаний. И мои показания могут быть разными.
— А… а… а…
— Я ненавижу преступников. Из-за них у меня болит живот. И знаете, что творится сейчас у меня в желудке? Там поднялась настоящая буря, ван Зандт. Такое ощущение, что преступник находится где-то рядом! На расстоянии вытянутой руки.
Рубашка ван Зандта трещала. Кровь отхлынула от лица коменданта.
— Вы меня понимаете? — поинтересовался Харальд, толкая чиновника назад в кресло.
Ван Зандт кивнул:
— Да, понимаю.
— Отлично, а теперь позаботьтесь о том, чтобы мы с моей помощницей могли увидеть заключенного Стиглица.
— Да, конечно, сию минуту, капитан…
Ван Зандт выбежал из кабинета. Харальд повернулся к Розане и пожал плечами:
— Что еще я мог сделать?
Наверное, провидица не одобряла его методы, но они неплохо сработались. Она могла стерпеть все, что он делал, если это приносило плоды. Он никогда не принадлежал к тому типу людей, которые легко ладят с напарниками, — слишком много хороших людей ему довелось похоронить. Но Розана Опулс была особенной. Ее способности относились к другой сфере и удачно дополняли его навыки. Его чуткий желудок и ее восприимчивость заставили многих преступников раскаяться в своих грехах.
— И все-таки я не понимаю, — заметила девушка, — что общего у этого революционера с Боевым Ястребом?
Харальд похлопал по свитку, засунутому за пояс:
— У героев имеется обыкновение умирать молодыми. Обычные люди вроде меня доживают до старости, но герои погибают в бою. Неужели вы думаете, что тот же Конрад хотел бы умереть в постели от подагры? Отсюда следует, что спустя тридцать лет не многие из Вастариенских завоевателей, перечисленных в этом списке, все еще живы.
— Стиглиц один из них?
— Вот именно. К счастью для нас. В молодости, прежде чем он спутался с Брустеллином, Клозовски и прочими смутьянами, Рикард Стиглиц был одним из силачей в армии Вастариена. Гора мускулов и костей, размахивающая боевым топором.
— Но почему такой, как он, решил посвятить себя борьбе с аристократией?
— Некий вельможа похитил его жену, убил его детей, а ему самому приказал отрубить руку.
— Это все объясняет.
— Когда Стиглица схватили после Туманного Бунта, ему отрезали уши. Подозреваю, что от него немного осталось.
Харальд никогда не входил в специальный корпус, который принимал участие в аресте десятка революционеров, подстрекавших народ к восстанию против Императора. Этим занимались войска. Иногда им помогала дворцовая гвардия или рыцари из Храма Зигмара. Обычные стражники не вмешивались в политику.
— Вы думаете, он окажется в здравом рассудке и сможет вспомнить настоящее имя Боевого Ястреба, если он вообще его знает, и в придачу согласится помочь нам после того, как стража запрятала его сюда?
Желудок Харальда снова напомнил о себе.
— У него нет причин отказать нам, Розана. Наш преступник — это не борец за права угнетенных. Боевой Ястреб — всего лишь грязный убийца. Если Стиглиц сохранил хоть малую толику прежнего идеализма и мечты о всеобщей справедливости, он нам поможет.
— Иногда вы сами рассуждаете как брустеллинит.
Харальд фыркнул:
— Революционеры? Я их терпеть не могу. Фантазеры, хулиганы и нарушители спокойствия.
Дверь открылась, и двое заключенных, очевидно пользовавшиеся доверием начальства, втащили третьего. Мужчина был закован в цепи. Его голова тяжело свисала на грудь. У него не было ушей, лицо покрывали шрамы, а вместо левой руки болталась культя. Харальд ожидал увидеть эти увечья. Кроме того, за время пребывания в тюрьме Стиглиц лишился глаза, одна его нога воспалилась и раздулась до размеров мяча, на правой руке остались только большой палец и мизинец, а сквозь лохмотья на спине и животе виднелись следы ожогов. Гора мускулов и костей превратилась в жалкого доходягу.
Розана вздрогнула и едва сдержала крик. Сопровождающие бросили свою ношу на пол. Провидица подошла к несчастному и помогла ему принять сидячее положение.
Харальд гневно взглянул на коменданта.
— Другие заключенные не любят революционеров, — пояснил ван Зандт. — Убийцы и насильники недовольны тем, что их содержат вместе с людьми, призывавшими к бунту против Карла-Франца. Этого парня бросили в одиночку ради его же собственной безопасности.
— Не сомневаюсь.
— Харальд, — сказала Розана, — как мы будем допрашивать этого человека?
— Что вы имеете в виду?
— У него нет ушей, чтобы слышать наши вопросы, и нет языка, чтобы на них ответить.
— Нет языка?
Стиглиц открыл рот, и Харальд увидел, что девушка права. За несколькими чудом уцелевшими зубами чернела дыра. Харальд снова устремил взгляд на коменданта.
— Он выкрикивал брустеллинитские лозунги из своей камеры, поносил императорскую семью и выборщиков. «Сбросьте оковы, убейте вельмож, захватите землю» и тому подобное. Я решил, пусть он лучше молчит.
— Если бы вы совершили такой поступок в пределах городских стен, ван Зандт, вам пришлось бы иметь дело со мной. Интересно, как к вам отнесутся нынешние осужденные, если по прихоти судьбы вас приговорят к заключению в крепости Мундсен?
Ван Зандт позеленел. Вероятно, это был самый страшный из его ночных кошмаров — проснуться утром в цепях, на гнилой соломе, в качестве арестанта, а не хозяина этого места.
— Он умеет читать?
— Я не знаю. Вряд ли.
Розана взяла бумагу со стола ван Зандта, провела пальцем вдоль строчки и вопросительно посмотрела на калеку. Стиглиц кивнул. Он умел читать.
Харальд передал провидице свиток. Она показала его заключенному, нашла его имя, затем ткнула в имя Боевого Ястреба.
Глаза Стиглица сузились. Он пытался понять. Будучи пленником изуродованного тела, он оставался мыслящим человеком.
Харальд дал Розане карандаш, и девушка написала на старом документе:
«Как звали Боевого Ястреба на самом деле?»
Жуткий стон вырвался из глотки мужчины, словно он пытался ответить. По какой-то причине он хотел им помочь. Может, он питал неприязнь к своему старому товарищу по оружию? Или окончательно сломался и стал сговорчивым?
— Здесь воняет, — пожаловался ван Зандт, взмахнув платком. — Эти люди не имеют ни малейшего представления о личной гигиене. Я, например, принимаю ванну один или два раза в месяц.
Ван Зандт сделал знак одному из своих помощников, и тот приоткрыл окно, впустив струю свежего воздуха с ароматом леса. Отсюда было не меньше сотни футов до земли. Помощник коменданта, такой же заключенный, как калека, распростершийся на полу, посмотрел на городские стены, деревья и дорогу. В его взгляде светилась такая тоска, что Харальду будто нож вонзился под ребра.
Стиглиц перестал издавать булькающие звуки, и Розана протянула ему карандаш и пергамент. Два оставшихся пальца отказывались слушаться, и карандаш упал на пол. Розана подняла его и снова вложила в покалеченную руку, придерживая.
— Он был левшой, — сообщил ван Зандт. — Именно поэтому герцог, хм… В общем, вы знаете…
Харальд действительно знал.
Между тем Стиглиц с помощью Розаны выводил знаки на пергаменте. Все было бесполезно. Первая буква могла быть «м», «а» или «е», или руной гномов, или бессмысленной загогулиной.
В конце концов, они сдались. Стиглиц удрученно поник.
Харальду хотелось свернуть ван Зандту шею. Отрезав Стиглицу язык, он взвалил на себя ответственность за следующую смерть — и за все смерти, которые произойдут потом, — по сути, став соучастником Боевого Ястреба.
Розана вздохнула.
— Придется мне заглянуть в его мысли, — неохотно промолвила она. — Имя должно быть на самой поверхности его разума. Он пытался его написать.
Харальд понимал, почему ее не радует такая перспектива. Проникнуть в сознание Стиглица и разделить с ним боль, страдание и ненависть — задача не более приятная, чей искать драгоценный камень в выгребной яме.
Со стороны окна раздался вскрик, и заключенный отскочил в сторону. Харальд развернулся, и нож Мэгнина как будто сам прыгнул ему в руку.
В кабинет, хлопая огромными крыльями, влетела птица. Она двигалась быстро, как вода, текущая с горы. Ван Зандт обхватил голову руками и нырнул под стол.
Клюв скользнул по груди второго заключенного, оставив ярко-красный кровавый след. Затем тварь устремилась к Розане.
Харальд рубанул грозную охотницу ножом, но промахнулся. Тяжелое крыло ударило его по запястью. Рука стражника занемела, и нож отлетел, глухо стукнувшись о стену, завешанную ковром.
Розана закрыла лицо ладонями, и ее контакт со Стиглицем прервался. Здоровой рукой Харальд попытался схватить птицу. Ему удалось вырвать несколько перьев, но крылатая бестия ускользнула.
В следующий миг мощный клюв ударил Стиглица в шею, разорвав артерию. Фонтан крови окатил ястреба, забрызгав его крылья и превратившись в кровавую маску вокруг глаз. Птица атаковала молча. Она не издавала злобного клекота, как положено пернатому хищнику, а напоминала скорее бесстрастное орудие убийства, бессознательное и совершенное, как стрела.
Харальд снова завладел ножом и метнул его. Рассекая воздух, сталь помчалась по прямой.
Ястреб увернулся. Нож вонзился по рукоять в деревянную панель рядом с поникшей головой Стиглица и грозно загудел.
Бывший наемник и бунтовщик умер. Искра жизни, которая еще теплилась в нем, потухла. Кровь пропитала лохмотья на его груди и образовала лужу на полу под ним. Алый поток омыл его тело, и кое-где под толстым слоем тюремной грязи показалась белая кожа.
Харальд попытался поймать птицу, однако она в мгновение ока вылетела в окно и, махая крыльями, направилась в сторону города. Совершив круг над деревом в четверти мили от крепости, она нырнула в крону дерева, словно там было ее гнездо. Кляйндест разглядел крохотного человечка в черном, который протянул руки навстречу своей жестокой питомице.
Сжав огромные кулаки, капитан ударил по оконной раме, и ему почудились звуки смеха в дуновении ветра.
9
Он соскользнул с дерева как обезьяна, обхватив ствол коленями. Белль сидела на его плече. Номер Одиннадцать оказался самым сложным, но это было чистое убийство, хорошо продуманное убийство. Осуществление Замысла шло успешно.
Кляйндест был там. Боевой Ястреб ждал, вернее, знал, что так случится. Ведь он сам направлял стражника, фактически вел его, как одну из своих птиц.
Отпустив Белль, он перепрыгивал с дерева на дерево. Ему доставляли удовольствие эти короткие моменты, когда он летел в воздухе и под ногами у него была пустота. Когда его начинало тянуть к земле, он цеплялся рукой за ветку. С годами его тело стало менее гибким из-за безделья. Однако, приступив к воплощению Замысла, он начал тренировать себя так же упорно, как обучал птиц. К тому моменту, когда у него появятся крылья, он должен развить подвижность, чтобы приспособиться к перемещению в небе.
С неизменным разочарованием он, наконец, спустился вниз, тяжело приземлившись на лесную почву, покрытую мягкой травой. От толчка все его кости содрогнулись, и он прикусил язык. Запнувшись, мужчина ухватился за дерево, чтобы не упасть.
На земле Боевой Ястреб был неуклюжим.
Подняв руку, он подождал, пока Белль сядет на запястье.
— Еще двое, и мы будем вместе навсегда.
10
Ко времени их возвращения из Мундсена капитан Фирек уже сидел в кабинете Комиссии по особо тяжким преступлениям. Должно быть, у него повсюду были шпионы. Впрочем, Розану это ничуть не удивило.
Она находилась рядом со Стиглицем в момент его смерти, и безмолвный крик, который рвался из измученного сознания, все еще эхом отзывался в ее голове. Пока они ехали в карете, Харальд сидел угрюмый и задумчивый. Он остро переживал свое поражение. Иногда Розану удивляла глубина сочувствия, на которую был способен Грязный Харальд. Провидица вдруг подумала о его жене. Харальд не говорил о своей погибшей супруге. Никогда.
К концу дня пришло официальное постановление. Харальд Кляйндест вернулся в портовую стражу, а расследование по делу Боевого Ястреба вновь возглавил Фирек. К ночи все вернулось на круги своя. На основании анонимного письма с обвинениями был арестован акробат, которого тут же отправили к палачам ван Зандта. Харальд исчез, пока Розана была у врача с Люйтпольдштрассе, который наложил целебную мазь на ее порезы.
Разумеется, ее также отстранили от дела.
Она не оставила этого так. Она пошла к Фиреку и обнаружила, что он вместе с Расселасом пьет за поимку Боевого Ястреба. Она объяснила линию следствия, рассказав все, что им с Харальдом было известно о Вастариенских завоевателях, первом Боевом Ястребе и Стиглице.
Они поблагодарили девушку за заботу и приказали выпроводить ее на улицу.
Вечер был холодный. Появилась дымка, первая предвестница альтдорфского тумана. Провидица посмотрела в ночное небо и представила себе птицу на фоне взошедшей луны. Хищную птицу, одинокую и голодную, равнодушно-жестокую и убивающую без злого умысла.
Розана почувствовала себя сиротливо и неуверенно, как это часто случалось с ней после ухода из Храма Зигмара, который занимался ее воспитанием с детства. Она могла видеть столь много — случайная и бесполезная информация поступала в ее мозг от прохожих, от камней под туфлями, но если бы она использовала свои способности, чтобы разобраться в себе, то обнаружила бы только пустоту, дыру в центре водоворота.
Будет лучше, если она сейчас пойдет домой. И ляжет спать.
11
Вопрос о его капитанском чине должна была рассмотреть специальная комиссия, в которую входили Расселас из Имперского Банка и полковник городской стражи, который, но сведениям Харальда, находился на жалованье Халса фон Тассенинка. Но пока комиссия не решит, понизить его в должности до простого патрульного или уволить (во второй раз) из стражи, у Харальда оставался его значок. И он всегда носил при себе нож работы Мэгнина.
Этот клинок, самый тяжелый метательный нож в мире, много раз бывал его верным товарищем во время кровавых ночных стычек. Харальд заметил, что Розана шарахается от оружия, словно это раскаленная докрасна кочерга. Вероятно, перед ней возникали видения, связанные с теми переделками, в которых побывал нож.
С ножом на бедре и со значком, приколотым поверх плаща, он направился к «Печальному рыцарю», трактиру, который пользовался репутацией самого шумного, самого опасного и самого буйного заведения на улице Ста Трактиров. Обычно стражники заходили в «Печальный рыцарь» только группами человека по четыре, с обнаженными мечами и заряженными пистолями. Но сегодня вечером Кляйндест был один.
Он протиснулся между двумя молодыми людьми, пытающимися задушить друг друга, и огляделся. Несколько завзятых хулиганов прекратили драку, встревоженные появлением стражника.
Широкоплечий кислевит, у которого на небритой половине головы висели косички, украшенные бусинами, заревел и бросился на Харальда, не замечая ничего, кроме значка. Это был Болаков, который нередко гостил в камере на Люйтпольдштрассе, если рядом оказывалось достаточно стражников, чтобы скрутить его. Когда чужестранец оказался на расстоянии удара, кулак Кляйндеста устремился ему в лицо.
Болаков споткнулся и упал. Видимо, он был слишком пьян и потому не узнал Грязного Харальда. Больше никто не повторил его ошибки. Все еще чувствуя резь в животе после неудачного дня, Кляйндест пнул Болакова в бок, смяв ему пару ребер. Сломанные ребра заставят кислевского хулигана воздержаться от пьяных драк в течение нескольких дней.
Харальд потребовал у бармена Сэма бутылку шнапса и посмотрел по сторонам, не появятся ли еще горячие головы, которые нужно разбить. Заметив худого мужчину в темном кожаном жилете, намеревающегося ускользнуть через черный ход, капитан понял, что ему улыбнулась удача.
— Стой, Ругер! — заорал он. — Или ты узнаешь, успею ли я бросить нож прежде, чем ты скроешься за этой дверью.
Мэк Ругер застыл, держа руки подальше от грузового крюка, который болтался у него на ремне. Затем он обернулся.
— Правильный выбор, — похвалил Харальд торговца «ведьминым корнем».
Ругер принял виноватый вид, гадая, которое из его преступлений навлекло на него такую напасть. Харальд мог бы привести целый список.
— Выпей со мной, — распорядился Харальд.
— Я… э… спасибо, но я уже собрался уходить…
— Это не приглашение, Ругер.
— Нет, конечно.
Ругер, «крюк» — член одной из прибрежных банд — сел, и Харальд придвинул стул к столу, поставив шнапс на середину стола. Кто-то подумал, что, повернувшись спиной, Харальд утратил бдительность, и потянулся к свинцовой гирьке у пояса. Вот только бедняга явно не заметил зеркала высотой в человеческий рост позади барной стойки. Харальд, не глядя, бросил тяжелую пивную кружку через плечо и раздробил запястье наглецу.
— Ты по-прежнему торгуешь? — спросил он Ругера.
— То тут, то там помаленьку, знаете ли, — скромно ответил «крюк».
— Ты прежде держал лавочку в «Персях Мирмидии» и продавал свое зелье студентам из университета, не так ли?
Ругер не стал этого отрицать. Возможно, он повидал больше таинственных трав и снадобий, чем скромные университетские маги или дворцовый лекарь.
— Конечно, когда «рыбники» прибрали к рукам «Перси», тебе пришлось, искать новую территорию.
Ругер пожал плечами. «Рыбники» и «крюки» были смертельными врагами. Соперничество между двумя группировками продолжалось уже не одно поколение. Харальд лично положил конец последней войне в приречье, и его имя крепко засело в сознании обеих банд, словно его вытравили кислотой.
— Ничто не постоянно в этой жизни, Ругер. Ты носишь товар с собой?
Ругер хотел ответить «нет», но передумал.
— Мне кое-что нужно, — продолжил Кляйндест. — Кое-что по твоей части.
Понимающая улыбка скользнула по губам торговца, но Харальд стер ее, залепив негодяю пощечину.
— Не воображай, будто знаешь что-то обо мне, Ругер. Никогда не совершай такой ошибки.
— Нет, капитан.
Багровая отметина на щеке торговца напоминала родимое пятно.
— Берсерки из Норски вдыхают растительный порошок перед тем, как отправиться на битву, — сказал Харальд. — Он притупляет боль, заставляет их чувствовать себя сильными, почти непобедимыми.
— «Пыль демона».
— Да, она самая. Дай мне этот порошок.
Ругер попытался возразить, но Харальд достал мэгнинский нож и положил его на стол.
— Посмотри на удивительные линии этого клинка, — промолвил он. — Это произведение искусства.
Торговец зельем порылся в своем мешочке и достал три порции — сухие листья, скрученные в виде шариков.
— Это дорого стоит, — заметил он.
— Мне, как стражнику, полагается скидка.
Это означало, что он заберет «пыль демона» даром. Ругер ничего не мог с этим поделать.
Харальд взял первый лист и растер его. Голубой порошок просыпался ему на ладонь. Он взял ее, как понюшку табака, и запихнул в одну ноздрю, глубоко вдохнув.
Повернувшись к бармену, капитан потребовал:
— Сэм, найди четырех самых крупных, самых подлых, самых сильных и самых упрямых головорезов и передай им от моего имени, что их матери интимно общались с целым стадом домашней скотины.
Когда он опустошил половину кружки со шнапсом, «пыль демона» взорвалась в его мозгу. Это был опасный эксперимент, но ему требовалось надежное средство, чтобы не думать о ранах, которые он получит в следующие несколько часов. Жидкий огонь пробежал по его венам, и он задержал дыхание, чтобы не взорваться.
Действуя как сыщик, он ни на шаг не приблизился к Боевому Ястребу. Теперь он попробует себя в роли берсерка.
К тому времени, когда он дошел до нужной кондиции, Сэм собрал для него больше четырех громил. Харальду потребовалось около минуты, чтобы обездвижить их. Он сломал стул о голову Ругера в качестве благодарности за порошок, швырнул пустую бутылку в Сэма и толкнул стол в длинное зеркало, наслаждаясь звоном, который издавали осколки при падении на дощатый пол. Все замолчали. Ему удалось привлечь внимание даже тех забияк, которые были столь увлечены своей собственной дракой, что пропустили расправу над местными кулачными бойцами. Затем Харальд сделал объявление, которое позже повторил в каждом трактире на улице:
— Меня зовут Харальд Кляйндест, капитан портовой стражи, бывший начальник Комиссии по особо тяжким преступлениям. Грязный Харальд. Я объявляю войну преступности на этой улице. Каждая шлюха, каждый торговец зельем, каждый карманник, каждый «крюк», каждый «рыбник», каждый головорез, не принадлежащий ни к одной банде, каждый сутенер, каждый предсказатель, каждый душегуб, каждый боец на дубинках, каждый убийца с ножом, каждый шарлатан, каждый жулик, в общем, все вы, ублюдки, чья мать согрешила с гномом, слушайте меня! Моя война будет продолжаться до тех пор, пока кто-нибудь не назовет имя, которое меня интересует, или не скажет, где найти человека, который знает интересующее меня имя. После этого все пойдет по-прежнему. Все слушайте и запоминайте! Моя война будет продолжаться, пока я не узнаю настоящего имени человека, которого называют Боевым Ястребом.
Харальд перешагнул через Болакова и направился к выходу из «Печального рыцаря». Благодаря порошку он совсем не чувствовал боли. Капитан подозревал, что его лицо превратилось в один сплошной синяк, и чувствовал, что рубашка местами намокла от крови. Он старался не думать о том, что будет, когда действие порошка закончится…
12
Он стоял на улице Ста Трактиров, покупая кулек жареных каштанов на лотке рядом с «Пьяным ублюдком», когда из «Печального рыцаря» вышел разъяренный Кляйндест, сметая всех на своем пути.
Боевой Ястреб не сомневался, что Харальд продолжит поиски, хотя его отстранили от дела. Переваливаясь, словно на нем были тяжелые латы, Кляйндест пересек улицу и вломился в «Пьяный ублюдок» — заведение, которое обслуживало исключительно жалких, одиноких пьяниц и карманников с ловкими пальцами, охотившихся за тощими кошельками клиентов.
Жуя каштан, мужчина подобрался к двери и выслушал речь Кляйндеста, которую стражник адресовал изумленным пьяницам. Это выступление привело его в восторг. Он был доволен.
Осуществление Замысла шло как по маслу.
Кляйндест вышел из «Пьяного ублюдка» и, растолкав очередь, приблизился к прилавку с жареными каштанами.
— У тебя есть имперское разрешение? — спросил он торговца.
Мужчина потянулся к кошельку, не за разрешением, разумеется, а за взяткой. Кляйндест презрительно усмехнулся; глянув на жалкие монеты, и бросил их на землю. Из переулка выскочили беспризорные мальчишки, которые набросились на деньги, как голодные волчата, и немедленно передрались между собой.
Кляйндест схватил жаровню и вывернул ее прямо на прилавок, разбрасывая горячие угли.
— Лавочка закрыта, правонарушитель! — рявкнул он.
Оставив после себя беспорядок, Харальд двинулся дальше. Завидев его приближение, лоточники спешно сворачивали торговлю, собирали свои пожитки и спасались бегством. Капитан завернул в следующее питейное заведение под названием «Борода Ульрика».
Боевой Ястреб жевал каштаны и ждал. Из «Бороды Ульрика» вылетело тело и скатилось в сточную канаву.
Убийца хихикнул.
13
К восходу солнца Харальд обошел улицу Ста Трактиров и распространил свое послание по всему Альтдорфу. Он сломал шею «рыбнику», который попытался пырнуть его ножом у «Пивоварни Бруно», а в трактире «Приют странника» вонзил тяжелый мэгнинский нож в сердце «крюку», который замахнулся на него отравленным оружием. В «Священном молоте Зигмара», месте сбора профессиональных убийц, он избил в кровь Этторе Фульчи, знаменитого тилейского душителя. Потом он сделал внушение утонченному Квексу, признанному законодателю мод среди городских душегубов, потребовав, чтобы тот положил конец любительским представлениям Боевого Ястреба, если хочет продолжать свое дело без тяжких осложнений. Квекс не выказал должного рвения, поэтому Харальд сломал ему три пальца на руке и порвал его лучший плащ. В «Полумесяце», приюте беспокойных мертвецов, Харальд воткнул нож в иссохшее горло тысячелетней карги и, пока воздух со свистом выходил в новое отверстие, растолковал кровожадной нечисти, на каких условиях дозволит им и дальше оставаться в мире живых. В номерах над «Короной и Двумя председателями» он отхлестал по лицу девушек, не нанося им увечий, но наставив синяков, которые вынудили их на пару ночей прикрыть лавочку.
Недавно Харальд узнал, что боязливый хозяин «Возлюбленных Верены» больше всех платит за защиту, причем сразу и «крюкам», и «рыбникам», и даже регулярному подразделению Священного молота Зигмара, лишь бы никто не трогал его заведение и клиентов. Харальд нанес визит в «Посох», разломав там все, что только мог. После его ухода место превратилось в руины, посреди которых причитал хозяин, жалуясь, сколь ненадежную защиту ему удалось купить на незаконно полученные деньги. Обнаружив двух стражников перед «Гербом фон Нойвальда», в подвале которого проходил подпольный игорный турнир, Кляйндест стукнул нерадивых служак лбами и выбросил их жетоны в сточную канаву. Затем он отправился на штурм игрового зала, разбивая головы, ломая руки и ноги крепким дубовым креслом. Забрав деньги игроков из чаши, Харальд выбросил их на помойку, где обитали бродяги.
Стражник был глубоко убежден, что разгадку всех преступлений в Империи можно найти на улице Ста Трактиров. Однако были и другие места, поэтому в предрассветные часы Харальд покинул центральный район. В порту «рыбники» держали склад, где они хранили товары, «случайно свалившиеся в воду во время разгрузки». Харальд ворвался туда, миновав пьяно храпящую охрану. Он вылил бочонок эсталианского бренди на дюжину свертков бретонского шелка, беззаботно бросил горящий факел на ткань, пропитавшуюся алкоголем, а затем нырнул в боковой люк, спасаясь от мощной вспышки пламени.
«Пыль демона» в его мозгу позволяла не чувствовать холода в ледяной речной воде, поэтому Кляйндест выбрался из Рейка только у моста Трех Колоколов. Он наткнулся на «графа» Бернхарда Брилльхаузера, который подметал шляпой с пером Храмовую улицу и предлагал провинциалам, недавно приехавшим в город, тур по невероятным столичным трущобам. Говорили, что человек не видел столицы, если его не одурачил «граф». Он был одной из достопримечательностей Альтдорфа вместе со сменой караула в императорском дворце, посещением Кёнигплац и последней постановкой в Театре памяти Варгра Бреугеля.
Запихнув шляпу самозваному «графу» в глотку, Харальд наведался в гимнастический зал на Храмовой улице, где Хагедорн, знаменитый борец, состязался с Арне по прозвищу Тело, владельцем зала. Арне был известен своим совершенным телосложением, а также готовностью оказать услугу богатому клиенту, которому требовалось осмотрительное силовое вмешательство для решения тех или иных проблем.
Борцы сгибали железные прутья, старательно напрягая бицепсы и мышцы шеи, когда появился Кляйндест, выволок Арне с ринга и швырнул его на гимнастический снаряд. Порошок многократно увеличил его силы, давая преимущество перед соперником, находившимся в отличной физической форме. Насколько Харальд знал, Хагедорн никогда не нарушал закон, поэтому он не стал трогать обалдевшего парня — изумленно моргающую гору мускулов, окруженную влюбленными женщинами. После второй понюшки демонического снадобья капитан мог выйти на ковер с мастером рукопашного боя и, вполне вероятно, одержал бы победу. Вместо этого стражник подобрал полусогнутый железный прут и обмотал его вокруг шеи Арне, привязав силача к перекладине снаряда. Затем он пару раз пнул атлета в крепкий, мускулистый живот. Владелец зала клялся, что ничего не знает о Боевом Ястребе. Харальд выслушал его и пообещал вернуться, если Арне солгал.
Ему не хотелось спать. Наоборот, он чувствовал себя сильнее с каждой минутой и быстро шагал по утренним улицам, брызжа энергией, которую ему необходимо было сжечь. Несколько человек подошли к нему, якобы желая помочь, а на деле пытаясь натравить стражника на своих врагов, обвинив их в преступлениях Боевого Ястреба. Нашлись и другие, искренне желающие поделиться информацией или просто передать досужие сплетни. Но пока ничего полезного не выяснилось.
Харальд пересек город и пришел к университету, где намеревался нагнать страху на шутников из Лиги Карла-Франца и встряхнуть паутину революционного движения. Имперские лоялисты, которых, как подозревал Кляйндест, поддерживал граф Рудигер фон Унхеймлих, тайный «создатель королей», и революционеры, разделившиеся на последователей Брустеллина, Клозовски и Ефимовича, но объединенные жгучей ненавистью к аристократии, были тесно связаны с преступными элементами столицы. Капитан не видел причины, по которой он должен жалеть этих парней, после того как сурово расправился с сутенерами и убийцами.
В одной из кофеен близ университета он встретил Детлефа Зирка, актера, который похмелялся и жаловался всем, кто его слушал, на непостоянство женщин. Между делом он раздавал приглашения на свой новый спектакль «Она обошлась с ним плохо».
Одно из первых убийств произошло на Храмовой улице, рядом с театром Зирка, поэтому Харальд подробно допрашивал актера и его ныне пропавшую любовницу-вампиршу. Зирк был слишком пьян, чтобы вспомнить стражника, и поскольку он ничем не мог помочь следствию, Кляйндест оставил артиста наедине с головной болью.
На университетской площади капитан столкнулся с Брандтом, прилично одетым жрецом Ранальда. Харальд помнил его по делу о нескольких нападениях на служительниц Шаллии. Женщины побоялись опознать в жреце насильника, однако Харальд знал, что мужчина был виновен. Решив, что это время как никогда лучше подходит для того, чтобы восполнить недостатки судебной системы, Харальд притащил Брандта к воротам Школы религиозных наук имени Улли фон Тассенинка и выбил из него признание. Он некоторое время избивал негодяя даже после того, как тот сознался во всех грехах, а затем забросил его измятое, но дышащее тело на статую извращенца Улли, установленную по приказу его дяди, великого князя Халса. Статуя напомнила Харальду о первом увольнении из стражи, когда он наивно решил, что закон против насилия и убийства применяется даже к тем людям, чей родственник занимает пост имперского выборщика. Стражник выломал прут из ограды памятника и вернулся, чтобы подправить благолепное лицо Улли. Собралась большая толпа — студенты, шлюхи, лекторы, любопытные зеваки, — и Харальд обратился к ним с речью.
С каждым разом у него получалось все лучше.
— Меня зовут Харальд Кляйндест, капитан портовой стражи, — начал он. — Грязный Харальд. Я объявляю войну…
Внезапно будто повязка упала с глаз Харальда. Действие демонического порошка закончилось, и вся боль мира хлынула в его тело.
Он даже не вскрикнул, а просто рухнул без сознания.
14
И через два дня после погрома, который устроил Харальд, улица Ста Трактиров выглядела так, словно по ней промчались Рыцари Хаоса. А вслед за ними нахлынула толпа мародеров-гоблинов, которые добили раненых и доломали все то, что осталось целым после первого набега. Сложно было поверить, что один человек — даже Харальд Кляйндест — мог оставить после себя такие разрушения.
Как обычно, беспризорные дети цеплялись за шаль Розаны. Как обычно, она подала им больше, чем следовало бы. Казалось, каждый бездельник на улице пострадал более или менее серьезно. Повсюду суетились рабочие, вставляя оконные стекла, вывозя сломанную мебель, развешивая сорванные вывески, крася забрызганные кровью стены. В канаве поблескивали осколки разбитых зеркал.
Двое стражников перешучивались, хотя обычно они не теряли бдительности, постоянно держа руку на дубинке. Обычный уровень уличной преступности упал почти до нуля за последние два дня. У карманников были сломаны пальцы, на лицах проституток красовались жутковатые синяки, грабители, нападавшие на прохожих с палкой, не могли взять в руки оружие из-за покалеченных локтей. Но это не остановило Боевого Ястреба.
Число жертв достигло двенадцати человек. Один погиб после буйства Кляйндеста. Как и Харальд, Розана страстно желала положить конец этим злодеяниям. С каждой смертью дело менялось, принимая все более странный оборот. Интересно, как поведет себя Харальд, когда услышит о новом зверском убийстве.
— Госпожа Опулс, — раздался чей-то голос.
Она обернулась. Неприметный человек среднего возраста прислонился к фонарному столбу, осторожно жуя яблоко. Его посиневшая губа была рассечена. У Розаны возникло предчувствие, что и дело Боевого Ястреба точно так же распадется на части.
— Розана Опулс?
Она немногое смогла узнать о нем. Парень был типичной пустышкой. В нем не было внутренней силы, чтобы считать его личностью.
— Вы работаете вместе с Кляйндестом?
Розана кивнула.
— Мэк Ругер, — представился мужчина, указав на себя большим пальцем. — Ваш друг нанес мне визит пару ночей назад.
— Я вижу.
Ругер потер лицо:
— Я дешево отделался по сравнению с другими.
— Сутенерство, да?
— Ваша репутация преувеличена. «Ведьмин корень».
— Торговля процветает, я полагаю?
— Дела идут сносно. Каждый имеет право помечтать.
— Если у него есть деньги.
— Я деловой человек.
Розана рассмеялась бы, но в мозгу Ругера она уловила скрытый образ. Пикирующая птица.
— Вы знаете имя? — спросила она по наитию.
Торговец зельем покачал головой:
— Нет, но Стиглиц не был последним из Вастариенских завоевателей. Остались и другие. Одного из них сейчас можно найти на этой улице.
— Сколько?
Мужчина покачал головой:
— Это подарок. Только передайте Харальду, что информация исходит от меня. Он уже должен мне за разбитое лицо. Я рассчитываю на некоторые послабления.
Розана почувствовала себя совсем как Харальд. Ей показалось, что внутри у нее образовался вулкан, который кипел и бурлил, пока ярость не вырвалась наружу через макушку.
— Назови мне имя! — потребовала она. — Или я передам капитану Кляйндесту, что ты скрыл его.
Ругер побледнел, отчего синяк стал еще заметнее.
— Гурниссон, — сказал он. — Готрек Гурниссон.
— Гном?
Ругер кивнул:
— Он сейчас находится в «Изогнутом копье» со своим человеческим прихвостнем, Феликсом Джегером.
Розана вспомнила, что ей доводилось слышать о Гурниссоне. Гномы жили долго и обладали хорошей памятью. Если он служил вместе с первым Боевым Ястребом, то, наверное, знает его настоящее имя.
— Только предупреди Кляйндеста, чтобы он был поосторожнее с гномом. Гурниссон не потерпит грубого обращения. Он Убийца Троллей.
— Это не важно, — отмахнулась Розана.
— Мое дело предупредить, — пожал плечами Ругер. — А дальше как знаете.
Не поблагодарив мужчину, Розана бросилась искать свободного извозчика.
15
В его снах Элени была снова жива. В городе не совершались преступления. Серийные убийцы превратились в страшную сказку. А Император заботился о благополучии и процветании простых граждан.
Когда он проснулся, мир был гниющей язвой, а он сплющенным червяком, который копошился в ней.
«Пыль демона» прекратила свое действие, и его первым порывом было достать из-за пояса третий скрученный листик. Все его тело болело, саднило и горело.
Он лежал раздетый в постели, под одеялом. Порошок пропал.
— Тише, — услышал он голос. Прохладный женский голос. Голос ангела.
Харальд сел, чувствуя, как в голове у него стучит молот. Он был сильным. Он приказал боли уйти. Но боль была сильнее.
Ухватившись за спинку кровати, капитан заставил себя выпрямиться.
— Вы на Люйтпольдштрассе, — сказал голос. — Вы проспали два дня.
— Элени?
Он сосредоточился и увидел перед собой Розану. Девушка выглядела удивленной.
— Элени? — переспросила она.
— Не обращайте внимания.
Розана сидела рядом с кроватью. В комнате находились и другие люди. Там был Расселас, низко склонившийся перед своим хозяином, Морнаном Тибальтом. И граф Рудигер фон Унхеймлих, с презрительной усмешкой поглядывавший на простолюдинов.
— Что случилось?
— Вы снова руководите расследованием, — сообщила Розана.
Харальд посмотрел на Тибальта и фон Унхеймлиха. Те кивнули, подтверждая слова Розаны.
— Фирек?
— Стал двенадцатой жертвой.
Харальд сжал одеяло и наклонился вперед, но приступ боли пронзил его тело.
— Что?
— Он присутствовал на месте казни, — пояснил Расселас. — Наблюдал за тем, как вешают акробата. Птица появилась ниоткуда и практически оторвала ему голову.
— Ястреб принес послание, как почтовый голубь. Оно предназначалось вам.
Розана передала ему полоску бумаги. Капитан с трудом удержал листок в неуклюжих, распухших пальцах и сфокусировался на словах:
«ПРИДИ И ВОЗЬМИ МЕНЯ, КЛЯЙНДЕСТ».
Под запиской стояла печать — оттиск ястребиного когтя.
Розана придвинулась к нему и шепнула:
— Я знаю имя. Еще один Вастариенский завоеватель.
Она не хотела, чтобы другие слышали ее. Харальд мгновенно все понял. В этом деле никому нельзя было доверять.
— Дайте мне одежду, — потребовал Харальд, обращаясь к сановникам. — И кружку крепкого кофе.
Ему показалось, что Расселас улыбнулся, но канцлер и патрон Лиги Карла-Франца остались серьезными и угрюмыми.
— Кстати, — сказал канцлер, — я слышал, вы учинили жестокую расправу над городскими преступниками?
— Да.
— Как некрасиво! Считайте, это вам объявили выговор.
— Заботитесь, чтобы клиенты остались довольны, а?
Тибальт скривился так, словно принял луковицу за яблоко и откусил большой кусок.
Мечтая, чтобы боль утихла, Харальд выбрался из постели.
16
Его спина горела. Только тяжелый кожаный плащ, столь похожий на крылья, мог охладить этот жар. Сегодня прогулка по улице без костюма ястреба обернулась пыткой. Отныне и до тех пор, пока Замысел не исполнится, он будет носить кожаные доспехи постоянно. Мужчина поправил капюшон, который сидел на его голове как вторая кожа.
Еще одна жертва — и небо станет его владением.
Перед смертью капитан стражи представлял жалкое зрелище. Он истошно вопил, а под конец обгадился. Фирек был ничтожеством по сравнению с Кляйндестом.
Боевой Ястреб вспомнил ночные безумства Харальда. Стражник принял его за сутенера и немного потрепал его. Боевой Ястреб так развеселился, что едва мог сдержать хохот. Наверное, капитан счел его сумасшедшим или одним из тех извращенцев, которым боль доставляет наслаждение. Кляйндест швырнул его в канаву рядом с «Бородой Ульрика» и ушел, не желая слушать его смех.
— Мы хорошо выбрали инструмент, Белль, — сказал мужчина в маске птице. — Он станет последним элементом Замысла.
Люк на крыше был открыт, и сквозь него виднелось небо.
17
Не заметить гнома в «Изогнутом копье» было просто невозможно. Он забрался на высокий стул и ссутулился над длинной стойкой. Топор, длиной в половину его роста, стоял посреди рощи пустых бутылок со следами пены на дне. У Харальда Убийца Троллей сразу вызвал ассоциацию с Арне Телом, если последнего укоротить, обрубив ноги по колено. Готрек продолжал пить, хотя хрупкий на вид юноша, сидящий сбоку от гнома, временами выражал недовольство. По сведениям Харальда, у Гурниссона была репутация забияки. Говорили, когда в последний раз гном так напился, что его удалось скрутить и запихнуть в камеру, он выбрался оттуда, перекусив прутья.
В углу сидел волынщик, исполняя мелодию, отдаленно напоминающую популярную матросскую песню. Розана оказалась единственной женщиной в этом заведении. Остальные посетители были сильными мускулистыми бойцами, гордившимися своими шрамами и того паче накачанными до размеров бочонка руками и ногами. Несомненно, днем все они упражнялись в гимнастическом зале Арне, а по ночам устраивали кулачные бои в переулках, прилегающих к улице Ста Трактиров. В «Печальном рыцаре» собирались скандалисты и драчуны, в «Изогнутое копье» приходили по-настоящему опасные типы.
И Гурниссон был самым опасным среди этих суровых парней. Ну, во всяком случае, он точно занимал второе место…
— Гурниссон! — окликнул Харальд достаточно громко, чтобы волынщик смолк.
Готрек продолжал смотреть в свой стакан, но на его плечах взбугрились мышцы, так что куртка гнома затрещала по швам.
— Может, стоит обратиться к нему вежливо? — предложила Розана. — Возможно, он согласится помочь.
— Готрек Гурниссон! — повторил капитан еще громче. Убийца Троллей оглянулся через плечо, ища затуманенным взором человека, который назвал его имя.
— Кто спрашивает? — поинтересовался он, сжимая рукоять топора.
— Харальд Кляйндест, капитан портовой стражи.
Компаньон Гурниссона, который, очевидно, слышал о Грязном Харальде, закатил глаза и вознес немую молитву об избавлении. В воздухе запахло неминуемой дракой.
— Ублюдок! — крикнул кто-то позади Харальда. — Ты сломал руку моему брату!
Незнакомый молодой гигант двинулся на стражника. Кляйндест сделал шаг в сторону, шевельнул локтем и услышал, как ломаются кости руки громилы.
— Ну вот, — сказал капитан, — теперь ты ничем не отличаешься от своего брата.
Пронзительно вопя, несостоявшийся мститель удалился.
Гурниссон усмехнулся.
— Неплохо сработано, стражник.
— Это мелочи, — отозвался Харальд, пододвигая стул и садясь рядом с Убийцей Троллей.
— Мы не обслуживаем здесь таких, как она, — подал голос парень за стойкой, у которого в ухо, нос и губу было вдето по кольцу. Он неприязненно кивнул в сторону Розаны, садящейся на стул, вежливо поданный приятелем Гурниссона.
— Ведьм, — добавил бармен и сплюнул.
— Вы только что изменили политику заведения, — сообщил ему Харальд.
Бармен на мгновение задумался и согласился с капитаном.
— Мне шнапс, даме шерри и то, что пожелают джентльмены.
Подали напитки.
— Ты устроил много шуму на улице пару ночей назад, а, стражник? — заметил Гурниссон.
Харальд кивнул.
— Хорошо, что ты не встретился со мной.
— Хорошо — для меня или для тебя?
Гном оскалил острые желтые зубы, и на его лице возникла зловещая ухмылка.
— Скажем так: это было хорошо для города, — предложил компромисс компаньон Готрека. — Феликс Джегер, — представился он, обменявшись рукопожатием с Харальдом и поцеловав руку Розаны.
— Зачем ты искал меня, стражник? На меня поступали жалобы?
— Не больше, чем обычно. Мне просто нужно узнать имя одного человека. Преступника.
— Я не доносчик.
— Это не обычный преступник. Я говорю о Боевом Ястребе.
Гурниссон был озадачен:
— Этот убийца? Почему ты решил, что я знаю его имя?
— Ты знал его отца.
— Я знал отцов многих людей, а также их дедов и прадедов.
— Ты был с принцем Вастариеном.
Грубое лицо гнома приняло выражение, которое можно было назвать тоскливым.
— Давным-давно. Мы были тогда дураками. Все мы.
— Среди вас был другой Боевой Ястреб.
Гурниссон скривился так, словно ему запихнули в рот протухшую крысу. Он попытался смыть мерзкий привкус, прополоскав рот элем.
— Плохой человек. Некоторые слишком сильно любят профессию солдата. Она дает им возможность делать вещи, за которые обычные граждане угодили бы в лапы служителей закона.
«Что же представляли из себя эти Завоеватели? — подумал Харальд. — Кем они были — героями или монстрами? Или и тем и другим одновременно?»
— Он всегда был себе на уме, ваш Боевой Ястреб. Вечно возился со своими драгоценными птичками. Минья, Себастьян. Цып-цып-цып… Они были его детьми. Только о них он и заботился. Ничего больше для него не существовало.
— Ты знаешь, как его звали?
Гурниссон умолк и сделал еще один глоток.
— Робида, — сказал он. — Анджей Робида, Кхорн подери его со всеми гнилыми потрохами.
Итак, свершилось, но Харальд испытал только разочарование. Иногда разгадка тайны напоминает эйфорию от «пыли демона», внезапный всплеск понимания и прозрение.
Имя Анджея Робиды ни о чем не говорило ему.
18
Он достал сокольничий наряд отца и разложил его на полу. Позади стояла лампа, и его тень заполнила костюм. Старый Анджей был крупнее, чем его сын. Но Боевой Ястреб превзойдет своего покойного отца.
Белль, сидящая на перекладине, расправила крылья. Боевой Ястреб взял нож и начал кромсать старую одежду, разрывая гнилую материю и царапая пол.
Обеспокоенные шумом птицы задвигались, начали перекликаться, клекоча и издавая скрежещущие звуки.
Боевой Ястреб проткнул тень, вонзив нож в деревянный пол.
Скоро…
19
Розана дождалась, пока они выйдут на улицу, и лишь потом заговорила. Со времени встречи с Ругером она стала осторожной. Ей почудился в мыслях торговца какой-то отголосок, вынуждающий ее не доверять никому, кроме Харальда. Все это попахивало заговором и предательством.
— Я знаю, кто такой Анджей Робида, — сказала она.
Харальд остановился и повернулся к ней. В свете фонаря его лицо напоминало гипсовую маску.
— Он был хорошо известен несколько лет назад, особенно в Храме Зигмара. Робида патронировал науки и был знаком с прежним ликтором, Микаэлем Хассельштейном. Они имели обыкновение спорить о возможностях человеческой изобретательности.
— Рассказывайте скорее! — потребовал Харальд.
— Робида дал деньги на проведение конкурса. Помните, он обещал сто тысяч крон человеку, который создаст летательный аппарат, способный подняться в воздух за счет своей конструкции? Машину, а не магический трюк. А потом все эти хилые создания с крыльями за плечами бросались с городских стен в Рейк или на деревья. Толпа хохотала при каждой новой неудаче. Крылья, скрепленные воском, шелковые пузыри, наполненные воздухом, воздушные змеи, приспособленные для полета человека.
— Крылья, — кивнул Харальд. — Все это время я слышал проклятое трепыхание крыльев.
По улице шел стражник, совершая обычный обход. Пустая коляска прогремела по мостовой — это скучающий возница выискивал клиентов.
— Робида — богатый человек. У него большой дом рядом с дворцом.
— Должно быть, он и есть Боевой Ястреб.
— Да, — подумав, согласилась Розана. — Наверное, это он и есть.
К ее удивлению, Харальд неожиданно обнял ее и поцеловал. Затем он махнул рукой извозчику.
— Отправляйтесь на Люйтпольдштрассе. Пусть они пришлют мне людей! — крикнул капитан, запрыгивая в экипаж. — Клоув, — окликнул он стражника, показывая свой значок, — присмотри за этой женщиной.
Мысли Розаны понеслись вскачь. Во время короткого контакта Харальд передал ей образы из своего сознания. Она знала, что Харальд отправился к Робиде один, чтобы защитить ее.
Но что-то еще угнетало ее.
Она посмотрела на коляску, шумно катившуюся по улице.
— Сударыня? — обратился к ней Клоув.
Розана хотела сказать что-то, но из «Пивоварни Бруно» вытолкнули захмелевшего посетителя, и он побрел прямо на них. Клоув залепил мужчине затрещину и толкнул его в канаву.
— Пошел прочь, Ругер! — рявкнул он на пьяного. — И сиди тихо, а то я заберу твой кошелек.
Колесики в голове Розаны вращались все быстрее.
— Это Мэк Ругер? — спросила она стражника.
— Да, — сплюнул тот. — Мразь. Он не стоит того, чтобы тащить его в участок.
Ругер пошевелился и, ухмыляясь, посмотрел на них. Он был не просто пьян. У него с подбородка капал сок «ведьминого корня», а глаза застилала пелена.
Розана никогда в жизни не видела этого человека.
20
Большой дом рядом с дворцом.
Не слишком точный адрес, но и этого довольно. Харальд приказал кучеру отвезти его в дворцовый район. Бывший ликтор Хассельштейн, о котором у капитана остались не самые лучшие воспоминания, удалился от общественной жизни и вступил в какой-то закрытый орден. Однако Харальд надеялся, что отыщет в Храме Зигмара человека, который скажет ему, где живет Анджей Робида.
Его желудок говорил ему, что он прав. Боевой Ястреб — это Робида.
Все случившееся имело какое-то отношение к крыльям.
— Быстрее! — приказал Кляйндест испуганному извозчику. — Это вопрос жизни и смерти.
Он узнает адрес Робиды в течение часа, даже если потерпит неудачу в храме. Если придется, он вломится во дворец и найдет какого-нибудь подхалима, который знаком с руководителем научного отдела.
Скоро все кончится.
21
Белль была слишком хорошо обучена, чтобы проявлять нетерпение.
Боевой Ястреб погладил ее крылья.
Кровь двенадцати человек была на ее клюве. Скоро он обагрится кровью тринадцатого.
Замысел был на волосок от завершения.
Нужна была всего одна, последняя жертва.
Он жалел о времени, которое потерял на изучение механических наук. Все эти странные хлопающие, вращающиеся приспособления, падающие со стен! Лучше бы он сразу подумал о магии.
Это было так просто.
Тринадцать жертв, и он получит свободу летать в небе.
Кляйндест, наверное, уже едет сюда. Боевой Ястреб растягивал время между жертвоприношениями, ожидая, когда Готрек Гурниссон прибудет в город.
Гурниссон тоже был частью Замысла. Равно как и все остальные, все мертвые, все мухи, жужжащие над телами. Ведьма, Кляйндест, преступник, роль которого он сыграл, простофили, которых повесил Фирек…
Все было сделано так, как рассказывал его отец много лет назад. Когда одна птица убьет тринадцать человек, ее хозяин освободится от земных оков.
Однако следовало соблюсти и другие условия.
Первая жертва должна быть ребенком.
Пятая жертва — женщиной высокого происхождения.
Десятая жертва — мужчиной, наделенным властью.
Двенадцатая жертва — убийцей невинных людей.
А тринадцатая…
Белль потерлась головой о его черную кожаную перчатку. Кляйндест скоро будет здесь, он приближается…
Тринадцатая жертва должна прийти по доброй воле.
22
Магистр Шпильбруннер не слишком обрадовался, когда провидица вытащила его из постели и начала расспрашивать об основах алхимии. Однако постепенно он смирился.
— Полет, — сказал волшебник. — Старо как мир.
Шпильбруннер был молод для мага. Он казался почти мальчишкой. Розана видела его мельком в храме и помнила, что тогда он проявил к ней несомненный интерес. Она все еще его интересовала, а это означало, что вторжение незваной гостьи в его дом не вызывает у него возмущения.
— После превращения свинца в золото, вечной молодости, непобедимости, половой потенции и способности предсказывать будущее, умение летать — это одна из самых популярных идей среди безумцев. Люди всегда приходили к волшебникам и просили дать им крылья. Словно мы можем творить чудеса…
Они находились в кабинете Шпильбруннера, просторном и современном помещении, выдержанном в строгом стиле. С аккуратно расставленных книг регулярно стиралась пыль, оборудование содержалось в идеальном порядке.
— Существует много способов, якобы дающих возможность летать, — продолжал маг, приглаживая волосы одной рукой, а другой плотнее запахивая ночной халат на худощавом теле. — Не один из них не действует, разумеется, — добавил он. — Нет. Во всяком случае, длительный срок. Хотя кратковременное парение в воздухе — чтобы спастись в опасной ситуации, например, — опытный маг может освоить относительно легко. Десять лет учебы и медитации, суровая духовная дисциплина и несколько верно пропетых заклинаний и — фью!
— Наш человек хочет обрести постоянную способность летать. Ему нужны настоящие крылья.
— У некоторых мутантов Хаоса вырастают крылья. И не только они…
Шпильбруннер перебирал книги, что-то ища.
— Это должно иметь отношение к убийствам, — подсказала Розана. — К некоторому их числу.
— О, так вы имеете в виду Замысел, — скривился магистр. — Суеверный мусор, как и все короткие пути. Эта идея была некоторое время популярна среди безграмотных идиотов, которые хотели воспользоваться преимуществами магов, — хотя они ограничены, уверяю вас, — не желая утруждать себя освоением магических искусств. Все хотят быть магами…
«Не все», — подумала Розана.
— Но никто не хочет посвятить свою жизнь тому, чтобы стать таковым. А это, как ни жаль, единственный способ овладеть магическими знаниями. Что касается Замысла — мерзкая, варварская штука, — о нем все уже забыли.
— Выходит, что не все, — возразила девушка, и в ее сознании всплыло несколько непривлекательных картин.
23
Близился рассвет. Он потерял массу времени в храме, просматривая заброшенный архив прежнего ликтора при свете свечи, которую держал трясущийся слабоумный послушник. Затем объявились двое Рыцарей Храма, и Харальду пришлось объяснять им, что они совершают ошибку, пытаясь выставить его за дверь. И главное, он так ничего и не нашел. В конце концов, он узнал адрес у тех, к кому должен был обратиться в первую очередь. У своих коллег.
На этой стороне реки стражники были совсем не такими, как в порту. Они патрулировали территорию вокруг дворца, посольств и храмов, а все эти учреждения содержали свою собственную вооруженную охрану, поэтому местная стража тратила больше времени на чистку формы, чем на погоню за карманниками или разборки с «крюками» и «рыбниками».
Однако, предъявив жетон служащему с участка на Соборной площади, Харальд получил конкретные указания, как добраться до дома Робиды. Капитан окинул взглядом вялый ночной персонал и решил, что будет лучше, если он пойдет туда один.
С ножом в руке он стоял перед неприметным, хотя и элегантным зданием. Над дверью висела табличка с фамилией «Робида», написанной изысканной вязью, и барельефом в виде парящего ястреба.
Можно подумать, Боевой Ястреб решил без утайки заявить о себе.
Дверь не была заперта. Харальд прислушался, и ему показалось, что изнутри доносится шум крыльев.
В небе рассвело, когда Харальд подошел к входу и носком ботинка распахнул дверь.
— Стойте! — раздался знакомый голос с другой стороны улицы. — Он ждет вас!
24
Розана гналась за Харальдом от храма до заставы, заставляя кучера Шпильбруннера нахлестывать коней на каждом повороте. Маг объяснил ей принципы Замысла и позволил воспользоваться своей каретой. Теперь она была в долгу перед ним и чувствовала себя пойманной на крючок. Вообще, мало приятного было в том, чтобы ходить в должниках у мага.
— Он специально заманил вас сюда, — сказала девушка.
Харальд переступил через порог и вошел в сумрачный коридор. Утренний свет струился сквозь тусклое окошко в дальнем конце.
— Это часть Замысла.
Розана шла рядом с Харальдом, но он не обращал внимания на ее объяснения.
Дом был грязным. Пол покрывали засохшие ягоды омелы и затоптанные перья. Гобелены были изодраны когтями и клювами. Повсюду валялись раздробленные кости.
Они поднялись по лестнице, следуя туда, куда указывало острие мэгнинского ножа.
— Он считает, что, убив еще одного человека, сможет летать.
Харальд коротко рассмеялся:
— Это безумие.
— Да, безумие.
Они огляделись вокруг. На полу пролегали тропинки, однако в тех местах, куда хозяин дома не ходил, валялся хлам, заросший паутиной.
Здесь пахло хуже, чем в крепости Мундсен.
Розана и Харальд выбрали самую широкую дорожку, на которой птичий помет истончился до такой степени, что сквозь него просвечивал выцветший ковер.
В конце коридора была лестница, которая вела к люку на потолке. Сверху доносился негромкий птичий клекот.
Провидица чуяла опасность.
Соблюдая осторожность и держа нож наготове, Харальд подтянулся на одной руке. Птицы сердито закричали, но нападения не последовало.
Розана поспешила за ним. В чердачное окошко, через которое можно было выбраться на крышу, задувал легкий ветерок. Розана увидела солнце, которое поднялось над домами.
— Он там, — сказала она. — Ждет.
25
Великолепно.
Они пролезли через окно и оказались на крыше.
— Он привел тебя сюда, — говорила ведьма; ее походка была шаткой и неуверенной, — чтобы завершить Замысел. Ты должен был стать его последней жертвой.
Боевой Ястреб беззвучно рассмеялся под маской и поднялся на ноги. Белль расправила крылья.
— Нет, моя голубка, — сказал он. — Не он, а ты.
Белль молча скользила в воздухе, нацелив клюв в сердце девушки.
Боевой Ястреб увидел страх на ее лице. Он сразу понял, когда встретил ведьму на улице Ста Трактиров, что Кляйндест — это та ниточка, которая приведет ее сюда.
— Помни: ты пришла сюда по доброй воле.
Изогнутые крылья Белль стали плоскими, и птица спикировала вниз. Ведьма подвернула ногу и отстала от Кляйндеста. Боевой Ястреб догадался, отчего ей так неуютно здесь. Оказывается, она боится высоты.
Он почти достиг своей цели. Через мгновение Замысел осуществится в полной мере, и тогда он взмоет в небо с этой площадки.
Рука Кляйндеста дернулась. Что-то блестящее вылетело из нее и, вертясь, устремилось вперед.
Белль кувырнулась в воздухе, и Боевому Ястребу показалось, что клюв вонзился в его сердце. Его птица, его охотница, двенадцать раз пролившая кровь, рухнула на скат крыши.
Мужчина завизжал не своим голосом и бросился в атаку, перескочив через пролет между домами, благо его башмаки не скользили на шаткой черепице. Подбежав к Белль, он подхватил ее на руки.
Она была еще жива.
Значит, не все потеряно.
26
Человек в маске мчался к ним, держа ястреба перед собой, словно щит. Он спрыгнул с выступа, находившегося на высоте человеческого роста, практически свалившись на Розану, и напал на нее, используя птицу как оружие.
Девушка ничего не видела, но она поняла, чего добивался убийца. Птичий клюв больно ранил ее.
— Умри, умри, умри, — бубнил голос из-под маски.
Розана представила себе мужчину, который назвался Мэком Ругером, и его перекошенное лицо под черным кожаным чехлом.
Ястребиный клюв рвал ее одежду. Птица все еще была жива. Нож проткнул ее, однако она цеплялась за жизнь, пока не исполнит Замысел.
— Умри, умри, умри…
Боевой Ястреб — Анджей Робида — сам был похож на птицу, которая бьет и рвет свою жертву клювом.
— Умри, умри, умри…
«Боги, — подумала Розана. — Что, если Шпильбруннер ошибался?» Что, если в последнее мгновение своей жизни она увидит, как Боевой Ястреб взмывает ввысь, гордо расправив крылья и поджав окровавленные когти?
Страх накрыл ее в то мгновение, когда она выбралась из чердачного лаза и поняла, сколь далеко внизу находятся камни мостовой. Теперь к ее страху добавились боль и паника.
Ярость и одержимость Боевого Ястреба причиняли ей не меньше страданий, чем его удары. Она отбивалась руками, кусала губы, сдерживая крики, и молилась…
— Умри, умри, умри…
27
Желудок Харальда урчал и заходился от боли.
Боевой Ястреб напал на Розану, тыча в нее умирающей птицей. Он и сам клекотал по-птичьи, наскакивая на провидицу. В который раз Харальд искал монстра, а нашел всего лишь сумасшедшего.
Раскинув руки, он прошел по крыше. Его нож остановил проклятую птицу, а теперь пришло время позаботиться о ее хозяине.
Кляйндест ухватил Боевого Ястреба сзади за ворот его кожаного плаща и оттащил от девушки.
Убийца оказался не сильнее обычного человека, но был взбешен и исполнен решимости. Пытаясь вырваться, он исцарапал Харальду все руки.
Окровавленная и рыдающая Розана отползла в сторону и обхватила дымоход. Она была сильно исцарапана, но держалась.
Боевой Ястреб брыкался, молотя пятками по голеням стражника. Однако он не мог причинить Кляйндесту большую боль, чем уже причинил. Убийца не остановит его. Все кончилось.
Харальд развернул Боевого Ястреба к себе лицом и посмотрел в безумные глаза, которые таращились на него сквозь прорези в маске.
Он приподнял мужчину, оторвав его ноги от земли.
— Итак, ты хотел научиться летать?
Боевой Ястреб вскрикнул.
Кляйндест поднял своего пленника над головой и швырнул его как можно дальше через улицу. На короткое мгновение темный силуэт завис в воздухе. Черный плащ взвился за его спиной.
— Попробуй быстро махать руками, — посоветовал Харальд на прощание.
ФАКТОР ИББИ РЫБНИКА
1
Закат был отвратительный. На западе багряное небо подернулось облаками тревожного цвета свежепролитой крови. Даже скорчившиеся статуи отбрасывали тени длиной с храмовую колокольню. Умирающее солнце мазнуло алой краской по лицам прохожих. На восточной стороне высилось огромное здание, в котором размещались Альтдорфский суд и контора палача. Последние лучи заходящего светила отражались в тысяче свинцовых окон, и оранжевые сполохи причиняли боль ее чувствительным глазам.
По мере того, как тьма наползала на площадь, ее вампирское чутье обострилось. Внимание Женевьевы привлекли мелкие точки, танцующие на фоне вечернего летнего неба. Она могла различить каждую мошку, каждую соринку и, начертить траекторию их хаотического движения. Гул города, постоянно присутствовавший на заднем плане, внезапно ударил ей в уши, словно разлаженный оркестр. Женевьева слышала каждое слово — будь то брань или любовные признания, — сказанное на противоположной стороне площади. Крики птиц, дерущихся из-за объедков, и вопли зазывал, старающихся перекричать друг друга, терзали ей слух. Ей нужно было выдать себя за обычного человека, но, как всегда, наступление ночи взбодрило ее. Прилив сил пробудил красную жажду, которую ей негде было утолить. Удлинившиеся ногти загнулись крючком в тесных бархатных перчатках. Женевьева плотно сжала зубы, следя, чтобы увеличившиеся в размерах и заострившиеся клыки были скромно прикрыты губами.
И все же хуже всего приходилось её глазам. Она видела слишком много призраков в последнем отблеске дневного света.
В этом сезоне, особенно после того, как о 17-м параграфе объявили по всему городу, темные очки с закопченными стеклами были не в моде. Не говоря уже о черном плаще с красной подкладкой, дневном отдыхе в гробу, отсутствии отражения, превращениях в летучую мышь или волка, страхе перед амулетами и шестистах шестидесяти шести свечах на именинном пироге.
Или белозубой улыбке.
Женевьева не носила плаща и не спала в гробу. Она могла превратиться только в более свирепую, когтистую и острозубую версию себя же самой. Чеснок тоже не причинял ей вреда — полезное свойство для вампира, вынужденного время от времени потреблять кровь тилейцев, которые добавляли эту дрянь практически во все блюда. Да и совесть ее была достаточно чиста, чтобы не бояться священных знаков и талисманов.
Но ее глаза болели от солнечного света. А при его избытке кожа начинала шелушиться.
Кроме того, время от времени ей нужно было пить теплую человеческую кровь. Эта особенность всегда делала ее непопулярной. Но нынешним летом, вкупе с «Санитарным биллем» Антиохуса Бланда, развешенным по всему городу, она могла обеспечить приглашение на вечеринку с большим костром для сжигания тел.
Днем у городских ворот скучающий стражник многозначительно попросил Женевьеву поцеловать освященные амулеты, не потрудившись протереть побрякушки после того, как их облобызал предыдущий клиент. В распоряжении караульных имелись талисманы Шаллии, Верены, Ульрика и Зигмара. Брезгливый купец, стоявший впереди нее, скривился, когда ему протянули для поцелуя молот Зигмара, на котором поблескивала сопля простуженного крестьянского мальчишки. Двое служителей Морра в черных балахонах выволокли из очереди и подвергли допросу невезучего торговца шелком, у которого были подозрительно густые брови, сросшиеся на переносице. Женевьева порадовалась, что парни Бланда увлеклись коммерсантом, обойдя вниманием ее незначительную персону, и, смиренно сжав губы, прикоснулась к оловянному голубю Верены. Девушка проскользнула в ворота, стараясь не замечать громких протестов и воплей, доносившихся из передвижного святилища Морра рядом с постом стражников. Теперь она знала, как строго выполняется 17-й параграф. Женевьева выбрала ворота со стороны рынка неслучайно. Распространились слухи, что плуты, ежедневно шастающие за городскую стену и обратно, вынудили жрецов Морра отказаться от использования серебряных изображений, поскольку несколько наборов священных символов было украдено во время проверки поцелуем. Оно и к лучшему: незапятнанная совесть не помогла бы ей против серебра.
Теперь Женевьева бродила по Кёнигплац, изображая деревенскую простушку, в первый раз приехавшую в столицу. Она делала вид, что считает тесно сгрудившиеся статуи прежних императоров, не разговаривает с незнакомцами, как велела ей мамочка, и надеется увидеть какую-нибудь знаменитость во плоти. Вампирша специально купила полдюжины яблок и теперь старательно их жевала, съедая вместе с семечками. Случайный наблюдатель никогда не подумал бы, что в ее рацион входит что-либо кроме фруктов, хлеба, сыра и пирогов с репой.
Более того, она сознательно выбрала зеленые яблоки, а не красные.
Ням-ням. Человеческая еда. Нет-нет, я ничего другого не ем, сударь.
Не ем ничего красного. И не пью тоже.
Красная жажда становилась все мучительнее. Ее клыки болели и царапали кожу во рту. Вкус ее собственной крови только разжигал аппетит.
Последние недели Женевьеве не удавалось насытиться, и это усугубляло ее положение.
Помимо всех прочих неудобств у нее возникло чувство тяжести в животе. Пережеванные яблоки наполняли ее желудок, как комья грязи. Внутренние органы вампирши не привыкли к твердой пище, поэтому ей то и дело приходилось подавлять приступы тошноты. Было бы досадно пройти все проверки и раскрыть себя, изрыгнув непереваренную яблочную массу.
Пристроившись в густой, прохладной тени у подножия величественной статуи Ситара, Женевьева неподвижно замерла. Стремительные перемещения выдали бы ее вампирскую природу. Девушка представила, что ее окружает вода, а не воздух, и медленно, очень медленно, чтобы человеческий глаз мог отследить каждое движение, поднесла яблоко ко рту. Кажется, она перестаралась. Со стороны ее могли принять за одного из тех странных уличных артистов, которые совершают все действия плавно, словно жизнь течет для них вполовину медленнее.
Сияющие, как начищенный пфенниг, луны взобрались на небосклон.
Женевьева подумала о еде, и ее клыки заострились, будто иголки.
Ее челюсть мгновенно выдвинулась, и она впилась зубами в большое яблоко, откусив сразу половину плода. Щеки девушки раздулись, как у хомяка, и ей пришлось пальцем затолкнуть кусок в рот. Однако ее пищевод был не столь эластичным, и, чтобы не задохнуться, она постучала себя по груди.
— Не в то горло попало? — сочувственно спросил какой-то бездельник.
Женевьева не могла говорить, судорожно пытаясь сглотнуть. Ей казалось, что между ее гортанью и желудком застряло пушечное ядро.
Когда мужчина подошел ближе, девушке сразу бросились в глаза некоторые детали в его облике. Камзол неизвестного был явно с чужого плеча, но умелые руки перешили его по фигуре и отделали фальшивой золотой парчой. На ногах у праздного гуляки были дешевые башмаки, украшенные блестящими пряжками, призванными придать обуви богатый вид. Женевьева почуяла неладное, но ее взгляд притягивало едва заметное биение пульса на шее мужчины, между воротником рубашки и ровным нижним краем бородки. Вампирша видела только синие с красным прожилки под розовой кожей.
Она слышала сердцебиение незнакомца и чувствовала, как циркулирует кровь по его венам.
Мошенник похлопал ее по спине одной рукой, помогая остаткам яблока спуститься в желудок, а другой потянулся к ее кошельку.
Женевьева благодарно вздохнула, избавившись от комка в горле, и инстинктивно сжала его запястье.
— Вы меня не так поняли, — попытался выкрутиться жулик. — Я лишь хотел объяснить, что не стоит держать кошелек на видном месте. В этот час на площади полным-полно воров. Вы должны позаботиться о своей безопасности.
— Несомненно, — подтвердила вампирша.
Приложив силу, она сдавила большим и указательным пальцами ладонь карманника. Серебристая железка выпала из его пальцев и звякнула о мостовую. Это была скорее заточенная пластина, чем нож, достаточно острая, чтобы выполнять свои функции.
— Ты вор, — сказала девушка.
Лицо мужчины исказила гримаса боли. Ногти Женевьевы прорвали перчатки и вонзились в его руку. Яркая кровь вспузырилась, как мыльная пена, и опала, брызнув на мостовую.
Вампирша еле удержалась от того, чтобы не слизать алые капли с булыжников.
Она посмотрела карманнику в глаза. И не увидела своего отражения.
— А ты кровопийца, — насмешливо усмехнулся грабитель. — Отцепись от меня, чудовище.
Вокруг них образовалась небольшая толпа. Приятели карманника, как догадалась Женевьева, пришли оценить или раскритиковать блеф своего коллеги. Профессионалы, должно быть, заметили, с какой быстротой она перехватила руку специалиста по карманным кражам. Теперь уже никто не считал ее деревенской девчонкой, впервые в жизни оказавшейся в городе.
Мимо проходил стражник. По его шлему с плюмажем и начищенной до блеска бляхе Женевьева догадалась, что это один из расфранченных игрушечных солдатиков, которые патрулировали общественные места и территорию, прилегающую к государственным учреждениям.
Она отпустила вора, но теперь он вцепился в ее запястье.
— Мы поймали одну из них! — закричал жулик. — Стражник, пошлите за людьми Бланда. Эту мерзкую нежить следует передать служителям Морра. Мы схватили кровопийцу, которую нужно отправить на костер!
В лоб девушки угодил камень. Посыпались угрозы и оскорбления. У нескольких человек в толпе были длинные палки с привязанными к ним факелами. Ну да, это фонарщики. По мере того, как свист и ропот нарастали, вся эта кутерьма неприятно напомнила Женевьеве события прошлого. Неотесанные мужики, вооруженные тлеющими головешками и орудиями труда, рыскали по сельской местности. Высокопарные жрецы и надутые бургомистры управляли крестьянами, прячась за их спинами. Казнь без суда и пронзительный вопль: «Смерть мертвым!»
Пятьсот лет назад, задолго до того, как Антиохус Бланд стал отцом-настоятелем Храма Морра, Войны Нежити, развязанные родом фон Карштайнов — безумными сильванцами, осмелившимися выступать от имени всех вампиров, — послужили толчком к жесточайшим преследованиям. Любой граф фон Карштайн демонстрировал непревзойденные способности полководца, стоя во главе армии разлагающихся пустоголовых стригоев и мечтая о вечном пиршестве крови. Однако этих мастеров тактики не было рядом, когда вампиров, с которыми можно было вести разумную беседу, настигали по одному или по двое неустрашимые банды деревенских дурачков, размахивавших косами, факелами и кольями. Такие болваны находились в каждом селении. Они сидели у трактира и поджидали, когда появятся неугодные им чужаки, которых можно проткнуть, сжечь или четвертовать.
— Отрубите ей голову! — заорала какая-то глупая баба.
— Это слишком легкая смерть для таких, как она!
Повеса Шанданьяк, ее темный отец, стал одной из таких относительно невинных жертв повальных чисток. Его поймали и уничтожили жрицы Ульрика. Хотя, учитывая, что Шанданьяк подарил темный поцелуй недоброй памяти царице Каттарине, он, пусть и косвенно, нес ответственность за не меньшие беспорядки и смуту, чем фон Карштайны. На закате Войн Нежити Каттарина свергла своего безмозглого смертного мужа и стала единолично править Кислевом, на века установив свое кровавое господство. Она и теперь сидела бы на троне, если бы ее прапраправнук не пресытился затянувшимся правлением снежной царицы и не устроил заговор, в результате которого бессмертную правительницу насадили на кол, как бабочку на булавку. Ее замерзшее тело по сей день хранилось в кислевском Ледяном дворце как грозное предостережение.
— Воткнуть ей серебряные иглы в глаза! — крикнула худенькая девушка, чье воображение было развито немного лучше, чем у прочих.
Такое предложение Женевьева слышала впервые.
— Хорошая идея, Ханна, — сказал приятель умной девочки. — Серебряные иглы!
Женевьеву оттеснили к постаменту, на котором стояла статуя Зигмара.
Огонь факелов придвинулся ближе. Стражник растолкал толпу и, пробился в первые ряды.
— Что здесь происходит? — поинтересовался он. — А ну разойдитесь, вы, сброд.
Блюститель порядка, чей форменный плащ топорщился на солидном животе, увидел карманника и потянулся за дубинкой.
— Ах, это ты, Доновиц. По-прежнему срезаешь кошельки? И снова пристаешь к молоденьким. В этот раз тебя ждет крепость Мундсен. Больше никаких предупреждений.
Только тут Женевьева заметила, что Доновиц носил шапку набекрень, прикрывая восковое ухо. По крайней мере, один раз его уже покарали за воровство.
— На этот раз я ни в чем не виноват, ваша честь, — возразил мошенник. — Я нашел эту дочь тьмы, когда она охотилась на живых людей. Она — жуткое ночное чудовище. Древняя нежить в теле юной девушки. Посмотрите в ее горящие глаза. Взгляните на когти и клыки.
Женевьева внезапно осознала, что ее рот открыт, а перчатки расползлись на кончиках пальцев. Ее мучила красная жажда, и она напряглась, изготовившись к прыжку. Если сегодня ее последняя ночь, она заберет с собой несколько человеческих ублюдков в объятия истинной смерти. Они могут отсечь ей голову, но она умрет, отведав альтдорфской крови.
— Мы поступим с ней так, как учил отец-настоятель Бланд, и преподадим ей урок, — заявил Доновиц, незаметно для себя занявший место вожака в стаде. — Разденем ее для допроса, высечем серебряными прутьями, затем проткнём ее колом, сожжем на костре и обезглавим.
— Да, да! — поддержали карманника многочисленные энтузиасты.
— Подождите, — засуетился один парень. — Я сбегаю домой и приведу своего старого папашу. Он захочет это увидеть.
— Может, вы еще и билеты продавать начнете?! — крикнула Женевьева вслед заботливому сыну.
— Не дерзи, тварь! — оборвал ее стражник.
— Сударь, — обратилась девушка к блюстителю порядка. — Вы взяли меня с поличным. Мое имя Женевьева Дьедонне. И я действительно вампир… Ужасное чудовище, нежить и так далее. Я добровольно сдаюсь страже округа Кёнигплац. Прощу заключить меня в камеру, пока мне не будут предъявлены обвинения в духовных или иных преступлениях. Будучи добропорядочной гражданкой Империи, я также настаиваю на своем праве письменно известить моего друга Императора Карла-Франца, чью жизнь я однажды спасла от дьявольских замыслов предателя Освальда фон Кёнигсвальда и Великого Чародея Дракенфелса.
Женевьева никогда не любила поднимать эту тему, но, похоже, ситуация того требовала.
Стражник почесал подбородок. Кто-то ткнул вампиршу в ногу палкой, и она непроизвольно зарычала.
— Э… хм… сударыня, я…
— Не давайте ее вампирским чарам сбить себя с толку! — воскликнул Доновиц. — И не обращайте внимания на всю эту юридическую чепуху. Она мерзкий кровосос, и мы поймали ее, когда она охотилась. У нее не больше прав, чем у любого другого урода.
— Эй, люди, разве вы не слышали, что я сказала? — возмутилась Женевьева. — Тринадцать лет назад я спасла Империю!
— Может, оно и так, — фыркнула Ханна Серебряная Игла. — Но что хорошего ты сделала для нас в последнее время?
Женевьева снова почувствовала, что в нее кто-то тычет палкой. Шельмоватый гном в коротких кожаных штанишках проскользнул между ног у толпы и подобрался поближе к предмету всеобщего внимания.
— Смерть мертвым!
Клич подхватили.
Женевьева ощутила новый толчок сквозь юбки. Нижний конец узловатого посоха был довольно острым.
— Вонзи свою палку ей в сердце, Коротышка, — подзадорила гнома Ханна.
Женевьева ждала большего от девицы, додумавшейся до серебряных игл, но люди всегда ее разочаровывали.
Помня об этом, она все-таки приняла жалобный вид и умоляюще взглянула на представителя официальной власти.
Кто-то поддел шлем стражника сзади и надвинул головной убор мужчине на глаза.
— Я знаю ваш номер, сударь, — сказала Женевьева. — И я вспомню его, если из-за вашего попустительства этот неуправляемый сброд устроит беспорядки.
Однако она составила неверное представление о служителе закона. Его потрясла сама мысль, что он может отделиться от общей массы.
— Вы видели, она угадала личный номер бедного парня при помощи магии! — завопил торговец, который не далее как днем с шутками и прибаутками продавал Женевьеве незрелые яблоки. — Она не только вампир, но и ведьма.
— Номер написан у него на шлеме, болван, — услужливо подсказала Ханна.
— Я не желаю иметь с этим ничего общего, — заявил стражник. — Моя смена закончилась в полночь. Только проследите, чтобы все было сделано честь по чести.
С этими словами он развернулся и ушел. Нахальный гном крутился возле девушки, скаля желтые зубы и тараща глаза.
— Ты не думал, что когда они покончат с вампирами, то возьмутся за гномов?
И снова осечка. Коротышка приподнял палкой подол ее одежды и с вожделением уставился на ее колени. Половина собравшихся засмеялась. Вторая половина выразила недовольство, что нарушен возвышенный ритуал убийства вампиров.
— Ой, пусть Коротышка развлекается. Она все равно не человек.
Гном уткнулся лицом в юбку вампирши и сделал глубокий вдох, втягивая ее запах. Это переходило все границы!
Женевьева оперлась на постамент памятника Зигмару и ударила Коротышку ногой по лицу. Ее каблучок угодил прямо в его сплющенный нос. От пинка гном взлетел в воздух. Он, как пушечное ядро, пронесся сквозь толпу и со всего размаху шлепнулся в лужу.
— Какая грубиянка, — скривилась Ханна Серебряная Игла. — Все вампиры одинаковы.
Женевьева подобрала посох гнома — в ее руке он казался короче, чем в пухлых пальчиках низкорослого мерзавца, — и подняла его, взяв на изготовку, как боевой клинок. Люди начали вытаскивать ножи и мечи, которые они прятали, пока рядом находился блюститель порядка. Какой-то мужчина принялся засыпать порох в пистоль.
— Прежде чем мы продолжим, — заговорила вампирша, — я хотела бы прояснить один вопрос Все вы преступники. Карманники, сутенеры, грабители, тунеядцы, содержатели притонов и тому подобное. И вы хотите убить меня. Причем эта идея вызывает у вас воодушевление. Целый день вы занимались тем, что воровали, обманывали, распутничали и мошенничали, но вам кажется, будто, предав меня смерти, вы совершите благое дело, которое искупит ваши грехи на этой неделе. Вам это не представляется безумным? Разве я причинила вред кому-нибудь из вас? Не считая, конечно, охочего до кошельков Доновица и маленького извращенца с палкой, которые сами нарвались на неприятности. Знаете ли вы хоть кого-нибудь, кому я причинила зло?
— Не важно, что ты сделала, — заявила Ханна. — Важно, что ты такое!
— Так я и думала.
Женевьева отбросила палку и воззвала ко всем богам, чья справедливость распространялась и на бессмертных созданий тьмы. Чуть присев, она напрягла икры и бедра, наметила точку футах в тридцати над головой и оттолкнулась ногами от земли. С разбегу вампирша допрыгнула бы даже до воздетого к небу молота, а так она распласталась на уровне широкого пояса, оцарапав щеку о выветрившиеся бугры каменного брюшного пресса. Ее неловкие руки не нашли за что зацепиться, и девушка соскользнула вниз между могучими мышцами. Шаря по камню, она искала хоть что-нибудь, хоть какой-нибудь выступ.
— Богохульство! — взвыл нестройный хор внизу.
Женевьева испытала чувство благодарности к скульптору, который пренебрег общепринятой моралью, настояв на том, что главный памятник героическому основателю Империи должен быть анатомически точным и впечатлять своими размерами. Во всяком случае ухватиться тут было за что. Когда жители Альтдорфа клялись священным молотом Зигмара, она далеко не всегда имели в виду то орудие, которое великий воин сжимал в руке, грозя обрушить его на голову гоблинам.
Уперевшись носками туфель в мускулистые колени Зигмара, Женевьева сделала вдох и начала по-обезьяньи карабкаться на статую. Она поднималась все выше от поясницы к груди, пока, наконец, не взобралась на плечо монумента. Примостившись там, как горгулья, она облокотилась на крылатый шлем полководца. Вблизи ей стало понятно, что белый цвет бороды Зигмара — это продукты жизнедеятельности бесстыжих голубей, веками собиравшихся здесь в стаи.
— О Зигмар, в этом мы очень похожи, — прошептала вампирша. — Сначала тебя провозглашают героем Империи, а в следующее мгновение поливают дерьмом.
Вот сейчас ей действительно пригодилось бы искусство превращаться в летучую мышь.
Что-то горящее звучно ударилось о шлем Зигмара. Это был факел фонарщика, запущенный на манер копья. Не исключено, у кого-нибудь из разросшейся толпы найдется арбалет.
Пришло время с достоинством удалиться.
— Смерть мертвым!
Возникла вспышка, послышалось шипение, а потом вскрик. Владелец пистоля неловко просыпал порох и загорелся сам. Они не могут винить ее… Кого она обманывает? В нынешнем настроении обыватели могли бы свалить на нее вину за прокисшее молоко и засорившиеся сточные трубы.
Двое храбрецов, мечтавших о славе истребителей вампиров, попытались взобраться на пьедестал гигантского памятника. Один из них сорвался вниз, но толпа поймала его и снова подтолкнула наверх.
Женевьева пробежала но огромной руке Зигмара, ухватилась за рукоять молота (в традиционном смысле этого слова) и раскачалась, припомнив уроки акробатики, которые брала у мастера По в Катае. Она разжала пальцы и послала свое тело вперед, как воздушная гимнастка, нацелившись на громадное зеленое лицо Императрицы Магритты.
Согласно традиции после восхождения на престол каждый новый Император или Императрица должны были заказать свою статую и установить ее на Кёнигплац, среди скульптурных изображений своих предшественников. Спустя два с половиной тысячелетия свободное место было на вес золота. Городские архитекторы до сих пор с ужасом вспоминали богатый на перевороты Год Семи Императоров, когда им пришлось разрушить изящное святилище Репанс де Льонес, чтобы разместить на площади полдюжины неприглядных изваяний, изображавших отравленных, заколотых, задушенных и выброшенных из окна правителей-однодневок.
Но даже этот кошмар не шел ни в какое сравнение с тем, что устроила Императрица Магритта. После того как Бронзовая Дама угрозами заставила выборщиков отдать ей трон, она объявила, что ее статуя должна быть вдвое выше статуи Зигмара, дабы правдиво отображать ее величие. В конце концов, искусный удар кинжалом оборвал жизнь заносчивой правительницы. Император Иоганн Серый, ныне почти забытый, чувствовал себя неуютно в обществе хмурого колосса, который неодобрительно взирал на город, и долго ломал голову, под каким предлогом нарушить традиции и снести гигантский памятник.
Однако со временем проблема решилась сама собой, хоть и наполовину. Из-за своего чрезмерного веса статуя продавила постамент из дешевого песчаника и на три четверти ушла в землю. Ее длинные ноги и большая часть туловища провалились в канализационные коллекторы и подземные ходы под городом. Рассказывали, что в ночь Великого Погружения зеваки видели, как на суровом лице Зигмара появилась широкая ухмылка. Консерваторы, вечно сетовавшие, что все меняется к худшему, временами устраивали сбор подписей, призывая поднять бронзовую статую Императрицы и вернуть ей прежнюю славу.
Но пока зубчатый венец Магритты находился именно там, где нужно.
Женевьева ухватилась за зубец и перемахнула через него, укрывшись внутри короны.
Большая часть скульптур на Кёнигплац была выполнена из твердого камня, но статуя Магритты представляла собой пустотелую металлическую конструкцию. До того как статуя ушла под землю, в нее можно было войти и, поднявшись по внутренней лестнице, полюбоваться городом с макушки Императрицы. Где-то здесь должен быть люк. Порывшись в залежах мусора, о происхождении которого думать не хотелось, Женевьева нашла кольцо. Однако, когда она дернула за него, железка осталась в ее руке.
Стараясь не обращать внимания на крики, доносящиеся снизу, и огненные стрелы, врезающиеся в твердую шевелюру Магритты, вампирша нащупала края дверцы.
Стрела, пущенная по дуге, упала внутрь короны, едва не задев ногу девушки. У Женевьевы перед глазами заплясали яркие точки, но, привыкнув к свету, она нашла его даже полезным. Девушка находилась в огромном птичьем гнезде, посреди обломков яичной скорлупы и сотен костей животных. Поскольку сучьев в столице взять было негде, гигантская птица свила гнездо из всего, что только смогла найти, — украденные предметы одежды, не менее шести зонтиков от дождя и солнца, декоративные кусты в горшках и всякие обломки. В общую кучу попал и свежий «ведьмин корень», который дал молодые побеги. Судя по всему, здешние обитатели парили в своих фантазиях выше всех городских пичуг.
Девушка выбрала самый крепкий зонтик и, подцепив им край дверцы, приподняла металлическую пластину настолько, чтобы под нее можно было просунуть пальцы.
К яростным воплям у подножия статуи добавился злобный клекот, несшийся сверху.
Городская легенда гласила, что, после того как Грязный Харальд расправился с серийным убийцей по прозвищу Боевой Ястреб, хищные птицы, которых разводил безумец, разлетелись и свили гнезда на самых высоких строениях Альтдорфа. Говорили, что дерзкие и жестокие небесные разбойники похищали новорожденных и собак, чтобы выкормить свое потомство.
Женевьеве не хотелось проверять, правда это или нет.
Откинув крышку люка, она нырнула в спокойный, хотя и зловонный сумрак и пролетела дюжину футов, прежде чем ее ноги коснулись твердой поверхности. Люк клацнул и захлопнулся. Сквозь зеленые линзы, вправленные в глазницы Магритты, струился приглушенный свет. Сюда почти не доносились крики толпы.
Теперь Женевьеве нужно было спуститься к основанию статуи и выйти через дверцу в ноге Императрицы. А дверца, между прочим, находилась на тысячу футов ниже, под водой.
Хорошо, что вампиры умели обходиться без воздуха.
2
— Детлеф, я глубоко разочарован, что из всех людей именно вы проявили крайне безответственное отношение. Я не понимаю, почему вы хотите представить столь несбалансированный — вернее, противоестественный — взгляд на живых мертвецов в таком влиятельном месте, как театр. Среди ваших постоянных посетителей много молодых людей — вернее, детей, — чей не сформировавшийся разум легко поддается любому влиянию. Вы, очевидно, полагаете, что свято обязаны изложить все аргументы, перед тем как твердо встать на сторону живых?
Детлеф Зирк, актер, режиссер и драматург Театра памяти Варгра Бреугеля, внимательно слушал своего собеседника. Вкрадчивый, улыбчивый Антиохус Бланд выглядел не слишком внушительно. Детлеф был на несколько дюймов выше его ростом и весил едва ли не вдвое больше, но отец-настоятель Храма Морра вел себя так, словно эта уютная комната была его личным кабинетом. Обычно широкий стол помогал Детлефу почувствовать свое превосходство над просителями и актерами, явившимися на прослушивание, однако сейчас мебель превратилась в ловушку. Огромная столешница упиралась в его объемный живот, а пристальный взгляд Бланда не позволял подняться со стула.
Эльзи, очаровательный найденыш, которую приютил Поппа Фриц, поручив продавать программки и сладости в перерывах между действиями, принесла кувшин с крепким мясным бульоном и пару бокалов. Бланд подозрительно покосился на розоватую жидкость, но открытое лицо двенадцатилетней девочки убедило его, что все в порядке. За кулисами шутники предлагали добавить в напиток Бланда «ведьмин корень», но Детлеф надеялся, что дальше разговоров дело не пошло. Трудно было представить себе более оторванного от реальности, ненормального и одержимого человека, чем отец-настоятель.
— Большое спасибо, милая, — сказал Бланд и одарил девочку одной из своих улыбок. Выловив пфенниг в кошельке у пояса, он протянул ей монету. — Наверное, очень грустно — вернее, трагично — быть сиротой. Я часто беспокоюсь, как жили бы трое моих милых ребятишек, если бы их дорогую мамочку схватили дьявольские создания тьмы. Нет ничего более важного — вернее, благоразумного, — чем солидный банковский счет в одном из уважаемых банковских домов. Если ты вложишь эту монетку с умом, она может превратиться в шиллинг.
Сиротка Эльзи, великий знаток характеров и мелких денег, поднесла пфенниг к уголку рта и приоткрыла ротик, собираясь проверить его на зуб. Детлеф встретился с ней взглядом и чуть заметно покачал головой, давая понять, что не стоит обращаться с отцом-настоятелем как с фальшивомонетчиком.
Эльзи поблагодарила Бланда и ушла. Детлеф понадеялся, что девочка окажется здравомыслящей — вернее, человечной — и потратит монету на ленточку для волос или миндальное печенье. К бесу солидный банковский счет и уважаемые банковские дома! Ульрик знает, в ее возрасте он не копил таких скучных вещей, как деньги. Да и потом тоже, если на то пошло. Все заработанное он вкладывал в театр. Актер был на волосок от своей старой камеры должников в крепости Мундсен.
Детлеф отхлебнул бульон — единственное мясное блюдо, которое он позволял себе на этой неделе, — и не покривился, когда Бланд снова адресовал ему свою акулью усмешку.
Только глупец мог думать, что теперь, когда репетиция новой пьесы шла полным ходом, у него имеются более важные дела, чем обсуждение 17-го параграфа. В действительности, эта беседа с отцом-настоятелем была самым значительным событием за весь год. Если он не сумеет разыграть эту сцену столь же мастерски, как и любую другую, тогда не будет никакой премьеры, а возможно, не станет и театра.
Детлеф решил пока не вспоминать, что однажды спас Империю.
В нынешней ситуации этого и половины пфеннига как раз хватило бы на сдобную булочку с подноса Эльзи.
По вполне понятным причинам Карл-Франц не оказывал покровительства театру. В последний раз, когда Император появился на премьере Детлефа Зирка, предатель Освальд попытался его убить, а Вечный Дракенфелс чуть не воскрес из мертвых и не захватил Известный Мир. По крайней мере, в тот раз Император не заснул в своем кресле и ему не пришлось полагаться на мнение своего советника относительно представления. А вот его сын, принц Люйтпольд, который из восторженного подростка превратился в искреннего молодого человека, никогда не пропускал открытия (или закрытия) театрального сезона в Театре Варгра Бреугеля. Если верить вульгарной газетенке «Бульвар-пресс», наследник престола собрал самую большую в городе коллекцию нескромных картинок с изображением ведущей актрисы театра Евы Савиньен. Несколько удаленных цветоводств, располагавшихся у озера Верхний Грис, существовали исключительно за счет принца. Юноша взял за правило отправлять Еве дюжину букетов, составленных из редких цветов, каждый вечер, когда она появлялась на сцене. Однако этим утром посыльный из дворца вернул пригласительный билет в императорскую ложу с короткой запиской от лорда-камергера, в которой говорилось, что принц Люйтпольд не сможет присутствовать вечером в театре на торжественной премьере новой пьесы Детлефа «Женевьева и Вукотич, или Катайский заговор в Жуфбаре». Уже днем посыльные со всей столицы — если не со всей Империи — возвратили почти половину распроданных билетов. Большинство отказавшихся даже не потрудились придумать сколь-нибудь уважительную причину.
В этих условиях было неразумно настаивать на постановке «Женевьевы и Вукотича».
— Культура играет важную — вернее, ключевую — роль в поддержании нравственного здоровья Империи, Детлеф, — мурлыкал Бланд. — Посмотрите на актеров из Императорского Театра Таррадаша и их спектакль «Смерть мертвым!». Очень полезная и поучительная постановка. И здравый подход. Люди слишком часто забывают о Войнах Нежити, знаете ли. Я же уверен, что они должны занять главное место к школьном курсе истории. А как насчет тех лицедеев, которые поставили пьесу для детей на основе стихотворной драмы Вильгельма Кёнига «Истребитель вампиров»? Неужели нельзя адаптировать это произведение для настоящей сцены? Вы бы могли отлично — вернее, превосходно — сыграть храброго Готрека, несущего гибель нежити.
Готрек был гномом! Детлеф не играл роли, для которых требовалось привязывать башмаки к коленкам.
— Существует немало других интересных сюжетов. Злодей Влад фон Карштайн и весь его проклятый род. Бедствия, которые причинила Каттарина Кровавая. Убийства, совершенные вампиром Вьетзаком. В вашем распоряжении так много прекрасного — вернее, вдохновляющего — материала, что я просто не понимаю, в чем ваша проблема. Зачем вам потребовалось ворошить эту жуфбарскую историю?
— Она имела место в действительности, отец-настоятель.
— Многие вещи имели место в действительности. Однако это не значит, что о них нужно рассказывать со сцены при каждой возможности. Когда есть столько здоровых — вернее, жизнеутверждающих — тем, о которых можно написать, почему вас привлекают живые мертвецы? Среди всех грязных, вонючих, алчущих крови и восставших из неосвященных могил чудовищ, кто представлял наибольшую опасность для тонкой ткани уникального имперского сообщества? Разумеется, это мое личное мнение. Вы можете придерживаться другой точки зрения. Этим городом правит не деспотичная царица Каттарина Великая. Да будет вам известно, она убила многих поэтов. Предала их медленной смерти. Если бы ей не понравилось то, что вы написали, вас никто не стал бы урезонивать. Из вас просто выкачали бы всю кровь, а тело отдали на съедение волкам.
— Женевьева — не Каттарина.
— Однако они сестры. Темные сестры. Кто знает, когда ее улыбка превратится в оскал.
Отец-настоятель был слегка помешан на вампирах.
Поначалу Детлеф полагал, что семью Бланда перебила нежить во время одной из своих вылазок, однако все оказалось значительно сложнее. Хотя ни один вампир не сделал Бланду ничего плохого, сама мысль о кровососах проникла ему под кожу и зудела, как незаживающая язва. Большинство людей ничего не испытывали к ночному племени. Если вампир кусал их за шею, они были «против»; если он спасал Империю от Дракенфелса, они были «за». Иначе говоря: живи и дай жить другим — или не жить, если на то пошло. Когда над страной нависала угроза нашествия орков или демонов, кого интересовали такие мелочи, как укусы? И потом, большинство вампиров были, по сути, обычными людьми, но только с более долгим сроком жизни и иными привычками в еде, не так ли? С точки зрения Детлефа, актрисы были куда более ужасными существами — никогда не знаешь, о чем они думают и чью глотку порвут в следующий момент. Все самые страшные злодеи, которых драматург встречал на своем пути, были людьми. Даже критики.
Но Бланд сдвинулся на ненависти к вампирам, и переубедить его не представлялось возможным.
Если бы он просто проповедовал, никто не обратил бы на него внимания, но жрец поступил хитрее. Он ждал своего времени. Улыбаясь и энергично работая, он взбирался по иерархической лестнице в Храме Морра, бога мертвых, и был самым молодым отцом-настоятелем в истории этого культа. Детлеф в свои сорок пять был лет на пять старше Тио Бланда. Единственные морщины на лице священнослужителя образовались в уголках его рта из-за привычки постоянно улыбаться.
Традиционно культ Морра не принадлежал даже к основным религиозным течениям. Он занимался главным образом погребальными ритуалами, кладбищами и оказанием посмертных почестей тем покойникам, которые благопристойно ложились в могилу после смерти. Однако последние десять лет череда скандалов привела к перестановкам в альянсе имперских сил. Упадок начался с предательства Освальда фон Кёнигсвальда. Если выборщик вступил в сговор с древним злом, от других можно было ждать и не таких выкрутасов.
Как показали сатирические ревю, устраиваемые Детлефом поздно вечером после основного представления для зубрил-студентов и всем недовольной революционной молодежи, вельможи, занимавшие высокие посты, больше не могли рассчитывать на автоматическое и безоговорочное уважение со стороны низших. Когда такие личности, как Микаэль Хассельштейн, служитель культа Зигмара, граф Рудигер фон Унхеймлих, покровитель Лиги Карла-Франца, и канцлер Морнан Тибальт, лишившийся одного большого пальца, — все мерзавцы и интриганы, — ушли в отставку, умерли или впали в немилость, даже самые незначительные из придворных увидели возможность для продвижения.
Бланду выпал шанс благодаря локальной эпидемии септической чумы. Когда умершие оставались лежать там, где упали, а стража и войска боялись к ним прикоснуться, жрецы Морра предложили свою помощь в сборе и уничтожении тел. Это была всего лишь их святая обязанность, предписанная традицией. Бланд, вступивший в должность всего за несколько месяцев до этого события, активно взялся за дело. Он лично контролировал уборку трупов, поэтому эпидемию удалось подавить в самом зародыше. Некоторые надоедливые родственники жаловались, что тела их усопших дядюшек были преданы огню с излишней поспешностью, однако это казалось невысокой ценой за победу над болезнью.
Так, постепенно, правила обращения с телами умерших были смягчены. В сатирическом спектакле «Альтдорф ночью» Детлеф изобразил на своем лице гримасу, имитирующую улыбку Бланда, и сыграл роль Антониниуса Блеймда. Он объяснил разумно — вернее, искренне, — что жрецы Морра пришли к закономерному выводу: все прохожие на улице — это потенциальные трупы. Следовательно, Храм Морра считает своим правом — вернее, обязанностью — хоронить или сжигать людей, поскольку все они рано или поздно станут мертвыми телами. Исходя из этого, было бы неплохо готовиться к похоронам заранее, чтобы будущий покойник мог оценить результат.
Бланд постоянно приходил на представление и хохотал громче всех.
Сейчас он не смеялся. Приглядевшись получше, Детлеф понял, что Бланд даже не улыбается. Только его губы и зубы создавали видимость улыбки. Но немигающий взгляд жреца был холодным и страшным. Его глаза казались черными из-за огромных расширенных зрачков.
— Может, вас связывают слишком близкие отношения с вашей героиней, а, Детлеф?
Драматург ощетинился. Он догадывался, что все шло к этому.
— Вы придаете слишком много значения рассказу одного человека о смуте в Жуфбаре, которая случилась много лет назад. Нынешняя — вернее, доминирующая — идея состоит в том, что эту ситуацию ни в коем случае нельзя рассматривать так, как ее представляет одна из заинтересованных сторон. Возможно, в историческом плане Крестовый поход за нравственность, который Клей Глинка организовал из благих побуждений, заслуживает более доброжелательной оценки, чем та, которую вы даете ему в своем произведении…
Детлеф не знал, как Бланд получил копию рукописи до премьеры. Когда он выяснит это, кого-то ждет увольнение — без рекомендательных писем, но с синяками.
— Кто знает, может, Владислав Бласко в правдивом историческом отчете тоже не выглядел бы столь зловещей фигурой? Как актер — вернее, как беспристрастный летописец — можете ли вы рисковать своей репутацией, принимая на веру слова… не живого и не мертвого создания, принявшего форму женщины? Жаждущего крови ночного чудовища, которое выпило бы весь мир, будь у него такая возможность? Вернее, проклятого вампира!
— Остановитесь, Бланд, — сказал Детлеф, сжав кулаки под столом. — Вы говорите о женщине, которую я люблю.
Бланд фыркнул.
— Существует закон против надругательств над мертвыми телами, — хмуро буркнул он.
— Существует много законов.
Бланд успел надоесть многим, донимая разных людей разговорами о вампирах, но, в конце концов, он выучил урок. «Санитарный билль» внешне никак не затрагивал его излюбленный предмет. После эпидемии чумы Храм Морра сформировал комиссию, в которую вошли городские архитекторы, начальники стражи и придворные чиновники. Сообща они набросали программу действий, которые должны были воспрепятствовать повторным вспышкам заболевания. Идея казалась стоящей. Детлеф сам подписался под петицией, призывающей утвердить выводы комиссии в качестве городского закона. Император милостиво согласился, распространив действие «Билля» на всю Империю. В этот указ Бланд протащил дополнение, которое создавало юридические предпосылки для его личной священной войны. 17-й параграф гласил: «Любое тело, которое не востребовано родственниками в течение трех дней после смерти, должно быть передано служителям Морра для похорон или сожжения». Мертвые должны покоиться под землей или обратиться в пепел, вот и все.
Разумеется, подвох крылся в определении понятия «мертвый».
— Отец-настоятель, как насчет компромисса? Я изменю название пьесы «Вукотич и Женевьева».
Улыбка Бланда стала еще шире, но в глазах отразилось колебание, пока он обдумывал предложение. Прошло несколько долгих секунд, прежде чем жрец принял решение. Он пробормотал, что его опять обвели вокруг пальца. Его брови изогнулись домиком, а из розового слезного мешка — Верена тому свидетель! — показалась капелька влаги.
— Я изменю ради вас своим принципам, Детлеф, учитывая ваш статус превосходного — вернее, выдающегося — актера Империи. Я знаю, как много крон театр приносит в городскую казну. Однако меня задевает, что вы относитесь к серьезному вопросу с таким легкомыслием. Если бы вы только знали — вернее, могли представить себе, — сколько труда было вложено в это дело. Я грузил на телеги тела людей, умерших от чумы, и отвозил их к ямам для сжигания, когда все остальные искали спасения в бегстве, Детлеф. Моя дорогая жена и трое милых ребятишек просили меня — вернее, слезно умоляли — остаться дома, вдали от болезни. Однако я знал, в чем состоят мои обязанности; и не уклонялся от них. Я готов был выполнять грязную работу во имя праведного дела. Можете ли вы сказать то же самое о себе?
Возможно, сейчас самое время упомянуть спасение Империи.
Бланд встал. Серебряный меч, который он носил поверх балахона, зацепился за край его одеяния. У жреца на поясе висело несколько деревянных ножей и мягких бутылочек с эссенцией чеснока (одна из них подтекала). Насколько Детлеф знал, Бланд никогда не убил никого, даже клеща. Вполне возможно, он никогда в жизни не встречался с вампирами — кровопийцы были редкими гостями в столице.
Не в первый раз Детлеф задумался, что гнетет отца-настоятеля.
Поппа Фриц, бессменный помощник режиссера и доверенное лицо Варгра Бреугеля, заглянул в кабинет как раз вовремя, чтобы проводить Бланда на улицу, где пара жрецов, вооруженных пиками, ожидали своего начальника. Из окна Детлеф увидел, как отец-настоятель обменялся рукопожатиями с представителями вечно недовольных граждан, обнял старых дам, поцеловал младенцев, сидевших на руках у матерей, и лишь затем направился к черной коляске, по своему виду напоминающей катафалк. Там, где проезжал Бланд, хмурая толпа мгновенно разражалась приветственными возгласами. Когда он скрылся из виду, все снова принялись скандировать свой излюбленный лозунг «Смерть мертвым!» и приставать с унизительными проверками к прохожим.
От долгого сидения и бестолковых разговоров у Детлефа разболелась спина. Актер съел бы обед из семи блюд, но сейчас он придерживался бульонной диеты, которую устраивал периодически, чтобы похудеть. Ему нужно было выглядеть достойно в роли стройного и сильного Железного Человека Вукотича, особенно рядом со своей партнершей Евой Савиньен, изображавшей гибкую и ловкую героиню, ту, чье имя нельзя упоминать нигде, кроме как на сцене.
Давно миновали те времена, когда девушки собирали портреты Детлефа Зирка. Как отметил театральный критик из альтдорфского «Шпилера», в двух последних спектаклях Детлеф, игравший короля Магнуса Благочестивого и Бориса Неумелого, ни разу не встал с трона, за исключением тех моментов, когда выступал перед публикой с речью и падал мертвым. Сначала Детлеф хотел вызвать выскочку-журналиста на дуэль, но потом понял, что тот прав. Именно поэтому он решил поставить «Женевьеву и Вукотича», пьесу, в которой было много поединков, любовных сцен, беготни и висения на стропилах. Теперь он проводил каждое утро в гимнастическом зале на Храмовой улице, где Арне Тело пытался не то привести его в форму, не то замучить насмерть в самой унизительной манере. Как ни странно, театральные кошки, казалось, тоже сели на диету. Поппа Фриц сообщил, что они по необъяснимым причинам теряют в весе. Еще один повод для беспокойства.
Возможно, Бланд в чем-то был прав. Прошло почти десять лет с тех пор, как Женевьева покинула город. Пора освободиться от воспоминаний о ней.
У актера сразу зачесались шрамы на шее, давно заросшие и незаметные для других.
Стало бы ему легче, если бы он узнал, что Женевьева умерла? К ней могли применить 17-й параграф, как и к любому другому вампиру. Нет, она прожила столько лет. Она переживет гонения, переживет Детлефа.
В его кабинете чем-то пахло. Отнюдь не чесноком.
Послышался негромкий стук.
Театр Варгра Бреугеля пронизывали секретные ходы, раздвижные двери и тайные укрытия. Некогда здесь завелся призрак, которого прозвали Демон Потайных Ходов. Он передвигался за стенами и заглядывал в гримерные через зеркала, прозрачные с одной стороны. С этим случаем были связаны и печальные воспоминания, однако Зирк решил оставить эту историю о Женевьеве про запас до будущих времен. Во-первых, он все еще не был готов написать последний акт. Во-вторых, зрителям не нравится, когда девушка покидает юношу в конце пьесы. «Неудачник» закрылся на второй неделе предварительного показа. Пресловутый «демон», Бруно Малвоизин, оказался мутантом — бесформенным человеком-осьминогом, кутавшимся в огромный плащ. Уж эту роль Детлеф всегда сможет сыграть без диет и физических упражнений.
Актер направился к шкафу, где хранились переплетенные рукописи. Стук доносился из-за него. Запах тоже.
Из-под нижней секции потекла вода. Неужели Демон Потайных Ходов вернулся? Бедняга Малвоизин давным-давно умер.
Дрожа, Детлеф открыл потайную задвижку. Перед ним стояло миниатюрное создание, с ног до головы заляпанное грязью. Его мокрые волосы свисали как крысиные хвостики.
Знакомые зеленые глаза сияли на чумазом лице.
— Ты вернулась, — сказал актер.
Не самое красноречивое его выступление.
— Я не могла иначе, — ответила Женевьева.
На мгновение Детлефа охватила паника. Если бы она постучалась несколькими минутами раньше, то, выйдя из стены, столкнулась бы с главным вампироненавистником Империи, вооруженным острыми деревянными кольями, и могучими копьеносцами, которые незамедлительно пришли бы на помощь своему вождю. Конечно, Детлеф не отдал бы им Женевьеву без боя, но предсказать исход схватки было нетрудно.
Под землю или в пепел.
Женевьева обтерла лицо грязным рукавом. Его возлюбленная по-прежнему выглядела как шестнадцатилетняя девушка.
Она прикоснулась к нему. У Детлефа подломились колени.
Они упали друг другу в объятия.
3
Кабинет был все таким же, только Детлеф выглядел старше. Он не только располнел, но стал более мягким и седым. И все-таки в нем горел прежний огонь. В глазах гения, как и раньше, мерцал полубезумный свет. Женевьева не ожидала, что при виде своего бывшего возлюбленного жажда охватит ее с такой силой, словно она пила его кровь прошлой ночью, а не десять лет назад.
В комнате распространился запах крови. И ее запах.
Женевьева бывала в туннелях под Театром памяти Варгра Бреугеля раньше, но ей никогда не приходилось прокладывать путь сквозь забившуюся грязью бронзовую статую Императрицы и бродить по зловонным коллекторам под Альтдорфом в поисках выхода. Она воняла, как разлагающийся труп.
Детлеф снял трубку переговорного устройства с крючка и свистнул в нее.
— Поппа Фриц…
— Поппа Фриц все еще работает здесь? Он жив? Он, наверное, старше меня. Как чудесно знать, что не только я остаюсь неизменной.
Детлеф взмахнул рукой, призывая ее к тишине.
— Поппа, я… э… пролил кое-что на себя… Да, да, я должен держать себя в руках, но ты понимаешь, Тио Бланд… Ты не мог бы прислать сюда Ранаштика с ванной, теплой водой и мылом? И полотенцем.
Женевьева стояла посреди комнаты, стараясь не испачкать какую-нибудь дорогую вещь. Уродливый эльфийский ковер с вышивкой все еще висел на стене, хотя Детлеф пообещал, что немедленно выбросит его, когда станет хозяином театра.
— К вещам привыкаешь, — сказал Детлеф, прикрыв рукой трубку. — Он не так уж плох.
Мужчина по-прежнему умел угадывать ее самые странные мысли.
— Я просто откашлялся, Поппа… Ах да, не мог бы ты отправить Эльзи в мастерскую Керрефа и проверить, готовы ли костюмы Женевьевы?
— Костюмы Женевьевы?
Детлеф снова махнул рукой:
— Отлично… Нет, ничего срочного. Спасибо, Поппа Фриц.
Детлеф повесил трубку.
— Лучший способ возбудить его подозрения — это сказать «ничего срочного», дорогой. Рядом с тобой все всегда спешат.
— Наверное, ты права. Я просто не подумал.
Детлеф выглядел потрясенным, и его выбил из колеи не только аромат сточной канавы. Этого следовало ожидать. После того как он ее обнял, пятна грязи остались на его лице и рубашке. На нем была рубаха свободного покроя без пояса, но даже она была ему маловата.
— Ты не изменилась, — заметил актер. — Теперь ты можешь сойти за мою внучку.
— Ты тоже не изменился. В том, что действительно важно.
Детлеф грустно пожал плечами, не веря ей. Она сжала его руку:
— Твои глаза остались прежними.
— Мне нужны очки, чтобы читать мои собственные рукописи.
— Я не это имела в виду.
Аромат крови витал в воздухе. Ее язык облизнул острые как иглы клыки.
На столе стоял большой кувшин с бульоном. Женевьева жадно уставилась на него.
— Ты не… ела? — поинтересовался актер.
Девушка покачала головой. Он отпустил ее руку и взял кувшин.
— Воспользуешься моим стаканом? Я попрошу принести чистый, если ты хочешь.
Женевьева забрала у него сосуд и поднесла его носиком к губам. Широко открыв рот, она начала переливать в себя содержимое кувшина. Не прошло и минуты, как посудина опустела. Вампирша села и вытерла губы тыльной стороной ладони.
— Теперь тебе лучше?
— Бульон притупляет голод, — ответила гостья. — Это не кровь, но где ее возьмешь?
Детлеф непроизвольно поднял руку к воротнику, словно в комнате было слишком жарко, а застежка, оказалась чересчур тугой.
Женевьева выпила много крови с тех пор, как была здесь в последний раз. Она делала это в порыве сильных чувств или гнева, однако никогда не позволяла себе испытывать привязанность к живым мужчинам и женщинам, чьи вены она прокусывала. На ее пути встречались друзья, жертвы, хозяева, слуги, случайные знакомые, враги, пища, потери. Но пока Детлеф жив, он останется ее единственным возлюбленным.
Однако она не могла просить, чтобы он ее накормил.
Было бы несправедливо отведать его крови и уйти.
— Я скучала по тебе, — призналась она.
Детлеф печально вздохнул:
— Я не скучал по тебе, Жени. Поскольку ты всегда была со мной, в моей душе.
Вампирша заметила рукопись на столе и заглянула в нее.
— «Женевьева и Вукотич». О чем это?
Девушка пролистала несколько страниц. Она помнила, что рассказывала Детлефу о своих приключениях в Жуфбаре. О том, как ее приковали к наемнику Вукотичу и как она заставила своего спутника сорвать заговор, который плели адепты Хаоса Диен Ч'инг и Евгений Ефимович. В середине своего повествования (тактично опустив подробности сцены в спальне, которые, однако, со сверхъестественной точностью были изложены в рукописи) она поняла, что именно тогда состоялась их первая встреча с Детлефом. В то время великий драматург был маленьким мальчиком, а она — беглянкой, спасавшейся от Клея Глинки и его последователей.
— Это хорошая история, — сказал Детлеф. — Она станет популярной. Интересно, когда, наконец, принесут теплую воду?
Женевьева читала дальше. Ей было любопытно, как Детлеф намеревался обыграть сражение с катайскими Повелителями стихий. Обычно он не любил пышных спецэффектов, заявляя, что магия театра кроется в поэзии и игре актеров, а иллюзия грандиозных превращений, вызывающих изумление публики, имеет второстепенное значение. Если, выходя из театра, зрители говорят о монстрах, значит, им помешали сосредоточиться на основной идее представления.
Внезапно Женевьева сообразила, что из-за 17-го параграфа пьеса, в которой главная героиня вампир, едва ли будет тепло встречена публикой.
— Детлеф, — сказала она, — ты слишком смелый. Ты рискуешь навлечь на себя беду, однако твое произведение очаровательно. Хотя, на мой взгляд, твоя Женевьева немного лучше, чем оригинал. В то время я зарабатывала на жизнь, танцуя для мужчин, ты помнишь? Тебе не стоит делать из меня жрицу Шаллии.
— Это всего лишь спектакль.
— Ты не пишешь ничего, о чем можно было бы сказать: «Это всего лишь спектакль».
— Откуда ты знаешь? Ты пропустила десять лет. Я опустился. Я играю шутов и умерших королей, а также пишу для себя роли, в которых нужно главным образом сидеть. Я уже давно не создавал ничего стоящего. В мои годы невозможно оставаться гениальным юношей. А многое из своих произведений я вообще не закончил.
Он играл по привычке.
— Чушь и чепуха, Детлеф. Может, я не видела твою игру, но я пока не разучилась читать. Твои пьесы можно купить даже в диких землях, где я провела большую часть времени.
— Ворованные копии, с которых мне не досталось ни цента.
— А еще я видела сонеты.
Актер покраснел. Все его стихи были посвящены ей.
— Ты читала их?
— Не весь тираж «К моей неизменной госпоже» был уничтожен. Студенты передают редкие экземпляры друг другу. Некоторые из них переписаны от руки и переплетены в другую обложку, чтобы сбить с толку сжигателей книг. Ты знаешь, сколько нужно заплатить, чтобы раздобыть запрещенное издание?
— Знаю. Я подкупаю провинциальных цензоров, чтобы они запрещали мои лучшие творения, а затем поднимаю на них цену. Это позволяет мне возместить убытки, которые я несу из-за книг, перепечатанных без моего разрешения. Все противозаконное приносит хорошие доходы. Клубень «ведьминого корня» стоит намного дороже, чем картошка.
Женевьева хихикнула, и Детлеф расхохотался вслед за ней.
— Это где-то между «неудобно» и «чудесно», — сказал он.
— А разве не так было всегда?
Поппа Фриц поднялся по лестнице вместе с Ранаштиком, новым рабочим сцены, которого Детлеф описал как невероятно сильного молодого человека, что было особенно удивительно при его худом и болезненном телосложении. Мужчины вдвоем несли сидячую ванну, наполненную горячей водой. Детлеф попросил свою гостью спрятаться за дверью, хотя Женевьева сожалела об обмане. Она любила Поппу Фрица и надеялась, что сможет обнять старика. Увы, Детлеф был прав: чем меньше людей знает, что вампирша Женевьева вернулась в город, тем лучше. Ранаштик, сильванец, чья шевелюра образовывала треугольный выступ на лбу, дышал глубоко и ровно. Как ни странно, Женевьеве он показался знакомым. Она взяла на заметку, что ей нужно обсудить странную сцену, которую она наблюдала, проходя по тайному коридору.
Сняв грязную одежду, девушка погрузилась в воду и блаженно вздохнула. В переменчивом мире существовали непреходящие удовольствия. Например, горячая вода после долгого блуждания по грязи.
— Кстати, насчет Ранаштика, — сказала вампирша, сидя в ванне. — У него есть странный маленький друг.
— Что ты имеешь в виду?
— Когда я шла по туннелю, где раньше жил Демон Потайных Ходов, мне по дороге попалось зеркало, сквозь которое можно было заглянуть в гримерную. В комнате было темно, поскольку горела всего одна свеча, да и зеркало было запачкано, так что мне не многое удалось разглядеть. Однако я точно видела твоего приятеля Ранаштика в вечернем костюме, черном плаще и тому подобном. На коленях у него сидело нечто маленькое, но что, или, точнее, кто это был, я не разобрала. Некто размером с ребенка или с гоблина. Но не ребенок. И не гоблин. Ранаштик играл с ним, как с домашней зверушкой или со старым знакомым. Однако разговор между ними шел весьма оживленный. Они что-то горячо обсуждали и спорили.
— Понятия не имею, что это за маленькое создание.
— У меня осталось странное впечатление от всего этого. Казалось, там никого нет. Во всяком случае, ни одного одушевленного существа. Я слышала несколько ответов типа «да, хозяин». Они говорили о чем-то или о ком-то по имени Клови.
— Напоминает язык гномов.
— Я тоже так подумала. Покал Клови. Потом я услышала и другое имя, которое вызывает у меня не самые приятные ассоциации: «Влад».
— Получается, что маленький друг Алвднофа назван в честь Влада фон Карштайна? Не удивительно, что он не любит попадаться на глаза. В нынешней ситуации ему не будут рады.
— Алвдноф Ранаштик? Здесь происходит что-то странное.
— Странные вещи происходят не только здесь. Поведай мне о том, чего я не знаю, Жени.
— Это подождет до той поры, когда я снова стану чистой.
Она опустилась ниже, погрузившись в воду с головой. Ее коленки поднялись из ванны, как два таинственных острова посреди моря, а пряди волос колыхались в воде, как водоросли, ловя игрушечные кораблики, которые положил Поппа Фриц.
4
Труп с зияющей дырой под подбородком лежал лицом вверх в сточной канаве рядом с улицей Ста Трактиров, а вокруг него толпились жрецы и стражники.
— Его страдания окончились, — сказал Йоханнес Мюнх. — Это может подождать.
Бланд в ярости обернулся к стражнику, онемев от такой вопиющей глупости. Несомненно, сержант из Особого отделения по борьбе с незаконными убийствами должен сознавать угрозу, которую несут живые мертвецы. С каждой минутой мертвый мужчина становился все более опасным.
— Мне кажется, сержант, — вмешалась Лизель фон Сутин, секретарь и глашатай Бланда, — отец-настоятель считает, что именно такое безответственное отношение толкает нас на опасный путь.
Мюнх устало взглянул на Бланда и Лизель.
— Я скорблю по старым добрым дням, когда жрецы Морра скромно стояли позади и не мешали стражникам заниматься своим делом, а затем тихо подходили и уносили жмурика в храм, чтобы его похоронить.
Бланд подозрительно присмотрелся к красноватому отблеску в глазах сержанта. Вполне возможно, это не просто следствие чрезмерного увлечения дешевым эсталианским вином. Нужно будет навести справки о сержанте Йоханнесе Мюнхе.
Один из сочувствующих 17-му параграфу послал гонца с участка у Старой башни в Храм Морра, сообщив о подозрительном убийстве. Бланд сразу понял, что это событие ознаменует начало его кампании. Все остальное было лишь подготовкой. С крепнущим чувством цели Бланд собрал своих ближайших сподвижников — Лизель, истребителей живых мертвецов Прайса и Брауна. Они встали в круг и вознесли короткую молитву, а затем поспешили на место преступления. Отец-настоятель решительно взял ситуацию в свои руки и приказал Дибблу, неповоротливому стражнику, который первым наткнулся на убитого, вызвать сержанта из Особого отделения. Найти рябого сержанта Мюнха оказалось непросто, поскольку он «практиковался в пении». Этот общепринятый эвфемизм означал, что искомое лицо рассказывает байки о былых подвигах и между делом надирается до чертиков в «Синем фонаре», любимом питейном заведении блюстителей порядка.
Мюнх не считал, что данное человекоубийство заслуживает того, чтобы он прервал на половине отличный анекдот о Грязном Харальде. Бланд, ожидавший чего-то подобного, перешагнул через голову представителя властей и вызвал частного специалиста. Ее карета как раз подъехала, и она переходила улицу.
— Ну вот, сейчас мы увидим хоть какой-то прогресс, — провозгласил Бланд.
Розана Опулс, наемная провидица, проскользнула между Мюнхом и Лизель и мельком взглянула на мертвое тело.
— Глотка разорвана грузовым крюком, — сказала она. — Разборка между бандами. С вас пятнадцать крон, отец-настоятель.
Бланд знал, что Розана ошибается.
Это была улица Ста Трактиров. И среди сотни трактиров и пивных затерялся «Полумесяц», печально известное прибежище хищных кровопийц. Определить точные координаты этого заведения было сложно, хотя Бланд не верил, что оно перемещается с места на место каждую ночь. Если бы только на этом трактире появилась вывеска, видимая человеческим глазом, он добился бы закрытия этого рассадника зла и предал его огню.
Если дать кровососам свободу, может случиться худшее.
Рана на горле убитого была рваная и сухая, скорее черная, чем красная. В его открытых глазах застыл ужас.
Провидица стояла, сложив руки и притопывала ножкой. Бланд счел ее неприятным человеком, женщиной, которая никогда не проявит рвения, необходимого для осуществления его планов. Пришло время Храму Морра выступить с новым заявлением против «беспечных простофиль», которые не обращают внимания на «опасность, таящуюся во тьме». По мере развития кампании у секретаря-глашатая храма становилось все больше работы.
— При всем уважении к вашим профессиональным способностям, госпожа Опулс, возможно, повторный осмотр — вернее, тщательное изучение — места преступления докажет, что это — всего лишь попытка замаскировать убийство под бандитскую разборку?
Женщина взглянула на мертвое тело.
— Несомненно, алчущий крови демон, находившийся под влиянием красной жажды, напал на этого несчастного — вернее, невинного — человека и осушил его досуха, а затем использовал крюк или какой-нибудь другой инструмент, чтобы скрыть свое деяние и бросить тень подозрения на всех окружающих.
Похоже, Опулс не тронули его слова. Она не хотела выполнять работу, за которую ей платили.
— Вы даже не притронулись к нему, — заметил Бланд.
— Ей и не нужно этого делать, отец-настоятель, — возразил Мюнх. — Этот «несчастный — вернее, невинный — человек» не кто иной, как Ибрахим Флюштвейг, главарь «рыбников». На прошлой неделе три «крюка» были схвачены и брошены в Рейк. По его приказу. Ссора получила продолжение, вот и все. Если «рыбника» убили крюком или «крюка» утопили, не нужно обращаться к всевидящей ведьме — не обижайся, Рози, — чтобы определить, кто виноват.
— Сержант прав, сударь, — сказал Диббл. — Все местные стражники отлично знают Ибби Рыбника. Был издан указ о его аресте в связи с убийством Ноуси Калеки, Джостена Хапуги и Дирка Кинжала.
— Не рассчитывайте, что меня убедят эти нелепые имена, — возмутился Бланд. — Вы придумываете их, чтобы придать налет романтизма своему убогому ремеслу.
Розана пожала плечами и фыркнула.
— Вам заплатили — вернее, хорошо заплатили, — чтобы вы исполнили свой долг, — настаивал Бланд. — Спускайтесь в канаву и проводите расследование.
Опулс посмотрела на Бланда так, словно решила выйти за пределы инструкций и узнать что-то о нем. Затем девушка приняла решение.
— Отлично. Отойдите, ребята. Я не хочу, чтобы ваши грехи меня отвлекали.
Все, кроме Бланда, торопливо попятились, освободив пространство вокруг Розаны и мертвого тела.
— Это и вас касается, отец-настоятель.
Бланд, естественно, не принял ее просьбу на свой счет.
Постелив теплый шарф себе под колени, Опулс опустилась на булыжную мостовую, сняла перчатки и потерла руки.
— Холодная ночь, — сказала она. — Нужно немного согреться.
Провидица размяла пальцы и совершила несколько пассов над телом, словно фокусник. После этого она прикоснулась к трупу. Ее ладони притронулись к куртке убитого, затем — к ране на его шее. Закрыв глаза, девушка положила руки на изуродованное горло.
У Бланда мурашки пробежали по спине. В провидицах было нечто нечеловеческое.
Живые мертвецы тоже умели видеть. Пусть эта женщина не пьет кровь, но за ней следует приглядывать. Лучше проявить осторожность, чем потом сожалеть, а извиниться он всегда успеет.
— Я чувствую, что он много пил.
Мюнх сдавленно хрюкнул. Бланд бросил на него суровый взгляд, заставив стражника заткнуться. Не время веселиться, когда обнаружились следы нападения вампиров.
— Очень много пил. «Сикс-Икс» Бугмана. Достаточно, чтобы утопить речную баржу и сбить с толку наставника магии. Мочевой пузырь переполнен. Шатаясь, он направляется в переулок за «Пивоварней Бруно». Вспышка в ночи. Что-то острое?
— Клыки?
Розана покачала головой и оставила труп в покое.
— Грузовой крюк, обычное оружие «крюков», портовой банды, которая с давних пор враждует с «рыбниками», речной бандой. К последней и принадлежал усопший.
Жрецу не понравился ее тон. Девушка натянула перчатки на руки.
— Вы не можете знать наверняка.
— Никто не может знать наверняка, отец-настоятель, однако вы наняли провидицу, чтобы приблизиться к точному знанию. Вы слышали мое профессиональное мнение. Если хотите, могу дать вам дополнительный совет. Считайте мои слова настолько точными, насколько вас это устраивает.
— Но почему труп такой бледный? Вернее, обескровленный?
Розана посмотрела на две луны в небе, затем на лицо покойного. На мгновение девушка притихла, словно что-то узрев.
— Так выглядят мертвые, — сказала она, закрывая глаза убитого кончиками пальцев. — Пустыми и покинутыми.
— В Храме Морра мы часто имеем дело с мертвыми, — вмешалась Лизель. — Наша обязанность состоит в том, чтобы отдать последние почести разбитому сосуду и облегчить путь духу, покинувшему тело. А также уничтожить сосуд, если его заполнило нечто злое и порочное.
Опулс встала, обмотав шарф вокруг шеи.
— Если мы закончили с этим, отец-настоятель, — заговорил Мюнх, — вы можете приступить к выполнению своих обязанностей и увезти отсюда труп Ибби. Его приятели-бандиты давно уже забыли о нем, так что никто не востребует тело. Теперь от вас зависит, сколько еще он пролежит на мостовой.
Хвала «Санитарному биллю», Храм Морра должны были извещать о всех внезапных смертях. Бланд отслеживал все подозрительные случаи, подобные этому. Уж он-то знал, как следует обращаться с телами.
Жрец не был готов поставить точку.
— Что вы увидели? — спросил он Опулс.
— Простите, отец-настоятель?
— Немного раньше. Вы что-то почувствовали.
— Ничего важного. Всего лишь кусочек чужой жизни. Люди думают о самых странных вещах перед смертью.
— О своих семьях?
Бланду тут же пришли на ум его дорогая жена и трое милых детишек.
— Иногда. В основном их мысли трудно понять. Спонтанные обрывки воспоминаний, которые они не смогли бы объяснить, даже если бы вы их попросили. Ибби подумал, что внезапно стало холодно. Как вам такой способ провести последние секунды? Ворчать по поводу погоды?
Бланд покачал головой и поднял палец:
— Вы смотрите, но не видите. Вдумайтесь в смысл этой последней фразы, возникшей в мозгу умирающего: «Внезапно стало холодно». Неестественно холодно. Иногда они перемещаются внутри зловещего облака, которое создают сами. Они могут стать черным туманом или белой дымкой, обволакивающей их жертвы. Неупокоившиеся мертвые. Это доказывает — вернее, окончательно доказывает, — что я был прав. Данное убийство совершено вампирами.
Розана хотела что-то возразить, но жрец возвысил голос, заставив ее замолчать:
— Они выжидали, ждали удобного момента, чтобы нанести мне удар. С того самого времени, как я поднял мой стяг. Они знали, что я их враг, вернее, их погибель. Дни фон Карштайна повторятся снова. Всем вам нужно решить, на чьей вы стороне, и да поможет вам Морр, если вы осмелитесь выступить против жизни и благочестия.
Диббл поскреб затылок под шлемом. Опулс испуганно отшатнулась от священнослужителя. Отлично. Что она увидела? Конечно то, что он был прав.
— Мертвые опасны. Теперь культ Морра приступит к своим обязанностям. Прайс, ты знаешь ритуал.
Жрец поднял посох и погрузил заостренный конец в грудную клетку трупа. Бланд услышал, как кончик палки скребнул по камням. Важно было пригвоздить мертвого к земле. Большинство людей ошибались, полагая, что достаточно воткнуть кол вампиру в сердце или пронзить его насквозь, когда он стоит. Кол был лишь предварительной мерой, ограничивающей свободу чудовища — в данном случае, потенциального чудовища — и привязывающей его к святой земле. Прайс налег на посох всем своим весом, вдавливая его между камнями. Это было нелегко, поэтому храму требовались последователи вроде Прайса, бывшего ученика-борца Хагедорна.
— Это отвратительно! — взвыл Мюнх.
— Отвратительно? — огрызнулся Бланд. — Я скажу вам, что отвратительно. Кровожадный монстр, поднявшийся из могилы и жиреющий на крови ваших дорогих детей и старых матерей. Вот это действительно отвратительно.
— Оставьте его, — тихо сказала Опулс.
— Не раньше, чем мы выполним свою работу.
— Но это всего лишь сказка, будто убитые вампирами сами превращаются в вампиров. Старшие вампиры создают себе потомков посредством темного поцелуя. Это означает, что они пьют кровь избранной жертвы и одновременно вливают ей в рот свою кровь.
— Следовательно, вы признаете, что к этому убийству причастен вампир.
Розана всплеснула руками.
— Вы можете идти, — объявил Бланд. — Ваша задача выполнена.
Лизель взяла провидицу под локоть и отвела ее в сторону.
— Представьте ваш счет Храму Морра завтра в час дня, — заявила секретарь-глашатай. — И вы получите всю оговоренную сумму, за вычетом имперского налога.
Между тем Прайс надежно прибил Ибрахима Флюштвейга к земле и кивнул своему товарищу. Браун взял серебряный топор и приступил к отделению головы от мертвого туловища. Сначала служитель Морра нанес несколько ударов, а затем перепилил то, что осталось.
— Вы знаете, как испортить хорошую вечернюю попойку, — пробурчал Мюнх. — Но должен признать, жрецы Морра умеют развлекаться. Ибби был убит более качественно, чем любой другой покойник, которого я видел в этом месяце.
— Мы еще не закончили, — сообщила Лизель. — Отец-настоятель должен совершить заключительный ритуал.
Бланд натянул толстую кожаную рукавицу. Он поднял голову, на лице которой застыло испуганное выражение, а затем набил ей рот чесноком, хранившимся у него в мешочке на поясе.
— Нечистый бессмертный дух, я изгоняю тебя.
Лизель поспешно делала набросок, дабы увековечить миг триумфа.
— Не могли бы вы поднять голову выше, отец-настоятель? Постарайтесь, чтобы она попала в свет уличных фонарей. Брат Прайс, вы не могли бы подвинуться? Так, отлично.
Завтра рисунок Лизель скопируют и развесят по всему городу. Гравюрный оттиск разошлют во все газеты, и в этот раз им придется напечатать иллюстрации. До сих пор кампания состояла только из речей и улаживания скучных юридических формальностей. Но теперь они представят людям новости, а новости — это то, чего необразованная чернь жаждет больше всего на свете.
Скоро вся Империя узнает, что Антиохус Бланд лично предотвратил воскрешение из могилы Ибрахима Флюштвейга, который в противном случае превратился бы в живого мертвеца, нападающего на невинных граждан. Отца-настоятеля не заботила слава, однако он знал, что священной войне нужны лидер и герои. Людям требовался пример для подражания.
Когда Лизель закончила рисовать, жрец бросил голову и поручил оставшиеся заботы о теле — погрузку на телегу и последующее уничтожение в негасимых печах храма — Прайсу и Брауну.
— Еще один кровопийца вылетит с дымом в трубу, отец-настоятель, — подвела итоги Лизель.
Бланд гордился собой, гордился своим храмом и своими благородными целями.
5
Когда Женевьева помылась и переоделась, Детлефу показалось, что она стала еще моложе. Ева Савиньен была высокой. В костюмах Женевьевы, сшитых на актрису, прототип выглядел, как сиротка Эльзи во взрослом бальном платье. Поворчав насчет пояса, вампирша подтянула юбку, чтобы ее нижняя кромка не закрывала лодыжки.
— Так-то лучше, — сказала она. — Теперь я не буду в ней путаться.
Детлеф осознал, что почесывает места укусов.
То, что Женевьева вернулась, было невероятно. Это могло изменить все или ничего не означать. Одно было несомненно: он страдал. Наверное, с точки зрения вампира, десятилетняя отлучка считалась пустяком, как если бы он вышел купить пакетик измельченного табака в лавке на Люйтпольдштрассе и заскочил в кафе по дороге домой. Возможно, Женевьева останется здесь надолго, уступит его настояниям и выйдет за него замуж, а может, она исчезнет, когда часы на центральной площади пробьют полночь, и покинет его навсегда.
Это было несправедливо. Ведь она давно вспоминала о нем.
И она была здесь.
Женевьева перемещалась по комнате с обычной для вампиров скоростью. В промежутках между статическими позами она, казалось, исчезала и снова появлялась в другом месте. Его возлюбленная всегда так делала, когда была взволнована. Или только что поела. Она продолжала расспрашивать об их общих друзьях и знакомых.
— А как поживает юный принц Люйтпольд?
— Будет занят другими делами в вечер премьеры, насколько мне известно. К Тио Бланду прислушиваются во дворце.
— Им же хуже. Я была лучшего мнения о мальчике.
— Он уже не мальчик. Он выглядит как молодой правитель.
— Надеюсь, ему дадут развлечься, прежде чем женят на Клотильде Аверхеймской.
— Скорее он увлекся Евой.
Женевьева мелодично рассмеялась. Детлеф вспомнил, что она не питала теплых чувств к Еве Савиньен. Это было объяснимо: нечто оставшееся после Великого Чародея захватило власть над Евой, и девушка попыталась убить их обоих.
— Ева играет меня, я так понимаю.
— Она хорошая актриса. Савиньен прошла через всю сумятицу, связанную с Анимусом и Демоном Потайных Ходов. Ева лучше всех изображает тебя после… э… после тебя самой.
— Я оставила сцену. У меня было слишком узкое амплуа. Я играла только себя.
— Такова судьба половины великих актрис.
Женевьева опустилась в кресло, где совсем недавно сидел отец-настоятель Бланд.
Реальность вернулась. Восторг от встречи с любимой заставил Детлефа забыться на время. Теперь он вспомнил об опасности.
— Жени, сейчас в городе не безопасна для… э… таких, как ты.
— Бретонских девушек? Это не новость. Наше правительство постоянно предупреждает об опасностях, которые поджидают юных мадемуазель, только что сошедших на берег с борта корабля.
— Вампиров, Жени. Семнадцатый параграф…
— Чья это дурацкая идея? Я скажу тебе: если бы я подписала петицию в защиту этого закона, я бы сгорела со стыда и пала ниц в раскаянии.
Она лукаво взглянула на актера из-за завесы влажных волос, ниспадавших ей на лицо.
— Ты меня дразнишь.
— Ты хмуришься. Ветер переменится, а твое лицо таким и останется.
— Только не мое лицо. Я мастер перевоплощения. Это ты никогда не меняешься.
Женевьева скорчила гримасу, изображая рассерженного вампира. Ее брови встопорщились, клыки заострились.
— Гляди, я чудовище. Меня нужно обратить в пепел или закопать в землю, — сказала она и показала язык.
— Тебе следовало остаться в лесу или вернуться в свое убежище на краю света. Все это скоро закончится, и ты снова будешь в безопасности.
Внезапно Женевьева стала серьезной:
— Детлеф, мне надоело прятаться и трястись за свою жизнь. Что, если бы Глинка снова начал свой Крестовый поход и все театральные представления были запрещены? Ты согласился бы укрыться в монастыре и, ждать, когда все это закончится? Думаю, ты бы устраивал спектакли в задней комнате трактира или на лесной опушке, в любом месте, где могли бы собраться зрители. Если бы тебя приговорили к отсечению головы за актерское искусство, ты бы начал читать монолог прямо на эшафоте и не заткнулся бы еще минут пятнадцать после того, как опустится топор палача. Я не могу притворяться, что я — не я.
— Ты не всегда была вампиром.
— А ты не всегда был актером. Когда-то и я была ребенком. Как и большинство из нас. Сейчас я… э-э… я…
— Женевьева Сандрин дю Пойнт дю Лак Дьедонне.
— Ты запомнил все мои имена. Дорогой, ты единственный, кому это удалось.
Она перескочила через стол и плюхнулась к нему на колени. Его губы осторожно обхватили ее ротик. Он помнил, как целовать ее и не пораниться.
— Ты по-прежнему голодна, — прошептал Детлеф. — И тебе хочется совсем не бульона.
— Я не могу просить тебя об этом, — ответила Женевьева, как-то вдруг постарев.
— А я не могу допустить, чтобы ты голодала.
Нахмурив лоб, вампирша наблюдала, как ее возлюбленный расстегивает воротник.
— Укуси меня, Жени. Я не поверю, что ты вернулась, пока ты этого не сделаешь.
Женевьева отстранилась от него, убрала волосы с лица и пристально посмотрела в его глаза. Ее ноготки скользнули по морщинам на висках актера и погрузились в его волосы. Лицо девушки было в тени, но ее глаза горели зеленым, как южное море.
— Ты не изменился, — сказала она.
Выпустив когти, словно кошка, вампирша вонзила зубы в его шею.
Детлеф крепко держал свою долгожданную гостью, пока его кровь толчками текла в ее рот. Мужчина чувствовал ее ребра под локтями, а его руки запутались в ее волосах.
Он шепнул, что любит ее. Она что-то неясно прошелестела в ответ, но актер понял, что она хотела сказать.
6
Кабинет Детлефа не был похож на будуар. Женевьева знала, почему он не держит здесь дивана. Ему надоели шутки о пылких молодых актрисах и о пробах на кушетке. В результате им пришлось приспособить для своих нужд мягкое кресло и широкий стол.
Не отнимая рта от его шеи, Женевьева выскользнула из своего просторного платья и помогла Детлефу раздеться. Он поправился по сравнению с тем, каким она его помнила, и пожаловался на спину, когда она потянула его из кресла.
Девушка не могла отпустить его из своих объятий, хотя ей приходилось постоянно помнить о своих когтях. Слишком легко было забыться.
— Это второе внушительное мужское достоинство, к которому мне довелось прикоснуться сегодня вечером, — сообщила вампирша.
Детлеф озадаченно взглянул на нее.
— Не самое подходящее время для истории, — заметила Женевьева.
— Ты же не ждешь, что я оставлю это просто так, — возразил ей любовник. — Попробуй представить себя в моем положении.
— Я не лежу голой на спине, пока вампир кусает мое горло.
Неожиданно с проворством, которому позавидовали бы даже его старые сценические персонажи, Детлеф перевернулся и оказался сверху, прижав свою возлюбленную как борец. Он осторожно опустился на нее и принялся щекотать ложбинку на ее шее своей бородой.
— Пытка не прекратится, пока ты не сознаешься, вампирское отродье.
Женевьева рассмеялась и сдалась:
— Мне пришлось вскарабкаться на статую Зигмара на Кёнигплац.
— О нет, ты ведь имеешь в виду не эту с огромным…
— О да, именно ее.
— Священный молот Зигмара!
— Вот именно.
Затем с легкостью, рождающейся от долгой практики, его молот нашел ее наковальню.
Ощущая, как кровь любимого струится по ее жилам, Женевьева чувствовала себя сильнее, быстрее, лучше. Но в нее проникла и его жизнь, тот неповторимый привкус, который ассоциировался с его личностью. Когда актер был моложе, он представлялся как «Детлеф Зирк, гений». Позже эта экстравагантная манера стала защитой от критиков. Теперь, когда Детлефу больше нравилось изображать заурядного сочинителя, его юношеская похвальба обратилась в реальность. Женевьева впитала стихи, которые он еще не написал.
Ночь была на исходе. Детлеф дремал, отдыхая от их игр, но на вампиршу лунный свет, струившийся в окно кабинета, подействовал возбуждающе.
— Ты не сказала, почему пришла, — пробормотал Детлеф.
— В Альтдорф? В театр?
— И туда, и сюда.
— Не обижайся, но я направлялась не на свидание с тобой.
Мужчина полностью проснулся. Женевьева знала, что ее признание причинит ему боль.
— С кем-то другим?
— Не в этом смысле. Поверь мне, другою такого, как ты, нет. Как ни странно, но даже за столь долгую жизнь, как моя, такие люди встречаются только раз. Я здесь, чтобы увидеться с другим вампиром. С очень важным вампиром.
— Прямо здесь?
Детлеф вздрогнул и осмотрелся.
— Ага, — подтвердила Женевьева. — Он живет под твоей крышей, выдавая себя за обычного человека.
— Это невозможно!
Актер слез со стола и начал натягивать штаны. Девушка тоже надела платье. Ее руки сновали с нечеловеческой быстротой, поэтому несколько дюжин крючков и пуговиц не доставили ей хлопот. Она привела себя в порядок прежде, чем Детлеф добрался до своей рубахи, и помогла ему одеться, как заботливая мать — младенцу.
— Это сильванский рабочий сцены, да? — буркнул Детлеф.
— Нет-нет, Ранаштик — это не тот вампир, который послал за мной.
Они были не одни. Женевьева не знала точно, когда именно ее сородич прокрался в комнату. Из скромности она понадеялась, что это случилось несколько минут назад.
— Время пришло, темная внучка, — раздался знакомый тоненький голосок.
Женевьева посмотрела в темный угол и увидела маленькое личико, казавшееся серебристым в свете луны.
— Эльзи? — ахнул Детлеф. — Сиротка Эльзи?
— Думаю, мне нужно вас представить, — вмешалась Женевьева. — Это предок моего предка, леди Мелисса Д'Акку. Она старейшина, одна из самых старших вампиров в Известном Мире.
— Но тебе же д-д-двенадцать, — пробормотал Детлеф. — Так ты сказала. А твои родители погибли при крушении кареты.
— Вообще-то мне больше одиннадцати столетий. Я действительно потеряла родителей из-за несчастного случая, только это произошло много лет назад. Я уже свыклась с этой утратой. Самые важные события в моей жизни произошли достаточно давно, чтобы примириться с ними. Однако мне до смерти надоело быть на побегушках у тебя и этого козла Фрица за те несколько недель, пока я ждала мою дорогую внучку. Это эксплуатация детского труда, вот что!
Детлеф лег на стол и закрыл глаза.
— Я не понимаю, почему он так расстроился, — заметила леди Мелисса. — Я позволила вам, влюбленные летучие мышки, насладиться обществом друг друга, прежде чем приступить к делу, ради которого я тебя вызвала.
— Я сплю, — провозгласил Детлеф. — Этого не может быть.
— Не обращай на него внимания, — сказала Женевьева леди Мелиссе. — Он гений. Нужно принять это во внимание.
— В мои дни гениев не было.
Детлеф застонал.
Женевьева заключила древнюю даму в свои объятия и протанцевала с ней по комнате, кружа как настоящую маленькую девочку. Леди Мелисса была вполне дружелюбна, если удавалось рассмешить ее и настроить на игривый лад. Когда она становилась серьезной, люди умирали.
— Я тоже скучала по тебе, бабушка, — пропела Женевьева и поцеловала свою старшую родственницу в холодную щеку.
7
— Нам не хватало тебя на нашем последнем собрании, — сказала леди Мелисса своей внучке. — Старшие вампиры со всего Известного Мира собрались в ордене Вечной Ночи и Утешения.
Девушка из приличия приняла виноватый вид. Ее толстый человеческий любимец был озадачен. Мелисса знала, что в большинстве случаев смертным бесполезно что-либо объяснять. В этот раз ей, видимо, придется растолковывать все по буквам. К сожалению, им требовался слуга, который может свободно перемещаться днем.
— Я путешествовала, бабушка, поэтому слишком поздно получила приглашение.
Мелисса не поверила в такое оправдание, но не стала возражать.
— Я не виню тебя, дитя. Нет ничего более скучного, чем собрание старших вампиров. Поверь, они мне порядком надоели за многие века. Все эти длинные серые лица и потрепанные черные плащи! Схватки между самцами оленя в брачный период не идут ни в какое сравнение со спорами старых дураков из-за человеческих крошек. Одни и те же истории, которые пересказываются раз за разом. Их большая часть — это байки о том, что мы не потерпели окончательного поражения в Войнах Нежити, и так далее и тому подобное. Оказывается, мы просто ждем своего часа, чтобы восстать из наших замков в горах и занять положение, подобающее правителям человечества. И далее следует всякая ерунда о фонтанах девственной крови, право на которую признают недостойные там-пам-пам-парам… В общем, после этой чепухи хочется замазать уши воском и укрыться лет на сто в гробнице, пока они не кончат болтать.
Зирк все еще изумленно разглядывал ее. Мелисса повернулась к нему, сделав большие глаза. Актер вздрогнул.
— Пожалейте бедную сиротку, сударь, — проговорила девочка тоненьким, жалобным голосом Эльзи. Все эти так называемые театралы видели ее каждый день, но ни один из них не раскусил ее игру. — Знаешь, мне пришлось охотиться на крыс. Это не так-то просто для меня.
— Мне очень жаль… э… миледи.
— Еще бы тебе не было жаль, смертный. Но ты всего лишь дойная корова. Через несколько лет тебя не будет в живых.
— Бабушка! — потрясенно воскликнула Женевьева.
— Не перебивай старших, дитя. Это неприлично. Мне жаль, если я ранила ваши чувства, господин гений, но нет смысла притворяться, не правда ли? Хотя, как я понимаю, притворство — это ваше главное ремесло. О, меня никогда не заботили такие вопросы, как уважение к еде. Женевьева, мы должны сами уладить вопрос с Тио Бландом. Не стоит ждать помощи от домашней скотины. К тому же смертные в любой момент могут повернуть против тебя. Сегодня они твои преданные рабы, а завтра нападают на тебя с острыми кольями. Разве я тебе не рассказывала истерию об охотнике на ведьм из Кенелля, случившуюся во время красной оспы? Конечно рассказывала. Оставь свою снисходительность. Я повторяю одни и те же истории по многу раз, как и все остальные заросшие паутиной старые вампиры.
— Она всегда такая? — спросил Зирк.
Женевьева кивнула:
— Ну, разве она не прелесть?
— Не дерзи, дитя, — оборвала ее Мелисса, — О чем я говорила? Ах да. Собрание. Мы много обсуждали Семнадцатый параграф. Отец Гонорио выразил озабоченность, а ты знаешь, какой он невозмутимый. Барон Вьетзак из Карак Варна прогрыз каменный стол. Он действительно сделал это. Я видела, как он кусал столешницу. Вообще-то стол был уродливый. Работа гномов. Ты заметила, что они специально делают ножки слишком короткими для человека? Хотя мне в самый раз. Так что их маленький мерзкий заговор потерпел провал. Я несу чепуху, да? Вот что бывает, когда несколько недель подряд притворяешься сироткой Эльзи.
Рот Зирка округлился от удивления.
— Беру свои слова назад, — заметила Женевьева. — Обычно с ней гораздо проще.
— Обычно я не пытаюсь спасти род вампиров от вымирания.
Мелисса почуяла крысу на полке за книгами — крохотное сердечко быстро билось, а теплая кровь струилась по тоненьким жилам.
— Извините, — сказала старая вампирша. — Некоторые из нас должны обходиться тем, что имеют.
Она мгновенно переместилась на противоположную сторону комнаты и тут же вернулась обратно, сжимая зверька, покрытого мехом. Между делом ей удалось даже расставить книги по порядку. Мелисса почувствовала панику животного и, заглянув в его блестящие глазки, приказала маленькому разуму уснуть и не противиться тому, что случится.
Засунув крысу в рот, вампирша проглотила ее целиком.
Затем она промокнула губы платочком и вопросительно взглянула на Женевьеву. Не имея возможности воспользоваться зеркалом, вампиры должны были полагаться друг на друга, прежде чем появиться в обществе простых смертных.
— Осталась капля на верхней губе.
Мелисса потерла лицо.
— Здесь, — поправила ее Женевьева. — Готово. Ты выглядишь прекрасно: прямо не девочка, а картинка.
Затем она легонько хлопнула Детлефа снизу по подбородку, заставив его закрыть рот.
— Голодающие коты, — пробормотал актер. — Вот почему им не хватало пищи.
— Не переоценивайте своих котят, — фыркнула Мелисса. — Ваши крысоловы толстые и ленивые. Я займусь ими, когда крысы кончатся. Считайте, что я вас предупредила. Разве что, господин добрый гений, вы согласитесь покормить бедную маленькую сиротку, у которой нет друзей в этом мире.
— Бабушка, бабушка! Об этом и речи быть не может.
Мелисса оттопырила нижнюю губку.
— Ты говорила о спасении рода вампиров от вымирания.
— Да, дитя. С твоей стороны очень похвально напомнить мне об этом.
— О чем она говорит? — не выдержал Зирк. — У меня такое ощущение, словно я пришел на спектакль во время пятого акта.
— Я рассказывала тебе об ордене Вечной Ночи и Утешения, — напомнила Женевьева смертному. — Монастырь вампиров в Горах Края Мира. Им управляет отец Гонорио.
— Этот правитель очень похож на древнюю старуху, — отрезала Мелисса.
— Из твоих уст такое обвинение звучит довольно забавно.
— Что это за собрание?
— Собрание — оно собрание и есть, — пояснила Женевьева, — Старшие вампиры собираются вместе в условленное время. По сути, это мероприятие не многим отличается от праздников с выпивкой, охотой и досужими разговорами, которые устраивает Лига Карла-Франца или любое другое общество при каждой удобной возможности.
— С выпивкой и охотой? — подозрительно переспросил Зирк.
— Ты его расстроила, дитя.
— Тише, бабушка. Детлеф знает, что представляют собой вампиры. Но если Тио Бланд глупец, это не повод отрицать, что некоторые из нас, я подчеркиваю некоторые, — кровожадные варвары. К сожалению, Каттарина не была исключением среди нашего народа.
Мелисса хорошо помнила царицу. Она любила принимать ванны из крови детей своих придворных. Все понимали, что такие крайности до добра не доведут.
— Я предупреждала твоего родителя, чтобы он не трогал кислевскую принцессу, дитя. Демон поселился в душе Каттарины задолго до обращения. Но когда Шанданьяк меня слушал? Ни один из молодых вампиров не желает слушаться старших. В этом я согласна с Гонорио. Если бы вы уважали традиции, ничего такого не произошло бы. А теперь поговорим о покушении на Тио Бланда…
Зирк снова изумленно открыл рот. Это становилось утомительным.
— Вы двое хотите убить Тио Бланда?
Вечно эти люди все поймут шиворот-навыворот.
— Милосердная Шаллия! — воскликнула Мелисса. — Нет, мы хотим предотвратить убийство.
Крысиный хвостик перекрутился в ее животе, и она рыгнула.
— Прошу прощения, — сказала вампирша. В горле у нее запершило, и ее одолел кашель. — Это все от неправильного питания.
Девочка прочистила глотку и сплюнула на ладонь меховой шарик. Она уже хотела запустить им в стену, однако Женевьева неодобрительно хмыкнула и указала на корзину для мусора. Мелисса преувеличенно аккуратно свернула шарик и выбросила его куда полагается.
— Счастлива?
— Так-то лучше, бабушка. Не нужно устраивать беспорядок.
В отличие от Женевьевы, Мелисса Д'Акку произвела на свет многих потомков. За долгие века она обрела более сотни темных сыновей. Они принесли ей внуков без числа. Однако большинство из них отделились, ища свои пути в жизни и смерти. Их едва ли интересовало, жива ли она. Многие из ее рода последовали за графами фон Карштайнами и сгинули во время Войн Нежити или преследований.
Женевьева была не единственным живым потомком Мелиссы, происходившей от великой Ламии. Однако узы, которые связывали старую женщину с бретонской девушкой, ближе всего соответствовали человеческому понятию «семья». Мелисса не раз думала, что без Женевьевы она утратила бы интерес к миру, и была благодарна ей за эту связь.
Конечно, можно было погрузиться в созерцание, как отец Гонорио, или потерять себя, поддавшись красной жажде, как Каттарина, но это была не жизнь. Что бы ни говорили ненавистники вампиров, не быть мертвой означало быть живой.
Мелисса посмотрела на Женевьеву и Зирка.
— Это дурацкая идея принадлежит Вьетзаку, — сказала она. — Этот тип хочет развязать новую Войну Нежити. По его утверждению, он состоит в родстве с сильванским сбродом. Барон отправился в свой замок в Карак Варне, чтобы навести ужас на крестьян и поднять банды стригоев. Ты знаешь, кто такие вампиры-стригои, дорогая. Никакого вкуса. Безмозглые рты на ножках, специально выведенные пехотинцы. Фон Карштайны слишком полагались на них, и все мы знаем, к чему это привело. Барон Вьетзак провозгласил, что всех врагов нужно уничтожить и тому подобное. Ужасная месть всему человечеству, и в первую очередь тем, которые осмелятся… Тары-бары, неумолимый и быстрый ангел смерти и прочее, и прочее, и прочее.
— Вьетзак здесь? — спросила Женевьева. — Выслеживает Тио Бланда?
— Он не настолько сумасшедший. Нет, он послал убийцу. Или нанял кого-то из местных кровососов. Золота у него хватает.
— Не скажу, что буду сожалеть о Бланде, — заметил Зирк. — Пусть смерть заткнет рот этому пролазе, если ничто другое не может.
Мелиссе тоже приходила в голову эта мысль. Всего несколько часов назад, когда отец-настоятель дал ей пфенниг и бессмысленный совет относительно инвестиций, ей очень хотелось вонзить когти в его мягкий обвислый подбородок и порвать главную артерию. Однако благоразумие взяло верх, и она сдержалась.
— Ты знаешь, что это не так, Детлеф, — возразила Женевьева. — Если вампир убьет Бланда, все, что он говорил о нас, окажется правдой. Возможно, он умрет, но его идеи воспримут всерьез. Другие займут его место, и это будут отнюдь не такие шуты, как он. Ты когда-нибудь слышал об Обществе царевича Павла?
— Того Павла, который расправился с Каттариной? — уточнил Детлеф.
— В конечном счете, да. С тех пор в Кислеве существует общество, названное в его честь. Это убежденные вампироненавистники, занимающие высокие посты. Они наблюдают за Бландом, следят за тем, как набирают популярность его идеи. Сегодня вечером меня едва не растерзала толпа. А теперь представь себе ту же толпу, в центре которой стоят стражники, солдаты и охотники на ведьм, исполняющие императорский указ. Никого не будет интересовать, виновен ли вампир. Невинные жертвы и чудовища — все мы окажемся под землей или обратимся в пепел. Скорее всего, убьют и меня, против чего я решительно возражаю.
— Э… я тоже, — отозвался пораженный мужчина.
— Теперь, когда мы все выяснили, — включилась в беседу Мелисса, — объясните, как вы двое собираетесь спасти никчемную шею Бланда?
8
Огромный плакат перед Храмом Морра изображал бесстрашного убийцу вампиров Тио Бланда, который триумфально сжимал отрубленную голову с гипертрофированными клыками и красными глазами. Под картинкой была надпись: «Смерть мертвым!», а приписка, якобы сделанная спонтанно, от руки, гласила: «В пепел или под землю!»
Детская игрушка — черная летучая мышь с красными глазами и смешными зубами — была пригвождена к доске деревянным колом. Художник плеснул красной краской напротив предполагаемой раны в сердце и дорисовал подтеки, составив новый лозунг: «Правило номер один: кровососов нет!» При ярком свете дня Женевьева подумала, что она этого так не оставит.
Двое жрецов, очень похожие на головорезов, которые накануне жестоко отделали торговца шелком, охраняли дверь храма. Кажется, они сравнивали длину своего оружия.
— Говорю тебе, Вилли, если бы вампир появился здесь и сейчас, я проткнул бы его пикой с серебряным наконечником и вырезал бы его сердце в одно мгновение.
— Очень впечатляет, Вальтер, но своим ножом с серебряным лезвием я извлек бы это самое сердце в полмгновения.
— Может, и так, но всего за четверть мгновения я бы…
Женевьева ясно видела, к чему ведет их беседа.
— Прошу прощения, добрые господа, — заговорила она с провинциальным акцентом. — Это Храм Морра?
Храмовое здание было совершенно черным. На его крыше стояла статуя бога смерти, а стены были украшены символами Морра. В придачу над входом были выгравированы золотые буквы: «ХРАМ МОРРА».
— Возможно, — ответил Вилли Нож. — Смотря кто спрашивает.
— Я Дженни Годгифт, пришла из Виссенланда.
Она булькнула, изображая хихиканье, и закатила глаза.
— Для такой малышки это дальний путь, — хмыкнул Вальтер Пика. — Должно быть, у тебя хорошенькие крепкие ножки.
Женевьева гнусаво рассмеялась, издав звук, напоминающий рев эсталийского осла.
— Вы хотите вогнать меня в краску, славные воины? Это не любезно и не умно.
Ее щеки были нарумянены. Вампиры не краснеют от смущения, поэтому легкий налет розовой пудры оказался очень кстати с точки зрения маскировки. Если не приглядываться специально, ее вполне можно было принять за человека. Детлеф, мастер театральных искусств, тщательно наложил тонкий слой грима. Ее бледная кожа приобрела цвет, и теперь Женевьева выглядела как юная особа, которая проводит много времени на солнце. Ее охватило странное чувство, когда она неподвижно сидела перед зеркалом в артистической уборной и наблюдала, как возникает из небытия ее давно забытое лицо. Оно проявлялось постепенно, по мере того, как Детлеф работал над ее внешностью.
Неужели таким был ее облик? Когда вампирша надела парик и накрасила губы, ее отражение приняло завершенный вид, если не считать темных провалов на месте глаз. Настоящей проверки она не выдержала бы, но случись ей пройти мимо зеркала — а их в храме, должно быть, немало, — там отразилась бы девушка, а не пустое шагающее платье.
— Это здесь живут храбрые истребители вампиров? — спросила Женевьева.
На ее взгляд, она переигрывала, однако Детлеф сказал, что актер никогда не должен бояться очевидного. Большинство людей не боятся. Взять, к примеру, Вилли и Вальтера, настоящих водевильных стражников.
Жрецы снисходительно ей улыбнулись. Женевьева потупила взор и взмахнула ресницами. Однако из-за краски, обильно наложенной на веки, один глаз склеился. Вампирша торопливо разлепила веки, пока никто этого не заметил.
— Барышня Годгифт, — сказал Вилли, — пока вы в этом районе, вам не нужно бояться живых мертвецов.
Девушка сотворила знаки всех богов, каких могла вспомнить, отчего ее руки запорхали, как в танце.
— Хвала богам, — заявила она. — Я питаю отвращение к нежити во всех ее злодейских обличьях. Я пришла, чтобы присоединиться к вам.
— Служителей Морра воспитывают с детства, — возразил Вальтер. — Затем они работают в морге два полных года, сдают экзамены по погребальным ритуалам и…
— Но я всего лишь хочу убивать кровожадных тварей. Отец-настоятель Бланд находится в опасности и днем и ночью, ибо кровожадные чудовища только, и думают, как заставить умолкнуть его святые и праведные речи. Я рассудила, что такому, как он, нужен личный телохранитель.
— Я уверен, что у вас благие намерения, барышня, но для этого требуется нечто большее, чем доброе сердце.
— Я училась. Я владею всеми новейшими способами убийства вампиров.
Вилли и Вальтер, которым немного наскучила энергичная сельская девушка, переглянулись и пожали плечами.
— Я умею втыкать серебряные иглы им в глаза.
Вилли слегка передернуло от этого предложения.
— Оставьте ваше имя у помощницы старшей жрицы, — посоветовал Вальтер. — А также укажите адрес, где вас сможет найти посыльный. Я убежден, что с вами свяжутся.
— Вы хотите от меня отделаться?
Вилли сконфуженно рассмеялся:
— Ну что вы, госпожа Годгифт.
— Вы думаете, я гожусь только на то, чтобы покувыркаться со мной в сене и бросить в роще?
Вальтер оказался честнее.
— Мы на службе. У нас есть более важные занятия, чем спорить с такими, как вы.
— Неужели вы взаправду считаете, что молодцы вроде вас смогут защитить Антиохуса Бланда?
Женевьева поймала себя на мысли, что ее провинциальная манера речи все больше смахивает на пиратский жаргон.
Однако жрецы были слишком раздражены и не обратили на это внимание. Вилли потянулся к своему оружию, но нащупал только пустое место. Женевьева подняла нож, держа его так, чтобы не коснуться серебряного лезвия. Одним быстрым движением она выдернула клинок из ножен на поясе стражника.
— Ты не это ищешь?
Вилли потемнел. Пика Вальтера устремилась вниз по дуге. Когда ее острие царапнуло по камням, Женевьева была уже совсем в другой стороне. Стоя сбоку, она ударила ногой по древку и аккуратно его переломила.
— Что, если бы не я, а вампир сделал это, господа? Что тогда?
Вокруг начали собираться любопытные прохожие. Вилли и Вальтер разозлились из-за этого больше, чем из-за своих отобранных игрушек.
Вот когда Женевьеве пригодились катайские боевые искусства, которым обучил ее мастер По. Она проведет пару приемов гун-фу в стиле «богомола», после чего проникнет в храм и получит работу главного телохранителя при самом знаменитом вампироненавистнике Империи. Главное, держать себя в руках и не пускать в ход когти и клыки. Это было бы смертельной ошибкой.
— Два шиллинга на чужестранку, — объявил какой-то любитель азартных игр.
Если бы Женевьева заключала пари, она тоже поставила бы на себя. В это мгновение из храма, тяжело ступая, вышел человек. Ему пришлось нагнуться, чтобы не удариться головой о притолоку парадной двери.
— Два твоих и поднимаю на два, — откликнулся другой игрок. — Это Лупо Прайс, борец.
Женевьева с тоской вспомнила те дни, когда жрецами становились немощные хлюпики, чьи рукава были заляпаны воском, а зрение потеряло остроту из-за любви к чтению. В то время она могла бы раскидать целый храм таких священнослужителей, не прибегая к стилю «богомола». Хватило бы и стиля «ленивца».
— Крона на брата Прайса, — раздался возглас.
— Слишком много для меня, — пробурчал первый игрок, поставивший на Женевьеву.
— Что за шум? — грозно спросил брат Прайс.
— Госпожа Недоразумение настаивает, чтобы ее пропустили внутрь, — сообщил Вилли Без Ножа.
— Она сказала, что ее зовут Дженни Годгифт, — добавил Вальтер Полпики.
Брат Прайс закатал рукава и хрустнул костяшками пальцев. Глядя на его руки, можно было подумать, что он упражняется, перетирая камни в порошок.
— Она повредила храмовое имущество, — пожаловался Вальтер, потрясая обломками древка.
— И кое-что украла, — прохныкал Вилли.
Женевьева вернула нож хозяину, который демонстративно вытер лезвие о рукав.
— Ты все еще хочешь драться, девушка? — поинтересовался Прайс.
— Я скромный проситель из далекого Виссен…
Прайс взял ее за плечи и приподнял над землей. Зрители заахали и заохали. Женевьева пожалела, что не может вернуться на Кёнигплац, к разъяренной толпе, ополчившейся против вампиров. По крайней мере, они были любителями.
Девушка извернулась в лапищах Прайса, выскользнула из его пальцев и упала на землю. Стремясь извлечь выгоду из этой позиции, она прижалась к мостовой, так что ее локти и плечи почти коснулись камней, крутанулась на манер цыганского танцора и, сосредоточив всю силу в напряженных мышцах правой ноги, заехала Прайсу ступней в брюхо.
Носок ее башмака угодил в нижнюю часть живота, и жрец согнулся пополам.
Ей пришлось поспешно убраться с его пути, поскольку бывший атлет упал на колени. Ставки снова заколебались. Женевьева сжала пальцы, представив, что ее ладони превратились в лезвие топора, — это был один из любимых приемов мастера По, — и нанесла удар Прайсу в шею. Балахон с капюшоном защитил жреца, однако нельзя сказать, что он ничего не почувствовал. Его рука потянулась к противнице, но вампирша отскочила в сторону. Если великан снова поймает ее, он не позволит ей вырваться во второй раз.
Проявив благородство, девушка отступила и дождалась, пока брат Прайс поднимется на ноги.
Злой вампир пнул бы врага в голову, пока тот валялся на земле. Женевьева похвалила себя за доброту и понадеялась, что об этом милосердном поступке, достойном Шаллии, вспомнят на ее похоронах.
Прайс не подал виду, что ему больно, хотя после первого удара у него наверняка наливался синяк в области живота. У Женевьевы все еще ломило ногу, после того как ее ступня врезалась в тугие мышцы. Казалось, ее кости превратились в желе при столкновении. Жрец был опытным бойцом, поэтому он не совершил типичной ошибки новичка — не впал в гнев.
— Зачем нам тратить силы на потасовку? — спросила Женевьева. — Все мы ненавидим вампиров. Они — отвратительная нежить, выбравшаяся из могил, чтобы вредить хорошим людям вроде нас.
Прайс сжал кулаки и провел комбинацию «левой-правой-левой». Девушка увернулась от первых двух ударов, но третий задел ее по лбу, хотя служитель Морра, несомненно, метил ей в скулу. Вампирша отпрянула назад.
В первое мгновение Женевьева испугалась, что на пальцах мужчины останется грим, но ее выручил парик, надежно закрепленный на голове. Спереди его украшала челка, довершавшая облик деревенской красотки.
На теле взрослого человека насчитывалось не менее тридцати восьми точек, по которым достаточно было царапнуть когтями или зубами, чтобы ударил фонтан крови. Потребовалось бы всего несколько секунд, чтобы противник потерял способность сопротивляться или даже умер. Прайс оставил девять, если не десять, таких точек незащищенными. Вампир без труда разделался бы с могучим жрецом и обеспечил себе сытный ужин.
Но Женевьева не имела права драться как вампир.
Следуя наставлениям мастера По, девушка согнула руки и приготовилась к атаке в стиле «богомола».
— Она чокнутая, — ухмыльнулся Вилли.
Прайс, лучше разбирающийся в таких вещах, отрицательно покачал головой. Он принял правильную оборонительную стойку: правая рука согнута горизонтально и выставлена вперед, словно балка, а левая рука, сжатая в кулак, находится на уровне живота.
В последний момент вампирша переключилась на стиль «дракона».
Этого борец не ожидал. Женевьева заехала ему чуть выше уха, а затем в горло. Колено девушки воткнулось ему в бок. При этом удар снова болью отозвался в ее теле, однако она услышала, как Прайс зарычал от чувствительного пинка по почкам.
Мгновенно приняв решение, Женевьева поднырнула под противника и уперлась плечом в бок мужчины, как раз в то место, куда немногим раньше угодило ее колено. Затем, напрягая шею и спину, она приподняла жреца. Это был его собственный прием, входивший в арсенал борцовской школы Хагедорна. Вампирша подкинула Прайса и швырнула его на землю.
Уперевшись одним коленом в горло поверженному врагу, девушка локтем обозначила удар в переносицу.
Прайс ничего не сказал, но трижды похлопал по земле.
Женевьева проворно отскочила назад и поклонилась. В толпе послышались аплодисменты, но она лишь потупила взгляд. Прайс медленно поднялся, стараясь лишний раз не тревожить ушибленные места. Вилли и Вальтер начали разгонять зевак. Женевьева услышала звон монет, переходивших от проигравших к выигравшим, и пожалела, что не может стребовать с них свою долю.
— Брат Прайс, — сказала она, — смиренно прошу извинить меня. Я пришла сюда не для того, чтобы причинить кому-либо вред, но чтобы защитить от опасности великого человека — отца-настоятеля Бланда.
— Она сказала, что хочет быть телохранителем отца-настоятеля, — встрял Вилли.
Прайс смерил девушку взглядом. Женевьева подумала, что борец едва ли испытывает к ней теплые чувства. Но жрец улыбнулся, и вампирша с ужасом поняла, что, вопреки ее ожиданиям, Прайсу она очень понравилась. Вероятно, еще ни одна женщина не обходилась так с ним, и новые впечатления подействовали на него возбуждающе во всех смыслах, в том числе и в тех, о которых Женевьева предпочитала не думать.
— Подберите для барышни Годгифт одеяние, подходящее для храмовой сестры, — распорядился Прайс. — И передайте старшей жрице, чтобы она нашла ей место для ночлега. Не слишком далеко от главной обители. Я хочу, чтобы она постоянно была рядом, и отец-настоятель Бланд со мной согласится. С прошлой ночи мы в состоянии войны с живыми мертвецами. Эта женщина будет лучшей из наших воинов.
Женевьева отсалютовала.
9
Пока «Женевьева и Вукотич» репетировалась, Театр памяти Варгра Бреугеля большую часть времени стоял, погруженный в темноту, за исключением вечеров «открытой сцены», которые устраивал Детлеф. Программа представления состояла из номеров, подготовленных теми, кто считал себя актерами, в основном шутами и фокусниками, развлекавшими других шутов и фокусников, заплативших за вход. Самые удачливые могли продержаться около минуты, прежде чем град подгнивших овощей заставлял умолкнуть их бородатые анекдоты и хриплое пение. Артисты ускользали за кулисы, увешанные листами протухшей капусты, после чего клялись вернуться в свою контору или кожевенную мастерскую и забыть всю чушь, которую они слышали о богатстве, славе и бесчисленных прекрасных любовницах, достающихся звездам сцены. Театр брал скромную плату за билеты, а тех, кто решил продемонстрировать свои таланты, впускали бесплатно. Но управляющий Гуглиэльмо Пентангели заключил соглашение с рынком, договорившись забирать всю испорченную продукцию в конце дня. Затем гнилой товар сбывали критикам-любителям, которым упражнения в метании доставляли больше удовольствия, чем сами выступления. По окончании вечера овощи собирали и снова продавали в качестве фуража компании, занимающейся извозом, конюшни которой располагались на улице Хассельхоф.
Этим вечером Детлеф был поглощен своими мыслями. Он, как обычно, выполнял обязанности конферансье, предваряя выступление каждого дрожащего и бледного актера краткими вступительными замечаниями, однако душой он был с Женевьевой в Храме Морра. Разумеется, Бланд представить себе не может, что какой-нибудь сумасшедший вампир добровольно сунется в городское учреждение, где его, скорее всего, проткнут колом, обезглавят и бросят в печь, утешал себя драматург. Однако это мало помогало.
Нынешние неудачники выглядели более жалко, чем обычно.
Первым на сцену вышел длинноногий ученый из университета, который изображал известных в Империи личностей. Он едва приступил к сатирической пародии на героя Конрада, как целый кабачок угодил ему в лицо, отбросив на декорации. Когда недовольный Ранаштик уволок бесчувственного умника со сцены, Детлеф подумал, что зря не упомянул о присутствии в театре Общества почитателей Конрада. Ученого сменил эсталийский гитарист с огромным замасленным чубом, свисавшим на лоб. На долю музыканта досталось не слишком много гнилых помидоров. Возможно, это объяснялось тем, что его слащавые мелодии сочетались с крайне непристойной лирикой. Фокуснику повезло меньше. После первого и единственного трюка Ранаштик, за которым Детлеф решил приглядывать до поры до времени, выскочил на сцену с ведром песка, чтобы потушить пламя, перекинувшееся с жаровни на мантию иллюзиониста.
Три Болванчика — гномы в вульгарных клетчатых куртках и мешковатых штанах — устроили на сцене потасовку. В течение пяти минут они таскали друг друга за бороды, тыкали пальцами в глаза и обменивались ударами деревянной колотушкой по голове. Фигляры причинили себе вреда больше, чем летящие в них фрукты, однако у них хватило ума обратить атаку зрителей в часть представления. Лысый гном с кривыми ногами ловил еще съедобные плоды и засовывал их в рот, тогда как его очкастый приятель с взъерошенными волосами громогласно объявлял, что ничего вкуснее они не ели целый месяц.
После этого Детлеф вытерпел череду разномастных паяцев. Старуха скручивала надутые свиные кишки, создавая странные фигурки, которые якобы изображали животных. Проповедник трезвого образа жизни ошибочно решил, что это удачный способ донести свое послание до публики. Эльф, переодетый в женщину человеческой расы, разыгрывал шлюху, пристающую к морякам. Еще один фокусник исполнил трюк с исчезновением: он пропал и больше не появился. Рабочий из порта снял рубаху и проделал забавные штучки с татуировками на животе.
Придерживаясь правила, что в конце представления следует выпускать на сцену несомненного победителя, Детлеф пригласил Антонию Марсиллах, которая исполнила замысловатый танец. Выступала она практически обнаженной, укрывшись за большими веерами из перьев птицы Рух. Три Болванчика, вернувшиеся на подмостки по общему требованию, стащили вееры Антонии и начали лупить ими друг друга. Между тем бесстыдная танцовщица превзошла самое себя, приняв невообразимую позу и заставив свой живот колыхаться и ходить ходуном. Публика выразила свое одобрение, забросав артистов цветами.
— Сегодня было хорошее представление, — сказал Гуглиэльмо, когда Детлеф пробегал мимо него за сцену.
— Подпиши с Болванчиками долгосрочный контракт, продли договор с Антонией еще на две недели и попроси гитариста с маслянистыми волосами прийти на нормальное прослушивание. Всех остальных я больше никогда не хочу видеть.
— Это необходимо, маэстро.
Гений или не гений, Детлеф хорошо сознавал, что давно оказался бы в долговой тюрьме, если бы не сноровка Гуглиэльмо. Только благодаря ему деньги текли в театр широкой рекой, а вытекали маленьким ручейком.
Драматург нашел леди Мелиссу в своей гримерной. Девочка расположилась в его любимом кресле, не доставая ногами до пола, и точила клыки о старую кость.
— Надеюсь, ты гордишься собой, господин гений. Очень поучительно и познавательно, я уверена.
— Мы не допускаем детей на вечера «открытой сцены», Мисси.
— Не понимаю, почему. Едва ли этот балаган может удовлетворить интеллектуальные нужды и утонченные потребности взрослых людей. Хотя «татуированный капитан» оказался довольно вкусным.
Детлеф заметил красную полоску над губой девочки и вздрогнул от ужаса.
— Не беспокойся, — успокоила его древняя вампирша. — Он потерял сознание после прямого попадания репы. Я лишь немного его покусала. Он проснется с такой головной болью, что не заметит затянувшейся ранки. И не называй меня «Мисси».
— Что, если этот разукрашенный балбес нарвется на парней Бланда? Они проверяют шеи подозрительных личностей на предмет наличия укусов, Мисси.
— Не думаю, что они осматривают большие пальцы ног.
— А что, на пальцах ног тоже есть вены?
Мелисса сблизила большой и указательный пальцы руки так, что между ними остался маленький просвет.
— Есть, но вот такие крохотные. Это очень удобно, когда пьешь кровь спящего. Нужно только приподнять дальний край одеяла и аккуратно проткнуть кожу.
— Я мог бы спокойно прожить остаток моих дней, не зная этих подробностей.
— А как быть с твоей шеей, господин гений? На ней остались следы от зубов мадемуазель Дьедонне, которые ни с чем не спутаешь.
Детлеф переодевался в уличную одежду. Он выбрал рубашку с гофрированным воротником-стойкой и прикрыл укусы. Затем застегнул жилетку на животе и вопросительно взглянул на вампиршу.
— Для людей сгодится. Но другой вампир распознает в тебе дойную корову с другого конца комнаты.
Детлеф встревожено вскинул голову.
— Не беспокойся, — усмехнулась девочка. — Там, куда мы идем, это преимущество. Эта отметка указывает, что ты собственность другого вампира. Молодые вампиры не посмеют прикоснуться к твоей шее.
— Собственность?
— Не капризничай. Вы, смертные, не лучше отзываетесь о своих домашних питомцах или любовницах. Я уверена, что Женевьева любит тебя не меньше, чем ты любую бродячую собаку или проститутку.
Детлеф не мог решить, на кого Мелисса похожа больше — на вредную старуху или ужасную маленькую девочку. Она была слишком стара и одновременно слишком молода, чтобы заботиться о чьих-либо чувствах. У нее было очень мало общего с темной внучкой. Внезапно актер осознал, что хорошо знаком только с одним вампиром и совершил ошибку, считая Женевьеву типичным представителем ночного племени. В этом он пошел по стопам Тио Бланда, который судил обо всех вампирах по графам фон Карштайнам.
— И не притворяйся обиженным, — продолжала Мелисса. — Ты тоже сделал из меня девочку на побегушках, вместо того чтобы отправить в школу или разыскать мою семью. Это извечное деление на хозяев и слуг, кровопийц и их пищу.
— Как давно тебя пороли?
Мелисса потрясенно умолкла, затем вернулась к роли маленькой сиротки.
— Вы же не…
— Если мы не будем вежливыми друг с другом, то никогда не доберемся до истины, не так ли, миледи? А теперь скажи, нет ли вестей от Женевьевы?
Мелисса вытащила перевязанный веревочкой свиток из рукава.
— Посыльный пришел, когда ты был на сцене. Она быстро заняла высокое положение среди служителей Морра и была назначена телохранителем этого самого Бланда. Очень предприимчивая девушка.
Все шло лучше, чем они надеялись. Но Детлефа настойчиво преследовала картинка, на которой Женевьева была окружена факелами, кольями, зеркалами и серебряными тесаками.
— Что же, один из нас приблизился к цели, — сказал актер. — Теперь наша задача — найти убийцу.
Мелисса соскользнула с кресла. На ней был наряд из слезливой пьесы Таррадаша «Маленькая принцесса Соня в изгнании». Это была накидка с капюшоном, отороченная мехом, которая использовалась в сцене «брошенная на холодный-холодный снег». Кроме того, на ногах вампирши были башмачки, отделанные рыжим лисьим мехом.
Девочка подала руку в серой перчатке, словно хотела, чтобы ее перевели через оживленную улицу. Детлеф сжал ее ладонь и повел по хитросплетениям внутренних коридоров к выходу из театра. Толпа у служебного входа окружила Трех Болванчиков и совала им бумажные листки, требуя автограф. Никого не заботило, что гномы не умели писать. Детлеф заметил двоих переодетых аристократов, которые состязались за внимание Марсиллах и недобро поглядывали друг на друга из-за огромных букетов с Верхнего Гриса.
— Старик Детлеф выбирает все более молоденьких, — ехидно заметил кто-то.
Детлеф покраснел. Ему совсем не хотелось, чтобы в «Бульвар-пресс» появилась статья под таким заголовком.
Мелисса пнула насмешника в голень.
— Как ты смеешь грубо обращаться с моим дорогим старым дядюшкой!
— Извините, — вскрикнул мужчина, подпрыгивая.
Девочка ударила его по второй ноге:
— Вот теперь прощаю.
Наглец упал, порядком насмешив Трех Болванчиков. Детлеф начал думать о своей «племяннице» с большей добротой.
10
Женевьева обнаружила, что, если стоять неподвижно, она вполне может сойти за одну из традиционных погребальных статуй в Храме Морра. Все вокруг напоминало о могиле, в которую она когда-то отказалась ложиться. Венки из черных цветов, обеденные столы, напоминающие надгробия, супницы в форме мраморных урн, стулья со спинками, похожими на могильную плиту, общежития-мавзолеи с кроватями-гробами, дверные ручки с изображениями черепов и траурная окаемка. По мнению девушки, это место как нельзя больше нуждалось в услугах эльфийского художника-декоратора, который раскидал бы яркие оранжевые и бирюзовые подушки, развесил бы слащавые картинки со счастливыми котятами и пухленькими младенцами.
Брат Прайс приказал ей держаться на расстоянии нескольких локтей от отца-настоятеля и не спускать с него глаз, как пресловутый Боевой Ястреб.
В Храме Морра священнослужители обязаны были соблюдать иерархию и молчать, пока к ним не обратится кто-нибудь из старших. Женевьева была только рада, что ей не нужно подражать голосу Дженни Годгифт.
Антиохус Бланд, чье лицо, казалось, состояло из глаз и улыбки, протянул теплую влажную руку для поцелуя, когда Прайс представил ему новую послушницу. После этого он не обращал на девушку внимания.
По завершении вечерних ритуалов Бланд проводил совещание. Женевьева, наряженная в колючий черный балахон, должна была стоять смирно у стены внутреннего святилища, словно мумифицированная старуха. Она и еще несколько сестер были назначены прислуживать Бланду и его ближайшим помощникам. Прайс велел ей вести себя как обычной служанке, если только не случится чего-либо подозрительного. Впору было запутаться во всех этих надувательствах. Получалось, что бретонский вампир притворяется живой деревенской девушкой, которая одета в мантию служителя Морра, поскольку ей нужно изображать служанку, будучи на самом деле телохранителем. Женевьева хотела бы посмотреть, как Ева Савиньен справится со всеми этими ролями.
С Бландом была сестра Лизель. Это ей принадлежала идея изобразить отца-настоятеля с отрубленной головой вампира и пришпилить к воротам игрушечную летучую мышь. Жрица читала список незначительных вопросов, которые, главным образом, были связаны со статьями, размещенными в уважаемом «Шпилере» и скандальной «Бульвар-пресс».
— Как вы помните, отец-настоятель, — говорила Лизель, — были высказаны опасения, что, перенося основную нагрузку на печатные издания, мы оставляем без внимания неграмотных, которые составляют значительную часть гражданского населения. Как ни грустно, едва ли в трех из десяти альтдорфских семейств найдутся люди, умеющие читать и писать. Нашу жизненно важную идею необходимо довести до сведения всех горожан.
— Массы последуют за элитой, — возразил отец Нок с благообразным, хотя и веснушчатым лицом. У жреца была привычка проводить пальцами по жидким рыжим волосам, перераспределяя их на оранжевой макушке. Он был отцом-настоятелем до Бланда и, казалось, считал, что охота на вампиров отвлекает служителей Морра от их прямых обязанностей. — Так было раньше, так будет и теперь.
— Вообще-то, отец, ошибочно думать, что большинство влиятельных людей образованны, — заметила Лизель. — Во многих аристократических семьях сыновей не учат грамоте. В знатных домах принято нанимать ученых мужей, которые читали бы вслух письма или бумаги, когда в этом возникнет необходимость. В доме фон Сутинов моего брата обучали охотиться, сражаться на мечах и таскаться по девкам. Мой отец милостиво разрешил мне заполнить бесполезный женский ум сведениями о буквах и грамматике, дабы я могла выполнять его мелкие поручения. Например, следить за результатами борцовских соревнований, на которые он делал рискованные ставки. Как в низах, так и наверху только зубрилы вроде меня умеют читать.
Женевьева сразу поняла, что в храме настоящую угрозу для нее представляет сестра Лизель. Вампирша относила Бланда к той категории людей, которые одержимы бессмертными кровопийцами, однако не смогут отличить вампира от обычного человека (буквально), даже если он поцелует им руку. Но секретарь-глашатай была хладнокровной и расчетливой. Хотя пальцы сестры Лизель были перемазаны чернилами из-за неустанной возни со свитками и бухгалтерскими книгами, ее глаза за толстыми стеклами очков оставались ясными и умными. Она считала своим долгом все видеть и все замечать, поэтому Женевьева старалась держаться поодаль, не привлекая ее внимания.
— Как мы можем достучаться до этих несчастных — вернее, непросвещенных — душ? — спросил Бланд.
— Я об этом позаботилась, — сказала сестра Лизель. — Я наняла глашатаев, которые будут сообщать на улицах новости, касающиеся нашей кампании, пересказывать упрощенные версии тех материалов, которые мы поместим в газетах. Историю о ваших молниеносных действиях прошлой ночью уже услышали на всех площадях и рынках. Прямолинейный подход сослужит нам хорошую службу, но я думала о более тонких методах воздействия. Насколько я понимаю, отец-настоятель, Детлеф Зирк не проявил заинтересованности к нашим благородным начинаниям?
Женевьева прикусила губу. Детлеф рассказывал ей о визите Бланда.
Жрец уныло покачал головой:
— Он изменит свои убеждения, но на данный момент он не чувствует — вернее, не видит — опасности. Печально, очень печально. Жаль, что столь талантливый человек находится во власти устаревших предрассудков.
— Если театр не хочет служить Храму, мы должны создать свой собственный театр.
— Сестра Лизель, — не выдержал отец Нок. — Расходы, расходы! Наша казна и так истощилась из-за организации ночного патруля и покупки дополнительного оборудования. Наш долг серебряных дел мастерам составляет…
Сестра дождалась, когда Бланд отклонит протест Нока, и продолжила:
— Я согласна, что на данный момент мы не располагаем возможностями для создания традиционного театра. Однако, оказав поддержку уличным лицедеям, мы добились ощутимых результатов. «Истребитель вампиров» очень популярен среди молодежи. Я предлагаю продолжать эту политику и оказать покровительство кукольникам. С давних пор повелось, что простолюдины оставляют своих детей перед палатками с кукольным театром, а сами идут выпить или делают покупки. Почему нам не обратить их небрежение во благо, используя развлечение в образовательных целях?
Лизель достала заляпанную чернильными кляксами рукопись.
— Конечно, я не Джакопо Таррадаш, однако и у меня есть зачатки драматургического дарования. Это переложенная мною популярная легенда о Каттарине и Павле. Отец-настоятель, вы будете довольны, узнав, что я вложила в уста царевича несколько монологов, основанных на ваших недавних выступлениях. Конечно, я велела резчику придать кукле, изображающей Павла, сходство с вашим драгоценным обликом. Вы лицо нашей кампании, наше главное оружие против надвигающейся ночи.
Женевьева помнила реального Павла. Это был высокий мужчина с раздвоенной бородкой и в придачу однорукий (следствие неукротимого темперамента царицы). Интересно, как ему удалось осуществить свой подвиг? Остается только предположить, что кто-то держал кол напротив сердца древнего чудовища, пока он махал молотом.
— Все это очень воодушевляет, сестра. А что думают люди?
Как поняла Женевьева, среди прочих новшеств Лизель организовала маленький опрос среди горожан. Она направила на улицы послушниц в светских одеяниях и велела им задавать каверзные вопросы о Храме Морра, Антиохусе Бланде, вампирах и способах обращения с ними.
— Сегодня наши изыскания показали значительный прогресс по сравнению с днем вчерашним. Две трети опрошенных поддерживают лозунг «В пепел или под землю!». Следовательно, многие горожане, которые раньше выражали легкую обеспокоенность относительно вампиров, перешли в категорию «сильная ненависть и страх». Почти все те, кто раньше придерживался нейтральной точки зрения, переместились в категорию «слегка обеспокоены». Все глупцы, заявлявшие, что не имеют ничего против вампиров, продвинулись до категории «безразличные». Наши сотрудники называют это «фактором Ибби Рыбника».
— Едва ли такое название соответствует возвышенному духу нашей кампании, — заметил Бланд.
— Это единичный случай легкомыслия усиливает энтузиазм людей, отец-настоятель. К тому же прозвище Ибби Рыбник запоминается лучше, чем… Как его звали?
— Ибрабод Фюртвингл? Иблохал Фонебонио?
— Не важно, отец-настоятель. В действительности его звали Ибрахим Флюштвейг.
— Точно. Я бы и сам вспомнил.
— Несомненно. Однако большинство людей не обладают вашими дарованиями. Прошлой ночью Ибби Рыбник был всего лишь убитым портовым бандитом. Затем он стал мучеником, олицетворяющим род людской, за которым ведут охоту живые мертвецы. Теперь он уничтоженный потенциальный вампир, первый павший враг в нашей кампании.
— Но ведь не каждый, кого укусил вампир, превращается в нежить? — уточнил Нок. — У нас будет перерасход.
— Алхимики все еще обсуждают этот вопрос, — ответила Лизель.
— Вот еще одна проблема, которую мы должны решить, — объявил Бланд, и его глаза вспыхнули. — Трата — вернее, разбазаривание — драгоценных средств на попытки понять природу живых мертвецов. Алхимики должны создавать более эффективные и надежные средства убийства — вернее, уничтожения — этих демонов, а не причудливые теории о том, откуда берутся вампиры. Зло находится за пределами нашего понимания. Его нужно сжигать или вырезать.
Лизель захлопала в ладоши и обвела взглядом всех присутствующих. Другие сестры тоже присоединились к ней. Женевьева была вынуждена последовать их примеру. Пока звучали аплодисменты, Лизель вытащила восковую дощечку и стило и записала слова Бланда.
— Я отправлю это в «Шпилер» завтра утром, отец-настоятель, — сообщила жрица, поспешно делая заметки. — «Трата др… средств… попытки понять… алх… должны… более эффективные и надежные средства уничтожения… нужно сжигать или вырезать». Отлично сказано.
Женевьева надеялась, что на этом собрание закончится. Она подозревала, что ей пора подправить грим.
— У нас остался еще один вопрос, — сказал брат Прайс, который молчал во время доклада Лизель.
— Ах да, — откликнулась сестра Лизель. — Нам нужно соблюдать осторожность.
Прайс хлопнул в ладоши, и сестры, выстроившись цепочкой, начали покидать святилище. Женевьева не знала, должна ли она к ним присоединиться, однако Прайс удержал ее взглядом. Когда все вышли, Лизель и Нок опустились в свои кресла и посмотрели на новенькую.
— Госпожа Годгифт — это наше новое секретное оружие, — гордо объявил Прайс. — Она обладает редкими способностями.
Лизель сдвинула очки вниз, окинув Женевьеву оценивающим взглядом.
— Я полагаю, на телохранителя, который выглядит как телохранитель, нам рассчитывать не приходится.
— Таких найти просто, сестра, — возразил Прайс — Слишком просто. Наши враги учуют их за несколько улиц, а вот сестру Дженни проглядят.
Похоже, он не убедил Лизель, но женщина не стала спорить.
— Нам удалось больше узнать о заговоре? — поинтересовался Бланд. — Сознаюсь, я почти рад, что вампиры на Краю Мира сговорились убить меня. Это доказывает, что мы на правильном пути. Видимо, мы задели нужные струны.
— Некоторые струны лучше вообще не трогать, — пробормотал Нок.
Прайс положил свои огромные ручищи на стол.
— Вампир-убийца охотится за вами, отец-настоятель, — промолвил он. — Нам это было известно, но наши шпионы донесли, что она уже в Альтдорфе. Ее здесь видели.
— Она? — Улыбка Бланда почти коснулась его глаз. — Самка вампира?
— И опытная убийца. От ее руки умерли Владислав Бласко, лорд-маршал города Жуфбара, и граф Рудигер фон Унхеймлих, покровитель Лиги Карла-Франца.
Женевьеве не оставалось ничего, кроме как выпучить глаза от удивления.
— Нам противостоит хитрое и опасное создание, отец-настоятелъ, — сказал Прайс. — Не кто иной, как вампир Женевьева Дьедонне.
11
Мелисса вела любимца Женевьевы по улице Ста Трактиров, осторожно пробираясь среди вечерней толпы. Был конец лета (период, который вампиры ненавидят больше всего из-за долгих светлых вечеров), и последние розовые полоски догорали в небе. Множество пьяных компаний околачивалось подле своих любимых трактиров. Только отупелые клиенты «Пьяного ублюдка» прятались в тени, втихомолку заливая горе вином. По чистой случайности, не иначе, вампирша свернула в Грязный переулок. Там собирались самые дешевые городские шлюхи, завлекающие клиентов, заткнув нижний край юбки себе за пояс. Детлеф немедленно прикрыл глаза своей юной спутнице, положив широкую ладонь ей на лицо, и потащил девочку вперед, распекая ее, как и положено ответственному взрослому.
Мелисса не хотела себе в этом признаваться, но ей начал нравиться грубоватый Детлеф Зирк — не в качестве жидкого завтрака, поскольку она уважала права своей внучки. Скорее, она испытывала к нему те же чувства, что и к своим лучшим приемным родителям, которые у нее были за многие века со времени «крушения кареты». Не многие смертные могли ее рассмешить, но Зирку это удавалось. Древняя вампирша стала понимать, почему Женевьеву так тянуло к этому человеку. Причина крылась не в его гениальности, особых свойствах его крови или преданном сердце. Чувство юмора редко встречалось среди высших рас, как это продемонстрировали Три Болванчика. Но Зирк умел быть смешным, причем в той уникальной манере, когда невозможно было точно определить, нарочно он это делает или нет. Ей даже стало нравиться, когда он называл ее «Мисси».
— Какой стыд! — тонким, гнусавым голосом воскликнул жрец Ульрика. — Посмотрите на этого старого развратника: он привел бедное дитя в такой район. Очевидно, его страсть к демоническим напиткам пересиливает ответственность, которую он должен испытывать, заботясь о моральном облике подрастающего поколения.
Мелисса обратила внимание, что мужчина стоит перед «Изогнутым копьем» и потягивает что-то зеленое из тонкой пробирки.
— А вы что делаете в заведении для мальчиков легкого поведения, отец? — ехидно поинтересовалась она. — Проповедуете?
Священнослужитель презрительно фыркнул:
— Вот именно.
— Ври больше, Дорис, — заявил молодой накрашенный хафлинг. — Шила в мешке не утаишь.
Зирк потянул девочку прочь.
— Ты снова ищешь неприятностей, Мисси?
— Между прочим, я защищаю твою честь, дядюшка.
— Об этом я и сам позабочусь.
На улице перед «Печальным рыцарем» собрались с полдюжины громил, которые явно намеревались затеять большую драку. Стражник ругался и размахивал дубинкой, но никто не обращал на него внимания.
— Добрый вечер, Диббл, — поздоровался Зирк с блюстителем порядка.
Диббл приветственно приподнял дубинку.
— Спокойная ночь?… — иронично заметил актер. В канаву упало откушенное ухо.
— Бывало и хуже, господин Зирк, — ответил Диббл. — Вы слышали про Ибби Рыбника? Этот Тио Бланд — настоящая ослиная задница, по моему мнению. И сержант Мюнх плохо о нем отзывался. Ибби был вампиром не больше, чем эта маленькая девочка. Как тебя зовут, малышка?
— Леди Мелисса Д'Акку.
— Сойдет и Мисси, — усмехнулся Зирк, просунул руку под капюшон девочки и снисходительно потрепал ее кудряшки.
— Хочешь засахаренный персик? — спросил Диббл.
— Я не беру сладости у незнакомых мужчин, — ответила Мелисса.
— Очень умно.
На мостовую посыпались выбитые зубы. Мелисса почувствовала, как ее клыки начинают выдвигаться из верхней челюсти.
— Пойдем, дядя? А то вся эта кровь вызывает у меня…
— Тошноту? Да, конечно, Мисси. Хорошего вечера, Диббл.
— И вам тоже, господин Зирк.
Зирк обошел драку стороной, прикрыв девочку своим телом, когда через улицу пролетел один из неудачливых забияк. В центре свалки находился одноглазый моряк, на мускулистых руках которого были вытатуированы якоря. По его подбородку тек зеленый сок, из чего следовало, что он находился под действием какого-то растительного зелья.
У смертных так много вредных привычек!
— И где это место? Где «Полумесяц»?
Зирк приглядывался к вывескам, но это ему не помогло.
— Название трактира написано над дверью черной краской на черной доске. Чтобы заметить его, нужно иметь такое же острое зрение, как у меня.
— Очень умно.
— В нынешних обстоятельствах, если бы ты держал питейное заведение для вампиров, стал бы ты его украшать вывеской из зеленых горящих букв?
— Ты права, Мисси.
— Естественно. И не только в этом, дядюшка. Кстати, вот мы и пришли.
Дверь находилась в стене, перегораживающей переулок, между «Семью звездами» и «Короной и Двумя председателями». Несведущий человек решил бы, что это перекрытый по каким-то причинам короткий путь на соседнюю улицу.
Мелисса постучалась, выбив замысловатый ритм. В двери открылось смотровое отверстие. Красные глаза уставились на Зирка, затем прищурились и злобно сверкнули. Актер указал пальцем вниз, на макушку Мелиссы. Девочка улыбнулась, и взгляд за дверью смягчился.
— Долгая жизнь мертвым, — отчеканила малышка.
Дверь мгновенно распахнулась. Мелиссу и Зирка втащили внутрь, а затем дверь захлопнулась за их спиной, будто и не открывалась.
Это был «Полумесяц», знаменитый альтдорфский трактир вампиров.
12
Когда собрание закончилось, Женевьева чуть себя не выдала. Кровь Детлефа еще струилась в ее жилах, до первых петухов оставались долгие часы, и она пребывала в совершенно бодром состоянии. Ей понадобилось несколько мгновений, чтобы понять: все ждут, что она пойдет спать. Девушке предоставили отдельную келью в центральной части храмового комплекса, неподалеку от покоев отца-настоятеля, чтобы она могла явиться при первом же крике о помощи.
Одного этого оказалось достаточно, чтобы вызвать неудовольствие старшей жрицы Деборы, считавшей, что послушницы должны спать в общей спальне, месяцами безмолвно подметать пол и молиться, прежде чем им позволят зажечь хотя бы благовонную палочку, не говоря уже об отдельной комнате и особых обязанностях. Дебора относилась к лагерю консерваторов, как и отец Нок, то есть к той фракции недовольных в Храме Морра, которых пренебрежительно называли «Старый Храм». Приглядевшись, Женевьева обнаружила, что как минимум две трети обычных жрецов по своим убеждением принадлежали к Старому Храму. Однако всем заправляли люди Бланда. Тем, кто не выразил энтузиазма по поводу истребления вампиров, поручали всю черную работу. Примкнувшие к победителям (как фальшивая Дженни Годгифт) перепрыгнули сразу через две ступеньки во внутренней иерархии.
Оставшись одна в маленькой комнате, вампирша обдумала последние поразительные новости.
Итак, Женевьеву Дьедонне ждали и считали ее убийцей. Однажды она действительно получила письмо от Морнана Тибальта, ныне жившего в отставке, вернее, в ссылке, за Срединными горами. Бывший канцлер шантажировал ее, требуя прикончить графа Рудигера фон Унхеймлиха. Дело обернулось так, что у Женевьевы появилась причина желать графу смерти, однако она не стала убивать его по заказу Тибальта и не получала кровавых денег за расправу над вельможей. Что касается Владислава Бласко, он сам свалился в Черную Воду. Ей даже не пришлось толкать его. Участвуя в этом грязном и запутанном деле, суть которого Детлеф разъяснял в своей новой пьесе, вампирша пыталась предотвратить убийство.
Кроме того, она помешала Освальду погубить Императора.
Она не нападала на людей, чтобы их убить. Тем более за деньги.
Однако Храм Морра провел серьезное расследование, которое доказывало обратное. Могло ли это быть правдой? Может, леди Мелисса затуманила ее сознание, используя присущую старейшинам силу внушения? Могла ли она вложить в разум своей внучки приказ, который будет приведен в действие, например, звоном колокольчика и заставят ее отсечь голову Антиохуса Бланда одним ударом?
Маловероятно.
Брат Прайс и сестра Лизель говорили о «хорошо замаскированном» агенте в лагере врага. Они знали, что Женевьева приехала в город. Им также было известно, что именно она спасалась бегством от толпы на Кёнигплац два дня тому назад. Очевидно, что ни один вампир не стал бы помогать Бланду и его шайке, однако у многих вампиров были живые рабы, любовники и человеческий скот. Тем, кто боялся солнечного света, требовалась охрана для склепов и гробов. Многие из обычных людей, должно быть, питали ненависть к своим кровожадным хозяевам.
Если верить мятежному поэту принцу Клозовски, встреченному Женевьевой в Тилее, профессор Брустеллин, отец революционного движения, уподоблял аристократов высокородным вампирам Сильвании. В метафорическом смысле они тоже пили кровь своих подданных. Были все основания предположить, что в случае переворота кровопийц-угнетателей настигли бы в их собственном логове те, кого они считали своими доверенными слугами. Если бы Женевьеве пришлось день за днем вывозить обескровленные тела крестьян, которых барон Вьетзак из Карак Варна бросил гнить, и получать при этом удары кнутом вместо благодарности, она тоже присоединилась бы к кампании Бланда.
Женевьева начала размышлять, не решит ли эти проблемы еще одна Война Нежити. Она позволила бы проредить ряды настоящих злодеев и научила бы остальных держать себя в руках. Затем вампирша осознала, что попала под влияние Бланда, начала думать, как он. Интересно, не владеет ли и жрец даром убеждения, некой врожденной способностью, сродни предвидению или воспламенению? Это объяснило бы и его быстрый взлет, и стремительное формирование группы фанатичных последователей.
Сидя на кровати, Женевьева прислушалась. Она слышала, как жрецы стирали, ходили в туалет, раздевались, ложились в постель, храпели. Когда все стихнет, она рискнет выбраться наружу.
К покоям Бланда была приставлена отборная охрана, которая по своим навыкам больше походила на брата Прайса, чем на Вилли и Вальтера. Общая оборонительная структура здания была хорошая. Конечно, она не удержала бы создание, которое могло превращаться в туман, но в целом свои функции выполняла. Охранная система, состоявшая из колокольчиков, выдала бы присутствие незваного гостя. Требовалась некоторая осторожность при перемещении, чтобы никого не переполошить. Женевьева была рада возможности применить свои ночные таланты.
Она решила воспользоваться случаем и разведать обстановку.
На противоположной стороне четырехугольного двора храма горела одна-единственная свеча. Многие драматические истории разворачивались, начиная с одной-единственной горящей свечи.
Женевьева подкралась поближе и заглянула в маленькую молельню.
Под чучелом ворона с распростертыми крылами, который, естественно, почитался как священная птица Морра, стоял алтарь, а над алтарем склонился жрец. Нет, неверно. Не жрец, а Лизель фон Сутин. И она не молилась, а нагнулась над столом, что-то чертя на куске пергамента длинным черным пером. Женщина еле слышно напевала что-то себе под нос, гудя на одной ноте. Ее губы были плотно сжаты, выражая решимость. Помощница Бланда сняла очки и непочтительно нацепила их на блестящий клюв ворона.
Женевьева расслабилась. Секретарь-глашатай едва ли заметила ее.
История, которую жрица рассказала на собрании, вызвала у Женевьевы сочувствие. У ее собственного отца, который умер много столетий назад, не было сыновей, которым он отдавал бы предпочтение перед дочерью. Однако он четко представлял себе, как подобает себя вести послушной девушке из хорошей семьи. Даже Шанданьяк подарил ей темный поцелуй, рассчитывая найти в ней преданную служанку на целую вечность, нечто среднее между любовницей и матерью. Перед тем как стать вампиром, Женевьева подумывала о религиозной стезе. Таков был традиционный путь дочерей мелких дворян, которые слишком часто «показывали характер» (читай: вели себя вызывающе), чтобы их можно было сбыть с рук, выдав замуж.
Лизель фон Сутин была самым умным человеком в Храме, но она снова угодила в ловушку. Ей приходилось трудиться как рабыне, бодрствовать, когда все другие спали в мягких постелях. И все это ради того, чтобы осуществить безумные мечты человека, который не был ей ни отцом, ни мужем.
Может, Лизель влюблена в Тио Бланда? «Дорогая жена и трое милых ребятишек» отца-настоятеля жили сейчас в деревне, поэтому он легко мог удовлетворить мимолетное влечение к своему почтительному секретарю-глашатаю. Но, как ни странно, Женевьева верила, что Бланд был слишком верен своим идеалам, чтобы воспользоваться ситуацией и завязать интрижку с женщиной во время нынешней кампании. Возможно, так оно было еще больнее — любить кого-то за его преданность другому человеку. Таких терзаний не пожелаешь и врагу.
Лизель обернулась и подняла свечу.
— Кто здесь? — прошептала она.
Женевьева заметила, что женщина потянулась к амулету, причем не к ворону Морра, а к голубю Шаллии.
— Сестра Дженни, — откликнулась Женевьева. — Я не могу уснуть.
Лизель облегченно вздохнула и уронила голубя.
— Я догадываюсь, как ты себя чувствуешь, — сказала она. — Я тоже не сплю. Уже не первый год. Разве что мне удается вздремнуть урывками. По ночам я работаю. Нужно так много успеть.
Женевьева вошла в молельню.
Сестра Лизель сняла очки с вороньего клюва и водрузила их на нос. Ее глаза сразу стали большими и плаксивыми.
— Ты и есть уличный боец Прайса?
— Я делаю то, что должна делать, — ответила Женевьева.
— Твой акцент исчез, как я слышу.
Ноготки Женевьевы заострились. Она спрятала кисти рук в рукава одеяния.
— Никогда не позволяй маске соскользнуть в присутствии мужчин, — посоветовала Лизель. — Никогда не показывай им, что ты не глупая девчонка. Бери пример с меня.
— Никто не считает вас глупой.
— Вот именно, и посмотри, до чего это меня довело. Что скажешь об этом?
Жрица подняла набросок. Клыкастая женская фигура наступала на сурового Тио Бланда, вооруженного серповидным ножом. Сестра Лизель подкрасила красными чернилами глаза к клыки вампира.
— Эта наш враг, — пояснила она. — Та самая Дьедонне.
Женевьева пригляделась, ища сходство.
— Я хотела бы, чтобы она пришла и все закончилось, — сказала Лизель.
— Она не подберется к отцу-настоятелю, — заявила Женевьева. — Только не в мое дежурство.
— Похвальная решимость, сестра. Но я хочу дать тебе совет, хотя он может тебя шокировать. Ты готова меня выслушать?
Женевьева кивнула.
— Когда вампирша атакует, а она непременно атакует… Если тебе придется выбирать между спасением жизни отца-настоятеля Бланда и своей жизни…
Женевьева попыталась заглянуть за стекла очков, как шиты, заслоняющих глаза Лизель фон Сутин.
— Спасай себя.
13
Детлефа прижали к стене Генрих и Хельга, два существа на одно лицо. Волосы Генриха были слишком длинными для мужчины, волосы Хельги — слишком короткими для женщины. Они носили одинаковые костюмы: бледно-голубые брюки, и камзол, на котором было вышито множество крохотных черепов. Вампиры не родились двойняшками, но они прожили вместе столь долго, что их кровь смешалась. В результате они стали выглядеть и думать одинаково, как старая супружеская пара, которая предельно сблизилась за столетия совместной жизни.
Один вампир обнюхал укусы на шее актера, а второй провел по его волосам длинными, покрытыми лаком ногтями. Детлеф заметил красные искры в их глазах.
— На нем знаки…
Искры вспыхивали поочередно во взоре то одного, то другого.
— Сегодня его кровь пили…
— Он собственность…
— …старшей госпожи…
В «Полумесяце» было немноголюдно, однако Детлефу хватило с избытком даже Хельги и Генриха. Актер почувствовал, что его ноги оторвались от земли, и его повесили на стену, как охотничий трофей. Двое вампиров продолжали изучать его, как он изучал бы лошадь перед покупкой.
— Сильное сердце…
— …но его пора расцвета миновала.
Изнутри трактир представлял собой комнату с низким сводчатым потолком. В помещении горело слишком мало фонарей, чтобы человек чувствовал себя комфортно. За стойкой бара — там, где когда-то работала Женевьева, — суетились узколицые женщины с острыми клыками. Над ними висели приспособления, состоявшие из кожаных ремней и стеклянных трубок. Из-за 17-го параграфа их предприятие переживало упадок, поэтому всего в трех из этих конструкций висели теплые тела. У каждого в крупную вену был вставлен закрывающийся кран, который позволял отмерять порции посетителям. Две «бочки» были толстыми свиньями, тогда как место третьей занимал болезненного вида молодой человек, которого связали и подвесили вниз головой. Его мягкие волосы свободно свисали, раскачиваясь, когда юноша шевелился из-за неудобной позы.
Детлеф знал, что в более спокойное время в «Полумесяце» не было отбоя от претендентов на роль «бочки». Некоторые из них мечтали стать вампирами и рассчитывали найти покровителя, который удостоит их темного поцелуя. Другие испытывали не совсем здоровое удовольствие, когда их связывали и пускали им кровь.
По словам Женевьевы, за последними нужно было следить особенно тщательно. Они приходили слишком часто и порой истекали кровью. Но что касается нынешней «бочки», не было похоже, чтобы она впала в экстаз, да и в любом случае никто из нее не пил.
— Здесь поцелуев столько…
— …что хватило бы всем нам.
— Хельга, Генрих! — прикрикнула на своих соплеменников леди Мелисса. — Заканчивайте представление. Отпустите господина Зирка, извинитесь, как подобает, и развлекайтесь друг с другом. Ваши шуточки больше никого не забавляют. Если вы не умеете встречать гостей с должным уважением, возвращайтесь в свой склеп и поразмыслите о своем поведении, скажем, годика полтора.
Вампиры осторожно поставили актера на пол. Они отряхнули его куртку там, где она прижималась к слегка влажной кирпичной кладке. Один из кровопийц ущипнул его за зад, но Детлеф не стал возмущаться.
— Мы уважаем старшую госпожу…
— …и окажем вам любезный прием.
— Эй вы, это звучит ужасно грубо. Должна ли я напомнить вам об обстоятельствах нашей последней встречи? Вы спасались от охотников за ведьмами. Некая великодушная дама из числа старших вампиров предоставила вам карету. В противном случае один из вас был бы обезглавлен. И вы знаете, сколь недолго протянул бы выживший.
Вампиры поклонились Мелиссе:
— Ты почетный гость, живой человек…
— …и мы рады приветствовать тебя в «Полумесяце».
— Так-то лучше. А теперь оставьте нас одних.
Хельга и Генрих попятились и скрылись в тени. Их бледные, слегка светящиеся лица, казалось, повисли в воздухе на мгновение, а потом растаяли, как свечи. Детлеф услышал, как его новые знакомые, крадучись, отступили.
— Некоторые из нас не могут примириться с невозможностью увидеть себя в зеркале и заходят слишком далеко, чтобы снова обзавестись отражением.
— Это хороший сюжет, Мисси.
— Ох, я так не думаю. Ты не мог бы написать что-нибудь веселое для разнообразия? Мне всегда нравился «Туманный фарс». Что случилось с твоими ранними комедийными пьесами?
— Мир больше не смешит меня.
— Жени за многое несет ответственность, если тебя интересует мое мнение. По моему глубокому убеждению, а у меня было время его обдумать, ни одно литературное произведение не может считаться воистину великим, если оно не содержит хотя бы одного смешного эпизода. Во всех трагедиях Таррадаша были клоуны.
Мелисса выглядела до смешного серьезной, читая ему лекцию в этом мавзолее.
— Ну вот, ты снова улыбаешься. Давай просто смешаемся с толпой, и ты предоставишь мне вести разговор.
Они прошли между пустыми столиками к бару.
В дальнем конце зала сидело пугало, завернутое в черный потрепанный саван, и понуро смотрело в бокал свиной крови, приправленной специями. Затем погребальный покров, скрывавший его лицо, распахнулся, и показался длинный язык-трубочка. Опустив хоботок в кровь, уродец начал шумно всасывать свой ужин.
— Ты здесь не для того, чтобы собирать сведения о Человеке-Комаре, — заметила Мелисса.
Детлеф молчаливо с ней согласился.
Вампирша постучала костяшками пальцев по стойке:
— Катя, обслужи меня, если нетрудно.
Одна из девушек подошла. Ее плоское миловидное личико покрывали мягкие шелковистые волоски. У нее были вертикальные зрачки и постоянные клыки.
— Леди Мелисса, чего изволите?
— Из кого у нас сегодня «особый»? — Мелисса указала большим пальцем на человеческую «бочку».
— Студент, изучающий темные искусства. Хочет поправить свое положение после проигранного пари. Мы бы рады предложить что-нибудь получше, но этот, по крайней мере, здоров. Наши дела идут плохо, поэтому выбирать не приходится. Девочки цедили его кровь весь вечер, и пока еще никто не упал замертво.
— Отлично, тогда мне бокал «особого».
— Сию минуту, — ответила Катя, подставляя кубок под шею студента и открывая краник.
«Бочка» содрогнулась, и красный поток хлынул в бокал, наполнив его до краев. Детлеф заметил ремешки вокруг головы юноши, которые удерживали кожаный кляп во рту. Несомненно, это было сделано, чтобы молодой человек не раздражал своими криками чувствительные уши клиентов.
— У нас зарезервировано место «бочки» для Тио Бланда, если он когда-нибудь найдет нашу дверь, — пошутила Катя. Когда она упомянула отца-настоятеля, ее кошачье лицо исказил звериный оскал. — На улице выстроится очередь, если мы внесем его имя в меню.
Детлеф подтолкнул Мелиссу локтем.
— Я забылась, — встрепенулась вампирша. — У вас есть что-нибудь для живых людей? Что они пьют? Чай, вино, молоко?
Катя скорчила гримасу, словно ей сделали непристойное предложение.
— Обычно мы не обслуживаем таких, как он, — заявила она, сознательно не глядя на Детлефа. — Но поскольку вы наш уважаемый клиент, я посмотрю, можем ли мы что-нибудь предложить.
Барменша окликнула свою помощницу, девушку с юным лицом и снежно-белыми волосами, чью лебединую шею украшала татуировка в виде голубой летучей мыши. Катя обратилась к ней на незнакомом Детлефу языке. Казалось, он состоял из кошачьего мяуканья. Помощница ответила без особого энтузиазма, но заторопилась прочь, ступая маленькими шажками. На ней была надета до неприличия узкая, стесняющая движения юбка, которая облегала ноги от бедра до лодыжки, а внизу распространялась во все стороны, как щупальца осьминога.
— Гела говорит, что где-то видела вино. Мы держим немного, чтобы заправлять бочки.
Мелисса заглянула в свой кубок.
— Это был долгий период засухи, — объявила она, приподняла бокал и опустошила его одним глотком.
Ее стремительные движения смазались. Губы вампирши окрасила кровь, а в глазах полыхнул огонь. Детлефу показалось, что сквозь плоть, внезапно ставшую прозрачной, проступил череп с драгоценными камнями, вставленными в глазницы. Затем старейшина вампиров тряхнула головой, отчего ее кудряшки заплясали, и сглотнула. Она снова выглядела как маленькая девочка.
— Вот, — недовольно буркнула Катя.
К Детлефу через стойку подъехала пыльная кружка со слабым вином. По пути напиток немного расплескался. Мелисса заказала еще одну порцию «особого».
— Два — мой предел, — сообщила она. — Мне нужно сохранить ясную голову.
Детлеф пригубил вино и решил не допивать. Оно превратилось в уксус много лет назад.
— Кто-то из здешних клиентов наверняка что-то знает, — сказала Мелисса. — Главное — правильно выбрать, кого спросить.
— Блестящее наблюдение, Мисси.
— Думаешь, ты нашел бы это место в одиночку, господин гений? Или совладал бы с близнецами-кровососами?
— Я признаю, что ты гораздо страшнее, чем я.
— И правильно.
Мелисса получила второй бокал, но не стала пить его залпом, а, прихлебывая понемногу, оглядела комнату.
— В последнее время не было необычных посетителей? — спросила она Катю.
Вампир-кошка пожала плечами:
— Большинство необычных держится далеко отсюда. Многие обычные покинули город. Некоторые ушли под землю.
— Она имеет в виду, что те, у кого есть склепы и могилы, отлеживаются в них, как следует наевшись напоследок. Они рассчитывают проспать лет семьдесят пять и проснуться в мире без Бланда и его парней. Это не такое уж глупое решение. Я сама погрузилась в сон на ложе из высушенных и спрессованных цветов, пока шла Война Нежити. Когда я проснулась, то обнаружила, что вокруг меня возвели гробницу, а группа бездомных гномов-рудокопов поклоняется мне, как спящей страдалице-принцессе. Каким-то образом они раздобыли прекрасного принца, который, по их разумению, должен был поцеловать меня и вернуть к жизни.
Мелисса сделала глоток.
— У этой истории счастливый конец? — спросил Детлеф.
— О да. В каком-то смысле. Я выпила кровь принца и сделала его своим потомком. Однако потом пришлось от него избавиться. Красная жажда превратила его в одержимого. Он убил милых маленьких гномов. И всех их животных. И многих других людей. Такое случается. В отличие от меня, многие вампиры не умеют контролировать жажду. Я многому научилась за долгие, долгие годы.
Вампирша допила второй бокал.
— Пожалуй, налей еще один, Катя, поскольку длительное время мне пришлось поститься. И сделай двойную порцию.
— Рада вам услужить, миледи.
На коже Мелиссы проступил румянец. Она сидела, скрестив ноги, на высоком стуле и по-прежнему куталась в меха, отчего ее лицо казалось миниатюрным.
— Спроси девушку, не слышала ли она чего-нибудь о Ибби Рыбнике, — предложил Детлеф.
— Я как раз собиралась это сделать, господин гений. Кто возглавляет это расследование, а? Не торопи меня. Вы, смертные, вечно спешите. Катя, ты его слышала. Что говорят об Ибрахиме Флюштвейге?
— Он был «рыбником», — сообщила Катя. — Его убили «крюки». Конец истории.
— Я так и думала.
— Вампиры не трогают «рыбников». Или «крюков», если на то пошло. Когда религиозные фанатики преследуют нас, чтобы стереть с лица земли, это одно. Но, если на нас ополчатся речные банды, дело примет куда более серьезный оборот. Тут и столетний сон не поможет. Нынешние бездельники расскажут своим детям и детям своих детей, и эта вражда растянется на многие поколения. Посмотрите на «крюков» и «рыбников». Они грызутся со времен Зигмара.
— А как же все эти плакаты, листовки, разговоры о том, что Тио Бланд не допустил превращения Ибби в вампира? Все это…
— Полная чушь, — отрезала Катя. — А теперь, с вашего позволения, я вас покину. Мне нужно налить порцию свиной крови. Человек-Комар закончил с аперитивом.
Барменша ушла. У нее была гибкая, по-кошачьи грациозная фигура, а задняя часть ее платья оттопыривалась, что наводило на мысль о хвосте. У Детлефа мелькнула мысль, можно ли поладить с этой красоткой и не слишком сильно оцарапаться.
— Главное — это гладить ее по шерсти.
Актер смутился, что его так легко разгадали.
— Мисси, — надменно фыркнул он, — я не понимаю, что ты имеешь в виду.
— Лжец.
— Ладно, я солгал.
— Я не скажу Жени, но только при условии, что ты напишешь обо мне. Что-нибудь легкое и очаровательное. Никаких сирот на снегу, никаких смертей глухой ночью. Только веселые события.
— Я попытаюсь.
Бросив взгляд на вход в виде арки, расположенный на противоположной стороне трактира, Детлеф заметил пару черных башмаков на лестнице. Новичка впустили. За черными ботинками показался черный плащ, а затем землисто-бледное лицо.
— Ага, — протянул Детлеф. — Так я и знал.
Он сразу узнал нового клиента. По крайней мере, парень изобразил смущение, когда его уличили в обмане.
— Это же сильванский рабочий сцены Алвдноф Ранаштик! Или я должен расшифровать анаграмму и сказать… Влад фон Карштайн?
Разоблаченный фон Карштайн взмахнул плащом, стремясь отгородиться от правды.
— Не говори глупостей, господин гений, — пробормотала Мелисса. — Он не вампир.
— Тогда что он делает здесь?
Мелисса скорчила гримасу, как очень пьяный человек, который хочет казаться трезвым, и обдумала вопрос.
— Понятия не имею. Давай спросим его. Алвдноф Рашкинет, или как тебя там, иди сюда и подвергнись допросу с пристрастием. Ну, давай, пошевеливайся, рабочий сцены.
Она начала икать, чего Детлеф никогда не замечал за вампирами.
Не пытаясь что-либо отрицать, Ранаштик пробрался к ним. Его длинный плащ топорщился, и поэтому рабочий сцены казался горбуном.
Мелисса стукнула кулачком по столу. Она не могла задержать дыхание, поскольку не дышала, однако каким-то образом ей удалось избавиться от икоты.
— Наверное, в крови этого студента что-то было, — предположила вампирша. — Скорее всего, он тайно жует «ведьмин корень». Я устала, господин гений. Обними меня.
Она наклонилась, едва не свалившись со стула, и прижалась к актеру. Детлеф проворно подхватил ее на руки, как ребенка, и погладил по спине. Девочка опустила голову на его плечо и пробормотала, что хочет спать.
Ранаштик не знал, что и думать.
Хельга и Генрих заметили, что Мелисса выбыла из борьбы, и подкрались ближе, заинтересованно наблюдая за происходящим.
— Значит, ты не вампир? — спросил Детлеф.
— Я никогда не говорил ничего подобного, — заметил сильванец.
— Но твое имя?
— В этом ты прав. Я Влад фон Карштайн. Граф Влад фон Карштайн, строго говоря. Пятнадцатый обладатель этого титула. Только я предпочел от него отказаться.
Детлеф взмахнул свободной рукой, а другой крепче прижал Мелиссу к себе.
— И ты хочешь, чтобы мы тебя не подозревали! — сказал он.
— А как бы вы себя чувствовали, если бы вас звали как знаменитого злодея? Знаете, каково это — быть прямым потомком самого злобного существа, когда-либо жившего в Известном Мире? Того самого, который едва не уничтожил этот город, да и всю Империю. Если бы тебя назвали «Вечный Дракенфелс» при рождении, ты бы не сменил имя при первой возможности?
В его словах была логика.
— Но что ты делаешь в трактире вампиров?
— Семейные обязательства, которые не доставляют мне особой радости. Будучи графом фон Карштайном, я должен опасаться не только преследований со стороны таких, как Тио Бланд. Проблема в том, что все вампиры хотят обратить меня в себе подобного и поставить во главе войска, которое развяжет священную войну против живых. Именно поэтому я покинул Сильванию. Я пришел в это заведение, где собирается нежить Альтдорфа, чтобы объявить об отказе от всех притязаний на роль лидера среди вампиров.
Я просто хочу жить своей жизнью. Мне нравится работать в театре. Я репетировал свой номер и надеюсь, на следующем вечере «открытой сцены» ты позволить мне выступить.
Только теперь Детлеф заметил, что у Ранаштика нет клыков.
— Что за номер? — спросил он.
Ранаштик эффектным жестом отбросил плащ и продемонстрировал куклу — миниатюрную копию его самого. Игрушка крепилась к руке сильванца, как близнец-паразит. Деревянная голова с треугольничком волос на лбу и острой козлиной бородкой венчала тряпичное тело, наряженное в парадный костюм детского размера. Одеяние дополняли плащ и лакированные ботинки.
— Чревовещание, — прошамкала кукла, широко разевая рот.
— Это Влад, — пояснил Ранаштик от своего имени.
— Да, я лад, — откликнулась кукла. Она говорила с преувеличенным сильванским акцентом. — Я кловожадный вампил. Почему вампил пелешел дологу? Потому, что он любит кловь кулочек? Ха-ха-ха. У меня миллион шуток. Одна лучше длугой [5].
Ранаштик широко улыбнулся, как актер в конце выступления.
— Что скажете, господин Зирк? — Нетерпеливо спросил он.
— Пока сыровато, Ранаштик.
— Подайте мне покал клови! — завопил Влад.
Детлеф понял, что видела Женевьева в тёмной гримерной. Репетицию Ранаштика. Она посмеется, когда узнает.
Прикорнув на плече актера, Мелисса пробубнила, что представление было ужасным, но влюбленный в театр рабочий сцены ее не услышал.
— Что значит «сыловато»? — гневно спросил Влад-кукла.
— Это значит, что мы должны больше репетировать. Придумывать более интересные шутки.
— Вздол! Откуда ему знать? Пожалуй, я высосу его кловь!
— О нет, и думать не смей, Влад. — Ранаштик сердито встряхнул куклу. — Примите мои извинения, господин Зирк…
— Долой людей!
— Иногда его заносит. Он очень темпераментный. Как и все вампиры.
Ранаштик зажал кукле рот ладонью, заглушив дальнейшие протесты. Влад яростно вертел головой.
Они были полной противоположностью Хельге и Генриху. Два человека в одном теле, а не один — в двух.
Чудно.
Детлеф усадил Мелиссу на стул и растолкал ее. Девочка проснулась, оскалив клыки и сверкнув красными глазами.
— У меня начинается ужасная головная боль, — заявила она.
— Я знаю, каково это.
Хельга и Генрих проскользнули к барной стойке. Они стояли по бокам от Ранаштика. Их руки обшаривали его карманы, а языки трепетали рядом с лицом сильванца.
— Свежая кровь…
— …благородная кровь.
— Он из рода фон Карштайнов, — предупредила Мелисса. — Лучше оставьте его в покое. Его родственникам может не понравиться, если вы полакомитесь им.
Близнецы разозлились.
— Неужели у каждой коровы, которая заходит сюда…
— …есть патрон или защитник?
— Как досадно…
— …и обидно!
— Можете укусить маленького, — сказала Мелисса.
Детлеф не понимал, что она имела в виду, пока Хельга или Генрих — трудно определить, кто именно, — не бросилась на Влада, впившись клыками в дерево.
— Не порань мне запястье, — поморщился Ранаштик. Физиономия близнеца, который не кусал куклу, скривилась так же, как и того, который опробовал крепость своих зубов на деревяшке. Зашипев, Хельга и Генрих удалились.
Ранаштик снял Влада с руки и осмотрел белую манжету.
На его коже не было ни единой царапины.
— Следовательно, ты даже не заинтересованная сторона? — уточнил Детлеф.
— Я бы так не сказал. Я не хочу быть вампиром, но остаюсь графом фон Карштайном. Я сознаю, что последователи Бланда не будут вникать в такие тонкости, когда начнут мстить за убийство отца-настоятеля. Мне наверняка вобьют кол в сердце, как если бы я был бароном Вьетзаком.
— Ты знаешь о заговоре? — ошеломленно спросила Мелисса.
— О да. Об этом только и говорят за кулисами. Керреф слышал эту новость от Антонии, которой сказала костюмерша Евы, которая…
Детлеф подумал, что желание Мелиссы исполнилось и он снова играет фарс.
— И конечно, — продолжал Ранаштик, — все случится сегодня ночью. Она сейчас должна быть в храме. Будем надеяться, что убивать людей у нее получается не так хорошо, как все остальное.
— Ты знаешь, кого Вьетзак нанял, чтобы убить Бланда? — осведомился Детлеф.
Ранаштик кивнул:
— А вы нет?
14
— Что это было? — спросила Женевьева.
— Я ничего не слышала, — ответила Лизель фон Сутин чуть более поспешно, чем следовало.
Вампирша забыла, что ей не полагается иметь сверхострый слух, как у летучей мыши. Никаких явных признаков для тревоги не было. Она уловила лишь негромкий шум, похожий на сдавленный стон. Но может, ей почудилось.
— Думаю, мне следует проверить отца-настоятеля.
— Его охраняет ночная стража.
Сестра Лизель комкала свой рукав. Женщина была встревожена, почти испугана.
Ночные способности Женевьевы обострились. Ей пришлось напрячь верхнюю губу, чтобы прикрыть удлинившиеся зубы.
— Никому не станет хуже, если я проверю.
Неохотно, как показалось Женевьеве, секретарь-глашатай позволила ей уйти. Девушка пересекла квадратный дворик, направляясь к апартаментам Бланда. Лизель поколебалась мгновение, затем пошла следом за ней. Шаги сестры гулко разносились в тишине. Вампирша махнула ей, призывая не шуметь.
Женевьева нырнула под полог и сразу поняла, что случилось что-то плохое.
На первом посту караульные неуклюже распростерлись на полу.
Запах свежей крови ударил Женевьеве в ноздри, как «пыль демона». Ее ночное зрение обострилось. Она увидела алые пятна на глотках стражников. Кровь, толчками вытекающая из двойных ран на горле, скапливалась в складках их одеяний. Нечто подкралось к этим двоим и атаковало со скоростью змеи.
Или вампира.
Нападавший застиг охранников в тот момент, когда они подкрепляли силы едой. Куски хлеба и сыра валялись вокруг, залитые кровью, — огромным количеством крови! Из разбитых кружек расплескался крепкий чай с молоком. От обилия запахов у Женевьевы защипало глаза, что мешало ей сосредоточиться. Кровь, чай, молоко, сыр. И еще какой-то неприятный растительный аромат.
— Шаллия милосердная! — воскликнула Лизель, едва не рухнув на тела. — Они…
— Нет, но будут, если не остановить кровотечение.
Подавляя красную жажду, пульсирующую в звериной части ее мозга, Женевьева осмотрела раны жрецов и проверила их сердцебиение.
— На них напал вампир? — спросила Лизель. — Похоже на то, верно?
Сестра Лизель пережила потрясение, которое грозило перерасти в панику. Она требовала внимания Женевьевы, тогда как вампирше нужно было идти по следу.
— Оставайтесь здесь! — приказала девушка. — И прижмите что-нибудь к месту укуса. Что угодно, лишь бы остановить кровь.
— Не уходи, — взмолилась Лизель. — Дженни, пожалуйста!
— Я должна.
Женевьева толкнула дверь. В покои Бланда можно было попасть только через двери в конце коридора. Впереди должны быть еще двое охранников.
Двери были открыты, и караульные, истекая кровью, лежали на полу.
Аромат трав стал более явным. Женевьева даже запнулась.
Затем она бесшумно помчалась по коридору.
Посреди ковра, лежащего в комнате Бланда, горел небольшой костер, который вспыхнул из-за упавшей лампы. Багровые блики плясали на низком расписном потолке, украшенном изображением Морра, распределявшего награды и наказания в загробном мире.
Женевьева застала убийцу за работой.
Светловолосая женщина держала отца-настоятеля Бланда в вампирском объятии, уложив его себе на колени и заставив откинуться назад. Одетый лишь в ночную рубашку и колпак, жрец был в сознании, но застыл от ужаса. Его выпученные глаза часто моргали, а неизменная улыбка превратилась в гримасу.
По его шее струилась кровь.
— Остановись, — сказала Женевьева.
Убийца подняла окровавленное лицо и посмотрела на девушку.
Можно было подумать, что внезапно к ней вернулась способность отражаться в зеркале. Женевьева увидела саму себя. Вернее, кошмарное подобие того, какой она бывала в свои худшие моменты. Маска, освещенная колышащимися языками пламени, красные горящие глаза, когти длиной в палец, кровь, запекшаяся в волосах.
— Кто осмелился побеспокоить вампиршу Женевьеву, когда она утоляет жажду?
Голос был ее собственный, но шел извне. Ослепленная огнем и одурманенная запахом крови, Женевьева пыталась понять, кто это создание. Не могла ли какая-то часть ее личности обрести физическое воплощение и самостоятельно отправиться на охоту? Затем пришло озарение.
— Я действительно так выгляжу со стороны?
Убийца узнала ее.
— Ты?! — потрясенно вскричала она.
— Как неудобно получилось, — усмехнулась Женевьева.
Злодейка бросила отца-настоятеля, голова которого оказалась угрожающе близко к языкам пламени. Бланд трясся, следовательно он был еще жив.
— Ну почему же, — возразила убийца, которая была выше Женевьевы ростом, да и руки ее были длиннее. — Вампир Женевьева убивает Тио Бланда, затем ее хватают и казнят на месте преступления.
— Так ты действительно думаешь, что можешь стать мной, Ева?
— Я играла тебя годами, — ответила Ева Савиньен. — Критики говорят, мне эта роль удавалась гораздо лучше, чем тебе. В том, что касается Женевьевы Дьедонне, ты любитель.
Женевьева столкнулась сама с собой. Клыки и когти были фальшивкой. Волосы оказались париком. Только кровь была реальной.
— Сколько Вьетзак заплатил тебе? Тебя, несомненно, устроила бы роль королевской любовницы?
— Вьетзак? Он к этому не имеет отношения, сестра.
— Ты мне не сестра.
Женевьева прыгнула к Еве, но споткнулась о Бланда, из-за которого ковер на скользком каменном полу собрался в складки. Ева отскочила в сторону с проворством, почти не уступающим проворству вампира. Давным-давно актрисой овладела некая сила, которая звалась Анимусом, — нечто восставшее из руин крепости Дракенфелс, чтобы отомстить. В конце концов Анимус покинул тело своего хозяина, но его воздействие не прошло бесследно.
Удар настиг ее из темноты. Казалось, ей на затылок обрушилась булава.
Трудно было поверить, что она сражается со смертной женщиной.
Женевьева поднялась с пола и перелетела через комнату. Она ударилась о шкаф со старыми книгами, которые посыпались на нее со сломанных полок. Тяжелая деревянная доска ударила ее по голове, как молот. Вампирша раскинула руки, стараясь удержаться на ногах, и ее заострившиеся когти вонзились в книжные страницы. В чистые страницы. Книги во внушительном переплете были пустыми внутри. Это кое-что говорило о характере их хозяина. И все же она обязана сделать все возможное, чтобы спасти этого человека.
— Он не скажет тебе спасибо, — промурлыкала Ева, внезапно оказавшаяся перед ней. — Тио Бланд будет по-прежнему ненавидеть тебя. Я лишь вскрыла вену на его горле. Тебя, должно быть, мучит жажда. Столько крови расплескалось вокруг, а тебе ничего не перепало. Ты должна ненавидеть его, Женевьева. Я не вампир, но я его ненавижу. Я помогу тебе сбежать. Ты заслужишь уважение. Твои соплеменники сочтут тебя героиней. Ты можешь стать новой Каттариной…
— Одной было достаточно, лицедейка.
Женевьева вскинула руку и раскрытой ладонью обхватила подбородок актрисы. Один из клыков убийцы сломался. Глаза Евы расширились, и женщина едва не задохнулась. Когда она выплюнула обломок, оказалось, что это обточенная куриная кость.
Когти Евы — полые насадки из серебра и стали с загнутыми остриями — метнулись к лицу Женевьевы. Их кончики лишь оцарапали кожу вампирши, но ужасная черная боль хлестанула по щеке, проникая до самой кости.
От второго удара Женевьева уклонилась.
Зайдя противнице за спину, она ухватила Еву за шею и сорвала с актрисы парик.
Ева тоже вцепилась в парик Женевьевы и сорвала его вместе с изрядной долей живых волос, поскольку фальшивая шевелюра была надежно закреплена на голове вампирши.
Каждая из женщин сжимала то, что раньше было прической соперницы.
Огонь перекинулся на упавшие книги. Пламя взметнулось вверх. Бланд пытался встать на четвереньки, но руки и ноги не держали его. По его шее текла кровь от ненастоящих укусов.
Порвав парик Женевьевы, Ева бросила клочки на пол. Актриса умела пользоваться своими острыми коготками. И она предусмотрительно распорядилась добавить в сплав серебро.
— Я вырву тебе сердце, госпожа кровопийца.
— Сначала доберись до него.
Стиль «богомола» оставлял открытыми бока. Слишком легко проскользнуть под рукой и достичь сердца. Женевьева поняла, что ей придется драться в манере кулачных бойцов, упражнявшихся в гимнастическом зале Арне: локти прижаты к ребрам, прямые удары наносятся преимущественно в голову и живот.
Она прокляла высокий рост Евы, дающий ей несколько дюймов преимущества по длине рук.
Женевьева провела атаку, целя Еве в голову. Она использовала комбинацию «левой-правой-левой» — удар сбоку и два прямых удара, — которую Прайс применил в бою с ней. Ева уклонилась от первого удара, но пропустила два других. Ее левый глаз заплыл и кровоточил, скула была сломана. Женевьева отступила назад и крутанулась вокруг своей оси, приподняв одну ногу, распрямив колено и вытянув носок. Ее башмак угодил в развороченную рану на щеке самозванки.
Ева громко вскрикнула.
— Не пора ли раскланяться и закончить спектакль, дублерша? — предложила вампирша.
Ева оправилась быстрее, чем того можно было ожидать, и вцепилась противнице в бок, захватив мягкие ткани под ребрами.
Четыре раскаленные иглы проткнули одежду Женевьевы и вонзились в ее тело. Девушка открыла рот, но подавила крик.
Второй рукой Ева схватила вампиршу за плечо. Шип на большом пальце впился Женевьеве в шею. Пульсирующая боль распространилась от предплечья до уха. Ее глаза затуманились. Лицо Евы превратилось в размытую полумаску ненависти. Актриса крепко держала Женевьеву, сдавливая ее бок. Однако настоящим орудием пытки была колючка в шее, которая терзала плоть; разрывала вены и сухожилия, царапала челюстную кость.
Это было невыносимо.
— После того как я сыграла тебя в первый раз, — доверительно сообщила Ева, — в возобновленной постановке «Предательства Освальда», Детлеф спал со мной. Когда все закончится, я пойду к нему. Я его выпотрошу, а обвинят тебя. Ты останешься в памяти людей чудовищем.
Женевьева крепко ухватила коготь, застрявший в ее шее. Серебро обожгло ее ладонь, но эта боль ничего не значила по сравнению с остальными муками. Вытащив острие, вампирша яростно скрутила металлическую насадку. Большой палец Евы с хрустом сломался.
Затем лоб Женевьевы врезался сопернице в переносицу.
Хрящ не выдержал, и у актрисы из носа брызнула кровь. Кровавые брызги попали Женевьеве в рот, и она ощутила вкус Евы. Он был практически пресным.
Ева инстинктивно закрыла лицо ладонями.
Женевьева обрела свободу, хотя два фальшивых когтя застряли в ее боку, обжигая плоть, как раскаленные добела наконечники стрел. Стиснув зубы, Женевьева быстрым движением выдернула железки и бросила их на пол.
Смертельно испугавшись за свою внешность, Ева прижимала руки к разбитому носу. Кровь текла между ее пальцами.
Комната пылала.
Перекинув Бланда через плечо, Женевьева выбралась в коридор.
Она снова почувствовала аромат какого-то растения.
Между тем Лизель вытащила наружу тела жрецов, охранявших внутреннюю дверь. Теперь она стояла в конце коридора, а вокруг нее лежали без сознания четверо окровавленных мужчин.
— Будите брата Прайса! — закричала Женевьева. Лизель, казалось, окаменела от ужаса.
Женевьева усадила Бланда рядом с караульными. Его раны были неглубокими, однако ночная рубашка горела. Почти рассеянно Лизель затушила пламя.
— Зовите Прайса, — повторила Женевьева.
Этот запах! Она его узнала. Молотые лепестки сонной розы, которые обычно добавляли в чай. Стражников опоили до появления Евы. У злодейки был союзник в Храме Морра.
— Лизель, — заговорила Женевьева. — Это важно. Угроза еще не миновала. Приди в себя.
— Все должно было произойти по-другому, — бормотала Лизель. — Я велела тебе спасаться.
— Со мной все в порядке. И с ним тоже все будет хорошо. Но мы должны действовать…
В апартаментах Бланда прогремел взрыв, и по стене побежала трещина. Полуобернувшись, Женевьева увидела, как из дверей комнаты выскочило существо, охваченное пламенем. Вся в огне, Ева побежала по коридору. Она кричала и размахивала руками.
Женевьева ударила ее в грудь, сбив с ног.
Вампирша пыталась погасить огонь. Помимо всех прочих соображений она хотела, чтобы актриса-убийца выжила и объяснила свои мотивы. Однако стоило сбить пламя в одном месте, как оно разгоралось в другом. Лицо Евы почернело, за исключением ее глаз и зубов. Женщина сопротивлялась и царапалась, хотя потеряла свои металлические когти.
Одежда Женевьевы тоже начала тлеть.
Конечно, вампиры боялись огня не столь сильно, как серебра, но большой костер убил бы ее.
Верхняя балка треснула и обвалилась вместе с частью потолка. Сломанная перекладина отскочила и вонзилась в сердце Евы острым концом, прекратив ее конвульсии.
Актриса умерла как вампир.
Женевьева едва успела выскочить из разрушающегося коридора.
Лизель изо всех сил пыталась оттащить пятерых тяжелых, неподвижных мужчин подальше от опасности.
Тем временем в храме все пришло в движение.
Здесь были брат Прайс и отец Нок. И другие братья и сестры, кто в одежде, кто в ночном белье. Обрушение коридора помешало пожару распространиться дальше покоев Бланда.
Женевьева слышала, как Прайс приказал Вилли и Вальтеру построить всех в линию от храма до насоса на конюшне и передавать по цепочке ведра с водой, чтобы потушить пламя. Нок и некоторые другие служители Морра занялись спасением ценной утвари. Кто-то заботливо окатил Женевьеву водой, промочив ее балахон и потушив огонь, которого она не заметила.
Храмовый лекарь осмотрел стражников и отца-настоятеля.
— Их укусили, — сообщил он.
Все посмотрели на Женевьеву. Ее руки, распухшие и потерявшие чувствительность из-за серебра, потянулись к волосам. Из прически еще торчали шпильки, удерживающие парик. Остатки здорового сельского загара смыла вода.
— Сестра Дженни, — промолвил Прайс, — у тебя появились клыки.
15
— Дамы и господа, прошу прощения, — послышался громкий голос. — Я Детлеф Зирк, гений.
Естественно, его обращение привлекло внимание. Как и положено хорошему вступлению. Мелисса удостоила актера аплодисментами.
В центральном дворике Храма Морра было дымно и шумно. Окровавленные тела без сознания лежали рядком, а над ними суетились храмовый лекарь и несколько сестер-сиделок. Жрец, больше напоминающий борца, — Детлеф узнал Лупо Прайса, которого видел во время его эпического поединка с Хагедорном лет десять назад, — прижал Женевьеву к полу. Похоже, вампирша снова пребывала в жалком и измученном состоянии. Несколько мужчин держали ее за руки и за ноги.
— Это леди Женевьева Дьедонне, моя невеста. Она под защитой моего меча. Я призываю вас во имя Империи и уважения к приличиям отпустить ее. Если вы не последуете моему совету, я буду вынужден изрубить вас на кусочки.
Актер слегка поклонился и взмахнул мечом, поймав лезвием свет фонаря.
На сцену выбежал новый персонаж — жрец, сжимающий деревянную колотушку и короткий острый кол. Увидев обнаженный клинок Детлефа, он замедлил шаг, а потом и вовсе остановился, так и не передав приспособление для убийства вампиров брату Прайсу.
— Что означает это вторжение? — строго спросила жрица в очках.
Детлеф сразу определил, что она здесь — одно из главных действующих лиц. Он даже припомнил ее имя: сестра Лизель фон Сутин.
— Спасательная экспедиция, — ответил актер.
— И вы привели с собой ребенка.
Мелисса улыбнулась, показав клыки.
— О! — только и вымолвила сестра. — Вот какого ребенка.
Пока карета мчала их от улицы Ста Трактиров до Храма Морра, Детлеф убеждал леди Мелиссу не соваться вместе с ним в логово истребителей вампиров. На что девочка возразила, что не намерена пропустить веселье и за свою долгую жизнь побывала в гораздо худших местах. Видя, что ее доводы не убедили актера, она начала повторять слово в слово все, что он говорил, пронзительным детским голосом, который действовал бедняге на нервы. В конце концов, Детлеф сдался и пожелал ей не лопнуть от самодовольства.
— Убийцу нужно предать смерти! — заявил Прайс.
— Женевьева не убийца! — провозгласил Детлеф. — Ее оклеветала женщина по имени Ева Савиньен, которая явилась сюда, приняв чужой облик.
— Эта тварь проникла сюда в чужом облике.
Женевьева попыталась сесть. Несколько ран на ее теле кровоточило. Сперва она горела, потом ее тушили водой. На ее белой коже виднелись пятна, похожие на раздувшиеся укусы насекомых. Остатки грима растеклись.
— Ты не смеешь называть мою внучку «тварью»! — рассердилась Мелисса.
Девочка-вампир пересекла двор и встала перед братьями, удерживающими Женевьеву. Топнув ножкой, она потребовала:
— Отпустите ее, вы, грубияны.
Жрецы спасовали перед силой личности и отступили.
— Женевьева — героиня! — объявила Мелисса. — Она спасла вашего ужасного отца-настоятеля. Надеюсь, это послужит вам уроком. Живая женщина пришла убить Тио Бланда, а бездушный вампир спас его жизнь.
Усталая и благодарная Женевьева обхватила своими длинными руками тоненькую шейку Мелиссы.
— Ах, дитя, — сказала древняя вампирша, — ты испортишь меха. Как ты умудрилась так испачкаться?
— Примите мои извинения, госпожа старейшина, — прошептала Женевьева.
Крепче обняв свою темную бабушку, девушка уткнулась лицом в пышный мех.
Прайс посмотрел туда, где лежали раненые, ожидая указаний Бланда. Отец-настоятель был жив, но потерял сознание. Его шея была перевязана, лицо побледнело. Тогда борец перевел взгляд на старшую из жриц:
— Сестра Лизель?
Женщина колебалась.
— Вампиры вторглись в нашу обитель, — наконец заговорила она. — Вместе со своим рабом-человеком. Им всем следует забить кол в сердце.
Женевьева подняла голову. Она устремила горящий взгляд на Лизель.
— Но, Лизель…
Детлеф уловил поток противоречивых эмоций. Внутреннюю обстановку в этом храме понять было непросто.
— Самозванка, предательница, убийца! — заявила Лизель, указывая на Женевьеву.
Женевьева отстранилась от Мелиссы и встала на ноги.
— Нет, — возразила она, — предательница здесь не я. У наемного убийцы действительно был помощник в храме, но это не я. Лизель, ты взываешь к Шаллии, а не к Морру. Ты очень умная женщина, таким мир редко воздает по заслугам. Я не думаю, что ты столь недалекий человек, чтобы разделять предубеждение Тио Бланда против вампиров. Но ты увидела возможность для продвижения. После его смерти кем бы ты стала? Хранительницей его памяти? Ты претворяла бы в жизнь его мечты, установив здесь полный контроль? Придумала бы себе титул, вроде «матери-настоятельницы» или «высшей жрицы»? Уже сейчас все оглядываются на тебя, ожидая приказаний. За последние месяцы это вошло у них в привычку. Ты готова всех нас убить и возобновить заговор с бароном Вьетзаком? Развязать новую Войну Нежити, чтобы вы оба могли прославиться?
Многие устремили вопросительный взгляд на женщину.
— Дженни, — сказала жрица, — я возлагала на тебя большие надежды.
— Дженни не существует. Это лишь маска. Аналогично никакой Лизель на самом деле не было.
— Брат Прайс, убей кровопийцу. Немедленно.
Борец посмотрел на сестру Лизель и пожал плечами, не сдвинувшись с места.
— Пока отец-настоятель болен, я беру бразды правления в свои руки, — объявил отец Нок, престарелый жрец. — Сестра не может устанавливать порядки в храме. Даже самый младший брат-послушник занимает более высокое положение, чем старшая жрица.
Пожилая женщина в балахоне одобрительно кивнула. Сестра Лизель кипела от злости.
— Убийство, пусть даже убийство вампира, — это покушение на власть Великого Морра, — продолжал Нок, сотворив святое знамение. — Он один решает, когда забрать душу. Пора положить конец богохульству.
— Как скажете, отец Нок, — откликнулся Прайс.
Расстроенная сестра Лизель размышляла. Наконец она опустилась на колени рядом с Бландом и начала его трясти:
— Очнитесь, отец-настоятель, в храме вампиры!
— Оставь его! — потребовал отец Нок.
— Он умирает, — сказал целитель. — Ему уже не поможешь.
— Вы видите? — спросила Лизель. — Они чудовища.
Детлеф так и не убрал меч в ножны. Возможно, ему еще представится шанс сразиться за Женевьеву.
Брат, сжимавший кол и молот, поднял свои инструменты, готовый пустить их в ход.
Бланд открыл глаза. Его губы по-прежнему улыбались. Видимо, это вошло у него в привычку. Он выглядел как привидение.
Отец Нок пробормотал заключительные слова ритуала и обрызгал отца-настоятеля благовонной водой. Детлефу показалось, что он проделал это с неким мрачным удовольствием.
— Они убили тебя, — сказала Лизель Бланду.
— Я всегда был готов к этому, — прошептал отец-настоятель. — Готов пасть в числе первых — вернее, умереть — в этой схватке, поскольку моя кончина послужит началом великих дел. Ныне начинается последняя Война Нежити, которая должна завершиться окончательным истреблением — вернее, уничтожением — вампирской заразы с лица земли…
Столь далеко продвинуться и потерпеть поражение! Детлеф сам прикончил бы Бланда, только, казалось, именно этого и добивался новоявленный мученик. Рьяный истребитель вампиров постучал молотком по колу и устремил взгляд на грудь Женевьевы.
— Какая глупость, — фыркнула Мелисса. — Вы, коновалы, прочь с моей дороги.
Храмовый лекарь сделал шаг назад. Лизель с ненавистью посмотрела на Мелиссу:
— Не подпускайте ее близко.
Брат Прайс крепко взял сестру Лизель за плечи.
Мелисса опустилась на четвереньки и подползла к Бланду. Пристроившись у него на коленях, она погладила перевязанную шею. Жрец благосклонно улыбнулся ей, пока не увидел ее маленькие, изящные клыки. Отец-настоятель отпрянул и закатил глаза.
— Кровопийца, — выдохнул он.
— Тише, глупый человек, — сказала вампирша.
Она поднесла запястье ко рту я вонзила в него зубы, как в яблоко, прокусив себе вену.
Хлынул алый поток. Мелисса прижала рану к губам Бланда, и ее кровь потекла к нему в рот. Глаза отца-настоятеля расширились и покраснели от вливания. Мелисса зубами содрала бинты и погрузила клыки в багровые отметины на его шее.
Все ее тело содрогалось, пока она жадно всасывала кровь Бланда, а он глотал ее кровь. Так зарождались маленькие кровопийцы.
Прошло некоторое время.
Когда взаимное кормление закончилось, Мелисса отпустила отца-настоятеля и встала на ноги. Она немного шаталась, потеряв столько же крови, сколько выпила. Женевьева поддержала свою прародительницу.
— Он мертв! — воскликнул храмовый лекарь, положив руку на сердце Бланда.
— Это ненадолго, — успокоила его Мелисса. — Дайте ему отлежаться и приведите козу или какую-нибудь другую скотину. Когда он очнется, он будет очень, очень голоден.
— И, вероятно, изменит свои воззрения на вампиров, — предположила Женевьева.
16
Женевьева пыталась разузнать, что случилось с Лизель фон Сутин. По словам отца-настоятеля Нока, сестра отправилась в Северные Пустоши, посвятив себя исполнению простых обязанностей, вроде приготовления пищи и уборки, в ордене аскетов, которые поклялись никогда не поднимать взгляда на женщин и тем более не вступать с ними в разговоры. Женевьева так и не смогла определить, что она думает о Лизель. В ее ушах звучало гордое заявление отца Нока: «Даже самый младший брат-послушник занимает более высокое положение, чем старшая жрица». Оставалось только надеяться, что, будучи вампиром, она доживет до того времени, когда все изменится и в Храме Морра, и в человеческом мире. Даже анархисты-брустеллиниты, подобно принцу Клозовски, желавшие свергнуть королей и вельмож и уравнять крестьян в правах с их прежними господами, воспринимали женщин как нечто среднее между рабыней, проституткой и многострадальной матерью.
Храм Морра не выступал ни с какими сообщениями о ее новом темном брате. Возможно, потому, что ответственность за распространение новостей лежала на службе секретаря-глашатая, которая ныне прекратила свое существование. «Бульвар-пресс» утверждала, что расходы на жертвенных козлов в храме возросли в десять раз, а послушники, участвующие в ночных богослужениях, носили серебряные воротники. «Дорогая жена и трое милых детишек» Тио Бланда, загостившиеся в провинции, не планировали возвращаться в город в этом сезоне.
Кампания против вампиров полностью развалилась. Под руководством Нока и его сторонников, принадлежавших к Старому Храму, культ Морра провозгласил новую кампанию, которая называлась «Возвращение к истокам». Жрецы вернулись к своим старым добрым обязанностям и погребальным ритуалам. 17-й параграф, по молчаливому соглашению, вычеркнули из «Санитарного билля».
Скидки в «Полумесяце» продолжались неделю. Леди Мелиссе с тех пор никогда не приходилось платить за свой «особый» напиток.
Театр Варгра Бреугеля искал новую ведущую актрису. Неожиданный успех Ранаштика и Влада, комичного чревовещателя и его куклы-вампира, означал, что народ будет валом валить на эстрадные представления, пока в театре идут пробы на главную роль в «Женевьеве и Вукотиче». Женевьева подозревала, что Детлеф намеревается снова предложить ей сыграть саму себя, и поспешно подтвердила свое решение навсегда оставить сцену.
Никто не был арестован в связи с убийством Ибби Рыбника, однако сержант Мюнх заявил, что в деле наметился прогресс. Ежемесячное число «крюков», утонувших в порту, примерно совпадало с числом «рыбников», убитых крюком в темных переулках.
Гораздо больше Мюнха беспокоили «комариные убийства» — серия ужасных смертей среди преступников со связями, недавно выкупивших себя из крепости Мундсен, но столкнувшихся с необычным инструментом правосудия, который высасывал всю плоть из-под кожи через крохотную дырочку над сердцем. Ходили слухи, что Грязный Харальд Кляйндест и его постоянная напарница провидица Розана занялись этим делом, имеющим отношение к тайному сговору, охватывающему как самые дешевые публичные дома из округа Портовых Отбросов, так и благоуханные заведения на Императорском ряду.
Барон Вьетзак действительно умер. Кровопийцу проткнули колом из боярышника, обезглавили серебряным лезвием и сожгли на освященном огне, а его пепел развеяли по ветру при ярком свете дня. Кто-то рассказал членам Общества царевича Павла, как проникнуть в замок барона по тайным переходам, о которых забыли тысячу лет назад. Мелисса утверждала, что ничего не знает об этом.
Выяснилось, что Ева Савиньен годами неплохо зарабатывала на стороне, совершая заказные убийства во время перерывов «на отдых». Впрочем, ее доходы от убийств не могли сравниться с доходами, полученными в качестве звезды сцены. Это наводило на мысль, что на ее характер наложило отпечаток старое происшествие с Анимусом. История о двойной жизни актрисы, пересказанная в духе «Зикхилла и Хайды», всплыла в «Бульвар-пресс». Тело, которое нашли на месте пожара в храме, невозможно было опознать, поэтому многие поклонники Евы надеялись, что она просто сбежала.
А Женевьева осталась. В театре, в городе.
Она не помнила точно, когда и как это случилось, но, кажется, они с Детлефом обручились. Конечно, от традиционных серебряных колец пришлось отказаться, но золотые кольца были ничуть не хуже.
Проснувшись в полночь после дневного отдыха на диване, который по ее настоянию установили в кабинете, Женевьева увидела, что Детлеф сидит за столом и водит пером по пергаменту при свете свечи. Он работал над вторым циклом сонетов. Актер сбросил вес, и черты его лица обрели четкость. Когда он писал, его сосредоточенности мог позавидовать прилежный ученик.
Женевьева наблюдала за своим возлюбленным несколько минут, прежде чем он обратил на нее внимание. Но, увидев, что она проснулась, Детлеф улыбнулся, отложил перо и промокнул чернила.
— Сегодня, — сказал он, — ты это сможешь прочитать.
Женевьева давно сгорала от нетерпения.
Она стремительно пересекла комнату, уселась к Детлефу на колени и жадно схватила бумагу. В первое мгновение она испытала разочарование, обнаружив, что это не стихотворение. Актер сочинял объявление об их бракосочетании, чтобы отправить его в «Шпилер».
Церемонию было решено провести на сцене. Архиликтор Храма Зигмара должен был освятить клятвы новобрачных, а Гонорио, отец-настоятель ордена Вечной Ночи и Утешения, зачитать пожелания удачи и долгой жизни. Мелисса полностью завладела вниманием костюмера Керрефа, внося все новые усовершенствования в фасон своего платья, которое она планировала надеть в качестве подружки невесты. Принц Люйтпольд невыразимо расстроился из-за исчезновения Евы Савиньен, но нашел неожиданное утешение в экзотических танцах Антонии Марсиллах и согласился представлять на свадьбе Императорский Дом. Он намеревался стать официальным покровителем Театра памяти Варгра Бреугеля, что делало дальнейшую цензуру произведений Детлефа Зирка маловероятной, не говоря уже о щелчке по носу старомодным чудакам из Императорского Театра Таррадаша. Прием по случаю бракосочетания должен был состояться в «Полумесяце». В честь торжественного события хозяева трактира обещали впустить живых людей наравне с нежитью и пополнить свой погреб качественными винами. Поговаривали, что в город были специально доставлены невинные подростки с гор, выросшие на свежей говядине и чистейшей родниковой воде, которым отводилась роль «особого» коктейля в праздничный вечер. Женевьева предупредила Поппу Фрица и Гуглиэльмо Пентангели, чтобы они ни под каким предлогом не поручали Трем Болванчикам организацию холостяцкой вечеринки для Детлефа, но сомневалась, что ее пожелания примут во внимание.
Вампирша вполголоса прочла объявление и одобрила его.
— Мисси говорит, что я слишком часто сочиняю трагические концовки, — сказал Детлеф. — Давай ради разнообразия будем жить долго и счастливо.
— Стоит попробовать, — согласилась Женевьева.
Детлеф обнажил шею для поцелуя.
Стивен Сэвил Фон Карштайны
Холодный поцелуй смерти (не переведено)
Не переведено.
Наследие
Пролог Смерть и дева
Замок Дракенхоф. Зима, 1797
Старик умирал скверной смертью, и ни лекарь со всем своим мастерством, ни жрец со своей верой не могли сделать ничего, чтобы предотвратить это. Тем не менее, они взбивали отсыревшие от пота подушки, благодаря которым старик мог хотя бы полусидеть, и суетились подобно базарным торговкам, мечась по комнате с огарками и занавесками, стараясь не подпустить к постели тени и сквозняки, — но все же в покоях стоял пронзительный холод. Аккуратно уложенные в камине, где полагается реветь жаркому пламени, поленья и растопка оставались нетронутыми. Вместо очага двое мужчин разожгли курильницу, дым которой отгонял дурные мысли, и принялись возносить молитвы всемилостивому Зигмару. Но все это было совершенно ни к чему. Отто ван Драк умирал. Они знали это, и, хуже того, это знал он. Вот почему они были с ним; они пришли, чтобы нести вахту у постели умирающего.
Его нижняя губа вяло отвисла, и нитка слюны свесилась на подбородок. Отто вытер ее тыльной стороной ладони. Кисть его сплошь покрывали желтовато-коричневые печеночные бляшки. Старость уничтожала графа с ужасающей быстротой. За тридцать дней Отто одряхлел на тридцать лет. Все жизненные силы, поддерживавшие этого человека, покинули его за несколько коротких недель, оставив лишь шелуху человеческого обличья. Кости выпирали из-под натянувшейся землистой кожи. В смерти графа Сильвании не было никакого достоинства.
Смерть, понял он, наконец, великий уравнитель. Она не питает уважения к происхождению и благородству кровей, и его собственная унизительная кончина тоже пренебрегает всем этим. Неделю назад он утратил контроль над мышцами лица, а его язык так распух, что с трудом шевелился, рождая едва разборчивые звуки. Большинство слов, которые ему удавалось выдавить, звучали как невнятный пьяный лепет.
Для человека, подобного Отто ван Драку, это, возможно, являлось самым оскорбительным в умирании. Не для него чистая смерть на поле боя в бешеной кровавой схватке, не для него сияющая слава ухода в сражении. Нет, смерть с ее мрачным чувством юмора припасла для него только унижения. Его дочери приходилось мыть отца и помогать ему облегчаться, пока он потел, дрожал и из последних сил проклинал богов, обрекших его на это.
Он знал, что происходит. Органы в его теле сдавали один за другим. Он даже дышал лишь благодаря немыслимому напряжению силы воли. Он не был готов умереть. Отто был своеволен: он хотел заставить их ждать. Его упрямство доигрывало последний акт трагедии.
Его дочь Изабелла нагнулась над постелью и влажным полотенцем вытерла пот с горящего в лихорадке отцовского лба.
— Тише, папа, — успокаивающе проворковала она, видя, что он пытается что-то сказать.
Отчаяние исказило лицо графа, неприкрытая ненависть полыхнула в глазах. Он смотрел на своего брата Леопольда, ссутулившегося в роскошном кресле, обитом малиновым бархатом. Тот выглядел крайне раздраженным всей этой бессмысленной суетой. Хоть они и были братьями, но братская любовь никогда не связывала их. Мать девушки всегда утверждала, что глаза — это врата души. Изабелле глаза отца казались гипнотизирующими. В них бурлили такие напряженные эмоции и чувства. Ничто не могло укрыться от них. Эти глаза были так выразительны. И сейчас, всматриваясь в зрачки отца, она видела всю глубину его страданий. Старика мучила его унизительная смерть, но скоро все будет кончено.
— Уже недолго, — эхом ее мыслей прошептал лекарь жрецу.
Он, сложившись чуть ли не вдвое, склонился над своим кофром с пилками и скальпелями и принялся рыться в нем, пока не отыскал кувшинчика с жирными пиявками.
— Возможно, это принесет ему некоторое облегчение, — сказал жрец, когда лекарь откупорил сосуд и погрузил в него руку.
Перемешав пиявок, он извлек одну и приложил ее к синей вене на шее Отто.
— Пиявки? — Голос Изабеллы ван Драк дрогнул от нескрываемого отвращения. — Это действительно необходимо?
— Кровопускание полезно для сердца, — заверил ее лекарь. — Чем меньше ему надо качать крови, тем меньше нагрузка и тем дольше оно будет биться. Поверьте, госпожа, мои красавицы подарят вашему отцу еще много, много времени, если мы дадим им делать их работу.
Судя по выражению лица молодой женщины, она отнеслась к этим словам скептически, но не остановила лекаря, пристроившего еще шесть кровопийц к телу ее отца.
— Все… говорят обо мне… точно я… ушел… Я… еще… не мертв… — прохрипел Отто ван Драк.
И словно в доказательство, вслед за последним словом, сорвавшимся с его губ, разразился жестоким кашлем. Безрезультатно попытался он прихлопнуть сосущих его пиявок.
— Лежи спокойно, папа.
Изабелла вытерла отхарканную отцом слизь.
— Будь я… проклят… если… сдамся…без… борьбы. — Отто с трудом складывал звуки в слова. Разочарование было слишком велико для него.
Леопольд оторвался от кресла и пересек комнату. Он шепнул что-то на ухо лекарю, и тот кивнул. Леопольд подошел к окну и оперся ладонями о подоконник, чувствуя подушечками пальцев шероховатость деревянной панели. Он прислушивался к тяжелому дыханию старика, и ногти его впились в мягкую древесину.
Зазубренная стрела молнии осветила комнату, бросив искривленные тени на тех, кто находился в ней. Мгновение спустя зарокотал гром, и по толстым стенам замка Дракенхоф пробежал трепет. Леопольд едва сдержал самодовольную ухмылку. Дождь стегнул по стеклу, распался на капли и побежал ручейками слез по отражению человека. Он злорадно хмыкнул. Уж что-что, а плакать он не собирается.
— Ты все равно будешь проклят, старый ты козел. Уверен, ты еще не подох только потому, что дико боишься того, что поджидает тебя на той стороне. Ну как, правильно, а, братец ты мой? Боишься несчастных душ, которые ты с таким удовольствием предал смерти. Ты слышишь их, не так ли, Отто? Ты слышишь, как они зовут тебя. Ты знаешь, чего они ждут. Представляешь, что они сделают с тобой, когда, наконец, получат шанс отомстить? Ох… ну что за восхитительная мыслишка.
Глаза Отто сверкнули бессильным гневом.
— Давай, Отто. Прояви хоть немного чувства собственного достоинства в свои последние часы. Как граф Сильвании обещаю тебе сделать все, что в моих силах, чтобы осквернить память о тебе.
— Пошел… вон!
— Что? И пропустить твой последний вздох, брат мой? О нет, ни за какие пряности Аравии. Да, дорогой Отто, ты всегда был неисправимым лжецом и мошенником. Непорядочность — одна из немногих твоих подкупающих черт, а возможно, и единственная. Так что, скажу тебе, я не удивлюсь, если окажется, что все это было лишь грандиозным розыгрышем. Я не желаю быть посмешищем из-за тебя, братец. Нет-нет, если бы пришлось, я бы выдавил из тебя жизнь собственными голыми руками, и я не покину этой комнаты, пока не удостоверюсь, что ты надежно и истинно мертв. Ничего личного, ты же понимаешь, но я выйду отсюда графом Сильвании, а ты оставишь эти покои только в гробу, и никак иначе. Уверен, на моем месте ты сделал бы то же самое.
— Ты будешь… проклят…
— О да, вполне возможно. Но я, похоже, пересеку этот мост много позже тебя. А теперь будь хорошим мальчиком и умри.
— Подлец…
— И снова вполне возможно, но я не могу не размышлять над тем, что бы подумал отец, если бы видел тебя. Не хочу показаться невежливым, но ты гадок, Отто. Умирание тебе явно не к лицу. Впрочем, оно почти не изменило тебя. Ладно, довольно о твоих ошибках. Ты по-прежнему слишком скуп, даже чтобы разжечь чертов камин в собственной спальне, так что мы вынуждены мерзнуть, дожидаясь, когда же ты, наконец, отбросишь копыта.
— Будь ты… проклят… ты… и твои дети… пусть… сгниют… в адских… ямах. Никогда ты… не станешь… графом. — Пальцы Отто вцепились в мятые простыни, кожа на костяшках стала белее савана. — Никогда!
Снова ударила молния, озарив синеватым светом искаженное яростью лицо Отто ван Драка. Близнецы-зигзаги врезались в землю где-то на горной тропе между замком и городом Дракенхоф. Хлынул ливень, побежавший по стеклу освинцованного окна. Еще одна зазубренная молния расколола грозовую черноту. Взвыл ветер. Грохнули о стену деревянные ставни.
— Вот уж не знаю, что бы ты мог сделать в связи с этим, — заметил Леопольд. — Это фиктивное замужество, которое ты так легко устроил для Изабеллы с коротышкой Клинсманом, — это же смешно. Не стану утверждать, что удивился, когда мальчишка бросился вниз головой с крыши благотворительной лечебницы. Впрочем, все хорошо, что хорошо кончается, а, братец?
Присев на край постели старика, Изабелла промокнула кровавую слюну, забрызгавшую подбородок отца. И снова внимание ее переключилось на дядю.
Она знала его всю свою жизнь. Некогда она боготворила землю, по которой он ступал, но, повзрослев, девушка поняла, что брат отца не человек, а червяк.
— Полагаю, я не имею права вмешиваться в обсуждение данного вопроса?
Одну неприятную секунду Леопольд изучал свою племянницу, отводившую от лица прядь длинных темных волос. Она была по-своему красива: бледная, тонкокостная. Эта обманчивая комбинация придавала девушке очарование хрупкой утонченности, хотя на самом деле она унаследовала скверный характер ван Драков и, когда на нее накатывало, могла быть хитра и увертлива, точно ласка.
— Боюсь, что нет, дорогая. Возможно, в других обстоятельствах… но я не законник. По чистой случайности ты родилась женщиной. За неимением сыновей род твоего отца прерывается, и начнется мой, как самого старшего из оставшихся в живых мужчин. А твой брак пришел к такому… безвременному финалу… Но чему быть, того не миновать. Нельзя бороться с традициями, в конце концов, они становятся традициями не зря. — Леопольд погрузился в размышления, как будто ему только что пришла в голову некая идея. Затем он повернулся к жрецу: — Скажи, брат Гутман, как великодушный Зигмар относится к союзу близких родственников — допустим, дяди с племянницей? Я ведь по натуре добряк, меня можно убедить принести эту жертву, чтобы успокоить разум моего брата Мы ведь не хотим, чтобы единственная ценность, которую он ухитрился сотворить, оказалась вынуждена продавать себя на панели, не так ли?
— Зигмар осуждает подобное, — ответил пожилой жрец, даже не взглянув на Леопольда.
В воздухе над головой Отто священник начертал знак молота Зигмара.
— Что ж, ладно. Ну, я хотя бы попытался, дорогая. — Леопольд похотливо подмигнул девушке.
— Будь так добр, выбирай слова, дядюшка, — холодно произнесла Изабелла. — Это все еще мой дом, и ты в нем в одиночестве, поскольку тут достаточно слуг и стражников, оставшихся верными моему отцу, а значит, и мне.
— Оскорбленная женщина и все такое, а? Ну конечно, дорогая. Угрозы пусты. Ты же знаешь, я люблю тебя, как собственную плоть и кровь, и не вынес бы вида твоих страданий.
— Ты бы повернулся спиной, чтобы не смотреть, — закончила за него Изабелла.
— Проклятье, девочка, да ты с характером, отдаю тебе должное. Настоящая ван Драк. Сердцем и душой.
— Ненавижу… это. Не хочу… умирать.
Пиявки на горле и висках Отто ван Драка пульсировали, насыщаясь. За несколько минут, прошедших с того момента, как лекарь посадил их на кожу своего пациента, они раздулись почти втрое, но продолжали жадно сосать кровь умирающего графа.
— Жаль, но у тебя нет выбора, старик. Сперва ты подохнешь, потом отправишься к Морру, и, уверен, владыка Нижнего мира с наслаждением станет обдирать твою душу слой за слоем. После прожитой тобой жизни я и представить себе не могу, сколько нашему другу-жрецу надо пресмыкаться и хныкать, чтобы помочь тебе избежать предстоящего. Скажи-ка, брат Гутман, что говорит твой бог по этому поводу? — поинтересовался Леопольд у сгорбившегося жреца Зигмара.
Священник, к которому обратились напрямую, определенно чувствовал себя неловко.
— Лишь раскаявшейся душе можно отпустить грехи, лишь исповедовавшегося можно очистить от пятен тьмы, — ответил жрец.
Изабелла помогла пожилому священнослужителю опуститься на колени у постели Отто.
— Слышишь, братец, что говорит глашатай воли самого благодетельного Зигмара? Ты проклят.
— Готов ли ты облегчить душу, сбросить с нее тяжесть грехов перед встречей с Морром? — спросил Виктор Гутман у Отто, не обращая внимания на злорадство Леопольда.
— Убирайся… от меня… священник. — Отто плюнул комком густой слизи в лицо жреца. Мокрота прилипла к скуле старика прямо под глазом и соскользнула в серую тень щетины. Хилый жрец смахнул плевок дрожащей рукой. — Мне… не в чем… раскаиваться. Не трать… зря… сил… ни своих… ни моих. — Отто обуял приступ ярости, он стал выхаркивать бессмысленный поток нечленораздельных слов и проклятий.
— Пожалуйста, папа, — мягко увещевала отца Изабелла.
Но бесполезно — старик не собирался очищать душу.
— Ох, это чудесно, Отто. Поистине чудесно, — ухмыльнулся Леопольд. — Как ты думаешь, у меня еще есть время вызвать жрецов Шальи и Ульрика, чтобы ты мог отвергнуть и их богов тоже, а? Или еще кого-нибудь, кого ты предпочитаешь оскорбить?
Новый зигзаг молнии расщепил тьму. Гроза усиливалась. Ставни стучали о каменную кладку стен, теряя отколовшиеся щепки. Ветер выл в водосточных трубах, пронзительные стоны рвались из оскаленных пастей потрепанных стихиями горгулий, которые охраняли четыре угла высокой башни.
— Каждое горькое слово, которое ты выбулькиваешь, Отто, конечно же, вздор, но какой дивный вздор. Брось все это. Твое пыхтение, должно быть, жутко утомительно. Я тоже уже устал от него.
Смех застрял у него в горле.
Три ударивших одно за другим копья молний на миг превратили черную ночь в ясный день. Гроза ворвалась во двор замка. Деревья гнулись, кланяясь урагану. Голые ветви трещали, едва не ломаясь. Гром рокотал в холмах, тяжелые звуки ворочались, сливаясь друг с другом, напоминая оглушительный хор боевых барабанов орков.
Мурашки побежали по спине Леопольда, дрожь пробрала его до мозга костей. Позади него жрец убеждал Отто исповедаться в грехах.
— Бессмысленно, — сказал Леопольд, с улыбкой поворачиваясь к усердствующему священнику. Руки старика тряслись, с лица его сбежали все краски. — Если он начнет, то не успеет дойти и до своей юношеской поры, как Морр заберет его. Наш Отто был очень плохим мальчиком.
— Морр… заберет… тебя. — Отто, охваченный очередным приступом кашля, слабо выругался. Его вырвало кровью. Брат Гутман взял у Изабеллы полотенце и принялся было вытирать красные хлопья мокроты, но Отто с неожиданной силой отдернул голову. — Убирайся… от меня… жрец… не желаю… чтобы ты… прикасался… ко мне.
Истощенный порывом старик тяжело откинулся на подушки.
Словно отброшенный силой выплеснувшейся на него ненависти Отто, жрец отступил на шаг, рука его слабо трепыхнулась, потянувшись к Изабелле за поддержкой, но тут колени старика подогнулись, он пошатнулся и рухнул. Висок и плечо священника врезались в край прикроватного столика с тошнотворным хлюпаньем отбиваемого сырого бифштекса.
Меллин, лекарь ван Драка, поспешно кинулся к упавшему жрецу.
— Жив, — сообщил он, нащупав слабый пульс на шее брата Гутмана. — Хотя едва-едва.
Молния вспорола багрово-черную небесную ткань, будто заплывшую гигантским кровоподтеком, и беспрестанный стук полновесных дождевых капель внезапно прекратился.
Хрупкого жреца скрутили жестокие судороги, тело его неистово задергалось, словно притягивая к себе все грозовое электричество. А потом старик вытянулся и застыл, точно труп.
В последовавшей за этим гробовой тишине раздался одинокий резкий стук, и дверь открылась.
В проеме стоял испуганный слуга со смиренно опущенной головой. Мимо него, не дожидаясь официального представления, протиснулся неотразимо привлекательный мужчина. Незнакомец был выше Леопольда на целую голову, если не больше, — ему пришлось слегка пригнуться, чтобы войти в спальню. В руке он сжимал трость с серебряным набалдашником. Рукоять палки была изготовлена в форме омерзительной волчьей морды, скалящей зубы в лютом рычании. Темный плащ пришельца выглядел еще чернее на плечах, где он промок от дождя и воды, капающей с полей шляпы.
— Благородный Влад фон Карштайн, м-милорд, — промямлил слуга.
Взмахом руки прибывший отпустил лакея, который с видимым облегчением поспешно удалился.
Шум дождя вновь обрушился на покои, нарушив тишину, воцарившуюся в самом центре бури.
Гость приблизился к постели. Его сапоги оставляли мокрые отпечатки на холодном деревянном полу. Леопольд смотрел на них, пытаясь понять, откуда появился этот человек.
— Прямо из грозы, — побормотал он, качая головой.
— Смиренно приветствую вас, граф ван Драк. — Человек говорил с необычайно сильным акцентом; очевидно, он был иностранцем.
«Возможно, из Кислева или с еще более дальнего востока», — подумал Леопольд.
— И вас, прекрасная леди, — продолжил незнакомец, поворачиваясь к Изабелле. — Прекрасная и очаровательная. Бледная роза, растущая меж этих колючих шипов.
Ее лицо вспыхнуло от этого незамысловатого комплимента. Девушка улыбнулась уголком рта и присела в реверансе, не отрывая глаз от мужчины. Какие у него были глаза! Они светились звериной мощью, их переполняли невыразимые страсти. Она чувствовала, как его взгляд пожирает ее, и охотно отдавалась этому ощущению. Этот человек обладал силой и явно был не прочь пользоваться ею. Лицо его расплылось в медленной хищной улыбке. Изабеллу тянуло к пришельцу. Чувство было едва уловимо, но непреодолимо. Девушка сделала шаг к нему.
— Перестань пялиться, женщина, это неприлично, — прорычал Леопольд. — И вы, сэр, — обратился он к чужаку. — Спасибо, что пришли, но я уверен, вы видите, что вторглись в весьма интимный момент. Мой брат быстро сдает, а поскольку умирают лишь однажды, мы хотели бы разделить его последние минуты в тесном семейном кругу — убежден, вы это понимаете. Если вы соблаговолите подождать, пока… э… немного подождать, я буду счастлив встретиться с вами в одной из приемных и обсудить дело, с которым вы пришли к графу.
Он указал на дверь, но, вместо того чтобы уйти, пришелец снял свои белые перчатки, стягивая их палец за пальцем, взял руку Изабеллы, поднес ее к губам и приник к белой коже долгим поцелуем, игнорируя трескотню Леопольда, конвульсии жреца и онемевшую фигуру лекаря, — все это явно не интересовало его.
— Я Влад, старший в семье фон Карштайн… — обратился гость к умирающему графу, не обращая внимания на указующий перст Леопольда.
— Я не знаю такого семейства, — несколько раздраженно перебил его Леопольд.
— Я и не ожидал этого от вас, — невозмутимо парировал незнакомец. Он взирал на Леопольда совершенно равнодушно, как смотрят от нечего делать на муху, угодившую в кувшин с медом и тонущую в густой липкой сладости. — Но я веду свой род со времен, предшествующих эпохе ван Хала, с основания Империи и ранее, чего никак нельзя сказать о большинстве нынешних знатных семейств, не так ли? Истинное благородство крови передается по наследству, это не подделка, заработанная военными грабежами, согласитесь.
Влад расстегнул пряжку своего дорожного плаща и кинул тяжелую ткань на спинку малинового кресла. Трость с волчьей головой он прислонил к подлокотнику, положил белые перчатки на оскаленные серебряные клыки, а мокрую шляпу водрузил на перчатки. Его черные как вороново крыло волосы были собраны в косицу, спускающуюся до середины спины. В этом человеке чувствовалась надменная самоуверенность, тревожившая Леопольда. Он двигался с грацией хищника, крадущегося за чуткой добычей, но при этом никто не стал бы отрицать, что он обладает определенной притягательностью.
— Поистине так, — согласился Леопольд. — Но что же, скажите на милость, привело вас к нам в столь бурную ночь? Не задолжал ли мой брат вам тридцать сребреников, или, возможно, он велел казнить вашу нареченную, поддавшись одной из своих дурацких прихотей? Позвольте мне вас заверить: как новый граф, я приложу все усилия, чтобы выплатить вам любые долги нашего семейства. Это самое меньшее, что я могу сделать.
— У меня дело к графу, а не к его лакею.
— Не понимаю, что…
— А вам и не нужно что-либо понимать, сэр. Я просто оказался по соседству, направляясь на свадьбу близкого друга, и подумал, что будет правильно засвидетельствовать свое почтение нынешнему графу ван Драку и предложить ему свои услуги — любые, какие он может счесть подходящими для себя.
Лежащий в постели Отто злобно хмыкнул. Смешок перешел в очередной жестокий приступ кашля.
— Женись… — Глаза Отто вспыхнули мстительным весельем. — Да, — злобно прошипел умирающий граф. — Да… да.
— Абсурд! Я не потерплю подобной ерунды! — Леопольд фыркнул, кровь прилила к его щекам с такой силой, что под кожей прорисовалась сеточка лопнувших сосудов. — Через несколько часов я буду графом, а ты будешь выпотрошен, четвертован, и твоя голова очутится на пике еще до рассвета, слышишь, старый дурак?
Отто выдавил нечто среднее между кашлем и смехом.
Лежащего на полу жреца охватил второй, еще более яростный приступ конвульсий. Лекарь пытался удержать его, не давая бьющемуся в припадке старику откусить и проглотить собственный язык.
— Клянусь… адом… ты… сдохнешь… первым! — выплюнул старый граф. То, что еще осталось от прежнего Отго ван Драка, бросало противнику последний вызов.
— Сэр, — Влад опустился на колени у кровати, — если на то будет ваша воля, я к вашим услугам, как ответ на ваши молитвы; я буду несказанно счастлив принять руку вашей дочери Изабеллы и назвать ее своей женой, и вы еще при жизни своей увидите нас обвенчанными.
— Нет! — Леопольд схватил Влада за плечо. Колени жреца стучали о пол аккомпанементом к вспышке Леопольда.
— Прошу прощения, — тихо сказал Влад, а затем, поднявшись, развернулся одним неуловимо-плавным движением. Его рука с головокружительной скоростью метнулась вперед и сомкнулась на горле Леопольда ван Драка
— Ты раздражаешь меня, коротышка! — рявкнул Влад, приподняв Леопольда, так что носки его сапог заскребли пол.
Теперь они были лицом к лицу. Леопольд слабо трепыхался, пытаясь оторвать от себя пальцы Влада, безжалостно стискивающие его глотку и выдавливающие из него жизнь. Леопольд не мог втянуть в себя ни глотка воздуха. Он лягался и царапал руку Влада, но хватка фон Карштайна не ослабевала.
А потом, почти небрежно, Влад отшвырнул его в сторону.
Леопольд шлепнулся на пол, ловя разинутым ртом воздух.
— Итак, священник у нас, кажется, есть. Можешь вернуть его к жизни? — обратился Влад фон Карштайн к лекарю. — Тогда мы приступили бы к церемонии. Держу пари, графу ван Драку осталось немного, и позор падет на наши головы, если мы лишим его радости увидеть свадьбу его любимой дочери, не так ли?
Меллин кивнул, но не сдвинулся с места. Он смотрел на пытающегося подняться Леопольда.
— Ну! — произнес Влад. Слово, слетевшее с его губ, было не громче шепота, но оно словно бы само по себе обладало властью.
Лекарь нащупал свою сумку и перевернул ее, рассыпав содержимое по полу. Стоя на четвереньках, он принялся рыться в мешанине, пока не нашел маленький пузырек с вяжущим бальзамом. Встряхнув склянку, лекарь смазал снадобьем верхнюю губу брата Гутмана. Жрец Зигмара содрогнулся, залопотал что-то, брызгая слюной, и замахал руками, шлепая себя по губам. Очнувшись и увидев Влада, престарелый священник отпрянул и инстинктивно начертал в воздухе между собой и пришельцем знак молота Зигмара.
— Мы нуждаемся в твоих услугах, жрец, — проговорил Влад бархатным голосом, окутывая мягкими словами старика, лаской вынуждая его выполнить приказ. — Прежде чем уйти, граф увидит свадьбу своей дочери.
— Ты не можешь так поступить со мной! Я не допущу! Это мое право по рождению! Сильвания, замок — это все мое! — бушевал Леопольд. Чтобы встать, ему понадобилось опереться на стену.
— Отнюдь, милостивый государь. Граф может делать все — все — что пожелает. Он сам себе закон. Если он попросит меня голыми руками вырвать из твоей груди сердце и скормить его псам — что ж… — Он вытянул руки ладонями вверх, затем перевернул их, словно изучая. — Дельце может оказаться трудным, но если граф пожелает, поверь мне, оно будет исполнено.
Он повернулся к Изабелле:
— А вы, миледи? По обычаю невеста в определенный момент действа говорит «да».
— Со смертью моего отца он, — Изабелла ткнула пальцем в сторону съежившегося Леопольда, — наследует его имущество, его замок, титул: все, что по праву должно принадлежать мне. Всю свою жизнь я просуществовала в тени мужчин семейства ван Драк. У меня не было своей жизни. Я играла роль покорной дочери. Мной владели — а теперь мой отец умирает, и я жажду свободы. Я жажду ее так отчаянно, что почти ощущаю ее вкус, и с тобой я, возможно, наконец обрету ее. Так что дай мне то, что я хочу, и я отдамся тебе всецело, телом и душой.
— И что же это?
Она повернулась к своему отцу, покоящемуся на смертном одре, и увидела на его лице злобное удовлетворение. Девушка улыбнулась:
— Все. Но сперва, в знак верности… Утренний дар — кажется, так это называется. От жениха невесте, как доказательство его любви.
— Чушь! — крикнул Леопольд ломким от напряжения голосом.
— Все что угодно, — сказал Влад, не обращая на него внимания. — Если в моей власти это дать, ты это получишь.
Она снова улыбнулась — и словно сбросила этим простым выражением довольства все годы покорности. Девушка притянула мужчину к себе и прошептала что-то ему на ухо, а он нежно поцеловал ее в щеку.
— Как пожелаешь, — произнес Влад.
Он повернулся к багровому от злости Леопольду:
— Я честный человек, Леопольд ван Драк. Я не хочу, чтобы ты страдал чрезмерно, так что у меня есть к тебе предложение. Я дам тебе время все взвесить. Пяти минут будет вполне достаточно. Подумай об этом, пока жрец готовится к церемонии, а моя будущая жена устраивает поудобнее своего отца, и потом, только потом, по прошествии пяти полноценных минут, если ты сможешь посмотреть мне в глаза и сказать, что действительно хочешь, чтобы я отступился, что ж, тогда я подчинюсь твоей воле.
— Ты серьезно? — недоверчиво спросил Леопольд. Он не ожидал, что чужак так легко пойдет на попятный.
— Я всегда серьезен. Что это за мужчина, если в его словах нет чести? Я дал тебе слово. Так ты согласен с моим предложением?
Глаза Леопольда встретились со сверкающими холодом глазами Влада, и несостоявшийся наследник невольно попятился под напором изливающейся из них убийственной ненависти. Он пятился, пока не почувствовал, что край подоконника врезается ему в крестец.
— Да, — ответил он, осознавая, что позволил заманить себя в ловушку.
— Хорошо, — ровным голосом проговорил Влад фон Карштайн. Четырьмя быстрыми шагами он пересек комнату. Одной рукой он взял Леопольда за загривок, а другую, точно таран, вонзил в его грудь, расколов ребра. Пальцы его сомкнулись на сердце уже мертвого человека. Одним свирепым рывком он выдернул плотный комок мышц и выбросил труп в окно. Криков не последовало.
Держа в руке сердце мертвеца, Влад перегнулся через подоконник. Вдалеке сверкнула молния. Глаз бури миновал Дракенхоф и двигался прочь. В тусклом грозовом зареве Влад различил распростершееся на плоской крыше тремя этажами ниже тело Леопольда с непристойно раскинутыми и вывернутыми руками и ногами.
Изабелла тоже подошла к разбитому окну. Пальцы девушки встретились с пальцами жениха, скользкими от крови ее дяди. Если бы не кровь, жест этот можно было бы ошибочно принять за глубоко интимный. Но нет, он давал понять, какая тьма кроется в душе молодой женщины: взяв руку мужчины, она заявляла о своих правах на него и его жизнь, предложенную ей, точно так же, как он заявлял о своих правах на нее и на власть, предоставленную ее наследством.
Власть.
— Это дар тебе, — сказал он, протягивая ей сердце.
— Выброси его. Теперь, когда оно перестало биться, оно мне не нужно, — ответила она и потянула его прочь от окна.
Где-то в ночи завыл волк. Его горестный вой звучал в унисон с погребальной песней дождя и ветра.
— Он кажется таким… одиноким.
— Он потерял свою пару. Волки — среди тех немногих зверей, которые выбирают себе спутника на всю жизнь. Теперь он не узнает другой любви. Он обречен на одиночество.
Изабелла вздрогнула и притянула Влада к себе.
— Не будем больше говорить об одиночестве.
Встав на цыпочки, она поцеловала мужчину, пообещавшего дать ей все, чего пожелает ее сердце.
Глава 1 Охота на демонов
Пограничный город Сильвании. Ранняя весна, 2009
Земля была лишена жизни. Не стрекотали кузнечики, не квакали лягушки, не пели птицы, даже ветер не шептал в листве деревьев. Стояла неестественная тишина. Злоба, подумал Джон Скеллан, заразила здесь все. Злоба проникла в каждую песчинку, вгрызлась в саму почву, пропитав ее на целый дюйм ядом разложения. Деревья, все еще голые, несмотря на наступление времени весеннего расцвета, сгнили до самой сердцевины. Озирая сухие, точно кости скелета, сучья над головой, Скеллан заметил одинокое пустое гнездо. Судя по распутанным непогодами прутьям, оно пустовало уже давно. Имя поразившей все вокруг болезни было — духовная язва. Земля была пропитана кровью, жестокостью и отчаянием.
Скеллан содрогнулся.
Рядом с ним Стефан Фишер осенил себя знаком Зигмарова молота.
Двое мужчин охотились за призраками, а где же их искать, если не в голых землях Сильвании?
— Лес Голодной Смерти. Или Подыхающий лес, или Голодный лес. Не знаю, как точно его название, Verhungern Wood, переводится с диалекта на рейкшпиль. И все же имечко кажется до дрожи подходящим, а?
— Да уж, — согласился Фишер, обводя взглядом ряды мёртвых и умирающих деревьев. Трудно было поверить, что меньше чем в двух днях пути отсюда бушует весна во всей красе распускающихся на берегах Бурной реки нарциссов и крокусов. — Леса должны быть живыми, должны быть полны жизни. — Приглушенный голос Фишера изрек то, что вот уже час тревожило Скеллана. Повсюду вокруг них ощущалось полное отсутствие жизни. — Не такими, как это выжженное, голое место. Это ненормально.
Скеллан откупорил фляжку, которую всегда носил на поясе, и сделал большой глоток воды. Затем вытер губы тыльной стороной ладони и вздохнул. Они забрались очень далеко от дома — и дело было не только в расстоянии. Это место не походило ни на одно из тех, где ему доводилось бывать раньше. Он слышал рассказы о Сильвании, но, как и многие, считал их сильно преувеличенными сплетнями крикливых торговок и обычными небылицами самозваных искателей приключений, горе-путешественников. Реальность оказалась куда грубее, чем он себе представлял. Здешняя земля исстрадалась за века дурного обращения и насилия, что, конечно, делало их прибытие сюда неизбежным. Таково уж было их призвание — искоренять зло, очищать мир от черной магии и от мрази, ее практикующей.
Эту пару называли по-разному; простейшим, хотя и наименее точным определением было «охотники за ведьмами». Даже забавно, что можно заработать подобный эпитет муками горя. Джон Скеллан стал тем, кем он был сегодня, не по собственному сознательному выбору. Жизнь лепила его, гнула, корежила, но не сломала. И вот спустя семь лет — да, через месяц, если не через неделю, исполнится ровно семь — после того, как налетчики сожгли и разграбили его дом, он здесь преследует призраков, или, скорее, ищет способ наконец-то упокоить их.
— Все дороги ведут в ад, — горько промолвил он.
— Ну, эта привела нас в Сильванию, — отозвался Фишер.
— Это одно и то же, дружище, такое же забытое богом место.
У обоих гибель одного образа жизни и рождение другого последовали друг за другом с ужасающей быстротой. Скеллан и Фишер были женаты на сестрах и стали вдовцами с интервалом в четверть часа. Взлеты и падения их жизней были связаны крепко-накрепко. Судьба умеет быть жестокой. Скеллан взглянул на свояка. Никто и никогда не принимал и не примет их за кровную родню. Тридцатишестилетний Фишер был на девять лет старше Скеллана, на добрых шесть дюймов выше и гораздо тяжеловеснее: мускулы его уже начали плавно перетекать в жир, но в одном двое мужчин были поразительно схожи. Это были глаза. Их глаза говорили, что они видели наполненное счастьем будущее, которое у них отняли. Потеря прибавила им немало лет. Их души состарились и загрубели. Они познали худшее, что только могла подбросить им жизнь, — и выжили. Теперь пришла пора мщения.
Жук размером с мышь юркнул по земле всего в футе от ноги Скеллана. Это было первое живое существо, встреченное ими за многие часы, что едва ли ободряло.
— Ты никогда не задумывался, как все могло бы быть, если бы… — Пояснять не стоило: они оба знали, о чем он говорит.
— Каждый день, — ответил Фишер, не глядя на друга. — Это все равно что выйти из собравшейся вокруг рассказчика толпы, недослушав истории… Ты не знаешь, чем она кончилась, и продолжаешь мучиться и размышлять над продолжением. Как бы сложилась жизнь, если бы Лейну и Лизбет не убили? Где бы мы были сейчас? Не здесь — это уж наверняка.
— Нет… не здесь, — согласился Скеллан. — Но слезливая сентиментальность нам ни к чему.
С этими словами он выпрямился, расправил плечи, словно сбрасывая с себя тяжкую ношу грусти, которая всегда наваливалась на него при мысли о Лизбет. Он не мог забыть о своем горе точно так же, как не мог забыть и о его причине. Вопрос был в том, как с этим горем справиться. Скеллан давно уже смирился с гибелью жены. Он принял ее. Это случилось. Но он не простил, и он не забыл.
В тот день их было семеро, этих всадников. Потребовалось время, почти семь лет, если быть точным, но шестеро из них уже лежат в земле, заплатив наивысшую цену за свои грехи. Скеллан и Фишер позаботились об этом, и, делая свое дело, они никому не давали пощады. Как и их жертвы, как Лейна и Лизбет, как все другие души, отправленные ими к Морру, убийцы сгорели. Это было неприятно, но не бывает смерть приятной. Первого из убийц они настигли через три месяца после набега, в трактире, пьяного в стельку. Скеллан вытащил его наружу, окунул в поилку для лошадей и держал так, пока убийца не очухался, плюясь и кашляя, и не протрезвел настолько, чтобы сообразить, что у него неприятности. Колено — весьма чувствительный шарнир, защищенный коленной чашечкой. Скеллан раздробил одну из коленных чашечек убийцы свирепым пинком по суставу и отволок орущего человека в снятую им комнатенку.
— У тебя есть шанс, — сказал Скеллан. — Он невелик, но побольше того, что ты дал моей жене.
Джон врал. У лишенного возможности стоять, потерявшего одну ногу человека не было шансов против огня и дыма — но даже если бы он каким-то чудом выбрался из пламени, Скеллан и Фишер поджидали снаружи, твердо намеренные позаботиться о том, чтобы убийца вступил в ряды войска мертвецов Морра.
Они не получили удовлетворения. Они не чувствовали, что исправляют зло или вершат правосудие.
Речь шла лишь о мщении, и убийцы сгорали один за другим.
Сначала это было нечто вроде поселившейся в Скеллане болезни, неизлечимой, неуклонно усиливающейся болезни, которая превратилась в итоге во всепоглощающую потребность заставить подонков расплатиться за то, что они сделали. Но даже их гибель не прогоняла боли, так что с каждым разом Скеллан заставлял убийц умирать все более тяжелой смертью.
К тому времени, как они поймали четвертого, сопливого подонка, Скеллан обзавелся пыточной рубахой собственного изобретения. Рубаха эта отличалась длиннющими рукавами и специальными пряжками, которые застегивались так, что тот, на кого была натянута хитрая одежка, попадал в ловушку и становился беспомощным. Ткань рубахи была пропитана ламповым маслом. Рубаха несла жестокую смерть, но Скеллан оправдывался перед собой тем, что делает это ради Лизбет и ради всех остальных убитых, замученных, сожженных заживо. За семь лет охоты он преуспел в искусстве лгать самому себе. Он отлично понимал, что творит. Он осуществлял мщение за мертвых, выдавливая его по каплям.
Он знал, что его толкает чувство вины. Вины за то, что он не сохранил их жизни. Вины за то, что его не было там, что он не спас их от свирепости убийц, и вина эта была невыносимой, потому что, однажды стиснув его разум, она отказывалась разжать хватку. Она разъедала его мозг. Она убеждала его, что он мог что-то сделать. Что это он виноват в гибели Лизбет, и Лейны, и всех остальных.
Так что он носил с собой своих личных демонов и не вступал в споры, когда слышал крик: «Охотник за ведьмами идет!».
Какое-то время напарники шагали в молчании, устремив мысли в прошлое. Ни одному из мужчин не требовались слова.
А потом прилетел ветер и принес с собой до боли знакомый запах.
Запах горящей плоти.
Сначала Скеллан подумал, что это его мозг сыграл с ним злую шутку, вернув призрак старой пытки, но идущий рядом с ним Фишер резко остановился и принялся подозрительно нюхать воздух, словно пытаясь определить источник запаха, и тогда Джон понял, что горит не в его голове, горит здесь и сейчас. Нет горения без огня, и нет огня без дыма. Он осмотрел деревья, разыскивая хоть какой-то намек на дым, но, в какую сторону ни посмотри, видимость тут ограничивалась несколькими футами. Весь лес может быть объят пламенем, но, не ощущая пекла пожара, ты об этом и не узнаешь. Ветер тоже скупился на подсказки. Они шли по склону небольшого углубления, прорезающего ландшафт в форме буквы «U». Значит, ветер проник в один рукав, а потом повернул обратно. Резкий привкус дыма и тошнотворно-сладкая вонь паленого мяса могли дойти до них откуда угодно. Но явно не издалека. На большом расстоянии запах рассеялся бы.
Скеллан медленно двинулся по кругу.
Ни следа дыма или огня ни справа, где перед ними раскинулась лощина, ни слева, где ряды деревьев заслоняли все своими стволами, но сам факт наличия деревьев, способных скрыть пожар, в то время как в других местах земля была гола, сказал Скеллану все, что он хотел знать.
— Сюда, — бросил он и кинулся к деревьям.
Фишер побежал за ним, но обнаружил, что ему трудно поспевать за более молодым спутником.
Ветви цеплялись за одежду и царапали лицо, когда он прокладывал себе путь сквозь заросли. Сухие сучки хрустели под ногами. Запах горелого становился тем сильнее, чем глубже в лес забирался Скеллан.
И по-прежнему ни звука, ни малейшего признака жизни — за исключением тяжелого дыхания Фишера и его бычьего топота.
Протискиваясь сквозь чащу, Скеллан осознал, что лес уже не давит на него — стало заметно просторнее. Он выскочил на поляну, еще не осознавая, что обнаружил. Селение, лесная деревня или что-то вроде того. Он прошел немного вперед. Россыпь низеньких хижин-мазанок и кострище, возле которого, должно быть, собираются обитатели этого маленького поселения. Весенний туман колыхался в воздухе. Языки костра лизали высокую груду сухих дров. А на вершине пылающей поленницы лежало тело, завернутое в какую-то тряпку, уже почти совсем сгоревшую. Вокруг погребального костра собралась горстка плакальщиков, чьи лица были украшены разводами сажи и слез. Они дружно повернулись, чтобы взглянуть на пришельцев. Похоже, церемонией руководил старик с коротко подстриженными седыми волосами.
Скеллан поднял руки в знак миролюбивых намерений и отступил на шаг, не желая мешать чужому горю.
— Необычный ритуал, — пробормотал Фишер, наконец-то нагнавший друга. — Сжигать мертвых вместо того, чтобы хоронить их.
— Но не такой уж неслыханный, — отозвался Скеллан. — Собственно, он получил распространение во времена раздоров. Подобными погребальными кострами солдаты чтили своих убитых. Но этот, боюсь, сложен совсем по другой причине.
— Чума?
— Я бы тоже так решил, но, грянь в этой деревеньке мор, он бы выкосил ее за ночь — сжигание первых жертв ни черта бы не дало. Сколько людей тут живет? Сотня? Меньше? Это даже не поселок, а так, горстка домишек. Если сюда пришла чума, мне жаль их, потому что они обречены. Сомневаюсь, что это местечко останется здесь, когда мы пару месяцев спустя будем возвращаться через эти леса. Нам следовало бы оставить их в покое, но мы этого не сделаем. Пусть завершат обряд, а потом я хочу поговорить кое с кем. Сжигание мертвых распалило мое любопытство.
— Да, странновато, но мы все-таки в странном месте. Кто знает, что эти люди считают нормальным?
Они остались у самой кромки леса, дожидаясь, пока костер прогорит до золы. Несмотря на то, что пара скрылась из поля зрения плакальщиков, те явно осознавали с тревогой присутствие чужаков и то и дело бросали взгляды в их сторону, пытаясь разглядеть их сквозь тени.
Скеллан сидел, прислонившись спиной к дереву. Он строгал ножом небольшой кусочек коры, вырезая некое подобие лепестков цветка. Фишер закрыл глаза и задремал. Охотника за ведьмами всегда поражало, что его товарищ способен уснуть практически в любое время, в любом мыслимом и немыслимом месте. Полезное умение. В подобных обстоятельствах сам он никогда не мог очистить сознание от мыслей настолько, чтобы уснуть. Его волновали даже мельчайшие детали. Они завладевали им и мучили его.
Даже вблизи этого маленького лесного поселка стояла тревожная тишина. Это было неестественно. Совершенно неестественно. Но что заставило животных покинуть это место? Вопрос беспокойно ворочался в глубине его сознания. Скеллан прекрасно знал, насколько звери чувствительны к любым видам опасности; инстинкт выживания редко отказывает им. Что-то вынудило их уйти из этой части Голодного леса.
Джон Скеллан вскинул глаза на звук осторожно приближающихся шагов. Веки Стефана Фишера распахнулись, и рука его по привычке метнулась к ножу на поясе.
Это был старик, совершавший огненное погребение; лишь когда он подошел чуть ли не вплотную, Скеллан увидел, что это совсем не мужчина. Грубые черты лица и короткие седые волосы на расстоянии вводили в заблуждение, но вблизи сомневаться относительно пола человека не приходилось. В глазах женщины таилась глубокая грусть. Она прекрасно понимала, какая участь уготована ее поселению. Смерть зависла над ее головой, точно меч. Крепкая смесь ароматов запуталась в ее одеждах. Она пыталась отогнать болезнь благовонными припарками и травяными снадобьями. Бессмысленно, конечно. Чуму не одурачишь и не сдержишь приятными запахами.
— Здесь для вас небезопасно, — заявила старуха без предисловий. Говорила она с сильным акцентом — в горле ее как будто скрежетали трущиеся друг о друга камни.
Скеллан кивнул и поднялся, протягивая руку в приветствии. Женщина отказалась пожать ее. Она взглянула на него как на сумасшедшего — лишь безумец мог пожелать прикоснуться к ней. Возможно, он и был сумасшедшим, но смерть не страшила Джона Скеллана. Давно уже не страшила. Если чума приберет его к рукам — что ж, так тому и быть. Он не станет прятаться от нее.
— Я сам буду судить об этом, — ответил он. — Чума?
Глаза старухи сузились. Она перевела взгляд со Скеллана на Фишера и проворчала, точно мать, бранящая непутевого сына:
— Можешь забыть о своем ноже, молодой человек. Не такая смерть охотится меж этих деревьев.
— Я догадался, — сказал Скеллан. — По костру. Он навел на воспоминания…
— Не могу представить, на какие воспоминания может навести погребальный костер… Ох, — осеклась она, — извини.
Скеллан кивнул:
— Спасибо. Мы ищем человека. Он известен под именем Айгнер. Себастьян Айгнер. Мы знаем, что два месяца назад он пересек границу Сильвании, утверждая, что преследует одну секту, но этот человек не тот, кем кажется.
— Мне бы хотелось помочь тебе, — с сожалением проговорила старуха, — но мы здесь живем сами по себе.
— Понимаю. — Скеллан склонил голову, словно потерпел поражение и бремя всего мира тянуло ее вниз. Затем он поднял глаза, как будто ему только что пришла в голову какая-то мысль. — Чума? Когда она проявилась впервые? Когда была первая смерть?
Прямота вопроса удивила старуху.
— Месяц назад; может, поменьше.
— Ясно. И никакие чужаки не проходили через деревню?
Она взглянула ему прямо в глаза, отлично понимая, что он подразумевает.
— Мы живем сами по себе, — повторила она.
— Знаешь, я отчего-то не склонен тебе верить. — Скеллан в поисках поддержки взглянул на друга.
— Тут что-то не то, нутром чую, — согласился Фишер. — Пари держу, наш парень притаился где-то здесь.
— Нет, он ушел, — сказал Скеллан, наблюдая за лицом старухи: вдруг на нем дрогнет какая-нибудь предательская жилка. Правдоподобно лгать трудно, и простые люди чаще всего приходят в замешательство, когда приходится скрывать правду. Это видно по их глазам. Это всегда видно по глазам. — Но он был здесь.
Женщина моргнула и провела языком по нижней губе. Вот и все, что ему нужно было знать. Она лгала.
— Он принес недуг с собой?
Старуха промолчала.
— Почему ты защищаешь человека, который случайно или намеренно обрек всю твою деревню на смерть? Я не могу этого понять. Может, дело в какой-то извращенной преданности?
— Страх, — произнес Фишер.
— Страх, — повторил Скеллан. — Значит, вы ожидаете, что он вернется…
Ее глаза тревожно забегали, словно она подозревала, что тот, кого ищут пришельцы, находится очень близко и способен подслушать их.
— Так и есть, да? Он угрожал вернуться.
— Мы сами по себе, — в третий раз проговорила старуха, но глаза ее кричали: «Да, он угрожал вернуться. Он угрожал вернуться и убить нас всех, если мы расскажем кому-нибудь о нем. Он проклял нас, сказал, что либо он сам убьет нас, либо это сделает принесенная им болезнь… В нашем мире больше нет справедливости».
— Он опережает нас на месяц. Но дистанция сокращается. Интересно, оглядывается ли он нервно через плечо, ожидая худшего? Он может бежать, спасая свою жизнь. Это не имеет значения. Его жизнь больше не принадлежит ему. Она моя. Однажды он проснется, и я буду стоять над ним, дожидаясь момента, когда смогу исполнить свой долг. Он знает это. Эта мысль снедает его, как снедала его приятелей, только теперь он последний. И это он тоже знает. Я почти чую его страх на ветру. А сейчас вопрос в том, куда он ушел отсюда. Каковы наиболее очевидные места?
— Ты действительно полагаешь, что Айгнер так глуп, Джон? — спросил Фишер.
Он смотрел куда-то поверх плеча старухи. Там плакальщики сметали пепел, собирая его в глиняную урну.
— Да. Помни, он спасает свою жизнь. Когда тебя толкает вперед такая причина, ты не способен мыслить здраво. Выбор его ограничен. Вечно нестись вперед, вечно искать пристанище среди толпы людей, переполняющих цивилизованный мир. Итак, — он улыбнулся старухе, — куда нам направиться? Есть тут поблизости достаточно большие поселения, чтобы в них можно было затеряться?
— Я же сказала, мы сами по себе, — фыркнула женщина, — так что нас не тянет наведываться в другие города, но места тут, конечно, есть, если идти по главной дороге. Ройстон-Вази[6] в четырех днях пути отсюда. Там рынок. За ним будет Ляйхеберг[7]. Это ближайшие к нам города.
— Спасибо, — сказал Скеллан.
Он знал, где это. Старуха указала им направление, не предав своих людей. Себастьян Айгнер вышел отсюда месяц назад, направляясь в Ляйхеберг. Это был город со всеми обязательными городскими развлечениями: тавернами, шлюхами, игорными домами, а так же примитивнейшими вещами, столь необходимыми в жизни, — едой и теплой постелью. Даже того, кто бежит, спасаясь от смерти, все это должно задержать. Людская давка создает иллюзию безопасности.
За спиной старухи люди копали в земле небольшую ямку для урны.
— Можно? — спросил Скеллан, показывая деревянный цветок, который он вырезал, дожидаясь окончания похорон.
— Лучше это сделаю я, — ответила старуха.
— Возможно, но мне бы хотелось лично положить его на могилу.
Женщина кивнула.
Скеллан принял ее кивок за молчаливое согласие и зашагал, пересекая поляну. Жители деревни подняли головы навстречу ему. Он чувствовал на себе их взгляды, но это не остановило его. Ему потребовалось не меньше минуты, чтобы подойти к свежевырытой могиле.
— Сколько ей было лет? — спросил он, опускаясь на колени на обугленную землю. Ни на кого не глядя, Джон положил хрупкий деревянный цветок на черную почву.
— Четырнадцать, — ответил кто-то.
— Как моей дочери, — сказал Скеллан. — Я скорблю о вашей потере. Пусть ваш бог позаботится о ней.
Он начертал знак молота и поднялся.
— Надеюсь, ты прикончишь ублюдка, который сотворил это с моей маленькой девочкой. — Мужской голос был полон горечи.
Чувство это было слишком хорошо знакомо Скеллану. Это все, что осталось ему, когда мир вокруг него обрушился.
Скеллан повернулся к мужчине. Когда он заговорил, голос его был спокоен и тверд.
— Именно это я и намерен сделать.
Не произнеся больше ни слова, он зашагал туда, где ждали Фишер и старуха.
— Спасибо тебе за твой поступок.
— Потеря любого, ушедшего в столь юном возрасте, — трагедия, с которой трудно смириться. Это всего лишь символ, мне это ничего не стоило.
— Да, но не многие стали бы тратить время, чтобы выразить соболезнование чужакам. Боюсь, так уж устроен мир. Мы слишком легко забываем о страданиях других, особенно тех, кого оставляем позади.
Скеллан повернулся к Фишеру:
— Пойдем, дружище. Оставим этих добрых людей их скорби.
Фишер кивнул, а потом наклонил голову, как будто уловив какой-то неуместный в лесном молчании звук.
— Скажи-ка, — произнес он спустя мгновение, — здесь всегда так тихо?
— Тихо? О небеса, нет. — Старая женщина покачала головой. — Ночами тут до тишины далеко. Не отрицаю, с приходом волков многие лесные создания покинули наши места. Но волки не тревожат нас, а мы не трогаем их. Они охотятся ночами, а днем спят. — Старуха наклонилась к мужчине, голос ее заговорщически упал. — Будьте осторожны ночью. Держитесь тропы. Не сходите с нее. Никогда не сходите с тропы. Голодный лес по ночам — место небезопасное.
Произнеся последнее предостережение, старуха ушла, оставив их на опушке голого леса. Мужчины смотрели вслед женщине, шаркающей к плакальщикам на краю могилы. Потом Фишер повернулся к Скеллану:
— Что, ради всего святого, она имела в виду?
— Точно не знаю, но и торопиться выяснять как-то не тянет.
Огибая поселок, они держались под прикрытием деревьев, пока не добрались до узкой тропы, протоптанной крестьянами и ведущей назад, к главной дороге, и, очевидно, к торговому городу Ройстон-Вази. До сумерек оставалась всего пара часов, а Скеллан не собирался ночевать в лесу, в этом забытом богом месте. Предупреждение старухи эхом отдавалось в его мозгу: «Держитесь тропы». У Скеллана были свои соображения насчет того, что она подразумевала. Он догадывался, какие ужасные создания могут бродить тут после заката.
Некоторое время они шагали в молчании, оставляя позади Голодный лес. Миля за милей дорога бежала параллельно рядам стволов. Давящее чувство, навалившееся на мужчин после того, как они ступили в иссохшую чащу, прошло сразу же, как только они вернулись на дорогу. Ни один из них не высказал своего мнения по этому поводу. Фишер отмахнулся от ощущения, приписав его разыгравшимся нервам и воображению. Скеллан же не был столь поспешен.
Вдалеке замаячило темное пятно гор, но быстро потеряло четкие очертания, слившись с надвигающейся ночью.
Они разбили лагерь на обочине, слишком близко от зловещих черных деревьев, чтобы чувствовать себя спокойно и уютно. Обычно они ужинали свежим мясом животных, убитых меньше чем за час до того, как быть съеденными, но сейчас им было не до охоты — какая уж охота, когда тебя самого могут сожрать, — так что пришлось ограничиться черствым хлебом, путешествовавшим с ними вот уже три дня, от самой Бурной реки, и ломтем острого сыра. Крохи эти, конечно, даже не приглушили чувство голода. Сидя у костерка, Скеллан озирал нависающую над ними тьму. Тени под деревьями словно ворочались, вселяя в сердце тревогу, — казалось, там что-то двигается.
— Не самое гостеприимное местечко, а? — сказал Фишер.
Он набил полный рот хлеба, прожевал и запил еду глотком воды из фляги.
— Нет. Что могло заставить человека бежать в эти выжженные земли? Как кто-то мог по доброй воле выбрать здешние места для жизни?
— Главное слово тут «жизнь», Джон. Айгнер надеется, что мы потеряем его в этой адской дыре. И я не могу сказать, что виню его. В том смысле, что только дурак добровольно побредет по пустошам Сильвании, запасшись всего лишь заплесневелым куском сыра и черствой краюхой.
Вдалеке завыл волк. Это был первый живой звук, услышанный ими за несколько часов. И звук отнюдь не успокаивающий. Секунду спустя первому вою ответил второй, а за ним и третий.
Скеллан уставился в черноту меж деревьями и внезапно уверился, что различает глядящие на него желтые глаза. Он поежился.
— Кажется, они голодны не меньше меня, — простонал Фишер, дожевывая остатки своей трапезы.
— Что ж, будем надеяться, они не решат, что ты достаточно жирен, чтобы стать главным блюдом.
— Надежда, как ты знаешь, умирает последней, — ответил Фишер, на миг посерьезнев.
— Да, невинные всегда уходят первыми, как та девочка.
— Думаешь, он убил ее? Вроде как это не в его стиле, — заметил Фишер, озабоченно выковыривая крошку сыра, застрявшую у него между зубов.
— Кто знает, до чего мог докатиться этот человек. Если он водит компанию с мертвяками, то в душе у него может твориться все, что угодно. Айгнер — худший из монстров; он натянул человеческое обличье и наслаждается грехами. Он прогнил насквозь и все же выглядит совсем как ты или я. В толпе его не отличишь от других, но болезнь разъедает все, что есть в нем человеческого. Он — зло. Он лелеет смерть. Так удивительно ли, что его притягивают чернейшие дела? Нет, мы найдем нашего парня, в Ляйхеберге или где-то поблизости, там, где болезнь человеческого рода особенно запущена. Там он и окажется. И там он и сгорит.
Волчий хор заполонил ночной лес, эхо лающего воя металось вокруг людей.
— Сегодня будет нелегко уснуть, — пробормотал Скеллан, снова вглядываясь в темноту, окутавшую окраину Голодного леса.
— Уверен, я справлюсь, — усмехнулся Фишер. И он не хвастал. Через пять минут после того, как его голова коснулась походной подушки, он захрапел, отрешившись от всего мира.
Час спустя Скеллан отказался от попыток забыться сном и сосредоточился на звуках лесной жизни. Он слышал волков, крадущихся за деревьями, тихо расхаживающих на мягких лапах взад и вперед, взад и вперед. Снова вспомнилось предупреждение старухи — держаться тропы. Он и не собирался отказываться от сомнительной безопасности дороги. По крайней мере, казалось, что деревья представляют собой нечто вроде естественного барьера, который волки не осмелятся пересечь.
Нет, это было вовсе не в его воображении. Пронзительные желтые глаза действительно следили за ним из чащи. Волк, гигантский волк подошел достаточно близко, чтобы его можно было разглядеть в серебристом лунном свете. Зверь был вдвое больше любого пса, с удлиненной мордой и ухмыляющимися в страшном оскале челюстями, утыканными желтоватыми клыками, с которых капала слюна. Волк застыл на месте, глядя прямо на человека. Он сверлил Скеллана взглядом так долго, что тот почувствовал, как сердце в его груди забилось втрое быстрее прежнего, а дыхание от страха стало частым-частым, но зверь не покинул своего укрытия. Скеллан не шевелился. Он не смел. Одно резкое движение могло спровоцировать нападение, и мужчина не сомневался, кто одержит верх в этой битве — человек или эта тварь. Сопящий рядом Фишер спал как младенец, понятия не имея о волке.
Зверь исчез так же неожиданно, как появился. Безмолвным призраком он растворился во мраке. Скеллан шумно выдохнул воздух — он и не сознавал, что задержал дыхание. Напряжение стремительно покидало его тело.
За ночь он слышал еще много волков, но каждый раз вой раздавался все дальше и дальше. Тьма уже рассеивалась: подступало утро. Чувствовал себя он отвратительно. Ломило спину, основание позвоночника превратилось в эпицентр спонтанных толчков боли, не дававшей ему уснуть всю ночь. Руки горели от постоянной готовности схватиться за нож. Кости ног претерпели загадочную метаморфозу, став свинцовыми, и тянули вниз укутывающие их усталые мышцы. Изнуренный тревожным ночным бдением, Скеллан смотрел на краснеющую над горизонтом полоску.
Рассвет.
Фишер заворочался.
Скеллан ткнул его в бок:
— Хорошо спалось?
Его старший товарищ сел и принялся тереть глаза, прогоняя сон. Затем вздрогнул, вспомнив что-то, и вздохнул — тяжело вздохнул. Дыхание вылетело у него изо рта с шипением пара.
— Нет. Совсем не хорошо.
— А на мой взгляд — напротив, — заметил Скеллан, не сдержав досады, вызванной усталостью.
— Мне снилось… мне снилось, что я один из них, один из волков, рыскающих в лесу. Мне снилось, что я нашел тебя во мраке, и все, чего мне хотелось, — это сожрать твою плоть… Мне пришлось бороться изо всех сил со своими инстинктами, чтобы стоять на месте, чтобы ждать за полосой деревьев, потому что какая-то часть меня, человеческая часть волка, помнила, что ты был моим другом. Клянусь, я чувствовал, что смотрю на тебя много часов. — Он потянулся, затрещав суставами: сначала правым плечом, потом левым. — Морр побери, это было как наяву. Я языком ловил в воздухе привкус твоего страха, и моей звериной части казалось, что это самое вкусное из всего, что я когда-либо пробовал. Я находился в голове зверя, но и он сидел внутри меня тоже.
— Если тебя это успокоит, могу сообщить, что ты за ночь ни разу не шевельнулся, а я и вправду всю ночь бодрствовал.
— Да? Ну ладно, я буду счастлив, когда мы уберемся отсюда, — твердо заявил Фишер.
— Тут я с тобой спорить не стану.
Скеллан неуклюже поднялся и, кряхтя, нагнулся, разминая затекшие мышцы спины. Наклон, приседание, еще наклон — он делал зарядку автоматически, одновременно приводя в порядок мысли. Сон Фишера встревожил его, и не потому, что он уверовал в скрытый психический талант своего друга, позволивший ему беспрепятственно проникнуть в мозг зверя, но потому, что, быть может, волк, или кто он там на самом деле, нашел лазейку в сознание Стефана, пока тот спал. Такая возможность указывала на то, что им надо держаться от Голодного леса как можно дальше.
Они шагали почти весь день, оставив далеко позади волчий вой, шагали, пока усталость не овладела ими, заставив устроиться на ночлег возле реки с неприятной на вкус водой. Признаки жизни постепенно возвращались — черный дрозд наблюдающий за людьми, блестя бусинками глаз, из придорожных кустов; белка, взбирающаяся по сухому стволу; глянцевые тела угрей в реке. Миля за милей, создание за созданием, мир вокруг них возрождался, отчего прежнее отсутствие живой природы тревожило все больше и больше.
На следующий вечер костлявая рука печально известной башни Ройстон-Вази замаячила на горизонте. Даже издалека кошмарная конструкция этой башни производила тягостное впечатление. Пять бледных пальцев обвиняюще тыкали в небо, их тени убегали по освещенной луной болотистой земле далеко от зданий. Скеллан прежде не видел ничего подобного, а ведь он считал себя человеком мира. Башня и вправду была очень своеобразна — прямо рука мертвеца, торчащая из горного склона.
Топкая почва испускала тухлую вонь. Болотный газ. Земля то и дело вздувалась пузырями, которые громко лопались. Но при всем при том этой ночью, в тени Ройстон-Вази, они наелись до отвала. Фишер поймал в силки пару болотных зайцев, ловко содрал с них шкуры, выпотрошил, нарезал и сварил вкуснейшую густую похлебку с травами и кореньями, так что, наевшись до отвала, впервые за две ночи Скеллан уснул и спал без сновидений.
Торговый город, поглощенный тенью великой башни, оказался не тем, что ожидал увидеть Скеллан. Когда в сумерках на четвертый день пара наконец-то достигла города, он показался им заброшенным. С мрачной решимостью двое мужчин зашагали по пустым улицам. Скеллан, вслушиваясь в зловещую тишину, бессознательно сжимал и разжимал кулаки. Дома представляли собой одноэтажные бревенчатые строения, простые, но достаточно прочные, чтобы противостоять напору стихий. Все окна были закрыты ставнями или заколочены досками.
— Что-то не нравится мне это место, дружище, — сказал Фишер, отдирая доску от подвального окошка одного из домов. — Это ненормально. В смысле — где они все? Что могло с ними случиться?
— Чума, — отозвался Скеллан, разглядывая знак, нарисованный на дверях дома на противоположной стороне улицы. — Полагаю, они бежали в следующий город, прихватив заразу с собой. Значит, он был здесь. Мы приближаемся. Я это нутром чую. Мы так близко, что могли бы до него доплюнуть.
Он перешел улицу и пинком распахнул первую попавшуюся дверь. Гнилая вонь протухшей пищи встретила его на пороге. Скеллан сунул голову внутрь. Сквозь щели в ставнях сочился свет. На столе стояли тарелки с нетронутыми ломтями свинины. По тухлому мясу ползали мухи. Горы свернувшихся белых личинок тошнотворно пульсировали жизнью — тут, должно быть, находился овощной гарнир. Дом, совершенно очевидно, был покинут в спешке. Скеллан попятился прочь.
Фишер смотрел на него из открытых дверей на противоположной стороне улицы.
— Дом привидений! — крикнул он. — Люди как будто исчезли с лица земли.
— Тут то же самое! — ответил Скеллан.
Одна и та же картина повторялась во всех домах, куда они заглядывали.
На углу они услышали далекий грустный напев: где-то стенала скрипка. Они последовали за слабым звуком по извилистым улицам мимо заколоченных домов и оказались перед старым храмом Зигмара на углу Хоффенштрассе[8]. Черный, обугленный фасад лишился всех украшений, но даже пустая оболочка здания все еще производила впечатление. Деревянные ступени стонали под весом шагавших по ним людей. Выбитая дверь криво висела на сорванных петлях.
— Здесь что-то произошло, — Фишер озвучил очевидный обоим факт.
Храмы не сгорают сами по себе, улицы не пустеют невзначай. Пускай сильванская пословица и советовала предоставить мертвым самим решать свои вопросы, но Скеллан не был суеверным простофилей, боящимся темноты и шарахающимся от собственной тени. Странные вещи творились тут, и именно их необычность возбуждала любопытство Скеллана. Загадки, так или иначе, неизбежно разрешатся, когда они найдут музыканта, а это, без сомнения, как-то приведет их к Себастьяну Айгнеру.
Они шли медленно, осторожно, сознавая, что углубляются в сердце неизвестного.
Мелодия нарастала, переполняемая печалью музыканта.
Повреждения фасада и сравниться не могли с тотальным разрушением внутри храма. Все религиозные святыни были выкорчеваны с корнем. Храм выпотрошили, церковные скамьи порубили на растопку, с помощью которой и изгоняли жизнь из этого места. Закопченные оконные стекла были разбиты, осколки цветных витражей расплавились и слились с пыльными плитами пола. С крыши была содрана черепица, и солнечный свет проникал в дыры и падал вниз россыпью золотых монет. Алтарь треснул пополам, статуя Зигмара лежала на боку: ноги Богочеловека были сломаны. Правая рука изваяния валялась рядом. Гал Марац, Колун черепов, был заляпан грязью, холодные каменные пальцы Богочеловека все еще сжимали щербатую рукоять.
В ногах павшего идола сидел старик в простом муслиновом балахоне и играл на скрипке. Он не слышал, как они подошли, затерянный в потоке горестной мелодии.
Мусор под ногами Скеллана, пробирающегося к музыканту, захрустел. Напев взмыл ввысь — и замер, распрощавшись с миром. Старик опустил инструмент себе на колени и закрыл глаза. Когда Скеллан кашлянул, он едва не подскочил. Внезапное вторжение в его одиночество испугало его до полусмерти.
— Прости, — сказал Скеллан. — Мы не хотели напугать тебя. Мы только что прибыли в город… и ожидали встретить тут больше… народу.
— Умерли или ушли, — произнес старик. Голос его скрипел — видимо, музыканту нечасто приходилось им пользоваться; сильный акцент делал речь труднопонимаемой. Безупречный рейкшпиль, по-видимому, не выживал так далеко от столицы. А к диалекту привыкаешь не сразу. — Те, кто не поддался недугу, бежали в Ляйхеберг в надежде обогнать мор.
Фишер подобрал кусок разбитой статуи.
— Что здесь произошло?
— Они обвинили Зигмара в том, что он не защитил их дочерей от губительной болезни. Сначала они приходили и молились, но дети продолжали хворать и умирать, и они обратились против нас. Их было не удержать. Они пришли ночью с факелами, с головнями и вышибли двери. Поджигая храм, они скандировали «Wiederauferstanden»[9], снова и снова.
— Восставшие мертвецы… — пробормотал Скеллан, узнавший слово и понявший его мистический смысл. — Странные вещи творятся тут, дружище. Действительно странные.
— Опиши симптомы болезни, брат, — попросил Фишер, присаживаясь возле старика.
У него уже были определенные подозрения, но ему хотелось получить подтверждение им.
Старик шмыгнул носом и вытер лицо. «Да он плачет», — понял Фишер. Музыканту, должно быть, было тяжело вспоминать. В конце концов, он был пастырем, а его стадо разбежалось, потому что он не сумел защитить свою паству.
— Девочка Кляйна заболела первой, милая маленькая крошка. Ее отец пришел в храм, он умолял нас помочь, потому что она становилась все слабее и слабее, она просто чахла. Мы ничего не смогли сделать. Мы старались, как могли, но она продолжала хворать. Все произошло слишком быстро. Несколько ночей — и все было кончено. И тогда пришла очередь старшенькой герра Медака, Хельги. То же самое — мы испробовали все, но ночь за ночью она буквально таяла на наших глазах.
Фишер подумал о девочке, свидетелями похорон которой они невольно стали. Иссушающий недуг, сказала тогда старуха. Он не верил в совпадения.
— Мне жаль, — проговорил Скеллан. — Это, должно быть, тяжело. Значит, ничего из того, что вы делали, не помогало?
— Ничего, — кивнул старый жрец. — Девочки умирали. Я был бессилен. Я молился милостивому Зигмару, просил направить меня, но он отвернулся от меня, и мои дети иссыхали и умирали. — В голосе старика звучала горечь. И это понятно. Он всю свою жизнь помогал другим, и вот теперь, когда они нуждались в нем больше всего, он оказался беспомощен.
— Сколько их было? — спросил Фишер.
Две или три смерти еще можно было бы с натяжкой отнести к чистой случайности.
Старик поднял на него затуманенные сознанием вины и слезами глаза.
— Шестнадцать, — ответил он. — Шестнадцать девочек умерли, прежде чем они, наконец, кинулись бежать от иссушающей хвори. Еще совсем дети. Я покинул их в беде. Зигмар покинул их. Дети Ройстон-Вази ушли; в моем городе не осталось надежды. Я подвел его.
Фишер взглянул на Скеллана. Шестнадцать. Какая уж тут случайность.
— Ты сделал все, что было в твоих силах, ты ничего больше не мог, ты же сам так сказал.
— Этого было недостаточно! — простонал старик. Он отшвырнул от себя скрипку. Она ударилась о голову Богочеловека. Хрустнул гриф. Всхлипывая, жрец пополз по обломкам к искалеченному инструменту.
— Идем, — сказал Скеллан.
— Куда?
— Ты же слышал, выжившие бежали в Ляйхеберг. А значит, и сектанты, и Айгнер. Если мы найдем их, то, несомненно, найдем и его.
Они ушли, оставив старика стоящим на коленях и баюкающим на своей груди, точно умирающее дитя, сломанную скрипку.
Глава 2 Боящиеся солнца
Ляйхеберг, Сильвания. Ранняя весна, 2009
Старуха была права: Ляйхеберг был настоящим городом во всех отношениях, даже по меркам Империи, хотя его жители и не походили на горожан. Их изможденные лица иссушил голод, их глазницы запали от постоянного разочарования, их спины сгорбились под непосильным бременем жизни. Их глазам недоставало тех озорных искорок, что плясали в глазах людей там, дома.
Дома.
У них двоих не было дома.
Они лишились его, когда начали охотиться за убийцами своих жен.
Их мир покинула красота, так что, быть может, потому-то люди, с которыми они сталкивались, и выглядели столь вялыми, истощенными, уставшими, избитыми и сломленными? Возможно, в глазах незнакомцев они видели отражение собственных душ?
Два чужака шли по улицам, не привлекая ничьего внимания. К прилавкам рынка выстроились очереди за едой, тощие покупатели пререкались из-за последних еще не совсем сгнивших клубней. Грязные лужи плескались на мостовой: весенним дождям некуда было стекать. Город провонял скоплением немытых тел, тухлой капустой и мочой. Никто не удостаивал Скеллана и Фишера второго взгляда.
Пара провела в Ляйхеберге неделю. Они сняли маленькую комнату в убогой таверне на центральной площади. Таверна называлась «Голова предателя», и название это подходило как нельзя лучше притону, набитому до краев беззаконием. Такое место всегда кишит слухами. Когда люди пьяны, языки их развязываются. Они болтают кстати и некстати. Они выбалтывают секреты. А Скеллан не брезговал прислушиваться к пьяному лепету хвастунов и откровениям проституток.
Первые два дня в городе они провели в поисках беженцев из Ройстон-Вази, особенно тех, кто потерял дочерей, погибших от загадочного иссушающего недуга, описанного старым жрецом Зигмара. Те немногие, кого они нашли, поведали им ту же самую грустную историю: болезнь пришла словно бы ниоткуда, их дочери поднимались утром, чувствуя тошноту и головокружение после беспокойной ночи, слабели все больше и больше каждую ночь, истекали потом, бились в лихорадке, пока, в конце концов, не впадали в глубокий сон без пробуждения. Родители говорили о том, как бодрствовали при свечах, о бесполезных молитвах, о суете лекарей, исполняя все ту же горькую погребальную песнь. На ниве их скорби было бесполезно собирать информацию. О Себастьяне Айгнере никто пока не упоминал, но о Wiederauferstanden людям было что сказать.
Восставшие мертвецы действительно были сектой. Немногие решались передавать подробности о них из страха возмездия, которое в любой момент могла обрушить на людей невидимая рука. Члены секты просочились во все слои сильванского общества: от нищих и воров на самом дне до высшей знати. Религия секты была связана с поклонением нежити. Судя по тому, что удалось собрать по крупицам Скеллану и Фишеру, последователи культа чтили эту мерзость за то, что они якобы были чем-то большим, чем люди. Сектанты стремились стать подобными этим чудовищам.
От одной мысли об этом Джона Скеллана бросало в дрожь; кто, будучи в здравом уме, может мечтать о существовании в обличье нечестивых паразитов?
— Ты же сам сказал, Джон, это болезнь, — заметил Фишер.
Они шли по рыночной площади, ища торговца, которого местные называли Гайстер-Егером, Охотником за призраками. Настоящее его имя было Константин Госта, за своим маленьким прилавком на рынке он продавал замки и цепи, которые делал сам. Он славился умением собирать сложные механизмы — такие штучки, которые требуются человеку, если он желает уберечь что-то ценное от вороватых рук. Охотник за призраками был лучшим в своем деле. Он мог создать все что угодно, от крошечных приспособлений до массивных, чрезвычайно сложных запоров, которые изобиловали вращающимися шестернями и рычажками, щелкающими в точно определенной последовательности.
— Просто поверить не могу, что люди способны добровольно позволить проделывать такое с собой, — произнес Скеллан, качая головой.
— Ты хочешь сказать, что не желаешь поверить. Мы оба достаточно повидали, чтобы знать, что это правда.
— Приносить кровавые жертвы, пытаясь поднять мертвецов. — Джон провел рукой по волосам и оглядел битком набитую площадь. — Какая глупость.
Скеллан следил за Охотником за призраками, который был поглощен разговором с женщиной. Она ушла, не купив ничего из его приспособлений. Однако, вместо того чтобы немедленно подойти к специалисту по замкам, пара осталась инкогнито в толпе, наблюдая за ним. Он был вежлив, приветствовал проходящих мимо, но очень немногие останавливались с целью изучить его товар, а тот, кто останавливался, не спешил расставаться со своими с трудом заработанными монетами. Судя по тому, что они увидели за эти несколько минут, мастер вряд ли зарабатывал достаточно, чтобы сводить концы с концами. Очевидно, он и не зарабатывал, по крайней мере, законным путем. Знание об устройстве замков можно использовать не только для того, чтобы создавать их, но и для того, чтобы их открывать. Ремесленник днем, под покровом тьмы Охотник за призраками становился вором. Но мало кто в эти дни мог похвастать более почтенным заработком.
— Как насчет пары слов, Госта? — спросил Скеллан, подходя к невысокому торговцу.
Не оборачиваясь к незнакомцу, заговорившему с ним, Охотник за призраками пробурчал:
— Забирай свои угрызения совести, они мне ни к чему. Я предпочитаю вообще выкинуть эти слова из своего словаря.
Он задумчиво поскреб правую ладонь. Госта то и дело беспокойно ерзал, переминался с ноги на ногу, безостановочно чесал различные части своего тела: затылок, щеку, макушку, мозоли на левой руке, бок, висок, складку за левым ухом и снова затылок.
— Брось, Госта, я вовсе не то имел в виду.
— Нет?
— Нет. — Скеллан придвинулся ближе. Охотник за призраками должен был серьезно воспринять поставленный перед ним вопрос. — Я хочу поговорить о Wiederauferstanden.
— Язык сломаешь, — буркнул ремесленник, стараясь не встречаться взглядом со Скелланом.
— Точно, так что давай называть их Восставшими мертвецами, если ты предпочитаешь слова попроще,
— Предпочитаю. — Госта, поежившись, переступил с ноги на ногу. — Слушай, я знаю немного. Якшаться с мертвяками — не мое дело. Я честный преступник. Что ты хочешь знать? Может, я могу помочь, а может, и нет.
— Я хочу проникнуть в секту, — ответил Скеллан, не заботясь о том, чтобы приукрасить свои намерения.
— Невозможно. — Охотник за призраками затряс головой. — Даже не проси.
— Ты хочешь сказать, что не в состоянии назвать несколько имен? Не можешь свести меня с нужными людьми? Брось, Госта, не поверю ни на секунду.
— Ох, назвать-то я могу, могу даже сказать, где они любят играть в свои игры, но это не введет тебя в организацию. Они из тех, кто сам находит тебя; ты не можешь отправиться искать их, если понимаешь, что я имею в виду, чужеземец. Они играют своими краплеными картами. А задавать слишком много вопросов — верный способ заработать себе уютное местечко в дерюжном мешке на дне Бурной реки. Тебя, естественно, порубят на мелкие кусочки, чтобы ты наверняка поместился в этот мешок. Какую помощь ты ищешь? Я не собираюсь помогать самоубийце — разве что у него найдется веская причина.
— Мы сами способны о себе позаботиться. Ты только дай нам наводку, направь по адресу. Собственно, я ищу кусок дерьма по имени Айгнер, Себастьян Айгнер. Не знаю, принадлежит ли он к приверженцам культа Восставших мертвецов, но, судя по тому, что я знаю о нем, и по тому немногому, что я знаю о них, я бы не удивился.
— Ты просишь ордер на смерть, мистер, и сам того не понимаешь. Я не желаю, чтобы безутешная вдова призвала меня к ответу за твою глупость.
— Просто дай мне адрес.
Охотник за призраками поежился. Его глаза бегали по сторонам, убеждаясь, что рядом нет никого, кто мог бы подслушать, что он скажет.
— Я не слышал о твоем приятеле Айгнере, но если он связан с Восставшими мертвецами, ты наверняка найдешь его в конце Шрекенштрассе[10], у старой башни, бывшей когда-то частью храма Зигмара. Храма давно нет, а башня осталась. Восставшие мертвецы пользуются ею, потому что там есть потайной ход в древние катакомбы. Если тебе дорога твоя жизнь, ты не станешь приближаться к этому месту.
— Спасибо.
— Позови на похороны, верзила. — Замковых дел мастер отвернулся, как бы отгораживаясь от Скеллана и Фишера.
— Значит, нам предстоит прогулка, — криво усмехнулся Фишер.
— Вот именно, — подтвердил Скеллан.
Они зашагали, проталкиваясь сквозь рыночную толпу. Там, где должны были царить сытные запахи жарящейся свинины, кипящих сарделек и кислой капусты, воняло мочой и тухлятиной. Голод проявлял себя и менее очевидными способами. На крыльце развалившегося здания сидела женщина, ощипывавшая какую-то жилистую даже на вид пернатую дичь. Рядом с ней притулилась ее дочь, державшая за ноги еще двух птиц. Те трепыхались и хлопали крыльями, словно сознавая, какая участь им уготована. Эти три птахи притягивали завистливые взгляды тех, у кого не было даже гроша, чтобы купить тощую ножку или жесткое крылышко. Через две двери от них цирюльник с заостренной бритвой головореза скоблил щетину пожилого мужчины и придавал форму его бороде. Резчик по дереву мастерил какую-то игрушку на колесиках, в то время как его коллега рядом с ним создавал более практичные вещи — древки для стрел, ложки, миски и всякую всячину вроде любовных амулетиков-сердечек и безделушек-брелоков — то, что можно продать за наличные.
— Ты ему доверяешь? — спросил Фишер, обходя босоногого пострела, играющего в грязи.
Мальчишка дернул его за штанину, выпрашивая монетку.
— Не больше, чем доверял бы любому в этой крысиной дыре. Так что нет, не слишком. Это не значит, что его информация недостаточно хороша, просто его основной интерес — выжить любой ценой. Если за то, что он нас продаст, ему щедро заплатят, могу поспорить на что угодно — именно это Госта и сделает.
— Значит, мы, возможно, идем прямиком в ловушку?
Скеллан кивнул:
— Вполне возможно.
— Успокаивающая мысль.
Фишер инстинктивно опустил руку, чтобы ощутить знакомую тяжесть меча у бедра. Холодок стали обладает способностью успокаивать даже самые издерганные нервы. Идущая навстречу женщина с ребенком на руках отпрянула. Она испугалась настолько, что, кажется, готова была развернуться и убежать. Взгляд ее не отрывался от руки мужчины, легшей на рукоять меча.
— Все в порядке, все в порядке, — поспешил заверить женщину Фишер.
Он поднял руки, показывая, что они пусты и он не собирается зарубить ее на месте. Впрочем, это не имело значения: женщина уже растворилась в толпе.
За время своего короткого пребывания в Ляйхеберге они успели ощутить ту же нервную боязливость во многих горожанах, как будто здешние люди привыкли к скорому осуществлению жестокого правосудия. Действительно, сильванская «справедливость» славилась быстротой меча, вспыльчивостью и неумолимой безжалостностью в исполнении приговоров. Слово «законность» никогда не ассоциировалось с сильванским обществом. Веками здешний народ жил в тисках тирании ван Драков и не понаслышке был знаком с безумием своих хозяев. С приходом нового графского рода, фон Карштайнов, кое-что поменялось, но после бесчинств последнего ван Драка едва ли не любой показался бы самим великодушным Зигмаром.
Шрекенштрассе оказалась длинным, вызывающим клаустрофобию проулком, сдавленным перекошенными домами. Верхние этажи клонились друг к другу, да так, что соседи, высунувшись из открытых окон, могли бы коснуться друг друга кончиками пальцев. Как и обещал Охотник за призраками, остатки старого храма Зигмара оказались в самом конце улицы, на дальней окраине города. Тут возвышалась четырехэтажная башня и кое-где валялись булыжники, выпавшие из древней бутовой кладки. Башня стояла обособленно, отделенная от других зданий брешью в том месте, где когда-то располагался алтарь храма.
Скеллан вытащил меч.
Рядом с ним Фишер сделал то же самое.
Джон взглянул на друга и кивнул. Плечом к плечу, шаг за шагом продвигались они вперед. Скеллан ощущал на себе чужие взгляды и знал, что за ними следят. Что ж, логично — если секта пользуется башней для каких-то нечестивых целей, они должны были выставить дозорных — возможно, в самом здании, а также в одном из заброшенных домов Шрекенштрассе: оттуда, из верхних окон, прекрасно видно башню. Но Скеллан не оглядывался и не колебался. Тремя быстрыми шагами преодолел он короткий лестничный пролет и оказался у двери. Отклонившись назад, Джон развернулся и обрушил точно рассчитанный пинок на пятачок возле старого ржавого запора — дверь подалась и послушно распахнулась. Из темноты пахнуло вонью, вдалеке слышался невнятный шум.
Скеллан шагнул в проем, Фишер за ним.
Фишер не любил мрака и тесных пространств. То, что поджидало их за дверью, сулило серьезное испытание старшему из мужчин.
Спертый воздух здесь был густ от сырости, страха и металлического запаха крови.
В помещение проникало чертовски мало света, и Фишер, ощупью пробираясь в полутьме, почти ничего не видел дальше вытянутой руки. Глаза привыкали к сумраку медленно, но он не мог не слышать хлюпанье, вздохи, хныканье, скрежет чего-то тяжелого. Подобные звуки отнюдь не успокаивали. Рука его все крепче сжимала рукоять меча Он понятия не имел, какие тайны скрывает предательское чрево тьмы, но знал, что близок к их разгадке. Собственный пульс едва не оглушал его. Он стиснул зубы и продвинулся еще на шаг. Тонкие лучики с трудом протискивались в щели заколоченных досками окон, не проливая света на характер занятий Восставших мертвецов в старой башне. В темноте кто-то застонал, и волоски на шее Фишера приподнялись. Звук выражал отчаяние; кто бы ни издал его, он страдал.
— Мне это не нравится, — прошептал Фишер. Нога его за что-то зацепилась. Он осторожно ткнул это носком сапога. Оно подалось. Тогда он пнул посильнее. Снова раздался стон. Тогда Фишер понял, что он ударил: тело. — Проклятье, ни зги не видно, — выругался он.
Неизвестно было, умирает ли этот человек, пьян он или одурманен. Фишер перешагнул через лежащего.
Скеллан вслепую двинулся вдоль стены и, в конце концов, отыскал то, что ему было нужно, — факел. Под держателем обнаружилось и масло. Джон окунул сухие прутья в вонючую жидкость и зажег факел от трута. Тут царила сырость, но она не помешала лучине заняться голубым пламенем. Скеллан поднял факел повыше. Огонь озарил комнату болезненно-бледным светом. Фишер стоял над телом женщины — связанной, с заткнутым ртом. На ее одежде виднелись темные пятна. Кровь. Повсюду валялись грабли, мотыги, ведра, молотки, пилы и другие предметы из прежней жизни башни. Узкая винтовая лестница тянулась снизу вверх, из одной непроглядной тьмы в другую. Скеллан спустился по ней в кладовую. Фишер держался чуть позади приятеля. В маленьком подвале среди полок теснились деревянные бочонки, но Скеллан нашел то, что искал, — поросшую мхом крышку люка в центре пола размером три фута на три с огромным железным кольцом посредине.
Скеллан передал факел Фишеру, взялся за железное кольцо обеими руками и потянул — под скрип проржавевших петель люка. Из дыры вырвался затхлый дух могилы. Где-то в сумраке, за границей пляшущего пятна света, стоны и вздохи набухли возбуждением.
— Нет, мне это и вправду не нравится, — повторил Фишер.
— Это вход в старые катакомбы, — объяснил Скеллан.
— Я знаю, что это, и все же мне не нравится.
— Айгнер там, внизу.
— Ты этого не можешь знать.
— Я чувствую. Он там.
Скеллан сделал первый шаг; наклонился, чтобы начать спускаться во тьму.
Фишер не пошевелился.
Скеллан забрал у него факел.
Горестно вздохнув, Фишер последовал за товарищем в черное отверстие.
Ступени уводили их все глубже и глубже под землю. Фишер насчитал их больше пятидесяти. Туннель был кое-как укреплен старыми балками. Мужчинам приходилось сгибаться, низкий потолок не давал выпрямиться во весь рост. Меч уже не успокаивал: что меч перед напором безликой тьмы? На самом дне туннель разделялся натрое; каждый рукав уводил в еще более густой мрак.
Скеллан прижал палец к губам, призывая к молчанию. Вдалеке что-то гудело. Фишеру потребовалось несколько секунд, чтобы разобрать, что это: низкий звучный рокот поющих голосов.
Они осторожно зашагали по центральному туннелю, направляясь прямиком к сердцу катакомб.
Ужасный крик прорезал пустоту туннелей. Человеческий крик. Женский. Женщина страдала.
— Скорей! — бросил Фишер в спину Скеллана, изгоняя из своей души страх.
Женщина была жива, она нуждалась в них, а этого было достаточно, чтобы заставить старшего из мужчин действовать. Они рванулись вперед. Внезапно туннель распахнулся в просторное помещение, полное наваленных друг на друга трупов и костей. Горы тел в грязных бинтах возвышались над землей.
Голые бедерные кости, малые и большие берцовые, лопатки и черепа перемешались в одном безбрежном море мертвецов Ляйхеберга. Некоторые кости были целы, другие сломаны, с зазубренными концами, третьи покрыты плесенью. Выпадали ли когда-нибудь на долю этих людей достойные похороны?
Арка в дальней стороне пещеры вела во второе помещение, побольше. Там горели факелы. На земляных стенах танцевали искаженные тени, сливаясь в одну колеблющуюся массу.
Идущий впереди Скеллан решительно шагнул под арку.
Стиснув зубы, Стефан Фишер последовал за ним.
Зрелище, которое их встретило, было как будто вырвано из худших кошмарных снов и безжалостно перенесено в явь.
Кричавшая женщина лежала на полу, в самом центре помещения. Позади нее тянулся ряд клеток, но Фишер видел только эту несчастную. Тело ее было распорото от живота до горла, но она была еще жива, хотя и едва дышала, а шестеро чудовищных существ с безумными глазами терзали ее, жадно всасывая сочащуюся из мягкой плоти теплую — пока что — кровь. Их щеки и подбородки были измазаны кровью женщины. Упыри, с отвращением осознал Фишер, наблюдая, как мерзкие создания облизывают пальцы и лакают из зияющей дыры в груди своей жертвы. Невозможно поверить, что эти твари были когда-то людьми; сейчас у них было больше общего с адскими демонами, чем с обычными добропорядочными гражданами.
Женщина была обречена, но шок и неприятие смерти заставляли ее сердце слабо сокращаться, продлевая страдания тела.
В душе Фишера что-то оборвалось. Он почувствовал, как какая-то часть его рассудка раскололась вдребезги, навсегда покинув его.
Образовавшуюся пустоту мгновенно наполнила ярость.
Он бешено ринулся вперед, вскинув меч, готовый рубить, рубить, рубить. Первый вурдалак как раз поднял глаза, когда клинок Фишера врезался в его шею; голова твари откинулась назад, ухмыльнувшись на секунду вскрытой мечом от уха до уха пастью. В рассеченной глотке забурлила темная кровь. Второй упырь, прежде чем рухнуть на опорожненное тело женщины, успел увидеть острие меча Фишера, воткнувшееся в его глаз и проникшее в глубину его мозга. Туловище вурдалака задергалось в жестоких корчах, и жизнь покинула грязную тварь. Фишер пинком отпихнул труп, выдернул меч из головы упыря и, описав клинком размашистую дугу, разрубил шею третьего чудовища. Из раны хлынула кровь. Продолжавшая скалиться голова монстра шлепнулась на пол и укатилась куда-то. Свирепость атаки Фишера была неукротима. Он прыгнул вбок и, вонзив окровавленную сталь в брюхо четвертого упыря, кинувшегося на охотника за ведьмами, повернул кисть, расширяя рану. Дымящиеся потроха вурдалака вывалились из вспоротого живота. Когтистая лапа твари сомкнулась на клинке, притягивая Фишера ближе и одновременно погружая меч все глубже в брюхо. Упырь дохнул ему в лицо, широко ухмыляясь, демонстрируя заостренные зубы, готовые впиться в лицо Фишера. Из пасти его несло кислой вонью могилы. Фишер инстинктивно отпрянул, и от резкого толчка вурдалак потерял равновесие. Он упал у ног человека — уже мертвый.
Фишер тяжело дышал.
Позади него Скеллан произнес что-то, но он не разобрал, что именно.
Остались еще два упыря.
Он смотрел на них.
Он выносил им приговор.
Последние крупицы человечности исчезли из их глаз. Один безразлично пялился в пространство, опьяненный кровью мертвой женщины, понятия не имея о том, что остаток его жизни измеряется несколькими биениями грешного сердца. Взгляд второго был полон холодного звериного коварства. Он оценивал Фишера, прикидывал серьезность угрозы, рассчитывал, что надо делать — драться, бежать или жрать. Неужели это существо действительно было человеком? Упыри пали так низко, что утратили все человеческое и барахтались в грязи темною царства злобы и уродства, царства монстров.
Они и были злобными, уродливыми монстрами.
Фишер кинулся во вторую бешеную атаку на вурдалаков. Он бил, колол, полосовал беспомощных тварей, в дикой ярости кромсая их. Он рубил руки, пытающиеся защитить тела. В этой бойне не было ни боевого искусства, ни изящества. Человек не контролировал себя, у него была одна цель — убить. Вот он развернулся с криком, вскинул меч над головой и со всего маху, вложив в удар весь свой вес, всю свою страсть, обрушил клинок на чудовище. Сталь прочно засела глубоко в груди упыря. Меч застрял.
Последнего вурдалака с хирургической аккуратностью отправил на тот свет Скеллан. Он зашел упырю за спину, вздернул его голову и перерезал горло. Все кончилось в мгновение ока. Скеллан оттолкнул труп ногой. На плоти существа не было ни отметин, ни особых символов. Ничего, что могло бы отнести его к Восставшим мертвецам, но вампирская природа твари не оставляла сомнений.
— Как могли они пасть так низко? — проговорил Скеллан, качая головой.
Фишер рухнул на колени рядом с мертвой девушкой. Меч выскользнул из его пальцев и с громким клацаньем упал на пол. Он задыхался, из груди рвались тяжелые всхлипы. По щекам текли слезы. Тело женщины не просто вскрыли; упыри сожрали почти все ее внутренние органы.
— Ты не мог ее спасти, — тихо сказал Скеллан, опуская успокаивающую руку на плечо друга. — Она была мертва еще до того, как мы ступили в эту комнату.
— Всегда… слишком поздно… — горько уронил Фишер.
Его трясло; адреналин улетучивался из его крови.
— Не всегда. — Скеллан наконец-то увидел ряд клеток и истощенные тени, сгрудившиеся в темных углах. Сектанты, очевидно, намеревались скормить эти несчастные души упырям. — Не всегда.
Он обогнул трупы и открыл первую клетку. За решеткой стояли две женщины — девушки, почти дети, с лицами, покрытыми коркой грязи и запекшейся крови. Они выглядели напуганными до полусмерти. Скеллан попытался успокоить их, но девушки лишь дико мотали головами и еще теснее вжимались в угол, подальше от Скеллана. От них пахло мочой и болезненным потом.
В других клетках обнаружилось еще шесть женщин.
Все еще плача беззвучно, Фишер помогал Скеллану освобождать пленниц.
Один лишь Зигмар знает, сколько времени эти бедняжки томились в катакомбах, дожидаясь своей очереди пойти на корм вурдалакам. Заключение явно повредило их разум. Они бормотали что-то себе под нос и смотрели сквозь своих спасителей, помогающих им подняться по лестнице.
Выходить на улицу женщины отказались. Они истерически кричали, принялись бить себя руками по щекам и пятиться во мрак башни, отчаянно прижимаясь к стенам, словно пытались раствориться в камне.
Скеллану потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что происходит.
— Они просидели внизу так долго, что боятся дневного света.
Глава 3 Нож во тьме
Ляйхеберг, Сильвания. Весна, 2009
Себастьян Айгнер был фантомом.
Призраком.
Он не был реален — или, по крайней мере, так начал думать Джон Скеллан после трех проведенных в Ляйхеберге недель. Он знал, что они близко, так близко, что Айгнер должен ощущать, как они дышат ему в спину, но чем ближе они подбирались, тем иллюзорнее становился неуловимый Айгнер. Они всегда отставали от него на шаг или два.
Сбор заслуживающей доверия информации оказался сущим кошмаром. Каждый из путей заводил их в тупик.
Если кто-то из массы опрошенных торгашей запретным товаром и знал что-то, он молчал. Подмазка чиновников не помогала. Членам магистрата просто нечего было сказать.
С таким же успехом Айгнера могло не существовать вовсе.
Несколько оброненных шепотком намеков, которые удалось наскрести Скеллану и Фишеру, быстро обратились в ничто. У того, за кем они гнались, были друзья, и друзья достаточно влиятельные, чтобы помочь ему исчезнуть. Этот факт уже сам по себе тревожил Скеллана. Сплетни распространялись. Болтовня в характере людей. Слухи обретали собственную жизнь. Покров тайны, окутавший Себастьяна Айгнера, ткался грязными руками.
Кто-то другой, возможно, плюнул бы на призрака и позволил Айгнеру просто исчезнуть, раствориться в воздухе, но только не Джон Скеллан. Айгнер был его навязчивой идеей. Всепоглощающая жажда мести толкала его вперед. Айгнер возглавлял банду грабителей, убивших его жену, а это нельзя простить. А не простив, забыть невозможно. Мысли о Себастьяне Айгнере снедали Джона Скеллана днем и ночью.
Три недели они распространяли молву, что хорошо заплатят за информацию об Айгнере и Восставших мертвецах. Они не трудились скрывать свое местонахождение. Они хотели, чтобы люди знали, где их найти, когда нужда или жадность развяжут им языки.
Фишер отхлебнул добрый глоток эля и со стуком опустил опорожненную кружку на залитый пивом стол. Рыгнув от души, он смахнул ладонью пену с губ.
— То, что нужно!
Из выпивки Фишер всегда делал целое представление.
— Не сомневаюсь, — ответил Скеллан.
«Голова предателя» была битком набита обычной разномастной клиентурой. Скеллан не пил. Каждый раз в самом начале вечера он заказывал бокал глинтвейна и посасывал его до тех пор, пока не приходило время вышвыривать на улицу перебравших пьянчуг и закрывать заведение. Он то и дело прикладывался к кубку, но Фишер был далеко не уверен, касается ли алкоголь хотя бы его губ.
В очаге потрескивало пламя, вода, еще сохранившаяся в дровах, шипела и пощелкивала в его жаре. Бродяга, даже не отряхнувшийся от дорожной пыли, грел у огня грязные руки.
Между столами сновала девушка-служанка, балансируя тарелками с жареной птицей и волокнистыми овощами. Перекинутая через плечо аккуратная косица светлых волос болталась у ее пышных грудей. С лица девушки не сходила натянутая улыбка. Она поставила две тарелки перед Скелланом и Фишером.
— Амос хочет повидаться с тобой, — сказала она, наклоняясь, словно принимала у Скеллана плату.
Амос был владельцем «Головы предателя». Конечно, это могло ничего и не значить, но Скеллан предпочел увидеть в этом благой знак. Удача поворачивается к ним лицом!
— Спасибо, дорогуша.
— Не благодари, я буду только счастлива, когда вы уйдете. Вы, парни, весь бизнес нам портите, — напрямик заявила девушка. — Рыскаете по закоулкам и тревожите людей своими вопросами. Чем скорей мы избавимся от вас, тем лучше.
Да, бизнес в таверне шел плоховато. Выпивох можно было сосчитать по пальцам двух пар их рук, да и то несколько пальцев оказались бы лишними. Обедали они одни. Недостаток клиентов был очевиден, так же как и его причина. Стоило только поймать как бы случайные взгляды пьяниц у стойки, которые они украдкой бросали на охотников за ведьмами, и все становилось ясно. Народ их попросту боялся. В маленьких деревушках, где суеверия ставятся превыше здравого смысла, их появление часто вело к неоправданным смертям: девушек забивали камнями или сжигали за колдовство по первому же ничем не подтвержденному обвинению. Города вроде Ляйхеберга отличались от сел, но не слишком. Мало где люди радовались прибытию охотников за ведьмами.
Дверь таверны с грохотом распахнулась, и из ночи в комнату шагнул великан. Он сбил грязь с сапог и стряхнул дорожную пыль с волос. За спиной его висела лютня. Он обвел взглядом пивнушку, приятельски кивнул кому-то в дальнем конце бара и подошел к стойке, чтобы обменяться энергичным рукопожатием с Амосом, уже налившим гостю из бочонка кружку эля. Дружеское обращение незнакомца с посетителями и хозяином заведения слегка успокоило Скеллана.
— Дитмар! — проревел Амос, и складки жира трех его подбородков возбужденно заколыхались. — Клянусь честью, это ты!
Трубадур театрально поклонился, широким жестом сорвал с себя дорожный плащ и накинул его на спинку стула.
— Амос Келлер, отрада усталых глаз! Пиво похолоднее, пожалуйста. И где, кстати, твоя очаровательная дочь? Эйми! Эйми, выйди и обними своего дядюшку Дитмара, крошка! — Он стиснул служанку в медвежьих объятиях и закружил ее так, что носки ее туфелек едва касались пола. Опустив девушку, он звучно чмокнул ее в лоб. — Проклятье, как я рад снова видеть тебя, девочка.
Скеллан ревниво наблюдал за сценой воссоединения семейства.
— Тебя так долго не было, — сказала Эйми, и было совершенно ясно, что именно она имеет в виду.
И вновь Скеллан почувствовал укол зависти: трубадура принимали здесь с распростертыми объятиями! Давно уже никто не встречал Скеллана и Фишера столь же тепло.
— Семь лет, — произнес Скеллан вслух, не осознавая этого.
— Что? — Фишер подался ближе к другу.
— Я просто задумался, — ответил Скеллан. — Семь лет прошло с тех пор, как вот так же встречали нас дома.
— Увидел счастливых людей и задумался о том, что потерял, да?
— Да. Подобные зрелища заставляют осознать, что у тебя отняли.
— Потерял или отняли, не все ли равно.
— Да, не важно, в какие слова облачена правда. — Скеллан не отрывал взгляда от пришельца. — Знаешь, это ведь мы погибли в тот день. Не только девочки. Айгнер убил нас. Он забрал наши жизни, будто вспоров нам мечом животы. Мы не те люди, которыми стали бы.
— Не те, — согласился Фишер. — Но, может, это не так уж плохо, Джон. За последние семь лет мы изменили жизни многих людей, и я действительно верю, что большинство этих перемен было к лучшему. Этого бы не случилось без… без…
— Знаю. Этого бы не случилось без смертей Лизбет и Лейны. Знаю, но от этого мне не легче.
Трубадур плюхнулся на потертый бархатный пуфик у огня. Взгромоздив ноги на маленький трехногий табурет, он принялся настраивать свой инструмент. После ряда фальшивых гамм великан наконец-то натянул струны так, что звучание лютни его устроило. Кое-кто из посетителей повернулся к очагу. Странствующие певцы редко забредали в эти края.
«Кто же в здравом уме захочет бродить по этому богом забытому клочку мира?» — удивленно подумал Скеллан.
Для путешественника трубадур одет был хорошо, но без чрезмерного щегольства; заплатами его платье не пестрело, да и краски еще не выцвели. Очевидно, он не испытывал недостатка в деньгах. Тем более странно. Любому музыканту, как бы он ни играл, всегда готовы платить в Талабхейме, Миденхейме, Альтдорфе, Нулне, Аверхейме и прочих городах и городишках Империи. Этот человек явно умел играть — то, как бегали, разогреваясь, его пальцы по струнам, доказывало, что медведь ему отнюдь не наступал на ухо. «Тот, у кого нет выбора», — ответил Скеллан на свой же вопрос. Да, это было единственное, что имело смысл: этот человек собирал для кого-то информацию. Отличная маскировка для шпиона.
Скеллан принялся взвешивать возможности: трубадур либо агент Империи — возможно Оттилии или верховного теогониста, эти двое вечно пытались переплюнуть друг друга, — либо он стоит в этом конфликте на стороне загадочного Влада фон Карштайна, графа Сильвании. Этот человек был тайной, но никто не осмеливался выступать против него, ибо зверства кровавого правления Отто ван Драка все еще были свежи в людской памяти. Конечно, музыкант мог работать и на обе стороны. Это было вполне возможно.
Скеллан украдкой улыбнулся. Дитмар, бродячий трубадур, — вот с кем стоит побеседовать в этом городе психов и плутов.
Музыкант заиграл лихую матросскую песню, разгоняющую кровь в жилах. Пьянчуги тут же забарабанили деревянными кружками по стойке в такт мелодии и восторженно затопали ногами.
Скеллан выскользнул из-за стола, поймал взгляд Амоса Келлера и жестом пригласил его в местечко потише. Грузный хозяин двинулся вдоль стойки. Оставив на прилавке кружку, которую он протирал, Амос нырнул за дверцу, ведущую в укромную, тихую часть бара, куда отправлялись люди с деньгами, способные оплатить уединенность.
— Твоя дочка сказала, что ты хотел меня видеть, — произнес Скеллан, шагнув в комнатку вслед за Амосом.
Он понятия не имел, чего ожидать от этой встречи, но почему-то был убежден, что не стоит ждать ничего хорошего. Музыка трубадура набирала темп. Буйство звука нарастало: пьянчугами овладевал дух мелодии, и они колотили кулаками и топали ногами все с большим и большим энтузиазмом. И Фишер, несомненно, тоже стучал кулаком по столу и распевал во всю глотку.
— Не стану ходить вокруг да около. У тебя и твоего друга неприятности. Большие неприятности. Я связался с вами, потому что пожалел вас, но сегодня утром все повернулось так, что мне уже не до жалости.
— В каком смысле?
— Сюда явился один парень и сказал, что у меня есть два варианта. Первый — вышвырнуть вас вон, второй — убраться вечерком из дома и оставить дверь открытой, чтобы его молодцы смогли войти и позаботиться о вас. Вы завели себе врагов, приятель, которые не желают, чтобы вы им докучали.
— Ты узнал этого человека?
— Да, узнал, но не собираюсь говорить тебе, кто это был, потому что не хочу поутру отдать концы в реке, если ты меня понимаешь.
— Выходит, ты просишь нас уйти?
— У меня нет выбора, но я скажу тебе кое-что, и задаром. Тот тип, за которым вы охотитесь, Айгнер, — вот уже несколько недель, как он не в Ляйхеберге.
Скеллан схватил трактирщика за грудки и притянул его к себе так близко, что почувствовал на языке кислый привкус его дыхания.
— Ты уверен?
— На все сто. Он исчез за пару дней до того, как вы, ребята, прибыли. Заплатил хорошие деньги; чтобы люди молчали. Он не хотел, чтобы вы последовали за ним.
— И ты все время это знал? — Голос Скеллана упал до шепота. Глаза его вспыхнули праведным гневом. — Он купил ваше молчание? Сколько же оно стоит, Амос? Во сколько ты оценил жизнь моей жены? Скажи! Сколько она стоит, по-твоему? — Его трясло.
Трубадур играл достаточно громко, чтобы не впустить крик Джона в общий зал.
— Десять сребреников, — ответил трактирщик. — И еще по десять за каждую неделю, которую я продержу вас тут. Этот парень, утренний, приходил заплатить долг Айгнера.
После семи лет охоты, когда ты подошел к добыче так близко, что остается только уложить ее, оказаться вдруг обведенным вокруг пальца! Его надули, отняли возможность отомстить. Это было уже слишком. И Скеллан взорвался:
— Назови мне хоть одну причину, по которой я не должен убить тебя прямо здесь и сейчас! Одну причину, Амос. Только одну!
Капли испарины выступили на рыхлой физиономии трактирщика. Толстые губы задрожали. Жирные, точно окорока, руки обреченно повисли.
— Одну причину, — повторил Скеллан. — Почему я не должен разорвать тебя пополам на месте?
— Эйми, — с трудом выдавил Амос имя дочери.
Скеллан отпустил толстяка. Вот чем охотник отличался от своей жертвы. Скеллан все еще оставался человеком. Его еще заботили семья, и любовь, и люди, пусть даже он и был один-одинешенек в этом мире.
Он закрыл глаза.
— Они придут сегодня?
— Да… через час после того, как погаснет свет. Прости. Я не хотел этого. Меня запугали. Они… они убьют вас.
— Пусть попробуют.
Скеллан открыл глаза. Красная дымка ярости испарилась. Он вновь был в состоянии думать и строить планы насчет того, как бы дожить до рассвета.
— Вы будете спасаться бегством?
Скеллан покачал головой:
— Нет смысла, они либо нападут здесь, когда я буду этого ожидать, либо устроят засаду на дороге — неожиданную. В первом случае обстоятельства сыграют мне на руку, пусть и чуть-чуть. Все, что я хочу от тебя, — действуй, как обычно. Ты со мной не говорил. Ясно? Гаси свет, бери Эйми, и идите спать на конюшню. Не могу обещать, что там будет безопасно, но наверняка безопаснее, чем в ваших комнатах.
— Что вы собираетесь делать?
— Чем меньше ты будешь знать, тем лучше, — отрезал Скеллан куда грубее, чем намеревался. Он взял себя в руки, и тон его смягчился. — Так будет лучше для тебя и Эйми.
— Я не хочу убийств. Только не под моей крышей. Потому-то я и предупредил тебя — чтобы дать тебе шанс улизнуть до того, как они явятся.
— И я оценил это, Амос. Правда. Но уже слишком поздно. Теперь игра идет до последнего, и я намерен победить.
Тем же полотенцем, которым он вытирал пивные кувшины, трактирщик промокнул пот на лбу.
— Ты сумасшедший, в точности как говорил Айгнер… — Впервые с тех пор, как молва о безжалостной охоте Джона Скеллана дошла до Амоса Келлера, в голосе его зазвучал страх — страх, пробирающий до мозга костей: убийства друзей Айгнера, возведенные в ритуал сожжения, хладнокровность палача. — Я не должен был ничего говорить. Надо было оставить тебя гнить тут, выманивая ответы из закрытых ртов, пока Wiederauferstanden не соберутся послать твою душу Морру, и толстеть себе потихоньку… Но нет, глупый старый Амос Келлер не таков — ему надо было воспылать симпатией к убийце-лунатику и отправиться предупреждать его. Старый дурак Амос, и зачем только ты сунул нос в это дело, а не позволил вам, парни, просто перебить друг друга.
— Ты закончил? — спросил Скеллан, которого сбивчивые порицания трактирщика в собственный адрес явно позабавили. — Люди в зале изнывают от жажды. Иди делай свое дело. Если увидишь одного из моих так называемых убийц, будь добр, предупреди меня: пришли мне выпивку. Если не предупредишь — тебе же хуже. Понятно? Сегодня я больше не буду ничего заказывать, и любая кружка, оказавшаяся на моем столе, будет знаком, что мой будущий губитель вошел в пивную.
Амос нехотя кивнул.
— А теперь я вернусь к своему другу и буду слушать музыку. Настоятельно советую тебе натянуть на физиономию улыбку. Не так уж это трудно. Просто подумай, что утром мы так или иначе исчезнем.
Скеллан вдавил в мясистую ладонь хозяина серебряную монету.
— Вот тебе вперед, за ту выпивку. — Этого хватило бы на двадцать порций, да еще и со сдачей.
Амос принял плату, не сказав ни слова. Он сунул монету в карман и удалился.
Несколькими минутами позже Скеллан тоже вернулся в общую комнату.
Последние такты непристойной песенки о шаловливой служанке и похотливом матросе сорвали бурные аплодисменты. Скеллан опустился на свое место. Фишер вопросительно посмотрел на товарища, но Джон ничего не сказал. Следующей на очереди была баллада. Трубадур так и объявил: «Лэ[11] о прекрасной Изабелле». Песня оказалась не похожа ни на что, исполнявшееся им до сих пор. Пальцы музыканта любовно перебирали струны лютни, наколдовывая нечто, восхитительное.
Скеллан прикрыл глаза, наслаждаясь музыкой.
Это была в некотором роде любовная песня.
Трагедия.
Голос трубадура дрожал, когда он пел о болезни прекрасной леди Изабеллы, о фарфоровой коже женщины, угасающей на руках у любимого, о ее мольбе спасти ее даже там, где на все один ответ — смерть.
Слова омывали его, теряя значение, просто переплетаясь друг с другом. Голос Дитмара гипнотизировал. Нежный напев очаровал толпу выпивох. Посетители бара впитывали каждое слово, а музыкант играл ими, как умелый кукловод своими марионетками.
Внезапно музыка изменилась, тон, упав на октаву, звучал заговорщицки. Скеллан открыл глаза. Конечно, это был очередной фокус, трубадур манипулировал слушателями, заставляя их думать, что он делится с ними каким-то темным секретом, и трюк работал: Скеллан подался вперед, напряженно вслушиваясь в теряющий смысл шепот Дитмара:
Раз долгой темной ночью Восставших мертвецов
К прекрасной Изабелле прокрался Морр в альков.
И с погребальной песней склонился он над ней,
Чтоб сломленную душу лобзать грубей, грубей.
Прекрасное испачкать, до срока иссушить,
Красавице зачахнуть, красавице не жить.
Останутся лишь кости, останется лишь плоть.
Предательство ухода любви не побороть.
А потом мелодия и умирающая леди вновь вернулись к жизни, воскрешенные прекрасной песней Дитмара. Но два образа никак не выходили из головы Скеллана. Трубадур наверняка не случайно упомянул на одном дыхании Восставших мертвецов и иссушающую болезнь.
— Надо поговорить с ним до исхода ночи, — сказал он негромко, наклонившись к уху Фишера. Тот кивнул — очевидно, от его внимания тоже не ускользнули странные строки. — И до того, как начнутся неприятности.
Стефан Фишер приподнял бровь.
— Кажется, нас одурачили; позже объясню.
Фишер снова кивнул.
Трубадур исполнил еще девять песен, прежде чем сделать перерыв и освежить голос стаканом подогретого вина Амоса. Скеллан и Фишер подошли к музыканту и тоже уселись возле очага.
— Не возражаешь? — поинтересовался Скеллан.
— Вовсе нет, иногда разделить выпивку с незнакомцем так же приятно, как разделить ее с другом.
— Воистину так, — согласился Скеллан. Как ласкает ухо речь человека, прилично владеющего рейкшпилем. В окружении сильванского говора он уже начал забывать, как звучит родной язык. — Должен признаться, одна из твоих песен захватила меня. Полагаю, ты сам написал ее. Я не слыхал ее прежде… «Лэ о прекрасной Изабелле», кажется, так?
— О да, хотя, боюсь, мой голос бледнеет перед красотой самой Изабеллы.
— Правда?
— Правда, мой новый друг. Изабелла фон Карштайн, хозяйка Дракенхофа. Чистейшая красота и грязнейшее сердце в мире. Увидеть прекрасную Изабеллу — значит потерять душу. Но какая же это дивная смерть!
— Интересно… — криво усмехнулся Скеллан. — Но я бы не стал считать романтическую душу менестреля надежным источником. Вы, бродяги, привыкли влюбляться ежедневно, в каждом новом городе в новую неземную красоту.
Дитмар рассмеялся:
— Вижу, ты знаешь нас. Но поверь, в данном случае то, что я сказал, и наполовину не дотягивает до истины. Ее красота способна остановить твое сердце, если она того пожелает, а желает этого она часто. Она самая могущественная женщина Сильвании, могущественная и безжалостная. Ни зубы Морра, ни сама смерть не могут победить ее. Изабелла властвует над смертью.
— Неужто? — Скеллан подался ближе, напряженно слушая. — Как так?
— Это не секрет, она умирала. Пала жертвой смертельной хвори, опустошающей страну. Она цеплялась за жизнь зубами и ногтями. Лекари и целители душ опустили руки. Недуг убивал ее. Совсем как других девушек нашего края. Болезнь не уважила ни ее красоты, ни ее власти. Для Морра она была всего лишь еще одной обыкновенной душой. Говорят, к ней даже приходили жрецы, чтобы исповедовать умирающую и отпустить ей грехи. И знаешь что? На следующее утро она поднялась со смертного ложа, лучась красотой и здоровьем. Она стала блистательней прежнего. Лихорадка и жар отступили. Это было чудо.
— Воистину. Я видел последствия этой болезни. Страшные последствия. Как и ты, я еще не сталкивался с выжившими.
— Изабелла фон Карштайн, — страстно произнес Дитмар. — У смерти нет власти над ней.
— Скажи мне… — Скеллану как будто только что пришла в голову одна мысль. — Ты упомянул в песне ночь Восставших мертвецов… — Повторяя прием Дитмара, Скеллан наклонился и понизил голос до заговорщицкого шепота. — Это имеет какое-то отношение к Wiederauferstanden?
— Культу Восставших мертвецов? — Если вопрос и был сюрпризом для трубадура, он умело замаскировал удивление. — Это же очевидно: последователи культа верят, что придет ночь, когда мертвые поднимутся, когда падет барьер между этим миром и следующим. Это они и называют ночью Восставших мертвецов. Изабелла фон Карштайн живет и дышит, тогда как все остальные, пораженные той же иссушающей хворью, гниют в земле. Она — путеводная звезда сектантов. Они увидели нечестивое чудо. Она умирала на руках жрецов и лекарей, все их умение и вера не могли спасти ее, и все же она поднялась с одра. Смерть не удержала ее. Она — все, о чем они мечтают, все, что обожают. Культ Восставших мертвецов поклоняется этой женщине. Для них Изабелла фон Карштайн воскресла. Поднялась из мертвых. Она бессмертна.
— Она их лидер?
— Что значит «лидер», друг мой? Одураченные болваны боготворят ее сердцем, телом и тем, что осталось от их почерневших душ, — горячо проговорил Дитмар. — Делает ли это ее их лидером? Возможно, но тогда, выходит, Зигмар — твой лидер?
— Я не чту никого из так называемых божеств. Дайте мне эля, дайте женщину с мягким упругим розовым телом, дайте меч — дайте то, что я смогу увидеть и потрогать собственными руками, — вот во что стоит верить. Спасибо, друг мой. Теперь, по крайней мере, я знаю, с чего начинать поиски. Дракенхоф.
— До него три недели нелегкого пути. Дороги в плачевном состоянии; старые графы никогда не вкладывали средств в то, что не приносит немедленного дохода, так что край наш, мягко говоря, суров. Я бы не стал тебе завидовать, но, возможно, один взгляд на прекрасную Изабеллу и стоит этого путешествия. — Дитмар подмигнул Скеллану, в глазах его заплясали озорные похотливые искры. — Если ты понимаешь, что я имею в виду.
— Нас всегда гонит вперед именно это, разве не так? Мы марионетки, подчиняющиеся капризам наших сердец.
— Точно. И какие спектакли театра теней разыгрывают наши сердца! Ладно, пора мне зарабатывать на постой, а то Амос передумает и вышвырнет меня пинком под задницу. Приятно было поболтать с тобой, сосед. Желаю тебе найти в Дракенхофе то, что ты ищешь.
Музыкант играл до глубокой ночи.
В сумерках посетителей прибавилось, но нельзя было сказать, чтобы доходы заведения существенно возросли.
Где-то через час Скеллан наклонился к Фишеру и обронил:
— Я иду спать. Увидимся наверху, когда ты закончишь. Надо поговорить.
Фишер кивнул, одним глотком допил свой эль и отодвинул стул от стола. Следом за Скелланом он поднялся в скромную комнату над общим залом, которую они снимали. Здесь стояли лишь две кровати, кресло и зеркало в полный рост. Грубые половицы прикрывал ветхий половичок. Плюхнувшись на кровать, Скеллан объяснил ситуацию: Айгнер отправился в Дракенхоф, привлеченный злом, которое, если верить Дитмару, олицетворяла собой Изабелла фон Карштайн, а убийцы, подосланные Восставшими мертвецами, намерены позаботиться о том, чтобы охотники никогда не догнали жертву. Фишер выслушал друга, встал и передвинул кресло так, чтобы оно смотрело на дверь.
— Значит, они придут сегодня?
— Да, через пару часов.
— Устроим им сюрприз?
— Именно так.
— Ладно. Что бы ты сделал на их месте?
Фишер уже обдумал, как бы он сам поступил, будь он одним из наемников. Их главный враг сейчас — сон. Чем дольше тянется ночь, тем меньше шансов у охотников за ведьмами дожить до рассвета. Убийцы наверняка явятся в самый кромешный час.
— Я бы послал троих. Двое против двоих было бы не слишком надежно: хотя элемент внезапности против нас, у нас остался бы шанс выжить. Айгнер нас знает. Он наверняка заразил своей паранойей всю секту. Да, нужны трое — чтобы наверняка.
Скеллан оказался прав.
Они явились втроем. Убийцы тихо прошли по коридору и остановились у двери, прислушиваясь. Медленно повернулась ручка. Уловка друзей была проста, но в темноте эффективна. Взбитые подушки правдоподобно изображали спящих под одеялами людей. Обман не выдержал бы пристальной проверки, но это не имело значения. Для проверки времени не будет. Дверь открылась, несмазанные петли слегка заскрипели. В дверном проеме вырос черный силуэт.
Человек шагнул в комнату.
За ним крался еще один.
Он прошел на расстоянии вытянутой руки от того места, где стоял Скеллан, укрытый, как плащом, тенью распахнутой двери.
Фишер ждал в кресле, страстно желая, чтобы в комнату вошел и третий. Но тот остался на карауле. Палец Фишера зудел от желания нажать на курок маленького арбалета, наведенного на темный силуэт приближающегося к кровати мужчины. Лунный свет сверкнул серебром на клинке убийцы.
Скеллан кашлянул.
Фишер спустил курок. Меткая стрела воткнулась в живот наемника в тот момент, когда он вонзил кинжал в свернутые простыни. Человек хрюкнул от боли, пошатнулся, привалился к стене и сполз по ней на пол, цепляясь за засевшее в его животе древко.
Скеллан стремительно выступил из тени и прижал острие своего кинжала к горлу второго убийцы.
— Давай же! — рявкнул тот.
— С удовольствием, — шепнул ему в ухо Скеллан и вонзил нож. Убийца скрючился, жизнь покидала его. Скеллан отбросил тело в сторону. — Иди сюда, красавчик, — поманил он третьего, застывшего в проеме.
Прежде чем последний наемник успел развернуться и убежать, Фишер отправил вторую стрелу в бедро врага. Человек упал с отчаянным криком. Скеллан втащил его в комнату и захлопнул дверь.
Все это произошло меньше чем за минуту.
— Кто тебя послал? — прошипел Джон. Он ухватил древко стрелы и свирепо дернул его. Человек взвизгнул. — Говори!
— Пошел к черту!
— Это ты зря, — зловеще прошептал Скеллан, погружая стрелу еще глубже в бедро наемника. — Ты можешь подохнуть здесь, как твои приятели, а можешь уползти отсюда. Все зависит от тебя. Итак, кто тебя послал?
С лица убийцы сбежали все краски. В ямке между ключицами скопилась лужица пота. Зрачки его расширились от боли.
— Поверь, я могу сделать и больнее. Спрашиваю еще раз: кто тебя послал?
— Айгнер, — процедил наемник сквозь стиснутые зубы.
— Уже лучше. И где этот сукин сын?
Убийца яростно затряс головой.
— Ну, раз вы так, то мы вот так, — деловито заявил Скеллан и выдернул стрелу из ноги наемника. В душе другого человека крики бандита могли бы пробудить жалость. — Спрашиваю в последний раз. Где Айгнер?
— В замке… Дракенхоф.
— Хорошо. — Джон Скеллан невесело улыбнулся. — Тебе стоило бы поблагодарить меня.
— За что? — Мужчина шипел проклятия, зажимая рану на бедре.
— За то, что я собираюсь дать тебе шанс и посмотреть, сможешь ли ты и вправду подняться. Не следовало тебе приходить сюда сегодня. Зря ты пытался убить меня. Тут уже дело становится личным.
— Я не боюсь смерти, — выдохнул убийца и рванул рубаху, обнажая грудь. — Убей меня. Давай!
По всему телу человека расползались загадочные символы. Тушь татуировки ушла глубоко под кожу, просочилась в сплетения мышц.
— Ты и вправду веришь, что сможешь вернуться назад? Благодаря паре чернильных загогулин? — Скеллан прижал острие ножа к голой груди наемника. На коже выступила капелька крови.
— Ты ничего не знаешь, дурак! Ничего!
И убийца бросился на кинжал. Клинок по самую рукоять погрузился в его тело. Человек содрогнулся, попытался втянуть последний глоток воздуха, и рухнул на руки Скеллана.
Джон Скеллан сдержал данное Амосу обещание. Они исчезли из трактира задолго до рассвета.
Глава 4 Сумрак сгущается
Замок Дракенхоф, Сильвания. Конец лета, 2009
Старина Ганс восхищался Владом фон Карштайном. Они наблюдали за потасовкой воронов во дворе внизу. Танец хищных пернатых был преисполнен дикой красоты. Граф следил за ними, загипнотизированный мельканием крыльев и клювов птиц, дерущихся из-за выброшенных с кухни объедков.
— Они очаровательны, не правда ли? — заметил граф. — Так похожи на нас — и так не похожи. Это основной инстинкт, Ганс. Эта пляска крыльев и перьев не что иное, как выживание самого отчаянного. Это каждодневная битва. Насытиться — значит выхватить кусок изо рта товарища. Или выхватить, или голодать. В их мире нет полюбовного дележа. Птица с легкостью ослепит своего собрата из-за куска хлеба и отужинает по-королевски. А та, которая не сделает этого, которая не станет сражаться за свою жизнь, будет голодать.
Порой граф Сильвании видел мир в одних лишь черных тонах. Им владели мысли об игре жизни и смерти — о танце смертных, как он называл это.
— Все дело в этом движении, Ганс. Они танцуют к концу песни.
— И жизнь есть песня, — завершил бледный как мертвец юноша, чувствуя, в какую сторону идут мысли его хозяина.
— О нет, жизнь всего лишь прелюдия к величайшей из песен. — Внизу самый голодный ворон забил глянцево-черными крыльями и взлетел с крепко зажатой в клюве добычей. Другие остались на земле драться из-за последних крошек. — Смерть — это восторг, экзальтация. Никогда не забывай этого, Ганс. Жизнь мимолетна, смерть вечна.
А иногда склонность графа ко тьме граничила с полным нигилизмом. Как сегодня, когда Ганс обнаружил своего хозяина бодрствующим в одиночестве на крепостных укреплениях замка Дракенхоф. Не в первый раз граф искал уединения. На закате он часто поднимался на высшую точку замка и озирал раскинувшиеся перед ним владения. Ветер подхватил плащ графа, отвернувшегося от ссорящихся птиц, и обвил им его ноги.
— Вели повару выставить завтра вдвое больше отходов. Мне нравятся птицы. Дракенхоф должен стать им домом.
— Как пожелаете, милорд.
Порой же тьма словно лучилась из сердца Влада фон Карштайна, выплескиваясь наружу, поглощая не только его самого, но и тех, кто оказывался рядом. Этот человек был сложной смесью противоречий. В нем, безжалостном к своим противникам, было что-то, заставлявшее его заботиться о том, чтобы вороны не голодали. Подобная чуткость не распространялась на его ближних.
В этом граф Сильвании был загадкой — даже для своего секретаря.
Это была не надменность. И даже не симптом властолюбия. А просто полное безразличие к окружающим.
Граф медленно шел по узкой кромке укрепления, то и дело останавливаясь, чтобы взглянуть на что-нибудь повнимательней. Ганс тенью следовал за хозяином, направлявшимся к внешней стене замка. Наконец граф облокотился о парапет, возвышающийся над зазубренными скалами далеко-далеко внизу. Секретарь нерешительно остановился в шаге от фон Карштайна. Граф говорил, обращаясь частично к самому себе, частично к ветру и, конечно же, к Гансу. Молодой человек вслушивался в бормотание хозяина. Он никогда не знал, что услышит от него: обрывок ли давно забытого стиха, философское размышление, исторический факт, казавшийся в устах графа бережно лелеемым воспоминанием, или, как сегодня, смертный приговор.
— Ротермейер — заноза в моем боку, Ганс. У него, слишком раздутое мнение о своей важности в этой и следующей жизнях. Я хочу, чтобы им занялись. Сделай ему то же предложение, какое мы выдвигали перед штурмовиками «Бури и Натиска». Будь убедителен. У него два варианта, и мне все равно, какой из них он предпочтет. После Хайнца Ротермейера нанеси визит Питеру Каплину. Каплин насмехался над моим благородством, Ганс. Он держит меня за простака, а этого позволять нельзя. У Питера выбора не будет. Пусть его пример станет уроком прочим. Они быстро научатся. А если нет, их всегда можно заменить. Просто сделай так, чтобы они не сомневались в том, что произойдет с ними, если они будут по-прежнему противоречить мне или не принимать меня всерьез.
— Милорд, — кивнул Ганс и, шаркнув, отступил на шаг. Падение с укреплений на скалы грозило быть мучительно долгим, и хотя фон Карштайн явно наслаждался флиртом со смертью, Ганс предпочитал безопасность твердой земли. Он не мог похвастаться идеальным вестибулярным аппаратом, как граф. Тот бродил по стенам со сверхъестественной грацией призрака и безошибочностью чернокрылых птиц, которые так нравились ему. — Все будет согласно вашей воле. Питер Каплин пожалеет о том дне, когда навлек на себя ваш гнев.
— Не делай из меня зверя, Ганс. Помни, красота есть во всем. Разве волком, преследующим трепетную дичь, движет гнев? Разве птиц там, во дворе, толкает ярость? — Он покачал головой, давая отрицательный ответ на свои вопросы. — Нет, они убивают по необходимости, по природе своей. Они — убийцы по нужде. Боги создали их и вложили в них эту нужду. Им необходимо убивать. Так что они исполняют свой прекрасный варварский танец и не стремятся приручить дикого зверя в себе. В этом они так не похожи на людей. Люди идут наперекор природе, пытаются укротить свирепое животное, притаившееся в их душе. Они воздвигают статуи и храмы богам, которые знают черноту их собственных душ и пользуются этим во благо себе. Они чтят Зигмара и его могучий молот, забывая, что молот этот — орудие смерти. Они обносят себя стенами. Строят дома из бревен и камней и называют себя цивилизованными. Люди слабы, они боятся того, что может случиться, если их животная сущность вырвется на свободу. Они забыли, что красота есть во всем — даже во тьме, — иначе распахнули бы объятия своему зверю. — Фон Карштайн замолчал, погрузившись в размышления о смерти и красоте.
Вот и еще одна сторона личности графа: его настроение зачастую резко менялось, перескакивая от простой задумчивости к глубокой меланхолии, когда он терялся в лабиринте собственных мыслей. Это создавало благоприятную обстановку для самоанализа. Человек блистательный, одаренный разумом на грани гениальности, начитанный и сведущий во всех темах, о которых заводил речь, он читал души людей с той же легкостью, что и книги.
Старина Ганс никогда не встречал никого, даже отдаленно похожего на Влада фон Карштайна.
— Пусть тебя сопровождают Герман Познер и еще несколько доверенных лиц. Познер — отличная смесь жестокости и коварства, он как раз годится для того, чтобы опрокинуть Ротермейера. Скажи, Ганс, веришь ли ты, что Хайнц преклонит колени и признает мое правление? Я устал от всех этих мелких скандалов.
— Он будет дураком, если не сделает этого, — сказал Ганс, не ответив, в сущности, на вопрос.
— Я спросил не об этом, разве не так? — Говоря, фон Карштайн играл своим перстнем-печаткой, беспрестанно крутя его на пальце. Такова уж была особенность графа. Он вертел кольцо, когда уходил в свои думы или бился над решением какой-то проблемы. Ганс не раз наблюдал у своего хозяина эту нервозную привычку.
— Нет, милорд.
— Так скажи мне, Ганс, честно. Ты веришь, что Хайнц Ротермейер склонится, в конце концов, предо мной?
— Нет, милорд. Ротермейер горд. Он будет биться с вами до последнего.
Влад фон Карштайн задумчиво кивнул, не отрывая взгляда от утопающего в сумерках города Дракенхоф, раскинувшегося много ниже их наблюдательного пункта.
— Согласен, — произнес он, наконец. — Значит, ты знаешь, что делать.
— Да, милорд.
— Тогда иди, время утекает, а я хочу, чтобы эти занозы выдернули из моей плоти, прежде чем я потеряю из-за них слишком много крови.
Ганс ушел, оставив фон Карштайна одного на укреплениях. Трудно было сказать, сколько еще граф пробудет там, а Ганс предпочитал твердую почву под ногами. Немногие в замке Дракенхоф осмеливались приближаться к своему господину, а он редко искал чьего бы то ни было общества, за исключением своей жены Изабеллы и Ганса.
Изабелла фон Карштайн во всем была ровней своему супругу. Красота и жестокость — опасная комбинация. Однако, в отличие от Влада, она была предсказуема в своей жестокости. Она жаждала власти во всех ее видах и проявлениях. Это элементарное стремление отличало ее от мужа с его противоречивым характером, но вместе с тем делало отличным противовесом ему, отличным фоном, отличной супругой. Думая, что теряет ее из-за иссушающей болезни, граф был безутешен. Сначала он ругался с лекарями, заставляя их сотворить чудо, которое исцелило бы его жену, а когда медицина потерпела поражение, обратился к высшим инстанциям. Ночь за ночью нес он одинокую вахту на стенах замка, словно, приближаясь к богам в небе, хотел убедить их спасти его возлюбленную Изабеллу. И лишь в последний вечер, когда сиделки уже испугались, что дух ее ушел слишком далеко в царство Морра, чтобы найти дорогу назад, Влад выгнал всех из покоев Изабеллы и сам остался сидеть у смертного ложа жены.
Но она не умерла.
Граф появился на следующий день, измотанный, истощенный физически, едва не валясь с ног, и отослал выпучивших глаза зевак прочь. «Моя жена будет жить», — вот и все, что он сказал. Четыре простых слова. Его жена жила. Он не ошибся. Уже вечером Изабелла фон Карштайн, выглядевшая лучше, чем в течение многих месяцев, вышла из своей спальни, чтобы показать миру, что да, она будет жить. Милостью богов победила она иссушающую хворь, терзавшую Сильванию.
Узкая каменная лестница привела Ганса на галерею, тоже расположенную много выше главного здания замка. Стены галереи украшали портреты фон Карштайна, написанные самыми знаменитыми художниками страны, и каждый из них пытался запечатлеть на холсте характерные черты графа, сосредоточиваясь в основном на его гипнотизирующих глазах. Кто-то, вероятно, полагает, что одержимость собственным образом — это тщеславие, но чем больше Ганс узнавал графа, тем меньше считал его человеком тщеславным. Нет, это было всего лишь одним из кроющихся в нем противоречии. В замке не было зеркал — ни одного из этих капканов нарциссизма, атрибутов самовлюбленности. Картины же представляли собой произведения; искусства, воспевающие красоту, столь почитаемую графом. Он часто говорил, что великая красота — это дар самих богов, их благословение, и окружал себя портретами точно так же, как собирал фарфоровые и мраморные статуэтки, украшал себя искусными драгоценностями и отделывал дом парчой и бархатом.
Он коллекционировал красивые вещи.
Он копил их.
Странно, однако, что в галерее отсутствовали портреты его жены.
Ганс поспешно пересек длинную комнату, отдернул толстую бархатную занавесь на дальней стене и стал спускаться по крутой винтовой лестнице в помещения для слуг. В отличие от царящей повсюду изысканности, эти комнаты находились на грани разрушения. Гобелены на стенах протерлись чуть ли не до дыр. Солнечные лучи за долгие годы обесцветили все краски. Здесь были изображены сцены Великой охоты, какие-то безымянные, безликие графы ван Драки вели лающих псов и егерей в погоню за диким кабаном. Учитывая заслуженную ван Драками репутацию жестоких извергов, Ганс подозревал, что невидимая добыча охотников бежит скорее на двух, чем на четырех ногах. Грязные витражи разбрасывали по вытертому ковру гипнотические узоры из желтых, зеленых и красных пятен.
Ганс твердо вышагивал по проходу. От коридора ответвлялись две служебные лестницы, ведущие на разные уровни замка; та, что подлиннее, спускалась прямо в кухню, та, что покороче, убегала к еще одной галерее, нависающей над главным залом.
Ганс свернул на короткую, перепрыгивая через две, а то и через три ступени разом.
К тому времени, как добрался до площадки, он совсем запыхался.
Галерею строили для того, чтобы подчеркнуть великолепие главного зала и обсидианового графского трона. Это было самое любимое место Ганса во всем замке. Отсюда он мог видеть всех, а его — никто. В комнате под его ногами разыгрывались важнейшие события — там мелкие бароны строили интриги, там молили о милосердии, там взлетал меч графского правосудия: внизу текла повседневная жизнь Сильвании.
Отсюда Ганс наблюдал за жизнью, изучал ее — и учился. Он не так уж отличался от Изабеллы фон Карштайн, так как слишком жаждал власти, которую была способна даровать ему близость к графу, но он не был настолько наивен, чтобы полагать себя незаменимым. Юноша не питал иллюзий и относительно собственной красоты: он был не из тех, кого граф предпочитал держать возле себя. Он должен был сделать себя незаменимым. А это означало — собирать информацию, накапливать знания о всех и каждом, кто появлялся при дворе графа, знать их слабости и уметь ими пользоваться.
Граф был прав, жизнь его двора действительно очень напоминала драку воронов из-за объедков. Чтобы выжить тут, продолжить собственное существование, надо было принести в жертву других.
Старина Ганс относился к тем, кто выживает.
Это было заложено в его природе.
Главный зал жужжал, точно улей. Какой-то мелкий дворянчик из глубинки отправился в паломничество в Дракенхоф с петицией к Владу фон Карштайну, в которой просил помочь прокормить своих людей. Граф рассмеялся ему в лицо и велел дворянчику встать на колени и молить о подаянии. Когда же тот сделал, что было сказано, фон Карштайн захохотал еще пуще и заявил, что он мог бы заодно целовать пыль на сапогах графа, еще сохранившего уважение к человеку, способному клянчить милостыню у ног другого. Однако вместо помощи фон Карштайн лишил дворянчика всех привилегий и отправил его из Дракенхофа обратно в одной рубахе, не позволив надеть ни ботинок, ни штанов, ни плаща для защиты от непогоды, а также пообещал послать одного из самых доверенных членов семьи в угодья новоявленного нищего, чтобы он правил там вместо него.
— Человек должен сам заботиться о себе и своей собственности, а не простираться у ног незнакомца, выпрашивая подачку. Заучи этот урок, и заучи хорошенько!
Таково было графское правосудие; подобная процедура с незначительными отклонениями разыгрывалась в главном зале несколько часов.
Ганс нашел Германа Познера в зале для физических упражнений: тот безжалостно муштровал графскиъъх солдат. Познер был на добрых шесть дюймов выше Ганса, куда крепче и тяжелее его и обладал рельефной мускулатурой. В данный момент Познер дуэлировал с одним из молодых солдат. Он бился двумя короткими, слегка изогнутыми мечами, а его противник орудовал длинным клинком и маленьким щитом. Мечи Познера плели сложный узор танца смерти между двумя мужчинами, с ошеломительной легкостью держа солдата на расстоянии. Клинки мерцали в свете факелов. Благодаря исключительному мастерству и стремительности движений Познера два его меча словно сливались в один.
Когда Ганс ступил на площадку, клинок в левой руке Познера скользнул змеей и ужалил молодого солдата в щеку, начертив на коже тончайшую кровавую полоску. Затем Герман поклонился своему противнику и повернулся к аплодирующему Гансу.
— Весьма впечатляюще, — заметил Ганс.
— Неужели нас посетил сам высокочтимый секретарь фон Карштайна? Чем обязаны подобному удовольствию, герр Ганс? — Мрачный голос Познера эхом громыхнул в пустоте зала.
— Работе. Мы собираемся навестить барона Хайнца Ротермейера. Граф желает заставить его повиноваться.
— Слыхали, ребята? — обратился Познер к солдатам, наблюдавшим за поединком. Жестокая ухмылка медленно расползалась по его лицу. — Граф желает, чтобы мы вселили в сердце барона такой ужас, который заставит его знать свое место, а?
— Что-то вроде того, — согласился Ганс.
Познер убрал свои мечи в подвешенные на спине ножны.
— Когда выезжаем?
— На рассвете.
— Слишком скоро. Надо еще подготовиться к путешествию. На закате. Мы можем путешествовать под покровом тьмы.
— Ладно, завтра на закате. Будь готов.
Ганс развернулся и зашагал прочь. Не успел он выйти из зала, как до ушей его долетел звон стали о сталь.
— Уже лучше! — воодушевлял Познер одного из своих людей.
Граф выбрал Познера не случайно, и, несмотря на всю свою неприязнь к этому человеку, Ганс первый готов был признать, что Познер — лучший в своем деле.
А дело его было — убивать людей.
Глава 5 Надвигается что-то тёмное и страшное
Через Сильванию. Ранняя осень, 2009
В ночи катились пять черных одноконных экипажей.
Лошадиные копыта громко барабанили по слежавшейся дорожной грязи.
Крепко сжимая в кулаках вожжи, пять кучеров правили каретами, низко сгорбившись на своих сиденьях, время от времени подгоняя коней взмахами кнутов. Возницы были в тяжелых запыленных дорожных плащах, с натянутыми на головы капюшонами и шарфами, прикрывающими лица.
На дверцах колясок красовался герб фон Карштайна.
Чем дальше на север они продвигались, тем хуже становилась дорога. Трем из пяти экипажей пришлось сменить колеса после того, как у старых на каменистой тропе поломались ободья. Одному экипажу требовалась новая рессора, у другого ширились трещины на оси и была сломана чека. Ни одна из повозок не осталась невредимой.
Коляски обеспечивали путешественникам некоторый комфорт; Герман Познер и его люди занимали четыре экипажа, оставив Ганса одного в пятом. Но даже при этом терпение пассажиров давно уже иссякло, а некоторые и вовсе дошли до точки. Ганс понимал, что это неизбежно. Его спутники — убийцы. Они нуждались в свободном пространстве и уединении, чтобы поразмышлять или морально настроиться на убийства, которые они готовились совершить во имя своего хозяина или просто для того, чтобы очистить разум от скуки бесконечной дороги.
Немудрено, что после месяца пребывания в тесных колясках то и дело среди пассажиров вспыхивали ссоры и драки, но Познер быстро пресекал любые разборки. Этот человек держал своих солдат в железном кулаке и подкреплял угрозы сталью клинков-близнецов. Не многие рисковали продолжать споры, когда в перебранку вмешивался Познер. Ганс понимал, что дело тут частично в страхе, частично в уважении, и высоко ценил командирские качества этого человека. В этом Познер очень походил на графа: он тоже управлял, играя на любви и страхе своих подчиненных.
Они ехали по ночам и спали днем в бархатном полумраке экипажей. Ганс даже поймал себя на том, что скучает по ласке солнечных лучей, но постепенно он привыкал к дорожному распорядку.
Каждый день на закате Познер заставлял своих людей выполнять тяжелые упражнения, рассчитанные на снижение пагубного действия, которое оказывал вынужденный сидячий образ жизни на их тела и умы. Большинство этих упражнений напоминали, на взгляд Ганса, некий искусный, тщательно продуманный танец, поскольку Познер, подвергая семерых своих воинов серии мучительных ударов и тычков, а также уклонений от них, обращал внимание в основном на работу их ног.
Познер на практике осуществлял то, что проповедовал. Он истязал своих людей муштрой, но сам шел еще дальше, сосредоточиваясь на умении маневрировать и балансировать. Этот человек был превосходным, близким к совершенству атлетом. Он управлял своим телом со сверхъестественной грацией. Такой человек был, несомненно, смертельным противником.
Куда уж местному ополчению тягаться с этой восьмеркой.
Баронская вотчина Ротермейера, Эшен, представляла собой одну из самых маленьких приграничных территорий северо-западной провинции и располагалась между Лесом теней и развилкой Бурной реки, в четырех днях пути от Вальденхофа, дома Питера Каплина. Можно было подумать, что кареты колесят по землям мертвых. В это время года деревья обычно пестрят тысячами оттенков меди и олова. Но здесь одни были густо облеплены лишайником и плесенью, а другие, расколотые молниями, превратились в трухлявые пни и сухие стволы. Разрушенные домишки на обочинах рассыпались горами пыли и булыжников, а там, где должен был колоситься, дожидаясь жатвы, щедрый урожай, раскинулись непристойно голые поля. Болезнь пропитала даже почву, отравив всю местность.
Ганс ехал в последней карете. Обитые бархатом скамьи с мягкими спинками, достаточно удобные, чтобы на них спать, и толстые шторы, даже в разгар дня не впускающие внутрь солнечный свет, создавали в тесном пространстве роскошную обстановку.
Он тысячу раз размышлял над тем, что скажет Ротермейеру, перебирал все варианты, начиная от дружеского предупреждения и похлопывания по спине и заканчивая прямой угрозой и физическим насилием, и проигрывал в уме возможные ответы барона. Это напоминало искусную игру в шахматы — он пытался рассчитать наилучшую из возможных стратегий, которая приведет к желаемому финалу. Скоро, очень скоро ситуация станет не воображаемой, а слишком реальной. И дело дойдет до драки, как он и говорил графу. Ротермейер был не дурак и, обосновавшись на самом краю графских владений, чувствовал себя неуязвимым.
Пусть у Влада фон Карштайна и длинные руки, но Ротермейер сделал ставку на то, что на таком расстоянии почти невозможно ни контролировать его, ни влиять на его управление поместьем. Мили и мили — вот самая надежная защита от графа. Но они с той же легкостью могут обернуться для него смертным приговором — как и для Питера Каплина.
Ротермейер, без сомнения, знал, что они едут. Пять черных карет с гербами фон Карштайна заставили немало бровей заползти на лбы, а за их сегодняшними вечерними упражнениями наблюдала горстка фермеров и их любопытных семей с хуторов близ Эшена. Чужаки наверняка уже стали темой разговоров на мили вокруг, да и мелкие бароны, усадьбы которых они миновали по пути, уж точно не преминули разослать весть об их появлении по округе. Это было частью атмосферы страха, окутывавшей Сильванию. Черные экипажи означали дурные вести для кого-то, живущего дальше по дороге. Почтовые голуби несли сообщение: люди фон Карштайна едут.
И бароны, которым еще только предстояло пасть пред властью графа, услышав о приближении черных карет, познавали страх.
Ганс восхищался простотой графского маневра. Вместо того чтобы путешествовать как какие-нибудь безымянные бродяги из тех, что топчут дороги провинции своими ногами или ногами своих лошадей, они ехали в колясках, которые не только обеспечивали комфорт, но и ясно давали понять, кто именно сидит в них. Одного известия о присутствии в округе графских людей было более чем достаточно, чтобы разбередить вечный страх сильванских жителей и их ненависть к самим себе.
Кучер постучал по крыше кареты Ганса: три резких коротких удара.
Секретарь графа отодвинул бархатную шторку, опустил стекло и высунулся, в окно кареты.
— В чем дело? — крикнул Ганс, перекрывая скрип колес и топот копыт.
— Ничего особенного, сэр, мы пересекли Бурную реку, и вдалеке показался Эшен. К рассвету мы будем там.
Ганс попытался разглядеть баронское поместье сквозь постепенно рассеивающийся мрак, но увидел только какое-то более темное, чем все окружающее, пятно там, где земля встречалась с ночным небом. До рассвета оставался еще час, но Эшен наверняка уже бурлил: булочники пекли хлеб, грумы седлали лошадей, конюхи чистили стойла, слуги надрывались, чтобы подготовить все, что понадобится в этот день, и впоследствии создать видимость работы без усилий. Вопрос, откуда кучер узнал, что чернильная клякса на горизонте — это Эшен, поставил Ганса в тупик, но он давно уже начал подозревать, что в его попутчиках таится нечто большее, чем кажется на первый взгляд.
За месяц, проведенный в дороге, возницы не перемолвились друг с другом почти ни словом и не спешили брататься с людьми Познера, хотя с Гансом иногда заговаривали приглушенным голосом. Эти пять кучеров отчего-то смутно тревожили Ганса. Что-то такое в них было — какое-то общее свойство, которым они все обладали. Пятеро глубоко погруженных в себя людей практически одинакового телосложения, сосредоточенных исключительно на дороге, словно сама их жизнь зависела от того, как они управляют поводьями, постоянно закутанных как от непогоды, несмотря на сухие и теплые ночи позднего лета, плавно переходящего в осень. Капюшоны скрывали лица почти полностью, но все же возницы даже в темноте видели на мили дальше, чем Ганс днем.
Над горизонтом забрезжил свет зари, и далекий силуэт Эшена обрел четкость.
Абрис города обескураживал своими масштабами — совсем не этого ожидал Ганс в такой близости от границ провинции. Эшен не дотягивал до Дракенхофа, но был достаточно крупным городом. В розовеющее небо вздымались шпили и наползающие друг на друга крыши двух- и трехэтажных зданий. Костяшки пальцев Ганса побелели, с такой силой он сжал дверную ручку кареты. За домами на скалистом холме возвышался Эшенский замок — задумчивый часовой, наблюдающий за улицами и строениями внизу. Но удивительнее всего было то, чего Ганс уж никак не ожидал здесь увидеть: высокие стены. Эшен был укрепленным городом.
Учитывая близость границы Кислева, это имело смысл. Фортификационные сооружения способны отпугнуть зарвавшихся налетчиков.
Но чем ближе они подъезжали, тем определеннее становились подозрения Старины Ганса.
Стены были новыми и не имели никакого отношения к сдерживанию шаек грабителей.
Бунт Ротермейера оказался куда серьезнее, чем предполагал фон Карштайн. Барон явно готовился к гражданской войне. Он обнес город стенами, и это было декларацией его независимости. Интересно, сколько еще приграничных баронов примкнули к нему? Лишь дурак восстанет в одиночестве против мощи Влада фон Карштайна, а из того немногого, что Ганс знал о Хайнце Ротермейере, следовало, что человек этот отличается многими качествами: упрямством, благородством, ворчливостью, но только не глупостью.
Колеса карет громыхали по дороге, приближаясь к воротам города-крепости.
Придется пересмотреть ситуацию. Они отправились в путь для того, чтобы предостеречь заблуждающегося барона и не дать ему отбиться от рук, а не для того, чтобы подавлять растущее сопротивление. Внезапно Ганс почувствовал себя мухой, вползающей в липкую паутину.
Посреди дороги стояли два солдата, преграждая въезд в эшенские ворота. На укреплениях также застыли люди, в форме цветов Ротермейера. Ганс пригляделся. Они были разных возрастов, двое очень юные, еще одному явно за пятьдесят. И они нервничали. Об этом говорили их лица, их движения. Они были напряжены. Они ожидали неприятностей. И недаром — ведь их барон наверняка довольно долго плел интриги. Следующие несколько минут обещали быть интересными.
— Стоять! — приказал один из солдат на дороге. Передний экипаж замедлил ход и остановился — трепещущие ноздри лошади замерли в считанных дюймах от бесстрастного лица стражника. Человек даже не дрогнул. Его товарищ обогнул коня и подошел к дверце кареты.
Ганс высунул руку в открытое окно, дотянулся до ручки и открыл дверь. Из кареты он выбрался осторожно, не слишком доверяя ногам, затекшим от долгого путешествия.
— Мы просим аудиенции у барона, — сказал Ганс, направляясь к солдату. — Я надеюсь, что ты позаботишься о том, чтобы это известие дошло до хозяев замка, и нам устроят прием, подобающий нашему статусу эмиссаров самого графа.
Ганс изогнул шею, чтобы взглянуть вверх, и обвел взглядом солдат на укреплениях, одного за другим, давая им понять, что запомнит их лица.
— Барон Ротермейер не признает требований вашего хозяина, сэр. Если я и позволю вам въехать в Эшен, то только как обычному путешественнику. У вас есть средства, чтобы оплатить пищу и постой? Правила барона не допускают бродяжничества.
Ганс посмотрел на солдата и очень медленно покачал головой. Неторопливая улыбка растянула его губы.
— Слушай внимательно, — сказал Ганс, — и, будь так добр, не открывай пока рта, дабы не произвести на меня плохое впечатление. Итак, позволь представиться. Меня зовут Ганс, Старина Ганс, и я главный советник при дворе графа Сильвании. Что делает меня одним из самых могущественных людей на этой земле, согласен? А теперь я открою тебе один секрет, и мы начнем все сначала. Последний человек, обращавшийся ко мне в подобном тоне, в настоящее время пребывает в холодной грязи одной из многочисленных темниц Дракенхофа. Ну что, попробуем снова? Мы просим аудиенции у барона.
— Как я уже сказал, советник, барон не признает законности правления вашего хозяина. Вы вольны посетить наш город как путешественник. Впрочем, боюсь, достопримечательностей у нас не много. Вы должны понять, что любая аудиенция у барона пройдет на его условиях, если, конечно, он решит принять вас. Я также обязан сообщить вам, что в замке нет места для вашей свиты, только покои, которые могут быть предоставлены вам и вашему личному слуге. Вашим спутникам я могу порекомендовать «Герб претендента», просторную таверну на полпути к вершине Лавандового холма. — Он ткнул пальцем через плечо в направлении увенчанной замком скалы.
— Какой абсурд. — Ганс с отвращением тряхнул головой. — Неужели барон не осознает последствий подобного оскорбления? Ладно, не важно, не отвечай. Конечно же, он все понимает. Каждое действие влечет противодействие, это неминуемо. Ротермейер прекрасно знает, что фон Карштайн пожелает покарать его за упрямую демонстрацию непокорности, и все же это его не останавливает. Отлично, солдат, отворяй ворота.
Второй стражник все еще стоял в стороне. Вдвоем солдаты подняли огромный деревянный засов на воротах и развели створки, открывая проезд черным каретам.
Первый возница щелкнул кнутом над головой лошади, и экипаж, громыхая, двинулся вперед. Остальные тоже въехали друг за другом через ворота на узкие улицы Эшена. Окованные сталью колеса гремели на камнях мостовой, конские копыта громко цокали в относительной тиши раннего утра. Улицы извивались, как русло горного ручья, но маячивший над их головами Эшенский замок ни на минуту не исчезал из поля зрения путешественников, медленно продвигавшихся к Лавандовому холму.
Таверна «Герб претендента» действительно стояла где-то на полпути к вершине. Два конюха и мрачный грум поджидали гостей у ворот каретного сарая. Мальчишки выглядели так, словно их силой выволокли из постелей и пинками выгнали во двор. Привратник, должно быть, послал гонца предупредить о прибытии путников. Наверняка у него существовала какая-то взаимовыгодная договоренность с таверной. При въезде во двор гостиницы карета Ганса поравнялась с коляской Познера. В щели между шторками оконца виднелось невозмутимое лицо самого Познера. Он был явно не весел из-за оскорбления, нанесенного ему бароном. Ганс махнул рукой, предлагая своему компаньону опустить стекло и поговорить.
— Я извещу тебя, как только устроюсь. Советую отоспаться, нынче ночью нам предстоит разобраться с этим идиотизмом Ротермейера.
— Так мы и поступим, — холодно ответил Познер.
От того, как он это произнес, по спине Ганса пробежали мурашки. Герман Познер был не из тех, кто склонен ко всепрощению; милосердие не было свойственно характеру воина. Он ответит на презрительный жест по-своему, Ганс в этом не сомневался. Познер снова поднял стекло и опустил шторку, скрывшись из виду.
— К замку! — крикнул Ганс своему кучеру, откинулся на мягкую бархатную спинку и закрыл глаза, пережидая последние минуты езды.
Когда он вновь поднял веки, экипаж замедлял ход у ворот Эшенского замка. И опять два солдата преграждали им путь. Третий обошел карету и постучал в дверь. Ганс отдернул черную занавеску.
— Да? — бросил он тоном, в котором не слышалось и намека на вежливость.
— Барон приветствует вас в Эшене, герр Ганс. Управляющий проводит вас в вашу комнату и пришлет девушку, в обязанности которой входит забота о ваших… э-э… потребностях во время пребывания в замке. Ваш кучер должен вернуться в таверну к остальным вашим спутникам. Барон надеется, что вы одобрите это решение.
Ганс вздохнул.
— Нет, солдат, конечно же не одобрю. Но я пойду ему навстречу и приму любое решение. Пока приму.
Солдат хлопнул по стенке кареты, и экипаж покатился к барбакану[12]. Эшенский замок представлял собой настоящую крепость, неуязвимую с трех сторон благодаря зазубренным скалам утеса, на котором она была воздвигнута. Хотя горный склон в милю длиной снижался постепенно, сам замок парил в сотнях футов над городом. В узком дворе лютовал ветер, стена из навесных панелей практически не защищала от непогоды. Карета остановилась, Ганс открыл дверцу и выбрался наружу. Воздух был чист, свеж и покалывал щеки. Ганс повернулся, осматриваясь.
Эшенский замок строился, несомненно, для войны. В отличие от многих баронских поместий Сильвании, чьи дворцы и замки кичились показным богатством, отделяя своих знатных хозяев от простолюдинов, Эшен с его валами, бастионами и щелями для лучников был создан для отражения лобовой атаки. Это был не дом, а крепость для обороны во время войны. По всей видимости, и внутри замка приняты меры, чтобы его обитатели могли выдержать длительную осаду. Несмотря ни на что, Ганс не мог не восхититься дерзкой отвагой Ротермейера. Этот человек наверняка вычерпал до донышка свою казну в последнем упрямом сопротивлении власти фон Карштайна.
Жаль только, что жест этот был тщетен.
Над головой, хрипло каркая, кружил ворон. Ганс невольно вспомнил тот вечер на стенах Дракенхофа и подумал, не знак ли это. Большинство жителей Сильвании были склонны к суеверию.
Управляющий и девушка ждали на ведущей в замок лестнице. Можно было подумать, что мужчина — двойник Ганса; секретарь графа как будто смотрел на самого себя, постаревшего лет на тридцать: те же мертвенно-бледные черты, те же худые щеки и запавшие глаза, то же неуклюже-угловатое телосложение. Свои седые волосы мужчина зачесывал назад, собирая их на затылке в грубую вдовью кичку. Девушка, напротив, была, как сказал бы граф, истинным произведением искусства: красавица с оливковой кожей и миндалевидными глазами. Ее миловидное личико могло разбивать сердца прелестью высоких скул и полнотой сочных, зовущих к поцелуям губ. Но взгляд Ганса притянули ее глаза. Сначала в утреннем свете они показались ему зелеными, но чем пристальнее он всматривался, тем больше убеждался, что на самом деле в них целая палитра красок, и лишь цвет шали девушки и солнце делали их зелеными.
Мужчина коротко поклонился Гансу, девушка присела в реверансе. Двигалась она не менее привлекательно, чем выглядела.
— Приветствую вас, — произнес дворецкий, протягивая руку за плащом Ганса. Ганс расстегнул пряжку и намеренно небрежно, почти рисуясь, кинул тяжелую ткань слуге. — Прошу за мной.
— Иди вперед, — бросил Ганс и зашагал рядом с девушкой.
Первое впечатление от замка подтвердило предположение, что Ротермейер опустошил свои сундуки, стараясь защитить это место как можно надежнее. Обстановка была спартанской. Никаких ковров, никаких гобеленов или других радующих глаз украшений на стенах. Все в замке было функционально, коридоры узки, потолок низок — так труднее занести меч; наблюдалось изобилие крутых винтовых лестниц, удобных для нанесения удара по противнику правой рукой. Следом за управляющим Ганс поднялся в маленькую комнату на втором этаже.
— Клара наполнит вам ванну, чтобы вы могли смыть дорожную грязь, а я принесу ваш багаж. Отдыхайте. Вас вызовут, когда барон будет готов встретиться с вами. Если вам что-то понадобится, Клара позаботится об этом. Надеюсь, ваше пребывание тут будет приятным, герр Ганс. А теперь, если я больше ничем не могу быть вам полезен, оставляю вас на попечение Клары.
— Спасибо, ничем.
— Как пожелаете. — Седой мужчина вновь поклонился так же сухо, как в прошлый раз, и удалился, оставив гостя и девушку вдвоем.
— Я займусь ванной. — Голос служанки был с хрипотцой и сильным акцентом. Может, кто-то другой и увидел бы тут изъян, но с точки зрения Ганса этот маленький недостаток лишь добавлял девушке привлекательности.
— Пожалуйста, — сказал он и подошел к окну. Вид оказался удивительно похожим на тот, что открывался из окон замка Дракенхоф, хотя, впрочем, чем могут так уж различаться бесконечные ряды крыш, башен и шпилей? Сама комната была маленькой и, как и ведущий к ней коридор, лишенной каких бы то ни было украшений. В углу обнаружились большая металлическая ванна и бурлящий котел. Возле бадьи выстроились четыре фарфоровых кувшина с холодной водой и пятый, пустой. Клара опустила его в котел, наполнила кипятком и опорожнила сосуд в ванну. Коснувшись холодной стали, вода зашипела.
— Если вы разденетесь, я приготовлю ванну и вымою вас.
— О… нет. Не беспокойся, я сам справлюсь. Только налей воды, оставь немного щелока, чтобы я мог соскрести с себя грязь, и я буду просто счастлив.
— Я позабочусь о любой вашей нужде, господин. Мне не хотелось бы разочаровать моего барона.
— Разочарование — словечко для любовников, а не для слуг, девочка. Ты либо угодила своему хозяину, либо нет. Мне ты угодишь, если нальешь побольше горячей воды и оставишь меня спокойно наслаждаться ею, понятно?
— Да, господин. — Клара опустила глаза.
Она зачерпнула из котла еще воды и вылила ее в ванну. Девушка затратила несколько минут, наполняя ее так, чтобы Ганс смог полностью погрузиться. Затем она ушла, и он разделся.
Ванна — это было хорошо. Месяц в дороге вынуждает тебя жить, как животное, и отмокать после этого в горячей воде — одно удовольствие. Ганс закрыл глаза, наслаждаясь ощущением ласкающего кожу тепла. Так он и пролежал, откинув голову, с закрытыми глазами, смакуя ощущение чистоты, пока вода не остыла. Тогда он намылился, окатил себя ледяной водой из последнего кувшина, смывая пену, вылез из ванны и вытерся досуха. Обернув вокруг талии влажное полотенце, он снова встал у окна, на этот раз особое внимание уделяя планировке видимой части замка и улиц внизу и примечая для себя кое-какие ориентиры — на будущее. Знание местности, которая может стать враждебным окружением, бесценно.
Повернулся он лишь на стук в дверь.
— Войди, — сказал Ганс, ожидая, что это вернулась Клара, чтобы исполнить какое-нибудь поручение.
Но дверь открыла не служанка с миндалевидными глазами.
В проеме стоял пожилой мужчина хрупкого сложения с белоснежными волосами, собранными в пучок, как у пиратов. Он опирался на посох с серебряным набалдашником. Руки его пестрели печеночными бляшками, кожа свободно болталась на немолодых костях. Старик был худ, но не слаб. А это большая разница. И Ганс мгновенно понял, кто его посетитель.
— Барон, — произнес он вместо приветствия, — вы застали меня врасплох. Я явно в невыгодном положении.
— На это я и рассчитывал, герр Ганс. У голого противника, так сказать, меньше шансов спрятать камень за пазухой.
Ясные глаза старика выдавали острый ум, управлявший этим сухим телом. Здравый рассудок — редкость в таком возрасте. Старый барон вошел в комнату, закрыл за собой дверь и осторожно опустился на твердый деревянный стул.
— Итак, перейдем сразу к делу? Мне плевать на твоего хозяина, и я не собираюсь подчиняться каждому его капризу. Я владыка своего царства. Здесь мои люди. Я забочусь о них. Твой хозяин в его холодном пустом замке в сотнях миль отсюда для меня ничто.
— Видите ли, барон Ротермейер… Могу я называть вас Хайнц? — Ганс продолжил, не дожидаясь согласия старика: — Так вот, Хайнц, ты ставишь меня в трудное положение, потому что мне на своего хозяина не плевать, а он послал меня, чтобы дать тебе шанс в течение всего этого злосчастного путешествия я горячо надеялся, что в конце пути меня будет ждать мудрый человек, а не старый дурень. Упрямство доведет тебя лишь до насильственной смерти, Хайнц. И ты это наверняка понимаешь.
Старик на стуле слегка поежился.
— Зря ты угрожаешь мне в моем собственном доме, юноша. Ты тут один. Твои грозные наемники находятся в таверне в полумиле отсюда. Меня окружают те, кто меня любит и с радостью умрет, выполняя мое повеление. А ты… никто даже не услышит твоего крика. — Ротермейер тяжело закашлялся, давясь мокротой, клокочущей у него в горле. В конце концов, он все-таки проглотил комок. — Я ясно выражаюсь?
— Более чем. — Ганс поправил полотенце. Из-за едва прикрытой наготы он чувствовал себя куда уязвимее, чем в том случае, если бы сидел, облокотившись о стол, в каком-нибудь аудиенц-зале в сердце замка. — Но, возможно, я объяснил не вполне доходчиво, Хайнц. Я живу для моего графа и точно так же с радостью умру за него. Уверен, если ты захочешь, твои люди способны выжать из меня крик. Только вот подобная перспектива не настолько пугает меня, насколько она разочарует моего графа. Полагаю, такая кончина будет для него знаком моей преданности. Он человек справедливый и могущественный. Он как никто другой подходит нашей стране и народу. Но, Хайнц, вынужден сообщить тебе, что твое упрямство перестало забавлять графа. Мне приказано предложить тебе выбор. Тот же выбор, какой граф предоставлял другим заблудшим баронам, и выбор этот достаточно прост преклони пред ним колена во время праздника на Гехаймниснахт[13] или столкнешься с его гневом. Если же поклянешься в покорности, твой жалкий мятеж будет забыт, граф это обещает. А он — человек слова, Хайнц.
— Этого не будет, — категорично отрезал старик.
— Жаль. Не могу ли я убедить тебя передумать? Как там говорят? Поспешишь — людей насмешишь? Да, на досуге часто раскаиваешься в решениях, принятых второпях.
От холода Ганс уже начал покрываться гусиной кожей, но не делал попытки прикрыться.
— Это решение принято давным-давно, сынок.
— И ты готовишься защищать себя от его последствий? Для того-то и нужны все эти стены?
— Что-то вроде этого, парень.
— Что ж, ты сам себя приговорил. Мне жаль тебя, Хайнц. Честно, жаль. Если ты убьешь меня, придет другой, и третий, и они будут приходить, пока Эшен не будет стерт с лица земли. Тебя не пощадят и не посмотрят на возраст. Никто не станет потакать дряхлому дурню. Неужели ты не представляешь, что делаешь с людьми, которых, как утверждаешь, любишь? Ты подписываешь им смертный приговор. Разве оно того стоит? Стоит смерти каждого, кто любит и уважает тебя? Не верю. Не могу поверить. Но ты мне поверь: продолжишь свой дешевый бунтарский спектакль — и то, что я перечислил, произойдет рано или поздно. Это лишь вопрос времени. Так что из-за тебя пострадают и другие. Граф не милосерден. Это не в его характере.
Ротермейер с трудом поднялся, опираясь на палку.
— У тебя неплохо подвешен язык для головореза, сынок. Кто ты, дрессированный грамотей фон Карштайна?
— Я не хочу, чтобы кто-то страдал чрезмерно.
— И что же такое, по-твоему, «чрезмерно»?
— Умирающие зря люди, вот что это такое, а умирать они будут неизбежно! — выпалил Ганс с неожиданной страстью в голосе.
— Лучше умереть свободным, чем стать рабом чудовища вроде Влада фон Карштайна. Ты еще не осознал этого? — Ротермейер медленно направился к двери и вдруг застыл, держась за ручку, словно ему только что пришла в голову какая-то мысль. — Кажется, нам больше не о чем говорить. Эрих, мой мажордом, накормит тебя и на закате отправит к твоим людям. Надеюсь, вы покинете Эшен еще до наступления ночи. Полагаю, вы вернетесь с войсками, чтобы сокрушить то, что ты назвал моим жалким мятежом. Если меня ждет смерть от тысячи ран, что ж, так тому и быть. Я встречусь с Ульриком в Нижнем мире с высоко поднятой головой, как жил и как погиб. — Старик упомянул имя бога всех воинов. — Как ты справедливо заметил, я старый человек. Смерть не страшит меня так, как она обычно пугает тех, кто помоложе.
И Хайнц Ротермейер вышел, закрыв за собой дверь.
— Зачем же тысяча ран, старый ты дурак, когда хватит и одной? — пробормотал Ганс, обращаясь к деревянной створке.
Встреча прошла не так, как он надеялся, но примерно так, как он ожидал.
Ганс размотал сырое полотенце и натянул чистую одежду из своего дорожного сундука.
Клара не вернулась.
Он лег на кровать и закрыл глаза, решив вздремнуть пару часов, прежде чем присоединиться к Познеру в «Гербе претендента».
Еду принесли в его комнату за час до полудня: блюдо со свежими фруктами, хлебом из грубой ржаной муки, пахучими сырами и толстыми ломтями холодного мяса. Блюдо, достойное аристократов. Ганс с жадностью глотал куски. Он не отдавал себе отчета, что с тех пор, как он в последний раз нормально ел, прошло так много времени. От смеси вкусов слюни у него во рту текли рекой. Он ел, пока не насытился, после чего выглянул в окно — проверить, где солнце. Оказалось, что оно уже давно миновало зенит.
— Пора кончать эти танцы, — сказал он самому себе и обвел взглядом комнату в поисках какого-нибудь шнурка с колокольчиком, чтобы позвать управляющего, но ничего такого в покоях не обнаружилось.
Он открыл дверь. Коридор был пуст. Ганс отправился тем же путем, каким несколько часов назад его провел мажордом, и наткнулся на мальчишку-слугу, торопливо поднимающегося по главной лестнице.
— Эй, мальчик! — окликнул он. Тот остановился и вопросительно обернулся. — Присмотри там, чтобы мои вещи вынесли из комнаты, и пусть кучер готовит мою карету.
Мальчик кивнул и поскакал вниз по ступенькам. Ничего не сказав, он поспешно свернул в коридор, из которого только что вышел Ганс. А секретарь графа спустился во двор. Несколько слуг занимались своими ежедневными рутинными делами, которых требовала от них служба. Ганс пересек двор, направляясь к конюшням. Его черная карета стояла снаружи. Безразличный ко всему возница сидел на облучке и крепко сжимал намотанные на кулак вожжи, словно ожидая, что пассажир вот-вот вернется. Содрогнувшись, Ганс догадался, что кучер, по всей вероятности, не сдвинулся с места с тех пор, как высадил его утром.
— Мы отправляемся к остальным в таверну, мальчишка доставит мой багаж.
Он открыл дверцу и забрался в бархатную прохладную тьму коляски.
Двадцать минут спустя, когда он разыскал Познера, спящего в собственном экипаже во дворе «Герба претендента», он уже кипел от злости. Познер и его люди даже не позаботились снять помещение. Они предпочли спать в своих каретах, точно так же, как делали каждый день весь последний месяц. Несомненно, Познер решил, что, каким бы ни был исход переговоров Ганса со старым бароном, Ротермейер к утру будет уже мертв и они отправятся в обратное путешествие, так что нет смысла размещаться с комфортом. С учетом обстоятельств его отъезда из замка Ганс не мог придраться к логике Познера.
Когда Ганс распахнул дверцу коляски и забрался внутрь, солдат лежал на бархатной скамье в позе безмятежно отдыхающего человека: на спине, скрестив на груди руки, сведя пятки вместе. Удивительно, как это человек может так спать. В карете стоял затхлый запах — сырой земли и плесени. Так пахнет могила.
— Он не отступил ни на дюйм, — сказал Ганс, усаживаясь на скамью напротив импровизированной постели Познера.
— Ты и не ожидал, что он отступит, так? — ответил Познер, не открывая глаз.
— Нет, — нехотя признал Ганс.
— Тогда к чему этот мрачный вид? Ты дал ему шанс; он сам выбрал свою судьбу. Запомни это, секретарь, не многим доводится это делать. Последствием его выбора может стать визит моих ребят, но это все равно его выбор. Хотелось бы думать, что на его месте я бы поступил так же. Не часто старики отваживаются умереть с блеском. Они предпочитают медленно соскальзывать в маразм, вспоминая о том, что было когда-то или могло бы быть, если бы не один неудачный поворот судьбы, одно неверное решение, одна потерянная любовь, одна совершенная ошибка. Теперь, однако, все это не в его власти. В сумерках смерть войдет в его дом. Я почти ожидаю, что он оставит для нас дверь открытой.
— Сделай все быстро и чисто, — сказал Ганс, у которого во рту горчило от всего этого дела. — Он старый человек.
— Скоро он уже не будет ни старым, ни человеком. А теперь оставь меня в покое, я должен очистить разум для предстоящего убийства.
Ганс ждал заката в своей карете. Минуты и часы еле тащились, растравляя чувство вины. Откровенные слова старика засели у него в печенках и в мыслях. Он вполне осознавал последствия своего глупого бунта и все же отказался всего-навсего склониться перед властью фон Карштайна — а ведь этого было бы достаточно для спасения его жизни. Но он решил грудью встретить бурю графского гнева, хотя это и означало его смерть. Ганс не знал, храбрость то или глупость, но, как бы то ни было, выбор барона заставлял его уважать старика не меньше, чем жалеть.
В какой-то момент долгого ожидания он уснул. Разбудил его неистовый волчий вой вдалеке. Ганс открыл дверь и выпрыгнул в ночь. В чистом небе висел лунный серп. Ганс понятия не имел, сколько он проспал и который теперь час. Остальные четыре кареты пустовали, и впервые нигде не было видно возниц. Их отсутствие встревожило Ганса сильнее, чем должно было бы, и чем больше он думал об этом, тем яснее осознавал, что никогда еще не видел, чтобы эти странные люди покидали экипажи.
Волки завыли снова, и хор их подхватило горное эхо. Он не знал, много ли там зверей, но это наверняка была охотящаяся стая, и, судя по их бешеному тявканью, волки преследовали добычу.
От этого звука тонкие волоски на затылке Ганса приподнялись в гнетущем предчувствии чего-то ужасного, как встает дыбом шерсть на загривке зверя. Он знал, хотя и не смог бы объяснить откуда, на кого охотятся волки, знал задолго до того, как первый волк с еще свежей кровью барона на морде заскочил во двор гостиницы. Все больше и больше огромных тварей вбегало на площадку перед домом. Их челюсти лоснились от крови Хайнца Ротермейера и тех несчастных, кто любил старика настолько, чтобы умереть вместе с ним.
Гигантский волчара, едва ли не вдвое больше всех остальных, уверенно вошел во двор. Ганс попятился и прижался к боку одной из карет, почувствовав, как ему в спину впилась дверная ручка. Волк-великан повернулся к нему и откинул голову, словно дурея от исходящего от человека запаха страха. Меньше чем в футе от Ганса он поднялся на задние лапы и обрушил передние на дверцу кареты по обе стороны от лица Ганса. Смрад звериного дыхания обжег глаза человека. Он скорчился, но увернуться от когтей волка было невозможно — вот-вот острые клыки сомкнутся на его шее и разорвут горло. Дикие глаза волка взирали на него, как на простой шмат мяса.
Слова Познера завертелись в его голове: Не часто старики отваживаются умереть с блеском.
Но в смерти нет никакого блеска. Смерть грязна. Он почувствовал, как теплая струйка мочи потекла по его ноге.
Гигантская разинутая пасть волка, казалось, растянулась еще больше, когда тот выгнул спину и испустил почти человеческий стон. Волк как будто раздирал своими когтями собственную душу. Колени Ганса начали подгибаться, мир вокруг него сместился, теряя форму, смысл и содержание, размываясь и выпадая из фокуса.
Ганс рухнул под странную смесь воя и смеха, доносившуюся со всех концов двора. Он потерял сознание — на секунды ли, на минуты, — сказать было невозможно.
Открыв глаза, Ганс увидел стоящего над ним Германа Познера с мазками свежей крови вокруг рта и на щеке. Волк исчез.
— Барон мертв, — сказал Познер и почесал за ухом. — Как и большинство его слуг и приближенных. Пора уезжать из города, секретарь.
Было что-то такое в глазах глядящего на него сверху вниз Познера, что вновь всколыхнуло в Гансе первобытный страх.
Он понял, что это.
У солдата были волчьи глаза.
Глава 6 Ночь танцующих мертвецов
Дракенхоф. Ранняя зима, 2010
Это был трудный год для Джона Скеллана. Тяжесть поражения давила на него.
Мучения, связанные с бесконечными тупиками на пути и неоправдавшимися надеждами, впечатались в каждую складку, каждую морщину его лица. Глаза охотника за ведьмами выдавали всю глубину его страданий.
Джона Скеллана преследовали призраки.
Нет, не те добрые духи, что приходят позаботиться о будущем, а выходцы с того света, врывающиеся в его сознание из прошлого с ненавистью, от которой может почернеть любое сердце. Приняв обличье некогда любимых им, они упрекали его в поражении. Они бросали укоры ему в лицо, они клеймили его как ни на что не способного, и обвинения их сочились ядом отвращения к себе, потому что как-никак этих призраков он всегда носил в себе: они были проекцией его ненависти, его горечи. Скеллан не мог больше смотреть на себя в зеркало.
Он знал это и все же подпускал их к себе.
Ему не давал покоя один неопровержимый факт: Себастьян Айгнер по-прежнему обитал где-то. Все еще живой.
Затянувшееся пребывание убийцы на этом свете терзало Скеллана днем и ночью.
Казалось, что пара попала в ловушку какой-то извращенной игры в кошки-мышки, разыгрывающейся на улицах Дракенхофа. Несколько раз с тех пор, как они прибыли в город, Скеллан и Фишер оказывались в двух шагах от Айгнера — он был в этом месте за считанные минуты до их появления. Они находились так близко к нему, что почти чувствовали в спертом воздухе таверн и игорных домов прогорклую вонь его тела, но им оставалось лишь чесать затылки — убийца как будто таял в воздухе к тому времени, как они выбирались на улицу.
Уже давно Скеллан пришел к единственному разумному выводу: убийцу его жены прикрывают какие-то очень могущественные люди.
Мысль, конечно, неприятная. Она не позволяла ему доверять кому бы то ни было, заставляла отвергать любую помощь и предложения дружбы.
Так что он ждал, призывая себя к терпению, хотя испытывал лишь отчаянное желание отомстить. Ежедневно выслушивал он всплывающие на поверхность истории, которые повествовали об иссушающей болезни, терзавшей сильванскую аристократию, о трагических случайностях, подстерегавших тех, кто решался сопротивляться правлению Влада фон Карштайна, и об антирелигиозных бунтах, уничтожавших все больше и больше старых храмов.
Слухи и сплетни постепенно заполняли копилку знания своими медяками. Каждый третий или четвертый шепоток касался культа Восставших мертвецов, утверждая, что они не так уж и медленно стирают все следы Зигмара с сильванской земли. Некоторые даже не скрывали своей радости по поводу возвращения древних верований; другие не скрывали своего скепсиса, чувствуя, что подоплека этой религиозной чистки — не просто воскрешение старого, и указывали на выбранное сектой название: Восставшие мертвецы. Эти слова пробуждали в крестьянах слишком знакомые страхи, копившиеся веками.
Но самым распространенным был слух о чудесном выздоровлении графской жены Изабеллы и о том, что после болезни она стала совсем другой женщиной, вечно изнуренной и бледной. Молва твердила, что она никогда не покидает своих покоев, которые делит с мужем, — никогда, за исключением ночи.
Даже сейчас, по прошествии почти целого года, Скеллан помнил их тайную встречу с Виктором Шлиманом, одним из тех двух лекарей, которые пользовали графиню во время ее продолжительной болезни. Человек этот был объят ужасом, постоянно оглядывался через плечо, словно боясь, что кто-то может подслушать их разговор. Но больше всего из этой встречи запомнилась твердая уверенность Шлимана в том, что сердце Изабеллы фон Карштайн остановилось. Что она была мертва, когда он покинул комнату. Это случилось непосредственно перед тем, как граф обозвал медиков шарлатанами и выгнал их из замка.
Наутро после разговора со Скелланом Шлиман был жестоко убит.
Скеллан не верил в совпадения. Несомненно, Шлиман заплатил высшей ценой за свой развязавшийся язык.
Кто-то хотел, чтобы он молчал, и это убедило Скеллана в том, что лекарь говорил правду, что Изабелла фон Карштайн умерла и была воскрешена. Неудивительно, что она стала так важна для Восставших мертвецов. Она была одной из них. Она пересекла границу, она дышала зловонием Нижнего мира, где царит Морр, и все же вернулась и вновь ходит среди людей, бледнолицая, боящаяся солнца. Теперь она была созданием ночи, человеком-совой.
Старые храмы разрушались, мертвые вставали, знать становилась жертвой все той же странной иссушающей болезни, и замки по всему краю становились обиталищем ночного народца с землистой кожей. Все эти слухи указывали на одну фундаментальную истину: прогнило что-то в сильванском графстве.
Скеллан невольно начертил в воздухе знак молота и поднял взгляд на призрак готического графского замка, взгромоздившегося на горном склоне, как стервятник на падали, замка из острых граней и зазубренных черных башен со слепыми окнами, глядящими на людей сверху вниз. Казалось, замок раскачивается на скале, еще больше напоминая хищную птицу, хотя он с тем же успехом мог служить изображение уродливой горгулии.
Деньги таяли, но фортуна все-таки улыбнулась охотникам за ведьмами, сведя с Клаусом Холленфюром, виноторговцем в одном из не слишком захудалых районов города. Холленфюр был добряк, он сочувствовал их поискам справедливости. Он мог бы содрать с них втридорога за просторную комнату над винным погребом, но, вместо того чтобы брать деньги, давал им возможность отрабатывать плату — помогать время от времени при разгрузке товара, а чаще просто сторожить его припасы.
Холленфюр не нуждался в них, он содержал небольшую команду охранников, а в городе было полно мальчишек, готовых бегать по его поручениям. Оба мужчины знали, что Холленфюр держит их потому, что жалеет. Несколько лет назад торговец сам потерял жену и дочь — их убили бандиты на дороге к Ванхальденшлоссе. Отчасти, как он признался однажды вечером над полупустой кружкой, он завидовал Скеллану и Фишеру, их непреклонности в преследовании Айгнера и его подручных, и он желал бы иметь столько же смелости, чтобы отомстить Борису Эрбитеру и его грязной банде подонков.
Они вдвоем сидели в мансарде над винным погребом на Кауфманштрассе. Скеллан, повернувшись к остальным спиной, напряженно смотрел в маленькое круглое оконце.
По земле низко стелился туман, натягивая на городские улицы толстое белое покрывало. Однако наверху, у замка, воздух пока был прозрачен и чист. Но туман поднимался. Через несколько часов густая дымка окутает замок, спрятав его так же надежно, как она уже спрятала улицы Дракенхофа.
Лучшей погоды для того, что задумал, он не мог бы и желать.
Отличная маскировка для трюка, который он надеялся провернуть.
Кареты с богатыми и нарядными пассажирами одна за другой поднимались по извилистой дороге к опущенному весь день подъемному мосту черного замка. Издалека ворота казались гигантской разинутой пастью, только и ждущей, чтобы проглотить въезжающих. Гости съезжались на Тотентанц, Танец смерти в буквальном смысле слова, или, по крайней мере, маскарад в честь покойников: ведь это был канун праздника Гехаймниснахт. Влад фон Карштайн позаботился о том, чтобы каждый, кто хоть что-то собой представляет, был в этот день под его крышей.
Многие пассажиры экипажей прибыли с дальних окраин провинции, чтобы отдать дань уважения графу и его возлюбленной Изабелле, а заодно стать свидетелями торжественного представления портрета графини работы художника Гемэтина Гиста. Этот Гист, глубокий старик, несомненно, создал на склоне дней один из последних своих шедевров — специально к торжеству. Больше десяти лет Гист не брал заказов, и многие думали, что старик теперь возьмется за кисть только в залах смерти Морра. Чудо, что граф каким-то образом уговорил художника написать этот последний портрет.
Но граф умел быть убедительным.
Вот уже несколько недель Дракенхоф жил лишь разговорами о Тотентанце. Швеи и портные стирали пальцы до костей, торопясь сшить наряды, которые соперничали бы красотой с теми, кто их наденет. Виноторговцы и сыровары отбирали и паковали лучшие из своих товаров, доставляя их в замок, пекари и мясники готовили такие деликатесы, от которых слюнки текли. Кажется, у каждого была своя роль на грядущем костюмированном балу — кроме Скеллана и Фишера.
— Ты уверен, что все выяснил? — спросил Фишер, зная, что разум его друга взбудоражен, и тут ничего не поделаешь. Ему это не нравилось, и он не скрывал недовольства с тех пор, как Скеллан поделился с ним своими замыслами, но единственное, что он мог сделать сейчас, — это следовать плану товарища, оседлать волну и ждать, куда она их принесет.
— Уверен, — ответил Скеллан, почесывая нос. Он всегда делал так, когда нервничал и не знал, куда девать руки. — Он там, дружище. Я это знаю. И ты это знаешь. Неужели ты не чувствуешь? Я чувствую. Это чувство витает в воздухе, до него почти можно дотронуться. Оно живет… Заряжает меня энергией, вызывает дрожь предвкушения. Когда я закрываю глаза, то ощущаю, как оно просачивается под мою кожу и заставляет мое сердце колотиться, а кровь звенеть в жилах. И я знаю, что это значит: он близко. Так близко… Обещаю: сегодня, после восьми долгих лет, все кончится. Один из нас встретится с Морром лицом к лицу.
— А можешь ты пообещать, что это будешь не ты?
— Нет, — честно признался Скеллан. — Но поверь мне, если я и погибну, то сделаю все от меня зависящее, чтобы забрать с собой этого мерзкого сукина сына.
— Удачи тебе, парень, — сказал подошедший Холленфюр и положил руку ему на плечо. — Тебе предстоит совершить смелый поступок, ты идешь в логово чудовища. Пусть бог направит твой меч.
— Спасибо, Клаус. Ладно, давайте повторим все еще раз. — Скеллан отвернулся от окна. — Последняя доставка меньше чем через час: тринадцать бочек всевозможных вин, две будут помечены как бретонские. В них-то и спрячемся мы с Фишером. Нас будет ждать твой человек, чтобы, так сказать, откупорить нас. В третьей бочке, с печатью Хохланда, будут наши мечи, ручные арбалеты и два небольших колчана на восемь стрел. Оружие, завернутое в промасленные шкуры, будет плавать в настоящем вине.
— Мы ведь тысячу раз все проговаривали, дружище, — успокаивающе скачал торговец. — Хенрик уже в замке, разгружает предыдущую партию, ваше оружие упаковано и готово к переправке в бочке. Последняя телега нагружена. Все, что тебе осталось, — это спуститься по лестнице, а мне — запечатать тебя в пустом бочонке бретонского белого. Путешествие в замок займет час, может, чуть больше. Думай о том, что тебе предстоит сделать в замке, а беспокоиться о твоей доставке туда предоставь мне.
— И все-таки мне это не нравиться, — заявил Фишер. — У меня скверное предчувствие. Оно просто засело у меня в мозгу и не желает убираться.
— Это твой «старушечий» инстинкт, — ответил Скеллан, демонстративно подмигнув Холленфюру. — Он у тебя развит несколько чрезмерно. Когда все закончиться, ты станешь отличной старой каргой или мегерой, дружище.
Торговец не засмеялся — хотя бы потому, что частично разделял опасения Фишера, но он не собирался их озвучивать.
— Ну, что, приступим, парни?
— Да, время не ждет, — кивнул Скеллан
Трое мужчин спустились на четыре лестничных пролета к погребу, где уже стояла груженная подвода, запряженная двумя ломовыми лошадьми и готовая к отъезду. Всевозможных размеров бочки в телеге пестрели этикетками, сообщавшими о выдержке, крепости и происхождении напитков. На двух пузатых темно-коричневых стояло клеймо винодела, остальные были из светлой сухой древесины. В два бретонских бочонка едва ли могло втиснуться по человеку. Холленфюр решил, что небольшие бочки вызовут меньше подозрений, чем крупные, но если слишком усердный охранник решит помочь разгружать телегу, его будет ждать большой — в смысле тяжести — сюрприз.
Скеллан забрался в одну из бочек, подтянул колени к подбородку и пригнул голову. Холленфюр придавил его крышкой и припечатал пломбой. Он заранее просверлил в бочке две крохотных дырочки под вторым железным обручем, стягивающим доски, примерно в том месте, где должно было находиться лицо безбилетного пассажира, но они оказались такими маленькими, что едва пропускали воздух в душные недра бочонка. Впрочем, чтобы остаться в живых, воздуха хватало.
Внутри было темно, тесно и неуютно до клаустрофобии.
Проведенный здесь час обещал показаться не короче адской вечности.
Через несколько минут Скеллан услышал, как заколачивают бочку Фишера, а потом Холленфюр прибил и третью крышку, закупорив их оружие. Однако оружие скрывалось не только в третьем бочонке. Шею Скеллана обвивал кожаный ремешок, кожу на груди холодило стекло пузырька. Он потратил на него почти все оставшиеся деньги, но если эта склянка поможет Айгнеру сгореть, то оправдает каждый отданный за нее медяк.
А потом они поехали. Медленное мягкое покачивание повозки очень скоро стало вызывать тошноту. Скеллан попытался выкинуть из головы все мысли, но один и тот же образ настойчиво возвращался к нему — лицо человека, которого Джон собирался убить.
Лицо Себастьяна Айгнера.
Стены бочки заглушали все звуки окружающего мира. Невозможно было определить, где именно они едут. Иногда до Скеллана долетали обрывки свиста Холленфюра. Этот человек не мог не фальшивить — даже ради спасения своей жизни.
Во впадинках за ключицами, возле копчика, под коленями беспрестанно скапливался пот, и Скеллан вертелся, пытаясь глотнуть хоть немного бесценного свежего воздуха. В бочке властвовал прогорклый винный дух. Несколько раз его чуть не вырвало. От алкогольных ароматов кружилась голова.
Повозка тряслась и подскакивала на разбитой дороге, и Скеллан во тьме бочки тоже подпрыгивал. Онемение тысячами иголочек и булавок вонзалось в затекшие руки и ноги — кровь перестала циркулировать по венам должным образом.
По прошествии, казалось, целой вечности телега замедлила ход и, в конце концов, остановилась.
Скеллан уловил какой-то приглушенный разговор. Пришлось напрячь воображение, чтобы соединить куски в единое целое: стражник потребовал у виноторговца бумаги на груз, затем, удовлетворенный, рассказал, как доставить товар потайным ходом, чтобы беспрестанно прибывающие гости не заметили их.
Кто-то три раза быстро стукнул по крышке бочонка.
Сердце Скеллана остановилось.
Он не осмеливался ни вздохнуть, ни пошевелиться.
Дело повисло на волоске. Все могло закончиться в считанные секунды. Годы погони в поисках правосудия обратятся в ничто. Он зажмурился, ожидая неминуемой вспышки солнечного света: вот-вот стражник с треском отдерет крышку его убежища. Но солнечное копье не ударило.
Телега снова затарахтела по брусчатке.
Дрожащий воздух сорвался с его губ. Они были в замке. Стремительно приближался решающий момент: переноска бочек из повозки в графские погреба. Если их авантюра сорвется, это случиться в следующие несколько минут. Скеллан беззвучно молился Зигмару.
Бочка глухо ударилась обо что-то — это колесо телеги подпрыгнуло на неровных булыжниках, а затем ощущение движения на миг пропало. И вдруг бочонок грубо повалили на бок и покатили по широким доскам вниз, в погреб. Скеллан чуть не вскрикну. Шок внезапной перемены был мучителен и вызывал тошноту. Тело его больно билось о внутренние стенки бочки, лицо ударялось о крышку. Но бешеное вращение прекратилось так же резко, как и началось. Печать на его деревянной тюрьме была сломана.
Когда его спаситель снял крышку, Скеллан разогнул спину и рванулся вверх, отчаянно стремясь выбраться из этой тесноты. Он задыхался, как ныряльщик, выбравшийся на поверхность после долгого пребывания под водой, и жадно, едва не захлебываясь, глотал затхлый подвальный воздух. Потом его вырвало.
Подручный Хелленфюра, Хенрик, вскрывал вторую бочку бретонского белого. На лице мальчика, вгоняющего острие железного ломика между пломбой и деревом, застыло выражение полнейшей сосредоточенности. Фишер изнутри толкнул крышку обеими руками и вывалился из бочонка.
Когда Скеллан попытался встать, ноги его подкосились. Он едва успел ухватиться за стойку какого-то хитроумного деревянного приспособления, представлявшего собой нечто среднее между упряжью и лебедкой. Несколько секунд он простоял так, дрожа как в лихорадке. Хенрик помог Фишеру подняться. В маленьком прямоугольнике света над трапом появилась голова Холленфюра, кивнула, и крышка люка захлопнулась. Мгновение спустя они услышали отчетливый щелчок кнута и скрип телеги, медленно разворачивающейся, чтобы вернуться к винному погребу на Кауфманштрассе.
Скеллан огляделся. За долгие годы холодные камни пропитались сыростью и украсились узорами из ползучей черной плесени. Хенрик протянул мужчинам их оружие. Скеллан убрал в ножны меч и заткнул за пояс арбалет. Запасные стрелы он запихнул за голенище сапога. Фишер проделал то же самое. С мечом на боку ощущение собственной уязвимости поутихло. Он даже ободряюще хлопнул друга по спине.
Низкий потолок вынуждал рослого Фишера горбиться. Сутулясь, он подкрался к двери, ведущей к кухне.
— Не отступать и не сдаваться, — шепнул Скеллан, сделал глубокий вдох и последовал за товарищем.
У дверей они остановились. Из кухни просачивался шум бурной деятельности. Там, без сомнения, вовсю трудились орды поваров и поварят, готовя изысканные блюда к графскому пиршеству.
— Если у нас не получится, — прошептал Фишер, в темных глазах которого поблескивал страх, — какое существование ты бы выбрал в следующей жизни?
— То же, что досталось мне в этой: счастливое существование безвестного фермера, живущего на задворках Империи со своей доброй женой. Я бы отдал все, только чтобы вернуться в то время. Стать тем, кем я был, а не тем, кем стал.
Фишер понимающе кивнул.
— Мне бы тоже хотелось вернуться, — признался он. — Хотя я бы, наверное, предпочел на втором круге погибнуть вместе с ними, а не жить, как сейчас.
На этот раз кивнул Скеллан.
— Хватит болтать, дружище. Смерть ждет.
Сказав так, Скеллан взвалил на плечо маленький бочонок с портвейном, распахнул дверь и уверенно зашагал по узкой лесенке. Фишер следовал за ним, отставая на две ступеньки. Не обращая внимания на взгляды кухонной обслуги, Скеллан направился прямиком к человеку, который, судя по его виду, был тут ответственным за все.
— Куда это нести, сэр? — спросил он, побарабанив пальцами по бочонку.
Повар задрал нос и отмахнулся:
— Туда, к остальным. А потом иди, почисться. Ты же грязен как свинья. Граф с тебя шкуру спустит, если застукает в таком виде.
Скеллан фыркнул и отвернулся. У дальней стены стояли несколько маленьких бочонков и один побольше. Он опустил свою ношу возле них и пошел к выходу. Коридор здесь разделялся на три: один тянулся влево, второй вправо, а третий продолжал идти прямо. Не зная, куда направиться, Джон решил, что целесообразнее выбрать прямой коридор. Так будет легче найти путь назад, если окажется, что выбор ошибочен.
Блуждать в утробе замка в поисках ведущей наверх лестницы им пришлось недолго.
Шум подсказал путь к главному залу. Число коридоров множилось, холодные каменные стены сменились роскошными гобеленами, изображающими охоту или полулежащих красавиц; каждый проход вливался в другой, пошире, пока наконец-то впереди не открылся огромный зал, а глухое гудение не переросло в оглушительный гул.
Главный зал так и кишел перемещающимися с места на место людьми. Сам воздух здесь буквально жужжал от разговоров. Все гости были в специальных масках в форме черепа, так что казалось, что все они только что поднялись из могил. Когда Скеллан и Фишер вошли в зал, из ниоткуда выпорхнули две служанки и сунули им в руки маски. Скеллан с благодарностью принял свою и поспешно прикрыл лицо.
— Черт побери, как мы его отыщем, если на всех эти проклятые личины! — выругался Фишер.
В зале уже царили жара и духота, воздух загустел от влажных испарений. И неудивительно, учитывая количество присутствующих. Крутясь на месте и озирая сборище, Скеллан заметил немало дам, беспрестанно обмахивающихся веерами. Буйство контрастирующих друг с другом красок резало глаза. Перед обсидиановым троном графа выстроились в ряд скрипачи и виолончелисты, вдохновенно исполнявшие симфонию: они играли Третий концерт Адольфуса, в котором каждая нота своей простотой и безукоризненностью подчеркивала гениальность, граничащую с божественностью этого слепого монаха, служителя Зигмара. Скеллан застыл посреди давки, подставив лицо и душу сокрушительной и освежающей волне музыки. Она была прекрасна; никакое другое слово просто не смогло бы описать ее.
По другую сторону трона возвышался огромный помост, на котором стоял портрет Изабеллы фон Карштайн, прикрытый до поры алым полотнищем.
Гости плавно и гармонично передвигались по залу с тягучей грацией, словно все они участвовали в каком-то всеобщем танце, но представление в целом явно носило оттенок не столько утонченности и изысканности, сколько некоего ритуала.
Скеллан озирал калейдоскопическое кружение масок, надеясь распознать людей, прячущихся за костяной личиной. Холодный комок ворочался в его животе: Айгнер был среди них. Он знал это. Одна из масок скрывала человека, убившего его жену.
Скеллан принялся проталкиваться сквозь толпу.
Фишер пытался не отставать.
Темп музыки нарастал. Распаренные тела напирали со всех сторон.
Скеллан вглядывался в маску за маской; отвратительный танец смерти разыгрывался на его глазах. Безнадежно. Подойти так близко: вот она, добыча, рукой подать — и оказаться бессильным опознать преследуемую жертву. Он сжал кулаки. Больше всего сейчас ему хотелось накинуться на кого-нибудь, выплеснуть свою досаду.
Музыка изменилась, став мягче, меланхоличнее. Скеллан стоял в центре главного зала, вертя головой влево и вправо. А потом он поднял взгляд на галерею, нависающую над залом. О балюстраду красного дерева облокотился молодой человек с бледным лицом, изучающий толпу танцующих с такой гримасой, как будто он наблюдал за роем мух, ползающих по полуразложившемуся трупу давно уже мертвого зверя. Он не скрывал своего отвращения к происходящему. За его спиной стояли пятеро. Двое из них поразительно походили на графа. Семейное сходство, решил Скеллан. Остальные трое явно были охранниками — мускулистые, готовые вмешаться в любой момент, если что-то в зале пойдет не так: разойдется ли подвыпивший буян или рассерженный приграничный барон закатит сцену.
Скеллан кинул взгляд на второй балкон позади себя. Его тоже занимали внимательные зрители, хорошо одетые, но находившиеся тут по обязанности. У одного на спине в необычных двойных ножнах висело два клинка. Но гораздо интереснее мечей оказалась бритая голова стоящего возле меченосца человека, заставившая Скеллана прирасти к месту.
Годы не пошли на пользу Себастьяну Айгнеру.
За восемь лет, прошедших после набега его банды на деревню Скеллана, Айгнер состарился на все двадцать. Он изменился, и не просто выглядел постаревшим, что-то странное было в его манере держаться. Он казался человеком, покорившимся своей участи. Да, именно так. Скеллан уже видел этот взгляд у тех, кого обрекал на огненную смерть. Знак проклятия висел над головой Айгнера.
Джон Скеллан едва сдержался, чтобы не выхватить из-за пояса арбалет и не послать тяжелую стрелу в горло врага сейчас же, немедленно. Он даже представил, как делает это: медленно поднимает маленький арбалет, натягивает тетиву и следит за тем, как смертоносная стрела впивается в горло Айгнера, как отражаются на его лице шок, недоумение, а потом из раны толчками выплескивается кровь, просачиваясь между пальцами, отчаянно стиснувшими горло. Ледяное удовлетворение гладким камнем легло где-то внутри его существа. Все закончится здесь, сегодня.
— Я его вижу, — произнес он так, чтобы слова достигли ушей Фишера.
Фишер развернулся и быстро осмотрел галерею. Он с трудом узнал врага. Бритая голова и перекрестия шрамов на коже сильно изменили Айгнера.
— Это он, — согласился, наконец, Фишер.
Скеллан поискал взглядом лестницу, которая вела бы на балкон, но тщетно. Несколько мраморных колонн в помещении было прикрыто тяжелыми бархатными драпировками, и на двух стенах из четырех висели внушительные гобелены. Под любым из них могла скрываться дверь или лестница
Он протолкался к краю зала. В голове его стучала лишь одна мысль — о мщении. Вокруг него сомкнулись тела, отрывая его от Фишера. Он продолжал протискиваться сквозь толпу, проламывая в ней бреши. Характер музыки вновь изменился: пение скрипок сменил голос певца, взмывший вместе с мелодией в триумфальном крещендо. И вдруг все оборвалось.
Последовала секунда благоговейной тишины — и с губ танцоров сорвался единый восхищенный вздох. Из дубовых дверей за обсидиановым троном вышли граф Влад фон Карштайн и его жена, прекрасная Изабелла. Мужчина двигался с грацией хищника, женщина была подобна его тени. Великолепная пара создавала свой собственный ритм. Граф высоко поднял руку жены и поклонился под шквал аплодисментов.
Было что-то в этом человеке, от чего по спине Скеллана побежали мурашки. Нет, ничего определенного. Знак Хаоса не висел над ним. Но какая-то неуловимая странность была в нем, присутствовала слабым намеком. Это ощущение можно было бы отнести на счет надменности, с которой держался граф, но нет, это не то, или, по крайней мере, не совсем то. Скеллан не мог определить причины, но ясно видел последствия — гости графа взирали на него с благоговением. Маски смерти упали, обнажая сияющее в глазах обожание. Влад фон Карштайн владел телами и душами этих людей. Он буквально гипнотизировал их.
Скеллан понимал, что фон Карштайн ничем не отличается от какого-нибудь выдающегося кукловода; каждый в этом огромном зале с готовностью запляшет под его дудку. А разгадать натуру женщины не составляло труда. В ней бурлила чистая сексуальность, и она знала это. Многозначительный взгляд там, мимолетная улыбка тут, дразнящее касание, замедленное скольжение кончика языка по пухлым губкам, легкий кивок, подчеркивающий лебяжье изящество шеи, и каскад черных волос, струящихся по спине. Она играла с людьми почти так же, как ее муж, но в нем чувствовался налет меланхолии, она излучала самоуверенность власти. Настоящей власти.
Толпа раздалась, открыв паре проход.
Скеллан воспользовался всеобщим возбуждением, охватившим зал при появлении фон Карштайна, чтобы ускользнуть незамеченным. Он оглянулся. Подобострастные гости, жаждущие оказаться поближе к графу и его даме, отгородили от него Фишера. Выбора у Скеллана не было. Он не мог вернуться за другом и не мог рисковать, дожидаясь его. Задача воина проста: в трудной ситуации атакуй, в окружении ищи слабость вражеской стратегии, которой можно воспользоваться, а оказавшись лицом к лицу со смертью — дерись. Итак, выбирать не приходилось. Скеллан покинул Фишера, беспомощно глядящего ему в спину, и растворился в толпе.
Фишер пытался растолкать обступившие его тела, но их плотная масса отбрасывала его назад.
— Друзья, — произнес фон Карштайн, и голос его прорезал затихающий гул. — Добро пожаловать в мой дом. Сегодня мы прославляем самую хрупкую и неминуемо конечную вещь на свете, жизнь, и пируем в честь бесконечности, смерти. Мы все пришли сюда безликими существами, построенными из голых костей, что делает нас неотличимыми друг от друга, — в этом мы равны. — При этих словах раздался невнятный ропот. — Равны в жизни и в смерти. Сегодня мы сбросим с себя все запреты и отдадимся музыке этих прекрасных музыкантов. Мы насладимся чудесной едой и вином из лучших уголков провинции. Отдайтесь духу Тотентанца. Что он такое, если не танец мертвых, и не нам, простым смертным, пренебрегать подобной августейшей компанией. Поднимите кубки в честь не знающих покоя мертвецов, друзья мои! Выпьем за призраков, за упырей, за духов, за покойников, за мумии, за тени, за порождения кошмаров, за зомби, за фантомов, за всю нечисть и, конечно же… — Голос его упал, до едва слышного шепота. Впрочем, необходимости кричать не было. Слова графа достигали ушей всех и каждого, заставляя тела покрываться гусиной кожей предвкушения. — За вампиров! — закончил граф.
Взрыв аплодисментов встретил тост фон Карштайна. Возгласы «За мертвецов!» звучали по всему залу.
Скеллан тем временем добрался до первой из четырех красных бархатных портьер с гербом Сильвании. За одной из них он надеялся обнаружить короткий лестничный пролет, ведущий наверх, на галерею. Он задержался, что бы еще раз взглянуть на Айгнера. Тот, казалось, почти скучал. Прислонившись к балюстраде красного дерева, Айгнер сжимал и разжимал кулаки. Рядом с ним хихикали другие закадычные дружки фон Карштайна.
Скеллан отвел портьеру в сторону. Как он и подозревал, красная ткань скрывала проход. Он уводил куда-то вглубь замка, но лестницы, которая поднималась бы на балкон, тут не оказалось, так что Скеллан вернул портьеру на место. За второй была спрятана зарешеченная дверь. За третьей открылся еще один коридор, исчезающий во тьме нижних этажей Дракенхофа. Скользнув за последнюю, Скеллан обнаружил узкий ход, сворачивающий к еще более узкой лестнице.
За его спиной вновь грянула музыка.
Скеллан взобрался по ступеням. Бесчисленные мысли метались в его голове, точно слепые бегуны, то и дело сталкивающиеся друг с другом. Он никак не мог привести их в порядок, но это не имело значения. Ему и не нужно было мыслить здраво. Руки его дрожали от предвкушения, когда он снимал с шеи кожаный шнурок. Стеклянный пузырек — вот всё, что ему требовалось.
Он даже радовался, что Фишер остался в волнующейся толпе. На него нельзя было всецело положиться. Скеллан знал, на какой риск идет. Он собирался убить Айгнера на глазах сотен людей. Вряд ли ему удастся выйти из Дракенхофа, да он и не ждал этого. Это тоже не имело значения. Сейчас было важно только то, что Лизбет будет наконец-то отомщена и сегодня круг насилия замкнется.
Смерть давно уже перестала страшить его — в сущности, чего там бояться? В царстве Морра его ждала Лизбет. Они снова будут вместе. Так что фон Карштайн был прав, назвав смерть поводом для празднования.
Прежде чем шагнуть на галерею, он остановился. Хор скрипок пронзительно пел, заглушая его шаги.
На балконе рядом с Айгнером стояли четверо.
Но Скеллану было все равно, он видел лишь Айгнера. Остальные не интересовали его. Он крепко сжимал в кулаке склянку. Один из людей на балконе, самый малорослый из всех, обернулся и увидел его. Гримаса недовольства исказила лицо мужчины.
— Иди вниз, тебе не дозволено находиться здесь.
— Я иду, куда хочу! — отрезал Скеллан.
Айгнер повернулся на звук его голоса.
На миг Скеллану показалось, что в глазах убийцы мелькнул проблеск узнавания, но, вероятнее всего, он увидел это, потому что хотел увидеть. Коварная улыбка расползлась по худому, как у скелета, лицу бритоголового мужчины.
— Неужели? — хмыкнул Айгнер. Голос его был так же ненавистен Скеллану, как и раньше. — Что ж, только не сегодня. Живо вниз, пока я не преподал тебе урок, который ты не скоро забудешь.
— Я ничего не забываю. — Скеллан сделал еще два шага к Айгнеру. — Ни мою жену, ни мою дочь, ни моих друзей. — Он коснулся виска. — Они все здесь. Как и те подонки, которых ты привел в мою деревню. Они здесь. Они горят.
— А-а… — На лице Себастьяна Айгнера забрезжило понимание. — Значит, это ты охотник за ведьмами? Я ожидал кого-то… повыше ростом.
— Проблемы, Себастьян? — поинтересовался боец с двумя кривыми мечами и шагнул вперед, намереваясь встать между Айгнером и Скелланом.
— Нет, — покачал головой Айгнер. — Никаких проблем, Познер. Наш незваный друг сейчас умрет — вот и все.
Ленивая улыбка Айгнера преобразилась в опасную ухмылку. Губы искривились, обнажив острые зубы.
— Ты умрешь первым, — сказал Скеллан, сделал еще шаг и всадил кулак в лицо врага.
Стеклянный пузырек разбился, выплеснув содержимое в глаза Айгнера. Жидкость потекла по впалым щекам.
Руки убийцы взлетели к лицу, пытаясь содрать с кожи разъедающую плоть кислоту. Розовая шипящая пена просачивалась между пальцами. По рукам побежали струйки крови. Скеллан не двигался. Айгнер пошатнулся. Губы его шевелились, но безустанные скрипки заглушали все крики; неистовость музыки не уступала неистовости судорог человека, которого сжигала изнутри кислота, затекшая в рот и горло. Наконец Айгнер отдернул руки от лица. Половина правой щеки исчезла, превратившись в жуткое месиво костей и крови. Кожа щек, подбородка и шеи пузырилась россыпью волдырей, лопающихся, шипящих, плюющихся кровавыми брызгами, — кислота продолжала растворять то, что осталось от лица. Единственный уцелевший глаз пылал яростью. Вместо второго, выжженного кислотой, зияла черная слепая дыра.
Теперь Скеллан не медлил. Он нащупал на поясе арбалет, отстегнул его и направил прямо в грудь Айгнера.
— Ты убил мою жену… Ты заслужил смерть.
Он нажал на спуск два раза подряд. Две оперенные стрелы вонзились в тело Айгнера, сбив его с ног. Умирающий растянулся на полу галереи, кровь и сукровица сочились из его ран. Бешено извиваясь, Айгнер стиснул окровавленными пальцами древко и выдернул стрелу из своего тела. Тело его скорчилось от боли.
Стоящий рядом Герман Познер вытащил один из своих клинков и бросил его Скеллану.
— Прикончи его. Неприятное зрелище.
— Оно и не должно быть приятным, — бесстрастно ответил Скеллан. Он шагнул к Айгнеру и занес над корчащимся телом одолженный меч. Остальные не сдвинулись с места — будто какое-то заклинание пригвоздило их к полу. — И это не должно кончиться быстро.
Мститель погрузил клинок в живот врага, повернул его влево, затем вправо, расширяя рану, и извлек жестокую сталь наружу.
— Так не пойдет, — заявил Познер. — Отруби ему голову.
Скеллан колебался.
— Давай же.
Внезапно Айгнер взревел, подобие лица его превратилось в маску ярости с острыми как бритва клыками. Скрюченные когтистые пальцы слепо потянулись к лицу Скеллана.
Скеллан отпрянул в сторону, меч его описал смертоносную дугу. Кривой клинок врезался в шею убийцы, и отделенная от тела голова покатилась, вращаясь, по полу. Крови из нее выплеснулось чертовски мало для такой раны. Не фонтан, а тонкая струйка. Один из людей графа остановил голову, прижав её сапогом. Пустые глазницы Айгнера обвиняюще уставились на Скеллана. Туловище мертвеца еще мгновение пыталось подняться, а затем рухнуло на пол и застыло.
Звуки скрипок злыми осами вились вокруг. Музыканты продолжали играть, даже не подозревая, что в нескольких шагах от них произошло убийство.
Скеллан стоял над телом человека, разрушившего его жизнь. Последний акт мщения оказался не сладок. Казнь не принесла удовлетворения. Он взглянул на уничтоженное лицо, которое безжалостная кислота продолжала с шипением поглощать. Со временем кислота сожжет все мягкие ткани, растворит мозг, и останется лишь чистая белая кость, череп мертвеца.
— Дела личные, не так ли? — спросил Познер.
— Да.
— И теперь все кончено? Финиш?
— Да.
— Хорошо. Очень хорошо. Мой человек плохо поступил с тобой, теперь справедливость, так сказать, восторжествовала, ты осуществил свое правосудие, я это уважаю… но проблема все же остается.
— То есть?
— Ты убил моего человека, и я не могу позволить тебе уйти отсюда без наказания.
— Понимаю.
— Ты не пресмыкаешься, вымаливая жизнь. Это я тоже уважаю.
— Я не боюсь умереть. Я пришел сегодня в замок, ожидая гибели. Мне все равно, уйду я отсюда или нет. Я сделал то, что должен был сделать. Теперь в моей жизни нет цели. Чем скорей я умру, тем скорей воссоединюсь с моей женой.
— О, вот, значит, как. Понимаю. Но на твоем месте я бы не стал спешить к каким бы то ни было воссоединениям в залах мертвых. Как тебя зовут?
— Джон Скеллан.
— Что ж, Джон Скеллан, как я сказал, ты убил моего человека, и это создало проблему.
— А я сказал — убей меня.
— В свое время. Но, видишь ли, убить тебя не означает причинить тебе вред. Ты сам говоришь, что хочешь умереть. Свои земные дела ты закончил. Отомстил за любимую. Так что если я убью тебя, то не достигну своей справедливости.
Скеллан увидел Фишера, выросшего в дверях за спиной Познера. Он поднялся на балкон другим путем. Его рука лежала на прикладе арбалета. Скеллан покачал головой. Он не хотел этого. На кон была поставлена его жизнь, а не жизнь друга. Он отвернулся, словно желая взглянуть на участников графского маскарада.
Взгляд Познера последовал в том же направлении.
— О, их время придет. Но ты, Джон Скеллан, что делать с тобой? Должен сознаться, мой инстинкт велит мне убить тебя, но, как мы выяснили, я не могу так поступить. И к тому же убийство не изменит того факта, что у меня стало одним человеком меньше.
— Делай что хочешь, и покончим с этим, — сказал Скеллан. Кривая сабля Познера выскользнула из его пальцев и со звоном упала на пол. — У меня тут больше нет дел. Это все.
Музыка внизу вдруг умолкла.
— Нет, не все, — задумчиво произнес Герман Познер. — Это не конец. Это только начало. — Он усмехнулся, обнажив клыки хищника.
Под смех остальных лицо Познера изменилось, черты его растянулись, стирая ухмылку. Скулы приподнялись, кости черепа стали смещаться, меняя форму, точно были из мягкого воска. Челюсти вытянулись, уши заострились — таившийся под кожей зверь выбирался наружу.
Превращение завершилось. Рев Познера принадлежал уже животному.
Он налетел на Скеллана, легко отмахнувшись от бесполезной защиты, сгреб в кулак волосы человека и резко запрокинул его голову назад, обнажив шею. Пять мучительных мгновений Познер держал его так, стиснув в страшной пародии на любовное объятие, а потом впился зубами в мягкую податливую плоть и принялся жадно пить кровь.
Скеллан яростно задергался, борясь за свою жизнь, но сопротивление длилось недолго: чем слабее он становился, тем быстрее угасала в нем жажда жизни. Он чувствовал, что ускользает в небытие, все его существо распадалось на бесчисленные осколки: куски жизни, забытые детские воспоминания, Лизбет, счастье, грусть, и, в конце концов, лишь одна мысль осталась у него в голове: вот она, смерть…
Вдруг он почувствовал, как теплая густая влага наполняет его рот. Кровь. Его кровь и кровь Познера, слившиеся воедино.
Насытившись, Познер откинул голову назад и завыл, а потом перевалил обмякшее тело Скеллана через балюстраду, шнырнув его в самую гущу веселья внизу.
Секунда — и зал наполнился визгом и криками.
Фишер, до сих пор не замеченный никем, выпустил две стрелы; первая ушла в потолок, другая вонзилась в шею одного из людей Познера. Но тот не упал. Подняв руку, он выдернул стрелу, из раны медленно вытекла крошечная алая капля. Боец зарычал и упал на четвереньки, лицо его коробила та же чудовищная трансформация, которую только что претерпел Познер.
Фишер развернулся и бросился бежать, спасая свою жизнь.
Внизу голос Влада фон Карштайна пробился сквозь адский вопль всеобщего смятения:
— Вот и первая кровь. Да. Да! Открывайтесь. Освобождайтесь. Выпустите своего зверя! Начинается настоящий праздник! Пейте! Пейте человеческое вино!
С обоих галерей главного зала спрыгнули вампиры фон Карштайна и набросились на празднующих.
И началась бойня.
Глава 7 Царство восставших мертвецов
Замок Дракенхоф. Начало зимы 2010
Ганс всегда знал правду.
Но знание и вера — две очень разные сущности.
Они — звери.
Нет. Они хуже зверей.
Когда музыка оборвалась, были слышны лишь крики.
Демоны спрыгнули с балконов и набросились на объятых ужасом гостей в голодном неистовстве. Их зубы и когти терзали и рвали бальные платья и бледную плоть жертв, выдирая один кровавый кусок за другим.
Старина Ганс отвел взгляд.
На противоположной галерее Герман Познер безразлично наблюдал за резней, словно он все это уже видел раньше, что, с содроганием осознал Ганс, было вполне возможно. Лицо его превратилось в морду зверя — зверя, скрывающегося внутри него. В Познере было не больше человеческого, чем в самом графе, или Изабелле, или прочих. Теперь он видел в истинном свете и ночную езду, и толстые бархатные шторы, не впускающие свет дня, и сверхъестественную грацию. Ганс подумал обо всех тех вечерах, когда он стоял на стенах замка, выслушивая рассуждения графа. Жалобы на скоротечность жизни, одержимость красотой, даже галерея с бесчисленными портретами графа — все это обрело смысл.
Познер заметил, что на него смотрят, и ощерился, полыхнув опасной ухмылкой.
Ганс снова отвел глаза.
Вокруг него умирали люди. Куда ни кинь взгляд, разворачивалась очередная жестокая сцена. В смерти, которую несли вампиры фон Карштайна, было мало привлекательного. Она была кровавой и страшной. Для похорон не останется ничего, кроме костей.
И в центре всего этого стоял граф, казалось не разделявший кровожадности его родни. В отличие от остальных, лицо его не претерпело гротескной трансформации. А графиня полностью отдалась процессу насыщения. Ее платье насквозь промокло от крови несчастных, но она все продолжала и продолжала кидаться в гущу немыслимой бойни.
В считанные минуты погибли все.
Только тогда Познер присоединился к своим чудовищным собратьям в зале. Он шагал по телам, не думая о том, кем или чем они были.
— Все вышло так, как вы мечтали? — Голос Познера отозвался глухим зловещим эхом во внезапно затихшем помещении.
— И даже лучше, — ответила Изабелла. Она стояла на коленях. На лице женщины запекалась кровь только что опочившего дворянства. Вдруг она вскочила и бросилась к помосту, с которого в пылу кровопролития сбросили на пол ее портрет. Изабелла вновь опустилась на колени, вглядываясь в лицо, которого она так долго не видела. — Как ты думаешь, я красива?
— Портрету далеко до вас, графиня, — ответил Познер.
— Ты полагаешь? — Глаза Изабеллы вспыхнули счастьем, окровавленные губы улыбнулись.
— Гист — мастер, но даже мастер не смеет надеяться отобразить столь безупречную красоту грубой кистью.
— Гист мертв, — произнесла Изабелла, внезапно погрузившись в воспоминания о только что пережитом. — Я его съела.
— Мертв он или нет, это не важно, графиня. Это всего лишь слова. Результат его трудов — вот он, в ваших руках — вечное напоминание о вашей красоте. Если вы забудете, каковы все, стоит лишь бросить взгляд на висящий на стене портрет — и вы вспомните. А для нас красота никогда не увядает.
— Да, — пробормотала Изабелла. — Да. Мне это нравится. Я прекрасна, не так ли?
— Да, графиня.
— И так будет всегда?
— Да, графиня. Вечно.
— Спасибо, Герман.
Познер обернулся и увидел направляющегося к своей жене графа. На нем не краснело ни единого пятнышка крови.
— Идем, — произнес он.
Женщина встала и пошла по трупам, точно бабочка, перепархивающая с цветка на цветок. Познер последовал за ней и фон Карштайном на укрепления. Старина Ганс знал, куда отправился граф, — было лишь одно место, куда он мог пойти, так что секретарь кинулся на крышу по лестницам для слуг, задыхаясь, перепрыгивая через несколько ступенек и так выбирая путь, чтобы не столкнуться с графом. Когда фон Карштайн появился на башне, Ганс уже был на месте. На укреплениях, между зубцами стен, в плюще, в трещинах готической архитектуры гнездилось множество воронов. Когда граф вместе с Познером и Изабеллой шагнул на крышу, их встретили взъерошенные перья и хлопанье крыльев.
— Гехаймниснахт, — сказал ничуть не запыхавшийся фон Карштайн. — Ночь, не похожая ни на одну другую. Ты принес, Ганс? — граф протянул руку.
Ганс порылся в складках своего плаща и вытащил пергаментный свиток. Когда он протянул его своему хозяину, его рука тряслась. Ганс успел заглянуть в пергамент, и хотя он не мог прочитать большинства загадочных каракулей, но понял, что это такое. Заклинание.
— Спасибо. Этот клочок бумаги изменит мир. — Слова графа подхватил поднимающийся ветер. Фон Карштайн смаковал приятную мысль. — Мы не будем больше блуждать в страхе, не будем больше прятаться в тени. Начинается наше время. Прямо сейчас. С помощью этого листка мы изменим мир.
Изабелла прижалась к мужу. Волосы её развевались на ветру. В глазах блестел животный голод.
Познер смотрел с укреплений на окутанный тьмой и туманом город внизу.
Ганс не двигался. Взгляд его не отрывался от хрупкого пергамента в руке хозяина. Только он знал, что это не пергамент и даже не бумага — это плоть и кровь, или, точнее, кожа и кровь. Заклинание было написано кровью на куске выделанной человеческой кожи. Коричневатая ржавчина строчек и текстура листа узнавались безошибочно.
— Читай же, любовь моя, — прошептала Изабелла.
— Ты знаешь, что это? — спросил Влад и продолжил, не дожидаясь ответа: — Одна страница из девяти книг Нагаша. Это писал сам Нагаш, его собственная рука макала перо в кровь и выводила буквы. Это всего лишь крохотный фрагмент его мудрости, намек на чудеса, таящие ключ к его бессмертию. Эти слова отпирают Царство мертвых. Эта страница бесценна. Одна-единственная страница, но какая в ней сила! Слова эти даруют жизнь, возрождение плоти… Они открывают обратный путь всем, кто ушел. Представь себе, с ними не станет смерти. Смерти, как мы ее понимаем. Смерти как окончания сполна прожитой жизни. С ними мертвые поднимутся и встанут на мою сторону. Если я пожелаю, они будут сражаться за меня, когда я пройду маршем по Империи смертных. Смерть утратит свое господство. С этими словами я стану командовать плотью. Я буду возвращать жизнь там, где сочту нужным. Вставайте против меня, вызывайте мой гнев — я убью врагов и подниму их вновь, чтобы они дрались уже за меня, когда я буду покорять мир. Этими несколькими словами я освобожу мертвецов из их земляных тюрем. Я заговорю — и стану темным и голодным богом. Я, Влад фон Карштайн, первым из сильванских графов-вампиров, завладею царствами жизни и смерти. Да будет так.
— Читай, — повторила Изабелла.
Она прижалась к Владу еще теснее, ее язычок похотливо пробежал по его щеке, влажные губы уткнулись в ухо, а потом горячие поцелуи коснулись шеи графа-вампира, и зубки женщины сомкнулись в чувственном укусе, воспроизводя сцену ее собственного посвящения.
— Нет! — выдохнул Ганс.
Он поднял руку, словно прося отдать ему пергамент.
— Ты хочешь, чтобы все оставалось как есть? Как было всегда? Чтобы мои родичи скрывались от дневного света, поносимые тупыми толпами? Чтобы на них, как на диких зверей, годных лишь на убой, охотились дураки с кольями и зубчиками чеснока?
— Нет, — повторил Ганс.
Он заметно дрожал, но продолжал держать руку, словно действительно ожидал, что граф-вампир — граф вампиров — откажется от заклинания, не выпустит в мир его проклятие.
— Ты боишься, Ганс? Ты боишься мира, полного Восставших мертвецов? Ты боишься, что они увидят в тебе то, что вижу я? Мясо?
Ганс посмотрел на них всех, изучая и впервые в жизни видя, кто они такие на самом деле. Хищники. Охотящиеся, чтобы выжить. Бойня там, внизу, — тому свидетельство. Кто он для них? Он знал ответ. Знал правду. Всегда знал.
Добыча.
Они не равны. Они даже не сравнимы. Перед ними — вечность, а он — соринка в глазу у времени. Один миг — и он исчезнет.
— Убей меня, — сказал он, глядя графу вампиров прямо в глаза. — Сделай таким, как ты.
— Нет, — ответил фон Карштайн, отводя взгляд.
— Почему? Разве я недостаточно хорош? Разве я не доказал свою преданность?
— Ты всего лишь мясо, — сказал Познер, не скрывая своего отвращения к человеческой природе Ганса,
— Тише, Герман. Конечно, ты предан и ценен. Собственно, потому-то я и не могу — не скажу, что не хочу, — обратить тебя в вампира. Мне нужен человек, ходящий по миру днем. Мой голос. Я доверяю тебе, Ганс. Понимаешь? Ты гораздо ценней для меня такой, какой есть.
— Как мясо.
— Как мясо, — согласился граф.
— А когда все кончится?
— Никогда.
— А если я брошусь сейчас с крыши?
— Ты будешь служить мне в смерти, безмозглым автоматом. Ты желаешь этого себе? — с полной серьезностью спросил фон Карштайн. — Ты выберешь существование нежити, шаркающего зомби?
— Нет, — признал Ганс.
— Тогда радуйся, оставаясь самим собой, и служи мне от всего сердца. Или я позволю Герману съесть тебя.
«Я стану последним в своем роде, последним живым человеком в царстве мертвецов». Эта мысль была невыносима. Ганс рухнул на колени и уронил голову, коснувшись холодного камня.
— Убей меня, — взмолился он, но фон Карштайн больше не обращал внимания на секретаря.
Граф-вампир стоял на высшей точке замка, и горные утесы за его спиной тянулись к луне, точно клыки вурдалака
— Услышьте меня! — крикнул он в темноту. — Повинуйтесь мне!
И начал читать заклинание. Едва первые слова сорвались с губ графа, небеса раскололись с оглушительным треском и посыпались первые тяжелые капли начинающегося дождя. Вороны взмыли из своих гнезд и с яростным карканьем закружили над головами бурлящей массой черных крыльев. Буквально из ниоткуда поднялся свирепый ураган, срывающий с крыш Дракенхофа черепицу и швыряющий ее в ночь, разбивая о камни внизу. Познер нерушимой скалой стоял посреди ливня. На лице Изабеллы трепетали восхищение и ожидание. Ветер вырывал изо рта Влада слова и нес их во мрак, доставляя в самые дальние уголки Сильвании. А граф продолжал взывать к ужаснейшим силам Вселенной, требуя, чтобы они склонились пред его волей.
Ганс поднял голову и посмотрел на человека, перед которым благоговел. Ветра завывали вокруг башен со всей мощью шторма. Струи дождя копьями вонзались в горные склоны. А в самом сердце бури застыл, запрокинув голову и выкрикивая очередной приказ из проклятой книги Нагаша, граф-вампир. Слова эти ничего не значили для Ганса. Ветер рвал одежды фон Карштайна, трепал волосы, толкал и хлестал его. Но он читал, захваченный силой чар, и слова теснились, наскакивали друг на друга, торопясь вырваться на свободу. Грянул гром. Ослепительно белая вспышка расколола небо.
Второй огненный зигзаг высветил превращение, свершившееся с Владом фон Карштайном. После нескольких слогов лицо его вытянулось и затвердело в зверской маске вампира, линия бровей заострилась, свирепый оскал искривил губы, обнажив длинные собачьи клыки. Граф-вампир запрокинул голову, подставив лицо ветру, требуя, чтобы мертвые поднялись и подчинились его приказам.
— Придите ко мне! Восстаньте! Идите же, дети мои! Поднимитесь! Поднимитесь! Поднимитесь!
И мертвые в земле услышали его призыв — и заворочались.
Тела, так долго пролежавшие под землей, что пробравшиеся в тесноту их последнего обиталища личинки и черви успели источить их плоть, с треском расцепили сплетенные костлявые пальцы, разорвали ткань своих саванов и раскололи крышки гробов. В братских могилах недавние жертвы чумы вздохнули и содрогнулись в агонии возвращения жизни в их воскресшие трупы. Болезнь, похитившая их души, изглодавшая плоть и остановившая сердца, не сумела превозмочь зов повелителя вампиров. В укромных уголках провинции, забытые всеми, кроме убийц, оставивших их там, в грязи неосвященных могил, укрытых в лесах, в полях, в придорожных канавах, неуспокоенные мертвецы зашевелились, вздыбливая землю, переживая медленное болезненное возрождение.
И внизу, в главном зале замка Дракенхоф, мертвые тела вновь ожили, души их отвергли вечный покой, магия фон Карштайна возвращала их к жизни безмозглыми зомби — всех, за исключением одного.
Джона Скеллана.
Он почувствовал на своем языке кровь вампира, смешавшуюся с его собственной, и ощутил болезненную потребность в пище, обжигающий голод, связанный с проклятием, и внезапно с ужасом осознал, что сделал с ним Познер. Скеллан понял, кем он стал и какая в этом заключена трагедия: у него украли последнее, величайшее умиротворение. Он не воссоединится с Лизбет — ни в этой жизни, ни в следующей.
Мучительный крик Скеллана разорвал ночь надвое.
Глава 8 В бесплодные земли
Сильвания. Зима, 2010
Стефан Фишер бежал, спасая свою жизнь. Он шатался, спотыкался, но заставлял себя бежать дальше. Его терзал голод. Иногда ему везло, и он питался мясом огромной крысы или длинноносого тапира, иногда он ел корни растений, на которых не было ни фруктов, ни ягод. В худшие дни он бежал с пустым желудком.
После трех недель бегства пошел снег. Нежные снежинки поначалу не успевали покрыть землю, но холода брали свое, и снег перестал таять на лету. Надвигалась зима.
Зима, которая убьет Фишера, если он не найдет тепло и пристанище. Пары корешков и жука недостаточно, чтобы поддерживать жизнь. А ведь это было все, чего он хотел: остаться в живых.
Он пробирался на запад, в болотистые земли Черного торфяника, и замок Ванхальденшлоссе чернел вдалеке когтистой лапой выходца с того света. Мошки и москиты, не страшащиеся холодов, кружились над ним днем и ночью, кусали его и сосали кровь. На место каждого прихлопнутого им насекомого прилетали десять других, занимая очередь за свежатинкой.
Передышку он получал лишь ночами, если удавалось разжечь костер, — дым отгонял кровососов.
Под покровом ночи он украл в маленьком поселении на окраине топей рыбачью лодку и последние три дня медленно вел хлипкое суденышко сквозь камыши и тростник. Вот уже два дня он ничего не ел. От голода кружилась голова и мутились мысли. В бреду он обрывочно вспоминал Гехаймниснахт, маскарад, нарядных людей в костяных масках и кровавую бойню. Все это походило на кошмарный сон, но после Гехаймниснахт каждая минута каждого дня стала для него частью нескончаемого кошмара.
Он знал лишь, что должен бежать из Сильвании. Должен вернуться в Империю и предупредить людей, раскрыть им истинное лицо фон Карштайна.
Не то чтобы он ожидал, что кто-нибудь поверит ему…
Мертвецы, поднимающиеся из могил, граф и его приспешники, собирающие под свои знамена армию проклятых. Кто в здравом уме поверит в такое? Он сам едва верил себе, а ведь он пережил все это. Чудовищные события все еще были свежи в памяти — и воспоминания эти никогда не потускнеют. Жгучие образы смерти и разрушения вечно будут стоять у него перед глазами.
Фишер, спотыкаясь, спускался по узкой лестнице, сердце бешено колотилось в его грудной клетке. Скеллан был мертв. Это… это… существо перебросило его труп через перила балкона. Тотентанц был ловушкой, и смерть Скеллана послужила толчком к буйству щелкающих челюстей. Он, шатаясь, почти выпал с лестницы в зал, и на руки ему рухнула женщина, все еще сжимающая свою костяную маску. Горло ее было разорвано, кровь из зияющей раны хлестала на ее платье. Так она и умерла у него на руках, замарав его кровью с ног до головы. Огромный зал был объят хаосом. Люди кричали, метались, умирали. Вампиры погрузились в безумие насыщения. Спасение было невозможно. Каждого, кто устремлялся к выходу, нагонял и загрызал один из вампиров фон Карштайна. Фишеру предстояло умереть здесь, в этом чуждом ему месте, умереть неоплаканным, превратившись в корм для вампиров. Он побрел вперед. Мертвое тело женщины само избавило его от своей тяжести, соскользнув на пол. Вокруг гибли люди. Бежать было некуда. Прятаться негде.
Что-то ударило его в спину, сбив с ног. Фишер растянулся на полу, раскинув руки в тщетной попытке предотвратить падение, и приземлился в кровавое месиво вывороченных внутренностей. Лицо обдала волна еще теплой крови. Крики были невыносимы. Он натянул на себя скользкое от крови тело мертвеца и скорчился под выпотрошенным трупом, слепо уставившись в потолок и лихорадочно молясь, чтобы вампиры его не заметили. Его мучительно тошнило от омерзительною запаха смерти. Отчаянно хотелось вдохнуть полной грудью, но он мог делать лишь маленькие глотки воздуха с кислым привкусом меди. Он едва сдерживался, чтобы не закричать от отвращения. Брызги крови краснели на всем окружающем. Ярость насыщения не ослабевала, вампиры играли с последними несчастными, перебрасывая их друг другу, надкусывая и отталкивая, пока не устали от забавы и не разорвали своим жертвам глотки, осушив их тела до последней капли и отбросив, точно тряпичных кукол.
Потом, после того как фон Карштайн покинул зал, вампиры прошлись по комнате, срывая с тел безделушки и драгоценности и обсуждая трофеи. Фишеру повезло — они не искали выживших. Насытившихся вампиров интересовали теперь золото и бриллианты. На нем ничего такого не было, поэтому его не тронули. Опустившаяся на зал тишина длилась недолго. По прошествии нескольких томительных минут она сменилась раскатами грома и шумом дождя, хлещущего по окнам. Снаружи разразилась гроза.
Фишер по-прежнему не шевелился, даже когда кошмарная сцена резни сменилась жутким воскресением и выпотрошенные, располосованные, окровавленные гости стали неуклюже подниматься, повинуясь неслышному зову. Он увидел, как среди трупов выросла фигура Скеллана, как руки товарища потянулись к ране на шее — укусу Познера. Подражая мертвецам, Фишер судорожными рывками встал на ноги. Ему отчаянно хотелось броситься к другу — на миг Стефану показалось, что это действительно Джон Скеллан, что он каким-то образом выжил в бойне, ведь остальные бродили по залу, точно пустоголовые зомби, а Скеллан, казалось, думал, вспоминал, что произошло. Но тут он закричал, и крик этот не был человеческим. Это последние остатки человеческого испарялись из новоявленного вампира. Слезы покатились по щекам Фишера — он навсегда прощался со своим другом. Пробираясь сквозь толпу неуклюжих трупов, сталкивающихся друг с другом, пытавшихся вернуть контроль над своими конечностями, Фишер подобрался к бархатной портьере и скользнул за нее, двигаясь так же тихо, как и пропащие души, которые он только что покинул. Никто не преследовал его. Он прокрался на кухню и спустился в погреба. Когда Фишер выбрался на свежий воздух, дождь мгновенно промочил его насквозь и смыл кровь с его лица. Он побрел во тьму в поисках выхода.
Выкрав из графской конюшни черного жеребца, он скакал во весь опор, пока конь не умер под ним. Он разделал павшее животное, вырезав несколько кусков мяса, рассовал их по карманам — и побежал.
Воскрешение коснулось не одних лишь гостей бала. За шесть недель бегства Фишер не раз набредал на дыры в земле, оставленные ковыляющей нежитью, недавно вернувшейся из садов Морра и восставшей из могил по всей стране; встречал он и самих ходячих покойников. Могильная грязь еще цеплялась за их гнилую плоть. Все они безошибочно двигались в направлении замка Дракенхоф.
Они ответили на зов фон Карштайна.
Граф-вампир притягивал покойников. Он вытащил их из могил и скликал к себе, все больше и больше тел, как будто он собирал армию — чудовищное войско нежити. Но зачем? И тут до Фишера дошло. У фон Карштайна могла быть лишь одна цель: он начинал войну с Империей.
Фишер вогнал шест глубоко в вязкое дно, толкая лодку еще дальше в болота.
Он обязан выжить.
Без его предупреждения город за городом будут становиться жертвами такой же кровавой резни, какую он сам пережил на Гехаймниснахт.
Он не позволит — не может позволить, чтобы это случилось.
Он должен выжить.
Глава 9 Дьявол, что приходит во сне
Сильвания. Зима, 2010
Насекомые исчезли, и воздух впервые за неделю был чист и свеж.
Фишер совсем ослаб от голода. Последнее, что он ел, была водяная крыса, которую он поймал в болотной воде сетью, найденной под банкой рыбачьей лодки. Он надеялся раздобыть рыбы, но для голодающего любое мясо годится. Он съел крысу с удовольствием — только вот организм меньше чем через час сам отверг такую пищу.
Он лежал на спине в маленькой лодке, глядя в небо. Над головой кружили вороны, безмолвно паря в воздушных потоках. Зимнее солнце сияло в ясном голубом небе. Не в первый раз человек пожалел о том, что не вернулся в их комнату над винным погребом Холленфюра. Зима не шутит, тут недолго и замерзнуть насмерть. Холод стал сейчас его главным врагом. Он доводил себя до изнеможения, инстинктивно понимая, что дрема может быть столь же смертельной, как и удар ножом в живот. Да он и не желал засыпать; каждый сон, пусть и мимолетный, относил его назад, к пиршеству и бойне в главном зале, к лицам мертвецов, вернувшихся из того ада, в который отлетали их души, к костяным маскам, разбросанным по полу, скользкому от крови тех, с чьих лиц эти маски упали, и к вампирам.
Он постоянно боролся с дремотой, не поддаваясь усталости.
Полоска черного дыма на горизонте всколыхнула в нем надежду. Огонь.
Он оттолкнулся от днища лодки, встал на колени, стиснул покрепче деревянный шест и вонзил его в густую болотную жижу, не отрывая взгляда от далекого дыма, беспрестанно бормоча дрожащими губами невнятные молитвы. Дым обещал жилье, какое-нибудь поселение, место, где можно достать нормальную еду, теплую одежду и настоящую постель.
Вялая коричневая вода плеснула о борт суденышка, когда он направил его к желанной цели.
Приблизившись, он начал различать кое-какие подробности. Это была деревушка; крытые соломой крыши желтели на солнце. Мысль о том, что скоро он впервые за два месяца уснет в сухости, под крышей, защищенный от ветра и холода, наполняла его нетерпением. Он лихорадочно работал шестом, толкая лодку все ближе и ближе к селению. Фишер уже мечтал о жареном мясе с овощами, об очаге, над которым поворачивается на вертеле кабаний окорок, капая шипящим жиром на уголья внизу. Воображаемая картинка предстала перед ним с такой отчетливостью, что рот Фишера наполнился слюной.
Он подогнал лодку к маленькой деревянной пристани и выбрался на сушу. Тут было всего пятнадцать домов на сваях, поднимавшихся довольно высоко над уровнем воды. Сходни и подвесные мостки соединяли домишки между собой, и у каждого был свой собственный крохотный причал с пришвартованными к нему рыбачьими лодками и челноками. Фишер представить не мог, как можно добровольно избрать жизнь на болоте, но в настоящий момент он не склонен был обличать людские странности. Дым поднимался над одним из центральных домов, который был немного больше остальных. Подвешенные на канатах мостки раскачивались под Фишером, перебирающимся от одной хижины к другой. Он дважды терял равновесие, но все-таки не упал. Перед глазами все вертелось от слабости, голова кружилась.
Он открыл дверь и ввалился в уютное тепло маленькой общей комнаты. Здесь стояли столы и стулья, в очаге потрескивал огонь. В помещении сидели трое — они подняли головы, удивленные неожиданным появлением чужака. Фишер догадывался, как он выглядит: заросший щетиной, лицо и шея распухли от укусов, на расчесанных волдырях запеклась кровь, волосы грязные, спутанные от дождей и пота, одежда — липкие, покрытые запекшимися нечистотами и кровью лохмотья, висящие на нем как на скелете, в который он превратился со времени побега из Дракенхофа.
Фишер качнулся вперед, споткнулся и упал на колени. Он вытянул руку, желая ухватиться за что-нибудь, но рухнул навзничь. Он потерял сознание и не знал, сколько времени провел во мраке беспамятства, но очнулся он лежащим на самодельном тюфяке, у огня, окруженный кольцом озабоченных лиц, глядящих на него сверху вниз.
— Дай бедному парню вдохнуть немного воздуха, женщина.
— Замолкни, Томас Франц, он пришел в себя.
— Где?… — Хриплый голос Фишера сорвался. Он так долго ни с кем не разговаривал, что язык не повиновался ему. — Где я?
— Прямо здесь. Посреди нигде.
— Не обращай внимания на Георга. Добро пожаловать в нашу деревеньку, чужеземец. Ты в Зумпфдорфе[14]. На северо-востоке, в двух днях пути отсюда Ванхальденшлоссе, это уже за болотами. Оттуда пять дней до Эшена, десять, если на север, — до Вальденхофа. Но нельзя ли спросить, что привело тебя к нам?
У него не было ответа — по крайней мере, он не готов был поделиться с ними тем, что знал.
— Пытался добраться… до дому.
— Магда, принеси бедняге немного похлебки. Йене, беги, попроси Олофа дать лишние одеяла, — велела женщина. Она повернулась к Фишеру, и голос ее тут же смягчился. — Как тебя звать, милый?
— Стефан Фишер.
— Что ж, Стефан, добро пожаловать в наш дом. Похоже, тебе нужно местечко, чтобы приклонить голову. Мы не богаты и не горды, но не бросаем людей в нужде. Так что отдыхай. Поговорим, когда ты отведаешь бульона Магды. — Женщина улыбнулась, и на миг все кошмары последних месяцев отодвинулись на задний план. Он был в безопасности.
Мальчик, Йене, вернулся с толстым теплым одеялом, пахнущим домом, где правит женщина: дымом очага, ее кожей, а также едой — приготовленной, приправленной и давным-давно съеденной. Он с благодарностью принял его. Застенчивая девчушка приблизилась к его постели с деревянной миской, до краев наполненной дымящимся супом. Фишер попытался взять миску, но руки его так тряслись, что девочке пришлось кормить хлюпающего, чавкающего, жадно глотающего Фишера с ложки. Похлебка пахла восхитительно, а на вкус была еще лучше. Он так торопился, что даже обжег язык. В супе плавали овощи и какое-то жилистое мясо.
Когда бульон был проглочен, женщина, разогнав остальных, села возле тюфяка.
— Итак, Стефан Фишер, поведай мне свою историю. Никто не попадает в Зумпфдорф по собственному почину. Ты бежишь от кого-то или к кому-то? Всегда бывает либо так, либо этак.
Фишер закрыл глаза. Она, очевидно, считала его каким-то преступником, спасающимся от злого судьи. Он не знал, с чего начать. Часть его отчаянно хотела рассказать правду, всю правду, хотя бы для того, чтобы сбросить груз с души, но другая настаивала, что эта маленькая гавань защищена от безумств графа-вампира, что ее жителям не нужно знать о резне и сборе войска нежити. Все эти ужасы наверняка обойдут их стороной. Он закрыл глаза и начал приукрашивать истину:
— Я пришел в Сильванию со своим другом. Мы искали одного человека. Теперь я иду домой… а мой друг мертв. Все, чего я хочу, — это добраться до дому, но я думаю… я думаю, что не смогу… потому что, возможно, дома у меня больше нет… Друг заменял мне дом. Мы всегда были вместе, а теперь — нет. Так что сейчас я просто хочу выбраться из этой забытой богом земли.
— Грустная история, но чего-то подобного я и ожидала. Добро пожаловать, Стефан Фишер. Многого мы не имеем, но то, что имеем, разделим с тобой. Оставайся у нас столько, сколько тебе понадобится. Когда ты уйдешь, мир за болотами будет ждать тебя. Он никуда не денется, как бы мы этого ни желали.
— Спасибо. Я даже не знаю твоего имени.
— Джанель.
— Спасибо тебе, Джанель.
— Пожалуйста, Стефан.
— Фишер. Зови меня Фишер. Мой друг называл меня так.
— Фишер. Спи, отдыхай. Если что-то понадобится, зови Магду или моего сына Йенса. Когда ты поправишься, я попрошу Йенса вывести тебя из болот и показать дорогу, если тебе все еще надо будет убраться прочь из Сильвании. Будешь держаться холмов, которые мы называем Бородавками, и непременно доберешься до Эссенского брода, по которому перейдешь Бурную реку и окажешься в Талабекланде.
Они были добры к нему. Пять дней он оставался с Джанель и ее людьми, набирая силы, впервые после обедов у Холленфюра хорошо питаясь и отсыпаясь. Сон был благословением. Лишь однажды ему приснился Скеллан. Это был странный сон, с легким привкусом кошмара, но не пугающего, а только грустного. Во сне потерянная душа Скеллана отыскала его на болоте и манила за собой в царство Морра. Самой навязчивой деталью сна была печаль Скеллана, зовущего своего друга. Потратив годы в поисках последнего приюта, его отлетевшая душа оказалась обреченной на вечные беспокойные скитания, в то время как бездушная оболочка жила, зараженная злом фон Карштайна. Когда тень ушла своим путем, у Фишера осталось чувство, что он бросил друга. Утром ему захотелось стать настолько отважным, чтобы выследить вампира, которым стал его старый товарищ, и освободить друга от вечной пытки, но день не принес ему этой бесполезной храбрости. Поднимающееся над болотом красное солнце лишь упрочило его убеждение, что весь мир превращается в ад и что он одинок, а в одиночестве ничего нельзя сделать, чтобы остановить это.
Как и обещала Джанель, Йене проводил его через топи до Бородавок. Прощаясь с Зумпфдорфом, Стефан испытывал и сладкое, и горькое чувство. Здесь он нашел то, чего давно уже был лишен, — спокойствие. Дух его отдохнул.
— Ты всегда можешь вернуться к нам, Фишер, когда твое бегство закончится. Я хочу, чтобы ты понимал это. Тут всегда найдется место для тебя.
— Спасибо, Джанель. Однажды я вернусь, обещаю.
— Не давай обещаний, если не уверен, что сдержишь их. Скажи лучше: «Я вернусь, если смогу». Пусть между нами не будет лжи.
Фишер улыбнулся:
— Я вернусь, если смогу, Джанель. Думаю, я сумел найти то, что назову когда-нибудь домом и что уже не чаял обрести.
— Ты добрый человек, Фишер. Сделай, что должен, и возвращайся назад. Мы будем ждать.
Не давай обещаний, если не уверен, что сдержишь их, — думал Фишер, вспоминая расставание.
Он снова остался один: тени на дороге позади, тени на дороге впереди. Ему подарили подбитый мехом плащ и вычистили его одежду. Он нес мешок с двухнедельным запасом провизии, и лицо его холодил свежий воздух. Он чувствовал себя человеком.
И все же путешествие обещало быть долгим и изматывающим душу.
— Ставим одну ногу перед другой, — произнес он и зашагал вперед.
Сон о Скеллане преследовал его даже под яркими лучами зимнего солнца. Он не мог отделаться от чувства, что бежит от своего друга, хотя тот, возможно, больше чем когда-либо нуждается в нем. Ощущение дезертирства не оставляло его. В конце третьего дня пути его нагнал пестрый цыганский фургон. Путешественники были в добром расположении духа, они веселились и пели песни на языке, которого Фишер не понимал. В размалеванном вагончике ехали трое. Мужчина с ухоженными светлыми волосами, которые он смачивал и зачесывал назад, убирая со лба, по виду чуть старше Фишера, и две женщины: блондинка, очень похожая на мужчину, — очевидно, его дочь, — и брюнетка, не обладающая явным фамильным сходством с парой. Она, с ее бледной кожей и изумрудно-зелеными глазами, была красива опасной красотой. Трудно было не смотреть на нее.
— Вечер добрый, сосед, — окликнул мужчина, когда его повозка поравнялась с Фишером.
— Добрый вечер.
— Припозднился же ты на дороге. Куда направляешься?
— Домой.
— Ну конечно, и где же он?
— В Талабекланде.
— Далеко же тебе до дома, сосед. Хочешь проехаться? У нас есть место еще на одного. Мы не кусаемся.
Темноволосая женщина подалась вперед, и густые локоны упали ей на лицо. Она медленно отвела их, и первой из-под каскада иссиня-черных прядей показалась ее ослепительная улыбка.
— Разве что ты сам попросишь, — задорно заявила она.
— Саския!
Мужчина покачал головой, словно говоря: «Что ты будешь с ней делать?»
— Если вам не трудно, — ответил Фишер и протянул руку.
Мужчина ухватил ее и втащил прохожего на скамью повозки. Женщины подвинулись, освобождая место.
Они ехали до позднего вечера.
В их разговорах то и дело упоминались места, в которых бывала троица. От Кислева до Бретонии и Тилей и дальше, к югу от Пограничных княжеств. Они были бродячими артистами, менестрелями. Их представления включали музыку, фокусы и акробатику. По пути мужчина целиком продекламировал зловещую «Балладу о незваных». Она была отличной историей с привидениями, как раз для темных ночей, и выступление Кеннета околдовало всех. Его голос был полон боли и страданий неупокоеиных мертвецов. Ина, еще одна дочь Кеннета, в основном молчала, слушая отца и играя вторую скрипку при своей сестре. Они пили сидр и горчащее вино, перешучивались и рассказывали истории. Фишер поймал себя на мысли, что ему трудно представить, как бы эти добрые люди смогли выжить в царстве мертвых Влада фон Карштайна. Взгляд его то и дело возвращался к Саскии. Было что-то невероятно притягательное в ее белой коже и изумрудных глазах. И хотя она была вдвое младше его, мысли Фишера бродили там, куда они давненько не захаживали. Он думал, что вожделение для него уже в далеком прошлом. В отличие от Джанель, вызывавшей у него ощущение безопасности и тепла, заставлявшей его радоваться жизни, Саския воспламеняла его кровь. Если бы он был юношей, то сдался бы с легкостью, но Фишер не собирался выставлять себя дураком, так что довольствовался лишь взглядами украдкой и чувственными грезами.
Этой ночью Фишер спал урывками, мучимый тревожными снами. Самые беспокойные из них грозили разбудить его. Они вертелись вокруг Саскии, ее темные волосы падали на лицо, ноготки скользили по его груди, она утыкалась носом в его шею, ее зубки дразняще пощипывали кожу, горячее обещание «Разве что ты сам попросишь» обжигало ухо жаром дыхания, а потом ее зубы впивались в его горло.
Он проснулся в лихорадочном поту, в смятой и сбившейся одежде. Он был вымотан до предела. Сейчас он мог бы спокойно проспать еще восемь часов. Он был один. Повозка плавно покачивалась на дороге. Фишер дотронулся до своей шеи, почти ожидая, что ощутит вспышку боли, коснувшись укусов. Шея оказалась нетронутой.
— Глупый ты старик, Фишер. Сны — всего лишь сны.
Он потянулся и оправил одежду, придавая себе приличный вид, и только после этого открыл заднюю дверь повозки. Он высунулся наружу и по боковой лесенке взобрался на крышу, присоединившись на козлах к Кеннету и дамам. Солнце уже клонилось к закату.
— Почему вы не разбудили меня?
Он поскреб голову и присел возле Саскии.
— Мы думали, тебе надо поспать.
— И, кажется, были правы. В последнее время я плохо спал. Слишком много думал.
— Знаю. Ты говорил во сне.
— О нет.
— О да. Тебя, должно быть, преследовали жуткие кошмары. Один раз ты даже вскрикнул и вцепился в одеяло. Тебя что, хоронили заживо?
Он смутно помнил свой кошмарный сон, но его фрагменты не стыковались друг с другом. После того как Саския высосала его кровь, он вновь обнаружил себя в главном зале Дракенхофа. Он видел своего друга, возвышающегося над трупами, Скеллан звал присоединиться к нему в вампирской орде фон Карштайна, а потом тела на полу заворочались, стали корчиться, и нежить начала медленно подниматься.
Фишер тряхнул головой, отгоняя воспоминания.
Он на скорую руку перекусил ломтями черствого хлеба с сыром и принялся наблюдать за пробегающим мимо вечерним миром.
Как и вчера, Кеннет рассказывал байки, помогая убить время, а девушки пели песни. Одна особенно выделялась. Трубадур Дитмар Кёльн пел ее в Ляйхеберге в таверне «Голова предателя»: «Лэ о прекрасной Изабелле». Голос Саскии, плетущий трагическую историю невесты графа-вампира, очаровывал Фишера, хотя в их интерпретации Изабелла была больше чем жертвой, она, жаждущая могущества вечности, сама спровоцировала свою болезнь. С учетом того, что он знал, это изложение было отталкивающим — он ведь видел собственными глазами графиню, залитую чужой кровью, спрашивающую, красива ли она, в то время как монстры пожирали мертвых и умирающих. Что же смерть сотворила с ее рассудком? Осталась ли она той же расчетливой, жадной до власти женщиной, какой была при жизни? Или смерть расстроила ее разум, превратив Изабеллу в нечто гораздо более опасное?
— Стоп, — произнес он. Его в буквальном смысле слова трясло. — Стоп. Я не хочу это слушать.
Но Кеннет лишь рассмеялся, и девушки продолжили петь.
Несколько часов спустя они подъехали к развилке. Одна дорога уходила в Хел-Фенн, другая — в Мрачный лес. Кеннет направил фургон в лес. Фишер улегся на плоской крыше вагончика, слушая очередную сагу Кеннета. Ветки деревьев над головой скручивались и переплетались, образуя отличный полог. Сквозь этот балдахин лишь иногда пробивался серебряный лунный свет. Вскоре им овладел сон.
И снова воспоминания смешивались с порождениями его воображения и перемежались эротическими видениями: губы Саскии касались его щеки, шеи, искали ту впадинку, где пульс бьется ближе всего к поверхности, и она кусала его и пила кровь. Он пытался вырваться из этих снов, но чем сильнее он боролся, тем настойчивее впивалась в него Саския и тем слабее он становился.
Проснувшись, он не мог понять, который час.
Менестрели снова сидели впереди, распевая навязчивый рефрен из «Трагического действа о ван Хале», повествующего о великом охотнике за ведьмами. Это была грустная песня, Фишер знал ее наизусть, он не слышал со времен своей юности. Она вышла из моды, когда он повзрослел. Удивительно, что эти странствующие комедианты знали ее, и даже более старые баллады. Вряд ли на этот товар был большой спрос в тавернах и пивнушках Империи.
Фишер чувствовал себя так, словно из него выкачали все силы. Он потянулся к своему мешку и проглотил трехдневный запас еды, но голод не унялся. Голова кружилась, покачивание повозки вызывало тошноту.
Сны третьей ночи были хуже всего.
В одном из этих хитросплетений памяти и воображения ему приснилось, что он человек, которому снится, что он волк, которому снится, что он проклят на вечное заключение в человеческой оболочке. Ему привиделась и Саския. Ее нежные прикосновения и чувственность губ, целующих его кожу, заставляли сердце мужчины замирать, а затем бешено стучать. Ее запах, ощущение ее зубов, погружающихся в его шею, чтобы высосать из него живую кровь, пьянили. И над всем этим звенел смех Джона Скеллана, дразнящий Фишера, который постепенно поддавался черноте забвения.
Он резко пробудился.
По лбу его и груди струился пот. Одежда опять оказалась в беспорядке, пуговицы расстегнуты. На груди краснели ссадины и отметины от укусов. Он инстинктивно вскинул руку к шее, нащупывая место, из которого во сне сосала кровь Саския, и сразу над впадинкой между шеей и ключицей его пальцы наткнулись на припухлость с неровными дырочками укусов в центре.
Он запаниковал и кинулся шарить вокруг, ища меч, нож, что-нибудь, чтобы защититься. Оружие исчезло. Мешок с сократившимися запасами продуктов был на месте. Он осмотрел фургон, но не увидел ничего, что сошло бы в качестве оружия. Фишер пошатывался, мысли путались. Рациональная часть его разума настаивала, что все это лишь сон, что на самом деле он еще спит, но холод жестокой правды ощущался под его пальцами, когда он дотрагивался до шеи.
Он попался в капкан, он заперт в фургоне, он путешествует в компании, по крайней мере, одного вампира по лесной чаще, такой густой, что в ней день превращается в ночь, и он беззащитен.
Фишер прислушался, но деревянные стены и скрип колес заглушали все звуки. Все его инстинкты кричали: бежать!
Он схватил свой мешок и закинул его за спину. По матрасу и клубку простыней он прокрался к двери, непроизвольно сжимаясь при каждом скрипе досок, сгибающихся под его весом. И вот его потные пальцы уже обхватили дверную ручку.
Фишер закрыл глаза и сосчитал про себя до десяти, собираясь с духом и успокаивая дыхание. Он знал, что следующие минуты будут решающими. Останется ли он в живых или погибнет от рук и клыков новых кровососов, зависит от того, что случится сейчас. Он повернул ручку и начал осторожно, дюйм за дюймом, приоткрывать дверь, пока та не распахнулась. Фургон вздрагивал каждый раз, когда его колеса наскакивали на корни или камни так называемой дороги. Низкие ветки едва не царапали крышу повозки. Фишер пригнулся, взяв низкий старт. Он следил за дорогой, пытаясь по ритму движения определить лучшее время для прыжка.
Раз… два… три!
Он выпрыгнул из открытого проема, сильно ударился о твердую неровную дорогу и покатился кубарем.
— Эй! — воскликнул Кеннет.
Фишер вскочил на ноги и метнулся в подлесок, надеясь, что деревья прикроют его бегство. Он рвался вперед, оскальзываясь и спотыкаясь, но продолжая углубляться в чащу. Ветки и листья хлестали его по лицу. Кусты ежевики в кровь раздирали руки. За спиной Фишера раздавались крики преследователей, ломившихся сквозь лес следом за ним.
— Я чую тебя, Фишер! Ты не скроешься! Тебе некуда бежать, и твой страх воняет! Так что давай удирай! — Насмешливый голос Кеннета подстегивал беглеца. — Улепетывай, пока твое сердце не лопнет! Твоя кровь будет лишь горячей! Скоро мы все наедимся!
Нет, пожалуйста! — молил Фишер, вскидывая тяжелые ноги и заставляя энергичнее работать непослушные руки. В лесу было почти невозможно бежать. Легкие горели. Бедра и икры жгло как огнем. Он поскользнулся на подгнившей палой листве и налетел на кучу бурелома. Едва удержавшись на ногах, Фишер нырнул под огромный, нависающий над головой сук. Отводя от лица упругие ветки, он добрался до гнилого ствола, к которому так хотелось прижаться и замереть, но человек оттолкнулся от дерева. Задыхаясь, Фишер продолжил лихорадочную гонку. Насмешки Кеннета приближались, торопя его. Он шатался, спотыкался, но бежал, хотя ноги так и норовили подогнуться, увлекая тело на землю.
Он слышал, как преследователи окружают его, играют с ним, гоня туда, где они решили его убить: Кеннет позади, Саския слева, Ина справа. Они звали его, заставляя кидаться в разные стороны, пока ноги, наконец, не отказали беглецу.
Всхлипывая, Фишер поднял глаза на приближающегося Кеннета, чье лицо превратилось в маску чудовища, кем он и был на самом деле. Саския больше не выглядела небесным созданием, ее демоническое лицо ожесточилось; Ина, стоявшая возле своей сестры, тоже свирепо, по-звериному скалилась.
— Он мой, — заявила Саския, присаживаясь на корточки возле Фишера. Она протянула руку и ласково погладила его по щеке. — Он всегда был моим.
Фишер плюнул ей в лицо.
— Лучше умереть!
— О, ты умрешь, поверь мне, умрешь. — Ее пальцы нашли на шее трепещущую жилку. Девушка втянула носом воздух, наслаждаясь запахом чужой жизни. — Кровь… какую дивную музыку рождает она.
— Давай же, — поторопила сестру Ина.
— Давай-давай! — крикнул Фишер. — Прикончи меня, уродина! Жри!
Саския провела ноготком по его щеке, прочертив ярко-алую кровавую полосу. Она наклонилась, лизнула кровь языком и размазала ее по своим губам.
Фишер похолодел. Он не шевелился. Он не паниковал. Он не зажмурился.
Он встретился взглядом с Саскией и рявкнул:
— Давай же, черт тебя побери!
Фишер почувствовал ее зубы на мягкой плоти своего горла и в последнюю секунду ожидания смерти услышал неожиданный звук: громкий вдох. Он поморщился от легкого укола, но боль отчего-то совсем не походила на муки тех, кто стал пищей для вампира, уже погрузившего зубы в тело жертвы. Саския не отдалась страсти насыщения. Ее голова вдруг запрокинулась, глаза широко распахнулись. Окровавленный серебряный наконечник стрелы торчал из горла вампира, в струящихся волосах запуталось оперенное древко. Фишер дотронулся до своей шеи. Она была мокрой от крови, которая сочилась из царапины, нанесенной стрелой. Вторая стрела вонзилась Саскии в спину, и острие вышло из груди. Губы девушки шевелились в немом крике. Она рухнула на руки Фишера, и он держал ее, не зная, что еще делать.
А тем временем град стрел осыпал прогалину, поразив Кеннета в грудь, отбросив его назад и швырнув, уже мертвого, на спину. Ина заработала три стрелы в грудь и одну в лицо.
На поляну вышли шестеро. Быстро и ловко они обезглавили вампиров-циркачей и начали рыть две отдельные неглубокие могилы: одну для трех голов, другую для тел.
— Сегодня твой день, — сказал один из них, юноша с соломенно-желтыми волосами, закидывая за плечо свой лук и помогая Фишеру встать.
Со смертью Саскии Фишер ощутил неприятную пустоту внутри. Он как будто потерял что-то. Часть себя самого. Это было неправильно, ненормально. Она была не человеком. Монстром. Она несколько дней кормилась им, высасывая из него жизнь. И все же там, где она была недавно, осталась боль. Он тряхнул головой, пытаясь отогнать непрошеное чувство. Она мертва. Он жив. Вот и все. Конец истории.
— Позволь-ка взглянуть, — произнес лучник. Фишер задрал голову, открывая на обозрение неглубокую рану. — Сядь. — Фишер послушался. Мужчина вытащил из кармана иголку с ниткой и флягу. — Глотни, не стесняйся, а я зашью это. Тебя надо заштопать, иначе рана не заживет нормально.
Фишер откупорил бутылочку и хлебнул от души. Спирт обжег горло.
Орудуя над раной, лучник непрерывно болтал:
— Ты счастливчик, приятель. Еще минута — и мы бы отрубили твою голову и закопали ее вместе с остальными тварями. Так, глядишь, и поверишь в Зигмара, а?
— Не думаю, что когда-нибудь еще поверю во что-нибудь.
— Не разговаривай, стежки натягиваются. Я попробую ответить на твои вопросы так, чтобы тебе не пришлось их задавать. Меня зовут Ральф Бауман. Я служу Оттилии, в великой армии Дома Недочеловеков, под командованием Ганса Шлиффена. За последние месяцы мы сталкивались со множеством, так сказать, воскрешений мертвецов вдоль границ Талабхейма, и вот сама Оттилия послала нас урегулировать ситуацию.
— Все гораздо хуже, чем вы думаете. Нежить восстает по всей Сильванни, — заговорил Фишер, игнорируя наставления лучника. — Покойники поднимаются по зову Влада фон Карштайна. Этот человек — чудовище. Человек? Ха! Он не человек. Он давно лишился всего человеческого. Он граф вампиров, он монстр. Он погубил тысячи, только чтобы вернуть их к жизни безмозглыми зомби. Я видел это собственными глазами на празднике Гехаймниснахт. Это была бойня. Каждого, кто встает против него, он уничтожает и заменяет одним из своей породы кровососов. И умершие не знают покоя. О нет, он собирает армию мертвецов, чтобы вершить кровавую работу!
Бауман оставался бесстрастным, пока не закончил зашивать рану, но едва сделав последний стежок, он начал действовать, и действовать стремительно. Лучник кинулся через прогалину к своим соратникам, сжигающим трупы вампиров, и возбужденно пересказал им все, что слышал. Да уж, их маленькому отряду не справиться с армией мертвецов фон Карштайна.
Оказаться на безлюдной земле между армиями живых и мертвых означало верную смерть, и никто из них не питал по этому поводу каких-либо иллюзий. Как они все понимали, смерть от рук графа вампиров — это не та чистая смерть, какую заслуживают солдаты. Эта смерть является омерзительной бесконечной нежизнью восставшего из гроба зомби, который пополнит ряды бессмертной армии Влада фон Карштайна.
Им надо было вернуться к основной армии Оттилии.
Шлиффен должен знать, с чем они столкнулись.
А значит, чтобы сообщить весть командующему, они обязаны выжить.
Глава 10 Перед бурей
Эссенский брод. Сильвания Зима, 2010
Чем лучше Фишер узнавал Ральфа Баумана, тем больше он напоминал ему Джона Скеллана.
Сначала это были какие-то мелочи, жесты, отдельные фразы, философские высказывания о жизни, о своих дочерях дома, в Талабхейме, и о жене, которых два года назад забрала хворь. Все это указывало на схожесть двух мужчин, но истинным признаком их братства было их общее проклятие. Ни Бауман, ни Скеллан не могли до конца поладить с миром вокруг них. Они потеряли свое место в нем. А ведь это для человеческого существа важнее всего — знать, что имеешь собственное место, чувствовать свое предназначение. Это знание приходит с пониманием того, кто ты есть на этом свете. Но оттого, что эти люди жили, в то время как те, кого они любили, гнили в земле, они утратили безмятежность невинности.
Посещаемые старыми призраками тех, кто слишком сильно любил их, чтобы оставить в одиночестве, оба мужчины были жертвами одного и того же проклятия — проклятия выжившего.
Оно давило на Баумана так же тяжело, как на Скеллана.
Оказавшись перед выбором — скорбеть или действовать, — Бауман, как и Скеллан до него, решил сражаться и отдался борьбе телом и душой. Отличались же они своим подходом к общим для них вещам. Баумана не терзали приступы мрачного самоанализа и припадки яростного гнева Скеллана, он скорее был остроумен и пылок, что делало его отличным товарищем в долгом походе. Чем больше Фишер думал об этом, тем больше убеждался, что эти двое — разные стороны одной души, темная и светлая.
Ему нравился Бауман, очень нравился, и казалось, что он знает этого человека не несколько дней, а гораздо дольше.
Снег валил не переставая целых семь дней.
Но каждый день семеро людей решительно шагали вперед, упрямо бросая вызов непогоде, по лощинам и горным хребтам, через замерзшие реки и запорошенные ледники. Идти было трудно, но под вечер восьмого дня воины встретились с передовыми конными частями сил Шлиффена. Те стояли лагерем на окраине Эссена, возле брода через Бурную реку, дожидаясь, когда с талабекландского берега к ним переберется основная армия Оттилии.
Костер заменяла груда костей.
— Мы стараемся не рисковать понапрасну, — объяснил Франк Бернгольц, один из всадников. — Уже дважды нам пришлось отгонять этих тварей. Огонь влечет их. Впрочем, они не настолько сообразительны, чтобы держаться подальше от булавы Мышонка, так что он гвоздит их одного за другим, пока мы оттесняем прочих грязных выродков.
Мышонок, самый низкорослый из всего отряда, ухмыльнулся и похлопал по тяжелой, усеянной шипами булаве на своем боку:
— Гора ходячих костей — ерунда для моей Бесси.
— Могу себе представить, — пробормотал Фишер.
— Когда вы ожидаете генерала, Франк? — спросил Бауман, присаживаясь на валун возле кавалериста.
— Вчера. Я послал Мариуса выснить, что его задержало. Мне не нравится торчать тут в качестве легкой добычи. Не это я называю веселым времяпровождением. Я люблю, чтобы все было чисто и честно. И предпочитаю знать, с кем дерусь, чтобы смотреть моему врагу в глаза и быть уверенным, что в решающий момент терять ему не меньше, чем мне. Не могу я сражаться с этими… этими… штуками. За последнюю неделю мы потеряли трех разведчиков, Ральф, трех славных ребят.
— Да, это грязное дело.
— И оно становится только грязнее.
— Ты знаешь, что происходит?
— Ну, я догадываюсь. И не стремлюсь столкнуться нос к носу с тем, что они решили бросить на нас. Это совсем не то, что воевать с людьми. Людей ты знаешь — знаешь страх, который пульсирует в их венах, знаешь, что их воодушевляет, а что ослабляет, знаешь, когда они сомневаются, и, куда важнее, знаешь, когда они ломаются. Груда ходячих костей не думает о себе, и все эти разгуливающие трупы… Они просто идут, идут и идут. Что им терять? Они уже мертвы. Они не знают ни страха, ни сомнения. Они продолжают шагать, ряд за рядом, волна за волной, и в конечном счете сломается даже самый стойкий боец. Может, не в первый день, и не во второй, и даже не в третий, но что будет потом, когда усталость свалит его и изгложут сомнения, и он сделает ошибку, — что тогда? Он умрет. Только смерть не станет концом… О нет, его тело пополнит ряды врагов, и через минуту после своей гибели он станет сражаться против друзей. Это ужасно.
— Да, еще бы.
— Они шатаются неподалеку. Когда солнце зайдет, ты их услышишь. Услышишь волчий вой на луну и жуткие, душераздирающие стоны, заполоняющие весь наш лагерь. Мы тут угодили в капкан, Шлиффен знает это. Мы его приманка. Вот почему он опаздывает.
— Весьма циничный взгляд на ситуацию, друг мой.
— Разве? Оглянись вокруг, это же идеальное поле боя. Сюрпризов ждать неоткуда. Вот так Шлиффен и выбирает место для сражения. Он знает, что битва неизбежна. Как любой хороший солдат, он хочет наилучшим образом использовать то, что имеет. Вода у нас за спиной означает, что мы уязвимы лишь с трех сторон, а мы расположились между двух главных притоков Бурной реки, так что фон Карштайн может провести свою армию только по частям, давая нам время окопаться. Мы тут уже неделю. Правда, из-под снега иногда выползают мерзкие сюрпризы, но мы употребляем их в дело.
— Хоть какая-то польза от них. Слушай, скажи честно: когда это все произойдет?
— Сдается мне, вы, парни, прибыли в самый последний момент. Местные «жители» не устают и не отдыхают. Они собираются со всех сторон, а пару последних ночей шуруют особенно активно. Днем у них нечто вроде дремы, но, как я уже сказал, в сумерках их слышно — и их много. Каждую ночь шум становится все громче. От их завываний аж в дрожь бросает, что в твоем аду. Прошлой ночью я слышал, как они кормятся, и не слишком жажду услышать этот звук снова. Точно свиньи чавкают у корыта, только они не свиньи. Они совсем как ты или я. Или были такими. Когда-то. Я так думаю, завтра на закате все и начнется, если, конечно, они не дожидаются чего-то особого.
— Полагаю, Шлиффен того же мнения.
— Я давно уже бросил попытки угадать ход рассуждений командующего, но, надеюсь, так оно и есть. Морр его раздери, я не желаю обернуться шаркающим трупом со свисающими лохмами гнилого мяса. Нет уж, так не пойдет!
Бауман хлопнул всадника по спине и вернулся к своим людям, чтобы ввести их в курс дела. Нарисованная им картина была, прямо скажем, безрадостной.
— Значит, мы стали приманкой в капкане?
— Спорить не стану.
— Прелестно, — иронично заметил Фишер.
Люди ужинали в молчании, наблюдая, как медленно, но верно исчезает за горизонтом солнце.
Холодный ветер продувал лагерь. Бауман от нечего делать точил на оселке меч. Мерное «вжик… вжик… вжик…» звенело в темноте. Звуку вторили крики нежити, толпящейся вокруг лагеря. Фишер иногда различал во мраке белое мелькание костей, выхваченных из черноты лунным светом, и темные силуэты шаркающих зомби. Они чем-то напоминали диких зверей, играющих с едой. Они не пытались спрятаться. Они хотели, чтобы их видели, — потому что это зрелище рождало страх в умах и сердцах солдат.
По натуре своей люди, имеющие дело со смертью, зачастую суеверны. Они верят, что филин ухает в ночь перед их гибелью, и стремятся умереть с мечом в руке, словно клинок сам по себе докажет служителям Морра, что они воины; они всегда идут в бой с двумя серебряными монетами, чтобы заплатить за проход в залы Морра в том случае, если им суждено пасть. Так что неудивительно, что обремененные суевериями люди видят в неуклюже шагающих трупах предвестие собственной участи. Сегодня эти разлагающиеся зомби их враги, но завтра они станут их собратьями по оружию.
Ночь длилась и длилась, и душераздирающее эхо вокруг лагеря усиливалось. Враг перемещался, а бойцы были слепы. Бернгольц велел подготовить головни, чтобы отбиваться от тех мертвяков, которые подберутся слишком близко к лагерю, но не разрешил людям зажигать их, опасаясь, что огонь привлечет зомби, духов и прочих ночных «мотыльков».
Фишер решил, что офицер — идиот. Бродящие во мраке существа не были людьми, но не были они и мотыльками, которых любопытство притягивает к яркому свету. Они либо не обращают на него внимания, либо боятся его. Живые или мертвые, они горят одинаково. Так что Фишер считал огонь первым и единственным другом защитников лагеря. Впрочем, он не стал перечить Бернголыгу.
Апатичное ожидание неизбежного охватило маленький лагерь. Разговоры давно заглохли, люди погрузились в собственные мысли, готовясь к неминуемой схватке. Они знали, что Ганс Шлиффен приносит их в жертву, чтобы привести нежить фон Карштайна на то поле боя, которое он выбрал. И они покорились этому. Что еще им оставалось делать? Они были солдатами. Они жертвовали собой ради общего блага. Есть такая простая истина: солдаты умирают за то, во что верят. Каждый из оказавшихся этой ночью в лагере знал ее и соглашался с ней.
Они смирились даже с тем фактом, что их генерал почти наверняка обрек их на загробную жизнь не находящих покоя мертвецов, чтобы дать основному войску больше шансов выжить. В ходе любого боя всегда бывают непредвиденные обстоятельства, и тогда надо принимать трудные решения. Люди так или иначе погибнут: друзья, братья, отцы — никто не защищен от удара меча или укуса стрелы. Затачивая оружие, они, как могли, старались ни о чем не думать, и в первую очередь о завтрашнем дне. Они согласились с тем, что сделал с ними Шлиффен, но они не обязаны были радоваться своей обреченности. Они были солдатами и подчинялись приказам — даже тем, которые, несомненно, вели их на смерть. Бессмысленно спорить со стратегией. Шлиффен принял решение — на его взгляд, приманка в капкане давала надежду на поражение орды фон Карштайна.
Так что им оставалось только ждать.
Фишер прижался спиной к одному из холодных камней, которыми солдаты обнесли пустые кострища, и закрыл глаза. Спустя секунду он уже спал, на этот раз без видений. Те, кто помоложе, всю ночь ворочались. Им было не до сна. Зов мертвецов и собственные черные мысли терзали их. Они завидовали ветеранам вроде Фишера, способным храпеть, когда меч Морра висит над их толовой.
Перед рассветом снег уступил место дождю: легкая поначалу морось становилась все настойчивей и настойчивей. Через час после восхода забитое серо-стальными тучами небо по-прежнему оставалось мрачным, а струи дождя превращали снег в вязкую слякоть и уходили в землю. К полудню выбранное Шлиффеном поле боя совершенно раскисло. Фишер попытался пробраться к центру, но ходьба оказалась практически невозможной: при каждом шаге он проваливался в грязь по колено.
Он лишь спугнул с серого поля одинокого ворона, и тот с карканьем взмыл навстречу потокам дождя.
Битва в этой трясине грозила стать кошмаром.
Грязь уничтожила их единственную надежду — мобильность. Теперь они будут вязнуть в болоте, беспомощно махать руками, удерживая равновесие, и двигаться точь-в-точь как зомби. Фишер даже подозревал, что за переменой погоды стоит не кто иной, как сам фон Карштайн. В конце концов, этот человек — демон, так почему бы ему не обладать властью над стихиями?
Он уже промок насквозь до самых коленей. Фишер остановился и оглянулся. Никаких признаков основной армии Оттилии, однако сколько угодно наглядных свидетельств вторжения войска вампиров. Тысячи. Десятки тысяч. Расползшиеся по всей смертоносной земле между ним и вторым притоком Бурной реки до самого Эссенского брода.
Тела.
Фишер прирос к месту, ноги его погружались все глубже и глубже в густую кашу.
Он видел, что мертвецы просто рухнули, где стояли, и лежали теперь, раскинув конечности. Ему страшно хотелось верить, что какова бы ни была затея фон Карштайна, она провалилась и теперь они с товарищами в безопасности. Зомби — марионетки, их нити сейчас брошены, но фон Карштайн может запросто подобрать их снова и заставить нежить плясать под свою дудку. Нет, они обречены — даже если объявится арьергард Шлиффена. Пощады не будет — да ее никто и не попросит. С закатом граф-вампир обрушит на них всю мощь своего войска, и никакие тактические ухищрения армии Старого Света не спасут их.
Он пошатнулся и шлепнулся на колени.
Мысль о бегстве промелькнула в сознании, но он отмахнулся от нее, прежде чем идея сформировалась хотя бы наполовину. После всего, что произошло, ему просто некуда было бежать. Он сделал то, что намеревался сделать, — донес весть. Тайна Влада фон Карштайна открылась миру. Те, кому ладо ее знать, знают.
И все же слезы потекли по его щекам.
Эти слезы удивили его. Он не боялся. Он всегда знал, что этот день придет.
Сегодня он встанет рядом с Бауманом, Бернгольцем и остальными, и встанет с гордостью. Война делает из обычных людей героев. Здесь, на поле у Эссенского брода, родятся герои.
Родятся и погибнут.
Глава 11 Глумящиеся мечи
Эссенский брод. Сильвания Зима, 2010
Звуки битвы поражали своей неестественностью. Над полем сражения обычно носятся крики падающих солдат и яростные боевые кличи, им отвечает бешеный лязг мечей о щиты, и эта какофония вселяет панику во врагов, доселе не знавших страха. Тут слышались гиканье, барабанный бой, грохот печатного шага, но не было звона стали о сталь.
Этот бой не был обычным боем.
Мечи рассекали струи дождя, рубя мертвые руки, цепляющиеся, царапающиеся, тянущие солдат. Мертвецы шагали вперед, а живые в отчаянии пятились, спасаясь от этих раскинутых рук и удушающих объятий. Предательская земля лежала под их ногами. Драться было практически невозможно. Людям оставалось лишь попытаться выжить. Они шатались и извивались телом, чтобы не потерять равновесия, и движения солдат, тщетно пытавшихся отразить напор зомби, пародировали жесты чудовищного подразделения бойцов фон Карштайна.
И как отчаянно ни дрались бы солдаты Оттилии, мертвецы продолжали наступать, неустанно прорываясь вперед, — без страха, не думая о собственной безопасности.
Фишер защищал свою жизнь рядом с Бауманом. Светловолосый стрелок орудовал мечом не хуже, чем луком. Однако сейчас он не улыбался, на его лице была написана лишь мрачная решимость остаться живым, не поддаться бросающимся на него мертвецам. Уже дважды клинок Баумана отражал удар, нацеленный на то, чтобы снести голову Фишера с плеч.
Фишер нырнул под свирепый замах и вонзил свой меч в живот женщины. Могильные черви уничтожили половину ее лица. Он яростно крутанул меч, и острая сталь рассекла хребет покойницы. Туловище женщины перекосилось. Фишер выдернул клинок. Без поддержки тело зомби рухнуло, но она продолжала цепляться за ноги солдат. Ее когти впились в лодыжку Баумана и едва не повалили его, но меч Фишера вовремя отрубил кисть трупа. Он пинком отправил отсеченную руку в полет. Еще один зомби очень удачно споткнулся о корчащееся тело. Времени для благодарностей не было.
Пара продолжала сражаться. Легкие и руки пылали от изнеможения. Само число врагов подавляло. Мертвецы шагали по своим собратьям в стремлении добраться до людей.
По всей территории Эссенского брода творилось то же самое.
Мертвые катились, точно неукротимый прилив, сметая все на своем пути. Армия фон Карштайна не знала жалости, ее солдаты не нуждались в оружии. Они всем телом бросались на объятых ужасом бойцов, утягивая их следом за собой в вязкую грязь, а потом наседали на поверженных всей массой, царапаясь, кусаясь, разрывая плоть, пока не сдирали с упавшего солдата все человеческое.
Это было варварство.
Не сражение, а бойня.
Упыри, бывшие когда-то такими же людьми, как Фишер и Бауман, но превратившиеся в каннибалов, пожирателей падали, выбирали себе трупы получше, пока дерущиеся не совсем втоптали их в слякоть. Нечестивые твари, давясь, жадно набивали брюхо свежим мясом. Друзей ли, врагов — упыри не делали различия. Все шло в пищу.
Фишер оттолкнул растопыренную пятерню, стремившуюся выцарапать ему глаза, и вогнал острие меча в горло еще одной женщины. Слипшиеся от крови волосы падали на ее лицо. Пустые глазницы были зашиты грубой нитью гробовщика. Она кинулась на меч, пытаясь заключить человека в смертельные объятия. Фишеру никак не удавалось освободить клинок. Окровавленные локоны зомби хлестнули его по лицу. Фишер почувствовал, что прогибается, теряя устойчивость.
Закричав, он с трудом распрямился и отшвырнул от себя покойницу, оставив оружие торчать в ее горле. Она замолотила руками, пытаясь избавиться от меча. Фишер выругался и метнулся вперед, приземлившись на тело слепой женщины. Он ударил ее по лицу и стал колотить кулаком снова, и снова, и снова, пока ему не показалось, что он отбивает кусок сырого мяса. Но она по-прежнему цеплялась за меч. Еще две нежити насели на Фишера — он поспешно вскочил и всадил локоть в физиономию первого зомби с такой силой, что нос упыря превратился в лепешку, а из глаз брызнула кровь, и стиснул эфес своего меча раньше, чем второй мертвяк успел остановить его.
Бауман зарубил ходячий труп, выполнив работу за Фишера.
Но брешь во вражеских рядах быстро заполнялась.
На место павших становились новые мертвецы, и не было им числа.
А повсюду вокруг погибали люди, только для того, чтобы подняться вновь и присоединиться к неукротимому войску зомби.
Так продолжалось шесть часов. Еще до первой атаки по рядам солдат пробежал шепот, что граф-вампир обещает помиловать бойцов, если они отвергнут Оттилию и перейдут на службу к нему. Никто не согласился. Шлиффен прибыл на поле битвы за час до того, как фон Карштайн бросил в бой всю мощь своей орды. Но это уже не имело значения. Больше половины передового отряда пало и влилось в армию мертвецов еще до появления основного войска Оттилии. В глубокой грязи от лошадей не было никакого проку. Они не могли скакать, а лишь вязли в трясине, падали, и упыри получали еще больше мяса. Бойцы мужественно оказывали сопротивление, даже когда в схватку вступил сам фон Карштайн на черном огнедышащем жеребце и свистящий клинок графа-вампира врезался в охваченные ужасом ряды защитников. Визг меча, рассекающего воздух, парализовал их волю. Солдаты, спасаясь от смертоносного лезвия, в панике кидались прочь, опрокидывая других. А фон Карштайн издевался над ними, с маниакальным хохотом рубя и тут же почти небрежно воскрешая на своем пути убитых, чтобы пополнить ими свой легион проклятых.
Фишер в ужасе смотрел на этот кошмар.
Конь графа был поистине жуток: чернее самой черноты, на полметра выше любой самой крупной лошади из тех, что приходилось видеть Фишеру. Жеребец и его всадник воплощали чистейшее, абсолютное зло. Животное буквально излучало его. Грива черных волос фон Карштайна слиплась от дождя. Он повернулся в седле, привстав в черных стременах и подавшись вперед. Меч взвыл погребальную песнь и погрузился в шею очередного солдата Империи. Голова человека упала под копыта кошмарной твари и утонула в грязи.
За графом шли вампиры под предводительством великана, который и без адских скакунов вселял в души ужас: двух кривых клинков было более чем достаточно. Лицо вампира было обрызгано кровью — чужой, не его кровью. Он облизывал губы, смакуя вкус побежденных противников. Вероломное поле совсем не задерживало его, он шагал меж живых и мертвых, и его безустанно мелькавшие клинки сливались в одну размытую голубоватую дугу. Его вампиры и волки следовали за ним по пятам.
Некоторые восставшие мертвецы поднимали оружие павших — на солдат наступали скелеты с мечами, пиками и копьями.
Краем глаза Фишер заметил, что Бернгольц в беде. Зловещая тень выросла за его спиной, корявые когти тянулись к человеку, чтобы разорвать его тело и душу. Одного ощущения адского холода хватило бы, чтобы Бернгольц отвлекся от битвы с тремя обступившими его разлагающимися трупами, и этой секунды им было бы достаточно, чтобы одержать верх. Кричать Фишер не мог — предостережение все равно осталось бы неуслышанным в окружающем лязге и чавканье. Нужно было что-то сделать.
Не раздумывая, Фишер вцепился в грязный колтун волос отрубленной головы и запустил ее в полет, завершившийся тяжелым ударом о плечо одного из зомби, наседавших на Бернгольца, и приземлением головы у его ног в брызгах снежной каши. Бернгольц отпрянул, и это спасло ему жизнь. Когти мстительной тени пронзили его спину и вышли из груди, заставив солдата закричать от шока и боли, но сделанный только что шаг назад дал бойцу время прийти в себя и уверенно встретить рванувшихся в атаку зомби. Одному он вспорол живот, другого обезглавил. Но и теперь он не получил передышки: у ног человека в мутной слякоти щелкали зубами волки и прочее отребье, стремясь повалить его.
Что-то обрушилось на спину Фишера, швырнув его на землю и выбив из руки меч. Он пропахал лицом раскисшую почву, чувствуя во рту вкус грязи и крови. Меч, безжалостно дразня человека, лежал все зоны досягаемости: пальцы чуть-чуть не дотягивались до него. Человек пополз к оружию, но тут опустившийся на спину тяжелый сапог пригвоздил его к месту.
— Так-так-так, смотрите-ка, кто это тут у нас.
Несмотря на насмешливый тон, он узнал голос.
Корчась под невыносимой тяжестью сапога, Фишер изогнул шею и увидел искаженные ухмылкой черты своего лучшего друга, Джона Скеллана. Только это был не Скеллан. Это была бездушная, бессердечная мертвая тварь, натянувшая на себя обескровленный труп Скеллана. Существо это, возможно, обладало воспоминаниями Джона и делило с ним одну кожу, но оно не было другом Фишера. Оно было зверем.
Скеллан пнул Фишера.
— Вставай, дружище. Пора умереть, как мужчина. — На зубах Скеллана краснела чужая кровь, в провалах глаз бурлила кипящая смола злобы.
— Ты больше не мой друг.
— Как знаешь. Поднимайся. Нет у меня терпения на трусов, а ты весь пропах страхом, Фишер. Ты им просто воняешь. Давай вставай.
Фишер попытался исполнить приказ, а Скеллан «помог» бывшему другу безжалостным пинком, так что тот поцеловал пропитанную кровью грязь. Человек снова уперся руками в землю, и снова удар вампира лишил его равновесия. Он лежал в грязи, полностью истощенный. Ему не хотелось шевелиться. Звуки битвы доносились до него приглушенно, все вокруг потеряло четкость; все его чувства сосредоточились в пространстве между ним и Скелланом, отодвинув куда-то далеко стоны умирающих, шум дождя, вой нежити и свист чудовищного меча фон Карштайна.
— Значит, вот как все закончится? — Фишер посмотрел на Скеллана снизу вверх.
Вампир убрал меч в ножны и протянул руку.
— Не обязательно. Прими мою руку. Присоединись к нам. У нас всегда найдется место для доброго человека. Кровавый поцелуй освободит тебя, поверь. Я стал совсем другим. Прежде вся моя жизнь была поглощена жалким мщением. Познер освободил меня от этих оков и от страха перед смертью. Теперь в моих жилах вместо крови течет сила смерти. Слабость исчезла. Во мне нет ни жалости, ни сострадания, ни вшивого милосердия. Я — вампир. Я бессмертен, чего мне теперь бояться? Это дар. Величайший дар.
— Нет. Ты сам себе не веришь. Это проклятие, и ты это знаешь. Это так отвратительно, что даже природа отвергает твое отражение. И ты, Скеллан, забыл в своей новой самоуверенности, что можешь умереть. Очень даже можешь. Как Айгнер. Помнишь его? Помнишь человека, убившего Лизбет? Помнишь, каким он был монстром? Ты сейчас такой же. Ну, и как ты себя чувствуешь? Ты не спалил тварь, ты стал тварью.
— Он был слаб.
— Он был достаточно силен, чтобы уничтожить все, что ты любил.
— А разве любовь не слабость? — Скеллан оскалился, обнажив острые как бритвы клыки. Черты его лица исказились, сжигаемые звериной яростью. — Я не тот человек, каким был. Я — гораздо больше. Я бессмертен. Я буду здесь, когда ты превратишься в прах. Я увижу взлет и падение империй. Я бессмертен.
Внезапно Фишер осознал, что капли дождя, бьющие его по лицу, могут быть последним, что он чувствует на этом свете. Он вскинул голову навстречу струям, наслаждаясь ощущением, и только потом ответил Скеллану:
— Это ты так говоришь, но при этом ты забываешь, что на самом деле существует сколько угодно способов навсегда отправить тебя на тот свет, и ты будешь обречен на вечные муки в царстве смерти, так что цепляйся за свою нежизнь, Джон Скеллан, живи в страхе перед последним ужасным правосудием.
Он вытащил из-под рубахи серебряный медальон, который подарила ему Лейна в их первую брачную ночь: молот Зигмара.
Скеллана передернуло, его полузвериную морду исказило крайнее отвращение.
— Ты и твой жалкий Богочеловек! — выплюнул он. — Оставайся мясом, придурок! Ты для нас всего лишь скот. — Он повел рукой, указывая на поле боя. — Ты часть нашего стада, Фишер. Тебя зачали лишь для одной цели: чтобы мы смогли съесть тебя.
Кулак Фишера сомкнулся на серебряной безделушке.
— Тогда ешь, друг. Ты будешь не первым. Черт, и даже не самым симпатичным. Пей! Вот моя глотка! Пей, дьявол тебя побери! Пей!
— Чего ты ждешь? — с любопытством спросил Герман Познер.
Он подошел к паре так тихо, что они даже не заметили. Вампир передвигался по полю битвы, точно призрак. Сражение угасало. Над головой Познера висел горбатый полумесяц луны. Не оборачиваясь, Познер вонзил один из своих клинков в грудь Бернгольца, подкравшегося сзади с занесенным для смертельного удара мечом. Он сделал это совершенно хладнокровно. Познер даже не взглянул в расширившиеся глаза умирающего, не посмотрел, как пузырящаяся кровь хлынула из его рта. Меч выскользнул из пальцев солдата и упал в лужу грязи и крови. Человек умер еще до того, как погрузился в слякоть.
— Ну? Он же мясо. Жри, парень. Не стоит бросаться доброй едой. Неужто твоя мать ничему тебя не научила?
Скеллан не успел ответить — над Эссенским бродом заметались крики: силы Оттилии были разбиты, зомби победили, а до того, как над обагренной кровью землей зарозовеет заря и мертвецы вновь провалятся в свой ад, оставались еще долгие часы. Все было кончено.
Отряд Познера шагал по полю среди живых и мертвых, неся весть: графу вампиров нужны выжившие.
Все выжившие.
Скеллан рывком поставил Фишера на ноги и толчками полупогнал, полуповолок его к палаткам, где в стороне от основной резни собирались мертвецы. Фишер спотыкался и оскальзывался в грязи. Он был не один. Выживших — которых оказалось чертовски мало — сгоняли, как скот, к шатру фон Карштайна. Он увидел Шлиффена, избитого, сломленного, плетущегося с поникшей головой к палаткам, и Баумана, раненого, истекающего кровью, но непокоренного, гордо шагающего под конвоем двух вампиров, которые подгоняли его тычками копий с окровавленными наконечниками. Вампирам тоже досталось: лицо одного было обезображено ударом Баумана, выбившим врагу глаз и раздробившим нос, а второй потерял половину челюсти — боец едва не расколол его череп надвое.
Над павшими скрючились бесчисленные фигуры. Фишер знал, что это кормятся упыри. Обычно выжившие собирают после боя тела погибших, чтобы похоронить их, но только не в этот раз. Мертвецы Эссенского брода пополнят ряды чудовищной армии графа вампиров.
Они потеряли больше, чем свою жизнь.
Они потеряли свою смерть.
Глава 12 Пролита порченная кровь
Эссенский брод. Сильвания Зима, 2010
Фон Карштайн шагал вдоль шеренги пленных. Он шел медленно, пристально изучая каждого в ряду. В двух шагах за ним семенил Ганс. Возбужденный кровопролитием и победой, он чувствовал себя одним из них. Бессмертным. Вечным. Трепет триумфа пульсировал в его венах, жизненная энергия переполняла тело. Он жив. В первый раз за многие годы он ощущал это. Он был перегружен впечатлениями и воспринимал весь мир разом: дождь на лице, острый медный привкус крови и грязи в воздухе, внезапную насыщенность и четкость цветов, бесконечные оттенки зеленого и коричневого — все это навалилось на него одним мощным жизнеутверждающим порывом. И тогда он осознал, что у него куда больше общего со скотом, выстроенным фон Карштайном для осмотра, чем с графом вампиров и его адскими подданными. Он — человек. А человечность — слабость.
Ганс вглядывался в лица стоящих плечом к плечу людей. Из пленных вышибли дух сопротивления, и в их пустых тусклых глазах читалась лишь покорность.
Они — мясо. Корм для зверей.
— Ты, — произнес фон Карштайн. — Это твои люди, да?
Человек кивнул.
— Я предоставлю тебе выбор, простой выбор. Подумай хорошенько, прежде чем примешь решение. Не в моих привычках позволять людям менять его. Ты отверг мое предложение сдаться и быть помилованным, и теперь твоя жизнь в моих руках. Не сомневайся. Итак, выбирай: служить мне в жизни или служить мне в смерти. Мне все равно. В любом случае ты мой.
Шлиффена передернуло.
— Неужели ты серьезно?
Один из вампиров Познера подошел к генералу сзади, вывернул ему руку и прошипел в ухо:
— Граф всегда серьезен.
— Точно. Ганс, выбери солдата, любого солдата, и перережь ему горло. Покажи доброму генералу, насколько я серьезен.
Ганс прошелся вдоль шеренги, наслаждаясь чистейшим ужасом, струящимся из глаз тех, перед кем он сдерживал шаг: каждый безмолвно умолял его не брать его, идти дальше и убить другого — друга, брата, только не его. Он остановился перед Бауманом, потому что в его взгляде, в отличие от остальных, не было страха, а были лишь вызов и неповиновение. Медленная улыбка скользнула по губам Ганса. Он шагнул вперед, ловко ухватил человека за волосы, вздернул его голову, а другой рукой всадил припрятанный до поры кинжал глубоко в горло лучника. Бауман задохнулся, между пальцами, которыми он пытался зажать рану, запузырилась кровь. Это была удивительно медленная смерть. Никто не осмеливался пошевелиться, и в первую очередь Ганс. Он с болезненным любопытством наблюдал, как умирает заколотый им человек.
Фон Карштайн протянул руку ладонью вверх — медленно, словно поднимая что-то. Тело Баумана задергалось в ответ на жест графа: это только что отмершие мускулы повиновались воле нового хозяина. Меньше чем через минуту Бауман вновь занял свое место в шеренге. Голова его вяло запрокинулась на перерезанной шее, в выжженных смертью глазах не было жизни.
— Так в жизни или в смерти, генерал? Я вполне серьезен.
— Ты… я не могу…
— Позволь мне немного помочь тебе, генерал. Ты видишь, я владею всеми вами и распоряжаюсь по своему усмотрению. Тебе следовало бы подумать об этом перед тем, как вставать на моем пути. Ты, ты и ты, — сказал фон Карштайн, ткнув в трех вампиров Познера, в том числе и в Скеллана. — Берите любого из стада и ешьте.
Троица вампиров выступила вперед и зашагала вдоль ряда пленных. Почти ни у кого не осталось сил, чтобы хотя бы взглянуть на врагов. А те шли медленно, усиливая угрозу, нарочно затягивая мучительную процедуру выбора жертвы.
Скеллан остановился за спиной Фишера и наклонился к нему, прошептав:
— Надо было тебе присоединиться ко мне, дружище, но сейчас уже слишком поздно.
— Что, не можешь даже взглянуть мне в лицо, да? — сказал Фишер.
Это были последние слова, произнесенные им.
Клыки Скеллана впились в шею бывшего друга. Вампир жадно пил, высасывая из человека жизнь. Тело Фишера напряглось, забилось в конвульсиях и обмякло. А Скеллан продолжал осушать его, втягивая все до последней драгоценной капли, торопливо глотая густую теплую жидкость.
Два других вампира тоже выбрали себе корм, насытились и швырнули опустошенные трупы на землю.
Фон Карштайн поднял трех мертвецов одним небрежным щелчком пальцев и поставил их в ряд с живыми. Их судорожные движения являли собой мрачную пародию на жизнь.
— Итак, генерал. Выбирай одного из своих.
Шлиффен тряхнул головой:
— Нет. Я не стану. Это… Ты — чудовище. Это варварство.
— Не испытывай моего терпения, генерал. Выбирай человека. Если не ты, то я.
Шлиффен дико замотал головой, не желая приносить в жертву никого из своих выживших солдат.
— Почему ты так стремишься создавать трудности на пустом месте, генерал? — вздохнул фон Карштайн. — Ладно, я выберу за тебя. Эй ты, иди сюда — Граф вампиров ткнул пальцем в юношу лет девятнадцати-двадцати. Молодой человек, волоча ноги, шагнул вперед и всхлипнул. Из глаз его потоком бежали слезы, из носа тоже текло.
— Сегодня твой день, солдат. Я не собираюсь убивать тебя, нет, — я убью всех твоих друзей, всех до последнего. А ты… Я хочу, чтобы ты отправился в Империю и сообщил народу, что Влад фон Карштайн приближается. Разъясни им, что я голоден и жажду крови, что я устал жить в тени и во мраке. Я хочу, чтобы ты растолковал им, что я за монстр. Расскажи, как я расправился с остатками вашей армии. Я хочу, чтобы ты описал им, как я кормил моих вампиров твоими друзьями, а когда все они погибли и упыри насытились, я поднял всех до единого, чтобы они служили мне в смерти. Ты меня понял?
Оцепеневший молодой солдат кивнул.
— Тогда прочь, пока я не передумал.
Юноша отшатнулся, побрел, спотыкаясь, а потом кинулся бежать. Фон Карштайн расхохотался, глядя, как солдат поскользнулся, упал, поднялся и сделал еще четыре шага прежде, чем рухнуть снова. Затем граф повернулся к Познеру:
— Убей их всех.
— С удовольствием, милорд, — ответил Познер. — Вы слышали, парни? Время кормежки!
Вампиры набросились на беспомощную шеренгу и принялись яростно пожирать людей.
В суматохе Ганс Шлиффен вырвался из рук своего стража и выхватил воющий меч из ножен на боку фон Карштайна. Клинок предостерегающе завопил, не успел еще Шлиффен очертить убийственную дугу. Познер заметил занесенный меч и попытался оттолкнуть графа, но фон Карштайн лишь зарычал на своего подданного, и рык этот застыл на мертвых губах: удар Шлиффена аккуратно снес голову с плеч фон Карштайна.
Порченая кровь графа вампиров хлынула из черного обрубка.
Восставшие мертвецы, все как один, рухнули, не сходя с места.
Познер среагировал первым: он выхватил свои кривые клинки и ринулся на Шлиффена. Генерал вновь замахнулся, но вампир, почти танцуя, поднырнул под удар и с рычанием выпрямился. Его мечи синхронно опустились на руки Шлиффена над самыми запястьями. Отчаянно завопив, Шлиффен уставился на пеньки, толчками выплескивающие его кровь.
— Связать его и прижечь раны! — рявкнул Познер. — Я хочу, чтобы этот человек страдал.
Два вампира поволокли орущего генерала по грязи к третьему, разжигавшему жаровню. Когда языки пламени сердито заплясали, нелюди пихнули окровавленные руки Шлиффена в огонь. Воздух наполнился запахом горелой плоти и визгом генерала. А вампиры, не обращая внимания на крики Шлиффена, держали его, пока обрубки не высохли и не покрылись хрустящей угольной коркой. Раны закрылись.
Познер подошел к скорчившемуся на земле Шлиффену, прижимающему к груди черные культи.
— Жалей, что ты еще не мертв, солдат. Граф, возможно, и предложил бы тебе милосердно быструю смерть, но только не я. — Неизвестно, услышал ли его Шлиффен. Познер повернулся к трем вампирам, стоящим вокруг жаровни. — Четырех лошадей, привязать его за руки и за ноги и гнать проклятых коней, пока не разорвут его на куски. Только медленно. Я хочу, чтобы он прочувствовал все до мелочей. Это последнее, что я могу сделать для графа.
Он отвернулся от скулящего генерала и зашагал к белым палаткам, где его вампиры допивали кровь пленников. Утолив жажду, вампиры кидали тела упырям для доедания.
Познер улыбнулся. Он возьмет перстень-печатку фон Карштайна — символ власти, подтверждение ее перехода от одного правителя к другому. А потом — есть ведь еще эта свихнувшаяся сучка, с которой связался фон Карштайн, Изабелла. Он возьмет и ее тоже. И заставит ее выкрикивать его имя: Герман Познер, повелитель вампиров!
Земля услышит ее вопли и содрогнется перед ним.
Познер ожидал, что лизоблюд Ганс будет рыдать над телом фон Карштайна и рвать на себе волосы, завывая, но Ганс исчез.
Хуже того — нигде не было видно никаких следов трупа фон Карштайна.
Глава 13 Король Праха
Эссенский брод. Сильвания. Зима, 2010
Ганс бежал с поля боя под покров леса, прихватив тело убитого графа и его отрубленную голову.
Горе его было безмерно.
Он брел вперед, автоматически бормоча себе под нос одно и то же, снова и снова:
— Все будет хорошо. Все будет хорошо. Все будет хорошо.
Но сколько бы раз он ни повторял это заклинание, глубоко запрятанная часть его разума понимала, что хорошо уже никогда ничего не будет. Фон Карштайн мертв. Его граф погиб.
Он бережно баюкал безжизненную голову.
Непостижимо, что жалкий человечишка вроде Шлиффена мог зарубить графа в момент его триумфа. Это было неправильно. Фон Карштайн был таким прозорливым. Он во всем видел красоту. Во всем…
Но это была не вся правда. Это говорило его горе — и он не слышал ничего другого. Мир вокруг него был мертв. Мир был пустыней. Граф-вампир доказал свою беспощадность, превратив Старину Ганса в хладнокровного убийцу. Сознание своей вины беспрестанно стонало у него в голове, мешая связно думать. Обрывки разговоров крутились в мозгу, и в каждом из них, по крайней мере, один голос принадлежал графу. Слезы струились по его щекам. Слезы горя и вины. Он видел, как бросился к графскому мечу Шлиффен, но ничего не сделал. Он просто стоял и смотрел, точно кролик, пригвожденный к месту взглядом охотника и дожидающийся смертельного удара. Если бы он что-то предпринял… если бы хоть попытался… граф, быть может, остался бы жив.
Он понятия не имел, что ему делать сейчас.
Ганс слепо брел по лесу, спотыкаясь о пни и ползучие корни. Через тридцать шагов подлесок превратился в непроходимые дебри, и Ганс упал на колени, уложив мертвого графа на одеяло из прелых листьев и сгнивших веток. Так он и стоял над трупом, всхлипывая, пока горе не осушило душу, пока не кончились слезы.
Он поправил графские одежды, придавая мертвому хозяину приличный вид. Граф всегда был так внимателен к своей внешности. Голову мертвеца Ганс все еще держал в руках. Он зачесал длинные черные волосы назад, чтобы они не падали на глаза, и только тогда благоговейно положил ее на место. Мертвый взгляд был невыносим. Ганс осторожно закрыл глаза графа. Кожа фон Карштайна была холодна. Слишком холодна для того, кто погиб так недавно.
— Но он умер не сейчас… Он был мертв все время, что я знал его.
Ганс скрестил руки графа на его груди.
На перстне-печатке фон Карштайна запеклась кровь.
Она могла принадлежать кому угодно: этой ночью пролилось достаточно крови, а фон Карштайн всегда был в гуще сражения. Но Ганс знал, что это была кровь графа, а не чья-то еще.
Мысль о том, чтобы взять кольцо, оставить его себе, мелькнула у него в мозгу.
— Грабить мертвых нельзя, — пробормотал он.
Ганс собрал листья и ветки, чтобы прикрыть тело графа. Земля была слишком тверда и не позволяла вырыть голыми руками даже самую мелкую могилу, так что он соорудил пирамиду, навалив палую листву, хворост и камни на труп фон Карштайна. Это защитит его от голодных зверей.
Человек постоял над могилой, не зная, что еще полагается сделать. Так что он не сделал ничего.
— Прощай.
И Ганс медленно поплелся обратно к белым палаткам.
Познер пытался утихомирить Изабеллу. Она была в гневе, какого Ганс еще ни видывал. Женщина яростно рвала волосы, одежду — на себе и на том, кто, к своему несчастью, оказывался у нее под рукой. Трое вампиров Познера лежали у ее ног в луже порченой крови. Когти Изабеллы исполосовали их лица, клыки разорвали глотки.
Ганс даже не мог себе представить, что она чувствует. Ее любовь, ее вечная любовь была зарублена одним ударом. Потеря наверняка окончательно сокрушит ее и без того хрупкий разум.
Глава 14 Трофеи победителя
Эссенский брод, Сильвания. Зима, 2010
Возвышение Познера было кровавым и свирепым. Он убивал всех и каждого, кто вставал на его пути.
Верность не в обычае повелителей нежити; их сердца черны. Они были одной породы, но это не значило, что они станут проливать слезы по павшему брату. Не многие будут тосковать по фон Карштайну, зато все без исключения захотят, пользуясь случаем, занять его место. Не будучи по-настоящему преданными бывшему графу и его вдове, большинство вампиров в лагере не горевали. Пока Изабелла выплакивала свое сердце и поносила небеса за несправедливость случившегося, ее приближенные строили планы и закидывали крючки, выискивая союзников в борьбе за власть.
Вампиры жаждали власти.
У нежити не существует ни сообщества, ни аристократии, ни особ голубой крови. Вампиры страстно желают власти и добиваются ее силой или хитростью. Слабость карается смертью — окончательной, истинной смертью. Нет никакой преемственности по праву рождения. Никакой эстафеты от поколения к поколению. Власть берется силой.
И Герман Познер понимал это.
Он расхаживал по присмиревшему лагерю, наблюдая за формированием всевозможных альянсов, присматриваясь к потенциальным гнездам будущего бунта. Нет, он раздавит их прежде, чем они соберут плоды. Тем, кто откажется признать его право на владычество над мертвыми, он даст шанс, предложит выбор — совсем как Влад несколько часов назад со скотом.
Правда, фон Карштайн говорил: «Служи мне в жизни или служи мне в смерти», а Познер слегка изменит предложение для своих братьев: служи мне в жизни или служи мне своей смертью.
Его люди этой ночью прочесали ряды вампиров, отбраковывая слабаков и приверженцев старой гвардии. После их уничтожения осталось ядро, которому более или менее можно было доверять.
Он не надеялся удержать их в подчинении богатством.
Вероломство — вот что оживляло застывшие сердца вампиров.
И все же Познер наслаждался мигом победы.
Он сделает Изабелле предложение, от которого глупо будет отказываться, и это утвердит его положение в качестве нового графа.
Буря почти прошла, дождь едва моросил, ночь прояснилась. Грозовые тучи, скрывавшие звезды, прогнал дующий без устали ветер. Он шелестел и бубнил что-то по всему лагерю. Угли костра, который разложили вампиры, чтобы сжечь части тела Шлиффена, слабо тлели. Угасающий огонь бросал красноватое зарево на лица кровососов, наблюдающих, как убийца графа превращается в пепел и дым. Пока горел костер, они не разговаривали и не двигались.
Познер оставил их, не мешая траурной церемонии.
Он отвел полог главного шатра и нырнул внутрь.
Шатер ослеплял готической роскошью. Граф, как всегда, окружил себя наипрекраснейшими вещами: коврами из Амхабала и Судрата, что в далекой Аравии, благовониями из Шуанг-Кси в еще более далеком Катае, декоративными раковинами из Сартозы, резными костяными канделябрами из Инда и множеством других драгоценных изделий. Фон Карштайн был коллекционером. Он хранил сувениры, как другие хранят воспоминания. Познер взял драгоценное яйцо, похищенное фон Карштайном из дворца в Прааге.
Удивительно, что фон Карштайн захватил с собой в поход на Империю подобные вещи. Яйцо было бесценно, как и большинство из произведений искусства, хранящихся у графа И у него есть имя… Азову? Познер никак не мог надивиться на безделушку. Яйцо было вырезано из цельного куска лиловой яшмы, украшено завитками желтого и белого золота и усыпано бриллиантами в оправе в виде цветов из красного золота. Крошечный рубиновый зажим открывал миниатюрную копию стеклянной гробницы Арианки, изготовленную из золота и алмазов. Все это было выполнено с какой-то извращенной иронией. Познер предположил, что это работа Вальпургиса.
Познер поставил яйцо обратно на деревянный комод.
В одной только этой палатке сокровищ было достаточно, чтобы годами жить по-императорски.
Но безделушки фон Карштайна Познеру ни к чему.
Ему нужна только власть…
Граф обладал страницей одной из девяти великих книг Нагаша. Если существует одна страница, наверняка есть и другие. Познер мог только воображать, какие возможности откроют перед ним книги, если одна-единственная бумажка сумела поднять мертвецов и превратить их в несокрушимую армию.
Вот такой власти и жаждал Познер.
Настоящей власти.
Не жалких соглашений и договоров, опирающихся на вероломство, чтобы казаться надежными.
Воющий меч фон Карштайна лежал на столе в центре шатра. На черном клинке, точно ржавчина, запеклась графская кровь. Познер взял его, проверяя, по руке ли ему оружие. Меч тихо и пронзительно застонал.
Вампир улыбнулся, качнул меч, словно взвешивая его, и сделал несколько быстрых выпадов. Меч вел себя в руках просто идеально, Познер никогда не владел ничем подобным. Клинок как будто обладал собственной волей: сверхъестественная уравновешенность и точность были не чем иным, как его ненасытной жаждой крови и убийства. После четырех головокружительных пассов, высоких и низких ударов и контрударов воющий клинок взмолился, прося крови, и Познер обнаружил, что отложить сейчас меч почти невозможно. Где-то в самой сердцевине оружие стенало, вымаливая пищу. Он уронил клинок и с отвращением попятился от него.
Эта вещь была живой.
Вампирский меч графа-вампира — кровавое товарищество, наверняка выкованное в адских ямах Нижнего мира Морра.
— Чего ты хочешь?
Он даже не заметил съежившуюся в углу Изабеллу, прижимающую к пышной груди рубаху своего мертвого мужа.
— Тебя, — ответил Познер, и в голосе его не было ни следа иронии или страсти.
— Я чувствую его запах, — сказала Изабелла, околдованная обманом чувств, навеянных рубахой. — Он все еще здесь. Он не ушел. Он не покинул меня.
Она скорчилась на полу жалким клубком. Красные от слез глаза тонули в глубоких тенях, сквозь бледную кожу просвечивали синеватые вены. Она выглядела, как сама смерть.
Познер опустился возле женщины на колени и нежно пригладил ее волосы, чтобы они не падали на глаза.
— Его нет. Я сам не могу поверить в это, но он ушел. Пора встать и показать свою силу, Изабелла. Прекрасная Изабелла. Сейчас здесь нет такого существа, которому не хотелось бы увидеть тебя мертвой, ты это понимаешь? Ты — последнее звено, связующее нас с прошлым, с Владом. Они похоронили бы тебя под храмом Зигмара, если б могли.
Она яростно затрясла головой, отвечая если не на его слова, то на тон. Познер нырнул на самое дно синих озер ее глаз, но не увидел в них ни проблеска понимания. Она пребывала где-то в собственном мире. Он не знал, как до нее дотянуться. Все, что он мог, — это говорить.
— Я тебе помогу. — Он пытался вложить в свой голос как можно больше убежденности. — Выйди отсюда со мной. Встань рядом со мной. Присоединись ко мне, и никто не пойдет против нас. Я сумею защитить тебя от них, милая, прекрасная Изабелла. Ты будешь в безопасности. Я стану твоим графом.
— Нет, — выдохнула она, выворачиваясь из-под его руки. — Нет. Нет. Он не бросит меня. Нет. Он вернется. Он меня любит.
Познер с трудом подавил раздражение. Он встал и потянул женщину за собой.
— Пойдем со мной. Пусть они увидят нас вместе. Тебе не придется ничего говорить. Просто стой и будь прекрасной, Изабелла. Ты можешь? Можешь это сделать для меня?
— Нет, — повторила она.
Пальцы Познера переплелись с ее пальцами.
— Обопрись на меня.
— Нет. — Казалось, это было единственное слово, которое Изабелла могла выговорить. Бесконечный поток отказов. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет.
Медленно и бережно он повел ее к выходу из палатки.
Он знал, что все глядят на него, тьма не могла скрыть всеобщее любопытство. Они ждали, что он сделает ошибку. Но этого не случится. Он ведь Герман Познер.
— Все решено, здесь и сейчас. Эта женщина — моя невеста по праву силы. Любой, кто осмелится отрицать это право, пусть говорит сейчас или замолчит навеки.
— Я отрицаю, — произнес голос, который Познер уже не думал услышать когда-либо вновь.
Глава 15 Восставший из праха
Эссенский брод, Сильвания. Зима, 2010
Он смотрел на привидение. Это было невозможно.
Смерть вампира — финал, для него нет спасения от пыток вечности. Смерть — это конец.
Твоя душа расщепляется. Она не знает покоя. Не знает воскрешения. Не знает возврата. Ты — пустой сосуд. Нет ничего, что могло бы вернуться.
И тем не менее…
Влад фон Карштайн шел сквозь толпу. Ветер отбросил назад непокорную гриву черных волос графа, обнажив полосу запекшейся крови, уродующую шею.
Но это не мог быть фон Карштайн. Разум Познера лихорадочно метался, самые невероятные мысли наталкивались друг на друга, пререкаясь и стремясь быть услышанными. И одна вопила громче остальных: фон Карштайн мертв. Он был убит.
Познер видел это собственными глазами. Шлиффен снес голову графа-вампира воющим клинком. Это было просто невозможно. Он не мог быть жив. Это все, должно быть, Ганс. Проклятый проныра стоит за этим загадочным фокусом. Не зря он куда-то исчез.
Это какой-то трюк. Трюк, и ничто иное.
— Я буду весьма благодарен, если ты отпустишь мою жену, — небрежно бросил фон Карштайн.
От взгляда его леденело сердце.
— Ты не он. Он мертв.
— Как и все мы, не так ли?
Кое-кто из вампиров хихикнул, отзываясь на черный юмор графа. Познер даже не улыбнулся. Он чувствовал, что его второпях воздвигнутый мир рушится на глазах.
Но потом он ухмыльнулся — это была ухмылка хищника, полная коварства.
— У тебя тут ничего нет. Твои подхалимы истреблены. Даже лизоблюд Ганс бросил тебя. Тебя окружают мои вампиры. Мои. Они верны мне.
— Верны? — насмешливо переспросил граф. — Что мы знаем о верности, Герман? Особенно ты. Уж тебе-то должно быть это известно.
Познер оттолкнул от себя женщину.
— Ты хочешь ее? Она твоя. У тебя есть время, — он взглянул на небо, — пока лик луны не очистится от туч. Беги, спасайся. Иначе я уничтожу тебя на месте. Ты уже погиб однажды. Убить тебя снова, наверное, не так уж трудно, раз с этим делом справился один из стада. Давай же, улепетывай.
— Нет. — Спотыкаясь в грязи, Изабелла рвалась к фон Карштайну. — Нет. Нет, — повторяла она. Добежав до супруга, она заколотила сжатыми кулачками по его груди, истерически визжа: — Нет-нет-нет-нет-нет-нет!
Фон Карштайн не дрогнул.
— Ты мне нравился, Герман, — сказал он разочарованно. — Но все мы ошибаемся.
И граф вампиров зарычал, выпуская на волю зверя в себе. Кости его лица затрещали и вытянулись, челюсти разошлись, демонстрируя смертоносные клыки. Он оттолкнул Изабеллу и согнулся в боевой стойке.
— Дерись.
Познер закинул руки за спину и выхватил из ножен свои клинки-близнецы. Лунный свет замерцал на серебре. Вампир осторожно двинулся по кругу, не отрывая взгляд от графа.
— Ты собираешься осилить меня голыми руками, Влад? — Губы его искривила ухмылка маньяка. Клинки плясали в его руках, плетя между двумя соперниками гипнотизирующий узор смерти.
А потом он услышал пронзительный вой проклятого меча фон Карштайна.
Он не мог обернуться. Он не осмеливался отвести взгляд от графа, ищущего слабость в защите Познера.
Но краешком глаза он заметил угловатую фигуру Ганса. Графский прихвостень держал воющий меч.
Познер рванулся в атаку со стремительностью молнии. Он бросился вперед, мечи полоснули воздух по обе стороны головы фон Карштайна, но граф с какой-то нечестивой изворотливостью уклонился от удара, даже вроде бы и не пошевелившись. Познер пригнулся и резко выбросил вверх ногу, рассчитывая опрокинуть противника, и одновременно взмахнул левым клинком. Другого этот маневр живо выпотрошил бы, но фон Карштайн отпрыгнул назад, сделав безукоризненное обратное сальто и легко приземлившись. Он протянул руку, дожидаясь, когда Ганс подаст ему меч, а Познер тем временем восстанавливал равновесие.
— Герман, Герман, Герман… — Фон Карштайн приподнял воющую сталь, перекинул меч из правой руки в левую и обратно. Он привстал на цыпочки, затем качнулся назад на пятки. — Немногословный ты человек.
Познер ответил молчанием.
Где-то в глубине своего естества Познер слышал звук, повторяющийся снова и снова. Вой. Животный вой. Он скручивал душу жгутом. Лицо Познера изменилось — зверь внутри него, вампирская сторона его натуры, вырвался на свободу.
— Смерть слишком почетный конец для такого дерьма, как ты.
Одним неуловимым движением Познер прыгнул вперед и сделал выпад — так стремительно, что увидеть его клинок, метнувшийся к сердцу фон Карштайна, было практически невозможно. Сталь зазвенела о сталь — это граф почти небрежным поворотом запястья отвел клинок противника, а графский меч в свою очередь обогнул оборону Познера и взлетел к его горлу. Познер парировал удар. Левый клинок поймал воющий меч графа, скрестившись с ним на долю секунды, давая правому возможность вонзиться в живот фон Карштайна.
Фон Карштайн встретил клинок правой ладонью. Познер уставился на кровь, выступившую между пальцами графа вампиров и потекшую по перстню-печатке.
Этого-то и добивался фон Карштайн — чтобы соперник отвлекся.
Он шагнул вперед, левой рукой ловко разъединил клинки и с размаху погрузил острие воющего меча глубоко в шею Познера. В последний момент он смирил ярость удара, намеренно не дав клинку отрубить противнику голову.
Познер отшатнулся, глаза его расширились от боли и потрясения, из зияющей раны хлынула порченая кровь. Левую руку свела судорога, и пальцы разжались, выпуская кривой меч. Тот упал в грязь и задрожал, воткнувшись в размякшую землю. Рука потянулась к шее, словно пытаясь остановить поток крови. Познер хотел заговорить, но в горле его раздалось лишь невнятное бульканье.
Он увидел подлизу Ганса, стоящего возле Изабеллы.
Так близко к нему.
Казалось, он может достать его рукой.
Он поднял правую руку и метнул меч, точно кинжал. Слабая предсмертная улыбка дрогнула на губах Познера, когда он увидел, как тяжелый клинок вонзился точнехонько в центр груди Старины Ганса, раздробив кость и пронзив сердце подхалима.
Ганс попятился, попытался выпрямиться, но рухнул. Его движение было чисто рефлекторным. Он был уже мертв.
— Ты никогда… не нравился… мне, — выдавил все-таки Познер и скорчился в приступе кровавого кашля. Затем он поднял глаза и увидел приговор во взгляде фон Карштайна. — Теперь кончай.
— Нет, — сказала Изабелла фон Карштайн, чей разум наконец-то впервые за долгие часы просветлел. — Дай мне.
Она протянула руку за мечом мужа. Граф-вампир охотно отдал ей клинок. Познер опустил голову, ожидая последнего смертельного удара.
Миг — и Познера не стало.
Глава 16 Белый волк
Швартхафен, Сильвания. На исходе зимы, 2049
В эти дни смерть стала постоянным гостем. Это была долгая и горькая война. Порой Империя выходила победителем, порой силы тьмы безжалостно поглощали живых. Смерть всегда бродила поблизости. Люди еле сводили концы с концами. Они не осмеливались заглядывать в будущее. И все же даже во мраке огонек надежды отказывался затухать. Народ привык к этому злу, многие прожили с ним всю свою жизнь. Некоторые старики припоминали времена до нашествия сильванского графа вампиров, фон Карштайна. Солдаты считали их рассказы своего рода мифом.
Каждый кого-то да потерял в этом противостоянии: братьев, отцов, друзей, сестер, жен, матерей, дочерей, любимых. Смерть не считалась с полом. Она не ограничивалась полями сражений и траншеями. Смерть проникала на улицы городов. Женщины сами сеяли зерно и снимали скудный урожай. Булочники, мясники и бакалейщики выкручивались, как могли, по крохам, точно скупцы, пополняя бесценные запасы в надежде обмануть голод.
Войны жестоки по отношению к детям и старикам — к тем, кто не знает ничего другого, и к тем, кто все еще помнит иную жизнь, когда свежие фрукты, мясо и парное молоко не были роскошью, которую не купишь ни за какие деньги.
Повсюду свирепствовали болезни. Хворь всегда расцветает там, где пустеют продуктовые склады. Холера и дизентерия работали на армию фон Карштайна, кося людей тысячами.
И народ Империи продолжал выживать. У него не было выбора, хотя смерть поджидала повсюду, скрываясь под множеством личин.
Сорок лет сражений.
Сорок лет умирания.
Сорок лет потери любимых.
Сорок лет отчаянной надежды, что когда-нибудь однажды они освободятся от чумы по имени Влад фон Карштайн, сильванский граф-вампир.
Сорок лет.
Йерек Крюгер содрогнулся при этой мысли. Неумирающий граф вечным призраком сопровождал жизнь Белого Волка. Тьма наступала. Великий магистр не помнил, чтобы он когда-нибудь не считал сумерки часом врага. Он не был суеверен; он был еще способен встретить неприятеля своим двуручным боевым молотом, против которого тяжело устоять. Даже мертвец может умереть, и факт этот — не сюрприз для воина. Эти твари — просто марионетки, они не живые, они не дышат. Перережь ниточки — и они упадут.
Он поскреб свою буйную бороду. От морозного покусывания ветра цепенело лицо. Ветер забирался даже под тяжелые шкуры, которые воин накинул поверх красных блестящих доспехов. Ожидание хуже всего. За эти годы он потерял немало славных бойцов и видел, как они возвращаются, чтобы охотиться за его людьми. Большинству военачальников такое и не вообразить: они нападали прямо на поле боя, еле волоча ноги, шатаясь, вцепившись в оружие, которое подвело их при жизни. Дух их был сломлен, а души, как он надеялся, отлетели в лучший мир. Но Ульрик защитит его людей — они верили в это, добровольно кидаясь в самую гущу бойни.
Йерек Крюгер воткнул резную рукоять своего огромного двуручного молота в снег у себя между ног. Руны Ульрика наполовину погрузились в девственную белизну. Воин отлично знал, что ожидает его и его людей в ближайшие часы. О воинской славе они уже не думали, они сражались за выживание. Это была борьба отчаяния, которое лишь росло вместе с ордой графа вампиров. Если они потерпят поражение, если Рыцари Белого Волка падут на полях Швартхафена, откроются ворота к Альтдорфу, сердцу Империи.
— Мы не проиграем, — твердо произнес великий магистр.
Его помощник, Рот Мелингер, буркнул что-то в знак согласия.
— Мы не имеем права.
Крюгер знал, что это испытание его собственных сил. Наступал момент, когда их жизни обретут смысл. В ближайшие дни Рыцари Белого Волка встретятся лицом к лицу с самым главным противником из всех, с кем они сражались. Они рождены именно для этой встречи.
И все же зерна сомнения проклевывались в сознании каждого человека. Их враг был бессмертен. Он падал, только чтобы вновь восстать — со стремлением отомстить и с нечестивой яростью. Меч, топор, молот были бессильны пред ним. Крюгер не мог позволить себе так думать. Представление о фон Карштайне как о вечном существе накладывало печать обреченности на его собственную судьбу и судьбы людей, избравших его своим предводителем. Фон Карштайн — вампир. Эта тварь обладала необыкновенной силой, коварством, дерзостью, но все же оставалась тварью. Иоганн ван Хал, охотник за ведьмами, первым дал имя злу, а назвать врага — значит сделать шаг к его уничтожению. Несмотря на всю свою силу, твари страдают от голода, от жажды плоти и теплой крови. Чтобы жить, они должны питаться. В этом их слабость. Они бесстрастны, они хитры, но ими движет самый первобытный из всех инстинктов — стремление выжить.
А чтобы выжить, они должны есть.
И поэтому они не могут прятаться.
Солнечный свет обманчив. Он создает иллюзию безопасности. Белые палатки графа вампиров были видны через все поле боя. Мертвецы оставались лежать там, где пали, дожидаясь ночи, чтобы воскреснуть вновь. Отвратительнее всего было то, что там находились и люди, стекшиеся под знамена фон Карштайна. Дураки позволяли кормиться собой, ночь за ночью, а днем сторожили нежить. Там были и мужчины, и женщины — невинные, глупые. В существовании вампира они видели некую трагическую романтику. Люди прибивались к повелителю нежити, несомненно желая получить кровавый поцелуй и влиться в ряды истинных адептов графа. Йерек Крюгер не хотел даже думать об их глупости. Ведь он сражался, чтобы спасти этих людей.
Грусть тлела в его душе.
Они ничего не видят; они — дети, заблудившиеся в зеркальной чаще, где охотники не имеют отражений.
И его обязанность — защитить их, спасти от тьмы, таящейся в них самих, вывести из лабиринта лжи и обмана, в котором они потерялись.
Так он поклялся курфюрсту Миденхейма. Он был рыцарем-защитником. Как и все они. Как каждый лохматый воин в красных доспехах на поле Швартхафена. Они пришли сюда не ради славы и не для того, чтобы отстоять какой-нибудь древний принцип чести. Они были тут, чтобы защитить тех, кто не может защитить себя сам. Они — последний шанс.
Последняя надежда.
И они были очень далеко от дома.
Миденхейм с его высокими виадуками и глубокими катакомбами — неприступная крепость на вершине отвесной скалы, поднимающейся из густого леса. Эту крепость строили так, чтобы она выдержала любой штурм. Когда навесные мосты подняты, город отрезается от внешнего мира. Но они были не в Миденхейме; они находились на заброшенной Ульриком пустоши Сильвании и выстроились стройными рядами для встречи величайшего зла, известного человеку. Дурацкая ситуация.
Крюгер знал это. И Мелингер знал.
И каждый из тех, кто был здесь этим вечером.
И все же они непоколебимо стояли, готовые драться не на жизнь, а на смерть.
Настроение в лагере было мрачное. Кто-то убивал время, возясь с лошадьми, проверяя и перепроверяя ремни и подпруги, стремена и седла, другие начищали кольчуги или коленопреклоненно молились богу воинов.
— Пойдем со мной, — сказал Крюгер Мелингеру.
Они пошли вдоль неровной шеренги, ободряя добрым словом рыцарей помоложе, делясь теплыми воспоминаниями с бойцами постарше. Йерек Крюгер, помимо всего прочего, был их духовным вождем. В эти темные времена люди ждали, что он направит их. И он обещал самому себе, что не даст им пропасть. Он знал их всех по имени и в лицо, знал их семьи, их истории. Он был их отцом, со многими воинами его связывали узы крепче, чем узы плоти и крови. Он искренне интересовался их жизнью. Он уважал людей.
Мелингер молча шел рядом с ним. Крюгер знал, что люди прозвали его помощника Тенью великого магистра, и это было еще не самым худшим прозвищем. Он был неразговорчив и суров, предпочитая одиночество или компанию своего коня Астера. Он считал, что люди — это тяжкое бремя, они думают и делают странные вещи, ведут себя непредсказуемо и слишком часто подводят тебя. Мелингер предпочитал иметь дело с тем, чему можно доверять. Что ж, Рыцари Белого Волка были братством, на которое можно положиться, но Крюгер знал, что доверие давалось его помощнику все же с трудом. У каждого свои слабости, но отличают людей не они, а совокупность их сильных сторон. Поодиночке они слабы, вместе же — сила.
Вот что делало их теми, кем они были. Они думали и действовали как единое целое. Сообща.
И потому Рыцари Белого Волка по праву считались самым грозным и самым доблестным боевым подразделением Империи.
Никто не мог противостоять им. Никто.
До сих пор.
Крюгер стоял один во главе армии, вглядываясь в сумрак, опускающийся на белые палатки графа-вампира. Они занозами впивались в его душу, терзая ее до крови каждый раз, когда он видел тени этих шатров. Знамя фон Карштайна хлопало на ветру, и хотя различить эмблему на нем с такого расстояния не представлялось возможным, Крюгер отлично знал, какой омерзительный, гнусный символ там изображен.
— Когда все кончится, Мелингер, я спалю это треклятое знамя и посвящу все свои годы, сколько их у меня осталось, очистке этой многострадальной провинции от вампирской грязи. — Он произнес это достаточно громко, чтобы его услышали несколько воинов, которые протирали свои боевые топоры и молоты промасленной ветошью.
— И мы с тобой! — взревел один из рыцарей, огненно-рыжий битюг по имени Дукиен Карр.
Крюгер кивнул:
— Непременно, черт меня побери.
Он отвернулся от вражеского стана и взглянул на солнце, уже садящееся за холмы и деревья Вурдалачьего леса. Возвращаясь на командный пункт, он то и дело звонко бил рукой в латной перчатке по стальному нагруднику, салютуя встречным.
— Готовь людей. Мы выступим, как только солнце нырнет за горизонт. Пусть каждый второй всадник прихватит горящие головни, а топоры подождут своей очереди. Понимаешь? Я хочу устроить… — Он чуть не сказал «хаос», но это было бы неправильно — он не желал создавать на поле битвы хаос. Крюгер заговорил громче, чтобы его вдохновляющий призыв катился по рядам: — Армия фон Карштайна состоит сплошь из безмозглых шаркунов. Эти создания горят, так что сожжем их. Очистим мир от нечестивой заразы. Прихлопнем их, спалим, сотрем с лица земли. Эти твари не люди. Они не наши друзья, не наши любимые. Они — дьявольская шелуха, тени, подосланные, чтобы смутить нас, сыграть на нашем горе, лишить нас мужества. Этого не будет. Мы очистим несчастную землю от мерзких пятен, очистим маслом и огнем, если потребуется, но очистим. Мы выступаем сегодня, вооруженные не только отвагой — с нами правда. Мы сражаемся за всех невинных детей Империи, чтобы они могли жить в мире, достойном их! Мы выступаем ради выживания всего человечества!
По всему строю закаленные в сражениях Рыцари Белого Волка ответили на страстную речь Крюгера, энергично колотя по нагрудникам затянутыми в сталь кулаками, пока грохот не стал оглушительным, и тогда воины взвыли разом, совсем как те звери, в честь которых называлось их войско.
Крюгер тоже стукнул себя по груди и вскинул руку, отдавая честь своим людям.
— В бой! — крикнул Мелингер. — По коням! Ночь наступает!
— Белые Волки идут! — загремел возбужденный хор. — Белые Волки идут!
Воодушевленные рыцари являли собой устрашающее зрелище.
Ничто не выстоит против них, пообещал себе Крюгер. Ничто.
Он отвернулся от своих людей. Мелингер был прав, полагая, что решительный час наступил: оставались считаные минуты до того мгновения, когда солнце скроется за поросшими лесом холмами. Из белых шатров уже начали выбираться темные силуэты: вампиры фон Карштайна.
А на земле заворочались мертвые.
Глава 17 Оседлавшие грозу
Швартхафен, Сильвания. На исходе зимы, 2049
Грозным приливом хлынули в атаку Рыцари Белого Волка во всем своем великолепии.
Сама земля дрожала от громового топота копыт боевых скакунов. Грохот барабанов атакующих вспорол ночь.
Ряд за рядом накатывались великолепные бойцы на шеренги нежити, осыпая их горящими головнями и ударами топоров.
— За человечество! — взревел Мелингер, и ветер подхватил его слова.
Крюгер вонзил шпоры в бока лошади, пуская ее галопом. Ожидание закончилось, и вместе с ним было покончено с беспомощностью, с разъедающими отвагу сомнениями, с неуверенностью. Драться куда лучше. Старый Волк жил ради трепета сражения. Ничто в мире не могло сравниться с тем мгновением, когда человек сливается со своим скакуном. Обугленная земля хрустела под грохочущими копытами. Крюгер смахнул со лба пот меховой опушкой своей латной перчатки.
Мелингер затрубил в рог, давая сигнал всадникам перейти на карьер.
Рыцари Белого Волка отличались железной дисциплиной; когда великий магистр отпустил поводья, остальные повторили его жест, приноравливая к нему ход своих коней.
Крюгер улыбнулся, но улыбка его была угрюмой.
Нет в мире такого зла, которое не могут победить люди достаточно храбрые, чтобы восстать против него.
Сегодня здесь не будет страха. Ради этого они и жили.
Молот запел в воздухе, когда Белый Волк вскинул его над головой.
Крики вьющихся в небе голодных стервятников подхватили эту песню; словно какое-то шестое чувство влекло стаи птиц на поле боя задолго до того, как на нем проливалась первая кровь.
В воздухе невыносимо резко пахло серой.
Наступила ночь, но темнее не стало. За несколько секунд до атаки в небесах над белыми шатрами расцвела голубая вспышка-молния, образовавшая светящийся шар. Сияющая сфера беспрестанно меняла цвет, поднимаясь к тучам, пока не столкнулась с ними со стальным лязгом и утробным рокотом грома. И тотчас же хлынул ливень. Тяжелые капли вонзались в почву на пять-шесть дюймов, стремительно превращая поле боя под копытами лошадей в вязкую трясину.
Крюгер слышал истории о том, что граф-вампир прибегает к колдовству, чтобы управлять ходом боя. Ну и что, пусть фон Карштайн призывает хоть орды свирепых демонов — они тоже падут. Крюгер был человеком практичным. Он знал, что расцветшее голубое зарево — всего лишь зарево, сверхъестественное оно или нет, дождь — только дождь, а его люди вполне способны скакать и в бурю. Серная вонь, шаровые молнии, внезапная ярость грозы — все это, возможно, и сбивает с толку, ожесточенно думал Крюгер, но непогода ничто по сравнению с мощью, которую обрушивают на врага Белые Волки.
Жаркое дыхание впивалось в его тело, добела раскаляло все чувства.
Вот что значит быть живым в полном смысле этого слова.
Здесь и сейчас.
А потом Рыцари Белого Волка врезались в ряды мертвецов, сминая шеренги, вспарывая плоть и дробя кости, поливая кровь, сокрушая молотами толстые черепа и отрубая топорами тянущиеся к ним руки трупов. Пылающие головни, кувыркаясь, взлетали в воздух — иные гасли под струями дождя, но остальные смертоносным огненным градом сыпались на головы противника, мгновенно воспламеняя иссохшую кожу зомби.
Лошадиные копыта безжалостно топтали вопящих и лягающихся мертвецов.
Трупы валились сотнями, на радость упырям. Повсюду в лужах густеющей крови лежали тела: без рук, с раздробленными ногами, с отсеченными головами. Впрочем, какая разница упырям: мясо есть мясо.
Молот Крюгера обрушивался на черепа и плечи, вырубая просеку в толпе мертвецов. Это был его день, день Белого Волка. Он был рожден для этого. Он на этом поле бессмертен, он, а не фон Карштайн. Крюгер проревел боевой клич и вновь ринулся в схватку. Он так пнул одного из шатающихся зомби в лицо, что у того отлетела челюсть, а другой — дитя с мертвыми глазами — взмыл в воздух от удаpa молота. Мальчишка с безвольно повисшими руками шлепнулся в грязь, неуклюже поднялся — и тут молот Белого Волка размозжил ему череп. Воздух раскалывался и трещал от царящей вокруг Крюгера жестокости. Он наслаждался ею, он впускал ее в себя, чувствуя, как она течет по венам, и превращал ее в свою силу. Вот в чем радость жизни. Он — боец.
В безумии бойни он искал фон Карштайна по всему полю — и нашел его.
— Посмотри на меня! — рявкнул великий магистр графу-вампиру. Дерзкий вызов достиг ушей фон Карштайна и изогнул его бледные губы в кривой усмешке. Крюгер привстал в седле и закричал снова: — Сразись со мной!
Боевой рог Мелингера протрубил трижды, приказывая первой шеренге рыцарей сокрушить тылы войска нежити, второй — рассыпаться по полю широким полукругом, а третьей — следовать за второй и добивать уцелевших. Зомби бессмысленно и беспорядочно метались туда-сюда. Граф-вампир ответил на вызов Йерека Крюгера: меч его взвыл и завизжал, точно демон, когда фон Карштайн повернул своего кошмарного скакуна и пришпорил его, бросая в атаку.
Сердце Крюгера споткнулось. Его пульс, шум сражения и все окружающее замедлилось, точно угодило в черную патоку. Он видел скачущего прямо на него фон Карштайна, видел стервятников, кружащихся в вышине, видел мертвецов, падающих под копыта коней, но все это происходило чертовски медленно. Сердце грохотало в ушах. Боевой клич растянулся в один долгий оглушительный вой.
А потом мир вновь стремительно завертелся.
Молот Крюгера со свистом рассек воздух. Ветер и дождь основательно потрепали белые палатки, но проклятое знамя все еще насмешливо трепыхалось на фоне черного неба.
Войско вампиров было рассеяно. Рыцари Белого Волка раздавили врага, безжалостно сокрушили его.
Но Крюгер видел лишь одного противника: графа-вампира.
Обагренный клинок фон Карштайна стенал, моля о крови. Зигзаг лунного света пробежал по проклятому лезвию, полоснувшему воздух рядом с шеей Крюгера.
Великий магистр принял удар на рукоять гигантского молота, всем телом ощутив дрожь столкновения, и в свой черед обрушил кулак на лицо фон Карштайна. Нет ничего чудеснее этого движения! В нем заключена чистейшая жестокость. Это был сокрушительный удар, от которого вампир покачнулся в седле.
Крюгер усилил свое преимущество — он перехватил молот поудобнее и направил конец рукояти в лицо фон Карштайна, пытающегося восстановить равновесие. Но вампир оказался проворнее. Он уклонился от удара, подставив под него плечо, и его меч зазвенел о стальной нагрудник Крюгера — зазвенел и соскользнул, не причинив вреда. Ответная реакция была молниеносной. Чуть только воющий клинок лязгнул о кольчугу противника, фон Карштайн провел еще один неуловимый прием: две молнии блеснули по обе стороны лица великого магистра, прочертив кровавые полоски на щеках. Капли крови утонули в косматой бороде Волка. Эти царапины были знаком унижения — ни больше ни меньше.
Крюгер взревел, каждой мышцей его сейчас управляла сознательная ярость. Боевой молот понесся вниз по убийственной дуге. Но удар получился неловким. Он не попал в фон Карштайна, а с тошнотворным хрустом обрушился на голову адского жеребца графа. Животное взбрыкнуло, встало на дыбы, затем его задние ноги подогнулись, и фон Карштайн вылетел из седла. Граф приземлился довольно изящно, лишь лицо его скривилось от досады. Он принял стойку, стиснув, эфес воющего меча обеими руками, и застыл в ожидании — несгибаемый, смертельно опасный.
Крюгер развернул своего коня и понесся на фон Карштайна. Мысленно он уже представлял себе картину: графская голова взрывается, как перезревший арбуз, под его молотом.
И опять фон Карштайн оказался быстрее. Он нырнул под смертоносный молот, кувырком прокатился между лошадиными копытами и вылетел с другой стороны, уже сгруппировавшись для атаки. С меча его капала конская кровь — по пути он вспорол животному брюхо. Еще не осознавший своей гибели скакун сделал пять шагов и рухнул замертво. Крюгер едва успел увернуться, иначе мертвое тело просто пригвоздило бы его к раскисшей земле.
В ту же секунду фон Карштайн ринулся на него, а стая завывающих упырей набросилась на павшую лошадь, отрывая куски теплого мяса зубами и голыми руками. Потоки крови хлестали из зияющей раны на брюхе животного, заливая отвратительных жрущих тварей.
— Ты паразит. Твое время истекло, вампир, — сказал Крюгер, мрачно взвешивая в своих широченных ладонях тяжелый молот.
— А ты зря тратишь свое драгоценное дыхание, пытаясь подначить меня, дикарь. Пришел твой черед умирать.
Вампир сделал ложный выпад, направив клинок вверх и влево, и, прежде чем Белый Волк сумел поставить блок, изменил маневр — острие меча пошло снизу вверх, метя в горло Крюгера. Магистр поспешно отпрянул, едва избежав смерти, — воющий клинок отсек ему мочку и превратил ухо в кровавое месиво. Вспышка боли ослепила рыцаря.
Он отступил на шаг и ответил тяжелым ударом справа — мясистый кулак врезался в челюсть вампира так, что его голова откинулась назад. Один клык с хрустом сломался, брызнула кровь. Крюгер прыгнул вперед, осыпая противника ударами с обеих сторон, точно дубинками, и колошматя его по ушам и по носу, но граф-вампир был крепок, немыслимо крепок. После первого потрясения фон Карштайн выпустил на свободу сидевшего в нем зверя, презрев показную человечность, и взревел, переходя в наступление. Окровавленный клинок заплясал между дерущимися.
Они с опаской кружили друг против друга, выискивая в противнике признаки слабости, выжидая момента, удобного для убийства. Смерть подошла вплотную, но Крюгер плевал на это. Никогда еще он не жил полнее.
Фон Карштайн провел левый финт и сделал выпад — острие воющего меча скользнуло по животу Крюгера. Рыцарь отразил удар и прыгнул так, что обе его ноги обрушились на лицо графа. Фон Карштайна отбросило назад. Крюгер ловко приземлился, а вампир в бешенстве кинулся на него, размахивая стонущим мечом. Рыцарь бесстрашно парировал удар за ударом рукоятью молота и отвечал на каждый из них сокрушительными контрударами, целясь в голову графа, пока, наконец, руны Ульрика не врезались в скулу фон Карштайна, сбив вампира с ног. Он упал в лужу лошадиной крови, из которой жадно лакали упыри, а Йерек Крюгер, тяжело дыша, застыл над поверженным противником.
— Сегодня я покорил смерть, разрушитель мира. Отправляйся обратно в ад, породивший тебя, демон.
С этими словами Крюгер вышиб жизнь из графа-вампира, расплющив его тело в кровавую слякоть могучим молотом, и стервятники в небе кровожадно загоготали.
Рог Мелингера трубил победу. Повелитель вампиров пал, остатки его армии стремительно отступали.
Бушующие волны сражения схлынули. Крюгер без сил опустился на колени. До рассвета было еще далеко, но это не имело значения. Они победили. Это была их ночь.
Глава 18 Волк на убой
Миденхейм. Весна, 2050
Но победа одной ночи — это еще не победа в войне, если враг отказывается умирать. Печальная правда в том, что победа на одном поле может легко обернуться поражением на другом.
В то время как просторы Швартхафена вполне подходили для славных рыцарских скакунов, узкие извилистые улицы Миденхейма сковывали их движения. О галопе тут и думать было нечего, а спешившись, бойцы теряли не только мобильность, но и согласованность действий.
Без своих выносливых коней рыцари превращались всего лишь в расфуфыренную пехоту с громоздким оружием, не приспособленным для ближнего боя.
Пехоту, уязвимую для зомби фон Карштайна.
В глубине души Крюгер понимал, что на этот раз отразить атаку фон Карштайна не удастся. Что толку от железа и стали, если сражаться надо с призраками, наколдованными графом-вампиром?
Фон Карштайн отозвал своих зомби, собрав их на виадуках в самом городе и построив широким кольцом у подножия плато.
Вместо них он выпустил выходцев с того света — духов, призраков, упырей — вечную нежить, пробирающуюся сквозь лес и сквозь камни так, словно их и нет вовсе. Миденхейм был превосходной крепостью, Ульрик покровительствовал городу, но фон Карштайн в считанные часы превратил его в некрополь.
Миденхейм, город мертвых.
Лукиен Карр стал первой жертвой. Храбрый, глупый Лукиен. С боевым кличем Белых Волков рыцарь преградил дорогу призрачной тени и сталью встретил бесплотные когти. Дух вошел в Карра, проник под кожу, заморозил сердце, превратил кровь в лед, а потом вырвался из мертвого человека и понесся прочь по узкой улице, и разорванное в клочья тело веером трепыхалось за его спиной. Все закончилось в мгновение ока. Карр упал на брусчатку. Он был унижен, на лице его застыло выражение ужаса.
Много людей погибло точно так же, а духи верещали и хохотали, разрывая плоть рыцарей, издеваясь над беспомощностью воинов, размахивающих молотами и тщетно пытающихся отбить нападение врага, столь же неосязаемого, как и воздух.
Позвали жрецов — в отчаянной надежде, что вера и святая вода устоят там, где железо и сталь оказались бесполезны.
Йерек Крюгер находился посреди этого, с болью наблюдая, как гибнут его люди. Его сжигала бессильная ярость.
Призраки фон Карштайна сновали по улицам, они плыли, они летали, они появлялись прямо из каменных стен, они лезли отовсюду, и Крюгер мог лишь махать молотом и удивляться, отчего эти потусторонние тени лишают жизни всех вокруг, а его не трогают. Они клубились в Яме, перенаселенном районе, забитом ветхими лачугами и полуразвалившимися домами. Они проникали в покосившиеся хибары с такой же легкостью, как и в Миденпалас, роскошный графский дворец. Они струились по площадям, и лунный свет просвечивал сквозь их прозрачные тела, они текли по улицам бесконечным потоком бесплотных душ, выплескивающимся из теней и щелей. В графской оранжерее и сочные, мясистые растения, и стойкие многолетние задыхались и увядали, когда их захлестывали ледяные зловонные волны смерти. Мертвая армия фон Карштайна угрожала всей жизни на земле.
Жрецы брели по улицам, устрашенные чудовищной мощью призраков и духов, вытягивающих жизнь из рыцарей, и тщетно пытались защитить людей заклинаниями и изгоняющими нечистую силу ритуалами. Здесь объединились служители всех культов: Ульрика, Зигмара, Шальи, Мирмидии, Верены, Морра; жрецы вынесли на улицы колокольчики и священные книги, разбрызгивали святую воду, но от страха путались в обрядах, и хитроумные духи проскальзывали в плоть людей и замораживали их кровь, лишая Миденхейм единственной реальной защиты от гнева графа-вампира.
Верховный жрец Зигмара пострадал больше всех. Старик поднял взгляд на Миденхеймский шпиль и увидел сидящего среди контрфорсов и горгулий Влада фон Карштайна. Близорукость не позволила ему различить сардонического выражения бледного лица графа, но внезапная омерзительная эманация первобытного зла ошеломила старого жреца. Он знал, что фон Карштайн лишь подобие человека, что его природа на самом деле гораздо древнее и злее, а с холодной яростью порченой крови не сравнится кровь никого из живых существ.
Вампир наслаждался жестокостью, убийством, садистской бойней, жертвоприношениями. В этом он был непревзойден. Он был Владыкой Смерти, он жаждал смертной плоти и смертной крови. Жрец ощутил этот голод, почувствовал, как уступает ему, как его подавляет кровожадность твари, взгромоздившейся рядом с горгульями, насмехающейся над людскими претензиями на героизм.
Булыжники под ногами жреца Зигмара заиндевели, тронутые потусторонним холодом голодного мертвеца, нити изморози поползли по каменным стенам храма, застывая ледяной коркой. Дыхание вырывалось изо рта жреца клубами пара — он, сливаясь с призрачными тенями, пытался выдавить слова заклинания, но его собственное дыхание придавало призракам форму и четкость. Они влезли в него — не один дух, а вся нечестивая стая, и сожрали его бессмертную душу, заморозили легкие, забили горло льдом, чтобы он не мог дышать и говорить, и задушили жреца медленно и жестоко под смех графа-вампира, звенящий над улицами. Холод червем вполз в серебряный молот на его шее, и святой символ, треснув, раскололся пополам. Кусочки упали на мостовую и разбились вдребезги, будто стеклянные. Жрец хватался за горло, царапал собственный язык, пытаясь вытащить его, чтобы сделать перед смертью хоть один отчаянный, последний глоток воздуха.
Крюгер смотрел, чувствуя себя несчастным, ответственным за все это и в то же время беспомощным. Духи хохотали ему в лицо и улетучивались в поисках другой души, и этот факт невыносимо терзал великого магистра. Он взвыл от гнева и погнался за бестелесными существами на открытую площадь под Миденхеймским шпилем, оскальзываясь и спотыкаясь на обледеневшей брусчатке. Тени продолжали свое грязное дело, и добрые люди умирали.
— ТЕБЕ НУЖЕН Я! — выкрикнул Крюгер, и морозный ветер унес его слова.
Однажды он уже убил фон Карштайна, но смерть не имела власти над графом. Он слышал, что в Блютхофе пять копий пригвоздили фон Карштайна к земле, а граф Остланд лично пронзил сердце вампира своим Рунным Клыком. Вернувшийся через три дня фон Карштайн приказал распять захваченных в плен воинов перед городскими воротами. На Богенхафенском мосту пушечное ядро обезглавило графа. Часом позже артиллерийский расчет был мертв, Богенхафен покорен, а Влад фон Карштайн с головой на плечах стоял во главе армии захватчиков. Эта тварь отказывалась умирать. Издевательский хохот фон Карштайна преследовал Крюгера, пока он, наконец, не увидел монстра, сидящего меж злобных горгулий возле шпиля в сотнях футах над землей. Крюгер не стал медлить. Он бросился под своды собора, массивные деревянные двери с грохотом захлопнулись за его спиной, и гулкое эхо заметалось под величественным куполом. Витражи с изображением Ульрика и Белых Волков окрашивали помещение восхитительными оттенками красного, золотого и зеленого, и разноцветные пятна покрывали каменный пол, как разбросанные монеты.
Крюгер свернул в боковой неф храма. Кожаная обмотка рукояти его молота насквозь пропиталась холодным потом страха, но это лишь подстегивало его. Он распахнул дверь в глубине собора и кинулся вверх по винтовой лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек разом. Двести семьдесят шесть крутых ступеней вели к звоннице двухсотфутовой колокольни. Легкие великого магистра стали разрываться уже на полпути, ноги горели, но несмолкающий голос вины толкал его вперед. Наконец, запыхавшийся Крюгер отворил незапертую дверь звонницы.
Фон Карштайн стоял, извлекая из огромного медного колокола погребальный звон рукоятью своего проклятого меча, и гулкое эхо сотрясало сами камни башни.
Крюгер втянул в себя воздух, стараясь отдышаться. Как-никак он был уже далеко не юноша. Он ощущал каждую из ступеней, по которым только что взбирался.
— А я как раз размышлял о том, сколько народу ты принесешь в жертву, прежде чем вспомнишь, что ты мужчина, и явишься ко мне, — дружелюбно произнес фон Карштайн и убрал меч в ножны.
— И все это было проделано только для того, чтобы заполучить меня? — В сознании Крюгера промелькнули картины бойни, и он тряхнул головой, пытаясь отогнать их. Рыцарь сосредоточил внимание на сардонической улыбке графа и на его холодных глазах, проникающих в самое нутро, обнажающих тайны и страхи, срывающих все покровы с души.
Крюгер тянул время, растравляя свою ненависть к этому чудовищу.
— Вроде того, а что?
— Я уже убивал тебя, фон Карштайн. Кто посмеет сказать, что я не сделаю этого снова?
— Ну-у, — протянул вампир, делая вид, что принял вопрос всерьез, — я посмею. Ты заинтересовал меня, чего не удавалось большинству людишек. Есть в тебе качества, которые восхищают. Такого, как ты, можно использовать.
— Только через мой труп, — выплюнул Крюгер.
— Ну, в общих чертах — именно так.
Вампир отошел от колокола и направился к Крюгеру. С каждым шагом улыбка на его лице становилась шире. Он двигался, как паук, — осторожно, с коварством хищника.
— Если ты убьешь меня, пусть все кончится. Ты отомстишь. Пускай мои люди живут.
— Боюсь, уже слишком поздно. Мои питомцы голодны. Я обещал им сочную закуску, а ведь нет ничего вкуснее мясца разжиревшего волка, уж поверь мне.
— Ты отвратителен. Ты не человек.
— А разве ты сам никогда этого не чувствовал, Волк? Жажды крови? О, вижу по твоим глазам — чувствовал. И чувствуешь сейчас. А на поле боя, когда скачешь во весь опор, отстаивая свою бесценную честь? Ты прячешься за бессмысленным кодексом рыцарства, но мы не такие уж разные. Ты оправдываешь свою жестокость и жажду крови с помощью религиозной мистики, молишься своему жалкому богу воинов, чтобы освятить кровопролитие. Я, по крайней мере, честен. Я позволяю себе наслаждаться радостью убийства. Я получаю удовольствие от неприкрытой жестокости смерти. Это уже есть в тебе, Волк. Зверь живет в твоей душе. Ты держишь его в клетке, но он вырывается каждый раз, когда ты вскидываешь молот. Поверь, ты будешь отличным вампиром. Ты уже вкусил крови.
— У меня с тобой ничего общего.
— Нет, конечно, ты благородный и порядочный варвар, в то время как я — просто варвар.
— Заткнись! — прошипел Крюгер, вскидывая молот.
Фон Карштайн не шевельнулся. Даже дыхания его не было слышно.
Крюгер кинулся вперед. Сделал два шага, и старые доски застонали под его весом. Все же рыцарь вновь яростно замахнулся.
И фон Карштайн словно взорвался, мгновенно перейдя в свирепую, ошеломительную атаку. Он прыгнул на Белого Волка, и черный плащ взвился за его спиной. Движения вампира были смертоносными и гипнотизирующими разом; в его пинках и тычках, чувствовался точный и жестокий расчет, удары следовали один за другим, все быстрее и сильнее. Крюгер успел отбить только первые. В мгновение ока он был повержен на колени обрушившимся на него градом, неотразимым в своей стремительности и мощи. В отчаянии он вскинул молот, но оружие уже ничем не могло помочь. Удар ребром ладони по горлу — и Крюгер проглотил собственный язык. Влад отступил, с любопытством наблюдая, как задыхается великий магистр.
— Нет, — покачал он головой. — Так легко ты от меня не отделаешься, Волк.
Он протянул руку, ухватился за шкуру, обтягивающую плечи Йерека Крюгера, и безо всяких усилий поднял рыцаря на ноги. Глаза великого магистра судорожно заморгали — он уже реял над бездной смерти. Фон Карштайн дождался последнего мгновения и впился зубами в горло Крюгера. Он пил жадно, смакуя горячую медную сладость крови Белого Волка, бегущей по его глотке. Он отстранился, не осушив тело седовласого воина до дна, рванул врага за волосы и открыл ему рот. Медленно, наслаждаясь упоительной иронией момента, граф-вампир прокусил собственное запястье, пуская кровь, и поднес руку ко рту Крюгера так, чтобы алые капли падали прямо в горло человека.
Тело Крюгера содрогнулось, каждая клеточка его человеческого существа протестовала против порченой крови, скапливающейся у него во рту, а потом он сделал глоток, и глаза Йерека распахнулись — впервые за несколько мучительных минут в его организм проник воздух.
Он отшатнулся от кровавого поцелуя графа-вампира, покачиваясь на нетвердых ногах. Ухватившись за низкую балку, Крюгер побрел к лунному свету, струящемуся сквозь открытую арку.
Потом он оглянулся на фон Карштайна:
— Вот и все.
И вновь повернулся к проему. Он ощутил на своем лице ласку свежего воздуха, обрадовался ей, как последнему доказательству того, что он еще жив, и бросился вниз с колокольни.
Глава 19 Один во тьме
Миденхейм. Весна, 2050
Он очнулся в давящем со всех сторон мраке. Двигаться он не мог. Руки были скрещены на груди. Ноги можно было развести в стороны дюймов на шесть, не больше.
Темнота душила. Он попытался расцепить пальцы, провел руками по груди, пошарил вокруг. Дело плохо. Он в ловушке. В голове было пусто.
Потом, точно галлюцинации, в мозгу стали вспыхивать один за другим обрывки воспоминаний. Духи, призраки, заиндевевший город, его город, захваченный нечистью, издевательский смех фон Карштайна, когда его друзья — нет-нет, у него не было друзей, его люди — погибали, а потом — падение. Промежутки были пусты. Каждое новое воспоминание уничтожало очередную частицу его человеческой сущности. Он не горевал, лишь испытывал отстраненное любопытство к своей жизни, прокручивающейся перед ним кровавыми фрагментами, из которых здесь, во тьме, постепенно складывался его портрет.
Он был Йереком Крюгером. Раньше. Кто или что он теперь, он не знал.
Только в нем возникло нечто иное — нечто совершенно чуждое тому человеку, которым он был, хотя все воспоминания и стремления Крюгера у него остались, вместе с кожей и костями мертвого мужчины.
Йерек Крюгер мертв. Он понимал это с холодной уверенностью.
В сознании всплыла насмешка фон Карштайна: Это уже есть в тебе, Волк. Зверь живет в твоей душе. Ты держишь его в клетке, но он вырывается каждый раз, когда ты вскидываешь молот. Поверь, ты будешь отличным вампиром. Ты уже вкусил крови.
Падение…
Во рту было кисло, и ему потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что это запекшаяся кровь.
Ты уже вкусил крови. Теперь он понял, что с ним случилось, что означает этот ржавый привкус. Давясь рвотой, он неистово забился в тесном пространстве гроба. Ноги беспомощно барабанили по деревянной крышке, а наваленная сверху сырая земля приглушала звук до тупого буханья. Он зарыт. Они похоронили его. В мозгу вспыхнула паника. Он не просто в ловушке, он погребен под тоннами грязи. Внезапная догадка подействовала удушающе. Существо, бывшее некогда Крюгером, завизжало от ужаса, брыкаясь и корчась в узком ящике.
С огромным трудом ему удалось прижать руки к лицу.
Его окружала всепоглощающая тьма.
Сквозь пелену страха пробивался лишь один голос: голод взывал к нему. Ему была необходима пища.
Эта мысль всколыхнула в нем отвращение и возбуждение одновременно. Он ощущал вкус крови во рту, и вкус этот ему нравился. Хотелось еще крови. Он нуждался в ней, в свежей крови.
Он должен найти способ выбраться из этой тюрьмы. Он должен поесть.
Фон Карштайн превратил его в монстра… или он всегда был монстром? Неужели вампир был прав? Неужели зверь всегда томился в его душе, только и дожидаясь, когда его освободят?
Он узнал, кто он. Истина открылась ему с ошеломляющей ясностью. Он — вампир, как фон Карштайн, породивший его.
Значит, он тоже фон Карштайн, ведь любой сын часть своего отца, часть его крови.
Йерек фон Карштайн. Он мысленно повторил это имя, как бы пробуя его на вкус. Йерек фон Карштайн.
Они заплатят за то, что сделали с ним. Все они.
Ярость пылала в нем. Раскаленный добела гнев. Всю свою жизнь он сражался с чудовищами и вот стал худшим из них. Он взревел от боли и обиды и упёрся в деревянную крышку всем, чем моп коленями, локтями, предплечьями. Тонкая древесина затрещала и расщепилась. Струйка земли просочилась в гроб, грязь посыпалась ему на грудь. Он взвыл снова и толкнул что было мочи, но крышка не желала больше уступать. Плотно спрессованная земля надежно удерживала ее на месте.
Он в ловушке. Погребен заживо… Только жить ему суждено вечно.
Вечно лежать в удушающей тьме, где невозможно пошевелиться, где ничего невозможно сделать, кроме одного — думать. Это сведет его с ума.
Но это сохранит жизни там, наверху… Мысль пришла к нему внезапно. Пока он пленник земляной гробницы, люди наверху будут в безопасности — его люди, их семьи, народ, ради которого он дрался с тварью по имени фон Карштайн.
Но их безопасность — это его гибель. Он недостаточно силен. Он уже знал это.
Металлический привкус крови дразнил язык.
Он не просто нуждался в еде — он хотел есть. Фон Карштайн превратил его в монстра.
В отчаянии он сбил костяшки пальцев о расколотое дерево до кровавого мяса и содрал ногти, царапая крышку в попытке вырваться на волю. Занозы засели в его пальцах, искромсав в лохмотья плоть и проникнув кое-где до самых костей.
А потом на него хлынула земля. Словно дождь.
Крышка подалась. В огромную трещину посредине неудержимым потоком посыпался песок, и черви, и камни, окончательно пригвоздив Йерека фон Карштайна к месту. Он открыл рот, чтобы закричать, и грязь полилась туда, наполняя его.
Он дико задергался, но тщетно. «Задыхаюсь, — в отчаянии подумал он, глотая грязь. — Не могу дышать… не могу…»
Но боли в легких не ощущалось. Никакого головокружения. Никаких рвотных позывов. Он не нуждался в воздухе. Он был мертв. Эта мысль разнесла в клочья последние остатки его здравого рассудка.
Придя в неистовство, он презрел давление земли и острые щепки гроба и принялся рыть, пробивая себе путь сквозь спрессованную почву, пока, наконец, лицо его не вырвалось на поверхность.
Он родился заново.
Родился в смерть — жестокой пародией на то, как он был рожден в жизнь. Чрево земли, его матери в этой жизни существа-нежити, вытолкнуло его.
Он открыл глаза и увидел отца, глядящего на него сверху вниз.
Йерек закашлялся, выплевывая могильных червей и черные комья.
— Почему? — выдавил он. — Почему ты это сделал?
— Потому что ты был обязан мне смертью. Потому что я потерял хорошего человека, но в тебе я нашел лучшего. Потому что я увидел твою душу. Потому что ты уже был волком. По всем этим причинам — и ни по одной из них. Потому что я этого хотел. Ты разберешься — со временем. А теперь идем, поедим. Перед тобой мир плоти и крови. Утоли свой голод, Волк.
Влад ухватил Йерека за запястье и выволок его из могилы.
Глава 20 Сумеречный хор
Альтдорф. Зима, 2051
Джон Скеллан почти забыл, что значит быть человеком.
Слишком много времени прошло с тех пор, как он в последний раз что-то чувствовал.
Вот по чему он скучал больше всего — по простому ощущению воздуха, наполняющего легкие при глубоком вдохе, по запаху свежескошешюй травы и поднимающегося в печи хлеба, по поцелуям солнечного света на лице.
Солнечный свет.
Всю свою жизнь он принимал его как должное. Солнце всходит, солнце садится. Все просто. Сейчас ему шестьдесят девять, хотя за десятки лет он не состарился ни на один день. Сорок один год Скеллан не чувствовал на своем лице солнца. Сорок один год.
Он уже не мог вспомнить, на что это похоже. Единственное, что он чувствовал теперь, — голод. Это была мрачная, отчаянная потребность, постоянно гложущая его изнутри, требующая удовлетворения аппетита, который удовлетворить нельзя. Он был не тем человеком, каким был когда-то; фундамент, на котором возникла и так долго держала его в плену жажда мщения, рассыпался со смертью Айгнера и перерождением его самого. С годами остатки всего человеческого в нем постепенно отмирали, замещались основной вампирской потребностью — потребностью в еде. Он научился наслаждаться охотой и убийством. Улыбка хищника расползлась по его лицу. Он чувствовал только одно, оно витало в воздухе.
Кровь.
Грядущие дни обещали побоище, редкое пиршество крови — старой, молодой, невинной и прокисшей от горького опыта. Альтдорф предлагал сильванской аристократии тьмы великое множество разнообразных «закусок». Злобный род фон Карштайна вел разбухшее до гигантских размеров войско нежити в последний и решительный бой, сулящий славу, — на штурм самого сердца Империи.
Альтдорф. Столица, раскинувшаяся на островах, утонувших в грязи широких низин у слияния двух рек, Рейка и Талабека.
Защита города была поистине жалкой. В отчаянии дураки-жители нарыли канав и утыкали их кольями, словно ожидая, что вампиры слепо рванутся вперед и сами наколются на заостренные деревяшки. Старинные байки натолкнули горожан на мысль изменить направление течения Рейка, чтобы получился ров с проточной водой. А в стенах города русло реки тем временем пересохло, и защитники пользовались им как удобным тротуаром. Что ж, остроумно — недаром город славился своей ученостью.
Но усилия, конечно же, были потрачены впустую. Слепо следуя отжившим представлениям, люди позволили одурачить себя. Они бездумно моллись своим бессильным богам о спасении и верили небылицам. Они повернули Рейк, потому что хотели убедить себя, что это защитит их от вампиров, что граф и его сородичи не сумеют пересечь реку с таким быстрым течением.
Забившись в сырые погреба, укрывшись за ставнями ослепших окон, альтдорфцы намеренно забыли о зомби, упырях, духах и прочих выходцах с того света, призванных под знамена фон Карштайна. Дело их было безнадежно. Матери, дрожа и прижимаясь спиной к холодным камням стен, укачивали на руках детей, прислушивались, не приближаются ли вампиры, и пытались найти в себе смелость убить собственную плоть и кровь, чтобы не отдавать ее монстрам на съедение. Эхо горестных рыданий металось в самых темных углах города. Жители понимали, что обречены.
И Скеллана это возбуждало. Война ускорила всеобщее разрушение; то, что могло развалиться, выйти из строя, рассыпаться, разлететься, заржаветь, рухнуть, делало это. Природа уже начала длительный процесс освобождения земли от пагубного воздействия людей. Первая стадия — превращение некогда величественных зданий в пыль. Плющ и вьюнок ползли по стенам, расшатывая фундаменты и кладку своими корнями, которые проникали в щели между камнями, расширяя их и ослабляя постройки.
Они закончат то, что начала природа.
И в свои последние часы человечество будет страдать.
Скеллан посмотрел на небо. Через час уже рассветет. Он чувствовал, как в сердцах защитников города растет самодовольство и успокоенность. Лучники на стенах знали, что они теперь в безопасности, — по крайней мере, на несколько часов. Фон Карштайн не начнет атаку перед самой зарей.
Но безопасность — иллюзия.
Вампир оглянулся. На илистой равнине толпились десятки тысяч безмозглых автоматов. Груды костей и гнилой плоти собрались в одну безграничную волну насилия, дожидающуюся момента, когда можно будет хлынуть на ряды защитников. Громоздкие осадные машины медленно катились на передовую. Армия фон Карштайна казалась безбрежным морем, раскинувшимся, насколько хватает глаз. Скеллан мог лишь догадываться, какое действие оказывает это войско на моральный дух наблюдавших за ним людей, ждущих нападения и испытывающих сейчас угрюмое облегчение оттого, что в их распоряжении есть еще один день жизни и они могут в последний раз перед грядущим ночным кошмаром вернуться домой, к женам и детям.
Они жестоко ошибались.
Небо оставалось черным, как в глухую полночь, и заря не брезжила на востоке.
Скеллан повернулся к стоящему рядом с ним седеющему старому Волку. Йерек фон Карштайн смотрел на первые осадные машины из спаянных тел и костей, которые неуклюже занимали свои позиции. Скеллан не слишком доверял графскому питомцу, хотя сам Влад, кажется, полагал, что Белый Волк полностью приручен. Было в нем что-то раздражающее, хотя Скеллан и не мог сказать, что именно. Конечно, двуличность и лживость вряд ли можно было назвать редкими спутниками вампирской аристократии; все они, включая Скеллана, были бандой убийц, лжецов, мошенников и воров. Тут никто никому не доверял безоглядно.
Первая гигантская катапульта встала на место. Сотни зомби фон Карштайна тянули ее за канаты. Вампиры-конвойные подстегивали неуклюжих существ, требуя большего рвения. Адская машина была истинным олицетворением преисподней. Она представляла собой немыслимый, возвышающийся над полем боя клубок переплетенных рук, ног и искаженных криком лиц. Над этой грудой кружили вороны, привлеченные неистребимым запахом смерти, присущим этим чудовищным метательным орудиям.
Рты двигались, не переставая вопить. Конструкции были живыми, по крайней мере, живыми в смерти, воскрешенными черной магией. Их крики вторили карканью стервятников.
Восемь машин заняли позиции под стенами города, еще восемь дожидались в резерве.
Солнце по-прежнему не показывалось. Спасительный рассвет не настанет.
Интересно, когда защитники сообразят, что последние часы ночи растянулись навечно?
Скеллан медленно зашагал между рядами мертвецов к белой палатке фон Карштайна, где сидел граф с воющим мечом на коленях и играл своим перстнем-печаткой, медленно крутя его на длинном тонком пальце левой руки. Фон Карштайн поднял глаза. Его и без того бледное лицо казалось еще более изнуренным от переутомления, накопившегося за годы войны. И он, несомненно, нуждался в пище. Скеллан подозвал одного из графских помощников и велел принести свежей крови, чтобы распить ее с фон Карштайном перед тем, как они предъявят городу ультиматум. Смуглый слуга торопливо кинулся выполнять приказ.
— Тебе нравится? — спросил фон Карштайн, не отрывая взгляда от меча. Клинок тихонько стонал под кончиками его пальцев.
— Страх? О да, его вкус восхитителен. Они ждут свое бесценное солнце, а оно не появляется.
— Все боятся тьмы, Скеллан. Это первобытный страх. Он сохранился с того времени, когда мы жили в пещерах и разжигали огонь, чтобы не подпускать к себе ночных чудовищ. Мы можем сидеть здесь месяц в кромешной тьме и войти потом в Альтдорф беспрепятственно, потому что страх все сделает за нас. Я уже чувствую, как страх расшатывает их. Они теснятся в темных углах, молясь, чтобы смерть обошла их стороной.
— Они ничего не знают, — сказал Скеллан.
Слуга вернулся с молоденькой девушкой. Лицо и ноги ее покрывал слой глубоко въевшейся грязи, она дрожала, не владея собой.
— Спроси ее, — бросил фон Карштайн. — Спроси, что страшнее: быть здесь сейчас с нами или сидеть взаперти во мраке, дожидаясь, когда тебя выволокут к нам. Ну, девочка, что?
— Да, — кивнул Скеллан, подошел к жертве близко-близко и дотронулся до ее мягкой щеки, по которой текли слезы. Потом он заговорил с девушкой на чистом рейкшпиле, ее родном языке: — Что? Ожидание или гибель? Что пугает тебя больше?
Девочка затрясла головой. Скеллан погрузил пятерню в ее волосы, намотал их на кулак и рванул ее голову назад.
— Я задал тебе вопрос и жду ответа.
— Ож… ож… ожидание, — пролепетала она.
— Ну вот, не так уж и трудно, — произнес Скеллан почти нежно. — А теперь давай тебя умоем, ладно? Не дело девушке ходить грязной. Что нам стоит подумать о хороших манерах? — Он махнул рукой слуге, чтобы тот подал влажную тряпицу, и осторожно вытер лицо девушки, уделив особое внимание слезинкам. Затем он развернул ее. — Ну вот, уже лучше, теперь ты пахнешь только страхом, а не грязью, — одобрительно сказал он и погрузил зубы в ее шею.
Она закричала и забилась, но он крепко держал жертву, пока силы не покинули ее; руки и ноги девушки обмякли, глаза закатились. Только тогда Скеллан оторвался, облизал губы, смакуя последний глоток теплой крови, и толкнул девушку к фон Карштайну.
— Ешь. Тебе нужны силы.
Граф осушил жертву до конца и кинул труп ближайшему упырю, чтобы тот выволок тело наружу и там спокойно, подальше от глаз хозяина, ободрал мясо с костей и насытился.
Фон Карштайн встал, убрал голодный меч в ножны и запахнул плащ. Затем он посмотрел на Скеллана и кивнул:
— Пора.
И вышел в вечную ночь. Скеллан последовал за ним.
Граф-вампир шагал вдоль строя мертвецов, не отрывая взгляда от городских стен.
Скеллан изучал своего хозяина. Он восхищался безжалостной целеустремленностью фон Карштайна в достижении его мечты: создании Царства мертвых на земле. Но граф не был совершенным монстром. Порой он бывал невыносим с его философствованием, самокопанием и меланхоличными раздумьями, совершенно неуместными в великом правителе. Слишком уж это было по-человечески, слишком близко к слабости и прочим проклятым человеческим чертам. Для Скеллана все это было игрой, и независимо от того, играл ли скот по правилам или нарушал их — он так или иначе съедал этот скот. Ему было плевать на них. Мясо — это всего лишь мясо. Привязанность фон Карштайна к людишкам холодила его нутро. И эта женщина, Изабелла, она же совершенно безумна. Впрочем, ее непредсказуемость делала ее интересной. Она инстинктивно понимала игру.
Скеллан слышал рассказы о ее привычках, о купаниях в бочках с кровью девственниц ради сохранения цветущего вида, о том, как она в экстазе осушала по тридцать-сорок девушек за ночь, о расписывании стен дворца кровью своих жертв после оргий и о том, как часом позже она жаловалась на свое одиночество в продуваемом всеми сквозняками старом замке.
Фон Карштайн остановился на каменистом холмике среди грязной пустоши и крикнул:
— Кто говорит от вашего города?
Акцент в его голосе усиливался вместе с громкостью. Он резал уши Скеллану и свидетельствовал о полном отсутствии утонченности и о бескультурье. Но таков уж был грядущий новый мир- мир правления монстров.
На укреплениях начался переполох, стражники явно не представляли, как вести себя в такой ситуации. Фон Карштайн терпеливо ждал, словно в его распоряжении было все время мира. Скеллан прекрасно понимал, что они пытаются сделать. Но скоро они сообразят, что промедление ничего им не даст. На этот раз солнце не поторопится их спасти.
Спустя несколько минут на стене появился человек в простой белой рубахе, украшенной изображением молота Зигмара. Он казался удивительно спокойным — учитывая раскинувшееся перед ним безбрежное море нежити. Рядом с ним стоял женоподобный хлыщ, даже издалека выглядевший смертельно испуганным. Скеллан улыбнулся. Старик был жрецом, но держался как воин, а жеманный дурак возле него был скорее всего Людвигом фон Хольцкругом, претендентом на имперский трон. Игнорируя его, Скеллан уставился на жреца. Он знал, кто это. Человек очень постарел за годы, прошедшие с момента их последней встречи, но все же не узнать Вильгельма фон Оствальда было трудно. Когда-то он был фанатичным охотником за ведьмами. Кажется, фанатик пришел к религии. Жаль только, это не спасет его бессмертной души.
— Я Вильгельм Третий, верховный теогонист Зигмара, говорю от имени людей Альтдорфа, — спокойно крикнул старый жрец.
— Я, Влад фон Карштайн, пришел сделать тебе честное предложение, которое настоятельно советую обдумать и принять ради блага твоего народа.
— Тогда говори.
— Солнце сегодня не взойдет, началась долгая ночь. Вот мое предложение: служи мне в жизни либо служи мне в смерти. Выбор за тобой. Если решишь встать против меня, пощады не будет.
Щеголя заметно трясло — видимо, он представил свою нежизнь в неволе, существование безмозглого зомби на побегушках у фон Карштайна. Жрец же не дрогнул.
— Это не предложение, вампир. Это смертный приговор. Я не продам своих людей в рабство.
— Да будет так, — равнодушно бросил фон Карштайн.
Он дал знак осадным машинам стрелять, и первые снаряды — пылающие черепа — понеслись к сердцу Империи.
Глава 21 Любопытство сгубило вора
Альтдорф. Зима, 2051
Одно последнее дельце, пообещал себе вор, и пора смываться.
Речь шла о транспортабельных ценностях. Феликс Манн был богатым человеком по любым меркам. Он обладал средствами и мудро вложил их в недвижимость столицы Империи: дом рядом с императорским дворцом и монументом Зигмара на Хельденплац, на границе богатых районов Оберейк и Паласт. Имущество, достойное императора, но его не погрузишь на подводу и не вывезешь в Тилею или Эсталию. Из окна своей спальни он видел огромную бронзовую статую божества-покровителя Империи и размышлял, что думает Богочеловек об участи, постигшей его город.
— Все хорошее когда-нибудь кончается, — пробормотал он себе под нос.
Эту дурную привычку — разговаривать с самим собой — он приобрел недавно.
В Рейкспорте его ждал корабль, который должен был тайно вывезти Феликса из обреченного города до того, как он падет. Это был лишь вопрос времени, и грех было не воспользоваться последней возможностью. Феликс не был жадным человеком. Он не нуждался в исключительном богатстве, роскошь не интересовала его. Воровство было для него игрой, в которой он противопоставлял свой ум уму своих жертв, а унесенные ценности были для него лишь выигранным очком.
Тысячи ног нежити, шаркающих по грязи пригородных низин, рождали дрожь в сердце старого города, трепет отвращения — это природа отстранялась от неестественного прикосновения мертвецов. Горящие черепа верещали, пролетая над высокими стенами, падали, раскалывались и выплескивали жадный огонь на бревенчатые дома, а горожан повергали в цепенящий ужас. Да, черепа демонстрировали жителям Альтдорфа всю кошмарную суть войны. Они ведь принадлежали людям, восставшим против графа-вампира. Завтра или послезавтра уже их черепа, возможно, будут разбиваться о стены имперского дворца, их мозгами будут питаться упыри фон Карштайна. Феликс считал все это дикостью и варварством.
Он медленно брел по городу, обдумывая свои дальнейшие шаги. Одно последнее дельце. Транспортабельные ценности. Он хорошо представлял себе, на что идет. Это дерзкое преступление будет жить в легендах Альтдорфа, пока существует сам город. На стенах было полно лучников, но улицы были совершенно пустынны. Конечно, не везде так: тюремная башня Амтсбецирка и замок Мундсен окружены людьми, отчаянно желающими освободить своих любимых, чтобы те бежали, или отдать жестоких убийц, отребье общества, на поживу графским упырям, как подношение, в надежде, что это спасет остальной народ. Смешно. На Соборной площади они толпились у дверей храма, умоляя горстку Рыцарей Огненного Сердца ринуться в атаку и спасти их, несмотря на подавляющее преимущество врага и невозможность добиться успеха — или, хотя бы, остаться в живых. В Оберхаузене они валялись под угольно-черными стенами храма Морра, уговаривая бога смерти защитить их души.
Южный рыбный рынок был заброшен, торговцам нечего было продавать, в первые же дни осады мародеры разгромили рыбные ряды. Кладбище в Рейкхохе являло собой сцену полного осквернения, могилы и склепы были вскрыты, а тела сожжены, чтобы трупы не могли подняться и сокрушить город изнутри.
Блуждания привели Феликса на Кайзерплац, просторную площадь позади императорского дворца. Виселицы — вот единственное, что осталось тут. Он обогнул казармы дворцовой гвардии, и ноги сами привели его к имперскому монетному двору и казначейству. Улица была пустынна, что дало Феликсу возможность основательно изучить кайзеровскую канцелярию. По этой части Альтдорфа невозможно было судить, насколько выросло население города, даже приблизительно, — дорожная стража сгоняла тысячи беженцев, прибывающих в столицу из окрестностей в беднейшие районы города, чтобы налег цивилизации остался нетронутым хотя бы там, где были деньги, чтобы оценить его.
Одно последнее дельце, пообещал он себе, и на лице его расцвела улыбка.
Вдалеке, точно собаки, лаяли люди, выкрикивая приказы и вопя, когда пылающие черепа попадали в цель и воспламеняли все вокруг. Эхо пожаров завывало на пустых улицах. Феликса не удивило, что большинство альтдорфцев попрятались по укрытиям, как крысы. Достаточно было посмотреть на пример их духовного лидера и сделать вывод — верховный теогонист исчез в недрах собора Зигмара еще три дня назад. Правда, разница между днем и ночью давно канула в прошлое. Ночь стала вечной. Феликс слышал, как дураки болтали, что фон Карштайн обладает силой, которая не дает солнцу взойти, что, естественно, было полной чушью, но идиоты верили тому, что видят, а видели они лишь черноту ночи.
Казначейство располагалось в трехъярусном доме, истинном шедевре из камня и дерева, укрепленном, как ни одно из других зданий. Оно напомнило Феликсу мастифа — припавшего к земле, целеустремленного, упрямого, несгибаемого, — короче говоря, очень сильного зверя, для укрощения которого требуется чертовская сообразительность, но от этого игра становится лишь забавнее. Иначе было бы слишком скучно.
Когда все взгляды обращены в сторону утопающих в грязи просторов, занятых вампирской ордой, патрулям уже не до обычных дозоров.
Огненный снаряд просвистел над головой, череп разбился об одну из высоких башен имперских казарм, обдав кладку брызгами пламени. Огонь попытался прицепиться к камню, но быстро сдался, однако на миг горящий череп не хуже солнца осветил Кайзерплац. Феликс застыл, пойманный этим красным сиянием, ожидая окрика, которого так и не последовало. Поразительно, как несколько дней способны расшатать укреплявшуюся годами дисциплину.
Еще несколько пылающих черепов прочертили яркие дуги в вышине, рассыпая искры и освещая ночь.
Несмотря на весь ужас происходящего, была какая-то завораживающая красота в этом огне на фоне черного неба.
Теперь было уже лишь вопросом времени, когда мертвецы взберутся на городские стены, и никакие усилия лучников и меченосцев на укреплениях не удержат их. Все в Альтдорфе знали это, но многие не хотели признавать, поэтому в отдельных районах города воцарилась анархия: народ громил магазины и лавки, унося все продовольствие, которое могло бы помочь какому-нибудь спрятавшемуся семейству протянуть еще день или два осады. Граф-вампир как будто намеренно лишал горожан всего человеческого, превращая их в крыс, в падальщиков.
Скорость, с которой так называемые цивилизованные люди приносили в жертву законы и порядок, была поразительной. Тысячи обратились за спасением к Зигмару и другим богам, но не меньше народу кинулось на путь преступлений, обеспечивая себя за счет других. Обычного добропорядочного вора вроде Феликса, для которого существовали понятия профессиональной чести и стиля, подобное падение человечества на дно деградации и отчаяния огорчало безмерно. Ему хотелось хорошенько встряхнуть людей и заставить их увидеть, что их эгоизм лишь приближает победу фон Карштайна.
Куда ни кинь взгляд, повсюду он натыкался на признаки смерти. Фон Карштайн играл людьми, как кот играет мышью, пока не настало время перекусить. Феликс слышал, как пал Миденхейм от нашествия духов и как войско Оттилии утонуло в океане зомби. Никакое волшебство не убережет Альтдорф. Города рушатся. Рушатся и империи.
Необходимо было выбраться из города до того, как стены падут и поток мертвецов запрудит узкие улицы. Привычки, привитые цивилизацией, не продержатся и нескольких часов в этом гнусном кошмаре — люди станут жертвой темной стороны собственной натуры. Феликс не был воином. Он всегда добивался своего умом и острым языком, а не мечом. Он был жуликом.
Внимание Феликса вновь переключилось на здание казначейства. Вора не интересовали деньги — слишком большую сумму невозможно было вывезти в спешке. Сейчас ему нужны были драгоценные камни, алмазы чистой воды, как ограненные, так и нешлифованные: столько, сколько влезет в карман. Их ценность неизменна в любой части света.
Сторожка пустовала, хотя обычно один только двор патрулировали пятеро зорких гвардейцев.
Феликс с беззаботным видом пересек улицу, борясь с позывом повертеть головой, чтобы изучить обстановку. Секрет был в том, чтобы выглядеть так, будто имеешь полное право находиться здесь. Он заглянул через окошко внутрь сторожки. Огонь в очаге не горел — вряд ли стража появлялась тут в последнее время. Должно быть, все ушли на стены, решил Феликс, радуясь тем выводам, к которым подводил ход его мыслей. Ведь логично, что ввиду столь явной угрозы по ту сторону стены мало кто станет смотреть на то, что происходит по эту.
Он медленно обошел конторское здание, определяя местонахождение входа и выхода.
— Есть много способов ободрать дохлую кошку, — пробормотал Феликс, огибая угол и возвращаясь на Кайзерплац.
Хороший вор всегда учитывает все имеющиеся в его распоряжении варианты, он не рассчитывает только на переднюю и заднюю двери или даже окна первого и второго этажей. Он задрал голову, прикидывая расстояние от крыши до различных точек. Кое-где придется прыгать. Люди, задумываясь о безопасности своих домов, частенько забывают о крышах. Конечно, с учетом скопления стражи на укреплениях проникновение в здание через крышу не самый безопасный путь. Он же не хочет, чтобы его заметил какой-нибудь стражник, пожелавший кинуть взгляд на свой заброшенный дом или решивший укрепить свой дух созерцанием шпилей альтдорфского собора.
Нет, тут слишком велика была вероятность провала, так что вор опустил глаза ниже, на менее заметные выступы и затемненные промежутки между казначейством и соседними домами.
А еще всегда имеется подпол, но один Зигмар знает, сколько граждан некогда славного города уподобились крысам и перебрались жить под землю, в канализацию, считая, что там они в безопасности. С глаз долой — из мыслей вон, хотя, как понимал Феликс, когда дойдет до наступления орд смерти, будет уже не важно, укрылся ты или нет.
Нет, о неприступности здания и говорить не приходится. Впрочем, это ведь не крепость. Здесь всегда полагались на живую силу как на преграду даже для самых прытких воров, о чем в ближайшие дни канцлер Имперского казначейства наверняка пожалеет.
Кроме охранников, здесь должна была иметься сигнализация. Вопрос в том, какая именно. В буквальном смысле сигнализация — это устройство, которое всего лишь зовет на помощь, но с учетом обычной для сверхбогатеев паранойи вполне можно было ожидать, что тут дерзнувшего ограбить имперскую казну ожидает смертельный исход.
К сожалению, время поджимало и не позволяло соблюсти все предосторожности, которые требуются для подобного взлома. У него, образно говоря, были связаны руки. Приходилось забраться внутрь, не задумываясь об изяществе производимой операции. Конечно, афере будет недоставать тонкости, присущей искусному вору, но эффект гарантирован, и никто не пострадает. А это важно. Грубая сила — оружие головорезов; хороший вор пользуется лишь своим умом, а мускулы оставляет дома. Сигнализация, сообразил Феликс, должна быть размещена вокруг канализационных колодцев и на первых этажах. Если бы он ставил ее, то сделал бы именно так. Теперь в городе работало очень мало домушников-верхолазов. Это искусство было давно забыто. В моду вошли грубые преступления вроде групповых нападений или карманных краж. Деятельность по приобретению доходов незаконным путем утратила мастерство. Люди не готовы были работать. Они хотели получать деньги легко и быстро.
Но только не Феликс Манн. Он принадлежал к старой школе. Он был джентльменом удачи. Ценителем преступлений. Специалистом. Он был пережитком, одним из последних истинных мошенников. Его искусство состояло в том, чтобы заставить общество поверить, что его не существует. В Миденхейме он был известен как Рейнард Коль. В Талабхейме его звали Флорианом Шнайдером. В Богенхафене он откликался на имя Арен Леер.
В Кемпербаде он был Стефаном Мейером, а в Мариенбурге — Ральфом Беккером.
В любом городе Старого Света у него было множество имен и множество богатых вдовушек, готовых есть у него с ладони, осыпающих его драгоценными побрякушками ради всего лишь нескольких минут его внимания. Он помогал им сознавать свою исключительность, напоминал им, что значит ощущать себя молодой и любимой. Он разбивал их сердца, но дарил взамен гордость, чувство самоуважения, заставлял их снова влюбляться в самих себя — и в итоге собрал кругленькую сумму. Зажиточные купцы кормили и поили его, полагая, что он их же породы. О его успехах судачили в каждом городе, а его ложь была столь неправдоподобна, что людям оставалось лишь верить ей.
На зубчатой крыше казарм рядком расселись стервятники. Их блестящие глазки нервировали его.
Нужно было подумать.
Вероятнее всего, слабым звеном, которым можно было воспользоваться, являлись второй и третий этажи. Там он должен найти проход внутрь. Должен.
Он прогулочным шагом направился на Соборную площадь, пытаясь прояснить мысли.
Это чем-то напоминало сложную катайскую головоломку, плетеную ловушку, надеваемую на пальцы, — чем больше он углублялся в проблему, тем больше сковывали его мелкие детали, с которыми приходилось сражаться, а задачка упорно отказывалась решаться. Секрет тут был в том, чтобы вытаскивать пальцы медленно и плавно. Или, другими словами, очистить сознание, думать о чем-нибудь другом.
Плохо только, что, перестав думать о деле, его мозг насквозь проникался осознанием того, что под Луговыми воротами толпится армия нежити, и инстинктивное желание бежать становилось непреодолимым. Тот факт, что верховный теогонист исчез в подземельях главного собора, нисколько не успокаивал вора. Жрец сказал прихожанам, что удаляется молиться о том, чтобы в это темное время на людей снизошли мудрость и просветление.
Но толпы продолжали собираться у дверей храма, терпеливо дожидаясь появления своего духовного отца.
Феликс был уверен, что старик покинул город, воспользовавшись запутанной системой катакомб и канализацией Альтдорфа. Без пышной официальной мантии не многие узнали бы жреца. Вполне возможно, что он спокойно добрался до Рейкспорта, сел на корабль и уплыл в любую из частей изведанного мира.
В конце концов, именно так собирался поступить и сам Феликс.
Он не ожидал, что у восьмиугольного храма все еще толпится столько народу. Сотни кающихся грешников и просто испуганных и отчаявшихся верующих сошлись к месту поклонения. Слева от вора стояли на коленях молящиеся женщины, выглядевшие так, словно только что выползли из сточной канавы.
Когда двери собора начали открываться, толпу охватила чуть ли не истерика, за которой последовал общий разочарованный вздох — на площадь вышел не верховный теогонист, а простой причетник. Дьякон был старше жреца и своей осанкой и манерами походил на книжного червя. Лицо его, однако, было простым и открытым; человеку с таким лицом невольно хочется верить. Он двигался неловко, точно каждый шаг давался ему с трудом. Гул недовольства нарастал.
Причетник махнул рукой, призывая народ к тишине.
Тихий шепоток пробежал по толпе. Священник собирался обратиться к ним. На многих лицах читалось возбуждение. Люди думали одно и то же: наверняка Зигмар заговорил! Собравшиеся замерли в ожидании. Феликс подошел ближе, ему было любопытно услышать, что скажет причетник.
Старик откашлялся.
— Вот уже три дня минуло с тех пор, как наш благословенный брат спустился в подвалы, чтобы молить о наставлении. Он отказался от воды и пищи, истинно полагая, что вера в господа нашего бога поддержит его. Сегодня утром он появился, неся слова, которые все мы жаждали услышать: милостивый Зигмар даровал нашему святому отцу мудрость. Обладая этим знанием, наши солдаты уничтожат чудовище! Он дал нам ключ к выживанию! — Причетник воздел руки в благословении.
Радостные возгласы взмыли над толпой, люди бросились обниматься друг с другом, веря, что они спасены.
Феликс усмехнулся. Да, не поддаться вдохновенной речи дьякона было трудно. Теперь он понял, почему к народу обратился не сам Вильгельм, а этот причетник. У Вильгельма был слишком острый нос и слишком узкие глаза, глядевшие слишком твердо, без снисходительности, но зато он видел то, что у дьякона не всплыло бы даже в самых дальних уголках сознания. Причетник, сообщающий людям новость о вмешательстве Зигмара, — это было гениально. Ухмылка Феликса стала еще шире. Он умел ценить ловкое жульничество. Нет, божественное вмешательство тут было ни при чем; напротив, вот пример поистине божественного надувательства. Но разве магия лучших афер не в том, чтобы заставить простолюдинов поверить в невозможное? Чем несусветнее ложь, чем меньше она похожа на правду, тем скорее верят ей простофили, особенно если подсыпать в смесь щепотку божественного. Об этом стоило поразмыслить.
Какое-то зыбкое движение в тени за спиной священника привлекло внимание Феликса.
Он не придал этому значения, но тут оно возникло снова, в десяти шагах от того места, где он заметил шевеление в первый раз: какая-то складка в тени, какой-то проблеск в стене, точно что-то промелькнуло перед ней. Он ничего бы не разглядел, если бы не всматривался специально, но теперь, когда он знал, что искать, было не так уж трудно следить за этим движением. Феликс догадывался, что это: на его глазах сходил первый слой божественного обмана. Кто-то крадучись ускользал из собора. Вор не знал наверняка, в чем тут хитрость, — возможно, подключилось волшебство?
Любопытство Феликса было задето не на шутку. Он зашагал следом, держась поближе к теням, порожденным тусклой луной. Странная световая аномалия передвигалась медленно. Вор сдерживал шаг, стараясь ступать по брусчатке как можно тише. Он знал, что поступает глупо. Это было совершенно не его дело. Пусть служители Зигмара доводят свое жульничество до конца — ему-то что? Через сорок восемь часов его тут не будет. Но Феликс был любопытен. Именно это и делало его хорошим вором. Он ничего не принимал на веру и не проглатывал ложную наживку. Здесь прокручивали какую-то аферу, и будь проклято его любопытство, но он желал знать, в чем тут фокус.
— Любопытство кошку сгубило, так, что ли? — пробормотал он с отвращением к самому себе, когда в темноте аллеи в двух кварталах от собора Зигмара из зыбкого мрака материализовалась фигура высокого худого мужчины.
Незнакомец откинул капюшон своего плаща и резко остановился. Он, несомненно, услышал Феликса. Человек повернулся и уставился прямо на вора. Феликс вздрогнул и поморщился. Их разделяло всего-то шагов пятнадцать. Феликс легкомысленно подошел слишком близко. Он так увлекся распутыванием клубка, что наскочил прямо на одного из основных игроков. Он попытался напустить на себя вид случайного прохожего, что было, конечно, бессмысленной уловкой. Они оба знали, почему он оказался здесь.
Взгляд незнакомца потряс Феликса до глубины души. Что это были за глаза! Древние, все понимающие и очень, очень холодные. Они срывали все напускное, всю шелуху лжи и проникали в самую сердцевину человеческой сущности. Эти глаза постигали его.
— Забудь о том, что когда-либо видел меня, — произнес незнакомец и зашагал в черноту бесконечной ночи.
Глава 22 Услышанные молитвы
Альтдорф. Зима, 2051
Проклиная себя за глупость, Феликс Манн вернулся в свой дом в Оберейке.
Сердце его неистово колотилось, руки дрожали. Столкновение с незнакомцем страшно потрясло его.
Он не мог отделаться от ощущения, что глаза того человека расчленили его душу. Да, именно так: чужак словно взял скальпель, всадил его в самую сущность Феликса и принялся с жестокой аккуратностью отрезать один кровавый ломоть за другим.
— Сорок восемь часов, — пообещал он себе. — Сорок восемь часов. Одно последнее дельце — и все.
Он посмотрел на небо, словно надеясь найти поддержку своему обету среди звезд, но взгляд вора наткнулся лишь на проклятую тьму. Зрелище это отнюдь не вдохновляло, хотя разумом он понимал, что эта ночь, этот бесконечный мрак неестественны. Солнце не исчезло, оно просто загорожено. Фон Карштайн не мог похитить его. Он не настолько могуществен. Оно где-то там, наверху, сияет, как ему и положено. В нескольких милях отсюда наверняка сейчас отличный ясный денек. Удивительно, как же он скучал по солнечному свету. Он чувствовал его отсутствие своей плотью и кровью. А ведь ночь была ему другом. Он жил во мраке. Темнота в этом забытом богом городе служила ему домом, но сейчас все было по-другому. Он больше не доверял тьме. Она хранила чужие тайны.
Тот человек укрылся тьмой, точно плащом, и шел по городу почти невидимый. И это пугало вора больше, чем что-либо другое. Ему не нравились вещи, которые он не мог объяснить, он понимал, что едва не ввязался в очень опасную игру. Он даже не представлял, какие в ней ставки, но знал, что умные капиталовложения делаются сейчас не в Альтдорфе. «Вовремя кто повернет, завтра снова в бой пойдет, а случись сейчас беда — уж не встанешь никогда», вот и все.
— Сорок восемь часов, — повторил он, точно зная, что никуда не отправится, пока не закончит дельце с казначейством.
За время его прогулки вампирская бомбардировка изменилась довольно жутким образом. Теперь вместе с горящими черепами на город сыпались руки и ноги — полуразложившиеся, гниющие, гангренозные, пропитанные чумой и прочими болезнями. Феликс лавировал между кусками человеческой плоти, размышляя, сколько времени потребуется, чтобы мор распространился по всему городу.
Феликс задвинул все засовы, заперся, но, даже зная, что он в безопасности, не мог спать. Целый час пролежал он в темноте, глядя в потолок и думая.
Тот мужчина не был человеком, понял Манн с почти благоговейным ужасом. Эти глаза — они выдавали его. В них не было ничего человеческого, только безжалостное коварство убийцы. Феликс закрыл лицо руками. Жрецы Зигмара вступили в сговор с врагом; вот, значит, до чего дошло, вот куда он вляпался.
— Сорок восемь часов, — произнес он снова, зная, что этих сорока восьми часов у него нет. Время — роскошь, которую он не мог себе позволить.
Он спрыгнул с кровати и принялся мерить шагами комнату. Не нравилось ему это. Совершенно не нравилось. Обстоятельства вынуждали его действовать быстрее, чем надо бы. Делать работу в спешке — значит рисковать, а рисковать — значит делать ошибки. Вопрос был даже не в возможных ошибках, а в том, сумеет ли он потом удрать.
Великого вора отличает не только мастерство, великий вор удачлив. А величайшие воры всех времен и народов овладевают своей удачей; как портовой шлюхой.
— К черту все, — буркнул Феликс Манн.
Он быстро оделся — в темное, но не в черное. Он избегал черного, поскольку даже кромешный мрак сплетается из глубоких серых, коричневых и зеленых оттенков. Нагнувшись, он спрятал два длинных прямых кинжала в потайные ножны в сапогах. Затем нащупал под матрасом холщовый сверточек размером с ладонь и вытащил его. Здесь хранились орудия его труда. Феликс развернул тряпицу, методично проверил каждую отмычку и пилочку, снова сложил матерчатый конвертик и убрал его за пояс. Во втором кулечке хранились три мотка медной проволоки, воск, жир и трут.
Вор намазал лицо маслянистым бальзамом, от которого кожа потемнела и покрылась разводами — местами коричневыми, местами оливково-зелеными, а вокруг глаз образовались черные пятна. Волосы он зачесал назад и связал тонким черным шнурком. Свои мягкие кожаные сапоги он замарал липким дегтем, а потом зачернил все обнаженные участки тела, которые смог увидеть в большом, в полный рост, зеркале. Не забыл он и запястья с кистями рук — втер мазь в кожу, забираясь глубоко под манжеты рубахи, чтобы белые пятна не выдали его даже тогда, когда он вытянет руку и ткань задерется. Ладони Феликс не тронул — вместо этого он натянул пару кожаных перчаток. Затем он сделал несколько глубоких вдохов, успокаивая дыхание.
Он был напряжен.
Слишком напряжен. Все мускулы казались неприятно тугими и твердыми.
Феликс проделал ряд расслабляющих упражнений, начиная с кончиков пальцев. Он сконцентрировался на токе своей крови, доверяя ей изгнать из тела лишнюю напряженность.
После этого он покинул дом, но не через дверь.
Он воспользовался воровским путем, пролегающим по городским крышам, пригибаясь и держась низких зданий, чтобы его не обнаружили гвардейцы на укреплениях. Он не мог рисковать, освещая себе дорогу, отчего приходилось двигаться медленнее, чем ему хотелось бы, давая глазам время привыкнуть к темноте.
Четвертый послеполуночный колокол сочно загудел над городом, и эхо пустых улиц вторило ему. Когда Феликс пробирался по крышам, тянувшимся вдоль сухого ущелья, которое пару дней назад было рекой Рейк, начал моросить дождь. Вор спустился на шиферную крышу старой каменной мельницы.
Ее огромные колеса не вертелись без воды. Мерзкая морось сделала черепицу опасной и намочила деготь на носках его сапог. Вор горячо молился, чтобы в ответственный момент они не стали скользить. Вкупе с опутывающей крыши паутиной веревок с забытым выстиранным бельем скользкий шифер являл собой источник опасности, без которого вор вполне бы мог обойтись. Внизу блеснул свет фонаря какого-то дозорного. Замерев в тени, Феликс терпеливо ждал, когда пройдет патруль. Теперь, когда он настроился на дело, неприятное ощущение, что время подгоняет его, прошло.
Он нырнул под пеньковый трос, протянутый между двух печных труб, и присел на корточки возле третьей, скрываясь от лучников на городских стенах и одновременно озирая ближайшие крыши, чтобы выбрать кратчайший путь к Имперскому казначейству.
Заколоченные окна окружающих домов существенно облегчали ему задачу. Не нужно было беспокоиться из-за любопытных взглядов, и к его услугам имелись кованые железные балкончики — на случай, если по дороге возникнет неожиданное препятствие. Феликс определился с направлением и двинулся дальше, по привычке пригибаясь, хотя в небе не было луны, которая обрисовала бы его силуэт. Боковым зрением люди иногда замечают то, что упускают, глядя в упор, так что к чему рисковать?
Феликс бежал по карнизу почти инстинктивно; он достаточно давно был вором, чтобы знать, когда можно довериться голосу своего нутра. Следующее здание было трехэтажным, но второй и третий этажи изобиловали широкими балконами. К счастью, ни один из них не был заставлен цветочными горшками и прочими потенциально шумными побрякушками. Большие окна защищали прочные деревянные ставни. Между домами был зазор футов в десять, но прыгать вору совершенно не хотелось. Феликс попятился от края и осторожно исследовал крышу, но убедился, что иных вариантов нет. Он вернулся на место и задумался.
Да, дело предстояло нелегкое.
Балкон был расположен так, что прыгать приходилось не совсем по прямой, а если ноги ударятся обо что-то, то руки запросто сорвутся с перил.
И путь вниз будет чертовски долог.
Он отступил на два шага, короткий разбег — и Феликс оторвался от крыши. На один тошнотворный миг вору показалось, что он неправильно оценил расстояние — его запястья ударились о железные завитки ограды верхнего балкона, меж тем как ноги продолжали лететь. Он едва успел ухватиться одной рукой. Пальцы заскользили вниз по железному пруту, и человек ненадежно повис высоко над улицей. Он стал болтать ногами, раскачивая тело, чтобы дотянуться до решетки и вцепиться в нее покрепче, и с трудом вскарабкался на балкон. На лбу его выступили крупные капли пота.
С балкона открывался вид на дюжину плоских крыш, одна из которых примыкала к грубо отесанной стене казарм возле Имперского казначейства. За стеной маячила горбатая тень вожделенного здания. Феликс взобрался на балконные перила и ухватился за сточный желоб, безмолвно молясь, чтобы тот выдержал его вес. Всего несколько секунд, больше не надо. Жестяная труба застонала и начала отделяться от стены, но носки сапог Феликса липли к камню, обеспечивая ему точку опоры, так что он всё-таки вскарабкался на крышу и замер, лежа на животе, вслушиваясь в ночные звуки.
Затем он перекатился на спину.
Альтдорф, очевидно, не подозревал о его прогулке. Феликс поднялся и по-кошачьи бесшумно заскользил по плоской крыше. Неожиданно его нога задела плохо закрепленную плитку черепицы, и та, пролетев сорок футов до мостовой, разбилась о камни с громоподобным звуком. Вор оцепенел, ожидая криков тревоги, но их не последовало. Благодаря неведомого покровителя ночных бродяг, Феликс полез по внешней стене казарм. Несмотря на деготь, ноги его то и дело соскальзывали, но камни были изрыты оспинами непогоды, а скрепляющий их бетон местами раскрошился, так что найти опору для рук было нетрудно.
Наконец, перед ним было Имперское казначейство во всем своем мрачном великолепии. Еще накануне внимание вора привлек один толстый пеньковый трос, протянутый вместе с другими бельевыми веревками от крыши казарм к крыше стоящего напротив казначейства. Невольно улыбаясь, Феликс подергал веревку, прикидывая, какой вес она выдержит. Трос казался надежным. Вор опустился на колени, изучая узкий промежуток между зданиями.
Безошибочное ощущение навалилось на него внезапно. За ним следят. Окаменев, Феликс окинул взглядом противоположные крыши и стены, затем медленно повернулся лицом к убегающей вдаль панораме города. Он не видел своих преследователей, но это не означало, что их нет. Вор чувствовал на себе их взгляды. А хороший вор быстро приучается доверять своим инстинктам. В данном случае они твердили ему: разворачивайся и отправляйся домой, лучше быть бедным и живым, чем отягощенным сокровищами и совсем, совсем мертвым. Всегда найдется другая работенка. Мастерство никуда не денется. Воровство было складом его ума.
— Одно последнее дельце, — пообещал он себе. — Через час все кончится.
Он проглотил комок в горле и, не слушая свой внутренний голос, говоривший ему, что идея продолжать начатое — очень плохая идея, вцепился в канат.
Трос слегка провис под его весом, но держался крепко, так что Феликс, перебирая руками, без труда перебрался на ту сторону. Но чужие глаза по-прежнему сверлили его спину.
Он знал, как пробраться внутрь. Над двором тянулся карниз, а под ним был небольшой балкон. Спустившись на него сверху, он не будет виден возможным наблюдателям из сторожки. Феликс подкрался к краю, чуть-чуть переместился, меняя позицию, и беззвучно спрыгнул на керамические плитки. Быстро изучив запор, он выбрал подходящую отмычку, и через несколько секунд замок податливо щелкнул.
Ухмыльнувшись, Феликс Манн распахнул дверь и шагнул в помещение.
Что-то ударило его в грудь, вышибив из легких воздух и сбив с ног. Он попытался подняться, но его прижало к полу. Оглушенный, ошеломленный, Феликс хотел оглядеться, но не смог повернуть голову. Когда он попытался вырваться из ловушки, пространство вокруг него вспыхнуло голубым. Нет, его держала не сеть, и не вражеские дротики обездвижили его.
Магия! Вот единственный ответ… Но практиковать магию запрещал закон. Всех колдунов выловили и уничтожили охотники за ведьмами. А охотники за ведьмами получали полномочия от… они выполняли приказы…
Мысли путались. Он попался. Он, величайший вор, какого только знала Империя.
— Дурак, дурак, дурак, — ругал он себя за глупость, — проклятый дурак. — То, что он может говорить, несмотря на чары, совершенно не успокаивало.
Утонченность магии лишь убеждала Феликса в том, что он попал в большую, большую беду. В такую беду, из которой выпутываются мертвецами — или, точнее, вообще не выпутываются. Отсутствие охранников, оказавшийся под рукой трос. Кто-то обманул обманщика. А он поддался, попался на крючок, как безмозглая рыбешка. С губ вора сорвался стон.
Теперь оставалось лишь ждать. Ждать, чтобы увидеть, в какое дерьмо он вляпался.
Вдруг до Феликса донесся скрежет цепи, пропущенной сквозь латунные ручки. Он прозвучал смертным приговором. Что ж, по крайней мере, они не заставили его ждать долго.
Ага, шаги на лестнице: две пары ног, один ступал тяжелее другого. Кто-то из поднимавшихся зашелся в надсадном кашле, и оба остановились. Еще три шага, и приступ повторился. Нехорошее, чахоточное перханье.
Мигающий желтый свет предвосхитил появление пары еще до того, как люди достигли верхней площадки. Желтушный оттенок лег на темно-зеленые обои комнаты и ряды таких же темных живописных полотен. С каждой картины смотрело мрачное непривлекательное лицо давным-давно погребенного канцлера. Хранители Имперского казначейства равнодушно взирали на затруднительное положение Феликса. Он вторгся в их дом, и правосудие уже взбиралось по узкой лестнице.
Методичные шаги и колеблющееся пятно света только усиливали его расстройство. Феликс хотел, чтобы все поскорее закончилось.
— Если собираетесь убить меня, то валяйте! — крикнул он, хотя и знал, что приближающиеся, кем бы они ни были, не убьют его.
Они не стали бы устраивать эту западню, если бы на уме у них была только его смерть; тут вполне хватило бы и пущенной в спину стрелы. Пока он скакал по крышам, у них была полная возможность прикончить его. Нет, они что-то замышляли.
И это было гораздо хуже.
Он не мог даже зажмуриться.
Миновав лестничную площадку, пара вошла в зеленую комнату. Люди оказались точно такими же непохожими друг на друга, как и их шаги. Один был высоким, тощим, с собранными в пучок волосами, с высоко выбритыми висками, второй — значительно ниже, с уверенными движениями прирожденного бойца, но в балахоне жреца.
— Феликс, Феликс, Феликс, — протянул жрец с подобием улыбки на румяном лице. Но дальше подобия дело не пошло. Восхождение по лестнице взяло свое. Человек зашелся в очередном приступе кашля. Когда жрец оторвал от губ скомканный платок, Феликс заметил на нем кровь. Спрятав платок в складках балахона, жрец все-таки улыбнулся, и от нескрываемого удовольствия, с каким он созерцал поверженного Феликса, вора пробрал ледяной озноб. Перед ним был божественный мошенник — верховный теогонист собственной персоной. — Да, Феликс, ты оказался в малоприятном положении, не так ли?
Даже если бы он и хотел, то не мог бы отвести глаз от испытующего взгляда жреца. Он чувствовал себя тушей, подвешенной на крюке мясника.
И ждал, когда упадет топор.
— Можно сказать и так, но можно также заметить, что с каждой минутой дело становится все интереснее, — произнес, наконец, Феликс, заполняя неуютную паузу. — Я имею в виду, совсем недавно я валялся тут в темноте и одиночестве, размышляя о том, как потихоньку сгнию под чавканье насыщающихся внизу вампиров, а теперь посмотрите на меня — я удостоен аудиенции самого верховного теогониста Зигмара. Не совсем этого я ожидал в сложившихся обстоятельствах.
— Ну, друг мой, отчаянные дни требуют отчаянных действий — так, кажется, говорят?
— Афера, — хмыкнул Феликс, как будто это слово объясняло все.
— Прошу прощения?
— Это все афера, разве не так?
— Не уверен, что понял тебя, — покачал головой жрец, но то, как он это сказал, выдало его. Он прекрасно знал, о чем говорит Феликс.
— Афера, мошенничество, надувательство, большой толстый обман, с помощью которого ты одурачил половину жителей этого проклятого города.
— Интересно, да? — сухо обратился жрец к своему спутнику. — Наш добрый воришка находится в такой неловкой ситуации и все же умудряется повернуть все так, что мы в этом маленьком сценарии выступаем заговорщиками. Это надо уметь. — Улыбка увяла на его губах.
Теперь Феликс видел лицо очень, очень усталого человека. Четыре дня в подвалах собора не пошли священнику на пользу, и вряд ли он спал больше нескольких часов, если вообще спал.
— Ты умираешь, не так ли? — спросил вор. Он сказал это наобум, но — чахоточный кашель, землистая кожа, красные от бессонницы глаза… Возможно, он был недалек от истины.
— Разве все мы не умираем потихоньку? — ответил жрец, и улыбка на мгновение вернулась к нему.
— Некоторые умирают быстрее остальных.
— Поистине так.
— Обманщика не обманешь, как говаривала моя старая матушка, но именно этим ты и занимаешься, а?
— Действительно, — признал жрец. — Но это не относится к ситуации, которую мы имеем на данный момент, ты согласен? — Феликс кивнул бы, если б мог. — Я полагаю, и мой друг подтвердит это, что пойманному flagrantedelicto[15]грозит достаточно суровое наказание.
— Ты же видел виселицы на площади, — сказал второй мужчина, предоставляя Феликсу возможность самому сложить два и два.
— К тому же, увы, отговорка «Я пошутил, честное слово» здесь не пройдет. Ты тут, и твои намерения очевидны. Укравший однажды — вор навсегда. Ты щеголяешь в модных нарядах и посещаешь великосветские приемы, но это не делает тебя джентльменом, Феликс. Ты вор.
— И чертовски хороший вор, — вставил Феликс.
— Ну, исключая настоящий момент, не так ли?
— Да уж, тут не поспоришь. Итак, жрец, что тебе нужно от вора? Ради этого-то все и затевалось, верно? Ты хочешь нанять меня для своей аферы.
Верховный теогонист слегка поклонился:
— Отлично, просто отлично. Теперь я вижу, почему вы пользуетесь столь высокой репутацией, repp Манн. Плата, которую я предлагаю, — официальное прощение за все совершенные тобой грехи, включая и этот, и состояние. Ты получишь столько драгоценных камней, что сможешь вести вполне обеспеченную жизнь где-нибудь вдалеке, где тебя не слишком хорошо знают. Можно сказать, тебе повезло. Вдобавок ты никогда не вернешься в Альтдорф, ясно?
— Звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой, жрец. Я уже чувствую нож у себя между лопатками. Прошу простить, но вы, религиозные типы, не из тех, кому я безоглядно доверяю. В чем подвох?
— Никакого подвоха. И к тому же от тебя не требуют ничего сложного. Мне нужно, чтобы, ты украл для меня кольцо.
— Украл кольцо? — подозрительно переспросил Феликс. — У кого?
— О, ты схватываешь суть на лету, это хорошо, хорошо. Ситуация такова: четыре дня назад я удалился в подвалы собора якобы для того, чтобы молиться о мудрости. На самом деле я ждал вполне земного знака. Сегодня утром ко мне прибыл посетитель с очень ценной информацией. Его сообщение может спасти наш любимый город от явившейся к нашему порогу твари.
— И дело в кольце?
— Кажется, да. Мне нужен этот перстень. Я мог бы воззвать к твоему духу патриотизма, но решил, что так намного практичнее. Надеюсь, ты простишь мне, что я воспользовался твоим естественным… скажем так, любопытством, а не жадностью. Жадность — отвратительное слово, ты не думаешь?
— Откуда ты узнал, что я приду через это окно?
— О, я не знал. Но все остальные пути сюда были закрыты или охранялись. Этот же казался наиболее очевидным. Отчаянные времена требуют отчаянных мер, и мои коллеги убедили меня, что находящегося под их присмотром человека — Невина? — можно «склонить» помочь нам поймать тебя. Мне оставалось лишь сидеть и ждать известия о том, что ты попался. Я обнаружил, что иногда полезно ставить себя на место окружающих тебя подонков. Поразмыслив немного, я пришел к заключению, что в общегородской панике плут вроде тебя решит взяться за дело, которое в иных условиях было бы невозможным. Я постарался найти что-нибудь исключительное, перебрал несколько «лакомых кусочков» и устроил так, чтобы некоторые из них казались вкуснее — и доступнее — других. А потом уж оставалось только позволить твоему… э-э… любопытству доделывать остальное.
— Значит, этот разговор мог состояться практически где угодно?
Жрец кивнул:
— И в аналогичных условиях.
— Да, это впечатляет, — буркнул Феликс.
— Спасибо. Итак, к делу. Мне нужно, чтобы ты украл кольцо, совершенно особое кольцо, сегодня же. Если ты согласишься, тебя освободят и обеспечат безопасный выход из города. Если же нет… Но об этом пока умолчим. Ну, мы договорились?
— Ты чего-то недоговариваешь, жрец. Слишком уж просто все звучит. И я никак не пойму, почему тебе понадобился я, ведь любой из твоих святых наемников способен слямзить для тебя кольцо.
— О, не совсем так. Видишь ли, это то самое кольцо, которое дарует вампиру фон Карштайну бессмертие. Без него он умрет, как любой из его грязной орды. Ты найдешь перстень и самого фон Карштайна в гробу в белых шатрах, которые воздвигнуты в низине перед Луговыми воротами.
— Ты спятил!
— О нет. Смотри на это, Феликс, как на свое наивысшее достижение. Никто, кроме величайшего из великих, не осмелится даже помыслить о подобном. В ближайшие часы ты заработаешь себе собственный ломтик бессмертия. Только представь: Феликс Манн, величайший вор всех времен, похитил перстень бессмертия с руки предводителя вампиров, пока он спал в своем гробу, окруженный самой большой армией в мире. Ну же, Феликс. Признайся, что ты заинтригован.
— Скорее уж напуган до смерти. Только круглый дурак способен по доброй воле забраться в это логово.
— Или мертвец, — спокойно произнес верховный теогонист.
Всего два слова — и Феликс осознал весь ужас, таящийся в угрозе жреца. Виселица на площади — это не только кара за его преступления, но и обещание воскрешения в рядах безмозглого войска графа-вампира. Будь он проклят, если согласится, но будет вдвойне проклят, если откажется. Это же чудовищно!
— Боже мой, между вами же нет никакой разницы! Вы один другого стоите. Как ты мог? Как?
— Перед лицом великого зла цель всегда оправдывает средства, — с сочувствием ответил жрец. — Прости, Феликс, такова уж реальность. Кстати, ты отправишься туда не один. Тебе будут помогать, хотя, вероятнее всего, ты об этом не будешь осведомлен. Мой посетитель в настоящий момент договаривается о том, чтобы облегчить тебе проход в стан врага. Если верить ему, в течение нескольких следующих часов фон Карштайн должен спать. Предлагаю не тратить больше времени.
Выбора у Феликса не оставалось.
Глава 23 Левая рука тьмы
Альтдорф. Зима, 2051
Феликс Манн попал в преисподнюю. Он лежал в густых зарослях по ту сторону городских стен, следя за людьми фон Карштайна, охраняющими периметр лагеря. Их чадящие факелы озаряли сцену зловещим светом, адские тени плясали вокруг. Везде валялись мертвецы, они лежали там, где упали, когда граф-вампир удалился в свой гроб; болотистая равнина была усеяла тысячами и тысячами разлагающихся тел и костей.
Верховный теогонист снабдил Феликса маленьким двуствольным арбалетом и указаниями, как добраться до одной из гостиниц возле Альтдорфа, принадлежавшей храму. Удивительно, как далеко распространилось финансовое влияние Зигмара, но в общем и целом это имело смысл — жрецам ведь нужен был какой-то потайной ход из города, чтобы при необходимости скрывать приход и уход своих. Погреба собора соединялись с подземным лабиринтом, по которому можно было бежать из города, не привлекая любопытных глаз. За городской стеной туннель тянулся еще ярдов двести и заканчивался в расселине на берегу реки, в нескольких футах от поверхности быстрого Рейка. Трещина была ловко замаскирована и отлично подходила для того, что задумал вор.
Двадцать минут он просидел там, изучая передвижение вражеских солдат, и уже вдоволь навидался такого, чему не хотелось верить.
Не все там были мертвецами и не все — чудовищами.
В ряды нежити затесалось множество обычных людей.
Обычных, нормальных людей. Мысль о том, что человек способен добровольно примкнуть к графу-вампиру, глубоко встревожила Феликса. Одно дело — сражаться против монстров и, проиграв, стать одним из них, но совсем другое — самому уравнять себя с ними. Феликс понятия не имел, сколько живых — дышащих — людей ему предстоит встретить. Те немногие, кого он увидел, с важным видом расхаживали по равнине, меся сапогами грязь. Неплохо было бы посмотреть, как сотрутся с их рож высокомерные улыбочки, когда фон Карштайн сообразит, что у него сперли его бесценное колечко. Если верховный теогонист не ошибся насчет перстня, эти предатели станут первыми, кто испытает на себе вампирский гнев.
Феликс увидел тело, свисающее с серебристой березки, — раздетое, с натянутым на голову мешком. В мешке что-то шевелилось. Вор несколько секунд, не в силах оторвать глаз, наблюдал за этим отвратительным копошением. Кто там — хорек? Крыса? Они засунули тварь в мешок, и она, должно быть, отъела у человека половину лица, — прежде чем он умер. Какая жуткая кара.
Как они не понимают, что в глазах их хозяина-извращенца им одна цена — живые они или мертвые.
На рассвете зомби сорвет мешок со своей обглоданной головы и присоединится к битве.
Феликс содрогнулся.
Четверо людей фон Карштайна стояли всего в пятнадцати футах от его убежища и разговаривали.
— Говорю же, я слышал шебуршание, Беррин.
— Да нет, это в твоей башке, парень. Мы здесь одни с мертвецами.
— Но я точно слышал! Слышал и думаю, надо сообщить об этом кому-нибудь, потому что — а вдруг важно?
— А что толку, парень? Они вежливо поблагодарят тебя, а потом посмеются меж собой до колик над тем, как ты шарахаешься от призраков. Мало радости валяться тут по канавам с ненаглядными покойницами, так что не разевай-ка ты варежку, и пусть им сообщает какой-нибудь другой болван, вот тебе мой совет.
Хороший совет, — с улыбкой подумал Феликс. — А теперь будь хорошим мальчиком и послушайся.
Он лежал не шевелясь, но руки его так и чесались выпустить стрелу, чтобы в случае чего позаботиться о том, чтобы «мальчик» ничего не поведал ни одной душе — ни живой, ни мертвой.
— А что, если один из них выбрался?
— Коли выбрался, значит, сбежал от страха и никому не опасен, верно?
— Не знаю, Беррин. То есть…
— Ты слишком много думаешь, парень, вот в чем твоя проблема. В жизни не одни лишь сплошные загадки и интриги. Мы солдаты. Мы служим, а значит, делаем то, что нам велят, и не задаем вопросов, даже если это значит, что нам приходится торчать на сыром поле чертовски далеко от дома и не чувствовать, как перед сном вокруг нас обвиваются теплые ноги наших женщин. Такова наша жизнь, парень. Ты же не хочешь, чтобы вампиры подумали, что ты испугался собственной тени, а? Они же превратят твою жизнь в ад.
Феликс вновь улыбнулся логике ветерана. То, чего не видишь, тебе не повредит, — добавил он про себя, жалея, что нельзя небрежно уронить это вслух.
Мальчишка пробормотал что-то неразборчивое и побрел прочь. Остальные отправились за ним. Феликс следил за их уходом. Пока они не скрылись из виду, он не двинулся с места. Затем вор медленно встал на четвереньки и окинул взглядом белые палатки, чтобы убедиться, что никто не наблюдает за рекой. Удовлетворившись осмотром, он пополз вдоль берега.
Он знал, что должен сделать. Это было самоубийство, но жрец ловко сыграл на его самолюбии. Не в первый раз за эту ночь он проклял свою глупость. Верховный теогонист затеял игру по крупной, но если дело выгорит… Во время унизительной прогулки к выходу из казначейства жрец говорил о том, что армия мертвецов подобна дикому зверю.
А что делают с дикими зверями? Им отрубают голову, — размышлял Феликс, и звучащий в его голове голос очень походил на голос жреца.
Он не задумывался о том, что произойдет после того, как он проникнет в шатер графа-вампира, возьмет кольцо и кинется бежать. Феликс уже примирился с тем фактом, что ему вряд ли удастся выполнить еще что-нибудь из намеченного.
В известном смысле это не имело значения.
Упали первые тяжелые капли дождя. Через пять минут небеса прохудились. Тонкая серебряная корочка луны тускло поблескивала между туч.
Вор насчитал сорок три костра, разбросанных по топкой равнине, и предположил, что у каждого греется не меньше дюжины человек. Живых человек. Значит, всего примерно пятьсот. Ему не хотелось думать об остальной армии графа вампиров.
Он выжидал, давая им время устать.
Усталые люди ошибаются чаще.
Феликс закрыл глаза и представил, как он идет среди них, перерезая глотки спящим. От этой картины сжалось сердце, но не из-за убийств, а оттого, что эти убийства были бесполезны. Живые или мертвые — они служат графу.
Живые или мертвые.
Вот уже больше часа над лагерем висела тишина, солдаты в спальных мешках лежали вокруг затухающих костров.
Феликс опустил свой арбалет в высокую траву и пристроил на деревянном прикладе колчан с запасными стрелами. Там, куда он идет, это оружие не потребуется. Он вытащил из ножен оба кинжала и провел по их лезвиям большим пальцем, проверяя остроту. Оставшись довольным, он поцеловал клинки, снова убрал их за голенища и, не отрывая глаз от ближайшего костра, пополз вперед между валяющихся тел.
Мертвецов клевали стервятники.
Вор двигался медленно, сердце бешено колотилось о ребра. Он снова прижался к земле, оглядывая круг огней. Стук в его ушах был так громок, что он удивлялся, как солдаты фон Карштайна не слышат его. Вор не шевелился. Они не подозревали о его присутствии. Одни бойцы спали, другие приглушенно переговаривались между собой. Он не мог разобрать, о чем они беседуют, но поскольку никто не вскакивал и не тыкал в его сторону пальцем, то ему было плевать, что они болтают.
Он знал, что должен сделать, хотя все его существо восставало против этого. Обнаружив рядом особенно омерзительный труп, Феликс содрал с него одежду и вымазался в тухлой крови и гнилом мясе, став похожим на одного из поганых упырей-трупоедов фон Карштайна.
Темнота оставалась его самым верным союзником. Пересекая безлюдный участок между высохшей рекой и офицерским шатром, он полагался лишь на нее. Слева кто-то заворочался в спальном мешке. Феликс застыл.
— Чего ты там делаешь? — сонно проворчал солдат.
— Отливаю, приятель, — буркнул Феликс, надеясь, что в голосе его прозвучало достаточно обиды, чтобы замаскировать накативший на него страх.
— Ну, пошевеливайся там, а то хочется немного покемарить. В следующий раз суши концы до того, как отправиться на боковую.
Он ждал. В сжатых кулаках копился пот. Он чувствовал себя таким открытым и уязвимым, что вся кожа зудела. Феликс задрал лицо, подставляя его под соблазнительные поцелуи дождя. Ему хотелось остаться тут и наслаждаться бегущими по лицу каплями, потому что он знал, что это ощущение вполне может оказаться последним приятным в его жизни.
Феликс тихонько сделал шаг. Солдаты спали.
Шатер фон Карштайна стоял в центре лагеря, окруженный палатками поменьше, но ни одна не попадала хотя бы в тень графского жилища.
Медленная ухмылка появилась на лице Феликса, когда он увидел, что вход не охраняется, а фитилек в горящем перед шатром масляном фонаре так короток, что тени от него даже не колеблются. Дождь заглушал шаги. Инстинкт велел вору быть настороже. Слишком уж все было просто. На этот раз он прислушался к себе. Мурашки покалывали кожу между лопаток. Подозрительная небрежность людей фон Карштайна, притушивших фонарь и оставивших шатер господина без охраны, наводила на мысль, что графский шатер всего лишь приманка в капкане, расставленном, чтобы выманить Феликса из темноты под их стальные челюсти.
И вдруг вор оцепенел.
Из прохода между двумя палатками выступила фигура высокого худого мужчины. Лицо его скрывал капюшон, но Феликс узнал человека по манере двигаться. Это был тот незнакомец из аллеи, который, должно быть, и сообщил жрецу о предполагаемой силе кольца.
Жрец обещал помощь. Теперь Феликс понял причину кажущейся незащищенности графского шатра. Незнакомец наверняка приложил к этому руку.
Мужчина кивнул, но ничего не сказал и растворился во тьме, недосягаемой для мерцающих фонарей.
Незнакомец передвигался грациозно, бесшумно, не тревожа даже воздуха. Это было неестественно.
Жрец и вампир — поистине странное содружество, — подумал Феликс, проскальзывая в промежуток между холщовыми стенками двух соседних палаток. Изнутри доносились приглушенные звуки беседы. По полотнищу барабанил дождь. Вор медленно направился к палатке графа, ожидая окрика, которого так и не последовало. Он оглянулся на чернеющие вдалеке шпили Альтдорфа и нырнул в шатер.
Внутри оказалось еще темнее, тут не было фонаря, и во мраке виднелись лишь смутные контуры предметов. Феликс задернул за собой полог. Мягкий, мерный шелест его дыхания наполнил тьму.
Он не мог позволить себе думать о том, что делает. Задумаешься — ничего не получится.
Вытянув руку, Феликс двинулся сквозь сумрак к гробам в дальнем конце шатра. Их было два: один, по-видимому, графа, другой — его жены.
В воздухе резко и странно пахло. В жаровне, должно быть, сжигали какое-то ароматическое дерево, и его благоухание все еще витало в палатке.
Феликс, будто собравшись молиться, опустился на колени рядом с первым гробом. Он был значительно больше другого, с узорными железными запорами. Подавив в себе приступ страха, Феликс откинул крышку гроба.
Дождь громко стучал по парусине.
Вор опустил взгляд на лицо мертвеца в гробу. В полумраке оно казалось удивительно юным. Пышные черные волосы струились по плечам вампира. Он был красив — резкие, почти орлиные черты не таили ни намека на порок, заменивший графу душу.
Руки вампира были скрещены на груди. На правой блеснул экстравагантный перстень-печатка с непомерно большим камнем в обрамлении каких-то крыльев, усыпанных самоцветами. Кольцо выглядело чересчур вызывающим. На пальце левой руки графа темнело тусклое, как будто из жести, колечко.
Феликс не решался пошевелиться.
Добрых пять минут пялился он на роскошный перстень, не удостоив железное колечко вторым взглядом, потом сунул руку в гроб и начал стаскивать перстень с холодной мертвой плоти.
Фон Карштайн не проснулся.
Феликс взвесил перстень на ладони. Он, без сомнения, стоил императорских сокровищ, но… что-то бередило разум вора. Это было бессмысленно. Наверняка жрец не помышлял о коллекционировании драгоценностей, а лучшее плутовство то, которого не замечаешь. Феликс улыбнулся и стянул простое железное колечко с другой руки графа. Перстень-печатку он положил на грудь вампира.
Неожиданно для самого себя вор обнаружил, что надевает кольцо на свой указательный палец.
— Дубина, — пробормотал он, сообразив, что не прихватил ни кошеля, ни мешочка для украденной безделушки. Если кольцо волшебное, кто знает, как оно может навредить тому, кто его носит?
Меньше всего ему хотелось внезапно окаменеть и беспомощно проваляться в палатке фон Карштайна до пробуждения графа.
Он зажал кольцо в кулаке и осторожно попятился к выходу.
Феликс, не отрываясь, смотрел на гроб, ожидая, что в любую секунду разгневанный вампир вскочит, и страх колотился о его ребра. Вот сейчас масса разлагающихся зомби накинется на человека, выскользнувшего из шатра в нескончаемую ночь. Но нет, к счастью, мертвые не восстали.
И он побежал, побежал что было духу.
Глава 24 Из мрака поднимаясь
Альтдорф. Зима, 2051
Эта ночь принадлежала призракам и духам, упырям и зомби, привидениям и прочим проклятым.
Эта ночь принадлежала мертвецам.
Пропажа кольца спустила с цепи ярость фон Карштайна. Граф-вампир стоял на болотистом лугу перед Альтдорфом, обуреваемый жарким, диким гневом. Его ярость призвала пургу, стихии пасовали перед его черным безумием.
Дождь превратился в снег, огромные хлопья сыпались с неба, но не ложились на сырую землю. Джон Скеллан и Йерек фон Карштайн стояли рядом с бушующим графом, грозившим разрушить стены Альтдорфа голыми руками. Никто и никогда не видел, чтобы граф настолько терял рассудок и контроль над собой. И зрелище это пугало по-настоящему. Фон Карштайн стоял посреди грязной равнины, вскинув руки и запрокинув голову, истерически хохоча под ударами ветра и снега. Казалось, что бешеное заклинание притягивает к нему буран.
Молнии танцевали на кончиках пальцев повелителя вампиров, прежде чем взмыть вверх, царапая небеса и пронзая черное сердце ночи голубыми зигзагами.
Грохотал гром.
Землю под их ногами колебало противоестественное оживление. Дрожь концентрическими кругами разбегалась от ступней фон Карштайна. Черпая силу в природе и во всем, что росло вокруг него, Влад фон Карштайн создавал из нее заклятие и направлял чистую энергию злости через свои пальцы — к погребенным под снегом и грязью.
— ВСТАВАЙТЕ! — кричал он. — ВСТАВАЙТЕ!
И мертвые поднимались.
Деревья вдоль реки начали чахнуть, иглы вечнозеленых елей подернулись коричневым — вытянутая из них жизнь подпитывала черную магию графа.
Мертвые, покачиваясь, вставали на нетвердые ноги, хотя землю под ними пучило и трясло от отвращения. Упыри тоскливо завывали. Духи с верещанием кружили между воскресающими трупами и улетали в ночное небо.
Ярость фон Карштайна ужасала.
Через мгновение первые мертвые пальцы пробили влажную почву. Они словно пытались ухватить жизнь, однажды уже отнятую у них.
— Вот они, — сказал Скеллан, хотя мог бы и не говорить. В голосе его явственно слышался благоговейный ужас перед силой фон Карштайна.
То, что граф-вампир сумел извлечь давно почивших мертвецов Альтдорфа из-под этого проклятого города, было немыслимо. Однако процесс этот, даже воспламененный гневом фон Карштайна, шел мучительно медленно. Кость за костью покойники выкарабкивались из своих могил, пробужденные злобным напором графского заклинания. Сначала они появлялись по одному или по двое, но затем из-под земли начали десятками вылезать все несчастные души, павшие на полях перед величайшим городом Империи. Другом был или врагом, уже не имело значения, ибо все они возрождались для войска фон Карштайна.
И не все тела были целыми.
Некоторые мертвецы поднимались по частям — руки царапали землю, туловище и голова волочились позади, ноги отсутствовали, съеденные гнилью разложения. Все больше и больше обрубков вставало по зову фон Карштайна.
Снег кружил над низиной, подхлестываемый порывами ветра, постепенно переходя в град. Тяжелые ледяные катышки бомбардировали встающих мертвецов.
Лицо графа-вампира оставалось напряженным, губы шевелились как будто сами по себе, вновь и вновь повторяя молитву боли и страданий, вытягивающую покойников из грязи.
Уже около пяти тысяч мертвецов поднялось, чтобы пополнить графскую армию прокаженных. Ожившие трупы с недоумением разглядывали стены своего некогда любимого города. Все тела находились на разных стадиях разложения — от слегка подгнившей плоти тех, кто погиб недавно, до голых пожелтевших костей древних трупов. А фон Карштайн продолжал взывать к небесам, пробуждая смерть тысячи минувших времен года, и голос его спорил с громовыми раскатами.
— Посмотрите на падение человечества! Посмотрите на смерть под вашими стенами. Мертвые поднялись. Мертвые требуют то, что принадлежало когда-то им. Оглянитесь вокруг. Узрите Царство мертвых! Узрите! Узрите! Трепещите перед его величием. Бойтесь его мощи. Падите на колени. Мертвые восстали, и живые падут!
Взгляд графа опустился, и Скеллан увидел полыхающее в глазах хозяина дикое безумие.
— Мертвые выбираются из своих могил, даже Морр не в силах удержать их! — выпалил возбужденный Йерек. — Десять тысяч сегодня, еще десять тысяч завтра? А на следующей неделе? Только представь мир, полный мертвецов и скота.
— Я знаю, — ответил Скеллан, смакую приятную мысль. — Царство мертвых. Кто сможет устоять против него?
Фон Карштайн показал пальцем на стену, и костяная осадная машина покатилась вперед. Мертвецы орали и выли, визжали и вопили и, не жалея себя, бросались на каменную твердыню шестидесяти футов высотой и двенадцати футов толщиной. Они сцеплялись друг с другом, воздвигая шевелящиеся башни, баллисты, катапульты, лестницы. А фон Карштайн вдруг спокойно застыл среди бури.
Перепуганные лучники на укреплениях осыпали нападающих бесполезными стрелами.
Скеллан следил за всем этим с немым восхищением, хотя временами пурга застилала обзор.
Защитники города метались на стенах с шестами, спихивая осадные лестницы, и поливали нападающих кипящим варом из глиняных кувшинов. Душераздирающие крики то и дело вспарывали тьму.
Скеллан воспринимал происходящее с ледяным спокойствием. Он не мешал фон Карштайну тратить энергию ярости. Гнев, мщение — это все человеческие эмоции. Наверняка ведь граф-вампир понимает это? Но в нем говорят гордость и высокомерие.
Громоздкие осадные машины ползли к стенам, меся илистую низину, словно мифические великаны, спаянные из плоти и живых костей. На адских механизмах горели огни, бросая вокруг призрачные тени. Сгрудившиеся под ними мертвецы безустанно толкали машины к цели.
Скеллан знал, что город падет. Других вариантов быть не могло.
Восставшие мертвецы обрели апокалипсическую реальность. Так, как прежде, никогда уже не будет. Костлявые руки катапульт — руки скелетов — откинулись назад и осыпали город градом пылающих черепов и гниющей плоти. Второй залп отличался от первого. Корзины катапульт загрузили огромными глыбами гранита, базальта и прочих твердых камней, вывороченных мертвыми из земли вокруг Альтдорфа.
Стрелки на стенах оцепенели от ужаса, когда с неба посыпался смертоносный каменный дождь, разрушающий стены домов и пробивающий черепичные крыши насквозь, словно они были из бумаги. Третий залп снова нес огонь. Горящие черепа со свистом рассекали воздух. На этот раз пожары стали вспыхивать как снаружи, так и внутри поврежденных зданий. Четвертый залп повторил второй.
Булыжники врезались в укрепления и перелетали через стены чудовищным, убийственным дождем.
Грохот стоял ужасающий.
Но последовавшая затем тишина ужасала вдвойне — тучи дыма и пыли рассеялись, обнажив последствия бомбардировки. Пятнадцать лучников и тридцать копейщиков погибли у башни, рухнувшей под шквалом гранитных обломков. Несколько секунд — и их изувеченные тела задергались, пытаясь поднять изломанные кости, — мертвецы отвечали на зов фон Карштайна. Защитникам города пришлось сражаться за свою жизнь с внезапно вклинившимся в их ряды противником — со своими братьями по оружию, в смерти своей повернувшими против них. Проклятие фон Карштайна было чудовищным. Оно разрушало боевой дух солдат, которые видели, как их друзья погибли и тут же поднялись вновь марионетками в руках монстра. Спасения не было. Смерть могла прийти с любой стороны, в любом обличье.
Интересно, размышлял Скеллан, о чем они думают, сбрасывая изломанные тела с укреплений, точно отходы?
А растущая гора раздробленных костей у подножия стены ворочалась — мертвецам не терпелось вступить в бой.
Первую волну кошмара стены выдержали.
Пять часов продолжался смертельный дождь из камней и огня, который расплющивал тела защитников в кровавую кашу, превращал в пыль кладку стен, снес шпили трех храмов и поджег сотни домов. Враг не знал жалости. Буран прекратился, но мороз не отступил. Санитарам приходилось выполнять вдвойне грязную работу — перевязывать раненых и сжигать погибших. Сентиментальность тут была непозволительна. Они разводили на площадях гигантские погребальные костры, стаскивали к ним убитых и швыряли их в пламя, пока те не воскресли и не напали на защитников города с тыла.
Город провонял горелым мясом.
Скеллан с наслаждением вдыхал этот запах.
Он стоял молча, наблюдая за поднимающимися над городом клубами дыма. Да, город падет, изломанный, как тела его защитников, придавленные валунами.
Осадные башни, прильнувшие к высоким стенам, покачивались, мертвецы так и сыпались с них. Альтдорфцы поливали зомби маслом и поджигали штурмующих горящими стрелами, скелеты рассыпались под ударами боевых молотов и булав. Защитники отчаянно боролись за свою жизнь.
Отчаяние придавало им сил; дрались они свирепо.
Но вот катапульты и баллисты метнули зараженные чумой части тел, и мертвецы с жуткими воплями потоком хлынули на стены, не обращая внимания на смолу и огонь, точно насмехаясь над обороной. Зомби вскарабкались на осадные машины и с них перебрались на укрепления, где их встречала альтдорфская сталь. Мечи глухо сталкивались с костями, оружие звенело об оружие; в рукопашную вступили и лучники. Люди кричали, падали и поднимались снова, обезображенные, окровавленные, расчлененные, уже во власти черной магии фон Карштайна, сетью раскинувшейся над полем боя.
Мстительная смерть опустилась на Альтдорф, и измотанные люди на стенах знали, что рассвет не принесет передышки. Солнце не взойдет, чтобы спасти их.
Они стояли насмерть, удерживая последние рубежи.
Зубчатые укрепления уже стали скользкими от пролитой крови, а подножие стены было завалено телами. Защитники продолжали сбрасывать трупы вниз, поливать их варом и поджигать стрелами и факелами, и пламя жадно пожирало мертвую плоть. Но обугленные скелеты упрямо вставали, потрясая лохмотьями оставшегося на костях прожаренного мяса.
Ад воцарился на этом клочке земли.
Один кровавый час сменял другой, а мертвые продолжали воздвигать лестницы из костей и плоти, и осадные орудия осыпали город чудовищными снарядами. Вокруг рубили, рвали, кромсали, полосовали, молотили, царапали, кусали, раздирали, умирали и горели, и это казалось бесконечным. Все больше и больше зомби выплескивалось на стены, все больше и больше мертвецов оставалось несожженными, все больше и больше трупов поднималось на подмогу нападающим. Атаки пока отражались, но с неимоверным трудом. Одно лишь численное превосходство противника над измученными альтдорфцами должно было неизбежно повергнуть город во прах. Скеллан рассудил, что защитники продержатся еще несколько часов за счет отваги, стойкости и боевого духа, но фон Карштайн не спешил выпускать своих вампиров. А ведь дай им сейчас волю, и у людей не осталось бы ни малейшего шанса.
Час за часом наполнялись агонией и воплями умирающих и мертвых.
Осадные машины горели, живые трупы, сплетенные в орудийные башни, мучительно кричали, когда пламя поглощало их. Защитники продолжали лить на врага кипящее масло. Но это было бессмысленно. Катапульты были всего лишь временными сооружениями, а день принес уже достаточно смертей, чтобы построить еще двадцать таких башен, если фон Карштайн пожелает.
Одна за другой осадные машины проседали и опрокидывались, даря обороняющимся бесценные минуты передышки перед возобновлением бешеной атаки.
Лишь один великан в белом, с огромным окровавленным топором, неколебимой твердыней стоял на укреплениях, не двигаясь с места, даже под гнетом невыносимой усталости вдохновляя защитников на продолжение борьбы. Это был верховный теогонист Зигмара, Вильгельм Третий. Жрец обладал душой воина. Сейчас он не молился — он дрался. Будучи, по меньшей мере, на два десятка лет старше любого на укреплениях, жрец стыдил молодых своей стойкостью и упорством.
— Вампиры! Ко мне! — скомандовал наконец фон Карштайн.
Он словно прочел мысли Скеллана, но, конечно же, граф не читал мыслей — нет, он был великим тактиком и читал души людей. Он знал, что оборона ослабла.
Граф показал на стены.
Скеллан по-волчьи ощерился. Йерек кивнул.
Пора.
Наконец-то прольется столько крови, чтобы удовлетворить даже его жажду.
Скеллан запрокинул голову, обратив лицо к непроглядно-черному небу, и завыл.
Остальные подхватили зловещий клич. Их черты начали искажаться, превращаясь в морды зверей, скрывающихся внутри них.
Вампиры ответили на призыв Влада фон Карштайна.
Глава 25 Павшие
Альтдорф. Зима, 2051
— Они идут снова! — крикнул кто-то.
Людей побеждали. Усталость давила на них. Проклятая тьма не желала рассеиваться. Передышка оказалась плачевно коротка. Верховный теогонист, вскинув топор, ходил по крытому проходу, ободряя солдат перед лицом безымянной смерти, карабкающейся по лестницам. Затем он прислонился к расщепленному зубцу крепостной стены, наблюдая за вновь начавшимся штурмом.
— Милостивый Зигмар… — выдохнул стрелок рядом с ним, увидев звериные морды ринувшихся вперед вампиров во главе с самим фон Карштайном.
— Храбрись, солдат. От следующих часов зависит, погибнем мы сегодня или выживем.
Лучник слабо кивнул:
— Да, мы будем биться с демонами, пока не падем, а потом… — Он замолчал, обрывая на полуслове горькую мысль.
Плечо и колени жреца горели; каждый шаг дорого стоил ему, но он не мог допустить, чтобы солдаты увидели его слабость. Вот почему он натянул поверх кольчуги белую рубаху, символ своего бога, — чтобы каждый на стене видел его и черпал силы в его стойкости, даже когда мрак раздавит их. Он старик, и он умирает. Эти два факта неоспоримы, и все же когда люди глядят на него, они видят самого Зигмара, который шагает по укреплениям, сокрушая недругов и воодушевляя сердца.
Он не имеет права подвести их.
Кровь забрызгала его белый плащ и серебряные звенья кольчуги, но кровь эта, милостью божьей, принадлежала не ему.
Жрец посмотрел на лучника. Глаза человека тонули в красных кругах усталости. Он напоминал побитую дворнягу. Кое-кто из защитников сидел, привалившись спиной к стене, кое-как восстанавливая остатки сил. Некоторые закрыли глаза и задремали, пользуясь временным затишьем. Поскольку осадные машины развалились, они считали, что в данный момент им ничто не грозит. Остальные стояли, глядя на наступающих вампиров, и выражение чистого ужаса не сошло с их лиц, даже когда они принялись готовиться к возобновлению боя.
— Посмотри на них и скажи, что ты видишь, — попросил жрец, опустив руку на плечо лучника.
— Конец света.
— Пока я живу и дышу, парень, он не наступит, нет, пока я живу и дышу. Посмотри еще раз.
Стрелок окинул взглядом шеренги вампиров и остановился на фон Карштайне.
— Он похож… на одержимого бесами.
— Уже лучше. А еще он боится. Мы сделали это, солдат. Он поднял на нас глаза — и узнал страх.
— Думаешь?
— О, я это знаю, поверь мне.
Вампиры добрались до стены и принялись карабкаться по ней, как мухи по трупу. Они стремительно поднимались по каменной кладке.
Жрец горько рассмеялся.
— Что тут забавного? — спросил стрелок. Бесстрашие жреца ужаснуло его.
— Моя глупость, — ответил старик. — Я думал, мы выиграли несколько часов. Но смерть снова тут, смерть, ставшая быстрее и ловчее, поскольку мы устали и ослабли. Что ж, будь что будет. Поднимайся, солдат, заставим их заработать наши трупы.
Жрец послал гонца предупредить резервистов, что сражение вот-вот начнется снова, и передал им приказ разбиться на три группы, которые должны быть готовы заткнуть любую образовавшуюся в стене брешь. Для него и для людей вокруг него обратной дороги отсюда не было. Жрец смирился с мыслью, что погибнет на стенах, и успокаивало его лишь то, что умрет он свободным, — этого было достаточно. Он закашлялся и сплюнул сгусток крови и слизи. Приступ встряхнул старика; он не собирался жить вечно, но умереть надо с честью. Придать своей смерти смысл.
— Смолу! — крикнул он, и последние глиняные кувшины полетели в монстров, взбирающихся на стены. Одни пронеслись мимо, другие разбились. Густой черный вар расплескался по камням, попав и на вампиров.
— Огонь!
Вниз полетели горящие стрелы, с глухим треском поджигая смолу. Вампиры дюжинами посыпались со стены, полыхая живыми факелами. Но остальные, не обращая внимания на дикие крики объятых огнем товарищей, продолжали быстро ползти наверх, точно упорные пауки.
Жрец выпрямился во весь свой немалый рост и вскинул тяжелый топор.
— Давайте-давайте, красавчики, чем скорее вы заберетесь, тем скорее мы сбросим вас в ад.
Солдаты вокруг него приготовились к отпору.
Они знали, что им предстоит, и все же ни один не поддался инстинктивному желанию бежать. Жрец гордился ими больше, чем когда-либо за тысячу дней, в тысяче разных ситуаций. Это были славные люди. Они предпочли погибнуть героями. Печаль и гордость распирали грудь старика — оттого, что он знал их, оттого, что был вместе с ними. Одно дело — разделить с кем-то свою жизнь, и совсем другое — смерть.
— ЗА ЗИГМАРА! — внезапно воскликнул он, занося над головой топор.
— ЗА АЛЬТДОРФ! — ответили ему, и все защитники на укреплениях подхватили клич:
— ЗА АЛЬТДОРФ! ЗА АЛЬТДОРФ! ЗА АЛЬТДОРФ!
Возможно, они и не были религиозными, но их слова потрясли город до основания. Древки копий и рукояти мечей застучали о камень, поддерживая ритм скандирования.
— Да поможет нам Зигмар, — произнес молодой лучник, когда первая из тварей оседлала гребень стены.
Пущенное в лицо чудовища копье сбросило его вниз. Вампир рухнул на землю, цепляясь за окровавленное оружие в том месте, где оно пробило мягкую плоть и твердую кость.
Следующего вампира он знал — этого человека жрец считал мертвым. В своей прошлой жизни Йерек Крюгер был его другом. Теперь же жрец смотрел на предводителя Белых Волков, все еще облаченного в доспехи и шкуры, с огромным молотом в руке, с мертвенно-бледным, подернутым синевой лицом, и знал, что его друга больше нет. Тварь, занявшая его место, — это хладнокровный убийца. Волк взвыл и бросился в гущу битвы, и череп первого же, кто встал на его пути, расплющился под ударом тяжелого молота. Волна вампиров перехлестывала через стену, несмотря на все усилия защитников дать отпор врагу.
Сверхъестественная скорость вампиров вкупе с их чудовищной силой делала их смертельно опасными противниками. В узких крытых проходах, где было почти невозможно замахнуться мечом, их преимущество оказывалось подавляющим. Они дрались как одержимые. На каждого зарубленного вампира приходилось по восемь, десять, двенадцать погибших солдат.
Жрец проглотил комок в горле, загоняя назад подступающий к горлу ужас.
Вот почему Зигмар избрал его. Он был в первую очередь бойцом и лишь во вторую — служителем бога. Жрец ринулся в бой. Вампирской ярости он противопоставлял спокойную отстраненность, инстинкты руководили его действиями. Поймав удар мечом на топорище, он повернул его против своего несостоявшегося убийцы и вогнал в лицо вампира, сминая хрящи носа противника и заставляя его отступить на шаг, чтобы удобней было рубануть лезвием топора по горлу врага. В этот удар жрец вложил всю свою силу. Сталь легко рассекла мертвую плоть и с хрустом врезалась в позвоночник. Полуотрубленная голова монстра качнулась назад, руки слабо задергались, пытаясь дотянуться до горла, а тело осело на землю.
Старик спихнул чудовище со стены и встретил следующую атаку.
Вокруг него умирали добрые люди, а он не мог позволить себе скорбеть по ним.
Стена обязана выстоять. Если они отступят, фон Карштайн окажется в городе. Картины неминуемой бойни мелькали в мозгу жреца даже в тот момент, когда он всадил топор в грудь очередного вампира, разрубив его от ключицы до паха. Внутренности твари вывалились на камни. Чудовище ухватилось за рукоять топора жреца и подняло к нему лицо прекрасного юноши. Жреца поразило мирное выражение этой смертельной маски, составлявшее такой резкий контраст жестокой смерти вампира. Третий враг рухнул под его топором с расколовшейся, точно перезрелая тыква, головой.
Поднырнув под несущийся на него меч, жрец развернулся и одним взмахом выпотрошил плотоядно уставившегося на него гада.
Старик перешагнул через упавшее тело и кинулся на подмогу защитникам, прогибающимся под натиском нежити.
Пылающий череп разбился у его ног, обдав жреца искрами.
Старик попятился, ожидая, когда пламя спадет.
В воздухе витал жуткий запах смерти. Мир купался в кровавой бане.
Защитники падали со стен, изломанные и окровавленные, разорванные в клочья зубами и когтями, вспоротые холодной сталью, раздавленные ударами боевых молотов, расплющенные камнями возобновивших бомбардировку катапульт.
Здесь, в конце своей жизни, на стенах Альтдорфа, старик вернулся к тому, кем он был до того, как Зигмар спас и вознес его. Он вновь стал убийцей. Круг замкнулся. Хотя не совсем: приняв имя Вильгельма Третьего, он отрекся от жестокого мужлана и пьяницы, обуреваемого приступами гнева и насилия, которого избегали друзья и близкие. Его вылепила заново воля Зигмара, его закалил огонь веры и искупления — чтобы он погиб здесь, бросив свою жизнь на алтарь защиты величайшего города человечества. Он — рукотворный молот Зигмара.
— Я не подведу тебя, — поклялся он, переступая угасающий огонь.
И увидел фон Карштайна.
Может быть, он когда-то и размышлял о природе властелина мертвых, но сейчас было не до раздумий. Фон Карштайн не человек; он — все, чего боялся жрец, он одержим демонами.
Он — машина смерти.
Разъяренный граф-вампир пробивал себе путь к жрецу.
Звуки сражения обострились, кристаллами застывая у него в ушах. Он запоминал их, все вместе и каждый в отдельности, словно они были последним, что ему суждено услышать: крики, стоны, проклятия, мольбы, звонкий лязг и тупой хруст. Еще один снаряд взорвался над его головой, и черный дым заволок все перед глазами. Жрец заставил себя шагнуть в зловонное облако. Когда дым развеялся, он увидел, что стоит на скошенной полосе горящей и обугленной плоти, среди раненых и истекающих кровью. Огонь лизал их кожу, завитки дыма тянулись от тел. Повсюду чернели лоскутья мяса. Жрец зажал нос рукой. Его тошнило от запаха паленого.
Обожженное, сочащееся кровью и гноем, потрескавшееся, неузнаваемое лицо возникло перед ним, остатки руки умоляюще потянулись за помощью.
Жрец перешагнул через павшего. Он уже ничего не мог сделать для этих людей.
Фон Карштайн уложил двух защитников — его воющий клинок отсек одному из них руку до локтя, а другому — голову.
— Я вижу тебя, жрец! — взревел он, и крик этот заглушил шум битвы.
В какофонии звуков жрец различил резкий свист, за которым последовали грохот и крики. На нижнем переходе люди бежали, прикрывая головы. Кто-то уже упал. Остальные пытались дотянуться до них, столкнуть вниз, уничтожить, пока трупы не поднялись против горожан. Повсюду полыхали маленькие пожары.
— Тогда иди ко мне! Иди, взгляни в лицо своей смерти, вампир! — рявкнул жрец, неимоверным усилием воли не дав голосу дрогнуть, и шагнул навстречу врагу.
На него брызнули осколки камня, больно жаля лицо.
Вампир отшвырнул от себя еще одного солдата.
Теперь их разделяло пятнадцать шагов, которые надо было пройти по скользкой от крови и грязи крепостной стене. Верховный теогонист вскинул топор, черпая уверенность в его обнадеживающей тяжести.
Позади него рухнул кусок кладки, а затем посыпался целый град камней — это развалилась одна из башен. Часть перехода провалилась.
Десять шагов.
Рот графа-вампира открылся, фон Карштайн заревел и бросился на жреца. Старик ждал, занеся топор, предчувствуя свирепый удар. Противник налетел на него с разбегу, отбросив назад на четыре шага, но жрец направил топорище в лицо вампира, угодив ему в щеку. Фон Карштайн взвыл от ярости и с головокружительной скоростью нанес человеку три удара подряд. Голова старика трижды содрогнулась. Граф вампиров неистовствовал.
На руки верховного теогониста брызнула кровь из его же разбитого носа. Привкус крови остался и во рту.
— Время умирать, святой человек, — ожесточенно рявкнул фон Карштайн.
Вампир провел двойную атаку, правой рукой замахнувшись мечом и ударив сжатой в кулак левой жреца в лицо. Удар был свиреп, но боли не последовало. Старик как бы окаменел. Он ничего не чувствовал. Жрец только всхрапнул, и топорище обрушилось на локоть вампира, а сам топор взлетел к виску фон Карштайна. Вампир отшатнулся, уклонившись от удара, но жрец выиграл бесценную секунду передышки.
— Для мертвеца ты слишком много болтаешь.
— Тоже можно сказать и о тебе.
Жрец перешел в наступление, бешено вращая топором. Фон Карштайн поднырнул под два удара, но два других попали в него — один пришелся в челюсть, другой — в левое плечо. Вампир провел ладонью по губам, и она стала скользкой от крови. Он ответил молниеносным выпадом, едва не выколовшим жрецу глаз. Из рассеченной левой брови старика хлынул алый поток, глазница стремительно залилась багрянцем. Полмира вокруг него расплылось — он почти потерял зрение.
— Ну и как это — быть смертным? — с издевкой осведомился фон Карштайн, хохотнул и описал мечом широкую дугу, целясь в бедро человека.
— Может, ты мне скажешь? — презрительно бросил жрец, парируя выпад вампира. — Как ты собираешься вернуться на этот раз без своего проклятого кольца?
Безумный гнев полыхнул в мертвых глазах графа. Он пренебрежительно поднял правую руку, демонстрируя старику сверкающий перстень на среднем пальце.
— Твой человек не справился с задачей, жрец.
Жрец вскинул голову навстречу первым мягким хлопьям возобновившегося снега. Жизнь, надежда — конец всему. Манн потерпел неудачу. Они обречены, все они.
Фон Карштайн нанес удар.
Верховный теогонист словно врезался лицом в каменную стену. Жало страха пронзило его насквозь, от желудка до горла, накатила тошнота, от ужаса пересохло во рту, сковало члены. Холодные снежинки целовали кожу, таяли и сбегали каплями по шее, затекая под доспехи.
Мрак сомкнулся вокруг него.
Он был старым человеком, его силы медленно иссякали с каждым нанесенным и полученным ударом, в то время как его враг был бессмертен, а кровь и смерть погубленных им людей вливали в него силы. Жрец всем своим существом понимал, что его смерть неизбежна. Они обменивались ударами, жестокими ударами. Внезапно его охватил приступ кашля. Вампир безжалостно воспользовался своим преимуществом. Его клинок взлетал снова и снова, как бы щекоча жреца, оставляя неглубокие саднящие раны. Два пореза оказались посерьезнее — на левом предплечье и на боку. Оба сильно кровоточили, но все же старик продолжал упрямо сопротивляться фон Карштайну.
Воющий клинок вновь врезался в его левый бок, вминая в плоть звенья кольчуги, и старик вздрогнул от резкой, немыслимой боли. На миг в глазах его почернело, а в сознании осталось лишь страдание. Он пошатнулся, но не упал.
— Давай, вампир. Что же ты? Где же хваленая мощь Влада фон Карштайна? Похитителя душ, короля мертвецов? — Он покачал головой. — Я старик. Я не поднимал оружия тридцать лет. Ты ничто, вампир. Ничто. Тебе конец.
Жестокий бой шел между двумя противниками, смерть вихрем вилась на укреплениях и улицах внизу. Крики ярости и боли мешались с лязгом стали и треском пожаров.
Старик умирал. Силы покидали его тело вместе с горячими красными ручейками.
— Ты дурак, жрец, как и вся твоя порода. Вы говорите о добре, о зле. — Фон Карштайн вновь пошел в наступление. Глаза его горели лютой ненавистью. — Нет ни добра, ни зла. Я переступил черту смерти, жрец. Там ничего нет. Я был там. Я убедился во лжи ваших обещаний. Мое тело умерло давным-давно, очень далеко отсюда, и все же я здесь. Живой. Существуют вещи — силы, жрец, силы, — столь далекие от вашей философии, что твоему разуму их не постигнуть, вещи столь древние, что смерть не касается их. Понимаешь, смерть их не ослабляет. Посмотри на себя, жрец, а потом посмотри на меня. Ты чувствуешь это в себе, не так ли? Ты чувствуешь, как она вползает в тебя через раны, как тянется через разъятую плоть к душе. Смерть. Она в твоих глазах.
Громадный валун врезался в бастион; пол не раскололся, но содрогнулся под ногами, и старые трещины заметно расширились.
Жрец не обратил внимания на грохот. Он даже не опустил глаз. Он смотрел только на вампира.
— Цепляйся на свою полужизнь, мразь. Живи в вечной тьме, только это ты и умеешь. Ты потерпел неудачу. Все закончится здесь. Оглянись вокруг. Альтдорф не покорился. В дыму и пыли люди уже начали исцеляться. Они продолжают жить — на то они и люди.
— Они продолжают умирать, — прорычал фон Карштайн, и воющий клинок глубоко вонзился в правую руку жреца.
Стальные кольца кольчуги лопнули, острые концы вонзились в тело.
Жрец стерпел.
С огромным усилием вскинул он свой тяжелый топор. Старик едва видел сквозь пелену боли, застившую ему глаза.
— Ты можешь сжечь и обескровить нас, фон Карштайн, но ты не раздавишь нас. Заруби меня — и на мое место встанет другой. Ты проиграл, вампир. Старик и несколько отважных мальчишек одолеют тебя.
— Вряд ли, кретин. Ты едва стоишь. Тебе конец. Это все. Но… — добавил граф вампиров как бы в раздумье, — из тебя выйдет хороший вампир, жрец. Я еще никогда не брал святош.
Жрец наклонил голову, так что стала видна пульсирующая на его шее яремная вена. Руки его крепче стиснули топорище:
— Я так и думал.
Вильгельм Третий, верховный теогонист, выпрямился во весь рост. Ему потребовалась вся сила воли, чтобы не закричать от острой боли. Голова кружилась. Ему осталось немного, и он это знал.
Фон Карштайн ударил снова: меч его отсек жрецу ухо и вонзился в плечо.
Жрец, пошатнувшись, шагнул вперед, едва держась на подгибающихся ногах. Боль была невыносимой. Зрение на миг помутилось, потом очистилось, и он с поразительной ясностью увидел, что должен сделать.
Слезы обжигали щеки.
Фон Карштайн воткнул воющий меч в левое плечо жреца и, слегка повернув, выдернул его из плоти противника. Боль ослепляла. Второй удар пришелся в грудь, между ребер, он распорол легкое. За всю свою жизнь старик не чувствовал ничего подобного. Он был мертв, он доживал взятые взаймы секунды — последний дар Зигмара. Но он знал, что должен сделать. Топор оттягивал руки. Он уронил его.
Фон Карштайн расхохотался — какой горький, насмешливый звук.
— Кажется, ты ошибся, жрец, пообещав мне, что я умру здесь. Теперь это мой город. Мой, жрец! Это ты проиграл, старый ханжа, набожный дурак. Посмотри на себя. Посмотри на себя! Ты развалина. Ты позоришь своего бога, ты знаешь это? Ты позоришь своего бога.
Жрец проглотил грызущую его боль. Он выглядел так, словно кровь вытекла из него вся, до последней капли. Не осталось ничего. Ничего. Он едва мог приподнять голову, чтобы взглянуть в лицо монстра.
Не тратя жизнь на слова, жрец закричал, и крик этот, подстегиваемый жгучей мукой, был звериным, первобытным и смертельным.
Он бросился на вампира всем телом, увлекая их обоих к бойнице.
На одно мгновение они застыли там, балансируя между крепостной стеной и пустотой. Фон Карштайн вложил всю свою невероятную силу в то, чтобы оттолкнуть жреца, но когда уже казалось, что последний отчаянный рывок старика был напрасен, нога вампира провалилась в глубокую щель в каменном полу. Вес жреца давил на него, и фон Карштайн не сумел восстановить равновесие. Он был беспомощен. Жрец крепко обнимал его, не давая поднять руки, не позволяя уцепиться за что-нибудь. Хватка старика была железной.
А жрец не видел ничего, кроме размытого черного силуэта попавшего в капкан противника.
Застонав от напряжения, старик вложил весь остаток сил в последний толчок. Вампир ничего не смог сделать. Отчаяние жреца — вот что сбросило их обоих с укреплений.
Они упали, сплетенные в смертельном объятии.
Никто из них не закричал, даже когда тела врезались в землю. Они рухнули в ближайшую мелкую канаву, не долетев до рва со стремительно бегущей водой Рейка.
В канаву, утыканную заостренными кольями.
Кол вонзился в спину фон Карштайна, вышел из груди и вошел в грудь жреца. Глаза вампира недоумевающе распахнулись — вес старика насадил его еще глубже на деревянную пику.
Оглушительный гром, пробирающий до костей, расколол мир.
Вампир задохнулся, кровь выплеснулась у него изо рта. Он пытался заговорить. Жрец не мог выдавить ни слова, но это не имело значения. Кровь сказала ему все, что он хотел знать. Теперь он мог ступить на тропу душ и отправиться к Зигмару.
— Я не подвел тебя…
Пусть никто не слышит — не важно.
Боль исчезла, сменившись благословенным облегчением.
Он уронил голову и отпустил жизнь на волю.
Первый луч солнца расколол черноту небес и упал золотым столбом на поле боя.
Они умерли вместе, накрепко скованные друг с другом, умерли на свету — вампир и святой человек.
Глава 26 Улицы пепла и надежды
Альтдорф. Зима, 2051
Города, в отличие от людей, бессмертны. Это сказал какой-то ученый. Феликс не помнил, кто именно, возможно, Райтцайгер. Не важно, все равно вор был полностью согласен с этим утверждением. Там, где сдают плоть и кровь, камни стоят крепко, а когда распадаются кирпичи и известка, бывшее великолепие всегда можно восстановить. Так расцветают города. Они сами исцеляют себя и восстают из пепла, точно феникс, блистательными. Дни сумрака сотрутся из памяти, как только красота и изящество займут место развалин.
Солнце воскресло, и Альтдорф начал долгий и болезненный процесс возрождения. Те, кто уцелел, простились с павшими, которые защищали их право на свободу; обычных людей, которые не хотели драться, которых никто не просил драться, похоронили вместе с солдатами, добровольно отдавшими свои жизни. Такова была цена возрождения. Невинная кровь.
Тяжким грузом легла она на плечи горожан.
Люди утратили простодушие. Их грубо лишили чувства безопасности, главнейшей из свобод. Они больше не верили в неприкосновенность своих домов. Это было и хорошо, и плохо. Хорошо — потому что люди стали ценить то, что имели. Плохо — потому что они узнали, что все хорошее может быть отнято у них в любой момент. Это усиливало горе города. Здания можно построить заново, укрепить. Народ выживет, но пройдет еще немало времени, прежде чем человек вновь обретет чувство уюта, защищенности, сознавая, что дверь его заперта на ночь. А некоторым так и не удастся оправиться.
Город лежал в развалинах. Не скоро еще шпили Альтдорфа взмоют к небесам в прежнем величии; под разбитыми крышами чернели угли, на месте домов зияли рваные дыры. Умелые зодчие по необходимости и по доброй воле, конечно же, залатают их, крыши и стены всего лишь камень, но эти раны выдают истинное страдание Альтдорфа. Дело было не в кирпичах и не в штукатурке, дело было в детях, которым суждено расти сиротами, в женах, на коленях рыдающих над могилами, не в силах думать о том, как жить дальше, в матерях, размышляющих, хватит ли у них любви, силы, надежды, чтобы встречать каждый наступающий день. Дело было в людях.
Феликс Манн шел по разрушенным улицам, вслушиваясь в звенящий над городом рассветный хор.
Это был его дом. Это был его народ.
И не важно, что несколько дней назад он готов был бросить этих людей на произвол судьбы. За эти дни он стал частью великого города и вскоре должен будет покинуть его, чтобы никогда не вернуться. Тяжелая потеря. Выбравшись из вампирской палатки с железным кольцом в кулаке, он впервые обрел чувство сопричастности, а теперь поворачивался ко всему этому спиной.
Он поднял взгляд на окна своего дома. Нет, туда он не мог пойти. Вот в чем была трудность. Все изменилось. Он не мог пойти домой. Вор безотчетно еще крепче стиснул кольцо фон Карштайна, вдавливая его в ладонь. Неужели эта безделица действительно поддерживала жизнь вампира?
На улицах, конечно, болтали о чуде. Святость верховного теогониста и милость Зигмара, говорили горожане, наконец-то покончили с чудовищем. Они всегда были склонны гораздо охотнее верить в нелепое, чем принимать мирское.
И это нравилось Феликсу в людях.
Чем больше ложь, тем радостнее они заключают ее в объятия. Люди уже говорили о Вильгельме Третьем с благоговением, приберегаемым обычно для святых или мучеников. Феликс был уверен, что старик наверняка заслужил это; гибель явилась как бы завершающим штрихом его деятельности. И удивительно, Феликс ни капельки не завидовал священнику. Народу Альтдорфа были нужны герои, и, магия там или нет, жрец был достоин этого звания.
Он зашагал прочь от своего дома. Он знал, куда идти: к собору Зигмара. Сегодня утром ему казалось, что все дороги ведут туда. Многолюдность улиц угнетала не меньше, чем их прежняя пустота. Даже самые маленькие переулки бурлили жизнью.
Феликс, протискиваясь между людьми, оглядывался на ходу. Всеобщее облегчение было очевидно. Вокруг разговаривали. Смеялись. Несколько дней назад мысль о том, что смех вновь зазвенит над Кайзерплац, была просто невообразимой. Но люди хохотали. Они выжили. Приспособились. И находили радость даже в мелочах.
И все же пройдет еще немало времени, прежде чем восстановится жизнь, хотя бы отдаленно напоминающая нормальную.
Действительно, пусть сам Влад и погиб, как и больше половины его проклятых вампиров, потери альтдорфцев были так тяжелы, что остатки вражеского войска отступили, не опасаясь преследования. Трудно было наблюдать за бегством неприятеля, но кидаться вдогонку в их положении было бы равносильно самоубийству. Так что герои Альтдорфа лишь высыпали на стены, освистывая спасающуюся от света нечисть.
Феликс шел медленно, совершенно не торопясь оказаться там, куда он направлялся. Он еще скажет свое тихое «прощай» — потом, после помпезного официального ритуала похорон. Сейчас его интересует практическая сторона дела. Надо получить с причетника плату, а потом отправиться на север, в Рейкспорт, и сесть на корабль. Он поразмыслил, трудно ли будет исчезнуть, и решил, что наверняка нет. Вор знал, что именно нужно соврать людям, чтобы они приняли его за кого-нибудь другого; в конце концов, он врал всю свою жизнь. Он будет скучать по городу и по своему дому, но и то и другое — всего лишь камни, которые можно воздвигнуть где угодно. Пора призадуматься о совершенно другой жизни: например, ученого. Феликс представил себя, запертого в пыльных библиотеках, стареющего в окружении еще более старых книг.
Кроме того, он все-таки вор, а в поговорке «Раз укравший — навеки вор», честно говоря, есть смысл.
Не важно, кем он назовется, — сердцем он понимал, что так и останется Феликсом Манном, вором, пускай у него и не будет возможности купаться в лучах славы благодаря величайшей работе в своей карьере. Ладно, он унесет эту тайну с собой в могилу.
За два последние дня это были вторые похороны, на которые он приходил, хотя и совсем не похожие на вчерашнюю тайную «церемонию» в стенах собора, куда он, в сущности, не был приглашен, — погребение тела фон Карштайна. Любопытство привело Феликса на крышу, откуда было хорошо видно кладбище. Могилу чудовищу вырыли в святой земле, предназначенной Вильгельму, — последнее средство защиты от воскресения твари. Верховного теогониста положат сверху.
Причетник обезглавил труп фон Карштайна, выскреб из черепа серое вещество и мягкие ткани на сожжение, а сам череп закопал в безымянной могиле — с белой розой во рту и зубчиками чеснока в глазницах.
На похоронах вампира присутствовали лишь четверо: Манн, причетник, Людвиг претендент и, наконец, Рейнард Гримм, новый капитан альтдорфской гвардии. Тело положили ничком, руки связали за спиной проволокой, коленные чашечки раздробили, а черное сердце фон Карштайна вырезали из его груди и сожгли вместе с мозгом. Он уже не вернется. Никогда.
Заровняв могилу, ее приготовили для приема тела Вильгельма. Святой отец сослужит Зигмару последнюю службу — он станет вечным стражем графа-вампира.
Феликс ожидал слез, но излияние горя на Соборной площади не могло сравниться ни с чем, что он когда-либо видел. Вдоль улиц выстроились истерически рыдающие люди. Среди всхлипываний и икоты слышались приглушенные голоса:
— Он нас спас.
— Без него мы жили бы во тьме.
— Ты должен верить… Должен… Зигмар послал его, чтобы спасти нас.
— Он всегда смотрел на тебя так, словно видел твою душу.
— Он был особенный. Такого, как он, больше нет.
— Говорю тебе, он совсем не человек — это был сам Зигмар.
— В темные времена он светил нам как маяк!
— Он был светом нашей жизни.
— Он наш спаситель.
И все это было для них в известной степени правдой. Феликса не удивили высказывания о святости верховного теогониста. Замечательное завершение величайшей аферы всех времен. Он продал чудо целому миру — и мир купил его.
Некоторые горожане завернулись в знамена Альтдорфа и стяги Зигмара, другие тихо сидели на брусчатке, плача в открытую, словно потеряли лучшего друга. Феликс протискивался между ними, прокладывая себе путь к боковым дверям собора, — не через ворота же ему идти.
На стук открыл молодой послушник, очевидно ожидавший вора, кивнул и пригласил его внутрь.
— Причетник в подземелье, беседует с… э-э… пленным. Капитан Гримм еще не вернулся с поля, он отправился обследовать палатки вампиров. Не желаете выпить, пока ждете? Погребение состоится через несколько часов. Вы, конечно, можете присутствовать в капелле.
Послушник зашагал по холодному коридору, жестом пригласив Феликса следовать за собой. Собор оказался удивительно скромным, в обстановке не чувствовалось ничего показного. Золотая отделка или бархатные занавеси, которые обычно так любят священнослужители, здесь отсутствовали. Простота, доходящая до аскетизма. Место для поклонения, без всяких ловушек материального мира. И Феликсу это понравилось. Прекрасное отражение личности верховного теогониста. Непритязательность. Близость к земле. Конечно, фасад собора, его официальный лик, был совсем иным, но здесь, в глубине, вдали от взглядов прихожан, более всего чувствовалась рука Вильгельма Третьего.
— Он был хорошим человеком, — произнес Феликс в спину послушника.
— Да. Он умел слушать. Внимательно слушать. По-настоящему внимательно.
— Я сожалею о вашей потере. И это действительно было так.
— Мы не скорбим о его уходе, мы радуемся времени, которое делили с ним.
Юноша провел Феликса в маленькое помещение, которое с большой натяжкой можно было назвать комнатой. Здесь стояли деревянный стул, столик и кувшин с водой. Феликс невольно улыбнулся: похоже, его пригласили в келью кающегося грешника.
— Ждите здесь.
И Феликс остался один. От нечего делать вор углубился в размышления.
Последние дни выдались напряженными. Он узнал о себе кое-что, что оказалось не слишком приятным.
Чуть погодя Феликс услышал шаги, и коридор осветился колеблющимся светом свечи. В дверях показался человек, длинная тень которого тянулась в глубину комнаты. Он был в официальной мантии духовенства и был, похоже, не очень доволен тем, что его оторвали от того, чем он занимался, — чем бы он ни занимался.
— Да?
Лаконичность вошедшего слегка сбила Феликса с толку. Он ожидал, что придет, ему заплатят, и он уйдет. В конце концов, бизнес есть бизнес.
— Я пришел за платой.
— О чем это ты лопочешь, парень?
— Мне обещали прощение и деньги. Я пришел за ними.
— Это какая-то шутка?
— Да нет. Меня… э-э… нанял верховный теогонист для одной работы. Свою часть сделки я выполнил и теперь хочу, чтобы вы выполнили свою.
— Не знаю ни о каких сделках. Наш благословенный брат не якшался с ворами.
— Нет, он прогуливался рука об руку с Зигмаром. Да, да, знаю, я подонок. А теперь отдай мне мои деньги, жрец, договор есть договор. Где причетник?
— Он задерживается, а тебе, полагаю, пора уходить. Что бы ни связывало тебя в твоем воображении с нашим возлюбленным святым отцом, сегодня твое присутствие здесь излишне. Прощай.
Феликс рассвирепел. Он вскочил, опрокинув стул.
— Я так не думаю, жрец! Сделка есть сделками я намерен получить плату, с твоего благословения или без него! Ты ведь знаешь, кто я, так? — Его губы скривились в мрачной пародии на улыбку.
— Я знаю, кто ты, и знаю, что ты уйдешь отсюда с пустыми руками.
Феликс схватил жреца за грудки и притиснул его к стене. Кулаки вора, скомкавшие рясу священника, ощутимо давили на его кадык. Человек задыхался, руки его вяло цеплялись за Феликса, не в силах оторвать его от себя.
— Не в моих привычках причинять вред жрецам, но в твоем случае я с удовольствием сделаю исключение. Итак, где причетник?
— В подземелье, — выдавил жрец. — С капитаном.
— Проводи меня к ним.
— Нет.
— Я сказал, проводи меня к ним. Не люблю просить дважды.
— Не могу, — взмолился жрец.
— Не вынуждай меня, приятель.
— Не могу.
И Феликс ударил его — один раз, изо всех сил, в живот. Жрец согнулся пополам от боли. Вор снова прижал его к стене.
— Я мог бы соврать, что мне не легче, чем тебе, но не стану. На самом деле мне чертовски понравилось. А теперь давай попробуем в последний раз, жрец: проводи меня к ним.
Человек упрямо вскинул голову:
— Они в подземелье с пленником, ты можешь подождать или можешь уйти. — Феликс снова поднял кулак. — Их нельзя беспокоить. Бей меня — ответ будет тот же, и не важно, сколько раз ты ударишь.
Феликс с отвращением оттолкнул жреца и направился прочь из комнаты.
— Куда ты? — крикнул ему вслед священник.
— А ты как думаешь?
Он шел по зябкому коридору, вслушиваясь, но ловя лишь эхо собственных шагов. Вход в подземелье, рассудил он, должен быть из главной часовни, если допустить, что погреба рядом со склепом или мавзолеем. Логично также было предположить, что туда можно попасть через кухню. Хотя, конечно, гарантии не было. В этих старых зданиях подземные помещения могли оказаться давно забытой темницей, куда ведет отдельная потайная лестница. На углу вор остановился — в лицо ему пахнуло ароматами муската и корицы. Послушавшись своего носа, он нашел кухню и, что гораздо важнее, лестницу, ведущую вглубь холодного каменного сердца собора.
Воздух тут был ощутимо холоднее, морозец покалывал кожу. Даже его состав как будто изменился. Это был старый воздух. Затхлый.
У подножия лестницы Феликс остановился. Где-то во тьме глухо бормотали далекие голоса. Он пошел на звук. Неожиданно коридор озарился теплым оранжевым светом.
Когда он вошел в камеру, пленника пытали. Жрец и этот капитан, Гримм, стояли над человеком, прикованным толстыми цепями к стулу в центре комнаты. Голова заключенного была опущена, так что Феликс не видел его лица, но не сомневался, что с пленным обошлись очень сурово. Его одежда потемнела от крови, волосы спутались в грязный колтун. В помещении воняло рвотой и мочой.
— Именем Зигмара, что ты тут делаешь? — выплюнул причетник, увидев Феликса.
— Я пришел за обещанными мне деньгами, а потом уйду своим путем.
— Убирайся прочь, дурак!
Пленник приподнял голову. Лицо его было лилово-багровым, окровавленным и распухшим от побоев. Феликс уставился на несчастного, в котором едва угадывался человек. Откровенная жестокость наказания потрясла Феликса. Взгляд его заметался по тесной камере, волей-неволей падая на инструменты пытки: щипцы, клещи, жаровню с тлеющими углями. Гримм поднес раскаленный докрасна прут к горлу пленника, и кожа пытаемого с шипением почернела еще до того, как жгучий поцелуй железа коснулся плоти. Человек дернулся и забился в цепях.
Феликс попятился из камеры. Как же это неправильно. Он знал, что война доводит людей до крайностей, но это крайности, вызванные необходимостью, а не подобные необоснованные проявления зла. А пытки пленного были неоспоримым злом.
Вопли заключенного выплеснулись в коридор.
Причетник вышел следом за вором, утирая со лба пот. Он явно устал.
— Это зрелище не предназначалось для твоих глаз, — сказал он, закрывая свои.
Пленный закричал снова. Когда же веки старика поднялись, Феликса поразила глубокая печаль в глазах причетника
— Я заключил сделку с верховным теогонистом, я оказал ему услугу — э-э… раздобыл некую драгоценность, которую он просил. Взамен мне были обещаны прощение и солидная сумма денег, достаточная, чтобы начать новую жизнь подальше отсюда. Дайте мне то, что мне причитается.
— Невозможно, — отрезал причетник.
— Настоятельно прошу тебя передумать. Есть у меня такое чувство, что кто-нибудь другой щедро заплатит за эту безделушку, а если она попадет не в те руки, то наверняка принесет всем массу неприятностей. Оно того стоит?
— Ты угрожаешь мне, вор?
— Вовсе нет, угрозы бесполезны. Я получу свое, жрец. Твой храм у меня в долгу. Сделка есть сделка.
— Так говоришь ты, но я не вижу никаких свидетельств подобного договора. Есть у тебя заверенный контракт? Или какие-либо наглядные доказательства твоих слов? Нет, полагаю, их у тебя нет. Так что, вор, по моему мнению, ты еще и лжец. Ты тратишь мое время.
— Если бы не я, ты был бы трупом!
Жрец рассмеялся:
— Думаю, нет, вор. Мы все живы милостью Зигмара и его священного молота, Вильгельма Третьего. А теперь уходи, пока мое терпение не иссякло.
Феликс с отвращением развернулся, оставляя парочку пытать пленника. Ему хотелось оказаться сейчас как можно дальше от этого забытого богом места. Будь он проклят, если не возьмет своей платы. Он не нуждается в их разрешении, сделка есть сделка. Их сундуки легко распахнутся для него. Перепрыгивая через несколько ступенек разом, он взбежал вверх по лестнице, огляделся, отдуваясь, по сторонам, и нырнул в узкий коридор, ведущий в главный неф храма, огромный сводчатый купол которого подавлял своим величием, роскошными фресками и золоченым декором. Мраморные статуи Богочеловека охраняли святая святых, равнодушные к приходу и уходу избранных сынов Зигмара. Возле деревянных скамеек стояли, благоговейно преклонив колени, молящиеся. Феликс шел мимо них, вертя головой влево и вправо в поисках чего-нибудь ценного.
И ничего не находил. Выставленное напоказ богатство заключалось в предметах искусства, скульптурах, убранстве храма. Разочарованный вор перевернул скамью и опрокинул один из громоздких многорожковых канделябров. Свечи раскатились по каменному полу и потухли. Феликс вылетел из храма, захлопнув за собой громадную дубовую дверь.
Небо уже подернулось темным румянцем сумерек. Бродя по дому Зигмара, вор совершенно потерял счет времени.
Три послушника суетились в церковном дворе возле костра, похожего на погребальный. Только тела не было; монахи подкармливали огонь клочками бумаги — страницами, которые они по одной выдирали из старых томов, разбросанных у их ног.
Пламя искрило и шипело, облизывая листы, которые вспыхивали голубым в миг жертвоприношения, а потом и сами превращались в жадный красный огонь.
Торопясь убраться отсюда, Феликс пинком отбросил с дороги какую-то книгу. Она отлетела в сторону и открылась на неразборчивых черных каракулях. Взгляд вора сразу остановился на ломких страницах, которые, несомненно, не являлись бумагой. Феликс был образованным человеком. Он умел читать и писать, но тут даже беглого взгляда на текст хватило, чтобы понять, что этот язык был ему абсолютно незнаком. Интуитивно он догадался, что это колдовская книга.
Он все-таки получит свою плату.
Какие бы секреты ни скрывали эти рукописи, они наверняка опасны — недаром же служители Зигмара их сжигают. А значит, за эти секреты кто-нибудь может отвалить кучу денег.
Не раздумывая, Феликс подхватил с земли книгу и побежал.
Глава 27 Не будем мы тихо идти в бескрайней зимней ночи
Лес Драквальд. Зима, 2051
Они затерялись в черном сердце старого леса. Они — последние. Как трудно в это поверить.
Пару дней назад они были частью самой грозной армии, какую только видел мир.
Неодолимые! Бессмертные! Воины Крови!
А теперь? Несколько бродяг, избитых, бежавших с поля боя, вынужденных спасаться, цепляться за клочки своего уничтоженного мира. Род фон Карштайна практически угас, немногие оставшиеся были лишь бледными тенями павших великих вампиров. Они принадлежали к третьему, к четвертому, даже к пятому поколению. Куда им до своих предков. Они не обладали ужасающей мощью погибших. Они были тенями, и они были слабы.
Царство мертвецов рассыпалось в пыль, не успев образоваться. Ужасы армии фон Карштайна, скелеты и зомби, опустошавшие край, со смертью графа медленно осели обратно в грязь, ибо колдовские чары Нагаша уже не скрепляли их члены, и земля, перед крепостной стеной Альтдорфа превратилась в один безбрежный сад костей.
Йерек фон Карштайн, спотыкаясь, брел по прелой листве, машинально отводя от себя хлесткие и колючие сухие ветки, хотя изнеможение сковывало его конечности и мутило разум. Остатки вампирского войска слепо следовали за ним, хотя он, похоже, окончательно заблудился — как в прямом, так и в переносном смысле.
Ничто не мешало проходу мертвых.
На голом суку восседал одинокий ворон и с жалостью наблюдал за процессией. Птицы из замка, предвестники беды, сопровождали их от самого Дракенхофа, питаясь отбросами и падалью, которые оставляла за собой армия. Они мародерствовали на кровавых полях под Альтдорфом, с карканьем расклевывая разлагающуюся плоть павших. Но полетел за побежденными лишь этот ворон, остальные предпочли не отрываться от обильной пищи. Он все время присутствовал где-то на периферии поля зрения Йерека, черные крылья расплывались, когда он пытался сфокусировать на них взгляд. С тех пор как они вошли в Драквальд, он замечал ворона четырежды.
Волк не знал, они ли следуют за птицей или она преследует их.
Какая разница.
Они все были мертвы.
Теперь было лишь вопросом времени, когда люди решатся покинуть безопасность своих стен и отправятся довершать то, что начали. Остались дни, в лучшем случае — неделя или две до того, как враг оправится и соберет свои силы, а потом одна могучая чистка сотрет род вампиров с лица земли.
В некотором смысле это будет облегчением — концом всему.
Йерек обнаружил, что ему все трудней и трудней вспомнить, кто он такой. Порой, вот как сейчас, его огорчало, что его личность ускользнула, что ее заменила чудовищная тварь, порождение фон Карштайна, хотя эти моменты были мимолетны, немногочисленны и редки. Секундная боль — и только. Час за часом он терял себя. Встретившись с фон Карштайном на колокольне, он думал, что все закончится в один миг, что его душа смертного будет стерта, и даже не допускал возможности того, что еще сумеет вспомнить, каково это — быть Йереком Крюгером. Мучения раздирали его на части. Он нуждался в пище, которая противоречила всему, чем он был, но олицетворяла все, чем он стал. Йерек ненавидел себя и того монстра, которого сделал из него фон Карштайн.
Вот он кто: Йерек фон Карштайн. Крюгер мертв, от него не осталось ничего, кроме обрывков смутных воспоминаний.
Раньше Йерек все время чувствовал в себе присутствие чего-то темного, отголосок, связывающий Волка с его родителем. И это присутствие успокаивало, дарило ощущение, что они с фон Карштайном — семья, пусть и совершенно ненормальная, но семья. А теперь ничего не осталось. Вампиры проиграли и потому стали пустыми созданиями. Связующую нить жестоко разорвали, и они внезапно осиротели. Они все чувствовали боль потери. Пустота поглотила их всех. Они потеряли отца и без него вдруг стали ничем. Непостижимо. За каких-нибудь два часа Царство мертвецов развалилось. Влад пал — человеческий сброд, чернь, мелкая шушера обратили его в прах.
— Нам надо поесть, — проскулил Питер, нюхая воздух в поисках какого-нибудь следа человеческого духа. Он опустился почти до животного состояния. Горе выявило его истинную природу. Человек оказался лаской, опасным существом, которому не стоит доверять, несмотря на его невинную внешность. — Нам нужна кровь, и я чую скот.
Остальные столпились вокруг него; на их лицах явственно читалась жгучая потребность в пище.
— Тогда отправляйтесь на охоту, — ответил Йерек. — В лесах полно хижин звероловов и крохотных поселений. Вы все, идите, охотьтесь, ешьте. Делайте, что вам нужно. Оставьте меня в покое.
Ни один не сдвинулся с места.
— Вы слышали.
Йерек повернулся спиной к голодным лицам. Их умоляющее выражение внушало ему отвращение. Он вскинул свой молот, ощутив трепет в кончиках пальцев, когда они коснулись оружия. Этот трепет звенел в его крови.
Но никто из вампиров не пошел за Питером.
Им нужно его руководство, догадался Йерек, потому что он — единственный настоящий воин среди них, напыщенных жестоких извращенцев и изуверов. Он и врага понимал лучше, чем любой из них, потому что был лидером и тех и других. Вампиры — это крысы, ласки, хорьки, горностаи — животные, привыкшие подкрадываться, прятаться, нападать из темноты, стремительно бить и удирать. А он был Белым Волком, бесстрашным, могучим, величественным зверем. Они отчаянно хватались за двойную иллюзию силы и власти, пытаясь завернуться в показную шелуху, натянуть на себя предлагаемые этой иллюзией внешние атрибуты. Алчность гнала мертвую кровь по их венам. Жажда власти и жажда крови были двумя смежными гранями мира вампиров. Пусть Йерек фон Карштайн и потомок Влада, до своего рождения в Царстве мертвецов он родился и вырос в мире страха и насилия. Он был воспитан как воин и стал рыцарем, но лучше всего владел искусством выживания. Волк знал: их кротость будет недолгой.
Чуть только они окажутся в безопасности, неминуемо начнутся убийства. Они все лжецы, мошенники, воры, головорезы, все до одного. В их мертвых сердцах нет чести. Они боятся силы. Они уважают безжалостность. Они жаждут всего, чего им недостает. Некоторые наверняка уже планируют его низвержение просто потому, что он потомок Влада и по праву крови имеет больше оснований быть лидером, чем они.
— Идите!
Они разбежались, на ходу освобождая своих зверей.
Йерек остался один. Он присел на старый трухлявый пень. Волк слышал, как вампиры продираются сквозь заросли, слышал их визг и вой. Они были животными.
— Надо было заставить ее вернуться с нами.
Йерек обернулся и увидел Эммануэль, жену Питера. Она приблизилась совершенно беззвучно. С ее подбородка капала кровь. Фарфоровая кожа женщины в полумраке казалась почти прозрачной, а глаза, напротив, были как кремень.
— Это было невозможно. Изабелла потеряла любимого. В своем безумии она верила, что, оставаясь там, где он погиб, она сохранит о нем живую и чистую память, а если вернется в замок без него, то воспоминания поблекнут и, в конце концов, он перестанет быть тем, кого она любила.
— И ты оставил ее там умирать.
— Я пожалел ее.
— Жалость для псов.
— А что я, по-твоему, должен был сделать? Насильно потащить ее, сопротивляющуюся и орущую, в Дракенхоф?
— Если бы потребовалось, то да. Она одна из нас, а мы не кидаем своих на расправу скоту. Мы в долгу перед ней. Мы в долгу перед Владом.
— Мы ни перед кем не в долгу! — ожесточенно бросил Йерек. Собственная ярость удивила его, но он быстро справился со злостью. — Мы не просили порождать нас, они выбрали нас, а не мы их. Теперь мы начнем бороться за свою жизнь, потому что за нами идут люди, твердо намеренные истребить нас как паразитов.
— Люди, — презрительно фыркнула Эммануэль.
— Да, люди. Нравится тебе это или нет, скот близок к тому, чтобы уничтожить нас.
Вдалеке закричала женщина, но вопли ее быстро оборвались.
Эммануэль холодно улыбнулась.
— Слышал? Вот как мы расправляемся с людьми.
— Знаю, — ответил он, боясь самого себя, боясь того, чем он стал, боясь собственного будущего. — Знаю.
Глава 28 Преследование
Альтдорф. Зима, 2051
На бегу Феликс Манн крепко прижимал книгу к груди.
Согнутая в локте свободная рука равномерно работала, словно рычаг насоса; приоткрытый рот шумно втягивал воздух и отдувался. Корешок книги упирался в подбородок. Сердце колотилось в груди.
Он свернул за угол и оказался в одном из сомнительных районов города. Две собаки грызлись из-за кости с ошметками мяса. Вор обогнул зарычавших псов и едва не споткнулся о человеческую ногу, еще не оторвавшуюся от берцовой, кости, из-за которой и дрались дворняги.
Два послушника Зигмара бросились в погоню, а третий поднял тревогу. Крики: «Стой! Держи вора!» ударили ему в спину, но не заставили сбавить ход. Люди оборачивались на вопли, но он проносился мимо них — и вот, кажется, оторвался.
Феликс бежал по узким перенаселенным улочкам, петляя между выстиранных простыней, развешенных так низко, что покачиваемое ветром белье едва не подметало мостовую.
Небо потемнело, облака затянули то немногое, что осталось от солнца. Ночь впервые с тех пор, как она казалась вечной, снова была его другом. Она обещала густую тень — места, где можно укрыться. Пришло его время.
Люди глазели на него. Они запомнят, куда он побежал. Запыхавшийся вор остановился, прижался спиной к стене и прислушался к звукам преследования.
Он начал понимать, что натворил.
Это не просто книга. Феликс чувствовал это всем телом. Эта вещь была отвратительна. Порочна. Кожа, соприкасавшаяся с кожей обложки, зудела. Ему не хотелось держать ее при себе дольше, чем было необходимо. Идея казалась хорошей: взять плату, заставив приспешников Зигмара сдержать слово старика, но, как и со множеством других хороших идей, все оказалось совсем не просто. Феликс оторвал лоскут от сохнущей на веревке рубахи, завернул в него книгу и сунул ее под мышку. Тряпка не защитила его от дурного излучения книги, но, по крайней мере, исчезло ощущение мертвой кожи.
Он отдернул очередную простыню и оторвался от стены. Позади послышался топот, но, когда он обернулся, там никого не было. Феликс быстро зашагал по аллее. Он не знал, куда идти. Не к обычным же скупщикам краденого. Несмотря на то, что кольцо выглядело дешевой безделушкой, оно таковой не являлось. Оно, как и книга, обладало силой — в этом вор не сомневался. Надо найти особого продавца, но кто в Старом Свете готов к торговле черной магией? А она здесь, безусловно, присутствует. Недаром же служители Зигмара рвали книги, страница за страницей, и скармливали их костру. Даже огонь не был нормальным — грязь проклятых листов делала его голубым. Не так уж сложно сложить два и два: фон Карштайн оживил армию мертвецов, вытащив их из могил. Так не скрывают ли эти колдовские страницы мрачную тайну воскресения?
Феликс содрогнулся и бросил испуганный взгляд через плечо.
Как бы ни хотелось думать иначе, оживление мертвецов не находилось за гранью реального. Война, затеянная графом-вампиром, доказала это. Если книга, которую он украл, содержит нечто близкое по мощи черной магии фон Карштайна, значит, она смертельно опасна, и не только для вора.
Нужно подумать. Хотелось, конечно, поскорее избавиться от нее, получить плату и покинуть Альтдорф. Можно было попробовать обратиться к Альбрехту в Рейкспорте или к Мюллеру в Амтсбецирке, хотя это означало, что придется шагать по западному берегу Рейка до Императорского моста, а потом перебираться еще и через Трехпошлинный. По дороге вора подстерегает много опасностей вроде патрулей, которые может выставить правительство вместе с духовенством и влиятельной знатью, и, естественно, есть еще Шульдтурм, долговая тюрьма. Тюрьмы охраняются. А сигнал тревоги — это совсем не то, что жалкие крики пары жрецов «Держи вора!»
Нет, Мюллер отпадает; слишком уж тут вероятен нежелательный исход. Оставался Альбрехт. Говорят, у него есть вкус к эксцентричному. Возможно, он знает кого-то, кто заинтересуется книгой и кольцом. Какого-нибудь коллекционера. Любителя антиквариата или ученого, обожающего загадки. Чего-то эти штуки да стоят. Черт, если его опасения насчет книги оправданны хотя бы наполовину, она одна уже бесценна.
Он задержался на перекрестке, посмотрел налево, где старая служанка, стоя на коленях, скребла крыльцо многоквартирного дома, и направо, где дети играли посреди мостовой в догонялки. Вор кивнул женщине, поднявшей на него глаза, и поспешно пересек улицу.
Конечно, Феликс вполне мог вынести оба предмета из города и продать их уцелевшим вампирам. Они-то должны знать истинную цену книги и кольца фон Карштайна. Он был достаточно зол, чтобы предать город и уйти, кинув горожан на произвол судьбы. Но знал, что досада выветрится и сменится горечью. Феликс понимал, что без подпитки праведным гневом он не сможет продать жизни друзей и соседей за пригоршню монет, вне зависимости от того, насколько сильно он ненавидит жрецов.
Оставалось надеяться, что Альбрехт знает кого-нибудь, кого волнуют таинственные вещицы вроде тех, что он собирается продать, а если нет, то знает человека, который знает человека, племянник брата соседа которого знает нужного человека.
Внезапно колокольчик воровского чутья звякнул, волосы на затылке встали дыбом, кожа покрылась мурашками.
Кто-то следил за ним.
Он понятия не имел, давно ли его преследуют. Феликс замедлил шаг. Пусть они нагонят его или выдадут себя, скользнув в затененный проем.
Он чувствовал на своей спине чужой взгляд. Вор привык доверять инстинктам. На этой неделе он, к несчастью, уже один раз не послушался собственной интуиции.
— Одурачь меня однажды, — пробормотал он, — стыд тебе. Одурачь меня дважды — стыд мне.
Феликс покрутил головой, озирая улицы, но никого не приметил.
Но это не значило, что там никого нет. При его работе невольно станешь параноиком. Вор ждал, считая до одиннадцати и прислушиваясь. Он пытался различить какие-нибудь посторонние звуки.
Ничего.
Феликс понимал, что, если застрянет тут, его промедление предупредит наблюдателя. Нужно было двигаться. Инстинкт велел сворачивать к Рейкмаркту, но гарантий того, что в сутолоке удастся оторваться от слежки, не было, как не было и гарантий самой сутолоки. Осада подкосила торговлю. Южная рыночная площадь была ближе, к тому же в порт вновь стали прибывать траулеры со свежей рыбой, а значит, была вероятность, что на рынке окажутся люди, среди которых можно затеряться. Прочие продукты, конечно, дороже и прибыли приносят больше, но торговые караваны до города еще не добрались.
Он оторвался от стены. Как же тяжело не оглядываться. Преследователь осведомлен о каждом его движении. Феликс представил себя со стороны, нарисовав в воображении улицу с возвышенными участками, предоставлявшими хороший обзор, и укромные местечки, где спрятался бы он, если бы распределение ролей было иным. Выигрышных позиций оказалось три, но две были бесполезны, потому что давали мало — или совсем не давали — шансов на преследование. Третья точка, однако, была настоящим подарком — отсюда можно было видеть всех, оставаясь незамеченным, к тому же она предоставляла сколько угодно путей к отступлению. У Феликса были твердые взгляды на этот предмет, согласно которым охотник всегда подготовлен, по крайней мере, втрое лучше, чем жертва, и, следовательно, во столько же раз опаснее. Он попал в беду и понимал это. Кто бы ни следил за ним, этот человек знал о кольце; другого логичного объяснения просто не существовало. О колдовской книге знать не мог никто, кража была спонтанной, а его преследователь был слишком умел и ловок, чтобы служить в храме прислужником. Значит, им нужно кольцо.
И тут вор догадался, кто это.
Незнакомец со странными глазами, выскользнувший из храма Зигмара перед тем, как разверзся весь этот ад. Тот, который материализовался из пустого воздуха и велел ему забыть о том, что он видел. Ну конечно, это имело смысл. Феликс подозревал, что незнакомец — один из главных игроков в афере верховного теогониста. Это также подтверждало его догадку. Само собой разумеется, этот человек знал о кольце — Морр побери, он наверняка сам же и рассказал жрецу о его существовании. Никакого божественного вмешательства. И продолжая мысль, можно было заключить, что если кто-нибудь в Альтдорфе и догадывался об истинной природе кольца, то только незнакомец.
Резонность собственных рассуждений отнюдь не утешила Феликса. Он попал в серьезный переплет.
Чем тут себе поможешь? Вор все-таки бросил тревожный взгляд через плечо. Он инстинктивно искал лучшую из трех доступных охотнику позиций. Потребовалась всего доля секунды, чтобы убедиться, что укромное местечко пусто. Этот человек был не так уж искусен в охоте. Феликс улыбнулся, волна облегчения омыла его.
У него еще был шанс выбраться из переделки живым.
Он повернулся, чтобы проверить остальные позиции, — от того, какую из них выбрал незнакомец, зависело, куда надо свернуть Феликсу.
Оба места пустовали.
Сомнение накатило на вора.
Неужели он ошибся в оценке улицы?
Или незнакомец каким-то образом незаметно обогнал его?
А потом его словно ударило холодное безжалостное осознание того факта, что он в беде. Незнакомец мог оказаться где угодно, даже стоять у самого плеча, но если слабое колебание тени, не выдаст его, Феликс ничего не узнает, пока не будет слишком поздно, и клинок убийцы вонзится в его грудь, или в спину, или в горло.
Он рванулся с места.
Феликса не заботило, услышит ли незнакомец его топанье, ему просто хотелось убраться отсюда подальше, куда-нибудь в более безопасное место. Куда-нибудь, где он сможет диктовать свои условия, хотя он, конечно, понимал, что такого места не существует. Он мчался, потому что на карту была поставлена его жизнь.
Сердце колотилось в грудной клетке, адреналин пульсировал во всем теле. Он несся, он летел стрелой не глядя куда — это было не важно. Единственное, что имело сейчас значение, — убежать отсюда. Через две минуты он уже задыхался. Голова кружилась. На углу Розенштрассе вор врезался в женщину, она упала, он споткнулся об нее, покатился кувырком, вскочил и побежал снова так, словно ничего не случилось, осыпаемый ее проклятиями.
Звуки погони преследовали его: шлепанье бегущих ног по брусчатке, неровное дыхание, но каждый раз, когда Феликс испуганно оглядывался, он не видел ничего, кроме пустых улиц. Иногда ему казалось, что он заметил слабый промельк, особое преломление света, странный обрывок тени, но он не осмеливался замедлить ход и разглядеть получше. Он мчался, потому что все остальное почти наверняка означало смерть.
Вор нырнул в узкий проулок и перебрался через низкую ограду в запущенный сад. Буйные сорняки заполонили здесь каждый укромный уголок, проросли в каждой щели. Он вскарабкался на противоположную стену и оказался на таком же заросшем заднем дворе, среди высокой травы и ломаных досок. Черный ход в доме оказался открытым.
Он не раздумывал — он просто влетел внутрь через кухню и побежал по коридору, пока никто не заметил, что он заскочил сюда. Неожиданно между Феликсом и дверью вырос хмурый худой мужчина с сальными волосами и пятнами пота на рубахе под мышками:
— Интересно знать, что это ты тут делаешь?
— Бегу!
Феликс не стал ждать. Он врезался в мужчину, отбросив его к двери, уронил колдовскую книгу и всадил кулак в тощий живот противника, заставив его согнуться пополам, а затем провел мощный апперкот левой. Человек сполз на пол, а Феликс пнул его — раз, два, три раза в живот и четвертый раз между ног. Тощий скорчился от боли. Вор перешагнул через него и распахнул дверь. Драка отняла у него драгоценные секунды.
Он повернулся, чтобы подобрать книгу, и увидел, что льющийся из кухонной двери свет странно замерцал, а косяк изогнулся, словно огибая что-то, чего на самом деле там не было.
Он не стал ждать. Он схватил книгу и побежал.
В спину ударил холодный, издевательский хохот охотника.
Паника толкала его все дальше и дальше, уводя с оживленных улиц в городские трущобы.
Хуже всего было то, что он чувствовал усталость. Ступни просто горели, с коленями дело обстояло coвсем плохо; каждый шаг вызывал яростную, ослепительную вспышку боли. Он бросил отчаянный взгляд через плечо, и в этот момент ноги отказали ему. Феликс споткнулся и упал, растянувшись на мостовой.
Смех звучал очень близко: почти над ним.
Вор с трудом поднялся и ухитрился сделать еще пять шагов, но снова запнулся — ноги заплетались от изнеможения. На этот раз он не упал и не обернулся. Вор продолжал кое-как бежать, в любой момент ожидая удара ножом в спину. В отчаянии он метнулся в проход между домами; щель была слишком узка, чтобы назвать ее проулком. На полпути к выходу Феликс осознал, что сам себя загнал в тупик.
Вот где я умру, — безнадежно подумал он. — В этом провонявшем мочой закоулке. Из-за какого-то дурацкого вшивого кольца. Феликс не мог не осознать иронию момента. Какое громадное пространство пролегло между трущобами его детства и привилегиями украденной им для себя жизни: модной одеждой, зваными обедами, прекрасными — и безобразными, если уж на то пошло, — женщинами, и вот он здесь, вернулся в грязь и вонь, чтобы умереть.
Феликс повернулся к охотнику как раз в тот момент, когда он, мерцая, обретал плотность. Происходящее обескураживало. Незнакомец как будто просто выступил из тени, в которой за миг до этого его не было.
Феликс попятился, неистово мотая головой, словно пытаясь стряхнуть с сетчатки образ незнакомца.
На лице человека, вытащившего из ножен зашуршавший черный клинок, промелькнула жалость. Он держал меч совершенно естественно, с уверенностью искусного бойца, как будто точно знал единственно возможный исход этой встречи. Грациозно ступая на цыпочках, незнакомец сократил расстояние между ними.
— Тебе нужно кольцо? — Феликс заслонился колдовской книгой, словно щитом. Как же он ненавидел сейчас свой голос — такой слабый, испуганный. Но подавить страх он не мог.
— Да, — спокойно ответил незнакомец, разглядывая стиснутый кулак вора. — И книга.
— Возьми их. Они твои. М-мне они н-ни к чему.
— Да уж, — согласился мужчина.
— Вот…
Не успел еще Феликс закончить фразы, как незнакомец качнулся вперед, и черный меч, метнувшись проворной змеей, легко и чисто отсек вору кисть. Боль была ошеломительной. Рука и книга упали на землю, а Феликс, повергнутый в мучительный шок, закричал. Из обрубка ключом била кровь, забрызгивая все вокруг.
Феликс бессмысленно вопил, с возрастающим по спирали отчаянием чередуя мольбы и проклятия. Он попытался зажать рану, но кровь все лилась и лилась, покидая тело, и с лица вора уже сбежали все краски.
Нет, не зря незнакомец загнал его в трущобы: насилие здесь было образом жизни. Вопите «Караул!» сколько угодно — местные и бровью не поведут.
— Вытяни вторую руку! — приказал человек с мечом.
Феликс тупо тряс головой; мир, расплываясь, стремительно вертелся вокруг него. Сверкающие вспышки мелькали перед глазами. Улица исчезла. Боль воцарилась во вселенной. Он сделал нетвердый шаг, поскользнулся на брусчатке, залитой его же кровью, оступился и упал на колени. Вор вскинул руку, чтобы закрыть лицо, и увидел лишь кроваво-красную тьму в том месте, где только что прошел безжалостный черный клинок незнакомца.
Феликс рухнул вперед, лицом в теплую кровавую лужу. Булыжники мостовой качались, точно морская зыбь.
Потом он увидел сапоги человека, наклонившегося, чтобы подобрать кольцо.
— Ты неважно выглядишь, Феликс, — дружелюбно проговорил незнакомец. — Насколько я вижу, твои воровские деньки окончены, даже если ты выживешь, но нищие на улицах большинства городов Империи всегда наскребают себе на пропитание. Так что считай это небольшой милостью. Хотя, конечно, лучше бы тебе умереть, потому что ты уже стал легендой. Твое имя останется в веках. Когда люди поймут, что ты сделал для них, они нарекут тебя величайшим вором всех времен. То, что потом ты просто исчез, лишь добавит мифу загадочности. Вот так и творится история. Что же до меня, я признателен тебе за то, что ты сохранил мое… э-э… наследство. И книгу. Это чудесный, чудесный сюрприз. Кто мог знать, что Влад обладает такими сокровищами? Благодарность моя безмерна. Ночь, однако, убегает от нас, и я, увы, должен оставить тебя на произвол Морра. Прощай, вор.
Незнакомец ушел, и Феликс остался один истекать кровью.
Он не мог пошевелиться. Теплая струйка потекла по ноге, но он не знал, кровь это или моча — да его это и не заботило.
Он просто хотел, чтобы боль прекратилась.
— Помогите… мне, — сорвался с холодеющих губ полушепот, полухрип.
Никто его не слышал, да если бы и слышал, все равно не пришел бы на помощь.
Он потерял счет времени, он забыл, кто он такой. Дымка боли помутила все.
Феликс попытался ползти к выходу из закоулка, но провалился в черноту задолго до того, как добрался до ожидающего света в конце туннеля.
Глава 29 Всё, что осталось
Альтдорф. Зима, 2051
Когда послушник постучал в дверь камеры, капитан Гримм пытал пленного.
Причетник обрадовался перерыву.
Ему были до тошноты отвратительны жестокость Гримма и нескрываемое удовольствие, с которым этот человек занимался своей грязной работой. Голова жреца кружилась. Не раз и не два ему казалось, что он вот-вот потеряет сознание. А пленник молчал. Он смотрел прямо перед собой, и в глазах его полыхало безумие боли, когда Гримм терзал его плоть раскаленными щипцами и прочими пыточными инструментами.
Вонь паленого мяса переполняла каморку. Причетник знал, что отныне шипение прикасающегося к коже горячего железа будет преследовать его годами. Он пытался успокоить себя мыслями о доброй цели, о великой пользе; что такое боль одного монстра по сравнению со страданиями всей его паствы? Но доводы рассудка были не слишком убедительны.
Он ответил на стук:
— Да? В чем дело?
В дверях появился бледный, дрожащий юноша:
— Ваше святейшество… там… вам надо подняться. Стражники захватили в плен… женщину. Она кричала и пыталась раскопать могилу верховного теогониста. Ее отвели в башню. Лекарь напоил ее настойкой опия. Она очень взбудоражена, ваша милость. Ее лицо… она одна из них. Когда реальность ускользает от нее, в ее лице проглядывает тварь. Она все время что-то бессвязно лепечет. До того как успокоительное подействовало, она бросалась на стены, сорвала пальцы в кровь, пытаясь расцарапать камень. Она бредила о своем возлюбленном, а теперь просто всхлипывает. Говорить с ней невозможно. Она сумасшедшая.
— Ясно, — задумчиво произнес причетник. Что ж, вполне возможно, что этим проклятым созданиям известны узы живых: любовь, дружба, братство. Что если женщина как-то связана с мертвым графом? — Пойдем со мной. Мне не нравятся пытки. Пора взглянуть на дневной свет. Значит, ты сказал, что ее обнаружили, когда она пыталась откопать верховного теогониста? Возможно, вы неверно оценили ситуацию. Подумай еще раз. Разве не более вероятно, что она хотела добраться до останков фон Карштайна?
Причетник затворил тяжелую дверь темницы, отсекая стоны пленного, и направился по сырому коридору навстречу солнцу.
Он понятия не имел, день сейчас или ночь. В подземелье собора время — часы, минуты — теряло ритм и смысл.
Послушник молчал, пока они не дошли до лестницы.
— Это еще не все, ваша милость.
Причетник остановился, занеся одну ногу на ступеньку, и повернулся.
— Говори.
— Книги, которые нам дали, чтобы уничтожить…
— Что с ними?
— Тот вор… украл одну.
— Надо найти его и вернуть книгу. Проклятые книги и так уже слишком долго пачкали мир, этому пора положить конец. Не случайно я попросил вас уничтожить их, мальчик. Эти книги опасны. Не знаю, оригиналы это или копии, но в них содержится черная мудрость некроманта Нагаша, его заклинания и его скверна. Они оказались в руках предводителя вампиров — отсюда и появилось войско Восставших мертвецов. Эту силу нельзя больше выпускать в мир. Найдите Манна и верните книгу…
— Мы… ох… Манн обнаружен в трущобном районе Дрексак[16] в тени Ратуши Разгребателей грязи.
— Тогда в чем проблема? Манн пойман, книга возвращена. На этот раз нам повезло. Позаботься о том, чтобы книгу немедленно сожгли, мальчик. Рисковать не стоит.
— Это… но… видите ли… у вора не было книги, ваша милость. На него напали. Обе его руки лежали на мостовой рядом с телом — отрубленные. Когда мы принесли его в собор, он едва дышал. Кто бы ни расправился с ним — книга у него.
— В таком случае остается лишь молиться, чтобы ему не было известно, что это за книга.
— Мы узнаем больше, если вор когда-нибудь придет в себя, ваша милость, но, боюсь, его участь предрешена. Нападение похоже на обычное наказание за воровство, но, по словам того разгребателя грязи, который нашел его, Манн, прежде чем лишиться чувств, бормотал лишь одно: «Тень… тень… он ходит в тени». Полагаю, один вор мог отомстить другому. Конечно, обычно честь для воров ничто, но, в конце концов, мало ли что бывает.
Он ходит в тени.
От этих слов кровь застыла в венах причетника. Он понял.
У него не оставалось сомнений.
Вильгельм заключил сделку с дьяволом, и дьявол уже взял свое. Ничего не закончилось. Напротив, все только начинается. Перед мысленным взором жреца поплыли картины резни и кровавых полей, стервятники, расклевывающие трупы, которые корчатся, возвращаясь к жизни нежити. Сколько еще людей погибнет?
— Если ты настолько глуп, что договариваешься с демонами, ты получаешь то, что заслуживаешь.
— Ваша милость?
— Я просто говорил сам с собой, мальчик. Просто говорил сам с собой. — Усилием воли он подавил дрожь. — Ладно, всему своя очередь. Проводи меня к ней.
Они поднялись по лестнице в Башню здравствующих святых с самым высоким шпилем собора и оказались перед зарешеченной деревянной дверью, которую охраняли двое стражников с такими же деревянными лицами. Очевидно, они были смущены поставленной перед ними задачей. Причетник кивнул на решетку:
— Откройте.
— Ваша милость, пленница одурманена, лекарь еще час назад дал ей снадобье, потому что она опасна для себя и для тех, кто рядом.
— И все же я попытаюсь, солдат. Открой дверь. Человек кивнул и отодвинул решетку, впуская посетителей в убогую клетушку. Когда-то, в далеком прошлом, эта комната, наверное, блистала роскошью колышущихся бархатных занавесей и шикарных диванов, но моль и время сделали свое дело — обстановка до предела обветшала. Женщина съежилась в дальнем углу — как дикий зверь, попавший в клетку. Лицо почти полностью скрывали разметавшиеся пряди черных волос. Она подняла голову навстречу вошедшим, и бездонные глаза обожгли жреца болью и безумием горя.
— Ты знаешь, где мой милый? — Голос женщины дрожал и оттого мучительно напоминал детский. Надежда в ее зрачках разбивала сердце.
И вдруг в мгновение ока невинность пропала — женское лицо раскололось и вытянулось со свирепым звериным воем: это скрывавшаяся внутри тварь на миг вырвалась на волю. Женщина стала корчиться, извиваться, бить себя по лицу, царапать глаза, да так, что по щекам ее побежали ручейки кровавых слез. Задыхаясь, несчастная умоляюще взглянула на причетника. Как же трудно было примириться с тем, что в одном теле живут красавица и чудовище!
Жрец начертал в воздухе знак Зигмара и только после этого переступил порог.
— Он мертв.
Женщина дернулась, словно ее ударили. Только теперь жрец увидел, что она в кандалах и прикована к кровати.
— Нет, он бессмертен! Он не мог умереть! Ты лжец!
Цепь натянулась и лязгнула о дерево, но выдержала.
Причетник опустился на колени рядом с пленницей. Когда он заговорил, в его голосе звучала лишь жалость:
— Обо мне можно многое сказать, женщина, но, клянусь тебе, графа-вампира больше нет. Он погиб.
Она вжалась в стену, тряся головой, подтянула колени к груди, обняла их и стала раскачиваться из стороны в сторону. Браслеты кандалов врезались в ее голые ноги.
— Нет, нет, нет-нет-нетнетнет. Нет. Только не мой милый. Только не моя любовь. Он бы не покинул меня. Он меня любит. Любит. Он бы не бросил меня.
— В данном случае у него не было выбора, — сказал причетник, кладя руку на ее колено.
Она опустила свою руку на его. Секунда фальшивой нежности — и женщина, оскалившись, вонзила длинные ногти-когти в не успевшую отдернуться кисть, раздирая кожу. Рану защипало. Жрец сжал кулак, и кровь потекла по пальцам.
В комнату вошел кто-то еще.
— Избавь сучку от ее горестей, жрец, — грубо бросил прибывший.
Причетник обернулся и увидел Людвига, претендента на имперский престол, малодушного и трусливого человека, явившегося со своим личным телохранителем.
— Тебя не приглашали в храм Зигмара, претендент, — сказал жрец, отворачиваясь от пары. — Ни тебя, ни твоего головореза.
— Ты забываешься, жрец. Помни, в светском мире я человек влиятельный. В частности, в моей власти пожаловать титул верховного теогониста тому, кого я сочту достойным преемником старика. Если ты питаешь какие-нибудь надежды в связи с этим, то, полагаю, быстро одумаешься! А теперь, повторяю, избавь шлюху фон Карштайна от печали, прикончи ее — и делу конец.
Игнорируя претендента, причетник потянулся к цепям женщины. С величайшим состраданием, отчасти вызванным тем, что она выглядела такой уязвимой, отчасти из-за терзавшего его, выжившего, чувства вины перед тем, кто был лучше него, но погиб, отчасти из-за зверств в темнице, свидетелем которых он стал, священник взял ее за руку. Хотя демоническая сторона ее натуры внушала жрецу отвращение, он какое-то время сжимал хрупкие пальцы.
— Позволь мне освободить тебя, ты не животное, с тобой нельзя так обращаться.
— Ты знаешь, где мой милый? — спросила она снова, и по щекам ее, смешиваясь с кровью, побежали уже настоящие слезы. — Ты поможешь мне найти его? Мне надо вернуть его домой. Если я верну его домой, все будет хорошо.
Без ключей причетник не мог ничего сделать.
— Держи. — Людвиг протянул старику заостренный деревянный кол. — Избавь тварь от страданий. У нас есть проблемы и поважнее. А эту мерзость надо искоренять.
Причетник непонимающе уставился на деревяшку.
— Давай же. Она не женщина. Все это обман. Она зверь. Хуже того, она зверь, который вот-вот взбесится.
— Убийство никогда ничего не решает, — сказал причетник.
— Не думай об этом как об убийстве, жрец. Считай, что спасаешь ее, — посоветовал претендент. — Ты возвращаешь ее своему драгоценному Зигмару или, по крайней мере, указываешь путь в Нижний мир Морра.
С неумолимым лицом он сунул кол в руки причетника.
Превращение Изабеллы фон Карштайн было внезапным и шокирующим. Лицо женщины исказил свирепый оскал; острые резцы, на глазах превращающиеся в звериные клыки, отодвинули назад сочные пухлые губы, скривившиеся в рычании, спина выгнулась дугой, лоб и височные кости удлинились. Ноздри Изабеллы раздувались, глаза излучали чистейшую ненависть. Она бросилась на жреца, когтями пробороздив на морщинистой щеке кровавые полосы.
Причетник отпрянул, упал на спину и откатился от твари, которая только что была графиней. А ведь она легко могла убить его. Она отнюдь не невинная жертва, которую нужно спасти, она — монстр, которого необходимо убить. Она зверь по природе своей. Ее нельзя приручить. Ее уже не вернешь в мир света любовью благословенного Зигмара. Более того, она не желает быть спасенной. Женщина, которой она была, давно умерла, а то, что осталось, — оскорбление естества, ублюдок смерти, демон.
Он знал, что должен сделать, и все же рука его дрожала.
— Давай, воткни это в ее сердце, убей ее.
Жрец опустил взгляд на кол, орудие убийства, и развернул его для удара. Несмотря на звериную силу, женщина была беспомощна. Они же не на бойне. Он не хладнокровный мясник. Эта мысль остановила руку старика. Он ведь жрец — он лелеет жизнь и все ее творения, они святы. Он не может сеять смерть. Он не какой-нибудь грязный слуга бога-убийцы. Он отдал свою жизнь служению Зигмару. Он обязан взращивать, сохранять, спасать, а не уничтожать.
— Что, струсил? Она не человек. Она — все, что ненавидит твоя вера. Неужели ты не чувствуешь, как проникает тебе под кожу ее скверна? Она зло! Бей! Очисти мир от ее мерзкого существования.
— Она не та, кого необходимо убить, претендент.
— Как ты смеешь?!
— Я смею, потому что я не убийца, — мягко сказал он. Жрец не мог это сделать. Кол выскользнул из его пальцев, и старик медленно поднялся. — Думаю, для нее можно сделать исключение.
Людвига претендента чуть не хватил удар. Лицо его побагровело от ярости, вены на лбу опасно пульсировали. На губах, поносивших жреца, пенилась слюна. А стоящий рядом телохранитель сохранял поразительную невозмутимость — он, по-видимому, привык к припадкам негодования своего хозяина.
— Насколько я помню, именно ты предлагал сдать Альтдорф вампирам и умолял верховного теогониста открыть ворота, чтобы спасти свою бесценную шкуру. Так что из нас двоих ты больше подходишь на роль труса, претендент.
— Ты поплатишься за свою дерзость, жрец!
— Не сомневаюсь, — согласился причетник. — Но только не своей бессмертной душой.
— ГДЕ ОН? — вдруг взвизгнула женщина, сражаясь с цепями с яростью, вполне сравнимой с яростью претендента. Она дергала, рвала, пинала, лягала снова и снова, пока ножка кровати не треснула с хрустом ломающейся кости. — ГДЕ МОЙ МУЖ?
Схватив оставленный причетником кол, она прижала его к своей груди. Поток слез струился по ее лицу. Кровь превращала Изабеллу в порождение мрачнейшего из ночных кошмаров. Женщина знала ответ, но ей нужно было услышать его.
— НЕТУ! СДОХ! ГНИЕТ В ГРЯЗИ! — взвыл претендент, отступая за надежную спину своего охранника. Даже в злости он оставался трусом. — ГДЕ И ТЕБЕ САМОЕ МЕСТО!
В эту секунду невозможно было сказать, кто из этих двоих не человек. Ярость претендента была омерзительна.
Голос женщины надломился, она перешла на шепот:
— Где он?
— Он ушел, — ответил причетник.
— Где он?
— Ушел, — повторил жрец, но слова его не доходили до сознания женщины. — Он мертв. Правда мертв. Он — прах.
— Нет… я не верю… Он бессмертен.
— Все живое должно умереть.
— Нет.
— Да, — грустно сказал старик. — Мир беспристрастен. Ему все равно. Мы всего лишь пылинки в глазу времени. Все мы рождены из праха и в прах возвратимся. Он ушел, женщина.
— ОН БЫ НЕ БРОСИЛ МЕНЯ! — И уже тише, неувереннее: — Он бы меня не бросил…
— У него не было выбора, — повторил уже сказанную фразу причетник, и тон выдал переполнявшие старика чувства. — Он уничтожен. Он уже не сможет вернуться к тебе.
— Значит, у меня ничего нет, — пробормотала Изабелла фон Карштайн.
Причетник кивнул. Он протянул руку, чтобы отвести от ее лица волосы, но женщина опередила его — неуловимым движением вонзила она острие кола себе в грудь. Влажная плоть раздалась с отвратительным звуком, потом хрустнула кость. Глаза несчастной расширились — это боль достигла страдающего мозга, и причетнику хотелось верить, что он увидел в черных зрачках облегчение.
Закончить начатое она не смогла. Осиновый кол торчал из раны — он засел недостаточно глубоко, чтобы убить женщину.
— Пожалуйста… — простонала она едва слышно. Руки Изабеллы все еще цеплялись за деревяшку.
Жрец положил свои руки на ее и нажал, вгоняя острие все глубже и глубже, пока не почувствовал, как тело женщины-вампира подалось, и кол вонзился в сердце, чтобы успокоить его раз и навсегда. Порченая кровь выплеснулась из раны на их сомкнутые руки.
Причетник отпрянул, не отрывая глаз от ярко-алых пятен на своих пальцах. Он убил. Не имеет значения, что это было убийство из сострадания. Он убил.
Изабелла сползла на пол, кожа ее уже начала ссыхаться — годы противоестественной жизни способствовали ускоренному распаду. Кожа осыпалась хлопьями, плоть под ней разлагалась, стремительно становясь трухой, — сам воздух, казалось, очищал древние кости. Вероятно, от нее не останется ничего, кроме горстки пыли.
Причетник отвернулся — и увидел злорадствующего претендента.
— Ты все-таки добился своего.
— Как всегда. Ты странный человек, жрец. Ты скорбишь по монстру, от рук которого погибли тысячи людей. Нет, не понимаю я твоих приверженностей, не понимаю.
— Когда-то она была девушкой. Я скорблю не по монстру, которым она стала, но по девушке, которой она была, и по женщине, которой могла стать.
За его спиной продолжался распад. Лицо Изабеллы фон Карштайн рассыпалось в прах с омерзительным шелестом — точно рой шуршащих ножками мух ползал по трупу. Да, она стала пылью.
Причетник протиснулся мимо претендента и покинул страшную комнату. Решение он принял на узкой винтовой лестнице, на полпути вниз. Священник заглянул к вору.
— Этот человек нуждается в уходе, позаботьтесь о нем, а когда он поправится, мы предложим ему начать новую жизнь, здесь, в соборе. Он не заслужил скитаний нищего. Он герой, и, боюсь, один из последних. Мы должны обращаться с ним как с любым нашим братом.
Молодой жрец, ухаживавший за Феликсом Манном, понимающе кивнул и вернулся к своим хлопотам.
Оставалось еще чудовище в подземелье.
Стараясь ожесточить сердце, причетник спустился во тьму.
Когда он распахнул тяжелую дверь, капитан Гримм все еще занимался своей работой. В пленнике уже нельзя было узнать человека, которым он, конечно, не был — уже не был. Один его глаз заплыл кровью, а плоть состояла из обугленных рубцов и ожогов, доходящих местами до самой кости. Одинокая кровавая борозда в ладонь шириной бежала от горла до паха. В камере пахло паленым мясом и кипящим жиром.
Гримм нехотя оторвался от трудов праведных.
— Заканчивайте, капитан, это невыносимо. Разве вы не видите, кем мы стали? Насколько низко мы пали? В считаные дни мы опустились до уровня животных. Мы сбрасываем с себя гордость, достоинство и сострадание, которые делали нас людьми, и превращаемся в выродков, до которых далеко даже роду фон Карштайна. Мы заглянули в пропасть, Гримм; вместо того чтобы побеждать зверей внутри нас, мы принимаем их с раскрытыми объятиями и сами становимся монстрами. Вот цена нашего выживания. Мы стали большими чудовищами, чем те твари, с которыми мы сражались.
Гримм утер рукавом мокрый лоб. Глаза его вспыхнули, зловеще отразив пылающий в жаровне огонь.
— Он упрям, но я ему покажу, — буркнул он, как будто не слышал ни слова из того, что сказал причетник. — Я его еще расколю. Клянусь честью, ваша милость. Я расколю урода.
— Нет, Гримм. Больше никаких пыток. Никаких смертей. Я против.
— Но тварь поддастся, я его сломаю!
— Но какой ценой, человек? Какой ценой?
— Ценой? Мне это ничего не стоит!
— Это стоит тебе всего, дурак. Всего.
— Ты не представляешь, о чем говоришь, жрец. У этого гада нет права жить. Он не дышит. Его сердце не бьется. Кровь в его венах воняет. Он не живой. Он не заслужил твоего сострадания. Эта тварь — зло. Чистое зло, простое и ясное, жрец. Прибереги свое сочувствие и жалость для кого-нибудь, кто их достоин. А это существо омерзительно. Если мы узнаем от него что-нибудь, прежде чем оно сдохнет, значит, оно выполнит свое назначение. И не важно, что тебя выворачивает оттого, что этот зверь должен умереть. Помилование тут невозможно. Ты не спасешь человека, которым он был. Тот человек погиб, его давно нет. Осталась лишь грязная тварь. А тварь, уж поверь мне, жрец, должна сдохнуть. Добрые люди погибли за нас, и меньшего они не заслуживают.
И тогда пленник рассмеялся — хриплый, мертвенный скрежет сорвался с его обугленных губ.
— Заслуживают, заслуживают… Ты слишком много говоришь о заслугах, солдат. А теперь слушай меня. У твари есть имя. — Его надтреснутый голос звучал едва слышно. В единственном открытом глазу металось безумие. — Ее зовут Джон… Джон Скеллан. И поверь мне, я пока не собираюсь умирать. Я намерен жить еще очень, очень долго.
Доминион
Пролог Глаз бури
Грюнберг, поздняя зима, 2052
Безнадежно.
Каллад Страж Бури знал, что исход битвы предрешен. И все же молодой принц дварфов продолжал драться плечом к плечу со своим отцом, ничем не уступая суровому родителю: тот огромным топором вырубал просеку в толпе мертвецов, штурмующих стены замка Грюнберг. Дварфы Карак Садры удерживали последнюю линию обороны вместе с людьми, отчаянно противостоя натиску графа-вампира.
Мостки были скользкими от дождя.
Каллад обрушил свой топор, Разящий Шип, на ухмыляющееся лицо женщины, в чьих пустых глазницах кишмя кишели черви. Лезвие раскололо ее череп точнехонько пополам, но женщина продолжала надвигаться, пытаясь выцарапать дварфу глаза. Каллад отступил под яростным напором противницы и выдернул секиру из гниющей плоти. Крякнув от натуги, он нанес второй и последний удар. Мертвая женщина пошатнулась и рухнула со стены, словно бесформенный куль.
Костяшками пальцев Каллад стряхнул с ресниц капли дождя.
Крови не было, и мертвецы не кричали. Их молчание пугало больше, чем любой из бесчисленных ужасов бойни. Они упрямо и жестоко рвались вперед, не обращая внимания на топоры, ломающие их хрупкие кости, раскалывающие плечи и дробящие черепа. Они шатались, но шли — шли с торчащими из груди стрелами, пронзившими туго натянутую кожу, рассыпающуюся в порошок, точно тонкий, иссушенный временем пергамент, шли безустанно, с отрубленными конечностями и укатившимися головами — они наступали.
— Гримна! — взвыл Каллад, пинком скидывая со стены женскую голову.
Его боевой клич прокатился вдоль шеренги шаркающих мертвецов. Гримна. Храбрость. Это все, что осталось у защитников перед лицом смерти. Да больше ничего и не требовалось. Гримна дал им силу, суровость гор — отвагу, а с силой, мужеством и с седовласым королем в их рядах они вынесут все.
Атмосфера величия окружала Келлуса Железную Руку. Исполненный доблести и умения, дварф воплощал собой железную волю своего народа. Он был скалой, неутомимой, несокрушимой. Он был великаном.
И все же леденящая душу тревога червем грызла Каллада Стража Бури.
Только в мгновение истинной смерти стоны слетали с разбитых губ, протискивались меж раскрошенных зубов, но звуки эти были не настоящими, не звуками сражения. Это был неясный шепот. Нечеловеческий. Не живой. Эти стоны принадлежали надвигающейся грозе и до дрожи пугали своей неестественностью.
Не важно, с каким упорством дерутся защитники, не важно, сколько врагов они уничтожат, — они попались в ловушку проигранной битвы. Ряды армии нежити не редеют, их число бесконечно, их кровожадность неугасима.
В черной воде крепостного рва колыхались, всплывая, раздутые тела с лицами, изглоданными жадными пиявками.
Каллад смотрел на то, как трупы вдруг начали один за другим дергаться и корчиться, точно марионетки, насильственно возвращаемые к жизни. Первые, цепляясь когтями, уже поползли вверх по грязной насыпи. За ними последовали остальные: казалось, под гнилой водой вспухает необъятный нарыв смерти.
С болью в душе дварф осознал тщетность борьбы. Все бессмысленно. Смерть защитников лишь увеличит число армии врагов. К рассвету все сыны Карак Садры рассядутся за столами Зала Предков.
Каллад несколько раз плашмя хлопнул Разящим Шипом по голенищу сапога, стряхивая с оружия ошметки плоти, и вновь вскинул топор, встречая взобравшийся на вал однорукий труп. Нижняя челюсть мертвеца вяло болталась на лоскутах сгнившей кожи и мускулов. Одним мощным ударом Каллад снес мерзкому сукину сыну голову. Бой был жесток. Несмотря на всю свою выносливость, дварфы начали уставать. Поражение казалось неизбежным.
За спиной Каллада кто-то предостерегающе вскрикнул, и над стеной взмыл котелок с горящей смолой-нафтой. Пылающий снаряд врезался в ряды мертвецов. Огонь впился в иссохшую плоть и принялся пожирать трухлявые останки, с треском опаляя волосы и обугливая кости. Ливень только способствовал горению — нафта бурно реагировала с водой.
От полыхающих тел исходила тошнотворная вонь.
Келлус широко замахнулся, и руна Гримны, вычеканенная на его топоре, вонзилась в живот мертвеца. Грудная клетка врага с треском распахнулась, и из бреши вывалились склизкие серые петли внутренностей, похожие на бухту заплесневевшего троса, распутывающуюся в руках зомби в то время, как тот пытался запихнуть свои кишки обратно. Кровь не потекла. Мертвец поднял голову, и замешательство навечно застыло на его лице — удар Келлуса покончил с жалким существованием твари.
Каллад шагнул к отцу.
— Нет лучшего места, чтобы умереть, — со всей серьезностью произнес он.
— Есть, парень, — в своей постели, когда вокруг тебя суетятся и рыдают два десятка сыновей и дочерей и твоя жена с любовью смотрит на тебя. Так что это место — второе на очереди. Хотя я не жалуюсь.
Три шаркающих трупа кинулись на них разом, в своем стремлении отведать мозг Келлуса, чуть не опрокинув противника. Каллад спихнул одного с галереи, а другого Разящий Шип разрубил от макушки до грудины. Глядя на отца, расправляющегося с третьим врагом, дварф ухмыльнулся, но улыбка его мигом угасла, когда он увидал, как трупы ухватили одного из его собратьев и утащили в грязь, где одержимые лютым голодом мертвецы принялись срывать с костей свежую плоть. Крики дварфа умерли за миг до его гибели.
Смерть товарища подстегнула защитников, воспламенила их кровь, пробудила упорство, и само отчаяние черным железным кулаком сжало их сердца, изгоняя надежду. Еще один дварф упал вниз, на поле, в объятия смерти. Каллад оцепенело наблюдал, как свирепые существа терзают его соратника, как демоны захлебываются его кровью в неистовом стремлении утолить свою нечестивую жажду.
Очнувшись, Каллад принялся рубить, рубить и рубить, крепко обхватив толстое древко Разящего Шипа. В тот миг, когда последний принц Карак Садры понял, что его ждет грязная смерть, он ощутил страх. Какую славу он ни заслужил бы на стенах Грюнбергского замка, ее сдерут с его костей вместе с мясом хищники фон Карштайна. Нет в такой смерти никакой чести, никакого величия.
Дождь усилился, волосы Каллада слиплись, струйки воды затекали в щели его доспехов и ручейками сбегали по спине. Кто мог знать, что так будет. Трубадуры никогда не воспевали гибель в бою. Они плели небылицы о чести и геройстве, а не о грязи и дожде, не о проклятом страхе смерти.
Каллад повернулся к отцу, надеясь обрести смелость, но Келлус дрожал под дождем, и в его старческих глазах читалось поражение. Воодушевиться его отвагой и уверенностью не удалось. Гора рушилась. Какое унизительное чувство — стоять у подножия кряжа и смотреть, как трескается и рассыпается скала, превращаясь из высокого и гордого утеса в простую щебенку. Один-единственный взгляд — и Каллад узрел гибель легенды в самом ее низменном виде.
А на поле среди груд костей бесцельно слонялись несчетные сотни мертвецов, дожидающихся, когда и их бросят в бой. За ними чернели шатры Влада фон Карштайна и приближенных к нему некромантов. Они были кукловодами, той истинной силой, что стояла за шаркающими трупами. Солдаты вражеской армии представляли собой всего лишь мертвечинку. Некроманты же были монстрами во всех смыслах этого слова. Они отреклись от всего человеческого и добровольно отдались черной магии.
Каллад смотрел, как еще пять тварей карабкаются по стене замка к мосткам. Не эти ли пятеро отошлют его в Зал Предков?
— Ты нужен внизу, — сказал Келлус, разрывая чары крадущейся смерти. — Уводи отсюда женщин и детей. Падет замок — падет и город. Я не позволю, чтобы погиб хоть кто-то, кого можно спасти. Никаких споров, мальчик. Веди их через горы, в глубокие шахты. Я полагаюсь на тебя.
Каллад не сдвинулся с места. Он не мог бросить отца на этой стене: это же все равно что собственноручно убить его.
— Иди! — приказал король Келлус, с размаху вонзая топор в лицо первого зомби. Удар бросил существо на колени. Упершись сапогом в грудь трупа, Келлус высвободил оружие.
Мертвец завалился и рухнул в ров.
Но Каллад не пошевелился, даже когда Келлус, рискуя потерять равновесие, обрушил кулак на кованый нагрудник сына, откинув его на два шага назад.
— Я все еще ваш король, мальчик, а не только твой отец. Ты нужен им больше, чем мне. Я не запятнаю свою честь их смертями!
— Тебе не победить… только не в одиночку.
— А я и не собираюсь этого делать, парень. На рассвете я уже буду попивать эль с твоим дедушкой, болтать об отваге с твоим прадедушкой и хвастаться тем, что мой мальчик спас сотни жизней, даже зная, что обрекает этим на смерть одного старого дварфа. А теперь иди, сын, выводи отсюда людей. Это больше, чем жертвоприношение. Сделай так, чтобы я гордился тобой, парень, и помни, что и в смерти есть честь. Увидимся по ту сторону.
С этими словами старик повернулся к Калладу спиной и ринулся в гущу схватки с мстительной яростью, расколов первым ударом злобно щерящийся череп, а вторым лишив разлагающегося мертвеца гангренозной руки. Король Келлус, король Карак Садры, давал свой последний славный бой на стенах замка Грюнберг.
Все больше и больше мертвецов вылезали из рва. Сцена словно вырвалась из какого-то кошмарного сна: твари упрямо карабкались по насыпи, солоноватая вода поблескивала на их коже. На черной поверхности полыхала разлившаяся нафта, голубые языки лизали корчащиеся трупы. И все же зомби безмолвствовали, даже сгорая до углей, до пепла.
А по горящей воде, взбивая пену, уже неслись скользкие черные тела сотен крыс, спасающихся от жалящего огня.
Каллад неохотно развернулся и зашагал по галерее. Он спустился по пандусу, скользкому от дождя, и резко остановился — ночь вспороли пронзительные женские вопли и детский плач.
Сердце Каллада бешено заколотилось, и он принялся лихорадочно озираться в поисках источника криков. Разглядеть что-то в сутолоке сражения оказалось непросто, но пару секунд спустя дварф обнаружил визжащую женщину, сломя голову бегущую из храма Зигмара. Она прижимала к груди младенца и то и дело бросала через плечо испуганные взгляды.
А спустя секунду из храма вышел скелет одного из давно почивших мертвецов Грюнберга. Калладу потребовалось несколько мгновений, чтобы осознать, что происходит: их собственные покойники поднимаются из холодных могил и идут против своих соплеменников. Мертвые зашевелились по всему городу. На погостах и в склепах некогда любимые существа возвращались на сцену мира из-за занавеса смерти. Да, эффект будет опустошительным. Потерять дорогих сердцу родных и так тяжело, но столкнуться с необходимостью сжигать или обезглавливать их тела, чтобы спасти собственную жизнь… не многие способны хладнокровно преодолеть этот ужас.
Теперь он понимал логику врага. Некроманты щедро бросают своих слуг в ничего не решающие атаки. Число погибших не имеет для них значения. Все мертвецы, которые им нужны, уже находятся в городских стенах.
Странная правда быстро дошла до Каллада, но, вместо того чтобы поддаться панике, он крикнул: «Ко мне!» — и вскинул над головой Разящий Шип.
Он не позволит, чтобы отец стал неоправданной жертвой, и когда женщины и дети Грюнберга окажутся в безопасности, он отомстит за короля Карак Садры.
Перепуганная женщина заметила Каллада и кинулась к нему. Юбки ее волочились по грязи. Крики ребенка звучали глухо, так сильно мать прижимала к себе несчастное дитя. Каллад шагнул между женщиной и охотящимся на нее скелетом и обрушил кулак на голый череп. Скрежет железа о кость и последующий хруст показались дварфу тошнотворными. От удара у черепа оторвалась с правой стороны челюсть и повисла, демонстрируя разбитые зубы, похожие на раскрошившиеся надгробные камни. Каллад замахнулся еще раз, и его латная перчатка проделала брешь в левой скуле чудовища. Но скелет не остановился и даже не замедлил шага.
В небесах низко висели луны-близнецы, Маннслиб и Моррслиб. Дерущиеся словно застряли в безвременье, где нет ни истинной ночной тьмы, ни первого рассветного зарева. Бледный лунный свет бросал на кошмарную картину судорожные тени.
— Там есть еще кто-то?! — рявкнул Каллад. Женщина с расширенными от ужаса глазами закивала.
Каллад ступил в храм Зигмара, ожидая найти там спасающихся от битвы, но встретил лишь шаркающих скелетов в различных стадиях разложения. Они пытались преодолеть ряды церковных скамей, занимающих пространство между усыпальницами и бушующим снаружи сражением. Дварф быстро попятился и захлопнул за собой дверь. Подпереть створки нечем. «Почему все так?» — с горечью вопросил себя Каллад. Никому никогда не приходило в голову, что может возникнуть необходимость превратить храм в тюрьму.
— Кто-то из людей, женщина, не из монстров! — крикнул он, наваливаясь на дверь.
— В ратуше, — прошептала она.
Женщина уже не радовалась своему избавлению — ее колотило от осознания реальности. Спасения не было. Нигде.
Каллад фыркнул.
— Хорошо. Как тебя зовут, женщина?
— Гретхен.
— Отлично, Гретхен. Приведи-ка сюда кого-нибудь с нафтой и факелом.
— Но… но… — залепетала женщина, сообразив, что задумал дварф. Ее дикий взгляд не мог скрыть правды: мысль о том, чтобы огнем стереть с лица земли дом Зигмара, страшила ее больше, чем любое из запертых внутри чудовищ.
— Иди!
Секунду спустя мертвецы кинулись на дверь — раздался хруст костяных кулаков, раскалывающихся от неистового напора. Огромные створки вспучивались и прогибались. Каллад отдавал все свои силы, до последней капли, только чтобы сдержать атаку трупов.
— Иди же! — гаркнул он, обрушивая плечо на твердое дерево, ибо в приоткрывшуюся щель уже просунулись пальцы скелета. Дверь захлопнулась, превратив трухлявые кости в грубую пудру.
Не сказав больше ни слова, женщина со всех ног кинулась к факельщикам.
Каллад, изловчившись, удерживал створки собственной спиной, упираясь пятками в грязь. Он видел на стене своего отца. Седовласый король яростно бился, отвечая ударом на удар. С гигантским топором, сияющим серебром в лунном свете, Келлус казался бессмертным — воплощением самого Гримны. Он дрался расчетливо, экономя силы, его оружие рассекало ходячие трупы с убийственной точностью. Самопожертвование Келлуса подарило Калладу бесценные минуты, чтобы увести женщин и детей Грюнберга в безопасное место. Он не имеет права подвести отца. Он в слишком большом долгу у старого дварфа.
Мертвецы колотили кулаками в дверь храма, требуя освобождения.
Гретхен вернулась с тремя мужчинами, приволокшими огромный черный котел смолы. В их действиях ощущался мрачный стоицизм, особенно когда они вчетвером принялись расплескивать горючую жидкость по деревянному срубу храма, пока Каллад сдерживал мертвецов. Еще один мужчина поднёс горящий факел к стене и тут же отступил — нафта мгновенно вспыхнула холодным синим пламенем.
Огонь охватил фасад храма, вгрызаясь в деревянный остов. К воплям и лязгу стали о кость присоединился треск пожара. Священное здание окуталось дымом. Не прошло и минуты, а полыхал уже весь храм. Невыносимый жар отогнал Каллада от двери, и мертвецы вырвались наружу.
Мерзких существ встретили резак, топор и пика — горстка защитников безжалостно загнала нечисть обратно в огонь. Это была настоящая бойня. Каллад не мог позволить себе такой роскоши, как передышка, даже секундная, — до победы было еще ой как далеко. Лоб его покрывала копоть, тяжелое дыхание с шумом рвалось из обожженных легких. И все же сердцем он понимал, что худшее еще впереди.
Каллад схватил женщину за руку и, перекрикивая гул и шипение пламени, проорал:
— Надо вывести всех отсюда! Скоро город падет!
Гретхен молча кивнула и, пошатываясь, побрела к ратуше. Огонь, выросший над храмом, уже облизывал каменные стены замка и обвивал крыши, протягивая щупальца к сараям и конюшням. Ливень неистовствовал, но не мог потушить пожара. В считанные секунды соломенная крыша конюшни вспыхнула, и деревянные стены рухнули под напором дикого жара. Испуганные лошади сорвали засовы, выбили копытами двери и, обезумев от страха, ринулись на грязную улицу. Запах крови, перемешанный с вонью горящей плоти, ужасал животных. Даже самые смирные лягались и шарахались от тех, кто пытался их успокоить.
Мертвецы шли сквозь пожар, волны трупов захлестывали стены, шаркающие орды двигались вперед и, объятые пламенем, падали на колени, ногтями срывая с себя огонь вместе с кожей, хотя сама плоть их уже горела.
И все же они наступали.
Мертвецы окружили защитников со всех сторон.
Лошади в панике били копытами.
Пожар распространялся, пожирая деревянные дома с такой легкостью, словно стены их были сделаны из обычной соломы.
Каллад потащил Гретхен к центральной башне замка, протискиваясь между беснующихся лошадей и конюхов, что пытались утихомирить перепуганных животных. Жадные рыжие языки пламени скакали по крышам. Доблесть обороняющихся уже не имела значения — через несколько часов Грюнберг перестанет существовать. Об этом позаботится огонь, который они запалили. Мертвецы не разрушат Грюнберг — живые взяли все на себя. Остался лишь отчаянный бег наперегонки с пламенем.
Прямого пути к ратуше не было, хотя один ряд ветхих зданий, казалось, превратился в своего рода временный огненный заслон. Каллад побежал туда, держась середины улицы. Хибарки бедного квартала корежились и рассыпались от жара, вспыхивая как угли. Мощное пламя оттеснило дварфа к трем дверям в центре ряда. Груда потрескивающего дерева перед ним всего пару минут назад была пекарней.
Каллад втянул в себя сухой обжигающий воздух и, метнувшись к средней двери, нырнул в рассыпающуюся оболочку аптеки, приветствуемый взрывами больших, оплетенных бутылей со снадобьями. Гретхен покорно следовала за ним, ребенок у нее на руках молчал.
Полыхающая притолока над черным ходом рухнула, засыпав дорогу обломками каменной кладки. Каллад оглядел преграду, вскинул Разящий Шип и с силой опустил его в центр завала. Позади застонали стропила. Каллад вновь вонзил топор в каменные потроха и разметал препятствие. Над головой оглушительно треснула балка, и на беглецов обрушился невыносимый жар. Через секунду потолок провалился, и они оказались в ловушке внутри горящего здания. Выругавшись, Каллад удвоил усилия, прорубая путь сквозь нагромождения камней, мешающих добраться до задней двери. Времени на раздумья не было. За минуты, потребовавшиеся для расчистки дороги, густой удушливый дым заполнил проход. Снова и снова острие Разящего Шипа вонзалось в кучу обломков, лунный свет и огонь сочились в щели — и тут Каллад наткнулся на дверь, заколоченную досками крест-накрест. Дым разъедал глаза.
— Прикрой рот ребенка, женщина, и пригнись. Или ляг на живот. У пола воздух чище.
Черная клубящаяся завеса заслонила все, так что он не знал, послушалась его Гретхен или нет.
Каллад отступил на два шага и с разбегу врезался в деревянный барьер, сокрушив его, вылетел по инерции на улицу и растянулся там ничком.
Задыхаясь и кашляя, из горящего здания выползла Гретхен — и в этот миг крыша не выдержала и рухнула. Женщина укачивала прижатого к груди младенца, успокаивая его и пытаясь одновременно досыта наглотаться свежего воздуха. Повсюду вокруг ревел и стрелял огонь. В аптеке гремели короткие, но мощные взрывы — это лопались от внутреннего жара витрины и склянки с химикалиями и всяческими диковинными зельями.
Каллад с трудом поднялся на ноги. Он оказался прав, ряд лачуг, словно барьер, не подпускал пожар к этому кварталу обнесенного стеной города. Однако подаренная им отсрочка будет невелика. Все, что осг тается сейчас, — это молиться Гримне, чтобы импровизированная противопожарная преграда продержалась столько времени, сколько понадобится ему для того, чтобы успеть вывести женщин и детей из ратуши.
Он пересек двор и, остановившись у огромных, окованных железом дверей замка, принялся стучать по ним обухом топора, пока створки не отворились на дюйм и в щели не показались испуганные мальчишечьи глаза.
— Шевелись, парень. Убираемся отсюда. Открывай.
По лицу мальчика расплылась улыбка. Очевидно, он решил, что битве конец. А потом за спинами Каллада и Гретхен он увидел огонь, уничтожающий развалины его города. Мальчик отпустил тяжелую дверь, и та распахнулась сама, оставив его стоять в проеме с деревяшкой в дрожащей руке — игрушечным мечом. Ребенок этот видел не больше девяти-десяти весен, но осмелился встать между женщинами Грюнберга и смертью. Оттого-то дварф всегда с гордостью сражался рядом с людьми: среди них всегда найдется место доблести, даже когда ее не чаешь встретить. Каллад хлопнул мальчонку по плечу:
— Давай выводить женщин и детей, верно, парень?
Вслед за мальчиком они прошли по широкому коридору с украшенными огромными гобеленами и ни на что не пригодным оружием стенами. Проход вывел их в холл, где толпились, теснясь в тени и темных уголках, матери с детьми. Калладу хотелось пообещать им, что они спасутся, что все будет хорошо, но он не мог. Их город лежит в руинах. Их мужья и братья мертвы или умирают, поверженные монстрами. Какое уж там «хорошо»…
Так что вместо лжи он предложил им горькую правду:
— Грюнберг почти пал. Его никому уже не спасти. Город горит. На стенах кишат мертвецы. Ваши родные погибают, давая вам шанс выжить. И вы обязаны воспользоваться этим шансом.
— Если они гибнут, почему ты здесь? Ты должен быть там, с ними!
— Да, должен, но я не там. Я тут пытаюсь сделать так, чтобы их смерти не были бессмысленными.
— Мы можем сражаться рядом с нашими мужьями! — крикнула, поднявшись, какая-то женщина.
— Да, и умереть рядом с ними.
— Пусть ублюдки идут, им будет не так-то просто убить нас!
Одна из женщин вскинула руки и стащила со стены гигантский двуручный меч. Она едва удерживала его, не говоря уже о том, чтобы приподнять. Вторая раздобыла богато украшенную нагрудную пластину, а третьей достались латные рукавицы и цеп. В их руках эти инструменты убийства выглядели нелепо, но выражение женских глаз и их упрямо выставленные подбородки отнюдь не казались комичными.
— Вы не можете надеяться…
— Ты это уже говорил, надеяться мы не можем. Наши жизни уничтожены, и наши дома, и наши семьи. Дай нам последний шанс. Позволь решить, побежим ли мы, как крысы с тонущего корабля или останемся и пойдем на суд Морра наравне с нашими мужчинами. Не отнимай у нас этого.
Каллад вздохнул. Рядом с женщиной, требующей права на смерть, ревела маленькая девочка. Мальчонка, едва научившийся ходить, прятал лицо в материнских юбках.
— Нет, — отрезал Каллад. — И никаких споров, это не игра. Грюнберг в огне. Если мы останемся тут ждать и пререкаться как идиоты, через несколько минут мы будем мертвы. Посмотри на эту девочку. Готова ли ты сказать, когда она должна умереть? А? Ради чего ваши мужья кладут свои жизни, если не ради вашего спасения? — Принц дварфов тряхнул головой. — Нет. Вы не предадите их. Мы уходим отсюда в горы. Там есть пещеры, ведущие в глубокие шахты, которые тянутся аж до ущелья Удар Топора, дальнего ущелья. Мертвецы туда не потащатся.
Честно говоря, он понятия не имел, так это или нет, но сейчас имело значение лишь одно — чтобы женщины поверили ему хотя бы настолько, чтобы покинуть город. Надо подарить им безопасность или иллюзию безопасности, что в данный момент являлось одним и тем же.
— А теперь идем!
Слова принца загипнотизировали горожанок. Они начали вставать, собирать вещи, связывать тряпки в тюки, набивать узлы всем, что осталось от их имущества. Каллад покачал головой:
— Времени нет! Пошли!
Мальчишка, стороживший дверь, побежал впереди, игрушечный меч шлепал его по ноге.
— Это останется здесь. — Каллад ткнул Разящим Шипом в сторону изящного сундучка для драгоценностей, который стискивала в руках одна из женщин. — Здание покинут лишь те, кто живет и дышит. Забудьте о безделушках, за них не стоит умирать. Понятно?
Никто не стал спорить.
Выходящих из широкого проема он сосчитал по головам: сорок девять женщин и едва ли не вдвое больше детей. Каждый смотрел на дварфа как на спасителя, посланного им самим Зигмаром. Гретхен стояла рядом, укачивая своего ребенка, но когда она отвела от его лица край одеяльца, Каллад понял причину молчания младенца, кожа которого уже подернулась голубизной смерти. И все же женщина гладила мертвую щечку, словно надеясь передать ребенку хоть немного тепла. Каллад не мог позволить себе принять близко к сердцу эту маленькую трагедию — сегодня умерли сотни людей. Сотни. Что такое жизнь одного младенца против этой бессмысленной бойни? Но он слишком хорошо осознавал, отчего вид мертвого малыша так действует на него. Дитя невинно. Ребенок не делал выбора, не шел сражаться с врагами. Он представлял собой все, ради чего защитники отдавали свои жизни. Погибший младенец свидетельствовал о бесполезности принесенных ими жертв.
И вдруг ребеночек зашевелился, из-под одеял показалась маленькая ручка. Взгляд младенца был пуст, по-прежнему скован смертью — лишь тельце ответило на зов графа-вампира.
Тошнота всколыхнулась в желудке Каллада. Ребенок должен быть мертв.
Он не должен двигаться.
Выбора у дварфа не было. Существо в руках Гретхен — не ее дитя. Это всего лишь оболочка.
— Дай мне ребенка, — велел он, протянув руку.
Гретхен замотала головой и попятилась, словно догадываясь, что он задумал, хотя, конечно, знать она не могла. Каллад сам едва ухватил мысль, мелькнувшую в его голове, мысль, совершенно чуждую ему.
— Дай мне ребенка, — повторил он.
Женщина упрямо качала головой.
— Это не твой сын, больше нет, — сказал дварф как можно спокойнее, сделал шаг и сам взял младенца.
Ребенок стал паразитом, но, несмотря на эту превратность судьбы, материнский инстинкт велел Гретхен защищать его.
— Ступай, — произнес Каллад, не в силах посмотреть женщине в глаза. — Тебе не нужно этого видеть.
Но она не послушалась.
А он не мог сделать то, что должен, — только не тут, на улице, только не под ее взглядом.
Тогда Каллад сам зашагал прочь от несчастной матери, и беженцы Грюнберга последовали за ним. Ребенка он прижал к себе так крепко, что на мертвой коже отпечатались звенья кольчуги. Оглянувшись на развалины конюшен, Каллад увидел собирающихся на улице мертвецов, чью гниющую плоть омывал серебристый лунный свет. Они преодолели стену и продолжали просачиваться в город. Зловещую толпу обступали пожары, но мертвецы не выказывали ни страха, ни понимания того, что огонь способен сделать с их иссохшей плотью. Последние потрепанные фаланги обороны бились с атакующими, но их жалкие копья и щиты не справлялись с морем мертвецов. Даже солнце уже не поднимется вовремя, чтобы спасти их. Защитники, как и их противники, мертвы, Морру осталось лишь потребовать к себе их души.
Каллад уводил женщин и детей; он не хотел, чтобы они видели гибель мужчин. Из-за пожаров по улицам было трудно передвигаться. Стены ревущего пламени превращали аллеи в тупики. Проходы загромождали обломки выгоревших домов.
— Смотрите! — вскрикнула какая-то женщина, показывая на рухнувшую часть стены.
На развалины медленно, оступаясь и спотыкаясь, вползали, прямо по телам павших, мертвецы.
— К горам! — Крик Каллада заглушил вопли паники.
Огибать островки жара становилось все труднее — пожар распространялся, и изолированные очаги огня становились непреодолимыми преградами.
Но Каллад упрямо вел свою группу к безопасности гор и пещер, ведущих в глубокие шахты, — через открытую площадь, по узкому проулку, тянущемуся к входу в подземелье. Извивающийся ребенок не мог помещать ему.
— Скорее! — торопил принц женщин. Осталось слишком мало времени, чтобы они все успели укрыться в пещере, — огонь вот-вот охватит всю улицу. — Скорее!
Матери волокли детей за руки, тащили на закорках, баюкали на груди. Никто не оглядывался.
— Куда нам? — спросил мальчонка, обнаживший свой деревянный меч и готовый пронзить любую тень, которая зашевелится в зыбком зареве пожара.
— Третий поворот в центральном туннеле, парень. Шагайте туда. Он уходит глубоко под гору. Я вас найду. Оттуда мы отправимся домой.
— Мой дом здесь.
— Мы пойдем ко мне домой, парень, в Карак Садру. Там вы будете в безопасности.
Мальчик мрачно кивнул и исчез во тьме. Каллад считал всех, входящих в пещеру, и когда последняя беженка нырнула в туннель, принц повернулся, чтобы взглянуть на городскую стену.
Сквозь завесу пляшущего пламени он увидел, что битва еще продолжается. Мертвые захватили большую часть города, но жители сражались до конца. Каллад обвел взглядом укрепления, разыскивая отца, — и нашел его. Келлус вел смертельный бой. Отсюда нельзя было сказать наверняка, но, кажется, король потерял топор. Огонь лизал камни вокруг орудующего какой-то жердиной дварфа, прилив мертвецов загонял Келлуса в самое пекло. Последняя линия обороны Грюнберга была прорвана. Седовласый король Карак Садры дрался отчаянно, сбрасывая со стен мертвую плоть безмозглых зомби.
Вдруг вперед метнулась фигура в плаще, и король потерял равновесие. Черный плащ неприятеля трепетал, как раскинутые по ветру крылья. Каллад знал, что это за тварь. Вампир. Возможно, и не сам граф, но один из потомков фон Карштайна, близкий, очень близкий, практически во всем схожий со своим родителем, и в то же время всего лишь бледная его имитация.
Вампир запрокинул голову и завыл на луну, призывая мертвых восстать.
На миг Калладу показалось, что отец разглядел его сквозь черный дым и рыжее пламя. Всеми фибрами души принц стремился на помощь старому королю, но ему были поручены иные обязанности. Он должен позаботиться о безопасности женщин и детей, чтобы жертва великого короля не стала напрасной. Он не может бросить их, он — единственная их надежда. Одни они наверняка умрут там, внизу, как умерли бы, если бы он оставил их в ратуше.
Существо подтащило Келлуса к себе, словно пародируя объятия, и на миг показалось, что пара целуется. Иллюзия разрушилась, когда вампир отшвырнул мертвого дварфа и грациозно спрыгнул с высокой стены.
Каллад отвернулся, слезы безмолвно катились по его бесстрастному лицу.
На руках корчился младенец. Дварф положил ребенка на землю лицом вниз, потому что не смог бы вынести обвинения, запечатленного в мертвых глазах малыша. Всхлипнув, принц поднял топор и оборвал неестественную жизнь крохи.
Дым, огонь и горе жгли глаза дварфа, когда он опустился возле трупика на колени и вложил в детский рот монету — подношение Морру, людскому богу смерти.
— Это невинное дитя испытало адские муки, которых сполна хватило бы на три жизни, Владыка Мертвых. Пожалей тех, кого ты потребовал сегодня к себе.
«Однажды, — пообещал Каллад себе, поднимаясь, — однажды тварь, которая в ответе за все эти страдания, узнает мое имя; и этот день станет днем ее смерти!»
Глава 1 Царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной…
Дракенхоф, Сильвания
Ледяное сердце зимы 2055
Двое из гамайя Конрада притащили в темницу старика. Фон Карштайн не соизволил обернуться. Пусть пленник подождет. Это ощущение восхитительно, и он намерен сполна насладиться последними секундами перед убийством. Ничто в мире не сравнится с моментом, когда смерть поселяется там, где секунду назад трепетала жизнь. Жизнь… какая же это мимолетная штука. Ускользающая, неустойчивая, хрупкая, временная по своей природе.
Развернувшись, наконец, он улыбнулся, хотя глаза его не осветились весельем, и кивнул.
Бойцы-гамайя являлись личными телохранителями графа-вампира, самыми доверенными прислужниками, его правой и левой руками — в зависимости от того, насколько темен был замысел, который следовало привести в исполнение. Солдаты отпустили узника, а когда тот рухнул на колени, принялись пинать его так, что тот растянулся на холодном каменном полу камеры. Дух сопротивления давно покинул старика. Сил его хватало лишь на то, чтобы не ронять голову. Его постоянно избивали и пытали, доходя до пределов выносливости человеческого сердца. Какие же трусы послали старика сделать за них всю грязную работу?
— Итак, готов ли ты говорить, герр Кёльн? Или нам продолжить всю эту омерзительную ерунду? Мы оба знаем, каков будет исход, так зачем же тебе обрекать себя на муки? Ты расскажешь мне то, что я хочу услышать. Такие, как ты, всегда раскалываются — это одна из многих людских слабостей. Никакого болевого порога.
Старик поднял голову, встречая взгляд вампира:
— Мне нечего сказать тебе.
Конрад вздохнул:
— Чудесно. Константин, будь так любезен, напомни нашему гостю о манерах.
Тыльной стороной ладони гамайя отвесил старику пощечину, разбив и без того распухшую губу. По седой бороде побежала кровь.
— Спасибо, Константин. Ну, герр Кёльн, теперь-то мы разделаемся с шарадой? Мне, конечно, нравится витающий в воздухе пьянящий аромат крови, но в твоем случае, как это ни грустно, все уже в прошлом. Ты же прославленный Серебряный Лис Богенхафена, верно? Зильберфукс — так ведь тебя называют? Полагаю, тебя нанял Людвиг фон Холькруг, хотя преданность таких, как ты, всегда была вопросом спорным. Или та ведьма недочеловеков? Или какой-нибудь еще горе-интриган? Империя полна мелких политиканов, и они так похожи друг на дружку, что трудно отследить, кто кому воткнул нож в спину. Впрочем, не важно. Ты — тот, кто ты есть, а именно, вне всяких сомнений, — шпион.
— Почему же ты не убьешь меня и не покончишь со всем этим?
— Я могу, — согласился вампир. Он ходил вокруг старика кругами, точно хищник, медленно, смакуя беспомощность пленника. — Но едва ли это воздаст тебе должное, герр Кёльн. Известность… гхм… Зильберфукса требует определенного… уважения. Твоя голова, должно быть, набита такими любопытными сведениями, что было бы чудовищным позором утратить их. Поспешишь — людей насмешишь, а?
— Чего ты от меня добиваешься, вампир? Что я должен тебе сказать? Что твой народ любит тебя? Что тебе поклоняются? Боготворят тебя? Нет. Поверь мне. Тебя ненавидят. Твое королевство годится только для баронов-разбойников и дураков. Оно держится на страхе. На страхе, рожденном графом-вампиром, Владом фон Карштайном. — Старик широко улыбнулся. — А тебя не любят. Тебя даже не боятся. Ты — не твой родитель. Единственный страх, витающий вокруг тебя, — это страх, который движет тобой. Ты — бледная тень в сравнении с Владом.
— Восхитительно, — фыркнул Конрад. — И это ты собирался рассказать своему заказчику? Что угрозы фон Карштайна больше не существует? Что бояться больше нечего?
— Я бы сказал ему правду, что на поверхность, как всегда, всплыли отбросы. Что повсюду в Сильвании царят беспорядки, что зловоние гнили и порчи висит над болотами. Я бы сказал, что дороги разрушаются, пока паразиты высасывают кровь и жизнь из людей, что крестьяне презирают тебя за болезни, истребляющие их злаки, и ненавидят за голод, мучащий их скот. Что ты обложил землю, на которой ярится чума, непомерными налогами. Я бы сказал, что, когда людям не удается собрать дань, ты позволяешь своим проклятым гамайя питаться их трупами. О, я бы сказал это, и не только это. Я мог бы сказать, что твой так называемый двор кишит акулами, с удовольствием угостившимися бы твоей королевской кровью. Что Дракенхоф — выгребная яма, полная лжецов, воров, убийц, шпионов и худших из всех вероломных подхалимов, нашептывающих тебе в уши сладкую чушь и плетущих за твоей спиной интриги. Что ты омерзителен даже своим собратьям и что ты болван, потому что веришь, что кто-то из них тебя любит.
Ухмылка Конрада стала такой же широкой, как у старика.
— Ты воистину просветлен, герр Кёльн. Очевидно, ты посвящен в самые глубокие, самые темные тайны моего племени. Да, они возликовали бы, увидев меня мертвым, такова уж их звериная натура — искать слабости и пользоваться ими. Но они, как видишь, не свергли меня. Дракенхоф мой по праву силы и крови. Я фон Карштайн. И я не просто называю себя так, как делают остальные. — Внимание вампира переключилось на пару гамайя — солдаты отступили от старика и молча ждали. — Возьмем, например, Йерека, он знает свое место. Его преданность безусловна. Кровь нашего отца поет в наших венах. Он чистокровен, в отличие от того же Константина, унаследовавшего имя по праву… чего, Константин?
— Завоевания, — подсказал гамайя.
— Точно, завоевания. Слово «завоевание» в нашем мире — еще одно обозначение убийства. Он получил титул фон Карштайна, зарубив другого фон Карштайна. Такие, как мы, выживают лишь благодаря силе. Сила рождает верность. Верность Йерека чиста, а ты имеешь наглость говорить мне, что моя правда — не правда? Что мой мир устроен не так, как мне надо? Должен ли я расхохотаться или взбеситься, герр Кёльн?
— Я сказал то, что думаю. И если тебе не понравилось услышанное, что ж, при всем моем уважении, все, что ты можешь, — это убить меня.
— Нет, убийство — последнее, что я могу сотворить с тобой. Я, например, могу вытащить твою вопящую и лягающуюся душу из царства Морра, и ты станешь ходячим мертвецом. Я могу зарезать тебя и поднять твой труп, чтобы он плясал под мою дудку, как марионетка, или могу бросить тебя крысам. Не надо недооценивать пытки, ждущие тебя после смерти, на которые ты будешь обречен по моей воле. Так что пока поведай мне о землях, где ты побывал, шпион. Расскажи о своей драгоценной Империи.
Голова старика упала. Он обессилено молчал.
— Говори, пока можешь, герр Кёльн. Ты же еще не проглотил свой язык.
— Я не предатель.
— А я думаю, ты им станешь еще до следующего восхода солнца, это тебя не утешает? Полагаю, ты получишь больше удовольствия, облегчив душу. Тем более что Йерека и Константина тошнит от твоего голоса.
Конрад остановился и вытащил меч, костяной клинок с вырезанной на рукояти вирмой, вышедший из ножен с тихим то ли шорохом, то ли смешком. Лезвие замерло у левого уха Дитмара Кёльна.
Когда вампир одним плавным движением отрезал ухо пленника, старик закричал. Кровь хлынула между пальцев Кёльна — он невольно вскинул руку, зажимая рваную дыру. Вопль не оборвался и тогда, когда Конрад, поднеся отсеченное ухо к губам, принялся высасывать из него кровь, а потом отшвырнул его в сторону.
— Так о чем это мы?.. Ах да, ты не поведал мне ничего, чего бы я еще не знал. Значит, я окружил себя теми, кто не достоин доверия. Дураками и предателями, услужливыми сегодня, а завтра могущими изменить. Ты сказал, преданность покупается страхом. А страх ведет к предательству. Ты рассчитывал вселить в меня паранойю. Я не дурак, герр Кельн. Откуда кому-либо знать, кому верить, а кого убивать? Скажи мне это, Зильберфукс, а потом, когда ты ответишь на то, что не имеет ответа, расскажи все о добром старом Людвиге и имперских склоках. Я жажду славной истории и сочту за честь услышать последнюю похоронную песнь Серебряного Лиса Богенхафена.
Старик привалился к стене, по-прежнему прижимая к голове окровавленную руку. Счет его жизни шел на секунды, но, несмотря на твердую уверенность в своей судьбе, он, казалось, открыл в себе некий внутренний источник силы, чтобы с достоинством встретить смерть.
Конрад продолжил ходить, его медленные, размеренные шаги по каменному полу отдавались глухим эхом. Он не произнес ни слова, но при виде страданий старика губы вампира искривились в улыбке.
— Пришли ли мы к логическому заключению, а, герр Кёльн? Я надеялся, ты сделаешь правильный выбор до того, как мое терпение окончательно истощится. Кажется, я ошибался.
С этими словами Конрад вторично взмахнул костяным мечом, глубоко вонзив его во вскинутую руку Кёльна — старик пытался защитить лицо. Кость расколола кость, хотя Конрад сдержал удар, прежде чем отсек человеку запястье, и рука безжизненно повисла, удерживаемая одним лишь сухожилием. Кровь выплеснулась из раны толчком и хлынула бурным потоком, словно фонтан, но багровый прилив быстро пошел на убыль.
Старик мычал что-то сквозь стиснутые от боли зубы, глаза его закатились. Казалось сомнительным, что с губ его слетит хоть одно внятное слово, прежде чем пленник, не вынеся боли, умрет.
Конрад опустился на колени, взял старика за подбородок и повернул его голову так, что их взгляды встретились. Кёльн пытался что-то сказать. Губы его шевелились, изо рта вырывалось бульканье, но Конрад не мог ничего разобрать.
— Итак, вот он, конец? Погибаешь не с музыкой, а с шепотом? Трагично, крайне трагично, но так тому и быть.
Конрад встал и вскинул над головой клинок со змейкой на рукояти, словно намереваясь даровать старику смерть и оборвать его муки. Но вместо этого обдуманно, нарочито медленно вампир убрал меч в ножны и рывком поднял Дитмара Кёльна на ноги, отказывающиеся держать умирающего. Конрад кивнул телохранителям, и они выступили из теней, чтобы с двух сторон поддержать шпиона. Тело старика провисло, словно его распяли.
Тогда Конрад ткнул несчастного кулаком в живот. Старик согнулся пополам, но гамайя распрямили его. Конрад ударил снова.
— Я мог бы сказать, что это причиняет мне боль куда сильнее, чем тебе. И я бы, конечно, солгал. Никакой боли я не испытываю. Честно говоря, я, в отличие от тебя, наслаждаюсь ситуацией. А теперь, прежде чем тебя вынесут, я дам тебе последний шанс облегчить душу, пока я не вынул ее из тебя. Мы понимаем друг друга, герр Кёльн?
Дитмар Кёльн приподнял голову. На лице его алела кровь, глаза остекленели, кожа обрела болезненно серый оттенок. Язык старика коснулся губ, словно человек пытался выдавить слово. Конрад снисходительно ухмыльнулся.
— Все они, в конце концов, начинают говорить, — сказал вампир и придвинулся ближе, чтобы услышать признание умирающего.
Кёльн плюнул ему в лицо.
Локоть гамайя Константина, обрушившийся на основание шеи старика, поверг человека на колени.
Конрад пнул наглеца ногой в лицо. Удар был жесток. Треск ломающихся костей и хрящей вызывал тошноту. Вампир бил старика снова и снова, пока фугу насилия, бушующую вокруг убиваемого, не прервал уверенный голос Йерека.
— Конец.
Так и было. Серебряный Лис Богенхафена умер, унеся в могилу свои тайны.
Ярость Конрада рассеялась — он стоял над окровавленным трупом, не сделавшись ни на йоту мудрее и раскаиваясь в том, что поддался гневу. Дорого ему обошелся припадок неистовства.
— Дурак, — пробормотал он, кончиками пальцев поддев подбородок мертвеца и заставив незрячие глаза встретиться с его взглядом. — Тебе нужно было только заговорить. Распри будущих Императоров ни для кого не секрет. Несколько фраз о склоках Зигмаритов с самозванцем Людвигом — и ты купил бы себе жизнь или хотя бы смерть. — Вампир повернулся к Константину. — Что ж, транжирство до добра не доведет. Отнеси его вниз к Иммолай Фей. Уверен, она оценит подарок.
— Как пожелаешь, господин.
Гамайя подхватил мертвого человека на руки, как будто тот ничего не весил, и вынес труп из темницы, оставив Конрада и Йерека фон Карштайнов наедине.
— Давай прогуляемся немного, дружище. Это место угнетает меня.
— Оно и понятно, — отозвался Йерек. — Томиться в этой кромешной тьме — ну что за жизнь?
Фон Карштайны побрели по запутанным коридорам замка Дракенхоф, медленно поднимаясь на крышу. Замок представлял собой любопытное сочетание разрухи и обновления: некоторые проходы заросли паутиной и плесенью, одно крыло здания находилось в полном распоряжении призраков и пыли. А покои, расположенные в бывшей башне ван Драков, утопали в тяжелых бархатных занавесях и пляшущих тенях оплывающих факелов и разожженных каминов.
Сама башня претерпела наибольшие изменения, даже обрела новое имя. Вороны Влада, облюбовавшие старый шпиль, подарили башне прозвище Гнездовье. Роскошь, царившая во времена правления Влада, исчезла. Конраду и новым потомкам рода фон Карштайнов достались аскетизм и строгость; их мир был миром распада. В нем не осталось места для возрождения любви к прекрасному, так лелеемой Владом.
— Мы обязаны тебе своими жизнями, Вольф, не думай, что я забыл об этом, — заговорил, наконец, Конрад.
Он толчком распахнул деревянную дверь и шагнул в ночь. Ветер тут же качнул его, подхватил плащ, обвил ткань вокруг худощавой фигуры. Вампир набрал полную грудь ночного воздуха и оглядел укрепления. Только, конечно, укреплениями они больше не были. Это место стало раем для птиц Влада. Даже слуги называли крышу башни Гнездовьем. В компании птиц Конрад успокаивался.
— Ерунда, — буркнул Йерек.
— Не умаляй важность сделанного тобой. Когда остальные потеряли головы и отдались кровопролитию, ты держал себя в руках. Ты не впал в панику. Не побежал, объятый бессмысленным ужасом. Ты нашел выход из смерти. Ты воскресил нас, когда мы находились на грани вымирания, вернул нас к жизни, более того, ты привел нас домой. Сейчас мы здесь лишь благодаря тебе, друг мой. Ты добрый человек.
— Едва ли, — проворчал Йерек, смущенный похвалой вампира. По крыше скакали вороны Влада. — Я не добрый человек. Возможно, когда-то я был таким, теперь трудно вспомнить, но каким бы я ни был при жизни, в смерти я даже не являюсь тенью себя прежнего. Я изменился до такой степени, что даже не знаю, кто я. Я жажду того, чего не понимаю, меня обуревают желания и страсти, которые всего пару лет назад показались бы мне отвратительными, и все же я каким-то образом стал «добрым человеком»? Нет. Я не добрый человек. Все изменилось. Солнце больше не светит для меня, милорд. И мне его не хватает больше, чем чего-либо другого.
— Ты говоришь так, словно ты не тот, кто ты есть. Это ложь. Все мы те, кто мы есть, и все мы куда сложнее понятий «хороший» или «плохой». В нас таится бессчетное число личностей. В нас скрывается дикарь, способный вырвать у человека сердце и жадно сожрать его, и великодушный друг, и любовник, воспевающий грехи плоти и поклоняющийся алебастровой коже наших женщин, и младенец, которым каждый из нас был когда-то, и подросток, которого так и не покинули его страхи, и мужчина, которым каждый из нас мог бы стать. Все они, и не только они, живут под нашей кожей, дружище. Когда они кричат, мы слышим хор голосов. Мы воистину сумма всех наших жизней — или жизней тех, кем мы были. Вот кто мы, а не какие-то там новорожденные мертвецы. Мы во всех смыслах мы, и все же мы — нечто гораздо большее. Мы помним все наши страхи, все наши мечты — помним, и они делают нас сильнее. Они никуда не исчезли. Мы несем в себе радость, которую ведали в жизни, и сострадание, и любовь — если нам повезло познать ее, — а равно и ненависть, и ужас перед нашим существованием. Разница в том, что теперь мы черпаем удовольствие из обеих частей наших раздвоенных душ. Ты все еще Белый Волк из Миденхейма, но и не только. Ты обнаружил, что наслаждаешься смертью так, как никогда прежде, но, друг мой, поверь мне, способность радоваться убийству была заключена в тебе всегда.
— Возможно, ты прав, хотя я уже не нахожу себя здесь, Конрад. Я эгоист. Я хочу снова жить на солнце. Вот и вся правда.
— О, правда — она как дорогая шлюха, Йерек. Она приходит, облаченная во множество пышных платьев, и прогибается перед каждым, у кого есть деньги, чтобы заплатить ей. Твоя правда — не моя правда и не правда Влада. Мы все лепим мир для себя, шествуя по нему. Мы пишем правду своими поступками, если мы побеждаем, и остальные принимают нашу правду, а если мы побеждены, те, кто одержал верх, обзовут нашу правду проклятой ложью. Не усложняй жизнь поиском одной общей правды, ее не существует, дружище.
— Наложница, куртизанка, шлюха — все эти слова означают одно. Она ложится с каждым, у кого хватает монет, чтобы купить ее.
Конрад наклонился погладить ворона с блестящими бусинками глаз. Птица никак не отреагировала на его прикосновение.
— Именно так. Ладно, довольно плясать вокруг да около. Что тебя тревожит?
Йерек смотрел на залитый луной город далеко внизу, представляя себе смех и жизнь вокруг очагов и простые удовольствия невидимых отсюда людей, которые они находят в своем жалком существовании. Он завидовал их невежеству. Он завидовал их счастью. Стая чернокрылых птиц взмыла в небеса и кружением своим заслонила луну.
— Знамение?
— Вороны всегда знамение, Йерек. И не важно, обращаем мы на них внимание или нет. Эти психопомпы старательно доставляют послания о бедах, для того они и существуют; они всего лишь игрушки богов. Вот мы видим их сейчас, но скажи, стоит ли остерегаться их предупреждений?
Йерек отвернулся от птиц.
— Ты доверяешь, мне, Конрад?
Простой вопрос заслуживал простого ответа, несмотря на то, что ответ сам по себе был далеко не прост.
— Да, — произнес Конрад, кладя руку на мускулистое плечо Йерека. — Да, доверяю.
Йерек кивнул.
— Что ж, тогда мне проще будет сказать то, что я собираюсь, и в то же время гораздо труднее.
— Говори откровенно.
— Ох, если бы это было так просто. Боюсь, среди нас есть предатель, милорд.
Конрад рассмеялся.
— Я окружен предателями и убийцами, друг мой. Вот почему я попросил тебя собрать гамайя, лучших из лучших, самых преданных. С ними я защищен, по крайней мере, от явных козней своей родни. Один раз они уже спасли меня от ножей ретивых сородичей и, несомненно, спасут снова.
— Вот почему предательство так опасно. Я считаю, предатель затесался в ряды твоих телохранителей и снабжает информацией одного или нескольких отпрысков Влада, устроивших заговор против тебя.
— Предатель среди гамайя? Ты уверен?
— Нет, — признался Йерек, — не уверен, но подозреваю.
— Тогда мне стоит довериться твоим подозрениям, дружище. Я был бы дураком, если бы отмахнулся от тебя и птиц. Стервятники кружат, как всегда стремясь насытиться слабостью. Я не слаб. Скоро вода смешается с кровью, крови будет много, но кровь эта не будет моей. Их грехопадение станет уроком прочим. Никто не лишит меня власти. Найди предателей, Йерек. Найди их, сдери с них кожу и поджарь на вертеле, пусть от них останется одна зола. Я хочу, чтобы все знали цену измены.
Глава 2 Тень вампира
Собор Зигмара, Альтдорф
Суровое зимнее солнцестояние, 2055
Вот уже три выматывающих душу недели Каллад Страж Бури находился в Альтдорфе. Город этот не был его домом. Дварф скучал по горам. Холодный камень зданий казался бездушным. По ночам дварфу снились стены Карак Садры.
Он оказался здесь из-за вампиров, захвативших Грюнберг. Пока вампиры живы, в его собственной жизни есть лишь одна цель — месть.
Путь мщения привел в Альтдорф, а потом спутался, оборвался — и исчез.
Война с графом-вампиром принесла большие потери. Города жили, и города, как люди, умирали. Пульс Альтдорфа слабел и спотыкался, жизнь здесь задыхалась. Столица превратилась в тень собственного былого величия, хотя горожане прикладывали все усилия, чтобы вести свое будничное существование так, словно ничего не случилось. Дварф находил это восхитительным и трагичным одновременно. Кажется, отрицание — основная характеристика приспособляемости человеческого рода.
Не в первый раз удивился он, как это им удается. Дело даже не в чуде, это вопрос необходимости. Люди вынуждены поощрять отрицание — или погрязнут в жалости к самим себе и превратятся в мертвецов — как если бы граф-вампир высосал их досуха. Величайшей трагедией стал бы отказ выживших от существования из-за непомерной цены победы. Людская упрямая решимость — способ почтить тех, кто заплатил высшую цену за их свободу.
Честно говоря, разница между этими людьми и Калладом была небольшой. Воспоминания о Грюнберге и о павших не покидали дварфа. Пройдут ли дни, недели или месяцы — не важно. Ход времени потерял для принца значение.
Если уж на то пошло, растворение альтдорфцев в повседневных заботах по переустройству своих жизней было куда здоровее, чем пестуемая дварфом обида. Местные жители, по крайней мере, смотрели в будущее, а не погрязли в прошлом, где гноились язвы гнева.
«Когда они умрут, — пообещал себе дварф, — и честь будет восстановлена, мы снова начнем жить, верно, парень?»
Рядом с ним сидел, выстругивая ножичком с костяной рукояткой забавный посошок, Сэмми Крауз, сынишка мясника. Сэмми — простодушный дурачок. С момента прибытия в город они почти все время были вместе. Мальчик, кажется, питал к дварфу искреннюю симпатию. Каллад не задумывался об этом. Он не возражал против компании. Слишком много времени прошло с тех пор, как он получал простое удовольствие от общения с кем-либо. С учетом недавней истории города нетрудно было догадаться, отчего мальчик привязался к дварфу. Нет, не из-за острого ума и философской проницательности принца: искусно выкованные диски из громила под кольчугой и обоюдоострый топор, Разящий Шип, внушали куда большее доверие. Каллад был бойцом. А мальчику, у которого погибли родители, не хватало защитника.
— Ты правда помнишь, откуда взялись все эти зарубки? — спросил Сэмми, млея от мысли, что за каждой вмятиной на броне дварфа стоит история.
— Да, — загадочно ухмыльнулся Каллад. — Вот эту, — он похлопал по многослойному диску, прикрывающему его левый бок, указав на зазубрину над четвертым ребром, — оставило копье скавена. Прошло уже много лет. Я был тогда не старше тебя. Ты знаешь, кто такие скавены, парень?
Сэмми, с расширившимися от удивления глазами, покачал головой:
— Нет. Я никогда о них не слыхал.
— Крысы ростом с тебя. Свирепые твари, знаешь ли.
Сэмми на секунду задумался.
— Но крысы маленькие, даже которые большие.
— Не все крысы, Сэмми, некоторые умеют ходить на задних лапах и говорить.
— Это как те, из сказок?
Каллад усмехнулся:
— Именно они. Безобразные кровопийцы, гигантские крысы, разгуливающие как люди. Они — порченые создания, эти заразы. Так вот, они накинулись на меня вчетвером. У одного шансов бы не было, у двух тоже, но драка все равно получилась бы нечестная. Прокляты они Хаосом или нет, эти дьяволы не глупы. Они знали, что меня надо застать врасплох. Коварные твари. Хищники. Наверняка одолели бы меня, кабы не доспехи. Видишь, парень, потому-то я и помню каждую зарубку и вмятину на этих старых пластинах, потому что без них — кто знает, болтал бы я сегодня с тобой или нет?
— Значит, эти зазубрины спасли твою жизнь? — В голосе Сэмми отчетливо слышалось благоговение.
Каллад улыбнулся и погладил помятый громриловый диск.
— Именно так, парень, именно так. Этот металл крепок, крепче прочих, кроме разве что гомрила.
— Ух ты! То есть если бы граф-вампир носил твои доспехи, он мог быть все еще жив? — От этой мысли Сэмми аж содрогнулся.
— О нет, парень, даже моя броня не спасла бы монстра. Видишь ли, пришло его время умереть. Много славных людей отдали свои жизни, чтобы его зло кончилось здесь, наверняка. Оттого-то этот город особенный, ведь он — место падения графа-вампира.
— Знаешь, я видел это. Я видел, как жрец дрался с ним на стене. Я не должен был видеть, ма увела нас всех в погреб, но там было так страшно, что я проскользнул наверх и спрятался в своей комнате. Из окошка виднелась городская стена. Меня пугали все эти пожары и взрывы, но стена была не такая страшная, как темный подвал. Я не люблю темноты. Ма говорила, что я уже большой мальчик и должен оставить позади эти страхи, но я все равно боюсь темноты.
— Нет ничего плохого в том, что ты боишься мрака, парень. Из него вышли все твои страхи. Ты знал это? Все, что пугает нас, рождается из тьмы. Вот почему мы зажигаем факелы и костры, отодвигая от себя темноту, потому что где-то в глубине души она все еще страшит нас. Вот почему в деревнях так чтут солнце и луну. Солнце изгоняет ночь, оно несет обновление, возрождение. Оно дает нам надежду. Так что не бери в голову то, что сказала твоя ма, мы все немного боимся тьмы — и это к лучшему.
— Ну, я много боюсь, — кривовато ухмыльнулся Сэмми.
— Открою тебе один секрет — я тоже, — сказал Каллад.
— Когда глядишь из окна — не так страшно. Люди, которые приходили в лавку па, падали со стены и больше не вставали. Чужаки тоже. Я смотрел и ждал, когда же они поднимутся, но они лежали. И плохие дядьки швыряли что-то через стену, и все горело и взрывалось, я и думал, это никогда не закончится.
— Не нужно было тебе видеть такое, парень. И никому не нужно. Но знаешь что?
— Что?
— Сейчас все закончилось, и жизнь, хорошая жизнь идет как обычно, верно? Люди по-прежнему ходят в лавку твоего отца за мясом, да?
— Да, но у нас нет столько мяса, чтобы продавать всем.
— Пока нет, но будет. Жизнь продолжается. Оглянись вокруг. Жизнь каждого мало-помалу возвращается на круги своя.
— Не каждого, — серьезно ответил Сэмми Крауз. — Не жреца, он погиб. И не солдат.
И это было верно. Те, кто пережил сражение и складывал сейчас кусочки своих расколотых жизней, пытались как-то заполнить пространство, опустевшее после гибели родных, павших, защищая великий город. Но как объяснить это мальчишке вроде Сэмми? Дварф не мог и даже не стал пробовать.
— Идем, парень, пора размять ноги.
Каллад поднялся. Он не знал, куда направиться, но просто сидеть на ступеньках и ждать, когда же ответы сами придут к нему, не мог. Если он хочет отыскать чудовище, уничтожившее Грюнберг, придется нырнуть в тень вампира и отслеживать каждый кровавый шаг неприятеля.
— Покажешь мне, где похоронен жрец, ладно, парень? Я хочу отдать ему честь, как один боец другому.
Сэмми кивнул и одним прыжком вскочил на ноги — мальчику не терпелось оказать дварфу услугу.
— Он в храме. Это недалеко. Я знаю дорогу.
— Уверен, что знаешь, парень, потому и попросил.
— Я буду твоим проводником, а если справлюсь, можно я стану твоим оруженосцем?
— Я не рыцарь, Сэмми. Мне не нужен оруженосец. — Мальчишка тут же упал духом. — Но знаешь, ты можешь быть моим другом, а это работа поважнее.
— Я могу, могу!
— Отлично, а теперь идем, почтим память жреца, да, друг мой?
Ухмыляющийся во весь рот Сэмми первым зашагал по узким извилистым улочкам. Женщины здесь стирали простыни, выбивали пыль из тяжелых ковров, детишки цеплялись за материнские юбки. Сохнущее белье висело на веревках, словно связывающих здания друг с другом.
Мальчик любил улыбаться, и эта его черта нравилась дварфу больше всего.
Альтдорф заново открывал себя. Ростовщики и менялы стояли на углах, предлагая шиллинги сейчас под скромный процент — пару дополнительных пфеннигов позже. Каллада тошнило от них — эти пауки наживались на нуждах простых порядочных людей. Страсть к деньгам бессмертна, она противоречит идее о том, что трудные времена сближают людей. На той стороне старой площади выстроились очереди голодных с суповыми мисками в руках — храм раздавал пищу. Для большинства этих людей бедность была в новинку, но тихое отчаяние в их глазах доказывало, что даже самые гордые привыкают к милостыне, когда речь идет о том, быть или не быть голодными.
В длинном ряду Каллад увидел плачущую женщину, в глазах которой не осталось ни искры храбрости — только печаль. Не хотелось думать, какие потери привели ее к этой горькой доле. Город утонул в ненависти, принесенной графом-вампиром. Всем жителям приходилось встречать каждый новый день без еды, в одиночку, помня о потерях, но все же находились счастливцы, способные на простейшие вещи — выбивать пыль из половиков, например. А люди вроде этой женщины пострадали больше других, они не видели выхода, не могли забыться даже в самых банальных будничных делах.
Стражники патрулировали улицы группами по шесть — восемь человек, и одно только их присутствие наводило порядок в самых запущенных районах.
Не многие удостаивали вторым взглядом необычную пару, огибающую границу Рейкспорта. Соленый морской запах щекотал ноздри Каллада. Ему отнюдь не хотелось привыкать к виду огромных водных просторов. Это же неестественно. Трудно представить, что людям действительно нравится, когда мир под ними постоянно кренится и раскачивается. Дварф тряхнул головой. Конечно, океаны тоже на что-то годятся, этого отрицать нельзя, но, будь у него выбор, он предпочел бы, чтобы между ним и водой всегда находилось несколько гор. В гавань прибывали корабли, привозили самое необходимое, но даже с этим притоком пищи город медленно умирал от голода. Пройдут годы, прежде чем все вернется к норме. Армия нежити фон Карштайна превратила здешние земли в гиблую пустыню. Зомби оставили за собой хворь и распад. Телята и ягнята рождались мертвыми, сыры скисали, зерно гнило на корню. Мертвецы для земли оказались страшнее чумы. Суеверные винили мертвых; здравомыслящие проклинали живых за ошибки и неудачи, хотя и знали, что распределять вину бессмысленно. Это никого не накормит.
Каллад и Сэмми остановились на причале, наблюдая, как начальник порта руководил разгрузкой шести огромных судов. Члены экипажей сражались с канатами и линями, выволакивая из трюма ящики, ловко карабкались вверх и спускались вниз по снастям, свисающим с нок-реи, и опасно раскачивались на такелаже. Они сновали, как муравьи, — каждый занят своим делом, каждый озабочен общей целью, и все же каждый абсолютно не зависит от другого. Их действия приводили в восхищение. И действительно, Каллад и Сэмми не были единственными заинтересованными зеваками. Вокруг собирались люди, любопытствуя, что привезли корабли, и, естественно, страстно желая, чтобы груз оказался съедобным.
Один из моряков кинул начальнику небольшой оранжевый шарик размером со сжатый кулак. Тот озадаченно взглянул на незнакомый предмет:
— И что мне с этим делать?
— Есть, а ты что думал?
Начальник пожал плечами, вонзил зубы в рыжий плод и тут же выплюнул кожуру вперемешку с мякотью.
— Гадость какая! — Начальник порта промокнул губы и принялся тереть язык, словно пытаясь избавиться от привкуса. — И как только такое едят? Я скорее предпочту голодать.
— Да не так же! Сними кожуру и кусай фрукт. Вкусно ведь, — объяснил матрос, показывая жестами, как нужно обдирать толстую оранжевую корку.
Начальник порта колебался. Заметив околачивающихся на причале Сэмми и Каллада, он швырнул апельсин мальчишке. Паренек подпрыгнул и поймал плод.
— Что надо сказать? — напомнил Каллад.
— Спасибо, сэр! — крикнул Сэмми.
Его пальцы были уже мокры от сока — так глубоко он запустил их в податливую мякоть. Моряк рассмеялся и отсалютовал Сэмми:
— Сними всю кожуру, парень, и разбери апельсин на дольки. Ты такого никогда не пробовал.
— С этим я спорить не стану, — буркнул начальник порта, криво улыбаясь, — но дерьма я тоже не едал, и хотя мухи жрут его за милую душу, это еще не значит, что навоз большой деликатес, если вы меня понимаете.
А Сэмми уже постанывал от удовольствия, набивая рот дольками апельсина и слизывая с пальцев сок.
— Хорошо, — пробубнил он, энергично жуя. — Вкусно.
— Я же говорил! — развеселился матрос.
— Верю тебе на слово, сынок, — с сомнением бросил начальник. — Но мне дайте лучше сладкий овсяный пирожок, сочащийся медом, и кружечку подогретого эля с горчинкой — и не найдете человека счастливей.
— Правда вкусно, — повторил Сэмми, засовывая еще две дольки в и без того уже полный рот.
Каллад благодарно кивнул моряку и начальнику порта. Приятно видеть снова приходящие в Рейкспорт корабли. Даже пара недель без них превратила доки в город призраков. Корабли же обещали возврат хоть к какому-то подобию обычного состояния, а люди в этом нуждались. Несколько экзотических фруктов погоды, конечно, не сделают, но с моральным состоянием они способны сотворить чудо. Капитан этого корабля — хитрец, поскольку понимает, что роскошь порой ценится выше предметов первой необходимости, которых скоро станет вдоволь.
Сэмми Крауз, например, запомнит этот первый в своей жизни апельсин. Трудно представить, что нечто простейшее, вроде кусочка фрукта, сделало сегодняшний день необыкновенным для этого мальчика, но ведь так оно и есть. Удивительный день продержит его на плаву в десять раз дольше, чем продержала бы миска каши. Все дело в надежде.
Конечно, корабли привезут не только продовольствие, они привезут матросов, а матросы — деньги и здоровую тягу к похоти, удовлетворить которую местные заведения сочтут за счастье. После долгого плавания моряк и его монеты расстаются легко, а в Рейкспорте предостаточно местечек, где могут выполнить любое мыслимое желание матроса на берегу. Это взаимно-паразитические взаимоотношения — моряки приходят в кабаки, отягощенные накопленным разочарованием, нуждаясь в девочках, выпивке и азартных играх, чтобы выбросить на ветер свои кровью и потом заработанные деньги, а городу в не меньшей мере нужны матросы с их пьяными желаниями.
Сэмми облизывал губы и пальцы всю дорогу до собора Зигмаритов. Ведущие на храмовую землю ворота стояли закрытыми, и это отчего-то встревожило Каллада больше, чем очереди за бесплатной пищей и ростовщики. Двери к Зигмару должны быть открыты всегда, так, по крайней мере, полагалось. Дварф принялся стучать в покоробленную железную створку и колотил до тех пор, пока на зов не явился алтарник.
— Кажется, мир изменился к худшему, — сказал Каллад. — Когда Дом Зигмара запирается изнутри, точно тюрьма на закате, дела явно находятся в плачевном состоянии.
— Воистину, — спокойно ответил молодой служитель, — мир изменился, господин дварф. Такова его природа Неизменность — это застой. А застой — смерть. Перемены — единственный способ выжить. Ну, чем мы можем помочь вам?
— Мы пришли отдать долг уважения жрецу, павшему, защищая этот город.
Молодой человек задумчиво кивнул:
— Рад буду проводить того, кто представляет народ дварфов, к месту упокоения верховного теогониста Вильгельма Третьего. Твой визит делает нам честь. Однако, возможно, будет лучше, если твой спутник подождет снаружи. Едва ли малышу интересна могила старика.
— Да, но, возможно, будет лучше, если паренек тоже поблагодарит этого человека. В конце концов, именно ради таких мальчишек, как Сэмми, ваш жрец и отдал свою жизнь, разве не так?
— Воистину, — с легким кивком согласился молодой служка. — Что ж, добро пожаловать вам обоим. Нужно ли вам что-нибудь еще?
— Не думаю, приятель.
— Тогда прошу, следуйте за мной.
Алтарник открыл ворота и через тщательно ухоженный розарий провел их к уединенной, находящейся в отдалении могиле, где тень плакучей ивы гладила простое каменное надгробие святого человека. Отсюда виднелись вторые ворота, поменьше, которые выходили на улицу. Дварф и мальчик остановились под свисающими ветками ивы. Могила оказалась всего лишь скромной плитой, уже поросшей лишайником там, куда падала тень дерева. Возле надгробия рос куст белых роз, шипы царапали вырубленные в камне слова молитвы.
Алтарник отступил на шаг, но не ушел.
Каллад шепотом помолился Гримне, а потом опустился на колени возле могилы верховного теогониста и прижал к земле маленький металлический диск с отчеканенной на нем защитной руной благословения, оберегающей от злых духов. Диск был реликвией из его дома, Карак Садры. Каким подходящим казалось сейчас это имя: «Скорбный Камень». Его отец, Келлус, сам вырезал руну еще до перехода из крепости недалеко от ущелья Удар Топора в Грюнберг и отдал диск Калладу. Талисман сохранил дварфу жизнь во время резни в городе. Возможно, он чем-нибудь поможет и духу почившего жреца.
— Что это? — полюбопытствовал Сэмми.
— Подарок отца. Амулет, защищающий его владельца от зла.
Молодой служитель одобрительно кивнул.
— Полезная вещица, — тихо произнес он, осеняя сердце знаком Зигмара.
— На этой стене собора девяносто семь окон, — неожиданно заявил Сэмми. — Я их сосчитал. Девяносто семь, и только в одно кто-то смотрит.
Каллад вздрогнул от нелогичного заключения, но проследил за поднятой рукой мальчика. В одном из расположенных почти на самом верху окон маячило бледное лицо. Сэмми не ошибся: все остальные окна пустовали. Заинтригованный, Каллад переместился так, чтобы солнце не отражалось от стекол. Наблюдающий не отпрянул от окна, несмотря на то что, несомненно, осознавал, что замечен. Напротив, он изучал дварфа не менее внимательно, чем тот — его.
Каллад повернулся к алтарнику:
— Кто это?
Молодой человек поднял взгляд.
— Вор, — с очевидным отвращением ответил он.
— Вор?
— Феликс Манн, весьма неприятный человек, по моему мнению.
— Да? И все же он пребывает внутри собора Зигмара, когда ворота заперты? Должен сказать, я нахожу это интересным, с учетом того, как трудно обычному человеку засвидетельствовать почтение вашему богу.
— Его присутствие здесь… терпят, — нехотя процедил молодой служитель.
— Невольно задумаешься, гость этот человек или пленник, — сказал дварф.
На это молодой служитель не ответил — по крайней мере, словами. Взгляд его сам собой уперся в надгробие. Люди, которые что-то скрывают, обычно выдают секреты глупейшими поступками. Вор не был пленником — точнее, не в обычном смысле этого слова, хотя четыре стены собора и стали его темницей. Существовало лишь одно разумное объяснение, отчего жрецы предложили вору покровительство храма: у него имелись друзья.
— Заповеди нашего бога требуют, чтобы мы заботились о слабых и нуждающихся и защищали тех, кто не может защитить себя. Без нас этот вор погиб бы. Он не может позаботиться о себе. На улице он не протянул бы и недели.
Каллад не купился на объяснения служителя. Множество других людей голодали и едва держались, потеряв во время осады дома, родных и надежду когда-нибудь вернуться к нормальной жизни. Бесплатная похлебка и молитвы за сломленные души — совсем не то же самое, что предоставление убежища Феликсу Манну.
— Как и тысячи прочих. Им тоже не выжить, так отчего же Манн такой особенный?
— Воровское проклятие, — махнул рукой алтарник, а увидев, что дварф не понял, пояснил: — У него нет рук.
Это уже имело смысл: суровые наказания за мелкие преступления не редкость. Следует признать, что это, конечно, варварство, и отрубание обеих рук — дело неслыханное, но и теперь не стало понятнее, почему Зигмариты проявили интерес к вору, а не отдали его в богадельню или не обрекли на нищенскую суму. В городе было полно калек и попрошаек, клянчащих на улицах куски хлеба и гроши. Нищие сидели повсюду, каждый со своей историей, одна другой жалостнее. То, что жрецы Зигмара выделили из толпы именно этого человека, означало, что он чем-то примечателен. Он сделал что-то, чтобы заслужить их милосердие, — и дело тут не просто в увечье.
— Не из-за рук он особенный, жрец, и мы с тобой это отлично понимаем. Почему вы не отошлете его в богадельню?
— Он очень страдает из-за своего увечья… Скажем так, кое-кто считает, что он был искалечен на службе Храму, поэтому мы несем груз вины, что, естественно, нелепо.
— Вор потерял руки, служа Зигмару? Ты серьезно?
— Вовсе нет, — заверил его жрец.
Словно почувствовав, что он стал темой разговора, человек, наконец, отошел от окна.
Несколько минут спустя огромные, окованные железными полосами двери распахнулись, и из храма, пошатываясь и задыхаясь после бега по необъятному собору, вылетел Феликс Манн. Выглядел он не слишком здорово. Ввалившиеся щеки и глазницы казались дырами в воске, острый нос едва не прорывал кожу. Он был худ, словно балансировал на грани истощения. Вид этого несчастного вызывал потрясение. Перед дварфом стояли останки Феликса Манна. Его даже трудно было назвать человеком.
Вор сделал нетвердый шаг и униженно бухнулся на землю у ног Каллада, выставив перед собой перебинтованные культи. Калладу показалось, что страшные обрубки, призраки рук, умоляюще стиснуты.
— Избавь меня от моей проклятой судьбы, дварф! Прошу, не медли! Размозжи мне череп. Снеси мне голову с плеч. Перережь глотку, вспори брюхо, сделай хоть что-нибудь, чтобы положить конец всему, пожалуйста. Я… я больше не хочу жить так. Не хочу быть пленником, получать пищу из чужих рук, лакать воду, точно зверь, и благодарить за свое увечье бога, который ни черта не сделал для меня, а лишь позаботился о том, чтобы меня превратили в калеку. Пожалей меня, дварф. Заверши то, что начал вампир. Сделай это для меня. Сделай!
— Ты здесь не пленник. Отнюдь не пленник, — холодно сказал служитель. — Мы приняли тебя, мы тебя кормим и заботимся о тебе. А могли бы просто бросить нищенствовать в канаве, как обычного преступника. Ты волен покинуть храм в любое время. Вспоминай об этом, прежде чем называть нас тюремщиками.
— Я не свободен. Иначе меня не сторожили бы по ночам.
— Мы не хотим, чтобы ты причинил себе вред. Тебя охраняют, потому что мы печалимся о твоем… э-э… недуге. Мы лишь желаем помочь тебе.
Сэмми попятился, прячась за спину Каллада, да и служитель явно был недоволен бреднями вора.
— Встань, человек.
— Посмотри на меня. Я калека.
— Да, но это же не конец света. Я не из тех, кто судит о людях по их виду или имени, а не по их поступкам. Человек может свернуться в клубок и умереть или подняться и начать жить заново. Так что вставай.
— Будь ты проклят! — выдохнул Феликс Манн, но в его проклятии не было силы. Он плюнул в сторону алтарника и обмяк, скорчившись, как побитая собака.
— Я уже проклят, — спокойно ответил Каллад. — Я Каллад Страж Бури, последний дварф Карак Садры. Вампиры уничтожили мой народ.
— Тогда ты понимаешь, — безжизненно произнес Манн.
— Нет. Я потерпел поражение и поднялся. Теперь я охочусь за врагом и не узнаю отдыха, пока все до единого вампиры не будут стерты с лица Империи.
— Тогда ты воссоединишься со своим народом там, куда уходят ваши мертвые. Тебе не победить.
— Меня еще рано оплакивать.
Феликс Манн яростно затряс головой:
— До тебя что, еще не дошло? Ты уже мертв, просто не знаешь этого. Я видел демона, которого ты преследуешь. Он сделал со мной это. — Феликс вновь поднял культи отрубленных рук. — Это существо тебе не одолеть. Оно способно исчезнуть на ровном месте. Оно живет в тенях. Тебе его не победить, потому что ты его не увидишь. — В голосе вора зазвучали истерические нотки, слова начали наскакивать друг на друга, стремясь поскорее вырваться изо рта. — Его не одолеть. Оно не живое. Оно бессмертно. У него есть кольцо. Оно не может умереть. Оно не может умереть, дварф. Не может умереть. Ты это понимаешь? Ты выследишь его, но не убьешь. Отрубишь ему голову, а он вернется. Вырежешь сердце, а он вернется. Сожжешь — он поднимется из пепла. Он вернется и будет продолжать возвращаться. Ты это понимаешь? Понимаешь?
Демоны Манна не походили ни на одного вампира, о которых Калладу доводилось слышать: невидимые, непобедимые, они казались чем-то вымышленным, сказкой, чтобы пугать детишек. Однако в истершее вора, пусть и причудливой, ощущалось зерно правды. Что-то довело Манна до безумия. Нетрудно представить, что за никому не нужным злом — бойней в Грюнберге — стоял тот же самый монстр. И это делало историю Феликса Манна первой реальной подсказкой, найденной Калладом со времени его прибытия в Альтдорф, а значит, вор становился тем самым утраченным звеном, которое дварф так долго искал. Теперь нужно только оттащить его от края.
— Вздор, — фыркнул алтарник. — Ты несешь полную чушь. Из-за травмы, конечно. Сам верховный теогонист отдал свою жизнь, чтобы спасти нас от демонов, о которых ты бредишь. Угрозы больше нет.
Сейчас Каллад был на шаг ближе к врагу, погубившему его народ.
— Я понимаю, — произнес дварф, — что та тварь напугала тебя до полусмерти и что жрецы пожалели тебя. Но сказать могу лишь одно — этот путь ведет к безумию. Так жить нельзя.
— Не смейся надо мной, дварф! — крикнул Манн почти осмысленно. — Убей меня или оставь догнивать, ладно?
Каллад покачал головой:
— Нет, это не дело. Если ты хочешь снова начать жить, помоги мне убить эту мразь. Если нет, что ж, возможно, мне стоит раскроить тебе череп и положить конец твоим скорбям.
Феликс Манн вскинул свои культи.
— Что я могу сделать? — На этот раз он скорее спрашивал, чем жаловался на свою никчемность. — Что я могу сделать?
— Я могу помочь тебе, вор, если ты сам захочешь помочь себе. В кузнице я сумею выковать тебе новые руки. Они будут скорее латными перчатками, чем обычными руками, их придется прикреплять специальными ремнями к предплечьям. Изящества от них не жди, ни двигаться, ни хватать они не будут, но все-таки это лучше, чем ничего. Я не слишком искусный кузнец, но обещаю, что одной рукой ты сможешь взять чашку, а другая станет чем-то вроде крюка. Они вернут тебе жизнь. Ты сможешь есть сам и начать все заново. Остальное зависит от тебя.
Между человеком и дварфом повисла пауза.
— Почему?
— Потому что ты сражался с этим существом и выжил.
— Только потому что оно мне позволило.
— Это не важно. Ты и сам знаешь. Я верну тебе руки, а взамен попрошу рассказать мне все. Все, что ты помнишь о вампирах. Все. Хороший охотник должен знать свою жертву. Тогда добыча преподносит меньше сюрпризов и легче умирает.
— Они не остаются мертвыми, — мрачно произнес Феликс Манн.
— Этот останется, — пообещал Каллад. — Поверь мне, этот останется.
Глава 3 Глас из теней
В подземелье собора Зигмара, Альтдорф
Суровое зимнее солнцестояние, 2055
Когда кулак солдата обрушился на его лицо, Джон Скеллан лишь ухмыльнулся и сплюнул кровь. Он не чувствовал боли. Они могут избить его, сжечь, заклеймить, но им его не сломить. Они заковали его в серебряные кандалы, припекающие плоть, обугливающие ее, но это не имеет значения. Он неуязвим.
— И это все, солдат? — с издевкой спросил Скеллан.
Солдат ударил еще раз и еще, выбив из легких воздух. Голова Скеллана перекатывалась от толчков.
Сперва оскорбления, которым подвергали его те, кто взял вампира в плен, балансировали на грани нечеловеческих, но, по мере того, как дни сливались в недели, а недели — в месяцы, потребность захватчиков в страданиях узника постепенно таяла. Побои становились все скучнее. Им недоставало изощренности. Недоставало ненависти, делавшей пытки столь ужасными. Нет, они не были холодными или лишенными эмоций. Они были… доброкачественными. Скеллан черпал силы из уверенности, что враги играют с ним, измеряют пределы его выносливости. День за днем его свирепо колотили, но это лишь делало его крепче. Он жил. Его не смели убить, но жестокость побоев ничто не сдерживало. Дураком Скеллан не был. Если бы Зигмариты желали его смерти, для этого у них была масса возможностей. Иллюзий он не питал. Он существует за счет милосердия жрецов. Нет, правда состоит в том, что они хотят, чтобы он жил.
А значит, он им нужен.
Несмотря на все оскорбления, несмотря на все эксперименты с пыточными инструментами, предназначенными для сокрушения его духа, им нужен был их «домашний» вампир.
А это давало ему силы противостоять им.
За решеткой клетки удобств было немного. На полу валялись грязная солома и гнилой камыш, защищающие от холода и сырости. Имелось у Скеллана и одеяло. Крысы составляли ему компанию — когда шел дождь и затоплял норы в подземных сточных трубах столицы, спасающиеся бегством грызуны выбирались из щелей в каменных стенах. Тех, кого удавалось поймать, Скеллан убивал и съедал. Это, конечно, не жизнь, но и в крысах бежит кровь, свежая кровь, и кровь возрождала его.
Солдат обошел пленника и обрушил свирепый удар на затылок Скеллана. Вампир растянулся на камышовой подстилке. Со скованными руками он просто не мог удержаться. Скеллан лежал на животе, и солдат отвесил ему основательный пинок по ребрам, да такой, что избиваемого подбросило над землей дюймов на шесть. Задыхаясь, Скеллан подтянул колени к груди. Острые соломинки вонзились в лицо.
— Уже лучше, — прохрипел он.
Солдат не ответил.
Вампир был недостоин его слов.
Скеллан знал, что о нем думают.
Он пополз к маленькой охапке сухого камыша, служившей ему грубым матрасом. Стул у него забрали после того, как Скеллан отломал у него ножку и до смерти забил ею тюремщика, пытаясь спровоцировать врагов в отместку прикончить его. Но они оставили его жить, только совсем оголили камеру, оставив лишь горшок — облегчаться. Конечно, горшок — штука бесполезная. Его тело не производит обычных жидкостей и нечистот, как тело живого человека.
Но хуже всего было то, что жрецы, зная его потребность в крови, приносили ее ему.
Они кормили его кровью, как кормят младенца-сосунка.
Жрецы пускали себе кровь и доставляли ее вниз, в его подземную темницу, все еще теплую, но уже сворачивающуюся: теряющую живой жар. Кровь была ему необходима, но, забранная у донора, она теряла свои укрепляющие и восстанавливающие свойства. Впрочем, и немногое — лучше, чем ничего. И хотя кровь уже через несколько минут теряла то, что требовалось Скеллану для выживания, жрецы не давали пленнику кормиться из непосредственного источника — и не без оснований.
Из-за такой суровой диеты его постоянно мучил голод. Желание насытиться толкало Скеллана на грань сумасшествия и галлюцинаций. Ему уже казалось, что он чует залах Зигмаритской крови, пульсирующей в венах жрецов, когда они крадутся по коридорам мимо его темницы.
Он закрывал глаза и посылал разум наружу, воображая, что действительно слышит отчетливый пульс всех и каждого, пульс, заполняющий собор над ним, слышит, несмотря на слои камня и извести. Он наслаждался ритмичным биением сотен сердец в сотнях тел коленопреклоненных богомольцев, биением, то спотыкающимся, то ускоряющим ход по велению эмоций. В самые темные часы Скеллан давал волю фантазии: представлял, как он кормится вволю. Он играл образами белой плоти и голубых вен, проступающих под бледной кожей на шеях жрецов, из которых он пил, быстро и жадно.
Этот вкус ничем не напоминал вкус крови, льющейся из ран живых. Свежая кровь — амброзия. Скеллан представлял, как бешено мчится по собору, осушая жрецов одного за другим в безумной кровавой оргии, расплачиваясь за все пытки, которым подвергли его после пленения.
Фантазия была сладка. И она осуществится. Он пообещал себе это.
Они состарятся и ослабеют: А он нет.
Он будет жить и однажды станет свободным. Когда этот день придет, они узнают природу зверя, которого заточили в клетке, и ради одного этого уже стоит терпеть гнусные издевательства.
Дверкой засов скользнул в сторону, и в камеру Скеллана вошел Рейнард Гримм, капитан альтдорфской гвардии, любопытный тип, полный противоречий. В его теле обитали сразу два человека — свирепый садист и пронырливый льстец, прилепившийся к учению Зигмара как к оправданию своей жестокости. Гримм получал слишком много удовольствия от боли, причиняемой им пленнику, чтобы быть стражем добродетели и праведности, на что он претендовал всем своим напыщенным видом.
Тени вокруг толкнувшего дверь Гримма странно качнулись, словно что-то скрывалось в них, невидимое невооруженным глазом. Скеллан проследил за размытой рябью, нырнувшей в самый темный угол его камеры. Должно быть, это игра света. Там ничего нет и не было. Внимание вампира вернулось к солдату.
— Тебе больше нечего делать со своей жизнью, Гримм? — осведомился Скеллан.
Страх исчез. Его место заняло мутное презрение. Гримм был трусом, Скеллан давно это понял.
— Что может быть приятнее твоих воплей, вампир?
— О, я могу представить себе массу иных вещей, у меня хорошее воображение. А оно, поверь мне, и благословение, и проклятие разом. — Уголки губ Скеллана иронически приподнялись.
— Не переводи зря воздух, вампир, он скоро понадобится тебе для криков.
Скеллан покачал головой.
— Ты все еще не понял, да, Гримм? У меня нет дыхания, чтобы его сдерживать. У меня нет сердца, которое бьется. У меня нет человеческих слабостей вроде любви и страха. Я сродни проклятым. Я вампир. Я свободен от недостатков твоей породы. Я буду разгуливать среди живых, когда ты давным-давно превратишься в прах и сотрешься из памяти. Но ты, Гримм, ничто, ты меньше, чем ничто. Ты младенец в шкуре мужчины. Ты боишься. Боишься меня. Я это чую. Твоя трусость выступила на твоей коже вместе с вонючим потом. Она взывает к каждому хищнику: «Убей меня! Убей меня!»
За спиной Гримма дверь в камеру снова открылась. Вошедший в крохотную клетушку настоятель выглядел встревоженным.
— Умоляю вас, капитану больше никаких пыток. Я глаголю устами Зигмара, неужели его слова ничего не значат для вас? — Настоятель положил руку на плечо Гримма.
— Заткнись, жрец! — Гримм стряхнул руку старика. Зыбь в тенях позади настоятеля притянула взгляд Скеллана. Он почти отмахнулся от видения, когда снова заметил неясное движение, на этот раз гораздо ближе к жрецу: тени смялись, подернулись складками, по стене скользнуло пятно, словно что-то прошло перед ней. Вампир не разглядел бы ничего, если бы не искал специально, но теперь он знал, что проследить за дымкой не так уж и трудно. Кто-то — или что-то — подкрадывался в тенях к двум тюремщикам.
Скеллан оттолкнулся от устланного соломой пола и встал на колени перед своими мучителями. Но этот жест никоим образом не являлся подобострастным. Он отвергал их. Вампир посмотрел на Гримма. Солдат был одержим. В глазах его — ни капли разума, ни единой мысли. Он ненавидел Скеллана не за то, кем он был, а за то, чем он был. Капитан гвардии пережил осаду Альтдорфа. Он видел, как его друзья и соратники гибнут от рук вампиров. У него имелись причины бояться и ненавидеть все, что олицетворял собой Скеллан, и эти причины подстегивали солдата. Каждый раз, занося кулак, чтобы ударить Скеллана, он мстил призракам. И каждый раз, поднимаясь, вампир словно издевался над человеком, напоминая ему о том, что его мертвые по-прежнему мертвы и смерти их не отомщены.
Гримм ударил, но удар его так и не достиг цели.
В мерцающей тьме сгустился силуэт высокого стройного мужчины. Незнакомец откинул капюшон, схватил Гримма за волосы и рванул, лишая капитана равновесия. Неожиданность и ярость атаки привели к тому, что Гримм, оказавшись совершенно беспомощным, упал прямо в смертельные объятия чужака. За миг до того, как пришелец погрузил зубы в горло Рейнарда Гримма, его глаза встретились с глазами Скеллана. Узнавание, от которого содрогнулись самые глубины души, пробежало меж ними. Впервые Скеллан решил, что действительно сошел с ума. Ему отчаянно хотелось верить в то, что Влад фон Карштайн материализовался из тени, чтобы спасти его, но это было невозможно. Граф-вампир шагнул за грань воскрешения, и все же Скеллан видел перед собой глаза Влада — древние, мудрые и очень, очень холодные. Они сдирали слои лжи, слои наносной индивидуальности и проникали в самое ядро твоей сущности. Они знали, кто ты есть.
Незнакомец вонзил клыки в горло солдата, прижав руки тщетно пытающегося сопротивляться человека к его бокам. Он жадно напился — и точно выверенным, экономным движением сломал Гримму шею.
Тело капитана рухнуло на пол безжизненной грудой.
Скеллан метнулся вперед, моментально вскочив с коленей. Он выгнул спину и на всем ходу ударил лбом в подбородок настоятеля. Тошнотворно хрустнула кость, и лишившийся сознания жрец растянулся на полу.
Чужак — Влад! — облизнул губы и пнул труп Гримма.
— Все равно что пить уксус, когда густой бретонский кларет так близко, но и это утоляет жажду. И все же мы испробуем немного вина высшего качества, прежде чем выберемся отсюда. Не сомневаюсь, тебе еще надо отдать жрецам должок-другой. — Он увидел, как смотрит на него Скеллан — с благоговением, страхом и безошибочным узнаванием, и добавил: — Я не он.
— Но ты…
— Похож, — завершил чужак. — Все мы как-никак одинаковые чудовища. Не так ли?
— Но ты его, верно? Я чую это в тебе.
— Я фон Карштайн, если ты это имеешь в виду. Во мне есть что-то от него, как в тебе есть что-то от твоего родителя. Влад привел меня в эту жизнь. Это случилось давно, я уже и не помню когда, и далеко от этого полуразрушенного городишки. Он увидел во мне что-то, что ему приглянулось, — призрак самого себя, возможно? Только он мог бы сказать наверняка. Не утверждаю, что он любил меня больше всех — эта честь, несомненно, принадлежала Изабелле, — но он наверняка любил меня дольше, чем кого-либо. А теперь кормись — и уходим.
— А как же это? — Скеллан поднял скованные руки. Серебро проело в его плоти глубокие раны.
Незнакомец кивнул, резко крутанулся на каблуках, плащ взметнулся над его головой — и пришелец исчез в тенях. Дверь темницы открылась и захлопнулась. Невидимый вампир покинул камеру. Секунду спустя до Скеллана, склонившегося над телом настоятеля, купая подбородок в скользкой крови, долетел приглушенный крик охранника. Убийства начались.
Когда вампир поднял взгляд, незнакомец стоял в дверях, держа ключи от кандалов.
— Не присоединишься ли к моей трапезе?
Скеллан кивнул.
— Я отведаю их крови, — просто ответил он.
— Хорошо. Вытяни руки.
Пришелец вставил ключ в крохотную скважину, покрутил немного, замок щелкнул, и серебряные цепи упали на пол.
Скеллан потер исстрадавшиеся запястья.
— Кто ты?
— Иди со мной, разберешься.
Незнакомец повернулся и растворился в открытом проеме.
Скеллану не оставалось ничего, кроме как последовать за ним.
Глава 4 Ночь демона
Собор Зигмара, Альтдорф
Суровое зимнее солнцестояние, 2055
Пронзительный вопль расколол покой уединенного погоста.
Мгновение никто не двигался, скованный тайной магией неожиданного крика, не в состоянии поверить, что это действительно крик, а не какое-то далекое воспоминание, воскресшее, чтобы преследовать их, — призрак прошлого или мстительная тень, разбуженная присутствием живых среди могил. Все они слышали достаточно криков и видели достаточно ужасов, чтобы подобный обман разума смутил их. Таково уж проклятие возраста. Но от этого крика, рвущегося из недр собора, кровь стыла в жилах. Это не воображение играло шутки. Куда могущественнее, чем любой из восьми ветров, крик черпал силу в самых примитивных источниках, в первобытном страхе, таящемся в каждом. Алтарник, вор, дварф и мальчишка-простак застыли, окутанные хрупкими чарами. Затем, когда второй крик вспорол непрочную тишину, волшебство разбилось вдребезги.
Что бы ни стало причиной первого крика, оно оборвало второй.
По спине Каллада пробежал холодок скверного предчувствия, пальцы дварфа сомкнулись на обернутом кожаными полосами древке Разящего Шипа.
Феликс Манн среагировал первым. Новообретенная решимость вора долго не прожила. Он весь скукожился и простонал:
— Видишь… видишь… Они не хотят умирать… не хотят. Не хотят.
— Не болтай, человек.
Каллад Страж Бури освободил Разящий Шип и взял его на изготовку. Но не успел он сделать и двух шагов к дверям храма, молодой служитель схватил его за плечо.
— Нет! — Дварф обернулся. — Ради Зигмара, никакого оружия в доме нашего бога!
— При всем моем уважении, вы сражаетесь молитвами, а я — Разящим Шипом. Сэмми, уходи отсюда.
Мальчик затряс головой:
— Мы друзья.
Этим все было сказано.
Каллад кивнул. Что тут возразить?
Паренек ответил дварфу его же собственными словами.
— Да, мы друзья, парень, но я не хочу в битве беспокоиться о тебе. Делай, что тебе велено.
Сэмми Крауз стиснул кулаки, разминая костяшки, готовый драться и упрямо отказываясь двигаться.
— Я тоже могу биться.
Но времени спорить не было. Крики больше не раздавались, но это не означало, что сейчас в соборе кто-то не умирает. Опыт Каллада говорил, что смерть чаще всего безмолвна.
— Идем, жрец, — поторопил Каллад. Тяжесть Разящего Шипа в мозолистых руках придавала ему уверенности. — Это твой дом, так давай выясним, в чем там дело.
Как и Манн, служитель был не просто потрясен криками: в глазах его метался нарастающий ужас. Эти двое знали что-то, о чем не ведал дварф, и то, что они знали, безмерно тревожило их.
Служитель медлил, не желая входить в собор.
Каллад, не слишком церемонясь, пихнул юнца внутрь и сам последовал за ним.
Сперва запах напомнил Калладу о глубоких шахтах под Карак Садрой; в застоявшемся воздухе остро чувствовался железистый привкус, но у жрецов всегда курится ладан и в изобилии водятся всякие порошки, изгоняющие вонь немытых тел. Железом пахнет кровь. То, что они почувствовали, ступив в собор, было кровью. Запах свежепролитой крови вытеснил мускусные ароматы жрецов.
Плохое предзнаменование, ох, плохое.
Каллад поцеловал знак Гримны на лезвии Разящего Шипа и шагнул туда, где, как он боялся, могла оказаться мертвецкая. Бойня.
Никто больше не кричал.
Ярость подступала к горлу дварфа, идущего по узкому коридору. Было тихо, слишком тихо.
— Здесь что-то не так. Это место пахнет смертью. Что тебе известно, жрец? Что ты скрываешь от меня?
Молодой служитель вздрогнул от рыка Каллада и начертил в воздухе перед собой знак Зигмара. Нервный тюфяк.
Каллад оттолкнул его и зашагал вперед. Коридор разделялся на три прохода, один короткий, ведущий к двум массивным дубовым дверям, и два подлиннее, сворачивающие влево и вправо. Каллад принюхался. Запах крови пьянил, трудно было даже сказать, где его концентрация сильнее всего. Дварф вслушался, но из огромного здания не доносилось ни звука. Ни малейшего признака жизни. А ведь в этих стенах должны находиться сотни жрецов и множество кающихся. Тишине не место среди стольких душ. Холод пробрал дварфа до костей.
— Зубы Таала, не нравится мне это, — прошептал позади Феликс Манн. — Слишком тихо. Где все? — Вор явно обладал даром высказывать очевидное. — Он сбежал, да?
Каллад обернулся и увидел, что Манн притиснул алтарника к стене, давя ему на горло своей культей.
— Вы дали ему сбежать. Дураки. Проклятые дураки! — Вор был близок к истерике.
Обвиняющее эхо заметалось по коридору, снова и снова повторяя слово «дураки».
Каллад бросил топор, схватил Манна за плечо и растащил парочку. Теперь прижатым к стене оказался вор. Дыхание вырывалось из груди Манна короткими стонами. Взгляд диких, расширенных от ужаса глаз метался по сторонам. Каллад понятия не имел, что видит вор во мраке, но это явно пугало человека.
— Вы дали ему сбежать, — повторил Манн тихо и подавленно. Его трясло.
— Что?! — рявкнул Каллад. — Позволили сбежать — кому?
— Твари из подвала.
— Нет, — всхлипнул служитель. — Нет. Они не могли… он не мог сбежать.
И тут все услышали приближающийся топот. На миг Каллад поверил, что звуки издают призраки храма, мертвецы, пойманные в бесконечный круг полета и смерти. Он тряхнул головой, пытаясь избавиться от неуютного беспокойства, объявшего его в ту секунду, когда он ступил в собор.
Дварф сильнее прижал Манна к стене.
— Позволили сбежать — кому?
Но он не нуждался в ответе вора. Он отдавал себе отчет в том, что это знание рождало тошноту. После осады Зигмариты захватили в плен одного из отпрысков фон Карштайна — вот единственное объяснение их страха. Теперь бестия освободилась, и остановить ее нечем. Святейшие идиоты верили, что их бог защитит их от всего. А такая слепая вера опасна.
— Не говори… не говори мне, что вы пытались засадить в клетку вампира. Неужто вы, люди, ничему не учитесь? Посмотри, что эти создания сделали с вашим городом…
Тут Каллада чуть не сбил с ног перепуганный жрец, вылетевший из коридора со стороны кухонь. Церемониальная мантия жреца была задрана выше коленей, ноги в сандалиях шлепали по холодному каменному полу. Выглядел человек так, словно только что столкнулся лицом к лицу со всеми демонами, существование которых когда-либо допускала его вера. На миг Калладу стало жаль болвана, но потом он вспомнил, что жрецы сами сотворили это с собой.
— Тварь свободна! Бегите! Спасайтесь!
Каллад нагнулся и подобрал свой топор. Разящий Шип был не просто оружием, а воплощением души дварфа. С ним в руках Каллад Страж Бури чувствовал себя непобедимым. Гнев бурлил в его венах. Дурачье попыталось стреножить демона. Дварф не уставал поражаться заносчивости человеческой породы.
Он повернулся спиной к вору и жрецу и с громким военным кличем кинулся туда, откуда прибежал перепуганный жрец. Каллада не заботило, последуют ли за ним остальные. Вампир на свободе, в соборе. Одно из тех вонючих чудовищ, погубивших его семью, совсем рядом, доплюнуть можно. Мысли дварфа затянула пелена ненависти. Он найдет тварь, голыми руками вырвет у нее сердце и затолкает его в прожорливую вампирскую глотку.
Каллад несся по холодному коридору, вслушиваясь, но ловя лишь эхо собственных шагов. Вход в подземелье, рассудил он, должен быть в стороне от главного придела, если предположить, что подземелье — часть склепа и до него можно добраться через мавзолей. Другой логичный вариант — кухни, поскольку там наверняка имеется доступ в ледник или винный погреб. И то и другое может быть связано с подвалом. Гарантии, конечно, нет. В этих старых зданиях подвалы зачастую оказываются давно забытыми темницами с отдельными потайными лестницами. На углу дварф остановился, почуяв крепкий аромат сидра и роз, но и этот запах перебивал очевидный кровавый дух. Послушавшись носа, Каллад нашел кухню. Разбросанные ножи не успели нарезать сочную ветчину. На огне кипела в горшках овощная похлебка. В доме этого бога не голодали. Но, что гораздо важнее, дварф обнаружил лестницу, ведущую вниз, в холодные каменные недра собора — в подземелье.
Он спустился по узкому пролету и наткнулся на развилку. Одна лестница тянулась к склепам и импровизированной тюрьме, другая поднималась к обители Зигмара. На уходящих вниз ступенях лежал толстый слой явно редко тревожимой пыли. Каллад зашагал в темноту.
По мере того, как он спускался, становилось холоднее, мурашки покрыли кожу дварфа. Здешняя атмосфера была какой-то особенной, ничем не напоминая глубокие безжизненные шахты с разряженным вялым воздухом.
Повсюду висел тяжелый запах крови, ощущаемый куда сильнее, чем где-либо в соборе.
Воняло бойней.
Факелы на стенах были мертвы, они давно догорели. У подножия лестницы Каллад остановился и прислушался. В глубине, во мраке, кто-то стонал. Дварф пошел на звук по лабиринту коридоров и, наконец, увидел открытую дверь.
В камере возле мертвых тел переминались двое жрецов. Каллад не разобрал, что они бормочут — возможно, какую-то заупокойную молитву, провожая погибших в последний путь.
— Где он?! — рявкнул Каллад, убеждаясь в том, что святые отцы заметили Разящий Шип и ясно поняли смысл вопроса.
Следом за дварфом в темницу вошел Сэмми Крауз. Ни Манн, ни Зигмарит не показывались. Сэмми выглядел напуганным, но решительным. У паренька крепкие нервы. Каллад лишь надеялся, что к исходу суток они останутся таковыми.
— Сейчас день, — продолжил он. — Это существо не могло далеко уйти. Говорите, проклятие!
Дварф взглянул на два тела на полу и на почти церемониально лежащие между ними серебряные кандалы. Солдат и жрец. Непонятно, как монстр мог выскользнуть из оков, но это и не имело значения. Чудовище на свободе. И, по крайней мере, двое людей поплатились жизнями за свою глупость.
Мантия мертвого жреца отличалась от тех, что носили другие, значит, он не из рядовых клириков. Голова его на сломанной шее неестественно откинута назад, на шее виднеются точки ран — из прокусов тварь высосала всю кровь до последней капли. Вокруг ранок запеклась бурая корочка. Солдата постигла столь же скверная участь: та же сломанная шея, такие же кровавые отметины.
Смерть есть смерть, страшная и грязная, и не важно, кого она нагнала. Благочестивые и набожные не получают никаких преимуществ. Они истекают кровью и валяются в грязи точно так же, как воры, шлюхи и нищие. Смерть — величайший уравниватель. Когда она приходит, то, кем человек был при жизни, уже не имеет значения.
Вид погибших подтвердил худшие опасения Каллада, но зрелище, вместо того чтобы напугать дварфа, лишь придало ему сил.
Старший из двух жрецов, держащий покойника за руку, оборвал отпевание.
— Зверь на свободе.
Голос его был так же мертв, как и человек, раскинувшийся у его ног.
— Расскажи, — не отступал Каллад.
— Мне нечего рассказать тебе, дварф. Настоятель верил, что может удержать демона. Он ошибся. И заплатил за ошибку жизнью. Теперь бестия свободна, и остальных, да спасет Зигмар их души, ждет та же участь.
То, как жрец произнес последнюю фразу, то ли жалуясь, то ли молясь, убедило Каллада в том, что вера этого человека пошатнулась. От жестокости слабые порой теряют веру, а сильные — обретают ее.
— Что ты тут делаешь? — с вызовом бросил второй жрец, взглянув, наконец, на дварфа красными от слез глазами. Его молодое лицо уродовали шрамы от оспы или какой-то другой перенесенной в юности болезни.
— Спасаю вашу жизнь. Лучше помогите мне, чем задавать глупые вопросы.
У двери раздалось тяжелое, как после долгого бега дыхание, и все оглянулись. В камеру ввалился Феликс Манн.
— Он убил еще дюжину, там, наверху, дварф. Тела повсюду.
— Он все еще здесь?
— Откуда, дьявол побери, мне знать? Я искал тебя, потому что у тебя есть топор. Полагаю, рядом с тобой у меня больше шансов выбраться отсюда живым, так что, учти, я от тебя не отстану.
— Показывай, — вздохнул Каллад.
Дварф последовал за вором прочь из подземелья, наверх, и вскоре они оказались возле главного входа в собор. Никто не промолвил ни слова.
Все было правдой. Церковные скамьи усеивали изломанные тела со свернутыми шеями и распоротыми глотками. В зияющих ранах запеклась кровь. Каллад насчитал двадцать трупов, раскиданных в боковых нефах величественного здания. Безжалостность учинившего эту бойню потрясала до глубины души, а то, что такое произошло в обители Зигмара, удваивало шок.
В других помещениях собора обнаружилось еще пятнадцать тел, оставленных там, где люди упали. Кожа трупов подернулась синевой — из них выкачали всю кровь, до капли.
— Как могло одно существо сотворить такое? — спросил Манн, глядя на еще одно изуродованное тело.
В смерти все братья-Зигмариты выглядели удивительно похожими, окоченение лишило их черты всякой индивидуальности.
Каллад не мог ответить, но его, как и вора, чем-то смущали масштабы бойни. Он не понимал, как одному созданию удалось беспрепятственно учинить подобное опустошение Наверняка кто-то должен был поднять тревогу. Все прошло слишком… чисто.
Ледяной камень уверенности упал на сердце Каллада.
Тварь была не одна.
Вампир не воспользовался случайной возможностью для бегства. Кто-то — или что-то — освободил бестию.
А значит, существует вероятность, что в соборе находился предатель.
Кому можно доверять? Можно ли доверять хоть кому-то?
Ответ: нет. Доверять нельзя никому.
Чуть погодя Каллад нашел библиотеку. Когда он смотрел на хаос, бывший недавно книгохранилищем, его внутреннее чутье подсказало ему, что побег вампира был не случаен. Он поднял один из пострадавших томов, пытаясь разобрать слова на корешке.
В библиотеке их отыскал перепуганный алтарник, встретивший гостей у ворот. Здесь царил полный кавардак, словно в помещении проходил обыск, — книги изорваны, обложки валяются отдельно, страницы разбросаны по столу. За столом, под немыслимым углом свесив голову на сломанной шее, сидел библиотекарь. Немыслимым для живых, но не для мертвецов. Убийца нашел время поиздеваться, вложив в руки покойника книгу. А чтобы завершить «юмористическую» картину, тварь вырвала у старого библиотекаря глаза.
Молодой служитель шлепнулся на стул напротив покойника и уронил голову на руки.
— Они были моими друзьями, — просто сказал он.
— Они были дураками, если думали, что способны заточить вампира и заставить его плясать под свою дудку.
— Это не так.
— Нет?
— Нет. Настоятель считал, что если мы сумеем изучить бестию, то узнаем ее слабости. Нельзя победить врага, которого не знаешь, так он говорил.
— Значит, и он был идиотом. Поверь мне, можно победить что угодно и что угодно может победить тебя, но лишь полный тупица приведет в свой дом кровососа, не ожидая от него убийств.
— Но он…
— Никаких «но». Сколько эта тварь находилась здесь?
— Со времен осады.
— Но ведь прошли уже годы.
Служитель кивнул.
— Вам же пришлось кормить его… кровью.
Юноша кивнул снова.
— Гримна тебя побери! Ты что, ничего не понимаешь? Просто находясь тут, он превращал вас всех в монстров. Вы кормили тварь кровью?
— Нашей собственной. Пускали себе кровь и кормили.
— Вы приучили его к своей крови? Своей собственной?! И держали зверя всего в пятнадцати футах под собой, молясь своему драгоценному богу? Послушай, даже Сэмми не столь наивен, чтобы полагать, что это хорошая идея. Теперь вы расплачиваетесь за свою дурость. Ну и что, оно того стоило? Когда тварь сломает тебе шею, чтобы добраться до большой артерии, пульсирующей на твоем горле, спроси себя — стоило?
Между ними повисло молчание, тяжелое от правдивости брошенных дварфом слов. Зверя нельзя держать в клетке вечно. В какой-то момент он вырвется на волю.
Молодой служитель встал и обошел мертвого библиотекаря, топча листы древних рукописей. Каллад смотрел на серьезного юношу. Из высокого витражного окна на дальней стене библиотеки лился свет, бросая на лицо молодого человека пятна желтого, красного, зеленого и других болезненно ярких цветов.
Когда юноша заговорил, в его глазах стояли слезы.
— Убей его, — ровно произнес он. — Найди монстра и убей его. У нас есть деньги. Мы заплатим. Найди и убей его, пока он не принес в мир новые смерти.
— Да, я убью его, но не из-за ваших монет. Они мне ни к чему. Мне нужны четыре добрых меча и надежные люди, не из тех, кто в решающий момент теряет голову от паники, и какой-нибудь маг или колдун, а еще — четверо служителей Зигмара. Мы выступим на рассвете, и у нас будет целый день на поимку тварей. Они не уйдут далеко.
— Колдун? Мы не можем. Магия… она вне закона. Мы не имеем права разрешить столь вопиющий грех. Есть ведь и другие способы, да?
— Ты хочешь поймать бестию, человек? Нам нужна магия, и мне плевать на вашу щепетильность. Без чародея мы станем метаться, как навозные мухи, по огромному миру, где полно всяких укрытий, но любой мертвец оставляет за собой вонь гниения. Это неестественно, мир вопиет против этого, и хороший колдун почует на ветру дух вампира. С чародеем мы выследим тварей по запаху, а святые отцы дерутся с мертвецами лучше любых бойцов. У них есть и вера, и оружие.
Алтарник горестно и затравленно кивнул. Рука его застыла в дюйме от плеча библиотекаря, не в силах дотронуться до трупа. Было до боли очевидно, что юноша вспоминал бесчисленные часы, которые провел со стариком, беседуя, учась и размышляя о лучшем мире. События последних минут вытравили часть его души. Он уже никогда не будет таким, как прежде. Каллад прекрасно понимал, что происходит со жрецом. Его перековали в кузнице жизни, закалили злом света. Теперь он либо сломается, либо выйдет из огня окрепшим, способным встретиться с самым худшим, что швырнет ему судьба.
— Невин Кантор, — произнес, наконец, юноша, отвернувшись от остальных. — Храм арестовал его за осквернение души магией. Кажется, его должны были охранять гвардейцы Гримма. Возможно, я сумею обменять его свободу на его службу тебе. Ничего не обещаю, дварф. К рассвету будь готов. Я сделаю, что смогу.
Когда он ушел, Манн подтащил к себе стул и плюхнулся на него.
— Вампир был не один.
— Да, не один, — согласился Каллад. — Кто-то помог твари сбежать.
— Кто способен на такое?
— Или что?
Нечеловеческая жестокость — вот что тревожило дварфа больше всего.
— Думаешь, это сделал один из них?
— Скажи мне, вор, смог бы ты предать кого-нибудь, кого ненавидишь, такой смерти? Я имею в виду — действительно ненавидишь, а не просто недолюбливаешь. Исследуй самые черные уголки своей души и скажи — смог бы?
Манн на секунду задумался и покачал головой:
— Нет. В этом нет ничего человеческого.
— Точно. Люди умеют убивать, этого отрицать нельзя. Они изобретательны в вопросах уничтожения своих ближних. Иногда они обставляют смерть как дело благородное, со всякими ритуалами и дуэлями, а иногда это мщение — и вот вам нож в спину, направленный злобой. Но это — не знаю, как для тебя — для меня не укладывается ни в какие рамки. Я даже стал верить, что кое-что из твоей истории — правда.
С лица вора медленно сбежали все краски. Он бросил сердитый взгляд на ослепленный труп библиотекаря и оперся о стол обрубками рук.
— Думаешь, это он, да?
Каллад Страж Бури кивнул:
— Да, думаю, он.
— Он пришел прикончить меня, потому что я знаю о кольце. Милостивый Зигмар!
— Не оглядывайся на своего бога. Это твой шанс исправить жизнь. Встань и дерись — или свернись калачиком и притворись мертвым, таков выбор, и лишь ты можешь его сделать. Сейчас ты жив, хотя все остальные погибли. Значит, дело не в тебе. Не сейчас. А теперь — прошу только один раз. Идем с нами утром. Прикончи тварь, верни свою жизнь.
Манн уставился на дварфа, и еще до того, как он открыл рот, Каллад будто услышал все его возможные оправдания.
— Но что я могу? Я калека, я не герой. Я даже не могу вытереть собственную… Как мне прикончить вампира? Скажи, как?
— Как хочешь. Как хочешь. Подумай.
Оставив приглашение висеть в воздухе, Каллад покинул библиотеку.
Жрецы обыскали собор, обшарили все покои, все кладовки, все мавзолеи и склепы, даже чердаки и подвалы. Тварь исчезла.
Начался долгий процесс сбора мертвых. Вызвали гвардейцев Гримма, и весть о бойне разлетелась по городу. Поднялась суматоха, отдающая паникой. Потребуется много времени, чтобы люди оправились от этой лютой бойни. Одно дело — спокойно встретить смерть, в конце концов, Морр неизбежно придет за каждым, но совсем другое — столкнуться с такой вот резней. Закаленные солдаты не ожидали увидеть вместо собора покойницкую; кошмарное зрелище останется с ними до конца жизни. Эти простые люди тоже никогда уже не будут прежними. Они не только потеряли своих собратьев, они потеряли часть себя, свою чистоту.
Эта ночь вполне могла быть одной из ночей темных времен осады. Тень вампиров снова нависла над городом, мрачная тень, вытягивающая на поверхность самые страшные и болезненные воспоминания о тех отчаянных днях. Не миновали тяжкие чувства и Каллада. Он сидел один, в стороне от солдат, пытающихся навести порядок среди паникующих священнослужителей, думая о Грюнберге.
— Неужели я никогда не освобожусь от демонов? — вполголоса спросил он себя, глядя на пляшущие языки костра. Солдаты жгли одежду мертвецов.
— Никому из нас не освободиться, дварф, — сказал вор, становясь рядом с Калладом. — Наши сны уже никогда не опустеют. Мы никогда не познаем любви добрых женщин или общения с надежными друзьями. Теперь месть — наша любовь, а товарищи наши — тесак, топор и меч.
— Ты не такой легкомысленный, как считают другие, да, вор?
— Видимо, нет. Но я не отправлюсь с тобой, дварф. На рассвете наши пути разойдутся. Это не значит, что я решил отказаться от жизни. Мне еще нужно кое-что сделать. Кто знает, может, наши дороги пересекутся где-нибудь далеко отсюда.
— Что же, жаль, человек. Жаль терять понимающего спутника. И все же надеюсь, в конце пути ты найдешь то, что ищешь.
— А я надеюсь никогда не отыскать конец пути. Вот в чем разница между нами, дварф. Я не ищу конец. То есть я думал, что ищу. Я думал, что ищу конец жизни, потому что мне не хотелось жить. А следовало искать поворотный пункт, развилку, которая покажет мне начало новой жизни. Ведь идти можно куда угодно, и не стоит спешить, чтобы добраться куда-то. Иногда полезно вспомнить, что само путешествие не менее важно, чем достигнутое, в конце концов, место назначения.
— Ты готов вновь отправиться в поход?
— Я готов.
— И ты не просто бежишь прочь от пугающих тебя демонов?
— Ну конечно, дварф. — Феликс Манн улыбнулся. — Я убираюсь отсюда ко всем чертям, бегу куда подальше, как поступил бы любой, даже полоумный. Если повезет, я найду местечко, где смогу начать жизнь заново, не вспоминая каждую секунду каждого проклятого дня о твари. Я хочу умереть старым и счастливым, дварф. С железными руками или нет, но, если я пойду с тобой, мои мечты не сбудутся. Думай об этом как о самосохранении.
Каллад кивнул, в глазах его отразился костер. Солдат бросил в огонь еще одну запятнанную кровью мантию.
— Иногда все, что нам нужно, — это забыть. Можно спались все прошлые воспоминания, но так и не справиться с ними. Некоторые старые призраки не желают покоиться с миром. Делай, что должен. Все равно это лучше, чем гнить тут. Да пребудет с тобой твой бог, человек.
— И твой с тобой.
— Да, мне понадобится любая помощь.
Жрецы оставили Каллада в одиночестве. Они уже знали, что утром он отправляется охотиться на вампира, разрушившего безмятежность их собора, но от этого дварф не стал героем в глазах служителей Зигмара. Его никто не хлопал по спине, не подносил бесконечные фляги с элем, чтобы залить страх, не желал доброго пути. Во взглядах жрецов ясно читались их мысли о дварфе. Для них он был убийцей, совсем как тот зверь, которого он собрался выследить: существенных отличий клирики не видели. Дварф — второй носитель смерти, прошедший сегодня по коридорам их дома. Это не столько обескураживало, сколько печалило Каллада.
Да, дварф был убийцей и, зная это, за свою жизнь ему приходилось много раз убивать, но он убивал монстров, защищая тех, кто не в силах защитить себя, — людей вроде жрецов Зигмара. Он мстил за павших — людей вроде жрецов Зигмара. Он не нес случайную смерть, и только молодой служитель понял разницу, увидел, что Каллад не чудовище.
— Пока еще нет, — пробормотал Каллад себе под нос.
Да, всегда существует вероятность того, что убийца, подобный Калладу, переступит черту, даже не осознавая этого, став судьей, присяжным и исповедником проклятых. Черта эта, с которой нельзя сходить, тонка и нечетка, по обе стороны от нее плещется безумие. Дварф знал это. Он знал, что Разящий Шип несет смерть, и отчаянно старался, чтобы она доставалась лишь тем, кто того заслуживает. Как-никак, он заработал себе имя Страж Бури — а его народ не так-то легко награждает прозвищами.
Калладу не хотелось быть среди жрецов и солдат, сжигающих своих мертвецов, так что он удалился в собор в поисках пустой кельи. Несколько часов сна пойдут ему на пользу.
В храме царил холод, какого не ощущалось днем, словно сама душа этого места заледенела с закатом. Дварф нашел комнату с простым тюфяком и одеялом и улегся вздремнуть немного.
Вор был в чем-то прав: шансы на то, что Каллад успеет состариться, были в лучшем случае невелики. Впрочем, это его никогда не волновало. Он поклялся отомстить за свой народ — и сделает это или погибнет. С того момента, как он шагнул в туннели, ведущие под горы возле Грюнберга, он отказался от самого себя, став орудием судьбы. По ночам дварф чувствовал тяжесть подобной доли, но эта ноша выпала ему, и он не смеет бросать ее.
Вымотавшийся за день Каллад упал на тюфяк не раздеваясь, натянул одеяло и закрыл глаза. Несмотря на усталость, сон не спешил к дварфу, а когда дрема все же явилась, она была судорожной и тревожной. Мечущиеся сны переполняли воспоминания о Грюнберге, о женщине Гретхен и ее ребенке. Они часто снились ему, выбрасываемые на поверхность сознания виной. Даже сейчас дварф не мог смириться с тем, что убил младенца, — хотя дитя уже умерло и превратилось в зомби, в паразита, терзавшего бы материнскую грудь. И не важно, что у Каллада не было выбора. Не важно, что ребенок стал чудовищем. Во сне дварф видел лишь младенца, невинное дитя, лежащее мертвым у его ног. И окровавленный топор, сжатый в стиснутых кулаках. Каллад заворочался и резко сел, крики Гретхен вырвали его из дремы. Только это были не крики Гретхен. Где-то в лабиринтах собора рыдал жрец, другой жрец вопил, третий причитал по покойным, а остальные пели, и их погребальная песнь расстраивала больше, чем любые слезы. Слившись вместе, эти звуки стали криками из сна дварфа. Он вслушался в излияния горя. Да, эти люди никогда уже не будут прежними.
Задолго до того, как минула ночь, Каллад отказался от попыток уснуть и вышел посидеть в уединенный дворик к могиле верховного теогониста.
Здесь, наконец, он нашел покой.
Амулет, вдавленный им в почву, отражал двойное сияние Моррслиб и Маннслиб.
— Да прибудет с вами мир, братья, — сказал он призракам мертвых, зная, что их души вскоре начнут долгое путешествие в преисподнюю к Морру.
Когда забрезжил рассвет, алтарник нашел дварфа сидящим под плакучей ивой с закрытыми глазами и лежащим на коленях Разящим Шипом. Молодой служитель пришел не один. Его сопровождали два нервничающих Зигмарита.
— После ночных молений я поговорил с моими братьями, убеждая их помочь тебе. Кажется, мои просьбы падали в глухие — или не слышащие от страха — уши. Я не добыл тебе бойцов. Однако мы пойдем с тобой, господин дварф. Это мои братья, Иоахим Акман и Корин Рет. — Двое людей кивнули дварфу. — А я — Раймер Шмидт. Трое гвардейцев капитана Гримма встретят нас у боковых ворот. По крайней мере, в этом я не подвел тебя. Гвардия жаждет отомстить за своего командира. Это хорошие люди, храбрые, стойкие, ветераны осады. В преследовании они лучше многих.
— А что с магом? — спросил Каллад, не открывая глаз.
— Его согласились отпустить на поруки, но при одном условии.
— Что-то начало мне уже не нравится.
— Я и не ждал, что тебе понравится. Колдовство под запретом, но охотник за ведьмами Хельмут ван Хал разрешил, чтобы этот одержимый чудак послужил твоему поиску, при условии, что потом, когда необходимость в нем отпадет, он будет… нейтрализован.
— Я не хладнокровный убийца. Это отличает меня от монстров, на которых я охочусь.
— Тогда Кантор останется здесь и будет казнен, как положено душе, затронутой Хаосом.
— Хорошо тебе, жрец, живущий в мире абсолюта, — пробормотал Феликс Манн, подходя к жрецам сзади. За плечом его болтался небольшой собранный в дорогу мешок. — Мне лично плевать, что случится с чародеем. Чертовски уверен, не без его участия я вляпался в это дерьмо, так что не стану утверждать, что сильно расстроюсь, если какой-нибудь трагический несчастный случай вдруг унесет его из нашего мира.
— Ты идешь с нами, вор? — спросил Раймер Шмидт.
Каллад усмехнулся, заметив напряженность клирика. Путешествие с убийцами и ворами — видимо, для принципов юнца это слишком.
— Отнюдь. Только дурак потопает следом за дварфом туда, куда он идет, а я в какой-то момент прошлой ночью перестал быть дураком. Ну, что сказать? Лучше быть живым калекой, чем мертвым героем.
— Ты отвратителен, вор.
— А я горжусь им, — произнес Каллад. — Давайте, добрые люди, пожелаем герру Манну удачи в пути, куда бы ни привела его дорога, а потом пойдем за колдуном.
— Значит, ты согласен на условия его освобождения.
— Я этого не говорил. Путь нам предстоит долгий, случиться может что угодно, так что не будем пока ничего обсуждать.
— Тогда ван Хал не отдаст его тебе.
— Мы перейдем этот мост, когда доберемся до него, ладно? Я и Разящий Шип при необходимости умеем быть весьма убедительны.
Глава 5 Проклятье Белого Волка
Город Белого Волка, Миденхейм
Исход зимы, 2055
Задача была невыполнимой. Теперь Йерек фон Карштайн знал, что Конрад доверяет ему, но оказалось, что нового графа не переубедишь. Конрад не мог отрицать, что род вампиров нуждается в обновлении, чтобы пережить свой вечный бич, человечество, но люди не были единственными врагами мертвых. Злейшие враги вампиров — они сами, и от этой истины никуда не деться. Запасы пищи вокруг замка истощились до предела, вычерпанные почти до дна несколькими выжившими вампирами, вернувшимися в Дракенхоф, — сдержанность не была в их характере. Они ели, поскольку нуждались в еде. И это — последние из их племени. Исчез аристократизм Влада фон Карштайна, а с ним и мудрость графа-вампира. Влад не стал бы опустошать окрестности замка, лить без меры свежую кровь. Он выращивал скот для того, чтобы кормиться, а не для того, чтобы безжалостно убивать.
Не то, что его новые отпрыски.
Они подчинялись лишь основным инстинктам. Были голодны — ели. Их не заботило то, что они убивают все больше и больше людей, в конце концов, ведь люди — это всего лишь скот. Их не беспокоило, что мертвецов некем и некому заменить. Люди всегда найдутся. Их цель — резать и жрать, утоляя вечную жажду зверя. Какая непоследовательность!
Ночами после визита Конрада Йерек гулял среди них. Не требовалось большого ума, чтобы заметить: из оставшегося скота не получится сильных вампиров. Он страстно спорил с новым графом, пытаясь разъяснить ему, как необоснованны его рассуждения. Пусть лучше у них будет не много вампиров — не нужно увеличивать ряды человеческим отребьем. Слабость всегда потерпит поражение, это заложено в ее природе. А слабый человек станет слабым вампиром. Ослаблять родословную, кровную линию — ошибка.
Конрад слушал, но все, что говорил Йерек, переворачивал так, чтобы оно соответствовало его идеям. Все, чего достиг бывший Белый Волк, — это убедил Конрада, что гамайя должны отправиться в иные земли в поисках свежей крови, крови, достойной перехода в нежизнь. Каждый из пяти гамайя должен был отыскать и обратить пятерых потомков.
Йерек пытался возражать, ибо это ослабило бы вампиров, но Конрад настоял на своем. Он ясно представлял себе, какими должны быть новые потомки — самыми смертоносными и безжалостными представителями рода людского, и отбирать их следовало самым тщательным образом. Конрад прав: новые отпрыски — будущее их рода. Каждый же новый потомок в свою очередь обязан будет обратить еще пятерых, и так далее, и чума нежизни вновь распространится среди живущих. Йерек не мог отрицать, что стратегия данного плана обладала определенными достоинствами.
В гамайя отобрали лучших из лучших выживших после Альтдорфа, самых преданных Конраду и его притязаниям на графский титул, стратегов и бойцов, закаленных в элитных отрядах. Их связывали прочнейшие узы — такие, как те, что связывали Белого Волка с его соратниками в прошлой жизни в Миденхейме. Они были не обыкновенными жестокими убийцами, лишенными совести и сомнений. И не распущенными зверьми, толкаемыми инстинктами породы. Они стояли выше этого. В них все еще теплилось что-то — искра человечности, что ли, делающая их не просто безмозглыми тварями.
Йерек сам отбирал их именно по этой причине. Он знал, что Конрад указал бы на самых беспощадных бестий из своего зверинца монстров и возвел бы вокруг себя кордон клыков, надеясь, что это защитит его от неизбежного. Вот чем они отличались друг от друга: если Конрад видел в человечности слабость, Йерек видел в ней силу. И это говорило о Волке больше, чем о его хозяине.
— Каждому лидеру нужен один правдосказ в стае гогочущих льстецов. Не бойся высказывать то, о чем думаешь, друг мой, — говорил Конрад. Не бояться высказывать то, о чем думаешь. Легко сказать, но жить с этим при дворе нового графа-вампира было не так-то просто. — Не у многих хватит смелости ответить за свои слова. Я не дурак, Волк. Я знаю, вокруг меня масса подхалимов, но я не идиот, чтобы отмахнуться от того единственного, кто говорит правду.
Вот так Йерек преклонил колено и поклялся всегда говорить своему господину правду, какой она ему видится, не закутывая истину в красочную пелену обмана и хитрости. Но даже давая обет, Йерек знал, что еще пожалеет о нем.
Пообещав хозяину откровенность, он вернулся на родину и принялся выслеживать выживших. Ночью вампир рыскал по району Паласт, держась в тени северной городской стены. Он миновал Миденпалас и группу зданий, обступивших графский дворец, и даже пробрался в мавзолей герцога посмотреть на гробницы людей, которым служил при жизни.
Волк понаблюдал за дамами, прогуливающимися с кавалерами в Кенигсгартен, а когда нельзя уже было больше откладывать, вернулся на Воинскую площадь, спустился по короткой лестнице в просторный сквер, присел на деревянную скамью и вспомнил деньки, когда муштровал своих солдат под пристальным взглядом статуи Гюнтера Тодбрингера. К Белому Волку явилось гораздо больше призраков прошлого, чем он ожидал. Эта мощеная площадь была ему почти домом. Он слышал все: стук молотов, лязг щитов, проклятия, смешки и повторяющийся снова и снова клич: «Ульрик! Ульрик! Ульрик!»
Эти воспоминания и привели его к величественному бронзовому памятнику на углу Вествег и Зюдентенвег.
— Где ты взял силы на это? — спросил он человека из бронзы, не ожидая ответа, потому что ответа не было.
Два мальчика сидели на широком плече статуи, а под ее ногой лежала раздавленная крыса со сломанным хребтом. В самый разгар Черной Чумы граф Гюнтер закрыл городские ворота на шесть долгих месяцев, обрекая этим на смерть тысячи. Требовалась невероятная стойкость духа, чтобы перебороть искушение распахнуть ворота перед невинными, умирающими людьми, но выбора у Гюнтера не было, и ворота остались запертыми, спасая Миденхейм. Старая история, но заслуживающая, чтобы ее помнили, — из великих жертв рождаются великие победы.
Йерек склонил голову и повернулся к впечатляющему храму Ульрика, сердцу славного города. Его терзали сомнения. Может ли существо, которым он стал, войти в святое место? Осталось ли в Белом Волке достаточно того, иного себя, чтобы его впустили внутрь? Йерек попытался успокоиться.
Это было его последнее прощание с личностью, которой он был. Правду говорят, прошедшего не воротишь. Следовало ожидать, что город изменится. Как и граф Гюнтер, Йерек принадлежал прошлому. Немногие, если вообще кто-нибудь, вспомнили бы его сейчас. Одно дело, когда мальчишка возвращается на родину мужчиной и обнаруживает, что улицы стали короче и уже, и совсем другое — когда возвращается мертвец, находя город запущенным и вымирающим. Все здесь, даже камни в стенах, казавшиеся такими надежными и неизменными, выглядели так, словно знали, что их время уходит.
— Я человек, — сказал он себе, — любимый Ульриком. Вот кто я, а не зверь, которым сделал меня фон Карштайн.
Он верил в это, и вера его была столь искренней, что Йерек шагнул в двери и застыл под высоким куполом, вновь ошеломленный искусством зодчего, словно отвергшего силу притяжения. Он не был обращен во прах за свое безрассудство. В центре храма ярко горело священное пламя. Вот почему он вернулся домой — в последний раз проверить себя.
Незнакомая дурнота вгрызлась в желудок вампира, когда он опустился на колени перед бессмертным огнем. В голове непрерывно крутилась мысль о том, что было с ним после того, как Конрад отдал приказ о размножении гамайя.
Божественное пророчество гласило, что, пока горит огонь, город вынесет все. Пламя пылало, город пережил чуму и нашествие орды графа-вампира, так что, возможно, легенда права. Если уж на то пошло, вероятно, множество старых историй не просто сказки. Особенно одна, пришедшая на ум Йереку: священный огонь не причинит вреда истинному последователю Ульрика.
Перефразируя слова Магнуса Благочестивого, Йерек прошептал:
— Если я грешен, пламя наверняка поглотит меня, — и сунул руку в огонь.
Он смотрел на рыжие языки и на свою плоть, чувствуя мучительный жар, припекающий руку, но пламя не сжигало его. Йерек медленно отвел ладонь, на которой даже не вздулись волдыри.
— Значит, возможно, я и не проклят, — сказал он, внимательно изучая нетронутую огнем кожу.
Несмотря на тошноту, Йерек покинул храм с уверенностью, что волчий бог благословил его.
На ночном ветерке покачивалась вывеска с намалеванной на ней виселицей. «Последняя капля» была не из тех заведений, в которые Йерек Крюгер часто захаживал при жизни. А в смерти — таверна была просто создана для Йерека фон Карштайна. Ее любили и солдаты, и воры за многочисленные и разнообразные греховные увеселения. Йерек толкнул дверь и шагнул в пивнушку, тут же утонув в густых клубах дыма и тяжелом запахе прокисшего эля.
Никто не поднял взгляда, никто не прицепился к нему. В «Последней капле» все клиенты держались сами по себе. Праздное любопытство здесь не давало прибыли, но могло привести к огромным убыткам.
Рот Мелингер сидел в одиночестве у очага, обхватив корявыми пальцами пивную кружку. Пять лет службы оставили на солдате неизгладимый след. После всего, что он повидал, неудивительно, что он искал утешение в стакане. Йерек присел за стол возле человека, бывшего некогда его правой рукой — тенью великого магистра.
Мелингер всегда был нелюдим, угрюм и скуп на слова.
Вина за поражение глубоко отпечаталась на лице человека. Черные сальные волосы падали на глаза. Рыцари Белого Волка обманули его надежды — или он обманул их. Не важно. Он был один, а, как Йерек вколачивал в них снова и снова, по одному солдаты слабы — и лишь все вместе, плечом к плечу, они исполины.
Тяжело было видеть этого человека таким.
— Привет, старина.
Мелингер оторвал взгляд от выпивки. Кажется, явление мертвеца не слишком удивило его.
— Преследуешь меня, Волк? — Он поднял кружку, словно произнося тост. — За мертвых, не оставшихся мертвыми, а?
Он был пьян. Йерек жалел его, а ведь жалость — такое непривычное для него чувство. Эта превратность лишь подкрепляла послание священного огня — его человечность еще не исчерпана. Есть в нем что-то хорошее — по крайней мере, стольку чтобы пожалеть друга.
— Так быть не должно, — сказал Йерек.
— Нет? Ты хочешь сказать, я не должен жить так день за днем, напиваясь до беспамятства, по-прежнему не в силах сбежать от своих проклятых демонов? Думаешь, я пришел сюда веселиться? — Мелингер резко взмахнул рукой, словно охватывая всю пивную. — Думаешь, эти типы — мои друзья? Вот уж нет. Я прихожу сюда напиваться вусмерть, может, так получится сбежать от мертвецов, а? Может, так… — Ирония собственных слов ускользнула от пьяного Мелингера.
— Идем со мной, Рот. Стань опять моей тенью.
— Нет, добрая выпивка свое дело делает. Поохоться на кого-нибудь другого, оставь меня в покое.
— Идем со мной, — повторил Йерек, вставая.
— Ты можешь все повернуть вспять? Заставить все исчезнуть? Убрать из моей головы то, что я пережил, и заставить меня забыть?
— Могу, — пообещал Йерек.
— Какого черта, — пробормотал Мелингер, отъезжая от камина вместе со стулом. Он поднялся, пошатнулся и чуть не упал, но Йерек вовремя поддержал товарища. — Тогда пошли. Посмотрите на меня — отправляюсь на прогулку с призраками и оставляю на столе полкружки эля. Должно быть, я спятил.
Они покинули таверну вместе, причем Мелингер тяжело опирался о плечо Йерека. Белый Волк вывел старого солдата на улицу, и под тихий скрип вывески они зашагали по узкой аллее. Когда пивная осталась позади, Йерек толкнул солдата к стене, рывком запрокинул ему голову, обнажая пульсирующую на горле вену, и впился в нее зубами, жадно глотая кровь последнего живого друга, наполняя утробу, пока до смерти Мелингера не остались секунды, — только тогда он оторвался от еды, и боевой товарищ обмяк на его руках.
— Присоединись ко мне, Рот. Пей из меня.
Они обменялись кровавым поцелуем.
Йерек и раньше кусал людей, но сейчас все было иначе, да, пьяняще и возбуждающе, но когда его порченая кровь смешалась с кровью Мелингера, Йерек почувствовал на языке трепет последнего дыхания человеческой жизни. Привкус исчез, но желудок Йерека скрутило — это протестовали оставшиеся в его душе крохи человеческого. Йерек согнулся, выхаркивая кровь Мелингера, но было уже поздно. Поцелуй состоялся.
В этот миг Йерек фон Карштайн ненавидел человека, бывшего Крюгером, а Йерек Крюгер питал отвращение к зверю фон Карштайну.
— Почему? — выдохнул Мелингер. Струйка вампирской крови бежала из его рта. — Почему ты сделал это со мной?
Ненависть сверкнула в глазах упавшего на колени умирающего человека.
Йерек не мог ответить, но теперь он знал, что повторить обращение ему не удастся — он не станет обрекать еще одну душу на свою нежизнь.
— Прости, — шепнул он на ухо другу, с губ которого сорвался последний вздох жизни. — Мне так жаль. Я буду рядом, когда ты проснешься.
Ночь он провел, баюкая на руках мертвого товарища. Он ненавидел существо, которое сделал из него фон Карштайн, но таков уж он теперь: Волк погиб, и его место занял монстр.
Мелингер очнулся за час до рассвета.
Глава 6 Всё в одну летнюю ночь
Нулн
Собачьи дни, летний зной 2056
За время путешествия между Скелланом и незнакомцем установилось некое естественное равновесие. Ночами они бежали волками, наравне убивая и пожирая зверьков в полях, но кровь ягнят, лис и оленей не шла ни в какое сравнение с кровью девственниц и шлюх.
Жажда настоящей крови, густой, пьянящей похлебки жизни, манила их в придорожные городки и деревни.
И противостоять этой тяге было невозможно.
В самой их природе была заложена потребность охотиться и кормиться, но оба получали удовольствие от процесса умерщвления и интимности насыщения. Им подошла бы любая плоть, любая кровь, но когда доходило до убийств, у пары имелись личные предпочтения. Они любили рвать юных и чистых, а не извращенных старух. Так что они охотились на дочерей и сестер, набрасывались на них во тьме, уволакивали в грязь, раздирали юбки отбивающихся, лягающихся жертв. Отчаяние добычи усиливало трепет предвкушения. Не важно, были ли девушки дочерями фермеров или хрупкими наследницами аристократов, они умоляли об одном и том же, когда вампиры вонзали в них свои зубы, смакуя каждую сладкую каплю.
В Кемпербаде они отведали кровь шестнадцати девственниц в гробнице Шаллии, и статуя богини смотрела на пиршество чудовищ, плача своими вечными каменными слезами.
Они наслаждались богохульством, осквернением священного места, гибелью опозоренных рыдающих монашек. Это ведь не просто смерть, не просто лишение жизни. Это ритуал. Извращенное прославление всего прекрасного, ибо они забирали лишь тех, кто близок к совершенству, к женскому идеалу. Они отобедали прелестными, изысканными трупами. Они утолили голод невинным мясом и почтили священный алтарь страстными совокуплениями.
Они не просто убивали — они пожирали.
Они отбрасывали мертвых одну за другой, отшвыривали их и шли к следующим. Убитые женщины со сломанными шеями валялись на холодном каменном полу, раскинув руки и ноги, и единственными яркими пятнами на их алебастровой коже были два кровавых ручейка, сочащиеся из точечных ранок на белоснежном горле.
Они стали чумой края, оставляя за собой алый след смерти.
В Штриссене они насладились убийствами, проведя несколько ночей в поисках трех драгоценных камней из городской короны, трех девушек: дочери ростовщика, сестры ювелира и молодой жены бакалейщика. Они были самым восхитительным яством из тех, что мог предложить Штриссен. Скеллан изголодался по убийствам, но незнакомец убеждал его помедлить, чтобы получить ни с чем не сравнимое удовольствие.
— Предвкушение усиливает сладость пиршества, — объяснил он, стоя на углу улицы под вывеской лавочника. В окне наверху заманчиво горела свеча.
— Позволь мне взять ее.
— Нет, мой ненасытный юный друг, мы подождем и осушим сосуд медленно, одну бесценную каплю за другой, ощущая, как они струятся по горлу медовым эликсиром.
— Я голоден.
— К завтрашнему утру ты проголодаешься снова. Мы подождем. Мы не дикари. Красота должна быть во всем, что мы делаем, даже в убийствах.
— Ты говоришь как он.
— Во многих смыслах он был лучшим из нас, и любому, кто станет править родом вампиров, следовало бы изучить его философию.
— Он оказался слаб. Когда дошло до смерти, он оказался слаб.
Незнакомец покачал головой, как учитель, разочарованный в, казалось бы, способном ученике.
— Требуется огромная сила, чтобы править мудро. Малейшая слабость, лишь намек на нее — и ты становишься жертвой первобытных инстинктов. Подумай об этом.
— Подумаю, но знаешь что? Сегодня ночью я поем.
С этими словами Скеллан окинул взглядом фасад здания, мгновенно взлетел по лозам плюща и ломоноса, вьющимся на старой стене, и постучал в окно.
Его улыбка открыла окно. А ее вопли услышал весь город.
Следующей ночью он забрал сестру ювелира. На этот раз они устроились на тростниковой крыше жилища девушки, обсуждая эффект, произведенный гибелью жены бакалейщика. Скеллан наслаждался произведенной ими паникой, а незнакомец считал, что слухи — это похоронный звон по их короткому пребыванию в этом местечке. Надо двигаться дальше, не тратя больше недели и месяцы на выбор.
Смерть девушки была кровавой. Она умерла в окне, пронзенная осколками разбитого стекла, торчащими из деревянной рамы, на которую осело тело, из которого жадно пил Скеллан.
Дочь ростовщика оказалась последней из истинных красавиц Штриссена, кому суждено было погибнуть.
— Эта моя, — сказал чужак, когда Скеллан уже стоял на пороге.
— Она?
— Да. — И у Скеллана не осталось сомнений, что незнакомец не шутит. — Подожди снаружи. Найди себе козу или что-нибудь еще.
Он оставил Скеллана у подножия лестницы. Девушка ни разу не вскрикнула, хотя никто не сказал бы, что она молчала. Судя по звукам, она добровольно отдалась незнакомцу, торопя его забрать ее жизнь.
Слишком легко все прошло.
Штриссен они покинули до рассвета. Чужак твердил об осторожности, но Скеллан, подстегиваемый предвкушением пиршества, настоял на еще одной, последней остановке на пути к дому — в Нулне.
Им пришлось подождать, прежде чем войти в старую столицу. Деревянный мост был поднят, пропуская плывущую по Рейку трехмачтовую шхуну. Кое-где стены, окружающие город, казались такими низкими, что налетчикам, замыслившим посягнуть на город, лестницы не понадобились бы — хватило бы и телег.
Становилось очевидно, почему Нули пал к ногам Влада фон Карштайна, в то время как Альтдорф упрямо сопротивлялся. Города эти несравнимы. Нулн — город внутри города, древнее ядро юного сердца, все еще окаймленный разрушающимися стенами, отмечающими границы старого поселения, где улицы так узки, что и двоим не разминуться — и это в самом оживленном районе. Здесь царила архитектурная мешанина. Каждое новое поколение теснилось в собственных домах, отличающихся от других, втискивая их туда, где и места-то, честно говоря, нет, так что улицы становились узкими и неприветливыми. Даже по ночам в воздухе не рассеивался дым кузниц и едкий запах выдубленных шкур.
На улицах между Торговыми и Городскими воротами собирались женщины сомнительной репутации, взывая к прохожим, достаточно состоятельным на вид, чтобы потратить пару монет на грубую грязную похоть.
Скеллан с удовольствием испробовал каждое из множества разнообразных развлечений Нулна. Соблазны большого города манили его. Пища ждала на каждом углу. Из ночи в ночь, две недели подряд Скеллан гулял по улицам среди проституток, кормясь в темных проулках перед рассветом и исчезая в ускользающей ночи, а незнакомец наблюдал, выжидая, тщательно выбирая лучшую кровь, не то что Скеллан.
Неудивительно, что шпили великого города вдохновили парочку на новые жестокости.
Всего за одну ночь они навсегда изменили город. Правящее семейство Либевицев не просто сместили, их уничтожили, разорили и унизили. История их гибели стала легендой.
— Оплакивать Либевицев будут веками.
— Не приписывай скоту долгую память. По моему опыту, для них это все равно что громко изданный непристойный звук — достаточно оглянуться, выругаться и тут же забыть, что что-то случилось, — фыркнул Скеллан.
Они стояли в центре Рейксплац, слушая, как надрывается торговец каштанами, стараясь распродать остатки товара. Запах жженного сахара мучительным диссонансом врывался во всепроникающую вонь дубленых кож.
— Это потому, друг мой, что ты не даешь им то, что стоило бы запомнить. Тупики, бордели, коптильни — ты работаешь по мелочам. Кого волнует смерть какой-то шлюхи? Или психа, надышавшегося опиумных паров и скопытившегося в канаве? Сегодня мы войдем в дома богатых и сильных, неся туда гибель. Мы покажем городу, что никто не может быть в безопасности, даже в собственном жилище. Смерть, которую мы даруем, способна найти их повсюду. Вот тогда они запомнят. Сделай смерть видимой. Сделай смерть пугающей.
— Я все-таки не понимаю, чем они заслужили полное истребление? Раньше, убивая, ты проповедовал осторожность, но теперь ты, кажется, отбросил ее.
— Это личное. Долг, который надо отдать сполна. Больше я ничего не скажу. Сегодня мы напьемся крови аристократии и увидим, действительно ли она голубая. Больше никаких подзаборных шлюх. Пусть семейство Либевицев поуправляет городом еще пару часов, но их падение будет эффектным спектаклем, и народ Нулна запомнит эту ночь, как ни одну другую. Сегодня мы поужинаем так, как подобает нашему положению, друг мой.
На том они и порешили. Пара убивала и мужчин, и женщин, но кровь пила только женскую.
Двое толстяков, ожиревших от богатства, умерли в своих постелях, одного со сломанной шеей сбросили с лестницы, еще парочке преподали урок полета, который они не усвоили, ибо умерли, растянувшись на булыжной мостовой.
Но и мертвецов не оставили мирно гнить.
Скеллан и незнакомец втащили убитых на крышу и насадили трупы на коньки и громоотводы, превратив тела в птичьи пугала. Этой ночью погибли еще семнадцать мужчин — только ради того, чтобы, подобно набитым опилками чучелам, оказаться взгроможденными на крыши старого города. Но это касалось только мужчин. Женщин постигла судьба не сравнимая ни с чем.
В общей сложности вампиры поужинали одиннадцатью женщинами из семейства Либевицев.
Трупы жен, как и их мужей, были раздеты, насажены вниз головами на шпили (колья вошли несчастным в рот и пронзили глотки) и оставлены на корм воронью, но не раньше, чем пара в полной мере насладилась нежной плотью.
Но, даже охваченный кровавым безумием, незнакомец в обращении со скотом был безжалостно разборчив. Он завладевал лучшим мясом, так что Скеллану оставалось только довольствоваться объедками. Чужак тем временем двигался дальше в поисках игры повеселее.
Под конец Скеллан последовал за своим спутником в последний дом, единоличные права на который заявил чужак, и оказался в покоях женщины, лежащей на тахте под роскошными алыми покрывалами. Незнакомец беззвучно подошел к постели, опустился на колени, прошептал что-то на ухо даме, и губы ее приоткрылись, а взгляд не отрывался от полуночного гостя.
Скеллан скользнул в тень, чувствуя вкус собственной крови, брызнувшей из прикушенной губы. Незнакомец очаровал его тем, как он мало-помалу вел женщину к добровольной смерти, пока она, наконец, не испустила одинокий вскрик, когда зубы вампира отыскали бьющуюся на белой шее жилку и вонзились в податливую плоть.
Подхватив на руки прекрасный труп, незнакомец с красными от свежей крови губами повернулся к притаившемуся во мраке Скеллану. Улыбка вампира была холодна. Он окунул палец в алую струйку, бегущую по его подбородку, и начал выводить над постелью женщины свое имя.
Всего три слова: Маннфред фон Карштайн.
В этот миг Скеллан почувствовал весь ужас, заключающийся в кровавом послании, — вот имя ответственного за кровавую бойню.
Эту женщину они не отнесли на крышу. Напротив, вампиры уложили ее тело так, что казалось, будто убитая просто крепко спит, хотя хрупкую иллюзию мгновенно разрушала кровь на стене над ее головой.
Скеллан возмущался тем, что вампир обращается с ним как с каким-то тупым лакеем, но, с другой стороны, восхищался осмотрительностью незнакомца и ритуальным аспектом учиненной им резни. Проснувшийся поутру скот обнаружит на крышах Нулна тридцать три обнаженных трупа. Такое послание невозможно будет проигнорировать.
Уходя из последнего дома Либевицев, Скеллан размышлял, сколько зевак поймет истинную иронию, заключенную в извращенном послании: ведь эти смерти как в зеркале отражали падение самого Влада. В них была не только дикость: в них была красота.
Незнакомец прав — отбросы Нулна запомнят эту ночь.
Незнакомец. Пора прекращать думать о нем так.
Теперь у незнакомца есть имя: Маннфред фон Карштайн.
Маннфред, первенец Влада.
Луны все еще стояли высоко в небе, струя серебро на городские улицы, когда Скеллан и Маннфред приняли волчье обличье и рысцой покинули город. После кровавого бешенства свежий воздух пьянил. Они бежали в ночи, а перед рассветом укрылись в пещере отшельника, сперва, естественно, позаботившись о том, чтобы старику она больше не понадобилась.
Вампиры проспали весь день, пробудившись лишь в сумерках. Несмотря на обильную трапезу накануне, спутники проголодались и озябли.
Скеллан собрал охапку сухого хвороста и разжег у входа в пещеру маленький костерок. Снаружи выли волки и гудели насекомые, рождая своим брачным зовом мелодию ночи, а над деревьями порхали безмолвные летучие мыши.
— Я знаю, кто ты, — сказал Скеллан во мраке.
— Я никогда и не пытался это скрывать, — ответил Маннфред, играя кольцом, которое носил на правой руке. Оно было его единственным украшением; вампир не носил других драгоценностей — ни цепочек, ни печаток, ни иных безделушек, только это кольцо, которое, как заметил Скеллан, его спутник крутил в минуты задумчивости.
— Но ты мне не говорил.
— О, говорил, мой юный друг. Говорил. Говорил много раз, но ты не слушал. Я был его первым, сказал я. Может, не самым любимым, но любимым дольше всех, сказал я. Я не скрывал, кто я.
Скеллан пошевелил прутиком угли, заклиная недолговечный дух огня и глядя, как рассыпается пепел. Наконец он высказал то, что было у него на уме.
— Почему ты здесь? Почему охотишься со мной? Почему ты не в Дракенхофе, почему не заявляешь права на свое королевство? Оно твое по праву.
— Конечно. Я тут потому, что в данный момент не выбрал бы ничего другого. Я не впутываюсь в жесточайшую войну с собственным родом, потому что еще не время. Поверь мне, всему свое время.
Слова вампира явно не убедили Скеллана.
— Я знаю, ты часто принимаешь волчье обличье, но часто ли ты на самом деле бываешь волком? — спросил незнакомец.
— А что, есть разница?
— О да, в волчьем теле — ты всего лишь в волчьей шкуре, просто внешности ради. Но когда ты отступаешь от самого себя, отделяешься от своей личности и действительно становишься волком, все заботы этой жизни становятся ничтожными. Ты прекращаешь быть собой и превращаешься в члена стаи.
Скеллан кивнул.
— А что происходит, когда вожак умирает, и стая остается без лидера?
— Живые дерутся за первенство.
Теперь кивнул Маннфред.
— Они дерутся друг с другом, претенденты утверждают свое право господствовать силой и хитростью. Только некоторое не понимают, что иногда борьба требует скорее коварства, чем грубой силы. Следует помнить, что каждый волк потенциально смертельно опасен, даже щенок-сосунок. Охотясь, они кружат и кружат, выжидая момент для удара, и, когда жертва проявляет слабость, становятся свирепы и кровожадны. Они наваливаются разом, повергая добычу, и обдирают труп до костей. А бой за место вожака в любой стае еще жестче, и ошибка недопустима. Если слишком много самцов схлестнулось в драке за господство, стае может быть нанесен непоправимый урон.
— Ты так и поступаешь? Пользуешься не силой, а хитростью?
— В драке побеждает мощь рук, молодые олени скрещивают рога, и это все бравада, хвастовство и запугивание врага — войны так не выигрывают. Война — долгая игра, и побеждает в ней стратегия. Ответь-ка мне: зачем бороться со всеми моими братьями, Петером, Гансом, Фрицем и Конрадом, если достаточно уничтожить лишь одного из них? Остальные ослабят этого одного. Видишь ли, друг мой, иногда лучше отступить и наблюдать за чужой потасовкой, а потом, когда побежденные погибнут и исчезнут, вызвать на бой победителя. Правильно?
Скеллан не мог опровергнуть его логику.
— Все это имеет смысл. Значит, пока ты праздно сидишь тут, они сражаются за первенство, ни на секунду не догадываясь, что ты только и ждешь, держа нос по ветру, когда можно будет свергнуть победителя.
— Ну да, что-то вроде того.
— Выглядит именно так.
— Только я не собираюсь праздно ждать, держа нос по ветру, как ты изящно выразился. Есть вещи, которые мне нужно сделать, приготовления, требующие, чтобы я ненадолго удалился. Они, без сомнения, будут заняты ловлей собственных хвостов.
Маннфред порылся в своем мешке, вытащил замусоленный сверток и принялся распутывать завязки. Затем он осторожно откинул обертку, и под ней обнаружилась книга. Положив том на землю, вампир перевернул первую страницу.
Скеллан не смог прочесть грубых символов, нацарапанных поперек листа, — чернила выцвели, впитавшись в то, что создатель книги использовал когда-то вместо бумаги. Единственное, в чем Скеллан был уверен, — что это не пергамент.
Маннфред провел пальцем по каракулям, почти любовно погладив то, что казалось хвостом нарисованной посередине листа кометы.
— В ней заключена сила. Больше силы, чем дураки вроде Конрада или тупицы вроде Петера могли хотя бы подумать. Пока они чванятся и прихорашиваются, пытаясь произвести впечатление на потомков, мы будем учиться у давно ушедших. В этой книге и еще в девяти других таких же Влад нашел свою силу. Мудрость этой книги безмерна, ведь ее автор был гением. В ней — квинтэссенция силы. Ты и представить себе не можешь, Скеллан, блеска, данного этим страницам Темным Искусством. Этими словами, и только ими, Влад поднял из недр земли армию: словами, а не мечами. Словами.
— Ты воспользуешься ими?
— Я был бы идиотом, если бы не воспользовался, а я кто угодно, только не идиот. Но это только верхушка, как выступ айсберга. Заклинания — часть неведомой силы, скрытой под водой. Это дурманит, друг мой, и признаюсь, я хочу всего, но я не готов — пока не готов. Я исчерпаю себя, прежде чем посягну хотя бы на частицу силы.
— Тогда какая от этих чар польза? В твоих руках вся магия мира, а ты не можешь призвать ее.
— Я могу, я могу поднять огромное войско мертвецов, я могу разорить земли живых, превратить их в голую пустыню. С этой силой я могу вылепить мир по моей прихоти, но в процессе я потеряю себя. Великая сила влечет великую катастрофу. Я жажду власти, я борюсь с искушением захватить все, что есть у других, отомстить за наш род, стать бичом Империи. Язва точит мое небьющееся сердце. Моя жажда неутолима. Я могу уничтожить род людской. Я могу созвать непобедимую армию и стать во главе ее. Меня станут боготворить и бояться. Человеческие отбросы падут к моим ногам, и враги задрожат от моей мощи. Я хочу всего этого и больше — много больше. Я грежу об этом в разгар дня и мечтаю, когда тени тянутся к закату, я сплю, и сны мои так реальны, что я чувствую вкус власти. Этот мир мой, Скеллан, протяни руку — и возьми. В мечтах я владею всем. Я правлю.
Но я не дурак. Эта власть поглотит меня. Я пока не могу надеяться вместить ее, только не в нынешнем состоянии. Мудрец знает свои пределы и меряет ими свои амбиции. Мне мои известны. Я не могу тягаться с создателем этой книги или темной мудростью, переданной им. Пока нет, но я стану… стану…
— Я верю тебе, — сказал Скеллан и не соврал.
— И все же ты понятия не имеешь, что видишь перед собой. Вера слепа. Так вот, мой слепой друг, позволь открыть тебе глаза. Эти заклинания сотворены первым и величайшим некромантом, самим верховным владыкой мертвых. Теперь понимаешь?
— Нагаш, — с шипением процедил Скеллан сквозь стиснутые зубы имя эфемерное, как дыхание умирающего, растворяющееся в огне лихорадки.
— Нагаш, — согласился Маннфред. — С этой силой я мог бы править миром живущих, превращая его в землю мертвецов. С этой силой я стал бы непобедим. Однако с этой силой я обрек бы себя, отказался бы от того, что называю своей душой, и стал им. Я видел, как действует его магия, видел ловушки, сплетенные из чар, затягивающие читающего все глубже и глубже во тьму, в тот кромешный мрак, из которого уже не выбраться. Ради всей силы и власти мира я не принесу себя в жертву.
— У нас нет души. Мы пусты.
— Ты в это веришь? Ты чувствуешь себя пустым?
Скеллан не нашел ответа. Он снова поправил угли, размышляя. Сила отомстить, сила владеть Империей человеческих отбросов — вот она, перед ним, только руку протяни. Но рука не поднималась.
Как бы ему ни хотелось, он не мог принять дары, сулимые книгой.
— Тогда книга бесполезна, — проговорил он, тыча веткой в самое сердце пламени.
— Сегодня — да, но кто знает, что принесет завтра? Наши пути сейчас расходятся, но, не сомневаюсь, они сойдутся снова. В сумерках я покину тебя. — Он поднял руку, словно отсекая все возражения. — Я должен пойти по этой дороге один. Но мне понадобится твоя помощь. Мне нужны глаза и уши при дворе графа-вампира, чтобы, когда придет время, я мог потребовать то, что принадлежит мне по праву.
— Я буду твоим шпионом?
— Не только моим шпионом, а чем-то большим. Новому графу нужны друзья, и я хочу, чтобы ты стал одним из них. Хочу, чтобы ты с ним сблизился, сблизился настолько, чтобы лелеять его неуверенность и подстегивать его эгоизм. Мы охотились вместе, Скеллан. Я знаю тебя не хуже, чем собственных братьев. Сыграй на своих сильных сторонах, сделайся необходимым — и стая запляшет под твою дудку.
— А что помешает мне отвернуться от тебя, воспользоваться приобретенным влиянием, предать всех фон Карштайнов и самому завладеть стаей? Они знают меня. Мы вместе сражались. Они охотились со мной, но, кроме того, они боятся меня, потому что я лишен их слабостей.
— И все же тебя взяли в плен, а они бежали, свободные. Ты лишен их слабостей, но у тебя, поверь, есть собственные. Что помешает тебе захватить власть в стае? Две вещи: во-первых, уверенность и твердое знание, что, когда я вернусь из Земель Мертвых, тебе придется встретиться со мной. Я не страдаю угрызениями совести, когда убиваю, чтобы добыть то, что я хочу, даже если я когда-то охотился бок о бок с жертвой. Во-вторых, страх, который будет глодать тебя, страх, что я, вернувшись, буду не только Маннфредом, которого ты знаешь. Этого достаточно. Стань моим орудием при дворе Кровавого Графа. Будь голосом в ночи, доводящим моих врагов до безумия, — или будь моим врагом. Выбор за тобой, Скеллан.
Глава 7 При дворе Кровавого Графа
Дракенхоф, Сильвания
Умирающий свет, исход осени, 2056
Конрад фон Карштайн окружил себя подхалимами и дураками и знал это, но его стремление к пошлой лести и похвалам перевесило потребность в откровенности. Для этого у него имелись Йерек и гамайя. А для всего остального были тупые лизоблюды с раздвоенными языками.
Он представлял сущность битвы, осознавал потребность в мудрых советах и правдолюбцах. Он знал, что нужна сила и нужна хитрость, но яснее всего граф понимал, что он один и никому нельзя доверять.
Он видел, как люди умирают, — и сам убивал их. Таков естественный порядок: волки режут ягнят. Так всегда было, и так всегда будет. Философия эта проста, но простота не делает ее менее значимой. Конрад как никто другой понимал, что различие между жизнью и смертью состоит всего в одном ударе сердца. Он понимал, что остальные свергли бы его, если бы могли, если бы хоть на миг увидели, что он — ягненок. Такова природа зверя: выживает сильнейший, заставляя слабых кланяться и пресмыкаться перед ним.
Гуляя по коридорам замка, Конрад чувствовал, как ворочается в нем страх. Здесь все напоминало о его наследии, о том, кто он и что он. Портреты Влада и Изабеллы висели оскверненные, исполосованные ножами, в погнутых золоченых рамах. Галерея превращенных в лохмотья холстов насмехалась над мертвыми. Конрад не гордился тем, что он потомок Влада. Влад потерпел поражение. Он пал жертвой одной из главных человеческих слабостей: любви. Это его и сгубило. Конрад такого не допустит. Это единственное обещание, которое он дал себе. Он не потерпит неудачи.
Страх полезен, он дает силы человеку, в сердце которого поселился. Странная, но правда. Он часто слышал, как другие называют страх слабостью, и каждый раз ловил себя на том, что считает говорящего дураком. Отсутствие страха так же летально, как, скажем, паника или самоуверенность. Паника подрубает бойца, размягчает мускулы воина, а самоуверенность влечет за собой беспечность. Нет, не важно, что там твердят другие, глупо стыдиться страха.
Конрад вгляделся в сгнивший лик своего прародителя, обрамленный расщепленной рамой. Нож рассек холст яростным крестом, разбив изображение на четыре ломаных ромба. Тщеславный Влад окружил себя своими подобиями, чтобы масляные краски напоминали ему о его существовании. Звери внутри них не были похожи друг на друга. Влад носил свою холодную надменность, как саван, как защитный экран, но в конце концов, столкнувшись с насмешками обычного смертного, поддался гневу, и гнев этот стал его погибелью. Мертвый граф забыл простой урок страха. Сохрани он хотя бы унцию страха для своего врага, то никогда не пал бы от руки верховного теогониста. Главный грех Влада состоял в том, что он поверил в свое бессмертие. К этому его привело тщеславие. Он позволил себе поверить, что он особенный.
И забыл одну истину: даже мертвый может умереть, и такой смерти стоит бояться.
Конрад отвернулся от портрета и продолжил в одиночестве обходить древний замок.
Здесь, конечно, жили призраки, задержавшиеся надолго воспоминания. Ему чудился смех подданных Влада, эхом проносящийся по покоям, но, распахивая двери, Конрад обнаруживал лишь пустую комнату и пыль — много пыли. Женское хихиканье и похотливые возгласы распалившихся мужчин обращались в ничто, стоило только закрыть створки и отправиться дальше.
Да, он был один, но истинного одиночества не ведал. Призраки побежденных метались по старому замку, верные камням, которые называли домом. Конечно, почти постоянно рядом сновали и люди, слуги и льстецы, готовые кланяться и потакать всем капризам хозяина.
Любопытное получалось раздвоение. Конрад страстно желал того самого общества, в котором чувствовал себя таким одиноким и заброшенным.
А потом еще этот скот со своими жалкими проблемами. Они кишат, как вши в волосах оборванца, пресмыкаются, ищут в нем свое спасение.
А он не спаситель. Ни для кого.
Итак, пока они молят о милости и взывают к его мудрости, чтобы урегулировать права на спорные земли и пастбища, или просят возмещения убытков от глупых краж хлеба и молока, он чувствует, как медленно сходит с ума. Ему плевать на них и их заботы. Они — скот. Они существуют, чтобы ими питаться.
Почему Влад считал, что на них стоит тратить время, Конрад понятия не имел. Возможно, мертвого графа развлекала игра в хозяина и властелина? Конрад не находил подобные забавы увлекательными, по крайней мере, когда они требовали его непосредственного участия. Смена правил игры дает некоторые интересные возможности. Импровизация — вот секрет увеселения. Многих просителей он просто бросал волкам, не заботясь, обидчики они или оскорбленная сторона. Их смерти оборачивались чистым посмешищем. Они падали на колени, умоляли, рыдали, некоторые даже пытались сопротивляться, но куда их голым рукам до волчьих клыков. Парочку жертв он спас и передал некромантам для опытов. Да, он преподаст скоту урок не беспокоить его мелочами.
Конрад наслаждался своей репутацией жестокого графа, даже сам пестовал ее: это ставило людское отребье на место и ясно давало понять родне, кто тут главный.
Конрад спустился по мраморной лестнице и прошел по главному залу, набитому кающимися грешниками, не обращая внимания на мольбы и тянущиеся руки, старающиеся прикоснуться к нему. Он пребывал не в том настроении, чтобы нюхать немытый скот, — они воняли, весь дом пропах испарениями грязных тел. Посреди зала Конрад остановился, представляя себе вспыхнувший тут пожар и объятый пламенем, сгорающий дотла скот. Что там говорят об очищающем огне? Улыбаясь, граф продолжил путь.
Комната, которую он искал, была сокрыта глубоко в недрах старого замка, под погребами и темницами, даже под склепами. Когда-то, возможно, здесь располагалась сокровищница, во теперь покои стали своего рода галереей ужаса. Тридцать отрубленных голов в различной степени разложения торчали на воткнутых в землю, по три в ряд, кольях. Конрад знал тут всех — знал настолько хорошо, чтобы собственноручно убить их. Годами собиралась эта коллекция трофеев — голов тех, кто подвел его. Ему приносило мрачное удовлетворение осознание того, что в смерти они принадлежат ему.
Он заглядывал в эту каморку регулярно, делясь с молчаливой публикой своими мыслями, раскладывая идеи по полочкам, ища изъяны в ходе рассуждений. Проговаривание вслух помогало, и выступать перед слушателями было легче.
Только вот недавно они начали отвечать.
Сперва это было слово или два, он даже сомневался, что вообще слышал что-то. Однако несколько коротких слов вскоре переросли в целые фразы. Конрад отмахивался от шепотков «убийца» и «изверг», но невольно внимал беседам голов об изменах и предательстве.
— Все еще жив? — прошипел голос Йоханнеса Шафера.
— Да, — ответил Конрад, прикрывая дверь.
— Удивительно, — усмехнулся череп Бернхольдта Брехта. Брехт находился тут дольше всех, его гладкая, опаленная отнявшим у вампира жизнь пламенем кожа натянулась, как на барабане. — Мы тут, внизу, кое-что слышим, знаешь ли.
— Ты запер нас во тьме, но мы все еще слышим шепот.
Голоса сливались в безумный хор, слова переплетались, звуки, перемешивающиеся друг с другом, были хрупки и неотчетливы. Конрад едва разбирал их.
— Мы знаем самые страшные тайны тех, кто рядом с тобой.
— Ты окружил себя людьми, говорящими то, что ты хочешь слышать, но за твоей спиной они строят козни, планируют твое свержение.
— Ты слишком доверяешь тем, кто твердит то, что ты от них ждешь, и никто не дает тебе хороших советов. Ты любишь подхалимов и не обращаешь внимания на преданных служак. Это приблизит твой конец.
— Не задирай нос, мертвец. Скоро ты станешь таким же, как мы, тебя насадят на кол и оставят гнить, и Морр заберет твою душу.
— Уже забрал, — произнес Конрад без всякой иронии в голосе.
— Нет, твоя душа бредет по длинной темной дороге в поисках покоя. Она обречена на вечные муки, поймана в капкан меж явью и сном. Отдыха не будет ни убийце в тебе, ни мальчишке, ни мужчине. Твоя душа чахнет. Ребенок, которым ты был, горит. Мужчина, которым ты был, горит. Это не кончится никогда. Пожар не погаснет. Он поглощает все, чем ты был, и все, чем ты мог бы стать.
Голоса так торопились сказать свое, что сталкивающиеся друг с другом слова, протискиваясь сквозь частое сито Морра, слились в один голос помешанного, словно и не исходили из разных ртов.
— Вас нет. Думаете, я этого не знаю? Вы все в моей голове.
— А ты — во всех наших.
— Во всех наших.
— Да. Во всех наших.
— Если мы в твоей голове, наши слова должны быть правдой, в которую ты веришь. Добро пожаловать в свою истину, Конрад. Добро пожаловать в правду, осужденная на адский огонь душа, не будет тебе покоя, когда отправят тебя на путь твой. О нет. Не будет тебе покоя, когда нож в ночи вырежет твое гнилое сердце и скормит его тебе. Не будет тебе покоя. Не верь никому, даже самым близким. О нет, в земле слепцов — кто увидит невидимую угрозу? Кто вспомнит тебя, когда ты исчезнешь и превратишься в пыль? Они вертятся вокруг тебя, они ищут твои слабости, и они найдут их. Найдут, потому что ты слаб.
— Я не слаб. — Конрад резко сорвал с пики голову и швырнул ее на пол. Череп покатился кувырком.
Остальные рассмеялись. Чудовищный, издевательский звук едва не оглушил графа.
Он яростно пнул голову, шмякнувшуюся о влажную каменную стену, и зашагал вдоль ряда, готовый ударить любого, кто осмелится уколоть его.
— Он будет первым, — заявила последняя голова.
— Кто?
— Он — Золотой, он тот, кто сияет ярче всех, он тот, кто горит. Весь блеск — фокус, чтобы сбить с толку недоумков. Верить ему — значит умереть.
Конрад мерил шагами крохотное пространство, стиснув виски, словно пытаясь очистить сознание, привести в порядок мысли. Никогда еще головы не подводили его, так что их совет было не так-то просто отвергнуть.
— Как я узнаю?
— Посмотри в зеркало и увидишь ложь, отраженную в стекле.
Конрад горько рассмеялся.
— Я окружен ложью и лжецами, и никто из них не отражается в зеркалах. Что вы мудрите? Ведь невидимость — проклятие нашего племени.
— Невидимой угрозы мудрый человек боится больше всего. Они как ты. Они слабы, и слабость движет ими. Им нельзя доверять, как змеям. Да, как змеям. Они змеи, не верь им. О нет, не верь.
Конрад опустился на колени и поднял укатившуюся голову. Медленно и осторожно насадил он ее обратно на кол.
— Это безумие.
— Но это же твои мысли, не так ли? Это высказывается твой разум. Не верь никому. Вот мудрость, которую мы дарим тебе. Внемли ей. Ты должен. Она спасет тебе жизнь.
Голоса разом смолкли.
Говорить больше не о чем.
Кто-то предаст его, кто-то близкий. Кто-то, кого он считает другом: Золотой.
Конрад прошел вдоль застывших лиц, изучая их одно за другим.
Молчание.
Он тыкал в них пальцем, толкал, хватал за челюсти и пытался заставить черепа говорить, но они не издавали ни звука.
Они уже поделились своей мудростью.
Графу хотелось бы отмахнуться от их слов, но как? Они знали то, чего не могли знать. Они знали то, чего не знал он.
И все же разговор состоялся.
Он побыл немного в тишине, обдумывая сказанное головами. Фокус невелик. Все власти предержащие окружают себя честолюбивыми и жадными советчиками. Предательство неотделимо от их сердец. Немногие, рвущиеся к власти, чисты. Речи о том, что семена краха прорастают повсюду вокруг него, это речи его собственной паранойи, сеющей зерна сомнения.
Но даже у параноика могут быть объективные причины бояться ближних своих.
Он не единственный наследник фон Карштайна, но пока он пользуется поддержкой, дающей ему достаточно сил, чтобы отсекать исходящую от других угрозу.
Но власть эта не продлится вечно. Он был бы круглым дураком, если бы полагал иначе. Преданность переменчива. Людей можно покупать и продавать.
Он затеял долгую игру. Власть нужно укреплять, стать бесспорным хозяином всех вампиров.
Пока живы остальные, всегда существует угроза захвата трона. Они сильны, они сильнейшие из оставшихся потомков Влада. Они фон Карштайны. Наследие порченой крови Влада струится в их венах. Ирония в том, что ему необходимо укреплять силы своего народа, но паранойя велит вырывать чужие сердца ради спасения своей шкуры. Выпади им шанс, они убьют его. Он это знал. И не собирался давать соперникам этот шанс.
Итак, прежде чем игра завершится, ему придется разобраться с ними.
Вот единственное разумное решение.
Конрад покинул комнату с головами. Константина он нашел в библиотеке. В прошлой жизни вампир был ученым, великолепно разбирающимся в истории Старого Света.
— Как дела?
— Идут, — отозвался Константин, почесывая затылок замаранными чернилами пальцами.
На столе перед ним лежали бумаги.
Конрад уселся на стул возле первого из своих отпрысков. С Константином его связывали прочные узы, он испытывал к юноше почти отеческие чувства и, как любой отец, питал большие надежды. Переплетя пальцы, Конрад с притворным интересом уставился на покрытые письменами документы.
Новая библиотека была лишь малой частью наследства Конрада, но частью жизненно важной. Со знанием приходит сила. Окружая себя великими знаниями, собранными со всех четырех концов света, Конрад рассчитывал обезопасить свою власть. Он страдал при мысли о том богатейшем знании, которое его предшественник потерял по собственной глупости. Несомненно, проклятые Зигмариты сожгли все, и гений Нагаша утрачен навеки. Скверно и тошно. Одним-единственным заклинанием Влад поднял из грязи войско. А что сделал бы он, Конрад, будь в его распоряжении такая сила? Вот и еще один грех Влада: ему недоставало воображения. Имеющейся силе надо давать волю.
— Вижу, ты продвигаешься. — Конрад обвел рукой разбросанные бумаги.
— На составление перечня всего этого уйдет две жизни, — буркнул ученый, но потом, кажется, вспомнил, что его мир изменился, дав ему достаточно времени, чтобы прочитать все книги в этой обширнейшей библиотеке, и даже больше. — Полагаю, тебя в основном интересует история?
Трудами Константина в том, что касалось магии и древних знаний, библиотека Конрада могла конкурировать с любым домом науки в любой точке мира. История была личным вкладом Конрада. С помощью ученого новая версия его жизни угнездилась в истории Старого Света. И не важно, что это ложь, со временем она неразрывно срастется с правдой. Конрад мог создать собственную династию, проследить свой род до самого Вашанеша, первого великого вампира, и люди поверят в вымышленные истории, которые станут канонической истиной. Да, знание удивительно — оно текуче, податливо.
Конрад изучал историю со страстью не меньшей, чем могли бы внушить отец, мать и обстоятельства любому юному отпрыску аристократов, — не годится быть невеждой среди равных себе. Он знал об эпидемиях и войнах, о победах духа и черных днях, когда все, казалось, подходило к концу. Даты и подробности утратили ясность, но это было не важно. С Константином он потихоньку переписывал мир, страница за страницей.
— А… э… другие темы?
Конрад не обладал даром постигать сокровенное, хотя оно, конечно, восхищало его. От таких, как Константин, наделенных природной хваткой, он хотел узнать все, что можно, но чем больше они объясняли, тем меньше он понимал.
— В обработанных документах упоминается Иммолай Фей. Она благодарна тебе за это, мой господин, и надеется, когда придет время, отплатить за доверие.
Опять это слово: «доверие».
— Конечно, ничто в этом мире не дается даром, Константин. Ей известно, что я ожидаю кое-чего в обмен на свою щедрость. Придет день, когда я потребую плату, какой бы она ни была. И доверие тут ни при чем. Я приказываю ей: хозяин — служанке. Скажи, Константин, а в наших отношениях присутствует доверие?
— Господин?
— Ты веришь мне, и, кстати, следует ли мне верить тебе?
Ученый на секунду задумался, и это понравилось Конраду. Значит, ответ не будет непроизвольным. Он не унижается перед своим господином, не кланяется верноподданнически, а оценивает все стороны их взаимоотношений. Если это не признак доверия, то, что же тогда?
— Нет, мой господин. Боюсь, между нами очень мало, а то и вовсе нет доверия. Со свой стороны, я живу в страхе, что разочарую тебя и разделю жестокую судьбу многих других. Ты привел меня в эту жизнь, и, отбросив в сторону вопрос крови, эта жизнь — не такое уж плохое место пребывания, но в ней нет веры, а есть лишь страх. Ты же, подозреваю, жаждешь того, чего не имеешь, в данном случае — знания. Ты видишь эти бумаги и презираешь тот факт, что они ничего не значат для тебя. Ты ненавидишь слабость, таящуюся в тебе. Значит, несмотря на свою силу, ты, по крайней мере, в одном отношении ниже меня и, следовательно, намерен выжать из меня все, что можно, а потом, осушив до капли, раздавить в лепешку. Здесь нет доверия, одна горечь.
— Ты проницателен, Константин.
— На том стоим, милорд.
— О, но, видишь ли, это здоровые взаимоотношения, не так ли? Мы уважаем друг друга, пусть это уважение и основано на страхе, но это взаимное уважение. Мы нужны друг другу.
— Только однажды я стану бесполезен, — Константин взял перо и макнул его в чернильницу, стоящую рядом с раскрытой книгой, — и этот день будет днем моей смерти.
— Тогда от тебя зависит, как сделать себя полезным, верно?
— Я стараюсь, милорд.
— Я хочу, чтобы ты написал балладу. Что-нибудь героическое. Хорошо иметь трубадуров, воспевающих мои победы, как ты считаешь?
— Напишу, — согласился Константин. — Дело стоящее. Легенды о тебе станут распевать по всему миру.
— Ты славный человек, Константин. Надеюсь, ты всегда будешь полезен мне.
— И я надеюсь, милорд.
Конрад отодвинул стул и поднялся, но вдруг замер, словно пораженный внезапной мыслью. Граф кивнул самому себе:
— За вечерней трапезой ты сядешь рядом со мной во главе стола.
— Это честь для меня, милорд.
— Посмотрим, не сделаешь ли ты что-нибудь полезное, славный человек.
— Как пожелаешь, милорд, хотя, может быть, это несколько… поспешно.
— Я совершенно уверен в тебе, Константин. Ты меня не подведешь.
Ученый торопливо зацарапал пером по листу, зачеркивая только что написанную строчку. Конрад ушел, не желая ему мешать.
Пиршество само по себе было скучным занятием в отличие от банкетов, которыми он наслаждался при жизни. Гамайя отобрали в качестве основного блюда десяток счастливчиков из числа кающихся грешников. Обнаженные, они медленно истекали кровью, один за другим, наполняя густой, красной и горячей жидкостью кубки, которые передавались сидящим во главе стола. Жонглеры показывали фокусы и кувыркались, но все это давно уже набило оскомину. Конрада утомляло однообразное действо. Он лениво махнул рукой, и актеров стащили со сцены, присоединив к деликатесным яствам. Лишь их смерть вызвала на лице графа-вампира улыбку.
— Наконец-то какое-то развлечение, — сказал он, наклоняясь к Питеру.
Брат усмехнулся.
— Тебя всегда было легко позабавить.
За время, проведенное в Драквальде, Питер изменился. Все они изменились, но Питер — больше чем кто-либо другой из его извращенной пародии на семью. Он регрессировал, вел себя почти как животное и жрал так, словно каждая еда — последняя. Отвратительно.
В лесу он затеял свою игру за власть, бросив вызов Йереку, отстаивая право самому вести вампиров к безопасности. Волк ответил на вызов — и одним ловким ударом кастрировал Питера. Сделавшись слабейшим из всех, теперь он подкрадывался к жертве в темноте, как мелкий хищник, хорек или горностай, или иной зверек, привыкший рыться в людских отбросах.
Эммануэль, жена Питера, была чудовищем совсем иного рода. Конрад понимал, почему Питер выбрал ее. Не из-за красоты: она была скорее интересной, чем привлекательной, и черты ее лица казались слегка перекошенными. Нет, Питер обратил ее за то, какой женщиной она была. Даже сейчас смертное сияло в ней, затмевая бессмертное. С губами, рдеющими от свежей крови, и глазами, переполненными потерянными душами, в ней легко виделась женщина, бывшая при жизни очаровательной. В смерти же она стала роскошной.
Рядом с ней располагался весьма недовольный соседством Ганс. Из них всех он, пожалуй, больше всего походил на того, кто его породил. В нем чувствовалась какая-то отчужденность, но она легко ломалась под напором его дикого темперамента.
Йерек прятался в тени, не присоединяясь к застолью. Как всегда. Ганс не выносил Волка. Он не делал тайны из своей брезгливости — зачем Влад разделил кровь с отребьем вроде Йерека? Из издевательского почтения Йерек старался держаться как можно ближе к Гансу, раздувая угли вампирского гнева. За столом он лично прислуживал Гансу, зная, что это раздражает вампира. Конрад был уверен, что Йерек ощущает: его место в семействе под угрозой из-за последнего отпрыска Влада. А Ганс все никак не мог повзрослеть. Порой он становился совершеннейшим ребенком, избалованным шалопаем, и часто бесился, не в силах добиться своего.
Фриц, последний из братьев, сидел рядом с Константином; если Ганс был луной, то он — солнцем. Угрюмости и задумчивости Ганса Фриц противопоставлял оживленность и болтливость. Его окружали целый выводок потомков и семь великолепных женщин, соревнующихся друг с другом за право исполнить его причудливейшие капризы. При жизни он был гедонистом, а в смерти удовлетворял любое свое желание. Любое.
Младшие вампиры занимали скамьи у стен, насыщаясь потихоньку местным мясцом.
— А теперь танцы, — хлопнул в ладоши Фриц. Семь его «дочерей» кинулись к центральной сцене, и их гибкие тела поплыли в текучей эротической пляске с тончайшими покрывалами — женщины танцевали для своего отца, подарившего им смерть. Фриц скрестил руки на объемистом животе и откинулся поудобнее, наслаждаясь представлением.
Конрад тоже наблюдал за женщинами. Их провокационный танец смущал его. За спинами плясуний маячила тень его матери, неодобрительно покачивая головой и хмуря брови, вдребезги разбивая всякое возбуждение. И все же он следил, как они движутся, играя в танце короткими кривыми мечами, чьи опасные лезвия усиливали чувственность грации вампирш.
Затаив дыхание, Конрад не отрываясь смотрел, как блеснули мечи, вспарывая кожу, а потом все кончилось — семь женщин упали на пол под восторженные аплодисменты Фрица. Когда плясуньи поднялись, к овации присоединились и остальные, и вскоре зал наполнился шумом восхищенных голосов. Конрад встал, поднял руку, призывая к тишине, и не опускал ее, пока не обрел полный контроль над толпой. Только тогда он кивнул.
— Думаю, пришла пора вкусить иную усладу. Мы уже набили желудки свежим мясом и порадовали взгляд видом этих юных леди. Теперь же настало время заглянуть в будущее. После этого, кажется, молодой Константин желает исполнить нам балладу собственного сочинения. Но сперва — прорицатель.
Двое из гамайя Конрада почти внесли под руки маленького чумазого человечка. За собой он тащил козла на веревке, которого, неуклюже поклонившись, подвел к столу. Козел был тощ, кожа да кости, и его хозяин выглядел не лучше.
Питер подавил смешок.
Ганс с отвращением покачал головой.
Фриц радостно захлопал, а Константин слегка поежился.
Эммануэль смотрела на Конрада, а не на странного коротышку с козлом, и граф обнаружил, что не может отвести взгляда. Правильно ли это — вожделеть потомство собственного брата? Он был уверен, что нет, но, так или иначе, множество лучших вещей в жизни дурны. Но это же не останавливало его желаний.
— Мой темный господин, — пробормотал вещун, пытаясь привлечь внимание Конрада. — Скажи, что ты желаешь узнать, и мы сверимся со знамениями. — Из-за скрученного обрывка веревки, служащего ему поясом, гадальщик вытащил тонкий, усеянный драгоценными камнями ритуальный кинжал, поднес клинок к губам и поцеловал лезвие. — Так что же, мой господин? Какой вопрос жжет твое сердце?
Слово «жжет» взорвалось у Конрада в голове. Кажется, сегодня оно преследовало его. Вампир повернулся к жалкому плешивому человечку с реденькой бороденкой и кожей, темной не от загара, а от грязи.
— Я желаю знать будущее Дома фон Карштайнов, предсказатель. Говори, человек. Ты держишь нас всех на крючке любопытства. Что гласит мудрость богов?
Двое из гамайя Конрада поставили козла на центральный стол и, придерживая за загривок, прикрыли ему глаза ладонями. Скоро животное успокоилось, хотя пугливость его было легко понять — в воздухе висел густой запах крови.
— Услышьте наши слова, о богини раздора, о боги вражды, покажите судьбы тех, кто собрался в этом великом доме, откиньте завесу черных теней, осветите путь мудрости, покажите щели, где прячутся в засаде ошибки, мы просим вас. Покажите.
Завершив речь, коротышка вонзил ритуальный кинжал глубоко в брюхо козла и дернул, расширяя рану, чтобы внутренности животного вывалились на стол черно-кровавыми петлями, шлепаясь на тарелки, еду и сползая на пол. Козел забился в агонии, копыта его скользили, путаясь в вонючих потрохах. Когда предсмертные судороги животного прекратились, гадальщик спихнул тушу на пол и опустился на колени, изучая предзнаменования, таящиеся в смердящих на столе кишках.
Наконец вещун поднял взгляд. На его уродливом лице ясно читался страх.
— Знамения недобрые, господин.
— Недобрые? — Брови Конрада приподнялись. — Объясни.
Коротышка сглотнул и выпрямился. Даже стоя, он не возвышался над сидящим графом-вампиром.
— Потроха гнилые, господин. Плоть животного воняет. Это дурной знак.
— Действительно, но, возможно, у тебя под рукой есть другой козел, которого можно выпотрошить и еще раз проникнуть в суть нутряных пророчеств?
— Какая нелепость, — фыркнул Ганс. — Может, прекратим эту ерунду? Мне и без того есть чем заняться.
— Сиди, — холодно бросил Конрад. Ганс поднялся.
— Я сказал — сиди! — грозно повторил Конрад и тоже встал.
— Не собираюсь.
— Братья, братья, давайте лучше насладимся представлением. Смотрите, привели барана. Это должно быть поувлекательнее, ведь наш перепуганный коротышка-вещун, чтобы спасти свою шкуру, явно собирается предсказать нам великолепное будущее. — Фриц вклинился между братьями. — Зачем ссориться? Будем вести себя благопристойно.
Ганс с ворчанием опустился на стул и принялся демонстративно стягивать с себя перчатки, палец за пальцем, а потом — чистить ногти острием ножа, упорно не желая глядеть на гадальщика, потрошащего барана.
Новые потроха тоже смердели.
Дрожащий человечек взглянул на сидящих перед ним вампиров. Язык его, пытающийся озвучить участь, прочтенную по разлагающимся внутренностям, прилип к нёбу.
— Измена прячется за каждым углом. Измена приведет к падению. Друзьям нельзя доверять.
— Дай мне твой нож, человек! — приказал, выходя из-за стола, Конрад.
И протянул руку.
— Немедля.
Коротышка с бегающими от ужаса глазами передал вампиру тонкий клинок, и Конрад, всаживая острие кинжала в живот гадальщика, на миг ощутил сладостный трепет власти, прокатившийся по его телу. Он вспорол человека до самой грудины. Предсказатель вопил и пытался удержать голубоватые кишки, выскальзывающие из его пальцев. Потом гадальщик замолчал.
— Что ж, я не чародей, но, глядя на эти знаки, подозреваю, что Дом фон Карштайнов ждет светлое будущее. Воистину светлое. — Он пнул мертвеца. — Я также уверен, что, если бы наш вещун мог говорить, он бы согласился со мной. Увы, ворожба совсем исчерпала его.
— Ох, ну и абсурд, — с отвращением бросил Ганс, поднял со стола кожаные перчатки и встал. — Ты позор семьи. Все вокруг тебя гнусно. Ты псих. Напыщенный позер, ты ведешь себя так, будто ты старший. Ты ведешь себя так, как будто ты — он, но у меня есть для тебя новость, братец: ты не он. Ты недостоин его имени. Ты нас бесчестишь. Так было, и так будет. Предсказатель прав: если мы пойдем за тобой, мы добровольно отправимся на погибель!
— Как ты смеешь?! — выдохнул Конрад.
Никто не сдвинулся с места, когда Ганс, обогнув стол, хлестнул Конрада перчаткой по лицу.
— Дуэль! — возбужденно воскликнул Фриц. Никто его не слушал.
Все еще сжимая окровавленный нож, Конрад ухмыльнулся и прижал острие клинка к щеке Ганса.
— Я могу выпотрошить тебя здесь и сейчас! — рявкнул он и надавил сильнее, надрезая кожу. Рана была суха, но Конрад слизнул с лезвия запекшуюся кровь гадальщика. Улыбка его лучилась коварством хищника.
— Попробуй, — спокойно ответил Ганс.
— Наш брат прав, ты бросил мне вызов. Твое проклятое чувство чести будет удовлетворено в последние минуты перед первым лучом солнца. Мы уладим все раз и навсегда, братец. Я дам тебе несколько часов, чтобы пожалеть о своей опрометчивости, а потом мы встретимся в дуэльной зале, где твои отпрыски смогут понаблюдать, как я вырезаю твое сердце. А теперь убирайся с глаз моих.
Идея добавить спектаклю огонька принадлежала Фрицу.
Вампиры разложили вдоль стен дуэльной залы поленья и сбрызнули их маслом. Когда дуэлянты сойдутся, к дровам поднесут факелы и зрелище станет интереснее.
— Какое ребячество, — заметила Эммануэль, занимая место на балконе. Она явно не одобряла происходящее, но с радостью согласилась стать зрителем.
— Напротив, — вполголоса отозвался Константин, наклонившись ближе к женщине. Акустика в дуэльной зале была странной. Слова тут разносились дальше и громче, чем им следовало и чем ожидал говорящий. — Дуэль во имя чести — последний бастион цивилизации, госпожа. Ситуация, возможно, и надуманная, но так подчеркивается абсолютная честность поединка. Вполне вероятно, что всего через несколько минут или Ганс, или Конрад погибнет, и эта смерть докажет правоту победителя. Ученые называют дуэль последним средством закона. Это захватывающий процесс.
— Это варварство.
— Возможно, с внешней стороны, — признал Константин, — как все виды войны, но под поверхностью он бесспорно культурен. Возьмем хотя бы выражение «бросить перчатку». Оно происходит от ритуала дуэли. Ты принимаешь вызов, поднимая ту же перчатку или латную рукавицу, и, конечно же, есть масса способов дать удовлетворение противнику. Дерутся, например, до первой крови, что означает, что проигрывает первый, кого ранят, во, с учетом нашей природы, этот путь для нас неприемлем, с чем, уверен, вы согласитесь. Ганс может, конечно, потребовать боя до смертельного исхода, в котором удовлетворение не достигается, пока одна из сторон не погибнет. Он также будет вправе прекратить дуэль, если кто-то их противников окажется выведен из строя, пусть и не фатально.
— Для человека, днем и ночью общающегося только с книгами, ты знаешь о поединках немало.
— Именно поэтому и знаю, госпожа. В каждой книге содержатся интересные факты. Слово «дуэль», например, может происходить от древнеимперского «duellum», слова, означавшего войну; но также существует вероятность, что это производная от «duo», «дуэта», что дает нам новое значение: «поединок». Но мне лично нравится более древнее объяснение, на рейкпшиле «teona»; «сжигать», «истреблять». В процедуру включалась горящая перчатка, добавляющая элемент опасности для каждого участника. Только сильнейший из нашей породы способен противостоять огню. Многие крестьяне все еще верят, что для уничтожения вампира нужно его сжечь.
Ожидающий на дуэльной площадке Конрад повернулся к паре на балконе. Константин умолк, предположив, что болтовня мешает его господину сосредоточиться.
Сзади подошел Фриц и, ухмыляясь, облокотился на перила балкона.
— Знаешь, Константин, тебе нужно изведать всего и побольше. Я могу послать к тебе в библиотеку одну из моих девушек, чтобы… э… помочь тебе на время забыть о своих книгах. Хочешь? Она наверняка предложит тебе уникальный метод обучения.
— Фриц, ты неисправим. Перестань портить юного Константина.
— Слушаюсь, сестрица моя. А ты, Эммануэль, берешь от жизни все веселье, ты в курсе?
В зале Конрад проделал несколько разминочных упражнений, со своим демоническим мечом и без него. Он двигался с грацией прирожденного гимнаста, плавно переходя от позы к позе. Уравновешенность подчеркивала изящество движений, стремительность выпадов превращала тренировку в танец, завораживающий своей текучестью. Но была в нем и надменность, почти свирепая. Конрад скинул с плеч шелковый плащ, подбросил его в воздух и крутанулся, выставив меч. Два шелковых лоскута спланировали на пол по обе стороны клинка.
Тут в дуэльную залу вошел Ганс, и Конрад повернулся к брату:
— А я начал думать, что ты опомнился, братец. Рад видеть, что я ошибался. Я дам тебе пару секунд на подготовку. Не хочу, чтобы меня обвинили в грязной игре.
Ганс повел плечом и поклонился балкону. Затем он повернулся к Конраду:
— Ты несносный пустомеля, Конрад. Пришла пора укоротить тебе язык.
— И ты считаешь себя тем, кто это сделает, братец? — Конрад усмехнулся. — Я лично думаю, что эта роль не для тебя. Впрочем, скоро увидим. Секунданты, зажигайте огонь!
Двое из гамайя Конрада поднесли факелы к облитому маслом дереву, и огненный туннель вспыхнул.
Противников обдало жаром.
По обе стороны дуэльной залы стояли некроманты, магией удерживая ярость пламени под контролем. Одно слово любого из них потушило бы пожар прежде, чем он объял бы замок.
Конрад вытащил меч и вошел в пространство меж двух огненных полос.
Ганс ступил в пылающую галерею с другой стороны, сжимая тонкий, слегка изогнутый меч, выкованный в его родной земле. Он поднес лезвие к губам и ринулся в атаку.
Дуэль не выглядела изящной.
Ганс, под напором дикого жара, сделал безрассудный выпад, который Конрад легко отразил и в свою очередь небрежно ткнул противника рукояткой дьявольского клинка, намереваясь этой издевкой еще больше распалить Ганса, толкнуть его на риск. И ему это удалось.
Конрад отбил еще две атаки брата, с каждым разом улыбаясь все шире.
В дуэльной зале слышался лишь лязг сталкивающихся мечей да потрескивание буйного пламени.
Конрад дал Гансу секунду отсрочки, ловко уклоняясь от выпадов противника, прежде чем провести первую серьезную атаку. Ганс не мог тягаться с Конрадом ни в мастерстве, ни в скорости реакции. Граф не собирался дарить брату достоинство истинной смерти. Он хотел, чтобы вампиры на балконе увидели, что он лучший. Конрад сделал три шага вперед и, вместо того чтобы сделать обманное движение и завершить комбинацию ударом в голову, чего Ганс мог ожидать, резко вонзил дьявольский клинок в руку противника. Меч глубоко рассек мышцы, и Ганс выронил оружие. Изогнутый меч зазвенел, ударившись о пол. В этот миг Ганс понял, что погиб.
Конрад безжалостен. Он ничего не прощает.
Нетронутый огнем, лижущим плиты у его ног, Конрад шагнул ближе и стиснул Ганса в смертельных объятиях.
— Ты мертв, — прошипел он, а потом сильно толкнул неприятеля, так что тот потерял равновесие.
С головокружительной скоростью меч графа прочертил в воздухе невидимую дугу и одним ударом снес голову Ганса с плеч.
Но Конрад на этом не остановился.
Он разрубил тело упавшего брата на куски и один за другим, под взглядами зрителей, скормил их пламени.
— Тот, кто горит ярче всех… — произнес он со смехом. — Конец паршивому золоту.
И Конрад, в огненном ореоле, вышел из зала. На балконе зааплодировал Фриц.
— Вот, друзья мои, настоящий фон Карштайн.
— Ты идиот, — буркнула Эммануэль, — вот настоящий монстр.
— Это одно и то же, дорогая, одно и то же.
— Твое невежество поражает, Фриц. Только не говори, что ты не понял, что только что произошло.
— Ганс был дураком. Он позволил втянуть себя в драку, победить в которой не мог по определению.
— А в следующий раз это будешь ты, или Питер, или кто-нибудь еще, кого наш дорогой Конрад сочтет угрозой своему проклятому правлению.
— Я не дурак, сестрица моя.
— О, думаю, ты только что доказал обратное, Фриц.
Глава 8 Пешком к Сильвании
Пограничные области Сильвании
Первый поцелуй снега, зима, 2056
Что-то в этом чародее заставляло Каллада Стража Бури чувствовать себя чертовски неуютно.
Он ничем не походил на других людей, с которыми доводилось встречаться дварфу. И дело тут было не в рассеянности колдуна и не в том, что все часы бодрствования он проводил, погруженный в собственные думы. И не в том, что он был непроницаем, в то время как прочие представители человеческой породы гордо выставляют напоказ свою лояльность, точно символ чести. И не в том, что этот человек говорил загадочными рифмами о вещах, не имеющих для дварфа никакого смысла.
Все было гораздо проще. Калладу не нравился Невин Кантор.
И все же его присутствие было необходимо. Без колдуна их погоня стала бы почти невозможной. Только что Кантор, принюхиваясь, остановился на возвышении чуть впереди. Дварф знал, что идущий мертвец оставляет за собой особый запах, достаточно сильный, чтобы по нему мог следовать глухой, немой и слепой адепт. Кантор объяснил им все это в первую же ночь, много лун назад. Мертвецы — это скверна, они оскорбляют природу, и та отвергает их. Ветра чувствительны к нюансам мира, над которым летают, и подхватывают фибры отвращения природы, создавая зараженную ленту, которую несет Шайш, шестой ветер. Идя за ним, теоретически можно отыскать тварь.
Кантор исчез за выступом, не оглянувшись, не проверив, поспевают ли следом остальные.
Крякнув, Каллад поправил заплечный мешок и зашагал за колдуном.
Кантор был высок, даже по людским меркам, хотя мяса на нем было не больше, чем на путешествующих с ними солдатах, так что выглядел маг изможденным и хилым. Волосы его были собраны на макушке в пучок, а над ушами, на пиратский манер, сбриты вовсе.
Колдун привел их в Нулн в канун месяца фохексен. Старый город еще не оправился от бойни, учиненной вампиром, Джоном Скелланом. Улицы кишели сплетниками и шарлатанами, предлагающими защиту от вампиров в виде безделушек и талисманов. Амулеты эти были, естественно, бесполезны, но крестьяне легко покупались на обман, ибо хотели верить, что им продают безопасность. Каждый второй встречный носил на шее знак Зигмара. Остальные довольствовались более практичными средствами обороны: кольями, зубчиками чеснока, чертополохом, склянками с освященной в храмах любезных им богов водой и серебром. За неделю купцы продали сезонную норму серебряных кинжалов и амулетов. Суеверные страхи терзали город.
Разговоры на каждом углу снова и снова возвращались к жуткой судьбе правящего семейства Либевиц. Их тела похоронили в фамильном мавзолее лицами вниз, завалив гробы огромными каменными плитами.
Никто не желал их возвращения.
Группа оставалась в городе четыре дня, черпая информацию из слухов, но и сплетни оказались никуда не годны. Молва то утверждала, что сам Влад фон Карштайн вернулся отомстить городу, то говорила, что целая орда нежити устроила эту ночь разврата. Кто-то считал, что у бестий были сообщники, отметившие днем дома обреченных, чтобы никто из аристократов не избежал казни.
В некотором смысле местные рассматривали вампиров не только как монстров, но и как освободителей.
Это стало для Каллада откровением.
На остальных Нулн тоже произвел гнетущее впечатление. Ощущение безотлагательности, постепенно рассеявшееся за долгие недели пути, вернулось. Воспоминания об убийстве жрецов в соборе ожили снова. Даже Сэмми, болтавший без умолку, помрачнел и погрузился в себя на все время их пребывания в старом городе, что дало Калладу еще один повод ненавидеть преследуемых ими чудовищ.
Нулн они покинули, преисполнившись намерения достичь цели.
Никто из отряда не ожидал сообщения чародея о том, что след, по которому он идет, раздваивается. Это подтвердило худшие опасения Каллада — они гнались не за одним вампиром, а за двумя: за Скелланом и той тварью, которая вытащила пленника из недр собора Зигмаритов.
— Следы разные, — объяснил Кантор. — Один гораздо отчетливее другого. Нельзя сказать, который принадлежит нашему чудовищу, ведь одного вампира захватили в плен жрецы, но из двух зол большее направилось к югу. Второе же, рискну предположить, возвращается в Сильванию.
— Значит, у нас есть выбор, — буркнул Раймер Шмидт. Молодому человеку явно не нравились оба варианта. — Либо подобраться к логову одного зверя, в котором, без сомнения, поджидает его родня, либо отправиться за другим на юг, и неизвестно, куда этот путь приведет. А второй-то, очевидно, главный в паре.
— Выбора нет, — прозаично заметил Иоахим Акман. Жрец, кажется, примирился с неизбежностью встречи с Морром на любой дороге.
— Можно вернуться домой, — предложил Невин Кантор. — Мы видели, на что способны эти бестии. Велики ли наши шансы? Горстка людей против чудовищ, способных на такую дикость?
— Да, можете улепетывать домой, трусливо поджав хвосты. Никто вас не остановит. Но я не побегу, — заявил Каллад. — Единственное, что нужно злу, чтобы буйно расцвести, это чтобы добрые люди вроде нас бездействовали. Возвращайтесь домой, прячьтесь, если хотите, а я не буду. Я отправлюсь в брюхо твари, если потребуется. Или я убью эту бестию, или она — меня. Даже не сомневайтесь.
Корин Рет кивнул:
— Я не тороплюсь встретиться с Создателем, но дварф прав. Я останусь с ним и пойду туда, куда он нас поведет.
— Хорошо, — сказал Каллад. — А как насчет остальных?
— Я с тобой, — ответил Акман.
— Я тоже, — поддержал товарища Раймер Шмидт.
Солдаты Гримма переглянулись, подбадривая друг друга. Они тоже были готовы продолжить охоту.
— А ты, колдун?
— Двум смертям не бывать, а одной не миновать, — без энтузиазма откликнулся Невин Кантор.
— Значит, решено. Мы идем. Погибнет либо он, либо мы. Пути назад нет. Так что скажи, что разузнал, чародей.
— Мне почти нечего сказать, дварф. Большее зло свернуло на юг, меньшее направилось к дому. Оба, насколько я знаю, путешествуют в одиночку.
— Ну, это уже кое-что. Значит, надо выбрать один путь из двух. Колдун, что чует твое нутро? Куда шагает наш вампир?
Желтолицый маг сорвал пучок травы и подбросил стебельки в воздух. Былинки рассеялись и полетели по ветру, каждая своей дорогой.
— Выбери травинку, дварф, любую, и подкинь ее. Затем сделай это снова, и снова, и еще разок — просто чтобы убедиться.
Каллад послушался. Зеленые стебельки снова отправились в разные стороны.
— Полагаю, в этом представлении заключена некая мудрость?
— Конечно. Можно ли сказать, куда полетит следующая травинка?
— Нельзя.
— Вот именно. Каждой травинке предначертан свой путь. Это что-то вроде судьбы, если хочешь. Лепесток обречен упасть, но мы не в состоянии предсказать, где именно. Можно проверить ветер. — Кантор послюнявил палец и поднял его над головой. — Ветер юго-восточный, так что наш стебелек более чем вероятно понесет туда. — Костлявый палец начертил условную траекторию. — Ветер не сильный, но трава легкая, так что она вполне способна преодолеть большее расстояние, чем мы ожидаем. Думаю, она приземлится… здесь. — Маг отметил выбранную точку маленьким белым камешком. — Пожалуйста, еще один стебелек, дварф.
— К чему это все? — поинтересовался Корин Рет.
— Терпение, жрец. Скоро увидишь.
Каллад подбросил былинку. Пойманная ветром, она закрутилась и опустилась в вершке от камня колдуна.
— Впечатляюще, — признал Каллад. — И как же это поможет нам, поскольку, как я догадываюсь, помочь должно?
— О, поможет. Наверняка поможет. Видишь ли, мы воспользуемся той же логикой, чтобы определить, какую дорогу выбрать.
— Что? Подпрыгнем повыше и поглядим, куда нас снесет?
Раймер Шмидт хихикнул.
— Не совсем; если допустить, что Скеллан — слабейший из пары, то следует вывод: именно он вернулся в безопасные для него проклятые земли.
— Почему же он слабейший?
— Потому что он прожил взаперти почти два года, в то время как второй все это время разгуливал на свободе, хорошо питался и набирался сил. Так что очевидно — более сильный зверь двинулся на юг. Это вовсе не случайность, это логика.
— Значит, ты уверен, что существо, убившее жрецов, перешло границы Сильвании?
— Совершенно уверен.
— Тогда мы идем на юг.
Заявление дварфа удивило всех.
— Ты хотел сказать — на восток?
— Нет, на юг. Нам не нужен щенок, нам нужен вожак.
— Но если Скеллан пошел на восток…
— Мы идем на юг, — настаивал Каллад. — Колдун прав. Скеллан был почти беспомощен, когда тот, другой, спас его. Значит, именно вторая тварь стоит за большинством убийств в соборе. Это же само собой разумеется.
Однако объяснения были неубедительны, и Каллад понимал это.
У него имелись свои причины отправиться на юг.
Скеллан был звеном между дварфом и убийцей его отца, но не самим убийцей. Каллад нутром чувствовал, что в его поисках незнакомец играет роль поважнее, а это означало, что надо идти на юг.
У диких зверей вожак тот, кто сильнее. И у этих бестий все так же.
— Как я уже сказал, одной смерти все равно не миновать, дварф. Если ты говоришь, идем на юг — идем на юг. — Невин Кантор пнул белый голыш носком сапога, отбрасывая камень с дороги.
Теперь, через месяц после того, как они свернули к югу, отряд находился на грани изнеможения, очень далеко от дома. Запасы продовольствия и воды были на исходе. Животные устали, и люди все реже садились в повозку.
Кантор возглавлял шествие, как и каждый день после того, как группа выступила из Альтдорфа. Каллад и остальные тащились шагах в десяти позади колдуна.
Они давно уже исчерпали все темы праздных дорожных бесед. Теперь отряд вот уже несколько недель шагал в молчании. Им не о чем было говорить, так что все не отрывали взгляда от разворачивающегося перед ними пути. Сэмми брел рядом с дварфом, не жалуясь, но очевидно скучая по знакомым улицам Альтдорфа, пусть там и не жили больше его родители, которые позаботились бы о мальчике.
Взойдя на гребень холма, Каллад увидел, что колдун остановился неподалеку. Видимо, его что-то встревожило. Каллад повернулся и махнул рукой остальным, поторапливая их.
— Я чую его.
— Близко?
— Как никогда близко, дварф. Он прошел тут менее дня назад. Запах очень силен.
— Значит, у него где-то тут логово.
Кантор кивнул в сторону нескольких деревьев, росших примерно в миле от путешественников. Рощица была достаточно густа, чтобы укрывать от солнца.
— Полагаю, вон там.
Каллад прищурился, озирая окружающий ландшафт. Спорить с колдуном ни к чему.
Они близко.
После стольких дней они наконец-то близко.
До заката оставалось больше часа, а значит, вампиру бежать некуда. Все, что нужно сделать, — выгнать бестию на солнце, и тварь сгорит.
— Вот так, мы загнали его в угол. — Дварф вскинул Разящий Шип на плечо. — Ублюдок там, скрыться ему негде, и, если он хоть на шаг выйдет из-под деревьев, солнце поджарит его.
— Ты собираешься рисковать своей жизнью из-за старых сказок, дварф? — спросил Кантор, показывая на садящееся светило. — Нет никаких оснований считать, что он действительно сгорит, кроме всяких побасенок. Если бы на кону лежала моя жизнь, я бы предпочел иметь доказательства посущественнее.
— Не важно, мы не станем его выкуривать. Если повезет, он будет спать сном проклятых, и мы покончим с ним прежде, чем он откроет глаза.
— Или он будет бодрствовать и ждать, когда мы окажемся в ловушке, — возразил Рет, сверля взглядом рощу, словно желая одной силой воли пробиться в черное сердце леса и увидеть притаившегося вампира.
— Или он будет бодрствовать и ждать нас, — согласился Каллад. — Так или иначе, вое закончится здесь.
Не слишком обнадеживающая мысль.
После месяцев поисков времени на подготовку не осталось. Все они знали, что делать. Есть множество способов убить вампира: обезглавить, сжечь, вырезать его черное сердце или четвертовать тварь. Каллад знал, что битва предстоит кровопролитная и, учитывая мощь врага, не один из их отряда падет еще до исхода дня.
Он готов был заплатить эту цену, если бы она стала расплатой за Грюнберг. На вампире висел огромный долг. Грюнберг, жрецы Зигмара, вор. Слишком много пострадавших. Каллад подумал о Феликсе Манне и той храбрости, которую проявил этот человек, невзирая на свои увечья. Одно дело — встретиться со смертью на поле боя, где умение противостоит умению, где ты равен врагу, но променять безопасность собора на попытку отыскать себе новое место в мире — это мужество не сравнимо ни с чем. Интересно, как справится с задачей вор, не опускаясь до нищенства? Но Каллад верил, что человек отыщет способ. Конечно, его изобретательность подвергнется испытанию, но Манн из тех, кто выживает, — и его стычка с чудовищем доказала это.
Пришла пора платить долги.
Дварф зашагал через поле к роще. Остальные последовали за ним.
С Разящим Шипом в руках он чувствовал себя совершенным. В иной день дварфа, возможно, и смутило бы то, что для ощущения собственной неуязвимости во всех смыслах ему требуется топор, но сегодня это казалось естественным.
Вампир сидел на поваленном стволе, дожидаясь, когда отряд выйдет на поляну. Никто не усомнился, что это вампир. У создания был орлиный профиль, резкие черты лица, но его истинную греховную природу выдавали глаза, пустые и бездушные.
Вампир встал с обманчивой грацией и, наклонив голову, обратился к Калладу:
— Не меня ли ты ищешь?
— Да, если ты тот, кто в ответе за смерть жрецов.
— Ну, тогда ты меня нашел, дварф. И что теперь ты и твой смешной отрядик неудачников собираетесь делать?
Каллад рассвирепел. Заносчивость монстра должна была толкнуть его на что-то глупое, но, понимая это, дварф не мог подавить желание разорвать врага голыми руками. Он вскинул топор.
Трое солдат Гримма как по команде выхватили из ножен тонко зазвеневшие мечи.
— Восемь против одного, разве это честно? — На губах вампира играла кривая ухмылка. — Надо как-то восстановить равновесие — Он пригнулся и, одним скользящим движением выхватив из потайных ножен в левом сапоге два острейших кинжала, метнул их в солдат. Люди с пронзенным горлом умерли, не успев удариться о землю. Вампир кувыркнулся влево, и третий кинжал из правого сапога впился в глаз последнего солдата. — Вот так уже лучше, — заявила тварь, легко поднимаясь.
Каллад на миг оцепенел.
Первым очнулся молодой служитель, Раймер Шмидт. Юноша стремительно кинулся через прогалину к вампиру.
Создание не пошевелилось, даже когда жрец замахнулся и швырнул во врага пузырек со святой водой из собора Зигмара. Стекло разбилось о щеку чудовища, но вода лишь намочила ему лицо.
— Твоя вера слаба, жрец. Ты не веришь, не так ли?
И прежде чем молодой человек сумел ответить, вампир стиснул его в смертельных объятиях и безжалостно сломал шею, после чего отшвырнул тело Раймера Шмидта и бросился на дварфа.
Каллад едва успел отразить первый удар бестии, вскинув обух Разящего Шипа и угодив им в челюсть вампира, уже почти погрузившего клыки в его предплечье. Вампир покатился кубарем, и Каллад получил несколько бесценных секунд.
Бешеная ярость твари ошеломляла. Каллад, Сэмми Крауз, Иоахим Акман и Корин Рет застыли плечом к плечу. Позади, охваченный паникой, закричал Кантор.
Все закончилось, не успев начаться. Отчаяние охватило Каллада. Все. Он проиграл. Никто не отомстит за Грюнберг, гибель его соплеменников останется неотплаченной, и не будет их душам покоя.
Колдун развернулся и кинулся наутек, прочь с поляны.
Каллад не остановил его. Магу не уйти далеко, если зверь решит преследовать его, это же очевидно.
Для них все кончено, а вампир даже не обнажил меч.
— Так-так, — протянул монстр, потирая подбородок. — Думаю, тебя стоит приберечь напоследок, да, дварф? Полюбуйся, как умрут твои друзья.
Вампир упал на четвереньки, тело его смялось, исказилось и вытянулось, одежда затрещала по швам. Кожаная перевязь лопнула, и клинок в ножнах упал на землю. Нечто — ибо существо не было больше вампиром, превратившись во что-то среднее между человеком и волком, — закинуло голову и взвыло, а потом прыгнуло, разрывая глотки объятых ужасом Зигмаритов. На лету вампир окончательно обернулся крупным матерым волком.
Каллад метнул Разящий Шип. Топор полетел, вращаясь, и вонзился в выгнутую спину зверя. Вампир взревел от боли и упал в грязь, но тут же тяжело поднялся. Морда его исказилась от гнева. Разящий Шип ранил тварь, но не слишком серьезно, и Акмана с Ретом это не спасло. На их шеях больше не было мяса. Мокрая от крови волчья морда повернулась к Сэмми.
Зверь двинулся вперед осторожно, оберегая раненый бок. Так или иначе, он нес смерть.
— Беги, мальчик! — крикнул Каллад Сэмми, который словно врос в землю, слишком напуганный, чтобы шевелиться. — Беги!
Чары, удерживающие Сэмми, рассеялись, и паренек вдруг завизжал, отшатнулся, споткнулся и упал, растянувшись на траве.
Волк мигом оказался на нем, громадные клыки вцепились во вскинутые для защиты руки. Вопли мальчика были ужасны — одним лютым укусом волк лишил жертву половины лица.
Потом крики оборвались, и тишина оказалась еще ужаснее.
Каллад бросился на тварь, попытавшись выдернуть у нее из спины свой топор, но зверь, развернувшись, отшвырнул дварфа. И все же Калладу удалось ухватить Разящий Шип. Пошатываясь, крепко сжимая оружие, он встал на ноги.
Волк осторожно кружил вокруг него.
Из глубокой раны возле хребта зверя отчего-то не текла кровь.
На миг дварф задумался, что нужно, чтобы убить бестию, — но он знал. Меньше четверти часа назад он говорил людям, как погубить вампира, какое бы обличье он ни принял: сжечь, обезглавить, четвертовать. Огня у него не было, но Разящий Шип поможет ему в остальном.
Существо, судя по тому, как оно двигалось, испытывало боль.
Оно не было неуязвимым.
— Время умирать, вампир, — процедил Каллад сквозь стиснутые зубы.
Волк глухо зарычал, сохраняя дистанцию между собой и топором дварфа.
Каллад отступил на шаг, качнулся на пятках и занес над головой Разящий Шип. Испустив дикий крик, он закружился на месте, инерция вращения усилила удар, но дварф промахнулся. Волчья голова по-прежнему крепко держалась на мохнатой шее.
Замах оставил Каллада опасно открытым, но волк не воспользовался возможностью, дарованной ему ошибкой противника.
Дварф снова ринулся вперед. В атаке его не было ни красоты, ни тонкости, но она была столь же свирепа, сколь безобразна. Когда топор вонзился в бок вампира, волк встал на дыбы. Затрещала кость, расколовшаяся от удара. Враги, не удержавшись на ногах, рухнули на истоптанную поляну. Волчьи челюсти щелкнули у лица Каллада, оставив глубокие порезы на левой щеке и начисто откусив половину уха.
У дварфа закружилась голова. Боль ослепляла.
В глазах мутилось.
Он попытался сфокусироваться на темной фигуре поднявшегося волка.
Вампир зарычал и прыгнул. Каллад отпрянул и ударил кулаком в латной перчатке в челюсть врага. Зубы волка впились ему в плечо.
Способна ли тварь кормиться в этом обличье? Мысль эта полыхнула в голове дварфа, когда сцепившиеся в смертельном объятии неприятели покатились по поляне.
Ему удалось разорвать хватку бестии, но лишь на секунду. Волк грыз плечо Каллада. Приступ боли, причиненный погрузившимися в плоть клыками, был мучителен, но стал еще сильнее, когда Каллад дернул руку, подтягивая волка к себе, и ударил лбом в морду твари.
Злобно ворча, волк отскочил.
Каллад, пошатываясь, встал на колени, опустил топор в грязь и еле-еле поднялся.
Мир опасно кружился.
Каллада повело, он сделал два неверных шага, зажмурился, а когда открыл глаза, волк начал меняться.
— Забавно, — прорычал вампир, находясь между двумя обличьями. Зверь снова стоял на двух ногах, но скелет его казался чудовищно деформированным. На туловище зияли две страшные раны, одна в боку, другая — вдоль позвоночника. Кожа бестии корчилась, живя своей противоестествеяной жизнью, кости под ней трещали и изгибались — и вот превращение завершилось. — Но не настолько, чтобы я пожелал продлить это на всю ночь.
— Тогда перестань тявкать и заканчивай.
— С удовольствием.
Вампир припал к земле, лицо его исказилось от гнева, он метнулся в сторону и вскочил с бывшей ненужной до этой минуты перевязью в левой руке. Он выхватил клинок и отбросил ножны. Освобожденный меч запел. Вампир рассек воздух, одним взмахом прочертив косой крест, и застыл в боевой стойке.
Каллад шагнул навстречу атакующему врагу — и споткнулся о вытянутую руку Сэмми Крауза. В это мгновение вампир ударил.
Когда стремящийся к сердцу дварфа меч вампира погрузился в его тело, находя путь между зазубренными дисками под кольчугой, Каллад почувствовал жгучую, невыносимую боль.
Мир потускнел, становясь черным. Последнее, что увидел Каллад, были холодные глаза вампира. Еще он успел подумать, что подвел свой народ. Эту досаду он заберет с собой в могилу.
А потом дварф скользнул во мрак.
Глава 9 Левая рука тьмы
Пограничные области Сильвании
Первый поцелуй снега, зима, 2056
Маннфред стоял над дварфом. Раны на боку и спине были глубокими, боль изнуряла, но жизни таких, как он, это не угрожало. Все равно он должен обеспечить дварфу смерть помучительнее, чем способен предложить. Пусть истекает кровью в грязи.
Вампир глубоко вдохнул сумеречную свежесть.
Значит, он догадался правильно: колдун открылся Шайшу, ветру смерти. Так они выследили его. Дураки. Лишь сильнейший маг способен противостоять воздействию Шайша. Но этот человек уже погиб. Ветер неуклонно разъедает его бессмертную душу, прорывается в каждую щелку, каждую складку его человечности и искореняет ее.
Маннфред протянул руку и коснулся Шайша.
Ветер бодрил. Вампир наслаждался им, впитывал его в себя.
— Я иду за тобой, человечек, — сказал он, зная, что Шайш донесет насмешку до ушей жертвы, и не важно, далеко ли колдун ухитрился убежать. Едва ли далеко. — Беги, беги как можно быстрее. Все равно ты недостаточно быстр. Я найду тебя. Может, сегодня, может, завтра, но однажды, обещаю, и жизни твоей придет конец. Так что беги, трус, пока твои товарищи гниют.
Он прошелся среди мертвых, но питаться не стал. Их кровь уже начала терять жизненную силу. Дело ведь было в сущности, духе крови, а не в самой крови. Сейчас она уже стала ядом. Жаль, потому что из-за этого проклятого дварфа он проголодался.
Не нашлось у них и ничего ценного — несколько безделушек и священных знаков Зигмара, молоты и мечи. Пока что самой интересной вещицей казался топор дварфа, но вампир не собирался дотрагиваться до него. Он чувствовал серебряные нити, вплетенные дварфом в кожаную обмотку рукояти. Отличное оружие, лучше любой секиры.
Сейчас ему нужна одежда. Его собственная после трансформации превратилась в лохмотья.
Маннфред содрал с трупов тряпки, отбирая подходящие.
Рана в боку беспокоила его. Она так и горела от движений. Потребуется немало времени, чтобы плоть срослась. А пока разъятые края трутся друг о друга, больно ходить.
Но время у него есть.
Маннфред вернулся к поваленному стволу, сел и увидел, что снова играет с единственным кольцом на левой руке, крутя его на среднем пальце.
Рана вдруг запылала с новой силой. Он прикоснулся к ней, пытаясь на ощупь определить степень повреждения, и обнаружил, что порез гораздо меньше, чем казался вначале. Края плоти были горячими, что объясняло странный жар. Вампир осторожно завел руку за спину, проверяя глубокую зарубку вдоль позвоночника. Только она уже не была глубокой. Всего лишь пустяковая царапина.
Раны продолжали гореть с адской яростью, и внезапно копье боли, пронзив бок, вошло в сердце вампира. Маннфред вскрикнул, упал на колени, закинул голову и взревел.
Когда черная агония улеглась, вампир дотронулся до раны в боку, до дрожи боясь того, что может обнаружить.
Порез почти закрылся. Да и жжение уже начало угасать.
Это не имело смысла, пока он не вспомнил о временах, когда на его глазах Влад погибал, только чтобы вернуться — омоложенным и свежим. Маннфред посмотрел на кольцо-печатку, безделицу, отобранную им, как свое наследство, у вора, Феликса Манна, и начал, наконец, понимать.
— Спасибо, отец, — произнес он, вставая.
Вампир натянул одежду убитых. Ни одни сапоги не подошли, так что он смирился с тем, что за колдуном придется идти босиком.
Маннфред двигался осторожно, но раны его уже затянулись. Через несколько минут он перешел на размашистую легкую трусцу. Охотиться за магом оказалось проще простого. Человек выжег за собой след паники, по которому мог бы идти и слепой.
Вампир нагнал чародея посреди открытого поля. Тот ползал на коленях в грязи, умоляя сохранить ему жизнь. Он был жалок.
Маннфред чуял Хаос, уже проникший в колдуна, чуял пьянящий вкус Шайша.
— Помилуй меня, — униженно скулил колдун. — Пожалуйста, добрый Зигмар, спаси меня.
Маннфред холодно улыбнулся. Лицо вампира, освобождающего зверя в себе, исказилось, и он потянулся к человеку.
Глава 10 Незабываемый ход
Подземный храм под Дракенхофом, Сильвания
Набухающие почки, флугцайт, весна, 2057
Слова Миши преследовали его даже сейчас. Может, она и была потомком Ганса, но она была и гамайя, избранной Йереком за верность роду вампиров. Со смертью родителя она страдала. Ей потребовалась вся сила воли, чтобы хоть как-то прийти в себя. Боль закалила ее.
За это он пообещал ей благодарность, повышение в рядах гамайя. Она будет вознаграждена.
Хотелось ему того или нет, Конрад поверил, когда женщина сказала, что его братья, Питер и Фриц, замышляют что-то за его спиной. Он всегда знал, что они сговорятся.
И все же тот факт, что они решили объединиться, чтобы свергнуть его, засел в мозгу, точно заноза. Как ни прискорбно было сознаваться в этом даже самому себе, ненависть и страх братьев доставляли графу своеобразное удовольствие.
Конрад всегда знал, что ему придется сделать, но их жалкие интриги вынудили меч правосудия подняться раньше, чем он того хотел бы.
Граф стоял на каменном помосте, братья застыли по бокам. За их спинами выстроились плечом к плечу верные гамайя.
Они находились почти в миле под замком, в тайном храме, построенном рабами в недрах земли. Здесь вампирам не грозили капризы солнца или луны и прочие подобные неудобства. Вокруг просторного зала со свисающими с потолка сталактитами располагались темницы, командные пункты и обитель Иммолай Фей. Некромант создала обширное подземное королевство для своих исследований в сфере черной магии, не забыв и о библиотеке, превосходящей размерами любую из верхних комнат. Она собрала сокровища со времен Нехекаро, а возможно, даже самого Неферато — священные книги и нечестивые книги, артефакты, изображения животных, то знакомых, то странных и неизвестных, амулеты, иконы, жезлы, скипетры, посохи и огромный арсенал оружия.
Была тут даже зарешеченная яма для гладиаторских боев во имя развлечения. Драки в клетке велись жестокие и кровавые, вызывающие жажду у новообращенных вампиров-зрителей.
Смерть хороша для поднятия боевого духа.
На галереях мигали тысячи факелов, освещая лица новых вампиров, болезненно зеленоватые из-за фосфоресцирующего лишайника, затянувшего стены. На одних было написано восхищение, на других — чистая ненависть. В этих чувствах — будущее его народа.
Их были сотни, связанных так или иначе кровным родством. Да, это его народ: он их отец в смерти, их господин, их хозяин, их бог.
Конрад повернулся к Мише.
— Иди сюда, девочка, — тихо позвал он, а потом повысил голос, обращаясь к балкону: — Слушайте меня, семья моя. — Акустика сводчатого помещения усилила звук, легко разнося слова графа. — Наш народ перенес множество лишений после гибели нашего возлюбленного родителя. Мы потерпели поражение, нас подчинили, окрестные земли голы и бесплодны, наш скот был осушен, и дух наш был сломлен.
Но теперь все иначе. Каждый из вас возродится. Мы — семья, прочность наших уз не постигнуть живущим. Мы находимся еще в самом начале. Мы восстали против мощи Империи. Результат — годы потерь и лишений, годы борьбы за то, чтобы хотя бы прокормиться. Наш народ спал, и спали наши мечты о владычестве. А теперь — вглядитесь в лица вокруг вас. Видите голод? Видите жгучее желание вернуть то, что по праву наше? Не пробудилось ли оно в каждом из вас?
Вы слуги вампиров, но поодиночке вы — ничто. А как часть единого целого — вы всё.
Конрад сделал паузу, давая время своим словам проникнуть в умы слушателей.
— Мы — одно, вы и я. Ничто не разделит нас. Если вам больно, я страдаю вместе с вами, а если страдаю я, вам, в свою очередь, больно вместе со мной. Миша, любовь моя, на колени.
Она шагнула вперед и с довольной улыбкой опустилась у ног Конрада. Ее преданность вознаграждена, ее влияние укреплено. Женщина склонила голову, подчиняясь ритуалу, пародирующему производство в рыцари, и замерла в ожидании.
— Если один из нас предаст одного из нас, он предаст всех нас. Если один из нас приютит в своем сердце ложь, если замыслит дурное ради собственной выгоды, поймите, он замышляет дурное против всех нас, он лжет всем нам, и, поверьте, я не потерплю этого.
Он обнажил меч.
— Миша, верная моя гамайя, пришла ко мне. Она говорила о моих братьях, моих возлюбленных Питере и Фрице. — Он повел мечом, указав сперва на одного, затем на другого. — Она утверждала, что они замыслили за моей спиной предательство. Я знаю своих братьев, они не пошли бы на это, ибо, как и в моем сердце, в сердцах их живет лишь забота о нации вампиров. Так отчего же Миша поступила так? Ответ — корысти ради.
Конрад кивнул эскорту гамайя, и один из них, темнокожий гигант Онурсал, шагнул вперед и положил руку на плечо Миши, впиваясь ногтями в нежную плоть и удерживая женщину на месте.
Она вскинула взгляд на Конрада, и впервые в ее глазах мелькнул огонек страха.
— Другой причины быть не может. Она пришла ко мне с явной клеветой на моих братьев. Так что, народ мой, сейчас я покажу вам пример того, что случается с теми, кто покушается на мое правление.
Конрад резко опустил меч с точностью опытного палача, одним ударом отрубив женщине голову. Тело ее еще секунду стояло на коленях, а потом задергалось в конвульсиях. Конрад убрал клинок в ножны. Голова Миши катилась по помосту, на лице мертвой вампирши застыло выражение ужаса.
Граф повернулся и поклонился каждому из братьев.
Они поняли смысл представления. Спектакль устраивался не для собравшихся вампиров, а для них.
Куда уж яснее: тех, кто встанет против меня, ожидает такая же судьба, жестокая и беспощадная.
Конрад пожертвовал одной из своих приближенных, чтобы донести послание и подчеркнуть его серьезность.
— Не будем больше говорить об этом. Дела поважнее требуют нашего внимания. Вот мы стоим перед вами — мы, братья, единые. Вы, — он охватил жестом галерею, — результат моего стремления восстановить наш великий народ. Вы здесь по моей воле. Мне было видение. Вы — лишь первая ступень к славному будущему вампиров. А сейчас пришло время претворить в жизнь вторую стадию.
Некоторые из вас, возможно, скажут: «Он придумал очередной план. Почему бы, осуществив первый, не оставить нас в покое, кормиться и размножаться? К чему спешка, зачем бежать, если можно идти?»
Правда в том, что наши враги не дремлют, каждый день они продвигаются вперед.
Теперь, когда мы утешились и оправились, пора дать врагам бой у их порога. Они вновь задрожат, вглядываясь во тьму, зная, что мы крадемся в ночи. Мы поведем войну на три фронта. Сначала тайными вылазками следует уничтожить структуру их общества. Вы отправитесь на поиски наделенных особыми дарами. Вы прочешете землю, находя людей с хотя бы малейшим магическим умением, не только тех, кто ворожит для соседей, но и везунчиков, окруженных жуткими и завистливыми россказнями. Вы разыщете повивальных бабок, никогда не терявших детей, солдат, переживших страшные битвы и хвастающихся своей удачей среди чужих страданий, людей, тронутых одним из Восьми Ветров. Их надо привести сюда, к Иммолай Фей, которая выкачает их таланты, создав второй ярус того, что станет нашей неудержимой силой: корпус магов, искушенных в науке Смерти.
Чтобы показать, как мало значения я придаю болтовне изменницы, — Конрад кивнул в сторону трупа Миши, — второй фронт возглавит, поведя отряды чистокровных, мой брат Питер. Он захватит Нулн, распространив раздоры среди людей. Мы не дадим им мирно отсыпаться в своих постелях. Третьим фронтом, равным по силе второму, командовать будет мой брат Фриц. Я доверяю ему за год поставить на колени Миденхейм.
Пришла пора вернуть себе ночь и научить людей истинному значению слова «страх».
Итак, все кончено. Он отправляет братьев в изгнание, одновременно превращая их в героев. Отсылая их прочь, он продемонстрировал собранию, кто тут главный, и сделал трудным, если не невозможным для Фрица и Питера продолжать совместно плести интриги. Он сказал в точности то, что думал: поодиночке они ничто. Поворачиваясь к братьям, он холодно улыбался.
Их ссылка — лишь первый шаг в долгом и выматывающем танце смерти.
Где-то в глубине души граф ждал их будущего ответа. Так жизнь становится интереснее.
— Судьба нашего народа в ваших руках, братья мои, так что не подведите нас.
И он распустил собрание, предложив братьям выбрать себе подчиненных, которых они возьмут в бой.
Затем граф посмотрел на бедную Мишу. Он гордился ею и гордился собой за то, что сделал ее смерть такой многозначительной.
— Останься, — велел он Йереку, когда гамайя приготовились уходить. — Все вы, останьтесь.
Шестеро бойцов окружили своего господина.
— Как нам поступить с ее телом? — спросил Онурсал.
— Избавьтесь от него. И без всяких почестей, как подобает поступать с предателями.
Вампир кивнул. Предателя новой нации вампиров ждет лютая участь. Труп насадят на вертел и зажарят, а мясо скормят воронам Гнездовья.
— Трудно поверить.
Взгляд Волка остановился на теле Миши. Конрад знал, что Йерек воспринял ее смерть близко к сердцу. Он выбрал ее. Он помог ей пройти через безумие, угрожавшее поглотить ее после смерти Ганса. И то, что женщину заклеймили словом «предатель», несомненно, угнетало Волка.
— Не так уж и трудно, друг мой, — спокойно ответил Конрад. — Сумасшествие, очевидно, укоренилось глубже, чем ты сумел дотянуться. Наверняка зло ее родителя все еще пятнало женщину. Ты не должен считать себя ответственным. Ты сделал все от тебя зависящее, но мы всегда знали: существует вероятность того, что она больше не вернется к нам.
Йерек не выглядел убежденным.
— Она выдержала худшее. — Волк покачал головой. — Она становилась все сильнее и сильнее. Это бессмысленно.
— Тогда, возможно, это был рецидив. — Раздражение Конрада все-таки прорвалось наружу. — Лучше, дружище, забудь об этом.
Он не мог позволить себе возбуждение в час победы. Нет, этот момент создан для удовольствия, а не для растворения в дымке гнева. Конрад взял себя в руки.
— Я хочу, чтобы ты встретился кое с кем. Он пришел прошлой ночью, сбежав из самой вражьей утробы. Влад рассказывал дивные истории о его талантах. Волк, да, кажется, ты с ним знаком?
Конрад сделал знак гостю приблизиться.
Все повернулись к выступившему из теней Джону Скеллану, который подошел к группе и встал рядом с Конрадом.
— Поскольку у нас неожиданно образовалась… э… вакансия, я попросил Скеллана присоединиться к нам. Он обладает уникальными навыками. А теперь кое-что, о чем бы мне не хотелось говорить, и, тем не менее, я должен. Несмотря на все наши усилия, полагаю, по крайней мере, один из вас сочувствует моим братьям. Это ранит меня. От тех, кто меня окружает, я не прошу многого — всего лишь преданности. А взамен вы возвышены над остальными. И вот награда — знать, что я пригрел на груди гадюку.
Никто не возразил ему. Никто не заявил, что он ошибается. Все знали, что не стоит разубеждать графа, если он вбил что-то себе в голову.
— Что ж, мои маленькие интриганы, передайте мои слова своим хозяевам, пусть проглотят и поволнуются. Они не вернутся домой.
Он оглядел всех гамайя по очереди, словно оценивая каждого. А затем отдал приказ умертвить Фрица и Питера.
Глава 11 Вороны над башней
Башня Конрада, Дракенхоф, Сильвания
Долгая темная ночь души, весна, 2057
Он знал, что за ним придут. Это был всего лишь вопрос времени. Вот почему он бросил вызов так открыто, огласив перед строем гамайя смертный приговор братьям.
Он ждал, что это толкнет Питера или Фрица на решительные действия, на очевидную измену, за которую он смог бы безнаказанно покарать их.
Конечно же, он принял меры, чтобы защитить себя. Он ведь не дурак.
Конрад больше не спал в своем гробу. Оставаясь пустым, гроб выглядел так, словно новый граф дремал внутри. Уюту гроба Конрад теперь предпочитал уединенность крыш под лучами Моррслиб и Маннслиб или подземное убежище храма, когда солнце стояло в зените. Этой ночью он бодрствовал на балконе своей спальни.
Войска собирались, разбивая лагерь в городе внизу.
Разница между новой армией Конрада и последним войском, выступавшим под знаменами фон Карштайнов, была значительной. Если Влад предпочитал удобные при переноске палатки, Конрад решил прочно укрепиться на земле, захватив чужие дома и вынудив их владельцев клянчить объедки. Не хлопали на ветру флаги и вымпелы, не выстраивались рядами черные шатры, не тянулись вереницы телег с продовольствием. Мертвым ни к чему все это снаряжение. Но движение, однако, все же наблюдалось: по мощеным улицам грохотали черные кареты с гербом фон Карштайнов.
Сотни костров горели в полях между замком и городом. Конрад не смотрел туда, зная, что пляска рыжих языков заворожит его. А следовало быть настороже. Взгляд графа скользил по округе, не останавливаясь ни на чем надолго. Изредка Конрад посматривал вверх, на зеленоватый ореол Моррслиб и яркую серебряную корону Маннслиб; это помогало разорвать монотонность ожидания того, что непременно должно было произойти.
Он вслушался в ночной хор: жужжание насекомых, уханье сов, скорбный вой волка и плач ветра в водосточных трубах.
Вдоль парапета сидели вороны, озирая глазками-бусинками ночной мир. Птицы частенько составляли графу компанию. К тому же их присутствие отгоняло призраков.
Двери в графские покои заскрипели и открылись. Ожидание окончилось. За ним пришли.
Горящие факелы осветили комнату, но Конрад на балконе остался невидим. Он смотрел на троих мужчин в черных плащах, крадущихся к гробу. Убийцы окружили деревянный ящик, встав у изголовья и по обе стороны графского ложа. Значит, вот насколько уважают его братья. Трое наемников. Трое рабов. Если не задумываться об оскорблении, довольно захватывающе наблюдать за собственным убийством или за тем, что должно было стать убийством.
Последовавшее нападение потрясало своей жестокостью.
Тело в гробу буквально разделали, как какую-нибудь тушу.
Конрад пережил любопытное раздвоение личности, глядя, как его несостоявшиеся убийцы рубят труп в гробу. Он как будто видел собственную смерть глазами постороннего зрителя.
Надо будет поблагодарить Иммолай Фей за труп и за чары, преобразившие чужое тело.
Конрад наблюдал за происходящим, пока яростное действо не улеглось, и только потом распахнул балконную дверь и шагнул в спальню.
— Жаль разочаровывать вас, но, кажется, я все еще живехонек.
Один из убийц в ужасе уронил клинок. Оружие громко клацнуло о пол.
— А вы, с другой стороны, — поправьте меня, если я ошибаюсь, — вы, думаю, мертвее мертвых.
Он налетел на троицу с мстительной яростью и, первым же ударом пробив грудную клетку первого убийцы, безжалостно вырвал сердце мертвеца. Крутанувшись на каблуках, Конрад выбросил вперед руку с растопыренными пальцами и ногтями разорвал дыхательное горло второго наемника. Тот уронил меч, захлебнулся кровью и рухнул, задыхаясь и царапая шею.
Конрад повернулся к последнему убийце:
— Кто из моих братьев послал тебя?
Человек молчал.
Конрад шагнул ближе, протянул руку, и пальцы его сомкнулись на челюсти мужчины.
— Спрашиваю еще раз, кто из моих братьев послал тебя?
Граф крепче сжал кулак.
— Фриц.
Вот он и добился, чего хотел. Не того, чего ожидал, но чего хотел. Он не смягчился даже тогда, когда кость захрустела под его пальцами. Затем крики человека резко оборвались — Конрад свернул ему шею.
С упавшего мертвеца он сорвал капюшон. Это оказался один из его собственных приближенных. Граф вглядывался в искаженное лицо человека, чувствуя, как саднит царапина узнавания.
Очнувшись от дум, Конрад поспешно открыл лица оставшихся наемников. Опять его рабы. Связанные с ним, они, казалось бы, неспособны были поднять на него руку. Они должны были быть покорными, существовать лишь для выполнения его приказов. Доказательство обратного мертвым лежало у ног графа.
Каким-то образом Фриц настроил их против него. Этот факт тревожил Конрада больше, чем топорная попытка покушения. Фриц нашел способ разорвать цепи, которыми граф сковал своих слуг.
А Конрад-то был уверен, что братца-пижона интересует только погоня за удовольствиями, но, очевидно, он лишь играл безобидного волокиту — и роль давалась ему превосходно. Он окружил себя шлюхами и любовницами, придающими пьесе достоверность, но, видимо, тот Фриц, которого Конрад знал, — или думал, что знает, — не тот, Фриц, кем он является на самом деле. Надо поразмыслить на эту тему.
И тут графа охватила леденящая ярость. Все разумные мысли спалила злость. Если бы он породил Фрица, то вытащил бы его орущую и дергающуюся душу из бездны, чтобы поднять снова безмозглым зомби. Но не он обратил брата, и оттого нынешнее бессилие сводило графа с ума.
В гневе он обрушил кулак на гроб, расщепив доски.
Ящик перевернулся, и куски изрубленного тела разлетелись по окровавленному полу. Конрад смахнул со стены портреты, швырнул стул в дверной проем и, бушуя, принялся сбрасывать с полок книги. Он отдирал корешки и рвал страницы, рассеивая их вокруг, словно конфетти. Ложащиеся рядом с телами листы краснели, пропитываясь кровью.
Ярость поглотила его целиком. Он был слеп сейчас. А потом, так же быстро, как нахлынула, злость угасла. Остался лишь вяло тлеющий гнев.
Граф, не скрывая ненависти, бросил взгляд на убийц. Оскорбление не пройдет даром. Фриц расплатится за все.
Конрад позвал слугу и велел привести гамайя.
— Я хочу, чтобы этих, — он показал на тела, — немедленно доставили в покои моего брата Фрица.
Онурсал поклонился. Гамайя бесстрастно взирал на разрушения, учиненные Конрадом в собственной спальне.
— Будет исполнено.
Он поднял тело последнего наемника.
— Я его знаю. Он не был убийцей.
— До сего дня, — многозначительно подчеркнул Конрад.
Смысл его слов был очевиден. Что-то превратило человека в неисправимого убийцу. Онурсал не дурак — то, что ему велели отнести тела Фрицу, ясно говорило о том, кто именно ответствен за отвратительную перемену.
— А ты уверен, что это разумно? — спросил от двери Йерек фон Карштайн.
— Ты сомневаешься, Волк?
Йерек покачал головой:
— Вовсе нет, просто вынужденная предосторожность. Когда ты доставишь их к порогу Фрица, пути назад уже не будет. Ты и сам знаешь.
— Бери один из этих проклятых трупов, Йерек. Ты не моя совесть, так что перестань вести себя, как она. Третьего я потащу сам. Хочется увидеть лицо братца, когда его дерьмо ляжет к его ногам.
Впрочем, возиться с целым телом он не стал — просто отрубил наемнику голову и понес ее, держа за окровавленный клок волос.
Вместе они прошествовали по промозглым коридорам замка и, взобравшись по сотне ступеней, оказались у покоев Фрица. Конрад толкнул дверь и швырнул голову наемника в комнату, усмехнувшись удивлению Фрица.
Потом он шагнул в покои сам. Гамайя не переступили порог.
— Ну, и что ты скажешь в свое оправдание, братец мой! — спросил Конрад, издевательски подражая интонации Фрица.
— Если хочешь, чтобы что-то было сделано хорошо, сделай это сам.
— Точно, именно потому-то я и здесь.
Конрад вытащил из ножен свой дьявольский клинок, ощутив вибрацию, пробежавшую по его телу, когда меч запел, требуя крови.
Фриц был безоружен.
— Кажется, я в невыгодном положении, — сказал Фриц, оттягивая время. Взгляд его метался по сторонам, ища что-то, чем можно было бы воспользоваться для обороны. Тщетно.
— Мне плевать, братец, — ответил Конрад, приближаясь, — и вообще не вижу причины, по которой твое положение взволновало бы меня.
— Мы семья. — Фриц, широко улыбаясь, развел руки.
Улыбка брата взбесила Конрада — он понял, на что рассчитывает Фриц. Граф, как мог, усмирял нарастающий гнев, но у него это плохо получалось.
Желание дьявольского меча звенело в его порченой крови. Клинок требовал смерти, требовал пищи. Меч кормился жаром ярости вампира, поддерживая огонь злости, даже когда граф пытался контролировать себя.
Медленно, демонстративно Конрад поднес темный клинок к губам, поцеловал его и принял боевую стойку.
— Ну, быть по сему, братец мой. — Фриц дважды хлопнул в ладоши. Потайные двери покоев распахнулись, и в комнату ворвались женщины, на бегу падая на четвереньки и принимая облик волчиц. Они окружили Конрада, свирепо скаля белоснежные зубы. — Семь рассерженных женщин, Конрад, даже я считаю, что это слишком.
— Ты просчитался, брат. Зачем мне убивать их, если достаточно убить только тебя? Они могут щелкать зубами и рычать сколько угодно. Это не важно. Все они связаны с тобой. Твоей смерти будет достаточно, чтобы положить конец любой угрозе с их стороны, пусть и жалкой, с их-то лоснящимися шкурами. Я думаю, мечи подошли бы тебе больше. Как-никак, они наводят на такие ужасно… непристойные мысли.
А теперь я возьму то, что принадлежит мне по неотъемлемому праву. Попрощайся со своими девками, уверен, эти сучки будут скучать по тебе.
Пинком отогнав самку, Конрад провел блестящую атаку, одной лишь яростью оттеснив Фрица к окну. Он не обращал внимания на завывающих волчиц. Они были для него насекомыми, назойливыми, но безвредными. Он смотрел только на Фрица. Предатель заплатит за все.
Сделав выпад, граф всадил костяной клинок глубоко в живот Фрица. Инерция удара бросила противников на гигантское оконное стекло. Посыпались осколки, и мгновение оба вампира падали, скованные демоническим мечом. Черные плащи обвили борющихся и дико захлопали на ревущем ветру. Секунду они казались распростертыми черными крыльями, а потом Конрад разжал пальцы, и Фриц с мечом в брюхе полетел вниз.
Он падал беззвучно, раскинув руки, — и вдруг взмыл вверх. Тело стремительно и чудовищно преображалось, плащ прирастал к рукам кожистыми крыльями, кости трещали и смещались, создавая новую форму — форму огромной летучей мыши.
Меч выпал из сомкнувшейся плоти и закувыркался дальше, преследуемый тенью сброшенной одежды Фрица.
Конрад тоже раскинул руки, сосредоточившись на очертаниях летучей мыши. Он отдался воображению и ощутил ответ тела. Свободное падение прекратилось, и он полетел.
Как летучая мышь, он был слеп.
Оставшиеся чувства потянулись в стороны, нащупывая возмущения воздуха, созданные паническим хлопаньем крыльев брата, и граф в обступившем его мраке погнался за Фрицем.
Они взвились вверх, к Башне Конрада — во времена Влада ее называли Вороньей, — и, скользнув вдоль зубчатой стены, распугали птиц. Фриц затерялся в черном метущемся хаосе.
Конрад обшаривал небо четверть часа, но казалось, что на крыло поднялись тысячи воронов, оглушая вампира шелестом перьев и карканьем.
Проклиная себя за глупость, он спустился на землю, оделся и подобрал меч. Голод оружия пока не удовлетворен, но клинок непременно насытится еще до исхода ночи!
Наконец-то можно поспать. Сегодня нападений уже не будет. Фриц повергнут, а Эммануэль не позволит Питеру совершить опрометчивого поступка.
Но сперва — одно дело.
Он снова поднялся в покои Фрица и, наслаждаясь воплями, изрубил гарем братца под бесстрастными взорами Йерека и Онурсала. Его не заботило, что истинные смерти «волчиц» ослабят вампиров в целом. Потеря семерых отпрысков разом, образно говоря, искалечит Фрица — и лишь это имеет значение.
Он оставил трупы валяться на полу, чтобы Фриц нашел их, если у него хватит дурости вернуться.
Впрочем, у него на это немного времени. Связь между родителем и его отпрысками сильна, поэтому Фриц лежит сейчас где-нибудь в канаве, воняя страхом и, конечно, ни капли не сомневаясь в том, что подыхает.
— Он больше не встанет мне поперек пути, — сказал Конрад гамайя, когда они вернулись в башню.
— Это было бы неумно с его стороны, — хмыкнул Онурсал, открывая тяжелую деревянную створку.
— Мы все-таки посторожим сегодня ночью у твоих дверей, — решил Йерек, когда Конрад вошел в комнату. Покои выглядели так, словно тут пронесся торнадо. Йерек нагнулся и перевернул опрокинутый гроб. Боковина ящика, та, по которой стукнул Конрад, раскололась, но на пару часов ложе сгодится. — Спокойной ночи, мой господин.
И граф уснул сном проклятых.
Ему снилось, что он гуляет по улицам города внизу, бродит по трущобам Дракенхофа. На углу маячила женская фигура, размытая, смутная, как часто бывает в снах.
Она пряталась в густых тенях аллеи, облаченная в изысканное платье из струящихся шелков и вуаль, скрывающую нижнюю половину лица. Но он все равно знал, что она прекрасна.
— Я красива? — спросила она, когда он подошел.
Он чувствовал только, что должен овладеть ею. Вблизи она казалась еще привлекательнее. Почти во всем женщина походила на невесту его повелителя, Изабеллу.
— Конечно, — ответил он.
— Лжец! — воскликнула она, отбрасывая вуаль, прикрывавшую уродство. Вместо рта зияла рваная дыра, неестественная улыбка расплылась от уха до уха, в провале, внушая ужас, покачивался язык. — Ну, скажи сейчас, когда видишь меня, я красива?
Конрад вгляделся в останки невесты Влада фон Карштайна, закричал и бросился бежать, но женщина опередила его. Она вцепилась в графа когтями, поймав в ловушку, из которой не спастись, и притянула ближе, шепча в ухо:
— Я хочу сделать с тобой то же, что сделали со мной.
Из-под многочисленных складок одеяния женщина извлекла заостренный кол и погрузила деревяшку в его сердце.
Умирая у нее на руках, он увидел, как лицо ее расплылось, исказилось, теряя форму, превращаясь то в лицо Влада, то в лицо Скеллана — и Миши, и Питера, и Ганса, и Фрица, и Онурсала, и Иммолай Фей, и Константина, и Эммануэль.
Лица тех, кого он когда-то называл друзьями.
Конрад проснулся в холодном поту, стиснутый стенками своего гроба. Он рванулся и заколотил кулаками по деревянной крышке. Она раскололась, и граф вывалился из ящика, задыхаясь, хотя и сделал свой последний вдох больше века назад.
Йерек и Онурсал влетели в комнату, когда их господин, дрожа, поднимался. Судя по выражению их лиц, они ожидали худшего. Но Конрад не собирался делиться своими снами.
— Оставьте меня. — Тон его отсекал все возможности возразить.
Гамайя, пятясь, покинули спальню.
Граф не знал, кому можно верить.
«Верить», — горько рассмеялся он. Правда в том, что верить нельзя никому.
Он не мог больше сидеть в закрытом помещении. Ему хотелось ощутить на лице ветер, почувствовать хотя бы иллюзию свободы. Интересно, не переживал ли Влад то же самое. Мысли об отце привели к мыслям о сотнях ночей, которые древний вампир провел на крыше этой самой башни, и это определило следующий поступок Конрада. Он накинул плащ, застегнул на шее золотую цепь и, небрежным жестом отстранив гамайя, вышел из покоев.
— Стоять! — бросил он им, словно паре псов.
По лестнице граф бежал, перепрыгивая через две, а то и через три ступеньки, торопясь оказаться под фиолетово-багровыми небесами.
Он распахнул дверь.
Ветер подхватил плащ, облепил вампира тяжелой тканью, а потом вздыбил за спиной графа плотную черную волну, Конрад шагнул на самый край парапета и вспрыгнул на зубец, не оставив ничего между собой и падением в тысячефутовую пропасть.
Он посмотрел вниз.
На миг ему показалось, что он висит в самом центре черного сердца ночи. От ощущения свободы перехватывало дыхание.
Конрад потерял ориентацию в пространстве, голова бешено кружилась, но страха не было.
Сейчас он, если бы пожелал, с радостью шагнул бы навстречу падению, и даже тысячи футов не хватило бы, чтобы убить его.
Да, ему хотелось прыгнуть — и полететь по небу.
У его ног собрались вороны, озабоченно поклевывая кожаные сапоги. Пусть.
— Он не единственный, — хрипло каркнула самая крупная птица, изогнув шею, чтобы взглянуть на вампира глубоко посаженными желтыми глазками.
— Знаю, — ответил Конрад, все еще озирая мир внизу.
— Они все желают твоей смерти. — Скрипучие слова ворона царапали нервы, точно гвоздем по стеклу.
— Знаю.
— Враг за каждым углом.
— Знаю.
— Твои братья метят на твое место.
— Я все это знаю, птица.
— Знаешь, знаешь, но знаешь ли ты, что Питер планирует твое свержение? Что он спит и видит себя господином?
— Тогда я позабочусь о том, чтобы сны его обернулись кошмарами.
— О да-да-да, кошмарами. Прежде чем он умрет — кошмары. Убей их, Конрад. Убей их. Или они убьют тебя.
Конрад перевел взгляд на падальщика. Перспектива новых смертей в старом замке явно возбуждала ворона.
— Ты — создание своего хозяина, не так ли, птица?
— О да-а-а.
— Когда польется кровь, передай это своему господину, в каком бы аду он ни был.
— Да, да, да, да, — прокаркал ворон. — Обмани Питера, прежде чем он обманет тебя. Они все замышляют и интригуют, твои лживые родичи, они хотят, чтобы ты сгнил, хотят разрезать тебя на куски и скормить нам, птицам, да, хотят, хотят, хотят.
— Тогда, возможно, именно это и следует сделать с ними. Пусть их мечты обернутся явью. Это будет подарок им от меня. От меня, Конрада, Кровавого Графа.
— Несущего смерть, это бессмертно, — промолвил ворон.
Конрад услышал шаги на лестнице и быстро отступил в тени, отброшенные многочисленными коньками крыши, достаточно темные и глубокие, чтобы укрыть его.
На башню поднялся Джон Скеллан. Наклонившись, он принялся кормить птиц узкими полосками мяса. Вороны ели из его рук.
Конрад с растущим любопытством следил за представлением, постепенно убеждаясь, что птицы разговаривают с новым гамайя, хотя он стоял недостаточно близко, чтобы расслышать, о чем идет беседа.
— Значит, они говорят и с тобой? — спросил он, выступая из тени.
Скеллан закаркал и замахал руками, отгоняя воронов, после чего повернулся к своему господину.
— Они хорошие товарищи. — На губах его играла лукавая усмешка. — Не задают вопросов и не врут. Чего еще можно требовать от друга?
— Да, — согласился Конрад. — В них есть что-то почти благородное, верно?
— В отличие от твоих братьев.
Откровенность Скеллана удивила Конрада. Он не привык к подобной прямоте слуг. Интересная перемена. Значит, он не ошибся в Скеллане. Новый гамайя, как Йерек, говорит правду в глаза. Подхалимов Конраду и так хватит на несколько жизней.
— В них двоих я не увидел и подобия благородства.
— Собиратели отбросов, они оба, — кивнул Конрад.
Ворон снова пристроился у его ног. Совершенно не боясь вампиров, он клевал ошметки мяса, брошенные Скелланом.
— И все же они не обделены властью при твоем дворе, и ты почтил их, передав командование своими силами в предстоящей войне. Кто-нибудь может подумать, что они главенствуют над тобой. Они, фат и похотливый дурак, над тобой, величайшим из когда-либо обращенных вампиров.
— Что ж, да услышит меня кто-нибудь из слепых богов, клянусь, мы почтим их могилы еще до того, как война окончится.
— Сторонись друзей, а братьев сторонись еще пуще, да?
— Или отодвинь их в сторону, да так, чтобы они сверзлись с края мира.
Конрад ощущал свое сходство с этим вампиром. Он был близок ему, как ни один из отпрысков Влада. Возможно, потому что Скеллан знал свое место в иерархии: как потомок Познера, он не мог соперничать с истинным фон Карштайном; возможно, из-за его прямоты, а возможно, просто из-за того гнусного сна. Он не знал, но чувствовал, что между ними есть родство, а подобное ему доводилось испытывать крайне редко. Всю свою жизнь Конрад вынужден был сражаться за всё, что имел. Даже раньше, до того, как стать вампиром, у него не было настоящих друзей. И теперь все вокруг блюдут лишь свои интересы. Скеллан иной. Он как Конрад. Они оба — отщепенцы. Им неуютно в мире мертвых, оба они себе на уме, и обоих преследуют призраки.
— Конечно, никогда не помешает пнуть их как следует, — сказал Скеллан.
— Да, мы просто обязаны искоренять слабость. В смерти, как и в жизни, выживают только сильнейшие.
— Совершенно согласен.
— В таком случае, мой новый друг, у меня есть для тебя задание.
— Я весь в твоем распоряжении. — Скеллан хищно оскалился.
— Езжай с Фрицем. Стань его тенью. Позаботься, чтобы он не вернулся в Дракенхоф. — В ушах Конрада звучало эхо хриплых криков воронья.
— Можешь доверять мне, — произнес Скеллан без малейшего намека на иронию в голосе.
Тяжкий груз свалился с плеч Конрада, умиротворение легло на сердце. Да, да, он может доверять Скеллану.
Глава 12 Из пепла в пламя
Приграничные области, Сильвания
Панихида по весне, 2057
Тварь бросила его умирать. Каллад поклялся, что злодей еще пожалеет об этой своей ошибке, но тут разум его поглотила боль, и он снова провалился в черноту.
Дварф не знал, долго ли он пролежал без чувств.
Когда сознание вернулось, мир показался ему разбитым на осколки галлюцинации: карканье стервятников, шорох листвы, терпкий запах крови и боль, боль в ранах, но большая часть света расплывалась бессмысленно серым пятном. Он не мог сосредоточиться.
Каллад лежал на спине, не в силах пошевелиться.
«Я не собираюсь умирать».
Он почувствовал, как мышцы левой руки задрожали. Внутренний жар сжигал тело.
Несмотря на решительное намерение жить, дварф знал, что умирает и не может сделать ничего, чтобы изменить это.
Стиснув зубы, борясь с внезапными вспышками боли, он попытался повернуться, и непроглядная тьма вновь накрыла его.
Когда дварф опять выплыл из мрака беспамятства, он был один. Вампир исчез в лесу. Каллад прикусил губу и снова попытался заставить тело двигаться. На лбу его выступила испарина, соленые капли побежали в глаза. Дварфу удалось чуть-чуть приподнять голову — и он увидел, что вампир обобрал мертвых, прихватив все, что могло ему пригодиться.
Но и от этого слабого движения зрение помутилось, а пространство растворилось в черноте агонии.
Он был один. Он не мог шевелиться, не мог думать.
Смерть близка. Земля пестрит пятнами света, точно кто-то разбросал вокруг серебряные монеты, — это лунные лучи проникли сквозь листву. Кажется, будто его мертвые спутники предлагают Морру плату за переход дварфа в иной мир. Здесь ему серебро ни к чему. Он лежал в грязи, глядя на зеленый полог, заслоняющий небо, и представлял, на что будет похожа смерть.
Кто явится, чтобы проводить его в Зал Предков? Отец? Каллад обманул надежды своего народа и недостоин встречи с героем. Возможно, посланца не будет вовсе. Не это ли плата за провал? Самому искать путь домой?
— Я не собираюсь умирать.
Дварф бросил вызов смерти, пусть шепотом, но высказав то, что думал. Он не собирался умирать — пока нет.
В легких еще есть воздух, дыхание еще поднимает грудь. Раненый сконцентрировался на боли, напоминающей, что он все-таки жив.
На поляне падальщики долбили клювами трупы Сэмми и солдат.
Каллад Страж Бури лежал в грязи. Он рассмеялся бы, но в его положении было мало веселого. Он потерял много крови и утратил всю свою колоссальную силу. Самоуверенность вампира терзала его. Ублюдок даже не позаботился прикончить противника, избрав для дварфа медленную мучительную смерть.
— Я не доставлю тебе этой радости, — прохрипел Каллад и, проглотив страдание, наконец-то умудрился перекатиться на бок, ударившись при этом о ствол дерева. Закричав от невыносимой боли, он рывком сел и привалился к кряжу, считая минуты, пока приступ, наконец, не угас.
Сильнее всего болели две глубокие, точно жарящиеся на медленном огне раны в плече и левом боку. Рука почти не двигалась. Малейшее изменение позы — и тело точно пронзал насквозь острый кинжал.
Дварф осмотрел себя. На доспехах, там, где разорвались кольца и осколки пластин врезались в плоть под ударами вампирского меча, запеклась кровь. Бурая короста спаяла броню и кожу. Надо разнять их и при этом не убить себя, если Каллад еще надеется убраться с этой проклятой прогалины.
Его вопли вполне могли бы поднять мертвых.
Дварф упрямо цеплялся за сознание, сосредоточившись на телах убитых и на том, что они, раздетые, превратились просто-напросто в корм для воронья. Он этим путем идти не намерен.
Рана в боку открылась и снова начала кровоточить, но она хотя бы не воняла гангреной. Уже повезло, спасибо за маленькие милости. Но долго ли гниль не тронет его, если не промыть и не перевязать рану — уже другой вопрос. Он видел слишком много добрых людей, умерших от заражения. Его треплет лихорадка, значит, тело пока борется со всякими хворями. Нужно позаботиться о ранах, пока он снова не отключился.
Заставив себя действовать, Каллад с трудом снял заплечный мешок и вытащил из него флягу с водой.
Он сделал глоток и, превозмогая мучительную боль, стащил через голову кольчугу, после чего, морщась от жжения, окропил водой рану. Затем дварф оторвал лоскут от холстины, в которую когда-то был завернут его паек, и осторожно отшелушил кровавую коросту. Раны оказались хуже, чем он ожидал. Промывание шло изматывающе медленно, он извел почти всю воду, но это было необходимо.
Дварф упрямо держался, не проваливаясь в беспамятство, даже когда ковырялся в ранах, убеждаясь, что избавился от всего, что может вызвать заражение. Он жалел, что под рукой нет спиртного, отлично убивающего любую грязь, но если уж он собрался тратить время на такие желания, то почему бы не помечтать и о чуде покрупнее — например, о том, чтобы черные книги Нагаша были уничтожены до того, как попали в руки графа-вампира, или о том, что его отец зарубил тварь на стене Грюнберга и не погиб. А еще он желал бы, чтобы рядом оказался его клан, а не несколько мертвых мальчишек. Вот о каких чудесах стоит мечтать.
Каллад порылся в мешке и извлек тонкую костяную иглу с обмотанной вокруг нее ниткой. Соединив края разрубленной плоти, он проткнул иголкой лоскут кожи и начал зашивать рану. Основа полевой хирургии. Пусть шов неровен и непрочен, он продержится, пока дварф не доберется до лекаря. Кроме того, что гораздо важнее, это дает ему шанс исцелиться.
Дважды во время шитья перед глазами Каллада все расплывалось и мир кренился, но он упорно не сдавался. Протаскиваемая сквозь мясо нитка обжигала, но дварф приветствовал эту боль как напоминание о том, что он жив.
Только закончив, дварф позволил себе откинуться, привалиться к стволу и потерять сознание.
В чувства его привел не слишком нежный удар сапога в бок.
Голова Каллада вскинулась. Не ориентируясь больше в пространстве, он почти ожидал увидеть какого-нибудь эмиссара смерти, явившегося препроводить его в Зал Предков, но вместо призрачного посланца на него сверху вниз пялился, ухмыляясь, чумазый юнец. Впрочем, едва мальчишка понял, что Каллад еще пребывает в мире живых, усмешка его исчезла. Он суетливо сунул руки в карманы, очевидно пытаясь припрятать то, что стащил у мертвых.
Каллад закряхтел и потянулся, пытаясь схватить мальчишку. От усилия мир снова поплыл перед глазами. Когда все вернулось на свои места, он увидел, что паренек сжимает в трясущейся руке тупой нож и, несомненно, разрывается между тягой помочь раненому и желанием проткнуть ему брюхо.
Сглатывая боль, Каллад поймал руку мальчика и притянул его к себе так близко, что кислое дыхание юного мародера защипало ноздри.
— Не заставляй меня убивать тебя, парень.
Мальчик поспешно кивнул, пытаясь вырваться. Несмотря на жар в плече, хватка Каллада осталась железной.
— Даже не мечтай. Мне пока нравится дышать.
— Рад слышать. А теперь назови свое имя.
— Алли дю Бек.
— И откуда ты, Алли дю Бек?
— Из Фирштайна.
— Что ж, Алли дю Бек из Фирштайна, только между нами, тяжеловато небось обирать мертвых, если ты меня понимаешь. — Каллад кивнул на карманы мальчишки. — Будь хорошим мальчиком, опустоши их.
Дю Бек вывернул карманы. Он взял два кольца и талисман Зигмаритов, серебряный молот на кожаном ремешке. Вещица принадлежала алтарнику Раймеру Шмидту. Там, куда попал Шмидт, амулет ему больше не нужен.
— Верни кольца, но если захочешь носить молот, не думаю, что жрец осудил бы тебя.
Дю Бек повесил талисман на шею, после чего отнес кольца мертвецам.
Каллад следил за ним. Паренек шагал немного неуклюже, оберегая левый бок, словно сломанное когда-то бедро или какая-нибудь врожденная травма стесняли его движения, но явно привычно, в очередной раз доказывая способность юности приспосабливаться к чему угодно.
После того, что произошло с Сэмми, дварфу не хотелось втягивать в дело этого мальчика, но выбора у него не было. Каллад пообещал себе, что не подпустит Алли дю Бека слишком близко. Отчасти он искренне надеялся, что парень просто сбежит и не вернется, пусть это и резко уменьшало его собственные шансы на спасение. Он же боец. Он выдержит все — только не новые смерти на своей совести.
— Когда закончишь, принеси мне немного еды из какого-нибудь мешка и позови кого-нибудь из своей деревни. Отца, например. Мне что-то неохота провести еще одну ночь тут в грязи. А птички и так уже сыты по горло, так что меня пускай подождут.
Дю Бек кивнул и присел на корточки рядом с телом Корина Рета. Он вытащил из-под погибшего жреца мешок, порылся в нем, достал завернутый в тряпицу ломоть ржаного хлеба, подгнившее яблоко, кусок острого сыра и отнес съестное Калладу.
Потом Алли дю Бек дотронулся до талисмана на шее и ухмыльнулся.
— Я приведу папашу, он тут охраняет границу, — сказал мальчишка и побежал в лес, оставив Каллада наедине с мертвецами.
Процесс выздоровления тянулся мучительно медленно.
Каждое утро Каллад просыпался в страхе, боясь осмотреть раны, на тот случай, если дневные улучшения пали жертвой новой инфекции. Первые несколько недель он морщился даже от собственного легкого прикосновения.
Деревня Фирштайн была едва ли больше четырех камней, упомянутых в ее названии, — двойной ряд домишек, теснящихся вдоль берегов грязной реки. Селяне приняли дварфа радушно, хотя многие откровенно глазели на чудака, пробующего делать по утрам зарядку, чтобы вернуть себе хоть немного сил и подвижности, отнятых ранами. Местные никогда раньше не видели дварфа, и он любезно терпел их любопытство. Каллад рубил дрова, молол зерно и работал, работал, ежедневно закаляясь, пока силы не начали, наконец, восстанавливаться.
Лотар дю Бек, отец Алли, оказался славным человеком. Он похоронил останки товарищей Каллада и позаботился о том, чтобы выздоравливающий дварф был сыт и имел крышу над головой.
Одно лишь он не решился сказать гостю — что колдуна не было среди мертвых.
Ход боя, написанный в грязи, был для стража границы открытой книгой, так что он отлично представлял себе, как разворачивалась драка. Человек дошел до места, где вампир нагнал мага, но труп не обнаружил. Схватка была односторонней. Отсутствие тела встревожило и приграничного стража, и дварфа. Стал ли чародей пленником вампира? Лежит ли он мертвым где-нибудь в грязи?
Если колдун в плену, то с каждым днем он уходит все дальше и дальше.
Меньше месяца прошло с тех пор, как Каллад поклялся, что на его совести не будет больше смертей.
Кантор же делал невозможным сдержать это обещание.
Каллад и пограничник часто беседовали, когда Лотар возвращался из ночного патруля. Каждый день приграничная полоса становилась все опаснее и опаснее. Лотар постоянно говорил о громадных черных волках ростом с человека, рыщущих во тьме в поисках добычи. Он то и дело находил трупы оленей и ланей, растерзанные, с разорванным горлом и боками, со сломанными ребрами и без внутренностей, ставших пищей зверью.
Черные волки тревожили дю Бека не только своей неестественной величиной и силой, превосходящей силу любого волка, на которого ему когда-либо приходилось охотиться, но и тем, что они не боялись человека. Не отступали, почуяв его запах. В ночи они выли, словно перекликаясь друг с другом, кружили поблизости, отгоняли Лотара от места своей кормежки. Животные проявляли удивительную хитрость и всегда держались стаей — никогда поодиночке.
Однажды вернувшийся с дежурства дю Бек тяжело опустился на стул и стянул перчатки.
— Я убил одного, — сказал он дварфу. Они достаточно часто обсуждали странных зверей, чтобы Каллад понял, о чем речь. — Он следовал за мной тенью, то ли пытался увести от чего-то, то ли привести куда-то — не знаю. Это было как-то неправильно. По спине бежали мурашки, когда я чувствовал на себе его взгляд. Я не мог избавиться от ощущения, что он охотится за мной, а этого я позволить не мог. Я свалил его одним выстрелом, попав прямо в горло стрелой с серебряным наконечником.
Пограничники пользовались серебряными стрелами еще со времен первых вампирских войн, когда Влад фон Карштайн нападал на поселения вдоль Бурной реки. Тут случалось всякое — в том числе и родные мертвецы вставали из могил по ночам. Защищаясь, люди цеплялись за любые суеверия, включая серебро, чеснок, белые розы, мощи и святую воду.
Бродячие лудильщики и просто проходимцы вели бойкую торговлю псевдорелигиозными безделушками. Ведь все дело в вере. Людям хотелось верить, поэтому из них с легкостью вытягивали деньги, давая взамен теплое, но ложное ощущение защищенности.
— Я своими глазами видел, как он упал, дварф, но когда я пошел за стрелой, труп зверя исчез. Вместо него в грязи, раскинувшись, лежало обнаженное тело человека, Каллад. Не волка, человека! Морр свидетель, когда я выдернул стрелу, на острие не было ни капли крови. Говорю тебе, темные дела творятся вокруг, мрак собирается. — Лотар дю Бек покачал головой, отломил горбушку хлеба и макнул ее в миску с дымящейся похлебкой, только что поставленную на стол женой.
Дварф не собирался спорить. Он достаточно повидал, чтобы понимать: зло опять пробудилось. Истории Лотара о незнакомцах, путешествующих только ночами, о черных каретах на дорогах, о неугомонных диких животных, шастающих у границы, и вот теперь — об огромных волках, которые на самом деле люди, не оставляли места воображению. После нескольких лет относительного затишья враг снова собирал силы.
— Ты поступил правильно, друг мой.
— А толку? Каждую ночь их все больше. Что такое одна смерть при их-то количестве? Мелочь, и только. Они как черный вал смерти, готовый подмять под себя страну и все, что стоит между ними и простыми честными жителями Империи, — горстка стражей границы и людей вроде тебя.
— Ну, я не человек, но я не в обиде. Я понял тебя, но ты ошибаешься. Мы не одни, совсем нет. Каждый из этих простых честных жителей возьмет оружие и выступит против бестий. Не принижай их, они добрые люди.
— Да, и добрые люди умирают, Каллад, и убить их куда проще, чем этих тварей. Ты и сам все прекрасно знаешь. Прошлой ночью вернулся Андреас. Эта проклятая земля изменила его. Он так любил смеяться — до вчерашнего дня. А теперь говорит лишь, что видел вещи, которые не пристало видеть живому человеку. Не хочу принуждать его, он все расскажет, когда будет готов. Но то немногое, чем он поделился, воистину мрачно. Одну женщину забрали силой. Черная повозка с гербом фон Карштайна приехала в деревню, и трое мужчин схватили ее. А за день до этого чужаки расспрашивали о жителях села, задавали странные вопросы.
— Какие?
— Есть ли там кто-нибудь, кому необычайно везет — в карты, например, или в кости.
— Ясно.
— Женщина была повитухой. Она спасла несколько младенцев, даже тех, которые шли ножками вперед.
— Чего же хочет от нее граф-вампир? Мертвецы, кажется, не беременеют.
— Не в первый раз черные повозки забирают кого-то из наших мест. Это случается все чаще и чаще, словно кто-то — или что-то — коллекционирует людей вроде нее: людей, в которых что-то есть, что-то, что отличает их от других, — удача, дар или талант. Не к добру это, попомни мои слова.
Каллад лежал на спине, в пыли, отжимая от груди мешок, набитый камнями, железяками и прочим хламом. Руки его тряслись от дикого напряжения. Дварф досчитал до десяти и, задыхаясь, медленно опустил тяжесть, снова досчитал до десяти и повторил упражнение, упрямо зашипев сквозь стиснутые зубы.
Плечи, спина и бока горели, но впервые за несколько месяцев боль причиняли не раны, а честные нагрузки. Он все еще берег левый бок, перенося вес немного вправо, но в целом дварф уже поправился и окреп настолько, чтобы помогать на фермах, получая за труд еду и приют.
Пот выступал на его лбу и скапливался во впадинке между ключицами.
Алли дю Бек сидел на пороге, скрестив ноги, и поднимал небольшой камень — пять раз правой рукой, пять раз левой. Мальчика восхищало упрямое нежелание Каллада поддаваться ранению.
— Какие новости ты мне принес? — спросил Каллад, отталкивая мешок в сторону, присаживаясь и вытирая пот тряпкой.
— Невеселые, — ответил Алли, швыряя камень через плечо. Булыжник стукнулся о деревянную стену хижины, упал и откатился.
— Все равно говори.
Дварф подошел к бочке для сбора дождевой воды, стекающей с крыши по долбленому желобу, и окунул в нее голову. Затем поднялся, отплевываясь, трижды глубоко вздохнул и снова по плечи погрузился в воду.
Так он простоял довольно долго.
Алли досчитал до двадцати, прежде чем Каллад снова глотнул воздуха.
— Все о том же, правда: три похищения детей на прошлой неделе, множество черных карет шныряет в округе, пара слухов о сонной болезни, поразившей молоденьких девушек в приграничных поселках. Отец жутко занят на службе. Он просил передать тебе: стражи убили еще трех волков, и с каждым случилось то же самое, о чем он говорил тебе в прошлый раз. Он сказал, ты поймешь, что это значит.
Конечно, Каллад понял — погибшие волки превратились в людей.
— Продолжай, парень, — попросил дварф, вскидывая топор и обрушивая его на полено.
Чурбан был расколот пополам, затем снова пополам и брошен к поленнице. Дварф взял еще одну колоду и занялся ею, поводя плечами после каждого удара. Ему нравилось снова ощущать бодрый ток крови в жилах. Он опять чувствовал себя сильным.
— Отец пошел на охоту с Джаредом и Кляйном. Почему все так?
На этот вопрос Каллад не знал ответа. Неуютно как-то — пытаться сократить зло, являющееся частью природы, но еще хуже — мириться с мыслью, что мир для поддержания внутреннего равновесия нуждается в зле. Сказать Алли, что добрые мужчины и женщины умирают просто поэтому, — не ответ. Пусть за него ответит молчание.
— Отец говорит, что неведение рождает страх, — произнес чуть погодя мальчик.
— Он прав, но в данном случае даже знание врага не уменьшит страха. Чем больше ты знаешь о чудовище, тем больше оно пугает тебя. Эти твари как паразиты, ползающие по ночам в твоем матрасе и выбирающиеся, когда ты спишь, чтобы сосать твою кровь, раздуваясь от сытости. Ты им нужен, чтобы выжить, но все же разрушение заложено в самой их природе. Они — худшие враги сами себе, но все же бояться их — правильно. Пусть страх придаст тебе сил, но не позволяй ему поглотить тебя. Вот в чем фокус.
Каллад снова взмахнул топором и ловко расколол полено пополам. Каждый удар укреплял его стремление выздороветь. Нельзя позволять монстрам опустошать страну. Хорошие люди гибнут. Они не заслужили такой судьбы — исчезнуть в подземельях Дракенхофа, пойти на корм проклятым вампирам.
Он смахнул пот и вонзил топор в землю у ног.
— Идем, мальчик. Пора мне попрощаться со старыми друзьями. Я и так тянул слишком долго.
Алли дю Бек соскочил со своего насеста и вприпрыжку пустился к деревьям, на ходу махнув рукой Калладу, зовя его за собой.
Колка дров и таскание мешков с углем лишь восстанавливали подвижность конечностей. Простейшие действия, такие как ходьба или лежание, еще причиняли дварфу жгучую боль, и двигался он несколько неуклюже. Каллада сердило то, что, пока он трепыхается тут, как только что вылупившийся птенец, вампир уходит все дальше и дальше от него. Он не привык к ощущению абсолютной беспомощности. Он ведь Каллад Страж Бури, последний оставшийся в живых житель Карак Садры. Не пристало ему падать на спину и притворяться мертвым. Он упрямо отогнал гнетущие мысли и заковылял следом за Алли к лесу.
Они шли к могилам.
Дварф всегда знал, что придет день, когда он достаточно окрепнет, и этот поход нельзя уже будет откладывать. Каллад пытался убедить себя, что есть причина, по которой он еще не примирился с мертвыми. Но ее, конечно, не было. Чувство вины — вот в чем все дело.
Вина не пускала его на поляну, где они погибли, хотя в снах он часто оказывался там, в предательских снах, ночь за ночью возвращающих его поражение.
Скоро время уничтожит все материальные напоминания о битве с вампиром. Природа уже начала сглаживать бугорки над неглубокими могилами добрых людей, отмечающие места их последнего упокоения.
И никаких табличек с именами. Эти люди заслужили лучшего. Каждый солдат, погибший в бою со злом, заслужил.
Каллад склонил голову, вознес молитву богу Нижнего мира — пусть приглядит за душами его спутников, и вспомнил их всех по очереди: Сэмми Крауз, Иоахим Акман, Раймер Шмидт, Корин Рет, колдун-отщепенец и трое из стражи Гриммовых гвардейцев.
Когда он поднял глаза, они были красны от слез. Дварф глубоко вздохнул, готовый отвернуться от мертвых, и вдруг его будто ударило — на поляне не было восьмого холмика.
— Где твой отец?
— Я же говорил, он охотится с Джаредом и Кляйном. А что?
— А то, что что-то тут не так, мальчик, число не сходится. Одной могилы недостает.
— Мы похоронили всех, я сам помогал отцу.
— Я верю тебе, но мне нужно поговорить с Лотаром.
— Он не вернется домой до рассвета.
— О, Гримна… Ты видел мертвецов?
— Да.
— Хорошо, а теперь вспомни, мальчик. Это важно. У одного из трупов волосы были собраны в пучок на макушке, а над ушами — выбриты?
— Как у пирата?
— Именно.
Алли дю Бек покачал головой.
Каллад выругал себя за глупость. Как же он раньше не сообразил, что Кантора не было среди погибших? Он посмотрел туда, куда бросился бежать чародей много месяцев назад. Невозможно сказать, куда он отправился. Слишком знакомая теперь волна беспомощности снова окатила Каллада. Сейчас дварфу понадобится не просто умелый следопыт — ему понадобится чудотворец. Какие бы следы ни оставил маг в своем паническом бегстве, они давно уже стерлись.
— Мне нужен твой отец, и нужен немедленно.
— Но уже темнеет.
На миг холодная рука сомнения стиснула сердце Каллада, но он стряхнул ее.
— Найди его.
Алли дю Бек нервно кивнул.
— Я не знаю, где он, честно, он может быть где угодно на границе.
— Не важно, сколько времени займут поиски, я буду здесь.
Давно наступила ночь, когда Алли вернулся с отцом и еще двумя пограничниками.
Было очевидно, что они вели смертный бой с темными охотниками.
Щеку Лотара пробороздили длинные царапины от чьих-то когтей, разодранная на плече рубаха почернела от запекшейся крови. Один оторванный рукав явно пошел на бинты, но даже при тусклом лунном свете видно было, что этот мертвенно-бледный человек потерял много крови.
И Кляйн, и Джаред тоже не избежали ранений, но их повреждения были не столь серьезны, как у дю Бека.
Страж шел осторожно и неуверенно. Неудивительно, что у Алли ушла добрая половина ночи на то, чтобы привести отца.
— Все еще хуже, чем выглядит, — усмехнулся Лотар и тут же поморщился.
— Да уж, не сомневаюсь.
— Мальчик сказал, ты думаешь, что кто-то из твоих выжил, или, по крайней мере, не похоронен здесь.
Каллад кивнул:
— Колдун, он струсил и сбежал, когда начался бой.
— Тогда ему нужно было нестись как ветер, потому что, поверь мне, эти твари очень быстры. Если так, то его давно уже нет, дварф, ты и сам знаешь.
— Да, и все же он — моя единственная связь с вампирами. Если он жив, мне надо найти его, Лотар.
— Все следы уже стерлись.
— Знаю. После пары дней почти невозможно выследить кого-то. Отпечатков ног, конечно, не осталось, но, может быть, где-то что-то… Такое случается. Не могу я бросить это дело, если существует малейшая вероятность отыскать хотя бы намек на то, куда следует направиться.
— Если и так, мы ничего не найдем в темноте.
— Но ведь ты плелся сюда почти всю ночь, верно?
Страж границы мрачно окинул взглядом лужайку.
За деревьями тускло розовело поднимающееся солнце, но лесная темень еще долго будет хранить свои секреты. Он был прав, еще ничего не видно.
— Что ты помнишь о том бое, Каллад?
— Слишком много, честно говоря. Кантор, колдун, бросился туда, — показал дварф на брешь между стволами. — Тогда я видел его в последний раз.
— Ну, значит, начнем отсюда, но потом, как ты понимаешь, каждый шаг будет только догадкой. Никаких обещаний, дварф. Вероятнее всего, он давно скрылся, или мы наткнемся на труп, который пропустили в первый раз.
Каллад кивнул.
Это был медленный, кропотливый поиск, трое пограничников то и дело останавливались, исследуя землю или излом ветки, сгнившей за зиму, но которая предположительно могла указать на путь чародея. Дварф понятия не имел, как они это делают. Для него сломанный сук был всего лишь сломанным суком. Он не видел никаких отличий между кучами бурелома, которые охотники обсуждали, и затоптанные в грязь палые листья оставались обычным природным явлением.
— Сюда! — окликнул спутников Джаред.
Он отделился от прочих и шел параллельно им по проторенной тропке. Следопыты продрались сквозь подлесок и присоединились к нему. Здесь вокруг замшелых стволов росли папоротник и высокая крапива, создавая естественную колючую преграду, впивающуюся в кожу и одежду идущих людей.
Каллад не представлял, что он должен увидеть, но оживившиеся Лотар и Кляйн быстро опустились на колени и принялись изучать грязь и сломанные ветки.
— Тут была драка, — объяснил Джаред.
— Не слишком бурная, — подтвердил Кляйн.
— Откуда вы знаете?
Каллад не замечал ничего, что указывало бы на стычку.
Лотар исследовал что-то, вросшее в землю. Затем вытащил из кармана склянку и капнул в грязь немного прозрачной жидкости. Раздалось шипение, поднялась струйка дыма.
— Отличная находка, Джаред. Жизнью поручусь, именно тут зверь догнал твоего колдуна, — сказал дю Бек. — Хорошая новость — тела нет.
— Значит, он жив? — спросил Каллад.
Он не знал, что только что сделал страж, да его и не интересовала вся эта магия. Если теперь дю Бек уверен, что чародей жив, к чему тратить время на споры?
— Ну, все признаки драки почти исчезли, но она тут, несомненно, была, и, полагаю, отсюда ушли двое.
— Значит, вампир сцапал колдуна?
— Я этого не сказал. Я сказал, что отсюда ушли двое.
— То есть?
— Они ушли не вместе. Следы практически стерлись, но я нутром чую, что один из них направился к опаленным развалинам, отмечающим границу Сильвании. Видишь, вон там что-то вроде оттиска каблука в затвердевшем перегное, это немного, но это что-то. А другой двинулся на юг, в земли хафлингов. За этим проследить легче.
— Мы шли за вампиром на юг.
— Тогда разумно предположить, что тварь продолжила путь без твоего колдуна. Не могу объяснить, почему вампир оставил человека в живых или почему маг отправился в Сильванию в одиночестве, но эту загадку мне не решить. Ты знал колдуна, дварф. Он из тех людей, которые добровольно лезут в логово зверя?
— Разве что трус нашел в себе смелость, — покачал головой Каллад.
— Перепуганные люди порой поступают странно, — заметил Кляйн. — Возможно, он заключил с тварью какой-нибудь договор, сделку ради спасения своей жизни.
— Вряд ли… Что колдун мог предложить вампиру? Эти бестии не склонны заключать сделки, — не согласился Джаред.
— Верно, — подтвердил Лотар. — Либо тебе повезет, либо ты погибнешь. Колдун отчего-то остался в живых или, по крайней мере, прожил достаточно, чтобы выбраться из этого леса. Возможно, вампир бросил его умирать, как и тебя, Каллад, только мы не нашли его. Может, он гниет в двадцати шагах от нас.
— Или где-то на другом краю света, — буркнул Каллад. — Если он увел бестию от того места, где мы дрались, то кто знает, а? Единственное, что пока имеет для меня смысл, — это что он бежит. Он знает, что если останется в Империи, то лишится жизни. Зигмариты его отпустили только на этом условии. Закончился бы поиск, и время бы его истекло.
— Думаешь, он догадывался? — спросил Лотар.
— Он не настолько глуп, чтобы не догадываться. Охотники за ведьмами так просто не отказываются от своих пленников.
— Что ж, тогда, думаю, ты прав, и у нас есть, по крайней мере, один ответ на наши утренние загадки. Человек спасает свою жизнь, и единственное место, куда он может бежать, — это грязное королевство фон Карштайна. Возможно, он умирает, но его толкает инстинкт — бежать. Он не может вернуться в Империю, так что идет вперед. Вероятно, он будет бежать, пока не свалится с края мира.
— Возможно, он надеется искупить свои грехи, убив тварь в ее логове, в конце концов, он столкнулся с вампиром и пережил встречу, чего нельзя сказать о большинстве других. На его месте я бы попробовал отыскать способ вернуться домой. Нельзя бежать вечно.
— Я должен найти его, — сказал Каллад, зная, что это правда. Если они будут вместе — он, его топор и чародей, у них появится шанс против тварей.
Поодиночке же они обречены.
— Тогда нам лучше отправиться домой за припасами и подготовиться к охоте на твоего колдуна.
— Нам?
— Без обид, Каллад, но тебе собственную задницу не найти без карты и зеркала. Так что да, нам. Джаред и Кляйн вполне способны пару ночей патрулировать границу без меня, а Алли составит компанию своей матери. Не хочу впутывать мальчика в переделку.
— А как же?.. — Дварф показал на кровь и рваные раны стража.
— Это замедлит мой шаг как раз настолько, чтобы идти в ногу с тобой, — усмехнулся Лотар дю Бек.
Глава 13 Vado mori
Миденхейм, город Белого Волка
Жгучее сердце лета, 2057
Стенам Миденхейма нечего даже надеяться устоять. Город падет.
Надежда, говорят, умирает последней.
Говорят — и ошибаются. Надежда умирает задолго до того, как отчаяние, боль и страх покинут живых.
Но даже тогда смерть не спасение: ведь и мертвых можно вытащить из земли и управлять ими, точно марионетками, злодейскими пальцами некроманта вроде Иммолай Фей.
Скеллан смотрел, как Фей поднимает трупы из грязи. Ей недоставало изящества Влада фон Карштайна, но если она и уступала ему в грации, то не уступала в силе. Ветра магии завывали вокруг нее, воздух потрескивал от напряжения чар, сплетаемых ею. Заклинания слетали с языка женщины, заражая воздух вокруг разложением смерти. Некромант наслаждалась; она откинула голову, и голос ее вливался в нестройный хор мертвецов, пляшущих по ее знаку и зову.
Он видел это и прежде, но происходящее все еще нервировало его. С Владом действо казалось устрашающей демонстрацией силы и господства вампира над живыми и мертвыми. Он повелевал землей и небесами, с готовностью повиновавшимися его капризам. Фей была другой. Ее магии недоставало свирепости Влада. Она осторожно играла с тканью Вселенной, вкрадчиво уговаривая мироздание ответить на ее просьбы. В каком-то смысле это выглядело более неестественным.
Сперва они поднимались медленно, из грязи выкарабкивались изломанные гниющие кости, вторично и дико рождаясь в нежизнь. Что-то выталкивало их из неглубоких могил и рвов, в которые они были брошены разлагаться.
Скеллан не выносил эту женщину, но польза, приносимая ею, была бесспорна. Магическое мастерство некроманта не дотягивало до искусства Влада, но то, что начиналось как неопытное войско, почти наверняка обреченное на провал, вырастало в неудержимую силу природы лишь благодаря Фей.
Фриц фон Карштайн стоял в двух шагах от Фей, за ее спиной, и в глазах его пылал огонь голода. Скеллан вопреки своей воле ревниво восхищался Фрицем. Вампир пестовал образ беспечного повесы с гаремом из цветущих молодых прелестниц, но Скеллан быстро догадался, что все это тщательно продуманное представление. Под внешностью хлыща скрывалась холодная коварная жестокость, превосходящая все, что видел Скеллан в неуравновешенном Конраде или серьезном Питере. Фриц был загадкой. Он отлично валял дурака — в сущности, роль эта так хорошо удавалась ему, что стала второй натурой, маской, которая редко соскальзывает, но под всеми разговорами об упадке и вырождении струился поток темной мудрости и скрывалась стальная целеустремленность. Скеллан не питал иллюзий: вампир изображал дурачка, чтобы окружающие недооценивали его. Хитрая уловка и, несомненно, полезный ход.
Фриц затеял долгую игру. И его коварные планы, безусловно, принесут вампиру победу, если позволить им укорениться и нагноиться.
Вот почему попытка покушения на брата совершенно не вписывалась в характер осторожного Фрица. Это было слишком рискованно. Три раба против вампирической силы Конрада — это же вопиющая глупость. Фриц не мог ожидать успеха, а значит, замысел имел иную цель, еще не очевидную Скеллану.
Что выигрывал Фриц, вогнав Конрада в убийственную ярость?
Ничего — или, возможно, все.
После нападения на Конрада Скеллан не ожидал снова увидеть Фрица, но когда Конрад, кичась и хвастаясь со всей свойственной ему помпезностью, раздавал приказы собравшимся, Фриц спокойно вошел в ворота замка и потребовал свое место во главе армии. Конрад едва сдержался. Скеллан потом долго хохотал над этим мелким актом неповиновения. Он думал, Конрад лопнет от злости, так побагровел граф. Но Волк, Йерек, положил руку на плечо господина, и Конрад, как это ни удивительно, вместо того чтобы сбросить ее, уступил и успокоился.
— Настаиваешь, значит.
— Ничто не удержало бы меня, братец мой. Это великая честь, и я постараюсь, чтобы твоя вера в меня многократно оправдалась.
Скеллан едва сдержал смех. Почти неуловимая угроза, но все же угроза! Жаль, что Фриц должен умереть, было бы интересно посмотреть, как разворачивалась бы их маленькая игра в демонстрацию силы. Увлекательное, наверное, зрелище. Жизнь — то есть смерть — так редко предлагает развлечения.
Одной ловкой фразой Фриц превратил свое изгнание в не такой уж безмолвный бунт и обещание возмездия.
Подобные поступки Скеллан уважал.
Он неплохо узнал вампира за месяцы, проведенные вместе в путешествиях. Преображение Фрица, вышедшего из тени брата, оказалось поразительным. Он был всем, чем не был Конрад. Он был внятен, рассудителен и беспощаден — без грубой жестокости, присущей его породе. Крестьяне падали к его ногам, но если Конрад втаптывал поверженных в грязь и окунался в кровавое пиршество, Фриц использовал смерть, чтобы внушить страх. Он брал женщин, пускал им иногда кровь и странным образом гипнотизировал их, так что они добровольно потворствовали его прихотям и приходили к нему ночь за ночью, удовлетворяя его голод — во всем. Самых красивых он сохранял для себя, восстанавливая постепенно утраченный гарем. Мужчин он уничтожал, всех, кроме нескольких, подстрекая уцелевших бежать, спасая свои жизни, таким образом обеспечивая стремительное распространение слухов об ужасах, несомых ордой вампиров, — зловещая молва летела перед ним, как огонь по опаленной степи.
Мертвые наступают. Они не ведают жалости. Ничто не удержит их.
Задолго до их прибытия весть достигла Миденхейма, и город Белого Волка узнал страх. Самые мрачные картины, на которые только способно воображение, успели укорениться и пышно расцвести. Жители вспомнили прежние времена, когда мертвецы едва не стерли с лица земли город, вспомнили призраков, духов и прочие потусторонние ужасы, которые разгуливали когда-то по знакомым мощеным улицам.
В отличие от своего отца в смерти, Фрица не радовало разрушение. Оно служило просто средством достижения его конечной цели, то есть вознесения к власти.
Маннфреду следует опасаться Фрица.
Именно Фриц открыл Скеллану величайшую истину — не нужно бояться солнца. Сперва он не верил старшему вампиру, пока тот не подставил руки под прямые лучи и не принялся медленно поворачивать их, купая ладони и кисти в сиянии. Даже увидев представление собственными глазами, Скеллан не исключил возможности, что это какой-то трюк и что если он попытается повторить небрежный жест Фрица, то сгорит.
— Это все в сознании, — заверил его Фриц, шагнув на свет. — Лишь слабый нуждается в страхе солнца. Сильнейшие из нас способны гулять даже в ясный полдень.
— Но…
Фриц вскинул голову, наслаждаясь теплыми поцелуями светила.
— Ты боишься, Джон Скеллан?
— Ничуть, — ответил Скеллан и шагнул к фон Карштайну.
Сперва ощущения были странные, более яркие, чем даже при его жизни. Кожу покалывало, и казалось, что нечестивый огонь вот-вот охватит его.
— Сосредоточься. Бояться нечего. Сфокусируйся на ощущениях, расползающихся по твоей коже, и затуши их. Давай же.
Скеллан поднес руку к лицу. Кожа стала безобразно розовой.
— Что со мной происходит?
— Ты горишь изнутри, сконцентрируйся.
— Или?
Зловещая краснота разливалась по руке. Он чувствовал, как бунтует пожар в его теле.
— Или сгоришь.
Жестокая прозаичность ответа фон Карштайна — вот, оказывается, и все, что требовалось.
Скеллан сфокусировался на опаляющем жаре под кожей и приказал ему утихнуть.
На миг он испугался худшего, почувствовав внезапную вспышку в лимфатических железах под мышками и между ног. А потом все пропало. Ощущений не осталось вовсе. Огонь погас.
— Видишь? — спросил Фриц.
— Мы все это можем?
— Наше племя? Да, у нас у всех есть сила справиться с жаром. Но немногие решаются на это, предпочитая уют теней ночного мира.
— Мне жаль дураков.
— Не жалей. Жалость следует оставить в старой жизни, Скеллан. Наслаждайся триумфом и знай, что день не страшен. Пусть это знание освободит тебя.
Так и случилось.
А остальные, как и сказал Фриц, продолжали цепляться за тьму, хотя могли бы гордо разгуливать днем. Это вызывало у Скеллана отвращение.
Иммолай Фей уронила руки. Усталость взяла свое. Пятьсот трупов в различных стадиях разложения и разной степени целости столпились вокруг некроманта. Черви ползали по ошметкам гниющей плоти, мухи кружились над мертвецами, привлеченные могильным смрадом. Зомби шаркали и покачивались, исполняя для Фей жуткий танец.
Очень скоро народ Миденхейма узнает истинное значение слова «страх». Болезненный урок будет преподан людишкам самым жестоким образом. А потом, когда Белые Волки потерпят поражение, вампиры отдадутся кровавой ярости.
— Готов? — спросил Скеллан темнокожего мужчину, стоящего рядом.
— С самого рождения.
— Досадно только, что ты не был готов, умирая, — заметил Скеллан без всякой иронии. — Мы двинемся второй волной, следом за трупами. Поджигайте храмы и залы собраний, чтобы выкурить оттуда живых. Убивайте мужчин и детей, но женщин оставьте фон Карштайну.
— Как пожелаешь.
— Это не мое желание. Будь моя воля, я освободил бы зверя в себе и полностью отдался мщению. Я отпустил бы поводья, дал бы вампирам свободу действий. Пусть бы мир узнал, что бывает, когда кормится аристократия ночи.
Его смуглый компаньон холодно улыбнулся:
— Воистину, мы способны на лютые чудеса. Жаль только скот.
— Жаль? Нет, нет, нет, — повторил Скеллан наставление фон Карштайна. — Зачем тратить время на нечто столь… банальное? Жалость для жизни, оставшейся позади. Сосредоточься на себе, питайся радостью, которую несут их страдания.
Вплотную к опущенной решетке стояла бледная от страха женщина, прижимающая к груди ребенка. Издалека она жутко напоминала Лизбет, но сходство это не тронуло Скеллана. Когда придет время, она сгорит, как и его покойная жена. Для него это уже ничего не значило.
Битва была свирепой и кровавой.
Белые Волки выступили, копыта их коней высекали искры из мостовой, когда бойцы по двое-трое проходили под массивной аркой городских ворот. Боевые рога трубили атаку. Отряд под воинственные кличи выкатился на равнину валом смерти. Флаги хлопали на ветру. Лошади, чуя в воздухе запах крови, нетерпеливо ржали.
Горн снова пропел одинокий короткий и яростный сигнал, и Волки ринулись в бой.
Молодой Волк с огненно-рыжими растрепанными волосами, скачущий во главе всадников, закинул голову и взвыл, яростно раскручивая боевой молот.
Они врезались в шеренги мертвецов на полном скаку, сминая ряды противника, расплющивая тяжелыми железными молотами хрупкие кости скелетов.
Иммолай Фей умело управляла зомби, бросая их под копыта коней Волков, вынуждая животных пугаться и падать. Полилась кровь — это вампиры освободили зверей в себе и подключились к сражению.
За кавалерией шагали пехотинцы, ведущие рвущихся с поводков псов.
Стрелы дождем сыпались со стен города, поражая и врагов, и друзей. Лучники не отличались особым мастерством, но к чему мастерство, если нужно наполнить небо ливнем погибели? Важно лишь, чтобы смертоносный дождь не прекращался.
Фортуна отвернулась от мертвецов, хотя их силы опирались на зомби, управляемых Фей. Белые Волки дрались с отчаянием обреченных. Они знали, что если проиграют, то потеряют больше, чем свои жизни. Они сражались за жизни — и смерти — каждого укрывшегося за крепостными стенами города Белого Волка, и это понимание добавляло целеустремленности их ужасающей боевой ярости. Это была их битва, их дом, и на этот раз они выстоят. Это их долг перед павшими.
Скеллан дрался, как демон. Его меч бил, колол, рубил, вспарывая животы и перерезая глотки всем без разбора, и в то же время вампир не выпускал из виду Фрица фон Карштайна, ведущего свою войну против живых Миденхейма. Узнав предводителя Волков или просто чувствуя, что этот человек сменил Йерека и таким образом занял центральную позицию в рядах врагов, Фриц безжалостно прорывался к преемнику гамайя. Сталь глухо звенела о кость. Кричали люди. Это была бойня.
А потом эти двое встретились, молодой Волк и бессмертный зверь, и все закончилось, не успев стать битвой: стрела, попавшая в лошадь, свалила животное, оно рухнуло, раздавив ногу своему всаднику, пригвоздив беспомощного юного Волка к вязкой земле посреди поля боя.
Фон Карштайн нагнулся, обдав зловонным дыханием лицо всадника, и руки его сомкнулись на горле врага.
Скеллан стремительно перенес вес на отставленную назад ногу, завертелся, держа меч как можно ниже, подсек бойцу поджилки, кувыркнулся, уворачиваясь от несущегося на него молота, и вскочил на ноги. Один удар — и последний солдат, стоявший между ним, Фрицем и молодым Волком, повалился со вспоротым брюхом. Скеллан скользнул в грязь, ухитрившись в мгновение ока покрыть расстояние, отделяющее его от фон Карштайна, нет, не в мгновение ока, в одно биение сердца живого человека — а для юноши, придавленного павшей лошадью, этот один удар и составлял разницу между жизнью и смертью.
Сейчас.
Скеллан взвился за спиной злорадствующего Фрица, одним неуловимым движением выдернул стрелу из холки мертвого коня и вонзил серебряный наконечник в шею вампира. Незапятнанное острие вышло из глотки Фрица, и внезапно руки вампира, душащие молодого Волка, взлетели к горлу, цепляясь за серебряный шип, убивший его. Нежизнь покидала мертвое тело.
Во второй смерти Фрица не было никакого достоинства.
Скеллан наклонился и, не заботясь о том, что молодой Волк все слышит, прошептал в ухо фон Карштайна:
— Подарок от Маннфреда. Ничего личного, сам понимаешь, но у Влада может быть лишь один наследник. Продолжение твоего существования — раздражающий фактор. Все сложно, знаешь ли, так что, как видишь, мы не можем позволить тебе жить. Это, конечно, не важно, но ты мне нравился, Фриц. Из них всех ты, наверное, самый опасный, самый достойный. Но такова жизнь, друг мой. — Глаза Фрица начали стекленеть, противоестественные нити, связывающие его с землей живых, лопались одна за другой. — Скоро твои братья будут гнить в Нижнем мире рядом с тобой. Пусть эта последняя мысль успокоит тебя, ладно? Недолго тебе оставаться одному.
Фриц попытался заговорить, но рот его открывался и закрывался безмолвно. Он лишь душераздирающе булькнул — и рухнул мертвым на лошадь молодого Волка.
— Наш господин пал! — закричал Скеллан, вскинув над головой меч. — Отступаем! Труби отступление!
Известие о гибели фон Карштайна разлетелось по полю боя, как степной пожар. Вампиры, не стоявшие рядом с первым графом, не питали иллюзий насчет своего бессмертия — оно не было истинным бессмертием. Смерть вожака повергла выживших в шок, швырнула в объятия паники.
Сбылись все надежды Скеллана — даже более того.
Зомби Фей рухнули, где стояли, — ужас некроманта подорвал ее хватку. Она бежала, и вампиры покинули поле, так что Белым Волкам просто некого стало убивать.
Скеллан же задержался, наблюдая издалека, как освобожденный из-под конской туши молодой Волк готовится расчленить труп Фрица. Человек вырезал из груди Фрица фон Карштайна его мертвое сердце и бросил черный ком собакам.
Скеллан отвернулся, улыбаясь украдкой.
Глава 14 Слава побежденным
Нулн осажденный
Жгучее сердце лета, 2057
Человечность Йерека фон Карштайна отказывалась угасать.
Она преследовала его живым призраком в царстве мертвых. Какая отвратительная ирония!
Вместо того чтобы утопать в наслаждениях темного мира нежизни, Йерек цеплялся за обрывки воспоминаний прошлого, несущественные мелочи, не имевшие тогда значения, но становящиеся все важнее и важнее после его падения с миденхеймского шпиля. Он ловил себя на том, что вспоминает лица людей, которых едва знал. Они являлись ему внезапными вспышками, сопровождаемые намеками на то, что значили для него эти лица когда-то: запахами, звуками, краткими галлюцинациями, возвращающими его назад, к тому человеку, которым он перестал быть.
Хуже того — он радовался им. Он радовался боли, приходящей с воспоминаниями. Он радовался чувству вины, угрожающему поглотить его. Он радовался гневу, тлеющему под пеплом памяти. Он радовался им, потому что они говорили, что он, возможно, и стал чудовищем, но не утратил души. Какая-то крохотная искра еще мерцала в его сердце. Он не подчинился тьме и холоду. Он не находил счастья в чужой боли. Он не наслаждался страданиями.
Общение с мертвецами претило ему.
И он льнул к живым призракам, зная, что этим приближает безумие.
Йерек видел, как в Роте Мелингере расцветают все скверны мира. За несколько месяцев, прошедших после его обращения, Мелингер полностью отдался живущему внутри него зверю. Он наслаждался охотой и убийствами; будучи помощником Йерека, он был силен, сильнее, чем ему положено быть. Вампир выходил на прогулки днем, совершенно не боясь солнца. Он проникал в город, не обращая внимания на высокие стены и железные ворота, предназначенные для того, чтобы держать волков за порогом. Он летал, превращаясь в чернокрылую птицу вроде ворона, а какие стены остановят птицу? Мелингер приходил и уходил, когда ему угодно, кормясь молодыми и красивыми, — и недогадливые крестьяне ничего не подозревали, потому что Мелингер предпочитал статных юношей, не трогая хорошеньких дочерей пекарей или прозаичных трактирных служанок.
Он рыскал в трущобах, получая удовольствие от воплей унижаемых сильных мужчин, которых он, прежде чем насытиться, брал силой.
В смерти Мелингер стал всем, что ненавидел при жизни.
— Ты создал меня, отец, — ухмылялся он, замечая отвращение Йерека. — Никогда не забывай этого. Я бы с радостью напился до смерти, но ты решил поиграть в бога и сделал это со мной. Каждая капля крови — на твоих руках, как если бы ты убивал сам, только так я забавляюсь больше. На этот раз мне не придется полжизни провести в твоей тени. Я могу быть самим собой, и знаешь что? Мне нравится человек, которым я стал.
— Ты давно уже не человек, Рот. То, что ты теперь, — не человек.
— Я, черт возьми, тот, кем мне хочется быть, Волк. Мне больше не требуется твое разрешение. Ты дал его мне, когда отнял мою жизнь.
— Мне жаль, Рот, жаль больше, чем ты представляешь.
— Не жалей. Эта смерть — не такое уж плохое местожительство.
Мелингера тянуло к Питеру фон Карштайну. Они были похожи — безжалостные, грубые, смертельно опасные звери, не испытывающие ни малейших угрызений совести из-за убийств ради забавы и развлечения. Они вместе охотились по ночам; Мелингер ел, а Питер играл с едой. Фон Карштайн не разделял страсти Мелингера к мальчикам, но не упускал случая подвергнуть скот замысловатым пыткам, прежде чем предоставить сочную плоть оголодавшему Мелингеру. Их отношения были паразитическими. Они кормились пороками друг друга, обостряли их, толкали друг друга на все более и более грязные грехи.
Йерек отвернулся от своего отпрыска.
Мысль о том, чтобы уничтожить Мелингера, покончить с созданным им самим монстром, не раз приходила ему в голову, но это было нелегко. Их связывало не только «кровное» родство. Их связывало то, через что они прошли при жизни, Волк и его правая рука: общая история.
Невозможность отвернуться от этой истории служила еще одним признаком того, что Йерек фон Карштайн все еще — частично — Йерек Крюгер, Белый Волк. А потому Мелингер жил, с каждым днем зверея все больше и больше.
Мелингер и Питер очень обрадовались, когда одна из приближенных некромантов Конрада, Катя фон Зерт, коснулась ветров магии, и Шайша, шестого ветра, подняв десятки тысяч мертвецов — огромное войско, зараженное Хаосом. Рвущаяся вперед, к Нулну, орда вампиров и зомби обескровливала землю, оставляя за собой разруху и опустошение. Армия Питера ни в чем не уступала войскам его отца, Влада. Хворь и порча, давно терзавшие Сильванию, просочились в Империю. Даже зелень и золото лета поблекли и высохли, затоптанные шаркающими ногами зомби.
Йерек понимал, что армия эта подобна змее. Хитростью и коварством действует она против сильных врагов, ее гибкое тело способно выскользнуть из любых клыков, если они недостаточно крепко сжаты. Голова этой армии — Питер, а Катя фон Зерт и Волк Йерек — ее зубы. Фон Зерт — зуб определенно ядовитый, но укусы ее безрезультатны из-за неумелости фон Карштайна. Вампир не тактик. Он ничего не смыслит в искусстве войны. Он всего лишь бледная немочь, фальшивка, копирующая то, что ему довелось видеть прежде, но без жесткости, которая привела бы к успеху. Как все колеблющиеся, сомневающиеся во всем лидеры, он игнорировал отточенную в боях мудрость Йерека, предпочитая собственных ненадежных советчиков. Осада Нулна длилась уже четыре месяца, истощая их оружие и резервы. Горожане привыкли к мертвецам у своих ворот, привыкли к страху, который должна была внушать эта орда.
А раз враг не боится, раз его мужество не ослабляет страх, приходится действовать окольными путями. К сожалению, Питер встал в позу, требуя, чтобы живые склонились перед ним, или они погибнут — только вот у него не хватало необходимых средств для осуществления угрозы, и слова вампира казались пустыми. Трупы штурмовали стены, но огонь и кипящая смола отгоняли их.
Защитники не собирались смиренно сдаваться. Требования о подчинении они встречали насмешками и градом гнилых овощей, что совершенно выводило Питера из себя. Вампир рвал и метал, плюясь проклятиями и ругая человечество гнусными отбросами. Все кидаемые с укреплений издевки он относил к себе лично. В итоге трое фермеров втащили на крепостную стену полуразложившуюся окоченевшую тушу коровы и сбросили ее вниз, едва не пришибив озлобленного вампира.
— Ты больше не размышляла над той загадкой, Катя? — спросил Йерек некроманта.
— Я еще немного подумала, Волк, и пришла к тревожной мысли, что это скорее не вопрос, а проклятие.
— Выводы есть?
— Либо множество, либо никаких, если это имеет для тебя какой-то смысл.
— Ни малейшего.
— Ничто не доказывает достоверность твоего предположения, что сила Влада фон Карштайна была заключена в перстне-печатке.
— Я знаю, что это правда, так говорит скот. Кольцо было предательски похищено.
Он слышал эту историю в Миденхейме, когда охотился на Мелингера. Зигмариты опустились до воровства, лишь бы способствовать падению графа-вампира. В отчаянные времена человечество способно на крайние меры. Откуда они узнали о восстанавливающей магии кольца, он понятия не имел, но ни секунды не сомневался, что жрецы были правы. Это объясняло внезапный дикий гнев его отца, бросившего все, что он имел, на костер столь необычной для него ярости, а также причину гибели Влада в Альтдорфе. Кольцо — ключ ко всему. Он должен найти его, найти и уничтожить прежде, чем им завладеет еще кто-то. Йерек давно уже начал подозревать, что именно существование кольца было причиной его затянувшейся человечности. Мысль эта превратилась в навязчивую идею, тлеющую одержимость. Волк думал о Мелингере, о бессердечном монстре, чистокровном вампире, которым стал бывший боец, и о Питере с его всепоглощающей ненавистью к живущим, и даже о Конраде с его прихотями и непостоянством. Любой из них, надев на палец кольцо, мог возвыситься беспредельно, стать абсолютным черным властелином. От этой мысли мороз пробирал Йерека до костей.
— Конечно, теоретически в перстне может скрываться некая целительная магия сильнее моей, но я с подобным никогда не сталкивалась.
— Значит, повторить ее ты не можешь?
— Выковать новое кольцо, делающее тебя по-настоящему бессмертным? Нет.
— Хоть на том спасибо, — вздохнул Йерек. — А ты знаешь кого-нибудь, способного на такое?
— Я же говорю, я еще не встречалась с колдуном, обладающим мастерством, необходимым для сотворения подобного артефакта. Возможно, Фей сумела бы, хотя сомневаюсь. Это старая магия, Волк, а древнее знание давно ускользнуло во тьму. Кольцо фон Карштайна невосстановимо и навек утрачено.
— Если Питер добьется своего, мы двинемся к Альтдорфу. Он хочет разнести город по кирпичику в поисках кольца.
— Он дурак.
— Хуже того, он отчаявшийся дурак.
— А он не думал о том, что Зигмариты сожгли старого графа вместе с кольцом? Перстень исчез. Он уничтожен.
— Кто знает, о чем он думает, — если он и вправду думает. Все это чушь. Люди водят за нос нас всех.
— Так что ты от меня хочешь, Волк?
— Усмири дурака.
— Живые сами отлично с этим справляются.
— Нельзя позволить, чтобы это продолжалось, женщина. Они делают из нас посмешище. Это же полный кавардак. — Он посмотрел на стену, по которой гоголем расхаживал туда-сюда человек, передразнивая напыщенный вид Питера. — Один идиот даже объявил, что он происходит из рода истребителя вампиров, ван Хала. Их надо научить покорности. Им надо напомнить, что такое страх.
— И как же ты предлагаешь преподать им этот урок, Волк?
— Предлагать — не мое дело, Питер дал это понять весьма ясно.
— Ерунда, ты же гамайя. Ты отвечаешь только перед новым графом. Если захочешь, я велю своим мертвецам разнести стены по камешку и сожрать живых. Одно твое слово — и это будет сделано.
— А мое слово? — За их спинами стояли неслышно подошедшие Питер фон Карштайн и Рот Мелингер, похожий на лебезящую перед хозяином собачонку. Медовый голос Питера сочился ненавистью. — Мне просто любопытно, чародейка. Мне ты предана так же, как этому сивому дураку?
— Я служу одному хозяину, — холодно ответила Катя.
— О да, моему возлюбленному братцу, как же, как же. Ну так ответь, приказала бы ты мертвецам разнести эти проклятые стены по камешку, если бы я того пожелал.
— Несомненно.
— Я не верю тебе, колдунья, — фыркнул Питер.
— Тогда попроси, мой господин, и узнаешь сам. — Некромант слегка склонила голову, намереваясь этим снисходительным жестом смутить Питера.
— Возможно, и попрошу.
— Давай же, — плотоядно ухмыльнулся Мелингер, — а потом возьми лист из старой волчьей книги и отпусти вампиров, дай им наесться, всем им. Пускай напьются вдоволь. Не будем больше прятаться за спинами зомби. Освободи зверей, Питер. Ты же хочешь этого.
Оскал фон Карштайна был воистину омерзителен. Он оглянулся на человека на стене, того самого, который называл себя Гельмутом ван Халом.
— Ты познаешь страдания, не ведомые ни одному из смертных, — пообещал он, не заботясь о том, что человек не слышит, — и когда ты, наконец, сдохнешь и решишь, что избавился от боли, я верну тебя и буду убивать снова и снова. — Он повернулся к Кате: — Идем, сестра по тени, есть вещи, которые я хочу узнать прежде, чем развяжу тебе руки.
— Тебе стоит лишь спросить.
— О да, спросить, моя маленькая темная обманщица. Именно это я и намерен сделать, хотя сомневаюсь, что мне доставят удовольствие твои ответы.
— Правда редко произносится ради удовольствия, мой господин.
Йерек смотрел вслед уходящей рука об руку паре. Этот интимный жест подобал скорее любовникам, чем врагам. От Волка не укрылось, что Мелингеру неприятно наблюдать подобное зрелище.
— Ревность тебе не идет, — бросил он, отворачиваясь от бывшего друга.
Питер и Катя уже приблизились к стене. Йерек пошел следом и услышал, что кричит вампир защитникам:
— Твое стремление умереть впечатляет, смертный! Однако твои ужимки и кривляния уже перестали быть забавными. Честно говоря, они обернулись хамством. Так что, человечек, я пришел сказать, что ты победил, но, прежде чем твои тупые поклонники запрыгают от радости, хочу пообещать исполнить твое желание. Сегодня ты умрешь, и вы все умрете. Все до единого, женщины и дети, если не склонитесь перед моей властью и не станете служить мне в жизни и в смерти. Пощады не будет! — Последние слова Питер провопил почти в истерике, срывая голос.
Человек на стене улыбнулся, чего Йерек никак не ожидал от того, кто только что услышал свой смертный приговор, и отвесил театральный поклон армии нежити, толпящейся у его порога, намеренно не замечая предводителя вампиров. Питера подстрекали к тому, чтобы он выставил себя еще большим идиотом, чем выглядел раньше. Уловка напомнила Волку отвлекающую интермедию ловкачей-аферистов. Люди хотели, чтобы фон Карштайн не отрывал взгляда от стен, так не значит ли это, что они не желают, чтобы он увидел еще что-то? Где таится настоящая угроза?
Йерек успокоил себя тем, что это скоро выяснится, и если Питер и Мелингер в результате пострадают, что ж, он не будет плакать по этой парочке. Его терзали противоречия. Фон Зерт права, он — гамайя, но он также и человек, или, по крайней мере, малая часть человека. Как гамайя, он служит другому хозяину и не обязан быть верным Питеру, чего, в сущности, и требует от него Конрад, а как человек, он, кажется, молится о таком же исходе, только совсем по другим причинам.
Питер фон Карштайн опасен.
Люди на стенах понимали это, и те, кто прятался за их спинами, конечно, тоже. У игры имелась цель — ослепить вампира, скрыть от него очевидное. Угодившие в ловушку люди непредсказуемы, как загнанный в угол скорпион.
Для беспристрастного зрителя следующие несколько часов будут весьма увлекательны. Чем обернется столкновение стратегической наивности Питера, вожака орды проклятых, и хитрости кривляки на стене и кукловода, дергающего его за веревочки? Впрочем, с учетом отчаянности ситуации незаинтересованных зевак тут нет. Каждая сторона питает огромные надежды на провал другой. Картина восхищала разве что Йерека, который поймал себя на том, что ищет жало на хвосте противника — а оно там непременно должно быть. Что выигрывают защитники, вгоняя Питера в ярость?
Если не считать очевидного факта, что обезумевший противник не в состоянии мыслить здраво, Волк не видел особых выгод от раздражения врага.
Так что внимание Йерека переключилось на тех, кто поближе, — Питера и женщину рядом с ним. Любовники ли они? Возможно. В их жестах есть что-то интимное, тела как будто привыкли льнуть друг к другу, но настоящей привязанности не ощущается. Кажется, они не слишком пекутся один о другом. А для Мелингера близость Питера и некроманта — точно кол в сердце. Вскипевшая ярость вампира почти осязаема.
Возвышение Мелингера среди аристократии ночи будет, несомненно, эффектным. Он просто воплощение мрака.
Какое-то движение на стене привлекло взгляд Йерека. К ван Халу, оказывается, присоединилось немало горожан, людей на укреплениях становилось все больше и больше — пятьдесят, шестьдесят, сто солдат, повернувшихся спинами к Питеру фон Карштайну. Йерек наблюдал в недоумении, и вдруг защитники Нулна, все как один, стянули с себя штаны.
Старый Волк разразился хохотом.
Эти незнакомые люди нравились ему. Славные парни, смелые, наглые! Настоящие солдаты. Не какие-то там шаркуны-трупы, пляшущие под дудку какой-нибудь мадам. Они заслужили смерть не больше, чем кто-либо другой, но этот пустячный акт неповиновения решил их судьбу. Склонность к всепрощению не относилась к фамильным чертам фон Карштайна.
Они погибли перед рассветом.
Фон Карштайн освободил зверей, приказав своим подчиненным штурмовать стены. Им не понадобились лестницы — фон Зерт взгромоздила мертвецов друг на друга, и вампиры вскарабкались по трупам, прорвав оборону в тридцати местах, расшвыряв стены по камешку, как и обещала некромант. Стая летучих мышей заслонила небо, юркие твари метались над улицами, наполняя пространство невыносимыми песнями возбуждения и голода. Они опускались на крыши и водостоки, принимая звериное обличье. Бестии, готовые жрать, жрать и жрать, вырвались на волю.
Нулн пал перед бешеным желанием вампиров насытиться.
От диких воплей замутило бы кого угодно. Лютые существа гнали живых по улицам, настигали их, рвали одежду вместе с плотью и, давясь от жадности, набивали утробы свежим мясом.
Йерек не принимал участия в бойне.
Он бродил по аллеям, заваленным изувеченными телами, по бульварам, скользким от пролитой крови, отстраненно и безмолвно.
Чего бы ни надеялись достичь жители Нулна, дразня Питера, план их явно провалился. В считанные часы город превратился в некрополь. Смерть гуляла по улицам, скликая живых в темные объятия Морра. Возраст, вероисповедание, цвет кожи потеряли значение, сократившись до одного абсолюта: люди стали просто мясом для зверей.
Чудовища кувыркались в роскоши древнего города, как свиньи, совокупляющиеся в грязи. Они жрали во дворцах и бедняцких лачугах, и любое блюдо казалось тварям божественным. Девственницы жертвовали ногами и шейками, умирающие старухи, истекая кровью, ползали по полу, точно унижаясь перед вампирами.
Это было за гранью войны. Это было за гранью смерти. Это была оргия кровавой похоти и бесчинства. Звери действовали с тошнотворной доскональностью. Вампиры выгоняли живых из укромных местечек, поджигали дома, выкуривали людей из храмов, где они теснились, умоляя своих богов о спасении. Только спасения от мертвых не было. С небес не спускался свет, чтобы повести или оградить их. Всепоглощающая тьма легла на город, и создания тьмы буйствовали неукротимо.
Наконец, опьянев от сытости, жравшие несколько часов подряд вампиры впали в тяжелую спячку. Йерек видел, как лежат они бок о бок с осушенными до капли телами, неотличимые от своих жертв. Он перешагивал через них, он обходил их. Подняв взгляд к небу, Волк убедился, что скоро взойдет солнце, уже не имеющее значения для жителей некогда великого города. Свет ли, тьма — не все ли равно мертвым. С закатом ряды войска фон Зерт пополнятся тысячами зомби, а Нулн достанется крысам. Поистине скорбная участь.
Он не делал этого. Он не участвовал. На его руках нет крови, но это не важно. Это не отделяло его от резни. Он теперь зверь. Даже от запаха крови сердце его колотится, а рот наполняет слюна отвратительного голода. Он хотел есть, хотел присоединиться к убийствам, и этого было достаточно, чтобы мысленно проклинать себя.
Все в Волке восставало против греховности случившегося. Масштабы убийства превосходили все, что он переживал когда-либо, ни в одном сражении он не видел такого кровопролития, даже падение Миденхейма не могло сравниться с этим ужасом, ибо тут был ужас нечеловеческий, чудовищный. Перед Йереком раскинулось поле бойни. Эти мертвые — не солдаты, это женщины и дети, они не брали оружия и не оголяли задниц, они не дрались, битва просто встала им поперек горла — и задушила их.
После месяцев кажущегося бессилия мертвецов, окруживших город озером гниющей плоти, эта война превратилась в войну на истощение. Живые нуждались в пище, так что мертвецы уничтожили поля и скот, осквернили воду и просто ждали, позволяя болезням и голоду взять свое, не начиная штурмовать стены. И вдруг — такое.
В этой победе нет чести.
Йерека тошнило.
На крышах и подоконниках сидело множество стервятников, привлеченных запахом крови, птицы черными тучами слетали вниз клевать трупы, даже когда солнце начало медленно подниматься и над мертвым городом зарозовело небо.
Ненавидя себя, ненавидя за желание, давящее ему на сердце, и за уверенность, что он поддастся ему и накинется на еду, Йерек шагнул в тень с открытого пространства — как раз вовремя, чтобы увидеть, как захлопывается ловушка.
Он увидел людей, бегущих, низко пригнувшись, по полю. Даже издалека Волк узнал в предводителе предположительно погибшего ван Хала. Человек дико махал руками, посылая солдат налево и направо. Все делалось беззвучно. Защитники поразительно слаженно разделились на маленькие группы, три отряда по десять человек свернули назад к городу, еще два рассеялись по лагерю нежити, пробираясь к черным палаткам Питера и его приближенных вампиров — тех самых вампиров, которые, нажравшись до бесчувствия в городе, дрыхли сейчас, как закормленные жирные свиньи.
Йерек упал на все четыре конечности и отдался превращению. Он сосредоточился на волке внутри себя, на его облике, на грации и силе зверя и почувствовал, как меняется, как любопытство уступает место основным первобытным инстинктам: самосохранению и голоду. Ключицы затрещали, становясь крупнее и мощнее, позвоночник вытянулся и изогнулся, взъерошенная шевелюра обернулась шкурой.
Легкую поступь осторожного волка заглушал треск городских пожаров. Дым маскировал едкую вонь страха, но не уничтожал ее полностью. Страхом пахли солдаты, страхом и испражнениями. Приблизившись к шатру Питера, Йерек увидел окаймленные красным глаза часового и понял, что затеяли люди. Они рискнули, бросили на кон своих родных, решив, что потеря не будет напрасной, что так последние выжившие получат шанс покончить с тварями. Вот наивысшая жертва: отдать не свои жизни, но жизни всех, кого знаешь и любишь. Другого способа встретить рассвет для этих пятидесяти смельчаков не было. Иначе кровь других добрых людей продолжала бы литься на поля.
Ван Хал вышел из палатки с почерневшей головой в руке — головой Питера.
Он увидел волка и, кивнув, швырнул зверю мертвое мясо.
Так Йерек поел.
Второй солдат откинул полог шатра. Пальцы его запутались в копне волос Рота Мелингера. Осколок белой кости торчал из лохмотьев плоти на том месте, где шея должна была примыкать к телу. На лице вампира мертвой маской застыло выражение удивления.
— Ублюдки мертвы, — глухо произнес ван Хал. Победа стоила ему слишком дорого, чтобы торжествовать. — Теперь помолимся за наших братьев. Пусть Зигмар направит их мечи, ибо завтра мы умрем.
За его спиной, двигаясь точно призраки, которыми они и были на самом деле, три группы солдат возвращались в город через главные ворота. Поскольку так называемые защитники фон Карштайна отсыпаются сейчас после эйфории убийств, этих тридцати вполне хватит, чтобы вырезать раковую опухоль нежити из тела своего города.
Йерек ощутил движение возле палатки. Он знал, что битва для этой горстки бойцов еще неокончена, пока дышит фон Зерт, пока она в силах повелевать трупами. Волк напрягся и прыгнул, повалив солдата, вцепившегося в отрубленную голову Мелингера. Секунду спустя люди увидели то же, что видел Волк: поднимающихся мертвецов. Зазвенела сталь: это защитники Нулна выхватили мечи, готовые — нет, жаждущие — погибнуть теперь, когда дело их жизни завершено, игра окончена.
Волк запрокинул голову, вынюхивая запах некроманта, флюиды чисто женских секреций, и, наконец, отыскал ее следы на ветру. Она была близко. Он пошел на запах. Смерть возбуждала женщину, облегчая задачу Волку.
Она укрылась среди клеток, в которых фон Карштайн держал похищенных крестьян, кормя ими своих вампиров. Колдунья решила притвориться одной из пленниц.
Йерек нырнул в круг повозок, протиснулся между деревянных прутьев решетки, чувствуя, как они ломаются и царапают ему спину, и, люто зарычав, вцепился некроманту в горло. Она попыталась отразить атаку, закрыться, но ярость волчьего наскока отбросила женщину в угол клетки.
Кричала она отчаянно, но смерть, постигшая ее, была не более жестока, чем колдунья заслуживала.
Йерек разорвал глотку Кате фон Зерт и отведал нежного мяса.
Ее тело судорожно дергалось под ним, пока нервы посылали мышцам беспорядочные импульсы, прежде чем отдаться расслаблению смерти. А Йерек жадно пил, наслаждаясь прогорклостью порченой крови, льющейся из горла некроманта.
Когда солдаты пришли освободить пленников, Волк снова превратился в человека. Ван Хал остановился у сломанной деревянной решетки, вгляделся в темноту клетки и увидел обнаженного Йерека, нависшего над женским трупом.
Они узнали друг друга, и солдаты поняли это.
— Я должен убить тебя, — сказал ван Хал.
— А я должен убить тебя, но я не стремлюсь к этому, солдат. Сегодня ты заплатил столько, что хватило бы на сотню жизней.
— Верно, но я не могу позволить тебе уйти.
— Можешь, — возразил Йерек. — Эта женщина, — он показал на валяющееся у его босых ног тело фон Зерт. — уничтожила бы вас всех. Ведь мертвецы рухнули, не так ли, едва встав и двинувшись на вас?
Ван Хал кивнул.
— Ее хватка умерла вместе с ней.
— Ты тот Волк, которого я накормил?
— Да, это я, но куда важнее то, что когда-то я был Волком. Не знаю, кто я сейчас, но я не один из них.
— Ты и не один из нас.
— Нет, но мы, думаю, хотим одного и того же.
— Я хочу уничтожить тварей. Я хочу загнать мертвых в ад, из которого они выбрались. Я хочу вернуть свою семью. Я хочу, чтобы мой мир обрел покой.
— Тогда мы не такие уж разные, солдат.
— Вот что сейчас произойдет, Волк. Я пойду проверю других пленников, а через четверть часа вернусь и положу конец твоим невзгодам. Используй эти пятнадцать минут, чтобы примириться со своим богом.
— Спасибо, солдат.
— Не благодари меня, Волк, я устал получать благодарности за свои ошибки.
С этими словами ван Хал удалился. Йерек скрылся задолго до его возвращения.
Глава 15 Грехи отца
Дракенхоф, Сильвания
Затянувшиеся собачьи дни, летний зной, 2057
Джаред и Кляйн остались на границе. Дважды дварф и его спутник натыкались на охотящихся гигантских волков и дважды убивали тварей. В бою Лотар дю Бек словно раздваивался. В то время как глаза его пылали праведным гневом, каждое движение казалось спокойным, даже отрешенным. Он натягивал тетиву, ждал, целился, прикидывая силу ветра и расстояние, не выпуская из виду зверя, а потом умело и точно пускал одну стрелу с серебряным наконечником за другой. Стрелы попадали волкам между глаз, в горло и в сердце. Все происходило очень быстро.
— Ты опасный человек, Лотар, — заметил Каллад, вскидывая на плечо топор.
Они стояли над трупом мужчины, мгновение назад бывшего огромным волком.
— Сейчас опасные времена, друг мой. А я просто дитя этого времени.
Каллад и Лотар дю Бек шагали по голым землям Сильвании. Все здешние жители были отмечены печатями суеверий, они пухли с голоду, а кости выпирали из-под иссохшей кожи, грозя вот-вот прорвать ее. Они являли собой телесное воплощение земли, на которой жили, земли с мертвыми деревьями и бесплодной почвой. Народ выглядел затравленным. Когда дварф и человек проходили мимо, крестьяне теснились на обочинах, хватаясь за свои талисманы и бросая вслед незнакомцам испуганные взгляды. Они не разговаривали. Каллад привык обмениваться новостями с прохожими, которых встречал в пути, но только не в этом адском краю. Местные были полностью погружены в себя, и на других времени у них не оставалось.
Указательный столб на краю дороги известил путников, что до следующей деревни еще две мили.
Сгущались сумерки, и соратникам нужно было найти угол для ночлега. В деревне, конечно, имеется трактир или постоялый двор, где сдаются комнаты, или хотя бы пивная, где можно прикорнуть. Холодало, и разбивать лагерь в чистом поле уже не хотелось. Провести ночь в теплой постели обоим спутникам казалось гораздо заманчивей.
— Прибавим шагу, — предложил Лотар. — Сейчас я с легким сердцем обменял бы еще полчаса на дороге на ночь у камина, менестреля и кувшин подогретого вина.
— Хм, а я бы согласился и на пару глотков приличной похлебки.
— Уже вдоволь наелся моей стряпни, а, дварф?
— Да уж.
В миле от деревни они миновали три пирамиды из камней, помеченные символом Морра. Один из курганов был значительно меньше других — очевидно, под ним лежал ребенок.
Путники остановились на минуту, отдавая дань уважения мертвым, и продолжили путь к поселку.
Окна всех домов, мимо которых они проходили, плотно закрывали ставни, хотя сквозь щели просачивался теплый свет очагов. Двери тоже не стояли нараспашку. В полях не паслась скотина, и по дворам не бегали собаки и кошки.
Каллада не покидало ощущение, что они идут по деревне проклятых.
— Что-то не нравится мне это место.
— Согласен. Отсюда будто высосали всю жизнь.
— Точно. Досуха.
Трактир ничем не отличался от любого другого здания. Окна были закрыты и зарешечены, хотя над трубой лениво вился дымок — значит, внутри кто-то находился. Дверь, однако, оказалась заперта.
Каллад постучал. Никакого ответа.
Он взглянул на стража границы, который только пожал плечами, и снова забарабанил по дереву кулаком в латной перчатке.
— А не высадить ли нам эту чертову дверь?! — крикнул дварф на всякий случай.
— Убирайтесь, — глухо ответили ему. — Мы не желаем впускать таких, как вы.
— Открывай, парень.
— Уходите, — упрямо повторил голос.
— Гримна тебя побери! Просто открой проклятую дверь, пока я не вышиб ее и не начал колотить по твоей голове!
Он ударил по деревянной панели возле косяка трижды, так что доска расщепилась.
— Пожалей нас! — взмолился голос. — Оставь нас в покое.
— Ерунда какая-то, дварф. Давай-ка и вправду уйдем. У этих людей явно есть причина не открывать дверь. Можно поспать и в конюшне, — сказал Лотар дю Бек.
— Все, что я хочу, — это миску горячего супа и местечко, чтобы кинуть мои старые кости. Кажется, я не так уж много прошу.
Тут они услышали скрежет отодвигаемого засова. Дверь приоткрылась на дюйм.
— Так ты не один из них?
— О чем это ты болтаешь, парень?
— Ты не… — Человек выглянул и уставился на дварфа и широкоплечего пограничника. — Нет, точно нет. Входите, живее. — Трактирщик распахнул створку и впустил пару внутрь, а как только они переступили порог, хозяин поспешно захлопнул и запер дверь.
Пивная была пуста. В очаге чуть теплился маленький огонек. Других посетителей не наблюдалось.
— Дело процветает, а? Неудивительно, если ты гонишь прочь всех клиентов.
— Люди не хотят выходить на улицу после заката, — ответил трактирщик, задвигая последнюю щеколду. — С едой у нас негусто, но есть немного бульона, чуток вчерашнего хлеба и эля столько, чтобы надраться до чертиков, если вы жаждете именно этого.
— Настоящее пиршество по сравнению с тем, чем мы питались последние пару недель.
— Тогда — добро пожаловать. Сейчас принесу выпивку. Присаживайтесь к огню.
— Спасибо. — Каллад стянул перчатку и протянул трактирщику правую руку. — Я Каллад Страж Бури, а этот долговязый парень — Лотар.
Хозяин потряс руку дварфа.
— Матиас Геснер. Чувствуй себя как дома, Каллад Страж Бури.
— Ты здесь один, Матиас? — спросил Лотар, расстегнув дорожный плащ и накинув его на спинку потертого кресла возле камина. Затем он сел и положил ноги на специальную скамеечку.
— Да.
На невзрачном лице Матиаса Геснера ясно читалась боль потери. Он был простым человеком, не привыкшим к вранью. Горе свое, как говорится в старой пословице, он носил в рукаве. Не требовалось большой проницательности, чтобы догадаться, что не всегда хозяин трактира был таким. Не так давно его заведение, без сомнения, являлось центром преуспевающей деревни. Но в этой забытой богами стране все меняется очень быстро. Взять, к примеру, те же засовы и ставни на окнах. Каллад вспомнил каменные курганы у дороги. Он не ошибся, подумав, что они попали в деревню проклятых. Эти люди живут во тьме из-за страха, что свет привлечет к ним внимание, а значит, и смерть. Они уже не верили в то, что свет удержит чудовищ на расстоянии, — вот в какие глубины отчаяния погрузились местные жители.
Принесенная хозяином еда была далеко не изысканной, но заморить червячка годилась. Матиас тоже подсел к огню. Трое мужчин ужинали в молчании, погруженные в собственные мысли. Хлеб был черствым, похлебка жидкой, но после дорожной провизии и эта скудная снедь казалась почти божественной. Эль оказался отличным — гораздо лучше, чем ему полагалось бы быть в такой глухомани.
Лотар со стуком опустил кружку на стол и довольный, облизнулся.
— Совсем неплохо.
— Вкус отменный, — согласился дварф. В бороде его запутались хлопья пены. Каллад утер рот и причмокнул.
— Мы варим его здесь, я и… — Трактирщик оборвал фразу.
Каллад не настаивал на продолжении. Он понимал, где находится: на территории мертвых.
Снаружи завыл волк, приветствуя серебряный серп луны тоскливой погребальной песней.
Где-то вдалеке его собрат подхватил скорбный протяжный зов.
От сознания того, что звери рыщут по округе, кровь Каллада холодела в жилах.
Матиас разом побледнел. Руки его дрожали.
— Скоро, — выдохнул он, прикрыв глаза.
Словно в ответ на предсказание трактирщика, затрещала дверь, и тот, кто колотил в нее, взмолился жалобным голосом:
— Открой, добрый человек, ради богов! Пожалуйста.
Лотар начал было вставать, но Геснер остановил пограничника твердой рукой и покачиванием головы.
— Пожалуйста! Пожалей меня, прошу. Умоляю, добрый человек. Пожалуйста.
— Сиди, — ровно проговорил Геснер. — Это не то, что ты думаешь.
— Но…
— Я сказал — сиди. — Голос Геснера стал на удивление твердым.
— О милостивый Морр, они идут! Я их вижу! Открой дверь! Пожалуйста, умоляю! Открой дверь!
И вдруг просьбы прекратились, сменившись кудахчущим смехом.
— В следующий раз, отец! В следующий раз!
На несколько минут в комнате повисла тишина, лишь щелкал и потрескивал огонь в очаге.
— Мой сын, — произнес, наконец, Матиас Геснер. Глаза его покраснели от непролитых слез. — Они забрали его два месяца назад. Я похоронил его собственными руками рядом с его матерью Рахиль, и нашей маленькой дочуркой Эльзой. Он возвращается каждую ночь, стучит в эту проклятую дверь, просит, чтобы его впустили, словно думает, что на этот раз я отопру и он спасется.
— Мне очень жаль, — сказал Каллад.
— Все это вздор, — продолжил Геснер. — Он теперь один из них. Он с удовольствием присосался бы ко мне, как какая-нибудь шлюха. И он прав, однажды я буду слишком уставшим, чтобы держать его по ту сторону, и мы покончим с этой бессмысленной суетой раз и навсегда.
— Да, умереть довольно легко, если ты к этому стремишься, — отозвался дварф.
— А что же мне еще делать?
— Жить. Жизнь всегда при тебе.
— Иногда этого недостаточно.
— Я не стану спорить с тобой, Матиас, но когда доходит до того, что твари натравливают сыновей на отцов, должен найтись добрый человек, который подведет черту.
— Что ты имеешь в виду? — Трактирщик шмыгнул носом, по щеке его покатились первые соленые слезы.
— Я имею в виду, что все закончится сегодня, здесь и сейчас, — пообещал Каллад.
Он встал, вскинул на плечо Разящий Шип, подошел к двери, по очереди отодвинул щеколды и поднял засов.
Дверь распахнулась прежде, чем он успел отступить. Створка ударила дварфа и отшвырнула к дю Беку. Когда Каллад повернулся, на пороге уже стоял сын Геснера.
— Привет, отец, я дома! — Тварь усмехнулась и шагнула к дварфу. — Ты скучал по мне?
Каллад увидел, как в безжизненных глазах существа отразилась его собственная слабость: неудавшаяся попытка защитить своих спутников от вампира, которого они преследовали, неспособность спасти Сэмми Крауза, невозможность оградить от погибели свой народ, вина за смерть отца на стене. В этот миг Каллад Страж Бури познал ненависть.
Он врезал комелем Разящего Шипа в живот чудовища и потом перехватил топорище, так что острие секиры бабочкой взмыло по дуге и просвистело в волоске от шеи твари, чуть-чуть не обезглавив ее. Сын Геснера, двигаясь с волчьей грацией, уклонился от удара, выгнув спину назад так, что странно было, как это она не переломилась, ладони его коснулись пола — и существо, проворно оттолкнувшись, тут же выпрямилось, обрадовавшись собственному удавшемуся маневру.
Каллад бросился вперед с упрямой решимостью, не уступающей изяществу монстра. Разящий Шип танцевал в его руках. Обоюдоострое лезвие полосовало воздух — раз, два, три, четыре, размывшись в бесплотный круг. Тварь, точно издеваясь, с легкостью уворачивалась от грозного топора. Дважды острие едва не касалось кожи вампира, оставляя на грубой ткани рубахи тончайшие порезы. Существо вскинуло взгляд, но дварф заставил противника потупиться, ударив вампира в лицо рукоятью Разящего Шипа.
Серебряный крюк, ввинченный в нее, впился в глаз монстра и разорвал ему щеку.
Сын Геснера взвыл, но старый трактирщик не пошевелился.
Каллад нанес второй и третий удары, повергнув чудовище на колени. Затем одним мощным взмахом он отделил голову вампира от туловища и застыл над подергивающимся трупом, обретшим истинную смерть.
— Отвернись, — велел он Геснеру, подождал, пока трактирщик подчинится, и лишь тогда развалил топором грудную клетку твари и вырвал гниющее сердце вампира.
Черный комок Каллад швырнул в камин и долго смотрел, как сморщивается, шипит и плюется гноем горящее сердце монстра.
— На заре похорони своего сына, Матиас. Он уже не поднимется. Даю тебе слово.
Трактирщик не сказал ни слова. Волоча ноги, он шагнул вперед, рухнул на колени и принялся укачивать тело мертвого мальчика.
Каллад не стал мешать ему горевать в одиночестве.
Они с дю Беком поднялись по лестнице и затворили дверь маленькой спальни, отсекая приглушенные всхлипы Геснера.
— Почему ты это сделал? — спросил Лотар, стоя у двери. Каллад даже не знал, как ответить стражу границы. — Мы могли бы переночевать тут, в безопасности, и двинуться в путь поутру. Не было необходимости затевать этот бой, Каллад. Почему же? Зачем рисковать всем ради старика и проклятой деревни?
— Это у меня в крови, парень. Что бы произошло, если бы мы просто ушли? Геснер бы погиб. Дьявол, вся деревня стала бы просто кормом для паразитов-кровососов. Уйдя, мы обрекли бы каждую здешнюю живую душу на смерть, как если бы собственноручно вогнали колы им в сердца. Ты мог бы жить с этим?
— Нет, — признался дю Бек.
— Вот и я нет. Так что выбора на самом деле не было, правильно? В ту секунду, когда мальчишка начал ломиться в дверь, это дело стало нашим.
Пограничник задумчиво кивнул.
— Но это ведь неправда, так? Благородно и правильно сказать так, но это неправда. Я имею в виду, это все равно что утверждать, что дело стало твоим, когда ты открыл дверь. Это верно, но это не вся правда. Так что объясни.
Каллад минуту помолчал. Он даже отвернулся от дю Бека, не в силах встретиться с ним взглядом. Он смотрел в окно, на тьму и зеркало, стоящее в их комнате, отраженное стеклом.
— Нет, — произнес он, наконец. — Это неправда.
— Тогда что же?
Каллад хмыкнул.
— Правда… Что я могу тебе сказать? Чтобы зло расцветало, ему нужно только, чтобы добрые люди бездействовали. Каждое дело — мое дело, каждый бой — мой бой. Твари убили моего отца. Хладнокровно зарубили его, когда он дрался за спасение женщин и детей Грюнберга. Они погубили мой народ, не просто одного или двух — всех. Я последний дварф Карак Садры. Последний. Моя семья погибла, сражаясь за людей, в бою, который не был их боем, но они сражались, потому что иначе мы не можем. Мы бьемся за то, во что верим, и я дал обещание мертвым. Когда монстр убил моего отца, я поклялся, что поставлю упырей на колени, всех до единого, и заставлю их умолять о пощаде их никчемных тел, когда я буду вырезать их мертвые сердца. Это кое-что значит для меня. Я очищу от них старый мир, в одиночку, если потребуется, или погибну, пытаясь осуществить это. Вот почему мне нужен колдун. Он чует на ветру их мертвенный запах. С ним я сумею превратить оборону в нападение. Я выслежу их и убью в их же собственных логовах.
— Что ж, дварф, такую обиду стоит носить в сердце. — Лотар отошел от двери, вытащил меч и преклонил колени у ног Каллада. Он опустил голову и вытянул руки, держа клинок на ладонях. — Мой меч твой, если ты того пожелаешь.
Глава 16 Черная библиотека
Замок Дракенхоф, Сильвания
Конец времени
Тонкая патина льда украшала сочащиеся влагой сталактиты, свисающие с потолка обширной подземной библиотеки.
Библиотека…
Невин Кантор рассмеялся.
Это место являлось библиотекой не больше, чем так называемый храм Конрада — местом поклонения. И тут и там имелось все, чтобы получить такие названия, только вот не хватало души, неотъемлемой части оригиналов. Эти помещения — всего лишь бледные копии, как и многое в царстве второго графа-вампира.
Библиотека Конрада представляла собой огромное помещение в форме купола, высеченное в скале под Дракенхофом. Сталактиты каменными дамокловыми мечами висели в шестидесяти футах над головой изучающего книги чародея вечным напоминанием о капризах графа. Вдоль стен выстроились пыльные полки, битком набитые книгами, тайными магическими текстами, свитками пророчеств, древними рукописями, священным бредом и заклятиями темной мудрости вперемешку с пузатыми кувшинами, наполненными слепыми глазами, плавающими в соляном растворе, шкурками саламандры, тараканьими щитками, свиными пузырями, паучьими яйцами и змеиным ядом. Это была истинная сокровищница сокровенного, не без созданных суевериями фальшивок, конечно, но и с подлинной, редкой и почитаемой мудростью.
Только, в отличие от настоящей библиотеки, эта служила еще и тюрьмой.
Пещеру охраняли тхаги, великаны-душители. Их приверженность клану фон Карштайнов выходила далеко за пределы простой верности Конраду. Плоскоголовые громилы пришли с Востока вместе со своим господином, Владом. Долгожители, но все же не чистокровные вампиры — вот что твердили о смуглых детинах. Они никогда не расставались с дубинками, казавшимися в их кулаках легкими перышками. С толстых губ головорезов то и дело слетали глухие смешки. Их голые руки напоминали окорока — большие, мясистые и покрытые каракулями татуировок, таящих в себе ключ к их надменности. Эти знаки, нанесенные на плоть слуг самим Владом, делали их неуязвимыми для всего, кроме самой коварной магии.
Клетки в задней части библиотеки занимали деревенские дурачки, юродивые, ухитрившиеся как-то поймать один из ветров, везунчики либо люди со скрытыми талантами, но без подлинного мастерства. Не важно, отразили бы на самом деле чернильные узоры чародейское нападение или нет — немногие из обитателей темниц обладали подлинным магическим даром. Никто из них не рискнул бы, к примеру, попробовать выпарить воду из тел охранников и оставить их валяться на полу грудой запеченной человеческой глины — с тем же успехом они могли бы попытаться оглушить стражников фолиантом потяжелее.
В школе Конрада обучалось мало настоящих колдунов. Случайно ухватить ветер — отнюдь не то же самое, что обладание истинной силой. Мужланы могут судачить о волшебных талантах повитухи, спасшей младенчика, родившегося ножками вперед, и о чуде, когда солдатский амулет отразил стрелу, летевшую в самое сердце бойца. Все это не магия в подлинном ее смысле. Благоговейно трепетать тут не стоит.
Так что да, эти люди были пленниками, но в страхе и неволе их держали не магические чары, наложенные на тюремщиков, а мощное телосложение сторожей.
Невин Кантор не питал иллюзий: он такой же пленник, как и все эти бедные тупицы. Разница лишь в том, что он пленник добровольный. В магии, верил Невин Кантор, он отыщет собственное бессмертие.
Материалы, собранные Конрадом в библиотеке, даже во сне не снились Кантору. Он зарылся в книги, впитывая каждое слово, каждую закорючку в рукописях, каждый пояснительный чертеж, каждую гипотезу и каждый предрассудок.
А еще он слышал шепот.
Леверкюн и Фей крадучись, точно воры, обшаривали полки и укромные уголки в поисках истлевших страниц и лишившихся обложек томов, перебирая заклинания и восстанавливая знания. Он слышал их, даже когда они думали, что никто не слышит. Сперва это досаждало ему: сомнения постоянно терзали разум, и он решил снискать расположение Иммолай Фей. Обольщение удалось. Ведь истина проста: женщина, даже такая, как Фей, обладает теми же основными инстинктами, что и мужчина. Женщины тоже чувствуют. Женщины тоже хотят. Кантор говорил, говорил вещи личные, задушевные, завлекая ее интимными беседами и обещаниями. Это не было любовью, все оставалось на исключительно практичном, физическом уровне. Цель оправдывает средства. Страсть окупилась. Фей открыла ему секрет: некроманты верили, что где-то среди груд неучтенных магических книг затеряны страницы утраченных трудов Нагаша, заклинания из «liber Mortis», «Книги Смерти». «А как еще, — пробормотала она, утомленная яростным совокуплением, — Влад мог поднять мертвецов?»
Их доводы, с одной стороны, звучали резонно, но с другой — выглядели совершенно ошибочными. Кантор знал, что у Влада действительно имелись какие-то страницы из утерянных книг Нагаша, и в этом некроманты, конечно, не ошибались, но Кантор собственными глазами видел, как эти невосполнимые знания превратились в дым, когда Зигмариты спалили имущество мертвого графа на очистительном огне. Только самодовольные идиоты вроде жрецов могли совершить нечто столь непоправимо глупое. Мудрость, считал Кантор, надо охранять, а не уничтожать — даже ту, с которой ты не согласен. Сожжение книг — это же святотатство, насквозь провонявшее глупостью Зигмаритов.
Фей и Леверкюну следовало бы стать его союзниками в этом вопросе, но парочка сторонилась мага.
И неудивительно. Он всегда жил на грани, отвергаемый окружающими. Зигмариты держали его в тюрьме, намереваясь лишить пленника жизни, как только он станет для них бесполезен. О да, они с радостью выкачали бы из него всю кровь, если бы им это было выгодно, и не делали секрета из того, что легко и по дешевке продали бы его плоть — что они, собственно, и сделали, променяв колдуна на двух вампиров.
Вот во что жрецы его оценили. Даже дварф купил чародея лишь в расчете на то, что он принесет пользу. Колдун умел вынюхивать бестий и таким образом, выслеживая чудовищ, мог помочь дварфу совершить самоубийство. Каллад Страж Бури рассуждал о чести, о вечной борьбе со злом, об обретении свободы ценой смелости. Чушь. Дварф мертв, убит неприятелем, оказавшимся сильнее. Никакой чести, никакого благородства. Смерть, взвешивая жизни, не принимает в расчет вечные битвы и отвагу. Ценятся лишь сила, хитрость и власть. Маг не жалел о гибели своих спутников. Дварф убил бы его в конце их совместного пути, так что какой смысл проливать слезы по своему несостоявшемуся палачу?
Кантор давным-давно примирился с тем фактом, что его избегают и бранят за то, кто он есть.
Колдун даже знал тому причины. Его ненавидят, потому что он — иной, потому что он, как сама земля, потому что ее мелодия поет в его венах, потому что она повинуется его воле и потому что у него есть сила повелевать стихиями.
Единственное одобрение он чувствовал в успокаивающей ласке Шайша. Ветер знал его. Ветер проникал в его плоть и наслаждался ею. Ветер радовался его существованию. Ветер пел в его крови. Ветер любил его.
Так разве может быть что-нибудь естественнее, чем в ответ полюбить ветер и отдаться ему телом и душой?
Он ощущал Шайш в себе, даже не прикладывая к этому никаких сознательных усилий. Ветер просто был — умиротворяющий, утешающий. Друг. Любовник. Ветер наполнял его, делал совершенным.
Кантор знал, что меняется. Плоть, облекающая его, была всего лишь коконом, который лопнет, когда придет пора явиться в новом прекрасном зверином облике. Он чувствовал происходящие внутри перемены, чувствовал, как очищается кровь, как Шайш укрепляет все его органы, как черный ветер превращает человека в своего верного, надежного слугу. И он приветствовал эти перемены. Фон Зерт мертва, и теперь по-настоящему талантливы только Иммолай Фей, Алоиз Леверкюн и он сам, а он станет величайшим из них всех. Он купался в объятиях черного ветра, и это уже возвышало Кантора при дворе безумного вампира.
Невин Кантор понимал Конрада фон Карштайна, возможно, даже лучше, чем вампир понимал самого себя, ибо они были не такие уж разные. Вампир страстно желал того, чего ему не хватало. Он хотел, чтобы магия некромантов восполнила его недостатки. А все хихикали за его спиной и называли его Кровавым Графом.
Кантор сгорбился над столом, обмакнул кончик пера в чернильницу и нацарапал на разложенном перед ним тонком пергаменте крутой изгиб буквы «I». Работа была кропотливой и изматывающей. Он повел перо вниз, выводя затейливый хвостик, но чернила брызнули, и Кантор, бормоча ругательства, схватил промокашку, торопясь стереть черную кляксу.
Он услышал звук шагов, но не обернулся, ожидая, что он затихнет, когда идущий окажется в запасниках.
Но нет. Шаги приблизились к его столу — медленные, размеренные, отдающиеся под сводчатым потолком странным эхом.
Кантор поднял взгляд, только когда Конрад бросил на его стол окровавленную тряпку. Колдун поспешно подавил вспыхнувший гаев. Глупость лишь ухудшит его положение. Он хотел высосать из графа-вампира все знания его черной библиотеки, до последней капли. Возникший в сознании образ вызвал на губах мага ироническую улыбку, которую Конрад ошибочно принял за приветствие.
А это ведь не тряпка, понял Кантор. Текстура и плотность пергамента, только это и не пергамент. Он дотронулся до куска, потом расстелил его на столе. Черная кровь запятнала его работу, уничтожив труды целой недели, но колдун едва заметил это. Ощущение было знакомым и в то же время абсолютно чуждым. Лоскут оказался кожей — человеческой кожей.
Чародей посмотрел на Кровавого Графа.
Лицо Конрада расколола ухмылка.
— Подарок, дружок. Приведи его в порядок, сделай из него что-нибудь. Переплет для своей великой магической книги, например. — Он вскинул руку, останавливая Кантора. — Нет-нет, не благодари меня. Ничего существенного. Это принадлежало весьма неприятному парню. Ему кожа больше ни к чему, так зачем хорошей вещи пропадать зря, верно?
— Не знаю, что и сказать. — В голосе Кантора звучала нотка отвращения, но пальцы почти любовно поглаживали кусок содранной кожи. Вещица была и омерзительной, и притягательной разом. Он задержался на пятачках помягче — внутренней стороне рук, у горла, и на загрубелой коже пяток, локтей и ладоней.
— Пообещай, что найдешь ей хорошее применение. Ты же понятия не имеешь, как трудно содрать с трупа кожу, не повредив материал. Та еще работенка, ну ты понимаешь.
— Да, и очень хорошо, — ответил Кантор.
Он оттолкнул кожу, уже зная, какие секреты он переплетет: свою первую магическую книгу. Колдун поднес пальцы к губам, ощутив железистый привкус крови мертвого человека и ее щекочущий ноздри запах. Кровь еще не была холодной.
Вампир улыбнулся и присел на край стола Кантора.
— Так-так-так. А теперь скажи, как продвигаются твои исследования, дружок? Я возлагаю большие надежды на чудеса, которые ты мне наколдуешь.
— Медленно, — сказал Кантор, избегая правды. Ему не хотелось, чтобы Конрад даже смутно догадывался о его открытиях. Знания, раскопанные им, принадлежат только ему. Есть вещи, которые необходимо сделать без вечно маячащей за спиной тени вампира. Сейчас надо темнить, все запутывать, выдать немногое, ничем не намекая на истинную важность результатов. — В этих книгах на один ценный факт приходится десяток выдумок, мой господин. Просеивание гор шлака ради крупицы золота утомительно. Слишком много бесполезного.
— М-да, жалко. Я так долго собирал эту коллекцию. Уверен, то, чего желает мое сердце, скрыто где-то тут, на одной из страниц. Ну что тебе сказать? Не позволяй страху провала пробраться к тебе под кожу. — Конрад хихикнул, наслаждаясь своим извращенным чувством юмора.
— С учетом полезности твоего последнего подарка я приму это к сведению, мой господин.
— Я знал, что ты умный мальчик, даже когда ты только-только постучал в мою дверь, умоляя впустить тебя и позволить служить мне.
— Шайш направил мои стопы, господин. Черный ветер желает помочь тебе любым доступным ему способом.
Как просто солгать. Тщеславие вампира слепит его. Одной части колдуна хотелось рассказать, шепнуть имя «Маннфред» и покончить со всем, но другая часть слишком наслаждалась игрой, чтобы так легко сдаться. Время откровений и разоблачений придет, но не сейчас. Нужно быть терпеливым.
— И все же твой ветер насмехается надо мной, Невин, отгораживаясь от меня, в то время как я всего лишь хочу впустить его благословенную тьму в мир. Я стану черным разрушителем. Я поставлю мир на колени, если только Шайш откроется мне. Если бы я мог быть таким, как ты… Знаешь, мне вполне можно простить мысль, что и ты смеешься надо мной.
— Кому дано понять капризы магии, мой господин?
— Кажется, не мне, — горько вздохнул Конрад.
Ирония ситуации была восхитительной, но Кантор не хотел испытывать чувство юмора Кровавого Графа. Неудивительно, что после кончины братьев — и в отсутствии Маннфреда — Конрад был почти весел, но его нрав — такая непостоянная бестия. Одно неверное слово — и вся доброжелательность испарится. К тому же кто знает, на чей стол потом будет брошена кожа Кантора в качестве так называемого подарка? Жизнь мага во власти вампира, и тот может по первой своей прихоти отнять ее. Угроза скрытая, но безусловная.
«Ох, ну и запутанную сеть лести и обмана мы плетем». Кантор снова взял мертвую кожу, повертел ее, нашел лицо — и узнал «дарителя». Нет, оплакивать этого человека он не станет. Наоборот, найдет достойное применение его останкам, создав книгу крови и магии, равной которой не встретишь в веках. Он даже точно знал, какой заговор облагородит, отточит и запишет первым: «Diabolisch Leichnam» — «Дьявольский труп».
— Я ожидаю от тебя великих деяний, так что не разочаровывай меня, дружок. Я не всегда хорошо справляюсь с досадой. — С этими словами Конрад удалился.
Невин взглянул на свои замаранные кровью руки. Его трясло, но не от страха, а от возбуждения. Время пришло. Конрад дал ему повод, в котором колдун нуждался, чтобы собрать заклинания, которые уже начал рассовывать по разным укромным местечкам. Колдун прижал ладони к столешнице.
«Пусть безумец пока порисуется, — со злорадством подумал он. — Подарим глупцу сегодняшний день, ибо завтрашний принадлежит мне».
И он не кривил душой.
Невин Кантор был лжецом, доведшим свою ложь до совершенства. Не Шайш привел его к подножию замка Дракенхоф. Маннфред фон Карштайн, истинный наследник Королевства Мертвых Влада, оставил колдуну жизнь в обмен на службу. Он мог бы прикончить Невина Кантора, но пощадил его, заключив с человеком договор. Жизнь чародея принадлежала не Конраду, а Маннфреду. По приказу Маннфреда он стелился перед жалким психом, но не служил ему. Колдун купил свою жизнь за единственное обещание: он проникнет в ближний круг сумасшедшего графа и проложит путь к возвращению Маннфреда. «Пусть другие дерутся и хвастают, и гвоздят друг дружку, — эхом звучали в голове Кантора слова вампира. — Они лишь стадо вероломных дегенератов, неспособных мыслить на несколько ходов вперед и разгадать чужую игру. Пусть уничтожат сами себя, и в нужный момент, когда все будет сказано и сделано, я вернусь — но ни секундой раньше. Ты станешь моими глазами и ушами при дворе безумца. Служи хорошо и будешь вознагражден; предашь меня — и мы закончим тем, с чего начали сегодня».
Когда шаги Конрада затихли вдали, колдун отодвинул стул и углубился в лабиринт полок. Он знал, что ищет, но не торопился забрать эта Тут пахло лишь смертью. Невин ждал, поглаживая корешки пыльных книг, вынимая их по одной из ряда и почтительно переворачивая ломкие страницы. Тишина воцарилась в библиотеке. И все же маг ждал. Книги завораживали и восхищали его. В половине томов тексты были совершенно нечитаемы. В сотнях чернила или кровь строчек выцвели, так что буквы едва виднелись, но запах плесени, тлена и гения, струящийся из открытых фолиантов, кружил голову — он казался изголодавшемуся чародею амброзией.
Чтобы отыскать нужное — лист пожелтевшего камышового пергамента, засунутый в заплесневевший том сказок, потребовалась всего секунда. На странице темнело написанное уже шелушащейся кровью заклинание «Diabolisch Leichnam». Рядом на полке лежал искусно вырезанный из кости футлярчик длиной шесть дюймов. Кантор скатал пергамент, как свиток, убрал его в коробочку, а ту сунул себе за пазуху.
Убедившись, наконец, что он совершенно одни, Кантор покинул запасник. Он мог бы выскользнуть отсюда незаметно, способы имелись, но это не дало бы ему большого выигрыша во времени. Ему нужна была большая часть ночи, а не несколько украденных минут, так что маг зашагал к лестнице.
На полпути дорогу ему преградил тхаг со впалыми щеками и скрещенными на бочкообразной груди ручищами-окороками.
— Даже не думай.
Кантор остановился перед детиной. Ростом он был по пояс великану, и мускулы книжного червя не шли ни в какое сравнение с бицепсами охранника, и все же колдун знал, что должен вести игру дальше. Бояться нельзя.
— Тебя тут держат не за глубокий ум, верно? Так что отойди, — бросил он.
— Я сказал, даже и не думай.
— Давай пойдем другим путем, ладно? Слушай внимательно, слова короткие, пробьются даже сквозь твой толстый череп: пропусти меня или умрешь.
Головореза явно не слишком обеспокоила угроза, губы его дрогнули в ухмылке. Игра ему очень нравилась.
— Ты никуда не пойдешь, кроме своей клетки.
Нарочито медленно чародей вытащил из-под рубахи костяной футлярчик и прижал его к щеке тюремщика.
— Ты знаешь, что здесь? Ты представляешь, на что способна эта магия? Ну?
— Уверен, твои чары вывернут меня наизнанку, проткнут меня насквозь моими же костями, а мои потроха размажут у твоих ног, так?
— Горячо, — согласился Кантор. — Действительно очень горячо.
— Жалко только, что коробочка такая маленькая. Я имею в виду, много колдовства в нее не влезет. Пользы — чуть, особенно против моих крошек. — Верзила согнул руку в локте, напряг бицепс и похлопал по черным спиралям татуировок.
— Это игра, да? Вечная игра.
— Я бы сказал, скорее танец. Тебе нужно что-то от меня, мне нужно что-то от тебя. Мы пляшем вокруг этого, угрожая сделать друг с другом нечто очень плохое, и заключаем сделку, вгоняющую обоих в пот.
— Ты дерьмо, ты знал это? — Кантор наслаждался собой. — А теперь, поверь мне, больше всего на свете мне сейчас хочется вырвать твои кишки самым эффектным способом, но я все-таки надеюсь, что до этого не дойдет.
— Мараться неохота?
— Ну, что-то вроде того.
— Если я отпущу тебя, то поплачусь не только своей жизнью, ты в курсе?
Кантор кивнул, вступая в следующую фазу танца.
— Будешь проклят, если сделаешь, будешь проклят, если не сделаешь. С учетом ситуации, сегодня явно не твой счастливый день.
— Посчастливей, чем твой, — заявил охранник.
Костяной футляр еще прижимался к его щеке, но он не морщился, не улыбался и не фыркал от отвращения — тхаг словно окаменел.
— Как так? — с любопытством поинтересовался Кантор.
— О, как частенько говаривал мой старик, дурак и его деньги расстаются легко. Покажи мне деньги, дурак. Ты хочешь уйти, а я должен дождаться смены, но, полагаю, за приличное вознаграждение я мог бы встретить сменщика по пути.
Вот так всегда с человеческим отребьем. Кантор ухмыльнулся и убрал костяной футляр в карман. Конечно, он не стал бы тратить «Дьявольский труп» на тупого громилу.
— И что же, скажи, пожалуйста, ты подразумеваешь под приличным вознаграждением?
Тюремщик разыграл целый спектакль, почесывая голову и хмуря брови, словно погрузившись в размышления. Потом глаза его вспыхнули, как будто он только что наткнулся на великолепную идею:
— Шиллинги.
— Потому что здесь, внизу, монет навалом, полагаю? А может, что-нибудь еще? Что-нибудь, что у меня действительно может быть?
— О, но у тебя же они есть, верно? Покажи-ка денежки. — Верзила, ухмыляясь, потер большой и указательный пальцы друг о друга. — Как же без денег-то? Ты платишь мне, я оказываю тебе услугу. В мире так заведено.
На миг Невину Кантору захотелось размазать зловредного дурня по стене. Но вместо этого он тоже оскалился, еще и пошире, чем стражник.
— Действительно. Что ж, знаешь, может, у меня и найдется кое-что, что заинтересует тебя. — Колдун свинтил с пальца перстень с сердоликом, подбросил его на ладони и сжал кулак. Он заметил, что блестящий камешек притягивает взгляд головореза. — Возможно, мы договоримся, к обоюдному удовлетворению? Скажем, сегодня ночью, перед тем как явится твоя смена? Никто и не догадается, что я брожу где-то. Сколько могла бы стоить такая сделка?
Охранник мотнул головой:
— Стоить? Это симпатичное колечко, которое ты только что спрятал, подойдет, но дело невозможное, ты ведь и сам знаешь, а? Тебе никогда не выбраться. Гамайя выследят тебя, и ты загремишь в славную темницу без своих драгоценных книжек, прежде чем успеешь произнести «Йоханнес Айсблюм».
— Скажем так, я добровольно иду на риск. Так что, по рукам?
— Торопишься на собственные похороны?
— Ну, по рукам?
— Угу, по рукам. — Головорез протянул мясистую пятерню.
Кантор вжал кольцо в громадную ладонь и сомкнул пальцы на лапище тюремщика.
— На рассвете обратно, — буркнул стражник. — Когда я снова заступлю. Припоздаю на четверть часа, но не больше. Ты уж постарайся вернуться и залезть в свою камеру, а то я буду вынужден поймать тебя и поломать на тысячу крохотных косточек и хрящиков. Тебе ведь не хотелось бы этого, точно?
— Хотя и я не желаю лишать тебя маленьких радостей жизни, думаю, мы попытаемся избежать подобного развития событий.
Чародей развернулся и зашагал обратно к лежащей на столе содранной коже.
Обстоятельства превратили Невина Кантора в настоящего специалиста по ожиданию благоприятного момента.
Дракенхоф походил на муравейник из пустующих комнат и заброшенных коридоров, тянущихся, точно жадные пальцы, в недра горы под замком. В глубине лабиринта Кантор завел собственную комнату, совершенно обыкновенную во всем, кроме одного: для случайного прохожего ее не существовало. Маг накинул на двери хитро сплетенную сеть чар, предохраняющую вход от случайного обнаружения. Чтобы найти это помещение, о нем нужно было знать. Безопасность, конечно, не на высшем уровне, но даже немного уединения и личной жизни лучше, чем ничего.
Кантор мерил шагами комнату.
В центре ее на полу лежала связанная женщина с заткнутым ртом. Он взял пленницу из загона рабов. Отсутствия ее не заметят, а если и заметят, то решат, что ее забрал какой-нибудь проголодавшийся вампир. Как это удобно — всегда иметь запас свежего мяса.
— Ох, перестань хныкать, девочка. Из-за тебя я хочу кинуться на эту проклятую стену.
Женщина дергала ногами и корчилась, сражаясь с веревками. Она проснулась до того, как колдун закончил приготовление заклинания. Кантор шагнул в центр кровавой пентаграммы, намалеванной на каменном полу, и ткнул женщину кулаком в лицо.
— Чем больше ты борешься, тем хуже тебе будет, обещаю.
Стараясь не обращать внимания на ее стоны, чародей установил в углах пентаграммы сальные свечи, прилепив их к камню расплавленным жиром, чтобы огарки не завалились во время церемонии.
Затем он начертил второй круг вызова, для себя, укрепив его серебряной нитью, чтобы кольцо наверняка не разорвалось. Он не питал иллюзий насчет природы колдовства, в которое влезал. «Diabolish Leichnam», «Дьявольский труп» — магия старая, относящаяся к временам правления Неферато. Чернее ее не бывает. На общепринятом рейкшпиле эти чары назывались «Сосудом». Заклинание вынимало душу из тела, оставляя пустой сосуд, способный приютить «кукушку» — заблудившегося духа. Таким образом некромант готовил носителя, который при необходимости мог принять его собственную сущность.
Это был резерв, козырь в рукаве, как говорят картежники. Кантор не любил рисковать и по натуре определенно не являлся игроком. Тут дело в стратегии, в тщательном планировании и предусмотрительности. Если хорошо знаешь врага, вполне возможно опередить его действия. Фокус как раз состоял в том, чтобы узнать противника и, вооружившись знанием, минимизировать потенциальные промахи задолго до того, как они станут проблемой.
Только дурак слепо кидается в драку.
Кантор зажег свечи, одну за другой. Когда он начал говорить, язычки пламени слегка заколебались, хотя ветер с улицы сюда не проникал. Возбуждение переполнило вены мага — он оказался в объятиях Шайша.
В глазах женщины вспыхнул ужас. Она закричала, но сквозь кляп пробился лишь невнятный шепот. Спина ее выгнулась — пленница пыталась скатиться с кровавой пентаграммы. Конечно, это было бесполезно, колдун позаботился о том, чтобы жертва не покинула круг, пока он сам не вынесет из него ее пустую оболочку.
Чародей молитвенно вскинул руки, внятно и тщательно выговаривая слова заклятия.
Огоньки полыхнули и почти погасли, черный ветер гулял вокруг сальных свечей. Воздух наполнился едким запахом серы, тошнотворно-сладким и навязчивым. Он обжигал горло, и Кантору стало трудно произносить слова.
Колдун опустился на колени, страшась упустить хоть слог, откинул голову и процедил сквозь зубы закрепляющую фразу. Его раскинутые руки окружило темное сияние — это черный ветер сочился из жил и пятнал кожу.
Затем свечи погасли.
Он остановился на полуслове, сердце неистово колотилось в груди.
Ты посмел, смертный?
Маг не знал, прозвучал ли вопрос лишь в его воображении или в комнате рядом с ним.
Какая следующая строка заклинания? Не эта ли? Разум его был пуст. Нет, не пуст — наполнен страхом. Он должен перешагнуть страх, должен отыскать слова, которые так долго запоминал, но ничего, кроме мрака, не было. Чернота.
В ужасе смотрел чародей, как появляется перед ним демон, как лепится из ничего форма и плоть. Никогда он не видел подобного: серебряные рога, один целый, один сломанный, так что остался лишь тупой пенек, кожа — как каменная стена за спиной существа, плесень и гниль вокруг пустых глаз, зубы, точно надгробные плиты, щербатые и расколотые, и дыхание, отдающее серой.
Демон потянулся к человеку, но не смог преодолеть барьер серебряной нити. Тяга сбежать стала почти непреодолимой. Почти.
Кантор зажмурился, но перед мысленным взором по-прежнему пылал неизгладимый образ.
Он облизнул губы.
Следующее слово…
Следующее…
Последнее:
— Кадавр!
Слово упало с языка, точно капля яда. Триумфальная ухмылка исказила лицо некроманта.
Он открыл глаза.
Полуматериализовавшийся демон ухмылялся еще шире.
Теперь ты помечен, чародей. Ты осведомлен об этом, не так ли? Твоя душа помечена, и клеймо не сотрется. Ты мой, мое орудие.
— Верно и обратное, демон, — и ты мой. Таков договор связи, правильно? — Кантора трясло от прилива адреналина. Он ощущал на языке привкус силы. Энергия текла через него, и поэтому он жил.
Пока я не разорву связь, да. А потом я поем, хотя на твоих костях слишком мало мяса для сытного блюда. Но твоя душа, твоя душа жирная и порочная, а это так вкусно.
— Ты поешь, дух ветров, я позабочусь об этом. Бери ее — бери не тело, а душу. Ее нежное мясо ты отведаешь в другой раз.
И демон вырвал душу женщины из ее плоти, вырвал и проглотил, хотя жертва кричала, умоляла, рыдала, пока не замерла, безмолвная, безжизненная, в центре пентаграммы.
Я вернусь за мясом, чародей, — пообещал демон.
По подбородку его струйкой бежали остатки души. Существо дочиста облизало когти и, причмокнув, сглотнуло слюну.
Невин Кантор инстинктивно сделал шаг вперед. Взгляд ненаевшегося демона тут же метнулся к серебряной нити. Кантор резко отшатнулся — пальцы его ноги только что едва не заступили за защитный круг.
Ах-х-х, это ведь так просто, чародей.
— Не совсем. Женщина исчезла, да?
Ни следа ее сущности не осталось в бренной оболочке.
— Хорошо, тогда твоя работа здесь окончена, дух ветров, убирайся! — Колдун хлопнул в ладоши и остался один на один с трупом, лишь серная вонь по-прежнему висела в воздухе.
Теперь требовалось действовать быстро, связав пустой сосуд с собой, чтобы он избежал тления и распада, уже угнездившихся в теле после изгнания бессмертной души.
Вскоре у Кантора будет куда сбежать, если планы его хозяина провалятся.
Глава 17 Покажись, ваше мертвейшество
Столица Империи, Альтдорф
Рождение нового года
Волк вошел в столицу в сумерках. Йерек двигался по темным улицам бесшумно, с грацией хищника. Много времени прошло с тех пор, как он в последний раз гулял среди живых — человеком. Да, очень много — целая жизнь.
Горожане теперь стали осторожными, они то и дело озирались, бросая через плечо подозрительные взгляды, перебегая от тени к еще более глубокой тени, от двери до двери, ожидая, что когти и зубы смерти в любой момент вопьются в них, утащат и раздерут их плоть. Этот новый мир создала война фон Карштайна.
Люди понятия не имели о том, что Волк способен влезть в человеческую шкуру, что монстр может ходить среди них незамеченным, выглядя для всех и каждого точно таким же, как и любой горожанин. Волк не получал удовольствия от обмана.
Йерек толкнул дверь «Горбатой карги» и вошел в пивную.
Никто не оглянулся. Никто не крикнул: «Злодей!»
Облизнув губы, Волк подозвал служанку и заказал пинту пива.
Он вручил девушке потертый шиллинг и присел у огня, привлеченный теплом.
Йерек не знал, откуда начать. По справедливости, после сокрушительного провала Питера в Нулне, ему следовало вернуться в Дракенхоф. Он этого не сделал. Он пришел в Альтдорф, город шпилей, в поисках перстня фон Карштайна. Мысль о кольце превратилась в одержимость, в болезнь. Волк полагал, что если он может найти потерянное, то на это способен и любой другой, а этого он позволить не мог. Значит, именно он обязан отыскать кольцо и уничтожить его.
Только это оказалось не так-то просто.
Последний огонек человечности в Волке мог и хотел вдребезги разбить обещание господства, таящееся в перстне, но слабое мерцание этой искры — ничто против голода проклятого зверя в нем. Зверь жаждет владычества. Слово «наследство» глодало Йерека изнутри, распаляло его, подобно лютому голоду. Он желал избавить мир от кольца — и все же стремился завладеть им.
Каждый день зверь становился сильнее, требуя своего права на вечность.
Скоро он уже не сможет отвергать тварь, и тогда Йерек будет проклят навсегда.
Он грелся у камина.
Пивная «Горбатая карга» была набита битком, женщины с игривыми улыбками обслуживали длинные столы, мужчины, распустив завязки на кошельках, сорили шиллингами и пфеннигами, словно думали, что завтра не придет никогда, — да и кто обвинил бы их в эти смутные времена? Пусть наслаждаются когда и где получится.
Подвыпившие мужчины, ссутулившись над шатким столиком, играли в бабки. Они ругались, монеты переходили из рук в руки, но выигрыш ли, проигрыш — пьянчуг будто и не волновало. Они хохотали, болтали о жизни и любви, дергали пробегающих мимо служанок за юбки, а то и пощипывали за мягкие места. Йерека радовал вид этой простой компании.
Бесчисленные разговоры велись вокруг него. Волк прикрыл глаза и позволил чужой болтовне омывать себя. Слышал он лишь обрывки. Тень вампиров висела слишком низко над городом. Большинство тем касались зла войны и порчи, а также личных невзгод в трудные времена. Люди не забыли о резне в соборе Зигмаритов. Эти ужасы после стольких лет, отделяющих войну и гибель Влада фон Карштайна от рук Вильгельма Третьего, стали сейчас даже реальнее.
Поразительно, как люди умеют справляться с трагедиями. Они способны отмахнуться от истребления тысяч, но будут скорбеть о единицах. В этом смысле они очень похожи на других детей природы, стадных животных, ставящих благополучие стаи выше благополучия каждого в отдельности. Десятки тысяч задохнулись в кулаке графа-вампира от голода и лишений, но помнят не о них, а о тех, кого сгубили более жестокие убийцы — сталь и клыки.
В разговорах почти не упоминалось самопожертвование верховного теогониста. Жрецы, возможно, и хотели бы канонизировать его, но простолюдины уже начали забывать о героической гибели священнослужителя. Вот и еще одно чудесное человеческое качество — короткая память.
Сколько лет прошло с тех пор, как он, дерзкий и непокорный, стоял на городской стене? Наверняка не так уж и много, чтобы его мужество обратилось в ничто?
Йерек поймал себя на том, что размышляет о людях с точки зрения зверя, которым стал, а не человека, которым был. Годы идут, годы летят. Люди не забывают — они отодвигают от себя прошлое, другие трагедии валятся на их головы, и постепенно фон Карштайн превращается в монстра из мрачных, но минувших времен. Последнее чудо рода людского — способность двигаться дальше.
Конечно, это чудо одновременно и проклятие, порожденное мимолетностью их жизней. Вторая жизнь открыла Волку такие перспективы, каких он никогда не видывал и не понимал прежде.
Он сомневался, что кому-нибудь тут известно место упокоения его родителя. Йереку казалось, что даже теперь их что-то связывает и он сам ощутит Влада, пусть и в шести футах под землей, и источенного червями. Но он ничего не чувствовал.
Волк откинулся на спинку стула и попытался мыслить как Зигмарит. Как жрецы поступили бы со злом, которое не постигают? Священный огонь? Ритуальное очищение? Или они приставили бы своего благословенного Зигмара присматривать за демоном — даже в смерти?
А почему бы и нет? Йерек улыбнулся про себя. Учитывая склад ума жрецов, вполне очевидно, что они сделали с бренными останками вампира. Они их сожгли, а где лучше всего похоронить чудовище? Ну конечно, под пристальным надзором человека, убившего его!
Он был уверен, что прав. Это ведь так по-Зигмаритски — покрыть тьму светом, подавляя и устраняя мрак.
Теперь он знал, где найдет фон Карштайна. И, куда важнее, знал, где найдет кольцо, наделявшее вампира немыслимой силой восстановления: в земле, под могилой священнослужителя.
Йерек поднес кружку к губам и стал жадно пить, воображая, что на самом деле чувствует горьковатый и терпкий вкус пива, льющегося в его глотку.
Он причмокнул и подозвал служанку. Руки у девушки были заняты кувшинами, кружками — и отбиванием от чужих похотливых пальцев. В другой жизни Волк преподал бы дерзким щенкам урок хороших манер, но не сегодня. Сегодня важно казаться одним из них.
— Эй, красотка! — крикнул он, хватая проносящуюся мимо девушку за передник. Держал он крепко. Она посмотрела на клиента сверху вниз, с улыбкой на губах, но с пустым взором. — Еще одну. — Подавальщица кивнула. — И спасибо, что улыбаешься, дорогуша. Ты скрашиваешь день старому потасканному Волку.
На миг ее глаза посветлели. Что ж, этого достаточно.
Он опять опустил веки.
Принесенное пиво снова заструилось по горлу. Йерек отключился от гомона, его не смутил даже нищий менестрель, затянувший разухабистую песенку, которую местные с восторгом подхватили. Шум обтекал его, не задевая. Теперь нужно только ждать. В конце концов, у всех тут имеются свои дома и постели.
Певец портил буквально каждую мелодию, вылетающую из его рта, но пьянчугам была плевать. Они стучали кружками по мокрым от пролитого пива столам и криками подбадривали трубадура, требуя еще и еще и хором ревя знакомые слова.
Наконец хозяин ударил в колокол над стойкой, давая сигнал гулякам закругляться. Самые стойкие выпивохи принялись осушать до дна последние кружки, остальные же побрели домой, отсыпаться. Йерек не завидовал никому из них — кутил ждет невеселое утро.
Волк покинул пивную вместе с последними клиентами, слегка запинаясь, подражая их шаткой походке.
— Где тут собор? — спросил он, похлопав по плечу какого-то забулдыгу.
Тот, хмыкнув, ткнул пальцем в сторону одного из многочисленных шпилей.
— Чуток перебрал, а?
— Ага, чуток, как раз столько, чтобы забыть, как выглядит баба и где она ждет, — пробубнил Йерек, криво ухмыляясь.
— А знаешь, как говорится: когда достаточно выпивки, любая мымра делается красавицей.
— Чистая правда! Жаль только, что нам, парням, надо надраться, чтобы свиное ухо превратилось в шелковый кошель, да? — Йерек хихикнул и зашагал прочь.
Поддерживая образ, он еще долго покачивался, стараясь не переигрывать, чтобы случайные прохожие не запомнили едва держащегося на ногах пьянчугу, — достаточно просто иногда спотыкаться, чтобы выглядеть одним из них.
На углу он прислонился к стене, постоял так немного, оттолкнулся от грубого камня и отправился в путь по лабиринту улиц. Вскоре впереди замаячил купол величественного здания.
Железные ворота были заперты, но это не имело значения. Преодолеть низкую стену ему ничего не стоило. Йерек подтянулся, царапая носками сапог крошащиеся камни, и спрыгнул с другой стороны, негромко ворча.
Двор собора содержался в полном порядке. Единственную могилу, на которую наткнулся взгляд Волка, загораживала небольшая группка деревьев. Он прошел через ухоженный розарий к уединенному надгробию, на которое падала тень плакучей ивы. Место упокоения святого человека отмечала простая каменная плита. Рядом в стене виднелась выходящая на улицу калитка. Надгробие покрылось мхом. Над камнем склонился куст белых роз, шипы царапали высеченные на граните слова молитвы.
Йерек опустился на колени возле могилы, не испытывая ни малейшего благоговения. Он начал было разгребать землю голыми руками, но остановился. Пальцы его замерли в дюйме от странного железного диска, скрытого травой. Вычеканенных на кругляше рун он не знал, но ощутил их жар еще до того, как коснулся диска рукой. Металл обжег кожу, опалил плоть, и потрясенного Волка буквально отбросило от могилы.
Тряся головой, Йерек с трудом поднялся на ноги. Всеми фибрами своего существа он чувствовал остаточную энергию магических знаков, словно она каким-то образом настроилась на его мертвую плоть. Он уставился на почерневшую ладонь с отпечатавшейся на ней перевернутой руной. Йерек опять осторожно потянулся — и яростная боль ожога вспыхнула снова, не успел он даже дотронуться до земли. Волк не сдавался, пытка стала невыносимой, он балансировал на грани агонии — и все же не мог и пальцем коснуться могилы верховного теогониста.
Конечно, священное место должно быть защищено.
Что ж, талисман сказал Йереку все, что ему хотелось узнать о двойственной природе места погребения жреца. Зачем оставлять тут обереги от мертвой плоти, если не для того, чтобы удержать Влада под землей, а живущим мертвецам не дать вытащить графа из могилы?
Значит, чтобы добраться до праха вампира и, соответственно, до кольца, необходимо выкопать священнослужителя.
Только он не мог этого сделать. Не мог.
Впрочем, существует не один способ заполучить клок шерсти с паршивой овцы. То, что не может он, не означает, что с задачей не справится кто-нибудь другой.
Йерек огляделся. Он знал, что, если не поторопится, сам факт его присутствия в стенах собора лишит его малейшей надежды, — исходящая от него зараза нежити вызовет у жрецов кошмары и учащенное сердцебиение, желудочные колики, тошноту и прочие неблагоприятные симптомы — и клирики догадаются обо всем.
Возможно, подойдет нищий? Притащить с улицы оборванца, заставить его вырыть яму…
Нет. Это должен быть кто-то вне подозрений, на тот случай, если его увидят из собора.
Но кто?
По ту сторону розового сада приютилось маленькое кладбище. А какое кладбище без могильщика? И что может быть естественнее, чем могильщик, работающий в сумерках, готовясь к завтрашнему дню?
Он может вдохнуть в человека страх нежизни и подрядить его на этот грязный акт осквернения. Может? Должен.
Йерек знал, что ему делать. Раздевшись догола, он сунул свернутые тряпки под иву и, призвав Волка, отдался превращению. Когда мучительная боль трансформации охватила его, он закричал, и крик этот растянулся в вой тоскующего под луной зверя.
Ни одного огонька не загорелось в соборе.
Волк легко прокрался между кустами роз к рядам могил и тут же учуял хибарку могильщика. Шерсть на загривке хищника топорщилась — ведь рядом возвышалось множество изваяний Человекобога. Огибая надгробия, он проскользнул к домику кладбищенского служителя. Не доходя до двери, Волк прыгнул, бросая тело на преграду, вышиб хлипкий засов и влетел в маленькую комнату.
Он почуял человека прежде, чем увидел его, — закутанного в одеяла, со вставшими дыбом седыми волосами, смертельно бледного от страха.
Волк медленно подошел к кровати могильщика и щелкнул зубами, демонстрируя ниточку слюны, повисшую на черной губе.
— Помилуй, нет, — взмолился старик, когда серая морда едва не ткнулась ему в лицо.
И вдруг монстр начал меняться — звериные черты уступали место человеческим. Низкое рычание Волка перешло в ритмичное дыхание Йерека. Кости его перестроились — и вот уже перед могильщиком стоял голый человек. Но нагота не унижала его — она лишь усиливала ужас старика.
— Вставай, гробокопатель, ибо сейчас твоя жизнь принадлежит мне. Ты дышишь по моей прихоти, понимаешь? — Вампир поманил могильщика пальцем.
Старик закивал с таким пылом, что Йерек чуть не рассмеялся… но не рассмеялся.
Старик сполз с постели. С костлявого тела дряблыми складками свисала морщинистая кожа, в многочисленных впадинах плоти плескались черные тени. Могильщик явно готов был бухнуться на колени и умолять чудовище, вторгшееся в его дом, о пощаде.
— Что… что…
— Что я хочу?
Трясущийся старик снова кивнул. Йереку отнюдь не хотелось бы, чтобы именно сейчас его будущий помощник умер от страха.
Волка терзали угрызения совести из-за того, что ему предстоит, но зверь еще жил в его крови, заглушая непокорную человечность. Значит, монстр побеждает. Вскоре он перестанет раскаиваться в убийствах и осквернении, но пока горький привкус вины напоминал Йереку о том, что значит быть живым.
Но Волк подавил сожаление — сейчас эти эмоции неуместны. Он должен отдаться звериным инстинктам.
— Я хочу, чтобы ты раскопал мне могилу.
Потребовалось несколько секунд, чтобы его слова пробились сквозь ужас старика.
— Ты хочешь, чтобы я выкопал тебе могилу?
— Нет, я хочу, чтобы ты раскопал могилу. Могилу, которую однажды уже засыпали.
— Я не могу…
— О, думаю, ты скоро поймешь, что можешь, более того — ты это сделаешь. — Йерек оскалился, чтобы смысл его фразы лучше дошел до могильщика. Лишние проблемы ему ни к чему. — Одевайся, бери лопату и иди за мной. Я не хочу причинять тебе вред, но это не значит, что такого не произойдет. Итак, мы понимаем друг друга?
Могильщик опять кивнул, схватил со спинки корявого стула грязную рубаху, тут же уронил ее, нагнулся, подобрал одежду с пола — и все это не отрывая взгляда от Йерека, словно, отведи он глаза, это спровоцировало бы нападение зверя.
Йерек вышел из крохотной лачуги. Воздух приятно холодил кожу, осыпая ее щекочущими мурашками.
Секунду спустя появился могильщик с зажженным пузатым фонарем. Старик был мрачен.
Не сказав ни слова, Йерек двинулся обратно через кладбище. Интересно, скоро ли старик сообразит, какую именно могилу хочет вскрыть оборотень? Наверняка скоро. И что тогда? Откажется? Полезет драться? Поднимет тревогу? Или просто станет рыть?
Когда они вошли в розарий, бредущий за вампиром старик захныкал. Впереди была лишь одна могила.
— Я не могу…
Йерек остановился под свисающими ветвями плакучей ивы.
— Копай! — односложно приказал он.
— Я не могу, — повторил могильщик, но всадил лопату в землю.
Подозрения Волка оправдались: железный медальон не подействовал на старика.
— Копай.
Йерека мутило от собственного тона. Легко делать вид, что ничего не чувствуешь, но ложь часто правдоподобна — только не для самого лжеца.
Старик копал, спасая свою жизнь. Раз за разом погружал он лопату в почву, углубляя яму.
Пока могильщик трудился, Йерек оделся.
Почти вся долгая ночь ушла на то, чтобы добраться до первого трупа, покоящегося в могиле. Слезы покатились по лицу старика, и, когда его лопата ударилась о гроб верховного теогониста, он взмолился о прощении, но потом покорно отгреб землю, и показались серебряные замки деревянного ящика.
— Открывай, — велел Йерек. Маловероятно, что тех двоих действительно похоронили вместе, но было бы глупо не проверить.
Черенком лопаты могильщик отбил печати и отщелкнул блестящие скобы. Крышка со скрежетом поднялась, впуская воздух и выпуская облако смрада. Время и черви превратили святого человека в груду костей и лохмотьев. В гробу он лежал один.
— Закрывай и поднимай ящик, будем рыть глубже, — велел Йерек.
Старик подчинился. Он окопал гроб, чтобы удобнее было поддеть его, и вытащил ящик на поверхность, хотя задача оказалась далеко не проста.
Догадки Йерека подтвердились. Меньше чем в футе под гробом верховного теогониста обнаружились останки Влада. Кости не удостоившегося погребения в гробу графа-вампира оказались совершенно голыми, без плоти, без мышц, без сухожилий. Некогда роскошное облачение фон Карштайна превратилось в жалкие клочья, но золотые цепи и, главное, кольцо сохранились.
Руки графа-вампира были сложены на грудной клетке, и на правой поблескивал замысловатый перстень-печатка, золотой, с броским драгоценным камнем, окруженным чем-то вроде крыльев, усеянных самоцветами.
Йерек не осмеливался пошевелиться.
Добрых пять минут смотрел он на вычурное кольцо с темным камнем.
Он не мог поверить, что Зигмариты были так глупы, что не тронули перстень — ключ к власти графа-вампира.
Возбужденный до предела, он снял кольцо с пальца скелета и сам надел его. Волк ожидал ощутить что-то — трепет энергии, которая хлынула бы в его порченые вены, ответный крик бессмертия, но не почувствовал ничего. Йерек поднес руку к лицу и уставился на крылья, раскинувшиеся над его сжатым кулаком. Ничего. Пусто.
Может, нужно пустить себе кровь? Может, она связывала вампира и перстень? Может, тогда он почувствует силу?
И вдруг до него дошло. Несмотря на всю свою броскость, крылатый перстень не был знаменитым кольцом фон Карштайна и не обладал чудовищной мощью исцеления — красивая безделушка, и только. Стоило ли вообще ожидать, что кольцо будет на пальце трупа? Все правильно: жрецы похитили перстень, чтобы лишить фон Карштайна его сверхъестественной силы.
Йерек не мог заставить себя поверить в это.
Он спрыгнул в яму и принялся расшвыривать землю и кости.
Ничего.
Кольцо могло быть где угодно.
Не зная, кто его взял, невозможно определить, где оно сейчас.
Значит, ему не остается ничего, кроме как вернуться ко двору Конрада с пустыми руками, молясь без всяких на то оснований, чтобы след кольца обрывался тут, в тихом саду Морра. Но он понимал, что это не так. След вел от вора, укравшего перстень, но Волк не в силах был отыскать его. Он мог лишь надеяться вырвать кольцо у нынешнего владельца, когда перстень всплывет, — а это, разумеется, произойдет. Такие зловещие артефакты надолго не теряются.
Пусть лучше всякий, кто станет разнюхивать и задавать вопросы, решит, что он отыскал бесценный секрет Влада и улизнул с ним.
Йерек вылез из могилы и стряхнул грязь с одежды.
Затем Волк сжал кулак и похрустел костяшками, чтобы могильщик наверняка увидел, что именно вампир забрал у трупа. Он протянул было руку, чтобы помочь старику выбраться из ямы, но передумал, и могильщик остался стоять по колено в грязи и костях мертвеца. Пусть потом сам оправдывается.
— Тебе повезло, старик. Ты будешь жить, по крайней мере до рассвета, когда жрецы вздернут тебя за надругательство над мощами их благословенного святого.
Глава 18 Брать, невзирая на лица
Двор Кровавого Графа, Сильвания
Ночь воронов
Вдоль стен выстроились женщины. Конрад, граф-вампир Сильвании, удобно расположился на обсидиановом троне своего предшественника, наслаждаясь пьянящими ароматами еды. Влад, как и многие, лишившиеся души, окружал себя красотой, словно она могла как-то заполнить пустоту, созданную смертью. Конрад презирал подобные глупости. Красота в том, чтобы брать, а не восхищаться чем-то неосязаемым. Брать, брать и брать.
Конрад вздохнул и махнул рукой в сторону великолепной блондинки. Кожа ее казалась такой же темной, как миндалевидные глаза красавицы. Она яростно мотала головой, борясь с хваткой отмыкающих кандалы тюремщиков. Женщина всхлипывала, умоляла, лягалась и кричала. О да, красота определенно в том, чтобы брать то, чего тебе хочется. Страх девчонки возбуждал Конрада. В нем куда больше страсти, чем в тихой покорности. Всегда приятней, когда жертва сопротивляется. Тогда пища становится желанней — чужое всегда кажется вкусней.
Сто одиннадцать обнаженных женщин стояли, прикованные к стенам главного зала, — только ради его наслаждения. Их кровь пела ему. Он нюхом чуял уникальность каждой — девственниц и старух, матерей и вдов. Все они обладали своим неповторимым запахом. Он смотрел на женщин и на свой двор, жаждущий женской плоти.
— Вот, — важно произнес граф, — что отличает и разделяет нас. В моей власти дать то, чего вы хотите. Так насытимся же!
Женщина завизжала, когда ее швырнули к ногам Конрада. Рабы поставили жертву на колени. Онурсал, гамайя, шагнул вперед, намотал на кулак густую прядь женских волос и поволок несчастную по полу. Ее босые ноги стукались о холодный камень, руки беспомощно молотили по плитам, женщина пыталась остановить боль, разрастающуюся внутри нее.
Это была власть, пьянящая власть.
Только вот другие жаждут того, что он имеет, и стремятся отобрать это у него.
Красота в том, чтобы брать.
Конрад был бы глупцом, если бы решил, что он уже в безопасности. Пусть Питер, Фриц и Ганс мертвы, но предательство еще прячется в каждой тени, дожидается возможности расправиться с ним. Такова природа зверя: он окружил себя хищниками. Проявить слабость означает пригласить смерть. В этой комнате нет существа, которое не насладилось бы его свержением и пожиранием его трупа, чтобы самому занять место графа.
Он обвёл взглядом комнату, нагих женщин и мертвецов.
Среди них не было друзей Конрада, и не верил он никому. Впрочем, они смотрят на него точно так же: они желают его смерти.
«Ну и пусть желают», — с горечью подумал вампир. Он не доставит им радости увидеть хотя бы намек на слабость. Он будет совершенством, владыкой своего народа, хозяином дома, жестоким и коварным, порочным и везучим, незыблемым и бессмертным.
Граф хлопнул в ладоши, и два раба пустили женщине кровь, торопясь удовлетворить желание своего господина.
Конрад принюхался, и ноздри его затрепетали. Аромат свежей крови кружил голову.
Он больше не станет себе отказывать.
Удовольствие в том, чтобы брать.
Конрад первым приступил к трапезе. Держащие женщину рабы рассекли ей руки от кисти до ямки у локтя, так что густой нектар хлынул в горло вампира сладким фонтаном. Он смаковал вязкую жидкость, льющуюся по его губам и подбородку.
— Еще! — приказал он, торопясь ощутить новый вкус, еще не успев осушить эту. Вот в чем красота скота: все они разные, их кровь отражает богатство и глубину их жизней — кроме крови юных и неопытных, конечно, в ней своя прелесть.
Рабы бросили первую женщину на забаву упырям, пожирателям мертвой плоти.
Ее сменила совсем молоденькая девушка, почти ребенок, с кровью невинной, полной соблазнов. Сейчас он отведает этот деликатес.
Конрад откинулся на спинку трона, открыл рот, а плотоядно ухмыляющийся раб провел ножом по девичьему запястью.
Она закричала, когда ее кровь закапала в рот вампира. Конрад кивнул, и слуга оттолкнул девчонку. Граф едва попробовал ее, предпочтя подарить лакомый кусочек одному из своих приближенных. Он знал их слабости, знал, чего они жаждут, будь то молодость или старость, юноша или женщина. Всегда важно знать потребности окружающих тебя, знать их самые интимные склонности. Это окупится. Любые слабости слуг всегда можно обратить против них. Онурсал, темнокожий великан, поймал и осушил жертву, а когда ее труп шлепнулся на пол, переступил через тело и поклонился Конраду:
— Благодарю, мой господин.
Конрад ответил вампиру кривой улыбкой. Да. Он знал свой народ и его слабости.
По всему залу другие гамайя насыщались вместе со своим господином.
Хотя не все, отметил Конрад, увидев, что Йерек не присоединился к пиршеству.
Йерек.
С тех пор, как гамайя вернулся после разгрома у Нулна, он был сам не свой. Конраду хотелось верить, что преданность Волка не пошатнулась, что его младший брат знает свое место, но… Йерек был фон Карштайном, как и Фриц, и Питер, и Ганс, как и он сам. Скверна Влада пачкала его вены. Почему бы и ему не домогаться власти Конрада? Это его кровное право, право наследия. Он фон Карштайн, и теперь, когда из всех братьев в смерти остался лишь Конрад, как же Волку не желать графского титула, не жаждать большего? На его месте Конрад не смог бы противостоять стремлению к власти. Значит, проблема по-прежнему существует.
Волк — законченный хищник, безжалостный к своим врагам.
Итак, Волк — его враг? А как же иначе, когда на кону — господство!
Красота в том, чтобы брать. Вот единственная правда жизни.
Конрад отвернулся от отступника, обратив довольный взор на жадно пьющего Скеллана. За несколько минут Скеллан испробовал все доступные ему вкусы крови. Конрад наблюдал, как вампир приблизился к старухе с дряблой, усеянной пятнами кожей, свисающей с хрупких костей, и запустил пятерню в волосы женщины, запрокидывая ее голову. Поймав испытующий взгляд Конрада, Скеллан рассмеялся, крикнул:
— Разве она не напоминает тебе твою матушку? — и притянул старую каргу к себе, чтобы удобнее было погрузить зубы в морщинистую шею.
— Только тем, что она тоже мертва, как и та сучка, — осклабился Конрад и уже без улыбки вонзил клыки в плоть пошатывающейся блондинки с пустыми глазами, ненароком подошедшей слишком близко. Затем вампир оттолкнул падающее тело. — Музыка! — воскликнул граф-вампир. — Какая вечеринка без музыки! Кто-нибудь, играйте! Я хочу, чтобы кто-нибудь сыграл для меня!
При дворе давно уже не было музыкантов. Вампиры сожрали их, когда граф решил, что их мелодии не соответствуют его настроению.
— Ну что, споет, наконец, кто-нибудь? Йерек?
Волк даже не стал скрывать своего отвращения.
Он обогнул одного из рабов Конрада, борющегося с потной толстухой на скользком от крови полу, и покинул зал.
— Думаю, ты лишился рассудка, мой господин, — мягко заметил Скеллан и умолк, так что слова его провисели в воздухе чуть дольше, чем следовало. — Старому Волку медведь наступил на ухо, он не способен даже промычать мелодию. Право, лучше мы заставим этих женщин вопить, всех разом, и их ужас станет музыкой, под которую мы отпразднуем их смерти.
— Да будет так! — согласился Конрад, — Насладимся агонией скота! Давайте пять, и не только их кровь, ибо и клоп способен на это, будем смаковать их страх! Растворимся в их панике! Воистину, давайте пировать!
И оргия продолжилась. Крики умирающих женщин сотрясали зал, сливаясь друг с другом в нескончаемом хоре страдания. Это было восхитительно, головокружительно.
Конрад стоял в центре зала, внимая рапсодии убийства, поглощая музыку смерти, — владыка, правитель земли, хозяин дома.
Последнюю он забрал себе и, высасывая дарующую жизнь влагу из обезображенного лица, почти нежно нашептывал женщине что-то на ухо. Для нее он приберег непростую смерть — откусил нос и с равным удовольствием поглощал слизь и кровь.
Насытившись, с неподвижной жертвой на руках, он озирал бойню. Вот она, сила и власть — творить плоть.
Мертвую плоть.
Власть смерти над жизнью.
Граф погладил труп по щеке, разыскивая в толпе лицо, которого не было: лицо Йерека.
Скеллан застыл рядом.
— Его нет, не так ли? — спросил Конрад.
Ему не нужно было уточнять, о ком именно идет речь.
— Точно так, он уже не с нами, — ответил Скеллан. — От меня не укрылось, как он изменился после Нулна. Боюсь, с ним там что-то произошло, он уже не тот человек, что раньше. Не тот Волк. Он утратил вкус к убийству. Ты тоже заметил это, верно?
Конрад кивнул:
— Он не ел сегодня. Не надкусил ни одной.
— Это тревожит, но не удивляет.
— Нет?
— Нет. Вот что он сказал пару недель назад: «Мудрец не пьет из чаши своего врага», да-да, именно так.
— Своего врага, — пробормотал Конрад. Ему не хотелось верить, но все признаки налицо: перемена характера, погружение в себя, отстраненность, возвращение много позже уцелевших в Нулне, нежелание разделить кровь со своими братьями. Все это предвестники одного — предательства. — Никто, даже Волк, не вправе совершить такую выходку и считать, что избежит наказания. Я получу его извинения и его верность — или получу его язык.
Скеллан наклонил голову, словно взвешивая два равноценных варианта.
— Да будет так, мой господин. Твои слова разумны, хотя сомневаюсь, что на Йерека они произведут должный эффект, если твой брат зашел в своем решении слишком далеко. Должен признаться, я опасаюсь худшего.
Йерека он нашел на крыше.
Ветер был свиреп, а ночь черна. Йерек стоял среди стаи лоснящихся чернокрылых воронов, толпящихся вокруг него, точно вокруг мессии. Лицо Волка было непроницаемым.
Конрад шагнул на воздух.
— Значит, моя компания претит тебе, Волк?
Йерек не возразил графу.
Черный узел ненависти скрутился в животе Конрада. Гамайя не соврал ему даже из вежливости.
— Кто здесь хозяин, Йерек? Отвечай.
— Я не выбирал эту жизнь, Конрад, хуже того, мне не нравится, чем я стал. Я смотрю на себя и вижу жизнь, частью которой не могу быть. Я вижу людей, которых стремился спасти от зла, в которое превратился сейчас. Я потерялся между двумя мирами, перестав быть частью любого из них. Скажи, разве это преступление? Ты тут ни при чем. Дело не в тебе.
— Ты не ответил на мой вопрос.
Йерек повернулся, и ветер взметнул над его головой непокорную гриву волос.
— Я не обязан.
— Обязан! — отрезал Конрад.
Ненависть полыхнула в глазах Волка, верхняя губа приподнялась в оскале.
— Ты дурак, Конрад. Ты видишь врагов там, где их нет. Ты создаешь врагов там, где были только друзья. Ты не умеешь сдерживаться, а когда другие хватают тебя за руку, ты отшвыриваешь их. Оглянись вокруг, посмотри на этих птиц, они дерутся и ссорятся из-за объедков. Таково твое королевство, Конрад, — кровавая битва за отбросы. Твой волшебный новый мир построен на страхе, а страх — он, как песок, изменчив.
Ты чтишь силу или, по крайней мере, делаешь вид, что чтишь, хотя она пугает тебя. Не заблуждайся, это так, и не важно, что думают остальные. Сила в других ужасает тебя, и ты искореняешь ее, выдавая собственную слабость, хотя полагаешь, что так становишься сильнее. Сильный человек окружает себя сильными. Слабый стоит в центре круга самодовольно лыбяшихся дураков.
Поверь мне, Кровавый Граф, если приглядеться, в мире всегда найдется что-то пострашнее. Секрет в том, чтобы понять, что демоны, которых ты знаешь, пугают меньше, чем демоны неизвестные.
Ты сам свой злейший враг, мой господин.
— Как ты смеешь?! — проговорил Конрад.
В голосе его не было злости, он просто задавал вопрос, возражая Волку, словно дерзость Йерека озадачила и смутила графа.
Йерек шагнул вперед, сократив расстояние между ними.
— Как я смею? Как я смею говорить правду, Конрад?
Конрад напрягся.
— Ты многим рискуешь, обращаясь ко мне таким тоном, Волк. Если бы мы не были одни, я был бы вынужден поставить тебя на место, заставить подчиниться.
— Ты хочешь сказать — заставить меня замолчать, Конрад. Больше никакой лжи между нами.
— Я все еще могу это сделать, Волк.
— И этим подтвердишь мои слова. Да, у тебя хватит глупости, чтобы так и поступить, верно?
Конрад инстинктивно вскинул руку, готовый ударить.
Йерек не дрогнул. Он смотрел на кулак Конрада, словно подзадоривая того начать драку.
Конрад едва сдержался. На скулах его ходили желваки, ногти впивались в ладони, и если бы в жилах его текла живая кровь, сейчас она выступила бы из ранок.
— Этого ты хочешь, да, Волк? Хочешь спровоцировать меня? Хочешь, чтобы я поддался гневу и бросился на тебя. — Замешательство расползлось по лицу графа-вампира. Он медленно опустил кулак. — Что ж, я не доставлю тебе этого удовольствия.
Волк с отвращением покачал головой:
— Думаешь, я заманил тебя сюда ради драки? Ты действительно дурак, Конрад. То, что я здесь, никак не связано с тобой — только с тем, что ты есть. — Йерек рассмеялся, и ветер унес резкий, суровый и горький звук. — Чем являемся мы оба, — Он оглянулся через плечо на крутой обрыв и зазубренные скалы внизу. — Я пришел сюда не для того, чтобы бросить тебе вызов. Я пришел сюда умереть, Конрад. Я пришел сюда положить конец моим собственным страданиям, раз и навсегда, но мне не хватило мужества.
— О, это можно устроить, — хмыкнул Конрад и шагнул вплотную к Йереку.
Вороны вспорхнули и с хриплым карканьем взмыли в небо черной пургой, заслонившей серебристый лунный серп. Птицы толкали вампиров, хлестали их крыльями, гнали к краю. Конрад сделал еще шаг и расстегнул плащ. Упавшую ткань мгновенно подхватил и унес ветер.
— Я отдавал тебе предпочтение, Волк, я доверял тебе. Я обращался с тобой как с братом.
— Ты хочешь сказать, что пользовался мною как орудием, способным сделать то, что тебе не под силу. Ты желал, чтобы я убрал тех, кого ты боишься, укрепил твой авторитет, став наемным убийцей? В моем мире такие отношения не считались братскими.
— В твоем мире? Ты говоришь так, будто мы существуем в разных реальностях. Нет, Йерек. Твой мир — это мой мир. — Волк мотнул головой, отрицая справедливость слов Конрада. — Ты похож на меня больше, чем осознаешь, брат. Вместе мы достигнем великих свершений.
— В убийстве нет величия.
— На моей стороне ты можешь заполучить мир.
— На твоей стороне я могу уничтожить мир, вот в чем разница.
Что ж, это была правда.
— Значит, Скеллан не ошибся, ты потерял вкус к убийству. Что же за зверем ты стал, Йерек? Потому что ты определенно больше не Волк.
— Я не тот Волк, которым был, но и не тот Волк, которого ты хочешь видеть. Я разрываюсь надвое, я разорван.
— Тогда это ты дурак, Йерек, потому что можешь быть лишь убийцей, как скорпион бывает только скорпионом, ягненок — ягненком, а ворон — вороном. Такова их природа — и твоя тоже. Отвергать это — значит отвергать свою сущность, отвергать свою душу.
— У меня нет души, наш ублюдок-отец похитил ее у меня! — Внезапная ярость Йерека ошеломляла.
И Конрад понял.
— Ты ненавидишь его, да? Ненавидишь за то, что он сделал, и повернул бы все вспять, если бы мог. Ты отказался бы от его дара, пожертвовал бы силой, которой он благословил тебя, жизнью, данной тебе, и вернулся бы копаться в грязи, как какая-нибудь сентиментальная свинья.
— Я не ненавижу его. Хотел бы ненавидеть, но ненависть — это чувство, а я утратил их все, даже такие. Я убил бы его, если бы мог. Я хотел бы увидеть землю очищенной от проклятия его существования.
— Ты убьешь меня. — Конрад не спрашивал, он утверждал. — Что ж, Волк, я был прав, когда называл тебя своим правдосказом, хотя мне и не нравится правда, преподносимая тобой сейчас. Прощения не последует, и о доверии речь уже не идет. Ты понимаешь, что это означает, не так ли? — Освещенное луной лицо Конрада исказилось, преображаясь, — зверь в нем поднимался на поверхность.
Он кинулся на Йерека раньше, чем Волк успел среагировать, разрывая лицо бывшего советника когтями. Йерек вскинул руки, защищаясь, и его обожженная ладонь, заклейменная руной амулета, охранявшего могилу верховного теогониста, коснулась щеки Конрада. Граф-вампир отпрянул, словно ужаленный, и крик его расколол ночь надвое. Рыча, он припал к черепице, и Йерек получил возможность отдаться своему монстру, натянуть его личину. Только тогда танец начался всерьез.
Кружащиеся над головами соперников вороны одобрительно каркали.
Конрад прыгнул, оттесняя Йерека к краю крыши. Йерек грудью встретил нападение и ответил на удар, поймав кулак противника и оказавшись с ним нос к носу, так что зловонное дыхание безумного графа обожгло кожу Волка. Ребро ладони Йерека вонзилось в горло Конрада. Живого человека такой прием убил бы немедленно, задушил бы его, ибо перерубленная трахея уже не поставляла легким бесценный воздух. А так разве что голова Конрада дернулась, клыки впились в кисть Йерека и прочертили на ней глубокие борозды.
Ловким поворотом предплечья граф-вампир разорвал хватку Волка, и, пока Йерек пытался вернуть преимущество, Конрад яростно боднул Йерека лбом в лицо, ломая неприятелю нос. Волк невольно попятился. Конрад с головокружительной быстротой провел хитрую комбинацию: выпад левой, в висок, и правой, в почки, и еще раз левой — в центр зияющей раны, бывшей только что лицом Волка.
Йерек отпрянул, отчаянно размахивая руками и пытаясь отразить новый удар.
Конрад пригнулся, и каблук его опустился на сухожилия под коленом Волка. Йерек рухнул в опасной близости от края крыши.
Пощады Волку не будет.
Конрад ринулся вперед.
Стая обезумевших птиц кружила над парой.
Черепица трещала и раскалывалась, и вот уже нога Йерека повисла над пустотой. Волк ухмыльнулся разорванным ртом, отнимая этим последним актом неповиновения победу у Конрада, и ухмылка его не дрогнула. Он посмотрел на своего будущего убийцу, и Конрад увидел в волчьих глазах… жалость. А потом Йерек молча полетел в бесконечную черноту, сквозь буран хлопающих крыльев воронов Влада.
Ярость бурлила в сердце шагнувшего на край Конрада. Он почти ожидал увидеть мечущуюся летучую мышь, пытающуюся спрятаться среди птиц, но вороны сидели на склоне горы, забив все щели, все трещины. Граф пристально всмотрелся в каменный выступ внизу. Тело Йерека казалось лишь темным пятном на остром обломке скалы. Конрад отказывался поверить в случившееся. Волк не стал бороться за свою жизнь, он отказался от нее! Последняя усмешка, отчаянный кувырок назад, разжатые пальцы, падение вместо попытки спастись, финальная дерзость назло ему!
Это уязвляло Конрада.
— Как ты посмел?! — рявкнул он, обращаясь к упавшему брату, и маниакальная нотка в голосе графа вспугнула несколько нервных птиц.
Как грифы, закружились они над неподвижным телом. Вороны питаются падалью. Вскоре они опустятся на Волка и оставят от него один скелет. Конрад наблюдал долго, целый век, пока не забрезжила заря, пока гнев его не унялся, пока последние птицы не закончили ночное дежурство. А изломанный труп Волка по-прежнему лежал у подножия утеса. Только тогда губы Конрада растянулись в свирепой ухмылке, хотя он уже обуздал своего зверя и принял человеческое обличье. Возможно, его и лишили того трепета, который рождается, когда берешь по-настоящему, но это не важно. Важно то, что он теперь один. Золотой, кем бы он, к дьяволу, ни был, мертв. Он — последний из фон Карштайнов.
Торжествуя, Конрад ушел, не думая больше о трупе Волка. Пускай Волком займутся вороны.
Глава 19 Призрачный мир
По ту сторону Старого Света
Зима
Нет, не было и не будет такого зла, на которое не способен Джон Скеллан.
Это игра, иногда забавная, иногда нет, но в эту игру он любил играть.
Голыми руками взял он темную землю и вылепил из нее свой мир, тайный, побочный.
Его зверями правила тирания. Никакого правосудия. Никакой честности. Никакой человечности. Мир сузился до двух абсолютов, боли и смерти, смерти и боли.
И Скеллан наслаждался этим миром. Наслаждался страхом, внушаемым его чудовищами, и болью, которую они причиняли.
Он шел вдоль ряда распятых на обочине трупов. Висящие вниз головой мертвецы служили кормом птицам и напоминанием остальным о цене бунта. Урок жесток, но тем лучше скот усвоит его.
Мертвые обескровленные лица пялились на него. У большинства отсутствовали глаза — их выклевали стаи черных воронов, пожирателей падали и прочего брошенного гнить мяса, повсюду сопровождающие войско Скеллана.
Вампиры вновь несли с собой кровавую чуму, на этот раз не делая никаких различий. Старики, молодые, мужчины, женщины — никто не мог избежать коварной хвори, ибо бестии Скеллана стремились выкачать из Старого Света всю кровь, пульсирующую в жилах мира, — всю, до последней капли. Пандемия распространялась, нанося удары по крупнейшим городам Империи и опустошая их точно так же, как крохотные деревеньки. Тяжкие времена уже стали называть Временем Мертвецов.
Живые заколачивали двери и окна, баррикадировались в домах в тщетной надежде, что мертвые пройдут мимо. Но мертвые не упускали никого, оставляя за собой лишь пустые здания и привидений.
Ходили слухи, что Лутвиг изгнал своего слабосильного отца, Людвига Лицемерного, и занял его место. Впрочем, Скеллана это не волновало — какая разница, кто управляет скотом. Они существуют только для того, чтобы на них охотиться, чтобы убивать и поедать их.
С гибелью многих доверенных гамайя Конрада вполне естественно, что и влияние, и власть Скеллана упрочились. Как и его родитель до него, он стал правой рукой фон Карштайна, но, в отличие от Познера, Скеллан не совершит ошибки и не даст честолюбию погубить себя. Он дождется благоприятного момента. Спешка до добра не доводит, а осторожность и сила ведут к победе. Он вел затяжную игру, требующую хитрости и коварства, а не хвастовства и рисовки.
Вампир наблюдал и учился, превращая чужие промахи в свое преимущество. Если Влад предлагал своим жертвам выбор, служить ему в жизни или в смерти, Скеллан был куда прозаичнее. Он предлагал смерть мгновенную или смерть болезненную. Немногие добровольно выбирали боль. Те же, кто решался, не разочаровывались.
Месяцами легион проклятых насиловал землю живых. Вампирам помогали некроманты, вносящие в забаву свежую струю изобретением жестоких и необычных наказаний живущим, которые по своей дурости сопротивлялись армаде. Скеллан не мог отрицать, что присутствие при извращенных пытках доставляет ему удовольствие, он даже поощрял выдумщиков, только вот Невин Кантор беспокоил его.
Даже кретин увидел бы, что некромант набирает силу, опережая всех вокруг, открываясь порочному черному ветру Хаоса. Он поглотил Иммолай Фей, завладел ею. Притягательность его силы была такова, что и Фей с ее редким даром пала перед фальшивыми ласками чародея. Там не было любви, Скеллан понимал это, лишь нежные слова, нашептанные в темноте, и полуночные обещания, бывшие сплошной полуночной ложью.
Некромант брал живых и делал с ними такое, чего Скеллан и вообразить не мог. Он экспериментировал с людьми, проверяя пределы их выносливости, пробуя разрушить то, что делает их людьми, не посылая при этом в объятия Морра. Он сдирал с костей плоть, не позволяя жертвам умереть, заставляя их смотреть, как слой за слоем отделяется от тела мясо. Порой он выкачивал из человека всю влагу, оставляя лишь сухую оболочку. Иных некромант превращал в каннибалов, кормя людей их собственной плотью и доводя их разрушение до того, что они ели добровольно.
Кроме того, он скрещивал мать с сыном, а отца с дочерью и мертвецов возвращал в семьи — получалась этакая бесконечная змея, пожирающая собственный хвост. Он манипулировал разумами, укореняя в сознании видения ада и обещания неимоверных пыток, если его предадут. Он также поднимал мертвых, не трупы, но души, даже забредшие далеко по извилистой дороге иного мира, и требовал рассказать ему все, что они видели, и рассказать подробно. Не только видели, но и слышали, и чувствовали — все о том, что такое быть мертвым.
Одержимость чародея нервировала Скеллана.
Кантор был угрозой, потенциально даже большей, чем Кровавый Граф. После предательства Йерека поведение Конрада стало совершенно непредсказуемым, безумие прочно угнездилось в нем. Он все больше и больше полагался на магию Кантора, больше даже, чем на меч Скеллана. Так что легкие подталкивания и коварный шепоток Скеллана все реже попадали в цель, хотя он продолжал пестовать и ставить на крыло буйно цветущую подозрительность фон Карштайна. Суждения Маннфреда были абсолютно верны: его брат обладал всеми задатками параноика. В преданности графу Кантор выступал противовесом Скеллану. Вампир понимал, что Конрад восхищается Кантором, ведь некромант манипулировал ветрами и чудесами. Все чаще и чаще Конрад искал общества человека, и хотя Скеллан понятия не имел, что они там обсуждают, Конрад, несомненно, доверял советам Кантора в той же мере, если не больше, что и советам Скеллана.
Кантор превращался в проблему.
Месяцам махинаций пора было давать плоды, вокруг разыгрывалось множество мелких, тщательно отлаженных схем — готовилось неминуемое возвращение Маннфреда.
И некроманту нельзя позволить помешать предстоящему.
Конрад падет — с помощью Скеллана, и падение его будет эффектным.
Он опустился на колени перед перевернутым крестом и схватил ворона, прежде чем птица успела испугаться и улететь.
— Ты там? — негромко спросил вампир.
Желтые глаза стервятника метались, он хрипел, трепыхался и пытался вырваться.
— Всегда, — каркнул вдруг ворон, когда пальцы Скеллана едва не раздавили тонкие птичьи косточки.
— Корона соскальзывает с твоего братца. Дурень перерезал почти всех, кто был близок ему. Скоро он накинется на тех немногих, кто остался ему верен. Это лишь вопрос времени.
— Славно, славно. — Черная птица взъерошила клювом перья, охорашиваясь.
— Но некромант превращается в помеху, — поведал Скеллан Маннфреду свои страхи. — Он непредсказуем и становится опасно могущественным. Он костыль Конрада, так что трудно будет нанести смертельный удар. Боюсь, он может помешать нам.
— Не выпускай некроманта из виду, — каркнул ворон и умолк, моргая желтыми глазами.
Птичье сердце колотилось в руках Скеллана. Маннфред разорвал связь.
Раздосадованный вампир свернул птице шею и швырнул трупик в пыль под головой распятого.
— Можешь сожрать, если проголодаешься! — рявкнул он, но мертвец не рассмеялся.
Глава 20 Темницы душ
Дракенхоф, город мертвых, Сильвания
Время Мертвецов
Они влипли, но влипли они еще в тот момент, когда впервые вошли в Дракенхоф больше месяца назад.
Именно столько времени потребовалось мертвецам, чтобы найти их, но твари все-таки отыскали чужаков, рыщущих, точно крысы, в поисках шкуры или хотя бы волоска чародея в заброшенном углу города. Пустующие дома окружали их, узкие проулки подбадривали, но надежда воспользоваться преимуществом положения рухнула, когда твари выгнали дварфа и человека из укромной аллеи на маленькую площадь, тесня к колодцу в самом ее центре.
Лотар дю Бек выхватил сталь, готовый драться за свою жизнь.
Адреналин звенел в венах дварфа, но Каллад Страж Бури тряхнул головой:
— Нет, битвы надо уметь выбирать. Этой нам не выиграть.
Восемь тварей окружили их, восемь вампиров. Трое приняли облик гигантских волков и с голодным видом бродили по кругу. Взгляд злобных звериных глаз не отрывался от соратников. Был тут и девятый, скрывающийся в тенях позади, наблюдающий, выжидающий подходящего момента для появления. Лотар увидел его еще до того, как кольцо замкнулось.
Дварф прав, но будь он проклят, если просто шлепнется на спину и умрет, как какая-нибудь хворая корова, которой не терпится поскорее избавиться от страданий. Его жизнь дорого обойдется гадам. Это последнее, что он может сделать.
— Думаешь, они позволят нам сдаться? — недоверчиво спросил дю Бек, безостановочно вертя перед собой клинок и поворачиваясь, чтобы не подставлять спину под когти врагов. — Они не собираются брать нас в плен, дварф. Как только ты опустишь свой топор, они разорвут тебе глотку.
— Да, это риск, — согласился дварф, — но если мы решим вступить в бой, то бой должен стать последним, и точка. Не знаю, как тебя, а меня смерть не слишком привлекает, с учетом того, что они делают с покойниками.
Дварф что-то задумал, не иначе. Такие, как он, не бросают оружия, они сражаются насмерть, и враг кровью платит за их жизни. Лотар должен довериться дварфу, но это не значит, что он не вправе высказать свои опасения.
— Они животные! Они же хотят сожрать нас!
Одна из тварей разорвала круг, и в этот миг морда ее вновь стала человеческим лицом. Только улыбка выдавала обман — вампир с головы до пят был зверем, какую бы маску ни натягивал.
Лотар повернулся к неприятелю, угрожающе выставив перед собой верный клинок.
— Ты оскорбил нас, человек. — Вампир выплюнул слово «человек» как проклятие. — К счастью для тебя, меня не так-то легко обидеть.
— Думаешь, меня это волнует, зверь? Я с радостью погибну здесь и если до этого вспорю тебе брюхо, то наверняка не лишусь сна в загробной жизни.
Покачивая головой, вампир рассмеялся.
— Если только я подарю тебе роскошь вечного сна. Нет, будет куда забавнее поиграть с тобой немного. — Монстр повернулся к Калладу: — А с тобой, дварф, мы как будто уже старые друзья. Каждый раз, когда я оборачиваюсь, вижу тебя. Ты никогда не сдаешься, верно?
— Кажется, я узнал твою вонь, хоть и не узнаю рожи, — ответил Каллад.
— Так-так, дварф. Читаешь проповеди и все такое? Но ты же не хочешь, чтобы мои друзья разволновались, а?
Волки ощетинились, шерсть на холках встала дыбом, походка зверей стала нетерпеливой.
За их спинами маячил призрак замка графа-вампира. От этого зрелища дю Бека пробрала дрожь, словно кто-то только что наступил тяжелым сапогом на его могилу.
— Обстоятельства изменились, — прорычал Каллад и потянулся к рукояти Разящего Шипа. — Ты примирился со своим создателем?
— Мой создатель мертв, а мира я не хочу и в мире не нуждаюсь, дварф. А ты примирился со своим богом?
— Гримна всегда со мной.
— Ну, рядом с твоим отцом он не появился, не так ли? Обнаружить, что наши родители не бессмертны, — какое это потрясение, во все времена! Увидеть, как их покинули ваши драгоценные боги, что ж, этого достаточно, чтобы превратить в атеиста даже самого благочестивого из нас.
Каллад Страж Бури окаменел, мускулы его напряглись и вздулись буграми. Секунда — и дварф харкнул сгустком слюны в лицо врага.
Оскалившись в ухмылке, вампир стер плевок рукавом.
— Я надеялся, что ты пойдешь со мной и я узнаю того, кто охотился на меня, прежде чем убью его. — Он пожал плечами. — Твой поступок я воспринимаю как отказ. Но это несущественно, когда придет время, твоя кровь скажет все, что мне нужно знать.
— Это он, да? — спросил Лотар Каллада.
— Да, Лотар, это он, — ответил дварф. Вот где замкнулся круг — в чумном проулке города, лишенного всего человеческого. Такое открытие способно разрушить душу. — Та тварь, которую пробовали приручить Зигмариты. Его зовут Джон Скеллан. Он перерезал жрецов в соборе Альтдорфа, прикончил семейство Либевиц в Нулне и оставил кровавый след по всему западному миру.
Вампир отвесил насмешливый поклон.
— Великолепно, дварф, хотя ты забыл кое-что, что я считаю верхом своей карьеры. Должен признать, и мне не все ведомо; твоя слава не столь всеобъемлюща. Полагаю, ты носишь имя Джимпи, или Ваззок, или еще что-нибудь столь же звучное.
— Каллад Страж Бури, сын короля Келлуса, последний сын Карак Садры.
— Что ж, Каллад, сын Келлуса, каково это — знать, что все подходит к концу после столь долгих поисков справедливости? Представляю, как это должно быть унизительно — подойти так близко к отмщению и обнаружить, что все надежды обратились в прах.
— Ты и я, зверь, — предложил Каллад. — Забудь о человеке, забудь о своих Волках, только ты и я.
Вампир хохотнул:
— За кого ты меня принимаешь? Думаешь, я куплюсь на твой дурацкий кодекс чести, дварф? Не вижу ни единого повода, чтобы дать тебе хоть малейшую надежду на удовлетворение. Думаешь, твое недовольство хоть что-то значит для меня? Нет, нас восемь, вас двое, и меня этот расклад устраивает.
— Девять. — Дю Бек кивнул в сторону теней, где пряталась последняя тварь.
Вампир холодно улыбнулся.
— В зоркости тебе не откажешь, человек. — Он призывно махнул рукой. — Полагаю, пора воссоединиться. Выходи, где ты там.
Дю Бек не знал человека, выступившего из безликой тьмы, но Каллад опешил.
— Кантор?! — выдохнул дварф еле слышно, соединив в одном слове узнавание и отрицание разом.
Мир словно выбили у него из-под ног.
— Колдун? — переспросил Лотар.
Это ужасно. Ужасно, ужасно и неправильно. Они явились в это богами забытое место, чтобы освободить чародея, а не обнаружить, что он переметнулся на сторону ненавистного врага.
— Он самый, — подтвердил вампир, явно наслаждаясь эффектом появления Невина Кантора.
Кантор уверенно прошел между волками — животные расступились, словно из уважения к магу.
— Ты упрямо отказываешься умирать, да, дварф?
— То же самое я мог бы сказать о тебе, колдун.
— Воистину.
— Значит, ты продал свою душу, а?
— Не надо драматизировать, дварф. Ты должен был убить меня. Только при этом условии Зигмариты могли отпустить меня путешествовать с тобой, верно? Как только необходимость во мне отпала бы, ты бы меня пришиб, как какую-нибудь паршивую собачонку. Не стоит отрицать, мне известна правда.
— Я бы этого не сделал. Я не чудовище.
— Это все теория. Когда я в последний раз видел тебя, ты стоял в очереди, чтобы присоединиться к рядам мертвецов.
— Но, как видишь, я не умер.
— Все относительно, дварф. Кажется, ты добился всего лишь короткой отсрочки своей смерти.
— Ну, — перебил вампир, — как ни развлекает меня ваш маленький междусобойчик, полагаю, пора приступить к убийствам, а?
Лотар напрягся. Он пытался смотреть во все стороны сразу, чтобы отразить любую атаку. Это было, конечно, невозможно. Для одного или двух зверей спина человека всегда оставалась открытой.
А рядом с ним дварф опустился на колени, склонил голову и положил на землю свой огромный обоюдоострый топор.
— Тогда убей меня сейчас, и покончим с этим. Во мне уже не осталось пыла.
— Нет! — взвыл Лотар и бросился вперед.
Его меч целился в живот колдуна и по всему должен был выпустить кишки чародея на мостовую, но Невин Кантор произнес слово — одно слово, — и в ответ ему точно зарокотал гром, а по верному клинку Лотара побежала, стремительно расширяясь, трещина — и меч раскололся, обдав человека градом раскаленных железных осколков.
Пограничник отдернул руку, но черная магия уже перескочила с эфеса меча в его тело, устремилась к сердцу и пронзила его, точно острейшим копьем.
Он умер прежде, чем куски его тела рассыпались по брусчатке.
Каллад Страж Бури очнулся во тьме.
Смерть стала бы благословенным избавлением от дикой картины, застывшей перед его взором, — разрывающегося на части тела друга, но ни смерти, ни облегчения не было.
Он лежал один во мраке. Ни окна, ни лампы, ни малейшего представления о размерах помещения.
Дварф, пошарив руками, нащупал камень и гнилую солому. Осторожно, на четвереньках пополз он сквозь темень, наткнулся на стену и двинулся вдоль нее. Клетушка оказалась маленькой, где-то десять на десять шагов, не больше.
Колено Каллада задело какую-то миску, и плошка перевернулась, лишив дварфа воды, разлившейся по полу.
Он поискал другую миску, решив, что, где вода, там должна найтись и еда. Ничего.
А еще у него забрали топор.
Дварф забился в угол, прижавшись спиной к стене.
После жуткой гибели дю Бека вампир Скеллан шагнул вперед и чем-то саданул дварфа по черепу, окрасив мир в черное. Больше он ничего не помнил. Голова гудела, и каждый раз, когда он шевелился, желудок переворачивало и к горлу подступала волна тошноты. Каллад застонал, и эхо отозвалось погребальным плачем. Только твердость стены за спиной слегка подбадривала его.
— Каллад Страж Бури, ты дурак.
Слова дварфа не поколебали темноту. Даже ему они показались странными, далекими, словно приглушенными толстым слоем ваты. Однако это не умаляло их правдивости. Он сделал ошибку, решив, что живые защитят их от мертвых, но здешние жители и себя-то не собирались защищать.
Соратники прибыли в Дракенхоф с головами, набитыми россказнями и байками, собранными по деревням, и все они тревожили своим сходством: домохозяек, повитух, шулеров, солдат, фермеров, не важно, кого именно, любого, в ком брезжила хоть искра сверхъестественного, хватали и увозили в черный замок Дракенхоф. Сильванию и Империю разделяло не только расстояние. Многовековой гнет брал свое. Люди лишились всего, даже таких неотъемлемых составляющих личности, как чувство юмора и надежда. Каллад и дю Бек невольно жалели местных и всю дорогу убеждали себя, что бедные втоптанные в грязь крестьяне Сильвании встретят их с распростертыми объятиями, поднимутся против своего хозяина-тирана и свергнут владычество тварей раз и навсегда. Но развалинами города правила нужда. Живые шаркали по грязным улицам, точно мертвецы и проклятые. Глупо, наивно, опасно было превращать замок в икону зла, которое они преследовали и которое убило Лотара дю Бека.
Никто не радовался им, горожане сторонились своих несостоявшихся освободителей. Они перебегали через дорогу, только чтобы не столкнуться с чужаками, и бросали на них сердитые взгляды, словно боялись, что их увидят рядом с пришельцами, пусть даже посреди улицы. У их зловещего правителя были длинные руки.
И такое поведение было вполне оправданно — ведь в каждое изможденное лицо, встреченное ими на пути, врезалась жестокость графа-вампира.
— Вдвоем замки не штурмуют, — возразил сидящий за столом напротив дварфа дю Бек, едва Каллад вчерне изложил свой план.
Они прятались в какой-то заброшенной лачуге на краю города.
План. Это не было планом, не было даже наброском — скорее, уродливым, едва сформировавшимся братцем плана. Хитрость открывала двери, но после этого в идее зияла пустота.
— Ладно, допустим, штурмуют, только вот заканчивают плоховато.
— Да, но штурм нам ни к чему, нам просто нужно попасть внутрь. Не разрушать стены и не разносить башню по камешку. Просто убить. Помни, один наш уже у них.
— Ты и не собираешься выходить оттуда живым, да? — догадался дю Бек. — Это же самоубийство.
— Нет, не самоубийство, друг мой, а обмен, жизнь на жизнь. Прикончить монстра, уничтожившего мой народ, для меня достаточно.
— Все равно это самоубийство, если ты не планируешь выбраться оттуда, дварф, и ты знаешь это.
И вот он здесь, в непроглядной тьме камеры под замком Кровавого Графа, а его друг мертв.
Дварф отдал бы что угодно, лишь бы вернуться на несколько дней назад и изменить все. Перед его мысленным взором возникло лицо Алли. Мальчик потерял отца и даже не знает этого. Сколько еще дней и недель пройдет, прежде чем Алли дю Бек перестанет подбегать к окну при тарахтении повозки, стуке конских копыт, звуке шагов или приглушенных разговоров? Сколько месяцев потребуется пареньку, чтобы смириться с тем, что его отец никогда не вернется домой?
Одно дело — замышлять принести в жертву себя, эту цену он готов был заплатить за то, чтобы его народ был отомщен, и совсем другое — когда твой план приводит к смерти друга. Слишком много людей гибло вокруг него, добрых людей, людей, не заслуживших такой участи. В том числе и Лотар дю Бек. И это больно.
Темнота только усиливала его муки, ибо разум дварфа то и дело озаряли вспышки памяти, а в ушах вертелись обрывки разговоров и мертвые голоса.
Он полностью утратил чувство времени, его терзала жажда, и голод стискивал желудок.
И все же никто не шел.
Что если это пытка? Что если его кинули сюда, чтобы он снова и снова переживал свои поражения и боролся с призраками?
Во мраке Каллад увидел Невина Кантора, чародея, с отвращением разглядывающего брызги крови на своей одежде.
Если бы только изгнать живых было так же просто, как мертвых.
Так легко сдаться, отдаться тьме, позволить ей проглотить себя, но ярость пылала в сердце дварфа как никогда ярко.
Он будет жить, чтобы увидеть свой замысел воплощенным.
За ним пришли.
Они казались порождениями кошмара — огромные неуклюжие существа, возможно бывшие когда-то людьми. Великаны подхватили его под руки и поволокли за собой. Полутьма не успокаивала. Он видел мелькающие в подземелье предметы, тени, фигуры, но лишь благодаря мерцанию факелов. Несмотря на то, что большую часть своей жизни он провел под землей, дварф не мог похвастаться каким-то необыкновенным зрением — а здешнее предательское освещение вполне могло сыграть с ним злую шутку.
Мертвый правитель Дракенхофа растянул свое королевство далеко вниз и за пределы фундамента замка. Рабы тащили барахтающегося Каллада по обширному лабиринту высеченных прямо в скале туннелей. В глубоких трещинах тут росли мхи и лишайники, а местами по камням тонкими струйками сочилась вода.
В спертом воздухе висел знакомый запах. Дварф не сразу сообразил, какой именно, а когда понял, в душе его забрезжил огонек надежды: рабы графа-вампира довели подземные шахты аж до глубоких галерей, разбегающихся от твердынь, расположенных под горами Края Мира, — Карак Варна, Жуфбара, Карак Кадрина. Каллад вдохнул всей грудью — острый аромат бодрил его.
Но вместе с бодростью на дварфа навалилась тоска по тому, что он утратил. Боль резанула по сердцу. Он протянул руку, прикоснулся к грубо обработанному камню и пообещал себе: это будет расплатой за его народ. Справедливым возмездием.
Он понятия не имел, куда его тащат, пока верзилы не втолкнули его в какую-то дверь и не заперли ее за влетевшим в нечто вроде загона для скота дварфом.
— Добро пожаловать в клети душ, — поприветствовал гостя морщинистый старик голосом столь же хрупким, как его кости.
Каллад услышал разговоры, смешки, шарканье ног. У дальней стены загона виднелись узкая дверь и лавка, на которой сидел старик. Стенами служили решетки. Каллад прижал лицо к прутьям, пытаясь разглядеть, что там за ними.
— Тут у нас Долгий Путь, а дальше — бойцовские ямы, — объяснил старик. — Граф любит представления погрубей да покровавей.
Каллад прислушался. Определить размер толпы он не смог, но ее кровожадность была более чем очевидна.
Опять зазвенела сталь, а потом наступила тишина.
И вдруг восторженно взревели зрители, заглушив вопли умирающего.
Каллад прекрасно представлял, что там происходит: сталкиваются мечи, градом сыплются дикие удары, то парируемые сильной рукой в стремлении оттянуть смерть, то принимаемые как неизбежное.
Под землей царила атмосфера смерти. Люди, секунды назад гордо выходившие на завоевание мира, возвращались на носилках, мертвые или умирающие. В этих боях не было славы. Тут господствовала ложь, возможно, величайшая ложь на свете.
Дверца к ямам распахнулась, и трое жутких созданий втащили тело в загон.
— Лучше выходи, дварф, Граф не любит долго ждать.
Он слышал, как все зовут его, хоть и не знают его имени. Эхо клича «Кро-ви, кро-ви, кро-ви!» долетало до пленника.
«Пусть подождут», — подумал Каллад с горечью и, хрипло рассмеявшись, медленно двинулся к выходу.
Путь действительно оказался долог, а навязчивый шорох шагов и приглушенные голоса мертвецов, навсегда оставшиеся в памяти известняковых туннелей, делали дорогу еще длиннее.
Сколько людей прошло по этим коридорам к своей гибели? Слишком много. На стенах красовались изображения Морра, Владыки Мертвых, а мозаики на полу пестрели безымянными лицами.
«Долгий Путь», — сказал старик. Теперь Каллад хорошо понимал двойственность такого названия.
Темнокожие рабы с безжизненными глазами охраняли выход к ямам.
Каллад шагнул на «арену» под неистовый рев вампиров. Огромная яма была высечена прямо в голой скале. Над ней нависали серые сталактиты. Бежать некуда. Ряды для зрителей уходили под своды пещеры, и с корявых наростов на головы сидящих порой капала вода. «Зал» был полон. Тысячи голодных глаз следили за идущим к центру ямы дварфом.
Он остановился и повернулся, озирая толпу в поисках знакомых лиц. Каллад обнаружил Скеллана, а рядом с ним чудовище с более темной кожей и завораживающими чертами лица, совсем как у твари, убившей короля Келлуса. На песке под ногами темнели пятна крови предшественников дварфа. Граф-вампир, Конрад фон Карштайн, сидел высоко, большинство мест вокруг него пустовало. Граф, кажется, не желал, чтобы всякие лизоблюды слишком приближались к нему.
Каллад ждал, что Кровавый Граф ответит на его взгляд, но этого не произошло.
Когда фон Карштайн поднялся, кто-то закричал:
— Смерть идет!
И толпа подхватила:
— Граф! Граф! Граф!
Звук омывал Каллада, не задевая его. Это всего лишь шум, способный внушить страх. Он не поддастся.
В городе он слышал, что Конрад ведет свой род от Вашанеша, первого великого вампира, и гордится многовековой скверной, текущей в его венах.
Каллад знал, что это ложь. Аристократическая династия или тридцать поколений головорезов, шлюх, убийц и пиратов? Нет, это наверняка подхалимы, обступившие Конрада, подливают пламя в огонь его безумного заблуждения, восхваляя своими змеиными языками его род.
Дварф пожал плечами. Это его не касается. Слава богам, он избавлен от вампирского тщеславия.
Болезненно-возбужденный взгляд фон Карштайна не отрывался от затененного входа в яму. Каллад же не желал видеть своего противника. Он либо выживет, либо погибнет, и оглянется он или нет, — это ничего не изменит.
— Молишь ли ты о сохранении своей жизни, дварф? — громогласно спросил Конрад, и эхо заметалось меж каменных стен ямы.
Каллад сплюнул на песок.
— Где мой топор, трус? Боишься, что я прикончу твоих шавок?
Один из слуг графа-вампира шагнул на арену. В руках он держал Разящий Шип.
Раб медленно подошел к Калладу и протянул ему топор.
Каллад принял оружие, ощутил в руках его знакомую успокаивающую тяжесть и приготовился драться за свою жизнь.
Он впихнет в них столько падали, сколько они сумеют вместить. Древняя дварфская пословица гласит: «Бывает, все боги умирают», и, когда дверцы в львиный загон распахнулись, Каллад впервые за долгие годы усомнился в себе. Странное чувство зашевелилось в его груди: осознание того, что его плоть, его тело не принадлежит ему, что оно лишь дар Творца. Разумом он понимал, что боится. Не это ли чувствуют другие, когда видят Разящий Шип? Прилив жалости к тем, кто пал от его топора, затопил дварфа. Где-то они сейчас — может, в Залах Мертвых, жалеют его?
Он посмотрел на улыбающегося Скеллана, посмотрел на Конрада, зачарованно взирающего на существо, появившееся из темноты: обнаженного вампира со звериной мордой.
Тварь взревела и упала на четвереньки, изготовившись к прыжку. Спина врага изогнулась, тело вытянулось — и вот перед дварфом стоит злобный черный Волк.
Самый большой Волк из всех, что ему доводилось видеть.
«Что, Гримна, время пришло? — подумал Каллад. — Отсчет времени моей жизни пошел на мгновения? Да, так и будет, если ты раскиснешь, дурак! Сражайся за свою чертову жизнь!»
Он вскинул Разящий Шип, поцеловал руну, выгравированную на лезвии, похожем на крылья бабочки. Мир сузился до топора и твари, которую нужно убить. Костяшки пальцев дварфа побелели, руки его тряслись.
Скеллан придвинулся к графу-вампиру и шепнул что-то ему на ухо, но Каллада уже не интересовало, что именно.
Конрад рассмеялся. Смех его, как и недавние слова, прокатился по подземной яме, уколов стоящего в центре площадки Каллада.
Нет, он не умрет здесь. Он отомстит за свой народ. Он найдет Кантора и выдавит из него жизнь. Он уцелеет.
Сборище вампиров не удовлетворится простым кровопролитием, твари пришли сюда полюбоваться на бойню.
Волк осторожно кружил, оскалившись. Ноздри его трепетали от запаха крови. Он двигался медленно, с опаской, словно знал своего противника. Каллад же изучал чудовище, как изучал бы любого другого соперника, прикидывая его сильные и слабые стороны.
На миг мир застыл — зверь припал к земле, черной дырой в вышине зиял хохочущий рот Конрада. Каллад оцепенел, не шевелясь, не дыша.
Он давно уже перестал размышлять, на что это похоже — умереть. Волк устрашающе взвыл, но Каллад не сдвинулся с места.
Волк продолжил ходить вокруг дварфа.
А Каллад стоял и в упор наблюдал за тварью, не выказывая страха, несмотря на то, что внезапно стал ощущать каждый толчок крови в своих венах и осознал собственную смертность. У зверя есть слабые стороны. У всех они есть. Фокус в том, чтобы поверить в это, не поддаться рождающему сомнения, леденящему сердце ужасу.
Волк кружил, загребая кривыми когтями влажный песок. Руки Каллада крепче стиснули рукоять топора.
И Разящий Шип завертелся в умопомрачительной комбинации выпадов, но представление не произвело на зверя видимого впечатления, а лишь утомило дварфа. Волк продолжал без устали кружить, беззвучно ступая по песку.
Смертельная тишина повисла над толпой.
Каллад не сдавал своих позиций, он решил выждать, когда бессчетные круги вымотают Волка.
Дварф шагнул вперед, перенеся вес на выставленную ногу, и сделал выпад, испытывая врага. Волк отмахнулся от стали, как от назойливой мухи, и все же сила толчка отдалась по всей руке Каллада, давая ему ясное представление о мощи противника.
Затем Волк разъяренно взвыл и прыгнул. Когти полоснули по щеке Каллада, прежде чем дварф успел отшатнуться. Он почувствовал неестественное жжение, словно в плоть проникла грязь нежизни.
Каллад сплюнул. Не обращая внимания на пылающий под кожей пожар, он бросился на Волка, и Разящий Шип вспорол толстую шкуру твари. Волк завизжал совсем по-человечески, и наружность его начала меняться. Толпа зверски взвыла.
Каллад поднял взгляд на Конрада и Скеллана. Кровавый Граф свирепо улыбался. Каллад сплюнул на сырой песок еще один сгусток алой слюны.
Раненый, застрявший посреди превращения волкочеловек стал еще страшнее. В глазах его метался отсвет человеческой хитрости. Каким-то образом он сохранил возможности обеих форм, что делало его вдвое опаснее.
Волкочеловек ударил себя недовылепленными кулаками в грудь и прыгнул.
Каллад бросился на пол, и когти твари рассекли воздух там, где секунду назад была его голова.
Прежде чем дварф поднялся, вампир ринулся во вторую отчаянную атаку.
Толпа ревела.
Зверь взгромоздился на Каллада, мощные челюсти тисками сомкнулись на носу и щеке дварфа. Боль была немыслимой. Множество дырок обезобразило лицо Каллада. Он закричал, срывая голос, словно сражаясь со всепоглощающей чернотой, грозящей окутать его. По ноге потекла горячая струйка мочи. Не так ему хотелось умереть. Тут нет чести, нет уважения к смерти, так не расплатишься за Грюнберг, за Келлуса, за Сэмми, за дю Бека и остальных.
Он должен им больше.
Голова Каллада кружилась от слабости.
Он видел радость в глазах чудовища, и дикое веселье зверя не исчезало до последней секунды, когда дварф вскинул Разящий Шип и обрушил его на хребет врага, разрубая шкуру, плоть, кости. В этот миг трепет узнавания пробежал между ними — убийцей и жертвой. Потом зверь рухнул замертво. Каллад оттолкнул труп и выполз из-под него.
Ноги Каллада предательски подгибались.
Он отыскал ублюдка, убившего его отца, встретился с ним взглядом и сказал, не дрогнув:
— Теперь я приду за тобой.
Конрад фон Карштайн выглядел недовольным, но Джона Скеллана победа Каллада явно развеселила.
Волна головокружения накатила на дварфа. Он пошатнулся, но все же не упал.
Каллад отвернулся от Кровавого Графа и побрел обратно к темницам душ.
Рабы окружили его, как только он ступил в туннель. Они пытались вырвать из рук дварфа Разящий Шип. Каллад зарычал и обухом оглушил одного из вампирских прислужников; отлетевший раб треснулся башкой о бронзовый барельеф Морра и в судорогах сполз на пол; кроваво-красная «роза» расцветала у него на лбу. Каллад перешагнул через ноги упавшего.
— Кто следующий? Не стоит бросаться всем скопом, все успеете. — Он дико ухмыльнулся и всадил безжалостный кулак в висок второго раба. Зря тот встал на его пути.
Между дверями клетки и дварфом стояли еще трое громил.
Каллад принял боевую стойку. Разящий Шип удобно лежал в руках.
— Кто хочет умереть, парни, шаг вперед, остальные — прочь с дороги!
Они не оставили ему выбора — ринулись в атаку все как один.
Ближний бой в тесном коридоре — это, конечно, не предел мечтаний, но против невооруженных людей, не искушенных в такой игре…
Рабы безоружны и неумелы — и потому обречены.
Уже через полминуты Каллад перешагивал через их трупы.
Старик взглянул на пнувшего дверь дварфа, улыбнулся и проговорил с несказанной теплотой в голосе:
— Значит, ты вернулся, да? Спорю, «радости» графа конца не было.
— Он выглядел не слишком счастливым, — кивнул Каллад.
— А что с охраной?
— Несчастный случай. Там так скользко. Эти тупицы попадали прямо на мой топор. В коридоре сейчас чертовски грязно.
— Пришлют новых, — вздохнул старик.
— Ну, будем надеяться, таких же неуклюжих. А теперь, не знаю как ты, а я уже готов выбираться отсюда. Ты со мной, человек?
— Посмотри на меня, я — старик. Мне не пересечь клетку, если по пути я не присяду минут на двадцать перевести дыхание.
— Тогда я понесу тебя на спине, приятель. Я тебя не брошу. — В нем, конечно, говорила вина, вина выжившего, словно, помогая этому несчастному, он отдавал дань другим, которых не сумел спасти.
Старик оторвался от скамьи.
— Себастьян, — представился он, протянув худую руку.
Каллад встряхнул ее.
— Каллад.
На Долгом Пути загремели шаги. Дварф захлопнул дверь и подпер ее только что освобожденной Себастьяном лавкой.
— Идем, Себастьян, не будем злоупотреблять здешним «гостеприимством».
Коридор разделился на три прохода поуже с рядами все тех же решетчатых дверей.
— Темницы душ, — сказал старик. — Думал, ты один здесь, а? Таких, как ты, тут еще пятьдесят или шестьдесят бойцов, и они должны драться за свою жизнь на потеху Кровавому Графу.
Каллад молча и уверенно шагнул к первой двери, толкнул щеколду и распахнул створку.
— Поднимайтесь! — крикнул он в темноту. — Мы идем домой.
Он двинулся к следующей клетке, и к следующей, и к следующей, обращаясь с теми же словами к каждому пленнику фон Карштайна:
— Мы идем домой.
Но между дварфом и свободой встал Скеллан.
Каллад собрал маленькое войско изможденных узников. Отчаяние могло бы сделать их опасными, но истощение, дурное обращение и постоянно висящая над узниками угроза нежизни лишили их не только сил, но и мужества. Они натыкались друг на друга, натыкались и падали, и даже не могли самостоятельно подняться — об упавшего тут же спотыкался следующий.
— Куда-то собрались? — осведомился Скеллан.
Он был не один. Последние четверо верных гамайя Конрада, включая Онурсала, сопровождали вампира. Он вскинул руку, и тут же утробно зарычали освобождаемые по сигналу вожака звери.
Как просто. Теперь, когда время пришло, Скеллан намеревался по полной насладиться убийствами. Кости брошены, игра вступила в завершающую фазу, и проиграть он не может. Все планы сливаются в одно прекрасное целое. А в том, что Конрад потребовал, чтобы Онурсал отправился с ним прикончить дварфа, скрывается тонкая ирония. Небывалая удача, и какая экономия времени!
— Прочь с дороги, вампир! — гаркнул дварф.
Скеллан хмыкнул:
— С учетом обстоятельств, не уверен, что в твоем положении пристало отдавать приказы, коротышка.
— Я убил твоего приятеля и, полагаю, если придется, сумею справиться и с тобой. А теперь пошевеливайся, Разящий Шип проголодался.
— Ты становишься утомителен, дварф. — Скеллан повернулся к Онурсалу: — Убей его.
И шагнул в сторону, освобождая дорогу гамайя.
Темнокожий зверь бросился на Каллада и отшвырнул его в толпу жалких человекоподобных существ, спасать которых уже не было смысла. Они, кто как мог, кинулись врассыпную, а дварф отступал под яростным напором гамайя.
Скеллан с усмешкой наблюдал, как коротышка бешено отражает удары зверя. Казалось, дварф действительно способен расправиться с гамайя — схватка шла на равных. Скеллан удержал оставшихся бойцов.
— Этот бой его. Если он не в силах убить дварфа, ему не место среди нас.
Это не было правдой, по крайней мере, не всей правдой. За исключением Скеллана, Онурсал был сильнейшим среди гамайя и охранял Конрада с пламенной преданностью, которая позволила ему не колебаться даже перед безумием Кровавого Графа. Его смерть станет для Конрада жестоким ударом.
— Никогда не пробовал дварфской крови, — раздраженно буркнул один из гамайя.
Скеллан покачал головой:
— Кровь как кровь. Льется в глотку точно так же.
— Это ты так говоришь.
Скеллан следил за боем, и лицо его расплывалось, уступая место выбирающемуся на поверхность демону. Холодный черный гнев распирал вампира, но он обуздывал себя.
Довольный тем, что дварф не подвел его, Скеллан повернулся к троице.
— Что, крови невтерпеж? Вот. — Он стремительно и жестоко разорвал горло ближайшего к нему бойца. — Хлебайте.
Вампир отпихнул труп к разинувшему рот телохранителю и резко ударил. Острые когти Скеллана выпотрошили второго гамайя прежде, чем тот хотя бы заметил опасность.
Третьего, Массика, убить оказалось труднее. Вампир попятился и кинулся бежать. Скеллан ринулся следом, изогнул тело так, что оно ударилось о боковую стену, по инерции взмыл в воздух и обрушился на спину улепетывающего гамайя.
Рванув бойца за волосы, Скеллан развернул его лицом к себе и, впившись когтями в глаза вампира, распорол ему лицо до самой шеи. Вой существа даже внушал жалость. Скеллан рванул снова, отдирая голову от позвоночника, и снова, пока кожа не лопнула и голова не осталась у него в руках.
Встав, Скеллан увидел ошеломленно глядящего на него Каллада Стража Бури, пораженного внезапным поворотом событий. Онурсал лежал мертвым у ног дварфа, топор еще глубоко сидел в спине гамайя. Одно из лезвий буквально вскрыло грудную клетку вампира — черное сердце и гнилые внутренности валялись на полу туннеля.
Дварф уперся ногой в труп врага и выдернул свое оружие.
Он двинулся к Скеллану, готовый убивать снова. Жутковатое глухое эхо вторило шагам дварфа.
— Не заблуждайся, полагая, что знаешь все, дварф, — сказал Скеллан, все еще держа в правой руке голову гамайя. — Я только что спас тебе жизнь, помни об этом. Дерись ты в ямах, не протянул бы и до завтра. Ты не глуп. Ты способен догадаться, отчего я помог тебе. Я желаю смерти монстра не меньше, чем ты, но дело не только в этом — не только в нем. Ты должен понять, дварф. Судьбы расы живых и расы мертвых в твоих руках.
— Ты не владеешь ничем, тем более — моей жизнью. Единственное, что меня интересует, — это прикончить твоего проклятого графа и подарить призракам моего народа последний покой, а остальное — проблема кого-нибудь другого, ибо она определенно не моя.
— Глупо, дварф. Думаешь, смерть одного вампира что-нибудь даст? Одного кровавого вампира? Думаешь, его гибель спасет сотни деревень? Тысячи девушек? Я не считал тебя дураком, но ты дурак. Заруби одного — возвысится другой. Ты отомстишь за нескольких мертвецов, но обречешь уйму живых. Такую цену ты хочешь заплатить, дварф? Сможешь ли ты жить, если на твоей совести будут сотни, тысячи жертв, душ, загубленных только ради искупления нанесенных тебе обид? Сейчас ты должен жить. Вот почему я подставил свою глотку под чужие клыки.
Тебе нужно выбраться отсюда и убедить Императора Лутвига, Оттилию и любого, кто согласится слушать, что Конрад фон Карштайн и его некроманты — страшная угроза. Ты видел лишь малую часть. Ты представляешь, на что он способен, но это только начало. Проклятые, маршировавшие вслед за Владом, ничто по сравнению с кошмаром, который влечет за собой этот безумец. Он намерен превратить Старый Свет в одно огромное Королевство Мертвых и не успокоится, пока все живущие сейчас не сгниют и не воскреснут в его новом мире.
Скеллан не шевелился. Он не имел права на ошибку.
Надо найти способ сломить упрямство дварфа и убедить его в том, что ему гораздо выгоднее толкнуть валун и вызвать лавину, которая погребет Конрада фон Карштайна, чем просто прикончить графа. Немного терпения — и вместо одного он повергнет всю проклятую династию.
Дварф мотнул головой:
— Нет, я не куплюсь. Нечего мне втирать. Ты хладнокровный убийца, как и твой хозяин. У тебя не было причин помогать мне — разве что ты поступил так ради спасения собственной шкуры. И давай уж начистоту — от тебя мертвого мне пользы больше, чем от живого. Думаю, надо покончить с этим. Здесь и сейчас.
— А от тебя мертвого не будет пользы ни одному из нас, дварф. Иди, принеси весть людям. Предупреди Империю. Расскажи им, что видел. Ошеломи их правдой. Они должны быть готовы, когда Кровавый Граф выступит.
Дварф вскинул топор на плечо, и Скеллан понял, что, несмотря ни на что, его слова попали в цель.
Дварф не просто понесет послание, он обеспечит подготовку живых.
Скеллан развернулся и пошел прочь, зная, что удара в спину не последует.
Дварф был одним из тех, кто рождается так редко: он был героем.
Скеллан нюхом чуял его кровоточащее сердце.
Глава 21 Из гор безумия
Горы Края Мира
Заря глухой поры
Каллад вел выживших по бесконечному подземному миру, по глубоким шахтам, на мили удаленным от света и воздуха. Вереница несчастных слепо брела за ним.
У них не было ни пищи, ни воды.
Каждый день они умирали. Из пятидесяти спасшихся сейчас шагали лишь тридцать.
Уже дважды Каллад чувствовал свежесть откуда-то проникающего в шахту сквозняка, но каждый поворот, казалось, уводил их все глубже и глубже в каменные недра гор Края Мира.
Спотыкаясь и падая, они продолжали путь.
Кое-кто хотел поживиться мясом покойников, доказывая, что это поддержит их, подарит бесценное время, чтобы отыскать выход из угрюмого ущелья.
Каллад не позволил.
Возле каждого умершего он задерживался, возводя над телом курган из обломков камней, в изобилии валяющихся в туннеле.
Люди фон Карштайна преследовали их, обшаривая коридоры, и эхо охоты то и дело догоняло беглецов. Топот, далекий смех, волчье тявканье и звон стали не давали спать, доводя людей до изнеможения.
Но они шли.
— Мы идем домой, — снова и снова повторял Каллад, как мантру.
Люди давно уже перестали верить ему.
Они прозвали шахты Сердцем Скорби и смирились с тем, что им суждено сгинуть в этих глубинах, но они не умерли, эти несколько последних человек.
Каллад вывел их к солнцу впервые за недели, месяцы, годы. Для недавних узников вдохнуть свежий воздух было все равно, что возродиться из тьмы отчаяния к свету свободы. Он закинул голову и рассмеялся, наслаждаясь иронией ситуации: ну не забавно ли, что дварф под открытым небом счастливее, чем под горой. Он видел, как на него смотрят, но продолжал хохотать. Пусть думают, что он спятил.
Свобода не досталась им даром. На воле мела пурга, жалкие лохмотья не защищали от мороза, и все же миг избавления был прекрасен. Люди жадно глотали воздух, валялись в хрустящем снегу, пытались обнять небо. Они освободились от скорби, выбрались из забытого богами лабиринта туннелей и шли домой, где бы этот дом ни был. Путь предстоял долгий, но даже Каллад радовался серым тучам над головой и ветру в волосах. Рядом с ним Себастьян клялся, что никогда не пожалуется на то, что застрял неизвестно где, отлично, впрочем, зная, что непременно нарушит обещание. Он был стар. Сетования на погоду составляли немалую часть его жизни. День, когда он прекратит ругать колючий снег или хлесткий дождь, станет днем его смерти.
Каллад оглянулся на людей, которых вывел из ада, и улыбнулся. Он уже думал о них как о своих парнях.
— Мы идем домой, — сказал он, и на этот раз ему поверили.
Если бы веселье бывших пленников услышали при дворе фон Карштайна, Кровавый Граф врос бы в свой обсидиановый трон от ярости. Все, кто сталкивался с вампиром, просто обязаны были погибнуть, а они идут домой — благодаря дварфу.
На чашу весов Каллада легло несколько спасенных жизней в противовес жизням потерянным.
Они шли домой.
Один человек опустился на колени, зачерпнул пригоршню снега и сунул ледяные кристаллики в рот, другой кувыркался, кто-то целовал землю. А еще бывшие пленники оборачивались, бросая долгий взгляд в направлении невидимого отсюда Дракенхофа.
Каллад знал, что они идут домой не только благодаря ему. Они обязаны своей свободой одному из чудовищ — Скеллану.
Он не понимал, почему вампир повернул против своих и почему жаждет свергнуть фон Карштайна, но это не имело значения. Тварь выкупила их свободу. Каллад же твердо решил расплатиться со Скелланом, стерев его племя с лица земли.
Вдруг дварф увидел, что старик Себастьян отошел от группы и прилег, неловко привалившись к валуну. Каллад направился к нему, чтобы тоже сесть, но, приблизившись, понял, что что-то не так. Поворот головы, изгиб шеи… Каллад видел достаточно смертей, чтобы узнать еще одну.
Как же это нечестно, несправедливо, что после всего, уже на воле, сердце Себастьяна не выдержало. Каллад проглотил подступивший к горлу комок гнева. Они шли домой.
Он опустился на колени возле Себастьяна.
— По крайней мере, ты умер свободным, глядя на солнце, — прошептал дварф, и от его дыхания в воздухе сгустились клубы пара, точно завеса между жизнью и смертью.
Заходящее солнце болезненно-желтым оком мигало на горизонте. Пусть малое, но утешение — старик скончался, чувствуя на лице нежное тепло.
Каллад закрыл покойнику глаза — это все, что он мог для него сделать.
Кожа старика уже стала холодной. Пот превратился в корочку льда, затянувшую лицо словно второй кожей. Жар жизни покинул тело, и вездесущий снег присыпал грязные лохмотья.
Каллад встал, стараясь не замечать ледяного холода, вползающего ему в сердце.
Позади него ослепительно белые пики гор Края Мира тянулись к серому небу. Внизу раскинулся лес, покрытые изморозью листья шелестели как живые, а северный ветер выбалтывал шепотом самые мрачные тайны чащи, намекая на остановившиеся сердца и мечты, погребенные в жирном черноземе. Близость леса угнетала.
Ветер кричал ему в ухо, обзывая предателем, но дварф игнорировал насмешливый голос вьюги, зная, что этот шепот вечен и неумолим.
— Я не забуду вас, — пообещал он своим призракам.
Вина — одна из множества нош, ложащихся на плечи выжившего. Вина и духи. Его преследовали призраки, призраки, шепчущие колкости голосом его вины, призраки, которые никогда не простят его за то, что он жив, потому что он сам не вправе простить себя.
— Я могу лечь, — неслышно выдохнул Каллад, зная, что не должен ложиться, ибо это было все равно что сдаться. — Я могу закрыть глаза, как Себастьян, уснуть и уже не проснуться. Холод заберет меня еще до рассвета. Этого ты хочешь?
Но ветер больше не слушал его вранье. Ветер знал, что дварф не ляжет, как солнце не перестанет сиять и не прекратят сменяться времена года. Неотъемлемое свойство выжившего — выживать, продолжать жить, независимо от того, во что это обходится окружающим. Выживший отыщет способ.
А Каллад Страж Бури был из тех, кто выживает.
Он передаст послание живым.
Фон Карштайна остановят.
Дварф вытер пот со лба, пока капли не заледенели. От постоянных поцелуев ветра губы его растрескались. Остальные тоже чувствовали пронизывающий холод, пришедший вместе со свободой. Рваное тряпье не спасало от мороза, ставшего сейчас их врагом, столь же смертоносным и лютым, как темницы душ. Каллад и не подозревал, какая жажда его терзает, пока не рухнул на колени и не разгреб снег с поверхности маленького замерзшего горного озера. Комелем топора дварф поспешно разбил лед. Наклонившись, он зачерпнул пригоршню воды и жадно выпил. Вода отдавала минералами и грязью, но показалась дварфу слаще вина. Он смахнул с бороды пролившиеся капли и зачерпнул еще.
— Сюда, парни! Вода!
Отчаявшиеся люди побежали вверх по склону, спотыкаясь, падая, толкаясь, боясь, что опоздают и вода иссякнет прежде, чем они доберутся до нее.
Какое-то движение вдалеке привлекло внимание Каллада. Он вскочил и, прищурившись, всмотрелся в тонкую полосу островерхих деревьев у горизонта. Белизну пересекало три фигуры. Они уверенно направлялись к горам. Калладу потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что это дварфы: отряд разведчиков.
— Слава Гримне, мы спасены! — воскликнул он, хлопнув по спине одного из выживших.
Юнец в ответ ухмыльнулся.
До поры они укрылись в заброшенной медвежьей берлоге под деревьями. Несмотря на вьюгу и слепящий снег, многие весьма неохотно снова покинули поверхность.
Калладу самому не хотелось заставлять людей спускаться под землю, так что те, кто желал мерзнуть, остались дрожать наверху, пытаясь развести костер из сырого хвороста. Честно говоря, перспектива опять оказаться в темноте не радовала и дварфа, но он не собирался из-за упрямства окоченеть насмерть.
И дело было не в простом прагматизме. Он обязан выжить в этом последнем суровом испытании. У него нет выбора. Он должен предупредить всех, способных подняться против вампиров, и убедить их в том, что единственная надежда остаться в живых — это отбросить споры и объединиться. Умерев здесь, он обречет всех.
Дварфы действительно оказались разведчиками из ближайшей крепости, Карак Разъяка, находящейся под эгидой северного Карак Кадрина.
В пещере обнаружился склад выпотрошенной вяленой дичи — очевидно, это убежище служило постоянной базой дварфов-разведчиков.
— Охотимся на зеленокожих, — объяснил Груфбад Стальной Кулак. — В последние месяцы эти твари творят черт-те что. С каждым набегом становятся все смелей и смелей. Воруют скот, поджигают фермы. Раззак решил растоптать их, уничтожить раз и навсегда, так что теперь мы ищем крысиные норы, в которые они попрятались.
Стальной Кулак был главным в маленьком отряде — непоколебимая душа, словно вытесанная из взрастившей его скалы.
Каллад хорошо знал эту историю. Еще его отец, Келлус, говорил, что зеленокожие отбились от рук и их нужно поставить на место. Он кивнул.
— Ну а ты? Судя по всему, ты забрел далеко от дома, Каллад, сын Келлуса.
— Да уж, воистину далеко, Стальной Кулак, и не только если мерить шагами, — горько вздохнул Каллад. — Нас тут тридцать сбежавших из темниц графа-вампира. Эти люди прошли через ад и выбрались из него, но, вместо того чтобы отдыхать в безопасности, им приходится бороться со стихией. Сомневаюсь, что хотя бы половина из них вернется к своим семьям.
— Это они, а я спрашиваю о тебе.
Каллад взглянул в каменное лицо дварфа. Двойные шрамы бежали по щекам Стального Кулака — видно, он вступил в спор с чьим-то нечестивым клинком и проиграл. Разведчик, наверное, был вдвое, если не больше, старше Каллада, но, по меркам своего народа, Каллад едва вышел из детского возраста — и это прожив шесть десятков лет.
— Мне нужно кое-что сделать, — признался дварф. — Для моего народа и для остальных.
Стальной Кулак кивнул:
— На тебе клеймо обиды.
— Да, но я понял, что обида — это еще не все, и, чтобы заслужить покой, я обязан не только отомстить обидчику.
— И так без конца, — согласился Груфбад. — А пока поделись тем, что тебя гнетет, сними тяжесть с души. Поведай мне свою историю, Каллад Страж Бури.
Так он и сделал.
Каллад рассказал о том, как покинул дом, о походе в Грюнберг, о гибели Келлуса и смерти младенца на руках матери, сосавшего ее, как какая-нибудь безбожная пиявка, пока дварф не убил его во второй раз. Он не помнил имени женщины, и сердце его саднило от того, что оно так легко выскользнуло из его памяти. Он рассказал о бойне в храме Зигмаритов в Альтдорфе, о преследовании Скеллана и его безымянного хозяина, о смерти спутников от рук бестии и о своих тяжких ранах. Он рассказал Стальному Кулаку о деревнях с зарешеченными окнами, где отцы запираются от своих сыновей, взятых чумой нежизни, и о предателе-вампире, освободившем пленных в обмен на обещание, что они поднимут войска против Кровавого Графа. Дварф нарисовал безрадостную картину грядущих дней.
— Мы должны известить Раззака, — решил Стальной Кулак, — и убедить его послать гонцов в Карак Кадрин, Жуфбар, Карак Варн и прочие крепости вдоль гор Края Мира. Это будет нелегко, он суров и упрям, даже в лучшие времена, но он не глуп. Угроза касается не только людей. Проклятие нежити — такая штука, от которой даже такой твердолобый тип, как он, не может отмахнуться.
— Думаешь, он выступит?
— Угу, если ты расскажешь ему все так же, как рассказал мне, парень. Думаю, он ответит на призыв и дварфы по доброй воле снова отправятся воевать на стороне людей. — В голосе Стального Кулака, по-отечески приобнявшего Каллада за плечи, звучала гордость. — Идем, покормим твоих ребят, а потом потопаем дальше. Время уходит. Послезавтра мы увидим Карак Разъяк. А еще через день ты поговоришь с Раззаком.
Каллад почувствовал на себе чей-то тяжелый взгляд и резко обернулся. Никого. А потом он заметил пристально изучающего их черного ворона, который взгромоздился на прогнувшуюся ветку меньше чем в десяти шагах от входа в пещеру. Дварф доверял своим инстинктам. Любопытство птицы показалось ему неестественным. Каллад нагнулся, подобрал камень и метнул в стервятника. Булыжник просвистел мимо ворона, ударился о ствол и вызвал настоящую снежную лавину. Ворон хрипло каркнул и взлетел.
Что-то в этой птице серьезно встревожило Каллада. В сущности, он чувствовал себя так, словно только что услышал первый рокот бури столетия.
Глава 22 Буйство
Воронья башня, замок Дракенхоф, Сильвания
Зима недовольства
Джон Скеллан ловко жонглировал ножом, перебрасывая его из руки в руку. Серебристый клинок лениво переворачивался в воздухе.
Конрад гневался.
Скеллан не вслушивался в речь графа. Это было и не нужно, поскольку каждый раз повторялось одно и то же. За Конрада говорила его паранойя, глубоко засевшая неуверенность в безопасности. Неожиданными оказались разве что сомнения в надежности животных близ замка. Граф приказал перерезать всех собак, выпотрошить кошек и насадить тушки на колья вокруг города, согнать воронов с башни и разбросать повсюду яд для решившихся вернуться недоумков. То же самое он делал с людьми, которых начинал подозревать, — вспарывал животы, травил или ссылал.
Подобные припадки обуревали Кровавого Графа регулярно, и тогда он, забываясь, разражался совершенно бессмысленными тирадами, практически неотличимыми друг от друга.
— Конраду это не нравится! Ох, не нравится! Совсем. Нет, нельзя доверять им. Нет. Они уничтожат Конрада, если смогут, но они не смогут. Нет, не смогут.
— Нет, — согласился Скеллан, — не смогут.
Кто были эти «они» — не важно, Конрад приобрел дивную привычку отгораживаться от воображаемых врагов, видя интриги там, где не было даже тех, кто мог бы сговориться. Скеллан ставил себе в заслугу это мягкое разрушение сознания фон Карштайна. Он вкрался в доверие к Кровавому Графу, вытеснив тех, кому Конрад верил раньше, тех, кто поддерживал его правление.
Но самой желанной добычей был некромант, Невин Кантор. Колдун беспокоил Скеллана, как заноза в боку, с тех самых пор, как появился в черном замке. Он снискал расположение Конрада, прикидываясь послушным домашним зверьком Кровавого Графа.
Пока это срабатывало. Кантор предлагал Конраду магический дар.
В этом вопросе Скеллан не мог с ним тягаться. Кровавый Граф был одержим жаждой чародейства. Значит, секрет в том, чтобы представить магию чем-то зловещим и опасным, таящим в себе угрозу, как гамайя, предавшие своего господина, как его изменники-родственники, как все, кто завидует власти Конрада и домогается ее. Все гениальное просто. Скеллан решил, что нужно сыграть на невежестве Конрада и превратить магию из того, чем он восхищается, в то, чего он боится.
Сперва хватало шепотков, обрывков сплетен, просачивающихся из-под земли, из библиотеки некроманта, из клетей душ и бойцовских ям. Магия помогла дварфу скрыться. Скеллан намекал, что верит в участие некроманта в побеге, как-никак, Кантор путешествовал вместе с дварфом. Возможно, они сдружились раньше, чем Кантор и Конрад. Он плел почти правдоподобную паутину лжи, и она была столь тонка и искусна, а разум Конрада так расщеплен, что материала оказалось более чем достаточно.
Он сказал Конраду, что его драгоценный некромант ворует графское золото и на эти деньги поднимает свою армию из зомби-скелетов и омерзительных людей, преданных черным магам.
А в конце Скеллан разорвал хватку Кантора простейшим аргументом: колдуну нельзя доверять. Маг привык манипулировать правдой Вселенной и придавать ей форму своего вранья. Не Невин Кантор управляет ветрами, сама суть магии преображает чародея. Если бы это было естественно, то и Конрад был бы способен на такое, но он не может. Значит, причина неудачи не в Конраде. С другой стороны, в этом-то и сила Конрада. Ветра не в состоянии изменить его.
А еще Скеллан, конечно же, пообещал графу защиту.
Он обвел взглядом стены комнаты с выведенными на них каракулями — вампир заставил одного крестьянина густо исписать штукатурку всякой чушью. Конраду он соврал, что это обереги против заклятий, щит от злых мыслей тех, кто хочет навредить ему, и что сиволапый мужик на самом деле тайный чудотворец. Одну ложь он укрепил другой, уверив Конрада, что если он отведает крови мага, то чары станут нерушимыми. Конрад жадно напился, а тело фермера скормил собакам, тем самым псам, которых перебили неделей позже.
Вся прелесть была в том, что защита сама по себе ужасала Кровавого Графа. Он мерил шагами комнату, не останавливаясь, не расслабляясь из страха, что в настенной вязи скрывается нечто большее, чем предполагал покойный маг, — например, что крестьянина нанял некромант, и тогда надписи — вовсе не оберег, а хитрая западня.
Кровавый Граф повернулся к Скеллану, своему якорю в море Хаоса.
— Но ты любишь Конрада, не так ли, Скеллан? Ты верен ему. Ты понимаешь, что Конрад велик.
— Я души в нем не чаю, — ответил Скеллан, зная, что его тонкий юмор не дойдет до графа, — ибо Конрад самый чудовищный и могущественный из детей ночи. Конрад — это возродившийся Вашанеш.
«А еще Конрад абсолютный и буйный псих», — добавил он про себя.
— Да, — кивнул Конрад. — Да, да, да. Ты понимаешь Конрада. Ты единственный, Скеллан, единственный, кому Конрад может доверять.
— Я просто золото, — сказал Скеллан.
Паутина сама поддерживала себя. Чем больше нагромождено лжи, в которую уже поверил Кровавый Граф, тем скорее он примет самый вопиющий вымысел за достоверный факт.
Гамайя теперь принадлежали Скеллану — Конрад сам передал ему телохранителей. Ведь Онурсал оказался замешан в бегстве рабов — Скеллан доложил, что гамайя расправился со своими собратьями. Скеллану крупно повезло, что топор дварфа прикончил темнокожего великана раньше, чем тот бросился на него. Конрад по настоянию Скеллана потребовал полностью ликвидировать всех прежних гамайя. Затем, созвав остатки вампирской аристократии в подземный храм, граф попросил Скеллана взять на себя роль отца гамайя, которую некогда исполнял Волк, Йерек, и выбрать лишь тех, кому можно полностью доверять, так чтобы гамайя снова стали с гордостью служить Конраду, Кровавому Графу.
Это отсеивание дало Скеллану великолепную возможность избавиться от пары палок в колесах и изолировать Конрада от его собственного двора.
Все шло отлично — множество маленьких неправд подпитывало друг дружку.
Пока другие колотили в скорлупу, которую вампир нарастил вокруг графа, Скеллан маскировал свою роль в бегстве дварфа признанием промаха. Он умолял Конрада простить его за небрежность. Он не разглядел рядом предателей. Он позволил им одурачить себя, поэтому виноват не меньше Онурсала и Кантора.
Гениальный шаг. Дварф смылся из-за его трусости. Он жив только потому, что так решил дварф. Перечисляя свои ошибки, Скеллан выставлял себя истинным наследником места Волка рядом с Конрадом. Одна прекрасная ложь — и он уже новый правдосказ графа. При дворе обмана и паранойи немногие способны сознаться в провале из страха навлечь на свои головы гнев фон Карштайна. Это же инстинкт самосохранения. Взяв на себя вину, Скеллан отделил себя от прочих.
Он на коленях просил у Кровавого Графа прощения, дожидаясь правосудия. Это был риск, но он все сыграл правильно. Подставляя шею, Скеллан ясно доказал — и ни тени сомнения не возникло в раздерганном разуме психопата, — что он единственный, кому Конрад действительно может верить.
То, что драка дварфа и вампира неправдоподобна, даже не приходило графу в голову.
— Конрад увидит их сейчас, — внезапно заявил Конрад.
Наконец-то.
— Ты понимаешь, что должен сделать?
— Конрад не дурак. О нет-нет-нет. Конрад не дурак. Он не позволит им так обращаться с ним. Он сегодня преподаст им хороший урок. Конрад научит их сталью.
— Отлично сказано, мой господин.
Скеллан убрал нож за пояс.
Ему не пришлось долго биться, убеждая Конрада, что время войны пришло, это тоже было частью паутины обмана, сплетенной им. Как же эта сеть красива, как безупречна! Дварф, освобожденный изменником-некромантом, далеко, предупреждает людей, настраивает их на сопротивление. Из-за некроманта защитники Империи станут сильны, возможно, с такой силой не встречался и сам Влад. Логично, что предатели должны встать в первые ряды сражающихся. Некроманты обязаны драться, а не прятаться за спинами зомби. Драться — и погибнуть.
Скеллан открыл дверь, впуская Фей, Леверкюна и Кантора. Некромантов.
Ему не терпелось увидеть их лица в тот момент, когда он огласит им смертный приговор.
Глава 23 Разящий Шип и Рунный Клык
Битва четырех армий
Время гниения
Эхо мерного печатного шага десяти тысяч ног металось меж холмов. Звуки сливались в один бесконечный рокот, катящийся над Империей. Молоты и топоры бухали о щиты, создавая ритм, суровая песня толкала дварфов вперед. Безжалостная волна праведной ярости грозила затопить мертвецов.
На плечах дварфов лежал груз мщения.
Мир достаточно натерпелся.
Они заключили с людьми союз живых и готовы были очистить землю от чумы, что несли с собой родня и дружки фон Карштайна.
— Мы не подведем тебя, Келлус, — поклялся Каллад Страж Бури, поднимая знамя Карак Садры. Он сам с гордостью нес стяг в последний бой. Дварф твердо намеревался всадить древко флага в череп Кровавого Графа — пусть славное полотнище реет над трупом врага на ветру. — Пока мы дышим, пока держим оружие — мы не подведем тебя!
Дварфы шли воевать, объединившись под знаменами великих крепостей. Они собрались шесть лун назад, в тени разрушенных башен возле пересечения Бурной с Серебряной дорогой. Пять тысяч — меньше, чем надеялся Каллад, но больше, чем он осмеливался ожидать. Он молился, чтобы этого оказалось достаточно.
Во время сбора король Раззак и его «коллеги» из Карак Норна и Карак Хирна уговаривали Каллада вспомнить о своем происхождении и позволить им перед великой битвой объявить его королем, дабы дварф мог следовать уготованной ему Гримной судьбе как последний правитель павшей цитадели.
— Нет, ваше величество, это неправильно, — ответил Каллад. — Келлус был последним королем крепости. Карак Садры больше нет. Я не хочу, чтобы меня провозгласили королем груды булыжников и призраков. Это неправильно.
На сем дискуссия закончилась — королевский род Карак Садры прервался вместе с гибелью Келлуса, последнего истинного короля Карака, убитого тем самым монстром, с которым дварфы отправлялись воевать. И все приняли как должное, что его сын понесет знамя Карак Садры рядом с флагами Карак Разъяка, Карак Кадрина, Карак Хирна и Карак Норна.
Вампирское зло глубоко проникло в Империю. Вместо того чтобы объединиться, войска людей находились в полном смятении. В сумерках возвратились гонцы с рассказами о серьезных конфликтах среди сил живых — и Лутвиг, и Оттилия желали возглавить армию. Хельмут из Мариенбурга, напротив, убеждал всех в необходимости терпения и взаимодействия, доказывая, что каждый из них троих должен стать номинальным главой своего войска, как Раззак — войска дварфов, чтобы получилась великая армия равных.
Но его лишь разнесли как дурака-идеалиста.
Так что все трое объявили себя военачальниками, командующими армий, и удалились обсуждать тактику со своими людьми, игнорируя эмиссаров из других лагерей. Они не объединяли, а разделяли войска, отдавали взаимоисключающие приказы, готовились к разным обстоятельствам и не ожидали ни от кого существенной поддержки.
Бой должен был превратиться в бойню.
— Идиоты! — плевался король дварфов. — Кровавому Графу не понадобится уничтожать их, они сами сделают это за него.
Звезды серебром сверкали в темнеющем небе, бросая чистый свет на разбитые тропы, ведущие к полю боя. Большинство мушек-кровососов, обитателей горных мхов, отправились на покой, и все же редкие упрямцы то и дело кусали Каллада, и тогда он хлопал себя по разным местам, в кровь давя насекомых.
Ветер дул вдоль Серебряной дороги и лавировал между горами.
— Проклятие власти, Раззак. Многое желает большего, — сказал Каллад, грустно качая головой.
— Так было всегда, — согласился король. — Эти несколько лет пошли тебе на пользу, принеся мудрость, Каллад, сын Келлуса.
— Да, я умудрен в худшем, — принял комплимент Каллад и почесал ногу. Жухлую траву давно вытоптали марширующие ноги, обутые в сапоги. — Но в лучшем я прискорбно невежествен, ваше величество. Это мое проклятие. Нет мне мира и покоя без топора в руке.
— Такие времена, — кивнул Раззак.
Дальше, к югу, горели, разгоняя подступающий мрак, огни лагерей трех претендентов, трех армий. Невозможно было сказать, сколько душ ночует сейчас под звездами, примиряясь с Морром. Скоро, скоро забрезжит заря и положит конец короткой передышке.
Каллад повидал достаточно битв, чтобы знать, какие мысли роятся сейчас в голове каждого человека, сидящего у костра: мысли о доме, лица и запахи, возвращающие воспоминания о детстве, первой любви, близости с женщиной, а под ними — черное, подтачивающее рассудок течение: страх.
Страх — это тайный враг, способный проникнуть даже в самое стойкое сердце. Леденящий страх, рожденный ожиданием встречи с противоестественной, омерзительной нелюдью, поджидающей по ту сторону поля.
Страх даже сильного человека делает слабым.
Где страх — там дезертирство. Затишье перед бурей всегда тягостнее всего, в это время страх смертелен. При свете ночных костров происходит то, о чем потом жалеют, если, конечно, доживают до возможности раскаяться. В такие минуты совершаются ошибки. Остается только молиться, чтобы эти ошибки не оказались фатальными.
Каллад извинился и отошел, решив прогуляться в одиночестве. Он искал в себе центр спокойствия, ядро умиротворения, нерушимую скалу, вокруг которой бушует шторм, но не находил покоя. И странно было слышать мерный стук своего сердца — вечное напоминание о том, что ты смертен.
Здесь, на горном склоне, среди своей родни, он как никогда хорошо осознал это.
Поле боя было усеяно зря загубленными жизнями.
Дварфы изменили ход схватки, Молотобойцы и Железоломы волной хлынули с низких холмов, сминая скелеты и разлагающиеся тела марионеток, поднятых некромантами фон Карштайна. Каллад воткнул знамя в землю и кинулся в гущу боя, безжалостно работая топором, прорубая себе дорогу сквозь гнилую плоть и хрупкие кости. Ураганом смерти несся он по полю, Разящий Шип поднимался и падал, рубил и рассекал, проламывал черепа мертвецов и вспарывал плоть упырей. Дварф сражался с неистовством прирожденного убийцы. Мертвецы грудами валились к его ногам. Он зарубил пятьдесят, шестьдесят, больше врагов, сбившись со счета под нескончаемым напором рвущихся вперед вражеских сил. А мертвецы и проклятые шли и шли, ряд за рядом, волна за волной.
Дважды цепкие руки тащили его к земле, и дважды дварфу удавалось подняться и отбиться от зомби.
Мертвецы отступили, лишь когда Раззак послал в бой все передвижные боевые машины — гигантские колесницы, снабженные катапультами и огнеметами, изрыгающими жидкое пламя, и передвижные пушки, и дробилки, стреляющие не стрелами, а серебряными дротиками, мгновенно сжигающими мертвую плоть. Баллисты метали в толпу врагов бутыли со святой водой и огромные камни, погибель скелетов.
Легионы мертвецов попятились. Пронизывающий ветер продувал поле, низкие, обремененные ливнем грозовые тучи ползли по небу.
В следующие часы живые отогнали несколько небольших групп неприятельских разведчиков, которых выдавала шаркающая походка. Дважды сталкивались Оттилия и Лутвиг, чьи люди накидывались друг на друга. Кровавый Граф испытывал противника, оценивая эффективность ответных ходов. После всего нескольких дней сосуществования в рядах живых царил полный разброд. С каждым поворотом событий люди сами ослабляли себя.
Лекари ухаживали за ранеными, но позаботиться о погибших живые не успели. Некроманты плели темные чары, вдыхая черную жизнь в павших и увлекая их в армию мертвых, пополняя орду фон Карштайна дварфами и людьми. Каллад в бою заработал жестокий удар в бок, смявший звенья его кольчуги. Он дышал с трудом, напряженно втягивая свежий воздух. Угрюмый хирург осмотрел и ощупал рану.
— У тебя ушиб легких и, похоже, сломано несколько ребер. Жить будешь. — Он прижал к ране припарку. — Подержи час, это снимет отек и уменьшит давление на легкие.
— Угу, час, только кто нам даст хоть минуту, — буркнул Каллад.
Он вышел из палатки лекарей и направился к лагерю дварфов, разбитому в стороне от ссорящихся людишек. По пути Каллад увидел Лутвига, альтдорфского претендента на императорский трон, поглощенного беседой с двумя весьма неприятными типами. Правитель что-то шептал солдатам, его прямые сальные волосы падали на впалые щеки. Потрясения войны отчетливо отпечатались на лице человека. В прошлый раз, когда дварф слушал речь преемника Людвига, тот был зажигателен, мужествен и властен, но ни одно из подобных определений не подходило сейчас этому усталому мужчине. Острые глаза Каллада заметили, как тугой кошелек украдкой перешел из рук в руки.
— Сегодня, — сказал один из незнакомцев тихо — вросший в землю Каллад едва расслышал его.
А солдат, видно опасаясь, как бы его не недопоняли, чиркнул пальцем по горлу, клятвенно обещая, что приказ об устранении будет исполнен.
Чьей же смерти так сильно желает Лутвиг, что нанимает солдат в качестве убийц?
Это, конечно, лишь половина вопроса, весь вопрос звучит чуть-чуть иначе: чьей смерти из тех, кто находится здесь, так сильно желает Лутвиг, что платит за убийство?
Ответ один — Оттилии.
Оттилия встречает в штыки каждое движение Лутвига и насмехается над его лидерством. Такое пренебрежение, естественно, задевает честолюбивого правителя.
Неужто этот так называемый герой Империи настолько труслив, что решился на покушение?
— Приближается гроза, — сказал подошедший к Калладу Груфбад Стальной Кулак.
Каллад посмотрел на катящиеся по небу черные тучи и снова перевел взгляд на Лутвига и наемников.
— Ты прав, друг мой. Ты прав.
Крики грянули перед рассветом:
— Оттилию закололи!
— Убийство!
Ей перерезали горло во сне. Камергер нашел женщину в постели, на пропитанных кровью простынях. Старика разбудили звуки борьбы, доносящиеся из шатра госпожи.
Негодяи не избежали правосудия, один валялся мертвым, распростершись перед кроватью ее величества точно в пылкой молитве, второй наткнулся на патруль. Руки его были в еще теплой крови. Убийца ничего не отрицал, лишь улыбался, глядя на восходящее солнце.
— Еще не конец, — вот и все, что он произнес за час. Когда же солнце стояло уже высоко, солдат заявил: — Теперь конец. Что поражение, что победа, тела повсюду, так и эдак.
Его казнили в полдень, когда солнце стояло в зените, но не прежде, чем убийца исповедался в своих грехах и назвал имя того, кто ему заплатил. Немногие поверили ему, даже когда Каллад Страж Бури вышел вперед и подтвердил, что он видел, как этот человек и его напарник получили золото от Лутвига Претендента.
Слухи множились. Значит, Лутвиг Альтдорфский, претендент на императорский трон, подстроил убийство своего основного политического противника, Оттилии из Талабекланда. Люди стали бояться за Хельмута Марненбургского, третьего претендента. Как мог Лутвиг так безрассудно разбить хрупкий мир ради личного стремления к верховной власти?
Талабхеймцы провозгласили убийство подлым трусливым поступком, и все же кое-кто перешептывался, что шаг был гениален и потребовал от Лутвига большой смелости, что теперь силы четырех армий наконец-то объединятся под единым командованием, а две смерти спасут тысячи жизней. Да, разговоры о великой цели, оправдывающей все средства, — опасная штука.
Ударные волны сотрясали лагеря. Страшась воскрешения, верные слуги Оттилии разрубили ее труп на куски и сожгли его — едва ли подходящие похороны для Императрицы. Когда тело женщины превратилось в угли, начался беспредел. Отдельные личности творили самосуд над солдатами из других лагерей, ненароком слишком далеко отошедшими от своих, забивая их до смерти палками и камнями. Но этого им показалось недостаточно. Талабхеймцы требовали возмездия. Точно какая-то лихорадка овладела толпой, воспламеняя ее. Когда раздался крик «Смерть Лутвигу!» — сотни полных ненависти голосов подхватили его. И бойцы зашагали к альтдорфскому лагерю, собираясь насадить голову претендента на пику — превратить будущего Императора в корм для воронья.
Горели факелы, возбужденно вскидывались руки — народ пробирался по палаточному городку к шатру Лутвига.
Встретила талабхеймцев возмущенная толпа, вооруженная тесаками, топорами и мечами, точно так же жаждущая крови убийцы своего господина и командира. Этой ночью произошло два убийства, но второй несчастной жертвой был не Хельмут Мариенбургский, а Лутвиг Альтдорфский.
Из шатра вышли лекари с похоронными лицами. Претендент скончался от удара отравленным клинком. Даже искусство умелых целителей оказалось бессильно — Лутвиг умер.
— Претендент мертв!
— Убийцы!
Альтдорфцы кинулись в стан талабхеймцев, стремясь осуществить свое кровавое правосудие.
Вот так дварфы короля Раззака и люди Мариенбурга оказались меж двух огней, пытаясь сохранить мир и отыскать правду среди диких вымыслов и буйных нравов. Двое из троих претендентов на трон Империи мертвы, это бесспорный факт. Непрочное согласие рухнуло. Четыре армии распались, и сейчас мертвецам самое время встрепенуться и уничтожить последние остатки людского сопротивления.
И они пришли, пришли тихо, поднимаясь из-под топающих ног среди толпы и увлекая людей вниз, в смерть. Они пришли громко, на вырвавшихся из кошмарных снов скакунах, потрясая нечестивыми клинками, под вопли предвещающих гибель духов, расступающихся перед ними.
Но даже угроза полного уничтожения не могла воссоединить войска живых.
Это была хладнокровная резня.
Без дварфов все обернулось бы куда хуже.
Тысячи пали за час, превративший поле боя в рай Морра на земле.
Раззак приказал дробилкам осыпать поле серебряными снарядами, без разбору. Мастера выгребли из арсеналов весь драгоценный металл, до последней крошки, чтобы оттеснить мертвецов и выиграть несколько минут.
Вопли умирающих были ужасны. Крики живых — еще страшнее.
Некроманты вытягивали из грязи каждый труп, толкая его на живых.
Каллад стоял посреди бешеной свалки людей, старающихся разорвать глотки предавшим их союзникам и не обращающих внимания на убивающих их мертвецов.
Сопротивляясь врагу, дварфы выиграли живым бесценное время, позволившее распутать ночную измену. Слишком вымотанные, чтобы драться, опустошенные необходимостью расчленять друзей и братьев по оружию, чтобы спасти их от судьбы хуже смерти, люди собрались под знаменами Хельмута Мариенбургского, так что третий претендент сумел навести какое-то подобие порядка.
Истина же, всплыв, оказалась столь же горькой, сколь и ироничной: Лутвиг приказал убить Оттилию, рассчитывая стать полноправным предводителем войск живых, а Оттилия одновременно заплатила крупную сумму наемникам за смерть Лутвига, который досаждал ей, как бельмо на глазу.
Однако в одном молва не ошиблась: объединившись под командованием одного лидера, живые были более чем способны тягаться с мертвыми на поле битвы.
Люди похоронили погибших, а с ними и свою ненависть и присягнули на верность Хельмуту из Мариенбурга столь же искренне, как если бы он был самим Зигмаром, спустившимся с облаков, чтобы драться с ними плечом к плечу.
Бой бушевал днем и ночью целую неделю.
Ни одна сторона не отступала и не давала слабины.
Мертвые сражались за владычество.
Живые — за спасение.
Мертвецы выслали парламентеров с белым флагом перемирия. Это было неожиданно и не обрадовало оставшихся в живых бойцов.
Земля дымилась, камни и грязь шипели от жара — жидкий огонь впитался в почву и догорал там.
Каллад стоял на опаленном поле, крепко сжимая стяг Карак Садры. С силой воткнул он древко в горячую пыль и вскинул на плечо Разящий. Шип, чтобы верный топор в случае необходимости был под рукой.
Перед ним раскинулось побоище — черепа, насаженные на мечи, стервятники, расклевывающие кости, вороны, низко кружащиеся над полем, высматривая червей в плоти свеженьких покойников, — немое напоминание о цене и тщетности войны. Каллад знал, что через несколько часов эти кости опять зашевелятся, возвращаясь по воле некромантов к неестественной жизни.
Лишь Морр, наверное, был доволен плодами дневных трудов, да и то если колдуны не лишили его по праву принадлежащих богу смерти душ.
Презрение врага к жизни было ошеломляющим.
Четверо вампиров шагали по дымящейся земле, направляясь к живым. В одном из них дварф узнал Скеллана. Среди прочих была женщина, но не только это выделяло ее из маленькой компании мертвецов. Несмотря на меловую бледность и кроваво-красные губы, в ней определенно чувствовалось что-то живое.
Хельмут Мариенбургский, его сын Хелмар, Каллад и король дварфов Раззак встретились с мертвецами посреди опаленного поля. Из всех предводителей четырех армий остались только они.
Первой нарушила молчание женщина.
— Наш господин желает говорить с вами.
Далекий вой привлек внимание Каллада. Волки.
— Так что же ему мешает? — полным презрения голосом бросил Хельмут.
— Это не просьба, человек, — холодно перебил его второй вампир. — Конрад требует встречи с вожаками живых. Это не обсуждается.
— Надменность твоего хозяина исключительна.
— Как и твоя глупость.
Во время перепалки Каллад наблюдал за лицом Скеллана. При обмене оскорблениями губы вампира тронула слабая улыбка. Он был доволен собой, очевидно надеясь спровоцировать Хельмута сказать или сделать что-то опрометчивое.
— Конрад будет говорить с фон Хольцкругом, поскольку, кажется, ведьмы недочеловеков и крошки-претендента больше нет, — заявил четвертый вампир, выступая вперед. Он откинул полу плаща и положил тонкие пальцы на выкованный в форме вирмы эфес меча. — Конрад получает то, что Конрад желает. Всегда.
— Конрад таков, — в первый раз заговорил Скеллан. — Господа и дварфы, — он слегка поклонился Раззаку, — позвольте представить законного наследника фон Карштайна, Кровавого Графа собственной персоной, Конрада, воплощение Вашанеша.
Близость твари, убившей его отца, обожгла Каллада. Он невольно потянулся к знамени и выдернул его из грязи.
— Конрад получает то, что желает, — повторил Кровавый Граф, и плавно выскользнувший из ножен клинок тихонько запел, — а Конрад желает… — Он обвел взглядом живых, медленно поворачиваясь и показывая острием меча на каждого по очереди. Миновав Каллада, клинок остановился напротив Хельмута Мариенбургского. — Тебя! Или ты трус?
— Что ты несешь? — вспыхнул Хельмут. — Зачем я тебе?
Каллад ощутил на своем лице капли дождя: одну, еще одну и еще, а потом его стали хлестать упругие струи. Небеса разверзлись.
— Конрад сделает из тебя короля. Да, сделает настоящего короля, а не какого-то жалкого претендента. Конрад возвысит тебя и удостоит чести, какой ты заслуживаешь. Конрад заставит людей поклоняться тебе. Конрад превратит тебя в легенду среди мертвых. Мертвый король. Да, вот что Конрад хочет от тебя, Хельмут из Мариенбурга. Конрад хочет сделать тебя бессмертным, человек. Конрад хочет благословить тебя.
Земля под их ногами шипела — струи ливня, падая на нее, испарялись.
— Конрад сумасшедший! — гаркнул Хельмут, выхватив меч и резко отстраняя им направленный на него клинок Кровавого Графа.
Два меча скрестились всего на миг, зазубренное острие грозного Рунного Клыка Хельмута поймало костяной клинок вампира. Последний претендент повернул кисть и дернул меч на себя. Этот простой маневр с легкостью обезоружил бы врага послабее, но хватка фон Карштайна не дрогнула. Его меч плавно выскользнул из захвата Рунного Клыка.
Каллад бросился на подмогу, но Скеллан преградил ему путь.
— Это не наш бой, коротышка, — прошипел вампир, обеими руками вцепившись в топорище Разящего Шипа и тесня дварфа назад.
— Конрад счастлив, что ты решил принять его вызов, твое величество. Конрад доволен.
— Отец! — вскрикнул Хелмар, когда Конрад провел стремительную атаку, завершившуюся ударом меча в грудь Хельмута.
Лишь прочная кольчуга спасла внутренности человека. Мариенбургский пятился под яростным напором, едва успевая отражать вражеский клинок, чей хозяин явно вознамерился лишить претендента головы.
Сталь громко звенела о кость, не уступающую в твердости стали.
А Скеллан все еще не отпускал Разящий Шип.
— Не дай мальчишке убить себя, — сказал вампир и оттолкнул дварфа, так что тот шлепнулся на землю.
Хельмут споткнулся о курящийся валун, торчащий из вязкой грязи.
Конраду только это и было нужно.
Вампир кувыркнулся, меч со змейкой на рукояти извивался в его руке, как язык гадюки. Клинок легко рассек голень противника, подрезав человеку поджилки. Секунда — и Конрад уже навис над упавшим претендентом.
Небрежным движением вампир разрубил узы, скрепляющие душу Хельмута Мариенбургского с плотью.
— Вот Конрад и сдержал свое слово. Да, сдержал. Итак, быть тебе королем! Иммолай!
Каллад едва успел вскочить, чтобы остановить Хелмара.
— Сейчас не время, парень. Дерись, когда можешь убить. Не просчитайся, не отдай свою жизнь дешево, — прохрипел он, похлопывая по плечу только что осиротевшего мальчика.
Хелмар стряхнул руку дварфа и шагнул вперед, но ноги отказали ему. Упав на колени, он не закричал и не заплакал. Он просто свернулся клубком в безмерном горе и тихонько застонал от дурноты и слабости. В тот момент, когда женщина подошла к своему господину-вампиру, Хелмара вырвало.
Струи дождя текли по лицу чародейки, прилепляя иссиня-черные, как вороново крыло, волосы к коже. Она закатила глаза и, словно наслаждаясь ливнем, вскинула над головой руки. Вокруг людей и вампиров завертелся ветер. На дальнем конце поля заворочались мертвецы и поползли на безмолвный зов некроманта. Колдунья вдыхала Шайш, сметанный с обычным холодным и влажным ветром, и выдыхала магию.
Труп Хельмута из Мариенбурга содрогнулся — нежизнь коснулась и его.
Ужас объял Каллада. Повсюду вокруг двигались черные тени, слышались низкий пронзительный стон и шарканье трупов, удаляющихся от армий живых.
— Поднимись! — вскричал Конрад. — Воспрянь, мой новый король мертвецов, поднимись!
Тело неуклюже встало. Ноги с рассеченными сухожилиями не держали его.
Иммолай Фей протянула руку и поддержала воскрешенный труп, вливая черный ветер и силу в мертвые кости.
Ни Иммолай Фей, ни Конрад не заметили Хелмара Мариенбургского, подобравшего Рунный Клык и со всхлипыванием бросившегося вперед. Увидели они уже зубья меча, впившиеся в шею новообращенного зомби. Хелмару потребовалось три удара, чтобы обезглавить труп отца.
Глава 24 Иногда они возвращаются
Битва четырех армий
Время гниения
Скеллан и Каллад Страж Бури стояли по разные стороны изувеченного тела претендента от Мариенбурга.
— Я даже не надеялся на такой великолепный исход, дварф. Ты превзошел сам себя. — Скеллан пнул труп. — Столько смертей, бессмысленных в своей жестокости. Кровавый Граф сам никогда бы не устроил такого масштабного опустошения, ты ведь понимаешь, да, дварф? Ты знаешь слабину живых. Но, как все хорошее, и это должно закончиться. Все эти стремления, личные пристрастия, жадность, амбиции, похоть и прочие основные инстинкты. Люди — худший вид монстров, так что прими мою благодарность, дварф. Ты прекрасно справился со своими обязанностями, но теперь ты свое отслужил, и, как мне ни жаль говорить это, сейчас ты всего лишь провисший трос. Пора тебя перерезать.
— Ты слишком много болтаешь, вампир. Заткнись — и дерись. Сперва я убью тебя, а потом втопчу в грязь твоего проклятого хозяина.
Сын покойного Хельмута взмахнул окровавленным Рунным Клыком.
— Я снесу тебе голову, убийца!
— О, Конраду нравится. Это здорово. Много крови прольется, много, начиная с этого человечка. — Улыбка вампира была совершенно безумной.
Хелмар рванулся на врага, но дварф опять удержал его.
— Нет, мальчик. Иди, твой народ нуждается в тебе. Возглавь армию. Многое зависит от тебя. На кону не только твой гнев, человек. Ты должен думать о своих людях. Ты теперь принадлежишь им, а не себе. Будь человеком, которым ты должен быть. — Дварф ткнул пальцем в сторону Скеллана, выделяя его из группы. — Тут будет мой бой. Мой и вампиров. Наконец-то дело дошло до оплаты старых долгов. Это ты был там, на стене Грюнберга. В тот день ты убил моего отца, ты погубил мой народ, пришла пора рассчитаться, Конрад фон Карштайн. Жизнь за жизнь.
Каллад, вскинув топор, шагнул вперед.
— Конрад убил и твоего отца? — причмокнул Кровавый Граф. — Как мило. Что ж, Конрад за свою жизнь прикончил много врагов, так почему бы не двух отцов? Вы теперь породнились, вы двое. Спасибо Конраду, да, спасибо Конраду, сделавшему вас братьями по горю. Конрад непобедим. Конрад — возродившийся Вашанеш. Все должны трепетать перед его мощью. Падай к его ногам и моли Конрада о пощаде. Да, моли!
— Ох, перестань тявкать, твое безумие! — прорычал Скеллан, подражая грубоватому и немногословному дварфскому диалекту. Его терпеливое отношение к бреду сумасшедшего графа давно истощилось.
— Ты служишь дураку, Скеллан. А это, по-моему, делает тебя еще большим дураком, — сказал Каллад.
Дварф качнулся и взмахнул своим громадным топором, намереваясь отрубить ухмыляющемуся Скеллану голову. Вампир не пошевелился, пока страшное серебряное лезвие не оказалось в футе от его горла, и даже тогда он был скуп в движениях. Подавшись назад на каблуках, он насмешливо смотрел, как топор проскользнул в пальце от его носа. Ухмылка ни на миг не сошла с губ бестии.
— Предсказуемо, дварф, — фыркнул Скеллан, шагнул ближе и с силой хлопнул противника по шлему, так что в ушах дварфа еще много часов стоял звон.
Каллад провел еще три атаки, и ему удалось ранить вампира в левую руку — Скеллан подвернул лодыжку, запнувшись об острый камень, сделал неверный шаг и не сумел уклониться.
Вампир попятился и ощупал глубокую рану.
— Ты за это заплатишь, коротышка! — с яростью пообещал Скеллан и ринулся вперед, освобождая своего зверя. Лицо его исказилось от гнева.
Он взревел и начал теснить соперника, шаг за шагом, удар за ударом. Отразить такой напор дварф не мог. Топор его взлетал и падал, постоянно промахиваясь. В конце концов, кулак Скеллана врезался в нос Каллада, сломав хрящ, а второй заехал по лбу, над глазом. Полилась кровь.
Вокруг них ожило поле боя. Живые видели подлость фон Карштайна, видели, как пал их последний сеньор, и, объединившись, обратили общую ярость на мертвецов. Некроманты Кровавого Графа ответили черной магией. Тучи разошлись, но вместо яркого солнечного луча с небес на землю упал могучий Шайш, черный ветер, стирающий все краски мира. Грянул гром, хлынул ливень — не каплями, но потоком, превращая поле в раскисшую грязь, поднимая над раскаленной землей завесу пара.
Потом полетели мухи.
Густые облака кровососов вились над живыми, забираясь в ноздри и глаза, проникая в рот и горло, душа и слепя людей. Армии людей натыкались на шатающихся зомби, разлагающиеся пальцы срывали с противников доспехи, отнимали оружие, увлекали наземь и втаптывали в скользкую жижу.
Прилив смерти подхватил и Конрада, его зловещий меч прорубал в рядах живых кровавый проход, устланный дымящимися внутренностями. Иммолай Фей шагала за графом, шепча заклинания, поднимающие убитых, и они успевали увидеть, как уже безболезненно разматываются в их руках петли выпавших из вспоротых животов кишок.
На взбаламученной грязи лопались пузыри — это древние мертвецы торопились выбраться из-под земли. Кости людей и животных отвечали на зов некроманта. За сломанными оленьими рогами следовали удлиненный волчий череп с пустыми глазницами и конский скелет. Разложившиеся остовы зверей и людей утратили многие части и перепутались, однако это не мешало им возрождаться к нежизни.
Но мир Скеллана сузился до них двоих — до него и дварфа. Остальные пусть катятся в ад, полыхая синим пламенем, поджигая по пути землю, камни, траву, грязь, — плевать!
Он кинулся на Каллада, повергнув дварфа на колени яростным шквалом ударов, потом подпрыгнул и словно завис на секунду в воздухе, прежде чем выгнуть спину и пнуть противника сапогом в висок. Вампир почувствовал, как подалась кость. Дварф растянулся в грязи, топор выскользнул из обмякших рук. Оглушенный, избитый, он поднял затуманенный взгляд.
Зазвенела сталь — Скеллан выхватил меч и застыл над дварфом, готовясь нанести смертельный удар.
Он замахнулся, но клинку не суждено было достигнуть цели.
Парализующий, калечащий удар обрушился на основание позвоночника Скеллана, а второй — на затылок вампира. Меч выпал из разжавшихся пальцев. Третий и четвертый удары пришлись по спине и уху. Где-то за глазами взорвалась боль.
Вампир пошатнулся, ноги его подогнулись, и он упал рядом с дварфом. Оскальзываясь в грязи, Скеллан с трудом перевернулся на спину, чтобы увидеть, кто же напал на него.
На вампира сверху вниз смотрел призрак.
И хотя лицо его было изуродовано, оно все же осталось до боли знакомым. Всего мгновение Скеллан думал лишь о том, что мертвец откликнулся на зов некроманта, но тут же сомнение охватило вампира. Он почти забыл, каково на вкус это чувство, и ему не понравилось напоминание о терпкой горечи неуверенности.
Он попытался встать, но призрак прижал тело поверженного врага слишком уж реальной ногой.
— Я должен был догадаться, что весть о твоей гибели слишком хороша, чтобы быть правдой, Волк.
— Иди, — бросил Йерек дварфу.
Он не стал смотреть, последовал ли дварф его совету. Волк пнул Скеллана в бок с такой силой, что почти вырвал его из цепкой слякоти.
За долгие месяцы изгнания Скеллан превратился в одно из лиц, преследующих Волка. Не Конрад, не Влад: Скеллан. Его зло было тонким, коварным и далеко идущим.
Волк снова ударил вампира, на этот раз в скулу под правым глазом. Лопнула кожа, треснула кость, и в глазное яблоко вонзился острый осколок. Скеллан дернулся и рухнул навзничь. Йерек поднял его за грудки и еще раз швырнул на землю ломающим хребет приемом.
— Рад снова видеть тебя, — прохрипел задыхающийся вампир, зажимая рукой поврежденный глаз.
— Назови мне причину, Скеллан, всего одну, чтобы прикончить тебя и завершить дело.
— Ты продолжал следить за мной, да?
Неестественная тьма, висящая над полем боя, медленно рассеивалась по мере того, как живые оттесняли мертвых.
— Зря ты насмехался надо мной, Скеллан, — холодно заметил Йерек.
— Знаю, но что мне было делать? Такова уж моя природа. Зачем ты вернулся, Волк? — Скеллан хотел подняться, но каблук Йерека обрушился на его переносицу. Вампир опять растянулся в вязкой мути, стукнувшись головой о зазубренный край камня. — Я убивал людей и за меньшее, Волк, помни это.
Лицо его превратилось в кошмарное месиво, нос провалился, кожа на лбу повисла лохмотьями, обнажив гладкие кости. Длинный белый осколок, засевший в слепом глазу, дополнял картину.
— За ним, — сказал Волк, мотнув головой в сторону безумно хохочущего Кровавого Графа, прорубающего кровавую просеку в гуще людей. — Его надо остановить.
— Не могу не согласиться. — Скеллан закашлялся и потрогал костяную занозу. — Но этого недостаточно, не так ли? Мы цепляемся за свои дурацкие идеи, когда существует простое решение. Ты хочешь, чтобы он исчез, я хочу, чтобы он исчез, и все же вот мы здесь — снова враги. — Резким движением он выдернул кусочек кости из правого глаза, и по щеке вампира потек белесый студень. — Но если я тихо работал, постепенно уничтожая все, чем он является, ты пропал, только чтобы вернуться с заявлением, что наш сумасшедший граф — твой заклятый враг? Это весьма… мелодраматично, а, Волк? — Он держал зазубренный осколок двумя пальцами, изучая его уцелевшим глазом. — Неужто ты ничему не научился от фон Карштайнов? Во всем есть красота, даже в предательстве. А знаешь, ударь ты чуть-чуть сильнее, и у меня могли бы быть действительно серьезные неприятности. А так, думаю, останется только мерзкий маленький шрам.
Скеллан отшвырнул кость.
Йерек взглянул на ненавидимое им существо. До сего момента он искренне верил, что Скеллан нырнул в вампирскую сущность на предельную глубину, доступную бывшему человеку.
Но он ошибся.
— Покажи руки.
— Что?
— Делай, что велено. Покажи мне свои руки.
Скеллан вытянул руки. Никаких колец.
Разочарование охватило Йерека. Он всецело отдался приливу черного гнева, хлынувшего в его кулаки, раз за разом опускающиеся на лицо Скеллана, стирая с губ проклятую ухмылку, превращая рот в обрывки губ, застрявшие между пеньками зубов.
Он не остановился, пока Скеллан не перестал сопротивляться. Волк пинал вампира, вбивал его в землю и вдруг замер. Так просто было бы покончить со всем, прирезать Скеллана, избавить мир от его скверны, но Йерек не мог этого сделать. Да, ему, несомненно, хотелось поступить так, но он не мог, физически не мог. Слова Скеллана удерживали его руку. Что если это правда? Что если Скеллан действительно желает смерти Конрада, а не захвата его трона?
Что если все преступления, совершенные этой тварью, все зверства, порожденные его руками, привели вампира к осознанию того, какую угрозу представляют мертвецы для Мироздания? Что если?.. Волк не мог ответить ни на один из вопросов, мечущихся в его голове, точно слепые вороны, сталкиваясь, налетая друг на друга, отчаянно хлопая крыльями, какофонией карканья изгоняя все надежды на разумные мысли. Что если Скеллан — союзник, пусть и самый невероятный?
Он не мог убить его. Не мог нанести последний удар, хотя и знал, что, если бы роли переменились, Скеллан на его месте не испытал бы ни малейших угрызений совести.
Йерек оставил Скеллана валяться в грязи.
Битва продолжала бушевать.
Он не знал, куда повернуть. Огромный кусок жизни посвятил Волк охоте за перстнем фон Карштайна. После схватки с Конрадом было легче исчезнуть, чем возвратиться домой.
Домой? Смешно. У него нет дома.
Он застрял между двух миров, миром людей и царством нежити, и ни в одном из них ему не были рады.
Йерек чувствовал себя призраком, обреченным скитаться по Старому Свету, пока не найдет проклятое кольцо и не обретет, наконец, покой. А до тех пор он мог лишь мучить себя, преследуя живых и мертвых, скрываясь вне их миров, лишь заглядывая туда украдкой и ища, ища…
Он видел, как дварф, пошатываясь, бредет к палаткам, и чувствовал тягу магии некроманта, но не знал, куда направиться. Ни один лагерь не ждал его. Волк проклял себя за глупость, приведшую его на это чужое поле, но он всегда знал, что не мог не оказаться здесь. Он должен рыскать среди мертвых. Он должен найти кольцо. Кольцо необходимо уничтожить. Он не мог позволить перстню попасть в руки безумца вроде Конрада или, хуже того — аморального убийцы, такого как Скеллан.
Йерек зашагал прочь от бойни.
Он пошел за дварфом к шатрам лекарей. Война — это не одно сражение, это нескончаемая игра на выживание, это безжалостный жернов, снова и снова перемалывающий врагов. Сегодня фон Карштайн проиграет, все признаки налицо. Пронзающие тучи солнечные лучи бросали на поле золотой свет, разгоняя тени. Тени возвращались, приглушая сияние, но это уже не имело значения, тьма показала свою слабость и уязвимость — и это давало свету надежду. Живые наступали, атакуя мертвых.
А потом из расселин на горных склонах пришло спасение: длинная извилистая река скатилась в ущелье мрака и разлилась по равнине — этапа подмогу прибыла тысяча дварфов под знаменами Жуфбара.
Рядом с ними скакали улюлюкающие всадники с флагами Мариенбурга, их начищенные доспехи ловили мимолетные вспышки света и многократно отражали их. Они ворвались на поле с копьями наперевес, кося ряды безмозглых зомби, слишком тупых и неповоротливых, чтобы убраться с дороги конницы. Копыта крушили черепа, дварфы довершали работу.
Мертвецы были разгромлены.
Сегодня победили живые.
Прогони врага раз — и на следующий день он вернется обновленный, окрепший, готовый стать твоей погибелью.
Йереку совершенно не хотелось обнаруживать себя, но он знал, что его единственная надежда — дварф и его народ. Они поклялись искоренить вампирскую породу и объединились ради общего дела. Лишь они — его шанс уничтожить Конрада, даже если при этом придется принести себя в жертву.
Живые возбужденно вопили, но это были не бурные радостные крики победы, а отчаянные крики облегчения. Они спасены, но они не победили. А это разные вещи.
Йерек следил за дварфом. Волк на удивление легко проник в лагерь и пока, несмотря на свою природу, оставался незамеченным.
Он еще не знал, как сдружиться с дварфом. Йерек подумывал о том, чтобы заявить, что он спас дварфа от Скеллана и теперь тот у него в долгу, но хотя это, возможно, и сохранило бы ему жизнь, хотелось бывшему бойцу совсем другого.
Пожелает ли дварф связываться с мертвецом, меняя одно зло на другое? Кроме того, когда дело будет сделано, не повернет ли дварф против него?
Поразительно было то, что, пройдя через пытки нежизни, Йерек радовался перспективе наконец обрести покой. Он не боялся окончательной смерти, даже если она означала разрушение всего, чем он был. Здесь, сейчас он с распростертыми объятиями встретил бы прекращение своего существования. Если кольца больше нет, то эту цену стоит заплатить.
Годы борьбы против своей сути могут, наконец-то, закончиться здесь, на этом поле.
Вот зачем он вернулся, вот истина, которую Волк скрывал даже от себя.
Он знал, что это его первый ход в эндшпиле.
Выручив дварфа и появившись перед Скелланом, он ускорил события. Он мог бы прятаться в тени, охотясь за подсказками, прослеживая путь кольца, но, выступив из укрытия, сознательно выбрал роль катализатора. Теперь все завертится вокруг него. Будут совершаться ошибки, срываться планы, открываться секреты. И один из них приведет к перстню. Должен привести.
Когда дварф прошел мимо, Йерек выскользнул из тени и, зажав ладонью рот дварфа, прошипел, пока пленник не начал сопротивляться:
— Тсс. Я друг. — И убрал руку.
— Ты мне не друг, урод.
— Будем надеяться, к концу ночи я им стану, — пообещал Йерек.
Дварф выслушал его.
— Какого дьявола я должен тебе верить?
Йерек понимал, что он сам и слова его далеко не убедительны.
— Из-за того, кем я был, а не кем стал, — сказал он, надеясь, что этого достаточно. — Потому что как Белый Волк Миденхейма я отдал жизнь, пытаясь защитить то же, что сейчас защищаешь ты, и потому что искра того, что делало меня мной, отчего-то горит во мне до сих пор. Не знаю, сколько это продлится, но пока она не погасла, я призрак, застрявший между землей живых и племенем гнили и тлена. В обоих мирах я ничто и потому и там и там могу передвигаться незамеченным. Я способен проникнуть туда, куда не попасть тебе, могу подобраться к Конраду близко-близко и убить его, если все должно завершиться именно так. Я не хочу закончить, как они.
— И что ты просишь у меня взамен?
— Помощи.
— Продолжай.
— Ты знаешь историю первой войны?
— Я в ней участвовал.
— Тогда ты в курсе, что в ней победили хитростью, а не силой. Фон Карштайн обладал талисманом невероятной мощи, воскрешающим его каждый раз после гибели. Этот талисман похитили во время осады Альтдорфа, что позволило Зигмаритам убить графа раз и навсегда.
— Я знаю, — сказал дварф. — Кольцо графа-вампира. Вор украл его и передал жрецам.
— Да, кольцо фон Карштайна — только я ни на секунду не верю, что вор отдал его святошам. Что-то я не видел перстня в могиле и не думаю, что его положили в какую-нибудь шкатулочку и оставили на ночном столике. Я должен найти вора, взявшего кольцо. Я должен убедиться, что проклятая штука уничтожена. Вот какая помощь мне нужна от тебя.
— А кто тебе сказал, что я вообще знаю что-то о каком-то кольце?
— Ты сам, только что. Я сказал — талисман, ты сказал — кольцо.
— Я мог услышать об этом в любой пивнушке Империи.
— Да, мог, но не услышал, верно?
— Нет, я встречался с вором. И своими глазами видел, чем он расплатился за свой героизм. Кольца у него нет, поверь мне на слово. Талисман забрал кто-то из твоего племени. А вору отрубил руки и бросил умирать, да только он не умер.
Йерек долго молчал, а потом заговорил так, словно и не слышал дварфа:
— Я видел знамя, которое ты нес в бой, и узнал герб Карак Садры. Я знаю, что произошло с этой твердыней, дварф. Знаю, кто в ответе за ее крах. А значит, я знаю, кто ты. Ты — последний из своего клана, и знание это дает мне ключ к тебе и твоим поступкам. Я знаю, что движет тобой, понимаю гнев, кипящий в твоем сердце, понимаю жажду мщения лучше, чем кто-либо другой, с кем тебе доводилось встречаться. Ты затаил смертельную обиду на чудовище, погубившее твой народ. Такой же груз отягощает и меня — у меня свои счеты с монстром, превратившим меня в то, что я есть. Я не отступлю и не позволю им проглотить мой мир, не буду стоять и смотреть, как свет погружается в вечную ночь, становится обителью крови и скорби. Нет, дварф, этого нельзя допустить, и ответственность ложится на таких, как мы. Но именно так и случится, если то, что ты сказал, — правда. Перстень не должен украсить палец вампира. Мир не переживет еще одного властелина, подобного моему родителю.
Откровенная исповедь шла вразрез со всеми инстинктами Волка, но он не хотел, чтобы между ним и дварфом стояла ложь, если от этого зависит, склонится ли дварф на его сторону.
— Ты говоришь, что ты и он… ты и этот псих… вы братья?
— В некотором роде, дварф, но не в полном смысле, между нами нет родства, нет уз близости. Он — паразит, и обращаться с ним нужно соответственно.
— И все же вы братья по крови. Братья с тварью, убившей моего отца.
Волк не мог отрицать правды — и не стал.
— Когда ты увидишь, что зверь взбесился, что ты сделаешь? — спросил Йерек.
— Положу конец его страданиям.
— Вот так и с моим братом, дварф. Он зверь, которого надо избавить от мучений. И мир надо избавить от мучений, причина которых — он.
Итак, в последней войне победили хитростью, а не силой, и даже не принесенными жертвами. Вор выиграл войну, похитив то, что имел фон Карштайн, — его неуязвимость. Как только граф лишился кольца и стал смертным, война перестала чем-то отличаться от других войн. Любой клинок мог повергнуть графа-вампира, и необязательно, чтобы его держала рука посланца Зигмара или Ульрика. Эту войну можно выиграть точно так же. Кровавый Граф бесталанен, и пока он не завладел перстнем фон Карштайна, омерзительный фокус возвращаться, возвращаться и возвращаться ему не под силу. Он просто безумец, для которого некроманты поднимают армады трупов. Он тень своего родителя и знает это. Ненависть к себе и сомнения снедают его. Он старается переделать себя, старается создать легенду, но те, на кого он полагается, — что ж, они тоже не бессмертны, другими словами, их не так уж трудно убить. Не станет их — и война неизбежно закончится.
— Мне это не нравится, — проворчал дварф, потирая шею, — но чего ты добиваешься, ясно. Что ж, в этом есть смысл.
— Не нужно, чтобы тебе нравились мои слова, дварф, просто прими их как факт. Я меньше чем человек, больше чем вампир, я нечто иное, полное и все же незавершенное. Я не предан мертвецам. Я сделаю то, что делал всегда, всю свою жизнь, — встану на защиту живых. Я не требую от тебя выплатить долг, хотя мог бы — ведь ты обязан мне жизнью. Я знаю ваши обычаи, знаю, что значит спасти дварфа. Ты теперь принадлежишь мне, но это не важно. Я хочу, чтобы ты помог мне добровольно — или не помогал вообще. Не хочу, чтобы ты страдал, меняя убеждения. Нет, я прошу лишь, чтобы ты помог не допустить возвышения тьмы и голодного бога в наше время — и во время наших детей. Я прошу тебя поступить так, как будет правильно. Ты уже доказал, что знаешь о воре и кольце больше, чем я раскопал за долгие месяцы поисков. Вместе мы способны на то, что не потянем в одиночку. Итак, дварф, по рукам?
Он изучал лицо дварфа, видел, как тот борется с естественной ненавистью к зверю, которым стал Йерек, к кровному родственнику твари, уничтожившей его народ, как пытается ухватиться за что-то, что осталось в Волке от человека, — и во что он мог бы поверить.
Наконец дварф кивнул:
— Да, и исполни то, о чем говорил, подберись к некромантам и убей их, если сможешь, но безумный вампир — мой. — Каллад Страж Бури плюнул на ладонь и протянул руку Волку. — И когда это будет сделано, мы займемся твоим проклятым кольцом.
Они ударили по рукам, скрепляя договор.
Глава 25 Убить пересмешников
Черный Торфяник
Время распада
Смерть приходит ко всем живущим, никому не избежать ее, и нет от нее спасения. Смерть — великий разрушитель; смерть — завоеватель, уравниватель, осквернитель, грабитель.
Смерть. Его дар живым.
Разум Конрада фон Карштайна пребывал в полном смятении. Незнакомые, будто чужие мысли тянули его во все стороны. Он разрывался. Он слышал голоса: не реальные, звучащие внутри него. Они мучили его, глумились над его неудачами. Самый громкий — о, самый громкий принадлежал голове из его разлагающейся галереи. И хотя череп Йоханнеса Шафера был давным-давно убран, голос этого человека непрерывно гудел в ушах графа, ноя, и жалуясь, и стеная.
Он кричал. Он колотил себя по вискам, пытаясь прогнать голоса, но они не покидали его и никогда не оставляли в покое.
Шафер был мертв. Конрад не помнил, как он убил этого человека, помнил лишь, что убил и что негодяй был доносчиком. А сейчас, точно в качестве кары, он таскал его призрак в своей голове.
— Оставьте Конрада, оставьте его! — взвизгнул Конрад, яростно крутясь волчком. Он схватил со стола карту и разодрал ее в клочья. Рядом, возле кубка с темной жидкостью, лежал его меч. В гневе граф смахнул оружие, и оно громко лязгнуло, ударившись о пол. Некроманты, Иммолай Фей и Невин Кантор, попятились перед его безумием. — Не вы! Вы! — Они понятия не имели, велят ли им уйти или остаться. — Повинуйтесь Конраду! Служите ему всем сердцем, или он сожрет его, понятно?
Никто не произнес ни слова.
Честно говоря, чародеи не знали даже, обращается ли Кровавый Граф к ним или отвечает в бреду какому-то невидимому собеседнику, чьи речи наполняют его голову.
Они пребывали в неустойчивом равновесии: колдуны не могли доверять хозяину, а он не собирался верить им. Конрад знал, что они плетут за его спиной интриги. Скеллан доложил ему. Скеллан, последний верный солдат. Скеллан, бедный, жалкий Скеллан. Война почти раздавила его, но он упорно противился смерти.
Лишь одна жалость останавливала руку Конрада, жалость к себе, а не к Скеллану. Он жалел, что этот несчастный был самым близким ему существом, заменой друзей, семьи, любовниц; он жалел, что все вокруг стремятся столкнуть его с высокого трона. Жалел, что жизнь сузилась до выбора: убивать или быть убитым.
Он никогда не боялся нести смерть в мир. Смерть — его единственный настоящий талант, его дар.
Конрад услышал покашливание и обернулся.
— Вызвал демона, — буркнул он, увидев неуклюже вошедшего в комнату Скеллана.
Гамайя волочил левую ногу, правая рука его беспомощно висела, он заметно исхудал и ослаб. Мышцы вампира атрофировались с удивительной скоростью, словно Скеллан утратил волю и потерял надежду исцелиться, поддавшись естественному распаду любой плоти. Он уродливо горбился, поврежденные кости плеч не давали ему распрямиться.
Кроме того, на лице вампира было ясно написано, какую дань заплатил он войне. Сетка шрамов закрывала правый глаз, лишь узкая щель отмечала то место на плоской лепехе плоти, растянувшейся от носа до лба, где сверкало когда-то пронзительное око. Мало кто узнал бы сейчас прежнего Скеллана.
Он отказывался сказать, кто это с ним сделал, хотя Конрад кое-что подозревал. Среди живых мало великих героев, лишь горстка людей способна противостоять такому коварному и ловкому вампиру, как Скеллан.
— Ты желал меня видеть?
Голос Скеллана прозвучал без всякого почтения. Враг выбил из него какое бы то ни было уважение. Со временем Конрад разберется с этим, но не сегодня. Сегодня ему нужна хитрость Скеллана, чтобы расправиться с силами живых, идущих под знаменами Хелмара Мариенбургского. Да-да, Скеллан хитер, он и сам замышляет недоброе, его гамайя стремятся свергнуть графа, но Конрад не какой-то там зверь, Конрад — возродившийся Вашанеш! Конрад велик. Конрад бессмертен!
— Да-да-да, Конрад желал, да. Конраду нужны твои мозги. Эти двое притворяются преданными, но они отказали Конраду.
— Так заставь их. Это просто. Отбери у них что-нибудь и пригрози уничтожить. Что они любят больше всего на свете?
— Ничего, — рассердился Конрад.
— Неверно, твое безумие, они любят свои книги. Они любят безделушки и сокровища, которые ты им дал. Они любят свою силу. Отбери это у них. Отбери все, если они не сделают то, что ты приказываешь.
— Ты не можешь! — воскликнула Фей.
Кантор отвесил женщине тяжелую пощечину. Она взвилась и свирепо оскалилась. Скеллан хрипло рассмеялся.
— Видишь, Конрад. Пригрози отнять у них игрушки, и они быстро перегрызутся друг с дружкой. Для этого я тебе не нужен.
— Конрад услышит правду, а ты его правдосказ, Джон Скеллан, так что говори. Когда ты смотришь на поле, что ты видишь?
— Что я должен сказать? Кровопролитие, опустошение, страдания? Я вижу мир боли.
— Но разве этого достаточно? Разве это удовлетворяет тебя? Разве открывает путь в царство мертвых? А?
— Ты желаешь правды? — спросил Скеллан и неловко отступил в сторону, чтобы откинуть полог шатра.
Холодный тяжелый воздух, насквозь пропитанный запахами крови и мочи, хлынул в палатку. За ним ворвались звуки битвы, звуки смерти и умирания, глухое мычание зомби, скрип и оханье скелетов, верещание духов, вой волков, контрастирующий с мучительными криками живых, звон стали, стук костей, влажный шорох рвущейся плоти.
— Да, Конрад услышит правду.
Скеллан смотрел на него, и в его единственном глазу пылала ненависть.
— Думаю, с тобой покончено, Конрад. Думаю, твои баловни повернули против тебя, и ты ни черта не можешь сделать, чтобы помешать этому. Едва ли ты видишь это, ты ведь слеп. И Кантор, и Фей мечтают о владычестве. Они видят мир, вылепленный тобой, и думают про себя: это сделали мы, а не он. И они правы, потому что без них ты ничто, и здесь, на этом выжженном болоте, ты будешь уничтожен, мало-помалу. — Он глотал слова, потому что, сердясь, не мог справиться с изуродованными губами. — Они не пишут славную историю твоей жизни и не поддаются чепухе, которую корябает в твою честь Константин. Тебя запомнят таким, каков ты есть, — жалким невменяемым идиотом. Вот тебе моя правда.
— Ты хочешь разгневать Конрада? Хочешь, чтобы он впал в бешенство? Конрад понимает твою боль, понимает, что ты уже не тот, что раньше, и бранишь его величие, чтобы облегчить свои страдания. Конрад понимает, но Конрад не прощает. О нет, Конрад не прощает неуважения.
Скеллан улыбнулся, насколько позволили ему остатки рта.
— Зачем мне прощение Конрада? Конрад ничего не значит для меня. — Он покачал головой, словно раздраженный тем, что привычка Кровавого Графа говорить о себе в третьем липе перекинулась и на него. — Кто контролирует твоих гамайя, твое безумие? Кстати, вопрос риторический. Я. Нам с тобой это прекрасно известно. Каждый во втором поколении избран мной. Так кому они преданы? Ну же, ответь, догадайся.
— Тебе! — рявкнул Конрад, и зверь под его кожей тоже взревел. Лоб его раскололи морщины, нос утолщился, рот растянулся в свирепом оскале.
— Мне, — подтвердил Скеллан. Он не выпускал своего зверя.
— Кто верен Конраду? Кто?! — ярился Кровавый Граф, мечась по палатке. Он схватил Иммолай Фей за горло, рванул ее к себе, увидел в глазах женщины страх, насладился им и рявкнул ей в лицо: — Ты верна Конраду, сука?!
Несмотря на всю свою магию, она не нашла ответа. Она боялась графа.
Молчание стало приговором. Кому еще бояться, если не предателю?
Граф отшвырнул женщину и повернулся к Кантору. Подонок вскинул руки и выплюнул проклятие, ударившее Конрада в живот, перевернувшее его внутренности. Сначала он не понял, что чувствует, не осознал серьезности происходящего, а некромант продолжал плести свои злобные чары. Пожар охватил черное сердце графа, и левую руку, и левый бок. Он не стал ждать, чтобы посмотреть, что же с ним такое творится, он перебросил некроманта через стол, и тот врезался в холщовую стену шатра. Озверевший вампир навис над Невином Кантором, готовясь осуществить свое правосудие.
— Ты присягнешь в верности Конраду, духу возродившегося Вашанеша. Клянись — или умрешь немедля.
— Сперва я поставлю твою армию на колени, — выдохнул Кантор. — Ты, тупица, убей меня — и твоя власть над мертвецами исчезнет. Неужели ты зашел так далеко, что не сознаешь этого? Твое войско существует лишь благодаря мне. Повелитель здесь не ты, Конрад, а я — и она, — он мотнул головой в сторону Иммолай Фей, — она, моя черная королева. Ты создал империю на прахе, Конрад, вот она и рассыпалась. Таков ход вещей.
— Нет. — Конрад не верил своим ушам. — Нет, нет, нет, нет.
Кантор поднялся, презрительно ухмыляясь.
— Ты слышишь, Конрад?
— Конрад ничего не слышит.
— Точно, и тишина эта зловеща, не правда ли, с учетом того, что мы на поле боя? Где крики умирающих? Где лязг мечей?
— Что ты наделал?
— Только то, что обещал, — отозвал своих мертвецов. Они больше не сражаются за тебя. Они ждут моего приказа, они чувствуют, что мой гнев направлен внутрь — на тебя, Конрад. Слышишь, как они идут? Слышишь скрежет костей, шарканье ног? Они идут за тобой.
Конрад оттолкнул Скеллана и вылетел из палатки на жестокий дневной свет. Солнце обожгло кожу. Он взглянул на небо, на золотой шар, висящий над головой, и закричал:
— Где тьма? Конрад велит — да будет ночь!
Из шатра спокойно вышел некромант. За ним шагнул Скеллан. В его правой руке что-то поблескивало.
— Да ты и вправду дурак, а, фон Карштайн? — выплюнул Кантор. — Ты грозишь небесам и даже не смотришь на землю. Оглянись — твоя гибель близка.
— Измена, — прошептал Конрад, увидев, как мертвецы дерутся друг с другом, как вампиры барахтаются в безбрежном море зомби Кантора и Фей. Мертвецы шли за ним: мертвецы, его мертвецы. — Бейтесь! — взвыл Конрад. — Крушите живых!
Бесполезно.
— Твое время истекло, Кровавый Граф, — самодовольно бросил Кантор.
Эти слова стали его последними словами, Скеллан вонзил тонкий кинжал в спину некроманта, между третьим и четвертым ребрами, погрузив нож глубоко в сердце чародея. Губы колдуна шевелились, но он не мог выдавить ни звука. Белый туман выполз изо рта Кантора и сгустился, обретая форму гнусной твари. Конрад знал, что видит, как знал и то, что не может видеть этого. Сущность Кантора, его душу. Взвыл ветер, молния расколола чистое голубое небо, грянул гром — и туман рассеялся. Покой и безмятежность воцарились над Черным Торфяником.
Только тогда тело рухнуло.
И тут же порабощенные Кантором мертвецы попадали все, как один. Черная нить Шайша, привязывающая их к нежизни, оборвалась.
Вороны кружили над полем, садились на крыши палаток, на трупы, на камни и насмешливо, почти по-человечески харкали: он идет… он идет…
Конрад кинулся в гущу окруживших его птиц, разгоняя их.
Они нехотя поднялись, каркая, каркая, каркая безостановочно: он идет…
Иммолай Фей пыталась управлять своими зомби, пыталась шипящими заклинаниями поднять из грязи мертвецов Кантора, но вампиры уже набросились на них.
Мертвецы уничтожали друг друга. Живым оставалось лишь наблюдать.
— Убейте их! Убейте их всех! — ревел Конрад, как одержимый носясь по полю боя кругами, вспугивая черных птиц.
Скеллан удовлетворенно улыбнулся.
Силы живых воспряли, крах врага придал им новую мощь.
Они потрясали мечами и копьями, их сапоги разбрызгивали слякоть, они спотыкались и падали, и вставали, и продолжали наступать, оглашая воздух жуткими криками.
В тот день к мертвым пришла истинная смерть.
Конрад застыл, прекратив воевать с воронами.
Из залитого кровью, разоренного Черного Торфяника навстречу ему поднялось лицо из прошлого, лицо призрака.
— Конрад убил тебя, — сказал он, не замечая, что раздавил и мнет в руках тело пойманной птицы.
Перед ним стоял Йерек фон Карштайн.
Рядом с ним хмурились пара дварфов и мальчишка Хелмар, стискивающий в потных ладонях Рунный Клык, меч своего отца.
А вокруг бушевала битва, живые истребляли мертвых.
Скеллан хотел остановить дварфа Каллада, но мрачный Груфбад тряхнул бородатой башкой:
— Прочь с дороги, урод, это касается только меня и того, кто убил моего отца.
— Убей его! — взвыл Конрад, но Скеллан, к ужасу графа, покачал головой.
— Ты должен сам отвечать за свои поступки, Конрад, — сказал Скеллан, ухмыляясь. — Сдается мне, мир пришел рассчитаться с тобой.
— Ты сказал «нет»? Конрад убьет тебя, если понадобится, и ты тоже умрешь, коротышка. — Кровавый Граф потянулся к мечу, мечу со змейкой на эфесе, мечу, всегда висевшему у него на боку, но его там не было. Оружие осталось в шатре — под столом. Он сам сбросил его, когда гневался. — Конраду не нужна сталь!
Он кинулся на первого дварфа, и тот встретил атаку головой, боднув Конрада в лицо. Ярость задушила все иные чувства вампира. Конрад вцепился в бороду дварфа, но тот даже не поморщился.
Вдруг грудь Конрада точно огнем опалило, он опустил взгляд и увидел вонзившееся в его тело лезвие огромного топора.
Когда дварф выдернул оружие, граф закричал, и крик его был ужасен.
Но когда топор дварфа вновь опустился, второй вопль вампира показался всем еще страшней первого.
И все же он не падал. Конрад поймал топор и оттолкнул его от себя, а Каллада ударил в висок и заревел, раздираемый животной яростью, но тут его обхватили чьи-то руки. Вампир не мог разорвать железных объятий, он корчился, дергался, визжал — тщетно.
Каллад шагнул ближе, вскинул топор, чтобы отрубить твари голову, но Хелмар остановил его:
— Он убил и моего отца, дварф. Я должен закончить дело. Это нужно мне, это нужно моим людям.
Каллад взглянул на юного воина, и что-то в лице молодого претендента сказало ему, что мальчику это нужно больше, чем Калладу. Нужно, чтобы обрести покой.
— Да, парень, правосудие уже свершилось, кто бы ни нанес последний удар. Давай.
И дварф отступил.
Хелмар встал над Конрадом, Груфбад держал вампира.
Юноша поднял Рунный Клык…
В глазах Конрада мутилось. Он видел Скеллана. Видел призрак Йерека. Видел тело Иммолай Фей и ее сердце, зажатое в кулаке Волка. Он видел дварфа.
Ноги его подкосились.
Издевательски каркали вороны. Он видел их повсюду, тьму черных птиц, и в их глазах граф разглядел истинный источник измены и в свой последний миг понял, что расправился с ним один из своих.
— Конрада предали, — выдохнул Конрад.
Темнота смыкалась вокруг него. Граф потянулся к Волку, своему правдосказу.
Он так и не почувствовал удара, лишившего его головы.
Эпилог Черный Торфяник
Каллад Страж Бури стоял над трупом Кровавого Графа.
Он отомстил. Отомстил за своего отца. Отомстил за свой народ. И все же… и все же он ничего не чувствовал.
Смерть врага не принесла ему удовлетворения. Он был пуст.
— Пора уходить отсюда, — сказал Джон Скеллан и словно развернул свое искалеченное тело, как разворачивают скомканную бумагу. Он вытянулся в полный рост, управляя мускулами и заставляя ноги повиноваться. Охнув, он вправил плечо. Рука по-прежнему висела плетью, на лице не изгладились отметины побоев Йерека, но осанка вампира вновь стала гордой, точно он сорвал маскарадный костюм беспомощности. — Я не из тех, кто проигрывает, а, Волк? Я выполнил свою часть сделки, а теперь и ты выполнил свою. — Он повернулся, но вдруг остановился. — Ты здорово действовал, дварф, по-настоящему здорово. Не думал, что в тебе это есть. Возвращайся в свою нору в земле. Величайший из них идет. Ни к чему тебе видеть его возвращение.
Пара воронов опустилась на плечи Скеллана, один на левое, другой на правое, и хотя свирепый ветер мгновенно унес их насмешливое карканье, все стоявшие здесь могли бы поклясться, что услышали имя:
Маннфред.
Возмездие
Глава 1 Мёртвый в Землях Мёртвых
Часть 1
Земли Мертвых: Начало.
Бегущий человек бросил обезумевший взгляд через плечо. Он ничего не видел, но это не имело значения — он чувствовал, как оно приближается! Он спасался бегством через пустыню, с трудом вскарабкиваясь на гребни песчаных дюн и скатываясь к их подножью снова и снова. Ветер бил его в спину, его ноги заплетались. Горячий песок обжигал его ступни. Он споткнулся и скатился вниз по склону песчаного холма. Преодолевая безумную усталость и сковывавший его страх, человек поднялся на ноги и побежал вновь. И снова споткнулся.
Оно неотрывно преследовало его! Оно было рядом — не важно, сколько он бежал или как быстро — оно всегда оставалось рядом. Оно было безжалостным! С трудом переводя дыхание, он прижал предмет, завернутый в лохмотья, к груди. От этой вещи исходил ужасный запах — запах гнили и разложения, буквально наполнявший собой воздух пустыни, заглушая все остальное — запах смерти. Невообразимо, но этот предмет, казалось, был живым. Человек чувствовал его биение под слоями ткани. Оно — словно страстно желало утолить свой голод. Человек как будто слышал его коварный шепот в своем мозгу — одно лишь слово «освободи», пульсировало в его голове. Оно страстно стремилось на свободу, стремилось вырваться из своей тюрьмы, и от этого его движения становились все неистовее.
— Еще не время, — с трудом выдохнул беглец сквозь потрескавшиеся губы. Его рот пересох и забился песком, голос звучал грубо и глухо. Жар пустыни обжигал ему легкие. Кожа была обожжена солнцем, воспалилась и потрескалась, а безжалостное светило продолжало жечь его плоть сквозь кровоточащие язвы. Там, где одежда касалась тела, были натерты огромные волдыри. Это походило на особо утонченную форму пытки. Боль заполняла все его существо. Человек уже не помнил, какой была его прежняя жизнь без этих мучений. Боль была единственной настоящей реальностью в его мире. Пока он ее чувствовал — он был еще жив.
Длинные изогнутые тени, похожие на щупальца какого-то мифического существа, окружали беглеца. Как будто бы какая-то гигантская рука пыталась вырвать его из безбрежных песков и забросить неизвестно куда. Он оглянулся вокруг, пораженный внезапно нахлынувшим приступом леденящего душу ужаса. Однако сзади ничего не было — ничего, что могло бы отбрасывать эту тень. Человек развернулся и пристально всмотрелся в дрожащее на горизонте марево. Солнце пылало на небосводе, словно пытаясь сжечь его живьем.
На его одеянии, когда-то белоснежном, а теперь покрытом коркой грязи, виднелись многочисленные прорехи. Обрывки того, что прежде было плащом, хлестали его по ногам. Среди бесформенной массы лохмотьев, в которые он был закутан с головы до пят, выделялись только глаза, постоянно слезившиеся из-за бьющего в них песка. Мир затуманивался и расплывался перед глазами несчастного.
Его ноги утопали в песке, но человек пошатываясь, брел вперед, отчаянно пытаясь выбраться из этого гиблого места. Песчаные вихри кружились вокруг, вырастая с поверхности дюн, как будто какие-то древние джинны выбирались из скрытых в песке волшебных темниц, только для того, чтобы быть мгновенно разрушенными и унесенными ветром.
Щупальца тени становились все осязаемее, все больше. Человек продолжал бежать, спасая свою жизнь. Он не осмеливался больше оглядываться назад. В этом больше не было необходимости.
Беглец знал, чем была эта тень, он всегда это знал. Руки Повелителя Тьмы, они тянутся к нему, пытаясь схватить, тянутся …
— Нет, это невозможно!
Это его страх шептал ему, болезнь, поразившая человека, как только он вступил в эту проклятую землю. Это безумие было достойно Конрада.
Конрад. Это имя пульсировало в его голове. Человек пытался сконцентрироваться на нем, старался вспомнить лицо, которое принадлежало этому имени, — и не мог.
Тень уже обвивала его окровавленные ноги. Поднятый из своей могилы, разбуженный твоим упрямством, глупец. Твоя сила, власть, могущество.
И где-то, в глубине души, чуть слышный насмешливый шепот: твоя самонадеянность.
Он еще крепче прижал завернутый в лохмотья предмет к своей груди, каждой клеточкой своего существа ощущая его тяжесть, придавливающую его к земле.
Неясные тени на горизонте сгустились, приблизились и приобрели отчетливые очертания. В воспаленном воображении человека возникло ужасное видение, что это демоны пришли забрать его душу и отправить ее прямиком в Царство Морра. Мгновение спустя, тени превратились в деревья. Оазис или мираж, это ничего не меняло. Человек нетвердо брел вперед, с трудом волоча ноги, на каждом шагу проваливавшиеся в песок. Он попытался представить, что он пьет, как прохладные струйки воды стекают вниз по его горлу, туша пожар внутри: это было бы сейчас так кстати. Хохот звенел у него в ушах: истерический, насмешливый, издевающийся.
Ничем не примечательное украшение — простое кольцо на его левой руке, — отразило на секунду луч солнечного света, на короткий миг разогнав подбиравшиеся к нему тени. Его решимость выжить росла с каждым шагом. Это кольцо играло очень важную роль в его жизни, но какую, этого он не помнил.
Его мысли путались, перескакивая с одного предмета на другой. Огромным усилием воли, путник сосредоточил все внимание на видневшемся вдали островке зелени и направился к нему. Однако, по мере продвижения вперед, последний не становился ближе.
— Проклятый мираж, — прохрипел несчастный страдалец, понимая, что, несмотря на все его слова, его разум продолжает играть с ним злую шутку.
Человек продолжал идти. Мир вокруг расплывался, превращаясь в неясное пятно, колыхающееся в такт его шагам. Он слышал отрывистое карканье ворон, но, как ни старался, не мог разглядеть в небе птиц. Пока остатки его разума пытались объяснить эту странность, солнце опускалось все ниже к горизонту, освещая пустыню последними закатными лучами, перед тем как на землю окончательно опустится ночь.
Опустившаяся тьма скрыла преследовавшие его тени, но беглец знал — они никуда не исчезли, они по-прежнему здесь. Две луны Моррслиб и Маннслиб появились на ночном небе, медленно поднимаясь к зениту. С наступлением ночи воздух пустыни быстро остывал, становилось холодно. Неожиданно, беглец оступился, — посмотрев вниз, он внезапно обнаружил, что стоит на пологом склоне, спускающемся к краю небольшого водоема. Он скатился вниз, вошел в такую желанную воду и, упав на колени, стал жадно, горсть за горстью, черпать живительную влагу, еще хранящую дневное тепло.
Вода не утоляла его жажды. Жар внутри был неугасим — несчастный словно сгорал изнутри. Это была всепоглощающая боль, боль — полностью завладевшая всем его существом, и он ничем не мог заглушить ее.
Одинокая ворона сидела на ветке одного из чахлых деревьев, окружавших водоем. Глаза-бусинки птицы внимательно изучали человека, было очевидно, что тварь твердо намерена поживиться его трупом. Беглец с ненавистью взглянул на пернатого монстра, проклиная его, проклиная мучивший человека голод, проклиная сжигавший его внутренний огонь.
— Я не собираюсь подыхать здесь, даже не думай, — с вызовом бросил он птице, с твердым намереньем выполнить обещание. Однако его вспышка не произвела ровно никакого впечатления — лишь насмешливое карканье раздалось в ответ.
Беглец выпрямился в полный рост, освободив лицо от скрывавших его остатков шейного платка, и пронзительно вскрикнул, заставив птицу в испуге взмыть в воздух. Описав широкий круг и придя в себя, пернатая тварь спикировала прямо на человека, целясь своими когтистыми лапами ему в глаза, ее крылья били страннику прямо в лицо.
Рука мужчины метнулась вперед с неестественной быстротой. Схватив птицу прямо в воздухе, он на мгновение задержал руку, словно взвешивая пойманное существо. Тварь отчаянно старалась освободиться, ее крылья неистово били по воздуху. Человек усилил хватку, его рука сжалась, ломая пленнице грудную клетку, перемалывая кости так, словно это были всего лишь листы бумаги. Одним ловким движением он открутил птице голову и жадно припал губами к еще трепещущему телу, поглощая бьющую толчками, горячую, свежую кровь.
Это было великолепно! Это было именно то, в чем он так нуждался! То, что могло утолить все сводившие его с ума и разрывавшие на части желания: Кровь.
Человек наслаждался теплотой и солоноватым вкусом этой густой, нежной жидкости, переполнившей его рот, стекающей вниз по горлу, согревающей желудок.
Этот вкус, осветив самые отдаленные уголки его памяти, пробудил, казалось, давно забытые воспоминания — он пил кровь и раньше.
Как безумный он стал рвать зубами еще не остывшее тело птицы, отрывая куски такого сочного мяса, жадно глотая их почти не жуя, давясь и выплевывая пучки окровавленных перьев. Однако этой еды ему было недостаточно. Теперь, когда жажда пробудилась, она настойчиво требовала утоления. Человек попытался подняться на ноги, но почувствовал, что силы окончательно покинули его. Мир вокруг снова расплылся, потеряв очертания и превратившись в неясное туманное пятно, зашатался, резко уйдя вверх, и странник, потеряв сознание, рухнул на землю.
Придя в себя первое, что бросилось ему в глаза — кровь у него на руках. Она запеклась и побурела, но это была кровь. Он убил эту чертову птицу. И это не было каким-то фантастическим горячечным бредом. Он помнил, как открутил твари голову, и как жадно поглощал кровь, пульсирующую в образовавшуюся рану, до последней капли опустошив несчастное создание.
И еще человек помнил, какое это было наслаждение!
Но вместо того, чтобы утолить снедающую его боль, кровь птицы лишь усилила ее, напомнив его телу, в чем оно так сильно нуждается.
Странник осмотрелся.
Вдали на горизонте, там, где небо сливалось с песчаными дюнами, появилось множество темных точек. Он видел, как их число растет, как они приближаются, закрывая собой небо, увеличиваясь в размерах и приобретая очертания. Словно какая-то безумная фантасмагория разыгрывалась в этих диких песках.
Человек не двигался с места. Он — не мог.
У него не было сил даже поднять голову. Первые прибывшие птицы облепили ветки деревьев вокруг водоема, следующие за ними — приземлялись на землю, все теснее сжимая вокруг странника кольцо шевелящихся черных тел, толкающихся, хлопающих крыльями и хрипло каркающих. Наконец, тварей стало столько, что некоторые из них бесцеремонно усаживались ему на ноги, впиваясь острыми когтями в его голени, колени и бедра. Человек чувствовал их — чувствовал не только тяжесть тел пернатых хищников. Он ощущал биение их сердец, чувствовал, как кровь пульсирует в их венах: слабое, почти не ощутимое биение жизни в неуклюже скачущих, причудливых комках перьев, окружавших его. Изловчившись, он схватил наименее осторожное существо, устроившееся на его бедре, и стиснул его в руках.
— Я не собираюсь закончить свою жизнь в этих проклятых песках, — пообещал человек пленнице. Пернатое отродье хрипло каркнуло в ответ, словно бы поняв смысл сказанных слов. Ухмыльнувшись, странник стиснул птицу в руках, ломая ей грудную клетку и, уже привычным движением, отделяя голову от туловища. Он поднес трепещущее тело к губам, и с жадностью начал поглощать живительную влагу. Выпив все до капли и отбросив от себя опустошенный труп, человек схватил новую жертву. Он повторял это снова и снова — безумное пиршество все продолжалось, песок вокруг покрылся бесчисленными телами бездыханных птиц.
Это не была человеческая кровь, — но все же, это была кровь! Она оживляла его, восстанавливала его силы.
И вместе с ее живительной силой возвращались и воспоминания — его имя. Человек разорвал и опустошил еще одну птицу, затем еще одну, и еще… Струйки крови стекали по его подбородку. Он откинул голову назад, и дьявольский смех вырвался из его окровавленной глотки. Это был первобытный, животный хохот. Птицы закаркали в испуге, по мере того, как паника охватывала их. Некоторые пытались взлететь, но были вновь отброшены на землю, сбитые своими товарищами, запутавшись в хлопающем и каркающем шквале перьев, крови и насилия. Несмотря на свой страх, они продолжали тесниться вокруг, давая страннику то, чего он так алчно желал — свежую, теплую кровь. Это было в их природе — ведь они были падальщиками, пожирающими чужые трупы. Человек разрывал все новые и новые тела, выпивая все кровь до последней капли. Все происходящее напоминало безумную, необузданную, первобытную оргию. Он рвал на части теплые трепещущие тела, впиваясь в них зубами, отрывая куски мяса и проглатывая их целиком, пока из сотен птиц не осталось всего несколько. Наконец, словно опомнившись, человек прекратил эту безудержную пляску смерти. Схватив еще одну жертву, он поднес ее к губам, но, вместо того, чтобы сожрать и ее, он всего лишь что-то тихо прошептал своей добыче. Существо хрипло каркнуло, словно отвечая ему.
Оставшиеся в живых птицы, словно эхо подхватили крик ворона в его руках, их истеричное карканье сливалось в какой-то безумный, мистический хор — провозглашающий миру обещание, угрозу, правду.
«Маннфред идет! Маннфред идет! Он возвращается!!!»
Их крики пронизывали пространство, проникая в его существо, заставляя вздрагивать от возбуждения.
«Маннфред идет! Маннфред идет! Он возвращается!!!»
И эти крики повторялись всеми воронами Старого Мира.
Маннфред — это было его имя.
Однако, во всем произошедшем, было нечто большее, чем просто возвращение ему имени. Жертва птиц была не напрасной — она принесла ему спасение. Он не канет в вечность в этих проклятых песках. Его тело не будет похоронено среди дюн где-то в Землях Мертвых. Он выжил. Маннфред взял в руки сверток, которым он так дорожил, и крепко прижал его к груди. Обернутое в полуразложившиеся лохмотья сокровище уже не таило в себе никакой угрозы.
Последний из бессмертных графов-вампиров Сильвании поднялся на ноги, отпуская оставшихся в живых птиц на все четыре стороны. Их крики становились все громче, по мере того, как они поднимались все выше в небо.
«Маннфред идет! Маннфред идет! Он возвращается!!!»
Птицы должны принести эту весть его преданным сторонникам — они должны быть готовы к его возвращению.
Одинокий ворон кружился над ним, издавая хриплый пронзительный крик: «Маннфред идет!»
Вампир холодно усмехнулся, обновленный кровью птиц, текущей у него в венах, и твердой походкой направился на север, делая свои первые шаги на долгом пути домой.
Часть 2
Черный корабль: вниз по Рейку.
Черный корабль, словно бесплотный дух, скользил вниз по Рейку, беззвучно разрезая водную гладь в самом сердце Империи. Знатоки восхищались изумительным совершенством обводов корпуса этого трехмачтового судна. Он скользил словно призрак по мутным, слегка солоноватым водам великой реки, привлекая изумленные и испуганные взгляды. Это было не удивительно. В отличие от многочисленных, снующих по Рейку судов, черный корабль, казалось, плыл сам по себе — без всякого вмешательства экипажа. Да и был ли он?! Суеверные жители Империи называли черный корабль блуждающим призраком, и шептались, что управляют им вернувшиеся с того света призраки моряков, чьи останки давно гниют в подводной могиле.
Эти суеверные дураки были не так уж далеки от истины.
Граф-вампир в одиночестве стоял на палубе, наслаждаясь светом двух лун — Моррслиб и Маннслиб. Вороны кружились над его головой, купаясь в лунном свете. Привязанность к ним графа росла с каждым днем. Он испытывал необыкновенное умиротворение, когда они были рядом. Черный корабль продолжал скользить по течению реки, продолжая свое путешествие в недрах человеческой цивилизации. На обоих берегах все чаще встречались признаки обитания: сушащаяся на ветру одежда, пасущийся в пойме реки домашний скот, отдельные хижины, угнездившиеся в надпойменных террасах. Сначала эти усадьбы немногим отличались от простых деревянных лачуг, однако, по мере продвижения в сердце старого мира, постройки становились все искуснее и монументальнее, дерево постепенно вытеснялось камнем.
Густой туман окутывал берега реки. Масляные фонари слабо светили, едва рассеивая опустившуюся на землю мглу. Густые клубы черного дыма от горящего в светильниках дешевого масла медленно поднимались ввысь, неохотно рассеиваясь во мраке ночного неба.
Легкий морозец — первый предвестник приближающейся зимы, — ощущался в ночном воздухе. Маннфред наслаждался этой ночной прохладой. Это было его время. Он станет зимой человечества.
С берега несло вонью отбросов и нечистот; бедность, убогость и нищета жалких ничтожных людишек виднелись повсюду, их жилища жались друг к другу, создавая обманчивую иллюзию безопасности. Люди напоминали графу крыс, живущих в трюме его судна: кишащих в своих переполненных убежищах, наслаждающихся грязью и разложением, распространяющих болезни.
Вампир повернулся спиной к реке, с насмешкой думая о том, что плохо видящие в темноте глаза людского стада могут сколько угодно вглядываться во мрак, пытаясь хоть что-то разглядеть в тумане, окутавшем реку, пока призрачный корабль безмолвно скользит мимо их жалких поселений, жмущихся к речным берегам. Граф откинул грот-люк и спустился в трюм корабля, освещенного тусклым мерцанием судового фонаря. Экипаж — так как корабль все-таки имел экипаж, а не управлялся бесплотными призраками или другими, столь же фантастическими существами, — избегал своего необычного пассажира. Маннфред знал, что матросы называют его: Аллоген. На их языке это означало — «странник». Ему нравилось это прозвище, оно отлично подходило графу, — точно отражая суть того, кем он действительно являлся.
На полпути вниз вампир внезапно остановился. Его внимание привлек едва слышный звук: грязь и нечистоты, толстым слоем покрывавшие нижнюю палубу, тихо поскрипывала под чьими-то крадущимися шагами. Кто-то из экипажа осторожно пробирался по нижней палубе, борясь с усиливающейся качкой. Маннфред впился взглядом в окружавшую его темноту, ища источник биения человеческого сердца, так возбуждающего его первобытные инстинкты. Эти звуки были восхитительной музыкой для ушей вампира. Его ноздри раздувались, граф всем своим существом чувствовал такой привлекательный запах свежей плоти, исходивший от глупца.
На корабле не было отхожего места, поэтому, людям, заключенным в этом ограниченном пространстве, приходилось справлять нужду прямо в воды реки. От каждого из них воняло, и это зловоние становилось еще сильнее, еще нестерпимее, от переполнявшего их страха — при этом, каждый из стада обладал своим собственным, уникальным ароматом.
Маннфред ждал, пока человек достаточно приблизится, чтобы раньше времени не выдать свого присутствия, затем, — двинулся ему навстречу. Услышав приближающийся шаги, матрос попытался тихо скрыться в темноте нижней палубы, однако никакая тьма не могла спасти от взгляда вампира.
— Подойди ко мне, моряк, — бросил Маннфред, жестом подзывая к себе испуганного человека. Несмотря на то, что лицо матроса скрывалось в темноте, вампир прекрасно разглядел исказившую его гримасу ужаса, и как человек тщетно пытался совладать с охватившей его мелкой дрожью. Помимо своей воли несчастный, спотыкаясь, побрел к графу, и униженно склонился к его ногам.
— Прекрасно! Ты отлично знаешь свое место, человек, — усмехнулся Маннфред.
Еле светивший подпалубный фонарь, покачивавшийся в такт качке на вбитом в стенку трюма ржавом крюке, вспыхнул последний раз, выпустил струйку дыма и потух.
— Человек, я голоден, — повелительно прозвучал в наступившей темноте безжалостный голос вампира.
Несмотря на царящий мрак, Маннфред видел, как матрос поднял голову, вглядываясь во мрак туда, откуда, по его мнению, прозвучал голос. Видел, как напряглись вены на шее несчастного, отчаянно сражающегося с требованием вампира. Маннфред презрительно усмехнулся — любое сопротивление его воле было напрасно. Протянув руку, граф схватил человека за шею, развернув голову и, заставив его склонится к своим ногам, губы вампира плотоядно приоткрылись в предвкушении свежей крови. Страх исказил лицо бедняги, все его тело содрогалось от ужаса. Маннфред чувствовал этот животный страх, исходивший от человека, — это было так возбуждающе! Он притянул голову матроса к себе, открыв шире рот, словно готовясь впиться зубами в мягкую теплую плоть горла несчастного, затем, небрежным движением руки оттолкнул его от себя.
Вампир втянул ноздрями воздух, вдыхая все отвратительные запахи, заполняющие корабль. Не смотря не ужасную вонь, он прекрасно чувствовал один чудесный запах — трюм был наполнен пьянящим запахом крови, исходившим от испуганного человека. Маннфред закрыл глаза, наслаждаясь соблазнительными видениями юной человеческой плоти.
— Принеси мне еду. Найди кого-нибудь помоложе — я не люблю старое мясо, — приказал он человеку.
Матрос в ответ лишь слабо кивнул, отпрянув назад, и, с трудом волоча ноги, попятился к трапу, ведущему на палубу. Он в ужасе тряс головой, — Пожалуйста, я все сделаю, только не трогай меня.
— Поспеши, пока я не передумал, и не выбрал тебя, — усмехнулся Маннфред.
Моряк, лицо которого свела судорога, взглянул на графа расширенными от животного ужаса глазами, и поспешил исчезнуть из поля зрения вампира, юркнув в темноту трюма.
Корабль резко скользил вниз и снова взбирался на волну, в такт набирающему силу приливу, деревянные шпангоуты глухо поскрипывали в такт движению судна. Маннфред улыбнулся. Он поднялся на палубу и постоял несколько минут, наслаждаясь прохладным ночным воздухом. Дождавшись, когда скрип корабельных переборок затихнет, будучи практически полностью заглушенный баюкающим плеском волн, Маннфред спустился в свою каюту, предвкушая наслаждение добычей.
Графу нравилось представлять, что его каюта являет собой образец роскоши, способный поразить случайного гостя богатством внутреннего убранства и изяществом отделки. Однако, его мечтания были далеки от истины. Помещение, которое он занимал, представляло собой маленькую каюту на корме судна, практически лишенную каких-либо украшений, если не считать простого грубого орнамента, вырезанного вверху по всему периметру деревянных стен каюты, освещаемую одиноким масляным фонарем, больше чадившим, чем дававшим свет. Такие помещения обычно использовались для хранения провизии и других запасов, необходимых для длительных морских плаваний. Теперь же, в ней размещался импровизированный гроб — походная койка вампира. Днище гроба на добрую четверть фута утопало в зловонной грязи и нечистотах, скопившихся в каюте за время длительных плаваний. Несомненно, эти жалкие людишки уже успели много раз пожалеть, что вытащили его из моря. Раздумывая над причудливыми зигзагами судьбы, приведшей его на черный корабль, Маннфред, медленно вдыхал затхлый воздух каюты. Следы принесенного Маннфредом на корабль песка, местами еще выделялись отдельными темно рыжими пятнами среди мрачной черноты грязи, заполнявшей его каюту. Животное обоняние графа позволяло ему чувствовать едва уловимые запахи пустыни, чуть не ставшей его могилой.
Общество графу составляло множество огромных жирных крыс, — покрытых лоснящимся гладким мехом паразитов, снующих у него под ногами.
Размышления вампира были прерваны робким стуком в двери его каюты.
— Входите, — отрывисто бросил граф.
В ответ на его слова дверь медленно открылась. В узкую дверь каюты протиснулся моряк, около часа назад отправленный графом на поиски подходящей добычи. Он втащил в обиталище вампира молодую девушку, держа ее за волосы, и бросил несчастную в грязь у ног Маннфреда. Простая льняная блузка, была разорвана от плеча до груди юной пленницы, в прорехе виднелось молодое тело, утратившее свою первозданную белизну из-за толстого слоя въевшейся грязи. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что это не свободная жительница Империи, еще недавно прогуливавшаяся по улицам одного из городков, лежащих по берегам Рейка, а захваченная во время набега невольница, вытащенная откуда-то из глубин трюма черного корабля, испуганным смертным, исполнявшим прихоть вампира. Запястья девушки были покрыты синевато-багровыми кровоподтеками, оставшимися от цепей, в которых несчастную держали во время плавания. Не оставляя надежды на спасение, жертва продолжала борьбу, пытаясь вырваться из цепкой хватки своего мучителя. Скрестив руки на груди, Маннфред лениво рассматривал приготовленную для него добычу, размышляя о том, какую жестокую шутку сыграла судьба с этой несчастной. Вряд ли она способна была предположить, что ожидает ее в недалеком будущем, когда рок в виде черного корабля вырвал ее из привычного мирка, бог знает сколько недель или месяцев тому назад. Приспособившийся к царящей темноте затравленный взгляд юной страдалицы остановился на стоявшем у задней стены гробе вампира. Ужас отразился в глазах несчастной, она открыла рот, в тщетной попытке позвать на помощь. Одним быстрым движением Маннфред выкинул вперед правую руку, нанеся по губам своей жертвы короткий болезненный удар. Крик девушки стих, не успев начаться.
Усмехнувшись, Маннфред одобрительно кивнул:
— Очень хорошо! Дорогая моя, это так любезно с Вашей стороны разделить со мной трапезу.
Вампир обратил свой взор на притихшего у входа в каюту моряка, забавляясь выражением собачей преданности, сквозившей в неподвижной фигуре незадачливого бедолаги.
— Теперь, можешь оставить нас. Хотя, может быть, ты предпочитаешь остаться, присоединившись к нашему маленькому празднику?
Несчастная девушка, распростертая на полу у ног Маннфреда, всхлипывая, стала умолять мужчину не бросать ее на произвол безжалостному кровопийце, плечи ее сотрясались от едва сдерживаемых рыданий, стеклянный пустой взгляд блуждал по комнате. В ответ на жалобные стенания жертвы — последний лишь лихорадочно затряс головой, словно пытаясь стряхнуть с себя наваждение. Инстинктивно, моряк сжал в руке знак Мананна — маленькую железную пятиконечную корону, висящую у него на шее. Суеверный страх парня позабавил Маннфреда. Наивная вера скота в то, что они способны понять природу бессмертных — действительно была забавной. Люди готовы хвататься за святую воду, чеснок, молоты Зигмара и другие безделушки, чтобы отпугнуть таких как он, ищут спасения в лучах солнечного света и прячутся за другими бессмысленными суевериями, например, что пьющий кровь не способен пересечь текущую воду. Эти ничтожества, кажется, совсем упускают из виду то, что у вампиров тоже есть мозги, которыми они умеют пользоваться куда лучше стада. С увеличением возраста — растет и могущество бессмертных: увеличивается сила, развиваются магические способности. Вампир перестает быть привязанным к своему поместью — эта слабость — удел новообращенных. Гробы, наполненные землей родины, увеличивающей силу хозяина ночи, можно перемещать, воздействию солнца — можно научиться противостоять. Конечно, это требует магических сил — но они у него есть. Представления скота о том, что после восхода солнца вампир должен непременно прятаться в своем гробу — забавно в своей глупости. Ни одно из этих придуманных людьми ограничений не связывало его, пока он носил с собой горсть земли с того места, где был заново рожден в мире мертвых. Кроме крови, конечно. Ему необходима кровь!
— Убирайся, — рявкнул граф, обращаясь к застывшему в ужасе у входа матросу. Второй раз повторять свой приказ Маннфреду не пришлось — испуганный до смерти человек в мгновение ока юркнул в спасительный мрак трюма, быстро захлопнув за собой дверь каюты. Маннфред медленно обошел вокруг всхлипывающей у его ног девушки. Он присел перед ней на колени, сжав ее подбородок рукой, достаточно сильно, чтобы привести несчастную пленницу в чувство, и заставить взглянуть ему в глаза.
— Как тебя зовут, дорогая? — равнодушно спросил Маннфред. Конечно, это был всего лишь красивый жест, дежурная любезность — его мало волновало имя этой несчастной. Вряд ли бедняжка была способна оценить этот поступок. И, тем более, ей не за что было благодарить графа, — ведь, пока она собирается с мыслями, так просто подчинить ее своей воле. Это всего лишь один из хитрых трюков, которыми в искусстве владеет любой вампир. В глазах девушки промелькнуло осмысленное выражение, ее губы слегка приоткрылись. Однако, волна страха вновь накрыла ее и несчастная только затрясла головой, как будто имя застряло на кончике языка, и она пыталась стряхнуть его.
Маннфред улыбнулся:
— Ну же. Не надо быть такой стеснительной, моя дорогая. Обещаю, через пару минут мы будем знать друг друга гораздо ближе, — с оттенком иронии проговорил граф.
— Маргарет.
— Какое сладкое имя: ты, наверное, сладкая девочка, а Маргарет?
— Я … я не знаю, — испуганно пролепетала бедняжка.
— Я уверен, что да! Иди ко мне, я хочу убедиться в этом, — граф мягко положил руку ей на плечо. Маннфред хотел в полной мере насладиться этим мигом, его рука медленно скользила от плеча к шее жертвы, чувствуя толчки крови, бегущей по ее телу, затем, пальцы вампира резко сжались, погружаясь в плоть несчастного создания. Девушка пронзительно вскрикнула, и тут же из раны хлынула кровь. Маннфред, тем временем, продолжал впиваться в ее тело, все глубже и глубже, до самых костей. Затем, одним могучим рывком, граф поднял добычу к своему лицу, несчастная повисла в воздухе, ноги ее болтались в нескольких дюймах от пола. Ее блузка, скользкая от крови, хлещущей из раны на плече, заливающей ее спину, распахнулась, открывая прекрасную наготу юного создания. Взгляд Манфреда на мгновение остановился, изучая ее, покрывшуюся мурашками, в ином случае — совершенно безупречную кожу, небольшие упругие груди, темную тень в ложбинке между ними.
— Да, хороша, — невольно отметил про себя граф. Свободной рукой он медленно откинул голову девушки назад, открывая себе доступ к сонной артерии, и вонзил в нее свои клыки. Тело бедняжки отчаянно забилось в предсмертных конвульсиях, в последней безнадежной битве жизни со смертью, затем ее ноги, судорожно дернувшись в последний раз, безжизненно повисли — жизнь, наконец, покинула тело несчастной страдалицы. Вампир, тем временем, продолжал жадно пить сочащуюся из вскрытой артерии теплую, слегка солоноватую, такую желанную кровь. Он делал глубокие глотки, наслаждаюсь этой нежной плотью, и все никак не мог утолить свою жажду. Губы Маннфреда были измазаны кровью жертвы, стекавшей по его подбородку и капавшей на пол каюты, по мере того, как он осушал свою добычу. Наконец, вампир оторвался от уже безжизненного тела, мельком взглянув на бренные останки той, что еще пару минут назад была живым существом, со всеми своими желаниями, стремлениями и надеждами, обвел взглядом каюту, затем — вытер губы тыльной стороной ладони.
Этого было недостаточно.
Крови всегда было недостаточно!!!
Маннфред раздраженно отбросил бездыханный труп в угол, не сомневаясь, что крысы, кишевшие в его каюте, позаботятся о нем. И действительно, не прошло и нескольких минут, как эти хвостатые падальщики уже лезли из всех щелей, спеша на нежданное пиршество. Они громко пищали, словно переговариваясь между собой, их зубы противно скрежетали, разрывая блузку, мокрую от свежей крови, терзая еще теплое тело, вгрызаясь все глубже в податливую плоть. Вся эта чудовищная какофония, сопровождающая отвратительный крысиный праздник, заглушала тихий плеск волн Рейка, бьющихся о корпус судна.
Маннфред устало опустился в гроб, позволяя себе расслабиться и насладиться столь редкими мгновениями покоя — обманчивым затишьем перед надвигающейся бурей. Бурей, которая сметет человечество.
Тем временем черный корабль все плыл и плыл, продолжая свое путешествие в сердце Старого Мира.
Глава 2 Ленгенфельдский мост
Часть 1
Граница Стирланда, на берегах реки Авер.
Даже такой глупец как Дитрих Ягер был прекрасно осведомлен о стратегической важности этого треугольника земли между городами Брандштадт, Эшендорф и Фюртцхаузен. Эта земля была ценна по одной простой причине — производство строительных материалов: кирпича и известкового раствора. И это был не кустарный промысел, рассчитанный на постройку отдельных хижин для рыбаков, фермеров и паромщиков, а развитое производство, работавшее на всю провинцию.
Даже такой глупец …
Форстер Шлагенер попытался отвлечься от своих раздумий и, продираясь сквозь осоку, буйно разросшуюся в пойме реки, медленно отсчитал тридцать шагов, идя вдоль пологого болотистого берега. Развернувшись, он прошел столько же шагов в обратную сторону, возвратившись в исходную точку. Да, прошедшая ночь была утомительной — нелегко нести дежурство в одиночку.
Форстер тряхнул головой, прогоняя сон. Как ни странно — он был абсолютно спокоен. Еще вчера он предполагал, что будет испытывать страх, но, к его удивлению, ничего подобного не случилось. Ночью, юноша имел достаточно времени, чтобы проанализировать свои ощущения, попытаться понять — почему испуг не охватывает его, не парализует его волю. Правда оказалась чересчур мрачной — страх приходит тогда, когда рядом бродит смерть, но ты не знаешь точно, заберет она тебя, или пройдет мимо. Шлагенер давно смирился со зловещей реальностью своего положения — с приходом утра он должен умереть. Должно случиться чудо, чтобы изменить ход событий предстоящего дня. Вот почему Форстер не боялся — он принял свою судьбу.
Молодой человек окинул взглядом берег реки. Защитники сидели, собравшись вокруг лагерных костров. До юноши доносились лишь отдельные отрывки их приглушенной, прерывающейся беседы, большинство из солдат молчало, погрузившись в невеселые размышления — все они тоже смирились с суровой реальностью своего положения.
Скорее всего, всем им предстоит умереть еще до захода солнца.
И все же, никто из них не сбежал.
Солдаты сидели, поеживаясь от утренней прохлады, пытаясь согреться теплом, идущим от костров. Время от времени, то один то другой из них, мрачно поглядывал через реку, на противоположном берегу которой вился к небу дым от многочисленных костров врага, усеивающих прилегающую к реке равнину. Судя по их числу, врагов было раз в десять больше. И хуже всего было то, что Акким Брандт командовал армией Аверланда.
К несчастью, Брандт был тем, кем Дитриху Ягеру никогда не стать.
В битвах сталкиваются армии, но судьба сражений зависит от таланта полководца.
Брандт был закаленным в боях солдатом, полностью преданный своему делу. Блестящий командир, от природы одаренный живым умом и стратегическими способностями. Он мог предугадывать течение битвы и принимать мгновенные решения, способные круто изменить ход сражения.
Брандт был истинным полководцем.
Тем не менее, простые солдаты вроде Форстера, были вынуждены следовать прихотям хлыщей вроде Дитриха Ягера, а все только потому, что семьи подобных аристократов имели достаточно денег для покупки военных чинов своим отпрыскам. Подобного рода протекционизм стал обычным явлением в современных армиях имперских провинций. Это называлось «созданием режима благоприятных условий», ведь с таким количеством молодых людей, каждый год бессмысленно гибнувших на полях сражений, у переживших пару кампаний всегда появлялся шанс воспользоваться ситуацией. В особенности, если он подкреплялся солидной суммой.
Дитрих Ягер был всего лишь одним из многих подобных счастливчиков, не лучше и не хуже других. Отсутствие опыта, необходимого для выполнения поставленной перед ним задачи, Ягер с лихвой компенсировал повышенной заботой о своей репутации полководца, доставая мелочными придирками своих подчиненных. Одно это подтверждало убеждение Форстера, что все они, — все те, кто находится под командованием Ягера, — обречены. Обречены также, как сам Форстер, или его младший брат — Исидор.
Шлагенер поднял с земли небольшой камень и бросил его в воды реки. Подняв фонтанчик брызг, и издав тихое бульканье, камень исчез, растворившись в темных водах Авера. На мгновение юноше страстно захотелось стать этим камнем — чтобы воды реки вот также сомкнулись над его головой, укрыв от всех опасностей грядущего дня…
Он повернулся и бросил взгляд на мост.
Очевидно, у гномов были свои причины для строительства единственного каменного моста через Авер на этой полоске земли — именно здесь, а не в одном из крупных городов, таких как Аверхейм или Нульн. Моста — соединяющего Стирланд и Аверланд. Это сделало его важнейшим стратегическим пунктом для обороны всего региона — это был ключ, открывающий ворота, ведущие в самое сердце обеих провинций. Ни один завоеватель не мог надеяться покорить регион, не овладев этой переправой.
Это был не только единственный каменный мост через реку — это был единственный мост через Авер в этой части Империи.
Конечно, выше и ниже по течению в изобилии имелись паромные и лодочные переправы, но Ленгенфельдский мост был единственным местом, где крупная армия могла быстро форсировать Авер. Потеря моста, фактически, означала поражение в войне. Ничего не поделаешь — таковы пути войны — одно поражение ведет за собой последующие, враг продвигается вперед день за днем, миля за милей, захватывая все новые территории, пока, наконец, не захлестнет последних защитников как гигантская волна, безжалостная и неотразимая.
Что ж, такова природа войны — тот, кто слаб, должен уступить дорогу сильному, так как слабым нет места в будущем.
То, что Империя разваливалась на части, разрываемая междоусобной войной, похоже, нисколько не волновало возможных претендентов на императорский трон. Отсутствие серьезной внешней угрозы, которая могла бы сплотить людей, объединить вокруг единой цели, дало толчок разрушительным процессам, давно зреющим в недрах Империи. Сейчас, государство людей больше напоминало змею, пожирающую свой собственный хвост. Вероломство, предательство и измена стали постоянными спутниками человечества. Форстер, шутя, говорил своему брату, Исидору, что, будучи солдатами, они никогда не останутся без работы — всегда найдется тот, с кем придется сражаться, пусть даже это будет их родная мать. Облеченные властью снобы всегда найдут способ, чтобы заставить простой народ проливать кровь, удовлетворяя свои амбиции. Судьба младшего брата Шлагенера служила тому печальным подтверждением. Исидор погиб три недели назад разрубленный вражеской алебардой на каком-то богом забытом поле. Он и еще восемь человек были посланы в безумную атаку на орудийный расчет врага, по приказу глупца, решившего принести их в жертву ради удовлетворения собственного тщеславия. Идиота, желавшего захватить эту чертову пушку, — захватить любой ценой.
Этим идиотом был Дитрих Ягер.
Форстер не мог простить Ягеру, что тот был все еще жив, в то время как многие другие, гораздо более достойные люди, погибли, удовлетворяя его мелочные амбиции.
Ничего не поделаешь — такова безжалостная сущность войны: глупцы и трусы обладают удивительной способностью к выживанию.
Погруженный в свои невеселые думы, молодой человек подошел к кромке воды. Его взгляд задумчиво скользил вниз по реке, медленно несущей свои воды на запад, — где-то там, вдали, в утреннем тумане, невидимые глазу высились стены Нульна. В этот рассветный час Авер был удивительно спокоен, словно сама природа наслаждалась последними минутами затишья перед грядущим сражением, лишь водомерки скользили по водной поверхности, да речная выдра, плывущая по своим делам, нарушали спокойствие водной глади.
Отвлекшись, наконец, от своих раздумий, Шлагенер обратил свой взор в другую сторону, вверх по течению, туда, где находился Аверхейм.
Проклятый мост был слишком широк, нечего было и думать о том, чтобы удержать его, учитывая, их немногочисленные силы. После того, как Брандт решит атаковать, сопротивление защитников будет сломлено очень быстро. Удержать строй на открытом мосту, при существующем раскладе сил, — немыслимое дело. Вряд ли Брандту потребуется больше нескольких десятков всадников, чтобы опрокинуть их построения на мосту и прорвать оборону, примерно так же, как нож проходит сквозь масло. После того, как защитники будут смяты, кавалерия Брандта развернется и ударит по остаткам обороняющихся с тыла, что, несомненно, вызовет панику. И только тогда в бой пойдет пехота противника, завершая разгром войска Дитриха Ягера. И на мосту воцарится кровавый ад.
Да, битва будет жестокой и кровавой. И, нет никаких сомнений, что все закончится очень быстро. Что же, как ни горько это сознавать, похоже, это единственная хорошая новость, которую может принести наступающий день.
Было совершенно очевидно, что Феликс Ягер не имеет ни малейшего представления, как ему поступать в создавшейся ситуации, что придавало бессмысленность любым его приказам. Он абсолютно не был уверен в правильности принимаемых решений, хотя, даже самому себе не готов был в этом признаться. Свои сомнения Ягер скрывал наигранной смесью бахвальства и высокомерия. Даже сейчас, в канун битвы, он предпочитал находиться в гордом одиночестве, в стороне от своих солдат. Форстер получил от него один единственный приказ — мост надо удержать любой ценой!
Вот и все! Однако, как они должны совершить это чудо — Ягер объяснить не удосужился. Для него, все было очень просто — нужно всего лишь удержать мост. При этом, Ягера не переставали грызть сомнения, — какую тактику ведения боя ему следует избрать. Он стал нервным и издерганным, постоянно теряясь в догадках, пытаясь предугадать, где и когда враг может нанести удар. У него не хватало здравого смысла даже на то, чтобы прислушаться к советам гораздо более опытных воинов, мудрость которых была заработана кровью на полях сражений Старого Света в смертельном противостоянии с вампирами Сильвании. Ягер просто игнорировал их знания и опыт. Вместо того, чтобы слушать этих людей, он настаивал на своих нелепых решениях, позируя и красуясь перед своими подчиненными, и корча из себя гения стратегии.
— Ну что же, — горько вздохнул юноша, — наступающий день сорвет все покровы с кривляющегося глупца, и за все его ошибки им придется расплатиться сполна. Сейчас, весь их мир сосредоточился в одной точке — и это был этот чертов мост. Они не могли позволить себе потерять его, и, в то же время, — у них не было сил, чтобы удержаться на нем.
Форстер прекрасно сознавал, что, на самом деле, скрывается за приказами Ягера: держать мост и стараться выиграть время, пока не прибудут подкрепления из Брандштадта и Фюртцхаузена. Поражение означает, что они позволят аверландцам захватить важнейший опорный пункт на своей территории. Поэтому — они должны стоять насмерть! Если они проиграют этот бой, сотни, возможно, даже, тысячи простых жителей Стирланда непременно погибнут. Сознание этого, тяжелым грузом давило на Шлагенера — не только возможность его собственной гибели, но и смерть всех их, всех тех безымянных мужчин, женщин и детей, которые населяли его родной край.
Дорога на Воллештадт, проходящая в нескольких милях южнее Ленгенфельда, это основной торговый путь, идущий от Перевала Черного Огня к Нульну. Этот тракт тянется вдоль Авера, ближе всего подходя к реке именно в окрестностях Ленгенфельда. Пограничные территории всегда являлись ареной постоянных стычек, удача в которых склонялась то в одну, то в другую сторону. На так давно, когда войска Стирланда организовали наступление, они пытались перерезать торговые пути на севере Аверланда. Крупные тракты, подобно артериям, соединяют между собой самые отдаленные части Старого Света. По ним армии способны стремительно продвигаться вглубь территории имперских провинций: Стирланда, Талабекланда, Мидденланда; быстро достичь крупнейших торговых центров Старого света: Мариенбурга, Эренграда и, лежащего далеко на севере, Праага, или южных торговых центров Империи: Пфайльдорфа, Гренцштадта и Майссена. Торговые пути шли, также, на запад к Дельберцу, Богенхафену и Карробургу и на восток, через Краесветные Горы, ведя к загадочным землям, с настолько удивительными названиями, что Форстер с трудом мог вообразить, что же находится там. Таким образом, дороги образовывали единую сеть, связывающую воедино весь известный мир и, представляли собой, весьма важные стратегические объекты. Тем не менее, пересечение торговых путей у Ленгенфельда было последним местом, откуда разумному полководцу следовало бы ожидать атаки аверландцев. Такая атака имела смысл только в том случае, если бы целью армий противника было продвижение вдоль южных границ Стирланда и захват пограничных земель. И все же, Ягер страстно доказывал своим офицерам, что именно по этой причине им следует расположить свои основные силы на этом участке — так как ни один человек в здравом уме не ждет атаки в этом направлении, им нужно первыми ударить по врагу именно здесь. В своем ослеплении Ягер был готов бессмысленно рисковать своей жизнью, более того, он был готов рисковать жизнями своих солдат. Им следует, утверждал он, пересечь реку с помощью одной из паромных переправ где-нибудь в верхнем течении Авера, и, скрытно зайти в тыл Аккиму Брандту. Не всей армии, конечно, а лишь небольшому отряду, численности которого будет достаточно, чтобы, ударив в тыл атакующего врага, помочь обеспечить победу основным силам армии.
По-видимому, для Дитриха Ягера не имело никакого значения, что все его тактические построения основывались лишь на его же собственных иллюзиях, и, в действительности, не было ни малейших оснований для разделения своих сил.
Ни малейших оснований…
Что же касается самого командующего, то в данный момент Ягер, с тремя десятками всадников, находился на своем командном пункте, на перекрестке дорог между Воллештадтом и Легенфельдом.
Этот человек был обыкновенным трусом, только и всего, — с горечью размышлял Форстер.
К сожалению, это было печальной правдой. Ягер умышленно расположил свою ставку так, чтобы быть как можно дальше от возможной опасности. По сути дела, это очень напоминало дезертирство, только вот, этот идиот был слишком труслив, чтобы действительно сбежать. Вместо этого, он весьма умело пресмыкался перед своими покровителями, пуская им пыль в глаза россказнями о своей доблести и о том, какие сверхчеловеческие усилия он прилагает, чтобы остановить врага. Что у него сердце обливается кровью, ведь он понимает, что этого не всегда достаточно. Много славных парней погибло, и каждая новая смерть — это еще один рубец на его и без того истерзанном сердце. Несомненно, Ягер был прирожденным лжецом, способным перевернуть в свою пользу любой рассказ, заставляя свою ложь звучать донельзя убедительной. Форстер слышал пару подобных баек, и даже, когда он прекрасно знал, как же в действительности обстояло дело, он постоянно ловил себя на мысли, что почти готов поверить Дитриху Ягеру… почти готов…
Вряд ли можно чувствовать что-либо еще, кроме отвращения, когда ложь одного проходимца приводит к смерти сотен ни в чем неповинных солдат.
Трус всегда остается трусом, в какие бы красивые одежды он не рядился, пытаясь скрыть свое малодушие. Ирония, скрывавшаяся в знамени Стирланда, — скелет, опоясанный лентой с девизом «Победа или Смерть», — никогда еще не казалась такой очевидной Форстеру Шлагенеру.
И эту победу должны были добыть они одни, — несколько десятков солдат, посланных удерживать Ленгенфельдский мост, — должны победить или остаться навечно гнить на дне Авера.
Хотя, подобная перспектива была наименьшей из проблем, волновавших юношу в данный момент.
Ленгенфельдский мост был великолепен. Это было не просто большое каменное строение, соединяющее один берег реки с другим, одно из многих, что достаточно часто встречаются на крупных реках. Мост представлял собой высокий арочный пилон, украшенный искусной резьбой, высота пролетов которого была вполне достаточной, чтобы не мешать оживленному судоходному движению вверх и вниз по реке. Без преувеличения, это было чудо архитектуры: ажурная красота резьбы и огромные размеры, вкупе с вековой древностью сооружения — потрясали воображение. Молодой человек внимательно вглядывался в эти камни. И словно история оживала перед его глазами: эти камни были здесь задолго до него и они будут здесь через много лет после того, как последние воспоминания о нем навсегда сотрутся из памяти потомков. Форстер нисколько в этом не сомневался. Он даже не представлял, насколько древним мог быть этот мост. Одно было очевидно — Ленгенфельдский мост был самым прочным сооружением в этом уголке Империи, иначе он не простоял бы столько веков. Шлагенер знал историю этих мест лучше, чем любой из защитников — ведь он родился и вырос в городке Фюртцхаузен, расположенном всего в нескольких милях ниже по течению реки. И конечно, он знал эту историю намного лучше, чем их прежний командир.
Шлагенер яростно затеребил свою коротко остриженную голову, пытаясь унять зуд от укусов клещей, терзавших его. Она чесалась ужасно, словно при каком-нибудь кожном заболевании. Проклятые насекомые устроили себе знатное пиршество, однако, из всех его товарищей, они, почему-то, облюбовали именно его. Конечно, все солдаты, в той или иной степени, страдали от этих кровососов, однако, никто больше не подвергся такому нашествию, как Форстер. Из глубин памяти вдруг всплыли слова его матери — эти твари будто предчувствуют смерть и выбирают обреченных созданий. Клещи прекрасно чувствовали себя во влажных, но достаточно теплых условиях высоких зарослей осоки, бурно разросшейся по берегу реки. Неудивительно, что Ягер выбрал именно его руководить всей этой гиблой затеей — горько подумалось юноше. Этот злопамятный ублюдок и не думал скрывать своей неприязни к Форстеру. Молодому человеку удалось, наконец, поймать особо терзавшее его насекомое, впившееся в его кожу за левым ухом — и он, одним ловким движением, с раздражением раздавил эту тварь своими заскорузлыми грязными ногтями.
Тот факт, что в это самое время Акким Брандт и его люди делали за рекой последние приготовления для уничтожения Шлагенера и его товарищей, пока он тут воюет с насекомыми, показался закаленному в боях воину весьма забавным. Несмотря на всю серьезность своего положения, Форстер не смог сдержать ухмылку. Хотя, это была весьма горькая ирония!
Да, здесь не было ничего личного — это просто война. Человеческая жизнь как будто сжимается и исчезает, скрываясь за сухой статистикой людских потерь. На войне — люди перестают быть людьми. Какая печальная истина! Научиться не видеть во враге человека — печальная необходимость. Думать о противниках, как о таких же людях, как ты сам, понимать, что у них тоже есть имена, семьи и друзья, что они так же думают, чувствуют и любят — это может свести с ума. Поэтому, не смотря на всю безнадежность ситуации, Форстер поклялся, что ради своей любимой жены и своей семьи он заставит Аккима Брандта кровью заплатить за этот мост. Шлагенер не собирался дешево отдавать свою жизнь. Много несчастных женщин, которых ему не суждено встретить, не причинивших Форстеру и его близким никакого вреда, станут сегодня вдовами благодаря ему. Своеобразный вид первобытной справедливости: око за око! Ведь его жена — тоже станет вдовой, его сын, родившийся прошлым летом, — вырастет, так никогда и не увидев своего отца. Да, не самая приятная мысль, но, хотя сегодня Форстеру суждено умереть, в его силах продлить этот день как можно дольше.
Шлагенер в задумчивости с такой силой почесал один из сильно зудевших укусов, что из ранки пошла кровь.
— Проклятье, — пробормотал он, нагибаясь, чтобы сорвать пучок травы и вытереть кровь. В это же мгновение внутренним чутьем молодой человек почувствовал надвигающуюся опасность: легкое еле уловимое колыхание воздуха, затем какое-то стремительное движение и тихий всплеск воды в реке из-за осыпавшейся с берега гальки. В следующую секунду юноша уловил неясную тень, выросшую перед ним, и, спасая себя, бросился влево, сильно ударившись при падении о землю.
В следующую секунду Шлагенер осознал, что происходит — перед ним, весь мокрый с головы до ног, стоял один из вражеских воинов, сжимая в руке изогнутый кинжал. Чуть дальше Форстер заметил еще три темных силуэта, появляющихся из воды — головорезы Аккима Брандта.
С криком Форстер бросился на первого врага. Кинжал неприятеля вспорол рукав его рубашки, глубоко вонзившись в левую руку. Не обращая внимания на острую боль, Шлагенер ответным ударом воткнул свой кинжал прямо в горло противнику. Это был эффектный удар, и к тому же — весьма эффективный. Захлебываясь кровью, несчастный выронил оружие и судорожным движением схватился за горло, словно пытаясь задержать жизнь, утекавшую сквозь пальцы вместе с сочившейся из раны кровью. Шлагенер не предоставил бедняге еще одного шанса — противник был мертв. Однако другие — все еще были живы, и представляли смертельную опасность. Выхватив меч и издав воинственный вопль, юноша ринулся вдоль берега реки, атаковав ближайшего из выходящих из воды солдат.
Форстер атаковал стремительно — не дав неприятелю выбраться на твердый берег, он колющим ударом попытался поразить врага в живот. Удар оказался не очень удачным — Шлагенер лишь задел своего противника: в последнее мгновение тот успел поставить блок, лезвие меча молодого человека скользнуло по вражескому мечу и вспороло неприятелю бок. Скрипнув зубами от боли и сдерживая рвущийся наружу крик, враг, мгновенно контратаковал, пытаясь достать Форстера скрытым режущим ударом снизу вверх. Движимый звериным чувством самосохранения, выработанным годами сражений, Шлагенер успел среагировать, отшатнувшись вправо, и лезвие меча противника лишь слегка вспороло ему левую щеку. Кровь моментально залила всю левую половину лица, однако, юноша даже не успел понять, насколько серьезно его ранение — в эту же секунду пятачок речного берега, где происходила схватка, предательски начал сползать в воду, и Шлагенер, поскользнувшись, не удержал равновесие и упал на спину. В полном молчании его противник взмахнул мечом, готовясь нанести решающий удар. Время, как будто, замедлилось, на фоне начинающего светлеть неба Форстер отчетливо видел силуэт нападавшего, лицо которого было скрыто каким-то подобием шарфа, взметнувшийся и начавший свое смертельное падение клинок противника. Молодой человек резко рванулся влево, подкатываясь под врага, и выбросил вперед меч, пытаясь блокировать удар противника. Удача снова улыбнулась Шлагенеру — клинок нападавшего ударил по лезвию его меча и, скользнув, уткнулся в землю. В это же мгновение раздался тихий свист, и удивленный враг отчаянно вскрикнул от боли и злобы — очень вовремя выпущенная кем-то стрела пробила его правое плечо насквозь. Форстер мгновенно воспользовался шансом, подаренным ему судьбой, — оттолкнув сразу ставший неуклюжим меч противника, он развернул свой клинок и нанес колющий удар снизу вверх, вспарывая своему врагу живот. Удар оказался смертельным — мертвый неприятель медленно завалился на бок: безжизненное тело сразу стало удивительно тяжелым, вырвав меч из рук обессиленного юноши.
Форстер с трудом отпихнул навалившееся на него тело и поднялся на ноги как раз вовремя, чтобы увидеть, как два последних нападающих гибнут от выпущенных в них арбалетных болтов. Находившийся в опасной близости от Шлагенера неприятель упал с пробитой грудью — болт пробил его насквозь, взметнув фонтанчик крови, выйдя из спины бедолаги. Второй враг получил попадание в лицо — болт вошел над верхней губой, разворотил нос и застрял где-то глубоко в мозгу — оба погибли мгновенно.
В то время как молодой человек освобождал свой меч из тела убитого им врага, где-то за его спиной на другом берегу Авера пропел рог. Форстер прекрасно знал, что означает этот призывный зов — надвигается шторм, и не многим суждено пережить его. Акким Брандт готовился нанести решающий удар. Группа убийц была послана им всего лишь для того, чтобы посеять в рядах, защищающихся панику — тем самым, приближая неизбежную победу. Как любой хороший полководец, Брандт использовал малейшую возможность, чтобы уменьшить потери в своих рядах. Что ж, в этот раз, это не принесло ожидаемого результата.
Горящая стрела расколола купол неба пополам, оставляя светящийся след подобно летящей комете — она, на несколько секунд, разогнала предрассветный сумрак.
Да, очевидно, что Акким Брандт не собирается ждать восхода солнца. Взмыла вторая стрела, за ней еще одна… Ленгенфельдский мост осветился неровным дрожащим светом. В этом свете, то вспыхивающем, то вновь затухающем, словно бесплотные призраки по мосту двигалось множество теней — точно морские волны они захлестывали пролет за пролетом. Аверландцы пошли в атаку. Они наступали в полной тишине, лишь сталь мечей и копий мрачно поблескивала в свете тускнеющей луны.
Стирландцы встретили врага во всеоружии: вихрь стали и крови закружился на мосту. Первый удар врага был ужасен — они с разбега врубились в строй обороняющихся. Двое, стоявших в первом ряду стирландских копейщика, упали под ударами мечей, трое аверландцев совместными усилиями продавили брешь и ворвались в оборонительные порядки защитников. Однако, развить свой успех им было не суждено, — копейщики второй и третей линии нанесли встречный удар: двоих нападавших пригвоздили к земле, безжизненное тело последнего — повисло на копьях. В целом, первая линия копейщиков — выдержала первый натиск врага. Образовавшиеся бреши быстро закрыли копейщики второй линии, и строй стирландцев вновь был восстановлен, ощетинившись копьями в сторону нападавших, словно огромный еж. В тоже мгновение, десяток стирландских арбалетчиков, укрывавшихся за копейщиками, осыпали атакующих градом арбалетных болтов.
Однако — это было лишь начало схватки!
Не раздумывая, Форстер бросился на помощь своим товарищам, сражающимся на мосту. Враг обладал значительным численным перевесом, и было лишь вопросом времени, когда порядки стирландцев будут смяты. Шлагенер никогда не был слишком уж набожным человеком, однако, сейчас он искренне молил бога совершить какое-нибудь чудо. Иначе, битва за Ленгенфельдский мост будет закончена еще до рассвета.
Еще несколько горящих стрел взмыли в воздух, разогнав темноту над полем сражения. Расчерчивая небо яркими полосами, они пролетали над сгрудившимися на мосту в смертельной схватке людьми и, печально вспыхивая напоследок, падали где-то далеко за спиной обороняющихся. В их призрачном неровном свете где-то в глубине атакующей массы людей Форстер заметил личный штандарт Якоба Брандта. Красно-синий флаг реял над битвой, возвышаясь над потоком врагов, подобно огромной волне, накатывающей на оборонительные порядки стирландцев, пытающейся разбить их, утащить людей за собой в пучину смерти.
Пытаясь успокоиться и привести себя в чувство, юноша медленно втянул сквозь сжатые зубы свежий ночной воздух, еще не наполнившийся запахом крови и пота, криками и стонами раненых и умирающих.
— Ну, вот, и началось, — пробормотал он сам себе.
Элиас, пожилой жилистый ветеран, с ежиком коротко остриженных волос, посеребренных сединой и пронзительным взглядом карих глаз, яростно блестевших из-под густых, почти сходящихся бровей, оказавшийся в этот момент рядом, услышал слова Форстера. Бросив короткий взгляд на Шлагенера, он, горько усмехнувшись, смачно сплюнул на землю, — Будем надеяться, что все это скоро закончится.
— Да, — хмыкнул в ответ Шлагенер, — Мне бы тоже не хотелось, чтобы все это дерьмо слишком затянулось. Старый вояка снова усмехнулся и понимающе кивнул.
Тем временем линия обороны стирландцев трещала по швам. Врагу удалось прорвать порядки защитников в нескольких местах, и, Форстер совершенно неожиданно обнаружил перед собой троих противников.
Ближайший из нападавших получил арбалетный болт в живот, не успев сделать и пары шагов в их сторону. Он рухнул на землю и забился в предсмертной агонии. Двое оставшихся противников, перешагнув упавшее тело товарища, не колеблясь, бросились в атаку.
— Что же, кажется, шансы сравнялись, — снова ухмыльнулся сосед Шлагенера — давай-ка посмотрим, сможем ли мы помочь двум этим достойным солдатам найти дорогу в царство Морра, как ты на это смотришь? Своеобразный юмор товарища казался абсолютно не уместным в сложившейся ситуации, но, Форстер не имел ничего против — лишь бы это хоть как-то помогло им пережить сегодняшний день.
Слепая ярость безумной волной захлестнула его, и молодой человек бросился на неприятеля с воплями: «За Стирланд! За честь и свободу! За Мартина!»
Шлагенер сражался как загнанный в угол зверь, нападая и защищаясь рефлексивно, игнорируя все правила фехтования. Он потерял чувство реальности, словно провалившись в какое-то иное измерение — время словно остановилось, вселенная сузилась до размеров маленького пятачка, где есть только кровь, боль и неясная тень очередного противника, которого нужно убить, или — погибнуть самому. Меч юноши колол и рубил, рассекал плоть и ломал кости, раны болели и кровоточили, вокруг бушевал бешеный танец смерти: сталь звенела о сталь, вырывала куски плоти из кричащих, корчащихся от боли тел, кровь обильно орошала поле сражения. Враги, друзья, союзники и противники мелькали и кружились перед глазами, словно песчинки, захваченные безжалостным вихрем, и падали, когда стихия, наигравшись, бросала их на землю, чтобы умчаться дальше и схватить новые игрушки. Старый вояка сражался рядом с Форстером, болтая без умолку, подгоняя и подбадривая Шлагенера, предостерегающе вскрикивая, когда особо резвому противнику удавалось пробиться сквозь их защиту, и, довольно хмыкая, когда очередной их противник падал под ударами мечей. Однако врагов было слишком много и Форстер начал уставать, с мрачным отчаянием думая, сколько еще им мгновений им удастся выиграть у смерти. Глухая ярость на Дитриха Ягера, бросившего их в эту бессмысленную мясорубку, темной пеленой застилала ему глаза. Командир должен сражаться вместе со своими людьми. Это непреложный закон! Он не должен прятаться за спинами как последний трус.
Время продолжало свой замедленный ход. Солнце уже достигло зенита, а Форстеру казалось, что рассвело всего несколько минут назад. Бой захватил все его существо, смерть кружила вокруг стальным вихрем, пожиная щедрую жатву, собираясь в лужах крови, скользящей под ногами.
— Какая же непомерная цена будет у этой победы? — уныло пробормотал Шлагенер, пользуясь коротким затишьем, наступившим в схватке, чтобы перевести дух.
Неясное предчувствие скрытой угрозы заставило молодого человека обернуться — в то же мгновение что-то со свистом пронеслось у его виска, заставив Форстера резко отпрянуть в сторону. Каким-то чудом ему удалось отразить вторую, еще более яростную атаку, парировав лезвие меча, направленное ему прямо в сердце. Юноша защищался по большей части инстинктивно — любое промедление, попытка осмыслить ситуацию, рассчитать действия противника, подготовить удар означало смертный приговор. Сдержав новый выпад врага, ожидавшего, что он перейдет в обратную стойку, Шлагенер ушел влево, плавно перетекая в «железную дверь» и, в очередной раз парировав клинок противника, мгновенно контратаковал восходящим ударом, вонзив свой меч в грудь неприятеля. Аверландец остановился, будто наткнувшись с разбега на невидимую стену, его рот приоткрылся в немом изумлении. Форстер отступил на шаг назад, освобождая меч из тела противника — тот покачнулся и, хватая губами, на которых уже выступала кровавая пена, воздух, упал на колени.
Шлагенер отступил вправо, взмахнул мечом, описывая им широкую дугу, с силой рубанул упавшего противника по шее. Меч легко разрубил позвонки, отделяя голову от туловища. Обезглавленное тело качнулось и рухнуло навзничь, голова ударилась о землю, и подкатилась прямо к ногам юноши, уставившись на него широко раскрытыми глазами, в которых застыли удивление и страх. Форстер слышал много всевозможных баек о людях, которым отрубили голову — якобы отделенная голова может сохранять способность чувствовать и мыслить еще на протяжении целой минуты. Он бросил взгляд в уставившиеся в небо с немым укором глаза и пинком отбросил от себя этот страшный сувенир — меньше всего Шлагенер сейчас хотел размышлять о том, что мог переживать поверженный им враг после того, как потерял голову.
Придя в себя, молодой человек, наконец, смог осмотреться: в первый раз с начала боя никто не бросался на него с мечом, не пытался лишить его жизни. Усталость словно камень разом навалилась на плечи, Шлагенеру казалось, что этот безумный день длился уже целую вечность, и было все еще неизвестно, улыбнется ли ему удача пережить его.
Резкий звук аверландского сигнального рожка прорезал суматоху разбившегося на отдельные схватки сражения — троекратный сигнал призывал нападавших отступить и перестроиться, давая защитникам несколько драгоценных минут передышки.
Шлагенер с горечью осмотрел поле сражения — большинство его товарищей лежали мертвыми. Пять десятков человек держали оборону на мосту, сейчас же Форстер насчитал чуть больше полутора десятков. Однако они дорого отдали свои жизни — люди Аккима Брандта потеряли почти вдвое больше, причем, им пока не удалось добиться даже локального успеха.
Тем не менее, Форстер прекрасно понимал, что мост им удержать не удастся. Это было так же неизбежно, как снег зимой или разливы Рейка. Как это глупо: умереть за какую-то груду камней — мелькнула у него в голове шальная мысль. В этом нет ничего героического, ничего, о чем барды так любят слагать свои баллады. Никто не будет воспевать их последний бой. Сражайся они за честь или свободу прекрасной благородной дамы, — вот это было бы совсем другое дело. Но здесь нет никакой прекрасной леди. Нет вообще ничего, что имело бы хоть какую-нибудь ценность в глазах обычных людей. Только проклятый мост на плоской равнине в центре разваливающейся Империи.
Юноша горько усмехнулся.
Он и представить себе не мог, что ему придется отдать свою жизнь за какой-то мост на границе Стирланда и Аверланда.
Это казалось такой нелепостью, что Шлагенер невольно снова иронично хмыкнул.
Что же, и это тоже часть природы войны: на самом деле, в ней нет ничего красивого или героического, того, о чем так любят рассуждать простые обыватели. Убивать или быть убитым — вот и весь нехитрый выбор. Все остальное — лишь пустое сотрясание воздуха.
Форстер отвлекся, наконец, от своих невеселых размышлений и бросил еще один оценивающий взгляд на поле боя. Никаких сомнений — следующую атаку они не переживут.
— Почему они дали нам передышку? — спросил у Шлагенера подошедший молодой солдат, почти мальчишка. На открытом лице, искаженном усталостью после яростной схватки, покрытом грязью, потом и подтеками крови, выделялись живые голубые глаза. Форстер плохо знал его — это был один из новобранцев, присоединившихся к отряду Ягера совсем недавно. Видимо парень был неплохим бойцом, или судьба благоволила ему, раз он оказался одним из немногих счастливчиков, кому повезло выжить после первой атаки.
— Им некуда спешить, парень, — ответил Форстер. — Отступать нам некуда, и они прекрасно об этом знают. Нас осталось не больше дюжины против почти четырех сотен: неважно, какова ширина моста — мы сможем продержаться не более пары минут, и то, — если очень повезет.
Юноша молча кивнул.
Невольная жалость кольнула сердце Шлагенера:
— Не вешай нос, парень, — с напускной веселостью бросил он. — Надеюсь, ты не против, если мы сразимся плечом к плечу и дадим жару этим чертовым ублюдкам? Давай-ка встретим их во всеоружии и заставим заплатить кровью за возможность пересечь наш мост! — Форстер попытался улыбнуться, подбадривая товарища, но улыбка получилась кривой и вымученной.
— Не против, если я тоже буду рядом с вами? — бросил, подходя к ним, старый вояка, сражавшийся вместе с Форстером в самом начале битвы. — Когда мы вернемся в Вюртбад, тот из нас, кто останется в живых покупает пиво для этого молодчика, идет? — он плюнул на ладонь и протянул ее Форстеру.
— Идет, — бросил Шлагенер, также плюя на свою руку и скрепляя договор рукопожатием. — Любой будет рад держать с тобой пари, когда ты так щедро соришь деньгами Элиас.
— С кем вы связались, парни! Этот старый дурак не имеет за душой ни гроша, — хохотнул, подходя к ним Клеменс, здоровенный детина, лет тридцати: темноволосый, кареглазый и чем-то отдаленно похожий на медведя. — Я ему и кошку-то свою кормить не доверю, не говоря уже о том, чтобы купить пиво этому молодцу. Лучше мне держаться поближе к парню, чтобы все были уверены, что Элиас раскошелится-таки в конце дня.
Форстер невольно улыбнулся: — Ты будешь присматривать за ним, а я — за вами обоими. Надеюсь, ты ничего не имеешь против?
— Ты так уверен? Хотя, думаю, это не помешает, ведь в последний раз, когда Элиас угощал кого-либо выпивкой, Зигмар был еще зеленым юнцом, — продолжал веселиться Клеменс.
— Зная, как мне обычно везет, думаю, старый мошенник даст прикончить себя прямо перед тем, как запустить руку в карман, — еще один из ветеранов, высокий сухощавый Ули присоединился к беседе.
— Удивительно, что он носит брюки с карманами! На кой черт они этому старому оборванцу? — воскликнул Клеменс, смеясь над собственной шуткой. Собравшиеся вокруг солдаты также покатились со смеху.
Минуты затишья летели быстро. Оставшиеся защитники моста прекрасно понимали, что это всего лишь короткий перерыв перед новым штормом. И буря пришла.
Резкий звук рожка вновь разрезал тишину …
Форстер заметил его первым — одинокий всадник под белым флагом парламентера. Он медленно доехал до середины моста и остановился в ожидании.
— Эй, стирландцы, — громко и уверенно прозвучал в наступившей тишине его голос, голос человека, привыкшего к повиновению. — Кто будет вести переговоры с вашей стороны?
В это мгновение Форстер узнал всадника — это был Акким Брандт, собственной персоной.
— Слушай приятель, думаю, ты лучше любого из нас справишься с этой миссией, — на этот раз Клеменс был совершенно серьезен. Собравшиеся вокруг солдаты нестройным хором голосов поддержали Клеменса. Провести переговоры — не такая уж и сложная задача для человека, всю свою жизнь посветившего войне, и, десятки раз бывавшего и не в таких переделках. Вот только Форстер не имел никакого желания строить из себя важную птицу, облегчая жизнь человеку, так яростно пытавшемуся их уничтожить на протяжении всего дня. Однако и сам Шлагенер в глубине души это прекрасно понимал, — на этот раз Клеменс был абсолютно прав.
— Черт с вами, — сквозь зубы процедил Шлагенер. — Уговорили.
— Я, — уже громко бросил Форстер, обращаясь к парламентеру. Клеменс и Ули удовлетворенно переглянулись.
Молодой человек, соблюдая достоинство, положенное его неожиданно обретенному статусу, не спеша, направился к ожидающему его Брандту.
Как только Форстер оказался на середине мост Акким Брандт спешился, сделал пару шагов навстречу, снял тяжелую латную рукавицу и протянул руку для приветствия. Шлагенер на секунду замешкался, размышляя, насколько уместно пожимать руку врагу, но, тут же одернул себя, вспомнив, что Брандт — это не Дитрих Ягер, — и, приветствовал командира аверландцев крепким рукопожатием.
— Вы отлично сражались сегодня, — окинув юношу цепким, оценивающим взглядом, начал беседу Брандт.
— Мы просто старались хорошо делать свое дело, — усмехнулся в ответ Шлагенер.
— Мне кажется, что достаточно достойных людей ушли от нас сегодня в царство Морра, — продолжил Брандт. — Думаю, настало время хоронить умерших.
— Вам потребуется на это около четверти часа, и еще столько же, чтобы окончательно покончить с нами. Ведь нас осталось не больше двух десятков, против ваших полутора сотен, — Шлагенер не видел смысла скрывать то, что и так было прекрасно известно им обоим.
— Что вы скажете, если я предложу вам сложить оружие? Я умею ценить храбрость и верность воинскому долгу даже у своих врагов. Даю слово, что не стану задерживать вас, и, дам возможность беспрепятственно вернуться к своим семьям.
— Как бы привлекательно не звучало это предложение, к сожалению, я вынужден его отклонить, — с сожалением покачал головой Форстер. — Мы все здесь солдаты, и прекрасно знали, на что шли, и что нас теперь ожидает. Когда нам придется взглянуть в лицо смерти — надеюсь, мы сделаем это с достоинством. Ведь, несмотря на весь ваш численный перевес, вам так пока и не удалось пересечь этот мост. И единственная причина, по которой вы застряли на той стороне — наша стойкость.
— Да, ты настоящий солдат, — отметил Брандт с искренним уважением. — И все вы по праву можете гордиться тем, что сделали сегодня. Должен признать — я восхищен вашей отвагой. При других обстоятельствах, для меня было бы честью сражаться бок о бок с такими солдатами, как вы. И, хотя мы и оказались в этой битвы по разные стороны, — это ведь не повод, чтобы вести себя подобно варварам. Если вы отказываетесь сдаться, может быть, примите следующее предложение: сегодня вы позволяете нам спокойно собрать и похоронить своих павших товарищей. В свою очередь, я дам вам еще одну ночь, в знак уважения к вашей стойкости. Ваш подвиг не будете забыт, солдат. Если вы согласны — даю слово, что мы не пойдем в атаку раньше следующего утра.
— Вы даете нам возможность умереть не сегодня, а завтра? Щедрое предложение, — усмехнулся Форстер.
— Это честная сделка. Как говориться — мертвецов надо уважать с детства, ведь, ребенок вырастет, а мертвец никуда не денется. Я ведь легко могу избавить вас от проблемы выбора, стоит мне только дать сигнал к атаке. Вместо этого, — еще одна ночь с боевыми товарищами, еще один рассвет. Вы ведь действительно этого заслуживаете.
— Заслуживаем что? Еще одну ночь тоскливого ожидания? Еще одну ночь в паутине липкого, грызущего страха?
— Еще одна ночь, чтобы насладиться окружающим миром… Ночной красотой и спокойствием… Чтобы проводить закат, почувствовать утреннюю росу на своем лице, услышать пенье птиц в предрассветный час… Встретить восход солнца…
— И получить благословение Морра?
— И это тоже. Не кажется ли тебе солдат, что весьма глупо отказываться от такого предложения?
Форстер обернулся назад, туда, где стояла жалкая кучка выживших соратников. Разве в его праве лишать их еще одной ночи жизни? Он посмотрел на огромного Клеменса, внимательно следящего за ними, тощего Ули, присевшего чуть в стороне и затачивающего свой меч, взглянул на Элиаса, что-то тихо втолковывающего самому молодому из оставшихся, Захарии.
— Так значит, до рассвета?
— Даю слово!
— Что же, спасибо милорд.
— Значит, вы не передумаете, и капитуляции не будет? Жаль, вы все отличные солдаты, а ты, похоже, еще и достойный человек — неужели вы готовы погибнуть вот так, ни за что?
Форстер улыбнулся: — Ну, говоря между нами, Брандт, я чертовски не хочу умирать, только эта смерть не будет ни за что. Уж это-то я вам обещаю, — отголосок черного юмора, так свойственного Элиасу, прозвучал в ответе Шлагенера. — Победа, или смерть! — горячо воскликнул он, кивнув в сторону Стирландского знамени, лениво реющего под дуновением легкого полуденного ветерка.
Аверландец понимающе кивнул: — Как тебя зовут, парень?
— Форстер Шлагенер.
— Что же, Форстер, прощай. Я помолюсь за тебя сегодня вечером. Пусть Морр знает, что ты достойный человек, а твои товарищи заслужили умереть с почетом на поле боя. Да хранит вас Зигмар!
Хлопанье черных крыльев привлекло взгляд Форстера. Три вороны уселись на каменный парапет моста чуть позади Аккима Брандта. В этом не было ничего необычного, особенно, учитывая, сколько непогребенных тел все еще лежало на поле боя. Скорее, необычным было то, что эта троица была единственными падальщиками за целый день.
— Спасибо, милорд. Пусть Зигмар будет благосклонен и к вашим людям тоже. Кстати, птицы уже собираются. Вам лучше поспешить и собрать павших, пока эти твари не решили полакомиться человечиной.
Брандт кивнул, и, обменявшись на прощание со Шлагенером крепким рукопожатием, вскочил в седло. Развернув коня, аверландец, не спеша, направился к противоположному берегу, где ждала исхода переговоров его армия. Юноша задумчиво посмотрел вслед удаляющемуся военачальнику, и, отгоняя от себя невеселые размышления, направился к своим товарищам, ожидавшим новостей с плохо скрываемым нетерпением.
— Ну, что ему надо? — с полпути окликнул его Клеменс.
— Он хочет собрать и похоронить своих мертвых, взамен — предлагает нам передышку до завтрашнего утра.
— Таал всемогущий! — радостно воскликнул Элиас.
— Не стоит так радоваться, Элиас, это всего лишь еще одна ночь.
— Кто знает…, кто знает…, Форстер, может быть она станет нашим спасением.
Принимая предложение Брандта, Шлагенер старался не тешить себя призрачными надеждами, тем не менее, в глубине души он надеялся, что Элиас может оказаться прав — эта отсрочка может, действительно, может спасти их. Молодой человек знал, что подкрепления из Брандштадта и Фюртцхаузена уже в пути.
— Захариа, у меня есть для тебя поручение, — обратился Форстер к юноше, успевшему уже придти в себя после всех ужасов сегодняшнего дня. — Ты ведь самый быстрый из нас. Поэтому, беги как можно быстрее, найди ставку Ягера у Воллештадта и приведи подкрепление до восхода солнца. Наши жизни в твоих руках, парень!
Юноша, согласно кивнул, даже не догадываясь, что Шлагенер отсылает его только затем, чтобы сохранить ему жизнь.
— Я приведу их, сэр.
— Не надо называть меня сэром, парень. Я — такой же солдат, как и ты. Ну, все, прощаться не будем. Надеюсь, еще свидимся. Поспеши. Да хранит тебя Зигмар.
Захариа кивнул, пожал руки товарищам, и, на ходу поправляя амуницию, быстро зашагал в сторону леса, вскоре исчезнув за деревьями.
— Ты поступил, правильно, Форстер, — промолвил Элиас, кладя руку на плечо Шлагенеру. Клеменс, стоящий чуть поодаль, согласно кивнул.
— Надеюсь, это нам поможет.
— Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю, Форстер.
— Знаю, — пожал плечами Шлагенер. — Он еще совсем мальчишка. Забери меня Морр, я не мог позволить ему умереть!
— Не мог, — согласился Клеменс. Однако, кажется, ты готов позволить умереть всем остальным. А, Форстер? — Здоровяк усмехнулся, давая понять, что это всего лишь неудачная шутка.
— Боюсь, что мы уже давно покойники, мой друг, — хмуро отшутился Шлагенер в ответ.
Стемнело. Ночь опустилась на землю, ласковая прохлада окутала усталых людей своим легким покрывалом, в кустах заскрипели сверчки, а в иссиня-черном небе зажглись яркие звезды. Огромные костры запылали на обоих берегах реки, бросая во все стороны причудливые сказочные тени, разгоняя сгустившуюся тьму. Запах горящей плоти наполнил воздух, разгоняя очарование летней ночи.
Шлагенер стоял на коленях у погребального костра. Пламя почти касалось его, обжигая лицо и руки, от едкого дыма слезились глаза, першило в горле. Однако, это даже к лучшему — не нужно будет никому объяснять, почему по щекам у закаленного ветерана текут слезы.
Зигмар свидетель как же трудно хоронить своих товарищей, тех, с кем вместе проливал кровь, прошел десятки сражений, прошагал вдоль и поперек пол-Империи. Оказывается — это гораздо труднее, чем погибнуть самому.
Одно за другим огонь поглощал тела павших воинов.
И это — еще одна сторона войны: живым предстоит оплакивать мертвых.
Из-за гула бушующего пламени и треска прогорающих веток, Форстер не услышал, как в ночную симфонию звуков вклинился еще один. Его внимание привлек Клеменс, дернув Шлагенера за руку, заставляя обернуться, и, отвлекая юношу от печального созерцания погребального костра.
Пятеро всадников спешили к лагерю со стороны леса.
Судя по их виду, они долго скакали во весь опор. Лошади были загнаны до полусмерти, тяжело дышали и исходили пеной, да и всадники выглядели немногим лучше.
— Что, Морр меня забери, происходит? — удивленно пробормотал Форстер.
— Ну, если бы я был верующим, я бы сказал — случилось чудо, — весело ухмыльнулся Клеменс.
Это оказался передовой разъезд армии Стирланда. Армия графа Мартина находилась всего в пятичасовом переходе от Ленгенфельдского моста.
— Целых пять часов нового дня, мой друг, — возразил Форстер. — Достаточно времени, чтобы мы все отправились на свидание с Мором.
— Не все так плохо, приятель, — расплылся в улыбке Клеменс. — Я успел перекинуться с ними парой слов: ребята наткнулись на людей Ягера, на дороге недалеко от Воллештадта. Скажем, так… Они убедили его вспомнить о воинском долге. Сейчас Ягер разбил лагерь прямо вот за этим леском позади нас. Да, лес кажется пустым: нет ни костров, ни шума, ничего, что выдавало бы присутствие армии. Но, можешь мне поверить, — они там — ждут в засаде. И когда завтра утром Брандт пойдет в атаку, рассчитывая смести наши слабые силы, думаю, он будет чертовски удивлен, увидев, как наша кавалерия обрушивается на его голову. А пока они будут приходить в себя, армия графа уже прибудет на поле боя. Две тысячи человек, Форстер. Хотел бы я увидеть лицо Брандта, когда он узнает об этом. Мы выполнили задачу, друг мой, мы — удержали мост!
Шлагенер хотел было улыбнуться, но не смог — он слишком хорошо понимал, какую цену пришлось заплатить, чтобы это чудо стало реальностью. Тела погибших товарищей, уже превратившиеся в пепел, и те, что все еще лежали у его ног, не давали ему возможности
Он чувствовал себя полностью опустошенным.
И это — еще одна сторона войны. Сколько же их всего еще предстоит увидеть…?
Часть 2
Черный корабль: вниз по Рейку.
Среди жителей Империи черный корабль пользовался дурной славой. Суеверные люди оставались верны себе во все времена — ходили слухи, что увидевшего это судно ждут всевозможные напасти, которые разорят и уничтожат его дом, а то, и того хуже — приведут к смерти хозяина. Легко представить какой лихорадочный трепет вызывал по обоим берегам реки этот барк величественно скользящий по водной глади Рейка.
Говорили, что черный корабль — зловещий предвестник несчастий, готовых обрушиться на измученную Империю. А, замечая странную гибель птиц, сопровождающую его появление, слали вслед проклятия и ругательства так же неистово, как возносили молитвы Зигмару или Ульрику.
И вряд ли кто-то стал бы отрицать, что смерть, невидимой тенью следует за черным кораблем.
В Мариенбурге трое разодетых как павлины купцов метались на причале, рвя на себе волосы и оплакивая утрату, когда их жены с готовность поднялись на корабль, загипнотизированные взглядом Маннфреда, стоящего на носу, словно стройная изящная статуя одного из героев древних времен. Ветер задумчиво играл его длинными роскошными волосами, когда он кивком поманил их к себе. Глупцы мужья, конечно же, не хотели их отпускать. Что же, дураки нашли свою смерть.
Маннфред не воспользовался ими сразу. Он приказал отвести их в трюм и посадить в клетки — женщин приводили к нему по одной, когда жажда крови, достигала высшей точки. Это было такое утонченное удовольствие — слышать их отчаянные рыдания в трюме, крики о помощи, когда их вели к нему в каюту, ужас в глазах, оцепенение и отчаянные попытки вырваться, в то время, как Маннфред насыщался их молодой, свежей кровью.
От них несло таким животным страхом. Это было прекрасно и опьяняюще.
В Альтдорфе, сошедший вечером на берег Маннфред, устроил новую охоту под самым носом у жрецов Зигмара.
На городской стене между стягами Альтдорфа, лениво развевающимися под слабыми дуновениями ласкового летнего ветерка все еще виднелся транспарант «Тень Смерти», высмеивающий Влада и Изабеллу фон Карштайнов. Маннфред хорошо помнил, как во время осады жители вывесили этот оскорбительный пасквиль, и, какую ярость это вызвало у его повелителя. Влад не воспринял сопротивление всерьез — это стоило ему жизни. Казалось, что и горожане — не сделали выводов из прошлых ошибок. Многое изменилось с тех пор, как Маннфред в последний раз проходил по мощеным мостовым Альтдорфа, но мало что — в лучшую сторону. Город так до сих пор полностью и не оправился от ужасов зимы 2051 года, когда армия Влада фон Карштайна осадила столицу Империи. Плохо скрываемое отчаяние чувствовалось в этом, прежде беззаботном городе, какая-то своя, особая безнадежность витала в воздухе, а точнее, валялась под ногами — в образе мусора и отбросов, в изобилии валявшихся по обочинам, многочисленных нищих, заполнивших городские улицы, наспех подделанных и подкрашенных домов, еще сохранивших на себе следы разрушений. Даже шпили многочисленных соборов Альтдорфа казались менее величественными, чем они были до Влада.
Какой-то крепко сбитый дурень решил потребовать с одиноко шагающего Маннфреда «пошлину» за проход через один из многочисленных мостов, соединяющих доки с торговыми районами. Усмехнувшись, вампир молча пошарил в кармане и молча швырнул громиле под ноги пару мелких серебряных монет. Утратив бдительность, глупец сделал шаг вперед и наклонился, чтобы получше рассмотреть, чем это ему удалось поживиться сегодня. Через мгновение, он уже летел вниз головой в Рейк, с застывшим на лице выражением крайнего недоумения, зажимая в руке выпадающие из живота внутренности. Маннфред пересек мост и оказался в одном из торговых кварталом Альтдорфа, обостренным чутьем вампира отмечая перемены в запахах ночного города. Со стороны доков несло гнилой рыбой, тухлым мясом, фекалиями и прочей дрянью, характерной для портового района. В то же время, на этой стороне реки чувствовался более утонченный запах, точнее — смесь запахов: вонь от пота и пьяного перегара матросов, после очередной знатной попойки нетвердой походкой возвращающихся к своим судам, заглушалась приятным ароматом свежевыделанной кожи, идущем от многочисленных кожевен и сыромятен. Внешний облик этих двух районов также, резко контрастировал между собой. Архитектура зданий торгового квартала, была, по меньшей мере, эклектичной. Повсюду наблюдалась излишняя вычурность и смешение стилей: Тилийские колонны соседствовали с Кислевскими куполами, а Бретоннские башенки — с лепниной и орнаментами в Эсталийском стиле. Многие здания были непропорционально высокими, поднимаясь вверх на три-четыре этажа, нависавшие над улицами и отбрасывающими густую тень на улицы и улочки города. Такая планировка значительно облегчала Манфреду передвижение по столице. Накинув на голову капюшон плаща, вампир полностью слился с наступающей темнотой, став таким же призраком, как и черный корабль.
И, как и в случае со зловещим кораблем, заметившего неясный призрачный силуэт вампира, в сгущавшемся мраке опускающейся на город ночи, ждала неминуемая смерть.
Маннфред остановился в начале узкого проулка, прислонившись к каменной стене здания и полностью растворившись в его тени. Слегка наклонив голову, он внимательно прислушался, ловя ночные звуки, шорохи и сладкий аромат человеческой плоти, доносимые ветром. Поблизости раздались голоса, они приближались к тому месту, где, словно паук в центре паутины, ждущий неосторожную муху, выжидал в засаде Маннфред. Пятеро детей, самому младшему из которых вряд ли было больше пяти, а, старшей девушке — едва исполнилось пятнадцать. Они шли по улице, внимательно всматриваясь в кучи мусора, тут и там сваленные по обеим сторонам дороги, покрытые грязью, худые и изможденные, одетые в какие-то нелепые лохмотья. Маннфред надеялся, что дети пройдут мимо, и он останется незамеченным, как вдруг, старшая девочка внезапно остановилась и, обернувшись, посмотрела ему прямо в глаза. По взгляду ребенка, брошенному на вампира, казалось, что это юное создание прекрасно понимает, что за монстр стоит сейчас перед ней.
— Пожалуйста, господин, подайте нам пару монет! Мы так хотим есть!
Маннфред не сомневался, что она говорит абсолютную правду. Девочка подошла к нему вплотную, просящее протягивая худую ручонку, покрытую толстым слоем грязи.
Вампир не шелохнулся. Он стоял, прикрыв глаза, и вдыхал ее запах — запах нежной, молодой плоти и такой аппетитной и свежей крови, бурлящей по венам.
— Да, — выдохнул он, наконец. — Да, конечно же, да.
Ее лицо осветилось легким подобием улыбки.
— Меган, сестренка, ты остаешься за старшую и приглядываешь за остальными, — обратилась она к сероглазой курносой девочке, одетой в рваную кофту и жалкое подобие юбки. — Я догоню вас через несколько минут. Встретимся у служебного входа театра Зеймюллера. Обещаю — сегодня, мы все будем сыты! — сделав несколько шагов, она нежно поцеловала сестренку в лоб.
Проследив взглядом за возглавляемыми Меган детьми, пока они не скрылись из виду за углом соседнего дома, девушка развернулась и, почти бегом пересекла улицу, вновь оказавшись вплотную к Маннфреду.
Вампир молча шагнул к ней и мягко заключил девочку в свои объятия. Она не сопротивлялась.
Девушка отдалась ему сразу и целиком, ее руки легли на плечи мужчины, нежно обнимая его, лаская спину, опускаясь ниже к поясу и бедрам. Она прижалась к Маннфреду всем телом и жадно зашептала ему в ухо: — Пожалуйста, возьмите меня, добрый господин — еще пару пенсов и вы можете делать со мной все, что захотите, только, пожалуйста, не здесь.
Лицо Маннфреда расплылось в саркастической улыбке: — О, вряд ли возникнет необходимость платить тебе, моя дорогая.
Он мягко провел ладонью по ее щеке, взял за подбородок и слегка наклонил девушке голову, — так, чтобы стала видна шея, с пульсирующей на ней манящей и притягивающей жилкой.
— Пожалуйста, — выдохнула она, заглядывая ему в глаза. — Ты же обещал!
— Я так не думаю, моя сладкая, — усмехнулся Маннфред.
Вампир наклонился к девушке, с вожделением вдыхая запах ее молодого тела, прикоснулся в легком поцелуе к нежной шее, скользнул губами вниз, найдя место, где по артерии струилась теплая, молодая, такая желанная кровь. Он несколько раз ласково поцеловал глупышку, согревая ее кожу своим дыханием. Девушка легко вздохнула, слегка задрожав в объятиях Маннфреда. Вампир прекрасно понимал, что она просто подыгрывает ему, изображая страсть, однако, сейчас Маннфреду было абсолютно наплевать на подобные нюансы. Он слегка впился в ее шею зубами — не слишком сильно, чтобы прокусить ей кожу, однако — достаточно для того, чтобы девушка тихо вскрикнула. Рука вампира скользнула по спине своей жертвы, обхватывая талию и с силой привлекая хрупкое девичье тело к телу мужчины, его язык ласкал ее шею, поднимаясь все выше и выше, зубами он нежно прикусил ушко девушки.
— Иди за мной, — тихо выдохнул Маннфред, слегка отстраняясь от своей живой игрушки.
Вампир знал, что теперь малышка последует за ним, и, не только потому, что ей нужна пара лишних монет.
Узкими извилистыми переулками Маннфред повел свою жертву к Храмовой улице, вдоль которой тянулись самые богатые кварталы Альтдорфа, разыгрывая роль этакого провинциально торговца, которому посчастливилось попасть, наконец, в столицу, и, пораженного увиденной роскошью. Он задержался на пару минут возле открытой сцены Театра памяти Варгра Бреугеля, иронично оценивая выразительную игру актрисы, представлявшую главную героиню в знаменитой пьесе Детлефа Зирка «Женевьева и Вукотич, или Катайский заговор в Жуфбаре». За театром расположились самые престижные кварталы столицы — административные здания и соборы, крупнейшие магазины и самые дорогие гостиницы сменяли друг друга, соперничая роскошью и богатством отделки с соседями. Крыши и купола с разнообразными башнями, башенками и шпилями взмывали в небо, поднимаясь на семь-восемь этажей над мостовыми и тротуарами. Обширные сады и парки, видневшиеся за коваными оградами, дополняли спокойствие и элегантность особняков и дворцов знати.
— Уже недалеко, — обратился Маннфред к идущей рядом девушке, мягко обнимая ее за талию. Та доверчиво прижалась к вампиру, — какая жестокая пародия на возвышенные человеческие чувства.
Они прошли через ворота в обширный городской парк, когда ночь окончательно вступила в свои права, и углубились в его сердце — в сплетение ветвей пышных кустарников и вековых деревьев. Маннфред остановился в тени огромной плакучей ивы, листья которой серебрились в потоке лунного света, создавая удивительный и таинственный узор, напоминающий великолепные орнаменты ледяных дворцов царицы Катерины. Вампир притянул девушку к себе, чувствуя, как бешено колотится ее сердце у него на груди. Это было … так соблазнительно…
— Не бойся, малышка, я не причиню тебе боль, — прошептал он.
Девушка нежно провела ладонью по щеке Маннфреда.
— Два, пенса, господин, — тихо прошептала она, теснее прижимаясь к Маннфреду и заглядывая ему в глаза, ее дыхание сбилось, став частым и прерывистым.
— Да, конечно, — снисходительно улыбнулся вампир, доставая из кармана две монетки и зажимая их в ладони девушки. — Вот, моя дорогая, теперь ты довольна?
Девушка подняла кулачок к лицу, медленно разжала его и удивленно вгляделась в монеты — она ожидала получить медные пенсы, а в лунном свете блестели два серебряных шиллинга. Малышка судорожно сжала руку и быстро спрятала деньги где-то в многочисленных складках своей юбки, словно опасаясь, что мужчина вдруг передумает и потребует их обратно.
— Ну, иди же ко мне, — снова настойчиво позвал Маннфред.
Девушка расстегнула кофту, медленно сползшую с ее плеч — обнаженное человеческое тело так соблазнительно белело в неровном свете луны, приникающем сквозь листву, — обняла Маннфреда и крепко прильнула к нему всем телом.
В этот раз вампир укусил по-настоящему — глубоко впившись в нежную, чуть солоноватую от пота кожу, погружая клыки все глубже в податливую, живую плоть, жадно впитывая теплую пульсирующую кровь. Это было божественно…
Малышка дернулась от боли, но вампир лишь крепче сжал ее в своих объятиях, не давая слабеющей и теряющей сознание девушке упасть на землю. Маннфред жадно насыщался, опустошая свою жертву — ее кровь обновляла его, давала жизнь…
Тихий вздох вырвался из разорванного горла несчастной — так выходит воздух из разорванных мехов кузнеца. Через мгновение, он перешел в глухое клокотание, затихшее вместе с последним вздохом несчастной.
Вампир аккуратно положил мертвое тело девочки под деревом, и, порывшись в складках ее одежды, достал два серебряных шиллинга — те самые монеты. Затем, он привел в порядок одежду малышки и закрыл ей глаза. Со стороны казалось, что какая-то хорошенькая юная девушка устала и прилегла отдохнуть под деревом. Усмехнувшись, Маннфред положил шиллинги ей на глаза — хорошенькая юная девушка умерла в тени печальной ивы, — картина, способная позабавить взор тысячелетней нежити.
В последний раз взглянув на бездыханное тело, вампир отправился в обратный путь, зная, что еще четыре ничего не подозревающие души ждут его у черного входа театра Зеймюллера.
Что же, теперь у него будет много еды, а черный корабль продолжит свой зловещий путь по Рейку к заветной и долгожданной цели.
Глава 3 Красавица и чудовище
Нульн — Имперский город на берегу Рейка.
Джон Скеллан по-прежнему оставался в игре.
Целый город раскинулся перед ним, предоставляя вампиру обширные охотничьи угодья, о которых тварь, подобная ему, может только мечтать.
Наконец-то он может сбросить с себя маску жалкого калеки, которую был вынужден носить в последние дни владычества Конрада, силы постепенно возвращались к нему — хотя бы частично. Эта хитрость прекрасно помогла ему, как на поле боя на Мрачных Болотах, когда вампиры Конрада фон Карштайна потерпели сокрушительное поражение, а, сам правитель Сильвании лишился головы, так и позднее — во время панического отступления уцелевшей нежити. Однако сейчас Скеллан чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы восстать из пепла и вновь послужить своему господину.
Маннфред идет! Он возвращается!
Лицо вампира все еще хранило на себе следы избиения, которому подверг Скеллана Йерек. Рваные раны на щеке и вокруг левого глаза зловеще багровели на бледном лице, пустую правую глазницу прикрывала черная повязка, носимая на пиратский манер и придававшая и без того мрачному лицу вампира совсем уж зловещее выражение. Конечно, со временем, раны полностью затянутся и, даже зрение полностью вернется к нему — таковы регенерационные способности вампиров — однако, и Скеллан это прекрасно понимал, что как раз времени у него катастрофически мало. В этом была забавная двойственность существования всех бессмертных: иметь в своем распоряжении бесконечное долгую жизнь, и, в то же время, быть ограниченным внешними обстоятельствами — какая жестокая усмешка судьбы.
Скеллан чувствовал этот приближающийся шторм, эту атмосферу липкого и ползучего страха, повисшего в воздухе и предвещавшего появление Маннфреда. Он ощущал приближение владыки с момента битвы на Мрачных Болотах. Сначала — это было легкое беспокойство, которое Скеллан списывал на неудобства регенерации, которую переживал его организм, однако — он ошибался. Это было что-то иное: предвидение, внутреннее озарение, животное предчувствие приближающейся скрытой угрозы, засевшее где-то в глубинах подсознания вампира. Что именно — Скеллан и сам не мог объяснить.
А пока, он выслеживал добычу на улицах Нульна, укрытых густым серым туманом, утоляя красную жажду на уличных бродягах и проститутках, в изобилии наводняющих Старый Город. Этот мрачный район отделялся от остального города высокой стеной с несколькими узкими воротами, скрывающей грязь и нищету Старого Города от взоров остальных жителей процветающей жемчужины Империи. Скеллан сполна оценил возможности, которые давала ему такая планировка Нульна: лишь больные, бездомные или изгнанные из своих домов селились в трущобах Старого города; здесь боялась ходить даже городская стража, что делало его идеальным местом охоты и безопасным убежищем, где вампир мог спокойно зализывать свои раны.
Еды было вдоволь, но ее однообразие угнетало бессмертного. Кроме того — многие из скота были больны или истощены. Скеллан жаждал насладиться молодой горячей кровью: цветущей юной девушкой, только вступающей в период расцвета своей сексуальности, или юношей-подростком, переполненным гормонами и избытком нерастраченной силы, вместо того, чтобы довольствоваться варикозными венами потасканных шлюх и раздутыми от неуемного потребления алкоголя шеями убогих бродяг.
Ослепительная точно свежевыпавший снег белизна стен Храма Шаллии казалась издевательской насмешкой над грязью, безнадежностью и угрюмым отчаянием, наполнявшими узкие улицы Старого Города. Храм высился, словно дар небес каждому страждущему — он стоял прекрасный и величественный — остров спокойствия и безмятежности в океане упадка и разрухи. Его воздушный купол, подобно горящей во мраке свече, невольно притягивал к себе взгляд — маяк надежды в безбрежном море страдания.
Скеллан затаился в нише здания в переулке напротив храма, наблюдая за тем, как сменяется караул у его ворот. Несмотря на все его надежды, жрицы Шаллии были отнюдь не беззащитны. Однако, какое унижение, мрачно размышлял вампир, страстно желая утолить голод молодой здоровой плотью: вместо того, чтобы бросится в драку, устроив в храме кровавую бойню, рвать плоть, наслаждаясь отчаянными криками жертв, — он вынужден скрываться, выжидая самым жалким образом, когда удача улыбнется ему. Картины резни, которую они когда-то устроили в городе вместе с Маннфредом, проходили у него перед глазами. Да, славные были дни…
Территория, прилегающая к храму, была плотно застроена домами местных обитателей. Хотя, их было трудно назвать домами в общепринятом понимании этого слова — это был бескрайний лабиринт убогих лачуг, жалкая пародия на человеческое жилье. Скеллан видел нищету и раньше, но нигде она производила на него такого отталкивающего и угнетающего впечатления, как в этих, наспех построенных трущобах, где отсутствовала какая-либо надежда и, царил голод. Жизнь здесь не стоила и ломаного гроша. Не было ничего удивительного в том, чтобы утром найти лежащий в сточной канаве окоченевший труп какого-нибудь бедняги, зарезанного при ограблении или самостоятельно сведшего счеты с жизнью, отчаявшись сражаться с судьбой в этом аду.
Это было идеальное место для охоты. Скеллан провел уже целый месяц в Нульне, так ни разу и не рискнув покинуть пределы Старого Города.
Какое-то время, пока вампир боялся, что его раскроют, он старался держаться темных переулков, осторожно передвигаясь по запутанному лабиринту Старого Города, подобно крысе, снующей в сточной канаве в поисках объедков. Все изменилось, когда Скеллан обнаружил городские катакомбы. Они тянулись под всем районом: узкие, извилистые ходы, где-то прорезанные в коренной породе, где-то — сложенные из плохо обработанных треснувших и начинающих разрушаться каменных блоков, образовывая запутанную сеть, уходящую вниз, далеко вглубь от поверхности земли. Выходы из них встречались в совершенно неожиданных местах: прятались в зарослях кустарника у стен какой-нибудь хибары, или скрывались в старых развалинах у крепостной стены.
Вначале, Скеллан даже не подозревал, что именно он обнаружил, но, в конечном счете, любопытство взяло верх — вампир все глубже и глубже проникал в систему подземелий.
Некоторые из подземных ходов лежали на сто-двести футов ниже уровня поверхности земли — обширный лабиринт подземных тоннелей и коридоров, связанных между собой бесчисленными переходами и галереями. Самый длинный из исследованных им ходов, извиваясь и петляя подобно невероятной, чудовищной змее, тянулся под всем Старым Городом, заканчиваясь узкой металлической лестницей, выходившей на поверхность в природной пещере у самого берега реки. Это была своего рода тайная набережная Рейка, скрытая от глаз городской стражи, и, без сомнения, весьма популярная у местных речных пиратов и контрабандистов. Скеллан и сам использовал ее пару раз для своей ночной охоты.
Катакомбы Нульна стали для вампира вторым домом.
Местные называли катакомбы — Подземьем, или Убежищем, и они действительно стали таким местом для Джона Скеллана, когда вампир, только обнаружив их, с трудом пробирался по запутанной сети подземных переходов, представляя собой весьма печальное зрелище. Раны, полученные Скелланом на Мрачных Болотах, были ужасны: лицо вампира напоминало кошмарное месиво, нос был сломан и провалился, кожа на лбу и щеках висела лохмотьями, обнажив кости, выбитый правый глаз дополнял страшную картину — все-таки Йерек Крюгер хорошо над ним поработал. Скеллан являл собой жалкую пародию на могущественного бессмертного: поломанный, изуродованный, пытающийся затеряться среди отбросов общества. Здесь внизу — он стал тенью, укрылся в одиночестве подземелья, словно какой-нибудь прокаженный, зализывающий свои гноящиеся раны, только — в отличие от скота — Скеллан мог восстанавливаться, обретая былую силу.
Скеллан нашел приют в заброшенном подземелье глубоко под храмом Шаллии: теряя рассудок от безудержной боли, он бродил по старым склепам, в которые, по всей видимости, никто не спускался уже несколько веков, стараясь не тревожить прах мертвых, на протяжении бесчисленных столетий предаваемых земле в этих давно забытых криптах. Иногда, случались минуты облегчения, но, большей частью времени — боль была нестерпима. Скеллан стонал и корчился от боли, сон приходил лишь урывками, он погружался в забытье и тут же выныривал. Вампира мучили кошмары: они преследовали его, эти старые воспоминания — то, что как он надеялся, навсегда умерло вместе с Джоном Скелланом. Перед его взором вставал призрак Лизбет, снова и снова возвращаясь к нему в приступах горячечного бреда: ее взгляд, улыбка, чуть припухлые, такие сладкие губы, нежная кожа, ласковые прикосновения рук. В первый раз Скеллан с яростью выбросил из головы ее улыбку, пытаясь разорвать в клочья ту эфемерную связь, которая тоненькой ниточкой протянулась к его, такому презираемому ныне вампиром, прошлому. Однако, по мере выздоровления, Скеллан стал находить какое-то болезненное удовольствие в этих видениях, излучавших какое-то особое спокойствие и умиротворение. Они были несравненно лучше, чем все остальные воспоминания, которые терзали бессмертного.
Казалось, этот кошмар никогда не кончится, тем не менее, вампир, наконец, оправился настолько, что смог выбраться на поверхность. К этому времени красная жажда настолько завладела Скелланом, что буквально сводила его с ума, заглушая все остальные мысли, чувства и желания: шесть женщин в течение нескольких часов нашли свою смерть под ударами его клыков, а их обескровленные тела остались валяться в придорожных канавах.
В катакомбах Старого Города кипела невидимая жизнь, скрытая от глаз добропорядочных обывателей — казалось, что все темное и злобное, забилось под землю, скрываясь от солнечного света: наемные убийцы, контрабандисты, воры и прочие преступники — все они использовали эти подземные пути для своих грязных целей.
Эти тайные дороги позволяли добраться даже до богатых районов Нульна: Нового Города с его административными зданиями, садами и парками, улицы Правосудия и Дворца Юстиции с кучей клерков и мелких чиновников, поглощенных работой, района Рыбного рынка с его постоянным столпотворением и оживленной торговлей. Но самой желанной целью был, конечно, Район Развлечений: Нимфенштрассе с многочисленными тавернами, гостиницами, борделями и прочими увеселительными заведениями и Дрогштрассе с чередой трактиров и кабаков, в которых бесконечной рекой льется пиво, вино, водка и другое, не менее горячее пойло.
Бросив последний долгий взгляд на храм, вампир повернулся к нему спиной: настало время, углубиться в этот город, найти место, где его голод мог быть утолен новой, более изысканной пищей — той, что сама пыталась утолить свою жажду в Районе Развлечений.
Двигаясь преимущественно под землей, Скеллан незамеченным достиг Нимфенштрассе — района разврата, порока и разнообразных излишеств. Сладкий аромат парфюма обволакивал его, заглушая запах пота, немытого тела и канализации. Копни чуть глубже и наткнешься на трупы и могильных червей — ухмыльнулся про себя вампир — что поделать: скот остается скотом, в какие бы одежды он не наряжался.
Две жрицы любви расположились под аркой у пересечения Нимфенштрассе с одной из многочисленных улочек, внимательно вглядываясь в сгущающуюся полутьму в ожидании потенциальных клиентов. Их обильно напудренные лица с ярко нарумяненными щеками, резко контрастировали с черными бровями и вульгарно накрашенными губами. Корсеты с глубоким декольте были туго затянуты, выставляя напоказ немаленькие груди, однако, пытаясь подчеркнуть свои прелести, девицы перестарались — шнуровки была так затянуты, что сквозь разрезы в корсетах выступали складки тела. Завидев Скеллана, шлюхи стали активно привлекать его внимание, делая руками призывные жесты, но, по мере приближения к ним вампира, сомнения все больше охватывали их — от Скеллана веяло скрытой угрозой. Призывы становились все менее уверенными, пока девки не застыли в изумленном испуге. Они сжались, пытаясь скрыться в тени арки, моля Зигмара о том, чтобы их предполагаемый клиент прошел мимо.
Скеллан наслаждался их страхом.
Конечно, эти шлюхи даже не подозревали кто перед ними на самом деле — древний первобытных страх заставлял их прятаться от него. Это было весьма возбуждающе — Скеллан давненько не испытывал таких сильных эмоций. Власть — вот что самое стоящее в жизни. Только сейчас он до конца осознал это.
Масляные лампы слабо мерцали неровным светом, пытаясь разогнать царящий на улицах мрак, однако, их голубоватое пламя угасало, не в силах справиться с непосильной задачей. Экипажи стучали колесами по булыжной мостовой Дрогштрассе, возницы подбадривали лошадей резкими ударами кнута. До Скеллана доносились отрывки разговоров, группа молодежи, стоявшая у входа в небольшой аккуратный парк, смеялась какой-то шутке. Куча театралов хлынула из боковых дверей театра Шафта. Вампир остановился в пятидесяти шагах от театра, прислонившись спиной к двери какого-то борделя, обитой темно-красным бархатом. Через несколько мгновений он ощутил мягкое прикосновение нежной женской руки на своем плече. Раздраженный подобной бесцеремонностью, Скеллан предупреждающе рявкнул: этого оказалось достаточно — рука мгновенно исчезла вместе с ее обладательницей.
Две примечательные фигуры вышли из дверей театра.
Мужчина был законченный франт, заботящийся только о том, чтобы окружать себя красивыми вещами. Он явно любил красиво одеться и пощеголять в модных, красивых нарядах, произвести своей одеждой, манерами и поведением впечатление на окружающих.
Все его движения и жесты были женоподобными. Припудренное лицо делало его похожим на фарфоровую статуэтку, которую легко может разбить неосторожный ребенок.
Его спутницей была женщина. Но что это была за женщина — ее вид притягивал к себе взгляд и поневоле завораживал.
Жизнь била в ней ключом.
Она излучала чувственность, заполняя все пространство: ароматом своих духов, точеной фигурой, изящным поворотом головы.
Она была божественной, подумал Скеллан, если только это слово уместно употреблять вампиру, невольно усмехнулся он про себя.
Даже с того расстояния, на котором находился Скеллан, чувствовал исходящую от нее внутреннюю силу и, восхищение, которое она вызывала у прохожих, попадающихся у нее на пути.
Почти наверняка, это была куртизанка — оплачиваемая мужчинами спутница для выходов в свет.
Скеллан внимательно наблюдал за незнакомкой, невольно вспоминая харизму, которой обладали ближайшие потомки Влада фон Карштайна.
Она, несомненно, обладала ей, только — несколько иной.
Облик Влада обладал какой-то особой неотразимой привлекательностью, сочетая в себе звериную мощь и утонченное изящество. Временами, в его глазах отражались отголоски безумных страстей, бурливших где-то в глубине вампира. Однако, несмотря на привлекательность, во всем его облике: иссиня-черных волосах, холодных, пронзительных глазах, самоуверенной манере держаться — чувствовалась тьма. Тьма, бросавшая вызов общепринятым ценностям, идеалам, моральным нормам.
Облик женщины тоже казался темным; ее черные, словно вороново крыло волосы, завивались изящными локонами вокруг лица и спадали на плечи, их темный каскад заканчивался чуть выше талии. Отблески лунного света отражались от роскошных жемчужин, блестевших в завитках ее роскошных волос, каждая из которых, без сомнения, обошлась в приличную сумму ее спутнику. Но ощущение тьмы, возникавшее при взгляде на незнакомку, было, скорее физическим, а не духовным. Несмотря на всю присущую отпрыскам Влада мощь темной энергии, позволявшей им легко манипулировать людьми, эта женщина обладала не меньшей силой, заставлявшей взрослых мужчин слоняться вокруг нее, раскрыв рот, подобно пускающим слюни идиотам. Несомненно, девушка хорошо осознавала свою силу. В этом смысле куртизанка и вампир не так уж и отличались друг от друга.
Скеллан изучал эту поразительную красавицу, ловя каждое ее движение; это было настоящее наслаждение. Если мужчины гордились рациональностью и выверенной точностью своих движений, то все жесты куртизанки были изящны и полны достоинства — что было весьма необычно для женщины ее положения. Она, словно любила весь окружающий мир и щедро одаривала его своим благосклонным вниманием. Незнакомка была леди — леди совершенных страстей, страстно совершаемых. Чувство острой зависти неожиданно кольнуло Скеллана. Он завидовал этой женщине — завидовал этой молодой, бьющей ключом жизни, протекающей вдали от грязи и мрака подземелий и склепов.
Женщина проследовала мимо вампира в почти беззвучном шелесте богатых кружев и шелков, подчеркивающих ее изящную фигуру. Одной рукой она опиралась на плечо идущего рядом франта, в другой — держала изящный веер из павлиньих перьев, абсолютно не приспособленный для использования по прямому назначению и являющийся просто изящным дополнением к ее гардеробу. Белый гофрированный круглый воротник, охватывающий ее шею, завершал наряд прекрасной незнакомки, еще больше подчеркивая тонкие черты ее лица и оттеняя черный уголь ее волос. Ее нежная кожа отливала перламутром в свете вечерних фонарей, но, наибольшее впечатление производили ее глаза — полные глубокой мудрости жизни, так не соответствующей ее юному возрасту — настолько глубокие, что можно было запросто утонуть в них.
Скеллан шагнул вперед, выходя из скрывавшей его тени. Его неожиданное появление заставило щеголя вздрогнуть. Удивительно, юная чертовка нисколько не смутилась — она лишь кокетливо опустила ресницы и мило улыбнулась вампиру.
— О, черт, волосатая задница Зигмара! Ты до смерти напугал меня, — воскликнул франт. Это прозвучало настолько нелепо, что Скеллан не смог сдержать усмешку. Несомненно, великий основатель империи мог при жизни иметь какое-то количество волос в указанном месте, однако вряд ли он гордился бы подобной характеристикой. И уж конечно, это нельзя было назвать почтительным обращением к Богу-Воителю.
— Вы издеваетесь надо мной, сэр? — уже раздраженно воскликнул молодой человек, и, тут же осекся, увидев в колеблющемся свете масляного фонаря, шрамы, прокрывавшие лицо Скеллана.
— А, это… — угадав причину замешательства незнакомца, вампир провел рукой по шраму, уродующему правый глаз. — Получил в битве на Мрачных Болотах, — хмыкнул он. — Сражаясь с вампиром, — после небольшой паузы многозначительным шепотом добавил Скеллан.
Эти слова произвели ожидаемое впечатление на изнеженного юношу. Он отпрянул назад и, забыв про всю свою галантность, невольно подтолкнул девушку вперед — между собой и Скелланом. Вампир воспользовался представившимся ему удобным случаем, вплотную приблизившись к очаровательной спутнице пугливого городского хлыща. К его удивлению, девушка не только не испугалась его, но, напротив, освободив свою руку из объятий компаньона, протянула ее Скеллану. Вампир преклонил колено, осторожно взял руку девушки в свою и, поднеся ее к губам, коснулся нежной кожи запястья обворожительной красотки легким почтительным поцелуем.
— Добрый вечер, прекрасная госпожа, — приветствовал незнакомку Скеллан.
— Добрый вечер, — с легкой чуть насмешливой улыбкой ответила красавица, глядя на покрытого шрамами одноглазого коленопреклоненного оборванца, играющего роль благородного господина.
— Единственное, что заслуживает внимания на этом свете — это красивая женщина, — нисколько не смущаясь легкой тени иронии, прозвучавшей в ответе девушки, почтительно продолжил Скеллан.
— Ну, — шутливо спросила она. — Так кто же вы такой, негодный льстец?
— Скеллан. Джон Скеллан, к Вашим услугам!
— Очень хорошо, Джон Скеллан, — кивнула незнакомка, изо всех сил стараясь сохранять серьезность, — Вы, несомненно, очень известный и заслуживающий всяческого уважения человек, раз не побоялись бросить вызов живым мертвецам. О таких героях, впоследствии, слагают легенды.
— Я предпочитаю считать себя всего лишь автором своей собственной истории, — скромно потупился Скеллан.
— Что за чушь несет этот придурок? — сквозь зубы прошипел спутник красавицы, оправившись, наконец, от первоначального страха, и, выступил из-за ее спины, делая неуклюжую попытку вклиниться в разговор.
— А кто же Вы, прекрасная незнакомка? — заинтересованно спросил у девушки Скеллан, игнорируя выпад франта.
— Нарцизиа де Врис, — очаровательно улыбнувшись, ответила юная особа. — А мой, пренебрегающий правилами хорошего тона, спутник — Гаспар Никулау. Широко известный в узких театральных кругах актер, — чуть насмешливо добавила чаровница.
— В настоящий момент я играю в пьесе собственного сочинения «Жизнь в Смерти», — с таким подчеркнутым выражением собственного превосходства изрек этот напыщенный театральный деятель, что Скеллан не смог сдержать ироничной усмешки. Перед ним стоял типичный образчик хвастливого пустозвона.
— Кажется, я несколько отстал от жизни, — хмыкнул вампир, не отрывая взгляда от очаровательных глаз Нарцизии, в которых плясали веселые чертята. — Мне следует чаще выбираться в свет из своей берлоги, если я хочу иметь возможность лицезреть красивых и знаменитых!
— Вот именно, — лукаво улыбнулась девушка.
Скеллан невольно расплылся в улыбке, видя, как рука красавицы, повинуясь неосознанному желанию, скользит по нежной шее, слегка поглаживая тонкую жилку артерии, пульсирующую на ее горле.
— Возможно, ночь принесет тебе удачу, негодный льстец, — шутливо бросила девушка. И снова, несоответствие между ее молодостью и выражением глаз заставило Скеллана задуматься. Они были гораздо старше, чем это могло быть у такой юной особы. Приходилось признать, что Нарцизиа де Врис очаровала его — очаровала гораздо сильнее, чем можно было ожидать от потенциальной добычи.
— Желаю и Вам обоим того же. Когда Вы снова принимаете участие в спектакле, Гаспар? Как он там называется, «Красавица и чудовище»? — Скеллан усмехнулся и пошел прочь, не дожидаясь, пока ошеломленный от такой наглости актер успеет прийти в себя и соберется с мыслями для надлежащего ответа.
Пройдя около тридцати футов по мостовой, Скеллан обернулся, заметив при этом, что Нарцизиа де Врис также оглядывается назад, глядя прямо на него. Вампир не мог в неясном свете уличных фонарей разглядеть выражение ее лица, однако, все поведение девушки выражало приглашение последовать за ней.
Несомненно, она прекрасно поняла, кем он является, и, более того — ей это нравилось.
В глубине души вампир всегда мечтал, что ему удастся встретить тех, кто будет страстно желать того, что могут предложить подобные Скеллану — тех, кто жаждет обрести бессмертие, даруемое кровавым поцелуем. Он не мог отрицать, что Нарцизиа обладала какой-то магической привлекательностью, что делало ее гораздо более опасной, чем это могла сделать одна лишь красота. Даже будучи смертной, она несла на себе отпечаток присутствия сверхъестественных сил. Насколько же могущественной она станет, будучи вновь рождена в качестве бессмертной!? Захваченный этой мыслью Скеллан втянул ноздрями прохладный вечерний воздух, стараясь вспомнить тонкий пьянящий аромат, исходивший от этой загадочной женщины. Посмеет ли он превратить ее в мертвую красавицу? Прекрасную вампиршу? Леди Тьмы? Посмеет или нет? Это звучало смешно, но, Нарцизиа околдовала Скеллана — мысли вампира снова и снова возвращались к девушке, он хотел обладать ею, насладится ее нежной плотью, вкусить эту молодую горячую кровь. Он чертовски устал от этой отвратительной еды, которой ему приходилось довольствоваться все время после бегства с Мрачных Болот: от всех этих голодных и больных шлюх, бездомных и нищих. Нарцизиа была их полной противоположностью — жизнь буквально бурлила в ней. Вот уж действительно: жизнь и смерть — едины и естественны, и одно, немыслимо без другого. Она была способна дать гораздо больше, чем все эти высушенные монахини из Храма Шаллии, о которых он так страстно мечтал не позднее, как сегодня вечером. Скеллан облизнул пересохшие от вожделения губы. Да, возможно, он все-таки обратит ее, возможно. Эта девушка, несомненно, станет хорошим трофеем.
Его трофеем — его Леди Тьмы.
Упиваясь этими волнующими мыслями, Скеллан развернулся и, поспешил за исчезавшими в темноте ночного города Нарцизией де Врис и ее спутником.
Пара неспешно прогуливалась по Району Развлечений — девушка то и дело замедляла шаг возле витрин, рассматривая самые разнообразные товары, выставленные в них торговцами, и, обсуждая со своим спутником предметы, особенно ее заинтересовавшие, весело смеялась каким-то остроумным замечаниям молодого человека. Воображение вампира живо рисовало ему, как нежный шепот девушки ласкает слух ее кавалера. Казалось, что этот напыщенный щеголь, Гаспар, совершенно покорил обворожительную красавицу. Несколько уязвленный этой мыслью, Скеллан осторожно продвигался вперед по ночным улицам, стараясь не терять прогуливающуюся пару из виду. Любому случайному прохожему Нарцизиа и Гаспар, вероятно, казались обычными любовниками, гуляющими рука об руку и наслаждающимися суетой ночного жизни огромного города. Лицо Скеллана искривилось в горькой усмешке — сегодня он будет сыт, несмотря ни на что, пообещал он себе. И пусть эти люди, так жадно наслаждающиеся жизнью, смеющиеся и шепчущие друг другу разные глупости, будут теми, чьи тела обнаружат в Рейке с восходом солнца. Это будет неплохой шуткой — обескровленные и раздувшиеся трупы актера и куртизанки, плавающие в реке, с глупыми улыбками, застывшими на их безжизненных лицах. И пусть потом их души вечно шепчутся друг с другом в царстве Морра.
Погруженный в эти размышления, Скеллан не сразу заметил, что он и преследуемая им парочка уже вышли на набережную Рейка. Прохладный и свежий воздух, несущий ароматы речной влаги и прибрежных зарослей, отрезвил вампира. В это мгновение, развеселенная, вероятно, каким-то особенно остроумным замечанием своего спутника, девушка вскинула свою изящную головку и весело рассмеялась. Мелодичный звук ее смеха, подобный изысканной птичьей трели, достиг слуха Скеллана. И тут вампира осенило: этот смех предназначался ему, и только ему. Нарцизиа хотела, чтобы он понял, насколько безразличен девушке ее недалекий ухажер.
Удивленный и обрадованный этим открытием Скеллан следовал по пятам за прогуливающейся парой через весь город — район за районом — вплоть до престижного квартала с дорогими апартаментами, где, по всей видимости, находилось уютное гнездышко выслеживаемых вампиром любовников. Особняки располагались вокруг небольшой площади, на которой возвышалась статуя какого-то забытого героя давно прошедших веков, порядком потрепанная временем и непогодой. Скеллан устроился на постаменте статуи и приготовился ждать, окидывая цепким пронзительным взглядом темные прямоугольники окон, в надежде установить, в каком из них промелькнет, выдавая пришедших хозяев, отблеск загоревшейся лампы. Первый этаж особняка, служившего убежищем так заинтересовавшей Скеллана парочки, занимала небольшая пекарня, в которой, несмотря на поздний час, уже вовсю кипела работа: в воздухе разносился теплый аромат свежевыпеченного хлеба, в который вплетались более утонченные запахи сдобы, пряностей и шоколада.
Ожидание не заняло много времени: через несколько минут Скеллан увидел изящный силуэт Нарцизии де Врис, промелькнувший на мгновение в одном из окон четвертого этажа — девушка была в полупрозрачной ночной сорочке тончайшего шелка, богато украшенной кружевами, не мешающими, однако, наслаждаться изысканными формами ее совершенного тела. Вампир впился глазами в это очаровательное видение. Несомненно, девушка прекрасно знала, что этот странный, так заинтересовавший ее «человек» — скрывается где-то внизу, во тьме пустой площади, наблюдая за каждым ее движением. Более того — она хотела, чтобы он мог ее увидеть! И пусть ее появление в окне было мимолетно — этого было вполне достаточно: Скеллан мгновенно понял, что значит этот безмолвный призыв. Вампир покинул свой наблюдательный пункт и подошел к стене здания, внимательно изучая путь, который ему предстояло проделать. Кирпичная кладка была скрыта бурно разросшимися зарослями плюща и клематиса, поднимавшимися от фундамента здания почти до самой крыши, цепляющимися за кованые решетки балконов, в том числе, и апартаментов, где несколько мгновений назад промелькнул очаровательный ангел в образе Нарцизии. Скеллан с силой дернул побеги, чтобы удостовериться, что растения крепко укоренились в трещинах кирпичной стены. Удовлетворенный результатами проверки, вампир начал путь наверх.
Скеллан продвигался вперед очень осторожно, используя для подъема побеги растений и неровности стены, тщательно выбирая место, чтобы ухватиться руками или поставить ногу — старая кладка крошилась и рассыпалась под весом вампира.
На половине подъема, не смотря на всю его осторожность, кладка не выдержала: несколько кирпичей с глухим треском обвалились, потерявшие опору побеги растений отделились от стены и, Скеллан повис между небом и землей, рискуя в любой момент рухнуть с высоты тридцати футов на булыжную мостовую. Затаив дыхание, вампир замер на несколько мгновений, ожидая, что провисшие под тяжестью его веса растения все-таки не выдержат, и ему придется совершить вынужденный полет, грозящий окончиться весьма болезненным приземлением. Однако на этот раз ему повезло — побеги оказались достаточно крепкими: лишь смятые и оборванные листья клематиса наполнили ночной воздух густым сладковатым ароматом. Убедившись, что падение ему пока не грозит, Скеллан решил предпринять более активные действия по устранению нависшей над ним опасности: ногами он попытался найти выемки в кирпичной кладке, на которые можно было бы перенести вес своего тела, пока импровизированная опора в виде сплетения побегов растений окончательно не разрушилась. После нескольких неудачных попыток ему, наконец, удалось носком ботинка правой ноги найти подходящий выступ — Скеллан перенес вес своего тела на опорную ногу, и, придерживаясь за все еще цеплявшиеся за стену побеги плюща, осторожно отклонился назад и поднял голову, оглядывая кирпичную кладку в поисках подходящей опоры для рук. К большому сожалению вампира, ничего подходящего в пределах досягаемости не наблюдалось. Придерживаясь левой рукой за достаточно прочный, на его взгляд, побег плюща, правой Скеллан попробовал найти трещины в растворе, скрепляющем кирпичи стены. Спустя несколько томительных секунд, ему удалось нащупать место, где этот раствор был слегка разрушен корнями растений. Этого оказалось достаточно — Скеллан выбил куски раствора, уцепился пальцами правой руки за образовавшийся выступ и, нащупал подходящую опору для левой ноги. Не спеша, соблюдая крайнюю осторожность, фут за футом вампир продолжил движение вверх по стене — цепляясь за существующие в старой кладке выбоины и трещины и, делая новые уступы там, где в этом возникала необходимость.
Через несколько минут утомительного подъема, он достиг вожделенной цели — балкона четвертого этажа, с которого открывался путь в апартаменты, занимаемые Нарцизией и ее любовником. Сделав последнее усилие, Скеллан подтянулся и ухватился за кованую решетку, ограждавшую балкон. Одним рывком вампир отделился от стены и, перебросив свое тело через ограду, оказался в небольшой уютной лоджии, сплошь увешанной кашпо с пышной растительностью, среди которой гроздями белых цветов, распространяющих вокруг дурманящий горьковатый аромат, выделялся бурно цветущий жасмин.
Практически полностью скрытый этим великолепным зеленым ковром, вампир осторожно протиснулся к окну и заглянул в освещенную приглушенным светом комнату.
Взору Скеллана предстала богато обставленная комната: стены, увешанные гобеленами, украшали изящные настенные барельефы и масляные светильники, пол устилал редкий ковер, катайской работы — изображение золотого огнедышащего дракона было выполнено с необычайным мастерством. Огромная кровать с балдахином занимала большую часть комнаты — его занавеси были богато расшиты кружевами, подчеркивавшими великолепие опор, украшенных тонкой резьбой. Изысканные застекленные фонари, выкованные с удивительным умением, располагались по углам комнаты, озаряя ее мягким приглушенным светом. Огромная многоярусная люстра, спускающаяся с потолка тонкими позолоченными нитями, отражала его, преломляя каждой гранью своих бесчисленных хрустальных свечей и рассеивая по комнате удивительным калейдоскопом волшебных разноцветных брызг, придавая всей комнате загадочную атмосферу.
Однако, взгляд Скеллана лишь на краткий миг задержался на этом великолепии — истинное великолепие, захватившее все внимание вампира, возлежало под балдахином: обнаженное тело Нарцизии де Врис выделялось ослепительной белизной даже на фоне абсолютно белых шелковых простыней, затмевая великолепием своих совершенных форм всю роскошь окружающей обстановки.
Рядом с ней на кровати в изнеможении лежал Гаспар — волосы молодого человека были растрепаны, испарина покрывала лоб, дорогие рубашка и жилет в беспорядке валялись возле кровати. Возбужденный видом столь откровенной картины, Скеллан, забыв осторожность, плотнее прижался к стеклу. В это же мгновение, девушка, повернувшись к своему любовнику и протянув руку к его волосам, встретилась взглядом с вампиром: мимолетное удивление, мелькнувшее в глазах Нарцизии, сменилось выражением кокетливой игривости, губы девушки расплылись в насмешливой улыбке. В следующий короткий миг на лице красавицы промелькнула целая гамма чувств, сменившаяся, в итоге, уверенностью в принятом решении — девушка положила руку на спину актеру и провела ей вниз к пояснице мужчины, глубоко впиваясь ногтями в кожу, оставляя на его спине алые кровоточащие полосы. Затем, нарочито медленно, Нарцизиа провела языком по своим изящным пальцам, один за другим облизывая кровь, алевшую на кончиках ногтей.
Волна животного восторга захлестнула Скеллана. Тем временем, девушка погрузила свою руку во взлохмаченные волосы своего друга и властно притянула голову Гаспара к себе, заставляя юношу ласкать ее шею нежными поцелуями.
Насладившись ласками любовника несколько томительно тянущихся минут, Нарцизиа, отстранив от себя юношу одним стремительным движением, укусила его, впившись зубами в шею Гаспара.
Хотя укус был неглубоким — девушка скорее играла со своим любовником, и эта игра предназначалась Скеллану — губы Нарцизии окрасились кровью. Красавица провела по ним тыльной стороной ладони, размазывая кровь по щекам, создавая на своем лице подобие какой-то зловещей улыбки. Зверь, дремлющий в глубине этой неординарной девушки, наконец-то вырвался наружу: скулы заострились, челюсти плотоядно выдались вперед, брови распрямились, все черты лица стали более жесткими, резко очерченными, не потеряв, в тоже время, очарование первозданной человеческой красоты. Скеллан наблюдал удивительное превращение: это была лишь частичная метаморфоза — девушка не превратилась в зверя полностью, как это происходило, например, со Скелланом, когда он выпускал на волю собственную животную сущность. Нарцизиа сохраняла подобие человеческого облика даже в те мгновения, когда насыщалась кровью и плотью скота. Однако, она и Скеллан были кровными родственниками — в этом вампир был абсолютно уверен.
Они опять встретились глазами — во взгляде девушки сквозило насмешливое торжество, смешанное с плохо сдерживаемым восторгом хищника, поймавшего желанную добычу. Затем красавица медленно опустила голову, вновь прильнув к шее своего любовника.
Нарцизиа насыщалась не так, как остальные вампиры, с которыми Скеллану приходилось иметь дело: она не стремилась осушить свою жертву одним залпом. Девушка смаковала кровь, как хорошее бренди — маленький глоток, разрыв контакта и, наслаждение вкусом живительной влаги. Ее выдержка и самоконтроль были невероятны. Наконец, насытившись, юная прелестница устало откинулась на подушки.
Гаспар с легким стоном наслаждения перевернулся на спину, обессилевший после бурного соития.
Поняв, что ничего интересного больше ждать не приходится, Скеллан решил покинуть свой наблюдательный пункт: вампир начал двигаться к ограде балкона, протискиваясь через заросли растений, служивших ему временным убежищем. И тут он допустил ошибку! Все еще погруженный в воспоминания об увиденном представлении, Скеллан неловким движением задел один из многочисленных цветов, украшавших лоджию. Подставка, на которой стоял вазон, предательски покачнулась и, кашпо с растением соскользнуло вниз. Мгновенно очнувшись от раздумий, вампир резко рванулся вперед, пытаясь спасти положение. Он опоздал лишь на долю секунды — предательски выскользнув из рук Скеллана, кашпо с глухим стуком упало на пол, разлетевшись мелкими черепками по всему балкону и осыпав его землей. Вампир недовольно поморщился — слишком много шума для такой тихой ночи! Надеясь, что это маленькое происшествие осталось незамеченным обитателями дома, он торопливо отряхнулся, стремясь как можно быстрее покинуть злополучный балкон.
Скеллан уже взялся за ограду, когда какое-то движение за спиной заставило его обернуться — распахнув двойные стеклянные двери, на пороге стоял Гаспар Никулау: юноша был абсолютно голый, кровь все еще сочилась из ранок на его шее. Актер поднял пистолет, который сжимал в правой руке, и направил его прямо в лоб вампиру.
— Надо же, какая встреча, — удивленно воскликнул лицедей. — Кажется, я Вас знаю, сэр! — насмешливо добавил юноша, преодолев мимолетное замешательство. — Даже не думайте, что я не узнал Вас, с таким-то лицом! Лучше стойте-ка, где стоите и не двигайтесь!
— Поверьте, я без всяких колебаний снесу вам череп, если это потребуется! — Гаспар взвел курок — в ночной тишине щелчок получился оглушительно громким.
Скеллан стоял не шелохнувшись, не сводя взгляда с черного провала дула, направленного ему между глаз.
Тем временем, Нарцизиа, уже успев накинуть полупрозрачную батистовую сорочку, богато украшенную кружевами, скользнула на балкон, заняв место рядом со своим любовником — слегка прижавшись грудью к его плечу. Правой рукой девушка нежно обвила талию Гаспара: пальцы медленно скользили по обнаженной коже мужчины, лаская ее едва заметными мягкими прикосновениями.
— О, мой милый, мне кажется, это герр Скеллан, которого мы встретили на Дрогштрассе этим вечером! Как странно!!! — с нарочитым удивлением воскликнула красавица, явно наслаждаясь сложившейся ситуацией. — Позвольте полюбопытствовать, что это Вы делаете на моем балконе такой глубокой ночью?!
— Да уж, точно, — ничего хорошего, — проворчал Гаспар. Дуло пистолета, которое по-прежнему было направлено в лоб вампиру, слегка дрогнуло. Левой рукой молодой человек, спохватившись, прикрыл свое мужское достоинство — актер вспомнил о своей наготе и явно чувствовал себя не в своей тарелке. Это было не удивительно: чисто психологически, нагота делает любого более слабым и уязвимым, несмотря, даже, на оружие, которое может оказаться под руками.
— Что еще можно ожидать от человека, который любит совать нос в чужие дела, — продолжал Гаспар. — Мне, наверное, следует пристрелить тебя на месте, ублюдок — чтобы навсегда выкинуть из нашей жизни!
— И, из моей спальни, — добавила Нарцизиа.
Скеллан продолжал спокойно разглядывать своего неожиданного противника уверенный, что выстрела не последует и его сознание не будет ослеплено короткой яркой вспышкой, прежде чем навечно погрузиться в бесконечную тьму, а, мозги не разлетятся по стенам этой уютной лоджии. Он раскусил Гаспара — это был обычный болтун, любящий покрасоваться и почесать языком. Вот, только, у людей такого сорта никогда не хватает духа на действительно серьезный поступок — например, нажать на курок. Да, не каждый из людского стада это может — убить другого человека. Тут нужно обладать определенным складом характера: быть безжалостным хищником — таким, как Джон Скеллан.
Несмотря на весьма угрожающую ситуацию, вампир прекрасно сознавал, что именно он владеет положением, продолжая, внешне абсолютно невозмутимо, изучать дуло нацеленного на него оружия. Конечно, всегда остается вероятность какой-нибудь нелепой случайности: к примеру, очередная судорога этого дрожащего болвана заставит его нечаянно спустить курок. За свою многовековую жизнь Скеллану приходилось сталкиваться и с более глупыми смертями.
Вампир внутренне подобрался, готовый одним рывком перемахнуть балконную ограду и исчезнуть во мраке ночного города. Да, боль от приземления с такой высоты будет немногим меньше боли от разрываемого свинцом черепа — невольно мелькнуло у него в голове.
— Что ты собирался сделать?! Дождаться пока мы уснем и ограбить?! Или — убить нас в собственной постели?! Отвечай, трусливая собака!!! Мне следует размазать тебя по полу!!! — актер старательно распалял себя, пытаясь скрыть неуверенность под маской гнева.
— Давай, стреляй уже! Сделай, наконец, то, о чем ты так долго болтаешь! Трусливый напыщенный пустозвон, — криво ухмыльнулся в ответ Скеллан. Он выпустил решетку из своих рук и сделал пару шагов навстречу актеру.
— Стой, где стоишь, или я буду стрелять! — воскликнул юноша, в очередной раз судорожно дернув рукой, сжимавшей оружие. Со стороны, картина выглядела крайне нелепо: молодой человек стоял на балконе, в чем мать родила, размахивая пистолетом во все стороны. При этом он тщетно пытался придать своему голосу угрожающее выражение.
Воспользовавшись возникшим замешательством, Нарцизиа, продолжая обнимать талию Гаспара, неожиданно наклонилась к шее юноши и слегка впилась зубами в мягкую плоть. Тонкая струйка крови окрасила кожу мужчины в темно-красный цвет. Гаспар слегка застонал от дьявольской смеси удовольствия и боли. Пистолет опасно дернулся в руке молодого человека, в то время как тело актера содрогнулось в конвульсиях, вызванных сладкой волной наслаждения, захлестнувшей его.
— Мне кажется, нам стоит разрешить эту ситуацию, как подобает мужчинам, — проговорил Скеллан, первым пришедший в себя после выходки Нарцизии.
— Как мужчины? — недоверчиво отозвался Гаспар. — Вы врываетесь в мой дом под покровом ночи и после этого еще осмеливаетесь ждать к себе отношения как к мужчине?! Что вы предлагаете? Думаете, я буду с вами драться?! Вы не заслуживаете ничего кроме смерти, сэр!
— Отлично, — хмыкнул Скеллан.
Вампир сделал быстрый шаг вперед и легонько ударил опешившего от такой наглости актера ладонью по щеке.
— Ты хочешь получить удовлетворение, я — твою женщину. Стреляемся из пистолетов на рассвете!
— Я… э…
— Ты хочешь убить меня, ты сам только что это сказал! Возможно, этим утром тебе это удастся!
Тонкая струйка крови актера, все еще стекавшая по подбородку Нарцизии да Врис, придавала ее улыбке выражение мрачной зловещности.
Противники встретились на берегу реки, на рассвете.
Гаспар прибыл первым и бесцельно топтался под одной из плакучих ив, в изобилии росших на берегу. Как и накануне, на нем был элегантный камзол из темно-красного бархата и темные обтягивающие бриджи, заправленные в высокие кожаные ботфорты. Белая шелковая рубаха, видневшаяся из-под камзола, была распахнута на груди. На шее актера виднелся серебряный амулет в виде молота Зигмара, хорошо заметный с пары десяткой шагов даже в тусклом предрассветном сумраке.
Скеллан мрачно улыбнулся — очевидно, фигляр сделал набег на гардероб своего театра, чтобы выглядеть соответствующе предстоящему представлению.
Стоящая рядом с актером Нарцизиа, одетая в длинную свободную двойную юбку нежно-голубого цвета и простую белую блузку, являла собой образец утонченной изысканности. Девушка приветствовала приближающегося Скеллана, присев в безукоризненном реверансе. Вампир ответил ей, учтиво склонив голову.
Актер сделал вид, что не заметил прибытия своего противника. Притворился, или, действительно пребывал в глубокой задумчивости — не все ли теперь равно, мысленно усмехнулся Скеллан.
Вампир потянулся, поведя плечами, стараясь избавится от тупой, ноющей боли в затекших мышцах. Длинная выдалась ночка. После отступления из уютного гнездышка любовников, Скеллан почти всю ночь безрезультатно скитался по Альтдорфу — только под самое утро ему улыбнулась удача: мальчишка, помощник пекаря, посланный по какому-то срочному поручению. Надо сказать, что он оказался даже вкуснее, чем пахла его выпечка.
Скеллан в задумчивости выковырнул застрявший в зубах кусочек хряща несчастного посыльного, продолжая неторопливо наблюдать за метаниями актера.
Болван притащил с собой изящные инкрустированные стол со стулом, расположив их под одной из ив. На стол он водрузил хрустальный бокал, тонкой работы, и, хрустальный же графин, наполненный чем-то вроде ликера.
Несомненно, у этого недоумка весь остаток ночи ушел на то, чтобы продумать, как обставить мизансцену наилучшим образом. Было даже немного жаль, что его старания пропали впустую: этому зрелищу явно не хватало зрителей.
Секундант Гаспара Никулау медленно направился к вампиру. В руках он держал маленький изящный ящик, вырезанный из орехового дерева, украшенный инкрустацией и покрытый лаком. На ящике, закрытом парой позолоченных застежек, красовался герб какого-то мелкого дворянского рода, давно переплавленного в горниле расширяющейся Империи. Приветствовав Скеллана, как того требовали правила дуэльного этикета, легким поклоном, подошедший мужчина откинул застежки и открыл крышку: на основании, обтянутом бархатом и шелком, красовались два одинаковых двуствольных кремниевых пистолета тилийской работы. Изогнутые ложа пистолетов были сделаны из орехового дерева и украшены той же резьбой, что и сама шкатулка. Вороненые стволы, семи дюймов в длину, покрытые серебряной гравировкой, являлись настоящими произведениями оружейного искусства.
Хищно усмехнувшись, вампир взял один из пистолетов — более или менее удачное попадание из такого оружия не оставит этому напыщенному хлыщу ни единого шанса. Окинув взглядом место предстоящего поединка, Скеллан остановил свой взгляд на актере, старательно разминавшем мышцы рук и туловища: словно тот готовился не к дуэли, а к борцовскому поединку. Во всех его действиях сквозило крайнее нервное возбуждение — очевидно, таким образом, молодой человек вгонял себя в какое-то подобие воинственного экстаза. Хотя, во всем его поведении просматривалось нечто театральное. Что поделать — актер остается актером в любых обстоятельствах.
Пистолет непривычно легко лежал в руке. Скеллан не привык пользоваться этим орудием трусов. В убийстве он любил интимность: быть как можно ближе к своей жертве, видеть отчаяние, страх и безысходность в ее глазах, ловить последний вздох уходящей жизни. Тем не менее, дуэль есть дуэль — Скеллан поднял пистолет на уровень глаз, чтобы оценить точность прицела. Все было в порядке.
— Итак, Вы приняли решение, сэр? — почтительно спросил секундант.
Вампир утвердительно кивнул.
Скеллан присел на землю, еще влажную от утренней росы, опустив пистолет рядом с собой. Взведя курок, вампир сделал холостой выстрел в землю, проверяя плавность хода боевой пружины и работу кремниевого механизма. Довольный проверкой, он удовлетворительно кивнул — это было действительно великолепное оружие.
Помимо пистолетов в набор входили и все остальные необходимые принадлежности: шомпол, пороховница, мерка, молоточек, прочистка, крейцер. Скеллан взял пороховницу, насыпал немного мелкого черного пороха на затравную полку. Спустил курок, удостоверившись, что порох в отличном состоянии и мгновенно вспыхивает под действием искр, высекаемых кремнем. Внимательно осмотрел кремень, огниво, подогнивную пружину, еще раз убедившись, что все в порядке, и, никакая досадная случайность не приведет к осечке. Засыпав боевые заряды, и тщательно забив пыжи шомполом, Скеллан взял пару свинцовых пуль, обернутых в кожаный пластырь, и, снова орудуя шомполом, аккуратно зарядил оба ствола. Наконец, все было закончено — вампир в последний раз проверил сделанные приготовления и, довольно ухмыльнувшись, взвел курки.
— Будьте любезны, сэр, займите свое место, пока я буду подготавливать пистолет герра Никулау, — вежливо попросил секундант.
Скеллан медленно поднялся с земли и проследовал туда, где секундант Гаспара воткнул в землю небольшой красный флажок, обозначающий место одного из противников. Позиция вампира находилась на полпути между зарослями ивы и могучим королевским дубом.
Со своего места Скеллан мог хорошо видеть, как актер проходит туже стандартную процедуру подготовки к дуэли: проверяет свое оружие, заряжает его и смазывает стволы. Молодой человек делал все нарочито медленно, крайне скрупулезно подходя к каждой, даже самой незначительной, детали подготовительного процесса. Это было неприкрытая игра, шитая белыми нитками. И Гаспар, будучи неважным актером, — явно переигрывал. Несомненно, вынуждая Скеллана ждать, фигляр старался заставить его нервничать, надеясь, что червь сомнения будет медленно разъедать противника, подтачивая уверенность в собственных силах.
Наконец, все приготовления были закончены, и, Гаспар медленно прошел на свою позицию, также обозначенную красным флажком.
— Готовьтесь к смерти, герр Скеллан! — напыщенно бросил лицедей, занимая свою позицию. Однако, было хорошо заметно, что, несмотря на относительную прохладу раннего утра, он весь покрылся мелкой испариной.
— Я уже давно готов, жалкий пустозвон, — холодно улыбнулся Скеллан. — Может нам уже пора приступить от слов к делу?! Я жду не дождусь, когда смогу убить тебя и попробовать твою женщину!!!
Не давая разгореться страстям, секундант вежливо кашлянул в кулак, затянутый в перчатку.
— Правила дуэли просты, — объявил он. — Это поединок чести. Каждый из вас имеет право на два выстрела. Стреляете по очереди. Стоите спиной друг к другу на ваших позициях. По моей команде — расходитесь на десять шагов, поворачиваетесь, прицеливаетесь и стреляете. Если кому-то из вас суждено погибнуть на этом суде чести — пусть Морр благословит вашу душу, пусть даже эта смерть и доказывает правоту противника.
— Надеюсь, черные вороны Морра еще до рассвета доставят на своих крыльях на его суд твою душу, — продолжая свою игру, бросил вампиру Гаспар.
Приглядевшись, Скеллан заметил небольшую стайку ворон, возглавляемых крупным вороном, удобно устроившихся на ветвях одной из множества плакучих ив — той самой, под которой расположилась Нарцизиа де Врис. Еще больше птиц скопилось на речном берегу, а один здоровый ворон — уселся на самой верхушке могучего дуба. Несмотря на холодную уравновешенность, приобретенную Скелланом за долгие столетия, зрелище падальщиков, ждущих свою добычу, пробрало вампира до мозга костей.
— Господа!!! Приготовились… — воскликнул секундант. — Начинайте!
Скеллан отсчитал шесть шагов, намеренно двигаясь на полшага медленнее, чем противник. На седьмом шаге — вампир взвел курок. На восьмом — издал первобытный рев, заставивший птиц в испуге взвиться в воздух. Делая предпоследний шаг, Скеллан явственно услышал предательский щелчок взводимого актером пистолета.
Сделав десятый шаг, Скеллан обернулся и увидел направленное ему в лицо дуло пистолета. Вампир слышал дыхание своего противника — быстрое и прерывистое; черный провал дула неуверенно рыскал из стороны в сторону, пытаясь захватить цель. Через мгновение — сверкнула яркая вспышка, раздался гулкий раскат выстрела, и, резкая боль пронзила грудь вампира с левой стороны. Пуля вошла ему точно между третьим и четвертым ребром.
Скеллан опустил взгляд и увидел на своей рубашке аккуратную дырочку с обожженными краями — там, где пуля вошла в его плоть. Сунув палец в образовавшееся отверстие, вампир с трудом вытащил из тела еще горячий свинцовый шарик, поддев его обломанным ногтем. Бросив деформированный кусок свинца на землю, Скеллан мрачно покачал головой.
— Да, думаю, эти проклятые птицы действительно принесли бы Морру мою душу, если бы я все еще имел ее, — пробормотал вампир, поднимая пистолет.
Скеллан не успел сделать свой первый выстрел — в это мгновение Гаспар выстрелил вторично: просвистев у виска, пуля вырвала кусок кожи из левого уха вампира.
— Вот как, — Скеллан даже не был особенно удивлен. — Вряд ли подобное поведение в духе дуэльного кодекса чести?!
Нажав на курок, Скеллан одним выстрелом снес Гаспару всю нижнюю часть лица. Юноша покачнулся, словно молодое деревцо, склоняющееся под порывами ветра, пистолет выпал у него из рук. Не успев даже осознать тот факт, что он уже мертв, молодой человек сделал шаг вперед, и, начав разворачиваться вокруг своей оси, упал на землю.
— Вы должны мне ужин, герр Скеллан, — насмешливо захлопала в ладоши Нарцизиа, подходя к вампиру.
Воронье, словно по команде взмыв в воздух, обрушилось на распростертое на земле тело, все еще продолжавшее содрогаться в предсмертных конвульсиях. Огромный ворон опустился на землю перед трупом бедного глупца. Птица наклонила голову — карие глаза-бусинки изучающее впились в Скеллана.
— Ну же, говори, — бросил вампир, догадываясь, что перед ним — не обычная птица.
— Маннфред идет! — каркнул крылатый вестник, широко раскрывая свой устрашающий клюв. — Маннфред идет! Он возвращается!!!
— И часто птицы так разговаривают с тобой? — удивленно вскинула брови Нарцизиа, очарованная столь необычным посланником. Шагнув вперед, девушка протянула руку, желая погладить черные взъерошенные перья, но хитрая бестия рванулась ввысь раньше, чем красавица успела дотронуться до нее.
— В последнее время — все чаще и чаще, — откровенно признался Скеллан.
— И ты всегда их слышишь?
— Без сомненья!
Глава 4 Сердце тьмы
Нульн — Имперский город на берегу Рейка.
Йерек Крюгер отказывался есть.
На протяжении нескольких последних месяцев, Волк уничтожал исключительно птиц. Несмотря на это, пернатые падальщики продолжали преследовать его, разговаривая с ним фантасмагорическими голосами. Волк знал, что длительное голодание может приводить к подобному эффекту. Не питаясь — он доводил себя до безумия. Оно захватывало Крюгера, поселилось у него в голове, прорываясь наружу самыми разнообразными способами. Это было странно и пугающе: во́́роны и вороны садились к нему на плечи, их карие глаза испытующе впивались в его лицо, из клювов раздавалось хриплое карканье: «Маннфред идет!»
Послание всегда было одним и тем же: «Маннфред идет!» Птицы словно звали его вернуться в Дракенхоф и готовиться к встрече нового господина. Волк ломал им шеи и бросал изломанные, бьющиеся в предсмертных конвульсиях тела вдоль дороги, даже не пытаясь утолить их кровью, терзающий его голод. Они были дьявольским наваждением: снова и снова раздавался их пронзительный хриплый крик — «Маннфред идет! Маннфред идет! Он возвращается!!!»
Чем больше Крюгер уничтожал этих тварей, тем чаще появлялись новые…
Вампир покинул Мрачные Болота, приняв облик огромного белого волка — он бежал несколько дней и ночей, до тех пор, пока не выбился из сил от усталости. Трансформировавшись в человека, Эрих Крюгер продолжил блуждать по унылым просторам Сильвании. Красная жажда сводила его с ума, но он продолжал свои скитания, отказываясь от пищи. Он шел босиком, укутавшись в остатки шерстяного одеяла, украденного на окраине, затерянной где-то в глухой чаще Темнолесья крохотной деревушки. Ночевал Волк под открытым небом, свернувшись калачиком под стволом какого-нибудь дерева, или, если очень везло, — в одном из заброшенных амбаров, иногда встречающихся в этих лесах.
Несмотря на огромную силу воли, Крюгер, все же, не мог полностью отказаться от крови. Он поддерживал свое существование, питаясь, в основном, крысами, полевыми мышами и прочей мелкой лесной живностью. Однажды, ему все-таки посчастливилось поймать молодого пятнистого оленя, которого он завалил, впившись зубами ему в горло. Мясо животных было не плохо, их кровь — еще лучше. Но ничто не могло сравниться с человеческой кровью — она была необходима ему как воздух. Вампир может полноценно существовать, только питаясь кровью людей. Такова уж природа их вида. И с этим — ничего не поделаешь.
Страдающий от голода, обессиленный и изможденный, Крюгер лежал на обочине лесной дороги, завернувшись в свои лохмотья, когда небольшой караван кочевников-стриган, появился на пустынной тропе. Головная повозка замедлила движение, поравнявшись с Крюгером.
— Эй, приятель, не подбросить ли тебя до ближайшей деревни, — окликнул вампира предводитель караванщиков.
Увидев, что Крюгер находится в замешательстве, возможно подозревая какую-нибудь ловушку, пожилой мужчина протянул ему руку:
— Ведас, Защитник Древних Традиций.
Татуировка на предплечье, которую заметил Крюгер, была удивительно похода на волчью голову Фон Карштайнов. Заметив взгляд Волка, лицо нового знакомого расплылось в ободряющей улыбке:
— Ты теперь в безопасности, кадавр.
Это было старое, давно забытое слово, буквально означавшее «мертвец».
Йерек ухватил протянутую ему руку и, с трудом, запрыгнул в повозку. Новые попутчики снабдили его одеждой и предложили подкрепиться, прекрасно зная, какую именно пищу он предпочитает.
Ведас был бродячим комедиантом, фокусником и лудильщиком в одном лице, поэтому, его небольшой караван был полон самых разнообразных вещей: сковородок, горшков, кастрюль, старых ботинок и другого подобного хлама. Кроме того, очень скоро выяснилось, что он любит благодарных слушателей. Ведас мог рассказывать свои истории дни и ночи напролет: это был бесконечный кладезь разнообразных сплетен, слухов, легенд и мифов, отделить правду от вымысла в которых — было абсолютно невозможно.
Тем не менее, во время своих странствий, Йерек был свидетелем многих из тех событий, что описывались в рассказах стригана. Благодаря людской глупости, Империя разрывалась на части. Ослепленные высокомерием и жаждой власти, люди считали себя высшими существами, созданными властвовать над другими созданиями, включая — своих соплеменников.
Караван Ведаса встречал на своем пути места грандиозных сражений и никому не известных стычек, и везде — падальщики собирали богатый урожай. Истории были удивительно похожи: какой-нибудь мелкий сеньор, ради мелочных амбиций, жертвовал жизнями своих подданных, посылая их в бой против другого, столь же «крупного» аристократа. Жизнь играла одну и ту же пьесу. Даже декорации оставались неизменными.
Наказание для проигравших было суровым. Тела казненных развешивались на столбах, устанавливаемых на площадях и вдоль дорог, служа постоянным напоминанием для живущих: восстанешь — умрешь. Однако, после десятилетий применения подобных методов, их устрашающий эффект заметно снизился. Простолюдины осмелели, но чем это было вызвано — ожесточением или глупостью, Крюгер не мог сказать.
В этой резне заключалась горькая ирония. То, что совершали люди с себе подобными, было гораздо ужаснее любых жестокостей Влада фон Карштайна. Они освободились от власти бессмертных лишь затем, чтобы самим утвердиться в качестве безжалостных тиранов. Какая жестокая ирония по отношению к павшим под стенами Альтдорфа!
Во время путешествия с караваном все новые и новые слухи доходили до ушей вампира. Один повторялся все чаще, по мере их приближения к Рейку: история о черном корабле, приносящем смерть. Дурная молва тянулась за ним, наполняя липким страхом города и села. Появление корабля сопровождалось многочисленными исчезновениями жителей городков, мимо которых он проплывал. Лишь немногие смельчаки отваживались высказывать свои предположения об этом порождении темных сил, да и то — шепотом, словно боясь накликать проклятье на свою голову.
Караван стриган вместе с Йереком постепенно приближался к Нульну.
Помимо торговцев, караван состоял из актеров, акробатов, жонглеров, фокусников. Путешествуя от городка к городку, стригане давали представления на ярмарках и рыночных площадях, развлекая жителей веселыми зрелищами.
Зная природную сущность Йерека, или, кадавра, как они его называли, новые знакомые относились к нему с почтением — являясь потомками жителей великого Стригоса, королевства, где когда-то люди мирно уживались с бессмертными вампирами; стригане оставались хранителями его древних традиций. Они преподнесли Крюгеру дары: нейзильберовую статуэтку ягуара, брошь из черного обсидиана, по легенде принадлежавшую богине богатства и плодородия, катайскую погребальную маску из желтого нефрита, вырезанную с таким искусством, что лицо казалось живым и, многое другое. Больше всего вампира впечатлила статуэтка — мельчайшие детали были переданы так точно и с таким мастерством, как будто живой хищник был просто уменьшен каким-то неведомым магом.
Хотя соседство новых спутников волновало и дразнило Крюгера, слишком уж явственным были запахи живой плоти, биение их сердец, бег крови по венам, Йерек был благодарен этой встрече — теперь его пернатые мучители держались на расстоянии.
Тихим, тёплым летним вечером, караван достиг, наконец, Нульна. Стригане разбили свой лагерь недалеко от городских стен среди многочисленных повозок других подобных странников. Городские ворота были уже закрыты — в ожидании утра торговцам, купцам и путешественникам приходилось устраиваться на ночлег прямо в чистом поле.
Здесь Йерек решил оставить своих попутчиков. Войти в город вампир предпочитал в одиночку — слишком уж утомительным для него стало соседство с человеческими созданиями. Кроме того, учитывая отношение остального населения Империи к стриганам, вероятность его разоблачения была крайне высока. А расставаться со своей бессмертной жизнью, проделав столь далекий путь, пока не входило в планы Крюгера.
Поздней ночью, соблюдая максимальную осторожность, Йерек покинул спящий лагерь и направился на разведку к возвышавшейся во мраке ночи громаде города. Тоненькая полоска молодого месяца, временами выглядывавшего из облаков, позволяла вампиру видеть достаточно, чтобы не плутать в темноте. В тоже время, этот призрачный, неверный свет был не настолько ярок, чтобы раскрыть присутствие Волка какому-нибудь случайному наблюдателю.
На половине пути Крюгер замедлил шаг и бросил изучающий взгляд на высокие массивные городские стены, стараясь запомнить маршрут и периодичность ночного дозора. Дальше, за крепостными стенами, виднелись покрытые черепицей городские крыши и купола храмов. Несмотря на свою славу культурной столицы, Нульн был типичным имперским городом. Покрытые пылью и грязью узкие мощеные улочки с теснящимися друг к другу домами, сложенными из того же серого известняка, что и крепостные стены. Высокие башни цитадели, украшенные изображениями гаргулий и химер, изрядно изъеденных временем и непогодой. Многочисленные мачты торговых судов, теснящихся в переполненной гавани. Грязь и суматоха портовых таверн, складов и борделей. Все это — «корона, сверкающая тысячей драгоценностей» — славный город Нульн.
Тишину ночи нарушил до боли знакомый звук — одинокий ворон, усевшийся среди ветвей в небольшой рощице, словно бы пророчил своим печальным карканьем грядущие несчастья и беды.
Крюгер внимательно присмотрелся к пернатому посланнику — легкая полуулыбка скользнула по губам вампира. «А ведь эта проклятая птица послана следить за мной», — подумал он. Эта мысль была настолько приятна, что Волк уверенным шагом продолжил свой путь, не удостаивая взглядом крылатого соглядатая, не смотря на раздававшийся за спиной пронзительный крик: «Маннфред идет! Маннфред идет! Он возвращается!!!»
Йерек впервые услышал это послание очень давно, еще в день разгрома армии нежити на Мрачных Болотах. С тех пор, Крюгеру слишком часто приходилось его слышать. К счастью для вампира, кровь животных, которую ему давали стригане, прогнала признаки зарождающегося безумия настолько, что Йерек был абсолютно уверен — птицы — это не плод его воспаленного воображения.
Меньшая часть передвижного лагеря, состоящего из различных повозок, подвод и телег, находилась на равнине справа от Кемпербадской дороги. Среди них выделялись повозки стриган, яркие тенты которых были украшены разноцветными лентами.
Йерек остановился, закрыл глаза и, на несколько мгновений, отрешился от окружающего мира, погрузившись в темную бездну собственного сознания.
Ворон, преследовавший Крюгера, издав короткое хриплое карканье, тяжело взлетел со своего насеста и устремился прочь, по направлению к городским стенам. Йерек проводил взглядом зловещую птицу, пока она полностью не скрылась во мраке ночи.
— Лети, скажи своему хозяину, что я никогда не преклоню перед ним колени. Передай, что смерть преследует его по пятам… Ему не победить в этой битве!
Волк двинулся вперед, осторожно ступая по предательски скользкой, после недавнего дождя, глинистой почве — мимолетная тень во мраке ночи, скользящая по пустынной равнине. Через несколько десятков шагов он вновь остановился, прислушиваясь. Ночь была полна множеством звуков, прекрасно различимых острым слухом вампира. Вот, легкий плеск реки, несущей свои воды через земли Империи в далекое море, смешивается с ласковым шепотом крон вековых деревьев. Чуть дальше — тихий треск костра и ленивый, неспешный разговор сидящих вокруг него людей.
Сунув руку в складки подаренного стриганами плаща, Крюгер нащупал рукоять висевшего на бедре старого боевого молота. Это оружие — последняя ниточка, связывавшая его с прежней жизнью, жизнью Йерека Крюгера, Белого Волка Мидденхейма: двуглавый кавалерийский молот с рукояткой, обтянутой потертой кожей, прошедший бесчисленное количество сражений. Оружие — ставшее сутью Белого Волка, частью его души, с тех незапамятных времен, когда он, совсем еще юнец, впервые взял этот молот в руки при посвящении в орден Ульрика.
Убедившись, что боек молота надежно обернут куском холщевой ткани, Йерек, широким быстрым шагом, продолжил движение по направлению к лагерю. Практически затихший дождь вновь усилился — крупные капли стегали вампира по лицу, причиняя скорее душевные страдания, чем физический дискомфорт. Дождь был холодным. Он всегда был холодным… а холод — это смерть.
Йерек сделал небольшую дугу, огибая костры и сидящих вокруг них людей, стараясь держаться на самой границе света и тени. На этом расстоянии голоса были явственно слышны — можно было, без особого труда, разобрать практически все, о чем велась беседа. Около одного из костров второсортный менестрель наигрывал старинную балладу на своей мандолине, безжалостно коверкая простенькую мелодию. Его голос был слаб и неровен, а интонации фальшивы и неточны — в исполнении отсутствовал хоть какой-то намек на гармонию и мелодичность. И все же, какая-то удивительная магия пронизывала песнь барда, пленяя собравшихся вокруг скитальцев, затрагивая самые потаенные струны их очерствевших душ, тенью восхищения отражаясь на их умиротворенных лицах. А может, это просто тепло огня, а не волшебство менестреля, удерживало их на месте…, кто знает…
Вампир двинулся дальше, осторожно обходя палатки с тыльной стороны, стараясь не наткнуться на растяжки, удерживающие их стены. За холщовой тканью слышался неразборчивый людской говор, отдаленный треск костра, приглушенные стоны случайных любовников. Миновав палатки, Волк, крадучись двинулся вдоль повозок стриган, бесшумно следуя мимо их ярких, украшенных разноцветным орнаментом тентов.
Возгласы одобрения воодушевили менестреля на исполнение новой баллады — Крюгеру пришлось коротать время в томительном ожидании, слоняясь на краю лагеря, пока незаметно улизнувший от огня Ведас не нашел его. Стриган с наслаждением потягивал курительную трубку из бриара, выдыхая через усы и бороду кольца едкого дыма:
— Что тебя тревожит, друг?
В самом деле — что? И действительно ли есть повод для тревоги, или это всего лишь его собственные смутные и безосновательные страхи по поводу грядущих событий — Йерек не сразу нашелся, что ответить.
— Ты напрасно пытаешься скрыть свои чувства, — мягко упрекнул собеседника Ведас. — Мы же оба знаем, что видимость часто бывает обманчива. Кажется, что мои люди счастливы?! Всю жизнь находиться в пути, идти вперед по нескончаемой дороге?! Знаешь, стригане редко показывают чужакам свои истинные чувства. Мы можем петь и веселиться, но, за этим — скрываются горечь и отчаяние. Внимательно вслушайся в слова барда кадавр, в эти низкие печальные аккорды мандолины. Все это обман, мой друг! Смотри внимательно, и ты все поймешь.
Йерек обратился в слух, последовав совету стригана. Ведас был прав: от баллады веяло каким-то удивительным, едва уловимым очарованием, мрачной меланхолией, которую Волк не замечал, пока ему не дали подсказку.
— Мой народ — хранители Древних Традиций, — продолжил стриган. — Это не пустые слова, как ты можешь подумать, а тяжкое бремя. Мы сохраняем свои секреты и, секреты тех, кто давно забыт, растворившись во тьме веков. Наше предназначение — оберегать древнее знание и мудрость ушедших. Мир, ведь, не всегда был таким, кадавр. Когда-то он был молод, а род людской являл собой жалкое зрелище — редкие ростки цивилизации среди океана варварства. В те времена люди редко о чем-то задумывались. Они наслаждались жизнью, стремясь к удовлетворению любых своих желаний, даже — самых низменных. Насилие, кровь, смерть — обычные вещи в те далекие времена. Мы оба знаем, что в этом нет ничего ужасного — ведь, в этом, суть человеческой природы. Стригане — последние хранители этих древних ритуалов, последние наследники ушедшей мудрости древних владык Стригоса. Пока мы существуем — живы и они. А, когда они вернутся, чтобы отвоевать свою древнюю землю и восстановить ее былое величие — мы встретим их, зная, что дождались, наконец, своего часа.
Йерек знал, кого имел в виду Ведас. В конце концов, своим бессмертием вампир был обязан их проклятой крови.
— Я владею тайнами, способными раздавить слабого человека, — невесело усмехнулся стриган. — То же самое, я думаю, можно сказать и про вас, кадавр. Не так ли? Пойдемте, Шовихани хочет видеть вас.
Шовихани была самой уважаемой женщиной в караване. Ведунья, обладающая даром ясновидения, она гадала, лечила своих соплеменников травами и заговорами. Любой караван стриган сопровождала подобная женщина, в совершенстве владеющая искусством врачевания и предвидения.
Волк последовал за Ведасом к кибитке колдуньи. Женщина, сидевшая у костра, была очень стара, ее сморщенное лицо с желтой, как старый пергамент кожей, было сплошь изъедено оспой. Грязные жесткие волосы, неряшливыми черными прядями спадающие на плечи, родимые пятна на лбу и висках и, практически выцветшие глаза с бесцветной радужкой — дополняли ее малопривлекательный облик.
Стриган подвел Йерека к костру, возле которого грелась старуха.
— Маленькая мама, — негромко позвал стриган. — Можем мы присоединиться к тебе? — с оттенком почтительности, но без всякого пиетета, спросил Ведас.
По правде говоря, Крюгер ожидал проявления немного большего уважения к старой карге. Однако Ведас, по-видимому, относился к ней, как к члену семьи — не больше и не меньше.
Ведьма, словно гриф, вытянула худую старческую шею, вглядываясь в темноту за пределами круга, освещенного костром.
— Это ты, Ведас? — прошамкала она.
— Да, мама.
— Кажется, ты привел ко мне кадавра, — губы шовихани искривились в нечто похожее на улыбку. — Очень хорошо!
Старуха оживленно потерла старые высохшие руки.
— Проходите, садитесь рядом.
Между палаткой и костром был натянут навес, защищающий сидящих от дождя. Пройдя под него, Йерек, уселся на землю возле костра, скрестив ноги и упершись локтями в колени. Ведас, пристроившийся рядом, взял одну из стоявших возле костра оловянных кружек. Наполнив ее каким-то варевом, подогревающимся в котелке над огнем, протянул Волку. Густой напиток темно-янтарного цвета, с неприятным вяжущим вкусом, показался вампиру излишне терпким. Наполнив свой бокал, стриган одним могучим глотком проглотил все его содержимое.
Поморщившись, он одобрительно облизнул губы: — Арафуло! Мало кто в наше время помнит рецепт ее приготовления. Секрет настойки почти забыт. Нам повезло — шовихани знает, какие травы входят в ее состав. Говорят, напиток способен укреплять ауру и усиливать колдовские способности. Думаю, что-то в этом есть: наши шаманы пьют ее прежде, чем разговаривать с духами.
— Ведь так, мама?! — Ведас повернулся к старухе.
— Мне кажется, мертвый человек не согласен с тобой, Ведас, — проскрипела ведьма.
Крюгер невольно улыбнулся:
— А она ничего не упускает из виду, — одобрительно бросил он, повернувшись к Ведасу.
Достав иглу из складок своего платья, шовихани проколола палец и капнула пару капель крови в кружку Йерека.
— Что теперь скажешь, мертвый человек?!
Волк склонил голову в легком поклоне. Затем вампир сделал небольшой глоток: человеческая кровь еле уловимо изменила вкус напитка, но для тонких ощущений Крюгера он казался теперь амброзией.
— Действительно, ничего не упускает, — захихикала старая карга. — Кроме того, она еще не настолько впала в маразм, чтобы о ней говорили, как о каком-нибудь слабоумном кретине. Мой ум все еще остер, как бритва, — старуха постучала по виску скрюченным пальцем.
— В этом я абсолютно уверен, — не сдержал улыбки Йерек.
Наклонившись к вампиру, ведьма взяла его руку своими старческими жесткими руками с узловатыми венами.
— Ох…, такая печаль в тебе, такая печаль, — горестно запричитала она, качая головой. — Темный, не мертвый! Печаль в темноте! Вечность, окруженная тьмой, не смертью! Черной, как крыло ворона!
Йерек резко выдернул руку, вырывая шовихани из состояния гипнотического транса.
Бесцветные глаза колдуньи впились в Крюгера.
— Позволь мне рассказать тебе историю, мертвый человек. Историю о Хайналке и ее брате Анастасе — эти двое очень похожи на тебя, кадавр.
Отрицательно качнув головок, Волк начал было вставать, однако, Ведас остановил его порыв, положив свою руку на плечо вампира. Вновь оказавшись на земле, Йерек нетерпеливо заерзал — Крюгер всегда терпеть не мог всяких прорицателей и ясновидиц. Вся эта братия эксплуатировала человеческое желание знать, что скрывается за дымовой завесой будущего. В прошлой жизни, Йерек достаточно долго жил среди людей, и прекрасно знал, что только сам человек есть творец своей судьбы. Неважно, насколько мудры были предсказатели — они редко оказывались правы. Пророчества толковались и искажались ими в угоду пожеланиям заказчика. Мало кому удавалось услышать предсказание и суметь прожить достаточно долго, чтобы проверить — насколько точным оно оказалось. Волк был счастлив оставаться в неведении относительно своего будущего: смерть, есть смерть, какая разница как она наступит.
— Бедный Анастас был еще безусым юнцом, когда пал на поле брани — поверженный жестоким ударом, рассекшим его тело пополам — начала повествование старуха. — Его отец, местный лорд, счел, что Анастас опозорил семью подобным поражением. Он повелел, что в наказание — тело сына останется непогребенным: «Сыну моему, опозорившему свой славный род, отказываю в погребении. Под страхом смерти запрещаю оплакивать его и совершать поминальные обряды над телом. Труп его — бросить на съедение птицам и диким животным. Такова моя воля».
— Необъяснимое проклятие за гранью понимания.
— Однако нашелся человек, посмевший ослушаться этого безумного приказа. Прекрасная Хайналка, любящая сестра, сжалилась над прахом своего брата. Собрав все свое мужество, она бросила вызов лорду-отцу, сказав с непреклонной твердостью: «Я больше предана мертвому, чем живому, и эту верность — я буду хранить вечно!» Прошептав такие слова, девушка бросила горсть земли на тело погибшего брата.
— В ярости ее мстительный отец заживо похоронил Хайналку в фамильном склепе. Он был могущественным лордом, а лорды не любят, когда им перечат. Даже собственные дочери. Однако его гордыня сыграла с ним злую шутку: лорд прогневал сразу двух богов — одного, когда оставил мертвого в мире живых, второго — заточив живую в мире мертвых.
— Это и есть твое проклятие, — прохрипела ведьма. — Быть запертым между двух миров: миром живых и миром мертвых. Послушай меня, кадавр. Каждый должен следовать своей природе. Ты — зверь! Человека, который когда-то жил в тебе — больше нет! Ты — хищник, вампир! Питайся, или умри — третьего не дано!
— Ты не знаешь меня, ведьма, — в ярости бросил Йерек, одним резким движением вставая на ноги.
— Мы — ваши люди, кадавр. И ты прекрасно это знаешь. Мы знаем тебя лучше, чем ты сам.
— Приведи ему девушку Ведас, — старуха повернулась ко все еще сидящему на земле стригану. — Вскрой ей горло. Пусть кровь сама даст на все ответ. Он не сможет сопротивляться зову горячей, сладкой влаги, дарующей жизнь. Это его природа. Он — зверь!
— Я не зверь, ведьма, — презрительно ответил старухе Волк и, развернувшись, стремительно пошел прочь от костра.
Йерек ненавидел себя за то, каким монстром он стал. Но еще больше, Крюгер ненавидел стриган — потому что, они напомнили ему об этом.
В ходе долгих странствий Морой и Арминий Вамбург забрались далеко от родных мест.
Охотники на ведьм шли по вечерним улицам славного города Нульна. Морой старательно кутался в воротник своего плаща, низко надвинув на глаза широкополую фетровую шляпу. Голова просто раскалывалась от адской боли, кровь дико стучала в висках. Глаза, словно налитые свинцом, с трудом различали окружающие предметы. Скользкая от дождя брусчатка мостовой ходила под его ногами, словно палуба морского судна, попавшего в небольшой шторм.
Вамбург молча шагал рядом. Его взгляд внимательно скользил по крышам домов в поисках намека на малейшее движение. Дождь осложнял задачу Арминия — стихия, разыгравшаяся рано утром, и не думала смирять свой гнев.
Но не отвратительная погода являлась причиной страданий Мороя. Инстинктивно, он чувствовал приближение опасности, отдававшейся пульсирующей болью во всем теле мужчины.
Черный корабль преследовал охотника, стал навязчивой идеей, захватившей его мозг. Морой собирал всю информацию, все слухи и сплетни, которые испуганные обыватели могли донести до его ушей. Суеверные люди считали, что черным кораблем управляет мертвецы, проклятые богами за свои злодеяния и обреченные вечно скитаться по волнам. Охотник не верил в эти россказни. Пираты-зомби были не более чем вымыслом, придуманной страшилкой, годной лишь на то, чтобы пугать маленьких детей.
Однако Морой доверял своим предчувствиям. Что бы это ни было, оно было близко. Инстинкт никогда не обманывал его: это был дар, или проклятие — дарованные ему небесами. Отличительная черта его профессии. Охота на тех, кто изменен темной магией, поражен гнилью Хаоса, или осквернен раковой опухолью зла — меняет человека.
Борьба со злом требовала особого оружия. В том числе — и вполне материального. Рука Мороя интуитивно нащупала шестизарядный арбалет, висевший на кожаном ремне, на поясе охотника: вместе они побывали во многих переделках. Не всегда существа, которых приходилось преследовать, доживали до законного суда, вынесения справедливого приговора и милосердного повешения. Гораздо чаще обстоятельства складывались так, что правосудие Зигмара претворялось в жизнь незамедлительно и без всяких сантиментов.
Некоторое время назад охотник подумывал заменить арбалет кремниевым пистолетом, однако многолетняя привычка взяла верх. Его вес, хорошо ощутимый в руках, чуть потертое ложе орехового дерева, мощные стальные дуги и упругая тетива — вселяли спокойную уверенность. Морой по опыту знал: если он попадет в переделку — оружие не подведет. В итоге — мысль о пистолете была отброшена.
Масляный фонарь в конце улицы, по которой шли охотники, прогорел, позволяя ночному сумраку окутать перекресток густой черной вуалью. Морой шагнул в темноту и… замер. Его обостренный до предела слух уловил что-то необычное. Один-единственный вздох — легкое дуновение воздуха в ночной тьме. Охотник быстро осмотрелся вокруг, в поисках источника звука.
Во мраке он с трудом разглядел неясный силуэт человека.
— Эй, ты! Ни с места! — завопил охотник, скорее ощутив, чем увидев, как незнакомец разворачивается, бросаясь наутек. Рискуя сломать себе шею в кромешной тьме, Морой бросился в погоню. Арминий несся за ним по пятам.
Стук их сапогов по булыжной мостовой гулким эхом разносился по всей улице. Поскользнувшись на скользких камнях, Морой потерял равновесие и упал на землю, больно приложившись боком и содрав кожу на левой руке. Однако он тут же вскочил на ноги и продолжил преследование, стараясь не потерять противника из виду. Через несколько секунд погоня выскочила на более освещенное место.
То, что Морой увидел в следующее мгновение, было за гранью разумного. Человек — ибо это существо определенно все-таки было человеком — опустился на четвереньки. Его спина выгнулась дугой, разрывая рубаху, брюки, лопнувшие на талии, упали в грязь. Порождение тьмы закинуло голову, огласив ночной город глухим яростным воем. Перед глазами охотников предстало чудовищное зрелище — трансформация человеческого существа в огромного ужасающего волка.
Упав на колено, Морой рванул с пояса арбалет. Мгновенно прицелившись, охотник сделал пару глубоких вдохов, стараясь успокоить дыхание и унять нервную дрожь в руках, держащих оружие. Спусковой крючок сухо щелкнул, выпуская болт в цель.
С глухим ударом арбалетный болт вошел в тело зверя, поразив существо в районе крестца. Оборотень взвыл от боли и рванулся в сторону, тряся головой и дергаясь всем телом, в отчаянной попытке избавиться от инородного тела, глубоко вошедшего в его плоть. Морой выстрелил вторично — на этот раз удача изменила охотнику: просвистев чуть выше цели, болт звякнул о каменную стену дома напротив.
Оборотень, тем временем, исчез, скользнув в темноту узкого похода между двумя домами. Вамбург пронесся мимо, завернув за угол следом за зверем. Морой поспешил присоединиться к товарищу, однако, оказавшись в переулке, обнаружил, что зверя и след простыл. К счастью, на мостовой осталась хорошо заметная дорожка из капель крови, ведущая к старой винтовой лестнице, спускающейся в катакомбы Старого Города. Охотник знал, что эта лестница приведет их в Подземье, огромный запутанный лабиринт подземных тоннелей и коридоров, тянущийся под всем городом. Это подземелье издавна имело дурную славу, являясь убежищем воров, убийц, бродяг и прочих темных личностей. Ирония заключалась в том, что охотников на ведьм большинство добропорядочных обывателей, также, причисляли подобной категории. Оборотень был ранен, но преследовать его в этих катакомбах было безумием.
— Ну, что?! Последуем за ним? — кивнув на капли крови, поинтересовался Арминий. Голос товарища звучал прерывисто, он пытался перевести дыхание после бешеной погони. В руке охотника блестел серебряный кинжал. Вамбург мог не озвучивать свои мысли, и так было понятно, что он имеет в виду: зверь ранен и не уйдет далеко.
Дождь прекратился и в разрыве облаков Морой мог видеть луну — как он и предполагал, она была во второй четверти.
— То, что мы встретили, мой друг, не было оборотнем. До полнолуния еще далеко.
— Думаешь, это вампир?
— Практически наверняка.
— В таком случае, это ренегат. Один из немногих оставшихся…
— Хватит думать, как обычный обыватель, Арминий! Что мы видели? Только факты и ничего более!
Научиться выделять главное — основная задача Арминия. Если ученик хочет стать настоящим охотником — он должен уметь использовать логику и приходить к единственно правильным решениям.
— По Нульну бродит вампир.
— Именно. А что мы знаем об этих тварях?! — улыбнулся Морой. Его друг учился — ведь секрет хорошего охотника в том, чтобы опираться на факты, а не изобретать их.
— Вампиры питаются кровью живых существ.
— Очень хорошо! Несомненно, он был здесь в поисках пищи. Мы спугнули его. Это значит, что он голоден и, к тому же, ранен. Стало быть — он слабеет.
— Значит, мы идем вниз, вслед за ним?
— Мы будем глупцами, если полезем в неизвестность, — покачал головой Морой. — Там может быть их логово: у нас ведь нет никаких доказательств, что вампир действует в одиночку. Нет, давай-ка включим мозги, Арминий! Нам надо перехитрить зверя! Не будем бросаться, сломя голову, в сердце его владений: подождем на поверхности, пока зверь не ослабнет окончательно, а потом — выкурим из убежища и прикончим. У меня есть для тебя задание, мой друг — необходимо предупредить бургомистра. Еще нам понадобится команда землекопов и, не позднее, чем через час. Возможно, мы и не способны преследовать вампира в катакомбах, поэтому, постараемся не дать кровопийце возможности избежать встречи с нами. Мой план — перекрыть как можно больше ходов, ведущих в подземелье. В этом районе города я знаю восемь подобных нор — но, понятия не имею, сколько еще разбросано по округе. Конечно, все ходы все равно не запечатать, однако, чем меньше выходов будет у этой твари, тем выше шансы уничтожить ее. Сразимся со злом на наших условиях! Нельзя позволить зверю застать нас врасплох!
Но то, чего боялся Морой, как раз и случилось.
Землекопы, выделенные бургомистром, под руководством Вамбурга вкалывали до середины следующего дня — на территории города удалось найти и запечатать тридцать шесть проходов, ведущих в Подземье. Узкие лазы закладывали кирпичом, более широкие — засыпали землей и забивали досками. Все же, несмотря на этот адский труд, бесчисленное множество ходов, по всей видимости, осталось незамеченными.
Морой не вмешивался в дела своего товарища — Арминий хорошо организовал работу. Кроме того, это подорвало бы авторитет Вамбурга в глазах городской стражи. Охотник предпочитал, чтобы его товарищ учился на собственных ошибках. Цена таких ошибок высока, но извлекаемые из них уроки остаются с человеком на всю жизнь.
Глава городской стражи выставил часовых — по два у каждого входа в подземелье, но проходил час за часом, и их бдительность ослабевала. Однако на этом беды охотников на ведьм не закончились. В порыве необъяснимой глупости бургомистр распорядился отозвать караулы за три часа до захода солнца, считая, что угроза уже ликвидирована. Морой пытался уговорить градоначальника отменить это безумный приказ — тщетно: охотнику лишний раз пришлось убедиться, что вряд ли что-либо может заставить представителя власти изменить свое решение.
Четыре часа спустя, охотники пожинали последствия подобного безрассудства.
Опустившись на колени, Вамбург внимательно осмотрел доски, разбросанные у основания той самой лестницы, где они загнали вампира под землю прошлой ночью.
— Нужна недюжинная сила, чтобы сломать это, — Арминий задумчиво повертел в руках обломок деревянного бруса. Морой согласно кивнул, воздерживаясь от комментариев. Вамбург делал то, чему его учили — выводы из уже известных фактов.
Сила, результат которой предстал перед глазами охотников — действительно, ужасала. Дубовый брус в три дюйма толщиной был переломлен, словно это простая спичка.
— Зверь выбрался наружу из-за тупости этого идиота чиновника! — в бешенстве бросил Морой и, тут же, острая боль ударила его в живот. Тварь была рядом. Начиналась типичная реакция организма на сверхъестественное — головная боль, пульсация крови в висках, потеря остроты зрения. Зло застонав, охотник потер пальцами виски.
— Оно рядом?! — вопросительно воскликнул Арминий, увидев бедственное состояние товарища.
— Достаточно близко, — с трудом кивнул Морой, цедя слова сквозь сжатые губы.
Охотник медленно осмотрел темные глазницы окон близлежащих домов, затем скользнул взглядом по карнизам и крышам:
— Он наблюдает за нами!
Вамбург проследил за направлением его взгляда: ничего, все было спокойно.
— Сэр! Сэр! Быстрее, сюда!!! — растрепанный мальчишка подбежал к охотникам и, схватив Мороя за руку, потянул его за собой.
— Что случилось, парень?!
— Моя мама, сэр! Пожалуйста, идемте быстрее!!!
— Веди, — коротко бросил охотник, ощущая, как холодеет у него в животе от предчувствия непоправимого несчастья.
Всего пара минут потребовалась охотникам, чтобы, следуя за парнишкой, достигнуть нужного дома. Дверь убогой лачуги еще не открылась, но Морой уже понял — они опоздали. Тесная комнатушка была насквозь пропитана отвратительным запахом смерти. В центре комнаты на грязном дощатом полу лежала мертвая женщина. На горле несчастной зияли страшные рваные раны. Рядом, стоя на коленях — безутешно рыдал мужчина.
Ярость и бессилие охватили Мороя, едва он переступил порог хижины. Все, о чем он мог думать в эту минуту — что этой глупой смерти легко можно было избежать, если бы один напыщенный идиот, по какому-то досадному недоразумению занимающий пост бургомистра, послушался его.
Мужчина у тела повернулся к вошедшим. Даже в тусклом свете зловонной комнаты было видно, что его глаза покраснели от слез:
— Моя жена…
— Когда ты ее нашел? — игнорируя человеческое горе, жестко бросил Морой. Время скорбеть наступит позднее — сейчас охотнику нужны были лишь голые факты. За свою жизнь Морою так часто приходилось разговаривать с людьми, потерявшими своих близких, что он стал почти равнодушен к подобным утратам. Если у них есть информация, которая может помочь уничтожить еще одно порождение тьмы: первоочередная задача охотника — извлечь и воспользоваться ею.
— Когда я вернулся домой… Я…, не знаю…
— Пожалуйста, подумай хорошенько! От твоих слов зависит жизнь или смерть других людей.
Мужчина шмыгнул носом, слезы снова полились по его лицу. Он попытался вытереть их тыльной стороной ладони, но, лишь размазал грязь по щекам.
— Я не знаю, — потеряно твердил убитый горем супруг. — Полчаса назад, может, чуть больше… Я не знаю…
— Полчаса вполне достаточно, чтобы тварь оказалась в любом уголке этого чертового города! — в сердцах бросил Вамбург, пнув ногой дверной косяк.
— Не совсем так, — покачал головой Морой. — Я все еще чувствую его присутствие — зверь где-то недалеко. Он следит за нами и теперь знает, что мы нашли женщину. По-видимому — это часть его игры.
— Не слишком ли ты переоцениваешь умственные способности этой твари?! — вопросительно вскинул брови Арминий.
— Зато ты, мой друг, слишком недооцениваешь его! — горько усмехнулся в ответ Морой.
— Зверь?! — эхом отозвался хозяин лачуги. Повернувшись к распростертой на полу супруге, мужчина провел рукой по ее растерзанному горлу. Несколько мгновений он, в оцепенении, наблюдал, как капли крови стекают по пальцам и капают на грязный пол лачуги. Затем — протянул окровавленную ладонь охотникам: — Что за зверь мог совершить такое…?
Неожиданно, внезапная догадка озарила беднягу: — Вампир. Означает ли это что она…? Мужчина боялся продолжить свою мысль.
Арминий положил руку на плечо обезумевшего от горя и ужаса человека в тщетной попытке хоть как-то утешить несчастного. Не существовало таких слов, которыми можно было облегчить эти страдания. Смерти не берет в расчет ни любовь, ни счастье. Этой старухе с косой безразлично, была ли умершая чьей-то матерью или женой. Ее не волнует, что потерявшие близких — уже никогда не станут прежними.
Крупная бронзово-зеленая муха лениво кружилась над раскрытой раной — такое естественное и, одновременно, такое отвратительное зрелище.
Морой заметил это первым — след от укуса на запястье мужчины. Выходит, на трупе смешались женская и мужская кровь. Какая горькая ирония!
— Ты видел убийцу? Мне нужна правда! Ты его видел?! — предчувствуя, что неприятности только начинаются, воскликнул охотник.
Мужчина кивнул, повернув кисть, на которой красовались рваные раны от зубов вампира, так, чтобы продемонстрировать их охотникам.
— Я инфицирован, не так ли? — глухо спросил несчастный, пытаясь зажать края раны здоровой рукой, словно в надежде, что таким образом он сможет изменить прошлое.
— Ведь так?! Не лгите мне! Он ведь убил меня?!
— Нет, — отрезал охотник, — но ваша жена… Мне очень жаль… Мы не можем знать наверняка, поэтому — следует провести ритуал для ее же блага: иначе, ваша жена может вернуться в этот мир уже в ином качестве.
— Ритуал? — испуганно пробормотал раздавленный, свалившимися на него бедами, супруг.
— Арминий, выведи его на улицу! Есть вещи, в которые не следует посвящать посторонних. Подготовьте, пока, могилу для этой несчастной. И еще — мне понадобятся те розы, что растут на клумбе у окна.
— Не беспокойся, все будет сделано, — кивнул Вамбург, передавая товарищу холщовую сумку, висевшую у него на левом боку.
Открыв ее, Морой стал искать принадлежности, необходимые для проведения ритуала.
— Пойдемте со мной, — Вамбург мягко подтолкнул убитого горем мужчину к выходу, видя, как из сумки последовательно появились деревянный кол и тяжелый стальной молоток.
— Я… должен остаться с ней…, - слабо попытался протестовать хозяин хижины.
— Нет! Вы принесете больше пользы и жене и нам, готовя место для погребения. Запомните ее такой, какой сейчас видите. То, что произойдет дальше — малоприятное зрелище. Не думаю, что вам следует быть этому свидетелем. Неужели, закрывая глаза и вспоминая любимую, вы хотите видеть ее кровь вместо улыбки?
— Нет, — мужчина устало покачал головой.
— Так я и думал, — кивнул в ответ охотник.
Вамбург взял мужчину за руку, увлекая к двери: — Пойдемте со мной. Здесь для вас не место.
Арминий вернулся через пару минут, неся в руках полтора десятка бутонов белых роз. Отдав их Морою, юноша вышел из хижины и плотно затворил за собой дверь: оставляя старшего товарища наедине с распростертым телом мертвой женщины в безмолвии убогой лачуги.
Охотник трижды медленно обошел труп, двигаясь против часовой стрелки, всматриваясь в безжизненное лицо, искаженное предсмертным ужасом. Вполне возможно, что при жизни женщина была весьма привлекательной — теперь, после встречи со зверем, об этом трудно было судить. Опустившись на колено, Морой открыл покойнице рот и наполнил его бутонами роз. Затем, охотник вновь плотно сжал челюсти мертвой женщины. Откровенно говоря, не было никаких признаков, что вампир передал своей жертве проклятье крови, но, в отличие от идиота чиновника, Морой не собирался рисковать чужими жизнями. Он выполнит свой долг перед живыми. Как, впрочем, и перед мертвыми.
Охотник взял в руки кол, вытесанный из древесины столетнего ясеня. Приставив свое орудие заточенным концом к уже начавшему коченеть телу, Морой одним ударом молотка вогнал его в грудь несчастной, пронзая ей сердце.
В это мгновение острая боль лезвиями впилась в его мозг. Охотник внутренне сжался, пытаясь не обращать на нее внимания — нельзя было позволить твари, которая устроила весь этот кошмар, помешать ему закончить свою работу. Морой пошарил в сумке, ища небольшую пилу с алмазным напылением на зубьях — для завершения ритуала необходимо обезглавить тело. Малоприятное, но, необходимое действие в подобных случаях.
Охотник оглядел комнату в поисках одеяла, которое собирался использовать в качестве савана. Обнаружив его на убогом ложе, представлявшем собой пару простых соломенных тюфяков, Морой достал этот потрепанный кусок грубой шерсти и завернул в него труп: слишком часто охотник видел, как убитые горем люди возвращались, чтобы в последний раз взглянуть на своих близких. Плохая идея. Врагу не пожелаешь лицезреть что-либо подобное. Разве хоть кто-то заслуживает видеть любимого человека в качестве разделанного куска мяса?!
Оставшимися лепестками роз Морой заткнул полости мертвого тела женщины, образовавшиеся вокруг отпиленного позвоночника. Теперь, он был уверен, что она — точно не воскреснет!
Боль, терзавшая его все это время, резко усилилась. Зверь был очень близко — слишком самонадеянно с его стороны. Очевидно, что тварь дразнила охотника, и с этим, пока, ничего нельзя было поделать.
Морой с трудом поднялся на ноги и, пошатываясь, двинулся к двери. В глазах потемнело, голова кружилась, в висках бешено стучало. С усилием открыв дверь, охотник выглянул на улицу. Арминий вместе с убитым горем супругом уже закончили работу над неглубокой могилой, выкопанной прямо под кустом белых роз. Морой молча кивнул, приглашая их войти в дом. Втроем они вынесли тело покойной и опустили его в могилу. Установив на могильный холмик простой деревянный крест, сделанный из наспех сбитых крест-накрест деревянных досок — пересадили туда же и один из розовых кустов.
Несчастный муж опустился на колени возле свежей могилы: — Вы не помолитесь за мою жену? Мне хотелось бы, чтобы ее душа отправилась прямиком к Зигмару, но, я не знаю подходящей молитвы.
Морой встал на колени рядом с мужчиной: — Как ее звали? — тихо спросил он.
— Кати, — с трудом сдерживая рыдания, ответил безутешный супруг.
Охотник снял с шеи цепочку, на которой висел освященный знак Зигмара в виде небольшого серебряного молота, и вдавил амулет в землю под тем самым кустом роз, что был посажен на могиле: — Зигмар узнает ее по этому молоту, мой друг! Ему не нужно красивых слов, чтобы распознать то, что принадлежит ему. Тело твоей жены стало частью природы, вступив в вечный круговорот жизни и смерти. Но ее душа — свободна. И сейчас, она — на пути к Богам, мой друг. Думаю, Кати бы не хотела, чтобы мы скорбели по ней: твоя супруга знает, что однажды — вы вновь будете вместе. Вот в чем красота любви. Она вечна, ей нет конца, — присыпая свой дар землей, промолвил Морой.
— Спасибо… спасибо, вам за все, — потрясенно промолвил мужчина, тронутый до глубины души этой простой и, в то же время, проникновенной речью.
Боль снова вернулась, и на этот раз — она была еще сильнее, чем раньше. Не будучи больше в силах сдерживаться, Морой глухо застонал, его лицо исказила гримаса. Арминий, видя состояние товарища, ободряюще похлопал его по плечу:
— Давай, держись, приятель!
Однако, боль стала просто невыносима — точно тысячи игл пронзили мозг охотника, взорвавшись перед глазами яркими, слепящими вспышками. Несмотря на поддержку Вамбурга, Морой, конвульсивно дернувшись, упал лицом прямо в рыхлую землю на свежезасыпанной могиле. Готовый сорваться крик замер на его открытых, искривленных гримасой боли, губах. Последнее, что увидел охотник прежде, чем потерять сознание, был караван стриганских повозок, показавшийся в начале улицы, меньше чем в пятидесяти футах от корчащегося на земле Мороя.
Душный ночной воздух был на удивление безмолвным. Неровный колышущийся свет факелов в руках людей, толпившихся перед храмом Зигмара, едва рассеивал ночной мрак. Собравшиеся обыватели, находившиеся в весьма возбужденном состоянии, были вооружены вилами, мотыгами и прочим импровизированным оружием, не становившимся от этого менее опасным в умелых руках. Люди хотели крови! Они знали, что зверь в городе и, что он уже убил одного из них!
Морой, занявший место на наскоро сбитом подобии деревянного помоста, возвышался над толпой. Подняв правую руку, охотник призвал собравшихся к вниманию.
Всегда трудно оценить толпу: определить, какие будут царить настроения, насколько разгорятся страсти, как быстро люди придут в ярость. И придут ли вообще. Но для охотника за ведьмами контроль над толпой — жизненно необходимое умение.
— Это правда! — громко произнес он, подождав немного, пока последние легкие отзвуки шушуканья и шепота не затихли в дальних рядах. — В городе убийца!
— Вампир, — истошно крикнул кто-то в толпе.
Морой повернулся в сторону перебившего: — Убийца, — холодно повторил он. — Я не могу точно утверждать, кто он на самом деле.
— Не лги нам, охотник! — с отвращением выкрикнул другой голос. — Мы — не дети!!!
С тех пор, как Морой в последний раз объявлял охоту на вампиров, прошло очень много времени — слишком уж мало осталось нынче живых мертвецов, отравляющих существование людскому роду. К своему стыду, охотник был вынужден признать, что ему не хватало острых ощущений, связанных с этим опасным занятием. Сама охота была обычным делом, но сопровождавшие ее страсть и азарт — захватывали. Надо же, он, кажется, успел забыть, насколько сильно.
Дав толпе успокоиться, он продолжил: — У этого существа есть логово в катакомбах, хотя, я склонен думать, что стригане, также, дают ему убежище.
— Так пойдем и заставим их выдать зверя!!! — взорвалась толпа.
— А если они этого не сделают?! — спросил Морой, понизив голос до театрального шепота. Охотник знал, что сейчас нет нужды кричать, стараясь привлечь людское внимание. Его вкрадчивые слова уже разнеслись над толпой, сладким ядом вливаясь в уши каждого мужчины и каждой женщины. — Что тогда?!
— Сожжем их!!! Убьем их всех!!!
Охотник отрицательно покачал головой: — Нет, тогда вы будете ничем не лучше этой твари! Даже хуже — ведь зверь убивает, чтобы выжить, а вы хотите убить ради мести!
— Выкурим его! Заставим стриган выдать зверя!!! — новый взрыв ярости стал ему ответом.
— Вы готовы умереть? — чеканя слова, бросил в толпу Морой.
Эта фраза заставила горожан замолчать. Охотник окинул взглядом толпу, внимательно изучая людей, стараясь по выражению их лиц понять, как далеко они способны зайти в своей жажде отомстить твари. Грань между дикостью и цивилизацией весьма условная вещь — всегда нужно помнить об этом. Такая черта рода человеческого всегда вызывала у Мороя глубокое отвращение. Однако сейчас, ему надо было спровоцировать толпу, разжечь в них праведный гнев. Если он не справится — кто-нибудь еще умрет после наступления темноты.
Волны почти осязаемого страха, словно круги от брошенного в воду камня, тихим шепотом разошлись по собравшимся простолюдинам. Морой слишком часто встречал подобную реакцию, чтобы удивляться: даже воин боится смерти, что уж говорить о простых каменщиках, плотниках и булочниках.
— Хорошо, что вы боитесь, — отчетливо прозвучал в наступившей тишине голос охотника. — Так и должно быть. Ведь это — не игра. И нет никаких гарантий, что человек, стоящий рядом с вами, доживет до следующего утра. Возможно, вам придется встретиться со своим другом, измененным этой тварью и, чтобы избавить от мучений — вонзить кол ему прямо в сердце, а, затем, отрубить голову. Спросите себя, достаточно ли я силен духом, чтобы сделать это!? Пусть перед вами уже не близкий человек, а монстр, принявший его облик. Но такое превращение способно потрясти до глубины души, ведь демоны всегда старались обращать против нас самые худшие наши страхи.
Люди молча переглядывались. Морой понимал, что теряет контроль над ситуацией: собравшиеся здесь не были героями и слышать не хотели о возможной смерти. Толпа хотела вдохновляющей речи, способной зажечь их кровь, обещаний славы и великих подвигов. Горожане желали стать частью славной истории, которую можно будет рассказывать в таверне или возле костра, о том, как они спасли родной Нульн, уничтожив дьявольское порождение тьмы. Но охотник не мог оправдать этих ожиданий. Морою претила мысль напичкать этих глупцов красивыми баснями и отправить неподготовленными на верную смерть. Он хотел, чтобы люди поняли, насколько опасна эта затея. И что в реальности, в отличие от романов, герои умирают также как и злодеи: просто и обыденно.
— Итак, теперь вы знаете все. И если вы готовы — присоединяйтесь ко мне. Знайте, нам придется преследовать зверя по ночам, когда он особенно силен и опасен. Почему? Потому что, если мы этого не сделаем — погибнет еще очень много достойных людей. Я не могу позволить, чтобы смерть еще какой-нибудь девушки, вроде Кати, всю оставшуюся жизнь терзала и мучила меня. Что я не предпринял все, что было в моих силах, чтобы остановить и уничтожить зло, угрожающее людям. Вот поэтому — я и пойду выслеживать зверя этой ночью. Я сокрушу эту тварь в час ее наибольшего могущества! Я сделаю это потому, что сейчас — я молот Зигмара во плоти! И если мне придется пойти в одиночку — значит, так тому и быть. Если вы, все же, последуете за мной, помните: зверь — безжалостный убийца! То, что человек совершает по необходимости, стараясь защитить свою жизнь, этот монстр проделывает потому, что такова его природа. Даже десятка опытных воинов может оказаться недостаточно, чтобы остановить его. Зверь силен и хитер. Он очень стар — Зигмар знает насколько — но он пережил взлет и падение династии фон Карштайнов и орд их вампиров. То, что зверь выжил, делает эту тварь еще более опасной. Именно поэтому — наш долг — остановить его. Если мы этого не сделаем, значит, завтра мы похороним под таким же кустом роз еще чью-то дочь, жену или возлюбленную. Или, хуже того, вы можете проснуться утром от нежного поцелуя, а, уже через мгновение — горло разорвут зубы зверя, в которого превратилась ваша половинка. Неужели, это тот поцелуй, которого вы хотите?!
Закончив свою речь, Морой покинул импровизированную трибуну.
Как и ожидал охотник, его выступление произвело на собравшихся гнетущее впечатление: количество людей уменьшилась вдвое — те, кто был не готов рисковать своими жизнями, постарались незаметно покинуть площадь. Это было неудивительно: лишь немногие способны добровольно пожертвовать собой ради спасения человечества. Зато в оставшихся — Морой был абсолютно уверен.
Охотник кивнул Арминию и отошел в сторону, освобождая товарищу место. Вамбург, будучи прирожденным оратором, умел завести, взбудоражить толпу, зажечь людей, вселить в них уверенность в собственных силах. После зловещих предупреждений Мороя, это было весьма кстати.
Арминий поднялся на трибуну и поднял руки, призывая собравшихся к тишине. Надо сказать, это было излишне — на площади перед собором и так царило гробовое молчание.
— Нам мало что известно о звере, не считая того, что он ранен, — начал Вамбург. — Также, мы ничего не знаем о его происхождении и родословной, поэтому — сложно сказать что-либо определенное о силе и слабостях этой твари. Мы знаем лишь, что зверь бродит в обличии человека, обладая, однако, способностью к трансформации. Прошлой ночью мы видели процесс его превращения в гигантского волка.
Морой кивнул, подтверждая сказанное.
— Несомненно, — продолжал Арминий, — что он смертельно опасен в обоих обличьях. Но и мы не беспомощны. У Мороя, — Вамбург указал рукой на друга, — есть дар, посланный самим Зигмаром. Зло, которое нам противостоит, невыносимо для него. Все его естество восстает против присутствия этой мерзости. Поэтому, Морой — способен чувствовать приближение зверя. Зверь же, на наше счастье — не может обнаружить присутствие охотника. В этом — наше главное преимущество.
Вамбург на мгновение прервался, чтобы перевести дыхание и, обведя взглядом горожан, внимательно ловящих каждое его слово, чуть повысил голос:
— Мы можем загнать эту тварь в ловушку. Как уже известно — зверя можно ранить. Но что еще важнее — его можно убить! Тот, кто однажды уже умер, может умереть и вторично! У нас с другом есть кое-какой опыт в подобных делах, — криво усмехнулся Арминий.
— Вчера вечером Морой засадил арбалетный болт прямо в крестец этой твари, но это не значит, что монстр ослаблен, — продолжил охотник. — У вампиров великолепные регенеративные способности. Исходя из наших знаний об этих созданиях — возможно, что он уже полностью восстановил свои силы. Запомните хорошенько: когда вы встретите это чудовище — не смотрите ему в глаза! Зверь способен подавить силу воли обычного человека и подчинить себе его разум. Можете сомневаться в моих словах, но знайте — я видел, как эти изверги превращали в своих рабов могучих воинов. Поверьте, никто не заслуживает подобной участи!
— Есть несколько способов покончить с подобными созданиями, — чеканя каждое слово, перешел Вамбург к заключительной части своей речи. — Если вы окажетесь достаточно близко: вонзите кол прямо в сердце или обезглавьте кровопийцу — это положит конец его существованию. Расчленение замедлит зверя, но не убьет окончательно. И еще…, держите что-нибудь горючее под рукой. Помните — огонь способен защитить вас: даже самый сильный вампир боится разрушительной силы огня.
Закончив говорить, Арминий медленно обвел взглядом толпу. Он предупредил их о той опасности, которой подвергались все эти люди. Больше охотник ничего не мог сделать.
Вамбург неспешно спустился с помоста и занял место рядом со своим товарищем. Бок о бок они зашагали вперед, отправившись на поиски исчезнувшего каравана стриган, все дальше и дальше углубляясь в извилистый лабиринт ночных улиц. Полсотни жителей Нульна последовали за охотниками, освещая дорогу факелами: многочисленные отблески их огней весело отражались на импровизированном оружии этой маленькой армии.
Преисполненные мрачной решимости, люди двигались в полном молчании. Лишь глухой топот множества ног по мостовой, да легкий звон оружия, нарушали ночную тишину.
Монстр, нашедший убежище у стриган, умрет.
Часть 2. Черный корабль: Дракенхоф.
Углубившись в самое сердце проклятых земель Сильвании, черный корабль достиг, наконец, конечной цели своего плавания — замка Дракенхоф, цитадели Влада фон Карштайна, основателя династии графов-вампиров.
Скверна его чудовищного прошлого была почти осязаема.
Маннфред стоял на палубе и вдыхал этот — отнюдь не сладкий — запах родного дома.
Дом. Для бессмертного вампира это было отвлеченным понятием, но, из множества мест на земле, именно этот старый замок стал неотъемлемой частью графа, его вторым я. По внешнему виду Дракенхоф напоминал огромную злобную горгулью, взгромоздившуюся на вершину горы. Множество воронов и ворон нашли приют на стенах древней цитадели, часть из них непрерывно кружилась вокруг смотровой башни замка. Любимцы Влада — те самые, что стали одной из причин безумия Конрада.
С того места, где стоял Маннфред, было не видно, сохранились ли витражи в окнах многочисленных башен и башенок крепости, а крыши его разных уровней сливались друг с другом. Все, кроме одной — Гнездо Ворона, самая высокая точка Дракенхофа, словно одинокий часовой высилась над древней цитаделью. Набежавшие вечерние облака, скрывали прибывающую луну. Наслаждаясь моментом, граф постоял еще немного, наблюдая, как растворяющийся в наступающей темноте замок превращается в неясную тень, напоминающую огромного призрачного демона.
Неожиданно, Маннфред заметил, как некоторые окна на самом верхнем уровне замка осветились изнутри неясным тусклым светом. Очевидно, прислуга замка готовилась к встрече своего господина. Черная закрытая карета, украшенная фамильным гербом фон Карштайнов, ожидала графа на пристани. Четыре великолепные, черные как уголь, лошади в нетерпении грызли удила, фыркали и взрывали землю копытами. Кучер, неподвижно сидевший на козлах, был укутан в черный плащ; капюшон, несмотря на отсутствие дождя наброшенный на голову, полностью скрывал его лицо. В этой неподвижной фигуре определенно было что-то зловещее.
— Denn die todten reiten schnell, — бросил рулевой, обращаясь к Маннфреду, и, в этом, моряк был абсолютно прав: мертвецы, действительно, путешествуют быстро.
Команда суетилась, спуская трап. Наконец, тали на трап-балке издали заключительный скрип и нижний конец трапа с глухим ударом коснулся причала. Стая ворон, уже успевших слететься к кораблю, с хриплым карканьем кружилась над головами четверки бледных от страха матросов, выносивших на берег гроб — убежище графа-вампира во время плавания. Моряки с трудом донесли массивный саркофаг до экипажа и погрузили в его карету. Еще одна группа матросов начала выводить по сходням скованных цепью пленников. Указав на одного из заключенных, Маннфред, усмехнувшись, пальцем поманил его к себе. Повинуясь желанию вампира, двое конвоиров разомкнули цепи, сковывающие несчастного с другими узниками, и, подтащили человека к графу. Это был высокий жилистый мужчина средних лет — за время плавания он сильно исхудал, волосы спутались и висели грязными сальными патлами, щеки и подбородок покрывала многодневная жесткая щетина. Но в глазах пленника продолжала жить жажда жизни — этим-то он и привлек внимание графа. Подняв голову, мужчина открыл было рот, очевидно, чтобы просить вампира о милости. Однако, Маннфред одним резким ударом ребра ладони заставил несчастного замолкнуть, сломав ему шею.
— Очень хорошо, — довольно усмехнулся граф.
Вампир достал из отворота манжета правого рукава небольшую складную бритву. Матросы чуть приподняли тело узника так, чтобы голова мужчины, безвольно свалившаяся на бок, оказалась примерно на одном уровне с лицом графа. Открыв бритву, Маннфред медленным движением перерезал несчастному горло, вскрыв яремную вену — из открытой раны медленно потекли струйки крови. Сердце мужчины уже успело остановиться, поэтому кровь текла ровным спокойным потоком. Вампир жадно приник к шее жертвы, с упоением поглощая свежую кровь. Ее терпкий, слегка солоноватый вкус был восхитителен. Граф медленно смаковал этот божественный напиток. Наконец, насытившись, Маннфред оторвался от безжизненного тела, вытер губы тыльной стороной ладони и, одним резким движением — перебросил опустошенный труп мужчины через борт.
Река подхватила останки и понесла дальше — вниз по течению.
Не успел еще труп несчастного скрыться за излучиной реки, как первый падальщик уже уселся на него, начав свой дьявольский пир, за первой пернатой бестией последовала вторая, третья…
Сходя по трапу, вампир бросил внимательный взгляд на поджидающую его карету — своим зорким взглядом Маннфред разглядел силуэты трех огромных волков, скрывающихся в ее тени. Без сомнения — почетный эскорт. Хотя, граф ожидал, что он будет несколько больше, учитывая, что не каждый день в замок возвращается его хозяин.
Вампир не собирался спешить им навстречу. Ему вполне было достаточно уже того, что он, после стольких лет, наконец-то, вернулся домой.
Оказавшись на берегу, Маннфред повернулся к капитану: — Благодарю, старик! — кивнул он шкиперу. — Как я и обещал, возвращаю тебе корабль и экипаж!
Старый моряк не проронил в ответ ни слова. Он попросту не мог — шесть дней назад Маннфред отрезал ему язык.
Когда граф подошел к экипажу, кучер спешился, чтобы открыть хозяину дверь кареты. В левой руке возница держал зажженный штормовой фонарь.
Забравшись внутрь, Маннфред достал из складок плаща завернутый в лохмотья предмет и аккуратно положил его на сиденье рядом с собой. Вампир уже намеревался с комфортом устроиться на мягком кожаном сиденье, однако, ощутив приближение волков, он выглянул из кареты, сочтя нужным уделить своим верным слугам толику внимания. Все три громадных зверя тотчас припали к земле и прижали уши, выражая полную преданность своему господину. Улыбнувшись столь неприкрытому выражению покорности, граф небрежным движением руки пригласил их встать. Волки склонили свои морды, уткнувшись носами в землю и став удивительно похожими на вышколенных лакеев, изгибающихся в подобострастном поклоне. Затем развернулись и бесшумно исчезли во тьме. Несколько мгновений спустя, ночь огласил низкий заунывный волчий вой.
Тем временем на корабле завершались последние приготовления к отплытию. Последний матрос из экипажа поднялся по трапу на борт судна, палуба мгновенно пришла в движение: одни матросы ловко карабкались вверх по вантам, другие отдавали и расправляли шкоты и булини нижних парусов, третьи, подбадривая себя криками, тянули канаты. Группа матросов убирала трап и отвязывала швартовные канаты. Капитан занял свое место у штурвала. Маннфреду показалось, что он видит огонь ненависти, горящий в глазах старика.
Вампир, не спеша, протянул руку за фонарем, но, вместо того, чтобы взять его — сбросил на землю. Стекло, защищавшее пламя, разбилось и, огонь, получивший доступ к воздуху, разгорелся с новой силой. Граф погрузил руку в самое сердце пламени и бросил короткую фразу, вряд ли предназначавшуюся для произношения на человеческом языке. Послушный приказу огонь словно бы прилип к коже Маннфреда, не обжигая, а каким-то немыслимым образом становясь частью бессмертного. Вампир поднял руку к лицу — восхищаясь хаотичным огненным танцем. Неожиданно, огненная дуга сорвалась с пальцев графа и, пролетев по воздуху, ударила в грот-мачту. Через несколько мгновений и мачта и часть парусов были охвачены огнем, воздух наполнился запахами сгорающего дерева и парусины.
Судно огласилось тревожными криками: часть матросов бросилась за водой, другая часть — попыталась спустить горящие паруса, надеясь сбить огонь и остановить начинающийся пожар. Сложив пальцы рук вместе, Маннфред позволил огню перебраться и на вторую руку. Едва слышно повторив заклинание, граф развел руки в стороны — на каждой из них плясал небольшой язык пламени. Подождав несколько секунд — пока огонь не набрал силу и не увеличился в размерах — вампир метнул оба огненных шара, направив их в корму и нос черного корабля. Воздух вокруг его головы шипел и трещал, когда пламя, подобно двухвостой комете, устремилось вперед, прочертив ослепительную дугу в ночном небе.
С оглушительным ревом сгустки огня ударили в борт судна. Палуба барка прогнулась, бимсы треснули, выламывая доски из настила, шпангоуты вылетели из своих креплений в резенкиле — в результате чудовищной деформации корпус судна раскололся пополам. Огонь с жадностью пожирал корабль.
Жар, вызванный магическим огнем, был невыносим. Падающие с рей матросы сгорали заживо, даже не успев достичь палубы. Объятые пламенем, вопящие от непереносимой боли люди, дико метались по судну, многие бросались за борт в тщетной надежде на спасение. Однако даже бурные воды Рейка были не в состоянии потушить этот дьявольский огонь. Несчастные душераздирающе кричали, отчаянно размахивая руками в бесплодных попытках сбить пламя, затем, затихали без движения, и, река уносила вдаль их неподвижные обугленные тела. Лишь капитан, казалось, оставался невозмутимым среди всего этого безумия: шкипер молча стоял на квартердеке, вцепившись обеими руками в штурвал. Правда, это был единственный из членов команды, который не мог кричать!
Прошло всего лишь несколько минут с момента начала пожара, а, догорающие остатки корабля уже скрылись под водой.
Маннфред, удовлетворенный тем, что из экипажа судна не уцелел ни один человек, отвернулся, наконец, от созерцания этого зрелища и, снова сел в карету. Он слегка стукнул по крыше и экипаж, повинуясь приказу хозяина, рванулся вперед, сопровождаемый пронзительными криками воронья.
Итак, последний из бессмертных графов-вампиров Сильвании вернулся, готовый заявить свои права на то, что принадлежало ему по праву: праву рождения, силы и ума. Он был готов вступить во владение своим наследством, своей вотчиной…
Маннфред скрестил пальцы на затылке и откинулся на спину. Он слушал птиц. Пернатые создания кружили над ним, издавая хриплый пронзительный крик:
«Маннфред идет! Маннфред идет! Он возвращается!!!»
Снова и снова крылатые бестии повторяли его имя. Их настойчивый зов заставлял вампира вздрагивать от возбуждения.
«Маннфред идет! Маннфред идет! Он возвращается!!!»
Граф довольно усмехнулся: использовать воронье в качестве вестников было хорошей идеей. Суеверные идиоты боялись этих птиц, считая их проводниками душ умерших в подземное царство Морра. Подобный поворот забавлял вампира: ведь именно они спасли графа от смерти в пустыне, оповестили живых о возвращении повелителя нежити и, призвали мертвых встать на его сторону.
Отвлекшись от своих размышлений, Маннфред протянул руку к завернутому в тряпье свертку, который он положил на сиденье: под тонким слоем ткани чувствовалась отчетливая пульсация. Коснувшись пальцами знака, выбитого на кожаном переплете книги, граф тотчас же ощутил мощный поток энергии, вливающийся в его жилы. Да, эта книга жила своей собственной жизнью.
Маннфред холодно улыбнулся: ему не нужно было разворачивать книгу, чтобы рассмотреть этот знак — вампир и так отлично знал происхождение артефакта. Это была печать величайшего из повелителей нежити, когда-либо ходивших по этому миру — сигил царя-некроманта Нагаша.
Граф прикрыл глаза, наслаждаясь мягким покачиванием кареты, несущейся во мраке ночи, полностью вступившей в свои права. Подобно призраку из потустороннего мира экипаж скользил над землей, оставляя позади мили и мили проклятой сильванской земли — земли, полной безнадежности, страха и отчаяния.
Свет луны пробился, наконец, сквозь плотную пелену облаков. Густая тень, отбрасываемая каретой, словно ожившая из чьих-то безумных кошмаров химера, протянула свои призрачные руки, пытаясь ухватиться за колеса, затормозить их бег, но, экипаж несся дальше, заставляя преследовательницу вновь и вновь повторять свои бесплодные попытки.
Маннфред, возвращающийся в свое родовое гнездо — мечтал о царстве… Царстве мертвых.
Глава 5 Чёрная Изабелла
Дракенхоф — сердце царства мертвых.
После непродолжительной поездки карета Маннфреда фон Карштайна достигла внешней стены замка. Проехав опущенный подъемный мост и укрепленные железные ворота, экипаж въехал в обширный внешний двор цитадели и остановился.
Вблизи замок напоминал огромный, пришедший в запустение склеп, пристанище душ, скорбящих о былом величии. Обвалившиеся местами крепостные стены изломанным черным силуэтом выделялись на фоне ночного неба. Маннфред открыл дверь, вышел из кареты и осмотрелся вокруг. Двор, который как помнил граф, когда-то был практически пустым, не считая нескольких хозяйственных построек, сейчас был занят небольшой рощицей — вот, только, деревья в ней были не совсем обычные. Вампир медленно подошел к одному из них. Это «дерево», на самом деле, было человеком, вернее — когда-то было. Несчастный, заживо посаженный на кол, висел здесь Морр знает сколько. Большая часть его разложившейся плоти послужила кормом, населяющим крепость пернатым падальщикам. Скелет, обглоданный практически до костей, уставился в пространство пустыми отверстиями своих глазниц: выпрямившись в струну на своем ужасном насесте, он представлял собой жуткую, чудовищную пародию на часового, охраняющего вход во владения мертвых. И таких внушающих ужас стражей, здесь были сотни.
Вороны, рассевшиеся на грудах костей, побелевших от времени и непогоды, — тех, где еще оставались куски гнилой плоти — жадно клевали полуразложившееся мясо и, в изобилии кишащих в нем, могильных червей.
Маннфред медленно проходил мимо бесконечного ряда давно умерших людей, рассматривая скорченные в предсмертной муке тела, прикасаясь кончиками пальцев к костям, проглядывавшим сквозь остатки плоти, вдыхая еле ощутимый запах тлена. Здесь были и женщины… и дети…
Смерть оказалась на редкость неразборчивой старухой.
По мере продвижения по этой импровизированной аллее мертвецов, гнев, все сильнее и сильнее, охватывал графа — какое бессмысленное и расточительное обращение со скотом!
Положив ладони на один из черепов, Маннфред наклонился вперед, закрыл глаза и прислонился лбом ко лбу скелета. Тихо нашептывая, вампир, начал читать заклинание вызова, требуя, чтобы дух покойника вернулся из мира мертвых и объяснил произошедшее. Усиливая воздействие заклинания, граф так стиснул череп в своих руках, что мертвые кости прогнулись и треснули, уступив давлению железной хватки вампира. Мертвая душа отчаянно сопротивлялась этому зову, но, вампир был гораздо сильнее мертвеца. Сорвав невидимую завесу между двумя мирами, Маннфред вырвал ее обратно, удерживая в костяной ловушке. Стенания страдающего от непереносимой боли духа были ужасны, но, граф не обращал на них никакого внимания — ему нужна была информация и он ее получит, несмотря ни на что!
— Говори! — приказал он.
Череп вздрогнул в его руках, челюсти дернулись, с трудом приводимые в движение остатками атрофированных мышц и связок, но — не единого слова не раздалось в ответ.
— Я же сказал — говори! — еще сильнее сдавливая кости, прорычал вампир.
— Черная Изабелла, — с трудом выдыхая слова, еле слышно ответила душа.
— Объясни! Что здесь случилось?! Я не отпущу тебя, пока не узнаю подробностей!
— Женщина…, - простонала душа в ответ, — они называют ее Надашди… хозяйка замка. Она принимает ванны из крови молодых юношей и девушек… пьет ее… Мы пришли уничтожить ее… несколько человек… из соседнего городка… Глупцы, мы пришли ночью… когда такие как она становятся сильнее… С факелами и вилами сражаться с демоном… Мы не смогли… это — наше наказание… наша награда… Я хочу покоя… мне больно!
— Она сделала это с вами? Женщина?! С сотнями здоровых и сильных людей?!
— Это была резня… она убивала нас… пила нашу кровь… Я… я видел, как умер мой сын… Видел, как его посадили на кол… слышал крики моего мальчика… он мучился несколько часов… Я… готов был оторвать себе уши… от отчаяния… чтобы оглохнуть… но я до сих пор его слышу… эти ужасные стоны… проклятия… предсмертные хрипы… Последние слова… что он произнес… было ее имя… Надашди… Не матери… не бога… суки, забравшей его жизнь…
Маннфред снял руки с головы несчастного, отпуская его душу обратно, в царство Морра. Челюсти человека в последний раз слабо дернулись и застыли в неподвижности. Дух — вторично покинул мертвое тело, надеясь вновь обрести покой в загробном мире.
Графу было о чем поразмышлять: Надашди — это имя было ему незнакомо но, это ничего не значило. Это вполне могла быть одна из дочерей Конрада, вернувшаяся домой, когда ее драгоценный папаша был убит. В годы скитаний у Маннфреда не было возможности пристально следить за своим кровным братом, поэтому — граф не мог знать о каждой девке, обращенной его безумным родственником. Впрочем, последнее — не имело значения. Вскоре Черной Изабелле придется узнать, что бывает с теми, кто становиться у него на пути.
Граф вернулся к экипажу:
— В замок, — коротко бросил он кучеру, закрыв за собой дверь, бросая прощальный взгляд на ужасающий лес сквозь открытое окно своей кареты. «Пора этой Надашди узнать, кто является настоящим повелителем Дракенхофа», — мрачно усмехнулся про себя Маннфред.
Возница молча склонил голову в коротком поклоне, давая понять, что приказ понят и принят к исполнению. Длинный кожаный кнут щелкнул в воздухе и, лошади помчались дальше, приближая последнего из фон Карштайнов к вожделенной цели.
Проехав во внутренний двор, карета остановилась у ворот главного донжона Дракенхофа. Покинув экипаж, Маннфред накинул капюшон плаща — теперь его лицо было полностью скрыто от любопытных взглядов.
Граф уверенно подошел к дубовым воротам, ведущим в сердце Дракенхофа. Здесь мало что изменилось со времени его последнего визита — за исключением самого Маннфреда. Он — изменился полностью. Взявшись за тяжелое железное кольцо, закрепленное в волчьей пасти, вампир три раза сильно ударил в железную оковку двери донжона. Резкий требовательный призыв с гулким эхом разнесся во дворе и внутренних помещениях замка.
Запах смерти все еще витал в воздухе, однако, в этом не было ничего необычного — он появился здесь еще во времена воцарения Влада. Кровь можно смыть, останки — похоронить или сжечь, но, как правило, это приносит мало пользы. Вонь разложения проникает в землю, пропитывает стены и башни замка, становясь почти осязаемой — более реальной, чем призраки или духи из мира мертвых.
Маннфред слегка прикоснулся к каменной кладке, физически ощущая боль, пронизывающую древнюю постройку. Слишком много страданий видела старая крепость, будучи свидетелем массовых убийств: во время Тотентанца на Гехаймниснахт, когда Влад фон Карштайн объявил миру о своем пришествии, и, еще раньше, — во время кровавого правления Отто ван Драка. На фоне подобных зверств безумное правление Конрада казалось не таким уж и ужасным. Память обо всех жестокостях своих кровожадных правителей хранили эти древние стены. Граф чувствовал это сквозь камень.
— Я вернулся, — мягко сказал Маннфред, словно стараясь успокоить боль старого замка.
Массивные засовы чуть слышно скрипнули, и, через мгновение — тяжелая дверь пришла в движение. Из открывшейся щели пахнуло затхлым воздухом и, ужасом маленького привратника, уставившегося на нежданного гостя из-за приоткрытой двери.
— Кто управляющий этого замка? — голос Маннфреда был удивительно спокоен.
— Надашди, господин! И она не управляющий, а — хозяйка Дракенхофа, — подобострастно сложил руки перед грудью коротышка.
— Вот как! Будьте любезны, скажите госпоже, что я хочу поговорить с ней, холодно продолжил Маннфред.
— Да, да, конечно, сэр, конечно. Хотя время уже позднее, сэр, поэтому, — госпожа вряд ли обрадуется подобному визиту. Я передам Вашу просьбу, сэр, но, боюсь, что сейчас она не захочет Вас видеть. Наша хозяйка довольно эксцентрична, сэр, ее настроение весьма изменчиво и, даже я не всегда могу предсказать ее желания.
— Меня она захочет увидеть, — тоном, не терпящим возражений, отрезал граф.
— Да, конечно, конечно, — услужливо шаркнув ногой, привратник склонился в подобострастном поклоне. Отстранившись назад, слуга шире приоткрыл тяжелую дверь, давая гостю возможность пройти во внутренние покои замка. — Как Вас представить, сэр?
Молча откинув с головы капюшон, Маннфред, с легкой усмешкой, наслаждался бурей эмоций, мелькавших на лице коротышки, увидевшего на руке пришельца простое бронзовое кольцо: удивление, недоверие, страх, благоговение… Слуга изогнулся еще подобострастнее. Когда привратник выпрямился, видимые изменения произошли в его манере держаться: напускная доброжелательность на его лице сменилась выражением хитрого коварства. Он, даже, как будто, слегка увеличился в росте.
— Добро пожаловать домой, хозяин. Госпожа занимает покои вашей светлости в Гнезде Ворона. Я отдам распоряжения об том, чтобы она освободила их.
— Не надо. Я хочу увидеть ее лично!
— Хорошо, господин.
Расправив воротник и манжеты камзола, Маннфред вошел внутрь замка. Радость от возвращения домой оказалась смазана. Несколько мгновений граф наслаждался давно забытой атмосферой старого замка — пока явственный запах разлагающейся плоти, пришедший откуда-то из подземелья, не ударил в нос вампиру, заставив его брезгливо поморщиться. Следуя знакомыми переходами, Маннфред направился в покои повелителей Дракенхофа, расположенные в Гнезде Ворона. Твердые, ровные шаги графа гулким эхом разносились по полупустым залам старой цитадели. В неподвижном душном воздухе пахло гниющей тканью старых гобеленов, служивших когда-то украшением галерей и переходов старого замка: на этих обесцвеченных, протертых до дыр полотнах кое-где еще можно было разобрать сцены из жизни давно ушедшего в небытие рода ван Драков. Откуда-то издалека доносились невнятные, еле слышные стоны и бормотание, аккомпанемент им составляли крысиная возня и писк. Повсюду царило удручающее запустение и разруха.
Неужели сердце империи Влада могло прийти в такой упадок?! Не давая подняться закипавшему было гневу, Маннфред мысленно пообещал себе, что так больше продолжаться не будет. Он — последний из рода фон Карштайнов — восстановит великий замок и вернет ему былую славу.
В парадном зале массивный обсидиановый трон, знак власти Влада, лежал опрокинутый на бок. Маннфред подошел и, подняв его, вернул на прежнее место. Затем, граф медленно оглянулся вокруг, с грустью рассматривая остатки былого великолепия: пошло уже больше сотни лет, с тех пор как его нога последний раз ступала на политые кровью камни этого храма мертвых. Сто лет одиночества — заложивших основу его Царства Живых Мертвецов.
Вампир задумчиво стоял в центре огромного зала и, призраки той самой ночи на Гехаймниснахт — как будто ожили перед его глазами. Та волнующая и великая ночь — ознаменовавшаяся безумной бойней — когда дети Влада уничтожили всю прежнюю аристократию Сильвании. Этой ночью один из величайших графов-вампиров в истории Влад фон Карштайн впервые явил миру свое могущество и силу, пригласив подвластный ему скот в Дракенхоф, обезглавив легковерных глупцов, и, подняв мертвецов в виде армии послушных воле своего повелителя зомби. Это был дерзкий, жестокий, но очень хорошо продуманный ход. Своим выступлением Влад заставил человечество трепетать перед всесилием повелителя мертвых и, отзвуки этого ужаса, до сих пор отзываются эхом в самых отдаленных уголках Империи. Память о той кровавой ночи многократно увеличивала страх скота перед всеми подобными проявлениями — именно поэтому, такой суеверный трепет внушал жалким глупцам черный корабль — страх, что подобное зло снова найдет дорогу в мир живых.
Маннфред медленно проходил через галереи старых комнат, пытаясь вспомнить предназначение каждой из них. Наконец, он достиг помещения, где когда-то находилась библиотека. Как же много ценных знаний было потеряно за это столетие: большинство ценных манускриптов истлело, превратившись в труху, оставшиеся — представляли собой удручающее зрелище: кожаные переплеты потрескались, пергамент страниц распался на отдельные фрагменты.
Неожиданно, какой-то предмет, блестевший в дальнем углу среди остатков полуистлевших книг, привлек взгляд вампира. Маннфред подошел поближе, чтобы внимательнее изучить свою находку. Отодвинув ногой обрывки пожелтевших страниц, с выцветшими от времени чернилами и, остатки полусгнившего гобелена, он обнаружил деревянную трость с серебряным набалдашником в виде оскаленной головы волка.
Граф целую минуту молча рассматривал этот артефакт, затем — нагнулся и поднял его.
Он никогда не думал вновь увидеть этот предмет и, даже не мог себе представить, как подобная вещица могла попасть в эту комнату, где, как и во всем замке, царило угнетающее запустение и разруха — его дражайший предок любил появляться с этой тростью, когда, по прихоти своего характера, разыгрывал роль утонченного аристократа.
Усмехнувшись, Маннфред оперся на трость, придав своей позе выражение горделивой сдержанности. Что же, он ничуть не хуже Влада подойдет на роль повелителя мертвых. Однако, уже в следующее мгновение, графу пришлось перехватить трость за деревянный шафт, получив болезненный ожог от серебряного набалдашника. «Ах, да, Влад же всегда носил белые перчатки, еще один непременный атрибут созданного им аристократического образа», — подумал про себя Маннфред.
Поигрывая тростью, граф покинул библиотеку, чувствуя себя спокойно и уверено, вновь обретя гармонию со своим внутренним «я». Отыскав винтовую лестницу, ведущую в Гнездо Ворона, Маннфред начал подниматься по ней, негромко постукивая серебряным набалдашником по каменной кладке стены в такт своим шагам. Писк и шуршание грызунов, потревоженных его приближением, испуганно затихали где-то вдалеке.
На одном из верхних этажей когда-то располагалась галерея с множеством портретов Влада фон Карштайна, написанных самыми знаменитыми художниками страны — граф обожал красивые вещи, окружая себя картинами, фарфоровыми и мраморными статуэтками, утонченными драгоценностями и прочими произведениями искусства. Из былого великолепия на стене уцелел лишь один портрет. Маннфред задержался, чтобы внимательнее рассмотреть его. По иронии судьбы, уцелевшая работа относилась ко временам правления Конрада и представляла собой весьма занятное зрелище: центр полотна занимал безумный граф, наполняющий кубок кровью из разорванного горла молодой обнаженной девушки — хотя, это вполне мог быть и юноша — художник придал чертам жертвы волнующую двусмысленность, оставлявшую пространство для игры фантазии. Главных персонажей картины окружали ближайшие сподвижники Конрада — двенадцать его верных гамайя, приглашенных господином разделить с ним кровавую трапезу. Самым любопытным было то, что кубок с кровью был всего один — тот самый, что держал Конрад. Это замечательно характеризовало противопоставление безумным графом себя остальным окружающим — повелитель во главе своих смиренных слуг. Маннфред узнал Йерека фон Карштайна, сидевшего слева от Конрада: наклонившись к своему повелителю и опершись правой рукой о массивный дубовый стол, он что-то шепчет ему на ухо, в то время как в правой руке предателя, спрятанной под столом, тускло поблескивает лезвие кинжала. Сюжет картины, персонажи, манера изображения — все было наполнено неким символизмом, несущим в себе определенный тайный смысл, по замыслу художника скрытый от непосвященных зрителей. В правом нижнем углу картины сохранилась подпись автора — Овидад Корнелиус.
Закончив изучение полотна, граф продолжил свой путь наверх в личные покои повелителей Дракенхофа. Поднявшись практически на самый верх Гнезда Ворона, вампир остановился на небольшой площадке перед тяжелой дверью, окованной железом, за которой оказалась короткая лестница, ведущая прямо в апартаменты фон Карштайнов.
Граф поднялся по ступенькам и трижды постучал набалдашником трости в дверь покоев. Не дожидаясь приглашения войти, Маннфред с силой толкнул ее рукой — при этом, штифты, крепившие полотно к косяку, легко вылетели из подгнившего дерева, и, тяжелая деревянная конструкция с грохотом рухнула на пол комнаты.
Вампир остался стоять на пороге, ожидая, пока уляжется пыль и, рассматривая открывшуюся перед ним картину.
Под балдахином огромной кровати, занимавшей центральную часть залы, лежала нагая женщина — Надашди. Убранство покоев было весьма вульгарным — декадентская обстановка помещения резко диссонировала с торжественно-мрачным стилем остальных покоев замка. Неуместное обилие роскоши резало глаз. В воздухе висел густой запах ароматических специй, кармазина и еще более экзотических благовоний, бьющий в нос так, что начинало резать глаза.
Маннфред внимательно пригляделся к женщине, лежащей на кровати.
Черты ее лица показались ему странно знакомыми: по всей видимости, она была достаточно древним вампиром — поэтому, неудивительно, что их пути могли где-то пересекаться. Вырванная из объятий сна, девушка медленно приходила в себя, одурманенная наркотическим воздействием проникших в ее кровь благовоний. Спросонья потирая глаза, она развернулась на ложе в том направлении, где еще пару секунд назад была входная дверь. Маннфред неспешно пересек покои и подошел к лежащей девушке. Гнев, досада, разочарование — все негативные эмоции, которые граф успел испытать после прибытия в родовое гнездо — успели утихнуть. Эмоции — это слабость, свойственная глупым и недальновидным. Они способны погубить даже бессмертного — судьба Влада была отличным тому примером, а, Маннфред, вовсе не горел желанием повторять ошибки своего родителя. Граф был абсолютно холоден и спокоен, намереваясь воздать по справедливости всем, кто собирался оспаривать его власть.
— Тебе придется убраться отсюда, милочка, — ледяным тоном произнес вампир.
Девушка, лежавшая на кровати, подняла голову и посмотрела на говорившего — в чертах ее лица было что-то удивительно знакомое.
— Я ждала тебя, — мелодичным голосом проворковала она, очевидно, все еще находясь во власти своих грез. Девушка протянула руку и схватила графа за манжет:
— Я знала, что ты не оставишь меня в одиночестве в этом мрачном склепе. Я — всегда это знала… я, приготовила все к твоему возвращению.
Девушка говорила так, словно знала его, но, каждое сказанное слово лишь укрепляло уверенность Маннфреда в том, что они никогда раньше не встречались. Очевидно, это была одна из дочерей Конрада — такая же безумная, как и ее кровный отец. Ее ум, одурманенный наркотиками, блуждал в дебрях собственных иллюзий: по-видимому, Надашди приняла его за своего драгоценного родителя.
— Я не Конрад, дорогая. Твой отец давно мертв, — медленно произнес Маннфред, чеканя каждое слово.
— Нет! Ты здесь!!! — пылко воскликнула девушка, сильнее сжимая руку графа.
— Конрад умер, — холодно повторил вампир, — а вы — причинили ущерб мне и моим подданным. Я не собираюсь терпеть ни захват моего замка, ни убийство моего скота. Ваши художества, типа насаженных на колья крестьян — просто отвратительны. Успех нашего возвышения зависит от ума и хитрости, бессмысленная же жестокость — ведет к гибели. Скот — нужно бережно растить, а не резать по малейшему капризу. Вы должны мне их кровь, я же, взамен — возьму Вашу.
— Нет! Вы не понимаете! Я сделала это для вас! — умоляюще прошептала Надашди.
— Замолчите! Ваши оправдания смехотворны.
— Нет! Нет! Это не оправдания! Я подготовила путь, бросив вызов смерти! Неужели, ты не узнаешь меня?! Я… — Маннфред коснулся лба девушки и прошептал всего лишь одно слово. Уста Надашди сковало заклинанием, и, отчаянная мольба оборвалась на полуслове. Маннфред с усмешкой рассматривал девушку, наслаждаясь выражением страха, застывшего на ее лице.
— Я — хозяин Дракенхофа, Надашди! Он мой по праву рождения. Ты пыталась украсть его у меня — что ж, это дает мне право преподать урок тебе и всем остальным, кто попробует последовать твоему примеру.
Сев на кровать рядом с лежавшей девушкой, Маннфред достал из-за отворота манжета правого рукава свою складную бритву, и, открыв ее, медленно рассек беспомощную Надашди от горла до промежности. Лишь только алая кровь заструилась из разреза, граф прошептал заклинание, отделившее плоть от костей девушки. Экзекуция была очень жестокой: несчастная не могла двигаться, не могла говорить или плакать — от невыносимой боли, она потеряла сознание. Одним ударом Маннфред вернул девушку к ужасной действительности — он хотел, чтобы Надашди мучилась до самого конца.
Вампир, не торопясь, дюйм за дюймом снял всю кожу с еще трепещущей плоти, затем — принялся свежевать тело, отделяя от костей мясо и сухожилия. Граф выполнял все действия нарочито медленно, со скрупулезностью, которая составила бы честь любому хирургу-изуверу.
Это была жуткая смерть — мучения истязаемой длились долго, намного дольше, чем можно себе представить — Маннфред не давал девушке умереть, удерживая ее душу в этом мире, пока не решил, что возмездие свершилось.
Запутанная система подземных ходов под Дракенхофом была наследием Конрада. Безумный Граф с одержимостью претворял в жизнь свой грандиозный замысел: углубляясь в твердь скалы под старым замком, расширяя паутину подземных галерей в близлежащие горные отроги. Конрад умудрился соединить их с заброшенными тоннелями гномов, тянущихся во многие отдаленные уголки Старого Света. Титанические усилия, приложенные для создания этого сооружения — поражали воображение.
Маннфред стоял в одиночестве в центре огромного подземного храма, откуда Конрад вершил судьбы своей империи. Здесь, почти в миле под землей, царила оглушающая тишина.
Со сводчатого потолка просторного зала свисали сталактиты, зеленоватый пульсирующий свет фосфоресцирующего лишайника, бурно разросшегося по каменным стенам, придавал подземному храму таинственный и мистический вид. По периметру располагались галереи, занимаемые во время торжественных церемоний подданными Безумного Графа, за ними — темницы и помещения охраны. В центральной части комплекса была устроена яма для гладиаторских боев, проход в северном крыле вел в огромную библиотеку, созданную когда-то Иммолай Фей — одной из ближайших помощниц Конрада.
Массивный базальтовый алтарь возвышался на постаменте у южной стены зала: две сточные канавки, вырезанные по его краям, были покрыты бурыми пятнами крови многочисленных жертв, принесенных для удовлетворения безумных прихотей сумасшедшего властителя Дракенхофа.
Какой же удивительной субстанцией является кровь, дарующая жизненную силу таким как он, подумалось Маннфреду: горячая, густая, обладающая изысканным вкусом и великолепным цветом. Кровь — это жизнь. Даже струясь по жертвенному алтарю, она какое-то время сохраняет свою силу. К большому сожалению графа, ему предстояло еще очень много работы, прежде чем появится возможность вновь насладиться этим божественным нектаром.
За алтарем — словно в насмешку над всей историей Старого Мира — сохранились остатки фасада храма Зигмара, вырубленного в скале в незапамятные времена. Конрад случайно обнаружил их при создании своих подземных чертогов. Осколки цветных витражей, изображавших богочеловека и сотворенные им чудеса, острыми кольями еще торчали кое-где в остатках стрельчатых окон полуразрушенного храма.
Тщеславие Конрада было непомерным.
Маннфред обошел вокруг алтаря, осматривая окружающую картину с нескрываемым интересом: ряды вытесанных в камне длинных полукруглых скамей расходились под своды рукотворной пещеры, образуя огромный амфитеатр, подавляющий своими размерами и великолепием. Сделав круг, граф снова оказался перед фронтальной частью алтаря, позволяя давно забытым воспоминаниям выбраться наружу и воскресить в памяти картины далекого прошлого. Перед его мысленным взором предстал Конрад, устраивающий показательные казни, кровавые представления и, отдающий приказы своим вассалам прямо с этого самого места. Отзвуки речей Безумного Графа витали в огромном зале, пронзая окружающее пространство, сливаясь с каменными стенами, став частью древней постройки. Даже сейчас, спустя столетия, Маннфред ощущал отголоски его страха и ненависти, наполнявшие громаду подземного храма. Они звучали все громче и настойчивее, становясь все более и более навязчивыми, и угрожающими. Кто-нибудь другой мог легко потерять свое я, растворившись в этом бушующем океане безумия, но — Маннфред был слишком силен: получив желаемую информацию, вампир разорвал контакт прежде, чем пропитанные кровью камни стали вытягивать его силы.
— Что же, кажется больше здесь смотреть нечего — пришла пора подняться в уровни повыше, — хмыкнул граф, направляясь к выходу из собора. Пройдя мимо длинного ряда пустых клеток, в некоторых из них еще виднелись старые побелевшие от времени кости, Маннфред оказался перед входом в библиотеку Дракенхофа.
В отличие от всего остального замка — здесь царил безупречный порядок. Граф провел пальцем по корешкам томов, теснящихся на одном из многочисленных стеллажей библиотеки, с интересом читая имена авторов старых манускриптов — богатство, собранное в этом хранилище знаний, поражало воображение. Невероятные усилия потребовались не только для того, чтобы найти и систематизировать эти сокровища — большего внимания требовало поддержание коллекции в надлежащем состоянии.
По всему помещению, насколько хватало глаз, выстроились пыльные стеллажи, битком набитые книгами, тайными магическими текстами, свитками пророчеств, древними рукописями и заклятиями темной мудрости вперемешку с различными фетишами, символами веры, сморщенными головами, плавающими в спирте, и когтями диковинных птиц. Были здесь и драгоценные камни, частично перетертые в мелкий порошок, кости любой формы и размера, так, что зачастую, трудно было вообразить, какому именно существу они принадлежали, семена всевозможных растений, лепестки черных тюльпанов и лотосов, корни мандрагоры, кусочки кровавой яшмы, осколки субстанции, напоминавшей варп-камень, коконы и крылья бабочек, и, многое другое. Это была истинная сокровищница сокровенного, собрание подлинной, редкой и почитаемой мудрости.
Несмотря на полное отсутствие способностей к магии, Конрад окружил себя полным арсеналом магических предметов: но в этот раз, одержимость Безумного Графа вызвала неподдельное восхищение его кровного брата.
Какой-то неясный звук привлек внимание Маннфреда — неужели, он был не один в этом забытом склепе знаний?
Вампир замер у очередного стеллажа с книгами, внимательно прислушиваясь к каждому звуку, нарушавшему покой древней библиотеки. Наконец, его усилия были вознаграждены — он услышал тихий шелест медленно переворачиваемых страниц, раздававшийся откуда-то из-за соседнего ряда книжных полок. Сделав шаг, Маннфред протянул руку и достал с полки толстый фолиант, подняв при этом густое облако вековой пыли. Книга называлась «Божественная Комедия, или трактат о подземном царстве Морра», но, не она заинтересовала вампира — то, что скрывалось за ней, вот что имело значение.
В просвете между двумя книгами граф разглядел невысокого человека, притулившегося возле одного из стеллажей: держа на своих коленях свиток пергамента, мужчина усердно царапал по нему гусиным пером. Стоящий рядом огарок свечи, с трудом рассеивал царящий в библиотеке полумрак. Повадки выдавали в нем ученого: худой и утомленный вид, кожа, поражавшая восковой белизной, редкие и прямые волосы, сбившиеся в беспорядке, вымазанные в чернилах лицо и пальцы.
— Еще не готово, милорд. Скоро, я обещаю. Просто, дайте мне еще немного времени. Необходимо довести все до совершенства, — бормотал мужчина, не отрываясь от своей работы. Нацарапав на пергаменте еще несколько слов, он принялся украшать текст причудливыми завитушками и замысловатыми узорами.
— О, так Вы не Конрад. Вам не следует находиться здесь, милорд, — промолвил летописец, подняв голову и встретившись взглядом с Маннфредом, обошедшим стеллаж и остановившимся рядом с ним.
— Кто ты? — спросил граф, присаживаясь на корточки рядом с ученым.
— Константин.
— Хорошо, Константин, что же ты делаешь в моей библиотеке?
— Работаю, — серьезно ответил мужчина. Затем, он неожиданно схватил пергамент, над которым работал и, прижал его к груди:
— Но… это ведь не Ваша библиотека… а, Конрада.
— Конрада здесь больше нет. Стало быть, библиотека моя. Более того, все над чем ты здесь работаешь — также принадлежит мне. Дай-ка мне посмотреть.
Константин отрицательно покачал головой.
— Это шутка? — испуганно спросил он. — Где Конрад? Вы собираетесь к нему с отчетом? Скажите милорду, что я по-прежнему предан ему, что я работаю над его заданием… все, что милорду нужно — это лишь немного терпения.
Неожиданно, горькая усмешка исказила лицо ученого, а из уст раздался короткий злой смешок:
— Терпение, разве милорд когда-нибудь знал, что это такое?! Нет, нет, прошу Вас, не говорите ему, что я сказал такую глупость! — умоляюще сложив руки, застонал Константин, испугавшись своей неожиданной вспышки.
— Я теперь хозяин Дракенхофа, Константин, я — а, не мой брат.
— Но, ведь Конрад… вернется?
— Нет, Конрад не вернется! Он превратился в прах, Константин!
— В прах, — словно эхо отозвался человек, стараясь осмыслить услышанное. — Это, шутка? Вы пытаетесь обмануть меня, чтобы выпытать мое истинное отношение к господину? Вы хотите, чтобы я назвал милорда сумасшедшим? Что же — так и есть! Я больше не боюсь его! Я — хозяин в своей библиотеке!
— Когда ты последний раз ел, Константин?
— Я… я не помню, — осекся ученый, задумчиво потирая лоб. — Дни, недели… разве они имеют здесь значение?
Теперь Маннфред понял, что случилось с Константином — страх удерживал его в этом мрачном подземелье. Страх перед Конрадом. Выполняя волю своего господина, ученый добровольно заключил себя в стенах библиотеки, постепенно обезумев от голода.
Граф выхватил один из листов пергамента из рук ученого.
— Верните его! Это не для посторонних глаз! Нет! Он еще не закончен! — забился в истерике Константин.
Одного взгляда было достаточно, чтобы Маннфред понял, над чем работал безумец. Это была баллада, прославляющая правление его брата, хотя, на самом деле, сие творение не имело ничего общего с реальной жизнью Безумного Графа.
— Это он приказал тебе переписать историю?! — догадался граф.
— Это моя плата… посеять семена… для его царствования. Ибо он — возрожденный Вашанеш. Он сам говорил мне об этом.
— Он не был Вашанешем, Константин! Конрад был несчастным параноиком, недостойным быть вашим повелителем, и, даже близко недостойным быть воплощением Вашанеша.
— Он может вернуться… он…
— Нет, — покачал головой Маннфред. — Он не вернется, Константин. Ты — свободен. Твой господин мертв, мертв — по-настоящему.
— Свободен? — выдохнул ученый, словно пытаясь понять, о чем именно идет речь.
Маннфред кивнул. Протянув руку, он помог Константину встать. Ученый с трудом держался на ногах, качаясь словно пьяный, с уголков его губ капала слюна. Всем своим видом Константин напоминал не великого бессмертного, а последнего городского сумасшедшего.
— Куда мы идем? — пролепетал он. — Я не готов видеть Конрада. Работа еще не закончена. У господина очень суровый нрав. Я не хочу рассердить его.
— Конрад мертв, — снова повторил Маннфред, как будто это могло разбудить погруженный во мрак рассудок ученого. Нет, тут уже ничем нельзя было помочь — даже свежая кровь уже не способна возвратить его угасший разум к жизни — граф прекрасно понимал это.
Маннфред успокаивающе обнял безумца за плечи:
— Пойдем со мной, Константин, я хочу показать тебе кое-что интересное.
— В самом деле, — с надеждой в голосе спросил ученый.
— Да, — коротко бросил Маннфред, и, в тоже мгновение, одним резким ударом правой руки пробил грудь Константина. Ту секунду, пока рука графа сжимала иссохшее сердце несчастного вампира, Маннфред наблюдал, как выражение облегчения и умиротворенности сменяют гримасу безумия на лице ученого. Тихий вздох вырвался из уст последнего слуги Конрада, когда новый повелитель Дракенхофа вырвал сердце из его груди, положив конец мраку, терзавшему несчастного.
Процесс восстановления старого замка был всеобъемлющим: там, где Конрад уходил под землю, стараясь спрятаться в тени, Маннфред создавал рукотворную тень — его подход кардинально отличался от образа действий Безумного Графа.
Крестьяне из соседних городков и деревень были призваны на строительство в качестве черновой рабочей силы, доставляя камни из каменоломен каменщикам, трудившимся над реставрацией родового гнезда фон Карштайнов. Работа кипела, не останавливаясь ни на минуту: люди, подобно муравьям, сновали вверх и вниз по наклонным настилам, подчиняясь указывающим окрикам надсмотрщиков. Под тяжестью неподъемной ноши истощенный скот срывался вниз, падая к подножью стен цитадели — его исковерканные трупы служили предостережением остальным работникам. Упавшие камни подхватывались новыми носильщиками — вереница рабочих-муравьев продолжала свой бесконечный бег.
За несколько месяцев усиленной работы Дракенхоф преобразился до неузнаваемости. Великолепный замок, высившийся на господствующем над окружающей местностью горном склоне, являл собой замечательный образец осовремененной цитадели, сохранившей, в тоже время, мрачное очарование древности. Крепость усилилась девятью башнями: изящная смотровая башня поднималась ввысь, подобно громадной игле пронзая небеса, три приземистые угловые башни с плоскими открытыми крышами были приспособлены для размещения метательных орудий, пять цилиндрических — усиливали внешний периметр цитадели. Фундамент башен уходил глубоко в скальные породы, соединяясь с подземным лабиринтом, оставшимся в наследство от Конрада. В подвалах нескольких башен граф устроил подземные темницы, а в одной — тренировочный зал, скрытый от глаз посторонних, где, по слухам, вампир оттачивал свое мастерство, тренируясь во владении различными видами оружия.
Все же, по мнению Маннфреда, работы по восстановлению шли недостаточно быстро, что жутко раздражало графа. Фон Карштайн хотел, чтобы его творение затмило прежнюю славу древней цитадели. Медлительность строителей нервировала Маннфреда, однако, новый правитель умел контролировать свое нетерпение. Тем более — такие как он, могли позволить себе роскошь ожидания, не вмешиваясь в естественный ход событий. Увлекшись ежедневными тренировками, граф доверил руководство работами по реставрации замка Ибрагиму, своему управляющему. Познания этого человека в области математики, физики и архитектуры впечатляли: с помощью сложнейших вычислений Ибрагим мог точно рассчитать, какое давление будет оказывать вес постройки на подошву и стены фундамента, нагрузки, которые способны выдержать опорные балки или колонны, кривизну сводов и арочных проходов и, многое другое. Управляющий часто говорил о законах сакральной геометрии, определяющих гармонию пропорций и форм — благодаря чему архитектурные творения приобретают законченные черты, поражая неискушенных зрителей своим великолепием. Даже Маннфред вынужден был, в конце концов, согласиться, что вид Дракенхофа изменился к лучшему: древняя цитадель стала похожей на внушающего трепет величественного черного дракона, утратив свой прежний облик уродливой горгульи.
В отличие от своих предшественников Маннфред предпочитал вести затворнический образ жизни, избегая устраивать пышные приемы и, не навязывая свое общество подданным. Несмотря на внешнюю замкнутость, граф пристально следил за тем, как развивались события в приграничных землях Империи, получая всю необходимую информацию от многочисленных агентов, шпионящих для его светлости. Новости были обнадеживающими — многие провинции Империи находились в состоянии войны со своими соседями, изнутри подтачивая прочность созданного Зигмаром государства. Замаячила, пока еще призрачная, возможность распада некогда могущественной державы на отдельные части.
Маннфред выжидал, собирая сведения о слабостях врага: знание и опыт — вот что лежало в основе любых действий правителя Дракенхофа. Каждая крупица информации тщательно изучалась и оценивалась, ибо, на этот раз — ошибок быть не должно. Граф не собирался повторять судьбу Влада или Конрада. Все больше времени он проводил в подземной библиотеке, изучая секреты темной магии, постигая все новые и новые тайны потустороннего мира. Он коснулся Ветров Магии, купаясь в объятиях Шайша, чувствуя, как черный ветер наполняет его, делает совершенным. При всем своем безумии Конрад поступил весьма мудро, разместив библиотеку в подземных чертогах. Старые скалы, помнившие еще времена сотворения мира, были пропитаны не только кровью многочисленных жертв, нашедших смерть на алтаре Безумного Графа, они хранили в себе следы нечто большего: Шайш — шестой из магических ветров, настолько темный, что стирал все краски окружающего мира, незримым покрывалом окутывал подземелье, проникая в плоть фон Карштайна, предлагая графу безмерную силу. Силу, позволяющую управлять темной магией, дающую возможность отомстить, овладеть Империей человеческих отбросов, превратив ее в царство мертвецов — истинную силу.
Они стали единым целым: Маннфред не мог управлять темной магией, не используя силу Шайша, черный ветер — подпитывался от вампира, изменяя его, превращая в своего верного и надежного слугу.
Еще одним сокровищем графа была книга, принесенная Маннфредом из Страны Мертвых. Ни один из уникальных манускриптов, в изобилии наполнявших библиотеку, даже близко не мог сравниться с этой удивительной вещью. Вампир часто разворачивал ее, любовно поглаживая старые страницы, сделанные из человеческой кожи и, стоило ему только прикоснуться к бесценному наследию великого некроманта, как дух Нагаша оживал, проникая в мозг графа. Он всегда был здесь — этот ненавязчивый шепот, соблазнительно звучащий в глубине сознания Маннфреда.
В очередной раз открыв кожаный переплет древнего фолианта, вампир, скорее почувствовал, чем увидел, как неясная бесформенная тень, отделившись от книги, образовала почти осязаемый сгусток темной материи, скользнувший по стенам зала. И хотя в комнате не было подходящих источников света, способных объяснить появление подобного феномена — Маннфред мгновенно понял, что, на самом деле, представляла собой эта тень. Граф поднялся с места и, подойдя к окну, задернул тяжелые бархатные портьеры, затем — потушил единственную горевшую свечу, погружая комнату в полную темноту. Сгустившийся мрак нес в себе угрозу — вампир чувствовал, как тьма сгущается, обволакивая его своими щупальцами. Маннфред остался стоять на месте, не собираясь прятаться или отступать — он, гораздо сильнее, чем кто-либо и, не собирается прятаться от теней.
— Убирайся, — властно бросил граф, с такой твердой уверенностью, что тьма отпрянула от него со злобным шипением. В комнате резко похолодало, неожиданно поднявшийся ветер, набросился на книгу, яростно завертев ее страницы.
— Я не собираюсь повторяться дважды, — жестко повторил фон Карштайн, обращаясь к неведомому гостю. Книга с треском захлопнулась и, граф инстинктивно почувствовал, что остался один в пустой комнате.
Маннфред держал наследие Нагаша в покоях, которые когда-то занимали Влад с Изабеллой. Ценность этой книги была безмерна — используя знания, содержащиеся в ней и других подобных книгах, Влад фон Карштайн создал свою армию живых мертвецов.
Содержащие бесценную мудрость страницы, были написаны на древнем языке Кхемри, непостижимом для жителей Старого Света, но, когда граф любовно проводил пальцами по пожелтевшим от времени страницам, смысл забытых слов вспыхивал в мозгу вампира. Казалось, сокровенные знания хранились где-то в отдаленных уголках его сознания, связывая Маннфреда со всеми поколениями кровавых предков. Со всеми, вплоть до их общего кровного отца — Вашанеша. Такова была невероятная сила этой удивительной книги.
С этой силой Маннфред фон Карштайн собирался вылепить мир по своей прихоти.
По мере того, как восстанавливалось величие родового гнезда, разрастался и город, лежащий у подножия скалы, служившей основанием замка. Все больше и больше людей требовалось новому правителю для обслуживания Дракенхофа. В отличие от Конрада, Маннфред избегал бессмысленных убийств. Благодаря подобной умеренности скот шел к нему добровольно, предлагая собственную кровь в качестве подношения своему господину. Принимая эти знаки покорности, граф, впрочем, никогда не осушал своих слуг полностью: он заботился о них, как заботливый пастух печется о своем стаде — оставляя подданным достаточно сил, чтобы восстановиться и работать на реставрации цитадели. Нужды Дракенхофа Маннфред ставил превыше своих личных прихотей. Впрочем, для удовлетворения его потребности в свежей крови на седьмом этаже донжона существовала потайная комната без окон, где добровольные кормильцы графа, находясь в наркотическом трансе, ожидали прихода своего господина.
Маннфред сидел на высшей точке замка между зубцами Гнезда Ворона, держа в своих руках труп одной из многочисленных птиц, обитавших в Дракенхофе. Приближалась зима, задувшая пронизывающими ветрами, закружившая первым снегом. Граф смотрел вниз — туда, где когда-то раскидывал свои ужасающие объятья «лес мертвых». Произошедшие за столь короткое время перемены поражали воображение: на прилегающей к крепости равнине раскинулось бесчисленное множество хижин, палаток и землянок, служивших временным пристанищем для сотен рабочих. Со своего наблюдательного пункта Маннфред отлично видел оживленную суматоху, царящую в лагере.
Отдаленный крик, полный боли и безнадежности достиг ушей вампира, оборвавшись также неожиданно, как и возникнув. С высоты Гнезда Ворона труп несчастного, лежавшего у подножья башни, казался крохотной черной точкой, распростертой на припорошенной снегом земле. Тело разбившегося о камни человека было жутко изуродовано, руки и ноги — неестественно изогнуты, темная кровь окрасила свежевыпавший снег.
Бросив последний взгляд на очередного погибшего на строительстве рабочего, Маннфред заметил, как пернатые обитатели Дракенхофа, кружась, слетаются к еще не остывшему телу. Вампир не горел желанием наблюдать за их трапезой: там, где Влад наслаждался прекрасным в своем совершенстве танцем смерти, Маннфред видел лишь хаос, бессмысленную борьбу обезумевших падальщиков, рвущих друг у друга из глотки наиболее лакомые куски добычи.
Граф вновь перевел свой взгляд на труп птицы, который он по-прежнему держал в своих руках.
Мертвый ворон служил своеобразным каналом, связывающим вампира с внешним миром. Пальцами пригладив оперенье птицы, он поднял крохотное тельце так, чтобы видеть ее остекленевшие глаза.
— Ты сказал, женщина? — обратил он вопрос к мертвому телу. Слова Маннфреда, пронесшись над доброй половиной Старого Света, хриплым карканьем раздались из клюва другого мертвого ворона — ворона, которого держал в руках Джон Скеллан.
— Она использовала его в качестве пищи! — клюв птицы несколько раз судорожно дернулся, издавая щелкающие и хриплые звуки, произнесенные Скелланом где-то, за тысячи миль от этого места. — Она — одна из нас, но я не почувствовал этого! Я был на расстоянии вытянутой руки от нее и — ничего не почувствовал! Разве такое возможно?!
— Она не одной крови с нами, — ответил Маннфред, обращаясь к птице.
— Не одной крови?
— Есть другие линии крови, другие семьи! В темные времена падения Ламии почти все вампиры были уничтожены. Удалось спастись только сильнейшим, и, среди них, первородным: Абхорашу, Неферате, Ушорану, Вашанешу, Харахте, Маатмезесу и В’сорану. Все они бежали на север, стремясь найти убежище в отдаленных уголках обитаемого мира, где никто не смог бы распознать проклятье, лежащее на нашем виде — проклятье крови. Каждый из них стал родоначальником отдельной ветви: Кровавые Драконы, Ламии, Стригои, фон Карштайны, Некрархи. Есть и другие. Это не имеет большого значения. Важно то, что пути их разошлись. Некоторые позволили зверю, скрывавшемуся внутри, изменить их физический облик так, что стали больше похожи на животных, полностью утратив сходство с человеком. Стригои, потомки Ушорана, стали нелюдимыми созданиями, предпочитающими скрываться на кладбищах и питаться холодной кровью свежевырытых трупов. Многие из них в своем одиночестве полностью потеряли разум, а внешний вид стал соответствовать их убогому положению, делая из гордых вампиров гротескных сгорбленных чудовищ. Произошедшие от Нефераты Ламии, напротив, удивительно очаровательны и красивы. Эта девушка действительно была так хороша собой?
— Да.
— И она свободно разгуливала по городу? — голос Маннфреда выдавал невольное удивление. — Горожане не преследовали ее?
— Нет.
Маннфред задумался о смысле услышанного, о том, какие перспективы открывала для таких как он возможность беспрепятственно в человеческом обществе. Какие бесконечные возможности… искушения…
— Я бы хотел встретиться с этой девушкой и ее темными сестрами, — выразил свое желание граф после короткого раздумья.
— Ты не думаешь, что она одна?
— Вряд ли. Они редко встречаются поодиночке: Ламии, в отличие от остальных вампиров, держатся друг друга, ибо по отдельности они слабы, а вместе — становятся грозной силой. Думаю, все гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд, мой друг. Возможно, в игру включился еще один игрок, что не очень хорошо для нас. Меня нервирует, когда я не могу полностью контролировать ход событий и предвидеть их дальнейшее развитие.
— Что же, зато это вносит определенное разнообразие в затеянную нами игру, — отозвался Скеллан.
Однако Маннфред не разделял мрачного юмора своего компаньона: — Лучше иметь дело с предсказуемым врагом, Джон. Если это действительно Ламии — необходимо организовать встречу между представителями наших семей. Займись этим. Нам следует понять, что они задумали, какова их конечная цель. Не разочаруй меня, мой друг.
Сказанные мимоходом слова содержали в себе скрытую угрозу: «Не разочаруй меня!»
Тельце птицы в руках вампира еще раз содрогнулось и замерло. Граф разорвал связь и отбросил ставший бесполезным труп в сторону.
«Да, сколько всего еще предстоит сделать», — подумал Маннфред, кинув взгляд в низкое сумрачное небо: первые снежинки медленно кружились в воздухе, падая на скалы, землю, покрывая белым пушистым ковром крепостные башни и стены. Приближалась зима…
Маннфред поднялся на седьмой этаж и вошел в свою потайную комнату. Мужчина и три девушки лежали полуобнаженными на огромном диване, обитом кроваво-красным бархатом. Все четыре находившихся в комнате создания — были смертными. Удивительно красивыми смертными. Нежная кожа женщин была ослепительно белой, правильные черты лица оттенялись локонами роскошных волос, глаза ярко блестели подобно драгоценным алмазам. Юноша — не уступал им в привлекательности.
Когда граф вошел, все девушки наградили его выразительными взглядами полными ожидания. Маннфред медленно покачал головой и, с легкой улыбкой, показал им на единственного мужчину. Услышав приближающиеся шаги, юноша повернулся на диване в сторону приближающегося графа, все еще пребывая в ленивой истоме. Однако, стоило ему заметить подошедшего господина, как от расслабленности не осталось и следа, и юноша одним рывком поднялся на ноги.
Маннфред был весьма разборчив, отбирая людей, которые должны были снабжать своего хозяина свежей кровью. Пищей нужно наслаждаться и, вампир старался следовать этому правилу в полной мере. Люди, отобранные им, были совершенны — в их безупречных формах не было даже намека на малейший изъян. Действительно, зачем пить кровь старой карги, если можно насладиться вкусом молоденькой девственницы?
Да, он хочет получать самое лучшее и он это получит! Восстановив величие дома фон Карштайнов, он заставит скот склониться перед ним!
Прекрасный юноша, лишенный какой-либо одежды, стоял перед ним, теша самолюбие графа.
— Пойдем, Расул, — повелительно бросил Маннфред, повернувшись спиной к разочарованным девушкам, каждая из которых втайне надеялась стать фавориткой правителя Дракенхофа.
Граф молча повел юношу в собственные покои. Слуги, встречавшиеся на пути, с почтением и любопытством наблюдали за необычной парой: следующий по пятам за хозяином Расул, словно искусный имитатор, копировал движения, походку и манеры Маннфреда, причем, делая это абсолютно естественно и неосознанно. Молодой человек обладал удивительным сходством с фон Карштайном. Несомненно, они были очень похожи, но, в тоже время — абсолютно разные. Именно эта двойственность и заставляла вампира терпеть взбалмошный характер и независимость Расула — юноша напоминал Маннфреду себя самого, в те дни, когда он еще был человеком.
Пропустив своего спутника в комнату, граф закрыл за ним дверь и прошел к окну, из которого открывался прекрасный вид на отстраивающийся город. Невольная гордость вновь овладела Маннфредом при виде того, какой огромный труд был проделан, чтобы пришедшее в упадок родовое гнездо приобрело нынешний величественный вид. Это была его заслуга, не Влада или Конрада — только его. Каждый камень, каждая балка, каждое бревно несли на себе отпечаток Маннфреда фон Карштайна.
— Впечатляет, не так ли? — спросил граф, обращаясь к Расулу.
Молодой человек согласно кивнул. Зрелище, действительно, впечатляло, хотя, по мнению Расула, замок и город несли на себе отпечаток непропорциональности и монструозности, словно все зодчие разом покинули строительство, оставив вместо себя подмастерьев.
— Многое уже сделано, но еще больше предстоит сделать, — продолжил Маннфред. — Так всегда бывает: ты начинаешь воплощать в жизнь свои грандиозные замыслы и, понимаешь, что работе не видно конца. Иногда, я даже начинаю сочувствовать скоту — их жизнь так коротка… Как это должно быть печально — не дожить до воплощения своей мечты. Ах, да, тебе ведь должно быть хорошо знакомо это чувство, Расул, не так ли?! Скажи, неужели ты никогда не желал иметь власть над временем? Не мечтал жить так долго, сколько сам этого захочешь?
— Мечтал, — кивнул в ответ юноша. — Я думаю, каждый человек иногда об этом мечтает. Мы чувствуем, как стареем, видим, как быстро растут наши дети, и, невольно возникает желание, продлить эти мгновения, дольше наслаждаться жизнью рядом с любимыми. Большинство учится ценить мимолетность жизни, ловя короткие минуты счастья, даруемые нам судьбой, некоторые — хотят большего.
— Как насчет тебя?
— Я принадлежу ко вторым.
— Замечательно! Именно это я и собираюсь предложить тебе. Дело в том, что я собираюсь на время покинуть Дракенхоф и, хотел, чтобы именно ты позаботился здесь о моих интересах, Расул. Мне нужна твердая уверенность в том, что все мои распоряжения относительно восстановления Дракенхофа будут выполнены.
— Вы же имеете целую армию слуг, мой господин! Одно Ваше слово — и они умрут за Вас! — насмешливо ответил юноша. — Хотя, я совсем забыл — они ведь уже мертвы. Ваша воля привязывает их к этому миру, и, Вы еще беспокоитесь о том, будет ли она исполнена?!
Отойдя от окна, Маннфред приблизился к молодому человеку и, обняв его за плечи, притянул к себе. Расул с готовностью подался ему навстречу, послушно наклонив голову, подставляя шею, покрытую подсохшими кровавыми ранками — следы от зубов вампира заживали медленнее, чем хотелось бы. Граф неоднократно приводил юношу в свои личные покои, но с момента их последней встречи прошло уже достаточно много времени. В последнее время Маннфред предпочитал питаться кровью тех молодых, пышущих избытком сексуальной энергией женщин, которые были в комнате, откуда он забрал Расула. Однако, молодой человек представлял для вампира особенную ценность. Было какое-то особенное извращенное удовольствие использовать для насыщения кровь молодого мужчины.
Медленно проведя языком по отметинам от старых ранок, граф вонзил зубы в такую желанную плоть — поток свежей молодой крови, опьяняющей своим совершенным вкусом, наполнил рот вампира. Маннфред наслаждался этим божественным нектаром, чувствуя, как его тело начинает колотить сладострастная дрожь. Он продолжал жадно поглощать этот дарующий жизнь напиток, ощущая, что Расул тоже бьется в судорогах. Юноша теснее прижался к вампиру, его пальцы нежно гладили щеку Маннфреда. Тихий стон удовольствия сорвался с уст молодого человека, находящегося уже на грани между жизнью и смертью, когда граф, вскрыв свое запястье складной бритвой, приложил кровоточащую рану к губам юноши. Расул жадно припал к руке господина, дарующего своему избраннику кровавый поцелуй.
Наконец, Маннфред отнял свою руку ото рта молодого человека. Юноша с радостным удивлением смотрел на графа: рот Расула был измазан кровью, алые струйки стекали у него по губам и подбородку, капая на шею, смешиваясь с собственной кровью юноши. Расул жадно облизнул губы, стараясь не упустить ни капли темной вампирской крови.
— Ты — будешь мной, — прошептал Маннфред, снова вонзая свои зубы в горло молодого человека. — Для всего остального мира, ты — станешь мной.
— Я стану тем, кем Вы пожелаете меня видеть, милорд, — губы Расула дрогнули, выдыхая еле слышные последние предсмертные слова.
Человек умер на руках своего господина, чтобы возродиться вновь уже в новом качестве — в качестве бессмертного Расула фон Карштайна!
Глава 6 В тени Долины Смерти
Талабекланд — восточная окраина Ферликских Холмов недалеко от города Обельхейма.
Судьба пришла к Форстеру в образе облака пыли, неожиданно возникшего на горизонте.
Появившись в нескольких милях от лагеря, облако стремительно приближалось, увеличиваясь в размерах, пока, наконец, не приобрело очертания всадника, мчащегося галопом по высохшей равнине.
Откинув полог, Форстер выбрался из душной палатки на свежий воздух, слегка поеживаясь от утренней прохлады. Несколько его товарищей молча наблюдали за приближением гонца. Настороженная тишина повисла над лагерем: томительно потянулись минуты тревожного ожидания.
Пытаясь отвлечься от размышлений, Шлагенер поспешил заняться повседневной рутиной: вытащив из ножен меч, он внимательно осмотрел его со всех сторон, размышляя, не стоит ли заточить лезвие. Убедившись, что меч и так уже остер как бритва, Шлагенер решил заняться проверкой доспехов, усевшись на пригорок возле палатки.
Он оторвался от своего занятия лишь тогда, когда загнавший до изнеможения своего коня всадник остановился рядом. Бока черного как смоль скакуна были изранены, кровавая пена хлопьями срывалась с губ, в карих глазах плескалось пламя страха и боли. Хозяин, весь покрытый пылью и потом, выглядел не многим лучше.
Собравшиеся чуть поодаль солдаты напряженно следили за всеми действиями гонца — все прекрасно понимали, что этот уставший всадник привез приказы, которые повлияют на судьбы всех, кто находился в лагере. Что ждет их в недалеком будущем, выживут ли они или сложат свои головы, защищая родную землю — вот вопросы, которые крутились в голове каждого из них.
Гонец оказался молодым угрюмым парнем. Короткие светлые волосы топорщились непослушным ежиком, подбородок покрывала короткая щетина, глубоко посаженные серые глаза глядели холодно и твердо. Сунув руку в подседельную сумку, он вынул запечатанный пакет и небрежно швырнул его Форстеру:
— Вы выдвигаетесь на фронт, — процедил посыльный сквозь зубы, разворачивая коня, чтобы отправиться в обратный путь.
— Подождите! — воскликнул Шлагенер, сорвав с пакета сургучную печать и быстро пробежав глазами содержание приказа: помимо распоряжения о передислокации он не содержал никаких дополнительных разъяснений.
Зная, что оставшиеся товарищи признают его лидерство, Форстер поднялся на ноги и направился к всаднику. Подойдя к гонцу вплотную, Шлагенер понизил голос так, чтобы никто не мог услышать ноток сомнения, звучавших в его словах:
— Кавалерия должна немедленно выдвинуться вперед, чтобы помешать неприятелю отвести орудия прочь, — медленно начал зачитывать текст приказа Форстер. — Кавалерия талабекландцев слева от вас. Немедленно.
— Какие орудия? Где? — обращаясь к гонцу, удивленно спросил Шлагенер.
— Ну, и как Вас понимать? — насмешливо бросил ему посланник. — Вон там, ваш враг, — отвернувшись от Форстера, всадник пренебрежительно ткнул правой рукой на север, в направлении расстилающейся у подножия холмов долины. — Не заставляйте считать Вас трусом! Сражайтесь за своего господина и не задавайте лишних вопросов!
С этими словами гонец пришпорил коня и помчался прочь.
— Наконец-то мы сможем показать, на что способны! — Дитрих Ягер радостно потряс сжатыми кулаками. — Длительное бездействие способно разложить даже самых дисциплинированных солдат. Лучше быть в самом центре событий. Слава, мой юный друг — вот то, ради чего стоит сражаться! Слава победителя!
Шлагенер хмуро стоял рядом, нисколько не разделяя самоубийственный энтузиазм своего командира. Он с трудом сдерживался, чтобы не наговорить каких-нибудь необдуманных резкостей своему командиру: пренебрежение, с которым командование отнеслось к его жизни и, жизням его товарищей — возмутило Форстера.
Шлагенер слушал Ягера, опершись руками на стол, на котором была разложена карта военных действий. Возле Дитриха хлопотал его денщик, тщательно начищая сапоги этого напыщенного хлыща, пытаясь придать им безупречный вид. Гнев закипал в груди Форстера — желание забить слова Ягера обратно в глотку этому тупому придурку так, чтобы он подавился ими, становилось почти непреодолимым. Нет в массовых убийствах никакой славы — только боль, кровь и смерть. Чем дольше Шлагенер служил под началом командиров, подобных Дитриху Ягеру, тем большее отвращение внушали ему их взгляды на войну, устаревшие понятия о воинском долге, славе и чести.
— Теперь-то мы покажем этой вонючей пехоте, на что способна кавалерия, — продолжал захлебываться от восторга надменный глупец. — Сыграем с ними одну из наших милых шуток!
Хотевший было ответить Форстер, прикусил язык. Прекрасно понимая всю глупость отданных приказов, он не менее хорошо знал своего командира: мнение окружающих, если оно не совпадало с его собственными соображениями, не заботило Дитриха Ягера ни на йоту.
Шлагенер продолжал внимательно изучать разложенную на столе карту: их части были разбросаны в абсолютном беспорядке, а распоряжения, отдаваемые вышестоящим командованием — были попросту самоубийственными. Форстер оторвался от созерцания диспозиции предстоящего сражения и взглянул прямо в глаза Дитриху Ягеру:
— Покажем им что, сэр? Что мы не ценим жизнь наших солдат? Что же, мы, безусловно, сможем им это продемонстрировать! Сэр, Вы ведь не хуже меня знаете, что никакая кавалерия не преодолеет укрепленные артиллерийскими орудиями огневые позиции. Даже нескольких пушек и одной линии стрелков достаточно, чтобы остановить наступающую конную лавину.
— Ерунда, — нетерпеливо бросил Ягер, вставая из-за стола. — Ты ноешь и жалуешься, словно старая бабка. Только представь себе нашу смертоносную атаку! Это будет грандиозное зрелище!
— Я представил, сэр. Это будет бойня! Под огнем артиллерии лошади начнут паниковать, и мы окажемся отрезанными от основных сил. Я уже не говорю о том, что наш левый фланг крайне слаб, сэр.
Ягер требовательно щелкнул пальцами: безупречно вышколенный денщик мгновенно возник за спиной своего хозяина, держа в руках бокал, наполненный густым темно-красным вином. Поставив его перед офицером, слуга также беззвучно растворился в тени в дальнем углу палатки.
— Что за слабость?! — шутливо бросил Ягер, неторопливо прохаживаясь вдоль стола и наслаждаясь изысканным вкусом дорогого вина. — О чем ты, Форстер?! Если тебе нужно больше лошадей — я постараюсь обеспечить тебя ими!
— Я не просил лошадей, сэр, — буркнул в ответ Шлагенер.
Притворно вздохнув, Ягер поднял глаза к небу, словно умоляя Зигмара вмешаться в их спор:
— Знаешь что? Ты самый дерзкий сукин сын, которого я когда-либо видел! Позволь тебе напомнить, что ты младший офицер! Мой младший офицер! А теперь, я хотел бы знать, где граф Игнатиц?
Продолжая потягивать вино из бокала, Ягер бросил взгляд на своего денщика:
— Черт, оно, действительно, чудесно, Фридрих! Откуда мы берем его?
— Сэр, позвольте заметить…, - снова вклинился в разговор Шлагенер.
Ягер, расплескав вино, в раздражении поставил свой кубок на стол: ярко-красные капли брызнули на карту, по удивительному совпадению отметив ту самую долину, которой вскоре предстояло стать местом кровавой бойни, если идиотам, по какому-то нелепому недосмотру сбежавшим из психушки, все-таки удастся довести свой замысел до конца.
— Боже мой, Форстер! Когда же это, наконец, кончится?!
— Командир, как Вы знаете, кавалерийские лошади — это, в основном, либо мерины, либо кобылы, — Шлагенер старался говорить медленно и осторожно, тщательно подчеркивая каждое сказанное слово, как будто, он разговаривал с младенцем. — Наши лошади — это кобылы и, у наших кобыл — течка.
Ягер, расхохотавшись, хлопнул ладонью по лицу: — Прекрасно Форстер! Таким образом, мы сможем обеспечить себе еще один эскадрон!
Говорить серьезно с этим глупцом было абсолютно бессмысленно!
— Сила нашего плана в быстроте и неожиданности, — мелодраматически заявил вошедший в палатку Дитриха Ягера граф Игнатиц. — Запомните мои слова, ребята, мы оседлаем их прежде, чем они успеют сделать хоть один выстрел! Какой, спрашивается, в этом случае, толк от их пушек, а?!
— Разве разведчики уже вернулись? Я что-то их не видел, — ухватился Форстер за неожиданно мелькнувший призрачный проблеск надежды.
— С места, где разбита моя палатка, я могу рассмотреть все до мельчайших деталей, — вельможа, казалось, был ошеломлен вопросом Шлагенера. — Если нам удастся пересечь долину здесь, у утеса Рамиуса, — Игнатиц с холодной надменностью ткнул острием своего кинжала в разложенную на столе карту, — мы будем скрыты грядой холмов и, противник, не сможет обнаружить наше приближение.
Лезвие ножа зловеще замерло в самом центре высохших винных пятен.
— Здесь! — возбужденно вскрикнул Ягер, склонившись над картой. — Вот человек, который разбирается в стратегии! — с торжеством добавил он, обернувшись к Шлагенеру.
Форстер почувствовал, как кровь отхлынула от его лица. С начала боевых действий у Ферликских Холмов Дитрих Ягер не предпринял ничего, чтобы выяснить, что происходит там — в этом запутанном переплетении холмов, оврагов и балок, скрывавшем позиции, занятые неприятелем.
Еще одной фатальной ошибкой этого напыщенного хлыща была его уверенность, что дислокация частей противника остается неизменной и, они находятся там же, где и располагались во время последнего столкновения.
Форстер бросил полный отчаяния взгляд на карту с планом предстоящего сражения. Не было никаких оснований полагать, что талабекландцы оставались на своих старых позициях. Любой идиот, обладавший элементарным чувством самосохранения, предпочел бы дождаться последних сообщений лазутчиков — но, только не этот идиот.
Дитрих Ягер питал непоколебимую уверенность, что они должны броситься вслепую на вражеские позиции. Никакие аргументы Шлагенера не имели значения — Форстер был не в состоянии убедить командира в самоубийственности принятого плана. Да, и никто не смог бы — глупец был ослеплен обещаниями скорой и неизбежной победы и, сопутствующей ей, славе и почестям. Несомненно, Ягер уже набросал что-то вроде ответной речи, ожидая, что сам граф-выборщик Стирланда, собственной персоной, отметит его непревзойденный героизм — высокомерный, невежественный идиот!
Форстер медленно направился к выходу:
— Я предупрежу людей, чтобы они постарались хорошенько отдохнуть этой ночью. Насколько понимаю, мы выступаем с рассветом?
Ягер отрицательно покачал головой:
— Ты ошибаешься, мой юный друг. Скажи, чтобы седлали лошадей — мы выступаем через час.
Через час три с половиной сотни всадников, поблескивая предательски сверкающим
в лучах тусклого осеннего солнца оружием, уже пересекали унылую Хардаминскую пустошь.
Ветер, поднявшийся после полудня, легко разогнал низкие облака — день выдался ясным и, удивительно теплым для этого времени года. Славный денек — так, кажется, сказал Ягер, выйдя из палатки командующего, где он получал заключительные распоряжения. Хотя, было уже далеко за полдень, солнце все еще оставалось достаточно высоко, продолжая согревать равнину и рассыпавшихся по ней всадников своим теплом.
Шлагенер с тревогой всматривался в окружающие холмы, тщетно надеясь, что в их командире проснется, наконец, здравый смысл — к тому времени, когда их отряд достигнет подножия гряды, солнце будет бить им прямо в глаза.
Конечно, Дитрих Ягер был больше озабочен тем, чтобы, вскарабкавшись на деревянные ящики, произнести короткую, но пламенную речь, призывая солдат проявить мужество и доблесть во имя свободы и Мартина. Ему и в голову не приходило, насколько он был смешон — напоминая раздувающего резонаторы самца лягушки в брачный период. Ягеру и в голову не приходило, что грядущий штурм станет одним из самых больших безумий, совершенных на полях сражений во время текущей войны.
Пропуская высокопарные заявления своего командира мимо ушей, Форстер сосредоточил внимание на окружающих мелочах: запахах человеческих тел и промасленной кожи, звоне конской упряжи и отточенной оружейной стали, беспокойно переступающими под своими седоками лошадях. Затем, попытался сконцентрироваться на своих ощущениях, заглянуть в себя, в свой внутренний мир. Он давно перестал верить в каких-либо богов — вряд ли кто-то из них был способен предотвратить грядущую катастрофу — поэтому Форстеру не осталось ничего, кроме как отдаться на волю судьбы.
Шлагенер не испытывал страха смерти — он давно уже примирился с тем, что ему суждено упокоиться на чужбине, найдя свой конец на каком-нибудь безвестном поле в одном из многочисленных сражений этой бесконечной войны. Эта мысль уже не тревожила молодого человека. Не жалел Форстер и о том, что многие радости жизни пройдут мимо него и, что множество женщин, красивых и не очень, так и не познают его ласки. Все это уже не имело значения. Он готов умереть за свободу! Шлагенер верил, что Мартин, граф Стирландский, действительно просил своих людей сражаться и умереть за свободу своей Родины. Он восхищался графом, которой не прятался за спинами своих солдат, а всегда стремился быть в самом центре сражения. Этот человек — настоящий воин. К несчастью, графа Мартина окружали напыщенные глупцы, а Форстер — терпеть не мог дураков.
Размышления молодого человека прервал восторженный рев, раздавшийся из сотен глоток: воодушевленные солдаты пылко восхваляли своих командиров. Игнатиц и Ягер просто расцвели от удовольствия — такой восторг льстил их не в меру раздутому самомнению.
Постепенно, восторги, наконец, улеглись, прозвучала команда построиться. Граф взмахнул вытащенным из ножен мечом, и отряд выступил на позицию.
Земля дрожала под копытами сотен всадников, пересекающих равнину, лошади шли широким галопом, распугивая притаившуюся в кустах живность — жажда крови витала в воздухе, желание выгнать трусливых талабекланских собак из их теплых уютных нор.
Когда отряд, под гордо реющими на ветру знаменами Стирланда, достиг входа в узкую лощину, Шлагенер с возрастающей тревогой начал всматриваться в местность, которую им предстояло пересечь. Первые три четверти мили занимал пологий спуск, ведущий в узкий проход между двумя скалами, напоминавшими зубы сказочного великана — готовыми сомкнуться в любой момент, заключив стирландцев в смертельную западню. Именно при прохождении этого прохода и замаячил первый призрак, приближающейся катастрофы: из-за сужающегося пространства всадники были вынуждены нарушить строй, лошади сгрудились, жеребцы и кобылы перемешались в возникшей суматохе. Один из могучих жеребцов, возбужденный запахом находящихся в охоте кобыл, поднялся на дыбы в попытке покрыть находящуюся перед ним лошадь. Конь сбросил своего седока и раздробил копытами спину впереди идущего всадника.
Волна паники, словно круги на воде от брошенного камня, начала быстро распространяться по отряду, захватывая все больше людей и лошадей.
Нахлестывая лошадь, Шлагенер помчался вперед — развитие событий не оставляло времени для сомнений или колебаний. Нет ничего страшнее паники — если во время боя она прорывается наружу, то можно смело всех хоронить! Она способна превратить закаленных бойцов в жалкую толпу, распространяясь подобно лесному пожару, жадно пожирающему все новые и новые участки.
Форстер продолжал продвигаться к центру возникшей свалки пока, наконец, он не оказался в непосредственной близости от места событий. Выхватив меч, юноша одним ударом перерубил шею похотливому жеребцу. Животное тяжело захрипело и упало на бок, заставляя ближайших всадников резко податься в сторону.
Ничто не должно замедлить их продвижение — даже гибель пары человек под копытами лошадей. От этого сейчас зависел исход предстоящего сражения.
Миновав опасную теснину, отряд оказался на оперативном просторе, выбравшись на перекрестье двух долин, пересекающих Ферликские Холмы — остроконечная вершина величественного утеса Рамиуса, возвышающегося над цепью соседних холмов, замаячила вдалеке. Форстер пришпорил лошадь и поравнялся с графом Игнатицем. Легкая тень неуверенности скользила по лицу командира отряда — несомненно, напыщенный хлыщ даже не удосужился просчитать, какой из двух возможных маршрутов следует выбрать.
— Куда теперь, сэр? Налево или направо?
Граф проигнорировал обращенный к нему вопрос, продолжая двигаться вперед — его отсутствующий взгляд бессмысленно блуждал по окружающей местности.
— Налево или направо, сэр? — настойчиво повторил свой вопрос Шлагенер.
Выбор требовалось сделать немедленно — от правильного решения зависела жизнь трех с половиной сотен человек. Молодой человек мысленно представил карту сражения, виденную им накануне в палатке Дитриха Ягера, пытаясь совместить указанные ориентиры и предполагаемый маршрут их отряда с реальным положением дел. К несчастью — карта не имела ничего общего с действительностью. Так куда же: влево или вправо?! Одна тропа могла лишь частично скрыть их приближение от врага, другая — не давала даже такой малости. Время выслать разведчиков, чтобы выбрать верное направление, было безвозвратно упущено. Граф был обязан принять решение немедленно. В глазах вельможи юноша разглядел сомнение и испуг — Игнатиц не знал, что предпринять.
— Так куда, сэр, — продолжал упорствовать Форстер. — Налево или направо?!
Граф достал из ножен тяжелый кавалерийский палаш и крутанул им вокруг своей оси, словно разминая правую руку: — Налево… нет! Поворачиваем направо!
— Сэр, левое направление дает отряду лучшее прикрытие! — попробовал переубедить Игнатица Шлагенер.
— Я сказал — направо! — рявкнул в ответ граф и, пришпорив коня, помчался вперед, во главу колонны, вращая над головой своим палашом:
— Отряд, за мной, галопом ма-а-арш! — донесся издалека его зычный голос.
Отряд ускорил свое продвижение, послушно повернув следом за своим командиром.
Разгоряченные лошади бойко дробили копытами пожухлую траву Ферликских Холмов. Пыль, поднимаемая тремя с половиной сотнями боевых коней, облаком повисла в воздухе, окутав, подобно призрачному савану, быстро двигающийся отряд, открывая противнику его местонахождение.
Гряда холмов, являвшаяся их промежуточной целью, быстро приближалась. За ней, начинался основной массив Ферликских Холмов.
Достигнув гряды, всадники устремились вверх по склону. Теперь было уже слишком поздно что-либо менять — стирландцы находились на ничейной территории.
С командного пункта, находившегося на возвышенности возле Обельхейма, высшее командование армии Стирланда со все возрастающей тревогой наблюдало за маневрами графа. Его безрассудство переходило все границы — офицеры графа Мартина отказывались верить своим глазам. Игнатиц получил весьма точные инструкции, исключающие возможность их неверного толкования — вероятность ошибки была ничтожно мала.
Тем временем, отряд продолжал свое самоубийственное продвижение.
— Во имя Зигмара, что делает этот безумец?! — в недоумении выдохнул граф Мартин.
Офицеры его штаба пытались каким-то образом объяснить маневры отряда, сопоставляя диспозицию предстоящего сражения, отмеченную на лежащих перед ними картах и, приказы, полученные графом Игнатицом. Однако логика графа оставалась недоступна для понимания: одно было очевидно — этот идиот вел своих людей прямо в пасть врагу.
Взволнованный Оскар Зензи, один из наиболее доверенных офицеров графа Стирландского, поспешно подошел к своему господину, находящемуся в состоянии крайнего недоумения:
— Мы дважды проверили наши карты, сэр, и, мы уверены, что граф Игнатиц следует в неверном направлении!
— Я и сам вижу, что этот кретин прется Морр знает куда, Оскар! Я не слепой! Ему ведь были даны исчерпывающие указания — обойти противника с фланга! — упавшим голосом ответил разом помрачневший вельможа — вся тяжесть ошибки одного из его командиров со страшной очевидностью медленно проникала в сознание графа. — Куда Игнатиц может вывести свой отряд?!
Побледневший Зензи запнулся, было, но, набрав в легкие побольше воздуха, одним махом выпалил всю нелицеприятную правду своему командиру: — Прямо на вражеские пушки, сэр!
На мгновение на командном пункте воцарилась гробовая тишина, сменившаяся громкими криками и руганью штабных офицеров: каждый старался снять с себя ответственность за произошедшее, переложив ее на плечи своих коллег. Ставка моментально превратилась в подобие сумасшедшего дома, продолжавшего бушевать до тех пор, пока, наконец, у кого-то не нашлось крупицы здравого смысла, чтобы вызвать посыльного:
— Скачи к графу Игнатицу, парень! Передай ему — пусть немедленно возвращается!
Отчаянно нахлестывая своего коня, гонец помчался вдогонку за удаляющимся отрядом. Однако, даже загнав несчастное животное почти до смерти, он опоздал: отряд графа уже вступил в бой.
Это было избиение.
Залп вражеской артиллерии разрезал тишину осеннего дня. Картечь яростно вспорола землю — к счастью, все снаряды легли со значительным недолетом до стирландских кавалеристов.
Форстер понимал, что это был всего лишь первый пристрелочный залп и, последующий огонь артиллерии талабекландцев, будет убийственным.
Осколки картечи снова взрыли землю, вырывая куски дерна и пожухлой травы, засвистели над головами всадников, наполняя воздух густой пылью. Разглядеть что-то уже на расстоянии нескольких шагов — представлялось практически невозможным. Взрыхленная снарядами почва превратилась в смертельную ловушку для испуганных и уставших лошадей. Несколько осколков попали в цель, разбивая стройность рядов. Всадники и лошади падали на землю, раненые бились под копытами испуганных коней, щедро окрашивая землю своей кровью. Крики боли и ужаса огласили поле боя, усиливая и без того невообразимую неразбериху, охватившую отряд.
— Послушайте, сэр! Еще не поздно повернуть назад! В этом нет ничего постыдного! — Форстер буквально умолял командира внять голосу разума. К несчастью, здравый смысл у графа начисто отсутствовал: Игнатиц продолжал носиться в голове колонны, размахивая мечом и призывая своих солдат к стойкости:
— Держать строй…! Держать строй…!
— Сэр, мы на слишком открытом месте! Это безумие! Выньте, наконец, свою голову из задницы и примите здравое решение, хотя бы раз в жизни!
— Пошел к черту, мальчишка! Мы атакуем!!! — проревел в ответ граф.
Новый пушечный залп обрушился на отряд, ударив откуда-то спереди и слева. Он оказался гораздо более точным и смертоносным, чем первые. Картечь косила людей и лошадей, словно чудовищная железная коса, внося страшное опустошение в ряды стирландцев.
Густой едкий дым поднимался от сухой травы, подожженной падающими снарядами. В воздухе воняло обгорелой плотью. Отчаянно кричали раненые. Лошади испуганно метались, не слушая своих седоков. Многие из напуганных животных попадали в ямы от разорвавшихся снарядов, падали, ломая ноги и придавливая седоков. Те из всадников, которым посчастливилось уцелеть в этом кошмаре, были полностью дезорганизованы и растеряны.
Несмотря на ужасающий разгром, нанесенный первыми ударами неприятельской артиллерии, это был всего лишь пролог, к той массовой резне, которая последовала через несколько мгновений.
Шлагенер натянул поводья, отчаянно пытаясь усмирить своего коня. Будучи почти во главе отряда, он прекрасно видел позиции, где располагались батареи талабекландцев: основная часть орудий была сосредоточена на вершине Ферликских Холмов, небольшие батареи спускались вниз по склонам справа и слева.
Юноша сплюнул и грязно выругался. Игнатиц оказался еще большим идиотом, чем Ягер. Как он мог не принять во внимание, что талабекландцы разместят пушки на господствующих склонах, чтобы взять под перекрестный огонь любого, вторгшегося в долину?
Эта попытка штурма изначально была сущим безумием. Форстеру удалось, наконец, справится с лошадью — он развернулся и бросил быстрый оценивающий взгляд на расстроенные порядки отряда: еще один залп полностью разрушит подобие строя, еще сохранявшееся до этой минуты, сделав стирландцев беспомощными мишенями для вражеских стрелков. Теперь, даже граф видел, что он совершил ужасную ошибку — только, он был слишком упрям, чтобы скомандовать отступление.
Шлагенер с ужасом увидел, как Игнатиц вытянул вперед руку, указывая мечом на окутанный клубами порохового дыма, усеянный вспышками орудийных залпов, ревущий и грохочущий гребень холма:
— Вперед!!! В атаку!!! — перекрикивая шум канонады, зычно выкрикнул граф. Услышав призыв своего командира, оставшиеся в строю всадники направили своих лошадей вперед — прямо в дышащую огнем адскую бездну.
В следующее мгновение, осколки картечи изрешетили всадника, находившегося непосредственно рядом с Форстером, разнеся его голову, словно пустую тыкву, забрызгав кровью мундир и лицо Шлагенера. Юноша с трудом удержал своего коня, испуганно вставшего на дыбы. Стерев с лица кровь товарища, молодой человек пришпорил жеребца и направил его вперед, заставляя перепрыгивать через распростертые на земле тела мертвых и раненых. Справа снова рявкнули пушки, потом еще и еще: сопровождаясь отчаянными криками искалеченных людей и лошадей, очередной залп смел часть правого фланга наступающего отряда.
Тем не менее, не смотря на ужасающие потери, стирландцы продолжали продвигаться вперед, приближаясь к позициям, занятым талабекландцами на вершине холма: к изрыгающим огонь и смертельный дождь свинца пушечным батареям и цепям стрелков.
Внезапно, в грохоте пушечной канонады послышался еще один звук — сердце Форстера болезненно сжалось. Сухой треск мушкетов, напоминающий треск веток, сгорающих на костре, добавился в какофонию сражения. Одна за другой пули находили свою цель, сбрасывая на землю кавалеристов и калеча их лошадей.
В густой мгле, затянувшей поле сражения, молодой человек потерял из виду графа и остальных офицеров. День превратился в ночь: пороховой дым, пыль и пар, вперемешку с кровью, затмили неяркое осеннее солнце. Форстер скакал вперед, пытаясь ориентироваться по звукам боя — залпам орудий, треску мушкетов, топоту копыт и отдаленным выкрикам товарищей. Юноша даже не понял, что произошло — какая-то неведомая сила неожиданно выбросила его из седла, и, Форстер оказался распростертым на перепаханной снарядами и пропахшей гарью земле.
Был ли он ранен или его конь наткнулся на какую-то рытвину — в первый момент, оглушенный Шлагенер не мог ничего сказать с абсолютной уверенностью. Он услышал лишь отдаленное ржание, а затем, наступила удивительная оглушающая тишина. Молодой человек с трудом поднялся на ноги и достал свой палаш из ножен. Пошатываясь, юноша побрел вперед: его голова кружилась, ноги заплетались, глаза разъедал едкий пороховой дым. Шум битвы раздавался где-то спереди и по сторонам — в густом дыму дальше вытянутой руки ничего нельзя было рассмотреть. Время от времени Форстер слышал в отдалении стук копыт, однако, он быстро пропадал вдали, прежде чем Шлагенер успевал заметить или окликнуть всадников.
Удивительно знакомый звук вклинился в шум битвы — молодой человек услышал, как сталь бьется о сталь. Это могло означать лишь одно — кавалерия Стирланда достигла, все-таки, укреплений врага и, вступила в рукопашную!
Задыхаясь в клубах черного порохового дыма, Форстер побрел на звон стали, надеясь, что успеет соединиться с остатками своего отряда до того, как будет обнаружен врагами. Однако желание юноши оказалось тщетным — не успев пройти и пары десятков шагов, он столкнулся с могучим талабекландским кавалеристом, выросшим из клубов дыма справа от Шлагенера. Обнажив огромный меч, всадник пришпорил лошадь, направив ее прямо на Форстера с твердым намерением убить оставшегося в одиночестве стирландца. Перехватив свой палаш обеими руками, юноша слегка пригнулся и уперся обоими ногами в землю, готовясь встретить атаку. Сдерживая дыхание, чтобы рвущаяся наружу паника не захлестнула его, Форстер напряженно следил за приближающимся талабекландцем. Лишь в самый последний момент, когда оружие всадника уже, казалось, должно было раскроить ему голову, молодой человек резко отпрянул в сторону, с силой рубанув своим мечом лошадь противника. Нанесенный удар распорол бок несчастному животному — кровь и внутренности хлынули наружу, окрашивая в алый цвет пожухлую траву. Дико заржав от невыносимой боли, огромный черный жеребец успел сделать еще несколько шагов перед тем, как упасть на землю — в десяти футах позади юноши.
Всадник, выброшенный из седла, был еще жив. Очевидно, при падении он сломал себе шею — талабекландец не мог двигаться, хриплое дыхание с трудом вырывалось из его груди. При виде приближающегося Форстера в глазах умирающего промелькнул страх, сменившийся горьким пониманием своей полной беспомощности перед лицом неотвратимого конца.
— Пожалуйста, — прохрипел он еле слышно.
Одним ударом Шлагенер прекратил страдания несчастного.
Что же, остается надеяться, что, когда придет время, кто-нибудь из талабекландцев сделает то же самое и для него.
Время пришло быстрее, чем хотелось бы Форстеру…
Встретившись лицом к лицу с двумя талабекландскими пехотинцами, молодой человек несколько минут отчаянно боролся за свою жизнь, сдерживая смертельно опасные атаки опытных бойцов, пока, наконец, их яростный натиск не сбил юношу с ног.
Шлагенер упал на изрытую снарядами и политую кровью землю, готовый умереть, но не сдаться. Ни за что он не станет просить врага о пощаде!
Выпавший при падении меч, лежал всего в паре шагов от Форстера. Желая умереть с оружием в руках — юноша, приподнявшись, отчаянно рванулся к своему клинку, стараясь двигаться зигзагами, чтобы избежать мечей противников. Его уловка чуть было не привела к успеху, но, когда Шлагенер, казалось, уже достал свой палаш, сильный снова поверг стирландца на землю. Невыносимая боль, словно огнем, обожгла правый бок молодого человека — судорожно хватая воздух перекошенным ртом, Форстер зажал рану рукой и с трудом перевернулся на спину. Второй удар, скользнувший по ребрам, едва не лишил юношу сознания — с трудом собрав последние силы, Шлагенер взглянул в насмешливое лицо одного из своих противников.
Тяжелый кованый сапог уперся ему в шею, прижимая голову к земле, затрудняя, и без того прерывистое, дыхание. Молодой человек сделал слабую попытку освободиться, пытаясь левой рукой скинуть ногу талабекландца, но, он уже слишком обессилел от потери крови и полученных ран. Форстер сдался, оставив борьбу за свою жизнь, готовый принять смерть в любом ее обличье: будь-то — удар мечом или, просто, сломанная шея.
Холодное острие клинка уткнулось юноше прямо в лицо. Враг, возвышавшийся над ним, не был монстром или хладнокровным убийцей. Несомненно, талабекландский офицер, внимательно изучающий поверженного противника, прекрасно понимал, что и сам может, в следующий раз, оказаться на месте Форстера:
— Зачем, — склонившись над Шлагенером, спросил талабекландец — смешанное чувство удивления и восхищения прозвучало в его голосе.
В кровавом тумане, застилающем глаза, задыхающийся, почти потерявший сознание, Форстер интуитивно чувствовал, что количество вражеских солдат, собравшихся вокруг, значительно прибавилось.
— Это было великолепно, но так не воюют! Вы же знали…, знали, что эта атака — сущее безумство, — потрясенно продолжал вопрошать вражеский офицер.
Бессильная ярость волной захлестнула Форстера. Туман, застилавший юноше глаза, несколько рассеялся и, в метре от себя, он разглядел покрытый кожей эфес своего меча — если бы только ему удалось дотянуться…
Давление вражеского сапога его шею усилилось.
— Несмотря на всю глупость вашего командира, вы удивительно мужественно сражались, солдат, — с нескрываемым восхищением заметил талабекландец. — Было бы не справедливо лишить жизни такого храброго воина, поэтому, тебе лучше не давать мне повода, солдат. Если не против — ты будешь нашим почетным гостем. Извини, не могу сказать, насколько твое пребывание у нас может затянуться!
— Перевяжите его раны! Когда закончите, заберите в наше расположение…, - это были последние слова, которые услышал юноша, прежде чем потерять сознание.
После объявленного под вечер сторонами перемирия, стирландцы начали собирать своих погибших и раненых в этой мясорубке воинов.
Разочарование, растерянность и гнев, царили в лагере графа Мартина. Все эти чувства быстро уступили место горю и скорби, по мере того, как все выше и выше росли костры, предназначенные для мертвых — из трех с половиной сотен человек, составлявших отряд графа Игнатица, назад вернулось меньше пятидесяти. Сам граф, ответственный за эту чудовищную бойню, также нашел свою смерть на поле боя.
Вид поля сражения был ужасен: всю долину перед Ферликскими Холмами усеивали трупы людей и лошадей. Немногие, еще остававшиеся в живых солдаты, израненные и истекающие кровью, слабо стонали, зовя на помощь своих товарищей. Изувеченные лошади жалобно ржали, не в силах подняться на ноги — кровавая пена, покрывала их оскаленные морды.
Медленно угасал осенний день; ночь вступала в свои права, окутывая Ферликские Холмы своим бархатным покрывалом, примиряя недавних противников, живых и мертвых. Звенящая тишина опустилась на землю — словно, сама природа, ужаснувшись чудовищности произошедшего, впала в оцепенение. Лишь одинокое печальное ржание добиваемых солдатами изувеченных лошадей — время от времени оглашало унылую долину.
Глава 7 Храм Ламии
Нульн — Имперский город на берегу Рейка.
Нарцизиа де Врис очаровала Скеллана.
Это была женщина-тайна, женщина-загадка!
Он был вынужден прятаться в катакомбах Старого Города, питаясь отбросами, в то время, как Нарцизиа — играя роль обворожительной гетеры, порхала, словно бабочка, из одних объятий в другие, смеясь, очаровывая и соблазняя своих богатых и знаменитых поклонников. Мужчины сходили от нее с ума — каждую ночь Скеллан наблюдал вечерние прогулки девушки в сопровождении актеров, торговцев, чиновников и аристократов. Нарцизию, как магнитом, притягивали люди, облеченные властью — при этом, ни один из ее поклонников не заподозрил, какая тьма скрывается за красивой оболочкой этой обворожительной красавицы. И уж, конечно, ее появление не вызывало среди скота такой паники, как появление Скеллана.
Скот, и особенно, его мужская половина — боготворили Нарцизию да Врис. Их притягивало к ней, как ночных бабочек притягивает свет одинокой свечи, горящей во мраке ночи, они слетались к девушке, угождали ей и баловали ее в надежде погреться в лучах ее славы. И хотя те, кто слишком приближался к Нарцизии, могли и весьма больно обжечься — но, разве мотылек заботится о том, что может сгореть в пламени?
Девушка была удивительно умна и осторожна, дьявольски хитра и очень разборчива в выборе источника пищи.
Скеллан быстро понял, что Нарцизиа поддерживает свои силы, беря, по чуть-чуть, от каждого из своих многочисленных поклонников: немного там, немного здесь — слишком игривый поцелуй, короткое нежное покусывание — никто из почтенных джентльменов даже заподозрить не мог, что эта очаровательная красавица использует их в качестве живых консервов. Девушка была столь очаровательна, ласкова и, казалось, настолько увлечена их шутками, что легко водила за нос всех этих напыщенных глупцов. К немалому изумлению Скеллана ни у одного из многочисленных любовников Нарцизии не возникло и тени сомнения в том, что уж больно все слишком хорошо, чтобы быть правдой. Правда, люди никогда не являлись самыми разумными из живущих на земле существ.
Иногда, вампир присоединялся к игре, следуя за девушкой и ее гостем — Скеллан скрывался в тени балкона красавицы, в то время как Нарцизиа разыгрывала для него утонченный спектакль, соблазняя молодых красивых юношей и получая от них то, что было нужно ей, взамен на то, что хотели они.
Наблюдая за Нарцизией, Скеллан пришел к выводу, что она далеко не единственная представительница своего вида в этом имперском городе. Теперь, когда он знал, на что обращать внимание, выявить Ламий стало значительно проще: оказалось, что помимо Нарцизиа да Врис в Нульне обитало еще около полутора десятков ее родственниц, каждая из которых стремилась занять достойное место в иерархии Нульна с помощью своих многочисленных поклонников.
Ходьба по-прежнему давалась ему с трудом — арбалетный болт охотника на ведьм, глубоко вошедший в его тело той памятной ночью, продолжал напоминать о себе тупой ноющей болью. Этот проклятый ублюдок добавил в него серебро, поэтому, хоть Скеллану и удалось вытащить болт — плоть вампира была отравлена и, не спешила регенерировать. Поэтому, Джон Скеллан был вынужден прихрамывать, подволакивая левую ногу. Со стороны казалось, что это какой-то калека, несущий на себе печать бушующей в Империи гражданской войны.
Все свободные ночи вампир отныне посвящал исследованию мира Ламий, следуя то за Нарцизией, то — за другими девушками. Все они были удивительно красивы, будучи, несомненно, гораздо более привлекательными, чем куртизанки и прилипалы, окружавшие Конрада. Скорее, своей вызывающей красотой, они напоминали самую прекрасную женщину, которую когда-либо встречал Скеллан — Изабеллу фон Карштайн, бессмертную подругу Влада. Он и подумать не мог что, когда-нибудь, сможет снова лицезреть такие изысканные и утонченные черты.
Сумрак ночи продолжал окутывать медленно просыпающийся город, не спеша уступать свои права приближающемуся рассвету.
Занимался холодный сумрачный день — в морозном воздухе отчетливо чувствовалось приближение зимы.
Коляска прогрохотала по улице, минуя укрытие, в котором затаился Скеллан. Подковы лошади выбивали искры из булыжной мостовой, из ноздрей животного струились облачка пара.
Опасаясь быть обнаруженным, вампир прижался к стене, стараясь надежно скрыться от случайных глаз в предрассветном мраке.
Почувствовав нежить, животное шарахнулось в сторону, сорвавшись в стремительный галоп. Незадачливый возница с трудом успел подхватить поводья — с силой натягивая их в попытке справиться с разбушевавшейся лошадью, он отчаянно вопил благим матом:
— Стоп, девочка! Тпру-у!!!
Борьба продолжалась, пока экипаж не скрылся за поворотом в дальнем конце улицы.
Из густых облаков, низко нависших над городом, робко упали первые снежинки.
Скеллан продолжал осторожно красться, прячась в тени зданий, неустанно следуя за так интересовавшей его девушкой. И хотя Нарцизиа знала, что Джон находится неподалеку, он никогда не делал попыток выйти из своего укрытия в неверный свет уличных фонарей: удивительное, доселе незнакомое чувство неловкости, сковывало его. Он чувствовал себя дьявольским чудовищем, преследующим беззащитную красавицу. Скеллану приходилось постоянно напоминать себе, что эта девушка — вовсе не была невинным созданием. Нарцизиа была таким же хищником, как и он сам! Быть может, даже более совершенным.
Смутная тень давно забытых воспоминаний внезапно шевельнулась в душе вампира — этот район Нульна оказался ему знаком.
Кажется, целая вечность прошла с тех пор, как он охотился на этих улицах вместе с Маннфредом. С плотоядной усмешкой вампир вспоминал, как за одну ночь они изменили город. Та ночь длинных ножей — навсегда останется в памяти скота: правящее семейство Лейбовтиц не просто сместили — их уничтожили, разорили и унизили. История гибели одного из знатнейших родов Империи давно стала легендой, а изощренные способы расправы с ними даже сейчас вызывали у Скеллана плотоядный трепет удовольствия.
Как же приятно было осознавать, что он — Джон Скеллан — заставил этот древний город содрогнуться от ужаса. После того дикого пиршества — Нульн никогда уже не вернется к прежней жизни. Тень страха, страха перед безжалостной, не ведающей усталости и покоя, силой — навсегда поселилась в потаенных уголках человеческой памяти.
Доверие к семье Лейбовтиц было подорвано — настолько, что оставшиеся в живых члены семьи решили изменить произношение своей фамилии на Лейбовиц. Незначительный нюанс — отделивший выживших от семейной трагедии. Ходили слухи, что это сделал сводный брат кого-то из погибших в той кровавой бойне, явившийся неизвестно откуда, чтобы заявить свои права на семейное наследие. А так как все мужчины рода Лейбовтиц погибли — никто не стал препятствовать претензиям этого ловкого проходимца. Среди горожан ходили туманные предположения, что юноша был изгнан семьей задолго до трагических событий, изменивших историю этого древнего рода. Имели ли они под собой почву, так и осталось загадкой, что касается Скеллана — вампир не имел обыкновения интересоваться подробностями жизни людей.
Таким образом, древнее написание фамилии правящей династии Нульна навсегда исчезло во тьме веков. Это прошло почти незамеченным и не вызвало большого сожаления у подданных — вряд ли горожане желали, чтобы что-то постоянно напоминало им о кровавом визите нежити. Вполне естественное желание скота отделить себя от мрачных времен.
Именно здесь в ту кровавую ночь Скеллан узнал, что его спутник, освободивший его из темницы Зигмаритов — не кто иной, как Маннфред фон Карштайн, первенец Влада. Вскоре, Маннфред покинул его, отправившись в Земли Мертвых в поисках мудрости Нагаша, величайшего из некромантов.
Предаваясь воспоминаниям, Скеллан продолжал незаметно следовать за Нарцизией да Врис, оказавшись, наконец, в Южном округе Нульна. Дома торговцев уступили место огромным особнякам с великолепными фасадами, украшенными витиеватыми колоннадами, капителями и пилястрами. Хозяева этих шикарных строений словно соревновались между собой в роскоши, стремясь поразить соседей изяществом стрельчатых арок и ребристых сводов, вычурностью шпилей многочисленных башен и башенок, богатством орнамента и лепнины. На одном особняке, красовались угрюмые горгульи, на другом — огромные стрекозы, атаковавшие группу людей, застывших в ужасе.
Это был гимн богатству и роскоши, безудержная ярмарка тщеславия. К тому же, на взгляд Скеллана, довольно убогая.
Занимающееся утро принесло с собой промозглый холод. Вампир поднял воротник плаща, скрыв под ним большую часть своего лица: своеобразная маскировка не более — ведь нежить не чувствительна к холоду. Любой проходящий мимо горожанин принял бы Скеллана за обычного парня, вынужденного встать ни свет, ни заря, в следующую же минуту забывая о его существовании.
Девушка остановилась у массивных железных ворот, слегка приоткрыла одну из створок и, скользнула в образовавшуюся щель. Мгновение спустя, издав еле слышный скрип, ворота захлопнулись. Кованые змеи, расположившиеся на каждой из створок, в немой угрозе обнажили свои ядовитые зубы — словно предупреждая незваных гостей хорошенько подумать о последствиях подобного визита. Впрочем, Скеллан и не собирался следовать за Нарцизией. По крайней мере, не напрямую.
Вампир расположился на другой стороне улицы, тщательно обдумывая создавшуюся ситуацию. Особняк располагался в глубине обширного парка, отгороженный от внешнего мира десятифутовой стеной, густо увитой побегами плюща и виноградовника. Преодоление подобной преграды не представляло особой сложности. Главная сложность заключалась в том, как суметь это сделать незаметно.
Откровенно говоря, терпение не было сильной стороной Джона Скеллана. Вампир еще раз внимательно огляделся вокруг. Прилегающая улица была абсолютно пустынна, исключая два экипажа, громыхающие где-то в отдалении. По обеим сторонам мостовой высились ряды стройных раскидистых лип. Липы — удивительно красивые деревья, хотя, многие недолюбливают их: суеверные глупцы считают, что они растут на безымянных могилах. Их кроны издавали тихий прерывистый шепот, создаваемый порывами ветра, запутавшегося в остатках последних пожелтевших листьев.
Скеллан мысленно поблагодарил судьбу за то, что поблизости не было собак или лошадей — животные могли выдать его присутствие. Он медленно пересек улицу и осторожно приблизился к воротам. Оказавшись вблизи, вампир с легким удивлением обнаружил, что стена особняка покрыта битым стеклом, скрытым побегами бурно разросшихся растений. Змеи, как оказалось, были отлиты из меди, быстро окисляющейся на открытом воздухе, что придало искусно сделанным фигурам таинственный зеленоватый оттенок. Скеллан прикоснулся к зубам одной из них — настолько острым, что было достаточно одного неловкого движения, чтобы получить кровоточащую ранку.
Вампир сосредоточился на своих ощущениях, стараясь уловить едва заметное благоухание изысканных духов Нарцизии среди многочисленных ароматов осеннего утра. Ему потребовалось всего лишь пара секунд, чтобы выделить запах антеннарии или кошачьей лапки, как называли ее в родных местах Джона — такой знакомый и, давно забытый запах. Лизбет когда-то говорила ему, что эта трава — отличное средство от множества недугов: она способна останавливать кровотечение, снимать боль, избавить от подагры и проблем с желудком, улучшить зрение.
Парк был наполнен негромким шелестом сухих осенних листьев, приглушенными криками воронов и, отдаленным шумом струящейся воды.
Пушистая снежинка мягко коснулась щеки вампира.
Скеллан бросил взгляд на небо — приближался первый в этом году снегопад. Следовало торопиться. Следы на свежем снегу могут выдать его.
Джон осторожно приоткрыл ворота и скользнул во внутренний двор особняка.
Находившийся в некотором отдалении особняк окружал заботливо ухоженный парк: опавшие листья были убраны, отцветшие кусты камелий и роз — аккуратно подстрижены. Даже побеги дикого винограда, густо покрывающие стены дома, не нарушали общей картины, придавая старому зданию налет таинственности и первобытности. Слева от узкой, петляющей по парку дорожки, находилось небольшое, уже покрытое тонкой корочкой льда, озерко. На его противоположном конце — располагалась небольшая беседка с крохотным причалом и вытащенной на берег лодкой. Справа — раскинулись цветочные клумбы, обрамлявшие небольшую буковую рощу, в глубине которой виднелись неясные очертания какого-то массивного строения, всем своим видом напоминающего мавзолей.
Скеллан обогнул невысокую стену, отделяющую внешнюю часть парка от цветника, и, следуя вдоль цветочных клумб, добрался до привлекшей его внимание постройки.
Группа полуразрушенных каменных надгробий, напоминавших изломанные старческие зубы, выстроилась в линию перед зданием, придавая всему архитектурному ансамблю некое подобие мрачной сардонической улыбки. На каждом из могильных камней виднелся один и тот же знак — изображение готовой к броску змеи. По-видимому, это был герб владельцев старинной усадьбы. В поле сандрика над входом в мавзолей был высечен короткий девиз: «Es liegt im Blut». «Это — в крови». Ирония, заключавшаяся в этих словах, вызвала невольную улыбку на устах вампира.
Скеллан толкнул дверь крипты. Как и следовало ожидать — она оказалась запертой.
Оставив попытки проникнуть внутрь, вампир присел на одну из могильных плит и, притаившись в тени, занялся изучением бурной ночной жизни необычного особняка и его загадочных посетителей. Они приходили поодиночке и парами — эти женщины ночи. Складывалось впечатление, что все они возвращались сюда после охоты, стремясь поделиться новостями с владельцем дома — возможно, их тайной повелительницей. Что же, скорее всего, предположения Маннфреда были не так уж далеки от действительности.
Очевидно, этот особняк выполнял функцию опорного пункта для внедрения Ламий в высшие слои общества Нульна. И снова Скеллан поразился тому, как Ламии могут жить в такой откровенной роскоши на виду у всего города, не боясь привлечь к себе внимание многочисленных охотников на ведьм и различных фанатиков, во имя Зигмара требующих уничтожать все, что не доступно их ограниченному пониманию. Их хитрость и способность пускать скоту пыль в глаза — были ошеломляющими!
Снегопад усиливался. Снежинки, тихо падающие на землю, медленно таяли. Борясь с непогодой, Скеллан плотнее закутался в свой плащ, натянув капюшон на голову так, что наружу торчал только кончик его носа.
Так или иначе, вопреки или благодаря столь раннему часу — жизнь в особняке била ключом. Две совсем юные девушки, одетые в длинные плащи, подбитые мехом, и высокие ботфорты, вышли, держась под руки, из столь заинтриговавшего Джона дома. Они что-то весело обсуждали, то и дело хихикая: пройдя по краю озерца, девушки скользнули в приоткрытые ворота и растворились в предрассветном сумраке только для того, чтобы, как предполагал Скеллан, через пару часов оказаться в постели какого-нибудь аристократа.
Вампир продолжил свое наблюдение за усадьбой.
Ночные гостьи продолжали исчезать во тьме огромного спящего города. Проходя через парк, женщины часто поворачивались, пристально смотря в ту сторону, где притаился Скеллан. Казалось, Ламии чувствовали его присутствие. Однако, тень надежно скрывала вампира от нежелательных взглядов.
Наконец, ожидание Джона было вознаграждено — Нарцизиа покинула стены особняка.
Покинув свой наблюдательный пункт, Скеллан неслышной тенью скользнул следом. Приблизившись к Ламии вплотную, вампир молниеносно выкинул правую руку, хватая Нарцизию за горло; другой рукой — он плотно обхватил ее талию, прижимая девушку к себе.
— Мой хозяин желает встречи с вашей госпожой, Ламия, — наклонившись к пленнице, прошептал Скеллан.
— В таком случае, ему следовало попросить об этом, вместо того, чтобы присылать одного из своих неуклюжих громил, — не теряя самообладания, насмешливо ответила девушка.
Раздраженный ее иронией, вампир еще сильнее стиснул горло Ламии, прекрасно сознавая, что это не причинит девушке ни малейшего вреда. Разочарование заставило Скеллана действовать жестче, чем ему хотелось бы. Вампир почувствовал, как Нарцизиа напряглась, пытаясь освободиться от его цепких объятий — несмотря на изящную внешность в силе красавица едва ли уступала своему противнику.
— Помоги устроить эту встречу, — с трудом удерживая Ламию, прорычал Скеллан.
— Госпожа не дает аудиенций простолюдинам, вампир, — голос Нарцизии прозвучал еще более насмешливо.
— Что же, для этого простолюдина, я думаю, она сделает исключение!
— Ты думаешь, мы не знаем кто ты? И кто твой хозяин? Так ты оказывается, действительно — всего лишь невежественный грубиян, не так ли Джон Скеллан?
— Но… как вы могли…? — от удивления Скеллан на мгновение потерял концентрацию, чем немедленно воспользовалась Ламия. Одним неуловимым движением девушка выскользнула из его объятий, в мгновение ока, оказавшись за спиной у изумленного вампира — нападавший и пленница поменялись местами.
Девушка привстала на цыпочки так, чтобы ее губы оказались у уха Джона Скеллана. Чуть повернув голову, вампир мог видеть удивительные глаза Ламии: один — светло-голубой, словно озеро, подернутое сверху корочкой льда, второй — темно-карий, отражающий вековую мудрость бессмертной хищницы. Это удивительное сочетание лишь усиливало привлекательность Нарцизии.
— Мы наблюдаем. Мы смотрим…, слушаем. Мы не бахвалимся, выставляя себя напоказ, в пустом стремлении получить признание нашей силы. Мы просто — наблюдаем. Тебе, наверное, и невдомек, вампир, как много можно узнать, всего лишь, внимательно смотря на окружающий нас мир. Конечно, откуда же вам знать об этом — ведь вы слишком заигрались в ваши кровавые игры. Только, где же теперь твой хозяин?
— Я мог бы убить тебя прямо здесь, голыми руками. Не стоит толкать меня на необдуманные поступки или, пожалеешь, что твоя жизнь закончилась так рано, — прохрипел Скеллан.
— Как предсказуемо — опять пустые угрозы! Кажется, тебе нужна моя помощь, чтобы твой хозяин — новый лорд Дракенхофа, если не ошибаюсь, а, ошибаюсь я крайне редко — встретился с моей госпожой. Думаешь, убив меня, ты доставишь удовольствие кому-нибудь из них? Скорее, наоборот, весь мир обрушится на твою пустую голову, вампир! Итак, почему бы тебе просто не ответить на мой вопрос? С какой стати мне помогать тебе в организации этой встречи?
— Вы неплохо устроились в Нульне, Нарцизиа, но не думайте, что эта идиллия будет длиться вечно! Не будет, даже не мечтай!
— Итак, ты опять угрожаешь мне, и, при этом, хочешь завоевать доверие и добиться поддержки? Ты просто животное, Джон Скеллан, и это — отнюдь не комплимент!
Ламия не успела договорить, как снова оказалась в руках вампира — Скеллан, трансформируясь, упал на колени. Его лицо растянулось, скулы приподнялись, челюсти вытянулись, уши заострились — таившийся внутри зверь вырвался наружу. Схватив девушку за волосы, он резко откинул ее голову назад и, вонзив клыки в горло — вырвал кусок плоти Нарцизии. Жадно вкусив ее вязкой темной крови, вампир отклонился назад, с удовольствием наблюдая, как растет и ширится ужас в глазах Ламии. Это было так возбуждающе!
— Твой вкус… восхитителен! Теперь, запомни дорогая, — ухмыльнулся Скеллан, облизывая окровавленные губы, — мой хозяин — встретится с твоей госпожой, и ты — поможешь в этом!
Нарцизиа молча кивнула.
Их силы были не равны: всего, что она хотела, девушка добивалась, разыгрывая из себя аристократку; Скеллан же, показал ей, что красавице — никогда не сравниться с чудовищем. Потребовалась всего лишь одна вспышка звериной ярости, чтобы подчинить Ламию его воле…
Нарцизиа склонила голову, признавая власть мужчины.
За городскими стенами толпа, под предводительством Мороя, громила караваны Стриганов.
Трудно было представить себе более безумной ночи. Первый осенний снег легкой патиной покрыл все вокруг, однако, вместо безмолвной белой чистоты и сурового очарования на улицах города поселилось мрачное отчаяние — отчаяние безысходности, запертой в тисках приближающейся зимы. Порывистый ветер подхватывал кружащиеся снежинки и с бессильной яростью швырял их на булыжники замерзшей мостовой.
Люди бежали по этим узким заснеженным и замерзшим улицам, подбадривая себя яростными криками, отблески факелов метались во тьме, отражаясь в черных проемах безмолвных окон. Наконец, возбужденная толпа покинула город и ворвалась в лагерь Стриган. Горожане метались по лагерю, сея хаос и разрушение, выламывая двери и разбивая окна повозок. Животная ярость охватила толпу, сменив законное желание восстановить справедливость. Худой высокий мужчина бросил горящий факел в открытую дверь одной из повозок. Он продолжал стоять у входа, глядя, как занимающееся пламя пожирает холщевую ткань тента повозки: как только из клубов дыма и пламени показались ее обитатели, задыхаясь и кашляя от удушья, горожанин ткнул вторым факелом, который он продолжал держать в руках прямо в лицо одному из несчастных. Стригане бросились вглубь каравана, в надежде спасти свои жизни. Тем временем нападавший швырнул оставшийся факел в продолжающую полыхать повозку.
Повсюду царили хаос и жестокость: горожане громили лагерь, крушили и поджигали повозки, избивая несчастных — отчаянные мольбы о пощаде только подстегивали ярость толпы, подпитывающейся страхом своих жертв. Нападавшие, рассыпавшиеся по горевшему лагерю, метались в поисках спрятавшихся, хватали их, таскали за волосы, избивая и радостно вопя от упоения кровью и легкостью победы. Один из особо распалившихся людей ткнул факелом в лицо седой сгорбленной старухи — воздух наполнился запахами горелого мяса и жженых волос, сопровождаемых пронзительным высоким воплем.
— Он здесь, Морой? Ты его чувствуешь? — прошептал Арминий обветренными губами. Облачка пара, образованные его неровным дыханием, повисли призрачным покрывалом между двумя мирами — живых и мертвых. Жестокость толпы пугала юношу, но он был обязан взять себя в руки — простолюдины не могли самостоятельно одолеть зверя. Им нужна была его помощь.
Убывающая луна, мерцавшая неровным серебристым светом, едва виднелась над крышами городских построек. Вамбург постарался игнорировать предательский холодок, проникший в его душу. Стараясь прийти в себя, юноша стер капельки пота, стекавшие по щеке, прежде чем они успели замерзнуть на морозе.
— Он здесь, — кивнул Морой.
Месяц то и дело скрывался за облаками, гонимыми продолжавшим бушевать ветром по ночному небу. В его обманчивом свете деревья, окружавшие лагерь, казались рядами ковыляющих изуродованных трупов.
— Выгоните зверя из укрытия, — закричал Морой, пытаясь обуздать бессмысленную жестокость горожан, напомнив своим сторонникам главную цель их похода.
Его крик, подхваченный многочисленными голосами, быстро разнесся в самые отдаленные уголки лагеря.
Снегопад усиливался, превратившись в шторм, и из центра шторма — явился зверь.
Это не было чудовище с двумя головами и огромными окровавленными клыками, торчащими из его пасти. Это был воин — воин с огромным двуглавым молотом в могучих руках. Он не был тем оборотнем, которого преследовали охотники на ночных улицах Нульна, но скверна, гнездившаяся в нем, говорила Морою, что человек, вышедший ему навстречу сквозь снег, мрак и огонь — несомненно, был вампиром.
При виде мощи этого сурового воина воинственный пыл мигом покинул горожан — часть людей упала на колени, вознося молитвы Зигмару, прося бога-воителя защитить их от отродья Хаоса, другие — бросились искать спасение в городских стенах. Лишь Морой и Вамбург остались непоколебимы.
— Забавная это штука — смерть, — голос Йерека был абсолютно спокоен. — Все жизнь вы страшитесь неизбежного конца. Вам кажется, что на свете нет ничего ужаснее, но, когда приходит время — оказывается, что страхи несколько преувеличены.
Белый Волк медленно огляделся вокруг.
— Вы пришли, чтобы положить конец моим мучениям? — помолчав, добавил Крюгер. В его голосе скользнули нотки сожаления. — Я хочу этого, не меньше, но — не сейчас! Есть еще дела, которые я должен довести до конца.
— Твоя жизнь закончена, вампир, — покачал головой Морой.
— У меня нет жизни, смертный! — усмехнулся Йерек. Горькая улыбка, скользнувшая по тонким бескровным губам, обнажила его хищные клыки. — Я знаю, зачем вы здесь. Не делайте этого сейчас. Не надо. Просто оставьте меня в покое и уходите прочь. Пусть это будет один из тех редких случаев, когда все останутся в живых.
— Ты не имеешь права жить, если ты не живой!
— Я имел в виду вас!
Морой вскинул свой арбалет и, прицелившись в сердце зверя, выпустил один за другим два болта.
Рука Крюгера взметнулась в воздух: вампир отклонил первый болт так, что он ушел далеко в сторону, схватив второй прямо в полете. Легким нажатием пальцев Волк с усмешкой сломал его пополам.
Арминий, успевший достать из сумки пузырек со святой водой, откупорил его и швырнул в лицо вампиру, бормоча слова молитвы. Раздалось шипение — кожа зверя задымилась, но это ни на секунду не остановило Йерека. Первый удар пришелся на Вамбурга: зверь, вырвавшийся наружу, был неудержим — ни у одного смертного не было шансов отразить эту стремительную атаку.
Быструю, жестокую и беспощадную.
Юноша вскинул руки, в отчаянной попытке защититься. Это было безнадежно.
Когти вампира впились в Арминия, ломая нос и превратив левую половину лица охотника в окровавленные лохмотья. Издаваемые человеком вопли были ужасны; хлынувшая кровь густо окрасила снег в красный цвет. Склонившись над корчащимся от адской боли юношей, Крюгер схватил его голову обеими руками и, одним молниеносным движением, сломал шею несчастному Вамбургу. Отбросив обмякшее тело, он попятился, издав протяжный волчий вой, полный злобы и ненависти.
Зверь не стал насыщаться. Это было поразительно — при таком яростном нападении вампир отказывался от пролитой крови.
На секунду звенящая тишина опустилась на остатки лагеря Стриган — горожане застыли, парализованные чудовищной расправой с одним из их предводителей. Лишь тихий шелест падающего снега, треск горящих факелов да завывания ветра нарушали трагическое безмолвие осенней ночи.
Придя в себя, Морой бросился на вампира только для того, чтобы оказаться отброшенным на землю могучим ударом боевого молота. Он упал ничком, оглушенный и беспомощный, удивляясь тому, что, кажется, был все еще жив.
Йерек бесформенной глыбой возвышался над охотником, молча наблюдая, как человек делает слабые попытки подняться на ноги.
Оставшиеся последователи охотников за ведьмами оцепенело наблюдали за этой короткой схваткой, пораженные мощью бессмертного чудовища. Факелы шипели и мигали, с трудом борясь с непогодой. Рассыпавшиеся искры пламени закручивались в огненные спирали, уносимые ветром куда-то в кромешную тьму. Никто из потрясенных горожан не предпринимал попыток прийти на помощь Морою: примитивное оружие безвольно висело в их дрожащих руках. Страх — первобытный животный ужас — поселился в людях, отнимая волю и лишая способности к борьбе.
— Не заставляй меня убивать тебя, человек, — жестко бросил Крюгер охотнику. — В отличие от других, мне подобных, я не испытываю влечения к крови. Я же говорил тебе, что у меня есть дела, которые я должен довести до конца. Если ты попробуешь остановить меня — я убью тебя. Как только я завершу их, клянусь — я вернусь и, ты сможешь забрать мою жизнь. Не волнуйся. У тебя есть мое слово — слово Белого Волка Ульрика.
— Твое слово, — Морой презрительно сплюнул, потирая разбитый и окровавленный подбородок. — Ты убил моего друга и ожидаешь, что я позволю тебе уйти, поверив на слово?
— Нет, я думаю, что ты пойдешь за мной и найдешь свою смерть. Послушай, человек… У меня на руках много невинно пролитой крови. Я не хочу добавлять еще и твою, — Йерек повернулся спиной к охотнику, словно, приглашая того испытать судьбу еще раз.
— Ты просто проклятый выродок! — в бессильной ярости воскликнул охотник. — Клянусь, я буду преследовать тебя, кровопийца! Преследовать — пока не уничтожу!
Впрочем, клятва прозвучала несколько неубедительно, даже для самого Мороя.
Ни один из потенциальных убийц, пришедших в лагерь Стриган чтобы покончить с вампиром, не встал на пути Белого Волка, бесшумно растворившегося в ночном мраке.
Скеллан с интересом рассматривал необычную птицу. Это был не ворон и не ворона — какая-то отталкивающая помесь птицы, летучей мыши и осы, с ржаво-красным телом, четырьмя маленькими лапками, снабженными на концах острыми коготками, и, длинным хоботком. На древнем языке это существо носило название «сова», однако, Скеллан считал, что ему больше подходило современное — на Рейкшпиле — «ночная ведьма». Вампир всегда чувствовал себя несколько неуютно в присутствии такого неестественного создания, однако Маннфред, кажется, взял за правило использовать для связи именно это существо.
— Ну, как наши дела?
— Ламия, про которую я говорил, согласилась помочь устроить встречу с их госпожой.
— Отлично! Хорошая работа, друг мой. Я прибуду в город в течение недели.
— Не знаю, разумно ли это… В последнее время в городе что-то происходит — я чувствую нависшее напряжение, готовое в любой момент вырваться наружу. Люди чем-то обеспокоены. Надеюсь, что это всего лишь подготовка к очередной политической интриге, одна из которых, когда-нибудь, разорвет эту дряхлеющую Империю на части. Тем не менее, думаю, нам стоит соблюдать осторожность. Если ты твердо настроен на встречу с Ламией, советую использовать катакомбы. Это лучший способ незаметного передвижения. К тому же, в Старом Городе есть тайная пристань, ведущая прямо в подземелье.
— Что же, звучит разумно, — задумчиво согласился Маннфред.
— Кроме того, нам следует с оглядкой относиться к этим Ламиям. Я не доверяю им. Они лживы и двуличны и, торгуют информацией, чтобы добиться влияния. Я не поручусь, что они не сдадут тебя Зигмаритам, чтобы те и дальше закрывали глаза на их присутствие в городе. В Нульне полно дураков, готовых есть из их рук, в то время как Ламии кормятся на шеях этих недоумков!
— Мне жаль тех глупцов, которые рискнут стать на моем пути! — голос Маннфреда был ровен и бесстрастен. Тем не менее, скрытое предупреждение, чувствовавшееся в его словах, прозвучало от этого еще более угрожающе.
— Все же, чем меньше им будет известно о твоих передвижениях — тем лучше.
— Хорошо, я последую твоему совету, мой друг. Однако, я чувствую, что тебя беспокоит что-то еще, не так ли? — уродливое создание вытянуло шею, с любопытством уставившись на Скеллана.
— Прошлой ночью случился какой-то переполох: караван Стриган был сожжен, сами они — изгнаны из города. Возможно, кто-то убедил горожан, что они давали мне приют.
— Люди знают, что ты в городе?
Ну… не совсем так… Проклятый охотник на ведьм всадил в меня серебряный болт из своего арбалета. Думаю, что он теперь ищет меня.
— Это… неприятное известие, — в голосе Маннфреда послышалось разочарование. — Как ты собираешься решать эту проблему?
— Хм, я намерен вздернуть его на каком-нибудь суку… мертвого, разумеется.
— Отлично! Надеюсь, ты разберешься с этой маленькой неприятностью до моего появления в городе!
Морой был опустошен настолько, что у него не было сил даже оплакивать смерть своего друга.
Могила Арминия напоминала ему черную открытую рану на земной поверхности, покрытой белым снежным саваном. Зима вступила в свои права.
Гроб, в котором покоился Вамбург, был простым, грубо сколоченным ящиком, стоявшим у самого края могилы на веревках, предназначенных для опускания его в земное чрево. Убитый горем Морой никак не мог отвести взгляд от безжизненного тела своего ученика и друга. Его потрясенный разум отказывался принимать тот факт, что его друг — его единственный друг — лежит внутри, ожидая погребения. Зверь, совершивший это — убил Арминия без малейших колебаний, не испытывая ни раскаяния, ни чувства вины за свое чудовищное злодеяние: хладнокровный убийца с каменным сердцем. И он еще обещал вернуться, чтобы принять смерть от рук Мороя! Какая дьявольская насмешка!
Все произошедшее прошлой ночью было каким-то безумным наваждением, этого просто не могло, не должно было случиться! Отпечаток сюрреалистичности, лежавший на последних событиях, вывернул мир охотника на ведьм наизнанку, доводя его до безумия.
Мысли Мороя вернулись к окружающей действительности: старый служитель Морра, одетый в длинный траурный балахон, читал погребальную молитву.
— Мы предаем в твои руки, о милосердный Морр, твоего верного слугу Арминия, нашего дорогого брата, чтобы он мог служить тебе в смерти также, как он делал это при жизни: искренне и непоколебимо. Мы молим тебя защитить душу этого юноши от коварства и злобы тех, кто погасил свет его жизни и вновь зажечь ее в твоем мире, как разгорается костер из почти погасших углей. Пусть его вера служит тебе и в смерти, как он служил при жизни.
Порывы ветра гуляли по Садам Морра, кружась, свистя и завывая, бросая колючие снежинки в лица немногочисленных зрителей траурной церемонии, заглушая негромкий голос жреца.
Закончив читать молитву, служитель Морра с помощью Мороя и еще пары добровольных помощников опустили гроб Арминия в черную утробу могилы.
Охотник молча смотрел, как земля скрывает останки его друга. Слезы текли по его щекам. Прощание не принесло ему утешения. Бросив горсть земли, Морой, словно в тумане, слушал заключительные слова старого жреца.
Погребальная церемония завершилась. Охотник на ведьм медленно побрел к храму Морра. В отличие от остальных святилищ у его входа не было охраны — удивительно, как в такое неспокойное время можно было оставить храм без защиты. Осквернить святое место, низвергнуть богов, уничтожить реликвии — лучший способ подорвать мужество людей, а испуганный человек — никудышный воин. Морой отогнал мимолетную тень беспокойства, чтобы еще больше не отягощать камень, лежавший на его душе тяжким грузом. Войдя внутрь, охотник понял, что ошибся.
Гнетущая тишина царила в храме Морра, лишь шаги Мороя, медленно шедшего через притвор, нарушали ее. Здесь было холодно, чертовски холодно — почти так же, как и снаружи.
Старый храм был почти полностью погружен в тень: узкие, высоко расположенные окна давали недостаточно света. Его убранство было простым и строгим — тех, кто стоит на пороге царства Морра, не волнуют пышные декорации или атрибутика. Две большие мраморные статуи бога смерти возвышались на постаментах у входа в главный неф. Невидящие глаза Морра бесстрастно взирали на слезы смертного.
Охотник, прислушиваясь, медленно шел по главному нефу — что-то неправильное было в этой тишине. Зловещее, пугающее… Морой с тревогой всматривался в скрывающиеся в тени боковые приделы. С каждым новым шагом пульсирующая боль, ударившая ему в виски, становилась все сильнее.
Ноздри Мороя уловили еле ощутимый аромат — аромат разлагающейся плоти — такой неподходящий этому святому месту.
Тень отделилась от одного из приделов и вышла в круг света перед алтарем. Высокий и жилистый человек с обезображенным шрамами лицом и черной повязкой, закрывавшей правый глаз. Прихрамывая на левую ногу, он медленно заковылял по направлению к охотнику. Насмешливая ухмылка играла на его тонких бескровных губах:
— Никаких арбалетов сегодня, охотник?
Рука Мороя инстинктивно дернулась к поясу — туда, где должен был находиться его арбалет. К несчастью, его многолетний друг, выручавший в стольких опасных передрягах, остался в комнате гостиницы — охотник не хотел брать оружие на похороны Арминия. Это казалось неправильным, отдавать дань уважения смерти, держа в руках орудие убийства. И теперь, настало время жестоко раскаяться в этой минутной сентиментальности — он должен был предполагать, что зверь охотится за ним и нападет при первом же удобном моменте.
— Ты не …, - начал было охотник.
— Не кто, — перебило его чудовище в человеческом обличье.
— Не он… не тот вампир… не волк.
— Поверь мне, человек, — плотоядно оскалился хищник, — я именно тот вампир, который тебе нужен!
Мгновение спустя проклятая тварь оказалась рядом с Мороем, схватив за горло, его зловонное дыхание ударило охотнику в лицо. Человек отчаянно боролся за свою жизнь, пытаясь вырваться из объятий смерти, но тщетно — хватка зверя была железной.
Покачав головой, вампир с усмешкой швырнул охотника в ряды стоящих перед алтарем скамеек. Крик раздался из уст Мороя — пронзившая его спину боль была непереносимой.
— О, не спеши умирать, маленький человечек, — рассмеялся зверь, — я покажу тебе, что такое настоящая боль. Я намерен сделать твою смерть мучительной. Уверен, Морр встретит тебя с распростертыми объятиями, потрясенный подобными страданиями. Ты станешь легендой даже в царстве мертвых, — бросил вампир, подойдя к охотнику, корчившемуся на полу среди остатков разбитых скамеек.
Его руки вновь сомкнулись на горле Мороя.
Агония была мучительной. Из-за сломанного позвоночника человек был лишен возможности сопротивляться: руки Мороя безжизненно висели по бокам. Собрав в кулак остатки воли, он попытался пошевелить пальцами, но даже такая малость была уже не доступна. Дикая боль терзала его — боль, расходившаяся от спины, ослепляющими вспышками отдавалась в самых отдаленных уголках тела. Он был не способен даже оторвать головы от пола. Беспомощен как ребенок — перед лицом куражащейся, почувствовавшей запах крови твари!
Держа за горло, зверь поднял человека на уровень своих глаз:
— Ты думаешь, я позволю тебе так легко покинуть этот мир?!
Морой не мог ответить — железная хватка вампира раздавила ему трахею. Сознание покидало его — охотник погружался в безмолвную черноту, проваливаясь в спасительное забытье, но это не входило в планы безжалостного врага: зверь снова швырнул на пол исковерканное тело. Отлетев на добрый десяток футов, человек ударился головой о подножие каменного алтаря — кровь, хлынувшая из жестокой раны, обильно заливала ему глаза, стекала по щекам и шее охотника.
Последнее, что увидел в этой жизни Морой, было безжалостное ухмыляющееся чудовище, склонившееся над его изувеченным горлом, прежде чем разорвать его в жадном желании насыщения.
Скеллан медленно ковылял к большим, обитым железом, воротам храма Морра — не дойдя до вожделенной цели около десятка шагов, он без сил рухнул на холодный пол святилища.
Судороги сотрясали тело вампира. Усилием воли он попытался взять себя в руки, усмирив этот неожиданное проявление слабости, не желая признавать свою уязвимость перед лицом скота. Найти охотника оказалось проще простого — ключ крылся в человеческой слабости. Его друг был мертв и человек, несомненно, придет проститься с ним, отдавая мертвому последние почести. Расчет Скеллана полностью оправдался. Теперь, когда дело сделано, святое место взимало свою плату с живого мертвеца.
Вампир заставил себя подняться на ноги, скрипя зубами от немыслимой боли, терзавшей его враз ослабевшее тело.
Святость, наполнявшая это место, жгла и разрушала его измененную природу. Несомненно, он не выжил бы в этом святилище, если бы Зигмариты не держали его в подземелье под Большим Кафедральным Собором после поражения Влада под стенами Альтдорфа. Именно там, несмотря на все мучения, он приобрел некий иммунитет к убийственному, для обычной нежити, воздействию любого святого места. И то, что это было сделано именно руками жрецов, немало забавляло Скеллана, давая вампиру силу преодолеть трудности его теперешнего незавидного положения.
Он сильный, сильнее, чем ему полагалось быть, но ведь его кровный отец также был очень силен. Герман Познер, единственный, кто открыто осмелился оспаривать власть Влада фон Карштайна, когда великий повелитель мертвых пал в сражении за Эссенский брод. Не отпрыски Влада — Конрад, Фриц, Питер или Ганс. Даже нынешний хозяин Дракенхофа — Маннфред — и тот не отважился претендовать на вакантное место лидера. Только у Познера хватило решимости попытаться заполнить собой тот вакуум власти, который образовался в рядах Сильванской аристократии после мнимой смерти Влада.
Сила — единственная вещь, которую уважал Джон Скеллан.
Более слабый вампир лежал бы сейчас, свернувшись калачиком на полу этого проклятого храма, в ожидании прихода еще какого-нибудь охотника на ведьм, который положил бы конец его страданиям: забив осиновый кол или отрубив голову — кого волнуют подобные детали. Более слабый, но — не он!
Он был достаточно силен, чтобы подняться.
За ним, в отдалении — в полумраке главного нефа — висел труп человека, болтавшийся на цепи, прикрепленной к одной из балок, поддерживающих сводчатый потолок святилища. Кожа, рассеченная от паха до горла, была содрана и болталась огромными лоскутами по бокам изуродованного тела, ребра торчали из окровавленной плоти, а внутренности — лежали в брюшной полости, вздутые и розовые.
Сердце охотника лежало на алтаре в луже крови, стекающей вниз точно черные слезы — слезы скорби по преждевременно ушедшему в царство Морра человеку.
Как хотел бы Скеллан остаться здесь то той поры, пока жалкий скот не найдет это страшное послание. Увидеть животный ужас в их широко открытых глазах, трясущиеся руки, дрожащие губы, испускающие нечленораздельные возгласы. Пусть это и покажется несколько эгоистичным, но что плохого в том, чтобы сполна насладится грандиозным впечатлением, которое произведет на людей проявление его животной силы.
Жаль, что у него не было времени долго предаваться подобным приятным мечтам. Приготовления к встрече еще не завершены и, он должен позаботиться об этом. Невольно, этот охотник дал ему новый повод для размышлений. Он не тот вампир, так, кажется, сказал этот глупец. Скеллан проигнорировал эти слова, желая насытиться и утолить свою жажду крови, но, теперь пришло время оглянуться назад и обдумать их в более спокойной обстановке. Если он не был тем вампиром, это могло означать лишь одно: чертов охотник напал на след еще кого-то из их племени.
Нет, конечно, это не Нарцизиа или одна из Ламий… Они — слишком осторожны, чтобы их заметили…
Кто тогда? Кто это мог бы быть? И что еще более важно — какую угрозу он может представлять планам Маннфреда?
Скеллан в задумчивости похромал к выходу из храма.
Он понял, кто это был! «Ты не волк…». Но Скеллан то прекрасно знал, кто был этим самым волком.
Да, караван Стриган сожгли потому, что они дали приют волку, и этим волком был Йерек Крюгер. Значит, Белый Волк где-то здесь, скрывается в запутанном лабиринте городских улиц. Но что ему надо?! Почему именно Нульн?! Почему сейчас?! Знает ли Крюгер о том, что он тоже в городе? А может быть, он охотится на Джона Скеллана?! Носится с глупой идеей избавить его от страданий, которые, по мнению Йерека, должен испытывать каждый человек, утративший свое естество?! Кажется, он не оставил эти мысли в прошлом. Невыносимый глупец!
Что же, пусть попробует, подумал Скеллан. Инстинктивно, его рука сдвинула повязку, закрывавшую изувеченный глаз. Вампир аккуратно погладил отвратительный шрам, находящийся на месте правого глаза. Это было постоянное напоминание о той памятной битве на Мрачных Болотах и том счете, который старому волку еще предстоит оплатить.
Но пока, эта проблема — еще может подождать.
Укрывшись от любопытных глаз в тени мавзолея, Скеллан ожидал прибытия Маннфреда. Желая избежать ненужных сюрпризов, вампир старался держать в поле зрения особняк Ламий — место, где сегодня судьбы мира могут измениться навсегда.
Снежило. Густые хлопья кружились в воздухе, ветер низко посвистывал, заглушая остальные звуки этой холодной ночи. Видимость была неважная, но все же, не настолько, чтобы единственный глаз Джона Скеллана был не в состоянии разглядеть двери особняка или вереницу приходящих и уходящих посетительниц. Не обращая внимания на холод, девушки, не спеша, прогуливались по парку, перешептываясь, смеясь и хихикая — даже не подозревая, какой внимательный зритель наблюдает за ними в эти минуты. Скеллан продолжал с интересом изучать Ламий: они напоминали ему беззаботных птиц — собирающихся в стайки, чистящих свое оперение, позирующих, радующих глаз. Их удивительная непохожесть на всех остальных представителей царства мертвых, которых когда-либо встречал Скеллан — не переставала поражать вампира: такие же мертвые, такие же монстры в глазах всего человечества, тем не менее, представители этой Линии Крови жили, словно в другом мире. Казалось, даже смерть не властна над Ламиями.
Он дважды видел Нарцизию этой ночью. Оба раза девушка не решалась встретиться с ним взглядом, что приятно польстило самолюбию вампира: очевидно, Ламия усвоила преподанный ей урок и признала в Скеллане более могущественную силу. Нарцизиа двигалась нарочито медленно, давая возможность сполна насладиться ее красотой. Неожиданно, Скеллан обнаружил, что невольно вспоминает ароматы, исходившие от девушки, и вкус ее крови — Нагаш побери, она будет принадлежать ему, твердо решил вампир, воодушевленный столь заманчивой перспективой. Когда придет время — Нарцизиа будет кричать его имя!
Скеллан невольно улыбнулся столь приятной мысли.
Ламия обещала, что Госпожа встретится с ними — как будто у Нарцизии был выбор! Вампир усмехнулся, вспоминая тот момент, когда девушка посмела насмехаться над ним. О, дорогая Нарцизиа, скоро ты будешь кричать и умолять, а я — насыщаться твоей сладкой кровью, возвышаясь над тобой, стоящей на коленях. Да, точно — он поставит ее на колени и будет медленно смаковать мучения этой заносчивой стервы. Скеллан так увлекся своими мыслями, что они почти обрели очертания реальности, уводя вампира из морозной ночи в мир столь многообещающих видений…
Из своего убежища он молча следил за завораживающим танцем снежинок — удивительным танцем света и тени. Скеллан вытянул руку — белые хлопья падали на его ладонь, оставаясь нетронутыми. Они не таяли — настолько холодна была его плоть.
Едва различимый звук послышался откуда-то позади мавзолея — звук аккуратно приминаемого чьими-то ногами снега. Скеллан бросил внимательный взгляд в окружающую темноту — показалось…
Он был один, совершенно один на этом, безмолвном, укрытом белым покрывалом, погосте. Один — затерян во мраке ночи, в центре холодного белого вихря. Но, Скеллан не чувствовал холода — его кровь была гораздо холоднее…
Успокаивая разыгравшееся воображение, он еще раз осмотрелся вокруг — одинокий след, определенно оставленный человеческой ногой, трудно было игнорировать.
Чувство острой тревоги неожиданно кольнуло вампира — он был не один!
Скеллан замер, стараясь не выдать свое присутствие, аккуратно втянув морозный воздух. Его волосы на затылке встали дыбом — так поднимается шерсть на загривке у хищника в минуты близкой опасности. Обратившись в слух, вампир внимательно искал малейший посторонний звук, примешивающийся к негромкому шуму зимней ночи.
При их последнем разговоре он сообщил Маннфреду о лабиринте подземных ходов, извивающихся под городом, и потайной пристани на берегу Рейка, имеющей выход в один из этих тоннелей. И — предложил воспользоваться ими. Граф нашел это предложение весьма разумным. Только глупец раскроет все свои козыри в самом начале игры. Маннфред продет под землей, подальше от посторонних глаз, используя этот путь, чтобы остаться незамеченным.
Скеллан ожидал, что повелитель появится прямо из старого мавзолея Ламий. Наверняка эта гробница имеет связь с подземным лабиринтом!
После нескольких минут напряженного ожидания, Джону почти удалось убедить себя, что он все-таки один. И все-таки, неизвестный наблюдатель скрывался где-то поблизости.
Скеллан терпеливо ждал, когда пришелец обнаружит свое присутствие. А пока, он внимательно рассматривал ярко освещенные окна особняка и его элегантных посетительниц — это все, что ему оставалось делать в сложившейся ситуации. Беззаботная болтовня Ламий, их нарочито медленное передвижение по дорожкам парка, приводили вампира в бешенство — они знали, что он здесь. Ламии выдавали себя невольным поворотом головы: ночной мрак скрывал выражение их лиц но, Скеллан знал, что эти шлюхи смеются над ним. Ну что же — пусть пока посмеются. В течение нескольких следующих часов он перевернет их маленький уютный мирок с ног на голову и лишит самодовольной напыщенности. Последним будет смеяться именно Джон Скеллан!
— Они очень изысканы для мертвецов, не так ли?! — голос Маннфреда прозвучал, словно гром среди ясного неба, заставив Скеллана вздрогнуть от неожиданности.
— Я пробовал и лучше, — взяв себя в руки, ответил Джон, вспоминая вкус крови Нарцизии да Врис на своих губах. И, тем не менее, это было всего лишь хвастливое преувеличение.
— Неужели?! Сомнительно, мой друг, очень сомнительно, — читая его мысли, усмехнулся Маннфред.
Подыскивая подходящий ответ, Скеллан повернулся к своему господину, обнаружив, к своему удивлению, что смотрит на серую стену мавзолея и тени, играющие на ней свой замысловатый танец. Потребовалось несколько секунд, чтобы разглядеть неясную чуть колышущуюся дымку около одной из резных колонн строения. Бросив взгляд себе под ноги, Скеллан заметил следы своего господина на свежевыпавшем снегу, затем — он занялся более пристальным изучением этого необычного дрожащего участка воздуха. Чем дольше вампир всматривался в это явление, тем явственнее проступали очертания фигуры, скрывавшейся в его глубине. Даже зная, что является причиной подобной аномалии, нелегко было удерживать внимание достаточно долго, чтобы заметить чуть заметное колебание воздуха и точно определить его местоположение.
Наконец, Маннфред сбросил свою маскировку и снова материализовался перед обескураженным Скелланом. Саркастическая усмешка играла на губах графа. Опустившись на одно колено, он погрузил ладони в землю, покрывавшую основание крипты — в своеобразном знаке уважения к погребенным в ней — затем, поднялся, отряхнул руки и повернулся к своему спутнику:
— Ну что, пойдем? — бросил граф и, не дожидаясь ответа Скеллана, направился к входу в особняк.
Скеллан поспешил последовать за своим господином.
Белокурая красотка, встретившаяся им на пути, испуганно отпрянула в сторону при виде незваных гостей. Маннфред отвесил Ламии легкий поклон, Скеллан — предпочел проигнорировать девушку. Он догнал графа у самых дверей особняка Ламий как раз в тот момент, когда Маннфред дважды стукнул дверным молотком, выполненным в виде кольца с изображением змеи, в тяжелую деревянную дверь. Стук молотка не успел еще затихнуть, как дверь распахнулась, пропуская гостей внутрь здания.
Встречавшая вампиров очаровательная девушка как две капли воды напоминала Нарцизию да Врис — на мгновенье Скеллану даже показалось, что это именно она — лишь приглядевшись внимательнее, он понял свою ошибку. Различия были едва заметны: чуть более заостренные скулы, миндалевидные глаза, губы немного полнее и чувственнее. Красавица отступила в сторону, освобождая гостям дорогу.
Шелковое вечернее платье изумрудного цвета прекрасно дополняло эту совершенную картину, подчеркивая все соблазнительные и пленяющие изгибы тела Ламии.
Желая отыграться за ее насмешливых подруг, Скеллан прошел как можно ближе к девушке, вынуждая Ламию отступить еще на один шаг.
Роскошь внутреннего убранства особняка резко контрастировала с его обветшалым, поросшим побегами дикого винограда, фасадом. Скеллан с удивлением разглядывал окружавшее его великолепие. Проемы между окнами были завешены тяжелыми драпировками из кроваво-красного бархата, с орнаментом в виде змей, вышитом на бархате золотыми нитями. Эмблема змеи встречалась в особняке повсеместно: вплетаясь в позолоту багета, обрамляющего многочисленные картины, стелясь по полу в переплетениях катайских ковров, изгибаясь в основаниях многочисленных канделябров и шандалов, взбираясь по декоративным деревянным панелям, украшающим дверные и оконные проемы.
Просторный вестибюль переходил в широкую парадную лестницу из черного мрамора, ведущую на второй этаж особняка. Секции ее тяжелых бронзовых перил были выкованы в виде кобр, приготовившихся к броску, грозящих внезапным ударом незваным посетителям; со всех сторон Скеллан чувствовал немигающий равнодушный взгляд этих бездушных тварей. Неожиданно, среди многочисленных статуй, украшавших вестибюль, вампир уловил какое-то движение — волнообразные изгибы плывущей по коврам живой змеи. Встретившая гостей девушка наклонилась и протянула руку — тварь мгновенно обвилась кольцами вокруг так, кстати, представившейся опоры, периодически ощупывая руку Ламии своим раздвоенным языком.
Поглаживая рептилию, девушка легким кивком головы пригласила вампиров следовать за ней но, вместо того, чтобы подняться по лестнице — направилась в узкий извилистый коридор, скрывавшийся за портьерами в левом углу вестибюля. Через пару минут они вышли в обширный зимний сад со стеклянным потолком, наполненный буйством зелени экзотических растений. Голова слегка кружилась от сотни различных ароматов, витавших в воздухе, большинство из которых Скеллану были незнакомы.
Ламия проводила гостей к столику, затерявшемуся в глубине этого удивительного растительного царства. Знаком пригласив посетителей сесть на скамью, девушка протянула руку к раскинувшемуся над столом дереву и, прошептав какие-то слова, заставила ползучего гада покинуть так приглянувшееся ему убежище и переползти на предложенную ветку. Внимательно оглядевшись вокруг, Скеллан начитал, по меньшей мере, полтора десятка подобных тварей, удобно устроившихся в окружающих зарослях. Честно говоря, у него не было никакого желания нарушать их покой.
— Госпожа просит вас подождать минутку-другую в окружении своих возлюбленных чад, пока она делает последние приготовления к вашему визиту, — сказала девушка, поворачиваясь, чтобы уйти.
— Останьтесь с нами до ее прихода, — попросил Маннфред, прикоснувшись к ее руке.
— Если пожелаете, — после мимолетной задумчивости в знак согласия кивнула красавица.
— Очень хорошо, — легкая улыбка скользнула по губам графа. — А теперь, не будете ли вы так любезны, рассказать нам немного о вашей госпоже? Ведь хороший гость всегда должен быть осведомлен о пристрастиях своего хозяина!
— Это — не мой дом, — извиняюще улыбнулась Ламия.
— Не надо стесняться девочка! Это тебе не идет! — хмуро бросил Скеллан, становясь в одном шаге позади девушки так, что она могла чувствовать его дыхание на своей коже. Вампир поднял руку — его пальцы нежно скользнули по шее Ламии.
— Что же, хорошо, я попробую вам помочь, — ощутимо напряглось прелестное создание.
Молодая крыса появилась откуда-то из глубины сада, пересекая каменные плиты дорожки невдалеке от того места, где расположились посетители особняка и их провожатая. Завидев людей, она на мгновение остановилась, с любопытством уставившись на них своими глазами-бусинками — какая роковая ошибка!
Один из притаившихся в гуще ветвей гадов шлепнулся на зверька сверху, обвивая кольцами тело несчастного животного. Удушив жертву в железных объятиях, змея проглотила свою добычу прежде, чем собравшиеся вокруг стола успели прийти в себя от неожиданности. Утолив голод, рептилия медленно растворилась в тени густых зарослей.
— Госпожа является старейшей представительницей нашей семьи в этой части Старого Света. Она так же мудра, как и красива. Как …
— С другой стороны, тишина — тоже, своего рода, добродетель, — неожиданно оборвал девушку Маннфред с нотками пренебрежения в голосе. Граф моментально все понял — это миловидное создание находилось под воздействием какой-то разновидности гипноза, а Маннфред, не имел никакого желания слушать пустые россказни запрограммированной марионетки. Гнев сверкнул в глазах Ламии но, красавица прекрасно умела держать себя в руках — сделав изысканный реверанс, она изящно развернулась на высоких каблуках и, грациозно удалилась, оставив вампиров в томительном ожидании.
Кажется, Госпожа собиралась заставить их ждать целую вечность.
В отличие от Скеллана, никогда не отличавшегося завидным терпением, фон Карштайн, казалось, готов был ждать до прихода Морра… Ждать встречи с женщиной, не спешившей удостоить их своим вниманием.
Коротая ожидание, фон Карштайн решил прогуляться по зимнему саду, вдыхая незнакомые ароматы, прикасаясь к листьям диковинных растений, рассматривая удивительно красивые цветы, часто собранные в пышные соцветия. В дальнем уголке зимнего сада вампир случайно наткнулся на большое каменное изваяние, искусно вырезанное в цельном гранитном валуне: истукан недружелюбно уставился на вампира, обнажив два ряда острых, как бритва, клыков в насмешливом оскале. Не очень приятное зрелище! Бросив последний взгляд на зловещую фигуру, Маннфред продолжил свои исследования цветника Ламий: пройдя несколько шагов, граф внезапно снова остановился. Что-то весьма любопытное снова привлекло его внимание — настолько, что он даже опустился на колени, чтобы лучше рассмотреть этот предмет. Скеллан видел, как его хозяин сорвал какой-то красный цветок с длинным пестиком и желтыми тычинками, очень похожий на катайскую розу. Поднявшись, Маннфред стал медленно отрывать лепестки один за другим, бормоча что-то себе под нос. Сорвав последний лепесток, граф удовлетворенно хмыкнул, отбросил остатки цветка на землю и, двинулся дальше.
Сидевший на скамье Скеллан равнодушно наблюдал за исследованиями своего господина — все эти растения не вызывали у вампира ни малейшего интереса. Откинувшись на спину, он обратил свой взор в потолок — туда, где переплетение стекла и металла образовывало причудливый прозрачный купол, позволявший лунному свету беспрепятственно проникать в самые глухие уголки сада. Тепло, исходившее от зимнего сада, не давало снегу захватить власть над крышей: снежинки падали и, тут же таяли, сбегая к основанию купола маленькими слезинками. Захватывающее зрелище… для кого-нибудь другого…
Джона Скеллана не волновали подобные рукотворные творения. В конечном итоге, это было лишь эфемерное проявление жизни, свойственное, скорее, скоту, а не могущественным бессмертным. И этот мираж — как и все остальные — также исчезнет, растворившись во тьме времен, уйдет, как песок уходит сквозь пальцы.
Затянувшееся ожидание раздражало Скеллана — следовало найти способ заплатить эту высокомерную суку, продолжавшую испытывать их терпение, за нанесенное оскорбление. Его воображение рисовало упоительные картины мести: как он идет через этот огромный особняк, одну за другой находя этих утонченных Ламий… раздевает их так же медленно, как Маннфред снимал с цветка лепестки… насыщается их густой красной кровью, выпивая досуха всех до единой. Вместо этих тонких лепестков он отрывает от костей сухожилья и мышцы, превращая насмешливых красавиц в красные букеты окровавленной плоти. Скеллан облизнул губы. Он почти физически ощущал их боль и страх. Это было опьяняюще.
Небольшая гремучая змея выползла из зарослей рядом со скамьей, на которой устроился вампир. Несколько мгновений казалось, что холоднокровная тварь совершенно игнорирует Скеллана, затем — рептилия подняла переднюю часть тела, угрожающе раскрыв челюсти и обнажив ядовитые зубы. Погремок на ее хвосте издал характерный треск. Не став дожидаться нападения, вампир выбросил вперед правую руку и схватил гада за шею. Существо злобно зашипело, задергав хвостом в яростной попытке освободиться. Скеллан продолжил сжимать змею до тех пор, пока позвонки твари не лопнули под действием его железной хватки. Отбросив безжизненное тело, он посмотрел на свою руку — она была вся в крови, как и весь его правый бок. Вампир поднял пальцы и попробовал ее на вкус — кровь рептилии была весьма своеобразна: бедная железом, она казалась более пресной, чем кровь скота.
В следующую минуту, уже знакомая вампирам Ламия снова появилась в зимнем саду. Девушка сменила наряд: вместо изысканного вечернего туалета на ней было простое льняное платье нежно-голубого цвета с вышитой на груди эмблемой змеи, столь характерной для всех предметов в этом особняке. Но, даже эта простота нисколько не уменьшала удивительной красоты Ламии, лишь подчеркивая ее натуральность и природную естественность.
Мельком взглянув на перепачканного в крови Скеллана, красавица мгновенно взяла себя в руки, являя собой образец изысканности и вежливого внимания.
— Госпожа готова принять вас, — с улыбкой обратилась девушка к заждавшимся гостям.
Скеллан стоял, недоуменно уставившись на Ламию — потерять столько времени и, ради чего? Ради того, чтобы сменить платье? Он стоял, с трудом сдерживая гнев, готовый вот-вот вырваться наружу.
Демонстративно проигнорировав Скеллана Ламия, кивнула головой фон Карштайну, приглашая графа следовать за ней.
— Думаешь, это разумно — измазаться в крови одного из их питомцев, — тихо бросил Скеллану Маннфред.
— Нет, но я, хотя бы, получил удовольствие, — процедил Джон в ответ.
— Можешь не сомневаться — этот поступок даст нашей хозяйке определенную пищу для размышлений, — недовольно отрезал граф.
Последовав за провожатой, вампиры покинули зимний сад, однако, на этот раз девушка повела их совсем другим путем. Они проследовали в дальний угол сада — прямо к каменному истукану с хищной улыбкой. Обойдя статую, Ламия нажала какую-то скрытую пружину, и — потайная дверь открылась в основании гранитной глыбы.
Из разверзнутой черной пасти подземного хода пахло сыростью и плесенью. Через пару минут, осторожно спустившись по высеченным в скале ступеням, троица оказалась, наконец, в подземелье. Щелкнув огнивом, девушка зажгла факел, висевший на стене справа от входа — разгорающееся пламя рассеяло окружающий мрак, озарив своим тусклым светом небольшую площадку, от которой убегал узкий извилистый ход, теряющийся в непроглядной тьме.
Ламия достала горящий факел из изъеденного ржавчиной массивного железного держателя и, уверенно направилась в темноту, уводя своих спутников вниз, вниз и вниз — погружаясь все глубже и глубже в недра земного чрева.
Их мерные шаги глухим эхом отдавались в самых отдаленных закоулках подземелья. Проход представлял собой то тоннель, идущий в монолите горных пород, то — щель, с угрожающе нависшими над головами каменными глыбами. В некоторых местах он сужался настолько, что приходилось протискиваться боком или пригибаться. Стены — были покрыты плесенью, мхом и потеками каких-то минералов, с низкого потолка кое-где свисали сталактиты, бурно разросшийся лишайник переливался пятнами зеленоватых и алых оттенков. По мере спуска, становилось все холоднее, тяжелый запах гнили — также усиливался. Нависшая над вампирами земная твердь, угрожала обрушиться на их головы, превратив подземный ход в одну — общую для всех — могилу.
Тем не менее, они продолжали идти вперед, следуя за уверенно шагавшей впереди девушкой.
Характер подземелья продолжал постепенно меняться: становилось все труднее дышать, под ногами захлюпала грязь, свинцовым грузом налипая на сапоги, замедляя, и без того не быстрое, движение. Капли воды, стекавшие по стенам, отражали свет горящего факела, сверкая подобно драгоценным камням лучами всех цветов радуги.
Чем дальше они углублялись в дебри подземелья, тем мрачнее становились предчувствия Скеллана. Вампир не ждал от их провожатой ничего хорошего: он не доверял ей, как — и любой из ее сестер. Достаточно долго наблюдая за жизнью Ламий, Скеллан прекрасно понимал, какими коварными созданиями они являлись. Созданиями — готовыми на любое предательство.
Он несколько замедлил свой шаг, инстинктивно стараясь держаться на границе света и тени. Вампир внимательно всматривался в спину девушки: ее бесшумную поступь, игру ее изящных мышц, плавно перекатывающихся под складками платья. А впереди нее — маячили дрожащие языки пламени, разгоняющие тень и озарявшие проход отблесками света. Света — внушавшего куда меньше доверия, чем эта неверная танцующая тень. Тень — его самая верная подруга. Под ее покровом Скеллан всегда чувствовал себя в безопасности, она была его домом, его надежным убежищем. Убежищем хищника, полагающегося на скрытность. А свет — это проклятый лжец, выставляющий на показ все его секреты, срывающий с него покров тьмы, выставляющий на показ всем, кто имеет глаза и уши. Правда, Скеллан пока был достаточно осторожен, чтобы все время держаться в тени: бессчетное количество прожитых лет — вот лучшее тому свидетельство.
Тоннель, наконец, расширился, переходя в рукотворную пещеру, стены которой были раскрашены зеленой и красной краской и покрыты золотым орнаментом в виде стилизованных змей. В противоположном конце пещеры — виднелась небольшая деревянная дверь, по обеим сторонам которой возвышалась пара массивных погребальных урн.
Эта дверь незамедлительно привлекла к себе внимание Джона Скеллана. Точнее, не сама дверь — а необычный барельеф, украшавший ее. На нем был изображен человек с головой шакала, державший в правой руке посох и смотрящий на пришедших красными глазами.
Девушка, первой подошедшая к двери, взялась за дверной молоток, закрепленный в пасти зверочеловека, и, трижды медленно и громко постучала в нее.
— Входите, — раздался за дверью негромкий женский голос.
Провожатая вампиров толкнула дверь и отступила в сторону, пропуская гостей внутрь помещения, оказавшегося ничем иным, как притвором огромного подземного храма, хотя боги, которым здесь поклонялись, были Скеллану совершено незнакомы. На месте алтаря располагался огромный трон, сделанный в виде змеиной головы, на котором восседала женщина, которую Ламии называли «Госпожой».
Даже с большой натяжкой ее трудно было назвать привлекательной…
Женщина была очень стара, ее лицо покрывали морщины, настолько глубокие, что глаза почти терялись в их складках. На ней была простая черная тога, а на голове — тяжелая золотая тиара в виде змеи, свернувшейся кольцом и пожирающей свой хвост. Кроваво-красные рубины, которыми были инкрустированы ее глаза, зловеще сверкали в свете горящих в святилище факелов.
— Сколько воды утекло с нашей последней встречи, Калада…, - склонил голову в уважительном поклоне Маннфред, опустившись на одно колено. — Я хотел бы сказать, что ты ничуть не изменилась, но — это было бы неправдой. Время оказалось к тебе слишком жестоким.
— Лестью ты здесь ничего не добьешься, фон Карштайн, — едва заметно улыбнулась Ламия. — Что послужило причиной твоего появления в моем доме?
— Ты знаешь ее? — не смог сдержать изумления Скеллан, все еще находящийся под впечатлением от величия и размеров подземного храма, его загадочных настенных росписей и статуй богов, которых бессмертный вампир видел впервые в жизни: человеческие фигуры с головами каких-то удивительных рептилий с огромными вытянутыми челюстями, усеянными рядами острых, как бритва, зубов. Статуи мужчин с головами хищных птиц, напоминавших сокола, и другие — с собачьими и волчьими головами, похожие на фигуру, которую Скеллан уже видел у входа в святилище; женщины-кошки, держащие в одной руке зеркало, а в другой, — неизвестный вампиру музыкальный инструмент, и множество других, еще более экзотических статуй.
Все они были расписаны древними письменами, смысл которых был недоступен Джону Скеллану. Это нервировало и раздражало вампира — кому понравится, когда его выставляют простаком?
— В прошлой жизни, которая была не очень добра к ней, — ответил Маннфред, и, вновь обращая внимание на ту, что сидела на троне задумчиво промолвил: — Я думал, что ты уже мертва, Калада.
— Смерть не является для нас большой загадкой, не так ли, мой милый? Напротив, она нам гораздо привычнее, это — естественное состояние для таких, как мы.
— Ты права. Я вижу — обстоятельства сделали тебя мудрее, Калада.
— Нет, Маннфред. Это сделали годы. Обстоятельства сделали меня мстительной. Назови мне причину, Маннфред, хоть одну причину, почему я не должна обрушить всю свою ярость на тебя и твоего слугу, так нагло нарушивших мой покой! Хоть одну причину!
Скеллан ощетинился, приготовившись к схватке. Никто не посмеет диктовать ему свои условия. Вампир напрягся, освобождая зверя: его лицо исказилось, челюсти вытянулись, грозный рев вырвался из груди.
— Сейчас не время для грубой силы, мой друг, — остановил его граф, кладя на плечо свою руку. — В нашем распоряжении есть и другие методы.
Фон Карштайн повернулся к женщине и молча протянул ей раскрытую правую ладонь.
Ламия сразу увидела его — простое невзрачное колечко, так контрастирующее с остальными драгоценностями, украшавшими пальцы графа. Ее глаза удивленно расширились, женщина взглянула на Маннфреда так, словно видела его в первый раз в жизни.
Придя в себя, Калада протянула графу свою руку — Маннфред аккуратно взял ее в ладонь и поднес к губам. Ламия, в свою очередь, сделала тоже самое.
Что-то произошло между ними, но что именно — этого Скеллан не мог определить.
— Что ты хочешь от меня и моей Семьи? — глядя в глаза графу, поинтересовалась женщина.
— Оставим в прошлом старые счеты, Калада. Для начала, я хотел бы предложить перемирие между нашими Линиями Крови, по крайней мере, хотя бы на время.
— Почему ты думаешь, что я, или моя госпожа, согласимся на это предложение?
— Для того, чтобы помочь мне посеять панику среди скота!
— Неужели, — усмехнулась Ламия. — С чего ты решил, что нам это нужно? Мы хорошо устроились среди людей. У нас есть влияние и власть — реальная власть, Маннфред! Нам не нужно скрываться во тьме, опасаясь, что повелители этого мира будут искать нас, чтобы уничтожить. Наоборот, они жаждут нашего общества, сходят по нам с ума! У нас есть глаза и уши и среди аристократии, и среди банкиров. Мы — истинные правители мира людей, или, по крайней мере, этой его части. Так по какой причине мы должны разрушать то, что в полной мере отвечает нашим интересам? С какой стати нам убивать курицу, несущую золотые яйца? Проще говоря, мы любим этот город — наш город, Маннфред, наш!
— Подумай на несколько шагов вперед, Калада! Представь себе, какой власти мы сможем добиться, объединив усилия. Не бойся отпустить на волю свои мечты!
— Ты делаешь ошибку, предполагая, что мы хотим иметь больше, чем имеем сейчас, фон Карштайн. Такие как ты, вечно пытаются навязать свои представления об устройстве мира остальным бессмертным, ведомые непомерным честолюбием и пустым тщеславием. Предполагая, что все должны хотеть того же, что и вы.
— Это не так, Калада.
— Нет, это так, Маннфред, и ты — прекрасно сам это знаешь!
Краем глаза Скеллан уловил какое-то едва заметное движение в глубине храма. Обнажив клыки, Скеллан повернулся к неизвестной опасности, готовясь отразить внезапное нападение. Желая нанести удар первым, он бросился в темноту. Ничего…
И все же…
Все же он чувствовал чье-то присутствие. Присутствие какой-то сущности, которую Скеллан не мог видеть. Его опять провели! Неудача взбесила вампира: его пасть искривилась в угрожающем оскале, низкое утробное рычание заклокотало в горле.
— Успокойся, юноша, — насмешливо бросила Ламия. — Придержи своего зверя, Маннфред. Я не потерплю, чтобы кто-нибудь пролил кровь в моем доме!
— Немного поздно, — злобно ухмыльнулся Скеллан. — С одной из ваших маленьких зверушек произошел несчастный случай.
— Полегче, Джон, все-таки, мы здесь гости!
— Пока, — прорычал Скеллан. Он не доверял этой старой карге: тот, кто сделал змею своим символом — не заслуживает ни малейшего доверия. Рано или поздно, ведьма выдаст себя и, когда это случится — он разорвет ее, отведав старой крови.
— Мы связаны Калада, ты и я, мои люди и твои. Старые связи между нашими Линиями Крови до сих пор не разорваны. Разве Вашанеш не был мужем Нефераты? Разве он не испил эликсир бессмертия, соединив с Нефератой свою кровь — кровь, текшую в жилах самого Нагаша? Эти связи, которые многие из нас отрицают, ослепленные спесью, гневом или высокомерием — все еще существуют. Это скрепы, делающие нас теми, кто мы есть. Так было и, так всегда будет.
— Это было слишком давно, Маннфред, — неохотно согласилась женщина. — Сейчас — это уже не имеет значения.
— Это не так, Калада. Как господин моей Семьи я являюсь наследником одного из величайших вампиров древности. Я — связующее звено между нашими Кровными Линиями. И я хочу, чтобы ты и твои сестры были на моей стороне — равными среди равных в новом царстве… Царстве Мертвых.
— Почему?
— Ты сама ответила на свой вопрос — вам не нужно таиться во тьме, как это приходится делать нам. Там, где мы вынуждены скрываться от скота — вы можете соблазнить его. Вместе, мы можем стать куда более грозной силой, чем порознь. Только представь! Объединив усилия — мы станем непобедимы. Присоединяйтесь к нам, Калада. Подорвите проклятую Империю изнутри, а мы — соберем армию мертвых и ударим извне.
— Ты опять предполагаешь, что мы мечтаем о завоеваниях, — вздохнула Ламия. — Картина, так ярко нарисованная тобой — ничем не подкрепленные пустые мечтания. Твой родитель и твой безумный брат уже пытались осуществить подобные планы. Мы оба знаем, чем окончились их попытки. С какой стати ты считаешь, что на этот раз — все получится? Ты говоришь о Царстве Мертвых, Маннфред но, не предоставляешь никаких доказательств, подтверждающих, что твои слова — не пустая болтовня. Сейчас, мы стоим на твердой земле. Ты же предлагаешь нам рискнуть всем, что у нас есть и примкнуть к Семье неудачников, на основании одного лишь твоего голословного утверждения, что Маннфред фон Карштайн якобы отличается от своих предшественников. Отличается от своего отца? От своего безумного брата?
— Что я должен сделать, чтобы ты поверила мне, Калада?
— Покажи нам свою силу. Свою армию. Докажи, что ты превосходишь своих родственников, фон Карштайн! Докажи, что ты больше, чем просто еще один неудачник! Тогда, и только тогда, я буду всерьез рассматривать твое предложение о союзе с вами. А сейчас — оставь меня! Встреча с тобой — не самый приятный момент в моей жизни. Некоторые трупы — лучше оставлять мертвыми!
Глава 8 Мир палачей и жертв
Обельхейм, Талабекланд.
Акким Брандт оказался верен своему слову. С ними обращались хорошо, хотя — хорошо — понятие относительное. Все-таки, они были пленниками вражеской армии. Тем не менее, их не били. Кормили пленников регулярно и, хотя кашу вряд ли можно было назвать сытной, куски картофеля и свинины, регулярно попадающиеся в ней, поддерживали их жизни.
Брандт был не только хорошим воином. Кроме того, он вовсе не был глупцом. Для победителей их жизни имели определенную экономическую ценность. За них можно запросить выкуп или — обменять на своих солдат, в свою очередь находящихся в плену у стирландцев. Граф Мартин, в свою очередь, будет заботиться о захваченных талабекландцах. Иначе и быть не может. И Брандт, и граф Стирландский прекрасно сознавали всю безумную природу войны: не может быть большей глупости, чем считать, что один человек должен убивать другого человека только потому, что между их лордами произошел какой-то незначительный спор. Ведь простые люди и не думали ссориться. Так почему же они должны теперь умирать за чужие интересы?!
Форстер Шлагенер сидел, скрючившись, у деревянной стены тюремного барака. Грубые отесанные бревна впивались в спину, причиняя жуткое неудобство. Погода окончательно испортилась. Зима вступала в свои права: стегая лицо снежной крупой, задувая яростными вихрями. Юноша не помнил, когда в последний раз ему было по-настоящему тепло. У каждого из пленников было одеяло, но оно не спасало от пронизывающих порывов ледяного ветра, проникающих в помещение через зарешеченные окна. Остальные пленники негромко переговаривались, жалуясь на свою судьбу — это все, что им оставалось делать. Они солдаты — это их обычная привычка, ругать все почем зря: плохих командиров, никудышную тактику, недостаток оружия и припасов, ненадежных союзников. Если они не ворчали — то, скорее всего, они были уже мертвы. Форстер невольно усмехнулся этой невеселой мысли.
Сегодня пленников охранял Мейнард с двумя другими солдатами: Джаспером и Брэнноном. Хотя, «охраняли», слишком громкое слово. Сегодня, как и в прошлую ночь и, ночью ранее, тюремщики коротали время за игрой.
Мейнард был довольно непрезентабельный тощий тип неопределенного возраста, с немытым и небритым лицом и омерзительными слипшимися патлами. Воняло от него похлеще, чем от пленников, которых он сторожил.
Честно говоря, это было не так уж и удивительно. В свободное от службы время парень ухаживал за свиньями, чистя поилки и убирая навоз.
Забавно, что в обеих ипостасях ему приходилось иметь дело с животными — грустно иронизировал Шлагенер.
Два других тюремщика пахли немногим лучше.
Охранники относились к пленникам гораздо мягче, чем делал бы это он, будь Форстер на их месте, но ни один из них не желал распространяться о положении дел на полях сражений. Шлагенер не имел никаких вестей от родных и не знал, что теперь происходит в его родном Стирланде. Спасение или гибель могли поджидать их в течение нескольких дней или, даже, часов, но ни один из пленников ничего не подозревал об этом. Время остановилось для всех, кто сумел остаться в живых после безумной атаки графа Игнатица.
Талабекландцы любили почесать языками — по правде говоря, это было практически единственное их развлечение. Дни складывались в недели и месяцы — месяцы заключения в кишащем крысами, заполненном отбросами и завшивевшими, ослабевшими людьми ограниченном пространстве убогой тюрьмы походного лагеря. За все это время Мейнард показался Форстеру достаточно откровенным, не любящим кривить душой, простодушным сельским парнем. Медленно и очень аккуратно Шлагенер направлял разговор с ним и остальными стражниками на различные темы, косвенно пытаясь выяснить хоть какие-то подробности продолжающихся боевых действий. Они разговаривали о женских достоинствах и добродетелях, вкусах и ароматах разных сортов пива, особенностях и преимуществах охоты в отдельных областях Империи и, других подобных малозначительных вещах. Но, тем не менее, даже когда Форстеру удалось наладить с тюремщиками какое-то подобие приятельских отношений — все разговоры о войне старательно пресекались.
Брандт был немного более откровенным о тех вещах, которые так волновали юношу. Он три вечера подряд вызывал пленника к себе, чтобы выяснить, что известно Форстеру о планах военного командования Стирланда. Командующий армией Талабекланда был отнюдь не так прост, как могло показаться на первый взгляд. Зная, что Шлагенер был не просто рядовым солдатом, Брандт проявлял к нему особый интерес. Талабекландец слышал о существовании подземных тоннелей в горах, некоторые из которых вполне могли проходить и под Ферликскими Холмами. Он поведал Форстеру, что встречал упоминания о подземных ходах, прорытых гномами и тянущихся на тысячи миль под провинциями Империи: от самых Гор Края Света до некоторых поселений на востоке Стирланда, таких как Айхенбрун, Ляйхеберг или Лангвальд. А может, они тянулись и дальше, только, вот, куда? До Хальштадта? Юльбаха? Шоллаха? Кирхама? Блатдорфа? Рамзау? Или, даже, до Нульна, Альтдорфа и Мариенбурга?
Как уверял Форстера Акким Брандт — эти слухи не очень тревожили его. Но, судя по тону талабекландца и озабоченному выражению лица — его заявления были весьма далеки от истины. Существование подземных тоннелей являлось огромной проблемой, попытка разрешить которую лишала Брандта покоя. Командующего отнюдь не вдохновлял факт, что сеть разветвленных ходов тянется под землями провинций, охваченных войной: ведь она может быть использована для скрытного передвижения вражеских армий, полностью разрушая все его стратегические расчеты. Эти размышления доводили талабекландского командира до безумия. Что если Мартин тоже слышал об их существовании? Существовали ли они в действительности или, это — всего лишь хитрая уловка, чтобы ввести его в заблуждение? Множество вопросов и — никакой определенности!
Да, вероятность того, что именно граф Стирландский распространял подобную дезинформацию, тоже не стоило сбрасывать со счетов. В чем-чем, а в отсутствии сообразительности его упрекнуть ну никак нельзя! Мартин прекрасно понимал, какое замешательство в стане врага могут посеять умело распространяемые слухи. Вряд ли кого-то вдохновит перспектива сражаться с армией, которую ты не можешь видеть! Преследовать лишь тень врага, на поле боя! Врага, который может возникнуть из ниоткуда, нанести удар и, снова раствориться под землей, выжидая следующего удобного момента.
Форстер быстро разгадал намерения Брандта — талабекландец хотел дать юноше возможность заглянуть в умы и души неприятельских солдат, показать, что они, как и их командир, такие же обычные люди, какими являлись Шлагенер и остальные стирландцы. На войне трудно отбросить предрассудки по отношению к своему врагу, но, откровенно говоря, Акким Брандт, мало чем отличался от Форстера Шлагенера. Они были вылеплены из одного теста.
Больше всего юношу поражала забота командира талабекландцев о своих солдатах.
За свою достаточно долгую службу Форстер успел повидать многих командиров. Ему приходилось встречать хороших и плохих людей, великих полководцев и, последних глупцов. Юноша видел, как все эти хорошие, плохие, умные и глупые люди были вынуждены принимать нелегкие решения, определяющие судьбы их подчиненных. Они редко переживали по поводу того, сколько людей погибнет из-за их амбиций, ошибок или, банальной глупости, но, только не Акким Брандт — особенно, если от его выбора зависели жизни простых талабекландцев.
В плену на многое смотришь другими глазами.
С каждым днем Форстеру все труднее становилось видеть безликих врагов в своих тюремщиках. Считать их порождениями зла, бездушными убийцами или бессердечными животными — потому, что каждый день он видел их лица, разговаривал с ними, узнавал их мысли и мечты, такие похожие на его собственные, слышал рассказы об их родных и близких. И, чем дольше Шлагенер общался с ними, тем больше понимал, что, при других обстоятельствах, он гордился бы дружбой с Мейнардом, Джаспером и Брэнноном и, без малейших колебаний, пошел бы служить под началом Аккима Брандта.
Неужели, я становлюсь предателем, снова и снова задавал себе один и тот же вопрос юноша. И — не находил на него ответа. То обстоятельство, что он находился у них в плену, живой, благодаря прихоти Аккима Брандта, — нисколько не помогало Форстеру прийти к окончательному решению терзавшей его мозг головоломки. Этот человек восхищался их мужеством, проявленным вопреки глупости их командира и, именно поэтому, — оставил Шлагенера и его товарищей в живых.
Юноша никак не мог решить для себя, насколько уместно на войне чувство благодарности своему противнику за спасение жизни… А, может, это всего лишь еще одна хитроумная уловка коварного врага?
Коротая время, охранники с упоением резались в кости или, в разновидность примеры — одной из самых популярных в Империи карточных игр. Хотя у Форстера и не было наличных денег, Джаспер заверил его, что юноша может играть в долг, так как — это меньшее, что он с товарищами может сделать для пленника в данных обстоятельствах. За время плена Шлагенер уже успел проиграть достаточно большую сумму в надежде на то, что ему удастся, наконец, развязать языки тюремщиков, но, все надежды юноши — оказались тщетны.
Внимательно изучив четыре карты, зажатые у него в руке, Джаспер добавил пару монет в банк.
— Я возьму еще одну, вслепую, — сказал он, положив карты на стол рубашкой вверх.
Брэннон сдал Джасперу еще одну карту и, повернулся к Мейнарду:
— Принимаешь или пас, дружище?
— Принимаю, — усмехнулся Мейнард, добавляя в банк свою ставку. — Я, пожалуй, поменяю две, — добавил он, сбрасывая пару карт и принимая от Брэннона две новые.
— Как насчет тебя? — обратился Брэннон к Форстеру. — Ты все еще рассчитываешь на удачу?
— Разве я могу отказаться от такого заманчивого предложения, — улыбнулся Шлагенер. — Дай мне две.
Взяв карты, юноша обнаружил, что имеет на руках Проклятие Слепца — очень хорошая комбинация. Пожалуй, сильнейшая среди тех, что могли быть в этой раздаче.
— Итак, дамы, посмотрим, кому повезло на этот раз? — с насмешливой ухмылкой открыл свои карты Брэннон, выставляя на всеобщее обозрение Блеф Нищих.
— Кажется, сегодня не твой день, солнце мое, — заметил Джаспер, предъявив, в свою очередь, Кающегося Грешника. Хорошая комбинация — в иной раз, имея такие карты, можно запросто взять банк но, не сегодня. Нервно облизнув разом пересохшие губы, Джаспер разочарованно смотрел, как, улыбаясь, вскрывается Мейнард — Кровь Стриган — очень сильная рука. Была лишь одна маленькая проблема с этой комбинацией — для нее требовалась карта «Слуга Стриган», которая была также частью Проклятья Слепца и, как это ни странно, находилась также и у Форстера. Мошенничество — догадался Шлагенер. Вспомнив, какие штуки Мейнард проделывал, показывая различные фокусы с монетами — юноша вновь невольно восхитился ловкостью рук старого шулера.
— Э,… кажется, друзья, сейчас мы увидим маленькое чудо, — сказал Форстер, открывая одну за другой свои карты — выложив последней «Слугу Стриган», юноша с улыбкой ткнул в нее пальцем.
— Ах ты, сукин сын! — пробормотал Джаспер, уставившись на Мейнарда.
Разоблаченный шулер усмехнулся и молча пожал плечами. Потянувшись через стол, Брэннон схватил Мейнарда за запястья, пытаясь понять, что за хитроумный механизм, позволяющий обманщику незаметно подменять карты, спрятан в рукавах его куртки:
— Я хочу назад свои деньги! — зарычал он.
— Конечно, нет проблем, — примирительно кивнул Мейнард. — Я и не собираюсь забирать их.
— Еще бы, — возмущенно воскликнул Джаспер.
Форстер первым почувствовал легкую дрожь земли под ногами. Бросив слушать препирания остальных игроков, он положил ладонь на земляной пол, пытаясь разобраться в своих ощущениях. Колебания были ритмичными — напоминающими тяжелую поступь сотен марширующих ног.
— Заткнитесь, — прошипел Шлагенер, обращаясь к остальным, и, став на колени, прижался ухом к земле.
В помещении воцарилась гнетущая тишина. Юноша продолжал внимательно вслушиваться — марширующие люди, если это, конечно, все же были люди — находились еще достаточно далеко… Три-четыре мили или, около того. Тем не менее — сама земля, как будто, протестовала против этой неумолимой, угрожающей поступи.
— Боже, Милосердная Шаллия, — дрожащими губами прошептал побледневший Мейнард.
— Как далеко? — отрывисто бросил Брэннон, торопливо убирая карты и складывая игральный столик.
— Не так далеко, как хотелось бы, — покачал головой Форстер.
Не только Шлагенер и его охранники заметили эти тревожные знаки — знаки приближающейся войны. Снаружи тюремного барака поднялась суматоха: испуганное ржание лошадей смешалось с криками людей, в спешке приводящих в порядок оружие и доспехи. В этот момент дверь помещения неожиданно открылась и, в тюремный барак протиснулся Акким Брандт собственной персоной. Вместо обычного невозмутимого спокойствия на его лице застыло выражение затравленного зверя.
— Хорошие новости, парни, — улыбнулся уголками губ командующий. — Новости от графа Мартина. Достигнута договоренность об обмене пленными. Вы — возвращаетесь домой.
Форстер внимательно всматривался в лицо Брандта, пытаясь понять, что, на самом деле, скрывается за этими словами — за время заключения юноша достаточно хорошо изучил Аккима и знал, когда талабекландец говорит искренне.
— Поднимайся, — указал Брандт на Форстера. — Следуй за мной, парень: есть кое-что, что ты должен увидеть. А вы, трое — составьте компанию нашему безрассудному герою.
Что-то было не так. Но, что?! И тут, мгновенная догадка озарила Форстера — Брандт боялся! Весь его внешний вид словно кричал об этом: опустошенный взгляд, в котором уже не было привычной уверенности; тяжелое, прерывистое дыхание, как у загнанного в ловушку зверя; порывистые, судорожные движения — движения деревянной марионетки в труппе каких-нибудь бродячих лицедеев. Да, судя по всему, граф Мартин привел войско к самому порогу своего врага. Что же, у Брандта были все основания, чтобы испытывать страх!
Талабекландский полководец повернулся и исчез за дверью. Юноша поднялся на ноги и поспешил за ним.
Свежий морозный воздух буквально опьянил Форстера — слишком долго времени он провел в душной, затхлой тюрьме. Юноша жадно вдыхал этот упоительный аромат свободы, с интересом осматриваясь вокруг.
Талабекландский лагерь напоминал растревоженный улей: солдаты заканчивали последние приготовления, заливая бивуачные костры и спеша занять предписанные позиции. Армия была готова к выступлению.
Вдалеке, в туманной дымке, маячили неясные очертания Ферликских Холмов — свобода была на расстоянии вытянутой руки.
— Спасибо, — с выражением искренней признательности обратился молодой человек к Аккиму Брандту.
— Не стоит благодарить меня, Форстер. Ты доказал, что являешься более чем достойным противником — во время той самоубийственной атаки, которую предпринял этот ваш сумасшедший идиот, Игнатиц. Ты проявил себя настоящим воином, и, я мечтал бы видеть тебя, парень, одним из моих солдат. Хочется верить, что в других обстоятельствах мы могли бы…, - Брандт осекся…
— Что же, жизнь порой преподносит нам удивительные сюрпризы, — после короткой заминки продолжил талабекландец. — Кажется, что ты оказался в дерьме, по самую шею, а на самом деле — оказывается, что тебе крупно повезло. Тебе, действительно, повезло, Форстер. Если бы на следующий день после той злосчастной атаки, Оскар Зензи не захватил в плен Якоба Шрэма — скорее всего, вы все были бы уже мертвы.
Брандт сделал паузу, ожидая вопросов, но Форстер предпочел подождать дальнейших объяснений. Акким кивнул и, невесело усмехнувшись, продолжил:
— Шрэм, конечно, ничтожество, но — ничтожество с хорошими связями. Насколько мне известно, он состоит в дальнем родстве с самой Оттилией. Граф Мартин согласился обменять всех, кто попал к нам в плен, на этого аристократического пустозвона. Что же, приятно видеть, что ваш командир преисполнен решимости вернуть свободу своим людям. В наше время редко можно встретить военачальника, относящегося к своим подчиненным так же, как если бы они были членами его семьи. Не правда ли? — Брандт повернулся и двинулся дальше вглубь лагеря.
Кто-то слегка подтолкнул Форстера в спину и, юноша, чуть запнувшись, последовал за командиром талабекландцев, петляя между догоравшими бивуачными кострами, походными палатками, коновязями и группами солдат, заканчивающих последние приготовления к выступлению. Через несколько минут Брандт, Шлагенер и их сопровождающие поднялись на небольшой холм, ограничивающий лагерь талабекландцев с юго-востока. С него открывался вид на извилистую долину, зажатую между соседними грядами, постепенно переходящую в обширную плоскую равнину. Огромное облако пыли поднималось на противоположной стороне равнины, медленно приближаясь к лагерю. Оно ширилось и разрасталось, постепенно заполняя собой все пространство, затмевая солнце, низко стоящее над горизонтом — пыль, поднимаемая ногами стирландских солдат! У Форстера перехватило дыхание при виде этого величественного зрелища. Там должно быть не меньше пяти тысяч солдат… Да нет, пожалуй — гораздо больше…
— Как говаривали в старину, самая достойная смерть, какую только может желать настоящий мужчина — пасть на поле боя, защищая свою Родину, — промолвил Акким Брандт, задумчиво окидывая взглядом противника, с которым ему вскоре предстояло сойтись в смертельной схватке. — Как глупо! Они ведь ничего не понимали, ведь так? В смерти нет ничего достойного или возвышенного. Просто на войне — хорошие парни подыхают без всяких на то причин, словно шелудивые псы… Ладно, пойдем, настала пора тебе и твоим людям вернуться домой.
Обмен состоялся примерно в четверти мили от того места, где граф Игнатиц предпринял свою роковую атаку.
Пленники возвращались домой, точнее, к своим боевым товарищам, чтобы вновь занять место в рядах доблестной армии Стирланда и иметь возможность умереть на правильной стороне истории.
Во время заключения никто из них не смел и надеяться о возвращении на Родину. Эти мечты — разновидность безжалостной пытки, знакомой каждому солдату, побывавшему во вражеском плену. Они опустошали и без того ослабевшую душу, отнимая сил больше, чем голод или страх смерти. Но сейчас — поднимаясь к вершине утеса Рамиуса — они вновь обрели надежду. Надежду увидеть родной дом…
Остатки отряда графа Игнатица вел Форстер Шлагенер. Недавние пленники шли, гордо подняв головы, не пряча глаз. Им было нечего стыдиться. Они выполнили приказ, оставшись до конца верными своему господину. Они не погибли, подобно их менее счастливым товарищам. Они выжили, несмотря ни на что! Долгие месяцы, что пришлось провести в плену, их терзали призраки прошлого, лишая сна и, доводя до безумия: оглушительный грохот пушечных залпов, отчаянное ржание искалеченных лошадей, звон стали и предсмертные хрипы товарищей по оружию. Но — они не сломались!
Теперь — они были свободны. Ну, точнее, почти свободны. Они, вырвались, наконец, из проклятой тюрьмы и, возвращались к своим, пусть и скованные по рукам, пусть еле стоящие на ногах, голодные и ослабевшие от застарелых болезней и ран… Тем не менее, они возвращались домой…
До места обмена предстояло преодолеть долгий путь, но несмотря на всю его тяжесть, Форстер радовался высокому безоблачному небу, синеющему над головой, и свежему ветру, развевающему его волосы. Про себя юноша поклялся, что никогда больше не будет жаловаться на судьбу, даже зная, что вряд ли сумеет сдержать эту клятву. Он солдат, а постоянное недовольство своей судьбой — непременный атрибут жизни солдата. Если служивый перестает жаловаться на отвратительную погоду, плохое снабжение или бездарных командиров — значит, скорее всего, он уже мертв. Форстер обернулся посмотреть на остальных солдат, бредущих вслед за ним и, невольно улыбнулся. Он впервые думал о них, как о своих солдатах…
Акким Брандт поднял руку, останавливая продвижение колонны.
На другой стороне равнины граф Мартин также вышел вперед, сопровождаемый тремя огромными псами, больше напоминающими волков, крутящимися у его ног. Мужчина двигался с уверенностью закаленного в боях воина, а не изнеженного аристократа. Неужели война так изменила графа, что, даже несколько раз видевший своего командующего вблизи Шлагенер не мог узнать его. Юноша пристальнее вгляделся в лицо приближавшегося человека — это было удивительное лицо… Лицо человека, обуреваемого демонами…
— Морр меня побери, кто это?! — пробормотал пораженный Форстер.
— В чем дело, солдат? — осведомился Брандт.
— Ничего, просто мысли вслух, — покачал головой юноша.
Брандт и Шлагенер спустились с холма и, на середине заснеженной равнины, встретились с подходившим с противоположной стороны человеком. По мере его приближения — Форстер во все глаза рассматривал эту удивительную личность.
Приближающийся человек поражал воображение. Густая черная борода покрывала его лицо от глаз до шеи. Длинные волосы волнами спадали на плечи. Весь его внешний облик дышал чудовищной первобытной силой, движения — полны небрежного достоинства человека, привыкшего повелевать. Огромные псы, следующие за хозяином, дополняли этот угрожающий внешний облик. Несомненно, этот человек — был прирожденным лидером!
— Вы человек Оттилии? — подошедший вплотную воин, смерил Аккима оценивающим взглядом.
— Это так. А, Вы? — протянул руку для рукопожатия Брандт.
— Мартин фон Кристальбах.
Акким Брандт невольно вздрогнул, при упоминании этого имени, но протянутой руки — не убрал. Прославленные полководцы обменялись крепким рукопожатием.
Граф Мартин явно был не из тех людей, которые будут сидеть в своей командной палатке и ждать, пока кто-то сделает за них всю грязную работу.
— Итак, оказывается, Вы знаете меня? — чуть насмешливо спросил Брандта Мартин. — Очень хорошо, это многое упрощает. Перейдем к делу? Я привел с собой Якоба Шрэма, а у вас, как я погляжу, — есть несколько знакомых мне лиц. Что же, я благодарен Вам за достойную заботу о них.
Один человек в обмен на шесть десятков — этот Якоб Шрэм, вероятно, очень важная птица, подумал про себя Форстер. Но тогда, и Дитрих Ягер может иметь для кого-то большую ценность.
— Жаль, что наша встреча состоялась при таких печальных обстоятельствах, — с удивительной прямотой высказал свои мысли Акким Брандт.
— Никто и не говорит, что это была хорошая война, — горько усмехнулся граф Мартин. — Или, что это плохой мир.
— Что верно, то верно, — согласился талабекландец. — У вас есть двадцать четыре часа, чтобы покинуть нашу территорию, затем — мы возобновим боевые действия.
— Двадцать четыре часа? Весьма щедро с вашей стороны, — нагнувшись, фон Кристальбах задумчиво погладил одного из псов, лежащих у его ног. — Хотя, как я догадываюсь, не вполне достаточно для этих людей, независимо от того, как вы заботились о них. Я не могу взять их с собой на марш.
Брандт обернулся и окинул взглядом группу усталых, оборванных людей, пришедших сюда вслед за ним. Форстер последовал его примеру — граф Мартин был абсолютно прав; они не выдержат этот интенсивный переход. Только теперь юноша понял, почему граф Стирландский привел на место обмена все свое войско: он готовился сражаться. Сражаться за них — своих пленных солдат! За шесть десятков измученных, но не сломленных духом человек!
— Семьдесят два часа, потом — мы начнем преследование, — после нескольких мгновений размышления над создавшейся ситуацией, согласно кивнул головой Акким Брандт. — Этого времени — более чем достаточно, чтобы вы и ваши люди покинули нашу землю.
Форстер удивленно обернулся к Аккиму Брандту — такое благородство со стороны противника юноша встречал впервые. Несмотря ни на что, талабекландец давал им шанс вернуться домой. Брандт не питал никакой вражды по отношению к любому из них: для него — это были обычные люди, просто, живущие на другом берегу реки и выполняющие приказы своего господина. И, в ближайшее время, между ними и талабекландцами не будет никакой вражды, по крайней мере, в следующие семьдесят два часа.
— Ты хороший человек и достойный противник, — протягивая руку Аккиму Брандту, воскликнул граф Мартин. — Если когда-нибудь Оттилия перестанет нуждаться в твоих услугах — знай, что в Стирланде, ты всегда будешь желанным гостем.
— Кто знает, что нам уготовано судьбой, — пожимая руку фон Кристальбаху, задумчиво промолвил талабекландец. — Жизнь солдата всегда находится на острие клинка его противников.
В этих словах не было и намека на иронию.
Подозвав одного из сопровождавших его солдат, Брандт приказал ему снять оковы, сковавшие руки пленников. Через пару минут эта нехитрая операция была закончена. Освобожденные стирландцы медленно пересекали заснеженную равнину, направляясь к своим боевым товарищам, пришедшим вместе с графом Мартином. Солдат встречали радостные улыбки и жаркие объятия сослуживцев, уже не чаявших когда-нибудь увидеть своих друзей живыми. Это был прекрасный момент! Сейчас они могли, хотя бы на короткий миг, забыть обо всех ужасах войны, забыть о том, что завтра, или, послезавтра, им придется сражаться снова и, многие из них найдут свою смерть на поле битвы. Все эмоции, желания и сокровенные мечты умрут вместе с ними, а, распростертые тела будут лежать в кровавой грязи, уставившись остекленевшими глазницами в низкое зимнее небо, и, лишь воронье будет радостно кружиться вокруг, пируя на их бренных останках.
Одинокий человек понуро брел в противоположную общему движению сторону, удивительно контрастируя с общим воодушевлением, царившим в рядах стирландцев. Он двигался словно побитый пес, получивший очередную взбучку от своего жестокого хозяина. Он был разбит, раздавлен и сломлен. Его лицо покрывала густая щетина, отросшие волосы спутались и торчали во все стороны грязными неряшливыми патлами. Плечи человека согнулись, словно под тяжестью непосильной ноши, голова была низко опущена, ноги с трудом волочились по заснеженной траве. Да, пребывание в плену не лучшим образом сказалось на боевом духе Якоба Шрэма. А его возвращение — не вызвало особого энтузиазма у людей Аккима Брандта. Якоб Шрэм — был их Дитрихом Ягером, неожиданно для себя осознал вдруг Форстер.
Помяни орка — он и появится! Дитрих Ягер, этот высокомерный сукин сын, важно прохаживался неподалеку от графа Мартина, греясь в лучах славы знаменитого полководца и, намекая непосвященным, на достаточно близкое знакомство с правителем Стирланда. Юноша презрительно сплюнул на землю — волна ненависти к этому самодовольному хлыщу захлестнула Шлагенера помимо его воли.
Подождав, когда последний пленник талабекландцев присоединится к товарищам, Форстер подошел к Аккиму Брандту и, обменялся горячим рукопожатием с человеком, еще вчера бывшим его врагом, а сегодня, — ставшим если не другом, то тем, кем юноша искренне восхищался.
— Пусть Зигмар всегда хранит тебя, мой друг, — искренне улыбнулся талабекландец.
Форстер молча улыбнулся в ответ. Повернувшись к своим бывшим охранникам, юноша кивнул им, прощаясь со своими тюремщиками, с которыми — вот удивительные зигзаги судьбы — он так близко сошелся за время плена.
— Если Вы когда-либо решите принять предложение графа Мартина, — Шлагенер вновь повернулся к Аккиму Брандту, — Надеюсь, Вы позволите мне служить под Вашим командованием! За таким командиром, я готов последовать, хоть на край света! Поверьте, я нисколько не преувеличиваю, мой друг!
Акким улыбнулся: простое выражение признательности, так естественно смотревшееся на его открытом лице:
— Если мне суждено когда-нибудь оказаться по другую сторону реки, я мечтал бы иметь такого солдата в своем отряде! А теперь, возвращайтесь к своим соотечественникам, друг мой, пока я не передумал и не оставил Вас у себя, — шутливо погрозил Форстеру талабекландец. — Знаешь Форстер, у меня такое ощущение, что нам понадобится много людей, подобных тебе, чтобы выбить армию графа Мартина с нашей земли.
— Ну, сосед, — усмехнулся Шлагенер, — если только вы сможете это сделать.
— А разве ты в этом сомневаешься, юноша? — иронично кивнул головой Акким Брандт, давая понять, что прощание слишком затянулось и, переводя разом помрачневший взгляд на приближающегося Якоба Шрэма.
Юноша старался сдерживать себя, однако, одного взгляда на этого тупицу — было достаточно, чтобы вновь вывести Форстера из себя. С этим ничего нельзя было поделать. Его злость успела утихнуть с тех пор, как Шлагенер впервые вновь увидел Ягера за спиной у графа Мартина, надувшегося, точно павлин от избытка собственной важности — пара минут в компании боевых товарищей, приветствующих его чудесное воскресение, рассеяла слепую ярость, захлестнувшую молодого человека при воспоминании о глупости и подлости этого трусливого подонка. Рассеяли, лишь затем, чтобы вспыхнуть с новой силой при очередном взгляде на этого самодовольного хлыща, имевшего наглость ожидать благодарности за их вызволение из плена. Голова Ягера была настолько пуста, что даже поверхностная оценка плачевных последствий его преступных распоряжений никак не могла проникнуть в этот атрофированный мозг. Дитрих Ягер никак не мог понять, что именно его высокомерная глупость привела к бессмысленной гибели сотен достойных солдат.
Вместо раскаяния Ягер предпочел выставить свою глупость напоказ, играя при встрече освобожденных пленников, роль благодетеля, заботливого отца, раскрывшего объятия навстречу своим блудным сынам, вернувшимся, наконец, домой.
Зигмар знает, как же Форстеру хотелось двинуть, что есть силы, по этой наглой роже, стерев приторную улыбку с пухлых губ этого тупого болвана. Новая волна бешенства накрыла юношу.
— Ты, жалкий ублюдок, — заревел Шлагенер, хватая попятившегося было в ужасе Ягера за лацканы его мундира. Юноша приподнял разом обмякшего и потерявшего всю свою спесь хлыща так, что перекошенная от страха физиономия Дитриха оказалась в нескольких сантиметрах от искаженного яростью лица Форстера:
— Лицемерный сукин сын! Как ты смеешь стоять здесь, изображая из себя лорда крови, окруженного своими благодарными вассалами?! Неужели, ты, так до сих пор и не понял, что ты натворил?!
Наконец, устав трясти Ягера, молодой человек резко отпихнул его от себя. Ошеломленный Дитрих попятился назад, пытаясь удержаться на подгибающихся ногах — в это мгновение Форстер с силой ткнул его ладонью в грудь и, потерявший равновесие Ягер, в полный рост растянулся в перемешанной сотнями ног придорожной грязи.
— Ты же не остался там, на наблюдательном пункте, посмотреть, как погибают твои люди?! Нет, конечно же, нет! — продолжал бушевать возвышавшийся над ним Шлагенер. — Ты прохлаждался в своей палатке, наслаждаясь своим чертовым вином, не так ли?! Зигмар свидетель — как же ты мне противен, жалкий червяк! Ты — тупой ублюдок, Ягер. Это было бы не так страшно, не будь ты самодовольным тупым ублюдком!
— Тот человек, является нашим врагом, — продолжил Форстер, развернувшись и ткнув указательным пальцем в сторону уходящего Аккима Брандта. — Но, он заслуживает уважения в сотню раз больше, чем ты, Дитрих! Он больше заботится о пленниках, чем ты — о своих собственных солдатах!
— Как… ты…, как ты… смеешь? — бессвязно пробормотал ошеломленный Ягер, пытаясь подняться на ноги.
— Я смею, потому что видел, как гибнут мои товарищи под ударами вражеских палашей! Смею, потому что лежал среди их еще теплых тел, видя, как вороны выклевывают им глаза! Смею, потому что ты разбираешься в военном деле, как свинья в апельсинах и, поэтому, послал всех нас на верную смерть! Тупой ублюдок! Ты послал нас прямо на их пушки! Это было безумие, но ты — набитый дурак — успешно реализовал его!
— Я сверну тебе шею! — пришел в себя Ягер: опершись на локоть он, наконец, приподнялся и уселся на землю. Лицо офицера стало сине-багровым — точно его вот-вот хватит апоплексический удар. — Как ты смеешь… неблагодарный сукин сын? Я заставлю тебя ответить за эти гнусные оскорбления.
— Неужели ты действительно настолько глуп, Дитрих?! — пожал плечами Шлагенер. — Хотя, чему я удивляюсь. Что же, тем лучше, — правая рука Форстера инстинктивно потянулась к бедру — туда, где в любое другое время висел бы его верный палаш.
— Ну, нет, заносчивый недоросль! — с ненавистью прорычал Ягер, привставая на колени. — Тебе придется сделать все по правилам! Мы встретимся лицом к лицу — как и полагается настоящим мужчинам! И я — получу извинения или сатисфакцию!
Стянув с руки измазанную грязью перчатку, Ягер швырнул ее прямо в лицо стоящему перед ним юноше.
Форстер с удивлением уставился на своего командира. Украшенная золотой вышивкой дорогая кожаная перчатка лежала между ними в придорожной грязи. Молодой человек шагнул вперед и, наступив на нее, вдавил еще глубже в густую жирную глину этот кусок кожи.
— Мы не ровны, сэр. Вы — аристократ, а я — всего лишь унтер-офицер. Между нами не может быть дуэли.
— Ну, уж нет, глупый щенок. Тебе следует преподать урок хороших манер, и я с удовольствием это сделаю, — процедил сквозь зубы Дитрих Ягер.
— Отлично, я с радостью избавлю мир от такого мерзавца как вы, сэр! — холодно кивнул в ответ Форстер.
В глубине души юноша надеялся, что кто-нибудь вмешается и положит конец всей этой бессмыслице. Наивные заблуждения молодости: стервятники слетелись, чтобы посмотреть на предстоящий спектакль.
Оскар Зензи протянул руку, помогая Ягеру подняться на ноги:
— Я буду вашим секундантом, Дитрих. Кто хочет стать секундантом этого зарвавшегося хвастуна? — бросил Зензи, обернувшись к собравшимся вокруг спорщиков солдатам.
Гробовое молчание было ему ответом.
— Хм, неужели, никто не желает?
— Я, — прорезал тишину чей-то уверенный голос.
Толпа вокруг расступилась, освобождая проход новому участнику разворачивающейся перед их глазами драмы. К величайшему изумлению Форстера это был не кто иной, как Акким Брандт собственной персоной. Лица всех присутствующих с уставились на неспешно продвигающегося через толпу талабекландца, с нескрываемым интересом изучая этого знаменитого полководца. Шлагенер невольно вздрогнул — он был уверен, что Брандт давно вернулся в расположение своего войска, как поступил бы любой другой на его месте. Увидеть Брандта здесь, пришедшего во вражеский стан, чтобы поддержать своего недавнего пленника — было знаком уважения и дружбы, находящимся за гранью понимания обычного человека. Форстер впервые подумал о том, что человек в любой ситуации способен оставаться человеком, что врагов люди, зачастую, склонны придумывать себе сами, одурманенные громкими словами о свободе, долге и чести. Ведь в других обстоятельствах, вчерашний враг способен встать рядом с тобой — плечом к плечу сражаясь с общей угрозой. Все эти мысли вихрем пронеслись в голове у юноши, вынужденного вернуться к окружающей реальности.
Брандт был не один — Мейнард, Джаспер и Брэннон — все они, тоже, были здесь.
Один лишь вид Акима Брандта привел Дитриха Ягера в еще большую ярость:
— Как он смеет? — казалось, удар все-таки хватит этого хлыща. — Как смеет этот мерзавец находиться здесь?! Неужели, ты допустишь это, Оскар? — повернулся Ягер к Оскару Зензи.
— Э…, да…, - только и сумел выдавить из себя Зензи, ошарашенный неожиданным поворотом событий.
Дуэль между лицами неравного происхождения, одним из секундантов которой собирается выступить не кто иной, как вражеский офицер — неслыханное дело для приличного общества.
Однако они были не в приличном обществе — они были на войне, а у нее — свои законы. Светские манеры и приличия — хороши для мертвых, решил, наконец, Зензи после короткого размышления. В конце концов, можно позволить себе отойти от некоторых условностей в момент такого редкого затишья, неожиданно возникшего среди жестокостей длительной военной кампании.
— Все мы — люди чести, — медленно изрек Зензи, отчетливо выговаривая каждое слово. — Несомненно, вопросы чести могут решаться только между равными. Но, являясь гражданами Империи — мы все равны.
— Тем не менее, кое-кто из нас недостаточно благороден, чтобы задевать честь других аристократов, — продолжал бушевать Ягер, однако — его уже никто не слушал.
— Готовы ли вы извиниться перед этим человеком, мой друг? — обратился к Шлагенеру Брандт, игнорируя брызжущего слюной Ягера.
— Нет, — отрезал молодой человек. — Напротив, мне очень хочется убить его, — добавил Форстер без малейшего намека на иронию.
— Что же… кажется, назад пути нет, — заключил талабекландец. — Надеюсь, господа, все из вас помнят, что получивший оскорбление имеет право выбора оружия. Думаю, нет необходимости, затягивать этот вопрос. Предлагаю — решить все здесь и сейчас, — Брандт достал из-за пояса пару богато украшенных пистолетов.
При виде оружия глаза Ягера хищно сверкнули:
— Отличное предложение! Они прекрасно подойдут, чтобы решить наш маленький спор!
Он протянул руку, собираясь взять один из пистолетов, предлагаемых талабекландским полководцем.
— Делайте свой выбор, сэр, — согласно кивнул в ответ Акким Брандт.
— Этот…, хотя… нет…, вот этот…
Ягер взял второй из двух пистолетов, несмотря на то, что оба были абсолютно одинаковыми.
Брандт протянул оставшийся пистолет Форстеру:
— Один выстрел. Убейте или умрите. Если один из вас упадет — он будет считаться побежденным и, честь его соперника — будет восстановлена. Если оба противника останутся живы — все претензии друг к другу считаются утратившими силу, а, повторного вызова — не последует. Итак, господа, клянетесь ли вы следовать этим правилам дуэльного кодекса?
Оба офицера согласно кивнули.
— Что же, очень хорошо, — заключил Брандт.
Достав небольшой кожаный мешочек, он насыпал по боевому заряду в каждый пистолет, и, взяв пару свинцовых пуль, обернутых в кожаный пластырь, аккуратно зарядил оба ствола.
— Станьте спиной к спине. Стреляете по моему сигналу, — проговорил Брандт, возвращая пистолеты дуэлянтам.
Противники заняли свои места. Это было удивительно, но Форстер был абсолютно спокоен. Юноша взвел курок и, подняв руку, поднес пистолет к правой щеке, держа его дулом вверх.
— Каждый из вас сделает десять шагов вперед, — продолжал Акким Брандт. — После того, как вы сделаете последний из этих шагов, вы — разворачиваетесь и, делаете выстрел. Результат этих выстрелов, каким бы он ни был, — урегулирует все разногласия, возникшие между вами. Я надеюсь — все понятно?!
— Абсолютно, — торжественно произнес Дитрих Ягер.
— Да, — подтвердил Форстер.
— Последний вопрос, господа, вы действительно не видите возможности обойтись без дуэли? — после небольшой паузы спросил Брандт.
— Конечно, нет! — воскликнул Ягер. — Я — абсолютно прав! И не собираюсь терпеть оскорбления от этого безродного головореза!
— Хорошо, как насчет вас, Форстер? Не желаете ли вы отказаться от ваших обвинений? В этом нет ничего постыдного!
— Я делаю это не для себя, ответил молодой человек. — Я делаю это для всех тех людей, которые погибли по вине бездарных приказов капитана Ягера. Я делаю это для моих друзей и моих братьев по оружию. Я не могу запятнать их память извинениями этому человеку. Мой выстрел — отомстит за их смерть.
— Месть не приносит удовлетворения, — тихо произнес Брандт. Настолько тихо, что его мог слышать лишь Форстер.
— Может, и нет, — так же тихо ответил юноша. — Но, возмездие еще никто не отменял!
— Милорд Зензи, не хотите ли руководить проведением дуэли? Все-таки, вы являетесь секундантом одной из сторон, — обратился Акким Брандт к Оскару Зензи.
— Э…, ну… учитывая необычность ситуации…, думаю…, будет лучше…, если я доверю эту честь вам, — немного помявшись, ответил стирландский вельможа.
— Что же, очень хорошо! — кивнул Брандт. — Итак, господа, — после короткой паузы скомандовал он, — Расходитесь! Один! — начал Акким отсчет шагов. — Два…
Еще восемь секунд и, он может умереть! Это было удивительно, но мысль о смерти нисколько не тревожила Форстера. Необычная отстраненность завладела им. Шлагенер сделал еще один шаг. Окружающий мир стал медленно оживать, наполняясь красками и звуками, время замедлилось, растягиваясь, словно густая патока — каждая секунда превращалась в бесконечность. Мертвая трава приобрела ярко-зеленый оттенок, небо стало лазурным, а облака — белоснежными. Запахи обострились, став резкими и гипертрофированными: ароматы пожухлой травы и мерзлой земли, затхлые миазмы пота и экскрементов с необыкновенной силой ударили в нос Шлагенеру. Впервые юноша так явственно ощутил свою близость с окружающим миром — миром, с которым ему через пару секунд, возможно, суждено будет расстаться навсегда. Ведь он видел все это каждый день, но только близость смерти сбросила пелену, застилающую его глаза. Острая боль сожаления о возможной утрате пронзила сердце молодого человека. Он не потеряет все это! Эта мысль привела Форстера в чувство. Это его мир, живой мир, мир, потерянный для многих достойных людей из-за глупости Дитриха Ягера.
— Три…, Четыре…, Пять…, - продолжал отсчитывать Акким Брандт.
Шлагенер продолжал идти вперед, отмеривая шаги в соответствии с этим счетом.
— Шесть!
Юноша глубоко вздохнул и задержал дыхание. Краем глаза он увидел невозмутимое лицо графа Мартина — молчаливый зритель среди бушующей страстями толпы. Форстеру хотелось верить, что он разглядел что-то еще в холодном взгляде графа выборщика — веру в то, что справедливость восторжествует.
— Семь!
Молодой человек медленно выдохнул сквозь сжатые губы.
— Восемь!
Форстер закрыл глаза, концентрируясь на биении своего сердца, ощущая на своем лице нежный поцелуй ветра. Он видел все происходящее, словно со стороны, видел каждое лицо в этой огромной толпе: вот суровое лицо Аккима Брандта, чуть дальше — взволнованный Оскар Зензи в окружении других сторонников Дитриха Ягера, еще дальше — Мартин, граф Стирландский и, над всем этим людским морем, главенствует неумолимый счет.
— Девять!
Сердце в груди юноши забилось чаще. Его дыхание стало прерывистым. Но, рука Форстера сохраняла прежнюю твердость — ствол пистолета чуть наклонился вперед, готовый выпустить смертоносный заряд.
— Десять!
Закрыв глаза, юноша… выдохнул…, вдохнул…, выдохнул…
— Поворачивайтесь!
Шлагенер открыл глаза и, повернувшись, направил дуло пистолета в лицо своего противника.
Ягер повернулся медленнее Форстера, но — вскинул пистолет и спустил курок первым.
Юноша почувствовал удар и боль в левом плече, затем — он увидел, как гримаса ужаса расползается по лицу его противника. Ягер выстрелил, но, в спешке, ему не удалось выстрелить точно. Теперь, у Шлагенера была бездна времени, чтобы выполнить свой выстрел. Они оба прекрасно понимали сложившуюся ситуацию. То, что начиналось как дуэль — превратилось в казнь.
Лицо Дитриха стало белым как бумага. Он в отчаянии поднял руки вверх, помертвевшие губы чуть слышно прошептали:
— Ради всего святого…
Форстер выжидал, пока уровень адреналина в его крови не придет в норму, и, сердце перестанет бешено колотиться в груди…, пока не стихнет легкий порыв ветра…
Ягер отшатнулся на шаг назад.
— Стоять, — рявкнул Брандт громовым голосом.
Юноша медленно и тщательно прицелился. Всего один выстрел. Больше и не нужно.
Затем, он плавно спустил курок.
Пуля ударила Ягера в правое запястье, раздробив кости. Земля окрасилась брызнувшей из раны кровью, кусочки кожи и осколки костей разлетелись на несколько метров, яркими пятнами алея среди блеклых красок ранней зимы.
Дитрих упал на колени, крича и сжимая искалеченную правую руку здоровой рукой. Несмотря на боль, он нашел в себе силы взглянуть на Форстера. Он не понимал, это сквозило в его взгляде.
— Ты… мог… убить меня, — простонал Ягер сквозь сжатые зубы, с трудом превозмогая терзавшую его боль. — Почему?!
Форстер подошел к сидящему в грязи человеку:
— Мне не это было нужно, — ответил он просто. — Твоя сущность раскрыта — перед всеми собравшимися здесь людьми. Когда наступил момент истины — ты оказался самым заурядным трусом. Ты не мог бежать, хотя, каждая частичка твоего жалкого существа кричала об этом, и, ты — сбежал бы, если бы Акким Брандт не остановил тебя, Дитрих. Ты бежал бы, куда глаза глядят, словно обычный дезертир. Все кончено, Дитрих. Ты больше никогда не сможешь держать меч в своих руках. Скорее всего, правую руку придется ампутировать. Мне этого вполне достаточно. Я не хочу, чтобы твоя смерть была на моей совести.
Подошедший следом за Форстером Акким Брандт протянул руку, чтобы взять пистолет из рук Шлагенера.
— Сострадание — это не слабость! Поверьте мне, друг мой, оно способно избавить нас от гораздо большего количества грехов, чем наказание!
— Мудрые слова, — согласился незаметно подошедший к месту дуэли Мартин фон Кристальбах. — Скажи мне, солдат, как ты смотришь на следующее предложение? Кажется, у меня появилась вакансия для опытного офицера, — граф бросил презрительный взгляд на съежившегося Ягера. — Вы сами виноваты в случившемся, Дитрих! — прервал Мартин собиравшегося что-то возразить Ягера. — Эта ваша собственная ошибка! Будьте мужчиной! И, перестаньте, наконец, валяться в грязи — неужели вам недостаточно унижения?!
Ягер, с лицом, перекошенным от боли и унижения, с трудом поднялся на ноги. Изувеченная рука — сильно кровоточила, но по счастью, пуля, выпущенная Форстером, не повредила основные артерии. Он будет жить.
Зензи поддержал еле держащегося на ногах, теперь уже бывшего офицера.
— Пусть хирург осмотрит рану. Солдат, который не способен держать в руках оружие — мне не нужен! — граф закончил разговор с Ягером и развернулся к Шлагенеру. — Ну, и что же прикажешь мне с тобой делать, солдат? Умышленное неповиновение, вызов на дуэль старшего по званию, угроза лишения жизни…, дружеское общение с врагом, — взглянув на Аккима Брандта, добавил фон Кристальбах. — Список твоих преступлений на удивление обширен!
— Я готов понести любое наказание, которые вы сочтете, справедливым, господин, — торжественно ответил юноша.
— Надеюсь, что это, действительно, так, сержант Шлагенер, — с трудом скрывая улыбку, согласился Мартин.
Несколько мгновений молодой человек пытался осмыслить сказанное графом. Ему показалось, что он ослышался:
— Так вы не выгоните меня из своего отряда? — растерянно спросил Форстер.
— Морр меня побери, с какой стати мне это делать? — удивился фон Кристальбах. — Я и так окружен глупцами и подхалимами. Один настоящий алмаз стоит целой кучи обычных камней, так-то сержант.
— Что касается того предложения…, - повернулся, было, граф к Акиму Брандту.
Стирландский полководец не успел закончить — его слова заглушил все более усиливающийся гул голосов, со скорость степного пожара распространяющийся над собравшейся толпой. Взволнованные люди обратили свое взгляды назад — туда, где из-за ближайшего холма появился одинокий всадник, во весь опор нахлестывающий своего измученного коня. Лошадь измученно фыркала и трясла головой, облачка пара поднимались в воздух из ноздрей измученного животного, бока, иссеченные шпорами, покрылись кровавой пеной и сильно кровоточили. Всадник выглядел не многим лучше. Несмотря на усталость, он отчаянно пришпоривал бедную скотину, заставляя ее скакать из последних сил. Беспокойство охватило собравшихся людей: новости, которые спешил доставить несущийся сломя голову человек, вряд ли обещали быть хорошими.
— Идут!!! Вампиры идут!!! — разнесся над толпой хриплый крик приближающегося гонца.
Второй раз в течение нескольких минут — Форстер не мог поверить своим собственным ушам. Только, сейчас, юноша горячо взмолился богам, надеясь, что ослышался. Слова этого всадника были нелепы, лишены всякого смысла. Этого просто не может быть — угроза нашествия вампиров давно миновала! Да и нет уже никаких вампиров! Последние живые мертвецы были уничтожены в битве на Мрачных Болотах четверть века назад! Мертвые не могут воскреснуть! Они — превращаются в прах!
Шлагенер хотел броситься к вестнику, спросить его, действительно ли он уверен в своих словах? Однако, увидев перекошенное от ужаса, побелевшее лицо приближающегося человека, юноша неожиданно понял, какими же все они были идиотами — разрывая друг друга на части, в то время, как скрывающиеся в тени вампиры, с удовольствием наблюдали за жестокостями, на которые способны одни лишь люди. Наблюдали и, готовились выйти на авансцену истории.
Форстера охватил ужас…
Глава 9 Братья по оружию
Карак-Разъяк. Цитадель гномов в Краесветных Горах
Каллад Страж Бури не знал покоя.
Больше всего дварфу хотелось закрыть глаза и погрузиться в мир грез, где все было как раньше: где, среди горных вершин, величественно вздымались к небу башни Карак-Садры а, Келлус, его отец — мудро и справедливо правил подгорным народом. Но, даже здесь, в недрах Гор Края Света — Каллад не мог спрятаться от терзавших его память воспоминаний.
После победы на Мрачных Болотах дварф надеялся обрести спокойствие. Он встретился лицом к лицу с убийцей отца и видел, как тот пал, поверженный Рунным Клыком Хелмара Мариенбургского, но, мир так и не наступил в его мятущейся душе.
Мир — такое эфемерное понятие, даже для тех, кто живет так долго, как гномы. Закрывая глаза, Каллад вновь и вновь слышал хриплый крик ворона: «Маннфред идет!» Снова вспоминал зловещие слова одного из вампиров — Джона Скеллана: «Величайший из всех идет. Не стоит вам видеть его возвращение». Эти слова словно раскаленным железом отпечатались в мозгу дварфа.
Каллад пробовал изменить свою жизнь, пытался использовать свое умение обращаться с молотом для мирных целей: какое-то время он даже работал в кузнице вместе с Кеггитом и Рерле, братьями, давно осевшими в Карак-Разъяке. Однако, несмотря на терпеливое руководство своих собратьев, все валилось из рук Каллада — практически каждая вещь, сделанная дварфом, требовала серьезной доработки. Разочаровавшись в своих кузнечных талантах, Каллад думал принять предложение Герка Острой Секиры, предложившего ему присоединиться к отряду исследователей Древних Гномьих Шахт. Однако, воспоминания об ужасах, творившихся в подземельях Дракенхофа — заставили его в последний момент отказаться от этой затеи. После, дварф какое-то время провел вместе с Йори Камнеломом и его охотниками, бродя по окрестным горам и добывая свежее мясо для дварфов Карак-Разъяка.
Но даже здесь, в этой горной цитадели, в окружении своих соплеменников, жуткие картины прошлого не давали ему покоя. Ночи напролет бродил Каллад по каменным залам и переходам или, покидал крепость и уходил в горы. Он стал призраком, духом, бесплодной тенью. Дварфу понадобилось много времени, чтобы понять — он умер там, на этой проклятой земле Мрачных Болот, обагренной кровью тысяч людей и гномов. Пусть не физически, но все же, он был мертв. Если его ночные похождения и раздражали соплеменников, никто из них не единым словом или жестом не выразил своего неудовольствия. Они понимали его страдания. Лишь некоторые из них отваживались на разговор с Калладом — он проклят, раздавались перешептывания за спиной дварфа. Он был сыном короля Келлуса, последним оставшимся в живых дварфом Карак-Садры, сражавшимся против вампиров в битве на Мрачных Болотах вместе с королем Раззаком. Поэтому — дварфы Карак-Разъяка с уважением относились к Калладу, дав ему приют в своем доме, но он по-прежнему оставался для них чужим — и, останется таким навсегда.
Вместо дружбы — он получил лишь сочувствие…
Каллад отомстил убийце своего отца, но это не принесло ему ожидаемого покоя, лишь опустошив душу гнома.
Дварф стоял в одиночестве на склоне холма, ожидая, когда дух смерти сжалится и придет за ним. Он тщетно выкрикивал свой призыв, потрясая над головой Разящим Шипом. Лишь бесплотные призрачные тени испуганно мелькали над соседними вершинами. Каллад знал, как называют в его народе подобные видения: духи смерти. Лишь тот, чья душа терзаема угрызениями совести — способен увидеть их. Что же, он остался в живых, а весь его народ, его близкие и семья — мертвы. Он — последний из дварфов Карак-Садры. Как это случилось, почему он не спас их или, не погиб вместе со всеми…
Чувство вины — жгло и разъедало Каллада Стража Бури изнутри сильнее, чем вражеская сталь, рвавшая его плоть в недавних битвах.
— По крайней мере, они умерли свободными, — прошептал гном. Тепло его дыхания, вырвавшееся наружу вместе со словами, образовало небольшое облачко, превратившееся в легкую туманную дымку под действием прохладного горного воздуха — словно призрачная пелена, отделяющая мир живых от мира мертвых.
Заходящее солнце тускло блестело над самым горизонтом. Пушистый снег толстым пушистым ковром покрывал землю, но, закутавшийся в мех Каллад, не чувствовал холода. Да, они умерли свободными, но — это было слабое утешение. Они пришли в Грюнберг и отдали свои жизни в битве, которая не была их битвой. Дварфы Карак-Садры сражались ради людей. Они не ушли, не спрятались в горах за стенами своей цитадели, ожидая, когда зло покинет их земли. Гномы встали плечом к плечу с жителями Грюнберга и, поэтому — они были героями. Каждый из погибших дварфов Карак-Садры.
Смешанное чувство гордости и печали овладело Калладом.
Это было не напрасно — убеждал он себя снова и снова…
Маннфред идет!
Этот зловещий призыв перечеркивал все величие их жертвы!
Холодало. Вечерние тени опускались на склоны Краесветных Гор. Дыхание Каллада сгустилось, оседая на его лицо крошечными кристалликами инея. Закутавшись плотнее в свою меховую куртку, гном уселся на землю, прислонившись спиной к одному из многочисленных деревьев, росших на склоне. Снежная пыль посыпалась с его одежды, и, поднятая легким ночным ветерком, крошечными бриллиантами засверкала в последних лучах уходящего солнца. Принявшись разглядывать окружающие окрестности, дварф постарался отвлечься от холодной пустоты, навсегда поселившейся в его сердце.
Справа и слева от него, насколько хватало глаз, простирались горные хребты, увенчанные острыми заснеженными вершинами, теряющимися в облаках. На западе, у их отрогов, виднелись города людей — Блатфурт и Нахдорф, темными пятнами выделяющиеся на фоне заснеженного леса, окружающего их. Вдалеке на юго-западе маячили смутные очертания Холмов Смерти или, Жутких Склонов, как называли эту местность люди. Это название было получено не спроста — область издавна пользовалась дурной репутацией у местных жителей. Расположенные на границе с Сильванией, холмы, по слухам, являлись полем битвы с Графами-Вампирами Сильвании, произошедшей много столетий назад. Тогда победили силы Графов-Вампиров, и последовала ужасная резня. Легенда гласит, что в то время как тела были подняты, чтобы служить в армии графов, души умерших были оставлены на произвол судьбы, не имея возможности попасть в царство Морра. И по сей день, в глубине холмов, путники могут видеть светящиеся огни — души погибших в той битве. Огни пытаются обмануть путешественников, привести к гибели, чтобы — заполучить себе их тело и, снова ожить. Души тех, чьи тела были украдены подобным образом, присоединяются к огням Жутких Склонов.
Близость этого зловещего места невольно угнетала дварфа, бередя и без того обостренные воспоминания.
Каллад попытался избавиться от невольно возникшего у него неприятного ощущения, что невидимые глаза призраков наблюдают за ним и, снова принялся изучать окружающий пейзаж, стараясь игнорировать тихий свист ветра, предательски запевшего о гноме, пережившем свой народ. Дварф старался игнорировать этот заунывный плач, зная, что он будет безжалостным и бесконечным. Это — всего лишь еще одно испытание для пережившего свой народ…
Духи смерти, мелькавшие вдалеке, издевались над дварфом, перешептываясь с голосом его собственной вины… Духи, которые никак не могли простить гнома за то, что он остался жив, в то время как все они — давно гниют в одной из бесчисленных безымянных могил…
Каллад поднялся на ноги и медленно побрел вдоль по склону, направляясь к берегу небольшого карстового озерца, приютившегося в соседней горной седловине. Его внутренний голос снова и снова безжалостно обвинял одного гнома — того, кто оставил своих соплеменников в момент, когда они больше всего нуждались в нем.
Даже если он не виновен в их смерти — это не имеет значения…, как не имеет значения и то, что он оставил братьев лишь для борьбы с армией безумного графа…, что воссоединился с соплеменниками, и помог убить этого зверя. Все это теперь было уже не важно…
— Гримна Всемогущий, почему ты не позволил мне умереть вместе с ними? — закричал в отчаянии Каллад. Но, гномий бог оставил этот вопрос без ответа — лишь эхо многократно повторило крик дварфа, разнося его в удаленные уголки горных хребтов.
«Это не о смерти, Каллад.» — неожиданно прошептал внутренний голос. — «Ты перестал жить, Страж Бури!»
Он может остаться здесь и, замерзнуть через день или два, слыша перед смертью, как стенают духи смерти — гном, признанный виновным и приговоренный своим собственным чувством вины.
«Но хуже всего, что ты проморгал приближающуюся бурю…, а, сейчас, она готова ударить в полную силу. Не ужели ты этого не чувствуешь? Ты — Каллад Страж Бури?! Как зло растет и расползается по родной земле?!»
— Я могу сейчас лечь на землю, — едва слышно прошептал измученный гном. — Закрыть глаза и — больше никогда не проснуться… Холод окончит мои мучения еще до рассвета…
Его смерть успокоит духов смерти — избавит их от одиночества, навсегда соединив последнего гнома Карак-Садры со своими умершими соплеменниками. Только правда состоит в том, что одинок был Каллад, а вовсе не призраки. Понимание это простой, на первый взгляд, истины ярким светом осветило замутненный рассудок дварфа.
Он знал, что не может просто лечь и умереть так же, как солнце не может перестать светить или, весна сменять зиму. Выживание — заложено в природе любого живого существа и, не важно, какой ценой. А Каллад, ни смотря ни на что — все еще был жив!
Вытерев испарину, покрывавшую его лоб, гном облизнул обветренные губы. Каллад и не подозревал о терзающей его жажде до тех пор, пока, упав на колени, не коснулся рукой тонкой корочки льда, наросшей вдоль берегов горного озера. Резкими ударами рукояти топора дварф пробил в ледяной корке небольшую полынью. Стянув кожаные рукавицы, Каллад сложил руки лодочкой и, медленно зачерпнув озерной воды, поднес ее к губам. Вода была холодной и очень мягкой. Несмотря на легкий металлический привкус — дварфу она показалась изысканным нектаром. Он жадно глотал эту живительную влагу, капли стекали по его щекам и подбородку и, падая на водную гладь, тревожили ее безмятежную поверхность.
Утолив жажду Каллад, вытер лицо рукой. Взгляд гнома рассеянно скользнул по успевшей успокоиться поверхности полыньи — то, что он увидел, поразило дварфа больше, чем раскаты грома в солнечный день. Из воды на него смотрело отражение — отражение трех разных лиц. Одно — его собственное — осунувшееся и изможденное и, два других, которые он знал лучше, чем свое: лица из прошлого, с которым, как надеялся Каллад, он распрощался давным-давно, еще при битве на Мрачных Болотах… Изуродованное лицо Скеллана резко контрастировало с суровыми чертами Йерека фон Карштайна.
Маннфред идет!
В чем бы ни убеждал себя дварф, правда состояла в том, что звери все еще были живы! Буря обошла их стороной. Она не унесла их с собой в небытие. Стражу Бури есть ради чего жить, за что сражаться и, ради чего жертвовать своей жизнью. Вампиры бродили где-то по земле, живые, настолько — насколько могут быть живыми эти мерзкие твари. Они бессмертны. Их звенящие клинки, словно вспышки молний, сверкают на полях битв, собирая с человечества свою кровавую дань. Пальцы Каллада коснулись поверхности воды, нарушая ее спокойствие — гном желал избавиться от этой иллюзии, прогнать прочь живых мертвецов.
Рука гнома по самую кисть погрузилась в ледяную воду. Растопырив пальцы дварф медленно водил рукой по полынье, разбивая лица, смотревшие на него, на мелкие кусочки.
— Это все холод…, - попытался уверить себя Каллад, хотя, его ноздри уловили отчетливый запах смерти, принесенный ветром откуда-то с далеких просторов Жутких Склонов. — Это холод заставляет мой разум поддаваться галлюцинациям…
Груз прошлого придавил плечи гнома — он чувствовал себя древним стариком — несмотря на то, что по меркам своего народа, все еще считался юношей. Дварф давно уже перестал считать прожитые годы, исчисляя свой возраст количеством пережитых событий. За свою недолгую жизнь он видел больше, чем самые древние старики Карак-Разъяка. Даже великие воины вроде Груфбада, Горика или старого Роника Серобородого — давно уже ставшего белобородым — не пережили и половину того, через что довелось пройти Калладу.
Продолжая скользить по волнам воспоминаний, Каллад вспомнил день совершеннолетия — тот день, когда Келлус Железная Рука дал своему сыну полное имя — Каллад Страж Бури. Кажется, это было только вчера. Тогда Каллад поклялся не допустить бурю в земли людей и гномов. И сейчас, глядя, как небольшая лавина сходит с отдаленного горного хребта, дварф никак не мог решить — все ли он сделал, чтобы сдержать это обещание…
Маннфред идет!
Твердая решимость овладела Калладом, разбивая цепи, сковывавшие его волю — он сделал свой выбор! Страж Бури пойдет к королю Раззаку и объяснит, что не может больше сидеть, сложа руки, в то время как вампиры снова подняли голову. Они зализали старые раны, они — все еще не были побеждены…
Каллад повернулся и медленно пошел по направлению к цитадели.
Впервые дварф чувствовал себя абсолютно спокойно — призраки прошлого, так тревожившие его все последнее время, впервые молчали.
Принятое решение умиротворило их.
Большой зал собраний во дворце короля Раззака представлял собой совершенное творение гномьей архитектуры и инженерной мысли. Восемь огромных колонн поддерживали высокий сводчатый потолок помещения, терявшийся в полутьме. Колонны были богато украшены резными барельефами с изображениями, прославлявшими величайшие победы дварфов Карак-Разъяка: орки, пронзенные в глаза арбалетными болтами, тролли, разрубленные топорами, головы гоблин и скавенов, размозженные боевыми молотами…
Каллад в восхищении осматривал эти картины — невозможно было не восторгаться мастерством строителей, приложивших свои руки к созданию этих шедевров. Большой зал представлял собой цельное законченное полотно, созданное во славу гномьего народа. Кессоны, украшавшие сводчатый потолок, были декорированы искусным орнаментом, со вставками золота и серебра. Отражаемый благородными металлами свет горящих факелов, освещавших большую винтовую лестницу, спускавшуюся от входа к центру зала, образовывал на мозаичных полах замысловатые узоры. Центральную часть свода занимало огромное резное изображение Гримнира — бога-предка, сжимавшего в могучих руках свои легендарные обоюдоострые секиры. Основание свода украшали барельефы с сюжетами о его путешествии на север в Пустоши Хаоса и многочисленных подвигах, совершенных Гримниром в своем последнем походе.
В отдалении слышался стук кирок, дробящих горную породу, шипение и монотонный стук паровых машин, напомнивший Калладу, что инженеры Карак-Разъяка круглосуточно продолжают свой титанический труд по восстановлению древних гномьих тоннелей.
Дварф медленно спускался по винтовой лестнице, всеми фибрами души впитывая в себя величие древней гномьей цитадели, каждый камень которой прославлял искусство и трудолюбие подземного народа. Его пальцы с любовью прикасались к резному орнаменту, украшавшему каменные перила лестницы — сколько воспоминаний хранят эти древние камни…
Шаги Каллада громким эхом отдавались в огромном зале. На середине пути от лестницы к королевскому трону из пола поднималась огромная сжатая в кулак рука — символ могущества Карак-Разъяка. Дварф медленно обошел вокруг.
Трон короля Раззака стоял на постаменте из черного гранита. Вырезанный из цельного куска скальной породы, он был под стать самому Раззаку — простой, приземистый и надежный, без тени ненужных излишеств или украшений.
Сейчас — трон был пуст. Подобно большинству гномьих правителей король Раззак был правителем-практиком, старавшимся освоить как можно больше ремесел и принимавшим участие во многих повседневных работах наряду со своими подданными.
Каллад нашел короля в одной из подземных штолен, засучившим рукава, с испачканными в грязи руками — словно простой инженер — переносил тяжеленные коленчатые валы и регулировал шестерни на монстроподобном паровом насосе. На одном его конце находилась емкость для подачи воды, в середине конструкции — камеры, где проходящая вода подогревалась, превращаясь в пар, толкающий огромные поршни. Пар, свистя и шипя, вырывался из этой адской машины, нагревая окружающее пространство до едва переносимой температуры. Молотки и кирки гномов лязгали, кроша твердые внутренности земли, неожиданно — отборная ругань внесла диссонанс в ритмичные звуки работы: один рыжебородый гном яростно затряс рукой, по которой пришелся неловкий удар его молотка. Стройный звон, раздававшийся в подземелье, сменился яростной какофонией звуков: шипение пара, стук инструментов, отборная брань и успокаивающие возгласы — почти оглушили Каллада.
Токен Молот Богов — один из инженеров-взрывотехников, чья задача состояла в подрыве и удалении горной породы — прервал свою работу и, бросив взгляд назад, увидел подошедшего Каллада. Сняв защитные очки, Токен провел по лбу тыльной стороной запястья, вытирая выступившие от чрезмерного напряжения капельки пота. Переведя дыхание, мастер сунул в рот два пальца и резко свистнул, призывая остальных прекратить шум. В подземелье установилась относительная тишина, нарушаемая лишь шипением пара и монотонным стуком работающих насосов.
Оторвав свой взгляд от шестеренки, регулировкой которой он с таким усердием занимался, король Раззак перевел его на приближающегося Стража Бури.
Один лишь взгляд в лицо Каллада объяснил королю все, что он хотел знать. Оставив заниматься настройкой машины других дварфов, Раззак вытер испачканные руки о свою оголенную грудь.
— Мы можем поговорить, ваше величество? — обратился Каллад с вопросом к королю.
— Конечно, мой друг. Настало время рассказать о том, что тревожит тебя!
Каллад окинул взглядом находившихся в подземелье гномов — они сделали все возможное, чтобы он почувствовал себя частью клана Карак-Разъяка, однако — этого не случилось. Здесь не было их вины — на самом деле, Каллад был повинен в этом гораздо больше своих соплеменников.
— Пойдем, — коротко кивнул молодому гному Раззак.
Правитель снял кожаный фартук, защищавший его живот и бедра, свернул его и положил на одну из нескольких грубо сколоченных деревянных лавок, стоявших у стены.
— Прекрасная машина, не правда ли?! Ты слышал, как стучит ее сердце?! Грахи довел ее практически до совершенства! Гений! Теперь она способна перекачивать около четырех сотен ведер воды в час. Мы сможем осушить этот тоннель в самые кратчайшие сроки.
Каллад молча кивнул, выражая свое одобрение.
— Итак, ты покидаешь нас? — повернулся Раззак к Стражу Бури.
— Да, думаю, время пришло, — задумчиво ответил юный дварф.
Несколько мгновений Раззак внимательно изучал лицо Каллада:
— Так ты намерен сражаться со своими монстрами в одиночку? — наконец поинтересовался он.
Вопрос застал Стража Бури врасплох. Он настолько привык к одиночеству во время охоты на убийцу своего отца, что и в мыслях не держал, как это может быть иначе.
— Ты не единственный потерял близких, Каллад. Посмотри на гномов, что здесь работают. Пятеро из них потеряли своих товарищей в войнах с правителями Сильвании. Еще трое — лишились семьи… Война сеет смерть и разрушение, она несет горе всем живым… но… Помни, мой друг — независимо от того, что ты сейчас чувствуешь — ты не одинок! Ты — один из нас!
— Я не понимаю…
— Возможно, пока не понимаешь, Каллад. Это тяжкое бремя — нести в себе вину за то, что пережил своих соплеменников. Еще раз прошу тебя, оглянись вокруг. Скажи мне, что ты видишь?
Каллад последовал данному совету, внимательно всматриваясь в рабочую суету, с новой силой возобновившуюся в подземелье.
— Вы испытываете новый насос, — наконец, произнес юный дварф, будучи не вполне уверен, какого же именно ответа ожидает от него король.
— Ты видишь это, даже если не понимаешь, что именно ты видишь, — улыбнулся Раззак.
— Ну, если вы так говорите, то — да.
— Позволь мне объяснить, мой друг, — Раззак дружески положил руку на плечо молодому гному, увлекая Каллада прочь от работающих дварфов. — Структура нашего общества, Каллад, основана на родовых кланах. Это не просто слова — принадлежность к клану позволяет дварфу определить свою идентичность. Каждый, кто делает то, что он умеет — каждый сын и каждая дочь клана — жизненно важны для его выживания. В одиночку никто, даже Грахи, не смог бы соорудить подобного монстра. Он способен спроектировать любую машину, но — он не кузнец. Грахи не может сделать все необходимые для ее работы детали. Лишь немногие из инженеров-литейщиков в состоянии изготавливать наиболее сложные узлы подобных механизмов, поэтому — они трудятся в одиночку. Теперь понимаешь? Задай себе вопрос — кто из них более важен для клана? Если ни один не может работать без другого — они оба бесценны! Что бы ты ни думал, ты являешься частью единого целого, мой друг.
Каллад с сомнением кивнул головой, продолжая обдумывать сказанное Раззаком.
— Поговори с Беламиром, Когуром и другими. Не стоит выходить на тропу войны в одиночку. Возможно, кто-нибудь из этих дварфов согласится присоединиться к тебе. Их мир изменился, так же, как и твой, Каллад. Как и ты, все они опалены огнем прошедшей войны. Думаю, они оценят выпавшую им возможность отомстить.
— Раззак говорил, что у тебя есть какой-то безумный план мести этим острозубым сукиным сынам! — добродушно рассмеялся Когур, когда Каллад изложил свой план проникновения в самые отдаленные уголки Сильвании, чтобы навсегда покончить со злом, терзавшим земли людей и гномов вот уже несколько столетий. — Хотелось бы знать, кто поведет нас и, какими силами мы располагаем?
Каллад криво усмехнулся:
— Ты — со мной, Когур?
— Это похоже на бред сумасшедшего, — покачал головой изумленный дварф.
— Так — ты со мной, Когур?
Когур улыбнулся:
— Мне, конечно, следовало бы сначала обдумать твое предложение, но — я с тобой, Каллад. Почему бы и нет?!
Такой же ответ Страж Бури получил и от остальных гномов, к которым ему посоветовал обратиться Раззак. Да, сначала они смотрели на юного гнома как на «заки» — безумного странника. Но затем, казалось навсегда погасший огонь — вновь разгорался в их глазах и, гномы протягивали Калладу свои крепкие руки, клятвой верности скрепляя присоединение к его отряду.
Их было семеро — семь дварфов, покинувших Карак-Разъяк: Молагон Дармирассон, Скальфскраг Гакрагеллассон, Отин Отдильсон, Беламир Кадминассон, Когур Улли-Гундьонссон, Валарик Дариксон и Каллад Страж Бури. Братство семерых — семерых гномов, больше не находивших себе места среди своих соплеменников. Их выступление было совершенно обыденным — точно обычный гномий патруль, отправляющийся в горы на поиски зеленокожих, дварфы покинули цитадель, ставшую на время их домом. Только, в отличие от простых разведчиков — их противник был куда более опасен, чем какие-то орки или гоблины.
Группа молчаливо продвигалась вперед, отыскивая наиболее удобный путь в молчаливом царстве снега, скал и камней.
Каллад шел впереди, внимательно оглядываясь по сторонам: в спускающиеся по бокам от тропы лесные заросли, пересекающие путь узкие лощины и каменистые распадки, девственную белизну свежевыпавшего снега. Для опытного следопыта даже малейшего намека было достаточно, чтобы обнаружить присутствие врага. Но дварфа волновали не только орки и гоблины — в хитросплетениях ветвей Каллад высматривал воронов, а на снегу, искал следы волчьих лап.
Большую часть пути гномы шли молча, каждый был занят своими собственными невеселыми размышлениями. Вечером первого дня они разбили лагерь на небольшой ровной площадке у подножья одинокой остроконечной скалы.
— Вы все, наверно, думаете, что я сошел с ума, — нарушил неловкое молчание Каллад, когда дварфы, наконец, удобно устроились вокруг весело потрескивавшего походного костра.
— Скорее всего, так и есть, — весело ухмыльнулся Беламир, отогревая у огня свои замерзшие руки. — Но, все же, хотелось бы услышать, что ты намерен делать дальше.
Каллад задумчиво почесал бороду:
— Просто, я знаю, что эти твари все еще живы и, мы должны покончить с ними.
— Ого, звучит, как начало героического рассказа, — удовлетворенно промычал Молагон, занятый поглощением здоровенного куска твердого гномьего хлеба. Беламир и Когур предпочли хлебу пиво, громко чокнувшись большими деревянными кружками.
— Ну, все зависит от того, с какой стороны посмотреть, — начал Каллад свою историю. — Вам придется услышать весьма необычные вещи. Как вы знаете — я участвовал в той битве на Мрачных Болотах вместе с королем Раззаком и другими гномами Карак-Разъяка. Но мало кто знает, что я был вместе с Груфбадом и Хелмаром, в тот момент, когда курфюрст Мариенбургский положил конец преступлениям Безумного Графа. Но там были не только мы. Там были… хм, два вампира… Они помогли нам… уничтожить своего лидера. Один из них назвался Йереком фон Карштайном.
Впервые Каллад выставил на свет божий этот невообразимый договор, заключенный с живым мертвецом.
— Он появился из ночной тьмы, утверждая, что он друг. Я сказал, что никогда ни один из кровожадных убийц, каким является каждый из его племени, не станет моим другом. «Будем надеяться, что к концу ночи я им стану», — был его ответ. Первой моей мыслью было — прикончить эту тварь. Но все же, я решил выслушать его, хотя — и не собирался верить ни единому его слову. С какой стати? Его объяснение? «Из-за того, кем я был, а не кем стал. Потому, что как Белый Волк Мидденхейма, я отдал свою жизнь, пытаясь защитить то же, что сейчас защищаешь ты, и потому, что искра того, что делало меня мной, отчего-то горит во мне до сих пор», — торжественно звучал голос дварфа в ночной тишине. Каллад не смог удержаться от искушения: наклонившись ближе к костру, он постарался передать интонации голоса Йерека с максимальной точностью. «Теперь я призрак, застрявший между землей живых и племенем гнили и тлена», — продолжил гном свой рассказ. «В обоих мирах, я — ничто и, потому, и там и там могу передвигаться незамеченным. Я способен проникнуть туда, куда не попасть тебе, могу подобраться к Конраду и убить его, если все должно закончиться именно так. Я не хочу закончить, как они».
— Поверьте мне, парни — это была великая речь! Его слова… словно… перевернули что-то в моей душе… В смысле — я поверил ему… Таким образом, мы заключили сделку. Он рассказал, как была выиграна первая война с графами-вампирами Сильвании. Мы победили благодаря хитрости, а не силе. Дело в том, что у Влада фон Карштайна был талисман огромной силы, воскрешавший вампира каждый раз после гибели. Этот талисман был похищен во время осады Альтдорфа, что позволило Зигмаритам убить графа раз и навсегда.
Языки пламени весело плясали, отбрасывая на лицо рассказчика загадочные тени. Неподалеку изредка ухала сова. В ответ — где-то в отдалении, неожиданно раздался заунывный волчий вой. Самым неприятным было то, что не имелось ни малейшей возможности определить, был ли это настоящий волк или — один из мерзких вампирских оборотней. Этот протяжный вой наполнял душу гномов ледяным холодом.
— Мы слышали кое-какие слухи об этом, — нетерпеливо бросил Отин, стремясь поскорее добраться до сути этой запутанной истории, о которой упомянул Каллад. — О кольце Влада фон Карштайна. Какой-то виртуозный вор выкрал его у графа и отдал жрецам.
Каллад внимательно посмотрел на говорившего:
— Думаешь, вы знаете все, Отин? К сожалению, между слухами и реальностью существует огромная разница. Йерек поведал мне об этом проклятом кольце. С той поры — боюсь, я навсегда лишился покоя.
— Продолжай, — нетерпеливо воскликнул Беламир, захваченный повествованием.
— Дело в том, — Каллад медленно обвел взглядом сидевших вокруг костра гномов, — что в могиле Влада — этого кольца не оказалось!
— Ну, так что же?! — непонимающе удивился Когур.
— Подумайте получше! Думаю, мне не понадобится объяснять вам весь ужас сложившейся ситуации, — хмыкнул Каллад.
Никто из дварфов не решался вслух произнести поразившую всех догадку.
— Итак, — кивнул головой Страж Бури, — вижу, вы все поняли. Если чертово кольцо бродит где-то по свету — любой из живых мертвецов, кто овладеет им, станет таким же могущественным, как Влад. И его будет чертовски сложно убить… Да, кстати, Йерек собирался искать это кольцо.
— Он собирался воспользоваться его силой?! — содрогнулся Отин от ужаса при мысли о еще одном кровопийце, готовящемся превратить все живое в руины.
— Нет, он сказал, что хочет уничтожить эту проклятую штуку.
Каллад умолк, чтобы его товарищи могли обдумать услышанное.
— Итак, мы заключили договор. Я рассказал Йереку все, что знал, хотя — знал я очень немного. В Альтдорфе я нашел вора, укравшего кольцо у Влада фон Карштайна. Кто-то из вампирского отродья отрубил ему руки и бросил умирать, забрав предварительно кольцо. Парень выжил, Зигмариты держали его у себя в монастыре.
— Йерек знал, что я последний, оставшийся в живых гном из своего клана, — продолжил Каллад после короткой паузы. — Вампир участвовал в Грюнбергской бойне, был свидетелем гибели моего отца. Он сказал, что понимает жажду мщения, поселившуюся в моей душе, ведь у него — свои счеты с монстрами, превратившими Белого Волка Мидденхейма в одного из живых мертвецов.
Каллад понизил голос, придав ему зловещую интонацию: «Я не отступлю и не позволю им проглотить мой мир, не буду стоять и смотреть, как свет погружается в вечную ночь, становится обителью крови и скорби», — вот что он сказал мне в тот памятный день, — Перстень больше никогда не должен украсить палец вампира. Мир не переживет еще одного властелина, подобного моему родителю».
— Его слова проникли в мое сердце, братья, ибо в них — была искренность. Он спас меня от другого вампира, Скеллана. И хоть мне поначалу и не понравилось его слова, Йерек убедил меня, что я просто должен принять их как факт. Ведь он стал меньше, чем человек, больше, чем вампир — он был чем-то иным, полным и, в тоже время, незавершенным. «Я сделаю то, что делал всегда, всю свою жизнь — встану на защиту живых», — такими были его слова, заключил свой рассказ Каллад.
— Ты пытаешься убедить нас, что этот кровожадный зверь не собирается воспользоваться кольцом для своего возвышения?! — Когур пребывал в явном недоумении. — Я, кажется, уже вышел из младенческого возраста и, не склонен верить подобным небылицам!
— Я абсолютно уверен, что он говорил правду! — возразил Каллад. — Йерек не стал требовать уплаты долга за спасение моей жизни, хотя знал, что вполне мог это сделать. Он хотел, чтобы я помог ему добровольно или — не помогал вовсе. Цель Йерека — не допустить возвышения тьмы в наше время и, во время наших детей. Мы заключили договор — вампир выполнил свою часть сделки: он уничтожил некромантов и, помог убить Безумного Графа. Мы никогда не смогли бы сделать это без помощи Белого Волка.
Над костром повисла долгая тишина, нарушенная Беламиром:
— Что ты пообещал вампиру взамен?
Каллад внимательно посмотрел на своего товарища:
— Помочь ему в поисках этого проклятого кольца.
— И именно за этим ты собрал нас здесь?! Рыскать по свету в поисках какой-то магической безделушки?! Почему ты не рассказал эту историю раньше, когда мы отправлялись из Карак-Разъяка?! Это не очень-то похоже на охоту на зверей в их логове, как ты уверял нас! — возмутился Отин.
— Если бы вы знали правду — вы бы пошли?! — мрачно спросил Отдильсона Каллад.
— Может да, а может быть — и нет, — пожал плечами Отин.
— Это ведь еще не конец истории, не так ли? — задумчиво поинтересовался Валарик. — Мне кажется… ты что-то недоговариваешь, Каллад? Ты… словно ходишь кругами вокруг да около… ну, так что же ты утаил от нас?
Последний гном Карак-Садры молча взял палку и поворошил угли затухающего костра. Пламя вспыхнуло с новой силой, от чего в стороны полетели тысячи сияющих искорок. Яркие светлячки выдыхались, так и не достигнув низко нависшего неба и, лениво опадали не землю, превращаясь в пепел. Что же, его товарищи имели полное право знать всю правду.
— После того, как Конрад был повержен, и победители праздновали победу над силами тьмы — на поле боя, усеянном телами поверженных врагов — крылатые вестники Морра принесли выжившим зловещее послание, — наконец промолвил Каллад.
Палка, которой дварф ворошил угли, жалобно скрипнув, разломилась пополам с коротким сухим треском.
— И что это было за послание? — с выражением мрачной покорности поинтересовался Валарик.
— Маннфред идет!
Каллад бросил остававшийся у него в руках обломок в догорающий костер. Пламя, словно бы ждавшее этой добычи, весело взревело, лизнув своими языками сидевших у костра гномов. Страж Бури мрачно усмехнулся.
— Ах ты, сукин сын! — проревел Отин, хватая Каллада за грудки. — Да ты чуть не подпалил наши бороды!
— После этого рассказа у меня что-то в горле пересохло. Плесни-ка мне еще немного пива, брат, — обратился Когур к сидевшему рядом с ним Беламиру.
— Да, но что все это значит? — продолжал допытываться Беламир, понимая, что нежелание Каллада рассказать о нем свидетельствовало о зловещем характере послания.
— Маннфред — худший из этих порождений мрака. По крайней мере, так сказал Скеллан, — Каллад невольно поежился.
Желая скрыть свое волнение от товарищей, гном протянул к костру руки, потирая их и, делая вид, что всего лишь старается согреться.
— Эта тварь, чуть не прикончила меня, когда я преследовал его… и…, - воспоминания об этих событиях бередили старые раны в душе Каллада. Внезапная догадка озарила дварфа. Как будто, все многочисленные кусочки головоломки соединились, наконец, в единое целое. — Я ведь, убил его…, рассек пополам грудь Разящим Шипом…, прямо здесь… только, этот ублюдок — и не думал умирать.
Скальфскраг Гакрагеллассон, единственный из дварфов, кто не проронил ни слова на протяжении всего рассказа, первым осознал чудовищную истину.
— Это кольцо у него…, - прозвучали его слова, точно приговор.
— Да, кольцо у него, — эхом отозвался Каллад.
— Значит, теперь мы точно знаем, что мы ищем, — удовлетворенно заключил Отин. — Ну, что же, определенность мне нравится куда больше, чем рыскать по всему свету в поисках какой-то глупой безделицы.
Остальные дварфа согласно кивнули, соглашаясь с Отином — кажется, задача обретала реальные черты.
— Да, знаем, — согласился Каллад.
— Только это напоминает жилу в горной породе — можно копать, копать и копать, и никогда не наткнуться на нее. Как ты думаешь найти Маннфреда? — спросил Когур.
Я был в их логове, — ответил Каллад. — В качестве пленника… в подземной тюрьме… спрятанной глубоко в чреве замка кровавых властителей Сильвании. Этот замок — Дракенхоф. Он прячется в самом сердце Сильвании, недоступном для сил Империи. Ужасное место, но, к счастью, мне посчастливилось открыть пару его секретов. Я знаю подземный ход, ведущий в замок из одного из наших древних подземных туннелей. И теперь, друзья, после всего, что вы сейчас услышали, я хочу снова повторить свой вопрос — вы со мной? Тот, кто не хочет ввязываться в это дело, может спокойно вернуться в Карак-Разъяк — я пойму и приму ваше решение без какой-либо обиды или недовольства. Я и так прошу вас о слишком многом. Ведь, скорее всего, мы не вернемся из Дракенхофа живыми.
— Ну, шанс есть всегда, — ухмыльнулся Отин. — Я в деле.
— Да, — Беламир кивнул головой, соглашаясь со своим товарищем. — С какой стати нам возвращаться домой? Неужели ты думаешь, что я соглашусь пропустить все самое интересное?! Странный ты парень, Каллад Страж Бури!
— Мы стали братьями, и наши узы — прочнее стали, — воскликнул Молагон Дармирассон. — Каждый из нас с лихвой хлебнул горя, каждый — потерял всех своих близких. По одиночке — мы жалкие аутсайдеры, но вместе — вместе мы клан.
Он вытянул руку над костром, развернув ее ладонью вниз.
— Пусть наше братство будет крепким, как громрил, — улыбнулся Беламир, положив свою руку сверху.
В следующую секунду — Отин также последовал его примеру. Один за другим дварфы присоединяли свои руки к этому импровизированному клятвенному алтарю, скрепляя нерушимые узы братства.
Они вернутся в темное чрево подземелья, найдут темницы душ, где томился Каллад, бойцовские ямы, где он был вынужден сражаться за свою жизнь на потеху Безумному Графу и его прислужникам. Вернуться туда, куда он поклялся никогда не возвращаться вновь — в Дракенхоф.
Впервые со времени гибели отца Каллад почувствовал себя спокойно. Он больше не был одинок, у него снова был клан.
Теперь он исполнит свое обещание, данное Йереку. Остаток своей жизни он будет платить по счетам. Платить кровью тем тварям, которые лишили его семьи. Им, и всем им подобным. Он уничтожит Маннфреда. Вероятно, грядущая битва будет для него последней, но — теперь это уже не важно. Он больше не будет прятаться от самого себя. Жребий брошен! Страж Бури встретит надвигающийся шторм. Встретит так, как делал его отец, Келлус Железная Рука, так — как до этого делали все его предки.
Взяв Разящий Шип, Каллад поднялся на ноги. Рукоять верного боевого топора, отполированная в десятках кровавых сражений, удобно легла в его ладони:
— Ну, парни, так чего же мы ждем?!
Глава 10 Зеркало мечты
Нульн — Имперский город на берегу Рейка
Йерек фон Карштайн притаился в темном проходе старого заброшенного амбара. Здесь еще ощущался слабый запах прелой соломы и сгнившего зерна. В затхлом воздухе чувствовался стойкий аромат разложения…
Как же долго он не питался настоящей кровью… Йерек уже и вспомнить не мог, когда пробовал ее в последний раз. Хотя… нет, мог… Мог, но не хотел… Кошки и грызуны, птицы и собаки — кровь их всех была лишь бледной тенью, слабо напоминающей живительный терпкий вкус людской крови. Она едва утоляла терзавший его голод.
Мозг Йерека отказывал ему. Отдельные образы, обрывки фраз, случайные воспоминания — сменяли друг друга, кружась в беспорядочном безумном вихре. Волк застонал; прислонившись к стене, он опустился на грязный пол и уткнулся подбородком в свои колени. Как же хотелось ему исчезнуть, раствориться в темноте, навсегда покинуть этот мир, полный боли, страданий и несправедливости.
Дни сменялись днями и, Йерек уже потерял счет, сколько времени бродил он по улицам Нульна. Случайные прохожие иногда бросали ему под ноги пару монет, принимая за опустившегося нищего. Снова и снова картины из прошлого яркими вспышками вспыхивали у него в мозгу: странствующий караван, старуха, охотники на ведьм, толпа, жаждущая крови, мертвый человек, лежащий у ног Волка и… его кровь на губах вампира. О, это — он хорошо помнил. Этот вкус Йерек не мог забыть.
Чувство вины убивало Йерека.
Он так старался никого не убивать. Он мучил себя голодом, довольствуясь всевозможным мелким зверьем, вместо того, чтобы насытится человеческой плотью. Он практически поборол свою темную природу, свои кровожадные инстинкты, унаследованные от Влада фон Карштайна, и, все-таки — потерпел поражение. Ненавистью и огнем люди загнали его в угол и, он в испуге набросился на них. В это мгновение все так тщательно сдерживаемые инстинкты — снова вырвались на свободу.
Мертвое лицо охотника не давало Волку покоя.
Волк в отчаянии закрыл глаза… Как же давно он ничего не ел…
Снова и снова чувствовал Йерек кровь человека на своих губах, да, он убил — но ведь он так и не отведал человеческой крови. Волк не стал пить этот пьянящий, возвращающий к жизни, эликсир… не стал…
Но ведь он хотел! Он хотел и, это потрясло Волка. После всех его усилий, один укус — и вот, Йерек уже готов отказаться от самого себя, от теплящейся в нем частички человеческой природы, которую он так бережно хранил и, которой — так дорожил.
Как же Йерек ненавидел то, чем он стал.
Тело Мороя нашли подвешенным под потолком одного из городских святилищ Морра. Изуродованный до безобразия труп, представлял собой некое чудовищное пособие по анатомии, возникшее в чьем-то воспаленном мозгу. Слух об этом жутком убийстве быстро облетел весь город. Городская стража принялась прочесывать улицы, сотнями хватая нищих и бродяг и упрятывая их за решетку. Скрываясь от преследователей, Йерек был вынужден искать убежище в подземелье Нульна. Однако, они спустились и сюда, в сопровождении огромных свирепых псов, пытаясь с их помощью очистить чрево города. Волк был вынужден спасаться на поверхности, затерявшись в кривых грязных улочках Старого Города, став одним из сотен его обитателей, безликих и забытых. Но даже в городских трущобах над Йереком постоянно висела опасность разоблачения. Странствующая жрица Шаллии, пришедшая в Старый Город для раздачи подаяния беднякам, упала на мостовую, забившись в конвульсиях от присутствия поблизости скверны… всего в паре строений от того здания, где прятался Волк. И снова — Йереку пришлось спасаться бегством.
Постоянное бегство — такой теперь стала его жизнь.
Йерек продолжал сидеть, скорчившись у грязной стены полуразрушенной ветхой постройки. Его руки тряслись мелкой дрожью, словно руки наркомана, страдающего от жестокой ломки.
Периодически, страшные конвульсии сотрясали его изможденное ослабевшее тело. Теперь Волк хотел только одного — чтобы смерть пришла и положила конец его страданиям. Напрасные надежды… лишь обрывки видений продолжали свой безумный бег, лишая его последних крупиц рассудка… они мучили его снова, снова и снова… отказываясь оставить вампира в покое…
Иногда, Йереку удавалось убить неосторожную птицу или крысу, неосмотрительно приблизившуюся к нему и, слегка утолить их кровью огонь, сжигающий Волка изнутри. Это на время приглушало вспышки безумия, все чаще ослеплявшие Волка. Временами, Йерек забывал, кто он такой на самом деле. Единственной зацепкой, сохранявшей связь безумца с окружающим миром, было одно видение: призрак белого волка. Пока Йерек помнил его — он знал, кем он был.
Звук приближающегося экипажа заставил вампира открыть глаза. Для трущоб Старого Города это было весьма редкое зрелище. Те из обитателей этого бескрайнего лабиринта убогих лачуг, кто мог позволить себе иметь экипаж, занимались весьма сомнительными делами, весьма сомнительными…
Изящный двухместный кабриолет с открытым верхом, запряженный норовистой вороной лошадью, остановился недалеко от того места, где скрывался Йерек. Из него вышла молодая изысканно одетая девушка. Ее наряду позавидовала бы любая модница из самых богатых кварталов Нульна. Стоимость одного только жемчужного ожерелья этой модницы превышала ценность имущества всех обитателей целой улицы Старого Города. Йерек бросил взгляд на лицо незнакомки: это было одно из тех типов лиц, которые нельзя назвать красивыми в общепризнанном понимании этого слова, но, тем не менее, от него невозможно отвести взгляд.
Девушка прошла мимо украшенного цветным витражом окна лавки старьевщика, где в изобилии были представлены всевозможные безделушки, старье и прочие «раритеты». Однако помимо всякого хлама, это место предлагало, также, удовлетворение самых разнообразных потребностей, какие только могли появиться в извращенном мозгу любителя всевозможных чувственных удовольствий. Красавица невольно заинтриговала Волка: в ней было что-то необычное, неправильное и, дело было не только в том, что ее облик, одежда, манера держаться плохо соответствовали трущобам Старого Города. В следующий момент луч солнца осветил загадочную незнакомку и, Йерек понял, причину своего беспокойства — девушка не отбрасывала тени…
Вампир в изумлении посмотрел на окно лавки — в цветных витражах отражение красавицы, также, отсутствовало. Но, как говорится, видеть и осознать — есть две большие разницы: Волку понадобилось еще несколько секунд, чтобы понять, что он видит или, вернее, чего он не видит.
Незнакомка не отражалась в стекле и не отбрасывала тени!
Продолжая следить за передвижением девушки, Йерек жарко взмолился, чтобы она не бросила случайный взгляд в его сторону. Волк попытался подняться на подгибающихся от слабости ногах, используя стену здания в качестве опоры. От чрезмерного усилия голова шла кругом: все предметы вокруг потеряли четкость и завертелись перед глазами. Девушка успела пройти половину улицы, когда Йереку удалось, наконец, сделать первый нетвердый шаг. Шатаясь словно горький пьяница, Волк медленно побрел вглубь проулка. Случайная крыса испуганно метнулась из-под его ног к своей норе. Пара других грызунов продолжала рыться в сваленной у стены куче отбросов, не замечая опасности. Недолго думая, Йерек наклонился вперед, чуть не потеряв равновесие от охватившей его слабости и, схватив одно из несчастных созданий, впился зубами в отчаянно извивающееся тельце. Пронзительно пискнув, крыса забилась в предсмертных конвульсиях и затихла. Горячая кровь наполнила рот вампира живительной влагой. Йерек жадно глотал эту божественную амброзию, в глубине души мечтая, чтобы это была человеческая кровь. Упав на колени, Волк схватил еще одну крысу, затем еще…, жадно насыщаясь ими…
Несколько мгновений спустя, когда Йерек, придя в себя, поднял голову и огляделся по сторонам — таинственной незнакомки уже нигде не было видно.
Вскочив на все еще подкашивающиеся ноги, Волк поспешно заковылял вниз по улице, вглядываясь в попадающихся навстречу прохожих, но ее — будто и след простыл. Проведя добрые полчаса в безуспешных поисках, Йерек вернулся в свое убежище, обдумывая то, что он узнал за прошедшее утро. Да, незнакомка исчезла, только это уже не имело значения. Йерек знал, что видел женщину-вампира, спокойно прохаживающуюся в самом центре оживленного города, но это было только начало тех странностей, свидетелем которых Волку предстояло стать в ближайшее время.
Через пару дней Йерек увидел ворона, сидевшего на флюгере, украшавшем здание небольшой кузницы. Заметив вампира, птица вспорхнула со своего импровизированного насеста и, огласив воздух хриплым карканьем, устремилась прочь, скрывшись за крышами прилегающих к кузнице лачуг. Не придав этому значения, Волк медленно побрел прочь, но на перекрестке улицы он встретил другого ворона, удобно устроившегося на дорожном указателе. На соседнем заборе — восседала еще одна черная птица. Казалось, стервятники внимательно наблюдают за Йереком. С максимальной скоростью, какую только могли развить его подкашивающиеся ноги, Волк заковылял к птицам, намереваясь прогнать их прочь.
Однако стервятники и не думали улетать. Отлетев на безопасное расстояние, одна из птиц уселась на водостоке постоялого двора, находящегося на другой стороне улицы, другая — расположилась на верхушке невысокой полуразрушенной стены. Приблизившись к преследовавшим его соглядатаям, Йерек издал устрашающий крик: вороны испуганно вспорхнули крыльями, но остались на своих местах.
Медленно продвигаясь вперед, вампир, наконец, вплотную подобрался к бестии, сидевшей на стене. Не успел, однако, Йерек протянуть к птице руку, как проклятое создание яростно клюнуло его прямо в ладонь, глубоко вонзив свой острый клюв в плоть вампира. Отдернув пораненную руку, Волк в сердцах громко выругался, а кровожадная тварь стремительно взмыла в небо. Сделав несколько кругов над головой Йерека, ворон скрался за крышами теснившихся вокруг лачуг. Волк повернулся к последнему остававшемуся в его поле зрения пернатому отродью: казалось, птица внимательно изучает вампира, пристально вглядываясь в него своими карими глазами-бусинками. Не успел Йерек сделать и пары шагов по направлению к доставшему его стервятнику, как, захлопав крыльями, ненавистная тварь выдавила из клюва очередной хриплый крик. Только, это было не похоже на обычное карканье — Йерек, отчетливо послышалось в грае птицы. Волк остановился, не веря своим ушам.
Через мгновение, ворон взмыл вверх, и, мельканье черных крыльев постепенно растворилось в розовеющем небе.
Йерек стоял посреди улицы, ошеломленно озираясь по сторонам.
Птицы знали, кто он такой… Они узнали его…
Неужели, это было продолжением его безумия?! Или его воспаленное воображение просто дорисовало то, чего на самом деле и близко не было?! Неужели он стал подобен Конраду?! Стал слышать голоса и видеть угрозы и предательство в самых неподходящих для этого местах?!
Три ночи спустя Йерек увидел Джона Скеллана.
Волк знал, что это был Скеллан, хотя ему и не удалось разглядеть лица своего заклятого врага. Соблюдая осторожность, Йерек проследовал за Скелланом до ворот какого-то старого особняка, скрытого в глубине обширного парка в одном из наиболее респектабельных районов города. Найдя неподалеку от входа укромное место, Волк решил понаблюдать, как будут развиваться события: ведь если Скеллан в Нульне, значит, и его хозяин может быть где-то неподалеку.
Из своего укрытия Йерек прекрасно видел ворота, ведущие в парк, окружающий так заинтриговавший его дом, и вереницу приходящих и уходящих посетительниц. К удивлению вампира, все гостьи этого странного особняка были женщинами, причем, женщинами молодыми и, весьма привлекательными. Облик таинственной незнакомки, встреченной Йереком несколько дней назад в трущобах Старого Города, вновь невольно всплыл в памяти Крюгера. Несомненно, и она, и посетительницы загадочного дома — все они были вампирами! Йерек чувствовал лежащее на них проклятье крови. Такие очаровательные создания и, при этом — смертельно опасные.
Волк невольно оплакивал жизнь, покинувшую этих женщин, ставших теперь прекраснейшими из мертвых…
Несколько последующих ночей Йерек осторожно исследовал территорию парка, окружающего интересующий его особняк. В конце концов, поиски вампира увенчались успехом — Волк нашел неплохое убежище в одной из старых крипт, находящихся в отдаленном уголке усадьбы.
Йерек провел день, отдыхая в уютном мраке своего нового убежища. Впервые за многие месяцы вампир спал спокойно — кошмары больше не мучили его. Какая горькая ирония — живой мертвец обрел покой среди мертвых. С заходом солнца Волк покинул свое обиталище. Сегодня, Крюгер был полон решимости найти того, кто мог помочь ему, хотя — Волк и не особенно надеялся на эту помощь. Передвигаясь по крышам, Йерек обогнул богатые районы южного округа Нульна. Его целью был один из входов в Подземье, находившийся в Новом Городе. Спустившись вниз, Волк быстро продвигался вперед по темным извилистым ходам, впервые с момента битвы на Мрачных Болотах, чувствуя себя скорее живым, чем мертвым. Завидев одного местных обитателей, вампир догнал его и, схватив за грудки, прижал к стене подземелья.
— Знаешь, где в Нульне можно найти колдуна? — Йерек впился глазами в свою невольную жертву.
Потерявший от ужаса дар речи человек — лишь отчаянно замотал головой. Отпустив его, Волк продолжил свои поиски. Каждому встреченному обитателю Подземья Йерек задавал один и тот же отчаянный вопрос. Безнадежно. Лишь недоверие и страх были ему ответом. Крюгер уже начал было отчаиваться, думая, что его поиски так и не приведут к успеху, когда, наконец, он встретил молодую девушку. Вместо того чтобы онеметь от испуга, подобно остальным подземным жителям, она согласно кивнула головой.
— Где? — прохрипел Йерек, не давая юной нимфе исчезнуть в темноте.
— Я кое-что понимаю в колдовстве, господин. Ничего серьезного, так, несколько несложных заклинаний, — девушка скромно потупила глаза.
Волк удовлетворенно усмехнулся. Увидев обнажившиеся клыки вампира, его новая знакомая невольно вздрогнула:
— Пожалуйста, господин, не убивайте меня! Я…
— Ты можешь изменить вот это? — перебил Йерек колдунью, показав пальцем на свое лицо. — Можешь сделать так, чтобы я выглядел по-другому? Нужно, чтобы никто не мог узнать меня!
— Не знаю, — честно ответила девушка. — Никогда не пробовала делать что-либо подобное…
— Может быть, попробуешь?
— И ты не убьешь меня после? Чтобы я никому не могла сказать, кто скрывается под новой внешностью?!
— Нет, — твердо пообещал Йерек колдунье.
— Как я могу верить тебе? Ведь ты… ты…
— Знаю, — ответил Волк. — Пожалуйста, сделай все, что можешь! Мне нужно поближе подобраться к одному человеку, так, чтобы я мог убить его.
— Шаллия милосердная, нет! Я не могу сделать это… я…
— Он не живой человек! Он монстр! — наклонился к испуганной чародейке Крюгер.
В следующее мгновение колени вампира неожиданно подогнулись. Впервые за долгое время Йерек чувствовал пульсирование человеческой крови так близко к своим губам. Он мог слышать каждый удар, знаменующий эту удивительную песнь жизни, звучащую в венах девушки. Мог коснуться ее шеи и припасть к этому живительному источнику, взять частичку жизни, бушующую в этом человеческом существе, для себя самого. Впиться зубами в ее плоть — вот и все, что было для этого нужно…
Резко отпрянув, Волк стряхнул с себя дьявольское наваждение, на мгновение, завладевшее им.
— Это тот, кто ответственен за смерть в храме Морра, — медленно выдохнул он.
Крюгер был уверен в своих словах. Он знал, что именно Скеллана искали охотники на ведьм, когда ведомая ими толпа ворвалась в лагерь Стриган. Это было неприятно сознавать, но Скеллан, по всей видимости, следил за каждым шагом Йерека.
— Ты ведь не обманываешь меня?! Это ведь не…, - чародейка внезапно осеклась, боясь высказать терзавшие ее сомнения.
Волк внимательно всмотрелся в лицо своей новой знакомой. Наконец, он решился:
— Это одна из тех тварей, что прислуживала Безумному Графу. А до него — Владу фон Карштайну. Он один из самых опасных монстров, каких я только знаю. Безжалостный убийца, и его присутствие в вашем городе сулит множество несчастий.
— И ты можешь покончить с ним, — воскликнула с надеждой девушка.
— Не знаю, — тяжело вздохнул Йерек. — Я уже не тот человек, каким был когда-то…
— Но ты ведь вампир!
— Да, вампир, но в моей прошлой жизни я был Рыцарем Белого Волка. Я защищал людей до тех пор, пока судьба не приговорила меня к этому проклятому существованию. И все-таки — я больше человек, чем вампир!
Девушка посмотрела на него, но вместо страха, в ее глазах Йерек увидел сочувствие и жалость. Это было поразительно. Чародейка протянула руку и коснулась его щеки:
— Я попытаюсь, — пообещала девушка.
Это было больше, чем Йерек мог надеяться…
Чародейка положила свои ладони на лицо вампира. Сначала Волк ощутил необычный для живого мертвеца холод, через несколько мгновений, впрочем, сменившийся волной мягкого тепла. Йерек чувствовал его под кожей, чувствовал, как оно распространяется вглубь его порченой плоти. Чародейка едва слышно шептала свои заклинания, ее руки медленно двигались, мягко поглаживая лицо вампира, меняя его внешность. Девушка трансформировала кости, мышцы и кожу Крюгера, представляя конечный результат в своем воображении и, воплощая свои фантазии в жизнь.
Наконец, колдунья опустила руки на плечи Волку. Внимательно всмотревшись в проделанную работу и, по-видимому, оставшись вполне удовлетворенной ею, девушка достала из складок платья маленькое зеркальце и протянула его Йереку.
Ошеломленный, Крюгер молча всматривался в свое отражение: там был кто-то, но это был не он! Человек, смотревший на него, отличался от Йерека самым разительным образом: изящные черты лица, вьющиеся русые волосы, большие нежно-голубые глаза. Лицо, что дала ему колдунья, было благородно — слишком благородно, испугался он на мгновение. Такая внешность будет привлекать к нему излишнее внимание…
Затем, сообразив, что как только чары рассеются, прежняя внешность вновь вернется к нему — Йерек несколько успокоился. Теперь, ему даже нравился его новый облик: хотя бы на короткое время он вновь стал похож на обычного человека.
— Благодарю тебя, — промолвил Волк, поднимая глаза на девушку.
— Право, не стоит! Я ведь даже не знаю, как долго продержится мое колдовство, — покачала головой чародейка. — Я никогда не применяла его на другом человеке. День? Месяц? Час? Я не знаю… но, надеюсь, этого будет достаточно, чтобы ты смог достичь своей цели.
Девушка вложила в руку вампира небольшую глиняную пластину, украшенную причудливыми знаками:
— Если будет нужно снять заклинание — просто разбей ее. Она удерживает наложенные на тебя чары. Не знаю, как это работает, но это так. Мой отец научил меня этому. Он любил подобные штучки.
— Не знаю, как мне благодарить тебя, — улыбнулся Йерек, с удовольствием наслаждаясь мимикой своего нового лица.
— Просто не убивай меня, — тихо прошептала девушка, с надеждой глядя ему в глаза.
Волк протянул руку — его ладонь прикоснулась к щеке чародейки, медленно скользнула по ее чуть припухшим нежным губам… Йерек чувствовал, как девушка невольно вздрогнула от его прикосновения, чувствовал биение ее сердца, как пульсирует по венам ее молодая кровь…
— Даю тебе слово, — торжественно произнес он, приложив ее пальцы к своим губам.
Вечером Подземье покинул уже новый Крюгер.
Заходящее солнце медленно закатывалось за горизонт, бросая последний взгляд на готовящийся ко сну город. Тем не менее, Йерек чувствовал обжигающее дыхание светила на своей коже. Опасаясь, как бы его кожа не вспыхнула под его лучами, Волк как можно плотнее завернулся в свои лохмотья. Он был слаб, но оказывается, он даже не отдавал себе отчет насколько! Крюгер поспешил укрыться в тени, отбрасываемой стеной ближайшего здания. До захода солнца ему придется держаться в тени.
Стараясь не привлекать внимания вечерних прохожих, Йерек направился обратно — к особняку, ставшему домом для прекрасных вампирш.
Особняк был единственным звеном, связывающим Волка и Скеллана а, следовательно, единственной ниточкой, ведущей к хозяину Скеллана — Маннфреду.
Маннфред, вот что больше всего заботило сейчас Йерека. Новый правитель Сильвании и то, как можно ему противостоять. Ели он потерпит неудачу — он умрет, на этот раз — умрет по-настоящему. Но… ведь он… обретет, наконец, покой. Каким бы ни был исход их грядущего противостояния, Волк знал — учитывая все муки его теперешнего существования, он окажется в выигрыше в любом случае!
Волк медленно шел по вечерним улицам, слегка припорошенным снегом, со стороны наблюдая за людской суетой, знаменующей конец трудового дня. Запоздалые посетители делали последние покупки, торговцы закрывали на ночь свои магазины и лавки, лишь кое-где в отдельных мастерских еще слышались редкие удары молота или приглушенный звон железа. Наступало удивительное время — время короткого затишья, когда дневная суета угасала, не успев еще смениться бурной ночной жизнью огромного города. И, тем не менее, ночь неотвратимо наступала на культурную столицу Империи, вступая в свои права. То там, то здесь зажигались красные фонари, указывая страждущим, где можно с пользой потратить сотню другую монет, отрешившись от дневных забот в объятьях ласковых и умелых жриц любви. В витринах, залитых красным светом, особенно многочисленных в окрестностях Нимфенштрассе, позировали женщины; молоденькие и не очень, привлекательные и серые мышки, стройные и толстушки — они сидели на высоких стульях или стояли, жеманно переминаясь с ноги на ногу, кидая ободряющие улыбки потенциальным клиентам. Улочки и переулки представляли собой причудливое смешение различных стилей: от мрачноватых многоквартирных апартаментов с покосившимися от времени стенами до роскошных особняков с фасадами, украшенными мозаикой или полуколоннами. Что же, ничего удивительного, учитывая, какому разнообразию людских пороков здесь старались угодить.
Первые хлопья мокрого густого снега упали на мостовую, когда Йерек уже подходил к своей цели.
— Эй, красавчик! Поднимайся сюда! Здесь ты сможешь укрыться от снега и…, не только! — одна из пышнотелых жриц любви высунулась из своего окна, призывно заманивая Волка энергичными взмахами своей руки.
Вампир не сразу сообразил, к кому относятся ее слова.
— О нет, не сегодня, — преодолев легкое замешательство, с улыбкой ответил Йерек, приложив руку к груди и слегка наклонив голову в притворном сожалении. — Сегодня, для меня существует лишь одна женщина!
— Хм, должно быть, ей очень повезло!
— Будем надеяться, что она видит вещи в том же свете! — снова улыбнулся Волк.
Пара молодых мужчин вышла дома напротив, чуть не поскользнувшись на обледенелых от утоптанного снега ступеньках. Провожавшая своих посетителей очаровательная юная особа с густой гривой черных, как смоль, вьющихся волос, послала им вслед воздушный поцелуй.
— Могла бы оставить одного и для меня, — укоризненно обратилась пышка к своей товарке.
— Отличная мысль, Эсме! В следующий раз — я обязательно позову тебя! — весело согласилась черноволосая. — Вот только, боюсь, в таком случае — мы затрахаем их до смерти!
— Скорее всего, милочка, но, по крайней мере, они хотя бы умрут счастливыми! — расхохоталась Эсме в ответ.
Пока жрицы любви увлеклись обменом шутками, Йерек счел за благо исчезнуть из их поля зрения, свернув в ближайший переулок. Мысли сбивались и путались у него в голове. Йерек чувствовал запахи множества привлекательных женщин, полных жизни, видел аппетитные формы, выставляемые напоказ в многочисленных витринах этого легкомысленного квартала, кровь, громко пульсирующую в их молодых телах, затянутых в корсеты и разноцветные кринолины. Как легко он мог теперь зайти в любой из окрестных борделей и насладиться кровью какой-нибудь глупенькой молоденькой шлюхи. Ее смерть вряд ли обнаружат раньше следующего утра, когда Волк будет уже далеко отсюда. Кровь — даст ему силы. Силы, так нужные ему, когда придет время встретиться со Скелланом и его хозяином. Голод, обострившийся из-за близости такой легкой и такой желанной добычи, сводил вампира с ума. Погружавшееся во тьму сознание Крюгера пыталось сыграть с ним злую шутку: зверь, сидевший в Йереке, притворялся слабым, желая, чтобы его накормили. Он просил, умолял, уговаривал и, наконец, вырвавшись наружу, яростно потребовал крови.
Это желание захлестывало вампира, словно нарастающий морской прибой и, Волку пришлось собрать в кулак всю свою волю, чтобы не поддаться терзавшему его искушению. Йерек поспешил прочь от пороков Нимфенштрассе.
Через пару кварталов Крюгер встретил новую добычу — шелудивый бродячий пес, находившийся на последнем издыхании, зябко жался к стене одного из домов в тщетных попытках спрятаться от ночного холода. Присев на корточки, Йерек тихонько свистнул, подзывая к себе несчастное животное. Псина доверчиво побрела к человеку, не чувствуя подвоха, но когда до Крюгера оставалось не более десяти футов — зверь неожиданно насторожился, шерсть на его загривке стала дыбом. Не давая животному времени опомниться, вампир сделал резкий бросок вперед и ухватил свою жертву за загривок. Одним резким движением сломав несчастному псу шею, Йерек с рычанием впился клыками в мягкую плоть…
Кровь была старая и водянистая — она едва приглушила терзавшее Йерека чувство голода.
Но она подержит его еще немного, поможет сохранить остатки разума, отодвинув пелену безумия, обволакивающего вампира.
Бросив труп собаки в придорожную канаву, Волк поспешил к своей цели — загадочному особняку прекрасных вампирш.
Притаившись в тени липовой аллеи, идущей вдоль стены особняка, Йерек некоторое время наблюдал за бурной ночной жизнью хищниц из своего укрытия. Как и во время его первого визита девушки покидали загадочный дом около полуночи, как правило — парами, весело болтая между собой, смеясь и перешептываясь. Складывалось впечатление, что вампирши покидали свое убежище только для того, чтобы через пару часов вернуться вновь, обновленными и посвежевшими после ночной прогулки. Они охотились — Йерек чувствовал это. Едва уловимый аромат крови и секса наполнял ночной воздух.
Дождавшись, когда еще одна девушка, вышедшая из особняка, скроется из виду, Волк пересек улицу и скользнул в чуть приоткрытые ворота. Оказавшись внутри, Крюгер окинул быстрым взглядом открывшуюся его взору картину: монументальное, двухэтажное строение с толстыми стенами, густо увитыми побегами дикого винограда, располагалось в глубине обширного парка. Видавшие виды массивные стены несли на себе печать прожитых лет, покрывшись морщинистой сетью сколов и трещин. В окнах нижнего этажа весело мерцали разноцветные масляные лампадки. Второй этаж, напротив — поражал безжизненностью и мрачностью. Слева в лунном свете холодно поблескивал лед, покрывший небольшое, возможно рукотворное, озеро. За особняком маячило что-то, отдаленно напоминающее старую гробницу.
Йерек поспешил укрыться в тени деревьев — бесшумно скользя от одного могучего исполина к другому, вампир осторожно прокрался почти вплотную к тяжелой деревянной двери парадного входа. Волк был полон решимости узнать, что происходит внутри загадочного дома.
В ту самую минуту, когда Йерек уже собирался покинуть спасительное покрывало густой тени, створка ворот скрипнула и две молодые девушки появились на дорожке, ведущей ко входу в дом. Дав им пройти вперед, Крюгер выскользнул из своей засады и, догнав девушек у самой двери, приобнял их за плечи:
— Добрый вечер, дамы, — расплылся Волк в притворной улыбке.
Оборвав разговор на полуслове, девушки повернулись к незваному гостю. Их лица стали каменными: ни испуга, ни удивления… никаких эмоций.
— От тебя несет смертью, вампир! Как, впрочем, от любого из вас, — холодно произнесла одна из них. — Что на этот раз нужно твоему хозяину от нашей госпожи?
— Хм, что ему нужно? — на секунду замешкался Крюгер. — Ну, вы же знаете непостоянный характер моего хозяина?! — быстро нашелся он, представив, что бы сказал на его месте Скеллан. Очевидно, его приняли за еще одного лакея Маннфреда — что же, ошибка случилась весьма кстати. Так или иначе, это облегчало его задачу — войдя в дом в качестве союзника, Йереку будет гораздо проще достигнуть своей цели:
— Просто отведите меня к ней — не очень-то вежливо заставлять даму ждать! — ухмыльнулся Волк.
Девушки провели Йерека через огромный зал, украшенный многочисленными изображениями змей. Они были везде: в узорах катайских ковров, основаниях канделябров, взбирались по наличникам дверей и окон. Такой оды этим хладнокровным рептилиям Волк еще не встречал. Пройдя несколько извилистых коридоров, Йерек и его провожатые спустились в обширный подземный лабиринт с длинными запутанными ходами, уходящими куда-то далеко во тьму. Почти наверняка, эти туннели соединялись с Подземьем Старого Города.
Крюгер следовал за своими спутницами, уверенно ориентировавшимися в этом хитросплетении лазов, проходов и тупиков. Иногда, покрытые плесенью стены подземного лабиринта практически смыкались, словно стремясь раздавить незваных гостей. С потолка тут и там свисали сталактиты, а под ногами периодически хлюпала вода, затрудняя, и без того не быстрое, движение. Наконец, тоннель расширился, переходя в рукотворную пещеру, в противоположном конце которой — виднелась небольшая деревянная дверь.
Одна из девушек толкнула дверь и обе вампирши отступили в сторону, пропуская гостя внутрь огромного подземного храма. Их властительница лениво возлежала на гротескном подобии трона, выполненного в виде змеиной головы.
Госпожа была, мягко говоря, некрасивой, если не сказать уродливой, причем — не только внешне. Ее внутренняя сущность также была искажена тьмой — Йерек почти физически ощутил это на себе, почувствовав неожиданную слабость и боль в висках.
Женщина молча окинула его внимательный испытующим взглядом. Ее старческое, морщинистое лицо покрывали глубокие морщины, кожа на руках и шее пожелтела и высохла, словно пергамент, напоминая змеиную чешую, которую ее хозяйка вот-вот готова сбросить. На ней была простая черная тога, голову украшала тяжелая золотая тиара в виде змеи, свернувшейся кольцом и пожирающей свой хвост. Кроваво-красные рубины, которыми были инкрустированы ее глаза, зловеще сверкали в свете горящих в святилище факелов.
— Что Маннфреду нужно на этот раз? — голос повелительницы вампирш звучал сухо и резко. — Он получил нашу помощь, неужели теперь он хочет еще больше обескровить нас, потакая своим иллюзорным амбициям?
Волк спокойно выдержал эту гневную тираду, не выказывая ни малейших признаков робости. Вряд ли такой спесивый сукин сын, каким всегда был Джон Скеллан, стал бы оправдываться, расшаркиваясь и раскланиваясь перед какой-то сварливой старухой.
— Маннфред посылал меня за город, решить одну небольшую проблему. А затем, просил навестить свою старую знакомую, сказав, что госпожа поможет мне найти его.
— Что дает этому презренному червю право думать, что он может использовать меня, девочкой на побегушках?! — в порыве гнева женщина приподнялась со своего трона, сверля Крюгера яростным взглядом. — Я — Калада, бессмертная возлюбленная Нефераты! Я — настоящее сердце тьмы этого города! Я — темный дух, которому люди молятся, когда свет меркнет и день сменяется ночью! И я не одна из его шлюх, которыми он может помыкать, удовлетворяя все свои прихоти! — слова старой ведьмы так и сочились ядом.
— Это не мои проблемы, госпожа, — хладнокровно парировал Йерек, стараясь придать своему голосу присущее Скеллану высокомерие. — Я просто не хочу, чтобы его гнев обрушился на мою голову. Так что, сделайте одолжение, скажите, где я могу его найти и — я немедленно покину вашу милость, а вы — сможете и дальше играть роль темной госпожи, властвующей над этим городом.
Калада бросила на Волка уничтожающий взгляд: если бы взглядом можно было испепелять, Йерек уже давно превратился бы в кучку праха — столько ненависти было в глазах старой карги.
— Как истинный червяк, он скрывается под землей, ползая по нечистотам старых гномьих тоннелей, ставших обиталищем скавенов. Он ползет, крадется и прячется и, снова крадется и снова прячется, дюйм за дюймом незримо продвигаясь вперед, во тьме ведя свою проклятую армию в самое сердце Империи. А теперь, одна из моих служанок проводит тебя к выходу. Уверена, если ты поспешишь, ты еще успеешь учуять его запах где-нибудь среди грязи и вони подземелья.
Глава 11 Волк на убой
Подземные тоннели скавенов — где-то в землях Империи
Мертвые шли невидимыми, углубляясь в самое сердце людских земель. Они двигались вперед с жестокой решимостью, не связанные усталостью, голодом и прочими людскими слабостями. Армия мертвецов накатывалась неумолимо, словно морской прилив, она разрасталась и ширилась по мере того, как все новые и новые рекруты вливались в ее ряды, поднятые темным колдовством. Миля за милей они шли и шли по подземным тоннелям, а все новые участники вливались и вливались в этот мрачный танец смерти.
Подземные тоннели были слишком древними и запутанными, чтобы можно было проложить по ним точный маршрут. Где-то прямые и широкие, но чаще узкие, полуразрушенные и затопленные. Кое-где, еще горели старые гномьи светильники, освещавшие подземелье неровным мертвенно-бледным светом. Судя по всему, кто-то поддерживал их в рабочем состоянии, но кто это был — скавены, гномы или кто-то другой, оставалось загадкой. На других участках, тоннели представляли собой кротовые норы, скрывающиеся во мраке, сквозь которые едва можно было протиснуться. Подходившие близко к поверхности земли, они тонули в грязи и нечистотах, просачивающихся из утробы людских поселений, переполнялись миазмами и нездоровыми испарениями. Временами, зловоние становилось просто невыносимым. Тьма следовала по пятам за мертвым воинством, неслышно крадясь по бесчисленным коридорам, протягивая свои щупальца из многочисленных тупиков и закоулков, придавая мрачную торжественность этому бесконечному маршу живых мертвецов.
Маннфред фон Карштайн вел свою бездушную армию, усилием воли направляя толпы разлагающихся зомби и полусгнивших скелетов. Его правая рука сжимала древний артефакт, найденный Маннфредом в одной из полуразрушенных гробниц Кхемри — родного города легендарного повелителя нежити Нагаша, затерянного в жарких пустынях Земли Мертвых. С виду это была простая, вырезанная из обсидиана, безделушка, выполненная в виде кулона, в центре которого располагался глаз, инкрустированный изумрудом, окруженный загадочными пиктограммами в виде людей с головами животных. Однако, исследуя ее, фон Карштайн выяснил, что артефакт усиливает воздействие магии на толпы безмозглой нежити. Вампир чувствовал эту горячую пульсацию на своей груди, передающую его волю — волю великого правителя Сильвании так, что никто из созданий, поднятых с помощью искусства некромантии, не мог ему противостоять.
В наиболее глубоких проходах нежить страдала от языков пламени, вырывающегося из глубоких трещин в земной коре. Смертоносные удушливые газы наполняли здесь подземелье, а под ногами, слышался зловещий гул, и земля едва заметно тряслась и содрогалась.
Однако было здесь что-то еще, что-то не связанное с яростью земной стихии. Удушающий смрад серы и метана сопровождался запахом паленой шерсти и вонью экскрементов, а кое-где под ногами блестели пятна странного вещества, напоминавшего масло для светильников. На стенах, время от времени попадались прилипшие к влажным камням длинные тонкие рыжие волосы, больше похожие на шерсть каких-то загадочных животных. Там, где земля подземелья была влажной, иногда встречались следы, похожие на следы больших собак, только более узкие с большими удлиненными когтями, оставляющими глубокие отпечатки на мягкой почве.
Чем дальше углублялись мертвецы во чрево земли, тем чаще на стенах попадались зловещие предупреждения в виде нацарапанных на стенах рисунков Великой Рогатой Крысы. Однако Маннфред зашел уже слишком далеко, что повернуть назад.
Крысолюди напали внезапно, сопровождая свою атаку громким и пронзительным визгом, ощетинившись клинками и копьями, со странными символами и рунами, небрежно нарисованными на их щитах. Казалось, что они переговаривались друг с другом но, если это и было правдой — Маннфред не мог разобрать ни слова. Их речь напоминала какофонию быстрых резких свистящих трелей, повторяющихся по несколько раз подряд. И над всем этим гомоном фоном висел низкий скрежещущий шум.
Скавены кружили вокруг неуклюжих зомби — множество здоровых грызунов, сверкающих налитыми яростью глазами. Их мясистые, червеобразные хвосты вздрагивали в возбуждении, когда проклятые падальщики впивались своими огромными резцами в безмозглых зомби, вырывая из мертвецов куски гнилого мяса.
В гробовом молчании нежить продолжала свой бесконечный марш, не обращая внимания на крысолюдей, раздиравших их мертвую плоть. Даже с висевшими на них грызунами, жадно сдирающими мясо с побелевших от времени костей, они продолжали идти вперед и вперед.
Скавены продолжали атаковать, стуча мечами и копьями по своим щитам, по стенам и полу подземелья, создавая оглушающую какофонию звуков. Распространяясь по тоннелям, шум многократно усиливался, создавая мощную звуковую волну, обрушивающуюся на врага.
Горящие факелы освещали подземелье тусклым мерцающим светом, едва разгоняя мрак, но даже этого было достаточно, чтобы взгляду открылись ужасные увечья, покрывающие тела большинства крысолюдей: их морды были покрыты воспаленными ранами, резцы сломаны, губы разорваны в клочья. У некоторых отсутствовал глаз или ухо. Другие явно подверглись действию мутации — их клыки и когти были скручены и деформированы, превратившись в естественное оружие, тела бугрились огромными уродливыми мышцами, суставы разрослись, увеличивая подвижность и способность к резким броскам.
Несмотря на яростные атаки скавенов армия графа-вампира продолжали свое неумолимое шествие, продираясь по полуразрушенным узким тоннелям. Разорванная крысюками плоть лохмотьями свисала с полусгнивших костей, придавая зомби жутковатый и призрачный вид.
Новая волна крысолюдей поджидала армию Маннфреда на перекрестке подземных путей, там, где пятнадцать тоннелей пересекались, чтобы разойтись, извиваясь точно змеи, в самые отдаленные уголки известного мира. В затхлом воздухе отчетливо пахло серой и метаном. Огромная шевелящаяся масса надвигалась со всех сторон: крысюки вылезали из мельчайших расселин и трещин, спускались по потолку, карабкались по обрывам, уходящим глубоко в чрево земли.
Ядовитые испарения наполняли подземелье, удушливой удавкой обвиваясь вокруг живых мертвецов. К несчастью для нападавших, нежить не нуждалась в такой прозаической вещи, как кислород.
В узких тоннелях закипела схватка, сопровождающаяся хрустом костей, щелканьем челюстей, лязганьем металла о металл, пронзительным визгом и хрипами раненых и умирающих крысолюдей. Оглушающий шум сопровождал орду скавенов, мертвые же — сражались в полном молчании. Крупный скавен с гладкой черной шерстью метнул круглый диск, сделанный из человеческого сустава с вставленным в него пилообразным костяным лезвием, в группу ковыляющих зомби. Метательное орудие с глухим чавканьем вонзилось в гниющее мясо. Издав яростный писк, крысюк подскочил к мертвецу и, вырвав импровизированное оружие из раны, всадил его прямо в лицо полуразложившегося трупа. Костяное лезвие легко рассекло податливую плоть, отделив нос и часть щеки. Однако торжество скавена было преждевременным. Мертвец всем телом навалился на своего врага: торжествующий визг сменился душераздирающим криком боли, когда кривые костлявые пальцы впились в глаза крысочеловека и, сомкнувшись, потянули на себя морду противника. С хрустом черепные кости лопнули, обнажая мозг, а несчастное животное, дернувшись в предсмертной агонии, навсегда затихло.
Вспышки странного зеленоватого света прорезали окружающий мрак, выжигая передовые ряды армии нежити. Скелеты и зомби шатались и дергались, их тела извивались и скручивались в нелепой, отвратительной пародии на танец; дымящаяся плоть отваливалась от обугленных костей, распространяя вокруг невыносимое зловоние. Мертвецы умирали в полном молчании. Скавены набрасывались на павших, отрывая куски подгоревшего мяса, торопливо пережевывая и глотая порченую плоть, с жадностью пируя на останках своих противников.
Маннфред с трудом пробирался сквозь плотные ряды нежити, бормоча заклинание себе под нос. Зловонные испарения, висевшие над полем сражения, небольшим облачком сгустились возле его сжатой руки. Писк и свистящие трели скавенов, пытавшихся добраться до графа, разом смолкли: неожиданная тишина на мгновение нависла над местом схватки. В следующую секунду вампир поднес руку к губам и, произнеся последнюю фразу, разжал пальцы. Коротко дунув, Маннфред направил на ближайших противников шлейф густого белесого тумана. Смертельное облако обволакивало скавенов, разъедая их шерсть, сея очаги разложения везде, где туман коснулся живой плоти. Запах гниения становился все сильнее по мере того, как дьявольское заклинание проникало все глубже и глубже, начиная поражать тело и кости несчастных животных. Пораженные крысюки, корчась, падали к его ногам.
Это был жестокий удар, но лишь треть крысолюдей была повержена. Душераздирающие вопли мучающихся от невыносимой боли врагов, леденили кровь, но у графа — они вызвали лишь довольную улыбку.
Неожиданно, в царящем вокруг гвалте, шуме и стонах, Маннфред различил новый звук — мерный бой приближающихся барабанов.
Только это были не барабаны…
Земля дрогнула у вампира под ногами. Сначала, это было лишь легкое содрогание, впрочем, быстро усилившее свою интенсивность пока, наконец, пол подземелья не треснул и вздыбился в нескольких футах впереди графа. Маннфред успел отпрянуть назад прежде, чем кусок потолка обвалился, погребя под собой пару десятков агонизирующих грызунов.
Стены подземелья шатались и трескались, обваливаясь кусками и обнажая скрытые в каменной толщи проходы, из которых бесчисленными волнами хлынули новые толпы крысолюдей. Яростно сверкая глазами, размахивая мечами и копьями, они, словно саранча, набросились на потрепанное войско графа.
Крупный горбатый скавен выдвинулся вперед, сжимая в когтистых лапах что-то вроде хрустального шара. Пища и посвистывая, крысюк метнул его в потолок прямо над головой Маннфреда — из образовавшейся трещины повалил удушающий желто-зеленый дым, окутавший вампира. Фон Карштайн почувствовал, как запершило и защипало у него в горле, когда порченая плоть вампира подверглась действию неизвестного яда. Выдохнув ядовитую смесь из своих легких, Маннфред угрожающе направил указующий перст на бросившего сферу крысочеловека. Газовое облако ярко вспыхнуло, ударив огненной дугой в оскаленную морду скавена. Грызун рухнул на землю, пожираемый адским пламенем.
Граф повернулся спиной к умирающему неприятелю…
Здоровенный крысочеловек приближался к вампиру — лезвие его меча пульсировало болезненным зеленоватым светом, отбрасывая зловещие отблески на ряды живых мертвецов. Свирепое создание больше напоминало гигантскую крысу, чем обычного крысюка. Зверь прикончил одного из топтавшихся поблизости зомби, размозжив голову мертвяка тяжелым обломком скалы. Меч в лапах скавена плел все более замысловатые узоры по мере того, как тварь подбиралась к Маннфреду. Несомненно — это был не простой воин. Существо надвигалось с высокомерным сознанием своего превосходства.
Вампир прикоснулся к талисману, висевшему у него на шее, отдавая своим воинам незримый приказ: ряды зомби расступились перед графом, открывая повелителю дорогу к встрече с противником.
Маннфред вынул свой меч и двинулся навстречу скавену, игнорируя царящую вокруг схватку. Крысюк оскалился, выписав в воздухе своим тяжелым мечом замысловатую фигуру. Усмехнувшись, фон Карштайн обнажил свои собственные клыки в дьявольском оскале, ничуть не менее диком, чем у его противника.
Граф молча заблокировал первый удар скавена. Эхо от удара коснулось руки вампира, обжегши ее словно огнем: скользнув в кончики пальцев, боль проникла в кисть и дальше — в предплечье графа. Казалось, будто меч скавена содержал в себе частицу солнечного света. Яростный вопль такой ужасающей силы вырвался из уст Маннфреда, что его противник невольно отпрянул назад, чуть не споткнувшись о тела своих мертвых собратьев.
Вампир рванулся вперед, не давая врагу времени прийти в себя. Описав смертоносную дугу, меч графа раздробил нижнюю челюсть крысочеловека, пройдя через небо прямо в мозг незадачливого противника.
Гигантский скавен продолжал стоять на ногах. Более того, отшатнувшись назад, создание освободилось от меча графа. Кровь обагрила изуродованную морду и доспехи твари. Какие бы стимуляторы не поддерживали в крысюке боевое безумие, существо отказывалось падать к ногам Маннфреда.
Скавен бросился в атаку. Пробив защиту Маннфреда, его отравленный меч глубоко вонзился в плечо графа-вампира…
Это был не обычный меч…
Смерть запела в испорченной крови фон Карштайна. Страшная, давно забытая песня! Огонь обжег его мертвую плоть: словно тысячи мелких лезвий впились в тело графа, раздирая ее на части.
Несомненно, лезвие крысюка было пропитано какой-то ядовитой смесью. Для любого живого человека ее воздействие оказалось бы смертельным. Даже для повелителя вампиров этот удар не прошел бесследно: его спина выгнулась, тело сотрясала мелкая дрожь — организм яростно сопротивлялся действию отравы.
Даже придя в себя после первого потрясения, Маннфред чувствовал, как яд продолжает свое разрушительное воздействие…
Лицо вампира исказилось в свирепой гримасе…
Отразив новый выпад крысочеловека, граф подбил его отравленный меч вверх и, проскользнув под лезвием, оказался в непосредственной близости от врага. Деформировав могучим ударом кулака морду завизжавшего от боли создания, Маннфред завершил свою атаку, рубанув мечом прямо по шее опешившей твари.
Отступив назад, вампир оценил эффективность своего удара.
Какое-то мгновение скавен еще удерживался на подгибающихся ногах, голова существа склонилась в сторону, держась лишь на коже и сухожилиях, из разрубленной шеи бил кровавый фонтан. В следующую секунду безжизненное тело поверженного противника распростерлось под ногами правителя Сильвании.
Одним коротким точным ударом отделив голову крысюка от тела, Маннфред швырнул свой мерзкий трофей прямо в толпу визжавших и пищавших скавенов, продолжавших наступать на его армию.
Протянув руку над обезглавленным телом врага, граф едва слышно произнес короткое заклинание. Труп зашевелился и стал неуклюже подниматься, повинуясь неслышному зову. Наконец, он стал на задние лапы, но уже не как грозный воин крысиного племени а, как безголовая марионетка графа-вампира. Вокруг него — шевелились и вставали все новые и новые крысолюди, присоединяясь к омерзительной армии графа-вампира. Новые рекруты фон Карштайна немедленно вступали в бой, набрасываясь на своих недавних соплеменников с неслыханной жестокостью. Поднятый первым обезглавленный воин опустошал ряды крысюков своим отравленным мечом, снося головы незадачливым противникам, оказавшимся достаточно безрассудными, чтобы стать у него на пути.
Находясь в самом центре этого величественного и пугающего зрелища, Маннфред молча наблюдал за действием своего колдовства.
Каждый павший скавен поднимался вновь, чтобы влиться в ряды живых мертвецов…
Граф знал — его время пришло, настало время вывести свое воинство на поверхность. Словно искусный кукловод, Маннфред направил мертвых крыс в авангард своей нечестивой армии. Эти создания выйдут из тьмы подземелья на солнечный свет, вселяя ужас в сердца всего живого. Грядущая зима принесет бойню, какой человечество еще не видело!
Йерек двигался вперед, бредя в кромешной тьме.
Он слышал перешептывания, крики, стоны и другие странные, несущие опасность звуки, доносившиеся из мрачных глубин подземных тоннелей. Они не интересовали вампира. Он спустился сюда не ради монстров, обитающих вдали от людских глаз и солнечного света. Крюгер преследовал совсем другую добычу — Скеллан исчез в подземелье, и он отыщет его, где бы тот не прятался.
Одна из служанок Калады — Нарцизиа, молча вела вампира по мрачным извилистым ходам, идущим из подземного святилища Ламий вглубь земли. В редких отблесках ее потайного фонаря Крюгер мог видеть выражение крайнего отвращения, застывшего на лице девушки. Йерек не пытался заговорить с ней, молча рассматривая идущую перед ним вампиршу. Нарцизиа шла босиком, но ни разу не вздрогнула, наступая на камни и скальные обломки.
Наконец, Ламия остановилась перед узким проходом, нырявшим в темноту.
— Ты ведь не такой, как он? — неожиданно спросила она. — Вы разные! Он хвастает, угрожает и расхаживает с самодовольным видом, строя из себя важную персону, но ты — ты ведешь себя совсем по-другому! Там, в особняке, ты ведь просто притворялся? — это был даже не вопрос, девушка прекрасно знала, что была права.
Йерек молча кивнул в ответ.
— Он спустился здесь, — Ламия прошла чуть вперед, кивнув головой на расселину в стене. В том, как девушка произнесла он, прозвучала неприкрытая ненависть. — Ход здесь идет вниз почти отвесно несколько сотен футов — постарайся не сломать себе шею!
— Спасибо за предупреждение, — с благодарностью кивнул Йерек. — Я буду осторожен.
— Вы ведь встречали его, не так ли? — после небольшой заминки спросил он Ламию.
Нарцизиа повернулась к Волку, ноздри девушки широко раздувались, лицо исказила гримаса ненависти:
— О, да! Я встречала его! — Нарцизиа развязала алый шелковый шарф, украшавший шею Ламии. Шарф скользнул вниз, обнажая шею девушки, на которой красовалось два больших полузаживших шрама. — Это, память о нашей встрече!
— Господи, он пил твою кровь?! — ужаснулся Йерек при мысли о том, что кто-то может попробовать кровь вампира. Это было все равно, что хлебнуть яда…
— Да… он пил…, - словно эхо отозвалась Нарцизиа, с трудом подбирая слова. Признание будто жгло ей язык…
— Это… не правильно, — только и сумел выдавить Йерек, все еще пытаясь осмыслить услышанное. — Но… почему…?!
— Сила, глупец! Неужели все из фон Карштайнов так наивны?! Выпивший кровь другого вампира приобретает часть его сущности…, его силы…!
— Но… это мерзко, — пробормотал ошеломленный Крюгер. В вампире, питающемся кровью вампира — было что-то неестественное, низводящее бессмертного в ранг обычного паразита…
— А ты, действительно, такой простак, или, опять разыгрываешь эту роль?! — девушка в недоумении покачала головой. — Все дело во власти! Скеллан хотел показать мне свою силу, вынудить склониться перед ним…, признать своим господином…, - Ламия горько усмехнулась.
— И ему это удалось?!
— Никогда! — жарко воскликнула девушка.
— Это хорошо! Скеллан не должен владеть кем-либо! Он — чудовище!
— Разве вы с ним не родственники?!
— Нет, женщина, не родственники! Более того, я намерен положить конец его жалкому существованию!
— Вот как?! Это становится все любопытнее и любопытнее! Вы же служите одному господину! Кажется, беседуя с Госпожой, ты кое-что скрыл… Интересно, ты обманывал ее или, сейчас обманываешь меня?!
— Я не сказал ни слова лжи!
— Думаю, это не совсем так! — снисходительно улыбнулась Нарцизиа. — Я хорошо разбираюсь в мужчинах. Ты лгал, как и любой другой мужчина, стараясь получить желаемое, только в этот раз целью были не стройные ножки, обвивающиеся вокруг твоей талии… Так ты действительно намерен убить его?!
— Действительно! Если ты получишь его голову, думаю, это будет достаточным искуплением его вины перед тобой.
Девушка рассмеялась вновь, на этот раз, восхищенная от полученного предложения:
— О, люди причиняли мне гораздо больше боли, чем это животное! Ночью и днем я терплю их грязные прикосновения только ради моей госпожи! Неужели ты думаешь, что я ложусь с ними только ради своего удовольствия?! Жених предложил бы мне руку и сердце, если бы хотел произвести впечатление! Но, это всего лишь красивые слова, пустое сотрясание воздуха, я же, предпочитаю реальные дела и, поэтому…, хочу предложить тебе мою кровь!
— Она меня не привлекает, Ламия! — хмуро отрезал Крюгер.
— Опять ты лжешь! Я чувствую, что ты голоден! Просто обними меня своими руками, прокуси шею и, пей! Ты ведь страдаешь! Думаешь я не чувствую запах крови крыс и мышей, которым ты насквозь пропитан?! Ты слаб и тебе предстоит сражаться с монстром! Так поступают либо глупцы, либо герои!
— Разве глупость не является отличительной чертой героя?! — усмехнулся Йерек.
— На первый взгляд, ты показался мне дураком, — проигнорировала его девушка. — Утолив голод моей кровью, ты получишь силу, необходимую для противостояния зверю, которого ты выслеживаешь. Я предлагаю этот дар, но ты — отказываешься! Почему же тогда ты пьешь кровь животных?! Все просто — ты ненавидишь того, кем ты стал! Ты испытываешь к нам подобным такое отвращение, что даже когда я по доброй воле предлагаю утолить твою жажду из ненависти к общему врагу — ты… отказываешься!
— Мы оба имеем право делать то, что считаем нужным! — Волк с вызовом взглянул девушке прямо в глаза. — Я не буду пить твою кровь! Я здесь, чтобы покончить с прошлым, а не начинать все заново! Кровь ничего не решит!
— Для вампира — ты весьма необычен, — Нарцизиа печально улыбнулась.
— Я Волк, — ответил Крюгер, вызвав в памяти образ Ульрика в обличье Белого Волка. На мгновение он вновь почувствовал себя могучим воином. Виденье исчезло и силы вновь оставили вампира.
— А я — ягненок, — в голосе Ламии не было и намека на иронию. Девушка протянула свое запястье Йереку: — Пей! Это наша природа — не сопротивляйся ей! Ты должен утолить голод, если хочешь победить его!
Йерек поймал себя на мысли, что невольно представляет, как подносит запястье девушки к своим губам. Пьянящее чувство восторга захлестнуло вампира: одна только мысль о подобной возможности — приводила его в экстаз.
— Нет, — с трудом взяв себя в руки, оттолкнул руку девушки Крюгер.
— Ты, действительно…, глупец, — печально вздохнула Ламия.
— Ты ошибаешься! Я вовсе не глупец! Но что еще более важно — я не паразит! — Йерек судорожно сжал кулаки, расстроенный тем, что Нарцизиа не может понять такую простую вещь. — Ты не понимаешь! Я уже проклят! И не собираюсь делать свое положение еще хуже!
— Хуже уже не будет, — рассмеялась Ламия. — Ты можешь только умереть! Умереть по-настоящему! Единственный твой выбор — это забвение! Ты этого хочешь?!
— Это не так! — возразил Крюгер. — Может быть, когда все закончится это и будет мой выбор, но только не сейчас — пока есть дела, которые я должен завершить!
— Ты имеешь в виду убийство?!
— Именно!
— Что же, надеюсь, он не убьет тебя первым! — девушка вновь повязала шарф вокруг своей шеи. — В конце отвесной шахты есть три тоннеля, — как ни в чем не бывало, продолжила Ламия. — Один, ведет в логово крысолюдей, другой — в цитадель дварфов в Горах Края Света. Наконец, последний — разветвляется на бесчисленное множество ходов, проходов и лазов. Ты можешь плутать по ним тысячу лет, так и не найдя выхода на поверхность.
— Как мне узнать, какой из них выбрать?!
— Просто доверься своей интуиции!
Ламия исчезла, оставив Волка в одиночестве во мраке подземелья.
Время потеряло всякий смысл. Темнота стала его хозяином и господином. Он шел…, искал…, слушал…
На каждом разветвлении Йерек делал отметку, ставя куском известняка, найденным в подземелье, стрелку, указывающую направление его движения. У одного из проходов Крюгер нарисовал схематичное изображение Ульрика, надеясь, что бог поможет своему заблудшему сыну найти вожделенную цель.
Волк не знал, сколько времени прошло с тех пор, как он расстался с Нарцизией у входа в подземелье. День…, неделя…, месяц… Скитаясь по подземному лабиринту, Йерек слышал странные звуки, доносящиеся из мрачных глубин земного чрева, однако — предусмотрительно старался держаться подальше от их источников. К счастью вампира, в большинстве ходов царила мертвая тишина, нарушаемая лишь его шагами, да тихим звоном размеренно капающей с потолка воды. Несколько раз он шарахался от собственной тени, принимая свой силуэт, скользящий по стене, за нечто, более смертоносное. Голод снова вернулся, а вместе с ним, и предвестники безумия, так часто бывшего в последнее время постоянным спутником вампира. Йерек старательно гнал его прочь, концентрируясь на образе Белого Волка… Его Волка…
Наконец, он услышал странный свист, доносящийся из глубины одного из тоннелей. Сначала он был едва слышным, почти эфемерным, теряющимся в шорохах и вздохах, наполнявших подземелье.
Йереку потребовалось несколько мгновений, чтобы осознать, что он слышит звук падающей воды. Приятная неожиданность — подземная река могла вывести его на поверхность. Шум потока разносился от водопада по подземным коридорам, отражаясь от стен подземелья, причудливо изменяясь и искажаясь, превращаясь в те самые шорохи и стоны, так насторожившие Крюгера. Очевидно, что свист, который ему послышался, был плодом его воспаленного воображения или — результатом необычной подземной акустики.
Йерек двинулся на шум водопада. Пройдя несколько десятков футов, он остановился как вкопанный. Закрыв глаза, Волк полностью сосредоточился на этом свисте, едва различимом в низком гуле падающей воды, наполнявшем подземные коридоры. Это был вовсе не плод его воображения и, уж тем более, не причуды подземного эха — Крюгер отчетливо различил мотив насвистываемой мелодии. Он уже слышал ее раньше: «Лэ о прекрасной Изабелле». В последний раз, это было во время осады Альтдорфа — Джон Скеллан напевал ее, шагая между рядами мертвецов, выстроившихся под стенами города в преддверии генерального штурма. Она застряла в голове Йерека потому, что говорила о характере Скеллана — о его удивительном презрении к жизни. Именно тогда Крюгер понял — понял отчетливо и бесповоротно — каким чудовищем является Джон Скеллан!
То, что Волк услышал эту мелодию сейчас — не могло быть простым совпадением. Тем более, Крюгер давно уже не верил в подобные случайности.
Осторожно двигаясь на звук, Йерек подкрался к концу тоннеля, переходившего в огромную подземную пещеру. Несомненно, это было одно из красивейших мест в Старом Свете, точнее — под Старым светом. Потоки воды вырезали фантастический орнамент на скалах, образуя удивительной красоты занавес, слоистыми волнами спускающийся со сводов ко дну пещеры. По нему были разбросаны многочисленные кристаллические образования в виде диковинных каменных цветов разных оттенков: от белого до коричневого — складывалось впечатление, что какой-то искусный мастер приложил тут свою руку. С потолка зала свешивались огромные кальцитовые люстры, промежутки между которыми занимали сотни маленьких геликтитов, извивавшихся спиралями, образуя «виноградные» грозди и другие замысловатые фигуры. От занимавшего когда-то пещеру озера теперь осталось небольшое озерко, вокруг которого расположилось множество ванночек с водой, с перегородками похожими на створки гигантских раковин. Чуть позади — возвышался огромный сталагмит, подпирающий своды пещеры. Вокруг него — точно разбросанная щедрой рукой — красовалась целая россыпь сталактитов и сталагмитов, усыпанных кристаллами.
Пересекавшая пещеру река, пропадала в полутьме на ее противоположном крае, падая вниз мощным водопадом, над которым висело плотное облако водяного тумана.
На одном из небольших обломков скалы восседал Скеллан, насвистывая балладу и мерно покачивая ногой в такт мелодии. Йерек молча наблюдал за своим врагом — ненависть, на мгновение, полностью захлестнула его. С трудом, Крюгер взял себя в руки — ненависть плохой советчик. Ярость, ненависть и другие эмоции — это проявление слабости — Джон Скеллан часто повторял эту мантру. И в этом случае он был абсолютно прав!
Стоявший у ног Скеллана фонарь, освещал центральную часть пещеры. Отбрасываемые им лучи преломлялись многочисленными кристаллами кварца и горного хрусталя, рождая в висевшей над водопадом водяной пыли, призрачную радугу.
Волк медленно вышел на границу освещенного круга. Он и представить себе не мог, что честолюбец, вроде Джона Скеллана, может проводить время в вонючем подземелье вместо того, чтобы удовлетворять свою жажду крови, терроризируя какой-нибудь имперский город. Что привело его сюда, заставляя сидеть, сложа руки, в бессмысленном ожидании? Ожидании чего? Единственная мысль, приходившая Йереку в голову — власть. Власть — вот что надеялся приобрести Скеллан. Но, каким образом? Очевидно, по каким-то причинам Скеллан считает выгодным скрываться, пока Маннфред ведет свое войско в сердце Империи. Хм, неужели он надеется появиться в последний момент и выхватить власть из рук ослабленного в битве графа? Или есть еще что-то, или кто-то — скрывающийся в темноте, еще один игрок, чьей поддержкой Скеллан намерен заручиться? Что бы ни делал в подземелье Джон Скеллан — его точные намерения оставались для Крюгера загадкой.
Шум водопада заглушал шаги Волка, продолжившего двигаться по направлению к своему врагу. Скеллан заметил его, когда Йерек пересек уже большую часть подземного грота.
— Поглядите-ка, кто это тут у нас?! Неужто, пещерная крыса?! Хотя нет, не похоже! — осклабился он в насмешливом приветствии. — Правда, ты не очень-то от нее отличаешься! — если Скеллан и был удивлен или обеспокоен внезапным появлением Крюгера, то ничем не выдал своих эмоций.
Отбросив деревянную дощечку, которую он вертел в своих руках, Скеллан соскользнул со скалы.
— Кажется, ты тоже знавал лучшие дни! — парировал Йерек.
— Так что же ты здесь делаешь?! Неужели заблудился?! — снова усмехнулся Скеллан.
— Отнюдь. Я не заблудился, Скеллан, — голос выдал его, Йерек был в этом абсолютно уверен. Несмотря на всю магию, скрывавшую его лицо — голос остался прежним.
Скеллан поднял бровь в притворном удивлении. Казалось, он не узнает того, кто стоял перед ним. Да и почему бы ему узнать голос Волка? Ведь столько времени прошло с их последней встречи!
— Так, так, надо сказать я в небольшом затруднении. Очевидно, что ты не женщина, чью постель я покинул перед восходом солнца, заодно, оставив сердце разбитым. Нет, по правде говоря, ты мог бы быть женщиной, но уж больно не привлекательной. Так что, извини — не могу представить себя в твоих объятьях. Во-вторых, по-видимому, ты знаешь меня, а вот я, не имею о тебе ни малейшего представления. Признаю — я весьма заинтригован!
— Ты знаешь меня, Скеллан, — Волк медленно вышел в центр освещенного круга.
Скеллан молча поднял свой фонарь, осветив лицо Крюгера, и принялся внимательно изучать черты его лица.
— Нет, не думаю, — пожал он, наконец, плечами.
Хорошо зная Скеллана, Йерек почти на сто процентов был уверен, что тот притворяется. Сожалениями делу не поможешь, но если бы он только принял предложение Нарцизии!
— Ну же, Джон! Мы столько пережили вместе! Это меня даже задевает! Я-то думал, что после нашей последней встречи мое лицо будет преследовать тебя до конца жизни…! Ах, да! Ты не узнаешь лица! Как насчет голоса?!
Скеллан угрюмо покачал головой.
— Нет?! Ты разочаровываешь меня, Джон! Ты не узнаешь старого доброго гамайя?! Неужели Конрад так мало значил для тебя?! Да что я говорю?! Конечно же, да! Ну а как насчет Влада?! Неужели ты не помнишь, как мы с тобой стояли бок о бок с нашим повелителем, перед тем злополучным штурмом Альтдорфа, стоившим графу жизни?!
Йерек сунул руку в карман и, сжав глиняный талисман, данный ему колдуньей, сломал его. Он не почувствовал никаких изменений, но по лицу Скеллана, Волк понял — волшебство исчезло. Страх, промелькнувший в единственном здоровом глазу Скеллана, говорил сам за себя.
— Вижу, Джон, ты меня не забыл! — усмехнулся Йерек.
— Что тебе нужно, Волк?!
— А ты как думаешь, Джон?! Хочу завершить начатое на Мрачных Болотах! Я устал от этого бесконечного танца смерти и, хочу положить ему конец, раз и навсегда!
— Ты пришел, чтобы убить меня?! Неужели, ты настолько самоуверен?! Ты думаешь, что ты колосс, старик, но вынужден тебя разочаровать — ты не та гора, которой себя считаешь! Ты — горный козел!!! А это — большая разница!
— Ты слишком много болтаешь, Джон! Впрочем, как и всегда! Я здесь не ради тебя, сосунок! А ради твоего хозяина!
Хлопнув себя по лбу в притворном отчаянии, Скеллан расхохотался:
— Ты знаешь Йерек, ты неповторим! Даже не знаю, как я смогу жить без тебя, но очевидно, такова уж моя несчастная доля, раз ты одержим охотой на Маннфреда!
Широко раскинув руки, Скеллан сделал несколько шагов по направлению к Крюгеру, словно стремясь заключить того в свои объятия. Остановившись в пяти шагах от Волка, он напустил на себя выражение притворного недоумения.
— Боже мой! Похоже, ты действительно считаешь, что сможешь убить наследника Влада?! Прекрасно и, так трагично! Давно ли ты смотрел на себя в зеркало? А, Волк? Можно сколько угодно прятать свое лицо за маской волшебства, но никакое волшебство не скроет то, что ты стал жалкой развалиной, — усмехнулся Скеллан.
— Я не питаю к тебе особой любви. Йерек, — продолжил он, после небольшой паузы. — Ты и сам это прекрасно знаешь! Тем не менее, у меня нет причин лгать тебе. Тебе не продержаться против Маннфреда и пары минут! Насколько я помню, даже Конрад, чуть не надрал тебе задницу! Поверь мне, Волк! Я видел Маннфреда в деле! Он такой же смертоносный зверь, как и Влад, а быть может, еще смертоноснее!
— Спасибо за предупреждение, Джон, но, я все же попытаю счастья! Просто скажи мне, где сейчас Маннфред!
— Ну, видишь ли, этого я не могу тебе сказать! Не смотря на мое искреннее желание видеть твой пепел, развеянный на все четыре стороны! Я не допущу вашей встречи, ведь все же есть вероятность, пусть и призрачная, что тебе удастся убить Маннфреда. Это будет большим ударом для всех! Понимаешь ли, Волк, смерть Маннфреда — для меня проблема! У нас с ним есть общие планы. Ты же не думаешь, что я для собственного удовольствия сижу в этом грязном подземелье?! Позволь мне разочаровать тебя — у меня есть на это веская причина! Я жду Маннфреда, Волк! Видишь ли, война уже началась и, царство скота — обречено! Маннфред величайший из всех нас! Он неповторимый комбинатор! Думаешь, безумие Конрада было простой случайностью?! Или падение Влада — милостью Зигмара?! Нет, Волк — это было дело его рук! Даже сейчас, когда он ведет армию нежити, какой Старый Свет еще не видывал, даже сейчас, люди ничего не подозревают о той судьбе, какая им уготована. Смерть Маннфреда ударит и по мне, Волк. Это подорвет и мою власть тоже.
— Кажется, мы оказались в тупике, не так ли, Джон?! Я здесь, чтобы убить его, а ты — не хочешь мне в этом помочь!
— Нет никакого тупика, Волк! Я просто убью тебя! Здесь! Собственными руками! Надеюсь, у тебя есть пара монет, чтобы заплатить перевозчику?! Ах, да, извини — у тебя же нет души! Какая жалость! Кажется, тебя ждет полное забвение!
— Неужели ты думаешь напугать меня?! Что я боюсь смерти?! Я вышел из праха и в него же превращусь. Смерть, вторая смерть, не страшит меня, Джон!
— Я готов поверить тебе, Волк, но отчаянная жажда жизни в твоих глазах, говорит об обратном! Ты боишься! Тебе ведь будет не хватать этого вонючего мира, не так ли?!
Йерек медленно провел рукой по поясу, инстинктивно ощупывая бок в поисках своего боевого молота, но к его разочарованию, оружия там не оказалось. Крюгер даже не помнил, когда последний раз держал в руках своего верного товарища. Сердце Волка болезненно сжалось.
Увидев движение Крюгера, Скеллан невольно рассмеялся:
— Кажется, старина, ты оказался в весьма затруднительном положении?! Сочувствую! Что же, это только облегчит мне задачу!
— Это — начало конца, Скеллан, — бросил Йерек, выпуская зверя на свободу. Его руки вытянулись, ногти на пальцах превратились в смертоносные когти. Скулы приподнялись, кости черепа стали смещаться, меняя форму, точно были из мягкого воска. Челюсти вытянулись, уши заострились — таившийся под кожей зверь выбрался наружу.
Ухмыляясь, Скеллан хрустнул костяшками пальцев. Затем, молниеносно развернувшись, вампир метнулся к своему мечу, стоявшему у основания сталагмита, на котором он сидел.
Йерек отреагировал мгновенно — бросившись вперед, он сбил Скеллана с ног и оба противника покатились по земле. Схватив Скеллана за волосы, Волк ударил его лицом о каменный пол пещеры. Шум водопада и рев Скеллана, освобождающего своего зверя, заглушили отвратительный звук ломающихся костей.
Изогнувшись, Скеллан высвободил правую руку и всадил ее прямо под горло Йереку, стараясь откинуть голову Волка назад и, тем самым, скинуть противника со своей спины. Крюгер впился в руку Скеллана своими клыками — Джон зарычал, частично от боли, частично от ярости и, вырвав руку из пасти Йерека, весом своего тела, сбросил-таки с себя своего противника. Свалившийся на бок Волк, тяжело дыша, поднялся на ноги. Отскочивший в сторону Скеллан — также занял боевую позицию.
Противники медленно кружили по пещере, выбирая момент для атаки.
— Что, Волк, боишься?! — усмешка Скеллана таила смертельную угрозу. — Боишься! Я это чувствую! Я чувствую твой страх вместе с запахом крови всех тех несчастных тварей, которыми ты предпочитал утолять свой голод! Если ты равнодушен к смерти — почему же ты боишься! А, Волк?!
— Будь уверен, я не цепляюсь за эту жизнь! — процедил Йерек, восстанавливая дыхание.
— Эту жизнь, — повторил, издеваясь, Скеллан. — А как насчет твоей прежней жизни?! Кажется, Волк, ты до сих пор не можешь смириться с тем, кем ты стал! Какая трагедия!!! И как же это забавно!
Кулак Скеллана нашел, наконец, брешь в защите Йерека — от мощного удара в лицо Крюгер попятился, его голова откинулась назад.
— Не говори мне, что ты сам не видишь призраков, Джон, — придя в себя, Йерек ответил на выпад Скеллана сдвоенным ударом в кадык противника. Сила ударов была такова, что легко убила бы обычного противника. Скеллан же, лишь ответил на них презрительной улыбкой.
— Я знаю, что случилось с твоей женой, Джон! — переводя дыхание, выдохнул Крюгер. — Не пытайся убедить меня, что ты не видишь ее в своих снах! Если кто-то из нас двоих и привязан к прошлой жизни — это ты Джон, а, вовсе, не я!
— Она не приходит, Волк! Она покоится с миром, который никогда не будет доступен, таким как мы! — Скеллан плюнул Йереку в лицо.
Шум водопада наполнял пещеру, заглушая все остальные звуки. Высмотрев брешь в защите Скеллана, Йерек нанес прямой удар в голову противника. Скеллан ответил четырьмя короткими тычками в печень Волка. Затем, воспользовавшись замешательством врага, он обрушил свой правый кулак прямо в лицо Йереку. Кровавый фонтан брызнул из поломанного носа Крюгера.
Потрясенный Волк отступил назад: в голове шумело от пропущенных ударов, зрение потеряло четкость. Видя его состояние, Скеллан продолжил свою атаку, нанеся мощнейший удар прямо в неприкрытую челюсть Крюгера. Йерек беспомощно распростерся у ног своего противника.
— Ты действительно думаешь, что можешь справиться со мной?! — на лице Скеллана, возвышавшегося над ним, читалось неприкрытое презрение.
Собравшись с силами, Йерек резко перекатился по земле, подсекая ногу Скеллана — Джон тяжело плюхнулся на пол пещеры рядом с Крюгером.
Волк впился в своего врага зубами, стараясь разорвать его шею. Зарычавший от боли Скеллан, отчаянно пытался сбросить с себя своего противника, но хватка Йерека была достойна Белого Волка. Йерек вцепился в лицо Скеллана когтями, разрывая податливую мягкую плоть. Порченая кровь Джона фонтаном брызнула ему прямо в глаза. Извивавшемуся от боли Скеллану, все же удалось, наконец, спихнуть сидевшего на нем Волка. Противники вновь покатились по земле, но в этот раз — Скеллан оказался удачливее. Оседлав Крюгера, он начал наносить удары по лицу распростертого врага, стараясь размозжить Волку голову. Выдержав шквал тяжелейших ударов, Йерек нанес один-единственный сокрушительный удар, пришедшийся в нижнюю челюсть Скеллана. Закашлявшись кровью, Джон упал на бок, стараясь разорвать дистанцию между собой и Волком.
Крюгер, шатаясь, с трудом поднялся на ноги.
Скеллан с ненавистью сверлил Йерека единственным здоровым глазом. Наглазная повязка, скрывавшая его искалеченный глаз, слетела, обнажив ужасный шрам — память об их с Волком последней встрече. Присев на корточки, Скеллан приготовился вновь броситься на своего заклятого врага, мрачная улыбка блуждала на его изуродованном, окровавленном лице.
Йерек отступил на шаг назад, готовясь встретить предстоящую атаку во всеоружии.
На своей коже Крюгер почувствовал брызги, летящие от водного потока, падающего куда-то в темное земное чрево. Очевидно, во время схватки противники сместились так, что водопад был теперь за спиной у Йерека. Опасаясь пропустить выпад Скеллана, Волк не рискнул бросить через плечо даже короткий взгляд — для определения расстояния до пропасти ему следовало полагаться на другие чувства.
Крюгер сосредоточился на мощном шуме водопада. Гул падающей воды и капельки водяной измороси на шее подсказывали Йереку, насколько близко к краю он находился.
Рыча и сплевывая кровь разбитыми губами, Скеллан вновь бросился на Волка. Одним стремительным прыжком он преодолел разделявшее их расстояние и всем своим весом ударил Йерека прямо в грудь.
Зависнув на мгновение на краю пропасти, оба вампира рухнули в гремящую и пенящуюся бездну.
Падение длилось какие-то секунды, но Йереку они показались вечностью. Наконец, их тела, подняв фонтан брызг, с силой ударились о водную поверхность. Уйдя под воду, Крюгер потянул за собой и Скеллана, отчаянно пытавшегося избавиться от железной хватки Белого Волка. Издав хриплое рычание, Скеллан попытался ткнуть лбом в лицо Йереку, стараясь разбить и без того изувеченный нос Крюгера. В следующий момент могучая сила потока разорвала, наконец, их смертельные объятия, бросив Йерека спиной на острые камни.
Подбрасываемый бурлящим и клокочущем потоком Йерек потерял из виду Джона Скеллана. Подземная река несла его еще какое-то время, играя, словно с беспомощным младенцем. Затем, вода неожиданно ушла из-под Крюгера и, совершив еще один головокружительный полет, Волк со всего размаха рухнул на острые скалы.
Сколько прошло времени, прежде чем он пришел в себя, Йерек не знал. Очнувшись, он обнаружил себя лежащим на камнях, чуть в стороне от падающего вниз потока. Боль пронизывала все его изуродованное тело. Волк с трудом поднял голову, оглядываясь вокруг. Скеллана нигде не было видно. Йерек попытался двинуться с места, но не смог. Лишь крик боли вырвался из изувеченных губ вампира.
— Что — больно?! — слабо прозвучал откуда-то голос Скеллана, едва различимый на фоне шума водопада.
Волк медленно повернул голову, пытаясь установить, откуда доносится голос. Сам он лежал на узком выступе скалы, обрамлявшем глубокую пропасть с падающей в ее пасть рекой. Узкий каменный карниз вел через обширную каверну, соединяя скалу, на которой оказался Йерек, с противоположной частью подземной пещеры. Глухой грозный гул, сопровождавшийся яркими отсветами пламени, доносился из глубины каверны. Небольшой побочный рукав водопада низвергался в эту раскаленную пропасть, мгновенно превращаясь в пар при соприкосновении с горящей лавой.
Из-за горячих испарений, поднимавшихся из глубин земли, Крюгер не мог рассмотреть Скеллана, находившегося где-то на другой стороне провала.
Скользнув по своему изувеченному телу, взгляд Йерека задержался на правой ноге. Зрелище было ужасающее: сломанная в двух местах, она превратилась в кровавое месиво, прорвавшие плоть обломки костей торчали наружу, неестественно белея на фоне заляпанной грязью и кровью одежды.
Волк снова попытался приподняться, но упал, чуть не лишившись сознания от нестерпимой боли.
— Может мне стоит прийти к тебе?! А, Волк, — продолжал издеваться невидимый Скеллан.
Крюгер закрыл глаза, пытаясь унять мучившую его боль. Он знал, что должен делать. Выбора не было. Оторвав полоску ткани от своих окровавленных штанов, Йерек сложил ее в несколько слоев и прикусил зубами. Даже это небольшое движение причиняло Волку немыслимую боль, чуть не лишая сознания. Переведя дыхание, он обхватил изувеченную ногу обеими руками и, одним резким движением, повернул ее вверх и вправо, вставляя на место сломанные кости. Это было сродни пытке. В глазах Волка потемнело, тряпка выпала у него изо рта, ужасный душераздирающий вопль заглушил грохот падающей воды.
— Ты мертв, старик! Мертв, мертв, мертв…, - прошептало призрачное эхо, прокатившись по пещере и медленно растворившись в шуме водопада. Однако, самого Скеллана нигде не было видно.
Слезы брызнули у него из глаз, когда Йерек, нечеловеческим усилием воли, заставил себя сесть, прислонившись спиной к основанию скалы. Голова Крюгера кружилась, в глазах стоял кровавый туман, он ежесекундно проваливался в какую-то темную бездну. С трудом цепляясь за реальность, Волк медленно повернул голову, всматриваясь туда, откуда доносился голос Скеллана. Наконец, он увидел его — Джон лежал на другой стороне провала, недалеко от основания каменного карниза, служащего переходом через лавовую каверну. Он лежал на спине, сильно пострадав при падении, но насколько сильно — этого Йерек не мог сказать. Нужно двигаться. Волк прекрасно понимал, что должен прикончить Скеллана раньше, чем Джон убьет его.
— Все кончиться здесь, Джон, — пообещал Крюгер, аккуратно перевернувшись на бок. К сожалению, зафиксировать перелом оказалось нечем, единственный выход — придерживать изувеченную ногу одной рукой.
— Раз, два, три, — сам себе скомандовал Йерек, и, выдохнув, резким движением подтянул свое тело на пару футов вперед. Отчаянный стон вырвался из уст Крюгера, когда сломанные кости разошлись, разрывая кожу и плоть, еще больше расширяя рану. Собравшись с духом, Волк надавил на рану правой рукой, вновь соединяя сломанные кости вместе. Новая ослепляющая вспышка боли была ему ответом.
— Волк, ты кричишь, словно баба, — продолжал издеваться Скеллан над его потугами. Тем не менее, он все также не двигался с места.
— Я иду, чтобы сожрать твое сердце, Скеллан! — выплюнул Крюгер свою угрозу. — Беги, если можешь! О, посмотрите-ка, кажется, ты не можешь!
Ухватившись за неровности скалы, Йерек с трудом сумел подняться, став на здоровую ногу и опираясь спиной о шершавую каменную поверхность. Стиснув зубы, он медленно поковылял на другую сторону пропасти, подволакивая правую ногу и подпрыгивая на здоровой конечности.
Поскальзываясь и спотыкаясь, Йерек с трудом пересек узкий карниз, связывающий две противоположные стороны пропасти. Несколько раз он был близок к тому, чтобы соскользнуть в огнедышащую пропасть с кипящей внизу лавой. Горячий воздух обжигал, затрудняя движение, несмотря на то, что поверхность лавового озера была в нескольких сотнях футов.
Скеллан по-прежнему оставался недвижим.
Приблизившись, Йерек рассмотрел, наконец, что живот его врага пробит огромным сталагмитом — Джон напоминал бабочку, приколотую к земле огромной уродливой булавкой.
— Все кончено, Скеллан! На этот раз — ты окончательно мертв! — промолвил Волк, возвышаясь над своим недавним противником.
Оскалившись, Скеллан медленно покачал головой, судорожно сжав руками каменное острие, торчащее из его раны — словно намереваясь стянуть себя с этой импровизированной плахи.
— Еще нет…, Волк…, Еще нет… — прошептал он слабеющим голосом, с трудом выговаривая слова.
— Что ты видишь, Джон?! Есть ли там что-нибудь для таких, как мы?!
— Ничего… Там нет ничего… — прерывающимся голосом выдохнул Скеллан. Но на его лице появилась умиротворенная улыбка.
— Что там, Джон?! Скажи мне?! — с жаром продолжал допытываться Йерек.
— Я вижу тебя, Волк! Тебя, лежащего мертвым у моих ног! — захрипел Скеллан, забившись в агонии: выгнувшись, он попытался привстать на ослабевших ногах, но острые края сталагмита лишь увеличили размеры раны, из которой, подобно мотку пряжи, выпали остатки полусгнивших внутренностей. Джон снова рухнул на землю, еще глубже насаживаясь на каменную иглу.
— Ты не можешь убить меня, Волк, — прошептал он, обессилев от болевого шока и потери крови. Но они оба знали, что Скеллан и сам в это не верит.
— Мне это и не нужно, — чуть помолчав, промолвил Йерек. — Ты — ничто, Джон. Я преследую другую цель!
Скеллан криво усмехнулся. Кровавая пена выступила у него на губах.
Крюгер опустился на колени рядом с умирающим врагом.
— Может там, куда ты уходишь, тебе все-таки удастся найти какое-то подобие умиротворения, Джон!
— Иди…, вылизывай… свои… яйца… Волк…
Никак не отреагировав на последние слова Скеллана, Йерек наклонился ближе к испускающему дух вампиру, молча сжав его лицо в своих руках.
Несмотря на шум водопада, гудение лавы и шипение пара — он слышал эту песнь… Сладкая мелодия Песни Крови зазвучала в ушах Крюгера, наполняя восторгом все его существо. Слова Нарцизии вновь ожили в его памяти, наполняясь новым содержанием и новым смыслом: «Выпивший кровь другого вампира приобретает часть его сущности…, его силы…!».
Желание, жажда, звериные инстинкты — захлестнули Волка и, на этот раз — он сдался. Йерек наклонился и, несмотря на слабое сопротивление Скеллана, вонзил свои клыки в горло умирающему, жадно насыщаясь его густой, теплой, терпкой кровью. Последняя предсмертная судорога сотрясла тело Джона, и, он затих навсегда — мертвый в мире мертвых.
Оторвавшись от опустошенного тела, Йерек вытер тыльной стороной ладони испачканные губы: кровь Скеллана кардинально отличалась от любой другой крови, какую Волк когда-либо пробовал. Ее вкус был сильнее, насыщеннее, богаче… Это была его кровь — кровь одного из бессмертных существ, живущих в ночной тени… Кровь Вампира… Эликсир вечной жизни… дарующий силу и власть…
Это было его проклятие… Проклятие монстра, пьющего кровь… Его слабость и… его сила… И Йерек наслаждался ею…
Он действительно был зверем. Влад был прав, выбрав Крюгера много лет назад — Белый Волк стал достойным потомком своего родителя.
Прервав размышления, Йерек с трудом поднялся на ноги, размышляя, что делать дальше. Скеллан еще не умер, несмотря на то, что жизнь, казалось, полностью покинула его бренную плоть. Со временем, он сможет вернуться — этого нельзя допустить. Чудовище, сидящее внутри Скеллана, не должно снова вырваться наружу! Мир и так уже достаточно пострадал от него.
Крюгер наклонился и, потянув вверх, с трудом снял труп Джона со сталагмита. Подхватив неподвижное тело за ноги, Йерек потащил его к краю вулканической каверны. Несмотря на полученные раны, сейчас он чувствовал себя гораздо лучше. Волк стал сильнее, гораздо сильнее — сила Джона Скеллана текла в его жилах.
Достигнув края пропасти, Йерек поднял останки Джона на руки — теперь, они казались практически невесомыми…
— Что же, Джон! Может быть, теперь ты, наконец, воссоединишься со своей женой, — торжественно промолвил Йерек, отпуская тело: сначала медленно, затем все ускоряясь, труп Скеллана полетел вниз, навсегда исчезнув в оранжево-красном озере кипящей и текущей лавы.
Теперь Скеллан уже никогда не сможет воскреснуть — в этом Крюгер был абсолютно уверен.
— Из праха мы пришли, и в прах обратимся снова, — прочитал Йерек единственную строку заупокойной молитвы, которая еще не стерлась из его памяти.
В последнюю секунду, перед тем, как Скеллан исчез в огненном потоке, Крюгеру показалось, что слабая улыбка играла на его лице. Что же, может быть в том призрачном мире, куда он отправился, Джон действительно, встретил свою жену и обрел, наконец, покой, столь недоступный ему при жизни. Йереку так хотелось верить в это… очень хотелось…, но он знал, что это была ложь…
Скеллан не улыбался. И дух, и плоть Джона были мертвы… мертвы по-настоящему… и, навсегда…
Лава с шипением поглотила тело и, Джон Скеллан исчез — так, как будто, его никогда и не было вовсе. Глядя на огненную вспышку, исказившую на несколько секунд поверхность лавового озера, завороженный Йерек невольно осенил себя знаком Ульрика.
Постояв еще немного над местом последнего пристанища Скеллана, Крюгер медленно побрел на другую сторону пропасти. Настала пора искать дорогу наверх. Но сначала — сначала он должен был отдохнуть…
Он солгал Скеллану — это был не конец. Это было всего лишь начало. Волк принес себя в жертву — в жертву тем, кого когда-то поклялся защищать, даже — ценой своей собственной жизни. Единственный способ противостоять монстру, на которого он охотился — стать монстром самому…
Опустошенный, Йерек медленно привалился к стене пещеры. Проваливаясь в сон, он слышал грозный гул земного чрева и мерный шум водопада.
Но даже во сне, настоящее не отпускало Крюгера. Видение Белого Волка преследовало его. Видение неуловимого, безжалостного зверя, ведущего Йерека наверх, на поверхность, сквозь мрачные, наполненные его собственными кошмарами, подземелья.
— Этот Волк — я, — закричал Йерек и, в этот момент, проснулся.
Это была чистая правда — ошеломленный внезапным озарением Крюгер долго не мог прийти в себя: он стал, наконец, тем самым хищником, которого, когда-то, увидел в нем Влад…
Глава 12 Немного магии
Ултуан — легендарная земля высших эльфов
Высоко в горах княжества Сафери, лежащего на берегах моря Снов, высится Башня Хоэта, святилище эльфийского бога мудрости — Хоэта. Это величайшее собрание знаний о магии в мире, столетиями пополняемое магами и учёными высших эльфов, многие из которых посвятили всю свою жизнь поискам крупиц истины. Башня вздымается высоко над лесом, белая кость её стен уходит вверх почти на половину мили — инженерная задача, решаемая лишь силой магии. Основание башни находится в точке пересечения громадных потоков магического вихря, что придает ей большую прочность, нежели способны дать простые кирпич и раствор.
Прогуливаясь в тени огромной башни, Финрейр пытался полностью освободить свое сознание от посторонних мыслей и образов, но одна навязчивая картина все время вставала у него перед глазами.
Сапоги… бег… ноги утопают по колено в снегу… Тяжелые стальные поножи… звон доспехов… Захлестывающая волна паники… Бегство…, бегство…, бегство… И, тьма, преследующая по пятам… Абсолютная, леденящая душу, тьма… существование которой он даже и представить себе не мог…
Ноздри Финрейра наполнились запахом звериных шкур, сопровождаемым едва уловимым, но почти физическим, присутствием зла. Он слышал яростные крики, безумные проклятья, хриплые стоны, чувствовал льющуюся рекой кровь, затапливающую поле грандиозного сражения. Черные кривые ветви деревьев, подобно гигантским рукам, тянулись к одинокому беглецу, словно пытаясь задержать его, поймать в свои сети, остановить спасительный бег. Спотыкаясь, падая и вставая, он продолжал бежать, прижимая к груди тяжелый боевой топор, еще больше замедлявший движение и без того измученного воина.
Наконец, совсем обессилев, беглец обернулся, чтобы встретить своих преследователей лицом к лицу — маленькая песчинка, лежащая на пути бурного потока, сметающего все на своем пути…
Нет, не песчинка — сын Гримны, воин-дварф с лицом, порубленным мечом и залитым кровью… Зло идет за ним…
Единственная надежда беглеца — восемь ветров магии, тех таинственных ветров, что дуют из Северных Пустошей и дают колдунам и волшебникам всех рас силу и, боевой топор. Глаза его преследователей были полны ненавистью, голодом и жаждой крови; лишь одно имя пульсировало в их мозгу: Маннфред.
Финрейр вывел себя из транса, его рука дрожали, со лба стекали капельки пота, дыхание было частым и прерывистым. Пытаясь осознать видение, эльф не мог сказать с уверенностью, видел ли он реальные события или — просто обрывки чужого кошмара.
Шатаясь, он подошел к одной из дверей Белой Башни и положил руку на холодный камень, пытаясь вобрать в себя его успокаивающую безмятежность.
Спокойствие не приходило. Грудь Финрейра по-прежнему бурно вздымалась, мысли в голове мешались и путались: эльф никогда не ощущал присутствие в видениях такого реального, физически ощутимого, зла.
Неожиданно, магический ветер донес до Финрейра легкое колебание эфира, сначала незаметное, почти не ощутимое, затем — все более усиливающееся. Это было не просто нарушение равновесия между светом и тьмой — в мир проникла сила, намеревающаяся поглотить все живое, лежащее на ее пути.
Новое видение возникло перед внутренним взором эльфа: паривший в небесах ястреб камнем упал вниз и, пронесшись над землей, схватил неосторожную мышь, пронзительно пискнувшую от смертельной боли и ужаса. Как это было связано с гномом, остался ли он в живых или, даже, вовсе еще не родился — Финрейр не знал. Такова была природа его видений. Иногда, они были совершенно ясны, но чаще — крайне туманны и неопределенны.
Он должен узнать, являлись ли увиденные события частью прошлого или же, только должны были случиться…
Прошло много времени прежде, чем Финрейр освоился в сообществе магов. Тем не менее, по его твердому убеждению магия природы требовала сосредоточенности и уединения. Именно поэтому, эльф предпочитал держаться особняком от остальных магов Белой Башни. Неудивительно, что большинство из них не одобряли подобное поведение Финрейра, ожидая от юноши скромности и дисциплины.
Несмотря на свою молодость Финрейр был убежден, что, хотя цивилизация Азур и являлась древнейшей и наиболее развитой во всем известном мире, даже высшие эльфы не обладали всей полнотой знания и, эти белые пятна, возбуждали его юношеское любопытство.
Вечером он уже просил совет о дозволении отправиться в путь. Хоть Финрейр и был очень молод, тем не менее, он уже обладал достаточным весом среди своих соплеменников.
Однако некоторые старики просто не хотели принимать его в серьез…
— Вы еще слишком молоды, мастер Финрейр и, склонны к опрометчивым поступкам. Несомненно, что для такого юного возраста вы достигли впечатляющих успехов. Тем более, вы должны понимать, что дела людей не представляют для нас никакого интереса. Не отрицаю, что ваше видение достаточно любопытно, но только с возрастом к нам приходит мудрость, а с ней и способность правильно поступать в тех или иных обстоятельствах. Со временем, вы тоже поймете, что высшие эльфы не должны вмешиваться в судьбы Старого Света…
Финрейр принял решение совета с присущим его расе достоинством, но принесенный магическим ветром отзвук смерти и разложения, продолжал звать его в путь и, только невежественный эльф проигнорировал бы этот зов.
В течение часа юноша убедил трех эльфийских воинов присоединиться к его походу.
Что-то проникло в земли Старого Света, заражая и отравляя их… что-то очень страшное и злое, тщательно готовившее свое появление…
Древнее зло вырвалось из глубин, где так тщательно скрывалось долгие годы. Настолько сильное, что изменяло даже ветра магии, отравляя их своим ядом. Особенно сильно воздействие таинственной силы коснулось Шайша. Чамон — желтый ветер — пропитался гарью и пеплом, ветер жизни Гиран наполнился ароматами гнили и тления. Зло уже проникло в Акши, Гур, Улгу и Хиш. Только небесный ветер Азир, еще сопротивлялся его тлетворному влиянию.
Финрейр был твердо уверен, что такая угроза не должна оставаться без ответа.
Значение его видения должно быть выяснено до того, как силы Хаоса затопят земли Старого Света, уничтожив мир людей, эльфов и гномов. Жизнь драгоценна! Даже если это жизнь простого дварфа!
Прежде чем вернуться к Белой Башне, юноша отдал своим товарищам несколько распоряжений относительно подготовки к предстоящему походу. Он поднимался все выше и выше по крутым винтовым ступеням пока, наконец, не оказался под высоким куполообразным сводом небольшой комнаты на вершине Башни Хоэта, наедине с облаками, птицами и магическими ветрами. Восемь стрельчатых арок, расположенных по периметру, открывали доступ восьми магическим ветрам, проникавшим внутрь и сливавшимся в один мощный магический вихрь, ревущий и кружащийся в центре помещения. Пройдя вперед, Финрейр протянул руки вверх, погружаясь в наполненный рвущейся наружу силой поток, полностью отдавая себя на волю первозданной магии.
Все чувства эльфа обострились, его зрение, осязание, слух — все стало единым целым с магической силой ветра. Отвратительный запах тлена и разложения проник в ноздри Финрейра с необычайной силой. Проносясь над Старым Светом, юноша видел странных существ, лишенных души и жизни. Бывшие, когда-то, обычными птицами, они превратились в бездушные автоматы, повинующиеся чьей-то злой воле. Они стали частью темной силы, ее зловещими щупальцами, проникшими в самые отдаленные уголки известного мира. Присутствие этих монстров потрясло Финрейра до глубины души.
Это не могло случиться за одну ночь…
Почему, задавался вопросом молодой эльф, никто из их народа не замечал этого?
Неужели, высокомерие его соплеменников разрослось настолько, что даже смертельная угроза существованию всего остального мира не способна заставить их прекратить заниматься самолюбованием?
Финрейр вновь переключил свое обострившееся восприятие на мелькавшую внизу землю, надеясь найти причину этих зловещих изменений. Он пронесся над мангровыми зарослями Люстрии, пустынями и оазисами Аравии, пересек Море Когтей и спустился по рекам Мидденланда. Обогнув мрачные кряжи Серых Гор, эльф углубился в Атель-Лорен — таинственное королевство своих лесных собратьев. Наконец, преследовавший его запах смерти, привел юного мага к мрачным шпилям Дракенхофа.
Тлен и разложение, терзавшие обострившееся обоняние Финрейра, были здесь совершенно непереносимы. Стаи падальщиков с хриплым карканьем кружили над замком. Небольшая роща уродливых деревьев раскинулась недалеко от ворот Дракенхофа. Приглядевшись, юноша понял, что это были за деревья…
Эти «деревья», на самом деле, были останками людей, насаженных на колья. Большая часть их разложившейся плоти послужила кормом пернатым хищникам, населяющим крепость. Скелеты, обглоданные до костей, таращились в пространство пустыми отверстиями своих глазниц: изогнувшиеся в смертельных муках на своих ужасных насестах, они представляли собой жуткую, чудовищную пародию на часовых, охраняющих вход в царство мертвых.
Вороны, восседавшие на грудах костей, побелевших от времени и непогоды, — тех, где еще оставались куски гнилой плоти — жадно рвали клювами полуразложившееся мясо.
— Маннфред идет, — разносил ветер их хриплое карканье.
Финрейр заглянул в глаза одному из падальщиков. Ворон наклонил голову, подчиняясь своему новому хозяину.
— Отведи меня к нему, — прошептали губы на вершине Белой Башни. Птица, захлопав черными крыльями, рванулась ввысь…
Описав круг над мрачной цитаделью, ворон направился на Запад к землям Общины полуросликов. Проследовав вдоль течения Авера, крылатый поводырь пронесся над величественным Ленгенфельдским мостом, Нульном — «короной, сверкающей тысячью драгоценностей», лежащим в устье Авера и Рейка и, повернул к Альтдорфу.
Открывшаяся его взору картина, заставила сердце эльфа сжаться: всего в нескольких переходах от Альтдорфа колыхалось безбрежное море живых мертвецов, уничтожавших все живое, что попадалось им на пути.
К ужасу Финрейра, стены имперской столицы были практически пусты, за исключением нескольких немногочисленных патрулей, а его жители работали и отдыхали, веселились и занимались любовью, дискутировали, ходили в театры и молились в храмах, даже не подозревая о надвигающейся на город смертельной опасности.
Сделав широкий круг над приближавшимися легионами нежити, птица спикировала вниз и, опустилась на плечо высокого темноволосого мужчины, идущего во главе этой ужасающей армии. Маннфред, вот он собственной персоной — наконец-то эльф нашел своего таинственного врага.
Вампир, поглощенный предстоящей битвой, в раздражении попытался смахнуть ворона со своего плеча. Однако, повинуясь магической силе юного мага, птица лишь крепче вцепилась когтями в плащ вампира, отказываясь покидать свое новое убежище.
— Кто управляет этим монстром? — Финрейр мысленно задал свой вопрос крылатой бестии.
Ворон резко ударил в щеку вампира, погружая свой клюв в его порченую кровь, высвобождая пульсирующее в ней зло и ненависть. Магический ветер понес их обратно, через земли людей, эльфов и Великий океан, прямо к вершине Белой Башни…
Удар был настолько сильным, что сбил юного мага с ног, швырнув эльфа на изящный каменный орнамент, обрамлявший стрельчатые окна. Камень с треском раскололся, мелкие осколки усеяли пол комнаты. Резкая боль, ударившая ему в затылок, было последним, что почувствовал Финрейр прежде, чем потерять сознание.
Первое, что пронеслось в голове у мага, когда юноша, наконец, пришел в сознание — Маннфреда направляло темное, древнее зло Великого Некроманта… Нагаша…
Глава 13 Нарушенные обещания
Подземные тоннели скавенов — где-то в землях Империи
Йерек сидел в нескольких футах от подземного водопада, прислонившись спиной к стене подземной пещеры. Холодные острые камни неуютно впивались ему в спину.
Водный поток срывался вниз в сотнях футов над головой вампира, падая гремящим пенящимся каскадом в теряющееся в темноте чрево земли. Капельки воды оседали на одежде Крюгера, стекали по его лицу… Темно…, холодно…, мокро… Никакой надежды…
Сколько Йерек не вглядывался в возвышающуюся над ним каменную стену, он не мог найти хотя бы малейшую возможность взобраться наверх.
Белый Волк обреченно закрыл глаза. Он так близко подошел к своей цели… Он… нашел неожиданную идею…
Крюгер мысленно сконцентрировался на образе летучей мыши, стараясь превратиться в нее так же, как он обычно превращался в волка. К его огромному разочарованию — трансформации не произошло. Не желая сдаваться, Волк собрал все свои силы, пытаясь перевоплотиться в ворона, но и здесь его ждала неудача.
Йерек в изнеможении упал навзничь, зарычав от досады и разочарования — подобная беспомощность была унизительной. Сильный удар спиной об острые камни привел его в чувство.
Он чувствовал зверя внутри себя, чувствовал волка, рвущегося наружу, но по какой-то причине, его тело не желало трансформироваться в другие формы.
Благодаря силе, почерпнутой из крови Скеллана, раны Йерека затягивались очень быстро. Нарцизиа была права, когда говорила о том, что кровь другого вампира способна передавать часть силы своего хозяина бессмертному, выпившему ее. Тем не менее, потребуется еще несколько дней, прежде чем его поврежденная нога сможет вновь нормально функционировать.
Волк придирчиво изучил искалеченную ногу. Результат оказался неутешителен: хотя прошло достаточно времени с момента его падения, но несмотря на то, что кости уже стали срастаться — опираться на ногу он, по-прежнему, пока не мог. Йерек снова осмотрел возвышающуюся над ним отвесную стену, поднимавшуюся до самого водопада. Проклятье, другого пути выбраться из этой ловушки, кажется, не было! Так или иначе, а он, каким-то образом, должен преодолеть эту преграду. К несчастью, Волк не обладал ловкостью Скеллана: будучи истинным воином, Йерек был коренаст, широкоплеч и мускулист, что было жизненно необходимо в битвах, но никак не способствовало упражнениям, вроде скалолазания. Однако, для хода предстоящих событий, призванных изменить судьбы мира — все это было уже не важно. Важным было лишь его предназначение. Чтобы выполнить его, Волк готов был стереть в кровь свои пальцы, цепляться зубами и ногтями в неприступный гранит, отталкиваться от малейших выступов скалы изувеченной ногой. Йерек не мог позволить себе отступить… не сейчас, когда он так близок к заветной цели…
Горячее дыхание лавы обжигало Крюгера, вытягивая из него последние силы, лишая решимости. Бросив еще один оценивающий взгляд на возвышавшуюся над ним стену, Йерек отбросил прочь последние сомнения.
С этим решением все чувства вампира вновь обострились — жажда крови, не напоминавшая о себе с самого начала схватки с Джоном, снова напомнила о себе.
Теперь, когда Волк поддался соблазну утолить ее кровью своего соплеменника, он знал, что жажда вернется и, будет терзать его с новой силой, все сильнее… сильнее… сильнее… До тех пор, пока он снова не утолит ее…
Значит, он должен идти вперед! Должен подняться наверх, найти Маннфреда и покончить с этой угрозой! И потом, Белый Волк сможет, наконец, обрести долгожданный покой!
Покой — это было единственным его желанием! Его жизнь слишком затянулась, если это, конечно можно было назвать жизнью…
Йерек закрыл глаза и, призраки прошлого длинной чередой начали свое бесконечное шествие перед его внутренним взором. Забытые люди и воспоминания, так много значившие для него в прошлой, такой далекой и нереальной жизни…
— Я волк, — снова напомнил он себе. Его слова глухим эхо отдались в самых отдаленных уголках пещеры, постепенно растворившись в шуме текущей лавы и падающего водопада.
Волк оперся спиной на стену, используя ее в качестве опоры, чтобы подняться на ноги.
Несмотря на удивительные регенеративные способности вампиров, усиленные, к тому же, кровью Джона Скеллана, его изувеченная ноги оказалась гораздо слабее, чем хотелось бы Крюгеру: даже небольшая нагрузка грозила вновь сломать едва сросшиеся кости. Волк с трудом поднялся, удерживая весь свой вес на здоровой ноге, стараясь найти трещины в гранитном монолите — его единственной дороге наверх.
Камень был гладкий, влажный от брызг водопада, отполированный многолетней работой подземного потока. Йерек с трудом нащупал небольшой выступ, примерно в футе над своей головой, ухватился за него пальцами левой руки и, подтянул вверх вес своего тела. Свободной рукой он медленно ощупывал скалу над своей головой пока, наконец, не обнаружил следующую выбоину.
Медленно, прижимаясь словно змея, к скользкой, предательской поверхности скалы, Йерек поднимался все выше и выше — продвигаясь от трещины к трещине, от уступа к уступу. Подъем был тяжел и опасен — прямого пути наверх не было — в некоторых местах путь Волку преграждали карнизы, тонкими хрупкими кружевами нависавшие над скалой. В этих случаях Крюгеру не оставалось ничего иного, как рисковать, повисая над пропастью на кончиках пальцев, надеясь, что судьба окажется к нему благосклонной. Да, конечно, он мог выдержать еще одно падение, благо сталактиты внизу — остались в стороне, однако, по мере подъема, Йерек все ближе и ближе смещался к расселине, на дне которой бушевала лава.
Отбросив мрачные мысли, Волк продолжил свой мучительный путь наверх. Около четверти часа ушло у него, чтобы подняться выше зоны, в которую доставали брызги падающего вниз водопада. Дважды Йерек был на грани падения, однако, оба раза счастье было на его стороне. Ногти обломались, подушки пальцев стерлись в кровь и причиняли нестерпимую боль, запястья и предплечья разрывались от немыслимой нагрузки, изувеченная нога беспомощно болталась. Тяжело дыша, Волк поднял голову, оглядывая помутневшими глазами следующие метры нескончаемой отвесной стены.
Его руки — руки бывшего воина, были слишком грубы и неуклюжи — было невероятно трудно заставить их цепляться за узкие выступы скользкой холодной скалы. С каждым новым преодоленным метром Волк слабел все больше и больше, но — он продолжал свой адский подъем…
Прошло больше часа с того момента, как Волк подошел к основанию скалы, когда, наконец, его изрезанные пальцы нащупали край пропасти и, последним отчаянным движением Йерек перекинул свое измученной тело на ее вершину. Задыхаясь, он лежал на спине, отрешенно наблюдая за игрой бликов от водяной пыли, отражающейся в кристаллах сталактитов, свешивающихся со свода. Все его тело содрогалось и стонало от тупой, ноющей боли…
Отдышавшись и немного придя в себя, Крюгер попытался встать, однако, поврежденная нога — снова подвела Йерека.
Волк, как подкошенный, рухнул на острые камни, его мысли беспорядочно роились, сознание то и дело срывалось в тяжелую, опустошающую темноту…
Боль была невыносимой…
С трудом он заставил себя ползти по каменному полу пещеры, медленно продвигаясь к валуну, на котором несколько часов назад самоуверенно восседал Скеллан. Добравшись до него. Волк в изнеможении привалился спиной к его холодной неровной поверхности.
Лежа в тусклом мерцающем свете фонаря, оставленного его врагом, Йерек смог, наконец, сосредоточиться на своих внутренних ощущениях. Он чувствовал, как срастаются его кости, как избавленные от изматывающей нагрузки мышцы — вновь наполняются силой. Что же, кажется, самое страшное уже позади, однако, пройдет еще пара дней, прежде чем правая нога, сможет выдерживать вес его тела.
Ему не оставалось ничего, кроме ожидания и, пусть события идут своим чередом — когда придет время, Белый Волк снова выйдет на авансцену истории! Его история — еще не закончена…
Крюгер лежал в полутьме, прислушиваясь к звукам, доносящимся из отдаленных коридоров подземелья, размышляя о том, что где-то там, в глубинах земли, Маннфред плетет паутину своих коварных замыслов. И возможно, если Волк будет старательно вслушиваться, отдаленное эхо донесет до него отголоски неосторожно сказанных слов, распоряжений, приказов…
Через два дня нога Йерека зажила настолько, что он смог подняться и неуклюже проковылять по окружности пещеры. Подобрав валявшийся неподалеку меч Скеллана, Крюгер приспособил его в качестве импровизированного костыля: оторвав большой кусок ткани от своих, и без того уже потрепанных штанов, Волк аккуратно обернул им острие меча для того, чтобы не повредить его лезвие. В самом скором времени — это оружие будет крайне необходимым…
Минуты складывались в часы, дни сменялись днями, а Йерек все продолжал и продолжал свой долгий и трудный путь на поверхность.
Он начал ненавидеть окружающую его темноту, узкое сжатое пространство тоннелей тяготило Йерека. Подземные пути были мрачными и угнетающими, огромная масса земли, нависающая над головой, всей своей тяжестью давила на Волка. Казалось, он вот-вот будет похоронен заживо, как в тот раз, когда Влад обратил его и, сказать по правде, Йерек не имел не малейшего намерения вновь повторять этот опыт. По прошествии стольких лет Крюгер до сих пор с содроганием вспоминал то страшное пробуждение в Мидденхейме, когда, открыв глаза, он обнаружил себя лежащим в гробу в полной темноте и внезапное осознание того, в какого монстра превратился…
Тряхнув головой отгоняя мрачные воспоминания, Волк возобновил движение по запутанным переходам древнего подземелья, продолжая свой бесконечный путь наверх.
Он давно уже потерял счет времени, сбившись с пути и напрочь заплутав в бесконечных извилистых тоннелях. Волк даже не мог сказать определенно, продвигается ли он вперед или, просто бродит по кругу, снова и снова ковыляя по одним и тем же коридорам. Однако, через какое-то время, характер тоннелей стал меняться — все чаще и чаще Йерек встречал странные знаки, нацарапанные на стенах: уродливые изображения огромной Рогатой Крысы вызывали невольную оторопь даже в душе бессмертного вампира.
Не желая оказаться в логове скавенов, Йерек сменил направление, свернув в противоположную сторону. После стольких дней скитаний удача улыбнулась Белому Волку — выбранный тоннель имел легкий уклон вверх, постепенно поднимаясь к поверхности. Медленно продвигаясь вперед, постоянно проверяя, не сбился ли он с верного направления, Крюгер выбрался, наконец, в знакомые места. Вот и изображение Ульрика, сделанное Йереком вскоре после расставания с Нарцизией… Надежда вновь поселилась в его сердце — его бог не оставил своего блудного сына.
Обретя уверенность в скором окончании своих скитаний, Йерек смог сконцентрироваться на тех мыслях, что все время тревожили его — на той паутине обмана и лжи, которая грозила погубить человечество. Несомненно, Ламии заключили союз с фон Карштайном. Эти безобидные с виду обольстительные куртизанки способны стать сокрушительным тараном, пробивающим путь армиям нежити. Соблазнение сильных мира сего, выведывание их замыслов и секретов и, передача этих сведений Маннфреду — было их частью сделки. Это была удивительно тонкая и коварная игра, но хитрость и тонкий расчет составляли саму сущность нового графа-вампира.
Волк даже думать боялся о том, что Маннфред мог предложить Ламиям взамен…
Последствия схватки со Скелланом все еще давали о себе знать и, Йерек вынужден был отдыхать чаще, чем ему бы хотелось. Однако, это была вынужденная необходимость, позволяющая ему эффективно восстанавливать силы. Уже через несколько дней скитаний Волк смог избавиться от костыля, прикрепив меч Скеллана к себе на пояс. Поврежденная нога все еще болела, вынуждая Крюгера хромать, но он продолжал разрабатывать ее, чтобы поскорее набрать форму к предстоящей смертельной схватке.
Оставленные Йереком на пути в подземелье знаки вывели вампира в подземелье Старого Города — он вновь очутился в потайном убежище Калады.
Неудивительно, что Ламия не выказала особой радости, при виде Волка, без приглашения ввалившегося к ней в покои.
— Как ты смеешь осквернять это место своим присутствием? — злобно прошипела разъяренная старуха.
— Мне кажется, в этой войне ты выбрала не ту сторону, старая шлюха, — бесстрастно ответил Йерек, швырнув меч Скеллана прямо под ноги Ламии.
Бросив взгляд на меч, старая ведьма увидела следы крови, запекшейся на его лезвии. Гнев в глазах Калады невольно уступил место страху.
— Что ты от меня хочешь, — ее голос прозвучал куда менее уверенно.
— Вряд ли ты можешь быть мне чем-нибудь полезна!
— Что… что ты намерен делать?
— Все что считаю нужным! Но, прежде всего — я намерен покончить с тобой!
— Ты… ты… не посмеешь этого сделать…
— Ты действительно так считаешь?! Что же, попробуй взять меч, что лежит у твоих ног и попробуй остановить меня! Я готов дать тебе шанс!
Старая карга наклонилась, было, вперед, чтобы поднять лежащее у ног оружие, однако, Йерек, одним прыжком преодолев разделяющее их расстояние, стиснул ее горло железной хваткой. Калада беспомощно затрепыхалась, напрасно пытаясь вырваться из его объятий.
— Попрощайся с этим миром, ведьма, — приблизив губы вплотную к уху Ламии, иронично прошептал Йерек.
Калада беспомощно всхлипнула, когда Волк рванул ее голову назад, открывая шею Ламии. Удивительно, но это древнее, безжалостное создание, так не хотело умирать! Ее кожа пожелтела и покрылась глубокими морщинами, мышцы потеряли былую упругость, кости лишились кальция и стали хрупкими от старости. Но в ее крови таилась удивительная сила…
Ненависть горела в ее глазах. Ламия обнажила клыки, пытаясь впиться в руку Йерека, сжимавшую ее шею. Ногтями она спилась в лицо Крюгера, стараясь добраться до глаз вампира.
Невзирая на отчаянное сопротивление, Волк впился зубами прямо в горло старой ведьмы. Удивление, шок и ужас последовательно сменили друг друга в глазах Калады. Древняя Ламия, повелительница целого рода, внушавшая своим слугам почтение и благоговейный трепет, и подумать не могла, что один из презренных отпрысков фон Карштайна положит конец ее бессмертному существованию…
Отчаяние промелькнуло в глазах Ламии но, время борьбы уже прошло — пришло время смерти…
Второй раз со времени своего обращения Йерек пил кровь своих родичей. Первый глоток опьянил Крюгера. Калада продолжала конвульсивно биться в напрасных попытках спасти свою жизнь — ее ногти оставляли кровоточащие рваные раны на лице Волка, но невзирая на яростное сопротивление, он продолжал пить этот густой, чуть солоноватый, дающий ему новые силы эликсир! В отличие от крови Скеллана этот напиток был действительно — божественен! Его сила горячей волной растекалась по жилам Крюгера, обновляя его обветшавший организм, наполняя мышцы взрывной энергией.
Он продолжал пить эту древнюю порченую кровь, а тем временем, пальцы Калады все слабее и слабее терзали его искореженное лицо, наконец, повелительница Ламий, затихла, издав последний хриплый стон. Одним резким движением Йерек вонзил свои пальцы в грудь умирающей вампирше. Калада широко раскрыла остекленевшие глаза, губы Ламии беззвучно зашевелились, тело — содрогнулось в последней предсмертной конвульсии. Ломая хрупкие ребра, Волк добрался, наконец, до сердца древней вампирши и, вырвав его из груди Калады, жадно впился зубами в застарелую, несвежую плоть, отбросив изувеченный бездыханный труп Ламии себе под ноги.
Сердце древнего создания было жестким и жилистым, но Йерек и не думал останавливаться. Отрывая кусок за куском, он медленно прожевывал теплую еще трепещущую плоть, поглощая силу своего врага. Закончив и вытерев окровавленные руки о свои штаны, Крюгер прошел вдоль подземного храма, опрокидывая масляные светильники и поджигая занавеси и гобелены, украшавшие стены подземного убежища.
Через несколько минут храм был охвачен бушующим пламенем.
Остановившись у входа, Волк безучастно наблюдал, как огонь пожирает останки повелительницы Ламий, вычеркивая, вместе с ней, и весь ее род из истории Старого Мира.
Засунув за пояс меч Скеллана, Крюгер повернулся спиной к потонувшему в огненном море святилищу и, пошел прочь, удовлетворенный тем, что благодаря его действиям, все остальные семьи вампиров отвернутся от Маннфреда, уверенные в том, что именно фон Карштайн стоит за смертью Калады, предав забвению заключенный с ней договор.
Глава 14 Немного веры
На полях сражений — где-то в землях Империи
Форстер Шлагенер продолжал жить и сражаться. Это было его самое большое достижение в качестве солдата армии Мартина фон Кристальбаха. Неважно, насколько жестоким было сражение — Форстер продолжал оставаться в живых. Весьма полезное умение для солдата, которое вскоре был замечено как его командирами, так — и простыми солдатами.
Лучше служить бок о бок с любимцем фортуны, чем под началом тактического гения, как-то услышал Шлагенер от одного из своих бойцов, будучи в самой гуще одной из ожесточенных схваток. И это — было правдой! Каждый солдат немного суеверен! Форстер и сам предпочитал биться рядом со счастливчиками, в надежде, что ореол их везения коснется и его.
Там, где погибали его товарищи, юноша умудрялся отделаться легкими царапинами.
Форстер с иронией выслушивал замечания своих товарищей, утверждавших, что юноша заговорен, что птица счастья взмахнула над ним своим волшебным крылом. Просто все они боялись спугнуть эту удивительную удачу, хранившую молодого человека в самых жестоких битвах. Боялись спугнуть и, надеялись, что ее толика достанется и им.
Время шло, потери среди офицерского корпуса росли и, Шлагенер, благодаря своим талантам, быстро продвигался по карьерной лестнице. Сам граф Мартин обратил внимание на юного командира, наградив его железным крестом за храбрость.
Не смотря на всю грязь, сопровождающую ужасы войны, юноша старался оставаться порядочным человеком, сохраняя достоинство и честь, став строгим, но справедливым командиром для своих подчиненных. Этим Форстер заслужил искреннее уважение и дружбу Аккима Брандта.
Больше года прошло с того момента, когда коротким зимним днем на склонах Ферликских Холмов они услышали душераздирающий крик одинокого вестника: «Идут!!! Вампиры идут!!!». И людям пришлось сражаться с нежитью на нескольких фронтах в долгой и кровавой зимней кампании. Снег покрывал землю толстым белым покровом, скрывавшим все неровности и рытвины — солдаты проваливались в них, а наиболее слабые из них находили там себе могилу. Резкий пронизывающий ветер налетал резкими порывами, сбивая с ног, хлестая в лицо, холодная ледяная мгла окутывала все живое… Казалось, небо опустилось и слилось с землей и живыми мертвецами, чтобы довершить гибель человечества!
Эта зима была одной из самых суровых на памяти живущих. Холод проникал сквозь самую теплую одежду, поражая, прежде всего, конечности тела; внутренняя теплота, сохраняемая самой природой с удивительной предусмотрительностью, порождала обманчивое самочувствие, благодаря которому, солдаты продолжали шагать в оцепенении, за которым часто наступала смерть. Более молодые — умирали сотнями, даже некоторые из закаленных в боях ветеранов, даже они предпочитали смерть жизни, ложась прямо на снег и отказываясь подниматься на ноги. Костры бивуаков, к которым эти несчастные приближались без всяких предосторожностей, способствовали лишь развитию гангрены в отмороженных ими членах тела; влияние сильного жара по своим результатам оказывалось не менее губительным, чем действие самого жестокого мороза. Природа, словно саваном окутывала армию! Единственными предметами, выделявшимися из мглы, были ели, эти могильные деревья с их мрачной зеленью, а величавая неподвижность их темных стволов, их печальный вид дополняли зрелище невообразимых страданий, дикой природы и армии, сражающейся и умирающей посреди безбрежной заснеженной равнины!
Из-за превратностей погоды страдала не только армия. Простолюдины также находились на грани жизни и смерти. Крупный скот умирал, страдая от нехватки корма и инфекционных заболеваний, телята и жеребята рождались мертвыми, будто костлявая рука фон Карштайна коснулась их еще в утробе матери. Амбары и хранилища давно опустели. Люди голодали, а от голода до бунта — всего один шаг. Легко можно было представить, как озлобленные люди нападают на своих соседей, возбужденные одними лишь слухами о наличии еды в соседнем городке или деревне. Даже родственные связи перестали иметь значение. Когда встает вопрос выживания — тут не до жалости! Отдаленные городки и деревушки оказались брошенными на произвол судьбы, предоставленные сами себе. Каждый город, каждая усадьба, каждая семья — боролись и выживали в одиночку.
Постоянное чувство голода терзало Форстера — юноша не мог вспомнить, когда ему удалось поесть досыта в последний раз!
Было темно и холодно и, продрогший Форстер, терзаемый бессонницей, выбрался из походной палатки. Пройдя по направлению к передовым позициям, молодой человек свернул вправо и, через пять минут, оказался на вершине небольшого холма, откуда открывался отличный вид на противоположный склон долины, где располагались позиции армии живых мертвецов.
Юноша бессильно сжал кулаки — врагов было много… слишком много…
Повернувшись спиной к позиции неприятеля, Форстер медленно побрел к большой палатке, которую Акким Брандт выбрал в качестве своего командного пункта. Отодвинув висевший на входе занавес, Шлагенер вошел внутрь помещения, оставив позади пронизывающий холод и резкий холодный ветер. Топнув сапогами, чтобы отряхнуть налипший на них снег, юноша прошел к горевшему в глубине камину и, с жадностью протянув к животворящему теплу озябшие руки, начал растирать ладонями пальцы, заставляя кровь быстрее двигаться в одеревеневших членах.
Не один Форстер бодрствовал в эту ночь — сидевший за наспех сколоченным грубым столом Брандт оторвал глаза от лежащей перед ним карты и поднял вопросительный взгляд на Шлагенера.
— Без изменений, — ответил на его немой вопрос юноша. — Они словно ждут чего-то, но будь я проклят, если понимаю, чего именно! Вряд ли наступления ночи — сейчас темнее, чем в подземном царстве Морра и, не снега — его и так достаточно…
— Хм, — задумчиво протянул Брандт, поднимаясь и обходя вокруг стола. Заложив руки за спину, офицер вновь внимательно всмотрелся в карту, на которой раскинулось поле предстоящей баталии, теперь уже — под другим углом.
Стратегические построения, по-прежнему, вызывали у Форстера неподдельное восхищение. Умение видеть ход войны на карте, в хитросплетениях разноцветных флажков и фигурок, обозначающих союзные и вражеские полки, конные отряды и артиллерийские батареи, казалось слишком сложной наукой. Особенно, для простых солдат, вроде Шлагенера, проведших всю жизнь на поле боя, и не подозревающих, какой сложный танец исполняют враждующие стороны прежде, чем сойтись в смертельной схватке. Эти приготовления были скрыты от глаз Форстера: сражение было для юноши, всего лишь, столкновением стали и плоти, когда ты не видишь ничего дальше острия своего клинка. Брандт видел войну совсем иначе! Он видел всю картину целиком, словно паря над полем сражения. Он был режиссером этого танца… Танца, в котором каждый отдельный участник вносил свой персональный мазок в эту грандиозную и кровавую картину — картину смерти и разрушения.
Именно эта особенность делала Брандта великим полководцем.
Несмотря на то, что за год совместной службы Форстер привык видеть в Акиме скорее друга, чем командира, это не мешало ему восхищаться стратегическим мышлением талабекландца. Еще год назад юноша и подумать не мог, что будет сражаться на одной стороне со своим противником, но угроза уничтожения, нависшая над Старым Миром, заставила людей позабыть старые распри.
Талабекландцы объединили свои силы с армией Стирланда, чтобы вместе противостоять нашествию орд Маннфреда фон Карштайна, хлынувших из подземелья прямо в сердце Империи.
Однако, даже совместные силы людей не могли остановить продвижение армии мертвых, оттесняющей союзников вглубь территории и захватывающей все новые и новые поселения.
К тому же, союз людей был хрупким — обе стороны знали об этом но, для того, чтобы пережить эту зиму они должны были перестать рвать друг другу глотки и встать плечом к плечу, вместе сражаясь против общей угрозы.
Вполне возможно, если им удастся выжить, стирландцы и талабекландцы снова повернут оружие друг против друга. Что поделать — люди всегда остаются людьми… Но, для этого, еще надо разбить войско Маннфреда.
На время боевых действий с нежитью, Шлагенер был прикомандирован к армии Аккима Брандта — граф Мартин с удовольствием удовлетворил эту просьбу талабекландского командира. Это была одна из немногих тонких нитей, связывающих их договор. Граф фон Кристальбах использовал юношу в качестве незримых дипломатических пут, стягивающих руки талабекландца. С одной стороны, Форстер уважал, даже восхищался Брандтом, с другой — его верность графу Мартину была непоколебимой! Подобная двойственность его положения невольно угнетала юношу…
Перестав рассматривать карту сражения, Брандт смел несколько фигурок со стола, даже не пытаясь скрыть своего раздражения от младшего офицера.
Люди героически терпели лишения, борясь с голодом и холодом, сражались, проваливаясь по колено в снег, замерзая на холодном зимнем ветру, а их противник — абсолютно не замечал капризов природы. Это была неравная битва. Форстер понимал, что необходимо нейтрализовать это преимущество врага, но, каким образом это можно сделать — юноша не имел ни малейшего представления. Утешало одно — люди так долго сражались с живыми мертвецами, что утратили страх перед пришельцами из потустороннего мира. Они знали, что мертвых можно убить, что вампиры смертны так же, как и обычные люди, что кости скелетов можно обратить в прах, вернув их в лоно матери-земли. Они знали, что могут победить, ведь они — солдаты! И они продолжают сражаться!
— Ты ведь тоже это чувствуешь? — неожиданно бросил Форстеру Акким Брандт.
Юноша кивнул. Он не знал, что это было, но он чувствовал. Казалось, что когтистые пальцы сжали его внутренности, обжигая их своим нечестивым прикосновением.
— Думаешь, это… он?
— Фон Карштайн? Зубы Таала, надеюсь, что нет! — невольно вздрогнул Брандт.
Талабекландец был воином, завоевателем, но дураком он отнюдь не был! Встреча с графом Сильвании, в нынешних обстоятельствах, могла стать для них роковой для их истощенной армии. Мертвые преследовали их уже на протяжении месяца, изматывая постоянными атаками и ночными стычками.
Брандт снова бросил взгляд на карту. Даже он не видел достойного выхода из смертельного тупика.
Они даже не могут выбрать поле боя для решающего сражения…
Мысли обоих офицеров, находившихся в шатре, были прерваны новым приступом боли, скрутившей их внутренности и, ощущением, которое мать Шлагенера называла балансированием над пропастью. Юноша невольно повернулся к входу в палатку, рука инстинктивно сжала рукоять меча. Кроме них в штабе никого не было, но молодой человек не мог отделаться от ощущения, что за ними кто-то наблюдает.
— Мы не одни! За нами кто-то наблюдает! — прошептал юноша.
Брандт кивнул:
— Оно было здесь!
— Как ты думаешь, что, это?
— Готов побиться об заклад — это вампир! Их присутствие всегда вызывает подобные ощущения!
— Убийца?
— Сомневаюсь, — покачал головой Акким. — Тайные убийства не в обычаи наших врагов.
— Наблюдает за нами с помощью призраков?
— Не совсем, — покачал головой Брандт, указав на тень, бесшумно скользящую по холщевой стене. Ее очертания то исчезали, то вновь появлялись, освещенные неровным светом масляных ламп, мерцающих в палатке. Талабекландец приложил палец к губам, призывая Форстера сохранять молчание. Юноша напряженно наблюдал, как неизвестный медленно приближается ко входу. Он бесшумно вытащил клинок из ножен, готовый дорого продать свою жизнь. Ладони были влажными от пота, сердце готово было выскочить из груди. Молодой человек сместился влево, направив острие меча к занавеси, закрывавшей вход в шатер.
Пришелец, кем бы он ни был, не торопился проникнуть внутрь.
Ожидание становилось невыносимым.
Сердце опутал ползучий, отравляющий страх, мысли смешались. Форстер напряг слух, но снаружи не доносилось ни единого звука, не считая легкого шороха падающего снега. Молодой человек осторожно приблизился ко входу, готовясь отбросить занавес и встретить опасность лицом к лицу.
— Не стоит бросаться навстречу неизвестности, мой друг, — еле слышно шепнул на ухо юноше Акким Брандт, оказавшийся рядом с Форстером. — Этим мы подпишем себе смертный приговор.
— Что ты предлагаешь? — так же тихо прошептал Шлагенер.
Брандт молча скользнул к противоположной стене палатки там, где тень была наиболее густой и, вынув из голенища сапога короткий кинжал, сделал вертикальный надрез в парусине. Затем талабекландец юркнул змеей в образовавшуюся щель.
Шлагенер последовал за ним.
Они молча обходили шатер пока, наконец, не наткнулись на следы сапог, четко отпечатавшихся на свежем снегу. Следы вели прочь, петляя между другими палатками. Офицеры осторожно последовали за незваным гостем, поминутно останавливаясь и, вслушиваясь в темноту. Поиски привели смельчаков к небольшой роще, раскинувшейся на холме позади лагеря, где удивительным образом исчезли. Брандт, тихонько присвистнув от удивления, остановился в замешательстве, потирая заросшую щетиной щеку.
Не желая признавать поражение, Шлагенер медленно кружил около места, где они окончательно потеряли след незнакомца. Однако сплетение ветвей было слишком густым, мешая приникать под полог деревьев и без того тусклому лунному свету, поэтому разглядеть что-либо, было совершенно невозможно.
Тем не менее, чувство, что враг где-то рядом, не оставляло Форстера. Неожиданно юноша услышал звук, заставивший его насторожиться — легкий треск сгибающихся под тяжестью веток, столь необычный для спящего ночного леса. Инстинктивно взглянув наверх, молодой человек заметил какую-то большую неясную тень, с удивительной легкостью перемещающуюся с ветки на ветку.
В следующее мгновение существо обрушилось на Форстера, отбросив юношу в сторону.
Обнажив меч, Шлагенер вслепую ткнул им в сторону нападавшего. Прежде чем он успел повторить свой выпад, неизвестный сбил его с ног и, повалив на землю, уселся на грудь Форстеру.
— Послушай, — прохрипел незнакомец и, оборвав свою речь на полуслове, метнулся в сторону, уклоняясь от клинка Аккима, успевшего распороть черный шерстяной плащ, скрывавший противника.
Брандт бросился вперед, пытаясь достать своего врага, капельки крови, блестевшей в лунном свете на острие его меча, свидетельствовали о том, что предыдущий удар все-таки нашел свою цель.
Форстер поспешил вскочить на ноги. Его меч отлетел на десять футов от места схватки — добраться до него не было ни малейшей возможности! Сердце юноши болезненно сжалось, он в отчаянии огляделся в поисках какой-нибудь дубины, которую можно было бы использовать в качестве оружия. Тщетно…
Удивительно, но вампир, а это был, несомненно, он, не предпринимал новой попытки атаки. Между сторонами установилось хрупкое равновесие — соперники застыли на месте, внимательно наблюдая за действием противника, выжидая, кто же предпримет первый ход.
— Выслушайте меня, — хриплым голосом повторило существо.
— Закрой свою мерзкую пасть, — в возбуждении прорычал Форстер.
— И все же, вам лучше выслушать меня, ведь я мог бы убить вас, если бы хотел!
Форстер уставился на пришельца. Впервые он видел живого вампира так близко. Внутренности юноши снова пронзила жгучая боль.
— Если тебе есть, что сказать — говори, — коротко отрезал Брандт, придвигаясь ближе к Шлагенеру и прикрывая его собой. Из раны на его левом запястье капала кровь, окрашивая снег в темно-красный цвет.
Глядя на них, невозможно было с уверенностью сказать, кто же из двоих был настоящим зверем: лицо Брандта исказила звериная усмешка, в то время как вампир хранил безучастное спокойствие.
— У меня есть послание! Оно должно быть доставлено в Альтдорф!
— С какой стати мы должны верит тебе, кровопийца? Ты приходишь, скрываясь в ночи, словно какой-нибудь наемный убийца! Где гарантия, что твое послание это не ложь, очередное коварство Маннфреда чтобы запутать нас?! И что такого важного ты можешь сказать, чтобы это нужно было доставить в столицу?! Кажется, вампиры славятся как мастера обмана!
— Я не один из них, — мрачно усмехнулся пришелец. В его глазах было что-то, что невольно приводило Форстера в ужас. Всего пару секунд понадобилось юноше, чтобы понять — что именно… Сострадание… Из всех чувств, доступных живым, это было последнее, что молодой человек ожидал встретить в живом мертвеце.
— Тогда, кто же ты?
— Мое имя — Йерек Крюгер. Когда-то я был великим магистром ордена Белого Волка. Теперь — я сам стал волком. Я порождение Влада фон Карштайна, первого Графа Сильвании. Моя… нынешняя сущность… это мой крест… Зверь лишил меня всего человеческого… И, теперь я ничто… Я… я намерен положить этому конец. Эта земля видела так много смертей… Больше, она может уже не пережить…
— Однако, ты пришел в наш лагерь под мраком ночи! Ты кружился вокруг моей палатки! И, ты не вошел в нее открыто, а предпочел выманить нас в ночную тьму, чтобы воспользоваться своим преимуществом! Ты бросился на нас сверху и ранил меня, — Брандт невольно бросил взгляд на свое раненое запястье.
— Это правда, но — я ведь не стал пить твою кровь, — усмехнулся Волк в ответ.
— Почему мы должны верить тебе? — обрел, наконец, дар речи Шлагенер.
— Потому, что я единственная ваша надежда, сынок! — вампир уставился в глаза юноши долгим испытующим взглядом. — И еще, потому, что я не желаю вам повторения моей судьбы! Завтра утром, мертвецы обрушаться на вас вон с тех холмов и, у вас нет ни малейшего шанса победить их. Без моей помощи — вы все… умрете!
— Не слишком ли мрачная картина, даже для мертвеца? — Брандт попытался придать своим словам ироничное звучание.
— Ты знаешь, что я прав! Я не люблю бросать слова на ветер, рисуя, как ты изволил выразиться, мрачные картины или шепча сладкую обманчивую ложь. В моем положении — это бессмысленно!
— Что ты хочешь от нас взамен? — вновь вступил в разговор Форстер.
Одновременно, молодой человек бросил оценивающий взгляд на все еще лежавший в снегу клинок: ситуация была неутешительной — не было никакой возможности добраться до него прежде, чем зверь вцепится ему в глотку. Если только Акким не будет достаточно быстр, чтобы оттеснить чудовище.
— Даже не думай об этом, солдат, — покачал головой вампир, будто прочитав мысли Шлагенера.
Форстер невольно отступил назад, провалившись в глубокий снег по голенища своих сапог. Его дыхание, вырываясь из приоткрытого рта, поднималось в холодном воздухе зыбким маревом пара. Боковым зрением юноша видел, что и Акким внимательно наблюдает за зверем, видел, как рука талабекландца сжалась в кулак… Это было интуитивное движение — молодой человек сражался вместе с Брандтом достаточно долго, и знал все мельчайшие особенности поведения командира в критических ситуациях. По некоторым признакам опытный глаз способен предугадать атаку за доли секунды до ее начала. Именно поэтому язык тела таит смертельную угрозу для своего хозяина, особенно, при встрече с врагом, искушенным, в подобных тонкостях. Хотя, на практике, это было скорее исключение, чем правило: в рукопашной, преимущество было на стороне силы и скорости, искусство владения мечом — было важнее изучения противника…
Судорожное подергивание руки Аккима ясно говорило Шлагенеру, что его командир готовится нанести удар.
— Я не большой знаток магии, — продолжил Волк — но, я видел достаточно и, знаю, что не стоит попусту игнорировать предупреждения такого рода… Магический посланник проник в мой разум, доставил сообщение и, велел передать его людям. Это послание способно изменить ход войны в пользу живых. Готовы ли вы взять на себя ответственность и проигнорировать его?!
— Тебе приснился сон?! — иронично усмехнулся Форстер. — И ты надеешься, что мы не станем убивать тебя только из-за этого дурацкого видения?!
— Это был не сон, — отрицательно покачал головой Йерек. — Этот… посланник… он назвал себя Финрейром… Его слова, донес магический ветер. Он обладал силой… настоящей магической силой! За всю свою жизнь я не встречал ничего подобного! Он… открыл мне… некоторые секреты…
— И что же такого важного он тебе открыл?!
— Это знание — не для каждого, — пожал плечами Йерек.
— Что же, тогда тебе придется доставить его в Альтдорф самому!
— Неужели ты настолько наивен, солдат, что считаешь это возможным?! Думаю, что нет! — покачал головой вампир. — Мы оба знаем, что я не могу открыто придти к людям, особенно сейчас, когда орды нежити, вырвавшиеся из-под земли, уничтожают все живое на своем пути. Меня тут же схватят, вонзят в сердце осиновый кол, набьют рот бутонами белых роз и, закопают вниз лицом где-нибудь в грязи на свалке. Я вижу это так ясно, словно наделен даром пророчества! Что касается вас, то вы можете пройти там, где я буду вынужден отступить. Или, можете послать посыльного. В таком случае, я все изложу в письме.
— Мне не очень-то нравится твое предложение, вампир, — задумчиво покачал головой Акким Брандт. — Кажется, ты хочешь сделать из нас глупцов!
— Доставьте мое послание и, люди навсегда избавятся от угрозы Графа Сильвании!
— Это не так-то просто, — все еще сомневаясь в искренности Йерека, впился в него испытующим взглядом талабекландец.
— Так было и первый раз, — парировал вампир. — Влада фон Карштайна уничтожили не с помощью Зигмара. Это было послание, но оно не имело божественной природы! Информацию, которая помогла уничтожить Влада, принес предатель.
— И теперь — ты хочешь повторить его подвиг? — насмешливо спросил Брандт. — Ну, и какова же твоя цена за эту услугу?!
— Мир! — просто ответил Крюгер.
Изумленный Акким не сразу нашелся, что сказать. Между собеседниками повисло неловкое молчание.
— И мы должны поверить, что бездушный кровосос неожиданно стал миротворцем?! — наконец, придя в себя, с жаром воскликнул талабекландец.
— Мне все равно, веришь ты мне, или — нет! Все, что я сказал — чистая правда!
— Мы проводим тебя к графу Мартину, — после короткого раздумья, принял решение Акким Брандт. — Ты расскажешь ему свой секрет и, от содержания послания будет зависеть, жить тебе или — умереть.
— Нет, — Йерек отрицательно покачал головой. — Я не собираюсь ни о чем просить фон Кристальбаха. Я не настолько наивен, чтобы ожидать от графа Мартина благодарности за спасение человечества. Вряд ли я смогу уйти от его Рунного Клыка, сохранив на плечах свою голову! Когда-то я был Белым Волком Мидденхейма но, сейчас, для графа Стирландского — я всего лишь один из фон Карштайнов! Ни больше и, не меньше! Нет, если бы я хотел поговорить с графом, я вызвал бы его сюда. Но, я выбрал не его — я выбрал тебя! Я наблюдал за тобой. Ты — такой же солдат, каким когда-то был и я. Вон там, твои люди, страдающие от холода и нехватки продовольствия. Я знаю, что тебе небезразлична их судьба, и, если ты не желаешь, чтобы их смерть была напрасной — ты пошлешь гонца в Кафедральный Собор Альтдорфа.
— Ну, так что же ты хочешь нам сказать? — взвешивая каждое слово, отчеканил Акким Брандт.
Судьба всех живых зависела от тех семи слов, которые были произнесены Йереком этой ночью…
Легионы нежити Маннфреда фон Карштайна продолжали свое бесстрастное шествие сквозь бушующую метель, не восприимчивые к ударам ветра и снежных зарядов.
Снег валил густыми хлопьями с низкого свинцового неба, кружась в бешеном вихре вокруг их изуродованных, изъеденных гнилью разложения, тел, и, падал на землю, смятый тысячами и тысячами костлявых ног.
Мертвые шли нескончаемым потоком…
Шли, не обращая внимания на холод, ветер, снег… Шли, воя, вопя и завывая… Накатываясь на людей, подобно неумолимому приливу, готовые смыть живых с лика земли.
Тысячи и тысячи трупов в разной степени разложения, одетые в остатки самых разнообразных доспехов и вооруженные заржавевшими от времени мечами, пиками и копьями шли в атаку по холмистой равнине.
Но опаснее всего были призраки. Эти бесплотные тени, словно игнорируя свою смерть, бешено сражались, без разбора набрасываясь, как на людей, так и на себе подобных.
Негромкие возгласы этих порождений темной магии, вновь и вновь бросающихся в бой, тонули в общей какофонии сражения, орудийными залпами, наполненного лязгом стали, криками и стонами раненых и умирающих.
Адольфус Кригер находился в самой гуще битвы, упиваясь бушующим вокруг танцем крови и смерти. Волны боли, страха и страдания накатывались на него, доставляя такое же болезненное удовольствие, которое он испытывал, наслаждаясь предсмертными мучениями своих жертв. Жестокость была его истинной природой. Маннфред позвал его за собой, ведь — они оба были бездушными монстрами. Их объединяла жажда крови — они были палачами, убийцами безмозглого скота.
Кригер сконцентрировался, вновь погружаясь в круговерть безумного танца, дрожа от возбуждения и восторга. Новая волна людской боли накрыла его с головой — точно удар молнии пронзил его тело. Это было прекрасно… словно изысканное вино… словно божественный нектар…
Скоро царство мертвых станет реальностью…
Скоро живые присоединятся к мертвым…
Пока же скот бежал, охваченный ужасом. Ведь жрецы в храмах клялись, что армии мертвых никогда не вернутся, но все их обещания оказались пустыми и лживыми. Костлявые пальцы смерти сомкнутся вскоре на горле Старого Мира, когда вся мощь армий Маннфреда фон Карштайна обрушится на безмозглый скот.
Они вышли на поверхность всего в одном дневном переходе от Альтдорфа, оказавшись в тылу у его защитников.
Благодаря своей жестокости Зимняя Война запомнится на века! Пока мужчины пытаются остановить Маннфреда, их женщины и дети, оставленные в городских стенах, будут истекать кровью и умирать, удовлетворяя жажду крови Адольфуса Кригера!
Он шел впереди основного войска нежити. Он был авангардом, молотом, который разрушит хрупкую защиту великого города.
Страх будет бежать впереди него, сковывая души страхом, подавляя решимость, ломая волю людей к сопротивлению. Им больше некуда бежать… Нет времени организовать оборону…
Шпили величественного города блестели в лунном свете, а мертвецы — продолжали свое неумолимое шествие.
Признание своих ошибок не лучшее лекарство для истерзанной души, когда же оно положено на бумагу, записано в многостраничных трудах и, представлено на суд истории — оно становится грузом, способным утянуть за собой кого угодно…
Курт III, Верховный Теогонист, водил своими высохшими пальцами по запутанным каракулям своего предшественника и, чем больше он узнавал, тем сильнее сжималось от ужаса его сердце. За стенами города собирались полчища мертвых, но первосвященник чувствовал гораздо большую опасность в разложенных перед ним страницах, а не в ордах нежити, осадивших столицу Империи!
Как мог святой человек, совершить такое постыдное деяние?! Как он мог пасть так низко?! Учитывая обстоятельства смерти Вильгельма — эта мысль была не лишена мрачной иронии…
Смерть — не лишенная иронии…
Верховный Теогонист отказывался верить в историю, записанную в дневниках Вильгельма III. Отказывался и, боялся признаться себе, что это правда…
Раздосадованный этими мыслями, жрец со злостью отбросил злосчастный дневник. Книга пролетела через всю комнату и, зашелестев раскрытыми страницами, словно крыльями, влетела в огонь, горящий в камине. Пергамент стал чернеть и скручиваться, одна страница исчезала, превращаясь в пепел под воздействием нестерпимого жара, готовясь навсегда унести с собой мрачную тайну Вильгельма III.
На мгновение жрецу захотелось оставить книгу там, в этом жадном, очищающем пламени. Но — только на мгновение…
Как может он брать на себя такую ответственность? Ответственность перед потомками за искажение истории? Эти неровные, скачущие строки — это все, что осталось от человека, положившего конец нечестивой жизни одного из могущественных вампиров! Ведь в них мог быть скрыт ключ, способный помочь людям и в этой войне. Влад был повержен. Такая же судьба ждет и его нечестивых потомков!
— Нет, нет и нет…
Жрец бросился к камину и, невзирая на опасность обжечь себе руку, выхватил из огня дневник Вильгельма, поспешно сбивая пламя с тлеющих страниц.
И все же, Курт III не хотел признавать, что божественной воли Зигмара не было там, в мрачной крипте, где усталый, смертельно больной человек молил о чуде.
— Ты хочешь заставить меня поверить, что это не Зигмар благословил тебя на сделку с врагом? — рефлекторно осенил себя знаком молота верховный жрец. — Поверить, что это не он даровал тебе силу, выйти на последний смертельный бой — несмотря на болезнь, разрушающую твое, и без того дряхлое тело? Что это вампир был тем чудесным избавителем, кто принес нам спасение?! Боже, помоги мне!!! — в отчаянии всплеснул руками священник.
Развернувшись, старик случайно задел стоящую перед ним на столе масляную лампу. Светильник упал на пол, разбрызгивая свое содержимое — синие язычки пламени весело заплясали по каменным плитам комнаты. Жрец задумчиво наблюдал за этим огненным танцем пока, пламя не пожрало само себя и, наконец, медленно угасло.
Это был знак… божественный знак…
Вырвав из нечестивой книги обгоревший лист, священник скомкал его и бросил в горящий камин. На мгновение ему показалось, что страница сопротивляется всепоглощающей власти огня, затем, пергамент ярко вспыхнул, превращаясь в пепел…
Жрец оторвал еще несколько страниц, готовясь предать огню и их, но рука его бессильно опустилась вниз — выпавшие из разжатых пальцев смятые листы, с тихим шелестом упали к его ногам.
— Что я должен делать?! — Курт III со стоном откинулся на спинку стула. Мелкие капельки пот блестели на его осунувшемся лице. — Что ты хочешь от своего смиренного раба?! Что делать, когда потомство проклятого вампира стоит у ворот священного города и, нет вора, который мог бы украсть для нас победу?! Может мне стоит упасть на колени, вымаливая пощаду у существа, незнающего, что такое жалость?! Или я должен молиться Богу, в прошлый раз оставившему нас на произвол судьбы. Я не знаю, что я должен делать!!!
Это была чистая правда…
Наклонившись, он поднял с пола смятые страницы, разгладил их, вкладывая обратно.
— Какой смысл верить, если мы верим в то, что является ложью?!
Крупные слезы скатились по щекам измученного сомнениями старца, падая на исписанные страницы старого дневника…
Негромкий стук в дверь оторвал Верховного Теогониста от его мрачных размышлений.
— Войдите, — взяв себя в руки, негромким повелительным голосом бросил жрец, поворачиваясь к двери.
Тяжелая дубовая дверь с легким скрипом отворилась и, перед Верховным Теогонистом, предстал гонец, одетый в цвета Стирланда. Весь в поту, покрытый пылью и грязью, он явно спешил передать какое-то важное известие.
— В чем дело, мой мальчик?
Гонец вынул из потрепанной сумки пакет, запечатанный личной печатью графа фон Кристальбаха. Подойдя к жрецу, все еще сидящему в своем кресле, молодой человек передал ему бумаги. Нерешительно повертев послание в руках, словно опасаясь узнать, что же скрывается там внутри, Верховный Теогонист взял, наконец, со стола нож и, сунув лезвие под печать, одним движением вскрыл конверт. Достав единственный лист пергамента, запечатанный в этом пакете, старец поспешно развернул его и, поднес к свету.
Курт III медленно вчитывался в одну единственную строчку письма, доставленного стирландцем и, по мере чтения, старик чувствовал, как невидимая рука Зигмара опускается на его плечо.
— Что там, ваша милость? — пораженный реакцией жреца, забывшись, спросил посланник.
Проблеск улыбки коснулся губ первосвященника:
— Это спасение, мой мальчик! Спасение!
Старик снова впился глазами в единственную строчку таинственного послания: «Что может быть призвано, может быть изгнано».
Сопровождаемый несколькими причетниками, Курт III миновал величественные залы Кафедрального Собора и, вышел во внутренний двор храма Зигмара.
— Может быть, у жрецов Таала есть копия этой книги, ваша милость? — вопросительно промолвил один из служителей.
— Ни у кого больше нет копий «Девяти книг Нагаша», — отрицательно покачал головой Верховный Теогонист.
— Вы уверены, ваша милость?
— Абсолютно. Единственная известная копия была уничтожена здесь, на этом самом месте, около двух веков тому назад… Лошадь готова?
— Да, ваша милость. Ждет у ворот.
Первосвященник повернулся на каблуках, свежевыпавший снег тихо захрустел под его тяжелой походкой:
— Я проедусь по библиотекам в Восточном районе города. Может быть там, мы найдем какие-нибудь ниточки… Книжники — гораздо более знающие в таких делах, чем церковники…
— Вы клевещете на себя, ваша милость! Ваши познания — не знают себе равных! — склонил голову в подобострастном поклоне семенящий за жрецом служка.
Не обращая внимания на лесть, Курт III молча подошел к своей лошади. Несмотря на почтенный возраст, первосвященник по-прежнему предпочитал ездить верхом.
— Может быть, книги были отосланы ученым в Мидденхейм или Нульн?
— Нет, нет и нет, юный Кристоф. Все книги были сожжены здесь. Церковнослужители собрали их, облили маслом и, предали огню, — покачал головой Верховный Теогонист.
Поддерживаемый Кристофом, Курт III сел на лошадь.
Где-то вдалеке слышались испуганные крики людей, спасающихся за городскими стенами от нашествия живых мертвецов. Крики людей сопровождались пронзительным лязганьем ржавого железа — это тысячи и тысячи полусгнивших мечей, щитов и копий бились друг о друга, вызывая зловещее эхо, гулко прокатывающееся над осажденным городом. Несметные полчища мертвых окружили столицу Империи, стягиваясь вокруг крепостных стен, словно удавка на шее висельника.
— Здесь… прямо под вашими ногами… развеян пепел этих книг, — произнося эти слова взгляд Верховного Теогониста был обращен в сторону его покоев. Отблески безжалостного пламени, пожиравшего нечестивое признание, все еще плясали у него перед глазами.
Однако что-то неуловимое продолжало скрываться от его пытливого ума, что-то, что притаилось в самой глубине его подсознанья…
Костры были… «здесь»… «здесь», осененный внезапным озарением, решительно повторил жрец. В следующую секунду, загадка, так долго мучившая священника, обрела свое решение. Курт III припомнил, как бумага скручивалась конусом, перед тем, как окончательно рассыпаться в пепел, когда пламя поглощало страницы. Только теперь, Верховный Теогонист смог сложить все кусочки головоломки воедино:
— Что у нас под ногами, сынок?
— Пепел, ваша милость, — ответил юноша, немного удивленный повторяющимся вопросом.
— Нет, Кристоф, нет — катакомбы!
Это было оно! То, что он так долго искал! То, что он видел в горящей бумаге, но не был способен разглядеть, переполненный гневом на своего бога. В библиотеках Восточного района не было никаких ответов, как не было их и в Нульне, и в Мидденхейме. Они лежали здесь, глубоко похороненные под толщей земли! Как любая великая тайна, слова «Книги Мертвых» были потеряны так давно, что стали легендой… затем преданием… и, наконец, мифом. Только вот беда — эти слова вовсе не были мифом!!!
Не ожидая, пока его сопровождающие опомнятся, жрец спешился и, не обращая внимания на усиливавшийся снег, быстро пересек внутренний двор Кафедрального Собора. Войдя внутрь храма через величественные центральные врата, старец, не раздумывая, проследовал к спуску в катакомбы. Схватив горящий на входе факел, первосвященник все глубже и глубже погружался вглубь подземелья. Его тяжелая поступь гулко раздавалась по темным коридорам. Мерцающий неровный свет факела испуганно метался по украшенным искусной резьбой саркофагам с лежащими в них мощами давно забытых святых. Затхлый запах влажного сырого подземелья неприятно щекотал ноздри. Под ногами испуганно метались крысы, встревоженные светом и непрошенным вторжением.
На развилке жрец остановился, решая, какой выбрать тоннель, надеясь, что внутренний голос укажет ему дорогу. И пусть он не знал точно, что же ищет — но, огонь веры, вновь вспыхнувший в сердце священника — освещал ему путь.
В крипте, куда интуиция привела старца, была собрана история служения богочеловеку. Скелеты давно ушедших первосвященников стояли в нишах по обе стороны крипты. Мрачные фигуры, обряженные в истлевшие от времени монашеские одеяния, безглазыми провалами смотрели во мрак. Их костлявые руки сжимали крохотные амулеты в виде серебряных молотов, на поясах висели четки. Каменные статуи стражей-хранителей, стоявших по периметру залы, обнажили свои мечи, салютуя во славу Зигмара!
Все, кроме одного, стоявшего в темной нише чуть поодаль — в глубине подземной крипты.
Каменное лезвие его меча, словно защищая святые мощи от темных сил, на четверть своей длины вонзилось в основание крышки саркофага, закрывавшей гробницу. В отличие от остальных усыпальниц, на которых были выгравированы имена погребенных в них святых, на его лицевой панели были лишь две короткие фразы…
Жрец приблизил факел, чтобы разобрать надпись: «Дитя Смерти, свободно от Смерти».
Это изречение было знакомо старцу. Он всегда считал его чем-то вроде старой поминальной молитвы, но теперь, скрытый смысл этих слов начал обретать очертания…
Дитя Смерти, свободно от Смерти.
Если перевести это выражение на классический старосветский язык ученых, то… получится… Либер Мортис!!!
В тоже время слово «либер» имело и еще один смысл — книга…
Либер Мортис — Книга Мертвых!!!
Верховный Теогонист невольно похолодел. Сколько же раз он и его предшественники проходили мимо этой могилы, даже не подозревая о потайном знании, таящемся в ней? Оказывается, один из самых отвратительных артефактов нежити — был все время скрыт в этом, наполненном святостью, месте! Все, что было нужно, чтобы чей-нибудь проницательный взгляд понял смысл написанного на саркофаге незамысловатого послания!
Жрец невольно осенил себя знаком Зигмара, вознося горячую молитву своему господу…
Он был не один…
Торопливые шаги раздались в отдалении, быстро приближаясь к Великому Теогонисту:
— Ваша милость? — раздались встревоженные голоса. — Все в порядке?
Курт III наклонился над саркофагом и, приподняв крышку усыпальницы обеими руками, попытался отодвинуть ее в сторону.
— Сюда! Помогите мне! — позвал он своих спутников.
Свита первосвященника бросилась ему на помощь — совместными усилиями им, наконец, удалось сдвинуть с места тяжелую крышку, открыв темное нутро гробницы. Верховный жрец с нетерпением запустил внутрь руку, ощупывая темноту провала, в то время как юный Кристоф поддерживал факел, освещая саркофаг.
Как и ожидал Курт III — мощей в гробнице не было…
Достав из тысячелетнего тайника нечестивую рукопись, жрец поднял ее на расстояние вытянутой руки, чувствуя, как скрытое в забытых письменах зло, вибрирует, стремясь вырваться наружу.
— Готово! — облегченно выдохнул старец. — Иногда, для борьбы со злом, приходится самим обращаться ко злу. Зигмар с нами!
— Зигмар с нами, — словно эхо, откликнулись его спутники.
Маннфред стоял под величественными стенами Альтдорфа, с интересом наблюдая за последствиями своего похода против человечества.
Граф и не ожидал, что семена страха, посеянные им — окажутся настолько плодородными.
Скот позорно бежал, оставляя свою землю и жилища на растерзание мертвым.
Холодный зимний ветер уныло завывал, проносясь по пустынным крепостным стенам, погруженным в мрачную темноту. На караульных постах, где, обычно, горел огонь — царил мрак. Смерть подчинила себе волю живых существ, сломив их способность к сопротивлению, поселив в душе животный страх и отчаяние.
Маннфред расхохотался и обернувшись к своему войску вскинул к ночному небу сжатый кулак:
— Пусть смертные напоследок оплачут свои ничтожные жизни! Наконец-то они выучат урок, который мы преподадим им! Жаль, этот урок станет для людей последним! Альтдорф — наш!
Адольфус Кригер, стоявший неподалеку от своего господина, приложил палец к губам, призывая мертвецов к тишине — откуда-то издалека, из съежившегося во мраке города, готовящегося к своим последним минутам, донесся едва слышный детский плач.
Кригер плотоядно усмехнулся — его ждет роскошное пиршество…
Откуда-то из темноты возник одинокий силуэт — шелестя бахромой черных крыльев, ворон приземлился на плечо графа-вампира. Маннфред смахнул назойливого гостя, не собираясь отвлекаться по пустякам в момент своего триумфа, но птица отказывалась улетать. Ворон резко ударил в щеку вампира, погружая свой клюв в его кровь и, в этот самый момент, имя возникло в голове у Маннфреда так, словно его коснулась какая-то неведомая магическая сила — сила, подобная той, что он сам много лет назад открыл в Землях Мертвых.
— Финрейр, — произнес Маннфред, пробуя имя на вкус. Чье-то неясное лицо возникло перед мысленным взором вампира.
— О чем это ты? — подошел поближе Кригер, заметив замешательство Маннфреда.
Граф уже пришел в себя: одним движением свернув птице шею, вампир отбросил бездыханные останки на землю.
— Не бери в голову, — бросил он своему сородичу.
— Так чего же мы тогда ждем? — недовольно пробурчал Кригер.
— Мы не ждем, мы — наслаждаемся моментом, — усмехнулся Маннфред. — Я преуспел там, где мои предшественники потерпели неудачу! Это я, Маннфред — стою здесь, перед стенами застывшего от ужаса города! Это я — буду пить кровь самых благородных представителей Империи! Это я — получу самый большой приз, который когда-либо доставался нашему роду! Это — моя судьба!
Слова графа неслись над безбрежным морем нежити, наполненные нечестивой силой, они вибрировали и усиливались, приводя мертвецов в состояние исступления. Речь Маннфреда соединялась с естественной жаждой крови, обуревавшей его войско. Упыри хрипели и выли от возбуждения, захлебываясь слюной в предвкушении обещанного мяса.
— Теперь, нам предстоит вскрыть этот гнилой труп! Эту жалкую людскую плесень, уродующую лик земли! Пришло время — насытиться их густой горячей кровью!
Граф обнажил свой меч, указывая мертвецам на городские ворота, вызывая оглушительный рев из тысяч мертвых глоток…
Топча и отталкивая друг друга, скелеты, зомби и упыри бросились на приступ — каждый хотел оказаться первым, ворвавшимся в беззащитный город и отведавшим свежего мяса.
Маннфред фон Карштайн стоял среди этого бушующего океана, наслаждаясь мгновениями своего триумфа.
Неожиданно, одинокая фигура, одетая в простую монашескую одежду, показалась на одном из барбаканов городской стены. Комическое зрелище! Один человек — не важно, какой святостью он обладает — не может противостоять всей мощи армии мертвых.
Маннфред снисходительно улыбнулся, предвкушая, как забравшиеся на стену упыри, разорвут его на кусочки.
Невозмутимый незнакомец, тем временем, не высказывая никакого страха перед грозящими захлестнуть город ордами, подошел к самому краю стены. Из складок своего одеяния монах вынул не меч и не священную реликвию, а какую-то книгу.
— Что делает этот старый дурак, — усмехнулся Адольфус Кригер. — Он что — собирается спеть для нас?!
Голос, донесшийся до вампиров с высоты стены, не был сколько-нибудь примечательным. Его интонации были бесстрастны, но тем не менее, слова несли нечто, заставившее Маннфреда похолодеть от страха.
Доли секунды понадобились графу, чтобы узнать язык, на котором произносились зловещие слова — древний, забытый язык Неехары.
— Этого не может быть, — ошеломленно прошептал вампир.
Внезапно, земля заколебалась у него под ногами. Крепостные стены задрожали, в отдалении раздались глухие раскаты приближающегося шторма. Воинственные кличи и звон оружия нежити затихли — мертвецы попятились обескураженные буйством магической стихии. В следующую секунду, изогнутые молнии раскололи низкие зимние облака, ударив в передовые отряды живых мертвецов прямо перед городскими стенами. Воздушный вихрь закружился вокруг одинокого чтеца. Одна за другой жаровни, расположенные на караульных постах вдоль крепостной стены, вспыхивали, выбрасывая снопы ярких алых лепестков прямо в ночное небо.
— Принесите мне его голову, — в отчаянии завопил Маннфред.
Кригер бросился в атаку, выполняя приказ своего повелителя. На шестом прыжке вампир исчез, скрываясь в плотном облака тумана, из которого — выпорхнул уже в облике огромной летучей мыши. Его черные крылья яростно молотили морозный воздух: Кригер скользил над бесконечной массой зомби, скелетов и упырей, беснующихся внизу, видя перед собой единственную цель — дряхлого старика на крепостной стене.
Новая строка Великого Заклинания Освобождения раздалась из уст священника. Ее действие было настолько мощным, что сокрушительный удар потряс тело Кригера, а изо рта и ушей — хлынула гнилая порченая кровь. Оглушенный вампир на полной скорости врезался в крепостную стену…
Кригер рухнул вниз, его крылья превратились в лохмотья, разорванные ржавыми мечами бессмысленно топчущихся у основания стены скелетов…
Эта ночь уже не станет ночью триумфа Маннфреда, как еще несколько мгновений назад опрометчиво казалось графу Сильвании…
Тело Адольфуса Кригера вновь приобрело обычное обличье — вампир лежал у крепостной стены Альтдорфа, изломленный и окровавленный до неузнаваемости. Взревев от боли и разочарования, вампир полез вверх, цепляясь за расщелины в древней кладке, используя головы безмозглых скелетов в качестве опоры.
Верховный Теогонист перевернул страницу, готовясь прочитать последнюю строку нечестивого заклинания. Его дрожащие губы чуть запнулись на последних словах, дряхлое старческое тело было совершенно истощено злом, сочившимся из всех пор древнего свитка. Он сделал все, что мог, остальное — зависело от божественной воли. Колени жреца подогнулись, книга выпала из ослабевших рук. Бушующий шторм с яростью набросился на истлевшие от времени страницы…
Несколько мертвецов уже вскарабкалось на вершину стены, приготовившись растерзать упрямого человека…
Курт III закрыл глаза, отдавая себя на милость Зигмара…
Кригер продолжал взбираться все выше и выше, карабкаясь по импровизированной костяной лестнице, как вдруг, его правая нога застряла, увязнув в развалившейся груди полусгнившего скелета. Вампир отчаянно рванулся, пытаясь освободиться и нащупать твердую опору, но под ногами не было ничего, кроме рассыпающихся костей. Один за другим, скелеты, зомби и упыри разваливались на куски, по мере того, как уходила магия, вызвавшая их к жизни…
Вокруг Маннфреда с легким треском рассыпались в прах скелеты, оружие со звоном выпадало из их, разом ослабевших, рук. Черная нить Шайша, привязывающая мертвецов к этому миру, оборвалась.
Граф-вампир в отчаянии наблюдал полное уничтожение своей армии, еще пару часов назад, сметавшей все на своем пути.
Кучи бесформенных костей в беспорядке валялись всюду, куда только достигал взгляд, быстро исчезая под густо повалившими хлопьями снега. Вновь осветившаяся сотнями огней столица Империи, с молчаливым презрением смотрела на потерпевшего фиаско правителя Сильвании. Живые были спасены и спас их не воин, а дряхлый старик, одетый в монашеские одежды.
Из-за веры одного-единственного человека — мертвые вынуждены были бежать…
Глава 15 Немного мести
Замок Дракенхоф, Сильвания
Каллад Страж Бури нарушил свой обет.
Дварфа утешала мысль, что Гримнир простит его.
Каллад вел своих братьев через остроконечные хребты, отвесные ущелья и горные реки, сквозь самое сердце Гор Края Света. Путь был долог и труден, гномы медленно продвигались к своей цели, стараясь не выдать врагам своего присутствия. Когур даже предложил воздержаться от разжигания костров на вечерних привалах, пока они снова не углубятся в хитросплетение подземных ходов. Каллад нашел этот совет весьма разумным, хотя горы и казались абсолютно безжизненными и пустынными.
Перейдя горный хребет, дварфы вновь углубились в подземные тоннели. Только, что-то в этих подземельях было не так: эхо, отражавшееся от стен и возвращавшееся к продвигавшемуся вперед отряду — было, какое-то, приглушенное…
Воздух стал сырым и влажным, насыщенным гнилостными испарениями. Необычное тепло распространялось по подземным переходам… Было не просто тепло, было — жарко…
— Терпеть не могу этот беспросветный мрак, — чертыхнулся Беламир, скрючившийся рядом с Калладом и Валариком. — Не пора ли положить этому конец?
— Ради Гримны, щелкните, кто-нибудь, наконец, огнивом, — поддержал товарища Отин Отдильсон.
Раздался негромкий треск и, подземелье осветилось слабой голубоватой вспышкой — Валарик поднес к искоркам трут и, подождав, пока тот задымится, зажег от него факел.
Яркий огонь ослеплял; глаза дварфов слезились, привыкая к свету после долгих странствий в полной темноте. Только через пару минут гномы смогли, наконец, осмотреться и понять, в каком жутком месте они очутились.
— Гримна меня побери, — выругался Молагон. — Это ужасно!
— А что еще вы ожидали увидеть? — усмехнулся Каллад — Сверкающие палаты Гримнира и великолепную кузницу Грунгни? Кажется, именно за этим, мы и пришли сюда!
Его спутники нервно рассмеялись. Только теперь спутники Каллада стали понимать, через что пришлось пройти этому странному гному. Рассказы о его храбрости — не были пустым бахвальством.
Стены подземелья были скользкими от крови — горячая, свежая кровь казалось черной на фоне темных базальтовых плит. Везде отчетливо чувствовался привкус металла — словно гномы находились в одной из своих подземных кузниц. Страж Бури опустился на колено и, проведя пальцами по окровавленной стене, поднес испачканную кровью руку к своему носу. Железный привкус усилился — Каллад ошибся…
Кровь гномов содержит больше железа, чем кровь остальных человеческих рас — и это, несомненно, была она… Он не спас всех… Некоторые его сородичи умерли здесь… Некоторые — все еще умирают…
Выхватив Рунный клык, Каллад сломя голову бросился вперед…
Темницы Душ оказались пусты. Железные клети жалобно скрипели и стонали, мерно покачиваясь на проржавевших от времени цепях от едва заметного дуновения ветра, блуждающего в подземных переходах. Их вид — вызвал у Каллада горькие воспоминания. Воспоминания о храбреце Лотаре дю Беке, вдвоем с которым Страж Бури, так легкомысленно надеялся положить конец владычеству Кровавого Графа… О битве за свою жизнь на арене, когда ценой неимоверных усилий ему удалось убить одного из лучших бойцов Конрада… Об освобождении рабов, старике Себастьяне, их многодневном походе к свободе и гибели десятков достойных людей на этом невероятно тяжелом пути… Кажется, словно это было вчера…
Отин, осматриваясь, двинулся вперед, нырнув под одну из качающихся клеток.
— Не сюда, — покачал головой Каллад. — Поверь, в том направлении нет никаких сверкающих залов.
— Как насчет Грунгни? — весело ухмыльнулся Отин, поворачиваясь к Стражу Бури.
Каллад невольно улыбнулся шутке своего товарища.
— Нет, если только он не вздумает сразиться на арене.
— Ну, куда же тогда? — нетерпеливо бросил подошедший Валарик.
Помещение, где находился отряд, имело пять дверей, расположенных в виде своеобразной пентаграммы. Две из них вели к нижним ярусам Темницы Душ, третья шла в сторону галерей, окружающих арену, еще одна — к самой арене. Только одна из пяти дверей вела к верхнему ярусу галерей.
— Вот эта, — указал на нее Каллад.
— Куда она ведет?
— Наверх.
— Не нравится мне эта обманчивая тишина, — покачал головой Скальфскраг.
— Не, могу сказать, что опечален тем, что нас никто не встретил, — парировал Каллад.
— Ну, они могли бы принести эль, — рассмеялся Беламир.
— Тогда, чего же мы здесь стоим? У меня уже в горле пересохло, — хлопнул в ладони Валарик и направился к указанной Калладом двери.
Следуя друг за другом, гномы вышли в длинный узкий вырубленный в скале коридор, в середине которого виднелась узкая тропинка, вытоптанная многочисленными пленниками, прошедшими здесь в своем последнем скорбном пути. Везде царила все та же оглушающая пустота. Дварфы пришли сюда готовые сражаться с многочисленным вампирским отродьем но, пока — они не встретили ни единого вампира. Зная силу и коварство своего врага — Каллад рассматривал это, как их маленькую победу. Они не были готовы вести войну — они пришли убить монстра и, уйти, если удастся…
Звуки негромкой навязчивой мелодии стали доноситься до дварфов по мере их приближении к главному залу замка. Гнилостный аромат сырости и металлический привкус крови вытеснили запахи дорогого вина и изысканных духов.
Открыв дверь, Каллад увидел, как красивая обнаженная девушка играет на арфе. С пальцев арфистки капала кровь — струны инструмента были настолько тонки, что резали ее пальцы словно воск. Девушка продолжала играть через боль, звуки мелодии становились все более приглушенными, что придавало музыке невыразимую грусть.
Ошеломленные этим зрелищем гномы остановились позади Каллада, опустив свои секиры и топоры.
Хозяин этого нечестивого замка томно возлежал на огромной кушетке, обложенный шелковыми подушками, сжимая в изнеженной тонкой руке кружевной платок. Хрустальный кубок, наполненный густой рубиновой кровью, стоял возле вампира на прикроватном столике, дополняя эту фантасмагорическую картину.
— Подойди ко мне, — мягким, но не терпящим возражения тоном, скомандовал утонченный изувер.
Пальцы арфистки взяли заключительные аккорды… Девушка поднялась со своего места и, с удивительным изяществом, скользнула к своему повелителю, став перед ним на колени. Взяв в руку ее изрезанные пальцы, вампир привлек их к своим губам и, начал медленно смаковать горячую юную кровь. Глаза девушки прикрылись в сладостной истоме, грудь трепетала, дыхание стало прерывистым — это был какой-то неестественный симбиоз жертвы и мучителя!
Оба были настолько поглощены своим занятием, что лучшего момента для нападения и придумать было трудно!
Дварфы начали медленно приближаться к своей жертве, держась в тени огромного обсидианового трона, внимательно вглядываясь в нависшие над залом галереи — не появиться ли непрошенный свидетель, способный предупредить графа-вампира об опасности. К счастью, их волнения оказались напрасными — галереи оставались безлюдны. Владыка Сильвании был абсолютно беззащитен! Все, что мог предположить в этой ситуации Каллад — это была утонченная ловушка, которой так славятся вампиры! Пусть, Страж Бури не собирался отступать! Отрезав змее голову, ты, может быть, и не убьешь ее сразу, но как же приятно посмотреть на предсмертные мучения твари!
— Маннфред, — нарушив, наконец, тишину, обратился к своему кровному врагу Каллад. — Позволь представить тебе моего приятеля — Рунного Клыка. Я рад, что вы, наконец, встретились!
Не дожидаясь ответа, дварф с силой вонзил свой топор прямо в затылок вампиру, рассекая его голову надвое. Какое-то мгновение — Страж Бури не мог поверить своим глазам: монстр был мертв…
— Отлично, — удовлетворенно хмыкнул Когур. — Теперь можно и эль поискать!
— Я бы не спешил так, Когур, — бросил в ответ товарищу Валарик. — Что-то здесь не так!
— Не считая того, что этот проклятый замок полон вампиров — все нормально, — невесело усмехнулся Скальфскраг.
— В самом деле? Тогда где же они? — не унимался Когур.
— Давайте лучше поскорее выведем отсюда эту маленькую девчонку! Это проклятое место видело уже достаточно крови! — Отин протянул руку, чтобы привлечь девушку к себе, но лишь только их пальцы соприкоснулись, как девушка отпрянула прочь. Лицо малышки исказилось в дикой гримасе, словно у мифической банши, и она издала громкий пронзительный крик.
— Заткнись, — опешил Отин, явно сбитый с толку. — Ты же нас выдашь!
В отличие от него, Каллад видел нечто страшное, то, что отражалось в ее карих глазах: девушка кричала не от страха — это был крик о помощи!
— О, Гримна! — только и смог вымолвить пораженный дварф.
Он даже и подумать об этом не мог. Одним ударом Каллад раскроил девушке череп, заставив навсегда смолкнуть ее пронзительный крик.
— Она — одна из них, — бросил он оторопевшим от ужаса товарищам.
— Так что там с этим проклятым кольцом? Кажется, оно должно возвращать этого упыря из мертвых? Может быть мы, наконец, снимем его, прежде чем оно начнет действовать? — первым пришел в себя Беламир.
— Резонно, согласился Валарик.
Каллад обошел вокруг распростертых на полу тел. Рунный Клык полностью расколол голову Маннфреда, сделав черты его лица неузнаваемыми. Перстень-печатка на его правой руке доказывал, что Каллад убил именно фон Карштайна. Страж Бури хорошо знал этот перстень — большой, золотой, с броским драгоценным камнем, окруженным подобием крыльев, усеянных самоцветами…
Гном опустился на одно колено, взял правую руку мертвеца в свои и, снял кольцо — все было кончено…
— Ну, вот и все — пора уходить, — бросил Каллад, поднимаясь на ноги и закидывая Рунный Клык себе на плечо.
Только теперь, это было проще сказать, чем сделать! Обернувшись, дварф увидел, как двое вампиров спрыгнули в зал с верхней галереи. Еще один кровопийца — появился в дверях, через которые пришел отряд гномов. Крик девушки о помощи — был услышан…
Удар когтистой конечности просвистел в дюйме от горла Каллада. К счастью — гном был достаточно быстр, чтобы парировать этот выпад рукоятью своего топора. Перейдя в атаку, дварф ткнул обухом топора прямо в лицо противника, заставив вампира отступить.
Его товарищи инстинктивно рассыпались по огромной зале, чтобы не мешать друг другу — истинный воин всегда полагается только на себя…
Продолжая атаковать, Каллад сделал пару обманных выпадов и, когда его противник, запутавшись, на мгновение потерял бдительность — с размаха всадил Рунный Клык прямо в ухмыляющуюся рожу кровососа. Лезвие раздробило челюсти вампира, прошло мозг и вышло в районе затылка. Зверь рухнул, забившись в предсмертных судорогах в луже собственной крови…
Валарику повело меньше…
Подняв над головой свой топор, гном бросился на одного из приближающихся вампиров — к несчастью, зверь оказался проворней. Одним могучим прыжком перепрыгнув через дварфа, кровопийца успел разорвать несчастному горло. Валарик умер прежде, чем его тело коснулось пола…
Когур и Скальфскраг сражались бок о бок, добивая одного из поверженных врагов. Их могучие молоты превратили тело зверя в кровавое месиво.
— Гномы, ко мне, — скомандовал Каллад, снимая с пояса короткий гномий арбалет. Быстро прицелившись, дварф нажал на спусковой крючок, выпуская болт с привязанной к нему веревкой в балку, обрамляющую одну из верхних галерей. Убедившись, что болт глубоко вошел в дерево, Каллад ухватился за веревку и, пристегнул ее второй конец к закрепленной на поясе крохотной лебедке — через мгновение Страж Бури был уже на галерее, вне досягаемости для клыков и когтей мерзких смертоносных тварей.
Переведя дух, дварф окинул взглядом развернувшееся под ним поле сражения. Положение оставшихся внизу товарищей было неутешительным — гномы были заперты в узком пространстве центральной залы, сражаясь против превосходящих их по численности врагов.
Забив арбалет в узком промежутке между двумя соседними балками, Каллад быстро пристегнул к нему лебедку и, бросил вниз свободный конец веревки. Подождав, когда подбежавший Беламир ухватится за спасительную нить, Каллад отпустил рычажок лебедки. Через мгновение — Беламир стоял на галерее рядом с товарищем. Свободный конец снова полетел вниз, Беламир присоединил и свою веревку…
На галерее, практически одновременно, оказались Отин и Когур…
— Быстрее, — ревел Молагон, пробиваясь к спасительной цели… Пространство залы наводняли все новые и новые вампиры…
Скальфскраг был загнан в противоположный угол: несмотря на многочисленные раны, дварф продолжал сражаться как обезумевший против трех наседающих на него кровососов…
Веревки снова полетели вниз — Молагон попытался ухватиться за одну из них и, промахнулся. Одна из тварей бросилась на него сзади, сбивая с ног и впиваясь клыками в горло потерявшего равновесие гнома…
Прорвавшийся на помощь из своего угла Скальфскраг, одним ударом секиры отсек голову монстра, вцепившегося в Молагона…
Дармирассон из последних сил выполз из-под навалившегося на него трупа. Вдвоем с Скальфскрагом они ухватились за ближайшую к ним веревку, однако, их вес был слишком тяжел для лебедки…
Когур и Беламир вскочили на балюстраду галереи и, ухватив за веревку, на которой повисли товарищи, потянули их наверх, ослабляя нагрузку на готовую сорваться лебедку…
Рывок… еще один… еще… Два дварфа поднимались все выше и выше, еще немного и, они достигнут спасительной галереи… Неожиданно, трос вдруг резко дернулся и ослаб…
Послышался отчаянный крик Скальфскрага — вампир, могучим прыжком достав-таки одного из дварфов, впился ему в шею своими когтями. Не удержавшись, дварф рухнул вниз, увлекаемый тяжестью повисшего на нем зверя…
Толпа вампиров сомкнулась над беспомощно лежавшим на полу гномом…
— Не смотри, — с трудом проглатывая застрявший в горле ком, прохрипел Беламир.
Когур помог израненному Молагону забраться на балюстраду…
Один из убийц Скальфскрага поднял глаза на собравшихся на галерее гномов и, насмешливо улыбнувшись, облизал испачканные в крови губы — в следующую секунду, гигантская летучая мышь устремилась на остатки гномьего отряда. Взмахнув Рунным Клыком, Каллад разрубив пополам тварь, готовую вцепиться ему в горло — ее остатки с противным чавканьем упали на пол…
Бег по длинной галерее…, ступени, ведущие наверх…, снова галерея и, снова бег…, разбитый витраж, осколки стекла, хрустящие у них под ногами…
Ледяной ветер чуть не сбил Каллада с ног — дварф поскользнулся на обледенелой черепице и, с трудом сохраняя равновесие, окинул встревоженным взглядом крышу древнего замка, ища подходящий путь вниз. Вытащив из заплечных мешков съемные шипы, гномы поспешно прикрепили их на сапоги — спускаться по покрытой льдом крыше без специальных приспособлений — было чистым самоубийством. Путь по крышам Дракенхофа вел в сторону угловой башни, с идущей вокруг нее крытой галереей, на покатую крышу которой, если Гримна будет с ними, они смогут спрыгнуть и, возможно, даже останутся живы…
Четверка вампиров показалась на крыше замка в том месте, где пару минут назад гномы выбрались на крышу. Твари двигались легко и непринужденно, прекрасно сохраняя равновесие на обледенелой крыше, представляющей для привыкших к твердой поверхности дварфов — смертельную ловушку.
Надо было спешить. Гномы неслись вперед, прыгая с крыши на крышу, предательски оступаясь на скользкой черепице. Лишь надетые на обувь шипы, удерживали их от смертельного падения.
Спрыгнув на нижний ярус, гномы преодолели уже половину пути, до спасительной башни, когда, сделав очередной поворот, их взгляду открылся внутренний двор замка с ужасающим морем трупов, беспорядочно насаженных на колья. Некоторые трупы были совсем свежими — кровь еще стекала по древкам кольев, густо пропитывая потемневшую от избытка железа землю. Теперь-то дварф понял, откуда взялась та кровь в подземных тоннелях… Что же — еще одно преступление, которое будет записано на счет проклятого графа и его выродков. Гнев переполнял Каллада — он не остановится, пока не уничтожит их всех!
— Мы сделали то, зачем пришли, — задыхаясь от сумасшедшей гонки, с трудом выдохнул из себя Каллад. — Мы не сможем убить их всех. Кольцо у нас. Время для возмездия — еще наступит.
Вскочив на парапет, Каллад, не раздумывая, прыгнул вниз — на спасительную крышу галереи. Ветер завывал у него в ушах, высекая из глаз слезы; гном неловко приземлился на разлетевшуюся под его весом черепицу и, проскользив по ней, камнем рухнул вниз на землю, находившуюся в добрых трех десятков футов ниже.
Остальные дварфы, не мешкая, последовали его примеру…
Бросив последний взгляд на мрачные очертания зловещего замка, дварфы опрометью бросились к темнеющему невдалеке спасительному лесу…
Глава 16 Схватка
Имперский город Мариенбург
Финрейр сидел за одним столом с людьми:
— Кажется, граф-вампир все еще продолжает здравствовать, несмотря на неоднократные свидетельства о его смерти!
Люди, находившиеся в помещении, все еще чувствовали себя неуютно в обществе представителя древнейшей из известных в обитаемом мире рас. Они смотрели на него с удивительной смесью подозрительности и благоговения, словно один из богов спустился в мир людей, решив показаться простым смертным. То, что Финрейр делал здесь в Мариенбурге, должно заложить фундамент мирного сосуществования эльфов и людей. Конечно, их раса еще очень молода и, люди — больше похожи на больших кровожадных детей, но все же, это… люди… Финрейр оказался здесь, чтобы постараться повернуть вспять этот поднимающийся прилив зла, вырвавшийся из своей укромной гавани. Зла, готового захлестнуть Старый Мир, смыть его с лица земли. Правда, эльф вовсе не был уверен в людской доброте и наличии у них чувства признательности — по возвращении в Ултуан, Финрейр собирался настоятельно рекомендовать своим соплеменникам не спускать глаз с этих своевольных созданий. Несомненно, его экспедиция не останется без последствий: поступок четверки эльфов, нарушивших замкнутое существование своего народа и открывших тайну их существования людскому племени — не останется безнаказанным, но на это были причины… очень веские причины…
Люди заслуживают пережить этот шторм…
Финрейр надеялся, что со временем, люди начнут воспринимать его соплеменников как должное. Вот, только, времени этого — у него сейчас не было. Правда, в данный момент, это играло эльфу на руку: замечательно, что продолжительность жизни людей и эльфов так разнится. Среди людей в свои 60 лет Финрейр не только не был безусым юнцом, но являл собой образ умудренного жизнью старца — это было удивительно приятное чувство… Эльф не собирался исправлять это небольшое недоразумение…
— Я не понимаю, — продолжал разговор Йохан Клейн, капитан городской стражи. — Вы здесь всего неделю и знаете о вампире больше, чем нам удалось узнать за долгие годы!
— Нужно только уметь слушать ветер, — улыбнулся Финрейр, не потрудившись объяснить смысл своих слов. — Маннфред провел остаток зимы, зализывая свои раны и пополняя силы. Увы, вы люди — так спешите умереть и, пополнить его ряды. Его войско растет ежедневно. Три стычки за последние недели и, трижды, вы были отброшены назад. Прошел уже месяц с вашей последней победы. Прилив войны накатывается на вас, но рано или поздно он спадет. Такова природа войны! Армия мертвецов будет у стен города еще до захода солнца и, единственный вопрос, который сейчас остается — успеет ли Мартин фон Кристальбах прийти к нам на помощь или, нам придется встретиться со своими создателями?
— Что мы можем поделать? Надо готовиться к неизбежному!
— Смерть — всегда неизбежна, солдат, — философски заметил эльф. — Это всего лишь вопрос выбора, — в каком месте мы решим покинуть этот бренный мир.
Они находились в большой оружейной комнате, разместившейся в подвале одной из башен городской ратуши. Шипение и пар царствовали здесь. Свежевыкованные мечи закалялись в ваннах с холодной водой, обретая прочность и силу. В соседней комнате — новорожденные клинки тщательно затачивались, становясь острее отточенной бритвы. Чуть дальше — лучных дел мастера колдовали над своим смертоносным оружием, затачивая стрелы, прикрепляя к ним оперение и наконечники, натирая воском скрученную тетиву…
Йохан Клейн тщательно затянул ремешки наручей, защищавших его предплечья. Его оруженосец, стоя на коленях, проверял, надежно ли закреплены поножи. Еще один слуга прикреплял к кольчуге рыцаря тяжелый пластинчатый панцирь…
Жар, идущий от печей, где литейщики отливали наконечники арбалетных болтов и пушечные ядра — был невыносим. Оглушительные удары неподъемных молотов придавали новую жизнь помятым дедовским доспехам. Тела кузнецов, бугрившиеся грудами мышц, были черными от копоти…
В середине всего этого муравейника стоял юный эльфийский маг, наблюдая, как смертоносная машина войны набирает свой неумолимый разгон…
Массивная дверь оружейной комнаты приоткрылась, пропуская внутрь троих эльфийских воинов, прибывших с Ултуана вместе с Финрейром.
— Что насчет Маннфреда, — поинтересовался Финрейр у одного из вошедших.
— Он на подходе! И он пройдет сквозь защиту людей, как нож сквозь масло! Ты только посмотри на эти убогие орудия войны!!! — покачал головой один из воинов.
— Они делают то, что должны делать, — мягко возразил соплеменнику Финрейр.
— Тогда почему, ты не разрешишь нам сражаться бок о бок с ними? — пылко воскликнул самый молодой из вошедших.
— Ты ведь не считаешь, что наше участие должно ограничиться простым наблюдением. Я не собираюсь смотреть, как вампиры устраивают тут бойню! — вновь вступил в разговор Маланейр.
— Мудрый полководец сначала тщательно изучает своего противника, мой друг, — покачал головой юный маг. — Поспешностью — мы ничего не добьемся.
— Не стоит магу читать нам лекции по искусству войны! — запальчиво воскликнул молодой Аэлелсрион. — Битвы выигрываются силой оружия! Когда дело дошло до драки — глупо тратить время на изучение врага! Пора положить нежити конец.
— Люди храбры, — поддержал товарищей молчавший до сих пор Ринанлир. — Но их силы не беспредельны…
Повернувшись спиной к своим товарищам, Финрейр молча подошел к одному из стрельчатых окон, словно желая заглянуть туда, за горизонт, чтобы узнать, что их ждет в будущем. Вновь прикоснувшись ко злу, исходившему от графа-вампира, маг отчетливо почувствовал направлявшую Маннфреда руку — руку великого некроманта. Однако, смысл игры, задуманной Нагашем, искажался влиянием замыслов и желаний его марионетки. Настало время вывести Маннфреда из игры…
— Готовьте лошадей, — бросил он остальным эльфам.
Финрейр увидел надежду…
События, разворачивающиеся на их глазах, имели гораздо большее значение, чем казалось на первый взгляд. Люди уже вели эту битву со злом и, не единожды побеждали в отдельных сражениях но, все эти успехи постоянно нивелировались катастрофическими ошибками, ошибками, которые не должны больше повториться… Армия Стирланда под знаменами Мартина фон Кристальбаха, подкрепленная полками Альтдорфа и талабекландцев, уже рядом. Они не должны опоздать!
В гуще леса Финрейр заметил клубы густого черного тумана, медленно двигающегося к Мариенбургу и, почувствовал прикосновенье тьмы. Это был не обычный туман, укутывающий землю на ночь — до захода солнца оставалось еще несколько часов. Сила Маннфреда растет… Он уже был достаточно силен, чтобы превратить день в ночь, движимый яростным желанием поквитаться с людьми за поражение под стенами Альтдорфа…
Однако, силы графа Мартина, могли стать той самой соломинкой, которая переломит хребет живым мертвецам. Задача мариенбургцев была проста — продержаться до подхода союзных сил.
Маг повернулся к Аэлелсриону:
— Союзные силы на подходе. Скачи к фон Кристальбаху и передай ему, что час людей настал. Мы будем удерживать Маннфреда под Мариенбургом до его прихода. Пусть он поможет смести эту нечисть с лица земли.
— Ты думаешь, что можешь гонять меня по подобным пустякам? — пылко возразил юный воин. — Ты забываешься маг — я не твой слуга! Я пришел сюда, чтобы сражаться!
— Если ты хочешь, чтобы было, кому сражаться — тебе лучше поспешить! — невозмутимо ответил Финрейр. Прекрасно зная горячность юного эльфа, маг был уверен, что гнев Аэлелсриона будет лучшей порукой тому, что сообщение будет доставлено в кратчайший срок.
— Помни, они никогда не встречали эльфов раньше, — как ни в чем не бывало, продолжил наставлять товарища Финрейр. — Постарайся завоевать доверие графа Мартина.
— Я мастер меча, Финрейр, а не мальчик на побегушках! Поищи кого-нибудь другого! — продолжал бушевать Аэлелсрион.
— Я не собираюсь разводить тут дискуссию, — став максимально серьёзным и, с откуда-то появившимся металлом в голосе, отчеканил маг. — Приказ получен. Ты должен ехать немедленно!
Аэлелсрион напрягся, словно собираясь продолжить спор — возникла напряженная пауза.
— Он не знает нас, — уступая авторитету Финрейра, сдался, наконец, юный воин. — Что если он не поверит мне?
— Мы можем только надеяться, что он сможет принять правильное решение; наши жизни — в его руках!
Легкий кивок и, юный воин исчез за дверью, торопясь выполнить возложенную на него миссию…
Протяжный гулкий звук сигнального рога пронесся над городом…
Противник подошел к стенам Мариенбурга…
Массивная герса главных городских ворот с тяжелым скрежетом медленно поднялась, прячась в специально сделанном пазу в каменной кладке. Шлемы лучников, занявших свои места на крепостных стенах, ярко блестели в последних лучах заходящего солнца. Один из стрелков высоко поднял лук и натянул тетиву: Клирд — победитель последнего городского турнира. Боевой лук рядом с ним казался гигантом, дыхание почти остановилось, тетива до боли врезалась в онемевшие от напряжения пальцы. Стрела была непривычно большой и тяжелой — Клирд никогда не стрелял такими прежде. Баланс был сильно смещен к наконечнику, но лучник твердо следовал инструкциям эльфийского мага: досчитав до десяти, он плавно отпустил тетиву, выпуская свою посланницу в стремительно темнеющее небо.
Лучник невольно отпрянул ослепленный яркой вспышкой пламени, охватившей стрелу, как только она ушла с полки лука. Яркая огненная дуга прорезала вечернее небо и, зависнув на мгновение в самой высокой точке полета, рассыпалась огненным дождем, осветившим орду нежити, готовящейся идти на приступ…
Фронт войска Маннфреда занимали зомби. Их полуразложившуюся плоть, изъеденную червями, покрывали следы гниения, почерневшая кожа свисала лоскутами, открывая небьющиеся сердца и вены, голодный огонь горел в их мертвых глазах. За ними расположились элитные отряды Рыцарей Черной Руки под командованием Адольфуса Кригера. Арьергард армии мертвецов составлял отряд личной гвардии Маннфреда фон Карштайна — Стражи Могил — ужасные умертвии, облаченные в тяжелые доспехи вороненой стали, вооруженные длинными мерцающими клинками…
Оба фланга занимали Черные Рыцари: их командир — Готхард — один из знаменитых рыцарей прошлого, закованный в древний доспех, нес личный штандарт графа-вампира. Его магический клинок, покрытый мерзкими рунами, ядовито поблескивал в вечерней мгле. Рыцари, сидевшие на своих мертвых скакунах, в нетерпении бьющих в землю полуистлевшими копытами, представляли отвратительное и пугающее зрелище…
Финрейр и два его товарища вышли из городских ворот, готовясь принять участие в предстоящем сражении. Армия Мариенбурга, ведомая закаленным в боях ветераном Сайресом Грэмом, разворачивалась в боевой порядок, готовясь встретить врага за стенами города.
По рядам нежити пронесся плотоядный рев — мертвецы заходились в животной ярости, возбужденные близостью живой плоти…
Маннфред махнул рукой, давая приказ левому флангу открыть сражение…
Пришпорив своего адского жеребца, Готхард привел в движение всю массу Черных Рыцарей. Закованная в доспехи лавина мертвой плоти пошла на людей, грозя смести все живое со своего пути. Лучники, засевшие на стенах, яростно осыпали приближающуюся армаду градом стрел, стараясь ослабить или, хотя бы замедлить, ее приближение. Удивительно, но пехота людей не дрогнула — схватив длинные заточенные пики, заранее спрятанные в снегу, солдаты выставили их перед собой, образуя смертельный частокол, неприступный для всадников.
Успев оценить грозящую им опасность, Готхард развернул рыцарей, отводя их назад, на прежнее место, надеясь дождаться более благоприятного момента для атаки.
Видя неудачу первой атаки, Маннфред отправил в бой свое пушечное мясо: радостно завывая, вурдалаки и упыри бросились на приступ, размахивая над головами ржавыми мечами и топорами. Вид этих полуразложившихся трупов был поистине ужасен: изъеденная гнилью плоть была грязной и почерневшей, глаза — дики и безумны, с искривленных в плотоядной ухмылке губ — капала слюна.
Финрейр слегка кивнул генералу Грэму и, повернувшись к крепостной стене, махнул рукой командиру лучников.
— Натянуть луки! Залп! — громовой голос командира заглушил вопли нападающих. Лучники задрали луки вверх, резкий щелчок, протяжное пенье стрел, уходящих в вечерний сумрак…
На атакующий пролился стальной дождь, стрелы разбивали упырям головы, ломали их сгнившие ребра, отрывали конечности, прорубая широкие просеки в рядах безмозглых мертвецов.
На губах Маннфреда заиграла холодная улыбка — кажется, люди проглотили наживку! Подозвав к себе некромантов, граф приказал им поднять всех павших от губительного залпа. Страх в сердцах живых — ускорит его победу!
Поверженные зомби медленно заворочались в грязи, подчиняясь безмолвным приказам некромантов. Один за другим мертвецы медленно поднимались из раскисшей почвы прямо перед передовыми рядами ошеломленных пикинеров.
Однако, эльфийский маг был готов и к этому маневру врага. Арбалетчики, также находившиеся на крепостных стенах, выступили вперед. Залп, и сотни горящих болтов, обернутых пропитанной горючей смесью паклей, ударили в гущу перестраивающегося противника.
— Ими командует идиот, — криво усмехнулся Адольфус Кригер. — Стреляя в нас, они рискуют попасть в собственных пикинеров!
Горящие зомби продолжали наступать, пытаясь разрушить частокол пик, выставленный людьми. Нечувствительные к боли, они сгорали сами и насаживались на пики, нелепо трепыхаясь на них, словно гигантские уродливые насекомые. Скоро все передовая линия людской обороны была охвачена огнем — деревянные древки горели, обламываясь и превращаясь в золу. Еще несколько минут и, дорога для кавалерии нежити будет открыта.
— Не пора ли воспользоваться нашим преимуществом? — вопросительно обернулся Кригер к Маннфреду.
Граф молча кивнул, давая разрешение Рыцарям Черной Руки вступить в бой. Одновременно он выпустил волков погибели для нанесения тревожащих ударов по флангам армии людей, надеясь, таким образом, отвлечь огонь вражеских стрелков от наступающего по центру отряда Кригера.
Следя за разворачивающимся сражением, Финрейр испытывал сдержанную радость — кажется, высокомерный вампир купился таки на его блеф, позволив втянуть себя в длительное сражение. Теперь, дело было за людьми — во что бы то ни стало они должны выдержать натиск живых мертвецов, продержавшись до прибытия графа Мартина. Тогда, Маннфред окажется между двух огней и, история бессмертного вампира — будет окончена…
Сражение разворачивалось все с большим ожесточением. Граф слегка повел руками, смертельное заклинание сорвалось с его губ. Темная энергия пробежала по его пальцам, пронеслась над полем сражения и ударила в передовую линию атаковавших зомби. Их плоть становилась тонкой и хрупкой, как только к ним прикасалось колдовство Маннфреда. Раздираемые изнутри дикой жаждой крови они отчаянно набрасывались на первого попавшегося им под руку живого человека. Человеческая плоть распадалась при их прикосновении, не в силах сопротивляться мощи темной магии. Несчастные жертвы даже не успевали издать предсмертный стон…
Финрейр отреагировал моментально: подняв свой магический посох, он с силой ударил им о землю. Колдовство, сотворенное эльфом, коснулось земли, вызвав сотрясение такой силы, что ни люди, ни нежить — не удержались на ногах. Поднятый магическим вихрем снег врезался в ряды мертвецов, снимая гнилую плоть с их костей, разрушая тела упырей и зомби, обращая их в ничто.
Когда снег осел — не осталось никого, кого можно было бы воскресить…
Эта неудача привела графа в бешенство: каким-то образом, проклятый скот сумел найти противоядие его колдовству. Маннфред бушевал в порыве бессильной ярости в окружении своих телохранителей.
— Пора убрать некромантов с поля боя, — повернулся юный маг к своим товарищам.
Ринанлир и Маланейр бросились вперед, используя возникший на поле боя хаос. Для неповоротливой нежити эльфы были слишком быстры — ни один клинок не задел эльфийских воинов. Время от времени их длинные мечи тихо пели, рассекая какого-нибудь, наиболее ретивого мертвеца: эльфы стремительно продвигались к своей цели, надеясь застигнуть колдунов врасплох. Для опытных Мастеров Меча разделаться с безмозглыми зомби не представляло особой сложности, однако, эльфы не собирались недооценивать силу вражеских некромантов. Их успех — зависел от скорости. Находясь всего в нескольких футах от колдунов, эльфы почувствовали, как кровь начинает закипать у них в жилах, как уходит жизненная энергия, как плоть тает на их костях…
Свалив одного из умертвий коротким колющим выпадом, Маланейр вскочил на спину упавшего на колени врага и, оттолкнувшись, легко взмыл в воздух. Его меч описал смертоносную дугу, обезглавливая всех, кто находился в пределах досягаемости эльфийского клинка. Приземлившись уже среди мертвых тел, воин обернулся к своему товарищу:
— Теперь — твоя очередь, Ринанлир!
Однако, в войске Маннфреда не осталось больше некромантов!
— Ты берешь от жизни все, мой друг, — Ринанлир раздосадовано покачал головой. — Возможно, нам не следует останавливаться на достигнутом и, убить немного больше этих… созданий…
Один из элитных охранников Маннфреда — огромный воин в черных пластинчатых доспехах с тяжелым мечом, исчерченным рунами — приблизился к двум эльфам.
— Это может быть интересно, — удовлетворенно кивнул головой Ринанлир, с готовностью поднимая свой меч.
Прежде чем эльфы успели скрестить мечи с новым противником, их достиг мысленный приказ Финрейра — маг призывал их отступить. Подчиняясь, воины поспешили вернуться на свои позиции…
В отчаянной попытке изменить ход сражения Маннфред вновь обратился к магии: молнии сорвались с кончиков его пальцев, ударив в раскисшее поле боя, превратившееся в море грязи, перемешанной тысячами ног.
— Поднимайтесь! — в бешенстве рычал вампир. — Поднимайтесь!
И они поднимались, разрывая чрево земли в мерзкой пародии рождения…
Кость за костью древние трупы выбирались из своих могил, пробужденные темной силой графского заклинания. Большинство мертвецов поднималось по частям — руки безвольно волочились по земле, ноги отсутствовали, тела были съедены гнилью разложения. Тем не менее, все больше и больше этих ужасных обрубков вставало по зову Маннфреда фон Карштайна.
Однако, на этом беды живых не закончились: по всей передней линии армии людей начало распространяться жуткое зловоние — еще одна штучка неистощимого на выдумки графа. Эта вонь шла не снаружи, а из самой плоти солдат — их тела разлагались под действием черной магии, куски гнилого мяса отслаивались от костей. Бьющиеся в агонии люди отчаянно кричали, объятые ужасом…
Воспользовавшись замешательством в стане противника, Готхард вновь повел своих рыцарей в атаку. Некогда прославленный рыцарь Ордена Неугасимого Света, обрушился на людей, выполняя злую волю своего повелителя. Лишенный жалости, сострадания, воспоминаний — он стал бездушной машиной, воскрешенной Маннфредом, призванной возглавить ударный отряд армии мертвых. Готхард жаждал лишь одного — крови и смерти. Крови тех, одним из которых, он был когда-то, смерти всего того — чем он когда-то дорожил…
Финрейр довольно улыбнулся — ловушка захлопнулась. Маг кивнул Грэму, давая знак командующему, что пришло время привести в действие заранее разработанный план. Центр армии людей отступил к крепостным стенам, увлекая за собой отряды Черных Рыцарей Готхарда. На фланги были брошены подкрепления — люди теснили живых мертвецов, отсекая прорвавшуюся вперед кавалерию Маннфреда от остальных адских легионов. Отряды Готхарда, оказавшиеся под стенами города, стали прекрасной мишенью для людских лучников и арбалетчиков.
Низкий гудящий звук неожиданно наполнил воздух, резко диссонируя с остальным шумом битвы. Огромный черный рой магических насекомых сорвался с пальцев Маннфреда, ударив в правый фланг армии людей. Граф прекрасно понимал опасность, в которой оказался Готхард и его отряд и, пытался расчистить им путь к отступлению. Насекомые набивались в нос и рот, лезли в глаза, отрывали своими челюстями куски кожи и плоти, лишая солдат возможности дышать, дезорганизуя их и, подавляя волю к сопротивлению.
— Держитесь подальше от света, — перекрывая шум битвы, зычным голосом прокричал Финрейр. Яркие лучи синеватого света ударили от посоха мага. Магический свет собрался в плотный шар и, взорвавшись, ударил ввысь, расколов небеса и разогнав магическую тьму. Попадая в его лучи, насекомые ярко вспыхивали и, сгорая, падали на землю черными шипящими угольками.
Неожиданно, в отдалении раздался звук, который так жаждали услышать и Финрейр, и эльфы, и Сайрес Грэм и, все оставшиеся в живых солдаты армии Мариенбурга — горн графа Мартина фон Кристальбаха.
Знамена реяли на ветру, мечи ударялись о щиты, тысячи солдат двигались в едином строю, объединенные волей одного человека. Рядом со штандартом графа Мартина и стирландскими знаменами развевались стяги Талабекланда и флаги Альтдорфа. Шум, издаваемый приближающимися войсками, вряд ли был способен испугать бездушных мертвецов, но живым — он давал надежду, наполняя новой силой ослабевшие было. Надежду на то, что они будут жить, несмотря на все силы тьмы, пришедшие их уничтожить…
Финрейр невольно улыбнулся: такова сила надежды — одна искра может воспламенить костер…
Маннфред ошеломленно обернулся назад… Как он мог так ошибиться? Как угодил с эту примитивную ловушку? Как не заметил, не просчитал все варианты? Его самоуверенность погубила мертвых — Черные Рыцари увязли в бессмысленной схватке под стенами города и, тыл его армии, оказался абсолютно незащищенным…
Маннфред собирался напасть на город… Граф вовсе не думал, что кто-то нападет на него самого…
Однако, схватка еще не закончилась — Финрейр играл мастерски, но не все было в руках эльфийского мага…
Адольфус Кригер, находящийся в первых рядах сражающихся, пришел к тому же выводу — не ожидая приказа от Маннфреда, он дал команду своему отряду вступить в бой. Рыцари Черной Руки яростно ударили по людской пехоте, сконцентрировав направление своей атаки на левом фланге противника с единственной целью — пробить брешь в обороне мариенбургцев и, спасти то, что осталось от кавалерии Готхарда.
Правитель Сильвании не стал ждать, чем закончится эта атака… Последнее колдовства и, поле сражения наполнили воющие банши с лицами, застывшими в вечной гримасе агонии и невыносимой боли, окруженные тенями убитых ими людей. Их душераздирающие стенания смогут сдерживать людские армии достаточно долго — достаточно, чтобы Маннфред смог бежать…
Эта битва была выиграна, но Зимняя Война — пока нет…
Глава 17 Capre Noctem
Хел Фенн, проклятые леса Сильвании
Теперь живые преследовали мертвых, изгоняя нежить из пределов Империи, загоняя ее обратно — в проклятые леса Сильвании.
Это не было одним генеральным сражением — череда больших и маленьких стычек медленно приближала конец графа-вампира. Буря войны бушевала на сотни миль вокруг. Захватывая все новые и новые области Старого Света. Мертвецы из бесчисленных провинций, городков, сел и деревень, тянулись на зов Маннфреда, пополняя его слабеющую армию. После каждого сражения множество живых вливалось широким потоком в ряды своих противников…
Много раз, люди готовы были отчаяться, потерять веру, но искра надежды продолжала тлеть, разгоревшись, наконец, в очистительное пламя. Живые сражались за себя, своих любимых, отцов, матерей, детей, мертвые — только за своего хозяина…
Вороны парили над полями сражений, пируя на телах нескольких сотен тысяч душ, безвременно отправившихся в царство Морра. Безжалостная смерть острой косой собирала свою жатву — такой была цена бесконечной Зимней Войны. Порой, казалось, что весна никогда не придет, хотя, на самом деле — зима длилась чуть дольше обычного. Приближение весне уже чувствовалась в воздухе, мокрый снег уже не ложился, а стаивал, но смерть продолжала держать землю в своих ледяных объятиях. Правитель подземного мира собрал небывалый урожай душ в эту зиму…
Слишком много было битв, слишком много хороших людей нашло свою смерть на полях сражений…
Наученные горьким опытом люди изменили тактику — погибших и умерших от болезней и голода, собирали в огромные кучи и сжигали. Повсюду на землях Империи горели огромные погребальные костры. Печальная необходимость, лишившая Маннфреда возможности пополнять ряды своих мертвых прислужников. Тем не менее, его сила все еще была слишком велика…
Военное счастье поочередно склонялось то на одну, то на другую сторону — победы людей чередовались с их поражениями…
Мартин фон Кристальбах, граф Стирланда и Верховный Теогонист, Курт III — вели в бой объединенные силы человечества. И, несмотря на огромные потери, победа в войне стала понемногу обретать очертания…
Твердость стали и непреклонная вера слились воедино, образуя крепкий монолит, поддерживавший в людях мужество и укреплявший силу духа. Граф Мартин всегда был в самой гуще битвы, сражаясь плечом к плечу с простыми солдатами, вдохновляя их своей храбростью. Для людей, он стал настоящим героем, ведущим своих солдат на подвиги, бесстрашным и благородным.
Курт III поддерживал дух воинов вне поля боя, укрепляя и поддерживая их веру. Зигмар направлял святого человека, указывал ему путь и, Верховный Теогонист, осененный божественной благодатью, слепо шел к исполнению своего предназначения. В чем оно заключалось, жрец понял лишь тогда, когда на поле только что закончившегося сражения наткнулся на труп мерзкого упыря, на самом деле оказавшегося вампиром, трансформированным Маннфредом. Его, еще живой дух, заключенный в разлагающейся гнилой плоти, был лишен возможности уйти в загробный мир. Сила этого духа была так велика что, каким-то непостижимым образом, он сумел вернуть себе контроль за уже помертвевшими губами, обращаясь к жрецу с просьбой об освобождении из своей темницы. Если можно спасти одну душу — почему не сделать это с тысячами других?!
Но бок о бок с каждой победой людей — шагала смерть…
Люди хорошо усвоили этот урок…
Мартин не давал Маннфреду ни минуты покоя — нельзя было дать мертвым вновь собраться с силами!
Живые уничтожали мертвых по всей Империи…
Под предводительством фон Кристальбаха человечество превратилось в могучую боевую машину, без разбора сметавшую на своем пути скелетов, зомби и черных рыцарей.
Различия были забыты, разногласия отложены до лучших времен, и сейчас — люди пожинали плоды своих усилий. Словно вода подтачивает камень, каждая маленькая победа приближала конец войны. Постепенно, силы мертвых истаяли настолько, что Маннфред уже не решался вступать с людьми в открытый бой — вампир перешел к тактике партизанской войны, прячась в непроходимых лесах Сильвании, откуда время от времени тревожил земли Империи своими набегами.
Мертвые — не желали становиться абсолютно мертвыми…
Граф-вампир наводнил свою землю хитроумными ловушками, волчьими ямами, ядовитыми кольями — так, чтобы в любом уголке его проклятой провинции живых подстерегала неизбежная смерть…
Тем не менее, это не могло продолжаться вечно…
Вышедший из-за деревьев Форстер с трудом сдерживал тошноту. Голова юноши кружилась, лоб разрезала косая рваная рана, следы спекшейся крови виднелись в грязных спутанных волосах.
Этим утром Шлагенер получил удар дубиной, пришедшийся ему прямо в голову. К счастью удар пришелся по касательной и, не убил Шлагенера а, лишь сбросил его с лошади на землю, оставив лежать без сознания. Когда Шлагенер очнулся, он еще долго не мог держаться на ногах, кровь заливала ему лицо, голова кружилась, мысли путались и сбивались. Но, юноша — не собирался жаловаться на жизнь. Он был жив… А, пятьдесят его товарищей — нет… Таковы превратности войны… Надо уметь принимать их и жить с этим дальше…
Форстер ехал бок о бок с Аккимом Брандтом. Возглавляемый Брандтом передовой отряд стирландских сил, поднимался по склону невысокой, поросшей густой растительностью холмистой гряды.
Перед разведчиками лежал Хел Фенн — вечно затянутое туманом проклятое болото. Рощицы уродливых кривых деревьев были разбросаны по его поверхности, кровавые капли каких-то ягод блестели на фоне мха, зловещие звуки доносились из глубины топи, гнилостные испарения насыщали воздух…
Низкое солнце медленно ползло за горизонт, сумерки быстро сгущались: приближающаяся ночь темным покрывалом накрывала землю…
Первая мысль, посетившая Форстера, заключалась в том, что последствия удара, полученного им этим утром, были гораздо серьезнее, чем ему казалось в начале. На мгновение, молодой человек был твердо уверен, что сходит с ума, когда заметил в отдалении темные изломанные силуэты двигающихся деревьев.
Поплотнее усевшись в седло, юноша крепко зажмурил глаза и, энергично тряхнул головой, отгоняя наваждение: реальность оказалась страшнее любого горячечного бреда…
Сотни и сотни скелетов выкатывались из леса, покрывавшего вершину холма, на ходу строясь в боевой порядок.
Лошадь Форстера испуганно взвилась на дыбы, почуяв нарастающий запах разлагающейся плоти. Сердце Шлагенера сковал леденящий холод.
Из леса показывались все новые и новые толпы живых мертвецов и, к несчастью, они были не одни: громадные волки неторопливо трусили по бокам колонн костяных воинов, а туманный воздух — наполнился шелестом крыльев огромных летучих мышей…
У Форстера перехватило дыхание…
Да, Шлагенер сталкивался с нежитью больше, чем кто-либо мог себе представить и, никогда не отступал перед этой чумой, заразившей землю, но, сегодня, впервые в душу юноши закрался страх…
Усилием воли, Форстер взял себя в руки: страх — худший враг солдата и, лучший союзник его врагов.
Мертвецы продолжали вытекать из леса бесконечным потоком, подобно вышедшей из берегов реке наводняя прилегающие склоны.
— Думаешь еще не поздно, спалить дотла весь этот проклятый лес? — с горькой иронией в голосе поинтересовался у друга Акким Брандт.
— Откуда они взялись? — пораженно выдохнул Форстер.
— Мир полон мертвецов, мой друг, — покачал головой Брандт. — Это живые сейчас в дефиците!
Тьма продолжала сгущаться — на Хел Фенн опускалась ночь. За исключением агрессивного писка летучих мышей и, шелеста их крыльев — ни одного звука не разносилось над проклятой топью…
Горько было сознавать, но отряд Аккима Брандта угодил в заранее расставленную ловушку. Граф-вампир усыпил бдительность людей, полагавших, что, изматывая его силы в непрерывном преследовании, уничтожая мелкие отряды нежити, отколовшиеся от основных сил, они смогут выиграть войну на истощение. Истощение — это не то, чем можно испугать нежить!
Доказательство этой роковой ошибки было теперь у них перед глазами — тысячи скелетов, зомби, упырей, призраков и, среди них — множество сильванских крестьян…
— Что ж это за люди такие, что по доброй воле становятся под знамена нежити? — недоуменно обернулся Форстер к Аккиму Брандту. Юноша никак не мог смириться с тем, что кто-либо из живых может предпочесть сражаться на стороне мертвых.
— Они сражаются за своего хозяина потому, что боятся его, друг мой! Очень просто и, очень печально! Страх может заставить человека делать самые отвратительные вещи, — отозвался в ответ талабекландец.
Понимая справедливость слов Аккима, Форстер, тем не менее, зябко поежился при мысли, какие это могут быть отвратительные вещи.
— Так же, нам трудно это понять, но эти люди видят в фон Карштайне своего господина. Он пользуется их искаженным чувством патриотизма. Для них — мы оккупанты, пришедшие завоевать, грабить и убивать, а они — они просто защищают свою родную землю.
— Знаешь, мне их действительно жаль, — Форстер был абсолютно искренен.
— Да, жалость лучше, чем ненависть… Знаешь, Форстер, сегодня мы принесем смерть многим из этих несчастных, но так мы спасем их от гораздо более ужасной судьбы!
Около двухсот тысяч живых мертвецов уже заняли позиции между холмами и кромкой болота, а их арьергард — все еще продолжал находиться в лесу.
— Кажется, наша судьба настигла нас, — повернулся Форстер к своему другу.
— Похоже на то, — мрачно согласился Брандт, оглядывая поле предстоящей схватки, где на каждого человека приходилось по двадцать поднятых из могилы тварей, жаждущих их смерти.
— Вряд ли нам удастся выбраться живыми из этой передряги, Акким. Посмотри, сколько там этих тварей!
— Посмотри на это с другой стороны, мой друг: если мы с тобой и погибнем в бою то, лишь для того, чтобы снова встать в строй. Правда, боюсь уже на другой стороне, — мрачно пошутил Брандт.
С возрастающей тревогой люди наблюдали, как все новые и новые орды нежити строятся в боевой порядок в полнейшей тишине. Не было слышно ни единой команды, ни одного звука горна или рожка…
Затем, они увидели его… Отдаленный силуэт, чернеющий на фоне последних отблесков заходящего солнца…
Граф простер руки к небу и, через мгновение, молния ударила в землю, освещая зловещий силуэт самого страшного врага рода человеческого. Безжизненный голубоватый свет на мгновение выхватил из темноты всю огромную мощь его армии. Казалось, на людей катится неудержимый вал, готовый поглотить все живое на своем пути…
Брандт подозвал к себе молодого всадника:
— Видишь, с чем мы столкнулись, солдат?
Юноша слегка кивнул головой, осеняя себя знаком Зигмара.
— Отлично! Запомните то, что вы сейчас видите! Граф Мартин, всего в одном переходе отсюда — скачите! Скачите во весь опор! Загоните свою лошадь до смерти, загоните себя, умрите, но — любым способом доберитесь до фон Кристальбаха! Речь идет о нашей жизни и смерти. И, не только нашей! Вы должны доставить мое сообщение графу! Передайте ему, что вампир собрал новые силы и — мы принимаем неравный бой! Если ему будет суждено встретить нас в рядах своих врагов — пусть без сожаления отправит нас прямиком в царство Морра. Теперь — идите, солдат!
Солнечный свет, проникавший через цветные витражи, преломлялся, играя всеми восемью цветами магических ветров. Финрейр стоял над разложенной на столе картой, удовлетворенный своей первой значимой победой, изучая лежащую перед ним местность. Эльф готовился двигаться вглубь проклятых земель Сильвании, чтобы положить конец затянувшемуся правлению династии фон Карштайнов.
Легкое колебание эфира отвлекло внимание молодого мага от этих мыслей — Финрейр в недоумении поднял голову.
Разрозненные, беспорядочные пятна цвета вдруг задвигались, сплетаясь между собой — перед удивленным взором Финрейра возникла фигура человека… нет, не человека… эльфа.
Магическая проекция, наконец, оформилась и, Арейраэни — старый наставник Финрейра — ступив на деревянные полы комнаты, предстал перед пришедшим в себя юношей. Взгляд старого мага не предвещал его ученику ничего хорошего.
— Вижу, ты играешь в солдата?
— Это не так, учитель. Люди нуждаются в нас!
— Люди постоянно в чем-то нуждаются, Финрейр! Мы не имеем к ним и их потребностям никакого отношения! Насколько я помню — тебе было запрещено покидать Ултуан! Игры кончились, мой мальчик, ты должен немедленно вернуться назад!
— У меня здесь еще слишком много дел!
— Это не просьба, Финрейр! Совет издал указ! И ты — должен подчиниться! А если ты будешь настолько неразумен, чтобы игнорировать его, мне придется покинуть совет! Ведь, твое ослушание будет означать, что я потерпел неудачу, в качестве твоего наставника, не сумев привить своему ученику элементарные представления о дисциплине и уважении! Больше того — тебя могут исключить из совета магов и даже, вовсе, лишь мантии!
— Если я только покажу Вам, учитель, что я обнаружил здесь, будучи среди людей, думаю — Вы сразу перемените свое мнение, узнав, с какой угрозой столкнулось все живое! — Финрейр вновь подошел к карте. — Сила Маннфреда и его живых мертвецов — кроется в темной магии. Больше того, учитель, здесь, несомненно, есть влияние великого некроманта. Если ему удастся подняться вновь, то…
— Мальчик мой, неужели ты настолько наивен, думая, что ты единственный, кто заметил, что на самом деле здесь происходит? — перебил Финрейра наставник. — Это — борьба людей! Ее результат определит их место в этом мире! Если они проиграют, значит — им нет места среди живых! Все в мире имеет свои причины и следствия — мы не должны вмешиваться в естественный ход вещей!
Старый маг немного помолчал, давая возможность своему ученику осмыслить услышанное.
— Или ты идешь добровольно или, мне придется применить силу, — при этих словах Арейраэни два неясных очертания эльфов-стражников стали медленно формироваться по бокам старого мага.
— И, Финрейр, скажи мне, как поживает Маланейр?
— С ним все в порядке, учитель. Ваш сын прекрасно проявил себя на поле боя. Когда-нибудь, он станет отличным командиром.
В глазах старого мага невольно мелькнуло облегчение, которое может испытывать только действительно любящий родитель.
— Простите меня, учитель, если я своими поступками невольно оскорбил совет! Это не входило в мои намерения!
— Ты сможешь извиниться перед всеми лично. И мой тебе совет, Финрейр, если хочешь остаться среди нас — тебе лучше признать свои ошибки и попросить у совета прощения! И еще — пока ты не достигнешь совершеннолетия, тебе будет запрещено покидать Ултуан!
Кажется, его непосредственному участью в этой совместной борьбе со злом пришел конец. Что же, он будет наблюдать за людьми издалека и — ни один совет на свете не сможет этому помешать!
Финрейр молча склонил голову…
Измотанный, обессиленный, изможденный Каллад Страж Бури вывалился на опушку леса…
Следом за ним показались Когур и остальные оставшиеся в живых дварфы. Шатаясь, гномы без сил падали на землю.
Лежа в снегу, жадно хватая холодный воздух широко раскрытыми ртами, дварфы вглядывались в высокое голубое небо, недоумевая, как им удалось выбраться живыми из змеиного гнезда бессмертного вампира.
— Вы случайно не чувствуете запах эля, — даже задыхаясь от безумного бега, Когур не переставал балагурить, поддерживая в товарищах присутствие духа.
— Мы, словно гоблины, несемся в попытке спасти свои жизни, а этот тупой дварф — только и думает, что о выпивке! — недоуменно спросил Отин.
— Ну, — слабо улыбнулся Когур, — конечно это не все, о чем я могу думать, но это одна из наиболее приятных мыслей! Серьезно, парни, неужели вы не чувствуете этот божественный аромат?
Привстав на плече, Когур огляделся вокруг, пытаясь понять, откуда может исходить так дразнивший его запах.
Небольшая ветхая постройка приютилась внизу холма, на вершине которого находились гномы. Извилистая разбитая дорога, вся в глубоких ямах и рытвинах, проходя у самого дома, терялась в густых зарослях. Очевидно, это был какой-то торговый тракт, пришедший в упадок в результате жестокостей войны, опустошившей эти края.
— Неужели, это чей-то дом? — удивленный Когур ткнул пальцем в направлении ветхой лачуги.
— Сомневаюсь, — бросил в ответ Молагон. — Кто в здравом уме захочет жить в этих развалинах?
Однако к коновязи было привязано около десятка лошадей — гораздо больше, чем можно было ожидать, глядя на эти ветхие развалины.
— Как по мне, так это похоже на постоялый двор, — высказал предположение Отин.
Каллад с трудом поднялся на ноги.
— Что же, у него есть четыре стены и крыша, — устало вздохнул Страж Бури. — Достаточно, чтобы удерживать вампиров снаружи, по крайней мере, хоть какое-то время. Правда, я надеюсь, что эти твари все-таки отстали от нас.
Сказав эти слова, Каллад, прихрамывая, заковылял в направлении хижины.
— Да, может быть, они уже охотятся на какую-нибудь другую компанию дварфов, — невесело усмехнулся Отин. — Надо же, неужели я сказал это вслух? Ладно, парни, вперед! Вся эта беготня вызывает такую жажду!
— Скальфскрагу и Валарику понравилось бы здесь, — задумчиво проронил молчавший до сих пор Беламир.
— Несомненно, парень… несомненно, — словно эхо отозвался в отдалении Каллад…
Дверь лачуги распахнулась, жалобно скрипнув на ржавых петлях.
Он, словно вновь перенеся на много лет назад — во времена охоты на Джона Скеллана…
Пройдя по усыпанному гнилыми опилками полу, дварф подошел к барной стойке, где худой, болезненного вида хозяин задумчиво натирал оловянные кружки. Достав из сумки сверток с кольцом, снятым с мертвого вампира, Каллад с громким стуком положил его на залитую пивом стойку, привлекая к себе внимание.
— Я здесь, чтобы повидаться кое с кем, — бросил он трактирщику.
— Он ждет вас, — бросив быстрый взгляд на кольцо, кивнул головой, хозяин. — В данный момент — он спит в подвале.
Каллад понимающе кивнул головой. В отличие от своих товарищей Страж Бури был абсолютно спокоен.
— Ты знал, что этот кровосос будет здесь и, тем не менее, привел нас сюда? — негодующе воскликнул Когур.
— Мы выбрали свой путь. На нем, все имеет свои причины, — спокойно возразил ему Каллад.
— Ну, и что же там, внизу?
— Ничего такого, что вы захотите увидеть! Я пришел сюда, чтобы уплатить свой долг!
Каллад высыпал перед барменом пригоршню монет:
— Выпейте, пока я улажу дела. И постарайтесь не напиться до смерти! Возможно, нам придется спешно покинуть это место!
— Не нравятся мне все эти тайны, — хмуро пробурчал Молагон.
— Зато запах эля — восхитителен, — ткнул товарища локтем в бок Когур. — Итак, старина, — обращаясь к трактирщику, продолжил весельчак, — для тебя есть работа! Я чертовски хочу пить!
Оставив товарищей, Страж Бури спустился в подвал постоялого двора.
Здесь царил полумрак и прохлада, в чуть сыром воздухе отчетливо чувствовался сладковатый аромат могильной гнили.
— На свете есть и более приятные места, где мы могли бы встретиться, — бросил, вглядываясь в темноту, Каллад.
— Может быть и так, но вряд ли есть более живописные!
— Ты странный — даже для покойника! Если бы ты уже не был мертв — я с радостью прикончил бы тебя, прямо там, где ты сейчас стоишь!
— Давай отложим обмен любезностями! Кольцо у тебя?! — Йерек фон Карштайн вышел из скрывающей его тени.
Дварф протянул ему сверток.
Поспешно схватив протянутую ему вещицу, Йерек, дрожа от возбуждения, развернул пропитанную кровью ткань. Его глаза с жадностью впились в кольцо, изучая изящную безделушку. Через мгновение, кольцо полетело в темноту, громко зазвенев о стену.
— Это, очень красивое кольцо, гном, но, это не то кольцо, о котором я говорил!
— Ты хотел, чтобы Маннфред был мертв! — пожал плечами Каллад. — Я сделал это! Я забрался в самое сердце его проклятого замка и, отрезал ему голову! Это — его кольцо!
— Нет, гном! Ты ошибаешься! Это был не Маннфред! Ты убил всего лишь одного из его приближенных!
— Что ты несешь?!
— Граф-вампир — все еще здравствует, как, впрочем, и его проклятое кольцо! Просто на одного вампира в мире стало меньше — меньше на одного верного раба, готового отдать жизнь за своего господина!
— Ты хочешь сказать, что все мои усилия пропали зря?!
— Не зря…, - быстро возразил ему Йерек. — Да, дварф, зря, — чуть помолчав, добавил Волк уже более мягко.
— Ради этого кольца я потерял двух своих товарищей! — сокрушенно покачал головой Каллад.
— Сожалею…
— Что же, будем считать, что мой долг уплачен! — чуть помедлив, промолвил, наконец, гном.
В одно мгновение Йерек оказался вплотную с Калладом:
— Я так не считаю! Помнишь — мы заключили договор! Ты сделал это по доброй воле, дварф, и твоя жизнь, теперь принадлежит мне! И если ты не поможешь мне достать нужное кольцо — я буду вправе требовать уплаты долга!
На это нечего было возразить — Каллад знал, что Йерек абсолютно прав. Повернувшись к вампиру спиной, гном устало побрел вверх по лестнице…
Каллад сидел на краю стола, задумчиво наблюдая, как веселятся его товарищи, отошедшие от длительного бега наперегонки с вампирами и, наслаждавшиеся теплом, пивом и обманчивым ощущением безопасности.
— Ты выглядишь потерянным, гном, — вошедший в трактир пару минут назад высокий незнакомец, чье лицо скрывала тень от наброшенного капюшона, остановился рядом со столом, за которым напивались дварфы.
— Какое тебе до меня дело, странник, — с подозрением окинул его взглядом Каллад.
Гном не мог видеть лица человека — капюшон был надвинут настолько низко, что почти полностью скрывал лицо говорившего.
— Я не могу надолго здесь задерживаться, дварф — я пришел, потому что должен передать тебе важное послание!
— Кто ты, Гримна тебя побери?!
— Имя не важно, — незнакомец откинул капюшон, открывая гному свое лицо… Открытое привлекательное лицо молодого человека… но, что-то в нем казалось нереальным, иллюзорным…
— Я был с тобой, когда ты бежал из Дракенхофа, — просто сказал молодой человек.
— Да ну, что-то я не видел тебя там! А если был, что же не помог нам? — недовольно проворчал Каллад.
— Вы хорошо справились и без меня! — улыбнулся незнакомец уголками губ.
— Во имя Валаи, что ты несешь, парень?!
Было что-то неправильное во внешнем облике этого незнакомца, но это что-то, таинственным образом ускользало от гнома. Прошло несколько мгновений и, Каллад, наконец, понял — его таинственный собеседник не был человеком. Да, вампиром он тоже не был, но несомненно, не был и человеком. Чем больше Каллад вглядывался в него, тем больше осознавал, что его гость является эльфом…
— У меня очень мало времени, дварф! И я не собираюсь тратить его на объяснение не имеющих значения деталей! Я здесь, чтобы передать тебе важную информацию! Знай, Каллад, сын Келлуса, последний дварф Карак Садры — весь Старый Свет находится в опасности! Жизнь каждого живого существа — висит на волоске! Война с мертвыми далеко не окончена! В одиночку — людям не победить! От твоего народа, дварф, зависит — будет ли Старый Свет таким, каким мы его знаем! Устоит ли мир или — падет под натиском нежити! Это — твоя судьба, Каллад! Это тот шторм, который ты рожден предотвратить, Страж Бури, сын Келлуса!
— Откуда ты знаешь, кто я и, какова моя судьба? Ответь мне, эльф? Назови хоть одну причину, по которой я должен тебе верить? Ну же, говори!
— Армии живых и мертвых сходятся! Ты должен спешить в Хел Фенн!
Каллад качнулся вперед, ухватившись за плащ незнакомца. Плащ в его руках неожиданно превратился в какие-то грязные тряпки и дварф, с грохотом рухнул на грязный залитый пивом пол таверны.
Странник исчез также внезапно, как и появился, а сидевшие за столом Беламир и Когур покатились со смеху:
— Глядите-ка, Каллад спорит с занавесками! Кажется, наш храбрый воин напился в хлам!
Войско графа Мартина заняло позиции на возвышенностях, окружавших Хел Фенн с запада. Левый фланг его армии надежно защищал густой лес, правый — опирался на развалины старого каменного замка. Впереди — расстилалась болотистая равнина, дававшая хороший обзор и возможность обстрела для артиллерии.
Сильная позиция, хотя, и не лишенная слабых мест.
Мартин фон Кристальбах разместил свои батареи на гребне Грозовой Гряды. Такая позиция обеспечивала его пушкам отличный угол обстрела, позволяя контролировать прилегающую равнину. Не желая повторения той ошибки, когда Черные Рыцари Готхарда чуть было не переломили ход сражения под Мариенбургом, Мартин укрепил свои фланги, разместив на левом элитную Черную Стражу Остланда а, на правом — спрятал в развалинах замка отряды талабекландцев под командованием Форстера Шлагенера. Основную часть армии граф разместил за Грозовой Грядой, укрыв свои силы от глаз врага, оставив на открытом пространстве егерей Алой Гвардии Стирланда и ополченцев из разных провинций.
Несмотря на все свои полководческие таланты, граф фон Кристальбах все же не был лишен некоторых человеческих слабостей, одной из которых — была снисходительность. Один из его фаворитов — Дитрих Ягер — был опозорен: униженный Форстером Шлагенером, он стал посмешищем для простых солдат, но Мартин, счел возможным дать ему шанс восстановить свою репутацию. Приняв участие в нескольких второстепенных сражениях, Дитрих показал себя настоящим храбрецом, словно устыдившись своей прежней трусости. Теперь, Ягер получил под свое начало кавалерию Стирланда.
Тот, кто сможет лучше противника использовать особенности ландшафта и, повернуть удачу к себе лицом — тот и победит в предстоящей битве. Мартин твердо намеревался втянуть Маннфреда в свою игру, заманив войско живых мертвецов в приготовленную ловушку.
Жрец Морра неторопливо ходил среди развалин старой крепости, даруя воинам благословение бога Смерти. Четыре тысячи грозных тяжело бронированных талабекландских гвардейцев были укрыты в замке, еще четыре — в расположенной чуть восточнее разрушенной деревне.
Несмотря на то, что он не был одним из них, Форстер с благодарностью принял свое назначение. Юноша заслужил свое место храбростью и отвагой, проявленными в бою, а не получил его по праву рождения или покровительства. Он был горд стоять среди таких же простых, суровых воинов, как и он сам и, если придется — умереть среди них.
Долго ждать не придется…
Никакого сигнала к атаке не было…
Армия Маннфреда в полном безмолвии двинулась вперед на позиции людей — не было привычных боевых кличей, устрашающих возгласов, барабанной дроби или протяжных звуков горна. Подчиняясь мысленному приказу своего хозяина, огромная масса медленно двигалась вперед по топкой равнине. Вот, от нее отделился большой отряд воинов-скелетов и, сопровождаемый несколькими десятками конных рыцарей, двинулся левее, направляясь прямо к развалинам замка, находившегося у восточных ответвлений Грозовой Гряды.
Так началось знаменитое сражение при Хел Фенн.
— Ждем, — прошептал Форстер. — Ждем.
Юноша поднял руку, призывая солдат к вниманию и, продолжил наблюдать за медленным продвижением отряда живых мертвецов к месту их засады.
Закованные в броню конные рыцари, перешли в галоп, подгоняя своих уродливых скакунов. Всадники быстро преодолели пространство до подножия Грозовой Гряды, не встретив никакого сопротивления. Обманчивая тишина развалин, занимавших выгодное стратегическое положение, заставляла задуматься об их захвате. Правда, для этого, всадникам пришлось бы втянуться в узкое бутылочное горлышко, сформированное внешними хозяйственными постройками замка. Опасаясь засады, командир отряда нежити медленно повел своих рыцарей вперед, надеясь, что подходящая пехота поможет в случае неожиданного нападения.
— Почему они не спешат? — едва слышно прошептал стоящий рядом с Форстером рыцарь.
— Они хотят получить преимущество, — так же тихо ответил ему Форстер. — Наша задача — не дать им его! Ждем!
Достигнув развалин, всадники начали медленно втягиваться в каменный мешок — воины-скелеты безнадежно запаздывали…
Юноша заранее наметил точку, при достижении которой мертвецы должны попасть под сокрушительный удар. До нее оставалось три шага… два… один…
— Вперед, — разнесся звонкий голос Форстера, нарушая вековой сон старых развалин.
Все четыре тысячи талабекландских рыцарей в едином порыве бросились на ошеломленного врага. В одно мгновение первые ряды противника были превращены в груду поломанных костей, ошметков гнилого мяса, крови и костного мозга. Тяжелые мечи талабекландцев выкашивали широкие просеки в рядах растерявшейся кавалерии Маннфреда, подрубая копыта их лошадей, вспарывая им шеи, стаскивая бронированных рыцарей на землю, добивая потерявших подвижность, беспомощных противников.
На мгновение Форстеру показалось, что победа будет быстрой и бескровной. Но, имея дело с мертвецами, не стоит на это рассчитывать! Пронзительный свист меча и, юноша, лишь чудом успел отпрянуть от удара, который должен был снести ему голову. Лезвие, едва коснувшись груди Форстера, ударило в стальной наплечник. Парой дюймов выше и — меч вспорол бы ему горло. Нападавший, сраженный мечом одного из солдат Шлагенера, упал прямо под ноги молодому человеку. Однако мертвецов не так-то легко убить! Мгновенно вскочив на ноги, он набросился на Форстера, впившись в лицо юноши своими гнилыми костлявыми пальцами. Кровь брызнула из рваных ран на щеке Шлагенера, заливая ему глаза, но вытирать ее, не было никакого времени — второй мертвец, яростно размахивая мечом, присоединился к первому. Вражеская пехота подошла на подмогу своей кавалерии…
Оттолкнув вцепившегося в него врага, Форстер одним ударом размозжил голову второму. Перекрывая яростный шум боя, он громко крикнул, приказывая своим людям отступить чуть назад, чтобы перекрыть узкий проход, ведущий внутрь старого замка…
Раз за разом все новые волны нежити накатывались на позиции людей. Ужасная вонь гнилого мяса, наполнила воздух. С каждым новым ударом, дробящим кости или вскрывавшим череп очередному зомби или скелету, она усиливалась, затрудняя дыхание и без того задыхавшихся людей. Мертвецы пробовали прорвать оборону то в одном месте, то в другом но, Форстер умело руководил защитой, искусно используя свой резерв для укрепления проблемных участков…
Засевшие на верхних этажах замка стрелки, осыпали градом свинца наступающего неприятеля. Поле боя затянул едкий удушливый дым. Грохот выстрелов заглушал лязг мечей, рев мертвецов, выкрики команд, стоны раненых…
Ржавое лезвие вспороло Форстеру плечо. Отразив повторный удар проклятой твари, Шлагенер подбил меч противника вверх и, проскользнув под ним, одним ударом вспорол упыря от горла до паха. Существо рухнуло к его ногам, извиваясь в предсмертной агонии, гнилые внутренности выпали на землю, распространяя жуткое зловоние…
Сверху нападавших поливал смертоносный ливень свинца, глаза живых слезились, пороховой дым, повисший над развалинами, был настолько густым, что всего в нескольких шагах невозможно было что-либо разглядеть…
Но живые держались… час, два, три… обливаясь потом и кровью, с трудом работая одеревеневшими от тяжести оружия и доспехов руками, усталые, измученные, но не сломленные…
Вокруг Форстера гибли люди, простые добрые солдаты, последовавшие за ним в этот последний бой. И теперь, эти добрые люди стали подниматься, повинуясь незримому зову графа-вампира. А их недавним товарищам приходилось рубить и колоть своих друзей, чтобы те не стали в ряды армии нежити…
А мертвецы — все продолжали и продолжали прибывать…
Наблюдая за ходом битвы со своего командного пункта, Мартин фон Кристальбах готовился сделать свой следующий ход, стараясь разгадать намерения Маннфреда.
Его военный опыт, подкрепляемый приготовлениями, происходившими в стане неприятеля, подсказывали графу — удар будет нанесен по его левому флангу. Там, передовые позиции занимала стирландская пехота, а, на окраине леса, примыкавшего к позициям его войска, притаился отряд элитной Черной Стражи Остланда, усиленный артиллерийской батареей. Тем не менее, это был самый уязвимый участок обороны и, Мартин, с опасением ждал атаки нежити.
— Сэр! Сэр! — задыхавшийся от быстрого бега гонец спешил передать графу какое-то важное известие.
— Быстрее, парень! Без церемоний! — отрезал фон Кристальбах, не отрывая глаз от поля боя.
— Посмотрите налево, дальше, за наши позиции!
— Что там не так?
— Гномы, сэр, армия гномов! Их предводитель заявляет, что он наш союзник и, обещает сражаться, пока последний гнилой кусок мяса не упокоится снова в своей могиле. Это его слова, сэр — не мои!
— Да пребудет с нами Зигмар! — граф Мартин с надеждой всмотрелся в кромку леса, надеясь уловить признаки приближения армии союзников. — Боги на нашей стороне! Сегодня — мы положим конец сильванской заразе! Кто ими командует?
— Гномы идут под знаменами Карак-Кадрина, Жуфбара и Карак-Разъяка, сэр! Их лидер называет себя Стражем Бури!
— Возвращайся к нему, парень! Скажи — Империя благодарит его за помощь и, никогда не забудет этот день! Передай, чтобы его люди затаились пока в засаде, а когда Маннфред ударит всеми своими силами в наш левый фланг — атакуют его войско с тыла! Даст бог — и мы раздавим вампира как яичную скорлупу, попавшую между мельничными жерновами!
— Слушаюсь, сэр! — гонец развернулся и бросился прочь, спеша передать союзникам указания графа.
Впервые с начала боя лицо графа Мартина осветило легкое подобие улыбки…
Значительные силы нежити быстро продвигались вперед, надеясь смять левый фланг людей до того, как их командиры успеют опомниться и бросить в бой резервы.
Лучники на боевых колесницах, подкрепленные воинами-скелетами и несколькими сотнями огромных волков, ударили в центр построений остландцев…
Черная Стража Остланда выдержала первый натиск — рыцари сражались стойко, не желая уступать мертвецам ни пяди влажной, пропитавшейся потом и кровью, земли…
Мертвые атаковали с пугающей яростью. Серповидные лезвия, закрепленные в колесах их колесниц, наносили живым ужасающие увечья, легко разрубая кости и плоть, проникая даже сквозь прочную рыцарскую броню…
После нескольких непрерывных атак отрядам Маннфреда удалось, таки, оттеснить людей, захватив часть гребня Грозовой гряды, но победа мертвецов не будет долгой…
Каллад Страж Бури, размахивая над головой Рунным Клыком, повел в бой отряды гномов. Сотни решительных и стойких воинов, облаченных в тяжелые доспехи и вооруженных смертоносными топорами, вырвались из леса и ударили в тыл наступающим отрядам Маннфреда. Град пуль и арбалетных стрел обрушился на живых мертвецов, выкашивая их ряды и разбивая строй…
Топор Каллад проломил голову первому попавшемуся на его пути скелету: кровавый счет — был открыт.
— Гримна, — взревел Каллад, врубаясь в задние ряды нежити. Рунный Клык сверкал, описывая замысловатые петли, круша и сминая головы, плечи и грудные клетки нежити. Слева и справа от него яростно работали топорами его товарищи. Гора разбитых костей и кусков гнилого мяса, забрызганных черной порченой кровью и испачканных вонючими внутренностями, росла с устрашающей быстротой…
Каллад вскрыл грудную клетку очередному, недостаточно поворотливому упырю, не успевшему вовремя уклониться от смертоносного удара. Зловоние, вырвавшееся наружу, было невыносимо, едва не дезориентировав дварфа. Ржавое лезвие просвистело у него над ухом и, скользнув по шлему, вонзилось в плечо. Удар привел Каллада в чувство — яростно зарычав, он снес голову слишком рьяному противнику, пинком отбросив подальше его, еще агонизирующие останки…
Дварф был в самом центре битвы… Буря бушевала вокруг него… Буря крови, боли и, смерти… Он был рожден для нее… Это — его судьба…
Он был последним дварфом Карак-Садры… Он бился не за себя и, даже — не за живых… Страж Бури сражался за мертвых… Его мертвых… Вся боль, терзавшая Каллада долгие годы, сконцентрировалась сейчас на лезвие его топора… Топора, несшего смерть и возмездие…
Оба фланга людей продолжали держаться, несмотря на яростные атаки нежити. Тем не менее, Мартин понимал — если хоть на одном из них оборона будет прорвана — людей постигнет катастрофа…
Маннфред был вынужден направить все оставшиеся у него силы в центр позиции графа Мартина.
Вся огромная масса живых мертвецов, скопившихся на равнине, пришла в движение. Тысячи воинов-скелетов двигались вперед в тесном строю, воинственно стуча копьями о свои щиты. Между отрядами скелетов ковыляли безмозглые зомби и упыри, рыча от возбуждения и жажды свежего мяса, плотоядно скалившие свои слюнявые пасти. Конные рыцари, скачущие на ужасных скакунах, вырвавшихся из самых кошмарных снов, прикрывали фланги наступающего войска. Сотни огромных волков составляли арьергард этой ужасной, безжалостной орды…
Магическая тьма спустилась на землю, прогоняя солнечный свет. Если живые не — солнце для них не взойдет уже никогда…
— Что же, неплохо — значит, мы будем сражаться в тени, — подбадривая своих кавалеристов, воскликнул Дитрих Ягер.
Обрубок его правой руки противно задергался мелкой нервной дрожью. Теперь, это случалось всегда, когда Ягер был чем-то взволнован. Всегда, перед каждой новой атакой, когда он вспоминал о своем позоре.
— Это больше никогда не повторится, — шепотом пообещал он сам себе. И, уже во весь голос, чтобы его могли слышать в самых дальних рядах, крикнул:
— Солдаты, сегодня пришел наш день!
Воздух наполнился зловещим шелестом крыльев огромных летучих мышей, земля содрогалась от десятков тысяч шаркающих и марширующих ног…
Со своего командного пункта граф фон Кристальбах с тревогой наблюдал за ходом разворачивающегося перед его глазами сражения. Мертвецов было много… слишком много… Маннфред бросал в бой все новые и новые легионы нежити…
— Если нам суждено умереть, так умрем с честью, — бросил Мартин своим ординарцам. Молодые люди были явно не в своей тарелке. И, граф не мог винить их в этом.
— Что же, давайте-ка посмотрим, сумеем ли мы отправить их обратно — прямо в ад!? — подбадривая своих людей, усмехнулся фон Кристальбах.
Мартин послал гонца с приказом держать гребень Грозовой Гряды любой ценой. Пушечная канонада усилилась — артиллеристы обрушили смертельный ливень на головы наступающего врага, стремясь ослабить его и помочь своей пехоте. Ядра врезались в ряды нежити, выкашивая широкие просеки, дробя и ломая костлявые тела, разлетающиеся на сотни мелких осколков, мешаясь с комьями земли и грязи…
Граф продолжал прятать резервы за холмами, послав вперед только треть своего войска, чтобы замедлить продвижение вражеских отрядов, атакующих его центр. От мужества и стойкости этих людей — зависела судьба всего сражения…
Йерек Крюгер, трансформировавшись в огромного волка, прятался на опушке леса, выходящего прямо к Хел Фенн. Ради теплящейся где-то в глубине его мертвой души искры Белого Волка Мидденхейма — он должен был принять этот облик.
Со своего наблюдательного пункта Волк прекрасно видел Грозовую гряду и, маневры обеих враждующих сторон. Попробовав на прочность оба фланга, к середине дня Маннфред принял решение сконцентрировать основной удар своих сил на, выглядевший ослабленным, центр армии фон Кристальбаха. Доблестно сражавшиеся стирландские пикинеры медленно отступали под натиском мертвецов вверх по холму, подводя ничего не подозревающего врага под огонь своей артиллерии.
Йерек невольно улыбнулся — опытный воин не мог не оценить тактический гений графа Мартина. Бросив все свои силы в центр позиций живых, Маннфред рассчитывал рассечь их оборону на две части, а затем, ударив с флангов — добить изолированные отряды врага. Вот, только Йерек мог видеть то, что не видел Маннфред: ослабленный центр фон Кристальбаха был не чем иным, как хитрой уловкой, приглашающей мертвецов в смертельный капкан. И, граф-вампир, не замедлил сунуться в него с головой…
Спрятав основные силы за Грозовой Грядой, Мартин намеренно ждал, когда наступающие силы нежити оттеснят его ослабленную переднюю линию обороны. Отступая назад, стирландцы образовывали посредине мешок, в который втягивались отряды Маннфреда. Отборные войска, размещенные фон Кристальбахом на флангах, готовились ударить по врагу, как только мертвецы окончательно увязнут в центре людских построений. Разгромив фланги армии графа-вампира, они ударят в тыл атакующего неприятеля — захлопывая ловушку.
Это было гениально…
Искусный план в сочетании с дисциплиной и храбростью давал Мартину Стирландскому шанс навсегда покончить с кровавым правителем Сильвании…
— Кавалерия, вперед! — передал Ягеру долгожданный приказ графа Мартин взмыленный гонец.
Офицер взмахнул мечом и, пришпорив коня, повел своих солдат в бой, обходя левый фланг вражеской армии…
Со своей позиции Форстер первым заметил приближающуюся кавалерию стирландцев. Вот, всадники показались из-за гряды, подобно бурной реке заполняя равнину, вот — постепенно увеличили шаг, переходя на легкий галоп, разгоняя эту огромную массу людей и лошадей…
Лавина живых, развернувшаяся широким фронтом, сверкая клинками, ударила в гущу нежити, давя и топча лошадьми мечущихся под копытами упырей и скелетов, рубя и кромсая их тяжелыми кавалерийскими палашами…
Дитрих яростно сражался в самой гуще схватки, держа меч в левой руке — память о его дуэли с Форстером. Он давно уже не держал зла на Шлагенера: ведь он мог гнить в сырой земле, а вместо этого — получил шанс искупить свою трусость. Судьба была к нему благосклонна, и он — обязан воспользоваться этим сполна…
Удар кавалерии полностью дезорганизовал левый фланг противника — теперь Ягеру следовало отвести своих людей, чтобы перегруппировать ряды, заново построиться и, предпринять новую мощную атаку. Однако, у желавшего доказать свою доблесть офицера, на этот счет, кажется, были другие соображения…
Форстер наблюдал за маневрами Ягера с возрастающим недоумением и тревогой …
Вместо того, чтобы вывести своих людей на оперативный простор и, ударить в тыл правого фланга вражеской армии, Дитрих продолжил вклиниваться в самую гущу построений нежити, желая добраться до Черных Рыцарей Готхарда и принести голову их командира в качестве трофея фон Кристальбаху…
Дитрих Ягер бился как лев, пробивая дорогу к месту, где стоял Готхард. Его люди неотступно следовали за своим командиром, топча, коля и рубя. Осколки костей и ошметки гнилой плоти подобно брызгам разлетались под ударами кавалерийских палашей. Но, было уже поздно…
Тревога Форстера сменилась ужасом, когда юноша заметил, что Маннфред приказал своей личной гвардии — Стражи Могил — выдвинуться вперед и, отрезать увязшую в рядах нежити кавалерию стирландцев.
Ягер был настолько сосредоточен на Готхарде и его Черных Рыцарях, что не обратил внимания на грозящую его отряду катастрофу. В отличие от него — Форстер прекрасно видел, чем рискует закончиться безрассудная авантюра честолюбивого глупца. Видел, как медленно, но неуклонно, смыкается кольцо нежити вокруг стирландской кавалерии. Видел, как измучены и вымотаны их лошади. Что пройдет еще несколько минут и, ловушка, в которую загнал своих людей Ягер, захлопнется уже навсегда — героизм людей не помешает пехоте Маннфреда насадить лошадей на копья. Часть несчастных, несомненно, будет раздавлена павшими животными, остальным — придется сражаться в пешем строю. Кроме того, некроманты Маннфреда, конечно же, не преминут возможностью поднять мертвых животных, чтобы направить вложенную в них злобу и ненависть на прежних хозяев…
Несколько десятков огромных волков присоединились к истреблению всадников Дитриха Ягера…
Форстер видел, как Дитрих отчаянно подбадривает своих людей, продолжая свою безумную, уже обреченную атаку…
Секундная потеря концентрации чуть было не стоила Шлагенеру жизни — какой-то упырь, с полуистлевшим лицом и обглоданными ногами, навалился на него всем телом, повалив юношу в чавкающую под ногами грязь. Еще два мерзких создания, брызгая слюной в припадке голодного безумия, присоединились к первому. Своими отвратительными гнилыми когтями твари пытались пробить его броню, добраться до бешено колотившегося сердца. Форстер яростно боролся за свою жизнь, но силы были слишком не равны…
«Вот он, конец…», — горько подумалось молодому человеку: вся жизнь в одно мгновение пронеслась у него перед глазами. Внезапно, череп одного из упырей противно хрустнул — темная порченая кровь, вперемешку с ошметками мозга, брызнула Форстеру прямо в лицо. Упырь медленно завалился на бок, хрипя и раскидывая по земле разрезанные повторным ударом внутренности. Вторая тварь рухнула рядом — спина мертвеца была разрублена от шеи до поясницы. Получив возможность сосредоточиться на оставшемся противнике, юноша одним рывком сбросил его с себя и, одним ударом отделив голову от тела мерзкого создания, откатился в сторону…
Форстер даже не успел заметить, кому он обязан своим спасением — везде вокруг кипела яростная схватка — живые отчаянно боролись за свою жизнь…
Наконец, не выдержав мужества людей, мертвецы отступили от развалин замка. Правый фланг Мартина выстоял, давая его армии такую нужную передышку…
— Слишком дорогая цена, — с трудом переводя дыхание, выдохнул юноша, оглядывая поле боя, усеянное трупами его товарищей, вперемешку с останками скелетов, зомби и упырей…
В центре вражеских войск остатки отряда Дитриха Ягера продолжали свою безнадежную борьбу за жизнь. На какой-то миг показалось, что Ягеру все же удастся добиться своей цели — яростно сражаясь, он героически пробивался к Готхарду, окруженному своими Черными Рыцарями, одного за другим теряя своих людей. Теперь, он сам был хозяином своей судьбы, именно поэтому — Дитрих Ягер умер героем…
Его безрассудство стоило графу Мартину кавалерии…
Маннфред фон Карштайн видел, что только жалкой сотне конных рыцарей противника удалось выбраться из окружения и вернуться к своим позициям. Хищная улыбка играла на его лице — время для решающего удара настало.
Граф кивнул одному из своих телохранителей-умертвий, отдавая приказ бросить в бой все резервы — его личная охрана присоединилась к волне атакующих. Вся мощь живых мертвецов готовилась обрушиться на людей, в яростном желании положить конец такому долгому спору живых и мертвых.
Граф уже чувствовал вкус победы…
Но, очень быстро этот сладкий вкус сменился у него на губах горьким пеплом…
Большая черная, как сама ночь, летучая мышь пронеслась над полем боя и, сделав широкий полукруг, опустилась рядом с Маннфредом. Мгновенная трансформация и, перед графом уже стоял один из его разведчиков. Вид у него был весьма мрачный.
— Мой повелитель, — склонился в почтительном поклоне вестник, — Подкрепления стирландцев уже на подходе. В их рядах Рыцари Священной Косы и Рыцари Грифона. Сам Верховный Теогонист ведет это войско.
— Эта проклятая книга вместе с ним?
— Не могу сказать, повелитель!
— Как скоро они будут здесь?
— В течение часа, максимум — двух!
Маннфред сжал кулаки, бросив отчаянный взгляд на гребень холма:
— Один решающий удар и — с людьми будет покончено! — убеждая скорее себя, чем вытянувшегося перед ним разведчика, промолвил граф.
Ему пришла в голову мысль, что яростное сопротивление флангов Мартина было вызвано недальновидностью стирландского полководца, разместившего свои основные силы именно там. Маннфред вступил в сражение, будучи уверенным, что люди превосходят его в численности и, их резервы спрятаны где-то за грядой холмов — приближение Верховного Теогониста, говорило об обратном. Именно Рыцари Священной Косы и Рыцари Грифона были тем самым резервом, которого так неосмотрительно опасался Маннфред и, они даже еще не достигли поля боя. В этих обстоятельствах каждая минута становилась решающей — промедление было смерти подобно! Несомненно, силы фон Кристальбаха на исходе. Надо было разгромить графа до подхода сил Верховного Теогониста а, потом, покончить и с этим проклятым святошей! Нельзя было позволить священнику украсть у него победу и во второй раз!
— Неужели никто так и не избавит меня от этого полумертвого старика, — раздраженно бросил Маннфред в пустоту…
Желая поскорее покончить с ослабевшими людьми, граф приказал своим войскам усилить давление, сконцентрировав основной удар на центре позиций стирландцев.
Эта ошибка — оказалась для мертвых фатальной…
Получив послание от графа Мартина, Верховный Теогонист Курт III ускорил продвижение своих людей.
Колонна закованных в броню воинов двигалась по дороге подобно огромной змее. Тысячи тяжело бронированных рыцарей, держащие в руках горящие факелы, спешили на поле смерти. Красноватые отсветы зловеще играли на их великолепных доспехах. Это было грандиозное и пугающее зрелище! Казалось, даже стихия смиряется перед их мощью…
Пустив лошадей в стремительный галоп, закованная в железо рыцарская конница врубилась в ряды мертвецов, ломая боевые порядки нежити и пробивая брешь в их рядах. Используя сосуды с горючей смесью и факелы в качестве оружия, рыцари поджигали ветхие полуистлевшие лохмотья, кое-где еще покрывавшие ожившие трупы, превращая зомби и скелетов в огромные пылающие огненные цветы. Огонь распространялся по рядам нежити со скоростью лесного пожара. Отвратительный запах гнилой горелой плоти наполнил воздух…
Мертвые горели молча, не издавая не единого звука…
Охваченные пламенем они продолжали двигаться вперед, ведомые несгибаемой волей Маннфреда…
Под действием нестерпимого жара их кости обугливались, становились хрупкими, трескаясь и ломаясь подобно сухим веткам, превращаясь в пепел, густо усеивающий землю, поднимающийся порывами ветра в воздух, образуя над полем боя густую удушливую пелену…
Сигнальные рога и трубы рыцарей яростно ревели, вселяя воодушевление в сердца людей и гномов…
Чаша весов, так долго колебавшаяся в одну и другую сторону, склонилась, наконец, в пользу живых…
Отряды, пришедшие вместе с Верховным Теогонистом, опрокинули правый фланг неприятеля и ударили в центр, смешав порядки элитных сил Маннфреда — Черных Рыцарей и Стражей Могил. На противоположном краю поля боя измученный, израненный и окровавленный Форстер Шлагенер теснил противника, зажатого между остатками его отряда и гномами…
Трижды резко пропел рог, давая сигнал Аккиму Брандту бросить в бой резерв, спрятанный, до поры до времени, за гребнем холма, усиливая натиск на готовый рухнуть центр обороны нежити…
Яростно сражаясь, люди медленно теснили живых мертвецов, замыкая армию Маннфреда в кольцо. Раскисшее болото окончательно превратилось в непроходимое топкое месиво, в котором отчаянно барахтались и мертвые, и живые. Сражение распалось на отдельные кровавые стычки, больше напоминающие бойню, а не войну, но это уже не имело значения — речь шла о жизни и смерти… Жизни или смерти всего человечества!
Первоначальное замешательство Маннфреда, вместо одного резерва, брошенного в бой противником, обнаружившего, что у людей вдвое больше сил, наконец, прошло. Замысел фон Кристальбаха был совершенно ясен — окружить его армию двумя фланговыми ударами и, уничтожить. Однако, понять замысел врага и, нейтрализовать его — две большие разницы…
Взаимоисключающие приказы, отдаваемые дезорганизованными командирами нежити, только усиливали общую путаницу, приводя в замешательство скелетов, упырей и вампиров, ломая стройность их рядов и организованность сопротивления…
Ловушка захлопнулась…
Мартину фон Кристальбаху оставалось только добить поверженного врага — сотни пушек рявкнули практически в унисон, неся смерть в ряды живых мертвецов…
Впервые за долгие годы Маннфред фон Карштайн вновь познал страх! Бессмертного вампира охватила паника — несомненно, его игра была проиграна! Развернув своего адского скакуна, граф окинул взглядом поле боя — повсюду живые теснили мертвых…
Низкое монотонное бормотание раздалось над усеянной трупами и залитой кровью болотистой равниной. Вначале еле слышное, оно постепенно усиливалось, поднимаясь все выше и выше, разносясь над самыми удаленными уголками этой проклятой земли. Заунывный ритм, каким-то образом, подавлял волю живых мертвецов, устанавливая особую форму магического контроля над всеми отрядами нежити, попавшими под его воздействие. Жрецы Таала, повелителя природы, образовали круг, от которого, словно рябь по воде от брошенного камня, расходилась по полю боя эта молитва, проникая в полуистлевшие тела скелетов и зомби в поисках малейшей искорки живой души, все еще теплившейся в некоторых из них.
Как правило, живые мертвецы были пустой бездушной машиной, подчиняющейся лишь темной воле их создателя, однако, исследуя своего врага, Курт III обнаружил, что некоторые из воинов Маннфреда были подняты так поспешно, что в глубине гниющей плоти сохранялась частица ее бессмертной души — бессильная пленница внутри мертвой уродливой оболочки. Теперь, один за другим нимбы голубоватого света вспыхивали вокруг головы этих несчастных…
При виде божественного света, вспыхивавшего над залитой кровью, проклятой землей, словно распускающиеся цветы болотной лилии, Верховный Теогонист вскинул руки к небу, вознося свою молитву…
Священник молил Зигмара и Морра от имени этих несчастных душ… Они заслуживали лучшей участи… Они сражались во имя людей и, были достойны умереть, как истинные воины света… Старик молил богов помочь ему разорвать чары Маннфреда, вернуть каждой запертой в тесной темнице душе ее свободу… отпустить в царство мертвых…
Заключительные слова сорвались с губ первосвященника и, на глазах людей случилось чудо — мертвые обратились против мертвых… сияющие божественным огнем против темных…
При виде живые с новой силой набросились на мертвых, воодушевленные тем, что их боевые товарищи, бок о бок с которыми они сражались все эти долгие месяцы, могли, наконец, умереть с честью…
С каждым уничтоженным скелетом, с каждым разрубленным зомби, армия Маннфреда неуклонно уменьшалась, в то время как каждый павший воин, осененный божественным благословением, обретал такую желанную свободу — их души, освобожденные от воли графа-вампира, отправлялись в свое последнее путешествие, надеясь найти вечный покой в царстве Морра…
Со своего командного пункта Мартин фон Кристальбах видел все происходящее на поле боя с предельной ясностью.
Лишь только пал последний воин, отмеченный божественной аурой, граф Стирландский лично повел своих людей в атаку. Наконец-то настал этот день — день, которого так долго ждали люди! Так долго терзавшие человечество вампиры могут быть окончательно повержены! И честь осуществить эту вековую мечту живых выпала именно ему — Мартину фон Кристальбаху, графу Стирланда…
Шлагенер, громивший вместе с гномами левый фланг нежити, Брандт, посланный графом на помощь отрядам, приведенным Верховным Теогонистом, и каждый простой солдат — все они стали в этот день творцами истории…
Рыцари Священной Косы врубились в ряды Черных Рыцарей — каждый из них хотел положить конец нечестивой жизни Готхарда, бывшего когда-то командиром их ордена. Рыцари видели в этом свой священный долг — не потому, что ненавидели Готхарда как безжалостного монстра, которым он стал, а потому, что любили и восхищались им как человеком, которым он когда-то был…
Окружив оставшегося в одиночестве Готхарда, рыцари Священной Косы отдали последние почести своему бывшему соратнику, отсалютовав своими мечами перед тем, как вонзить их в его испорченную плоть, давая вечное успокоение бренному телу великого магистра…
Это было жестокое зрелище, впрочем, на войне и не может быть других — даже после того, как Готхард рухнул на землю, пронзенный несколькими мечами, его безжизненное тело продолжали рубить и колоть, превращая останки бессмертного воина в кровавое месиво…
В хаосе битвы Каллад не переставал искать Маннфреда фон Карштайна.
— Вот он, парни! Это то, зачем мы все оказались здесь! — заметив, наконец, графа-вампира, сражающегося бок о бок с Адольфом Кригером, воскликнул дварф, свалив ударом головы ближайшего к нему зомби, одним ударом Разящего Шипа рассекая павшего противника пополам. Товарищи, прошедшие вместе с Калладом все ужасы похода в Дракенхоф, последовали за Стражем Бури: Беламир, одним ударом своей секиры снесший головы двум воинам-скелетам, Отин, вскрывший грудную клетку напавшему на него упырю, Когур, обухом молота раздробивший голову подбирающегося к Калладу зомби, Молагон, добивший корчившегося в чавкающей грязи огромного волка ударами своего тяжелого топора…
Армия Маннфреда перестала быть грозной силой, какой являлась еще этим утром — сейчас, падающие, словно срубленные деревья, под ударами людей и гномов безмозглые мертвецы были лишь досадной помехой на пути к конечной цели, выстраданной человечеством в страшном горниле битв, потерь и лишений…
Рубя и кромсая попадающихся на пути живых мертвецов, дварфы прокладывали себе дорогу в сердце армии нежити — к почувствовавшему горький вкус поражения правителю Сильвании…
Наблюдая за гибелью своей армии, Маннфред лихорадочно искал путь к спасению. Да, очередное сражение проиграно, но пока он жив, все еще остается шанс выиграть войну. Значит, настало время отступить, собраться с силами и, нанести новый удар!
Адольфус Кригер, собравший вокруг себя остатки отряда Рыцарей Черной Руки, понимал это не хуже графа. Махнув мечом в направлении болота, Кригер направил туда удар оставшихся воинов, стремясь пробить брешь в еще не плотном кольце окружения и вырваться на свободу. Он был готов пожертвовать всем, чтобы спасти жизнь своему повелителю, которым так восхищался…
Их адские скакуны неслись вперед, сбивая с ног, давя и дробя кости всем, кто попадался на пути. Люди отчаянно пытались остановить идущих на прорыв вампиров, то один, то другой всадник падал под ударами противника, но несмотря на жестокие потери, они все рвались и рвались вперед…
Могучий удар потряс жеребца Адольфуса Кригера — адское животное вздыбилось и, забившись в предсмертных конвульсиях, завалилось на бок, придавив собой вампира. Подняв голову, Кригер разглядел двух гномов, спешивших к нему…
Дварфы подняли свои молоты и обрушили их на голову вампира, размозжив голову верному слуге графа…
Маннфред, также потерявший своего скакуна, оказался удачливее Кригера и, выскользнув из-под мертвой туши, уже стоял на ногах, когда путь ему преградил Каллад.
— В прошлую нашу встречу дварф я, кажется, оказался слегка небрежен, — зловеще ухмыльнулся вампир, мгновенно узнавший стоящего перед ним гнома. — Ну да ничего — сегодня я исправлю эту ошибку!
— Так ты и есть Маннфред фон Карштайн или — всего лишь один из его многочисленных прихвостней? — стоящий перед Маннфредом гном был абсолютно спокоен.
— А ты как думаешь?
— Я не очень-то люблю размышлять, когда дело касается тебе подобных! Я предпочитаю убивать таких тварей, не раздумывая! — Каллад бросил взгляд на руки вампира.
Стоявший перед ним монстр не носил никаких украшений, лишь на его правой руке тускло блестело простое, ничем не примечательное железное колечко, резко контрастирующее с остальным обликом вампира.
— И хотя я полностью не уверен, тот ли ты кто мне нужен — я с удовольствием положу конец и твоей нечестивой жизни. В любом случае — одной тварью на земле станет меньше!
Собиравшийся уже ответить на этот выпад гнома Маннфред вдруг резко отпрянул в сторону, почувствовав за своей спиной какое-то движение. Интуиция не подвела графа — сзади к нему подкрадывался еще один дварф…
— Какого черта ты делаешь? — взорвался Каллад обращаясь к обескураженному таким поворотом событий Молагону.
— Не стоять же нам истуканами, почесывая свою задницу, пока эта мразь заговаривает тебе зубы, — беззлобно огрызнулся Молагон.
Это были его последние слова — мгновенно обратившийся в огромного волка вампир сделал молниеносный выпад в сторону дварфа. Мелькнуло неясное серое пятно и, острые когти зверя с противным звуком вспороли Молагону живот. В следующую секунду острые клыки разорвали горло еще живому гному…
Предсмертный крик Молагона дикой болью пронзил сердце Каллада. Дварф не мог спасти друга, но мог покончить со зверем! Беламир и Когур, покончив с Кригером, бросились на помощь своему товарищу…
Бросившись вперед, Страж Бури вонзил Разящий Шип прямо в спину волка, еще терзавшего бездыханный труп Молагона. Дико завыв, Маннфред рванулся вперед, стараясь избавиться от клинка, глубоко вошедшего в его тело. Каллад напряг все силы, стараясь удержать зверя, но скользкая от крови вампира рукоять Разящего Шипа вырвалась из рук, отпуская зверя на свободу. Изогнувшись и вырвав клыками засевший в спине топор, Маннфред бросился в сторону леса, прежде чем оставшиеся в живых гномы успели опомниться и преградить ему путь…
Страшный вой прорезал морозный воздух — бросившийся в погоню за Маннфредом Каллад невольно содрогнулся от ужаса при виде еще одного огромного волка, выскочившего из леса и несущегося вниз по склону прямо на него… Нет… не на него… на зверя, в которого превратился Маннфред…
Два огромных волка столкнулись в воздухе и, сцепившись в жестокой схватке, покатились по земле яростным рычащим и воющим клубком меха, когтей и клыков. Отчаянная борьба продолжалась насколько минут, наконец, один из волков подмял своего противника и, вонзил клыки в одну из лап извивающегося под ним зверя. Побежденный волк жалобно взвизгнул, вырываясь из железных челюстей противника и, поспешно захромал в сторону леса на трех здоровых лапах, оставляя за собой кровавый след, так хорошо заметный на белом снегу…
Но… кто же оказался победителем? Каллад не мог этого понять…
Боль была мучительной…
Маннфред с трудом двигался вперед, мир расплывался у него перед глазами. С каждым новым шагом ему становилось все труднее и труднее удерживать себя в форме волка. Шерсть постепенно исчезала с его лап, морды, тела, его обоняние и слух ослабли. Окончательно утратив облик зверя, граф упал в снег — с трудом собрав в кулак остатки воли, он пополз вперед, к спасительному лесу, отталкиваясь ногами и здоровой рукой…
Оглянувшись, чтобы оценить расстояние, которое ему удалось преодолеть от места последней схватки, Маннфред невольно застонал — это были жалкие несколько сот футов. Он видел, как проклятый гном, вложив пальцы в рот, издал оглушительный свист, привлекая к себе внимание людей, остававшихся на поле битвы. Видел, как Каллад вскинул свой топор, указывая на него.
— Зверь ранен, — донесся до Маннфреда торжествующий голос гнома.
Вампир застонал и заставил себя подняться на ноги. Снег здесь оказался предательски глубоким, скрывавшим все неровности рельефа, ноги проваливались и вязли в нем. Он бросился бежать, споткнулся и упал… снова побежал и… снова рухнул в глубокий снег…
Второй волк молча следовал за ним, находясь вне досягаемости, дразня графа своим присутствием.
— Кто ты? — очередной раз обернувшись, в отчаянии и ярости бросил зверю Маннфред.
Ответом графу была мертвая тишина — его преследователь словно насмехался над вампиром, бывшим еще несколько часов назад таким всесильным …
Озеро Теней спасительным маяком манило Маннфреда из глубин леса…
Если бы он только смог достигнуть его берега, то заросли густых камышей, подводные пещеры и гроты, в изобилии разбросанные по побережью, были бы идеальным укрытием для того, чтобы залечить раны и собраться с силами…
Если бы только смог достигнуть…
Мартин, Форстер, Акким и десяток других всадников гнали своих скакунов вперед, отзываясь на пронзительный призывный свист, разорвавший морозный вечерний воздух. Лошади не бежали, они словно летели над заснеженной землей, их хвосты и гривы развевались от стремительного галопа.
Не сбавляя хода, Форстер нагнулся и подхватил Каллада, помогая гному устроиться в седле позади него. И хотя Каллад, как и любой другой дварф, терпеть не мог лошадей — он все же был благодарен Форстеру за предоставленную возможность продолжить преследование графа-вампира.
Достигнув леса, всадникам пришлось замедлить ход, но это уже не имело значения — было совершенно ясно, что Маннфреду уже некуда бежать: люди спешились и, обнажив мечи, двинулись вперед, по еще не остывшему кровавому следу…
Несмотря на упоение победой и увесистую тяжесть Рунного Клыка, чья рукоять так приятно холодила руки, в глубине души графа Мартина терзал страх — страх, что какая-нибудь нелепая случайность позволить Маннфреду ускользнуть. Фон Кристальбах шел вперед с осторожностью, прекрасно понимая, насколько смертельно опасным может быть загнанный в ловушку зверь.
— Я сожгу твой труп, вампир! Можешь быть уверен — твой род никогда больше не возродится! — мрачно бросил Мартин прислонившемуся в изнеможении к дереву вампиру.
— Значит, все закончится именно здесь? — Маннфред обвел глазами окруживших его людей. — Что же, кажется…, я… потерял свою защиту…, - горько ухмыльнулся он, поднимая вверх окровавленную культю, еще несколько минут назад бывшую его правой рукой.
— Иди, возьми мою жизнь и, закончи все это! Или ты боишься?! — голос Маннфреда снова окреп, приобретая былую мощь и надменность. — Знай, хоть я и ослаб, но у меня все же хватит сил, чтобы вырвать из груди твое сердце!
Слова были больше не нужны — остальные воины отошли в сторону, давая возможность Мартину фон Кристальбаху, графу Стирланда, победителю при Хел Фенн, возможность нанести последний удар в этой войне, затянувшейся на века…
Могучий удар Рунного Клыка расколол череп вампира надвое и, последний из бессмертных правителей Сильвании рухнул на землю, чтобы через несколько мгновений навсегда исчезнуть в черной жиже богом забытого болота…
Ведя лошадей под уздцы, Форстер Шлагенер и Акким Брандт вместе вернулись на поле боя — в тот момент, когда Хел Фенн поглотил бессмертного вампира, остатки его армии превратились в прах… Лишь горстки сильванских крестьян ползали на коленях, оплакивая своего повелителя и умоляя победителей сохранить им жизнь. У презренной черни не было ни смелости, ни чести, чтобы, бросившись на меч, положить конец своему презренному существованию и навсегда воссоединиться со своим господином в царстве Морра.
Столбы густого черного дыма стлались над болотом, поднимаясь от множества больших погребальных костров — костров, на которых живые отдавали последние почести мертвым…
Оставшиеся в живых люди и гномы, с благоговейным ужасом оглядывая открывающуюся глазам мрачную картину, невольно задавались вопросом — как мне повезло уцелеть в этой бойне?
Потери были ужасающими…
Форстер медленно шел среди павших воинов не в силах до конца осознать истинные масштабы трагедии, которую ему довелось пережить. Кровь пропитала землю, окрашивая все вокруг ярким багрянцем. Тысячи и тысячи достойных сынов Стирланда, Талабекланда и Гримны лежали мертвыми, их остановившиеся, невидящие глаза с немым укором глядели на юношу.
Рыцари Священной Косы стояли на коленях, склонив головы в безмолвной молитве — Орден оставил на поле боя более трех тысяч братьев. Оставшиеся в живых бойцы Черной Стражи Остланда собирали своих погибших, готовясь предать их тела очищающему огню. Несколько сотен остландских солдат сегодня с честью завершили свой земной путь.
Ночь уступила людской скорби, озаренная красными отблесками погребальных костров, разогнавших сгущающуюся тьму…
Жрецы Таала переходили от костра к костру, обращая свои молитвы к тем немногим, кто все еще боролся за свою жизнь, благословляя тех, кто навсегда покинул этот бренный мир. И не было больше различий между павшими, смерть уравняла всех — людей и гномов, набожных крестьян и не верящих в богов аристократов, знатных рыцарей и простых копейщиков. Все они заслужили вечный покой…
Каллад молча стоял на берегу болота, наблюдая, как легкая рябь, вызванная ночным бризом, искажает водную гладь на его открытых участках. Отдав последние почести всем погибшим в этой судьбоносной битве, люди утром покинули Хел Фенн. Оставшиеся в живых гномы, также, поспешили вернуться в свои горные крепости. Теперь на скорбных пустошах болота остался только Каллад со своими товарищами.
Граф Стирланда горячо благодарил дварфа за оказанную гномами военную помощь и, вместе с Калладом, искренне скорбел о тяжелых утратах, постигших оба их народа. Будучи хорошим политиком, Мартин сумел подобрать верные слова — слова, которые нашли отклик в измученном сердце Стража Бури. Человек и дварф расстались друзьями, а возникшее между ними взаимное доверие, должно была стать прочным фундаментом нового союза между людьми и гномами.
Люди ушли, но Каллад продолжал бродить по берегу, где нашел свою смерть последний из величайших вампиров — одна навязчивая мысль не давала дварфу покоя:
— Кто-то украл его проклятое кольцо!
Страшная догадка мелькала в голове у Каллада…
Этот волк… Белый Волк Мидденхейма… Возможно, война еще не закончилось… А значит, миссия Каллада была еще не завершена…
Эпилог Заживо погребенный
Где-то на просторах Старого Света
Положив новую порцию известкового раствора, Каллад водрузил на растущую стену еще один камень.
— Одна очень старая женщина рассказала мне эту историю, — голос Йерека, раздававшийся из глубины замуровываемой ниши, был абсолютно спокоен.
— Валяй, — не прерывая работы, отозвался дварф.
— Это очень мрачная история. Тогда я не понял, что она хотела мне этим сказать, но теперь — теперь-то я понимаю… В ней говорилось о юноше и девушке, — Йерек говорил задумчиво, словно вновь погружаясь в далекие воспоминания…
— Юноша пал на поле боя, поверженный жестоким ударом, рассекшим его тело пополам. Отец, местный лорд, счел, что такая смерть позорит их семью: «Я запрещаю оплакивать его и совершать поминальные обряды над телом. Труп — бросить на съедение птицам и диким животным, в назидание другим». Но нашелся человек, посмевший ослушаться своего лорда. Девушка, сестра погибшего, собрав все свое мужество, бросила отцу вызов: «Я больше предана мертвому, чем живому, и эту верность — я буду хранить вечно!». Прошептав такие слова, она бросила горсть земли на тело погибшего брата, — голос Йерека слегка дрогнул.
— В ярости обезумевший лорд заживо похоронил девушку в их фамильном склепе. Он был могущественным лордом, а лорды не любят, когда им перечат. Даже собственные дочери, — закончил Волк свой рассказ.
— Женщина, рассказавшая мне эту историю, сказала, что это и есть мое проклятье. Теперь я понимаю, что значит быть запертым между двух миров: миром живых и миром мертвых.
— Поэтому ты принял ее слова так близко к сердцу и решил, что это и есть твоя судьба? — дварф ручкой мастерка выровнял только что уложенный камень, попутно убирая излишки скрепляющего стену раствора.
Они находились в старых заброшенных развалинах, давно оставленных и забытых, в самом сердце пустоши, вдали от очагов имперской цивилизации.
— У меня нет выбора. Дварф! Я не могу позволить, чтобы эта вещь оставалась в мире людей! Не могу допустить возможности нового возвышения нашей расы! Я просто не смогу жить, зная, что гибель человечества будет на моей совести!
Йерек был абсолютно искренен. Если бы Каллад убил вампира, это не решило бы проблему кольца — гномы не могут жить вечно, подобно вампирам. А значит, со смертью Каллада, забудутся все те ужасы, что связаны с кровавым правлением династии графов-вампиров. Они станут сначала историей, затем — легендой и, наконец, мифом, теряя при этом знание о том, какую роль в этом играло это проклятое кольцо. И снова появится новый Скеллан, Маннфред или Конрад. Но, так уже не будет Йерека — вампира, который смог сохранить в себе частицу человека. Как ему это удалось, Крюгер и сам не мог толком объяснить.
— Кольцу нужен не просто страж, — продолжил Крюгер. — Это мой долг, как последнего живого потомка Влада гарантировать, чтобы зло никогда больше не попало в мир людей! Ведь я один из немногих знаю, каких бед способна натворить эта дьявольская вещь! Я не могу умереть и, оставить его без присмотра!
Каллад уложил еще один камень — стена была почти готова.
— Без крови — ты сойдешь с ума…
— Забудь обо мне. Из нас двоих, только один по-настоящему живой…
Гном положил еще один камень…, затем еще… и еще… Стена росла все выше и выше…
— Прощай Йерек! Для вампира — ты был не таким уж и плохим! — задумчиво промолвил Каллад.
Йерек невесело засмеялся и, сопровождаемый этим смехом, дварф вложил последний камень в кладку стены, навеки запечатывая бессмертного вампира в его темнице.
Крюгер остался один, в темноте и безмолвии, приготовившись ждать свою смерть — смерть, которая не придет никогда…
Двор Кровавой Королевы (не переведено)
Не переведено.
Натан Лонг Вампир Ульрика (не переведено)
Рождённая кровью
Не переведено.
Выкованная кровью
Не переведено.
Клятва на крови
Не переведено
Роберт Эрл Древняя кровь (не переведено)
Не переведено.
Фил Келли Кровь Зигмара
Скала Темплхоф
Месяц Зигмара, 2522
Сегодня солнце не вставало вообще.
Стоя высоко на скале, лысая фигура, облачённая в жёлтое, пристально всматривалась в горизонт. Его сосредоточенность была такой сильной, что казалось, будто он пытался вызвать солнечный свет одной лишь силой воли. Человек в робе стоял там уже несколько часов, но всё, на что был способен день, это слегка рассеять тьму.
"Оскорбление рассвету" — подумала фигура. Оскорбление имени Санскраера, раз уж на то пошло.
Это началось меньше недели назад, великая тьма, которую словно саван накинули на провинцию Сильвании. Никто не знал почему, даже сам Санскраер. Большинство теорий было связано со сверхъестественными существами. Точнее большинство из них было связано с вампирами.
Растительность уже начала чахнуть и умирать. Следующими будут животные, изголодавшиеся без средств к существованию. Вскоре мужчины и женщины последуют за ними. И дети.
Что-то нужно было сделать.
Государственный совет
Имперский дворец в Альтдорфе, 2522
С оглушительным треском пропитанный дождём труп пробил стеклянный купол Гранд Атриума. Он упал на банкетный стол, выбросив одну ногу в воздух и шокируя собравшихся курфюрстов, сидящих за ним, прежде чем растянуться на огромной карте.
Сановники едва успели закричать, предупреждая об опасности, перед тем, как кинжалы свинцового стекла обрушились вниз. Хотя сам Император не был ранен, Вольфрам Хертвиг рефлексивно посмотрел вверх и потерял глаз от осколка, изображавшего Триумфы Зигмара. Жёлтый талабекландский шёлк Хельмута Фейербаха стал красным, когда разноцветные осколки погрузились в его плоть. Борис Тобрингер получил ещё один шрам на лице. Гауссер из Нордланда шокированно уставился на клин витражного стекла, который пригвоздил его руку к отполированному столу из красного дерева, и с которого на него взирал разбитый образ бога-воина Империи. У ног стеклянной фигуры был изображён Нагаш Побеждённый. Похожие на сферы глаза Великого Некроманта отражались в пелене дождя, который лил в помещения через разбитый купол.
Дела у помощников и служащих, собравшихся вокруг курфюрстов, обстояли намного хуже. Сгорбленная спина Старейшины Каттарины была рассечена до позвоночника панелью размером с дверь конюшни. Рудигер был практически обезглавлен, когда собирал истцовые свитки, которые граф Люденхоф разбросал в порыве досады за мгновение до этого. Крики, вопли и призывы наполнили восьмиугольный зал, его знаменитая акустика усилила шум в полнейший бедлам.
— К порядку! — закричал Верховный Теогонист Волкмар. — К порядку, во имя Зигмара!
Он резко махнул рукой своим архлекторам, приказывая им позаботиться о раненых.
— Прекратите кудахтать и просто послушайте!
Разочарование старого боевого жреца не утихало уже довольно долго. Пять часов наблюдения за тем, как выборщики препираются над геополитическими границами, были сродни пытке для него, и теперь он кипел от гнева. Будь то проповедь или поле битвы, Волкмар мог перекричать минотавра, но даже он старался изо всех сил, чтобы его услышали.
Император Карл Франц поднял массивную Книгу Государства со стола из красного дерева и бросил её обратно с грохотом выстрела из пушки. Галдёж моментально прекратился. Все глаза были обращены во главу стола. Единственными звуками были хныканье раненых и шипение клинков, покидающих ножны.
— Меньше паники, больше мыслей, пожалуйста, — спокойно произнёс Карл Франц. — Этот труп, без сомнений, является посланием. Но от кого?
Верховный теогонист склонился над телом. Капли дождя тихо падали на него, отскакивая от бритой головы боевого жреца, наклонившегося, чтобы осмотреть труп. Волкмар закричал, предупреждая об опасности, как только заметил крылатую тень, закрывшую лунный свет, который освещал веленевую карту, но его предупреждение пришло слишком поздно. Теперь высокородная кровь нескольких курфюрстов была пролита, и несколько слуг встретили внезапную и ужасную смерть. Тем не менее, несмотря на падение тела, вода, собравшаяся вокруг трупа, была чистой.
Потянувшись, Волкмар убрал руку с бледного лица трупа. Он медленно покачал головой. Этот человек явно умер в чудовищных муках. Рулон тонкой кожи был засунут глубоко в его глотку, оставив рот открытым в постоянном крике. Волкмар извлёк свиток и спрятал его за рукой одним плавным движением, повернувшись к Карлу Фанцу и отрывисто кивнув.
— Как вы и сказали, повелитель, зловещее послание, — произнёс Волкмар холодным голосом. — Ваше Высокопреосвященство помнит моё ходатайство о расследовании исчезновения Гюнтера Стальберга, охотника на ведьм, которого я отправил проверить слухи о Замке Дракенхоф два года назад?
Верховный теогонист закрыл невидящие глаза трупа и сотворил знамение кометы на груди.
— Судя по его виду, тело было обескровлено уже давно.
— Осторожней, болван! — вмешался граф Гауссер, плюнув от негодования в обеспокоенного слугу, который перевязывал его раненую руку.
— Обескровлен, да? — спросил он, поворачиваясь к Волкмару с кислым как лимон выражением лица. — Можешь сказать это без вскрытия? Я не вижу ран. Вне всяких сомнения ты думаешь, что во всём виноваты вампиры?
— Один вампир, если быть точным, — ответил Волкмар. — Маннфред фон Карштайн.
Ещё несколько цветастых выборщиков недоверчиво усмехнулись. Всем было известно, что Маннфред, последний из злобного выводка Влада фон Карштайна, был убит у Хель Фенн четыреста лет назад. Сильванийский аристократ был сражён альянсом гномов и людей, что положило конец Вампирским войнам.
К их чести, большинство выборщиков с востока Империи сохраняли молчание. Граф Хаупт-Андерссен из Стирланда сотворил знак Морра с мрачным выражением лица. — Как я уже говорил много раз, мой Император, тьма сгущается над Сильванией.
— И не только над ней, — ответил Карл Франц. Он указал Волкмару продолжать.
— Дождевая вода вокруг его тела не показывает и следа изменения цвета, мой Император. По моему опыту, только вампир способен настолько обескровить тело, — сказал Волкмар. — Он был…доставлен к нам крылатым существом, достаточно сильным, чтобы нести тело и в то же время достаточно незаметное, чтобы избежать обнаружения. Адские летучие мыши Сильвании уже давно находятся под проклятием несмерти. Эти существа достаточно большие, чтобы нести лошадь, и даже живые используют охотничью стратегию, основанную на внезапности. И, наконец, труп упал на часть карты, которая изображает Сильванию. Сомневаюсь, что это совпадение.
— В самом деле? — ухмыльнулся Гауссер. — А эти твои чудовища так же известны своей безупречной меткостью? Я смотрю ты ловко перепрыгнул к выводу, что прибытие этого бедолаги не твои собственные ошибки, вернувшиеся, чтобы преследовать тебя, и не несчастный побочный эффект зверинца нашего возлюбленного Императора, но послание от менестреля злодея, который прямо сейчас удирает из Альтдорфа верхом на гигантской летучей мыши.
— Да, — произнёс Волкмар, поднимая туго скрученный кожаный свиток. — И я пришёл к такому выводу, потому что на свитке, который я извлёк из глотки трупа, находится печать Маннфреда фон Карштайна.
Император Карл Франц приказал вскрыть свиток и прочесть его незамедлительно. Хотя официальное письмо было всё ещё скользким от дождя, слова на тонкой коже читались чётко. Скальп Волкмара защипало от странного ощущения, когда он понял, что свиток был сделан из человеческой кожи. Слова были не столько написаны, сколько вытатуированы. По мере того, как Верховный теогонист пробегал глазами по элегантному, но архаичному почерку, он чувствовал, как его одолевает гнев. Сообщение имело формальный тон, но было насквозь пропитано вызовом.
«Дорогие графы» — прочёл Верховный теогонист, стиснув зубы от отвращения из-за того, что ему пришлось озвучить слова нежити.
«Настоящим я заявляю вечные права на то, что и так принадлежит мне. Таким образом, Сильвания отделяется от жалкой Империи, так же, как и все, кто живёт внутри её границ. Смертные или вышедшие из могилы, они мои по феодальному закону, и пусть никто не оспорит этого. Посмотрите на восток, и вы обнаружите, что я накинул саван ночи на мои законные владения. Тем самым, я отделил их от ваших собственных земель, где солнечный свет и надежда всё ещё являются желанными гостями.
Если этот факт вас не устраивает, то подумайте вот над чем. Как у последнего великого графа Стирланда мои претензии на трон Империи оправданы, как и ваши собственные. Моя родословная насыщенна и уходит глубоко в века, разбавленная дураками и шлюхами. Только один из вас может похвастаться тем же самым. Но несмотря на его большую и благородную родословную, жрец стар и уже выдохся».
Волкмар едва сдерживался от гнева. Он долго смотрел на Карла Франца, их глаза встретились в безмолвном общении, прежде чем прочитать оставшуюся часть письма.
«Возможно когда-нибудь я посещу ваш пир слов и в свою очередь попирую вами. Для вас, таких жалких и убогих, это будет милосердием. Я предрекаю скудное питание и никакого вызова. Ибо как великие лидеры Империи могут защитить её границы, когда они едва ли знают, что происходит у них под носом?
Навеки ваш,
Граф Маннфред фон Карштайн,
Истинный и Законный Лорд Сильвании»
Волкмар бросил письмо на банкетный стол, его сердце неистово билось от прочитанного. У них под носом — странный речевой оборот. Возможно это значит…
— Подземелья! — закричал Волкмар, инстинктивно потянувшись к благословенному боевому молоту на поясе. — Нам надо спуститься туда сейчас же!
Глаза Карла Франца расширились.
— Ради Зигмара, ты же не думаешь, что… — он посмотрел направо на мгновение и выругался. — Зинтлер, возьми столько Рейксгвардейцев, сколько сможешь найти и вместе с архлектором Каслайном спускайтесь в Подземелья Храма как можно скорее. Если вы найдёте Шварцхельма по пути, пошлите его сюда немедленно. Выполнять!
Усатый Рейкскапитан бойко салютовал и вышел из восьмиугольного зала вместе с архлектором Каслайном, их броня зазвенела, когда они бросились бежать. По команде Зинтлера отделение Рейксгвардии, которые стояли на страже Гранд Атриума с момента последней смены караула, покинули свои посты и присоединились к ним. Вскоре широкие, сводчатые коридоры наполнились звоном металла, который начал стихать по мере того, как они удалялись.
В Гранд Атриуме Волкмар перечитал официальное письмо вампира и ударил по банкетному столу кулаком с такой силой, что труп в его центре подпрыгнул на целый дюйм.
Рейкскапитан Зинтлер спустился по широким плитам лестницы, ведущей из Имперского дворца в Великий Храм, с отделением из десятка Рейксгвардейцев за спиной. Сопровождаемый авторитарными фигурами Архлекторов Каслайна и Аглима офицер встретил лишь самые формальные требования от боевых жрецов, охранявших вход в священные подземелья.
— Какие-то проблемы там внизу, джентльмены? — поинтересовался Зинтлер.
— Никаких, насколько я знаю, сэр, — ответил старейший боевой жрец, сотворив знамение кометы. — Хвала Зигмару.
— Хвала Зигмару.
За спиной Зинтлера архлектор Каслайн обменялся мрачными взглядами со своим коллегой Аглимом, но ничего не сказали.
Как только отряд спустился на первый круг крипты, факелы, которыми были усеяны переходы подземелий, осветили монолитные горгульи, выполненные по образу зверей. Каждая из них изображала легендарное существо, убитое Зигмаром в течение его жизни. Покрытые паутиной статуи не поднимали настроение.
Осматривая пыльные закоулки каждого склепа по мере того, как они проходили через них, Рейксгвардейцы осеняли себя знаками Зигмара и Морра.
— Держитесь вместе, пожалуйста, — сказал Зинтлер, поглаживая свои вощёные усы. — Интервал два шага, не более. Я хочу, чтобы вы следили за каждым углом.
Его люди пробормотали подтверждения, никто из них не хотел нарушать тишину больше, чем было необходимо. Здесь внизу покоились кости каждого Верховного теогониста, который занимал этот пост, их души объединились в вечном бдении над Хранилище Малефакт в центре склепа. Расплывчатые призрачные огни мерцали на краю видения над каждым саркофагом. Технически было богохульством говорить в присутствии этих странных духов-хранителей.
Грандиозные гробницы предшественников Волкмара закручивались подобными лабиринту кругами, по которым проходил отряд на пути к хранилищу. Там культ Зигмаритов хранил каждую магическую реликвию, которую ему удалось добыть за более чем две тысячи лет войны против тёмных сил.
Рейксгвардия проследовала дальше во мглу, где воздух стал заряженным неопределёнными энергиями. Вскоре стало трудно дышать. Архлектор Каслайн взял в руки Рейкмолот, символ его власти и избранное оружие одновременно. Огромный воин-священник бросил мрачный взгляд на второго архлектора, когда они прошли мимо обсидиановых статуй, охранявших внутренние круги.
— Этот запах… — прошептал Аглим, нахмурив брови.
Каслайн кивнул в знак согласия. Холодный затхлый запах известняка скрывал явный оттенок распада.
Как только отряд перешагнул порог, прерывистый свет, отбрасываемый их факелами, осветил расщеплённое дерево и разбитые камни, разбросанные по плитам. Сундуки с тройными замками были разбиты на куски, и из подвесных стеклянных сфер вытекала светящаяся жидкость и падала прямо на освящённую землю.
Среди обломков были оторванные руки, ноги и головы, покрытые застывшей кровью. Каслайн чуть не споткнулся о тело с одной ногой, его ливрея говорила о том, что это был Храмовник Внутренней стражи. Он скривил губы от отвращения, отталкивая человеческие останки ногой.
— Эти люди получат должное благословение, — прошептал он. — Но это ждать не может.
Судя по оторванным конечностям, разбросанным по комнате, нарушители были существами сверхъестественной силой. И тем не менее не было и следа той силы, которая нанесла такие разрушения. Яркие проблески золота, жемчуга и даже болезненный свет колдовских камней пробивались сквозь обломки. Что бы ни сделало это, оно очевидно не нуждалось в драгоценностях.
Воронкообразное отверстие зияло в центре пола. Когда Каслайн заглянул в него, ему в нос ударил маслянистый гнилостный запах. Что-то мерзкое прорыло себе путь наверх через известняк с огромной скоростью, чего не мог достичь ни один человек не задохнувшись.
— Оружие, джентльмены, будьте добры, — сказал Зинтлер, его цивилизованность не сочеталась с накалённой атмосферой склепа. Почти сразу после того, как он это сказал, низкий булькающий рык раздался из алькова из дальнего конца хранилища.
Что бы это ни сделало, оно всё ещё было здесь вместе с ними.
Внезапно промелькнула вспышка трупной плоти, когда два бледных чудовища спрыгнули из своих укрытий на сводчатом потолке. Несмотря на то, что они сильно горбились, стоя в полный рост каждый из них был выше огра на верфях. Из их спин торчали большие гребни переросших позвонков. Их безволосые головы были похожи на головы стариков дегенератов, вынужденных избрать путь каннибализма. С когтей ближайшего существа свисала богато украшенная корона, которая была слишком большой даже для его массивного черепа.
Призрачные огни хранителей святилища Зигмаритов закружились вокруг существ, пытаясь отправить их обратно в преисподнюю, из которой те выползли. Существа отмахнулись от них с отсутствующим видом. Внезапно злобные твари издали оглушительный визг и понеслись к Рейксгвардии, передвигаясь подобно обезьянам. Даже Каслайн попятился при виде такого.
Первое из чудовищ врезалось в Рейксгвардию с такой силой, что повалило на пол восьмерых из них, пронзив себя полудюжиной мечей и потеряв одну руку в процессе. Оно билось и тряслось, щёлкая вонючими челюстями. Аглим был прижат к колонне боком мерзкого создания. Масса белой плоти истекала нечистыми жидкостями, пятная его безупречный до этого момента табард.
Зверь встал на дыбы, подняв свои длинные руки. К удивлению Каслайна, кровавые раны, которые на его теле оставили Рейксгвардейцы уже затянулись. Влажный отросток начал появляться из отсечённого запястья, начали пробиваться пальцы. Он замахнулся предплечьями на строй Рейксгвардии словно чемпион по плаванию и сбил с ног ещё больше рыцарей и заставил Каслайна отступить ещё на шаг. С этой битвой было что-то не так. Нападающий пытался сделать себя целью для как можно большего числа воинов. В стеснённых пределах Хранилища Малефакт он был достаточно здоровым, чтобы полностью пресечь их продвижение.
Каслайн дотронулся бойком тяжёлого Рейкмолота до плит за своей спиной на одно короткое мгновение, прежде чем пронести его над головой сверкающей дугой. Он врезался в липкую голову существа с такой силой, что та просто взорвалась. Мерзкое содержимое обрызгало всех, стоящих неподалёку, когда обезглавленное тело завалилось на спину, широко растопырив руки.
— Отрасти это, ублюдок, — сказал Каслайн, плюнув на дёргающийся труп. — Кто-нибудь ранен?
Славные доспехи Рейксгвардейских рыцарей были помяты и испачканы, и двое из них лежали мёртвыми и сломанными у колонн на краю хранилища. Оставшаяся часть эскорта была более или менее цела. Они чертыхались и поднимались на ноги, пока Каслайн и Аглим осматривали помещение и обыскивали склепы, держа оружие наготове.
Не были ни следа второго чудовища.
— Дерьмо, — мрачно сказал Каслайн. — Это нехорошо.
— Простите, сэр? — спросил Зинтлер. — Мы прогнали проклятых тварей, разве нет?
— Второй, — ответил Каслайн, всматриваясь во тьму сужающегося отверстия в центре склепа. — У него была корона.
— Но корона у Императора. Мы же только что видели его в поместье.
— Не Имперская тиара, чёртовы усы на ножках! — сорвался Каслайн, его голос задрожал. — Проклятая Корона Колдовства! Корона Нагаша.
Как только запретное имя эхом прокатилось в тишине склепа, факелы Рейксгвардии на секунду вспыхнули зелёным и погасли.
Отряд Зинтлера вернулся в поражённом молчании для доклада Императору, но теперь Гранд Атриум получил второй шанс похвастаться своей акустикой. Ярость Волкмара всегда впечатляла, неважно сколько раз Каслайн видел её. Сегодня она была раскалённой до бела.
У курфюрстов хватало здравого смысла не вмешиваться, пока Волкмар сотрясал воздух громогласной бранью. Он ходил взад и вперёд перед вернувшейся группой, систематически лишая Рейкскапитана Зинтлера каждой унции его достоинства. Даже Каслайн, единственное существо, которое можно было назвать другом Волкмара, был подавлен всеобъемлющим гневом Волкмара вот уже почти пять минут. Это было неприятное чувство.
У Верховного теогониста были все причины злиться. Технически, все реликвии в Хранилище Малефакт находились под безраздельной защитой культа Зигмаритов. Вину за исчезновение Короны колдовства целиком повесят на дверь Волкмара, и все это знали. С момента его возвращения с войн на севере, у старика было более, чем достаточно недоброжелателей, готовых разорвать его. Потеря такого сильного артефакта станет последним гвоздём в крышку его политического гроба. Если её не вернут в считанные дни, возможно его снимут с поста навсегда.
Украденный артефакт был найден десять лет назад после победы над Ваааагхом! Ажага, вторжение зеленокожих такого размера и амбиций, что окутало всю северную Империю. Альтдорфские шпионы утверждали, что всякий раз, когда Ажаг Мясник надевал корону, он практически постоянно говорил сам с собой, часто отвечая самому себе загробным голосом. Огромный орк начал показывать проявления сверхъестественного военного гения, а также способность использовать энергии самой смерти. Однако в Битве при Остервальде он всё равно был убит в атаке рыцарских орденов.
С того дня реликвия хранилась в глубинах великого храма, теоретически находясь в такой же безопасности, как и сам Гхал Мараз. На практике же хранители подземелий и стражники оказаись не способны прогнать чудовищ, которые пробрались внутрь словно черви во тьме. Шансы культа Зигмаритов вырвать корону из рук такого хитреца как Маннфред стремилась к нулю.
— Совершенно очевидно, что здесь случилось, ты идиот! — проорал Волкмар, его красное покрытое венами лицо находилось на расстоянии в ширину пальца от носа Зинтлера. — Вампиру была нужна корона его хозяина, поэтому он убедился в том, что наше внимание будет отвлечено достаточно долго, чтобы он смог забрать её. Стальберг здесь, — сказал он, кивая в сторону упавшего тела, которое уносили слуги в ливреях, — был приманкой. Настоящее нападение происходило прямо под нашими ногами! И мы повелись на это! Ты повёлся на это!
Зинтлер извинился уже в двадцатый раз, опустив глаза, но Волкмара было не остановить. Только вмешательство Императора спасло Рейкскапитана от умерщвления слюной.
— Волкмар! — закричал Карл Франц, раздражённый до такой степени, что ему пришлось вмешаться. — Нам нужно больше, чем резкие слова, чтобы исправить ситуацию.
Верховный теогонист повернулся к Императору, его плечи поникли от отчаяния. За его спиной Зинтлер украдкой вытер лицо платком.
— Я не могу позволить, чтобы восстание в моей Империи осталось безнаказанным, — произнёс Император. — Не говоря уже о восстании, возглавляемом вампирской династией, которую мы считали давно сгинувшей.
— Нет, повелитель, — ответил Волкмар.
— Мы в течение нескольких недель слушали, что ситуация в Сильвании неутешительная, — продолжил Карл Франц. — И сегодня нам стало до боли ясно, что причины этой магической тьмы, преследующей провинцию, имеют под собой почву. Этому странному акту отделения нужно положить конец, немедленно и окончательно.
— Да, ваше Высокопреосвященство, — ответил Волкмар, поклонившись. — Вы говорите мудро.
— Разногласия среди союзников не являются решением. Так же как и сбор армии Альтдорфа, прежде чем кто-нибудь из вас предложит это, — сказал Карл Франц, бросая предостерегающий взгляд на курфюрстов. — Мы обеими руками увязли в севере. Кроме того, мы должны убедиться в уничтожении рода этого скользкого ублюдка раз и навсегда. Мы не можем позволить себе открывать наши намерения до того, как он будет загнан в ловушку. Открытая демонстрация силы лишь заставить его спрятаться.
Карл Франц перевёл своё внимание на собравшихся выборщиков, встретившись взглядом с каждым из них.
— Наш враг в Сильвании функционально бессмертен. У него есть всё время в мире, чтобы играть в прятки. У нас, однако, его нет. Поэтому, я задаю вопрос всем вам. Что вы собираетесь делать со всем этим?
— Я разберусь с этим кризисом лично, мой Император, — сказал Волкмар. — Я…Я поведу свою собственную армию верующих в Сильванию.
Старик, казалось, выпрямился, произнеся эти слова, его покатые плечи напряглись.
— Я поведу крестовый поход света против тьмы, — продолжил он. — Крестовый поход праведных и мстительных, объединённых верой. Я клянусь вам сейчас, всем великим и хорошим, чтобы вы стали свидетелем. Я выслежу и уничтожу тварь Маннфреда фон Карштайна и верну корону из его праха или умру пытаясь.
Несколько курфюрстов обменялись многозначительными взглядами, но не сказали ни слова.
— Славные слова, старый друг, — мягко произнёс Карл Франц. — Хотя я и не нахожу их мудрыми.
— Я должен пойти, повелитель, — ответил Волкмар. — У меня нет выбора. Я назначен представителем Зигмара в Старом свете, и поэтому я должен действовать от его имени, невзирая на опасность.
— Хорошо, — ответил Император, смирившись. — У тебя шансов больше, чем у остальных. Вера — мощное оружие против сил тьмы. Однако, тебе понадобится помощь. Помощь, которую не могут оказать мои войска, — Карл Франц сделал паузу на секунду и нацарапал что-то на пергаменте, прежде чем передать его слуге в форме.
— Тогда отправляйся и подготовь верующих, — произнёс Император, положив перо. — Возьми с собой Каслайна. Архлектор Аглим сможет позаботиться о пастве в твоё отсутствие.
— Спасибо, ваше Высокопреосвященство, — тихо произнёс Волкмар, встретившись с Карлом Францем взглядом на короткое мгновение. Взгляд был настолько близок к доброму прощанию, насколько позволяли обстоятельства.
— Не спеши благодарить меня. Я лишь надеюсь, что ты вернёшься живым. Тьмы сгущается в эти дни.
Волкмар склонил голову на мгновение, прежде чем направиться к двери.
— Могу я спросить, как ты собираешься найти свою добычу? — спросил Карл Франц.
— А, — произнёс Волкмар. — Ну…Там…В Сильвании всё ещё действует один из моих охотников на ведьм, мой Император. Человек, который знает это богом забытое место как собственное отражение. Вам это не понравится, но он действительно наш лучший шанс найти вампира.
Император вздохнул.
— Дай угадаю. Альберих фон Корден?
— Так точно, повелитель, — ответил Волкмар, сделав глубокий вдох. — Альберих фон Корден.
Ворон и молот
Конигштейн, 2522
Охотник на ведьм перезаряжал свои инкрустированные серебром пистолеты на вершине лестницы в Тренировочном трактире Конига, засыпая порох перед заправкой запалов. Он спокойно засунул пороховой рожок обратно в патронташ, убрав высокий сапог с шеи похожего на троглодита гуля, который напал на него. Бесчеловечная тварь перестала дёргаться некоторое время назад, но, когда дело касалось живых мертвецов и их собратьев, всегда нужно было вести себя осторожнее.
«Один сдох, трое осталось».
Разрубив шею гуля резким ударом сабли, охотник столкнул тело с лестницы и повесил отрубленную голову на мясницкий крюк на поясе. Он тихо засмеялся про себя, ковыряя пальцем во всё ещё дымящемся отверстии во лбу зверя. Связкой голов гулей всегда можно было заткнуть дорожных патрульных.
Верхний этаж трактира он взял на себя. Звуки выстрелов и забрызганные кровью стены удержат хозяев трактира в их кроватях, по крайней мере пока не появится оставшаяся часть стаи.
Скорей всего другой гуль скользнул за угол в коридоре на верхнем этаже. Мерзкая тварь издала странный булькающий визг, который охотник принял за призыв стаи. Он оглянулся назад и пристрелил существо, которое бесшумно подкрадывалось к нему со спины, едва ли моргнув от удивления. Его освящённая пуля вошла в открытый рот твари и вышла из затылка с фонтаном коричневой крови.
Охотник на ведьм повернулся, чтобы встретить гуля, который нёсся по коридору, как раз в тот момент, когда тот бросился, чтобы вцепиться ему в глотку. Он выстрелил ему в грудь в середине прыжка. Ловко шагнув в сторону, он позволил вертящемуся телу врезаться в гуля, который истекал кровью у него за спиной. Быстрый удар ногой отправил их обоих кубарем вниз, чтобы присоединиться к их обезглавленному товарищу у основания лестницы.
«Трое сдохло, остался один».
Последний гуль всегда был самым большим в стае, метка трусости в особях, которые деградировали слишком сильно, чтобы это их беспокоило. Он слышал, как тот скребётся по выстланной соломой крыше у него над головой. Он пригнулся, уворачиваясь от когтистой руки, которая пробила солому и устремилась к его лицу.
— Тупые ублюдки-каннибалы, — произнёс охотник. — Никогда не можете правильно рассчитать время.
Бросив разряженные пистолеты, охотник схватил молотящую по воздуху руку и с силой потянул за неё. Мускулистый упырь провалился в коридор, заполнив воздух пылью и соломой. Он вскочил на ноги с удивительной ловкостью для существа, которое выглядело так, словно его место было на дне болота. Поднять и перезарядить пистолеты времени не было. Использовать белое кольцо он бы тоже не успел, раз уж на то пошло.
Мерзкая тварь бросилась на него, растопырив когти. Она была быстрой, адски быстрой. Одна из его покрытых грязью когтистых лап была направлена ему в глаза, но вместо этого сбила его шляпу с перьями и рассекла губу. Охотник зарычал, почувствовал вкус собственной крови.
Розовые крапинки появились в уголках рта охотника, когда он воткнул колдовскую иглу в шею зверя. Удар в грудь откинул его назад, подарив секунду драгоценного времени. Гуль быстро поднялся, снова бросившись вперёд, но охотник тоже восстановился. Тварь нарвалась на резкий удар предплечьем. Осиновый кол, привязанный к запястью охотника, проткнул её грудную клетку с резким хрустом. Охотник на ведьм оттеснил зверя к самому концу коридора, насадив его на грубые деревянные панели самой дальней стены трактира. Гуль корчился, словно насекомое, пригвождённое к пробковой доске.
Охотник прибил руки визжащего создания к деревянным доскам с точностью плотника, используя колдовские иглы, на которых была изображена небольшая копия собственного боевого молота Зигмара. Он вытащил свой мясницкий нож и разрезал бицепсы существа, прежде чем не спеша перезарядить пистолеты на тот случай, если появиться больше этих мерзких тварей. Как только кремниевые запалы были установлены и проверены, охотник поднёс свой выступающий подбородок на расстояние укуса заполненной иглоподобными зубами пасти его пленника. Он испытывал слишком сильную боль, чтобы заметить, его красные глаза-бусинки налились слезами.
— Да, ты чувствуешь это, не так ли? — спросил охотник, улыбаясь. — Вампир, гуль или обычный человек, длинная деревяшка, воткнутая в сердце, это всегда чертовски больно. Я оставил её большой и занозистой специально для тебя и твоих друзей.
Охотник на ведьм убрал свой мясницкий нож и достал пару разделочных клинков, потерев лезвия друг о друга с небольшим музыкальным звоном. Его холодная улыбка расширилась, открыв испачканные кровью зубы.
— Босс? — раздался робкий голос у него за спиной.
— Что? — закричал охотник, резко развернувшись. Его лицо испугало бы и демона.
— Сообщение для вас, босс, — произнёс лейтенант охотника, Анхольдт. Наёмник съёжился, как побитая собака, несмотря на тот факт, что он фактически занимал почти весь коридор. — От парней из дозора. Они сказали, что оно от самого Старика.
Повернувшись назад к стене на секунду, охотник втянул в себя воздух, прежде чем прижать один из своих пистолетов к подбородку зверя и спустить курок, снеся верхнюю часть его головы в брызгах крови. Он протиснулся мимо Анхольдта, подхватив шляпу с пола, когда кусочки мозга упыря начали падать вниз с потолка.
— Лучше бы, — прошипел Альберих фон Корден. — Это было что-то действительно важное.
Дозор Конигштейна
Долина тьмы, 2522
Охотник на ведьм шагал по сельской окраине Конигштейна, Анхольдт, чуть отстав, следовал за ним. Вместе они прошли через мрак к ветхой сторожевой башне, которую они выбрали в качестве базы. Выступающая из предгорий у основания пика города, башня имела угрожающий вид. Черепа без челюстей наблюдали с каждой из восьми стен, а гигантский металлический скелет, который образовывал её зубцы, бесстрастно взирал вниз на приближающихся людей.
Медные стражи, их называли образами. Умело разработанные Коллегиями магии как способ передавать информацию на большие расстояния, руки каждой конструкции можно было передвинуть как стрелки часов поворотом нескольких рычагов. При правильной эксплуатации можно было передавать специфические сигналы и даже отдельные слова от одной вершины к другой. Даже сообщение из более отдалённых мест, таких как Имперский дворец, можно было переслать по всей Империи меньше чем за день.
Коллега фон Кордена охотник Стальберг говорил ему, что сплавы, используемые при создании медных стражей, варились лично магами-алхимиками из Золотой коллегии. Наблюдатели, обладающие даром ясновидения, могли принимать сигналы, посланные за несколько дней или недель до того — следы, которые оставляют руки скелетов, задерживаются в воздухе для тех, кто обладает способностями к их прочтению. «Звучит как колдовство»-сказал фон Корден в своё время. «Для меня сойдут и обычные перо с пергаментом». Стальберг засмеялся и понимающе склонил голову в ответ, странная привычка, от которой всегда у фон Кордена дёргался указательный палец.
— Почему они должны выглядеть, как скелеты? — простонал Анхольдт, подхватывая мысли фон Кордена о медных стражах. Здоровяк мог быть необыкновенно проницательным, иногда настолько, что это вызывало подозрения. Он окинул мрачным взглядом разбросанные гробницы и поросшие плющом стены, которые усеяли землю перед сторожевой башней. — Как по мне, так не имеет никакого смысла делать это место ещё более неприятным, — продолжил Анхольдт. — В долине и так уже достаточно черепов и костей, да босс?
— Я тебя не спрашивал, жирный болван, — раздражённо ответил фон Корден. Формы медных образов были совершенно понятны охотнику на ведьм, но ведь он был кем-то вроде эксперта в деле внушения страха.
— Ха. Крепкий и красивый болван для тебя, — пробормотал Анхольдт себе под нос.
Когда два охотника подошли к башне, из-за зубчатой стены на секунду выглянула фигура. Её силуэт в шлеме был едва различима на фоне тёмного сильванийского неба. Несмотря на то, что их прогулка от трактира должна была закончиться чуть позже полудня, небо во второй половине дня уже выглядело как в сумерках.
С тех пор, как три недели назад опустилась великая тьма, цвет постепенно начал покидать провинцию. Даже крепкий, выносливый кровоцвет, который обычно рос в долине, медленно погибал от недостатка солнечного света, и большая часть крестьян искала убежище в соседних провинциях. Фон Корден нахмурился. Пройдёт неделя и его люди скорей всего останутся единственными живыми существами здесь.
— Открывай сейчас же! — приказал фон Корден, когда они подошли к тяжёлой деревянной двери сторожевой башни. Серия щелчков и глухих ударов донеслась с другой стороны в ответ. Дверь открылась на полшага, и в проём высунулось иссечённое шрамами рыло большой и уродливой свиньи. Она какое-то время принюхивалась, прежде чем хозяин свиньи облизал губы и прохрипел, что всё чисто. Она выжидающе посмотрела на своего хозяина охотника на ведьм своими чёрными глазами-бусинками.
— Привет, Гремлинн, старая жирная свиноматка, — произнёс фон Корден, толкая дверь и потрепав изорванные уши свиньи. Он протянул пару ушей гулей на ладони, и они были с жадностью съедены, оставив охотника на ведьм с полной ладонью вонючей слюны. Только свинья могла съесть плоть гулей и выжить после этого, и старая зверюга пристрастилась к ней за свою долгую службу в качестве колдовского детектора. Фон Корден вытер свиную слюну о шинель Анхольдта и небрежно осенил себя знамением кометы, перешагнув через порог.
— Какие-нибудь нападения, Стейг? — спросил охотник, искоса взглянув на высокого охранника, ожидавшего у двери.
— Не, — ответил долговязый стирландец, ковыряясь в своих гнилых зубах. — Они могут попытаться убить тебя, когда поворачиваешься к ним спиной, но даже трупожёры не настолько тупы, чтобы напасть на нас здесь.
— Не зарекайся, иначе такой ход мыслей доведёт тебя до могилы, — сказал фон Корден. Он очистил подошвы сапог разъеденным бронзовым мечом, который гарнизон использовал в качестве скребка для обуви, выбросив грязь в могильную яму за дверью. — В конце концов мы говорим о людях Маннфреда. Я обнаружил Хейнрота Карнавейна обглоданным в его собственной кровати этим утром. А это значит, что из ордена в провинции остался только я.
— Кровавые купола, — произнёс Стейг, печально покачав головой. — Это очень печально.
Анхольдт посмотрел на своего товарища, на его широком лице явно читалось недоумение.
— Ублюдок задолжал мне в картах, — сказал Стейг в качестве объяснения.
Анхольдт закатил глаза и подошёл к костру, ткнув в него навершием своей булавы с длинной рукоятью.
— Просто расскажи ему чёртовы новости, Стикс, — сказал он, уставившись на пламя. За его спиной Гремлинн легла обратно на свой грязный коврик и начала тихо храпеть.
— Можешь рассказать мне через мгновение, — сказал фон Корден. — У меня такое чувство, что они мне не понравятся, — охотник повесил свою потрёпанную шляпу на череп темплхофского варгейста, который был похож на череп летучей мыши, её широкие поля прикрыли пулевое отверстие под глазницей отвратительного трофея. Он опустился в старое кожаное кресло, которое выбросило в воздух всю пыль, которую оно вобрало в себя с момента его последнего визита, и поставил свои длинные сапоги на край обрушившегося колодца в центре сторожевой башни. Усевшись, он закурил трубку с костяной ручкой и посмотрел на Стейга, подняв брови. Облако голубого дыма закрутилось вокруг его жирных светло-серых волос.
— Ну?
— Ну, вы получили сообщение от самого старого Вулкана, босс, — сказал Стейг, почёсывая подмышки, как блохастая собака. — Вы нужны в Альтдорфе, быстро и резко. Фрейдриксен считает, что эти невежественные сутенёры на совете всё же решили, что восход солнца это важно.
— Ха! Так они снова хотят видеть меня при дворе, не так ли? У них короткая память.
— Похоже на то, — сказал Стейг. — Всё прощается, когда гаснет свет, как говаривал мой папаша.
— Пфф. Рейкландские идиоты. Они все коррумпированы. Так, — произнёс фон Корден, вытряхивая трубку и поднимаясь, чтобы забрать шляпу с черепа варгейста на стене. — Я отправлюсь к Стир, затем попытаюсь купить проход обратно на запад. Анхольдт, попытайся удержать эту группу живой, пока я не вернусь, или хотя бы похорони их по-человечески, когда всё просрёшь.
У костра Анхольдт посмотрел на своего капитана, собирающегося уходить, и покачал головой от удивления. Меньше минуты покоя, а фон Корден уже отправляется в очередное самоубийственное путешествие.
— И если увидишь наших очаровательных друзей, братьев Горст, — продолжил фон Корден, — Зигмара ради, держись от них подальше. Никто не хочет получить спальное место в этой богом забытой телеге. Стейг, есть что-нибудь, о чём я должен знать перед тем, как уйду?
— Не, — ответил Стейг. — Высокомерные мира сего просто хотят получить информацию, вот и всё.
— О, они её получат, — мрачно произнёс фон Корден, сгребая в охапку папку с пергаментами и горшок с чернилами с накидки на пути к двери. — Наконец-то. Они её получат.
Старая западная дорога
Долина тьмы, 2522
Медленный звон древнего колокола прозвучал в тумане, окутывающим сельские дороги Сильвании. Его звон был похож на жалобные вопли пойманного в ловушку ребёнка, который знал, что его никто не услышит.
Мерзкая повозка, на которую был установлен колокол, тряслась и скользила по грязным рытвинам. Хотя повозку издалека можно было спутать с крестьянской телегой, существа, которые тянули её, не были мулами, а её груз был необычен даже для Сильвании.
Впереди повозки покачивались две пары гниющих трупов, перекладины ярма выступали из их разорванных грудных клеток. Ужасного вида жидкость сочилась из их проткнутых лёгких и вскрытых сердец, когда они напрягались, чтобы тащить повозку вперёд. Личинки сыпались из их боков на каждой кочке неровной дороги. Их босые ноги без устали шлёпали по грязи, и сломанные лодыжки и отсутствующие ступни им нисколько не мешали.
За ними сама телега была выполнена в виде огромной перевёрнутой грудной клетки. Среди костлявого бруса были свалены десятки трупов разной степени разложения. Те, что были внизу, почернели от гниения, их органы сочились желтоватой жидкостью, которая стекала в лужицы на дорогу позади повозки. Слепые голодные крысы копошились во вздутых животах и растянутых кишках, бегая взад и вперёд в поисках съедобного мяса.
На куче трупов, скрестив ноги, сидела сгорбленная фигура, одетая в обноски нищего. Он напевал ритмичную песню снова и снова, кузнечный куплет, который он написал давным-давно, чтобы оживить процесс изготовления подков. Он пел её своим братьям при жизни. Меньшее, что он мог сделать, это спеть её для них и в смерти.
Повозка угодила в яму и качнулась в сторону, в результате чего один из трупов, валявшийся сверху, соскользнул в грязь в беспорядке гибких конечностей. Фигура в робе произнесла команду, и повозка остановилась. Трупы в своей упряжи поникли, будто устали.
— Ну же, парни, — сказа человек в робе. — Мы уже проходили через это. Его тонкий голос был полон напускного веселья, словно у раздражённого учителя при разговоре с трудным учеником. — Если вы попадаете в яму под углом, то мы обычно теряем кого-то и снова приходится останавливать повозку.
Его братья стонали и бездумно пускали слюни, скрежеща сломанными челюстями и почёсывая головы без кожи. Человек вздохнул. Раньше они были такими сильными, такими надёжными. До того, как пришла Чума синих роз, конечно же. Затем всё изменилось.
Если бы только он тоже мог получить поцелуй чумы, то по крайней мере он обрёл бы хоть какое-то подобие покоя. Но по какой-то причине споры оставили его плоть без их характерных отметин, и он не смог ей заразиться.
— Не от нехватки старания, запомни, — прошептал сам себе человек.
Именно тогда он впервые использовал заклинание. Заклинание…жизни. Это было заклинание жизни, и неважно, что говорили голоса.
Моргнув, чтобы отогнать неприятные мысли, человек вызвал в уме слова, которые он выучил в книге его нового друга. Ему так повезло попасть в запретную Варгравию после инцидента в деревне. Столько чудес он повидал с тех пор.
Когда человек в робе начал читать заклинание, труп, который упал в грязь, выпрямил свои конечности, словно это сделала невидимая рука. Внезапно он рывком поднялся в вертикальное положение, словно марионетка. Колокол в задней части повозки пробил по своей собственной воле, когда тёмные силы захлестнули телегу.
Когда упавший труп подошёл к рёбрам повозки, в куче руки начали изгибаться и дёргаться, вытягиваясь наружу и помогая трупу забраться обратно.
— А я знал, что вы станете проблемой, Мастер Карнавейн, — пробормотал некромант, разочарованно глядя на недоеденный труп, который забрался в повозку и повалился в кучу. Рот трупа был открыт в безмолвном крике. Когда человек посмотрел на него, крыса нырнула в распахнутые челюсти.
— Так-то лучше, — сказал человек. — Располагайся. Мы все тут друзья.
Хельман Горст поднял глаза к тёмному небу, грохочущему над головой. Ночь почти настигла их. Его друг Граф Маннфред очень расстроится, если они опоздают.
— Если честно, — прошептал он самому себе. — Такими темпами мы никогда не доберёмся до Дозора Конигштейна.
Сильванийская граница, река Стир
Пятью днями позже
Луитпольд III пыхтел в ночи в обманчивом темпе, дым устремлялся к деревьям, окружавшим реку. Леса по обоим берегам Стир были такими древними, что их кроны нависли над потоком, их скрученные ветви сплелись между собой словно пальцы любовников-самоубийц. Странные завывания раздавались в чаще, и внезапные вспышки движения привлекали внимание охранников, выставленных по периметру гигантской баржи.
Десять стрелков из Стиррского речного патруля были размещены у правого и левого бортов, но никто всерьёз не ожидал никаких проблем. Звериные племена и лесные гоблины, которые охотились на речных берегах, были дикими, но не глупыми. Бронированная паровая баржа была левиафаном почти в сотню метров в длину. Плавающая крепость, которая могла похвастаться пушками корабельного класса и ружейными гнёздами по обоим бортам. В отличие от своего предшественника Луитпольд III был сконструирован, чтобы выдержать многое.
Волкмар стоял на верхней палубе баржи в утреннем воздухе, выпрямив больную спину, его дыхание застывало на морозе. Какой бы могучей ни были баржа, она не была Молотодержцем. Он почувствовал острую боль потери от кражи великого старого военного корабля в начале этого года, захваченного в тайне через считанные часы после того, как он отказался оказать помощь пиратскому лорду Джейго Роту уничтожить вампира Графа Ноктила. Ещё одна бесценная реликвия в ведении Зигмаритов была украдена у него из-под носа.
Вместо кровати с балдахином на борту галеона Гранд Темплус, Верховному теогонисту приходилось спать на тесной койке, провонявшей потом дюжины прежних обитателей. Он оставил своё сомнительное спальное место, чтобы глотнуть свежего воздуха, его тошнило от духоты нижних палуб, и он не мог спать, когда его постоянно посещали мысли о его неминуемом бесчестии. Он почувствует себя лучше, когда убьёт то, что уже мертво, без сомнений. Он почти с нетерпением желал погрузиться в неосвещённые глубины Сильвании подальше от обвиняющих глаз альтдорфского двора.
На носу баржи стоял фон Корден, поставив ногу на перила и наблюдая за рекой впереди. Насколько было известно Верховному теогонисту, он простоял так всю ночь. Он был очень неприятным человеком, и одним из самых целеустремлённых из тех, кого он когда-либо встречал.
Много лет назад Волкмар дал охотнику на ведьм задание искоренить поклонение Хаосу в национальной столице. Тайная операция обернулась катастрофой. Охотник на ведьм был безжалостно эффективным, разворошив осиное гнездо скверны от Марьенбурга до Кислева. На последних этапах фон Корден сжёг целый культ поклонявшихся хаосу дворян на костре. Всё это было хорошо и прекрасно, насколько знал Волкмар, государству не нужны предатели на службе трону. Проблема была в том, что охотник на ведьм также сжёг десятки «сообщников», членов семей и слуг, чьим единственным преступлением были кровные узы или исключительно профессиональные связи с виновными.
Это было лишь начало. К концу года фон Корден заработал репутацию палача, который загубил столько же невинных, сколько и виновных. Гильдии начали оказывать давление, чтобы охотника убрали, и события вышли из-под контроля ещё дальше. Вмешался сам Карл Франц, переназначивший его в Сильванию, где его безжалостное внимание было бы направлено на мертвецов, а не на живых.
Действия Императора оказались мудрыми. Несмотря на гонения его ордена силами, которые обитали в Долине тьмы, фон Корден процветал там. За ним уже числились три убитых вампира и черепа с клыками, чтобы доказать это. Ранее в этот же день он похвастался Волкмару, что на полном серьёзе ожидает, что Маннфред станет четвёртым.
Однако силы нежити не сдавались без боя. По данным огромных журналов, которые охотник на ведьм передал Волкмару в Великом Храме, фон Корден остался единственным выжившим из его ордена во всей провинции. Остальных выследили и убили в их собственных кроватях.
Волкмар подавил нарастающую волну гнева от этой мысли. Безжалостные убийцы или нет, охотники на ведьм были оперативниками культа Зигмаритов, и он не мог позволить себе терять их.
Чтобы сражаться с чудовищами этого мира, человек иногда сам должен становиться чудовищем или безумцем по крайней мере.
Его мысли устремились к братству, которое называло себя Разорванные души, деловито избивающие себя до крови на нижних палубах, что являлось частью их утренней молитвы. Не безумцы как таковые, а просто…фанатично верующие. Особенно в присутствии такой благословенной реликвии, как военный алтарь Зигмара или, скажем, главы культа Зигмаритов. Верховный теогонист сделал долгий выдох, который превратился в застывшее облако. Возможно это была ещё одна причина, почему он так любил время молитв. Это было единственное время, когда чёртовы маньяки оставляли его в покое.
— Ваше святейшество? — раздался уважительный голос. — Мы подплываем, — капитан Луитпольда III Ванс — покрытый татуировками ветеран речного патруля подошёл к Волкмару и жестом пригласил его идти вперёд. Волкмар приподнял подол мантии и, перешагнув через канаты, направился вперёд, пока не оказался на носу баржи, сознательно оставив между собой и фон Корденом несколько шагов. Что бы там ни было в трубке охотника на ведьм, вонь стояла до небес.
Река текла с величавой медлительностью, лес по обеим её сторонам был безмолвен. Волкмар уже собирался спросить капитана Ванса, о чём он говорил, когда они прошли изгиб реки, и масштаб проклятия, поразившего Сильванию, стал до ужаса ясным.
Занавес почти осязаемой тьмы был опущен на горизонт, или то, что они могли за него принять. Стена серо-чёрной мглы скрывала всё, что находилось на другой стороне — Волкмар едва мог рассмотреть воды Стир, но ничего больше. Он медленно покачал головой. В конце концов фон Корден не преувеличивал.
— Ещё хуже, чем было, — печально произнёс охотник на ведьм. — С тех пор, как я покинул это место, стало заметно хуже.
— Теневая магия, как думаешь? — спросил Волкмар.
— Извращённая версия, возможно, — ответил фон Корден. — Однако эта должна быть намного сильнее. Она убивает провинцию сверху донизу. Сначала погибли растения, затем погибли животные, которые питались растениями, а затем, когда едва закончилась совсем…
— Люди начали есть друг друга, — закончил Волкмар.
— Так бывает, — мрачно сказал фон Корден, его косой взгляд на мгновение встретился со взглядом Волкмара. — Даже чаще, чем вы думаете, — лицо охотника на ведьм на секунду превратилось в маску ярости, поразив Волкмара своей выразительностью.
Охотник сделал глубокую затяжку из трубки, скрыв свои черты рукой, прежде чем продолжить.
— Фон Карштайны, — произнёс он. — Они всегда приносили с собой ночь, особенно когда отправлялись на войну. Стаи летучих мышей, даже грозовые облака. Что-то связанное с их проклятием. Они не могут вынести прямых солнечных лучей. Но здесь…есть что-то ещё.
Оба устремили свои взгляды в сильванийскую тьму, каждый был потерян в своих мыслях. За их спинами экипаж баржи начал выходить на палубу, горстка талабхеймцев, которых Волкмар запросил в качестве подкрепления Лейтцигерфорда. Раздались приглушённые комментарии и даже несколько вздохов, когда всё больше и больше людей появлялось на палубе.
— Прошу прощения, ваша честь, — произнёс капитан Ванс. — Я поговорил с ребятами. Мы уважаем то, что вы делаете и всё такое, но мы не сможем тягаться с этой проклятой мглой. Мы доставим вас до Хелси, но не дальше. Река становится слишком широкой, чтобы мог пройти Луитпольд. Идея была в том, чтобы вернуться до того, как наступит ночь. Ну, правильная ночь, если вы меня понимаете.
Волкмар на секунду взглянул на фон Кордена, подняв бровь.
— Хелси сойдёт, — тихо ответил охотник на ведьм, не сводя глаз с тьмы.
— Понял, — произнёс Волкмар. — Капитан, вы сделали больше, чем выполнили свой долг, доставив нас так далеко и так быстро. Довезите нас в целости и сохранности до Хелси и можете возвращаться в Альтдорф с моим благословением. Храм возместит вам за ваше потраченное время и расходы на уголь.
— Примите мои благодарности, ваше святейшество, — произнёс капитан, поклонившись и направившись к паровой установке на корме баржи.
Завеса тьмы приближалась с каждой минутой. Когда баржа подошла на расстояние броска камня, Верховный теогонист испытал сильное желание убежать на нижние палубы, чтобы неестественная тьма не смогла коснуться его кожи. На мгновение он даже подумал об отмене всего крестового похода и о возвращении назад в безопасность света. Он с лёгкостью поборол это чувство, но оно всё равно беспокоило его.
— Почувствовали это, не так ли? — спросил фон Корден, его невесёлая улыбка стала шире, когда они прошли сквозь саван тьмы.
— Почувствовал. Кое-кто хочет, чтобы его оставили в покое.
— Этот кое-кто, — произнёс фон Корден. — Сильно удивится.
Хелси
Долина тьмы, 2522
Хелси, обширный водоём, который впадал в Стир из самого сердца Сильвании, был плохо назван. Крестьянам, которые впервые отрыли его, оно могло показаться морем, ибо оно было больше любого другого озера в Империи, но по словам капитана Ванса его можно было пересечь меньше, чем за день плавания. Волкмар взглянул на тонкий туман, который скрывал воды. Крестьяне по крайней мере подобрали первую часть названия правильно. Горе тому дураку, который собирался плавать здесь на чём-то меньшем, чем водная крепость.
Воды озера были чёрными от какого-то безымянного проклятия. Небольшие волны цеплялись за пляжи, которые были не более чем истёртыми в порошок костями. Разбросанные среди костяных дюн лежали отбелённые останки странных и неизвестных чудовищ, которые рыскали в глубинах Хелси. Их черепа напоминали Волкмару о костях драконов, которые он увидел в Мавзолее Альтдорфа ещё в детстве. Тогда он провёл остаток дня, убивая воображаемых драконов деревянным Гхал Маразом, который вырезал для него его отец. Прекрасные времена, которые остались слишком далеко в прошлом.
На берегах озера крестоносцы высаживались с Луитпольда III с похвальной эффективностью. С помощью экипажа баржи и сильнейших воинов-крестоносцев даже могучая повозка боевого алтаря была спущена на берег, даже не промокнув. С передней башни баржи капитан Ванс выкрикивал приказы голосом командующего. Он явно выполнял подобные операции уже сотню раз до этого. Верхние части укреплённых бортов баржи были откинуты как огромные трапы, которые по виду могли выдержать паровой танк. Неподалёку высаживались и строились без жалоб солдаты Волкмара.
Волкмар осмотрел людей на костно-белом пляже, гордость от их эффективной высадки омрачалась тем фактом, что их было чертовски мало. Меньше сотни, вот и всё, даже с подкреплением, которое Карл Франц приказал выделить им в Лейтцигерфорде. Тем не менее то, что они теряли в количестве, они с лихвой восполняли верой. Волкмар и Карл Франц позаботились об этом. Даже талабхеймцы были выбраны индивидуально за силу их религиозных убеждений. В войне против зла этого мира истинная вера стоила дюжины мечей. В битве против ужасов нежити она была бесценной.
На берегу стояли Сыны Зигмара, полк преданных и надёжных мечников, с которыми Волкмар сражался бок о бок против хаосопоклонников на севере. Они помогали спустить имперскую огромную пушку, которая начала свою военную карьеру на Гостанфордском суде ведьм много лет назад. У подножия трапа фон Корден инструктировал чемпиона мечников Эбена Свофта вместе с артиллеристами Беннек Сутсона и темнокожего лидера Рыцарей Пылающего солнца Люпио Блейза. Эсталийские офицеры рыцарей носили отполированные чёрные доспехи, украшенные солнцами из твёрдого золота, и боевые кони, которых они вели по трапам баржи, были облачены в фестончатые барды, на которых были лаком изображены стилизованные солнечные вспышки.
Эсталийцы почитали богиню-воительницу Мирмидию больше Зигмара, но тем не менее их вера была сильна. Наставник Блейз практически умолял Волкмара позволить его людям присоединиться к крестовому походу, и, хотя Верховный теогонист сначала отказал ему на почве расходящихся религий, в конце концов он согласился. Отряд тяжёлой кавалерии мог быть действительно полезен.
Внизу на костяном пляже Разорванные души пели молитвенные гимны, неся боевой алтарь. Как только он окажется на твёрдой земле, гигантскую повозку можно будет правильно установить, запрячь боевыми лошадьми и водрузить огромную статую грифона на почётное место. Моряки Ванса уже установили систему блоков, но их спокойный методичный подход сошёл на нет, когда лохматые фанатики стали настаивать на помощи. Люди в изорванных одеждах тянули и толкали больше с энтузиазмом, чем с навыком, распевая и выкрикивая хвалу богу-воину Империи. Волкмар с ужасом наблюдал, как верёвка соскользнула с блока, роняя покачивающегося грифона вниз прямо на одного из фаталистов, который был раздавлен его колоссальным весом.
— О, Зигмар! Я иду к тебе! — закричал умирающий флагеллянт, в его глазах стояли слёзы от восторга и боли. — Конец, конец!
— Не стойте как евнухи на оргии! — закричал Кёрсер Бредт, сержант-стрелок Серебряных пуль. — Помогите неуклюжему ублюдку!
Четверо людей Бредта поцеловали талисманы в виде пули, висевшие у них на шеях, и бросились вперёд, навалившись на статую и оттолкнув её на место. Однако для несчастного фанатика было уже поздно. Его грудная клетка и правая были раздавлены в кровавую кашу. Каким-то образом он всё ещё улыбался, его влажные глаза уставились на какой-то далёкий рай. Волкмар покачал головой, когда Каслайн даровал последнее благословение умирающему человеку. Боевой алтарь был источником великой веры и решимости, но Зигмара ради, эта проклятая штуковина была тяжёлой.
Гомон переклички был прерван криком одного из Разорванных душ. Ничего особенного само по себе, но в нём были нотки предупреждения, которые заставили Волкмара развернуться. Что-то двигалось на отмелях. Верховный теогонист сделал несколько шагов вперёд, нахмурившись. Конечно, черепа и кости на дне озера начали двигаться. Бедренные кости задрожали, пальцы задёргались, позвонки покатились, словно их тянули за невидимые нити. Кусок за куском скелеты собирались, вновь превращаясь в хищников, которые однажды обитали в этих водах.
— Построиться! — проревел Волкмар во весь голос, направляясь к краю воды. — На нас напали!
Его люди бросились к своим стягам, некоторые до сих пор затягивали ремни на обуви или поспешно подвязывали броню. Чудовищные скелеты на отмелях собирались всё быстрее и быстрее, хребты вставали на место и кости рук присоединялись к плечевым гнёздам словно расчленение, только в обратном направлении.
Трёхглазый череп поднялся над отмелью на толстой костлявой шее. Грязная вода полилась из крокодиловых челюстей, когда костяной титан встал в полный рост. Позади него останки чудовищной рыбы с конечностями со всплеском приземлилась на все четыре лапы, странное потрескивание исходило из его ухмыляющегося черепа. За ним ещё пять деформированных черепов потревожили поверхность. На поверхности воды в дюжине мест закипели пузыри.
Серебряные пули отреагировали первыми, послав залп в двух самых крупных скелетообразных существ. Несколько выстрелов угодили в цель, но большая часть со свистом прошла насквозь. Баржа Ванса выстрелила следующей, пушечное ядро пролетело между двумя ближайшими существами и уничтожило третьего в брызгах расщеплённой кости.
Волкмар вытащил боевой молот из-за спины и бросился на мелководье, пока вода не дошла ему до колен. Погрузив ноги в глинистый сланец, он оскалил зубы и пожелал, чтобы звери подошли ближе. Фон Корден появился рядом с ним с серебряными пистолетами наизготовку. По обе стороны от них вооружённые крестоносцы бросились в воду, вызывающе крича и формируя стену клинков.
Трое из оживших зверей врезались в талабхеймцев на берегу, бесплотные челюсти щёлкали и рвали. Мечи кололи и резали в ответ, но даже самые решительные атаки оставляли лишь зарубки на их покрытых водорослями костях. Трёхглазое чудище подскочило к Волкмару, отрыв пасть и встав на дыбы, готовое к удару. Фон Корден проделал пару дыр в его черепе с такой силой и точностью, что оно завалилось назад грудой костей. Волкмар осмотрел поверхность воды во время секундной передышки, которую добыл охотник. От клинков его людей было немного пользы.
Верховный теогонист сделал глубокий вдох, когда перед ним плюхнулось рыбоголовое четвероногое. Он один мог разрушить работающую здесь магию, и даже тогда понадобилось бы чудо. Однако выбора у него не было. Опустив свой священный боевой молот в проклятое озеро вместе с руками, он направил всю свою ненависть и отвращение во взрыв духовной энергии.
— Умрите, во имя Молотодержца! — проревел он с налитыми кровью глазами навыкате. — Умрите, я приказываю вам!
Золотой свет пронёсся по воде, словно пролитая кровь какого-то небесного существа. Щупальца чистой энергии разошлись от латных перчаток Волкмара, дотрагиваясь до костлявых ног сторожевых чудовищ. Один за другим чудовища рухнули обратно в воду, связующая магия, которая оживила их, рассеялась.
Волкмар выпрямился и поднял руки вверх, торжествующе взревев. Золотые капли брызнули во все стороны с его всё ещё горящих кулаков.
— Посмотрите на это деяние, люди Зигмара, и обретите надежду! — закричал он. — Зло этой земли повержено силой воли и силой истинно верующего!
Стоя на отмели в нескольких шагах, фон Корден скорчил кислую мину, нахмурившись и вытирая пистолеты тканью из овечьей шкуры.
— Если хотя бы капля этой воды попадёт в стволы, старик, — прошептал он. — Я сам тебя прикончу.
Дорога на Конигштейн
Долина тьмы, 2522
Фон Корден плёлся по дорогам Сильвании во главе небольшой колонны солдат, случайный хруст расщеплённой кости выделялся на фоне хлюпанья густой чёрной грязи. Место стало ещё более мрачным с тех пор, как он уехал в Альтдорф. Мелкий дождь моросил с неба цвета древесного угля, а завывания ветра приняли очень тревожный тон.
Ручейки дождевой воды сбегали с широких полей шляпы охотника на ведьм, забрызгивая его колени. Образы кресла, свиньи и трубки у камина всплыли на поверхность в разуме охотника. Он сокрушил их с привычной лёгкостью. Уже не долго, ещё несколько миль, не больше. И если ему повезёт встретить Горста и его братьев на дороге, ну, у него было больше людей, чем когда-либо, чтобы убедиться в том, что они будут убиты и сожжены дотла. Он погреет руки над огнём и покончит с этим.
Победа крестового похода над чудовищами на берегах Хелси подняла дух людей на какое-то время. С фон Корденом во главе они быстро прошли мимо круга каменных пирамид неподалёку, чьи охранники всё ещё спали в своих могилах, и миновали топи Мрачного болота в процессе. Когда они наконец достигли стен из частокола Альфхейма этим вечером, празднование победы солдатами осушило в городе все бочки до последней. Большую часть талабхеймцев пришлось пинками поднимать с постелей на следующее утро. Фон Корден стиснул зубы, вспомнив это. Идиоты. В лучшем случае это было поспешной снисходительностью, в худшем — роковой ошибкой.
Теперь крестовый поход вернулся к маршу сквозь густой мрак Сильвании. Неестественная тьма могла добраться до обычного человека, но охотник на ведьм находил её странно расслабляющей. За его спиной почти тридцать патрульных шли по дороге как могли, боевые лошади Блейза сменяли друг друга, чтобы тянуть огромную пушку. Это было медленное продвижение, и боевой дух падал с каждым прошедшим часом. Многие уже жаловались на суровые условия марша. Фон Корден презрительно фыркнул. Если немного грязи и сумерки были такой проблемой, то Зигмар им помоги, когда наступит ночь.
Эбен Свофт, сержант Сынов, поравнялся с охотником на ведьм. Он не спускал глаз с дороги впереди.
— Расскажите мне ещё раз о причинах, по которым мы разделили наши силы? — осторожно спросил сержант, сгибая лезвия своей рапиры пальцем в перчатке. Охотник на ведьм смерил его косым взглядом. Свофт был здоровым мужчиной, а его тело было так тщательно покрыто татуировками Побед Зигмара, что ему бы позавидовал марьенбургский портовый грузчик. Но несмотря на его мускулистое телосложение, даже при ходьбе по густой грязи мечник показывал выдержку и баланс прирождённого дуэлиста.
— Они так же просты, как и ты, Свофт, — прорычал охотник на ведьм. — Волкмар хотел исследовать форт Оберстир, в то время как я думал, что это дурацкая потеря времени и человеческих ресурсов. Я иду в Конигштейн и баста. Вы, холопы, идёте со мной.
— Но…он ведь Верховный теогонист. Духовный потомок самого Зигмара и всё такое.
— И?
— И конечно то, что он говорит, нужно выполнять? Особенно вам, ведьмоозабоченным, верно?
Фон Корден резко повернулся лицом к Свофту, схватив рапиру за е бритвенное острое лезвие и подходя к солдату ближе, чтобы он мог почувствовать его дыхание. Кровь капала между пальцев облачённой в перчатку руки охотника на ведьм от глубокого пореза меча. Внизу в грязи закорчились пиявки.
— Слушай сюда, самодовольное маленькое дерьмо, — прошипел фон Корден. — Оберстир наводнён призраками, и не теми, о которых ты узнал из бабушкиных сказок. Последний гарнизон государственных войск, который провёл ночь в его якобы пустых комнатах, был разорван на куски. А так как наш друг Граф Маннфред имеет извращённое чувство юмора, их неприкаянные души теперь заточены в стенах форта вместе со своими убийцами. Может хочешь присоединиться к ним, а?
Мечник немного отпрянул, но к его чести, выстоял.
— Со всем уважением, сэр, никогда бы не подумал, что вы трус.
Фон Корден заметно надулся, сверкая глазами и раздувая ноздри. Охотник за головами согнул дуэльный меч практически до точки излома, капли крови быстро побежали вниз по лезвию. Его вторая рука метнулась вверх, острие свежевального ножа остановилось меньше, чем в ширине пальца от глаза Свофта.
— Конигштейн находится в пределах угодий Хельмана Горста, сообщника Маннфреда, — холодно произнёс он. — Если я пущу под нож некроманта, то доберусь до гроба фон Карштайна меньше, чем за час.
Охотник на ведьм выдохнул, опустил нож и отпустил рапиру мечника. Он кивнул в сторону её окровавленного лезвия.
— Мечи? — он ухмыльнулся. — Копья? Полезные инструменты против Горста и его трупов-марионеток. Нихера не помогают против призраков. Я пришёл к этому выводу трудным путём, парень. Вера — единственное оружие, которого они боятся. А у Волкмара и его маньяков её полно.
— Верно, — медленно и осторожно произнёс Свофт. — Ну, какой-то смысл в этом есть, я полагаю…
Фон Корден развернулся на каблуках и зашлёпал по грязной дороге, убирая пистолеты обратно в кобуру и ставя их на предохранитель. Дуэлист вернулся к своим людям, повертев пальцем у виска.
Охотник на ведьм надвинул шляпу пониже, морщась от боли, как только скрылся за поворотом дороги. Он замёрз, он промок, и его рука доставляла адскую боль. Как только он закончил перепалку со Свофтом, он засунул кусок овчины в перчатку, чтобы она впитала кровь, но её по-прежнему было больно сгибать.
По правде сказать, талабхеймец имел право спросить. Для солдата не имело никакого смысла разделять их и без того жалкую армию. Но судя по сгущающейся тьме, времени у них оставалось немного. Им нужно было как-то напасть на след Маннфреда.
Фон Корден думал, что они провозились слишком долго у Хелси, хороня идиотов, которые ринулись в бой. Что ещё хуже, некоторых талабхеймцев посетила мысль о том, что простое кипячение чёрной воды из озера сделает её безопасной для питья. Все идиоты. Они заслужили подохнуть в муках, хватаясь за животы и задыхаясь, словно выброшенная на берег рыба. Серебряные пули настояли на том, чтобы мертвецов похоронили лицом вниз. Они прижали монеты для Морра к глазам мертвецов и положили дикий чеснок и боярышник им в рот; целую, мать её, гроздь.
Охотник на ведьм знал более быстрый способ убедиться в том, что мертвецы не вернуться к жизни — отрезать их чёртовы головы и кинуть их в огонь. Однако предложение почему-то приняли не очень хорошо. Они провозились так долго, что у них не осталось выбора, кроме как провести ночь в Альфхейме, и даже несмотря на то, что они выступили рано, тусклый полусвет их второго дня на дороге уже начал меркнуть.
Когда одинокая процессия пересекла утёсы, ведущие к Конигштейну, на обочине дороги показался полуразрушенный городской храм Морра. Фон Корден почувствовал, как они воспряли духом, увидев что-то знакомое. Его рука потянулась к карману, в котором лежала трубка.
Вокруг храмового кладбища раскинувшийся сад чёрных роз стал коричневым от недостатка солнечного света. Фон Корден заглянул внутрь, когда они проходили мимо. Купель высохла, а потрескавшийся алтарь был покрыт лисьими экскрементами. Бледные пятна на штукатурке указывали на то место, где когда-то висел священный символ храма. Несмотря на потенциальную ценность серебряного покрытия, ни один сильванийский крестьянин или бандит не был достаточно кощунственен, чтобы украсть его, особенно у бога упокоившихся мертвецов.
Если верить слухам, иконы из всех последних храмов по всей области были похищены за последние несколько лет. Работа стриганийских агентов Маннфреда. Фон Корден был уверен в этом. Скорей всего артефакты уже были переплавлены или закопаны там, куда не осмеливался заходить ни один живой человек. Сильвания существовала без жрецов ещё со времён кровного отца Маннфреда, Влада фон Карштайна, поэтому никого особо не заботила судьба священных символов. Теперь заброшенные храмы были единственным доказательством того, что у богов Империи в Сильвании был дом.
Внизу в неглубокой долине фон Корден мог разглядеть разбросанные здания Конигштейна, но в окнах не горело ни единого огонька. Прошло уже шесть часов с тех пор, как они покинули Альфхейм, и они до сих пор не встретили ни одной живой души. Даже сторожевая вышка охотника была холодным чёрным силуэтом, лишённым признаков жизни. Костлявые руки медного стража находились в том же положении, в каком охотник оставил их больше недели назад.
Низкий стон прокатился по долине, заставив бакенбарды фон Кордена встать дыбом. Это был звук, который он научился ненавидеть. Он внимательно прислушался к звону колокола, но вокруг была лишь тишина.
— Построиться на ходу! — закричал фон Корден, указывая своей маленькой армии рассредоточиться. — Боевое построение меньше, чем через три минуты!
Солдаты за его спиной рассыпались веером на другой стороне утёса, радуясь тому, что у них есть место для манёвра. Когда последний из рыцарей Пылающего солнца проехал мимо с огромной пушкой на буксире, Беннек Сутсон помахал эсталийским кавалеристам в сторону хребта. Его люди начали отвязывать артиллерийское орудие от боевых лошадей с быстрой отработанной эффективностью.
Люпио Блейз оставил своих людей и подъехал к фон Кордену на массивном боевом жеребце, подняв забрало шлема. Оно тихо щёлкнуло, встав на место у гребня, выполненного в виде отполированного металлического солнца, открыв симпатичное загорелое лицо. Тройной плюмаж из перьев, торчащий из шлема, был великолепен и стоял вертикально несмотря на дождь. Из-за дождевой воды отполированные доспехи рыцаря выглядели более блестящими, чем обычно.
Фон Корден решил, что он ему не нравится ни на йоту.
— Ждёте неприятностей? — спросил рыцарь. Его ритмичный акцент раздражал слух фон Кордена.
— Да, — пренебрежительно ответил фон Корден.
— Мертвецы, они не спят здесь спокойно, — произнёс Блейз скорбным тоном. — Так многие говорят.
— Многие правы. Наблюдай за окрестностями так же, как и за дорогой.
Рыцарь поджал губы и задумчиво кивнул, прежде чем продолжить.
— Мы говорим «Мирмидия сияет на наших клинках» для поддержки, — он широко улыбнулся, изобразив пальцами лучи восходящего солнца. — Она нужна здесь, нет?
Фон Корден фыркнул и сотворил знак кометы на груди. Мирмидия, как же. Мягкие южные боги, одна лишь показуха и никакой борьбы.
Рыцарь принял молчание охотника на ведь как намёк и развернул коня, галопом поскакав обратно, чтобы воссоединиться со своими людьми.
— Здесь волки, — крикнул Блейз через плечо, удаляясь. — Лошади чувствуют их.
— Ну хоть клячи на что-то сгодились, — пробормотал фон Корден.
Фон Корден наблюдал, как солдаты занимают свои позиции, и обнаружил, что он весьма впечатлён. Серебряные пули построились в две шеренги в шахматном порядке на левом фланге чуть ниже невысокого хребта, где Сутсон развернул Молот ведьм. Фон Корден вспомнил первый раз, когда он увидел, как стреляет огромная пушка, во время сжигания ведьмы, которую односельчане Сутсона называли Серой каргой. Казнь охотника на ведьм превратилась в кошмар, когда старуха взяла под контроль пламя, а не фон Корден. Сутсон, городской кузнец в то время, зарядил вновь отремонтированную пушку, затолкал в неё целое ведро лошадиных подков и закончил работу, разметав дьяволицу по всей площади. Быстро сообразил, но недостаточно быстро, чтобы спасти Горстанфорд от пожара.
Правый фланг заняли Сыны Зигмара, двигаясь вперёд шеренгами по четыре человека в глубину, в то время как Пули прикрывали их наступление. Люпио Блейз держал свою кавалерию за самым левым хребтом, терпеливо ожидая выстрела из пушки, который должен был стать сигналом для их атаки.
Фон Корден по обыкновению возглавил войска на передовой с отрядом мечников в нескольких шагах позади него. Охотник на ведьм вглядывался сквозь тонкую пелену дождя, которая окутывала усыпанную могилами пустошь вокруг Дозора Конигштейна. Закрытые ставнями окна башни были выбиты, и вскрытые могилы вокруг зияли в ночное небо.
— Следы некромантии, — сказал фон Корден мечникам за его спиной. — Нежить здесь, это точно, потому что те могилы пусты.
Внезапно раздался приглушённый треск дерева и тревожные крики вверх по хребту. Охотник осмотрел местность, но не увидел никакого движения в тумане впереди. Бросив взгляд на Серебряные пули, он увидел, как музыкант стрелков, Лютигер Свифт, стоит кособоко. Его левая нога по колено ушла в разбитый гроб, вышедший на поверхность из-за этого единичного оползня, а свободной левой рукой он рефлекторно схватился за талисман, висящий у него на шее.
— Чёртовы яйца, — выдохнул Свифт, его талабхеймский акцент горожанина прозвучал неестественно громко. — Я знал, что в конце концов окажусь в гробу, но это немного неожиданно! — его товарищи смеялись и подтрунивали над ним, пока он вылезал из разбитой деревянной могилы. — Извините, джентльмены. Одной из местных девушек было немного одиноко, — пошутил музыкант, тряся ногой, чтобы сбросить пробитую грудную клетку, прицепившуюся к ней. — Очень гостеприимная, эта деваха.
— Не знал, что ты любишь настолько тощих, Лют! — сказал Ульф Вайсман, уперев штандарт Сынов Зигмара в сгиб шеи, чтобы показать Свифту непристойный жест.
Фон Корден сломя голову бросился вверх по хребту, его лицо исказилось в злобную гримасу с диким взглядом, а рука сжимала свежевальный нож. Дисциплина будет восстановлена так или иначе.
Охотник внезапно остановился, принюхиваясь. Что-то мерзкое скрывалось за торфяным запахом мокрой земли. Мгновением позже приглушённый стон, который фон Корден слышал несколькими минутами ранее, раздался в тумане, исходя из-за разрушенных стен прямо за башней. Охотник на ведьм прислушался.
В этот раз он отчётливо услышал низкий звон древнего колокола.
Махнув рукой в качестве сигнала, фон Корден бросился назад на передовую и пригнулся за разбитым надгробием. Во мгле можно было разглядеть призрачные огни. Странные фигуры начали появляться в дымке дождя, костлявые образы, которые двигались с судорожной синхронностью. Одна за другой группы мертвецов, шаркая и пошатываясь, направлялись к нарушителям. Они с кропотливой медлительностью обходили зияющие могилы и выступающие бугры, выстраиваясь перед полуразрушенной стеной. Их построение было пародией на обычное военное подразделение. Ослабшие челюсти свисали с лишённых плоти черепов, а ржавая броня мягко постукивала по ледяным костям.
— Мошонка Зигмара, вы только посмотрите на них, — выдохнул Свифт.
— Закрой свой чёртов рот, Свифт, ты и так уже достаточно опозорился, — прорычал Кёрсер Бредт, наводя мушку своей винтовки на костлявых воинов. — Сконцентрироваться. Как только я отдам приказ, каждый выстрел должен попасть в цель.
Торопясь обратно в авангард, фон Корден махнул рукой вперёд и вправо. В ответ Сыны Зигмара изо всех сил ускорились по направлению к заброшенной башне. То, что Анхольдт и другие его люди до сих пор не показались на крыше, не сулило ничего хорошего. Тем не менее им нужно было захватить башню, какие бы ужасы не таились внутри.
Туман впереди рассеялся на секунду. Он открыл сгорбленные тени, которые двигались по траве словно длинноногие жабы, прыжок-остановка-снова прыжок по направлению к мечникам. Фон Корден практически прокричал предупреждение, но прикусил язык. Горст должен был быть неподалёку, и некромант сбежит, если узнает, что его старый преследователь находится здесь. Охотник вздохнул с облегчением, когда Бредт заговорил секундой позже.
— Сменить цели, новые отметки внизу! — прокричал стрелок-сержант. — Помните о Сынах!
Серебряные пули повернулись как один, наведя прицелы на гулей в тумане внизу, когда Сыны, пригнувшись, побежали вперёд. Стрелки произвели резкий залп, отбросив одно существо назад и ранив другое в горло так сильно, что его голова осталась висеть на спине. Гуль продолжил двигаться ещё секунду, прежде чем упал в могилу. Фон Корден посмотрел в единственный глаз Сутсона на хребте, и через несколько секунд ещё два гуля были разорваны на куски Молотом ведьм. Двое из бледных существ оказались впереди остальных, набросившись на ближайшего мечника и отрывая огромные полоски плоти от его спины. Остальной отряд перегруппировался, повернувшись по лающему приказу Эбен Свофта.
Мечники пытались сомкнуть щиты, нанося колющие удары в испещрённые язвами лица и шеи, пока гули хватали и царапали своими длинными покрытыми грязью пальцами. Артериальная кровь брызнула в тумане, горячая красная государственных солдат пятнала униформу вместе с мерзкой коричневой кровью упырей. Фон Корден хотел оказаться в гуще боя вместе с ними, но у него были другие заботы.
Лошади зафыркали, зазвенела сбруя слева от охотника на ведьм, когда рыцари Пылающего солнца помчались в атаку. Он замахал им, указывая пистолетом на воинов-скелетов, которые направлялись к Серебряным пулям. Пока скелеты сцепились с рыцарями слева, а гули сражались зубами и когтями против Сынов Зигмара справа, фон Корден мог преследовать свою собственную цель.
Хвала Молотодержцу. Вот и он.
Переваливаясь, из тумана впереди выехал Хельман Горст, сгорбившийся на своей похоронной повозке. Её рывками тянули четыре гротескных трупа. Гнилостный смрад наводнённого крысами груза телеги сам по себе был подобен живому существу. Охотник на ведьм покинул укрытие и перебежал, пригнувшись, от надгробия к склепу, дико оскалившись.
Он подал знак пушке Сутсона, открытая рука, что означало «прекратить огонь». Горст был нужен им живым, если они хотели найти Маннфреда прежде, чем потеряют Сильванию полностью.
Впереди Горст осматривался, что-то бормоча, что силился расслышать фон Корден. Внезапно магические слова зазвучали оглушительно громко. Некромант встал в полный рост, его глаза засверкали фиолетово-чёрной энергией. Двойные разряды смерти вырвались из его впалых глазниц, едва не задев Люпио Блейза и врезавшись в наступающих рыцарей за ним. Два легкобронированных эсталийца задрожали и скорчились, выпав из седла кучками пепла. Пара пустых комплектов брони упала в грязную траву.
Однако атака мирмидийских рыцарей всё равно настигла свою цель, врезавшись в ряды скелетов с сокрушительной силой. Опущенные копья сносили черепа с плеч и с лёгкостью протыкали ржавые нагрудники, да и внушительный вес бронированных жеребцов и их закованных в доспехи всадников сам по себе оказался мощным оружием. Более дюжины воинов-скелетов Горста были разнесены на части при столкновении. Блейз взывал к Мирмидии, когда лишённые плоти конечности и куски брони разлетались во все стороны. Задние ряды мертвецов пришли в движение, будто очнувшись ото сна, подняв щиты и сгруппировавшись как раз вовремя, чтобы остановить полное уничтожение своего подразделения.
Фон Корден был в двух шагах от своей цели, когда он заметил крадущиеся, зловещие тени огромных волков, выскочивших из-за редких деревьев на левом фланге. Неестественный вой пронзил туман, и охотник мельком заметил сгнившие сухожилия и пожелтевшие кости, видимые под рваными лоскутами наполовину сшитой шкуры. Стая нежити настигнет рыцарей в самое короткое время, и они были слишком далеко, чтобы фон Корден мог достать их своими пистолетами.
Охотник на ведьм выругался, снимая перчатку и вытаскивая кольцо из слоновой кости, которое он носил на тонкой цепочке на запястье. Артефакт был подарен ему белыми магами из Темплхофа в качестве награды за убийство варгейста, который нападал на их город, и он всегда намеревался использовать его силу против Горста. Однако он не мог позволить себе потерять рыцарей, по крайней мере пока что.
— Изыди! — заорал фон Корден, поднимаясь из-за надгробия и прижимая кольцо к ладони. Змея из чистого света вырвалась из его центра и устремилась к мёртвым волкам, которые уже собирались наброситься на рыцарей Блейза. Светящийся призрак обвился вокруг трёх волков и сдавил их, отправив в небытие. Мгновением позже раздался голос Кёрсера Бредта, и град пуль разорвал оставшуюся часть стаи на куски червивого мяса.
Фон Корден едва успел улыбнуться прежде, чем бледные конечности схватили его. Грязные пальцы схватили его за ворот и больно впились в щёку. Мгновение спустя мерзкая повозка Горста оказалась возле него с дико звонящим колоколом. Сгнившие зубы больно впились в его плечо за один удар сердца до того, как деревянный хомут толкнул его в грязь. Охотник попытался встать, но липкая и скрученная ступня прижала его голову обратно в грязь. Краем глаза он увидел, как неровное колесо приближается к его шее.
Раздался резкий эсталийский боевой клич, и повозка Горста внезапно свернула вправо. Колесо прошло мимо, вырвав большой клок волос охотника на ведьм и чуть не сняв с него скальп в процессе. Сквозь пелену замешательства и боли он едва смог разобрать блестящие доспехи рыцарей Блейза, проскакавших по сырой траве. На мгновение туман сгустился, и звон колокола Горста исчез, уступив место грохоту копыт.
Когда лошади проскакали мимо, фон Корден, пошатываясь, поднялся на ноги. Запыхавшийся, истекающий кровью и сплёвывающий могильную грязь он всё ещё крепко сжимал покрытый грязью пистолет здоровой рукой. Неподалёку рыцари Пылающего солнца нарушили строй. Их боевые лошади топтали костлявые руки, вырвавшиеся из земли и безрезультатно пытавшиеся схватить их за ноги. Около сторожевой башни Сыны Зигмара преследовали последних упырей, разрубая незащищённые спины и отрубая головы.
Жуткую повозку Горста нигде не было видно.
Фон Корден изливал потоки брани, пока шёл к сторожевой башне, стерев большую часть могильной грязи с лица и убедившись, что пистолет в кобуре всё ещё находится в рабочем состоянии. Его голова звенела от боли, а один глаз заплыл и не открывался, но ярость, кипящая у него внутри, держала его ум ясным. Как только он отправит сообщение из дозора, он сможет зализать свои раны, но не раньше.
— Свалили нахрен! — выпалил он мечникам Зигмаритов, которые всё ещё отрубали головы трупам гулей снаружи башни. Они тут же убрались прочь с его пути, чувствуя, что фон Корден представлял большую опасность, чем ходячие мертвецы.
— Свофт, Вайссман, вы со мной.
Двое сынов обменялись многозначительными взглядами, когда охотник на ведьм прошёл между ними.
— Ну, Волкмар предупреждал, — пробормотал Вайссман, передав полковой штандарт ближайшему товарищу прежде, чем последовать за фон Корденом к тяжёлой деревянной двери сторожевой башни. Свофт неохотно пошёл за ним, стирая капли густой коричневой крови с меча.
Охотник толкнул дверь открытой ладонью, и та распахнулась, повернувшись на петлях. Внутри не было ни звука, ни движения. Весь нижний этаж здания был сплошным беспорядком. Письменный стол был перевёрнут, чернила разлились по плитам чёрной кровью, собравшись в лужу у пробитого черепа темплхофского варгейста.
Внезапно труп Анхольдта выпрыгнул из-за двери, врезавшись в фон Кордена с такой силой, что оба повалились на пол. Вайссман протиснулся в дверной проём как раз в тот момент, когда существо, когда-то бывшее Стейгом, выбралось из заброшенного колодца, хлопая окровавленным языком. Солдат Зигмаритов обошёл колодец, держа меч наготове для смертельного удара, но наткнулся на другого мертвеца, вышедшего из-за напольных часов башни, чтобы заключить его в сокрушительный медвежий захват. С мечом наготове вошёл Свофт, ожидая момента для удара.
Сбросив Анхольдта на одну сторону, фон Корден разрядил пистолет в мёртвое тело своего старого товарища. Труп на секунду дёрнулся вверх, прежде чем снова упасть вниз, заскрежетав зубами в нескольких миллиметрах от глаза охотника на ведьм. Гнилостное дыхание гротескного существа ударило в нос фон Кордена, и нити кровавой слюны опустились ему на щёку.
Сжав зубы и упершись коленом в стену, охотник на ведьм дёрнулся вбок. Он стащил с себя тело своего бывшего лейтенанта и упёрся в него одной рукой, пытаясь достать свою саблю другой. Ножны были пусты. Труп наседал, его вес был огромным. Мышцы фон Кордена начали дрожать, а затем сдавать. Чавкающий, вонючий рот Анхольдта приближался один мучительный дюйм за другим.
В пределах башни раздался пронзительный режущий слух визг. Мгновение спустя волосатая масса свиной плоти выскочила из-за занавеси лестничного пролёта и врезалась в Анхольдта, сбив его с фон Кордена. Труп перекатился от удара, некоторые пережитки его бурного прошлого вышли на поверхность, когда он поднялся на колени. Его руки устремились к шее Гремлинн, погружаясь в жирное горло свиньи, пока фон Корден поднимался на ноги. С рёвом охотник на ведьм схватил с пола отломанную ножку стула и воткнул острый конец прямо в спину своего мёртвого лейтенанта. Труп содрогнулся и затих.
Фон Корден развернулся к Сынам, но те уже разобрались с ожившими мертвецами, которые раньше были Стейгом и Фрейдриксеном. Весь бой занял меньше, чем полминуты.
— Вы двое, проверить верхний этаж, — сказал фон Корден, сжимая ушибленное плечо. Сыны кивнули в знак согласия, пройдя мимо него и взбираясь вверх по лестнице. Как только они ушли, охотник на ведьм подошёл к Анхольдту и с огромным усилием перевернул его. Гремлинн взглянула на него единственным водянистым глазом, её передние ноги были сломаны, а её дыхание вырывалось отрывистыми хрипами сквозь окровавленное месиво её горла.
— О нет, — произнёс фон Корден, испытывая мучительную боль. — Нет, Гремлинн! — он обнял умирающую свинью, поглаживая её уши, когда та начала выдувать кровавые пузыри. — Только не ты, — произнёс он, пытаясь остановить красные ручейки, вытекающие из её шеи. — Держись, старушка, я…Я найду бинты или ещё что-нибудь, — сказал он, слова застревали у него в горле. Он бережно положил её, отчаянно осматриваясь в поисках того, что можно было бы использовать в качестве жгута. Приглушённый хрип раздался у него за спиной, и усилием воли он заставил себя обернуться.
Он опоздал. Свинья испустила дух.
— Вы ублюдки! — закричал фон Корден, пнув каменную кладку колодца с такой силой, что её часть обвалилась вниз во тьму. Он швырнул разбитую ножку стола через всю комнату, и та загремела в угол. — Вы заплатите за то, что сделали с нами! — заорал он, слёзы щипали его глаза. Он упал в то, что осталось от его кресла, шаря рукой в поисках портрета, который висел у его сердца. Со смертью свиньи его жены, кулон был единственной вещью, которая связывала его с прошлым. Последним напоминанием о ферме, которую они так любили. Даже Альберих фон Корден — человек, которым он был — умер давным-давно.
— Линн, дорогая, — всхлипнул он, открывая украшенное драгоценными камнями изображение. — О, Линн, мне жаль…Мне жаль, что я опоздал и не спас девочек, — Альберих крепко закрыл глаза, изо всех сил пытаясь сохранять контроль, когда десятилетия подавленных эмоций нахлынули на него. — Мне жаль, что я никогда не говорил тебе, как нуждаюсь в тебе, любовь моя.
Его плечи задрожали, но он не издал ни звука.
— Я заставлю их заплатить, Линн, — произнёс Альберих портрету женщины, лежащему в его окровавленных руках. — Я обещаю.
На лестнице послышался грохот шагов, и из-за занавески показался Вайссман.
— Проблемы? — спросил он.
Фон Корден стоял посреди комнаты, отвернувшись от колодца, занятый своими пистолетами. Он не обернулся.
— Нет, — произнёс он со вздохом. — Просто…Мне просто показалось, что один из них дёрнулся, вот и всё.
— Точно, — сказал Вайссман. — Ну, рад, что мы достали этих ублюдков раньше, чем они достали нас. Ничего особенного там наверху. Немного харчей в шкафах. Хотите послать сообщение о том, что всё хорошо?
— Да. Смажь сигнальные шестерни ламповым маслом, гусиным жиром, всем, что сможешь найти. Я поднимусь через минуту.
— Верно, — сказал Вайссман, направляясь вверх по лестнице.
Фон Корден глубоко и прерывисто вздохнул, насколько хватило лёгких. Так, задержав дыхание, он простоял довольно долго, прежде чем отправиться наверх.
Коллегия света
Темплхоф, восток Долины тьмы, 2522
Вот снова. Проблеск колдовского света, крошечный, но различимый, излучаемый из пиков на другой стороне долины.
Ёви Санскраер из Светлого ордена присмотрелся во мглу, его сердцебиение ускорилось от мысли, что кто-то мог использовать медных стражей Конигштейна для сообщения. Он провёл рукой по коричневой коже своей макушки и затем по глазам, мягко напевая Седьмое размышление Шема, чтобы сосредоточиться. Это было сообщение, он был уверен в этом.
Он перегнулся через перила винтовой лестницы, ведущей вниз в библиотеку Коллегии, и позвонил в маленький колокольчик, висевший на медном змее наверху.
— Калеп, пожалуйста, принеси гадальные линзы, — позвал он.
Ответа не последовало.
Он попытался снова, нагнувшись чуть дальше.
— Калеп, будь хорошим мальчиком и принеси гадальные линзы.
Раз…Два…Три…Всё ещё ничего.
— Калеп! — заорал старик так, что обвисшая кожа на его тощей шее закачалась. Внизу послышалась возня, скрип и глухой удар. Несколько мгновений спустя у основания лестницы появился моргающий юноша, поспешно поправляющий свою церемониальную робу.
— Да, м-м-магистр? — заикаясь спросил юноша.
Ёви взглянул в затянутое небо. Оно посмотрело на него в ответ.
— Калеп, я подумал, не мог бы ты быть так добр и принести мне гадальные линзы прежде, чем я превращу тебя в безногую жабу.
— Конечно, м-м-магистр, сию секунду.
Аколит умчался. Этого мальчика ждала серьёзная работа.
Пожилой учёный снова обратил своё внимание на мерцающие огни на горизонте. Они изменились, но знаки предыдущего сообщения зависли между ними во времени, сообщения, которое мог прочитать только тот, кто обладал магическим искусством.
Меньше чем через минуту юный ученик, шатаясь, взобрался по винтовой лестнице, неся с собой хитроумное изобретение из медных прутьев и калибраторов. В металлической паутине в подвешенном состоянии находился набор мягко светящихся линз, экранированных чашами чеканной меди. Нефтеп, второй из двух аколитов Ёви и возможно наименее некомпетентный, стоял позади с зажжённым фонарём в руках.
— Нефтеп, — терпеливо произнёс Ёви. — Эта мгла, — он небрежно указал куда-то вверх, — тяжким грузом лежит на моей душе, так же как и на твоей, я уверен в этом. Я бы многое отдал, чтобы убрать её с небес. Но когда мы пытаемся принять далёкий свет, свет, который находится к нам ближе, более чем бесполезен.
Нефтеп кивнул.
— Да, магистр, — глубокомысленно ответил он.
— Поэтому будь хорошим парнем, спустись вниз, пока ты окончательно не испортил моё ночное зрение, и я не был вынужден выбросить тебя с балкона с громким криком тоски.
— О, конечно, мастер, — ответил Нефтеп, спускаясь вниз.
Ёви Санскраер надул щёки, сконцентрировавшись ещё раз. Калеп, к его чести, уже собрал гадальные линзы и был занят их фокусировкой на свете вдалеке.
— Ах, прекрасный вид, — произнёс Санскраер. — Калеп, может позволишь мне провести тонкую настройку? Или ты хочешь, чтобы я сидел здесь и тихо умер от старости?
— Н-н-нет, ма-магистр, — сказал Калеп. Он отошёл на шаг назад, позволив своему учителю наклониться к окуляру провидческого устройства.
Мерцающий свет действительно оказался сообщением, и весьма длинным, судя по всему. Магистр узнал личный знак фон Кордена в конце сообщения и огненный круг, символизирующий судебные костры охотников на ведьм. Ёви лизнул кончик пера стервятника и обмакнул его в чернила, записывая сообщения по мере его расшифровки.
АКТИВНОСТЬ МАННФРЕДА ПОДТВЕРЖДЕНА. КРЕСТОВЫЙ ПОХОД УЖЕ В ДОЛИНЕ. ПЫТАЕТСЯ ПОЛОЖИТЬ КОНЕЦ ТЬМЕ. ЛЮДЕЙ МАЛО. КРЕСТОВЫЙ ПОХОД И ТЕОГОНИСТ СКОРЕЙ ВСЕГО ОБРЕЧЕНЫ. ЗАПРАШИВАЮ ПОДКРЕПЛЕНИЕ. АЛЬТДОРФ. ТЕМПЛХОФ. ОТКУДА-НИБУДЬ.
ПРИШЛИТЕ ПОМОЩЬ. ФОН КОРДЕН.
Санскраер в течение долгой минуты вглядывался в пики на другом конце долины, прежде чем собрать свои вещи и спуститься вниз в конюшни.
Ветер стонал как умирающий, когда волшебники сопровождали Люминарк Коллегии к скале Темплхоф. Пара облачённых в доспехи стирландских ударных была запряжена в оглобли, медленно, но верно таща за собой военную машину по извилистой дороге.
Даже без боевых лошадей Коллегии, запряжённых в повозку, Люминарк был массивным. Наполовину колесница, наполовину огромный массив линз, устройство затмевало даже повозки сильванийской аристократии. Центральная кабина повозки была закрыта увешанной свечами крышей, на которой располагался круглый металлический помост с чугунной конструкцией. Восемь обручей из кованного серебра были присоединены через равные промежутки по всей её длине, выступая вверх над причудливой рамой и образуя нечто вроде телескопа. Каждый обруч содержал выпуклый диск из мерцающего стекла, которые искрились зеленовато-жёлтым в тусклом свете фонаря Калепа. Правильно настроенные линзы из колдовского стекла могли улавливать невидимые ветра магии и концентрировать их эфирную энергию в испепеляющие лучи света, которые могли сжечь целый город дотла.
Как только Люминарк взобрался на вершину извилистого пути, опоясывающего скалу Темплхоф, аколиты сняли защитные экраны и занялись регулировочными винтами и перенастройкой стеклянных линз. Санскраер нескладно напевал себе под нос, проводя измерения с помощью своих резонаторов и подвижных линз, указывая Калепу поворачивать колесо помоста на градус по часовой стрелке, затем на полградуса против часовой стрелки. Естественного света осталось очень мало, но с правильными заклинаниями даже переменчивый ветер Хиша можно было превратить из лёгкого дуновения в мощный луч. Нефтеп опасно балансировал на краю скалы, пытаясь протереть последнюю линзу из колдовского стекла мерлушковой тканью.
Считая, что настройка его удовлетворила, Санскраер поднялся по ступенькам, которые вели к верхней платформе кабины, и потянул за рычаги управления со вздохом удовлетворения.
Одинокая летучая мышь промелькнула в сумерках, траектория е полёта казалась полностью случайной, когда она кружила над скалой. Выражение лица Санскраера омрачилось. Он произнёс древнюю фразу на языке Неехары, достигнувшей крещендо, когда он резко потянул за рычаги. Машина застучала, прежде чем луч магического света выстрелил из линз Люминарка. Мгновение спустя обугленные крылья, кружась, приземлились у ног Калепа.
— Х-х-хороший выстрел, м-магистр, — произнёс юный аколит, подняв брови.
— Вам спасибо, Мастер Суленхейм, — ответил Ёви, убирая соринку с чугунной рамы Люминарка. — Противные маленькие шпионы, вот кто это существа. Хотя до того, как всё это закончится, я боюсь, летучие мыши, с которыми мы встретимся, будут больше.
Полночь приближалась, а закодированное сообщение мага всё ещё мерцало в ночи. Каждый импульс для обычного человека мог показаться далёкой вспышкой молнии, но мог быть истолкован, ясно как день, специалистом в данной области искусства.
Хотя Люминарк был сконструирован как военная машина, Ёви давно разработал точные настройки, которые позволяли передавать мгновенные световые сообщения Орбулусу его коллег в альтдорфской Коллегии магии. Оттуда сообщение доставят в резиденцию самого Бальтазара Гельта. Хотя Гельт и Санскраер никогда не виделись с глазу на глаз — именно Верховный патриарх «предложил» Санскраеру построить коллегию в Темплхофе — мастерство Гельта в алхимическом искусстве было настолько велико, что он мог помочь им в далёкой Сильвании. Любая помощь, которую они могли получить от своих коллег-магов, была бы принята с благодарностью. Более того, к Гельту прислушивался сам Карл Франц, и если у кого-то и было достаточно влияния, чтобы помочь им сражаться с тьмой, это был именно Император.
В течение последних нескольких часов Ёви настраивал каждую линзу с точностью до минуты, и его аколиты присоединились к пению, предназначенное для обострения и увеличения прерывистых импульсов магической энергии.
Ёви вытащил телескоп в кожаном переплёте и сосредоточил его на мерцающем луче, который устремился вдаль, прежде чем произвести корректировки другой рукой: включить, выключить-включить, выключить-включить-выключить. В течение нескольких часов заикающиеся импульсы долетали до другой стороны долины, но не дальше. Санскраеру казалось, будто неестественная мгла душит световые сообщения, как ведьма душит новорождённого.
У Санскраера было неприятное чувство, что ощущение было волнующе недалеко от правды.
— М-м-магистр, — заикаясь произнёс Калеп, прерывая песнопение. — Я думаю мне н-н-нужна вода, магистр.
Пожилой маг выразил неодобрение и резким жестом указал Нефтепу остановиться.
— Никакой выносливости у вашего брата, — поспешно прохрипел он. На самом деле он был рад перерыву. У него у самого горло пересохло. Он со злобой посмотрел на сгущающуюся тьму на горизонте. — Хорошо. Там в повозке есть графин, принеси его, когда закончишь.
Калеп нырнул вниз, вручив своим коллегам магам кувшин с изогнутой ручкой и несколько вафель.
— Проклятье, — произнёс Ёви, потирая глаза и делая глоток воды. — Что-то определённо действует против нас. Эта тьмы вызвана каким-то ритуалом, я уверен, и мощным. У меня есть книга внизу в библиотеке, которая описывает похожие события, испортившие правление короля-жреца Алкадизара — «великая тьма», которая без сомнения была работой самого Великого некроманта.
Нефтеп побледнел и сотворил знамение восходящего солнца на груди, растопырив пальцы.
— Для заклинания такого масштаба, которое бы продолжалось так долго, и становилось бы хуже с каждым днём, — серьёзно продолжал Ёви, — понадобился бы источник силы божественных размеров.
— Есть ли другой способ передать наше сообщение, магистр? — спросил Нефтеп.
— Ну, Стражи Погребального звона могли бы сработать, но судя по всему наш друг фон Корден уже позаботился об этом. И время — это роскошь, которой у нас нет. Часть гениальности Люминарка заключается в том, что его световые сообщения по сути передаются мгновенно.
— Так мы можем поддержать его как-нибудь, преодолеть проклятие грубой силой?
— Теоретически говоря, да, — ответил Ёви. — Если нам удастся поднять Люминарк ещё выше и направить ещё больше Ветра Хиша, в принципе мы смогли бы преодолеть даже эту неестественную тьму. Помню в юности я видел линзы, которые могли бы это сделать. Последняя часть гадального телескопа. Впечатляющая часть, хотя и не так искусно выполненная, как мои собственные творения.
— Мы могли бы достать её для вас, магистр, — вызвался добровольцем Нефтеп. Калеп взглянул через плечо магистра на своего компаньона широко открытыми глазами и покачивая головой из стороны в сторону.
— Хмм? А, ну, я думаю мы все должны отправиться, Нефтеп, — нервно ответил Санскраер. — Это в Варгравии, понимаешь. Скрытый некрополь.
Великая западная дорога
Долина тьмы, 2522
Закутанные в робы фигуры подобострастно воспевали поднявшегося над каменным кругом Волкмара, окружённого потрескивающими тёмными энергиями. Он был огромным и могущественным сверх меры. Прикованные духи кружились вокруг него, вопя его имя. Он обрушит месть на своих врагов и подчинит их своей воле до конца времён. Его рука неистово горела, но боль лишь побуждала его, усиливая его ненависть. Он выдохнул волнующееся облако смерти, и смертные дураки, собравшиеся на поклонение внизу под ним, обратились в прах.
Верховный теогонист проснулся, рывком оторвавшись от аналоя боевого алтаря в тылу воинства крестового воинства. Беспокойный сон всё ещё не отпустил его. Его левая рука пульсировала странной смесью онемения и боли, но его правая метнулась к священному молоту у него на боку, и странное ощущение быстро исчезло.
Каким-то образом он позволил себе заснуть. Волкмар упрекнул себя, ущипнув кожу на запястье с такой силой, что остался красно-чёрный след. Сон на аналое боевого алтаря был непростительным прегрешением, даже ересью, особенно после событий в форте Оберстир. Однако никто из его людей этого не заметил, хвала Зигмару. Даже Каслайн уехал вперёд.
Значит, легко отделался. С такими высокими ставками, как у них, Волкмар не мог себе позволить показывать слабость, даже перед собственными людьми. В конце концов он ожидал того же самого от них.
Великое изгнание нечистой силы из Оберстира было умственным и духовным истощением. Те из Разорванных душ, чья вера в Зигмара оказалась недостаточной, погибли в ужасе, холодные когти призраков крепости сомкнулись на их сердцах. Гораздо больше встретило свой ужасающий конец в тёмных лабиринтах подвалов под Оберстиром, сражаясь вслепую против троглодитов, которыми кишели подземные туннели.
Они отдали свои жизни не напрасно. Ни одной злой души не осталось там к рассвету. Скованные духи-хранители этой населённой призраками крепости были уничтожены навечно, выжжены из стен чистым золотым светом веры Зигмаритов. Те ожившие каменные изваяния, которые оказались достаточно сильными, чтобы выжить, встретили свою гибель на конце благословенного молота Волкмара. Тёмное дело Маннфреда было погублено, несмотря на то, что след вампира давно остыл.
Остатки Разорванных душ продолжили своё шествие через грязь, рыдая, бормоча или даже дико пританцовывая, сопровождая боевой алтарь по Великой западной дороге. Архлектор Каслайн шёл впереди процессии, стоически игнорируя визги и брань верующих за его спиной, продолжая идти через грязь к Дейштейну.
Навстречу по широкой дороге шла другая процессия, которая выглядела более несчастной, чем разорванные души Волкмара. Изнурённые быки тянули повозки, полные рябых, изуродованных детей, по грязным колеям, крестьяне сгорбились под потёртыми одеялами. Те, кому не досталось места на повозках, тянули грязные сани по дороге, их жалкие пожитки были привязаны к деревянным планкам. Беременные женщины ехали верхом на коровах и мулах, в то время как слабоумные подростки ковырялись в носу и поедали сомнительные сокровища, которые извлекали оттуда.
Потребовалось некоторое время, благодаря боевому алтарю, чтобы заметить встречную толпу. И когда её заметили, по ней прошёл ропот, словно ветер через погибший урожай. Повозки свернули в канавы, все от детей до стариков разразились криками протеста. Блеющих коз оттолкнули к сухим коричневым изгородям, а мулов отвели в поле сгнившей растительности, чтобы уступить дорогу боевому алтарю. Многие крестьяне упали на колени прямо в грязь, опустив взгляд.
— Знамение! Зигмар пришёл, чтобы спасти нас от тьмы! — завизжала иссохшая старушка.
— Верните солнце! — закричала маленькая девочка. — Нет цветов для Гурден!
Группа крестьян с горящими от голода глазами кинулась к боевому алтарю, вытянув руки. На их пути встали Разорванные души, флагеллянты выстроились в линию немытых тел, преградив дорогу. Крестьяне остановились, испуганные безумием в глазах людей, преградивших им путь.
— Конец! — завопил Герхардт Червь в лицо ближайшего крестьянина. — Конец близок! Все умрут!
— Ничего нового, — ответил житель долины, его заячья губа делала его речь неясной. — Мы выросли здесь, приятель.
— Зигмар! — закричал верующий. — Зигмар спасёт нас, если мы перенесём свои бренные тела в следующую жизнь!
— А мы перенесём свои бренные тела в Остмарк, — сухо ответил крестьянин. — Здесь для нас ничего не осталось, кроме могил.
— И в них больше не покоятся, — пробормотала взъерошенная матрона около него.
Крестьянин посмотрел на архлектора Каслайна, стараясь изо всех сил не обращать внимания на Герхардта.
— И чё, этот лысый детина Лорд Теогонит или типа того? Зигмарцейт отменили, если я не ошибаюсь.
— Верховный теогонист, простолюдин. И лучше бы тебе следить за языком в его присутствии, — прогремел Каслайн.
— Храмы пусты, священные символы украдены, но трусы Шаллии, пришёл сам старый Вулкан. Да ещё и на нашей дороге. И часу не прошло после того, как мы встретили кучу ублюдков без чувства юмора в униформе, — он повернулся к женщине, дотрагиваясь до высушенной собачьей лапы у него на шее. — Что-то случилось, ни дать ни взять.
— Униформе? — спросил Каслайн. — В талабхеймской, красной с белым?
— Ага, в ней, — невнятно пробормотал представитель, указывая своей жене и другим людям возвращаться. — Горожане они были. Думаю вы их нагоните, если поспешите. Следите за дорогами и полями. Мало ли что.
Крестьянин прошёл мимо Разорванных душ, бросив через плечо:
— И если вы найдёте то, что ищете? Зигмар помоги вам всем.
Юг Темплхофа
Долина тьмы, 2522
После того, как светлые маги покинули Скалу Темплхоф и отправились в Варгравию, они медленно, но верно продвигались по сельской дороге. Свет превратился в кромешную тьму, и их присутствие духа исчезло вместе с ним. Нефтупу надоело потакать попыткам магистра поднять им настроение, и натянул на голову кожаный капюшон, пытаясь закрыться от моросящего дождя. Пришла очередь Калепа отвлекать старика.
— Так к-к-к…
— Место, куда мы направляемся, раз уж ты спросил, Калеп, это дом астроманта, построенный на высочайшей точке варгравийских гор. Однако это место просто кишит призраками. Говорят, целестиалист похоронил себя заживо, чтобы спастись от них.
— Ч-чудесно, — произнёс Калеп.
— Мы там не задержимся, не бойся, — сказал пожилой маг мрачным тоном. — Я забрёл туда как-то раз, когда был даже моложе, чем вы. Призраки с косами, которые охраняли это место, испугали меня до полусмерти, в буквальном смысле слова. Мои волосы поседели и начали выпадать пучками. Не мудрено, что сильванийцы избегают этого места как чумы. Ну по крайней мере не Шепчущая Нелл там правит балом.
Повисло долгое молчание, пока Калеп не сдался.
— К-к-к…
— Кто такая Шепчущая Нелл, ты спрашиваешь, Калеп? А, это та ещё штучка. Графиня Эммануэль фон Темплхоф, надо отдать старой суке должное. Когда-то была кузиной Конрада Кровавого. Роковая женщина при жизни и ещё более смертоносная после смерти.
— Как так? — спросил Нефтеп, опасаясь ответа.
— А, ладно. Говорят, если она прошепчет твоё настоящее имя в пределах слышимости, твоё тело умрёт, а твоя душа навечно достанется ей. Ужасная судьба, она не такая красавица, какой была раньше. Слишком много червей, — Санскраер вытащил телескоп и посмотрел вдаль, прежде чем продолжить. — Я был бы очень признателен, если бы ни один из вас не обращался ко мне по имени, когда мы пересечём границу Варгравии. Я сделаю то же самое по отношению к вам, конечно же. Идёт?
Аколиты переглянулись. Отчаянно тряся головой, Нефтеп попытался спрыгнуть с Люминарка, но Калеп схватил его за робу и указал на тьму, которая душила небо над головой. Опустив плечи, его товарищ сел обратно со вздохом.
Боевые лошади под ярмом Люминарка продолжали месить грязь. Трио магов завернула за угол, и прореха в живой изгороди открыла перед ними большое чёрное здание с разбитыми окнами, из которых в ночь лился золотой свет.
— Это…
— Именно она! Пьяный козёл, возможно самая надёжная из сильванийских придорожных таверн. Отличная свинина. И похоже старый Борс оставил фонари прежде, чем пуститься наутёк.
Три мага подошли к капающему карнизу таверны вместе, держа рукава своих одеяний над головой, чтобы защититься от большей части дождя. Дверь была из прочного дуба, однако когти оставили на ней глубокие борозды. Осколок сломанного ногтя всё ещё торчал в косяке. Санскраер вытянул руку с посохом, увенчанным змеёй, и с силой постучал по доскам входной двери.
Ответа не последовало. Он толкнул дверь, но она оказалась заперта.
Пожилой маг предостерегающе указал пальцем своим аколитам, прежде чем вытащить из своей мантии магнетит и провести магнитным камнем по двери. Раздался отчётливый металлический щелчок с другой стороны.
— Ха! Гельт не единственный мастер магнетизма в коллегии, — сказал Санскраер, со скрипом открывая тяжёлую дубовую дверь.
Арбалетная стрела прогудела в воздухе и воткнулась в дверной косяк меньше чем в дюйме от головы старого мага. Дюжина мечей была направлена в их сторону, включая копья, сельскохозяйственные орудия и даже заточенная ручка длинной сковороды. За спиной Ёви Нефтеп затянул Песнопение ослепления Шема, неехарские слоги звучали странно в тишине.
— Ой, да заткнись ты, Нефтеп, — сказал Санскраер своему аколиту. — Борс здесь, джентльмены?
Обитатели таверны издали громкий крик облегчения. Маги были грубо втянуты внутрь и их с такой силой начали хлопать по спинам, что Калеп уткнулся лицом в грязную и колышущуюся грудь Большого Дельфа, повара. Борс Крысолов вышел из-за больших напольных часов с дубиной в руке и указал Динному Коббу налить каждому магу выпить. Не прошло и минуты, как трое сидели за одним из дубовых столов с пенящимися кружками тролльского варева в тощих руках.
— Мы думали, что ваша братия уже давно свалила, — сказал мускулистый пьяница с улыбкой, которая бы понравилась только зубному врачу.
— Бернхардт! — произнёс Ёви, осушая свою кружку. — Не думаю, что когда-либо видел в Козле столько народу.
— Скажешь тоже, — ответил Бернхардт. — Но это всё. Все кто есть.
— Что ты имеешь в виду?
— Все остальные сделали ноги из Сильвании, насколько мы можем судить. Направились в Остмарк, Собрание, даже в горы. Всё из-за этой чёртовой тьмы. Всё вымирает.
— И вы ребята хотите всё изменить? Бороться?
— Не совсем, — мрачно ответил Бернхардт, вручая ещё одну кружку эля в руки Санскраера. — Мы собираемся напиться.
Хребет Дайштейн
Долина тьмы, 2522
Ветер прошелестел между умирающими дубами хребта Дайштейн, бросив очередную пригоршню листьев на крышу крытой повозки внизу.
— Ну? Чего ты ждёшь? — спросил Эксей фон Дейст, указывая на охотника на ведьм вдалеке, его насыщенный стриганский был резким и низким. — Это он, Войтек. Говорю тебе. Стреляй.
Стрелок почесал нижнюю часть покрытой щетиной челюсти, прежде чем податься вперёд, чтобы добиться лучшего угла для выстрела. Под их скрытым у обочины дороги караваном одетые в яркую униформу талабхеймцы сражались против клана фон Вассела. Как всегда, стремящиеся показать себя фон Васселы слишком рано покинули засаду. Тем не менее чужаки были слишком заняты сражением, чтобы преследовать гружённую трупами повозку, удаляющуюся от них, не говоря уже о том, чтобы обратить внимание на фон Дейстов.
— Тише, Эксей. Мне нравится та часть, в которой жизнь и смерть балансируют на грани, — ухмыльнулся Войтек, ствол его охотничьей винтовки торчал из раскрашенной парусины повозки. — Насладись ею. Вторая лучшая часть владения длинноствольным оружием.
— Стреляй, Войтек, — сказал Алексей с тревогой в голосе. — Бледный граф будет недоволен, если Горста поймают. Скормит тебя крылатому дьяволу.
— Угомонись, маленькая бабушка, — засмеялся Войтек. — Ты так трясёшься, что собьёшь прицел.
— Войтек. Стреляй.
— Просто…дай…секунду…,-произнёс Войтек, когда характерная шляпа охотника на ведьм возникла в прицеле. — Вижу.
Стриганский снайпер спустил курок.
Раздался оглушительный треск, когда боевой алтарь прогремел над гребнем хребта Дайштейн и врезался в стриганский караван, скрытый у обочины дороги. Его колоссальный вес смял две крытых повозки как раз в тот момент, когда раздался треск выстрела из охотничьей винтовки. Двое долговязых мужчин выскочили из задней части большей из двух повозок, закричав от шока, когда железные колёса боевого алтаря прокатились по животу одного и сломали ноги другого.
Волкмар задул в Рог Сигизмунда, когда его внезапная атака удалась, медный рёв боевого рога прокатился по полю боя. Он вселял ужас в неверующих — таких, как сброд, рассеявшийся внизу- и дал знать талабхеймцам, что помощь уже идёт.
Воодушевлённые звуком и видом боевого алтаря, талабхеймские солдаты атаковали с удвоенной силой, разрубая и закалывая смуглых всадников среди них. Несколько лошадей кочевников сбежали от звука боевого горна Волкмара, но гораздо больше стриган вырвались за пределы досягаемости и заняли позиции со стороны лесистого хребта, от их винтовок поднимались клубы дыма.
Оглушительный маниакальный вопль раздался с лесистого подъёма над дорогой, и показались Разорванные души, спрыгивая с края хребта словно культисты, объединённые в одну самоубийственную стаю. Несколько крестоносцев врезались в конных кочевников, повалив их на землю, и задушили их цепами, верёвками и даже покрытыми грязью руками. Гораздо больше фанатиков промахнулись мимо своих целей и жёстко приземлились в грязь, извиваясь и вопя в экстазе от испытываемой боли.
Оставшиеся стригане нарушили строй и умчались прочь, оставив своих раненых и умирающих позади в грязи. На дороге впереди талабхеймцы фон Кордена перегруппировались и начали искать собственных павших, перевязывать раны и возносить хвалу Морру за тех, кто уже погиб.
Наблюдая за ситуацией с вершины аналоя, Волкмар увидел раненого кочевника в разбитых останках крытой повозки за алтарём. Стриган снял нож со ствола своей винтовки и закричал что-то на своём странном языке, прежде чем взять нож обеими руками, повернуть и всадить его в собственное горло.
Крепко уперевшись рукой на шасси боевого алтаря, Верховный теогонист перепрыгнул через балюстраду перед амвоном. Он ловко приземлился в грязь с развевающейся вокруг него мантией. Поспешив к умирающему человеку, он пинком выбил бандитский нож в канаву и опустился на колени, возложив руку на пульсирующую рану. Золотой свет заструился между его пальцами. Когда он убрал руку, рана уже зажила, однако кожа всё ещё была покрыта артериальной кровью.
— Боюсь, не всё так просто, молодой человек, — сказал Волкмар стригану, который хватал ртом воздух под ним. — Я знаю кое-кого, кто хочет с тобой поговорить.
Варгравийские горы
Долина тьмы 2522
— О, Шема ради, Калеп, — раздражённо произнёс Санскраер. — Клянусь, у тебя мочевой пузырь беременной землеройки.
Подняв робу, Калеп мочился на камень у обочины извилистой дороги, ведущей к границе Варгравии. За его спиной Люминарк поскрипывал на ветру, который дул над высокогорной дорогой, позвякивая линзами из колдовского стекла. За ним несколько десятков завсегдатаев Козла воспользовались передышкой, чтобы откупорить бочки с вином, которые они водрузили в кузов боевой машины. Санскраер ни на йоту не одобрял этого, но более тяжёлый груз стоил того, чтобы тридцать или около того дебоширов согласились сражаться на их стороне в течение всей ночи. Месть Стирланда, вот как они себя называли, последние отбросы провинции, у которых не осталось ничего, кроме желания сражаться. Это было довольно громкое имя для такого сборища пьяниц. Пожилой маг мог лишь надеяться, что они будут ему соответствовать.
Даже Ёви почувствовал, что немного марьенбургской бодрости могло бы быть не такой уж и плохой идеей, но он быстро отмёл эту мысль. Когда дело касается колдовства, единственная ошибка может привести к болезненной смерти или того хуже — к прорыву демонов. Как его аколит Ворак узнал много лет назад, подвыпивший маг может быть опаснее целой армии нормальных людей. Задняя стена Коллегии отсутствовала до сих пор.
Впереди Санскраер едва мог рассмотреть железокостную ограду, воздвигнутую каким-то безымянным каменщиком, чтобы держать крестьян снаружи, или, что более вероятно, держать мёртвых внутри. За сгнившими границами находились древние пики, каждый и которых был усеян склепами настолько древними, что были гладко выветрены и покрыты висячим мхом. Случайная статуя храбро возвышалась над ползучим туманом, скрывающим раскинувшийся некрополь, и вдалеке силуэт купола астроманта был едва виден на фоне мрачного неба.
Ужасный вой донёсся из тумана, становясь всё громче и громче, прежде чем внезапно оборваться. Некоторые крестьяне из Козла сотворили знамения Зигмара и Морра. Другие, включая Калепа и Нефтепа, с тоской посмотрели на бочки с вином в задней части Люминарка.
— Ну что, готовы? — спросил Ёви с палубы с линзами, когда его люди столпились внизу. — Смиритесь, если вам это необходимо. О, и помните, никаких имён. Имена имеют силу, и я бы не хотел рисковать нашими душами, так же как и нашими жизнями.
Угрюмо бормоча, разношёрстная экспедиция направилась через гробницы и могильники, которые усеяли отдалённые пики Варгравии. Призрачные огни собирались в отверстиях и выемках, которые усыпали разъеденный известняк, светясь болезненным зелёным светом, когда один из нарушителей подходил ближе. Санскраеру показалось, что он видел измождённое лицо женщины в нескольких отверстиях, но ничего не сказал.
— Хо! — позвал Бернхардт, указывая на усыпанный гравием перегной, образовывавший перекрёсток с тем путём, по которому они следовали. Нефтеп остановил Люминарк, люди собрались вокруг него. — Их недавние следы, — продолжил Бернхардт, указывая на слабые формы подков в насыпи. Путь вёл глубже в лабиринт гробниц, его края были очерчены параллельными канавками более тяжёлой повозки, телеги или чего-то похожей конструкции, прошедшей по этому пути не так давно. Множество следов босых, но у некоторых из которых явно отсутствовали пальцы, виднелись между пыльными канавами.
— Напоминают следы мертвяков, — сказал Бернхардт.
Никто ему не возразил.
— Ну значит, — сказал Санскраер. — Туда мы и направляемся.
Процессия сменила направление, развернув Люминарк и пошла по следам, которые обнаружил Бернхардт, всё дальше углубляясь в усеянные могилами пустоши Варгравии. Нестройный арьергард плёлся сзади, рассеяно проверяя мечи и дубинки, которые они приобрели за последние несколько недель. Надгробия и мавзолеи прерывали насыпи через неравные промежутки, некоторые были вскрыты, будто ждали, когда их наполнят.
— Глянь на это, Ферд, — сказал Длинный Кобб, указывая на надгробие. — На нём твое имя написано.
— Кишки Зигмара, а ведь ты прав — Фердинад Лесснер. Там и дата сегодняшняя и всё такое.
Неподалёку изнурённый ворон сидел на статуе слепого ангела и тихо каркал. Его глаза-бусинки сверкнули зелёным, когда он последовал за нарушителями. Черви корчились в перегное, когда они проходили мимо.
— Подумай над этим, Брек, ведь на этом написано твоё точное имя, разве нет? Иоганн Брекнер?
Брекнер сотворил знак Морра на сердце.
— Не смешно, Ферди.
Большой Дельф отхлебнул из своего бурдюка и посмотрел на мужчин позади него, прищурившись.
— Ой, Кобб. Ты слышал, что тогда сказал старик. Захлопни варежку.
— Сам захлопни, Дельф Кук, или я её за тебя захлопну.
— Эй! — закричал Бернхардт, выглядывая из-за редких скрученных деревьев, чтобы посмотреть, как арьергард продвигается через могилы. — Вы там сзади. Ну думайте, что я не слышу вашу болтовню.
— Да, да, — отозвался Большой Дельф, салютовав Бернхардту двумя пальцами. — Вон, — прошептал он, указывая пухлым пальцем на увенчанный статуей мавзолей на востоке. — Глянь на вон тот, который здоровый с факелом. «Здесь покоится Ёви Санскраер». Разве не так зовут его святейшество?
— Чтоб меня, если я знаю, — ответил Лесснер.
— Чёртов молот, — выругался толстяк. — Не нравится мне всё это. Я всё жду, что увижу камень с именем «Дельф» на нём, а под ним затаилась моя первая жена, вся сгнившая.
— Хорош трепаться, Кук. Бернхардт и так уже взъелся на нас, — сказал Длинный Кобб. — И ради Зигмара, перестань называть имена.
Бернхардт вёл экспедицию вперёд всё дальше в горы, забираясь выше и выше с каждым часом. Густой туман начал собираться вокруг надгробий и разрушенных статуй, белый как саван и холодный на ощупь. Благодаря комбинации личного примера и случайных обвинений в трусости Бернхардту удавалось поддерживать дисциплину его людей, хотя страх повернуть назад и возвращаться в одиночку, и пьяная бравада помогали в той же степени.
Впереди маг Санскраер возился с линзами стеклянной штуковины на его повозке, подкручивая винты и настраивая железные прутья. Его помощники тихо распевали, закатив глаза. «Должно быть так маги готовились к неприятностям» — подумал Бернхардт. Он практически мог почувствовать напряжение в воздухе.
— Думаю, оружие на изготовку, ребята, — сказал здоровяк, остановившись. Он глотнул из бурдюка и повёл плечами. Мягкий, но настойчивый привкус эсталийского брэнди наполнил его рот, что заставило его порадоваться тому, что он прихватил с собой что-то покрепче вина. Ополченец проверил лезвия мече одно об другое, прежде чем отрегулировать натяжение своего арбалета и прицелиться в череп с клыками, наполовину погребённый в грязи.
Когда Бернхардт поднял глаза, туман поднимался вверх, закручиваясь и корчась, словно живой. Пока он смотрел, тот соединился в несколько форм размером с человека, нещадно тощие и облачённые в клочья дыма.
— Ладно, ребята, к оружию! — закричал он, бросая бурдюк и вытаскивая мечи. — Давайте поживее и наподдайте им хорошенько!
Раздался пронзительный крик, и появилась дюжина призраков, с тянувшейся за ними эктоплазмой, словно одежда утопающих. Бернхардт поднял арбалет и выстрелил одному в лицо. Стрела прошла через туманный череп привидения, как будто там вообще ничего не было.
Булькающий крик раздался слева от Бернхардта, когда облачённый в робу призрак поднялся из отрытой могилы и вонзил свои почерневшие когти в грудь Брюгера Стейка. Изо рта Стейка пошли кровавые пузыри, когда он завалился на бок и упал в зияющую могилу, на надгробии которой было начертано его имя. Деррик Ванс вонзил копьё в тело существа, когда оно проплывало мимо. Воронья лапка, примотанная к древку, оторвала клочок эктоплазмы, но большего удар не достиг.
Бернхардт сделал шаг вперёд и провёл своим счастливым мечом сквозь шею существа, летящего к Рихтеру Шварцу. Он снёс призраку голову, но тело продолжало двигаться, обернув свои длинные руки вокруг шеи Шварца словно плащом и утянув его в полуоткрытую могилу с леденящим кровь визгом.
Повсюду мечи ополченцев рубили туманные конечности и похожие на черепа лица. Оружие в руках стирландцев проходило насквозь, их безумное махание мечами выводило владельцев из равновесия, когда те безуспешно молотили по атакующим их призракам.
Бернхардт рискнул оглянуться, уже готовый дать дёру. Ещё больше тощих существ вылезало из могил за его спиной, отрезая все шансы к отступлению. Ближайший призрак подлетел к груди здоровяка, широко распахнув челюсти.
— Ложись! — раздался крик с вершины Люминарка.
К их чести, каждый из выживших ополченцев рухнул на землю, закрыв глаза. Внезапная вспышка света разошлась кругом, жар от её прохождения сжёг туман, а вместе с ним и призраков. Бернхардт почувствовал, как она протрещала над головой, волна тепла и света, отозвавшаяся у него внутри. Он рискнул взглянуть вверх. Каждый раз, когда пылающая вспышка касалась призрака, проклятая тварь трещала и исчезала с дуновением серы.
Опустилась потрясённая тишина, когда Люминарк завершил свой цикл.
Один за другим выжившие ополченцы поднимались на ноги, моргая, открыв рты. Ни осталось ни призраков, ни живого тумана, ничего, кроме Люминарка, всё ещё тихо гудящего и позвякивающего впереди. Молодые помощники Санскраера вежливо хлопали, сам лысый старый канюк кланялся, стоя позади массива линз Люминарка.
— Чтоб я в трёхглазую рыбу превратился, — пробормотал Бернхардт. — А это сработало довольно неплохо.
— Она действительно наиболее эффективная, — ответил Санскраер с ухмылкой. — Но ведь я и изготовил её специально для адаптивного изгнания в боевых условиях.
— Ты что? — спросил Кобб, маршируя сзади, крепко сжимая меч. — Почему ты ждал, пока погибнут четверо наших, прежде чем использовать эту чёртову штуку?
— Ах да, мои извинения. Пришлось собрать столько энергии Хиша, насколько это возможно.
— Эта магическая болтовня ничего для меня не значит, — сказал Кобб, обвинительно указывая пальцем. — Только то, что ты позволил моим друзьям умереть. Как мы вообще должны сражаться с этими проклятыми штуковинами?
— Да, — закричал Янош Велман, останавливаясь позади Кобба. — Как?
— Верой, — ответил Нефтеп, указывая на символ двухвостой кометы, украшавшей испачканный сюрко Велмана.
— О, просто блядь замечательно, — произнёс Кобб, швыряя меч на землю остриём вниз.
Незадачливая процессия продолжила подниматься в горы, и Бернхардт проклинал себя за то, что вызвался её возглавить. Но это был единственный способ сохранить мир после боя с призраками. Кобб и его люди были всё ещё угрюмы из-за смерти своих пьющих дружков, а Санскраер похоже намеревался сделать ситуацию ещё хуже. Чёртовы маги. Так любят свои причудливые заморочки.
Что-то впереди беспокоило Бернхардта, оказывая на него ещё большее давление, чем атмосфера холода, пронизывающего до костей. Вот оно. Что-то не так было с тенями, которые собирались вокруг каждой крипты и могилы. Они…ну, извивались. Это было лучшее описание, которое он мог дать. Передвигались. Земля под ногами тоже становилась странной. Так высоко в горах не должно было быть никакой грязи, не говоря уже о земле. Тем не менее земля была мягкой и податливой, немного напоминавшей…ну, немного напоминавшей мясо. Гнилое коричневое мясо.
Бернхардт был выдернут из глубины своих тревожных мыслей предупредительным криком с вершины Люминарка. Он поднял мечи, всматриваясь в туман. Рой светящихся сфер показался впереди, похожих на призрачные огни, которые они видели раньше, но двигались они парами, словно глаза. Он двигались странными плавными движениями, вверх-вниз, вперёд-назад.
Здоровяк подавил зевок. Он решил присесть на могильный камень неподалёку, чтобы лучше рассмотреть танцующие впереди огоньки. Он надул щёки, присаживаясь, немного ослабляя пояс, чтобы он не так врезался в живот. Эти бесконечные пути, они просто тянулись вверх на веки вечные. Парни очевидно тоже так думали и тоже устроили привал. Некоторые уже даже легли.
Даже старик и его ученики повалились на свою повозку. «Каждый нуждается в отдыхе время от времени» — подумал Бернхардт. «Даже такой здоровяк как я». По правде говоря, он заслуживал того, чтобы немного вздремнуть. Просто закрыть глаза на мгновение. Никто не станет винить его за то, что он устроился поудобнее. В конце концов на надгробии было написано его имя.
Хребет Дайштейн
Долина тьмы 2522
Крики раненых людей и умирающих стриганских конных кочевников пронзали тишину, когда крестоносцы вновь собрались в путь. Волкмар стоял во главе собравшихся Разорванных душ, с негодованием наблюдая за тем, как фон Корден поднимается на вершину хребта Дайштейн. Число погибших было низким, сравнительно, но забота о раненых стоила им драгоценного времени.
— Итак, Горст снова сбежал, — выплюну фон Корден, подходя, его лицо было искажено от едва сдерживаемого гнева.
— Даже у некроманта есть союзники, — ответил Волкмар, появляясь из-за боевого алтаря. — Мы больше не можем позволить себе никаких задержек. Мы должны продолжить идти по следу, чтобы найти фон Карштайна. Колеи от повозки твоего друга Горста должны привести нас прямиком к нему.
— Навряд ли, — усмехнулся охотник на ведьм. — Некромант может быть и медленный, но он не дурак. Плюс несколько десятков крестьян провезли свои повозки по этой дороге с тех пор, как он проехал. Выследить повозку Горста будет не так-то просто.
— В таком случае есть кое-кто, с кем ты должен встретиться. Пошли.
Волкмар развернулся и пошёл обратно к подветренной стороне алтаря, фон Корден следовал за ним. В тени возвышающейся повозки Герхардт Червь охранял лежащую фигуру, с ног до головы вымазанную в грязи.
Стриганский стрелок был связан по рукам и ногам, кусок дерюжной ткани был засунут ему в рот. Его спутанные волосы торчали во все стороны, а нога кровоточила в том месте, где кость выходила наружу. Он яростно посмотрел на Волкмара, когда старик подошёл, выкрикивая невнятные ругательства в ткань.
— Исподнее Герхардта Червя, — объяснил Герхардт Червь, безумно улыбаясь.
— Очаровательно, — произнёс Волкмар. — Так. Фон Корден, ты любишь такого рода вещи. Получи какие-нибудь ответы от нашего гостя — на кого он работает, где его хозяин. Каслайн, держи глаза открытыми. Я собираюсь подготовить крестовый поход и буду готов выступать, как только вы получите ответы, которые нам нужны.
— Конечно, повелитель, — сказал Каслайн, склонив голову, когда Волкмар удалился.
Фон Корден опустился в грязь, поднимая стригана за глотку и прижимая его к колесу боевой повозки. Каслайн стоял рядом с ними, неподвижный, словно статуя, с бесстрастным выражением лица. Охотник на ведьм улыбнулся со всем весельем мертвеца, вырывая грязную ткань, зажатую между зубов пленника, и сдавливая его окровавленные щёки рукой в латной перчатке.
— Мы оба знаем, что ты заговоришь, поэтому губы я тебе оставлю, — произнёс он. — Пока что.
Стриган испустил замысловатое проклятие, его кровавая слюна забрызгала лицо фон Кордена. Не отводя взгляд от кочевника, охотник на ведьм схватил кость, торчащую из ноги пленника, и повернул её, вызвав вой боли.
— Я выколю тебе глаз твоей же берцовой костью, — прошипел фон Корден между криками кочевника. — Что ты об этом думаешь?
— Нет! — заорал стриган. Он посмотрел на Каслайна широко открытыми глазами. — Убери этого маньяка! Я всё скажу!
— Назад, фон Корден, — торжествующе сказал архлектор.
Охотник на ведьм отошёл, его лицо было тёмным, как грех.
— Так, — сказал Каслайн, сложив руки на груди. — Где он?
— Кто?
— Ты знаешь кто.
— Бледный граф? Он…Он в Конигштейне…
— Фон Корден, в этот раз ножи, пожалуйста, — сказал Каслайн, отворачиваясь. Фон Корден сделал шаг вперёд, затачивая свои свежевальные ножи один об другой с металлическим звоном.
— Нет! Нет, граф…Он с крылатыми дьяволами.
— Крылатыми дьяволами? — резко повторил фон Корден. — Дьяволами Шварцхафена?
— Нет, человек Империи, — прохрипел стриган, оскалив зубы в кровавой ухмылке. — Конигштейн.
— Шварцхафен. Его глаза говорят об этом, — сказал охотник на ведьм, извлекая пистолет из своего сюрко и стреляя стригану прямо в лоб одним плавным движением. Вскочив на ноги, он вприпрыжку понёсся вниз по хребту к талабхеймскому эскорту.
— Встать! Мы выступаем в Шварцхафен, прямо сейчас!
Каслайн печально покачал головой. Дотронувшись бойком рейкмолота до груди, он опустился на колени в грязь, нараспев произнося молитву Сигмару, закрывая то, что осталось от глаз кочевника.
Скрытый некрополь
Варгравия, 2522
Сдавленный крик раздался сзади, вырвав Бернхардта из оцепенения. «Должно быть один из этих молодых магов-идиотов»-подумал он. «Наверное стоит взглянуть».
Здоровяк моргнул, чтобы избавиться от тумана в голове, и повернулся в сторону повозки с линзами. Над туманом возвышался белый великан, оборванный и похожий на труп. Он был настолько большим, что странная машина едва доставала ему до талии. Он замахнулся кулаком размером с бочку на повалившегося на заднюю панель мага. «Это точно убьёт старого дурака»-лениво подумал Бернхардт.
После внезапной вспышки света вокруг шеи лысого мага появилось что-то размытое. Бернхардт наблюдал, как светящаяся жёлтая фигура поднялась в воздух и поймала кулак великана. «Призрак старика»-подумал он. «Или что-то типа того. Сражается с великаном».
— Похоже, оно выигрывает и всё такое, — пробормотал он сам себе.
— А? — произнёс Кобб, сидя рядом с ним и стряхивая гравий со щеки.
— Та светящаяся штука. Вырывает куски из того великана. Гляди.
Действительно, золотая фигура, которая появилась из одеяния Санскраера, отрывала огромные куски мёртвой плоти и гнилых костей из тела великана. Секундой позже белое чудовище просто развалилось на части, и золотая фигура исчезла. Старик Санскраер поднялся и, указывая куда-то мимо Бернхардта, прокричал какие-то сложные магические слова.
Последовала вспышка света, и все, как один, ополченцы вышли из транса. Бернхардт подпрыгнул с рёвом, стряхивая костлявые руки, которые протянулись из холодной земли под ним, чтобы схватить его за плечи. Он подбежал к своим людям и вместе с Коббом рывком поставил их на ноги. Вместе они пинками раскидали костлявые конечности и ухмыляющиеся черепа, которые схватили и грызли их упавших товарищей. Один за другим люди поднялись на ноги, втаптывая кости обратно в землю.
— Что за чертовщина тут творится? — спросил Дельф, его подбородки задрожали.
— М-м-местное заклинание, — ответил Калеп.
— Точно, — добавил Санскраер, разглаживая одеяния. — Как-то даже неприятно, в самом деле. Если бы не мой маленький помощник, мы бы все уже могли быть мертвы.
— Что ещё за помощник? — спросил Бернхардт, силясь понять, что только что произошло. — Та сияющая штука? Я думал это твоя душа или ещё что.
— Боже мой, нет! То, что ты видел, был световой джин, типа психического элементаля.
— Это ты типа психический, — проворчал Кобб, стряхивая могильную грязь со своего камзола. Бернхардт бросил на него взгляд, в то время как Ёви продолжил. — Он был завещан мне одним одарённым, но непрактично пухлым волхвом, с которым я подружился во время моего обучения в Эль Каббат, — сказал маг. — У нас были общие враги в династии фон Карштайнов. Но не берите в голову. Может продолжим наше путешествие?
— Давайте, — кисло произнёс Бенхардт.
Темплхофская экспедиция прошла через скрытый некрополь Варгравии. До сих пор их вели следы подков и колеи от колёс телеги, однако тьма сгущалась. Бернхардт повернулся лицом к остальным лучшим представителям Козла, бредущих по каменистой осыпи словно смертники, направляющиеся к виселице. Дух чего-то мерзкого висел в воздухе, гадкое послевкусие после каждого вдоха, обещавшее грядущее зло.
Что-то скорчилось под сапогом Бернхардта. Это была толстая змеевидная масса, погружённая в мясистую землю, словно корень или вена. Онемение распространилось по его ноге, от чего задрожали руки. За его спиной Деррик Ванс упал с криком, его как обычно босые ноги стали тёмно-красными от соприкосновения с корчащейся массой корней-вен. Товарищи Ванса поспешили ему на помощь, пытаясь вытащить его, но было слишком поздно. Кровь ушла в полость, где его ноги погрузились в вампирские корни. Остальное его тело стало белым и бледным.
— К чёрту всё. Мы должны уходить, — сказал Бернхардт. — Быстро сваливаем отсюда, пока нас всех не прикончили.
— Думаю, ты можешь быть прав насчёт этого, — ответил Санскраер, грызя ноготь большого пальца и оборачиваясь назад, откуда они пришли.
— У-у-учитель! — протянул Калеп, указывая на разрыв в тумане. — Разве это не о-о-особняк?
Действительно, куполообразная крыша разрушенного особняка вырисовывалась на фоне грубого света Моррслиб. Он проступал сквозь туман, а его гадальный телескоп сверкал как циклопический глаз. Его грубая кирпичная кладка была залита зеленоватым светом, исходящим из-за ветхого здания.
Экспедиция достигла сердца Варгравии.
Стиснув зубы, Бернхардт взобрался на постамент ближайшего памятника и вгляделся в туман. Особняк был менее чем в тридцати ярдах от него. За ним он едва мог разобрать что-то, светящееся тошнотворным зелёным светом в тумане.
Когда он прищурился, ему показалось, что он смог разглядеть нечто в деталях. Оно выглядело как богато украшенное сооружение из чёрных железных врат, соединённых вместе, или, возможно, куча костей, сросшихся так, что напоминали клетку. Оно светилось изнутри. Установленная на нескольких резных каменных плитах, тёмная клетка содержала прикованный гроб, который трясся от заключённой в нём силы. Единственный взгляд на него доставил разуму Бернхардта боль.
Ополченец крепко зажмурился, но остаточное изображение сохранилось, танцуя за веками — негативный образ гроба, его багрянистое свечение и рука чистейшей черноты.
Перед странным сооружением располагалась кафедра, сделанная из человеческого трупа, который держал на спине гигантский гримуар. Страницы фолианта потрескивали завитками чистейшей тьмы, когда они перелистывались взад и вперёд. Пока Бернхардт смотрел, тощая фигура поднялась из каменной кладки и нависла над книгой, её шипящие слова доносились сквозь туман. Низкие стоны раздались со всех сторон вокруг экспедиции. Стирландцы построились плотнее, держа оружие наизготовку.
— Это…нет, не может быть…,-мягко произнёс Санскраер, вглядываясь в туман. — Это нечестивый реликварий, должен быть он!
— Чем бы оно ни было, там посреди всего этого есть чёрная рука, — сказал Бернхардт, потирая кулаками свои глаза. — Я её до сих пор её вижу.
— Вот оно! — триумфально прошипел Ёви. — Книга, рука…Я был прав, Нефтеп! Эта клетка содержит реликварий самого Великого некроманта!
— Естественно исчезнувший много веков назад, учитель? — прошептал Нефтеп.
— Очевидно Маннфред нашёл его! Этот фолиант перед ним — это одна из Девяти книг Нагаша, мальчик мой! Вот откуда исходит тьма! — ликующе произнёс он. — Всё это получает силу от содержимого реликвария, гроб содержит коготь Нагаша, отрезанный от запястья при падении Нагашиззара! Вот что стоит за всем этим!
Как только имя их хозяина-некроманта было произнесено вслух, погребённые вокруг особняка восстали. Толкущийся рой поднял реликварий в воздух, завизжав достаточно громко, чтобы разбудить мёртвых.
— О, господи, — произнёс Ёви Санскраер, его рука взметнулась ко рту.
Калеп щёлкнул вожжами и послал боевых лошадей вперёд, военная машина рывками помчалась за ними. Что бело вспыхнуло на другой стороне машины, краткое волнение кружева и длинных волос, которые порхали от одной могилы до другой.
— Дельф Кук, — раздался надломленный женский голос. — Приляг со мной навечно.
Сбоку от Бернхардта толстый ополченец схватился за горло, хватая ртом воздух. Что-то парообразное выскользнуло у него изо рта в туман, и он упал навзничь мёртвым.
— Иоган Брекнер, — произнёс он. — Фердинад Лесснер. Я забираю ваши души.
Двое завсегдатаев Козла опустились на колени посреди своих товарищей и упали, исчезнув в дырах в земле, которые закрылись над ними, словно рты.
В нескольких футах из-за каменной плиты выплыл изъеденный червями образ, окружённый массой парящих чёрных волос. Привидение посмотрело прямо на группу ополченцев, холодная злоба изливалась из его пустых глазниц. Ближайшие стирландцы закричали и бросились назад с искажёнными от шока лицами.
— Йонас Кобб. Покойся со мной в вечности.
Глаза высокого алебардщика закатились прежде, чем он рухнул на землю, древко его оружия с грохотом упало рядом.
— Мать вашу, сделайте что-нибудь! — заорал Бернхардт магам. — Это Нелл! Она убивает нас!
Он выстрелил из арбалета прямо в жуткое лицо призрака. Стрела срикошетила от скалы позади него и, вращаясь, исчезла в тумане.
— Прости, что? — закричала фигура на палубе с линзами отступающего Люминарка, приложив руку к уху.
Услышав его голос, призрак Эммануэль фон Темплхоф повернулась к старому магу, вытянув руки.
— Ёви Санскраер, — произнесла она, щупальца тьмы выползли из её рта. — Умри.
Арфейт/Граница Шварцхафена
Долина напрасной надежды, 2522
Крестовый поход довольно быстро перешёл реку Унтервельд вброд и продолжил свой вынужденный марш, фон Корден целеустремлённо шагал впереди. Охотник на ведьм не проронил ни слова, ни разу не замедлился после боя со стриганами на хребте Дейштейн. Каждая йота его смертоносной убеждённости была направлена на поимку его добычи, и все, кто обращался к нему, в ответ получали лишь молчание.
Волкмар, напротив, изнемогал от усталости. Вспышки воспоминаний из Форта Оберстир накатывали на него всякий раз, когда он закрывал глаза, а боевой алтарь так трясло, что было невозможно отдохнуть. Разорванные души, почуяв в воздухе напряжение, пели и хлестали себя с ещё большим рвением, чем обычно, некоторые из них даже срывались на бег на некоторое время, когда возбуждение переполняло их.
Верховный теогонист в истончающемся свете осмотрел свою неуравновешенную паству. Он не знал, радует или беспокоит его их маниакальная энергия. Он был уверен, что они пополнили свои ряды, когда крестоносцы прошли через колонну беженцев. На секунду ему показалось, что он увидел крестьянина с заячьей губой, с которым они говорили, плетущегося сзади со своей женой. Они издавали странные звуки и рвали на себе волосы, закатывая глаза.
— Зигмар! Зигмар через Великое пламя! — кричал Герхардт Червь, с ухмылкой глядя на Волкмара. — Пройди сквозь Великое пламя и вознесись в мир славы!
Верховный теогонист пробормотал молитву Молотодержцу и снова обратил внимание на дорогу. Поддерживать такую скорость было безумием. Он хотел спать целую неделю, год, может быть даже упокоиться навеки. Но след всё ещё был тёплым, и Сильвания всё ещё нуждалась в нём.
Спустя час тяжёлого и утомительного марша показались шатровые крыши Афрейта. В некоторых окнах до сих пор горел свет, что обещало приличный ночлег. Защитная граница города из кольев была усеяна трупами, каждый из которых находился в разной стадии разложения. Вороны, отрывающие полоски гниющей плоти, остановили свою трапезу, чтобы посмотреть на приближающийся авангард, протестующе каркая. Афрейт без сомнения был обороняемой позицией и потенциально мог предложить солдатам жизненно необходимый ночной сон.
— Нет времени! — закричал фон Корден во главе марширующей колонны.
Плечи Волкмара опустились.
— Он прав, — ответил он на вопрошающий взгляд Каслайна. — Мы идём дальше.
К этому моменту уже должно было рассвести, даже по скудным стандартам последних нескольких дней. Волкмар мог почувствовать утреннюю росу в воздухе, холодную и отдающую плесенью. Тем не менее горизонт оставался таким же серым, как месячный труп.
Впереди авангард заметил особняк фон Швархафена, чьи разрушенные и покосившиеся стены выделялись чёрным как смоль пятном на горизонте. Боевой алтарь уже проехал мимо скульптур и разрушенной каменной кладки, и гниющая растительность с обеих сторон от дороги начала уступать место редким коричневым веткам. Выйдя на открытую местность, Волкмар смог разглядеть, как что-то преградило им путь впереди. На таком расстоянии это казалось не более чем тонкой белой полоской в тумане.
Волкмар посмотрел вверх, его внимание привлекло движение на башне особняка. Тусклый свет Моррслиб на мгновение пробился сквозь облака и осветил силуэты существ с крыльями как у летучих мышей.
— Рассыпаться веером и построиться, — произнёс Волкмар напряжённым голосом. Несколько талабхеймцев обратили на него вопросительные взгляды. — Просто сделайте это! — закричал он. — Сейчас же!
Нестройные ряды крестоносцев рассредоточились, пользуясь преимуществом открытой местности перед воротами Шварцхафена. Низкий крик пронзил воздух, звук, который не мог издать живой человек. Мечи были обнажены, но не подняты.
Вдалеке прозвонил колокол.
Фон Корден развернулся и посмотрел прямо на Волкмара с выражением дикой кровожадности в глазах. Повернувшись назад, он приказал своему талабхеймскому эскорту выдвигаться вперёд, дав отмашку экипажу пушки Сутсона занять поле справа. Гвардейцы подчинились с поразительной скоростью, двинувшись к воротам вдалеке.
— Верующие, — сказал Волкмар, указывая на Разорванные души внизу. — Вперёд, и быстро.
Скрытый некрополь
Варгравия, 2522
— Боюсь, я вас не слышу, ребята! — прокричал Санскраер, отворачиваясь от кричащих стирландцев. — Свечной воск в ушах! Как раз на случай появления Шепчущей Нелл!
Бросив мечи и зарычав в отчаянии, Бернхардт вытащил что-то из кармана своего камзола и бросился прямо на призрак женщины, круживший вокруг них. Небольшая группа его людей последовала за ним. Ополченцы кололи копьями и мечами в тело зловещего ужаса, но те проходил насквозь. Бойцовский инстинкт Бернхардта взял верх, его левый джеб прошёл прямо сквозь изъеденное червями лицо призрака. Быстрый как демон его правый хук сокрушительным ударом разорвал череп отвратительного существа на куски испаряющейся эктоплазмы. Прозвучал стихающий визг, когда привидение ушло под землю, оставляя за собой клубящийся туман.
— Как во имя Зигмара? — спросил Янош Велман, присоединяясь к Бернхардту.
— Не Зигмара, — ответил Бернхардт, разжимая кулак и показывая пару дымящихся пфеннигов. — Морра.
Впереди лошади тянули устройство волшебников под защиту полуразрушенного особняка, изо всех сил пытаясь преодолеть последние несколько ярдов до высшей точки пика. Бернхардт повёл своих людей туда же, не обращая внимания на ужасные лица, роящиеся в тумане. Высоко на куполе особняка светящаяся фигура вырвала магическую линзу из телескопа астроманта, направив её вниз к люминарку под таким углом, чтобы она загорелась вместе со стеклянными дисками, развешенными по всей машине. Как только Санскраер прокричал стаккато таинственных слогов, прерывистый свет засиял среди вершин — сперва слабый, затем с увеличивающейся резкостью — пока весь некрополь не залило стробоскопическим светом сигнала бедствия люминрка.
Стирландцы подошли к сияющему люминарку на расстояние плевка, когда воздух пронзил отвратительный визг. Группа пылающих призраков в капюшонах выехала из стены древнего особняка, их костлявые скакуны прошли сквозь повозку таинственной боевой машины и направились вниз по склону к ополченцам. Призраки подняли пылающие косы и, ворвавшись в ряды стирландцев, опустили лезвия, чтобы разрубить людей, которые безрезультатно пытались атаковать бока призрачных лошадей. Странные изогнутые косы привидений не разрезали плоть своих жертв, вместо этого проходя их насквозь. Призраки проскакали дальше, и пять ополченцев замертво упали на землю, будто каждое сухожилие в их телах было перерезано.
Призрачные всадники развернулись для следующего захода, дико визжа, пока неестественный зелёный огонь пылал вокруг них украденной энергией.
— Ветер Хиша отвергает вас! — закричал Ёви Санскраер, стоя на козлах люминарка и яростно жестикулируя в сторону странных привидений. Небеса озарила белая вспышка, и два призрака были уничтожены копьями энергии, вылетевшими из мрака.
Секундой позже решётчая сеть света появилась, мерцая, перед оставшимися призраками. Они попали прямо в неё и зависли в воздухе, странная магическая ловушка свернулась вокруг них, отбрасывая пляшущие тени повсюду. Падшие существа изрыгали проклятия на языке, который Бернхардт не понимал, а волшебники кричали всё громче и громче повторяющееся песнопение, которое звучало подозрительно похоже.
Раздался звон стекла, когда Калеп развернул аппарат, выпустив опаляющий разряд, который попал прямо в попавших ловушку призраков. Когда Бернхардт проморгался от шока, привидений уже не было, а отголоски их растерянных воплей сошли на нет.
Бернхардт облегчённо вздохнул, пока не понял, что люди, охранявшие дальнюю сторону люминарка, кричат от боли. Двое из них в ужасе попятились назад, когда могильный призрак в капюшоне поднялся из ближайшей могилы и вскрыл их до позвоночника ударом изогнутой косы. Здоровяк бросился к ним через надгробия, только чтобы увидеть, как группа ополченцев сложились внутрь самих себя, их плоть потемнела, как фрукты, поддавшиеся гниению, за считанные удары сердца.
К умирающим плыл реликварий из железа и кости, который Бернхардт видел парящим в воздухе в момент их прибытия. Призрачные силуэты метались вокруг него, толкая его вперёд медленно, но неизбежно. Канаты чёрной энергии, которые трещали вокруг гроба, вытянулись словно щупальца какого-то глубоководного кошмара. От их прикосновений стирландцы чернели до костного праха и рассеивались эфирными ветрами, которые обдували вспотевший лоб Бернхардта могильным холодом.
— Бегите! Убирайтесь оттуда! — закричал он. — Это безнадёжно! Мы все покойники! Мы все покойники!
Он опустился на колени, жалобно бормоча, не переставая тереть глаза в попытке избавиться от отпечатка, выжженного в его зрении чёрным когтем в гробу. Не помогало. Он всё ещё был там и становился всё больше и более гнетущим с каждым мгновением.
— Бегите… — слабо произнёс он, но все, кто мог, уже сбежали.
Завывания призраков становились всё громче и громче по мере того, как мёртвые стражи когтя приближались к Бернхардту, подняв сияющие лезвия для того, чтобы убить его. Голова ополченца была вздёрнута вверх невидимой рукой и медленно повёрнута, чтобы он в полной мере смог оценить величие его гибели.
Когда реликварий заполнил весь его мир, ослепляющий разряд энергии вылетел с подветренной стороны особняка, врезавшись в каменную повозку паланкина. Оглушительный дурманящий визг мучения раздался в ночи, когда магические связи реликвария были разорваны. Звук был таким, словно тысяча измученных душ одновременно закричали до хрипоты. Для затуманенного восприятия Бернхардта это выглядело так, словно адская штука растворилась, превратившись в реку зелёного тумана, скользнувшую во тьму, словно призрачной змеёй.
Последнее, что он увидел, прежде чем потерять сознание, были дрожащий люминарк, помчавшийся за ней в погоню и трое измученных магов, угрюмо державшихся за его кованное шасси.
Шварцхафен
Предгорье Сломанного хребта, 2522
Крестоносцы, построившись в настолько плотную боевую линию, насколько позволяли окрестности Шварцхафена, шли сквозь темноту к кованым воротам поселения. Когда-то богатый город, ревностно охраняемый дворянином-отшельником, который жил в этом особняке, Шварцхафен впал в упадок. Большая часть его защитного периметра была сломана безымянными нападавшими. Когда туман рассеялся, Волкмар увидел, что была воздвигнута другая линия обороны, куда более опасная, чем простые ворота.
Десятки тел мёртвых крестьян набились в каждую дыру в стенах Шварцхафена, некоторые из них всё ещё были облачены в плоть и тряпки, другие были не более чем грудой трухлявых костей. Они застыли в одном положении, будто само время покинуло их. Мёртвые волки вышли вперёд армии трупов, застыв, прижавшись к земле. Растянувшись в тумане, около них расположилась стая гулей, застывшая в середине прыжка, когда они пытались обойти наступающего врага с фланга. Из-за ворот злобно смотрел некромант, Горст, сидя на своей жуткой повозке. Даже он был неподвижен. Весь пейзаж был волнующе спокоен.
За единственным исключением.
Во главе стены нежити находилась крепко сложенная фигура, сидящая верхом на огромном мёртвом жеребце. Она была облачена в богато украшенную броню, чьи пластины были выполнены в виде перекрывающихся крыльев летучих мышей, а в его закованных в бронированные перчатки руках находилось клинковое оружие, которое тускло светилось во мраке. Плащ из размытых духов-теней развевался за её плечами, их крошечные костлявые рты были открыты в безмолвном крике.
Лицо фигуры было отвратительным, маской жестокости, вырезанной в мёртвой гладкой плоти. Её безволосая серая голова отклонилась назад, когда она медленно обнажила клыки, подняв загнутый коготь и подзывая Волкмара подойти ближе.
— Он вполне выглядит как фон Карштайн во всём этом бронированном наряде, — сказал Каслайн. — Хочет вступить в переговоры, судя по всему.
— О, конечно, будут ему переговоры, — выпалил Верховный теогонист. — Переговоры клинков и огня.
— Старик! — раздался древний культурный голос в тумане. — Волкмар Молота, прозванный Мрачным! Ты наконец пришёл к моим воротам!
Волкмар заскрежетал зубами.
— Это он. Маннфред, — прорычал он, произнеся имя, словно проклятие.
— Я хочу обсудить вопросы, которые твои…обычные люди не должны слышать, — сказал вампир, пренебрежительно указывая на гвардейцев, занявших позиции напротив него. — Дураки, любезно оставьте своего хозяина и меня для нашего господского разговора.
Несколько талабхеймцев дёрнулись, словно их обожгло, и попытались убежать, но их товарищи удержали их, привели в чувства парой пощёчин и вернули в строй.
— Ха! Так много истинных верующих, — произнёс Маннфред признательным тоном. — Так много содержательных подарков ты мне принёс, мой уставший друг. Мирмидианцы, Зигмариты, я смотрю, даже игрушки Морра…и новые золотые украшения для моих залов, — вампир указал на боевой алтарь, будто он был безделушкой, от которой можно было легко избавиться. — Не могу дождаться, чтобы отведать крови верующих — у неё такой характерный привкус. Держу пари, у твоей особенно, старик.
— Мы пришли, чтобы сжечь тебя во имя Зигмара, тварь, не более, — ответил Волкмар. — Твоё колдовство не властно над нами.
Фон Карштайн недоверчиво засмеялся, звук был на удивление человеческим для такого чудовища.
— Годы не пощадили тебя, старик, — сказал он, вытирая кровавую слезу, когда его улыбка превратилась в насмешливую маску. — Тебе конец. Как и этой черни. От них разит поражением. Дай мне выпустить силу, которая течёт в твоих венах. Она действительно редкого сорта, и только я знаю, какую власть она может дать.
— Огонь! — закричал фон Корден со стороны талабхеймцев.
В ответ вампир прорычал странное слово. Мгновение спустя громыхнул Молот ведьм, и чёрное пушечное ядро понеслось прямо к фон Карштайну. Вампир взорвался чёрной тенью, слившейся за пролетевшим пушечным ядром, прежде чем на огромной скорости полететь к боевому алтарю.
— В атаку! — закричал Волкмар, когда неподвижная стена нежити внезапно пришла в движение. — Во имя всего святого, в атаку!
Серебряные пули открыли огонь, и мгновение спустя группу застывших гулей отбросило назад в туман. Пройдя мимо оставшихся троглодитов, вперёд вышли лишённые глаз волки со свисающей с челюстей кожей. На дальней стороне фон Корден видел Горста, проклятый колокол его повозки громко звонил. Охотник на ведьм зарычал от отвращения, когда некромант затянул свой трижды проклятый обряд воскрешения, поднимая мёртвых гулей на ноги.
Ну, если пороха было недостаточно, чтобы уложить мёртвых мразей, у него были другие способы борьбы с ними. Охотник на ведьм снял перчатку и прижал кольцо из слоновой кости, которое маги дали ему, к обнажённой ладони.
— Изыди! — закричал он. Трёхголовый змей света понёсся в направлении повозки Горста, словно извивающаяся молния.
Некромант нырнул в гору трупов, когда заклинание попало в цель, разнеся на части адский колокол и поджигая заднюю часть повозки. Фон Корден издал короткий торжествующий крик, указывая мечникам за его спиной выступить вперёд, так как его атака позволила мёртвым волкам подойти ближе. Когда они были всего в нескольких футах от него, охотник на ведьм спокойно отступил в ряды Сынов Зигмара, их наточенные мечи сомкнулись вслед за ним.
Ужасного вида волки прыгнули вперёд, как и планировал фон Корден, насадив себя на клинки Сынов в своей поспешной попытке сомкнуть челюсти и укусить жертву. Два комплекта истекающих слюной челюстей сомкнулись, откусывая головы Зигмаритов, когда волки смяли переднюю шеренгу массой гнилой плоти. Один был изрублен на куски, когда ворвался в их ряды, в то время как другой был застрелен из пистолета фон Кордена. Обезглавленные останки жертвы волка медленно упали назад, заливая кровью красно-белую униформу своих товарищей.
Под настойчивый ритм барабана Редда Егера, Сыны Зигмара закричали в унисон и выступили вперёд, закрываясь щитами и нанося из-за них колющие удары по мёртвой плоти нападавших. Их бешенство утихло, мёртвые твари развалились на части рыхлой массы изъеденного червями мяса. Сыны шли вперёд, кожаные ботинки и босые ноги давили останки их врагов.
Выскочив из темноты закрытого лесом правого фланга, Рыцари Пылающего солнца перешли на галоп, врезавшись на полном скаку в массу бледной плоти упырей, которые двигались к Серебряным пулям. Копья пробили впалые грудные клетки, и несколько гулей втоптаны в торфянистую землю, чтобы больше не подняться. По-лягушачьи несколько из сгорбленных существ прыгнули на кавалеристов, когда те проскакали мимо. Их грязные когти и игольчатые зубы безрезультатно скребли по лакированной чёрной стали, пока их не отшвырнули прочь древками копий или, как в случае Люпио Блейза, были отброшены ударом забрала шлема.
Фон Корден прокричал предупреждение, когда три массивных, крылатых фигуры упали с затянутых дымкой небес и с визгом бросились на мирмидианских всадников. Твари были огромными, их кожаные крылья были достаточно широкими, чтобы закрыть повозку кочевников. Сильванийцы называли их Варгейстами — младшие фон Карштайны, которые были изменены в форму более привлекательную для желаний своих старших.
Чудовища выбросили свои когтистые ноги вперёд при приземлении, схватив рыцарей словно пикирующий хищник грызуна. Два бронированных воина были вырваны из сёдел и с криками унесены в воздух. Охотник на ведьм выстрелил из длинноствольного пистолета, отстрелив кусок бедра у самого большого из чудовищ. Серебряные пули последовали его примеру, их залп разорвал крылья одного варгейста и попали в тело другого. Кружащие существа завизжали и выпустили своих жертв, позволив им упасть в битву внизу.
Один из упавших рыцарей рухнул посреди Разорванных душ, смяв некоторых из них, когда они мчались на трупов, которые, шаркая, выходили из сломанных ворот города. Импульс атаки фанатиков уменьшился, когда в их рядах было посеяно смятение. Некоторые с поражённым трепетом смотрели на только что сломанные кости, другие взглянули на небеса, чтобы увидеть, как сам Зигмар бросает им вниз подкрепление.
В считанных ярдах от них орда трупов вырвалась из ворот, как будто ими двигала какая-то невидимая сила, скрежеща перекошенными челюстями и вытянув сломанные руки. Разорванные души заревели от восторга, выкрикивая что-то об умерщвлении плоти и конце света. Несколько из них с криком бросились в толпу трупов, повалив несколько тел на землю. Их животы и спины были вскрыты когтями нежити, которая толпилась сзади, мученики умирали в кровавой агонии. Воспользовавшись этим отвлекающим манёвром, передние ряды Разорванных душ раскрутили свои цепы над головой и обрушили их с сокрушительной силой, раскраивая головы и отсекая конечности от тел.
Тем не менее мёртвые продолжали идти, собираясь в толпу. Пожелтевшие зубы погружались в татуированную плоть, сельскохозяйственные инструменты судорожно кололи, хлестала кровь верующих.
— Я Святой червь Зигмара! — закричал Герхардт с горящими от безумия глазами. — Зарылся в могилу и вышел с другой стороны! — он бил локтями и коленями, зацепил босой ногой упавший цеп и швырнул его в лицо трупа. — Зарылся, чтоб тебя! — закричал он, погружая пальцы в молочно-белые глаза другого скрежещущего зубами трупа и отрывая его голову в хлещущих во все стороны потоках трупных жидкостей. Он использовал оторванную голову, чтобы снести с плеч голову другого трупа-марионетки. — Зарылся как червь!
Спокойно перезаряжая пистолеты на правом фланге, фон Корден оценивал погром, разворачивающийся вокруг него. Слева он увидел, как из тумана появилась толпа ходячих скелетов и бросилась на Молот ведьм, подняв ржавые клинки. Экипаж боевой машины доблестно защищал свою пушку за мгновение до того, чтобы отступить в лес, непреднамеренно открыв фланг Сынов. Мечники, которых он оставил для того, чтобы сблизиться с Горстом, были слишком заняты, чтобы заметить это, отчаянно сражаясь с нескладными волками, которые каким-то образом собрались обратно и атаковали с удвоенной энергией.
В небе служащие вампиру варгейсты снова пикировали на поклоняющихся солнцу мирмидианцев в странной вертикальной битве, для которой рыцари подходили очень плохо. Через поваленные ворота границы города ещё больше трупов, пошатываясь, направлялась к ним сквозь туман. Вся битва висела на волоске, но именно от сцены у боевого алтаря у фон Кордена к горлу подступила желчь.
Боевая машина Зигмаритов пропахала себе путь в орде трупов настолько далеко, что практически утонула в нежити, её колёса заклинили от перепутанных конечностей и мёртвой плоти. Хуже того, вампир фон Карштайн оставил своего бестелесного скакуна и запрыгнул на кафедру огромной колесницы. Он согнулся в дуэльной стойке в менее чем нескольких футах от Волкмара. Фон Корден с недоверием наблюдал, как тварь превратилась в движущееся размытое пятно, его сияющий меч описал восьмёрку, вырвав священный молот старика из его рук. Вампир выпрямился в полный рост, будто раздувшись от тёмной силы, когда крылья тьмы расцвели у него за спиной. Фон Корден дотронулся пистолетами до символа Зигмаритов, висящего у него на шее, и хорошенько прицелился.
Кулаки Волкмара вспыхнули белым, когда он с рёвом бросился вперёд, сшибая тварь взрывом чистой веры, выкрикивая Первый катехизис изгнания. Маннфред упал, оружие выпало из его трясущихся рук. Плащ графа из кричащих душ метнулся в лицо Верховного теогониста, отгоняя его прочь. Фон Корден воспользовался шансом, сверкнуло горячее серебро, когда он выстрелил из обоих пистолетов одновременно. Метнувшись вниз, вампир пригнулся за аналоем алтаря, зацепившись когтями за верхний край. Однако выстрел подарил Волкмару время. Когда неживой граф вскарабкался наверх, чтобы снова атаковать, Волкмар схватил литой золотой череп с полки аналоя и обрушил его на лысую голову Маннфреда.
Завизжав, вампир почти свалился с боевого алтаря, но успел ухватиться за балюстраду и превратить импульс своего падение в размашистый прыжок. Он перемахнул через амвон и ударил Волкмара коленом, отбросив его к золотому грифону боевого алтаря одним молниеносным выпадом. Безоружный фон Карштайн одной рукой вырвал длинную железную раму из древесины амвона боевого алтаря, подняв её над головой, чтобы прикончить Верховного теогониста.
Внезапно сотни криков донеслись с востока долины, заставляя кровь застыть в жилах, хотя и находились на самой границе слышимости. Маннфред посмотрел на варгравийские горы на горизонте с выражением неподдельного шока, прежде чем спрыгнуть с амвона. Он приземлился с невозможным изяществом, пригнувшись как стриганский всадник в седле своего бессмертного скакуна.
Оживший жеребец встал на дыбы, замолотив в воздухе копытами, прежде чем помчаться на восток со скоростью, с которой не могла соперничать ни одна смертная лошадь. В мутном тумане над полем боя варгейсты прекратили своё кровавое преследование рыцарей Блейза и улетели в ночь вслед за своим хозяином.
— Вперёд! — отчаянно прокричал Волкмар, закашлявшись и поднимаясь на ноги. — Не дайте им сбежать!
Его люди издали оглушительный рёв и бросились в атаку с удвоенной силой, разрубая осевшие тела их внезапно лишившихся жизни врагов. Меньше чем через минуту от армии нежити не осталось ничего, что не было покрыто доходившего до щиколоток туманом.
Но всё было напрасно. Маннфред ушёл.
Дорога на Штернист
Юг Долины тьмы, 2522
Крестовый поход Зигмаритов тянулся по торфяной дороге, ведущей к Замку Штернист, его увечья, стоны и общий забрызганный кровью вид придавал ему жутковатое сходство с армией нежити, которую он едва преодолел у Шварцхафена. Боевой алтарь катился во главе похода, Волкмар стоял, опираясь на аналой, и бормотал слова из одного из священных томов. В нескольких ярдах впереди находился фон Корден, согнувшийся практически пополам, высматривая отчётливые следы копыт, оставленных в земле через большие интервалы. Маннфред с огромной скоростью двигался на восток, но никто из них не знал почему.
Архлектор Каслайн находился в толпе, стимулируя людей пламенными проклятиям и речами, восславляющими Зигмара. Волкмар намеревался лично поднять боевой дух, но в данный момент ему просто не хватало огня, чтобы быть убедительным. Вместо этого он занялся очищением алтаря от прикосновения вампира. «Скорей всего это бесполезно»-сказал отчаявшийся голос в душе Волкмара. Измождённые и со множеством тяжело раненых они скорей всего шли к собственной смерти. Люди знали это, как и он где-то в глубине своей души.
Однако выбора не было.
— Ваша честь? Поговорим? — раздался низкий, но уважительный голос снизу.
Волкмар посмотрел вниз и увидел Эбена Свофта, лидера-дуэлянта талабхеймских мечников, рядом с которым он сражался на севере, идущего рядом с боевым алтарём с обнажённым мечом.
— Рад тебя видеть, Свофт, — ответил Волкмар. — Одну секунду.
Верховный теогонист сотворил знамение молота над Томом Унбероген, лежащим на аналое, завершая ритуал переосвящения, прежде чем спуститься с повозки и приземлиться на дорогу рядом со Свофтом. Его колени пронзила боль, но он отправил её на задворки разума к остальным заботам.
— Мы не можем продолжать в таком темпе, ваша честь, если вообще можем. У нас уже ноги отваливаются.
— Я всё понимаю, Эбен, — вздохнул Волкмар. — Однако мы не можем отдохнуть. Не тогда, когда мы так близко. Одно хорошее попадание пушечным ядром и всё будет кончено.
— Со всем уважением, ваша честь, ублюдок может быть уже в милях отсюда, — сказал Свофт, пробуя пальцем острие меча. — Наши люди умирают. Нам нужно остановиться.
— Каслайн держит всё под контролем, — сварливо ответил Волкмар, закрывая глаза, чтобы отстраниться от стенаний и мольбы, доносящихся из задней части колонны.
— Да, архлектор творит там чудеса, это точно. Однако они временные. Нам нужен сон. Более того, нам нужна надежда.
— Никакого сна. Мы идём вперёд.
На мгновение между двумя мужчинами повисла тишина, прежде чем Свофт заговорил вновь.
— В конце концов вы с охотником на ведьм не так уж и отличаетесь, не так ли, ваша честь?
Волкмар развернулся в грязи с пылающими глазами. Его кулаки были подняты перед вздымающейся грудью, а челюсть выступала из-под дрожащих усов, делая его похожим на портового бойца за вознаграждение из Эпохи Трёх императоров.
— Так-то лучше, старик, — сказал Свофт со злобной ухмылкой, убирая меч в ножны и закатывая рукава.
— Ты будешь обращаться ко мне с должным уважение, — фыркнул Волкмар. — Или мне придётся преподать тебе урок прямо здесь и сейчас.
— Ну ладно, — ответил Свофт. — Я могу вбить в тебя немного огня, раз уж на то пошло.
Крик удивления и радости донёсся из задней части процессии, остановив Волкмара и Свофта. Забыв о ссоре, они поспешили за боевой алтарь, чтобы осмотреть дорогу позади. Над гребнем холма в тусклом свете развевались два стяга, горделивые и чистые на фоне неба. Один из них нёс на себе красный крест Рейксгвардии, другой — цвета двора Карла Франца. Волкмар в оцепенении наблюдал, как две лучшие кавалерийские бригады Альтдорфа взобрались на холм. Все крестоносцы вокруг него нарушили строй и бросились на новое место для наблюдения, наполненные новой энергией от ожидания хороших новостей. Раненые и те, кто заботился о них, остались на месте, воспользовавшись моментом, чтобы сменить бинты и перевязать сломанные кости.
Первыми до крестоносцев добрались восемь рейксгвардейцев, личная элита Карла Франца. Их плюмажи из красных перьев ярко выделялись над отполированными серебряными пластинами, на которых были выгравированы сцены величайших триумфов императора. Из авангарда крестового похода Люпио Блейз крикнул в знак приветствия, высоко подняв копьё. Во главе Рейксгвардии Ганс Зинтлер снял шлем и салютовал в ответ, его люди словно на парадном плацу в унисон подняли свои копья.
Единственный полк, который по статусу мог сравниться с Рейксгвардией, был полк Королевских Грифитов Альтдорфа, и они находились не так далеко позади. Три мускулистых ветерана, блистательные в сверкающей стали, наклонили свои кавалерийские алебарды, приветствуя Волкмара, когда они приблизились. Они сидели верхом на демигрифах, огромных драквальдских чудовищах, которые были наполовину орлами, наполовину львами. Они тоже были бронированными, их мощные бескрылые лапы и бочкообразная грудь были защищены лучшей альтдорфской сталью. Один из демигрифов что-то прерывисто пролаял на птичьем языке, прежде чем опустить свой угрожающий клюв и запустить его в придорожный труп.
— Лорд Волкмар! — произнёс Ганс Зинтлер, когда Рейксгвардия приблизилась. — Карл Франц шлёт наилучшие пожелания и восемь лучших мечей. А также целого Рихтера Вайссмунда, — закручивая усы и кивая в сторону своего коллеги из Грифитов.
Вайссмунд упёрся древком кавалерийской алебарды в грязь и сотворил знак Зигмара, склонив голову.
— Верховный теогонист.
— Капитан Вайссмунд. Вы и ваши звери являются отрадой для уставших глаз, — ответил Волкмар.
— Не следует так говорить о грифитах, сэр, — сказал Зинтлер с хитрым блеском в глазах.
— Мы потеряли девять хороших людей драквальдским племенам за последнюю неделю, Зинтлер, — мрачно сказал Вайссмунд. — Лучше бы тебе не шутить о людях, которые действуют как звери.
Зинтлер склонил голову в равнодушном извинении.
— Мы откликнулись на ваш зов, ваша честь, — продолжил Вайссмунд. — Где враг?
— Мой зов? — переспросил Волкмар.
— Сообщение от медных стражей, ваше святейшество, — ответил Зинтлер. — Император получил сообщение несколько дней назад, отправленное из Дозора Конигштейна. Ну, мы подкрепление, о котором вы просили, сэр. Мы чуть не загнали наших лошадей, пытаясь добраться сюда, но они ещё послужат нам.
Вайссмунд насмешливо фыркнул. Его демигриф отвлёкся на шум, в его покрытом перьями горле раздалось рычание, когда он огляделся в поисках чего-то нечеловеческого, чтобы убить.
— Я понятия не имею, о чём ты говоришь, Зинтлер, но буду честен — я очень рад вас здесь видеть. Моя благодарность Карлу Францу, — произнёс Волкмар. — Вы двое понимаете, на кого мы охотимся?
— Да, — грубовато ответил Вайссмунд. — На фон Карштайна. Так чего же мы ждём?
— C вашего позволения, капитан, подождите секунду, — сказал Зинтлер. — Ваше святейшество, могу я представить вам Солнечного творца.
Передние рейксгвардейцы разомкнули строй с безупречной точностью, открыв двух последних всадников из их числа. Каждая из боевых лошадей была запряжена в хитроумное устройство из трубчатых ракет и металлической рамы, установленное на артиллерийской колёсной повозке, которая была обращена назад к дороге. Талабхейский экипаж сошёл со своих мест на повозке и бойко салютовали.
— Ракетная батарея адский шторм, если я не ошибаюсь, — сказал Волкмар. — Ненадёжная.
— Только не эта, — ответил самый здоровый из экипажа, самодовольно поглаживая верхнюю часть своей машины. — Это последнее творение Юргена Багельштраусса. Солнечный творец не просто какой-нибудь Адский шторм, ваша светлость. Он вас не подведёт.
— Хорошо, отлично, — сказал Волкмар. — Любая помощь приветствуется. Но мы теряем время. Он посмотрел на авангард и поднял свой молот.
— Фон Корден! — закричал он.
— Что? — отозвался фон Корден, выходя из-за скрюченного дуба менее чем в десяти ярдах от Волкмара.
— А, вот ты где. Сообщение из Дозора Конигштейна, а? Хорошая работа. Я отлучу тебя за невыполнение моих приказов, когда мы вернёмся. Переделай порядок марша, чтобы мы смогли получить максимум пользы от вновь прибывших. И труби начало охоты.
Штернист
Долина тьмы, 2522
Маннфред фон Карштайн мчался по грязной дороге верхом на своём бессмертном скакуне. Тёмные облака гремели над головой, но ни одно живое существо не издавало ни звука. Даже щебечущие могильные жуки замолкли при его приближении.
Когда он галопом проскакал последний фарлонг по направлению к замку Штернист, граф-вампир обнажил клыки в безгубом оскале. Намного ближе к Варгравии, чем к Шварцхафену, замок был желанным видом. Он чувствовал, как реликварий становится ближе, и у него было достаточно времени, чтобы мобилизовать свои силы, прежде чем Дитя Молотодержца и его идиоты придут стучаться в его двери. В том, что они придут, не было сомнения. Эта фаза Великого труда была практически закончена.
С тех пор как его кузен Никлаус фон Карштайн встретил свой конец в морях Кладбища Галлеона, тёмные энергии, вытянутые его проклятым вихрем, свободно разлетелись по миру. Никлаус, или Граф Ноктилус, как вероломный дурак любил себя называть, никогда не заслуживал такой силы. С его последней кончины мастерство Маннфреда во владении эфирными ветрами стало более мощным, чем когда-либо. Просто сжав семейную реликвию, которой так дорожил его морелюбивый родич, граф мог трансформировать себя и своего скакуна в существ, не более существенных, чем сама тьма.
Однако для Маннфреда отсутствие следов противоречило цели его бегства. Вместо этого он вкладывал каждую унцию веса своего жеребца в дорогу, которая вела к замку Штернист, оставляя следы, которые смог бы выследить даже слепой.
Покатые холмики, которые олицетворяли округу Штерниста, появлялись на дороге всё в большем и большем количестве. Каждый из них был курганом из давно ушедшей эпохи. Маннфред чувствовал притуплённую, но мощную пульсацию тёмной энергии, которая словно поток протекала в каждой насыпи. Перемычки над каждым тёмным дверным проёмом было выдолблено настолько сильно, что оригинальные руны невозможно было разобрать, и двери склепов лежали на земле потрескавшиеся и заросшие мхом. Его стриганские агенты хорошо выполнили свою работу.
Скрестив руки на жёстком нагруднике, Маннфред направил своего скакуна через холмы силой мысли. Медленно, сознательно это привело его к могильникам Грабителей.
Возвышающиеся стены замка Штернист замаячили всего лишь в броске камня отсюда. Разваливающаяся цитадель была впечатляющей, почти такой же прекрасной, как вид Форта Оберстир. Хотя её разрушенные молниями башни вздымались ввысь, у древнего замка не было никаких естественных укреплений, как у крепости в западной Сильвании, никакого высокого плато или глубокого рва, чтоб защитить его. «Нет»-размышлял граф, постукивая длинным ногтем по бронированному ошейнику своего жеребца. «Укрепления Штерниста были далеко не естественными».
Маннфред спешился рядом с самым большим курганом, его жестокие черты напряглись от концентрации, когда он вонзил свой мерцающий меч в увядающую траву. Когда он заговорил, слова поползли у него изо рта, будто он выплёвывал насекомых.
— Nacafareh, Aschigar, vos maloth Nagashizzar…
Сверкая красными глазами, вампир поднял меч, держа его руками с обоих концов и поднимая параллельно земле, пока он не оказался у него над головой. Его песнопение повторилось трижды, достигнув крещендо, отразившегося от стен замка.
Через несколько секунд приглушённые звуки выкапывания раздались из могил вокруг него, звон металла обрывал шум шаркающих костей и шелеста древних слов.
Одна за другой костлявые тяжело вооружённые формы Штернитов выдернули себя из забвения и встали в полный рост. Зияли заплесневелые глазницы и сверкала чешуйчатая броня, открытые трухлявые кости отражали редкие проблески света, когда Моррслиб одобрительно посмотрела вниз. Полдюжины воинов восстало из могил, затем дюжина, затем две, затем ещё больше. Каждый повернулся к Маннфреду с открытыми словно от безмолвной радости челюстями.
Самый крупный из древних воинов вышел из самого большого кургана, как это было принято в доЗигмаровских племенах. Он носил высокую корону из бронзы и разорванный плащ из дырявой зелёной кожи, который трепетал и щёлкал на ветру, который не могли почувствовать смертные.
Шуршащий голос прогремел в голове фон Карштайна, когда древний король обратил к нему пустые глазницы.
«Что прикажите, о повелитель?»
— Подождите ещё немного, король Верек, — сказал фон Карштайн. — Пока не подойдут живые. А затем режьте, колите и убивайте.
«Для Штерниста будет исполнено»
Скелетообразный монарх поднял свой меч в судорожном салюте. Маннфред избавился от голоса в голове, оборвав ментальную связь с древним воином усилием мысли.
— На самом деле для Нагаша, — пробормотал он восставшим существам, растянувшимся во тьме. — И, что более важно, для меня.
Фон Корден наблюдал за горизонтом, пока крестоносцы Волкмара перетягивали боевой алтарь через Холм Личбург. Рейксгвардия и Альтдорфские грифиты сформировали почётный караул с обеих сторон — желанное подкрепление в важнейший час. Вдалеке на другой стороне долины замаячил замок Штернист. Его тройные башни торчали словно когтистые руки, готовые вырвать Маннслиб из сумрачной ночи, оставив только её болезненную сестру-близнеца бродить по небу.
Осматривая окрестности в поисках движения, фон Корден заставил солдат замолчать резким словом и тщательно прислушался к стону ходячих мертвецов. Ему показалось, что он увидел вспышку света среди холмов, но она исчезла до того, как он смог определить место. Вдалеке лишь слышался звон металла, который невозможно было отследить из-за густого тумана, искажавшего звуки в долине.
Капля дождя упала на поля шляпы фон Кордена, затем вторая. Охотник на ведьм поморщился. Ему показалось, что он видел, как на горизонте собираются тяжёлые облака, хотя из-за темноты было трудно что-то разобрать. Осталось так мало света.
Вот снова.
Что-то освещало тонкий туман внизу в долине, пульсируя, словно озорной блуждающий огонёк. Появляется, исчезает. Появляется-исчезает-появляется.
Как сигнал.
Фон Корден оскалился. В этот раз улыбка коснулась его глаз.
Крестоносцы собрались у основания усыпанного камнями холма, замок Штернист чёрной и запретной массой маячил впереди. Они слышали болтовню путешественников в тумане впереди, и грохот повозки. Какую бы форму ни приняли вновь прибывшие, они были живыми. Ни один мертвец не производил столько шума.
— Волкмар! — прошипел фон Корден, жестом призывая старика присоединиться к нему на вершине пустого кургана. Верховный теогонист надул щёки и зашагал вверх по склону, его священный боевой молот свободно висел у него на поясе.
Покачиваясь, к ним сквозь дымку дождя двигалась мерцающая машина, которая очень напоминала альтдорфский люминарк, хотя её линзовая пушка была длиннее и имело более сложную конструкцию. Она представляла довольно захватывающее зрелище, составляя конкуренцию в величии самому боевому алтарю. Фон Корден вспомнил, как в первые увидел такой открытым. В своё время у Бальтазара Гельта нашлась пара крепких слов, чтобы описать эти штуки. Охотнику на ведьм казалось, что световое устройство будет практически бесполезным в постоянной темноте Сильвании, но от прибытия боевого мага не отворачиваются, а тяжёлая повозка люминарка могла переехать одного мертвеца или трёх, раз уж на то пошло.
— Эй там! — закричал закутанный в робу кожистый маг, стоя на платформе с линзами устройства. На дороге под ним выстроились небольшими группами опасного вида люди, вооружённые всем, от садового инструмента до арбалетов. Среди них были примитивные знамёна, сделанные из знаков таверн, прибитых к деревянным доскам, на одном был изображён стилизованный козёл, на другом пара скрещенных ключей, на третьем — повозка и лошади.
— Привет, друзья! — прокричал старик.
— Похоже, нам сегодня везёт, — пробормотал Волкмар, повернувшись к фон Кордену, подняв брови. — Темплхофские коллегиаты. Без сомнения их присутствие это результат твоего сообщения.
— Возможно, — произнёс охотник на ведьм с непроницаемым лицом.
— Альберих? — прокричал престарелый маг. — Альберих фон Корден? Это твоя шляпа украшает этот холм, ужасная ты старая ищейка?
Фон Корден едва мог разглядеть двух учеников в мантиях, съёжившихся от смущения на водительском месте ниже. Их учитель продолжал, не обращая на них внимания.
— Мы охотимся на коготь, Альберих! Коготь сам-знаешь-кого! Маннфред спрятал его в Варгравии!
— Утихни, Санскраер, ты разбудишь мертвецов, — сказал фон Корден, нахмурившись.
За спиной Волкмара крестовый поход гудел от слухов и вопросов. Фон Корден слышал, как в голосах крестоносцев растёт надежда, когда новости о новом подкреплении начали распространяться. К собственному удивлению, он мягко кивнул. Возможно у них всё ещё был шанс.
У подножия холма три закутанных в мантии мага спешились и направились к Верховному теогонисту. Толпа мужчин с сильно развитой мускулатурой шла за ними, многих из которых фон Корден узнал. Ополченцы, собранные из деревень по всей долине, судя по их виду. Когда вновь прибывшие приблизились, Волкмар подошёл к фон Кордену и положил руки ему на плечи, спокойно встретив взгляд охотника на ведьм.
— Забудь про отлучение, фон Корден, — сказал он тихо. — Если эта толпа поможет, и мы убьём Маннфреда, я тебя канонизирую.
Крестоносцы рассыпались между курганами и каменистыми насыпями Штерниста, крыло кавалерии оставили в резерве. Волкмар почувствовал, как в нём вспыхнула решимость, когда он наблюдал за всадниками с высоты амвона. Три лучших рыцарских ордена Империи под его командованием, а так же два артиллерийских орудия и трио магов, подкреплённых ядром пехоты ветеранов. Спасибо Зигмару за человеческую сплочённость. Со всадниками, светлым орденом и стирландским ополчением крестовый поход насчитывал почти сотню хороших и верных людей. «Плюс фон Корден»-добавил про себя Волкмар.
Дождь, ливший с угольно-серого неба, был ясной прелюдией к чему-то более серьёзному. Горизонт был заполнен зловещими чёрными облаками, висевших низко в темноте. Зелёный свет вспыхивал внутри них, и каждые несколько секунд по холмам прокатывался угрожающий грохот.
Менее чем в ста ярдах от крестового похода в тени огромного замка можно было увидеть движение, расплывчатая масса тел, перемещающаяся в кромешной темноте. «Приманка, без сомнения»-подумал Волкмар. Ну, с такими мощными резервами, как у него, он намеревался клюнуть на неё. Не было лучшего способа выманить самого Маннфреда и в процессе оставить его открытым для смертельного удара кавалерийского резерва.
Что-то тёмное и огромное появилось из тени замковых стен. Закованный в броню всадник, чей ощетинившийся костями конь ступал по покрытой мхом земле. Когда фигура вошла в бассейн тусклого света, пролитый Моррслиб, всадник остановил своего коня и улыбнулся, капли дождя скатывались с его безволосой ребристой головы. На расстоянии его рот, полный окровавленных зубов, казался красным разрезом в белой маске.
Без сомнения это был Маннфред фон Карштайн.
— Унбероген! — прокричал Волкмар и задул в Рог Сигизмунда, отправляя алтарных боевых лошадей вперёд. — Зигмар Унбероген!
Боевой клич был подхвачен толпой верующих, которая бросилась вперёд через холмистое поле. Разорванные души кричали и царапали себя от нетерпения погибнуть, в то время как талабхеймские гвардейцы маршировали вперёд с мрачными лицами. На левом фланге люминарк со звоном заехал на низкий холм, откуда открывался оптимальный вид на поле боя по суждению светлых магов, распевающих в унисон на борту машины.
Облака над головой разразились низким рокотом, и Молот ведьм добавил свой голос к грому, когда дождь превратился в ливень. Пушечное ядро устремилось во тьму, врезавшись в основание замка и обрушив каскад каменной кладки на толпящихся внизу.
Толпа пошатывающихся трупов спускалась с холма по направлению к гвардейцам, их рты изрыгали опарышей, а пальцы скребли воздух. Справа мокрые от дождя скелеты начали отрывистое движение через поле в неуклюжей синхронизации.
В центре боевых порядков нежити Маннфред начертил что-то в воздухе длинным когтем, когда призраки женщин спустились с башен, чтобы присоединиться к нему. Вампир указал на Разорванные души, произнеся что-то злобное. В тени балюстрады боевого алтаря, фанатики состарились на десятилетия за считанные секунды. Некоторые из них слабо вскрикнули, когда иссохли, поседели и распались, словно прах, под дождём.
— Зигмар защищает! — закричал Волкмар, ударяя молотом по металлической раме амвона. На мгновение дождь вокруг Разорванных душ превратился в золото, и проклятие было снято, хотя многие выжившие уже согнулись пополам под внезапным весом лет.
Строй нежити был уже менее чем в пятидесяти футах. Стоны мертвецов, наступающих сквозь рассеивающийся туман, можно было услышать даже за раскатами грома. «Теперь время пришло»-подумал Волкмар. «Больше они не могут ждать».
Волкмар ещё раз задул в Рог Сигизмунда. За его спиной несколько ракет взмыло в воздух, потрескивая запалами. С оглушительным тройным взрывом артиллерийский залп сдетонировал высоко над полем боя, обжигающий свет взрывов озарил скользкую чёрную кирпичную кладку замка Штернист. Их освещение осталось таким же ярким, как и при первом взрыве, когда фосфорные ракеты начали парить на широких шёлковых парашютах. Свечение было настолько ярким, что поле боя стало видно ясно, как днём.
— Зигмар! — заорал Волкмар, щёлкнув вожжами боевого алтаря изо всех сил и посылая повозку вперёд. Вторя его боевому кличу, весь строй крестоносцев бросился сломя голову на стену мертвецов, движущуюся к ним. Боевой алтарь не останавливаясь пропахал толпу скелетов-мечников, раздробив полдюжины из них в щепки за секунду. Волкмар бил по черепам и костлявым запястьям под ним, когда неживые воины безрезультатно пытались его заколоть. Слева в сечу бросились Разорванные души, сокрушив ещё больше скелетов своими цепами. С освещённым полем боя и праведным огнём в жилах Зигмариты разили трупов с каждым ударом.
На правом фланге кавалерия с громом объехала по краю группу высоких холмов, чтобы выйти на полном скаку. Они врезались в массу тел, которая высыпала с подветренной стороны замка, трупы-марионетки были посланы, чтобы удержать всадников от главной линии фронта. Дюжина копий попала в трухлявые тела, боевые лошади затоптали своими тяжёлыми железными копытами всех, кто избежал их. Демигрифы кричали, когда царапали когтями, били и рвали, разбрасывая мёртвое мясо во все стороны. Верхом на зверях с орлиными головами альтдорфские грифиты Вайссмунда размахивали кавалерийскими алебардами, рассекая трупы по двое и по трое.
«Слишком рано»-безнадёжно подумал Волкмар. «Идиоты были остановлены слишком рано».
Тело капитана Вайссмунда было разорвано на две части, когда Маннфред выскочил из тени и проскакал мимо, полоснув мечом и изогнутым лезвием по животу грифита в брызгах крови. Рыцарь рейксгвардии, сражавшийся рядом с ним, вытащил меч и повернулся с криком, но бессмертный боевой конь вампира качнул своим тяжёлым черепом вбок к всаднику и с глухим лязгом выбил его из седла. Клинок Маннфреда снёс голову ещё одного грифита, удар был настолько мощным, что при прохождении сквозь шею даже не замедлился и погрузился глубоко в глотку коня. Вампир взвизгнул в экстазе, когда горячая кровь хлынула огромным потоком, его заострённая чёрная броня окрасилась в красный, как и его пасть. Люпио Блейз галопом понёсся к нему с опущенным копьём и молитвой Мирмидии на устах. Наконечник его оружия ударил лишь тень, когда Маннфред растворился в небытие с тёмным издевательским смехом.
Прогремел гром и росчерк зелёной молнии пронзила облака, попав в высочайшую из открытых башен замка Штернист. Потрескивающий зелёный разряд не рассеялся, но разделился на восемь меньших пальцев. Искажённая энергетическая клешня, с одним пальцем, пляшущим на каждой колонне башни.
Из-за облаков появилась самая ужасная вещь, которую когда-либо видел Волкмар.
Водружённый на паланкин, поддерживаемый призраками, находился артефакт такого сверхъестественного зла, что он захлестнул его разум. Его открытый свинцовый гроб принёс в мир ужас сокрытой в нём реликвии. Души древних королев кружились вокруг него, их крики создавали резкий диссонанс, который задевал каждый нерв одновременно. Удушающая вонь массовых захоронений ударила в носы имперцев, заставляя даже Волкмара закрыться в болезненном отвращении. Но именно видение, пылающее в железно-костяной клетке реликвария, атаковало чувства больше всего.
В сердце реликвария находилась гигантская когтистая рука чистейшего чёрного цвета, зловещее зрелище оставалось в глазах каждого живого существа, которое осмеливалось посмотреть на него. Что-то в руке манило Волкмара, заставляя его душу чувствовать себя грязной и использованной. Рефлекторно с уст Зигмарита сорвалась молитва, и чувство отхлынуло.
Ополченцам под реликварием повезло меньше. По мере того, как призраки, несущие паланкин, опускали его всё ниже и ниже, губительные энергии когтя срывали кожу, затем мускулы, потому сухожилия людей, находящихся под ним, пока не оставался лишь окровавленные кости. Кровавые скелеты дрожали и плясали, прежде чем запустить свои костлявые когти в своих паникующих товарищей, которые толпились вокруг них или сворачивались в позе эмбриона на земле.
На холме маги светлого ордена выкрикивали свои заклинания против магического шторма. Пар поднимался от линз люминарка, когда копья энергии били снова и снова в бескожие ужасы, которые подбирались к ним. Когда реликварий снизился над полем боя, металлический остов линзовой пушки люминарка затряслась и медленно повернулась к нему, старик у руля пролаял древние слова и указал на гроб внутри.
Белая вспышка света в буре привлекла внимание Волкмара, когда отвратительный призрак женщины появился рядом с люминарком и читающими заклинание аколитами. Она на секунду закрыла руками уши младшего мага. Ученик побледнел и упал замертво. С его кончиной трёхстороннее песнопение магов запнулось, а затем и вовсе прекратилось.
Санскраер закричал в агонии, когда прерванный ритуал дал обратный эффект. Мгновение спустя он превратился в колонну белого пламени, настолько высокую, что почти доставала до облаков. Каждая стеклянная линза в люминарке сломалась, их острые осколки посыпались на кричащего аколита, вцепившегося в труп своего друга на платформе внизу. Человеческий факел, который раньше был Ёви Санскраером, упал с линзовой палубы прямо в грязь с затухающим шипением.
Над ним призрачный паланкин подлетел ближе, его измученные призраки закричали от тёмной радости, указывая на свернувшуюся фигуру, шипящую в грязи. Пушечное ядро пронеслось через них, оторвав несколько клочков эктоплазмы, но не замедлив их ни на йоту. Выживший аколит съёжился на водительской платформе люминарка безмолвно закричал от страха, его кожа старела с огромной скоростью по мере приближения адского устройства.
Внезапно яркая вспышка света вырвалась из почерневшей мантии Санскраера, сливаясь в верхнюю часть тела светящегося ангела-хранителя. Огромная фигура подлетела к реликварию, схватив кованные ворота и рванув их на себя, в то время как призрачные формы паланкина завизжали и вцепились в его иллюзорную плоть.
Волкмар оторвал взгляд и снёс ползущего по амвону скелета ударом молота. Хотя полдюжины жутких воинов уже подбирались к нему по повозке боевого алтаря, его внимание безотрывно было приковано к развернувшейся драме на холме. Пока светящуюся фигуру рвали на части призраки паланкина, три оборванных фанатика забрались на шасси разрушенного люминарка. Подбирая осколки колдовского стекла окровавленными руками и зажимая их в зубах, разорванные души подпрыгнули и ухватились за плиту реликвария, парящего над своей жертвой.
Двое флагеллянтов промахнулись и, размахивая руками, упали в наступающих скелетов, но Герхардту Червю удалось ухватиться за железно-костяную распорку и подтянуться, забравшись на каменную плиту. Призраки снова и снова проходили сквозь него, охватывая его неестественным зелёным пламенем, но фанатик слишком увлёкся своей манией, чтобы замечать это. Он смеялся, когда его плоть трескалась и горела, нанося колющие удары своим осколком колдовского стекла зловещему стражу, который согнулся над злой книгой, защищая её. Запах горелого мяса заполнил воздух, когда Герхардт обнял съёжившегося повелителя трупов, триумфальный вопль фанатика вторил грохоту бури, когда изумрудное пламя обратило их обоих в прах.
Хотя Волкмар и его люди вырезали неуклюжих трупов-марионеток где бы те ни появлялись, нечестивые твари, пошатываясь, поднимались на ноги и продолжали сражаться несколько мгновений спустя. Руки Верховного теогониста горели от напряжения, когда он бил молотом снова и снова наступающих скелетов внизу. Его люди теперь кричали от неимоверных усилий, а не от злости, погружая свои тяжёлые клинки снова и снова в мёртвую плоть, пока их плечи не оседали, а голоса не пропадали. Но всё же фронт каким-то образом держался.
Из задних рядов Сынов Зигмара донёсся крик, и Волкмар бросил взгляд за их боевые порядки. Его глаза расширились, когда он увидел десятки древних, облачённых в броню фигур, выходящих из курганов с высоко поднятыми заржавевшими бронзовыми клинками. За ними из тумана появились разлагающиеся всадники, галопом направившиеся на восток по какой-то безмолвной команде. Древнее племя построилось вокруг костлявого короля, стоявшего в центре, с поразительной скоростью и атаковали, зайдя в тыл к талабхеймцам и их стирландским союзникам, подняв мечи.
Эбен Свофт продирался через ряды талабхеймцев в тыл своих кричащих солдат, локтями и рапирой пробивая себе путь сквозь передние ряды бронированных скелетов, чтобы вонзить клинок прямо в грудную клетку древнего короля. Один, два, три раза он нанёс удар с грацией фехтовальщика. Тварь просто скорбно смотрела на него своими пустыми глазам, прежде чем обрушить свой разъеденный меч по сверкающей дуге. Над их головами прогремел гром, когда он пробил ловкое парирование Свофта и срубил голову дуэлянта вместе с его правой рукой одним ударом.
Волкмар услышал хлопанье крыльев и повернул голову, чтобы снова увидеть трёх похожих на летучих мышей существ, спустившихся со своих насестов под разрушенной башней. Дьяволы Шварцхафена завизжали, на бреющем полёте направляясь к нему. Костлявая лапа одного из толпящихся внизу скелетов схватила его за лодыжку, и он наступил на неё изо всех сил. Когда он снова поднял голову, варгейсты уже настигли его, толкая его на пол ударом когтистых лап. Они были огромными, закрывшими весь обзор своими слюнявыми заострёнными мордами и перепончатыми крыльями. Один из них дотянулся до его священного молота и вырвал оружие из его рук, прежде чем бросить его, словно обжёгся.
Каслайн упал на крылатых дьяволов сверху, спрыгнув с площадки на вершине золотого грифона, чтобы обрушить Молот рейка в двуручном ударе. Древний боевой молот ударил одно из огромных, похожих на летучих мышей существ прямо в затылок, сокрушая каждую кость в его теле и размазывая его по железной балюстраде алтаря. Волкмар пинком отправил его останки к скелетам внизу. В то же мгновение его товарищ по стае бросился вперёд, вцепившись зубами в лицо Каслайну с тошнотворным хрустом. Прокричав Молитву вознесения, Волкмар призвал всю свою ярость в раскалённый добела шар и швырнул его в тварь, отгоняя её, сжигая плоть зверя пламенем веры. Оно завизжало и отпустило архлектора, Калсайн повалился назад будто срубленный дуб, в то время как крылатый дьявол умчался прочь на дымящихся крыльях.
Внезапно Волкмар почувствовал, как что-то погружается в его затылок, и всё погрузилось во тьму.
В тени пустого кургана Горст встал в полный рост на вершине своей ужасной повозки. Две точки горящей чёрной энергии появились у него в глазах.
— Значит, в последний раз, Альберих фон Корден, — прохрипел некромант.
Фон Корден схватил труп стирландского ополченца и поднял его перед собой, когда двойные разряды тьмы с треском вылетели из глаз некроманта, превращая импровизированный щит в клубы чёрного дыма. С уже разряженными пистолетами и без времени на их перезарядку, охотник на ведьм подобрал с земли оторванную руку и швырнул её в голову некроманта. Воспользовавшись мгновенным отвлечением, фон Корден бросился вправо, когда труповозка помчалась к нему, забравшись в трясину разлагающихся тел, валявшихся в перевёрнутой грудной клетке её шасси. Мёртвые руки схватили его за ноги, сжимая их до крови своими костлявыми пальцами, но ничто не могло поколебать концентрацию охотника.
Горст сплюнул чёрные искры, готовя следующее заклинание, но фон Корден накинулся на него раньше, чем он успел закончить. Он схватил некроманта за тонкие волосы обеими руками и резко потянул его голову вниз, чтобы встретить её со своим коленом на полпути, выбивая зубы и ломая челюсть в потоках собственной крови.
— Больше никаких заклинаний для тебя, Хельман, — ликующе произнёс фон Корден. За его спиной несколько пассажиров повозки поднялись и погрузили свои гнилые зубы в его бёдра, но охотник заблокировал боль усилием воли, достав кольцо из слоновой кости и приложив его к ладони. Он протянул обе руки вниз и зажал ими рот некроманта.
— Моя очередь, ублюдок. Изыди!
Обжигающий свет вырвался из глаз Горста, рта, ушей и носа, когда энергии белого кольца выжгли его изнутри. Некромант дико затрясся, но фон Корден держал его с мрачной силой, пока кожа Горста не пошла белыми трещинами, и магический свет не выжег его окончательно.
Под ногами фон Кордена телега превратилась в навозную кучу гнилой плоти и костей. Высвободив себя, охотник на ведьм поцеловал медальон, висящий у него на шее, не обращая внимания на могильную грязь, покрывавшую его перчатки.
— Это для тебя, Линн, — пробормотал он.
Вокруг фон Кордена под проливным дождём бушевала битва. На холме позади него Серебряные пули отчаянно стреляли в привидение в балахоне, которое летело к ним, подняв косу. Точные залпы стрелков проходили сквозь него без всякого эффекта. Кёрсер Бредт рявкнул команду, и его люди сорвали посеребрённые талисманы, которые они носили на шее, перезарядив и выстрелив в упор как раз в тот момент, когда изогнутое лезвие призрака сразило первого из них. Призрак взвыл и распался на части, когда благословлённые пули прошли сквозь него. Мгновение спустя отряд бесплотных рыцарей проскакал сквозь ряды стрелков, появившись у них за спиной, их косы мерцали, когда они забирали одну душу за другой.
Впереди остальные гвардейцы изо всех сил боролись с мертвецами, поднимающимися прямо из земли, когда Маннфред читал свои заклинания. Не только полусгнившие кадавры и трупы поднимались, чтобы сцепиться с выжившими в тесной рукопашной схватке, но и талабхеймские мертвецы в окровавленной униформе, которых они называли товарищами ещё секунду назад. Чувство отчаяния висело в воздухе, неизбежность, которая толкала людей на героизм и трусость в равной степени.
Здоровяк, который возглавлял отребье магов, поднял упавший знамя-знак с горы подёргивающихся мертвецов и изо всех сил размахнулся им на графа-вампира у того за спиной, сломав украшенный козлом знак о затылок его лысой головы. Брызнула кровь, но вампир едва зарычал, схватив мускулистого стирландца за шкирку и швырнув его на копьё рыцаря рейксгвардии, который нёсся на него справа.
За кучей трупов, оставшейся после Горста, фон Корден перезарядил пистолет последней серебряной пулей. Теперь силы вампира превосходили их числом — по крайней мере три к одному, судя по всему. Ноги подгибались, а руки, держащие мечи, ослабевали, когда всё снова начало погружаться во тьму, осветительные ракеты Солнечного творца упали, а затем были потушены проливным дождём. С потерей кавалерии битва на истощение резко скользнула в пользу мертвецов. Зелёная молния сверкнула над головой, когда крики боли и умирающих людей заглушили раскаты грома. Что ещё хуже, Маннфред был на пике своего могущества.
Охотник на ведьм приготовился к последней атаке, когда сияющий поток света, идущий с запада, прокатился по полю боя. Он распространялся словно ртуть, стекая в землю в, казалось бы, случайных местах. Мгновение спустя земля затряслась, словно мех раненого зверя.
Внезапно, каким-то чудом, земля разверзлась в сотне разных мест. В этот раз из неё поднялись не мертвецы, но похороненные символы веры. Украденные символы в виде молота, стальные волчьи тотемы Ульрика, монеты Морра, даже бронзовые солнца Мирмидии вырвались из своих недавних могил и зависли на высоте головы по всему полю боя, каждый сиял грубой магической силой.
Фон Корден издал крик триумфа. Агенты Маннфреда закопали украденные символы глубоко, но не достаточно глубоко. Его сообщение предназначалось Карлу Францу по правде говоря, но план Санскраера передать его коллегиям магии принёс свои плоды в самый критический час. Очевидно, Бальтазар Гельт, Верховный патриарх и мастер изменения металла услышал об их тяжёлом положении и внёс свой вклад как раз вовремя.
Рёв свирепой бурной радости вырвался из выживших крестоносцев при виде их священных символов. По всему полю бестелесные призраки Маннфреда были сметены волной чистой веры, которая прокатилась по полю. Даже реликварий отступил обратно за облака, его стражи закричали от неземной боли.
Прилив жизненных сил расцвёл в рядах крестоносцев при виде такого проявления надежды. Мечи и топоры снова были подняты, уставшие конечности были наполнены новой силой, а боевые кличи нашли новый голос. Объединённые в противостоянии стене нежити, которая угрожала похоронить их заживо, крестоносцы рубили одного гниющего трупа за другим, пока не осталось ничего, кроме разбросанных кусков мяса и зловония смерти.
Фон Корден осматривал поле боя, пока выжившие крестоносцы возносили благодарности своим богам посреди разорванных останков своих врагов. Медленно его настроение упало, отчаяние снова наполнило его сердце. В хаосе происходящего вампир Маннфред отступил. Что ещё хуже, брошенный боевой алтарь опрокинулся на бок.
Волкмара нигде не было видно.
Эпилог
Когда битва за пределами замка Штернист внезапно остановилась, свет в большой открытой комнате в южной башне замерцал. Внутри толстые свечи, сделанные из человеческого жира, трещали и плевались, как будто от отвращения священником в робе, которого бросили среди них.
Пара окровавленных варгейстов c голодным видом ходили вокруг своей добычи, болтая друг с другом на своём щёлкающем языке. Даже в их слабых животных умах хватало здравого смысла не наступать на позолоченные канавки, которые образовывали грубый набросок Сильвании на полу комнаты.
Когда чувства вернулись к нему, Волкмар почувствовал магическую силу, вибрирующую в плитах, на которых он лежал. Он поднял голову и изо всех попытался сосредоточиться. Кровь запульсировала из дыры в его лысой голове, там, куда ударил один из варгейстов. Он не осмелился дотрагиваться до неё, опасаясь почувствовать что-то мягкое и губчатое под кончиками пальцев.
К стенам вокруг него были прикованы фигуры, бесчувственные от недостатка крови или избитые до потери сознания. Среди них была целительница Шаллии в белом одеянии, бородатый здоровяк с отметкой Ульрика на лбу и бледный приверженец Морра, избитый так сильно, что он лежал в липкой луже собственной крови. Мирмидианец Люпио Блейз был прикован напротив эльфийской девы такого царственного вида, что ошеломляла даже под маской крови и грязи. Сломанная тиара, украшенная символом Двора Феникса, висела на её спутанных локонах. Он узнал символ Вечной королевы рядом с ним, то, что эльфийские послы при дворе Карла Франца всегда показывали с гордостью.
Между каждым из девяти пленников стоял пюпитр, выполненный в форме демонической лапы. Гигантские гримуары были прикованы к некоторым пюпитрам, их страницы шелестели, будто подчиняясь, собственной воле. В центре комнаты украденная Корона колдовства покоилась на подушке из человеческой кожи, её бесценные украшения мигали в свете свечей. Пламя неповиновения воспылало в Верховном теогонисте. Если бы только у него получилось и ему удалось бы сбежать, может быть даже вернуться в Альтдорф, он бы смог восстановить свою репутацию и начать новый крестовый поход…
Саднящий разум Волкмара пытался осмыслить его окружение. Подозрения преследовали его, как воры в переулке. Для того, чтобы собрать такую коллекцию сановников и артефактов изо всех уголков мира, понадобились бы месяцы, даже годы. Но с какой целью?
На секунду все свечи в комнате разом потухли. Мгновение спустя высокая закованная в броню фигура нависла над Волкмаром. Наполненный магической силой и облачённый в броню с изображением крыльев летучих мышей чистейшего чёрного цвета вновь прибывший был фигурой из древних легенд, обретшей жизнь. Маннфред фон Карштайн, Могильный лорд Сильвании и бич Культа Зигмаритов поставил металлический сапог на спину Верховного теогониста и надавил с усилием.
— Посмотри на себя, корчишься на земле, — произнёс Маннфред фон Карштайн издевательским тоном, за которым был слышен культурный голос. — Великий Волкмар, верховный жрец Молотодержца. Говорят, кровь Зигмара течёт в твоих венах, друг мой. И возможно они правы.
Над Волкмаром вампир указал своим варгейстам. Они обрушились на бессознательные фигуры, прикованные к стене, вскрывая им запястья своими острыми клыками. Кровь брызнула на плиты, собираясь в стене свечей, пока не попала в позолоченные канавки, расположенные в считанных дюймах от каждого пленника.
Волкмар очистил свой разум от боли и думал только о воинственном боге Зигмаре, который изгнал Великого некроманта, когда Империя была молода. Жрец почувствовал, как его кости срастаются и исцеляются, когда золотой свет заструился сквозь него. Он повёл мощными плечами и скинул бронированный сапог, который прижимал его к полу.
Внезапно взрыв боли расцвёл позади его глаз, когда граф-вампир погрузил свои когти в зияющую дыру в голове Волкмара, и, используя содержимое его черепа, поднял его на ноги. Бледное, плотоядное лицо всплыло перед размытым взглядом Верховного теогониста. Волкмар сжал кулак и изо всех сил ударил Маннфреда по зубам. Он почувствовал, как клыки сломались под его ударами, даже сквозь кричащую чёрную боль, которая обжигала его разум.
— Ну, ну, — произнёс Маннфред, сплёвывая зуб на пол и улыбаясь багровой в свете свечей улыбкой. — Боюсь, слишком поздно для такой примитивной ерунды. Слишком поздно для тебя, и слишком поздно для Империи.
Сильный ветер задул сквозь стреловидные окна комнаты, потушив свечи. Мгновением позже комната стала мертвенно холодной, и рассеянный зелёный свет превратил кровь, растёкшуюся по плитам в угольно-чёрную. Волкмар почувствовал, как у него замёрзли сухожилия и онемел разум. В то время как над головой бушевали силы природы, ночное небо, нависшее над открытой крышей комнаты, затмило завывающей бурей призраков, которые несли к ним клетку из железа и кости. Варгейсты подали голос в мольбе, завывая в благоговейной радости.
— Кровь Зигмара, — произнёс фон Карштайн, облизывая пальцы, когда Волкмар с ужасом посмотрел вверх. — Последний ингредиент, необходимый мне, чтобы заполучить земли, которые по праву принадлежат мне.
Вампир обошёл ошеломлённого жреца, сжимая когти.
— Великих свершений можно достигнуть с жизненной сущностью истинных верующих, — чёрный и заострённый язык скользнул по его губам, стирая следы украденной крови. — Вскоре Сильвания станет царством, в котором вера не имеет силы, и твои драгоценные святые символы не более чем безделушки. Всё потому что кровь верующих будет обращена против них.
По негласному сигналу от своего хозяина, варгейсты метнулись вперёд и схватили руки Волкмара. Единственным взмахом когтей Маннфред вскрыл запястье Волкмара, и кровь, пульсируя, полилась из раны.
Сверкая глазами, вампир сдавил руку жреца над разрезом, заставляя рану открыться, словно мокрый рот. Ещё больше крови заструилось вниз по руке старого жреца, быстро попав в канавки на полу. Она смешалась с кровью святых мужчин и женщин, протекающей по комнате, пока золотые границы картографического изображения не стали полностью красными.
Злобно ухмыляясь, Маннфред схватил Волкмара за шею и поднял его над полом. Он пронёс сопротивляющегося жреца к краю комнаты без особых усилий и швырнул его об одну из арок, которая образовывала окна башни. Вдалеке вокруг гор, которые окружали долину, старик увидел распространяющийся нездоровый красный свет, его маршрут повторял заполненные кровью границы, вырезанные в плитах. Под светом земля взрывалась движением. Крепостная стена из костей поднималась там, где красный свет касался земли.
Волкмар пылал от гнева при виде того, как Сильвания была лишена тех последних крох жизни, которые в ней ещё оставались. Старый жрец пытался вздохнуть, приглушённый рёв безумия и отчаяния невольно сорвался с его губ. Он кинулся на вампира в приливе сил, направляя грубую силу его веры в Зигмара в последний огромный взрыв неповиновения.
Ничего не произошло.
— Слишком поздно, — снова сказал Маннфред голосом таким же холодным, как когти самой смерти, медленно подходя ближе. — Ни один смертный не может противиться моей воле.
Вампир обнажил клыки и бросился к горлу Волкмара.
Стивен Сэвил Проклятие Некрарха (не переведено)
Не переведено.
Роберт Эрл Охотники на вампиров (не переведено)
Не переведено.
Гордон Ренни Портрет моей бессмертной леди
— Поручение? Что еще за поручение? — Джованни Готтио склонился над столом, расплескивая вино из дешевого медного кубка, который держал в руке. Скоро его наполнят снова, Джованни знал это, ведь его новый друг, сидящий напротив, неизменно подливал всю ночь.
— Портрет, — сказал новый знакомец, — маслом. Заказчик отлично заплатит.
Джованни фыркнул, пролив еще больше вина. Бессознательно он провел несколько линий пальцем на грязной поверхности стола, будто нанося мазки воображаемой кистью. Лица. Лица всегда были его специальностью. Казалось странным, что он сидел с новым другом уже много часов, пил его вино и тратил его деньги, но встань тот и уйди, Джованни не смог был точно сказать, как этот человек выглядел. Он более был похож на размытый набросок портрета, сделанный импрессионистом: холодные и жестокие глаза, рот высокомерный и слабый — как незаконченная работа. Самой запоминающейся вещью в нем был изумрудный перстень на пальце, ловивший даже неяркий свет свечей этой таверны на задворках города.
— Ты что, не слышал? — нечетко произнес Джованни. Он начинал опасаться, что оказался гораздо пьянее, чем должен был бы быть, даже после тех трех чарок вина, которые ему преподнес незнакомец. — Великий Готтио больше не пишет портретов. Он художник, а художник должен изображать правду в своих работах. Проблема в том, что люди не хотят правды. Она им не нравится. Этот болван Лоренцо Люпо совершенно точно не хотел ее, когда заказывал великому Готтио портрет свой жены.
Джованни осознал, что кричит, тем самым притягивая насмешливые взгляды других посетителей таверны. Не обращая на это никакого внимания, он сердито попросил наполнить его кубок по новой.
— Ты видел его, портрет моей кисти, портрет жены магната Люччини? Немногие видели, ибо ее муж постарался уничтожить его, как можно быстрее. Но видевшие сказали, что женщина запечатлена совершенно: не только в отображении ее изящества и красоты, но более того, были показаны весь шарм, грация и индивидуальность голодного горного волка, прятавшегося под ее превосходной кожей.
Джованни опустошил кубок и ударил им по столу, споткнувшись при попытке встать. «Напился после трех чарок, — думал он. — Великий Готтио действительно растерял свои таланты…»
— Спасибо за ваше гостеприимство, сэр, но великий Готтио больше не пишет портретов. Он изображает лишь правду, свойство, мало приветствуемое сильными мира сего.
Глумливый смех сопровождал его выход из таверны. Покинув заведение, он пошел по узкому проходу меж домами, придерживаясь за стену. «Шаллия, помилуй. Это дешевое павонанское вино действительно ударяет в голову».
Веял ласковый ночной ветерок, приносивший с собой сильный аромат фруктовых садов, что росли на склонах Трантинских холмов, возвышавшихся над городом. Джованни сделал несколько глубоких вдохов, пытаясь прояснить голову. Сзади слышались быстрые твердые шаги, следующие за ним; безусловно, новый друг был не из тех людей, что готовы принять отрицательный ответ.
Джованни повернулся, чтобы пожелать настойчивому незнакомцу доброй ночи, но вместо ожидаемой заискивающей улыбки художник увидел гримасу гнева. Протянутая рука схватила его за горло и подняла над землей. Там, где только что были ногти, выпрыгнули когти, острые края которых впились в незащищенную шею Джованни. Долгие секунды рука держала его, пока он пытался бороться, неспособный даже сделать вдох, а уж тем более позвать на помощь. Потом она неожиданно отпустила его. Готтио упал на землю практически без сознания. Так называемый новый друг без особого труда потащил его к стоявшему неподалеку экипажу. Звук открывающейся двери и лицо, яркое и ужасное в своей сверхъестественной красоте, подобное лику луны Моррслиб — вот что сопровождало погружение сознания Джованни во тьму.
— Не важно, Мариато, — произнес голос, холодный, как лед айсберга. — Этот путь вполне подойдет.
Джованни проснулся; ощутив боль, пульсирующую где-то с обратной стороны глаз, он узнал чересчур знакомые признаки излишеств предыдущей ночи. Разум все еще был ошеломлен вином, которое художник, несомненно, с большой охотой заливал в себя. Несколько секунд понадобилось для осознания, что это совсем непохожая на сарай мансарда, которую, в силу недавнего обнищания, Готтио называл своим «домом». Одежда — рубашка лучшего катайского шелка и бриджи эсталианской телячьей кожи — слабо напоминали те лохмотья, в которых он был вчерашним утром.
«Вчерашнее утро?» — подумал Джованни, неожиданно осознавая, что все еще стояла ночь: в зарешеченном окне над его кроватью серебрилась луна Моррслиб. Поднеся руку к лицу, он почувствовал жесткое прикосновение двухдневной щетины. Шаллия, помилуй. Сколько же он здесь пробыл бес сознания?
За единственной в комнате дверью послышался звон ключей. Джованни напрягся, приготовившись… к чему? Борьба? Оглушить тюремщиков и попробовать убежать? На полголовы ниже среднего своего земляка — телосложение, а, точнее, недостаток его, обитателей Тилеанского полуострова было предметом шуток многих народов Старого Света. Брюшко, не сильно уменьшившееся даже за годы лишений, тоже не слишком способствовало удачному побегу. Джованни знал, что вряд ли слеплен из того же теста, что и лихие псы войны/боевые псы — легендарные герои-наемники. Единственное телесное повреждение, которое он когда-либо получал — сломанный в разгоряченной диспутом об искусстве кабацкой драке нос. Единственное лезвие, которое он когда-либо держал — перочинный нож.
Распахнулась тяжелая дверь, открывая взору две закутанные в черные одежды фигуры, стоявшие в коридоре. Невозможно было сказать, хоть что-нибудь определенное об обезличенных фигурах в капюшонах. Рука, бледная и худая, появилась из-под складок одежд одного из новоприбывших и жестом приказала художнику встать и следовать за ними. С неудавшейся миной безразличия, которое так хотелось бы сейчас чувствовать, Джованни исполнил приказание.
Он ступал по широкому каменному коридору, стараясь поддерживать шаг наравне с тюремщиками, шедшими по обе стороны от него. Через дыры в потолке виднелись светившие в ночном небе звезды и руины выжженных верхних этажей. Пол был наскоро подметен, кучки мусора лежали по сторонам. Под копотью и сажей, покрывавших стены, Джованни заметил почерневшие и выцветшие фрески: они изображали играющих нимф и сатиров и были выполнены в пасторальном стиле, бывшем в моде около столетия назад. Ночной бриз проходил через проломы в стенах, и пленник уловил ослабевший, но знакомый запах далеких фруктовых рощ.
Осознание того, что он, вероятно, находится в одной из заброшенных вил, усеивавших холмы вокруг Трантио, шокировало Джованни. Таких руин было предостаточно. Когда-то, в более безопасные и благополучные времена, среди богатых семей было модно строить такие дворцы: одновременно нарочитая демонстрация богатства и избавление от нищеты города. Уменьшение состояний торговцев и постепенно возрастающее количество набегов зеленокожих дикарей привели к резкому концу сельской идиллии. Беженцы вернулись в комфорт своих шикарных домов, защищенных высокой и хорошо охраняемой крепостной стеной. С тех пор заброшенные виллы стали прибежищем для хищников, прячущихся от конных патрулей гвардии Трантио.
Хищников вроде разбойников, орочьих банд или…
«Или кого?» — подумал Джованни, вздрогнув. Воображение художника живо рисовало серию кошмарных сцен, изображавших то, что могло отпугнуть бандитов или даже орков от этого места.
Что-то прошуршало у ног Готтио, и он отпрыгнул, увидев большую крысу, пробежавшую прямо по его ноге. За спиной Джованни произошло какое-то резкое движение, сопровождавшееся громким воплем боли и прерванным звуком рвущейся плоти. Художник повернулся, на мгновение увидев происходящее под капюшоном: длинные тонкие пальцы впихивали нечто пищащее и еще живое в чудовищно широко раскрытые челюсти. Тюремщик предупредительно зашипел, заставляя Джованни двигаться дальше. Впечатленное воображение Готтио мысленно стерло предыдущую серию картинок и начало работу над галереей еще больших ужасов.
Коридор закончился открытым дверным проемом, из которого лился мягкий свет. Подгоняемый низким рыком одного из существ-тюремщиков, Джованни робко ступил в комнату.
Комната выглядела точно так, как должна была выглядеть в свои лучшие дни. Взгляд художника прошел по богатой мебели, столику с блюдом фруктов и хрустальным графином с вином. Интересно, похитители хотели его отравить после того, как он пролежал без чувств, по меньшей мере, день? Еще одним непонятным ему элементом интерьера был мольберт с пустым холстом. На стенах же висели картины, сразу приковавшие к себе его внимание.
Их всего была дюжина. Самая великая коллекция, которую Джованни когда-либо видел. Он узнал работу кисти великого Да Винчио, чьи монументальные фрески украшали потолок великого Храма Шаллии в Реме — одного из чудес Старого Света. Рядом с ней находился холст, носивший узнаваемый стиль отмеченного Хаосом безумца из Эсталии — Дари. Его работы были объявленными еретическими две сотни лет назад и до сих пор были запрещены в Империи. Напротив произведения Дари висела картина, имевшая все признаки того, что к ее созданию приложил руку Фра’Литти. Известно было лишь восемь картин этого автора, и все они находились в коллекциях богатейших магнатов Тилеи, сражавшихся между собой за звание обладателя самых редких и изысканных образцов искусства. Если эта картина действительно была девятой, то ее цена просто невообразима.
Джованни был потрясен художественным богатством, окружавшим его. Вот работа Бардово, запечатлевшего открытие Люстрии Марко Колумбом. Рядом — холст с похожей на царапины подписью загадочного Иль Ратцо (крыска-крыска — прим. пер.), про которого ходили слухи о том, что он, вероятно, вовсе не человек.
И только потом Готтио осознал все, что можно было сказать обо всех этих картинах.
Всюду висели портреты, изображавшие одно и то же: знатную женщину с алебастровой кожей, изумительной, но холодной красоты.
Джованни переводил взгляд от портрета к портрету, глаза говорили о том, во что разум отказывался верить. В независимости от художника, от разницы в стиле каждого, предмет изображения был одинаков: все тот же блеск запретного в темных глазах, все тот же нераскрытый секрет за сжатыми в насмешливой улыбке губами. В то же время в каждом изображении сохранялось нечто свое. Портрет да Винчио показывал ее влекущим к себе ангелом Тьмы, богохульным близнецом благословенной богини милосердия из храма в Реме. Работа Бордово показывала ее как одинокую призрачную фигуру, стоявшую на заднем плане усеянного мертвыми телами поля боя.
«Как это может быть? — думал Джованни. — Да Винчио жил три сотни лет назад, Бардово более чем тысячу, а Фра’Литти с парой других и того раньше…»
Ветерок прошел по комнате, поколебав пламя многих стоявших в комнате свеч.
— Как могли художники, жившие в разные столетия, рисовать одно и то же? — раздался голос позади Джованни, задавший вопрос, что сам он еще не осмелился спросить про себя.
Он повернулся к полулежавшей на диване фигуре. Еще несколько мгновений назад ее здесь не было, Готтио не сомневался в этом. Она была прекраснее, чем на портрете. Красивее и ужаснее, чем даже на картине кисти великого да Винчио. Ее глаза являли собой бездонные омуты, полные тайн, вбиравшие в себя все и не выпускавшие ничего. Губы того же цвета, что и горящие рубины на глубоком вырезе платья, обнажавшего безупречную кожу, светившуюся подобно мягкому лунному свету. Кожу, которой не касался поцелуй солнечного света уже столетия.
— Леди Хемалла Ламийская, — прозвучал голос, шептавший, словно песок пустыни ее давно сгинувшей родины. — Добро пожаловать в мой дом.
— Так я здесь не пленник? — спросил Джованни, сам удивленный прямотой вопроса.
— Ты мой гость, — она улыбнулась, — мне было бы очень приятно, если бы ты нарисовал мой портрет. — Она жестом указала на окружающие картины. — Как видишь, у меня есть вкус к искусству. Иногда и к художникам.
Она вновь улыбнулась, и кроваво-красные губы обнажили остроту незаметных до этого момента клыков.
— Почему я? — спросил Джованни, наливая себе приличную порцию вина из графина. К чему обреченному отказывать себе в удовольствии напоследок?
— Если ты понимаешь, кем я являюсь, тогда ты должен понимать и то, что прошло много лет с того момента, когда я видела свое отражение в зеркале или стекле. Можешь ли ты вообразить, смертный, что значит не видеть черты своего отражения. Что значит жить так долго, что уже, вероятно, забываешь, как выглядишь? Неудивительно, что многие из нас отдаются жестокости и безумию, ибо ничто больше не напоминает им о собственной человечности. Я могу видеть себя только глазами других, поэтому я и выбираю величайших художников эпохи.
Она замолчала, удостоив Джованни взглядом своих подобных глубоким пустынным озерам глаз, и снова указала на висящие на стенах картины:
— Ты должен быть польщен, маленький смертный. В конце концов, представь, в какое общество я тебя ввожу.
— Вы знаете, я известен тем, что рисую правду такой, какой я ее вижу. — Он нервно потянулся к графину за новой порцией вина, пытаясь унять невольную дрожь в руках. — Эта черта проявилась во время работы с предыдущими заказчиками. Я обнаружил, что люди хотят видеть только собственное отражение, выставляющее их в лучшем свете.
Она улыбнулась.
— Тебя выбрали именно из-за твоей репутации. Говоришь, что пишешь на холсте только правду, душу изображаемого. Это прекрасно, храбрый, смертный малыш, это именно то, чего я хочу. Правды. Смотри на меня, рисуй то, что видишь. Запечатлеть на холсте душу одного из нас, может ли существовать больший вызов для художника?
— А потом, когда работа будет закончена. Вы позволите мне уйти?
— Ты будешь волен отказаться от моего гостеприимства, когда подаришь мне что-то, что я посчитаю достойным твоего таланта. Если твоя работа меня порадует — я щедро вознагражу, обещаю.
— А если нет, что тогда?
Вопрос повис в воздухе между ними.
Джованни поставил кубок и вернулся к мольберту с приготовленным холстом. Как он предполагал, рядом лежала палитра со всем, что только может понадобиться художнику для работы. Готтио взял карандаш для эскизирования и перочинный ножик. Вызов, как сказала она, это действительно был вызов. Написать душу создания тьмы, нежити. Запечатлеть только правду, ту, что лежит под совершенной бессмертной кожей, да еще и удовлетворить самого требовательного из заказчиков. Это будет либо его величайшая работа, либо последняя.
Джованни повернулся к ожидавшей его фигуре. Опытным глазом он видел ее как набор поверхностей, углов, линий, переходов между светлыми и темными частями. Те практически невидимые глазу тонкости, от которых будет зависеть его жизнь, придут позже.
— Начнем?
Как и другие обитатели виллы, Джованни работал по ночам и спал днем. Каждую ночь после заката за ним приходили. Каждую ночь она позировала ему. Она говорила, пока он работал — Готтио всегда просил не молчать тех, кого рисовал. Портрет должен быть большим, чем просто изображение внешней оболочки. Она рассказывала ему истории своей родины: истории о богах, героях и злодеях, чьи дела и имена давно уже позабыты всеми, кроме бессмертных; истории о могучих городах и неприступных крепостях, оставивших после себя только руины, погребенные под песками пустыни.
Иногда за ним не приходили. В такие ночи она посылала ему извинения, сопровождаемые подарками: изысканные вина и кушания, книги, чтобы было проще провести время. Литература, обычно историческая или философская, занимала художника. Некоторые произведения были написаны на неизвестных Джованни языках: наречиях столь легендарных, сколь и удаленных Катая и Ниппона. Одна из книг была сшита из тонких листов меди, покрытых странными иероглифическими письменами, вряд ли сделанными человеком.
Пленник знал, что на вилле были и другие жители, помимо его безликих тюремщиков и самой хозяйки, но никого из них он не видел. Когда Готтио лежал в своей камере, читая, он слышал многое происходящее вокруг него. Каждую ночь кто-то приезжал. Слышны были шум копыт, грохот колес экипажа, звон сбруи. Один раз, как ему казалось, он слышал взмахи широких кожистых крыльев, и, возможно, даже видел нечто похожее на летучую мышь, затмившее собой луну.
Были и другие звуки — крики и рыдания, однажды даже крик младенца — они раздавались из подвалов глубоко под камерой. В такие моменты Джованни лицом зарывался в матрас или читал вслух отрывок из книги, до тех пор, пока звуки не затихали или художник не убеждал себя, что не слышит их.
В одну из ночей она позировала очень мало. Один из одетых в черную робу слуг с боязнью вручил своей госпоже опечатанную трубку со свитком. Во время чтения лицо ее изменилось — «преобразилось», — подумал Джованни. На секунду он увидел в ней дикое и жестокое создание тьмы, спрятанное от него под человеческой маской. Новости были одновременно срочными и нежелательными, и она неожиданно прервала позирование, коротко приказав художнику пройти вместе с тюремщиком в свою камеру. Готтио заснул сразу же, как коснулся подушки, утомленный жестким ритмом работы.
Потом он услышал звук, разбудивший его. В комнате находился еще кто-то.
Лицо появилось из сумрака камеры. Вошедший наклонился над кроватью, глаза его зло смотрели на Джованни. Заостренные зубы застыли в оскале, их было слишком много для рта любого человека. Это оказался слуга Хемаллы, Мариато, именно он сидел со мной в таверне той ночью. Он, очевидно, недавно насытился: его дыхание было подобно испарениям с бойни.
— Шехерезада. Вот как я буду называть тебя, — прорычал вампир, смотря вниз с ненавистью и безумной жаждой крови, — знаешь ли ты это имя, маленький художник? Это имя с ее родины, имя рассказчицы, продлевавшей свою жизнь тысячу и одну ночь, развлекая своего хозяина сказками и историями.
Вампир поднял покрытую щетиной руку, показывая на полудиск луны. Кольцо на его пальце сверкнуло зеленым светом.
— Как думаешь, сколько еще ночей осталось, моя Шехерезада? Ее враги приближаются, и когда лицо Маннлиб полностью откроется, мы уйдем отсюда. Будет ли твоя бесценная картина закончена к тому моменту? Я сильно сомневаюсь, ведь такие вещи требуют много времени и старания, не так ли?
Он замолчал, наклоняясь ниже, шипя в лицо Джованни, удушая художника резким запахом своего дыхания.
— Она не сможет взять тебя с собой, тем более, она не сможет оставить тебя в живых, ибо тебя схватят ее враги. Так что же она с тобой сделает, моя Шехерезада?
Вампир снова растворился в тени, его голос превратился в шепот.
— Когда полный Маннлиб воссияет, ты будешь моим.
— Я не нравлюсь вашему слуге, Мариато. — Она подняла на художника взгляд, полный интереса. В первый раз он осмелился заговорить с ней без разрешения. Она полулежала на диване в той же позе, в какой он видел ее в первый раз. Плоды странного фрукта с темной кожицей лежали в чаше на полу возле нее.
Основная часть картины была закончена, и теперь надо было сконцентрироваться на добавлении деталей к изображению лица.
— Он ревнует, — ответила она. — Боится, что надоест мне, и я найду себе другого фаворита вместо него. — Сощурившись, она посмотрела на Готтио. — Он побеспокоил тебя? Сделал или сказал что-то, способное помешать твоей работе?
Джованни не сводил глаз с работы, не желая встречаться с ее проницательным взглядом.
— У него есть право ревновать?
Она улыбнулась, наградив его взглядом, полным скрытого удовольствия.
— Может быть, — задумчиво сказала Леди, — ведь подобные ему всегда находились рядом со мной, но они скучны и лишены воображения. Возможно, я найду нового спутника, но уже не нобиля и не воина. Вполне вероятно, что это будет художник. Что ты думаешь, маленький смертный? Сделать мне тебя своим новым любовником и вручить тебе дар вечной жизни во тьме?
Она рассмеялась, взяла фрукт и откусила от него большой кусок, наслаждаясь вкусом страха Готтио. Из плода потек густой, отвратительно багровый сок.
Джованни изучал линии и контуры нарисованного на холсте лица. Несколько мазков кисти, легкое прикосновение ретуши — и в ее улыбке появилась частица сардонической жестокости.
Следующей ночью Готтио вернулся в свою камеру лишь к рассвету. Войдя, он обнаружил маленький завязанный мешочек из кожи, лежавший на кровати. Открыв его, Джованни высыпал содержимое — там был лишь пепел. Озадаченный, художник наощупь проверил, есть ли там что-нибудь еще. Обнаружив что-то, он робко поднял предмет. Свет восходящего солнца осветил кольцо со знакомым изумрудом.
Мариато более не занимал позицию фаворита возле своей госпожи.
Джованни знал, что время, остававшееся у них в распоряжении, подходило к концу. Луна Маннслиб, практически полная, висела высоко на небосводе, и в последние ночи активность на вилле возросла более чем когда-либо. Доносились звуки перетаскиваемых тяжелых коробок — гробов, набитых землей, как он полагал. Теперь Джованни работал и днем, в одиночку вносил изменения столь малые, что любой другой бы даже не обратил них внимания. Добавление новых деталей и удаление старых. Исправления. Совершенствование. Из-за постоянного недосыпания и недоедания Готтио стал больше похож на слуг-вурдалаков, чем на полного, румянощекого пьянчугу, доставленного сюда всего несколько недель назад.
Единственное, что теперь имело значение, была сама картина. Величайшая работа всей его жизни. То, что Джованни должен был сделать и сделал. Все остальное, к его удивлению, больше не занимало его мысли.
Она отправила за ним следующей ночью, когда круглый диск Маннлиб светил в ночном небе. Как взошла полная луна, так и картина была полностью готова.
Хозяйка особняка стояла, смотря на произведение. В комнате практически ничего не осталось, выделялся лишь мольберт.
— Вы уходите? — спросил Джованни, скорее утверждая, чем спрашивая.
— У нас много врагов, дружок. И это не только охотники на ведьм с их серебром и огнем. Мы ведем войны между собой, сражаясь за власть над ночью. Стало слишком опасно оставаться здесь.
Она жестом указала на картину:
— Мастер Готтио, она прекрасна. Благодарю вас за этот подарок. Как она называется?»
— «Вечная красота», — ответил художник, вместе с ней рассматривая свою работу.
На картине Леди Хемалла была изображена стоящей на фоне великолепия дворцового интерьера. Талант Джованни позволил запечатлеть всю жестокость ее красоты, так же, как это сделали предшественники. Но вся суть картины заключалась в окружении. Присмотревшись, можно было заметить тусклость золота трона, стоявшего позади нее, легкое прикосновение разложения на развешанных по стенам гобеленах, сломанные шпили видневшихся в окнах башен. Это был мир, в котором все было смертно, кроме нее. Лишь она ничуть не менялась, только ее красота оставалась вечна.
— Теперь, когда я закончил, мне будет позволено уйти? — он посмотрел на нее одновременно с надеждой и трепетом.
— Я хотела оставить тебя с собой как замену бедному Мариато, — она все еще игралась с ним. — Ах, нет, ты будешь всего лишь несчастным вампиром, Мастер Готтио, — сказала она, смакуя напоследок его страх. — Есть что-то в нас, что уничтожает любые способности к созиданию, имевшиеся у нас в смертной жизни, и я не намерена отрицать, что тобой еще будет создано множество великих работ. Так что… ты волен уйти…
— А моя награда?
Она указала на маленький ларец. Джованни взглянул на шкатулку, мысленно подсчитывая стоимость золота и драгоценных камней, лежавших в ней. Цифра, пожалуй, могла потягаться с состоянием начинающего магната. Когда художник повернулся, в руках Леди оказалась чаша вина, которую она протягивала ему.
— Что это? — спросил он, подозревая недоброе.
— Немного вина, смешанного с сонным зельем. Таким же тебя спаивал Мариато. Для твоей безопасности. Проснувшись, ты окажешься дома, обещаю. Я бы могла заставить тебя выпить его, но так будет лучше».
Готтио взял кубок, поднес к губам и начал пить. Она пристально смотрела на него. Как художник и предполагал, вино было отличным, но в нем было еще что-то, совсем не похожее на зелье. Что-то темное и пряное, нечто, подавлявшее все чувства.
— Еще один подарок, — сказала она, заметив реакцию в его глазах, — с картиной ты отдал мне часть себя. Для честности сделки я должна заплатить такую же цену взамен. Прощай, маленький смертный, я буду наблюдать за тем, как ты применишь мой дар.
Со сверхъестественной скоростью она подхватило его обмякшее тело, и тьма обрушилась на притупленные чувства Джованни.
Проснувшись, Готтио вскрикнул от боли. Лучи солнца резали отвыкшие от дневного света глаза. Немного привыкнув, Джованни понял, что находится в своей мансарде. Драгоценная шкатулка лежала рядом.
И лишь через несколько часов Готтио полностью осознал, что за дополнительный подарок он получил.
Он сидел, рассматривая свое отражение в расколотом зеркале. Несколько дней назад он был похож на развалину, теперь же не было и следа тех тяжких испытаний, которым он подвергся. Джованни выглядел и чувствовал себя лучше, чем когда-либо за все эти годы. По сути…
«Шаллия помилуй, — подумал художник, внимательно смотря на свое отражение, — я выгляжу на десять лет моложе!» Он вспоминал различные легенды о таких, как она, рассказывавшие о том, как они награждали своих смертных слуг за верную службу и о живительной силе…
Вампирской крови. Самая малость, но Джованни ощущал ее ток в своих венах, ощущал присутствие Леди внутри себя. Ее жизненная сила добавилась к его собственной. Поступала ли она так же с остальными? Художник стал припоминать: да Винчио прожил столетие, и говорили, что он благословлен милосердием богини, в награду за работу над храмом в Реме. Бардово прожил достаточно долго, чтобы нарисовать не только Марко Колумбо, но и правнука легендарного путешественника.
Интересно, сколько проживет он, Джованни Готтио, и как лучше применить отведенное время?
Захламленный чердак носил на себе следы прошлой жалкой жизни: разбитые винные бутыли, обрывки дешевого пергамента, скомканные в шары и разбросанные по комнате. Художник поднял один из них и расправил — это был эскиз портрета служанки из таверны. Рисунок был не самым лучшим, понятно, почему он так быстро его забросил. Но свежий взгляд дал новые варианты линий и форм, незаметные до нынешнего момента. Джованни приколол лист к чертежной доске и стал спокойно думать. Через некоторое время среди разбросанного на полу мусора Готтио нашел огрызок карандаша.
Подняв его, Мастер приступил к работе.
Грэм Макнилл Трое рыцарей (не переведено)
Не переведено.
Гром и сталь
Дэн Абнетт, Ник Винсент, Джеймс Валлис Молоты Ульрика
Ярдрунг Волчий отряд
Никого особо не удивляло, что в тот день в Мидденхейме шел дождь.
Студеный весенний дождь ледяными иглами вонзался в большой старый город, основательно усевшийся на гранитной скале и рассматривавший мрачные леса, что подступали к нему по склонам. Еще одна долгая зима медленно сходила на нет, и город со всеми его обитателями промок, продрог и промерз до костей.
На залитом дождем заднем дворе таверны «Парящий Орел» Моргенштерн усердно выстраивал линию из лежалых репок, водружая их на перевернутые ведра, стоящие вдоль замощенной булыжником дорожки. Закончив приготовления, он прошел в конец двора, деликатно рыгнул, прикрыв рот рукой с отставленным мизинцем, потом поплевал на мясистые ладони и подхватил большой боевой молот, прислоненный к скользким от дождя камням внешней стены.
Моргенштерн начал вращать молот, искусно перехватывая рукоять и выписывая мощной боевой частью гигантские восьмерки вокруг плеч. Молот ухал и свистел, рассекая воздух. Но Моргенштерн стоял слишком близко к задней стене, и после очередного взмаха молот врезался в кладку. Камни посыпались градом, а молот вырвался из руки рыцаря.
Моргенштерн смачно выругался; слегка покачиваясь, он наклонился поднять оружие, и дождевая вода ручьями потекла с его косматой бороды. Все так же качаясь, он наклонился за кружкой, выпрямился и сделал добрый глоток ее крепкого содержимого. Потом Моргенштерн принялся за неблагодарный труд, безуспешно пытаясь вставить в стену выбитые камни. Он суетился и нервничал, словно думал, что никто не заметит проделанной дыры, если у него получится заложить ее, В результате еще несколько камней шлепнулось на сырую землю.
Сдавшись, Моргенштерн обернулся к выстроенным ведрам и начал опять раскручивать молот. Теперь, правда, он предварительно осмотрелся, не желая повторять недавний подвиг.
— И долго это будет продолжаться? — спросил Арик. Он стоял в дверном проеме, прислонившись к косяку. Высокий, крепко сбитый молодой человек, еще не проживший полных двадцати двух лет, обладал гривой густых черных волос и яркими голубыми глазами. Доспех с золотым кантом и белоснежная шкура Храмовников Белого Волка были ему очень к лицу.
— Тихо! — сказал старший рыцарь, сосредоточенно вращая молот и не глядя по сторонам. Свою волчью шкуру Моргенштерн повязал так, что она не ограничивала движений его закованных в доспехи конечностей. — Смотри, мой юный друг, как мастер молота продемонстрирует свое искусство. Смотри! Вот они, передо мной, головы моих врагов!
— Эти репки на ведрах?
— Точно! Они именно это и изображают.
— А эти враги лежат или по горло в землю зарыты? Моргенштерн терпеливо улыбнулся.
— Да нет! Это рослые и сильные воины, Арик. Но я-то — на коне.
— Ну конечно.
— Представь, что я на коне, иначе ничего в происходящем не поймешь.
Все еще раскручивая молот, Моргенштерн начал гарцевать на месте, прыгая взад-вперед, как кукольная коняшка в балаганном представлении. Он громко цокал языком, время от времени раздавались предостерегающие окрики: «Стой! Куда прешь! Полегче, парень!»
Арик закрыл глаза.
«Йа-ха!» — Моргенштерн внезапно накренился вперед и рванулся с места, словно воображаемый конь и впрямь понес его в гущу битвы.
Огромная, громыхающая доспехами масса Моргенштерна с молотом, летающим вокруг нее, понеслась по двору, фонтанами разбрызгивая грязь и выбивая булыжники из мощеной дорожки. Пьяный рыцарь решительно атаковал ведра. Взмах молота смял первую репу, а затем, не делая ни одного лишнего движения, воин «обезглавил» все ведра одно за другим, проскакивая между ними, вздымая, опуская и перехватывая молот с изумительной точностью.
Арик уже давно открыл глаза. Как бы идиотски ни выглядел воин в своей пантомиме, как бы пьян он ни был, сколь бы ни отягощали его неполные шесть десятков лет и больше двухсот фунтов веса, Арика всегда восхищала та искусность, с которой действовал молотом этот гигант.
Огласив двор цветистым выражением, Моргенштерн элегантно отправил к праотцам последнего «врага», ударом перебросив и ведро и репу через конек крыши. Потом его башмак ступил на мокрый блестящий булыжник, Моргенштерн на полном ходу поскользнулся и головой вперед вбежал в конюшню. Через дверь, которую открыть не успел.
Арик содрогнулся. Он развернулся и вошел внутрь. День обещал быть долгим.
В «Парящем Орле» Арик подошел к маленькому столу в углу, за которым расселись Аншпах, Грубер и фон Глик.
— Ну, как, он всех сделал? — спросил Грубер. Арик кивнул.
— Всех до единого.
Аншпах засмеялся своим неприятным, хоть и мелодичным смехом. Это был красивый человек, приближающийся к сорока годам. Его дьявольские глаза и улыбка заставляли пояса верности раскрываться сами собой.
— Подумать только, ребята, с вас по шесть шиллингов.
— Великий Волк! Аншпах! — проворчал фон Глик. — Есть что-то такое, о чем ты не заключаешь пари? Аншпах собрал выигранные монеты.
— Вообще-то нет. На деле это напоминает мне о том, что хороший мешочек золота уже едет ко мне на одном козлоголовом, который скачет сегодня в полдень в забеге в Бернабау.
Фон Глик сердито покачал головой. Волк-ветеран, воин старой закалки, фон Глик был сухопарым угловатым мужчиной шестидесяти лет. У него были длинные и спутанные седые волосы, а бритый подбородок в точках щетины словно перцем присыпан. Фон Глик отличался косностью и ворчал на все на свете. Арик часто задавался вопросом, есть ли на свете вещь, которая способна заслужить похвалу старого воина. Порой Арик сомневался, что у чопорного старика когда-либо доставало страсти и пыла, чтобы по праву быть благородным рыцарем Храма.
— Ну, и где Моргенштерн? — заговорил Грубер, поигрывая кружкой.
— Лежит, отдыхает, — ответил Арик. — Знаете, я думаю… Он слишком много пьет!
Трое других воинов дружно фыркнули.
— Брат Храмовник, — торжественно молвил Аншпах, — ты слишком недолго пробыл в этом благородном Ордене и потому не мог быть свидетелем многих славных дел, но поверь нам, что наш Моргенштерн известен той величайшей способностью к питию, которая прославляет не только его, но и всех нас! Некоторые из его блистательных ратных побед… например, над Орочьим сбродом, перебитым им в битве у Кернских Врат… огонь таких подвигов возжигал Ульрик, но пыл и яркость им придал эль!
— Может, и так, — Арик произнес эти слова с явным сомнением в голосе. — Но я все равно думаю, что пьянство уже одолевает его. Его медлительность. Его движения…
— Но он же убил всю репу, или как? — встрял фон Глик.
— Да, и дверь в конюшню тоже, — мрачно произнес Арик.
Тяжелое молчание воцарилось за столом.
— Все равно наш Моргенштерн… — начал Аншпах. — В общем, держу пари, он мог…
— Ох, да заткнись ты! — рыкнул фон Глик.
Арик уселся за стол и оглядел прокопченную таверну. Он увидел Ганса, нового, молодого Комтура их отряда. Тот сидел в отдельном закутке с разгоряченным Ваддамом, который рьяно что-то твердил Гансу.
— Это они о чем? — поинтересовался Арик у Грубера. Беловолосый Грубер был погружен в свои мысли и вздрогнул от неожиданности, когда Арик обратился к нему.
«Он выглядит испуганным, — подумал Арик. — Это не первый раз, когда я застаю его наедине с мыслями, которые ему не нравятся».
Грубер был самым уважаемым человеком в отряде. Такой же ветеран, как Моргенштерн и фон Глик, он служил с Юргеном с самого начала до конца старого Волка. Редкие волосы, тусклые глаза, пергаментная, почти прозрачная от прожитых лет кожа могли обмануть любого незнакомца, но Арик знал о той мощи, о той чудовищной силе, которая жила в этом воине.
А сейчас… сейчас впервые за все восемнадцать месяцев, прошедшие со дня вступления в Отряд, Арик почувствовал, что эта сила покидает Грубера. Что это — возраст? Или… Юрген? Может, причина кроется в чем-то еще?
Арик ткнул рукой в сторону Ваддама и Ганса еще раз.
— Так что за лапшу Ваддам вешает на уши нашему Ком-туру?
— Я слыхал, Ваддам настаивает на переводе. Он больно охоч до славы. Ему нужно продвижение. Одним словом, наш Отряд для него — тупик, и он хочет перевода в другую компанию. Возможно, в Красный Отряд.
Все четверо ворчливо высказали положенное неодобрение и приложились к выпивке.
— Не думайте, Ганс его не отпустит. Гансу еще ни разу не выпала возможность проявить свои Комтурские качества после… того дела. Он не захочет терять человека, прежде чем получит шанс что-то доказать, — казалось, что Грубера обуревают неприятные размышления. — Если они вообще позволят нам еще хоть раз снова что-либо доказывать.
— Да ладно. До Миттерфруля не так долго, — сказал Аншпах, — а там уже начнется настоящая кампания. Что-нибудь и нам перепадет… славный рейд по Драку или еще что. Спорим?
Арик молчал. «Что-нибудь» должно было произойти как можно скорее, иначе этот храбрый отряд Белых Волков совсем падет духом.
Великий Храм Ульрика был почти пуст. Холодный неподвижный воздух был наполнен запахом свечного дыма.
Ганс вошел и почтительно оставил перчатки и молот в привратном помещении.
Акустика в просторном сводчатом зале была превосходной, и Ганс мог слышать малейшие интонации молитв четырех рыцарей, стоявших на коленях по другую сторону алтаря и шептавших священные слова, склонив головы. Он слышал и тихий скрип ветоши в руке храмового служителя, который начищал медные украшения аналоя. Внушительная статуя Ульрика нависала над залом, подобно грозовой туче закрывая свет из высоких окон.
Ганс склонил голову и огляделся, затем пересек зал и встал на колени у Священного Пламени.
Он так и стоял, когда почувствовал чью-то руку на своем плече. Ганс взглянул вверх и встретился взглядом с Ар-Ульриком, самим Верховным Жрецом. Грубые черты его бородатого лица становились еще грубее в свете пламени.
— Нам надо поговорить, Ганс. Я рад, что ты пришел. Пойдем со мной в Полковую Часовню.
Ганс поднялся на ноги и пошел за почтенным воином. Он увидел, как четверо рыцарей уходят, бросая любопытствующие взгляды в его направлении.
— Я пришел искать совета, Верховный, — начал Ганс. — Этот год будет первым, когда я командую людьми, и я уже…
— Тебе не хватает уверенности в себе, Ганс?
— Нет, господин. Но мне не хватает опыта. А люди — они безразличны ко всему.
Они спустились по короткому лестничному пролету и подошли к железной решетчатой двери, около которой на страже стоял Храмовник из Серого Отряда. Он уважительно отсалютовал Верховному Жрецу и отпер висячий замок. Дверь раскрылась, и Ганс вошел следом за Ар-Ульриком в небольшую, но зато более теплую полковую часовню Храма, украшенную знаменами, флагами, трофеями и рядом мемориальных плит — Галереей Чести.
Оба поклонились большой волчьей шкуре на стене и оскаленному серебряному сокровищу, лежащему на постаменте под ней. Челюсти Волка, самая ценная реликвия Храма.
Верховный Жрец задержался в поклоне перед ними, произнес благословение Ульрику и Артуру, поднялся и повернулся к Гансу. В его глазах мерцал первый мороз свирепого Ярдрунга.
— Твой Отряд не ко всему безразличен, Ганс. Было время, когда Белый Отряд был лучшим из всех, кого только мог вывести на бой этот Храм; о деяниях, которые вершили Белые Волки, всадники других отрядов — Красного или того же Серого — могли только мечтать. Но сейчас Белый слаб — он сбился с пути. Всю зиму они бездельничали здесь в городе, переводя понапрасну здоровье, деньги и время. Некоторые стали завзятыми пьяницами. Особенно Моргенштерн.
— Это так легко преувеличить…
— Да? А ты знаешь, что он помочился в купель в Храме Верены? — Верховный Жрец говорил с твердой и скорбной уверенностью. — Во время Великой Обедни. А потом стал рассказывать жрецам, что сама Богиня была «ничего себе штучка», которая могла бы много чего сделать, встреться ей хороший… как там было? Ганс вздохнул.
— … Мужик в жизни, Верховный Жрец.
Верховный Жрец кивнул. Гансу показалось, что тот почти улыбается, но этого не могло быть, и тон слов Жреца подтвердил это.
— Моргенштерн позорит Волков. И Аншпах. Ты о его азарте знаешь? Он задолжал огромные деньги ловкачам с арены и прочим, менее официальным приемщикам ставок. А твой пылкий Ваддам уже дважды приходил ко мне на аудиенцию, чтобы я выслушал его просьбы о переводе в Красный Отряд. Или в Золотой. Или куда угодно.
Ганс повесил голову.
— У других тоже есть проблемы, у каждого свои. Я не говорю, что тебе досталась легкая работа, Ганс. Такой разочарованной командой управлять трудно. И я знаю, что все началось с того происшествия прошлым летом в Драквальде. Те Твари забрали лучших воинов. Они были силой. Иногда, да поможет нам Ульрик, зло все же побеждает. Да, это была большая трагедия, когда Белый Отряд потерял столько хороших парней. И потерял Юргена. Тебе будет нелегко заменить его.
— Что я могу сделать, Верховный Жрец? Я не пользуюсь тем уважением, которое было у Юргена. Как я могу заставить их вновь собраться с силами, воспрянуть духом?
Верховный Жрец отошел к дальней стене и поднял Знамя Весса. Оно было старое, истертое, запятнанное древней благородной кровью. Это был один из самых старых и почитаемых штандартов Волчьих Отрядов, который развевался над полями славнейших побед Храмовников.
— Ты выведешь свой отряд в лес под этим старым и прославленным знаменем и уничтожишь стаю, которая лишила вас силы и духа.
С восторгом Ганс сжал древко знамени. Он смотрел вверх и видел стальной взор своего старого Комтура, Юргена, проникающии в его душу даже с посмертной плиты, самой новой в Галерее Чести. Долго глядел Ганс в мраморное лицо, вспоминая длинную белую бороду, ястребиный взор, знаменитую повязку на глазу. Ганс знал, что Верховный Жрец прав. Это был единственный способ.
И был холодный рассвет, и снова дождь. Четырнадцать братьев Белого Отряда собрались на конюшне за Храмом. Они седлали боевых коней, переговариваясь вполголоса, и облачка пара поднимались от их ртов в холодном воздухе.
— Рейд? Перед Миттерфрулем? — ныл Моргенштерн, делая большой глоток из фляги, припрятанной в седельной сумке, которую он якобы проверял.
— Выпивка? До завтрака? — тихо, но от этого не менее презрительно, усмехнулся фон Глик.
Моргенштерн громогласно расхохотался над словами старого Волка, но Арик знал, что это была притворная веселость. Он видел напряжение на мертвенно-бледном лице Моргенштерна, видел, как дрожат его руки.
Арик огляделся. Ваддам выглядел блестяще, а лицо его светилось решимостью. Его белая волчья шкура была небрежно наброшена поверх наплечников с золотой окантовкой. Грубер смотрел в никуда; отстраненный и неприступный, он делал вид, будто возится с упряжью своего коня, нетерпеливо переступающего с ноги на ногу. Эйнхольт, старый лысый воин со шрамом на лице и бельмом на глазу, выглядел усталым, словно не выспался. Арик почему-то был уверен, что некие старые сны преследуют ветерана каждую ночь, безошибочно находя Эйнхольта везде и всюду.
Аншпах смеялся и перешучивался со своими приятелями. Фон Глик бросал сердитые взгляды исподлобья в его сторону. Ганс выглядел печальным и спокойным. Другие начали взбираться в седла, обмениваясь шутками и насмешками — осунувшийся Крибер, коренастый Шиффер, беловолосый гигант Брукнер, рыжий Каспен, тощий Шелл, Дорф, насвистывающий какой-то неясный мотив.
— Арик! — позвал Ганс, и парень подошел к Комтуру. Как самый молодой в Отряде, он имел привилегию быть знаменосцем. Арика охватил неведомый восторг, когда Ганс вложил бесценное Знамя Весса в его руки. Латные перчатки крепко сжали древко, и все во дворе смолкли.
— Повелением самого Верховного Жреца мы выступаем под Знаменем Весса, и наша цель — отмщение, — кратко сказал Ганс и залез в седло.
Он развернул жеребца, и Отряд тронулся вслед за ним, выезжая на улицы под дождь Мидденхейма. Они выходили из города по западному виадуку, проходя в тени громадной Скалы Фаушлага. Высоко над ними стены и башни Мидденхейма все так же устремлялись ввысь, в холодное недружелюбное небо, как все последние две тысячи лет.
Они оставили позади дым, вонь и шум города, двигаясь мимо вереницы доверху загруженных повозок, направлявшихся на рынки Альтмаркта: скот из Зальценмюнда, ткани из Мариенбурга. Встречные отступали к краям виадука шестифутовой ширины, освобождая путь Волчьему Отряду. Когда лучшие воины Ульрика выступают из Храма, только глупец встанет на их дороге.
Белый Отряд сошел с виадука и двинулся по Альтдорфской дороге, пустив коней легким галопом по сырой лесной почве. Шесть часов они высматривали следы в лесу, прежде чем остановились напоить лошадей и перекусить в небольшой деревне. После полудня из-за туч показалось солнце, чтобы отразиться в их серых с золотом доспехах. Согретые им, сырые деревья дышали туманом, и отряд двигался словно в дыму. В каждой деревне, через которую проходили Волки, жители выходили посмотреть на отважный и грозный отряд Храмовников, негромко напевая боевые гимны вслед всадникам.
Ночь они провели в деревенском общинном доме над водопадом, а утром уехали по темному пути, по долгому следу черной грязи, впадающему в маслянистую тьму Драквальдского Леса, области, что лежит на земле подобно упавшему плащу некоего темного бога.
Стоял полдень, но был он каким-то бледным и слабым, а ледяной дождь беспрепятственно лился на землю сквозь сеть голых ветвей черных вязов и искривленных кленов. Земля под ними была покрыта скользким ковром из прелых листьев, опавших осенью и теперь медленно гниющих, чтобы стать частью темной почвы. Весна сюда не доберется еще долго.
В округе не было видно ни следа жизни, кроме четырнадцати всадников. Только изредка где-то далеко начинал стучать дятел или раздавалось уханье то ли филина, то ли еще какой-то птицы. Арик заметил паутину в нижних ветвях дерева, украшенную бриллиантовой россыпью дождевых капель.
— Дым! — неожиданно раздался голос фон Глика, и все встрепенулись, втягивая ноздрями воздух.
— Он прав! — нетерпеливо выпалил Ваддам, вытягивая древко боевого топора из ременной петли на седле. Ганс поднял вверх руку.
— Осади, Ваддам! Если мы движемся, то движемся отрядом и никак иначе. Арик, поднимай Знамя.
Арик поравнялся с Комтуром и выставил вверх старый штандарт.
Кивком Ганс отдал команду, и отряд, выстроившись в колонну по два, двинулся через лес в направлении дыма. Копыта коней хлюпали по лиственной слякоти.
Поляна оказалась широкой и открытой: деревья были вырублены, и теперь могучие стволы сгорали на каменной плите перед уродливой статуей. Пять неуклюжих волосатых фигур камлали возле огня.
— За Ульрика! Волки, вперед! — прокричал Ганс, и рыцари послали своих коней в галоп, врываясь на капище, выколачивая воду из болотистой почвы тяжелыми копытами.
Зверолюды у алтаря в ужасе заозирались, пытаясь найти путь к бегству или укрыться.
За передней линией атаки Моргенштерн развернул коня и посмотрел на остановившегося Грубера непонимающим взглядом.
— Что за дела? — проревел Моргенштерн. — Все веселье мимо нас пройдет!
— Да конь подкову потерял, — заорал в ответ Грубер. — Поезжай, старый дурень! Скачи в бой!
Моргенштерн снова направил коня в сторону врага, но прежде основательно приложился к седельной фляге. Потом с громким криком он ринулся вниз по склону за остальными воинами.
Низкий сук выбил его из седла.
Остальные с грохотом и лязгом неслись далеко впереди через поляну, следуя за священным знаменем, возвышающимся над Ариком. Три зверолюда не выдержали и бросились наутек. Две оставшиеся подняли пики и приготовились встретить натиск рыцарей, глухо, не по-человечески визжа.
Ваддам был на самом острие атаки. Взмах его молота развалил на куски череп одного из зверолюдов, и козлоголовый выродок рухнул под ноги мчащихся коней.
Ганс вылетел из-за спины Ваддама и напал на второго монстра, но тот ушел с линии атаки, и конь пронес рыцаря мимо цели. Ганс начал было разворачивать коня, но конь оступился на сырой листве, вздыбился и сбросил седока.
Косматый зверолюд развернулся, замахиваясь, но в это мгновение Арик и Крибер стиснули чудище крупами своих коней. Противно хрустнули кости, тварь издала приглушенный всхлип и упала бездыханной.
Аншпах галопом пронесся мимо капища за одним из убегающих существ, раскручивая молот. За ним по пятам следовал фон Глик.
— Десять шиллингов на то, что я убью эту тварь! — крикнул Аншпах с хохотком.
Фон Глик, осыпая весельчака проклятьями, попытался вырваться вперед, но Аншпах вдруг метнул молот, и тот полетел, крутясь, за убегающим зверолюдом. Он перебил пополам молодое деревце, промахнувшись мимо твари ярдов на десять. Аншпах выругался и вышел из погони.
— Не иначе, боги помогают тебе, когда ты все-таки выигрываешь пари! — крикнул ему фон Глик, проносясь мимо и догоняя врага на границе деревьев. Он нанес два удара, и оба прошли мимо цели, но заставили существо дважды отступить назад, так что в итоге оно попало под сокрушительный удар Дорфа.
Два зверолюда скрылись в чаще. Ваддам на всем скаку ворвался в лес вслед за ними, не оглядываясь ни на кого.
— Назад! Ваддам! Давай назад! — во всю глотку кричал Ганс, уже поднявшийся и вернувшийся в седло. Ваддам не обращал никакого внимания на окрики. Воины могли слышать, как эхо разносит его возгласы по лесу.
— Шелл! Фон Глик! За ним, верните этого идиота! — приказал Ганс. Оба всадника беспрекословно подчинились. Остальные съехались к капищу. Ганс оглянулся и увидел, что Грубер спешился у самой кромки леса и помогает Моргенштерну поудобнее усесться под деревом. Конь Моргенштерна с висящими поводьями ходил рядом. Ганс покачал головой и чертыхнулся.
Он подъехал к капищу и мгновение смотрел на уродливого идола. А потом взмах молота превратил статую в груду осколков.
Ганс повернулся к своим людям.
— Теперь они знают, что мы здесь. Они придут проверить нас на прочность и облегчат нам работу.
— Ваддам! Куда ты запропастился, болван? — кричал фон Глик, медленно пробираясь через темные прогалины. Черная вода, грязные деревья, отвратительная жижа, струйками стекающая с выходов сланца. Через деревья и туман фон Глик видел Шелла, который ехал параллельным курсом с громкими криками; «Ваддам! Вернись, мы все простим! Не выйдешь сейчас — останешься здесь жить навсегда!»
Фон Глик услышал шум движения за деревьями неподалеку и поднял молот. Навстречу выехал Ваддам.
— Ну-ну! Кому же еще доверят искать блудного сына, как не фон Глику, — фыркнул он. — Ты же у нас всему Отряду как мать родная! Надсмотрщик чертов! Да к тебе в дверь будет слава стучаться — ты не откроешь!
Фон Глик устало покачал головой. Он прекрасно знал, какой репутацией пользуется у молодых рыцарей Отряда: костный, негибкий, докучливый старый пень, который только и делает, что придирается, ворчит и вспоминает «старые добрые времена». Когда-то Юрген сказал ему, что он является хребтом Отряда, но фон Глик подозревал, что Комтур старался внушить старому соратнику, что он все-таки приносит пользу Белому Отряду, невзирая на его отношение к жизни. Фон Глик ненавидел сам себя за это, но поделать ничего не мог. Дисциплины не было. Молодые Волки были бесшабашными смельчаками, а Ваддам был худшим из них.
— Ганс приказал мне найти тебя, — резко сказал фон Глик, пытаясь сдержать гнев. — Какой смысл вот так в одиночку шастать по лесам? Никакой доблести в этом не вижу!
— Как это не видишь, — с самодовольной усмешкой произнес Ваддам, — если я только что переломил хребет одной твари? Вторая, правда, сбежала.
Это было хуже всего — надменность Ваддама могла сравниться только с его воинским умением. «Будь прокляты его глаза!» — думал фон Глик.
— Едем назад! Сейчас же! — кинул он Ваддаму. Тот пожал плечами и развернул коня.
— Шелл! — закричал фон Глик. — Я его нашел! Шелл! Фон Глик мог видеть второго рыцаря, но туман и деревья заглушали его голос.
— Давай вперед, — сказал Ваддаму фон Глик, — а я подберу его.
Он пришпорил коня и двинулся вдоль края большой лужи к Шеллу, который наконец увидел его и двинулся навстречу. Фон Глик дернул поводья и повернул коня.
Зверолюд выскочил из кустов с душераздирающим криком. Загнанный Ваддамом, он прятался от Волков, но фон Глик проехал слишком близко от ее убежища, и паника подтолкнула ее к решительным и отчаянным действиям. Железный наконечник копья вонзился в правое бедро старого Волка. Он закричал от боли, и его конь попятился. Зверолюд не отставал, налегая на оружие, которое быстро застряло в кости, плоти и доспехе. Фон Глик кричал, бился как рыба на крючке, но сделать ничего не мог — копье оттолкнуло его назад так, что он не мог дотянуться до молота.
Шелл тревожно вскрикнул и пустил коня в галоп. Ваддам, услышав шум за спиной, обернулся и увидел ужасное зрелище.
— Кровавый Кулак Ульрика! — выдохнул он. — Господи, нет!
Древко копья переломилось, и внезапно освободившийся фон Глик выпал из седла и оказался в воде. Зверолюд кинулся вперед. Конь Шелла перепрыгнул лужу в самом узком месте, и воин поразил чудище шипом молота, убив его в долю мгновения. Он спрыгнул с коня и бросился к фон Глику, который лежал на боку с побледневшим от боли лицом. Казалось, что его красно-золотые доспехи пропитываются черной водой. Подъехал Ваддам; Шелл взглянул на него снизу вверх яростными, злыми глазами, сверкающими на худом лице.
— Он жив, — прошипел Шелл.
Ганс подъехал через поляну капища к тому месту, где Моргенштерн пытался поднять сам себя.
— Пойдем поговорим, — сказал Ганс. — Без свидетелей. Я уверен, ты не захочешь, чтобы они слышали то, что я собираюсь тебе сказать.
Моргенштерн, который служил Храму на двадцать лет дольше Ганса, выглядел кисло, но и не вздумал проявить неповиновение. Беседуя вполголоса, они пошли по поляне.
Арик подсел к Груберу на поваленное бревно.
— Ты в порядке? — спросил молодой Волк.
— А, конь с шага сбился. Подкову потерял.
— Звучит приемлемо, по-моему, — сказал Арик. Грубер взглянул на молодого человека, его худое, морщинистое лицо напряглось, но злости в нем не было.
— И что это должно означать?
Арик пожал плечами. Длинными темными волосами и аккуратной черной бородкой он напоминал Груберу самого Юргена в молодости.
— Все, что тебе угодно. — сказал Арик.
Грубер сложил руки и на мгновение задумался. Было в Арике что-то этакое, особенное. В один прекрасный день он будет вожаком, куда лучшим, чем бедняга Ганс, который старается так натужно, а все без толку — люди не любят его. Арик — прирожденный Комтур. Со временем он станет великим воином Храма.
— Я… — начал Грубер. — Я, похоже, утратил огонь, который когда-то во мне пылал. Рядом с Юргеном так легко было быть отважным…
Арик сел ближе.
— Ты самый уважаемый человек в отряде, Грубер. Все это признают, даже старые бойцы вроде Моргенштерна и фон Глика. Ты был правой рукой Юргена. Знаешь, после смерти Юргена я никак не мог понять, почему ты не стал Комтуром Отряда, когда тебе предлагали. Почему ты передал командование Гансу?
— Ганс хороший человек… жесткий, без выдумки, но хороший. Он выполняет свои обязанности. Я просто ветеран. Я был бы скверным Комтуром.
— Я так не думаю, — мотнул головой Арик. Грубер вздохнул.
— Что, если я скажу, что это из-за смерти Юргена? Как мог я занять место этого человека, Комтура, которому я присягал на верность, моего друга, в конце концов? Человека, которого я погубил?
— Погубил? — удивленно переспросил Арик.
— В тот ужасный день прошлым летом, когда стая зверолюдов набросилась на нас из ниоткуда. Мы стояли стеной, иначе бы погибли, и каждый воин в строю прикрывал соседа от вражьих ударов.
— Да, это был настоящий ад, ты прав.
— Я был рядом с Юргеном, сражаясь по правую руку от него. Я видел, как человекобык бросился на нас с огромной секирой. Я мог остановить удар, приняв его на себя, но мне не хватило духу и я замер.
— Тебе не в чем себя винить!
— Есть в чем! Я промедлил, а Юрген погиб. Если бы я не струсил, Юрген был бы сейчас с вами.
— Нет, — твердо сказал Арик. — Нам всем тогда не повезло, а Юргена призвал в свои чертоги Ульрик. Грубер глядел в лицо молодого воина.
— Арик, ты что, не слышишь? У меня нет больше внутри того стержня, который нужен истинному Волку. Я не могу сказать другим… и уж конечно я не могу ничего сказать Гансу… но как только мы бросаемся в атаку, я чувствую, как тает моя отвага. Что, если я снова застыну в губительной нерешительности? Что, если теперь Ганс поплатится за мое промедление? Может, это будешь ты? Я трус, парень, и Отряду больше нет от меня пользы.
— Да брось, ты не такой, — сказал Арик. Он пытался придумать хоть какой-то аргумент, чтобы вывести ветерана из этого мрачного состояния, но тут их беседу прервал крик. Моргенштерн вышел обратно на поляну, он кричал что-то, а следом за ним с суровым лицом шел Ганс. Ражий вояка дошел до своего коня, резкими движениями раскрыл седельную сумку, вытащил из нее три бутылки. Одна за другой они разбились о ближайшее дерево.
— Доволен? — прорычал Моргенштерн в лицо Гансу.
— Пока нет, — стоически ответил Комтур.
— Ганс! Ганс! — эхо заполонило поляну. Шелл вел в поводу коня фон Глика, старый воин ссутулившись ехал в седле, Ваддам придерживал его сбоку.
— Великий Бог Волка! — воскликнул Грубер, срываясь с места.
— Фон Глик! — Моргенштерн разом позабыл обо всех проблемах и бросился к другу, опережая встревоженного Ганса.
Раненого Волка положили на землю, и Отряд собрался вокруг, пока Каспен, плотный человек с огненной шевелюрой, учившийся у аптекаря и цирюльника, осматривал ужасную рану.
— Ему нужен нормальный хирург, — оценил он состояние фон Глика, вытирая кровь с рук. — Рана глубокая и грязная, да и потеря крови большая.
Ганс обратил лицо к небу. Приближался вечер.
— Завтра возвращаемся в Мидденхейм. С первым светом. Самый быстрый поскачет вперед и приведет хирурга с повозкой. Мы…
— Мы не возвращаемся, — сказал фон Глик слабым, но строгим голосом. — Из-за меня Отряд не должен отступать. Эта священная миссия, это предприятие — последняя возможность обрести утраченную силу нашего Отряда и отомстить за павшего вожака. Эту задачу мы выполним до конца! Я не позволю вам провалить ее!
— Но…
Фон Глик рывком поднялся и сел, содрогнувшись от боли.
— Обещай мне, Ганс, обещай мне, что мы пойдем до конца!
Ганс запнулся. Он не знал, что сказать, и набросился на Ваддама, который стоял рядом.
— Проклятый болван! Это твоя вина! Что тебе стоило поумерить свой пыл? Нет, ты никого не слушал и подставил под удар фон Глика!
— Да я…
— Заткнись! Отряд сражается плечом к плечу или погибает! Ты предал самые святые основы этого братства!
— Не вини его, — с трудом произнес фон Глик. В его глазах блестела сила, порожденная болью. — Ну, конечно, он не должен был отрываться от стаи и охотиться в одиночку, но я-то пострадал по своей вине. Я должен был оставаться настороже, должен был смотреть в оба, но утратил бдительность, как последний старый дурак, и поплатился за это.
Тишина. Ганс переводил взгляд с одного брата на другого. Воины выглядели растерянными, подавленными. Дух Отряда никогда не падал так сильно, даже после смерти Юргена. Тогда в людях оставалась хотя бы злость. Сейчас в них осталось только чувство горечи от разбитых иллюзий, боль утраты веры и товарищества.
— Ставим лагерь здесь, — наконец произнес свое слово Ганс. — Если повезет, зверолюды придут ночью, и мы покончим с этим.
Наступил рассвет, холодный и бледный. Последняя смена часовых — Шелл, Арик и Брукнер — подняла остальных. Моргенштерн разжег костер, а Каспен перевязал рану фон Глика. Старый воин был столь же холоден и бледен, как зимнее утро, и дрожал от боли.
— Не говори Гансу, насколько я плох! — прошипел он на ухо Каспену. — Жизнью своей клянись, что не скажешь!
Аншпах собрался поить лошадей и нашел Крибера. Ночью стрела с черным оперением пригвоздила шею спящего рыцаря к земле. Храмовник был мертв.
Они стояли вокруг в скорбном молчании, и никогда еще не были они так мрачны Ганс кипел от гнева. Он отъехал от группы воинов в одиночестве.
У края леса Грубер догнал его.
— Это невезение, Ганс. Наше невезение, судьба-злодейка бедолаги Крибера, прими, Ульрик, его душу. Мы не заслужили такого, да и он заслуживал лучшей смерти.
Ганс развернулся.
— Что я должен делать, Грубер? Ради Ульрика! Как я приведу этот Отряд к славе, если нам ни разу не встретилась удача? Я разрушил их капище, чтобы выманить их на нас, разозлить и вызвать лобовую атаку! Но нет! Они приходят ночью и со звериным коварством убивают нас спящими!
— Так давай сменим тактику, — предложил Грубер. Ганс пожал плечами.
— Да я не знаю, как! Я не знаю, что и предположить! Я все время думаю о Юргене и о том, как он командовал Я постоянно пытаюсь думать как он, чтобы вспомнить все его уловки и маневры. И знаешь что? Я не могу вспомнить ничего! Все те битвы, в которых мы победили… я помню их все, но планы, которые лежали в основе каждой из них, вспомнить не могу!
— Успокойся и поразмысли, Ганс, — сказал Грубер с тяжелым вздохом. — Как насчет Кернских Врат? Помнишь? Победу тогда принесло ложное отступление и удар в тыл оркам.
— Да, я помню. Правильный тактический ход.
— Точно! — согласился Грубер. — Только эта идея принадлежала вовсе не Юргену. Это Моргенштерн отличился.
— Ты прав, — сказал Ганс, и его лицо прояснилось. — И АО же самое было при осаде Альдобарда… по-моему, фон Глик предложил тогда атаку с двух сторон.
— Именно, — поддакнул Грубер. — Юрген был действительно хорошим вожаком. Он мог распознать хорошую идею среди всего бреда, который слышал. Он умел слушать людей. Отряд — это сила, Ганс Мы держимся вместе или гибнем поодиночке. И если у одного из нас появляется хорошая идея, опытный вожак знает, что не стоит быть слишком гордым, и принимает ее.
— Итак? — произнес Ганс, стараясь говорить как можно более спокойно. — Есть идеи?
Поздний зимний ветер вздыхал в вязах. Воины зябко ежились, кто-то кашлял.
— Бьюсь об заклад, я знаю… — начал было Аншпах, но его слова утонули в общем стоне.
— Давайте выслушаем его, — сказал Ганс, надеясь, что поступает правильно.
— Ну, я люблю пари, — сообщая эту «новость», Аншпах встал, обращаясь к храмовникам. — Да многие люди любят поставить пару монет на то, на се. Знаете, это шанс выиграть, выиграть что-то важное и ценное, нечто большее, чем то, что вам дает обычная жизнь. Эти твари не исключение. Они, конечно, жаждут отмщения за поруганное капище, но не так сильно, чтобы рисковать своими вонючими шкурами в лобовой атаке на тяжелую конницу. Кто поставит на них при таком раскладе? Они лучше сохранят свою жизнь. Но если мы соблазним их чем-то большим — чем-то, что оправдает их риск в случае удачи, — мы сможем выманить их Это мой план — искушение крупной ставкой. Готов спорить, он сработает.
Были кивки, были смешки. Дорф беспрестанно насвистывал. Моргенштерн скрыл отрыжку схожим по звуку хохотом. Ганс улыбнулся. В первый раз между Белыми Волками возникло легкое подобие единства, когда все их мысли были направлены на решение одной задачи.
— Но что мы им предложим? — спросил Каспен.
Аншпах пожал плечами — Я над этим работаю. У нас есть золото и серебро, можем насобирать довольно много. Может, горшок монет…
Ваддам рассмеялся.
— Ты что, серьезно? Их этим не подкупишь. Зверолюды не особо ценят золото.
— Ну а что у нас еще есть? — задумчиво скребя синюю щеку спросил Шелл.
— Вот это, — ответил Арик и поднял Знамя Весса.
— Ты с ума сошел! — вскричал Эйнхольт. Спокойный, сдержанный воин, он редко говорил что-то вообще, и уж конечно не таким тоном. Этот всплеск расшевелил всех. Арик колебался, глядя в перекошенное шрамом и презрением лицо Эйнхольта, надеясь найти в его глазах хоть каплю понимания.
— Подумай! Подумай о почете, о славе, которую они добудут среди своего гнусного племени, если захватят этот стяг Подумай о той победе, которую он будет представлять, — промолвил наконец Арик.
— А ты подумай о позоре, которым мы покроем себя, если потеряем эту штуку, будь она неладна! — напал на него Ваддам.
— А мы не потеряем, — сказал Арик. — В этом все дело. Знамя достаточно ценно, чтобы выманить их из леса…
— … и достаточно ценно, чтобы мы дрались за него до последнего. — закончил фон Глик. — Хороший план. Ганс кивнул.
— Ну, — спросил Дорф, — что, мы… просто оставим его под открытым небом?
— Слишком очевидно, — отрезал Ганс.
— Да и я его не оставлю, — жестко сказал Арик. — Это мой долг. Я не могу оставить знамя. Ганс пошел вдоль круга людей.
— Значит, Арик остается со знаменем. Остальные скрываются в засаде и ждут момента для удара.
— Арик не может остаться один, — начал Грубер.
— Это все еще будет выглядеть неестественно, — добавил Аншпах. — Кто-то должен пойти с ним.
— Я останусь, — подал голос Ваддам. В его глазах горела ярость. Ганс знал, что молодой воин страстно желал загладить свою вину.
Он уже был готов кивнуть, когда заговорил фон Глик.
— Смелое предложение, Ваддам. Но ты больно хорош в конной лавине, чтобы оставлять тебя с Ариком. Позволь мне посторожить знамя, Ганс. Я, Крибер и Арик будем неплохой компанией. Враги сочтут, что молодой знаменосец был оставлен присматривать за трупом и умирающим.
— Да, это будет куда более убедительно, — сказал Аншпах.
— Я останусь с ними, — поднялся Грубер — Они будут ожидать по меньшей мере двух человек. К тому же у меня конь охромел.
Ганс оглядел их всех.
— Согласен! За дело! Во славу Ульрика и в память Юргена!
Десять всадников взобрались в седла и тронулись через поляну, чтобы раствориться в темноте леса. Ганс задержался.
— Пусть волк бежит рядом с вами! — сказал он Арику, Груберу и фон Глику.
Арик и Грубер устроили раненого рыцаря поудобнее около разрушенного алтаря. Накрыв тело Крибера попоной, они отпустили стреноженных лошадей и разожгли костер Арик воткнул древко знамени в глинистую почву.
— Тебе не надо было оставаться, — сказал он Груберу.
— Еще как надо, — просто ответил Грубер. — Очень даже надо.
Вечер опустился на поляну, низкое небо покрылось темными завитками облаков. Косой дождь бил в землю, а промозглый ветер трепал края старого знамени и со свистом носился между деревьями.
Четверо не отходили от огня — двое живых воинов не хотели, а мертвый и полумертвый рыцари не могли. Глаза фон Глика темнели как небеса, затягиваемые тучами. «Ульрик, — бормотал он, глядя в холодное небо, — пусть они придут».
Грубер дотянулся до руки Арика и сжал ее. Это послание не требовало перевода. Ежась от холода, два человека подняли боевые молоты и встали на ноги, глядя на другой конец поляны.
— Священное пламя, Арик, брат мой, — сказал Грубер, — сейчас мы увидим битву.
Зверолюды шли в атаку.
Их было десятков восемь. Больше, чем в той битве, когда Белый Отряд попал в засаду и погиб Юрген. Невообразимо уродливые чудища были одеты в зловонные шкуры, их звероподобные головы были увенчаны мешаниной рогов, бивней и клыков, у одних была чешуя, у других — мех, у третьих — волосы; они шли, голые и мускулистые, болезненные и убогие. Они налетели с восточного края поляны — их отвратное дыхание катилось впереди них, выпученные глаза, казалось, вот-вот выскочат из орбит, раскрытые пасти и рты с изъязвленными деснами, черными зубами и кривыми клыками исторгали потоки слюны и пены. Земля тряслась под ними. Арик и Грубер сели на коней, преградив мерзкой лавине дорогу к одинокому знамени.
— За Ульрика! — прокричал Арик, и его молот начал вращаться.
— Во имя Молотов Волка! — ярился Грубер, сдерживая коня.
— За Храм! За Храм! — донесся третий голос. Всадники оглянулись. С молотом в руке у знамени стоял фон Глик, опираясь на древко.
— За Храм! — еще раз крикнул он братьям. С яростным боевым кличем Арик и Грубер направили своих коней на стаю зверолюдов, выждав момент, и врезались в центр атакующей толпы. Молоты взлетали и падали, кровавые брызги летели в разные стороны от разбитых черепов, копыта боевых коней топтали вялую плоть. Копья и клинки десятками устремлялись к храмовникам, чтобы оборвать их боевую песнь, но клич двух Белых Волков по-прежнему звенел над поляной. Арик наслаждался битвой. Он уже почти позабыл волнение настоящей схватки. Грубер хохотал — он тоже вспомнил забытое чувство.
Фон Глик стоял рядом со знаменем, не обращая внимания на кровь, стекающую из открывшейся раны по доспехам. Первый выродок, подскочивший к нему, упал с рассеченным горлом, второму он раскроил череп, третий отлетел с развороченной грудной клеткой. Уже три трупа лежали вокруг старого Волка, — нет, четыре, пять… В битве он ничуть не уступал ни Арику, ни Груберу.
Арик махал молотом направо и налево, его серые доспехи покрылись кровавым узором, пена шла изо рта его жеребца. Вот он краем глаза увидел Грубера, увидел, как он смеется, наносит удар и…
Падает.
Ударом копья Грубера выбило из седла. Он упал среди взвывшей своры, и его молот взмыл вверх в последней атаке.
И тут грянул гром.
Вверху, где небеса разразились бурей.
Внизу, на земле, где Отряд Белых Волков врезался в стаю чудовищ.
Внутри, в сердцах Волков, где Ульрик навеки поселил имя Юргена.
Рыцари белого отряда атаковали одной шеренгой, в центре которой находился Ганс; по бокам от него скакали Ваддам и Аншпах.
— Зубы Господни, мне бы выпить! — прокричал Моргенштерн, когда они ринулись в бой.
— Ничего, обойдешься! Тебе хватит и обычной отваги! — поддел его Ганс.
Они врубились в толпу зверолюдов, которые в смятении разворачивались к неумолимому строю. Как огромные плуги, молоты воинов Храма вспахивали целину богопротивной своры, кони сбивали и топтали выродков, молоты падали так же яростно, как и тяжелые капли ливня. Молнии высвечивали моменты чудовищной бойни. Кровь и струи дождя смешивались в воздухе. Пойманные в ловушку зверолюды отчаянно бросились на конников, забыв о первых противниках. Арик подъехал по усеянной трупами земле к Груберу. Старый воин был залит кровью, но жив, и Арик помог ему подняться на ноги.
— Посмотри, как там фон Глик, и оставайся со знаменем. Дай мне твоего коня, — сказал едва отдышавшийся Грубер. Арик уступил седло старшему Волку, который тут же бросился в жестокую драку, а сам вернулся к Знамени Весса.
Фон Глик лежал около знамени, которое все еще стояло воткнутым в землю. Вокруг них лежало около дюжины мертвых зверолюдов.
— Дай… дай-ка посмотреть… — выдохнул фон Глик. Арик встал перед ним на колени и поднял его голову.
— Значит, смелый план Аншпаха сработал… — выдохнул старый ветеран. — Он будет доволен, бьюсь об заклад…
Арик начал смеяться, но увидел, что его смех никто не слышит. Фон Глик был мертв.
В гуще битвы Моргенштерн вертел свой молот и продавливал конем толпу выродков, круша черепа на обе стороны, уничтожая врагов с той же легкостью, с какой побивал репу на заднем дворе «Парящего Орла». Он раскатисто хохотал, вторя грому в небесах. Аншпах увидел это и присоединился к потехе, работая молотом не хуже других.
В центре битвы Ваддам, самый отчаянный боец, в жилах которого пела слава, одного за другим уничтожал выродков. Он уже в три раза перекрыл личный счет любого из братьев, и все еще продолжал крушить врагов, когда их копья сбросили его с коня.
В общей суматохе Ганс увидел огромного человекобыка, вожака этой толпы, выродка, который убил Юргена. Он рванулся на ненавистного зверолюда, но его молот был обременен насевшей на шип тварью. Человекобык замахнулся секирой…
Рукоять молота Грубера остановила ее. Грубер с боевым кличем встал по правую руку от Комтура, защищая его с фланга. Ганс стряхнул с молота лишний груз и, прежде чем массивная бычья голова снова повернулась к нему, обрушил свое оружие на череп человекобыка. Кровь и осколки костей брызнули в разные стороны.
— Ульрик, славим имя Твое! — крикнул радостный Ганс. Небеса разразились аплодисментами грома.
Дым поднимался от выметенной бурей поляны, дым и пар от остывающей крови. Воины Храма Волка спешивались посреди поля закончившейся битвы и вставали на колени в кровавую грязь, вознося хвалу ярым небесам. Жестокий ливень смывал кровь с их доспехов, молитва очищала души. Ни один выродок не уцелел из той банды, что пришла за Знаменем Весса.
Ганс молча шел по поляне, осматривая павших.
Фон Глик, лежащий у ног Арика. Ганс был уверен, что Арик защищал скорее тело старика, чем развевающийся стяг.
Ваддам, пронзенный четырьмя грубыми копьями, лежащий на вершине горы трупов.
— Он обрел славу, — сказал Моргенштерн. — И добился перевода в куда лучшую компанию. Попал к самому Ульрику.
— Да хранят волки его храбрую душу, — печально произнес Ганс.
Над окропленным кровью полем, вспаханным молотами и копытами, понеслись звуки, отдаленно напоминающие боевой гимн. Дорф насвистывал в одиночестве недолго — Аншпах подстроился под его ритм и запел, придавая форму и мелодию славной старой песне. Эйнхольт присоединился к ним, подхватив песню мягким низким голосом. Это была песня скорби, песня победы и потерь — одна из самых любимых песен Юргена. Через три такта все остальные присоединились к песне.
Три дня спустя они вернулись в Мидденхейм. И снова шел Дождь.
Миттерфруль был уже на носу, но Верховный Жрец оставил все приготовления в Храме и вышел, привлеченный возбужденными голосами, Он и его свита ждали на Храмовой площади, когда подъехали Белые Волки — одиннадцать гордых всадников под развевающимся Знаменем Весса и три тела благородных рыцарей, привязанных к седлам их коней.
Выстроившиеся в почетном карауле за спиной неподвижного жреца, Красный, Серый, Золотой и Серебряный Отряды, боевые стаи, которые вместе с Белыми Волками составляли силу Храма, приветствовали собратьев громким кличем.
Ганс глянул на Верховного Жреца сверху вниз, пользуясь тем, что сидит верхом на коне.
— Белый Отряд вернулся в Храм, Владыка, — сказал он, — и дух вернулся к Белому Отряду.
Мёртвый среди живых
Бог Смерти пристально наблюдал, как я готовлю труп к погребению Его глаза, скрытые капюшоном, не были видны, но я мог почувствовать его пронзительный взгляд на моих руках, движущихся над холодным телом. И он видел, что работа спорится Воздух сводчатой комнаты под Храмом был влажным и недвижным, он слегка пах плесенью, пеплом и тысячами мертвых жителей Мидденхейма, сделавших здесь короткую остановку перед последним странствием.
Я произносил слова ритуала в одном ритме с дыханием, мой разум не замечал ничего, кроме их ритма и власти, которую они имели, мои руки сплетали священный узор церемонии. Я проделывал это многократно. Тело передо мною было просто бренной оболочкой, не более, а душа уже получила благословение, освободилась от мирской суеты и устремилась к иной жизни. Моя же работа заключалась в том, чтобы запечатать труп, дабы ни одно существо не смогло войти в него и завладеть этой пустой скорлупой.
Шум спускающихся шагов ворвался в мое сосредоточенное уединение и разбил заклятие. Морр больше не смотрел на меня; резное изображение бога-покровителя над алтарем снова было просто изображением. Шаги на мгновение замерли, а потом проникли в Факториум. Высокое пожилое тело брата Гильберта заслонило слабый свет на тот миг, когда он проходил через дверной проем. Я знал, что это будет он.
— Я тебе не помешал, а? — спросил он с убийственной непосредственностью.
— Помешал, — откровенно ответил я. — Определенно помешал. Это третий Погребальный Ритуал, который ты прервал за этот месяц, брат, и в наказание ты выполнишь его за меня. Это тело должны забрать для погребения в лесу сегодня в полдень, так что я бы советовал тебе приступить к обряду сразу же, как только ты расскажешь, зачем пришел.
Он не протестовал. Он просто сказал:
— Они нашли тело.
— Если ты не заметил, брат, ты в храме Морра, который является Богом Смерти. А мы — жрецы Морра. Тела — это то, с чем мы работаем больше других. Еще один труп не может быть веским основанием для того, чтобы врываться в Факториум в то время, когда другой жрец совершает обряд. Похоже, твое ученичество в Талабхейме мало чему научило тебя.
Он смотрел на меня пустыми глазами, мой сарказм не был замечен или остался не понят. Я разглядывал его седеющий чуб и морщины вокруг глаз и вдруг подумал: «А не был ли он слишком стар для того, чтобы стать новым жрецом. Но тогда выходит, что и я присоединился к храму так же поздно. Как и многие другие».
— Это женщина, — сказал он. — Убитая. Я думал, ты захочешь знать. Я моргнул.
— Куда?
— В сердце. Ножом.
— Куда идти, болван?
— Ах да… Это в аллее за «Тонущей Крысой» в Оствальде.
— Я отправляюсь. — Я стянул ритуальные одеяния и кинул их в угол комнаты. — Начинай Погребальный Обряд сейчас, тогда успеешь закончить его к моему возвращению.
Холодный ветер Ярдрунга свистел над черепичными крышами и сновал между незащищенными от его произвола каменными зданиями Мидденхейма. Если бы еще оставались листья на немногих деревьях, которые способны расти на высоте этой скалы — вершины на семи ветрах, которую люди называют Городом Белого Волка, — они были бы изорваны в клочья безжалостными порывами и унесены в небо. Это были последние дни зимы, праздник Миттерфруля еще не прошел, весенние почки еще и не собирались показываться. Новой жизни здесь не будет еще некоторое время.
Ветер насквозь продувал мою тонкую рясу, пока я шел через Парк Морра, а замерзшая трава хрустела под ногами, пока я двигался по улицам, полным утренней суеты, — они становились все уже и грязнее по мере продвижения на юго-запад, к Оствальду. Было жутко холодно. Я проклял себя за неосмотрительность: мог же надеть плащ, уходя из Храма. Но спешка была важнее удобства. В таком тесном и густонаселенном городе, как Мидденхейм, слухи и сплетни распространяются быстро, а в случае с необъяснимой смертью каждый человек, скверно говорящий о покойном, затрудняет мою работу.
Аллея за «Тонущей Крысой» была узкой, шла под уклон, в ней стояла вонь, впрочем, обычная для Оствальда, а сейчас в аллею набилась толпа зевак. Пара городских стражников пыталась оттеснить их, но это им плохо удавалось. Зато зеваки быстро разошлась в стороны, едва подошел я. Темные рясы жрецов Морра обычно оказывают такое воздействие, и дело тут не только в уважении. Никто не любит, когда ему напоминают о смерти и смертности.
Когда толпа расступилась, чтобы дать мне пройти, я увидел лысую макушку капитана стражи Штутта, который стоял рядом с трупом. Он поднял взор, увидел меня и улыбнулся, отчего его лицо обнаружило все складки, нажитые возрастом и сытостью. Мы знали друг друга много лет, но я не ответил улыбкой. Он начал говорить что-то приветственное, когда я уже склонился над телом.
Это была женщина — труп женщины. Вероятно, чуть больше двадцати лет; возможно, кто-то сочтет… счел бы ее красивой. Брюнетка с чуть вьющимися волосами. Какие-то черты лица говорили о северной крови, которая недавно текла в ее венах. Хотя сложно судить наверняка, когда не хватает одного глаза и большей части щеки. Какие изящные уши… Одежда яркая, но дешевая, искромсана в лоскутья каким-то клинком — похоже, кинжалом или охотничьим ножом, — прежде чем смертельный удар скользнул меж ребер и рассек сердце. Это было весьма умелое убийство, и кто-то сделал все возможное, чтобы оно не выглядело столь профессиональным. Ее левая рука отсутствовала, а кто-то набросил грубое бурое покрывало на предмет, который лежал в паре футов от нее. Кровь с булыжников медленно впитывалась в ткань.
Это была не Филомена, У Филомены были светлые волосы.
Я вспомнил, где нахожусь, и посмотрел на Штутта.
— Что под одеялом?
Он пробормотал: «Не поднимай его!» В его голосе явно слышались нервные нотки. Потом он обернулся к толпе стервятников и сплетников и громко крикнул:
— Ладно, уроды, валите отсюда. Нечего пялиться. Пристав, убери их. Пусть идут вон и дадут жрецу Морра творить магию.
Я, конечно, никакой магии творить не собирался, но одно предположение о том, что это возможно, вкупе с запахом смерти, заполнявшим аллею, вмиг очистило место происшествия от ротозеев. Старый славный Штутт.
Он смотрел пару мгновений на меня, и его лицо выражало какие-то переживания, причину которых я никак не мог определить. Потом он нагнулся и приподнял край одеяла. Под ним лежало нечто нечеловеческое: конечность футов четырех в длину. Кисти нет, костей, пожалуй, тоже — только большие чашеобразные присоски на внутренней стороне. Пахло гнилью и еще чем-то горьким и резким, вроде как трухлявым деревом и прокисшим вином.
Это испугало меня. Я чувствовал взгляды Штутта и его парней на моей спине. Смотрели они на эту дрянь под одеялом или на то, как реагирую я? Я заметил, что мое дыхание участилось, и постарался успокоиться. Дышите глубже, вы в Оствальде. Жрецы Морра не паникуют. Они не должны. Не на людях.
— Так, — сказал я и встал. Будь тверд. Решителен. — Нам нужна повозка, чтобы отвезти все это в Храм. Желательно с высокими бортами.
— Я видел фургон золотаря по пути сюда, — подал голос один из стражников.
— Подойдет. Пойди и пригони его. — Я подождал, пока он уйдет, потом показал на одеяло. — Сколько человек это видело?
— Двое-трое.
— Убедись, что они не будут об этом болтать. Припугни их, пригрози гневом Ульрика, короче, делай, что хочешь, но укороти им языки. Последняя вещь, которая нам сейчас нужна — паника из-за мутанта в городе.
— Мутант, — сказал Штутт голосом пустым, словно эхо. Похоже, сам он не смел даже произнести это слово, пока я не произнес его вслух, подтверждая его худшие страхи Конечность-щупальце? Оно не было отсечено у гигантского осьминога или кракена из Моря Когтей, но и в оствальдской аллее такого не бывало. Главным было то, что слово было произнесено, и теперь Штутту нельзя было позволить вновь повторить его, уже при людях.
— Тут потребуется полное расследование. Вскрытие. Если это, ну, сожжем его по-тихому. Только, ради Ульрика, не надо пускать по городу толки о мутантах. Даже со стражниками будь осторожен. Оставь это знание при себе. Лучше выясни, кем была эта девушка: возраст, рост, одежда, все, только не говори о руке. — Я потер замерзшие руки. — Нам надо доставить тело в храм, а там я уже приступлю к работе. Где этот проклятый фургон?
Наконец повозка подъехала к нам, тело без церемоний забросили внутрь. Золотари, кстати, были не слишком довольны тем, что их работу прервали. Долгое время никто не решался прикоснуться к обрубку. Тогда я увязал щупальце в одеяло и забросил куль за труп, в глубь вонючей повозки, а потом встал так, чтобы можно было вытереть руки о рясу и Штутт не увидел, как я это делаю.
Возница взмахнул хлыстом, старая кляча напрягла последние силы, и телега медленно загромыхала по грязным булыжникам трущоб к простору Парка Морра и храму в его центре. Штутт и я шли позади нее.
— Есть какие-то мысли по поводу того, кем была девушка? — спросил я.
— Если не считать того, что она была… — Штутт перехватил мой взгляд. — Нет. Ничего. Судя по платью, служанка в кабаке, может, девка гулящая, но с такой рукой ей было бы трудно найти работу. Хотя она могла прятать ее с помощью магии. Девчонка могла заманить какого-то мужика в эту аллею, сбросить магию, а он со страху ее взял да прикончил.
— А могло произойти и культовое убийство. Люди говорят, что в городе существует могущественный культ поклонников Хаоса. Мы находим следы жертвоприношений. По большей части, мертвых кошек. — Он содрогнулся. — Если б я знал, что тут начнутся проблемы с Хаосом, давно бы забрал семью и уехал из Мидденхейма. На север. У моего брата имение милях в тридцати к северу Как думаешь, тридцати миль хватит? Ну, чтобы Тьма нас не достала?
Я не ответил. Я был занят своими собственными мыслями, а Штутту, похоже, не особо нужны были ответы — он боялся их.
— Знаешь, мы не должны ждать, когда они нанесут удар. Я считаю, нам надо их выследить и сжечь. И дома их спалить. Дотла. — Он говорил, и в голосе его то и дело проскальзывало нечто, больше всего похожее на предвкушение. — И надо то всего нанять пару охотников на ведьм, чтобы они устроили тут настоящее расследование. Помнишь тех двоих, из Альтдорфа? Так они за три дня нашли и сожгли семнадцать хаосопоклонников. Вот какие люди нам нужны, согласен? Дитер?
Это обращение нарушило мою сосредоточенность. Никто не называл меня Дитером долгое время — все те восемь лет, что я служил в Храме. Я посмотрел на Штутта и молчанием встретил его взгляд. Через мгновение он отвел глаза.
— Борода Ульрика, — пробурчал он. — Ты не тот человек, которым был. Что с тобой сделали в этом храме вурдалаков?
Я мог выдать сотню ответов, но ни один из них не подходил в данный момент, и я не ответил ничего. Молчание — первое, чему учат жрецов Морра Я выучил этот урок превосходно. Между нами повисла безмолвная пустота, но в конце концов Штутт решился заполнить ее.
— Зачем ты это делаешь? — спросил он. — Вот никак я этого не понимаю. Ты же был лучшим купцом в Мидденхейме, я помню. И всяк у тебя мог что угодно купить. Ты же не просто богатым был, ты…
— Я был любим. — Штутт замолк на полуслове, и я продолжил. — Мои жена и сын любили меня. Ты же прекрасно знаешь, что они пропали. Все знают об этом. Их так и не нашли. Я тогда потратил сотни, тысячи крон на их поиски. А торговлю я забросил, и все дела пошли прахом. Так что я все это оставил и ушел в Храм Морра.
— Но почему, Дитер? — Снова это имя. Не мое — уже не мое. — Ты и там не сможешь их найти.
— Я найду, — твердо ответил я. — Рано или поздно их души придут к Морру, и он обнимет их, и тогда я узнаю об этом. Это единственная уверенность, которая у меня осталась. Именно незнание убивало меня.
— Поэтому ты занимаешься всей этой грязью? — продолжал допытываться Штутт. — Смерти при невыясненных обстоятельствах, неопознанные трупы, таинственные убийства? Думаешь, они окажутся там?
— Нет, — ответил я. — Так я просто провожу время. Но я знал, что лгу.
Повозка проехала по земле парка Морра, все еще слишком твердой, чтобы выкапывать в ней могилы, и остановилась снаружи храма. Темная громада здания и голые ветви высоких деревьев вокруг него казались на фоне неба, серого и тяжелого от нерастраченных запасов снега, протянутыми руками, предлагающими закрытый ковчег незримому богу.
Штутт и его ребята отнесли тело вниз, в мой мрачный Факториум, я шел за ними и нес в руках одеяло и его непривлекательное содержимое. Ни следа Гильберта. Но и трупа, которого он готовил к погребению, нет. Хорошо.
Тело девушки лежало на одной из серых гранитных плит, рядом с ней я положил и щупальце, все еще завернутое в одеяло. Одежда трупа пропахла вонью золотарей, но я пока мог различить другой запах, горький и неприятный.
В спокойствии и полутьме она могла сойти за спящую красавицу. Я смотрел на ее безжизненные формы. Кем она была? Почему ее убили так нарочито, так хладнокровно, да при этом злодеяние пытались выдать за что-то иное? Могущественный враг настиг ее? Какая-то другая причина повлекла за собой ее смерть? Может, она больше была важна именно мертвой, чем живой? Рука…
Штутт переступил с ноги на ногу и кашлянул. Я мог понять и почувствовать его беспокойство. Не исключено, что тела на других плитах так на него повлияли.
— Мы уж лучше пойдем, — сказал он.
— Да, — коротко бросил я. Я хотел остаться наедине с телом, чтобы попытаться понять, на ком или на чем лежит вина за убийство девушки. Не то, чтобы я люблю мертвых. Нет. Я просто предпочитаю их живым.
— Нам понадобится официальный доклад, — сказал он. — Если здесь замешаны мутанты, надо будет доложить Графу. Ты сегодня сделаешь вскрытие?
— Нет, сначала мы проводим ритуалы, чтобы упокоить душу.
Нет, не «мы». Ритуалы я буду проводить лично.
— А потом уже вскрытие для ваших отчетов и для успокоения Графа со всей его драгоценной бумажной волокитой. Потом, если не найдем родичей, отправим ее на бедняцкое кладбище.
— Со Скалы Вздохов? — Штутт казался потрясенным. — Но вроде как мутантов следует сжигать? Чтобы очистить их?
— Я разве сказал, что она была мутантом?
— Что?
Я взял щупальце, которое лежало рядом с трупом, и пихнул им в Штутта. На ощупь оно было холодное, сырое и упругое. Штутт отпрянул, как побитая собака.
— Понюхай его, — предложил я.
— Что!
— Понюхай!
Он осторожно принюхался и посмотрел на меня.
— Ну? — спросил я его.
— Это… кислое. И горькое. Как что-то прокисшее.
— Уксус. — Я отложил в сторону нечистую плоть. — Я не знаю, откуда это щупальце взялось, но я точно знаю, что оно не являлось частью кого бы то ни было, убитого сегодня утром. Эта проклятая штука замаринована.
Наконец, Штутт и его люди ушли. На прощание они пообещали попробовать выяснить, кем была девушка Я чуть не попросил их не делать этого. Наихудший способ выяснить обстоятельства любого происшествия, и уж тем более убийства в Оствальде с его узкими улочками и сомнительными заведениями — это когда по домам и тавернам ходят стражники и задают вопросы со всей тонкостью немытого огра. Ну, положим, они и получат какие-то сведения, но лучше от этого не станет. Я все еще хотел выяснить, кем была девушка, но чем больше я об этом думал, тем больше склонялся к мысли, что важна не сама девушка, а ее смерть. Кто-то очень хотел убедить людей, что в Мидденхейм пробрались мутанты, и этот кто-то добился бы своего, если бы расследование попало в руки такого славного доброго парня, как Штутт.
«Он не был плохим человеком, — размышлял я, готовясь к ритуалу. — Мы довольно хорошо знали друг друга в дни, когда я еще не вступил под сень Храма: он был тогда молодым торговцем, который пытался подвизаться в областях, где первенство было за гораздо более старыми династиями прожженных дельцов. Дела у него не шли, но он не сдавался, это я могу за него сказать. А потом семья Спарсам обвинила его в уклонении от уплаты налогов. Частью наказания был месяц службы в городской страже. И было по сему: он нашел свою нишу в Мидденхейме. Штутт стал куда лучшим капитаном стражи, чем купцом. Что, впрочем, не значит, что он стал хорошим капитаном стражи».
Я зажег последнюю из свеч вокруг тела, окропил труп святой водой с соответствующими ритуальными жестами, глубоко вздохнул и начал низкий медленный напев Безымянного Обряда. Я ждал, когда изнутри придет старое чувство. Дух Морра проходил надо мной и сквозь меня, истекал из меня, чтобы объять тело женщины, лежащее передо мной, благословить ее, защитить ее от зла… — И остановился. Что-то сопротивлялось ему.
Энергия Повелителя Смерти замерла во мне, ожидая, когда я направлю ее. Но это было невозможно: чем сильнее я выталкивал ее, чем ближе подходил к телу, тем сильнее меня отбрасывало. Я продолжал петь, вбирая в себя все больше силы Морра и пытаясь распылить ее на тело, но она стекала с трупа, как вода с промасленной кожи. Что-то было не так, что-то шло совершенно неправильно. Но я не собирался сдаваться. Я запел вновь, призывая все свои силы, выталкивая могущество Морра на тело. Неизвестное сопротивление откинуло меня назад. Я не мог его сломить. Непреодолимо.
Одна из свечей прогорела, мигнула и потухла. Она была трех, а то и четырех дюймов высотой, когда я начинал обряд. Прошли часы. Я перестал петь и отпустил божественную силу. Вместе с ней ушли и остатки моих сил. Ноги подгибались, как зеленые веточки, сам я был полностью опустошен. Один среди теней, я смотрел на тело. Факториум был тих, и, кроме моего слабого дыхания, ничто не нарушало безмолвия. Абсолютная тишина и неподвижность, но не спокойствие или умиротворенность. В воздухе висело напряжение, как будто с минуты на минуту ожидалось какое-то событие. Мороз ранней весны и холод камня наконец пробили своими иглами мою одежду, и я затрясся. На мгновение я почувствовал то, что чувствует здесь любой нормальный человек: жуть оттого, что тебя окружают мертвецы. Ужас непонятного.
Я погасил пальцами остальные свечи и поспешил прочь, наверх, в относительное тепло главного строения храма. Как только я покинул Факториум, мой мимолетный страх исчез без следа. Секунду я думал о том, чтобы посетить главный зал и помолиться немного, но вместо этого нырнул в боковой ход, который вел в личные кельи жрецов, прошел по узкому каменному коридору и постучал в дверь комнаты отца Циммермана. Мне было немного не по себе из-за этого, но иногда проблема не оставляет тебе другого выбора, кроме передачи ее вышестоящим людям.
Из комнаты послышался звук шагов, приглушенный голос, а потом дверь приоткрылась, и из нее выскользнул брат Гильберт. Мне на ум пришла кошка, пробирающаяся через узкий лаз… а, может, змея. Он улыбнулся мне своей вкрадчивой улыбочкой и исчез в направлении трапезной. Я толкнул дверь и вошел. Отец Циммерман сидел за письменным столом. Похоже, он сочинял какое-то послание. Его пальцы были покрыты чернильными пятнами, а на полу валялись сломанные перья. Он развернулся ко мне, и я смог увидеть чернила и на его белой бороде.
— Что такое? — спросил он меня. В его голосе звучало явное раздражение; не из-за того, подумал я, что его оторвали от дел. Пожалуй, куда большее значение имел тот факт, что я ему не нравился. Меня это не огорчало. Я ведь тоже был от него не в восторге.
— В Факториуме новый труп, отец.
— Трупы — наше дело, брат. Мог бы уже и заметить это за те годы, что работаешь здесь. — Я подумал о своих словах, сказанных сегодня Гильберту, и послал проклятие талабхеймцу. Он тут, оказывается, наушничает, обвиняет меня в неуважении к мертвым, наверное.
— Я пытался благословить его перед погребением. Благословение не возымело силы. Похоже, что-то сопротивлялось ему, — выпалил я, пока меня не прервали очередным нравоучением.
— Это, должно быть, девчонка-мутант? Ах ты, талабхеймец поганый, чтоб тебя… Дважды будь проклят!
— Да, но она не…
— Ты проводишь слишком много времени среди отбросов и подонков жизни, брат. Это не пристало работнику такого храма, как наш, у которого есть определенное положение в обществе и обязательства перед ним. Ты должен думать о других материях и тратить время только на ту работу, которую я тебе посоветую выполнять.
— Я работаю не на тебя. Я работаю на Морра.
— Может быть, больше счастья тебе доставит работа на него в приходе, где ты будешь сам себе хозяин? Нас тут попросили основать святилище в одном из городов Пустоши, чтобы разобраться с их чумными мертвецами, знаешь ли. Я могу тебя рекомендовать на этот пост.
Он указал рукой на письменный стол. Не оставалось сомнений, что проблемы переводов и администрации занимали весь его ум — ну да он всегда был жалким бумагомаракой, более озабоченным внешним благополучием, чем реальной работой на Морра. Я ненавидел его, но знал, что без извинения не получу того, на что рассчитывал. Я сжал зубы и пошел на попятный.
— Прошу меня извинить. — Выдох. — Но в Факториуме труп, который я не могу очистить и подготовить к погребению. Я не знаю, заколдован он или с ним сделано что-то еще, но я подумал, что ты можешь об этом знать и тебе надо рассказать об этом.
— А еще ты подумал, что я, как более старый, более опытный и более могущественный жрец, мог бы выполнить Обряд Очищения за тебя? Да, ты именно так и подумал.
А что, так оно и было, потому я кивнул — а потом увидел, как меняется выражение его лица и понял, что совершил ошибку. Это был как раз тот ответ, которого он ждал. Он сердито смотрел на меня, и я мог чувствовать его неприязнь. Что ж, я дал повод дать ей волю.
— Значит, ты думал, — прошипел Циммерман, — что старший жрец храма Морра в Мидденхейме располагает свободным временем, чтобы пачкать руки, благословляя труп уличной шлюхи?
— Я не…
— Ты предположил, что я буду возиться с одним из твоих подонков, да еще и с мутантом в придачу? Ты посмел прийти сюда и оскорблять…
Я склонил голову и позволил потоку слов обтекать меня. Ничего такого, чего бы я ни слышал раньше. Антипатия между отцом Альбрехтом Циммерманом и мною была единственной причиной того, что я все еще был второразрядным жрецом после восьми лет службы в храме и вряд ли поднимусь выше. С этим я смирился. Отцу оставалось недолго до той поры, когда его попросят отойти от дел, но бразды правления возьмет в свои руки человек, который действует так же, думает так же и относится ко мне так же, как и Циммерман. Возможно, Гильберт. Да, он недавно в храме, зато в последнее время сделал многое для своего продвижения. Не подмажешь — не поедешь. «Честолюбивый» — это о нем. Так что письмо на столе Циммермана, возможно, было насчет него.
Наконец, лавина слов иссякла, и отец Альбрехт затих. Теперь пришла пора четких распоряжений, так что я навострил уши.
— В наказание я посылаю тебя на Скалу Вздохов, где ты найдешь брата Ральфа, который должен провести погребение. Заменишь его. Потом вернешься сюда и помолишься Святому Генриху. Попроси его, чтобы твои добрые намерения не противоречили здравому смыслу. Молись истово. Молиться будешь до десятого колокола. Все.
Я вышел.
Ночь. Я не спал, лежа на жесткой узкой кровати, и рассматривал узор, который отбрасывал лунный свет на каменную стену через крохотное оконце моей крохотной кельи: жесткая яркость ауры Моррслиба медленно заслонялась более мягким свечением Маннслиба. Тело мое было опустошено из-за этого обряда, который вытянул огромное количество энергии, но я знал, что все равно бы не спал этой ночью. Прежде всего, было слишком холодно для сна, весна там или не весна, и мое единственное одеяло плохо сохраняло тепло. А кроме того, мысли мои были заняты мертвой девушкой.
Кем она была? Откуда она пришла, чтобы найти такую непристойную смерть на задворках Мидденхейма? Связана ее смерть с тем, кем она была, или она просто очутилась не в той таверне, приветливо заговорила не с тем человеком, который перед рассветом привел ее в темную аллею и принялся бить коротким ножом, тщательно выверяя движения лезвия, чтобы раны казались следами безумного нападения. Потом отрезал ей руку, подбросив вместо нее нечто нечеловеческое; а настоящую руку он спрятал — ему понадобилась, наверное, большая сумка, возможно, даже непромокаемая. И скрылся.
Я мог представить себе тип человека, которым он должен был быть, но сейчас он не интересовал меня. Я хотел нарисовать ее.
Она когда-то была красивой. Она, возможно, оказалась слишком красивой предыдущей ночью. То, что осталось от ее лица, не сохранило и следа типичной растрепанности или пристрастия к выпивке уличной бродяжки. Свежая кожа в уголках рта и вокруг глаз хранила следы многочисленных улыбок, и румяна девушка не применяла. Она не была женщиной, пользующейся своей прелестью для заработка. По крайней мере, долго не была.
Что привело ее, северную красу, в Мидденхейм? Северяне были слишком прагматичны и приземлены, чтобы верить в байки о городе на вершине горы, в котором улицы вымощены золотыми слитками. Нет, не мечта о дальних краях и случайной удаче привела ее сюда. Может, она была спутницей купца или путешественника-северянина (хотя едва ли: северяне горой стоят друг за друга, а за границей — тем более). Он бросил ее, когда она начала строить глазки другому мужчине или забеременела — в общем, есть тысяча причин, из-за которых мужчина нарушает обещания, данные женщине.
Интересно, сколько времени прошло с тех пор, как вся любовь, надежность и спокойствие, которые она считала неотъемлемыми частями своей жизни, оказались пустыми словами? Ее одежда выглядела довольно новой и слишком дорогой для тех женщин, что пьют в «Тонущей Крысе». Так что долго на улице она не жила, это очевидно. Если только не ограбила кого-то совсем недавно. Нет, люди могут скрыть свою натуру в жизни, но смерть раскрывает истинный характер, и я не видел ничего порочного или преступного в ее лице. Она не казалась и прибитой жизнью уличной бродяжкой. Если ей и пришла в голову идея о том, что милая улыбка и юбка с разрезом могут помочь выжить в городе, она еще не успела вполне освоиться с этой мыслью. Во всяком случае, недостаточно для того, чтобы отличить тех, кто может принести ей выгоду, от тех, кто ненавидит ее племя и только и думает, как бы ей навредить.
Кто-то в этом городе должен знать ее, и я хотел благословить ее настоящим именем, когда буду хоронить. Кто-то знал. Например, ее убийца, — а значит, я должен найти его. Никто в «Тонущей Крысе» не сможет вспомнить о событиях прошлой ночи — такое уж это место, и даже страх перед Морром не мог их разговорить.
Тут послышался слабый звук, короткое колебание прошло по зданию. Секунду спустя оно повторилось. Пауза — и третья волна пробежала по храму. Откуда-то из другого конца коридора раздался скрип дерева, затем глухой удар настежь распахнутой двери. Бегущие шаги. Я подумал встать и посмотреть, что там творится, но решил, что я все еще слишком слаб после проваленного ритуала, и остался в постели. Пусть Циммерман разбирается. Если он так дорожит своим статусом главы храма, пусть он возьмет на себя и долю ответственности, положенную его должности. Я вернулся к своим мыслям.
Та рука — рука, ей не принадлежавшая. Все сходится к одному. Есть и более простые способы распространить страх перед Хаосом и мутантами по такому городу, как Мидденхейм, чем подстроенное убийство мутанта в аллее. Тогда почему? Единственная иная причина, до которой я смог додуматься — мертвый мутант всегда вызывает официальное расследование. Много бумажной волокиты. Возможно, продвижение по службе для кого-то из стражников. Может быть, охота на ведьм и пара сожженных старушек. И во все это окажется втянутым храм, потому что мы делаем вскрытие и составляем официальный доклад. А это значит, что труп в первую очередь повезут именно сюда. Ну и что из того? Почему труп высокой светлокожей красавицы-северянки, безымянной, как и я, вместо какой-нибудь местной девочки для удовольствий?
Раздался крик, и я вернулся к реальности — похоже, я задремал. Кто-то с криком пронесся по коридору мимо моей комнаты. Вдалеке послышался треск.
Беда. Я бросился наружу, на ходу надевая рясу. Было темно, я не мог разглядеть никого в слабом свете луны, зато из главного зала храма раздавался шум, и я направился туда. Колеблющийся свет и крики сказали мне, что я иду в правильном направлении. Дверь в коридор была открыта — нет, она была сорвана с петель и лежала на полу. Я перескочил через нее и ввалился в главный зал.
Там шла бойня. По залу словно смерч пронесся. Вечное Пламя погасло, но в тусклом свете ночных светильников на колоннах я увидел трех жрецов. Двое были хоть как-то вооружены — один метлой, другой жреческим жезлом. Они окружали что-то, но не подходили к этому. «Этим» была она.
Это была она. Лицо, которое я представлял себе, лежа у себя в келье, глупо, безжизненно улыбалось. Она выглядела страшнее ада, как и вы выглядели бы, если б вас накануне зверски убили. Ее движения были резкими, отрывистыми, глаза не смотрели, лицо ничего не выражало, и только ужасный оскал приковывал пораженный взор. Единственной рукой она держала верхнюю часть тела брата Рикарда. Остальное лежало в нескольких ярдах от меня. Пока я смотрел на это, она отпустила тело и начала крутить головой из стороны в сторону, словно пытаясь почувствовать что-то неким странным нечеловеческим образом. Это было похоже… Я не знаю, на что это было похоже.
— Не подходить! — крикнул отец Циммерман. Я сомневался, входило ли такое героически-безумное поведение в намерения кого-то из нас. Он принял надлежащее положение и начал песнопение. По звучанию его голоса я понял, что это какой-то обряд, но ни одного слова распознать не мог. Голова мертвой девушки резко повернулась к нему, словно она наконец-то нашла то, что искала. Потом негнущаяся нога медленно шагнула в его направлении.
— Отец! Уходи! — закричал я, отчаянно озираясь в поисках оружия для защиты собственной жизни. Культ Морра никогда не славился богатым арсеналом, и его храмы не были приспособлены для сражений. Труп сделал второй шаг к Циммерману. Он продолжал плести чары уже быстрее, и на его лице явственно читалась паника. Я мог броситься к нему и утащить в безопасное место, но я не стал. Вместо этого я бросился к высокому алтарю, прочь от места борьбы с чудовищем. Там стояла большая чаша, золото ее металла и жидкость, находящаяся в ней, отражали слабый свет лампад. Сзади раздался вопль, пронзительный, словно крик старухи.
Я дотянулся до края чаши и поднял ее двумя руками. Она была тяжелой от жидкости, плескавшейся между низкими стенками сосуда. Развернувшись, я услышал хруст и успел увидеть, как погибает отец Циммерман — его хребет переломился как осенняя веточка. Мертвая женщина разжала объятия, и тело рухнуло на пол в последних судорогах.
Я осторожно шел по мраморным плитам. Жидкость плескалась в чаше, и с каждым шагом немного проливалось на пол. Труп вертел головой, как марионетка, выискивая жертву, пока я подбирался к нему как можно ближе. Два других жреца отошли от нас обоих. До нее пятнадцать футов. Десять. Ее голова повернулась в мою сторону, и иссеченное лицо обнажило зубы в мертвой улыбке.
Я швырнул чашу в нее, содержимое окропило девушку проливным дождем. Не святая вода, а обычное масло, ну, слегка благословленное для утешения скорбящих родственников. Оно с ног до головы облило труп, быстро впитавшись в остатки некогда ярких одежд. Чаша стукнулась краем об пол и со звоном откатилась. Я отскочил назад, схватил светильник и бросил его в промокшую мерзость.
И словно цветок распустился или солнце вышло из-за туч. Храм затопило светом, полыхнувшим от горящей женщины. Она горела ярко, и что-то в ней, похоже, ощущало происходящее, потому что она вдруг начала медленно сбивать пламя рукой. Потом она упала, от ее тела исходило потрескивание и запах жареной плоти.
Два других жреца — Ральф, увидел я, наконец, и Питер — стояли потрясенные и смотрели, как горят труп и храм. На это у меня времени не было; я направился к главному входу и наружу, в жестокую ночную стужу, а мозг не переставая работал, восстанавливая события минувшего дня. Мертвая северянка Отсутствующая рука. Оживленный труп. На ступенях я встретил поднимающегося Гильберта.
— Ты куда? — спросил он.
— Поднять тревогу.
— Я уже поднял. Что это было?
— Оживленный труп. Кто-то контролировал его. Отец мертв.
— Вот как? — Он явно не был удивлен. — Ну что, пойдем обратно?
— Нет. Во-первых, там пожар, во-вторых, я знаю, кто убил девушку.
— Ох, и кто же?
— Некромант. Озлобленный некромант.
Если вы хотите что-то узнать о злобе, вам стоит поговорить с гномом. Меня не очень грела идея сходить к одному определенному гному в это время ночи, и не потому, что я боялся разбудить его — я знал, что он не спит, а потому, что он жил в особой части города. Альтквартир был достаточно неприятным местом днем, а после полуночи он достигал пика несовершенства. Полуголодные воришки самого мелкого пошиба, самые дешевые в Мидденхейме проститутки, самый отчаянный народ во владениях Белого Волка. В центре всего этого стоял «Бретонский Дом».
Освещаемый резким лунным светом, он выглядел столь же запущенным, каким я его запомнил. Старая маленькая таверна с фасадом, покрашенным черной краской, треснувшие стекла в окнах, устойчивый запах вареной капусты, доносящийся из дешевой харчевни наверху Казалось, что таверна закрыта, но я знал, что это не так Подобные заведения никогда не закрываются, если хозяин или завсегдатай обязаны вам чем-либо. За прошедшие годы я провел здесь несколько славных вечеров, получил несколько полезных предупреждений, принял участие в двух схватках. Я надеялся, что нынче ночью последнее не повторится.
Я постучал в дверь, и через несколько секунд в ней приоткрылась щель.
— Кто там?
— Я ищу Альфрика Полуносого.
— Кому он понадобился?
— Скажите… — я задумался. — Скажите ему, что пришел человек, который был Дитером Броссманом.
Дверь закрылась. Я мог представить себе разговор, происходящий сейчас за дверью. Через долгую минуту она растворилась, и показался низкорослый человек, стриженный под горшок: «Заходи».
Я зашел. С этими долгополыми рясами и одеяниями легко можно проделать старинный трюк, известный всем высокородным дамам. Каждому жрецу полезно знать его секрет. Если идти тихо, спокойно и маленькими шажками, со стороны может показаться, если только вы все делаете по уму, что вы вовсе и не идете, а скользите Вкупе с черными рясами жрецов Морра это выглядит довольно жутко. Так что посетители примолкли, когда я вошел, и тишина ложилась на столы подобно покрывалу холодной росы, когда я шел через комнату. Внутри и было-то человек десять — от дешевых хулиганов, хлеставших дешевое пиво, до более респектабельной публики, потреблявшей вино или абсент.
Человек в черной плоской бретонской шапке, сидевший у бара, кивнул мне и приветственно поднял стакан. Его лицо покрывала причудливая сеть трещин и морщин, следов возраста и тяжелой жизни, а глаза были налиты кровью. Я встречал его в былые дни, но не мог припомнить имени. Возможно, у него их было много.
Из отдельной кабинки в дальнем конце комнаты доносились звуки. Никто не смотрел в ту сторону, поэтому я понял, что это именно то место, куда надо мне. Я заскользил туда. Туша Альфрика втиснулась в закуток вместе с одним из его помощников и толстым человеком в богатой одежде, сидящим напротив гнома. Стол со стороны Альфрика был заставлен пустыми кружками, там и тут блестели золотые монеты. Гном взглянул на меня. В его бороде скопилось больше седины, чем я помнил, шрамы вокруг его носа горели огнем — верный признак того, что гном крепко выпил. Но было бы глупо с моей стороны предположить, что гном пьян или неосмотрителен.
— Добрый вечер, брат, — сказал он. — Садись. Как я могу послужить Храму Морра сегодня вечером? Я не сел — вместо этого я начал:
— Альфрик Полуносый из рода Разбивающих Наковальни, я здесь, чтобы восстановить равновесие чести между нашими семьями.
— Да? — Альфрик не выглядел заинтересованным. Я заметил, что толстяк вспотел. Он не был купцом — по крайней мере, не был хорошим купцом. Для рискованных сделок ему не хватало куража. Без задней мысли я начал прикидывать, кем он был и что довело его до того состояния, когда люди обращаются за помощью к Альфрику после второго колокола ночи. Он выглядел обеспокоенным, но это были его заботы. И у меня есть дела, с которыми я должен разобраться.
— Пять лет назад я… ладно, пропустим формальности. Ты должен мне услугу с тех пор, как я сжег того лавочника, которого пристрелил твой внук. Давай сочтемся.
— Так делаю я, так можешь и ты. — Альфрик приложился к кружке. — Ты всегда был нетерпелив. Всегда хотел, чтобы выходило по-твоему. Имя, покрой одежды — все ли это, что изменилось с момента исчезновения твоей семьи? — Я промолчал. — Ты так и не нашел их, да? Ну, если понадобится помощь, ты знаешь, где ее искать.
Я знал, что он пытается уязвить меня своими речами, чтобы показать, как он раздражен вмешательством в его дела. Так что я не стал отвечать на это, а только сказал:
— Храм подвергся нападению сегодня ночью. Кто-то оживил труп и направил его против нас. Похоже, он был послан убивать людей, а не разрушать, но все равно разворочено там много. И отец Циммерман погиб.
Это был уже второй раз, когда я произносил эти слова, но в первый раз я осознал их. Внезапно я почувствовал себя очень усталым. Рядом с купцом было свободное место, и я плюхнулся на скамью.
Альфрик смотрел на меня глазами, блестящими в дрожащем свете лампы как мокрые булыжники.
— Похоже на дело рук некроманта.
— И я так думаю. — Пауза. — Есть кто-то… из названных в городе?
— Я ни об одном не слышал. Значит, скорее всего, никого нет. — Он прервался, чтобы сделать очередной глоток. Его словам я верил: «уши» и «глаза» Альфрика были в Мидденхейме повсюду. Гномы построили этот город, и их туннели до сих пор проникали в каждый его уголок, подобно ходам древоточца в трухлявом дереве. Альфрик и его соглядатаи знали каждый поворот в этих катакомбах; подслушивая и подглядывая, они знали почти обо всем, что происходит в городе. Разрешите представить, лучший осведомитель и самый большой шантажист Мидденхейма — Альфрик Полуносый.
— Тогда кто это мог быть? Может быть, ты знаешь кого-то, у кого есть зуб на храм? — спросил я Альфрика. Альфрик погонял пиво по рту и сглотнул.
— Заткнись. Я думаю о некромантах. — Он медленно набрал полный рот пива и задумчиво его смаковал.
«Некромантия, — думал я. — Если это был некромант, то не надо выяснять, был ли у него зуб на храм. Некроманты и жрецы Морра взаимно ненавидят друг друга лютой ненавистью. И те и другие связаны со смертью, вот только мы видим в ней переход, ступень в долгом процессе, а они рассматривают ее в качестве своего орудия. Мы освобождаем души, они порабощают их темной нечестивой магией. Конечно, они не могут спокойно уживаться с нами. Конечно, любой честолюбивый некромант захочет уничтожить могущество местного храма Морра, и если это потребует смерти жрецов — что ж, как и в нашем случае, трупы — неотъемлемая часть этого занятия. Правда, было что-то загадочное в том, как двигалась девушка, в том, как она искала Циммермана… я, казалось, нащупал путеводную ниточку, но не мог понять, куда она ведет».
Голос Альфрика прервал мои размышления.
— Один из ваших мертвецов, да? Труп из храма?
— Да, и там еще кое-что было…
— Я узнаю, как это произошло, брат, — он выделил последнее слово. — Этот ваш новый жрец, тот, что из Талабхейма…
— Гильберт.
— Гильберт. Он небрежен в работе. Он не делает благословения так, как положено. Слишком спешит. Как ты. Приглядись к нему как-нибудь на Скале Вздохов. Помашет руками, побормочет, и этого достаточно, чтобы обмануть скорбящих родичей. Но попомни мои слова: эти тела падают со скалы без благословения. Слишком беспечно. И опасно, если поблизости есть некромант: недоотпетый мертвец, готовый к оживлению. Значит так, если в городе объявился некромант — а я не говорю, что так оно и есть, заметь это — тебе следует быть осторожным. Некроманты — мерзость. Один из моих предков раз повздорил с некромантом. Быстрые они. Так он мне рассказывал, что коли уж начал он в твою сторону колдовать, считай до пяти. До шести тебе не дойти. На счет шесть ты уже мертв.
Что-то, какая-то идея насчет некромантов и Храма сама собой сформировалась в моей голове и теперь пыталась прорваться сквозь дневную усталость. Я поднялся. Мысли со временем пришли бы в порядок, и уже к утру я бы понял, услышал ли я ответ, который был мне нужен, но долгий путь к храму по холодным ночным улицам поможет сообразить раньше.
— Спасибо, Альфрик. Долг оплачен. Я оставляю тебя с твоими делами.
На какую-то долю секунды он застыл, но покрытое шрамами лицо ничем не выдало его удивления.
— Рад был видеть тебя снова, Дитер, — сказал он и обернулся к своему потному клиенту, не сказав больше ни слова.
Я прошел через таверну и выбрался на улицу. Пошел снег, и я поплотнее завернулся в рясу. Я зашел за угол соседнего с «Бретонским Домом» здания и только тогда понял, что Альфрик назвал меня Дитером, а я так и не спросил у него ничего о мертвой девушке. Короткой вспышкой в мозгу возникло ее горящее лицо с безобразным оскалом. Почему-то меня больше не интересовало, кто она такая.
Скала Вздохов — место, где встречаются противоречия. С ее вершины виден весь Мидденланд аж до самых Срединных Гор: холмы, маленькие поселения, огромный зеленый ковер Драквальда с Талабхеймской дорогой, вьющейся через него. В дни, когда я еще мог ценить красоту, я считал это место самым романтическим и красивым в городе. А теперь подойдите ближе к краю, посмотрите вниз и поглядите на обломки гробов, на спеленутые тела, разбросанные у подножия или застрявшие в сучьях деревьев, на самоубийц, на тела жертв преступлений.
Вы могли бы все это увидеть и сейчас, если бы не так густо валил проклятый снег. Я завернулся в плащ и продолжал наблюдать за утренней погребальной церемонией. Голос Гильберта терялся за снегопадом, но я знал мрачную ритуальную молитву, которой он благословлял тело, так хорошо, что мог уловить мельчайшую ошибку. Пока он не произнес ни одного неверного слога. Вокруг него сгрудились скорбящие по умершему люди, прижимаясь друг к другу, чтобы согреться и избавиться от печали и страха смерти. Простой сосновый гроб стоял на дрогах на краю скалы. Это было небогатое собрание.
Гильберт слегка повернулся, и я постарался скрыться из его поля зрения. Было жутко холодно, и ветер уже нещадно терзал мои ноги и пальцы, но суетиться было нельзя — это выдало бы мое присутствие. Я стоял безмолвной дрожащей статуей и прислушивался к молитве.
Вот оно.
Он что-то пропустил. Не что-то очевидное, не слово и не строку: просто легкий сбой ритма в распеве. Через две строки он повторился, и почти сразу — еще одно изменение. А затем он пропел целую строфу, которую я не распознал.
Это не был плохо выученный и с горем пополам повторенный урок. Он менял суть заклинания. Я не понимал слов священного стиха — почти никто не понимал, мы просто заучивали их — но я мог сказать, что здесь дело не чисто. Страх медленно пополз по моей спине, и если б не холод, меня наверняка пробил бы пот.
Гильберт произнес последнее благословение, дроги подтолкнули к краю скалы, наклонили, гроб съехал с них и полетел к подножию скалы. Люди отошли от края пропасти еще до того, как снизу донесся звук удара. Они не стали задерживаться — компания быстро разошлась, стремясь, я думаю, поскорее убраться из этого места смерти, дойти до теплых домов и утешать друг друга, выпивая за упокой души. Гильберт немного задержался, и я вышел ему навстречу.
— Рад видеть, брат, — сказал я.
— Привет, брат. Холодно. — Он переминался с ноги на ногу. — У тебя здесь церемония?
— В некотором роде. Но я хочу поговорить с тобой о нападении прошлой ночью.
— Да, неприятное дело. Тебе уже сказали, что после ужина будет собор, который определит действующего главу храма? — Что-то в его тоне, в его осанке изменилось. Его голос больше не был голосом ученика. Вчера он говорил со мной почтительно, сегодня — надменно. Он замолчал и отвернулся. Я подумал, что он имеет все основания бояться того, что я увижу в его лице, когда он заговорит снова.
— Прошлой ночью ты сказал, что знаешь, кто стоит за нападением. Ты все еще знаешь?
— Прошлой ночью я ошибался, — сказал я.
— Да?
— Да. Я думал, это озлобленный некромант. Это не так: за всем видна рука честолюбивого некроманта. Ты не чувствуешь в себе честолюбия, брат?
— Я чувствую холод, когда холодно. — Что-то новое, испуганно-агрессивное, прозвучало в его голосе. — Почему бы нам не обсудить всего этого где-нибудь в тепле?
— Мне и тут хорошо. Это не займет много времени. У меня к тебе всего четыре вопроса. Во-первых, если ты бегал вчера ночью поднимать тревогу, почему я не видел твоих следов на снегу в парке?
— Я шел другим путем, это очевидно. Второй вопрос?
— Как ты узнал, что девушка убита в сердце?
— Стражник сказал. Дальше?
— Где ты достал щупальце?
Он резко обернулся ко мне, и я уж было решил, что сейчас он начнет колдовать. Я не сделал ничего. На момент он замер, потом опустил руки. Ручаюсь, он был напуган. Напуган, но по-прежнему уверен в своих силах.
— Что ты знаешь? — спросил он.
— Что ты не уйдешь с этой скалы, оставив меня в живых.
Я шагнул навстречу ему и чуть поднял руки, выставив напоказ кисти и запястья. Старый купеческий трюк. Вы выглядите уязвимым, не представляете угрозы. Он не прореагировал, по меньшей мере, не двинулся с места. Это хорошо.
— А кроме этого?
— Ты прибыл сюда полгода назад под видом младшего жреца из Талабхейма. Мы ждали, что оттуда приедет брат Гильберт, так что, думаю, ты убил его и занял его место Шесть месяцев ты способствовал тому, чтобы под Скалой и вокруг города набралось достаточное число трупов без благословения, которые ты позже смог бы оживить своей магией. Вчера же утром ты убил девушку за «Тонущей Крысой», заколдовал ее труп, а потом сделал так, что все приняли бы ее за мутанта, поэтому для расследования ее должны были забрать в Храм. Немудрено, что мой Безымянный Обряд не возымел действия. Ты также убедил Циммермана, что я попусту трачу время, и труп остался лежать в Факториуме без благословения. Потом ты оживил его. Когда я встретил тебя возле храма, ты был там один и управлял мертвой девушкой.
— Значит, ты все это знаешь? — спросил он. Я подошел ближе. Нас разделяло всего несколько футов. За его спиной обрывался в пустоту и вечность край скалы.
— Это, по большей части, предположения, — признался я.
— Так много предположений… для разорившегося купца, все еще одержимого из-за потери семьи. Я впечатлен. — Маска полностью спала с него. Больше он не был Гильбертом. Он никогда не был Гильбертом, разве что в представлении некоторых чересчур доверчивых жрецов. Если бы кто-то из них оказался сейчас рядом с нами, они были бы весьма удивлены сарказмом и надменностью этого человека, который посмел укорять меня моей скорбью.
Но здесь никого не было: Скала Вздохов была пустынна. Только мы и снежные вихри. Он со своим планом и магией и я с воспоминаниями о Филомене, с печалью и гневом, которые он разбудил во мне.
Он снова улыбнулся.
— А теперь скажи мне, брат, зачем жрецу Морра — или даже некроманту — делать то, что ты тут расписывал?
— Затем, — сказал я, даже не пытаясь скрыть желчь в голосе, — что ты слишком честолюбив. Затем, что более влиятельного положения для некроманта, чем пост главы храма Морра, пока не придумано. Тела, которые тебе так нужны, приносятся добрыми гражданами Мидденхейма прямо к твоим дверям. Да ты, наверное, уже прикинул, как прибрать город к рукам, скажем, за пару лет.
— Возможно. — Он стоял уже близко и больше не улыбался. Его холодное жестокое лицо отгораживали только мелькающие хлопья снега, бьющиеся в пространстве между нами. — Твой последний вопрос?
— Я собирался спросить, кем была эта девушка, но это больше не имеет значения.
— Она была молодой. Сильной. Восприимчивой к моей магии. Потенциальный инструмент. А мы похожи, брат, ты и я. Девушка не интересовала меня, пока была живой, да и ты обратил на нее внимание только тогда, когда она погибла. В этом городе столько боли, столько страданий, а ты обращаешь свою заботу только на мертвых. Мы можем работать вместе. Мы можем научиться друг у друга многому. И у меня есть применение твоим талантам. Что ты скажешь? Присоединяйся ко мне. Пойдем в храм, и я расскажу тебе об этой девчонке.
— Я сказал, что это стало неважно. — Но его предположение смутило меня. Мы похожи? Во мне есть зерно некромантии? И тут он начал колдовать. Все встало на свои места. Он читал заклинание высоким голосом и очень быстро. Я внезапно оказался перед лицом преждевременной кончины.
Альфрик говорил, досчитать до пяти. Пять секунд, чтобы выжить.
Один. Я сделал два шага вперед.
Два. Я оказался перед ним и выхватил кинжал из-под плаща.
Три. Я вогнал кинжал глубоко в живот некроманта. Кровь хлынула мне на руку, обжигая замерзшие пальцы. Я поднял голову, и наши взгляды встретились. В его глазах я читал ужас.
Четыре. Прошла долгая секунда. Он не оборвал заклинания.
Пять. Я провернул кинжал в ране, пальцы скользили по крови, но я своего добился. Гильберт закричал от боли. Формула не была завершена, и заклинание разрушилось. Он остановился на мгновение, а потом бросился на меня. Покрытая снегом земля выскользнула из-под ног, и мы рухнули.
Он упал прямо на меня, схватив за горло. Я пытался вывернуться, но он прижал меня к земле. Он истекал кровью, но был больше и сильнее меня. Он явно собрался забрать меня с собой к праотцам.
Его пальцы нашли мою шею и начали сворачивать ее. Я уткнулся лицом в снег, глаза и ноздри забились белым холодом. Я чувствовал тепло его крови на моем животе и рукоятку кинжала, упершуюся мне в печень. Мой мозг туманили боль и тьма.
Я чувствовал, что умираю. В моей голове возникали образы, лица. Лицо умирающего Циммермана, перекошенное агонией. Разорванный надвое брат Рикард. Штутт. Моя жена Филомена и сын Карл, улыбающиеся мне, выглядящие так, как в последнее утро, когда я их видел. Изуродованное лицо мертвой северянки, чье имя и историю я никогда уже не узнаю.
Нет. Моя работа здесь еще не завершена. Я должен работать на Морра.
— Что-то вплеснуло последние ресурсы силы в мои усталые конечности. Руки нашли кисти, сомкнувшиеся на моей шее, и разорвали захват. Я оттолкнул некроманта от себя, и он покатился прочь по белизне погребальной площадки.
Я покатился сам вслед за ним. Он сгорбился на коленях, пытаясь подняться на ноги и вцепившись одной рукой в рукоять моего кинжала. Я врезался в некроманта, почувствовал, как он отлетел в сторону и заскользил, а потом он ухватил меня за плащ и потянул на себя. Сперва я не понял, в чем дело, а потом ощутил весь его вес и внезапно осознал ужасную правду — мы боролись на краю скалы, и теперь он висел над пропастью.
Я не знал, хотел некромант выбраться или уволочь за собой меня, но это не имело значения. Я скользил к краю скалы по снегу, пытаясь нашарить руками и ногами хоть какую-то зацепку. Все, что было на площадке — мягкий холодный снег. Я двигался навстречу смерти.
Моя левая рука, наконец, нащупала небольшую трещину в поверхности скалы, и я ухватился за нес из последних сил. Я уже мог без труда заглянуть за край площадки, с которой мы должны были упасть. Подо мной висел Гильберт — человек, которого я называл Гильбертом. На одну руку он намотал мой плащ, второй отчаянно хватался за отвесный камень скалы. Ветер трепал его одежды, закручивая длинные полы вокруг тела Гильберта. Под нами была бушующая снежная бездна, и в ней терялось все остальное.
Гильберт поднял голову и взглянул на меня. Его глаза тускло мерцали, как бездонные древние колодцы. Даже сейчас я не мог ничего в них прочесть. Лицо было белее льда. Кровь все еще струилась из его раны, подхватываемая ветром и смешиваемая со снегом.
— Вытащи меня. — В голосе слышалась слабость.
— Нет. — Гораздо больше мне хотелось ударить его по руке, чтобы он навсегда пропал в безумном снегопаде, но я не мог рисковать.
— Вытащи меня, и я отведу тебя к жене и сыну.
— Ты лжешь, — сказал я, и тут раздался громкий треск. Это порвался мои плащ. Некромант качнулся, продержался еще мгновение на еще целой кромке ткани, а потом и эта полоса оборвалась.
Его тело ушло вниз, растворяясь в пелене снега, и исчезло в белизне. Не было ни крика, ни звука удара. Возможно, я просто не услышал их за толщей снега.
Некоторое время я лежал без движения. Кровь стучала в виски, а руки судорожно хватались за все, что попадалось под руку. Камни и снег холодили лицо. Это напомнило мне, что я жив.
Наконец, я оттолкнул свое тело на ярд от края и медленно поднялся. Кровь еще была видна, но белые хлопья постепенно заваливали красные лужи и полосы, отпечатки ног и следы борьбы.
Ребра болели. Я осмотрелся. Никого по-прежнему не было. Нет следов, нет доказательств, нет свидетелей, нет осложнений. Я прошептал благодарение Морру.
На мгновение я вновь увидел лицо Гильберта, почувствовал его вес, удерживаемый мной над бездной, услышал его последние слова. Он ничего не знал. Не мог он ничего знать.
Он сказал бы что угодно, чтобы спасти свою шкуру. Он солгал. Должен был солгать.
Его дух теперь в руках Морра. Даже некроманты должны, в конце концов, обрести мир с богом Смерти. До меня вдруг дошло, что, хотя я и думал о нем, как о Гильберте, я не знал его настоящего имени.
Я повернулся и пошел в храм. Теперь, когда Гильберт мертв, его заклинание должно утратить силу, и я смогу благословить мертвую девушку. Я произнесу заупокойное слово и за его душу, и если кто-нибудь спросит, чем я занимался сегодня, я отвечу, что упокоил с миром две неприкаянные души.
Я задумался, смогу ли я когда-либо впредь сделать то же самое для себя.
Всем добычам добыча
Невидимка вот уже год провел в городе, и он праздновал эту триумфальную дату. У него до сих пор не было работы — даже намека на работу, и его скудные запасы наличности снова подходили к концу. Но к наступлению ночи он собирался плотно поужинать и принять на грудь пару кружек пива, никак не меньше.
Когда-то его называли Дохляком, в те времена, когда были люди, знавшие его и разговаривавшие с ним, еще до города. Теперь он был никем. Но он был счастлив.
Запах города выжег его ноздри и глотку в первый же день их знакомства, и некоторое время этот чад валил его с ног, но постепенно он свыкся с городским воздухом. Ему доставляло особое удовольствие то, что он ни разу не чихнул и не начал задыхаться за все время, что жил в городе.
На свежем, чистом воздухе провинциальной округи он весь год страдал от того, что из носа постоянно текло, что глаза извергали потоки слез, что чих не отставал от него, что он задыхался от астмы в любое время года. Так он и получил свое имя. Он был Дохляком.
Теперь он находил забавную сторону во всех тех годах, он провел, дыша чистым воздухом деревни. Он благословлял смрадный чад города, в котором он чувствовал себя все лучше и лучше, зима стояла на дворе или пекло летнее солнце. Его старое прозвище теперь было не больше чем шуткой, понятной ему одному — если даже он найдет когда-нибудь человека, который поинтересуется его именем Он прожил в городе год. Никто не заговорил с ним. Никто не заметил его. Никто, казалось, не видел его.
Погода стояла холодная, промозглая, на улице было темно, и вся эта обстановка нагоняла тоску. Если не брать в расчет зиму, начало весны было, несомненно, худшим временем в году.
Круца звучно высморкался в прекрасный льняной носовой платок, который он минутой раньше вытащил из кармана у одного местного господина. Теперь, конечно, платок не продашь, но в это время года ему всегда требовалось что-нибудь, чтобы справиться с насморком. Его другая работа могла с лихвой покрыть потерю стоимости одного платка.
Круца не мог сказать, что очень любит работу. Он был в отвратительном настроении, когда выходил под косой моросящий дождик и ветер, который норовил не облететь человека, а продуть его насквозь. Но завтра был его день, а ему еще надо было выполнить норму. С этим заданием он справился бы уже давно, если бы не нашел нового и очень уступчивого скупщика краденого и не решился продать парочку своих лучших трофеев на сторону. Пока до хозяина не дошли слухи.
— Ветер, проклятый ветер, — бормотал Круца себе под нос, выходя из Альтквартира и направляя свои стопы к Большому парку Даже в такой день, как сегодня, там будут люди, пытающиеся что-то продать, а это значит, что рядом будут и люди с полными кошельками. И потом, если не думать о теплой маленькой таверне, где тебе подадут кружку эля, а еще лучше — бокал горячего пунша, то рынок предоставлял своим гостям лучшую защиту от непогоды, чем любое другое место в Мидденхейме. Надежные навесы над прилавками почти соприкасались над переходами рынка, защищая людей от дождей и ветров так же хорошо, как и товары.
Круца некоторое время послонялся вокруг да около, прогуливаясь между рядами, и не торопился хватать все, что попадется под руку. Тщательный выбор жертвы помогает уменьшить число целей, а в долгом дневном маршруте это означает лишний час, который Круца со спокойной совестью проведет в таверне.
Дохляк последовал за старым карманником на рынок в Большом парке Парень любил рынок. Он обычно крал только то, что ему необходимо (в том числе и деньги), но получал большое наслаждение, обирая рыночные лотки, чтобы заполнить свою кладовку и сделать заброшенную развалину, которую он называл домом, как можно уютнее.
За первый год в городе невидимка успешно стянул немало кухонной утвари, постельного белья и прочих предметов домашнего обихода, чтобы создать теплое гостеприимное гнездышко, хотя ни один гость там пока не побывал, и Дохляк наслаждался уютом в одиночестве. Ловкость рук позволила ему заиметь полный гардероб одежды на все случаи жизни, а со временем он умудрился натаскать в свое убежище целую коллекцию маленьких зеркал, одно даже в позолоченной оправе. Он любил зеркала — вот они и стояли или висели по всей единственной комнате, в которой жил парень.
Сегодня же Дохляку нужны были деньги. Кушать-то нужно, а поскольку его кладовая (в это время года ею служил наружный подоконник) была совсем пуста, он решил отпраздновать годовщину своего пребывания в городе с шиком и поужинать в одной из лучших таверн Он, может, даже найдет себе девушку, а это наверняка обойдется недешево.
Дохляк не выпускал свою цель из виду. Он обычно выбирал карманников постарше, хотя на собственном опыте Убедился, что два-три старика еще были не менее зоркими и быстроногими, чем он сам. Но этот старикан не выглядел опасным, к тому же один глаз у него был закрыт повязкой. Дохляк подобрался поближе к пожилому вору, не чувствуя нужды красться или прятаться. Он наблюдал за тем, как движется его цель.
Дохляк с интересом наблюдал, как мошенник извлек маленькие золотые солнечные часы из кармана какого-то дворецкого, своего ровесника, закупающего еду. «Плохо, — подумал Дохляк. — Кому нужны еще одни часы? В следующий раз».
Он последовал за вором чуть дальше по короткому мощеному склону и обогнул небольшую тележку, из которой продавали крепкие напитки. Проскальзывая мимо нее, Дохляк прикарманил одну бутылочку — так, для полного счастья. В конце концов, у него праздник или что?
Следующей жертвой старого вора стала толстая женщина средних лет. Она стояла, что-то выговаривая мужчине, стоящему возле нее, наверняка своему мужу-подкаблучнику, которого она не только бранила, но и некогда наградила рогами Сцена семейной драмы на мгновение зачаровала Дохляка; он подумал, что, хотя лучшие годы этой огромной, как баржа, дамочки и миновали, она все еще была очень женственной.
«Да, думаю, сегодня девчонка мне не помешает», — сказал Дохляк самому себе, проходя мимо женщины и старика и приподняв шапку перед ним, перед нею или, может, перед обоими. Впрочем, никто из них все равно не заметил Дохляка, но он и не ожидал этого. Сдвинув шапку на затылок, он смотрел, как опытный карманник извлекает маленький кошель из-за пояса женщины. Это произошло за один миг, и никто ничего не заметил. Кошель выглядел достаточно тяжелым для того, чтобы удовлетворить все потребности Дохляка. Он помедлил у прилавка, подхватил два бруска грубого мыла и тут же опустил их в карман, пока владелец отвернулся от него, а затем двинулся за стариком дальше.
Круца стоял у прилавка, наматывая на палец шелковую женскую шаль, когда увидел старого Штрауса. В свое время этот карманник был лучшим, он заслужил себе право работать в Мидденхейме, так сказать, сольно. После двадцати лет выполнения прихотей Короля Дна и воспитания трех поколений мошенников и воров Штраус вышел в отставку. Он навещал рынок раз в пару дней или около того, просто чтоб не потерять форму, сохранить ловкость рук, — и при этом он всегда выбирал самые скучные дни и самые старые цели.
Круца не был удивлен тем, что встретил его сегодня, и приветствовал его со всем радушием, которое смог собрать в своем продрогшем теле. Покрасневший нос говорил за хозяина все, что он думает по поводу такой погоды.
— Какая встреча, мастер, — позвал он почти ослепшего старого вора, когда тот поравнялся с Круцей.
— Это ты, Круца, малыш? — обернулся старик, растягивая беззубый рот от уха до уха. — Как у тебя дела?
— Слишком холодно, слишком сыро, норма не выполнена. — Круца старался, чтобы все это прозвучало как шутка. Не вышло.
— Да, вы, щенки молодые, не умеете получать удовольствия от работы, — сказал Штраус. — Все еще отдаешь хозяину его фунт мяса, правда? Ничего, еще каких-то пятнадцать лет да пара сотен рекрутов — и он снимет тебя с крючка. Возможно. — Старик смеялся.
— Если он или я проживем так долго, — мрачно заметил Круца.
Дохляк смотрел на старика, в кармане которого лежали чужие деньги. Тот остановился поговорить с каким-то высоким широкоплечим парнем, который отрешенно разглядывал женскую одежду. Странное занятие для такого сильного, уверенно выглядящего мужчины.
«Вот теперь твой черед, сынок — Дохлячок», — подумал он, сосредоточился и начал подходить ближе.
«И о чем это старикан говорит?» — подумал Дохляк, запуская два длинных проворных пальца в боковой карман плаща, свисавшего с плеч мошенника. Он шел прочь медленно и очень спокойно, когда услышал, как освященный временем и традицией клич «Держи вора!» раздался было над рынком — и тут же прекратился.
Круца, изумленный столь наглой выходкой, хотел закричать и остановить молодого выскочку, который ограбил его старого друга. Но поскольку изначально кошель принадлежал кому-то другому, Круца понял, что ничего хорошего из его затеи не выйдет, поэтому слова «Держи вора!» вышли полузадушенными и вряд ли прозвучали достаточно громко, чтобы быть услышанными даже Штраусом.
— Я поймаю его! — сказал Круца старику твердо, но спокойно, и двинулся прочь предположительно в том же направлении, что и парень в шапке. Круца удивлялся, что не может вспомнить, как выглядел этот воришка — ну, светловолосый подросток, и все. Круца всегда гордился своей памятью на лица: он никогда не забывал лицо жертвы, лицо собрата по цеху и уж тем паче — лицо врага. А с этим парнем было что-то странное. Круца вдруг понял, что ему нельзя спускать глаз с молодого подонка: исчезни он в толпе на мгновение — и Круца может уже не узнать его.
Дохляк вышел из парка через северо-восточные ворота, карабкаясь по крутым склонам и лестницам к северной части Альтквартира. Он обосновался в заброшенном строении на крайнем севере этого квартала, где жизнь была суровой, но все же не такой скверной, как дальше к югу, в центре района. Он наткнулся на это место, тогда еще просто нагромождение балок и стропил, остатков черепицы и гнилых чердачных досок, однажды ночью, несколько дней спустя после прихода в город. Тогда было так же холодно и сыро, как сейчас, и ему надо было срочно найти кров.
Дохляку хватило нескольких дней, проведенных в городе, чтобы основательно изучить его весь — а ведь как многие коренные мидденхеймцы не знают ничего, кроме улиц и подворотен своего квартала, даром что в городе живут! Найти место для постоянного ночлега было труднее, но и с этой задачей он справился.
Дохляк обосновался в старом разваливающемся доме, на самой верхотуре, на третьем этаже; единственное окно выходило на узкий двор и слепые задние стены других домов, так что уединение парню было гарантировано. Парадный вход в дом был заколочен, но сбоку имелось небольшое подвальное окошко, которое служило удобным лазом для Дохляка, и никто не видел, как и когда он приходит или уходит. Комната, которую облюбовал парень, была так же изолирована и одинока, как и он сам, но она его устраивала. Дохляк не имел ни малейшего желания пользоваться другими комнатами дома, которые, конечно, должны были существовать, но в которые он никогда не входил.
У воров есть своя честь — даже у мидденхеймских воров. Так что даже если бы Круце пришлось потратить целый рабочий день, чтобы выследить наглого мошенника, ограбившего почтенного Штрауса, он сделал бы это.
Круца осторожно следовал за самоуверенным молодым карманником от самого Большого Парка и чуть позже увидел, как тот влезает в подвальное окно высокого и узкого разваливающегося здания. Двумя минутами позже, когда стук шагов по деревянной лестнице смолк, Круца нырнул головой вперед в тесное оконце и огляделся. Свежие следы на пыльном полу сразу же бросались в глаза. Он поднялся через три пролета расшатанной, скрипучей лестницы, следя за прерывистыми отпечатками в пыли. Он не спешил — двигался бесшумно и осторожно, не желая извещать молодого головореза о своем приходе раньше времени.
Через пять минут Круца беспечно стоял в дверном проеме плохо освещенной, заваленной вещами комнатушки и наблюдал, как худощавый мальчишка снимает шапку и плащ, совершенно не замечая Круцу. Взрослый вор легонько провел большим пальцем по лезвию своего короткого меча, проверяя его на остроту.
Он смотрел, как маленький тощий пацан достает из потайных карманов мыло, какую-то бутылку, кошелек, украденный Штраусом и у Штрауса. Круца осмотрел комнату. Да, тут было на что поглядеть! Пол устилал толстый слой ковров и тряпья. На низкий топчан были навалены цветастые одеяла, подушки и покрывала. Чистая одежда и неношеная обувь были собраны в одном углу, наполовину отделенном от остального пространства комнаты изящной ширмой из светлого дерева, явно иностранной работы. На низеньком овальном столике красовались глубокий кубок и изысканный кувшин с восточным орнаментом, а рядом на крюке висел большой кусок грубой толстой материи. А еще здесь были зеркала. Круца не думал, что когда-либо сталкивался с таким количеством зеркал в одной комнате, да и в комнате начинающего вора он никогда не сталкивался с такой роскошью. Если не обращать внимания на зеркала, с уверенностью можно было сказать, что молодой вор был один. Не считая незваного гостя.
Круца хотел застать парня врасплох. Он хотел, чтобы молодой воришка повернулся и увидел застывшего в дверях Круцу — желательно в тот момент, когда он проводит пальцем по мечу. Но парень упорно не хотел замечать пришельца, хотя Круца уже давно стоял в расслабленно-угрожающей позе и не раз повторил свой коронный жест. Круца начинал чувствовать себя глупо из-за этой наигранной угрозы.
В конце концов, ему наскучило смотреть на достопримечательности комнаты, и Круца почувствовал острое желание усесться на эти заманчиво мягкие покрывала. Но тут у него засвербило в носу, и Круца понял, что знакомство приближается. Выбора у него не оставалось, и он поднял меч, изготовясь для нападения Сопли буйным потоком рванулись из носа, Круца оглушительно чихнул и влетел в комнату с большим напором, чем планировал, и при этом его рука все еще направляла меч в спину воришки.
Парень, стоявший посреди комнаты спиной к двери, внезапно схватился за грудь и упал на колени.
Круца решил было, что убил своего противника, даже не взмахнув мечом, и осторожно вошел, чтобы оценить ситуацию. Малый был бледен, как смерть, вокруг серых глаз залегли темные круги страха. Круца увидел, что парень еще совсем пацаненок, и почти пожалел его. Не стоило убивать его вот так — никто не должен умирать, не зная, за что. Он заткнул меч за пояс так, чтобы его было легко достать, встал на колено рядом с Дохляком и поднял его.
— Давай тут без обмороков, малявка. Я не собираюсь тащить тебя на топчан. Мне проще тебя тут прямо и убить.
— Ты и так меня до полусмерти напугал, — ответил бледный дрожащий подросток.
— Это я всего лишь чихнул, — сказал Круца, — а представь, что бы с тобой было, если б я тебя мечом… Так что скажи спасибо.
Дохляк шлепнулся на покрывало. Круца стоял над ним, уперев руки в бока, наклонившись так, что он мог глядеть парню прямо в лицо.
— А теперь слушай сюда, — начал Круца, красноречивым жестом положив руку на яблоко меча. — С чего это ты решил обворовать старого Штрауса? В этом городе воры должны уважать друг друга! Тебе что, твой вожак никогда не рассказывал о законах чести?
— Штраус? Вожак? Ты о чем говоришь? Я об этом и понятия не имею.
— Штраус, — терпеливо объяснил Круца, — это имя человека, которого ты обокрал сегодня на рынке.
— Но он же вор, — сказал Дохляк, утверждая, не спрашивая. В его голосе была странная интонация, словно он не привык говорить. — Ты не можешь обокрасть вора, если то, что ты берешь, не принадлежит ему.
— Так, а лавочники на рынке? Ты же и этих обокрал.
— Еще как! — сказал Дохляк. — Если человек имеет больше мыла или выпивки, чем может сам потребить или продать, это тоже не воровство. Я никогда ничего не беру с полупустых прилавков или там, где много покупателей.
Круца посмотрел на него с насмешкой.
— Твой вожак тебя хоть чему-то учил?
— Какой вожак? — с невинным видом спросил Дохляк.
— Да Ульрик меня побери! Ты знаешь, какой! — Круца постепенно начал заводиться. — Человек, на которого ты работаешь. Кому ты сдаешь добычу.
— Ну, тогда вожака у меня нет, — ответил Дохляк.
— Подожди… а кому ты тогда сбываешь краденое добро? Кто твой скупщик?
Дохляк замотал головой, словно уличный вор вдруг заговорил по-бретонски.
— Выпить не желаешь? — вдруг спросил он.
— Чего?
— Выпить. У меня сегодня праздник. А ты, если хочешь знать, мой первый гость в этом доме. Так что все правильно.
Круца моргнул. Он что-то пропустил? Нет, парень определенно был… чудным.
— Ты не ответил. Кому ты продаешь товар? — повторил вопрос Круца, медленно и с расстановкой.
— Никому, — сказал Дохляк, поднимаясь, — Да я и не продаю ничего. Я беру то, что мне надо, и изредка то, что хочу. Зачем мне продавать кому-то что бы то ни было?
Круца не знал, смеяться или плакать над этим одиноким, потерявшимся парнем с такими странными, наивными рассуждениями. В нем не было ничего безнравственного, в нем не было ничего запоминающегося, в нем почти не было ничего настоящего. Он делал то, что делал, вот и все.
Но тогда как, удивился Круца, он столь хорошо постиг секреты искусства без наставника? Должно быть, у парня дар. Он просто прирожденный вор. Лицо Круцы озарила внезапная улыбка. Его осенило.
— Пожалуй, я выпью с тобой, — сказал Круца, снял руку с меча и сел.
— Вот и славно, потому что, как я и сказал, у меня сегодня праздник, — сказал Дохляк, выбрал два довольно изящных, хотя и непарных, бокала и взял бутылку грушевого бренди, которую освободил сегодня днем из рук корыстолюбивого торговца.
Дохляк так обрадовался тому, что у него есть собеседник, что болтал без умолку довольно долго. Но Круца не перебивал его. Он должен был расположить парня к себе. Кроме того, бренди согрело его, и комната показалась чрезвычайно уютной. Дохляк поднялся, не прекращая говорить, и зажег лампу как раз перед наступлением темноты. В ее мягком свете, согревавшем и освещающем комнату, жилище Дохляка показалось Круце еще более диковинным, чем в тот момент, когда он ее увидел впервые.
— Я прибыл сюда ровно год назад, день в день, — говорил Дохляк, — чтобы вступить в права наследования или хотя бы быть признанным моим прославленным родителем. Мне стукнуло двадцать, и я покинул леса, отправился в город, в мой истинный дом. Видишь ли, когда я родился, моя мать жила здесь. Она была самой прекрасной артисткой своего времени, она выступала на подмостках всех величайших театров всех самых больших городов. Раз в год она приезжала в Мидденхейм с выступлениями, а в последнее посещение она встретила моего отца и влюбилась в него. Он был молод и, разумеется, пылок, он влюбился в мою мать с первого взгляда! Да и кто бы тогда не влюбился? Но его семья, благородная и знаменитая, не оценила его поведение. Родичи отца имели наглость пытаться подкупить мать дешевыми побрякушками и пустыми обещаниями, не говоря уже о деньгах. Естественно, она отказалась от всех посулов и осталась в городе, чтобы выносить и родить меня. После родов отец признал бы меня сыном и наследником, и все было бы замечательно. План был хорош, но ты же знаешь — люди редко получают то, что ожидают. Мать умерла. Умерла ужасной смертью. Через три дня после моего рождения она умерла от потери крови. Тогда я покинул город. Естественно, не сам. Старая нянька, работавшая у моего деда, унесла меня в лес. Ей заплатили, чтобы она убила меня там, но у нее духу не хватило, сам понимаешь. Мы стали жить в лесу вдвоем, а потом к нам присоединилась ее сестра. Благодаря этим славным женщинам я никогда ни в чем не нуждался. Теперь они обе умерли, и я думаю, что они были ведьмами, потому как они же ничего не умели, а все имели. Мы ни свиней не растили, ни хлеба не сеяли, ни сада не возделывали, а всегда были с мясом, лепешками и овощами…
Круца пропускал историю мимо ушей. Он начинал думать, что и парень, и его история — часть причудливого бредового сна, порожденного жестокой лихорадкой.
— Вот… Я повзрослел, и перед смертью моя «тетка» — а ей Уже за семьдесят было, на смертном одре-то — рассказала мне все. Я похоронил няньку и ее сестру — обе в один и тот же день померли, на одной кровати даже — и пошел в город, оставив лес, который был моим домом, сколько я себя помнил. Вот в основном и все. Имя моего отца я не упоминаю, конечно, пока он меня не признал официально, так сказать, но я могу тебе сказать, что он правит большим городом, живет в громадном дворце и не в миллионе миль отсюда. Знаешь, в ясную ночь я могу видеть кровли его палат из моего окна.
Голова Круцы плыла от того количества славного крепкого бренди, которое он в себя влил за вечер, но он ни секунды не сомневался, что слушал всего лишь сказку, в крайнем случае, с несколькими словами правды. Ему это было безразлично. Он хотел, чтобы парень расслабился и поверил ему.
Круца ушел поздно. Памятуя о том, что ему надо выполнить норму, он стянул маленькое позолоченное зеркальце, спрятав его под куртку.
— Да ладно, — сказал Дохляк, заметив кражу, — бери. Ты берешь ее у вора, значит, это ничья вещь. Забирай.
Круца почувствовал вину в первый раз с тех пор, как был ребенком.
— Эй, а как тебя зовут? — спросил он.
— А, нет у меня имени, — добродушно ответил парень, — я ведь незаконнорожденный и все такое. И мама не прожила достаточно долго, чтобы дать мне имя. Когда я стал достаточно взрослым, и возникла нужда в имени, тетка стала звать меня Дохляком. Можешь звать меня так.
— Лады. Мое имя Круца.
— Забавно. Я думал, тебя будут звать Сопляк. — Он рассмеялся грубой шутке. — Нет, ты слышал? Дохляк и Сопляк! Вот умора!
Круца моргнул, выдавил улыбку, бросил: «Увидимся» и ушел.
Самородок, вот кто этот парень. У него дар в пальцах, в походке, в полнейшей безвестности. Это редкость. В Мидденхейме было полным-полно воров, среди них много хороших (в том числе и Круца), но прирожденных воров была всего горстка. Если парень подтвердит, что он на самом деле тот, за кого его принял Круца, тогда священной обязанностью для Круцы станет завербовать малого к Королю Дна.
«А может, я приберегу его для себя, — думал Круца. Эта мысль прочно засела в его уме. — Как тогда легко было бы выполнить норму, скинуть Короля со своей шеи, начать работать серьезно, по своему усмотрению».
Но завербовать парня в любом случае представлялось задачей не из легких. У него в голове оказался целый свод совершенно безумных правил и понятий о том, у кого и что можно воровать. Он не видел смысла в краже ради перепродажи добычи по меньшей цене. Он воровал, чтобы жить.
Но он был хорош, и Круце невыносимо больно было видеть пропадающим впустую такой талант.
Он выждал два дня, а на следующее утро притаился в сонной аллее рядом с домом, где жил Дохляк, и дождался момента, когда парень выбрался из своих развалин. Круца вышел из тени, делая вид, что не меньше Дохляка удивлен якобы случайной встрече.
— А, снова ты, — сказал Круца.
Лицо парня осветилось радостью. «Он так не привык к тому, что с ним заговаривают», — подумал Круца с сочувствием. С каплей сочувствия, не более; в сердце Круцы не было много места для чего-то, не связанного с делом.
— Куда собрался?
— На работу, — сказал Круца, шмыгнув носом. День снова выдался холодный и пасмурный.
— Меня возьмешь? — спросил Дохляк.
Вот так начинаются игры. Все просто.
Они вдвоем спустились к Большому Парку. Круца горбился от холода и жался под навесы, спасаясь от ветра и Дождя. Дохляк павлином шел по парку, выставив хилую грудь колесом и глубоко дыша холодным сырым воздухом. Казалось, здесь он как рыба в воде. Круца подвел его к прилавку, заваленному всякой мелочевкой для работ по дому, и они начали наблюдать за одной дамой, которая в сопровождении лакея разглядывала штуки сукна в соседней лавке. Круца чуть не задохнулся, увидев, как Дохляк подцепил связку лучины и полдюжины сальных свечей с прилавка и сунул их к себе в куртку. Но никто больше этого не заметил.
«Самородок, слава Ульрику». Круца улыбнулся. Он кивнул своему наглому спутнику.
— На что спорим, что ты не сможешь вытащить кошелек у мадам?
— У которой? — спросил Дохляк, оглядываясь по сторонам.
— Вон у той, — ответил Круца, — с надутым лакеем в коротком сером плаще.
— Не вопрос, — улыбка перекосила лицо Дохляка и он пошел на дело. Он легким шагом миновал богатую даму и стянул кошелек, даже не дотронувшись до нее. Круца стоял всего в нескольких футах от них, восхищенный скоростью и мастерством, с которыми Дохляк проделал задуманное. Он уже приготовился выступить вперед и внести в обстановку чуточку смятения, чтобы прикрыть Дохляка, если его поймают. Это казалось неизбежным, учитывая стоящего на страже лакея.
Но ничего не произошло. Дохляк обошел вокруг соседней лавки и встал за Круцей.
— Славно, славно… — урчал довольный Круца, пока они отходили от места событий. — Где он?
— Где кто? — вопросом на вопрос ответил Дохляк. А глаза такие честные-честные…
— Кошелек, болван, — спокойно сказал Круца. — Сколько в нем было?
— Понятия не имею, но он был достаточно тяжелый. Сам смотри, если тебе так интересно. Он у тебя в кармане камзола.
Выпучив глаза, Круца посмотрел на Дохляка и полез в карман. Двумя пальцами он вытащил давешний кошелек. Его челюсть отвисла так быстро и так низко, что он чуть не заработал вывих. Он, вор со стажем, один из лучших — и ничего не почувствовал. Парень был просто волшебником. Невидимкой.
А Дохляку, похоже, нравилась игра. Он был готов пойти на все, принять любой вызов. День шел своим чередом, и Круцу все больше занимал вопрос — есть ли предел возможностям этого мальчишки? Что еще этот молодой, зеленый, необученный карманник может сделать? Малыш сделает для него что угодно и принесет все, что Круца пожелает, если предварять заказ словами «Спорим, тебе слабо…». Круца любовался своим золотым будущим.
Дохляк украл им перекусить у лавочника прямо во время разговора с ним. Круца и Дохляк сидели на пустой тележке за суконными рядами и жевали свежую колбасу, время от времени запуская руку в глиняный горшочек с огурцами. У каждого в руке было по небольшой буханке хорошего хлеба. Высокая статная фигура Круцы громоздилась рядом с маленьким Дохляком. Круца был цветущим малым двадцати четырех лет от роду. Всего на несколько лет старше соседа по тележке. И все равно, рядом с Круцей Дохляк казался ребенком из голодающей трущобной семьи.
Настроение Круцы значительно улучшилось. Стоило выйти на холод и морось, чтобы увидеть Дохляка за работой, особенно если учесть, что Дохляк работает на него.
За день парень вытащил двое часов из внутренних карманов модных господ, одежда которых казалась полностью непроницаемой, и совершил третий подвиг, сняв едва видимое ожерелье с шеи пожилой дамы, застегивавшей плащ под самым горлом. Потом они стали работать вместе и облегчили одного молодого хлыща на семь предметов. Сначала он споткнулся, и если бы не два «любезных» молодых человека, ему не избежать было недостойного падения в грязное месиво прохода. Отряхивая пострадавшего, Дохляк очистил три внешних кармана и два внутренних, а потом еще и прихватил короткий кинжал из-за голенища сапога жертвы. Он был просто чудом.
Когда наступил вечер, Круца и Дохляк отправились в «Тонущую Крысу» в Оствальде. Круца открыл дверь, и они ввалились с грязной улицы с ее длинными тенями в таверну. Карманы набиты, день прошел не зря, и есть монеты на пиво и славный ужин.
Несколько приятелей и коллег Круцы стояли у маленького бара, и он представил Дохляка всем присутствующим, но это имя не задержалось ни у кого в памяти, а скоро о Дохляке и думать забыли. Дохляк счел их всех хорошими ребятами, за исключением, пожалуй, того малого с прилизанными волосами, Аркадия, который показался грубоватым Оставшись без занятия, Дохляк вдруг поймал себя на мысли, что было бы, если бы он остался последним, лучшим другом Круцы.
Скоро появилась выпивка, и еда была забыта, поскольку Круца начал обмениваться с друзьями байками и сведениями. В разговорах постоянно упоминался какой-то «Вожак», иногда они называли его «Мужиком», а порой — «Королем». На него жаловались, его проклинали и всячески показывали свою ненависть к нему.
Чуть позже началась драка. Сперва все было вполне нормально, и кулаки останавливались в воздухе, просто обозначая удары, но вот кто-то ударил, не сдерживаясь, раз, другой, кто-то выхватил кинжал — и воцарился хаос. Дохляк понятия не имел, из-за чего дрались эти люди, но не стал выяснять, а просто сполз со стула, втиснулся между бочками, которые поддерживали трактирную стойку, обхватил руками колени и не вылезал оттуда, наблюдая за дракой Круца с воодушевлением рванулся в гущу рукопашной. Нет ничего лучше для завершения хорошего вечера, чем славная потасовка. Наконец, сражение было остановлено, когда владелец таверны начал помахивать дубинкой с видом третейского судьи, который сейчас наведет порядок, и прокричал, что уже достаточно дел наворочено и морд набито, так что он вызывает стражу. Четверо зажимали резаные раны, у одного была откушена мочка уха. Остальные отделались порезанной одеждой и синяками на лицах и телах от ударов кулаками или рукоятями оружия, которым нет лучшего применения, чем хорошенько врезать противнику в ближнем бою, где не развернешься с клинком.
Дохляк поразился тому, что все они пребывали в добром здравии, когда их выбрасывали из таверны, а они дружно проклинали хозяина, как прежде проклинали Короля Дна.
Неделю спустя Круца и Дохляк шли извилистым путем домой, в комнату Дохляка. Это место было более уютным и уединенным, чем логово Круцы, и он уже начал принимать маленькую комнату на третьем этаже за свою. Дохляк никогда не чувствовал себя более счастливым. У него, наконец, была компания.
Они повернули на восток, срезали путь через Винд и поднялись в южную часть Альтквартира Оттуда они повернули на север к разваливающемуся зданию, в котором теперь жили вдвоем. Эта была еще та прогулка, и Круца решил, что самое время для лишнего глотка эля. Одинокий бледный огонек снаружи «Дерзкой Красотки» светил ему, как маяк кораблю, и он уже совсем было вошел в неряшливую таверну с капустным запахом, разящим наповал каждого, кто появлялся на пороге ее единственной залы, когда Дохляк остановил его, схватив за руку.
— Я видел таких раньше, — начал Дохляк, указывая на закрытую тачку, которую мрачный человек в длинном суконном плаще катил по улице. — Что это?
— Покойник, — просто сказал Круца. — Никому больше заботы нет, кроме как жрецам Морра.
— Они подбирают трупы на улицах? Куда они их отвозят?
— Ну, этот, к примеру, наверняка полетит кувырком со Скалы Вздохов до самого ее подножия и приземлится куда более разбитый, чем сейчас.
— Слушай, а вот старый жрец, который заботился о людях у нас, ну, давно, в лесу, всегда приходил к ним домой, когда они умирали. Тела никогда не трогали с места, и если труп бездомного находили в поле, его там же и хоронили. Что, здесь люди не хоронят своих друзей на их земле?
— Ну ты скажешь! — фыркнул Круца, поднимая руки и раскидывая их в жесте, охватывающем весь город. — На какой земле? Да, богачей хоронят в Парке Морра, но и там они лежат друг на дружке по пять-шесть человек под одной плитой. Остальных упокаивают, сбрасывая со скалы. Жрецы только запечатывают их тела и благословляют их, ну, и почти ко всем, кроме самых бедных и одиноких, приходят скорбящие или плакальщики. Но у этого города нет жалости к мертвым. Он разбирается со своими делами, а жрецы Морра делают свою работу.
— А что с их имуществом? — Нынче ночью Дохляк был полон вопросов, а Круца был только на три четверти полон элем.
— Они жрецы — ну какое у них имущество… — Да не жрецы! — перебил Дохляк. — Мертвые!
Круца толкнул дверь таверны и вошел, затягивая за собой Дохляка.
— Ты сегодня какой-то слишком кровожадный, по-моему. Пойдем выпьем и положим конец всем этим покойницким разговорам.
Но разговоры о мертвецах не закончились. Беседа продолжилась позже этой же ночью, когда Круца уселся на топчан в комнате Дохляка, а сам хозяин валялся на груде подушек, сваленных на полу. Теперь Круца был под завязку залит пивом и более терпим к вопросам Дохляка — до разумных пределов.
— Вот люди умирают, — начал Дохляк, — и куда деваются их вещи?
— Я не знаю, — ответил Круца. — Кого-то грабят, прежде чем тело успевает остыть. Тех, кто тихо умирает в кругу семьи, освобождают от всего имущества любимые родственнички.
— А остальные?
— Остальные? Я думаю, жрецы Морра собирают их имущество и раздают его плакальщикам. А если некому отдать, наверное, это добро оседает в сундуках Храма, а то и V самого Графа. Или следует говорить «у твоего прославленного родителя»? — вдруг сказал Круца и, расхохотавшись, вскочил с топчана и высунулся в окно. Отсмеявшись, вернулся на место и тут же заснул, захрапев прерывистым пьяным храпом, прежде чем Дохляк успел задать ему очередной вопрос.
Утром, как ни странно, Круца смог вспомнить достаточно из вчерашних разговоров, чтобы предупредить Дохляка.
— Если ты задумал грабить мертвецов, подумай еще раз! — твердо сказал он. — Мертвых уважают все, кроме самых отъявленных подонков, человеческих отбросов, которые наживаются на разорении могил. Проклятые извращенцы, в них нет ничего человеческого. Они одиноки, потому что недостойны дружбы.
— Конечно, — сказал Дохляк.
— Недостойны дружбы, Дохляк, — повторил Круца. — Если я хоть краем уха услышу, что ты ограбил хоть один труп, ты для меня больше не существуешь! Я уверен, ты не очень хочешь этого.
Дохляк уставился в пол.
— Ну, понимаешь, все равно же труп ничем владеть не может… — начал он, но тут Круцу прорвало.
— Недостойны дружбы, Дохляк! — процедил он сквозь сжатые зубы, держа щуплого парня за отвороты куртки так, что тому пришлось подняться на цыпочки. — Недостойны!
Круца продолжал работать, и его управление талантом Дохляка обеспечивало ему процветание. Это был замечательный месяц. Два-три раза в неделю пройтись вдвоем по рынку и другим частям города, где собираются толпы, а к вечеру их можно найти за столом в какой-нибудь таверне. Однажды Круца затащил Дохляка в «Приют Странника», но юнцу там не понравилось, и они быстро ушли.
— Я видал медведей, когда жил в лесу с теткой, — объяснил Дохляк. — Это были довольно дикие и безвредные твари — конечно, если ты уважаешь их.
Круца покачал головой. Парень точно был не от мира сего.
Дохляк пообещал Круце, что не будет грабить мертвых, хотя и не понимал, как это вообще можно называть воровством, тем более — самым мерзким из всех преступлений.
Он и не собирался обирать трупы, в чем его заподозрил Круца, но его просто приворожили тележки и дроги, катящиеся по Мидденхейму со своим мертвым грузом. Иногда труп сопровождал солидный мужчина в храмовой рясе, успокаивая осиротевших родичей, задавая вопросы или склонившись над дрогами. Порою дроги везли люди в длинных коричневых рясах, иногда по двое, чаще — поодиночке. Иной раз он видел, как труп, взваленный на первую попавшуюся под руку тачку, везет стражник, а однажды Дохляку довелось увидеть, как тело вез Белый Волк-Храмовник, сказочно великолепный в своих доспехах.
Дохляк стал ценителем хорошей погребальной церемонии. Он побывал и на больших похоронах в Парке Морра, и на обычных — на Скале Вздохов. Никто не возражал против его присутствия там. На самом деле, его просто никогда не замечали — кроме одного раза.
Он взобрался на Скалу где-то через две недели после беседы с Круцей и смотрел, как одинокий священник проводит церемонию. Жрец стоял над грубым дощатым гробом, совершая положенные ритуалы и читая молитву, которая была уже знакома Дохляку. Он не ожидал ничего особенного и почти собрался развернуться и уйти обратно в город, когда произошла странная вещь.
Жрец остановился и заговорил с ним. Кратко, сочувствуя его утрате, говоря какие-то слова о том, что тело будет покоиться в мире.
Дохляк не слышал слов. Это был второй человек, по собственному почину заговоривший с ним, с тех пор как парень прибыл в город год назад. Первым был Круца.
— Мертвецы Мидденхейма, — начал Дохляк издалека как-то ночью по пути в очередное злачное место, — ведь не всегда увозятся жрецами, правда?
Да, не все, — сказал Круца. — После того, как Храм Морра сгорел, им не хватает рук, чтобы просто погребать трупы, не то чтобы собирать их по всему городу.
— Я видел, они восстанавливают храм. Значит, кто-то другой может забирать тела?
— Есть тут люди в таких длинных серых плащах. Я не знаю, что это за ребята, но жрецы пользуются их услугами, чтобы они доставляли им тела. Еще жрецам помогают стражники и прочие парни, которым можно доверить это дело.
— Вроде того Волка, которого я видел? — задал риторический вопрос Дохляк. — Ты раньше говорил, что тела доставляются в храм, Парк Морра и на Скалу Вздохов. А есть другие места?
— Какие другие места? — спросил Круца. — Куда их еще везти? — Он уже терял терпение, Дохляк чувствовал это и не стал доводить своего наставника до белого каления. Но «другое место» было.
На следующее утро Круца спал на топчане, причудливо скрючившись, и стонал во сне с перепоя, потому и не заметил, как смылся Дохляк, а если и заметил, то не придал этому значения. Паренек поднялся спозаранку и помчался в город искать тележки с мертвыми. Он стал одержим трупами и местами их упокоения — если Круца не мог сказать ему, где находится «другое место», он отыщет его сам.
Дохляк быстро обнаружил свою первую цель: старик умер ночью — может быть, не своей смертью, как-никак, в Альтквартире жил, а может, и просто в своей постели. Его тело несли от места, где он умер, до ближайшей точки, куда смогла подъехать тележка — через двор и вниз по короткой аллее. Потом его взгромоздили на узкую доску его убогого катафалка, и стражник, только что сменившийся с ночной вахты, покатил мертвеца прочь. Плотный, немолодой стражник был раздосадован тем, что ему дали это задание, когда дома его ждали завтрак и постель, поэтому с телом он обращался не лучше, чем с мешком зерна. Дохляк следовал за ним до тех пор, пока не убедился, что стражник везет труп в направлении храма, а не в «другое место». Тогда он отпустил эту тележку и стал искать новый труп.
Выйдя из Альтквартира и следуя по кольцу Гартен-Ринга вдоль восточной окраины парка, Дохляк заметил движение по ту сторону стены. Карманник оказался неосторожен, и ограбленный напал на него. Вор, напомнивший Дохляку Круцу своими ростом, плечами и стилем одежды, выиграл схватку, выхватив из сапога нож. Теперь женщина оплакивала крепкого, статного мужчину лет тридцати, который решил в этот день не становиться жертвой грабежа и теперь лежал в грязи, став жертвой убийства.
Дохляк стоял близко и видел, как сперва подошли стражники, потом появился жрец Морра. Прошло около получаса, прежде чем двое приставов отправились с телом с места происшествия, и скоро Дохляку стало понятно, что и этот труп отправляется в Храм Морра.
Был почти полдень, и Дохляк уже собирался отложить охоту за трупами до следующего раза, как вдруг человек в коричневом плаще пересек ему дорогу. За ним катилась длинная — в человеческий рост — тележка на двух больших колесах. Второй человек, одетый точно так же, шел за своим коллегой сзади тележки, сжимая ручки некоего подобия носилок. Дохляк решил, что он попытает счастья еще раз: вдруг эти мужики повезут труп в «другое место»?
Дохляк преследовал тележку без особой надежды на успех — он уже дважды сегодня пережил разочарование. Поэтому его обрадовало, когда тележка свернула сначала на запад, затем — на север. Дохляк был в этой части города раньше, знал ее широкие улицы и большие дома. В это утро он оделся опрятно, и никто не мог бы с первого взгляда сказать, к какому сословию принадлежит этот молодой человек. Так он мог беспрепятственно ходить по всему городу, не опасаясь стражников, которым доставляла особое наслаждение процедура вышвыривания бродяг и беспризорников из благополучных районов города. Поверх своего аккуратного костюма Дохляк накинул потрепанную накидку для спокойного путешествия через бедняцкие кварталы. Сейчас он сбросил накидку, поскольку люди в коричневом повернули налево, к Храму Шаллайи. Дохляк слышал, как внутри хором распевают молитвы приютские сироты под нестройные приступы кашля и крики боли из находящегося поблизости лазарета. Он был там однажды, когда поранил руку. К счастью, ему хватило денег, чтобы оплатить лечение. Лекарь тогда ни разу не заговорил с Дохляком и не взглянул на него, осматривая, очищая и перевязывая рану.
Сейчас Дохляк шел по Нордгартену, кварталу купцов и знатных господ. Он не прятался в тенях, не крался по подворотням, а расправил плечи и размашисто шагал по широкой мостовой, не выпуская из виду свою цель. Навстречу ему попадались посыльные, приказчики, направлявшиеся за инструкциями, но местные жители предпочитали тепло и уют своих богатых домов холоду и промозглости улицы.
Возбуждение росло в Дохляке. Неужели он обнаружит нечто, о чем не знает Круца? Как было бы здорово узнать что-то новое о мертвых и их добре. Или о «другом месте».
Впереди Дохляк увидел дом. Он был выше и уже тех, что окружали его, и это придавало ему внушительности. Дохляк не знал, чем могло бы быть это здание, но оно разительно отличалось от своих соседей. Может, это небольшой храм? У него была высокая, стройная башня с узкими окнами и вычурной винтовой лестницей, которая поднималась плавными волнами к маленькому куполу на верхушке. Под основанием лестницы шел ряд бойниц. Вторая, круглая башня пристраивалась сбоку к основному зданию, ее ширина едва ли позволила бы разойтись двум воинам, но у нее был собственный купол и множество необычных бойниц вместо окон.
Дохляк поравнялся с «коричневыми плащами», когда они пытались пронести носилки через узкую, хоть и двойную дверь здания, выходящую на аллею. Здесь было темнее, и с улицы дверь видно не было. Стоя с одной стороны двери, слегка на виду у людей в плащах, — но они не давали себе труда заметить его — Дохляк протянул руку и приподнял просмоленную парусину, которой была накрыта тележка. Двое продолжали бороться с носилками, которые были почти такой же ширины, что и дверь, и он поднял покров еще выше.
На первый взгляд Дохляку показалось, что в тележке нет тела. Второй, более долгий и пристальный взгляд подтвердил это впечатление. В тележке были свалены всевозможные предметы, многие из которых Дохляк видел впервые в жизни. Он, правда, подозревал, что какие-то из этих штук, например, стеклянные сосуды странной формы, можно найти в алхимических мастерских. Были там и узнаваемые вещи, а поскольку трупа в тележке не было и обещание, данное Круце, в данном случае не действовало, Дохляк протянул руку к ближайшему блестящему металлическому предмету под парусиной. Он вытащил предмет и спрятал под камзол, затем вышел из-за двери, приподнял шапку, приветствуя «плащей», которые все никак не могли его увидеть, и отправился восвояси, к Храму Шаллайи, где он оставил свою накидку.
Забрав ее, Дохляк захотел немедленно броситься домой и поставить скептичного Круцу перед фактами, которые он обнаружил. Но было кое-что еще, что надо было сделать прежде всего.
Дохляк вернулся в Большой парк через юго-западные ворота и двинулся к лавкам травников и аптекарей, которые стояли все вместе, отгороженные от остального мира с одной стороны складами, а с другой — восточной стеной парка. Торговля в этой части парка была вялая, но Дохляк не встретил трудностей при сборе тех материалов, которые ему понадобились. Скоро он уже направлялся домой. В его карманах обосновались: маленькая ароматическая свеча из пчелиного воска; два пучка трав; пара необработанных кристаллов, добытых из разных пород камня. Он не был уверен, чем являлись некоторые вещи под той парусиной, но несколько своевременно принятых мер предосторожности не повредят.
— Круца! — позвал Дохляк, еще не добежав до третьего лестничного пролета, и понесся вверх через две ступеньки.
— Круца?
Карманник сидел на краю топчана в одной рубашке, подол которой был натянут на колени. Голову он обхватил руками, и ему оставалось накрениться вперед совсем немного, чтобы он смог сжать ее коленями. Голова, видимо, была необычайно тяжелой после вчерашнего пива.
— Тихо! — воскликнул Круца и содрогнулся от звука своего голоса.
Дохляку хотелось засмеяться, но вместо этого он прошел к маленькой ячеистой коробочке, стоявшей в углу — некогда там хранилось позолоченное зеркало. Он приподнял крышку и выудил оттуда щепотку сушеных трав. Затем он снял постоянно подогреваемый котелок с огня и заварил кружку чая из листьев и стеблей неизвестных Круце растений. Дохляк протянул кружку похмельному вору, тот поморщился от запаха настоя, но выпил.
Дохляк оставил Круцу в покое на полчаса, но тот на удивление быстро очухался и тут же почувствовал чудовищный голод, который Дохляк утолил холодным мясом, соленьями и хлебом.
— Теперь тебе лучше, — сказал воодушевленный Дохляк, — и у меня для тебя что-то есть.
Он поднял добычу, украденную им из тележки, вытащив ее из-под камзола за застежку и покручивая ее в воздухе перед глазами Круцы.
Поистине великолепная штука — и Дохляк, и Круца смотрели на него неотрывно, словно завороженные. Это была цепь из крупных плоских квадратов, соединенных между собой по углам толстыми золотыми звеньями Каждый квадрат цепи был похож на искусно сделанную поясную пряжку, на каждой пластине изображена новая сцена или другой мотив орнамента. В центре цепи, достаточно длинной, чтобы висеть на плечах взрослого и крепкого мужчины, находилась более крупная пластина, чем остальные.
— Похоже на должностную цепь, которую Граф надевает по праздникам, — проговорил осипшим голосом Круца.
— Он пытается пожрать самого себя, — сказал завороженный Дохляк.
Орнамент главной пластины изображал огромного дракона или змея, который образовывал вечный круг, пожирая собственный хвост. Каждая чешуйка его непробиваемого тела была выгравирована в золоте, а глаза выточены из слоновой кости.
— Это великолепно! — выдохнул Круца.
— Тогда бери, — сказал Дохляк, протягивая цепь Круце.
— Когда устанешь от всего этого, она, возможно, поможет тебе с нормой.
— Норма! — Круца закричал и подскочил с топчана, словно огонь, когда-то давно разожженный под нею, наконец-то пробился сквозь толщу ложа и ожег тылы незадачливого вора.
— Сегодня мой день, а я норму не выполнил! Кровь Зигмара! — он схватил тяжелую цепь и бросил себе за пазуху, натянул штаны, вскочил в сапоги, схватил короткую кожаную куртку и вихрем вылетел из комнаты, схватив по дороге полотняную суму с остальной добычей и хлопнув дверью на прощание.
— Проклятая штуковина! — в сердцах воскликнул Круца, врываясь обратно в комнату, не обращая внимания на встревоженного Дохляка. Он швырнул цепь на топчан. — Он не хотел иметь с ней дела. Мужик, который продает все и заключает любые сделки, даже не дотрагивается до нее… короче, я не вытянул норму.
— О, я…
— Нет, ты бы знал, как он меня наказал за эту недостачу! — хрипло от переживаний и вчерашней выпивки вещал Круца. — Забирай свою цепочку, пусть она принесет тебе удачу.
Дохляк думал, что Круца уйдет, но вместо того, чтобы направиться к двери, Круца плюхнулся на топчан. Дохляк еще не осознал за весь прошедший месяц, как сильно стал зависеть от него Круца С каждым днем связь становилась все прочнее. Опытный карманник все чаще использовал таланты молодого невидимки, чтобы заработать на жизнь их странного дуэта, а сам оставался в стороне. За этот месяц из-за сытой жизни и недостатка практики собственные воровские навыки Круцы заметно ухудшились. Он валялся на топчане, рассматривая пластины оказавшейся неприемлемой добычи, пытаясь разглядеть и понять рисунки, выгравированные и вырезанные на них.
— Ладно, а где ты это взял? Это, должно быть, меченая вещица или очень важная, что хозяин так резко отбросил ее. Да и лицо у него было странное. Я вот думаю, что квоту мне удвоили не иначе как из-за этой штуки Я Вожака, видать, оскорбил, когда предложил ему клятую цепь!
— Я достал ее в «другом месте», — произнес Дохляк без интереса в голосе. Он размышлял, как сможет помочь Круче преодолеть последствия этого ложного шага.
— В каком другом месте? — спросил Круца, но через миг он все понял. — Да будь ты проклят самим Ульриком, если стянул ее с трупа!
— Нет! Что ты! — воскликнул Дохляк, пятясь от Круцы. Ему не хотелось еще раз встречаться с коротким мечом у своей глотки. — В этом все дело! На тележке, которая ехала в «другое место», не было трупа.
— Хватит говорить загадками, малыш, — Круца пребывал в мрачном и разгневанном настроении, он чувствовал побитым.
— Короче, я увязался за покойницкой повозкой… ой, да просто за крытой тележкой на самом-то деле. В любом случае я проводил ее прямо до «другого места», помнишь, мы говорили о таком? О месте, куда люди в плащах увозят людей, минуя Храм Морра. Только они вообще не увозят тела. Я смог поднять полог тележки, так там было полно всякой всячины, и эта штука, — Дохляк указал на цепь, — среди горы других вещей. Я ее подцепил, но, клянусь, не грабил я никакой труп. Не было его там!
— Контрабандисты, — тихо сказал Круца.
— Что?
— Должно быть, это контрабандисты. Одеты как жрецы Морра, поэтому спокойно могут развозить товар по всему Мидденхейму. Единственные люди, которых никогда не останавливают ни стражники, ни горожане, — это мертвые. И те, кто их везет.
Наконец, сообразив, что ему рассказал напарник, Круца вскочил с топчана и сцапал Дохляка за руку.
— Веди меня туда. Сейчас же!
Дохляк еле убедил Круцу умыться, побриться и почистить одежду, прежде чем отправляться в Нордгартен, который Круца посещал весьма редко. Да, добыча там была богатая, но и риск большой. Стража набрасывалась на человека быстрее, чем альтквартирские крысы на дохлую собаку, если подозревала малейшее несоответствие человека этому месту.
Круца был не слишком уверен в себе, когда шел по широким, извилистым улицам лучших кварталов Мидденхейма, и неосознанно перенял у Дохляка его широкий шаг и чуть ли не военную выправку, когда они проходили Храм Шаллайи. Сироты все голосили.
Дохляк не таясь подошел к странному зданию-башне и провел Круцу вокруг него в прилегающую аллею. Он собирался войти, не испытывая сомнений, но Круца был более осторожен.
— Надо бы осмотреться сперва, — предложил он. — Здесь могут и люди быть. Те контрабандисты в плащах, которых ты видел.
Но самого Круцу так и подмывало ворваться внутрь. Он чувствовал запах наживы. Такой наживы, от которой Король Дна не откажется. Один быстрый налет с его бесшумным напарником в связке может уменьшить рабочую неделю на несколько дней, и столько же дней они смогут провести в блаженном безделье.
Они вышли из аллеи, вернулись на главную улицу и двинулись к высокой, стройной и извилистой башне, которая стояла с другой стороны здания. Башня была окутана сумраком и тенью, и в этом полумраке Круца почувствовал себя гораздо увереннее. Не требовалось много усилий, чтобы найти приземистую дверь внутрь башни под линией незастекленных узких окон. Низкая, черная дверь странно пахла смолой.
Дохляк открыл дверь, а Круца набрал полную грудь воздуха, прежде чем нырнуть вслед за парнем. Они стояли на маленьком пятачке пола, который обозначал первый этаж, и рассматривали сверху донизу винтовую лестницу. Если смотреть прямо вверх, через ось лестницы были видны лучи света, пробивающиеся через западные окна. Если смотреть вниз, не было видно ничего.
— Вниз, — прошипел Круца, отворачиваясь от верхних освещенных этажей. В отличие от Дохляка, Круца был невидим только в темноте. Дохляк радостно побежал вниз по лестнице, оглядываясь на старшего товарища, который делал каждый шаг осторожно и неспешно, опасаясь произвести лишний шум. Только сейчас Круца понял, что Дохляк столь же бесшумен, сколь и невидим. Осторожные шаги Круцы все-таки издавали глухой стук, а шаги чуть не бегущего Дохляка казались по сравнению с этим звуком шепотом.
— Вперед смотри, — шикнул на Дохляка Круца. Он действительно боялся, что парень со всего маху влетит в какие-нибудь неприятности. Вытаскивай его оттуда потом… А то и вовсе убьют обоих, и никто не узнает, где могилка двух невезучих воров. Они спустились на один пролет, потом еще на один. Дохляк смотрел, куда они идут, Круца осматривал то, что оставалось сверху — так, на всякий случай.
На втором подземном этаже Дохляк оказался на чуть более просторной площадке, с которой уходили всего лишь две-три низкие ступеньки; насколько он мог видеть, уводили они в никуда. Они дошли до самого низа. Тридцать секунд спустя к Дохляку присоединился Круца, чуть не столкнув его с последних ступеней, поскольку все еще продолжал следить за тем, что происходит — или не происходит — сзади.
Света по-прежнему не было. Слегка пахло прокисшим молоком — Круца этого не чувствовал, но Дохляк считал несколько странным появление такого запаха на уровне двух этажей под землей. Воздух был неподвижен, слегка холодил, и если ступени были влажными, то пол подвала был идеально сухим, более того, на нем лежал слой пыли.
Дохляк удержал Круцу от падения, полез в карман и достал свечу. Запылавший фитилек наполнил воздух тонким пряным ароматом и осветил небольшое пространство вокруг друзей, распугав тени по старому подземелью.
Подвал походил на круглый зал, и Дохляк медленно пошел по кругу, переходя от одной сводчатой арки к другой. У каждой он останавливался, осматривая столбы, образовывавшие проход, и шел дальше, поворачивая и не пересекая центр. Круца стоял у лестницы, каждые несколько секунд смотря наверх, словно у него был нервный тик.
— Это только первый зал, — сделал заключение Дохляк, — а за этими арками есть другие помещения.
Он расстегнул две верхние пуговицы камзола и вытащил пузатый мешочек с перетянутой шнуром горловиной. Он достал оттуда нечто, чего Круца не разглядел со своей сторожевой позиции.
— Ты чего там делаешь? — спросил тот перед очередным судорожным движением головы в сторону лестницы.
— Да все в порядке, — ответил Дохляк, снова начав хождение по кругу арок, теперь уже медленнее. — Тут какой-то чудак нацарапал письмена на всех входах. Ну, я думаю, моя деревенская магия эти закорючки переборет.
— Письмена! — вскричал Круца так громко, как только посмел, то есть голос его не вышел за пределы хриплого шепота. — Магия! Это все начинает выводить меня из себя! Сначала трупы, потом драгоценности, которые не берет последний скупщик, а теперь еще и письмена!
То, что совсем недавно казалось отличной идеей, теперь перестало выглядеть привлекательно.
— Что ты делаешь? Какая там еще «деревенская магия»? — пытался дозваться Дохляка Круца, а тот начал обметать опоры арок пучком каких-то веточек и листьев, освещая каждый знак по очереди свечой и приговаривая что-то напоминающее Круце старые стихи.
— Ты знаешь, некоторые вещи — я говорю о травах, о паутине, о заячьем помете и всем прочем — это превосходное сырье для простой деревенской магии, да и некоторые ваши, городские диковины тоже бывают неплохи. А эти письмена — самые простые, — сказал Дохляк, когда переходил к следующей опоре.
«Есть ли предел причудам этого парня, — подумал Круца, — или его действительно воспитали ведьмы?» Здесь, внизу, подробности той полузабытой истории казались куда более правдоподобными.
Начало становиться светлее, поскольку Дохляк входил в каждую открытую боковую комнату, зажигал там светильник и переходил к следующей арке.
Почему-то Круце уже не было холодно, да и сильного страха он больше не чувствовал. Когда Дохляк дошел до четвертой арки, Круца, поднимая пыль, направился к нему, чтобы своими глазами увидеть то, как малыш применяет эту Деревенскую магию.
Дохляк услышал его, повернулся и увидел то, чего не увидел Круца.
Высокий здоровый карманник обычно ходил широкими шагами, но сейчас он был осторожен и еле передвигал ноги. В любой другой ситуации Круца перешагнул бы через вещь, лежащую на полу. Сейчас же он ступил прямо в нее.
— ННННЕЕЕЕЕ!.. — начал кричать Дохляк, но было поздно.
Круца поднял голову, услышав крик; он стоял в клубах поднявшейся пыли, глядя на широко раскрытый в вопле рот парнишки и чувствуя напряжение в его теле.
«Будь я проклят», — очень спокойно подумал он.
Свеча Дохляка и мягкое свечение масляных ламп померкли среди яркого белого света. Еще больше света полилось из боковых комнат, и на мгновение Круце почудилось, будто знаки на опорах арок вертятся и танцуют. Круца не мог пошевелиться или сказать что-либо, а застывшее лицо Дохляка, так и не подавшего предупреждающий окрик до конца, было проникнуто странным выражением, в котором угадывался ужас. Казалось, этот миг будет длиться вечно.
«Не дай ему закончиться», — подумал Круца, зная, чю так не будет.
— ЕЕЕТ! — закончился крик Дохляка. Восемь высоких фигур в серых плащах вышли из восьми арок. Человек в четвертой слева арке, прямо за спиной Дохляка, поднял руки. Круца видел сухие бледные запястья и кисти с узловатыми пальцами и длинными ногтями. Лица под капюшоном видно не было. Дохляк осторожно отступил в сторону и встал напротив одной из колонн, разделяющих арки, но человек продолжал идти. Прямо к Круце.
Круце захотелось убежать. Очень сильно захотелось. Но он не мог.
Он посмотрел на Дохляка. Тот, казалось, пожимал плечами.
Он посмотрел на ноги.
В первый раз Круца увидел, на что наступил: это были остатки искусной песчаной картины — крест-накрест лежащие линии черной сажи и завитки лазурного и пурпурного песка. Круца не понимал, что это за штука. Он понял только одно — это ловушка, в которую он попался.
«И что они медлят?» Круца снова посмотрел на Дохляка и увидел, как что-то летит от него в центр зала.
Круца поймал и открыл мешочек, который Дохляк швырнул ему. Увидев содержимое посылки, он разочарованно выронил мешочек на песок. Незажжённая ароматическая свеча и пучок сухих листьев и побегов выпали к его ногам.
Круца положил руку на меч, сжал рукоятку и выхватил его, подняв над головой. Потом он взялся за рукоять двумя руками и встал в боевую стойку: ноги на ширине плеч, слегка согнуты в коленях, прямо перед человеком в плаще, который все еще шел на него.
«В моем распоряжении все время мира», — думал он, сгибая руки, поднимая клинок на уровень плеч. Нападай, твердил ему его разум. Он ждал подходящего момента.
Круца опустил меч в то самое мгновение, когда фигура в плаще протянула к нему руки, как будто собираясь задушить вора. Проходя через шею фигуры в плаще, меч издал такой звук, словно тупой нож проходил сквозь кипу сухой бумаги. Так или иначе, кровь в этом теле была. Она ударила из раны короткой обильной струей, ярко-красная в белом свете, почти пурпурная на сером плаще.
Ошеломленный, Круца поднял меч для следующего удара. Принимая стойку, он обнаружил, что одной ногой вышел из песчаной ловушки. Он освободился. Истекающий кровью человек стоял, по-прежнему вытянув руки перед собой, по-видимому, не осознавая, что его голова уже наполовину отделена от тела глубокой рубленой раной. Потом он медленно упал на колени и потянулся руками к песку.
— КККРРРУУУЦЦЦААА! — закричал Дохляк.
Круца взглянул на парня, который указывал ему на ногу, остававшуюся в пределах песчаной картины. Круца отпрыгнул в сторону, когда когтистые руки погрузились в песок, и тот начал кружиться в цветном вихре, укладываясь на пол в изначальном узоре. Тело человека в плаще исчезло так же как и мешочек со всем его содержимым.
Семеро остались.
Оставшиеся люди в плащах начали выходить из арок пошатывающейся походкой. Ни один из них не видел Дохляка. Они видели только Круцу.
Он вышел вперед и посмотрел на Дохляка. Тот стоял, вжавшись в колонну. Круца бросил взгляд на меч — кровь исчезла; зато появилась надежда. Круца не знал, действительно ли время замедлило свой бег, или это его тело вдруг открыло неведомые источники силы; что бы там ни было, сейчас это работало в его пользу.
Двумя ударами — косым рубящим сверху вниз и режущим, почти параллельным полу — он вывел из боя еще двух противников. Он снова услышал бумажный звук, но теперь кровь на его мече осталась. Между правым и левым отрядами серых людей возник проход. Дохляк стоял прямо перед ним, а по бокам от него были две пустые арки. Круца глянул назад, но кольцо противников было слишком тесным — вернуться тем же путем, что пришли, воры не могли. Круца рванул вперед, поймал по пути Дохляка за руку и закинул его в одну из зал.
Ослепленные ярким белым светом, напарники на мгновение растерялись. Потом Дохляк увидел другой проход, и они побежали через вереницу подземных помещений, которые, похоже, широко простирались под этой частью города.
— Нам надо отсюда выкарабкаться! — Круца смог заговорить уверенно и в полную силу голоса впервые с того момента, как они вошли в подземелье. — Надо пробираться обратно к лестнице. — Но Дохляк уже так припустил вперед по длинному широкому коридору с высокими сводчатыми потолками, что выслушать Круцу было некому. Если бы не арки и тому подобные проемы, через каждые два-три ярда попадавшиеся на пути и ведущие в смежные коридоры, эти помещения могли бы быть жилыми комнатами.
Дохляк остановился с выпученными глазами, глядя на большую круглую комнату, оказавшуюся на одном конце коридора. В большом открытом помещении не было других дверей и не было окон — зато здесь было кое-что другое. По всему залу тянулись ряды маленьких тележек и повозок — некоторые накрыты парусиной, другие набиты всякой всячиной через край, часть груза рассыпана там и сям. Большой грудой лежала одежда — как рваная и ношеная, так и весьма приличная, даже изящная. Если эти люди промышляли контрабандой, то у них весьма странные вкусы и выбор товаров!
Круца не долго оставался при мнении, что они находятся в логове контрабандистов. Тут происходило что-то более серьезное. Круца не знал, что и подумать, а Дохляку было, похоже, все равно.
Юнец трудился среди куч барахла, выбирая вещи, удобные для переноски — в основном драгоценности, которых тут было достаточно много, и мелкую утварь, которую он мог рассовать по карманам. Дохляк начал откидывать парусину с повозок — с одной, другой, а потом, разойдясь вовсю, он пробежал мимо всех крытых тележек, срывая покровы и открывая взорам разнообразнейшие богатства. Круца стоял как завороженный и смотрел, удивляясь, как молодой парень может быть таким упертым, таким самоуверенным или таким безразличным к своему положению. А потом Круца вспомнил подвал с ловушкой, людей в плащах и то, как они нападали на него, не обращая внимания на мальчишку. Он понял, что Дохляк был невидимым и в итоге, наверное, остался бы невредимым. А вот сам Круца…
— Дохляк! Бросай это! Нам надо выбираться отсюда!
— Нет, ну ты посмотри на все это добро! — воскликнул второй возбужденно. — Тут же твоя норма на много месяцев, а второго шанса попасть сюда у нас может и не быть!
Круца подумал, что он бы не вернулся сюда, даже если бы у него был шанс. Вся затея обернулась опасным и бесплодным предприятием, и он поклялся себе, что такое не повторится.
— Давай, Круца! Оно ждет, чтобы его взяли! Дохляк повернулся и сдернул последний покров с последней груды добра. Большая куча, выше и шире человека, ближайшая к выходу с противоположной стороны. Круца, стоявший у двери и наблюдавший, не мог видеть со своего места этого угла. Парусина соскользнула легко, словно шелк с отполированного дерева — она почти струилась, падая на пол с легким шорохом. «Это было как-то неправильно», — думал впоследствии Круца.
Дохляк стоял лицом к этой груде контрабанды, и Круца мог видеть, как меняется его выражение. Малец побелел как полотно, его глаза стали серыми и пустыми. Круца шагнул к нему и схватил за локоть, боясь, как бы парень не хлопнулся в обморок. Потом он посмотрел в угол, где лежала парусина. Перед ними была груда тел. Трупы были свалены в угол, как сено, вилами собранное в стог рачительным фермером. Сначала Круца не понимал, на что смотрит. Потом он начал различать руки, ноги, спины, увидел пару распухших голов. Тела не сохранили привычных очертаний: они были изломаны так, что просто не имели формы. Эти мертвецы казались детскими игрушками, из которых высыпали опилки. В них не осталось не только жизни — вообще ничего… Они были как огородные пугала. Но они когда-то жили. Дохляк видел это. Круца это чувствовал.
Какая-то вещица привлекла внимание Круцы, и он осторожно подошел к горе из останков людей. Зажатая в мертвой руке, по склону этой горы стелилась широкая длинная цепь из плоских пластин, соединенных по углам звеньями. На цепи, достаточно длинной, чтобы улечься на плечи взрослого статного мужчины, был талисман. Большой чешуйчатый змей или дракон, пожирающий собственный хвост.
Круца не мог больше смотреть на это. Он отвернулся, взял Дохляка за руку и повел его прочь отсюда. Он с большей охотой пойдет к винтовой лестнице и еще раз столкнется с людьми в серых плащах, чем останется в этом месте хоть еще секунду.
Они зашагали обратно по главному проходу, дружно печатая шаг и притворяясь, что уверены в себе. Но Круца знал, что никакой уверенности у него нет. Еще он знал, что если сейчас позволит страху совладать с собой, погибнет наверняка. Он не мог ни почувствовать смелости, ни выказать ее отсутствия.
Звуков не было, и прислушиваться было не к чему. Только холодный, чуть влажный воздух подземелья вытягивал из стен запах прокисшего молока, который носился по помещениям и становился сильнее по мере приближения к выходу.
Круца был уверен, что им придется столкнуться с кем-то из «серых плащей», но этого не произошло. Они безмолвно вернулись к месту, откуда пришли. Дохляк безошибочно ориентировался под землей — не хуже, чем в городе. Скоро они оказались в залитой белым светом комнате, из которой так стремительно бежали. Круца постоянно ожидал, что вот-вот появятся серые фигуры. Ничего. Дохляк шагнул через арку в центральную залу, Круца шел сзади, след в след.
Они увидели восемь фигур в серых плащах, которые стояли в центре залы, спинами к напольному рисунку, который сейчас находился под беснующимися мерцающими завихрениями песка. Это было похоже на маленький тайфун, поднимающийся от пола спиралями лазури, пурпура и сажи среди желто-серой массы песка. Все восемь протягивали руки в том жесте, который Круца помнил по первому убитому им «серому плащу». Восемь пар иссушенных рук с шишковатыми пальцами и длинными ногтями, старых и безжизненных рук… Нет, это были не контрабандисты. Теперь Круца понимал, что это и не люди. Он бросился на них, пронзил мечом троих и убил их. Один исчез прямо перед его глазами. Но на месте этих троих встали новые. Дохляк пошел по кругу, как только песок Начал крутиться чуть медленнее и не так высоко. Свою форму смерч сохранил и теперь ложился на пол новым причудливым узором.
Круца последовал за Дохляком, его мысли метались в поисках ответов на все безумные вопросы — и тут он заметил оружие. Каждый «серый» был теперь вооружен двумя клинками: длинным изящным мечом с узким лезвием и тяжелой рукоятью и коротким тонким кинжалом с хищно изогнутой гардой, которая могла серьезно повредить любой клинок, с которым столкнется. Рука Круцы легла на навершие его меча. Он никогда не боялся драки, но сражаться с восемью неизвестными существами и шестнадцатью клинками было просто безумием. Он решил, что достанет оружие только тогда, когда на него нападут, а провоцировать их он не желает — только пусть дадут уйти.
Дохляк пытался загородить Круцу от людей в плащах. Он настолько уверился в своей способности оставаться незамеченным, что считал себя в силах защитить и напарника. Но Круца нервничал, его адреналин вырабатывался в неимоверном темпе, от него буквально пахло страхом. Дохляк не знал, как долго еще он сможет заслонять своего друга, но он держался до конца — ведь это он втянул Круцу в это дело.
Круг, который был образован серыми людьми, начал менять свои очертания. Существа, не переставая глядеть прямо перед собой, наружу круга, разорвали его в дальней от Круцы и Дохляка точке, и два конца начали расходиться в стороны, образовывая полумесяц, который грозил отрезать друзей от единственного пути к спасению.
Дохляк стоял очень спокойно. На лбу Круцы выступили капли пота, несмотря на холод, который внезапно обрушился на подземелье, и мокрые волосы липли к голове. Пот ручьем побежал по спине, стекая на бедра. Круца знал, что должен дождаться нападения, но чувствовал панику, поднимающуюся в нем.
Белый свет стал еще более ярким, а из узора в центре комнаты вдруг поднялся вверх столб его собственного света, многоцветного, как радуга.
Серые люди построились полумесяцем, подняли руки с оружием и развели их в стороны. Когда их клинки сталкивались, они делали небольшой шаг назад, увеличивая дугу. А потом все шестнадцать клинков поднялись вверх и уставились на Круцу.
Он знал, что все ввосьмером напасть и не помещать друг другу они не смогут, хотя, возможно, их это не волновало. В комнате стояла тишина: только дыхание Круцы и легкое посвистывание клинков нарушало безмолвие. Он не знал, действительно ли запах его тела настолько острее, чем вонь давно скисшего молока, которая стала настолько сильна, что обжигала ноздри. Его чувства обострились. Он мог почувствовать ладонью каждую вмятину и зазубрину на навершии своего старого меча. Он сдвинул руку ниже и ощутил холод рукояти оружия. Она была грубой и ветхой, но сейчас подходила его руке как нельзя лучше.
Дохляк выступил вперед. Они не замечали его. Он не был вооружен.
Круца отступил на шаг назад и плотно прижался к стене. Серая фигура шагнула за ним. Круца выхватил меч и крутанул его в воздухе, выбив искры из стены, когда кончик меча чиркнул по камню. Искры сверкнули багровой вспышкой и исчезли. Диким ударом короткий меч выбил длинный клинок из руки первого напавшего, и он остался с одним кинжалом. Серая фигура рубила воздух, стараясь перехватить кинжалом лезвие короткого меча и сломать его.
Круца подумал, что никогда еще не двигался так быстро. Его меч прошел по низкой дуге, под кинжалом. Превосходным выпадом Круца рассек брюхо своего диковинного противника, обнажая скрытую плащом плоть — странно, противоестественно бледную по сравнению с яркой кровью, сочащейся из раны. Серый человек испуганно глядел, как Круца рассекает его снизу вверх от пупа до грудины. Кинжал выпал, и человек упал. На его месте тут же возник другой.
Круца убил троих «серых». Они были как неживые: хладнокровные, не думающие о риске, они даже дрались в одном стиле. Круца начал подстраиваться под ритм их атак и чуть больше уверился в своей возможности выбраться живым из этой передряги. Он рассек третьего злодея одним боковым ударом. Этого хватало — они умирали легко. Круца услышал звук рвущейся бумаги и развернулся для предотвращения очередной попытки убийства.
Дохляк смотрел на сражение, безоружный и одинокий. Враги его не замечали, а Круца забыл о нем.
Трое серых, увидев бесславную гибель предшественников от руки незваного гостя, напали вместе. Шесть клинков двигались в едином танце, скользя один меж другими, нанося уколы, парируя удары и вновь устремляясь в атаку. Круца бился жестко и быстро, его меч был в трех местах сразу, но он знал, что проиграл. Сначала длинный порез появился на руке, и кровь полилась по рукаву невооруженной руки. Прикрывшись ею, раз уж она теперь стала бесполезна в других отношениях, он стал нападать еще яростней. Потом косой удар пришелся ему в голову, рассек лицо и только чудом не задел глаз. Правда, глаз скоро залила кровь из длинного пореза.
Дохляк наблюдал. Он уже не бездействовал. Он выкрикивал предупреждения и команды другу и сновал по песку взад-вперед, чтобы видеть происходящее.
Круца ослеп на один глаз и с тех пор не ранил ни одного врага. Он бился жестче и сильнее, поворачивался зрячим глазом к уходящему противнику и бился дальше, но серые были, несомненно, в более выгодном положении, и скоро этому представлению должен был настать конец. Удар не заставил себя ждать и был принят чуть ли не с радостью. Круцу ранили в плечо. Длинный клинок после прямого удара пронзил камзол, вошел в тело и вышел из спины. Крови было немного — обжигающе горячий клинок прижег рану, когда серый вытащил его.
Круца упал на колени, но не выпустил меч из руки. Его пальцы намертво сжались на рукояти, когда плечо оказалось пронзенным. Круца уронил голову в ожидании смертельного удара.
Дохляк кричал и прыгал, но ни одна из пяти оставшихся фигур не дрогнула и не обернулась. Юнец испустил отчаянный вопль, готовый прыгнуть на ближайшего «серого». Но что-то заставило его обернуться. Они не заметили Дохляка. Они не видели его. Но было здесь кое-что, чего не заметить они не могли.
Дохляк сделал полдюжины быстрых шагов, почти бегом к центру подвала. Там он рухнул на колени прямо в многоцветный песчаный орнамент на полу, который, пока Круца не упал на землю, испускал зловещий свет.
Пыль и песок разлетелись повсюду, и Дохляк обнаружил, что сидит он в центре круглого зала, давит коленями какой-то рисунок, а вот двинуться с места не может. Он сложил руки перед собой, словно в молитве, и, набрав полные легкие воздуха, издал крик, от которого застыла кровь в жилах, крик, которого Круца никогда прежде не слышал и надеялся не услышать впредь.
— КККРРРУУУЦЦААА!
Крик повис в комнате и начал метаться под сводчатым потолком, многократно множимый эхом, обреченный, казалось, на вечное существование.
Серые фигуры начали отворачиваться от Круцы, когда он услышал второй крик.
— БЕГИИИИ!
Он не думал. Он должен был быть уже мертв и не мог даже помыслить, что сможет хотя бы стоять без помощи. А выбора не было. Крик Дохляка заставил его подняться.
Круца стоял, скрестив руки на груди, слегка пошатываясь. Меч, все еще зажатый в его руке, делал его похожим на статую какого-то великого воина и вора. Он посмотрел еще раз на серых людей, которые наступали на песчаную картину. Дохляка он не увидел. Круца повернулся и побежал.
Он взлетел по лестнице, выскочил из измазанной смолой двери в аллею. Он выбежал из Нордгартена и не останавливался, пока не домчался до высокого разваливающегося дома на севере Альтквартира. Все время, пока он бежал, он верил, что Дохляк мчится позади него. Да, парень искусно отвлек серых людей, подставив себя в качестве приманки. Только благодаря этому Крупа еще жив.
«Но парень был невидимкой, и ему было гораздо проще смыться от этих серых, чем мне. Ведь так?»
Круца ждал Дохляка. Он валялся на топчане в комнате на чердаке и ждал. Когда он проснулся, на дворе был уже день, а Дохляк не пришел.
Когда он проснулся во второй раз, стояла ночь. Кровь засохла и ссыпалась на покрывало с его ран. Дохляк не пришел.
Когда он проснулся в третий раз, он нашел в себе силы встать и умыться холодной водой. Он поел, воспользовавшись за-оконными запасами Дохляка. Хлеб был черствым. Малыш не пришел.
Круца не знал, как долго он был в этой комнате, но его раны покрылись коростой, а еда за окном либо кончилась, либо испортилась. Дохляк не пришел.
Когда снова стало светло, Круца поднялся с тюфяка и поправил подушки. Он вылил воду, холодную и кровавую, из умывального таза.
Через час или около того Круца ушел из комнаты Дохляка, плотно закрыв за собой дверь. На лестнице он обратил внимание на то, что в толстом слое пыли на ступенях нет ни одного свежего следа. Он выскользнул в окно раненым плечом вперед и закрыл створку.
Круца уходил. Одно он знал так же твердо, как знал то, что парень был прирожденным вором: Дохляк больше не вернется.
Миттерфруль Волк в овчарне
Первой их увидела девушка-молочница.
Поздним весенним вечером через месяц после Миттерфруля на темное синее небо высыпали звезды. Тысячи звезд, блестящих и мерцающих в вышине небес.
Род Ганмарк правил приграничным Линцем, центром торговли скотом на краю Драквальда, шестнадцать поколений. Двести лет назад тогдашний маркграф основал поместье в трех милях от города, на берегу большого озера. Замечательная, просторная усадьба, обширные плодородные поля, редкой красоты парк, удобные дороги, ведущие из поместья под стену Драквальдского леса к востоку от озера.
Что-то, а работать там доярке Лении нравилось. Дел, конечно, было невпроворот, не меньше чем на маленькой ферме ее отца, но жить и работать в этом доме — все равно что жить в графском дворце в далеком Мидденхейме. Ей казалось, что она превзошла себя. Отец всегда говорил, что если кто-то из его детей и добьется в этой жизни успеха, то это будет один из ее многочисленных старших братьев. Но вот она, младшее дитя в семье, единственная девчонка среди выводка парней — и уже работает в маркграфском поместье, за что премного благодарна.
Ления ночевала на соломенном тюфяке в крыле для прислуги, еды всегда было вдоволь, и никто ни в чем не обижал семнадцатилетнюю молочницу. И повариха, и дворецкий, и прочие господские слуги относились к ней по-доброму. Даже сам маркграф однажды улыбнулся ей. Ее обязанности были просты: утром она собирала яйца в курятнике, вечером доила коров. Между этими занятиями она чистила, скоблила, мыла, натирала или шинковала — короче, делала, что прикажут.
Она любила вечерние дойки, особенно в это время года. Весеннее небо было таким ясным, и звезды были просто великолепными! Ее мать всегда наказывала Лении считать звезды, если есть возможность. Ну, чтобы убедиться, что все на месте. Если старая звезда исчезает с небосклона, жди неприятностей.
Когда она шла через скотный двор к молочной, она заметила, что сегодня, кажется, на небе появилось больше звезд, чем обычно. Как крапинки на яйце или пузырьки, собирающиеся у края ведра с молоком — так много новых звезд усеяло небо. А вон та прекрасная голубая звезда над горизонтом…
Новые звезды. Добрый знак, не иначе.
Потом она увидела другие звезды, зажегшиеся среди деревьев. Горящие и горячие звезды, похожие на глаза или на…
Ления выронила ведро.
Она вдруг разглядела, что это факелы, пылающие факелы, зажатые в черных, закованных в броню кулаках зловещих конников, что числом не менее трех дюжин приближались к поместью.
Как раз тогда, когда Ления увидела их, всадники ринулись в атаку на усадьбу. Они двигались так, словно были частью тьмы, как будто сама ночь наступала на владения маркграфа, как будто всадники были сотканы из дыма. В ночном воздухе стоял сильный запах, сладкий и пыльно-сухой.
Она вскрикнула от удивления и растерянности…
… и увидела другие звезды, красные огоньки поменьше, горящие за матово-черными забралами всадников и в глазницах их адских коней.
Ления Дунет закричала снова, теперь уже громко, отчаянно, в надежде спасти свою жизнь этим криком.
— Я буду не я, Ульриком клянусь, если мы нынче не позабавимся как следует! — прогремел Моргенштерн, смеясь. Его соратники по Белому Отряду, собравшиеся на своей конюшне за Храмом, тоже находились в приподнятом настроении духа, перебрасывались шутками и насмешками, и все шло своим чередом. Тринадцать боевых коней, сущие олицетворения мощи, уже стояли оседланными и полностью готовыми. В этой безыскусной каменной лошадиной казарме с полами, устланными сеном, чувствовалась сила — подлинная мощь Храма, мощь взнузданных коней и превосходных бойцов.
— Спорим на десять шиллингов, — посмеиваясь, сказал Аншпах, — что я разукрашу свои доспехи кровью врага в первую же ночь! Да, так и будет! — проревел он, пытаясь перекричать поднявшийся вокруг шум, содержание которого сводилось к тому, что Аншпаху не удастся этого сделать.
— Принимаю, — спокойно сказал Грубер.
В конюшне воцарилось изумленное молчание. Грубер был самым старшим и лучшим Волком их отряда, и все знали, как неодобрительно он относится к привычке непутевого Аншпаха спорить обо всем и держать пари на что угодно. Но теперь в глазах Грубера горел новый огонь, его шаг стал другим, и все эти перемены произошли после их великой победы в Драквальде перед самым Миттерфрулем. Тогда Белые Волки отомстили за Юргена, их любимого вожака, погибшего прошлым летом, и стяжали великую славу. Из всех Белых Волков именно в Грубере наиболее очевидным было это возрождение боевого духа.
— Ну? — спросил Грубер ошеломленного Аншпаха с кривой усмешкой на старом, морщинистом лице.
Аншпах взревел и стукнул кулаком в латной перчатке по столу:
— Заметано!
— Заметано! — согласился Грубер с более спокойной, радостной улыбкой.
— Вот это дух товарищества, любо-дорого смотреть! — хлопнул в ладоши огромный Моргенштерн.
Слева от него стоял молодой знаменосец отряда Арик. Он с улыбкой проверил в последний раз седло своего коня, выпрямился и над всем гамом сборов поймал взгляд молодого Драккена. Тому едва исполнилось двадцать лет, волчонок, по большому-то счету, но в битве в Драквальде Белые Волки понесли потери, и тогда к ним перевели Драккена. Это был невысокий, но крепкий, коренастый молодой парень; Арик видел, как умело он управляется с конем и молотом, но у Драккена совершенно не было боевого опыта, и сейчас его явно подавляла эта шумная, переругивающаяся компания.
Арик подошел к нему.
— Все готово? — добродушно спросил он Драккена, который тут же схватился за седло, стараясь не выглядеть бездельником.
— Расслабься, — сказал Арик. — Еще вчера я был на твоем месте: новичок, крови не нюхавший, впервые столкнувшийся с такими парнями, как Волки. Просто иди с Отрядом, и ты найдешь свое место.
Драккен ответил нервной, натянутой улыбкой.
— Спасибо. Просто я чувствую себя чужаком в этой… в этой семье.
Арик ухмыльнулся и кивнул.
— Да, это семья. Семья живет вместе и умирает вместе. Доверяй нам, и мы станем доверять тебе.
Он огляделся и выбрал из буйной толпы людей в серо-золотых доспехах и белых волчьих шкурах тех, с кем Драккену стоило бы познакомиться поближе.
— Вон Моргенштерн. Он здоров, что твой призовой бык, и если он зовет тебя выпить, постели соломы под стол — спать ты будешь там. А еще у него доброе сердце и тяжелый молот. Грубер… вот к кому держись поближе; ни у кого больше нет такого опыта и столько отваги. Вон там Аншпах… никогда не верь его суждениям и не принимай его пари, верь только его правой руке. На поле боя он — сама ярость. Вон тот рыжий парень — Каспен, он еще и наш лекарь. Все твои царапины будет осматривать он. Эйнхольт и Шелл, наши лучшие следопыты. Шиффер, Брукнер, Дорф — замечательные всадники.
Он замолчал.
— И помни, что ты не единственный новичок. Левенхерца тоже перевели к нам в одно время с тобой.
Их взгляды устремились на последнего рыцаря, стоящего в одиночестве в углу конюшни и проверявшего подковы своего коня.
Левенхерц был высоким, царственно выглядящим человеком, красивым, с орлиным профилем. Иные говорили, что это признак королевских кровей, а Моргенштерн божился, что парень — бастард. Он держался спокойно и отчужденно, почти так же, как спокоен и замкнут был Эйнхольт, если это возможно. Десять лет он служил Белому Волку, сначала в Красном Отряде, потом в Сером. Казалось, что он не мог найти себе место по душе, а возможно, он не приходился по душе в тех местах, где служил. Никто не знал, почему Левенхерц пришел к ним, но Аншпах был готов спорить, что парень ждет назначения на должность Комтура того или иного отряда. Грубер думал так же, и этого было достаточно для всех остальных.
— Левенхерц? — пробормотал Драккен. — Он же не новичок, как я. Он уже послужил в Отрядах и… и он такой надменный. Он пугает меня.
Арик подумал над этим и кивнул.
— Да, пожалуй, меня тоже.
Их беседу прервал стук распахнувшейся двери. Ганс, молодой Комтур отряда, внушительно выглядящий в доспехах и волчьей шкуре, зашел внутрь.
— Вот оно… — пробурчал Каспен.
— Момент истины, — согласился Шелл. Его худое лицо напряглось в ожидании.
Дорф оборвал неровный фальшивый свист.
— Итак, Комтур? — высказал Аншпах вопрос, мучивший всех Волков.
Ганс обернулся к нему.
— Мы выступаем в Линц… — тут ему пришлось погасить всплеск их радости. — Хватит, парни! Хватит! Ребята, это не та слава, которой мы жаждем. Я только что получил наш приказ от самого Верховного Жреца.
— И? Что имеет сказать нам этот старый хрыч? — хрипло спросил Моргенштерн.
— Повежливей, пожалуйста, Моргенштерн, — прикрикнул Грубер.
— Извините меня, старики! Я хотел спросить, что нам говорит Верховнейший старый хрыч?
Ганс выглядел печальным и уставшим. Он вздохнул.
— Три отряда Пантер посланы в Линц на ловлю этих ублюдков и охрану города от новых набегов. Нам придется послужить эскортом.
— Эскортом? — Грубер не скрывал удивления, а все остальные молчали, не зная, чего еще ожидать.
— Маркграф с семьей и несколько его слуг спаслись при набеге на усадьбу. Как вы знаете, Линц связан клятвой верности с Мидденхеймом, и граф весьма озабочен тем, чтобы его кузен-маркграф не пострадал. Короче говоря, мы должны сопровождать маркграфа и его свиту в город, обеспечивая безопасность его персоне и его собственности.
Стон разочарования не сдержал ни один рыцарь.
— Значит, вся слава достанется Пантерам? — вслух размышлял Аншпах. — Они будут охотиться на этих рыщущих шакалов, найдут их в конце концов, разомнут свои старые кости, а нам, получается, досталась роль няньки при благородных детках?
Ганс пожал плечами — что ему еще оставалось делать?
— Строго говоря, это задание — тоже почетное… — начал он.
Тут Моргенштерн в подробностях рассказал всем, что он думает о таком «почете» и куда его могут засунуть люди, считающие Волков обозной командой. Ганс не был удивлен такой реакцией.
— Ладно, други. Давайте-ка просто сделаем работу, о которой нас попросили. По коням. Белый Отряд, за мной.
До Линца они добрались за два дня. Свежий весенний дождь умыл луга и прибил дорожную пыль, а вскоре путь Волчьего Отряда осветило бледное солнце, вышедшее из-за облаков.
За несколько миль до разрушенной усадьбы Ганмарков рыцари уже могли разглядеть обгорелый остов некогда великолепного дома, а запах пожарища Волки учуяли еще раньше. Темный, маслянистый дым висел в воздухе как скопище кучевых облаков, несущих грозу погожему весеннему деньку. К дыму примешивался непонятный запах, напоминающий аромат засахаренных фруктов и специй вперемешку с запахом пепла из погребальной урны.
Грубер ехал рядом с Гансом и морщил нос. Молодой Ком-тур поглядел на него.
— Грубер, что это?
Старый Волк прочистил глотку и сплюнул в сторону, словно хотел избавиться от привкуса дыма во рту.
— Понятия не имею. Я такого запаха никогда не встречал.
— В этих краях его повстречать и нельзя, — раздался голос сзади. Ганс и Грубер обернулись, чтобы увидеть точеный профиль Левенхерца. Высокий рыцарь ехал сзади, умело и бесстрастно выдерживая дистанцию.
— Что ты имеешь в виду, брат? — спросил Грубер.
Левенхерц улыбнулся не совсем по-дружески.
— Мой прадед был Рыцарем-Пантерой. В два священных похода ходил. Все в те далекие адские края, где только и есть, что жара да пыль. Когда я был ребенком, он часто, мне рассказывал истории о древних гробницах и мавзолеях, о чудовищной нежити, обитающей во тьме ночи. Он рассказывал. Я запоминал. Я стоял в его старой светлице, где он хранил книги и воспоминания, старые доспехи, знамена и стяги. В этой старой комнате всегда стоял такой запах — запах праха, иссушенных временем костей, сладковатый и острый аромат погребальных благовоний. Он всегда говорил мне, что это запах смерти из далеких гробниц Арабии. — Он поежился. — А теперь я снова чувствую этот запах. И он куда сильнее, чем в светелке моего прадеда.
Ганс хранил молчание, кони резвым шагом шли через луг. Маленькие зеленые бабочки, вестницы весны, кружились над дорогой в веселом хороводе. Ганс посмотрел вперед, на расстилающуюся перед ним равнину и на чернеющий деревянный скелет — обгорелые останки усадьбы Ганмарков. Дым до сих пор курился над пепелищем, словно черные пальцы, когтями вспарывающие воздух.
— Я буду тебе обязан лично, Левенхерц, если ты не будешь делиться этими наблюдениями с остальными парнями.
— Конечно, Комтур, — отрывисто кивнул Левенхерц, пришпорил коня и выехал вперед по извилистой тропе.
У ворот Линца их встретил почетный эскадрон Рыцарей-Пантер, высокомерных и блистательных в начищенных доспехах и шлемах с высокими гребнями. Их капитан церемонно отсалютовал Гансу, Белый Волк ответил тем же. Между Храмовниками Ульрика и воинами личной охраны графа Мидденхейма давно не осталось никакой любви.
— Хвала Зигмару, вы здесь! Капитан фон Фольк, Рыцари-Пантеры, Первая Графская Вотчина.
— Да хранит вас Ульрик! Ганс, Комтур Белого Отряда.
— Добро пожаловать в Линц, Комтур, ваше прибытие развязывает мне руки.
Капитан Пантер тронулся следом за Гансом, а его люди с поразительной четкостью вставали в строй, пока не заняли место эскорта на флангах отряда Волков. Пантеры шли великолепной, выверенной линией, казалось, даже их легконогие кони печатают шаг под неслышную усталым и запыленным Волкам команду. Гансу все это представлялось показухой.
— Я рад, что вы наконец-то здесь, Комтур Ганс, — сказал фон Фольк. — Моим ребятам не терпится броситься в охоту за этими тварями, но мы не могли оставить маркграфа и его людей без защиты.
— Понятно, — кивнул Ганс. — А разведчиков выслали?
— Безусловно. Четыре полевых отряда. Все вернулись ни с чем. Но я уверен, что когда я выведу на поиск все свои силы, эти подонки никуда от меня не денутся.
Сзади фыркнул Грубер, насмешливо и тихо, но фон Фольк обернулся в седле. Капитан был высоким, худым, болезненным человеком со светлыми подвижными глазами. Сейчас они блестели из-под золотой решетки его парадного забрала.
— В чем дело, солдат? О, извини, старик… ты, видимо, просто говорил во сне? Грубер не принял вызова.
— Все в порядке, господин. Дорожная пыль, знаете ли… Фон Фольк оставил Грубера в покое. Шелковый намет его шлема вился под легким ветерком.
— Комтур Ганс, маркграф ждет вас в Гильдейской Палате. Я бы хотел, чтобы вы забрали его до заката.
— И двигаться ночью? — Ганс был само благоразумие и воплощенный такт. — Мы отправимся в путь на рассвете, капитан. Даже зеленые новобранцы знают, что это самое удобное время для отправки конвоя или эскорта.
Фон Фольк нахмурился.
— Собирайте людей и делайте свое дело, — добавил Ганс. — Здесь уж мы разберемся сами. Хорошей охоты.
— Мой дорогой, дорогой друг! — воскликнул маркграф Линцский, пожимая руку Ганса. — Мой наидражайший друг! Как же мы вас ждали!
— Да, мой господин, — успел вставить ответное слово Ганс. Просторная зала Гильдейской Палаты, обшитая панелями, была уставлена сундуками с добром и свернутыми коврами. Между ними сновали два десятка слуг, чад и домочадцев маркграфа, избежавших превратностей вражьего набега.
«И, вероятно, вынесших все это добро на горбу, — размышлял Ганс. — Как, во имя Ульрика, можно успеть скатать ковры во время нападения?»
Маркграф, осанистый бледный вельможа около сорока лет, оделся в свое лучшее одеяние, чтобы приветствовать Волков, но растрепанные волосы и резкий запах гвоздичного масла говорили, что с момента нападения на усадьбу ему так и не удалось толком заняться своим туалетом.
— Я просил о Волках, просил особо, — сказал маркграф. — В письме к моему дражайшему кузену, графу, я просил, чтобы мне выделили именно Волчий Отряд. Пусть эти напыщенные Пантеры отправляются на охоту, но дайте мне Волков, чтобы я мог увериться в безопасности моей семьи.
— Пантеры — великолепные воины. Они отыщут налетчиков, — мягко сказал Ганс, не веря своим словам ни на грош. — Но, несомненно, мы доставим вас домой в целости и сохранности. Теперь мне нужно знать, сколько у вас людей?
Маркграф обвел рукой залу.
— Мы расположимся в трех каретах, и четыре повозки заняты вещами. Шестнадцать слуг, багаж, плюс я сам и мои Дети, еще их няня…
Он указал на парочку угрюмых пятилетних пацанов в коротких штанишках, увлеченно мутузящих друг друга на груде тряпья. Старая и изнуренная няня в черной одежде смотрела за ними.
— Ханц и Харц! — вздохнул маркграф, всплескивая руками. — Разве они не прелестны?
— Невыносимо, — сказал Ганс.
— И наконец, моя супруга… — добавил маркграф.
Ганс оглянулся в ту сторону, куда указал маркграф. Ее светлость собственноручно разливала напитки из принесенных слугами кувшинов, угощая Волков.
Она была высока, стройна и завораживающе прекрасна. Темные, вьющиеся, роскошные волосы ниспадали до умопомрачительных бедер под просторным шелковым нарядом. Белая кожа, темные и глубокие, как бездонные колодцы, глаза, полные красные губы и…
Ганс быстро отвернулся и принялся разглядывать уродливых детей.
— О, это не ее дети, конечно, — продолжал маркграф.
— Их дорогая матушка умерла в родах. А мы с Гудрун поженились в прошлом году.
«Гудрун, — подумал Ганс. — Ульрик! Оказывается, небеса имеют имя!»
— Вина, доблестный рыцарь? — мягко спросила она.
Грубер взял кубок и воззрился на видение, явившееся ему.
— Благодарю вас, госпожа. — Она была восхитительна. Пожалуй, самая прекрасная женщина, которую он когда-либо видел: темноволосая, необычайная, загадочная… а вот гляди ж ты, угощает всех этих грязных потных воинов вином. Своими руками подает кубки.
— Вы наше спасение, сударь, — сказала она Груберу, возможно, заметив его задумчивый взгляд. — После стольких ночей ужаса и боли это самое меньшее, что я могу сделать.
— Она восхитительна… — выдохнул Аншпах, сжимая кубок с вином, которого даже не пригубил, когда маркграфиня отошла от них.
— Эх, вот был бы я лет на тридцать моложе, да на сотню фунтов полегче… — начал Моргенштерн.
— Ты бы все еще оставался старым, толстым и никчемным индюком без единого шанса, — закончил Эйнхольт.
— Владыка Ульрик, помоги нам, — пробормотал Драккен Арику. — Она так мила…
Арик не мог оторвать взгляда от жены маркграфа и кивнул прежде, чем понял, что Драккен на нее вообще не смотрит.
— Драккен?
— Она, Арик. — Драккен улыбнулся и указал на юную девушку, толкавшуюся среди других слуг. Ей было не больше восемнадцати лет, насколько мог судить Арик; невысокая и ладненькая, одетая как доярка, девчушка была в грязи и копоти от выпавших на ее долю приключений.
— Драккен, — шепнул ему Арик, — первое правило Стаи гласит… если богиня угощает тебя вином, не заглядывайся на ее херувимов.
— Какая богиня? — спросил Драккен, уставившись на доярку.
Арик улыбнулся и покачал головой.
На рассвете они выступили из Линца. Колонна карет и повозок растянулась по дороге, а тринадцать Волков охраняли ее с флангов от неприятностей, которые могли подстерегать путников в густом утреннем тумане.
Ганс вызвал Грубера, Аншпаха и Левенхерца в голову колонны.
— Поезжайте вперед, осмотрите лес, — приказал Комтур. Троица разведчиков тут же ушла в туман.
Арик с высоко поднятым штандартом отряда двигался чуть позади Ганса.
— Драккену надо бы дать какое-то задание, а то он совсем себе нервы истреплет, — сказал Арик Комтуру. Ганс немного поразмыслил.
— Ты прав, — сказал он и криком подозвал молодого рыцаря. Драккен мигом оказался подле Комтура.
— Догоняй разведчиков. Лишние руки им не помешают.
Улыбка чуть не расколола лицо молодого рыцаря пополам, и он, взяв с места в карьер, умчался в дымку лесной дороги.
Аншпах резко осадил коня. На мгновение он потерял ориентацию в этом чертовом тумане. Солнце уже давно встало, но через плотную пелену испарений и густые кроны деревьев мог пробиться далеко не каждый луч.
— Что это было? — спросил он у Грубера, ехавшего в нескольких ярдах позади.
— Может, Левенхерц, — предположил Грубер. — Он ушел влево.
— Нет! — решительно сказал Аншпах, дав коню шпоры и развернувшись. — За мной, Грубер, скорее!
Два воина понеслись напролом через темный лес, разбрызгивая грязь и рассекая туман. По воздуху до них донесся сладковатый и сухой запах пепла. Аншпах выхватил молот.
На поляне они увидели Драккена. Его конь был мертв, та же неприятность произошла и с одним из черных рыцарей, напавших на Волчонка. Серый панцирь Драккена был вспорот ударом, сам он ранен в плечо. Но он продолжал махать молотом, яростно выкрикивая боевой клич, в попытках раздробить еще один череп, чтобы тому парню, который сбил его с коня, не было так одиноко.
Он был окружен.
Вокруг него стояли четверо темных воинов в странных угловатых доспехах и в шлемах, напоминающих луковицы Они орудовали темно-синими зазубренными клинками, изогнутыми, как клыки, а между частями доспехов виднелось мелкое плетение кольчуг. Их кони были огромными и черными, как ночь, и глаза их горели тем же внутренним огнем, что исходил из-под забрал их всадников. Что-то странное присутствовало вокруг каждого рыцаря, нечто почти незаметное, невещественное окаймляло их развевающиеся плащи и черные доспехи, как будто туман и тьма, повинуясь чьей-то воле, сгущались и превращались в воинов. Запах сладких пряностей и пепла был невыносимо сильным.
Драккен еле успел нырнуть под удар, погубивший молодое деревце сзади него. Аншпах и Грубер ринулись в битву, пригнувшись к холкам коней, чтобы не вылететь из седла от столкновения с ветвями деревьев.
Грубер очертил молотом круг и подлетел к сражающимся. Ближайший из этих почти призрачных всадников обернулся. В нос Груберу ударил сильный сухой, мертвый запах, а в голову — изогнутый зазубренный меч.
Аншпах и его конь ворвались в пространство между Грубером и его противником, и Аншпах ударом молота вогнал голову темного воина в плечи. Матово-черный шлем с острым навершием треснул, и темное зловонное облако дыма вырвалось из-под него. Свечение в глазах рыцаря угасло.
В это время еще двое воинов насели на Грубера и принялись ожесточенно рубить его своими жуткими мечами-клыками.
— Ульрик вас разрази! — ругался Грубер, пытаясь получить хоть пару секунд передышки. Из тумана, словно из-под земли, на всем скаку вырвался Левенхерц.
Его молот со свистом выбил из седла первого воина, а потом, умело и быстро развернувшись, Левенхерц проломил грудную клетку второго противника Грубера.
Последний темный воин рванулся вперед, изрыгая непонятные проклятия, сверкая красными глазами из прорези шлема.
Аншпах крутанул молот над головой и нанес мощный удар со всего маху в несущегося навстречу противника.
Все.
Отзвук последнего удара еще мгновение висел в воздухе над замершей поляной.
Аншпах спрыгнул с коня и помог подняться дрожащему Драккену.
— Славно управился, парень! Ты теперь Волк, и пусть кто-то попробует это оспорить! Грубер повернулся к Левенхерцу.
— Благодарю. Ты спас мне жизнь, — сказал он.
— Забудь, — ответил Левенхерц. Он смотрел вниз, на тела врагов. Через дыры и прорехи доспехов не было видно ничего, кроме костей, на глазах рассыпающихся в прах, как прогорающие угли в костре обращаются в золу.
Долгая, холодящая тишина стояла над поляной.
— Именем Ульрика! — прошептал Грубер, ошарашенный увиденным. — Едем назад, к конвою.
— Мертвецы не желают спокойно лежать в своих могилах. — промолвил Гансу Грубер, когда они присоединились к остановившейся колонне. Аншпах закинул раненого Драккена в повозку, а Каспен спешился, чтобы осмотреть рану новичка. Левенхерц ехал молча, на шаг позади Грубера. Когда четверо разведчиков вернулись к своим, над повозками и каретами повисла гробовая тишина. Они действительно производили жуткое впечатление: окровавленный Драккен делил коня с Аншпахом, доспехи всех четверых были запятнаны темными кровавыми брызгами. Ганс с ужасом представлял, как это выглядит для людей маркграфа, взирающих на его воинов в тревожном молчании и с еле сдерживаемым страхом.
— Давай без загадок, докладывай! — приказал Ганс. Грубер покачал головой, оправляясь от пережитого страха, скинул латные перчатки.
— Мы столкнулись с бандой темных… существ — Ульрик, спаси наши души! Кем кем, а уж простыми смертными их не назовешь. Несомненно, это были те же создания, что сожгли усадьбу Ганмарк. Обложили Драккена, да он им показал, что такое Волк, клянусь зубами Ульрика Мы забили остальных, вон, Левенхерц львиную долю забрал себе. Но их там уже нет. Помоги нам, Ульрик, Комтур! Эти твари бесплотны…
— Значит, призраки? — спросил Ганс сдавленным шепотом.
— Да не знаю я! Я с такими раньше не встречался! Ганс выругался.
— Значит, сотни миль лесов и полей, Пантеры охотятся за ними по всей марке, а они натыкаются прямо на нас. Сколько шансов из тысячи?
— Сколько шансов? — Левенхерц ворвался в разговор, произнося слова спокойно и веско. Ему, похоже, пришлось по нраву то, что Комтур хранил эти разговоры в тайне от маркграфа и его людей. — Они напали на усадьбу, потом нашли нас… — Он чуть отъехал.
— Что ты имел в виду? — спросил его Арик, ослабляя захват на древке знамени.
— Я имел в виду то, что они, возможно, следуют за чем-то. За чем-то, что было в имении, за чем-то, что сейчас едет с нами!
Рыцари надолго затихли. Изредка ржали кони, отмахиваясь от мух.
Ганс утер тыльной стороной кисти рот.
— Похоже, ты знаешь многое из того, что неизвестно другим, господин Левенхерц, — наконец произнес он.
— Что ты хочешь сказать? — Левенхерц прикрыл веки.
— Ты, кажется, неплохо осведомлен о всяких исчадиях тьмы, — честно сказал Ганс.
Левенхерц в голос рассмеялся. Смешного было мало, но хохот сотряс тишину поляны и заставил всех обратить внимание.
— Это чистая логика, Комтур… у этих тварей есть разум. Это не свирепые зверолюды, не дикие зеленокожие с горных склонов. Они идут с ясной целью; у них есть предназначение, у них есть задача, которую все они должны выполнить. Это не случайность.
— Тогда нам надо быть настороже, — просто сказал Ганс.
— Нам бы узнать, в чем состоит их цель, господин Ком-тур. Может..
— Мы будем настороже, — прервал его Ганс. — Арик, стрелой в обоз! Посмотри, как там Драккен, готов ли ехать. Мы выступаем.
Он смотрел в сторону приближающегося маркграфа, спешащего к Комтуру Волков пешком. Он шел от кареты в сопровождении двух слуг, и его лицо не выражало особого счастья.
— Мы в опасности, господин рыцарь? — спросил он прерывающимся от волнения голосом.
— Вы в компании Волков, Ваша Светлость, — почтительно ответил Ганс. — Вы просили нас сопровождать вас, как мне помнится, и знали, что мы будем оберегать вас…
— Да-да, конечно… У меня и в мыслях не было усомниться… Но все же… Они все еще там…
— Честью своей клянусь, маркграф, честью моих людей и именем Ульрика, что ведет нас, клянусь вам, что мы будем в безопасности.
Чуть в стороне от них Грубер снова уселся в седло. Его до сих пор колотило после схватки, кровь гулко стучала в виски. «Слишком много, слишком тяжко для такого старика», — думал он. Он осматривал вереницу карет и повозок, проверяя, насколько они готовы выдвинуться в ближайшее время.
В дверном оконце кареты маркграфа он увидел жену вельможи. Она выглядывала из тени, и плутовская улыбка не сходила с ее губ.
Грубер отвел взгляд. Больше всего на свете он желал никогда не видеть ее лица.
Арик направился к повозке, в которой Драккена был окружен особой заботой. Несколько служанок и старая нянька маркграфских отпрысков старались внести свою лепту в исцеление отважного рыцаря. Драккен, казалось, не замечал их потуг. Молочница Ления усердно помогала Каспену накладывать повязку на раны молодого Волка.
— Следи, чтобы повязки были сухими и чистыми, и береги парня от заражения, — сказал Каспен новоиспеченной целительнице.
— Я знаю, что надо делать, Рыжий, — отрезала она, но кивнула, соглашаясь со всеми наставлениями.
Ления сурово взглянула в глаза Драккену, как только Каспен выпрыгнул из повозки. Она подхватила чистую тряпицу из таза с водой и отжала се.
— Я присмотрю за тобой, Волк, не волнуйся. Я довольно часто залатывала на моих братьях дыры посерьезней, чем эта царапина.
— Я… я… спасибо тебе. — Лицо Драккена уже битый час украшала глупая улыбка, которой не замечал только он сам. Арик посмотрел на него, усмехнулся и отправился к Гансу.
— Драккен счастлив, как волчонок, — доложил знаменосец Комтуру.
— Тогда в путь. Поехали! — крикнул Ганс. — Трогаемся!
К ночи они встали лагерем на скалистом склоне у излучины безымянного потока. Волки разложили сторожевые костры вокруг лагеря и разделились на смены для охраны спящих.
Около полуночи Ганс обходил посты. Он на пару секунд задержался возле Эйнхольта, прошел мимо великана Брукнера, пытавшегося затаиться на своем посту, двинулся к Арику. Остальные Волки должны были сейчас спать.
Спали не все. За границей цепочки сторожевых огней Ганс заметил темную фигуру. Он напрягся и стал подкрадываться к ней, осторожно вытянув охотничий нож из-за голенища.
— Левенхерц! — тихо прошипел Ганс.
Рыцарь удивленно обернулся, опустив изящную астролябию из желтой меди, через которую он рассматривал небеса.
— Комтур?
— Во имя Волка, Левенхерц, какого лешего ты тут забыл?
— Видите ли, около костра наблюдения не дают точных результатов, — начал объяснять рыцарь.
— Наблюдения?
— За звездами, Комтур. Порой звезды могут выстроиться в странном узоре, они могут послужить знамением важных событий. А прадед говорил мне, что небесные явления и знамения сопровождают деяния неупокоенных…
Ганс оборвал его сердитым глухим рычанием.
— Теперь я вижу, почему ты до сих пор не стал Комту-ром! Тебе не доверяют, ведь так? Старейшины Храма не вверяют жизни людей тому, кто слишком тесно связан с тьмой!
Левенхерц нахмурился.
— А, я понял, Комтур. Вы думаете, это я, не так ли? В смысле, я — часть этой новой опасности?
— Я… — начал Ганс, слегка сбитый с толку. Левенхерц рассмеялся так, словно ему рассказали самый смешной анекдот.
— Простите меня, господин Комтур. Я всего лишь тот, кем и кажусь: преданный слуга Ульрика, ум которого задает слишком много вопросов! Мой отец был Рыцарем-Пантерой. Он погиб на Антлер-Хилле, изорванный гончими Хаоса. И я всегда пытаюсь быть на шаг впереди врага, стараюсь знать о нем больше, чем он знает обо мне, чтобы служить Храму наилучшим способом, на который способны мое тело и мой разум. Мне бы не хотелось, чтобы вы не доверяли мне Если я могу вам чем-то помочь, вы должны мне доверять…
Последовала долгая пауза. Ганс протянул руку к астролябии.
— И как, выяснил что-нибудь? — спросил он тихо.
Драккен, свернувшись, лежал в повозке среди ковров и отдыхал. Какая-то тень закрыла от него свет костра, моргнув, он вырвался из объятий сладкой дремы. Ления стояла рядом с повозкой и улыбалась.
— Пить не хочешь, рыцарь?
— Меня зовут Драккен. Криг Драккен. Я хотел бы, чтобы ты звала меня так.
— Ладно, Криг, будь по-твоему. Но только при двух условиях Первое: ты скажешь, что хочешь пить; второе: ты будешь звать меня Ленией.
— Я хочу пить, Ления.
Она фыркнула и отправилась за водой.
Драккен повалился на спину и закрыл глаза. Плечо болело, но, так или иначе, это сражение оказалось прекрасным началом службы в рядах Волков Храма.
И снова на его лицо легла тень.
— Надеюсь, вода холодная… — начал он, но смолк, увидев, с кем говорит. Вместо Лении с водой над ним склонялась старая нянька.
— Успокойся, сынок, — сказала она мягко, тепло. — Я, конечно, знаю, что не так красива, как вон та доярка, но я тоже могу сделать кое-что полезное для благополучия моих защитников. А у тебя сегодня выдался длинный день.
Драккен расслабился и улыбнулся. Ее голос был таким успокаивающим, что юноша почувствовал себя в полной безопасности. Не было никаких сомнений в том, что эта женщина всю жизнь заботилась о детях.
— Я пришла только, чтобы благословить тебя, малыш, — сказала нянька и полезла за пазуху. — Есть у меня один чудесный амулет, мне его матушка дала много лет назад. Давай-ка, возьми его в руку, и он поможет тебе скорее выздороветь.
Нянька вытащила тускло поблескивающий амулет, на длинном шнурке свисавший с ее шеи. Его оправа была из олова, а сам амулет, похоже, стеклянный, выглядел как коготь. Возможно, он был частью чего-то большего и очень древнего.
— Он всегда приносит мне удачу и бережет здоровье. Драккен улыбнулся и взял амулет в руку. Коготь был теплым.
— Теперь благословение пребудет на тебе, мой бедный раненый рыцарь, благословение всех богов.
— Благодарю вас, госпожа, — промолвил Драккен. Ему было гораздо теплее, спокойнее, и боль отступила.
— А вон и Ления возвращается. Кружку воды тебе сейчас выпить не помешает. — Старая женщина забрала амулет и спрятала его. — Старая дура больше не будет досаждать тебе. Береги себя, рыцарь.
— Еще раз благодарю, — сказал Драккен. А тут уже и Ления подошла, протягивая ему кружку с водой.
— Старая Мариса снова хлопотала вокруг тебя? — спросила она с усмешкой. — Она так добра. Дети любят ее до безумия. Маркграфу повезло, что он нашел ее в прошлом году, когда понадобилась няня.
— Она замечательная старушка, и очень заботливая, — сказал Драккен между глотками. — Но я знаю, кому бы я доверил заботу обо мне…
— У тебя в обычае подглядывать за дамами? — спросила Гудрун с язвительной, но очаровательной улыбкой на устах.
Грубер остановился и принялся искать нужные слова.
— Я обхожу лагерь, госпожа.
— И это приводит тебя к моей карете как раз тогда, когда я переодеваюсь ко сну?
Грубер стремительно отвернулся, внезапно осознав тот факт, что находится в обществе женщины в одной шелковой ночной рубашке.
— Прошу прощения, госпожа. Я…
— О, помолчи, рыцарь! — сказала она, негромко рассмеявшись. — Мне лестно, что такой достойный и выдающийся человек, как ты, может смутиться моим присутствием. Я ценю ваше старание. Мы вверяем себя вашим заботам.
Грубер неловко повернулся и пошел было прочь, но…
— Как твое имя, рыцарь?
— Вильгельм Грубер. — Он снова повернулся лицом к ней и почувствовал себя отчаянно смелым. — Кто вы, госпожа?
— Жена маркграфа Линцского, если это ускользнуло от твоего внимания, — ответила она.
— И это все? — резко спросил он.
Она ничего не сказала на это. Воцарилась тишина.
— Тебе лучше вернуться к обходу лагеря, Грубер, — наконец произнесла она. — Я не знаю, кем ты меня считаешь, но мне не по душе подобные подозрения.
— Мне тоже, госпожа, — уходя, сказал Грубер. — Поживем — увидим.
Ганс смотрел на звезды через полированные линзы астролябии Левенхерца. Он хотел спросить название очередного обнаруженного им созвездия, когда Левенхерц крепко схватил его за руку.
— Что такое?
— Тихо! — прошептал Левенхерц. — Запах чуете?
Ганс принюхался, Сладкий, пепельный аромат смерти, и ошибки быть не может.
Они припали к земле и увидели полоски красноватого света, исходящие из прорезей в шлемах воинов тьмы, подступавших к лагерю вдоль берега.
— У меня нет другого оружия, кроме ножа! — шепнул Ганс Левенхерцу.
Тот подвинул ему свой молот и вытянул боевую секиру из крепления на седле.
— Приказывайте, Комтур. Они снова пришли за нами.
В ночи они выглядели пятнами мрака и огня. Ганс насчитал пятнадцать врагов, прежде чем они напали на лагерь. В этот раз темные воины атаковали в пешем строю. Они бесшумно, как тени мертвых, вошли в лагерь с востока.
Ганс не стал хранить эту предательскую тишину. Оглушительным криком изо всех сил он переполошил лагерь и Прыгнул вместе с Левенхерцом через прибрежные камни навстречу безмолвному штурму.
Лагерь ожил. Раздались отклики караульных, проснувшиеся Волки яростно ругались и гремели доспехами, перепуганные штатские орали и вопили.
Эйнхольт встретил первых нападавших, отбивая их удары и призывая своих братьев-волков. Через пять секунд в битву вломились Брукнер и Арик, тоже стоявшие на часах.
— Они отступают! — вскричал Аншпах.
— Слава Волку! — еле выговорил Ганс. Битва была напряженной, да и бились Волки в непривычно тесном пешем строю, что тоже сказалось на том, как они устали. Несколько человек были ранены, а на земле лежало семь исковерканных скелетов мертвых темных воинов. Остальные, как призраки из волшебных сказок, растаяли средь деревьев.
— Не расслабляться! — распоряжался Ганс. — Возвращаемся в лагерь! Первым делом восстановите костры — до рассвета еще долго.
— Комтур! — окликнул его Грубер.
Ганс подошел. Воин, спину которого разворотил молот Грубера, был еще жив. Он корчился и шипел, как раненая змея. Люди стояли большим кругом и смотрели на него изумленными испуганными взорами.
— Уведите людей отсюда! — приказал Ганс Дорфу и Шифферу. — Я начинаю думать, что Левенхерц прав. У нас есть что-то или кто-то очень нужное темным тварям. Оно словно притягивает их, поэтому они разорили поместье и идут за нами.
— Не буду спорить. Это не набеги, у маркграфа явно что-то хотят отнять. Они слишком прямолинейны, рискуют вламываться в лагерь вместо того, чтобы изматывать нас по пути.
— Грубер перевел дух. — Я думаю, что кто-то из свиты маркграфа, и я считаю, что знаю…
— Ты думаешь, это я, — раздался голос из-за его спины. Это была жена маркграфа, держащая за руку одного из пасынков. — Я не знаю, чем я заслужила ваше недоверие, господин Грубер. Я могу только предположить, что чем-то пугаю вас. Всю мою жизнь мои облик и жизнелюбие заставляли многих мужчин представлять меня каким-то дьявольским, бесстыжим отродьем, которого нужно остерегаться. Как я могу изменить свою внешность или избавить себя от вкуса к жизни? Как я могу изменить свою натуру? Я не демон. Жизнью своей — жизнью моих детей, господа, заклинаю вас, поверьте, я не имею никакого отношения к этим событиям.
Ганс посмотрел на своего заместителя. Старый вояка понурил голову и рассматривал землю у себя под ногами.
— Похоже, мы оба сегодня сделали поспешные выводы, старик. И оба ошиблись.
— Ты тоже? Ганс кивнул.
— Госпожа, уведите детей к повозкам. Мы разберемся с трудностями. Левенхерц!
Благородный рыцарь не замедлил явиться на зов. Его нагрудник был серьезно поврежден в битве, да и в наплечнике красовалась приличная вмятина, когда Ганс видел его в последний раз. Поэтому сейчас он был в суконном подлатнике.
— Комтур?
— Ты, Левенхерц, человек ученый… по твоим словам. Как бы нам получить сведения от нашего гостя?
Левенхерц посмотрел вниз, на бьющуюся в корчах фигуру и присел на корточки. Он прислушался к шипению темного воина и пожал плечами.
— Я мало что понимаю в этом скрежете… язык… может быть, это наречие дальних земель Арабии. Есть одно слово, которое он повторяет…
Левенхерц глухо повторил слово с явным отвращением. Существо задергалось с шипением и лаем. Белый Волк еще раз воспроизвел низкие гортанные звуки.
Ганс отвернулся.
— Так мы ничего не добьемся…
Левенхерц попытался еще и еще раз, пока существо не ответило ему таким же гортанным языком.
— Я не понимаю его. Слова слишком странные… — Левенхерц предпринял очередную попытку. Безрезультатно.
Потом существо протянуло костлявую руку и начертало в пыли изогнутый символ.
— Это что такое? — спросил Ганс.
— Хотел бы я знать, — ответил Левенхерц. Я не понимаю его языка, а в рисунке нет смысла. Что это? Полумесяц?
— Коготь, — внезапно произнес Драккен из-за спины Ганса. — И я знаю, где он.
Старая няня Мариса отступила к повозке, в ужасе схватившись руками за ворот платья.
— Нет! — кричала она. — Нет, вы его не получите! Ганс взглянул на Драккена и Левенхерца.
— Она же всего-навсего нянька…
— У нее есть амулет в виде когтя. Она меня им благословляла, — сказал Драккен.
— Если это тот предмет, за которым охотятся эти существа, госпожа, вы должны отдать его ради нашего спасения, — неумолимо произнес Левенхерц.
— Эта безделушка, которую мне дала матушка? — запинаясь, спросила старушка. — Но она всегда приносила мне удачу.
Грубер присоединился к Волкам.
— Да, в этом есть смысл. Те воины, которых я убил… я-то думал, что они преследуют госпожу Гудрун с детьми, а на самом деле их целью была эта нянька.
Подошел маркграф с супругой.
— Пожалуйста, господин! — взмолилась старушка, — пусть они перестанут городить всякую чепуху.
— Дорогая Мариса, — обратилась к ней Гудрун, — ты всегда была добра к нашим детям, и я буду защищать тебя от любого вреда, но сейчас мы в большой опасности. Позволь нам доказать это. Дай мне амулет.
Ссохшиеся морщинистые руки тряслись, но старушка смогла снять с себя талисман и отдала его жене маркграфа. Та немедленно направилась к издыхающему существу. Ганс хотел остановить ее, но Грубер задержал его.
— Она знает, что делает, можешь мне поверить, — сказал старый воин Комтуру.
— Ления рассказала мне, что служанка у них недавно. Ее предшественница слегла, и тогда Мариса приехала из каких-то дальних краев, — поделился сведениями Драккен.
Левенхерц кивнул.
— Если этот зловещий талисман долго был в ее семье, они могли и не знать о его силе. Но он ведет этих существ по своему следу. Они чуют ее запах — или запах предмета, которым она владеет.
— Но что это? — спросил Арик.
— Коготь демона, которому они поклоняются? Выпавший ноготь бога? — Левенхерц пожал плечами. — Кто знает? Кому охота знать?
— Человеку, который любит знания, как ты? — предположил Ганс.
— Поверь, Комтур, есть вещи, о которых лучше не знать никому.
Жена маркграфа показала амулет смертельно раненой твари и еле успела отпрыгнуть назад — воин дернулся вверх и попытался схватить коготь с рычанием и визгом.
Грубер подошел и опустил молот на его голову быстрым уверенным движением.
— Вот наше доказательство, — постановил он. Все застыли, заслышав плачущие звуки, доносящиеся из леса. Новой волной нахлынул могильный запах.
— Они снова почуяли амулет, и теперь еще сильнее, чем прежде, — сказал Левенхерц, — так что скоро мы встретимся.
— К оружию! — закричал Ганс, подгоняя людей. Он указал на круг костров. — Нет, нам их никогда не одолеть. Их больше, да и ночь им на руку. Вряд ли мы отобьем их атаку до рассвета. Есть только один способ.
Белый Отряд и его подопечные влетели в сутолоку, царящую в кольце огней. Теперь они могли видеть, как приближаются черные всадники, и слышать стук копыт их коней. Дюжины красных глаз загорались во тьме подобно адским звездам.
Ганс попытался сосчитать темные фигуры. Их снова оказалось двадцать, словно не было убитых в первой стычке. Волк тихо выругался.
— Этак они будут каждый раз возвращаться в полном составе, — прошептал он Груберу. — Тогда мы их точно не осилим. Мы не можем так сражаться — они задавят нас числом. Мы не можем и бежать — они проворнее нас. Эти порождения тьмы будут преследовать нас, пока не получат то, за чем пришли.
Неприятель стоял за кольцом огней, полностью окружив лагерь. Сладкий запах был непереносим.
— И что тогда делать? Погибнуть в сражении во славу Ульрика? — спросил Грубер.
— Да, так… или иначе, — сказал Ганс. — Их можно провести. Это наш единственный шанс выжить…
Он взял талисман и выступил вперед, так что темные всадники могли его видеть. Затем молниеносно, не дав никому и секунды, чтобы осмыслить происходящее, Ганс положил талисман на камень и взмахнул молотом Левенхерца, что было сил.
Всадники в ужасе закричали, но ни один не успевал помешать Гансу. Тяжелый молот превратил талисман в мелкое крошево. Во взрыве света и вспышке зеленого, зловещего пламени на миг исчезло все. Взрыв отбросил Ганса назад, а от молота осталась только рукоять.
Талисман исчез.
Красная молния, словно кровь, обращенная в энергию, заметалась над поляной поверх голов людей в центре круга. Неизвестно откуда налетел горячий вихрь. Призраки завизжали в один голос, свирепый смерч увлек их в свою бешеную круговерть, словно безвольные обрывки черной ткани, и унес во тьму ночи.
Четыре изнурительных дня пути потребовалось им, чтобы добраться до Мидденхейма. Белый Отряд сопровождал маркграфа до самого графского дворца, где предстояло поселиться высокородным погорельцам. Настала пора прощаний. Выслушивая неумеренные благодарности маркграфа, Ганс обводил взглядом двор. Драккен неловко и застенчиво целовал служанку. «До свидания, Ления». Ганс почему-то подозревал, что это свидание не заставит себя долго ждать. Моргенштерн и Аншпах катали на закорках детишек, взяв на себя ответственную роль коней в «конном бою», а знаменосец Арик успокаивал до сих пор перепуганную Марису. Грубер стоял рядом с Гудрун.
— Простите меня, госпожа, — мягко говорил Грубер. — Я ошибочно подозревал вас в том, к чему вы не имели никакого отношения. Стыд и позор на мою седую голову.
— Вы спасли мне жизнь, господин Грубер. Я бы сказала, мы в расчете. — Она улыбнулась, и его сердце в который раз дрогнуло.
— Если бы вы только были моложе и я была свободна, — проговорила она то, о чем думал он. Их глаза встретились на короткое страстное мгновение, потом оба рассмеялись и простились.
В величественной темноте Храма Волчий Хор глубоко, сильно пел прочувствованный благодарственный гимн. Голоса замирали в неподвижном, прохладном воздухе.
Левенхерц стоял на коленях перед главным алтарем. Он поднял голову, заслышав приближающиеся сзади шаги.
Ганс смотрел на него. В руках у Комтура был какой-то предмет, завернутый в старую волчью шкуру.
— Пантеры будут очень огорчены, когда узнают, что мы украли их славу, — сказал Левенхерц, поднимаясь с колен. Ганс кивнул.
— Они будут жить. И думать, будто мы намеревались уйти подальше от боевых действий.
В разговоре возникла долгая пауза. Ганс неотрывно смотрел на Левенхерца.
— Полагаю, ты снова будешь настаивать на переводе.
— Нет, если вы позволите мне остаться, Комтур. Я долго искал свое место. Возможно, оно здесь, в этом Отряде Волков.
— Тогда добро пожаловать в Белый Отряд, воин. Я буду гордиться таким смелым подчиненным.
— Надо бы мне зайти к жрецам-оружейникам, новый молот освятить.
Ганс протянул ему меховой сверток.
— Нет нужды. Сам Ар-Ульрик позволил мне взять это из храмового реликвария.
Старый боевой молот, оказавшийся в шкуре, был великолепен. Его покрывал слой патины — след возраста и частого применения.
— Он принадлежал Волку по имени фон Глик. Один из храбрейших и самых верных друзей, он погиб недавно. Ему бы понравилось, что его молот снова оказался в руках Волка, а не пылится в старом сундуке.
Левенхерц взял славное оружие, взвесил его на руке, проверил баланс.
— Это честь для меня, — сказал он.
Вокруг них поднимались к потолку звуки пения Волчьего Хора, вырываясь из храма и устремляясь к небесам над Мидденхеймом подобно дыму.
Бретонские связи
Рабочий, один из многих, пробегающих мимо нас от обугленной громады Храма Морра, места их работы, рассказал нам о причине такого волнения. Мы услышали эту новость последними в Мидденхейме. Она пересказывалась на рынках и в кофейнях, перекочевывала из гостиниц в трущобы, передавалась криками из окна в окно над кривыми улицами и крутыми подъемами аллей. Сейчас она была у всех на устах. Мы прекратили копать, дали отдых своим лопатам и киркам и стояли в полуотрытой могиле, обдумывая услышанное. В Городе Белого Волка начинался весенний день. Смерть витала в воздухе.
В Мидденхейм поздно приходит весна. Земля Парка Морра остается промерзшей долгие месяцы. Копать могилы в таких условиях нелегко, и мы приветствовали любой повод для отдыха, хотя впереди нас ожидало куда больше работы. Графиня София Альтдорфская, придворная дама и Имперский Полномочный Представитель в Мидденхейме, бывшая жена дофина Бретонии, красавица, светская дама, дипломат, покровительница сирот и убогих была убита в своей постели. Мы ощущали больше чем скорбь по поводу ее смерти. Мы были жрецами Морра, Бога Смерти. Нам выдалась нелегкая неделя.
Переглянувшись, мы сложили инструменты в кучу и отправились мимо рядов надгробий к Храму Морра, что стоял в центре парка, заставленный строительными лесами, словно израненный воин, замотанный бинтами. Через парк шли люди, по одному или парами, сотни людей направлялись к Храму, как и мы. Некоторые из них плакали.
Недавний пожар спалил Храм чуть не дотла, но подземный Факториум и катакомбы, где упокаивались тела зажиточных людей, остались целыми и невредимыми. Все мидденхеймские жрецы Морра — четыре человека да еще один из Храма Шаллайи, помогавший нам до тех пор, пока не прибудет замена погибшим на пожаре жрецам, — собрались в сумраке Факториума, ритуального помещения, где усопшие подготавливались к погребению, кремации или долгому падению со Скалы Вздохов. Трупы лежали на двух гранитных плитах, а вход в погребальный зал выглядел черным и заповедным, как врата Подземного Царства. Комнату наполнял запах мертвых тел, бальзамирующих масел и напряжения.
Отец Ральф медленно спустился по лестнице, ведущей в Факториум, шумно прочищая глотку. Цепь Верховного Жреца тяжким грузом висела на его шее; посмотрев на нас, он дотронулся до нее пальцами. Приближаясь к шестидесяти годам и страдая от жестокого артрита, он никогда не стремился подняться так высоко, не ожидал этого, и эта работа не доставляла ему видимого удовольствия. Других кандидатов просто не было. Остались либо слишком молодые жрецы, либо слишком неопытные, либо я. Но я не нравился ему. Это было закономерно: я никому не нравился. Порою даже самому себе.
— Буду краток, — начал он. — Я уверен, что всех нас потрясла смерть графини Софии. Но работа Храма заключается в том, чтобы обеспечивать людям моральную и духовную поддержку во времена, подобные нынешнему. Мы должны быть сильны, и люди должны видеть, что мы сильны. — Он прервался, откашлялся и подвел итог. — Я лично провожу графиню в последний путь. Питер, Вольмар и Олаф, вы останетесь в храме. Будет приходить много скорбящих, им потребуются ваше присутствие и участие Остальные должны заниматься повседневной работой.
— Остальных двое, — сказал я и указал на себя и брата Якоба. — А убийство графини не остановит простых людей — как умирали, так и будут умирать.
Отец Ральф воззрился на меня слезящимися глазами.
— Да, настали трудные времена, брат Возможно, если бы ты не спалил храм, твоя работа была бы легче.
Я подумал, а не напомнить ли ему, что спалил я его отчасти для спасения его жизни, но это показалось мне плохой идеей. Не сегодня, не при таком настроении. Ральфу, может, и не хватало опыта в улаживании некоторых вопросов, но он остро желал показать, на что способен, как глава Храма, он хотел, чтобы его власть и авторитет почувствовали. Я вполне подходил для этих целей, так что пусть все идет своим чередом.
— Итак, нам с братом Якобом можно возвращаться к могиле, или есть более насущные дела для нас?
— Якоб закончит могилу. Что до тебя, то из ночлежки Сарганта, что в Альтквартире, пришла весточка — там умер какой-то нищий пьянчуга. У тебя вроде бы пристрастие к таким людям, разберись с телом. Да, и прошу тебя, не делай из мухи дракона. У нас есть дела поважнее.
Я подождал, пока остальные жрецы выйдут из Факториума навстречу солнечным лучам и толпе скорбящих и плакальщиков. Якоб тоже поотстал от основной процессии. Я почувствовал жалость к нему. Он был в храме всего несколько месяцев, и все те подвижки, которые произошли здесь после гибели Циммермана, выбили его из колеи А только произошло что-то по-настоящему значительное, как его посылают рыть могилы вместо того, чтобы позволить помочь в обрядах.
— Почему мы? — спросил он с горечью в голосе.
— Потому что ты молодой, а меня не любят, И ни один из нас не справится с непосильной задачей утешить скорбящих. Отправляйся к могиле. Тебе лучше закончить ее, пока солнце припекает.
Он посмотрел на меня с любопытством.
— А что отец Ральф имел в виду, когда говорил, что у тебя пристрастие к нищим?
— Иди и копай.
Я шел извилистыми улочками древнего города в сторону Альтквартира и размышлял над вопросом Якоба. Действительно ли я заботился именно о нищих? Нет. О тех, кто умирает в одиночестве, о тех, кого некому оплакать, о тех, чья смерть не волнует никого Это те люди, о которых забочусь я. Кто-то должен это делать: если до кончины никому не было дела до человека, тогда я проявлю посильное участие в его судьбе после этого. Люди часто проявляют лучшие стороны своей личности в смерти, утрачивая все свои непоколебимые при жизни привычки, становясь спокойными и мирными. В таком состоянии человека гораздо сложнее возненавидеть. Кроме всего прочего, это моя работа. И если она сталкивает меня с необъяснимыми смертями, я считаю своим долгом разузнать о них все, что возможно. Помимо удовлетворения профессионального интереса, это прекрасный способ убить время — мои немногочисленные друзья знают об этом.
Город захлестывали волны слухов и новостей, связанных со смертью графини Люди видели мою рясу и останавливали, чтобы поделиться своей печалью. Казалось, у каждого в Мидденхейме от мала до велика было что сказать о графине: кто-то возносил хвалу ее доброте, кто-то вспоминал о ее любовных приключениях, один красноречиво воспевал ее блестящий ум, другой ограничивался охами и сетованиями на разгул преступности Я обращал внимание, что только люди выносят свою скорбь вовне. Эльфы, гномы и халфлинги кажутся более замкнутыми — ну, да их никогда не было в Мидденхейме много, так что я мог и заблуждаться на этот счет. Рынки работали как обычно, но уличные артисты словно вымерли: жонглеры, гномы-борцы, фокусники с их балаганной магией не осмеливались отвлечь горожан от всеобщей беды. Город был оживлен больше, чем в любой день со времени последнего карнавала, но при этом непривычно подавлен.
Все разговоры на улице были об убийстве: кто поработал — грабитель или наемный убийца? Если верно последнее, то кого винить? Большинство людей, придерживавшихся той или иной теории, сходилось в одном — так или иначе, но за всем этим стоят бретонцы. Смерть графини развязала руки дофину Бретонии, который мог теперь еще раз жениться. Кроме этого, графиню чрезвычайно любили на родине и стар и млад. Между Империей и Бретонией существовало немало противоречий, а за последние месяцы ситуация сложилась просто критическая. И не было лучшего повода для того, чтобы вдохновить армию на вторжение, чем убийство человека, пользующегося всенародной любовью, особенно на землях потенциально враждебного государства. Двойную выгоду получают те, кому живая графиня могла помешать в делах личного или внутригосударственного характера. Были и другие теории. Одна версия, например, называла убийство делом рук мутантов, — еще свежа была в памяти история с нападением их банды на Войско Храмовников; другая рассказывала о тайном проникновении в покои графини мифических ассасинов — скавенов, воспользовавшихся сетью длинных туннелей под городом. Я слышал эти и другие идеи и позволял им стекать с меня, как дождевая вода стекает с гранитных стен города. Это была всего лишь очередная смерть, и ничто больше меня не волновало.
Кривые улочки сузились и стали темнее из-за теней высоких зданий — я вошел в Альтквартир. Дома возводились и сносились здесь, но ощущение трущобности в этой части города было непреходящим. Ночлежка Сарганта… Это название было новым для меня, но стоило мне взглянуть на нее снаружи — явно бывший склад какого-либо разорившегося купца, — как я уже знал, что меня ждет внутри: вши, блохи, тараканы, соломенные подстилки на голом полу общих спален, запах вареной капусты, грязи и отчаяния. Как и любой другой приют для нищих в городе, саргантово заведение пропахло человеческим горем. Бесформенные люди в лохмотьях, кто на костылях, кто с ужасными шрамами, стояли в типичном для Мидденхейма переулке, один конец которого был значительно выше другого. По кругу ходил бурдюк дешевого вина. Я приблизился к двери, и оборванцы раздались в стороны, признав рясу служителя Морра. Даже те, кому незачем больше жить, все еще боятся смерти. Большой лысый мужчина, мускулы которого уже порядком ушли в жир, ждал меня внутри. Его одежда была подражанием нарядам богатых щеголей, дешевой копией последних модных покроев, а на ремне болтался короткий практичный нож Я не ожидал, что его взволнует мой вид, и оказался прав.
— Ты Саргант.
Он не шевельнулся, но пристально посмотрел на меня.
— А вы не были некогда Дитером Броссманом? — спросил он. В его вопросе прозвучала сталь. Мы встретились взглядами.
— Когда-то меня так звали, — медленно произнес я. — Восемь лет я был скромным жрецом Морра. А теперь — к телу.
— Да. Идите за мной.
Я проследовал за ним по темным коридорам, надеясь, что он больше не станет задавать вопросов о человеке, которым я когда-то был Он открыл тонкую сосновую дверь. Комната за ней была маленькой и темной, без единого оконца, и Саргант не пошел за мной внутрь. Я увидел кровать с телом на ней и стоящий около нее стул. Маленькая масляная лампа стояла на стуле, освещая лицо трупа.
Это был Рейнольд. Морр меня побери, но это был Рейнольд! Он выглядел старым, усталым, грязным и основательно побитым жизнью, но он не так сильно изменился за те десять лет, которые прошли с той поры, когда я ворочал делами крупнейшего семейного торгового дома в Мидденхейме. Рейнольд тогда был моими глазами и ушами Малыш Рейнольд, знавший в лицо и по имени каждого стражника и складского охранника в Мидденхейме, вскрывавший любой замок за полминуты, даже знающий по меньшей мере часть древней системы туннелей гномов под городом Рейнольд, столь многому научивший меня. «Что довело его до такого состояния», — подумал я и тут же нашел ответ. В этом был виноват я сам. Отчасти. Я ведь тогда закрыл торговый дом, и он остался без работы.
Ладно, для этих мыслей будет время позже. Меня ждет дело. Я чувствовал даже благодарность Сарганту, который оставил меня наедине с телом и который, как я надеялся, не мог знать о связи между своим мертвым постояльцем и моим прошлым. Положив пальцы на лоб тела — кожа была холодной и грязной на ощупь — я начал напевать слова Защитного Благословения, которое запечатывало тело, оберегая его от воздействия темных сил, охотящихся за трупами. Душа Рейнольда уже была в руках Морра, и тут я ничего не мог поделать. Поставлю за него свечку, когда вернусь в Храм. В свете лампы лицо Рейнольда выглядело старым и твердым, словно вырезанное из драквальдской сосны. Я вел пальцы по лицу и дальше вниз, произнося слова древней молитвы, дошел до его горла — и остановился Там виднелся след, отпечаток размером с золотую крону, глубоко вдавленный в кожу напротив его кадыка.
Я слышал об этой уловке. Все просто — заворачиваешь монету или камень в кусок тряпки, набрасываешь ее петлей на шею жертвы и тянешь посильнее. Монета пережимает то ли дыхательное горло, то ли артерию — никогда полностью не был уверен в этом вопросе — и смерть наступает немного тише, быстрее и оставляет меньше следов. Рейнольд был убит. Карманы. Саргант, несомненно, побывал тут первым, но в них еще могло остаться что-нибудь, что может немного помочь мне. Одежда Рейнольда была липкой и тяжелой от слоя грязи и пота, который образуется, если изо дня в день многие месяцы носить один и тот же наряд. Запах ее тоже не отличался свежестью, и даже легкое прикосновение к ней могло вызывать опасения за здоровье. Не у меня. Я просто чувствовал, что я испачкался. Было и неприятное чувство, что я вторгаюсь в личную жизнь моего давнего друга. Но это не остановило меня.
Носовой платок, грязный. Потертая копия маленького молитвенника Зигмаритов. Пять коленчатых кусочков проволоки — не иначе как самодельные отмычки. Горсть гравия. Никаких денег. Правый карман был куда грязнее левого, и лежал в нем маленький складной нож, совершенно тупой и ржавый. Я раскрыл его и был не слишком удивлен, увидев следы относительно свежей крови. Это был тот Рейнольд, которого я знал.
Я сел в полутьме и задумался на пару мгновений, а потом возобновил Защитное Благословение. Теперь я мог сделать для Рейнольда очень мало. В душе я понимал, что последним путешествием Рейнольда станет падение со Скалы Вздохов, это предопределено: все мертвые бедняки именно таким образом покидали город и жизнь. Неизбежно. Фамильного склепа под Храмом у него нет, нет и денег для оплаты места в Парке Морра, где даже богачи лежат в четыре слоя, а то и в пять. Наилучшее, что я могу для него сделать — узнать, как он умер и почему. Моей целью не была месть — это не дело жрецов Морра. Достаточно было найти причину.
Когда я закончил обряд, дверь приоткрылась и вошел Саргант.
— Готово?
— Почти. — Я встал и пошел к дверям, не оглядываясь, явно стремясь выбраться на улицу. Он не должен знать, что я что-то узнал — Я пришлю повозку за телом Он умер в этой комнате?
— Да. Обычно он в общей спал, со всеми, а вчера вернулся поздно и при деньгах, да и спросил себе отдельную комнату. От него разило выпивкой, он колбасы где-то достал, бурдюк вина для подружки прихватил. Ну, значит, они пили до одиннадцатого колокола, а потом он спать завалился. А к утру вон, холодный уже. «Ешь, говорит, пей и веселись, ибо завтра мы умрем». Это он мне вчера сказал. Вишь ты, прав оказался.
Я пристально посмотрел на него. Знал ли Рейнольд, что умрет, что кто-то собирается его убить? А если знал, почему смирился с этим, а не сражался за жизнь? Неужели прозябание на улицах так унизило его, что он даже не мог сопротивляться убийце? Или была иная причина? Мне надо было получить больше сведений о том, как и чем жил Рейнольд в последнее время, и я знал, что из Сарганта я ничего не вытрясу.
— Подружка Рейнольда… как ее имя?
— Луиза. Так, мелкая бретонская крыса Почти каждый вечер здесь. Они крутили любовь. Хотели вчера вместе ночевать, но я не позволил Я такого поведения не потерплю, не в моем доме.
Нет, конечно, не потерпишь. Берешь деньги у нищих за ночлег в этой убогой халупе, да еще и запрещаешь им все, что может их хоть на минуту сделать счастливее, даже такую малость, как тепло заботы другого человека Я знал слишком многих людей, подобных Сарганту Мидденхейм был полон ими Мы почти дошли до «парадной» двери ночлежки, когда я заметил нечто, весьма меня удивившее.
— У вас черная повязка. Вы в трауре? Здоровяк посмотрел вниз на руку, при этом он казался удивленным не меньше меня.
— Да.
— По Рейнольду?
— Да что вы! Из-за старого пьяницы? — Он усмехнулся. — Графиня же умерла.
Он повернулся и ушел обратно, в убогую темноту своих владений. Я проводил его взглядом, потом развернулся к скопищу нищих и попрошаек около двери. Один из них поднял на меня глаза, и я перехватил его взгляд. Он судорожно вздрогнул, как мышь, пойманная совой.
— Только не убегай Я ищу Луизу.
На это ушли пара монет и два часа Меня вели многими закоулками и дворами дешевых забегаловок города, я пробирался через нищенские лазы в заброшенных подвалах и переходил осушенные пруды — но, в конце концов, мы нашли ее Кожа да кости, завернутые в тряпье, грелись у жаровни рядом со сторожевым постом у руин Южных Ворот. Она взглянула на нас, когда мы подошли, и узнала моего проводника На ее лице запеклась кровь, оно было одним большим синяком. Я склонился над ней.
— Кто это с тобой так?
— Мужики — Слово звучало тонко и невнятно, возможно, из-за ее бретонского акцента, а может, из-за порванной губы. Трудно сказать. Я осознал, что не могу определить ее возраст: ей могло быть двадцать, тридцать, даже пятьдесят лет. Уличный народ быстро стареет, дождь, снег и дешевое вино не пожалели и эту женщину.
— Что за мужики?
— Мужики, которые слышали мой голос, сказали, что я шпионка, я убила графиню. Тупое мужичье, разрази их, Госпожа! А ты кто такой, чтобы меня расспрашивать?
Она уставилась на меня серыми глазами, и я вспомнил другую женщину. Но та была блондинкой, и в ее лице было больше жизни и радости. Ее звали Филомена, я любил ее… и не видел ее вот уже восемь лет. Молчание. Я вспомнил, что Луиза задала мне вопрос.
— Я был другом Рейнольда, — сказал я, и она отвернулась, ссутулившись. Я не стал ее утешать: в ее жизни осталось так мало, что я чувствовал себя обязанным оставить ей хотя бы ее печаль. По крайней мере, не я первый принес ей скорбную новость. Прошла долгая минута, и она вновь обернулась ко мне. Слезы пробороздили дорожки в грязи на ее лице.
— Ты же жрец, ты похоронишь его, правда?
— Я позабочусь о нем. — Похоже, ответ ее успокоил. — Луиза, был кто-нибудь, кто ненавидел Рейнольда?
— Ненавидел? — Ее взгляд был пустым. Я попробовал зайти с другой стороны.
— Что Рейнольд делал вчера? Он работал? Луиза утерлась грязным рукавом.
— Не получил он работы. Ходил искать, но не нашел.
— И чем он тогда занимался?
— Ну, с утра на Венденбане попрошайничал. — Я кивнул: по этой улице часто ходил торговый люд, и многие раздавали милостыню в надежде, что это принесет им удачу. — Ко второму колоколу вернулся, напуганный был какой-то.
— Напуганный?
— Человека увидел. Рейнер сказал, человек искал его. Не друг. Потом собрался… ушел снова, и он… Он поздно вернулся. — Она перестала говорить. Нет, это явно было не все. Что-то она от меня скрывала, что-то очень важное, потому что она сильно нервничала из-за моих вопросов. Я знал, как с этим справиться: сначала перевести разговор на какой-нибудь посторонний предмет, помочь собеседнику успокоиться и вернуться к его секрету позже.
— Луиза, ты знаешь, что это был за человек, который искал Рейнольда? Он рассказал тебе что-либо о своем «не друге»? Она долго молчала, вспоминая прошлый вечер.
— С запада. Из Мариенбурга. Из прошлых дней, так Рейнер сказал. Называл его Червем.
Червь, он же Клаус Грубхеймер. Я помнил его. Странно: как бы сильно мы ни пытались отречься от своего прошлого, поставить на нем крест и уйти в новую жизнь, оно все равно рядом с нами, стоит сзади нас и ждет момента, чтобы похлопать по плечу или воткнуть клинок в спину. Десять или одиннадцать лет назад молодой купец с имперским именем и бретонским акцентом прибыл в Мидденхейм с кучей идей и разрешением на торговлю травами из Лорена. Пока я жал ему руку и говорил о грядущих прибылях, партнерстве и взаимопомощи, Рейнольд вскрыл его замки, скопировал его бумаги, украл образцы товаров. Потом мы подбросили ему немного Черного Лотоса и навели на торговца городскую Стражу. Я тогда поспорил с Рейнольдом на пять крон, что голова Клауса окажется на пике стражника, прежде чем он успеет бежать из города. Рейнольд выиграл пари. Это был последний раз, когда мы слышали о Грубхеймере. До вчерашнего дня.
Но Грубхеймер ли убил Рейнольда? И если так, то не ищет ли теперь мариенбургский купец Дитера Броссмана? И как насчет Яна Северянина и Трехпалого Каспара, тоже работавших тогда на меня? Я их не видел долгие годы. Возможно, они уже мертвы. Ледяные пальцы панического страха сжали мои плечи. Успокойся, сказал я себе, успокойся. Но все равно, мои старые инстинкты, когда-то погребенные под жреческим образом жизни, во всю глотку кричали, что если Грубхеймер вернулся в город, то лишь с одной целью. Отомстить. Мне нужно было время, чтобы все обдумать, но, поскольку Рейнольд был уже мертв, времени у меня не было.
— Я должен возвращаться в Храм, — сказал я и поднялся. Луиза следила за мной мутным взором.
— Деньги? — спросила она, и в ее голосе впервые за время нашей беседы появился отзвук надежды. Я посмотрел вниз на ее жалкое обличье.
— Рейнольд совсем ничего тебе не дал? — спросил я. Она промолчала и перестала смотреть на меня. Снова какая-то подробность, которую она от меня скрывает. Ладно, этот секрет мог подождать. Я повернулся и отправился в путь по лабиринту холодных улиц, заполненных скорбящими людьми. Что-то просыпалось внутри меня и застывало кристаллом, жестким и твердым. Я знал, скоро я пойму, что овладевает мной.
— Подожди! Графиня… — заговорила она мне вслед.
— Нет. Не рассказывай мне о графине, — бросил я и ушел.
Чувства сложно передать словами: тот кристалл, что был внутри меня, напитывался стальным холодом страха, что-то еще терзало меня. Я знал, что если Грубхеймер вернулся в город, то для того, чтобы убить меня. Он мог быть двести раз гражданином Мариенбурга, но он оставался бретонцем, а эти люди не забывают обид и не прощают врагов. Я простил своих восемь лет назад, когда стал священником и попытался забыть все то множество преступлений, которые я совершил. Ни об одном из них я не сожалел, но, входя в Храм Морра, уже знал, что ничего подобного больше не совершу. Теперь, восемь лет спустя, жрец станет легкой добычей для Грубхеймера, жаждущего убивать.
Хотя с той поры, как исчезли мои жена и сын, часть меня страстно желала умереть, это была очень малая часть. Бредя узкими улицами, я мог чувствовать, как во мне растет твердое намерение драться за свою жизнь. Грубхеймер был отчаянным и, по нашим меркам, одержимым человеком, который способен задушить нищего в ночлежке, сводя счеты десятилетней давности. Если жрецу, каковым я сейчас являюсь, суждено пережить это, я должен быть тверд. Мне снова надо стать человеком, которого я считал давно умершим, снова надо начать воспринимать жизнь таким образом, какой я пытался забыть восемь лет. И это не сулило ничего приятного.
Даже от размышлений обо всех этих событиях холод во мне становился все сильнее, я чувствовал, как он разрастается. Меня наполняли мертвые чувства — они поглощали разум жреца Морра, заменяя его старыми мыслями, старыми привычками. Неужели жизнь, которой я жил восемь лет, так легко отойдет в сторону? Неужели прошлое, которое я в трудах и муках пытался похоронить, оказалось на самом деле так близко к поверхности своей могилы? И выпустив волка из клетки, смогу ли я загнать его туда вновь?
Часть меня билась в панике и боли, но я посмотрел на правую руку. Она была сжата в кулак, кулак не злости, понял я, а решительности. Я осмотрелся, понял, где нахожусь, и теперь точно знал, что нужно делать дальше. Я вошел в сумрак, который неплохо знал раньше, мимоходом стукнув по двери таверны «Черный Конь».
С виду внутри ничего не изменилось. Полуденных выпивох было немного, да и те были какие-то подавленные, не то, что раньше. Молодого парня в фартуке, который вышел ко мне, едва я переступил порог, я не узнал. Он открыл рот, но я опередил его.
— Стоп. Серый Бруно здесь?
Он закусил губу, как сделал бы любой новичок, если бы в дыру разряда «Черного Коня» пришел жрец и спрашивал человека с репутацией Серого Бруно. Но его глаза метнулись к потолку. Я ожидал этого и следил за его взглядом.
— Значит, он наверху, — сказал я.
— Он спит.
— Ничего подобного, — раздался басовитый голос из-под потолка, и я увидел Бруно, такого же медведеподобного, как и всегда. Мы неловко стояли друг напротив друга, не зная, как поздороваться.
— Отец, — наконец сказал он.
— Бруно, — ответил я, бесконечно довольный тем, что он обошелся без объятий.
— Давно не виделись.
— Так и есть.
— Я полагаю, это не светский визит?
— Нет.
— Тогда, отец, — сказал он, вложив особый вес в последнее слово, — с каким делом я могу вам помочь в такой день, как этот?
— Бруно, помнишь бретонского торговца травами по имени Грубхеймер? Десять лет назад он бежал из города, когда чуть не попался на контрабанде Черного Лотоса.
— Не могу сказать, что помню, отец. Много воды утекло. — Он заинтересовался, судя по голосу.
— Один мой приятель, — тщательно подбирая слова, сказал я, — не был совсем незнаком с тем кисетом семян, который Стража нашла у Грубхеймера. Теперь последний снова в городе, и, если верить слухам, он кое-чем расстроен. Очень сильно расстроен.
— Я думал, такие дела ты давно оставил. Когда пропали твои жена и сын.
Мы замолчали ненадолго. Потом я подтвердил слова Бруно.
— Да, я оставил, а он, похоже, нет. Мне не очень нравится, когда мне напоминают об этом.
— И что? Ты хочешь, чтобы его предостерегли? Выставили из города? Заключили с ним сделку?
— Мне надо узнать, где он остановился. На первое время этого будет достаточно.
— Жаль, что так случилось, но я выясню что-нибудь по этому поводу, — сказал Бруно. — Могу ли я предложить тебе стаканчик бренди и тепло моего гостеприимства? Я бы по достоинству оценил твои советы по поводу некоторых интересных дел.
— Извини, Бруно, я этим больше не занимаюсь.
— Но ты до сих пор просишь старых друзей об одолжениях. Понимаю. — Я начал было что-то говорить, но он поднял ладонь-лопату, прерывая меня. — Нет. Сегодня я тебя прощаю. Такая важная кончина. У людей Морра должно быть много дел.
— Все кончины одинаковы. Только живые думают иначе. Он посмотрел на меня, потом пожал плечами.
— Как скажешь. Ты жрец. Я отправлю посыльного в Храм, если услышу что-либо о Грубхеймере.
— Спасибо, Бруно. Если тебе или твоим ребятам понадобится совет по поводу смерти, ты знаешь, где меня найти. Он засмеялся.
— Может, так и будет. Но если речь идет о смерти, мы будем поопытнее тебя, я думаю.
Недавняя картина встала у меня перед глазами: человек, еще живой человек, падающий со Скалы Вздохов в круговерть снежной бури, и я снова почувствовал тепло его крови на моих руках.
— Знаешь, Бруно, ты можешь и удивиться.
Привозить тело Рейнольда в Храм не было никакой нужды. Тела бедняков отправлялись в полет со Скалы Вздохов в сопровождении кратчайшего из благословений. Но как бы он ни умер, Рейнольд не был нищим. Кроме того, отец Ральф и другие братья были заняты похоронами графини, так что они бы и не заметили ничего неподобающего, а мне приготовление тела дало бы время подумать.
По пути к Храму, выйдя с суетных улиц на относительно спокойные и располагающие к одиночеству просторы Парка Морра, я услышал звон лопаты, пытающейся преодолеть сопротивление промерзшей земли. Брат Якоб все еще рыл могилу. Он стоял в яме, и от вида стоящего в могиле человека по моей спине пробежала необъяснимая дрожь. Я подошел к нему, Якоб, бледный от холода, посмотрел на меня.
— Не думаю, что ты пришел помочь, — горько сказал он.
— Нет, брат, у меня другие дела.
Он отложил лопату и потер руки, чтобы разогнать кровь.
— Ты говорил, брат, что тебя здесь не любят? — спросил он.
— В общем-то, верно.
— Тогда почему ты все еще здесь? Я посмотрел на Якоба.
— Почему? Веришь, «быть ненавидимым» не значит «ненавидеть», брат. Я посвятил свою жизнь Морру. Я работаю в его Храме, и я смиряюсь с ничтожеством и завистью тех, кто лишен этого призвания, хоть и облечен властью. — Я переминался с ноги на ногу, ступни начали неметь. Мои слова были пустым звуком, даже для меня. — Но это не то, о чем ты меня спрашивал. Ты хочешь знать, почему ты должен оставаться здесь.
Он уставился на меня так, словно я выложил ему его самую сокровенную тайну, помолчал немного и сказал:
— Терпеть не могу это место.
— Знаю.
— Я хочу сбежать.
— Что ты хочешь сделать?
— Я хочу быть рыцарем, сражаться за Империю, жить и умереть героем. Вот только без помощи отца мне никогда не видать чина.
Ах, вот оно что. Отец, дворянин средней руки, отправил троих отпрысков на воинскую службу, а четвертого сделал священником, чтобы молился за братьев.
— Тогда убеги и вступи в отряд наемников, — предложил я.
Он посмотрел на меня с надменностью во взоре.
— В этом нет никакой чести. Да к тому же они почти все тилеанцы. — Он сплюнул на холодную землю.
— Но ведь это лучше, чем быть жрецом, а? Жизнь такова, какой ее делаешь ты. Не начнешь прокладывать свой путь, тебя увлекут на чужой. Ты должен выбрать, брат, должен.
Он не ответил. Когда я уходил, медленный звон лопаты возобновился. Он звучал как погребальный колокол.
Наполовину отстроенный храм был переполнен плакальщиками. Обычно спокойный зал теперь наполнился шумной толчеей. Сундуки отца Ральфа наверняка изрядно пополнятся к концу сегодняшней церемонии, а уж как он, наверное, упивается тем вниманием, которое ему уделяют. Толпа, в которой каждый отдельно взятый человек уважал и боялся жреца Морра, не замечала меня, так что мне пришлось продираться сквозь нее всеми допустимыми в Храме способами. Мне нужно было попасть к дальней стене, где находился вход в личные кельи жрецов и в мой подвальный кабинет.
Я не добрался туда. Причитающая женщина рванула меня за рясу и начала вымаливать благословение, потом мужчина в богатой одежде спросил меня, как изменятся предсказания о весенних дождях в связи со смертью графини, и толпа поглотила меня. Я говорил слова утешения, коротко молился за людей, до которых мне не было никакого дела, за людей, которых я ненавидел. А потом рядом со мной оказался отец Ральф.
— Душа нашего отошедшего брата отправилась к Морру? — спросил он, используя храмовый код, подразумевая, сбросил ли я уже труп со Скалы Вздохов. Я покачал головой.
— К сожалению, его уход был быстрым, но неожиданным. — Так я сказал отцу Ральфу, что мы столкнулись с убийством. Он выглядел раздраженным.
— Действительно, достойно сожаления. Я должен узнать об этом больше. Через пять минут будь в Факториуме.
Он отвернулся, чтобы вникнуть в суть горестей какой-то хорошо одетой женщины. Я ушел; мне все равно надо было в Факториум. Стража принесет тело Рейнольда туда.
В Факториуме было холодно, как обычно, пахло смертью. Я сидел на одной из мраморных плит, размышлял, ждал тело, пытался сложить вместе обрывки имеющихся у меня сведений. Рейнольд не смог найти работу, однако вечером пришел с деньгами; с деньгами и с новостью о Грубхеймере. Он поздно вернулся, напился, взял отдельную комнату, где и был убит. Убит серьезным парнем, знающим многие тонкости своего дела, убит так, словно ожидал этого, более того, словно заранее отказывался от сопротивления. Выходило так, что он как бы чувствовал, что должен умереть. Редкая мысль в Мидденхеймских головах: местные жители так же крепко цепляются за жизнь, как их город держится за вершину горы.
И еще: чем больше я думал о том, как выглядел Рейнольд, тем тверже становилась моя уверенность в том, что он был готов к смерти. Никаких следов борьбы ни на нем, ни в комнате. Люди теряют волю к жизни по многим причинам, но отчаяние не относится к ним. Оно может побудить отнять чью-то жизнь, но не позволит вам лежать и ждать, когда жизнь отнимут у вас. А может, зелья? Что, если его опоили? Нет, не похоже. Проще было отравить Рейнольда. Здесь было что-то еще. Я видел это раньше: весь вид Рейнольда оставлял чувство завершенности, окончательности, прохождения. Это был вид человека, который желает покинуть этот мир на высокой ноте. Люди будут смотреть на него на похоронах и спрашивать соседей-плакальщиков: «А что он сделал?», а плакальщики сквозь слезы будут отвечать: «Он сделал то да се, и многое иное!»
Но Рейнольд был опустившимся бродягой, который не мог найти работу днем, чтобы заработать на ночлег. Мысль о неизбежной смерти может подтолкнуть такого человека на самые неожиданные шаги, но не доведет его до такой степени, чтобы приветствовать приход смерти. Что же с ним случилось?
Я знал, что эта тайна мне пока не доступна, но где искать ключ к ней, я уже понимал. Надо найти то место, где Рейнольд добыл деньги, и узнать, получил он их до или после того, как увидел Грубхеймера на Вендснбане. Это не была дешевенькая авантюрная байка, выдуманная для наживы предприимчивым лоточником: я был уверен, что Рейнольд был убит, и убит Грубхеймером или его наймитом. Кроме того, я знал, что Грубхеймер придет за мной. Возможно, сначала он убивает моих старых приятелей, прокладывая кровавый след через редкие ряды того, что осталось от моей организации, осознавая, что я пойму его намерение убить меня. Если так, это было бы хорошо. В этом случае я получал небольшой запас времени.
Раздался резкий стук в дверь, и отец Ральф вошел, не дожидаясь разрешения. Он почти испепелял меня взглядом. Я встал, хрустя чуть ли не всеми суставами.
— Я, помнится, велел тебе разобраться с этим делом как можно скорее, а ты начинаешь расследование убийства из-за пьянчуги, умершего в ночлежке из-за лишней монеты.
— Это нечто большее. Я чувствую, Убитый человек был моим другом. — Мой голос снова показался мне фальшивым. Мое старое «я», Дитер, играло сейчас роль жреца Морра. Это меня беспокоило. Отец Ральф гневно смотрел на меня с нарастающим раздражением.
— Дружбе нет места в жизни жреца Морра, брат. Кроме того, я не думал, что ты можешь дружить с кем-то.
— Мы дружили в моей прошлой жизни.
Ответа не было. Даже отец Ральф кое-что знал о моем прошлом и репутации, которая у меня была в те времена. Следовательно, он мог догадаться, к какому цеху и сословию принадлежал человек, тело которого я подкладываю в «его» Факториум. Пауза затянулась. Наше дыхание белесым туманом заволакивало освещенное масляной лампой пространство.
— Ладно. — Он умолк, но потом вспомнил что-то. — Еще одна вещь. До меня дошли слухи, что ты днем скитался по городу в компании нищих, отказываясь выслушать скорбящих, пытавшихся заговорить с тобой. Такое поведение не пристало священнику нашего ордена, брат. Этак мы можем прослыть высокомерными и заносчивыми в то время, когда должны быть как можно более открытыми и доступными. Ар-Ульрик сам мне это сказал.
В отличие от Ар-Ульрика, я не сказал отцу Ральфу ничего. Я не помнил, чтобы кого-либо проигнорировал на улице сегодня днем, но это не означало, что такого не случилось. Я только сомневался, что Ар-Ульрик, Верховный жрец Ульрика всей Империи, имел какой-то интерес в этом деле. Отец Ральф пытался запугать меня и повысить свой авторитет в моих глазах. Могло бы сработать, если бы меня волновали Ральф и Ар-Ульрик. А они не волновали меня.
— После шестого колокола мы начинаем церемонию прощания с графиней Софией. Ее проводим мы с Ар-Ульриком. Ты непременно примешь участие в церемонии, так как я хочу тебя видеть. И хочу я тебя видеть оплакивающим графиню. Я ясно выразился?
— Да, отец, — сказал я равнодушно. Не согласись я сейчас, мне пришлось бы вступить в препирательства, а я хотел поскорее избавиться от его общества и спокойно подумать. Он, казалось, хочет выдать еще какой-то убийственный довод, несмотря на мое согласие, но нас прервали. Стук в дверь возвестил о прибытии капитана городской Стражи Штутта.
— Помоги мне втащить этого мертвого нищеброда внутрь, отец, — сказал он, ткнув пальцем в сторону тела, лежащего на повозке. — Я бы взял кого-то из своих парней, да они все заняты — отгоняют плакальщиков от городского дома графини в Нордгартене. — Только теперь он заметил отца Ральфа и смущенно притих. Ральф двинулся к двери, повернулся ко мне, стоя у порога и напомнил мне:
— После шестого колокола, брат. Не опоздай.
Штутт и я подняли тело — трупное окоченение прошло, и тело казалось мешком дров. Мы спустили мертвеца вниз и положили его на одну из плит. Штутт тяжко дышал.
— Я не в той форме, как когда-то, а? — Он стряхнул каплю пота с брови. — А кто остался таким, как прежде? Уж точно не он. — Штутт указал на труп. Он явно был расположен поболтать, но я, принимая во внимание течение времени и Грубхеймера, блуждающего по городу, не мог тратить даром ни минуты. Мысли подталкивали меня вперед.
— Штутт, помнишь мариенбуржца по имени Грубхеймер? Высокие, сальные черные волосы, бретонский акцент, изгнан из города за противозаконную торговлю Черным Лотосом? Лет десять назад?
— Не скажу точно. Но если он по-прежнему говорит с бретонским акцентом, ему надо быть осторожным. Городские слишком взбудоражены всеми этими слухами о том, что бретонцы убили графиню и все такое. Уже двоих зарезали в драках, а еще один выпал из окна и сломал шею.
— Несчастный случай, — нервно сказал я, почувствовав панику, нарастающую с каждой секундой, что я оставался здесь. Я уже не думал о Штутте и не слышал, что он говорит. Я думал об одном: если Грубхеймер смог найти Рейнольда в ночлежке, то он легко может узнать, что я стал священником. Если я останусь в Храме, он сможет убить меня в любую минуту. Я должен был уходить.
— Ну, мне пора…
— Хотя, — сказал Штутт, прикипевший к теме, — я слышал от очень уважаемых людей, что графиню убили не из-за политики.
— Да? — изобразил я интерес.
— Да. Больше похоже на ограбление, считают они. Оказалось, что в покои графини выходит старый гномий туннель. Никто не знал о его существовании, но убийца ушел этим путем. С ним ушли ее драгоценности, в том числе и обручальное кольцо бретонского дофина. Деньги тоже исчезли. Она, должно быть, застала грабителя и…
Теперь, вероятно, гномов начнут обвинять в убийстве. Им никогда не жилось особенно хорошо в Мидденхейме.
— Да, настоящая трагедия, — сказал я, — мы все осиротели с ее смертью. А теперь извини, меня ждут дела.
— Ладно, будь здоров. — Он сожалел, что наш разговор так быстро закончился, но знал, когда надо уходить. И ушел.
Я сидел на холодной плите рядом с Рейнольдом и смотрел на тело моего друга. Как мне собрать картину его смерти из обрывков информации? И почему мои инстинкты говорили мне, что прежде всего необходимо выяснить, с чего вдруг Рейнольд лег умирать, когда по городу ходит наш старый враг, замышляющий убить нас… теперь уже только меня? Когда я позволил себе мыслить старыми категориями, я ожидал прилива безжалостности, неожиданных идей и порывов к решительным действиям, но ничего этого не было. Возможно, та моя сущность, которой я боялся, та, которую я похоронил восемь лет назад при вступлении в Храм Морра, потеряла свою остроту и агрессию, как я и надеялся. Возможно, я действительно преуспел в уничтожении моей темной половины. Возможно, теперь этот успех приведет к моей гибели.
Мне все еще необходимо было знать, где Рейнольд достал деньги. Если я не обманывал себя, не убегал и не прятался, я не мог придумать ничего лучшего. Прежний Дитер ни от кого не скрывался, и я не собирался начинать это сейчас. Надо снова поговорить с Луизой.
К тому моменту, как я покинул Факториум, солнце село, и поднялся ветер. Когда я оказался у Южных Ворот, холод пробрал меня до костей, а угли в жаровне охраны горели под его порывами дьявольским красным огнем. Я смотрел вниз на длинный мост, освещенный факелами, невероятным изгибом соединявший горную кручу с землей в сотнях футов внизу. Рабочие все еще возились с веревками и лестницами, с фонарями, камнями и раствором, пытаясь заделать огромную брешь в виадуке, проделанную магией чародея-предателя Карла-Хайнца Васмейера, когда он бежал из города после последнего карнавала. Чтобы закончить работу, потребуется еще не одна неделя.
Позади меня, в свете жаровни Луиза доедала пирог, который я купил ей, с аппетитом женщины, не евшей целый день. Сейчас она была больше настроена на разговор. Она знала, что я был другом Рейнольда, но мне все равно придется задать ей несколько неприятных вопросов. Но начать лучше с мягких, нейтральных вопросов. Чтобы казалось, будто мне небезразлична ее судьба.
— Как ты попала в Мидденхейм? — спросил я. Луиза дернулась и посмотрела на меня так, как смотрят испуганные лошади, что вот-вот понесут. Я улыбнулся ей, а мое отвыкшее от таких причуд лицо почувствовало странное напряжение.
— Дома, в Бретонии, я работала на одну женщину. Она жила с благородным человеком и привезла меня сюда, когда… когда бросила его. Она была дикая, злая, но у нее были деньги. Я шесть лет у нее служила. Потом она вышвырнула меня на улицу безо всего. Даже без повода. — Она остановилась. Я ожидал услышать гнев или злобу в ее голосе, но она, видимо, слишком часто рассказывала эту историю, и все эмоции, которые когда-то вызывала такая вопиющая несправедливость, утратили силу. Я мог сказать, что в ней еще живет боль, глубокая, острая, черная боль. Но было ли негодование? Ненависть? Не знаю.
Я смотрел на нее и пытался найти правильные слова, как вдруг словно мощный поток воды очистил мое сознание, оставив только самое важное. Все встало на свои места.
— Ты же говоришь о графине Софии! Сегодня днем ты говорила ее имя. Ты что-то хотела мне сказать о ней.
Луиза молчала, все говорили ее глаза. Они подтверждали мою правоту.
Луиза, чего ты боишься?
Молчание.
— Рейнольд дал тебе что-то вчера ночью?
Она кивнула против воли. Слезы побежали по ее щекам. С пугающей скоростью в моем разуме из разрозненных кусочков мозаики складывалась целая картина.
— Рейнольд знал, как сильно ты ненавидишь графиню, не так ли? И ты опасаешься, что он как-то причастен к ее смерти. Ты напугана, потому что поняла, что не хотела ее смерти, и потому что не хочешь верить в то, что Рейнольд мог сделать что-то подобное… и еще потому, что если он все-таки это сделал, люди могут подумать, что ты помогала ему.
Она затрясла головой. Я растерялся на мгновение.
— Луиза, ты не хочешь этому верить или, — тут меня поразила неожиданная догадка, — ты знаешь, что так и было?
Она коротко кивнула, безмолвно рыдая.
— Он дал тебе какую-то драгоценность прошлой ночью? Короткий кивок.
— И ты узнала ее.
Еще один кивок, почти незаметный.
— Потому что драгоценность принадлежала графине. Ей уже не надо было кивать. Я уже знал правду. Правда была горькой. Я глубоко вздохнул.
— Луиза, верь мне. Драгоценность действительно принадлежала графине, но Рейнольд не брал ее у твоей бывшей хозяйки. Он украл ее у человека, который его убил — у того бретонца, которого он видел утром.
— Червь, — еле выговорила она.
— Да, Червь. Потом Червь отправился в ночлежку и убил Рейнольда, чтобы забрать эту вещицу, но он уже отдал ее тебе. — Я остановился. Луиза молчала, и я не мог понять, верит ли она мне. — Луиза, как жрец Морра я обязан понимать смерть. Мы общаемся со Смертью, разговариваем с ней. Мы проживаем свою жизнь в окружении чужих смертей и постигаем такие ее тайны, суть которых большинство людей просто не поймет. Мы знаем, кто убил графиню. Скоро его арестуют. А Рейнольд к этому непричастен.
Я сделал паузу, чтобы мои слова дошли до ее сознания. Луиза все так же молчала, держась руками за голову. Холодный ветер пролетал между нами, и раскаленные угли жаровни уже не грели.
— Но ты должна отдать мне эту драгоценную вещь.
Наконец-то она подняла взгляд на меня. Прошел долгий миг напряженного размышления, после которого она полезла в свои лохмотья, и я понял, что победил. Она извлекла оттуда что-то спрятанное в зажатом кулаке. Я потянулся к ней, но стоило мне коснуться кулака, как она схватила меня другой рукой за запястье и крепко сжала.
— Ты даешь мне слово, что сказал правду? — прошипела она.
— Даю тебе слово жреца Морра, — не моргнув глазом, ответил я. И солгал.
Кольцо тонкой работы легло в мою ладонь. Тяжелое, мягкой теплотой своей оно словно говорило: «Я — из чистого золота». Я покачивал его в ладони, размышляя. Я не знал, что мне с ним делать, но вот в моей руке лежит правда о вчерашних событиях.
Это Рейнольд убил графиню. Он знал систему старых гномьих ходов под городом лучше кого бы то ни было, за исключением самих гномов. Он умел вскрывать замки, и его нож был окровавлен. Он дал Луизе это кольцо. Еще более важным было то, что я знал Рейнольда достаточно хорошо, чтобы осознавать, на что он мог пойти. Он свято верил в то, что цель оправдывает средства. А средства его были прежде всего безжалостны. Я никогда не просил его убивать кого-то для пользы дела, но если он считал, что кто-то мешает нашим планам, он никогда не терзался сомнениями: работая на меня, он прикончил не одного человека.
Значит, он увидел Грубхеймера в городе, Возможно, Грубхеймер выследил его и чем-то ему угрожал. А может быть, Рейнольд просто услышал о том, что этот тип вернулся и задает опасные вопросы. Так или иначе, он понял, что его дни сочтены, и решил завершить карьеру громким делом, сделать последний рывок и заслужить славу, пусть и посмертную, но за которую не жалко умереть. А учитывая ненависть, которую его любовница испытывала к графине, что могло быть более красиво, чем убить всенародную любимицу?
Он украл какие-то из ее драгоценностей, чтобы сделать преступление похожим на ограбление, сбыл краденое еще до того, как о преступлении узнали, пропил или раздал большую часть денег, а остальное использовал на приобретение последней ночи в отдельной комнате. Он подарил подружке знаменитое обручальное кольцо ее бывшей хозяйки, а потом умер. Может статься, он умер счастливым. Надеюсь, хоть малая толика удовлетворенности была у него в сознании, когда удавка Грубхеймера выдавила из него жизнь.
Но Рейнольд не был глупцом. Он знал, должен был знать, что драгоценности, проданные скупщику или подаренные Луизе, так или иначе выведут следствие на него, и тогда его имя прозвучит по всему городу. Рейнольд Нож, человек, убивший графиню Софию. Мрачная легенда, отрицательный герой, но для некоторых людей дурная слава лучше безвестности. Особенно для мертвых. Я предполагал — нет, знал, что он желал бы иметь подобную эпитафию.
Луиза закашлялась, приступ был долгий, и после очередного каркающего звука я вернулся к реальности.
— Я должен идти, — сказал я и повернулся. Луиза снова схватила меня за руку.
— Еще одно дело. Вы сказали, что вы друг Рейнольда, а он никогда не упоминал, что у него есть друг-священник. Что же вы за друг, если позволили ему так жить?
— Когда Рейнольд меня знал, — сказал я спокойно, поворачиваясь к Луизе, — меня звали Дитер Броссман.
Луиза выронила мою руку и дико уставилась на меня, издав странный звук, похожий на сдавленный крик.
— Ты! — выплюнула она. — Ты предал его! Ты позволил ему упасть на самое дно! Ты — ты не друг ему! Ему бы надо было выпустить тебе кишки! Ты должен умереть! Ты зло, Зло! Отдай мне мое кольцо! — Тут она позволила себе лишнее. — Отдай мне мое кольцо! — закричала она во весь голос.
Два стражника заторопились в нашу сторону. Бретонская попрошайка кричит на священника — они знают, кого арестовывать. Я повернулся и быстро пошел к Парку Морра, оставив живых людей с их проблемами.
В парке собралось, пожалуй, полгорода. Он был полон: знать, рыцари и купцы стояли рука об руку с сапожниками, лоточниками, поденщиками и слугами. Надо всеми ними царила холодная тьма весеннего вечера, разрываемая редкими факелами на высоких шестах. Чтобы лучше видеть происходящее впереди, на ступенях Храма, люди вставали на могильные камни. И ни один не издавал ни звука. Проталкиваясь через толпу, я отчетливо слышал мощный бас Ар-Ульрика, разносящийся по всему парку, сопровождаемый более высоким, слабым, но все равно внятным голосом отца Ральфа. Я не стал терять времени, вслушиваясь в то, что они говорят. Все, что имело значение сейчас — я пропустил начало церемонии. Позже возникнут неприятности. Если я еще буду жив.
Я пробивался сквозь плотно стоящие ряды охочих до зрелищ мидденхеймцев, держа направление на Храм, мечтая скорее очутиться перед маленькой дверцей позади него. Мне надо было побыть одному, да и спрятать кольцо графини не помешало бы. Для этих целей моя келья подходила как нельзя лучше. Ар-Ульрик и отец Ральф находились на ступенях Храма, и там, где их не было видно, народ не так сильно толпился. Подойдя к двери, я увидел, что она открыта.
Я положил руку на причудливую ручку, и тогда сзади меня раздался голос.
— Дитер!
Я резко обернулся. В нескольких шагах от меня стояла фигура, которую я знал даже слишком хорошо: средний рост, сальные волосы, поседевшие на висках, нос, говорящий о знатном происхождении и пристрастии к дракам. Он стал гораздо крупнее, чем был десять лет назад; может, заплыл жиром, может, развил мышцы… мне не хотелось это выяснять. Я прыгнул за дверь и захлопнул ее за собой.
Грубхеймер! Грубхеймер был здесь. Он говорил со мной. Он хотел, чтобы я увидел его. Он не пытался убить меня. Это значит… это значит… он подстроил мне ловушку, не иначе. И я почти неотвратимо угожу в нее.
Он назвал меня Дитером, и я ответил на это имя впервые за восемь лет. Сейчас я ощущал себя гораздо в большей степени старым Дитером Броссманом, чем жрецом Морра. Я был хладнокровным, более самоуверенным, более жестоким. Часть меня, которая была священником, чувствовала тревогу и страх, но я не обращал на нее внимания. Сейчас я должен быть Дитером или погибнуть.
Я добежал до моей кельи. Было прискорбно очевидно, что кто-то двигал мой тонкий матрас с того момента, как я последний раз был здесь. Я поднял его. Внизу лежал маленький кожаный мешочек. Я открыл его и бросил взгляд на мелкую серую пыль внутри него. Мне не надо было нюхать его, чтобы узнать в нем пыльцу Черного Лотоса. Жуткое вещество. Оно приносит смерть владельцу, причем не одним — единственным способом, как полагается приличному яду. Грубхеймер положил его здесь. Он подставлял меня так же, как я подставил его в нашем совместном прошлом.
Потом я услышал шаги за дверью, легкие и быстрые. Они остановились у моей двери. Я засунул мешочек в рясу, ухватился за стул, чтобы в случае чего оказать посильное сопротивление, и открыл дверь. За ней стоял брат Якоб.
— Я видел, как ты входил, — сказал он. — Отец Ральф в гневе, Я подумал, что тебе надо об этом знать.
Если он думал, что может меня обеспокоить своими словами, он ошибался. Я рванулся вперед, в коридор, схватив его за руку.
— Сегодня намечаются куда более важные дела. Идем со мной. — Меня все еще беспокоило присутствие Черного Лотоса. Грубхеймер должен знать, что я найду зелье. Он наверняка хочет, чтобы меня взяли с ним прилюдно. Значит, он будет действовать как можно быстрее. Я должен немедленно избавиться от этой пыльцы. Одно место пришло мне на ум, и я стал действовать, не думая о последствиях. Как Дитер.
— Возьми это и сохрани, — я сунул мешочек в руку Якобу, прежде чем он успел сказать хоть слово.
— Что это?
— Нечто, за что многие люди готовы убить. Возникнут сложности — держись меня.
Я распахнул дверь, и мы вышли в толпу. Плакальщики допевали последние слова погребального гимна, наполняя мир музыкой печали и сожаления. В любой другой момент я был бы глубоко тронут этой музыкой, но сейчас она только отвлекала. Чуть не волоча Якоба за руку, я прокладывал себе путь вокруг храма к его ступеням.
Далеко мы не ушли. Отряд городской стражи шел напролом через толпу в нашем направлении, освещая путь факелами. В центре шел Грубхеймер. Он указал на меня.
— Вот этот человек. Он мне сегодня днем предлагал купить Черный Лотос.
— Капитан, этот человек лжет, — сказал я, обращаясь к начальнику этого отряда, к человеку, которого я не знал, а отнюдь не к Грубхеймеру. — Я всего лишь жрец Морра. — Мой голос прозвучал неожиданно громко: гимн был завершен, и отец Ральф начинал молебен. Его еловая хорошо знал. Толпа вокруг нас хранила молчание, направив на нас свое внимание.
— Обыщите его, — сказал Грубхеймер сердитым голосом с сильным акцентом. — Коричневый кожаный мешочек.
Якоб уставился на меня и неожиданно стал пытаться высвободить свою руку из моего захвата. Я не позволил ему бросить меня в столь трудную минуту. И вдруг, пошатнувшись, понял, что в руке я все еще сжимаю кольцо графини. Если они обыщут меня, Грубхеймер отпразднует такой триумф, какой ему и не снился.
— Нет у меня такого мешочка, — сказал я. Якоб рванулся сильнее. Со ступеней Храма донесся голос отца Ральфа — он подходил к концу молитвы Морру.
— Он может быть у его сообщника, — сказал Грубхеймер. Я внутренне собрался, сознавая, какое моральное преимущество дает мне моя жреческая ряса, и зная, как мало она соответствует тем мыслям, что бродили сейчас в моей голове. И тут я вспомнил голос, холодный, спокойный голос — не мой, не Дитера. Это был голос Рейнольда. Я знал, что делать.
— Ты обвиняешь меня в этом преступлении, — медленно, с расстановкой произнес я, — потому что я знаю, кого ты убил прошлой ночью. — На лице Грубхеймера отразилось удивление, но не беспокойство. Я быстро шагнул вперед. Прежде чем он успел среагировать, я запустил руку в его карман, а секунду спустя поднес к глазам стражника тяжелое золотое кольцо. Ловкость рук. Много лет назад Рейнольд обучил этому своего друга Дитера.
— Обручальное кольцо графини, — сказал я, тщательно произнося свои слова в паузах между последними словами молитвы. — Вот тот убийца, который лишил ее жизни.
Молитва закончилась. Тишина повисла над парком.
— Этот бретонец убил графиню Софию! — провозгласил я, и будь я проклят, если в голосе моем не слышно было гнева богов.
Осознание того, что положение резко переменилось, словно молния поразило Грубхеймера. Отовсюду несся гул множества переговаривающихся глухих голосов. Сотни людей обернулись к нам. Как это выглядело в их глазах? Два жреца, отряд Стражи и обвиняемый. Грубхеймер понял, что попался: я читал это по его лицу. Я сжал руку брата Якоба еще тверже и наблюдал, как Грубхеймер делает то, что я от него ожидал — паникует. Но наши понятия о панике несколько различались. Он не побежал. Он достал нож и бросился на меня.
Не думая, я отошел назад, протащив брата Якоба так, что он оказался между мной и Грубхеймером. Якоб поскользнулся на холодной земле и закричал, падая ничком. Нож Грубхеймера вошел в его грудь, проткнув тонкую рясу. Кровь брызнула в стороны. Я потерял равновесие и упал.
Кто-то завопил «Убийца!», и народ побежал.
Я врезался в землю так, что из меня чуть не вышибло дух. Грубхеймер стоял надо мной с ножом в руке и смотрел на меня. И выглядел он испуганно. Что-то торчало из его груди. Да, не меньше шести дюймов клинка. За плечом бретонца я смог увидеть человека, проткнувшего моего врага: высокий, бородатый, со шрамом. Он казался знакомым. Через мгновение он вытащил меч и исчез в кружащейся толпе. Грубхеймер осел на землю медленно, как кукла, и умер. Какой-то миг перед смертью он не сводил с меня глаз.
Все ходило ходуном: люди с криками ужаса и скорби кружили вокруг нас. Волна шума от пересказа событий медленно покатилась по парку. Священная торжественность церемонии была нарушена.
Рядом со мной лежал Якоб. Одной рукой он пытался остановить кровь, текущую из резаной раны на животе, но не справлялся. Огонь в его глазах угасал, и он смотрел на меня, как бы говоря: ты в этом виноват.
Я подтянулся к нему и положил руку на грудь, над сердцем. Попытался придумать какое-то прощальное слово, которое имело бы смысл для нас обоих. Я чувствовал, как нарушается ритм биения его сердца, а сами удары все слабее, и понял, что осталась только одна вещь, которую я могу сказать ему. Я встал на колени перед ним, положил другую руку ему на лоб и начал Обряд Последнего Расставания, препровождая его душу в руки Морра.
Это был последний штрих. Все было кончено. Я в безопасности. Превозмогающие все остальные чувства облегчение и усталость одновременно обрушились на меня. Я рухнул рядом с Якобом, мое лицо оказалось напротив его глаз. «Бедолага, — думал я. — Работа с мертвыми была не для такого человека, как ты. Ты говорил, что хочешь умереть смертью героя. Должен признать, это тебе удалось. Человек, который отдал свою жизнь, чтобы задержать опасного убийцу. И, возможно, ты умер счастливым».
В этом я сомневался, но меня не интересовало чужое счастье. Что действительно имело значение, так это факт, что я буду заниматься подготовкой его тела к погребению и тогда, наконец, смогу избавиться от Черного Лотоса.
Мне понадобится история, которой можно будет объяснить, как я установил виновность Грубхеймера и нашел кольцо, но это подождет. Люди Мидденхейма получили таинственного убийцу. Он оказался бретонцем, значит, дипломатический кризис будет развиваться, может, случится война, но если это произойдет, о моей истории все забудут. Отец Ральф будет в ярости из-за того, что я испортил ему такую поминальную службу, но эти неприятности меня ждут только завтра. И уж с ними я справлюсь.
А что с Луизой? Она потеряла человека, который был единственным смыслом в ее грязной жизни. И Рейнольд… я украл у него триумф, лишил его посмертной славы, той печальной известности, которая хранила бы его имя в памяти Мидденхейма еще многие годы после того, как черви объедят последние волокна плоти со скелета, когда-то бывшего Рейнольдом. Эту славу я отдал человеку, который убил Рейнольда. Зато Луиза никогда не узнает того, что ее любимый убил се госпожу. Может статься, это было доброе дело с моей стороны. Я не знаю и не уверен, хочу ли я знать.
Это сработало. Я выжил. Только одна невинная жертва. Рейнольд отмщен. Мне было хорошо. Я едва не улыбался.
Я узнал голос, который пришел откуда-то сверху и вопросительно произнес: «Отец?» Серый Бруно протягивал мне руку, намекая, что на холодной земле принято лежать только после смерти, а я вроде как еще жив. Я ухватился за огромную ладонь и поднялся на ноги. Почему-то я знал, что присутствие Бруно здесь и сейчас не было случайностью. Народ собирался вокруг нас, пытаясь хоть одним глазком взглянуть на два тела, а стражники отпихивали их назад. Скорбное похоронное настроение дало трещину. Все оживленно обсуждали происшествие с убийцей. Я мог слышать голос Ар-Ульрика, пытающийся перебороть шум, но никто уже не слушал его.
Я обернулся к человеку, который помог мне.
— Спасибо, Бруно.
— Одним «спасибо» не отделаешься, отец, — сказал он тихо. — Видел человека, что проткнул твоего бретонца? Мой парень.
— Следили за мной?
— И не зря, — усмехнулся Бруно. — Ты не заметил?
— Нет. — Я выдавил улыбку. — Жизнь священника притупляет чутье.
— Надеюсь, не сильно, отец. Ты задолжал мне услугу, и я по-прежнему высоко бы оценил твой совет по поводу того дела, о котором я упоминал сегодня. Как раз на твоей старой улице.
— Моя старая улица, — повторил я, и странная задумчивость прозвучала в моем голосе. Днем, только сегодня днем я размышлял, смогу ли вновь упрятать волка моих старых инстинктов и воспоминаний за решетку, когда и если разберусь с Червем. Тогда я забыл спросить самого себя, захочу ли я загонять волка обратно. Я забыл вкус настоящей победы. Я многое забыл.
Бруно смотрел на меня, выжидая.
— Ну, так что, отец?
Я усмехнулся и пожал протянутую мне руку.
— Зови меня Дитер.
Страж моего брата
Почуять город они смогли задолго до того, как увидели его.
Последний день их путешествия подходил к концу, и холодный, влажный воздух весны начал доносить до каравана острый запах. Запах города, деловитого и созидающего: кожемяки, кузнецы, пивовары, углежоги и многие другие вносили в него свою лепту. В воздухе сплетались в один тугой, почти видимый жгут запахи металлической окалины, пепла, копоти множества печных труб, солода и хмеля.
В тесноте кареты Франкл выражал свое неудовольствие и шумно опустошал свои оскорбленные ноздри в кружевной платок. Скрючившись на сиденье в углу, зажатая горой ящиков и сундуков, которая грозилась обрушиться в любой момент, Ления Дунет отвернулась с легким отвращением. Франкл был управляющим маркграфского имения; глупый, тщеславный прыщавый болван сорока лет, он был слишком влюблен в завязанные крест-накрест подвязки и дублеты с кружевами, дабы понять, что они делают его похожим на жирного петуха, готового для жарки.
— Какая ужасная вонь, — простонал он, вытирая дряблый нос о кончик кружева. — И куда эти Волки везут нас, хотел бы я знать? И это спасение? По-моему, нет!
Другие погорельцы из усадьбы Ганмарк, теснящиеся в раскачивающейся карете, не ответили ему. Повар спал и храпел с противным бульканьем, две камеристки сидели бледные и отупевшие от дорожных страхов и усталости, а мальчишка, который обычно прислуживал семье маркграфа за столом, получил за свою жизнь столько подзатыльников от Франкла, что просто боялся вступать с ним в разговор. Старая нянька Мариса была погружена в свои сны. Возможно, это были кошмары. С той ночи, когда Комтур Ганс уничтожил ее талисман и спас их всех, Мариса стала отчужденной и равнодушной.
Ления поймала взгляд Франкла.
— Я думала, что такой… всемирный человек, как вы, уже не раз должен был посещать Мидденхейм, господин Франкл, — сладко сказала она.
Франкл высморкался, а потом уже осознал, что эта молочница была единственной его слушательницей. Он слегка дотронулся до носа. В конце концов, она была маленькой симпатичной штучкой, почти красивой, похожей на дикую кошку.
— О, как давно это было, моя радость, как давно… Когда я был моложе, я много путешествовал, я побывал в разных городах Империи. О, эти приключения… Это все сладкий воздух Линца. Он вытравил из моей памяти запах Мидденхейма.
— Да-да, конечно, — улыбнулась Ления.
Франкл заговорщицки наклонился вперед и противно улыбнулся в лицо Лении. Его рука (со все еще зажатым в ней платком) легла на се колено.
— Моя дорогая малышка, я уже порядком подзабыл, что такое место может произвести впечатление на таких, как ты, стройных и румяных девиц, возросших на вольных сельских пастбищах. Да, это ошеломляющее зрелище.
— Я так хочу поскорее это увидеть, — сказала Ления сквозь зубы.
— Так молода и так смела!
«И так хочет попасть туда», — подумала Ления. После всех трудностей и невзгод ей, наконец, улыбнулась удача, и она едет в город! В Мидденхейм! Сколько возможностей вырваться из низов, попасть в высший свет! И она наслаждалась тем чадом, который вызывал у Франкла гримасу отвращения. Для Лении ничто не пахло так восхитительно, как будущее.
Франкл сжал ее колено.
— Ты не должна бояться, малышка. Мидденхейм напугает тебя. Так много людей, столько новых ощущений… и запахов. Ты должна всегда помнить, если тебе придется туго, что у тебя есть верный и надежный друг, к которому можно обратиться. Ты боишься, Линна?
— Вообще-то Ления. Нет. Не боюсь. — Она напрягла ногу, чтобы Франкл почувствовал, как вздуваются упругие мышцы бедра. — А вы?
Он резко отдернул руку и начал искать, чем бы еще заняться. Для начала он отвесил очередной подзатыльник слуге-мальчишке.
Ления откинулась назад и отодвинула занавеску с окошка в дверце, чтобы полюбоваться на окрестности дороги. Шел дождь. Запах далекого Мидденхейма стал сильнее. Караван только что застучал колесами по булыжникам, съехав с грязной грунтовой дороги. Ления отпрянула от окна, так как весь вид загородил конь Белого Волка, подъехавшего к карете. Рыцарь смотрел на нее смеющимися глазами.
— Все в порядке, госпожа? — темноволосый красавец-Волк смотрелся сногсшибательно, даже величественно в своих доспехах и волчьей шкуре.
Ления кивнула. Как звали этого Волка? Она пришпорила свою память. Аншпах, вот как, точно, Аншпах.
— Все замечательно. Где мы? Аншпах махнул рукой вперед.
— Мы только что подошли к западному виадуку, по которому пройдем в город. Еще полчаса, и будем дома.
Ления выглянула в окошко и посмотрела на булыжную мостовую. Длинный пологий подъем виадука, шедшего к Мидденхейму, казалось, не имеет конца. Сам город был неразличим отсюда за пеленой дождя.
Их карета была одной из последних в веренице грязных; экипажей и повозок. Во главе поезда покачивались две кареты с маркграфом и его семейством. За ними ехали то ли четыре, то ли пять простых крестьянских фургонов — Ления точно не помнила. Затянутая промасленной парусиной телега с разным домашним скарбом, который удалось спасти, замыкала колонну.
Тут Франклу приспичило что-то спросить у Волка, оттеснив Лению от окна, он высунулся сам. Так и вышло, что он первым разглядел за моросящим дождиком приближающуюся громаду Мидденхейма.
— О, Зигмар великий! — воскликнул он, впервые в жизни увидев эту огромную гору. — Только взгляните! — кричал он. — Это просто какое-то чудище, поднимающееся из-под земли!
Ления и одна из камеристок ринулись к окошку, отталкивая друг друга и Франкла. Непроизвольный вздох изумления вырвался из груди молочницы. Франкл был прав. Мидденхейм был огромным черным чудовищем. И Лению снедало желание встретиться с ним.
В ясный день Мидденхейм виден издалека, его черный монолит, упирающийся в небо, служит ориентиром даже тем путникам, что еще не вышли из-под полога Драквальда. Сейчас он выступил из влажного воздуха местной весны почти неожиданно. Запах города все крепчал. Запах тысяч людей, живущих и работающих на этой горной вершине. Запахи еды и одежды, домашней пыли и тел собирались в воздухе и проникали в каждую щель кареты, в которой сидели Ления, старая нянька и прочие слуги.
Пока они двигались по исполинскому виадуку, мрак растаял. Тучи разошлись, выглянуло огромное оранжевое заходящее солнце. Могучий Фаушлаг возвышался, суровый и бесстрастный, на фоне прозрачного неба. Монолит скалы был неотделим от большого города, выросшего на его склонах и проткнувшего небо шпилями и башнями.
Когда поезд маркграфа приблизился к городу, на виадуке стало гораздо больше людей и в глухом гуле шумного города сделалось возможным различить богатый узор отдельных голосов. Продвижению поезда мешали всевозможные препятствия: повозки с сеном, фургоны, гурты скота, кареты благородных господ, процессии паломников, разносчики с тачками, скороходы-посланцы, прошедшие многие мили и скоро отправляющиеся в новый переход, непременные вкрапления патрулей городской стражи. Пестро одетые люди шли из города домой в предместья или в город для торговли.
— Не растягиваться! — крикнул Ганс своим людям, и они принялись подгонять возниц. Он видел впереди растущую толпу людей. Некоторые, по неизвестным Гансу причинам, явно пытались проникнуть в город или выбраться из него мимо стражи. Ганс сейчас не хотел никаких неприятностей. Поезд задержался, огибая тяжело нагруженный фургон галантерейщика со сломанной осью. Моргенштерн и Арик выехали вперед, отстраняя встречный поток людей и повозок к краям виадука, чтобы маркграф не застрял в пяти минутах от уюта графского дворца после пяти дней ужасов дороги. Моргенштерн обругал какого-то Зигмарита, который пытался заинтересовать Волка свинцовым паломническим символом Зигмара. Они медленно двигались по пологому подъему виадука к городу.
Ления сидела у оконца кареты и смотрела наружу в благоговейном трепете, спеша надышаться всем этим. Даже когда они были вынуждены подъехать близко к низкой стене виадука, чтобы обогнуть сломавшийся фургон, она, не дрогнув, продолжала смотреть в зияющую пропасть, разглядывая известняковые опоры, уходящие в глубины, застланные туманом. Франкл, едва заглянув в пропасть, позеленел и откинулся на сиденье.
Девушка высунула голову в окно, чтобы увидеть как можно больше. Тяжело груженные телеги и упряжки быков медленно двигались бок о бок с большими экипажами и изящными золочеными колясками, пацаны совали палки в колеса и убегали, хохоча и восхищаясь собственной наглостью.
Линцскому каравану удалось не развалиться до заката. Низкое лиловое небо нависло над Мидденхеймом, облаков не было, и свет звезд и пары восходящих лун заставил сорокафутовые башни из камня и дерева по обеим сторонам Южных ворот выглядеть куда более грозными, чем при свете дня.
— Ну, наконец-то прибыли, — сказал Франкл. Когда он подчеркнуто резко задергивал занавесь на окошке, Ления увидела стены высотой с четырех высоких мужчин и в три раза более толстых, чем пузо старого стражника. Стены гордо вырастали из гладкой поверхности скалы под ними. Величественные городские стены были вырублены сотнями гномов-строителей прямо в скале, и они не просто обтесали камень — они придали ему очертания и формы, которые добавляли прочности и долговечности стенам.
За южными воротами их снова встретил свет. Он исходил от тысяч фонарей и жаровен, горящих во благо мидденхеймского люда. Мягкий желтый свет освещал им путь домой и отпугивал подонков, которые могли воспользоваться темнотой, чтобы лишить их собственности и жизни.
Ления снова отдернула занавеску, чтобы впустить свет внутрь кареты. Вместе со светом к ним ворвался и шум; слитный гул сотен голосов коробейников, нахваливающих свой товар, возниц, переругивающихся в создавшемся заторе, кабацких зазывал, приглашающих горожан потратить деньги и время. И все запахи, которые Ления уловила за время подъема по виадуку, оказались здесь, за окном: тяжелая волна неповторимого городского «благоухания» заставила деревенскую девушку задержать дыхание, а заодно выжгла ноздри бедолаги управляющего.
— Зигмар, помоги! — просипел Франкл. — Нет, это уже слишком, слишком, я больше не могу!
«Не более, чем достаточно», — подумала Ления.
Она посмотрела на Марису. Няня, съежившаяся в своем углу, почти перестала дышать вообще.
— Не думаю я, что выдержу этот шум еще минуту, — простонала она, заметив взгляд Лении.
— Или вонь, — добавил Франкл. — Неужели эти нечестивцы не слышали о нужниках?
— Нельзя выйти до ветру в поле, если живешь на скале. Надо привыкать, — сказала Ления грубо и без сочувствия, упиваясь видами города внутри стен. Поезд теперь еле полз из-за людских толп, заполнявших улицы. Лению заворожил безжалостный серый камень неисчислимых зданий. — Нас сюда привезли, и пути назад нет. Но ничто не должно быть внове в Мидденхейме для такого опытного путешественника, как вы, мастер Франкл.
Франкл угрюмо молчал.
Другие погорельцы из Ганмарка тоже рассматривали чудеса большого города. Почти никто из них не был в Мидденхейме раньше. Кто-то из подопечных Белого Отряда вообще никогда не выезжал из имения, кто-то не посещал такой огромный и величественный город. Пока Волки вели колонну по спускам и подъемам через Площадь Боев и Кенигсгартен к Мидденплац, глаза изумленных путников взирали на устрашающее однообразие казарм. Потом они выехали на Парадную площадь. Это был единственный плоский участок земли в Мидденхейме, на котором ополчение обучалось военному делу и проводило смотры. Сейчас площадь была пуста, а из стоящего в центре фонтана били вверх серебристые струи воды.
Франкл первым заметил дворец графа, место их назначения.
— Во имя всего святого! — воскликнул он. — Видели вы когда-то что-либо подобное?
— Мне казалось, вы говорили, что видели? — огрызнулась Ления, отталкивая его от окошка, чтобы посмотреть на дворец своими глазами.
Мариса еще сильнее съежилась в углу. Она закрывала руками уши, а нижнюю часть лица прикрывал широкий платок, из-за чего она напоминала напуганного бандита.
Ления выглянула из окна, чтобы увидеть ряд серых зданий, окруженных забором из стальных стержней, которые заканчивались навершиями в виде копейных наконечников — как для красоты, так и для более действенной охраны владений. Стоящие за оградой дома были изукрашены великолепной резьбой, смягчавшей их линии и придававшей им изящества. Высокие мраморные колонны делали дом графа уникальным среди всех зданий Мидденхейма. Такого не могла создать рука ни одного гнома. Колонны и резьба на фасадах дворца были творениями легендарных художников, которых правители Мидденхейма выписывали из Тилей и Бретонии и отсылали обратно по завершении их работы, вознаградив по достоинству.
Они проехали через Большие Ворота и по дорожке проследовали во двор Внутреннего Дворца. Караван остановился. Ления слышала, как Ганс выкрикивает команды Волкам спешиться. Она толкнула дверцу кареты и выскочила раньше, чем управляющий успел пошевелиться. Двор был широким и холодным. Она уставилась на здания, стоявшие перед ней. Это были самые прекрасные дома, которые она когда-либо видела. Даже во сне она не представляла такого. Франкл почти вывалился вслед за ней, дал подзатыльник бедному мальчишке и послал его за багажом.
Наконец-то проснулся повар и выбрался из кареты. Камеристки жались друг к другу около лошадей. Мариса долго не могла выбраться.
Ления увидела, что Комтур Волков стоит с маркграфом, пожимая ему руку, и ее хозяин выглядит возбужденным и взбудораженным. Поблизости красавчик Аншпах и огромный Волк Моргенштерн со смехом гоняли маркграфских детей по парку. Она заметила, что старый воин Грубер тихо беседует с ее госпожой. Высокий молодой рыцарь по имени Арик появился из-за спины и взял Марису за руку, успокаивая старую няньку. Ления повернулась и увидела перед собой Драккена. Он улыбался ей своей сонной, обаятельной улыбкой.
— Я… — начала она. Он поцеловал се.
— Я найду тебя позже, Криг, — закончила Ления.
Он снова улыбнулся ей и бросился к коню — Волки, повинуясь коротким командам Ганса, выходили со двора.
Пажи и лакеи в розовых шелковых ливреях выходили из дворца и подхватывали маркграфский скарб. По бокам от них стояли другие слуги с факелами и светильниками. Высокий изнуренный человек в величественном черном камзоле с высоким воротником и кружевами на шее вышел приветствовать всех погорельцев, опираясь на трость с серебряным набалдашником. Он носил белый парик в завитках и лентах по последней моде, кожа его лица была бела от благороднейшей пудры.
— Я Брейгаль, дворецкий графа, — сказал он надменным приглушенным голосом. — Идите за мной, я покажу вам ваши комнаты.
— Господин Брейгаль, я приветствую вас! — начал Франкл, выходя вперед и протягивая руку камердинеру. — Скажу как один управляющий другому, я рад видеть…
Брейгаль не обратил внимания на руку Франкла, повернулся и пошел в дом. Он указал своей тростью замершим в ожидании пажам новую цель.
— Заведите их внутрь. Ночь не из теплых, а у меня есть куда более приятные дела.
Пажи рванулись вперед и подхватили тюки, сундуки и свертки. Франкл остался стоять с повисшей в воздухе протянутой рукой, пораженный таким обхождением.
Ления почувствовала, что ей действительно жаль его. Жалость и стыд — вот что она ощущала. Брейгаль уходил, стуча каблуками и концом трости по камням дворцовой дорожки. Франкл и повар подхватили свои немногочисленные личные вещи и пошли во дворец, следуя за пажами, преисполненными презрения.
— Я не останусь, — услышала Ления слабый голос няньки, которую все еще сопровождал Храмовник Арик.
Ления прошла за всеми во внутренний двор. Она подняла взгляд, чтобы осмотреть строения, высящиеся вокруг небольшого мощеного булыжником пятачка. Они были на удивление простыми, убогими и были ничем не лучше обычных домов Мидденхейма. Ни в какое сравнение с большим Дворцом они не шли. Некоторые из окон были освещены, и Ления слышала шум движущихся по комнатам людей. Кое-кто выглядывал из окон, оставаясь невидимым для Лении. Она прислушалась к звукам и различила голоса, обсуждающие новоприбывших.
— Великий Ульрик! Да эта нянька пяти минут здесь не протянет, — услышала она приглушенный смех. — И старик-управляющий выдержит не многим дольше, — продолжил голос.
Ления увидела, что осталась во дворе одна, и направилась к открытой двери.
— Ты погляди на бедную, заблудившуюся маленькую молочницу, — снова раздался голос, теперь поддержанный молодым смехом другого незримого наблюдателя. — Если хочешь, поделим ее… но я буду первым! — Ления подобрала свои драные юбки и припустила за ушедшими в дверь спутниками, сама не своя от испуга.
Это был Мидденхейм. Дворцовая жизнь. Не то, о чем она мечтала. Совсем не то.
Первая неделя во дворце далась Лении с трудом, но она знала, что дальше будет еще хуже. Это было неприветливое место. Она редко видела других слуг, с которыми приехала из Линца, а местные не обращали на нее никакого внимания. Даже хуже. Она стала замечать, что стремится к тому, чтобы хоть Франки зашел к ней. Он-то знал, кто она такая. Дворцовая челядь, надменные дамы, камердинер Брейгаль, даже самые низшие и презренные слуги, вроде чистильщиков каминов или парня, который крутил вертел на кухне, относились к ней с полным презрением. И был один особо противный паж. Звали его Шпиц, настоящее крысиное дерьмо. Это его голос Ления слышала в первый вечер. Она ненавидела его и презирала. Но он не был ее единственной бедой. Раз за разом она терялась в недрах дворца. Несмотря ни на что, она не могла найти дорогу к цели. Снаружи дворец мог выглядеть совершенством и творением богов; изнутри он был темным жутким лабиринтом. По крайней мерс, для Лении.
Маркграф со свитой были приглашены, хоть и не надолго, в приемные залы дворца в тот вечер, когда они прибыли в Мидденхейм. Лению впечатлила величественность и пышность этих залов. Но скоро она поняла, что больше их, по всей вероятности, не увидит. Маркграф стал не более чем гостем при дворе своего кузена, лишенным большей части политического влияния. В этой связи все его домочадцы рассматривались как люди второго сорта, занимающие место во дворце и проедающие запасы графа только из его милости. Комнаты, полученные слугами маркграфа, были сырыми, по большей части без окон — какие-то уродские, маленькие каморки, совершенно не приспособленные для жилья. Ления, умевшая без труда найти дорогу домой через самый непролазный лес, все никак не могла добраться из одной темной комнаты в другую без того, чтобы не заблудиться.
В конце первой отвратительной недели ушла Мариса. Большую часть времени старая нянька провела в закрытой комнате, отказываясь от еды и питья. Фактически своих обязанностей она выполнять не могла. А потом просто поднялась и ушла. Даже зная о том, что дома в Линце больше нет, она предпочитала жить в каком-нибудь амбаре, чем еще хоть день переносить ужасы городской жизни. С сумой в руке она ушла в ночь через северные ворота.
Когда нянька ушла, Ления стала постоянной компаньонкой Гудрун, прекрасной жены маркграфа, которая погрузилась в добровольное уединение и увлекла с собой Лению. Самые распоследние слуги графа считали своим долгом выбранить, поколотить Лению или нагрузить ее работой. Но долго она не собиралась это терпеть, и вскоре ей представился случай дать сдачи.
Время перевалило за полдень, хотя Ления с трудом могла определить время в темных коридорах и слепых комнатах дворца. Ее послали на главную кухню за водой, и теперь она возвращалась, злая и раздраженная особенно длинной тирадой, которой разразился ключник, выражая свое возмущение деревенскими нахлебниками. И тут она почувствовала, как чья-то рука опускается ниже ее спины. От неожиданности она выронила кувшин с теплой водой, из-за которого столько выстрадала. Сзади раздался громкий хохот.
— Придется тебе сходить за водой еще раз! — проскрипел ломающийся юношеский голос молодого пажа, который стоял за ней. Это был Шпиц, жилистый коротышка с редкими волосами (повыдирали, наверное!), бледным лицом и несоразмерно большими зубами. Он крутился вокруг Лении с того самого момента, как увидел ее одну во дворе сразу после прибытия. Все, чего он хотел от своей убогой жизни — стать следующим Брейгалем. Он был просто отвратителен, напыщен и преисполнен чувства собственной важности, каковой не было и в помине. Но все же он считал Лению привлекательной и легкой целью. Почти все женщины дворца, даже если говорить только о служанках, были недоступны для него, кроме этой симпатичной девчонки, которая не имела здесь никакого положения и, что важнее, никакой защиты.
Шпиц с вожделением смотрел на нес, и слюна капала из уголка его рта. Он схватил Лению за бедро и сжал его.
— Убери свои грязные лапы, — взревела Ления, — или так получишь, что жизнь проклянешь.
— Ну, и кто же защитит твою честь, моя маленькая коровушка? — снова засмеялся Шпиц, и его вторая рука направилась к низу ее живота.
Ления схватила пажа за руки, оторвала его от себя, а потом крепко зажала его грязную голову руками. Он потрясенно смотрел на Лению.
— Хочешь меня, да? — сладко спросила Ления и резко пригнула его голову так низко, как только смогла. Паж сложился пополам, а молочница схватила его за шею так, что он не мог шевельнуться. Она засунула его голову себе между коленей, прикрытых юбкой, и сжимала ее, пока его лицо не побагровело и он не потерял сознание. Тогда Ления выпустила его. Шпиц рухнул на пол, а она вытерла руки и пошла прочь.
Она обернулась, когда услышала, что паж приходит в себя.
— Это последний раз, когда кто-то из вас прикасается ко мне, — сказала она.
Первые недели, проведенные девушкой во дворце, показались ей месяцами. У Лении не было времени на сантименты: она знала, что жизнь в деревне была лучше жизни здесь, но ей казалось, что жизнь в городе может быть прекраснее всего на свете. К сожалению, маркграфиня решила, что Мидденхейм слишком опасен, чтобы кто-то из ее подданных исследовал его без сопровождения. А у Лении не было друзей во дворце, зато врагов хватило бы на целую жизнь, так что возможностей для развлечений у нее не было.
Однажды днем она стояла на балконе, облокотившись на перила. В который раз она смотрела на вид города, открывавшийся с этой высоты. Она вспоминала последние события и старалась забыть их, убедить себя, что ничего этого не было. С господствующей высоты она отлично видела город. Она слышала жужжание тысяч голосов, перемежаемое громкими криками многочисленных уличных торговцев. На севере города можно было разглядеть широкие улицы и бульвары. На юге и востоке улицы были более узкими, стесненными серыми стенами угрюмого лабиринта домов, путь из которого она найти бы не смогла, наверное, никогда. В некоторых местах этой мешанины строений крыши соседних домов подходили так близко друг к другу, что Ления видела только узкую полоску тьмы, которая обозначала улицу. Она могла только предполагать, что может твориться в этих темных, грязных, сокровенных местах. Она знала, что там есть воры, нищие, существа странных рас. Также она знала, что ее единственная надежда на хоть какое-то счастье в жизни неразрывно связана с побегом в этот город. Стань его частью — и сможешь стать счастливой.
Ления стояла спиной к двери балкона и не слышала звука шагов сзади. Она не знала, что не одна, пока пара крепких больших ладоней не закрыла ее глаза. Как только они заслонили свет, Ления развернулась и выбросила руку со сжатым кулаком в лицо неизвестному шутнику.
— Ления! Ой-е! — закричал Драккен. — Это же я.
— Криг! Никогда так не делай!
— Можешь быть уверена, не буду, — ответил Драккен, вытирая рукавом кровь, текущую из носа. — Челюсти Ульрика! Это казалось милой шуткой. — Он смиренно смотрел сверху вниз на маленькую, грозную и решительную женщину, которая не раз заставляла обливаться кровью его сердце, а теперь еще и лицо.
— Значит, называешь себя Волком? — хмыкнула она насмешливо. Ей нравилось видеть в глазах юноши, как его сердце тает. Но тут же, не вынеся его побитого вида и чувства своей вины, она раскаялась. — Извини, Криг. Это просто… Мне надо выбраться отсюда!
— Так давай прогуляемся по Конигсгартену.
Безопасный придворный сад, расположенный рядом с дворцом, не так уж интересовал Лению. Там она уже неоднократно была, гуляя с Драккеном. Да, конечно, он был Белым Волком, и она сама видела его мужество на поле боя. Так почему он не проявит себя столь же мужественным с ней? А он был сейчас не более дерзким, чем ведро с помоями, таким же страстным, что и ухоженный, подстриженный, мшистый Конигсгартен. Да, в этом саду были и деревья, и цветы, и трава, но все это принуждали расти там, где немногие растения захотели бы жить. Скала давала жизнь только лишайникам да скудным невысоким травам — не хватало плодородной почвы. Ления считала, что никакой природы в этом саду нет. Растения вынуждены были либо прижиться тут, либо погибнуть. Зеленым цветом этот сад был гораздо больше обязан мхам, чем траве или скрюченным деревьям, которым было некуда протянуть корни. На них росли только редкие темные листья или ломкие иголки. И все же в увядающих лепестках и клочках губчатого мха было больше непредсказуемости и свободы, чем в жизни Лении. Она ненавидела все это.
— Не сегодня, — вздохнула она. — Пойди, нос вытри — и не будь таким паинькой.
Драккен двинулся к выходу, озадаченный и обиженный.
Ления слушала, как стихают его шаги, и глядела на серое однообразие домов Мидденхейма, и вдруг резко развернулась на каблуках. Боясь, что он уже ушел, Ления позвала Драккена по имени.
— Криг? Криг! — Она увидела его раньше, чем услышала стук шагов. — Я могу пойти с тобой! — Мечта вдруг показалась ей не такой неосуществимой, и она улыбнулась Кригу. — Волк Драккен, не окажете ли вы мне честь сопроводить меня в город.
Ее улыбка снова заставила биться его сердце. Никто не запрещал ему выводить Лению за пределы дворца и прилегающих земель, хотя он знал, что госпожа маркграфиня настаивала, чтобы Ления была всегда поблизости. Так сказать, под рукой.
— Ления, — начал он, не зная, что последует за тем, как он разочарует девушку. Он заранее боялся ее реакции. В ее чертах он видел смесь раздражения и вызова, приправленную некой бравадой. Это лицо он любил, но боялся никогда не понять.
— Не говори ничего, я знаю. Госпожа маркграфиня не одобрит этого. — Последние слова она произнесла надменным, раздраженным голосом, который, по крайней мере, ей самой, казался точной копией голоса ее хозяйки. — Тогда я пойду одна! — настояла она, развернулась и скрестила руки на груди. Искусство резких и обиженных движений Ления оттачивала, общаясь с отцом. Тот поднял на ноги нескольких проворных и сильных парней, прежде чем у него появилась единственная дочка. Естественно, она быстро осознала, как использовать свои капризы для смягчения отцовского нрава. А теперь она думала, не разгадал ли ее трюк Драккен, не разглядел ли он тайного смысла за ее вспышкой раздражения. Ведь он был ее единственной надеждой выбраться из дворца.
— Ладно, — сказал Драккен тихо. А потом он понял, что получает редкую возможность сопровождать, оберегать эту чудесную девушку и быть с ней наедине, и просиял. — Ления, я буду горд сопроводить тебя в великий город Мидденхейм. — Тут же ее обворожительная улыбка уничтожила в нем последние остатки сомнений в разумности подобного путешествия.
Драккен и Ления покинули дворец без приключений. Те Пантеры, которые узнавали молодого Волка из Белого Отряда, приветствовали его кивком; незнакомые просто пропускали невысокого крепкого человека в форме и его миниатюрную спутницу. Драккен гордился Ленией, а она — им. Им было все равно, какие толки вызывают их отношения среди дворцовых слуг и сколько незамужних женщин здесь сходят с ума от зависти к успеху бывшей доярки у Белого Волка.
Драккен решил, что для начала Ления должна увидеть то, что он считал своим домом — Храм Ульрика.
— Знаешь что, — закапризничала Ления, — хватит с меня серых домов и мертвого камня. Где люди? Жизнь! События! Вот что мне нужно. Где-то в этом городе должно быть место, в котором люди проводят свой досуг, в стороне от темных улиц и мрачных скал. Здесь должна быть жизнь!
Что-то решив для себя, Драккен схватил руку девушки своей лапой и поволок ее на встречу с Мидденхеймом во всей его красе. Они неслись вниз по бульвару, уходящему на юг, и по обе его стороны высились громады величественных домов. Драккен тащил Лению за собой, словно нитку за иглой, пронзая толпы местных жителей. Ления весь последний месяц глядела на эти толпы с балкона, и теперь оказалась в самой их гуще. Такое видение жизни нравилось ей куда больше.
— Так куда ты меня ведешь? — спросила Ления.
— К Черному Пруду, одному из известнейших мест Мидденхейма, — отвечал Драккен. — А если идти этой дорогой, я еще и Храм тебе покажу.
Ления не обрадовалась. Храм она видеть не желала вовсе, да и название «Черный Пруд» не обещало моря веселья. Но Драккен так крепко сжимал ее руку и был столь целеустремлен, что говорить с ним пока было бесполезно. Они мчались вниз по бульвару, проскакивая короткие лестничные марши, огибая крутые уклоны, а Ления тщетно пыталась разглядеть окружающие улицу богатые дома, лавки купцов, благородных господ и дам, приобретавших изысканные товары. Она так долго стремилась выбраться из дворца и увидеть Мидденхейм, а теперь этот парень тащил ее через город так быстро, что Лении, пожалуй, ничего и не суждено увидеть, кроме его любимого храма да черной лужи. Надо было что-то делать.
Парочка завернула за угол. Впереди Ления увидела высокое, стройное здание, и спросила у Драккена, что это такое. Тот что-то ответил, глядя вперед, так что она не смогла его услышать, и потащил ее дальше.
Хватит, решила она. Она подстроилась под шаг Драккена, поравнялась с ним и подбила его ногу своим башмаком. Старая проказа, от которой, бывало, не раз страдали братья Лении. Волк споткнулся, начал падать, отчаянно пытаясь сохранить равновесие. Его ногам срочно надо было найти опору, иначе голова Драккена первой бы пришла в соприкосновение с булыжниками добротной мидденхеймской мостовой. Вряд ли тогда он куда-нибудь отвел бы Лению в ближайшие полчаса. Но он извернулся, встал на ноги и выпрямился. Сзади него Ления зажала лицо руками, готовая ужаснуться или уколоть воина насмешкой в зависимости от исхода его акробатических упражнений. Он повернулся к ней, багровый и недоуменный. Ления захихикала.
— Может, пойдем медленнее, пока не случилось неприятностей, а?
Нехотя Драккен сдержал свой солдатский шаг и начал размеренный, спокойный показ города. Ления своим любопытным взором увидела массу народа, скопившуюся за невысокой стеной, тянувшейся вдоль улицы. До нее донеслись обрывки фраз и низкий гул возбужденных голосов.
— Что там такое? — спросила Ления.
— Большой Парк.
— А мы туда можем пойти? Я хочу взглянуть.
— Ну, поблизости нет ворот. Но мы дойдем до них по кольцу.
Они двинулись дальше, но Ления то и дело смотрела через стену на то, что творится в парке. Ох, и много же там было всякого люда; может, кто-то из них был сродни ей. Она даже могла бы начать свой поиск с этого места — про эту ее тайну еще не узнала ни одна живая душа. По крайней мерс, здесь Ления могла бы быть такой, какая есть. Это во дворце она — невидимка для высокородных хозяев и приживалка для слуг, а там…
Драккен вел Лению по Гартен-Рингу к ближайшим воротам в парк. Он был совсем не против такого маршрута, позволявшего без всякого принуждения показать девушке Храм Ульрика. Это было святое место для Драккена, где он поклонялся своему богу, но он был и воином этого храма. Белые Волки квартировали здесь же, в казармах на храмовой территории. Так что Драккен вел девушку к своему дому. Гордость засветилась в его глазах, когда он увидел массивное строение.
— Ну, как тебе? — спросил он. Ления не ответила. Он обернулся и увидел, как она продолжает вышагивать уже без его сопровождения ко входу в парк.
Драккен выругался и только развернулся, чтобы побежать за ней, как голос из храма окликнул его. Ганс, его Комтур. Драккен едва не разрывался. Проигнорировать Комтура он не мог, но и Ления уже почти потерялась в потоке людей на Гартен-Ринге.
— Жди меня! — гаркнул он девушке. — Я на минуту! Жди!
Он не был уверен, что Ления услышала его. Ганс позвал Драккена второй раз.
Лению так захватила сутолока уличной жизни, что отсутствие Драккена не показалось ей большой бедой. «Догонит», — подумала она. Сейчас ей нужно было одно — войти в парк.
Следуя общему течению толпы на юг по Гартен-Рингу, спускаясь крутыми и извилистыми дорожками, Ления быстро вышла к Западным воротам Большого парка. Ворота с самого утра гостеприимно распахивали настежь свои створки, сделанные из той же темной древесины, которая была в Мидденхейме повсюду. Да и стены Большого Парка не отличались особой яркостью — они тоже были вырублены все в той же скале. Лению манило в парк то, что там было самое оживленное место, которое она до сих пор видела.
Ления слегка приподняла голову, проходя мимо караульного из городской Стражи, стоявшего возле ворот. Ее одежда — хозяйка настояла, чтобы Ления носила старое платье одной из фрейлин — придавала девушке некоторую уверенность. Но деревенская привычка уже настраивала Лению на то, что придется вытерпеть несколько вопросов, а может, и подвергнуться насмешкам со стороны столь суровой фигуры. Поэтому она старалась изо всех своих сил выглядеть важной особой. Бояться было нечего. Стражник просто отвесил ей неглубокий поклон, прежде чем вернуться к своим делам.
Большой Парк, собственно, не был парком. Это был лабиринт проходов и дорожек между разномастным скоплением прилавков, лавок и мелких магазинчиков. Движение затрудняли открытые тележки разносчиков, продающих горячую снедь, воняющую прогорклым жиром. То и дело прохожие натыкались на высокие, узкие стойки, увешанные съестным, старой одеждой и товарами для дома. Громкоголосые зазывалы размахивали руками, демонстрируя свои богатства, которые они продавали по подозрительно низким ценам и в огромных количествах.
Ления была заворожена. Везде были люди: покупатели, продавцы, праздные зеваки, менялы, семьи, пары, приказчики со слугами, отправленные богатыми хозяевами за покупками, уличные мальчишки, шныряющие между ног у взрослых и привносящие свою толику хаоса в эту суету. Ления совсем позабыла о своем одиночестве, она начала ходить по парку, глазеть на невиданные товары, слушать обрывки разговоров — она впитывала в себя Большой Парк. Никогда она не видела в одном месте разом стольких людей, одетых в такие разнообразные одежды, говорящих на стольких диалектах. Впереди она заметила, как шумная толпа начинает собираться вокруг узкой тележки. Все, что она смогла увидеть, когда подошла ближе — всклокоченные соломенные волосы человека, стоящего на тележке.
— Дамы и господа! — разносился его звонкий голос. — Хватит глазеть, полезайте в кошели и не упустите такую возможность, что выдается раз в жизни! Покупайте!
Над соломенной головой взметнулись две длинные руки, и Ления увидела гримасу на лице огромного балаганщика. Толпа рассмеялась, понеслись насмешки и выкрики, некоторые стали уходить. Ления улыбнулась и попыталась подойти ближе, чтобы узнать, в чем суть дела.
Она скорее почувствовала, чем услышала движение позади себя и была лишь слегка удивлена, когда к ее талии прикоснулись чьи-то пальцы. Она ожидала, что быстроногий Драккен рано или поздно поймает ее. Он, похоже, забыл, что Лению пугать нельзя. Ладно. Дважды она раздумывать не стала: сначала назад рванулся локоть, потом рука распрямилась, и в цель ударил сжатый кулак. Драккену это бы не повредило — такому-то здоровяку, да еще в доспехах. Но вместо того, чтобы врезаться в широкую твердую грудь Белого Волка, локоть и кулак Лении нашли какую-то костлявую, податливую и явно незнакомую цель.
Сзади раздался слабый придушенный вздох. Ления услышала, как падает тело, как замолчала толпа вокруг нее. Люди начали оборачиваться на шум. Человек десять, по меньшей мере, смотрели на девушку, поворачивающуюся взглянуть, во что или в кого пришелся ее удар.
На земле сидел нескладный молодой парень, державшийся руками за живот и широко раскинувший ноги. Он был опрятно одет, у него были черные сухие волосы, а на лице застыла гримаса боли. Он весь, казалось, состоял из рук и ног. Ления перешагнула через его колено и подошла вплотную.
— Во имя всего святого! — воскликнула она. — Что же я натворила?
Люди снова обратили свое внимание на торговца, который снова завел свою песню: на подобные сцены, типичные для этого города, смотреть было неинтересно. Парень на земле смотрел на Лению со смесью боли и насмешки, и вдруг расхохотался.
— Я дико виновата перед вами, господин! — выдохнула остолбеневшая Ления, подхватывая парня под локоть и пытаясь помочь ему подняться. Он снова рассмеялся.
— Не переживай особо. По правде говоря, я должен был попасться сегодня. Ты просто застала меня не в лучший мой день, вот и все. — Он снова схватился за живот и попытался рассмеяться сквозь боль, виновником которой был кулак доярки. Его веселье было заразительным, и скоро Ления смеялась вместе с ним, не зная, над чем, но наслаждаясь свободой. Она неделями не смеялась так открыто и весело.
Встав на ноги, молодой человек мягко взял ее за руку и повел ее к узкому лестничному спуску с высокими стенами по обе стороны от ступеней. Она не испытывала никаких опасений. Когда они остались одни, парень заговорил с Ленией.
— Так, и что деревенская девушка вроде тебя делает здесь, расхаживая в городском платье?
— А что городской парень вроде тебя делает, на людях цепляясь к молодым девушкам?
— Твоя правда, — сказал парень, снова разражаясь смехом.
Парочка сидела на каменных ступенях, не замечая вокруг себя, кроме шума толпы, переливавшегося через стены, никого и ничего. Вот уже второй раз предприимчивый молодой человек воспринял Лению как легкую добычу. Теперь мужчине был нужен ее кошелек.
Нескладный молодой брюнет представился Аркадием, мелким вором-карманником, плутом, каких много в городе. У него не было причин скрывать правду. Он мог быть не тем, кем казался, но ведь и эта доярка обманула его своим придворным платьем. Аркадий ожидал сорвать крупный куш, вытащив пухлый кошель у обычной городской клуши, которая обнаружила бы пропажу только при расплате за что-либо и, возможно, хлопнулась бы в обморок. Вместо этого он получил локтем в брюхо и кулаком в солнечное сплетение. По заслугам.
Ления в ответ рассказала ему о хозяйстве под Линцем, где она выросла, о своих братьях, о том, как она попала в Мидденхейм Она рассказывала об отвратительном паже и промозглых мрачных комнатах, в которых ее вынуждают жить и работать. Ления говорила о дворце, но только не о том, как и благодаря кому очутилась сегодня в Большом парке. Она же, в конце концов, разговаривала с преступником и не желала отпугивать Аркадия рассказом о ее Белом Волке. У нее была еще одна тема для беседы. Ее тайна.
— Знаешь, мой брат ушел сюда, — сказала она, набравшись смелости. — Сейчас уже, пожалуй, год миновал с той поры. Пошел счастья искать. Никогда не думала, что тоже доберусь до Мидденхейма, но вот я здесь. Я хочу найти его.
— В городе такого размера? — Аркадий расхохотался, но резко остановился, почувствовав, что его смех причиняет боль этой наивной, но настойчивой деревенской девушке. — Смотри-ка, если он пришел сюда из деревни, то сейчас он уже мог вернуться обратно. Город не всем деревенским по вкусу.
— А если это не так? — спросила Ления.
Аркадий взглянул на свои стертые башмаки. Он не хотел ранить девчушку, но ей рано или поздно придется столкнуться с правдой жизни.
— Если он все еще здесь, вероятно, он присоединился к одной из менее… признанных гильдий. Один из местных владык нижнего мира мог взять его к себе «на побегушки».
— Нет, он честный парень! Он нашел бы себе достойную работу! — В голосе Лении явно чувствовался испуг. Аркадий только фыркнул.
— Для чужаков в Мидденхейме достойной работы нет. Улицы здесь золотом не вымощены, и ни в одну гильдию мышь не проскользнет — такие там дела. Там же сплошное кумовство и сутяжничество. Свои грызутся между собой, а чужака просто сожрут. Почему еще, как ты думаешь, в Мидденхейме так много «свободных предпринимателей»? Вон тот торговец со своей тачкой — болтливый урод с соломенными волосами — каждую неделю тягает телегу в город и обратно. Большая их часть где-то по ту сторону стены становится добычей разбойного люда… — История Аркадия оборвалась.
— Значит, ты хочешь сказать, мой брат — преступник? — спросила возмущенная Ления.
«Или труп», — подумал Аркадий, однако вместо этого повторил старую версию:
— Может, он все-таки вернулся в деревню? Ления мгновение подумала над его словами и глубоко вздохнула.
— Если он здесь, — сказала она со всей решительностью, — я хочу его найти, кем бы он ни стал. Где мне найти одного из этих «владык»? Надо мне поговорить с ним. Кто-то должен знать, где мой брат.
Аркадия обуревали сомнения. Девушка еще не была нигде в этом городе, кроме дворца, это ее первый выход на улицы города. Она еще ничего не знала о здешней грязи, убожестве, нищете, не говоря уже о безжалостности людей беднейших кварталов города. А с другой стороны, она его вырубила одной рукой, тогда как не должна была даже ничего услышать.
— Ты идешь и ведешь меня к одному из этих пресловутых господ! — горячо сказала Ления Аркадию, увидев нерешительность на его открытом лице.
— Ага, прям сейчас! Да ни за что! Знаешь, есть более простые способы. Я знаю одного вора, он нормальный парень, добрый и все такое. Я-то еще малявка, веришь… Я ни к одному Королю Дна и близко не подойду. Слишком опасно это для мелкой рыбешки вроде меня. А он это может. У него веса побольше. Ну, и тебе будет с ним безопасно. Он за тобой присмотрит, а там, глядишь, вы и твоего потерянного братца найдете.
Аркадий собрался уходить.
— Встретимся здесь же послезавтра. Найдешь еще раз это место?
— Думаю, да, — ответила Ления. — А из-за чего ты меня сейчас не отведешь?
Аркадий глянул за стену. Небо постепенно наливалось привычным лиловым оттенком, шум в Большом Парке стихал. Он-то был тут как рыба в воде, а вот Лении придется туго, если ночь застанет ее здесь.
— Поздно. Ты можешь заблудиться. Иди домой, милашка, прямиком домой. Приходи послезавтра и жди меня.
С этими словами он припустил вниз по лестнице, перескакивая разом по две ступеньки. Через полдюжины шагов он свернул за угол. Ления лишь еще пару секунд могла видеть, как на долю мгновения при каждом новом шаге его макушка показывается из-за стены. Когда Аркадий исчез, она встала и оглянулась вокруг. Темнело, но путь назад она найти могла без труда. Только теперь она вспомнила о Драккене.
— О Зигмар! Криг! — воскликнула она сдавленным голосом и бросилась вверх по ступенькам к выходу из парка. Она просто обязана была найти дорогу к его любимому храму. Может, он еще там.
Ночь опускается на Мидденхейм быстро, и когда Ления сумела добраться до великого Храма Ульрика, солнце уже село. Желтые вечерние огни зажигались по всему большому городу. Злясь на себя и на Драккена, она меряла шагами окрестности Храма уже несколько минут. Девушка собралась сама найти обратный путь во дворец, когда вдруг поняла, насколько трудно это может быть.
Лению во дворце не знал никто. Ни один человек, кроме свиты маркграфа и его слуг. Попытайся она проникнуть на дворцовую территорию даже ясным днем, охрана быстро бы выпроводила ее. А сейчас была ночь. Дневные приключения быстро теряли свою привлекательность. Теперь она поняла, что, если хочет попасть во дворец этой ночью, ей необходимо найти Драккена. Ления не испытывала страстного желания возвращаться во враждебные ей покои, каковые ей приходилось называть домом, — по меньшей мере, пока, — но выбора у нее не было. Аркадий ушел, и город, который завлек ее в свои сети улиц и переулков, начинал казаться зловещим в скудном свете вечерних домов. Силуэты зданий вокруг нее выросли до небес, налились чернотой и злобой, ощерились пиками коньков и шпилей против темного неба. Озерца желтого света придавали серому камню болезненный оттенок. Казалось, что камень поглощает свет, всасывая его в свою поверхность, а потом изливает его в маленькие, мрачные заводи. Тени были длинными и отпугивающими, они словно не принадлежали тем предметам, от которых тянулись. Тьма скрывала неровности дороги под ногами Лении, из-за чего мидденхеймские улицы стали более опасными, чем днем.
«Без паники! Это дом Драккена, и он должен быть в нем. А если не он, то кто-нибудь другой обязательно найдется», — твердила себе Ления.
Она была готова постучать в величественную дверь Храма и даже открыть ее, если понадобится. Она развернула плечи и занесла кулак. Придав своему лицу, как она надеялась, уверенное выражение, она постучала в дверь. Ответа не было.
Ления собиралась повторить процедуру, когда голос, раздавшийся сзади, чуть не заставил ее сердце выскочить из груди.
— Могу ли я помочь вам, госпожа? — спросил голос. Голос был преисполнен уверенности и спокойствия, но при этом в нем чувствовались мощь и властность. Ления медленно повернулась и уперлась носом в могучую грудь человека, стоявшего за ее спиной. Ей не потребовалось отвечать.
— Что ты делаешь за пределами дворцовой территории? — спросил Грубер, узнав в ночной посетительнице Храма смелую деревенскую девчушку из свиты маркграфа. — Так дело не пойдет. Я провожу тебя обратно. Если бы малыш Драккен знал, что ты пропала, он бы уже отправил поисковый отряд.
Ления подняла взор, чтобы посмотреть в преисполненные заботой глаза ветерана. Драккен знал, что она пропала. Он никогда больше не выведет ее из дворца. Ей захотелось закричать от злости и разочарования. Ее теперь наверняка запрут во дворце, подальше от греха.
Оказавшись в относительной безопасности дворца, Ления провела целые сутки, размышляя, что теперь делать. Она думала о своей следующей встрече с Аркадием, умываясь холодной водой из блюда, стоявшего возле кровати, — за ночь вода покрылась плесенью. Она размышляла о том, как бы выбраться из дворца, ухаживая за своей бледной, запуганной госпожой в мрачных покоях без единого окна, которых та никогда не покидала. Она думала о Мидденхейме за воротами дворца, когда ела холодные остатки графской трапезы, застывшие в грязной тарелке — это была основная часть ее рациона.
Она была признательна Драккену за то, что парень решил держаться в стороне. Он точно больше не поведет ее в город, и ей не хотелось выслушивать, как он беспокоился о ней и как волновался, когда она исчезла. Ления могла положиться на свои силы, и никто не должен был предполагать обратное.
Грубер оказался обходителен и добр. Когда они проходили через самый отдаленный ход обратно во дворец, он остановился и перекинулся словечком со стражниками, стоявшими там в карауле. Грубер представил им Лению как девушку, находящуюся под непосредственной защитой Храма. Часовые восприняли это весьма серьезно. Никому из них не хотелось оказаться лицом к лицу с Белыми Волками, повздорив из-за простой служанки. Так что теперь среди стражей ворот есть несколько человек, которые узнают Лению, если ей это понадобится. Если хоть кто-то из них окажется на часах, она смогла бы выйти из замка и вернуться без всяких неприятностей. Если же ее вздумают не пустить, до Храма Ульрика рукой подать, и она надеялась, что если Грубер так легко признал ее, с другими Белыми Волками тоже проблем не возникнет. У нее всегда будет надежный эскорт, который доставит ее во дворец, что бы ни случилось.
Итак, два дня спустя Ления покинула дворец графа, прошла на юг к Большому Парку и снова нашла ворота, через которые входила в прошлый раз. Она пришла туда в то же время, и парк был по-прежнему заполнен людьми. Каменистые дорожки блестели от моросящего дождя, а когда сборища народа вынуждали ее сворачивать на мшистые обочины, ноги скользили по грязи, в которую превратилась темная губчатая почва Девушка пристально всматривалась в людскую круговерть, но у каждого были свои дела, и Лению они просто не замечали. Она сторонилась людей, чей вид внушал ей опасения, переходила из одного людского потока в другой, чтобы избежать встречи с напившимися парнями, готовыми броситься на что угодно, если оно носит юбку.
Ей потребовалось три попытки, чтобы найти узкие ступеньки, на которых они сидели с Аркадием, и то благодаря случайности — она споткнулась и увидела их. Ления уселась на третьей или четвертой ступеньке сверху, так что ее и не было видно сверху. Через полчаса ожидания Ления начала волноваться, на то ли место пришла. А потом вдруг она посмотрела вверх, сама не понимая, зачем Никаких новых звуков в шуме толпы она не слышала, но когда присмотрелась, увидела знакомую черноволосую голову. Она встала со вздохом облегчения и окликнула Аркадия.
Он спустился к ней, слегка пригибаясь, чтобы его не было видно из-за стен, и кивком предложил следовать за ним. Спускаясь вниз по ступеням, круто поворачивая вправо и влево, Ления поняла, почему им никто не встретился в этом переходе Чем круче и уже делался спуск, тем выше становились стены вокруг него. Потом они плавно перешли в невысокий свод, сквозь щели в котором по каплям просачивалась черная густая влага от гниющих наверху растений Ступени сперва были просто слегка влажными, а потом их накрыли темнота, сырость и старый скользкий мох. Подол платья Лении отяжелел, пропитавшись омерзительной влагой, а ее башмаки начали течь. Она остановилась.
— Куда мы идем? — спросила она, и в ее голосе впервые проявились нотки опасения. Она находилась в полном распоряжении совершенно чужого ей человека. Ления доверила ему свою жизнь, и теперь он, похоже, вел ее под землю, в темноту и безмолвие.
Аркадий уловил испуг в ее голосе.
— Доверься мне, — сказал он и засмеялся. — Честно, все в порядке. Просто никто не пользуется больше этими старыми лестницами, но это не значит, что они опасны и не приведут нас туда, куца мы хотим добраться — Ления мрачно посмотрела на Аркадия, и он постарался успокоить ее. — Уже скоро, я обещаю.
Через несколько минут ступени внезапно кончились, и Ления вслед за Аркадием пересекла крохотный внутренний Дворик, над которым почти смыкались крыши домов. Тут они вошли через черный ход в заднюю комнату, как она полагала, частного дома, но на деле это оказалось одно из множества мелких питейных заведений — дыр, известных только местным жителям. Сотни их разбросаны по аллеям юго-западной части Мидденхейма.
— Так! — воскликнул Аркадий. — Что, во имя всех богов, ты прикажешь делать с твоим ужасным нарядом?
Ления уставилась на платье. Оно никогда ей не нравилось, и Ления знала, что носить в этих кварталах такую одежду не стоит ради собственной безопасности. И ей не понадобилось долгих размышлений — женское чутье подсказало ей, что надо ответить Аркадию.
— Сможешь принести мне пару порток и нож? — спросила она молодого вора, одергивая рукава платья. Он посмотрел на Лению, задумался, потом передал ей короткий нож, который был спрятан у него за поясом сзади. Раньше Ления не заметила, что парень хоть как-то, но вооружен.
— За остальным придется на секунду отлучиться, — сказал Аркадий, развернулся и вышел тем же путем, каким они пришли.
Ления взяла нож и отпорола рукава платья по плечи, оставив снаружи простые рукава нижней сорочки. Потом она отрезала от подола четырехдюймовую зловонную полосу ткани, пропитавшуюся водой. Кинув обрезки своей одежды в огонь, Ления мигом придумала еще один фокус. Она вертела обгоревшее черное полено в камине, пока то не загорелось снова, и пепел посыпался сквозь решетку. Погнутым совком она вытащила из очага некоторое количество золы. Затем Ления втерла золу в корсаж платья и принялась за подол. Когда Аркадий вернулся, она была уже довольно близка к типичному образу местной женщины. Вор протянул ей штаны.
Ления отвернулась и сделала большой разрез прямо по центру юбки, начинавшийся слегка ниже талии и шедший до самого края. Потом она откромсала по нескольку дюймов от каждой штанины, подгоняя портки под себя, и влезла в них. Девушка развернулась к Аркадию и воздела руки вверх в драматическом жесте, ожидая его одобрения. Он улыбнулся, подошел к ней и принялся безжалостно ерошить волосы. Когда они осели кривобокой копной на ее голове, сбросив пару бесформенных прядей на глаза и свалившись каскадом на шею, он отошел и рассмеялся.
— Почти то, что нужно. Знаешь, вот эти руки выдают тебя с головой. Но, кажется, я могу это исправить.
Он выскочил наружу и через миг вернулся, неся короткую поношенную кожаную куртку. Она принадлежала местному мальчишке-разносчику, и Аркадий снял ее с крюка за дверью. Он галантно подержал обновку, пока Ления просовывала руки в ее рукава. Куртка оказалась впору, и этим преображение Лении завершилось. Теперь она могла пройти через самые темные улицы города и не привлечь внимания своим неуместным видом — ни богатства, ни опрятности не осталось и в помине. Она была готова встретиться с вором, знакомством с которым так гордился Аркадий.
Круца сидел сгорбившись над кувшином эля в единственной общей зале злачного заведения, которое гордо, но необоснованно именовалось таверной. Круца был неравнодушен к элю, но эта разбавленная, горькая жидкость только бередила его брюхо, и он громко рыгал. В это время через дверь для прислуги за сооружением из досок и бочек, которое здесь называлось баром, в залу вошли Аркадий и Ления. Аркадий рассмеялся своим коронным смехом, и Круца повернул голову в сторону нового звука. Крутыми плечами он даже не повел.
Рассматривая маленькую, симпатичную девушку в одежде, распоротой самым многообещающим образом, Круца выпрямился. Тщательно приведя в порядок свою куртку, он улыбнулся пришедшим.
— Я-то думал, ты приведешь какую-нибудь неуклюжую селянку, — проговорил он вполголоса Аркадию, — а это создание не похоже ни на кого, кто хоть день провел рядом с коровой.
— Подожди, пока она рот раскроет, — усмехнулся Аркадий, на что Ления, сжав зубы, пнула его по голени. — Ладно, оставляю все эти проблемы тебе. Счастливо! — Аркадий подмигнул девушке и выскользнул в дверь.
Ления подсела к Круце и заглянула в его зеленые глаза, пытаясь найти в них то, что с такой силой вдруг начало притягивать ее к этому человеку. Он, конечно, немного пугал девушку своим видом и сомнительной репутацией, но тут он улыбнулся, и Ления успокоилась.
— Аркадий говорил, ты кого-то ищешь, — начал разговор Круца.
— Моего брата, Стефана. Старше меня на два года. Немного выше. Светловолосый. Глаза как у меня. Он ушел из Линца в Мидденхейм год назад. Аркадий сказал, что он может работать на подхвате у одного из… как он их назвал? А, точно, у одного из Королей Дна.
— Более вероятно, что он мертв, — сказал Круца, глядя в кувшин с мутным элем — нет, этой жидкости уже не суждено попасть к нему внутрь! — А если и нет, в Мидденхейме тысяча парней наберется, подходящих под это описание.
— Да, но Стефан только один! — сорвалась на крик Ления. — Если ты не поможешь мне, тогда я сама найду выход на этих Королей Дна.
Круца снова посмотрел на девушку. Аркадий рассказывал ему, как Ления вышибла из него дух на рынке, но она не выглядела и вполовину столь сильной, как говорила. И еще он был уверен, что денег для оплаты его услуг у девушки нет. Он вздохнул.
— Хорошо, — сказал Круца, — я помогу тебе. Но к Королям даже и не пробуй соваться. Я тебя уверяю, что ты менее всего в жизни хочешь столкнуться с такими людьми, как Блейден. Начнем со жреца.
Ления хотела заартачиться — она просто не понимала, какая ей польза от жреца, но Круца уже взял ее за руку и, не дав опомниться, вывел из таверны на узкую, темную и грязную улицу. Это, предположила девушка, был Альтквартир, самый бедный, самый опасный, самый развращенный угол города. Прежде Ления видела его только с балкона, с огромного расстояния. Сейчас она попала в самое его сердце. Узкие, кривые переулки были полны суетящихся грязных людей. Женщины орали на босоногих пацанов и выливали помои из окон прямо на улицу. Естественно, не глядя. Света здесь почти не было. Небо лишь узкой и рваной серой полосой проглядывало между крышами разномастных домов. Лохматые собаки рычали и лаяли на прохожих, спрятавшись в подворотнях, чтобы не попасть под пинок одного из праздных лодырей, небольшими компаниями сидевших возле домов. Здесь не было никакого порядка — только вонь, темень и ругань. Ления жалась к Круце: пусть даже она и стала неотличима от трущобного люда, потеряться здесь она не желала.
А вполне могла. Скоро девушка поняла, что не может вспомнить, в какой стороне находится таверна, из которой они с Круцей вышли совсем недавно. Здесь ее чувство направления совсем «ослепло». Немудрено: это была самая крутая часть Мидденхейма. Здесь было больше всего поворотов, изгибов, обходов, склонов, лестниц. Казалось, что аллея заканчивается тупиком или обрывом прямо перед тобой, но сделай еще шаг, и она перейдет в новый переулок, поворачивающий под неимоверным углом в невидимом прежде направлении. Ления чувствовала себя в лабиринте, из которого нет выхода, хотя примерно догадывалась, что до дворца идти не больше четверти часа. По прямой…
Какими-то закоулками Альтквартира они спешили в известном только Круце направлении, прежде чем он начал сбавлять шаг. Потом он остановился, прислонился к стене и знаком посоветовал Лении последовать его примеру, хотя она предполагала, что это только привлечет к ним внимание. В этой части Мидденхейма аллеи и переулки были отнюдь не пустынны. Прошла пара минут, Лении наскучило стоять, и она заерзала на месте, когда вдруг почувствовала, что происходит нечто необычное. Она прислушалась к голосам за стеной.
— Ганс, бедный мой Ганс! — причитала женщина в глубоком и нескрываемом горе. Низкий голос что-то неразборчиво говорил, несколько всхлипов и вздохов перемежали его монотонность. — Не трожьте его! Не трожьте его! — сорвались на пронзительный вопль причитания женщины.
Мягкий, низкий голос ответил что-то, в его звучании слышалась попытка успокоить отчаяние женщины, но как бы она ни напрягала слух, слов его Ления разобрать не могла. Всего лишь монотонная утешающая речь.
Круца повернулся к Лении и лучезарно улыбнулся.
— Это наш человек, — удовлетворенно сказал он, и Ления начала отдирать спину от сырой мшистой стены. Но Круца не двинулся с места, и она снова вжалась в кладку, всем видом выражая нетерпение. Она ждала знака от своего провожатого и думала, что второй раз на дню вверила свою судьбу в руки незнакомца.
В ожидании развития событий она осматривала окрестности, но людей в этом проулке поубавилось. Она долго наблюдала за крысой, которая прокладывала свой путь через скудную, хоть и довольно большую, кучу отходов. В этой части города объедков было мало. Кости плющились, и из них выедали костный мозг. Осколки костей давали навар в супе. Здесь человек съедал плод целиком — с кожурой, семечками, косточками и всем прочим — и так же потреблял овощи. Достав мясо, человек Альтквартира пожирал все, что ему послали боги. Кровь шла на колбасу, а хрящи и жилы он жевал до тех пор, пока они не станут достаточно мягкими, чтобы их проглотить. Так что по большей части единственными отходами здесь были человеческие «следы». Сами люди здесь выглядели бесформенными существами, почти у всех не хватало волос и зубов, как у этой костлявой облысевшей крысы с половиной клыков. Испытывая смешанное чувство горечи и ужаса, Ления поняла, как низко пали обитатели этих кварталов. Крысы процветали по всему Мидденхейму, но здесь даже им приходилось бороться за существование.
Голоса по ту сторону стены начали стихать, народ понемногу стал выходить на улицу, и Круца наконец сделал свой ход. Пройдя два шага, он обернулся, увидел Лению, по-прежнему пялившуюся на крысу, подождал мгновение, потом взял ее за запястье и завел в маленький дворик за стеной. Узкая тачка с большим корявым колесом ехала со двора. Ее толкали два человека в коричневых суконных плащах до пят. Третий постоял пару секунд, словно размышляя, а потом двинулся за ними следом. Когда тачка с трудом развернулась на углу, Ления увидела, как груз перекатывается в ней. А потом из-под парусины, которой он был накрыт, показалась рука. Ления дернула Круцу за рукав.
— Там на тачке труп! — воскликнула она с ужасом и удивлением.
— Мы должны подождать, пока они уедут, — объяснил Круца, — прежде чем сможем обратиться к жрецу. У него есть работа, и немного уважения к мертвым никогда не помешает.
Ления замолкла, но незаданные вопросы терзали ее ум. Она не понимала, что происходит, и ей это не нравилось.
Круца и Ления последовали за троицей. Они прошли две-три улицы, и к этому времени тачка с ее ужасным грузом уехала далеко вперед от того человека, которого Ления считала третьим членом этой жуткой компании. Она облегченно перевела дух, когда тачка вовсе скрылась из виду, а Круца двинулся вперед, чтобы поговорить с приятелем.
Человек повернулся к ним — благообразный, с приятным, чуть рассеянным выражением лица. Ления не знала, что она ожидала увидеть, но явно не пожилого, изнуренного мужчину, на которого она сейчас смотрела.
— На пару слов, господин, если позволите, — вступил Круца. — Моя спутница ищет в городе родственника… Мы надеемся, что вы сможете нам помочь, но…
— Я тоже на это надеюсь, — ответил человек своим мягким голосом. — Пойдемте присядем и поговорим. Если новости скверные, их нельзя сообщать на улице.
Ления и Круца последовали за человеком, при этом девушка оттянула своего спутника на пару шагов назад.
— Кто он такой? — прошептала она. — Что за плохие новости?
— Он жрец Морра. Он занимается покойниками Мидденхейма и порой раскрывает их тайны.
— А если Стефан не умер? — паническим шепотом спросила Ления.
— Если Стефан не умер, жрец Морра о нем ничего не знает. — С этими словами Круца прибавил шагу и догнал священника, когда он входил в гостиницу несколькими кварталами севернее того двора, с которого увезли тело парня по имени Ганс.
Круца еще не имел возможности толком выпить сегодня днем, поэтому он с видимым удовольствием заказал себе и своим спутникам по кружке куда более добротного напитка, чем тот, который он пил утром.
— А как звали твоего брата? — спросил жрец, когда Круца оторвался от бочки.
— Стефан Дунет. Он ушел из деревни около года назад. Я о нем с тех пор и не слышала.
— Ни с одним человеком под таким именем я дела не имел, — ответил жрец. — Опиши его мне.
— Для мужчины он довольно мал, — сказала Ления, и ее голос слегка дрожал. Она откашлялась. — Низкорослый и стройный, но сильный. Кожа и волосы были очень светлые, глаза были бледно-серые и большие, как у меня.
— Вероятно, до сих пор такие и сеть, — сказал жрец. — Ни одной душе, которая покинула безымянное тело, выглядящее так, как ты рассказала, я не помогал.
Лению просто захлестнуло облегчение.
— Вы уверены? — спросила она.
— Вполне уверен, — ответил жрец, вставая из-за стола. Не сказав больше ни слова, он вышел, оставив нетронутым стакан эля.
— Так, с этим все! — воскликнул Круца, осушая свой стакан и утирая губы. Но Ления не собиралась сдаваться.
— Не совсем, — заявила она. — Он жив. Теперь все, что нам надо, это найти его. А я думаю, ты понимаешь, что это значит Круца вне всяких сомнений знал, что это значит. Это ему ничуть не нравилось. Он был просто одним из многих мелких воров и жуликов этого города, может, чуть более преуспевающим, чем большинство из них, но по сути не отличающимся от массы ничем. Круца работал кое на кого. Он получал не так много приказов, как толпы мелких паразитов, тянущих соки из города, он не был мальчиком на побегушках, как большинство из них. У него был авторитет, малая толика уважения. В конце концов, он приносил пользу. Но итог был один и тот же: у Круцы был хозяин. Так уж повелось в этих местах.
Но это были его места, и они не была безопасными для девушки вроде Лении.
— Сегодня мы не сможем больше ничего сделать, — сказал Круца, посмотрев на нее. — Скоро стемнеет, и тебе надо вернуться во дворец.
— Но ты сказал, что поможешь мне! — взвизгнула Ления.
— Я могу помочь тебе в другой раз, — сказал Круца, пытаясь отцепиться от девушки.
— Нет! Сегодня! — настоятельно сказала Ления и тут же изменила тактику. — К тому же я не могу вернуться во дворец, пока НС найду что-нибудь подходящее из одежды. Ты же не думаешь, что я прибыла в Альтквартир уже в таком отрепье, а?
Ления с удивлением обнаружила, что обстоятельства вновь поймали ее в капкан, причем теперь в гораздо более тугой, чем в первый раз. Тогда она почти оказалась отрезанной от дворца, а в этот раз перемены в ее внешности не позволят ей даже дойти до Храма Ульрика. Да и дойди она до дворца, кто-то непременно захочет поинтересоваться, почему она так ужасно выглядит. Что с ней произошло? Кто на нее напал? Со всеми этими вопросами она не была готова столкнуться сегодня, как, впрочем, и в другие дни. В свое время искромсать одежду казалось неплохой мыслью, более того, единственным разумным выходом. Теперь Ления ужаснулась, когда представила, что возвращается во дворец в столь плачевно выглядящем наряде.
— Я превосходно одета для уличной жизни в этом городе, особенно после наступления ночи, — с вызовом сказала она — Когда еще представится такая возможность, чтобы найти моего брата?
Круце хотелось смеяться, отчасти оттого, что девушка была права, но по большей части потому, что Ления стояла, расставив ноги и уперев руки в бока. Во всем мире сейчас не нашлось бы человека, который не принял бы ее за нечто среднее между обычной шлюхой и уличной скандалисткой. Ее тон был требователен и раздражен, как у неудовлетворенной новобрачной. Это было слишком. Чересчур убедительно выглядела Ления в этой позе, чтобы отказывать ей в праве познакомиться с ночным Альтквартиром и попытать счастья у Короля Дна. Круца решил, что просто будет приглядывать за ней.
— Ладно, — сказал он, — давай попробуем. Но никаких обещаний я не даю, и после всего этого я отведу тебя к одной портнихе, которая тебя снабдит новой одеждой, прежде чем ночь закончится. Тогда ты вернешься во дворец.
— Хорошо, — просияла Ления, — давай начнем!
— Обожди пока, — сказал Круца, взяв ее за руку и мягко усадив обратно на скамью. — Для начала нам надо перекусить, а кроме того, есть вещи, которые ты должна знать о людях, с которыми мы встретимся сегодня ночью.
Круца махнул рукой в сторону женщины, сидевшей на табурете около бочки и посасывавшей глиняную трубку с длинным чубуком Лении показалось, что ее хотят запугать, но она не обратила на это внимания. Она внезапно почувствовала, насколько проголодалась.
Угрюмая женщина, не переставая курить, принесла им жирные, почти без мяса, отбивные, выдала по ломтю черного хлеба и поставила на стол тарелку кислой капусты. Пока они ели, Круца рассказывал Лении о Королях Дна вообще и о своем хозяине в частности. Имен он пока не называл.
— Кто-то придумал для них весьма удачное название — Короли Дна. Монархи подземного мира, абсолютные владыки улиц. Это подонки из подонков: паразиты, кукловоды, прожорливые акулы Они заправляют всей организованной преступностью в городе, почти все карманники, грабители и прочая мелочь зависят от этих владык тьмы. Только горсть Королей Дна правит Мидденхеймом. Граф думает, что он управляет городом, гильдии ставят на ведущее место себя. Но тех людей, которые правят настоящим городом — людей, которые контролируют улицы, содержат шлюх, продают запретные зелья, держат игорные дома — очень мало. Они скрываются за своими головорезами и уличными дельцами, а всякую деревенщину и изгоев используют как смазку для ножей. Их никогда не поймать, а любой человек, который работает на них, не имеет для них значения, сколь бы велики ни были его таланты. Ты понимаешь?
Круца посмотрел на Лению, подмечая, как изменилось выражение ее лица. «Она испугана, — подумал он. — Вот и славно!»
Альтквартир не выглядел так ужасно в сумерках, встретивших Лению и Круцу на выходе из таверны. Бледный серо-желтый свет был неспособен выявить все изъяны, которые безжалостно резали глаз при свете дня. Запылавшие жаровни, стоявшие на углах улиц — а углов было не счесть, — разгоняли часть отвратительных запахов, сгущавшихся над Альтквартиром во влажном и теплом дневном воздухе. Узкие аллеи были по-прежнему полны людей, но в вечернем сумраке люди казались не такими хищными. А возможно, Ления просто привыкла к такому окружению.
Они шли вдвоем, без спешки, вниз по череде улиц и переулков, поворачивая туда-сюда. Потом Круца остановился и повернулся к Лении.
— Ты знаешь, где ты? — спросил он.
— Нет. Это место — лабиринт похуже дворца.
«Хорошо», — снова подумал Круца. Он не хотел, чтобы девушка сама смогла найти дорогу в это гиблое место, если сегодня у них ничего не получится.
Ночь вступила в свои права почти полностью, когда Круца и Ления дошли до Вест-Вега. На улицы выходили толпы народа, и Ления могла слышать бой барабанов и грохот труб, разносящийся над домами. За очередным углом все эти люди слились в одну сплошную массу. Над этим скопищем раздавались взрывы смеха, взвизгов и криков предвкушения удовольствия. Ления подняла голову и замерла с открытым ртом.
Перед ней высилось здание, напоминавшее приземистый каменный барабан, зажатый соседями — кривобокими низкими домами, словно выталкивавшими его выпирающий на улицу фасад. Большие жаровни перед ним отбрасывали длинные трепещущие тени и ярко освещали верхнюю часть здания. Создавалось впечатление, что дом ритмично содрогается. Над криками толпы, пытающейся втиснуться в здание, Ления расслышала другие звуки, словно кто-то дразнил и мучил зверей. Слабый гул разочарования или испуга иногда доходил до ее ушей.
Круце не терпелось идти дальше и увести Лению от толпы, пока ее не смял людской поток.
— Что это за место? — спросила она, вынужденная перекрикивать все растущий шум толпы.
— Это «Западня», — ответил Круца таким тоном, в котором слышалось легкое презрение или, может быть, отречение.
— И что мы здесь забыли? — не отставала Ления.
— Ты хотела повидаться с одним из Королей Дна Мидденхейма. Тип, который держит это и многие другие заведения, знает о преступных делах Мидденхейма больше, чем любой другой человек, которого я знаю или о котором слышал. Положение обязывает: он величайший, самый преуспевающий и, пожалуй, самый большой подонок из всех Королей Дна.
Интонации голоса Круцы заставили Лению заволноваться. Она была так уверена, что хочет встречи с этим человеком, так уверена, что он поможет ей найти Стефана. Но Круца совершенно очевидно боялся его. Он выглядел и говорил так, что без труда можно было понять: сейчас он с радостью оказался бы в любом другом месте.
— Привести тебя сюда днем я не мог, — осторожно сказал Круца. — Слишком опасно говорить с хозяином, когда вокруг только его приспешники. В этой толпе и шуме нам безопаснее. Если случится что-то, что смутит или обеспокоит тебя, да вообще, что угодно, ныряй в толпу, пережди представление и уходи вместе со всеми. А как выйдешь, найди кого-нибудь, с кем будешь в безопасности. Даже к городскому стражнику подойди, если придется.
— А если нам надо войти внутрь, почему мы не идем вместе с толпой?
— Есть другой вход. Блейден держит это заведение, и я знаю, где здесь черный ход.
— Блейден? — спросила Ления. — Откуда ты его знаешь?
— Я работаю на него, — ответил Круца. Голос его наполнился чем-то похожим на стыд.
— Боги праведные, Круца, как ты можешь работать на такого человека? Ты говорил так, будто презираешь его.
— Все, кто работает на него, презирают Блейдена. Все, кто должен ему денег, презирают Блейдена. У него хватает денег и власти, но друзей нет.
Ления заметила самый узкий переулок из тех, что вились вокруг «Западни», перекрытый высокими железными воротами Круца огляделся, потом приоткрыл створку всего на несколько дюймов и проскользнул в нее, протащив за собой Лению. Она чуть не упала на незамеченной в темноте ступеньке, но удержалась, ухватившись за ворота. Раздалось громыхание металла о металл. Вор стремительно обернулся к ней, и его горящий гневом взгляд обжег Лению. Несколько секунд они молчали в пыльной тьме, но, казалось, никто не услышал этого предательского грохота.
— Идем! — прошипел Круца.
Двумя ночами раньше, когда Драккен опрометчиво вывел Лению прогуляться по Мидденхейму, молодой Волк долго не появлялся в своей казарме. Моргенштерн во все горло смеялся над парнем, который, похоже, преодолевает трудности свидания со своей деревенской крошкой.
— Он обрел мужество на поле битвы, — басил старый ветеран грубым от выпивки голосом, — а сегодня ночью, похоже, потеряет девственность в постели!
— Или на ограде графского дворца, — добавил Аншпах, и все Волки рассмеялись Грубер сидел на своей койке и думал о том, что Ления-то во дворце, жива и здорова, а вот где носит Драккена? В этот момент Криг, красный и взмыленный, ворвался в казарму.
Он сбросил шкуру и чуть не сорвал доспехи, сел на койку и зарылся лицом в ладонях. Грубер подошел к нему, махнув другим Волкам, чтобы те оставили парня в покое и занялись другими делами.
Когда Грубер сел рядом с ним, Драккен уронил руки на колени и поднял глаза.
— Я потерял ее, — тихо сказал он. — Я Лению в городе потерял. Я… Я не смог ее отыскать. Ульриковы Зубы, Грубер, что с ней станется в этом городе ночью?
— Не переживай, парень, — Грубер улыбнулся ободряющей улыбкой. — Вот уже несколько часов, как я ее нашел около храма, целой и невредимой. Я отвел ее во дворец, так что она уже давным-давно спит.
На протяжении одного ужасного мгновения Грубер думал, что Драккен стиснет его в своих медвежьих объятиях, настолько очевидны были радость и облегчение бедного парня Но Драккен просто встал, потом резко снова сел, и теперь на его широком лице читались гнев и разочарование.
После крепкого сна гнев Драккена пошел на убыль, и теперь он только хотел убедиться в том, что Ления в безопасности. Он почти решил отправиться к ней, но словно наяву услышал, как она насмешливо скажет, что ничего плохого не случилось, а потом еще и пристыдит его, чтобы не смел за ней присматривать. И он не пошел к Лении.
Зато пошел за ней следом. Весь тот день Драккен следил за ее передвижениями К его огромному облегчению, она не предпринимала никаких попыток выйти за пределы дворца Может, день в Мидденхейме напугал ее, и она решила, что во дворце будет куда лучше Но вот в этом Драккен сильно сомневался.
На следующий день он последовал за Ленией, когда она ускользнула в город. Он проследил, как она прошла по Гартен-Рингу и Большому Парку, держался поодаль, когда Ления продиралась через толпы людей на рынке. Он видел, как она спустилась по ступеням к тому месту, где у нее была назначена встреча с Аркадием.
Драккен был озадачен тем, что Ления знает про эти ступени, и озабочен тем, что она по ним ходит. Он не знал, что она просто сидит на ступенях и ждет. Вихрем Криг помчался к выходу из парка. Ему и в самом деле надо было бежать со всех ног, чтобы первым достичь того места, где заканчивались ступени, и продолжить следить за Ленией. Лестница заканчивалась в Альтквартире, и обходной путь Драккена был куда более длинным. Он преодолел дорогу менее чем за десять минут. Тяжело дыша, он спрятался в тенях крошечного дворика, в который должна была выйти Ления. Волк был уверен, что упустил Лению, но что еще делать в таком случае, просто не представлял. И он ждал.
Через полчаса он начал разрабатывать новый план поисков, когда услышал на ступенях шум шагов. Бесшумно он отодвинулся в тень. Укол ревности пронзил его сердце, когда Криг увидел Лению и Аркадия, перебегающих двор Что его девушка делала в компании этого карманника?
Драккен долго следил за ними. Он видел, как Ления говорила с жрецом Морра. Криг сам переговорил со священником, когда тот покинул Лению, оставшуюся в таверне с неизвестным мошенником Драккен не мог понять, что происходит Два странных человека, жрец Морра, и вдобавок девушка сотворила что-то несусветное со своим платьем. И то, что сказал Волку священник, тоже не имело для него особого смысла. Ления никогда не говорила про потерянного брата.
Теперь Драккен стоял перед «Западней» в Вест-Веге, не понимая, зачем кому-то понадобилось приводить Лению в такое место. Неожиданно он услышал грохот — кто-то закрыл боковые ворота. Он метнулся туда и успел увидеть, как его возлюбленная в сопровождении незнакомца по ступеням уходит в самое чрево «Западни». Откуда-то из глубин Души поднялось ужасное предчувствие. Он разом понял, что пришел сюда спасти Лению. Он только не знал, от чего.
— Э, сюда не ходи! — перекрывая шум, раздался глухой голос из глубин тени, как только парочка шагнула за порог, спустившись по ступеням вниз. — Мы закрыты!
Лении не понравился голос, который словно вынужден был пробиваться сквозь толщи еды, набившей рот. Лении не понравился запах испуганных животных и пота, наполнявший воздух.
— Клед? — окликнул Круца появившегося гнома. Ления никогда не видела никого подобного. Гном был шириной в ее рост, огромные мускулы бугрились на его торсе и короткой шее. Он был голым по пояс и безволосым. Его короткая крепкая рука сжималась в кулак вокруг чего-то съедобного, а кривые редкие зубы то и дело вгрызались, как виделось ее стороны, в кулак.
— Круца! — воскликнул гном Клед. — Мы закрыты Сегодня не твой день! — Потом коротышка, неожиданно показавшийся Лении жестокой пародией на Драккена, посмотрел за спину Круцы и растянул рот в подобие улыбки, продемонстрировав содержимое своей пасти.
— Набираешь молодежь, Круца? Небось, и сам попользовался, а? — бесстыдно и плотоядно скалился гном, обходя Лению по кругу, отчего в свежих опилках на полу «Западни» осталась петля, замкнувшаяся вокруг девушки.
— Нет! — Единственное слово, которое произнес Круца, прозвучало как угроза. Клед расхохотался, закинув голову, а потом снова набил рот.
— Мне нужны сведения, — продолжал Круца, — о молодом парне, мальчишке из деревни.
— Вероятно, сдох.
Ления достаточно слушала эту скотину. Он не запугает ее! Наверное, не запугает… Ления вышла из-за Круцы.
— Жрец Морра сказал, что нет, — сказала она и сглотнула комок в горле, из-за которого голос прозвучал надтреснуто. — Отведи меня к Блейдену. Мне надо с ним поговорить.
— Отвести тебя к Блейдену? — переспросил гном, так близко прильнув к ее лицу, что Ления была вынуждена отойти на шаг. — Не говори таким тоном о моем хозяине, шваль, а то пожалеешь.
— Я должна найти Стефана Дунста, — сказала Ления, едва держась на ногах. — Твой хозяин может знать, где он.
— Цена, которую он с тебя спросит, может оказаться тебе не по карману, — сказал Клед угрожающим басом.
Круца стоял за Ленией, оцепенев от ужаса. Он, конечно, намеревался приглядывать за ней, но не при таких обстоятельствах. Она же совсем не хочет помогать ему в святом деле сохранения ее жизни. Да и его собственной, если на то пошло.
— Клед, — начал Круца. — Я не вижу никаких причин беспокоить господина Блейдена. Может быть, ты сумеешь выяснить, не работает ли на него Стефан Дунет?
— Ни единого шанса, — сказал Клед. Сзади него какая-то тварь бросилась на решетку своей клетки, и из ее пасти вырвался истошный рев. По всему помещению разнеслось эхо от звуков столкновения огромного веса животного с металлическими прутьями. Клед развернулся, взял дубинку и двинулся на звук, на все корки распекая беспокойную тварь.
Ления увидела в таком повороте событий свой счастливый шанс. Схватив Круцу за руку, она рванулась от Кледа к противоположной стене помещения, где была невысокая дверь. Она видела свет, сочившийся сквозь щели между дверью и косяком, и подумала, что эта дверь может привести ее к Королю Дна, которого называли Блейденом.
Сидя на корточках на самом верху лестницы, Драккен внимательно вслушивался в разговор, что шел внизу. Он пристроился боком — проход был слишком узок для его здорового корпуса. Сосредоточенно слушая, рыцарь смог расслышать каждое слово кледова приветствия. Он ждал, надеясь, что на этом все закончится. Но когда зверь зарычал и попытался вырваться из клетки, Белый Волк почуял опасность и начал спускаться вниз, стараясь быть как можно проворнее и бесшумнее в одно и то же время.
Ления потянула за дверную ручку, но та не открывалась. На лбу Круцы выступили первые капли пота, и отнюдь не от жары. Он уже понимал, что обратного пути нет. Он отодвинул Лению в сторону и взялся за ручку сам. Он дернул дверь на себя, а потом, сознавая крушение всех своих планов и надежд, в состоянии, как никогда близком к панике, навалился на дверь плечом.
Она распахнулась, и Круца тяжело ввалился за порог, увлекая за собой Лению. Как только дверь открылась, раздались сотни возбужденных голосов, наполненных ожиданием, приветствовавших пару. За этим последовало внезапное молчание, которое нарушали только единичные медленные хлопки разочарования. Ления вскочила на ноги и принялась отряхивать с юбки опилки. Круца, все еще стоявший на полу на четвереньках, поднял голову, оглядывая мир так, как собака нюхает воздух. Он был совсем не готов к тому, что увидел.
Клед ударил дубинкой напоследок по клетке запуганной твари и пошел к выходу, чтобы выставить вон Круцу и его настырную потаскушку. Но они пропали, а дверь на арену была открыта. Он захлопнул ее, чтобы звери случаем не вырвались на волю.
Что-то было не так. Зрители наверху молчали, потом начали хлопать медленно, в странном ритме, которого гном не слышал ни разу за все годы своей работы в «Западне». Клед выпустил дубинку из рук, снял куртку с крюка и втиснул свои могучие плечи в ее рукава, взбегая по винтовой лестнице на тренерскую трибуну.
Драккен стоял внизу лестницы, всматриваясь в полумрак подвала. Он ничего не видел, но слышал стук по решетке и смутный ропот толпы. Потом хлопки. Потом — громовые приветствия.
Стоя на коленях в опилках, Круца глядел на оскаленную морду здоровой собаки. Грудь у нее была размером с добрый бочонок, голова квадратная, глазки крохотные и мерцающие, а нрав, похоже, отвратительный. С белых клыков бультерьера капала слюна, а рваная рана на боку источала желтую жидкость. Круца едва успел сделать короткий, испуганный вздох, а уже вскочил на ноги и перепрыгнул собаку, чем сорвал овации ошеломленной публики.
Когда Круца уже поднялся и прыгнул, Ления впервые осмотрела свое новое окружение. За Круцей в центре огороженной арены стоял высокий толстый столб. К нему был прикован массивный, грязный, воющий бурый зверь. От огромного шипастого ошейника к столбу тянулось несколько футов тяжелой цепи. Огромные лапы, топтавшие засыпанный опилками пол, были скованы между собой, затрудняя передвижение зверя.
Вокруг большого медведя бесновались несколько бультерьеров, и в их маленьких глазках так и светилась жажда действия. Ления развернулась, чтобы убежать из этого зверинца. Но дверь, через которую они вошли, была закрыта.
Стоя на краю тренерской площадки, Клед вложил пальцы в рот и свистнул высоко и пронзительно. Этот звук прорвался сквозь шум, стоявший на арене и вокруг нее, и заставил бультерьеров оглянуться на мгновение. Но только на мгновение.
Клед коротко махнул четырем мускулистым мужикам, которые поднялись со своих мест в неистовствовавшей толпе зрителей по свисту Кледа и теперь пробирались сквозь плотные ряды охочих до зрелищ мидденхеймцев. Твердо ставя ноги на скамьи, они без усилий продвигались через человеческое море. Скоро четыре огромных бугая в кожаных доспехах и с рогатыми шлемами на головах пробрались к стене, огораживавшей арену, и спрыгнули с нее вниз.
— Уберите их оттуда! — крикнул Клед. — Уберите их!
Вокруг уже царил хаос. Толпа просто обезумела от возбуждения. Люди Кледа двинулись вперед.
Один из четырех спрыгнул вниз прямо сзади Лении и Пытался схватить ее. Он, видимо, не ожидал, что маленькая Женщина окажется столь проворна. Она поднырнула под его руку и шмыгнула между ног неповоротливого здоровяка. Повернувшись, чтобы увидеть, куда делась девчонка, он почувствовал острую, жгучую боль в икре. Собака, с которой лицом к лицу столкнулся Круца, упустила свою первую цель и теперь вцепилась в ногу головореза, не желая оставаться без ужина.
Остальные громилы вооружились копьями на случай опасности и начали отгонять псов. Их работа заключалась в том, чтобы как можно скорее прогнать с арены чужаков, пока все представление не превратилось в балаган. Клед обеспокоено наблюдал за всем происходящим со своей площадки.
После чудесного прыжка Круца приземлился в каком-то футе от медведя. Присев на корточки, он протянул руку в успокаивающем жесте в сторону разъяренного зверя. Челюсти огромного медведя были покрыты пеной, он грыз цепи, которые не давали ему добраться до его мучителей долгие месяцы непрерывной пытки. Псы лаяли и крутились вокруг него. В следующий миг к Круце стал приближаться один из головорезов Кледа, разгонявший псов копьем. Это был огромный мужик с татуировками на тех частях тела, которые не закрывали доспехи из черной блестящей кожи. Его изрубленный стальной шлем с рогами сам по себе производил сильное впечатление, но открывавшиеся ниже стальных глазниц тяжелая квадратная челюсть и большой красный рот с заячьей губой были просто ужасающи.
Все еще сидя на корточках, Круца прижался к полу, а потом прыгнул вперед и плечами врезался в голени страшилы-гладиатора. Он едва успел откатиться в сторону, чтобы рухнувшая в опилки туша в черных доспехах не раздавила его. Не дав противнику подняться — отчаяние придает силы — Круца сел тому на грудь, ухватил его шлем за рога и принялся крутить его из стороны в сторону. Туго затянутый кожаный ремешок шлема начал душить гладиатора.
Толпа ответила Круце-душителю взрывом смеха. Одно дело — призовые бои, а вот таких трагикомических сражений люди еще не видели. Сегодня они явно не зря потратили свои деньги.
Клед уронил голову на руки. Дела из просто скверных превращались в ужасные. Завтра на этой работе его уже точно не будет. Он услышал, как чернь встает, аплодирует, топает и приветственно кричит. Клед поднял голову и взглянул на арену.
Перед входом на арену стояла фигура. Клед тряхнул головой и взглянул второй раз. Да, дверной проем заполнял собой неизвестный богатырь, скрывший лицо под маской. Он был гол по пояс и уже блестел от пота. В одной руке у него был огромный молот — тяжелая железная болванка на длинной и крепкой рукоятке В другой — грубая деревянная дубинка, усеянная железными шипами. Это было не оружие, а орудие. Орудие труда. И Клед прекрасно знал, орудием труда какого старого, бестолкового гнома воспользовался этот любитель маскарадов. Этот жуткий гладиатор нагло взял из подвала Кледову собственную дубинку и сейчас начнет портить его представление. Гном чуть не взвыл от досады. Человек стоял без движения, казалось, целый век — так долго, словно хотел, чтобы Клед и другие люди, попавшие в «Западню», навсегда запомнили его кожаные штаны, сапоги до колен, ремни, туго перехватившие могучий торс. Малый был ниже среднего роста, но то, чего ему не хватало в длине, он с лихвой возмещал шириной. На голове у него была простая маска — небольшой чехол с прорезями для глаз.
Мгновение спустя молот взметнулся над головой нового гладиатора — он увидел что-то, что пропустили другие. Все в «Западне» смотрели на него, а он смотрел на медведя.
Шум толпы и непривычно большое количество людей, скачущих по арене, довели медведя до предела. Он бросился всем весом на столб, а потом рванулся в сторону от него, падая на все четыре лапы. От такого напряжения верхнее звено цепи вырвалось из расщепившейся верхушки столба. Медведь освободился.
Псы, прыгавшие вокруг него, были слишком медлительны. Первый был разорван когтями и зубами на две части, второго пса медведь ударом подбросил в воздух — тот шлепнулся в опилки с перебитой спиной и больше не дергался. Медведь победно взревел. Увидев, что судьба им изменила оставшиеся псы бросились врассыпную. Медведь в неистовой ярости тряс головой, разбрызгивая собачью кровь, а потом ринулся на людей — они тоже не были добры к нему. Теперь взревела толпа.
Стоя на месте, гладиатор в маске раскрутил свой молот и отпустил его. Молот рванулся вперед, дважды провернулся в воздухе, повторив петли, которые выделывал им его хозяин, и с отвратительным хрустом врезался в череп медведя. Зверь глухо застонал и рухнул на пол, придавив двух терьеров своей невыносимой массой.
Толпа завыла от восторга, и Круца отпрыгнул от полузадушенного врага, стараясь не вступать в противостояние с очень уж большим количеством противников за один раз.
Отвлеченная шумом толпы, Ления обернулась, чтобы поглядеть на убийцу медведя, когда кто-то обхватил ее сзади. Она оглянулась и увидела громилу с пожеванной ногой, Кровь у него, конечно, шла, но он все еще был вполне силен и боеспособен. Ления барахталась в тисках его объятий и била его ногами. Зрители засмеялись.
Их смеху на смену пришел новый взрыв криков признания, когда загадочный гладиатор с двух рук ударил громилу по защищенной спине, отчего он выпустил Лению и зашатался. Мужик развернулся и вытащил из-за пояса длинный нож. Выпад, попытка режущим движением клинка зацепить грудь гладиатора в маске. Гладиатор ответил вторым взмахом дубинки, после которого головорез остался лежать на полу, а на полу кровь из раны образовывала темное пятно, смешиваясь с опилками.
Клед в ужасе смотрел на безумие, творившееся на арене Двое из его лучших людей выведены из строя мошенником Круцей и таинственным бойцом. И это еще не считая медведя, который был надежным партнером и лучшим номером многих представлений «Западни» более двух лет. Такого нелегко будет найти. Потом Клед услышал, как толпа скандирует: «Маска! Маска!» и улыбнулся. Возможно, он наткнулся на нечто стоящее. В конце концов, может удача улыбнуться гному и в Мидденхейме. Этот гладиатор в маске мог сослужить ему хорошую службу.
Гладиатор подхватил Лению, и толпа засвистела: одни требовали продолжения боя, другие выражали понимание. Ления увидела Круцу и стала пинать гладиатора, который уносил ее с арены.
— Круца! — позвала она своего спутника в паузе между воплями и ругательствами.
— Здесь не место для вас, госпожа! — твердо сказал гладиатор.
— Ублюдок! — ругалась Ления, извиваясь в его руках и колошматя его по груди. — Пусти! Я должна помочь Круце!
К ее удивлению, гладиатор отпустил ее. Оставшиеся на арене собаки выбыли из игры, увидев, что медведь убит — кушать подано! Двое оставшихся громил, которые пытались до этого держать псов на расстоянии от людей своими копьями, теперь направились к Круце. Затаив дыхание, публика следила, как облаченные в кожу боевые машины окружают карманника, пригнув копья к земле, в полной готовности к нападению.
И тут кто-то крикнул: «Убей!». Сразу же этот клич подхватила вся «Западня»: сотни ног в едином ритме стучали по полу, сотни голосов сливались в один хор: «Убей! Убей! Убей!»
Круца слегка переставил ноги, чуть согнул их в коленях, готовясь к защите. Первое копье было направлено ему в ноги, но Круца подпрыгнул, и Кледов наемник промазал. Только он приземлился, как второе копье оказалось в опасной близости от его груди; не успей вор резко присесть, так что копье просвистело над самой макушкой, не видать бы Круце больше лилового неба вечернего Мидденхейма. И началась безумная пляска. Копья преследовали парня по всей арене, но он неизменно опережал их. Зрители почти смолкли, и только редкие вздохи нарушали тишину. Три человека сошлись в танце смерти.
Ления прыгнула на спину к ближайшему громиле, почему-то не подумав о том, что этот бой отличается от тех драк, в которых она так же бесстрашно нападала на своих старших братьев. Ей пришлось прыгать только для того, чтобы ухватить этого бугая за плечи — он был выше нее почти на две головы. Проворно подтянувшись, пока обидчик Круцы не успел ее стряхнуть, Ления обхватила своего противника за шею, зажала запястье одной своей руки другой и повисла Всем весом она тянула его назад и вниз, и, хотя некоторое время ее ноги болтались в воздухе, Ления чувствовала, что враг ослабевает и постепенно прогибается. Тогда она приподняла колени на уровень его поясницы и оттолкнулась что было сил. Ления отлетела в сторону, а ее жертва осталась лежать на полу, задыхаясь и кашляя после такого захвата.
Гладиатор в маске осторожно обошел схватку, не выпуская из виду пирующих псов, и поднял молот. Отряхнув с него медвежью шерсть и мозги, он направился к оставшемуся головорезу Кледа. Его первый удар совпал с низким выпадом бойца в кожаном доспехе. Оба промахнулись, но равновесие Маски, казалось, невозможно нарушить. Прошедший мимо цели молот рванулся по уже знакомому кругу, набирая скорость. Этот замах уже не пропал даром. Двурогий шлем слетел с головы бойца и оказался в руках зрителей, которые чуть не выпадали на арену, когда прыгали с вытянутыми руками за уникальным сувениром. Задолго до того, как шлем обрел нового хозяина, старый упал наземь, нелепо вывернув ноги в предсмертной судороге, с зияющей раной в голове.
Клед бесстрастно стоял на своей площадке, подсчитывая свои убытки. Два весьма полезных бойца с непоправимо испорченными доспехами, по крайней мере, пара псов (остальные будут бесполезны еще недели две после сегодняшней обильной трапезы), его любимый медведь. А прибыли? Ладно, Маска покроет все убытки, если его можно будет уговорить драться снова.
Громилы, которых обезвредили Ления и Круца, уже пришли в себя, но не изъявляли желания поквитаться. Толпа подняла шум, способный поднять мертвого. Гладиатор в маске повернулся к Лении и Круце.
— Мы уходим. Сейчас же, — сказал он, перекрикивая шум.
— Но дверь на арену закрыта… — начала Ления.
— Не надолго.
И гладиатор поднял молот.
Клед мчался вниз по винтовой лестнице в подвал, моля всех богов, чтобы они позволили ему перехватить его новую находку, прежде чем этот таинственный боец растворится в ночи. В его ушах до сих пор стояли громовые аплодисменты и крики «Еще!», «Маска! Маска!»
По пути из подвала гладиатор, по-прежнему не снимавший маску с головы, закинул за плечо какой-то узел и повел растрепанную парочку прочь от их нежданного приключения. Ления заметила, что узел был из какой-то шкуры или меха.
Странная троица торопилась уйти подальше от пустынных окрестностей «Западни» по темным и пустынным переулкам. Они остановились на маленькой площадке между задними стенами нескольких высоких зданий. Там даже для троих человек места едва хватало, зато сюда не выходило ни одно окно. Человек в маске склонился над своим меховым узлом и начал распаковывать его. Потом, словно только что вспомнил, он нетерпеливо сорвал с головы мешок. От пота его волосы налипли на лоб.
— Криг! — воскликнула Ления сдавленно — Криг… Но как?.. Что?. — От удивления она чуть не забыла, как люди дышат. Пальцы задрожали, тошнота подступила к горлу.
— Ты его знаешь? — спросил Круца. И тут карманник увидел, что полунагой человек вынимает из своего узла. Сперва он было думал задать стрекача, но по глазам своего напарника по арене понял, что лучше ему так не делать.
Снова облачившийся в доспехи и волчью шкуру Белый Волк Криг Драккен провел Лению и Круцу к ближайшей харчевне. Круца не знал, что сказать, поэтому занялся бочонком, вскоре выдав каждому из спутников по кувшину пива, не забыв и себя. Ему не нравилось общаться с такими важными людьми — даже изредка, даже неофициально. Но он не чувствовал себя вправе оставить Лению после того, что они пережили вместе.
— Я мог помочь тебе найти твоего брата, — говорил Драккен со строгостью в голосе. — Почему ты не доверилась мне? Я чуть не опозорил мой Храм, потому что мне пришлось лезть в эту яму, чтобы спасти тебя. Если бы кто-то узнал…
— Извини, — сказала она. Она сама удивлялась, почему ничего не рассказала Кригу. Не потому ли, что уже считала себя слишком обязанной ему? Она не хотела думать об этом.
— Теперь его никто не станет искать! — проговорила она опустошенным голосом. — После всего этого…
Ления никогда еще не ощущала такой безнадежности Еще никогда ее усилия не были столь тщетными. Все приметы оказались ложными, все следы остыли, да и в целом игра не стоила свеч. Она сражалась так отважно, как только могла, но в итоге темная махина Мидденхейма взяла над ней верх.
— О, Стефан! — воскликнула девушка. — Что ж тебя понесло-то в это место! Эх, Дохляк, нашел ли ты свою удачу, малыш? — И Ления заплакала. Тихо и безнадежно.
— Что ты сказала? — встрепенулся Круца. — Ты же говорила, что его Стефаном звали.
— Ну, это прозвище у него такое было, детское, Дохляк. — сквозь всхлипы выговорила Ления.
— Дохляк… — повторил Круца еле слышно. — Разрази меня Ульрик! — он вскочил из-за стола так резко, что уронил стул. — Твоим братом был Дохляк?
Миттхербс Проклятие волка
Ночь была сухой и старой. Луны угрюмо висели в лиловом небе, как два очищенных лимона. Мотыльки отчаянно бились в освещенные окна и фонари. Теплая тишина заполняла все огромное пространство Великого Храма Ульрика, растекшись по длинным анфиладам и коридорам. Было уже за полночь, а дневная жара еще не сошла на нет. Камни Храма, днем гораздо более прохладные, чем улицы Мидденхейма, сейчас излучали накопленный жар, стены и колонны храма источали «пот» — тепло ушедшего летнего дня.
Арик, знаменосец Белого Отряда, шел через притвор величественного святилища, преследуемый тенями от двух сотен курящихся свечей. Бисеринки пота усеяли его широкий лоб. Обычаи и законы Храмовников предписывали ему носить на этой службе серо-золотые доспехи и белую волчью шкуру, и обычно он не возражал против такого роскошного наряда, но сейчас ничто не было бы ему так мило, как приказ выйти на дежурство в неуставном виде.
Сторожевая служба. Белый Отряд бодрствовал на часах, охраняя дворец Ульрика до первого света и колоколов, зовущих к заутрене. Арик терпеливо ждал свежего, остужающего тумана, который, как он надеялся, появится перед рассветом и возвестит о близком конце их службы.
У дверей боковой часовни, посвященной павшим сынам Ар-Ульрика, Арик увидел Левенхерца. Высокий воин прислонил молот к косяку и стоял, разглядывая город из незастекленного окна. Услышав приближение Арика, он молниеносно развернулся лицом к возможной опасности и подхватил молот.
— Вольно, брат, — улыбнулся ему Арик.
— Арик… — пробормотал Левенхерц, опуская молот.
— Как ночка?
— Душновато. Понюхай воздух.
Они стояли вдвоем на узком парапете под аркой. Арик без труда различил основные составляющие ночного воздуха. Пот; дым от горящего дерева; смрад гниющих отходов.
— Ах, Мидденхейм, — проговорил Арик.
— Мидденхейм на пике лета, будь проклято его каменное сердце.
Где-то внизу, рядом с Альтмарктом, заходился тревожный набат и поднималось оранжевое зарево. Очередной пожар на высушенных улицах. Только на этой неделе было более десятка пожаров. А за городом сполохи летних молний то и дело расцвечивали мрачный Драквальд оранжевыми цветами огня. Колодцы пересохли, отхожие места извергали невыносимый смрад, драки участились, заразные болезни косили людей, а продавцы гвоздичного масла обогатились из-за этой жары. Настоящее пекло. По любым стандартам это лето было жарким, а для Мидденхейма оно было исключительным.
— Самое жаркое лето за восемьдесят лет, — поделился знаниями Левенхерц.
— Самое жаркое на моей памяти, — ответил ему Арик и как-то значительно замолчал.
— Что? — Левенхерц огляделся вокруг. Арик пожал плечами.
— Я… Ничего.
— В чем дело?
— Вообще-то я ожидал, что ты мне скажешь, в чем дело. При твоей учености и всем прочем… Я думал, ты скажешь мне, что нынешнее лето такое засушливое, потому что это верный знак какой-то беды.
Лицо Левенхерца немного дернулось, словно он услышал насмешку.
— Извини, — сказал Арик, — мне надо продолжать обход.
Он сделал несколько шагов, когда услышал голос Левенхерца.
— Брат Арик?
— Левенхерц?
— Знаешь, ты прав. Лето, подобное такому… это не знак, не знамение, я ни о чем таком не знаю. Но такая жара затмевает разум человеческий. Знаешь, мозги спекаются, разум искажается в этом пекле. До осени мы еще хлебнем неприятностей.
Арик серьезно кивнул и пошел дальше. Левенхерц нравился ему, но, казалось, в мире нет вещи, у которой этот Волк не смог бы найти плохую сторону.
— Тогда сними эту сбрую! — отрезал Моргенштерн Знойная ночь никоим образом не улучшила его манеры, к тому же он обильно потел. Он уже сбросил с себя и шкуру и доспехи и теперь сидел у фонтана в главной капелле, одетый только в посконную рубаху. Моргенштерн прижимался лицом к холодному камню большой чаши с водой. Над ним поднималась ввысь, в темноту огромная статуя Ульрика. Ульрик был величественным и безмолвным.
«И он, бедолага, наверное, потеет», — решил для себя Моргенштерн.
— Но это же против правил! — возмутился Драккен. Он был самым молодым Волком, совсем недавно вступил в ряды Воинства Храма. И так распорядилась судьба, что в караул сегодня он заступил на пару с этим чудовищным — и по размерам и по характеру — ветераном.
— К Ульрику такие правила! — ругнулся Моргенштерн и тут же церемонно кивнул в сторону огромной статуи, выражая неистребимое и глубокое уважение. — Неужели тебе не жарко? Ты что, чудище холоднокровное? Вроде нет, обхаживаешь же ты эту строптивую девчонку из маркграфской свиты! А вдруг она сюда зайдет, а ты еще не раздет как следует? Да ты же сваришься живьем в этой скорлупе!
Драккен решительно тряхнул головой и поправил шкуру на широких плечах, словно бросая вызов жаре.
«Коротышка, крепыш, упрямец, — думал Моргенштерн. — Да, без гномьего наследия тут не обошлось. Парочка прадедов нашего Драккена, небось, и вытесала этот клятый городишко из скалы, не иначе».
Моргенштерн поднялся на ноги, обратив внимание, что Драккен старается не смотреть на старого напарника, и полез рукой в чашу фонтана.
— Ты что делаешь? — зашипел Драккен. Моргенштерн вытащил из святой воды запечатанную бутыль эля.
— Надо охладиться, — сказал запасливый старый вояка, опрокидывая студеное содержимое бутыли себе в глотку. Он живо представил себе, как сейчас давится Драккен от зависти и слюны. И молодой Волк не выдержал, развернулся и чуть не подбежал к Моргенштерну.
— Ульриком заклинаю, дай и мне!
— Что там раздают?
Арик шел по центральному проходу главного зала, и пламя тысяч свечей колыхалось во внезапном движении воздуха от развевавшейся на плечах знаменосца шкуры.
Драккен замер. Раздался всплеск — Моргенштерн разжал толстые пальцы и выпустил бутыль обратно в фонтан.
— Моргенштерн?
Огромный Волк спокойно обернулся, посмотрел на Арика, снова склонился к фонтану, набрал воды в ладони и с шумом и брызгами окропил свое потное лицо.
— Святая вода, Брат Арик, — сказал Моргенштерн, по-собачьи мотая головой, чтобы стряхнуть воду с волос, — это великое дело. В поздний час у стоп Ульрика мне всегда хочется очистить свою душу водой, благословленной Им, и это помогает мне достойно нести службу.
— Неужто?
— О, да! — Моргенштерн еще раз расплескал воду по своей туше. — Я даже удивлен, почему достойнейший из молодых Волков — я имею в виду тебя, Брат Арик, — не знает о таком священном ритуале. А из-за чего еще я бы стал снимать доспехи, находясь на страже? Я смываю с себя грехи! Перед Ульриком. Да, омовение вселяет в тебя новые силы. Ты очищаешься. Полностью.
— Точно, полностью, — поддакнул Драккен Моргенштерн знал, что Криг всего в полувздохе от того, чтобы рассмеяться во всю глотку, поэтому схватил его за шею и сунул лицом в фонтан.
— Вот видишь, Арик, молодой Волчонок тоже натворил дел и теперь смывает с себя свои прегрешения. Он не может спокойно стоять рядом с самим Ульриком, когда его сердце изнывает под грузом греха! Может, и тебе надо пройти ночное омовение?
Арик покачал головой.
— Прости меня, Брат Моргенштерн, что я прервал твой обряд. Я и понятия не имел, что ты столь… благочестив.
— Я Брат из Волков, Арик. Мне больно слышать, что ты думал обо мне как о маловере. Это тебе урок Вы нас, ветеранов, представляете бандой разгильдяев, которые только и думают, что о вине, ба… женщинах и песнях. Так это не верно. — Моргенштерн надежно удерживал под водой голову Драккена, как тот ни бился. — Сколько раз после боя или вахты я выходил на конюшню и хлестал себя солеными розгами, чтобы очистить свою душу страданием во славу Ульрика? Вот и сейчас… А теперь, Арик, скажи мне, когда ты так делал в последний раз?
— Не помню. Прости меня еще раз, — сдался Арик. Он развернулся, намереваясь продолжить обход. — Я смиряюсь перед твоим непреклонным благочестием.
— Не стоит.
— Может, стоит посмотреть, не захлебнулся ли Драккен, очищаясь от грехов, — добавил ухмыляющийся Арик.
— Что? А, точно…
— Ублюдок! Я чуть не потонул! — сказал отпущенный на волю Драккен. По крайней мере, именно это он пытался произнести, одновременно жадно глотая воздух Он лежал на плитах пола рядом с фонтаном, кашлял и задыхался еще минуты две после ухода Арика.
Моргенштерн легонько пнул его сапогом в ребра.
— Видишь, парень, в какие неприятности ты меня чуть не втянул? — Он сунул руку в фонтан и вытащил вторую бутыль.
Мотылек настойчиво бился в светильник. Аншпах подумывал было прихлопнуть его, но рукой он до него не дотягивался, а боевой молот как средство для истребления мотыльков не очень годился. Хотя поставить на такой способ избавления от назойливого насекомого можно. Аншпах только принялся рассчитывать, какие шансы у него и какие — у мотылька, когда появился Арик.
— Как проходит ночь, Брат Аншпах?
— Жарко и паршиво, Брат Арик.
Они стояли на ступенях у входа в капеллу боевых регалий Воинства Храма. За решетчатой дверью виднелись барельефы и фрески, изображавшие Вулкан, разрушение Блитцбейля, Скалу Фаушлаг, множество других образов из длинной истории Мидденхейма.
— Как дела у других? — спросил Аншпах, чтобы задержать Арика хоть на пару минут.
— Ничего интересного. Левенхерц стережет Часовню Павших. Драккен с Моргенштерном дурачатся в главном зале. Каспен с Эйнхольтом дрыхнут в оружейном притворе. Грубер на полном серьезе вышагивает на башне. Спокойная ночь.
Аншпах кивнул и вытащил из-под шкуры фляжку.
— Не освежишься? — предложил он. Арик поразмыслил немного и принял предложение.
— Приятная штука, — сказал он с признательностью, повернулся, сделал шаг, и тут его сапог задел что-то лежавшее на полу и отлетевшее в сторону. Арик отыскал и поднял увесистый металлический предмет.
Навесной замок.
— Давно он тут лежит?
— Кто его знает… — пожал плечами Аншпах, подходя к нему.
Оба разом обернулись к портику капеллы регалий. Железная решетка была открыта.
— О, нет. Покарай меня, Ульрик! — Аншпах рванулся к решетке, Арик мчался за ним. Они распахнули дверь и ворвались внутрь. Арик держал в руке светильник, и бестолковый мотылек все вился вокруг него.
Плита в углу святилища под огромной волчьей шкурой пустовала. Челюсти Ульрика, украшенная серебром реликвия, сделанная из клыков гигантского лесного волка в стародавние времена, величайшее из сокровищ Храма… Челюсти пропали.
Арик и Аншпах в ужасе бросились прочь.
— Вот я влип, — задыхаясь на бегу, выдавил Аншпах.
— Ты? Аншпах, это мы все влипли.
Заутреня. Пришел рассвет, горячий, клеймящий, неумолимый. В особой уединенной комнате раскаленного Храма Ганс внимал Верховному Жрецу Ар-Ульрику. На каждое указание он отвечал просто «Да, Владыка», «Нет, Владыка» или «Несомненно, Владыка».
— Зубы Ульрика, — говорил Верховный Жрец, и его дыхания не хватало, чтобы пересилить стоящую жару. — Из всех наших реликвий эта — наиболее значимая и ценная!
— Да, Владыка, — покорно произнес Ганс.
— Ее надо вернуть.
— Несомненно, Владыка.
Ганс усиленно разглядывал мух и жуков, ползавших по решетке оконца.
— Если мы будем вынуждены признать, что утратили реликвию, весь Мидденхейм падет духом. Горожане набросятся на нас, будут обвинять во всех бедах. Город захлестнет отчаяние. Люди всегда верили в знамения. Особенно в плохие. А это — худшее из возможных.
— Да, Владыка.
— Я могу дать вам два дня отсрочки этих бед.
— Владыка?
— Два дня, чтобы найти и вернуть реликвию в Храм, прежде чем я выйду к народу и навлеку позор и гонения на всех нас — а особенно на Белый Отряд, который проворонил святыню.
— Я понял, Владыка.
— Два дня, Ганс. Не подведи Храм.
Он не подведет. Не подведет. Нет.
Но, хоть убей, он не знал, с чего начать. Направляясь из покоев Верховного Жреца через храмовый сад, в котором стояла легкая дымка от испарявшейся влаги, Ганс проклинал себя последними словами. Что это за Комтур, который не знает, куда вести своих людей? Выбора не было. Он должен… должен… снова положиться на них…
Даже на Моргенштерна. И на Аншпаха.
— Ну, господин Комтур, — сказал Аншпах, который выглядел необычайно серьезным, видимо, благодаря сложившейся ситуации, — я думаю, надо ставить на…
— Тихо! — рявкнул Ганс. В комнате установилось молчание, которое через секунду нарушил стук двери — Ганс ушел заново собираться с мыслями. Оставшиеся Белые Волки посмотрели друг на друга. Арик время от времени тяжело вздыхал. Дорф начал насвистывать, нервно и как всегда фальшиво. Моргенштерн медленно и запоздало снял ноги со стола. Грубер незаметно сидел в дальнем углу. Другие переминались на месте и молчали.
— Да я только… — снова заговорил Аншпах, и снова его перебили.
— Помолчи, а? — попросил его Арик. — Мы его опозорили. Орден опозорили. Храм, город, все, что могли…
— Все действительно так плохо? — тихо спросил Драккен и внезапно пожалел о сказанном.
— Как тебе сказать? Зубы Ульрика были вырезаны из пасти огромного Хольцбекского Белого Волка самим Артуром, благословен будь его добрый дух. Это святыня из святынь. И вот мы, стоя на страже, позволяем кому-то украсть их. — Левенхерц вышел на центр комнаты, рассказывая Драккену историю реликвии. Голос его звучал низко, как погребальный колокол в Храме Морра. — Позор — это самое малое, что обрушится на наши головы.
Аншпах поднялся на ноги.
— Я знаю, что вы думаете. Что это я оплошал. Ну, так тому и быть! Я сторожил реликвии — мне и отвечать!
— Но я был с тобой, когда мы нашли сломанный замок… — начал Арик, но Аншпах шикнул на него.
— Тихо, Арик! Ты ко мне подошел наверняка уже после того, как Челюсти пропали. Это моя вина, Арик. Ну, может, выпил, заснул, ушел куда-нибудь…
— Да, Аншпах, все так и было? — раздался голос Грубера, острый и саркастический.
— Нет, конечно, но кто мне теперь поверит? На деле-то, я думал, что выполняю свои обязанности с особым тщанием.
— Пьян был я, — неожиданно сказал Моргенштерн. Все уставились на него. — Ну, не вдрызг, конечно, выпил слегка, — поправился он. — Ну, из-за меня и Драккен постоянно отвлекался. Так что я тоже виновен…
— Да ладно. Я за Ганса обходил посты — это мой долг. И я видел вас всех. — Арик сделал паузу. — Я видел, как Моргенштерн буянил. Я видел Аншпаха на посту во всеоружии. Я видел Каспена и Эйнхольта, которые на пару храпели в оружейной палате. — Эйнхольт и Каспен дружно уставились в пол. — Я всех видел! Пренебрегающих обязанностями и выполняющих таковые. И тех и других Была спокойная ночь, и все шло как по маслу. Но я все равно должен был ободрить вас духом Ульрика и призвать к бдительности, как и полагается, чтобы ни один из стражей не посмел уклониться от своего долга. А я этого не сделал. Это моя вина.
— Так, — сказал Грубер, выходя на свет и раскуривая трубку. Пожалуй, Арик прав. Это его вина.
— Я был пьян! — взорвался Моргенштерн, и его восклицание прозвучало почти одновременно с возмущенными выкриками Эйнхольта, Аншпаха, Левенхерца:
— Я спал!
— Я задумался!
— Я…
— Хватит! Хватит! — прикрикнул на них Грубер, поднимая руки вверх. — Вина лежит на всех нас… или ни на ком. Мы — единое целое. Отряд подвел Ганса, а не кто-то один. Хватит об этом. Теперь подумайте как следует. Я видел Моргенштерна, пьяного как сапожник — и при этом он замечал крадущегося во тьме гоблина. Аншпах жизнь свою проспо-рит, но его нюх все равно останется лучшим в отряде. Вот так просто он бы вора не пропустил. Левенхерц, самый строгий и бдительный человек — он заметил бы мельчайший намек на то, что замышляется какое-то черное дело. Ни Эйнхольт, ни Каспен тоже не пустили бы чужого в храм, даже спящие. Да они чужака по звуку шагов отличат. Драккен, с его цепким взором и чувством долга… Вы еще не поняли?
— Не поняли чего? — спросил Арик.
— Магия, Арик! Тот, кто украл Челюсти Ульрика, использовал магию! Со всеми нашими недостатками только чудом можно было проскользнуть мимо нас и украсть нашу реликвию. Если бы мы все были трезвыми, бодрыми, бдительными и настороженными… то и тогда Челюсти украли бы! Иди и притащи Ганса. У нас полно работы.
Какими-то странными были эти ощущения… что-то неправильное было в том, что они выходили на улицы Мидденхейма без знакомого веса доспехов и шкуры. Арик постоянно чесал шею, которую натирал ворот легкой льняной накидки, не видевшей света с того дня, когда юноша был допущен в Отряд с прошением о принятии в ряды Храмовников.
Но именно так и надо было действовать, как сказали Аншпах и Моргенштерн. Несмотря на их многочисленные грехи, в определенных вопросах этой парочке можно было доверять. Если Белые Волки хотят начать рыскать по Мидденхейму в поисках Зубов Ульрика, перетряхивая каждую таверну, залезая в кубышку каждого барыги, переворачивая и тщательно осматривая каждый булыжник, они не должны делать это как Волки-Храмовники.
И к середине утра они, умытые, выбритые и не выспавшиеся, вышли на охоту. Если бы кто-то увидел эту дюжину вместе, он сильно удивился бы разнообразию старомодной одежды, которая была на них надета. Большинство этих рубах, плащей и накидок пролежало в сундуках Белого Отряда многие месяцы, а то и годы. Моргенштерн же был вынужден послать Драккена за новым комплектом одежды. С тех пор, как он в последний раз надевал свой старый камзол, он поправился на много фунтов и раздался на много дюймов. От старого имущества у него осталась только шикарная — когда-то — широкополая шляпа, которая придавала его облику таинственность, как думал сам Моргенштерн. На самом деле, в ней он выглядел как большая и вялая лесная поганка, но Арик не стал его расстраивать.
Да они все выглядели странно, непривычно. Грубер в плаще и тунике, которые, хоть и отставали от моды десятка на два лет, все же были не лишены изящества; Шелл в неожиданно богатом бархатном плаще, сохранившем аромат каких-то благовоний; Левенхерц, в посконных портках и кожаной безрукавке напоминавший лесника. Даже те, кто выглядел нормально, казались странными. Арик не привык видеть их такими.
И только Аншпах в прекрасно сидящем камзоле, блестящих туфлях и плаще не отставал от моды и не резал глаза. Все Волки наведывались в мидденхеймские таверны и дома терпимости, но Аншпах время от времени скидывал шкуру и доспехи, облачаясь в приличную городскую одежду. Если Моргенштерн мог кутить до рассвета в «Старом Вояке», не снимая ничего, кроме латных перчаток, то игорные залы, арены и отдельные кабинеты, где проводил свое время Аншпах, требовали от посетителей более утонченного вкуса в одежде.
Они собрались на улице, словно незнакомые друг другу люди, несколько минут не говорили друг другу ни слова, стоя плотной группой под пристальным взором набирающего силу солнца. Воздух еще был чист и относительно прохладен, а небеса поражали своей синевой.
Наконец, к ним присоединился Ганс. Его было почти не узнать в саржевом дублете и шерстяном плаще с капюшоном. Он ничего не сказал. Слова не требовались. Грубер, Аншпах и Моргенштерн убедили Ганса в том, чтобы он передал бразды правления в их руки. Теперь предстоящая работа была поделена между отдельными группами. Ганс подошел к своим людям, они обменялись кивками и отправились пятью отрядами в разные кварталы древнего города.
— Предоставьте говорить мне, — сказал Аншпах Гансу и Арику, когда они подошли к южным дверям «Западни» в Вест-Веге. По ночам, в те несколько раз, когда Арик видел «Западню», этот приземистый каменный барабан театра казался Арику воротами ада: пылающие жаровни, визжащие звуки труб и грохот барабанов, крики, вопли и рев. Рев людей и животных.
При свете дня, в безжалостных лучах летнего солнца, это оказалось весьма убогое, запущенное местечко, заваленное горами мусора. Листки новых и обрывки старых афиш трепыхались на ветру. Между ними известняковые стены были покрыты творчеством не вполне трезвых или не совсем грамотных доморощенных художников и литераторов. Закопченные металлические жаровни угасли. Два работника подметали проход, скидывая всевозможный раздавленный мусор в сточную канаву. Третий разливал воду из уличной водяной колонки по ряду ведер. Все выглядели унылыми и не выспавшимися.
— Было бы куда лучше, если бы мы пришли вечером, — тихо сказал Аншпах, — когда будет представление. Было бы полно людей, они бы прикрыли наше…
— Нет времени, — отрезал Ганс. — А теперь, если хочешь говорить за всех, говори не со мной.
Они вошли через неожиданно холодную тень входного коридора в круглое помещение с высокими стенами, в котором ряды деревянных скамей высились над глубоким каменным колодцем Дно колодца усеивал грязный песок, в него были врыты несколько столбов с цепями для приковывания животных Решетка в стене ямы на уровне арены выводила в подсобные помещения «Западни». В яме очередной работник засыпал свежим песком темные бурые пятна на полу. В воздухе чувствовался только один запах — смесь пота и дыма.
— Мы закрыты, — произнес грубый голос. Троица обернулась на голос. Дюжий гном, раздетый по пояс, что позволяло оценить его внушительные мускулы, наклонился вперед и встал с табурета, на котором сидел, перекусывая хлебом и колбасой.
— Где Блейден? — спросил Аншпах.
— Мы — закрыты! — повторил гном, откусил невероятной величины кусок колбасы и стал жевать, сверля пришельцев взглядом, в котором было мало приязни.
— Клед, — сказал Аншпах, успокаивающе разводя плечи и откидывая голову. — Клед, ты же знаешь меня.
— Ничего я не знаю.
— То, что вы закрыты, ты знаешь, — поправил его Аншпах.
Гном нахмурился. Он поднес ко рту колбасу, потом передумал, потащил к зубам ломоть хлеба, на полдороге остановился, замер в нерешительности. И все это время Клед не сводил глаз с Аншпаха.
— Чего тебе надо? — спросил он, наконец, и добавил: «Мы закрыты», на случай, если кто-то пропустил его слова мимо ушей, а заодно показывая, что, выясняя цель их визита, гном делает огромное одолжение.
— Ты знаешь, что у меня была черная полоса… невезения Блейден был достаточно добр, чтобы ссудить мне немного денег, но настоял, чтобы часть долга я покрыл как можно скорее. И вот я здесь! — расцвел в улыбке Аншпах.
Гном подумал еще минуту, его щеки и губы неприятно бугрились, поскольку его язык преследовал застрявшие между зубов и налипшие на десны куски еды. Потом он махнул им огрызком колбасы.
Аншпах кивком велел Гансу и Арику быстро следовать за ним. Ганс глядел сердито, его лицо было мрачнее ночи.
— Надеюсь, у вас двоих есть деньги, — тихо проговорил Аншпах.
— Если это какая-то уловка, из-за которой мне придется оплачивать твои проигрыши… — сказал Ганс приглушенным голосом и оборвал фразу, позволив Аншпаху домыслить картину его будущего.
Они шли чередой зловонных, душных помещений, которые находились под зрительскими местами. Вдоль стен стояли ящики с каким-то хламом, ряды пустых бутылок, ведра, непонятно откуда взявшиеся грязные садовые ножницы. Гном ломился вперед, без помех проходя через низкие двери, в которых каждому Храмовнику приходилось сгибаться в три погибели.
— Блейден владеет этим и еще четырьмя такими же заведениями, — рассказывал Аншпах. — Он заправляет всеми девочками на Альтмаркте. В общем, у него много дел… и связей Он знает многое о судьбе, скажем, «пропавших» вещей. Но с нами он бы говорить не стал без веской причины. А мои неподражаемые девяносто крон очень серьезный повод для встречи.
— Девяносто? — Ганс поперхнулся самим этим словом и чуть не налетел на остановившегося гнома.
— Мой дорогой Аншпах, — раздался мягкий голос из Дымного мрака перед Волками. — Что за восхитительный сюрприз.
— Посмотри-ка туда, — прошептал Моргенштерн из-под нелепого поля своей шляпы. — Эй! Не так заметно, парень Драккен сделал вид, что рассматривает какую-то диковинку на земле рядом с ногой Эйнхольта.
— Видишь их? У фонтана, притворяются, что не следят за нами? — продолжал Моргенштерн, нарочито уставившись в другую сторону.
— Не… — начал Драккен.
— Я вижу, — сказал Эйнхольт. Ягбальд Эйнхольт был олицетворением спокойствия в Белом Отряде. Был он высок, широк в кости, лыс как колено. Кустистая борода лишь отчасти скрывала вертикальный шрам, что шел через глаз, щеку и горло. Часто людям было очень трудно понять, куда он смотрит, из-за бельма на одном глазу, но оно давно ему не мешало. Вот и теперь, не хуже Моргенштерна знакомый с приемами слежки, Эйнхольт оценивал четверых преследователей у фонтана, хотя сторонний человек поклялся бы, что он разглядывает затейливый флюгер на здании Свечных Купцов.
— Неплохие бойцы. Все четверо. Увязались за нами после «Дерзкой Барышни». — Моргенштерн потянулся, словно ничто в мире для него сейчас не имело значения, кроме полноценного сна Драккен опустился на одно колено, чтобы поправить завязки на сапоге, и посмотрел на фонтан из-под прикрытия просторного плаща Моргенштерна.
— Ты сильно наследил, — сказал Криг, выпрямляясь. — Мы побывали в пяти тавернах, и везде ты подзывал трактирщика, задавая туманные вопросы о чем-то потерянном. Рано или поздно..
— Мы привлекли чей-то интерес, значит, не ошиблись, — прервал Драккена Эйнхольт.
— Пусть они теперь сделают ход, — сказал Моргенштерн, обнимая спутников за плечи и разворачивая их в направлении другой цели. — Мы сейчас попытаем счастья в «Ленивом Осле» Кстати, уже за полдень перевалило. Там мы сможем и по кружечке пива выпить.
— Вообще-то, — встрял Драккен, — мы сегодня по тавернам шатаемся не для того..
— Мальчик мой, — горько сказал Моргенштерн, — я-то прекрасно помню, зачем мы ходим по Мидденхейму. Подумай, было ли еще такое утро, когда бы я до полудня обошел пять таверн и не выпил ни капли?
И они пошли на запад по округлым булыжникам Писарского проезда, проскакивая между телегами, идущими с рынка. В сотне ярдов сзади них четверо мужчин отошли от фонтана и двинулись следом.
Дом Гильдии аптекарей на Оствальдском Холме отличался нездоровым желтым оттенком своих стен. Это было прогнившее здание, наполовину обшитое деревом Оно отличалось своим почтенным возрастом и пользовалось большим уважением. Это не мешало ему выглядеть так, словно в дерево и камень впитались какие-то таинственные яды, так что дом свело ужасной судорогой Грубер и Левенхерц вошли в спертый воздух приемной залы через никем не охраняемый вход и теперь рассматривали витражные двери многочисленных мастерских и аптек.
— Тебе знакомо это место? — спросил Грубер напарника, морща нос. В сухом воздухе застоялся сильный запах каких-то кислотных испарений.
— Я захожу сюда время от времени, — ответил Левенхерц так, будто подобные визиты были столь же естественны для воина, сколь и походы в оружейную мастерскую. Ответ позабавил Грубера, тонкая ухмылка расколола его старое, морщинистое лицо. Высокий темноволосый Левенхерц носил на себе печать таинственности с тех самых пор, как весной получил предписание о переводе в Белый Отряд. Белым Волкам потребовалось время, чтобы привыкнуть к новичку, его обширные знания и мощный интеллект казались лишними для Храмовника, и Левенхерцу многие не доверяли. Но он показал себя, показал с лучшей стороны, показал на поле боя. Его ум сослужил хорошую службу всем Белым Волкам, и теперь они воспринимали все его заумные словеса с легким юмором, но относились к ним серьезно, и никто в Отряде не мог не признать, что Левенхерц — превосходное пополнение. Человек, который может с легкостью рассказать тебе о тысяче самых разных вещей в этом мире и при этом дерется, как матерый волк, когда наступает пора битвы, пришелся ко двору.
— Постой здесь минуту, — сказал Левенхерц, уходя в дальние, теряющиеся во мраке пределы залы. Грубер посмотрел ему вослед и увидел знамя Гильдии, опаленное при неизвестных Груберу обстоятельствах. Тревожное местечко… Грубер скинул плащ, поправил кинжал за поясом и прислонился к стене. Он подумал о других Волках, рыщущих по городу парами и тройками. Арик и их Комтур Ганс последовали за Аншпахом по его счастливым тропам в игорные дома; Шелл, Каспен и Шиффер работают на рынках; Брукнер и Дорф проверяют, что известно их дружкам в Страже и в ополчении; Моргенштерн, Драккен и Эйнхольт шарят по кабакам. Грубер не знал, что тревожит его больше — то, что поведение Аншпаха может вызвать неприятности с подонками преступного мира; то, что Брукнер и Дорф могут выболтать больше, чем узнать; то, что группу Шелла могут заманить в свои цепкие объятья рыночные дельцы, или то, что Моргенштерн отправился по тавернам. Да, именно это. Моргенштерн и таверны. Грубер вздохнул. Он взмолился Ульрику, чтобы у старого Эйнхольта и молодого Драккена достало сил удержать Моргенштерна от чрезмерного утоления жажды.
Что же до них двоих, то Груберу выпал жребий преследовать вора на пару с Левенхерцем по самому горячему следу. Левенхерц предположил, что Зубы Ульрика могли быть похищены для каких-то мистических целей, и в этом пристанище алхимиков он надеялся найти решение проблемы Белого Отряда. Грубер считал свой жребий вполне справедливым — в конце концов, именно он первым предположил, что в этом похищении замешана магия.
Он чувствовал какое-то беспокойство. Грубер не разбирался ни в науке, ни в ученых. Его просто обезоруживали чудаки, готовые целыми днями напролет не выходить на белый свет, зарывшись в своих колбах, фильтрах и зельях. Грубер считал, что от таких занятий до гибельной Тьмы всего один шаг, и шаг этот очень мал. Поэтому науки он сторонился.
Откуда-то вынырнул Левенхерц и поманил напарника к себе. Грубер подошел.
— Ибн аль-Азир примет нас.
— Кто?
— Как кто? — Левенхерц даже растерялся от такого вопроса. — Главный Алхимик. Мы с ним знакомы уже несколько лет. Он из чужих краев, из далекой страны, но то, как он работает, просто чудо. Прояви соответствующее почтение.
— Ладно, — сказал Грубер, — но это может доконать меня. — У Грубера был некоторый, пусть и кратковременный, опыт общения с людьми из дальних стран. Больше всего он был впечатлен их странной кожей, непонятным говором и явным намерением прикончить Грубера.
— Обувь сними, — сказал Левенхерц, останавливая его на пороге узкого прохода.
— Что?
— Это знак уважения. Снимай. — Грубер увидел, что сам Левенхерц уже стоит босиком, тихонько выругался и принялся стягивать сапоги.
Узкая дверь вела на еще более узкую лестницу, которая по кругу уводила посетителей во мрак верхних помещений Гильдейского дома. Поднявшись, они пробрались через стрельчатую арку в длинную просторную комнату под самой крышей Воздух здесь казался золотым. Солнечный свет тяжело, густо, словно мед, стекал вниз сквозь световые отдушины в крыше и, казалось, застывал в переплетениях шелков и сетей. Комната была застелена искусно вышитыми коврами, поражавшими воображение оттенками Цвета и тонкостью работы. Вычурные светильники и украшенные самоцветами курильницы, стопки книг, свитки, сундуки и гобелены, карты и скелеты — птицы, животные, какие-то человекоподобные твари… Синее пламя вздымалось от горелок к монументальным стеклянным сосудам, в которых бурлили, шипели и булькали жидкости ярких цветов, испаряясь маслянистым туманом. Звонил колокол. Пахло чем-то приторно сладким. Грубер еле мог дышать — воздух был слишком спертым. На несколько мгновений его чувства были полностью заглушены запахом благовоний и ладана.
На круглом столике, инкрустированном слоновой костью, лежала марионетка, пестрая фигурка человечка с суставами из драгоценных камней, в шутовских панталонах и колпаке с бубенцами. Марионетка валялась со спутанными нитями в изломанной позе. Чем-то она напоминала Груберу те, другие фигуры, которых он столько повидал на полях сражений. «Да, именно так мы все и выглядим, когда наши нити рвутся», — подумал он. Мертвые глаза куклы смотрели на него с белого фарфорового лица. Грубер отвел взгляд, невесело улыбаясь про себя. Шестидесятилетний ветеран боится куклы!
Во мраке он заметил движение. Из мрака, раздвинув висящие занавеси, к ним навстречу вышла маленькая фигурка. Великий алхимик оказался коротышкой. Он был одет в синий халат с расшитыми воротом и рукавами. На его восковом, болезненном лице разверзались бездны темных глаз, которые рассматривали посетителей с высоты немалого возраста. Возраста или…
— Мой старый друг, Сердце Льва! — произнес старик. Его речь действительно отличалась сильным акцентом, но была весьма мелодичной.
— Мастер аль-Азир! — склонился в поклоне Левенхерц.
— Как расположены к вам звезды?
Маленький человечек сложил ладони. Темные, с длинными ногтями, они торчали из рукавов халата как лезвия какого-то механического оружия. Грубер никогда не видел так много колец: спирали, печати, петли…
— Мои звезды странствуют со мной, а я следую за ними. Пока в моем доме все благополучно, и он радует меня дарами небес.
— Чему я искренне рад, — сказал Левенхерц и бросил взгляд на Грубера.
— А? О… я тоже рад, господин.
— Твой друг? — спросил аль-Азир, обнажая белые зубы, наклоняя голову и делая рукой круговое движение в сторону Грубера.
«Он движется, как марионетка, — подумал Грубер, — как проклятая марионетка на нитях, со всем изяществом и набором движений, на которые способен умелый кукловод».
— Это мой достойный товарищ, Грубер, — сказал Левенхерц. — Что вы доверите мне, должен получить и он. Мы — братья-Волки. — Аль-Азир кивнул.
— Угощение? — спросил старик.
Нет, поправил себя Грубер. Это не вопрос, не предложение. По крайней мере, не предложение, от которого можно отказаться. Аль-Азир произвел какой-то отрывистый шипящий звук сквозь зубы, и из-за сетей появился огромный человек. Был он лыс, чрезвычайно мускулист и почти гол, если не считать набедренной повязки. В ничего не выражавших глазах стоял туман, а в руках он держал старинный поднос, на котором стояли три миниатюрных серебряных чашечки, серебряный кувшин с носиком и чаша с бурыми кристаллами разной величины. Среди них лежали небольшие щипцы.
Громадный слуга поставил поднос на стол и ушел, прихватив куклу. Аль-Азир указал гостям на атласные подушки вокруг столика, аккуратно разлил по чашечкам черную жидкость, от которой шел пар, и отставил кувшин. Каждое движение он делал медленно и плавно.
Грубер смотрел на Левенхерца, ожидая хоть какого-то намека. Левенхерц взял ближайшую к нему чашку — она смотрелась в его ладони как серебряный наперсток — и бросил в нее щипцами несколько кусочков коричневых кристаллов. Потом этими же щипцами он размешал густую жидкость, пробормотал что-то себе под нос и кивнул, прежде чем выпить.
Левенхерц не скончался в муках, корчах и удушье. Грубер счел это хорошим знаком. Он повторил процесс, подняв чашку и добавив в нее кристаллов. Размешав их, Грубер тихо сказал «Храни меня, Ульрик» и кивнул. Но пить он не собирался. Вдруг он заметил свирепый взгляд Левенхерца и сделал глоток, чтобы успокоить парня.
Грубер отпил, облизал губы и улыбнулся. Проглотить эту жидкость стоило ему самых больших в жизни усилий. На вкус это была смола, горячая смола. С горьким привкусом плесени и сладковатым ароматом разложения.
— Очень славно, — сказал он, наконец, когда уверился, что желудок не воспользуется открытым ртом, дабы вытолкнуть ужасный напиток обратно.
— Что-то беспокоит вас, — сказал аль-Азир.
— Да что вы, все замечательно… — начал Грубер и заткнулся, поняв, что алхимик уже перешел к делам.
— Что-то пропало, — мягко и напевно продолжал аль-Азир. — Что-то драгоценное. Вот именно! Дорогое и ценное.
— Вы знаете об этом, господин?
— Звезды говорят мне, Сердце Льва. В правящем доме Ксеркса боль, а Тиамут и Дариос, Сыны Утра, направили друг на друга кривые клинки. Да! Это видно, и это написано на воде.
— Ваша ученость поражает меня, как всегда, господин. Небеса изменяются, и вы читаете их знаки. Расскажите мне, что вы знаете.
— Я ничего не знаю и знаю все, — ответил аль-Азир, опустив голову и медленно потягивая напиток.
«Так говори короче, — мысленно ругнулся Грубер. — Хватит уже всей этой звездной мишуры!»
— Что было взято, Сердце Льва? — мягко спросил аль-Азир, и Левенхерц уже готов был сказать ему, когда встрял Грубер.
— А почему… — тут он увидел, как гневно вскинулся Левенхерц, и поднял руку, успокаивая его. — Простите мне мою прямоту, господин аль-Азир, но это очень щепетильное дело. Мы были бы признательны, если бы вы рассказали нам, что вы знаете, прежде чем мы полностью раскроем свои тайны.
Он посмотрел на Левенхерца и удостоился сдержанного кивка в знак одобрения.
— За эту помощь, — продолжил Грубер, — мой Владыка Ульрик наверняка ниспошлет вам свое благоволение. Я уверен, где-то на вашем небосводе сияет и его свет.
— Я тоже уверен в этом, — ответил аль-Азир с белоснежной улыбкой. — Где-то сияет.
— Мой друг совершенно серьезен, господин аль-Азир, — сказал Левенхерц. — Можете вы сказать нам, что вам известно?
Аль-Азир поставил чашку на стол и сложил руки так, что они исчезли в рукавах халата. Он воззрился на вычурный рисунок на крышке стола.
— Челюсти Волка, как говорят звезды.
Грубер почувствовал, как против воли сжимаются зубы. Он наклонился вперед, стараясь не упустить ни единого слова из того, что говорил старик.
— Челюсти Волка, драгоценные челюсти из сияющей кости. Они обладают огромной ценностью и были похищены.
— Кем? Для чего? — спросил Левенхерц.
— Тьмой, Сердце Льва. Коварной тьмой. И их не вернуть. О! Я вижу горе, грозящее этому Городу-на-Горе! Боль! Мор! О! Я вижу печаль, и скорбь, и плач!
— Не вернуть? — голос Левенхерца внезапно показался необычайно ломким. — Почему? Господин, о какой тьме вы говорите?
— О ночи. Но не о той ночи звезд, которая позволяет читать и узнавать мир. Я говорю о беззвездной ночи. Она придет, и тогда Челюсти Волка выгрызут из Города-на-Горе, что зовется Мидденхеймом, его сердце.
Грубер взглянул на Левенхерца — тот, казалось, собрался уходить, будто уже услышал все, что хотел. — Что нам делать? — прямо спросил Грубер.
— Хватит, — сказал Левенхерц, — господин аль-Азир сказал свое слово. Нам надо идти.
— Никуда я не пойду! — огрызнулся Грубер, стряхивая руку Левенхерца с плеча. — Господин аль-Азир, если вы узнали то, что рассказали нам, вы должны знать больше! Умоляю вас, не останавливайтесь! Что мы можем сделать?
— Грубер, достаточно!
— Нет! Сядь, Левенхерц! Немедленно!
Аль-Азир глазами показал Левенхерцу на подушки, и тот уселся снова.
— Все именно так, как я и сказал. Челюсти не вернуть. Они потеряны для вас навсегда.
Грубер перегнулся через столик к лицу аль-Азира.
— Извините меня, господин, но я — Белый Волк из Белого Отряда, избранник Ульрика. Я знаю, когда битва проиграна, а когда выиграна, но за свое дело я всегда сражаюсь до последнего. Челюсти Ульрика могут быть утрачены нами, они могут никогда не вернуться к Волкам, но я буду бороться… бороться, я сказал! Когда умирает надежда на победу, Волки живут и дерутся до смертного конца! Так скажите мне напоследок: кто тот враг, который победит меня? Как мне узнать его?
Огромный слуга неслышно возник из-за занавеси, встав рядом с хозяином. В его руках был кривой, расширяющийся к концу меч, размером чуть не с Грубера.
Грубер не сдавал позиций. Он положил ладонь на яблоко клинка, заткнутого за пояс, и ни на дюйм не отодвинулся от лица старого крохотного алхимика.
— Скажите мне! Это может и не принести мне добра, как вы можете счесть, но все равно — скажите мне!
Аль-Азир махнул рукой, и слуга с жутким мечом отправился восвояси.
— Волк Грубер, мне жаль тебя. Но я восхищен твоим символа. Слушай же. Ищи Черную Дверь. Ищи к северу от семи колоколов. Ищи потерянный дым.
Грубер так и рухнул на подушки — это было не совсем то, чего он ожидал. Он чувствовал некоторое оцепенение.
— Ищи…
— Ты слышал его. — сказал Левенхерц, уже стоявший в дверях. Грубер посмотрел в глаза аль-Азира, и их взгляды в первый раз встретились. Старого Волка поразили чистота и задор, которыми светились карие глаза, полускрытые болезненно-желтыми веками. Не раздумывая, Грубер протянул руку и слегка стиснул сухую ладонь старика искренним солдатским рукопожатием.
— Если вы помогли мне, благодарю, — сказал Грубер и вызвал улыбку на губах старого мудреца. Искреннюю улыбку.
— Ты не можешь победить, Грубер. Но постарайся достойно проиграть. И вот еще что: с тобой было интересно поговорить.
Стоя во дворе и натягивая сапоги, Грубер ухмылялся. Левенхерц же, напротив, был хмур и слегка раздосадован.
— Что ты там устроил, а? Ты себя кем вообразил? Есть же обычаи, традиции, ритуалы!
— А, помолчи. Я ему понравился… Сердце Льва.
— Я думал, ты ему кинжал к горлу приставишь, если он не разговорится.
— И я думал, — озорно сказал Грубер, направляясь к воротам. — Но знаешь что? Думается мне, я ему нравлюсь больше, чем ты. Ты так долго крутишься вокруг него со всеми твоими «да, господин — нет, господин», а тут я, простой, невежественный Волк, прихожу к нему, и он говорит мне, что к чему.
— Может, и так… но что у нас есть?
— Наводка, Левенхерц. Ты, вообще, слушал или эту гадость пил? Господин аль-Азир дал нам указание, где искать нашего врага.
— Но он же сказал, что мы проиграем в любом…
Блейден был невысоким, худощавым человеком, немногим выше Кледа, но в отличие от него худ, как щепка. Блейден носил безупречно выглядевший шелковый дублет и диковинные перчатки черной кожи. Он уселся на мягком кресле, напоминавшем трон, которое к тому же стояло на каких-то ящиках. Благодаря этой уловке Блейден мог смотреть на посетителей сверху вниз, но Арик подумал, что это только привлекает излишнее внимание к его тщедушному телосложению. Он не мог сдержать улыбку, увидев, что и конторский стол Блейдена также водружен на ящики, чтобы хозяин мог доставать до него с высокого кресла.
Маленький человечек взял кошель с монетами, переданный ему Гансом. Арик видел, как холодны были глаза Комтура, когда он отдавал сумку. «За это он может и прикончить Аншпаха», — подумал Арик. — Блейден ослабил завязки на кошеле и как-то робко заглянул внутрь, словно ребенок, рассматривающий сладости. На его искаженном, сморщенном лице расцвела довольная улыбка. «Ему, пожалуй, восемьдесят, если судить по седым волосам и восковой коже, — подумал Арик, — и выглядит он как последний конюх. И этот человек тот самый Король Дна, который заправляет преступным сообществом восточного Мидденхейма?»
Блейден принялся подсчитывать деньги, перекладывая монеты из кошеля на свой стол. Его проворные пальцы, скрытые под кожей перчаток, складывали монеты в аккуратные стопки по десятку в каждой, выстраивали стопки в ряд, и каждая из них тщательно выравнивалась. Это заняло три минуты, три безмолвные минуты, во время которых Волки слышали только легкое звяканье монет, громкое чавканье Кледа, приканчивавшего колбасу, и чирканье здорового ржавого ножа по притолоке двери — гном делал одному ему понятные метки.
— Сорок семь крон, — лучезарно улыбнулся Блейден, глядя на Волков из-за золотой колоннады и отдавая Гансу опустошенную сумку. Комтур молча принял ее.
— Первая выплата по моим долгам. Я надеюсь, удовлетворительная? — спросил Аншпах.
— Вполне удовлетворительная, — ответил Блейден. Он вытянул из-под стола расчетную книгу, переплетенную в красную кожу, осторожно открыл ее и аккуратно что-то записал чернилами. Потом его взгляд вернулся к трем рослым воинам, стоявшим перед ним. — Меня впечатляет братская преданность рыцарей-Храмовников, — говорил Блейден, и его голос тек, как патока. — Это же надо: заплатить долг за товарища!
— Волки всегда стоят друг за друга, — ответил Ганс без какой-либо иронии в голосе. Без эмоций вообще.
«Мы и сегодня ночью будем стоять, — подумал Арик, — и смотреть, как Ганс насмерть запорет Аншпаха на конюшне». Ему очень хотелось улыбнуться, но Арик мужественно сопротивлялся подобному неуместному проявлению чувств и даже прикусил щеку. Это помогло от излишнего веселья.
— Что-нибудь еще? — спросил Блейден. — Я немного занят. И мы закрыты, о чем вас наверняка известил Клед.
— Сведения, — сказал Ганс. Слово упало твердо и грузно, как осколок Фаушлага. — Аншпах говорил, что вам известны некоторые вещи. Об обороте… товаров в городе.
Блейден поднял брови и с деланным удивлением уставился на Аншпаха.
— Он так сказал? Удивляюсь тебе, Аншпах. Ты ведь знаешь, что происходит с длинными языками.
— Усыхают и отваливаются, — зловеще напомнил забывчивому клиенту Клед. Блейден засмеялся.
— Как зовут тебя, друг Аншпаха?
— Ганс.
— Комтур Белого Отряда! Что ж, мне оказана немалая честь! — Блейден хохотнул еще раз. — Я и понятия не имел, что нахожусь в присутствии такой персоны! Комтур Ганс… ну-ну. Вы ведь обычно обходите мои заведения стороной. С чего бы?
— В отличие от Аншпаха, я не вижу смысла рисковать или видеть смерть, когда я на отдыхе. В моей ежедневной службе полным-полно такого рода развлечений.
— И то, что вы стоите передо мной живым, предполагает, что смерть, о которой вы говорили, вы же сами и сеете. Ну-ну, Комтур Ганс. Ваши слова так похожи на угрозу, как ни одни, которые я слышал за последние годы.
— Вы можете услышать и нечто большее, — сказал Ганс.
«Ульрик Всемогущий, да он же его провоцирует!» — подумал Арик. Неожиданно он захотел посмотреть, где находится гном с его ржавым тесаком. Клед по-прежнему стоял сзади них. Арик думал, стоит ли рискнуть и положить руку на рукоять кинжала за поясом или это движение только даст гному необходимый повод для действий. Арик сглотнул. «Осторожнее, Комтур!»
Блейден все еще улыбался.
— У сведений есть своя цена, Комтур Ганс. Все, что вы пока сделали — это уменьшили счет, выставленный Аншпаху. Но я не видел сегодня ничего, что могло бы меня заставить добровольно делиться тем, что я знаю.
— И что могло бы? — спросил Ганс.
— Полное покрытие долгов Аншпаха настроит меня, возможно, на более мирный лад. С учетом процентов.
— Но я отдал вам все мои… Блейден сжал губы и потряс головой.
— Монеты — это только монеты. Если их нет, есть другие способы расплатиться за долги. Услуга, например. Я бы очень высоко оценил возможность просить Комтура Храмового Отряда об ответной услуге. Когда она мне понадобится. Сочтем это расплатой за доверие, если хотите.
Арик видел, как напряглись плечи Ганса. Аншпах выглядел обеспокоенным. Арик знал, что Ганс ни в косм случае не должен запятнать себя, дав слово чести этой скотине Блейдену. Дело оборачивалось скверно.
Но на карте стояла еще и честь Храма. Честь всех Волков в целом. Арик внезапно понял в глубине души, что Ганс, в отчаянии от навалившейся на него беды, будет готов принять предложение, переступить через себя и остаться связанным словом чести, данным этому подонку, если это поможет в их поисках.
Ганс уже был готов заговорить, когда Арик вырвался вперед и бросил на стол свой кошелек. Блейден посмотрел на звякнувший мешочек как на птичий помет.
— Мои монеты. Пятьдесят восемь крон. Пересчитайте. Это, с монетами Комтура, покрывает долги Аншпаха… с учетом процентов.
Блейден втянул воздух сквозь зубы.
— Как я уже говорил, я впечатлен братской преданностью рыцарей-Храмовников. Спрашивайте. Аншпах прочистил глотку.
— Не поступало ли что-либо… особо ценное в теневую торговлю сегодня поутру? Что-либо, за что могли запросить немыслимую цену?
Блейден постучал по зубам кончиками пальцев.
— Волки потеряли… что-то такое?
— Отвечайте! — прошипел Ганс.
— Нет. Ничего. Слово чести, как бы вы ее ни оценили.
Повисла долгая тишина. Несмотря на все попытки, они не получили ничего! Арик почувствовал острое желание ударить этого старика. Подлец отлично знал, за какие нити тянуть, чтобы получить дополнительную выгоду.
— Выпустите меня отсюда! — выдохнул Ганс и повернулся к выходу. Клед отошел с дороги и встретил Ганса таким жестом «после вас, сударь», какому бы позавидовал любой придворный.
— Не покидайте меня в таком раздражении, Комтур Ганс, — неожиданно произнес Блейден. — Я, несомненно, злодей, я, безусловно, нечист на руку, но я все-таки деловой человек. Я понимаю механизмы торговли, и я знаю, когда покупатель чувствует, что не зря вложил свои деньги. Послушайте меня еще две минуты…
Ганс обернулся.
— Я не знаю, что вы, Волки, потеряли, и это не особенно Меня интересует. Если это попадет в мои руки, я установлю на это справедливую цену, и вы будете первыми, кому я предложу это приобрести. А все, что я пока могу вам предложить, это сообщение, что вы… не одиноки.
— Что вы имеете в виду?
— Прошлой ночью многие достойные учреждения этого города лишились неких ценных вещей. Не вы первыми пришли ко мне сегодня задавать вопросы. И не последними, я ручаюсь. Всем известны навыки Блейдена в обращении с ценностями. Об этом поговаривают и на улицах.
— И? — сказал Аншпах.
— Ваши деньги не будут потрачены зря, если это будет вам полезно. Вчера ночью Купеческая Гильдия лишилась золотых весов, которые стояли в их главной зале. Они были символом их деятельности. Вчера ночью некий важный символ был изъят из штаб-квартиры ордена Рыцарей-Пантер. Прошлой ночью церемониальная заздравная чаша городского Ополчения исчезла при невыясненных обстоятельствах. Прошлой ночью из закрытого кабинета в Гильдии Алхимиков пропал Перегонный Куб Распятия. Той же ночью Храм Шаллайи утратил Безупречную Вуаль. Картина ясна? Это стоит ваших затрат? Это только те, о которых я знаю, но можете заключать пари на то, что есть и другие. Прошлой ночью кто-то систематически обобрал все важнейшие организации этого города, похитив наиболее почитаемые святыни.
Ганс глубоко вздохнул. Все было куда хуже, чем он предполагал.
— Я не знаю, что происходит в Мидденхейме, — сказал Блейден с сожалением в голосе. — Это не всплеск преступности. Это заговор.
Ганс знаком приказал Арику и Аншпаху следовать за ним. В дверном проеме он остановился. И повернулся.
— Я благодарен вам, Блейден. Как бы вы это ни оценили.
— Это неоценимо, Комтур Ганс. И я попрошу вас об услуге.
— О какой? — спросил Ганс после паузы.
— Когда вы выясните, что здесь творится, расскажите мне. Если честно, все это весьма беспокоит меня.
Из «Ленивого Осла» они вышли через черный ход и остановились в темном переулке, поджидая Моргенштерна, вздумавшего слегка окропить стену таверны.
— Ты же говорил, что по одной кружке, — отметил Драккен.
— Хорошо, что сумели остановить его после трех: радуйся и этому, — устало сказал Эйнхольт.
— И еще кое-что! — с триумфом произнес Моргенштерн, поправляя одежду. — Я говорил вам, что в этом городе не происходит ничего такого, о чем первыми не узнали бы владельцы таверн и постоялых дворов!
Драккен недоуменно нахмурился и посмотрел на Эйнхольта. Вроде бы они сидели в одной и той же таверне и все участвовали в одном разговоре. Что же они упустили?
— Какое «кое-что» ты обнаружил? — спросил Эйнхольт.
— А вы не видели, как тоскливо и скучно там было? Вы не видели, чего не хватало?
— Знаешь, я не такой уж знаток таверн Мидденхейма, — сказал Эйнхольт.
— Представь себе, что мы этого не заметили, и расскажи нам все, пока мы не умерли от старости, — добавил Драккен.
— Кубок Радости! Кубок Радости! Это же очевидно!
Тут же в Моргенштерна вонзилось два взгляда, полных непонимания. Терпеливо, словно он объяснял это детям, Моргенштерн начал обстоятельный рассказ.
— Кубок Радости — талисман Гильдии Виночерпиев. Каждый год таверны соревнуются между собой за эту награду, и победившее заведение выставляет его на почетном месте над баром. Это знак, который говорит людям, какая пивная в городе самая лучшая. Так вот, «Ленивый Осел» выиграл кубок на прошлом Миттерфруле, и где он теперь? Вот то-то! Под сукном, которое закрывает нишу над баром? Явно нет! Он тоже пропал!
— Подожди, не торопись, — сказал Эйнхольт. — Ты полагаешь, что потеря Зубов Ульрика сравнима с кражей какои-то луженой кружки, которой поклоняются твои дружки-выпивохи?
— У каждого из нас свои сокровища, — сказал Моргенштерн. Он готов был распространяться на эту тему дальше, но тут в переулке появилось еще четыре длинные тени.
Люди, которые стояли у фонтана. Они приближались к Волкам по двое с каждого конца переулка. Лица были неподвижны и жестоки.
— Время повеселиться, — сказал Моргенштерн. И бросился в атаку.
Его огромное тело снесло двоих парней, шедших с западного конца, отбросив одного в лужу конской мочи, а второго припечатав к стене. Двое других в то же мгновение набросились на Драккена и Эйнхольта.
Драккен чуть присел, встретил нападающего ударом кулака под ребра и тем же движением перебросил его через себя. Эйнхольт сцепился со своим противником, и они пытались повалить друг друга, топчась по мусору и опрокидывая корзины с пустыми бутылками.
Моргенштерн занялся тем, что вдалбливал голову своего оппонента в заплесневелую стену переулка. Казалось, он ищет зазор между кирпичами, куда вошел бы череп бедолаги. К этому времени его второй противник поднялся на ноги, и в его руке блеснула сталь.
Драккен окрикнул Моргенштерна. Благодаря невысокому росту, Криг легко уходил от ударов противника, который уже оправился после полета и теперь наседал на Волка с новыми силами. Криг уклонился от удара, присел под широкой дугой следующего, отпрыгнул от третьего и прижался к стене. Соперник еще раз попытался достать Драккена, но проворный Волк нырнул под руку и со всей силы ударил в подвернувшийся бок. Парень взвыл от боли, схватился рукой за ушибленное место и тут же получил удар в челюсть. Одним меньше.
Эйнхольт резко ударил своего противника коленом в пах, отчего тот немедленно ослабил захват. Ягбальд повалил его на землю, но тот не собирался так просто сдаваться. Ударом ноги он сшиб Эйнхольта с ног. Драка пошла по новой, и теперь два здоровых мужика катались по навозу и прочей дряни, выламывая друг другу руки, пытаясь удушить, кусаясь…
Драккен метнулся по переулку в сторону Моргенштерна и его согнувшейся жертвы. Малый с ножом вышел ему навстречу. После нескольких ложных движений он попытался ударить Драккена, но тот перехватил его за запястье и отшвырнул к стене. Трижды ударив руку с зажатым в ней ножом о шершавую стену, Драккен вынудил противника разжать пальцы. Нож выпал на землю.
На другом конце переулка Эйнхольт наконец разделался со своим соперником, оставив его приходить в сознание у выгребной ямы.
Драккен гневно душил последнего из четырех, сжимая пальцы на его горле, когда к стене рядом с ними прислонился Моргенштерн. В руке он держал за лезвие выпавший нож.
— Драккен, малыш! Посмотри-ка, какая красивая рукоятка. Какие на ней значки… Эти парни — из Пантер. Я думаю, нам надо поговорить с ними. Как ты считаешь?
Над городом повисла жаркая, удушливая пелена вечернего воздуха, и угрюмые тени начали проникать в окна и двери казармы Храмовников. В длинной, душной трапезной Храма вокруг нескольких свечей сидели Волки Белого Отряда в их пестрых одеждах и четыре крепко побитых человека — Рыцари-Пантеры, повстречавшиеся с группой Моргенштерна. Ганс наклонился к лицу их вожака, который прикладывал к разбитой губе мокрую тряпицу.
— Когда будешь готов, Пантера фон Фольк…
— Я готов, Волк Ганс. — Человек взглянул на Ганса. Последний раз они обменивались такими ожесточенными взглядами у ворот Линца этой весной.
Фон Фольк еще раз дотронулся до своей вздувшейся губы и бросил сердитый взгляд на Моргенштерна, который широко улыбался гостям.
— Прошлой ночью, когда колокола звонили повечерие, святилище Рыцарей-Пантер во дворце было ограблено.
— Что было взято? — спросил Ганс.
— Имеет ли это значение? Мы были в городе и искали следы нашей пропажи, когда наткнулись на мошенников, которые задавали вопросы и собирали сведения. Это… это показалось нам подозрительным. Мы сочли, что они могут знать о нашей утрате, поэтому мы выследили их и перехватили их.
— Ах, вот что это было! Перехват! — захохотал Моргенштерн. — А я-то думал, кого-то как следует вздрючили!
Двое Пантер вскочили с мест с горящими глазами и сжатыми кулаками, но Ганс приказал им сесть и успокоиться. Он смотрел на фон Фолька еще минуту, а потом сел на скамью рядом с ним.
— Знаешь, Пантера, нас тоже обокрали. И, насколько мы можем быть уверены, так же поступили с каждым значительным учреждением в этом городе.
Фон Фольк казался удивленным такой искренностью Ганса. Он отвел взгляд и задумался.
— Неужели заговор? — промолвил он через несколько секунд.
— Да, заговор, и мы имеем на него выход, — сказал Грубер, выходя вперед.
Ганс и фон Фольк уставились на него.
— Выход, конечно, не из лучших, — вынужденно признался Грубер под испепеляющими взглядами суровых Комтуров. — Но тем не менее…
После вечерни, когда сумерки спустились на Мидденхейм, словно камчатый занавес в театре, они вышли в путь. Волки и Пантеры шли вместе, постепенно разделяясь на группы, чтобы обыскать город еще дотошнее, чем прежде Фон Фольк вызвал еще десяток Пантер из Королевских Казарм, и они прибыли, переодетые в гражданское, чтобы без труда присоединиться к поисковым группам.
Арик был в третьей группе: Левенхерц, Грубер, Эйнхольт, фон Фольк и два высокомерных, молчаливых Рыцаря-Пантеры, которых их командир звал Мачаном и Хадриком. Они вышли на улицу в свете слегка покачивавшихся фонарей. Сейчас все были одеты в тяжелые плащи, скрывающие оружие и даже кое-какие доспехи.
Грубер помедлил, взглянул на тяжелое небо, закрытое тонкой пеленой красноватых облаков. — Ночь без звезд… — проговорил он.
— Звезды там есть! — отрезал Левенхерц. — Еще слишком рано, и сумеречная дымка вместе с дымом города мешают увидеть небо. Но ночь будет ясная. Это не будет ночь без звезд.
— Может быть, — отвернулся Грубер, которого эти слова не убедили.
Они находились на Кожевенном Холме, взбираясь по мощеным переулкам к высшей точке города. По обе стороны от них в тавернах шло веселье, из окон вырывался смех, звучала музыка — люди отдыхали.
Колокола начали бить восемь часов. В городе колокольный звон не регулировался никем, поэтому каждый день они заговаривали вразнобой. Арик прислушался к ним. «Колокола, — подумал он, — были одним из загадочных ключей, которые получил Грубер у старого алхимика». Первый, учтивый и деликатный колокол тихо звякнул восемь раз где-то у Альтмаркта. Вторым гулко ударил колокол с Храмовой Площади. Третьим вступил тройной перезвон, заглушаемый расстоянием и ветром, из Остмарка. Четвертой высказалась по поводу времени маленькая церквушка в Зюдгартене.
После небольшой паузы одновременно, перекрывая друг Друга, зазвонили три колокола — пятый, шестой и седьмой. Последний донесся от Коллежской Часовни со склона дворцового района.
Потом был долгий перерыв, после которого зазвонил колокол на изящной башне Шляпников к северу от них. В нескольких сотнях ярдов.
— Это только мне?.. — начал Арик, поворачиваясь к Груберу и Левенхерцу, которых осознание того, в какой последовательности ударил этот колокол, приковало к месту. Грубер огладил подбородок и поглядел на Левенхерца.
— Ну, Сердце Льва?
— Просто… простое совпадение. Какова вероятность? Да, случилось так, что мы стоим тут и слышим семь колоколов к югу и один к северу. Но аль-Азир не мог…
Грубер развернулся к Левенхерцу всем телом. На его лице не было никакого выражения, но Арик слышал настоящую злость в его словах. Пантеры и Эйнхольт в беспокойстве наблюдали за новым поворотом событий.
— Левенхерц, ты меня поражаешь. Ты вроде бы знаешь обо всей этой мистике и сокровенных учениях больше любого из нас, ты беспокоишься о том, чтобы добыть ключи к решению наших загадок у странных чужеземцев, которые пытают нас своими дикими обычаями, ты заставляешь нас искать тайны в строении земли… и ты отказываешься от этого? Почему? Ульрик меня побери, я рядом с тобой — темный старый язычник, но даже я могу представить, что твой аль-Азир, если он обладает навыками и знаниями, которыми ты наделял его в своих байках, мог предсказать нам такое знамение!
— Ты прав, старик. Ты не понимаешь всей тонкости действий просвещенных умов, подобных аль-Азиру. Ульрик! Я даже не пытаюсь притворяться, что понимаю! В его словах заложено куда большее значение, чем это! Его разум и проницательность давно уже превзошли тот рубеж, которого можем достичь мы! Он…
— … дал нам ключ, который мы бы смогли понять, будь мы достаточно сообразительны? — быстро ворвался в разговор Арик. — Как бы ты объяснял тактические сложности сражения конным строем человеку, который не знает ничего об основах ведения войны кавалерией? На пальцах, чтобы он смог понять. Так почему ты думаешь, что аль-Азир не сделал так же?
— Арик прав, — подключился Эйнхольт. — Я тебя уважаю как воина и как брата, Левенхерц, но я думаю, что ты запутался в трех соснах. Будь проще!
— Так его, Ягбальд, — усмехнулся Грубер. — Левенхерц, ты знаешь, что твой иноземный друг пытался помочь мне, а не тебе. Помощи-то просил я — тупой солдат, а не ученый человек вроде тебя. И если он действительно на нашей стороне, он не стал бы запутывать меня чересчур сложными речами. Неужели ты настолько сомневаешься в его силе, что не считаешь возможным признать простую вещь: он знал, где и когда мы, — вернее я, смогу увидеть некие знамения, по которым можно будет найти нашего врага. И аль-Азир рассказал мне об этих знамениях так, чтобы я не смог пройти мимо них!
Левенхерц стоял безмолвной тенью в сгущающемся сумраке ночи.
— К северу от семи колоколов, сказал он, — продолжал Грубер — Давай просто проверим. Разве трудно поверить в то, что старик действительно обладает даром предвидения? И не поэтому ли ты первым делом потащил меня на его чердак? Да еще заставил ходить босиком и пить ту мерзкую смолу?
Левенхерц вздохнул, признавая поражение, кивнул Груберу, развернулся и зашагал вверх по склону. На север, к тонкому шпилю башни Шляпников.
Почти час они бродили по окрестностям Дома Шляпников, осматривая улицы и переулки. Когда колокола зазвонили в очередной раз, на Фаушлаг спустилась настоящая тьма. Горячие закатные облака истаяли в темных небесах. Ночной купол небосвода, накрывший Мидденхейм, был черно-пурпурным и беззвездным.
Фон Фольк неожиданно тронул Арика за рукав и указал вверх.
— Ищи потерянный дым, Волк. Такая вроде у вас была следующая загадка?
Арик подтвердил правоту Пантеры и посмотрел в ту сторону, куда указывал фон Фольк. Ночной воздух над улицей был местом столкновения клубов дыма из печных труб домов и таверн. Дым был почти невидим, и лишь легкая рябь, волнение холодной тьмы выдавали его присутствие.
— Тогда откуда поднимается этот дым? — спросил фон Фольк.
Арик проследил взгляд Пантеры и позавидовал его зоркости. Один столб еле различимой дымки, казалось, вовсе не имел источника — ни трубы, ни еще какого-либо дымохода. Он просто возникал в пространстве между скатами крыш и поднимался вверх, призрачно и медленно.
— Ар-Ульрик, запечатай мои уста! — начал Арик. Он повернулся и чуть не обжег взглядом фон Фолька.
— Дым потерянный? — спросил Пантера с хищной ухмылкой.
— Еще бы! — воскликнул Арик и позвал остальных.
Семь человек осторожно двинулись вниз по переулку с говорящим названием Крутой к нагромождению ветхих строений, среди которых и появлялся дым.
— О, боги! Откуда же он берется? — проговорил Эйнхольт, не настаивая на ответе.
— Ниоткуда… — настороженно произнес Мачан, который уже несколько минут держал руку на рукояти меча под плащом.
Грубер вздернул руку и остановил отряд. Они стояли при входе в темный проулок, и им приходилось пригибаться, поскольку дома так нависали над улицей, что образовывали туннель из расшатанных законченных кирпичей. В проулке было полно мусора, грязи и застоявшихся луж. Крысы сновали и прыгали под ногами. Эйнхольт, Хадрик и фон Фольк наполнили ручные светильники маслом из фляжки и запалили их. Отряд двинулся вперед, разглядывая окрестности в неверном свете трех огоньков.
Пройдя ярдов пятнадцать по слегка искривлявшемуся проулку, забравшись глубже, чем кто-либо за последние годы (исключая крыс и сматывающихся воров, разумеется), они увидели ее.
— Разрази меня, Ульрик! — почти неслышно сказал Грубер.
Дверь. Ниже человеческого роста, больше похожая на люк, но все же дверь. Ее крепкое дерево распирало кирпичную стену проулка. И она была черной от смолы.
— Ищи черную дверь, — произнес Грубер.
— Потерянный дым, к северу от семи колоколов… — добавил Арик.
— В ночь без звезд, — закончил Левенхерц. Он вытащил из-под плаща молот и снес дверь с петель. Тьма поманила их…
За порогом тесный проход уходил вниз. Они шли, не разгибаясь, в некоторых местах даже на корточках, и все равно они задевали макушками и локтями стены и свод прохода.
— Гномья работа? — поинтересовался Арик.
— Древняя, как сам Фаушлаг, — подтвердил Эйнхольт. Прозвучало это зловеще.
Единственное, что они могли разглядеть вокруг в дрожащем огне глиняных светильников, так это ступени, вырубленные прямо в скале и чуть поворачивавшие вправо. Вначале шла известняковая кладка, а когда проход опустился ниже уровня фундаментов старых домов, стоявших в проулке, стенами и сводом стал служить гладкий отесанный камень скалы. Они спустились вниз больше чем на тридцать футов. Освещая дорогу фонарем, фон Фольк оступился на одной из ступенек и уперся свободной рукой в стену, чтобы не покатиться вниз Когда он отдернул руку, она была покрыта черной липкой смолой.
— Ты гляди, и стены смолой промазаны, как и дверь. Словно лодку смолили.
— А она еще и свежая, — сказал Левенхерц, тоже дотрагиваясь до стены. — Кто-то поддерживает это место в порядке.
— Но почему смола? — спросил Мачан. — Чтобы сырость внутрь не пускать?
— Или не выпускать что-то изнутри, — мрачно подытожил Левенхерц.
Ступени становились все более пологими, пока не перешли в подземный туннель, достаточно высокий, чтобы воины могли встать во весь рост. Правда, ширины коридора хватало только для одного человека.
— Куда теперь? — спросил Хадрик.
— На север, — ответил Грубер с полной и жуткой уверенностью.
Они двинулись на север. Через сотню ярдов отряд наткнулся на еще один лестничный пролет, похожий на тот, которым они уже воспользовались. В воздухе запахло сырой древностью… потом старой скалы, на которой был выстроен некогда Мидденхейм и которая окружала сейчас Волков и Пантер.
Фонарь фон Фолька моргнул и погас. Эйнхольт залил в него масло, зажег и отбросил опустевшую флягу.
— Ну, скоро совсем впотьмах останемся, — сказал Эйнхольт во всеуслышание.
— У меня есть еще немного масла, — подал голос Арик, — но, может быть, оно нам не понадобится. — Он попытался проскользнуть мимо фон Фолька, но вляпался спиной в покрытую смолой стену. Отлепив себя от стены, Арик прошел чуть вперед, бесшумно ступая по гладкому, холодному, сырому камню. — Посмотрите! Мне это мерещится или как?
Ему не померещилось. Свет. Холодный, колючий свет горел впереди них и чуть ниже. С Ариком во главе отряд двинулся на свет, затушив фонари, чтобы приберечь масло.
Еще сто ярдов, еще один спуск по каменным ступеням — и они оказались в широком туннеле, стены которого были из грубого неровного камня, как в шахте. Вдоль каждой стены шла гирлянда маленьких серебряных светильников, уходившая в каждом направлении так далеко, как мог видеть глаз. Неровная поверхность стен искрилась множеством бликов от света ламп, и поэтому казалось, что отряд идет среди звезд.
— Стеклянные вкрапления… кристаллы… — Грубер щелкнул ногтем по стене.
— Или драгоценные камни, — откликнулся фон Фольк, посмотрев на стену более пристально. — Если это не ответвление старой гномьей шахты, то я бретонец! Ее, видать, выкопали еще до того, как был основан город.
— Боюсь, ты прав, — буркнул Левенхерц. — Это древнее, заброшенное место.
— Не заброшенное, Сердце Льва, — тихо сказал Грубер. — Кто-то же зажег светильники.
Арик и Эйнхольт вдвоем принялись изучать серебряные лампы. Это были изящные металлические безделушки с крохотными стеклянными колбочками. Их фитили горели ярким белым светом, вытягивая топливо из резервуаров под ними.
— Знаешь, они не от масла горят, — сказал Эйнхольт.
— Точно. Никогда ничего подобного не видел! — пробормотал пораженный Арик. Левенхерц подошел к ним. Он посмотрел на лампу и вдруг испуганно отрывисто вдохнул.
— Алхимия! — сказал он, оборачиваясь к остальным. — Эти светильники горят за счет алхимической смеси, контактная реакция… Боги! Лучшие алхимики, которых я знаю, включая аль-Азира, корпели бы целый месяц в своих мастерских, чтобы сделать всего одну такую лампу!
— А здесь их сотни… куда ни глянь. — Голос Грубера, казалось, лишился былой силы при виде такого чуда.
Они двинулись вниз по освещенному коридору. Теперь они могли идти парами, поскольку этот туннель был куда шире предыдущего. Грубер и фон Фольк шли впереди, Хадрик и Эйнхольт двигались за ними, потом — Арик и Мачен, и замыкающим был Левенхерц. Теперь все достали оружие: Волки достали молоты, Пантеры сжали в руках мечи. У Хадрика на кожаном ремне через плечо висел натянутый арбалет.
Они вышли к перекрестку. Освещенный туннель, по которому двигался отряд, пересекал почти такой же, только темный. Сомнений по поводу того, каким путем идти, не возникло. Арик почувствовал, как его темя покрывается мелким бисером пота, невзирая на затхлый холод старых камней, окружавших семерых отчаянных людей. Арик заметил, что он потерял чувство времени, как только спустился в это подземелье.
Проход расширился и вывел отряд в продолговатую пещеру с низко нависавшим сводом. Здесь тоже светились алхимические лампы. Стены казались сделанными из монолитной глыбы кварца, они блестели как лед в белом свете. Они пошли вперед по неровному полу.
— На вашем месте я был бы осторожнее, — раздался голос из ниоткуда.
Пантеры и Волки замерли, настороженно осматриваясь вокруг. Из боковой ниши, о существовании которой никто из отряда даже не подозревал, появились три фигуры. Воины развернулись в их сторону, угрожающе подняв оружие.
— Немедленно назовитесь! — крикнул фон Фольк.
Три фигуры вышли на свет: высокого человека в длинном зеленом плаще сопровождали два наемника — тилеанца в кожаных защитных колетах и стеганых штанах. Длинные мечи их были обнажены, а лица темны и суровы. Может быть, такими их делали тени, падающие от решетчатых забрал тилеанских шлемов. Зато у человека в зеленом плаще было длинное, чисто выбритые лицо. От его ослепительной улыбки почему-то кровь стыла в жилах. Он смотрел на семерых воинов из-под прикрытых век, и глаз его почти не было видно.
— Я магистр Шорак. Мой полный титул куда длиннее и более обременителен, так что пока довольствуйтесь этим, Эту парочку зовут Гульдо и Лорча. Они не обзавелись более длинными и обременительными титулами, чем эти имена. Тем не менее они опытные убийцы. Теперь ваша очередь. Представьтесь-ка. И немедленно…
Фон Фольк и Грубер рванулись было вперед, желая познакомить Магистра Шорака с их оружием, но Левенхерц ухватил их за плечи и остановил. Потом он подошел к человеку в зеленом плаще, и два тилеанца тут же направили острия своих мечей ему в горло.
— Магистр Шорак, какая встреча, — спокойно и приветливо сказал Левенхерц, словно не у его глотки замерли в ожидании приказа два смертоносных стальных лезвия.
— Неужели это Левенхерц, Волк великого Храма? — спросил человек в плаще, щурясь от света. Он сделал неуловимый жест, и тилеанские мечи скользнули в ножны, а сами наемники отошли за спину Шорака. Магистр шагнул вперед. — Ну-ну, Левенхерц. Кто это с тобой?
— Стая из Волков и Пантер, магистр. Охотится за тем же, за чем и вы, насколько я могу судить.
— Серьезно? Это очень впечатляет. В городе все носятся туда-сюда, чтобы найти потерянные сокровища, и только… Волки и Пантеры… подобрались так же близко, как и я.
— Во имя Ульрика, Левенхерц, кто это? — возмущенно спросил Грубер.
— Магистр Шорак, магистр магии Шорак из Магического Конклава, — сказал Арик из-за его спины. Он не был знаком лично с магом, но знал его имя.
— Собственной персоной, — улыбнулся Шорак. — А теперь позабавьте меня, Храмовники: что привело вас сюда?
— Чутье, — сказал Арик.
— Предопределение… — сказал фон Фольк.
— Левенхерц, — твердо сказал Грубер, выходя вперед.
— А точнее, я. По тем запутанным следам, которые указал мне один из вашей братии, ибн аль-Азир. Шорак в голос рассмеялся.
— Этот шарлатан? Мой дорогой, он алхимик, лудильщик, возящийся с элементарными материями, ребенок в области творения! Я, милостивый сударь, маг. И мастер своего дела! Никакого сравнения быть не может!
— А мне понравился старик аль-Азир, если быть честным, — задумчиво сказал Грубер, понимая, что высказывает свои мысли. Он повернулся, чтобы заглянуть в глаза магу.
— Это редкость. Обычно я стараюсь не ходить одной улицей с такими людьми. На моей памяти были люди, которые смело шли в свете добра, и существа, обитавшие во мраке и заигрывавшие с магией. И… никакого сравнения быть не может.
Шорак прокашлялся, пристально взглянув на Грубера.
— Это какая-то угроза, воин? Или оскорбление?
— Просто констатация факта.
— Учитывая, что мы здесь преследуем одну цель, — мягко сказал Арик со своей теневой позиции, — может, мы забудем об оскорблениях и начнем работать вместе?
— Если только магистр Шорак не стоит за теми преступлениями, по следу которых мы идем, — холодно промолвил фон Фольк. Грубер одобрительно что-то проворчал. Он был первым, кто связал преступление и магию, и пока ничто не разубедило его в этом мнении. И вот теперь настоящий, действующий маг, будь он проклят, попадается на их пути…
— Господа, господа, — взял слово Шорак. — Будь я вашим врагом, вы бы не прошли живыми через эту комнату! — Его зубы блеснули в дружелюбной улыбке. — Так что вы должны поблагодарить меня за своевременное предупреждение!
— Предупреждение? — переспросил Левенхерц, которому все эти препирательства явно были не по душе. — О чем?
— Примите это как жест моей доброй воли. Тот коридор, в который вы намеревались войти, загражден. — Волки и Пантеры как по команде обернулись к дальнему краю кварцевого зала.
— Магия поджидает беспечных невежд. Охранная магия. Простенькое заклинание, мое могущество давно превзошло этот уровень. А вот вас бы оно наверняка задержало.
— И что бы сделало? — поинтересовался фон Фольк.
— А ты бывал пьяным, солдат?
— Было дело, — пожал плечами фон Фольк. — По праздникам. Что с того?
— Представь себе, каково быть пьяным, — негромко рассмеялся Шорак, — если ты — пивная кружка.
Маг развернулся и двинулся по бугристому полу, широко раскинув руки. Он произнес несколько слов пронзительным голосом; Арику показалось, будто кто-то скребет ногтем по стеклу, и у него перехватило дыхание. В воздухе появился запах разложения, словно кто-то наверху выкопал чересчур глубокую выгребную яму и отходы начали просачиваться в подземелье.
— Вот теперь все в порядке, — сказал Шорак, разворачиваясь к аудитории. — Я развеял охранное заклинание. Можем идти.
— Ваши действия повергают меня в благоговейный трепет, магистр Шорак, — сказал Грубер, стараясь, чтобы в его голосе за показным смирением прозвучало как можно меньше почтения. — Набормотали какого-то детского лепета, подняли ветер своими рукавами, а теперь твердите нам, что ваша незримая магия спасла нас от чародейской ловушки, которую мы не видели.
Шорак медленно подошел вплотную к Груберу и вперился в него взглядом Маг улыбался.
— Ваше презрение поистине восхитительно. Когда тебя не уважают, это дает некоторый заряд бодрости. Как вас зовут?
— Грубер, Волк Ульрика.
Шорак наклонился вперед, нос к носу со старым Волком. Его улыбка исчезла, а на ее месте появилось холодное и жесткое выражение, в котором было не меньше угрозы, чем в обнаженных тилеанских мечах. Грубер даже не моргнул.
— Благодари бога, Грубер, Волк Ульрика, что ты не видел моей магии. Благодари бога, что магия невидима для тебя, ибо ты бы выцарапал свои глаза и сдох в мучениях, узри ты хоть толику ее.
— Я постараюсь вспомнить о вас в моей молитве к Ульрику, — бесстрастно сказал Грубер.
— Хватит! — рявкнул Арик, теряя терпение. — Если мы идем дальше вместе, так давайте действовать! Почему вы Не скажете нам, зачем пришли сюда, магистр?
— Вы уже знаете, — Шорак церемонно повернулся к Арику.
— Мы знаем только то, что Магический Конклав, видимо, потерял нечто ценное, как и мы, какое-то сокровище. Но что?
— Это нельзя назвать именем. Это особые чары. Бесценные. И если я расскажу вам об их свойствах и предназначении, немногие сохранят рассудок.
Все обернулись на звук смеха Эйнхольта.
— Это нельзя увидеть, то нельзя назвать — что за бред! Грубер прав! Почему мы принимаем на веру слова этого парня, а он все щадит наши чувствительные уши от настоящей правды. Вам бы в балагане работать, магистр Шорак! У вас драматический талант!
Шорак посмотрел на Эйнхольта. Арик видел, как черты мага застилает странная пелена. Потом из-под нее проступило узнавание и… жалость.
— Эйнхольт, — ровно произнес Шорак.
— Вы меня знаете?
— Твое имя только что пришло ко мне. Незримый мир, над которым ты насмехаешься, дал мне твое имя. Эйнхольт. Ты отважный человек. Не заходи в тень.
— Не заходить куда?
Шорак отвернулся, словно ему внезапно стало горячо смотреть в лицо Эйнхольта. «Невыносимо, — подумал Арик. — Словно его ужаснуло то, что он увидел».
— Может быть, теперь, Волки и Пантеры, мы продолжим наше дело? — непринужденно спросил маг — чересчур непринужденно, по мнению Арика, Шорак повел отряд через кварцевый зал, тилеанские наемники следовали за ним по пятам.
— Что он хотел сказать? — шепотом спросил Эйнхольт у Левенхерца. — В чем тут подвох, парень?
— Я не знаю, — пожал плечами Левенхерц. — Но вот что я тебе скажу: делай, как он сказал, брат. Не заходи в тень.
На дальней стороне зала их встретили очередные ступени. Насколько Грубер мог судить, по этой извивающейся широкой лестнице они спустились еще на сотню футов в недра скалы. И еще трижды Шорак останавливал их, чтобы разыграть очередное представление и спасти «беспечных невежд» от незримых опасностей.
«Как весь этот балаган мне надоел!» — подумал Грубер. Но как бы ему ни противно было смотреть на горделивого мага и его фокусы, Грубер не мог отрицать, что от непонятных слов, которыми Шорак сопровождал свои телодвижения, веяло холодом, не имевшим никакого отношения к их пребыванию в глубине скалы. Грубер видел, как сосредоточенно и внимательно наблюдает за магом Арик, какое темное беспокойство пеленой легло на напряженное лицо Эйнхольта.
Грубер начал пробираться по краю лестницы мимо шедших впереди воинов, пока не оказался за спиной Шорака.
— Магистр Шорак, вот вы многое знаете о сокровенных учениях, так, может быть, у вас есть объяснение всем нашим бедам? Почему эти кражи случились? Зачем были похищены самые ценные вещи города?
— А знаете ли вы, Грубер, как наложить на человека магические чары? Сделать любовный приворот, приманить удачу, наслать проклятие?
— Откуда? Я же простой воин, как вам известно.
— Так вот, каждый раз, когда вы собираетесь кого-то зачаровать, вам необходим символ. Для любых чар — от простейших до самых абстрактных — требуется воспользоваться чем-то принадлежащим тому человеку, жизнь которого вы хотите изменить. Для любовного зелья идеально подойдет локон волос, для чар удачи — монетка из кошелька или любимое кольцо, для проклятия… тут нет ничего более действенного, чем капля крови. Эти символы становятся основой чар, сердцем ритуала, который насылает магию на человека.
Лестница повернула влево и снова круто пошла вниз. Воздух стал более холодным, влажным, и в нем различался запах дыма.
— Теперь представьте, что вам надо наложить чары не на человека, а на нечто большее — скажем, на город. Клок волос не подойдет. Вам нужен символ другого порядка. — Шорак посмотрел на Грубера, приподняв одну бровь, пытаясь понять, имеют ли смысл его слова для старого вояки.
— И предметы, которые у нас увели, — символы?
— Похоже на то. О, конечно, я не уверен в этом совершенно. Мы вполне можем идти по следу безумного собирателя редких предметов. Но эта версия вызывает у меня большие сомнения. Я считаю, что кто-то и впрямь готовит заклятие для Мидденхейма.
Грубер судорожно вдохнул. Говоря откровенно, он уже представлял себе подобный поворот событий еще до разговора с высокомерным магом. Он побывал не в одной битве за свою жизнь и неоднократно видел, как нечестивые воины Тьмы стремятся завладеть трофеями противника, наделяя их таинственным могуществом. Они готовы были пройти любой путь и заплатить какую угодно цену своей кровью и жизнью, чтобы добраться до священных знамен, завладеть легендарным оружием, снять скальп с могучего воина или принести своему шаману череп прославленного военачальника. Грубер не стал больше ничего говорить.
Наконец, ступени закончились, и отряд вышел в огромный зал, о котором Арик впоследствии никогда не думал как о подвале. Выложенный лиловой плиткой, зал был почти так же велик, как тренировочный плац в Волчьих казармах. Только на плацу не было нескольких рядов высоких колонн, которые разделяли этот зал на несколько частей. Арик представил, что когда-то это была огромная кладовая, винный погреб, склад съестных припасов. Тут стояли бочки гномьего пива и солонины, там с крюков свешивались окорока и колбасы, в том углу стояли кадушки с соленьями, на полках вдоль стен лежали завернутые в холстину круги сыра. Сейчас здесь было пусто. Стены и колонны были вымазаны смолой, и по ним бежали цепочки алхимических ламп, С дальней стороны зала шел более интенсивный свет. Где-то в двухстах футах впереди находился его источник, перечеркивавший пол тенями колонн.
Слышался скрежещущий глухой звук, словно камни стен дышали, медленно и размеренно делая глубокие вдохи и выдохи. К запаху дыма примешивался «аромат» прокисшего молока.
И другой звук — голоса. Их отдаленное бормотание напоминало о храме, о священнике, нараспев читающем непонятные слова старинного ритуала. Голоса раздавались оттуда же, откуда шел свет. Ритм им задавал бой барабана. Отряд распался на части. Воины бесшумно бросились вперед, пригибаясь к земле, скрываясь за колоннами. Грубер шел по правому краю вместе с Эйнхольтом, Мачаном и фон Фольком. Левое крыло составляли Арик, Хадрик и тилеанец Гуль-до. По центру шли Левенхерц и Шорак с Лорчей, своим вторым телохранителем. Они перебегали от колонны к колонне, скача из тени в тень. С оружием наготове они стремились на свет, как смертоносные мотыльки.
Левенхерц проскочил последний фут открытого пространства и припал спиной к колонне. Этот звук — нет, не пение, а мерное дыхание камня — сводил его с ума, просто ужасал его. Он посмотрел на подбегавшего к его колонне Шорака. Тот вытирал уголок рта шелковым платком. На ткани была кровь.
— Магистр? — участливо прошептал Левенхерц.
— Все в порядке, дружище. — Магистр закашлялся, прикрывая рот платком. В его дыхании Левенхерц безошибочно распознал металлический запах крови. — Все в порядке. Просто тут на воле бродят всякие духи — смертельно опасные, злобные твари. Я их чувствую, и это сжигает мою глотку.
Со своей позиции за колонной Арик рассматривал источник света. В огромной каменной чаше старинного чана для засолки были сложены вязанки прутьев и веток, горевшие ярким белым пламенем. Языки пламени лизали душистое Дерево, и в воздухе расплывалось облако кисловатого аромата. Дым столбом поднимался вверх и уходил в отдушину на потолке пещеры. Теперь, по меньшей мере, стало ясно, откуда шел «потерянный» дым.
Вокруг огня стояли каменные глыбы, напоминавшие нечто среднее между сапожной колодкой и табуретом. Глыбы громоздились у центрального очага без соблюдения каких-либо видимых закономерностей. Кроме одной. На каждом постаменте лежал один из бесценных предметов: блестящая заздравная чаша, хрустальная бутыль, тонкий просвечивающий отрез льняной ткани, золотой кубок, браслет из когтей пантеры, украшенный жемчугом, знак бургомистра, скипетр, серебряные часы, кинжал, маленький шелковый мешочек… Еще многие предметы Арик не разглядел, но он увидел главное; Челюсти Ульрика поблескивали в свете костра на одном из камней.
А еще Арик увидел двадцать фигур в капюшонах. Люди стояли на коленях среди камней, повернувшись лицом к огню. Именно они были источниками пения. Один из них бил в барабан.
В центре всего этого стояла тощая фигура в черной одежде. Она стояла спиной к огню, обратившись лицом к людям. Движения изможденной фигуры были резкими и отрывистыми, как у марионетки. Она подергивалась в такт барабанному бою. Никаких подробностей Арик не мог разглядеть, но нутром чуял, что более отвратительного существа в жизни не видывал. Ему хотелось оказаться в другом месте. Орды бесноватых зверолюдов в Драквальде казались ему сейчас гораздо более приятной компанией, чем этот черный ужас.
Скорчившийся за колонной рядом с Шораком Левенхерц взглянул на мага и с ужасом увидел, как сильно тот побледнел.
— Шорак? — обеспокоенно позвал его Левенхерц. Маг на мгновение прислонился спиной к колонне, чтобы успокоить дыхание. Его лицо приобрело болезненный оттенок и покрылось испариной.
— Левенхерц… Это… — пробормотал маг. — Плохо дело, малыш. Звездная Корона! Я всю жизнь провел в общении с невидимым миром. Я ему обязан своими силами. Боги знают, порой я сталкивался с темными существами. Знаешь ли, искушение велико. Но это., этот ритуал настолько проникнут тьмой, его магия столь зла и тлетворна — я никогда не видел и не чувствовал ничего подобного. Мы еще пожалеем о том, что сюда пришли. Левенхерц, малыш, я даже в мыслях представить не мог, что такой кошмар существует! Это место — оплот самой Смерти!
Левенхерц посмотрел на мага в тусклом свете белых ламп. От его недавних надменности и властности не осталось и следа, вся самоуверенность испарилась. Драматических эффектов больше не будет. Левенхерц знал, что Шорак был достаточно сильным городским магом, одним из лучших в Мидденхейме. Его умения оказалось вполне достаточно, чтобы привести их сюда. Но сейчас он был просто человеком. Испуганным человеком, сердце которого ушло в пятки. Левенхерц испытывал неизмеримую жалость к магу. И неизмеримый страх за всех, кто пришел с ним в этот зал. Если уж великий Шорак убоялся…
Грубер лежал на животе и смотрел. Перед ним лежали утраченные сокровища, и теперь у него не оставалось никаких сомнений, что они используются в качестве символов при наложении каких-то чар, как и рассказывал Шорак. «Нет, не чар, — поправил себя Грубер. — Проклятие — куда более подходящее слово». По его коже побежали мурашки. Все из-за этих звуков, словно стены вокруг него дышали. Или из-за барабанного боя. Или из-за пения коленопреклоненных фигур Нет, скорее всего, причина в той дерганой марионетке у огня. Грубер молил Ульрика, чтобы он в милосердии своем больше никогда не дал ему увидеть ничего подобного.
Фон Фольк подкрался сзади, и Грубер медленно обернулся к нему. Страх превратил глаза Пантеры в черные немигающие дыры.
— Что будем делать, Волк? — прошептал фон Фольк.
— У нас богатый выбор, Пантера? — с горькой усмешкой спросил Грубер. — Здесь и сейчас вершится великое и беспощадное зло, и тьма накроет весь город, который мы поклялись защищать до последнего вздоха, если мы не вмешаемся. Давай делать то, чему нас учили, и молиться, чтобы этого было достаточно.
Фон Фольк кивнул, сделал глубокий вдох, провел ногтем по лезвию меча. Потом он перевел взгляд на группу Арика. А несколько секунд спустя поймал взгляд Хадрика и сделал отрывистый рубящий жест кулаком. Хадрик поднял арбалет.
Барабан задавал ритм. Пение продолжалось. Камни по-прежнему дышали, пытаясь втянуть в себя воздух. В костре потрескивали сучья. Вонь смерти и разложения заполняла воздух. Фигура-марионетка дергалась. Хадрик выстрелил.
Арбалетный болт ударил марионетку в грудь и отбросил ее в огонь. Она завизжала нечеловеческим голосом и схватилась за оперенное древко, барахтаясь в огне.
Нечестивцы в капюшонах оборвали пение на полуслове, вскочили на ноги и начали оборачиваться, когда Волки, Пантеры и тилеанцы уже набросились на крайних поклонников неведомого культа.
Арик бросился к костру, раскручивая молот. За ним рванулся Лорча. Нечто похожее на марионетку горело с пронзительным криком, как факел, и все еще пыталось выбраться из огня.
Певцы темных гимнов откинули капюшоны и бархатные плащи. Блеснули кольчуги и глаза, полные ярости, замелькали мечи и секиры. Их лица, перекошенные криками, и доспехи были измазаны кровью.
Арик ударил молотом в лицо первого попавшегося на пути врага, еще не успевшего поднять свое оружие. Молот вырвал тому нижнюю челюсть — она отлетела в сторону как красно-белая комета с кровавым хвостом. Второй противник атаковал Арика сам, но молодой Волк уверенно блокировал удар боевого топора древком молота и тут же пнул противника ногой в живот. Тот сложился пополам и упал. Через долю секунды после того, как его голова коснулась фиолетовых плиток пола, молот Арика опустился на нее сверху.
Грубер ворвался в бой, первым ударом сломав шею одному из колдунов, и вовремя развернулся, чтобы отразить меч второго. Эйнхольт вышел сзади и боковым ударом проложил тому грудь. После первого же удара фон Фольк на жестком блоке сломал меч, но это не помешало ему выпотрошить противника обломком. Он отбросил бездыханное тело и подобрал секиру убитого. Оружие запело в умелых руках Пантеры, и эта песня завершилась треском расколотого черепа еще одного нечестивца.
Удар Левенхерца скомкал рычащую гримасу очередного не в меру агрессивного певца, сбив его с ног и отбросив на пару шагов назад.
Мачан набросился да врагов, и его меч залихватски свистел, вспарывая кольчуги и плоть. Кровь из очередной раны брызнула ему в глаза, он провел рукой по лицу и увидел, как меч врубается в его открытый бок. Он закричал в гневе, но крик прервался. Разрубленный пополам Мачан рухнул наземь.
Хадрик снова зарядил арбалет, вложил новый болт и послал его в лоб убийце Мачана. Секундой позже другой вражеский воин поднял его на копье и пригвоздил к колонне. Хадрик закричал, и оказавшийся поблизости Гульдо снес голову нечестивцу. Тот упал и выпустил копье, но было поздно. Осевший на пол Хадрик был уже мертв.
Арику оставалось пройти совсем немного до священных челюстей, когда он пропустил рубящий удар в плечо и упал на колено Грубер и Левенхерц были окружены со всех сторон Кто-то снес Гульдо полчерепа, и он камнем свалился на фиолетово-красный пол. Фон Фольк вогнал свою секиру между ног очередного певца и разрубил его до грудины. Одним врагом стало меньше, но секира застряла, и Пантера тщетно пытался высвободить ее.
Шорак поднял руки и одним жестом, легким, но преисполненным неизвестным могуществом, превратил одного из врагов в гору маслянистых, дымящихся останков. В воздухе отвратительно запахло расплавленным металлом и горящей плотью Чародей слегка вздрогнул и отошел на шаг назад, казалось, чтобы успокоиться. Потом он повернулся и уничтожил наседавшего на Грубера певца простым сжатием ладони в кулак. Левенхерц успел подумать, что теперь он снова видит прежнего Шорака, уверенного, внушительного, могучего, завораживающего.
Арик ударил противника в бедро и, когда тот упал, опустил молот ему на грудь. Арик встал и обернулся. И он увидел это первым. Горящая и визжащая тварь все-таки выбралась из огня и теперь твердо стояла на ногах. Остатки одежды тлели на ней, она почернела и словно покрылась смолой. Тварь осмотрелась. Взгляд из-под обгоревших век нашел Шорака Губы, вздувшиеся и потрескавшиеся, произнесли одно слово. — Умри!
Шорак завопил так, словно у него внутри все вскипело. Грубер бросился к нему, но невидимая сила, которую почувствовали все, подняла мага в воздух. Холодные силы воздуха, вихри леденящего ветра. Эйнхольт раздробил голову человеку с секирой и прыгнул вверх, пытаясь ухватиться за развевавшийся плащ Шорака Он со страхом осознал, что видит перед собой наглядное доказательство существования незримого мира.
Маг вертелся в воздухе, поднимаясь все выше. Тем, кто остался внизу, уже было не достать его. Невидимые силы терзали и били его, ни на мгновение не ослабляя мертвой хватки. Его плащ и одежда были изодраны в клочья. Кровавые рубцы и ссадины появлялись на его теле. Раздетый почти догола, истекающий кровью Шорак ударился о потолок. Хрустнули кости. Казалось, что он упал на потолок, словно это была земля. Огромная незримая сила вжимала его в свод пещеры. Кровь растекалась по потолку вместо того, чтобы падать на настоящий пол.
Его разбитое лицо, пересиливая боль, обернулось к Груберу и Эйнхольту, которые стояли внизу и, как завороженные, смотрели на мага. Левенхерц, Арик, фон Фольк и Лорча продолжали ожесточенный бой, но два воина были просто заворожены жестоким, неумолимым поражением Шорака.
Маг смотрел вниз в обезумевшее лицо Грубера. За мгновение до того, как лопнули его глаза и череп расплющился о каменный свод пещеры, он успел произнести восемь слов. Вместе с кровью они слетали с его исковерканных губ, и это последнее дело его жизни потребовало от мага самых великих усилий. Он оказался человеком огромной силы воли.
— Разбей. Чары. Без. Символов. Они. Не. Смогут. Причинить.
Восемь слов. Фраза не была завершена, но в девятом слове Грубер не нуждался Того, что он услышал, вполне хватило. Невидимая сила последним нажимом убила мага, размазав по своду его кровь и плоть. Секунду эта красная масса покрывала потолок, а потом хлынула вниз на сражавшихся людей, оставив в воздухе запах крови.
Грубер уже мчался вперед, размахивая молотом Два вражеских воина ждали его, подняв секиры. Покрытый кровью Шорака Грубер был ужасен: он раскрутил молот над головой и, когда до противников оставалось всего три шага, а они бросились к нему навстречу, прочертил смертоносную дугу своим оружием, ухватив молот за ременную петлю на конце рукояти. Он едва смог удержаться на ногах, но два черепа разлетелись вдребезги, как глиняные горшки.
Теперь он был один среди камней, на которых лежали символы Мидденхейма. Грубер знал, что проник в самое сердце чародейства, что между этими камнями сплетают свой пагубный узор темные незримые силы. Его волосы встали дыбом и мурашки побежали по всему телу от ощущения этих окруживших его сил. В ноздри проник сладковатый запах разложения, какой исходит от трупа недельной давности. Магия, это он понимает — и никогда не забудет. Черная магия Магия Смерти.
Он подумал о Гансе, который на их преисполненном опасностей обратном пути в Линц отогнал призрачных тварей, уничтожив коготь, за которым они охотились. Он знал, что Должен сделать то же самое… снова… здесь… и сейчас. Чтобы уничтожить чары, надо уничтожить символ. И теперь он знал, четко и ясно, о чем говорил аль-Азир.
«Их не вернуть. Они потеряны для вас навсегда. Волк Грубер, мне жаль тебя. Но я восхищен твоим мужеством. Даже хоть ты и потеряешь то, что для тебя дорого».
Выбора не было. Так было предначертано, полагал Грубер, причудливым и закономерным движением звезд. У него было время, чтобы нанести один удар, и он точно знал, куда должен направить свой молот. В конце концов, он был Волком Храма Ульрика и знал, что поставлено на карту. С одной стороны — судьба Мидденхейма, а с другой…
Челюсти Волка, столь святые, столь ценные для каждого верующего, вырезанные самим Артуром, блестели на камне прямо перед ним.
Грубер поднял молот.
Что-то вонзилось в его спину, и жуткая судорога сотрясла его тело. Грубер закричал. Когти разодрали его спину от плеч до пояса, распоров плащ, кольчугу и подлатник. Волк упал на колени. Черная фигура выросла над ним. На ее костлявых, крючковатых пальцах алела кровь — его кровь. Фигура-марионетка дернулась, блеснув дьявольским огнем в глазах, и повалила старого воина на пол ударом руки. По голове рыцаря хлынула кровь, левое ухо было почти оторвано.
Задыхаясь, Грубер смотрел на тварь, стоявшую и покачивавшуюся над ним. Ее длинные угловатые конечности дергались и тряслись. Она действительно напоминала марионетку в неумелых руках. «Или нет, — подумал Грубер, когда боль пугающим образом прояснила его сознание. — Оно похоже на недоделанного человека. Насмешка над человеком, скелет, который вспоминает, как надо двигаться, но не имеет мышц, сухожилий или привычки, чтобы достойно справиться с задачей». В падающем сзади свете фигура выглядела тем, кем и была: большим человеческим скелетом, обтянутым могильно сухой кожей и обгоревшими остатками одежды. Скелет дергался и трепыхался, пытаясь снова вести себя как человек. Пытаясь снова стать человеком.
Только глаза говорили все за это существо: розовые огни злобной ярости. Они смотрели на Грубера. Закопченные зубы разомкнулись, и иссушенный рот вытолкнул одно слово.
— Умри!
— Сначала ты! — прорычал Эйнхольт, снося ненавистную тварь мастерским ударом молота. Сложившись от удара, она отлетела в темноту за костер. Эйнхольт бросил взгляд на упавшего навзничь Грубера, но не стал тратить на него время, пока насущной оставалась более важная задача. Эйнхольт был достаточно умен, чтобы прийти к тем же выводам, что и Грубер. Он развернулся к камню и поднял молот, напоминая всем своим видом того великого бога, что когда-то создал Фаушлаг. А затем Челюсти Волка, бесценная реликвия Ордена Волка, разлетелись каскадом сверкающих осколков под молотом Эйнхольта.
И… все.
Ни большого взрыва, ни яркой вспышки, ни звука, ни дуновения ветра. В подвале просто похолодало. Стены перестали дышать. Запах магии улетучился. Напряжение в центре зала бесследно пропало. Огонь погас.
Тьма. Холод. Сырость. Запах крови и смерти.
Кто-то ударил кресалом по кремню. Небольшой огонек пронизал темноту. Лорча с зажженной лампой подошел к кругу камней, забрал маленький бархатный кошель и спрятал его в куртку.
— Все хорошо, что хорошо кончается, — сказал он в темноту, где его грубому тилеанскому выговору внимали уцелевшие Волки и фон Фольк. — Я извещу Конклав.
Через мгновение он и его лампа исчезли. Арик зажег свой светильник и поднял его над головой. Левенхерц сделал то же самое, заправив светильник последним маслом. Слабый свет разлился над окровавленным залом. Воины вытащили из вязанок рядом с погасшим костром несколько сучьев и сделали факелы. Эйнхольт помог Груберу подняться.
— Ульрик да возблагодарит тебя, брат Эйнхольт, — сказал Грубер, обнимая его.
— Может быть, Ульрик еще и простит меня, — ответил Эйнхольт.
В свете факелов они собрали все трофеи в заплечные мешки. Арик почтительно передал браслет из когтей Пантеры фон Фольку. Пантера принял браслет и кивнул Волку.
— Ульрик видел то, что вы сделали здесь. Ваша жертва не была напрасной. О вашем мужестве узнают все в моем Ордене.
— И, возможно, наши Ордена не будут с этих пор такими непримиримыми соперниками, — сказал Грубер, встав на ноги. — Во имя этого дела и Пантеры пролили свою кровь.
Он и фон Фольк пожали друг другу руки.
— Мы все собрали, — сказал Эйнхольт. Он и Арик несли мешки, полные самых ценных вещей города. — Пора бы и выбираться отсюда. Наши факелы долго не протянут, а наверху я знаю пару-тройку человек, которым вид этих безделушек принесет огромное облегчение.
Левенхерц что-то искал сзади них, высоко подняв факел. Его лицо было бледным и растерянным.
— Слушайте… здесь ее нет. Даже следа не осталось. Та тварь, которую ударил Эйнхольт. Она рассыпалась в пыль или…
— … или сбежала, — закончил за него Грубер.
Признание
Воздух над Мидденхеймом был холоден и спокоен. У земли ветер находил способы пробраться в каждую оконную щель, свистнуть в каждую неплотно закрытую дверь, он носился в проходах и переулках, выбивая расшатавшиеся кирпичи, ныряя в подворотни и крысиные лазы, как убегающий вор. Ему было весело, людям — холодно. В Мидденхейм пришла осень.
Уличные жаровни теперь топились жарче, языки пламени, выскакивая из них, лизали стены домов, оставляя черные следы копоти. Горели они до самого утра. Солнце садилось рано, и для многих горожан рабочий день сокращался. Они не особо надрывались, сохраняя силы для зимних дней, когда холода и бесчисленные болезни свалят с ног не одну сотню человек. Из года в год зима брала свою дань человеческими жизнями с Города-на-Горе.
Но для некоторых обитателей Мидденхейма ранний закат и поздний рассвет означали лишь то, что они начинают и заканчивают работу в темноте. Одним из таких людей был Круца. Нельзя сказать, что ему нравилось работать впотьмах, но порой это оказывалось кстати. Круца заканчивал работу на сегодняшний день и выбирал последнюю цель.
Припозднившиеся торговцы покидали город шумными компаниями при свете факелов, и среди них вышагивал полный человек средних лет с цветущим румянцем на круглых щеках и восхитительным носом картошкой. Его карманы производили впечатление достаточно набитых, а из-под плаща, не сходившегося на объемистом теле клиента, выглядывали завязки кошелька. Круца заметил его выходившим из одного из лучших кабаков на окраине Фрейбурга и теперь шел за ним к северным пределам альтквартирских трущоб.
Круца легко прошел мимо толстяка, которому при его качающейся походке и коротком шаге было очень сложно спускаться по крутым склонам улицы. Вор подождал секунду, потом обернулся в ту сторону, откуда пришел, и, когда купец проходил мимо него, проверил взглядом, на месте ли еще кошелек. Купец не обратил на Круцу никакого внимания.
Вор сосредоточился на цели и уже было двинулся на перехват кошелька, когда вдруг заметил что-то в стороне. Он быстро перевел взгляд с цели и успел увидеть, как в двери таверны на противоположной стороне улицы мелькает край длинного серого плаща.
Круца остановился, потом сделал еще пару нерешительных шагов. Снова обернувшись к цели, он увидел, как беспечный толстяк исчезает за поворотом в один из переулков Круца снова пошел за ним, пытаясь сосредоточиться, напоминая себе о норме.
Но он чувствовал, как чьи-то глаза хищно глядят ему в спину. Он резко развернулся на каблуках, и на этот раз две серые фигуры не получили даже мгновения, чтобы скрыться из виду.
Мгновенно Круца забыл о своей несостоявшейся жертве и сам скрылся в тени. Он крепко сжал холодные ладони перед лицом, словно в молитве — а что, помолиться Ранальду, лукавому покровителю воров, сейчас бы не помешало. Да и не только ему. Любому богу, который захочет выслушать. Неожиданно ладони Круцы покрылись липким потом. Он почувствовал, как капля пота побежала по его лбу, нашла борозду недавнего шрама, скатилась по ней к челюсти и зависла там. Только когда вторая капля проделала тот же путь, они обе сорвались с его подбородка вниз. Круца почти услышал, как эта капля разбивается о булыжники.
Он ждал этого момента многие месяцы, готовился к нему, не раз обдумывал, как это будет и что он сможет противопоставить серым плащам. Теперь момент настал, и Круца был не готов к этому. Да он и не смог бы никогда подготовиться к возвращению серых людей, которые носят блестящие медальоны со знаком змеи, пожирающей свой хвост. Они забрали Дохляка, а теперь пришли за ним.
Круца вышел на середину улицы и огляделся. Он не искал пути к отступлению, не искал помощи у посторонних — он просто осматривал местность. Его преследовало нездоровое ощущение, что в их приходе за ним есть какая-то справедливость. Весной они забрали Дохляка, а парень был невиновен. Его-то душа была не столь испорчена, как та, что гнездилась в Круце. И конечно, они должны были прийти за ним. Гнев их и ярость теперь наверняка будут во сто крат сильнее, чем тогда, весной.
Выйти из этой ситуации можно было только одним путем. Тогда он сбежал, и за них обоих расплатился Дохляк. На этот раз он останется: пришло время платить самому. Он будет сражаться. Если он погибнет, судьба парня больше не будет лежать тяжким бременем на его совести. Круца положил ладонь на яблоко меча и почувствовал, как среди панического страха в его душе пробивается слабый росток решительности. Он встал по центру улицы, широко расставив ноги и расправив плечи, и громогласно взревел. Клич вызова, взрыв раскаяния, крик предостережения. Те, кто услышал этот крик, не могли понять, что он означает, но осознавали, что пора уносить ноги. Круца слышал, как захлопали ставни и двери в соседних домах. Потом наступила тишина. Люди в серых плащах тоже услышали этот крик — они стояли в соседнем переулке, скрывшись в тени.
— Этот твой мошенник — храбрый парень, — сказал своему напарнику худой и высокий человек глубоким сардоническим голосом. — Может, ему кажется, что это он нашел нас?
Более приземистый и крепко сбитый обладатель серого плаща проворно развернулся и вышел на опустевшую улицу, потянув за собой своего спутника. Они появились в тридцати шагах от Круцы, гордо стоявшего в тупике, когда эхо его крика еще не затихло в лабиринте переулков Альтквартира.
Высокий человек сунул руку под плащ и достал оружие Его более плотный компаньон поднял руки, чтобы откинуть капюшон, который закрывал его лицо сукном и тенью, и окликнуть вора.
Но Круца пролетел тридцать шагов быстрее, чем кто-либо успел сказать хотя бы слово. Высоко подняв над головой короткий меч, зажатый в двух руках, он напал на серых людей. Он поставил себе цель — сразу нанести один смертоносный удар, а потом уже драться до последнего вздоха. Чей это будет вздох, Круцу уже не беспокоило. Его налитые кровью глаза с безумными расширенными зрачками, казалось, могли убить сами по себе. Сквозь сжатые зубы вырвался еще один крик.
Потом он ударил.
Круца едва смог удержать в руках меч, когда вылетевший из ниоткуда молот отбил его оружие в сторону. Вор попробовал пробить защиту серого человека сильным боковым ударом, но его меч наткнулся на твердую рукоять молота. Столкновение было такой силы, что меч Круцы зазубрился, а от молота во все стороны брызнули мелкие щепки. Карманник быстро ударил противника в бедро, но тот отпрыгнул, и меч только вспорол серую ткань плаща. В прыжке капюшон слетел с его головы, и Круца увидел нормальное человеческое лицо — розовая кожа, темные блестящие глаза. Этот серый человек не был похож на тех, которых Круца видел весной — мертвенно бледных и словно высушенных заживо. Сейчас его противник был человеком из плоти и крови, готовым сражаться за свою жизнь.
В это время на Круцу набросился невысокий серый человек, пытаясь сбить его с ног своим молотом. Вор принял молот на меч, оттолкнул оружие в сторону и полоснул клинком по напавшему человеку. Коротышка ушел от удара. Он тоже скинул капюшон, да и плащ уже почти сполз с его плеч. Под плащом Круца увидел шкуру.
Такую шкуру он уже видел раньше. Его мозг лихорадочно вспоминал, где и когда он встречал ее. Круца еще раз попытался ударить противника в корпус, и он даже взрезал шкуру, но не задел тела. «Западня»! Несколько недель назад этот человек был там, и его доспехи были завернуты в волчью шкуру, а на голове красовался мешок с прорезями для глаз. Гладиатор в маске!
Круца отскочил и в замешательстве посмотрел в глаза Драккена. «Белый Волк. Белый Волк Лении! Почему? Неужели он из серых людей?»
Круца глубоко дышал, пытаясь успокоиться, перестать паниковать. На губах уже выступила пена, и зубы судорожно сжались, не позволяя больше ни единому звуку вылететь из его рта. Круца стоял и смотрел, как два человека медленно приближаются к нему, размахивая тяжелыми молотами. Сила Храма. Или сила серых людей? Он не мог понять.
Его удар не встретил сопротивления — высокий противник ушел с линии атаки, но почему-то не ударил Круцу в спину, как тот того ожидал, проваливаясь вперед. Вор резко остановился, развернулся и ударил снова, на этот раз почувствовав, как кончик меча взрезает плоть. Прежде чем он успел обрадоваться этой удаче, два молота чуть не вышибли из него дух, врезавшись в его грудь и свалив на землю.
«Почему… почему я не умер? Почему они не убили меня? Почему мне позволяют жить, когда я готов умереть?»
Круца испустил тяжкий вздох и потерял сознание.
Аншпах потер кулаком порез, оставленный на его плече мечом карманника, тогда как Драккен склонился над распластавшейся на булыжниках фигурой Круцы, прощупывая его пульс.
Аншпах был весьма доволен собой. Драккен рассказал ему о некоем ворс, которого надо было найти. Криг, видимо, сводил какие-то личные счеты и хотел, чтобы все прошло тихо. Молодой Храмовник в этих поисках положился на помощь Аншпаха — и не ошибся. Для человека, который знал город так хорошо, как Аншпах, это не было трудной задачей; небольшая стычка, в которой они напоследок приняли участие, приятно разнообразила день азартного Волка. Хорошо, когда есть возможность разогреть кровь холодной осенней ночью. Драккен ничего не сказал Аншпаху ни о том, что у воришки настолько сильный удар, ни о том, что у него бойцовский характер. Слава Ульрику, ничего плохого не произошло. Порезанное плечо заживет за несколько дней, а вот достоинство Драккена было весьма серьезно оскорблено. Его шкуру вор располосовал на два куска, ни один из которых не был достаточно велик, чтобы закрывать его могучий торс. Аншпах ухмыльнулся, представив, как Драккен будет объяснять это Гансу. Он смотрел на странную картину: перемазанный в альтквартирской грязи Волк протягивает руку очнувшемуся уличному головорезу. Он почувствовал смутную ностальгию.
На севере Мидденхейма огромный беловолосый Волк-Храмовник вышагивал по широким проспектам, отходившим от графского дворца. Рядом с ним еле успевала перебирать ногами маленькая девушка.
— А почему Криг послал тебя? И куда ты меня ведешь? — задыхаясь, проговорила Ления, приподнимая свои юбки, чтобы они не волочились по изморози, покрывшей булыжную мостовую Брукнер остановился. Ления чуть не пролетела мимо него, повернулась и подошла к Волку, держась за бок.
— Слушай, у меня уже в боку колет! Может, пойдем потише?
— Разве что немного потише, — сказал Брукнер, почти не глядя на нее. — Драккен просил меня сопровождать тебя в целях твоей безопасности. Он расскажет тебе сам, зачем ты ему нужна. — Он по-прежнему не смотрел на свою спутницу, вероятно, потому, что ему пришлось бы сильно нагибаться, чтобы взглянуть ей в глаза. А может быть, потому что у него была работа, которую он должен был сделать, услуга, которую он пообещал оказать своему соратнику, и все остальные мелочи его не интересовали.
Брукнер снова зашагал на юг, через несколько секунд оглянулся на снова отставшую Лению и постарался двигаться медленнее, чтобы та могла идти с ним рядом. Но очень быстрым шагом.
Драккен и Аншпах отволокли Круцу с улицы в примыкающий переулок, где вор мог бы прийти в себя, а их не увидели бы люди, которые слышали шум сражения и теперь принялись заинтересованно выглядывать на улицу.
Карманник сидел на земле, привалившись спиной к замшелой стене какого-то дома. Он непрерывно кашлял и сплевывал на темную грязную землю. Теперь он выглядел совершенно смирившимся, и Аншпах прислонился к стене напротив него. Места в переулке хватало только им двоим, так что Драккен стоял в стороне и ждал, когда вор оправится от потрясения настолько, что сможет помочь им в том деле, для которого они ушли из Храма сегодня вечером. Драккен не ожидал от Круцы ничего подобного. Вор должен был оказаться трусливым и покорным, как и положено уличному подонку. А теперь Крига одолевало восхищение, смешанное с завистью, к той отваге, которую Круца проявил в схватке с Волками, чем бы эта отвага ни была вызвана.
Круца мельком взглянул на Аншпаха. Одного мгновения, в течение которого он смотрел на Волка, хватило, чтобы увидеть все наиболее важное: небольшую рану в плече, положение молота, элегантную расслабленность позы. У Круцы были воровские глаза, и он пользовался этим, чтобы спасти или продать как можно дороже свою жизнь. Он мысленно отметил каждую важную деталь и зашелся в очередном приступе кашля, сильно нагнувшись вперед и раскинув руки, не отрывая локтей от согнутых коленей.
Драккен не понял, что произошло. Круца внезапно оказался на ногах, а возле горла Крига возникло острие короткого кинжала. Аншпах что-то предостерегающе выкрикнул, но предупреждение запоздало. Старый плут тоже на мимолетное мгновение оказался застигнутым врасплох. Но только на мгновение.
Круца только и успел, что прижать лезвие кинжала к горлу псевдо-гладиатора, когда Аншпах ударил его сзади молотом по ногам. Вполсилы. Этого хватило. Круца свалился на колени, Драккен оттолкнул его, и он ударился крестцом о твердые камни переулка. Кинжал, который Круца вытащил из-за голенища Аншпаха во время того драматического приступа кашля, отлетел к хозяину. Круца привстал и поднял руки, признавая поражение.
— Все, парни. Я ваш. Делайте со мной, что хотите. Можете убить, раз на то пошло.
Аншпах снова улыбнулся. Он не ожидал от этого вечера стольких развлечений. Карманник оказался совсем неплох Он выкрал его кинжал так ловко, что Аншпах даже не почувствовал этого! Нет, этот парень ему определенно нравился, Ульрик свидетель.
Аншпах протянул руку Круце. Вору показалось, что он видел, как Волк улыбается ему. Но их взгляды встретились только на короткий миг. Драккен снова решил взять ситуацию под свой контроль.
— Пойдем! Я хочу, чтобы ты поговорил с одним человеком. За мной. Аншпах, присматривай за тылами.
Ления и Брукнер шли на юг. Походка Волка-великана была уже ближе к обычному прогулочному темпу, но Ления, как ни старалась, не могла втянуть его ни в какую беседу.
— Ты должен сказать, куда мы идем.
— Увидишь.
— А это далеко?
— Нет.
В таких светских разговорах они прошли вдоль северной стены Большого Парка и снова двинулись на юг. Брукнер больше ничего не говорил Лении, да и она не знала, о чем еще можно спросить. Девушка принялась смотреть, как ее Ноги шагают по булыжникам, и увидела, как мостовая меняется. Сначала камни были гладкими, широкими и плоскими, а потом на мостовой стали попадаться выбоины, ухабы и прочие неровности. Булыжники стали мелкими и кривобокими, они складывались в такие мозаики и завихрения, которые не шли ни в какое сравнение с идеально ровной брусчаткой северных кварталов. Итак… по крайней мере, теперь она знала, что они движутся к Альтквартиру.
Круца шел за Драккеном уверенной поступью и прислушивался к звуку легких, расслабленных шагов второго Волка, которого звали Аншпахом. Им не пришлось идти далеко. Время от времени поворачивая то на север, то на запад, они пустыми проспектами и проулками добрались до больших двустворчатых дверей конюшенного двора.
Дела у владельцев здесь складывались не лучшим образом. Эти конюшни наполнялись только в те дни, когда в город одновременно приезжало много богатых и зажиточных людей, и мест в конюшнях более уважаемых дельцов просто не хватало на всех. Те, кого не смогли принять в северной части Мидденхейма, приходили сюда. Но все равно богатейшими клиентами этого заведения были средней руки купцы, наезжавшие в город на один базарный день и покидавшие его к вечеру. Они забирали коней и отправлялись по загородным обиталищам, поэтому конюшня и пустовала большую часть ночей. Конюха и его сыновей такая жизнь вполне устраивала, и они не особо бедствовали. Накладных расходов было немного: соломенные подстилки менялись всего лишь раз в месяц, на корм для лошадей тоже уходило мало средств — утром и вечером животных кормили хозяева в их поместьях и на фермах.
Драккен отворил одну створку двери, и они вошли во Двор, освещенный одиноким факелом, торчавшим в ржавом кольце на стене. Сюда выходили двери целого ряда стойл, отгороженных низенькими, до половины проема конюшенными дверцами. Пахло слежавшейся соломой и конским навозом.
Круца никогда не видел лошадь вблизи. В Альтквартире и кобыл и жеребцов было мало, и при каждой встрече со всадником Круца заблаговременно освобождал ему дорогу, ныряя в ближайший переулок. Но здесь не было слышно ни ржания, ни постукиваний копытом, ни всхрапываний. Круца понял, что конюшня пуста, и слегка успокоился.
Долго расслабляться ему не дал Драккен. Как только дверь на улицу закрылась, Криг обошел Круцу и впечатал его в грубую поверхность стены одного из стойл. Он смотрел Круце в лицо, почти касаясь его носа своим.
Хмурое выражение лица Волка не нравилось Круце. Вор напрягся, его тело превратилось в сочленение прочных тросов и каменных плит. Он действительно чувствовал себя так, словно был системой блоков, канатов и противовесов, которые трещат и скрипят, поднимая на Фаушлаг непосильный груз.
Драккен так сильно прижал Круцу к стене, что тот только удивлялся, как еще может дышать. Волк стоял прямо перед ним с выражением мрачной решимости на лице, и Круца гадал, сколько ж ему жить осталось. Вор украдкой глянул на Аншпаха, стоявшего на страже около большой черной двери, которая теперь была чуть приоткрыта. Да, Аншпах — не союзник. Круца прекрасно знал о том, как Волки держатся друг друга.
— Она скоро придет сюда, — начал Драккен.
«Она? — подумал Круца и внезапно все понял. — Ления! Я должен буду отчитаться перед Ленией за смерть Дохляка. Поэтому меня и привели сюда. А потом этот Драккен меня здесь же и прикончит!»
— Ты смылся после драки в «Западне». Полагаю, мне не в чем тебя винить. Я тебя напугал, назвав вором, лжецом и убийцей. И кто знает, может, я и не ошибся. Но коли так оно и есть, Ления должна услышать об этом из твоих собственных уст. Меня она слушать не будет. — Драккен слегка поморщился. — Лении необходимо узнать, что произошло с Дохляком. Она искала его. Она не говорит ни о чем, кроме своего брата. Ления рассказала мне обо всех тупиках, в которые уткнулась, когда искала его. Она считает, что ты знал его. Если тебе действительно известно, что произошло с этим парнем, ты расскажешь ей об этом, чтобы она успокоилась, в конце концов. А если ты убил его, отвечать будешь перед Стражей.
«Что я могу ей сказать?» — думал Круца. Тот момент, когда он готов был поведать ей все, давно прошел. Прошел в тот памятный вечер, когда они чудом вырвались из «Западни» благодаря этому самому Белому Волку. Когда он потрясенно осознал, что ее брат был именно тем человеком, которого он упорно пытался забыть. «Я не хочу рассказывать ей ничего. Я не понимаю, что произошло. Я все эти месяцы пытался не думать об этом!»
Но теперь эта пара Волков наблюдала за ним, и Круца понимал, что девушке надо будет рассказать хоть что-то, если ему дороги свобода и жизнь. Но в то же время он искренне полагал, что ему было бы лучше погибнуть часом раньше от молотов Храмовников, чем встретиться с Ленией.
Времени для размышлений не оставалось. Ления, пятясь, вошла в дверь, разговаривая с кем-то, кто остался снаружи.
— Ну, и зачем тебе было надо меня сюда волочь? Здесь какая-то ошибка! — воскликнула она, но тут наткнулась спиной на Аншпаха, ойкнула, развернулась и увидела все почтенное собрание. Ее взгляд остановился на Круце, который склонил голову и промолчал. Тогда она бросилась к Драккену и обняла его, а он взял се под руку.
— Ления, я позвал тебя сюда, чтобы ты поговорила с этим карманником. Спроси у него, что ты хочешь знать о своем брате. Он ответит на твои вопросы. — Последние слова Драккен произнес, грозно глядя в глаза Круце, и они прозвучали как предупреждение.
Ления обернулась к Круце. Драккен не выпускал ее из Рук.
— Ты знал Стефана?
— Нет… я знал Дохляка… — Круца подумал, что почти такими же фразами они обменялись в ночь после сражения в «Западне».
— Оставь нас, Криг, — махнула Ления рукой своему возлюбленному-Храмовнику, не сводя пристального взгляда с лица Круцы.
— Забавно получается, — сказал Аншпах с кривой усмешкой, присоединившись к Драккену и Брукнеру, переминавшимся за воротами конюшни, — когда доярки начинают командовать мужчинами. — Драккен встрепенулся и посмотрел на Аншпаха. — Еще, чего доброго, наша девочка станет Комтуром Волков или Королевой Дна!
Драккен опустил взгляд, покраснел до корней волос от смущения и гнева и насупился так, что побагровевший лоб избороздили белые и лиловые линии.
— Я знал Дохляка, — начал Круца, повторяя свои слова.
— Никакого другого имени я от него не слышал. Он говорил, что имени у него нет. Он представлялся незаконнорожденным сыном вельможи, говорил, что мать его умерла в родах. Я не мог знать, что он был твоим братом.
«Я звала его братом, но никогда не была в этом уверена. Никто не знал его по-настоящему. По большей части, мы его редко замечали. Но она ничего нам не говорила». Круца говорил, и Ления подумала, что если она сейчас перебьет его, он никогда больше не соберется с духом, чтобы рассказать ей о Дохляке. А она хотела знать о брате все, что бы ни был вынужден сказать этот вор.
— Он не был похож на тебя.
«Он ни на кого не был похож», — подумала Ления.
— Помнишь, ты говорила, что он был честным парнем? — спросил Круца, не ожидая, впрочем, какого бы то ни было ответа. — Он действительно был честным, но как-то по-особому. Я встретил его, когда он воровал кошелек у старого вора, моего учителя. Но он крал только то, что не принадлежало никому, или то, чего у человека было в избытке. Я был первым, кто пришел к нему домой в Мидденхейме. Я стал его первым другом здесь. Я надеюсь, что я был его другом.
«Если так, значит, ты был его первым и единственным другом за всю его жизнь. — Воспоминания больно ранили Лению. — Люди были жестоки с ним, если, в конце концов, замечали его. Казалось, что его никто не видит».
— Я никогда не видел никого, кто мог бы так воровать, как Дохляк. Бесшумно, так, что никто его не замечал. Я… я использовал его, — повесил голову Круца. — Я не горжусь этим, но, по меньшей мере, я не завербовал его и не позволил Блейдену использовать парня еще более мерзким образом. Мы с Дохляком были друзьями. — Со стороны могло показаться, что Круца разговаривает сам с собой.
«Как же, так бы ты и использовал Дохляка! У него была своя, особая свобода, он делал все только так, как хотел сам», — подумала Ления, но ничего не сказала Она могла понять, когда ей врут, а когда говорят правду.
Круца надолго замолчал, и Ления внезапно поняла, что они все еще стоят посреди двора этой пустой конюшни. Ночь становилась холодной, и колючие звезды смотрели на двух человек, застывших под темно-лиловым небом. Серые и черные, как Фаушлаг, облака, ползли по небу, не позволяя лунам-близнецам посмотреть на Мидденхейм. Лению начал пробирать озноб. Круца замер перед ней в той же позе, в которой она его здесь застала. Она протянула руку к нему, но он отстранился прежде, чем девушка смогла дотронуться до его рукава.
— Нет! После того, что ты услышала, как ты вообще можешь находиться рядом со мной? Я использовал твоего брата… он воровал, чтобы я мог выполнить свою норму Мне и надо было лишь подзадоривать его. Для него это была игра, — говорил Круца, не глядя на Лению.
«С ним не стоило и пытаться играть. Особенно в прятки».
— Он воровал для меня, а я слушал его рассказы. У него была самая необычная комната, которую я когда-либо видел. В ней было полным-полно красивых вещей. Мы вместе выпивали, и я заваливался спать, слушая в пол-уха его байки. Я знал, что использую его, талантливого воришку, но я никогда не причинил бы ему вреда. Ему нравилось играть в мою игру и рассказывать мне о ведьмах, которые вырастили его. Это, конечно, чепуха. Но знаешь, его никто другой не видел.
«Маленький найденыш… Теперь мне не узнать, почему мать звала его так, почему мы все над этим смеялись, отец, братья, даже мать смеялась, пусть и с печалью во взгляде… Может, он вовсе не принадлежал к нашей семье. И не принадлежал никому…»
— Ления, я думаю, он умер. Мне очень жаль. Скорее всего, он мертв. — Круца тысячи раз думал об этом, но сказал это впервые.
«Мертв! Все же мертв… И я уже не смогу найти его и понять. Почему он умер?» Стон, родившийся в ее груди, не нашел дорогу к губам. Ления почувствовала легкую слабость.
— Он был невидимкой и должен был спастись… но он не вернулся. Он больше не вернулся. — Голос Круцы звучал тихо, низко и на удивление спокойно. Он знал, что скажет Лении. — Сначала я думал, что он пользуется какой-то уловкой, чтобы его никто не видел, или ему необычайно везет. Но потом я понял, что был не прав. Однажды он наткнулся на шайку контрабандистов. На большую шайку. — Круца впервые взглянул на девушку. Она побледнела и дрожала, вероятно, от холода.
Ления действительно замерзла, но еще она была напугана. Девушка в растерянности огляделась вокруг, выискивая место, куда можно было бы спрятаться от студеного осеннего воздуха и ночного неба, место, где она почувствовала бы себя в тепле и в безопасности. Но кругом были только пустые стойла. «Ладно, сойдет и это», — подумала Ления. По своему деревенскому опыту она знала, что даже в таком открытом помещении некоторая толика дневного тепла сохраняется дольше, чем на улице. Она повернулась к Круце спиной, двинулась к двери ближайшего стойла и положила ладонь на старую, почерневшую щеколду. Та была отлично смазана и спокойно, бесшумно сдвинулась в сторону. Ления остановилась и посмотрела на Круцу. Он понял, что девушка ждет его, и пошел к ней. Ления вошла в стойло, и запах напомнил ей о Линце, о тех далеких безмятежных днях, когда она доила коров и ухаживала за лошадьми. Круца встал у двери, слегка ссутулившись. Он устал, а тягостные воспоминания разбередили старые душевные раны. Хоть он и вышел живым из нелегкого испытания в бою с Волками, Круца чувствовал, что худшее впереди.
— Это были контрабандисты. Дохляк их выследил, когда начал ходить за перевозчиками трупов. Он рассказал мне всю эту историю, — продолжил Круца свой монолог, когда Ления устроилась на копне старого сена.
«Никто никогда не замечал Дохляка. Потому он и мог пропадать на несколько дней неизвестно куда. Мать говорила, что Дохляк „шляется со своим народом“, И теперь мне не кажется, что у мамы были какие-то причуды. Мы никогда не знали, где он и чем он занимается, но я всегда была рада видеть его, когда он возвращался из леса. Я любила его. И я любила его истории». Ления перевела дух, напоминая себе, что Стефан мертв, но воспоминания о нем продолжали сниться в ее сознании. Тем временем Круца продолжал:
— Только оказалось, что возили туда совсем не тела умерших. Серые люди были не из Храма Морра. Они были контрабандистами, которые поставляли в город разные товары без пошлин и разрешений. А, да что я все это тебе рассказываю? Дохляка этим не вернешь.
Какая-то часть Лении настойчиво требовала спросить у Круцы, кем были эти контрабандисты, куда ходил за ними Стефан. Но девушка догадывалась, что если она начнет задавать вору вопросы, он может вообще замолчать. Она почувствовала неприятный холод, которого никак не ожидала в теплом старом стойле. Круца чертил небольшие круги в пыли носком башмака.
— Дохляк отвел меня в то место, где обитали контрабандисты. Я сперва не хотел туда лезть, — сказал Круца, глядя на Лению, и взгляд его предотвращал вопрос, вертевшийся у нее на кончике языка: где погиб Дохляк?
Она сидела спокойно, а Круца продолжал чертить круги в пыли. Он склонил голову, и девушка едва могла расслышать его слова.
— Дохляк был очень возбужден. Там было так много всего… Я помню его слова: «Эти вещи ждут, чтобы их забрали!» Это казалось… это казалось легким и прибыльным делом. — Его голос стал еще тише.
Ления сползла на пол и подобралась ближе к Круце, чтобы расслышать все его слова, как бы мало ни оставалось ей слушать его воспоминания. Круца попытался отпрянуть от девушки, словно боялся ее приближения.
— Бандиты оказались начеку. Их были десятки. Они заметили нас. Я пытался… — Круца непроизвольно провел пальцами по узкому шраму на лице, почти не видному под густыми волосами, и замолчал. Ления не заметила шрама раньше.
«Он заработал шрам, пытаясь спасти Дохляка. Он точно был его другом. Но почему же он сомневается в этом?»
— Я выбрался оттуда и ждал Дохляка. Ждал в его комнате. Я не знаю, как долго я ждал его. На ступени лестницы уже лег слой пыли, но Дохляк не пришел.
Круца замолчал, потом неожиданно развернулся и вышел из стойла. Он пошел к двери, ведшей на улицу, когда она вдруг распахнулась, и из темноты вышел Драккен.
— Ну что? — спросил Волк.
Ления, шедшая за Круцей, хотела было ответить Кригу, когда поняла, что Волк говорит с вором. Круца выглядел так, словно увидел призрака — как и в тот момент, когда Ления впервые произнесла при нем имя Дохляка.
— Все хорошо, — сказала девушка Драккену за онемевшего Круцу. Она взяла парня за руку — Спасибо, — сказала она, не зная, что еще можно сказать в этой ситуации. Этот человек пытался спасти Дохляку жизнь. Он получил отметину на память о друге. А ей не осталось ничего. Она уже слишком долго скорбела по пропавшему брату.
— Теперь делай со мной все, что угодно, — сказал Круца Драккену. — Я умру в мире, если мне суждено умереть этой ночью.
— Нет! — твердо и бесстрашно крикнула Ления. — Отпусти его, Драккен. Он не сделал ничего дурного. Он был другом Дохляка и не причинил ему вреда.
Ления позволила Драккену обнять себя.
— Спасибо тебе, Криг. Теперь мне нет смысла беспокоиться о Стефане.
Они расстались. Круца уходил от старой конюшни так быстро, как только мог, стараясь затеряться в темных переходах Альтквартира. Он думал о том, что успокоил Лению, как мог. Может быть…
Он думал, упокоилась ли душа Дохляка. Он думал, обретут ли хоть когда-нибудь покой его разум и его душа.
Он рассказал эту историю. Он рассказал, что случилось с Дохляком. Да, он не упомянул о некоторых деталях тех трагических событий, о деталях, которые его разум долго и тщетно пытался вытеснить из памяти В этом городе творилось нечто, о чем не хотелось говорить, что хотелось забыть как можно скорее. В памяти Круцы снова возникли жуткие люди в серых плащах и их отвратительное пристанище.
Ления узнала достаточно. Теперь она может совершить траурные церемонии и безмятежно спать, смирившись с потерей. А он… он бы забыл. Забыл это все. Он бы отправился в «Тонущую Крысу» и вымыл все эти воспоминания из головы добрым элем. Лению, Дохляка, проклятого Волка… даже серых людей.
Одинокий волк
…Маг смотрел на него пристально, пытливо, словно старался узнать человека, которого давно не видел.
— Эйнхольт, — наконец, сказал Шорак без всяких эмоции.
— Вы знаете меня, господин маг? — спросил он в удивлении.
— Твое имя просто пришло ко мне. Невидимый мир, над которым ты насмехаешься, сказал мне его. Эйнхольт. Ты отважный человек. Не заходи в тень…
Эйнхольт рывком поднялся с койки. В казарме царила темнота. Во рту было сухо, а рубаха промокла от пота. Сон изменился. Первый раз за двадцать зим сон изменился. Прежний сон истаял, уступив место другому.
Он должен был быть доволен. Однако не был.
В общей спальне Белого Отряда было тихо, единственный свет давали предрассветные звезды, проникавшие сквозь шеренгу узких окон под самым потолком. Его собратья — Белые Волки — храпели и кашляли под своими сбившимися одеялами на койках у обитых белой дранкой стен.
В одной длинной нижней рубахе Эйнхольт встал с кровати на холодные плиты каменного пола. Он хриплым голосом пробормотал короткую рассветную молитву Ульрику, глубоко дыша. Потом закутался в свою волчью шкуру и пошел к выходу из спальни неуверенной походкой — слепой на один глаз воин медленно свыкался с темнотой.
Он плотно и тихо закрыл за собой дверь и вышел во двор храма. В нишах, куда не задувал ветер, около входа в спальню каждого отряда горели бледным огнем свечи. Небо еще не просветлело, и воздух был холоден и сер в этот утренний час. «Даже к заутрене еще не звонили?» — подумал Эйнхольт. Возле свечи, которая освещала вход в «логово» Белого Отряда, стояли кувшин с водой и оловянная кружка. Эйнхольт жадно выпил полную кружку ледяной влаги, но во рту не стало лучше.
«Твое имя просто пришло ко мне. Невидимый мир, над которым ты насмехаешься, сказал мне его. Эйнхольт. Ты отважный человек. Не заходи в тень».
Он попытался вытряхнуть эти мысли из головы, но они засели там прочнее, чем осколок кремня в конском копыте. Все это лицедейство, упрекал сам себя Эйнхольт. И впрямь тогда он наговорил лишнего прямо в лицо тому магу. А надменный Шорак был актером, который из любого пустяка делал спектакль. Вот и в тот раз просто пытался напугать Эйнхольта в ответ на издевки Белого Волка.
Но маг узнал его имя. И в том, как Шорак погиб, расплющившись о свод пещеры, не было ничего театрального.
Эйнхольт прошел через спящее мирным сном внутреннее подворье храма, вдоль холодных залов, через ризницы с грубыми циновками на полах. «Не заходи в тень».
Он беспрерывно читал молитву-оберег, слова которой выучил наизусть при вступлении в Орден, как и все другие Волки. Факелы на стенах, пережившие долгую ночь, чадили, догорая. Их мертвый дым витал в холодном воздухе. Далеко снаружи захрипели первые петухи. Что-то прогрохотало, ледяное небо разродилось отдаленным осенним громом.
Эйнхольт попытался вспомнить свой сон. Не этот сон, не магистра Шорака и его предупреждение. Первый сон. Тот один-единственный сон, который продолжался двадцать зим.
Шрам Эйнхольта дернулся. Забавно, сон так долго мучал его, продолжался столько лет, а теперь он не может вспомнить ни одного обрывка. Новый сон полностью вытеснил старый.
«Твое имя просто пришло ко мне. Невидимый мир, над которым ты насмехаешься, сказал мне его».
Эйнхольт вошел в Храм через западный портик под величественным сводом паперти. Два Волка-Храмовника стояли на страже, грея руки над жаровней, стоявшей на медном треножнике. Фульгар и Воормс из Серого Отряда.
— Рано встал, Эйнхольт Белый, — сказал последний с улыбкой, когда старый воин приблизился.
— Да и оделся не слишком строго, — усмехнулся Фульгар.
— Ульрик позвал меня, братья, — просто сказал Эйнхольт. — Вы бы рискнули промедлить с ответом из-за какой-то одежды?
— Да хранит тебя Ульрик, — почтительно ответили Волки, едва ли не хором, пропуская Эйнхольта внутрь.
Храм открылся перед ним. Ульрик гигантской тенью навис над Эйнхольтом.
Волк преклонил колени перед алтарем, освещенным колеблющимися огоньками десятков свечей. Он дочитал молитву, напряженно замер на мгновение, взглянул ввысь, в лицо Ульрика, и старый сон вновь мелькнул перед его внутренним взором. Старый Волк устремился разумом вослед за ускользавшим воспоминанием и ухватился за него, как человек хватает за рукав старого друга, который проходит мимо, не замечая приятеля.
«Хаген! Двадцать зим назад…» Стряхнув оцепенение, Эйнхольт поразился тому, как он смог пережить эти зимы. И как он мог забыть этот сон? Красный, Золотой и Белый Отряды вышли тогда на бой под командованием великого Юргена. Фаланга зеленорылых стояла внизу в долине на краю ручья, рыча и завывая. Их было четыре сотни, а может, и больше; неуклюжие, крепкие, они размахивали топорами и потрясали копьями под полуденным зимним небом.
— Кто еще не видел славу в лицо? Сегодня есть шанс, — сказал фон Глик и рассмеялся. Остальные Волки тоже ликовали, предвкушая добрую сечу. Фон Глик. Тогда он был куда моложе, твердые могучие мышцы не ведали усталости, и непокорные черные волосы вились на ветру.
Грубер, непоколебимый оплот их отряда, правая рука Юргена. Моргенштерн. Тогда он был совсем другим человеком. Веселый плут, крепкий и подтянутый, он выезжал вперед и забрасывал зеленокожих тварей остроумными и заковыристыми оскорблениями. Еще не скоро выпивка сделает его шутки плоскими и непристойными, еще не скоро Аншпах присоединится к отряду и заберет себе гордое звание шута Белых Волков, еще не скоро Моргенштерн превратится в главного пьяницу отряда.
Каспен, рыжеволосый юнец… и он там был, в первый раз выехал на битву. Рейхер, благословенна будь его рука. Вигор, которого Эйнхольту долго потом не доставало, Лутц, малыш Драго, волчонок, которого Юрген определил в обучение к Эйнхольту. Незадолго до этого парень получил боевое крещение в суровой схватке и теперь жаждал большего. Вигор провоюет еще почти год, Лутц прослужит Ульрику целых десять лет после этой битвы. Драго не увидит заката. Юрген привстал на стременах и оглядел ряды противника. Потом обернулся к отрядам Храмовников, как всегда, степенный и внушительный, и не только из-за повязки на глазу. Он рассказал Волкам, что требуется от них сегодня.
«Да не так все было», — сказал Эйнхольт сам себе. Сны часто искажают реальность, они играют с действительностью. Глаз Юрген потерял при Хольцдале, несколько лет спустя. Но именно таким Эйнхольт запомнил своего великого Комтура, он навек запечатлен в его памяти с этой знаменитой повязкой. Да и Рейхер тоже не был там. Он, помнится, погиб еще под Клостином, за пару лет до Хагена.
Двадцать долгих зим события того дня прокручивались в его снах. Неудивительно, что подробности более не соответствовали тому, что было на деле. Был еще один сон: давным-давно, в ночь после битвы он пришел к Эйнхольту. И тогда ему виделось, что орде зеленых уродов противостоит °дин лишь он. Это была ужасная ночь. Но была ли она?
Стоя на коленях перед алтарем, Эйнхольт вздохнул. Он наклонился вперед и оперся на руки. Воспоминания, истинные и ложные, танцевали вокруг него, как языки пламени. Как и каждую ночь в течение всех этих двадцати лет. До сегодняшней ночи.
Стремительный кавалерийский удар вниз по склону холма. Вот это было на самом деле. Громогласные команды Юргена, неистовый боевой клич Храмовников, гром конских копыт.
Снаружи Храма раздался раскат рассветного грома. Его не было во сне. «Копыта», — подумал Эйнхольт.
Он мог чувствовать запахи выбитых из земли комьев дерна, загустевшей пены на удилах боевых жеребцов, насыщенного яростью и азартом пота людей, шедших в атаку бок о бок с ним. И он мчался вперед, внося свою частицу грохота в общий шум сражения у подножия холма близ Хагена. Конь и Волк слились в одно смертоносное существо, несшее погибель врагам.
Они вломились в толпу зеленокожих, и численное превосходство противника не смогло остановить Волков. В тот день больше врагов погибло под копытами коней, чем от ударов молотов.
Его конь влетел в ручей, подняв стену брызг, свалив двух верещащих зеленорылых своими копытами. Каспен мчался за ним, наслаждаясь битвой, забыв все юношеские страхи. Сколько раз Эйнхольт видел такое превращение с тех пор? Арик в его первом деле… Драккен в Линце… на это чудо не устаешь смотреть. Чудо вершится в честь Храма. Волчата, которых бросают в огонь, ожидая, что они выскочат невредимыми и ликующими. Как Драго.
Был ли он сам когда-нибудь настолько молодым? Проходил ли он через боевое крещение так же, как его воспитанники? Конечно, все это было в жизни Эйнхольта. Но давно, слишком давно.
Они бились во славу Ульрика, поднимая столпы воды, заливая все вокруг. Вода пропитывала их насквозь. И кровь заливала их с ног до головы. Молоты крушили и сносили клыкастые морды. Изломанные, выпотрошенные зеленые тела бились о ноги их коней и уносились прочь бесстрастным течением ручья. На дальнем берегу Волки, преследуя беглецов, гнали своих коней в камышовые заросли. Толстые стебли ломались и гнулись по обе стороны от массивных жеребцов, продиравшихся сквозь камыш. Сзади раздались крики, и рукоять молота послушно скользнула в его ладонь.
Конь Драго галопом несся сзади, и сам малыш кричал во все горло, задорно и бесшабашно. «За мной, Эйнхольт!» Драго свернул налево, в прибрежные ивовые заросли. Юный воин, преисполненный духом Волка, совершенно уверенный в своих силах…
Не туда. Не туда. Теперь он мчался за Драго, пригибаясь к холке коня, чтобы уклониться от упругих ветвей. Не туда.
Направо, нет, налево! Где же Драго, во имя Ульрика?
Каждый раз. Каждую ночь. Одна и та же упорная, яростная, отчаянная попытка изменить прошлое.
Не туда. Не в ивовую западню Не на этот раз…
Неожиданно Драго вскрикнул, и крик захлебнулся в крови Слишком поздно! Всегда слишком поздно! Драго, опрокинувшийся навзничь. Его боевой конь с распоротым брюхом. От разливающейся крови в студеный воздух поднимаются облака пара. Свиномордые окружают Драго. Их уродливое оружие стремительно поднимается и опускается.
С нечленораздельным выкриком обезумевший Эйнхольт бросился в гущу врагов, размахивая молотом. Затрещали кости, завизжали твари, какой-то зеленокожий свалился с расколотым черепом. Драго! Драго!
Эйнхольт спешился и бросился к ученику, презрев опасность.
«Ты отважный человек. Не заходи в тень».
Драго! Вон он! Съежившийся в тростнике, как птенец в гнезде. Жив, Ульрик, пусть он будет жив! Пробираясь через камыши к Драго, Эйнхольт шел в тени склонившихся над Ручьем ив.
«Не заходи в тень».
Драго…
Мертв. Никакой надежды. Мертв. Растерзан. Исковеркан. Расчленен. Отрубленная кисть по-прежнему сжимает обломок рукояти молота.
Встать, развернуться и мстить.
«Ты отважный человек».
Зеленый урод оказался прямо за его спиной. Зловонное дыхание. Яростное фырканье. Животная вонь. Здоровый топор с кремневым лезвием движется вниз.
Вот он, конец сна. Здесь он всегда просыпался, покрытый испариной и мучимый сухостью во рту. Каждый раз все эти двадцать зим.
«Удар».
Эйнхольт невольно вскрикнул и отшатнулся от алтаря. Его рука сама по себе поднялась к лицу, и дрожащие пальцы дотронулись до багрового шрама. От брови вниз, через глаз и щеку к челюсти. Эйнхольт прикрыл веки и позволил миру скрыться в темноте.
— Ульрик, храни меня… — прошептал он потрясенным голосом. Слеза боли навернулась на его здоровый глаз. Второй глаз не проронил ни капли за эти двадцать лет.
— Он всегда следит за тобой и хранит тебя, брат. Ульрик не забывает тех, кого избрал для служения себе.
Эйнхольт развернулся, чтобы увидеть, кто говорит с ним В тусклом свете свечей стоял жрец Храма в рясе с капюшоном, под которым нельзя было различить ни единой черты лица этого человека. Но, так или иначе, жрец излучал доброту и ласку.
— Отче, — выдохнул Эйнхольт, пытаясь привести свои мысли в порядок. — Простите… сон, плохой сон..
— Сон, не дающий спать, как мне кажется. — Священник приблизился к Эйнхольту, протянув худую, бледную руку в успокаивающем жесте Он казался хрупким, слабым. «Он стар, — подумал Эйнхольт. — Один из древних магистров Храма, наверное. Это честь для тебя, старый рубака».
— Мои сны беспокоили меня уже… долгое время. А сейчас я встревожен тем, что они меняются. — Эйнхольт сделал глубокий вдох, надеясь прояснить свое сознание. То, что он сейчас сказал, звучало глупо даже для него самого.
Священник встал на колени рядом с ним, и они оба теперь стояли перед алтарем Жрец двигался медленно и трясся мелкой дрожью: видимо, он боялся, что старые больные кости переломятся от быстрых движений. Он осенил себя знаком Ульрика и проговорил короткое благословение. Потом, не оборачиваясь к Храмовнику, он заговорил снова.
— Путь Воина Храма никогда не был мирным. И не будет. Ты был взращен и воспитан для самой кровопролитной из войн. Я повидал достаточно Храмовников на своем веку, которые проходили через это место, чтобы узнать, что никто и никогда не проживает свою жизнь в покое и безмятежности. Насилие смущает души. Любое насилие. Даже та святая жестокость, которую вы проявляете во имя нашего любимого бога. Я не могу счесть ночей, когда я выслушивал жалобы и внимал страхам Волков, приходивших к этому алтарю за утешением.
— Я никогда не уклонялся от битвы, отче, Я знаю, что это такое. Мне не привыкать к насилию.
— Я не сомневаюсь в твоей отваге. Но я понимаю твою боль. — Жрец слегка подвинулся, словно устраивался поудобнее. — Твой двадцатилетний сон становится явью? Он ранит тебя?
Эйнхольт выдавил тихий смешок.
— Я не смог спасти жизнь своего доброго друга. Жизнь ученика. И я поплатился за это. Мои раны всегда со мной, отче.
— Да, я вижу — Жрец не сделал ни одного движения, и Волк задумался, как же священник смог что-либо увидеть.
— Значит, многие годы это будоражит твой сон. Я понимаю. Но Ульрик не зря так клеймит сны своих чад, в этом есть определенное предназначение.
— Это я знаю, отец. — Эйнхольт провел ладонью по покрывшейся потом лысине. — Память сосредотачивает мои мысли, напоминает мне о долге служения Великому Волку. Я никогда раньше не жаловался Я жил с этим, и это жило со мной. Как знак чести, который отличал меня перед Ульриком, когда я спал.
Жрец несколько мгновений хранил молчание.
— И вот сегодня, впервые за многие годы, твой сон приводит тебя сюда среди ночи и заставляет кричать на весь Храм.
— Нет, — просто сказал Эйнхольт и обернулся к священнику. — Я пришел сюда, потому что сон покинул меня. Впервые он не посетил меня.
— А что посетило?
— Другой сон. Первый новый сон, который приснился мне со дня битвы при Хагене.
— И он был столь ужасен?
— Нет. Это было просто воспоминание.
— Недавнее?
— Я был одним из братьев, которые уничтожили проклятие, нависшее над городом несколько дней назад. Я разбил Челюсти Ульрика, и магия проклятия сгинула.
Священник попытался встать, но пошатнулся. Эйнхольт подхватил его мускулистой рукой и почувствовал, как тонка и костиста была рука старца под рясой. Он помог жрецу подняться. Тот с благодарностью поклонился Эйнхольту, неловко и шатко. Капюшон лишь слегка дернулся, и жрец зашел за спину стоявшего на коленях Волка.
— Эйнхольт, — произнес он наконец.
— Вы знаете меня, господин? — удивленно спросил Эйнхольт. Он с ужасом почувствовал, что это с ним уже происходило. Словно это Шорак стоял сейчас сзади него. Словно Шорак вновь узнает Эйнхольта, пользуясь услугами невидимого мира, как он узнал его в кварцевом туннеле под Фаушлагом.
— Ар-Ульрик лично восхвалял твой подвиг, — сказал жрец. — Комтур Рыцарей-Пантер прислал в Храм благодарственное письмо. Другие городские организации, которым вы вернули их реликвии, также восхваляют ваши имена. Так что не удивительно, что я знаю тебя.
— Простит ли Ульрик мое преступление?
— Ты не совершил никакого преступления.
— Я уничтожил Челюсти Хольцбекского Волка. Нашу величайшую святыню. Я разбил их своим молотом, освященным в этом Храме.
— И, вероятно, спас Мидденхейм от ужасной участи. Ты отважный человек.
«Не заходи в тень».
— Я… — Эйнхольт начал подниматься.
— Ульрик готов простить тебе еще тысячу подобных подвигов. Ты знаешь, когда доблесть важнее обладания. Когда город важнее Храма. Эта жертва сделала тебя любимейшим чадом Ульрика. И тебе не в чем раскаиваться.
— Но сон…
— Твоя совесть не приемлет то, что ты сделал, и это понятно. Ты считаешь себя виноватым в том, что просто был частью такого важного события. Но твоя душа чиста. Спи спокойно, Эйнхольт. Воспоминания угаснут. Сны потускнеют и уйдут.
Эйнхольт поднялся на ноги, развернувшись к сухой фигуре старца в жреческой одежде.
— Это… это не то, о чем я видел сон, отче. Я знаю, что уничтожение Челюстей было правым делом. Если бы этого не сделал я, их разбил бы Арик, или Грубер, или Левенхерц. Мы все знали, что этого не миновать. Я не раскаиваюсь в своем поступке. Я бы сделал это снова, если бы события повторились.
— Рад это слышать.
— Отче, мне снился сон о маге. Он сражался вместе с нами. И он погиб. Невидимый мир, в котором обитает Ульрик, этот мир, чуждый мне… растерзал и сломал его. Магия, отче. Я о ней ничего не знаю.
— Продолжай.
— Прямо перед битвой он говорил со мной. Никого из нас он не знал, кроме меня. Он сказал…
«— Эйнхольт.
— Вы знаете меня, господин маг?
— Твое имя просто пришло ко мне. Невидимый мир, над которым ты насмехаешься, сказал мне его. Эйнхольт. Ты отважный человек. Не заходи в тень».
Эйнхольт заметил, что молчит.
— Так что сказал тебе маг? — подтолкнул его мысли священник.
— Он сказал, что невидимый мир знает меня. И этот мир сказал ему мое имя. Он предупредил меня, чтобы… чтобы я не заходил в тень.
— Маги — глупцы, — сказал жрец, отворачиваясь от Эйнхольта с легкой дрожью. — Всю мою жизнь, а она была весьма долгой, можешь мне поверить, я не доверял словам волшебников. Он хотел запугать тебя. Маги часто так делают. В этом часть их силы: драматические позы и игра на страхах честных людей.
«Я так и думал», — с облегчением сказал сам себе Эйнхольт.
— Эйнхольт… брат… вокруг нас немыслимое число теней, — сказал старый жрец, указывая трясущейся, хрупкой рукой на множащиеся тени, падавшие на пол Храма от алтаря, свечей, узких окон…
— Ты не сможешь всю жизнь избегать их. И не пытайся В Мидденхейме им нет числа. Не обращай внимания на дурацкий лепет этого мага. Ты же можешь так поступить? Ты отважный человек.
— Да, отче, спасибо. Я с благодарностью принимаю ваши слова.
Снаружи донесся звон заутреннего колокола. На фоне этих звуков прозвучал грохот… копыт. Нет, переубедил себя Эйнхольт. Рассветный гром. Буря ранней зимы проверяла на прочность деревья Драквальда. Вот что это было.
Он повернулся, чтобы продолжить разговор с жрецом, но старика простыл и след.
Вот уже почти час он лежал в храмовой бане, когда Каспен нашел его.
— Эйнхольт? — Голос Каспена нарушил распаренную тишину. С того момента, как Эйнхольт улегся в ванну, он не слышал ничего громче всплесков воды и звуков, с которыми храмовые слуги наполняли баки для нагрева воды в соседнем помещении.
Рыцарь сел в каменной ванне, отжал воду из своей козлиной бородки и посмотрел на своего рыжего собрата.
— Что такое, Кас?
Каспен был одет в рабочую храмовую рубаху, штаны и сапоги Огненная грива была собрана на затылке в хвост, перетянутый кожаным ремешком.
— Тебя не было в койке, когда мы поднялись, а когда ты не появился к завтраку, Ганс послал меня на поиски Парни из Серого отряда сказали, что видели тебя в Храме на рассвете.
— Со мной все в порядке, — сказал Эйнхольт, отвечая на молчаливый вопрос своего друга, но почувствовал он себя глупо. Подушечки его пальцев побелели и сморщились, как сушеные фрукты, а вода в каменном бассейне давно остыла. «Ульрик, человеку не может потребоваться целый час, чтобы смыть с себя ночной пот!»
Но может потребоваться куда больше усилий, чтобы смыть неприятный налет с души.
Эйнхольт вылез из ванны, и Каспен бросил ему грубое полотенце и рубаху. Пожилой воин стоял на каменном полу, капли воды падали с него на плиты, он усиленно вытирал влагу и отмершие частички кожи шершавой тканью.
— Значит… все в порядке. — Каспен повернулся к двери и подхватил со стола намазанное разбавленным медом овсяное печенье. Эйнхольту был знаком этот тон. Они с Каспеном сильно сдружились за годы, прошедшие с той поры, как рыжий парень присоединился к Отряду. Это было… двадцать лет тому назад. Тогда Эйнхольт был в самом расцвете сил, ему было двадцать пять, а юный Каспен был одним из тех щенков, что были отданы ему в обучение. Длиннорукий и неуклюжий рыжий подросток познакомился со вторым волчонком Эйнхольта уже в первом бою.
«Драго».
Эйнхольт натянул рубаху и накинул полотенце на шею.
— Что у тебя на уме, Кас?
— А что у тебя? Снова этот сон?
Эйнхольт вздрогнул. Каспен был единственным человеком в Отряде, который знал о его снах.
— Да. Нет.
— Это что, загадка? Что случилось?
— Спал я плохо. А почему — не помню.
Каспен жестко посмотрел на него, очевидно, ожидая большего. Когда продолжения не последовало, он передернул плечами.
— Ну, старик, ты хорошо отдохнул, чтобы помахать молотом?
В промежутке между третьим и шестым колоколами каждый Храмовник оттачивал свои боевые навыки. Каждый день недели, независимо от уровня опыта и срока службы в рядах Волчьих Отрядов. На учебном дворе Грубер, Драккен, Левенхерц и Брукнер уже работали вовсю, так же, как и Волки из Красного Отряда. Другие Белые Волки сейчас несли караульную службу в Храме.
Эйнхольт и Каспен в полных доспехах спустились во двор по ступеням, откинув шкуры так, чтобы они не мешали работать с молотом. Утро было сырым и прохладным, хоть предрассветная гроза уже прошла. Свет осеннего солнца натыкался на ряд навесов на восточной стороне двора и заполнял его длинными тенями. Грубер и другие Белые Волки работали в тени у ряда деревянных тренировочных столбов, совершенствуя мастерство и развивая силу с помощью молотов, которые были вдвое тяжелее боевых. Красные Волки боролись на соломенных матах или толкали тяжелые камни на дальность. Эйнхольт не испытывал желания присоединиться к кому-либо Он остановился посреди двора, на хорошо освещенном пятачке Там, где не было теней.
— Пусть Ульрик направляет нас, Каспен, — сказал Эйнхольт, как он говорил каждый раз на этом дворе, приступая к тренировке.
Каспен не ответил Он знал, что означают слова Эйнхольта, знал это с того дня, когда старина Ягбальд, его друг и наставник, впервые вывел его на учебный плац. Он встал рядом с Эйнхольтом, также устремив взгляд в сторону утреннего солнца, тщательно вымеривая расстояние — между воинами оказалось две длины руки и молота.
Они начали молчаливо и спокойно. Выверенными, одинаковыми движениями они подняли молоты и начали раскручивать их. По дуге налево, круг, обратное движение направо, петля, взмах над головой слева, удар наискось направо, хват двумя руками, мастерски остановивший полет тяжелоголовых молотов, и очередной круг, описанный с левой стороны. Молоты резко остановились в верхней точке вращения, замерли на три бесконечно долгие секунды, а потом руки расслабились и позволили молотам начать падать. Ровно до той точки, когда они уже набрали большую скорость, но еще могли быть уведены направо, где их разлет давал возможность без усилий начать новый круг.
Молоты свистели, нарезая круги в воздухе. Темп движений начал расти. Неуловимым движением рабочие кисти Волков оказались в ременных петлях на концах рукоятей. Каждый молот теперь вращался одной рукой, и можно было только восхищаться той уверенностью, с которой бойцы перехватывали рукояти Вверх направо, восьмерка, перехват. Вниз налево, восьмерка, обратный перехват На прямой руке молот пошел вправо, описал круг над головой, остановился и перескочил в другую руку. Молот влево и над головой, ноги слегка развернулись, возмещая этим тягу вращающегося молота. Кроме рук, ничто не двигалось в этих боевых машинах, казалось, оба даже перестали дышать.
Все еще ускоряясь, словно невидимый безумный барабанщик задавал ритм этому убийственному безмолвному танцу, два воина демонстрировали искусство владения оружием, какого могли достичь только два мастера, годами сражавшиеся бок о бок и учившиеся друг у друга.
Теперь увеличившаяся скорость и мощь их неистового оружия начала двигать Волков Удары правыми руками назад по широкой дуге заставили их обоих развернуться быстрым прыжком, чтобы не дать молотам вырваться. Зеркальный повтор, обратный подшаг.
Потом они схватили оружие двумя руками. Правая легла на конец рукояти, левая прикоснулась к железу тяжелого Молота. Они принялись работать молотами как посохами, отрабатывая применение рукояти для блокирования вражеских ударов. С каждым возвратным движением бойцы делали шумный выдох и шажок вперед. Правый блок, рукоять вверх. Верхний блок, рукоять встала поперек предполагаемого удара. Левый блок, рукоять вверх. Повтор. Ускоренный повтор. Снова, снова, снова…
Брукнер остановился и мотнул головой своим друзьям, привлекая их внимание к тому, что происходило во дворе. Все, даже парни из Красного Отряда, остановились. И пусть даже зеленые новички в Храме владели молотом как настоящие профессионалы, лишь немногие-храмовники во всех благородных Отрядах могли продемонстрировать столь совершенное по единству и гармоничности выступление, каким уже не раз поражали Волков Эйнхольт и Каспен. На это было приятно смотреть.
— Во имя Ульрика! — выдохнул изумленный Драккен. Он много раз видел, как тренируются эти двое, но никогда это не было столь потрясающе. Никогда они не работали с таким безупречным изяществом, с такой точностью, с такой скоростью.
Грубер нахмурился, хоть он и видел такое несколько раз. «Они подгоняют друг друга. Словно они хотят что-то доказать. Или один из них, по меньшей мере».
— Смотри и учись, — сказал он Драккену, который, впрочем, не нуждался в лишних указаниях. — Я знаю, что ты владеешь молотом достаточно хорошо, но совершенству нет предела. Видишь, как они меняют руки? Они не сжимают рукояти, а позволяют самому молоту делать большую часть работы, применяя силу его полета для того, чтобы он оказался в нужном им месте.
— Это как с конем, — сказал Левенхерц из-за их спин, тоже явно под впечатлением боя. — Ты не переставляешь за него копыта, а только направляешь его силу и вес.
— Хорошо сказано, Сердце Льва, — отметил Грубер, хорошо зная, что угрюмого Волка мало кто может учить обращению с оружием. — В умелом применении одного боевого молота больше искусности, чем в дюжине мастеров меча со всеми их финтами, шустрыми кистевыми движениями и забавным подпрыгиванием.
Драккен улыбнулся. Но его улыбка быстро угасла.
— Что они делают? — нервно спросил он. — Зачем они сближаются?
— Криг, дружище, — хохотнул Брукнер, — поверь, тебе это понравится…
Теперь Эйнхольт и Каспен орудовали молотами в пределах опасной досягаемости друг от друга. Они гордо и высоко держали головы, а руки и молоты, вращавшиеся с огромной скоростью, превратились в размытые пятна. Тренировочный двор наполнился свистом разрубаемого молотами воздуха. Каждый удар одного Волка с неимоверной точностью проносился мимо удара второго, и Каспен с Эйнхольтом стояли посреди двора как две ветряные мельницы, чьи крылья терзает жестокая буря.
Красные Волки оживленно обсуждали происходящее в своем углу двора. Грубер, который знал о Каспене и Эйнхольте почти все, предугадывал, какое движение будет следующим.
Вырвавшись из ритма затянувшейся череды взмахов, Эйнхольт присел и провел молот на уровне коленей Каспена. Рыжий перепрыгнул древко, запустив свое оружие по широкой дуге над лысой головой своего друга. Не останавливаясь, они поменялись ролями — Эйнхольт подпрыгнул, Каспен нырнул. Ни один из них не сдерживал полет молота. Если кто-то не устоит, если хоть раз молоты соприкоснутся друг с другом или с человеком, удары могут оказаться смертельными. Повторяя движения друг друга, бойцы грянули молотами, одновременно уходя от ударов. Эйнхольт отшагнул вправо, Каспен — влево. Молоты вернулись в атакующую позицию, Волки снова встали друг напротив друга и повторили удары с других рук.
— Безумие какое-то! — выдохнул ошеломленный Драккен.
— Не желаешь попробовать? — подколол Брукнер молодого Волка.
Драккен не ответил. Он был загипнотизирован танцевавшими воинами и их смертоносными молотами. Он хотел вырваться отсюда, найти Лению и рассказать ей о том невероятном зрелище, что он увидел, хотя, хоть убей, он не мог понять, как опишет ей это или как заставит ее поверить.
Налево, направо, вверх, вниз.
Драккен посмотрел на Грубера с таким видом, словно готов был разразиться аплодисментами.
Сверху налево, снизу направо.
Бойцы, вращая молоты, перемещались по двору, обходя друг друга, приближаясь к зрителям.
Справа вверх, слева вниз.
Их ноги ступили на границу света и тени от одного из навесов. Левенхерц вдруг схватил Грубера за рукав.
— Что-то…
Вниз, налево, направо, направо…
Рукояти молотов скрестились в воздухе. Оглушительный треск раздался над двором. Эйнхольт и Каспен разлетелись в разные стороны от удара, рукоять молота Эйнхольта раскололась надвое.
Разразившись проклятиями, Белые Волки рванулись к упавшим друзьям, на полшага опережая Красных храмовников.
Эйнхольт сидел на плитах двора, прижимая к груди правое предплечье. На его опухающей руке наливался синим здоровый кровоподтек. Каспен неподвижно лежал на спине с раной в левом виске, из которой на землю лилась кровь.
— Кас! Каспен! О, дьявол! — Эйнхольт попытался подняться, но боль в его поврежденной руке отбросила его назад.
— Он в порядке! С ним все хорошо! — рычал Левенхерц, склонившись над Каспеном, прижимая к ране край своей волчьей шкуры чтобы остановить кровь. Каспен зашевелился и застонал.
— Рана пустяковая, — настаивал Левенхерц. Он бросил на Эйнхольта успокаивающий взгляд, пока Брукнер и Грубер помогали Ягбальду встать на ноги.
Оберегая руку, Эйнхольт протолкался через товарищей к Каспену. Его лицо было темным, как Мондштилле.
— Разрази меня, Ульрик! — пробормотал он.
Каспен уже сидел, уныло улыбаясь. Время от времени он дотрагивался до головы и болезненно содрогался.
— Похоже, я где-то заснул, Яг. Ты меня здорово подловил.
— Давайте, отнесите Каспена в лазарет! — прикрикнул Грубер. Брукнер, Драккен и пара человек из Красных Волков подняли истекавшего кровью Каспена и отправились со двора. Грубер огляделся вокруг. Эйнхольт смотрел вниз на свой сломанный молот. Он растирал свое распухшее багровое запястье.
— Эйнхольт! Тебя это тоже касается. Быстро в лазарет! — рявкнул Грубер.
— Это всего лишь растяжение…
— Быстро!
Эйнхольт подскочил к Груберу.
— Это просто растяжение! Холодный компресс и травяные притирания — вот все, что мне нужно! И никаких лазаретов, ясно?
Грубер невольно отступил на шаг назад. Эйнхольт, спокойный и уравновешенный Эйнхольт никогда не говорил ни с ним, ни с кем-либо еще в таком тоне. До сих пор…
— Брат, — сказал Грубер, пытаясь сохранять спокойствие, — ты отважный человек…
— … и я не зайду в тень! — огрызнулся Эйнхольт и пошел со двора.
Левенхерц тихо пробрался в полковую часовню Волков. Воздух был наполнен ароматом ладана, густой запах разливался в осеннем холоде.
Эйнхольт стоял на коленях перед пустой плитой, на которой некогда лежали Зубы Ульрика. Его раненая рука была прижата к груди, и засученный рукав открывал взору огромную почерневшую опухоль.
— Эйнхольт?
— Вы знаете меня?
— Как брата, я думаю, что знаю. — Эйнхольт обернулся к нему, и Левенхерц с удовольствием отметил, что из взгляда воина исчезла необъяснимая ярость.
— Это же все из-за тени, правда?
— Что?
— Тень от навеса. Ты из-за нее сбился и неправильно повел молот.
— А, может быть.
— Никаких «может быть». Я там был и все видел своими глазами. Ты знаешь это. И я слышал, что сказал тебе Шорак. Эйнхольт поднялся и повернулся к Левенхерцу лицом.
— Тогда вспомни и свой совет. «Делай, как он сказал. Не заходи в тень». Разве не так было, Сердце Льва? Левенхерц отвел взгляд.
— Я помню свои слова. Но, клянусь Ульриком, я не знал, что еще сказать.
— Ты не такой, как другие. Не такой, как я. Ты принимаешь магов и всю их породу всерьез. Левенхерц пожал плечами.
— Иногда, возможно. Я знаю, что они могут быть правы, когда кажется, что их и слушать не стоит. Но магистр Шорак всегда старался произвести впечатление, по крайней мере, насколько я его знал. Он часто пускал в ход дешевые фокусы. Тебе не стоит принимать его слова близко к сердцу.
Эйнхольт вздохнул. Он уже не смотрел на Левенхерца.
— Я знаю, что он сказал. Я знаю, о чем мои сны. Левенхерц замолчал на минуту.
— Тебе нужна помощь, брат. Помощь более серьезная, чем я могу оказать. Оставайся здесь. Никуда не уходи, слышишь. Я найду Ар-Ульрика, и он успокоит твой разум.
Левенхерц двинулся к выходу.
— Как там Кас, в порядке? — тихо спросил Эйнхольт.
— Сегодняшний урок он не забудет, а так все нормально. Он поправится.
— Много воды утекло с той поры… когда я научил его чему-то в последний раз, — горько сказал Эйнхольт, снова переводя взгляд на Волчью Шкуру на стене. — Двадцать зим… — Он закашлялся. — Я подвел уже двух учеников.
— Двух?
— Драго. Тебя тогда еще не было с нами.
— Каспен уже давно не ученик, — сказал Левенхерц. — Он знал, что делал сегодня на плацу. Несчастные случаи бывают. Я однажды палец сломал…
Эйнхольт не слушал его.
Левенхерц задержался в дверном проеме.
— Брат, ты не одинок, знай это.
— Мой молот, — тихо сказал Эйнхольт. — Я его сломал. Забавно, но я хотел, чтобы это произошло с тех пор, как разбил им Челюсти. Мне казалось, что больше он уже ни для чего не пригоден.
— Оружейники освятят для тебя новый молот.
— Да… это было бы здорово. Старый-то свое отслужил — сам помнишь, как.
— Оставайся здесь, Ягбальд. Я найду Верховного.
Левенхерц ушел, и Эйнхольт снова упал на колени перед Великой Шкурой. Его пальцы сводила судорога. Шрам пронзала острая боль. Разум снова и снова затуманивали картины битвы при Хагене.
Зеленокожие. Белые, острые клыки. Ивы. Драго. Крик. Удар. Тень деревьев.
«Не заходи в тень».
— Все никак не успокоишься, Волк? Старческий голос разбил тишину капеллы. Эйнхольт взглянул вверх. Это был тот древний, хрупкий старик в капюшоне, которого он видел на рассвете.
— Отче?
Эйнхольт предположил, что Левенхерц послал священника к нему, а сам ушел искать Ар-Ульрика. Хрупкая фигура приблизилась к нему, придерживаясь одной костлявой рукой за стену часовни. На Эйнхольта упала длинная тень, и он непроизвольно отстранился.
— Эйнхольт Разорвавший чары. Разбивший Челюсти. Ульрик доволен тобой.
Эйнхольт помолчал, глядя на свои колени.
— Да, так вы говорите… но в вашем голосе есть что-то… словно вы не довольны мной, отче.
— Мир, вся эта жизнь учит человека, что он должен приносить что-то в жертву. И чтобы жертвоприношение наделило человека силой, жертва должна иметь для него особую ценность. Вещи, жизни, люди. Все равно. Я считаю, что самым ценным для Храма Волком из всех ныне живущих является тот, кто разбил Челюсти Ульрика и развеял тьму. И это ты, Эйнхольт.
Эйнхольт встал. Пульсирующая боль в растянутой руке была просто невыносимой.
— Да, отче, это я. Что из того? Вы считаете, что я каким-то образом стал иным человеком, чем раньше? И что мое деяние придало мне какое-то особое значение? — Эйнхольт старался, чтобы в его голосе не было слышно страха, но именно страх, первобытный и всепоглощающий, он сейчас испытывал. Ничто в этом святом месте не могло приободрить его. Слова старого жреца непонятным образом лишили его спокойствия. — Вы говорите так, будто я теперь обладаю каким-то могуществом…
— История нашего Храма, нашей империи — даже всего мира — рассказывает нам о многих людях, которые поднялись над простыми людьми благодаря своим свершениям. Защитники, спасители, герои. Немногие выбирают эту роль. Еще меньше людей готовы к тому, что эта роль на самом деле означает. Твой поступок сделал тебя героем. Это твоя судьба. Кровь героев более свята, чем кровь простых смертных. И для невидимого мира такие люди излучают особый свет.
Эйнхольт открыл было рот, но звуки умерли, не родившись; он дрожал, дыхание участилось.
— Н-невидимый мир? Только сегодня утром в Храме я рассказал вам о словах мага, о том, что невидимый мир знает меня, о том, что невидимый мир сказал магу мое имя. И вы велели мне забыть о словах Шорака. Отбросить это как пустой вымысел. А теперь… вы повторяете мага.
— Ты неправильно меня понял. Храмовник…
— Не думаю! Что это, отче? В какую игру вы играете?
— Успокойся. Нет никакой игры.
— Тогда, во имя Ульрика, отче, что же вы мне наговорили?
— Тебе просто надо понять свое предназначение. Увидеть свою судьбу. Жребий, выпадающий немногим. Отыщи свою судьбу, и твой разум обретет покой.
— Но как?
— Ульрик всегда изумляет меня, брат. Одним он задает вопросы, другим вкладывает в руки ответы.
— Что это значит? — проревел Эйнхольт еще громче и озлобленней, чем раньше.
Старик поднял трясущиеся, хрупкие руки в успокаивающем жесте.
— Ульрик задал тебе вопрос. Ответ на него он дал другим.
Эйнхольт схватил жреца за ворот его рясы и сжал его так, что старик начал задыхаться под своим капюшоном. Его дыхание отдавало старостью и гнилью. Эйнхольт попытался заглянуть ему в лицо, но свет словно отказывался проникать под этот клобук.
— Каким другим?
— Мне больно, Волк! Мои кости!
— Каким другим?!
— Моргенштерн. Моргенштерн знает ответ.
Эйнхольт отбросил жреца в сторону и вырвался из часовни. Пантеры, Волки и почитатели Ульрика, которые были в Храме, ошеломленно глядели на Волка, мчавшегося из полковой часовни к выходу, при этом старательно огибая каждое пятнышко тени, бегущего по полосам света, падавшим из западных окон Храма.
Эйнхольт чуть не сбил с ног Арика, поднимавшегося в Храм.
— Моргенштерн где?
— Эйнхольт?
— Моргенштерн, Арик! Где он?
— Сменился с вахты, старина. Ты знаешь, что это значит…
Эйнхольт помчался дальше, снова едва не повалив Арика на ступени.
Ни в «Рваном покрове», ни в «Медниках» его не было. В «Лебеде и Парусе» его не видали с прошлого вторника, и он задолжал этому кабаку пару монет. Мрачный кабатчик в «Тонущей Крысе» сказал, что Моргенштерн зашел недавно, выпил слегка и отвалил в поход по альтквартирским трактирам.
В Альтквартире Эйнхольт оказался, когда день шел к вечернему звону, а солнце — к горизонту на западе. Эйнхольт мчался по крутым улицам и неровным, замшелым ступеням Мидденхейма, а последние прохожие расходились по домам и тавернам, избегая оставаться на улице после захода солнца. С каждой секундой Эйнхольту становилось все труднее избегать теней. Он прижимался к восточному краю каждой улицы и каждого переулка, двигаясь по последним светлым полосам, высвечиваемым солнцем, еще не спрятавшимся за крыши домов. Эйнхольт не пошел по трем улицам, которые были полностью затенены. Но он продолжал идти.
«Ты отважный человек. Не заходи в тень».
«Карманник». Фонарь зазывно освещал вход, хотя солнечные лучи еще плескались на перекрестках. Обезумевший от напряжения этого дня, он бросился к фонарю и ворвался в бар так резко, что все посетители обернулись ко входу.
— Моргенштерн?
— Здесь был час назад, сейчас должен быть в «Дерзкой Барышне», — сказала девчушка, разносившая пивные кружки. Она отлично знала, что ее хозяин никаких проблем с Храмом иметь не желает. И не он один.
Эйнхольт бросился вон из этой таверны и побежал по улицам — так одинокий волк убегает от своры гончих. Боль в руке была забыта — другие чувства были сильнее ее. Он ловил каждое озерцо света, стремительно огибая быстро растущие тени раннего осеннего вечера.
Гром. Отдаленный раскат грома. Как копыта.
Он с шумом вломился в «Дерзкую Барышню», стоявшую у самого подножья городских склонов, в самом глубоком закоулке Альтквартира. Он столкнул двух выпивох со скамьи, когда ворвался в дверь кабака. Рыцарь поднял их и сунул в изрыгающие проклятия пропитые лица несколько монет Злобное рычание сменилось настороженной тишиной, когда они увидели, кто их побеспокоил.
— Волк Моргенштерн здесь?
Прямо перед ним возникла напудренная распутная баба с несколькими почерневшими зубами, в грязном берете, вонявшая застарелым потом, запах которого не мог перебить даже целый флакон духов, хотя именно столько она на себя и вылила. Она оскалилась в похотливой щербатой улыбке и выпятила грудь, затянутую в платье с большим вырезом.
— Нет, мой любезный волк, но здесь есть более интересные вещи…
Он оттолкнул женщину от себя.
— Где Моргенштерн? — прорычал он в лицо стоявшего за стойкой кабатчика, схватив перепуганного малого за ворот его залатанной куртки. Эйнхольт приподнял свою жертву и перетащил его через стойку, разбрасывая горшки и кружки.
— Иди уже! Нет его здесь! — заикался кабатчик, пытаясь вырваться из рук сумасшедшего Волка, взирая на него в ужасе. Вся таверна смолкла. Драки здесь были обычным делом, но видеть дерущимся в Альтквартире обезумевшего Волка в доспехах и шкуре никому еще не доводилось. И это была жуткая новинка…
— Куда он ушел?
— Какое-то новое заведение в Старых Кварталах! На днях открылось! Я слышал, он говорил, что хочет проверить его!
— Что за место?
— Я не помню…
— Вспоминай, разрази тебя Ульрик!
— «Судьба»! Вот как он ее назвал! «Судьба»! Раньше называлось как-то по-другому, а теперь — «Судьба»!
Эйнхольт вылетел из «Дерзкой Барышни» и остановился. Он тряс кабатчика раненой рукой, не подумав о последствиях. Теперь он разбередил успокоившуюся было боль, и она сжигала его руку огнем. Ему надо было быть сдержанней, принять совет Грубера, показать руку врачевателю. Для этого безумия времени хватило бы и завтра. И завтра это было бы безопаснее. А сейчас солнце село. Колокола отзвонили вечерню.
И теперь тени были везде. Длинные вечерние тени. Черные пятна сумерек. Темные прогалины ночи. От дневного света осталось только слабое напоминание в виде светлой полосы над крышами. Даже если бы его рука работала нормально, это не спасло бы его от теней.
Эйнхольт повернулся, тяжело дыша. Он потянулся, чтобы снять один из фонарей, освещавших вход в «Капризную Барышню», потом содрогнулся и опустил руку, тихо проклиная свою глупость. Сплюнув, он повторил попытку, теперь уже здоровой рукой и осторожнее, прижав больную к нагруднику. Он снял фонарь с крюка и поднял над головой Свет окружил его. Он отбрасывал только небольшую тень, которая образовывала маленькую лужицу тьмы у него под ногами. Высоко держа фонарь, он пошел в указанном ему направлении по улицам Альтквартира. Кровь колотилась в виски, рука болела, мысли путались.
Через некоторое время ему отчаянно захотелось сменить руку, но поврежденная была просто бесполезна. Он покрылся потом, пытаясь удерживать светильник над головой. Фонарь был медным со свинцовым переплетом — и тяжелый, как молот. Дважды Эйнхольту приходилось ставить его на мостовую и усаживаться рядом, давая отдых перенапряженной руке.
В дергающемся свете за очередным поворотом он увидел свежую вывеску: «Судьба». Один из зловонных гнойников Альтквартира, крохотное питейное заведение в зловещем окружении трущоб, оно меняло хозяев и названия изо дня в день, как и большинство местных таверн. «Судьба». Против воли он усмехнулся. Вот он и нашел свою судьбу, теперь все будет замечательно.
Эйнхольт вошел в дверь.
— Моргенштерн! Где же ты, Моргенштерн! — крикнул он, обводя пространство вокруг себя рукой с фонарем. В полумраке кабака выпивохи расползались от него, избегая света его назойливой лампы.
Он пошел в глубь кабака, чуть не споткнулся о какую-то доску, валявшуюся на полу. Ага, старая вывеска, снятая за ненадобностью, когда пришел новый хозяин.
Он подошел к бару. На нескольких бочках лежала тиковая доска. Эйнхольт опустил фонарь на стойку, задев стоявший рядом стакан.
— Моргенштерн? — окончательно выдохшись, спросил он у кабатчика.
— Нету, Храмовник, тут никакого Моргенштерна… но если тебя зовут Эйнхольт, то вон тот приятель тебя давно ждет.
Схватившись за фонарь, как за амулет, Эйнхольт посмотрел в нужную сторону. У конца барной стойки он увидел…
… старого жреца. Как, во имя Ульрика, эта дряхлая развалина добралась сюда раньше него? Откуда он мог знать?
— Отче? Что-то случилось?
— Все кончено, Эйнхольт.
— Что?
— Выпить не желаете? — весело спросил бармен, подходя ближе. Эйнхольт грубо отодвинул его.
— О чем вы говорите, отче?
Голос старца вылетал из-под клобука, острый и болезненный.
— Ты — Волк, уничтоживший заклинание. Разбивший Зубы Ульрика. Спасший свой город.
— Да, отче.
— Хорошо. Это не мог быть никто иной. Ты больше других… виновен.
— Что?
— Ты мой самый заклятый враг. В Храме я не мог до тебя дотронуться, но теперь я выгнал тебя в тени, я выследил тебя, и теперь ты, наконец, стал уязвим.
Сухощавый жрец повернулся к Эйнхольту Медленно. Капюшон откинулся назад. Эйнхольта ужаснуло то, что скрывалось под его рясой. Он был Волк-Храмовник, слуга Ульрика, он сражался с полулюдьми и созданиями тьмы — но он никогда не видел ничего столь чудовищного.
Эйнхольт попятился.
— Смотри, — сказала неживая тварь и указала на сброшенную вывеску, о которую споткнулся Эйнхольт.
Он увидел, что на ней написано.
«Ты отважный человек. Не заходи в тень».
Эйнхольт начал кричать, но костлявое существо неожиданно быстро рванулось вперед. Он заметил только размытое пятно. Эйнхольт знал, что грядет. Это было… как мгновение пробуждения в старом сне. Мгновение, которое всегда будило его, и он вскакивал в поту и с сухостью во рту. Каждую ночь. Двадцать лет.
Удар.
Эйнхольт увидел, как его кровь заливает темную, грязную стойку позади него. Он услышал гром снаружи. Грохотали копыта всадников невидимого мира, которые мчались забрать его туда, где потерянные души, такие как Драго и Шорак, обретают свои печальные судьбы.
Эйнхольт рухнул поперек старой вывески. Жизнь вытекала из него, как вода из треснувшей фляги. Его кровь, кровь героя, более святая, чем кровь простых смертных, заливала выцветшие буквы, которые он едва успел прочитать: «Добро пожаловать в Питейный Дом „Тень“!»
«Не заходи в тень».
Тварь стояла над ним, и кровь капала с ее древних, черных, как смоль, заостренных пальцев. Фигуры в темном кабаке вокруг таинственного существа, посетители и прислуга, разом рухнули на пол, как марионетки, у которых обрезали нити. Они были мертвы уже несколько часов.
Глаза твари блеснули один раз, другой… неприятным розовым огнем.
Мондштилле Молоты Ульрика
«Оглядываясь на ту свирепую зиму, мне теперь кажется, что зло, которое обрушилось на нас, подобно лавине, копилось в Мидденхейме долгое, долгое время. Для Города-на-Горе это, возможно, была судьба — ведь только судьба бывает столь жестокой. Я видел отметки Судьбы на бесчисленных телах мужчин и женщин, которые нуждались в моих услугах. Злобные предательские удары, бессмысленные побоища, кровопролитие из ревности. На службе Морра я был свидетелем всего многообразия проявлений безжалостной Судьбы.
Она и со мной обошлась неласково. Не в ту зиму, а раньше, когда я был купцом, до того, как моими клиентами стали мертвые мидденхеймцы. Смерть жестока, но ей не тягаться с жизнью. Беспощадная, непрощающая, как суровая пора Мондштилле в самый разгар своих бесчинств.
Но я видел людей, которые сражались против Судьбы. Ганс, достойнейший воин Ганс и его доблестный отряд; девчушка-служанка Ления; уличный вор Круца. Морр да узрит их деяния. И Ульрик тоже. И Зигмар. И Шаллайя. Да все они пусть смотрят. Все эти жалкие божки, взлетевшие на вершины своего невидимого мира и заявляющие, что присмотрят за нами. На самом деле они просто рассматривают нас.
Смотрят на нас, на нашу боль, на наши лишения, на наши смерти. Как толпа в „Западне“ в Вест-Веге, они радостными криками подгоняют нас к нашему мучительному концу.
С меня хватит богов и невидимого мира. С меня хватит этой жизни и всех прочих.
Я — человек смерти. Я стою на краю, у пресечения всего, я наблюдаю, как боги. И как демоны.
Они все смотрят на нас. Боги и демоны в равной мере. Они все смотрят».
Из дневника Дитера Броссмана, жреца Морра.
Зима снарядила город на войну. Мороз заковал в лед весь город, сосульки наконечниками пик свешивались с каждого карниза и навеса. Снег, как плотный подлатник, накрыл крыши домов, и сверху лег панцирь сверкающей наледи.
Война была на пороге. Далеко на западе вдоль границ благородные бретонские воины в нетерпении ожидали весны, когда погода позволит атаковать земли Империи и отомстить за смерть всенародной любимицы, графини Софии Альтдорфской. Что и говорить, повод был замечательный. И хотя дипломаты все еще обменивались нотами и грамотами, заверениями и посулами, никто не сомневался, что весной обе державы окажутся втянутыми в конфликт. Не менее захватывающей была новость о том, что в обледеневшем Драквальде поднимают головы и топоры стаи богопротивных чудовищ. Их толпы уже отравляли воздух своим зловонным дыханием, разоряли поселения и нападали на городские посады. Никогда прежде эти твари не вылезали из Драквальда посреди Мондштилле. Похоже, что-то огромное и темное, пропахшее злом, выгнало их из лесных лощин.
Закованный в доспехи, подготовленный к войне, но нервный и суетный, Мидденхейм скрючился на болезненно холодной вершине Фаушлага и ждал, когда начнутся его страдания.
Только немногие в городе знали, что ждать нет нужды. Настоящая война уже пришла, и пришла изнутри города.
Капитан стражи Штутт отогревал свои онемевшие пальцы над малюсенькой жаровней в караулке на Бурген Бане, когда услышал далекий истошный вопль, вырвавшийся из глубин вымороженного Осстора. Ночь уже перевалила за середину.
— О, великий Зигмар, за что? Не сейчас! — прошипел он сквозь зубы. Пфальц, Блегель и Фич, его сослуживцы, делившие со Штуттом тяготы поздней вахты, без особой радости оглянулись на старшего.
— Пфальц, пойдем со мной. Вы двое остаетесь здесь, — бросил Штутт. Блегель и Фич выглядели так, словно капитан столкнул с их плеч сам Фаушлаг. Да он и сам с удовольствием бы остался в тепле, но…
Штутт натянул перчатки, напялил кожаную шапку на свою плешь, взял алебарду и фонарь. Он подумывал надеть и каску, но сама идея о том, что холодный металл прижмется к его лицу, была непереносима. — Идем, Пфальц. Что ты там застрял?
Пфальц надел рукавицы и подхватил копье.
— Иду, капитан.
— Мы ненадолго, — сказал Штутт счастливчикам Блегелю и Фичу.
Словно им было до этого дело.
Он открыл дверь. Жестокий мороз Мондштилле врезался в него как рухнувшая решетка на воротах. Он вдохнул холодный воздух и чуть не оледенел. Пфальц стонал и сетовал на судьбу сзади него.
Ночной воздух был кристально чист. Штутт плотно закрыл дверь караулки, и двое стражников поплелись в зимнюю тьму.
Капитан на мгновение остановился и прислушался, отчаянно надеясь на то, что, какая бы неприятность ни произошла, все уже закончилось, и все задействованные в очередной городской трагедии лица вымерзли в полном составе. А еще бы лучше было, если бы этот жуткий крик ему просто почудился.
Нет, не почудился. Крики раздались снова. И теперь в них явственно различался страх.
— Пойдем, посмотрим, что там творится! — сказал Штутт Пфальцу, и они поспешили по обледеневшим булыжникам и жестким заплатам слежавшегося снега на мостовой. Они шли на звук до следующего поворота, где вниз между стенами заснеженных домов уходили ступени. У этого места они перестали слышать дрожавшие звуки. Но пауза была невелика.
— Наверх? — спросил Пфальц, тыкая своей пикой направо и вытирая нос рукой в перчатке.
Штутт мотнул головой.
— Нет… вниз… к Училищу.
Они осторожно спустились по ступеням, покрытым слоем наледи. Самой поганой смертью было бы сломать себе шею на оствегской лестнице среди ночи.
Впереди в просвете между крышами домов появился величественный серый купол Императорского Музыкального Училища. Покрытый снегом, он отражал лунный свет, и от этого сам казался полумесяцем. Крик раздался снова, на этот раз из переулка слева от лестницы. Над аркой, ведущей в переулок, угрожающе свешивались иглы льда.
— Это у Волчьей Норы, — сказал Штутт. Волчьей Норой называли небольшое городское святилище Ульрика. По переулку стражники выскочили на маленькую площадь на пересечении пяти улиц. Посреди этой площади и находилась Волчья Нора. Святилище выглядело как большая чаша из черного камня, наподобие фонтана, в центре поднималась плита, на которой была высечена голова волка. Торговцы и местные жители, отправляясь по своим повседневным делам, оставляли перед Волчьей Норой зажженные свечи, бросали в нее монетки или клали на край цветы и травы.
Сегодня, в самый студеный час ночи, кто-то оставил Ульрику иное подношение. Кровь темная, как вино, окропила снег вокруг Волчьей Норы.
Первое тело принадлежало мужчине средних лет в ночной рубашке. Он перевесился через край чаши так, что его голова, руки и плечи были скрыты под водой. Захлебнулся ли он до того, как убийца разорвал его спину, было неясно.
Второй была женщина в изодранном парчовом платье, и она лежала у ног мужчины, согнувшись так, что даже акробаты из Гильдии Лицедеев сочли бы невозможным повторить эту позу.
Третью жертву, мужчину в черном дублете и чулках, похожего на купца, опознать было нельзя. От его лица не осталось ровным счетом ничего. Он лежал на спине в нескольких футах от святилища в луже собственной крови.
Кровью было испещрено все вокруг. Пятна, брызги, кровавые отпечатки тяжелых ног — вероятно, убийцы.
Штутт и Пфальц стояли у Волчьей Норы и безмолвно смотрели на ужасную картину. Капитан дрожал — в первый раз за эту ночь не от холода. Он принуждал работать разум и тело, которые отказывались повиноваться. В конце концов, он из Городской Стражи, и у него есть обязанности, которые он должен выполнять!
— Налево! — прошипел он Пфальцу, коротко взмахивая фонарем. Капитан обошел святилище справа, выставив вперед алебарду.
Это произошло недавно. Пар еще поднимался от остывавших ран. Штутт заметил, что кровью… воспользовались. Кровавые пометки испещряли чашу святилища и статую Ульрика. Буквы. Слова. Что-то было написано и на стенах домов, окружавших площадь.
«Убийство. Святотатство. Поругание». Штутт сглотнул ком, вставший поперек горла. Он подумал, не отослать ли Пфальца за остальными стражниками, чтобы те смогли присоединиться к расследованию, но это означало, что капитану придется остаться здесь в одиночестве, а это было ему не по душе.
Пфальц указал на что-то. Цепочка кровавых следов уходила в один из прилегающих переулков. Стражники пошли по следу, под башмаками хрустел снег. Снова раздался леденящий душу звук — наполовину стон, наполовину крик. Он подтвердил, что направление выбрано верно.
— О, боги, — прорычал Штутт и бегом пустился по переулку. Пфальц не отставал. В одном из домов справа они увидели раскрытую настежь дверь со следами немилосердных ударов чем-то острым и тяжелым. Доски двери и стены вокруг были исписаны кровавыми словами. Внутри плясал вырвавшийся на волю и усиливавшийся огонь.
Стражники ворвались в дом. В прихожей царил неописуемый хаос. Два тела, искромсанных до неузнаваемости, лежали за дверью в озере вишнево-красной крови. Лампа была сброшена на пол и разбита, и теперь огонь медленно пожирал половицы, нижние ступени лестницы, ковры и гобелены на стенах. В воздухе стоял едкий дым, языки пламени появлялись и исчезали, мешая Штутту сосредоточиться. Он даже не осознал, насколько приятно быть в тепле.
Женщина в изорванной и пропитавшейся кровью одежде скрючилась на полу у двери под лестницей. Она стонала, дрожала мелкой дрожью и время от времени издавала вопль, исполненный болью и страхом.
Штутт подбежал и склонился над ней. Она была сильно избита, и на руке кровоточил порез, но угрозы для жизни не было. Когда Штутт наклонился к женщине, она удивленно взглянула вверх, сжалась в ужасе и попыталась отстраниться от протянувшего к ней руку стражника.
— Тихо! Тихо! Вы в безопасности. Я капитан городской Стражи. Кто это сделал? Он еще здесь?
Бледное лицо, покрытое ссадинами и синяками, ничего не выражало, кроме непреходящего страха. Женщина смотрела мимо Штутта, ее губы дрожали.
— Эргин… Где Эргин? — неожиданно спросила она.
— Эргин?
— М-мой муж… где он? Эргин? Эргин? — Ее голос начал перерастать в панический вой.
Штутт попытался успокоить ее. Визг женщины болезненно терзал его и без того измотанные нервы. Он оглянулся, посмотрел на Пфальца, который пытался сорванной шторой сбить пламя, и подумал, что надо бы отправить его за пожарными, когда увидел на лестнице фигуру, украдкой спускавшуюся вниз. Крупный мужчина крался, скрываясь в тенях и пригнувшись, словно дикий зверь. На темном пятне его тела выделялись только три светлые точки, которые блестели в пламени пожара: два белых, огромных, жутких глаза и лезвие стального топора, сжатого в руке.
— Пфальц!
Крик Штутта раздался одновременно с прыжком темной фигуры на сражавшегося с огнем стражника. Женщина зашлась в оглушительном истерическом крике: вполне вероятно, что голос Штутта испугал ее больше, чем все увиденное ею сегодня.
Пфальц обернулся в сторону летящей фигуры и успел поднять руки, чтобы заслонить лицо Человек врезался в него и сшиб с ног, упав сверху. Топор тщился прорезать кольчугу чертыхавшегося, боровшегося стражника. Пфальц пытался скинуть с себя этого проклятого демона, но оба они барахтались в лужах крови, натекшей на пол из тел убитых домочадцев, постоянно оскальзываясь и разбрасывая капли красной жижи по сторонам. Ни тот ни другой не могли получить преимущества.
Штутт подлетел к ним, скользя по крови. Когда он приблизился, то понял, почему фигура человека была такой темной: с головы до пят он был покрыт кровью Она впиталась в его одежду, окрасила волосы, засохла на коже. «И это была не его кровь», — подумал Штутт.
Он не решился ударить убийцу алебардой, поскольку боялся задеть Пфальца Штутт размахнулся и перетянул окровавленного безумца древком поперек хребта. Древко с громким треском переломилось, но чудовищная фигура содрогнулась, по-звериному взревела и слетела с Пфальца. Пальцы по-прежнему сжимали рукоять топора. Пфальц прижимал руку к ребрам и кричал не своим голосом.
— Убейте его! Прикончите эту тварь, капитан, именем Зигмара!
У Штутта в руках была алебарда на оставшемся двухфутовом обломке древка. Он развернулся лицом к сумасшедшему убийце, который медленно и осторожно подходил к капитану.
— Брось его… Брось топор на пол, — приказал Штутт поставленным, басистым голосом, который остановил не одну кабацкую драку, грозившую вылиться в побоище с многочисленными жертвами. Он слышал яростные призывы Пфальца, но считал себя обязанным попытаться уговорить безумца сдаться. Рукопашная схватка с маньяком отнюдь не входила в его планы на эту ночь.
— Брось оружие. Сейчас же.
Если вымазанная кровью тварь и намеревалась бросить топор, то только в Штутта. Человек прыгнул на стражника, высоко подняв топор, с воем, который трудно забыть.
— Идиот! — только и успел выкрикнуть капитан, прежде чем фигура столкнулась с ним и выбила весь воздух из легких Топор плашмя ударил Штутта в висок, а выставленное вперед лезвие алебарды стражника пронзило торс убийцы. Штутт крутанулся на месте, выпустил из рук алебарду и рухнул на спину. Сверху на него упал маньяк, неистово дергаясь в предсмертных корчах, словно страдая от падучей.
Наконец Штутт почувствовал, как убийца дернулся в последний раз и затих. Кровь из разрываемой болью пробитой головы заливала глаза. «Превосходная ночка, чтобы гулять без шлема», — подумал он и потерял сознание.
Круца сидел в углу «Тонущей Крысы», закутавшись в плащ из толстого сукна. Когда мороз принялся украшать своими узорами его стакан, Круца понял, что час уже поздний Он выложил на стол причитающиеся кабатчику монеты и вышел на убийственно холодную улицу.
Луны сияли на небе — зимние луны, изогнутые, как когти. Было в этой зиме нечто леденящее помимо погоды. Повсюду носились слухи и сплетни о недобрых знамениях, о грядущей войне, о набирающей силу Тьме. Казалось бы, такие разговоры он слышал каждый день, каждый год, но сейчас под этими слухами таилось что-то действительно жуткое. Это уже не были нечленораздельные пророчества мрачных пьянчуг в переполненных тавернах, истерические выкрики перепуганных трусов в игорных залах, заявления хитроумных гадалок, проворачивающих свои аферы. Это была правда. Наступало скверное время, и это чувство совсем не нравилось Круце.
По городу ходили кругами истории, подтверждавшие опасения Круцы. От дешевых забегаловок Альтквартира до нордгартенских закрытых питейных залов из уст в уста бродили рассказы, от которых кровь стыла в жилах. Жестокие убийства, безумие, странные призраки в снежных бурях. День назад мясник на Альтмаркте, почтенный человек и хороший торговец, сошел с ума, прикончив своим секачом двух работников и трех соседей по мясному ряду, прежде чем стража заколола его. Сестра-послушница из Храма Шаллайи повесилась на водяных часах в Зюдгартене, навсегда остановив механизм на полночном часе. В конюшнях беговых лошадей в Ноймаркте в ночь перед первым снегом животные взбесились и перекалечили друг друга. Две лошади издохли на месте, еще четырех тоже пришлось пустить на убой.
Дальше — больше: светящиеся шары и дуги зеленого огня около получаса метались вокруг башен Храма Мирмидии две ночи назад, словно кто-то поймал в ловушку молнию Люди говорили, что в Парке Морра по ночам ходят тени умерших В здание Городской Канцелярии неизвестно откуда проник чудовищный запах гнили, и всем пришлось выбираться на улицу. Неоднократно люди видели страшные лица, прижимавшиеся к оконным стеклам или возникающие в зеркалах В таверне «Карманник» на оштукатуренной стене появилось сырое пятно в виде вопящего лица, и пока никто не смог его ни закрасить, ни оттереть. Три человека, которых Круца знал лично, видели старых, давно умерших родичей, стоявших у их кроватей, полупрозрачных, бессловесно кричавших что-то. Кто-то говорил, что в Альтквартире началась чума.
Да, конечно, зимняя лихорадка и простуда были сейчас в каждой семье. Зима на дворе, в конце концов Но чума? Чума, которая распространяется по жаре, среди вони и мух? Холод всегда был ее врагом, ведь так? А смерть? В Мидденхейме жизнь всегда была мелкой монетой, но даже по меркам этого города сейчас убийство и насилие стали пугающе обыденными.
Поистине скверное время. Круца посмотрел в темную высь, на мигающие, зловещие звезды. Иногда он желал научиться читать по ним ту премудрость, которая, по словам знатоков, была изложена на небесном пергаменте. А сейчас, даже без необходимых навыков, Круца мог разглядеть в сиянии этих звезд угрозу. Может, посоветоваться с каким-нибудь звездочетом? Но хочет ли он знать, что грядет?
Он двинулся дальше по промерзшей улице. И почти тут же, хоть он и знал, что один идет по этой мостовой, почувствовал чье-то присутствие за спиной, услышал чье-то тяжелое дыхание.
Он обернулся, обхватив рукоять кинжала.
Никого. Его сознание играло с Круцей глупые шутки. Слишком много страшилок он выслушал за последние дни, слишком сильно разыгралось его воображение, слишком мало вина он сегодня выпил.
Но… это еще было здесь. Точно! Дыхание. Невидимость, скрывающая движения. Круца просто не мог его увидеть, словно это было всегда позади него.
Это напомнило Круце о..
Нет, это уж явная глупость. Это все потому, что он много думал о мальчишке в последнее время.
Но..
Снова вздох, прямо за спиной. Он повернулся кругом, выхватив кинжал. Остатки хмеля вылетели из его головы.
Дохляк?
«Давай, Круца! Эти вещи ждут, чтобы их забрали!»
Круца никого не увидел.
Только зимний ветер свистел, шипел и завывал в подворотнях и переулках вокруг него.
Он встряхнулся и пошел спать.
Высоко на скале, над Графским дворцом тот же ветер ворочал отяжелевшую от наледи ткань церемониальных знамен. У главных ворот он раздувал угли в больших, почерневших от копоти жаровнях, стоявших вдоль дороги к парадному подъезду Два боевых коня с грозными седоками проскочили мимо стражи, не меняя шага, и помчались вдоль линии огней.
Внутри дворца Ления нарушала заведенный порядок, стоя на коленях в одном из закутков, смежных с главным залом, и отогревая руки на трубе большой кухонной печи. Она решила слегка отдохнуть от трудов. Сегодня все с ног сбились, подготавливая дворец к какому-то событию. Событие было наверняка важное, но что именно произойдет, упорно замалчивалось.
Ления замерла во мраке, заслышав мерное постукивание трости по плитам пола, и тут же спряталась за холодную громаду старинных доспехов. Дворецкий Брейгаль прошагал мимо нее, не заметив служанку, отлынивавшую от дел в месте, не связанном с ее работой.
Брейгаль спустился в холодное пространство у главного входа, отбивая тростью с серебряным набалдашником такт своих шагов. Остановился. Думает, что его никто не видит, усмехнулась Ления в своем укрытии. Она еле удержалась, чтобы не рассмеяться, когда увидела, как Брейгаль поправляет свой парик, дышит на ладонь перед лицом, проверяя свежесть дыхания.
Снаружи раздался стук копыт. У парадного подъезда один из всадников спешился, перекинув поводья своего коня второму, и вошел во дворец, широко распахнув массивную дверь.
Ганс, Комтур Белого Отряда, постоял на пороге пару секунд, оглядываясь по сторонам, встряхнулся, топнул сапогами, бряцая шпорами, и засыпал все вокруг себя снегом.
Брейгаль с презрением и неудовольствием смотрел на то, как оседают на мраморный пол белые снежинки с плаща храмовника.
— Кому-то придется это убрать, — сказал он Гансу, выходя вперед и цокая тростью.
— Безусловно, — ответил Ганс, не вслушиваясь в слова дворецкого.
— Дворец польщен визитом достойного сына великого Храма, но я боюсь, что Граф отошел ко сну. Завтра рано утром он ожидает высоких гостей и нуждается в отдыхе, чтобы достойно их встретить. Приходите завтра… чем позже, тем лучше. — Брейгаль изо всех сил старался произвести впечатление важного человека, которого не стоит отвлекать по пустякам.
— Я здесь не для того, чтобы просить аудиенции Его Высочества. Меня сюда прислали с заданием. Найдите мне фон Фолька.
Повисло гробовое молчание. Брейгаль холодно смотрел на ожидавшего ответа Ганса.
— Найти… вам… Ганс подошел ближе.
— Вы не расслышали мою просьбу? Найдите мне фон Фолька.
Брейгаль попятился от огромного рыцаря. Он выглядел так, словно проглотил нечто совершенно омерзительное.
— Мой дорогой… господин рыцарь. Вы не можете заявляться сюда посреди ночи и требовать что-либо от Графского дворецкого. Даже если вы — рыцарь Ульрика.
Брейгаль улыбнулся Гансу самой вежливой из надменных улыбок из своего арсенала. Эта гримаса должна была показать грубому вояке, кто настоящий хозяин положения. Не одну пару влюбленных разлучила эта улыбка, не одну карьеру сломала; три поколения слуг Графа относились к ней со священным ужасом.
Ганс на мгновение замер. Потом отвернулся, словно собрался уходить, но неожиданно резко рванулся назад и пригвоздил дворецкого к полу взглядом, пылающим, как само солнце.
— Я расскажу вам, что я могу делать. Я уполномочен властью Верховного Ар-Ульрика служить Ульрику, Храму и Графу И я буду приходить сюда, когда мне это вздумается, а все дворецкие Графа будут метаться взад и вперед до тех пор, пока я не получу того, за чем пришел! — Ганс улыбнулся и тихо спросил перепуганного Брейгаля — Все ясно?
Рот ошеломленного, попятившегося Брейгаля издал несколько жалобных, невразумительных мычащих звуков. Ления с восторгом наблюдала за тем, как Ганс осадил зарвавшегося дворецкого. «Как бы господин Брейгаль штанишки не замочил, — подумала она. — Незабываемое зрелище!»
— Все ему ясно, Волк! — донесся голос с дальнего конца зала. По мраморному полу навстречу Гансу шел фон Фольк в сопровождении двух других Пантер. Фон Фольк шел с непокрытой головой, неся свой изукрашенный шлем в руке, зато лица Пантер эскорта были торжественно скрыты под глухими шлемами, покрытыми золочеными изображениями пантер и увенчанными пышными плюмажами. Эти знаменитые шлемы давали каждому воину из Графской гвардии лишний фут роста.
Ганс и фон Фольк сошлись на центре зала и стукнулись латными перчатками в знак приветствия. Редко в Мидденхейме Графский воин встречал храмовника такой откровенной дружеской улыбкой, какой фон Фольк встретил Ганса.
— Фон Фольк! Рад видеть тебя в более спокойных обстоятельствах! Грубер мне рассказывал о твоих делах.
— Ганс Белый! Можешь передать Груберу, что и я рассказывал Пантерам о его делах.
Они обернулись к дворецкому, и тот, показалось Лении, усох под их суровыми взглядами.
— Что-то случилось? — спросил фон Фольк.
— Н-нет, господин рыцарь, — выдавил Брейгаль. Фон Фольк подошел к дворецкому, наклонился к его лицу и улыбнулся, как голодный лев.
— Тогда иди!
Брейгаль рванулся прочь из зала. Трость его цокала так быстро, как только он успевал ее переставлять.
— Прими мои извинения за этого напыщенного индюка, — сказал фон Фольк.
— Не стоит. Я с такими не раз сталкивался. Скажи лучше, зачем звал?
Фон Фольк легким движением руки отослал двух сопровождающих рыцарей. Ления навострила уши.
— Через несколько часов прибывает посольство из Бретонии. Его Высочество Граф хочет, чтобы их визит охранялся как можно более тщательно.
— Да, война с Бретонией никому не нужна, — сурово заметил Ганс.
— В этом вся беда. У Пантер в казармах хворь разгулялась. Лихорадка, знаешь ли. Косит всех подряд. Семнадцать человек уже пластом валяются. У вас в Храме нет такого?
— Все здоровы пока. И что ты предлагаешь нам сделать?
— Что-что… какой непонятливый. Подкиньте пару десятков Волков во дворец нам на подмогу, а? Сейчас послы приедут, и тогда Граф с меня семь шкур снимет, если с них хоть волос упадет. А у меня людей нет. Так что вся надежда на вашу помощь.
— Ар-Ульрик сказал мне, чтобы я тебе ни в чем не отказывал, Пантера. Назовем это залогом союза между нашими орденами.
Ления чуть не выпрыгнула из своего укрытия, когда услышала, о чем говорил Рыцарь-Пантера. «Это ужасно, — думала она. — Действительно, ужасно. Чума, хвори, чужеземные захватчики…»
— Пойду, подгоню своих парней, — сказал Ганс фон Фольку и отсалютовал уходящим рыцарям. Ганс постоял в центре пустого зала, а потом вдруг обернулся и посмотрел прямо на того железного болвана, за которым пряталась Ления.
— Я вижу тебя, доярка. Не переживай. Я пришлю сюда Драккена. Но ты уж постарайся не отвлекать его от службы.
Ганс вышел через главные двери к своему коню. Ления оправилась от изумления и перевела дух. Как он ее заметил?
В свете факела Грубер смотрел на Волчью Нору. Он упал на колени и, склонив голову, прочитал молитву благословения.
— Я не знал, что делать, — сказал капитан стражи с перевязанной головой из-за спины Грубера. — Я не знал, надо ли стирать всю эту кровь…
Грубер поднялся и повернулся к капитану. Его серый с золотом доспех отразил свет факела.
— Вы, капитан, поступили правильно. И отважно.
— Я только выполнял свой долг… — сипло сказал Штутт.
— И выполняли образцово, — улыбнулся Грубер. Но улыбка была натянутой, как показалось Штутту.
— Шелл, Каспен! Не подпускайте сюда никого! — отдал распоряжение Грубер двум Волкам, которые пытались оттеснить собиравшуюся толпу зевак. Сам он пошел за лысым капитаном по переулку к дому, в который ворвался убийца.
— Значит, здесь вы его и прикончили? — тихо спросил он стражника.
— Да, моей сломанной алебардой, — ответил Штутт, поднимая с пола свое покрытое коркой запекшейся крови оружие.
— Превосходно.
— Есть еще вопрос…
— Какой?
— Вопрос юрисдикции. Кто будет расследовать это дело?
— С моей точки зрения, вопроса как такового нет. Убийца осквернил святилище Ульрика. Какие вопросы?
Штутт поразмыслил над словами седого Волка, потом над его размерами, снаряжением и подготовкой, потом над тем, что на сегодняшнюю ночь сражений ему хватило с лихвой.
— Вы правы. Оставляю все это вам, — сказал капитан Груберу и отступил назад.
Грубер вошел в дом. Он бросил беглый взгляд на исковерканные трупы, лежавшие в кровавом озере. Огонь давно был потушен, и соседи успокаивали рыдавшую женщину. Убийца лежал посреди пола с ужасающе разверстой раной, которую оставила алебарда Штутта.
— Эргин, мой Эрган… — безутешно бормотала сквозь слезы женщина.
— Это имя твоего мужа, женщина, — спросил Грубер, подходя к ней.
— Да-а-а…
— Где он сейчас?
Женщина без слов указала дрожащей рукой на труп убийцы.
«И это все сотворил ее муж? В своем доме?» Грубер был ошеломлен и поражен. Слухи о поветрии безумия, блуждающего по Мидденхейму, добрались и до Храма Ульрика. Все слухи рано или поздно просачивались туда: слухи о безумии, о болезнях, об убийствах, о тенях. И ни одному их слову Грубер не верил. До этой ночи.
Фигура в долгополой рясе появилась в комнате за его спиной. Грубер хотел было потребовать от пришедшего назвать себя, но тут Волк разглядел, к какому храму принадлежит этот человек, и просто поклонился.
— Грубер из Храма Ульрика.
— Дитер Броссман из Храма Морра. Я намеревался выяснить обстоятельства работы Морра в этом доме, но, как мне кажется, все очевидно. Я прав, Волк?
Грубер подошел к священнику вплотную.
— Отец, я хочу знать об этом преступлении все, все подробности, которые вы сможете узнать, прежде чем похороните тела.
— Я расскажу вам все, что узнаю. Подходите ко мне в Храм перед Часом девятым, и я к тому времени выясню, как обстояли дела.
— Да, отец, а не знаете ли вы что-нибудь об этих надписях? Ну, о словах, которые убийца намалевал здесь и на святилище? Мне они ничего не говорят, но я чувствую, что это не к добру.
— Я тоже чувствую это, — сказал жрец Морра. — И я тоже не знаю, есть ли в них смысл. Вообще-то слова, написанные свежей человеческой кровью, вряд ли могут служить хорошим признаком.
Перед самым рассветом снова пошел снег, укрывший Мидденхейм толстым пуховым одеялом. На Дворцовом Холме вся прислуга вовсю гнула спины. Уже запылали очаги, протапливавшие покои для прибывавших гостей, уже нагревалась вода Для их омовений после тягостной дороги. Розовыми пятнами на белом снегу сновали слуги в шелковых ливреях с лопатами, расчищавшие подъездной путь и разбрасывавшие каменную соль. Среди них был и Франкл, постоянно ворчавший на ворот своей новой ливреи, который натирал шею. Вся свита маркграфа была передана в услужение Графу и его гостям на время столь важного визита бретонского посольства. Как и среди графских телохранителей, среди прислуги тоже свирепствовала зимняя лихорадка.
По всему дворцу слуги были заняты последними приготовлениями, меняя белье, отскребая и начищая полы, полируя статуи и перила, раскладывая дрова по каминам и стряхивая наледь с внутренних ставен гостевых комнат.
Вся прислуга отчаянно хотела знать, что же затевается во дворце, с того самого момента, как поздно вечером Брейгаль выгнал их на работу так, словно это было раннее утро. Большинство было убеждено, что дворец готовится к визиту. Когда Ления подслушала разговор Ганса и фон Фолька, она стала единственным человеком, который, будучи ниже дворецкого по статусу, все же знал детали предстоявшего мероприятия. А ей некому было рассказать о своей тайне. Даже сейчас, работая среди толпы слуг, она была одинока.
Она шла по западной галерее с двумя ведрами теплой воды, чтобы сменить девушек, чистивших главную лестницу, и увидела начавшийся снегопад. Она удивилась, как Круца может ходить по городу в такие ночи.
Как раз перед тем, как колокола зазвонили бдение, отряд Волков въехал в главные ворота, взобравшись на Дворцовый Холм. Стук копыт их боевых коней заглушался снегом. Арик ехал впереди, сжимая в левой руке Знамя Ульрика. За ним тесным строем ехали Моргенштерн, Драккен, Аншпах, Брукнер и Дорф, а за ними — еще дюжина Волков, по шесть бойцов из Красного и Серого отрядов. Пантера у ворот приветствовал их и указал путь вокруг двора к казармам графской стражи.
Восемнадцать боевых коней остановились на каменном плацу перед казармой, выдыхая клубы пара, неуверенно переступая с ноги на ногу в мягком глубоком снегу. Пажи с розовыми от мороза — словно под цвет ливрей — лицами побросали лопаты и наперегонки бросились принимать поводья. Пока они отведут скакунов в конюшни, у них будет время отдохнуть и согреться.
Арик проворно спрыгнул с коня и двинулся к дверям. По пути к нему присоединились Брукнер, Ольрик из Серых Волков и Красный Волк Бертольф. У входа в казарму стояли рыцари-Пантеры с факелами, в полном боевом облачении, хотя Арику всегда было трудно отличить боевые доспехи графских телохранителей от парадных. Арик отсалютовал Пантерам.
— Арик, Белый Волк, Знаменосец. Великий Волк следит за тобой, брат. Ар-Ульрик, да благословенно будь его имя, поручил мне командовать подкреплением Храма.
Стоявший впереди остальных Пантера поднял золотое изукрашенное забрало. На Арика глянуло темное, суровое лицо, рядом с золотыми и красными инкрустациями на шлеме смотревшееся болезненным и бледным.
— Я Фогель, капитан, Вторая Графская Вотчина. Зигмар благословляет тебя, рыцарь Храма. Господин капитан фон Фольк сказал мне о вашем прибытии.
Арик почувствовал напряжение в его голосе. Человек выглядел больным, да к тому же, как показалось Волку, он все еще сохранял чувство соперничества, которое долгие годы разделяло Храмовников и Телохранителей на два непримиримых лагеря. Да, в глазах фон Фолька отношения между Волками и Пантерами могли и смягчиться, размышлял Арик, но старые предрассудки глубоко пустили свои корни и сближение двух сил не произойдет в одночасье.
— Мы высоко ценим поддержку Храма в этот переломный момент, — продолжал Фогель, и голос его выражал какие угодно чувства, только не признательность. — С границы докладывают, что, несмотря на снегопад, посольство прибудет через пару часов. А братство Пантер… обезлюдело. Многие из нас слегли в лихорадке.
— Мы будем молиться за их исцеление. Они сильные, крепкие люди и переживут эту напасть. — Арик говорил уверенно, но Фогель, разворачиваясь к дверям, чтобы отвести Волков в казарму, пошатнулся. Волк видел темные дорожки пота, избороздившие бледное лицо Пантеры. И этот запах… отвратительный запах болезни, наполовину скрытый за изысканными благоухающими маслами. Фогель был не единственным больным рыцарем в этом отряде.
«Ульрик, храни нас», — подумал Арик. Запах ничем не отличался от городского воздуха, когда в город приходит чума. И Аншпах, помнится, пересказывал какие-то слухи о чуме в трущобах.
Почетный караул Пантер двинулся за Ариком и Фогелем, за ними пошли Волки. Они прошли через мраморную колоннаду в продуваемый сквозняками главный зал, освещенный свечами и — какая роскошь! — масляными лампами. Огоньки тянулись в каждом направлении на милю, как показалось Арику, вдоль покрытых гобеленами и зеркалами стен.
— Просто скажите нам, что делать, и мы этим займемся, — сказал Арик. — Какие обязанности вы на нас возложите?
— Я не ожидаю от вас того, что вы сможете разобраться в лабиринте переходов этого дворца. Даже план этого здания может смутить чужаков своей сложностью. — Казалось, Фогель наслаждался, произнося слово «чужаки». Он всячески обращал внимание Волков на то, что они на земле Пантер. — Не отставайте от местных, или потеряетесь. Для обхода здания нам нужны патрули, но их я составлю из Пантер. Вас же я хотел бы видеть на страже покоев наших бретонских гостей.
— Это честь для нас, — сказал Арик. — Покажите нам, где мы должны будем стоять.
Фогель кивнул. Он махнул рукой, и два рыцаря подошли к нему. Их забрала были опущены, и воины казались Арику какими-то механизмами. Он никогда раньше не осознавал, как ему нравится обычай Волков идти в бой без шлемов. Лица и их выражения могут многое сказать без слов, и особенно — в пылу битвы.
— Красс! Гуингол! Покажите Волкам их посты.
— Слушаюсь! — ответил Гуингол. Или Красс. «Как, Ульрик великий, их различают за этими золочеными решетками?»
Фогель обернулся к Арику.
— Стойте непоколебимо, Волк. Это касается всех вас. Пароль — «Северный Ветер».
— «Северный Ветер».
— Ты не должен его говорить никому, кроме своих бойцов. Если кто-то, кого ты встретишь, не сможет назвать пароль, задержи его. Или убей. Никаких исключений.
— Я понял. Фогель отсалютовал.
— Надеюсь, день пройдет хорошо. Может статься, от нас больше ничего не потребуется.
— Так тому и быть, — учтиво улыбнулся Арик. Фогель и его люди развернулись и ушли по коридору, звеня доспехами. Арик обратился к Гуинголу и Крассу.
— Пойдем и мы?
Пантеры кивнули и пошли вперед. Волки двинулись за ними.
— Это местечко дурно пахнет, — прошептал Бертольф.
— Пахнет болезнью, — согласился Брукнер.
— Чумой, — сурово поправил Брукнера Ольрик. За их спинами Драккен вскинул беспокойный взгляд на Моргенштерна.
— Серый Волк прав? Это чума?
Моргенштерн громко, сочно расхохотался, кираса, прикрывавшая его объемистый живот, заходила ходуном.
— Ну, малыш, ты чересчур много слышишь и мало знаешь. Какая чума в такую холодину? Да не может такого быть!
— Обычная простуда, — угрюмо сказал Дорф, оборвав свое насвистывание.
— Во-во! Точно! Простуда Обыкновенная! — подхватил Моргенштерн. — Драккен, малыш, ты когда-нибудь слышал, чтобы люди умирали от соплей?
— Кроме тех нескольких сотен, что замерзли в прошлом Ярдрунге, — сказал Дорф.
— Слышишь, Дорф, ты бы заткнулся и насвистел что-нибудь веселое! — огрызнулся Моргенштерн. Да, порой поднять боевой дух было весьма нелегко.
— Ну, кто хочет поспорить, — проговорил Аншпах, который молчал до этого момента, — кто поставит денежку на то, что это худшая из всех передряг, в которых мы когда-либо бывали?
Белые Волки разом остановились, перегородив дорогу и Серым, и Красным. Арик со своим эскортом прошел еще несколько шагов, прежде чем осознал, что его люди стоят в коридоре и переругиваются между собой.
— Я просто предложил подумать! — говорил Аншпах.
— Мог бы подумать и сам! — прорычал один из Красных Волков.
— Но он прав, — поддержал Аншпаха Серый храмовник. — На Фаушлаг надвигается сам рок. Многие одобрительно загудели.
— Чума… в самом деле… — тихо сказал Драккен.
— Я слышал об этом, — заявил другой Красный Волк. — В Альтквартире все так и мрут!
— А теперь и мы на самом передовом рубеже этого мора, — сказал Ольрик.
Бертольф начал было рассказывать что-то о призраках, скитающихся по улицам, когда Арик подошел к Волкам, оставив в одиночестве ошеломленных Пантер.
— Хватит! Хватит! Эти разговоры убьют нас раньше, чем мы встретим врага!
Арик надеялся, что его голос звучал достаточно сурово и зажигательно. Это было его первое задание в статусе Комтура, да еще сводного отряда, и он намеревался выполнить его со всей твердостью и энергией Ганса. Или даже Юргена. Он собирался проявить себя хорошим вожаком. Но пока он только кричал на спорящих Волков, не успевая даже сосчитать все «за» и «против» в этом безумном споре. Кипящая перебранка заполонила своим шумом весь коридор. Арик, конечно, предполагал, что у него возникнут проблемы с парнями из других отрядов, переданными в его распоряжение, но он ожидал, что Белые Волки будут поддерживать его и следовать за ним. А сейчас от порядка, который он хотел поддерживать, не осталось ничего. Горячий спор, столпотворение, бардак. Никакой дисциплины.
— Ша! — раздался громкий, спокойный голос рядом с Ариком. В коридоре мгновенно повисло гробовое молчание. Все взгляды устремились на Моргенштерна.
— Нет никакой чумы. Вспышка простуды, которая скоро пройдет. И с каких это пор мы стали бояться слухов? А? Этот город стоял на своей скале две тысячи лет, так неужто он падет за одну ночь? Не думаю! Рок надвигается на нас? Пусть его надвигается! Пока на нас наши доспехи, в руках — молоты, а в душе — вера в Ульрика, никакой Рок над нами не властен!
Тишина взорвалась, когда Волки начали шумно выражать свое согласие со словами самого могучего Белого Волка.
— Так давайте сделаем то, что должны сделать, и сделаем завтрашний день безопасным для всех добрых душ! И утро следующего дня! Для Графа, для Ар-Ульрика, для каждого мужчины и каждой женщины в этом городе.
Мощный бас Моргенштерна разливался над голосами других Волков, как голос героя древних преданий.
— Волки Ульрика! Молоты Ульрика! Будем мы стоять вместе до конца или проведем ночь, обсуждая паршивые сплетни?
Они закричали. Они приветствовали Моргенштерна, они приветствовали свою судьбу, какой бы она ни была, они не боялись нового сражения с неведомым противником, они были готовы ко всему. «Ульрик меня побери, — вздохнул Арик. — Мне еще надо многому научиться».
Гуингол и Красс показали им дорогу к гостевым покоям. Арик распределил вахты и посты между семнадцатью Волками, находившимися в его подчинении. Каждому он передал два слова пароля — чуть не забыл об этом! Если бы не Моргенштерн…
Они стояли вдвоем у главного входа в гостевую часть дворца.
— Спасибо тебе, — прошептал Арик слова благодарности Моргенштерну, когда убедился, что они остались одни.
— Арик, Арик, никогда не благодари меня. — Моргенштерн повернулся к знаменосцу с сочувствием на большом бородатом лице. — То же самое я делал и для Юргена, когда тот был молод.
Арик поднял глаза.
— В панике никто не слушает Комтура. Они слушают только тех, кто стоит с ними в одном ряду. Они знают, что истина всегда приходит от простого человека. Это простая уловка И я рад, что смог тебе помочь.
— Я запомню это.
— Вот и ладно. Я тоже запомнил этот трюк, когда его применил старый Вульз. Я тогда был еще щенком. И кто знает, может, через пару десятков лет ты станешь старым, заслуженным ветераном, который сделает то же самое для очередного поколения перепуганных волчат.
Оба улыбнулись. Моргенштерн вытащил из-под шкуры небольшую флягу.
— Благословим ночку?
Арик задумался, а потом взял наполненную крышку, которую протягивал ему Моргенштерн. Они выпили, Арик из крышки, Моргенштерн — из фляжки, чокнувшись перед этим.
— Ульрик любит тебя, Моргенштерн, — прошептал Арик, утирая рот и отдавая крышку обратно старому Волку. — Я обойду людей, проверю, все ли в порядке.
Моргенштерн кивнул. Арик ушел по коридору. Как только шаги знаменосца стихли за поворотом, Моргенштерн привалился спиной к дверному косяку и сделал огромный глоток из фляжки.
Его руки дрожали.
И чума есть. И рок грядет. И Смерть придет за ними всеми, несомненно. От него понадобились все его душевные силы, чтобы сохранить спокойствие там, в коридоре, и высказаться. Надо было поддержать Арика.
Но в глубине своей большой души он знал. Он твердо знал.
Надвигался конец всему.
Круца проснулся в предутренний час. На его чердаке было холодно, как в аду. Шрам немилосердно дергался, пронзая голову болью.
Он попытался вспомнить, что его разбудило. Сон.
«Дохляк».
Он что-то сказал Круце. Дохляк стоял рядом с Графом, но Граф не замечал его.
Что же он сказал? Что-то о… о змее, о гадине, кусающей саму себя. О пожирателе мира.
Круца дрожал так сильно, что ему пришлось заставить себя переползти по холодным доскам чердака к столу, на котором стояла фляга с согревающим напитком. Но даже тот был холодным, почти ледяным. Только его крепость не дала напитку замерзнуть, и Круца надеялся, что теперь содержимое фляги спасет от замерзания и его. Он сделал глоток и почувствовал, как тепло разливается по его глотке.
«Дохляк… что же ты хотел мне передать? Что ты пытался сказать мне?»
Ничего. Тишина. Хотя что-то по-прежнему было здесь.
«Та безделушка? Не про нее ли ты говорил? Церемониальная цепь? Или что-то еще?»
Туман расстилался вокруг него. От холода его конечности затвердели и почти не гнулись. Он выпил еще. Эта порция отогрела все, что располагалось выше глотки, хотя все остальные части тела оставались холодными и омертвевшими.
«Ления, — вспомнил он. — Ления. Ты хочешь, чтобы я присмотрел за твоей сестрой! Она в опасности!»
Это была не такая большая проблема. Защитить Лению не представлялось ему такой уж трудной задачей. Ранальд побери ее Волка… Ления…
А потом он понял — или вспомнил, или просто вообразил себе — что на самом деле хотел сказать ему Дохляк из тихого мира призраков. Дело не только в Лении, хотя она была важна для Дохляка. И для Круцы.
Дело было в Мидденхейме. Во всем городе.
Он встал, натянул штаны и куртку. Его лицо было напряжено, но он больше не дрожал.
Первый свет, слабый и чистый, озарил пронзительно голубое небо. На земле лежал футовый слой снега. Только наиболее крутые склоны и обрывы Фаушлага чернели дырами в белоснежном покрове.
Поезд из позолоченных карет и всадников в бретонских государственных цветах вскарабкался по южному виадуку совсем недавно отремонтированному, и пролетел через ворота, взбивая снег. Высоко вздымая королевские штандарты Бретонии, передовой отряд рыцарей пронесся по пустынным улицам, проложив дорогу ко дворцу среди сугробов и стен Мидденхейма для благородного посольства.
У главных ворот поезд был встречен верховым почетным караулом Пантер. Они сопроводили кареты к парадному подъезду, из которого тут же высыпали пажи в розовых одеждах с факелами в руках, чтобы приветствовать гостей, а пара расторопных слуг раскатала бархатную ковровую дорожку от дверей дворца до подножки кареты посла.
Звонари еще только поднимались на колокольни, чтобы означить Час девятый, когда Грубер привел Ганса в Храм Морра. Они осмотрели обгоревшую часть зловещего храма, поглазели на то, что каменщики уже отстроили, затянув парусиной недоделанные участки кладки от причуд погоды. День был ясный и холодный, но в очередной раз на горизонте собирались снеговые облака. За Грубером и Гансом шли Шелл, Шиффер, Каспен и Левенхерц.
Брат Олаф направил их в Факториум. Комната оказалась ужасно холодной, пропахшей вяжущим ароматом лавандовой воды и препаратами для бальзамирования. Отец Дитер стоял под раскачивавшейся лампой и смотрел, как в подвал спускаются рыцари Храма, с раздражающим звяканьем задевая шпорами твердые ступени. Увидев Грубера, Дитер вновь опустил взгляд на тело, лежавшее на каменной плите перед ним.
Грубер сошел по ступеням в темный подвал. Даже его нервировали эти плиты и холодный воздух. И тела в саванах на плитах. Он виделся с Дитером один раз, на улице Осстор, рядом с Волчьей Норой. Теперь Грубер увидел отца Дитера без капюшона. Высокий, мрачный, зловещего вида человек. На макушке — обычная для священника тонзура. Глаза ясные и холодные, словно затянутые пеленой какой-то давней и великой печали.
Дитер посмотрел на пришедших.
— Волк Грубер.
— Отец. Это Ганс, мой командир.
Ганс подошел ближе к жрецу и коротко, уважительно поклонился.
— Что вы можете рассказать нам об этом ужасе, отец?
Дитер провел их вдоль ряда тел к обнаженному мужскому трупу. Единственным отличительным признаком его, насколько мог судить Ганс, была зияющая рана в обескровленной груди.
— Убийца Волчьей Норы, — тихо сказал жрец, простирая руку над мертвецом, чтобы все поняли, какое тело он называет этим жутким именем. — Когда его привезли, он был с головы до пят покрыт кровью, своей и чужой. Чужой было больше. Я отмыл его.
— И что вам это дало? — спросил Грубер.
— Смотрите сюда. — Жрец подтолкнул Ганса и Грубера ближе к телу и указал на застывшее лицо мертвеца. — Когда кровь сошла, я обнаружил, несмотря на окоченение, следы болезни.
— В смысле?
— Этот человек был болен. Очень болен. Можно сказать, что он лишился разума.
— Как вы можете быть в этом уверены? — спросил Ганс.
— А так. Он не первый, кто попадает ко мне при подобных обстоятельствах. И не последний. Он был болен, брат Ганс, смертельно болен. Безумие овладело им.
— И поэтому он убивал людей? — задал вопрос Грубер.
— Наиболее вероятное объяснение.
— А осквернение Волчьей Норы и дома можно объяснить этим же безумием?
Жрец открыл небольшую книжку.
— Как и вы, брат Грубер, я не распознал эти письмена, но тщательно срисовал их. И сравнил с некоторыми книгами в нашей Библиотеке.
— И?
— Это имена. Письменность очень древняя, и поэтому надписи выглядят так странно для наших глаз, но имена… имена самые обыкновенные. Имена людей. Горожан. Среди них я встретил имя нашего убийцы, Эргина. Там же имена его брата, свояченицы, соседа и трех человек, что жили в том же квартале.
— Что же это — списки мертвых? — тихо выдохнул Левенхерц.
— Так и есть, — удивленно вскинулся жрец, видимо, пораженный неожиданной сообразительностью Волка. — Или списки приговоренных к смерти, если предположить, что писал имена сам убийца. Подобно спискам заупокойной службы по жертвам священного убийства.
— Священного? — нахмурился Ганс. — Что священного может быть в таком деянии?
Жрец мимолетно улыбнулся, хотя этим он напомнил Гансу пса, который растягивает пасть перед тем, как укусить.
— Не в нашем понимании, Комтур. Я не говорю ни о каком богохульстве. Но разве вы не видите, насколько это действо… ритуально? Это обряд, сотворенный безумием. Возможно, только сопровождение для чего-то большего. И это не простая случайность, что безумец осквернил святилище бога-покровителя этого города.
— Вы встречались раньше с чем-либо подобным? — спросил Ганс.
— Да, уже дважды. Дважды за последние два дня. Мясник устроил кровавую бойню на Альтмаркте, и у него я обнаружил такие же признаки припадка безумия. Он написал имена пяти своих жертв и свое собственное на кусках мяса, висевших у него в лавке. А в начале недели, перед снегопадом, кое-что в этом роде сотворил один писец из Оренбурга. Он убил троих перочинным ножом, прежде чем выбросился из окна. Снова лихорадка и безумие. Снова имена… имена убийцы и трех его жертв в книге, над которой работал писец. Занесены уверенным и аккуратным почерком.
— Снова ритуал, — в волнении произнес Левенхерц.
— Точно. Но вчерашнее происшествие у Волчьей Норы отличалось от предыдущих случаев. На стенах было больше имен, чем было найдено трупов.
— Вы проверяли это?
— Да, я провел… расследование.
— Жрец с задатками инквизитора, — начал размышлять вслух Грубер, едва не улыбаясь.
— Я не могу сказать точно, — сказал Дитер, не обращая внимания на слова Грубера, — обязаны ли мы таким количеством жертв только тому, что отважный стражник остановил Эргина до того, как убийца смог выполнить свою… норму Может статься, что это безумие заставило его писать имена людей, которым не суждено было погибнуть от его руки.
— А какие другие имена? — спросил Левенхерц.
— Список мертвых, как вы сами его назвали. Кто может сказать, когда убийца остановился бы?
Ганс принялся мерить шагами комнату, заложив руку за голову и напряженно размышляя.
— Помедленнее, отец. Дайте мне время кое-что обдумать. Одна вещь, о которой вы сейчас рассказали, очень меня тревожит.
— Разве я сказал хоть слово о чем-то, что бы вас развеселило? — спокойно спросил Дитер.
Ганс повернулся к нему, щелкнув пальцами — он поймал ускользавшую от него мысль.
— Вы сказали, что безумие принуждает людей совершать эти убийства и писать имена кровью, так? Я, конечно, не лекарь, но я знаю достаточно, чтобы понять, что болезнь, лихорадка не может указать больному, что делать! И если в Мидденхейме эпидемия безумия, то все, что болезнь может сделать, — это наделить человека звериной яростью. Это я могу принять, но лихорадка, которая ведет безумца в определенном направлении, выстраивает за него план действий, говорит ему, какой обряд он должен совершить? Все это просто не умещается в моей голове. Болезнь, которая заставляет людей совершать одинаковые преступления, применять один и тот же старинный, всеми позабытый язык? Пусть кто угодно верит в это, но я отказываюсь! Ни одна лихорадка, ни одна чума такого не могут натворить!
— Все это так, брат Ганс Но я не говорил о том, что это естественная болезнь.
В Факториуме воцарилась тишина на то мгновение, которое потребовалось Волкам для осознания слов жреца Казалось, что в Факториуме стало на несколько трупов больше, только новички почему-то стояли вокруг плит, а не лежали на них И в конце концов Грубер испустил сдавленное проклятие.
— Ульрик меня разрази! Снова магия!
Отец Дитер молча кивнул и накрыл тело Эргина саваном.
— Нет, на этот год хватит с меня волшебства, — добавил Грубер с нервным смешком.
— Да? — невинно поинтересовался жрец, явно заинтересовавшись словами Грубера. — Знаешь, брат Грубер, ты не один такой. Темные щупальца отвратительной смертельной магии вторглись в этот город еще в прошлом Ярдрунге. Я это испытал на себе. И это — один из ключей к решению наших проблем для меня. Одним из имен, что Эргин написал рядом с Волчьей Норой, было имя Гильберта. В начале года, как раз перед Миттерфрулем я имел дело с одним человеком, называвшим себя этим именем. Он пытался поставить этот святой Храм на службу самому темному колдовству, о котором я когда-либо слышал.
— И где он сейчас? — спросил Шелл, запоздало осознавая, что ответ его не очень интересует.
— Мертв. Как и следовало ожидать, раз уж его имя появилось в списке Эргина.
— А вы можете назвать другие имена? — вышел вперед Левенхерц.
Жрец заглянул в свою записную книжку.
— Обычные имена, как я уже говорил Бельцман, Ругер, Ауфганг, Фарбер — я знаю одного Фарбера, и он еще жив, но это может быть его тезка, — Фогель, Дунет, Горхафф А вот одно имя повторяется два раза, очень любопытно. Некто Эйнхольт.
Волки оцепенели Ганс почувствовал, как на лбу выступает холодный пот Левенхерц оградил себя охранным знаком и огляделся.
— Это имя что-то значит для вас? Я же вижу, что значит.
— Комтур! — чуть не задыхаясь, произнес взбудораженный Каспен. На его побледневшее лицо под рыжей шевелюрой было страшно смотреть. — Мы…
Ганс поднял руку и оборвал его.
— Что еще? — спросил он, подходя ближе к жрецу и стараясь совладать с собственными нервами. Он хотел сохранить спокойствие, пока не поймет этого мрачного жреца, не узнает, что это за человек А пока лишнего болтать не надо.
— Еще две надписи. Одно имя — не местное, Баракос. Никаких воспоминаний? Волки покачали головами.
— И символ, или название символа, по меньшей мере. Слово «Уроборос», все тем же древним языком написанное.
— Уроборос? — переспросил Ганс.
Грубер обернулся к Левенхерцу, зная, что этот парень может помнить такое словечко по своему ученому прошлому.
— Дракон, пожирающий сам себя, — сказал Левенхерц, и от его слов в подвале стало темнее — Он ухватил свой хвост зубами, он — вселенная, уничтожающая все, что есть, и все, что пришло раньше.
— Ну и ну, — сказал отец Дитер — Никогда не подозревал, что у храмовников в почете такая ученость.
— Мы те, кто мы есть, — веско промолвил Ганс — Вы думали по поводу этого символа то же, что и Левенхерц?
Жрец Морра пожал плечами, закрыл свою книжицу и перевязал ее черной лентой.
— Я не знаток в этом вопросе, — сказал он, словно осуждая себя за недостаточное знание — Уроборос — древний знак И он означает разрушение.
— Нет, он означает нечто большее, — подал голос Левенхерц — И нечто худшее. Это вызов смерти. Неумирание. Жизнь за порогом смерти.
— Да, так и есть, — сказал жрец Смерти ожесточенным голосом — Это символ некромантии, и это название греха, в котором был повинен Гильберт. Я думал, что угроза канула вместе с Гильбертом со Скалы Вздохов. Я был не прав. Гильберт был только началом.
— Что нам делать? — спросил Ганс.
— Наилучшим вариантом было бы бегство из города, — спокойно произнес жрец.
— А тем из нас, кто не может так поступить, тем, кто нужен здесь, что прикажете делать, отец?
— Сражаться, — без промедления ответил служитель Морра.
Близился полдень, но улицы Альтквартира были удручающе пусты. Только снег заполнял их в это утро. Небо было стеклянно-прозрачным, и ни одна белая муха пока не лезла в глаза Круце, но стужа не выпускала народ на улицы. Люди сидели по домам, сгрудившись вокруг очагов и тщетно пытаясь согреться.
Пройдя по Нижним Рядам, завернувшись в плащ, Круца вдруг подумал, что людей может удерживать в домах и не холод. Слухи о чуме. Он еще не верил в них, но в холодном воздухе витал запах болезни. Запах разложения. И прокисшего молока.
Эта мысль внезапно ударила тревожным колоколом в его сознании. Он вспомнил… Этот запах они с Дохляком учуяли в тот проклятый день, когда спускались в дыру под башней в Нордгартене. В том месте, где он последний раз видел Дохляка живым.
С тех пор как он посещал комнатушку Дохляка, прошел не один месяц. На самом-то деле, он не был там с тех пор, как в последний раз чувствовал этот запах.
Он пробрался по темным лестницам полуразрушенного дома, зажег свечу — как для того, чтобы осветить дорогу, так и для того, чтобы слегка отогреть пальцы. Сквозь пустые оконные рамы в дом намело снега, и теперь на лестнице лежали почти такие же сугробы, как и на улице. Лед застыл на стенах перламутровой коркой.
Он отворил дверь. Ему понадобилось хорошенько двинуть по ней ногой, чтобы разбить наледь, приковавшую дверь к косяку. В комнате ничего не изменилось с того дня, когда Круца ушел отсюда, восстановив силы после ранения. От вида этой знакомой, но пустой комнаты у Круцы защемило сердце. Без Дохляка он чувствовал себя здесь чужим, незваным гостем. Никто сюда не приходил. Даже ветер не воспользовался возможностью безнаказанно разбить хоть одно стеклышко в старой раме. Мороз покрыл все вокруг своими узорами, забелив зеркала и превратив занавески и ковры в негнущиеся твердые покровы. Комната была столь же холодна, как и в его последний день здесь.
Круца медленно прошел по ковру через комнату, озираясь вокруг. Он поставил свечу на низкий столик, и пламя начало превращать морозные узоры в ряды крупных, сияющих и дрожащих бусин. Круца обратил внимание на то, что неосознанно вытащил меч. Как и тогда. В первый раз. В самый первый его приход к Дохляку. С мечом наголо. «Когда он его вытащил? Что за предчувствие заставило его обнажить оружие?»
Он осмотрелся вокруг. Где эта штука может быть? Он закрыл глаза и постарался припомнить. Дохляк вновь завладел его мыслями. Вот Дохляк смеется какой-то шутке. Вот Дохляк лезет за окно в подвешенный к карнизу мешок за хлебом и сыром. Дохляк сидит у огня и рассказывает сказочную повесть своей жизни…
Круца открыл глаза. Он вспомнил, как взял у Дохляка маленькое золоченое зеркальце, выходя за дверь после их первой встречи. Чтобы выполнить норму. Чтобы угодить Блейдену. На том месте стояла и тогда, и сейчас деревянная коробка, разделенная на несколько ячеек, в которых Дохляк хранил свои травы. Круца подошел к ней. Он протянул руку, чтобы открыть коробку — и замер.
«Здесь?»
Сзади раздался шум. Круца развернулся на месте, как загнанная в угол лиса, выставив клинок. Там стоял Дохляк, кивая и улыбаясь. «Здесь, Круца, здесь».
Нет, это был не Дохляк. И не кто-либо еще. Просто свечной огарок соскользнул на пол со стола, не удержавшись на влажной гладкой поверхности.
Круца наступил на ничтожное пламя, пытавшееся заставить загореться замерзший ковер.
— Не шали, Дох… — начал он говорить пустой комнате и остановился, не понимая, что с ним творится. Словно он верил, что Дохляк до сих пор с ним.
Круца снова подошел к деревянной коробке и открыл крышку. Тонкий, острый запах ударил ему в нос. Он влез в коробку своими онемевшими пальцами и принялся обшаривать каждый ее закоулок. Наконец, он зацепил то, что искал, и вытянул это на свет.
Металлическая цепь из многих квадратных пластин, узор в виде пожирателя мира с его бельмами из слоновой кости. И проклятая цепь была теплой.
Круца сунул цепь в карман куртки и направился к двери. Лед хрустел под его башмаками. Он окинул заиндевелую комнату прощальным взглядом. Он был совершенно уверен, — так, как был уверен в том, что Дохляк был самородком, как позже был уверен в смерти Дохляка, как был уверен в собственном имени — он был уверен, что не вернется сюда. Никогда.
Он выбрался на улицу и пошел вверх по очередному подъему, взбивая ногами снег, время от времени скользя по льду, скрытому под белым покрывалом. Вокруг никого не было, но Круца ощущал самое большое чувство вины за всю свою сознательную жизнь. Он, совершивший десять тысяч краж без малейшего зазрения совести, теперь терзался уколами стыда из-за золотой безделушки, взятой из заброшенного дома мертвого парня «Воруешь у мертвых, Круца?»
Хуже всего было то, что он ясно осознавал: Дохляк наверняка бы хотел, чтобы эта вещь оказалась у Круцы. Или его воображаемая вина была вызвана тем, что он был уверен Дохляк также надеялся, что его другу никогда больше не придется прикасаться к этому проклятому талисману?
Прежде, чем Круца успел привести в порядок свои мысли, он услышал плач Он доносился из проулка слева от него. Женщина надрывно кричала и рыдала. Ноги сами понесли его туда, в мешанину обломков и обуглившихся останков сгоревшего кабака. Снег улегся на почерневшие балки, сосульки нависали над Круцей как некая адская защита этого места от непрошеных гостей.
На покрытой сажей каменной стене близстоящего дома было что-то написано. Слова, которые Круца не мог прочесть. Они были свежими, намалеваны какой-то темной жидкостью. «Смолой? Или еще чем-то? Что я здесь делаю?»
Он увидел женщину, трущобную мать, которая сжалась за почерневшим бревном и рыдала. Она была залита кровью. Круца резко остановился. Он увидел ноги. Мужские ноги торчали из сугроба. Всего человека Круца не видел, но снег… Снег вокруг этих ног был темно-красным.
«Хватит. Не твое это дело. Пора уходить», — подумал он. Именно в этот момент из-за развалин появился человек с мечом. С его покрытых пеной губ слетел пронзительный вопль, а в кошмарных, лихорадочно блестящих глазах читалось одно: смерть.
Полуденный пир был в самом разгаре. Слегка передохнув с дороги ранним утром и выкупавшись в большем количестве горячей воды, чем то, которое обычно дворец потреблял за неделю, иностранные послы наслаждались обществом Графа в главном зале Воздух был пропитан аппетитными ароматами с кухни и от огромных блюд, которые мальчишки-пажи десятками вносили в зал под пристальным наблюдением Брейгаля. Музыка сопровождала пиршество: графские музыканты извлекали чудесные звуки из скрипки, волынки, рожка, барабанов и цитры.
В боковом проходе стоял Брейгаль и шипел на пажей, чтобы те поторапливались. Он отмерял время, отбивая такт тростью, и его глаза были светлы, как лед. Он надел свой лучший парик, расшитый дублет красовался под накидкой дворецкого, а на лицо он наложил такой слой пудры, что в снегу оно могло бы затеряться. А вообще-то Лении его напудренная физиономия напоминала лицо мертвеца.
Брейгаль отвесил подзатыльник пажу, который показался ему неповоротливым, и снова хлопнул в ладони. Он слышал многое о роскоши, принятой при бретонском дворе, и не мог допустить даже мысли, что дворец, находящийся в его ведении, покажется этим гостям хоть чуточку уступающим их стандартам.
Остановив очередного пажа, Брейгаль попробовал гусиный паштет, которым повар нафаршировал свиные ножки. Превосходно. Немного пересолил, но все равно превосходно. «Пусть надменные бретонцы попробуют устроить такой же славный пир, как этот!»
Ления работала на кухне, помогая поварятам разливать меды и вина по столовым кувшинам. Огромная кухня с низким потолком, кипящими котлами и брызжущими жиром сковородами, ревущими огнями плит и орущими поварами производила на девушку угнетающее впечатление Она-то радовалась, что на кухне будет здорово, тепло, уютно, особенно после убийственного холода улицы, но сейчас она чувствовала себя как в аду. Здесь было слишком жарко, да и работа оказалась не из легких. Пот лил с нее в три ручья, лицо раскраснелось, ее трясло от напряжения, а в горле давно все выгорело. Вытирая руки о передник, она услышала, как кто-то позвал ее по имени. Ления обернулась и увидела Франкла.
Он стоял в тени черного хода на кухню и манил ее рукой. Франкл был бледен, он вспотел, его дублет был распахнут, выставляя на всеобщее обозрение восковую, влажную грудь, а розовую ливрею украшали темные пятна пота.
Оглянувшись и поняв, что никто не смотрит за ней, Ления подошла к нему.
— Франкл? — Иерархия Графского дворца давно уничтожила все различия между их прежними статусами.
Старый дворецкий маркграфа отер пот со лба Он выглядел так, словно еще минута — и его сердце разорвется на части.
— Чертов Брейгаль заставил меня скрести снег с самой полуночи. — Франкл говорил с заметной одышкой.
— Да, вы неважно выглядите, — согласилась она.
— Все, что мне сейчас нужно, — глоток доброй выпивки.
Что-нибудь холодное, но согревающее, если ты меня понимаешь.
Она кивнула и шмыгнула обратно в кухню, уклоняясь от торопящихся пажей с подносами и блюдами. Подскочив к двери, что вела в винный погреб, она вытащила из ведра, в котором охлаждались напитки, бутыль эля и поспешила назад.
— Вот. И не говорите, что я для вас ничего не сделала. Постарайтесь, чтобы вас не заметили.
Он мотнул головой, взломал пробку и чуть не захлебнулся холодным элем. Его лицо на глазах порозовело, излучая облегчение и наслаждение. На глаза Франкла навернулись слезы.
— Это что еще? — раздался строгий голос.
Оба «преступника» обернулись Франкл прыснул элем от испуга. Над ними стоял, опираясь на свою знаменитую трость, Брейгаль, выражая крайнюю степень угрозы и презрения, спокойный и самоуверенный… вот только струйка пота сочилась из-под его парика, прокладывая дорожку в слое пудры. Даже он не мог противостоять адской жаре кухни.
Ни Ления, ни Франкл даже не думали о том, чтобы сдвинуться с места или сказать что-нибудь.
Брейгаль поднял трость и указал на Франкла.
— Ты… тебя ждет порка за это, мерзавец. А тебя… — Наконечник трости медленно указал на Лению. Неожиданно на его лице мелькнула крысиная усмешка, отпугивающая, отвратительная. Какая-то идея пришла ему в голову. — Ты тоже получишь свое.
— Какие-то проблемы?
Все втроем посмотрели в том направлении, откуда раздался голос. В двери, ведущей на улицу, стоял Волк-храмовник, и его мощный торс, закованный в доспехи, чернел на фоне лежавшего снаружи снега.
Брейгаль нахмурился.
— О, ничего страшного, господин Волк. Хозяйственные неурядицы. Я разберусь с этим. Драккен вышел из тени.
— Когда у вас столько других забот? Господин дворецкий, вы — главный церемониймейстер, та ось, вокруг которой вращается весь этот пир. У вас не хватит времени, чтобы дать отповедь каждому лодырю, не то чтобы наказать их.
Брейгаль остановился. Его улещивали, это он понимал. Но такого рода лесть он слышал впервые.
— Капитан фон Фольк из Рыцарей-Пантер повелел нам патрулировать дворец. Поддерживать дисциплину и безопасность — наш долг. Ваша обязанность — очаровать посла Бретонии.
— Вполне с вами согласен, но…
— Никаких «но», — отрезал Драккен. Его внешность и манеры напомнили Лении о гладиаторе в маске, которого ей однажды довелось увидеть в качестве главного действующего лица в «Западне».
Драккен наклонился и забрал из рук безмолвного Франкла бутыль с элем.
— Я выведу этого человека на двор и разобью эту бутылку о его пустой череп. А девчонку буду бить, пока она не поймет, как себя надо вести в Графском дворце. Это вам поможет?
Брейгаль улыбнулся, но в его глазах не было особого веселья.
— Да, господин Храмовник, но я заверяю вас, что могу справиться с этим нарушением…
— У вас есть работа, — сказал Драккен, наступая на дворецкого. Его шпоры зазвенели по полу кухни. — И у меня есть работа. Все, кто отлынивает от работы и мешает работать другим, должны быть наказаны. И это — обязанность стражи.
— Нет, вот тут вы совсем не правы! — вдруг сказал Брейгаль. — Да, у вас есть ваши вахты, конечно, но…
— Капитан фон Фольк нам все объяснил. И очень четко. Все тунеядцы — дело охраны. Вы, наверное, знаете, что пароль сегодня — «Северный Ветер»? Так вот: Храмовники выполняют свои обязанности свирепее любого северного ветра.
Брейгаль понял, что ему не совладать с этим рыцарем. Он попятился.
— Что ж, будь по-вашему. Да осияет вас Зигмар!
Дворецкий двинулся через кухню, цокая тростью, награждая поварят подзатыльниками и отдавая распоряжения таким тоном, что Лении стало жаль поваров, на которых отыгрывался за свое разочарование Брейгаль.
— А Ульрик да отгрызет твою костлявую задницу, — пробормотал Драккен, когда человек в парике ушел. Он вытолкнул Франкла и Лению на заснеженный двор и закрыл дверь. Ления рассмеялась во весь голос, да и Франкл усмехнулся. Драккен протянул ему бутыль, Франкл вздрогнул, ожидая, не разобьет ли рыцарь ее о голову нерадивого слуги, а потом взял эль.
— Оставь мне немного, — сказал Драккен и улыбнулся. Франкл кивнул ему и умчался вместе с бутылкой под навес дровяного склада.
Ления обняла Храмовника, несмотря на то, что прижиматься к холодному жесткому доспеху было не очень приятно.
— Криг, ты нашел меня! — вскричала она радостно. Он улыбнулся и поцеловал ее.
— Конечно, — пробормотал он, когда их губы разъединились.
— Ганс сказал, что ты будешь здесь.
— Мой Комтур не ошибается.
Ления нахмурилась и отстранилась от него, по-прежнему держась за его руки.
— Но как ты меня нашел?
— Я убежал.
— Откуда?
— С поста. Но этого не заметят.
— Ты уверен? — спросила она. Ей почему-то казалось, что Драккен подвергал себя немалому риску.
Он поцеловал ее еще раз. И еще. Он знал, в чем он уверен.
Их прервали. Из Винда пришел целый караван носилок и телег с трупами. Отец Дитер отправился помогать стражникам и другим служителям Морра, которые сгружали тела.
Волки отошли к коновязи, у которой стояли их кони, и ждали.
— Почему вы не сказали ему, Комтур? — спросил Каспен.
— Не сказал о чем?
— Об Эйнхольте! Ведь он говорил, что имя Эйнхольта было написано кровью.
— Я слышал, — понизив голос, ответил Ганс.
— А я согласен с Каспеном, — сказал Левенхерц. Он произносил слова медленно, словно от движения его губ зависел смысл того, что услышат остальные. Левенхерц посмотрел на Ганса. — Этот жрец Морра — наш союзник, я знаю это наверняка. Боги, он знает, о чем говорит! И он должен знать об Эйнхольте. Мы должны собрать вместе те кусочки головоломки, которыми владеем порознь!
— Возможно, — только и ответил Ганс. Грубер отвел Комтура в сторону.
— Левенхерц прав. Я думаю, мы должны довериться этому человеку.
— Ты ему доверяешь, Вильгельм?
Грубер оглянулся по сторонам, а потом посмотрел прямо в глаза Гансу.
— Нет. Но я знаю, когда риск бывает оправдан. И я знаю, что сейчас — именно такой момент. Тебя не было с нами в туннелях под Фаушлагом. Ты не видел того, что видел я, что видели Арик и Левенхерц. Ты не видел, что сделал Эйнхольт.
— Ты рассказывал мне. Этого достаточно.
— Ты так считаешь? Ганс, там внизу было такое зло, какого я ни разу в жизни не чувствовал и надеюсь не почувствовать впредь. Там была эта… это существо. Оно сбежало. И разрази меня Ульрик, если оно — не часть проклятия, павшего на наш город. И, судя по словам жреца, он тоже кое-что знает об этом!
Ганс резко отвернулся от Грубера, но промолчал. Его размышления нарушил жрец, снова выбравшийся из своего подвала Он вытирал окровавленные руки о кусок ткани. Ганс двинулся к нему. Они встали лицом к лицу на снегу у подножия храмовой лестницы.
— Это произошло снова, — сказал Дитер. — Теперь во Фрейбурге. Зажиточный купец выпотрошил всю семью и прислугу, а потом повесился. Двенадцать трупов. Двести восемнадцать имен на стенах.
— Что?
— Что слышал, Волк. — Священник вытащил из-за пояса свиток и размотал его. — Мой друг из Городской Стражи не поленился списать все эти имена для меня. Я еще не начал их проверять. Но принцип уже понятен. С каждым убийством список становится длиннее. Сколько еще понадобится убийств, чтобы в этом перечне оказался весь город? Ты, я, Граф… — Его голос угас.
— Эйнхольт был одним из Белого Отряда. Одним из лучших Волков. Три месяца тому назад он проявил личное мужество и… спас этот город. Других слов, чтобы описать это, я не знаю. Он спас город от подкрадывавшейся к нему Тьмы, что таилась в подземельях. А потом, неделю спустя, он пропал. Мы больше не видели его.
— Он мертв.
— Так мы и предполагали, — сказал Ганс и понял, что это никогда не было предположением.
— Я знаю, что это так. Было довольно просто проверить городские архивы и обнаружить записи об исчезновении Эйнхольта.
Ганс яростно уставился на священника, который поднял руки, успокаивая Волка.
— Простите мне мою осведомленность. Я не сомневаюсь, что Эйнхольт был отважнейшим Волком. Мои… источники рассказали мне о том, что он сделал.
— Что ты за жрец, а?
Жрец Морра посмотрел на Ганса пронзительным взглядом.
— Лучший, потому что неравнодушный. И сведущий.
— И что нам делать? — вздохнул Ганс, смиряясь с ситуацией.
— Давай сопоставим факты. Силы темной некромантии угрожают городу…
— Согласен.
— Мы уже не раз видели их следы. По моим догадкам, это продолжается уже по меньшей мере год. А этого вполне достаточно, чтобы закрепиться здесь, пустить корни. Задумать. Подготовиться. Воплотить.
— Не спорю.
Отец Дитер на мгновение смолк, и Ганс слышал только его беспокойное дыхание. Только теперь Волк понял, насколько напуган жрец, как бы уверенно он ни держался.
— Мы видели и его символ, змею, пожирающую собственный хвост, как я и говорил. Сейчас на Мидденхейм наслана душевная хворь, магическое помешательство, которое искажает человеческий разум, заставляя людей выполнять свою волю, направленную на достижение некой злобной цели, о которой мы еще не знаем.
— Совсем ничего не знаем?
— Скорее всего. Но проклятие уже лежит на нас, если я все правильно понимаю. Эта ритуальная угроза уже пронизала все вокруг нас.
— Да, верно, — мрачно согласился Ганс. — Вам известно, для чего все это делается?
Отец Дитер задумался, склонил голову, словно рассматривал свои ноги, по щиколотку утопавшие в снегу.
— Последнее действие? Финал? Проклятие создает список мертвых. Если я не полный болван, там скоро будет поименована каждая живая душа Мидденхейма. Некромантия — магия смерти. Чем больше смертей, тем сильнее магия. Насколько я понимаю — поверь мне на слово, Комтур Храмовников, я не большой знаток всех этих злодейских чар — это проклятие распространяется через жертвоприношение. Одна смерть позволяет проклятию завладеть одним разумом, например. Если сразу несколько человек бросаются на проклятые алтари, то это дает силы более могущественной магии. Если принести в жертву целый город…
— Ульрик всемогущий! Неужели это может зайти так далеко?
— Так далеко? Один город — это еще мелочи. Те десять тысяч душ, которые станут жертвами здесь, не сравнятся с сотнями тысяч, которые падут в войне Бретонии с Империей. Не в этом ли цель? Этот город-государство является одним из ключевых пунктов зреющей распри. А что может больше обрадовать некромантов, чем неисчислимые жертвы развязанной войны?
Ганс отвернулся от жреца. Он почувствовал подступающую тошноту, но переборол ее. Не здесь, не перед Волками. И не перед чужаками. И вообще, не стоит.
— Ты сказал, мы должны сражаться? — сказал он сиплым голосом, оборачиваясь к священнику. — Как по-твоему, где мы должны принять удар?
— Где Бретония? Где Мидденхейм наиболее уязвим? Где находится его могущество?
— По коням! — крикнул Ганс своим соратникам, рванувшись к коновязи. — Выступаем к Дворцовому Холму! Немедленно!
— Я с вами, — сказал Дитер Броссман. Ганс не услышал его.
— Ганс!
Вскочив на своего жеребца, Ганс разворачивался к выезду из Парка Морра, когда увидел жреца, бегущего за ним. Он протянул руку жрецу и втянул его на круп коня позади себя.
— Надеюсь, ты знаешь, как ездить верхом!
— Помню по прошлой жизни, — мрачно усмехнувшись ответил жрец.
Они галопом вылетели с храмового двора и направились ко дворцу.
Круца нырнул под косой удар клинка. Человек был безумен, это было видно по его глазам. Они напомнили Круце о том предопределении, которое смотрит из-под колпака палача. Меч безумца наткнулся на обугленное стропило и застрял. Круца взмахнул своим клинком, но промахнулся.
Человек был не только безумен. Он был чумным. Его трясло в лихорадке, кожа была бледной, весь он покрылся испариной. Но это не пробудило в Круце жалости к нему. Особенно когда безумец вырвал свой меч из дерева и снова бросился в атаку. Клинок был длинным, широким и ржавым, и у Круцы было немного шансов победить в этой схватке. Меч рассекал воздух вокруг Круцы, стараясь найти его горло. Бесконечно уходить от этих ударов вор не мог, а его соперник пугающе ловко для сумасшедшего владел клинком. Круце оставалось уповать только на удачу. Отступая, он выпрыгнул из развалин дома в переулок. За ним последовал и безумец. Вложив в выпад всю свою дикую ярость, он выбросил руку с мечом в грудь Круце. Круца с силой отбил удар в сторону, и безумцу пришлось сделать шаг, чтобы восстановить равновесие. Один шаг Его нога ступила на скрытую под снегом обледенелую мостовую, он поскользнулся и упал навзничь. Меч выпал, но безумец не посчитался с потерей оружия. Он вскочил и бросился на Круцу с голыми руками. Когда он уже хотел сомкнуть свои окровавленные объятия на теле Круцы, тот пригнулся и ушел от захвата, воткнув свой клинок в живот противника.
Горячечный безумец рухнул на снег, крича и корчась.
— Круца! Круца! Круца! — проговорил человек, умирая.
Но Круца уже несся в сторону дворца.
Снег, который накапливался в небе целый день, наконец-то соизволил обрушиться на город всей своей белой массой. Шла вторая половина дня, но сизые тучи обложили небо так, что в Мидденхейме стало темно, как ночью. Сначала шел снег, потом слегка потеплело, и сверху посыпалась леденящая мокрая крупа. Лежащий на улицах снег намокал и почти тут же замерзал, превращаясь в блестящую, твердую, непроницаемую корку льда.
Ления сбежала с кухни после встречи с Драккеном. Ее губы до сих пор горели от его поцелуев. Она добралась до дровяного склада, где под навесом сидели Франкл и еще дюжина слуг, пажей и горничных, спасаясь от дождя. Кто-то запалил костерок, и бутыль, которую Драккен отдал Франклу, явно была не единственной пропажей сегодня на кухне. Ления проскользнула в затхлый мрак и пристроилась рядом с Франклом, любезно предложившим ей выпить эля. Дождь барабанил по крыше так, словно сарай атаковали сотни две пращников Франкл расчувствовался и принялся нахваливать Драккена.
— А все-таки хорошего парня ты себе нашла, — в очередной раз пробормотал он.
— Да знаю я. — Лении и так было слегка не по себе во всей этой толчее, а тут еще Франкл принялся ее смущать разговорами про Крига. Ей уже хотелось отправиться обратно во дворец, но она сочла, что замерзнет заживо, прежде чем доберется до двери на кухню. Зимний гром грохотал над городом, как копыта божественных скакунов.
Она взобралась по поленнице к маленькому окошку, из которого были видны главные ворота, пусть и смутно из-за пелены дождя. Вдалеке она увидела дымящиеся костры, Пантер, затаскивавших жаровни под навесы и закрывавших ворота. Роскошные плюмажи на их шлемах намокли и поникли.
Она чуть не подпрыгнула, когда что-то ударило по крыше Потом еще и еще раз. Как кулаком. Она выглянула в окно и остолбенела. На улице шел град. Градины размером с пушечное ядро падали в снег, пробивая ледяную корку. Смертельная буря. Похоже, началась самая смертоносная зима в Империи. Через мгновение удары по крыше усилились и участились. Шторм набирал силу, гром гремел все чаще. Ления посмотрела в окно и сквозь завесу града увидела, как упал Рыцарь-Пантера, сраженный градиной, и его друзья бросились к нему на помощь. И тут же еще один рухнул наземь с огромной вмятиной на шлеме.
Ления испуганно перевела дух. В Линце она видела разные бури. Но не такие. Это было что-то особое. Никогда небеса не были так разъярены.
Ганс и его воины еле успели заскочить под навес постоялого двора, когда начался убийственный шторм. Продолжать ехать по такой погоде было безумием. За спиной Ганса жрец прошептал: «Только начало…»
Ганс ничего не сказал. До ворот дворца оставалось всего две улицы. При этом буйстве стихий — немыслимо большое расстояние.
Круца подбежал к стенам дворца. Ледяной дождь проморозил его до костей, а потом одна градина ударила его в плечо, оставив огромный синяк, а вторая врезалась в стену рядом с ним, ударив ему по глазам дождем ледяных игл.
Он присел рядом с воротами. Они были закрыты, и у него не было ни малейших соображений, как пробраться внутрь.
Во дворце гости отдыхали. Пир удался на славу, и бретонский посол решил отдохнуть перед вечерними празднествами в его честь Граф и его приближенные тоже разошлись по своим покоям. Град колотил по крыше, а гром заставлял содрогаться воздух внутри дворца.
Обходя преддверия гостевых покоев, Арик следил, как Пантеры и пажи с факелами разводят прибывших сановников по их комнатам. Он уже чувствовал очередной прилив соблазнительных запахов с кухни, на которой готовили кушанья для следующего круга развлечений. «Спите спокойно, — подумал Арик. — К повечерию вам понадобятся все ваши силы».
Он подошел к двери, возле которой полагалось стоять Драккену. Через две минуты крепкий молодой рыцарь появился в коридоре.
— Ты где был?
— На посту… — начал Драккен.
Глаза Арика впились в лицо молодого Волка.
— В самом деле? Прямо тут?
— Ну, я отлучился на минутку…
— Как долго продолжалась минутка?
— Я думаю… полчаса…
— Чтоб тебя Ульрик живьем сожрал! — выругался Арик, разворачиваясь к дверям. Снаружи донесся рокочущий удар грома, а порыв ветра, ворвавшийся в коридор, затушил все лампы. — Что они могли натворить за полчаса?
— Кто?
— Да кто угодно, кому надо пробраться внутрь! — огрызнулся Арик, поднял молот и пинком вышиб дверь.
Драккен побежал за знаменосцем по обитой бархатом прихожей к первым апартаментам. Упавший светильник поджег ковер в этой комнате. Двое слуг в бретонских туниках лежали на полу. Мертвы. Их кровью на стенах были начертаны слова — имена.
Из смежной комнаты раздался крик.
Арик ворвался в нее. К стене прижималась визжащая фрейлина. Огромная фигура, черная, как тень, освещаемая сзади огнем камина, держала бретонского посла за горло на вытянутой руке так, что его ноги болтались в воздухе. На пол капала кровь. Посол из последних сил цеплялся за жизнь.
Громадная фигура обернулась на звук неожиданного вторжения. Она разжала пальцы, и полумертвый посол рухнул на испещренный узорами и его кровью ковер.
Один здоровый глаз фигуры горел розовым огнем.
Голосом низким, как подземный мир, обыденным, как стук копыт, густым, как смола, она сказала два простых слова.
— Привет, Арик.
Градины врезались в мостовые и крыши со все большей силой. Под крышей конюшни боевые кони храмовников дрожали и взбрыкивали.
— Мы не можем ждать. Не сейчас, — сказала темная тень из-за спины Ганса. Жрец Морра.
— Но…
— Либо мы едем, либо все пропало.
Ганс обернулся к потемневшим лицам своих людей.
— Вы слышали, что он сказал. Вперед! Во имя Ульрика! За мной!
Вырвавшись из-под навеса, они помчались вперед под неумолчно рычавшим небом, пытавшимся сбить их с коней своими снарядами.
Круца сидел возле стены, прильнув к обжигающе холодным камням, и снег, заметавший его, уже почти справился с превращением мидденхеймского карманника в мидденхеймский сугроб, когда из темноты появились два факела.
Круца моргнул и поднял заиндевевшие веки. Над ним стояли три Рыцаря-Пантеры.
— Не лучшее время ты выбрал, чтобы прохлаждаться за воротами.
— Не застуди горло… — Граф хочет услышать звуки твоего голоса.
— Ч-чего? — непонимающе переспросил онемевший почти во всех отношениях Круца.
Ления просочилась между двумя рыцарями.
— Как я могла не сказать им, сударь, что столь известный менестрель, как вы, опоздал и мерзнет за воротами, тогда как его высочество будет очень недоволен, если ваших песен не услышат бретонские послы, — подобострастным голоском проговорила она.
— Ах, да, конечно…
— Идемте! — Она помогла ему встать и толкнула вперед.
— Благодари своего бога, что я увидела тебя у ворот, — прошипела она ему на ухо. — Что ты здесь делаешь?
— Я пришел спасти тебя, — еле выговорил он. Ему казалось, что под языком у него ледяные колючки.
— Здорово у тебя получается! — насмешливо фыркнула она. Пантеры довели их до ворот, прикрывая от града щитами Над городом прокатился очередной удар грома, словно копыта били по небесам.
— Он расстроил мои планы, поэтому я выбрал его. Он сделал меня слабее, чем я когда-либо был, поэтому я счел справедливым забрать себе его тело.
Существо с розовым глазом все говорило и говорило, хотя Арик его практически не слушал.
— Тысяча лет одиночества, заточение в Фаушлаге. Можешь ли ты представить себе, как это мучительно, Арик? Тысяча лет. Нет, конечно, ты не можешь, ты слишком боишься. Невероятная огромная фигура обошла стоявший между ней и Ариком канделябр с горящими свечами, вынуждая храмовника развернуться, чтобы не выпускать ее из виду.
— Так или иначе, я обрел новое обличье. Хорошее, мощное тело. Это было своего рода возмездие.
— Что ты такое? — спросил Арик. — Почему ты похож…
— На Эйнхольта? — Существо растянуло губы в зловещей ухмылке. — Похож, правда? Потому что я позаимствовал его тело. Эйнхольту оно больше не было нужно. А мне оно пришлось в самый раз. В нем столько силы, энергии.
Эйнхольт посмотрел на Арика горящим розовым глазом. Второй глаз был закрыт бельмом, пересечен шрамом. Арик видел этот глаз не единожды. Эйнхольт, бледный, одетый в доспехи, говорящий, движущийся, живой. Но не Эйнхольт. Нет — этот взгляд… Этот пронизывающий, обжигающий взгляд…
— Я Эйнхольт. Он — это я. Знаешь, Арик, просто удивительно, как хорошо его воспоминания сохранились в этом мозгу. Словно инкрустация на старинном мече. О, эти воспоминания — просто жемчужины! Они так ярки! Они так отчетливы! Вот поэтому я и знаю тебя, Арик, волчий сын. Я знаю, что ты сделал. Не такое большое преступление, как эйнхольтово, но вполне значимое для меня.
— У тебя лицо моего друга, но я знаю, что ты зло, — сказал Арик, нерешительно поднимая молот.
— Тогда вперед! Разбей это! — и Эйнхольт указал на свое лицо, усмехаясь. — Сможешь, а? Убей своего старого товарища! Прикончи его навсегда!
Арик опустил молот. И упал на колени.
— Я хотел снова жить. Иметь форму, объем, вес. А ты обманул меня, как жрец обманул в прошлом Ярдрунге. Но теперь я вернулся, я возродился! И я жажду жизни! Я истекаю слюной в ее предчувствии!
Эйнхольт оскалился, глядя на стоящего на коленях Арика. Левая рука одноглазого воина с зажатым в ней молотом поднялась над головой знаменосца.
Неистовый удар брошенного Драккеном молота отбросил его назад.
Эйнхольт, или существо, которое когда-то было Эйнхольтом, врезалось в стол, и тот разлетелся под тяжестью рухнувшего тела. Существо испустило разъяренный рык нечеловеческой силы, мгновенно вскакивая на ноги. Отчаянный удар Драккена пробил его доспехи на правой стороне груди и начисто снес наплечник.
Когда оно зарычало, его здоровый глаз словно полыхнул нестерпимым розовым пламенем. Молот Эйнхольта по-прежнему был зажат в его руке.
Драккен рывком поднял Арика на ноги, выхватывая из-за пояса кинжал — молот отлетел слишком далеко, чтобы пытаться подобрать его.
— Вставай! — крикнул он.
— Да у этого щенка больше духа, чем у тебя, Арик. Молодой Драккен не склонен колебаться, убивая старого товарища Эйнхольта.
«Нет, — подумал Драккен, — это искупление вины. Не было бы нас здесь… и посол бы кровью не истекал на полу, если бы не я..»
Арик поднялся. Было похоже, что неожиданное вмешательство Драккена обновило его дух, придало ему уверенность. Он начал раскручивать молот, отгоняя взмахами тяжелого оружия розовоглазую тень.
— Ступай! — сказал он Драккену.
— Но…
— Ступай! — повторил Арик, не сводя глаз с врага. — Вытащи отсюда посла и поднимай тревогу! Живо!
Под прикрытием вращающегося молота Арика Драккен схватил в охапку тяжко дышавшего, едва живого бретонского вельможу, оттащил его к двери, взвалил на плечи и бросился прочь. Вырвавшись из прихожей в коридор, он принялся кричать во весь голос. И он не был одинок. Фрейлина выскочила прямо у него перед носом и с громкими воплями понеслась от места чудовищных событий. Скоро крики и звуки тревоги заполонили дворец.
Арик и нечто двигались по кругу друг напротив друга.
— Что, испытаем себя, Арик — волчий сын? — спросило то, что было Эйнхольтом, рассекая воздух плавными восьмерками.
— Испытаем? — переспросил Арик холодным голосом, сжав молот и передвигаясь в защитной стойке.
— Один на один, ты да я, два человека…
— Ты не человек.
Существо засмеялось. В смехе Эйнхольта раздавались отзвуки какого-то действительно нечеловеческого рычания. Это было похоже на гром.
— Может, и так. Но я все еще Эйнхольт. Один из лучших молотобойцев Храма. Помнишь, какое представление я устраивал с Каспеном? Как это Юрген говаривал? «Искусство молота живо в его высшем проявлении, пока жив Ягбальд Эйнхольт»? Представь себе, маленький щеночек Арик — маленький, исполнительный, чистенький Арик — Ягбальд Эйнхольт живет, и теперь он так неизмеримо жив, как ты себе и представить не мог!
— Нет!
— О да, мой мальчик! — прошипела тварь, и се розовый глаз мигнул, когда она снова двинулась по кругу, ускоряя сплетение петель в воздухе свистящим молотом. — Ты никогда не думал, как будет замечательно встретиться в бою с одним из своих? Ты никогда не размышлял, кто с кем в Белом отряде сможет справиться? Сможешь ли ты вздуть Драккена? Может быть, хотя у парня очень много задора. Грубера одолеешь? Есть вероятность, с твоей-то силой. Ганс? Ты ему не соперник. Левенхерц? Съест тебя живьем. А как насчет… Эйнхольта?
Пауза. Существо моргнуло мертвым глазом, медленно и завораживающе.
— У тебя нет никакой надежды.
Молот Эйнхольта мощно и уверенно рванулся вперед, сметая жесткий, как казалось Арику, блок и выбивая оружие из руки знаменосца. Арик вскрикнул от боли, когда ременная петля врезалась в его пальцы, пытавшиеся задержать отлетавший в сторону молот. Розовоглазый воин на обратном ходе своего молота ткнул знаменосца в грудь тяжелой стальной болванкой.
Арик отскочил. Его нагрудник треснул, и дыхание было сбито. Он пытался вытянуть свой молот, чтобы остановить следующий удар противника, но не-Эйнхольт уже стоял рядом, хищно улыбаясь и опуская свое оружие на Арика. Знаменосец уклонился в сторону, и шедший в голову удар разметал пластины, защищавшие левую руку от плеча до локтя, и сломал кость.
От боли мир вокруг Арика расцвел ослепительными белыми искрами. Здоровой рукой Арик сжал молот, отступая, вжимаясь в шкафы и стены.
— Ты не Эйнхольт! — закричал он.
— Ты не прав, малыш!
— Не Эйнхольт! Что ты? Что ты такое? Ты — та тварь из подвала?
Следующий удар тени попал в бедро Арику, и он рухнул на колени около камина.
Арик молчал. Мир вокруг него померк, он еле различал силуэты предметов, находившихся в комнате. Его левая рука безвольно обвисла, терзая Арика пронзительной болью при каждом движении. Он из последних сил старался сохранить ясность рассудка.
— Тварь из подвала? — медленно произнесло чудовище, и его знакомый голос снова наполнился рокочущими обертонами — Не совсем верно. Я — все страхи этого города, и я — нечто большее. Я — сила, которая сотрет Мидденхейм с лица земли и вытянет свет из звезд. Я — Баракос.
— Не рад познакомиться! — рявкнул Арик, взрываясь одним резким ударом снизу вверх.
Тварь отлетела на несколько ярдов через комнату, окропляя пол кровью из сломанной челюсти. Свалив светильник и разломав письменный стол, тварь упала на пол.
— Ягбальд Эйнхольт научил меня многому, — выдохнул Арик и рухнул на ковер, выпуская сознание из своего терзаемого болью разума.
Драккен опустил посла на украшенный затейливым орнаментом диванчик, отбежав на достаточно большое расстояние от комнаты, где он оставил Арика Он не мог понять, где находится. Отовсюду уже слышался шум тревожной суматохи, и Драккен решил наплевать на достоинство — от того, насколько быстро ему придут на помощь, зависела жизнь человека. Он сложил руки рупором и закричал.
— Сюда! Ко мне! Скорее! Пошлите за лекарем!
С противоположного конца залы появились два запыхавшихся пажа, но, увидев окровавленного бретонца на диване, тут же опрометью бросились вон с воплями ужаса.
— Драккен? — Молодой Храмовник обернулся на голос. Это Серый Волк Ольрик шел к нему с недоуменным выражением на вспотевшем лице, — Что, во имя Ульрика, тут происходит?
— Убийство! Зло! Магия! Здесь, во дворце! Давай скорее, Волк, отнесем этого парня в лазарет!
Ольрик глянул вниз на неподвижное тело в богатых одеждах.
— О, далекие боги! Это ж один из иноземных вельмож! Хватай его за ноги, быстро. Нет, давай лучше отнесем его на диване как на носилках.
Они подняли диван вместе с послом, ухватившись за ножки этого оказавшегося полезным предмета обстановки. Ольрик, пятясь, шел впереди, закинув молот за спину.
— Пантеры! Пантеры! — кричал он. — Покажитесь! Отведите нас в лазарет!
Борясь с противоположным краем дивана, Драккен пытался рассказать Ольрику, что произошло в гостевых апартаментах, но слова замерзали на его губах. Как он мог рассказать приятелю-храмовнику, что убийцей был Эйнхольт из Белого Отряда?
Он продолжал сражаться с непокорными словами, когда появились шесть Рыцарей-Пантер. Они быстрым шагом приближались к Волкам. Фогель в шлеме с поднятым забралом вел их. Остальные могли оказаться Крассом и Гуинголом. Все пятеро. По крайней мере, Драккен не видел между ними разницы.
Ольрик повернулся, еле удерживая вес дивана и посла. — Фогель! Вот славно! Посмотрите-ка, парни! Грязный убийца прокрался к послу!
Пантеры остановились, и Фогель опустил забрало. Он шагнул вперед и воткнул свой широкий меч в спину Ольрику. Ольрик взвыл, на губах его запузырилась кровь, он начал падать и выпустил из рук свой край дивана. От удара о мраморный пол бретонский вельможа скатился с импровизированных носилок в сторону.
Фогель выдернул меч, сорвав спинную пластину доспехов мертвого Волка. Ольрик упал в лужу собственной крови, ударившись лицом о холодный камень. Пантеры во главе с Фогелем двинулись на Драккена.
Молодой Волк почувствовал запах болезни, только на этот раз он был гуще и острее. Прокисшее молоко. Запах безумия и магии мертвых.
Фогель бросился на него, но Драккен был начеку. Он поднырнул под боковым взмахом меча и остановил его обратное движение закованной в броню рукой. Одновременно он выхватил кинжал и вогнал его в шею Фогелю, пронизав кольчужный ошейник и перерубив позвоночник безумца. Из многочисленных щелей и сочленений сияющего шлема Пантеры хлынула кровь. Фогель упал, не дав Драккену времени вынуть кинжал из смертельной раны.
Теперь Драккен был безоружен, а его пятеро противников приближались, хищно ощетинившись мечами.
Стены содрогнулись, когда с металлическим лязгом в тыл Пантерам ударили Моргенштерн и Аншпах. Аншпах немедленно уложил одного Рыцаря-Пантеру на пол, раскроив ему шлем и череп. Моргенштерн ударом снес голову с другого рыцаря так же легко, как если бы это была репа, лежащая на перевернутом ведре. Голова в шлеме ударилась о потолок, упала вниз и покатилась прочь.
Трое оставшихся развернулись лицом к внезапной атаке. Драккен услышал, как Моргенштерн и Аншпах издали боевой клич Волков и начали сопровождать свои удары освященными временем словами «Молоты Ульрика! Молоты Ульрика!»
Драккен подобрал меч павшего Фогеля и бросился в драку, размахивая незнакомым оружием как молотом. Прямо перед ним возник Пантера, рассекающий воздух своим клинком с очевидным мастерством.
Драккен парировал первый удар так, как если бы клинок меча был рукоятью молота. Искры полетели от столкновения стали. Драккен взмахнул мечом над головой, обхватив эфес двумя руками, и с силой вогнал его в плечо зазевавшегося противника, разрубив того до живота. Остро отточенный меч разрезал доспехи графского телохранителя, пройдя сквозь сталь словно горячий нож сквозь масло.
Моргенштерн всей своей массой впечатал Пантеру в стену зала и, не дав ему опомниться, забил его до смерти тремя ударами вращающегося молота. Аншпах расколол шлем последнего врага. Они встали спина к спине над поверженными Пантерами и умирающим послом, когда увидели, что еще дюжина Пантер несется на них с разных сторон зала.
Град поутих. Над городом нависла подавляющая тишина. Звезды в холодном небе сверкали розовым светом, словно налились кровью. В отдалении гремел гром, будто проскакавший над городом конный отряд разворачивал своих скакунов для следующей атаки. Ворота дворца были закрыты.
— Открывай! — крикнул Ганс с высоты пляшущего под ним жеребца. Священник прильнул к спине Волка, стараясь удержаться на коне.
— Дворец закрыт! — прокричал в ответ из-за прутьев решетки Пантера. — Объявлена тревога, и вход закрыт для всех!
Успокаивая своего коня, Ганс посмотрел в сторону дворца. Он увидел пляшущие в окнах отсветы ламп, услышал крики, вопли и колокола.
— Впустите нас! — громовым голосом потребовал он.
— Возвращайся, откуда пришел! — отозвался страж.
Грубер объехал Ганса и двинулся к воротам, вращая молот. С поразительной точностью он одним ударом снес замок, который удерживал ворота запертыми, поднял своего коня на дыбы, и тот ударом передних копыт убрал преграду с пути Волков.
Шесть коней вихрем промчались по главной дороге, и Пантеры не успели остановить их. Да и не могли. Людей Храма Ульрика на полном скаку не остановить никому, кроме самой смерти. Пантеры с тем же успехом могли бы пробовать остановить бурю, поймать ветер, приручить молнию.
У входа во дворец люди Ганса спрыгнули с коней, отпустив их на волю. С Грубером и жрецом Смерти во главе они ворвались в главный зал и вынуждены были отойти, чтобы выпустить наружу обезумевшую толпу прислуги, музыкантов, пажей. Каспен схватил за шиворот бедолагу-лютниста, который зажмурился и прижал инструмент к животу.
— Это безумие, безумие! Они всех убивают! — верещал он, пытаясь вывернуться из одежды и сбежать в ночь.
— Беги! — выругался Каспен, отшвыривая музыканта к двери. Шесть рыцарей и священник пошли через огромное пространство зала. По всему зданию слышались панические вопли и заходящиеся тревожные колокола.
— Мы опоздали, — сказал Ганс.
— Мы не можем опоздать, — отрезал жрец. — Сюда.
— Куда мы идем?
— В гостевые палаты.
— А откуда ты знаешь, где это?
— Я исследовал этот вопрос, — улыбнулся отец Дитер. Это была самая ледяная улыбка, которую Гансу когда-либо доводилось видеть.
Зажатые в углу, отпугивая взмахами молотов любого, кто пытался приблизиться, три Белых Волка-Храмовника стояли рядом, плечо к плечу. Моргенштерн, Аншпах, Драккен. Два молота, один меч против двух десятков ополоумевших Пантер, загнавших их в тупик. Четыре рыцаря уже лежали мертвыми или умирали. Это было все, что защищавшиеся Волки могли сделать.
Из-за рядов противника Драккен увидел, как к ним подходят фон Фольк и еще дюжина Пантер. «Вот и все, — подумал он. — Вот что значит „решающий численный перевес“…»
Фон Фольк зарубил одного противника, потом второго. Его люди отчаянно врубились в спины безумцев, обложивших трех Волков.
Тот первый удар не знал себе равных в истории. Впервые один из священных рядов рыцарей-Пантер убил своего товарища. Но он не остался последним. Драккен отдавал себе отчет в невероятности того, чему он стал свидетелем. Пантеры убивали Пантер. Он подумал об Эйнхольте. «Убил ли когда-либо Волк другого Волка?»
Он подумал об Арике, но мысль причинила столько боли, что он не смог ее удержать в голове, поднял меч и рванулся на врага. Моргенштерн подхватил его клич, он и Аншпах не отстали от Драккена и на полшага. Безумцы-Пантеры попали меж двух огней.
Через три бесконечно долгие минуты гнева и отчаяния все было кончено. Двадцать пять благородных Пантер лежали убитыми и ранеными на залитом кровью мраморном полу. Фон Фольк выронил меч, трясущимися руками стянул с головы шлем и в ужасе упал на колени в кровь своих погибших собратьев. Его живые подчиненные, которых не поразило магическое безумие, казалось, сойдут с ума теперь от осознания того, что они сделали своими руками. Кто-то стоял на коленях, кто-то отвернулся к стене, чтобы никто не увидел его слез, но никто не остался безучастным к тому, что сотворил. К тому, что их вынудили сотворить.
— Во имя Графа… — со слезами на глазах шептал фон Фольк. — Почему я дожил до этого дня? Мои ребята… мои…
Моргенштерн встал на колени напротив фон Фолька и сграбастал его сжатую в кулак руку своими лапами.
— Ты исполнил свой долг, дружище, и пусть Ульрик и Зигмар возблагодарят тебя за это. Во Дворец Мидденхейма сегодня ночью проникло безумие, а ты одолел его, выполнив свой долг по охране Графа. Мы будем скорбеть о душах этих славных воинов. Я присоединюсь к тебе в этой скорби. Но они изменились, фон Фольк. Они перестали быть людьми, которых ты знал, уважал, любил. Зло завладело ими. И ты сделал то, что должен был сделать.
Фон Фольк поднял взор на тучного Белого Волка.
— Это все слова. Они не были твоими друзьями.
— И все равно — ты был прав. Мы верны своей стае, но когда зло наносит удар, наша первейшая обязанность — сохранять преданность Короне.
Моргенштерн извлек из-под доспехов флягу и протянул ее фон Фольку. Тот жадно отпил из нес.
— Между тем, — сказал Аншпах, помогая подняться фон Фольку, — это только начало того ужаса, с которым мы можем столкнуться сегодня ночью.
Капитан Пантер кивнул, вытер губы и еще раз приложился к фляге с огненной водой.
— Пусть Зигмар приглядит за теми, кто все это здесь устроил, так как от меня они жалости не дождутся.
Они нашли Арика лежавшим лицом вниз перед камином в гостевой комнате. Его волосы намокли в крови, которая медленно сочилась из щелей его доспехов. Дорф и Каспен переложили его на кровать, сняв доспехи. Звать врача было бессмысленно — дворцовый лекарь занимался бретонским послом. Вперед прошел жрец Морра.
— Я обычно ухаживаю за мертвецами, но кое-что о медицине знаю. Один — два приема, по меньшей мере.
С помощью Каспена, который был главным костоправом у Белых Волков, Дитер начал перевязывать раны знаменосца.
— Безумие уничтожило моих людей, — делился своим горем фон Фольк.
— Безумие уничтожает весь этот город, — повернулся к нему Левенхерц. — Мы узнали, что черная некромантия проникла в это место, преследуя свои собственные цели. Лихорадка — часть ее чудовищного плана. Это не чума, это магическая хворь, которая призвана заразить нас всех безумием и жаждой убийства. Разве не так, жрец?
Отец Дитер оторвал взгляд от раздробленной руки Арика.
— Примерно так, Левенхерц. Болезнь, овладевающая жителями Мидденхейма, своим появлением обязана магии. Безумие. Ты видел знаки, фон Фольк. Ты прочел слова на стенах.
— Безумие, которое заставляет поддавшихся ему убивать снова и снова во имя увеличения кровавого списка, — сказал Ганс безжизненным голосом. — В любой момент это проклятие может пасть на любого из нас. Оно заразно, оно распространяется, и скоро мы не сумеем совладать с ним.
Драккен вышел вперед.
— Я видел это зло.
— Что?
— Тварь, с которой вы сражались в подземелье, — сказал Драккен Груберу. — Тварь с розовыми глазами. Она была здесь. Но это была не худая фигура, не дерганая марионетка — это..
Он не мог назвать имя.
— Ну, не молчи! — нетерпеливо сказал Левенхерц. Грубер оттащил его от бледного молодого Волка, который все никак не мог собраться с силами и закончить фразу. Ее закончил жрец Морра.
— Это был Эйнхольт.
Головы Волков как на шарнирах обернулись к Дитеру и снова вернулись к Кригу.
— Это так? — спросил Ганс. Драккен кивнул.
— Оно так назвалось. Но это ложь. Оно взяло его тело, как я могу взять чужой плащ. Оно пользуется телом Эйнхольта. Это не было Эйнхольтом, но выглядело, как он.
— И… сражалось, как он. — Арик приподнялся на локте здоровой руки и осмотрел всех собравшихся. — Это была плоть и кровь Эйнхольта, его воспоминания и умения. Но это лишь скорлупа, внутри которой прячется злая тварь. Она сказала, что забрала Эйнхольта, дабы отомстить ему, так как он помешал ей в чем-то… думаю, что тогда, в подземелье. Ей нужно было тело, и она выбрала Эйнхольта.
Дитер закончил перевязывать Арика и отвел Ганса в сторону.
— Я боюсь, — неохотно сказал он, — что мы имеем дело не с простым некромантом.
Ганс посмотрел на жреца и почувствовал, как струйка холодного пота побежала между лопаток.
— Чтобы вот так менять тела, как рассказывает твой Арик… это должен быть кто-то более серьезный.
— Он сказал, что его зовут Баракос, — наклоняясь вперед, сказал Арик, который прислушивался к разговору.
— Баракос? — Дитер закатил глаза и задумался. — Что ж, похоже, это правда.
Ганс схватил жреца за грудки и припечатал его к обшитой твердым деревом стене. Волки и Пантеры смотрели на это в шоке.
— Ты его знаешь? Ты все это время знал?
— Отпусти меня, Ганс.
— ТЫ ЗНАЛ!?
— Отпусти!
Ганс разжал руки, и Дитер съехал по стене вниз. Он потер шею.
— Баракос. Имя появилось на стене рядом с Волчьей Норой. Я спрашивал вас всех, знаете ли вы это имя. Оно оказалось неизвестным для вас. Я отбросил его в сторону, надеясь, что это простое совпадение. Имя какого-нибудь арабского купца, приехавшего в город, которому суждено пасть от рук чумных убийц.
— А на самом деле? Что значит это имя?
— Ничего. Все. В старых книгах оно пишется как «Бабраккос», имя, которое было древним уже во время основания Мидденхейма. Темное могущество, беспомощность смерти, некромантия — вот что приходит на ум при слове Баракос. Его знают под именем Брабака, а в детской страшилке о нем поется; «Ба-ба-Барак грязнуль крадет!» Слышал такую?
— Слышал.
— Так вот, все эти имена относятся к существу, которое угрожало существованию Мидденхейма в самом начале его истории. Он — мертвый чернокнижник. Бабраккос. Теперь, видимо, Баракос. Очевидно, он вновь обрел плоть, и теперь хочет уничтожить Мидденхейм, чтобы получить силы для превращения в бога. В отвратительного, злобного, но все же бога, в нашем понимании этого слова, Ганс Белый.
— Мертвый чернокнижник… — сам голос Ганса словно побледнел. — И как нам драться с этой тварью? Отец Дитер пожал плечами.
— Уже ясно, что он приступил к осуществлению своих замыслов. Сегодня ночью его час. У нас же есть люди, но нет времени. Если бы мы могли найти врага, мы попытались бы остановить его, но…
— Я знаю, где он, — раздался голос от двери. Волки и Пантеры оглянулись. Ления, которую Драккен бережно вел под руку, улыбнулась им.
— То есть, не я знаю, а мой друг. — Ления вытащила на свет Круцу, помахивая золотой цепью с медальоном, на котором был изображен пожиратель мира, змей, кусающий себя за хвост. Блики огня отражались от золота.
— Это Круца. Мой друг. Друг моего брата. Он знает, где обитает это чудовище.
Снег ледяной дробью снова ударил по Мидденхейму с высот промерзшего розового неба. Их скачка напоминала путь через преддверия ада.
Темный город освещался дюжинами пожаров. Дома полыхали от Оствальда до Винда. На улицах ночного города не осталось спокойного места: куда бы ни повернули всадники, их везде настигал и встречал шквал голосов, криков, стонов, плача. Охваченные безумием горожане дрались голыми руками или рубили друг друга смертоносным оружием, сходясь один на один или врываясь на улицы стаями, словно дикие звери. Порой коням приходилось выбирать место, куда поставить копыто, из-за того, что мостовые были завалены мертвыми телами. Падающий снег облеплял трупы белыми саванами. Имена, написанные кровью, воском, чернилами или просто нацарапанные на копоти, покрывали стены улиц и домов. Холодный воздух пах прокисшим молоком.
Отряд выехал из дворцовых ворот и помчался по улицам Гафсмунда к Нордгартену. Ганс мчался впереди, Грубер с развевающимся знаменем ехал рядом. Круца и священник тряслись на норовистых тонконогих лошадях, нашедшихся в дворцовой конюшне, не отставая от Волков. Для Круцы эта поездка была суровым испытанием еще и потому, что до этой ночи он ни разу не ездил верхом на лошади. А с другой стороны, этой ночью все ощущения для него были внове, и без любого из них он вполне мог бы обойтись.
За этой четверкой скакали Моргенштерн, Аншпах, Каспен, Брукнер и Дорф, потом — Левенхерц, Шелл, Шиффер и Драккен. За ними мчался фон Фольк, настроенный решительно и жаждущий мести, в сопровождении шести лучших Пантер, которые еще не выказали признаков лихорадки. Бертольф из Красного Отряда отправился в Храм за подмогой. Арик был оставлен во дворце, где доверенный помощник фон Фолька Ульгринд пытался восстановить спокойствие.
Толпы разъяренных горожан, повредившихся умом, рычали на проносящихся мимо воинов, кидались в них камнями, некоторые в безумии своем даже пытались напасть на храмовников.
На верхнем краю одного из круто спускавшихся вниз переулков Ганс остановил отряд и оглянулся на дрожащего от холода карманника. Вожак стаи только хмыкнул, подумав, как боги играют судьбами людей, передав ключ к спасению целого города в руки человека, принадлежавшего к отбросам общества, которого Ганс в обычной обстановке даже и не заметил бы. Парень в своих лохмотьях не выглядел ни особо крупным, ни мускулистым, ни чересчур тощим. Выражение его лица не оставляло сомнений, что сейчас парень дорого бы дал за то, чтобы очутиться в другом месте. В любом другом месте. Но он сам пришел к ним, как сказала девушка Драккена. Пришел во дворец под смертоносной бурей, побуждаемый к действию какой-то силой, которую он сам не мог объяснить. «Но все же, — подумал Ганс, — в том, что этот воришка идет вместе с ними в бой, есть высшая справедливость. Зло угрожает им всем. И будет правильно, если против этой угрозы город встанет как единое целое и в общем строю не будет разницы между уличным бродягой и благородным воином. Каждый имел право защищать свой дом».
— Итак, Круца, — спросил Ганс, заодно проверяя, правильно ли он запомнил имя молодого негодника. Он хотел, чтобы парень знал, что является важным участником их миссии.
Круца подумал немного, а потом махнул рукой в сторону.
— Сейчас вниз по склону, а там — второй поворот налево.
— Уверен, Круца?
— Как в своем имени, — ответил карманник. «Интересно, почему этот здоровый вояка так часто называет меня по имени», — подумал Круца. Он был напуган — ночью, зловещей обстановкой на улицах, тем простым обстоятельством, что его окружали Волки. Почему-то для него сейчас самым пугающим было слышать свое имя, слетающее с губ воина Ульрика. Круца не должен быть здесь. Это какая-то ошибка.
— Давай, Круца! Эти вещи ждут, чтобы их забрали! — ободряюще пробормотал жрец у него за спиной. Круца резко обернулся.
— Что? Что вы сказали?
— Я сказал, давай, двигайся. Покажи нам это место, — ответил священник, нахмурившись. Он увидел страх в глазах Круцы. — В чем дело?
— Просто призраки, отец, голоса мертвых — но я полагаю, вам все об этом известно.
— Не все, парень, но многое. Слишком многое.
Ганс повел отряд дальше, пустив коня легким галопом. У Круцы возникли проблемы с тем, чтобы остаться в седле, но большой, старый Волк — Моргеншелл, что ли? — пришпорил своего коня и подхватил его лошадь под уздцы.
— Просто держись в седле, а я поведу твою кобылку, — пробасил он успокаивающим и вселяющим уверенность голосом. Волк подмигнул Круце, и это заставило вора улыбнуться. Простое движение века сделало бронированного гиганта человечней и ближе. С таким стариком он с удовольствием бы провел время за кружкой пива в «Тонущей Крысе». То, что Волк подмигнул ему, успокоило Круцу больше, чем что-либо за сегодняшний вечер. Если бы не это, он мог бы смыться отсюда и оставить их одних наедине с их легендарными судьбами и геройскими смертями. А вот старый вояка посмотрел на него не так, как остальные, и теперь Круца был готов идти вместе с Волками в огонь и в воду. Вор вцепился руками в переднюю луку седла, и Волк поволок его лошадь вперед, заставляя ее перейти на галоп.
Камни и оскорбления полетели им вослед, когда они проскакали мимо кучки теней, прижавшейся к краю улицы. Дом, у которого стояли эти люди, был разграблен, изуродован, а изнутри уже выбивались языки огня. На окровавленном снегу скрючились остывающие тела. Одну из жертв убийцы приколотили к стене дома вниз головой, а под ней стоял таз, в который стекала кровь. Вероятно, они хотели добавить новые имена к списку Баракоса.
— Итак, господа, — обратился Аншпах к скакавшим рядом Волкам. — Как вы считаете, какие у нас сегодня шансы? Может, кто-то хочет поставить пару монет на исход дела? Лично у меня есть мешочек золотых, который утверждает, что мы разделаемся с этой тварью, пусть даже она и выглядит как один из нас! Предлагаю три к одному! Таких ставок нет даже у Королей Дна!
— А кто получит выигрыш, если ты проиграешь? — кисло спросил Брукнер.
— Он прав, — обернувшись, крикнул Аншпаху Круца. — На словах-то все лучше некуда, но сдается мне, что ты учился предлагать ставки у Блейдена!
Волки дружно рассмеялись. Ганс слышал весь диалог, и его порадовало, что парни не утратили боевой дух.
— А ты знаешь Блейдена? — Аншпах нагнал Круцу и теперь смотрел на него с явным интересом.
— Разве его еще не все знают? — сухо осведомился жрец.
— Отец, я спрашивал не вас, — сказал Аншпах и снова посмотрел на Круцу. — Так ты знаешь Блейдена?
— Он мне как отец, — ответил Круца, и даже из-за стука копыт Волки расслышали в голосе карманника колючую иронию. Они расхохотались.
— А, вот как. Знаешь, между мной и твоим «отцом» есть один вопрос денежного свойства, — продолжал Аншпах, не обращая внимания на издевки своих собратьев. — Ты не мог бы замолвить словечко?
— Ты хочешь сказать, если мы переживем эту ночь? — мягко спросил Круца, трясясь в седле.
— О, я постараюсь, чтобы ты пережил ее, — серьезно сказал ему Аншпах.
— Гляди-ка, парень! — сказал Моргенштерн. — Тебе крупно подфартило — сам Аншпах становится твоим ангелом-хранителем! Теперь в целом мире тебе нечего бояться!
Раздался новый взрыв смеха, посыпались новые остроты. Ганс не стал одергивать их. Если они будут готовы, когда это понадобится, ему этого достаточно. А они будут готовы. Они будут полны уверенности, ликования, силы Ульрика.
Они свернули в переулок, указанный Круцей. Переулок был пустынен и засыпан снегом, словно кто-то разложил белую шкуру на мостовой, приветствуя Волков. Ганс придержал коня. Волки выстроились в сдвоенную колонну и шагом въехали в переулок.
— Круца?
Круца огляделся вокруг, хотя точно знал, куда они направляются. Высокий, узкий, вычурный дом был точно таким, каким он его запомнил. Он просто отпечатался в его памяти. Стройная башенка с узкими окнами и странной извилистой лестницей, увенчанная крохотным куполом на вершине. Череда узких бойниц у основания лестницы. Вторая круглая башня, сбоку от основного здания, шириной с двух человек, но с куполом и с еще большим количеством бойниц.
Это место было оттиснуто в его памяти раскаленным клеймом тех событий. Место, где обитают ужас, богопротивная магия и смерть.
Он поднял руку. Он указал на дом.
— Там, Волк, — сказал он.
Он проснулся, услышав далекие звуки сражения. Боль хлынула в его тело, как приливная волна. Но сейчас она была уже не такой сильной.
Арик открыл глаза. В сломанной руке явственно ощущалась пульсация крови и боли. «Так же пульсировал тот проклятый розовый глаз».
В колеблющемся свете камина гостевой комнаты он увидел Лению, которая забирала стакан дымящейся бурой жидкости с серебряного подноса, который держал перед ней старый, похожий на высохший труп мужчина в парике, парчовом камзоле и со следами пудры на лице.
— Не надо ли чего еще? Рыцарь выглядит бледным.
— Пока все, Брейгаль, — сказала Ления, и дворецкий, кивнув, удалился.
— Вот потеха! — рассмеялась Ления. — Вся прислуга и даже сам непреклонный Брейгаль сбились с ног, помогая мне ухаживать за бедным отважным рыцарем, который спас жизнь послу!
— Так он… жив?
Ления вздрогнула, чуть не выронив стакан.
— О, ты очнулся?
Арик, помогая себе здоровой рукой, принял полусидячее положение, опершись спиной на атласный валик дивана.
— Да, очнулся. А ты с кем разговаривала?
— Так, сама с собой.
— Он жив, бретонец?
— Да… вот, выпей это. — Она протянула Арику стакан и помогла отхлебнуть глоток. Напиток был острым, полным пряностей.
— Что это?
— Чудесный напиток для восстановления сил. По рецепту моего брата. Главный дворецкий собственноручно его готовил, если тебя это не смущает!
Арик улыбнулся. Девушка просто заражала его своим весельем. Тепло бальзама растекалось по всему телу, и он уже почувствовал себя лучше.
— Твой брат знает хорошие рецепты.
— Знал.
— Это он — Дохляк, да? Про него говорил тот карманник?
— Его звали Стефан. Но ты прав: он… был Дохляком.
— Я отблагодарю его, когда увижу.
— Но…
— Знаю, знаю. Карманник сказал, что он умер. Но за его отвагу Ульрик наверняка взял его в свои чертоги. Так что я встречусь с ним, когда придет мой черед.
Ления задумалась на мгновение, потом кивнула, и улыбка вновь заиграла на ее губах.
Арик был доволен. Он видел теперь, почему Драккен полюбил эту девушку. В ней было столько задора и сил, что иногда они даже затмевали ее красоту. А красота в ней была. Ясные глаза, темные волосы…
— Я слышу шум битвы, — сказал он.
— Пантера Ульгринд выбивает из дворца последних одержимых. Безумие перекинулось и на домочадцев Графа, и на прислугу. Главный повар напал на нескольких пажей, а одна фрейлина заколола слугу вышивальной иглой.
— Граф в безопасности? Его семья?
— Ульгринд отвел их в отдельные покои в восточном крыле. — Ления посмотрела на него, протягивая стакан для очередного глотка. — Они сказали, что город сошел с ума. Дикие твари убивают людей на улицах. Никогда не хотела приезжать сюда, и как я жалею, что оказалась здесь.
— Тебе нравилось в Линце?
— Я тоскую по открытым просторам. По лесам и полям. Я скучаю без родителей. Когда я служила у маркграфа, я каждую неделю выбиралась к ним на ферму. Я пишу им каждый месяц и отправляю письма в Линц с идущими туда экипажами.
— А они пишут тебе?
— Нет, конечно. Писать они не умеют. — Она сделала паузу. — Зато вот что прислал мне отец.
Ления выудила из-за пазухи дешевый потускневший серебряный медальон, в котором Арик увидел локон волос, таких же темных, как и ее собственные.
— Это медальон его матери, а волосы — моей. Он пошел к местному священнику, попросил его написать мое имя и вложил его внутрь. Этого достаточно, чтобы я знала, что родители получают мои письма.
— Ты забрела далеко от дома, Ления.
— А ты?
— Мой дом стоит ниже по холму, при Храме Ульрика, — тихо ответил Арик, потягивая пряное питье.
— Нет, я говорила про дом, где ты жил до того, как стать Волком. — Ления присела на стул с высокой спинкой рядом с диваном.
— А не было никакого дома до этого. Я подкидыш. Через пару часов после моего рождения меня нашли на ступенях нашего Храма. И жизнь в Храме — единственная, которую я помню.
— И что, все Волки приходят в Храм, как ты? Он расхохотался, приподнялся чуть повыше, не забывая о больной руке.
— Нет, конечно, нет. Некоторых родители отдают в Храм уже в разумном возрасте, когда парни проявят какую-то склонность к военному делу. Обычно это выходцы из хороших семей или военных родов. Твой Драккен пришел в Храм в восемнадцать лет после службы в Страже. Так же в Храм попал и Брукнер, только он был чуть моложе, мне кажется. Левенхерц — сын Пантеры. Он поздно попал в Белый Отряд. У него много времени ушло, чтобы найти подходящее место. Аншпах был уличным вором, мальчишкой без связей и без будущего, когда его завербовал Юрген. Там произошла какая-то история, которую Юрген никогда не рассказывал, а вслед за ним и Аншпах отказывается говорить, как было дело. Дорф, Шелл и Шиффер были солдатами Империи, а потом их Комтуры направили их в Храм. Другие, например, Ганс или Грубер, являются сыновьями Волков, продолжающими дело родителей.
— А ты — сын Волка?
— Я часто думаю, что так оно и есть. Мне нравится так думать. Я верю, что именно поэтому меня и оставили на ступенях Храма.
— А что насчет вашего здоровяка Моргенштерна?
— Моргенштерн родился в купеческой семье, и его папаша, когда сын подрос и начал удивлять всех своей силой, разрешил ему уйти в храмовое воинство. И с юношеских лет он живет в Храме.
— Значит, вы все разные, из разных мест?
— Да, и только Ульрик уравнивает нас, он и наша служба ему.
— Расскажи об Эйнхольте.
Арик замолчал, пытаясь совладать с заметавшимися в панике мыслями. Он трижды глубоко вздохнул и успокоился. Ления, кажется, ничего не заметила.
— Он был сыном Волка, служил Храму с детства. Старая гвардия… как Юрген. Он многих привлек в Храм и воспитал настоящими воинами. Например, Каспена, ты его знаешь. Меня он тоже обучал военному делу, когда подошла моя пора. Были и другие.
— Другие?
— Павшие, убитые. Наше братство платит свою цену, Ления Линцская.
Она улыбнулась и приложила палец к губам, призывая Арика хранить тишину.
— Замолчи сейчас же. Я же не какая-то высокородная госпожа, а ты меня так величаешь.
— Для Драккена ты происходишь из самого высокого рода. Не забывай об этом.
— Я боюсь за него, — вдруг сказала Ления. — Когда он уходил, в его лице было что-то такое… Как будто он где-то оплошал, и теперь ему надо исправить свою ошибку.
— Кригу нечего доказывать. Она стояла, глядя в камин.
— Это все из-за того, что он был со мной, верно ведь? Он же приходил ко мне. Оказал мне большую услугу, вот как дело было. Он оставил пост, да? И поэтому тебя ранили…
Арик опустил ноги с постели на пол и замер, борясь с болью в потревоженной руке.
— Нет! Нет, он был всегда верен отряду и никогда не приносил ему вреда. Верен всегда и во всем. Что бы он ни думал о том, что натворил, я ни в чем его не виню. Он спас мне жизнь.
— Может, он и город спасет? — спросила Ления, вглядываясь в янтарное пламя.
— Я бы доверил ему это дело. Ления обернулась к Арику и сердито закричала.
— Ты что делаешь? А ну-ка, быстро в постель! Арик, ты же не маленький! Твоя рука…
— Пока болит, но до свадьбы заживет! Найди мне мои доспехи.
— Доспехи?
Арик улыбнулся ей, стараясь не выпускать на лицо гримасы боли.
— Я же не могу оставить твоему Кригу всю славу!
— Тогда я еду с тобой!
— Нет.
— Да!
— Ления…
Арик вздрогнул от боли, когда Ления схватила его за плечо, но тут же, вспомнив о его ране, отступила, прося прощения.
— Мне надо быть с Драккеном. Мне надо его найти. Если ты идешь туда — а при твоей ране тебе это строжайше запрещено, — то и я иду с тобой!
— Я не думаю…
— А доспехи тебе нужны? Может, договоримся? Арик встал, покачнувшись, и взглянул в глаза вымогательнице.
— Да, мне нужны доспехи. Неси их, и поедем.
Они ждали снаружи, полукругом встав напротив входа. Снег уже перестал таять на их плечах и волосах. Вокруг них выл взбудораженный город. Над ними бил в барабаны грядущей войны гром снежного бурана.
— Там сзади была маленькая дверца, — сказал Круца. — Мы с Дохляком шли через нее…
— Время черных ходов давно прошло, дружище, — сказал Ганс, оглядываясь на него. Он вытащил молот из петли на седле и прокрутил его разок, разминая кисть.
— Молоты Ульрика! Рыцари Пантеры! Вы со мной?
Раздавшееся дружное «Да!» наполовину было заглушено дробным перестуком копыт коня Ганса. Несколькими ударами он переломил запорный брус, при этом выбив добрую четверть досок из двери, пригнулся к холке коня и въехал внутрь дома.
Он оказался в зале с достаточно высоким потолком, чтобы он сумел распрямиться в седле. Ветер, ворвавшийся в дом вместе с Гансом, потушил почти все светильники. Снег вился вокруг всадника. Оставшиеся лампы озаряли зал желтоватым светом, и запах прокисшего молока здесь был очень сильным. Грубер и Шелл въехали за Комтуром в дом. Ганс спешился и осматривался.
— Круца! — крикнул он.
Вор показался в дверях. Он уже шел на своих двоих, сжимая в руке короткий меч.
Ганс обвел рукой помещение. Арка выходила из зала на винтовую лестницу, две другие двери были на противоположной стороне.
— Лестница, — ткнул Круца мечом в сторону арки. — В прошлый раз мы спустились вниз на два пролета.
Грубер проверил по очереди две двери слева от входа. Пустые, холодные комнаты с толстым слоем пыли на полах.
Ганс двинулся к лестнице. Другие Волки и Пантеры постепенно входили в дом. Все были пешими.
— Неужели нас никто не встречает? — сухо поинтересовался фон Фольк. Лезвие его обнаженного меча блестело в слабом огне светильников.
— Знаешь, я не думаю, что они ждут нас в гости, — сказал Моргенштерн.
— Не думаю, что они вообще кого-то ждут, — поправил друга Левенхерц.
— Так пойдем и скажем им, что мы пришли, — сказал Ганс и двинулся в арку, но голос сзади остановил его.
Священник, суровый и спокойный, стоял в центре зала с воздетыми вверх руками.
— Одно мгновение, Ганс, Белый Волк. Если я могу чем-то помочь сегодня, то, скорее всего, я должен благословить вас на этот бой против зла.
Воины как один повернулись к нему. Одной рукой он начертал в воздухе священный знак, второй сжал на груди символ своего бога.
— Ваши боги будут следить за вами — боги города, за который вы идете сражаться. И Ульрик будет в ваших сердцах, пробуждая отвагу и даруя силу. И Зигмар будет в ваших умах, говоря вам о праведности ваших стремлений. — Он сделал небольшую паузу, а потом начертал еще один знак.
— Мой повелитель — темная тень рядом со всеми этими могущественными силами невидимого мира. Он не карает, не казнит, даже не судит. Он просто есть. Неизбежно. Мы идем снискать славу, но можем обрести смерть. И тогда Морр найдет вас. И его именем после всех я благословляю вас. Ульрик да хранит ваши сердца, Зигмар да очистит ваши мысли, Морр да спасет ваши души. Бог Смерти сегодня будет следить за вами особо, ибо вы идете покарать существо, извратившее смерть.
— За Ульрика! За Зигмара! За Морра! — прогремел Ганс, и остальные подхватили этот клич.
Аншпах увидел, как отошел в сторону Круца. Он ничего не говорил, и в глазах его читался страх.
— За Ранальда, Повелителя Воров! — громогласно прокричал Волк. — У него нет храма в Мидденхейме, нет верховного жреца, но ему поклоняются многие в этом городе. Я думаю, он будет скучать, если этот город погибнет. К тому же ему тоже довелось сегодня сыграть свою роль.
Круца закрыл глаза, когда одиннадцать храмовников Ульрика, семь рыцарей Ордена Пантеры и жрец Морра выкрикнули имя плутоватого духа — покровителя воров, и эхо многократно повторило его.
Потом Ганс и фон Фольк повели отряд вниз по лестнице, быстро и неуклонно.
Аншпах ухватил Круцу за рукав и потащил за собой.
— Ранальд долгое время был моим покровителем, братишка, — прошептал Волк. — И уж я-то знаю, что ему доставляет удовольствие каждая крупица почтения, которую он может получить.
Лестница закончилась. Отряд собрался воедино, оружие наготове. Искусной работы алхимические лампочки тянулись по стенам подвала. Грубер указал на них Гансу.
— Точно такие же мы видели в том подземелье.
— Да, ты прав, — подтвердил фон Фольк. — Одно и то же.
А вот Круца почувствовал растерянность. Белый свет открывал его взору картину просторного круглого помещения с несколькими арками и лежащей на полу пылью. Стены были абсолютно гладкими.
— Это… слушайте, тут все изменилось. Там же двери были, и много, а сейчас… все изменилось. Но как? Прошло-то всего… три времени года сменилось!
Круца бросился к стенам, в то время как воины выходили в круг. Его дрожащие пальцы ощупывали цельно-каменные стены.
— Здесь были двери! — проговорил он так, словно это была его вина, что двери исчезли. — Кругом были двери! Их не могли замуровать — остались бы следы!
— Нет, парень, они гладкие и однородные, — заметил Драккен, проверявший противоположную стену. — Ты уверен, что это то самое место, вор?
Круца зло развернулся лицом к Драккену, и только рукоять молота Аншпаха не дала подняться его мечу.
— Круца знает, о чем говорит, — спокойно сказал Аншпах.
— Мы же знаем, что магия в действии, — сказал Дитер. — Магия наверняка поработала над твоими дверями, парень. Вы не чувствуете этот запах? Ну, прокисшее молоко?
Левенхерц кивнул, больше самому себе, чем кому бы то ни было еще. Или запахи погребальных благовоний, сладостей, пепла, праха и смерти, спеленутые в один тугой узел.
Точно так же пахло и в обсерватории его прадеда многие годы назад, и рядом с поездом маркграфа Линцского этой весной. Неужели те призраки, с которыми они сражались в лесах под Линцем, тоже были частью этого? Жрец говорил, что зло это старое, великое, и задумывало свои деяния уже давно. И оно нуждалось в силе, в могуществе, насколько он понял из того, что услышал за сегодняшний день. Амулет старой няньки, который уничтожил Ганс. Не был ли он частью этой головоломки? Трофей, могущественный талисман, который их злобный враг пытался вернуть? Неужели Белые Волки уже испортили игру этой твари, даже не подозревая об этом?
Ирония судьбы заставила его улыбнуться.
— Да мы же били тебя каждый раз, когда ты вставал у нас на пути, даже когда мы не осознавали этого, — пробормотал Левенхерц. — Значит, и сегодня взгреем. Но теперь постараемся не упустить.
— Что ты сказал? — спросил Ганс.
— Просто размышляю вслух, Комтур, — поспешно ответил Левенхерц. Он посмотрел на служителя Морра. Жрец говорил о том, что в начале года уничтожил некроманта по имени Гильберт; еще одна часть головоломки, еще одна победа. Надо бы побеседовать потом со жрецом об этом деле подробнее, чтобы сложить имеющиеся у них разрозненные осколки в имеющую смысл картину.
Неожиданно Левенхерц осознал, что представляет себе время, когда все закончится успешно и все будут живы. «Было бы славно», — подумал он.
Круца обследовал стены дюйм за дюймом. Его волосы намокли от растаявшего снега и пота. Он найдет выход, найдет. Они верят в него. Теперь он не подведет их.
Просто, до невероятности просто. Ответ оказался под самым носом. Прямо напротив выхода с лестницы. Круца не знал, куда подевались остальные двери, и он верил жрецу, когда тот говорил о магии. Но вот она, перед ним. И никакой магии.
— Ганс! — радостно позвал он Комтура Волков, не придавая больше значения рангам и званиям. Ганс подошел к нему, так же не беспокоясь об официальных церемониях.
Круца показал на стену, которая ничем не отличалась от окружающего ее каменного массива, а потом… отодвинул ее.
Кусок ткани, плотный, раскрашенный так, что совершенно не отличался от серого камня, полностью скрывал проход в неизвестность.
— Вот и сходили бы повоевать, когда бы воришка не показал нам дорогу на войну, — засмеялся Моргенштерн.
За раскрашенной занавесью темный коридор, ничем не освещенный, зато теплый и дымный, уходил в никуда. Ганс ступил в него так, словно это были двери родного Храма. Остальные двинулись за ним.
Драккен шел последним. Круца, который придерживал драпировку, ухватил его за руку и вперился в него глазами.
— Ты что, Волк, хотел меня выставить дураком в глазах твоих товарищей?
— Нет нужды. Ты и сам прекрасно справляешься.
— Она не любит тебя, Храмовник, — неожиданно для себя буркнул Круца.
Драккен обернулся.
— И кто тебе сказал?
— Я видел, как она смотрит на меня. Драккен пожал плечами.
— И я знаю, что ты не любишь ее, — добавил Круца, явно испытывая свою удачу и терпение Драккена.
— Мы пришли сюда город спасать, а ты думаешь о ней? Круца улыбнулся, почти с триумфом.
— Я думаю, а ты — нет. Поэтому я знаю, что ты не любишь ее.
— Потолкуем позже, — сказал смешавшийся Драккен и нырнул в проход.
Круца позволил ткани опуститься за последним Волком. В первый раз он оказался один в этом зале. Он прошел к центру зала и опустился на колени, погрузив пальцы левой руки в пыль. Это было то самое место. Место, на котором стоял Дохляк, когда Круца видел его в последний раз. Место, где Дохляк…
«Давай, Круца! Эти вещи ждут, чтобы их взяли!» Круца вздрогнул. Рядом никого не было. Конечно, никого. Дохляк не находился рядом — никогда не находился. Круца знал, что призрак парня обитает в каком-то укромном уголке его разума.
— Я иду, — сказал он этому призраку, поднимая меч и проходя под драпировкой.
На предательском снегу конь Арика оступился и попятился вниз по ступеням Храма. Арик почувствовал, как Ления вжалась в его спину, и приложил все усилия, чтобы совладать с конем при помощи одной здоровой руки.
— Что мы делаем? — испуганным шепотом спросила она, когда конь снова встал на все четыре ноги и продолжил подъем. — Круца же сказал, что это в Нордгартене! Это место, куда они поехали, в Нордгартене! Неужели у вас у всех привычка показывать девушкам Храм Ульрика при первом свидании?
О, Ульрик, она еще может шутить. Арик спешился.
— Это очень важно. Пойдем со мной. Ты должна мне помочь.
Они вошли в Храм. В воздухе чувствовалось смятение. Бертольф поднял тревогу, и сейчас все четыре отряда — Серый, Красный, Золотой и Серебряный — вооружались, чтобы отправиться на выручку Белому Отряду.
Ления поддерживала Арика, пока он пробирался по центральному проходу к статуе Ульрика. В холодном воздухе пахло ладаном. Волчий хор пел гимн об избавлении. Тысячи свечей горели вокруг.
Ления молчала, озираясь. Она никогда не была в этом величественном, благочестивом месте, и теперь поняла, почему Драккен хотел показать ей Храм. Словами никто бы не смог ей объяснить ту сущность Храма для верующих, которую она постигла сейчас, просто разглядывая это помещение. И она поняла, что означает быть рыцарем этого Храма. Она стояла, ошеломленная этим величием, и, к своему удивлению, почувствовала небывалое спокойствие и смирение.
Они приблизились к большому святилищу Вечного Огня. Арик стащил с себя волчью шкуру и принялся оборачивать ею ударную часть своего молота. С одной рукой получалось у него неважно. Он обернулся.
— Оторви от юбки несколько полосок ткани и дай мне.
— Чего?
— Давай, рви, только быстро!
Ления села на холодный пол и начала тщательно отрывать полосы сукна от подола юбки.
Арик тем временем обнаружил какой-то мешок со старыми мощами и привел Лению в ужас, высыпав все его пыльное содержимое на пол. Оказывается, ему был нужен кожаный ремешок от этого мешка. Полосками, которые нарвала Ления, и ремнем он крепко привязал шкуру к молоту, применяя зубы вместо второй руки или прибегая к помощи Лении.
— Что ты делаешь, Арик?
Арик опустил молот, завернутый в шкуру, в Вечный Огонь. Бледное пламя охватило оружие, и Арик поднял пылающий ослепительным белым огнем факел.
— Теперь я отправляюсь на поиски моих братьев. Ты со мной?
Круца догнал Ганса и фон Фолька в авангарде. Впереди, подобно занимающемуся рассвету, виднелся тусклый свет.
— Тут все не так, как раньше, — сказал Круца Гансу. — Все разительно изменилось, и я думаю, это сделала магия.
— Пожалуй, ты прав.
И тут проход вывел их к свету.
Зал, на который они смотрели, был огромным. Немыслимым. Неизмеримым. Холодная громада Фаушлага смыкалась над ними, освещаемая тысячами открытых огней.
— Именем Ульрика! Да этот зал больше ристалища! — выдохнул Аншпах.
— Как этакая громада могла тут находиться, а никто ничего про нее не знал? — прошептал пораженный Брукнер.
— Магия, — ответил ему жрец Морра. Похоже, это был его любимый ответ на все вопросы.
Ганс смотрел в огромную черную чашу открывшегося перед ними зала, где языки пламени вырывались из сотен жаровен, а отсветы костров перебивались белым сиянием тысячи тысяч алхимических ламп, развешанных вдоль стен. Внизу находились сотни приспешников или поклонников Баракоса. Все они стояли на коленях, и из-под капюшонов доносились монотонные звуки напыщенной молитвы, слова которой кололи его душу. В воздухе пахло разложением и смертью.
На дальнем конце зала перед собранием нечестивцев поднималось возвышение, вероятно, алтарь. Над алтарем возвышался каменный трон, вырубленный прямо из самого Фаушлага. На троне сидела фигура, скрытая плащом, и упивалась поклонением.
Вулканическая лава издавала хлюпающие и чавкающие звуки в провале за возвышением, и сернистый дым собирался под сводами пещеры. В левой части пещеры стоял огромный ящик или клетка размером с дом в Нордгартене. Ящик был завешен тканью, пропитанной смолой Он дрожал и раскачивался.
— Что… будем делать? — Круца заикался, прекрасно понимая, что никакой из ответов ему не придется по вкусу.
— Убьем столько, сколько сможем, — прорычал фон Фольк.
Ганс поднял руку.
— План неплох, но я бы хотел прояснить некоторые детали, — и он указал молотом на фигуру, рассевшуюся на троне.
— Вон там наш враг. Убивайте, пока не доберетесь до него. Потом прикончите этого урода. Круца замотал головой.
— Твой план звучит не лучше того, что предложил Пантера. Я считал, что вы умнее других солдат. Тактику знаете и все такое.
— Это война, — огрызнулся фон Фольк. — Если кишка тонка для таких дел, ступай прочь! Ты свою работу сделал!
— Да, иди, — усмехнулся Драккен. — Мы тебя позовем, когда закончим наши дела.
— Чтоб тебя Ульрик сожрал, не жуя! Если я ввязался в это дело, я буду с вами до конца!
— Значит, на том и порешим, — сказал Ганс. — Наша главная цель — мертвый чернокнижник. Пробейтесь к нему как угодно. Убейте его. Остальное не столь существенно.
Ганс поднял молот.
— Вперед!
Не дождавшись команды, Круца бросился в атаку, размахивая мечом, вопя во все горло что-то воинственное. Волки и Пантеры бросились за ним вослед, подхватив боевой клич.
Жрец Морра поймал за руку Левенхерца.
— Отец?
— Не найдется ли у вас лишнего клинка? Левенхерц моргнул, вытащил из-за пояса кинжал и передал его рукояткой вперед жрецу.
— Вот уж не думал, что вы…
— Я тоже не думал, — сказал Дитер Броссман и последовал за атакующими.
Они врезались в толпу поклонников Жизни-в-Смерти с тыла, убив многих еще до того, как те оторвались от молитвы. Первая кровь брызнула на каменный пол пещерного храма.
Они ударили тремя отрядами: Ганс, Грубер, Драккен, Левенхерц, Дорф и Каспен; фон Фольк, его Пантеры, Шелл и Шиффер; Моргенштерн, Аншпах, Брукнер, Круца и отец Дитер Они вломились в нечестивое сборище, круша и кромсая своими молотами и клинками все на своем пути. Но сотни поклонников уже встали с колен и развернулись к неистовым воинам, срывая с себя плащи и капюшоны, поднимая оружие. Здесь были мужчины и женщины, здесь были и чудовищные твари, в которых человеческое сплеталось со звериным. Душераздирающий вой ударил по ушам защитников Мидденхейма. Круца, отбиваясь от противников, увидел, что у каждого из них на шее висит талисман с Пожирателем мира — точно такой же, как и украденный Дохляком и лежащий сейчас в поясном кошельке Круцы.
Атака фон Фолька захлебнулась: вокруг его воинов встала непроницаемая стена отвратительных в своей ярости врагов. Один из Пантер упал, обезглавленный. Второго выпотрошил ловким ударом какой-то нечестивец. Сам фон Фольк получил рану в левую руку, но продолжал прорубать путь к алтарю через ряды вставших на его пути воинов тьмы.
Чернокнижник вскочил с трона. В молчаливом восхищении он наблюдал за резней, происходившей внизу.
Он запрокинул голову и возликовал. Раскатами грома по пещере полетел его смех: «Смерти! Больше Смерти! Не останавливайтесь!»
Отряд, в котором шел Круца, увяз в сражении на правой стороне пещеры. Нечестивцы были повсюду. Вор отбивался как мог, уклоняясь от особо сильных ударов, принимая на меч более слабые. Он тоже колол и рубил кого-то в ответ, но не замечал результатов своих действий. В таком деле ему еще не доводилось участвовать. Шум, жара, кровавая взвесь в воздухе, хаос… Это была битва, нечто такое, ввязаться во что он не думал даже в самых бредовых мечтах. Карманник — и вдруг на войне! Это работа для ребят, которые в три молота крушили сейчас озверевшую толпу сбоку от Круцы. Аншпах, Моргенштерн и Брукнер, видать, находили в этом особое удовольствие, а вот Круца пока еще не прочувствовал всей прелести войны.
Звероподобное существо с пепельной шкурой и остекленевшими глазами на козлиной морде рванулось на Круцу, встав на задние лапы. Круца, который оставил свой меч в теле последнего врага, дернулся назад, лихорадочно обдумывая варианты спасения. Сверкнувший кинжал взрезал горло гадины.
Жрец Морра посмотрел на свой окровавленный клинок.
— Морр со мной, Морр со мной, — тихо произнес он.
Круца успел вытащить меч и проткнуть бешеную бабу с секирой в руках, которая намеревалась укоротить святого отца на голову.
Моргенштерн проломил очередной череп и хохотнул.
— Это напоминает мне битву у Кернских Врат.
— Тебе все напоминает битву у Кернских Врат! — рявкнул Брукнер, разбрасывая молотом приблизившихся на расстояние удара вонючих тварей.
— Это потому, что он такой старый и больше никаких битв не помнит! — прокричал Аншпах, уродуя своим молотом и без того страшные физиономии врагов.
— Вот и нет! — прогрохотал Моргенштерн, отмахиваясь от назойливых поклонников Тьмы, круша ребра и позвонки.
— Нет, он… — Брукнер запнулся. Его рот еще пытался закончить фразу, но только кровь хлестала из него. Копейный наконечник длиной с меч Круцы, вошел в спину беловолосого гиганта. Он посмотрел на сталь, разворотившую его нагрудник, на кровь, сочащуюся по копью, опустил руки и упал.
— Брукнер! — завопил Моргенштерн в ярости. Белый священный гнев пронзил его разум. Как медведь, он бросился в толпу этих подонков, разбрасывая их молотом, ломая шеи и сворачивая челюсти ударами бронированых кулаков. Один бедолага, попавший под горячую руку, взлетел вверх на полных шесть, а может, и все семь футов. С безумным ревом Белый Волк вломился в самую гущу врагов, сминая и круша их, а перед глазами его бесконечно долго падал на каменный пол Брукнер, и его длинные белые пряди укладывались кольцами в кровавое озеро. Кто-то пытался бежать от старого берсерка, кто-то просто падал в задние ряды врага, и число жертв его священной ярости удваивалось, утраивалось. Моргенштерн словно стоял посреди фонтана из крови, ошметков плоти и осколков костей.
Круца смотрел на убитого Брукнера и не мог пошевелиться. Он понял, что всегда считал Волков неуязвимыми существами, полубогами, которые ступают по полю брани, презирая опасность и отрицая смерть. Все это время благодаря одной лишь этой вере он чувствовал себя в безопасности, словно они предоставляли ему частичку своего бессмертия.
И вот Волк лежит перед ним. Мертвый Волк. Брукнер оказался обычным человеком. Просто мертвец лежал перед ним, отнюдь не Волк-полубог. Они все могут умереть. Они — всего лишь люди. И их очень мало. Разъяренных, озверевших врагов не меньше, чем по пять на каждого Волка.
Крепкая рука дернула его за ворот, и Круца упал навзничь. Он увидел, как Аншпах расправляется с двумя подонками, которым он сам, в своем потрясенном состоянии, не смог бы противостоять.
— Вставай! Вставай и дерись! — взревел Аншпах. Круца поднялся на ноги, его трясло. Он подхватил меч и встал за спиной у Аншпаха, прикрывая его от атак сзади. Звероподобные твари были теперь везде. Они лаяли, завывали, и от них нестерпимо воняло. Значит, решил Круца, в одном городе мне с ними не ужиться.
— Извини, — крикнул он Аншпаху, скрещивая клинок с очередным уродом, — я на минуту задумался. О вечном.
— Потрясение, страх, промедление — они убьют тебя быстрее вражеского меча, малыш! Брукнер мертв! Мертв! И сейчас своей скорбью ты не поможешь ему. Помоги местью! Ненавидь тех, кто убил Брукнера! Используй ненависть!
Аншпах кричал что-то еще, но уже совсем бессвязно. Слезы ярости катились по его забрызганному кровью лицу.
А потом Круца увидел то, из-за чего мир сразу перевернулся вверх тормашками. От суеты и паники вокруг большой клетки, у которой они сражались, с нее сползла часть покрова. В разъяренное существо, которое оказалось внутри клетки, Круца не мог поверить. Разум отказывался принимать это.
Безумный приспешник чернокнижника открыл клетку, и огромный дракон выполз из нее, чтобы пожрать их, потом — мир, а потом — себя.
Клинок фон Фолька застрял в захрустевшей от удара грудной клетке очередного врага, и ему пришлось бросить меч. Уже трос его Пантер погибли в этой резне. Волк Шелл окликнул его и швырнул выхваченный у врага меч. Вращаясь, он пролетел над толпой врагов, и фон Фольк без труда поймал его за рукоять, сразу же срубив голову самому настырному и глупому ублюдку.
За ним в толпе вопящих и дерущихся врагов свалился на землю Шиффер, не уследивший за тылом и поверженный в пыль коварным ударом. На упавшего Волка сразу насела добрая дюжина врагов, и все, что он успел сделать, — это выкрикнуть им в лицо имя своего бога. Копье воткнулось прямо в его кричащий рот, и Шиффер умолк навеки.
Фон Фольк увидел, как поджарый Волк, которого звали Шеллом, рванулся назад, чтобы отогнать от тела павшего брата стервятников. Пантера остановил его.
— Нет, Шелл, нет. Его не вернуть! Мы должны идти вперед! К трону! Мы должны!
— Молоты Ульрика! — гневно вскричал Шелл и бросился в битву плечом к плечу с фон Фольком. — Утопим их в крови! Пусть они захлебнутся собственной кровью!
Они шли вместе по центру, а оставшиеся в живых Пантеры держали фланги, прорубаясь через возбужденную толпу поклонников Тьмы.
Ганс первым выбрался из общей свалки и бросился к постаменту с троном. Левенхерц шел за ним вместе с Драккеном и Грубером. Каспен все еще бился с врагами в яростной схватке.
Дорф погиб. Каспен видел, как он упал, разрубленный надвое бешеной тварью. Больше Белому Отряду не услышать его свиста. Каспен удерживал свою позицию, его рыжая шевелюра покраснела, он выл, как волк, неистово вращая молот. Он остался там и встретил толпу врагов в открытом бою, чтобы дать своим собратьям время добраться до трона и чтобы взять с мерзавцев плату кровью за гибель Дорфа.
Ганс добежал до каменных ступеней постамента. Над ним стояла фигура в плаще с капюшоном. Внезапно мертвый чародей скинул свой плащ и расхохотался над Гансом. Вулканический огонь освещал его так, что казалось, будто храмовые доспехи, надетые на его статную фигуру, раскалены докрасна. Один розовый глаз светился в полумраке.
— Эйнхольт! — выдохнул пораженный Ганс. Он знал, с чем ему предстоит столкнуться, но это все равно ошеломило его. «Эйнхольт, Эйнхольт… Ульрик, пощади мою душу…»
— Иди, поздороваемся, старый друг, — просипело одноглазое чудище, маня Ганса рукой.
Комтур Белого Отряда увидел, что Волчий доспех, который был на Эйнхольте, уже покрылся ржавчиной и плесенью. Плоть на оскаленном в неприятной улыбке лице Эйнхольта позеленела и начала разлагаться. Здесь, вблизи чернокнижника, запах гниения был сильнее, чем где бы то ни было. «Должно быть, в старой могиле такой же аромат», — подумал Ганс.
— Называй меня моим настоящим именем, Волк. Я — Баракос.
Ганс не ответил. Он бросился в атаку, вскинув молот над головой. Вот его оружие рванулось к цели по широкой боковой дуге… но мертвый чернокнижник оказался быстрее. Он был ужасающе быстр. Разлагающаяся тварь по всем понятиям не могла двигаться так проворно, и это несоответствие сбило Ганса с толку — а мощный удар молота Эйнхольта сбил его с ног. Ганс свалился на холодный камень, схватившись за треснувший нагрудник и захрустевшие под ним ребра. Он пытался подняться, но ему не хватало дыхания. Его легкие отказывались действовать, перед глазами все плыло в какой-то дымке, во рту появился медный привкус.
Баракос шагнул к нему.
Левенхерц и Драккен взлетели по ступеням наверх и бросились на мертвеца.
Левенхерц бежал первым и опережал Драккена. Он взмахнул молотом, но от первого удара его противник как-то умудрился уйти, а когда молот Левенхерца пошел обратно, блокировал его и сбросил Волка с постамента ударом в живот.
Развернувшись, даже не глядя, словно и без того точно знал, где находится все и вся, чернокнижник направил свой удар прямо в ключицу набегавшего на него Драккена. Молодой Волк взвыл и упал на пол.
Баракос стоял над корчащимся от боли храмовником, словно размышляя, как его лучше прикончить. Мертвец мечтательно рассмеялся — его смех был вязким, как сироп. Потом он поднял взгляд.
На верхней ступени стоял Грубер.
— Снова ты, старый рыцарь, — произнес чернокнижник с лицом старинного друга.
— Надо было тебя прикончить в подземелье.
— Нельзя убить то, что не живет. — Голос Баракоса был сухим и хриплым, но в нем была какая-то нечеловеческая, рокочущая глубина, он глотал концы слов, словно их заглушала вековая плесень.
Молоты взлетели над головами. Грубер встретил атаку монстра с несдерживаемой яростью. Монстр еле удержал молот в руках. Оружие двумя сверкающими кругами замелькало в воздухе, свист тяжелых металлических снарядов прерывался глухим стуком встречающихся рукоятей.
Грубер ушел влево, присел под молотом мертвого чернокнижника и отчаянно ударил его в бедро. Казалось, тварь даже не почувствовала этого, даже не шевельнулась. Она приняла следующий удар Грубера на центр рукояти, а потом пнула его ногой. Грубер отлетел назад, согнувшись, а чернокнижник крутанулся вокруг своей оси и мощным, неудержимым ударом сбросил воина с лестницы. Рыцарь отскочил от каменных ступеней, его доспехи треснули в нескольких местах. Грубер скатился вниз и замер без движения.
Тварь стояла на краю своего каменного постамента и хохотала над упавшим Грубером, когда удар молота Ганса отбросил ее к трону. Прогнившие ремни лопнули, и левый набедренник с лязгом отлетел в сторону. Кольчуга под ним проржавела, из-под нее сочилась черная маслянистая жижа, которую источал разлагавшийся труп Эйнхольта.
Ганс снова кинулся на мертвеца, стараясь добежать до него прежде, чем он поднимется на ноги — тот сумел только поднять руку, чтобы отгородиться от удара Ганса. Волк ударил его по кисти, сорвав потемневшую латную перчатку. Несколько пальцев отлетело прочь вместе с брызгами черной гнилой жидкости и звеньями рассыпавшегося кольчужного плетения.
Ганс взревел, как матерый волк, занося свой молот для очередного удара. Он почувствовал вкус победы, она была так…
Тварь поднялась, пошатываясь. Сдаваться она не собиралась. Баракос взмахнул молотом. Удар был не слишком красивым, но зато ярости ему было не занимать.
Молот плашмя ударил Ганса по уху. Он услышал, как треснула кость. Его развернуло от удара, и Ганс начал заваливаться. Волк прошел, качаясь, два шага и рухнул на колени. Кровь хлынула у него изо рта на камень между ладоней, которыми он уперся в пол, уже не в силах удержать молот. Мир потерял свои краски, голоса и шум битвы доносились до Ганса как из-под воды.
С побледневшим от боли лицом Драккен попытался поднять Ганса здоровой рукой и вскрикнул, когда попытка отозвалась пронзительной болью в сломанной ключице.
— Идем! Идем! — тяжело дыша, говорил он Комтуру, надеясь, что тот сможет пересилить свою боль после удара чернокнижника. Баракос пошел к ним. Он уже не смеялся. Розовая ненависть пульсировала в его единственном глазу. Он открыл рот, и ядовито-желтая жидкость потекла по его сморщившимся губам и почерневшим зубам. Он сжал рукоять молота обеими руками, несмотря на отрубленные пальцы.
Неожиданно между двумя ранеными храмовниками и надвигающимся чернокнижником возник Левенхерц. Он тяжело дышал, и на его доспехе красовалась огромная вмятина. Кровь стекала по его ногам из-под кирасы.
— Тебе… не… жить… больше… — проговорил Левенхерц, выталкивая из себя слова одно за другим.
— Я уничтожу вас. Всех до единого. — Ответная угроза мертвеца прогремела куда убедительней. Когда он говорил, из его рта выпало два опарыша, тут же налипших на его кирасу.
— Придется, — выдохнул Левенхерц, — ибо… пока жив… хоть один из нас… тебе… не жить.
Рыцарь взмахнул молотом, и от этого удара Баракос уверенно уклонился, но рыцарь резко остановил молот и коротко, хлестко врезал молотом по латному нагруднику твари. Чернокнижник не ожидал от раненого бойца такой силы. Ржавый доспех треснул, ремни, удерживавшие его, лопнули.
Как сухие прутья, затрещали ребра. Бурая, густая жижа с отвратительными червями, копошащимися в ней, хлынула на ноги чернокнижника.
Тварь отшатнулась, опустила молот вниз и оперлась на него. Левенхерц чуть не задохнулся от мерзкой вони, ударившей в нос. Это был тот самый запах, запах смерти, наполненный гнилью и пряными ароматами. Им пропахла обсерватория его прадеда, им пропахли зловещие гробницы дальнего юга. Но здесь это было в сотню, в тысячу раз хуже.
Левенхерц подошел ближе, норовя нанести завершающий удар, но тварь сбила его с ног свободной рукой.
Каспен с криком бросился на отвратительное существо, вырвавшись, наконец, из круговерти битвы и поднявшись на постамент. За ним осталась кровавая гора тел убитых поклонников Баракоса. Его покрасневшие от крови волосы развевались на бегу, да и сам он с головы до ног был залит кровью.
— Эйнхольт! — прокричал он, уже занеся молот над головой мерзкой твари. Но он увидел лицо Эйнхольта и замер. Это был его учитель, его друг. — Ягбальд! Остановись, умоляю! Именем Ульрика, Ягбальд, по…
Друг и учитель снес голову Каспена с плеч одним выверенным ударом.
Дракон, Великий Змей, Уроборос полз по пещере воплощением Смерти. Его шея, толстая, как круп лошади, и закованная в чешую, каждая пластина которой была с рыцарский щит, выгибалась по-лебединому перед каждым смертельным ударом. Его череп с огромным изогнутым клювом и рогами на затылке был не меньше телеги. Его глаза — черные бездонные жемчужины — отражали непостижимый ужас тех, кто видел его. Немыслимо было даже предположить, откуда взялась эта тварь. О ней было известно только то, что она была сейчас здесь, в этой пещере, содрогаясь от своего неуемного желания уничтожать и разрушать. Неугасимая ненависть этого дракона ко всему живому была ужасающей.
Круца попятился, споткнулся об один из множества трупов, лежавших на полу, и упал.
— Как… нет, это невозможно… нет… — заикался он, не скрывая ужаса.
Кривые когти, каждый толщиной с мужское бедро, врезались в камень Фаушлага там, куда ступали лапы этого монстра. Его длинный, изящный хвост вздымался, разрезая и круша тела неосторожных людей и чудовищ, подбрасывая их в воздух или переламывая, как соломинки. Откуда-то из утробы змея вырывался пронзительный, громкий звук, похожий на завывания ураганного ветра. Его кожа была золотисто-зеленой, словно дракон был покрыт потемневшими от времени золотыми монетами. Только голова отличалась костяной, смертельной белизной.
Выгнув шею, дракон осматривался. Внезапно его шея выпрямилась, словно огромный бич с узлом на конце хлестнул по пещере. Голова метнулась вперед и вниз быстро, словно молния. Огромные челюсти жутко заклацали, и никто не мог сказать, сколько поклонников Баракоса нашли свою смерть в его пасти за эти короткие мгновения. Змей поднял голову. С клыков свешивались останки погибших. Дракон сделал шаг и ударил снова. Он был неуправляем, дик, он убивал всех, кого видел.
— Как мы можем убить его? — ошарашено спросил Круца, когда Аншпах подхватил его за шиворот и поставил на ноги.
— Никак! Нам его не одолеть! Беги! — ответил храмовник. Круца увидел, как лицо Волка исказил страх.
Из суматошной беготни перепуганных приспешников чернокнижника вынырнул окровавленный Моргенштерн. Он что-то сказал, но его голос потонул в очередном порыве ураганного голоса Уробороса. За ним — новый щелчок челюстей, новые крики и вопли.
— Я! Сказал! Бегите! — завопил во все горло Моргенштерн.
— А я что говорил? — риторически спросил Аншпах. Троица бросилась к стенам пещеры, у которых могло оказаться хоть какое-то укрытие, хоть малый камень, хоть мелкая ниша.
А потом мир исчез. Земли под ногами не было. Круца летел и видел только желтый сернистый дым под сводами пещеры.
Неожиданно земля снова оказалась под Круцей. Это было больно. Он перекатился на живот, чтобы увидеть, где он находится. Драконий хвост отправил их в полет, прорвавшись сквозь толпу. Кругом валялись трупы изломанных адептов некромантии, а вот храмовников Круца не видел.
Пронзительный крик дракона раздался снова.
Круца уже чувствовал запах гада — сухой, чистый запах, чем-то похожий на пшеничную водку.
Он привстал, приготовившись бежать, и увидел чудовище прямо над собой.
Круца смотрел в темные жемчужины глаз пожирателя мира Уробороса. Ничего в этих глазах не было — ни искры разума, ни признака жизни. Тем не менее, казалось Круце, что дракон рассматривает его. Лебединая шея оттянула белую голову назад, змей приготовился к удару, приоткрыл пасть, и Круца понял, что сейчас эта огромная стреловидная голова оборвет его жизнь.
В последние оставшиеся мгновения, Круца подумал о Дохляке. Дохляк, который без задней мысли привел его сюда. И привел не только в тот раз. Он и сегодня завлек Круцу сюда на встречу с его судьбой. «Вот так, Дохляк, меня, похоже, прикончит дракон! Как тебе это нравится, а? Кто бы мог подумать? Это настолько невероятно, что почти забавно».
Так или иначе, это казалось справедливым. Он подвел Дохляка под монастырь, и парень погиб, спасая его. Пришла пора платить по старым долгам.
Вот чего бы я сейчас желал, так это стать таким же невидимым, каким был ты, Дохляк. Я никогда не понимал, как ты это вытворяешь. Я знаю одно — ты был прирожденным вором. Да, вот невидимости бы мне…
Змей яростно взревел, оповещая весь грешный мир о своей ненависти. Шея на мгновение застыла, потом хлестко распрямилась. Дракон прянул.
Словно понимая, что наступают его последние часы, Мидденхейм содрогался в агонии. Небеса разверзлись, и разразилась новая буря. Град расстреливал город и его обезумевших обитателей, снег укрывал трупы белым покровом. Под тяжестью сугробов проваливались крыши, градины разбивали стекла, молнии хлестали улицы, поджигая дома и раскалывая башни. Зеленовато светящиеся всплески чужеродных энергий змеями извивались вокруг Фаушлага. Участок северного виадука длиной в полмили провалился в бездну.
Храм Морра, только наполовину отстроенный после недавнего пожара, неожиданно полыхнул вновь. Огонь был розовым. Изнутри храма раздавался звук, похожий на смех.
Молния ударила в храм Зигмара, и подломленная башня упала на крышу нефа, обрушив ее на головы молящихся.
На улицах царили хаос и насилие. Болезненное безумие и паника из-за начавшейся бури выгоняли людей на улицы. Волки, мчавшиеся от Храма Ульрика на помощь в Нордгартен, завязли в бунтующей людской толпе и были вынуждены сражаться с некогда мирными горожанами за свою жизнь под молниями и градом, среди смерти, опустошавшей город Ульрика.
Тени и духи витали повсюду, словно сама Смерть открыла свои врата, и любой желающий смог выбраться обратно в мир живых из невидимого мира. Бледные и визжащие призраки десятками и сотнями бродили и летали по улицам. Некоторые вылезали из-под земли в Парке Морра, словно утекающий вверх дым. Еще больше призраков выбиралось на Скалу Вздохов. Мертвые бродили на свободе; живые были обречены на скорую смерть.
Ления думала, что сойдет с ума. Она прильнула к Арику, когда они на всем скаку проносились сквозь хаос. Костлявые, истощенные существа, словно созданные из дыма, окружали их, хихикая и маня. Арик не знал, как еще конь слушается его во всем этом сумасшествии. Оглушительные раскаты грома и ослепляющие вспышки молнии раскалывали небеса.
— Ления! Ления!
Она поняла, что конь стоит на месте, и Арик окликает ее. Она соскользнула с седла в хлюпающий под ногами мокрый снег и помогла спешиться Арику. Рыцарь высоко держал молот-факел, сияющий во тьме. Не он ли пока не позволил ни одной тени прикоснуться к ним? Ления видела их вокруг: зыбкие, туманные образы мечущихся вокруг призраков, белесые, как морозные узоры на стекле.
— Где мы? — спросила она, перекрикивая гром.
Арик указал факелом на дом перед ними. Любопытный, приметный дом с башенками. И кони, боевые кони храмовников бродили с брошенными поводьями по улице перед ним, прядая ушами или вскидывая головы при очередном раскате грома.
— Мы в Нордгартене, — сказал Арик. — Не могу сказать тебе, что мы тут найдем. Это может быть…
— Хуже, чем эти твари? — спросила она, подталкивая рыцаря вперед. — Сомневаюсь! Идем!
Туманные существа вокруг них скапливались, и их призрачное свечение даже помогало Лении лучше разглядеть улицу, но отнюдь не успокаивало девушку. Она постаралась не смотреть на них. Она пыталась не вслушиваться в шепот, который исходил от них.
Они дошли до разбитой двери.
Забавно. Я еще жив.
Круца ощупал тело, уверяясь, что дракон ничего ему не отгрыз. Огромная туша прямо сейчас продвигалась мимо него. Змей нанес очередной удар и исключил из рядов поклонников Баракоса еще нескольких человек. Они находились всего в десяти футах от Круцы.
«Ну и дела! Да с такой удачей мне хоть сейчас можно в игорный дом идти!» Глупая мысль. Он обернулся и посмотрел на то, как чудовищное тело передвигается по пещере, истребляя все живое на своем пути.
«Неужели я стал невидимым? Хвала Ульрику, я невидим! Он не увидел меня!»
Он подобрал меч. Не свой — тот был давно потерян во всеобщем смятении. Этот был длинный, с эфесом-корзинкой. Раньше он принадлежал кому-то из подонков, убитых драконом.
Вор увидел, как Аншпах и Моргенштерн поднимают молоты, чтобы встретить свою смерть с оружием в руках. Разбегавшиеся от дракона молельщики не обращали на Волков никакого внимания.
«Доблесть обреченных. Что они смогут сделать против этого чудища? А что я теперь смогу?»
Эта мысль укоренилась в его разуме. Круца не знал, как это произошло, но он был уверен, что боги пощадили его только благодаря Дохляку. Мертвецы этой ночью разгуливали по всему городу — вот и Дохляк как-то нашел его и поделился своим талантом с Круцей.
Нет, не так. Он был со мной все это время. В моих мыслях. Он просто ждал, когда я позову его.
Он взвесил меч на руке, проверяя его баланс. Встряхнулся, вытер пот, заливавший глаза и спокойной походкой направился вслед за уходящим драконом. Главное — не попасть под хвост. Второго шанса может не быть. Путь чудища устилали останки его жертв, раскиданные по окровавленному полу. И проклятый змей, живо вращавший головой, пока не выказал ни единого признака того, что он видит Круцу. Воришка подобрался к его чешуйчатому боку, достаточно близко, чтобы слышать его размеренное, скрежещущее дыхание, достаточно близко, чтобы вновь почувствовать его насыщенный, чистый запах. Змей снова взревел, готовясь к убийству. Аншпах и Моргенштерн были следующими в очереди.
Круца протянул руку и дотронулся до теплого и сухого бока змея. Он нашел щель между пластинами и направил туда острие меча. Все это время Круца сохранял удивлявшее даже его самого спокойствие, словно он находился внутри какой-то волшебной сферы, оберегающей его от опасностей, или в «глазе бури».
Всем весом он навалился на яблоко меча, вгоняя его в тело дракона.
Дракон взревел. Душераздирающий звук начал отражаться от стен пещеры, и эхо его, казалось, только усиливалось. Горячая, вязкая кровь хлынула из раны мощной струей, откинув Круцу назад.
Он лежал на спине в липкой крови гада, когда змей зашелся в агонии. Его гибкое тело содрогалось, свивалось в кольца и резко выпрямлялось, уничтожая еще оставшихся в живых приспешников Баракоса. Лапы сжимались, и кривые когти вспарывали животы, разрубали спины, сносили головы. Аншпах и Моргенштерн, заметил Круца, проворно шмыгнули за крупный валун.
Сотрясая пещеру и дрожа всем телом, змей испустил троекратный пронзительный крик, каждое повторение крика звучало громче предыдущего вопля. Его когти вонзались в камень, высекая искры и разбрасывая осколки гранита во все стороны. Его смертные судороги убили больше врагов, чем смогли одолеть все Волки, вместе взятые. Последний горький стон вырвался из его глотки, и Уроборос замер. Земля содрогнулась от его последней конвульсии. Хвост дернулся еще раз и тяжело упал.
«Вот тебе и вор! Прикончил этого проклятого дракона», — подумал Круца, теряя сознание.
Драккен тащил Ганса прочь от чернокнижника. Комтур был на полпути к могиле и мало что понимал. Левенхерц лежал без движения на постаменте рядом с трупом Каспена. Баракос, растерзанный Волками, тяжело дышал и ходил вокруг молодого Волка, наблюдая за его безнадежными усилиями.
— Я сделаю тебе небольшое одолжение, мальчик… — усмехнулся Баракос своим, — точнее, позаимствованным ртом.
— Вы, Волки, сделали больше, чем я от вас ожидал. Вы изуродовали меня. Теперь мне нужно новое тело.
Чернокнижник с трудом подошел к Драккену. Тот попытался отползти от него, да еще и Ганса спасти, но его сломанная ключица немедленно воспротивилась столь резкому движению, и у молодого Волка на мгновение померкло в глазах от боли.
Первое, что он увидел, когда открыл глаза, было лицо Баракоса. Мертвый чернокнижник склонился над ним и улыбался прогнившими губами. Могильная вонь его дыхания была непереносима.
— Но ведь все уже закончено, малыш. Давным-давно. Я уже победил. — Мертвец улыбнулся, и разлагающаяся кожа на его лице покрылась трещинами. Его голос звучал низко, в нем слышались нечеловеческие ноты высшего могущества. — Мидденхейм мертв. Он принесен в жертву мне. Жизни тысяч закланных на моем алтаре насытят собой ту силу, которая дарует мне божественное могущество. Мне не надо многого. Главное, чтобы этого могущества достало для превращения мира в пепелище, в гнойник. Я ждал этого многие тысячелетия — и наконец справедливость восторжествовала. Смерть наделила меня бесконечной жизнью. И сейчас уже весь город поднялся, чтобы совершить жестокое самоубийство. Тогда-то я и получу власть над миром. Так вот, возвращаясь к моему главному затруднению: мне нужно новое тело.
Баракос вперился в глаза испуганного Драккена.
— Ты молод, крепок. С моей силой я смогу вылечить твою рану за секунду. Ты мне подходишь. Красивый парень — я всегда мечтал выглядеть привлекательно.
— Нет! Именем Ульрика! — прошептал Драккен, протягивая руку за оружием, которого у него уже не было.
— Ульрик мертв, малыш. Тебе уже пора привыкать к имени нового повелителя.
— Баракос, — раздался голос из-за спины чернокнижника.
На ступенях стоял жрец Морра. Кровь пропитала его рясу, и из раны на голове по морщинистому лицу стекала тонкая струйка крови. Он разжал руки, и окровавленный кинжал, который дал ему Левенхерц, упал на пол.
— Дитер. Дитер Броссман, — сказал Баракос, поднимаясь и оборачиваясь лицом к жрецу. — Отец, вы во многих отношениях являетесь моим злейшим врагом. Когда бы не вы, эти надоедливые Волки никогда бы не поняли, что угрожает их городу. А как вы расправились с Гильбертом? Как же я проклинал тогда ваше имя и душу!
— Я польщен.
— Не стоит. Через пару мгновений вы умрете. Но вы крепкий орешек! Ведь только вы увидели — только вы распознали меня. Как ищейка, вы неумолимо шли по моему следу, зарывшись в книги и манускрипты, выискивая мельчайшие намеки…
— Такое древнее зло, как ты, обнаружить легко, — сурово сказал жрец, делая шаг вперед.
— А почему вы углубились в книги, хотелось бы мне знать?
— Что? — жрец остановился.
— Дитер Броссман, преуспевающий купец и — лишь слегка — жестокий человек. Почему вы свернули на путь Морра, отказавшись от мирской жизни в Мидденхейме?
— Не время для игр, — жестко сказал жрец.
— Ах да, конечно: ваши ненаглядные жена и сын, — прошипел чернокнижник.
— Они умерли.
— Нет, вовсе нет, разве ты не знаешь? Они просто оставили тебя, бросили тебя и бежали, куда глаза глядят, потому что ты был жестоким, бесчувственным, неприступным. Это ты заставил их бежать. Они не умерли. Они живы, скрываются от тебя в Альтдорфе и надеются, что судьба больше никогда не сведет их с тобой. Могу я выступить в роли судьбы?
— Нет, это не…
— Это правда. Ты в своих мыслях похоронил их, отослал их к Морру! И все это для того, чтобы забыть о том, как ты сам уничтожил свою семью жестокостью и алчностью. Совесть заставила тебя отречься от этих грехов, и ты притворился, что они мертвы, и стал жрецом Морра, чтобы самому поверить в это.
Лицо Броссмана было непроницаемым, как Фаушлаг.
— В другой жизни я заплачу за свои преступления, и Морр примет меня в свои объятия. А вот когда заплатишь ты? Жрец Морра шагнул вперед и поднял вверх руки.
— Ты ведь мертв, Баракос? Да, я знаю, ты нежить, пробравшаяся к нам из-за порога смерти. И все же… Та форма, в которую ты вселился — бедолага Эйнхольт, Белый Волк. Знаешь, он тоже мертв. Ты можешь с минуты на минуту получить божественное могущество, но пока ты просто труп. Так что предам-ка я тебя в руки Морра.
Жрец снова шагнул вперед и начал погребальную молитву, Безымянный Обряд. Дитер Броссман начал благословение трупа, стоящего перед ним. Он благословлял его, воздвигая защиту от зла, отсылая потерянную душу к Морру, Повелителю Мертвых.
— Нет! — задрожал от гнева мертвый чернокнижник. — Нет! Нет! Ты не сделаешь этого! Не сделаешь!
Жрец Морра продолжал распевное чтение молитвы, направив всю свою волю и всю святость его служения на богопротивное существо, находившееся перед ним.
Обряд столь же старый, как Мидденхейм, призвал на помощь жрецу незримые силы — они вцепились в нежить и начали медленно выталкивать ее из того обиталища, в котором он засел. Баракос сотрясался в конвульсиях, кашлял, разбрызгивая мерзкую жидкость.
— Нет, ублюдок! Нет! — посылал он жрецу проклятия на смеси тысячи языков.
Это была отважная попытка. Драккен, наблюдавший за этим поединком воли и магии, на мгновение поверил в то, что жрец может преуспеть. Но тут извивающийся чернокнижник дошел до Дитера Броссмана и, содрогнувшись, скинул его с постамента злобным ударом неживой руки.
Буря внезапно утихла. Последние градины врезались в избитые мостовые. Розовая ночь внезапно потемнела.
Наступил решающий момент. Момент, когда отвратительная тварь становилась еще более отвратительным божеством.
Каждый язык пламени в городе внезапно угас: свечи и светильники, факелы и фонари, костры и пожары. Погасли все огни.
Кроме одного.
При помощи Лении Арик по одной ступеньке за раз наконец поднялся на постамент. Тут он и увидел то, что когда-то было Эйнхольтом. Быстрым взглядом он окинул вершину постамента. Каспен. Левенхерц. Драккен и Ганс. Столько усилий, столько потерь…
— Снова ты? — прогремел Баракос. — Арик, детка, ты пропустил столько интересного. Ты опоздал.
Рыцарь здоровой рукой начал раскручивать свой молот. Горящая Вечным Огнем шкура прочерчивала в воздухе большие огненные круги. Бесконечный Огонь, пламя волка-бога. Молот свистел, шкура слепила глаза неземным сиянием.
Арик выпустил рукоять. Именно так — плавно, без рывков — учил его метать молот его друг и наставник. Ягбальд Эйнхольт.
Горящий молот ударил чернокнижника в грудь и повалил его наземь.
Напротив него без сил упал Арик.
Ления посмотрела на сбитого с ног чернокнижника, увидела, как тонкие языки Вечного Пламени вырываются из его смятой, пробитой груди, а чернокнижник тем не менее пытается подняться. Горящий молот лежал рядом, постепенно угасая, как если бы он был последней надеждой на спасение.
Мертвец приподнялся, словно из могилы, и его единственный глаз вперился в Лению.
— Я не думаю, что… — прохрипел чернокнижник, и это уже было слишком для девушки.
Она рванулась вперед. Вся ее сила понадобилась, чтобы поднять тяжелый молот Арика. А о том, что у нее хватит сил взмахнуть этим молотом и опустить его на проклятую тварь, Ления не знала и сама. Однако сил хватило.
— За Стефана! — прорычала она, когда горящий молот впечатал нежить в камень постамента.
Тварь вспыхнула Вечным Пламенем Ульрика, охватившим ее с головы до пят. Чернокнижник дергался и трясся. Этот бьющийся, как рыба на крючке, факел издавал пронзительные вопли, заглушавшие даже предсмертный стон Уробороса. Ления отступила назад — жар пламени был слишком велик. Баракос побелел в огне, как искра от фейерверка, и упал замертво. Когтистая тень попыталась выбраться из горящего тела, чтобы найти новое пристанище, но священное пламя оказалось слишком сильным: языки огня, словно белые руки, обхватили дух Баракоса и втянули зыбкую призрачную фигуру обратно в тело. Дух исчез, издав на прощание душераздирающий вопль. Бесконечная жизнь Баракоса подошла к концу.
Осторожный, робкий дневной свет просочился на улицы города, словно разведчик перед наступлением армии.
С той ночи ужаса прошла неделя. Мидденхейм отстраивался, хоронил бесчисленных мертвых, налаживал новую жизнь.
Под навесом, поставленным в Парке Морра и должным образом посвященным Морру, отец Дитер Броссман проводил погребальный обряд для пяти Храмовников Ульрика. Их звали Брукнер, Шиффер, Каспен, Дорф и Эйнхольт. Обряд был необычен. Обычно Воинов Храма отпевал сам Верховный Жрец Ар-Ульрик. Но Ганс настоял на другом.
Жрец говорил тихо и спокойно, словно он выздоравливал после какой-то болезни. Вообще-то он действительно был ранен — об этом свидетельствовала его перевязанная голова. Но на самом деле его терзала не физическая боль, а незаживающий горящий шрам в душе.
Во дворце лекари ухаживали за поправляющимся капитаном фон Фольком, единственным из семи Пантер, выжившим в Нордгартенской битве. Прикованный к постели, он попросил служителей Зигмара, ухаживавших за ним, позволить жрецам Ульрика также помогать ему в выздоровлении.
В таверне «Парящий Орел» после поминальной службы в Парке Морра сдвинули кружки выжившие Белые Волки: Моргенштерн, Аншпах, Шелл, Грубер, Левенхерц. Чувства были старыми, знакомыми. Каждая победа оставляет в душе такое смешанное чувство ликования и горечи, ибо в ней скрывается и крупица поражения. Волки не задумывались о той цене, которую взимает с них судьба: они всегда помнили своих павших и знали, что их тоже будут помнить. На стене Полковой Капеллы добавилось пять новых имен. Вместе с Великой Стаей бегут теперь еще пять бесстрашных Волков.
— За погибших! Да благословит их всех Ульрик! — провозгласил Моргенштерн, снова напомнив им всем о цене победы.
— За новую кровь, — сухо добавил Аншпах. Они снова сдвинули кружки.
— За новую кровь! — крикнули они хором.
— Какая новая кровь? — спросил Арик, подходя к столу. Рука его висела на перевязи.
— А ты не слышал? — спросил его Грубер таким тоном, словно в новичке было что-то необычное. — Тут Аншпах привел в Храм нового Волчонка.
Она поцеловала его в губы и отошла от его кровати.
— Ления… я люблю тебя, — сказал Драккен. Это прозвучало глупо, да он и чувствовал себя глупо во всех этих бинтах и лубках, которые удерживали его срастающуюся ключицу от лишних движений.
— Я знаю. — Она не смотрела на него. — Надо идти обратно. Брейгаль хочет, чтобы мы натаскали воды для пира. Если я останусь хоть на секунду, он убьет меня.
— Ты все еще боишься Брейгаля? После всего, что случилось?
— Нет, не боюсь. Но у меня есть работа, и я ею дорожу. Он пожал плечами и тут же содрогнулся от боли. Зря он так активно двигается.
— Уф… Я знаю, знаю… но ответь: ты меня любишь? — Драккен выжидающе уставился на Лению с лазаретной койки.
— Я люблю… храмовника-Белого Волка, — многозначительно произнесла она и пошла к Брейгалю и его занудным распоряжениям.
Величественная статуя Ульрика нависла над ним.
Ар-Ульрик, великий Ар-Ульрик, закончил обряд в окружении клубов дыма, поднимавшихся от алтаря, и передал только недавно выкованный молот Гансу, который осторожно, памятуя о своем ранении, принял освященное оружие.
— Именем Ульрика, я допускаю тебя в Храм и беру тебя в Белый Отряд, — торжественно и строго произнес Ганс, — где ты сможешь найти дружбу и стяжать славу. Ты доказал свою отвагу. Выдержи со всей стойкостью долгие годы подготовки и обрети свое предназначение в служении Храму.
— Принимаю это как благословение, как я принимаю этот молот.
— Ульрик смотрит на тебя. Теперь ты Волк.
— Я знаю.
Посвященный опустил молот. Тяжелая шкура и серо-золотой доспех были для него обузой. Хотелось надеяться, что скоро он привыкнет к ним.
— Как вы ходите во всей этой амуниции? — прошептал он своему новому Комтуру.
— Волею Ульрика… гроза драконов, — улыбнулся Ганс. Круца тихо рассмеялся в ответ, и они вместе двинулись к выходу из Храма.
В Альтквартире на грязных задворках какого-то паршивого кабака трущобные дети играли мячиком, туго набитым всяким тряпьем. Они швыряли мяч в грязную, закопченную стену и напевали:
«Ба-ба-Барак грязнуль крадет, Не ждет, придет и всех убьет. Ба-ба-Барак придет и съест Весь город за один присест!»Как только песенка закончилась, они разом рухнули на землю, делая вид, что умерли. На этот раз.
Дэн Абнетт Всадники смерти
Вставай, молодой воин! Духи поют!
Смотри, что порождают войны, —
Могильные курганы для живых
И всадников смерти.
Из отрядной песни кислевитовI. ЛАНСЕРЫ
Одна неистовая неделя, безостановочный, изматывающий галоп от Вацла к Дарбергу, от Дарберга к Харнстаду, от Харнстада к Бродни. Две шеренги кокард на шлемах и флаги лансеров, развевающиеся на ветру.
Остановка на отдых в Бродни и дальше — к границам области. После Бродни характер названий поселений начинает меняться, Империя осталась у них за спиной, как сорванный с плеч плащ.
Перед ними простираются холмы Кислева.
На западе гряда остроконечных Срединных Гор растворяется в фиолетовом тумане. Небо ясное и прозрачное, как стекло. На бескрайних акрах шелестят на ветру зеленые всходы посевов. Пастбища заросли дроком и чертополохом. Жаворонки поют так высоко, что их не видно.
От Бродни к Эмску, от Эмска к Горовны, от Горовны к Чойке мимо многочисленных областных селений, которым никто не удосужился дать названия, мимо деревушек, где грубо срубленные избы теснятся вокруг одиноких часовен.
По проселочным дорогам маршируют под полковыми знаменами колонны пехоты, за каждой, словно хвост кометы, тянется длинный караван обозов. Упряжки быков, передвижные кухни, лудильщики со своими тележками, снабженцы провиантом с кегами и бочками, погонщики мулов, телеги, груженные древками, кольями, дровами и стрелами, — все движется на север. Конвои инженеров тянут массивные оружейные лафеты, быки и ломовые лошади волокут корзины с порохом и с ядрами. Тяжелые железные колеса увязают в грязи, конвой преодолевает препятствие и движется дальше. Вдали шеренги алебардщиков и копьеносцев похожи на движущийся зимний лес. Походные песни. Тысячи голосов сотрясают область. Сотни тысяч.
Империя опустила голову и приготовилась к войне.
Шла весна Года, Который Никто Не Забудет. В этот страшный год бедствий, опустошения и лишений Север поднялся с невиданной силой и бросил, как копья, свои орды на фланги Старого Света. 2521 год от основания Империи Молотодержцем и Двенадцатью племенами волей и Мечом. Эпоха Карла-Франца, Конклава Света… и Архаона.
В городе Чойка, где река была широкая и спокойная, они дали лошадям день восстановить силы. Местные жители встретили их с угрюмым видом, полсотни демилансеров Империи, двумя шеренгами въехавших на городскую площадь, не произвели на них впечатления. Все кони были крупными меринами, гнедой, вороной или серой масти, всадники облачены в сверкающие доспехи и шлемы-бургиньоты. В правой руке каждый всадник сжимал вертикально поднятое легкое копье. К каждому седлу на кожаной перевязи было приторочено по два кремневых пистолета или карабина.
Горнист выдул из горна две ноты — длинную и короткую, и отряд лансеров, бряцая оружием и доспехами, спешился. Солдаты ослабили подпруги и потрепали по гривам своих лошадей…
Отрядом командовал тридцатидвухлетний капитан кавалерии по имени Мейнхарт Стауэр. Он снял шлем и, удерживая его за подбородочные ремни, выдергивал репей из перьев гребня.
— Карл! Узнай, что это за город! — не оставляя своего занятия, отрывисто крикнул он горнисту.
— Чойка, капитан, — отозвался молодой человек, укладывая блестящий серебряный горн в притороченный к седлу чехол.
— Ты, конечно, в этом разбираешься, — улыбнулся Стауэр. — А река?
— Линек, капитан.
Капитан просительно поднял к небу раскрытые ладони в кожаных перчатках, и стоявшие поблизости лансеры рассмеялись.
— Да оградит меня Зигмар от образованных людей!
Горниста звали Карл Райнер Воллен. Ему было двадцать лет, в ответ на насмешку он только пожал плечами. Стауэр не обратился бы к нему, если бы не был уверен, что получит ответ.
Позже на мощенную булыжником площадь, эскортируемый шестью лансерами, с грохотом въехал обоз с припасами и провиантом и остановился за шеренгой лошадей. Стауэр принял рапорт о прибытии и поковылял через площадь к фонтану. От долгого пребывания в седле затекли ноги и ныло в паху. Капитан стянул перчатки и, зажав их в одной руке, другой плеснул в лицо водой из мелкого каменного бассейна. Потом он прополоскал рот и сплюнул на землю коричневую жидкость. Капельки воды поблескивали в его густой остроконечной бороде.
— Сиболд! Одамар! Договоритесь о корме для лошадей. И не дайте себя ограбить. Герлах! Договорись о еде для нас. Требования те же. Возьми с собой Карла. Может, он и на этом чертовом языке умеет говорить! Если умеет, возьми ему пива. Когда дуешь в горн и много думаешь, в горле пересыхает.
Герлах Хейлеман нес отрядный штандарт, эта миссия даровала ему звание знаменосца и вполовину увеличивала его жалованье. Штандарт крепился к толстому ясеневому шесту три пяди длиной. Рукоять обтянута кожаными лентами и отделана золотом. На острие древка — медная голова дракона с разинутой пастью, под которой развевалось полотнище в форме ласточкиного хвоста, символизировавшее Двухвостую звезду, — под этим астрологическим знаком приняла крещение великая эпоха Империи. Говорили, что в последнее время звезду снова можно было увидеть в ночном небе.
К перекладине под головой дракона крепилось знамя отряда — тяжелое раскрашенное полотнище с позументом из золотой парчи. За знаменем крепилась шкура леопарда с приколотым к краю пергаментным свитком отрывков из проповедей Зигмара. На полотнище знамени — зеленый с золотом герб Талабхейма с главными символами этого города-государства — императорским молотом, по бокам которого расположены топор лесоруба и трилистник. По рукояти молота извивается гигантский крылатый змей.
Герлах поцеловал древко и передал штандарт лансеру, придерживавшему его коня. Потом он снял шлем, стянул перчатки и кивком подозвал горниста.
Когда они пересекали площадь, их доспехи позвякивали в такт шагам. Сапоги из кожи буйвола обтягивали ноги демилансеров до бедра. Выше бедра тело укрывали легкие доспехи из отполированных серебряных пластин, которые надевались на подбитую войлоком кольчугу. Кавалерийский отряд считался престижным подразделением и, в отличие от наемников или имперской пехоты, формировался из землевладельцев благородного происхождения, и потому каждый демилансер должен был обеспечивать себя и оружием, и доспехами. Глядя на доспехи любого всадника, можно было судить о его статусе. Герлах Хейлеман был вторым сыном Сигбрехта Хейлемана, заслужившего звание рыцаря ордена Красного Щита, телохранителя графа-выборщика Талабхейма. Проявив себя на службе в отряде лансеров, Герлах мог рассчитывать на вступление вслед за отцом и старшим братом в этот титулованный орден. Его доспехи свидетельствовали о его больших надеждах. Гравировка на серебряных пластинах имитировала рубчатый бархат и дамаск, а кираса, выполненная в стиле изысканного жилета, застегивалась на груди. Доспехи Карла Райнера Воллена, схожие внешне с доспехами Герлаха, были гораздо проще и выполнены в традиционном стиле. Карл мог проследить свое происхождение до знатных родов Солланда, однако в войне 1707 года это наследие превратилось в прах. С той поры обедневшая и лишенная собственности семья Волленов жила на иждивении у своих кузенов Хейлеманов. Герлах был на два года старше Карла, но росли они в одних стенах и воспитывались одними наставниками и преподавателями военного искусства.
И все же различия между ними были слишком велики и вскоре грозили стать еще больше.
Крыши срубленных из сосны домов Чойки-на-Линске были сделаны из серой ясеневой дранки, дранка стелилась внахлест, что делало ее похожей на чешую. Город на Линске стоял тысячи лет. Чойка уже две сотни лет была воплощением предыдущей версии, которую разрушили до основания во времена Магнуса Благочестивого. Город старых, сухих, мрачных домов мог сгореть дотла в считанные часы.
Воллен и Хейлеман вошли в барак под низкой двускатной крышей, который служил городским постоялым двором. Столбы у дверей были инкрустированы малахитом, а на перекладине болтались амулеты, пучки целебных трав и допотопные коньки с деревянными подошвами.
В помещении с закопченными балками под потолком было темно. По утоптанному земляному полу был разбросан грязный тростник, тут и там стояли разнокалиберные скамьи, табуреты и козлы. Дровяной дым заполнял спертый воздух и спиралью закручивался в лучах света, проникающих в щели окон. Воллен учуял запах специй и мяса, коптящегося на вертеле, запах уксуса и хмеля. Ему не удалось уловить ни одного запаха, который не оскорблял бы его нос.
Вокруг крашеного стола сидели длиннобородые старики и грели в изуродованных артритом пальцах железные рюмки с самогоном. Они подняли головы. Изборожденные морщинами лица, взгляд глубоко посаженных глаз под тяжелыми веками намеренно уклончив.
— Приветствую, отцы, — небрежно бросил Хейлеман. — Где хозяин?
В ответ тот же немигающий взгляд.
— Я спрашиваю, где хозяин гостиницы?
Ни ответа, ни какого-нибудь знака, свидетельствующего о том, что его вообще услышали.
Хейлеман изобразил, будто пьет из чаши, и почесал живот.
Карл Райнер Воллен отвернулся. Его не впечатляли надменный тон и кривлянье Герлаха Хейлемана. Внимание Карла привлек висящий на стене огромный широкий меч. Это было оружие кислевитов, длинный, обоюдоострый меч Господаря с глубокими желобами. Шашка, припомнил Карл, так называлось у них это оружие.
— Чего вам? — послышался низкий голос.
Воллен обернулся, ожидая увидеть мужчину, но вместо этого увидел грузную женщину с болезненно-желтым цветом лица. Она вышла из задних комнат, вытирая кухонный нож о полосатый фартук. Мясистые щеки навсегда превратили глаза женщины в узкие щели. Она смотрела на Герлаха.
— Еда? Питье? — спросил Герлах.
— Ни еды, ни питья, — ответила женщина.
— Но я чувствую запах, — настаивал Герлах.
Женщина пожала покатыми плечами под наброшенным платком:
— Дрова горят.
— Жалкая старая кляча! — выругался Герлах и, вытащив из-за пояса мешочек из козьей кожи, высыпал его содержимое на пол. Серебряные имперские монеты, подскакивая, раскатились по грязному тростнику. — У меня там, на улице, шестьдесят два голодных, измученных жаждой солдата! Шестьдесят два! И ни один ублюдок из этой дыры не достоин чести почистить сапоги любого из них!
— Герлах… — попытался остановить его Воллен.
— Заткнись, Карл! — Шея Герлаха начала багроветь — верный признак дурного нрава.
Он шагнул к обрюзгшей женщине, потом вдруг наклонился и подхватил с пола монету.
— Видишь это? — спросил Герлах, тыкая в лицо женщине зажатой между пальцами монетой. — Его Высочество Карл-Франц! Это по его приказу мы прибыли сюда, чтобы с оружием в руках защищать это забытое Богом захолустье! Вам следует благодарить нас! Вы должны быть счастливы оттого, что можете дать нам кров и накормить, чтобы мы были готовы охранять ваши души! Даже не знаю, зачем нам это надо, горите вы все синим пламенем!
Хозяйка постоялого двора удивила Герлаха. Она не отступила. Наоборот, она сделала выпад вперед и с такой силой выбила монету из его руки, что та со свистом пролетела через весь зал. Женщина разразилась потоком ругани, в лицо демилансера посыпались проклятия на грубом языке кислевитов.
Не переставая ругаться, хозяйка экспрессивно размахивала перед собой кухонным ножом.
Герлах Хейлеман отступил на шаг и потянулся к кинжалу.
— Хватит! — остановил его Карл. Он оттолкнул Герлаха в сторону и повернулся к женщине, подняв руки с раскрытыми ладонями, чтобы ее успокоить. — Нам нужна еда и питье. Мы заплатим и за то, и за другое, — медленно сказал он.
— Ни еды, ни питья, — повторила она.
— Ничего?
— Все кончилось! Все забрали!
Хозяйка, резко махнув рукой, пригласила Карла следовать за собой и провела его в небольшую боковую комнату, где были навалены мешки с рожью. На мешках стоял деревянный сундук. Женщина подняла крышку сундука и продемонстрировала Карлу его содержимое.
Сундук был до краев заполнен имперскими монетами. Ни один казначей армии императора не мог похвастать таким богатством.
Хозяйка постоялого двора загребла пятерней серебро.
— Все забрали! — резко повторила она.
— Расскажи — как?
В течение нескольких предыдущих недель через Чойку прошли семь соединений императорской армии. В первый день был тоже отряд лансеров, и, судя по описанию хозяйки, это были джагеры из Альтдорфа. Жители Чойки с радушием приняли их и предоставили им все необходимое — мясо, выпивку, ночлег, корм для коней. Ко всем семидесяти лансерам они отнеслись как к братьям.
Двумя днями позже прибыла колонна пехотинцев — девять сотен мужчин из Виссенланда, большей частью копьеносцы, но и аркебузеров было предостаточно. Вслед за пехотой — еще две сотни копьеносцев и обоз артиллерии из Нулна. В тот вечер население Чойки увеличилось почти в два раза.
Едва ушли одни, прибыли другие. Лучники, аркебузеры и алебардщики, по словам хозяйки постоялого двора, на них была форма желтых и черных цветов, так что, вероятно, они были из Аверланда.
Потом еще шестьдесят здоровенных парней из Карроберга, которые несли свой массивные мечи на плечах, как дубины. После них пятнадцать сотен императорских наемников, которые перепились так, что едва не подняли бунт.
А на следующий день после наемников прибыли тридцать Рыцарей Пантеры. Эти, как призналась хозяйка, выглядели действительно впечатляюще. Все высокие, в доспехах, достойных принца. Они вели себя почтительно и стоили уважительного отношения, но к этому времени местные жители устали от бесконечных гостей.
Запасы Чойки иссякли.
— У них едва ли хватит еды до следующего урожая, — сказал Воллен. — Можешь разбрасываться деньгами, сколько твоей душе угодно, — здесь ничего не купишь.
Они стояли на крыльце постоялого двора. Хейлеман медленно повернулся к Воллену:
— Я чувствую запах еды. Она вонючая, но это еда.
Воллен покачал головой:
— Они готовят для горожан, каждый принес все, что мог. Те, кто были здесь до нас, перевели почти весь запас дров. Это запах ужина на всех жителей Чойки, они готовят его на единственном костре, больше не могут себе позволить.
— Тогда мы заберем их ужин, — просто сказал Герлах.
— Ты хочешь, чтобы они голодали?
— Если голодать будем мы, они умрут. С пустым брюхом нам не остановить северян, они порубают местных, изнасилуют их женщин и сожгут город дотла.
Воллен пожал плечами.
— Я ничего не скажу капитану, на этот раз не скажу, — сказал Хейлеман.
— Что?
— Из уважения к тому, что нас связывает. Я ничего не расскажу.
— О чем?
Хейлеман сузил глаза:
— Черт тебя подери, Воллен! Ты выказал мне при них неуважение! Я — знаменосец! Второй офицер! Ни один сопливый солдат не смеет так вести себя со мной! Порой ты забываешься, и я прекрасно понимаю почему.
Воллен старался держать себя в руках. Не стоило продолжать этот разговор.
— Хорошо, Карл, так-то лучше. Тебе лучше не забывать, что ты здесь только благодаря мне.
Карл Райнер Воллен почувствовал, как напряглись все его мышцы. Усилием воли он подавил в себе желание наброситься на Герлаха с кулаками. Тщеславный ублюдок…
Капитан Стауэр окликнул их с противоположной стороны площади. Плечом к плечу они пошли по брусчатке к своему командиру.
Стауэр отдал удила своего коня одному из лансеров и смотрел на идущих от постоялого двора Герлаха и Воллена.
Капитан знал, что его знаменосец рассчитывает на блестящее будущее. В конце концов, он был благородных кровей и у него были связи. Еще одно-два лета — и Хейлеман станет Рыцарем ордена Красного Щита или, на худой конец, какого-нибудь другого знаменитого ордена. Он надеялся на это. Кареглазый, мускулистый, больше двух пядей ростом с коротко подстриженными светлыми волосами и аккуратной белой как снег бородкой. Благородный аристократ, именно такому телосложению как нельзя лучше подходят тяжелые серебряные доспехи, и именно такое лицо ожидаешь увидеть за поднятым забралом.
Хотя горнист… Воллен тоже был отличным наездником и таким же упорным, как Хейлеман. Но его перспективы были не столь блестящи. Все зависело от происхождения. У Воллена не было ни родословной, ни связей. При известных обстоятельствах он мог занять пост капитана, не более того. Однако благодаря рекомендациям герра Сигбрехта Хейлемана Воллен мог рассчитывать на повышение даже в отряде демилансеров.
Карл Райнер Воллен был на голову ниже Герлаха Хейлемана и таким же ярким брюнетом, как Герлах ярким блондином. Он сбривал бороду, и его упрямый подбородок был гладким, как у мальчишки. Глаза у него были синими, как летнее небо. Он был самым образованным солдатом из всех, кем посчастливилось командовать Стауэру. Даже сыновья аристократов самых благородных кровей в кавалерийском подразделении не могли похвастаться таким образованием. Воллен определенно учился с усердием. Возможно, так он пытался повысить свой статус.
— Говорите все как есть, — приказал Стауэр.
— Провианта нет, капитан, — доложил Герлах. — Все забрали прошедшие до нас отряды. Они там что-то готовят, но это все, что они наскребли по своим кладовым. Не стоит лишать их последнего, обойдемся своими припасами.
Стауэр кивнул.
— Карл настаивал на том, чтобы забрать у них еду силой, но я знаю, что мы поклялись с уважением относиться к местным жителям.
Стауэр взглянул на Воллена:
— Это правда?
Карл молчал, казалось, он вот-вот плюнет Герлаху в лицо, но вместо этого он сказал:
— Аппетит взял верх, капитан.
Знаменосец прав. Стауэр почесал за ухом. Он чувствовал, что здесь что-то не так. Но его это мало интересовало. Никогда не надо цацкаться с солдатами. Если то, что ему рассказали в гарнизоне Вацла, правда, впереди их ждали трудные времена. Пять лет назад Стауэр бывал здесь по службе. Это был тяжелый край, такого сурового климата не было ни в одной части Империи, и перемен в этой области не предвиделось. Местные жители были суровыми и в то же время благодушными, впрочем, капитан не так много с ними общался. Цивилизация лишь частично проникла на их необъятные территории, которые служили натуральным буфером между Империей и Северными Пустошами. Стауэр не раз слышал, как кислевиты настаивали на том, что именно они являются истинными защитниками Империи, прикрывая ее границы от набегов северян. Конечно, все это чепуха. У Империи самая сильная армия в мире, и когда она, как сейчас, в момент угрозы вторжения, продвигает свои войска на север, ее солдаты в конечном счете спасают и шкуры кислевитов. Они проживали на этих землях по милости Зигмара и без имперской армии давно потеряли бы ее.
И вот племена северян снова восстали. Такого еще не бывало. Бесчисленные и черные, как тучи муравьев, они двинулись из тундры на юг. Этому предшествовали предзнаменования, пророчества, знаки. Но, даже если угроза была преувеличена, впереди их ждал трудный год. Стауэр и не предполагал, что имперская армия бросит к северным границам столь огромные силы, как не предполагал и того, что они свяжутся с таким количеством союзников. Бретонская тяжелая кавалерия, обученные банды из Тиля, представители чертовых Старых Рас тоже… Все и каждый отнеслись к происходящему серьезно.
Капитан подошел к своему седельному вьюку и достал оттуда ларец с пергаментными свитками.
— Карл! Взгляни, пожалуйста! — сказал он.
Герлах и горнист продолжали испепелять друг друга взглядом, и Стауэр понял, что их надо занять делом, и лучше не одним. Эти двое как родные братья. Постоянно бодаются.
Стауэр открыл ларец и развернул небольшую карту.
— Это Чойка, так?
Воллен посмотрел на карту и кивнул:
— Да, сэр.
— Здесь — река. Здесь — переправа. — Стауэр просто провел ногтем по карте, он ничего не понимал в этих рисунках, но не желал демонстрировать свое невежество.
— Вот это — Линек, — сказал Воллен, указывая на карту, неграмотность капитана не была для него секретом, и он сознавал, что Стауэр часто использует его в качестве писаря. — А здесь — переправа. Примерно в лиге вверх по течению.
Капитан кивнул, с умным видом разглядывая карту, как будто в этом был какой-то смысл.
— У нас приказ к завтрашнему полудню присоединиться к маршалу Нейберу и копьеносцам Виссенланда, их лагерь севернее переправы. Это место называется Ждевка. Так, Ждевка… Ждевка…
— Вот здесь, сэр, — указал Воллен.
Стауэр расправил плечи, глубоко вздохнул и, поразмыслив, произнес:
— До наступления темноты еще несколько часов. Герлах, возьми трех лошадей и обследуй переправу. Осмотри там все внимательно, а на закате возвращайся.
— Слушаюсь, — ответил Герлах и натянул кожаные перчатки. — Сиболд! Йоханн! И ты, Карл.
Стауэр едва заметно поморщился. Он собирался разделить этих парней и дать каждому задание. Какого черта! Если они будут заняты делом, им будет не до препирательств.
К востоку от города простирались поля незрелой пшеницы и ячменя, а на севере — топи, камышовые заросли и разбухшие после весеннего половодья равнины. Небо затянуло облаками, и оно приобрело странный белесый оттенок, но все еще было светлым. Дорога шла вдоль реки, в воздухе, словно ожившие драгоценные камешки, кружила мошкара. Копья покоились в чехлах, четыре всадника не спеша проехали вдоль реки и, когда дорога стала шире, пустили коней галопом. Лансеры подтянули подпруги, так что, когда они вставали в стременах и наклонялись вперед, убыстряя шаг, они отрывались от седла на добрую ладонь. Герлах скакал впереди на своем сером Саксене, это был крупный, в семнадцать ладоней, трехгодовалый конь. В отряде предпочитали молодых горячих лошадей за их выносливость, хоть они и были норовисты, а Саксен был самым непокорным из них.
Воллен ехал позади, рядом с Сиболдом Траксом. Сиболд, двадцатидевятилетний мужчина с вытянутым лицом, был самым старшим, если не считать капитана, в отряде, и лансеры довольно часто полагались на его опыт. У него был гнедой мерин со звездочкой на лбу. Конь Воллена, Гэн, был вороной масти и бешеного нрава, еще норовистее, чем серый Саксен Герлаха.
Последним ехал Йоханн Фридел. Йоханну было девятнадцать, он был третьим сыном торговца баронета и имел такой же неспокойный характер, как и его вороная лошадка. Все они, за исключением Тракса, впервые принимали участие в военных действиях. В реальных военных действиях. До сих пор их военная практика сводилась к тренировкам, верховой езде, маневрам и участию в церемониях. Демилансеры рвались в бой и были напуганы предстоящим в равной мере, но демонстрировали только рвение.
Тракс четырежды принимал участие в боевых действиях: дважды в пограничных стычках и еще пару раз в кампаниях против всякой нечисти в Дрекволдских лесах. У него было много историй, все они были захватывающими, но, справедливости ради надо заметить, противоречивыми. Зачастую из его рассказов о боях, в которых он участвовал, становилось понятно, что не особо-то много он и видел. С крепостной стены, издалека, сквозь пелену дождя. Пограничный город, защищенный пушками Империи, с выгодной позиции на холме в трех лигах от противника. Неудачная атака и бесплодная погоня по лесу, оказавшемуся пустым.
Но четыре трупа и сухая земля, вспоротая ударами мечей, до сих пор заставляли Тракса по ночам просыпаться в холодном поту.
И все же его истории, пусть и приукрашенные, были хороши. Принимал он в них участие или не принимал, опыта у него было больше, чем у любого в отряде, не считая капитана, который однажды действительно воевал. Сиболд Тракс был бы рад этим летом, вместо того чтобы отправиться на север, остаться в спартанских стенах кавалерийской школы в Талабхейме и заниматься теорией и практикой верховой езды.
Дело в том, что об этом походе и развертывании сил на северных границах одно он знал наверняка — впереди их ждала настоящая война и времена монотонной муштры и тренировок навсегда миновали.
С реки сошел весенний лед, вода поднялась и ускорила бег. Звук стремительного течения напоминал звон рассыпанных монет. Дорога широкой дугой следовала изгибу реки, несущей свои воды на север. Лансеры подъехали к переправе, это был дощатый мост на пяти каменных опорах. Герлах не стал сбавлять шаг. Он направил своего коня вперед и сплюнул через плечо, чтобы отвести неудачу от подков, ступивших на дерево.
Трое его спутников сделали то же самое, правда, Воллен сплюнул не из суеверия, а скорее по привычке. Слюна Герлаха забрызгала кирасу Воллена. Знаменосец мог бы плюнуть в сторону, но не изволил. Воллен молча обтер доспехи.
Лансеры выехали с моста на заросший камышом берег и, привстав в стременах, погнали своих коней вверх по сырому склону. Перед ними лежали зеленые угодья, таких необъятных просторов Воллену еще не приходилось видеть. Под низким белесым небом луга походили на покрытое рябью серое море, стебли травы, словно волны, колыхались на ветру. В нескольких лигах к северо-западу на горизонте виднелся огромный холм, его зеленый изгиб, как оплодотворенное чрево, гордо вздымался над равниной.
Герлах потянул за удила и пустил своего фыркающего от возбуждения коня шагом. Остальные последовали его примеру.
— Ждевка? Это там? — спросил он.
— Она находится у подножия Холма Стариков, — сказал Воллен. — Да… я думаю, это там.
— Стариков? — переспросил Йоханн Фридел. — Ты имеешь в виду… Слабачков?
Он говорил об эльфах. Ну же, назови их своим именем, мысленно предложил Карл Райнер Воллен. В новые времена смешно, когда мужчина не решается произнести одно простое слово. Если назовешь эльфа эльфом, быть беде. Люди до сих пор верили в это, неисправимые глупцы.
— Нет, не эльфов, — ответил Воллен, и Йоханн при слове «эльфы» подпрыгнул в седле. — Имеются в виду скифы, воины-всадники далекого прошлого. Господаряне, а значит и кислевиты, ведут свой род от них. До прихода Святого Зигмара здесь правили скифы. Это были их земли. Они основали города, развалины которых, как говорят, поглотила степь. Именно скифы возводили курганы, могильные холмы древних времен.
— Курганы? — с тревогой переспросил Тракс. — Где? Где они, черт возьми? — Тракс нервно дернул за удила и развернул своего коня вокруг оси.
— Успокойся ты! — прикрикнул на него Герлах. — Речь не о курганцах! Карл тебя разыгрывает. Опять лезешь со своей образованностью, да, Карл?
Горнист откинулся в седле и пожал плечами.
Даже самый темный сын Империи знает, что означает слово «курган» и кто такие курганцы. Так именовали представителей диких племен, обитающих во мраке Севера. Курганцы и были теми монстрами, в битву с которыми их отряду вскоре предстояло вступить.
Тракс, чтобы отогнать злых духов, коснулся железной рукояти своего меча и еще раз сплюнул. Ему были совсем не по душе все эти легкомысленные разговоры и дурные приметы.
Лансеры пустили коней быстрым шагом на северо-запад, впереди теперь ехал Фридел. Холодный ветер бил в лицо и перехватывал дыхание.
Когда они подъехали к кургану — и осознали, насколько он был громаден, — Йоханн Фридел резко остановился и подал тревожный знак.
Впереди на дороге показались всадники. Они медленно и беззвучно появились из высокой травы. Их было двенадцать, приземистые мускулистые кобылы всадников, гнедые и вороные, с длинными хвостами и косматыми гривами, были чуть крупнее пони. Всадники в плащах, подбитых мехом, с накинутыми на плечи шкурами, без сомнения, были варварами.
Герлах перешел на шаг и выехал вперед. Всадники-оборванцы остановились и неподвижно наблюдали за приближением демилансеров. Герлах Хейлеман вдруг почувствовал радостное возбуждение и гордость за свои сверкающие доспехи и своего гладкого, лоснящегося коня с аккуратно подстриженной гривой и подрубленным, заплетенным хвостом.
Он придержал Саксена и, встав в стременах, оглянулся на своих товарищей.
— Что нам делать? Что нам делать? — забормотал Фридел.
— Поприветствуй их, знаменосец, — посоветовал Воллен.
— Приветствовать их? Ты посмотри на них, Карл! Это же северяне! Всадники! Почему это я должен их приветствовать?
Герлах расстегнул притороченные к седельной луке чехлы с кремневыми пистолетами и быстро взвел затворы уже заряженных пистолетов. Затем достал кавалерийский меч — обоюдоострый, прямой клинок в одну пядь длиной с увитой проволокой рукояткой. Вдоль заостренного, как копье, лезвия шли глубокие желобки. Это оружие было предназначено для прямых выпадов.
— Нет, — окликнул Герлаха Воллен, он не верил своим глазам. — Знаменосец… нет.
— Встать в седле и приготовиться! — скомандовал Герлах.
Тракс и Фридел поравнялись с Герлахом, держа в вытянутых вверх руках мечи. Всадники на дороге не двигались.
Воллен остался позади. Его меч все еще покоился в ножнах. Герлах, Тракс и Фридел пустили коней быстрым шагом, теперь у каждого из них рука с мечом покоилась на правом бедре, а лезвие меча слегка наклонилось вперед.
— Герлах! — крикнул Воллен.
— Встань в строй, горнист! — крикнул в ответ Хейлеман. — Черт возьми! Встань в строй, или капитану станет об этом известно!
Быстрый шаг перешел в галоп. До неподвижных всадников оставалось не больше восьмидесяти корпусов.
— Приготовиться к атаке! — взревел Герлах.
Лансеры подняли мечи, клинки направлены на врага и занесены поперек головы каждого всадника.
Дикари зашевелились. Их лошади завертелись на месте, в воздухе блеснули обнаженные клинки.
Воллен выхватил из чехла горн и затрубил что было силы. Четыре раза. Короткий-длинный-длинный-короткий. И еще раз.
Три лансера сбились с галопа, растерянно размахивая мечами. Дикари разъехались в стороны, и атака Герлаха сорвалась. Один из дикарей поднял к губам вырезанный из кости рог и ответил на сигнал Воллена.
Воллен пришпорил своего Гэна и, выехав вперед, остановился прямо перед язычниками. Герлах, Фридел и Тракс разъехались и вернулись по широкой дуге.
Лошади воинов месили копытами жидкую землю, и Воллен без труда мог уловить запах пота и грязи, исходящий от всадников и лошадей. Дикари убрали в ножны тонкие изогнутые сабли и окружили Воллена, с любопытством разглядывая горниста. Из-под меховых накидок и засаленных капюшонов на него таращились грубые физиономии степных воинов.
— Имперцы? — спросил один из дикарей. Это был крупный мужчина; казалось, он своим весом вот-вот сломает хребет своему пони. Передних зубов у всадника не было.
— Да, — кивнул Воллен. — Второй отряд епархии демилансеров из Талабхейма. Приветствую вас.
— Ты? Ты — их предводитель? — требовательно спросил беззубый гигант.
— Нет, — отвечал Воллен. — Я — горнист.
— Га-арнист?
Воллен указал на свой горн.
Герлах с товарищами галопом подъехали к Воллену и, потянув за удила, замерли на месте. Круг грязных, воняющих потом степных всадников разомкнулся, пропуская лансеров.
— Какого черта ты делаешь, Воллен? — рявкнул Герлах.
— Знаменосец Хейлеман, позволь представить… — Воллен выжидающе посмотрел на беззубого дикаря на косматом пони.
Гигант кислевит поджал губы, а потом сказал:
— Билидни, ротный, круг Йетчитч, войско Блиндта, полк Саниза, Кислевский край Господарства.
— Они на нашей стороне, — сказал Воллен знаменосцу, словно это и так не было понятно. — Это лансеры-кислевиты. Наши союзники.
— Co-юз, да! — гаркнул предводитель кислевитов и, сняв меховую шапку, поклонился Герлаху в своем ободранном седле.
Голова ротного была гладко выбрита, за исключением длинной косички, завязанной в узел на макушке, и длинных, обвислых усов. Его люди выкрикнули приветствие и скрестили копья. У каждого к передней луке седла был приторочен длинный холщовый чехол с тремя дротиками — два коротких метательных с удлиненными наконечниками и один длинный, толще первых двух с узким лезвием и поперечиной.
— Эти язычники? — скептически переспросил Герлах.
— Я-зыч-ники? — эхом отозвался Билидни и вопрошающе посмотрел на Воллена.
— Мы выказываем вам свое уважение, — медленно и четко сказал Воллен.
Билидни обдумал услышанное и отвесил поклон.
Герлах презрительно сплюнул:
— Они даже по-нашему не говорят.
— По-вашему? — отозвался Билидни.
— Они говорят на нашем лучше, чем ты на их, — заметил Воллен.
Герлах свирепо зыркнул на Воллена:
— Извинись.
— Извиниться? — не понял Воллен.
— Да, черт возьми! Извинись — мы атаковали по ошибке.
Воллен молчал. Не мигая, он смерил Герлаха таким же свирепым взглядом.
— Иногда ты требуешь от меня слишком многого.
— Ты отказываешься подчиниться? — спросил знаменосец, лицо его начало наливаться кровью.
— Конечно нет.
Воллен глубоко вздохнул и перевел взгляд на Билидни. Предводитель кислевитов и его воины пытались вникнуть в смысл сказанного Волленом и Герлахом.
— Ротный, мы очень сожалеем о том, что по ошибке атаковали вас и э-э-э…
Билидни кисточкой хлыста отогнал от лица жужжащую болотную муху, а другой рукой сделал странный короткий жест — легкий поворот кисти, словно отбросил горсть семян.
— Это неважно, — небрежно ответил он и как-то театрально сдвинул брови.
— Мы не хотели выказать вам неуважение, сэр…
И снова тот же жест, и уголки рта опустились вниз.
— Неважно, — повторил Билидни и вывел свою лошадь на несколько шагов вперед, так что она поравнялась с конем Воллена. Билидни по-отцовски похлопал горниста по плечу.
— Все живы, — многозначительно заметил он, потом склонился к самому уху Воллена, и горнист чуть не задохнулся от запаха пота и вонючего дыхания кислевита. — Вебла? — спросил Билидни и указал хлыстом на Герлаха. — Вебла, да?
Кое-кто из кислевитов, услышав вопрос предводителя, не сдержался и хохотнул.
— Что он сказал? — резко спросил Герлах.
— Я не понял, знаменосец. Я не знаю этого слова.
Хейлеман откинулся в седле. Он был взбешен. Эти язычники, они смеялись над ним. Сделали из него мишень для своих грубых шуток.
Герлах был наслышан об лансерах Кислева, их расписывали как победоносных, внушительных воинов в эффектных доспехах с богатыми украшениями и оперением, рассказывали о том, какие они искусные наездники, такие же величественные, как рыцари Империи. Ему даже говорили, что они зачастую повергают в бегство противника одним только видом своих роскошных доспехов, которые свидетельствуют об их доблести и богатстве, добытом в битве.
Но только не эти оборванцы. Похоже, все эти россказни о Севере — ложь. Нет никакого величия ни в этих краях, ни в их обитателях, а их хваленые лансеры — просто-напросто убогие дикари.
— Ждевка, — сказал он Воллену, — просто узнай у них, где Ждевка.
Без лишних разговоров и церемоний небольшой отряд Билидни провел лансеров Империи на лигу на север, и громадный курганец оказался у них за спиной. В обдуваемой ветром степи на границе с далеким лесом лежала Ждевка. Вокруг города то тут, то там виднелись редкие перелески.
С приходом армии Империи границы города значительно расширились. На акры вокруг Ждевки раскинулись шатры, палатки, костры полевых кухонь, внушительные пирамиды копий и алебард, загоны для лошадей. К северу от города, за валами из дерна, за заполненными землей плетеными корзинами без дна и за бревенчатым частоколом установлены пушки, их жерла направлены в сторону леса.
Восточный ветер принес мелкий моросящий дождик, капли воды постукивали по доспехам. Кислевиты плотнее запахнули свои меховые плащи: они въехали в город.
Герлах попытался оценить масштаб собравшегося у Ждевки войска. Он насчитал как минимум пятнадцать штандартов Империи плюс вымпелы артиллерии и развевающиеся знамена двух соединений пехотинцев из Тиля. Все вместе, даже по самым скромным подсчетам, — шесть тысяч воинов.
«Вот как должна выглядеть настоящая армия, — подумал Герлах. — Мощь Империи. Вместе с другими силами, которые подтягивались к берегам Линска, они очистят Север и изгонят восставшую нечисть».
Они ехали по протоптанному в грязи проезду, и Герлах испытывал неподдельную гордость за свою принадлежность к армии Империи. Мимо промаршировали алебардщики в чистых и ярких туниках — голубых, красных, золотых и белых. За ними копьеносцы в безупречных безрукавках с геральдическими знаками и начищенных стальных шлемах. Легким галопом проскакала цепочка демилансеров из другого соединения — блеск кокард, развевающиеся на ветру флаги. Мужчины с раздвоенными бородками в пышных бархатных бриджах кричащей расцветки и в сверкающих длинных кольчугах водят точильными камнями по стальным клинкам тяжелых мечей. Трубачи, флейтисты, барабанщики и горнисты. Литавры и длинные полевые трубы отражают солнечные лучи. Лучники в кожаных шапочках и длинных рубашках упражняются в стрельбе из ивовых луков по соломенным чучелам.
На перекрестке они остановились, уступая дорогу шести Рыцарям Пантеры в сопровождении прислуги и копьеносцев. Копыта их мощных коней украшены густым оперением, пурпурные и лиловые попоны вышиты золотом. Огромные всадники облачены в тяжелые доспехи, на плечи наброшены шкуры леопардов. Воплощенное величие.
Герлаха раздражал Билидни, казалось, воины Империи не производят никакого впечатления на людей этого дикаря. Кое-кто из них даже посмеивался над рыцарями-великанами. Если их что-то и заинтересовало, так это грубый, неотесанный штандарт — со щита на толстом шесте змеились красные и белые полотнища, к самому щиту прибито расправленное крыло орла. Этот штандарт был водружен в том месте, где разбили свой лагерь конфедераты из Кислева. К тому же дикари в вонючих шкурах и их нечищеные пони без присмотра разгуливали между маскировочными навесами, никакой дисциплины, никакого порядка. Ни намека на достоинство.
Билидни с ленцой махнул рукой, скорее Воллену, нежели другим лансерам, и повел своих людей к стоянке кислевитов.
Герлах был рад избавиться от этих язычников, он направлялся в здание городской управы, или, как его называли горожане, зал. Это было самое высокое строение в Ждевке с крышей в форме луковицы, крытой дранкой.
Маршал Нейбер превратил зал в свой штаб.
Герлах оставил Фридела и Тракса с лошадьми на улице, а Воллена взял с собой в качестве эскорта. При входе в зал, небрежно развалясь, расселась свита Нейбера — шесть меченосцев, два барабанщика и два флейтиста. Они передавали по кругу бутыль с вином. Все они были в широкополых шляпах, украшенных перьями цапли, в экстравагантных шелковых чулках и в обтягивающих жилетах с глубокими вырезами, открывающими богатую дамасскую вышивку. Стражники не удостоили своим вниманием промаршировавших мимо лансеров и лишь скользнули по ним взглядом.
Нейбер — полевой маршал, командующий всеми объединенными силами, был тучным, обрюзгшим мужчиной с жесткой квадратной бородой на распухшем лице с зарубками от поединков молодости. Лишний вес, казалось, склонял маршала к земле, этому способствовало и выпитое им вино. За открытой каминной решеткой был разведен огонь, в зале пахло запеченной домашней птицей и луком.
Нейбер потягивал вино из крохотного металлического бокала, который он регулярно освежал. Рядом со столом стоял открытый походный джентльменский сундук, кожаные ремни отброшены в сторону, в обшитой изнутри атласом шкатулке покоились бокалы. В выдвижном ящичке лежали серебряные столовые приборы, на которых был выгравирован герб маршала. Герб был вытравлен и на бокалах.
Лансеры вошли в зал и, зажав шлемы под левой рукой, отсалютовали маршалу.
— Что еще за дерьмо? Вы кто? — резко спросил Нейбер.
— Второй отряд епархии демилансеров, прибыли из Талабхейма, сир, — рапортовал Герлах.
— Скотт! Скотт? Ты где, маленький зловредный засранец?
В зале появился низенький плешивый мужчина, своей манерой держаться он напомнил Воллену мула, которого слишком часто бьют. На нем был камзол и плащ адъютанта.
— Я здесь, мой маршал.
— Где, черт возьми, ты прячешься?
— Наблюдаю за приготовлением ужина для вас. Как было приказано.
— Заткни свою глотку.
Нейбер, закутавшись в меховой плащ, сидел у огня в кресле с низкой спинкой и попеременно вытягивал ноги к решетке. Сырые чулки собрались в гармошку и свисали со ступней. На коленях у него покоился маршальский жезл.
— Сапоги просохли? — проскрежетал Нейбер, осушил бокал вина и протянул его за добавкой. Скотт поспешил подчиниться.
— Я этим занимаюсь, мой маршал, — отвечал адъютант, наливая вино.
— Второй отряд епарх-х… лансеров… что это за дерьмо такое?
— Второй отряд епархии демилансеров, сир, — повторил Герлах.
— Вот как. Кто ими командует, Скотт?
Адъютант подошел к ближайшей скамье, на которой были навалены книги и журналы со списками составов соединений и жалованные грамоты.
Нейбер прищурился и ткнул жезлом в сторону Герлаха:
— Ты — командир отряда?
— Нет, сир. Я знаменосец, сир.
— Что за черт, а где твой дерьмовый командир?
— Стауэр, мой маршал, — подал голос Скотт.
— Где Стауэр? Где этот засранец Стауэр?
— С отрядом в Чойке, сир.
Нейбер рыгнул и встал на ноги. Жезл упал на пол и закатился под кресло.
— Так он не здесь?
— Нет, сир.
— Какой толк от того, что они торчат в Чойке? Я спрашиваю, какого черта они там делают? Война здесь, а не там!
— Мы… у нас приказ явиться под ваше командование завтра к полудню, сир. Капитан послал меня вперед, установить контакт.
— Что ты говоришь? Послал вперед? Безмозглый засранец. Наполни-ка! — Нейбер махнул бокалом. Скотт все еще возился с архивными книгами. Маршал взглянул на Воллена: — Мальчик, налей! Возьми эту треклятую бутыль!
Воллен шагнул вперед, взял со столика бутыль и наполнил бокал Нейбера. Маршал выпил и добавил:
— Пока ты здесь болтаешься, налей еще, никчемный пачкун.
Воллен выполнил приказание. Нейбер перевел взгляд на Герлаха.
— Там, в лесу, до черта всякого дерьма, знаешь ли ты об этом? — вдруг спросил он.
— Нет, сир.
— Дерьма до черта. Я послал туда разведчиков, они мне и доложили. — Нейбер поковырял в носу. Это заняло некоторое время, так как с первого раза маршал в ноздрю не попал. — Не все, конечно. Я послал пятьдесят, а вернулись пятеро. Пятеро! Да проклянет меня Зигмар — только пятеро! Враг у нас под носом. Всего день пути, и лес кишит языческой нечистью. Они придут сюда. Скоро придут, поверь мне. Придут по наши души. Мальчик!
Воллен был тут как тут, с бутылью в руке. Нейбер выпил, облизнулся и снова сел. Вид у него был усталый.
— Все это дерьмо идет на нас, — упавшим голосом сказал маршал. — Здоровенные, дикие и огромные. Эти кретины на Юге даже не представляют, что это за дерьмо. Предполагается, что они будут здесь через две недели, но это не так. Нет, нет и нет. — Нейбер шумно фыркнул и сплюнул в огонь. — Так что от твоих лансеров, что отсиживают задницы в Чойке, нет никакого толку. Этот Стауэр, должно быть, конченый идиот. Седлай коня, скачи в Чойку и передай ему мои слова. И скажи своему капитану, что лучше бы ему прибыть сюда на рассвете, иначе я натяну его задницу на пушку и сам подожгу фитиль.
— Сир.
— Где мои сапоги, Скотт? — рыкнул Нейбер.
— Еще сохнут, мой маршал.
— Никчемный придурок! Пристрелить тебя мало, идиот. Ха! Ха-ха! Скотт-идиот! Ха-ха-ха!
— У вас грандиозное чувство юмора, мой маршал, — сказал Скотт.
— Да уж, и ты иди к черту! — Нейбер сплюнул и швырнул в адъютанта бокалом.
— Можете идти, — сказал Скотт лансерам и махнул в сторону выхода из зала.
— Налей еще! Скотт! Еще налей! И… еще один чертов бокал!
— Слушаю, мой маршал.
На улице уже стемнело, это случилось раньше и быстрее, чем предполагали лансеры. По всему лагерю разожгли жаровни, они мерцали в сумерках, словно упавшие на землю звезды. Герлах с Волленом присоединились к Траксу и Фриделу. Было слышно, как солдаты в лагере распевают походные песни.
— Знаменосец!
Скотт подозвал их к входу в зал и передал Герлаху конверт с сургучной печатью.
— Передай своему капитану, пусть выступает как можно быстрее. Вашему отряду приказано занять позиции на правом фланге. Я указал место на карте. Заливные луга к востоку от города, будете подкреплением полка Санизы.
— Кого?
— Маршал желает, чтобы с местными соединениями выступали сильные отряды демилансеров.
— С кислевитами? Очень хорошо, — сказал Герлах, хотя подобная перспектива была ему не по душе.
— Выдвигайтесь и занимайте позиции. И поторопитесь. А потом маршал ждет вашего капитана с докладом. Мы ожидаем нападения не раньше чем через три дня, но вы должны быть готовы. Чем раньше, тем лучше.
— Выезжаем прямо сейчас, — сказал Герлах и, выдержав паузу, добавил: — А маршал… с ним все в порядке?
— Он пьян, — просто ответил Скотт.
— Он так… всегда?
— Нет, — сказал адъютант — Он пьет, потому что ему страшно. Маршал прекрасно знает, что нас ждет.
— Не может быть, чтобы все было так плохо…
— Думаешь, не может? Ты когда-нибудь принимал участие в приграничных войнах, знаменосец?
— Нет.
— Тогда скажу прямо — ты ни черта об этом не знаешь.
В сгущающихся сумерках лансеры ехали на юг, за их спиной в лагере под Ждевкой отбивали дробь барабаны Империи. Опустилась ночь, вместе с ней полил дождь. Карлу Райнеру Воллену показалось, что сквозь затухающую дробь имперских барабанов, отбивающих вечернюю зорю, слышится гул иных барабанов.
Мрачный, глубокий, замедленный пульсирующий гул доносился из леса.
II. ЖДЕВКА
От Чойки до Ждевки полтора часа быстрой езды.
К полуночи отряд капитана Стауэра был готов выступить из города. Лил холодный проливной дождь. Четыре лансера, проделавшие путь до Ждевки и обратно, смогли вздремнуть в сарае на тюках с подгнившей соломой всего три часа. У Карла от сырости ныли суставы, Фридел тер покрасневшие глаза и без конца жаловался на недосып.
На городской площади не было ни души. Было так темно, что лансеры не могли разглядеть ничего, кроме тусклых огоньков фонарей в фургонах своего отряда. Никто, ни один житель Чойки не вышел проводить их и не осветил путь факелами, как они того ожидали. Всадники нащупывали во мраке дорогу, кони нервничали, холодные доспехи лишали последнего тепла.
Капитан Стауэр был мрачнее тучи, отчасти из-за нехватки сна, отчасти из-за невеселого рапорта Герлаха о настроении Нейбера. С особым вниманием капитан выслушал соображения маршала о скоплении врага на северной границе.
Стауэр вскочил в седло, шепнул своей кобыле несколько успокаивающих слов и подозвал к себе Герлаха. Знаменосец выехал вперед и поднял штандарт.
— Отряд построен? — спросил Стауэр.
— Построен и готов к походу, капитан.
По кивку Стауэра Воллен протрубил сигнал к выступлению, и отряд демилансеров, разбрызгивая грязь из-под копыт, поскакал в кромешную темноту ночи. Воллен знал, что капитан намерен привести их в Ждевку к рассвету. Стауэр хотел как можно скорее прояснить все вопросы с маршалом Нейбером.
Продвижение отряда оказалось на удивление легким. Дождь кончился, в небе появилась мутная луна. Она словно бы выпрыгнула из-за вершины огромного кургана. По земле стелился туман.
Казалось, что добраться до цели к рассвету не составит большого труда, но дождь размыл дороги, и фургоны с провиантом и снаряжением отставали и то и дело увязали в грязи. Всадники вынуждены были возвращаться назад, спешиваться и вытягивать фургоны из трясины.
К тому времени, когда они преодолели самую трудную часть пути, в небе на востоке появилась серая полоска света. До рассвета оставалось меньше часа.
Стауэр придержал коня и поравнялся с Герлахом Хейлеманом.
— У нас мало времени, — сказал он. — Ты поведешь отряд, знаменосец.
— Капитан?
— Поведешь их в лагерь. Знаешь куда, ты видел карту. Я поскачу с рапортом в Ждевку. Так мы сэкономим время.
Приказ временно взять командование отрядом на себя застал Герлаха врасплох, он постарался не демонстрировать свой энтузиазм и как можно спокойнее спросил:
— Вы уверены, капитан?
— Меньше всего я хочу опростоволоситься перед маршалом.
— Честно вам скажу, я сомневаюсь, что он встанет так рано.
— Неважно. Он сказал — на рассвете. Ты справишься?
— Это честь для меня, сир, — ответил Герлах и приподнял знамя.
— Я возьму верховых. Увидимся через несколько часов.
Стауэр поскакал по дороге, ведущей на запад. В качестве сопровождения он взял с собой Фридела, Энмейера и Воллена. По уставу горнисту полагалось оставаться с полевым командиром при любых обстоятельствах, но Карл понимал, что капитан оставил его при себе, потому что предвидел, что придется иметь дело с картами и жалованными грамотами.
Знаменосец повел отряд на восточный фланг линии фронта.
Хроники Года, Который Никто Не Забудет, полные и подробные. Это была, как написал в своих воспоминаниях Энспрахт из Нулна, «живая история». Этим он хотел подчеркнуть, что в то время будущее Империи зависело от ежедневного, ежечасного развития событий. История вершилась в таком темпе, что ее ход можно было проследить. Это не было похоже на растянутый и безмятежный поток времени, который настолько медленно движется к неизбежному, что живущие в нем просто не замечают его течения. Это было время, когда на раскаленной наковальне судьбы выковывается будущее.
Каждая мелочь, каждая особенность фиксировались Энспрахтом, Готтимером, аббатами Вриеса, старейшиной Оквелдом, Таладином из Бретонии и многими, многими другими, включая писцов и летописцев Старых Рас.
И все же описание Битвы при Ждевке практически не встречается в сжатых хрониках того времени. Упоминания об этом событии можно найти в сносках в трудах Энспрахта и в кратких примечаниях к записям Оквелда. Битва при Ждевке была лишь незначительной частью всеобъемлющего процесса, вошедшего в историю под названием Весеннее наступление. Таким обманчиво мягким термином именуется страшный, жуткий период — наступление, от которого Империя с трудом смогла оправиться. Примечательно, что, хотя город Ждевка крайне редко упоминается в исторических текстах, это название без труда можно найти на бесчисленных надгробьях, мемориальных камнях, церковных плитах и в родословных семей по всей Империи.
Битва при Ждевке унесла людские жизни. Великое множество жизней.
Все началось перед самым рассветом. Именно в эту пору реакции человека замедленны, а тело не хочет расставаться с теплом, обретенным во сне. Капелланы еще только готовились к утренним молитвам, а повара начинали разогревать котлы для завтрака. Дождь, пришедший с востока, смыл все следы лунного света. Все вокруг тонуло во мраке, рваные полосы тумана расползлись по земле.
Ничто не предвещало грядущего кошмара.
В артиллерийском подразделении, расположенном на северной окраине города, за земляным валом сидел в пикете младший караульный из Нулна. Он и заметил, что тени далекого леса начали шевелиться и растекаться по равнине. Караульный поспешил с докладом в палатку командира, но тот был занят поисками утерянного амулета, который подарила ему любимая жена, и приказал солдату подождать.
Между тем часовой, стоявший на посту к востоку от артиллерийского подразделения, заметил те же движущиеся тени и тут же зазвонил в колокольчик. Еще двое часовых подняли тревогу, зазвонив в колокольчики, и перебудили солдат из своих отрядов. Одновременно в палатках на поляне за артиллерийскими подразделениями пробудились лучники. Командующий караульными прибежал на сигналы тревоги, и ему доложили о происходящем. В штаб-квартиру маршала, к полевому командиру кавалерии и к горнистам, что расположились у городских амбаров, были посланы гонцы.
Инвер Скотт, адъютант маршала, выйдя к гонцам, сообщил им, что маршал нездоров. Однако, осознав серьезность сложившегося положения, он лично отправился к горнистам. Горнисты решительно заявили, что исполняют приказы, отданные маршалом лично. Командующий кавалерией сознавал, что, будь угроза реальной, горнисты непременно подали бы сигнал тревоги, и, не в состоянии принять решение, он также послал своих гонцов в штаб-квартиру маршала.
И никто, что явствует из хроник, не верил в возможность внезапной атаки противника. Рейды и стычки могли происходить спонтанно, без предупреждения, но настоящее сражение и неожиданность в то время считались несовместимыми понятиями, только не между двумя армиями. Войны так не велись.
Даже в битвах с варварскими племенами Севера соблюдались определенные правила и обычаи. Правила могли быть несовершенными, но они были понятны обеим сторонам. Армии выходили в поле и становились друг против друга. Затем они окапывались и принимались воинственно орать, бряцать оружием и выкрикивать оскорбления в адрес противника. Все это могло продолжаться в течение нескольких часов, а иногда и суток, до тех пор, пока столкновения было не избежать. Надо сказать, что зачастую битвы и сводились к одним только воинственным крикам и ругани. Если какая-то из армий была чересчур воинственна или слишком велика, другая покидала поле битвы и реального столкновения не происходило.
В основе этого обычая лежала простая истина — чтобы столкнуть между собой несколько сотен вооруженных людей, необходима достаточная мотивация. Отдельное подразделение может совершить внезапный налет на противника, но чтобы масса людей бросилась в бой, их надо постараться уговорить и умаслить. До бешенства армию могут довести занудные речи, настойчивая барабанная дробь и щедрая выпивка. Армию необходимо из состояния закипания довести до настоящего бурления. Тогда, и только тогда, тысячи отдельных личностей бросятся в атаку как единое целое.
И даже если невозможное все же каким-то образом превратится в реальность, необъявленное наступление из чащи леса в холодный предрассветный час вряд ли может быть успешным. Такой бросок потребует от солдат огромного напряжения, энергия их иссякнет, а решимость сойдет на нет.
Так никто никогда не сражался.
Первая волна северян накатила на внешнюю линию обороны армии Империи через девять минут после того, как младший караульный заметил странное движение в лесу. Варвары продолжали бежать, даже когда преодолели целую лигу по пересеченной заболоченной местности. Это были не берсеркеры, которые сломя голову несутся впереди основных сил. Это был авангард, гребень огромной волны рогатых теней, хлынувшей на равнину из леса. Бой барабанов разрывал занимающийся день. Под этот грохот вздымались и опускались боевые молоты нападавших. По словам уцелевших, картина, представшая перед глазами, и звук были ужасны.
Ночной кошмар наяву. Невозможное стало возможным.
Пушечный вал был взят еще до того, как успели зарядить тяжелые мортиры и бомбарды. Плетеные брустверы были просто смяты массой нападавших. Караульный, первым забивший тревогу, первым же и погиб — его изрубили на куски обоюдоострыми мечами и боевыми топорами. Командир караульного так и не нашел амулета любимой жены, палатки и фургоны охватил огонь.
К этому моменту копьеносцы из Виссенланда со своими земляками из отряда лучников были единственными солдатами Империи, которые хоть как-то смогли мобилизоваться. Они предприняли отчаянную попытку организовать линию обороны на северной границе города и выстроились в ощетинившуюся пиками стену. Волна северян ударилась о них, как о нос галеры, и прокатилась вдоль флангов. Солдатам методично срубали головы. Падающие головы насаживались на пики убитых, и орда варваров уносила эти ужасные трофеи вперед, словно обломки кораблекрушения. Лучники успели ответить несколькими залпами, но их быстро смяли, искалечили и оставили умирать в грязи, предварительно целенаправленно отрубив руки.
А потом орда ворвалась в саму Ждевку, и началась настоящая резня. На западном фланге имперской армии командующий караульными сумел собрать вокруг амбаров два отряда копьеносцев из Нордланда и алебардщиков и аркебузеров в черно-желтой униформе Аверланда. Их разбудил грохот приближения первой волны северян, но сутолока и неразбериха привели солдат в замешательство и раскидали в стороны, многие даже не успели полностью одеться. Наемники к этому времени в ужасе бежали, оставив после себя разбросанную по улице одежду и снаряжение.
Командующий караульными с помощью очумевшего старшего сержанта быстро выстроил стену из копьеносцев к северу от амбаров. Длинные копья чередовались с более коротким оружием алебардщиков, а чуть южнее за ними заняли позицию аркебузеры. Клубы дыма и волны тумана ползли с окраины города, заполняя холодный утренний воздух.
Адский грохот прорвался сквозь дымовую завесу и материализовался в шеренги бегущих фигур. Копьеносцы напряженно замерли, стискивая в потных ладонях свое оружие. Впервые солдаты Империи воочию увидели своего врага. На них бежали косматые растрепанные варвары с раскрашенными лицами в накидках из звериных шкур, в черных кольчугах и кожаных латах. В их смазанные жиром волосы были вплетены зубы, кости и другие трофеи, а на голые руки нацеплены металлические кольца, выкованные из оружия поверженного противника. Почти на всех варварах были рогатые или шипастые шлемы, вооружены они были боевыми топорами и широкими мечами. Они бежали вперед. Бежали с дикими воплями. Они вселяли ужас.
Часть нордландцев сломались и разбежались в стороны. Оставшиеся сгрудились вокруг знамени и приняли удар. Варвары шеренгами бросались на пики, они гибли, но тела погибших сгибали пики и с хрустом ломали древки. Аркебузеры дали нестройный залп, перезарядили оружие и выстрелили еще раз. Эти два вялых залпа поразили три дюжины северян и оставили после себя плотную стену белого дыма.
Аркебузеры только начали перезаряжать оружие, когда их поглотила бушующая волна противника. Кто-то успел отступить и, выхватив мечи-катцбалгеры с изогнутыми рукоятками, начал пробиваться к остаткам стены копьеносцев.
Командующий кавалерией поднял шестьдесят человек, по большей части это были демилансеры. Небольшой отряд ринулся в атаку на запад по главной улице Ждевки и напал на правый фланг противника с одними лишь кавалерийскими пиками, так как никто не успел зарядить пистолеты. Эта дерзкая акция нордландцев дала возможность их собратьям прийти в себя. Копьеносцы выровнялись и устремились вперед — копья, как на учениях, наклонены под одним углом. Они дружно наносили удары и сумели отбросить врага на двадцать шагов назад.
Но вот уже с запада сплошным потоком, раскручивая над рогатыми шлемами боевые топоры, хлынули северяне. Они вырвались из тумана и, словно гигантские клещи, сомкнулись со своими соплеменниками. Командующий караульными продержался достаточно, чтобы успеть выстроить каре из своих солдат, но шеренги копьеносцев к тому времени поредели, и их отчаянное сопротивление продолжалось не дольше четырех минут. Каре рухнуло, копьеносцев порубили всех до одного.
Командующий кавалерией развернул своих демилансеров вокруг конюшен за амбарами и отдал приказ атаковать. Многие потеряли пики, и теперь в дело пошли сабли. Кто-то из лансеров умолял командира покинуть поле боя, но он, не останавливаясь, встал в стременах и помчался на врага, держа меч прямо перед собой. Его люди последовали за своим командиром. Все, никто не отступил. Они убили около сорока вражеских солдат, прежде чем потеряли преимущество в скорости и пространстве.
Лансеры увязли в массе варваров, их опрокинули — и всадников, и лошадей — и изрубили острыми клинками.
— Что это за звук? — вдруг спросил Тракс.
Герлах придержал коня и прислушался. До восточного фланга, куда им было предписано прибыть, было еще четверть лиги. В предрассветной темноте трудно было что-то разглядеть, но Тракс был прав.
Герлах слышал отдаленный шум. Воздух и земля вибрировали. Приглушенные крики людей и бой барабанов.
Инстинкт взял верх над разумом.
— Встать в седле и приготовиться! — заорал Хейлеман.
Лансеры вокруг знаменосца закашлялись от смеха.
— Исполнять! — взревел он.
Постепенно странные звуки начали доходить до ушей лансеров, и веселье улетучилось.
Стауэр приказал привести отряд на восточный край фронта и соединиться с кислевским полком. И Хейлеман твердо решил выполнить приказ, чего бы это ему ни стоило. Взмахнув рукой, он выстроил своих лансеров в линию и прикрикнул на тех, кто не торопился обнажить мечи.
Лансеры поскакали вперед, положив мечи на правое плечо.
— Прямо на передовую, зарядить пистолеты! — крикнул Герлах.
Ему самому хотелось выхватить меч из ножен и зарядить пистолеты, но долг знаменосца — высоко держать знамя отряда. Отряд набирал скорость. Сначала шагом, потом рысью и вот уже галопом, вперед, сквозь туман навстречу с невидимым миром. Часть лансеров сбилась с шага, и Герлах засомневался в их мастерстве наездников.
— Плотнее! Держаться плотнее!
Хейлеман набрал такую скорость, что ветер загудел медным басом в глотке дракона на древке штандарта. Раздвоенное полотнище развевалось за спиной знаменосца.
Внезапно из тумана прямо на них выехали люди на лошадях. В какой-то момент Герлаху показалось, что это враги, но потом он опознал в них кислевитов. Всадники-оборванцы улепетывали с поля боя на своих обезумевших от страха пони.
— Трусы! — пронзительно крикнул Хейлеман вслед дезертирам, которые нарушили и без того несовершенный строй его отряда.
Второй отряд епархии демилансеров мчался вперед. Копыта били с такой силой, что Герлах уже не слышал зловещего грохота и не мог определить — был это бой барабанов, стук копыт или топот ног.
Лансеры, влекомые гудящим драконом на штандарте отряда, проскакали на заливной луг и там столкнулись лоб в лоб с противником.
Вражеская кавалерия. Рогатые всадники, темные, как сумерки, верхом на тяжелых боевых конях, каждый конь не меньше семнадцати ладоней, с оперением на копытах. Северяне уже опрокинули боевые порядки армии Империи и теперь, нахлестывая коней, устремились в погоню за бежавшими с поля боя.
Пятьдесят корпусов в длину, тридцать коней голова к голове в ширину. Стук копыт по мокрой траве тонул в диком вое и улюлюканье варваров, но низкое гудение дракона заглушало для знаменосца все остальные звуки.
На десять корпусов в длину и растянувшись во весь фронт, отряд лансеров, как на учениях, дал залп. Кто-то из лансеров стрелял из пистолетов с двух рук, кто-то палил из кремневых ружей, уперев приклад в нагрудные щитки. Вражеские лошади задергались и заспотыкались, наездники растерянно заорали. Демилансеры промчались сквозь них, по ним и многих затоптали.
— Меч и копье! — кричал Герлах, стараясь держать знамя как можно выше.
Одамар и Тракс скакали по бокам от знаменосца — копья расчехлены и опущены в боевое положение.
Лансеры сошлись со второй волной северян. Серия мощных столкновений, тяжелых ударов — и всадники выбиты из седла. Одамар пронзил копьем варвара — фонтан крови забрызгал доспехи Герлаха.
А потом Одамар исчез. Какое-то смазанное движение, отрывистый крик, и жеребец Одамара ускакал прочь без седока.
Герлах быстро огляделся по сторонам и увидел высокого варвара в медном шлеме, который, размахивая окровавленным топором, мчался на него с левого фланга. Герлах отпустил удила, выхватил один из пистолетов и выстрелил врагу прямо в лоб. Северянин взмахнул своими ручищами, словно взывая к Богу, голова его запрокинулась, и он завалился на бок. Конь варвара споткнулся, на секунду потерял равновесие, а потом сбросил мертвого ездока и галопом ускакал прочь.
Изогнутое дугой тело с неловко поджатой под спину рукой лежало в грязи у ног Хейлемана. На побелевшем лбу варвара зияла опаленная по краям дыра с запеченной кровью по центру.
«Я убил человека, — подумал Герлах. Сама эта мысль показалась ему абсурдной. Сознание его целиком сконцентрировалось в центре отверстия с запекшейся кровью. — Я убил человека. Я забрал жизнь в бою».
Саксен взбрыкнул, почуяв свободу. Резкое движение коня вернуло Герлаха к реальности. Он подобрал удила и выше поднял штандарт.
— Перегруппироваться! Перегруппироваться! — кричал знаменосец сквозь шум и дымовую завесу боя.
Еще один варвар несся на него по лугу. Меч противника со свистом рассекал воздух.
Герлах спокойно вернул разряженный пистолет в чехол и вытащил из другого чехла его брата-близнеца. Из ствола пистолета вырвалось горячее облачко дыма, и еще один северянин рухнул с коня на землю.
Вокруг собратья-лансеры бились саблями с конными северянами. Он видел друзей и товарищей, зарубленных, со вспоротыми животами, сброшенных наземь ранеными конями.
Герлах выхватил саблю и направил Саксена вперед. Подгоняя коленями коня, он старался как можно выше держать знамя и клинок.
— Лансеры, вперед! За императора! — кричал знаменосец.
Два северянина ринулись на Герлаха, привстав в седле и опустив головы и мечи. Хейлеман успел развернуть Саксена и рубануть одного из нападавших по спине, а потом его крутануло от удара мечом по щитку на правой руке.
Герлах выронил штандарт, и он под углом воткнулся в землю. Сыпля проклятиями, знаменосец развернул коня и обменялся ударами со вторым северянином. Сталь и железо — жуткий лязг.
Герлаху удалось рассечь щеку противника, тот завопил, и в ту же секунду знаменосец проткнул ему грудь.
Труп врага повалился с коня на землю, и Хейлеман едва успел выдернуть из него свой клинок. Саксен заржал и испуганно шарахнулся в сторону, так что к тому времени, когда Герлах совладал со своим конем, он уже оказался в нескольких шагах от знамени.
Тракс вырвался из гущи сражающихся и, выдернув из земли штандарт, поднял его высоко над головой, чтобы каждый лансер мог видеть символ своего отряда.
Герлах на секунду представил, как горд был бы капитан Стауэр за достойный поступок своего храброго солдата.
А потом Тракс начал корчиться и дико кричать. Это был жуткий, неестественный звук. Варварское копье торчало из живота лансера, алая кровь хлестала во все стороны. Тракс вцепился в древко копья и с душераздирающим воплем повалился на землю.
Упало и знамя.
Стауэр со своим отрядом сопровождения въехал в Ждевку как раз в тот момент, когда затрубили горнисты. Южная часть города была безлюдной, в воздухе стоял странный гул, какая-то пульсация.
— Барабаны, — уверенно сказал капитан.
Карл согласно кивнул. Он старательно пытался распознать сигналы горнистов — резкие, отрывистые, сумбурные, неуверенно посланные звуки.
По главной улице им навстречу неслись лошади без всадников с расширенными от ужаса глазами. Это были лошади имперской армии. Лансеры были вынуждены придержать своих коней, чтобы не столкнуться с неуправляемыми животными. Лошади промчались мимо и исчезли за южными воротами города.
Отряд легким галопом скакал за своим командиром. Всадники насторожились. В воздухе пахло гарью, пульсирующий звук стал громче. Энмейер обнажил саблю.
— Убери! — резко скомандовал Стауэр.
— Где все люди, капитан? — спросил Йоханн Фридел.
— Пистолеты, — прорычал Стауэр и достал из притороченной к седлу кобуры пистолет.
Энмейер и Фридел последовали примеру командира. У каждого из троих было по пистолету с обеих сторон седла. У Воллена было только кремневое ружье в чехле из козьей кожи с правой стороны седла, с левой стороны было оставлено место для горна. Все четверо убедились в том, что оружие заряжено, и взвели затворы.
— Приготовиться, — приказал Стауэр.
Лансеры опустили собачки, удерживающие бруски пирита, из которого колесико высекает искры.
Вдруг откуда-то выскочил мужчина и побежал им навстречу. Он широко расставил руки и издавал какие-то странные мяукающие звуки. Судя по одежде — черно-желтому плащу, — это был рядовой стрелок или аркебузер из Аверланда. Один башмак он потерял. На одной ноге у него был тупоносый башмак, а на второй болтался рваный серый чулок. Солдат как-то странно семенил, словно только-только начал учиться ходить.
Он пищал, как младенец, и бежал, раскинув руки, прямо на Стауэра.
— Великий Зигмар! — вдруг воскликнул Энмейер.
Под подбородком у солдата виднелся темный узкий клинышек, который поначалу лансеры приняли за бородку. Но они ошибались — это был наконечник стрелы с черным оперением. Когда солдат повернулся боком, они увидели древко стрелы длиной с руку, пронзившее его шею.
Аверландец вцепился в ногу капитана, Стауэр оттолкнул его от себя, лошадь капитана отшатнулась в сторону. Из горла солдата вырвался фонтан крови и залил плечо капитанской лошади. Солдат привалился к лошади и сполз по скользкой шкуре на землю.
Он умирал. Лицо его повернулось в сторону, пятки судорожно заколотили по земле, изо рта повалила розовая пена.
Стауэр сделал знак «шали», а Энмейер сплюнул и коснулся железа, чтобы отогнать злых духов. Воллен и Йоханн Фридел не отрываясь смотрели на мертвого солдата.
— Поехали! — рявкнул Стауэр. — Карл, вперед! Веди нас к маршалу!
Воллен пришпорил Гэна, и они поскакали в сторону зала. Похожий на луковицу купол зала возвышался над всеми городскими строениями.
Миновав несколько домов, демилансеры подъехали к залу, и вдруг за северной границей города им открылась картина разыгравшейся битвы. В действительности они видели лишь клубы дыма, но даже желторотый новобранец мог без труда догадаться, что это такое.
Для Карла Райнера Воллена, который, как и Герлах Хейлеман, всю свою сознательную жизнь мечтал принять участие в настоящем сражении, открывшееся его глазам зрелище показалось странным. Путаница, разобщенность, неразбериха — видны были лишь отдельные фрагменты, и понять, что происходит на самом деле, молодому лансеру было не под силу. Лошадь без всадника носится кругами; мужчина стоит на коленях и рыдает, прикрыв голову руками; черные рогатые всадники на вороных конях мчатся так быстро, что дым водоворотом клубится у них под копытами; мертвый солдат сидит, вытянув ноги и склонившись вперед, насколько это позволяет пронзившее его копье; мужчина в горящей одежде, волоча ноги, бредет с поля боя.
Все это было так не похоже на сюжеты гобеленов в доме Хейлемана, не было это похоже и на гравюры в книгах по истории, которые Воллен изучал в юности.
«Так вот она какая, — подумал Карл, — настоящая правда — дым, сумятица, солдаты, теряющие разум от ужаса, или боли, или от того и другого одновременно».
— Вперед! — взревел капитан Стауэр.
Рогатые всадники ворвались в город и атаковали зал. Кто-то из варваров спешился и принялся рубить топорами с длинными рукоятками парадные двери зала.
— Пли! — рявкнул капитан, когда лансеры приблизились к варварам с тыла.
Кто-то из северян обернулся и завопил. Одному из конных язычников выстрелом разорвало горло, и он, перекувырнувшись через спину, вылетел из седла. Карл ощутил легкий толчок, отдачу в грудь, и только тогда понял, что выстрелил из ружья. Это он убил варвара. Это его свинцовая пуля разорвала глотку врага.
Времени перезаряжать оружие не было. Карл воткнул ружье обратно в чехол и наскочил на следующего варвара. Гэн растоптал копытами северянина. Одновременно Карл выхватил саблю.
Стауэр и Энмейер разрядили в противника пистолеты и теперь орудовали мечами. Фридел промазал. Два варвара развернули коней и помчались на него галопом. Йоханн закричал от страха и выпустил удила. Его лошадь встала на дыбы, и лансер рухнул на землю.
Карл развернул своего коня, перескочил через потерявшего ориентацию Фридела и столкнулся с двумя рогатыми всадниками. Горнист в броске выставил саблю вперед и практически случайно перерубил удила и рассек щеку одному из варваров.
Северянин схватился за лицо и свалился с коня. Второй варвар нанес размашистый удар длинным мечом, и голова горниста резко дернулась от удара по шлему.
Карл попытался развернуться и ответить врагу, но все навыки фехтования вылетели у него из головы. Гэн словно обезумел, он был готов встать на дыбы и умчаться с поля боя. От смешавшихся в воздухе запахов пороха, крови и навоза было не продохнуть.
Горнист умудрился-таки развернуть своего коня, но в процессе пропустил еще один удар по шлему, а Гэн получил ранение в бок. Противник Воллена выглядел очень внушительно, его торс и руки бугрились мускулатурой, на плечи была наброшена развевающаяся за спиной медвежья шкура. Вороная со спутанной гривой лошадь воина была не меньше девятнадцати ладоней ростом. На массивные руки варвара была нацеплена дюжина колец из трофейного металла, а забрало на рогатом шлеме из темной меди было выковано в форме волчьей морды.
Карл нанес резкий удар саблей и перерубил трофейные кольца на левой руке варвара. Железный клинок полторы пяди в длину и три пальца в ширину просвистел в воздухе. Карл «нырнул». Он почувствовал острую дергающую боль в основании черепа, и воздух вокруг вдруг заполнился обрывками перьев. Меч варвара отсек кокарду на шлеме горниста.
Воллен отчаянно дернул за удила и, размахивая саблей, заставил Гэна отступить. Рогатый варвар, завывая под своим волчьим забралом, отбил удары Воллена и сильно рубанул по правому щитку горниста. Боль пронзила руку, и Карл едва не выронил саблю.
Он пригнулся, пустил коня вперед, и тут на него обрушился еще один удар. Меч северянина пробил кольчугу лансера на спине, его остановила только войлочная подстежка, Карл почувствовал, как перерубленные стальные кольца соскальзывают по спине вниз.
Карл развернулся и нанес очередной удар. Острый конец сабли ушел в голое плечо воина с волчьим забралом на добрую ладонь. Горнист выдернул клинок, и одновременно из раны варвара хлынула кровь. Здоровяк северянин заорал и выпустил удила. Массивный конь несся прочь, в то время как раненый наездник пытался удержаться в седле.
Воллен встряхнулся и выпрямился в седле. Спина и предплечье болели так, будто их сломали.
А потом Гэн завалился на бок и сбросил его на землю.
Воллен встал. Гэн лежал на боку и судорожно дергал ногами. Кровь хлестала во все стороны. Рана, нанесенная варваром, оказалась гораздо серьезнее, чем поначалу показалось Карлу.
Он ничего не мог поделать. Гэн бил и бил копытами, голова его задралась, зубы оскалились, кровь била фонтаном. Всего минута — и любимец Воллена умер.
Чувствуя, как злые слезы заливают лицо, Карл подбежал к Фриделу и потащил его ко входу в зал. Йоханн стонал и плакал. Он наложил в штаны.
— Возьми меч! Меч возьми! — кричал Карл.
— Я обделался! Мне так стыдно, Карл! Я обгадился!
— Заткнись, Йоханн! — орал Воллен, он боялся, что его вот-вот вывернет от вони. — Доставай свой меч и поднимайся!
Энмейера убили. Он лежал ничком в грязи, его руки, плечи и голова были изрублены в нескольких местах. Видно, он пытался закрыться руками от неутомимого смертоносного меча. Стауэр лишился коня. С саблей в одной руке и с разряженным пистолетом в другой он как лев сражался с обступившими его варварами. Левый щиток на левом плече капитана болтался на кожаном ремешке, из множества ран сочилась кровь.
Карл стоял на крыльце зала всего день назад, а казалось, что с тех пор прошли месяцы. Тогда он был с Герлахом, и их окликнул адъютант маршала Скотт.
И сейчас по какому-то жуткому совпадению Скотт снова был на крыльце, именно в том самом месте. Только теперь он был мертв, его перерубили мечом до самого позвоночника.
Солдаты в пестрых одеждах — стражники маршала Нейбера — бились у дверей, ведущих в зал. Двое из десяти уже пали, но остальные продолжали стойко сражаться с врагом.
Как и полагается маршальской страже — это были отборные бойцы. Они орудовали клинками особенной формы, которые назывались катцбалгерами, это были короткие широкие мечи с изогнутым лезвием и двойными желобами. Богатые украшения отражали высокий статус стражников маршала. Они уже уложили больше дюжины врагов.
Карл присоединился к страже маршала. Он потерял из виду хнычущего Фридела, но все еще продолжал выкрикивать имя товарища. Карл оказался рядом с одним из стражников, это был пожилой мужчина в богатых доспехах и пестрых чулках. Они сражались плечом к плечу. Воллен почувствовал, как его меч рассек что-то мягкое, и осознал, что только что убил еще одного северянина.
На одного из стражников накинулись сразу несколько варваров, он вскрикнул, и его зарубили.
— Как тебя зовут? — крикнул стражник, сражающийся рядом с Карлом.
— Карл Райнер Воллен!
— Беги, Карл! Беги в зал! Найди маршала и присмотри за ним!
— Но…
— Ради святого Зигмара, мы не можем дать ему погибнуть! Я послал человека, чтобы он привел коней к западному входу. Проводи маршала туда! Выведи его из зала! Мы прикроем вход!
Карл колебался. Стражник без устали размахивал катцбалгером, одежда его была вся в крови.
— Прошу тебя… — взмолился стражник.
Карл решился и побежал в зал.
Внутри было странно тихо. Грохот сражения на улице превратился в приглушенный гул. Воллен прошел через внешний зал. На полу валялась треснувшая при падении лютня. Карл услышал тихий методичный звук и, опустив глаза, увидел, что это кровь капает с его клинка на каменные плиты.
Воллен сорвал с головы шлем и отбросил его в сторону.
— Маршал? Маршал Нейбер? Сир?
Очаг в главном зале уже погас. Было холодно и тихо. Время от времени балки вздрагивали от доносившегося снаружи шума. Открытый дорожный сундук стоял на полу, в атласных отделениях не хватало двух бокалов.
Карл положил саблю на стол, взял один из оставшихся гравированных бокалов и плеснул в него вина из открытой бутылки. Он опрокинул бокал и почувствовал некоторое облегчение. Балки снова вздрогнули.
Карл поставил бокал на стол и взял саблю.
— Маршал Нейбер?
Воллен отбросил концом сабли бархатный полог и заглянул внутрь.
Пусто.
Он прошел дальше и опять саблей открыл дверь в кухонное помещение. На кухне не было ни души, над очагом вился слабый дымок.
Воллен зашел в опочивальню и там нашел Нейбера.
Маршал был мертв. Он лежал на кровати в одних чулках. Нейбера убили, воткнув ему в глотку его собственный маршальский жезл. Лицо его распухло и почернело.
Карл подошел к кровати. Ситуация была настолько нелепой, что он громко расхохотался.
Стражники готовы были драться до последней капли крови, чтобы защитить своего маршала, и вот он перед Карлом — мертвый.
Карл напрягся. Смерть не наступила сама по себе. Нейбера убили.
Воллен резко развернулся, взмахнув саблей. Как раз вовремя, чтобы успеть отразить удар напавшего на него из полумрака врага. Это был гибкий голый мужчина в кожаных ремнях, на голове у него был шлем с тремя изогнутыми асимметричными рогами и медной маской в форме морды быка.
Получив удар по бычьей морде, северянин упал, но тут же вскочил и снова прыгнул вперед, держа в каждой руке по ножу. Он выглядел глупо и пугающе одновременно. Его голова была защищена шлемом с маской, на ремнях болтались шнурки с бусинами, ракушками и осколками костей. Однако его ноги, грудь, руки и пах — все было открыто. Все уязвимые части тела, которые люди обычно прячут под одеждой и доспехами, у этого варвара были обнажены, и только голова скрыта под металлом. Северянин кинулся на Карла, его босые ступни шлепали по каменным плитам, тихонько побрякивали бусы.
Карл ухватился за рукоять сабли двумя руками и нанес удар. Удар пришелся по шлему северянина и отбросил его в тень. Варвар выронил ножи. Шнурок с бусами и костяшками порвался, и вся эта мелочь раскатилась по полу.
Карл побежал. Он побежал к западному входу. Стражник сказал, что там должны быть лошади.
Карл распахнул двери.
За дверями стоял северянин в шлеме с волчьей маской. Его силуэт вырисовывался на фоне пожарища, по плечам варвара стекала кровь. На этот раз в руках у него был топор. Он сделал выпад вперед и сбил Карла с ног. Горнист лежал на спине, варвар замахнулся топором, целя ему в голову.
Утреннее небо было мрачным, как погребальный покров. Полосы черного дыма спиралью извивались по земле, ветер разгонял его, как клочья тумана. Ждевка горела.
С восточной части поля Герлах видел яркие языки пламени, вылизывающие стены городских домов и балки крыш. Огонь, пожирающий ясеневую дранку на куполе зала, был раскаленного бело-голубого цвета.
Панорама горящего города то появлялась, то исчезала в клубах черного дыма, который ветер гонял по полю. Пахло горелым деревом, ржавым железом и тухлым мясом. У этого запаха был соленый привкус.
Герлах понял, что у дыма нет никакого вкуса. Солеными были его слезы. Он плакал какое-то время и сам того не замечал.
Саксен бил копытом, перебирал ногами, мундштук у него был в пене. Герлах развернул коня и легким галопом поскакал сквозь волны черного дыма. По всему полю на вытоптанной траве лежали мертвые тела. Мужчины, лошади, смятые доспехи, сломанные колья. В черных завихрениях дыма, как призраки, метались лошади без всадников. Герлах попытался разыскать штандарт отряда, но нашел лишь насажанный на копье труп Тракса.
Вдали слышалась беспорядочная стрельба. Вдруг откуда-то выехали Линсер и Димитер. Линсер лишился своего шлема, Димитер, весь в крови, едва удерживал равновесие в седле. Увидев Герлаха, они придержали коней.
— Знаменосец! — крикнул Линсер.
— Где проходит фронт? — командным тоном спросил Герлах.
Линсер пожал узкими плечами и обтер лицо рукой в перчатке. На лице остались кровавые полосы.
— Фронт? — переспросил он, словно не понимал значения этого слова.
— Мы должны соединиться с пехотой и реформ… — начал Герлах.
— Нет никакой пехоты, — спокойно сказал Димитер. Он держался руками за живот, лицо его было пепельно-серым от боли. — Зигмар! Ты чертов дурак! Нет никакой пехоты! Нас разбили!
Каус Димитер был самым тихим и вежливым в отряде демилансеров. Вот почему Герлаха застал врасплох этот неуважительный тон.
— Каус, мы должны соединиться. Ты забыл клятву? Мы…
— Черт тебя подери, Хейлеман. Будь ты проклят совсем, ты — маленький, напыщенный кретин.
— Каус.
Димитер сплюнул кровью и тяжело посмотрел на знаменосца:
— Если повезет, если нам действительно повезет, мы сможем добраться до переправы. Вернемся в Чойку. Если вернемся, возможно, доживем до завтрашнего дня. Но если мы останемся здесь, останемся только потому, что ты помешан на уставе, мы не проживем и часа.
— Он прав, Герлах, — сказал Линсер. — То, что ты предлагаешь, — безумие.
Из-за дымовой завесы донеслись свист и крики. Лансеры замерли. Мимо, едва различимые в сером тумане, пронеслись всадники в рогатых шлемах.
— Проклятие! — выругался Герлах и взглянул на товарищей.
— Ты можешь вывести меня отсюда? — спросил Каус Димитер. — Меня и Линсера. Можешь провести нас к переправе? Я не хочу умирать, Герлах. Я хочу еще повидать свою девушку.
Хейлеман шлепнул Саксена по крупу и дернул за удила.
— За мной! — крикнул знаменосец.
Они пустили лошадей галопом и поскакали по усеянному трупами полю, то и дело увиливая от потерявших своих хозяев лошадей. Ветер усилился, дым на какой-то момент рассеялся, и Герлах заметил группу конных северян. Варвары развернули коней и поскакали по опаленной траве в их сторону.
— Быстрее! — крикнул знаменосец.
До врага было больше тридцати корпусов, и у них был шанс оторваться от северян. В поле зрения появился еще один демилансер. Он скакал параллельно их курсу, стараясь как можно быстрее присоединиться к товарищам по оружию. Это был Гермен Волкс.
— Сюда! — крикнул знаменосец.
К югу от них, прямо по курсу плотной пеленой стелился по земле дым. Там, под его прикрытием, стоял отряд всадников — клинки и боевые топоры покоились поперек лук их седел. На всадниках были черные доспехи, чешуйчатые кольчуги и медные шлемы с опущенными забралами и длинными рогами. Доспехи воинов были измазаны дегтем.
Северяне одержали победу. Теперь они зачищали поле боя — вспугивали уцелевших противников, а потом безжалостно уничтожали. Герлах не раз охотился в парках графа-выборщика. Он знал, как выслеживать добычу, как ее вспугивать, как загонять и, в конце концов, убивать.
Теперь Хейлеман почувствовал, каково быть оленем.
— Поворачиваем! — скомандовал Герлах, и четыре лансера по широкой дуге начали уходить влево, копыта их лошадей чавкали по мокрой траве и поднимали фонтаны жидкой грязи.
Шеренга северян не двигалась с места, преграждая им отход в правую сторону. Хейлеман оглянулся назад и увидел, что дальний край шеренги начал редеть — один за другим рогатые воины присоединялись к группе всадников, преследовавших лансеров. Их было двадцать, потом — тридцать, больше тридцати…
Это совсем не было похоже на боевые действия. Это противоречило всему, к чему готовили Герлаха. Все это скорее походило на дурацкую, жестокую шутку, на каприз бога Раналда — этого фокусника-шутника, который упивается человеческими страданиями.
Как-то капитан Стауэр рассказал Хейлеману о своем ночном кошмаре. Капитан оказался на поле боя. Он был совсем один и не в том месте, где должен быть. Но, что хуже всего, — капитан был голый и без оружия. Затем налетели враги. Конец неизбежен — страшная смерть загнанного в тупик беспомощного человека. Но не это делало кошмар ужасным, ужас был в бесчестье. Стауэр, уязвимый, как и любой человек, не мог даже вступить в бой. Унижение — вот что было самым страшным кошмаром демилансера.
То, что происходило с Герлахом под Ждевкой, напоминало ему сон капитана. Такое не может происходить наяву — ты загнан на поле смерти с выжженной, дымящейся травой превосходящими силами противника, а кругом изрубленные, изуродованные тела убитых друзей и собратьев по оружию; ты — добыча, которую выследили и гонят навстречу смерти безликие существа в рогатых шлемах.
Преследователи оттеснили лансеров от пути к спасению и вынудили снова повернуть в луга, на север. И хотя лансеры старались держаться плотнее, Димитер начал отставать. Герлах почувствовал, что его Саксен сбивается с ритма, будто устал или, что еще хуже, охромел или потерял подкову.
Впереди показался небольшой перелесок, который переходил в другой в нижней части луга. Жидкие деревца уходили на восток и становились все гуще, пока не переходили в чащу леса.
Герлах повел лансеров в сторону этого перелеска. За их спинами все громче трубили боевые рога, а мечи угрожающе стучали по щитам.
Три северянина на вороных конях выскочили из-за деревьев и помчались наперерез лансерам. Разойтись было невозможно. Герлах выхватил копье и бросился на первого варвара. Глухой удар — и северянин вывалился из седла. Его нога запуталась в стременах, и лошадь потащила его дальше по мокрой траве.
Волкс умудрился найти время зарядить пистолет, благослови его Зигмар. Но теперь, пока он возился с оружием, на него неслись два варвара.
Герлах круто развернул Саксена вправо и бросился на помощь товарищу. Копье опущено вниз и направлено в бок одного из варваров. Копье прошло мимо цели, но кони воинов протаранили друг друга. От удара северянин вылетел из седла, а Герлах выронил копье. Придя в себя, знаменосец обнаружил, что продолжает скакать вперед.
Лансеры ворвались в перелесок и ринулись дальше сквозь молодые деревца, ломая голые ветки, разбрызгивая вокруг росу и щепы коры. Слева от себя Герлах увидел Волкса и Димитера справа.
Линсера с ними не было.
Герлах оглянулся назад. Третий варвар ударом меча выбил Линсера из седла и зарубил его жеребца. Несколько охотников-варваров закружились вокруг пешего лансера. Герлаху было видно, как Линсер, подняв руки, с криками мечется туда-сюда в сужающемся кругу северян, пытаясь увернуться от тычков мечами и взмахов топоров. Варвары хохотали и поддразнивали свою жертву, как охотники дразнят раненого борова. Герлах видел, как Линсеру отсекли часть руки. Дикий крик пронзил воздух.
О Зигмар! О Зигмар, пощади его!
— Хейлеман!
Герлах огляделся по сторонам. Это Волкс подгонял его в сторону леса. Димитер сидел, привалившись к шее своей лошади, а Волкс вел ее за удила.
— Давай же, Герлах! Ради святого Зигмара!
Один из преследователей — который решил не принимать участие в расправе над Линсером — ворвался в перелесок вслед за лансерами. Герлах махнул рукой, и Волкс поскакал влево, сквозь лабиринт голых ясеней и темных сосен, уводя за собой Димитера.
В воздухе густо пахло перегноем и сырой древесиной. Рыхлый, как губка, ковер потемневшей листвы замедлял скорость. Хейлеман слышал за спиной топот копыт по влажной земле — погоня продолжалась.
Теперь, когда они были вынуждены ехать медленнее, Герлах решил перезарядить пистолеты. Сжимая коленями круп Саксена, он возился с затворами пистолетов. Такую операцию следовало проводить стоя на месте, верхом на гарцующем коне справиться с этой задачей было непросто. Герлах просыпал достаточно пороха и уронил три пули, пока зарядил пистолеты. Но к тому времени, когда они выехали из перелеска, оба пистолета были заряжены и взведены. Волкс умудрился совершить ту же операцию со своим кремневым ружьем.
За перелеском было безветренно и серо. Деревья прикрывали это место от надвигающегося из мертвого города дыма пожарища. Дым стелился по сырой траве и подползал к лесу с правой от демилансеров стороны.
Волкс повернул свою лошадь в сторону леса и потянул за собой Димитера.
— Герлах! Давай, друг! Лес! — крикнул он, обернувшись к знаменосцу.
Герлах не слушал. Он смотрел на запад, в сторону горящего, укрытого дымом поля смерти, оставшегося за перелеском. Он словно забыл о преследующих их варварах.
— Герлах! Ради всего святого!
Где-то в половине лиге на запад множество варваров — всадников и пехотинцев — собрались вокруг своего предводителя. Многие несли на пиках срубленные головы противника и торжествующе размахивали ими в воздухе. Кто-то хвастал захваченными флагами и знаменами. Остальные толкали впереди себя и подгоняли хлыстами пленных — обессилевших, истекающих кровью солдат в форме императорской армии. Герлах разглядел Вильяма Вейтца, Гунтера Столема, Курта Вомберга…
Вспышка золота. Пять всадников мчались галопом с северной стороны поля боя, чтобы бросить к ногам своего вождя очередной трофей.
Штандарт отряда второй епархии демилансеров. Его штандарт.
— Герлах? — позвал Волке. — Давай же, друг!
— Наше знамя, — сказал Герлах.
— Да, но…
— Это наше знамя, Гермен.
Волкс посмотрел на знаменосца, в его глазах стояли слезы.
— Я вижу, но…
Герлах выхватил саблю. Варвары наступали им на пятки.
— Черт тебя подери, не будь дураком, знаменосец! — крикнул Волкс.
— Да, — сказал Димитер, вдруг привстав в седле, — не стоит быть умным, знаменосец. Нам нечего терять, кроме чести. — Герлах удивленно посмотрел на товарища. Димитер на секунду поднял руки, нижняя часть его доспехов была перерублена, из широкой щели вываливались розовые, покрытые кровавой пеной кишки. — Я не повидаю мою девушку, верно? — сказал Димитер.
Герлах тряхнул головой.
— Давай сделаем это. — Димитер, одной рукой удерживая внутренности в животе, второй осторожно вытащил из чехла копье.
— Волкс?
Гермен Волкс достал пистолет:
— Ну что ж, вперед, пока я не решил, что вы оба свихнулись.
Лансеры пришпорили коней и помчались на запад. Они выехали из перелеска — двое держали наготове огнестрельное оружие, третий — копье. Варвары-охотники скакали следом.
Саксен набирал скорость, Герлах встал в стременах. Северяне, завладевшие их знаменем, услышали стук копыт за спиной и обернулись.
Тревожные, удивленные крики — и в воздухе блеснули выхваченные из ножен мечи.
Герлах на всем скаку разрядил пистолет и выбил одного северянина из седла. Он убрал пистолет и потянулся за вторым, в этот момент Волкс пальнул из своего ружья. Один из варваров схватился за плечо и отшатнулся назад, лошадь его встала на дыбы.
Герлах разрядил второй пистолет. Дробина прошла ниже цели и поразила лошадь северянина. Лошадь замертво рухнула на землю и сбросила ездока. Варвар попытался встать, но туша мертвой кобылы придавила его к земле.
Противники сошлись в ближнем бою. Герлах отбросил пистолет и выхватил саблю. Он рубанул по варвару, который нес его штандарт, и, возможно, ослепил его, но Саксен несся вперед, и удар Герлаха пришелся выше цели. Варвары крутились вокруг оси, лошади дико ржали. Герлах почувствовал тупой удар в бок, Саксен шарахнулся в сторону. Фонтаны грязи, треск сломанного копья, брызги пены из пасти лошадей.
Герлах умудрился на секунду вывести своего коня на свободное пространство, и тут пеший северянин кинулся на него, размахивая боевым топором с длинной рукояткой. Варвар бешено вращал глазами, на макушке его шлема развевался конский хвост ржавого цвета. Герлах нагнулся вперед и нанес удар — показательный удар саблей Кавалерийской школы.
Хейлеман выдернул клинок из врага, и тот замертво рухнул на землю. Рядом конный северянин как-то странно дернулся и, как показалось Герлаху, безо всякой причины свалился с коня. Кто-то ткнул в знаменосца рогатиной, но не достал. Герлах пришпорил Саксена и бросился в гущу сражающихся, направо и налево раздавая удары. Кто-то завопил нечеловеческим голосом.
В хаосе схватки Герлах заметил Волкса. Лансер держал штандарт отряда за древко и, волоча его за собой, пытался пробиться на свободное пространство. Герлах, скрипя от натуги зубами, еле отбил саблей удар широкого меча, нацеленный ему в голову. Саксен вдруг начал паниковать. Варвар, напавший на Герлаха, направил своего массивного вороного жеребца в бок Саксена и попытался нанести еще один удар. Конь северянина кусался и брыкался. Герлах рубил саблей, но нанести настоящий удар в такой тесноте было невозможно. Он даже не понял, удалось ли ему попасть в цель, но варвар вдруг пропал из виду.
— Волкс! — кричал Герлах. — Выбирайся!
Он больше не видел товарища, но над продолжающими сражаться воинами, по-прежнему развевался штандарт отряда — голова дракона, развевающийся «хвост звезды» и хлопающее на ветру знамя.
К месту схватки, отделившись от толпы вокруг вождя, мчались северяне. Димитера Герлах не видел с начала боя. Что-то сильно ударило его по правому плечу, и одновременно он почувствовал резкую боль в левом бедре. Завывающий, зловонный враг окружил Хейлемана со всех сторон, как стая жаждущих крови волков. Сабля его была скользкой и липкой от крови.
Внезапно появилось солнце. Возможно, переменилась погода, а может, это боги решили на секунду вмешаться и заставили природные силы среагировать на экстраординарный момент схватки. Во всяком случае, именно так истолковал для себя появление светила Герлах. Должно быть, это Ульрик, свирепый бог отваги, возрадовался виду кровавой драки, или Мирмидия, богиня войны, приветствовала доблестных воинов, или тот же Раналд с радостью отогнал полумрак, которым владел его кузен Морр — бог загробного мира.
Солнце сияло, как доспехи Зигмара. Лучи холодного весеннего светила пронзали черный дым пожарища и серые тучи. Блестело все — клинки, бисер пота, кровь, доспехи. Лучи коснулись всего, и черные доспехи варваров стали еще темнее, как ночные тени становятся темнее в контрасте с дневным светом.
Со стороны западного склона приближались всадники. Они были уже почти совсем рядом с местом схватки, когда за лязгом оружия Герлах услышал топот копыт их лошадей. Всадников было не меньше сорока, они скакали тяжело и быстро и в лучах солнца были похожи на посланцев небес. Увидев их, Хейлеман ощутил трепет, превосходящий ужас, который внушали своим видом северяне. И чувство это не исчезло, даже когда он понял, что это не враги.
Это были лансеры. Лансеры-кислевиты. На каждом всаднике были надеты серебряная кольчуга и куртка из ткани, прошитой золотой нитью и переливающейся в лучах утреннего солнца, как морские волны. Рубахи и штаны у них были алого и синего цветов, на плечи многих были накинуты бело-черные шкуры снежных барсов. За спиной кислевитов вертикально поднимались роскошные орлиные крылья по две пяди в высоту, их перья дрожали от скорости, набранной всадниками. Копья опущены и готовы к атаке.
Истории, которые рассказывали Герлаху о доблестных всадниках, вселяющих своим великолепием благоговейный ужас, оказались правдой.
Волна лансеров с такой силой хлынула в гущу варваров, что Герлах почувствовал, как задрожала земля. К силе копий, направляемых опытными, крепко сидящими в седле кислевитами, прибавлялась мощь и напор их лошадей. Копья пронзали щиты, тела, коней — все, что встречалось им на пути. Северяне и лошади без ездоков как обезумевшие разбегались в стороны.
Основная масса варваров развернулась навстречу кислевитам, но их топоры и изогнутые мечи проигрывали по длине безжалостным копьям последних. В считаные секунды первый ряд северян был уничтожен и выбит из седел.
Герлах слышал отданные громоподобным голосом приказы и звук костяного рога. Волна кислевитов, сбавив скорость, мастерски разбилась на «двойки» и «тройки» и вступила в бой. Лансеры оставили копья за спиной, воткнув их в землю, и переключились на мечи и дротики из притороченных к седлам чехлов. Тонкие легкие дротики летели как стрелы и уносили души северян туда, где им было уготовано место после смерти. У каждого лансера было по два дротика. Герлах поразился мастерством, с каким они владели своим оружием. Кислевиты с размаху метали дротики, а затем подскакивали к жертве и выдергивали их из мертвого тела, чтобы тут же снова пустить в ход.
Пространство вокруг Герлаха расчистилось, земля была усеяна трупами варваров. Он огляделся, в надежде увидеть Волкса или Димитера — хоть кого-то из них, — но видел лишь последствия смертоносной атаки кислевитов. Мимо ковылял оглушенный варвар, и Хейлеман без труда его прикончил.
Слепая ярость, что подтолкнула знаменосца ринуться в бой, спала, он едва мог отдышаться, перед глазами все плыло, руки дрожали.
Еще раз затрубил рог. Солнце снова скрылось за тучами, свет потускнел, словно боги решили, что смотреть больше не на что. Крылатые лансеры прекратили атаку и возвращались. Им удалось пробить глубокую брешь в рядах варваров, но, если бы не бешеный натиск кислевитов, северяне без труда бы их одолели за счет превосходства в численности.
И вот кислевиты с победными криками двигались в сторону Герлаха, привстав в стременах. Всадники поочередно склонялись и выдергивали из земли оставленные ими копья. Первый всадник вез штандарт — орлиные крылья, прибитые к деревянному щиту, и знамя с трепещущими на ветру красными и белыми полосами.
Хейлеман, наконец, увидел Волкса и Димитера. Отрядный штандарт был у Гермена, лансер старался держать его как можно выше.
Герлах погнал Саксена навстречу к возвращающимся кислевитам, к Волксу. Враг, потрепанный в первой стычке с кислевитами, ринулся в погоню, пуская стрелы из луков.
Хейлеман развернулся и оказался в рядах кислевитов. Он снова потерял из виду своих товарищей и теперь скакал рядом с предводителем крылатых всадников и их знаменосцем. Герлаху оставалось попытаться удержаться рядом с невысокими быстроногими лошадками кислевитов. Но понемногу он начал отставать.
Предводитель кислевитов, лицо которого было скрыто за забралом с вырезом для глаз в форме сердца, повернулся в седле, что-то крикнул и призывно махнул рукой. Несколько стрел с черным оперением воткнулось в мокрую землю с вытоптанной травой у его ног. Одна из стрел угодила кому-то из всадников в грудь между щитков, и тот, вскинув руки и не издав ни звука, упал с лошади.
Герлах напрягся и подался вперед.
— Пошел! Пошел! — орал он Саксену. Теперь они мчались по восточному склону луга в сторону леса.
Стрела с такой силой ударила в правый плечевой щиток, что Герлаха развернуло в седле. Он потерял равновесие. Мгновение невесомости, а потом страшный удар потряс тело Хейлемана. Оглушенный, он лежал на земле, не вполне сознавая, что происходит.
Герлах встал на ноги. Враг был всего в нескольких десятках ярдов ниже по склону. Стрелы рассекали воздух. Герлах посмотрел на восток. Еще двух кислевитов сразили варваровские стрелы. Один из них был знаменосцем, первая стрела попала ему в горло, вторая в спину. Лошадь перескочила через своего хозяина, но сбилась с шага и трясла головой, позвякивая серебряной уздечкой.
Герлах побежал к ней, подняв руки, чтобы успокоить, но лошадь шарахнулась в сторону и рванула к лесу до того, как он успел схватить ее за удила.
— Яха! Яха! — кричал низкий голос. Справа к нему мчался предводитель кислевитов. Он возвращался и вел за собой Саксена.
— Давай! Давай! Яха! — кричал лансер.
Герлах на секунду остановился, потом наклонился и подхватил с земли штандарт кислевитов. Хейлеман поднял «крылатый» щит над головой и побежал к приближающемуся кислевиту.
— Хватай! Держи эту чертову деревяшку! — крикнул он, швыряя знамя всаднику, и запрыгнул на Саксена. Они развернулись и помчались к лесу вслед за основным отрядом кислевитов. Орущая черная масса неслась следом.
Кислевиты растворились в сумрачном лесу. Герлах видел мелькающие между поросших зеленым мхом стволов деревьев красные, серебряные и золотые пятна одежды и доспехов кислевитов. Под кронами деревьев эхом разносились крики людей, топот копыт и бряцание доспехов. Герлах гнал Саксена по торфянику, между валунами и торчащими из-под земли узловатыми корнями. Ветки хлестали его по лицу. Сучком до крови разодрало щеку. По лесу разносился гул погони.
Герлах нагнал двух лансеров. Один из них, предводитель, держал штандарт, вертикально прижав его к телу, чтобы знамя не запуталось в ветвях деревьев. Вместе они перескочили через ручей и свернули направо вдоль усыпанной листьями извивающейся канавы. Герлах просто ехал с кислевитами. Он понятия не имел куда, знал только, что на восток.
Где-то через час они сбавили шаг, чтобы дать коням отдохнуть. Звуки погони стихли.
Потом кислевиты выехали на заболоченную местность, окруженную темным лесом. Там и собрались крылатые лансеры, они выставили посты и поили лошадей.
Герлах отпустил удила и устало откинулся в седле. Руки у него все еще дрожали от напряжения. Рядом остановился предводитель лансеров и, подняв забрало, снял шлем. Потом сдвинул на плечи кожаный капюшон. Его голова была гладко выбрита, если не считать длинный хвост, завязанный узлом на макушке, и длинных, обвислых усов. Когда он улыбнулся, оказалось, что у него нет передних зубов.
Это был Билидни.
— Ну и денек, а? Да, Вебла? Ну и денек!
Раскат грома прокатился над заболоченной поляной, над границей леса, и гранитно-серое покрывало из туч перечеркнула молния. Кто-то из «крылатых» лансеров, отгоняя духов грозы, коснулся железной рукояти меча, остальные напрямую обратились к небу, начали выкрикивать заклинания и молиться кислевскому богу грома.
Хейлеман наблюдал, как Билидни обтирает грязное, потное лицо и голову манжетой перчатки.
— Я не узнал тебя, — сказал Герлах.
— Шо? — прищурившись, переспросил Билидни.
— Я не узнал тебя… Не понял — кто вы. По вашим доспехам. — Герлах указал на длинную кольчугу с тонкими серебряными пластинами тонкой работы, на отделанные золотом латы и ворот, на великолепное оперение кислевита. При их последней встрече Билидни и его люди, закутанные в тряпье и шкуры, скорее были похожи на нищих, а не на воинов.
Билидни улыбнулся:
— Для битва мы одеваться. Надевать чешую, и шишак, и крылья. Когда надо драться, мы показываем наше лучшее. Одеваться… и бриться, обязательно.
— Бриться? А это зачем?
— Шо?
— Я… ничего. Откуда вы появились на поле битвы?
Предводитель лансеров немного подумал и ответил:
— Драться мы начали на востоке, с полком.
— Как?
— Восток… часть… часть… Вы говорите — часть, да? Восточная часть луга. Там собирался полк.
— Что значит «полк»?
Билидни заулыбался и широко развел руки.
— Полк… это… битва… — Кислевит старался подобрать правильные слова. — Много. Много драться. Рота круг Йетчитч — часть полка Санизы. Много рота вместе собирается полк… Одна, две роты, еще много!
— Рота, — пробормотал Герлах. Ему уже приходилось слышать это слово. Он огляделся по сторонам, пытаясь отыскать среди собравшихся на поляне всадников Гермена Волкса и Кауса Димитера.
— Да! Рота! Вы говорите для этого… «знамя». Так? Зна-мя? Ты хорошо спас знамя Йетчитча, Вебла. Взял с земли, когда Михаил Росса упал мертвый. Ты спас наша честь.
Билидни вдруг стал очень серьезным. Он протянул Герлаху руку. Тот неуверенно предложил свою, и кислевит чуть не сломал ее в своей огромной клешне.
Легким галопом подскакал высокий стройный лансер со шрамом на левой щеке. Он склонился к Билидни и что-то шепнул ему на ухо. Ротный потемнел лицом.
— Иди, Вебла. Пошли, — сказал он.
На черной глине у края болота, рядом со своей лошадью лежал Димитер. Вокруг толпились крылатые лансеры. Двое стояли рядом с Димитером на коленях. Герлах соскочил с Саксена и склонился над товарищем.
— Каус?
— Хейлеман? Это ты? Я плохо вижу. Темно.
— Это гроза надвигается…
— Нет, вы все как в тумане.
Пробитые доспехи по краям ужасной раны в животе Димитера были залиты кровью.
— Где Волкс? — спросил Герлах.
Димитер облизал губы, сглотнул и ответил:
— Ты не видел его? Я видел, Герлах. Он был так близко. Они убили его у самого леса. Мы почти въехали в лес. Столько стрел прямо в спину.
— А штандарт? Каус, штандарт?
Сухой свист вырвался из груди Димитера. Он умер.
Герлах поднялся на ноги и стянул перчатки. Они смогли спасти никчемный флаг кислевитов и потеряли собственный штандарт во второй раз. Знаменосец почувствовал приступ тошноты. Из всего отряда второй епархии демилансеров остался он один. Даже их гордость — штандарт остался на поле боя. Он потерял всех и потерял честь знаменосца, не сумев спасти символ отряда. Лучше бы он погиб под Ждевкой. Лучше бы кислевиты дали ему умереть с честью.
Снова грянул гром, на северном склоне неба под разбухшими черными тучами заплясали молнии. Билидни и его люди, все смотрели на Герлаха.
Надо было спасти хоть что-то. Сохранить хоть крупицу достоинства.
— Едем, — сказал он Билидни. — В Чойку или в какой-нибудь город на Линске. Надо ехать туда. Предупредить…
Билидни поскреб подбородок и пожал плечами.
— Мы должны туда ехать! — настаивал Герлах. — Северяне уже уничтожили Ждевку! Они идут на юг, к реке! И дальше! Зигмар не дал нам погибнуть. Мы должны использовать этот дар!
— Нет, — сказал Билидни. — На восток.
— Проклятие! Армии Империи движутся на север к границе! К реке! Если мы их не предупредим, они попадут в мясорубку!
— Нет, Вебла. Нам лучше идти на восток. Уходить. Потом вернемся.
— Нет…
— Одна дорога, да? Мы скачем на запад или на юг и умрем каждый раз. Здесь смерть, здесь смерть, и здесь тоже смерть. Мало что сможем сделать. Но на восток, а? Мало и много, много по чуть-чуть. Как в сказке — у человека была галька, он хотел замок. По чуть-чуть он…
— Заткнись! Где твоя верность клятве? Где твоя честь, черт возьми?
Затрубил рог. Северяне широким фронтом приближались через лес. Лансеры побежали к своим лошадям. Билидни посмотрел на Герлаха.
— Мало и много, Вебла, много по чуть-чуть, — сказал он и оседлал свою лошадь.
— Скачи, Вебла. — Билидни указал на Саксена. Бока боевого коня Герлаха покрывал слой засохшей грязи и пота. — Скачи и будешь жить. Когда ты жив, ты можешь выбирать, как умирать.
III. КУРГАНЦЫ
Весь мир превратился в жуткое место. Свет угас, и мир уместился в одну-единственную тонкую вертикальную, невероятно жесткую линию, которая впивалась ему в лоб и в переносицу.
Весь мрак, всё сущее, все составляющие мира, вся «суть», как называли это великие школяры Империи, все сконцентрировалось в этой линии, делая ее в тысячи раз тяжелее камня и в сотни тысяч раз тверже железа. Даже темнота просочилась сюда. Линия давила с такой силой, что череп вот-вот должен был треснуть.
Единственной составной этого мира, которую не поглотила линия, был запах. Вонь накатывала волнами, пахло испражнениями.
Карл Райнер Воллен закашлялся и понял, что жив. Еще он понял, что жесткая линия, впивающаяся ему в голову, — рана, которую ему нанес топором варвар с волчьим забралом. Карл не двигался, ему казалось, если он шевельнется, его череп раскроется, как книга.
Рукой без перчатки он ощупал то, на чем лежал. Он распластался на некой ненадежной поверхности, его голова была задрана, лицом он упирался во что-то твердое. В брусок. В перекладину.
Карл начал ощупывать собственное лицо. Лицо не было разрублено, но до левой стороны было не дотронуться. Тонкой вертикальной линией была перекладина, в которую он упирался лицом.
Воллен открыл глаза. Блики огня, расплывчатые пятна света. Вонь от испражнений была все такой же сильной, но теперь к ней примешивались запахи дыма, пота и крови. Пока Карл был без сознания, нижняя челюсть у него отвисла, язык и горло стали сухими, как пергамент.
Он со стоном повернулся на бок и услышал, как рядом стонет кто-то еще. Карл понял, что лежит на груде человеческих тел. Он перевернулся на спину и сел. В висках тяжело стучали молоты.
Он был в клетке. Своеобразной клетке. Сделанной из кольев, пик и копий, воткнутых в землю на расстоянии ладони друг от друга. Клетка была круглой формы около пяти пядей в диаметре, колья и пики скреплялись медными цепями по центру и по верху ограждения. Крыши не было, и пленные могли видеть клубящиеся над ними грозовые облака.
Колья, пики, копья… оружие имперской армии, оружие павших воинов.
Снаружи клетки, кроме черной земли, превратившейся в жидкое месиво, дыма и огня, ничего не было видно. Сажа и искры кружили над горящими домами. Из темноты доносились крики и бой барабанов. Карл не был уверен, где именно он находится, но предполагал, что все еще в Ждевке.
Все пространство в клетке было завалено человеческими телами. Это были воины Империи — окровавленные, грязные, большинство без сознания и многие, без сомнения, мертвые. Они лежали, как их побросали, — беспорядочной грудой. Карл сознавал, что ему повезло, что его бросили в клетку одним из последних. Он оказался на вершине этой горы из человеческих тел. Те, кто лежал в самом низу, наверняка задохнулись. Скрюченные конечности торчали во все стороны, некоторые повываливались наружу в промежутки между копьями и пиками.
Рядом с Волленом лежал солдат из Карроберга, челюсть его была сломана, разодранный дуплет[17] пропитан кровью. Под ним копьеносец из Виссенланда с оторванным ухом и синими распухшими губами. Лучник чуть в стороне под ним был то ли без сознания, то ли мертв. Остальных было трудно опознать — одежда с них была сорвана, а тела залиты кровью и перепачканы в грязи.
Одежда и кольчуга Карла были изорваны в лохмотья и искромсаны в клочья. Он снова ощупал свое лицо и скривился от боли. Этот топор! Почему он остался жив?
— Что с нами будет? — спросил кто-то тихим, испуганным голосом.
Карл осмотрелся. Еще один солдат, копьеносец из Виссенланда, сидел на горе тел, прислонившись к «прутьям», и смотрел прямо на него. Солдат был совсем юный, камзол его был распорот, грудь пересекала длинная резаная рана. Его белокурые волосы слиплись от пота и крови.
— Что они с нами сделают?
Воллен тряхнул головой.
— Как твое имя? — спросил юный копьеносец.
— Карл Р… — начал Воллен, а потом просто сказал: — Карл.
— И меня так зовут! — радостно откликнулся солдат, но тут же сник. — Карл Федрик из Виссенланда. Они убьют нас, да?
— Пока еще не убили, — сказал Воллен. Никто не станет строить клетку, какая бы она ни была, для тех, кого собирается убить. Карлу не хотелось этого говорить, но у него мелькнула мысль, что, возможно, смерть для них — самая радужная перспектива.
— Что же они собираются делать? Что? — не унимался молоденький солдат.
— Заткнись, мальчик! Черт возьми, заткнись, ради Зигмара!
Карл обернулся и увидел у противоположной стены клетки седого воина из Аверланда. Он тоже неловко сидел на горе раненых и убитых.
— Просто заткнись, — повторил пожилой солдат.
Ему мечом рассекли руку, и он крепко прижимал ее к груди. Борода его была отрублена, судя по щетине и порезам, грубо и совсем недавно.
Карл попытался пошевелиться, но кто-то под ним вскрикнул и застонал. Карл был уверен, что это просто воздух вырвался из чьих-то мертвых легких. Трупный запах был невыносим. В клетке роились мухи.
Неожиданно мимо клетки проскакали два северянина. Юный копьеносец съежился от страха. Всадники исчезли в густой пелене дыма.
— Все нормально, — успокоил юношу Воллен. — Все нормально. — Он сам не верил тому, что говорил. Ничего нормального во всем этом не было.
Карл снова взглянул на ветерана из Аверланда и успел заметить, как тот вытащил из пропитавшегося кровью рукава тонкий кинжал. Старый солдат прижал острие кинжала к горлу и закрыл глаза.
Воллен бросился через клетку.
— Нет! — закричал он, не обращая внимания на крики и стоны людей у него под ногами.
Карл ухватил ветерана за руку. Острие клинка оставило кровавую точку на шее солдата. Он вскрикнул и попытался отбиться от Карла, но тот, крепко вцепившись в запястье руки с кинжалом, наотмашь ударил солдата по лицу.
Ветеран откинулся назад, и Воллен выхватил у него кинжал.
— Что, черт возьми, ты делаешь?
— Верни! Отдай кинжал! — жалобно скулил пожилой солдат.
— Нет! Что ты задумал?
— Будь ты проклят! Нам конец! Мы все уже мертвы! Верни мой кинжал, я сам перережу себе глотку, и дело с концом! Избавлю себя от страданий, эти варвары не смогут причинить мне боль!
— Нет! Заткнись! — рычал Карл.
— Пожалуйста! Ты — ублюдок!
Карл с такой силой толкнул ветерана на решетку, что зазвенели стягивающие ее цепи.
— Мы — солдаты Империи… Мы поклялись в верности Карлу-Францу! Когда смерть придет за нами, тогда она нас и заберет! Не раньше, сами мы не уйдем из жизни! Всегда остается надежда!
Солдат тяжело дышал, в глазах его отражались языки огня.
— Нет никакой надежды. Не теперь, — спокойно сказал он. — Ты просто не понимаешь. Язычники держат нас здесь, чтобы потом поиграть с нами в свои дьявольские игры.
— Нет, — сказал Карл. — Нас держат в плену, чтобы…
Старый солдат расхохотался ему в лицо. Он смеялся так сильно, что кровавая слюна брызгала у него изо рта.
— Ты когда-нибудь воевал с северянами, мальчик?
— Нет.
— Что ты знаешь о северянах? Племенах варваров? Курганцах?
— Я читал немного…
— Ну, тогда ты ничего не знаешь! — Солдат опустил голову на грудь и вздохнул. — Два года назад я воевал с курганцами. Я видел такое, что… не могу описать. Варварство. Они не люди, пойми. Это — демоны. Они строят пирамиды из человеческих черепов и сдирают кожу со своих врагов. А их ритуалы. О Зигмар, помоги мне. Их ритуалы. Кровавые приношения богам преисподней. Почему, ты думаешь, мы до сих пор живы?
— Я…
— Пленные? Ха-ха-ха! Ты — идиот! Они хотят, чтобы наши сердца бились, когда они будут приносить нас в жертву!
Молодой копьеносец в противоположной стороне клетки громко застонал.
— Заткнись! — крикнул Карл. — Ты пугаешь пацана!
— Ему следовало бы испугаться, когда… — прошипел старый солдат.
— Заткнись, дурак! — Воллен отвесил ему еще одну пощечину. — Мы выберемся, мы…
— Нет. Мы не выберемся. Мы — живые заготовки для жертвоприношений. Живые заготовки. Если тебя волнует судьба товарища, действительно волнует, ты вернешь ему кинжал. А потом, когда он сделает то, что решил сделать, ты сделаешь то же самое с этим мальчишкой, а потом и с собой. Это милость Зигмара.
Карл покачал головой. Солдат протянул руку:
— Пожалуйста, верни мне кинжал!
— Как тебя зовут? — спросил Карл.
— Дрого Хенс из Аверланда.
— Дрого Хенс, мы выберемся. Клянусь честью моего отряда. Смерть — не единственный выход.
Аверландец ухмыльнулся и отвернулся от Воллена.
Снаружи послышался шум. Из-за дымовой завесы вышли три рогатых варвара, они волокли воина в тяжелых доспехах. Один варвар держал его за ноги под коленями, двое других — под мышками. Воин был без сознания или мертв. Судя по доспехам, это был один из великолепных Рыцарей Пантеры. Его доспехи гремели, ударяясь о землю.
Курганцы бросили рыцаря недалеко от клетки и принялись сдирать с его бесчувственного тела сверкающие доспехи. Они перерезали кожаные ремни и отбрасывали в сторону стальные латы, шкуру леопарда. Они сдернули с него кольчугу, сорвали рубаху и стянули чулки.
Голый мужчина лежал ничком на земле. В сознание он не приходил.
Карл подполз ближе к решетке и наблюдал за варварами.
Один из курганцев исчез в дыму и появился снова с деревянной чуркой в руках. Он поставил ее на землю, а другие два варвара бросили голого рыцаря на чурку, так что его голова свешивалась через край.
Варвар с могучими, мускулистыми руками вытащил из ножен палаш — длинный, прямой, обоюдоострый меч.
— Держите-ка его, — распорядился он.
Варвары подчинились.
Рыцарь пошевелился.
Курганец двумя руками поднял палаш над головой.
— Стой! Остановись! — крикнул кто-то низким голосом.
Рогатый воин неохотно опустил меч. Трое высоких всадников выехали из дыма к костру.
Один из появившихся курганцев был телохранителем, двое других — вождями. Стройный, невероятно высокий человек с ног до головы в черных доспехах… и мощный воин в шлеме с волчьим забралом.
Одно плечо у последнего было замотано окровавленной тряпкой.
— Что вы тут делаете? — требовательно спросил высокий человек в черных доспехах. На его измазанных дегтем латах были выцарапаны хитрые узоры из спиралей, зигзагов и звезд. Шлем у него был простой, с горизонтальной прорезью для глаз.
— Добываем череп, зар Блейда, — отвечал один из курганцев, приложив руку к груди.
— Этот череп?
Воин с палашом убрал оружие и тоже приложил руку к сердцу.
— Зару Херфилу нужны еще два черепа для его трофейного холма…
— Только не этот. Я его сам заберу. — С этими словами высокий вожак достал из-за пояса небольшую кожаную фляжку. Фляжка была запечатана воском, в восковую пробку была воткнута длинная железная игла. Зар вытащил иглу, поднял за волосы голову рыцаря, быстро трижды проколол ему щеку и затем опустил тело рыцаря на землю. — Вот так. Теперь на нем моя метка.
— Но зар Херфил…
Высокий варвар в черных доспехах резко развернулся и ударил возразившего по лицу. Тот вскрикнул и упал на спину.
— Не смей мне перечить, пес. Будут у Херфила его черепа. — Высокий указал на клетку: — Возьми их оттуда.
Курганцы бросились к клетке. Голый рыцарь скатился с чурки на землю. Один из варваров разомкнул топором медную цепь, удерживающую решетку, второй выдернул из земли несколько копий и отбросил их в сторону.
— Они все дохлые! — крикнул курганец, заглядывая в клетку.
— Вон один, — сказал зар Блейда.
Курганцы потащили Карла Федрика из клетки.
Юный солдат закричал.
— Не троньте его! — крикнул Воллен и вцепился в варваров. Его с силой отбросили в сторону.
Карл Федрик из Виссенланда прекрасно понимал, что его ждет, и от ужаса намочил штаны. Его бросили на деревянную чурку лицом вниз. Курганец с палашом дважды взмахнул своим оружием в воздухе, а на третий раз отсек юноше голову. Из обрубка на плечах копьеносца ритмично хлестала кровь.
— Этого тоже? — спросил зар Блейда, указывая на Воллена.
— Нет, оставьте его, — глухо произнес человек в шлеме с волчьим забралом. — Я его пометил.
— Ладно. Тогда этого.
Варвары схватили Дрого Хенса и потащили его из клетки. Хенс повернулся к Воллену и крикнул:
— Я говорил! Я говорил тебе. Ублюдок! Я говорил! Ты мог избавить меня от этого! Я бы все сделал быстро! Подонок!
Курганцы тоже все сделали быстро. Сверкнул палаш, и голова Хенса покатилась на землю.
Зар Блейда подхватил за волосы две головы. Хенс и Федрик — рты открыты, глаза выкатились из орбит.
— Херфил будет доволен, — сказал он.
Пока варвары помещали голого рыцаря в клетку и восстанавливали решетку, воин с волчьим забралом сквозь прутья последней посмотрел на Воллена.
— Ты мой, — сказал «волчье забрало» Карлу. Затем развернулся и пошел прочь через лужи крови, вытекшей из обезглавленных тел.
Карл остался один. Его рвало. Отвращение и ужас, ужас и отвращение — эти два чувства сменяли друг друга, пульсировали и пронзали мозг. Он был близок к панике. Ржавый запах крови был таким насыщенным, что Карла вырвало снова. Он не хотел пачкать в своей блевотине других пленных, но ничего не мог поделать.
— Простите! Простите! — повторял он между приступами рвоты, пытаясь обтереть тела лежащих под ним людей.
Казалось, в клетке все мертвы.
Сотрясаясь от холода и спазмов в желудке, Воллен сел возле решетки и поджал ноги. Снаружи в зловещей темноте резко протрубил рог, к нему присоединился еще один, потом еще, один близко, другой издалека. Рога завывали несколько минут подряд, а потом смолкли.
Карл вдруг понял, что сидит на том самом месте, где еще недавно сидел Федрик из Виссенланда. Тоже Карл… в том же месте… это было невыносимо. Он так и не смог себя заставить посмотреть на обезглавленные тела у клетки. Воллен на четвереньках пополз по кругу, пока не подыскал себе другое место. Пока он полз, из груды тел доносились крики и стоны.
Когда Карл, наконец, устроился, он заметил, что сжимает в руке что-то холодное и твердое.
Это был кинжал Хенса.
Карл медленно поднес клинок к лицу. Отличное небольшое оружие с изогнутым лезвием, длиной с ладонь в форме тюльпана, выкованное кузнецами Аверланда. Простая рукоятка увита темной матовой проволокой. Клинок в сапоге, клинок за поясом — типичное оружие копьеносцев. После того как пики или алебарды выполняли свою работу и опрокидывали противника на землю, в ход шли такие вот кинжалы — ими наносили удары в прорезь забрала или в стыки между доспехами. Копьеносцы называли такие кинжалы «настоящими убийцами». Они славились тем, как мастерски сражаются своим длинным оружием, но именно маленькие кинжалы чаще всего ставили точку в схватке.
Карл смотрел на кинжал. Настоящий убийца. Хенс, вероятно, был прав. Маленький быстрый клинок для быстрого ухода из жизни. Милость и избавление. Страдание и ужас, которые ожидали его в ближайшем будущем, трудно было даже вообразить.
С кинжалом все было просто и честно.
Карл Райнер Воллен закрыл глаза и обратился с молитвой к Зигмару. Он просил императора Карла-Франца о прощении. Боги поймут, наверняка поймут.
Одной рукой Карл поднес кинжал к горлу, а второй нащупал вену на шее. Вена была распухшей и пульсировала. Сердце бешено колотилось в груди.
Карл приставил острие кинжала к горлу. Еще одна молитва о сестрах, об отце с матерью и о Гулдине — учителе верховой езды…
Карл закусил губу.
Рука его не двигалась.
— Зигмар, прошу тебя, — простонал он.
Он не мог сделать это. Неведомая до того отчаянная жажда жизни останавливала его и не давала шевельнуть рукой. Кроме всего прочего, было в этом что-то неподобающее — имперское оружие используется для того, чтобы забрать жизнь солдата Империи.
— Будь ты проклят, Дрого Хенс! — выругался Карл и выронил кинжал, а потом со слезами на глазах добавил: — Да будут боги милостивы к тебе…
— Эй… — окликнул его кто-то.
Карл огляделся. Рыцарь Пантеры пытался сесть на куче тел и невидящими глазами смотрел по сторонам.
— Есть здесь кто-нибудь? Кто-нибудь? Эй… есть кто-нибудь… — Сильный, глубокий голос оборвался.
— С вами все в порядке. Все хорошо, — успокаивающе сказал Карл и полез по телам пленных к рыцарю.
— Кто это? Я не вижу. Я не знаю, где я.
— Меня зовут Карл Воллен, сир. Второй отряд епархии демилансеров. Я — горнист. С вами все нормально. Все нормально.
Рыцарь, голый и беспомощный, потянулся на звук голоса Карла.
— Карл Воллен? Где ты?
— Здесь, сир. — Карл протянул руку, и рыцарь ухватился за нее.
— Я ослеп, — сказал рыцарь, на виске у него был темный кровоподтек, глаза закатились.
Рыцарь крепко сжимал руку Воллена.
— Где мы?
— В плохом месте, сир, не стану вас обманывать. Северяне взяли нас в плен и бросили в клетку.
— А-а-а. — Рыцарь со вздохом кивнул. — Этого я и боялся. Моя лошадь пала. Бедная Скальда. Потом что-то ударило меня по лицу. Копье, я думаю. Может, топор. Холодно.
— Они забрали ваши доспехи и всю одежду, — сказал Карл и чуть не добавил, что варвары едва не забрали и его голову, но промолчал.
— Теперь мне точно конец.
Карл отыскал в груде тел солдата, который был уже мертв. Он изловчился и стянул с мертвеца жилет и шерстяную рубаху.
— Сир? — сказал он. — Возьмите это и наденьте. Это поможет вам согреться.
Рыцарь на ощупь разобрался с грязной одеждой, которую передал ему Воллен, и натянул ее на себя.
— Уже лучше, — сказал он. — Я в долгу перед тобой, за твою доброту, горнист. Твой отряд из Талабхейма, верно?
— Да, сир.
— Ты присягал? Готовишься к вступлению?
Рыцарь спрашивал, готовится ли Карл стать членом какого-нибудь ордена.
— Я… нет. Моя родословная не совсем соответствует.
Рыцарь повернулся лицом к Карлу, хотя видеть его все равно не мог. Его невидящие глаза смотрели куда-то за левое плечо Воллена.
— Если мы выберемся отсюда, Карл, твое происхождение не будет иметь значения.
— Я сделал это не для того, чтобы…
— Конечно нет! Я не хотел тебя обидеть.
— Как вас зовут, сир? — спросил Карл.
— Фон Маргур, — ответил рыцарь и обхватил себя руками за плечи.
— Фон Маргур? Как великий герой Альтдорфа!
Слепой рыцарь улыбнулся.
— Боги! — воскликнул Карл. — Вы и есть фон Маргур из Альтдорфа!
— Да. По крайней мере, другого я не знаю.
— Это большая честь для меня, сир, — начал Воллен и умолк.
Он понял, как глупо это звучит. Они сидят в клетке, их ждет ужасная смерть, а он преклоняется перед героем.
Грубая правда заключалась в том, что его герой так же беспомощен, как и он сам. И их ждет смерть.
— Карл? Куда ты пропал? — хриплым голосом позвал Маргур.
— Я здесь, сир, — отозвался Карл. Он шарил руками по груде тел в поисках кинжала, потом нашел и сжал его в руке.
Воллен поднес кинжал к сердцу.
Через какое-то время рыцарь уснул тяжелым сном раненого солдата. Карл прислонился спиной к решетке и сунул кинжал в рукав.
Он повернулся и впервые посмотрел на обезглавленные тела возле клетки. Вокруг них роились бесчисленные мухи.
Из клубов дыма появилась человеческая фигура. Медное забрало в форме морды быка, три асимметричных рога. Кожаные ремни. Шнурки с побрякивающими бусами из ракушек и отполированными осколками костей. Нагое тело.
Это был варвар, с которым Воллен столкнулся в опочивальне маршала Нейбера.
Варвар подошел к клетке, его босые ноги шлепали по жидкой грязи. Он был невысокий, коренастый, с толстой шеей. В каждой руке он держал по длинному кинжалу.
Он подошел к клетке и уставился на Карла. Карл не сомневался, что рогатый демон узнал его.
Больше того, он был уверен, что северянин ищет именно его. Сбоку на шлеме варвара, в том месте, куда Воллен ударил саблей, зияла сквозная щель.
Северянин убрал один из кинжалов в ножны и потянулся к пробоине в шлеме. Провел пальцами по рваному железному краю и до крови порезал подушечки пальцев.
Потом варвар одним быстрым движением выбросил руку вперед и измазал кровью лицо Карла.
— Я — Онс Олкер, мясо, — отрывисто, но на правильном имперском сказал он. — Я повязал тебя кровью. Ты нанес мне оскорбление, за это я заберу твою душу.
Варвар стряхнул кровь с руки и ушел, растворившись в дыму.
Карла разбудил дождь, холодный проливной дождь. Он не заметил, как и когда заснул. Сильнее дождя не было с того дня, когда отряд лансеров выехал из Бродни. Дождь был просто ледяной. Он привел в чувство многих пленных, включая Маргура и нескольких солдат, которых Карл принимал за мертвых. Теперь, когда очнулось столько пленных, передвигаться по клетке стало невозможно. Они стонали и дрожали от холода, стоя на телах тех, кто уже вряд ли поднимется.
Кто-то рыдал. Кто-то выкрикивал какие-то бессмысленные обрывки фраз. Несколько солдат, объединившись, возносили Зигмаритские мольбы, прося избавления и стойкости.
Карл вдруг осознал, что и сам непроизвольно повторяет давно заученные слова. Он промок и промерз до самых костей и никак не мог унять дрожь. Дождь лил стеной, за клеткой было видно не дальше чем на четыре пяди. Карлу стало интересно — стережет ли их кто-нибудь? Ничто не мешало выдернуть из земли пару копий и бежать из клетки.
Бежать куда? За попытку побега варвары наверняка будут жестоко мстить.
Но что может быть хуже того положения, в котором они уже оказались?
Карл ухватился за ближайший кол.
— Что ты делаешь? — прошипел стоящий рядом солдат.
Карл не отвечал.
— Прекрати! — сказал тот же солдат. — Они наверняка нас всех убьют, если ты…
Карл посмотрел на солдата. Это был крупный мужчина средних лет в разодранном кожаном фартуке кузнеца или пушкаря.
— Они нас так и так убьют, — сказал Карл.
— Карл? Это ты? — позвал Маргур, протянув руку вперед.
— Парень хочет бежать! — сказал здоровяк в фартуке.
— Не делай этого, Карл, — спокойно сказал фон Маргур.
— Снаружи никого нет, сир… — Карл начал раскачивать кол.
— Нет, есть, — сказал фон Маргур.
— Откуда вы знаете? Вы же не… я хочу сказать…
— Я их чувствую. Я чувствую, как они наблюдают за нами, — сказал слепой рыцарь. Он сказал это с такой убежденностью, что Карл покорно отпустил кол.
Прошло несколько минут, и дождь вдруг прекратился. Потоки падающей с небес воды разогнали дым. Глазам пленных открылся сумеречный, лишенный красок серый мир. Опустошение — акры грязи, вытоптанные поля, дымящиеся руины Ждевки. Их клетка была одной из двух десятков, возведенных на залитом водой пастбище на западной окраине мертвого города. Все клетки были забиты беспомощными, воняющими кровью и грязью телами пленных солдат. Больше тысячи человек томились, загнанные в клетки, как свиньи в хлев.
Вдали полыхали костры, они были такими огромными, что даже проливной дождь не смог их загасить. Горы бревен посылали в унылое небо языки пламени. Сторожевые костры, погребальные, костры в честь одержанной победы… Карл не мог определить их назначение. Человеческие фигуры — чуть больше точки на таком расстоянии — плясали вокруг костров, исполняя какой-то ритуал. Карл слышал бой барабанов и песнопения. Над полем кружили вороны, тысячи падальщиков опускались на землю, как осенние листья.
И еще кое-что открылось после дождя — возле клеток в укрытиях затаились северяне, вооруженные рогатинами и топорами, и наблюдали за пленными. Рядом с некоторыми варварами лежали на цепи огромные гончие псы.
— Видишь? — прошептал крупный солдат, стоявший рядом с Карлом.
— Вы были правы, сир, — сказал Карл рыцарю.
В клетке воцарилось молчание. Даже пленный, который выкрикивал нечленораздельные проклятия, заткнулся. Их ожидало такое мрачное, такое апокалиптичное будущее, что было не до разговоров.
Опустилась ночь, черная, холодная и безоблачная. Клетку окружила подмораживающая темнота северной весенней ночи.
Пленные оставались на ногах, их била дрожь, от холода сводило конечности. Взошла луна, мутная и мерцающая, как белый фонарь. Появились звезды, они были далекими и холодными. Карл не смог распознать ни одного известного ему созвездия. Он был уверен, что все это — плод его воображения.
Позднее взошла вторая луна, но её свет было не сравнить с ледяным блеском первой. Бой барабанов и песнопения, доносящиеся издалека, стихли, огромные костры погасли.
В следующий раз Карл проснулся на рассвете. Он промерз до мозга костей. Карл поморгал спросонья, а затем огляделся. Он обнаружил, что его поддерживал все это время, чтобы он мог спать стоя, крепкий солдат в кожаном фартуке. Карла поразила доброта солдата.
— Все в порядке, парень, — сказал солдат и кивнул головой. — Я бы не дал тебе упасть. Тебя бы затоптали.
Карл посмотрел на вытянутое лицо солдата и по его красным глазам понял, что тот плакал. Его налитые силой руки дрожали от холода и страха.
— Как тебя зовут? — спросил Карл.
— Ладхор Бреззин из Нулна.
— Инженер?
— Нет, парень. Ничего такого. Простой заряжающий из орудийной команды. Я… был заряжающим.
Солдат пожал могучими плечами, насколько позволяла теснота в клетке, и отвернулся, вытирая нос и глаза огромными кулаками.
— У него есть сын, — шепнул кто-то на ухо Карлу.
Это был слепой рыцарь.
— Сын?
— Пацан примерно твоих лет. Всю ночь он плакал оттого, что больше никогда его не увидит.
— Это он вам сказал, сир? — шепотом спросил Карл.
Фон Маргур отрицательно покачал головой.
Воллен хотел спросить рыцаря, откуда он все это узнал, но благородный воин был слаб и мертвенно-бледен. Кровоподтек на виске разросся и стал светлее. Глаза его по-прежнему были похожи на глаза сломанной куклы, но теперь левый, тот, что ближе к кровоподтеку, налился кровью. Карл был уверен, что, хотя рыцарю и не раскроили череп, он был тяжело контужен. Фон Маргур лишился зрения и наверняка страдал от жуткой головной боли. Когда он начинал говорить, было видно, что его белые зубы очерчены кроваво-красной полосой.
— Мой противник нанес мне очень сильный удар, — вдруг сказал рыцарь, словно подслушал мысли Карла и решил поддержать беседу. Он повернулся лицом к горнисту, но глаза его смотрели в другую сторону. — Это был дьявол в черных гравированных доспехах…
— Курганцы называли его заром Блейдой, — сказал Воллен.
— Он — настоящий демон, — сказал слепой рыцарь. — Его мысли словно расплавленное железо. Он мечтает стать Верховным Заром и замышляет убить Сурса Ленка.
— Кого?
— Я не знаю. Слова сами приходят ко мне. — Фон Маргур вдруг умолк и протянул руку Карлу.
Горнист взял протянутую руку. Прикосновение рыцаря было холодным как лед. Карл разглядел на правой щеке рыцаря метку зара Блейды. Три темные точки запекшейся крови. Кожа вокруг точек окрасилась в зеленый цвет. На булавке была краска или чернила.
Что имел в виду «волчье забрало», когда сказал, что пометил Карла? Горнист провел свободной рукой по лицу. Левая сторона все еще представляла собой один большой синяк с порезами и ссадинами. На правой щеке он почувствовал легкое раздражение. Крошечная, болезненная ранка. Укол иглой.
Что означает эта метка?
— Карл, — сказал Маргур, — я боюсь.
— Нам всем страшно, сир.
— Я боюсь самого себя. Что-то проникает ко мне в голову. Оно пытается вырваться наружу. Заставляет видеть нечто и находить для этого слова. Я… — Рыцарь снова умолк и тряхнул головой. А потом он упал.
У фон Маргура начались судороги, его позвоночник и конечности напряглись и стали твердыми, как древко копья. Жуткие хрипы и бульканье вырывались из его горла, розовая пена пузырилась на оскаленных, крепко сжатых зубах.
Карл обхватил рыцаря за плечи. Напуганные пленные старались отступить в сторону, лишь бы не коснуться слепого рыцаря.
— Помогите же мне! — кричал Воллен.
— Оставь его, мальчик! Его коснулась порча! — предостерег Воллена один из пленных.
— Он одержимый! В него вселился злой дух северян! — завизжал второй.
— Негодяи! Бездушные тупицы! — орал Воллен. — Это просто приступ! Из-за ранения! Боги, мы же солдаты Империи! Мы не должны быть такими дремучими! Помогите мне, суеверные дураки!
Один только Бреззин решился помочь Карлу.
— Смотри, чтобы он не прикусил язык, — сказал могучий пушкарь, аккуратно обняв фон Маргура сильными руками.
Через минуту тело рыцаря обмякло, судороги прекратились. Бреззин осторожно отпустил Маргура, и тот неожиданно сел, нагнулся вперед, и его вырвало черной, ядовитой желчью на тела лежавших под ним мертвецов. А потом рьщарь заснул.
— Слава Зигмару, хоть ты не испугался, как весь этот сброд, — сказал Карл пушкарю.
— Испугался чего? Того, что он одержим?
Карл кивнул.
— Испугался, — сказал Бреззин, — но тебе нужна была помощь.
Через час после припадка Маргура возле клеток начали собираться курганцы. Они были крайне возбуждены, трубили в рога, били в барабаны. Громко лаяли собаки, а варвары хохотали и что-то орали на грубом северном диалекте.
Пленники в клетках напряженно ждали.
Вокруг клетки, где сидел Карл, сгрудилось множество варваров. Они заглядывали внутрь, выкрикивали оскорбления и тыкали через прутья рогатинами. Пленники испуганно жались друг к другу. Карл увидел дикаря, который назвался Онсом Олкером, — его шлем с тремя асимметричными рогами выделялся в толпе северян.
Послышался стук копыт, и курганцы расступились, давая дорогу всаднику. Это был наметивший для себя Карла вождь — воин с волчьим забралом.
Он спешился и подошел к клетке. На нем все еще была медвежья шкура, черные штаны и сапоги, но кожа его теперь была отмыта и смазана жиром. Воин хлопнул в ладоши, и железные кольца у него на руках зазвенели. Хлопок спровоцировал гортанные вопли варваров. Вождь поднял руки и за изогнутые рога снял с головы шлем.
Его лицо было совсем не таким, каким его представлял себе Карл. Варвар был гладко выбрит, у него не было ни бороды, ни усов, ни волос на голове, ни даже бровей. Ритуальные шрамы широкими бороздами пересекали по диагонали его скулы — пять на одной и два на другой. Глаза его были яркими, а взгляд острым, как алмаз. Он был красив необычной дикой красотой — так вожака волчьей стаи можно было бы назвать красивым.
Варвар отбросил шлем одному из курганцев и провел ладонями по гладкому, сальному черепу.
— Выводите их, — приказал он.
Курганцы ринулись к клетке. Они повыдергивали из земли колья и пики, сорвали с решетки цепи, а потом рогатинами повыталкивали из клетки пленников. За их спинами остался островок искалеченных мертвых тел.
Бреззин и Воллен с двух сторон поддерживали фон Маргура. Некоторые пленники рыдали и молили о пощаде. Курганцы толкались вокруг пленных, тянулись к ним руками, пинали, дразнили и надрывались от хохота. Один из пленных упал на колени перед «волчьим забралом» и начал молить о пощаде.
Варвар ногой ударил его по зубам.
— Трехрогий! — вдруг сказал Маргур и напрягся.
Бреззин и Карл удивленно посмотрели на рыцаря. Кто-то вцепился Воллену в руку, он обернулся и увидел прямо перед собой бычью морду с тремя рогами. Голый дикарь рвался к нему сквозь толпу. Один из своих кинжалов он держал наготове.
«Волчье забрало» растолкал пленных и ударил Онса Олкера в грудь до того, как тот успел зарезать Карла. Олкер упал на землю и жалобно завыл. И пленные, и курганцы расступились, уступая место для схватки.
«Волчье забрало» нанес еще один тяжелый удар по шлему Олкера. От удара и без того завитый рог согнулся.
Онс скулил по-собачьи. Бусы брякали, как погремушки.
— Что ты задумал, Олкер? В какие игры ты играешь? — угрожающе спросил «волчье забрало», нависая над голым дикарем.
— Он мой должник, зар! Он нанес мне оскорбление, и я повязал его кровью! Я заберу его душу!
— Плевать на твою кровь. На нем моя метка, Олкер. Ты должен просить его у меня, а не бить в спину!
— Я требую его душу! — завывал дикарь. «Волчье забрало» пнул его ногой:
— Проваливай, падальщик! Зар Блейда еще может наградить тебя за твой вид, но не я. Ты — недоношенный говноед. Проваливай, пока я не вставил тебе глаза в задницу, чтобы ты увидел что-нибудь более подходящее для тебя!
Онс Олкер зашипел на могучего воина и предостерегающе скрестил пальцы. Потом потряс своими костяными бусами.
— Плевал я на твои чары! Мой шаман заколдовал меня! — взревел «волчье забрало».
Онс Олкер подцепил пальцами свой шлем и поднял его так, что стали видны клочья усов и оскал кривых коричневых зубов. Он плюнул в «волчье забрало».
— Будь ты проклят, зар Улдин! Ты должен мне душу!
«Волчье забрало» — Улдин — глянул на одного из своих воинов.
— Подай-ка мне мой палаш, — сказал он.
Онс Олкер мгновенно исчез.
Зар Улдин медленно повернулся к Карлу. Его глаза были яркими и холодными, как луна, которая смотрела на них в эту ночь с небес.
— Ты мне дорого обходишься, маленький южанин. Это… — Он коснулся свежей раны на плече, которую нанес ему Карл в бою возле зала Ждевки. — А теперь еще проклятия войскового шамана. Кажется, тебя проще убить.
— Ты убил мою лошадь, — дерзко ответил Воллен.
Зар Улдин сузил глаза, а потом громко расхохотался:
— Лошадь тебе уже не понадобится.
Он ушел, по пути раздавая приказы курганцам.
Пленников увели на заливные луга, где днем раньше сражались две армии. Курганцы пригнали их туда, где еще недавно полыхал огромный костер. Теперь на этом месте возвышалась гора из золы и обугленных бревен. Покрытые белым пеплом бревна еще дымились на холодном утреннем воздухе. Карл заметил, что пленных из других клеток пригнали к таким же кострищам. В воздухе носился странный запах. Пахло дымом, но к нему примешивался запах паленого мяса.
Подталкивая пленных рогатинами, курганцы заставляли их рыться в пепелище потухшего костра. Обугленные поленья еще не остыли, а когда пленные разгребали их голыми руками, жар внизу был как в печи. Очень скоро руки пленников покрылись ожогами и волдырями.
— Какого черта мы здесь делаем? — спросил один из пленных солдат.
Карл отгреб в сторону груду горячих углей и наткнулся на ответ. Еще нескольким пленным одновременно открылась правда, и они закричали от ужаса.
Они откапывали черепа. Черепа, с которых огнем счищали плоть. Черепа были белыми как мел и пульсировали от внутреннего жара. Когда их вытаскивали из-под углей, из них выливались остатки горячей грязной жижи.
Вот для чего жгли гигантские костры. Так варвары подготавливали черепа побежденных для своих пирамид победы. То, что пленные должны были своими руками доставать черепа своих собратьев из горы пепла, было для них очередной унизительной пыткой.
Курганцы с диким хохотом и криками заставляли пленных выкапывать черепа и складывать их рядом с кострищем. Черепа стукались друг о друга, скоро из них выросла белая костяная гора. Кого-то из пленных рвало. Один солдат отказался подчиниться, его избили, потом проткнули копьями и оставили на съедение воронам.
Вновь появился зар Улдин, и кое-кто из варваров начал передавать ему черепа из груды, наваленной рядом с потухшим костром. Улдин старательно, как ребенок, играющий в кубики, начал раскладывать черепа на земле. Его шаман был рядом — маленький, сморщенный человек, голый, как и Онс Олкер. На шамане был железный шлем с выгравированной по верху змеей, он выкрикивал заклинания и скакал вокруг зара, потрясая бусами, шнурками с ракушками и костяшками человеческих пальцев. Белым пеплом от костра он нанес на голое тело какие-то магические символы.
Зар Улдин точно следовал инструкциям своего шамана, которые тот выкрикивал лающим голосом. Сначала он выстроил из черепов правильный квадрат — по тринадцать штук с каждой стороны, глазницами наружу, а шаман убедился, что один из углов квадрата указывает на север. Карл не знал точно, как он это сделал; кажется, у шамана были грозовой камень и железная игла.
Затем Улдин начал заполнять черепами, которые передавали ему курганцы, внутренность квадрата и возводить пирамиду. Он что-то напевал, но что именно, Карл разобрать не мог. Шаман скакал вокруг вождя, не переставая петь и греметь своими амулетами, его левая нога ни разу не коснулась земли.
Пленных тошнило, их руки были обожжены и по локоть перепачканы в пепле. Многие плакали.
Пирамида росла. Шаман прыгал и размахивал своими бусами.
Карл откопал еще один череп и рискнул оглядеться. У каждого потухшего костра на бывшем поле боя происходило то же действо. Под присмотром северян пленные выкапывали из пепла черепа, вожди возводили из них пирамиды, а вокруг них плясали шаманы. Улдин почти докончил пирамиду. Было ясно, что пирамида возводится по строго определенным правилам. Чтобы ее построить, требуется точное количество черепов.
— Еще три! — потребовал Улдин.
Взмокшие от жара пленные сровняли потухший костер с землей. Они откопали еще два черепа. Курганцы поторопились передать находку Улдину.
— Еще! — крикнул он.
Пленный солдат в изодранной униформе аркебузеров Нордланда добыл последний череп. Казалось, он невероятно рад, что ему удалось услужить вождю варваров. Улдин подошел к пленному, взял у него из рук горячий череп и повел его к пирамиде.
Улдин водрузил последний череп на вершину пирамиды. Шаман с гиканьем и улюлюканьем скакал вокруг своего хозяина. Казалось, костяные грани пирамиды излучают холодный свет. Пустые глазницы походили на черные окна в белых склонах из черепов.
Пленные мрачно наблюдали за тем, как вожак варваров достраивает свою пирамиду. С запада подул холодный ветер, и белый прах развеялся по сырому полю.
Зар взглянул на дрожащего аркебузера из Нордланда, который подал ему последний череп, и успокаивающе, даже дружелюбно, улыбнулся, якобы в благодарность за оказанную услугу. А потом Улдин выхватил у своего шамана кремневый кинжал и перерезал аркебузеру горло.
Пленный еще выл и пускал пузыри, когда вожак северян приподнял его над пирамидой черепов и окропил ее горячей кровью своей жертвы.
Карл с отвращением отвернулся. Некоторые из пленных повалились на колени, моля о пощаде.
Улдин отбросил труп аркебузера, обернулся к пляшущему шаману и вернул ему обагренный кровью кинжал.
Следуя какому-то варварскому обычаю, шаман полоснул кинжалом по щеке вождя. Теперь на одной щеке Улдина было пять шрамов, а на второй — три. Улдин воздел руки к небу и радостно завопил.
Загремел гром. «Боги, — подумал Карл, — боги слышат». Языческие боги, имен которых он не знает.
Курганцы погнали пленных обратно по усеянному трупами полю и снова заперли их в клетку. Подгоняемый варварами, Карл не смог даже приблизительно сосчитать количество возведенных из черепов пирамид.
В следующую ночь у Маргура случился еще один приступ. Когда рыцарь пришел в себя, лежа на руках Карла и Бреззина, он произнес что-то похожее на «убей меня».
— Я не могу, сир. Я не сделаю этого, — сказал Карл.
Фон Маргур качнул головой, глаза его смотрели в никуда, он улыбнулся, на губах его выступила пена.
— Нет, Карл. Я сказал… Ты убьешь меня. И убьешь Улдина. Но сначала ты нанесешь ему пятый шрам на щеку.
После этого Маргур уснул. Карл Воллен надеялся, что слепой рыцарь больше не проснется.
IV. НОРСКА
Двое суток после резни в Ждевке рота кислевитов скакала на восток. Герлах скакал вместе с ними.
Область к востоку от Ждевки представляла собой край глухих лесов, болот и широких степей, уходящий к природной границе Кислева — реке Линек. На кленах, ивах и старых тополях с приходом весны начали набухать почки. Крохотные дымчато-синие цветы в изобилии росли на полянах, образуя островки, похожие на голубые сугробы. Певчие птицы кружили в воздухе, пахло дождем и свежестью. Каждые несколько лиг лес пересекали открытые полосы черного глинозема, которые поблескивали в лучах весеннего солнца. Талые воды заливали берега Линска. В воде, стоявшей в глиняных ямах, отражались блестящие доспехи всадников.
Ведомые ротным знаменем кислевиты скакали вперед. Они скакали молча и не останавливались, не останавливались ни разу.
Днем они скакали ровной рысью, ночью — медленным шагом. Временами кто-то из лансеров засыпал на ходу, но их лошади не отставали от отряда.
Ночи стояли холодные и непроглядно-черные. Лансеры не зажигали ни фонари, ни факелы. В промежутках между потоками дождя с неба наблюдали за ротой две мерцающие белым светом луны. Совы-сипухи дразнили всадников своими криками. Время от времени слышались раскаты грома.
Днем продвигаться было не легче. Дождь зачастил, потоки воды пробивались сквозь черные голые ветви деревьев и превращались в туман. На открытых пространствах дождь переходил в ливень, земля превращалась в жижу, ямы со стоячей водой едва было можно разглядеть за струями дождя. Солнца практически не было видно, только белесый свет в облаках. Очень редко бледно-желтые лучи пытались прорваться сквозь тучи, но безрезультатно. Лансерам попадались цапли и болотные птицы, однажды они увидели коричневого волка, трусившего вдоль реки.
Три-четыре всадника постоянно скакали на некотором расстоянии позади отряда, чтобы предупредить о возможной погоне. Каждые несколько часов лансеры из основного отряда сменяли часовых в арьергарде. На исходе первого дня часовые подтянулись вперед, и рота на полном скаку пересекла растянувшееся на несколько лиг пространство затопленной ливнем земли до ближайшего леса. Враг так и не появился.
На третий день Билидни повернул роту на север.
Димитер тоже ехал с ними. Кислевиты завернули его тело в саван и перебросили его через седло боевого коня демилансера. Герлах настоял на том, чтобы самому повести коня Димитера.
Никто не заговаривал со знаменосцем, он тоже ни к кому не обращался. Ему просто нечего было сказать. Герлах скакал, устало ссутулясь в седле, и смутно ощущал, как силы покидают Саксена. Кишки сводило от голода, от ушибов болело все тело.
Когда на третий день рота повернула на север, кислевиты прибавили шаг, и Герлах понял, что постепенно отстает. Он решил не придавать этому значения. Лансеры начали переговариваться между собой, временами до Герлаха долетал их смех. Ему хотелось, чтобы кислевиты скакали дальше и оставили его одного. Он больше не хотел быть вместе с ними.
Два всадника отделились от роты и подъехали к Герлаху. Они скакали по бокам от знаменосца и жестами и улыбками просили его догнать отряд.
— Уезжайте, оставьте меня, — сказал он.
Кислевиты переглянулись, не совсем понимая, что он говорит.
— Скачите дальше! — Герлах устало махнул рукой.
— Мы скачем, и ты скачешь, — сказал один из подъехавших — высокий мужчина с узлом седых волос на макушке и глубоко посаженными глазами. У него был большой рот с мелкими ровными зубами. Длинные загнутые крылья из перьев ястреба на деревянном каркасе возвышались у него за спиной.
— Уезжайте, — резко сказал Герлах.
— Ротный говорит — ехать с тобой. Ехать с тобой. С… — Лансер запнулся. — Как ты это говорить?
Герлах вздохнул.
— Ты ехать сейчас с ним! — настойчиво сказал второй кислевит. Он был невысок, простой пацан с жидкими усиками и синими-синими глазами. Его деревянные крылья были украшены яркими перьями сойки. Он возбужденно посмотрел на старшего товарища, явно довольный своими лингвистическими познаниями. — Яха? Яха?
— Ты ехать сейчас с ним, — повторил первый, с энтузиазмом кивая головой. — Ты ехать сейчас с ним!
— Яха? — повторил довольный собой мальчишка и посмотрел на Герлаха. — Я говорить хорошо тебе!
— Я так не думаю, — пробормотал знаменосец.
— Яха?
— Я говорю… неважно.
— Шо?
Старший лансер помрачнел. Он указал на молодого. Говорил он старательно, подбирая правильные слова:
— Вейжа — парень, он… м-м-м… говорит много… м-м-м… хорошие слова во рту. В твоем ухе… м-м-м… тоже хорошо?
Паренек — Вейжа — торопливо шепнул что-то товарищу.
— А! — воскликнул старший лансер. — Вейжа, его язык в твоем ухе.
— Яха? — не унимался молодой.
Герлах посмотрел на Вейжу:
— Очень хорошо. Хорошее слово.
— Ты понимаешь! Это хорошо! — обрадовался Вейжа; старший лансер сиял, как гордый за умного сына. — Много раз я читать книгу. Одну книгу. Книга. О! Снова книга. Так я учить.
— Очень хорошо, — сказал Герлах. Он совсем обессилел. «Интересно, — подумал знаменосец, — книга, по которой учился Вейжа, поможет ему понять смысл слова „проваливай“?».
Парень наклонился в Герлаху:
— Витали — он. Витали учит нехорошо.
Витали насупился.
— Витали говорит мало хорошо, — печально сказал он.
Молодой лансер начал дружески бранить Витали по-кислевски. Они добродушно подшучивали друг над другом. Рота почти исчезла за деревьями. Герлах мечтал, чтобы его оставили в покое.
Вдруг кислевиты одновременно умолкли и оглянулись назад. Но все вроде бы было тихо.
— Норска, — шепнул Витали. Герлах понял это слово без перевода.
Витали отдал приказание пареньку и развернул свою лошадь. Он достал из чехла дротик и положил его на плечо острием вниз.
— Яха! — выкрикнул седой кислевит и поскакал назад по тропе.
Вейжа потянулся к Саксену и попытался схватить его за удила. Герлах отмахнулся от паренька.
— Мы должны ехать! Скачи! — ворчал молодой лансер.
Герлах оглянулся. Витали исчез из виду.
— Мы должны ехать! — упорствовал Вейжа.
— Ладно, хорошо! — согласился Герлах и пустил Саксена следом за кобылой кислевита. Конь Димитера тяжело шел следом.
С минуту они скакали по сырой тропе. Вейжа постоянно оглядывался. Он был возбужден. Лансеров из роты не было видно.
— У тебя есть горн? — шепотом спросил Герлах.
— Шо?
— Горн? Рог?
— Рок?
Герлах изобразил, будто прикладывает горн к губам и дует. Вейжа кивнул и с готовностью передал ему свою флягу с водой.
— Зигмар, помоги мне. Нет. Надо предупредить отряд. Предупредить роту.
— Рота?..
— Предупредить их! — рявкнул Герлах. Он отвязал от луки седла удила коня Димитера и передал их молодому лансеру. — Скачи, предупреди роту. Скажи Билидни.
Вейжа колебался: Герлах хлопнул по крупу его кобылу, подгоняя ее вперед. Лансер медленно поехал по узкой тропе, оглядываясь назад.
Герлах обнажил саблю и развернул Саксена вокруг оси.
Он возвращался по той же тропе. Витали нигде не было видно. В лесу стояла зловещая тишина. Туман, как дым от костра, струился между стволов деревьев, капли дождя, словно драгоценные камни, сверкали на ветвях ив и лиственниц. Герлах подскочил в седле от внезапно донесшегося до него звука, но это был всего лишь дятел, выстукивающий дробь по стволу дерева.
Потом знаменосец услышал другие звуки. Крики людей. Лязг железа.
Герлах пришпорил Саксена и, ныряя под низкими ветками, поскакал вдоль мелкого ручья на поляну впереди.
Витали нашел норскийцев. Шесть пеших уродов и два верхом на вороных конях. На всех были железные доспехи и рогатые шлемы, измазанные дегтем. Они обступили лансера, который, поднимая фонтаны воды, кружил на своей лошади в обмелевшем ручье.
Был там и девятый. Он лежал на берегу ручья наполовину в воде, из груди у него торчал дротик.
Норскийцы окружили Витали со всех сторон и тыкали в него рогатинами и копьями, их тупой стороной. У одного из них была «утренняя звезда» — шипастый шар на цепи, — которую он мастерски раскачивал в руке.
Витали держал наготове второй дротик и поворачивался лицом к каждому норскийцу, пытающемуся подобраться к нему ближе.
Один из всадников не был полностью экипирован, грудь у него была незащищена, на голове шлем с прямыми, длинными, как у южного буйвола, рогами. Второй выглядел более впечатляюще — на нем была длинная черная кольчуга, каждая пластина кольчуги «украшена» шипом. Плащ, сшитый из двух волчьих шкур — белой и серой. На голове круглый шлем с забралом на петлях, наверняка выкованный в кузнецах Империи и захваченный как трофей. Шлем вымазан дегтем, и к макушке приделаны два рога. Рога извивались, как две змеи, каждый заканчивался головой рептилии с раскрытой пастью. «Это вожак», — моментально догадался Герлах.
Предводитель дикарей держал под рукой длинное кавалерийское копье. Черное древко копья трех пядей в длину было увито металлическими полосами. Варвар явно намеривался убить Витали, как только его люди загонят кислевита в тупик.
Герлах убрал саблю и достал последний пистолет. Пистолет он зарядил еще за день до этого и теперь просто взвел курок.
— Карл-Франц! — крикнул он.
Курганец обернулся и с удивлением увидел несущегося на него по руслу ручья лансера в разодранных доспехах.
«Первый — предводитель», — решил Герлах, прицелился и выстрелил.
Пистолет хлопнул, из него вырвалось облачко дыма.
«Банг!» — послышалось издалека — пуля ударилась в рогатого вожака варваров. Он вскрикнул и тяжело рухнул на землю, увлекая за собой коня. Кавалерийское копье треснуло под тушей бьющего в воздухе ногами жеребца.
От Герлаха до ближайшего пешего курганца оставалось два лошадиных корпуса. Это был варвар, вооруженный «утренней звездой» на цепи. Герлах убрал пистолет, выхватил из ножен саблю и на скаку рубанул курганца, удар отбросил варвара в нависающие над землей ветви ивы.
Норекийцы бросились к Герлаху. Тот поднял Саксена на дыбы и направил его бьющие копыта на ближайшего врага, а потом, когда Саксен опустился передними ногами на землю, нанес прямой удар и пробил насквозь плечо противника.
Витали издал торжествующий вопль. Он метнул дротик и поразил еще одного норскийца, вооруженного рогатиной. Потом Витали обнажил свою кислевскую саблю — великолепное оружие с тонким изогнутым клинком и простой крестообразной рукоятью — и приготовился к бою.
Схватка приняла странный оборот. На стороне Герлаха и Витали были внезапность и лошади, они заставили норскийцев отступить. Но рогатины варваров превосходили их оружие по длине, курганцы рычали, рявкали и не давали приблизиться к себе лошадям противника.
Оставшийся нетронутым всадник-норскиец поднялся и замахнулся мечом, Витали повернулся к нему лицом. Тонкая сабля лансера, без сомнения, сломалась бы от одного удара тяжелого прямого меча курганца.
Витали был ловким воином. Наблюдать за ним было одно удовольствие. Кислевит нырнул под просвистевшим в воздухе мечом, развернулся и нанес удар тонкой саблей. Клинок угодил под шлем варвара со спины и перерубил ему шею. Лошадь норскийца исчезла в туманном лесу, унося на себе болтающегося в седле ездока.
Со стороны леса громко и отрывисто протрубил рог.
Восемь крылатых лансеров, разбрызгивая грязь из ручья, галопом выехали на поляну. Они держали дротики на изготовку и скакали следом за Вейжей и Билидни. Пешие курганцы укрылись за поваленным древним дубом и угрожающе размахивали рогатинами.
— Яхта! — выкрикнул Билидни из-за забрала с сердцевидной прорезью.
Лансеры метнули дротики.
Загнанные в тупик норскийцы погибли, большинство из них тонкие копья пришпилили к стволу и корням поваленного дерева.
— Я предупредит рота! — гордо крикнул Герлаху Вейжа.
Герлах благодарно рыкнул в ответ. К нему подъехал Витали и протянул руку. Они обменялись рукопожатием. Кислевит улыбнулся и кивнул. Витали ничего не сказал, он знал, что у него не хватит слов, но все и так было понятно.
— Ротный! — крикнул один из лансеров.
Герлах оглянулся.
Предводитель норскийцев в шлеме со змеевидными рогами поднялся на ноги. Он был весь в глине, на одной из пластин кольчуги осталась вмятина от пули Герлаха. Знаменосец развернул своего коня.
— Нэ! — выкрикнул Билидни и рукой преградил Герлаху дорогу, потом обернулся и покачал головой: — Нэ. SavatnyorNorscyegylyve, — сказал он, но Герлах не понял ни слова.
Билидни спешился.
Лансеры отъехали назад, уводя за собой кобылу ротного.
Курганец обнажил длинный обоюдоострый палаш и с вызывающим видом занял позицию на противоположном берегу ручья.
Билидни достал из-за пояса тонкую кривую саблю и передал ее Вейже. Похлопав по холке свою лошадку, ротный развернул ее и достал из притороченных к седлу ножен прямую, длинную шашку. Тут Герлах заметил, что у большинства кислевитов за пояс заткнуты кривые сабли, а длинные, прямые клинки покоятся в ножнах у седел. Когда кавалерийский бой заканчивался, использовали шашки — оружие для пешего боя. Шашка Билидни с двумя прямыми желобками на ней была точно такой же длинной, как и палаш норскийца. Кисть воина защищала изогнутая железная пластина, крепящаяся к основанию рукояти. На палаше было три желоба по всей длине, а руку воина защищала круглая, витая из железных пластин сетка.
Ротный Билидни, с вертикально поднятой шашкой в руке, двинулся через ручей, черная грязь заляпала голенища его сапог.
Предводитель норскийцев, опустив меч, ждал его на противоположном берегу. Билидни был крупным, широкоплечим мужчиной, но его противник был и выше, и шире. Герлах чувствовал, насколько мощный воин скрывается под черной, утыканной шипами кольчугой. Он напрягся. Было ясно, что сейчас состоится ритуальный бой чести. Вожак с вожаком. Возможно, он сам спровоцировал эту схватку, не прикончив курганца или даже просто появившись в рядах кислевитов. Билидни, видимо, считал, что обязан Герлаху за спасение знамени роты. Наверное, этот неразумный бой был для Билидни возможностью вернуть Герлаху долг.
Лансеры явно не собирались ничего предпринимать. Герлах начал перезаряжать пистолет. Он не хотел, чтобы еще и смерть ротного была на его совести.
Послышался лязг металла о металл. Герлах поднял голову. Билидни и рогатый варвар начали. Прямой клинок против прямого клинка. Они ходили кругами и обменивались ударами, искры веером разлетались в стороны.
Все кончилось очень быстро.
Курганец с размаху обрушил на Билидни мощный удар, кислевит парировал его, отбросив меч противника в сторону и лишив его тем самым защиты. Следующий удар был за Билидни, он нанес его обеими руками.
Герлах видел — удар смертельный. Чего он не учел, так это то, какой силой обладает ротный. Клинок шашки попал под шлем и выбил заклепки из металлических пластин. Билидни снес голову противника. Упакованная в рогатый шлем голова, как пушечное ядро, отлетела в заросли папоротника.
Обезглавленный курганец рухнул на землю как подкошенный, его доспехи загремели, как добрая дюжина цимбал.
— Господарство! Господарство! — завопил Билидни, воздев руки к небу и потрясая окровавленной шашкой. Он повернулся к своим торжествующим собратьям: — Господарство!
Когда его люди перестали радостно вопить и хлопать его по плечам, Билидни отдал приказ возвращаться к роте. Лансеры подобрали свои дротики, отмыли наконечники и древки в ручье, но даже не приблизились к убитым ими варварам. Казалось даже, что они стараются их не касаться. Они не обыскали трупы в поисках трофеев, монет или колец. Солдаты Империи хотя бы сбрасывали тела врагов в канавы или овраги и, если позволяли обстоятельства, сжигали их. Кислевиты же бросили тела убитых распухать в ручье и разлагаться на берегу.
А потом, когда они уже собирались уезжать, Билидни и Вейжа подошли к трупам и каждому поочередно выкололи кинжалами глаза. Билидни отыскал в папоротнике срубленную им голову вождя норскийцев и то же самое проделал с ней.
Герлаху Хейлеману все это показалось странным и диким.
Лансеры поскакали двумя колоннами за своей ротой. Герлах скакал позади Билидни, тот тихо беседовал о чем-то с высоким худым лансером со шрамом во всю щеку. Герлах припомнил, что лансера зовут Максим и он старший в роте Билидни. Они говорили о северянах — в их разговоре несколько раз прозвучало слово «норскийцы».
— Они здесь еще есть? — вмешался в разговор Герлах.
— Шо? — оглянулись Билидни и Максим.
— Еще северяне? Норскийцы?
Казалось, Максима забавлял акцент Герлаха.
— Нэ, — сказал Билидни и покачал головой. — Не так много, я думаю.
— А как же те, кого мы там встретили? Они наверняка преследовали нас не один день.
— Нэ, Вебла, нэ, — заверил его ротный. — Один день, не больше. Полк норскийцев на лошадях, много людей, идут на юг. Там богатые земли.
Это правда. Там самые населенные провинции Кислева. Там Империя. Билидни, видимо полагал, что курганцы так стремятся на юг, что не станут терять время на преследование небольшой роты, уходящей на восток.
— А как же те, с кем мы столкнулись? — настаивал Герлах.
— Кьязаки, — сказал Максим.
— Что?
— Всадники, — бросил Максим и повернулся вперед, словно это слово все объясняло.
Лансеры основного отряда ждали их на холме сразу за лесом. Один из них держал под уздцы коня Димитера.
День клонился к закату. Когда рота въехала на вершину холма, сверху открылся вид на бескрайнюю равнину. Непаханые земли, поросшие травой, дроком и чертополохом, уходили вдаль, к укрытым дымкой холмам. Дикие степные края.
Билидни махнул рукой. Он решил сделать привал на холме перед тем, как пересечь степь.
Герлах спешился и сел на траву. Он понимал, что надо расседлать и почистить Саксена, но на него навалилась такая усталость, что через минуту он уже спал.
Когда он проснулся, было темно и тепло. Ночь наступила ясная, в небе над холмом зажглись мириады звезд. Кто-то тихонько потряс Герлаха за плечо, и он понял, что именно от этого и проснулся.
Герлах сел. Он спал в том самом месте, где несколько часов назад спешился с коня. Кто-то укрыл его плащом. Невдалеке потрескивал высокий костер, от него исходило приятное тепло. В отсветах огня Хейлеман различил человеческие фигуры и что-то похожее на небольшие палатки.
Рядом с Герлахом сидел на корточках Витали. Он снял шлем, кольчугу и крылья и теперь был в драном бархатном плаще без рукавов, под плащом на нем была шерстяная рубаха. Витали протянул знаменосцу небольшую деревянную миску. От запаха горячей еды у Герлаха свело живот, а рот наполнился слюной.
Он взял миску. В ней были куски мяса с тушеной крупой и жирной подливкой. Аромат от еды шел восхитительный.
Витали позвал Герлаха к лансерам у костра.
— Иди, Вебла. Иди в круг.
Герлах с миской в руках приблизился к костру. Жар от пламени ударил в лицо, у костра пахло дымом и жареным мясом. Герлах сел, справа от него устроился Витали. Слева сидел плотный мужчина лет тридцати, он ел из своей миски, помогая себе рукой.
Герлах также принялся за еду. Он не знал, что это за мясо, но оно было невероятно вкусным. Герлах вдруг понял, что не ел несколько дней. Он быстро расправился с едой. Губы его блестели от жира.
Сидя у костра, лансеры вели неторопливую беседу. Все кислевиты избавились от доспехов и облачились в плащи и шкуры и теперь снова походили на язычников-оборванцев, за которых их принял Герлах при первой встрече. Все ели. Вокруг костра стояли котелки с мясом.
Кислевит, сидевший слева от Герлаха, подвел его к костру и показал, как заполнять миску.
Мясо было свежим. Зайчатина или оленина. Видимо, когда рота ехала через лес, кто-то из лансеров успел поохотиться. Рядом с костром один из солдат небольшим топором рубил ветки и подбрасывал их в огонь.
Герлах вернулся на место и быстро опустошил вторую миску. Он ел и смотрел на поднимающиеся в небо искры от костра. От невидимого жара холодный воздух над стоянкой колебался и заставлял колебаться звезды.
Покончив со второй порцией, Хейлеман почувствовал усталость. Ему было некомфортно и жарко, он расстегнул ремни своих доспехов и, сняв, сложил их у себя за спиной. Облокотившись на груду доспехов, Герлах почувствовал, как тепло костра и пищи возвращает силы в его измученное, израненное тело.
Кислевиты пустили по кругу бурдюк с вином. Каждый отпивал несколько глотков и передавал бурдюк соседу справа. Крупный лансер приложился к бурдюку, причмокнул губами и протянул вино Герлаху.
— Здоровье! — сказал он.
На секунду Хейлеману показалось, что это имя кислевита, но потом он понял, что это тост или приветствие. Знаменосец принял бурдюк и сказал:
— Будь здоров!
— Здоровье! — повторил кислевит.
Вино было сладким и густым, с привкусом скисшего молока, но оно было крепким, и Герлах сразу ощутил тепло в желудке.
— Хорошо, — кивнул он.
— Яха. Кумыс, — ответил лансер. — Кумыс — хорошо для души!
Герлах передал бурдюк Витали.
— Будь… — начал он, а потом поправился: — Здоровье!
— Здоровье, Вебла! — отозвался Витали и широко улыбнулся, обнажив мелкие ровные зубы.
— Витали, — медленно сказал Витали и ткнул себя пальцем в грудь. — Вебла. — Он указал на Герлаха. — Хорошо драться вместе. Бить кьязаков. — Он отхлебнул кумыса и передал бурдюк дальше.
— Меня зовут Герлах Хейлеман, — сказал Герлах.
— Шо?
Знаменосец постучал себя по груди:
— Герлах.
— Шо? Нэ Вебла?
— Нет. Нэ. Герлах.
Витали наморщил лоб, поразмыслил и пожал плечами.
— Что значит «кьязак»? — спросил Герлах.
— Кьязак, яха! — сказал Витали и выжидающе посмотрел на знаменосца.
— Что это значит?
— Шо?
— Что значит «кьязак»?
Витали беспомощно взглянул на Герлаха.
— Ух… шо — кьязак? — предпринял тот еще одну попытку.
— А! Это… это… м-м-м… — Витали поморщился и посмотрел мимо Герлаха на плотного лансера. — Митри! — позвал Витали и спросил что-то по-кислевски. Герлах уловил слова «кьязак» и «импирини».
Митри немного подумал и произнес грубым, низким голосом:
— Значит… всадник.
— Они все — всадники, — сказал Герлах. — Все норскийцы… всадники.
— Нэ, — сказал Митри. — Всадники… кьязаки… их мало. Охотятся сами по себе. Они не часть полка норскийцев.
Митри объяснил кое-что еще. Герлах понял, что у слова «кьязак» специфический смысл и «всадник» не передает полностью его значение. Кьязаки — грабители, банды разбойников, которые рыщут вокруг основного войска в поисках добычи. Герлах никогда об этом не задумывался, хотя не раз слышал разговоры о племенах северян. Север не был унифицированным пространством, а северяне не были единой расой. Они вместе мигрировали на Юг только потому, что их объединяла жажда захвата новых земель и голод добычи. У них не было общей государственной войсковой организации, как в Империи. Тем поразительней было то, что они смогли действовать как единый организм в битве при Ждевке.
«Что объединяло их в единое целое, — гадал Герлах, — какая чудовищная сила?»
Захмелевший знаменосец полулежал у костра и наблюдал за тем, что происходит вокруг. Кто-то из кислевитов был занят починкой шлемов и кольчуг, используя в качестве молотков рукоятки кинжалов. Кто-то выправлял или украшал новыми перьями деревянные каркасы крыльев. Двое кислевитов затянули длинную, заунывную песню на странный мотив. Бурдюк с кумысом продолжал ходить по кругу.
Герлах вдруг вспомнил о своем коне и вскочил на ноги. Первые несколько секунд ему было непросто устоять на ногах. Либо кумыс был крепче, чем он предполагал, либо его организм был настолько измучен, что легко поддался действию спиртного.
— Вебла?! — окликнул его Витали.
Герлах отошел от костра. Всего несколько шагов — и стало темно и холодно. Без кольчуги и доспехов отсыревшее полотняное белье и войлочная куртка неприятно липли к потному телу.
Вокруг костра кислевиты установили палатки. Проходя между ними, Герлах понял, что это очень примитивные конструкции. Каждый лансер, соорудив треногу из копья и двух дротиков, ловко накидывал на нее свой плащ или одеяло, служившее попоной. Герлах слышал лошадей, чувствовал их запах, но в кромешной темноте холодной ночи никак не мог их разглядеть.
— Вебла! — Это подошел Витали, в руке он держал сук, который поджег от костра.
— Мой конь, — сказал Герлах. — Я не присмотрел за ним. Он начал хромать…
Витали пожал плечами:
— Мой конь?
Витали взял его за рукав и повел вниз по склону. Лошади находились в загоне из дрока, и только конь Димитера и Саксен были на привязи. Степные лошадки покорно жались друг к другу.
В центре стада что-то светилось. Подойдя ближе, Герлах увидел, что свет исходит от небольшой масляной лампы.
Двое обнаженных по пояс и взмокших от пота лансеров начищали лошадей пучками травы. Возле лампы ссутулился старик в длинном бешмете и ловко правил подкову с помощью маленького стального молоточка.
— Бородин! — тихонько позвал Витали.
Старик закончил работу и поднял над головой свою тусклую лампу. Это была небольшая глиняная чаша с фитилем.
Витали на кислевском объяснился со стариком.
Тот поднес лампу к лицу Герлаха и внимательно посмотрел на него. У самого Бородина было обветренное, изборожденное морщинами лицо.
Он отвел Герлаха к Саксену. Конь знаменосца и боевой конь Димитера были расседланы и вычищены. Бородин поднял переднюю ногу Саксена и показал Герлаху новую подкову. Он также смазал копыто целебной мазью.
Пока Герлах спал, кислевиты позаботились о его коне, как о своих лошадях.
— Бородин — мастер лошадь, — сказал Витали.
— Мой друг хотел сказать «мастер по лошадям», — поправил Витали старый кислевит. — Это честь для меня занимать такой пост в роте, еще я мастер по металлу.
У старика был сильный акцент, но он очень хорошо изъяснялся на родном языке Герлаха.
Витали и Бородин заметили удивленное выражение на лице Герлаха. Витали рассмеялся.
— Бородин много учится, — усмехнулся он.
— Возвращайся к огню, солдат Империи, — мягко сказал Бородин. — Тебе нужен отдых не меньше, чем Саксену.
Герлах кивнул и позволил Витали увести себя вверх по склону холма.
На полпути он резко остановился и посмотрел назад.
— Откуда ты узнал имя моего коня? — крикнул он.
Но Бородин снова принялся за работу и ничего не ответил.
К тому времени, когда они вернулись к костру, разогревшиеся и насытившиеся лансеры оживились. Бурдюк с кумысом ходил по кругу, песни звучали громче и веселее. Теперь уже пело несколько кислевитов, а один подыгрывал им на деревянном инструменте, похожем на уменьшенную копию лютни. Он ловко пощипывал струны, извлекая из своего инструмента ломкие звенящие звуки. Два лансера отбивали ритм на перевернутых котелках. Кто-то танцевал вокруг костра, прихлопывая в ладоши.
Герлах и Витали устроились на прежнем месте, к ним присоединился Вейжа с молоденьким лансером по имени Кветлей. Еще несколько раз они принимали бурдюк, пили из него и передавали дальше. Герлах окончательно расслабился.
— О чем они поют? — спросил он.
Витали и Вейжа совместными усилиями пытались сформулировать ответ. Каждый предлагал несколько слов, они жонглировали ими и порой приходили к одному результату. Витали владел языком Герлаха гораздо лучше, чем думал сам. Юный Вейжа, который не переставал поправлять Витали, на деле владел языком Империи куда меньше, чем ему представлялось. Кветлей, который и двух слов связать не мог по-имперски, просто сидел и наблюдал.
Люди, объяснили Герлаху, благодарят богов: Урсана — Отца Медведей — за защиту; Дазха — за огонь; Тора — за победу.
Герлаха одолевала дремота, уже почти в полусне он задал еще один вопрос:
— Кьязаки. Зачем вы выкололи им глаза?
Витали и Вейже потребовалось время, чтобы понять смысл вопроса.
— Ослепить, яха? — переспросил Витали.
— Они уже были мертвы.
— Нэ. Не их души. Духи вернуться. Злые. Искать здесь, искать там, искать везде, где найти, кто их убил. Витали не хочет духи найти его, яха?
Герлах рассмеялся; несмотря на жар от костра, его бросило в дрожь, и он из суеверия коснулся бляхи на ремне.
Духи пришли за ним поздно ночью. Они, как туман, просачивались из леса между стволов деревьев, шелестя листвой. Духи клубами поднимались от подножия холма, их приближение встревожило лошадей в загоне.
Лагерь спал, но костер еще был высоким. Герлах поднялся и наблюдал за тем, как к нему приближается туман духов. Трава на их пути покрывалась изморозью. Они завывали, как далекий ветер, и тянули к Герлаху белые, полупрозрачные руки. На их вытянутых лицах зияли кровавые дыры глазниц.
Герлах не представлял, как с ними сражаться. Меч не может разрубить то, чего нет.
Духи витали вокруг — серебристый туман призрачных фигур. Они шипели и проклинали Герлаха за то, что он бросил их тела на пропитанной кровью земле.
Их лица окружали Герлаха со всех сторон — открытые рты, пустые глазницы, ввалившиеся щеки.
Он знал их.
Мейнхарт Стауэр, Сиболд Тракс, Йоханн Фридел, Гермен Волкс, Ганс Одамар, Карл Райнер Воллен…
Герлах очнулся от сна в холодном поту. Он лежал на траве на склоне холма. Костер превратился в мерцающие угли. Кислевиты спали.
Было жутко холодно. На востоке занимался рассвет.
Герлах закутался в плащ и постарался заснуть.
Костяной рог взял длинную низкую ноту. Герлах встрепенулся и через секунду уже был на ногах. Его пошатывало. Солнце уже взошло. Костер потушили, золу разбросали по земле. Исчезли даже обугленные кости от ужина. Не было и палаток. Только пепелище и он в полном одиночестве.
Снова взвыл рог. Подозревая нападение врага, Герлах собрал свои доспехи и побрел вниз по склону холма.
Рота была в полном сборе. Лансеры-кислевиты в оборванных плащах и шкурах стояли возле своих лошадей, их великолепные доспехи были сложены в узлы и приторочены к деревянным седлам. Горнист, сидя верхом, приложил рог к губам и запрокинул голову. Еще одна длинная нота разорвала раннее утро. Украшенное орлиными крыльями знамя билось над степью.
За спинами всадников поднималось солнце. Небо было красноватого оттенка, как разбавленная водой кровь, колеблющаяся на ветру трава отливала ржавчиной и розовым. Казалось, все замерло, только подрагивали лошадиные хвосты, хлопало знамя и колыхалась трава. На горизонте вырисовывалась пурпурная гряда холмов.
Герлах помчался вниз, временами останавливаясь, чтобы подобрать упавшие доспехи. Увидев знаменосца, Билидни жестом подозвал его к себе.
— Что случилось? — спросил Герлах.
— Рассвет. Пора в путь, — ответил ротный.
— Почему меня не разбудили? — зло спросил Герлах.
Билидни пожал плечами. Снова затрубил рог, приветствуя восходящее солнце. Перед собравшейся ротой стоял конь Димитера с завернутым в саван телом хозяина на седле.
— Будешь прощаться, Вебла? — спросил Билидни.
— О чем ты? Я не понимаю…
— Как его звать? — спросил ротный, указывая на тело Димитера.
— Каус Димитер… но…
Билидни задрал голову и коротко, но со всей душой выкрикнул что-то на кислевском. Среди непонятных ему слов Герлах разобрал только имя — Каус Димитер.
Билидни умолк. Рог протрубил еще раз. Максим хлопнул по крупу коня Димитера. Конь галопом поскакал по степи, тело убитого хозяина подскакивало в седле.
— Нет! — закричал Герлах. — Что вы делаете? — Он бросил свои доспехи и, путаясь в высокой траве, побежал за конем Димитера.
Коня уже было не поймать. Герлах упал на колени.
— Это хорошо. Большая честь, — подойдя к нему, сказал Билидни. — Степные похороны. Рота показывает большое уважение твоему другу.
Герлах взглянул на ротного.
— Это — шутка? — с вызовом сказал он. — Кауса следовало похоронить со всеми почестями клириков Морра! А это что, черт возьми?
Билидни пожал плечами:
— Он был всадником, да?
— Лансером Империи! — рыкнул Герлах.
— Тогда он хотел бы остаться в седле. Навсегда остаться всадником и скакать за небесным огнем Дазха. Почему ты хочешь зарыть его в землю, где он не будет свободен?
Герлах последний раз взглянул вслед ускакавшему коню. Силуэт коня уже почти растворился на бескрайних степных просторах.
— Вы — безбожники, варвары, — сказал он Билидни. — Чертовы язычники.
Билидни приготовился оседлать свою лошадку.
— Ротный! — окликнул его Герлах. — Я настаиваю на том, чтобы мы ехали в Чойку или любой другой город на Линске!
Билидни вынул ногу из стремени и повернулся к Герлаху.
— Нэ, — сказал он.
— Не говори мне «нэ», ты, варвар! Я — лансер! Я — знаменосец отряда демилансеров! Я присягал Его Святейшеству Карлу-Францу! Я не изменю своей клятве и не поскачу, как безмозглый кретин, на север или на восток! Враг идет на юг! Враг! Норскийцы!
Билидни пожал плечами:
— И что нам делать, Вебла?
— Перестань называть меня «Вебла»! Ты должен называть меня сэр Хейлеман! У нас есть долг… перед… перед Кислевом и перед Империей! Настал час исполнить свой долг! Почему мы бежим?
Чтобы разобраться, в чем суть речи Герлаха, Билидни потребовалось некоторое время.
— Рота скачет, — сказал он, указывая на восток. — Ты тоже.
— Вы — вспомогательное подразделение сил обороны Империи, и ваш долг…
Билидни оборвал его нетерпеливым взмахом руки, потом взглянул на Бородина, и тот перевел ему по-кислевски.
Билидни кивнул.
— Долг. Странная вещь, — сказал он.
— Простая вещь, ты, тупица! Если ты, конечно, не трус!..
Бородин помрачнел и начал переводить, кутаясь в длинный бешмет. Но Билидни жестом приказал ему замолчать.
Ротный с укором посмотрел на Герлаха.
— Трус? — сощурившись, переспросил он.
— Что?
— Ты считаешь меня трусом, Вебла?
— Если ты уходишь на восток… да.
Стоящие рядом лансеры начали тихо переговариваться, прерываясь, чтобы перевести суть разговора.
Билидни хмыкнул, стянул с правой руки перчатку, передал ее и свой кнут Бородину и двинул Герлаху кулаком в лицо.
Герлах шмякнулся на задницу. Из носа у него заструилась кровь. Он выругался.
— Ты не оскорблять ротного Билидни, — сказал Билидни и снова натянул перчатку на руку.
Герлах поднялся на ноги и бросился на крепкого кислевита.
Они повалились на траву. Герлах вцепился в узел волос на макушке ротного, тот вцепился ему в лицо. Билидни зацепил пальцем рот знаменосца и отвел его голову в сторону. В ответ Герлах укусил кислевита и, когда Билидни, вскрикнув, отдернул руку, ударил ротного в скулу. Сцепившись, они покатились по склону холма. Билидни коленом пнул Герлаха под ребра, тот ответил ударом кулака в глаз.
Скатившись к подножию холма, они расцепились и вскочили на ноги. Лансеры спустились следом и теперь, прихлопывая в ладоши, выкрикивали имя ротного.
Они бились лицом к лицу. Ударом отвечая на удар. Они ходили кругами и нещадно обрушивали друг на друга тяжелые удары. Кровь и слюна брызгали во все стороны после каждого такого выпада. Билидни был великолепен — силен как медведь, с низкой, устойчивой посадкой. Но и Герлах не уступал ему — у него были широкие плечи и мощная грудная клетка. Он был знаменосцем. Его готовили к тому, чтобы часами держать на высоте тяжелый штандарт.
Герлах ударил Билидни в зубы, а потом под ребра. Ротный встряхнулся и обрушил страшный крюк в голову знаменосца. Лансеры окружили бьющихся на вытоптанной траве противников и прихлопывали в ладоши.
Герлах пропустил удар в плечо, потом в ухо. Он вцепился в горло Билидни, а потом нанес такой сильный удар, что сбил кислевита с ног. Герлах кинулся на распростертого на траве ротного и уперся пятерней ему в лицо, вдавив голову в землю.
Билидни схватил Герлаха за горло. Хватка ротного не была сильной, но интуиция подсказывала Герлаху, что, если Билидни захочет, он одним движением руки вырвет ему кадык. Герлах отпрянул и сел на ротного верхом.
По распухшему от синяков лицу знаменосца струилась кровь. Билидни неотрывно смотрел ему в глаза снизу вверх. Оба боролись за глоток воздуха.
— Один воин с копьем, — просипел Билидни. — Еще один воин с копьем. Дерутся. Одно копье ломается.
— Что? — задыхаясь, перепросил Герлах.
— Такая история, Вебла. Одно копье ломается. У одного воина остается только наконечник от копья. У другого — целое копье. И…
— И что?
— И… воин с наконечником нападет на воина с копьем. В лицо или со спины?
Герлах отпустил распростертого на земле ротного и неуверенно встал на ноги. Шатаясь, он отступил на шаг и сплюнул кровь и мокроту. Лицо у него пульсировало, Герлаху казалось, что оно стало в два раз больше. Он опустился на траву и обхватил колени руками.
Кто-то из лансеров помог Билидни подняться на ноги. Левый глаз ротного заплыл, из разбитых губ сочилась кровь.
— Ну? Ответ?
Герлах потряс головой и еще раз сплюнул густой кровью.
— Только наконечник. В лицо или со спины?
Герлах, поднялся на ноги и посмотрел в глаза избитому и запыхавшемуся ротному.
— Со спины, — сказал он.
Окровавленный рот Билидни расплылся в беззубой улыбке.
— Рота уходит на восток, — объявил он.
С хрипом, стараясь восстановить дыхание, Герлах передернул плечами.
Билидни с размаху с такой силой ударил знаменосца, что тот, рухнув на землю, мог видеть только плывущие перед глазами мерцающие звезды.
— Вебла больше никогда не назовет ротного трусом.
Вейжа и Витали, подпирая Герлаха с двух сторон, отвели его к оседланному Саксену. Знаменосец отхаркнул сгусток крови и вместе с ним кусок сломанного зуба.
Кислевиты попытались надеть на него доспехи, но он только отмахнулся и сел на землю. Тогда Вейжа и Витали завернули доспехи знаменосца в плащ и привязали получившийся узел позади седла Саксена на кислевский манер.
Вейжа снял поношенный бешмет и протянул его Герлаху.
— Он твой, — сказал Герлах, отмахиваясь от грязного плаща.
— У Вейжи есть другой, — сказал Вейжа.
Герлах накинул на плечи дурно пахнущий бешмет.
Появился Бородин и присел на корточки перед Герлахом.
Ни слова не говоря, он обхватил голову знаменосца руками и повернул его лицом к себе. Бородин деловито, как при покупке лошадей, оттянул нижнюю челюсть Герлаха и ощупал пальцем окровавленные зубы. Потом он поочередно оттянул ему веки и заглянул в глаза.
— Будешь жить, Вебла, — сказал мастер по лошадям.
Герлах ухмыльнулся. Даже ухмыляться было больно.
Бородин достал из складок своей черкески глиняный горшочек с жирной мазью.
— Смажешь синяки. Это поможет.
Герлах принял горшочек и встал.
— Ты произвел впечатление на Билидни, — сказал старый кислевит.
— Отлично, — сказал Герлах. — Но мы все равно уходим на восток.
— Северо-восток, — поправил мастер по лошадям. — В Дашику. Наверное, там.
— Наверное, там — что? — спросил Герлах.
Бородин пожал плечами.
Запахнувшись в бешмет Вейжи, Герлах взобрался на Саксена.
Рота тронулась в путь. Вниз по склону холма в океан стелющихся на ветру трав. Они скакали все быстрее, их вело знамя роты.
За спиной лансеров-кислевитов оставались расступившиеся волны высокой травы. Чем дольше они ехали, тем дальше отступали вырисовывающиеся на горизонте холмы. Никогда еще Герлаху не приходилось видеть такие бескрайние степные просторы.
— Где находится Дашика? — крикнул Герлах, когда с ним поравнялся Бородин на вороной кобылке.
— В трех днях пути! — крикнул в ответ Бородин.
— Но где это?
— Там! — показал рукой мастер по лошадям. Впервые Герлах осознал, что понимание пространства и расстояний у кислевитов не имеет ничего общего с представлениями жителей Империи. Расстояния для них настолько велики, что цель просто не видно. Кислевиты полагаются на свое чутье и скачут в бесконечность.
Саксен уверенно скакал галопом, никакой хромоты не было и в помине. В голове колонны громко протрубил рог, просто так, от счастья, что можно трубить. Лансеры приподнялись в седле и радостно завопили.
— Что они кричат? — окликнул Бородина Герлах.
— Боевой клич роты, — отозвался мастер по лошадям.
— Что за клич?
— Всадники… Всадники смерти!
— Что это значит?
— Это мы — я, Билидни, все мы. И ты тоже! — прокричал в ответ Бородин. — Мы — круг Йетчитч. Мы — Всадники смерти!
V. ЧАР
Его звали Скаркитах. С ударением на первый слог. Скаркитах. Курганцы перед ним трепетали. Он был выше многих из них по своему положению. Важная персона. Рабовладелец.
Он возник из дыма пожарища, который все не мог покинуть руины Ждевки. О его приближении возвестил сначала бой барабанов, потом цимбалы. С северным ветром появились тринадцать всадников в серебряных доспехах с розовыми пятнами и разводами на них. Всадники держали копья с длинными наконечниками вертикально, к седлам у них были подвешены арканы и кнуты.
Следом появились пляшущие и скачущие дети, каждый не старше десяти лет. С головы до ног они были выкрашены в синий цвет. Дети били в цимбалы.
А потом появились массивные крытые носилки темно-красного цвета. Столбы, поддерживающие тяжелый навес, были украшены золотыми листьями и жемчугом, черные шелковые занавеси колыхались вокруг каркаса. Носилки несли два десятка бритых потных мужчин в кольчугах и меховых юбках. По каждую сторону носилок на белом осле ехал барабанщик и в медленном ритме бил в привязанные к седлу литавры.
За носилками ехал Хинн.
Телохранитель и компаньон работорговца. Это был самый крупный воин из всех, кого приходилось видеть Карлу Воллену. Плечи его были широкими, как ствол дуба, а бицепсы в обхвате — как ляжка взрослого мужчины. На нем были штаны из серого волчьего меха, подпоясанные широким кожаным ремнем с внушительной золотой бляхой. Торс обнажен, горы мускулов смазаны жиром. На шее шарф из перьев бирюзового цвета с черным окончанием, каждое длиной с мужскую ладонь. На голове Хинна красовался золотой шлем, напоминающий своими очертаниями голову гигантского аиста или цапли. Заостренная макушка шлема была необычайно высокой. Огромные железные бараньи рога закручивались от шлема до самых плеч Хинна. У телохранителя было два палаша, по одному с каждой стороны седла.
Пленных вытолкали из загонов и сбили в беспорядочную толпу. Вдалеке они могли видеть пирамиды из черепов своих собратьев, в возведении которых они были вынуждены принять участие.
По команде Хинна рабы опустили носилки.
Скаркитах откинул черный шелковый полог и ступил на землю. Это был полный мужчина с водянистыми глазами и бородой цвета соломы. Голова его была гладко выбрита, и только за правым ухом оставлены волосы, заплетенные в белесую косу. На нем был простой, поразительно чистый халат из белого полотна и белоснежные шаровары. Единственным украшением его наряда служил тяжелый амулет из чистого золота, который болтался у него на шее на толстой цепи и с каждым движением хозяина бился о его грудь.
Карлу было тошно смотреть на все это. Многие пленные при виде Скаркитаха взвыли от ужаса.
Шел пятый день после резни при Ждевке, но дым, укрывший поле брани, был все таким же плотным, и дневной свет едва проникал сквозь него. Все эти дни пленников не кормили, единственным питьем для них была дождевая вода. Многие умерли, большинство в последние день-два. В воздухе витал запах разлагающихся трупов.
Скаркитах встал перед трясущейся массой измученных пленников и воздел к небу пухлые руки. Когда он разжал пальцы, на каждой его ладони можно было увидеть вытатуированный синий глаз.
— Чар! — выкрикнул он.
Карла передернуло от этого крика. По толпе пленных пробежала волна ужаса и отвращения. При звуке голоса Скаркитаха стоявшие вокруг курганцы одобрительно завыли и принялись стучать древками копий и мечами по своим щитам.
— Чар! — снова завопил Скаркитах, не опуская рук.
Грачи и падальщики, кружившие над полем со дня окончания резни, перестали орать и каркать и начали стаями опускаться на покрытую лужами землю вокруг носилок и к самым ногам рабовладельца. От этой картины кровь леденела в жилах.
Один падальщик уселся на левый рог шлема Хинна. Еще полдюжины опустились на вытянутые в стороны руки Скаркитаха. Они хлопали крыльями и приседали на своих «насестах». Рабовладелец поглядывал то вправо, то влево, улыбался и ворковал с птицами на нечеловеческом языке.
— Зигмар, благослови нас, — шепнул Бреззин Карлу. — Перед нами демон.
Скаркитах опустил руки, птицы спрыгнули с них на землю, все, кроме одного старого ободранного ворона с бельмом на глазу, который остался сидеть на плече рабовладельца и щелкал острым клювом.
Скаркитах отдал распоряжения стражникам. Закованные в доспехи воины спешились и тяжелым шагом направились в толпу пленных, щелкая кнутами и раздавая хлесткие удары. Это была система их работы. Стражники хватали каждого пленника за подбородок и разглядывали его лицо. Затем, в зависимости от того, что они увидели, стражники отталкивали пленного в правую или в левую сторону.
Большинство оказалось слева, где их ждали курганцы, чтобы снова загнать в клетки. Одного из десяти отталкивали направо, туда, где ждал пленных Скаркитах. Этих немногих пленников Хинн с помощью нескольких курганцев выстроил в шеренгу.
Барабанщики спешились с ослов. Они подошли к рабовладельцу, каждый нес завернутые в шкуры дощечки. Носильщики, опустив тяжелую ношу, установили на земле небольшую жаровню и наковальню, которые они извлекли из сундука, прикрепленного к передней части носилок. Еще они достали из сундука невероятно длинную цепь из черного железа и кандалы и свалили все это рядом с жаровней. Выкрашенные в синий цвет дети побросали цимбалы и стали играть вокруг носилок.
Барабанщики расстелили на земле шкуры и аккуратными рядами разложили на них дощечки. Каждая дощечка представляла собой брусок темного дерева длиной с ладонь, с одной плоской стороной. У каждой дощечки один конец был украшен характерными кисточками и перьями. Барабанщики достали кинжалы с широкими лезвиями и начали затачивать их об оселки.
К этому времени в жаровне вовсю пылал огонь.
Стражники решительно продвигались в толпе, осматривая каждого пленного и определяя его дальнейшую судьбу. Они приближались к тому месту, где стояли Карл, фон Маргур и Бреззин. Карл чуял запах варваров. Чеснок, жир и тухлятина. Розовые пятна на их доспехах были не чем иным, как человеческой кровью.
Щелкали хлысты. Скулили пленные.
Один из стражников подошел к фон Маргуру и так крепко ухватил слепого рыцаря за подбородок, что тот вскрикнул от неожиданности. Варвар резко повернул лицо рыцаря в одну сторону, затем в другую, а потом оттолкнул его к Скаркитаху.
Стражник осмотрел еще двух пленных и погнал их налево к курганцам. Он приблизился к Карлу.
Шея Карла хрустнула, когда стражник дернул его голову из стороны в сторону. Хватка у него была крепкой, железная перчатка твердой и холодной.
Стражник прорычал что-то под своим забралом и ударом кулака послал Карла к рабовладельцу.
Карл обернулся назад. Как раз пришла очередь Бреззина. Стражник отправил дюжего заряжающего налево. Бреззин пытался сопротивляться. Он совершенно растерялся и умоляюще смотрел на Карла.
— Парень! — звал он. — Парень!
Стражник, сыпля проклятиями, отбросил Бреззина назад.
— Бреззин! — позвал Карл.
— Зигмар позаботится о тебе, парень! — кричал Бреззин, пока его тащили к курганцам. — Помни! Зигмар позаботится о тебе!
Кнут стражника щелкнул как выстрел, Бреззин закричал. А потом он исчез в толпе пленных.
Карл почувствовал, что остался совсем один. Острые наконечники копий загнали его в шеренгу пленников.
Фон Маргур стоял через два человека от Карла. Воллен заметил, что у каждого стоящего в шеренге была метка на щеке. У кого-то три зеленые точки, как у фон Маргура. У кого-то две черные, или три красные в линию, или три синие треугольником. Все они были помечены зарами.
Скаркитах шел вдоль шеренги и изучал метку каждого пленника. Осмотрев метку, он кричал барабанщикам имя, и они делали кинжалами зарубки на одной из дощечек.
— Зар Блейда!
Зарубка.
— Зар Херфил!
Зарубка.
— Зар Сколт!
Зарубка.
— Зар Херфил!
Еще зарубка.
Временами тучный рабовладелец задерживался перед кем-нибудь из пленных и заговаривал с ним невыносимо мягким голосом. Когда он заканчивал осмотр, пленного отправляли к жаровне, возле которой хозяйничали носильщики. Карл слышал стук металла по наковальне, чуял запах горячего железа и пар от опускаемого в бадью с водой раскаленного металла.
Скаркитах подошел к фон Маргуру.
— Зар Блейда! — объявил он, его крик сопровождался барабанной дробью.
Скаркитах склонил голову набок и внимательно оглядел дрожащего рыцаря, который смотрел в никуда невидящими глазами.
— Великолепно, — сказал Скаркитах фон Маргуру. — Чар уже овладел тобой. Сделал с тобой все, что надо.
— Я принадлежу к ордену рыцарей Карла-Франца, да воссияет его имя и слава в веках, — дрожащим голосом отвечал фон Маргур. — Тебе не овладеть мной, демон. Да, пусть на меня напали тени Хаоса, я не боюсь…
— Замолчи, — сказал рабовладелец. — Ты не понимаешь, где ты и кем тебе предстоит стать. Чар покажет тебе настоящее сияние. Чар раскроет твою суть и даст тебе увидеть. Ты избран, и ты пока ничего об этом не знаешь.
— Я принадлежу к ордену рыцарей Карла-Франца… — запинаясь, начал повторять фон Маргур.
— Нет, сир, — оборвал его Скаркитах, — ты собственность вождя Блейды и сосуд Циклопа — владыки змей. Тебя ждут чудеса, представить которые тебе не позволяет твое скудное воображение.
— Ты лжешь, — еле слышно сказал фон Маргур.
— Увы, — ответил рабовладелец, — это единственное, чего я никогда не делаю. Уведите его.
Один из курганцев подтолкнул рыцаря к жаровне.
— Зар Крейа! — объявил Скаркитах, осмотрев следующего в шеренге пленников. — Зар Логар!
Он подошел к Карлу.
Скаркитах ухватил Карла за лицо пухлыми пальцами и вдруг отдернул руку.
— О-о-ох! — протянул он, пристально вглядываясь в лицо пленного. Облезлый одноглазый ворон затанцевал у него на плече, щелкая клювом. — О-ох, ну не превосходно ли? — восхищался Скаркитах. — Я уже решил, что этот слепой рыцарь будет настоящей находкой в сегодняшней добыче, но ты… ты превосходишь даже его.
Карл молчал.
— Зар Улдин! — крикнул Скаркитах через плечо и снова посмотрел на Карла.
— Синие глаза. Признак совершенства. Чар течет в твоих жилах.
Карл упорно молчал, плотно сжав губы.
— Как тебя зовут, избранный?
Карл закрыл глаза. Скаркитах рассмеялся долгим гортанным смехом.
— Синие. Как небо. Синие, как текучая правда Чара.
Карл открыл глаза и увидел амулет Скаркитаха. Рабовладелец держал его прямо перед лицом Карла. Свет играл на сплетенных в кольцо золотых змеях и мерцал в центре синего камня, вставленного в глаз.
Камень был синий. Насыщенно-синий. Синий, как океан. Синий, как бездна.
Карл плюнул на амулет. Курганцы в страхе зашипели.
Скаркитах поднял тяжелый магический амулет и демонстративно слизал с него слюну Карла. После этого он опустил амулет на грудь.
Одноглазый ворон раскачивался на плече рабовладельца и не переставая щелкал клювом.
Скаркитах обхватил двумя руками голову Карла и медленно наклонил ее вперед. Рабовладелец поцеловал пленника в щеку. Соприкасаясь с Карлом лбами, Скаркитах прошептал:
— Чар отвел тебе особое место. Сначала ты будешь сопротивляться, но потом ты полюбишь это. Я завидую этой близости.
Скаркитах расцепил руки, Карл с отвращением отдернул голову назад. Работорговец улыбнулся.
— Уведите его! — крикнул он.
Курганец погнал Карла к жаровне. Один из носильщиков клещами доставал из огня раскаленные добела железные штыри. Ногу Карла поставили на наковальню и нацепили на нее кандалы.
Второй смуглый носильщик замкнул железный браслет раскаленным штырем. Теперь Карл был скован цепью длиной в две пяди с пленником, стоявшим впереди него, цепь такой же длины сковывала его со следующим за ним пленником.
— Зар Сколт! — выкрикивал Скаркитах.
Еще одна зарубка. И снова стук молотка по раскаленному железу.
Свора курганцев вывела отобранных пленников с метками на лице из Ждевки. Идти скованным цепью пленным приходилось в ногу, кто сбивался с шага — падал. Карл, еле волоча ноги в тяжелых оковах, изо всех сил старался приноровиться к подобному способу передвижения.
Небо было скрыто дымовой завесой, и Карл какое-то время считал, что курганцы ведут их на восток.
Но вскоре они подошли к реке и переброшенному через нее широкому деревянному мосту на пяти каменных опорах. Пленные побрели через мост. Кто-то суеверно сплевывал через плечо.
Это была переправа на Чойку. Карл узнал это место. Когда он в последний раз пересекал этот мост, Герлах Хейлеман плюнул на его кирасу.
Карл на секунду задумался: чем все закончилось для заносчивого знаменосца их отряда?.. Убит — никаких сомнений, его труп лежит где-нибудь на дымящихся вокруг Ждевки полях.
Пленные брели дальше. Временами им приходилось сходить с дороги, чтобы пропустить обгоняющие их отряды северян. Рогатые черные воины во весь опор мчались на юг.
Когда пленные приблизились к выжженному дотла селению, над обугленными, дымящимися руинами которого моросил мелкий дождик, и Карл увидел каменный бассейн, он сразу понял, куда они пришли. Это была Чойка, вернее, то, что осталось от Чойки.
Курганцы погнали их дальше, к дороге, ведущей на юг.
Тростник по сторонам дороги сгибался под дующим с равнин ветром.
Вдоль всей дороги стояли кресты с распятыми на них жителями Чойки. Войско курганцев, не зная жалости, двигалось вперед.
Карл опустил голову и смотрел себе под ноги. Грязь и цепь. Чавк-чавк. Чавк-чавк.
Они шли не останавливаясь три дня, лишь по ночам делая привал на несколько часов. Их путь лежал через сырые лиственные леса, где единственным признаком жизни были продвигающиеся на юг северяне. Пленников обгоняли беспорядочные соединения варваров-копьеносцев, которые не соблюдали никаких принципов построения. Они шагали под барабанный бой, под омерзительными и зачастую непристойными знаменами. С некоторыми отрядами бежали своры боевых и охотничьих псов. Другие передвигались в крытых телегах и фургонах на тяжелых колесах из сплошного дерева, которые волокли упряжки быков или мулов.
Временами мимо скакали всадники. Всегда на юг. Иногда и в лесной чаще можно было видеть всадников, пренебрегающих дорогой. Однажды пленных обогнал эскадрон двухколесных колесниц, запряженных четверками невысоких лошадок. Рядом с каждым возницей находился бородатый лучник с изогнутым луком.
Дни стояли сырые и унылые, часто шли сильные дожди. Ночи были тихие и безлунные.
Пленных было около шести десятков — все с меткой на лице. Их сковали по десять человек. Конвойных было двадцать пеших солдат плюс три всадника. Командовал конвоем четвертый всадник в серебряных латах — один из стражников Скаркитаха.
Когда наступала темнота, курганцы сгоняли пленных с дороги на какую-нибудь лесную поляну и железными копьями прибивали цепи к земле. Северяне разводили для себя костер и ели и пили ночь напролет. На каждую из шести цепей выдавалось только по две миски — в одной дождевая вода, в другой — остатки мясной похлебки из котелков варваров. Пленные быстро усвоили, как важно делиться.
Кто-то пополнял свой рацион тем, что можно было отыскать на земле, — жуками, земляными червями, даже листьями и стеблями. Кое-кто жевал кору и веточки или кусочки кожи, оторванные от уцелевших сапог или ремней. Голод был лютый. Карл никогда не испытывал и даже представить себе не мог ничего подобного. Голод превосходил все остальные лишения — холод, усталость, незаживающие раны, сбитые кандалами ноги, даже положение побежденных и взятых в плен рабов, с которыми обращаются, как с животными.
Карла бил озноб, кишки сводило так, словно его пырнули ножом в живот. Он сознавал, что все они дошли до странного состояния. Чистое отчаяние. Состояние это усугублялось. Сначала все было расплывчато. До этой фазы пленные сносили все ужасы и лишения в надежде, что, если они проявят терпение, всему этому придет конец или наступит избавление.
И вот стало абсолютно ясно, что ничего этого не будет. Раньше или позже кто-нибудь из пленных решит, что жуткий голод страшнее опасности сопротивления или попытки бежать.
На третью ночь, когда их цепи вколотили в землю на окруженной тополями поляне, произошло две вещи, которые приблизили пленных к критическому состоянию. Ночь была непроглядно-черной. Курганцы пили и хохотали у своих костров. Они припозднились со скудной едой для пленников, и один из пленных потерял сознание. Карл, стараясь сохранить тепло, сидел, поджав ноги и обхватив колени руками.
Всю вторую половину того дня их обгоняли бесконечные массы северян. Ходили разговоры о скорой битве, и пленные гадали, в каком месте и при каком городе она состоится. Выдвигалось множество предположений, но никто из них не был знаком с географией этого региона, не говоря уже о том, что они не знали, где находятся в данный момент.
С наступлением темноты красное зарево окрасило небосклон на юге. Хоть и смутно, но оно было видно сквозь деревья. Конвойные заметно возбудились. Обещанная битва. Город в огне.
Одному из пленных в центре цепи, рядом с Карлом, стало плохо. Он корчился, выл, его выворачивало наизнанку. Видимо, по глупости от голода он съел какие-то ягоды или грибы.
Несколько курганцев подошли посмотреть, в чем дело, но ничего не предпринимали. Пленнику грозила мучительная смерть, но конвойным было плевать. Они не предложили ему никакой помощи и даже не попытались избавить от страданий.
Примерно через час пленный затих. Карл не мог понять, заснул он или умер.
Воллен начал задумываться о побеге. Возможно, те пленные, что еще не заснули, были заняты тем же. Карл все еще прятал в затвердевших от грязи складках одежды кинжал Дрого Хенса. Конечно, он не мог разжать кандалы и тем более отрезать себе ногу. Но если бы ему удалось уговорить всех пленников из своей связки действовать сообща, они могли бы вытащить из земли колья и напасть на спящих курганцев. Кинжал давал ему шанс. Они могли бы завладеть оружием. Могли бы…
Карл отбросил эту идею. Их всех изрубят на куски. Он прикинул, что как минимум двое в его связке слишком слабы, чтобы драться, и трое слишком напуганы. И потом, еще был фон Маргур.
Даже если бы он согласился, его слепота — слишком серьезная помеха для побега.
В конце концов, Карл решил отрезать себе ступню. Смешно, но удерживала его от этого шага ни грозящая боль, ни даже сложность бегства на костылях. Нет, ему казалось, что лезвие кинжала недостаточно велико, чтобы перерезать ногу.
Послышался топот копыт. По дороге на всем скаку промчались колесницы и всадники с факелами. Они явно спешили принять участие в битве.
А затем последовал другой звук. Карлу показалось, что это шумят на ветру верхушки деревьев. Еще не уснувшие пленные с любопытством посмотрели в небо.
Свистящий звук рассекаемого воздуха. Как-то Карлу пришлось побывать в порту Мариенбурга, и он слышал похожий звук, когда ветер трепал широкие паруса торговых и частных судов, стоящих в русле реки.
Курганцы тоже услышали этот звук. Они повскакивали со своих мест и спешно затушили костры и затоптали угли. Варвары были напуганы. Говорили они только шепотом и приказали пленным сидеть молча и не двигаться. Приказания сопровождались шипением, угрозами и демонстрацией обнаженных клинков.
Хлопающие, свистящие звуки неслись над их головами с севера на юг. И варвары, и пленные оцепенели и в гробовой тишине смотрели в небо.
Карл возносил мольбы Зигмару и надеялся, что эти звуки исходят не от того, что рисовало ему его воображение.
Крылья. Огромные кожаные крылья неведомого существа неслись над лесом. Черные на черном фоне беззвездного неба. Дикая, смертоносная мерзость самого дальнего Севера спешила принять участие в сражении по зову колдунов Кургана.
Пленный, который отравился ягодами или грибами, очнулся и завопил.
Он успел крикнуть дважды, прежде чем курганцы вышли из ступора и смогли среагировать.
Они навалились на орущего пленника и копьем пригвоздили его к земле.
Снова воцарилась тишина, которую нарушали, только звуки хлопающих крыльев гигантских летучих мышей.
С первыми лучами солнца курганцы подняли пленных и погнали их на дорогу. Было холодно и серо, снова пошел дождь. Останки отравившегося пленника, которого убили ради тишины, бросили гнить под вздыхающими тополями.
Карл поклялся себе, что не примет такую смерть. Он не позволит варварам с позором отобрать у него жизнь только потому, что они решили, будто она принадлежит им.
Бежать он не может. Во всяком случае, пока не случится нечто похожее на чудо. Но у него есть «настоящий убийца». Небольшой клинок, которого хватит на то, чтобы прикончить одного врага. Когда представится такая возможность, он вступит в драку и заберет с собой на тот свет хотя бы одну мерзкую душонку северянина.
Волоча ноги в кандалах, Карл рассеянно почесал ранку на правой щеке. Метка вождя Улдина. Карл с радостью содрал бы кожу, лишь бы не быть помеченной собственностью.
Дождь усилился. Потоки воды размывали дорогу. Лес по обе стороны дороги был едва виден за завесой дождя. Все пленники, включая и Карла, шли, задрав голову, и, открыв рты, ловили живительную влагу. Карл благодарил Таала, седого бога стихий, который восседал на небесах, за то, что он подарил своим детям эту маленькую радость.
Доспехи всадника, ехавшего вдоль колонны пленных, теперь действительно стали серебряными. Струи дождя смыли ритуальные кровавые разводы, которые делали доспехи варвара розовыми. «Дождь отобрал кровавую защиту магии, — подумал Карл, — и сделал меня слабее».
Он остановил свой выбор на стражнике Скаркитаха. Если удастся, он заберет с собой на тот свет душу варвара в серебряных доспехах. Эти узорчатые, обитые заклепками доспехи снова станут красными.
Красными от крови курганца.
Поздним утром четвертого дня они добрались до города. Дождь поутих, и солнце пыталось осветить землю.
Город стоял на широкой равнине, раскинувшейся между лесами. Горстка изб за стеной из камней и бревен жалась к прекрасному, но обветшавшему храму.
Они так и не узнали название города.
Войско курганцев, как стая волков, напало на город. Они порубили местных жителей и спалили почти все избы. Варвары использовали городские колодцы и провиант из разграбленных амбаров и подвалов. Они превратили этот город в перевалочную базу для своих отрядов, идущих по окраинам Кислева на родину Карла.
Пахло гарью и навозом. Место кишело курганцами. Варвары расставили войлочные шатры и полотняные палатки на пастбищах вокруг города, некоторые установили их прямо на улицах города. На окраине в загоне из цепей стояло большое стадо лошадей, неподалеку вырос лес из воткнутых в землю копий.
Курганцы кнутами гнали пленных через пастбища, мимо шатров и палаток к городским воротам. Лучники расположились на валу, их луки были туго натянуты. На посту у ворот стояли часовые с длинными трубами, вырезанными из бычьих рогов.
За стеной лежал разрушенный город. На грязных улицах стояли лужи. Тела мертвых кислевитов были грудами свалены вдоль городской стены. Над трупами роились бесчисленные мухи.
Пленные прошли по главной улице, через мощеную рыночную площадь с кучами пепла от ритуальных костров и вышли к храму.
Большое гранитное строение, возведенное в честь какого-то божества кислевитов, было разграблено, алтарь осквернен. Широкие окна и двери, за исключением главного входа, были заколочены. Лучшего здания под тюрьму в этом городе было не найти.
Внутри было сухо и сумрачно. Мерцали лампады. Широкий и длинный внутренний зал был расчищен, на пол набросаны одеяла. В храме пахло сухим деревом, пылью и скисшим вином.
Стражники приказали пленным сесть на кишащие вшами одеяла. Разожгли жаровню. Вскоре зал наполнил запах готовящейся пищи, желудки пленных болезненно сжались.
Карл закутался в одеяло. При свете разведенного костра он разглядел алтарь. Утварь и, возможно, святые предметы были сброшены на пол и разбиты. На широком базальтовом цоколе стоял железный гроб. У гроба было четыре ноги в форме птичьих лап, по бокам были приварены рукояти, чтобы тяжелую ношу могли поднять на плечи могучие носильщики. С той стороны фоба, что смотрела в глубь храма, был выкован глаз, веками которому служили сплетенные между собой змеи. Внутри гроба горел огонь, его янтарный свет мерцал в зрачке глаза. Казалось, глаз мигает.
На час или два пленных оставили в покое. А потом раздался грохот тяжелых шагов по каменным плитам и в храм вошел Хинн. Его сопровождали девять крепких носильщиков. Они принесли наковальню.
Хинн склонился перед гробом и снял с головы украшенный птичьим клювом шлем.
Голова его представляла собой отвратительное зрелище.
Лицо Хинна было маленькое и пухлое, как у ребенка. У него не было бороды, но он и не брился. Щетина не пробивалась на его нежной коже. Смазанный жиром гладкий череп был ненормально, гротескно вытянут кверху. Для того чтобы упрятать такое уродство, и потребовался высокий золотой шлем.
Хинну с раннего детства заматывали бинтами череп. Карл как-то слышал о том, что такой обычай существует у самых диких племен Севера. Тугие бинты принуждали мягкий детский череп вытягиваться по мере роста. Голова Хинна от подбородка до макушки была в два раза длиннее, чем у нормального человека, а, когда он поворачивался в профиль, от лба до затылка она была вполовину уже. Лысый череп варвара напоминал повернутое острым концом кверху яйцо с детским личиком в нижней части.
Хинн повернулся от гроба к пленным. Выражение его лица было бессмысленным, почти идиотическим.
— Чар благословляет вас, — произнес он голосом, который был слишком высоким и ломким для такого массивного тела.
По хлопку Хинна вооруженные копьями стражники стали по одному подгонять пленных к наковальне. Носильщики с помощью зубил и молотков избавляли их от оков. В процессе работы они пробили нескольким пленникам икры и по крайней мере одному сломали стопу.
Это была малая плата за избавление от цепей.
Потом курганцы принесли еду.
Еду принесли в нескольких медных котлах. Котлы были наполнены до краев, каждый с усилием несли два курганца, шесты, продетые сквозь ручки, прогибались под их тяжестью. Дымящаяся жирная рыба, тушенная в жире и конском молоке. Горячий коричневый суп с крупно порубленными овощами и жирными кусками баранины. Зерно и чечевица, сваренные в густом мясном бульоне. Вдобавок ко всему этому деревянные подносы с горами теплых овсяных лепешек.
Носильщики поставили котлы в центре зала. Пленные не отрывали глаз от этого изобилия. Кто-то заплакал, кто-то заскулил по-собачьи. Никто не смел шевельнуться.
Хинн улыбнулся. Улыбка у него была омерзительная.
— Ешьте, — сказал он.
Это… это был самый добрый жест со стороны северян за все время, что Карл был в плену.
Пленные как обезумевшие кинулись к котлам. Они жадно проглатывали пищу, давились, рвали на куски лепешки и запускали руки в горячую еду, не обращая внимания на ожоги и волдыри. Они набросились на еду, как стая изголодавшихся волков на добычу, и рвали ее зубами, обжигая губы, языки, пальцы. Они поглотили так много и так быстро, что большинство пленных повалились на пол без чувств или впали в ступор. Кто-то рыгал, кто-то задыхался от кашля.
Это была самая вкусная еда в жизни Карла Воллена.
Снова появились носильщики. На этот раз они бросили в толпу насытившихся тел кожаные бурдюки с питьем. В бурдюках была жидкость, напоминавшая по вкусу молодое вино. Пленные осушали бурдюки, поддерживая их на высоте и вливая сладкую, крепкую выпивку друг другу в глотку.
Они хохотали, их лица лоснились от жира, в бородах блестели капли бульона. Карл отыскал фон Маргура и помог ему подобраться к одному из котлов.
Пока меченые пленники поглощали еду и питье, Хинн с подручными обошел храм, швыряя на жаровни коробочки с какими-то семенами. Вскоре сухой ароматный дым заполнил зал. Вдыхая его, осчастливленные едой пленники начинали выть и смеяться до слез. Они плясали с разинутыми в восторге ртами, из глаз у них струились слезы. Один пленник досмеялся до того, что у него начался приступ удушья.
Горячий сухой дым заполнил весь зал. Хинн с подручными покинули храм. Кашляя и спотыкаясь на каждом шагу, одуревшие от опия пленные бродили по залу. Кто-то продолжал корчиться от смеха. Остальные растянулись на полу и громко храпели, желудки их были переполнены. Двоих пленных вывернуло наизнанку, и они в изнеможении упали на пол. Вылизанные медные котлы катались на боку по разбросанным вокруг одеялам. Фон Маргур рухнул на груду одеял и принялся стенать и плакать. Карл, вращая головой, уселся рядом. Глаза его были полны слез, но он продолжал истерично хихикать. Один из меченых, копьеносец из Карроберга, добрел до алтаря и нацепил на голову оставленный Хинном золотой шлем с птичьим клювом. Он начал отплясывать перед алтарем. А те, кто еще был в сознании, так дико хохотали, что казалось, их вот-вот разорвет на части.
Карл, смеясь, поднялся на ноги. Его качало из стороны в сторону. В руке он сжимал спрятанного в складках одежды «настоящего убийцу».
Карл двинулся к дверям, но идти было не так просто.
Ему было очень хорошо.
— Нет! — зарычал фон Маргур и протянул руку, пытаясь ухватить Карла за ногу.
— Уйди! Отстань от меня, сир! — хихикал Карл.
— Нет! — повторил фон Маргур и фыркнул, рассмеявшись над своим многозначительным тоном.
— Пустите, сир…
— Нет… Нет, Карл, — проговорил фон Маргур, не переставая смеяться. Он вцепился в щиколотку Воллена. — Пожалуйста, не надо. Что я буду без тебя делать?
Карл остановился. У него не было ответа на вопрос слепого рыцаря. Он опустился на колени.
— Сир? Сир? Возьмите кинжал и держите его так, чтобы я мог упасть на него и уйти от всего этого. Пожалуйста, сир. Пожалуйста…
Фон Маргур уснул, из его полуоткрытого рта вытекала слюна с непережеванной едой.
Карл поднялся с пола. Это было тяжело и заняло некоторое время. Как только он выпрямился, его зазнобило. Он держал перед собой «настоящего убийцу», как лопатку.
Вдруг что-то очень холодное и очень твердое коснулось его левого плеча. Карл посмотрел вниз, пытаясь сфокусировать зрение. Твердый предмет блестел. Что-то стальное.
Лезвие палаша.
Перед ним стоял Хинн, один из мечей он держал горизонтально, поперек туловища Воллена.
Карл вздрогнул, он покрылся испариной, ему стало не по себе.
— Не знаю, где ты раздобыл эту булавку, — сказал Хинн своим идиотским высоким голоском, — но у тебя есть выбор. Отдаешь ее мне — остаешься жить. Оставляешь себе — умираешь.
Непростой выбор. Карлу хотелось броситься на Хинна, но он был абсолютно уверен, что стоит ему шевельнуться — и он труп.
Хинн, не меняя положения меча, протянул Карлу свободную руку.
— Отдай его мне, имперец.
Карл заморгал и услышал собственный голос:
— Ты смешно говоришь.
— Смешно?
— Да, смешно. Как будто пищишь.
Задетый за живое, Хинн отвел меч от плеча Карла и размахнулся.
— Есть еще вариант, — послышался чей-то голос.
За спиной телохранителя возник Скаркитах. Он улыбнулся Карлу.
— То, что ты прятал кинжал, было разумно с твоей стороны. А сейчас убери его, и я позволю тебе оставить кинжал у себя.
Это казалось справедливым решением.
— Хорошо, — сказал Карл и сунул кинжал под грязную рубаху.
А потом опустился на пол и заснул.
Проснулся Карл рано. Жаровни погасли, и в храме снова стало холодно. В зале еще можно было уловить запахи опия и пищи. Все пленные спали.
«Настоящего убийцу» у него забрали.
Карл выругался, но он был слишком измотан, чтобы долго об этом думать.
Пленные проспали почти весь следующий день. К вечеру, на закате, носильщики принесли еще еды и бурдюки с вином.
На этот раз пленники ели медленнее. Они расслабились и плохо соображали.
За пределами храма было шумно: били барабаны, пылали костры.
Хинн вошел в храм, в каждой руке он держал по широкому мечу. Ночью он отыскал свой шлем, и теперь тот снова сверкал на голове телохранителя Скаркитаха. С птичьим клювом. С рогами барана.
Некоторое время Хинн молча оглядывал зал, а потом ткнул острием правого меча в сторону крепкого копьеносца из Стирланда, у которого на щеке были три зеленые точки — метка зара Блейды.
— Чар выбирает тебя, — пропищал Хинн.
Он поднял левую руку и указал мечом на Карла:
— И тебя.
Стирландца звали Вернофф. Карл успел познакомиться с ним, когда их подгоняли к выходу из храма.
— Что ради святого Зигмара, они хотят с нами сделать? — спросил испуганный Вернофф.
— Не знаю.
— Нас принесут в жертву, Воллен? Это будет кровавое жертвоприношение? — не унимался стирландец.
— Зигмар, велика его милость, защитит нас, — успокаивал Верноффа Карл.
Выйдя из храма, они сразу оказались в толпе пьяных, горланящих песни курганцев. Подручные Хинна оттащили Верноффа в сторону, и Карл потерял его из виду.
Хинн повел Карла через орущую и пляшущую толпу на рыночную площадь.
Добрый акр мощеной земли был совершенно пуст, а со всех сторон неслись крики тысяч северян. По периметру площади полыхали костры, отбрасывая желтые отсветы на каменные плиты.
Хинн подтолкнул Карла к краю лающей своры курганцев.
С противоположной стороны площади от толпы варваров отделилась фигура зара Блейды в измазанных дегтем доспехах. Он вышел в центр освященной кострами площади. Блейда остановился, обнажил свой меч и поднял его над головой. Зар потрясал оружием, варвары радостно голосили.
Затем навстречу Блейде вышел зар Улдин в волчьих шкурах и шлеме с волчьим забралом. Улдин взмахнул над головой своим палашом, и варвары взвыли еще громче.
Варвары встали друг против друга в центре площади. Блейда держал меч по диагонали поперек корпуса, Улдин свой — вертикально.
До Карла постепенно начала доходить суть происходящего. Один на один, бой чести. Зар против зара. Карл ждал, что будет дальше.
Блейда размахнулся тяжелым мечом. Улдин блокировал удар. Посыпались искры. Толпа взвыла.
На этом бой прекратился. Вожди поклонились друг другу и вернулись к толпящимся по разные стороны площади варварам.
Хинн насильно сунул свой палаш в руки Карлу. Карл растерялся. Телохранитель Скаркитаха протянул ему «настоящего убийцу» Дрого Хенса.
— Он может тебе пригодиться, — сказал Хинн своим писклявым голосом из-под «птичьего» шлема.
Карл ничего не мог понять. Вопли толпы грозили разорвать небеса. Карл заткнул кинжал за пояс и взвесил в руке массивный палаш.
Хинн без предупреждения вытолкнул его на открытое пространство. Спотыкаясь, Карл с мечом в руке вышел на площадь. Вокруг полыхали костры. Завидев Карла, варвары заорали еще громче.
С противоположной стороны площади из толпы курганцев, споткнувшись, словно его толкнули в спину, вышел Вернофф. В руках у него был широкий меч курганцев.
У Карла похолодело внутри. Все правильно — бой один на один. Зар Блейда против зара Улдина. Но это — бой-развлечение, драться за них будут другие — меченные ими пленники.
VI. ДАШИКА
Три дня в открытой степи — и они выехали к Дашике.
По крайней мере, Герлах верил, что они скакали три дня. Казалось, в его имперском сознании не существует величин, которые можно приложить к открытому пространству степи. Во все стороны света открывалась плоская перспектива без каких-либо признаков жизни. Над головой раскинулся необъятный купол неба, под которым Герлах ощущал себя существом ничтожнее булавочной головки. Здесь отсутствовали направления, все, кроме одного, — вперед.
Если бы кто-нибудь из кислевитов сказал ему, что они скачут четыре дня или даже пять, он бы ничуть не удивился. Он перемещался в пустоте и сам становился ничем.
Пока копыта лошадей час за часом отстукивали время, на Герлаха снизошло откровение. Кислевская степь не принижает его, она демонстрирует ему, каков он на самом деле. На суетном фоне имперской знати он был молодым человеком с репутацией — знаменосец отряда демилансеров, ни много ни мало, с перспективами и амбициями — прославить имя Карла-Франца; совершить великие подвиги на полях сражений; стать человеком, совершившим настоящие деяния. Вот почему выжженная варварами Ждевка так опустошила его. Ощущение поражения было слишком велико. Почему он не смог единолично отбросить назад армии Севера?
В степи он видел себя таким, каким его видело небо. Крохотное создание, стебелек травы, былинка.
Маленький человек на бескрайних просторах, которые открыли ему, что он… лишь частичка Вселенной. Мысль о величии целого кружилась и кружилась у Герлаха в мозгу.
Он ничего не мог изменить. В одиночку ни один человек ничего не смог бы сделать. Север — стихия, облеченная в человеческую плоть. Он не мог остановить ее. С таким же успехом он мог бы движением руки попытаться остановить гигантские облака, которые, словно груженные сокровищами гелионы, плыли по небу.
Герлах начинал понимать причины фатализма Билидни и большинства лансеров в его роте. Пренебрежительный взгляд, слегка нахмуренные брови и странный жест — едва заметный поворот кисти, словно ротный отбрасывает горстку семян, «это неважно». Такая характерная небрежность, так по-кислевски. Они выросли в этой пустоте, и она приучила их не ломать голову попусту.
Это неважно. Потому что нет ничего важного. Нет ничего, что имело бы значение в долгом походе, только мелькающие столетия и бескрайние просторы. Все остальное — прах, прах, отброшенный одним движением руки и подхваченный степным ветром.
Станица Дашика. Город Дашика. Перевалочный пункт на пути из ниоткуда в никуда.
За бревенчатой стеной, настолько старой, что бревна под воздействием стихий стали белыми как снег, теснились вокруг длинного зала многочисленнные избы. Стена была.
Герлах был поражен, как неожиданно возникла станица среди бесконечной степи. Ничего, одна трава вокруг, и вдруг — город. Гряда холмов на северо-востоке оставалась такой же далекой, как и в начале пути.
Лансеры каким-то образом почувствовали, что приближаются к городу, еще до того, как в степи показалась Дашика. Они сбавили шаг, ехавшие впереди начали переговариваться.
Город казался безжизненным, только козы и низкорослые лошадки паслись у стен станицы. Рота остановилась и выстроилась в шеренгу за поллиги до города. По знаку Билидни Иевни, горнист, затрубил в рог.
Звук рога прокатился по степи и растворился вдали. Лансеры ждали. Лошади пряли ушами и подергивали хвостами.
Из-за стены Дашики громко и чисто протрубили в ответ. Герлах заметил какое-то движение, и ворота в город открылись.
— Яха! — закричал Билидни, и отряд помчался в станицу.
«Жизнь в степи, — решил про себя Герлах, — похожа на жизнь на островах. Трава — это море, а станицы — маленькие островные государства».
В Дашике роту встречали иначе, чем отряд демилансеров Империи в Чойке. Горожане — их было немного — выходили из домов во дворы и приветствовали роту Билидни, барабаня по пустым горшкам и котелкам. Лансеры спешивались, к ним подходили люди и дружески пожимали руки. Герлах обменялся рукопожатием с дюжиной незнакомых ему людей. Они радовались ему так, словно он был братом или кузеном, вернувшимся домой после долгой отлучки.
Со стороны могло показаться, что лансеры знакомы с горожанами, и наоборот, но едва ли это было так. Возможно, они воспринимали друг друга как одну семью, потому что все они были сыновьями Кислева. Вероятно, этого для них было достаточно.
Из длинного зала вышел атаман. Это был бородатый мужчина с обветренным лицом. На нем были старый заостренный шлем с меховой оторочкой, длинная черкеска и переброшенная через одно плечо овчина. Атамана сопровождал заместитель — есаул с небольшим жезлом в руках. Жезл — булава — был символом атаманской власти.
Атаман принял от есаула булаву и передал ее ротному. Одновременно Билидни передал атаману знамя роты. Каждый из них приложился лбом к переданному ему тотему и очень серьезно произнес какую-то клятву или ритуальное заклинание. Затем булава и знамя вернулись к своим хозяевам, а те передали их заместителям. Билидни и атаман рассмеялись, широко развели руки и обнялись. После этого Билидни, Максим и Бородин последовали за атаманом и его есаулом в зал.
На улице лансеры уселись в круг в небольшом дворе, некоторые из них занялись своими лошадьми. Женщины станицы принесли миски с копченой рыбой и сметаной, кувшины с известковой водой, кружки с кумысом и корзины с маленькими пирожками.
Герлах принял еду из рук невысокой женщины в платке. В походе еда была скудной: солонина да сухари из седельных сумок. Герлах попытался показать женщине, как он благодарен. К нему присоединились Вейжа и Витали. Посмеиваясь и цокая языками, они принялись обучать Герлаха, как надо благодарить по-кислевски. Следовало соблюсти определенный ритуал. Понять молодого Вейжу и пожилого Витали было сложно, они, как обычно, противоречили друг другу.
Сначала следовало принять воду, отхлебнуть немного, прополоскать рот от дорожной пыли и сплюнуть. Потом сделать несколько глотков. Затем с видимым удовольствием съесть скромную порцию рыбы. Дальше — пирог, его следовало разделить и часть вернуть хозяину. Суть, как понял Герлах, заключалась в том, что жители станицы делятся с гостем ценными припасами, а гость, соблюдая ритуал, демонстрирует им желание делиться своим. После соблюдения этого ритуала произносились слова благодарности и выпивался кумыс.
Казалось, в станице не было постоянного воинского подразделения, воинов видно не было, но внутренняя сторона городской стены была увешана деревянными щитами грубой работы, и у каждого мужчины на поясе был освобожденный от тетивы лук и колчан со стрелами. На чехлы были намотаны запасные тетивы.
Подкрепившись и воспряв духом, Герлах последовал примеру лансеров, которые чистили своих лошадей и правили оружие. Он расседлал своего коня и вычистил его пучком травы. Потом Герлах отвел Саксена к поилке, которую местные ребятишки наполняли из водокачки. Женщины принесли охапки сена.
Станичных мальчишек жутко заинтересовал боевой конь армии Империи. Герлах понимал, насколько необычным кажется им его Саксен в сравнении с приземистыми и лохматыми кислевскими лошадками. Крепкий длинношеий Саксен и без того был крупнее обычного коня. Серой масти, с коротко подрубленным хвостом, он выделялся на общем фоне.
Саксен явно произвел впечатление на мальчишек.
— Бейли! Бейли! — закричали они.
Потом они переключили внимание на хозяина необычного коня. Светлый окрас самого Герлаха заинтересовал их не меньше. Герлах вернулся к упряжи Саксена и своему походному снаряжению, разложенному на земле. Заинтригованные мальчишки с опаской последовали за ним. Местами расплющенные и прогнутые доспехи, несмотря ни на что, выглядели достойно. Герлах не надевал их с того вечера, когда рота сделала привал на холме. Его грязная, изорванная суконная одежда была в гораздо худшем состоянии. Герлах чуть не забыл, что бешмет, который он носил в походе, принадлежит Вейже.
Сабля его была в зазубринах, копье утеряно, и Герлах забыл, где и когда. У него оставался кинжал да еще пистолет, но порох и дробь почти закончились.
Герлах обследовал седельную сумку, содержимое ее было скудным. Личное снаряжение демилансеров перевозили в фургонах с провиантом. Помимо фляги с водой и одеяла Герлах выудил из седельной сумки гребень из панциря черепахи, складную бритву, трутницу, точильный камень, сапожное шило, бутылочку с жидким маслом, тряпку, свечку и горшочек с пчелиным воском. Еще там была скребница. Именно она привлекла внимание Герлаха. Он нахмурился. Он всегда так серьезно относился к уходу за своим конем, а сейчас просто быстро, как лансер-кислевит, почистил его пучком травы и даже не вспомнил о скребнице.
На самом дне сумки Герлах обнаружил кусочки погнутых серебряных пластин и эмалевые осколки.
Это было все, что осталось от образа Зигмара, который ему перед походом подарил отец. Уменьшенную золотую копию, подарок матери на десять лет, он носил на цепочке на шее.
Подарок отца был слишком велик, надевать его можно было только по особо торжественным случаям, и Герлах возил его в сумке. Образ раскололся на куски, восстановить его было невозможно. Быстро оглядев седельную сумку из буйволовой кожи, Герлах обнаружил в ней дыру диаметром с палец. Сумку пробила пуля. Ни у кого из противников Герлах не заметил огнестрельное оружие, хотя, конечно, всякое было возможно. Но, скорее всего, кто-то из своих в битве при Ждевке случайно попал в его седельную сумку. Святой образ принял выстрел на себя и раскололся. Все остальное было в полном порядке. Но, если бы не подарок отца, он лишился бы в бою коня.
Размышляя об этом, Герлах почувствовал прилив благодарности и смирение.
Герлах принялся начищать маслом доспехи и точить меч. Вокруг собрались любопытные мальчишки. Они еще никогда не видели таких доспехов и такой сабли и теперь деловито обсуждали снаряжение имперца. Когда же Герлах начал чистить кремневый пистолет, станичные мальчишки и вовсе онемели, разинув рты.
Наконец, один из мальчиков осмелился обратиться к Герлаху. Мальчику было не больше девяти лет, у него были живые темные глаза и копна черных нечесаных волос. Герлах поднял голову.
Мальчишка торопливо повторил вопрос. Никто из пацанов не говорил на рейкшпилле, а Герлах знал не больше десятка слов по-кислевски.
— Я не понимаю тебя, парень, — в конце концов сказал Герлах.
Пацан нахмурился.
— Я, — Герлах показал на себя, — тебя не понимаю. — Он показал на мальчика.
— Доуко, — сказал мальчик.
— Давука?
— Доуко, — повторил мальчик и постучал себя в грудь.
— Ты — Доуко? Тебя зовут Доуко? — переспросил Герлах, стараясь как можно точнее произнести имя.
Старания Герлаха обрадовали мальчика и его друзей.
— Хейлеман, — сказал Герлах, указывая на себя.
Еще совсем недавно знаменосец Хейлеман посчитал бы ниже своего достоинства тратить время на разговоры с деревенскими детишками. А сейчас его внутреннее напряжение ослабло, как разжавшаяся пружина, и ему казалось, что нет ничего приятнее, чем болтать со станичной ребятней.
Мальчишка несколько раз пытался произнести имя Герлаха, но это оказалось ему не под силу. Ребята попросили Герлаха повторить имя еще раз.
Он повторил. У пацанов все равно ничего не получалось, и они так искренне смеялись друг над другом, что Герлах невольно заулыбался. Он нашел другой выход.
— Вебла, — сказал Герлах и постучал себя в грудь кулаком.
Мальчишки не могли сдержать смеха. Они повторили услышанное слово и побежали через двор, радостно выкрикивая «вебла, вебла».
Герлах покачал головой и вернулся к работе. Пистолет был вычищен, меч заточен. Он осмотрел доспехи и попытался выправить глубокую вмятину на широком браслете, защищающем кисть. Вмятина осталась после удара мечом, который выбил у него из руки штандарт отряда. Он снова напрягся, припомнив ярость, с которой бился с врагом. На мгновение в нем проснулся прежний надменный Герлах Хейлеман, который отправился в боевой поход с уверенностью, что сможет отогнать врага от родной земли. Кровь бросилась ему в лицо.
Герлах ожесточенно стучал по браслету рукояткой кинжала, как делали это кислевиты, но опыта в починке доспехов у него не было. Эту работу в отряде выполняли кузнецы, которые ехали вместе с обозом.
Когда-то ехали с обозом.
— Дай-ка я посмотрю.
Герлах оглянулся. У него за спиной стоял Бородин — мастер по лошадям, мастер по металлу. Он покинул станичный зал и теперь с молоточком, щипцами и маленькой наковальней обходил лагерь, занимаясь мелким ремонтом доспехов и упряжи лансеров.
— Давай. — Бородин протянул руку. — Я могу выправить его и сделать так, чтобы он не натирал тебе руку.
Герлах отдал ему свой браслет, Бородин надел его на носик наковальни и начал отрывисто и точно постукивать по нему молотком.
— Похоже, нам здесь рады.
— Так принято, — отозвался Бородин.
— И что будет дальше?
— О чем ты? — переспросил Бородин и взглянул на Герлаха.
— Мы потратили три дня на то, чтобы добраться сюда. Что будем делать дальше?
— Отдыхать, поить лошадей. А вечером соберется круг Дашики, и мы к нему присоединимся.
— Что значит «круг»?
— Буквально? Круг. Любой круг близких. Круг воинов у костра. Горожане, собравшиеся на свой праздник. Круг превращает воинов отряда, как и жителей станицы, в одно целое. Сегодня круг Дашики — жители этой станицы — приглашает круг Йетчитч, то есть нас, объединиться в круг.
— Можно запутаться. У вас сложный язык. Одно слово — и столько значений.
— Значение одно. Круг. Это просто. Таков мир. Любая дорога ведет к своему началу, мир движется по кругу, и, если ты постоянно в пути, ты начинаешь скакать по собственным следам. Любая крепкая семья — круг. Любая рота — круг. Круг скрепляет нас вместе. Настоящий круг всегда крепкий.
Бородин показал браслет Герлаху. Он выправил вмятину, и теперь браслет был безупречной круглой формы.
Герлах улыбнулся и взял браслет:
— Крепкий, как доспехи? Подходящее сравнение для твоего объяснения.
Бородин нахмурился и, немного подумав, сказал:
— А, понял. Я не собирался ничего сравнивать.
Герлах пожал плечами. На его взгляд, было в мастере что-то от наставника, даже от священника. Он объяснял важные вещи, не привлекая к ним внимания.
Герлах надел браслет и повращал сжатым кулаком:
— Отлично. Спасибо.
— Это неважно, — сказал Бородин — настоящий кислевит.
— Где ты выучил мой язык, мастер? — спросил Герлах.
— В твоей стране, — ответил Бородин так, словно это было само собой разумеющимся.
— Ты бывал в Империи?
— Много лет назад, когда я был молод и жаждал увидеть чужие страны. До того как Йетчитч позвал меня обратно в родную степь.
— Йетчитч — это твоя родная деревня?
— Да. Все всадники роты оттуда. Это на северо-востоке отсюда. На плоскогорье, в открытой степи.
— Разве сейчас мы не в открытой степи?
Бородата хмыкнул:
— Конечно нет.
— Значит, я скачу с ротой круга Йетчитч?
— Да, — улыбнулся Бородин.
Закат солнца на просторах кислевской области — медленный, томный процесс. С наступлением вечера хозяева и гости собрались в длинном здании станичного зала, где за несколько часов до сбора разожгли костры, чтобы согреть помещение. Было приготовлено несметное количество еды. Из зала просачивались густые, насыщенные запахи.
Лансеры, дабы выглядеть достойно, войдя в круг, снова надели доспехи, включая шишаки, шкуры снежных барсов и каркасы с крыльями. Часть вечера они провели во дворе, выправляя серебряные и золотые доспехи и помогая друг другу надеть крылья и другие детали обмундирования.
Герлах не мог не признать — выглядели лансеры впечатляюще, их доспехи затмевали все в этой небольшой станице на краю света.
Сознавая важность происходящего, Герлах тоже надел свои вычищенные доспехи и шлем с плюмажем. Лансеры захлопали, увидев его при полном параде.
Перед тем как избавиться от драной походной одежды и облачиться в доспехи, кислевиты совершили странный обряд. Они сняли длинные наконечники со своих кавалерийских копий, заточили их и побрились. Очень тщательно — головы, скулы, подбородки, все, кроме узлов волос на макушке и обвислых усов. Билидни лично проверил каждого на наличие щетины. Затем лансеры затянули узлы волос на макушках и, перед тем как надеть шлемы, спрятали их под кожаными шапочками.
Билидни и раньше упоминал о бритье как о чем-то важном. Казалось, это единственная процедура, к которой со всей серьезностью относятся эти обычно неряшливые мужчины.
Крылатые лансеры вновь прикрепили наконечники к копьям, а затем сложили их и свои мечи у входа в зал.
Герлах, тоскуя о горячей воде, просто подровнял ножом свою остроконечную имперскую бородку. Подойдя к дверям зала, он положил свою саблю в общую груду оружия лансеров.
Внутри было сумрачно и дымно. Зал был полон. Там собрались все жители станицы, включая и детей. На полу были расстелены стеганые одеяла и разбросаны тряпичные валики. Станичники захлопали, приветствуя гостей, и лансеры, пригибаясь, чтобы не задеть высокими крыльями балки под потолком, заняли места на полу. Один станичник бил в бубен, второй наигрывал что-то веселое на скрипке.
Старый, облаченный в меха и полосатый халат с широкими рукавами с разрезами до плеч, атаман поднялся со своего места. Музыка смолкла, и атаман произнес слова приветствия. Билидни, также стоя, ответил, строго соблюдая церемонию. Все захлопали в ладоши.
Молоденькие станичницы с круглыми подносами в руках начали обходить зал. На подносах стояли перевернутые вверх дном бокалы с толстыми ножками и небольшие тарелочки с солью. Герлаха поразило то, что в этом Богом забытом месте пользуются такими изящными предметами, как бокалы для вина. Атаман явно предлагал гостям лучшее, что у него есть.
Все взяли по бокалу, взял и атаман. Герлах тоже взял бокал с подноса и с любопытством его осмотрел. Бокал был старинный, тяжелый и по форме напоминал колокольчик. Основания у ножки не было. Чтобы поставить такой бокал на место, его необходимо осушить и перевернуть вверх дном. Бокалы для тостов.
— Другая рука! — шепнул Герлаху Вейжа. Герлах держал бокал в правой руке, а лансеры — в левой. Герлах исправил ошибку.
— Сейчас… соль! — добавил Вейжа.
Каждый лансер взял правой рукой щепотку соли.
Есаул с высокой флягой в руках обошел по кругу гостей, наполняя бокалы прозрачной жидкостью. Это, по словам Вейжи, был квас.
С полным до краев бокалом в левой руке и со щепоткой соли в правой Герлах наблюдал за присутствующими в зале и ждал, что будет дальше.
Атаман провозгласил тост. Говорил он громко и страстно. Потом поднял бокал.
Лансеры — и Герлах — подняли свои.
— Здоровье!
Ну, хоть это слово было знакомо Герлаху.
Выкрикнув «здоровье!», лансеры слизнули соль с правой руки и опрокинули бокалы, осушив их залпом.
Не желая никого обидеть, Герлах проделал то же самое.
Кто-то наполнил его бокал расплавленным свинцом. Вливаясь в горло, жидкость обжигала, как горящая смола. Герлах даже не был уверен, что жидкость стекала в горло. Казалось, она прожигает себе путь в его желудок. Герлах поперхнулся и закашлялся, глаза его наполнились слезами.
Зал одобрительно загудел.
Герлаха слегка качнуло. Жар, распространившись по всему телу, неприятно ударил в голову. Стараясь твердо стоять на ногах, Герлах жадно ловил ртом воздух.
Вернулся есаул, он заново наполнил бокалы, а девушки опять обнесли всех солью.
— Спасибо, мне хватит, — сказал Герлах, когда есаул попробовал наполнить его бокал.
Есаул остолбенел:
— Шо?
— Вебла! — настойчиво прошептал Вейжа. — Ротный не сказать ответ!
Герлах со вздохом взял щепотку соли и позволил наполнить бокал.
Теперь все слушали тост Билидни. Еще один крик «здоровье!» и еще одно испытание огненной жидкостью.
Раскрасневшийся от жара, Герлах старался занять такую позицию, чтобы удержаться на ногах без посторонней помощи.
Вейжа толкнул его локтем в бок.
— Теперь говорить есаул, — улыбнулся он.
По завершении церемонии, которая заключалась в провозглашении бесконечных тостов, когда, наконец, можно было сесть, Герлах начал глупо улыбаться и едва держался на ногах. Снова заиграла музыка. Лансеры сняли шишаки и крылья и стянули перчатки. По залу разносили еду. Ржаной хлеб, снова копченая рыба со сметаной, соленое мясо, вяленая перченая бастурма, колбаса, ячменные лепешки и козлятина, завернутая в капустные листья. Над кострами на вертелах жарили мясо и делили его на порции. Еще был кумыс и, к радости Герлаха, вода.
Герлах плотно поел, его желудок все еще полыхал от выпитого кваса. Когда обильная еда, наконец, затушила огонь в желудке, он огляделся по сторонам. Зал служил станичникам и домом собраний, и храмом одновременно. В сакральном алькове в красном углу был помещен серебряный ящичек, украшенный орнаментом. К балкам были подвешены пучки сухой травы и вяленое мясо. На закопченных стенах можно было разглядеть старинные фрески — стилизованные фигуры мужчин с крыльями на слишком маленьких для всадников лошадях.
— Здесь были лансеры? — спросил Герлах.
— Сейчас их тут нет, Вебла.
— А где они?
Витали пожал плечами.
— В полку, — сказал он.
Герлах решил уточнить. Как всегда, для того чтобы составить понятную картинку из ответов Витали, потребовалось определенное время. Хорошо еще, что Вейжа заболтался с горнистом Иевни и не встревал в разговор, запутывая его своими разъяснениями еще больше.
Насколько понял Герлах со слов Витали, каждая станица в степи делает все возможное, чтобы вырастить и содержать свою роту всадников. Численность роты зависела от размеров станицы и числа проживающих в ней мужчин. Герлах предположил, что Йетчитч далеко не маленькая станица, если смогла иметь такую крепкую роту, как рота Билидни. Витали согласно закивал. Йетчитч — прекрасное, чудесное место, при упоминании родной станицы глаза кислевита затуманились от слез. Рота Дашики была в два раза меньше роты Йетчитч.
Все богатство станицы тратилось на роту. Кислевиты хотели, чтобы их воины выглядели лучше всех воинов на земле. Каждый кусочек золота или другого драгоценного металла уходил на доспехи, каждая сэкономленная монета тратилась на покупку лучших шелков из Катая, а также атласа и сукна для одежды своих солдат. Станичники готовы были отказать себе во многом ради своей роты, потому что оборванные, нищие воины — позор для атамана и всего круга.
Теперь Герлах понимал, почему лансеры надевают свои великолепные доспехи только перед сражением, — они слишком дорого обходились станице, чтобы носить их каждый день.
Обычно задачей роты была охрана станицы. Временами для этого роты нескольких станиц объединялись, чтобы прогнать со своих земель кьязаков или другую нечисть. Но во время широкомасштабных войн станицы отправляли свои роты, чтобы те объединились в полк — мощное войсковое соединение, иерархию которого Герлаху было сложно уяснить из вдохновенных и сбивчивых объяснений Витали.
Все это предполагало сложное общественное устройство и богатую культуру края, о существовании которых Герлах и не подозревал. То, что он, южанин, представлял себе как пустынные земли с разбросанными по ним редкими селениями, оказалось пространством, покрытым хитрой сетью товарообмена и сотрудничества. В который раз Герлах корил себя за то, что с предубеждением относился к кислевитам, как к младшим братьям-язычникам. Он напомнил себе, что Кислев управляется иначе, чем его любимая Империя. Местные сообщества не были разобщены, как бы далеко они ни находились друг от друга. Вот и в этот вечер они жгли дрова и ели рыбу. Где находится ближайший лес? Как далеко от Дашики ближайшее озеро?
Витали сказал, что рота Дашики покинула станицу пять недель назад, чтобы присоединиться к полку на Линске и укрепить армию Империи.
Сам Витали вместе с ротой Билидни с той же целью покинул Йетчитч еще зимой, десять недель назад. Пока еще рота Дашики не вернулась домой.
Герлах отхлебнул глоток кумыса и пожелал лансерам Дашики удачи. Его не покидало предчувствие, что они больше не увидят родную станицу.
Витали с выражением на лице «это неважно» сказал:
— Это путь Всадников смерти.
— Всадников смерти? Так нас называет мастер по лошадям.
— Яха! Все роты — Всадники смерти.
Герлаху очень хотелось узнать, что это означает, но Витали не смог ему объяснить.
Ночное небо было чистым, как кристалл. Звезд было столько, что Герлах не знал цифры, необходимой, чтобы передать их количество. Огромные и яркие, они усыпали весь небосклон над степью. Дома, в Империи, звезды были всего лишь прекрасными яркими точечками на темном небе.
Герлах вышел во двор, где отдыхали лошади, и полной грудью вдохнул холодный и сладкий степной воздух. В зале за спиной Герлаха продолжалось хмельное веселье, звучала музыка, пели песни.
Герлах прислонился к стене и вздохнул. Он переел и вынужден был выпить лишнее.
За трапезой он случайно узнал, что кумыс делается из скисшего кобыльего молока, но эта новость не помешала ему пить кумыс дальше.
Герлах сам себе удивлялся. Он уже не был тем чопорным знаменосцем, который с надменной улыбкой на лице покинул казармы Волтца.
Городские ворота оставались открытыми — символ единства с бескрайней степью. Герлах разглядел в воротах человеческую фигуру. Он подошел ближе.
Это был Билидни. В огромной пятерне он держал кожаную флягу.
— Вебла, — спросил Билидни, завидев Герлаха, — ты не собираешься снова драться с ротным? Не время для драки.
— Нет, — ответил Герлах. — На самом деле, мне жаль, что так получилось. Я про «труса». Извини меня.
— Ладно. Это очень хорошо. Ротный Билидни очень рад. Выпей со мной.
Герлах взял предложенную флягу и отхлебнул кумыса.
— Ты хороший человек, Вебла. Сильный… воин. Я видел, как ты вернулся забрать штандарт. Забрать у норскийцев. Очень много норскийцев.
— Это был мой штандарт, ротный.
— Яха. Я бы тоже так сделал. Для роты. Я видел, как ты это делал, и я… — Билидни сбился. Он не мог подобрать нужные слова. — Я хочу. Нэ! Я думаю, я тоже это делать. Все равно. Вот почему ротный Билидни отдал приказ.
— Ты приказал роте спасти меня?
Билидни покачал головой:
— Нэ, не спасти. Другое слово… помощь. Я видел дух Веблы. Смелый. Один. Я хочу, чтобы люди сделали так же, если ротный Билидни поскачет, как ты.
Значит, Билидни повел своих людей в неравный бой, потому что на него произвела впечатление попытка Герлаха вернуть штандарт. Ротный пришел ему на выручку потому, что надеялся, что другие придут на помощь ему, если он решится на столь же рискованный поступок.
— Ничего не вышло.
— Шо?
— Я потерял штандарт. Мой штандарт.
— Но ты спас мой. Поднял с земли, когда Михаил Роусса упал мертвый. Эта честь ты сделал для нас.
— Может быть. Я рад, что это… важно.
Несколько минут они постояли молча. Билидни несколько раз передавал Герлаху флягу.
— Я могу тебя попросить, ротный? — сказал, наконец, Герлах.
— Можешь. Я — твой должник.
— Разреши мне нести знамя. Я — знаменосец. Я несу штандарт. Это моя работа. Я потерял свой, но спас твой, а ты потерял Михаила Роусса. Если я поскачу с тобой, разреши мне делать то, к чему меня готовили.
— Это неправильно, — сказал Билидни.
Герлах вздохнул.
— Есть порядок, — продолжал ротный. — Нести знамя — большая честь. Надо быть опытным, чтобы делать это. Ротный Билидни не хочет, не желает оскорблять людей в роте, таких, как Максим, как Митри, как Сорка, как Ифан. Все ждут чести нести знамя.
— Я понимаю.
— Но это особый случай. Это правильно. Вебла должен нести знамя. Люди в роте это поймут. Или Билидни даст им по голове.
— Спасибо, ротный. Я исполню свой долг и не посрамлю звание… — Герлах чуть не произнес «демилансера Карла-Франца», но сдержался и вместо этого сказал: — …солдата.
— Ротный Билидни знает это, Вебла. Ротный Билидни не глупый человек.
— Конечно.
— И не трус.
— Совсем не трус.
Герлах взял флягу и выжал из нее остатки кумыса.
— Куда мы поскачем завтра?
— Никуда.
— А послезавтра?
— Тоже никуда.
— А потом?
— Если рота Дашики не вернется через два дня, мы поскачем на север и на запад, в станицу Либия. Туда приказано вернуться полку, если враг слишком сильный.
Тем временем взошли обе луны, очень яркие на фоне черного неба. В лунном свете фигуры мужчин отбрасывали длинные тени на городские ворота.
— Можно еще спросить тебя, ротный?
— Яха. О чем?
— Ну… — Герлах улыбнулся. — Что значит «вебла»?
— Яха! Ты спроси Бородина. Мастер лошадей и металла знает правильные слова. А теперь идем, Вебла. Идем в зал. Мы выпьем тост за то, что ты — знаменосец роты.
Герлах вздохнул и последовал за массивным силуэтом ротного.
Рассвет растекался на горизонте, как сметана, вылитая в черную воду. Свет, клубясь, свертывался и вытеснял темноту.
— Извини за коня, — сказал Бородин Герлаху, как только тот, проснувшись, вышел во двор. — Здешние дети очень возбудимы.
Герлах прошел через двор и отыскал Саксена. Конь был бодр и, казалось, прекрасно себя чувствовал. От хребта до брюха он был белым, а брюхо было кроваво-красного цвета. Граница двух цветов была четкой и ровной. От брюха по шее Саксена поднималась широкая красная полоса.
— Твой конь вдохновил их. Они никогда таких не видели, — сказал Бородин. — Можешь считать себя счастливым. Так раскрашивают только лошадей великих защитников Кислева.
— Они назвали его Бейли. Я имею ввиду — дети, — сказал Герлах.
— Бейли. Белый. Без цвета. Я знаю, Саксен — серый, но для них он бесцветный, белый конь. Ну, теперь он действительно белый.
— Не совсем белый.
— Белый сверху, красный снизу. Конь героя, покрашен, как в старые времена. В святых книгах Урсана говорится, что гибельность всего сущего, над которой он стоит, символизируют всадники на белых конях.
Герлах улыбнулся. Голова у него трещала после выпитого накануне.
— Мне это нравится.
— Хорошо, — сказал Бородин и направился в зал.
— Мастер лошадей! — окликнул его Герлах и поспешил следом.
— Что?
— Хочу спросить.
Бородин остановился.
— Почему роту называют «Всадники смерти»?
Бородин пожал плечами.
— Когда мужчина покидает свой дом и уходит на войну, он уже умер. Наступит день, и он умрет, так что лучше провожать тех, кто уходит так, будто они ушли навсегда. Это не тот вопрос, которого я ждал.
— А чего ты ждал?
— Я ждал, ты спросишь, что значит вебла.
— Ну? Что это значит? — крикнул Герлах вслед уходящему мастеру.
— Узнаешь, Вебла.
На третий день атаман и есаул совершили для них обряд богослужения. Все заполнили зал. Атаман подошел к сакральному алькову и достал серебряный ящичек.
Это был оклад. Отделанный серебром ящичек с дверцами на петлях. Икона. На фоне леса фиговых деревьев, окруженного серебром, изображен лик Урсана. Это был кусочек небес, заключенный в драгоценный металл. Все склонили головы перед иконой.
Утром рота Билидни отправилась из Дашики на запад. Вздымая высоко над головой знамя крылатых лансеров, Герлах скакал на раскрашенном Саксене навстречу степному ветру.
VII. АЗИТЗИН
Вернофф двигался быстро, но, будучи копьеносцем, он не имел достаточного опыта владения мечом. Воллена же обучали фехтованию, это было частью подготовки лансеров Империи. Палаш Хинна был больше и длиннее любого клинка, из тех, с которыми Карлу приходилось иметь дело, к тому же орудовать им надо было двумя руками, и все равно преимущество было на стороне Воллена.
Он не хотел никакого преимущества. Он вообще не хотел обмениваться ударами с собратом по оружию.
Карл ожидал, что стирландец ограничится несколькими показательными ударами, но Вернофф, размахивая мечом курганцев из стороны в сторону, бросился на него, как бык на красную тряпку. Стирландец был натренирован управляться с тонким копьем длиной в пять пядей. Меч, в сравнении с привычным для него оружием, был легким и коротким, пусть Вернофф и не представлял, как с ним обращаться.
На фоне суетливых и хаотичных взмахов стирландеца движения Карла были размеренными и четкими.
Толпящиеся по краю площади северяне кричали и топали ногами.
Владение широким мечом — особое искусство. Такой меч — грубое и слишком тяжелое оружие, но у него есть одно преимущество перед всеми другими клинками — он рубит. Меч лишен изящности, присущей рапирам или саблям, именно по этой причине в школах Империи и перестали обучать владению этим оружием. Считалось, что широкий меч — архаичное оружие язычников и дикарей. Этот широкий и тяжелый клинок не создан для фехтования. С ним невозможно легко двигаться, парировать, уклоняться и наносить удары. Искусство владения таким оружием основывается на трех китах: блокировка, рубящий удар и умение устоять на ногах.
Палаш был таким огромным и тяжелым, что после любого удара он увлекал за собой своего владельца. Когда воин замахивался, его корпус уходил вслед за палашом. Когда воин блокировал удар, ему лучше было слегка присесть, широко расставив ноги, иначе он повалился бы на спину. В бою на широких мечах нет тонкостей. Никаких хитрых ударов, увертываний и перебежек. Это — медленная, тяжелая работа.
Карл почувствовал усталость уже через несколько секунд. Палаш был словно свинцовый. Карл блокировал удары Верноффа и, в конце концов, выбил меч из рук стирландеца.
— Прекращай так наседать! — прошипел он копьеносцу.
— Они сказали, что освободят меня! — прорычал в ответ Вернофф.
— Что?
— Они сказали, что, если я тебя убью, они меня освободят!
Карл уклонился от очередного удара:
— И ты поверил?
— А какой у меня выбор?
Вернофф действительно хотел убить его. Это открытие поразило Карла сильнее, чем удар меча.
— Они не освободят! — прорычал он. — Ты им веришь? Ты веришь тому, что они говорят?
— Мне надо во что-то верить! — просипел Вернофф, бросился вперед и отсек кусок плоти от правого плеча Карла.
Карл вскрикнул, горячая кровь заструилась из раны по руке. Курганцы впали в неистовство, они завыли и принялись горланить песни.
Возбужденный запахом крови, Вернофф бросился в атаку. Карл отступил.
«Дай ему убить себя, — говорил Карлу внутренний голос. — Просто дай ему сделать это. Это ведь то, чего ты хочешь, Зигмар понимает, это самый легкий способ покончить со всем этим. Позволь ему убить себя».
Карл, пошатываясь и волоча палаш по булыжнику, отходил назад. Клинок Верноффа в поисках жертвы рассекал воздух.
Но Карл не мог этого допустить. Он не хотел умирать. Только не так, не на рыночной площади разграбленного города на потеху варварам. Правда заключалась в том, что он вообще не хотел умирать.
Он хотел жить. Жизнь превыше всего.
В этом весь смысл. По какой еще причине он не смог лишить себя жизни в клетке под Ждевкой? Если он и решит расстаться с жизнью, для этого должна быть чертовски важная причина. И уж конечно, он не собирается доставлять удовольствие этим вопящим ублюдкам, подохнув на рыночной площади.
— Вернофф… — сказал Карл. — Извини. Да простит меня Зигмар.
— За что? — спросил стирландец, снова бросаясь вперед.
Карл поднял палаш и блокировал выпад Верноффа. Затем он нанес сильный удар, и Вернофф, увлекаемый тяжелым мечом, вынужден был отшатнуться.
В бою на широких мечах исход дела решает боковой удар. Лансеров же обучали наносить прямые удары острием.
Карл выбрал последнее. Он нанес нестандартный для такого боя удар палашом. Острие меча вонзилось в грудь Верноффа, а за ним вошел и весь клинок.
Вернофф дернулся, как проколотая булавкой бабочка. Кровь, хлынувшая из его груди, под давлением широкого меча, обагрила руки Воллена.
Карл медленно развернулся и с вызовом оглядел толпы курганцев. Варвары приветствовали его торжествующими криками. Жизнь — все, что осталось у Карла, и единственный способ противостоять северянам — держаться за нее во что бы то ни стало.
Зар Улдин вышел из толпы на площадь. Казалось, в отсветах пламени костров его волчье забрало радостно скалится. Он присел рядом с телом Верноффа и, обагряв руки кровью, нарисовал пальцами на своей обнаженной груди сакральный символ — глаз.
Улдин, встал и посмотрел на Карла. Его слова было трудно расслышать за криками возбужденной толпы.
— Ты сделал работу Чара, маленький южанин, — сказал он.
— Нет, — зло ответил Карл.
— И все-таки сделал. Чар любит перемены. А вторая из наисвятейших перемен в этом мире — переход от жизни к смерти. Это ты для него и сделал.
— Нет, — повторил Карл.
К ним подошел Хинн и забрал свой палаш. Улдин и Хинн провели Карла через толпу варваров к храму. Вокруг них, потрясая своими бусами и амулетами, пританцовывал шаман Улдина. Позади, на площади, готовились к очередному ритуальному бою.
У входа в храм Улдин повернул Карла лицом к себе.
— Как тебя зовут? — требовательно спросил он.
— Карл Райнер Воллен, — сам того не желая, послушно ответил горнист.
Улдин протянул вперед руку и ухватил воздух, словно поймал муху.
— Я срываю это имя для Чара и возвращаю тебе его изменившимся. — Зар раскрыл ладонь и тряхнул ею, словно набрасывая на Карла паутину. — Теперь твое имя — Азитзин. Курганцы будут знать тебя как Азитзина. Азитзин!
— Оставь себе свои проклятые словечки и имена… — огрызнулся Карл и, чтобы отвести колдовство, коснулся железной рукоятки спрятанного в кармане рубахи «настоящего убийцы».
Воллен никогда не был суеверным и гордился тем, что с презрением относился ко всем этим пережиткам. Но тут он, не раздумывая, прикоснулся к железу. В этот момент колдовство казалось ему очень реальным, племена курганцев просто источали его. У Карла было такое чувство, будто слова Улдина действительно отняли у него имя и заменили его на что-то темное и зловещее.
— Азитзин! — повторил Улдин, и его шаман, не переставая прыгать и пританцовывать вокруг, начал выкрикивать произнесенное вождем имя.
Меченые пленники оставались в храме еще восемь дней. Кормили их хорошо и регулярно, но теперь они вынуждены были терпеть шаманов, которые появлялись в храме, чтобы совершать над ними свои визгливые обряды.
Каждый зар посылал своего шамана для совершения обрядов над помеченными им пленниками. Онс Олкер заявлялся пять раз. И, хоть он и был занят душами меченных Блейдой, таких, как фон Маргур, например, его глаза постоянно искали Карла Воллена. А последний всегда сжимал в кулаке рукоятку «настоящего убийцы», когда шаман Блейды был поблизости.
Шаман Улдина, которого звали Саботай, часто наведывался в храм. Он отбирал из толпы Карла и других пленников с метками Улдина, трещал своими погремушками, тараторил заклинания и раскрашивал тела пленных краской и пеплом. Иногда он снимал шлем с выгравированными на нем змеями, обнажая свое необычное лицо, широкое и плоское, с узкими, как щели, глазами. Когда-то Карл видел картинки путешественника, на которых были изображены жители далекого восточного царства Катай. У них были именно такие лица.
— Он из Манн-Чу, они живут далеко за Кругом, рядом с землями Ужасного Во, — сказал Карлу фон Маргур. Рыцарь, естественно, не видел лица Саботая. — Несколько лет назад его взял в плен Улдин, его пометили, но оставили жить, потому что он оказался ясновидящим.
И только после этих слов рыцаря Карл заметил на щеке шамана три синие точки — старая, потускневшая от времени метка. Метка вождя Улдина. Карл знал — у него на щеке такая же. Слух о том, что Карл сделал с Верноффом в первый вечер, распространился среди пленных на следующий день. Многие начали его сторониться. Конечно, было не место и не время для того, чтобы заводить друзей, но Карл вдруг почувствовал, что ему не хватает дружеской поддержки. Случившееся с Карлом, казалось, ничуть не волновало фон Маргура. Не волновало это и молчаливого арбалетчика из Нордланда по имени Этцель, у которого тоже была метка Улдина на лице, и Виннеса из Карроберга, на щеке которого были красные точки, оставленные вождем Херфилом. Двое последних уже принимали участие — и убивали — в устраиваемых варварами боях. Эти четверо держались вместе. Они понимали.
В течение этих восьми дней то одного, то другого пленного выволакивали из храма, и не все из них возвращались. Постепенно число пленных уменьшилось вдвое, и все те, кто остался, уже убивали на рыночной площади. Карла и его товарищей больше не избегали, но легче от этого не было. Большую часть времени пленные сидели молча на полу, каждый думал о своем.
Карла еще дважды вызывали на освещенную кострами площадь для развлечения жаждущей крови толпы. Убил он один раз, когда дрался с еще одним стирландецом, тот явно поддался и с радостью принял смерть от руки Карла.
Во втором бою против него выставили молодого пехотинца из Миденхейма, но тот в последний момент сломался и отказался драться. Юноша отбросил меч в сторону и, рыдая, умолял о пощаде, а потом попробовал бежать с площади. Его казнил Хинн, а Карла отвели обратно в храм.
К седьмому дню фон Маргур был единственным пленным, которого не вызывали на площадь. Виннес и Этцель никак не могли понять, зачем вообще северяне оставили жизнь слепому рыцарю.
Карл понимал. Это становилось все очевидней, стоило фон Маргуру открыть рот: он говорил то, чего никак не мог знать.
Фон Маргур был ясновидящим. Возможно, он обрел этот дар после страшного удара по голове, повредившего его мозг. Рыцарь был особым, и курганцы это ценили.
На седьмой вечер Хинн пришел за фон Маргуром. За стенами храма бушевал ветер, он стенал и свистел вокруг каменного здания. В храме гуляли сквозняки, факелы шипели и нервно помигивали.
— Помоги! — закричал фон Маргур Карлу, когда его тащили из храма. Рыцарь вращал головой и таращил глаза, силясь хоть что-нибудь увидеть. — Я боюсь! Боги, мне страшно!
— Зигмар поможет тебе! — крикнул Карл и получил от Хинна по губам за такое богохульство.
Этцеля и Виннеса вызвали тоже, и еще рейкландца по имени Брандт.
Прошло полчаса. Сквозь завывания ветра пленники слышали крики варваров. Карл подошел к алтарю и опустился на колени, чтобы помолиться за душу фон Маргура. Он старался не думать о том, что алтарь осквернен, и упорно не обращал внимания на варварский гроб с мерцающим глазом. Его не заботило и то, что храм был возведен в честь божества кислевитов, обрядов и догм которых он совсем не знал. Главное было то, что это сакральное место, откуда его мог услышать Зигмар.
Карл возносил молитвы, а на него смотрел светящийся глаз железного гроба.
А потом курганцы привели фон Маргура. Рыцарь шел без посторонней помощи, как будто знал, куда идти. Он ни разу не споткнулся, а просто, волоча ноги, прошел через весь главный зал храма и сел рядом с Карлом. Руки его были в крови.
— Это непросто, — сказал фон Маргур. — Верно?
— Да, — согласился Карл. Он не представлял, как слепому рыцарю удалось остаться в живых.
Фон Маргур невидящими глазами смотрел прямо перед собой.
— Я думал, это будет легче, — наконец сказал он и, свернувшись калачиком, заснул, как ребенок.
— Что они заставили вас сделать, сир? — спросил Карл.
Но фон Маргур уже крепко спал.
Вернулся Виннес. У него были раны на ноге и на бедре, его трясло, он плакал. Курганец промыл его раны уксусом и ушел. Виннес отказывался приближаться к фон Маргуру.
Карл сам подошел к нему.
— Что случилось? — спросил он, подавая Виннесу флягу с водой.
— Они заставили меня убить Брандта, — просипел Виннес. — Боги, они заставили меня зарубить его! Он не владел мечом. У него не было ни единого шанса против меня, но он дрался, как черт, и вот доказательство тому. — Виннес махнул на свои раны.
— Повреждены только мышцы. Ты поправишься, — сказал Карл.
— Я не хочу поправляться, — простонал Виннес.
— А что фон Маргур? Ты видел его?
Виннес кивнул.
— Проклятье! И что?
— Он убил Этцеля.
— Не может быть!
— Я видел это, Воллен. Они стояли лицом к лицу, у каждого по два кинжала. Там, на площади. Фон Маргур даже не понимал, куда бить. Он все время звал тебя на помощь. Эти ублюдки глумились над ним. А Этцель… Зигмар! Он не хотел с ним драться. Не со слепым. Только не со слепым.
Виннес повернулся к Карлу. Он умудрился размазать по лицу кровь из раны на ноге. Этот взгляд трудно было выдержать. В нем в равной мере отражались страх, отчаяние, унижение и отвращение.
— Я убил Брандта! — хрипло выкрикнул он.
— Я знаю, знаю… Друг, скажи, что сделал фон Маргур?
Виннес судорожно сглотнул, голос его понизился до шепота:
— Он дрался. Вдруг начал драться, как зрячий. Он блокировал все удары Этцеля. Зрячий солдат, которого натаскивают для таких боев, не смог бы драться лучше. Казалось, что он предвидит каждый удар Этцеля и легко отбивает их. И все время… проклятье, все время… глаза у него смотрели не в ту сторону! Это было жуткое зрелище. Даже курганцы заткнулись, увидев такое.
— Продолжай, Виннес.
— Кинжалы мелькали в воздухе. Чик-чик-чик! Этцель начал драться всерьез, он кричал от ужаса. А потом… потом фон Маргур, он… он вонзил оба кинжала в цель. Оба в сердце Этцеля. И все кончилось.
У Карла перехватило дыхание.
— Я и близко к нему не подойду, Воллен, — решительно сказал Виннес.
— Что? Почему? Он всего лишь сделал то, что вынужден был сделать.
— Я знаю! Но он слепой! Слепой! Как он мог это сделать, если ему не помогала черная магия?
— Я…
— Ты посмотри на него, Воллен! Только посмотри!
Карл посмотрел через зал на спящего фон Маргура.
Слепой рыцарь, как довольный пес, улыбался во сне.
На рассвете девятого дня в храм вошли зары и поделили пленников в соответствии с их метками. Зар Улдин в сопровождении своего шамана Саботая выбрал Карла и еще семерых пленных с синими метками на лице и вывел их из храма на площадь.
В городе тем утром было тихо и безлюдно. Только там, где недавно стояли шатры и палатки, в грязи остались следы множества ног.
Восьмерых помеченных Улдином пленников связали друг с другом длинным кожаным ремнем, накинув каждому петлю на шею. Карл видел, что другие зары уводят с площади такие же связки пленных. Мельком он разглядел и фон Маргура с Блейдой и Онсом Олкером.
Саботай вывел пленников Улдина за западные городские ворота. Там собралось больше сотни курганцев, которые готовили к походу своих больших вороных лошадей.
Это был отряд зара Улдина. На варварах были надеты кольчуги и вымазанные дегтем латы. На их круглых щитах, выкрашенных в синий цвет, были нанесены рисунки, изображающие змей. Самый крупный варвар по имени Ускел нес штандарт. Верхняя часть штандарта была «украшена» человеческими челюстями. На перекладине три черепа — два человеческих по краям и лошадиный в центре. Все черепа позолочены. Под перекладиной развевалось знамя, по виду которого можно было догадаться, что выкроено оно из человеческой кожи. На знамени была изображена голова волка с единственным глазом во лбу. Ускел сидел верхом на странной кобыле, у нее была шкура в широкую черно-белую полосу. Полосатой была даже густая и короткая грива. Кобыла зло фыркала.
Когда зар подъехал к отряду, его люди радостно приветствовали вождя. Улдин провел своего жеребца сквозь толпу, обмениваясь рукопожатиями и похлопывая варваров по плечам. По кругу передавали бурдюк с вином. А потом, хлопнув в ладоши, Улдин приказал отряду выдвигаться. Курганец с огромным рогом, который обвивал его туловище, словно змея, выдул жуткий звук.
Отряд рванул с места. Вслед за всадниками потянулись пять запряженных быками фургонов на деревянных колесах и цепочка связанных друг с другом пленников. Пленных конвоировали шесть курганцев и Саботай.
Повернув голову, насколько позволяла петля на шее, Карл посмотрел на оставшийся за спиной мертвый город, где его принудили забыть, что такое гуманность. Он думал о Верноффе и о втором стирландце. Он утешал себя мыслью о том, что они, где бы ни были их души, знают, что их убил Азитзин.
Азитзин, не Карл Райнер Воллен.
Десять дней они шли на юго-запад. Всадники Улдина уходили далеко вперед, но каждую ночь обозы и цепочка пленных догоняли их у костра на привале.
Они пересекали безжизненное пространство. Выжженные леса, обезлюдевшие селения. Мили пахотных земель, вытоптанные бесчисленными конными отрядами. Вдоль дороги — трупы, тела казненных жителей деревень и беженцев.
В холодном весеннем воздухе роились тучи мух и кружили падальщики.
За исключением одного дождливого дня, погода стояла ясная. Весна набирала силу и вытесняла остатки зимы. Царящее вокруг опустошение резко контрастировало с бледно-голубым небом и легким весенним ветерком. Для людей, населяющих южную часть Кислева и северные края Империи, в другое время это был бы долгожданный, теплый сезон.
Но не в этот год.
Сквозь пепел и поваленные обгоревшие стволы деревьев тянулись к небу белые, синие и желтые цветы. Молоденькая зеленая трава пробивалась через усеявшие поля темно-коричневые кости мертвецов. К теплому весеннему ветру примешивались запахи гнили и разлагающейся плоти.
Карл понятия не имел, где они находятся, но был уверен, что недалеко от его родного дома. Если они еще не дошли до Остермарка, то скоро дойдут.
Пленные брели за основным отрядом варваров. Как далеко они углубились за границы Империи? Какая часть страны еще свободна от курганцев?
Карл шел к дому, но он не был уверен, что обнаружит его нетронутым.
Они брели через чащу старых, узловатых тополей. Шел десятый день, как они покинули безымянный город. От опаленных стволов отделялись редкие, обугленные сучья. Казалось, что огонь выжег тополиную рощу. Огонь, обрушившийся с небес.
Пленные брели за фургонами, вровень с ними ехали конвоиры и Саботай на молочно-белом осле.
И тут их настиг враг. После Карл сам поразился тому, что подумал о напавших как о противнике. Выжженная земля задрожала от тяжелого топота копыт. Курганцы встревожено заголосили.
Из сумрака рощи, как по волшебству, возникли восемь рыцарей тамплиеров Рейксгарда с поднятыми мечами. Их предводитель размахивал боевым молотом, украшенным белыми лентами. Мощные рыцари вселяли ужас. Их эмблемы были украшены ветвями лавра. Облаченные в сверкающие серебряные доспехи рыцари скакали верхом на боевых конях, морды, грудь и корпуса которых были защищены украшенными орнаментом латами, а спины покрыты богатыми попонами.
Предводитель рыцарей с фланга атаковал конвойных. Ударом молота он выбил из седла одного курганца и пришпорил коня специально удлиненными, чтобы достать до незащищенного брюха, шпорами. Конь развернулся. Белые клубы дыхания рыцаря, вырывавшиеся из щелей забрала, подхватывал холодный весенний ветер. Саботай, сыпля проклятиями в сторону рыцаря, колотил голыми пятками в бока своего осла.
Молот угодил шаману прямо в лоб. Железный шлем Саботая прогнулся от удара. Из прорезей для глаз заструилась кровь.
Шаман повалился на землю, алая кровь забрызгала белую шкуру осла.
Карл кинулся было бежать, но кожаная петля сдавила горло.
Тамплиеры Рейксгарда продолжали биться с курганцами. И варвары уступали.
— Бежим! — крикнул Карл Меддеусу, ближайшему к нему пленнику. — Можно бежать! Им сейчас не до нас! Бежим!
Меддеус сорвался с места, но тут же упал, стреноженный ремнем. Пленного у него за спиной сбил с ног конь одного из рыцарей.
Карл выхватил из кармана «настоящего убийцу» и перерезал связывающий его с Меддеусом ремень.
Он был свободен. По-настоящему свободен.
— Ради святого Зигмара, Карл! — закричал Меддеус, вцепившись в петлю на шее. — Освободи и меня тоже!
Карл подбежал к товарищу и перерезал ремень за его спиной.
Пригнувшись, они бросились в чащу. Карл перепрыгивал через торчащие из земли обугленные корни деревьев, Меддеус наступал ему на пятки.
У них за спиной рыцари тамплиеры бросали своих тяжёлых коней на лошадей варваров. Один из фургонов охватил огонь.
— Сюда! — крикнул Воллен.
Они бежали по роще, натыкаясь на обугленные стволы деревьев, которые от одного удара превращались в труху.
За спиной беглецов раздался стук копыт. Это был предводитель рыцарей. Он заметил беглецов и поскакал следом.
Меддеус остановился и, подняв руки вверх, закричал:
— Сир! Сир, не убивайте! Мы солдаты Империи, северяне взяли нас в плен! Умоляю, отпустите нас!
Карл не сомневался — рыцарь слышал истошные вопли Меддеуса. Рыцарь мчался прямо на него. Карл бросился на землю. Меддеус кинулся в противоположную от него сторону.
Тамплиер проскакал между беглецами. Под копытами коня клубилась зола. Рыцарь развернул коня и снова направил его на беглых пленников.
Меддеус коротко вскрикнул — молот ударил его в спину.
— Ты, сволочь! — в ярости закричал Карл, пытаясь укрыться за стволом дерева. — Ради святого Зигмара! Мы верные слуги Империи! Слышишь! Верные слуги Империи!
Рыцарь вдруг резко выпрямился в седле. Стрела с черным оперением вонзилась ему в грудь.
Из чащи галопом выехал Улдин, а вслед за ним несколько курганцев из его отряда. Зар стрелял из складного лука. Он отпустил удила и, натягивая тетиву вровень к уху, с такой силой посылал стрелы, что ни шлемы, ни кирасы, ни кольчуги не могли остановить их. Стрелы со звоном ударялись о доспехи и поражали цель.
Пронзенный стрелами рыцарь рухнул с коня.
Карл скорчился за деревом. Мимо промчались курганцы. Они орали и завывали, стрелы свистели в воздухе. У каждого варвара в руке, в которой он держал лук, между пальцами было зажато по шесть-семь стрел. Выстрелив, варвар мгновенно рукой, которой натягивал тетиву, устанавливал новую стрелу. Курганцы посылали стрелы в цель с поразительной скоростью, ни в чем не уступая арбалетчикам Империи. Их лошади, без сомнения хорошо натренированные, не нуждались в управлении. Это было большим преимуществом северян, они могли свободно поворачиваться в седле и посылать стрелы во все стороны и даже себе за спину. Карл, не в силах отвести глаза, смотрел, как курганец по имени Барлас послал стрелу в грудь тамплиеру, а потом, проскакав мимо, еще две рыцарю между лопаток.
Гордых тамплиеров, элиту армии Империи, смяли за минуту. Одного рыцаря курганцы взяли в кольцо и тыкали в него копьями. Другой, лишившись своего коня, оказался лицом к лицу с Улдином, вооруженным огромным палашом.
Карл подбежал к лежащему ничком Меддеусу, тот был мертв. Карл перекрестил труп и со всех ног бросился в чащу леса.
Он бежал между опаленными ивами и почерневшими тополями. Бежал на свет и, как он надеялся, на юг.
Вырвавшись из леса, Карл оказался на вершине невысокого холма. В широкой долине, по берегам реки шла битва. Десять тысяч воинов и десять тысяч лошадей, всего двадцать тысяч, кишели в долине, как тучи муравьев. В небо, затмевая солнце, поднимались клубы дыма и пепла. Невозможно было понять, кто есть кто или даже на чьей стороне перевес.
Но Карл Райнер Воллен нутром чувствовал, что жители Империи еще не один год будут оплакивать этот день.
Карл остановился как вкопанный. Он мог бежать сколько угодно, но от этого смертоносного потока ему было не уйти. Карл прислонился спиной к стволу дерева и обнял себя за плечи.
Вскоре он услышал топот копыт и оглянулся. Из рощи прямо на него выехали три варвара из отряда Улдина. Их вожак, волосатый варвар в шлеме с собачьим забралом, раскручивал в руке аркан. Встретившись взглядом с Карлом, он без лишних слов повесил аркан на седло и небрежным жестом подозвал беглеца.
Курганцы развернули лошадей и поскакали обратно, Карл, опустив голову, побрел следом.
Курганцы сложили трупы варваров вместе, а затем содрали доспехи с убитых рыцарей. Стальные и серебряные латы тонкой работы по частям сложили в тележку. Доспехи были выкованы настоящими мастерами своего дела, их можно было использовать, можно перековать или выменять на что-нибудь ценное.
Тамплиеры убили семерых курганцев, включая шамана Саботая и еще трех меченых пленников.
Зар Улдин сидел на корточках возле тела убитого шамана. Увидев Карла, он встал. Зар был без шлема.
— Азитзин. Ты пытался сбежать.
Карл отрицательно мотнул головой. Он смерил взглядом высокого воина. Украшенное шрамами лицо варвара было зловеще красиво.
— Нет. Я спасал свою жизнь.
Улдин подозрительно прищурился.
— Они убивали всех подряд. Они убили Меддеуса, и я решил бежать.
Зар немного поразмыслил и слегка пожал плечами. Он поверил Карлу.
— Но о бегстве я тоже думал, — прямо сказал Карл.
Улдин напрягся:
— И?
— Я передумал.
Зар улыбнулся:
— Перемена. Теперь ты понимаешь? Чар в твоих жилах.
— Нет, — упрямо ответил Карл. — Нет его в моих жилах.
Улдин потерял интерес к пленнику и снова склонился над телом шамана. Косматый варвар с собачьим забралом вновь привязал Карла к цепочке пленных.
Варвары собрались вместе. Вид у них был мрачный. Вероятно, смерть шамана была для них дурным знаком, и они считали, что отряд, лишившись шамана, теряет силу.
— Почему эти ублюдки такие мрачные? — шепнул Карлу стоявший рядом пленник.
— Убит шаман. Это для них дурное предзнаменование.
— Откуда ты знаешь, Карл?
— Я слышал их разговор.
Пленник встревожено взглянул на Карла:
— Ты знаешь их язык?
— А ты нет? — спросил Карл.
— Конечно нет, — услышал он ответ. Стоявшие рядом пленные тоже отрицательно закачали головами.
— Но… — начал было Карл и сразу умолк: он был слишком напуган открывшейся ему истиной.
К Улдину подошел Ускел, знаменосец, и приложил руку к сердцу. Он сказал что-то о приготовлениях. Улдин кивнул и подхватил на руки маленькое бездыханное тело Саботая.
Варвары повалили несколько обугленных деревьев на краю поляны и соорудили из стволов небольшую ограду. Работа заняла почти весь день. Некоторые курганцы вынуждены были уходить в глубь леса, чтобы отыскать подходящее крепкое дерево. Тела убитых сложили внутри ограды, там же положили их оружие. Затем лошадям погибших курганцев и ослу шамана вспороли брюхо. Обескровленные туши водрузили на острые колья и установили вдоль всей ограды. Болтающиеся головы мертвых животных подперли свежесрубленными рогатинами, так что со стороны казалось, будто они скачут галопом.
Голые тела рыцарей и три трупа пленников бросили гнить на земле.
С наступлением ночи отряд варваров собрался вокруг ограды. Медленно застучали барабаны, в темноте длинно и заунывно взвыл рог.
Улдин без шлема обошел ограду. Он останавливался возле каждого мертвого животного, что-то бормотал и каждого целовал в морду. Закончил он возле осла Саботая.
Потом зар взял из рук лучника Барласа горящий сук и поджег деревянную ограду.
Пламя охватило ограду и сложенные за ней тела убитых. Курганцы задрали головы к небу и завыли, как стая волков. Не переставая трубил рог, его звуки сливались с воем варваров. Вскоре огонь охватил и туши животных.
Ветер погнал через выгоревший лес едкий дым. Пленники закашлялись и повернулись к кострищу спиной.
Герлах не отрываясь смотрел на огонь.
На рассвете отряд варваров снялся с места и поскакал в сторону долины, следом потащились фургоны и побрели пленные. Догорал погребальный костер — кольцо черных бревен, окруженное дымящимися скелетами восьми убитых лошадей, насаженными на колья.
Битва в долине завершилась. Холодный утренний воздух был насыщен запахами войны, пахло кровью, экскрементами, тлеющим углем, раскаленным металлом и паленым мясом. Эти запахи были повсюду.
Побежденных — и мертвых, и живых — распяли на крестах из пик и на колесах. Зловещие, разлагающиеся часовые охраняли поле боя. Они были расставлены на расстоянии пяти пядей друг от друга. Черные стаи падальщиков кружили над израненной землей, как подгоняемые осенним ветром листья.
Отряд Улдина шел без остановок и к полудню добрался до города. Город Империи — бург.
Судя по дыму, который клубился над домами за высокой городской стеной, было ясно, что бург уже взят северянами.
Кто-то сказал Карлу, что это Брунмарл. Если это так — они на территории Империи в нескольких переходах от Остермарка. Брунмарл славился своим величественным собором. Карл был о нем наслышан. Однако никакого шпиля за стеной видно не было, но было большое здание, которое когда-то вполне могло быть украшено шпилем.
Улдин провел отряд через городские ворота. Уже не один зар привел за городскую стену своих воинов. Знаменосцы, завидев штандарт отряда соперника, принимались громко поносить друг друга. Ускел превзошел всех в этом деле, его оскорбления в адрес других знаменосцев были особенно грубыми.
Вдалеке на улице мелькнул штандарт зара Блейды — окровавленный меч на красном поле, — а на рыночной площади Карл заметил штандарт зара Херфила — с черным боровом. Орда северян выбрала этот город для отдыха.
Отряд Улдина определили на постой в старом доме из песчаника, который оказался городской библиотекой, Карл ожидал увидеть, как курганцы испражняются на бесценные книги, но действительность его приятно удивила.
Воины на деревянных носилках выносили из полуразрушенного здания старинные тома, а шаманы внимательно их листали и обсуждали друг с другом обнаруженную в книгах информацию.
Северяне не только грабили, разоряли и заливали потоками крови чужие земли, они воровали знания.
Оказавшись в пустых залах библиотеки, Карл наклонился и поднял с пола отброшенный в груду кирпичных осколков тоненький томик. Это был трактат по фортификации, написанный на древнетилийском языке.
— Эти листья в книге, — спросил его оказавшийся поблизости шаман, — ты можешь их читать?
— Конечно, — сказал Карл и отбросил томик в сторону.
Шаман, высокий, долговязый молодой дикарь в меховой шапке с маленькими оленьими рожками, вскочил на ноги и подбежал к Карлу.
— Ты можешь их читать? — повторил он.
Нитки бус из ракушек побрякивали на длинной, тощей шее. На руках у него не хватало двух средних пальцев, это делало их похожими на клювы любопытных птиц, теребящие страницы старой книги.
— Что это за слово? — требовательно спросил он.
— Это… «сильный», — ответил Карл.
— А это?
— Э-э-э… «тур»… корзина без дна, заполненная землей… оборонительный термин.
Шаман уставился на Карла. Глаза его были обведены сурьмой, рот тоже был обведен черной линией, отчего казался еще шире. Лицо, шея и плечи шамана были присыпаны мелом. Он потряс перед Карлом своим амулетом и запрыгал с ноги на ногу.
Ускел затащил Карла в дом. Меченых пленников загнали в подвал и закрыли дверь на засов. Несколько часов они прождали в кромешной темноте.
Затем дверь снова открылась, и по деревянным ступеням, тяжело ступая, в подвал спустился зар Улдин. Он огляделся по сторонам и указал на Карла. Стоявшие за спиной вождя курганцы бросились вперед и схватили пленника.
На улице стемнело. Зажгли факелы.
— Еще один бой? — мрачно спросил Карл.
— Да, Азитзин.
Карл тяжело вздохнул.
— Это важно! — резко сказал Улдин и повернулся лицом к Карлу. — Ты должен доказать, что мой отряд не потерял силу. Зары знают, что я потерял шамана. Сегодня я должен победить, чтобы доказать всем, что удача не покинула меня и моих людей.
— А если я проиграю?
— Мой отряд поделят между другими вождями, — отвечал Улдин.
Карл улыбнулся. Искушение было слишком велико.
— А если выиграю?
— Если повезет, переманю нового шамана.
— Значит, от того, как я поступлю сегодня вечером, зависит будущее твоего отряда.
— Да.
— Итак, я, наконец, имею власть над тобой, — сказал Карл и пошел прочь.
— Азитзин! Азитзин! — окликнул его Улдин и побежал следом.
— Как меня зовут, зар? Мое имя?
— Я забыл…
— Как меня зовут?
— Э-э… Керл?
— Карл!
— Сех! Карл!
— Зови меня по имени, и я буду за тебя драться. Будешь называть меня этой чертовой кличкой, и я найду способ быстро умереть. С кем я буду драться?
— С одним псом, помеченным заром Крейей. А потом, если ты его убьешь, с рабом зара Херфила.
— Как меня зовут?
— Тебя зовут Карл.
На бой его вели с почестями. Впереди шел Ускел, он нес штандарт с позолоченными черепами, Хзаэр шел позади и выдувал из своего длинного витого рога воинственные звуки, которые эхом разносились по освещенным кострами улицам. Шесть воинов с обнаженными мечами шли по бокам от Карла. Барлас — лучник, Эфгул — косматый варвар в шлеме с собачьим забралом и еще четверо — Фагул Однорукий, Диормак, Лир и Сакондор.
Карлу стали известны имена курганцев, потому что они назвали ему их. Поочередно, перед тем как вывести его на бой, варвары подходили к Карлу, прикладывали правую ладонь к сердцу и, склонив голову, называли свое имя.
Карл понимал, что это никакие не почести. Для варваров он оставался меченым ничтожеством. Но они сознавали, что ему предстоит сыграть важную роль в судьбе их отряда. Варвары называли Карлу свои имена, и в этом было что-то магическое. Они наделяли его силой, произнося имена и приложив руку к сердцу. Курганцы передавали ему свою силу.
Карла провели к заброшенному зданию, которое когда-то служило скобяной лавкой или кузницей. Внутри дома была длинная каменная ванна, нагретая и наполненная водой с маслами. От воды поднимался пар и аромат имбиря и бальзама.
Ускел и Эфгул заставили Карла раздеться и залезть в горячую воду. Несколько раз его окунали в ванну и удерживали под водой. Когда Карл, наконец, кашляя, выбрался из ванной, его тело было чистым, а кожа нежной и скользкой от масла.
Обнаженный Карл стоял на полу. Барлас зачесал гребнем его волосы назад и завязал в хвост на затылке. Лир побрил его пугающе острым ножом. А затем Хзаер осыпал его синим порошком, покрыв им голову, плечи и грудь Карла, и нанес черную краску ему на веки.
Теперь у Карла была синяя кожа, а яркие глаза сверкали из угольно-черных глазниц.
Курганцы дали ему коричневые кожаные штаны, тяжелые черные сапоги и железные набедренные пластины, затем последовали бриджи из металлической сетки на широком ремне с массивной бляхой с выгравированной на ней змеей. Хзаер и Барлас обернули руки Карла кожаными лентами, которые продевались между пальцами и крепились на кисти.
Ускел принес щиток из черного металла и привязал его к левому плечу Карла.
Курганцы отступили назад. Из сумрака появились Скаркитах и Улдин. Казалось, рабовладелец, облаченный в шкуру белого медведя, излучает свет. На его толстой шее поблескивал синим светом золотой амулет, на приподнятой левой руке сидел старый одноглазый ворон. Зар Улдин нес черный железный шлем с короткими закрученными рогами.
После смерти Саботая, испугавшись дурного знака, Улдин обратился к обладающему колдовской силой рабовладельцу. Зар, конечно же, заплатил Скаркитаху, ведь тот не принадлежал ни к одному отряду.
Скаркитах не прыгал и не верещал заклинания. Не потрясал, как все шаманы, бусами и амулетами. Он посмотрел Карлу прямо в глаза и медленно, низким голосом произнес черное благословение. Слов Карл разобрать не мог, но в этом не было нужды. От каждого произнесенного Скаркитахом слога кожа у Карла покрывалась мурашками. Старый ворон кивал головой, приседал и щелкал огромным клювом. Затем Скаркитах поднял свой амулет, и Карл вынужден был смотреть на яркие синие камни, вставленные в зрачок увитого змеями глаза. Камни мерцали и переливались в отсветах лампад.
— Теперь Чар правит тобой. Он завладел тобой сильнее, чем ты можешь себе представить. Позволь ему сегодня вечером направлять твою руку.
Карл молчал.
— Ты будешь драться? — спросил Улдин.
— Я буду драться, — не задумываясь, ответил Карл.
— Или ты дерешься честно, или вообще не дерешься, — сказал Улдин.
Карл колебался. Потом он поднял правую руку — руку, владеющую мечом, — и приложил ладонь к сердцу.
— Я буду драться.
Удовлетворенный ответом, Улдин надел на макушку Карла кожаный чепец и водрузил сверху тяжелый железный шлем. Шлем был тесным, узкие прорези для глаз ограничивали обзор.
— Нет, — сказал Карл и стянул с головы шлем.
— Он тебе понадобится, — предупредил Скаркитах.
— Нет, если Чар со мной, — насмешливо сказал Карл, но его ответ явно порадовал рабовладельца.
Скаркитах протянул руку и прикоснулся пухлыми пальцами к левой щеке Карла, а большим пальцем коснулся его губ.
— Конечно, Чар с тобой.
Горны из металла и вырезанные из рогов животных громко затрубили на улице, и Карл услышал далекий гул — приветственные крики варваров.
Эскорт курганцев провел его к выходу. У дверей Ускел остановился и протянул Карлу «настоящего убийцу». Кинжал забрали у него вместе с грязной, драной одеждой. Карл заткнул кинжал за пояс.
Шагов через двести от кузницы находилось круглое здание, как догадывался Карл — городской зал зрелищ. Деревянное строение напоминало небольшой открытый амфитеатр. Освещенные факелами трибуны и галереи заполнили северяне, они возбужденно орали и топали ногами.
Сопровождаемый курганцами, Карл прошел под аркой для актеров и дальше — под зрительскими местами, по темному коридору с низким потолком, на залитую желтым светом арену.
Арена представляла собой круг утоптанной земли, окруженный дощатыми бортами. Такого скопления публики, как в этот вечер, городской зал зрелищ еще не видел.
Ускел подал круглый щит из толстого дерева, и Карл продел левую руку в петли. Щит был синий с эмблемой — глаз в окружении змей — по центру и украшен черным лошадиным хвостом. Карл повращал рукой и прикинул его вес. Потом зар Улдин рукоятью вперед подал ему свой палаш.
Снова затрубил рог. Улдин принял из рук Лира широкий меч и решительно шагнул на арену. Навстречу ему вышел зар Крейа — гигант в остроконечном шлеме из золота, и они обменялись ритуальными ударами.
Вожди разошлись, и Карла вытолкнули на арену.
Курганцы завыли и начали отбивать счет, стуча кулаками по перилам на трибунах.
С противоположной стороны арены появилась человеческая фигура. Мужчина в железных и кожаных доспехах был вооружен мечом и щитом. Его гибкое тело было выкрашено в зеленый цвет. Карл с вызовом поднял палаш.
И только когда они сблизились до нескольких шагов, Карл узнал своего оппонента.
Это был Йоханн Фридел.
Глазницы Фридела были обведены белой краской, белым были закрашены и ввалившиеся щеки. И еще вертикальные белые полоски были нанесены на верхнюю и нижнюю губу. Он был похож на мертвеца, голова — череп, тело зеленого трупного цвета. Волосы Йоханна были прилизаны к черепу при помощи какого-то клейкого белесого состава.
— Йоханн?
Воин зарычал.
— Йоханн? Это я, Карл.
Фридел замахнулся мечом с глубокими желобами. Карл поднял левую руку, меч с грохотом обрушился на щит, сила удара чувствовалась даже через толстое дерево.
— Йоханн!
Еще один удар по щиту. И еще. Синие щепы разлетались в стороны.
— Ради Зигмара! Йоханн! Я — Карл!
Следующий удар был таким мощным, что щит Карла отлетел в сторону, и Воллен едва успел отразить его мечом.
Тело воина принадлежало Фриделу, в этом можно было не сомневаться. Но самого Йоханна в нем не было. Его глаза, обведенные белой краской, были… пустыми. Когда Карл был еще мальчишкой, у него была собака, веселая, игривая гончая. Однажды ее укусила крыса, и гончая подхватила смертельную болезнь. Отец Карла, чтобы собака не мучилась, убил ее мотыгой.
Взгляд Фридела был таким же, как у гончей Карла перед самой смертью. Пустой, дикий, обезумевший от боли, страха и тоски.
Они ходили по кругу и обменивались ударами. Фридел кидался вперед, Карл, прикрыв плечо щитом, оттеснял его назад. Еще одно столкновение, на этот раз — щит на щит. В теле Фридела таилась животная сила, о которой Карл и не подозревал.
Он сомневался, что этот юноша был так же силен, когда они виделись в последний раз.
Тогда перед самым падением Ждевки Йоханн Фридел выкрикивал имя Карла и умолял его не уходить.
Карла поразило то, какой болью отозвалось в нем это мимолетное воспоминание. Поразило… и разозлило. С тех пор как он чуть не бежал из выгоревшего леса, Карл стал жестче и спокойнее. Он избавился от способности страдать из-за того, что случилось при Ждевке, или горевать по тем, кого он там потерял. Для того чтобы жить дальше, необходимо было крепко стиснуть зубы и забыть о чувствах. В душе он давно оплакал Йоханна Фридела, которого, как и всех других товарищей, считал погибшим.
Но Фридел не погиб. С ним случилось нечто пострашнее смерти. Он превратился в разложившуюся копию себя прежнего и явился из мрака, чтобы напомнить Карлу о безвозвратных потерях и разбередить его душу. Вернулся, чтобы Карл снова прошел через всю эту боль. Фридел тоже страдал. Страдал, как подыхающий пес.
Так не должно быть. Карл должен был покончить с этими невыносимыми мучениями. Покончить. Покончить.
Толпа на трибунах орала и выла. Шум был таким громким, что Карл физически ощущал его силу. На мгновение он забыл, где находится.
Карл развернулся вокруг своей оси в поисках противника и поднял меч. По желобам, выбитым в мече, заструилась кровь и обагрила ему руку.
Изрубленный на куски Фридел лежал на арене. Его тело было настолько изуродовано, что Карл не мог на него смотреть.
Улдин вышел на арену и в ответ на восторженные крики варваров поднял вверх руки, увешанные широкими трофейными кольцами. Вслед за заром на арену выскочил Эфгул и побежал успокоить Карла.
— Дух Кхара! — задыхаясь, просипел курганец. — Ты подарил ему смерть, как настоящий демон, Азитзин!
— Хватит! Я не могу… не могу… — Карл ловил ртом воздух, его била дрожь.
Эфгул тряхнул его за плечи:
— Не сдавайся! Ты уже на полпути к цели!
— Я не могу…
— Будь тверже!
— Ты не понимаешь! Он был моим другом!
— Ты передал ему дар Чара! Дар перемены! Жизнь на смерть! Плен на свободу!
— Боги, помогите мне…
— Послушай, Азитзин. Банда Крейи — Символ Разложения! Нургл Нечистый! Если эта плоть и правда была твоим другом, ты избавил его от Пожирающего Все Разложения!
Эфгул говорил горячо и искренне, словно открывал Карлу страшную истину. Карлу слова курганца казались бессмыслицей.
— Я не понимаю, — сказал он, глядя на косматого Эфгула.
— Поживешь — поймешь.
Завыли рога, и Эфгул оттащил Карла в сторону. Улдин совершил формальный обряд, вызвав на бой зара Блейду. Рядовые курганцы собрали и унесли останки Фридела.
Арена опустела. Эфгул тоже ушел, прихватив меч Йоханна, чтобы выковать из него очередное трофейное кольцо на руку Улдина. На Карла вышел ритуальный боец Блейды.
Это был высокий воин в кольчуге и в металлических щитках на руках и ногах. Кожа его была выкрашена в красный цвет. Щита у воина не было. Обеими руками он сжимал длинный меч, выкованный мастерами Карроберга.
В какой-то момент Карлу показалось, что это Виннес, ведь Виннес был из Карроберга и у него была метка Блейды.
Но он ошибся.
И даже если бы это был Виннес, Карл все равно не отступил бы. Теперь уже нет. Не осталось никого, кого он не мог бы лишить жизни.
VIII. КУЛЫ
Они скакали на северо-запад двадцать дней и двадцать ночей. Герлах Хейлеман думал, что его сознание приспособилось к бесконечным степным просторам во время перехода в Дашику, но это путешествие сводило приобретенный им опыт на нет. Двадцать дней верхом, и, куда ни кинь взгляд, пустота. Герлах уже начал радоваться восходу луны или изредка пролетающим в небе канюкам. Эти короткие, бесценные перемены хоть ненадолго прерывали монотонность бескрайнего небосклона и поросшей травой равнины.
Так было до тех пор, пока он не обратил внимания на облака. Это случилось на пятый или шестой день пути. Герлах удивился тому, что он не замечал их раньше. Ни одно облако не повторяло другое. У каждого были свои очертания, плотность и цвет, даже скорость. Некоторые облака напоминали вполне определенные предметы — башню замка, пасущуюся лошадь, крыло орла. Герлах уже замечал, что кислевиты время от времени показывают друг другу на небо и делают какие-то замечания, которые обычно сопровождаются одобрительным цоканьем языком и довольным смехом. Теперь он понял, в чем дело. Они тоже видели облака.
— Баран! — мог крикнуть кто-нибудь из них. С ним соглашались или предлагали иной вариант.
Иногда сравнения были не такими конкретными. Какой-нибудь лансер тыкал в небо и со смехом кричал:
— Митри!
Очертания облака — серая глыба — и близко не были похожи на фигуру крепкого лансера… разве что его фактура и мрачноватый вид имели что-то общее с характером Митри и его манерой держаться. Некоторые облака вызывали неопределенные образы, словно имели собственный характер.
Странно, но как только Герлах начал наблюдать за облаками, степь перестала казаться ему пустым пространством. Она постоянно менялась. Всегда находилось на что посмотреть и чему найти определение. На то, чтобы его привыкший анализировать сложные ландшафты Империи мозг перестроился на степной лад, потребовалось время. И вот теперь Герлах решил, что научился видеть мир так, как его видят кислевиты. То, что раньше казалось ему пустотой, оказалось тонко устроенным пространством, главное — его почувствовать.
— Овца кормит ягнят! — сказал Герлах, и кислевиты, казалось, порадовались вместе с ним.
Каждую ночь они делали привал на несколько часов. Дров в степи не было, но всадники везли с собой топливо. В основном это были кости, сбереженные после предыдущего принятия пищи. В мире, где нет ничего в достаточном количестве, в ход идет все.
Вечерами, сидя у небольшого костерка, мужчины вели неторопливые беседы и делились воспоминаниями. Порой они даже обсуждали предметы, которые напоминали им увиденные в тот день облака. Бережливость была главным правилом их жизни. Все и без того ограниченные ресурсы применялись вновь и вновь, до полного их истощения. Кости, оставшиеся от одного ужина, использовались для разведения костра для приготовления следующего. Облака не давали всадникам сойти с ума от скуки днем, а воспоминания о них развлекали их вечером. Изобретательность и экономность.
Как-то у костра Бородин поделился с Герлахом своим знанием о небе. Это было, как догадался Герлах, как-то связано с понятием «круг». Не бывает двух одинаковых облаков. Они вечно плывут по небу, повторяя по кругу свой путь на небосклоне. Когда человек видит облако, которое уже когда-то видел в своей жизни, он понимает, что небо совершило полный круг и его время подошло к концу. Бывало, говорил Бородин, тот, кто увидел во второй раз одно и то же облако, садился на коня и уезжал из роты или из родной станицы навстречу судьбе, и больше его никогда не видели.
Утром, в холодном, зеленоватом свете начинающегося дня, Герлах и кислевиты седлали лошадей и скакали дальше. Герлах думал о том, увидят ли еще хоть кого-нибудь из них в родной станице.
Он даже не предполагал, какое огромное количество информации можно получить в степи. В монотонном мире — плоская земля, пустое небо — любая перемена, какой бы незначительной она ни была, сразу бросается в глаза.
Рожденные в степи кислевиты мгновенно улавливали ее сигналы и разгадывали ее загадки. Как только Герлах начал подыскивать сравнения для облаков, он обнаружил, что стал замечать многое другое. Например, травы в степи были очень разными, какими бы одинаковыми они ни казались поначалу. Старая трава и молодая поросль, разные виды трав, заросли дрока и морозоустойчивый щитовник. Один взгляд на степную траву мог сказать всаднику, как давно прошел здесь последний дождь и далеко ли он может найти ложбину с водой, куда дует ветер и какое сейчас время суток. Опытному всаднику даже не нужно было смотреть на траву. Достаточно было прислушаться к звуку копыт лошади. Отрывистый топот и сухой, мягкий и влажный, ровный и гулкий.
По температуре воздуха и его влажности можно было предугадать погоду. Всадники могли предсказать дождь и с какой стороны он придет.
Они могли предсказать грозу задолго до того, как начинало темнеть небо. Вид и движение травы выдавали направление ветра, а меняющееся освещение на горизонте — перемену погоды.
К тому времени, когда они приблизились к Либлии, Герлах узнал достаточно, чтобы понять, как кислевиты, еще не видя станицу, догадались, что она уже близко. Они учуяли дым и еще запах навоза и уксуса. Конечно, никаких признаков станицы видно не было, но после долгого перехода в открытой степи одного запаха дыма было достаточно.
Максим поднял руку, и рота, замедлив шаг, выстроилась в линию по сторонам от него.
— Либлия, — сказал Максим, и многие всадники с ним согласились.
Перед ними колыхалась на ветру бесцветная, почти белая в дневном свете трава.
Герлах хотел было подшутить над ними, но потом и сам учуял слабый запах дыма и животного пота.
— Много людей, — пробормотал Билидни. Герлах не понял — хорошо это или плохо. — Ятша! — отрывисто крикнул ротный и помчался вперед, увлекая их за собой.
Из того, что ему рассказывали, Герлах понял, что Либлию выбрали как самое подходящее место для воссоединения кислевского полка в случае отступления или поражения. Каждая рота, которой удалось вырваться из Ждевки, должна была вернуться в Либлию. Герлах воспрял духом. Если там «много людей», тогда, возможно, удастся собрать полк, а потом вернуться в зону боевых действий. Они восстановят в Либлии силы и вернутся на юг, чтобы нанести врагу ответный удар.
Через четверть часа Билидни снова замедлил шаг и знаком приказал роте остановиться. Ротный совещался с Максимом и с горнистом Иевни.
— В чем дело? — спросил Герлах Витали.
— Кровь, — мрачно ответил тот.
— Ты чуешь ее?
— Яха. Вебла не чует?
Герлах не чуял, только запах дыма стал немного сильнее.
Билидни повернулся к роте и выкрикнул короткий приказ. Всадники мгновенно спешились и начали быстро натягивать на себя доспехи. Герлах последовал их примеру. Это было необычное зрелище. Посреди бескрайних степных просторов шесть десятков полуобнаженных мужчин, стоя рядом с ожидающими их лошадьми, натягивали через голову войлочные рубахи, а поверх них застегивали пластинчатые латы.
Как только были закреплены каркасы с крыльями и накинуты на плечи шкуры леопардов, всадники свернули в узлы свою повседневную одежду и привязали их к задней луке седла своих лошадей. Герлах старался не отставать от кислевитов.
Как только кто-нибудь из всадников был готов, он выкрикивал свое имя и с позиции «стоя» запрыгивал в седло. «Ну вот, — подумал Герлах, — начали выпендриваться, трюкачи». Но на деле демонстрация владения искусством верховой езды вселяла в лансеров уверенность в своих силах.
Герлах хотел повторить этот трюк, но понимал, что в результате выставит себя полным дураком. Саксен был выше любого пони в роте, а он сам не был таким ловким, как кислевиты. К тому времени, когда на него обратили внимание, он уже сидел в седле в своем шлеме с плюмажем и натягивал перчатки для верховой езды.
Герлах понимал, что его место на переднем крае. Он подхватил знамя и повел Саксена вперед, туда, где стояли Билидни и Максим. Ротный повернулся к Герлаху, его глаза поблескивали в сердцевидной прорези в забрале шишака.
— Теперь это важно, Вебла, — сказал он. — Здесь и сейчас. Важно — ты несешь знамя.
Герлах кивнул. Саксен нетерпеливо бил копытом, одно ухо у него было направлено вперед, другое — назад.
Герлах похлопал коня по шее.
— Нас ждет слава, дружище Бейли-Саксен, — успокаивающе сказал он. Саксен еще не расстался со своим великолепным красно-белым окрасом.
Герлах высоко поднял знамя, и степной ветер подхватил длинные красные и белые полосы ткани за щитом с орлиным крылом.
Рота поскакала к Либлии.
Либлия была гораздо больше Дашики. За внушительной каменной стеной на кургане, возведенном еще скифами, стояло крепкое здание городского зала. Вокруг кургана были беспорядочно разбросаны беленые избы, амбары и сараи, а за ними сложена вторая стена, ниже и шире первой, с деревянными сторожевыми башенками у ворот.
Небо стало серо-голубым, облака исчезли, осталась только тонкая белая полоска над горизонтом. Трава приобрела бледный, белесый оттенок.
Множество черных точек — скачущие всадники — сновало у внешней стены станицы. Их было около сотни, а может, и больше. Максим еще ничего не сказал, а Герлах уже догадался, кто это.
— Кьязаки!
На Либлию напали всадники. Точнее, ее взяли в осаду. Рота подскакала ближе, и Герлах разглядел нападавших. Воины в лохмотьях и вымазанных дегтем доспехах. Их черные шлемы были украшены оленьими рожками и рогами быка. Используя пращи, они пытались поджечь городскую стену. Над внешней стеной поднимались облачка белого дыма.
В двух сотнях лошадиных корпусов от станицы Билидни остановил свою роту и выстроил ее в линию. В это время их заметили кьязаки, они перестали суматошно крутиться у стен Либлии и всем скопом повернулись к отряду Билидни. В их поведении не было заметно агрессивных намерений, скорее ими руководило любопытство. Численное превосходство было на их стороне. Казалось, они удивлены, почему круг Йетчитч, завидев их, не кинулся наутек.
— Кулы! — сказал Витали и сплюнул.
— Кулы?
Так называли сборища самых диких из племен курганцев, обитающих на самом юге Восточных Степей. Судя по рассказам Вейжа и Витали, именно кулы практически никогда не присоединялись к основным силам курганцев. Они рыскали по степи и довольствовались тем, что оставалось не тронутым основным войском северян. Кулы славились каким-то, особенно диким способом экзекуции побежденных. Это было как-то связано с грудной клеткой пленника. Лингвистические познания не позволили лансерам — возможно, это и хорошо — описать Герлаху казнь в подробностях.
Кулы сбились в кучу. Они спешились и отогнали своих пони, а потом неторопливо выстроили стену из щитов. Многие из них были вооружены топорами с длинными рукоятями и дубинами.
— Почему они не атакуют нас верхом? — спросил Герлах, он точно знал: обо всех курганцах говорили — «родились в седле».
— Они нас узнали, — сказал Билидни. — Увидели крылья. Кулы боятся атаковать роту, боятся всадников роты.
— И поэтому они спрятались за стену из щитов?
— Яха, Вебла. Они решили, Либлия — их. Не отдадут ее. Окопаются и будут держать землю.
— И что?
— Земля не принадлежит никому. Ее хозяин — святой Урсан, и господаряне живут на земле с его разрешения. Мы докажем это кулам. Она не будет их.
— Значит, мы будем с ними драться? — спросил Герлах.
— Яха, — отозвался Билидни.
— Мы… атакуем стену щитов?
— Яха, Вебла, — подтвердил ротный.
Намерение Билидни пугало Герлаха. Встреча с врагом в открытом бою его не пугала, но атаковать стену щитов… Это безумие. Одно из основных правил кавалерийского боя, как не раз говорили его наставники, гласит следующее: лошади, как бы хорошо они ни были натренированы, никогда не бросятся на такое препятствие, как стена щитов. Именно поэтому стену до сих пор применяли на практике, хоть она и относилась к устаревшим военным приемам. Отряды копьеносцев Империи всегда полагались на это правило. Если копьеносцы плечом к плечу твердо стоят на ногах и крепко держат копья наперевес, они в состоянии отбить атаку всадников на самых безумных и диких лошадях.
— Не волнуйся так, Вебла, — с усмешкой сказал Билидни. — Стена щитов кажется сильной, но Билидни знает кулов. Билидни знает, как кулы думают. — Ротный постучал твердым пальцем по шишаку над прорезью для глаз.
— Ты с ними уже дрался?
— Яха! — отозвался ротный и, резко склонив голову набок, продемонстрировал Герлаху старый шрам на шее. Максим задрал рукав на левой руке и показал еще один побледневший широкий шрам. — Мы дрались с кулами много раз. Иногда мы побеждали.
Это не очень-то успокаивало, однако ротный был все еще жив и мог судить по-своему.
— Пора, — решился Билидни.
Ротный встал в стременах и посмотрел направо, затем налево, оценивая готовность своих всадников. Лансеры уверенно сидели на своих лошадках и ждали.
Билидни выкрикнул команду, всадники приготовили к бою длинные кавалерийские копья. Лошади нервно заржали. Билидни поднял вверх открытую ладонь.
И резко опустил вниз.
Иевни выдул из своего рога длинную ноту.
Рота бросилась в атаку.
Они мчались через дрок, по соленой траве, копыта стучали по сухой земле. Герлах скакал в голове отряда, он вертикально держал знамя, отведя руку в сторону. По бокам от знаменосца по приказу ротного скакали Вейжа и Витали.
Сто корпусов до стены щитов. Кулы, укрывшиеся за первой линией сомкнутых щитов, орали и, размахивая руками, подзывали остальных дикарей.
Плотная, мощная толпа. Неподвижная масса.
Выпуклые шишки на щитах сверкали в лучах весеннего солнца. Громко взвыл рог кулов. В центре боевого порядка дикарей поднялся штандарт — волчий череп с оленьими рогами. Казалось, пустые волчьи глазницы злобно наблюдают за приближающимися всадниками.
Десять лошадиных корпусов. Пять. Лошади скачут во весь опор. Зубы оскалены. Развеваются гривы.
Кулы не просто стояли стеной. Они волной двинулись навстречу атакующим. Навстречу атакующим! Словно жаждали встречи с ними. Жаждали встречи со смертью. Они так стремились вступить в бой, что забыли о порядке построения.
Именно на это и рассчитывал Билидни.
Один корпус. Кулы встретили кислевитов стеной диких криков. Железные подковы и наконечники копий порвали эту стену. А потом они сделали то же самое со стеной орущей плоти.
Рота протаранила стену щитов. Лансеры крошили деревянные щиты и тела дикарей. Герлах оказался в самой гуще вопящих кулов. Всадники круга убрали копья и взялись за сабли. Витали и Вейжа старались держаться рядом со знаменосцем, но пока они пробивали себе путь в этой свалке, Вейжа исчез из виду.
Правый фланг Герлаха остался незащищенным. Топор с широким лезвием угрожал знаменосцу, и тогда он отпустил удила и правой рукой выхватил заряженный кремневый пистолет. Выстрелив практически в упор, Герлах снес нападавшему нижнюю челюсть и отбросил его в толпу кулов.
Герлах убрал пистолет и, вытащив из ножен меч, принялся рубить все, что попадалось под руку. Левой рукой он продолжал удерживать знамя роты. Знамя становилось все тяжелее. Витали рядом рубил и колол кьязаков.
С торжествующими криками, подминая копытами врага, из груды наседающих на него кулов вырвался Вейжа.
Герлах бросил Саксена вперед и с разворота отрубил чью-то руку, сжимавшую кинжал. Вокруг теснились варвары, Герлах задыхался от запаха крови, грязи и пота.
Один из кулов бросился на знаменосца, и он древком штандарта отбросил варвара назад.
Всадников кружило в водовороте криков, бросков и ударов. Герлах перестал понимать, куда надо бить. В него летели брызги крови, слюны и крошечных железных осколков.
Над хаосом схватки поднялись огромные оленьи рога. На какой-то момент Герлаху почудилось, что это невиданное степное чудовище или сам дьявол пришел за ними из дыма и пыли. Но это был всего лишь штандарт кулов.
С дикими криками, не переставая орудовать саблей, разрубая плечи, головы и срубая рога со шлемов, Герлах продирался через толпящихся вокруг кулов. Витали, стараясь не отставать, кричал ему вслед.
Знаменосцем кулов был приземистый плотный воин в кольчуге из толстой проволоки. На нем был медный шлем с удлиненным подбородком и единственным оленьим рогом, который торчал изо лба. Вокруг него танцевал колдун, гремя бусами из ракушек, шнурками с костями и звеня жестяными колокольчиками. Туловище колдуна было изрисовано темно-красными полосами, имитирующими его скелет.
Герлах рванулся к вражескому штандарту. Колдун заметил его в последний момент и яростно загремел своими амулетами.
Герлах что было силы ударил мечом крест-накрест. Он обезглавил колдуна, а заодно и отрубил ему скрюченную руку с погремушками. Дико завопив, знаменосец кулов попытался атаковать Герлаха, нацелив на него рога своего штандарта. Одно из ответвлений оленьего рога садануло Герлаха по левому плечу и оставило на щитке глубокую вмятину, которая позднее покрылась ржавчиной. Герлах нырнул под штандарт и зарубил знаменосца, а заодно и двух бросившихся ему на подмогу кулов. Вовремя подоспели Витали и Вейжа, они яростно защищали своего знаменосца.
Знаменосец кулов рухнул на землю.
Герлах ожидал, что варвары после такого падут духом. Он был поражен, когда они с удвоенной злобой ринулись в бой.
А потом он услышал топот копыт. Подкрепление кулов. Несмотря на все усилия, всадники круга Йетчитч были на грани поражения.
Дополнительные силы бросились в схватку со стороны города. Но это вовсе не была вторая волна кулов. Это были конные лучники, они хлынули из городских ворот, их было около сорока.
Гнедые длинногривые пони несли лучников в тыл растерявших свои позиции кулов. Лучники стреляли из коротких, но крепких изогнутых луков. Шквал стрел с красным оперением обрушился на спины варваров, они валились рядами, как скошенная трава.
Лучники быстро поворачивались из стороны в сторону и с невероятной скоростью посылали стрелы в цель. Некоторые из лансеров — Герлах, Вейжа, Витали и еще полдюжины всадников — так сильно углубились в толпу кулов, что чуть не прорвались через их последние ряды. Они практически оказались в окружении противника. Поэтому Герлах и был одним из первых, кто увидел атаку лучников, которая повергла кулов в панику и заставила развернуться, чтобы прикрыть спину.
Лучники оказались кислевитами. На их длинные рубахи из красной кожи, утяжеленные железными пластинами, были наброшены поношенные, но украшенные вышивкой бешметы или жилеты из овечьей шкуры. Шлемы лучников были простой, заостренной формы с широкой меховой оторочкой. Они подтянули стремена, что позволяло всаднику переместить свой вес со спины на плечи лошади.
Герлаха впечатлила мощь небольших дважды изогнутых луков. Отменные луки Империи, сделанные из одного куска дерева, обладали огромной пробивной силой, но они были такими длинными, что из них невозможно было стрелять, сидя верхом на лошади и тем более на скаку. А стрелы, посланные из изогнутых луков кислевитов, легко пробивали железные шлемы и медные кольчуги варваров.
Атакуемые с двух сторон кулы дрогнули. Они пытались бежать, но их настигали стрелы и дротики. Лансеры топтали их конями. Кучки кулов еще пытались оказать сопротивление, они сбивались вместе, но Билидни и Иевни удалось перегруппировать часть роты и разогнать их копьями и мечами.
Кулы обратились в бегство. Они побросали щиты и даже оружие и пытались поймать своих разбежавшихся пони. Удалось это немногим. Горстка варваров растворилась в степных просторах, издали доносился только удаляющийся стук копыт.
Билидни торжествующе поднял меч, а Иевни снова и снова трубил в свой горн. Лансеры с радостными криками спешивались с лошадей, к ним широкой дугой скакали лучники. Степной ветер начал разгонять огромное облако пыли, поднявшееся над полем боя.
Пыль клубилась вокруг Саксена, Герлах высоко, настолько высоко, насколько хватало сил, поднял знамя роты. Счастливые кислевиты поприветствовали знаменосца и начали «ослеплять» трупы поверженного врага.
Предводителем лучников оказался высокий, симпатичный и на удивление молодой кислевит. Он спрыгнул со своей приземистой лошадки и крепко обнял Билидни.
Звали его Антал, он и его люди были из Игирова — эта община обитала в далеких восточных краях южной области. Билидни хорошо знал предводителя лучников. Их отряды, объединившись с полком, не раз участвовали в различных военных кампаниях. На самом деле крепкая мужская дружба связывала Билидни с отцом Антала, Гаспаром. Из разговоров лансеров Герлах понял, что ротный и Гаспар с юных лет были друзьями и собратьями по оружию. Прошло уже два лета, как умер Гаспар; отряд лучников разделили на два, каждым командовал один из его сыновей. Это объясняло молодость Антала. Он относился к Билидни как к любимому дяде.
Всадники Антала и отряд его брата Дмирова вместе с полком попали в мясорубку под Ждевкой. После нескольких отчаянных попыток им наконец удалось вырваться в степные края, сначала на запад, потом на северо-восток. С Анталом ушло только сорок из семидесяти лучников. После Ждевки он не видел ни Дмирова, ни его людей.
Завидев странного всадника, который нес штандарт роты, на не менее странном коне, Антал поспешил поприветствовать Герлаха. Он стянул пыльные перчатки и пожал Герлаху руку. Билидни представил их друг другу.
— Вебла, — сказал Билидни, и Антал усмехнулся.
— Это твое имя? — спросил молодой командир.
— Меня зовут Герлах Хейлеман.
— Это хорошо! — рассмеялся Антал так, будто слово «вебла» лучше было не произносить вслух.
— Как давно вы здесь, в Либлии? — поинтересовался Герлах.
— Тринадцать дней, — отвечал Антал. Его отряд стремился как можно быстрее прибыть в станицу, чтобы воссоединиться с теми, кому удалось уцелеть после страшной битвы при Ждевке. — Восемь дней никого не было. Потом появились лансеры из роты Новго.
Герлах старался не потерять нить разговора:
— Новго?
— Ротный, — пояснил Билидни, — из круга Дэгнипер. Много хороших воинов подняли с ним крылья.
— Не так много, — с грустью сказал Антал. — Только пять раз по пять из роты Новго спаслись после Ждевки.
— А где они сейчас? — спросил Герлах.
— В тот же день, когда они появились, к стенам города подошли кьязаки. Большое войско, больше, чем видело солнце сегодня.
Толпы кулов пришли с юга. Либо они преследовали спасшихся после Ждевки, либо жителям Либлии просто не повезло. Их было так много — «как мух на трупе», по выражению Антала, — что было ясно: Либлия не сможет им противостоять. Новго с типичной горячностью, по мнению Билидни, вывел из Либлии остатки своей роты и помчался на юг — во-первых, он надеялся предупредить всех направляющихся в Либлию о том, что станица перестала быть надежным убежищем, а во-вторых, отвлечь кулов на себя.
Большая часть войска кулов ринулась в погоню за ротой Новго. Никого из роты Новго больше не видели.
Оставшиеся кулы осадили город, и воины Антала делали все возможное, чтобы отстоять Либлию. Это было непросто. Припасы были ограничены, стрел было крайне мало, а лучники не могли встретиться с врагом в открытом бою, так как кулы в разы превосходили их численно. Когда утром у станицы появилась рота Билидни и вызвала кулов на бой, Антал ухватился за шанс прекратить осаду и вывел своих людей из станицы.
И это того стоило. Благодаря сильным и быстрым лошадям и искусству лучников отряды Билидни и Антала победили кулов, которых было гораздо больше кислевитов.
Они их просто уничтожили.
Кислевиты раскраснелись от радости — осада снята, они победили. Кровь еще бурлила в их жилах после неравного боя. Но Герлах все же чувствовал легкое разочарование. Он мечтал встретить в Либлии союзное войско и отправиться вместе с ним на юг, чтобы отплатить ордам курганцев за поражение при Ждевке.
А вместо этого их ожидал отряд усталых, плохо экипированных лучников в сорок человек и горстка лансеров, которые к этому времени исчезли в степи.
Герлах не стал ни с кем делиться своими мыслями. Кислевиты праздновали победу.
— Я чувствовал, что ты сегодня придешь, — сказал Антал Билидни. — Я видел облако, похожее на тебя.
— Яха! Вот я и пришел, Антал Гаспарыч! Вот я и пришел!
— Я не был уверен. Облако было похоже на тебя, но ты ехал на белом коне, которого я у тебя никогда не видел. — Антал улыбнулся Герлаху и указал на Саксена: — Теперь я понимаю.
Снятие осады с Либлии не обошлось для роты без потерь. Двое лансеров — Птор и Чагин — убиты, а Сорка, ветеран отряда Билидни, был тяжело ранен топором в бедро. Все понимали, что рана смертельная. Почти у всех всадников были легкие резаные и колотые раны. Самая серьезная была у Кветлая, он получил удар мечом вдоль по руке и предплечью. Молодой воин с гордостью демонстрировал глубокую кровоточащую рану.
Кислевиты построились, чтобы направиться в станицу, где местные жители подняли страшный гвалт и грохот. Они гремели сковородами и горшками и радостными криками приветствовали своих освободителей. Лучники Антала собрали все стрелы, какие можно было найти — даже сломанные, и древки от пик кьязаков, ведь дерево было в степи на вес золота, и поскакали впереди лансеров к городским воротам. Тела Птора и Чагина обернули в саваны и уложили на седла их лошадей, а Билидни лично вел за собой лошадь Сорки, который едва удерживался в седле.
Многие лансеры, войдя в город, поднимали вверх руки, приветствуя какофонию, устроенную горожанами. Но Билидни, казалось, ничего не слышал и не замечал. Все его мысли были о смертельно раненном друге, который ехал позади него.
Пиршество, устроенное в честь победы над кулами, не отличалось великолепием, но было щедрым, учитывая, какой урон нанесла осада припасам станичников. Пели грустные песни в память о погибших товарищах, настроение у всех было мрачное.
Герлах слышал, как многие лансеры, да и лучники тоже, говорили, что «путешествие» закончилось, на этот год, по крайней мере, точно. Хотя в степи еще только наступало лето, казалось, все они были согласны с тем, что в этом году им уже ничего не удастся достичь. Лучше возвращаться в родные станицы и помочь своим убирать урожай и подготовиться к суровой зиме.
Герлах сел в стороне от всех остальных. Они праздновали победу в зале на вершине возведенного скифами храма. Зал был очень древним. Крышу меняли не один раз, здание расширяли, но стены главного помещения и колонны, поддерживающие потолок, оставались нетронутыми. Зал построили сотни лет назад, а может, и тысячи. Местами дерево почернело, но это была не сажа от костров, а следы настоящих пожаров, колонны были испещрены зарубками и следами от гвоздей.
Герлах провел пальцами по деревянной колонне. Свет костра выхватил из темноты едва заметные следы сусального золота на старом дереве — крупинки золота въелись в потрескавшуюся древесину и в дырочки от гвоздей.
Эти колонны, понял Герлах, когда-то были золотыми. Их оковали тонкой золотой фольгой с рисунками, изображающими символы и фигуры богов тех, кто оковывал эти колонны. Колонны стояли здесь со времен скифов, с тех пор как был возведен курган. Здание зала разрасталось и не раз перестраивалось вокруг основного помещения. Колонны сохранили на себе следы последующих изменений, так же на лице человека остаются морщины — следы минувших лет. Зал был старше всех великих соборов и замков на родине Герлаха.
Так приходит и угасает величие, оставляя после себя едва заметные глазу следы. На этих бескрайних просторах господствовали народы настолько сильные и богатые, что они могли позволить себе обивать дома листами золота. Но они исчезли, оставив после себя холмы, похожие на могилы.
Глубоко в душе Герлах понимал, что Империя наверняка тоже исчезнет. Он вырос с верой в то, что Империя, милостью Зигмара, вечно будет Империей, и был готов положить за это всю свою жизнь. Но все тщетно. Империя неминуемо падет. Возможно, ее падение уже началось. Даже если великие армии его родины поднимутся и выбьют северян со своей земли, Империя падет на следующий год или через год. Придет время, и она падет.
Все, что мог сделать солдат Империи, — это попытаться отсрочить неизбежное.
В это призвание и верил Герлах. Сражаться с мраком до тех пор, пока есть свет, нуждающийся в защите.
К нему подошли Вейжа и Витали. Лансеры забеспокоились, что он ушел из круга и сидит в одиночестве. Они принесли кумыс и очень хотели выпить с Герлахом за их общую славную победу.
— Мы снова хорошо воевать вместе, Вебла! — сказал Витали.
Герлах кивнул и выпил с кислевитами перебродившее молоко. Казалось, оба лансера чрезвычайно горды его успехами на поле боя. Он вселял в роту уверенность в победе, высоко держал знамя и еще отлично дрался и лишил врагов знаменосца.
В действительности успехи Вейжа и Витали были гораздо значительнее. Они всегда были рядом, оберегая жизнь своего знаменосца, и каждый из них уничтожил намного больше кьязаков, чем Герлах.
— Почему на лице Веблы грустный взгляд? — спросил Вейжа.
— Я слышал разговоры, — ответил Герлах. — Вы все твердите о возвращении домой. Так, будто вы все уже сделали.
— Вебла будет очень нравится круг Йетчитч! — заявил Вейжа.
Витали, как всегда, оказался понятливее младшего товарища и уловил настроение Герлаха.
— Ты не хочешь ехать, Вебла? — спросил он.
Герлах покачал головой.
— На Йетчитч когда-нибудь нападали? Я хочу сказать — не кьязаки, а войско курганцев.
Нет, на их памяти — ни разу. Йетчитч — достаточно отдаленная станица, ее жителям угрожают только банды разбойников да редкие вылазки варваров.
— Значит, вы отправитесь домой, и, когда вернетесь в Йетчитч, ваша станица будет такой же, какой вы ее оставили. Вы перезимуете дома, а следующей весной вернетесь сюда, узнать, не идет ли здесь война и можно ли еще здесь добыть славу?
— Яха! — сказал Вейжа.
— Варвары атакуют мой дом. Вот именно в эту минуту. Я еще не выполнил мой долг.
— Шо?
— Вебла еще не сделал свое дело.
Кислевиты помрачнели, они размышляли над словами Герлаха. Им трудно было волноваться за южные города и селения, которые они никогда в жизни не видели. Так же и Герлаху было плевать на область, пока он не постиг величия этого края и не узнал душу его людей. И вот, кажется, впервые Витали и Вейжа проявили сочувствие. Они успели привязаться к Герлаху, считали его своим товарищем и теперь разделяли его печаль.
Главным отличием кислевитов от народов Империи был кислевский фатализм. Витали и Вейжа были согласны с тем, что в дом Герлаха пришла беда, но они ничего не могли с этим сделать. Не то что они были настолько бессердечны, чтобы сказать свое «это неважно», но все же достаточно далеки, чтобы просто вздохнуть и пожать плечами. В Кислеве люди верили, что ими руководит судьба. В Империи — что сами создают свою судьбу.
Герлах оставил лансеров с их печальными мыслями и кумысом и отправился искать Билидни. Но ротный бодрствовал у постели Сорки, и его нельзя было тревожить. Герлах прошел через зал, кивая тем, кто его приветствовал. Он заметил Кветлая. Юноша слишком много выпил, возможно, чтобы заглушить боль в раненой руке, и теперь, покачиваясь, сидел у костра.
Неподалеку Герлах увидел Максима и Бородина в компании Антала и атамана Либлии — крепкого, дородного старика по имени Севхим. Они пригласили Герлаха к себе и предложили ему чашечку кумыса и миску с соленой рыбой.
Возбужденный молодой Антал засыпал Герлаха вопросами об Империи, где еще ни разу не был. Язык он знал плохо и постоянно сбивался, поэтому ему помогал Бородин.
— Я знаю, вы все думаете о возвращении домой, — сказал Герлах, когда череда вопросов, наконец, иссякла.
Максим кивнул.
— Это лучшее мы делать, — сказал он, выискивая языком остатки еды между зубами, отчего на его впалых щеках появлялись бугры.
— Лучшее?
Максим пожал плечами.
— Здесь мало можно сделать, — ответил за Максима Бородин. — Нас побили и заставили бежать. Мы постарались… перегруппироваться и сделать еще одну попытку, но… — он обвел рукой зал, — ничего нет.
— Я не согласен, — возразил Герлах.
— Твое право, — согласился Бородин. — Ротный Билидни очень старался. Мы скакали в Дашику, в Либлию. Искали союзников, тех, кто остался от полка. Никого, только Антал и его храбрые лучники.
Антал улыбнулся и кивнул головой.
— Так что лучше сейчас закончить и через какое-то время вернуться сюда с новыми силами, чем продолжать полосу неудач.
— Это Билидни так думает?
— Билидни поехал бы домой из Дашики, если бы не ты, — признался Максим.
— Что? О чем ты?
— Этот сезон — потеря! Большая потеря! — отрезал Максим. — Все потому, что Вебла заставил Билидни ехать в Либлию. Посмотреть.
— Посмотреть на что? — не понял Герлах.
— Собрался полк или нет, — объяснил Антал.
Бородин отпил глоток кваса и сказал:
— Ротный Билидни верит, что он перед тобой в долгу. Если честно, мы все так думаем. Ты поднял крылатое знамя, когда оно упало, и спас его. Мы все уважаем это.
— Поэтому ты ведешь роту, — буркнул Максим.
— Мы все уважаем это, — повторил Бородин. — И больше всех Билидни. Многие ротные увели бы своих людей домой после Ждевки. Но Билидни повел нас сюда, в Либлию, потому что был шанс, что здесь соберется полк. Если бы здесь были большие силы, мы бы с ними соединились и с радостью поехали бы на юг, чтобы помочь тебе отомстить. Но так не получилось. Билидни очень справедлив к тебе. Но он больше не будет рисковать людьми.
— Понятно. А что будет в следующий год? Когда курганцы далеко продвинутся на юг и в Империи не останется ни одного полка, с которым можно соединиться, и уже не за что будет драться?
— Следующий год — это следующий год, — сказал Максим, отбрасывая в сторону несуществующую горстку праха.
Герлах вспыхнул от злости, встал и пошел прочь. Потом он остановился и обернулся к кислевитам.
— У меня два вопроса, — сказал он. — Вы — Всадники смерти, яха? С вами уже попрощались и оплакали в вашем круге?
Бородин и Максим согласно закивали.
— Тогда какой жизнью вы рискуете?
Бородин улыбнулся и перевел слова Герлаха остальным. Максим и Антал рассмеялись.
— Ты не понимаешь, Вебла.
— Да, наверное, я не понимаю. Думаю, я не понимаю и значения знаков, которые Дазх оставляет на небе. Ты видел Билидни, который скачет вам на помощь на белом коне, так? — Герлах посмотрел на Антала, молодой лансер вынужден был согласиться.
— Ну и что тебе говорит Дазх? Бежать или следовать знакам, которые он оставляет для тебя на небе?
— Дазх говорит то, что он всегда говорит, — сказал Максим, на этот раз он действительно немного, разозлился. — Идти за Билидни. Идти за ротой. Только один путь.
На рассвете рота хоронила своих мертвых в степи.
Это был первый действительно теплый летний день. Воздух начал прогреваться с первыми лучами солнца.
Высоко в чистом синем небе пели невидимые глазу жаворонки. Воздух гудел от слепней и вновь народившейся мошкары.
Билидни — глаза у него были красными после бессонной ночи и от излишка выпитого — выкрикивал в сторону восходящего солнца имена Птора, Чагина и Сорки, словно надеялся остановить светило.
Завернутые в саваны тела Птора и Чагина были привязаны к седлам. Сорка, доживая последние часы, горбился в седле и вел за собой лошадей с убитыми товарищами. Иевни задул в рог. Три лошади выехали за городские ворота и поскакали в степь.
Сорка увидел одно и то же облако дважды, круг замкнулся. Три Всадника смерти поскакали туда, куда ускакал Димитер.
Лансеры Билидни, оплакивающие мертвых горожане и лучники из отряда Антала цепочкой потянулись обратно за городскую стену.
Герлах остался рядом с Билидни и высоко держал знамя роты до тех пор, пока три лошади не превратились в точки, а точки не растворились в утренней дымке и не исчезли навсегда.
Когда они вернулись в станицу, Герлах попытался заговорить с Билидни, но ротный проигнорировал его и ушел в один из домов спать.
Герлах поглубже воткнул древко знамени в землю во внутреннем дворе и, спешившись, отправился на поиски воды и чего-нибудь на завтрак.
В главном зале лежал Кветлей. В рану его попала грязь, рука распухла и почернела. Кветлай обливался потом, он бредил. Казалось, это не беспокоит лансеров роты. Время от времени они подносили Кветлаю воду, а Бородин обработал его рану целебной мазью, но делали они все это равнодушно.
В самое жаркое время дня, сразу после полудня, когда солнце было в зените, Герлах увидел, как Кветлай, шатаясь, прошел через двор и взобрался на свою лошадь. Никто даже не попытался его остановить. Кветлай пятками пришпорил свою кобылку и поскакал за ворота в степь.
— Почему вы его не остановили? — спросил Герлах Бородина! — Его рана не смертельна, не такая, как у Сорки!
— В ней полно яда. У него горячка.
— Но, если бы вы позаботились о нем, он мог бы жить!
— Дазх позаботится о нем. Урсан позаботится. И степь. Больной воин скачет, пока болезнь не выйдет из него. Кветлай вернется. Или Дазх укажет ему его путь.
Герлах с отвращением отвернулся. Кислевиты обрекали каждого человека на одиночество, каждый сам должен был заботиться о себе. Как будто скачка верхом на лошади разрешала все вопросы жизни и смерти. Умираешь… скачи прочь! Потерпел поражение… скачи прочь! Заболел… скачи и жди, что тебе преподнесет судьба! Это не важно.
Единственное, что важно, — это круг, единственное, за чем они идут, — рота.
Все остальное они отдавали во власть каких-то богов беспредельных пустынных пространств, которые дьявольски далеки, чтобы их услышать.
Единственное, зачем они шли, — это рота. Знамя.
Герлах проснулся еще до рассвета. Костры в зале угасли. Все в Либлии спали.
Он уже принял решение расстаться с ротой и ехать на юг, хотя и понимал, что в одиночку он ничего не сможет сделать.
Ждевка научила его этому.
Но сон кое-что ему подсказал.
Герлах осторожно, чтобы не разбудить спящих лансеров, вынес из зала свои пожитки и доспехи и оделся во дворе. Было холодно, дыхание паром вырывалось у него изо рта. Звезды еще светили на темно-сером балдахине неба, а на востоке появились первые лучи солнца.
Надев доспехи, Герлах запряг Саксена. Он шептал возбужденному коню успокаивающие слова и похлопывал его по морде.
Герлах вывел Саксена на пустынный двор. Сухую землю пересекали первые слабые утренние тени. Герлах вскочил на коня и в последний раз взглянул на зал, водруженный скифами на курган, как корона.
Воткнутое им в твердую землю знамя роты было на месте. Герлах подхватил его левой рукой и, пригнувшись, проскакал через открытые городские ворота.
Наступающее утро окрасило степь в фиолетовый цвет. Розовато-лиловое небо начало желтеть на востоке. Воздух постепенно прогревался, и звезды, одна за другой, исчезли с небосклона.
Герлах повернул Саксена на юг, высоко поднял знамя и галопом помчался вперед.
IX. ААХДЕН
Наступила самая лучшая пора за все три месяца, что прошли после кровавой резни при Ждевке в Год, Который Никто Не Забудет, — настоящее раннее лето. Дым, поднимавшийся над выжженными лесами и городами, застилал северное небо до самой середины весны.
Орда курганцев углубилась на юг дальше, чем когда-либо прежде. Они хлынули через границы Империи, превращая на своем пути в факелы такие гордые города, как Эренгард, и обагряя мечи кровью добрых, благочестивых граждан. Одни говорили, что варвары добрались уже до Миденхейма и что цивилизации конец. Другие клялись, что сам Карл-Франц встал во главе армий Империи и молит Зигмара дать ему шанс покончить с Архаоном.
Архаон. Это имя породил мрак. Никто не мог сказать, откуда оно пришло. Может быть, оно выползло из человеческих уст вместе с другими словами. Вырвалось с криками жертв курганцев, когда варвары сдирали с них кожу, и поползло на юг, сея ужас вместо семян весны. Может, его услышали в песнопениях наступающих орд дикарей. Или, возможно, оно просто просочилось в мозг королей и прорицателей Старого Света в их ночных кошмарах.
Архаоном звалось существо, которое руководило силами, враждебными всему сущему. Архаон — Властелин Конца Времен, более могущественный, чем даже Моргар или Асавар Кул. Человек? Возможно. Демон? Очень может быть. Реальное существо? Ну, как сказать…
В те дни многие верили в то, что Архаон не одно существо, а скорее жуткое творение, созданное из различных частей вождей курганцев. Конечно, войско Севера не было единым целым, это было объединение армий племен дикарей с разными культами, и каждой армией командовал Верховный Зар. Архаон был смесью всех Верховных Вождей. Они использовали его силу, чтобы укрепить свою власть, и посвящали многие свои победы его имени.
Но Архаон был больше чем сплав вождей варваров, больше потому, что он был реальным существом. Только несколько сот курганцев знали это наверняка, и только несколько сот воинов Империи могли убедиться в этом, столкнувшись с ним лично. Немногие выжили, чтобы поведать об этом.
Вторжение Архаона зависело от успешных действий Верховных Вождей, которые были под ним, и вождей, которые подчинялись им.
Войско Севера насчитывало более девятнадцати сотен тысяч воинов, ни один военачальник не может контролировать такую силу, даже в жесткой войсковой структуре Империй.
Архаон, — имя его отражало мерзость и гнусность, — полагался на Верховных Вождей и их руками управлял несколькими армиями, которые, объединившись, составляли Великую Орду.
Сурса Ленк был одним из Верховных Вождей.
В одно утро тем летом Карл-Азитзин повстречался с ним лицом к лицу.
За несколько недель до этого на арене зала зрелищ Брунмарла Карл достиг большего, чем мог осознать. Тогда он знал только, что, находясь во власти кровожадной ярости, убил двух выставленных против него рабов. Ничего, кроме этого очевидного факта, он не сознавал. Люди Улдина вынесли его с арены и заперли на ночь в каком-то темном и сыром помещении.
Ему казалось, что он проспал целую вечность. Проснувшись, Карл увидел, что вокруг него, сгорбившись в три погибели и бормоча какие-то заклинания, бродит молодой шаман в шапке с оленьими рожками.
Уже наступил день. Лучи света и капли дождя проникали сквозь щели в крыше.
Засов на двери откинули, и в комнату вошел Улдин. Он был без шлема, по медвежьей шкуре и по короткому копью вождя стекала дождевая вода. Он кивнул шаману, тот поклонился и мгновенно исчез.
— Скаркитах говорит, мне следует убить тебя, — заявил Улдин.
— Так убей, — безразлично сказал Карл. Улдин не двигался с места.
Карл сел и прислонился к сырой каменной стене.
— Я думал, рабовладелец считает меня очень ценным рабом. Меня коснулся… — Карл умолк, он не мог заставить себя произнести мерзкое имя.
Улдин задумался и, скрипнув зубами, сказал:
— Это так. Это и есть причина. Он говорит — мудрый человек на моем месте убил бы тебя, пока ты не стал слишком ценным. Слишком… сильным.
Слова вождя заставили Карла улыбнуться. Вот он — избитый, безоружный, полуголый, запертый в грязной камере, и предводитель курганцев с копьем в руках, говорит ему, что он достаточно силен, чтобы его опасаться.
— Ну, и насколько ты мудр? — усмехнулся Карл.
— Достаточно мудр, чтобы оценить тебя.
— Потому что я победил в боях? Спас твою честь и честь твоего отряда? Кажется, моими стараниями ты и нового шамана заполучил.
Улдин кивнул:
— Когда все увидели, как раб с синими глазами дерется на арене, многие шаманы захотели занять место Саботая в моем отряде. Я выбрал Чегрума. Он — могущественный шаман, и он увидел в тебе особую силу.
— Тут все просто, никакой магии, — отвечал Карл. — Он знает, что я умею читать.
— Слова — это власть, — сказал Улдин.
— Нет, курганец. Знание — это власть. Слова — только путь к ней.
Улдин сделал несколько шагов вперед и присел на корточки напротив Карла. Он опустил копье и приставил острие к груди пленника:
— Мы ставим метки на тех воинах, которые удивили нас своей силой. Такие пленники нужны нам для вызовов и посвящений.
— Лучше принести в жертву или потерять на арене никчемного раба, чем одного из своих воинов, да? Я понимаю, как это делается. Ты отбираешь лучших и самых здоровых из пленников и используешь их в своих ритуалах, потому…
Улдин перебил его, он даже не слушал Карла:
— Ты столкнулся со мной за залом Ждевки. Ты наградил меня этим. — Зар прикоснулся к шраму на плече, в том месте, куда Карл нанес колющий удар саблей. — Первая рана, которую я получил от врага за последние восемь лет.
— Меня это радует. — Наконечник копья сильнее уперся в грудь.
— Потом я настиг тебя, — сказал Улдин.
— Возле дверей. Я помню.
— Я мог бы тебя убить.
— Я думал, ты и убил. Жаль, что не убил.
— Чар остановил мою руку. Заставил ударить тупой стороной. Тот, кто ранил зара, достоин того, чтобы быть помеченным рабом. С того дня твоя жизнь навсегда принадлежит мне. Я мог прикончить тебя тогда, но рещил оставить в живых. Я мог бы покончить с тобой сейчас… — Улдин легко ткнул копьем в грудь Карла и отвел его в сторону. — Но я решил не делать этого. Пока ты помнишь, что я — твой хозяин, ты не можешь причинить мне вреда. Ты для меня не опасен.
Улдин снял с руки трофейное кольцо и бросил его на колени Карлу. Кольцо было еще теплым. Оно было выковано из меча одного из рабов, убитых на арене прошлой ночью.
— Прими, и я не изменю своего решения.
Улдин встал и вышел из комнаты. Дверь он оставил открытой настежь.
Через некоторое время Карл надел теплое металлическое кольцо на правую руку и вышел вслед за заром на улицу.
Зары один за другим уводили свои отряды из Брунмарла. Они направлялись на запад, чтобы присоединиться к большому войску, сконцентрировавшемуся у стен Бердуна. Множество знамен вождей окружало боевой штандарт самого Верховного Зара Сурсы Ленка.
Это соединение курганцев было не меньше, чем их армии, взявшие Ждевку, но оно было лишь частью орд, хлынувших в Империю с наступлением лета. Орда Сурсы Ленка поглотила три города в Остермарке, затем форсировала Талабек и направилась в Остланд, где разграбила еще несколько поселений.
Отряд Улдина почти не принимал участия в сражениях. Войско северян было настолько велико, что зачастую его многочисленные соединения еще только подходили к городу, который к этому времени уже был взят идущими впереди. Улдин жаждал славы победителя. Он мечтал о битве, в которой его отряд добудет достаточно голов противника, чтобы возвести пирамиду из черепов и заслужить еще один шрам на щеке.
К тому времени, когда они дошли до Аахдена, который находился всего в восьми днях пути от Вольфенбурга, Карл выиграл еще два трофейных кольца.
В последний раз, когда Карл видел своих собратьев-пленников, которые так и брели связанные ремнями позади обоза, они его не узнали. Хотя вряд ли они поприветствовали бы его, даже если бы и узнали.
Карлу позволили оставить себе одежду и металлические щитки, которыми его снабдили в Брунмарле. Ему дали крепкое копье, украшенное черным конским хвостом, и старую гнедую кобылку без седла и без имени. Он ехал с отрядом под присмотром Эфгула и горниста Хзаера, ехал, чтобы принять участие в сражении на стороне курганцев.
Армия Империи собралась под Аахденом, чтобы остановить орду Сурсы Ленка. Она заняла позицию на полях и пастбищах к северо-востоку от города. С севера фланг армии прикрывал лиственный лес, а с юга река Аах. Армия переливалась и сверкала, как морская гладь в лучах летнего солнца, ее поверхность украшали синие и золотые, красные и белые знамена. Несметное число солдат-профессионалов и значительное подкрепление из рекрутов. Занятая ими позиция лишала противника возможности маневра и не позволяла ему пройти к Вольфенбургу.
Ландшафт не позволял обойти армию Империи; впрочем, курганцы никогда не использовали обходных маневров, они всегда атаковали в лоб.
Улдин рвался в победители и вел свой отряд на передний край войска курганцев. Прослышав о том, что армия Империи собралась под стенами Аахдена, чтобы сразиться с ордой, Улдин ночь напролет гнал свой отряд, чтобы успеть занять выгодную позицию. Карл не был уверен, что его старая низкорослая кобылка не отстанет от массивных вороных лошадей курганцев, но она оказалась на редкость упорной и выносливой.
Шаман Чегрум скакал вместе со всеми на своем уродливом тарпане с дурным нравом. Шкура тарпана была коричневой, нечесаная грива и хвост — черные, а норов такой буйный, что шаман с оленьими рожками вынужден был привязать себя к спине этого животного. Он как сумасшедший скакал зигзагом и повторял заклятия, призывая силу и взывая к защите от металла.
Чегрум заинтересовал Карла. Конечно, все шаманы были необычными, согласно их положению. Но Чегрум был молодым и бойким, он скорее походил на воина, чем на шамана. Его молодость озадачивала Карла. Карл считал, что шаману, чтобы постичь колдовскую премудрость и достичь своего положения, требуются годы. Саботай был зрелым мужчиной, да и Онс Олкер не был юношей. Все шаманы, с которыми приходилось сталкиваться Карлу, были среднего возраста или старше.
Но Чегрум был почти мальчишкой. Чтобы стать шаманом, ему надо было родиться с необходимыми для этого тайными знаниями. А возможно, для того, чтобы постичь мудрость шаманов в столь юном возрасте, ему пришлось чем-то пожертвовать, средними пальцами на руках, например.
День стоял ясный и теплый. Небо было синее. Казалось, небеса совсем не волнует надвигающаяся на эти места смерть.
Отряд Улдина пробивался через сборища варваров на передовые позиции, вслед им неслись вызывающие крики знаменосцев, заров и шаманов их соперников. Улдин не обращал на них внимания и наконец, выбрал для себя место на лугу у реки, где собрались отряды пеших варваров. Никто не собирался связываться с сотней всадников.
Сверкающая армия Империи была от них всего в одной лиге. У имперцев было преимущество — они заняли позицию на полях, расположенных чуть выше на обманчиво покатом склоне.
Варвары запыхались от безостановочной скачки, потные лошади шумно раздували бока. Курганцы сняли шлемы и жадно пили из фляг или разукрашивали краской лица и тела. Чегмур с улюлюканьем скакал туда-сюда между рядами всадников. У Карла было такое чувство, что неуемная активность шамана к колдовству не имеет никакого отношения, а происходит скорее оттого, что его тарпан просто не может стоять на одном месте.
Карл сидел верхом на своей кобыле, положив копье на защищенные железом бедра, и смотрел на стоящую перед ними армию. Противник был так близко, что он мог разглядеть цвета их знамен и детали штандартов. Карл пытался разобраться, каким отрядам они принадлежат и кому подчиняются, а еще он старался отыскать знакомые штандарты.
Главный войсковой штандарт. Белый череп с гирляндой вокруг на белом поле. Это…
Слева — скелет с копьем и черным щитом с белым крестом верхом на леопарде перепрыгивает через огонь. На бирюзовом поле. Под штандартом звезда с двумя разлетающимися огненными хвостами. Он знал этот штандарт, точно — знал. Это был… это…
По телу Карла, несмотря на тихое жаркое утро, пробежали мурашки. Он не узнавал штандарты и знамена. Не мог вспомнить ни одного силуэта или герба. Как он мог их забыть?
— В чем дело, Карл-Азитзин? — спросил Эфгул.
Карл заморгал и огляделся вокруг, словно очнувшись ото сна. Дюжий косматый курганец протягивал ему флягу с вином. Карл взял флягу и жадно выпил несколько глотков.
— Боишься имперцев? — добавил Эфгул.
Карл тряхнул головой.
— За эти дни я уже не раз дрался с ними, — сказал он и постучал по новым трофейным кольцам на руке.
— Но не с такой армией, как эта, — фыркнул Хзаер с другого бока от Карла. — Не робей. Ты уже не один из них.
— Если ты отступишь, — сказал Эфгул, — зар приказал нам тебя убить.
— Я не отступлю. — Карл передал флягу Хзаеру, и горнист развернул свой рог на плечо, чтобы он не соскользнул, пока он пьет.
— Да, думаю, не отступишь, — пробормотал Эфгул, разглядывая Карла.
— Я прошел долгий путь, — сказал Карл курганцам и одновременно никому. — Длинный, дьявольски кровавый путь, и теперь мне остается только идти вперед, потому что возвращаться слишком тяжело.
Эфгул кивнул и надвинул свое собачье забрало.
— Я больше не узнаю гербы, — вдруг признался Карл. — Ни одного не узнал. Штандарты моей… штандарты Империи. Я думал, что знаю их, но я ни одного не могу узнать.
Хзаер улыбнулся. Сломанные зубы делали его улыбку похожей на собачий оскал.
— Это Чар сделал, Азитзин, — сказал он.
— Что?
— Он благоволит тебе. Великий Чар изменил твой мозг, чтобы ты легко забывал. Благодари его за это.
Карл был готов благодарить. Память о прежней жизни сделала бы его настоящую жизнь невыносимой.
Загрохотали копыта. Это был Улдин на своем огромном вороном коне. В руке палаш, шлем с волчьим забралом начищен до блеска.
— Передан приказ! — крикнул он горнисту. — Верховный Зар приказал ждать, когда враг пойдет в атаку.
— В атаку? — Карл рассмеялся. — На их стороне высота. Они заняли позицию и ждут, когда мы пойдем на них.
Улдин уставился на Карла:
— Они не пойдут?
Карл фыркнул, а потом, заметив неодобрительные взгляды курганцев, приложил ладонь к сердцу и заговорил более почтительно:
— Они не пойдут на нас. Они и пальцем не шевельнут, пока мы здесь сидим. Их цель — блокировать наше продвижение и наблюдать! Думаю, именно этим они сейчас и занимаются.
Улдин задумался, его конь развернулся вокруг оси.
Наконец он указал на Карла:
— За мной!
Вот так это и случилось. Тем ранним летним утром Карл-Азитзин повстречался лицом к лицу с Сурсой Ленком.
Шатер Верховного Зара стоял по центру за выстроившимися рядами отрядами курганцев. Полотнища шатра были сшиты из дубленой человеческой кожи, удерживающие шатер шесты составлены из позвонков, а канаты сплетены из сухожилий. От шатра исходил запах разложения и благовоний.
Зар Улдин спешился, стянул Карла с его кобылки на землю и потащил его к шатру.
Вход в шатер преградили два здоровенных рогатых варвара с топорами в руках. Улдину потребовалось немало времени, чтобы убедить стражников пропустить его внутрь. И только когда зар потащил Карла в шатер, Карл понял, что на головах стражников нет шлемов. Изогнутые рога росли прямо из их огромных черепов.
Карл почувствовал тошноту.
Но совсем дурно ему стало, когда они оказались внутри. В шатре было темно. Подвешенные к потолку лампады источали едкий, густой фимиам.
Нечто похожее на перья слегка касалось Карла и исчезало в полумраке.
Пол, казалось, был укрыт ковром из змей. Гладкие кольца извивались вокруг ног.
— Входи, Улдин, — тихо-тихо произнес кто-то.
— Мой повелитель, — склонившись, сказал Улдин.
— Это тот изменившийся, о котором ты говорил?
— Да, повелитель, сех.
Карл глянул по сторонам. Его окружали тени, но ни одна из них не была чем-то материальным. Карл понял, что должен стоять низко склонив голову.
— Я чувствую запах перемены. Мне это нравится. Как ты его назвал?
— Азитзин, — сказал Улдин.
— Карл-Азитзин, — поправил вождя Карл.
— О! Смелый! — Тоненький голос звучал уже ближе. — А зачем ты привел его сюда, Улдин?
— Он говорит, что враг не двинется с места, повелитель, сех.
Теперь уже над Карлом возвышалась огромная фигура, облаченная в стальные темно-красные латы. Этот варвар был даже выше, чем Хинн.
— Посмотри на меня, Азитзин, — сказал Сурса Ленк.
Карл медленно поднял голову. К закованной в латы груди гиганта было пристегнуто ремнями скукоженное существо не больше грудного ребенка. Казалось, у этого существа нет туловища, а только раздутое лицо и недоразвитые конечности. Это и был Ленк — омерзительное, обрюзгшее лицо все в бородавках и гнойных волдырях. Один его глаз был карим и вполне человеческим, второй, бледно-голубой и остекленевший, располагался ниже на другой щеке. На шлеме рогатого гиганта не было прорезей для глаз.
Карл еле сдержал позыв к рвоте.
Сурса Ленк рассмеялся. Маленькая розовая щель на его лице задвигалась, из нее послышалось детское хихиканье.
— Смельчаки всегда сникают, увидев меня. Чар щедро одарил меня за мою службу. Разве я не прекрасен?
Карл кивнул.
— Ничто так не радует Глаз Тзина, как совершенно изменившийся человек. Итак… почему враг не двинется с места?
— П-потому что за ними высота. Они не оставят выгодную позицию и не спустятся вниз, чтобы сразиться с нами. Военная тактика Империй основывается на блоках из пик. Это эффективная оборонительная тактика. Они… они не нападут на нас. Пока мы ждем, они будут стоять на месте. И, не пролив ни капли крови, они одержат победу, потому что достигнут своей цели.
Карл умолк. Не наговорил ли он лишнего? Или, наоборот, сказал мало? Сурса придвинулся к нему еще на шаг, и Карл почувствовал на лице его детское дыхание. Рогатый гигант протянул руку вперед и коснулся пальцами щеки Карла. Его неестественно большая рука была человеческой по форме, но двигалась она так, будто была без костей. Ладонь и пальцы изгибались, как слизняки.
Карл понимал — это Верховный Зар касается его лица. Фигура перед ним — гигант и пристегнутое к нему скукожившееся существо и есть Сурса Ленк.
— Я тоже об этом подумал, — прошептал Сурса Ленк. — Мне уже приходилось воевать с армиями Старого Света, и я кое-что знаю об их тактике. Мои шаманы говорят, что, если мы будем медлить, мы спровоцируем врага и он бросится на нас.
Гигант отвел вялую, лишенную костей руку от лица Карла.
— Но твоими устами говорит Чар. Я рад слышать то, что он говорит. Я устал ждать, меня раздражает бездействие. Передашь всем мой приказ. Мы выступаем.
На этом аудиенция закончилась. Улдин заметно расслабился и поволок Карла из шатра на солнечный свет.
Карл оглянулся назад. Он дал себе зарок никогда по доброй воле не входить в этот шатер. Он не раз представлял себе Верховного Зара как уникального человека, командующего несметными силами варваров, способного изменить устройство мира и повлиять на ход истории. Но он ошибался. Верховный Зар не был просто человеком.
Орда зашевелилась. Варвары скрестили копья и стукнулись щитами. Грохот волной прошел по черным рядам. Где-то на левом фланге резко загремели литавры и тут же смолкли. Потом они загремели вновь и уже не умолкали.
Карл и зар вернулись в отряд. Улдин не проронил ни слова.
Карл встал в строй и вдруг ощутил холод. Яркий солнечный свет внезапно исчез. Небо над Аахденом и вражеской армией оставалось чистым и синим, но, когда Карл оглянулся назад, он увидел наползающие с востока темные клубящиеся облака. Тучи летели по небу, словно стремились быстрее укрыть землю черным покрывалом. Над лесом на востоке блеснули молнии. За считанные минуты долину поглотил сумрак. Первые капли дождя застучали по железным доспехам и деревянным щитам. Некий пар, не имеющий ничего общего с туманом, распространился над землей, резко ухудшив видимость.
Теперь Карл лишь смутно различал стоявшую на холме армию Империи. Грозовые облака затянули все небо. Казалось, нервная дрожь пробежала по серебряным рядам воинов Рейка. Карл услышал далекую барабанную дробь и звон цимбал. В сыром воздухе запахло порохом и смолой.
Прогремел гром, и хлынул ливень. Карл глянул на передний край и понял, что орда пришла в движение. Она двигалась медленно, как разлитое на пол масло.
Улдин отдал приказ, и отряд тронулся с места. Барлас и другие лучники вытащили луки из чехлов и зажали между пальцами стрелы.
Бешеная барабанная дробь становилась все громче и вибрировала в каждом воине. А потом спустили боевых псов.
Карл видел, как псы оторвались от переднего края варваров и рванулись вверх по склону. Черные псы, сотни черных зверюг, с леденящим кровь воем скачками неслись вперед.
Продвижение вперед ускорилось, курганцы старались не отставать от своих псов. По всему войску северян пронесся вой, Хзаер задул в свой рог. Курганцы перешли на легкий галоп. Между рядами всадников, сотрясая землю, бежали копьеносцы, они выли, как псы.
Навстречу курганцам поднялась стена копий на три ряда солдат в глубину. Даже специально обученному солдату нелегко управляться с таким оружием. Слишком длинные копья раскачивались на марше, передвигаться с ними по городским улицам или по лесу было крайне неудобно. Иногда даже на привале было непросто найти для них место.
Но все эти неудобства с лихвой окупались в бою. Опытные солдаты превращались в смертельную преграду даже для тяжелой кавалерии противника. Символом Империи был боевой молот, но копье было оружием, на которое опиралась ее репутация.
Курганцы перешли на галоп, и Карл начал просчитывать их шансы. Воины Улдина были свирепыми и неустрашимыми, но у кавалерии нет ни единого шанса против стены из копий, Эти копьеносцы и алебардщики, в отличие от их несчастных собратьев в Ждевке, стоят плотно и не дрогнут. Прольется немало крови курганцев.
И она пролилась. Над полем пронеслось несколько громких раскатов, но это не были раскаты грома. Это заговорили имперские пушки на флангах южан. В рядах атакующих варваров взметнулись фонтаны огня и грязи. В воздух взлетели тела людей и туши лошадей. Затрещали дерево, металл и кости. Залп из мортир обрушился на орду как каменный дождь. Пушки и ружья били горизонтально и разрывали первые ряды северян.
Затем из-за стены копий взлетела волна длинных стрел с белым оперением. Стрелы пробивали шлемы и доспехи атакующих, варвары валились с лошадей и падали на землю. Один удар сердца — и вторая волна стрел с шипением рассекла воздух, а вслед за ней дали залп вынырнувшие между копьеносцами аркебузеры и арбалетчики. Карл ощутил жар пролетевшей мимо уха пули, стрела самострела разлетелась в щепы, отскочив от железного обода его щита. Слева от Карла вместе с кобылой рухнул на землю курганец.
На какой-то момент Карл почувствовал прилив гордости за взрастившую его культуру. Величайшая армия в мире. Он с радостью примет смерть от рук ее воинов. Бросит свою безымянную кобылку на копья и погибнет.
Стена копий была уже прямо перед Карлом. Она не двигалась.
Псы добежали до стены. Собаки не лошади, они не трусят и не сворачивают перед препятствием. Означает ли это, что лошади умнее собак или собаки смелее лошадей, трудно судить. Кроме того, собаки отличаются от лошадей по физическим параметрам: они ниже, меньше и быстрее, их тяжело остановить копьями в четыре пяди длиной. И еще у псов клыки кровожадных хищников.
Несколько псов нарвались на копья. Нескольких подстрелили из ружей и арбалетов, и они дергались и скулили, корчась в грязи. Но основная масса псов, нырнув под копья, бросилась на людей.
В один момент стена копий была прорвана. Люди кричали и отступали назад, пытаясь увернуться от бешеных боевых псов, и наталкивались на ряды стоящих за их спинами копьеносцев. Копья падали в грязь. В некоторых местах, там, где запаниковавшие копьеносцы бросились со своими длинными копьями на разъяренных псов, стена развалилась полностью.
Курганцы столкнулись с первой шеренгой солдат Империи и просочились сквозь «прорехи» в стене копий. Солдат в красной и белой униформе подминали лошадями, рубили мечами варвары в рогатых шлемах. Пропустившие в свои ряды противника южане были вынуждены бросить копья и защищались саблями. У них не было щитов, и противопоставить напору курганцев было нечего.
Карл ворвался в ряды врага вслед за Эфгулом. Его низкорослая кобылка возбужденно ржала и фыркала. Без седла и стремян Карл был лишен опоры и не мог держать копье наперевес и поэтому бил им сверху вниз сплеча. Первый удар пришелся в бедро противнику, второй пробил облегченный шлем. Вокруг поднимались фонтаны грязи, грохот и лязг набирали силу. Эфгул методично прорубал топором поддающуюся шеренгу южан. Вокруг Карла пешие курганцы кололи пиками и рубили топорами. Палаш разрубил копьеносца. Стрела, пущенная из арбалета, с такой силой ударила северянина, что он грохнулся на землю, а его щит взлетел в воздух. Диормак, варвар из отряда Улдина, крошил черепа противника тяжелым цепом, его вороной конь бил врага копытами. В этой толчее сложно было развернуться, а видно было не дальше чем на несколько пядей.
Гатик, еще один курганец Улдина, вдруг взлетел над водоворотом дерущихся. Его пронзили копьем и подняли над седлом. Древко копья треснуло, и труп Гатика рухнул в толпу.
Меч ударил по щиту Карла, он резко развернулся и пробил копьем кирасу южанина. Копье ушло в тело пехотинца и вырвалось из руки Карла. Теперь единственным его оружием была лошадь, и он бросил ее на врага. Мелькающие в воздухе копыта дробили конечности пеших южан.
Дождь превратился в сплошной поток. Молнии сверкали в небе и впивались в тыл армии Империи. Казалось, буря вступила в бой на стороне Сурсы Ленка и мстит за урон, нанесенный артиллерией южан.
На мгновение Карл увидел за потоками воды гигантские тени, нависшие над арьергардом противника. Жуткие твари с воем бросались вниз и рвали когтями солдат Империи. У одного чудовища хлопали за спиной широкие, как паруса, крылья, у другого был огромный птичий клюв.
Щит Карла треснул по центру, бока кобылы были изодраны и исколоты. Карл рванул поводья и наконец, оказался на свободном пространстве за строем копьеносцев. Вместе с ним прорвались Эфгул, Юскил и еще восемь всадников, а следом за ними — Лир, Барлас и сам Улдин.
Солдаты Империи обратились в бегство. Бросая на ходу оружие, они по одиночке и небольшими группами бежали через поле к Аахдену. Некоторых из них настигали и рвали зубами боевые псы курганцев.
— Пусть бегут! — проревел Улдин.
Он развернул своих людей и направил их в тыл противника.
— Азитзин! — крикнул Эфгул. Он подскакал к Карлу и протянул ему седельный меч — короткий изогнутый клинок с деревянной рукоятью.
Карл схватил меч и поскакал вслед за Улдином. Хзаер затрубил в рог.
Отряд ринулся на север, уничтожая на ходу отступающих южан. Карл испробовал меч Эфгула на голове убегающего лучника и убедился в том, что клинок не нуждается в заточке.
Командующий армией Империи послал отряд всадников, чтобы остановить бегущий арьергард пехоты.
Демилансеры. Сверкают доспехи. Несутся вниз по полю, стоя в стременах. У многих лансеров не было копий, но у них были сабли и огнестрельное оружие.
Демилансеры…
Карл-Азитзин взвыл и бросился вслед за вождем в атаку. Банда Улдина и отряд лансеров столкнулись на полном скаку. Палаши и боевые топоры сбивали лансеров с коней. Сабли, кремневые ружья и пистолеты выбивали курганцев из седла.
После точного выстрела из кремневого пистолета Карл лишился щита. Взмахнув мечом Эфгула, он нанес смертельную рану в шею лошади лансера и следующим пронзил грудь самого всадника. Другой лансер, изготовившись к удару саблей, скакал прямо на Карла. Карл отразил удар. Они подняли лошадей на дыбы и сошлись вновь. Карл снова отбил удар сабли и с размаху рассек щиток, прикрывающий плечо лансера. Клинок ушел глубоко в тело. Лансер дернулся и взвыл. Кровь брызнула из раны. Карл выдернул меч, и лансер рухнул на размытую ливнем землю.
Карл жадно огляделся по сторонам. Вокруг с лязгом сталкивались всадники. Из задних рядов прямо на Карла мчался демилансер, в левой руке он крепко держал кремневый пистолет.
Карл увидел искру, из дула пистолета вырвался огонь и белый клочок дыма.
А потом жуткий удар разнес голову Карла на куски.
X. ЗАМАК СПАЕНЬЯ
Задним умом Герлах понимал, что поступил не очень-то мудро.
После дня скачки галопом через степь он почувствовал беспокойство. Вокруг не было никого и ничего. После двух долгих переходов с ротой, особенно после перехода в Либлию, он возомнил, что сможет самостоятельно путешествовать по степи и справится со всеми трудностями и с невыносимым одиночеством в том числе. Он и не предполагал, насколько он зависел от кислевитов, от их поддержки. И опыта.
Он скакал, ориентируясь по солнцу, на юг. Но через час-другой понял, что направление выбрано им наугад. Он не знал точного месторасположения Либлии. Направляясь на юг, он вполне мог вернуться в Империю, но с тем же успехом мог оказаться в Диких Горах Края Света. У него не было карты, не был он знаком и с законами области. Он мог скакать дни, скакать недели, оставляя за горизонтом станицы, в которые кислевиты непременно бы заехали.
Уехав из Либлии, Герлах рассчитывал подтолкнуть роту к действию и опередить кислевитов на два-три дня. А потом, когда они его догонят, Герлах надеялся убедить их скакать вместе с ним на юг. При условии, что они его не убьют, конечно.
Но ни в первый, ни во второй день никаких признаков погони он не заметил.
Знамя оказалось слишком тяжелым, и Герлах положил его на колени поперек луки седла. Он чувствовал себя презренным вором и искренне сожалел о том, что украл знамя роты. Возможно, лансеры поскакали бы за ним, даже если бы он просто уехал из Либии. Они беспокоились о нем. От этого Герлаха еще больше мучила совесть. Кислевиты хорошо к нему относились, они были верными союзниками и добрыми товарищами, а он украл самое святое, что у них было.
Не раз Герлах думал повернуть назад. Жаркие, иссушающие дни сменяли жестокие ночи. Солнце осуждающе смотрело на него с небес, мириады звезд дразнили по ночам.
Наступил и прошел четвертый день, за ним — пятый. Никогда еще Герлах не был в полном одиночестве так долго. Единственной его компанией были облака, но и они, казалось, обиделись и не показывали Герлаху картинки, которые он мог бы читать.
На шестое утро измученный и раздраженный Герлах остановил Саксена и долго смотрел на север, надеясь увидеть на горизонте хоть какое-то движение. Кислевиты просто должны были быть уже близко. Герлах ждал, когда они появятся в горячем мареве вдали, — головы, плечи, лошади. Несколько раз ему казалось, что он их уже видит, но это были всего лишь игры света и воздуха, отражающиеся в его воспаленном воображении.
Герлах запасся едой и водой, но его припасы не были рассчитаны на такое продолжительное путешествие. Витали — видит Зигмар, Герлах был бы счастлив снова увидеть этого улыбчивого воина! — показал ему, как добывать воду и как собирать утреннюю росу в шлем. Но этого было недостаточно, большую часть воды он отдавал коню. Саксен был сильным жеребцом, но он привык к достойной и регулярной кормежке. Он, как и Герлах, был южанином и не был приспособлен к степной жизни. Организм лошадей южан отличался от организма крепких пони кислевитов. Лошадки лансеров, казалось, легко обходились без воды и с удовольствием кормились на привале жесткой травой. Саксен, похоже, считал степную траву несъедобной. Правда, когда он был вместе с пони, он следовал их примеру и жевал сухую траву. Герлах пытался заставить своего коня есть кустарник, но у него ничего не вышло. Саксен захворал.
Герлах чувствовал себя не лучше. Жажда и голод угнетали его физически, а кроме этого, его мучили чувство вины и одиночество. Он покинул Либлию с намерением вернуть роту на поле боя между Севером и Югом. Теперь это казалось неразумным решением. Герлаха больше не волновала судьба Империи. Он удивлялся, почему его вообще это когда-то волновало. Почему он так стремился принять участие в далеком сражении? Разве он не понимал своего положения и не знал, как мало от него зависит?
На шестой, а может, и на седьмой день — Герлах уже сбился со счета — он увидел что-то в траве. Ничего особенного, но на пустынном, безжизненном пространстве любое отклонение от нормы бросалось в глаза.
Это были кости. Разбросанная кучка бледно-желтых костей, над которыми уже потрудились солнце и ветер. Герлах пригляделся к останкам и решил, что они принадлежат лошади и человеку. Они упали здесь вместе, их тела разлагались до тех пор, пока их скелеты не рассыпались, как частички головоломки. Как долго они здесь пролежали? Годы наверняка. Может, десятилетия или даже дольше. Может, он первый человек, который увидел их с момента их смерти.
Герлах решил, что эти кости не принадлежат путнику, заблудившемуся и погибшему в степи. Это были кости всадника, который поскакал навстречу своему року. Или это кости павшего воина, которого похоронили в степи.
Герлах поскакал дальше. Невеселые мысли одолевали его. Может, это был Сорка? Или Кветлай? Птор или Чагин? Как быстро мухи, муравьи и падальщики объедают кости? Может, этот человек умер всего несколько дней назад?
И сколько еще пройдет времени, прежде чем он и Саксен не превратятся в такую же груду костей.
Никто не предупредил Герлаха о звуках степи. Пока он был с ротой, он не обращал на них внимания. Но теперь необычные звуки долетали до него сквозь топот копыт и позвякивание уздечки и доспехов.
Открытое пространство порождало странные стоны и завывания. Герлах решил, что это ветер. Вдруг что-то невидимое щелкало, как затвор пистолета. Назойливое гудение становилось все громче и, когда Герлах, наконец, останавливался, вдруг исчезало. То вдруг раздавался топот копыт, который никогда не становился ближе, а то — журчание воды.
В сумерках по степи раскатывались приглушенные удары. Герлах останавливался и прислушивался, пытаясь определить источник этих звуков. Небо было чистым, значит, это не мог быть гром. Казалось, кто-то через каждые несколько минут бьет в огромный барабан. Герлах напряженно ждал, и когда его терпению приходил конец, и он пришпоривал Саксена, раздавался следующий удар.
Ночь тоже была полна звуков. Пронзительный визг и странный гулкий вой окружали его в темноте. Иногда Герлах слышал голоса, голоса были такими отчетливыми, что он пытался их окликнуть. Но как только он начинал говорить, голоса тут же умолкали. Временами он слышал смех.
Но дневные звуки были хуже. Ночью Герлах, содрогаясь от жути, мог вообразить, что его окружают какие-то существа. Но при свете дня было абсолютно ясно, что вокруг нет ни души.
Однажды в жаркий полдень Герлах услышал звук, похожий на скрежет железных петель. И еще стук, словно кто-то бьет молотом по металлическому листу.
Герлах остановил Саксена. Звуки продолжались. Источник звуков находился где-то неподалеку. Саксен задергал ушами. Конь тоже слышал эти звуки.
Герлах спешился и пошел по траве на звук. На всякий случай он достал заряженный пистолет. Сжимая в руке металл и дерево, он, по крайней мере, защитит себя от злых духов. Звуки стали громче и настойчивее. Казалось, они исходят от камня размером с человеческую голову, который лежал на земле среди кварцевых обломков.
Герлах подошел ближе и с опаской склонился над камнем. Скрежет и стук стали такими громкими, словно он вошел в кузницу. Он обошел камень, кругом, источник звука оставался на месте. Под камнем.
Герлах наклонился и поднял камень.
Скрежет и стук прекратились. Из вмятины в земле, где лежал камень, вырвался жуткий, пронзительный свист. Свист с такой силой взметнулся в небо, что Герлах не устоял на ногах и упал на землю. Саксен сорвался с места.
А потом свист прекратился, и снова наступила гнетущая тишина.
Герлах отбросил камень в сторону. Его трясло. Обезумевший от страха Саксен несся от него в степь.
Он бежал за своим конем и громко, на сколько позволяло пересохшее горло, выкрикивал его имя. Потом остановился и подобрал упавшее с седла знамя роты. Саксен постепенно исчезал в степи, Герлах бежал следом, волоча за собой знамя, и звал:
— Саксен! Саксен! Ради Зигмара! Бейли-Саксен!
Конь исчез. Вернулось гудение. Сквозь гудение, как ветер сквозь листву, прорывался смех.
Герлах бесконечно долго брел по степи, опираясь о древко знамени. Когда назойливое гудение снова начало резать ухо, он развернулся и закричал:
— Кто ты? Кто?
Ему вдруг показалось, что гудение набросилось на него, он вскрикнул и выстрелил из пистолета.
Тишина. Вырвавшийся из пистолета дымок превратился в облачко и поднялся в небо.
На какое-то мгновение облачко приняло форму скачущей лошади и растворилось в степном воздухе.
Наступили сумерки. Небо стало насыщенно-синим, как перед грозой, а трава, наоборот, побелела. Казалось, земля светится под нависшим над ней темным небом.
В одной лиге впереди Герлах увидел неподвижную белую точку.
На заплетающихся от усталости ногах он поспешил вперед.
Саксен стоял без движения. На боках у него выступила соль. Конь поднял голову и неотрывно смотрел на юг.
Он только раз поглядел на приближающегося хозяина и снова отвернулся на юг.
Герлах побросал знамя и пистолет и, вытянув вперед руки и нашептывая успокаивающие слова, тихо подкрадывался к своему коню. Он нарвал пучок самой зеленой, какую можно было найти, травы и протянул его Саксену.
— Бейли… Бейли… Бейли-Саксен. Успокойся. Успокойся, дружище…
Саксен подпустил к себе хозяина и даже понюхал траву, но есть ее не стал. Герлах погладил коня по шее и схватил удила.
— Бейли… Бейли-Саксен.
Герлах повел коня назад и подобрал знамя и пистолет, Саксен пятился и явно хотел повернуть на юг.
Герлах сел верхом и, оказавшись в седле, увидел то, что было вдали.
Клубы пыли. Пыль, поднятая скачущими всадниками.
Герлах стукнул Саксена пятками по бокам и возбужденно крикнул:
— Ятша!
Сначала ему показалось, что это шесть всадников несутся на северо-восток в угасающем свете дня. Но, проскакав немного, он понял, что всадников пять и один. Одного преследовали пятеро.
Герлах понял, что ему их не догнать. Они были слишком далеко и скакали слишком быстро.
Герлах остановился и воткнул знамя в землю рядом с Саксеном.
Преследуемый всадник заметил знамя и повернул к Герлаху.
Герлах зарядил пистолет, убрал его в чехол и достал саблю.
Одинокий всадник мчался во весь опор, поднимая тучи пыли. Степная лошадь. Всадник в рваных шкурах и в кожаных доспехах.
Это был Кветлай. А за ним гнались пять кулов.
Узнав Кветлая, Герлах начал звать его к себе. Шансы были неравными, но Герлах уже принял вызов. Пятеро против одного… или против двух, если Кветлай в состоянии драться. Герлах дал зарок дорого отдать свою жизнь.
Всадники приближались.
Узнав Герлаха, Кветлай завопил:
— Вебла! Вебла! Яха!
Герлах мрачно улыбнулся. Он махнул рукой, посылая Кветлая к себе за спину, и обеими руками поднял пистолет. Коленями Герлах удерживал Саксена на месте.
Кветлай проскакал мимо, выбивая из земли тучи песка и гравия. До кулов было рукой подать. Трое из них были вооружены мечами, один топором и щитом, а самый первый, в облегченном шлеме, раскручивал на скаку цеп.
Теперь целью варваров был Герлах. Кулы мчались прямо на него, а Кветлай исчез где-то за спиной.
Когда до первого варвара оставалось четыре лошадиных корпуса, Герлах выстрелил. Он попал в горло кула и выбил его из седла. Труп варвара покатился по земле, а лошадь, избавленная от всадника, проскакала мимо Герлаха.
Времени перезаряжать пистолет не было. Герлах убрал пистолет и выхватил саблю. Он послал Саксена вперед и изготовился к удару.
Ближайший всадник летел на Герлаха, широко размахивая мечом. В последний момент Герлах отбросил Саксена в сторону и на ходу нанес удар поперек луки седла кула. Окровавленная сабля выскользнула из тела варвара, кул закричал и, выронив меч, повалился на шею своей кобылы.
Сразу два варвара атаковали Герлаха, один с мечом слева, второй с топором справа. Герлах, уклонившись от ударов, проскакал между ними и столкнулся с пятым кулом. Мечи ударились друг о друга, яркие искры брызнули в темно-синее небо.
Противники развернулись и сошлись снова.
Первые двое кулов тоже развернули лошадей и дико взвыли.
Герлах сблизился с последним кулом и снова обменялся с ним ударами. Они потеряли скорость и теперь бились седло к седлу. Два первых кула были все ближе.
Герлах рассек саблей воздух, пытаясь выбить клинок из рук замыкающего кула. Он был вынужден защищать себя и Саксена, так как противник стремился поразить и того и другого.
Появился пятый всадник. Это возвращался Кветлай. На нем не было доспехов, все что у него было — седельный меч. Седельный меч слишком длинный, им неудобно орудовать на скаку и сражаться верхом. Но кулы подставили спины Кветлаю, и он с ходу разрубил хребет вооруженному топором варвару.
Варвар упал, вместе с ним кувыркнулась и его лошадь. Круглый щит кула заскользил по земле.
Герлах заблокировал саблей удар кула и с такой силой отбил клинок, что его острие вонзилось в шею лошади варвара. Лошадь пронзительно заржала, встала на дыбы и сбросила ездока. А потом унеслась прочь в сгущающиеся над степью сумерки.
Варвар начал подниматься на ноги, Герлах подъехал к нему и одним ударом отсек голову.
Единственный оставшийся в живых кул замер на месте. Он опустил вниз грязный железный меч. Герлах направился к нему, по его сабле стекала кровь. Кветлай скакал на варвара с тыла.
Кул в ужасе завопил, шарахнулся в сторону и поскакал на запад.
Герлах и Кветлай убрали клинки и шагом поехали навстречу друг другу. Герлах протянул руку для рукопожатия, но молодой Кветлай просто его обнял.
— Вебла! — воскликнул он.
Он еще много чего возбужденно кричал, но Герлах не мог понять ни слова. В роте Билидни Кветлай хуже всех говорил на рейкском.
Это обстоятельство вызвало у Герлаха улыбку. Он изголодался по человеческому общению, и вот первый, кого он встретил, оказался другом, который не владел его языком.
Герлах взял Кветлая за руки и осмотрел его рану. Длинный глубокий порез еще был влажным и розовым, но он затягивался. Билидни был прав. Всадник должен довериться Дазху и скакать, пока весь яд не выйдет из него. Кветлай оседлал свою лошадку и сам себя вылечил.
Что пришлось испытать молодому кислевиту за время этого путешествия, Герлах не знал. Он подхватил знамя и позвал Кветлая.
— Юг! — сказал Герлах. — Надо ехать на юг!
— Нэ! — решительно возразил Кветлай и указал на запад.
Герлах уже приготовился вступить в спор, но, посмотрев на юг, увидел на горизонте огни. Шесть дюжин всадников с факелами в руках. Кулы.
Герлах взглянул на Кветлая и кивнул:
— Ты прав. Едем на запад.
Бок о бок в наступающей темноте они скакали на запад. За ними — огни: подпрыгивающие яркие точки на фоне почти черной степи, они были похожи на упавшие с неба звезды. Варваров было уже больше шести дюжин, они двигались с юго-востока.
Кветлай болтал не умолкая. Он был возбужден и словоохотлив. Казалось, парня совсем не волнует, что Герлах его не понимает. Это было не важно. Герлаха же радовал просто звук человеческого голоса. Иногда он узнавал какие-то слова. Кветлай несколько раз произнес «полк».
— Полк? — переспросил Герлах.
— Шо?
— Полк? — повторил Герлах, сожалея о своем скудном кислевском. Кветлай протараторил что-то еще, и Герлах сдался.
Они скакали уже больше часа. Ночь поглотила остатки дня. На степь опустилась непроглядная тьма. Земля от черного неба отличалась только тем, что над определенной линией поблескивали звезды. И еще у них за спиной очень низко двигались мерцающие жёлтые огни.
Медленно и величественно нечто огромное поднималось прямо перед ними. Сначала Герлах решил, что это восходит луна или что осколок яркого светила упал в степь. Громадная глыба белого камня призрачно мерцала в свете звезд в одной лиге перед ними: одинокая, продолговатая гора возвышалась над плоскими степными просторами.
Герлах и Кветлай приблизились к горе. Это было похоже на чудо. Белые камни, отражая лунный и звездный свет, освещали степь. И еще гора была невероятных размеров.
— Замак Спаенья, — сказал Кветлай.
Они ехали, петляя между грудами камней и глыбами, которые время обрушило с высоких склонов плоской горы. От камней исходило влажное тепло, словно они все еще продолжали излучать накопленный за день жар. Кветлай провел Герлаха за северный склон горы. Ему явно было знакомо это место. Неудивительно. Эта громада — этот Замак Спаенья — одиноко возвышалась над бескрайней степью и наверняка была хорошо известным ориентиром для всех кислевитов.
Продолжая оживленно болтать, Кветлай отыскал в склоне горы вход в узкое ущелье, и они поскакали по теснине в холодную темноту с узкой лентой звездного неба у них над головой. Копыта стучали по уходящим вверх камням.
Подъем становился все круче, и лошади сбавили шаг. Кветлай спрыгнул на землю и знаком предложил Герлаху сделать то же самое. Остаток пути они преодолевали пешком, ведя под уздцы лошадей.
Ущелье вывело их к большой круглой впадине под открытым небом. Каждое их движение эхом отражали каменные стены. Дно впадины было заполнено черной водой, звезды и луна, как в зеркале, отражались на гладкой неподвижной поверхности. Кветлай снял со своего пони седельные мешки, скатку и флягу с водой. Степная лошадка сразу подошла к воде и начала пить, отраженная луна задрожала на черной поверхности воды.
Герлах тоже снял с Саксена свои пожитки. Едва он отпустил удила, верный конь потрусил к воде утолять жажду.
Кветлай ополоснул лицо скопившейся во впадине дождевой водой и, живо вскочив на ноги, позвал:
— Вебла!
Герлах пошел вслед за ним. Юноша явно был уверен, что их лошади будут в безопасности на берегу впадины с дождевой водой.
Кветлай взбирался наверх по гладким внутренним стенам скалы. Иногда он останавливался, чтобы помочь Герлаху с его вещами, но из уважения никогда не прикасался к знамени, которое тот волочил за собой.
Впадина осталась позади. Они вскарабкались по тропинкам на крутых склонах к вершине горы.
Герлах огляделся вокруг. Холодный ветер ерошил волосы. Внизу простиралась черная степь. На такой высоте он еще не бывал. Даже шпиль собора Талабхейма был ниже. Когда ему было лет шесть-семь, брат взял его с собой на купол собора. Когда Герлах увидел разбегающиеся далеко внизу улицы, крыши домов и крохотные фигурки людей, у него от восторга перехватило дыхание. За стенами города он видел квадраты полей и темные леса. Несмотря на то, что сейчас его окружала ночь, Герлах испытывал более сильные ощущения, чем тогда, на куполе собора. Бесконечная, бездонная пустота лежала у его ног. Высота не принижала степь, наоборот, она подчеркивала ее величие.
Огней факелов больше не было видно.
Кветлай провел Герлаха в пещеру, вход в которую смотрел в черную пустоту. Внутри было сухо и холодно. Довольный Кветлай уселся на пол пещеры и принялся рыться в своих мешках. Вскоре он запалил огонь и подкормил его специально запасенными костями животных.
Огонь разгорелся и осветил гладкие стены пещеры мерцающим светом. Герлах сбросил на пол вещевой мешок и снял самые тяжелые части доспехов. Потом он аккуратно прислонил к стене знамя роты и присел напротив Кветлая, протянув руки к небольшому костерку.
Кветлай продолжал свою непринужденную болтовню.
— Замак Спаенья? — спросил Герлах, обводя рукой вокруг.
— Яха, Вебла, яха!
Из мешков Кветлая чудесным образом появились полоски соленой сушеной рыбы, сухие лепешки, куски вяленой рыбы и четыре яйца. Яйца, чтобы они не испортились, были сварены вкрутую в уксусе. Кветлай показал Герлаху, как очистить яйцо от скорлупы, покрутив его между ладонями. Еще у них были фляги с водой, а у Кветлая — небольшая, обтянутая кожей бутылка с квасом, которую он с торжественным видом и откупорил.
Это была самая лучшая, самая сытная еда в жизни Герлаха Хейлемана.
В пещере становилось холоднее. Кветлай и Герлах улеглись на пол и передавали друг другу бутылку с квасом. Кветлай подбросил в костер последние кости и скорлупу от яиц. Он продолжал говорить, и по его интонации Герлах понял, что юноша рассказывает ему традиционную для долгих переходов историю — один из мифов его круга. Временами — видимо, это было частью непонятной для Герлаха истории — Кветлай вдруг садился и смеялся неестественным громких смехом в сторону колышущихся в пещере теней.
Закончив свою историю, Кветлай выжидающе посмотрел на Герлаха.
— Вебла гаварит, — сказал он.
— Что?
— Вебла… Вебла… ты, — кивал головой Кветлай.
Герлах понял, что теперь его очередь. Он отхлебнул глоток воды из фляги и начал свою историю:
— В старые времена жило племя людей, племя Анбероген. В этом племени появился на свет ребенок. Ребенка назвали Зигмар. В ночь, когда он родился, в небе появилась звезда с двумя хвостами…
Герлах неторопливо вел свой рассказ, Кветлай заинтересованно слушал. Герлах дошел до известной истории об Ущелье Черного Огня, когда что-то взвыло в темноте и перебило его. Кветлай не обратил на вой внимания. Герлах продолжил рассказ и снова умолк, услышав инфернальный гул и смех, которые совсем недавно нападали на него в степи.
Кветлай сел и рассмеялся своим громким фальшивым смехом в сторону пляшущих в пещере теней.
Шум стих.
Из глубины пещеры снова раздался смех, к нему примешивался тихий стук молоточков. Кветлай повернулся и рассмеялся в этом направлении. Тишина.
Герлах продолжил свою историю, но снова сбился, когда прыгающие вокруг огня тени начали что-то тихо нашептывать. Кветлай слегка потянулся к теням и смехом заставил их умолкнуть.
— Привидения… духи степи? — спросил Герлах.
Кветлай закивал, сам толком не понимая, чему кивает.
— Они нападали на меня. Пугали меня.
Свист и шипение ворвались в пещеру. Кветлай повернулся ко входу в пещеру и снова рассмеялся громко, но неестественно.
— Аха-ха-ха-ха!
— И смех прогоняет их… — выдохнул Герлах и улыбнулся.
Когда на середине истории о мантии Йоханна Хелстрёма где-то под потолком начали скрежетать железные петли, он задрал голову и вместе с Кветлаем разразился диким хохотом:
— Ха-ха-ха-ха!
Кветлай устроился поудобнее и напомнил Герлаху:
— Йоханн… Йоханн…
Герлах улыбнулся:
— И вот, как я уже говорил, Хелстрём был первым в роду Великих Теогонистов.
Кветлай заснул до того, как история Империи Зигмаритов подошла к концу. Герлах посидел немного, потом взял из костра горящее ребро и прошел в глубь пещеры. Глаза его не обманывали. На белой известковой стене были нанесены рисунки.
Примитивные изображения, сделанные углем и охрой. Мужчины верхом на лошадях на охоте.
Черные дротики вонзаются в оленей и лосей. Какими бы грубыми ни были рисунки, силуэты лошадей были легкоузнаваемы. Низкорослые степные пони с коричневой шкурой и черными спутанными гривами. Угловатые фигурки всадников были нарисованы без одежды, но у каждого за спиной были орлиные крылья.
Герлах поднес потрескивающее горящее ребро ближе к стене. Внизу были нарисованы боровы и овцы. Большой холм, окруженный лошадями, — было похоже, что лошади насажены на колья. Звезда с двумя извивающимися огненными хвостами. Всадники в золотых доспехах.
Золото было настоящим — тонкие листы драгоценного металла, вбитые в известняк. Герлах пригляделся внимательнее и понял, что перед ним не всадники вовсе. Скачущие фигуры изображали человеко-коней. Тела летящих коней с человеческим торсом на месте шеи. Фигуры широко раскинули руки, торжествующе потрясая изогнутыми луками и черными дротиками.
Кентавры. Мужчины-кони. Кони-мужчины. Или, представил Герлах, это древние люди, жизнь которых настолько зависела от лошадей, что они стали неразделимы.
Огонь угас. Наскальные рисунки исчезли, словно умчались в темноту.
Герлах тихо вернулся к затухающему костру, где мирно спал Кветлай.
Он уже собрался сесть, как вдруг услышал низкий протяжный стон. Герлах рассмеялся на звук, но стон не стал тише. Он рассмеялся снова, громче и энергичнее, стон смолк, но перешел в торопливый шепот.
Звуки исходили от входа в пещеру.
Герлах вышел на открытую площадку и громко и грубо расхохотался в темноту. Он слышал, как фантом смеха ползет в ночи, и приготовился хохотать снова, чтобы прогнать его прочь.
Чья-то рука прикрыла ему рот.
Это был Кветлай.
Юноша указал рукой на склон горы.
Далеко внизу, между каменными уступами, двигались горящие факелы кулов.
Кветлай затушил костер и, схватив седельный меч, подошел к выходу из пещеры. Герлах надел снятые доспехи и начал заряжать пистолет, но Кветлай остановил его и похлопал ладонью по мечу. Все было понятно без слов. Если они хотят остаться в живых, им следует действовать тихо.
Герлах отложил пистолет в сторону и вышел вслед за Кветлаем под звездное небо. В одной руке он сжимал саблю, в другой — нож.
Внизу по-прежнему мерцали факелы, но к ним прибавилось множество точек, которые двигались по пересекающим плоскую гору ущельям.
Кулы не двигались в их направлении. Они могли провести весь остаток ночи, безрезультатно рыская по пещерам.
Герлах и Кветлай молча вернулись в пещеру и устроились на ночлег, не выпуская из рук клинков.
Взошли и зашли обе луны. В пещеру долетало эхо человеческих голосов и осыпающихся камней. Герлах и Кветлай ждали. Медленно ползли часы.
У подножия горы плясали огни.
Герлах внезапно очнулся от сна. Он не знал точно, сколько проспал, но небо уже начало бледнеть. Кветлай сидя спал у противоположной стороны от входа в пещеру.
Герлах уже собрался тихо окликнуть юношу, но тут заметил, что они не одни. Кул осторожно огибал каменный уступ у входа в пещеру. Герлах видел только его темный силуэт и поблескивающие глаза.
Герлах притворился мертвым и ждал. Через приоткрытые веки он наблюдал за приближающимся кулом. За спиной варвара показалась еще одна фигура. Во сне Герлах выронил саблю, но нож все еще крепко сжимал в левой руке. Кул бесшумно подкрадывался к Герлаху. Герлах не двигался. У варвара был резак с кривым клинком, он наклонился, и Герлах услышал, как он принюхивается, словно охотничий пес.
Герлах метнулся вперед, ухватил кула за волосы и вонзил ему в грудь нож. Кул взвизгнул и задергался, но Герлах крепко держал его, не вынимая нож из груди. Второй кул издал гортанный вопль и поднял лук. Тяжелая стрела со свистом рассекла воздух и разлетелась в щепы, ударившись о стену рядом с головой Герлаха. Герлах прикрывался от стрел обмякшим, тяжелым телом.
Лучник прыгнул вперед и выстрелил еще раз. Стрела была выпущена с такой силой, что пронзила убитого варвара насквозь и, пробив доспехи, вошла Герлаху в плечо на длину большого пальца. Герлах вскрикнул от боли. Лучник не успел пустить третью стрелу, Кветлай вскочил на ноги и проткнул его седельным мечом.
Тени возле пещеры пришли в движение, кулы полезли по горе на шум схватки. Кветлай подбежал к уступу возле входа в пещеру и зарубил еще одного варвара. Труп заскользил вниз по склону горы. Появился четвертый кул, и Кветлай скрестил с ним мечи.
Герлаху было не так просто освободиться от своего «щита». Мертвое тело вдавливало наконечник стрелы ему в плечо. Герлах закричал от боли и от злости и сбросил с себя труп варвара.
Стрела сломалась, и в плече Герлаха остался обломок длиной в палец. Нож Герлаха остался в груди варвара. Герлах схватил саблю, рука горела от боли. Вся грудь и левая рука были в крови кьязака.
Герлах выбежал из пещеры и сразу увидел двух кулов, сползающих ко входу в пещеру. Одним быстрым ударом он убил первого и схватился со вторым, который бросился на него, размахивая коротким мечом и горящим факелом. Пламя опалило лицо Герлаха.
Кветлай убил еще одного кьязака и теперь, придвинувшись ближе к Герлаху, дрался со следующим. Герлаху, наконец, удалось выбить факел из рук кула. Факел, разбрызгивая искры, покатился по склону горы. Тремя мастерскими ударами Герлах отбил неуклюжие выпады варвара и покончил с ним прямым четвертым.
Сражаясь плечом к плечу, Кветлай и Герлах зарубили и отогнали еще четырех варваров, которые успели добраться до входа в пещеру. Черные силуэты наползали со всех сторон.
Кветлай что-то крикнул и бросился к первому убитому им кьязаку, лучнику, который ранил Герлаха. Юноша подхватил лук и колчан и начал стрелять в ночь. В ответ неслось шипение пущенных стрел и крики подстреленных варваров.
Светало. Небо начало сереть, склоны горы отражали слабый свет. Черная как деготь степь встречалась на горизонте с холодным бледным небом.
Снизу и слева по склону кьязаки снова бросились в атаку. Герлаху и Кветлаю потребовалось немало сил и все свое мастерство, чтобы сдержать их натиск. Кьязаки отступили. «Будут стрелять из луков», — решил Герлах.
В образовавшуюся паузу Кветлай окликнул Герлаха и показал наверх. Задержавшись только для того, чтобы захватить знамя роты, они начали взбираться вверх по горе. Посланные вдогонку стрелы ударялись о камни. Кветлай временами останавливался и, прислонившись спиной к горе, посылал в ответ одну-две стрелы.
Герлах сконцентрировался на подъеме и на том, чтобы не уронить вновь честь знаменосца. Доспехи лансера не рассчитаны на лазание по горам, а длинное тяжелое знамя было серьезной помехой. Но Герлах не мог оставить святыню роты презренным варварам. Выбиваясь из сил, он карабкался вверх, то и дело опираясь о знамя. Он обливался потом. Стрелы трещали, ударяясь о камни, или с шипением пролетали над головой.
Наконец они добрались до небольшой площадки недалеко от самой высокой части Замка Спаенья. Этот плоский пятачок со всех сторон окружали крутые известняковые склоны. Чтобы добраться туда, варварам пришлось бы преодолеть открытое пространство, как это уже сделали Герлах и Кветлай.
Они сели и перевели дыхание. День понемногу вступал в свои права, серебристый свет струился на гору. Дул прохладный утренний ветер. Вид с пятачка открывался на много миль вокруг. Оглядевшись по сторонам, Герлах не заметил никаких признаков жизни, только высоко в небе парил на теплых воздушных потоках орел.
Они осторожно выглянули за край площадки. Кьязаки предприняли попытку вскарабкаться наверх, но несколько пущенных стрел и сброшенные камни заставили их отступить. Кулам ничего не оставалось, кроме как ждать. Воздух постепенно прогрелся. Летнее солнце грозило превратить каменную площадку в раскаленную наковальню. Без воды и тени, без пути к отходу долго продержаться на открытом месте невозможно. С одной стороны площадки можно было увидеть впадину с дождевой водой, возле которой они оставили своих лошадей. Кветлай и Герлах жадно поглядывали на воду.
Серебристый рассвет превратился в ослепительно-белое утро. Палящее полуденное солнце обезвоживало тела. Кветлай и Герлах настолько разомлели от жары, что одна из попыток кьязаков добраться до их площадки едва не увенчалась успехом. Герлах в последнюю секунду успел ударом древка знамени сбросить варвара с горы.
День перевалил за полдень, но жара не спадала. Герлах смотрел на проплывающие в небе редкие облака. Они ни о чем ему не говорили, были бесформенными и не вызывали даже намека на какое-то настроение. Опять появился орел, теперь он парил низко над горой. Вслед за орлом возникло облако, оно было в форме круга или кольца.
— Круг, — произнес Кветлай пересохшими губами. Он смотрел на облако.
Герлах поднялся на ноги.
— Шо, Вебла? — спросил Кветлай, приготовившись к очередной атаке варваров.
Герлах, медленно поворачиваясь, всматривался вдаль. Это должно… Это должны быть…
Дазх не посылает знаки просто так.
Далеко-далеко, на самом горизонте, на северо-востоке вспыхнула искорка.
— Кветлай! Смотри! — крикнул Герлах, и юноша вскочил на ноги.
Заметив их движение, варвары послали вверх пару стрел.
Кветлай ничего не видел, но Герлах был уверен, что не обманулся. Солнечный блик на металле. Но очень далеко и, возможно, движется в противоположную от них сторону.
Герлах схватил знамя и поднял его так высоко, как только мог. Он держал древко за самый конец и раскачивал знамя из стороны в сторону. Это была нелегкая задача, Герлах каждую минуту опускал знамя и давал отдых рукам. Всякий раз, когда он поднимал знамя, взбешенные кулы стреляли из луков и выкрикивали грязные ругательства. Несколько варваров начали карабкаться на площадку. Герлах размахивал знаменем, как спасшийся после кораблекрушения машет с необитаемого острова проплывающим мимо кораблям. Его фантазии о степи как об океане с редкими, населенными людьми островами в этот момент превратились в реальность.
Вспышка исчезла, словно ее и не было. Игра света, игра воображения.
А потом вдруг Кветлай возбужденно закричал и показал на северо-восток. Темная точка. Несколько точек. Линия точек двигалась в их сторону.
Герлах радостно рассмеялся и еще энергичнее принялся размахивать знаменем.
Точки превратились в силуэты. Силуэты всадников. Скачут галопом. Больше пятидесяти, в серебряных доспехах. Высокие крылья поднимаются за спинами.
В какой-то момент лансеров-кислевитов заметили и кьязаки. От подножия горы послышались резкие крики варваров, потом голоса стихли.
К тому времени, когда рота приблизилась к Замаку Спаенья, банда варваров оседлала своих пони и растворилась в степи.
Герлах и Кветлай спустились вниз, большую часть пути скользя по гладкому склону горы. Они собрали в пещере то, что осталось от их пожитков после нападения варваров, и спустились к впадине с водой. Саксена и лошади Кветлая нигде не было видно. Но Герлах и Кветлай не стали их искать, а первым делом бросились к воде, чтобы остудить разгоряченные тела и утолить жажду.
Потом они выбрались из ущелья на солнечный свет. Кулы либо вывели Саксена и пони от впадины в степь, либо спугнули их, но животные продолжали мирно пастись между нагромождениями булыжников у подножия горы. Они запрядали ушами, заслышав топот копыт.
Из-за отвесного склона горы появилась рота. Во главе скакал Билидни. Кислевиты остановились. Кветлай закричал и побежал им навстречу.
Герлах глубоко вздохнул, поднял знамя и пошел следом.
Никто из воинов роты не проронил ни слова. Кветлай растерялся и не мог понять, что происходит и почему Билидни с такой нескрываемой ненавистью смотрит на чужака, которого зовут Вебла.
Ротный спешился и направился к Герлаху. К нему подбежал Кветлай и начал что-то быстро тараторить на кислевском. Билидни, не обращая внимания на юношу, шагал дальше. Потом Кветлай сказал что-то такое, что заставило ротного остановиться. Билидни повернулся к юноше и отрывисто задал несколько коротких вопросов.
Ротный взмахом руки прервал объяснения Кветлая и подошел к Герлаху. Ярко светило солнце. Они стояли лицом к лицу, в воздухе летали слепни, степной ветер ерошил высокую траву. Герлах отдал Билидни знамя. Ротный принял знамя и воткнул его в землю слева от себя.
— Вебла украл знамя роты, — наконец сказал Билидни. В прорезе его шлема гневно сверкнули его черные глаза.
— Да, — отвечал Герлах.
— Вебла украл знамя роты, чтобы рота пошла за ним.
— Да, ротный.
— Пошла и нашла полк. Нашла войну.
— Да, ротный.
— Даже если ротный сказал «нэ».
— Яха, ротный.
Билидни не задавал вопросы. Он хотел убедиться в том, что все обстоит так, как он и предполагал. Он взглянул на хлопающее на ветру знамя и снова посмотрел в глаза Герлаху:
— Вебла спас Кветлая от кьязаков.
— Мы спасли друг друга, ротный.
— Кветлай скакал в степь, чтобы избавиться от яда. Он бы никогда не вернулся, если бы Вебла не помог ему против кьязаков.
Герлах пожал плечами.
— Кветлай нашел полк в Зойшенке.
— Что?
— Кветлай скакал назад, чтобы рассказать об этом ротному Билидни.
— Я… я ничего об этом не знал, ротный.
Билидни кивнул.
— Рота Йетчитч теперь скачет в Зойшенк, — коротко сказал он, потом одним движением вернул знамя Герлаху и пошел обратно к своей лошади.
Через три дня они прибыли в Зойшенк — город скотоводов. Он был больше, чем Либлия и Дашика, чем Ждевка и Чойка, вместе взятые. Зойшенк стоял на берегу широкой мелководной реки Тобол. Тобол брал начало в далеких горах области.
Избавляясь в степи от засевшего в нем яда, Кветлай по чистой случайности выехал к Зойшенку и нашел там полк Санизы. Через месяцы после Ждевки отдельные части полка кислевитов, не желая вступать в драку с рыскающими на севере бандами кьязаков, собрались не в Либлии, а в Зойшенке.
Станица кишела солдатами. Там собралось около семи сотен воинов — три роты крылатых лансеров, несколько отрядов лучников и пехотинцев с пиками и топорами плюс разношерстные соединения наёмников и партизан. Были там и уцелевшие группы копьеносцев Империи, которые бежали от Ждевки под знаменами полка кислевитов и, объединившись, образовали отдельное войсковое соединение. Полком Санизы — то есть армией, собранной в крае Саниза, — командовал Боярин Федор Куркоск, троюродный брат самой Царицы. В Зойшенк постоянно прибывали новые и новые отряды подкрепления. Из города посылались разведчики, они отыскивали в степи разбросанные части полка и созывали добровольцев из других краев. Прошел слух, что полк Усковика — армия, численно превосходящая полк Санизы, — уже на пути в Зойшенк. Когда два полка соединятся, это будет сила, которую Боярин сумеет повести на юг, может даже и до Остермарка, и сразиться с ордой курганцев. К концу лета или к началу осени они могли бы вытеснить врага из Рейка.
Наконец-то у Герлаха появился шанс принять участие в сражении, за родную землю, он ждал этого шанса с начала весны.
Но Зигмар — или, может, это был Дзах — уготовил ему другую судьбу.
К тому времени, когда рота добралась до Зойшенка, Герлах был серьезно болен.
Неизвестно, какой гадостью смазывали наконечники своих стрел кьязаки, да и обломок стрелы оставался в плече Герлаха почти целый день. Бородин вырезал прокаленным ножом зазубрину из плеча Герлаха, но в рану уже попала грязь.
У Герлаха начался жар, а рука распухла так, что он не мог надеть на нее доспехи. Ему становилось все хуже, но он упорно нес знамя роты до самого Зойшенка. Витали и Вейжа боялись, что Герлах свалится с коня, и предлагали передать знамя Максиму.
Как только рота вошла в Зойшенк, Герлаха отнесли в одну из конюшен, которую временно превратили в барак для солдат, и уложили на набитый соломой матрас. Кожа вокруг раны Герлаха почернела, из самой раны исходил гнилостный запах. Герлах провалился в горячечный сон и несколько дней не приходил в сознание. Возле него по очереди дежурили Бородин, Вейжа, Витали и Кветлай, они поили его водой; кормили с ложки жидкой кашей, смазывали его рану целебными мазями и промывали травяными настоями.
Сны пролетали в воспаленном мозгу Герлаха, как облака над степью. Один раз ему явились отец с братом, они были в латах рыцарей Ордена Красного Щита, но никто из них не заговорил с ним. В другой раз он беспомощно лежал на земле, спутанный высокой травой, и смотрел на пылающий Талабхейм. Потом он бежал по ночной степи за белой лошадью и никак не мог ее поймать. Яркая звезда с двумя длинными горящими хвостами пересекала небосклон. Звезда летела прямо на него. В самом ее сердце светился синий глаз, окруженный клубком змей.
Герлаха охватил страх. В воспаленном мозгу вдруг мелькнула мысль о том, что они с Кветлаем не выкололи глаза убитым ими кьязакам у Замака Спаенья. Духи мертвых вырвались на свободу, они могут найти его и забрать его душу. Герлах в ужасе закричал и начал так метаться, что Вейжа и Витали вынуждены были держать его, чтобы он не причинил себе вреда.
Прошло десять дней, и болезнь начала отступать. Кошмары прекратились, Герлах очнулся на какой-то момент, и даже смог попить и съел немного супа. Потом он погрузился в тяжелый, но спокойный сон. Бородин сообщил всем, что Герлах пошел на поправку и будет жить.
Он выжил, но поправлялся очень медленно. Потребовалась еще одна неделя, прежде чем он смог ясно мыслить, и еще две, прежде чем он смог самостоятельно сесть. Он был слаб, как ребенок, кожа да кости.
Прошло больше месяца после прибытия роты в Зойшенк. Герлах уже мог на некоторое время с помощью товарищей выходить из барака, когда к нему пришли Билидни и Максим. Оба кислевита были очень серьезны, казалось, им отчего-то неловко.
— Что случилось? — спросил Герлах.
— Билидни нужно твое разрешение, Вебла, — сказал ротный.
— Разрешение на что?
— Чтобы Максим нес знамя, — сказал Билидни.
Максим с уважением чуть склонил голову.
— Почему?
— Боярин отдал приказ. Полк выступает.
— Это хорошо! Очень хорошо! Я с радостью сам…
— Нэ, Вебла. — Герлах не сразу заметил стоящего за спинами Билидни и Максима Бородина. — У тебя еще нет сил, чтобы самому пройти через барак, я уже не говорю о том, чтобы сесть в седло. Ты не можешь пойти с нами. Ты и дня не продержишься.
Герлах отчаянно затряс головой.
— Это так, Вебла, — пробормотал ротный. — Билидни очень жаль. Ты не идешь.
Герлах отвернулся, он понимал, что они правы.
— Пожалуйста, дай Билидни разрешение поручить Максиму нести знамя, — тихо сказал Билидни.
— Пусть несет, — отозвался Герлах.
Полк выступил на следующий день. Герлах с трудом добрел до входа в барак и, опершись о косяк, смотрел, как армия кислевитов покидает город. Били барабаны, гудели горны. Барабанный бой и гудение еще долго приносил южный ветер с долины.
Герлах делал все, чтобы как можно быстрее вновь обрести физическую форму. Ел все, что мог раздобыть, чтобы восстановить силы, и упражнялся, стараясь вернуть слабым конечностям подвижность и гибкость. Через три недели после ухода полка из Зойшенка он уже мог ходить и ездить верхом. Герлах понимал, что ему еще далеко до того, каким он был до ранения, и все же считал, что этого достаточно. Он собрал свои пожитки, раздобыл кое-какие припасы в дорогу и приготовился следовать за полком на юг.
Тем временем наступило жаркое и томное позднее лето. Дни стали длиннее, земля высохла. Скотоводы Зойшенка в поисках пастбищ с зеленой и сочной травой уводили свои стада на плоскогорья, торговцы-фермеры с юго-восточных земель привозили в город зерно и пшеницу. Жаркое солнце превратило Тобол в тоненький ручеек, бегущий по широкой пыльной дороге. Повсюду в выгоревшей траве стрекотали степные кузнечики.
А потом вернулся полк.
Армия Боярина углубилась на юг до самого Прейдишиня, по дороге к ней присоединились два небольших отряда всадников. У Прейдишиня кислевиты заметили войско, превосходившее их армию в три или четыре раза. Без сомнения, это было гигантское сборище банд самого Верховного Зара. Чтобы избежать уничтожения в неравной схватке, полк отступил за исток Тобола и ждал, когда прибудет полк Усковика, чтобы объединить свои силы.
Полк так и не появился. Был ли он уничтожен северянами, или что-то его задержало, кислевиты не знали. Боярин решил ждать два дня. Но в это время враг пришел в движение. Войско варваров, внушительная часть орды Верховного Зара, атаковало полк, форсировав обмелевший Тобол. Силы были неравны, но полк Боярина был готов к атаке. Бой длился около пяти часов, а поздно вечером, понеся большие потери, изрядно потрепанные кислевитами кулы отступили. Небольшая передышка позволила Боярину увести свою армию в область, до того как орда бросит на них все свои силы.
Некоторое время их преследовали, но полк был гораздо мобильнее тяжелых сил курганцев и вскоре оторвался от противника.
Федор Куркоск, посовещавшись со своими командирами, был вынужден принять тяжелое решение. Лето было на исходе, на пороге стояла холодная осень, а за ней и суровая зима. Решено было расформировать полк. Составляющие его отряды отправлялись зимовать в родные станицы. За это время они могли набрать рекрутов, пополнить свои припасы, привлечь наемников и заручиться поддержкой соседних регионов. Куркоск издал приказ — полк Санизы должен воссоединиться в Зойшенке во второй половине зимы, с наступлением первых оттепелей. Если все сложится удачно, полк вырастет в два или три раза. И, если удача их не покинет, полк Санизы будет одним из нескольких собравшихся под знаменами Боярина и его командиров.
Путь лансеров Билидни лежал через степь в Йетчитч.
— Ты идешь, Вебла, яха? — возбужденно спросил Герлаха Витали.
У Герлаха не было особого выбора. Вряд ли он смог бы самостоятельно пробиться на юг, и он не представлял, что будет делать один зимой в городе скотоводов. Кроме того, Зойшенк превратился в место, где разбивались надежды, и Герлаху это надоело.
Он поедет с ротой в Йетчитч. Пусть это и попахивает бегством.
XI. ЧАМОН ДАРЕК
— Дай зеркало, — резко сказал Карл.
— Что?
— Отражающее стекло, — сказал Карл. — Я знаю, у тебя есть. Я видел, как ты им пользовался для своих колдовских штучек.
Чегрум нахмурился, помедлил немного, а потом потянулся к своему мешку с шаманскими принадлежностями, сшитому из шкур.
— Оно не для того, чтобы в него смотреться. Только шаманы могут… — Он пожал плечами. — Может, такому, как ты, можно им пользоваться.
Костлявыми пальцами с длинными ногтями Чегрум выудил из мешка зеркало и протянул его Карлу.
Это был неправильной формы кусок посеребренного с тыльной стороны стекла на ножке из фигового дерева. Карл взял зеркало и посмотрелся.
Казалось, прошли годы, с тех пор как он в последний раз смотрелся в зеркало в гарнизоне Валтца. Теперь на него смотрел уже не тот Карл Райнер Воллен.
Пуля пистолета лансера Империи ударила его в левую надбровную дугу. Кость размозжило, и часть лица от брови до щеки превратилась в рваную рану. Рану затянуло бледно-розовой кожей с черными струпьями, после того боя прошла неделя, и опухоль уже спала.
Карл лишился левого глаза. Боль еще пульсировала в пустой глазнице и давила на череп над выбитым глазом. Чегрум прижег рану раскаленным железом и промыл глазницу травяным настоем. Он, конечно, спас Карла от заражения крови, но изуродованное лицо было уже не спасти.
Карл долго разглядывал себя в зеркале. Он был небрит, зубы нечищены. Черные волосы отросли настолько, что теперь он постоянно завязывал их в хвост. Три синие точки на правой скуле — метка зара Улдина — превратились в старый синяк.
Карл заметил, что, с тех пор как его ранило, курганцы при встрече с ним в страхе отводят глаза в сторону. Это было довольно странно, ведь варвары были привычны к жутким ранам и увечьям. Однако отвращения они не проявляли.
Посмотрев на себя в зеркало, Карл понял, что их пугало.
У него остался один глаз. Один синий глаз. Порох въелся в кожу и оставил на лице черные несмываемые полосы. Черные извивающиеся, как змеи, полосы вокруг здорового глаза.
Синий глаз, окруженный змеями. Неудивительно, что курганцы избегали встречаться с ним взглядом. Карл вернул Чегруму зеркало.
— Лучше бы ты дал мне умереть, — сказал он.
Орда Сурсы Ленка уничтожила армию Рейка под стенами Аахдена. Это была блестящая победа. Вскоре пал и сам город, и сотни горожан, так же как и пленные, взятые в бою, перешли в собственность рабовладельца Скаркитаха. Улдин со своим отрядом, как и Блейда или Херфил и еще шесть вождей, уничтожил достаточно противников, чтобы возвести свою пирамиду из черепов.
Чегрум вырезал очередной шрам победы на щеке Улдина. Четвертый на этой щеке.
А потом Улдин собрал своих воинов на пир. Все вожди в орде праздновали победу. Попировав, они разделили награбленное добро. Было выковано немало трофейных колец.
Впереди лежал Вольфенбург. Улдин надеялся заслужить пятый победный шрам еще до того, как затянется четвертый.
Левое предплечье Карла-Азитзина было до кисти унизано трофейными кольцами, и еще три кольца были на правом предплечье. Когда он немного оправился, Улдин вывел его под стены Аахдена и предложил на выбор одну из захваченных лошадей.
— Я оставлю ту, что у меня есть.
— Она никудышная, Карл-Азитзин. Старая, больная.
— Мне подходит. Ее ничем не остановишь. Я ее не променяю.
Улдин пожал плечами. Даже зар избегал смотреть Карлу в глаза.
— Ну, тогда назови ее как-нибудь.
Курганцы не были сентиментальны. Они давали чему-то имя, только когда это того заслуживало. Многие лошади никак не звались до тех пор, пока не прошли со своим хозяином хоть через одну битву.
— Ей не нужно имя, — отвечал Карл. — Она старая и всю жизнь обходилась без имени. Это просто моя лошадь.
После такого прямого отказа войны из отряда Улдина начали звать старую кобылку — Лошадь-Карла-Азитзина.
— Тебе причитается доля золота, — осведомил Карла зар.
— Мне не на что его тратить. Дай мне добрую шкуру и седло. Будь я проклят, если еще буду драться копьем без стремян. И еще — достойный меч.
Все по приказу Улдина предоставили Карлу в течение одного часа. Хорошее седло, медная упряжь, шпоры, которые Карл сразу прибил к своим тяжелым сапогам, тяжелая бурая шкура медведя с пряжкой. Пряжка в форме длинногривой скачущей лошади была отлита из скифского золота.
Улдин лично вручил Карлу меч. Отличный палаш, выкованный не из железа, а из стали, с прямой рукоятью на две руки. Карл затачивал клинок до тех пор, пока лезвие с обеих сторон не стало таким острым, что с одного удара отсекало от дерева толстый сук.
Лето было в разгаре. Когда-то это была любимая пора Карла. Погода стояла прекрасная, и ландшафт, там, где его не изуродовала несметная орда Верховного Зара, радовал глаз сочной зеленью.
Орда оставила поверженный Аахден и двинулась на Вольфенбург.
Вольфенбург — форпост на северных границах Остланда — раскинулся у подножия Срединных Гор, в окружении густых лесов. Даже в жаркую летнюю пору вершины темных гор укрывал снег. Темно-синие силуэты уходили в облака и заслоняли горизонт.
Сам Вольфенбург был древним городом-крепостью. Его возвели на холме у излучины реки. Город окружали солидные внутренние и внешние стены. Местные жители заняли оборону еще до прихода варваров. Обширные участки леса у стен города были вырублены, чтобы лишить нападающих прикрытия и для того, чтобы запастись топливом на время осады.
Первые отряды варваров с ходу атаковали южные городские ворота. Но их отбросили назад залпами из ружей, шквалом стрел и потоками кипящего масла, которое ведрами выливали из бойниц над воротами.
Вскоре прибыли основные силы северян и встали лагерем вокруг города. И снова вырубали лес, на этот раз бердышами. Этот лес шел на костры, из него сооружали передвижные щиты, которые катили перед лучниками, пока те обстреливали городские стены. Когда подтянулся обоз, в ход пошли баллисты, грубой работы требушеты и катапульты. Из баллист — гигантских самострелов — запускали стрелы в две пяди длиной с горящими наконечниками. Из требушет и катапульт запускали камни, утяжеленные тюки горящей соломы, кожаные фляги с кипящим маслом и гниющие отрубленные головы, припасенные в Аахдене специально для этой цели.
Началась настоящая осада. Скучнее рода боевых действий Карл не знал. Медленная, тягучая рутина. Осадные орудия обстреливали городские стены, в ответ стреляли ружья, пращи, луки, пушки, временами посылая обратно снаряды осаждающих. Так продолжалось сутки напролет. Каждые несколько минут раздавался скрежет и лязг металла — стреляло орудие. Барабаны били не переставая.
Отряды северян ждали своего часа. В этой изматывающей схватке кавалерии нечего было делать.
Карл поймал себя на том, что часами смотрит за лес на юго-запад. Всего пятнадцать дней пути верхом до Талабхейма, до его родного города, в который он уже никогда не вернется или вернется, только взяв штурмом его стены и придав огню его башни.
Осада продолжалась двенадцать недель. Изредка она прерывалась всплесками активности. Рыцари ордена Серебряной Горы вместе с меченосцами гарнизона Вольфенбурга совершили несколько вылазок и потрепали нервы осаждавшим. Их встречали отряды варваров. В этих стычках Карл заслужил еще два трофейных кольца, одно в счет меченосца, который едва не рассек горло его кобылке, а второе за счет рыцаря, чьи серебряные доспехи не оставили никаких сомнений в качестве заточки его палаша.
Спешившиеся солдаты из отряда Улдина принимали участие в атаках на стены Вольфенбурга. Обычно северяне штурмовали городские стены в сумерках или на рассвете. Курганцы на бегу тащили штурмовые лестницы, пехотинцев шквалом стрел прикрывали лучники. Отдельные группы варваров, укрываясь под навесами из шкур, волокли массивные тараны.
Пешие атаки не обходились без потерь. Даже если таран не загорался от стрел и метательных снарядов, он не мог оставить хоть сколько-нибудь значительную вмятину во внушительных воротах Вольфенбурга. Атакующие с лестницами десятками гибли под дождем стрел, камней и кипящей смолы либо ломали руки, ноги и спины, падая на отброшенных от стен лестницах. Левое плечо Карла задела стрела, а рука покрылась волдырями от горячего масла. Такими же ранениями мог похвастать любой курганец из отряда Улдина. У Диормака оторвало ухо. Лиру стрелой насквозь прострелили ногу. Атцу камнем размозжило челюсть. Два дня кряду он выл и кричал от боли, пока Улдин наконец не выдержал и не перерезал ему горло. Вождя это по-настоящему разозлило, он не скрывал своего недовольства тем, что Верховный Зар вынудил его придать позорной смерти одного из своих всадников. Многие варвары считали, что Сурса Ленк делает недостаточно для того, чтобы закончить осаду. В орде начались разногласия.
В свободное время, которое лишь изредка прерывалось боевыми стычками, Карл помогал Барласу и другим лучникам изготовлять луки. Это было непростое дело, ведь луки варваров состояли из трех частей. Центральную часть, для того чтобы она смогла выдержать сжатие и натяжение, выпиливали из клейкой древесины клена или шелковицы и отделывали с тыльной стороны сухожилиями животных, а снаружи роговыми пластинами. Для особых случаев Барлас использовал человеческие сухожилия. К этой центральной части крепились две дуги, отделанные костью длиннорогого скота. На каждую дугу крепился костяной наконечник, после чего лук изгибали до положения, когда он, расправившись, мог с силой послать стрелу. Затем луки оставляли сушиться на несколько суток, а если позволяло время, и на несколько месяцев.
После этого в тыльную сторону лука еще вбивали сухожилия, лук снова натягивали и оставляли сушиться.
Просушив луки, их аккуратно разогревали и уже потом натягивали тетиву. От того, насколько четко выполняется эта поэтапная работа, зависела эффективность луков.
Карл не стал мастером по изготовлению луков. Но Барлас был рад тому, что он принимает участие в этом процессе. Видимо, ему казалось, что Карл одним только прикосновением благословляет оружие. Луки были ценным оружием, их изготовление было трудоемким процессом, и именно поэтому, как объяснил Карлу Барлас, луки никогда не хоронили с павшими воинами, как, например, мечи или лошадей. Это было бы слишком расточительно.
Как только по войску распространился слух о том, что Карл благословляет оружие, к нему стали приходить варвары из соперничающих отрядов с частями луков, с наконечниками стрел и даже с точильными камнями. Карлу было неприятно это внимание к его персоне, но он никому не отказывал.
Карл научился стрелять из лука. В юности он усвоил азы стрельбы из лука, но изогнутый лук для него был открытием. Лук натягивался свободно и мягко, а освобожденная тетива не увлекала за собой лучника, как это бывало при стрельбе из луков, изготовленных из одного куска древесины.
Очень скоро Карл убедился, что из чужого оружия он стреляет гораздо точнее, чем из длинных имперских луков в отрочестве.
Барлас поделился с ним секретами лучника. Он посоветовал Карлу забыть о южной манере натягивать тетиву тремя пальцами. Курганцы цепляли тетиву большим пальцем, а тремя другими перекрывали его. На большой палец лучники специально надевали медные или вырезанные из кости кольца. Именно поэтому курганцы пускали стрелы с правой стороны лука, а не с левой, как это делали лучники Империи. Из изогнутых луков северян можно было выпустить стрелу больше чем на три сотни пядей, но точно поразить цель можно было только с расстояния в сорок пять луков. Стрелять в цель с большего расстояния, по мнению опытного Барласа, было пустой тратой стрел. Еще лучники стреляли «аркадой», они пускали стрелы вверх, и стрелы поражали цель, падая почти вертикально вниз. В отличие от токсофилов Империи, которые были пехотинцами и могли позволить себе пользоваться цельными длинными луками, курганцам нужны были луки, из которых они могли бы стрелять, сидя верхом на лошади. А для этого подходили только изогнутые луки с легким натяжением.
Шел четвертый месяц осады. Прошел слух, что Верховный Зар недоволен ордой и намерен призвать силы Богов Тьмы и покончить с осадой.
Карл, отъехав в лесную просеку, практиковался в стрельбе «аркадой», когда к нему подъехали всадники.
Их было двадцать, все стражники Сурсы Ленка. За главного у них был гигант с торчащими из черепа рогами быка. Он приблизился к Карлу и протянул ему отполированный до перламутрового блеска человеческий череп. Карл взял череп в руки, и гигант тут же забрал его обратно. Стражники ускакали.
Карл рассмеялся. Вот уже и Верховный Зар нуждается в том, чтобы Карл благословил его орудия войны.
В ту ночь над Вольфенбургом заплясали огни Северного Сияния. А потом в летнюю ночь ворвалась настоящая буря. Свирепая, жестокая зимняя буря. Земля покрылась толстым слоем инея, раскачивающиеся деревья сковало льдом. Молнии, как молот, били и били в городскую стену. Удары были такими яростными и беспощадными, что сторожевая башня у ворот не выдержала и рухнула.
С торжествующими воплями курганцы ворвались в Вольфенбург и вырезали всех защитников города и всех мирных жителей.
Город предали огню, и на рассвете Улдин возвел свою пирамиду из черепов. Его отряд уничтожил множество воинов противника и мирных жителей, и Верховный Зар ему благоволил. Сразу после того, как Улдин окропил свою пирамиду черепов кровью пленника, ему должны были нанести шрам победителя на щеку. К вождю подошел Чегрум с кремневым ножом в руке, но Улдин отослал его прочь и вызвал Карла-Азитзина.
Карл вышел из толпы варваров и, следуя указаниям шамана, нанес на щеку вождя пятый победный шрам. В последний момент он отшвырнул кремневый нож и полоснул Улдина по щеке «настоящим убийцей» Дрого Хенса.
— Мы идем на север, — объявил Улдин.
Но все было не так просто. Осень была уже на пороге, листва на деревьях начала менять цвет. Разведчики докладывали о скоплении больших сил противника на севере, на окраинах области Кислева. Архаон желал уничтожения врага, а орда Сурсы Ленка была ближе всех к Кислеву.
Сурса Ленк призвал к себе Улдина и возвысил его до Хитвождя, передав под его командование шесть отрядов — отряд самого Улдина, отряды заров Блейды, Херфила, Крейи, Сколта и Тзагза. Уже в качестве Хитвождя Улдин должен был вести свои отряды на север и уничтожить соединение противника. Это была большая честь для Улдина. Хотя было ясно, что его отряд выбран из-за Карла-Азитзина. Блейда и Херфил были крайне недовольны и затаили обиду.
И вот уже во второй раз за год Карл с отрядом всадников скакал на север, на окраину Кислева. Легкое увядание коснулось природы. Селения, мимо которых лежал путь варваров, были либо разрушены, либо покинуты.
В прохладном воздухе кружили первые опавшие листья. На рассвете уже случались заморозки, иногда несколько дней кряду лил дождь.
Как-то после полудня, когда курганцы форсировали Линск там, где он широко разлился и обмелел, они увидели всадников, выезжающих из леса с противоположной, стороны равнины. Лиственные леса остались у них за спиной на юге. Вечнозеленые хвойные леса темной стеной поднимались стеной за спиной появившихся всадников.
Сначала курганцы решили, что наконец столкнулись с первыми частями армии кислевитов, которую их послали уничтожить. Варвары спешно приготовились к бою.
Но всадники не были кислевитами. Это были бандиты-кьязаки, судя по их внешнему виду — кулы или тахмаки. Эфгул глянул на Карла и усмехнулся. Он считал, что все кьязаки, особенно кулы, — подлые, трусливые крысы.
— Нас больше, Карл-Азитзин, — сказал он. — Вот увидишь, они побегут.
Косматый северянин ошибся; и ошибся дважды. Кьязаки не бежали, завидев отряды курганцев. И это их было больше.
— Они тебя надули, Эфгул, сех, — сказал скачущий по другую сторону от Карла Хзаер.
Бандиты повернули в сторону курганцев и скакали все быстрее. Под командованием Улдина было шесть отрядов — почти четыре сотни всадников, но кьязаки, которых сначала, казалось, было не больше сорока, скоро превратились в сотню, две, пять сотен. Они россыпью выскакивали из леса и присоединялись к несущимся по равнине всадникам.
Улдин громовым голосом отдал приказ. Хзаер и другие горнисты протрубили сигнал к бою. Шесть знаменосцев подняли знамена. Самым большим было знамя Ускела. Штандарт Улдина, дабы подчеркнуть статус Хитвождя, помимо золоченых черепов и одноглазой волчьей морды украсили огромными лосиными рогами с развешанными на них бусами из человеческих зубов. Курганцы выхватили оружие и с кровожадными криками помчались галопом на кьязаков.
Два войска столкнулись и смешались друг с другом, как два горных барана, сцепившиеся рогами. Карла закружило в водовороте дерущихся всадников. Уши закладывало от лязга, грохота и треска. Земля дрожала под ногами дерущихся насмерть противников. Трещали копья, раскалывались щиты, ломались кости. Лошади вставали на дыбы и сбрасывали всадников. Мощными ударами варвары выбивали друг друга из седел. У Карла затекла правая рука, он уже парировал тяжелым мечом шесть или семь ударов.
В воздухе летали деревянные щепы, металлическая стружка, брызги грязи, крови и пота. Столкновение затормозило движение, и противники рубились, практически стоя на месте. Каждый яростно дрался с ближайшим к нему противником. Карл знал, что уже отправил на тот свет четырех кьязаков, но схватка была такой сумбурной и интенсивной, что он, в конце концов, сбился со счета.
Первую четверть часа обе стороны бились не на жизнь, а на смерть, но потом кьязаков, которые несли большие потери, покинуло присутствие духа. В считаные минуты те из них, кто мог вырваться на открытое пространство, бежали в сторону леса. Курганцы Блейды и Херфила отделились от войска и устремились в погоню за скрывшимися в лесной чаще кьязаками. Оставшиеся на равнине отряды Улдина перегруппировались и приходили в себя. Многие выбились из сил за время этой короткой, но жестокой схватки.
И многие погибли. Отряд Улдина потерял сорок всадников. Еще дюжина была тяжело ранена. Кьязаки заплатили за поражение тремя сотнями жизней.
Курганцы орали и горланили свои победные песни. Карл вернулся в строй. Эфгул, несмотря на глубокий порез на груди, вопил и потрясал в воздухе кулаками. Меч кьязака отсек мизинец на правой руке Хзаера, но он не обращал на это внимания и, брызгая кровью с каждым движением, извлекал сумбурные триумфальные звуки из своего горна. Карл был заляпан кровью, но чужой, на нем самом не было ни единой царапины.
Прошло два часа, Блейда и Херфил вернулись после погони и присоединились к всеобщему торжеству. Они привезли с собой скальпы, оружие для перековки в трофейные кольца и еще новости. Новости были переданы Улдину не без злорадства.
В лесу отряды Блейды и Херфила встретились с всадниками из другого войска курганцев. Это были воины, присягнувшие Верховному Вождю Оккодаю Тарсусу. Они рассказали, что их Верховный Зар со своей всемогущей ордой очистил от врага северные леса и теперь направляется на юг, чтобы присоединиться к армии Архаона. Всадники Оккодая Тарсуса гнали перед собой армию кьязаков, это и объясняло отчаянную атаку бандитов. Бой с четырьмя армиями курганцев куда предпочтительнее встречи с десятью тысячами всадников Верховного Зара.
Была еще одна новость. Оккодай Тарсус уже разбил армию кислевитов, на уничтожение которой был послан Улдин. Эта битва произошла семь дней назад дальше на севере, на соленых берегах Тобола, и закончилась не уничтожением, но бегством кислевитов. Армия Господарства не выдержала напора великой орды Оккодая Тарсуса и растворилась в области.
Осень в области может в одну ночь превратиться в зиму. Уже задули холодные ветра, в воздухе запахло снегом. Даже если бы курганцы повернули назад, они вряд ли добрались бы до Остланда до первых снегопадов.
Войско Улдина направилось на север. Уже за неделю они убедились в том, что никто из кислевитов не прятался в этих краях. Не заметили они и следов орды Оккодая Тарсуса, которая направилась на юго-восток, к столице Кислева.
С первым снегом Улдин повел свои отряды в дикие края на северо-востоке от Эренграда. Они направлялись в Чамон Дарек, где и собирались переждать зиму.
Чамон Дарек — отдаленное и сакральное для всех курганцев место. Он располагался на суровых, негостеприимных плоскогорьях, туда приходили поклоняться своим божествам варвары-пилигримы, там зимовали и отдавали дань Теням Севера отряды варваров. В Чамон Дареке, как и во всех сакральных местах, барьер между миром смертных и загробным миром был очень тонок. Место золота и тьмы — вот что означало это название.
Шаман Чегрум с особым нетерпением ждал прибытия в Чамон Дарек. Он бывал во многих святых местах на востоке, но никогда в таком великом и сакральном месте на западе.
— Место тайн и чудес! — возбужденно восклицал он.
Курганцы добрались до места за три недели. Последние семь дней они пробивались через снега, сквозь бураны, разгуливающие по безжизненным северным холмам.
В день, когда они прибыли в Чамон Дарек, метель поутихла, и над укрытыми снежным одеялом холмами взошло красное зимнее солнце. Чамон Дарек скрывался в долине, которую соединяло с внешним миром узкое ущелье. Когда армия Улдина выехала на открытое пространство, многие варвары остановили своих лошадей и с восхищением смотрели на священное место.
И Карл-Азитзин был одним из них.
Это был самый большой могильный холм из всех, что ему доводилось видеть. Огромный холм, укрытый снегом. В подножии холма — большой, сложенный из камней и бревен зал два амбара и бревенчатые конюшни. Вокруг холма поднимались силуэты поменьше, возможно, камни, но они были укрыты снегом, и понять, что они означают, было невозможно.
На вершине холма, несмотря на снег и холодный ветер, пылал высокий костер. Языки пламени уходили далеко в небо. Бело-голубой костер походил на пылающий лед.
Небо над курганом расцвечивало мерцающее северное сияние.
Воины Улдина не были первыми северянами, прибывшими в Чамон Дарек. Еще два отряда, поменьше отряда Улдина, основались на зиму у сакрального места, чтобы попировать и поклониться своим богам. Первый отряд — эслинги с запада Норсленда — рослые воины в гетрах и клетчатых накидках, вооруженные топорами с длинными рукоятками. Второй отряд — долганы — воины-кочевники Восточных Степей. Долганы были сородичами курганцев, в глазах южан они и были курганцами. Но Карл без особого труда заметил различия между ними. Оружие и уздечки у долганов были легче, и, в отличие от курганцев, меди и железу они предпочитали бронзу и золото. Говорили долганы на своем диалекте, не таком непонятном, как у эслингов, но с грубым акцентом.
Воины Улдина завели своих лошадей в конюшни и направились в зал. В этом огромном помещении с низким потолком зимовали все прибывшие в Чамон Дарек. Даже после прибытия около трех с половиной сотен воинов Улдина в зале было просторно. В нагретом кострами помещении пахло человеческими телами, дымом, соломой и кислым вином. Поджарые охотничьи псы сновали между лавками и набросанными на пол одеялами.
В Чамоне Дареке были и постоянные обитатели — секта жрецов, которые круглый год служили в храме и всегда были готовы принять племена северян. Жрецы-воины защищали свой храм от бандитов, пополняли запасы в амбарах и погребах и совершали все надлежащие ритуалы и церемонии. В ответ на их гостеприимство все прибывающие в храм северяне оставляли жрецам долю от награбленного в походах.
Секта была странной по составу: жрецы-воины, сильные, крепкие мужчины, а все остальные — жрицы, женщины и молоденькие девушки. Все в белых, как у Скаркитаха, одеждах и в остроконечных золотых шлемах. По силуэту шлемов Карл понял, что черепа членов секты, как и череп гиганта Хинна, были вытянуты.
Улдин и его вожди представились братству жрецов и отдали дань из золота курганцев и добычи кьязаков. Потом Улдин выпил ритуальную чашу вина с предводителями эслингов и долганов, заручившись миром на все зимние месяцы.
Как только Карл вошел в зал, он кожей почувствовал колдовство. И в тот же момент сам привлек внимание окружающих. Эслинги, которые носили воротники с шипами, дабы подчеркнуть свою связь с богом смерти Кхорном, поглядывали на него с некоторой опаской. А долганы, близко знакомые с учением Чара, смотрели на него с благоговейным трепетом.
Даже жрецов, которые ни с кем не общались и только прислуживали, впечатлила внешность Карла.
В первую ночь северяне пировали все вместе. Стены зала сотрясались от ора, песнопений и хохота. Среди пирующих не было только Чегрума. Как только отряды Улдина прибыли в Чамон Дарек, шаман поспешил в храм и больше его не видели. Улдин и другие курганцы уже посетили храм, и многие собирались еще не раз поклониться святыне.
Но Карла в храм совсем не тянуло. Он уже был сыт магией северян и не стремился приобщиться к ритуалам, частью которых уже стал сам. Да и на кусачем морозном воздухе болела поврежденная часть головы, и он предпочитал оставаться в жарком зале.
Еда была богатой и обильной. Самогон и подслащенное медом вино подавали в перевернутых, позолоченных изнутри человеческих черепах.
— Из великого кургана, — пояснил Барлас, заметив, что Карл с интересом разглядывает чашу-череп. — Эти сосуды сделали еще скифы и спрятали под землей в этом кургане.
Карл приподнял чашу. Перед ним был череп человека, который умер задолго до основания Империи Зигмаритов.
За одним из столов среди пирующих Карл заметил вождя Блейду в черных, покрытых узорами доспехах. Зар пил и веселился в компании с предводителем эслингов. Так же как воины Улдина почитали Чара, Блейда и его люди поклонялись богу с обагренными кровью руками Кхару. Кхорн эслингов был божеством того же типа. У этих двух банд северян было много общего. Рядом с вождем сидел его «трехрогий» шаман Онс Олкер. Впервые после того, как он стал членом отряда Улдина, Карл увидел шамана Блейды. И, если раньше Онс Олкер не упускал случая испепелить Карла злобным взглядом, теперь шаман старался не смотреть на него. Как и всех остальных, шамана пугала внешность Карла, он боялся встретиться с ним глазами, хотя, Карл был в этом уверен, Онс очень этого хотел.
— Здесь есть один, рядом с которым тебе лучше не расставаться с мечом, — сказал Эфгул, впиваясь зубами в баранью ногу.
— Шаман? — спросил Карл.
Эфгул рыгнул и размазал жир по своей волосатой физиономии.
— Да, Карл-Азитзин, он. Но еще опаснее его чертов хозяин.
— Блейда.
— Блейда, правильно, Карл, сех, Блейда. — Эфгул отхлебнул самогон и протянул пустой позолоченный череп прислужнице из храма в золотой маске.
— Блейда честолюбив, — сказал Хзаер.
— А кто не честолюбив? — рассмеялся Барлас.
— Он мечтает, что придет день и он станет Верховным Заром, — проворчал Фагул Однорукий. — Эфгул прав. Блейда затаил зло на нашего вожака за то, что он теперь Хитвождь. Улдин для Блейды — что бельмо в глазу.
— Блейда — никто, — заявил знаменосец Ускел. — Наш зар одной рукой отправит его в могилу, и Блейда никогда не посмеет вызвать на бой Верховного Зара.
— Улдин легко расправится с ним, но в честном бою, — тихо сказал Карл. — Но Блейда будет драться всеми способами.
Курганцы замолчали и уставились на Карла. Они смотрели на него, потом наконец вспомнили, что не стоит этого делать, и снова уткнулись в блюда с едой.
— Ты говоришь так, будто знаешь его лучше, чем нас, Карл, сех, — сказал Ускел.
— Так и есть. Наш зар… Хитвождь… хороший человек. Великий воин.
Курганцы издали победный вопль и застучали кулаками по столу.
— И честный, — продолжил Карл, и шум тут же стих. — Блейда… злой и хитрый. И его шаман. Он повязал меня кровью за то, что я его оскорбил.
— Как — оскорбил? — спросил Диормак с набитым ртом.
— Двинул по голове так, что он повалился на землю.
Курганцы расхохотались.
— Теперь он тебя не тронет, Карл-Азитзин, — уверенно сказал Ускел. — Теперь, когда ты…
— Ускел, сех, хочет сказать, — вмешался Эфгул, — что Онсу Олкеру, чтобы напасть на тебя, придется посмотреть тебе в лицо. Ни один мерзавец не посмеет этого сделать.
Курганцы снова рассмеялись и застучали кулаками по столу.
— Онс Олкер посмеет, — сказал Карл. — У него есть цель. Кто из вас сомневается в том, что удача не покидает нашего прекрасного вождя потому, что в его отряде есть человек, отмеченный Чаром?
С этими словами Карл поднес руку к уцелевшему глазу и пробежал пальцами по окружающим его выжженным порохом черным «змеям». Никто из курганцев не осмелился посмотреть на него.
— И чего может достичь наш прекрасный зар, если его правой рукой будет Азитзин? Я — реальная угроза для Блейды. Без меня Улдин легко может лишиться благосклонности Верховного Зара. Пока я жив и предан Улдину… — Карл поднял свою чашу и отпил символический глоток. — А я предан, и все здесь об этом знают. Пока я жив, у Блейды нет шансов занять более высокое положение, обрести власть и силу.
Курганцы закивали. Карл говорил правду, ни у кого не было причин в этом сомневаться.
— И поэтому Онс Олкер рискнет, хоть и знает, что это может стоить ему жизни. Он попытается еще до конца зимы. Попытается, потому что знает: это нужно его вождю. И он считает, что он прав, потому что повязал меня кровью.
— Мы будем рядом, Карл-Азитзин, — вдруг сказал Эфгул и приложил ладонь к сердцу.
— Да, мы будем рядом, — согласно закивали Барлас и Фагул Однорукий и тоже приложили руки к груди.
— Онс Олкер не подойдет к тебе, пока мы рядом, — объявил Ускел.
Курганцы подняли чаши-черепа, выпили, и каждый приложил ладонь к сердцу.
Позже, когда шумное пиршество немного поутихло, Лир и Сакондор подвели к Карлу одного долгана.
— Его зовут Брока, — сказал Лир. — Он очень хочет, чтобы Чар благоволил к нему, в последнее время удача отвернулась от него. Он просит Карла-Азитзина благословить его.
Долган — внушительных размеров мужчина в золотых и бронзовых доспехах отличившегося в битвах воина — встал перед Карлом на колени.
Он был очень пьян, но убежденность в его голосе пугала.
— Верни мне удачу, Карл-Азитзин. Умоляю тебя, — сказал Брока с грубым восточным акцентом. — Дай мне благословение Тзинтча.
— Кого? — переспросил Карл.
— Этим именем они называют Чара, Карл, сех, — шепнул Сакондор.
Все это было довольно необычно, Карлу было неприятно находиться в центре всеобщего внимания. Он уже хотел отказать долгану, но тут воин сделал то, что не осмелился сделать ни один северянин после битвы под Аахденом, и Карл передумал.
Брока посмотрел ему прямо в глаза.
Карл не отрываясь смотрел на долгана, а потом сказал:
— Полагаю, теперь Тзинтч будет благоволить тебе.
Слезы заволокли карие глаза Броки, он склонился и поцеловал сапог Карла, а потом поспешил прочь.
Служители храма продолжали обносить столы вином и подавали еду тем, кто еще не насытился. Жрецы-воины покинули зал, остались только служительницы храма… самые молодые и миловидные.
— Они пытаются нас соблазнить? — спросил Карл.
— Естественно, — промычал Эфгул. — Они здесь не размножаются с себе подобными. Это святое. Они поддерживают свой род, рожая от лучших воинов, из тех, что посещают Чамон Дарек.
— Вот как.
— Еще одно удовольствие и утешение, которое можно получить в этом святом месте, — хохотнул Барлас.
— Я намерен дать жизнь самому великолепному воину-жрецу! — заявил Эфгул. — Что скажете?
— Я скажу, — отвечал Диормак, — что ты дашь жизнь самому волосатому воину-жрецу в этом мире, Эфгул, сех.
Курганцы взвыли.
— Это было бы здорово, — заключил Эфгул и выпил.
— Для начала, Эфгул, сех, ты должен получить шанс, — хитро заметил Ускел. — Они выбирают лучших. Я так думаю, одного из нас они уже выбрали.
Карл понимал, что речь идет о нем.
Он извинился и встал из-за стола. Не то чтобы идея развлечься с жрицами его не привлекала, просто в пьяном состоянии все слишком упрощалось, и ему захотелось встряхнуться на свежем морозном воздухе. Карл, то и дело переступая через тела отключившихся варваров, пошел через задымленный зал к выходу. Играла музыка, некоторые варвары танцевали со служительницами храма, пока их собратья по оружию напевали и отбивали ритм, стуча кулаками по столам.
Проходя по залу, Карл обратил внимание на курганца, одного из отряда Блейды, который сидел, опершись спиной о столб, подпирающий крышу. На воине были вымазанные дегтем доспехи с выгравированными на них завитками и спиралями, такими же, как у его вождя. Карл вдруг понял, что знает этого человека.
— Сир? Сир? Это я!
— Я знаю, Карл Райнер Воллен, — сказал фон Маргур. — Я наблюдал за тобой.
Карл присел рядом с рыцарем. Фон Маргур поправился и выглядел намного лучше, чем когда Карл видел его в последний раз. Но зрение к рыцарю не вернулось, глаза его по-прежнему смотрели в пустоту. Фон Маргур улыбнулся.
— Похоже, мы оба изменили свою судьбу и переделали себя.
— Ты теперь состоишь в отряде зара Блейды, фон Маргур, сех? — спросил Карл.
— Он увидел во мне знак благословения, так же как Улдин увидел его в тебе. Предложил мне изменить свои взгляды на верность и мужество. Или изменить, или умереть. Теперь я знаю, Чар упрощает проблему выбора.
— Я рад видеть тебя, фон Маргур, сех, — сказал Карл.
— Да уж. Карл, будь добр, не употребляй при мне эти собачьи словечки… сех. Наша родина — Рейк, и мы должны говорить как граждане Рейка.
— Извини…
— Ха, ха, — усмехнулся фон Маргур. — Слышал бы ты себя, Карл. Эти грубые звуки — гортанный язык курганцев. Ты теперь говоришь на их языке, как на родном.
Карл вскочил на ноги.
— Я говорю на языке моего любимого Рейка, сир… — начал он.
Фон Маргур покачал головой и рассмеялся, глаза его закатились.
— Нет, Карл. Это я говорю на рейкском. Ты же, боюсь, отлично изъясняешься на диалекте курганцев.
Ошеломленный Карл снова сел рядом с рыцарем.
— Ты думал бежать? — спросил фон Маргур.
— Я… — Карл подался вперед, опасаясь, что их кто-нибудь услышит.
— Конечно нет. Глупый вопрос, — сказал фон Маргур. — Чар слишком глубоко забрался в тебя. Этот глаз. Это действительно — нечто.
— Как ты… — начал Карл. — Я думаю, Чар и тебя изменил, сир, — закончил он.
— О да, Карл, изменил, — вздохнул слепой рыцарь. — Еще как изменил.
Карл встал и попрощался. Ему надо было глотнуть свежего воздуха.
— Рад был с тобой повидаться, Карл, — сказал фон Маргур.
Медленно тянулись зимние месяцы. В короткие зимние дни варвары отсыпались, мерились друг с другом силой и посещали храм. Но ночам они пировали и буянили.
Чегрум почти не показывался в зале. Казалось, молодой шаман поселился в храме.
Карл проводил время в разговорах с варварами, практиковался в стрельбе из лука в ясные дни. Барлас дал ему замечательный лук, один из тех, что они собирали под Вольфенбургом. На закате Карл присоединялся к пирующим и слушал их истории. Однажды Улдин привлек внимание всего зала, описывая битву древних курганцев, конец его истории вызвал шквал аплодисментов и грохот сотен кулаков по столам. Эслинги распевали свои грустные, пронзительные саги. Долганы танцевали смертоносные танцы с мечами.
Временами, чаще уже разогревшись самогоном, Карл откликался на бессловесные приглашения жриц храма. Он не знал их имен и никогда не видел их лиц — в комнатах, куда его уводили жрицы, было темно и густо пахло сожженными семенами, такими же, какие жег Хинн в зале мертвого города кислевитов, имени которого Карл так и не узнал. Утром Карл просыпался в одиночестве, вдыхал холодный мускусный воздух, в голове у него были лишь смутные обрывки воспоминаний о проведенной со жрицей ночи.
Иногда он пировал за одним столом с долганами. Он был для них как брат… Даже больше чем брат, потому что они относились к нему с благоговением. Долганы рассказали ему о своем боге Тзинтче, о том, как он правит миром, изменяя его. Карл пытался им объяснить, насколько все это для него странно и непривычно, ведь он родился в другом мире. Казалось, никого из долганов не настораживало то, что он сын врага.
— Все меняется, — сказал ему Брока. — Все, Карл-Азитзин. Наша правда зависит от того, что с нами в этот момент происходит. Мы никогда не цепляемся за правду или какие-то там ценности, потому что это может затмить для нас образ Тзинтча. Только то, что меняется, становится больше и сильнее в этом мире. То, что не изменяется, разрушается и не может существовать вечно.
Это была подходящая философия для кочевников, которые всегда находятся в движении и не порождают ничего постоянного. Карлу нравился Брока и компания долганов, они были щедрыми и открытыми к общению. Однако он напрягся, когда заметил — это было во второй половине зимы, — что карие глаза Броки стали голубыми.
Когда Карл уходил из зала, чтобы попрактиковаться в стрельбе из лука, его всегда сопровождал кто-нибудь из отряда Улдина. Обычно это был Эфгул со своей неизменной флягой самогона, или Барлас, или Хзаер. Видимо, они всерьез решили охранять Карла.
Никакой угрозы от Онса Олкера не исходило, правда, воины отряда Улдина почти не общались с воинами Блейды. После первой ночи в зале Карл больше ни разу не разговаривал с фон Маргуром. Иногда он замечал рыцаря, тот всегда держался особняком.
Улдин укорял Карла за то, что он не посещает храм. Хитвождя это всерьез раздражало, словно из-за отказа Карла удача отвернется от его отряда. Карл пообещал пойти в храм с наступлением оттепели, когда придет время покинуть Чамон Дарек.
Год завершился. Дни стали длиннее, в небе над негаснущим синим огнем на вершине кургана сверкало и переливалось северное сияние. В заснеженных лесах вокруг Чамон Дарека выли волки.
Карл сознавал, что должен посетить храм до того, как покинет святое место курганцев. Жрицы нашептывали ему об этом, когда он спал.
Варвары не переставали пировать. Сытная еда и обильная выпивка уже не радовали, как в первые дни, и Карл заскучал по суровой жизни всадника. Лир и Хзаер, сидя за столом, спорили, сколько они еще пробудут в Чамон Дареке. Лир утверждал, что неделю. Хзаер настаивал, что две. Ускел и Эфгул сообща решили, что до наступления оттепели, когда можно будет отправиться в путь, луна еще один раз станет полной и один раз превратится в тонкий серп.
— Карл-Азитзин! — шепнул кто-то за спиной Карла. Это был Чегрум. Шаман исхудал и был болезненно-бледен. Он старался не смотреть Карлу в глаза.
— Чего тебе?
— Будет лучше, если ты сейчас пойдешь со мной, — сказал Чегрум.
— Я ем, шаман-недоумок. Подождать нельзя?
Чегрум затряс головой:
— Ты должен пойти сейчас. Так хочет Чар.
— Лучше делай, как он говорит, Карл, сех, — прорычал Улдин, который сидел в центре стола. — Мой опыт подсказывает — инстинктам шаманов надо доверять.
Карл поднялся из-за стола.
— Мне пойти с тобой, Карл, сех? — спросил Эфгул.
Карл отрицательно покачал головой и пристегнул палаш к ремню.
— Со мной все будет в порядке, Эфгул, сех. Ешь, отдыхай.
— И попробуй трахнуть хоть одну бабу, пока его нет! — проревел Фагул. — Он один имеет их всю зиму!
Под дружный хохот варваров Карл вышел вслед за шаманом из зала на морозный воздух. Он запахнул медвежью шкуру и застегнул покрепче золотую пряжку в форме лошади.
Снегопад только-только кончился, небо было чистым. Яркие звезды и мерцающее северное сияние освещали небосклон.
— Куда мы идем? — спросил Карл, дыхание белыми клубами вырывалось у него изо рта.
— В храм, — ответил Чегрум и поманил его за собой.
— Нет, — коротко бросил Карл и повернул обратно.
— Ты должен пойти! Сейчас! Так решил Чар. О, он так близко, он сказал мне, что идет благословить тебя.
— Пошел он, твой Чар! Я никуда не пойду.
— Он сделает тебя прежним, Карл Райнер Воллен, — сказал Чегрум.
Карл подхватил из железной корзины у входа в зал горящий факел и пошел за шаманом к кургану. Шаман скукожился от холода, кожа обтягивала его тощие плечи, босые ноги утопали в глубоком снегу.
Карл решил, что они идут к негаснущему огню на вершине кургана, но Чегрум вместо этого провел его к узкой тропе, вдоль которой стояли занесенные снегом фигуры. Тропа вела к основанию холма.
Точно такие же фигуры стояли вокруг всего кургана. Проходя между ними, Карл поднял повыше факел и увидел, что это были лошади. Мумии лошадей, водруженные на колья, охраняли вход в могильный холм. На их спинах лежал толстый слой снега, оскаленные зубы заледенели.
Улдин тоже устанавливал трупы лошадей вокруг захоронения Саботая.
Пройдя через «колоннаду» мумифицированных лошадей, они вышли ко входу в основании кургана. Внутри потрескивали горящие факелы.
— Чем ты тут занимался? — спросил шамана Карл, от мороза у него занемели губы и слезились глаза.
— Учился, искал, мечтал, — ответил Чегрум и, склонив голову, украшенную оленьими рожками, вошел внутрь кургана. — Я пришел в храм Чамон Дарек, чтобы учиться и обрести силу. Голоса другого мира были добры ко мне и не раз благословили меня. Я обрел силу, Карл-Азитзин. Я прошел испытание холодом и был вознагражден. Я стал одним из тех, кого выбрал Чар.
Карл шел следом за шаманом. Внутри было тепло, сухой земляной пол и стены освещали факелы. Тоннель вел в чрево кургана.
— Я рад, что ты нашел то, что искал, — сказал Карл в спину семенящего перед ним шамана. — Но почему я?
Чегрум обернулся и поманил его за собой.
— Потому что так хочет Чар. Он решил, что пора с тобой встретиться.
— Я не уверен, что хочу с ним встретиться, — сказал Карл.
— Не говори так! — Убежденность Чегрума даже испугала Карла. — Не заставляй его изменить свое решение.
Карл шел за тощей рогатой фигуркой шамана. В тоннеле было жарко и душно. Через сорок пять луков — расстояние для прицельного выстрела — туман кончился и они вошли в просторное помещение. Пол и стены, которые переходили в куполообразный потолок, были земляными.
Никогда еще Карл не видел столько золота. Золото скифов, желтое, белое, оно было повсюду. Сундуки, шкатулки, стулья, колчаны, шлемы, уздечки, доспехи всадников и латы лошадей. Все это было украшено символами скифов — всадники с копьями в руках, каменные и горные козлы, вороны и орлы, мечи и луки, и всюду, всюду лошади. Подрагивающее пламя факелов освещало древние сокровища. В этом холме хранилось богатство целого народа. Карл поразился, что алчные курганцы и норскийцы, которые посещали этот храм, не коснулись этих сокровищ.
Они видели все это золото, но не тронули его. Это говорило о том, с каким уважением, а может, и с ужасом относились варвары к этому сакральному для них месту.
Здесь была и своя стража. Воины и слуги сидели, лежали и стояли по всей сокровищнице. Их мумии, как и мумии лошадей вокруг кургана, подпирали колья. Иссохшие всадники в золотых доспехах сидели в золотых седлах. Руку одного из воинов подпирал кол, на руке сидела мумия ястреба в золотом колпаке, который скрывал пустые глазницы птицы. Высохшие слуги в коленопреклоненных позах протягивали на подпираемых кольями руках золотые подносы с подношениями, которые давно превратились в прах, и с золочеными черепами, содержимое которых испарилось задолго до наступления эпохи Зигмара. Укутанные в ветхие золотые шелка мумии наложниц покорно лежали на золотых ложах. Один мумифицированный воин поднял золотой рог и, казалось, вот-вот готов был затрубить своим лишенным губ ртом. Сморщенные, иссохшие воины, вооруженные мечами и круглыми щитами, украшенными конскими хвостами, смотрели во мрак пустыми глазницами. Стражники на пороге в другой мир.
Карл поднял факел над головой, и, озираясь по сторонам, медленно шел вперед.
Чегрум поспешил к центру сокровищницы, где на земляном возвышении был установлен золотой алтарь. Внутри алтаря мерцал яркий огонь. Синие, зеленые, белые языки пламени вырывались наружу и устремлялись к дыре в центре купола. Карл понял, что негаснущий огонь на вершине кургана происходит изнутри.
— Скорее! Поторопись, Азитзин! — звал его Чегрум. — Чар близко, он хочет, чтобы ты был здесь.
Карл подошел вслед за шаманом к алтарю. Синее пламя совсем не чувствовалось. Даже пламя от факела было теплее.
— Смотри на огонь, — сказал Чегрум. — Смотри, и ты увидишь.
— Что увижу?
— Увидишь! — убежденно сказал шаман и показал на огонь внутри золотого гроба алтаря.
И тут Карл в первый раз обратил внимание на руки шамана. Когда-то на заре своей жизни Чегрум лишился средних пальцев на обеих руках, отчего они стали похожи на птичьи лапы.
Теперь это действительно были птичьи лапы. Лапы огромной птицы. Крайние и большие пальцы превратились в тонкие подвижные птичьи пальцы. Кожа сморщилась и стала чешуйчатой, как у ястреба, ногти превратились в гладкие изогнутые когти. Превращение рук в птичьи лапы было одной из наград Чара. От кисти к локтю руки Чегрума покрывали пушистые коричневые перья.
XII. ВЕБЛА
Они едва успели добраться до станицы Йетчитч до начала распутицы. Распутица означала бездорожье, пору, когда степь укрывал такой толстый слой снега, что по ней было ни пройти, ни проехать.
Всю последнюю неделю пути — самую длинную и тяжелую в жизни Герлаха — шел снег. Океан колышущейся на ветру травы превратился в ровную, ослепительно-белую поверхность.
Теперь они ехали, по словам Бородина, по открытой степи. Эти великие равнины лежали на северо-востоке кислевской области. Высокие, бескрайние земли. Герлаха повергали в трепет необозримые, плоские пространства, на которых затерялись Дашика, Либлия и Замак Спаенья, он ни с чем не мог сравнить размеры степи.
Но открытая степь была чем-то невообразимым. Даже лансеров-кислевитов, казалось, подавляют эти просторы. Проплывающие в небе солнце и луна уменьшались в размерах на фоне простирающихся до самого горизонта равнин.
Они ехали сквозь ледяные рассветы и слепящие дни, пробивая себе дорогу в глубоком снегу.
Металлические доспехи промерзли, их нельзя было ни надеть, ни даже коснуться, не рискуя обжечь кожу. Всадники ехали, закутавшись в шкуры, меха и бешметы. Перед отъездом из Зойшенка Билидни приобрел для Герлаха два плаща, овчину, штаны и шерстяную шапку с меховой опушкой, тогда, жарким летом на берегах Тобола, все эти вещи казались ненужной обузой.
Но Билидни знал, что ждет их на Севере.
В последние дни за завесой бесконечно падающего снега показались белые холмы и темная зелень леса. Это был Блиндт — край холмов на границе с территорией Санизы, на этих высоких землях и лежала Йетчитч.
Добравшись до леса, лансеры заметно приободрились. Некоторые начали распевать охрипшими голосами песни. Вокруг поднимался заснеженный хвойный лес. Иногда они видели лосей или пугливых северных лисиц, которые, заслышав людские голоса, замирали на месте и тут же пускались наутек.
Герлах ощущал атмосферу радости, которая распространилась в роте, по мере того как они приближались к родному дому. Вейжа и Витали принялись учить его словам одной из песен, чтобы он мог петь вместе со всеми. Словесный запас у обоих был маленький, а губы занемели на морозе, и, в конце концов, все трое не выдержали и расхохотались.
Ифан первым увидел стены Йетчитч и радостно закричал. Иевни тщательно отогрел мундштук своего рога и выдул один сигнал, который эхом зазвучал по всему лесу. В станице в ответ протрубили в рог.
Йетчитч была размером с Дашику. Крытые соломой избы теснились вокруг зала. Черепичная крыша зала была укрыта толстым слоем снега, за исключением оттающего пятачка, где был дымоход. Оборонительной стены не было, но станицу окружал высокий забор из досок, который не пускал движущиеся сугробы снега. Лансеры миновали ворота в заборе и въехали в станицу.
Им навстречу из домов вышли укутанные в теплые одежды станичники. Никто не бил в кастрюли и сковороды, не было и ритуального преломления хлеба, только молчаливые и сердечные объятия. Станица встречала своих потерянных сыновей. Родители, друзья, кровные родственники, а иногда и дети бежали по снегу, чтобы обнять своих любимых.
Герлах в одиночестве сидел на своем Саксене и наблюдал за теплой встречей всадников и станичников, какое-то время никто не обращал на него внимания.
Шустрые мальчишки уводили лошадей в конюшни, станичники провожали лансеров в городской зал. Герлах спешился, к нему подошел юноша с едва пробившимися усиками и, склонив голову, поприветствовал демилансера. Вокруг Герлаха начали собираться люди, все они с удивлением разглядывали чужака, который держал в руке знамя их роты.
Юноша протянул руку, чтобы принять у Герлаха удила.
— Как его зовут? — спросил он.
— Его зовут Бейли-Саксен, — сказал Герлах на грубом кислевском. — Хорошо за ним смотри.
Юноша с серьезным видом кивнул головой и повел коня к лошадям лансеров.
Пожилая женщина, стоявшая в окружившей Герлаха толпе, посмотрела ему в глаза и спросила:
— Почему Михаил Роусса не несет знамя?
— Он мертв, — отвечал Герлах.
Женщина нахмурилась, так, словно ей дали не тот ответ, которого она ждала.
— Я знаю, что он мертв. Где он умер?
— Он пал под Ждевкой, — ответил Герлах, сожалея о своем скудном кислевском.
Женщина коротко кивнула и отвернулась от Герлаха. Станичники окружили женщину, кто-то положил руки ей на плечи.
Появился Билидни. Он потянул Герлаха за рукав и повел его в зал.
Воздух в зале, казалось, был раскален. Герлах испугался, что вот-вот потеряет сознание от жара. В зале собрались станичники, они перебрасывались шутками и смеялись с лансерами, угощали их горячей едой, помогали избавиться от тяжелых одежд.
Билидни провел Герлаха в конец зала, и они поднялись на помост над костром. На этом помосте восседал атаман станицы. Это был мужчина средних лет, с длинными густыми волосами и широкими плечами лесоруба. Атаман встал и подошел к ним в сопровождении своего есаула, который нес булаву — небольшой жезл, символизирующий власть атамана.
Атаман сдвинул брови и с интересом посмотрел на Герлаха. Билидни повернулся к собравшимся в зале и поднял руку, призывая к тишине.
— Это Герлах Хейлеман из Талабхейма! — громко сказал он на кислевском. — Рота храбро сражалась в этот темный год. Мы потеряли много товарищей. Когда Михаил Роусса пал в бою, этот смелый воин спас наше знамя, и за этот поступок ротный Билидни назначил его знаменосцем роты!
Станичники захлопали и одобрительно загудели.
Билидни еще раз призвал их к тишине.
— Теперь он один из нас. Он из круга Йетчитч. Примите его как брата. Мы зовем его Вебла!
На этот раз хлопки заглушил громкий смех. Герлах посмотрел на Билидни и, старательно выговаривая слова, сказал:
— Ты говоришь добрые слова, ротный.
— Ты заслужил добрые слова, — сказал Билидни, переходя на рейкшпиль. — Вебла заслужил награду круга… Вебла отдавать знамя роты атаману.
Герлах повернулся к атаману и передал ему знамя. Перед тем как отпустить знамя, он поцеловал древко. Атаман принял знамя и воткнул его в специальное отверстие в помосте, так, чтобы оно возвышалось над собравшимися в зале станичниками. А потом атаман едва не задушил Герлаха в своих медвежьих объятиях.
Станичники снова одобрительно загудели.
По знаку есаула принесли квас и соль для обмена тостами. Герлах отыскал глазами ближайшую скамью.
Они весело пировали, потом прервались на сон и пировали снова. В погребах Йетчитча хранились, припасенные с осени, соленое мясо, копченая свинина и другие продукты, квас и кумыс лились рекой.
Долгими ночами пирующие рассказывали друг другу истории. Лансеры во всех подробностях вспоминали то, что с ними происходило в этот год, вспоминали своих погибших товарищей, свои победы и поражения. Станичники рассказывали воинам роты о сборе урожая, о домашней скотине, заболевшей или издохшей, о рождениях, смертях и свадьбах. Играла скрипка, ей подыгрывал бубен.
Витали с гордостью представил Герлаха своей престарелой матери. Вейжа, который совсем не был похож на отца, похвастал двумя детишками. Митри познакомил Герлаха со своей симпатичной, пухленькой женой.
Кветлай, заметно нервничая, подвел Герлаха к молоденькой девушке и представил ее как свою невесту. Девушка, почти ребенок, держалась скованно и смущалась, как и ее жених. Ее звали Луша.
У Луши было три сестры, и она настаивала на том, что все они гораздо красивее ее. Старшим в семье был ее брат Сорка.
Заметив боль, мелькнувшую в глазах Герлаха при упоминании о брате, Луша сказала:
— Я уже оплакала его. Я оплакала его, когда он уехал из станицы.
Жена Митри поинтересовалась, почему Герлах не обривает голову, как все в роте.
— Узел и длинные усы идут мужчине больше, — убежденно говорила она.
— Станичники не бреются, — сказал Герлах, указывая на атамана и других мужчин в зале.
— Они не воины! — усмехнувшись, воскликнула Дарья.
Зима шла к концу. Максим во главе небольшого отряда отправился в соседние селения, чтобы набрать рекрутов, лансеры надеялись, что роты других станиц значительно усилятся к наступлению оттепелей.
Пять юношей из круга Йетчитч достигли возраста, когда их можно было принять в роту. Лансеры и станичники провели шумную, пьяную ночь, посвящая новичков в воины. В посвящение входили грубые игры и бритье голов.
Билидни лично выполнил обряд острым наконечником своего копья.
— Вебла не понимает, — сказал Герлах Витали, когда они наблюдали за тем, как юноши лишаются волос и у них остается только пучок на макушке.
— Мы бреемся перед боем, все бреемся, — сказал Витали.
— Вебла это знает. Вебла не понимает, нэ.
Витали улыбнулся, обнажив свои маленькие ровные зубы.
— Перед боем мы точить мечи и наконечники. Делаем их острыми, надежными. Потом мы брить ими головы и щеки. Если ротный видит щетина, он знает оружие плохо для боя.
Герлах удивился простой логике ответа Витали.
Дрожащие, неловкие новобранцы с бледными обритыми головами, местами в порезах, выстроились перед Билидни. Ротный всех осмотрел, а потом дал каждому прикоснуться к знамени и произнести клятву верности. Матери новобранцев плакали от гордости за своих сыновей.
Новобранцев звали — Геннеди, Бодо, Ксавер, Кубех и Велентин. Кубех был тем самым юношей, который увел Саксена в конюшни. Он был, как объяснили Герлаху, сыном Билидни. Присмотревшись, Герлах заметил в них сходство. Добавить парню несколько шрамов, десяток-другой годков и убрать передние зубы…
Билидни объяснил новичкам философию воинов роты. Каждый бой, говорил он юношам, — последний бой. В каждом бою можно лишиться жизни. Если они не будут к этому относиться именно так, их точно убьют. Воин роты дерется каждый раз, как в последний раз.
Потом Бородин вынес в зал их крылья. Крылья были украшены перьями птиц, которых сами новобранцы добыли на охоте. Вороны, зяблики, сороки, сойки, пустельги. Богатое украшение из перьев орла или ястреба надо было заслужить в бою.
Крылья необходимы воинам, чтобы поднять их в небо на встречу с Дазхом.
Веселье стихло. Все оделись в теплые шкуры и шубы и вышли на освещенную факелами и расчищенную от снега площадку за залом. Там были вырублены в промерзшей черной земле пять могил.
Жители станицы встали в круг и произнесли погребальные молитвы по пятерым юношам-новобранцам. Их матери и сестры бросили в могилы сухие полевые цветы и остриженные волосы своих любимых и громко зарыдали, оплакивая потерю. С этой поры юноши были вырваны из семьи, для всех они были мертвы. Их оплакивали, чтобы горе больше не посетило их близких. Никто не будет ждать конца года, чтобы узнать о судьбе молодых воинов. Они были мертвы и ушли вместе с ротой навстречу своей судьбе.
Как-то во второй половине зимы Герлаху приснился сон, сон был таким ярким, что он мгновенно проснулся. Он лежал в зале, под шубами, ему было жарко. Все воины роты спали в зале. В их домах больше не было для них кроватей.
Герлах заметил сидящего неподалеку Бородина. Мастер лошадей смотрел на языки пламени, пляшущие в огромном камине.
— Вебла видел сон, — сказал Герлах, присаживаясь рядом с Бородиным.
— Так бывает. Мы все видим. И еще я вижу знаки в звездном небе. Что ты видел?
— Вебла видел…
— Говори на своем языке, Вебла. Я пойму.
Герлах улыбнулся:
— Я видел битву. Огромное поле. Знамена курганцев против знамен Кислева. И я должен выйти и драться с их предводителем.
Бородин кивнул:
— Я тоже это видел, мы все видели такие сны. Дазх посылает нам знаки в круге неба.
Мастер лошадей посмотрел на Герлаха, в глазах его отражался огонь.
— Я думал, ты послан нам, чтобы спасти знамя. Знамя роты. Я думал, что Дазх и Урсан прислали тебя для этого. Но это было только начало. Встреча роты Йетчитч и Герлаха-которого-называют-Вебла.
— И что теперь?
— Если боги не оставят тебя, ты будешь драться с предводителем сил Хаоса.
— С Архаоном? Я буду драться с Архаоном? Это мое предназначение?
Бородин пожал плечами:
— Сны не обманывают, но их трудно понять. Все, что я знаю, — это то, что ты будешь драться с великой мерзостью Хаоса. Если ты победишь, область и твоя любимая Империя будут спасены. Если это чудовище одолеет тебя, весь Старый Свет потонет в крови. И я говорю — да. Я верю — ты будешь драться с Архаоном, потому что большего зла нет на этой земле.
— Я убью его? — спросил Герлах.
— Звезды об этом не говорят, сны — тоже.
— Но я его убью? — настаивал Герлах.
— Конечно. С тобой будет рота круга Йетчитч.
Земля была покрыта толстым слоем снега, но небо было ясным и синим. Шла вторая половина зимы, холода начали постепенно отступать.
Герлах вышел на станичную площадь и наблюдал за тем, как мальчишки выгоняют пони на площадку для выездки лошадей. Новобранцы держались особняком, ведь они уже не были простыми пацанами. Посвященные в воины юноши выезжали лошадей, на которых будут ехать с отрядом Билидни. Юноши скакали по кругу, они не пользовались удилами и били бубнами по голове своих пони то с одной стороны, то с другой. Бэнг-бэнг! Бэнг-бэнг!
Герлах стоял, облокотившись о высокий забор, и затачивал наконечник нового копья, которое выдал ему Билидни. Кубех пытался напугать свою лошадку, колотя в небольшой барабан. Он был отличным наездником, весь в отца.
А на следующий день была назначена свадьба Кветлая и Луши. Герлах решил побриться по такому случаю. Он прошел в зал, набрал из большого чайника, который всегда стоял на огне, горячей воды и начал тщательно брить скулы, подбородок, голову. Он сбрил все, оставил лишь пучок волос на макушке и усы.
На шумной свадьбе все были пьяны. Жених, принарядившийся в украшенный перьями белый бешмет, попросил Герлаха сказать несколько слов. Просьбу Кветлая бурно поддержали Витали и Вейжа. Демилансер еле-еле смог произнести несколько предложений. Запинаясь, с трудом подбирая слова, он рассказал о Замак Спаенья, о храбрости Кветлая, а потом попытался выразить свой восторг перед красотой новобрачной. Все собравшиеся радостно приветствовали короткую речь Герлаха.
Когда он без сил повалился на скамью, жена Митри провела ладонью по его обритой наголо голове.
— Вот так лучше, — похвалила она.
Заиграла музыка, и пирующие пустились в пляс.
Лександра, одна из сестер невесты, ухватила Герлаха за руку и затащила его в водоворот пляшущих тел. Красивей девушки Герлах не видел. Они танцевали обнявшись, и Лександра тихонько засмеялась.
— Ты — Вебла, — сказала она.
— А ты — Лександра.
— Лександра — это не смешно. Вебла — смешно.
— Что значит «вебла»? Что это значит, Лександра? Мне никто не говорит.
— Вот есть овечка.
— Овечка?
— Мама-овца. У нее ягнята. Одни — сильные и большие, другие — маленькие. Самый маленький ягненок со всеми дерется, хочет молока. Это… это беспокойный маленький ягненок, он все время вертится под ногами, все время что-то просит, о нем всегда надо заботиться. Он упрямый и беспокойный.
— И таких называют «вебла»?
— Таких и называют, — сказала Лександра и звонко рассмеялась, откинув назад голову.
Герлах закружил девушку под звуки бубнов. Этот счастливый смех навсегда останется с ним.
Прошла неделя после свадьбы Кветлая. Однажды утром воинов роты разбудил Максим, он гремел черпаком внутри медного котла для картошки.
Максим не обращал внимания на ругательства и грубые шутки товарищей.
— Первая оттепель, — объявил он.
Герлах принял знамя из рук атамана и вышел из зала на площадь. Снег на земле еще был плотным, но в воздухе уже пахло талой водой. Небо над соснами было изумрудно-синим.
Увидев Герлаха, жители станицы радостно закричали и захлопали в ладоши. За зиму Бородин потрудился над измятыми доспехами Герлаха, мастер по металлу украсил их золотом и серебром. На месте кокарды на шлеме теперь был шип, а вместо плюмажа — серебряная сеть. Кирасу до самых бедер укрывала кольчуга из тонких серебряных пластин, на плечи наброшена шкура. В специальных скобах на спине были укреплены высокие крылья из орлиных перьев. Герлаху потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к сердцевидному вырезу забрала, которое приковал к его шлему Бородин. Глядя на этот шишак, трудно было догадаться, что в основе своей это шлем демилансера Империи.
К Герлаху подбежала Лександра. Девушка подала ему ритуальную чашу с кумысом и так крепко поцеловала в губы, что собравшиеся на площади станичники радостно заулюлюкали. Герлах прижал Лександру к себе, а потом передал знамя роты стоящему рядом Кубеху.
Он с места запрыгнул на Саксена, чем вызвал еще одну волну одобрительных криков. Бейли-Саксен был в отличной форме, его снова выкрасили в белый и красный цвет, так, как это сделали мальчишки из Дашики. Хвост и грива коня, которые когда-то были подрублены и заплетены по всем правилам кавалерии, давно отросли.
Кубех вернул знамя Герлаху. Герлах высоко поднял знамя, и Иевни протрубил сигнал к походу.
Пятьдесят три воина, все они — Всадники смерти, развернули лошадей, выехали за ворота станицы и исчезли в хвойном лесу.
Все жители Йетчитч, весь круг, махали вслед ускакавшей роте.
XIII. МАЖГОРОД
Кислевиты называли это место Мажгород, но курганцы, в память о великой для них битве, которая состоялась здесь в очень далекие времена, называли его Кхарпак Акшик. В летнее время, прогуливаясь по округе, здесь можно было найти старые наконечники стрел, шишки щитов, кольца от уздечек и прочие мелкие металлические предметы, оставшиеся после того сражения. Земли Мажгорода опускались к реке Урской там, где ее можно было перейти вброд. Низкие берега широкой реки в ее излучине были покрыты галькой. По обе стороны реки лежали поросшие степным чертополохом равнины с редкими перелесками. С запада равнины укрывала гряда молодых гор, на юго-востоке виднелась череда низких каменистых холмов.
Весна только-только наступила. Землю еще укрывал толстый слой снега, он не собирался таять еще месяца полтора, но оттепель уже наступила. Лед с Урской сошел, вода поднялась до высшей годовой отметки, бурные потоки несли редкие обломки льдин.
Год еще был совсем юным, но пора сражений уже началась.
Путь в Зойшенк, даже несмотря на чутье Максима, занял на три недели больше, чем рассчитывали воины роты. Ветер, гулявший в степи всю зиму, превратил ее в снежную пустыню с белыми дюнами. Многие мили всадники вынуждены были, утопая по колено в снегу, вести за собой лошадей.
Когда рота, наконец, добралась до Зойшенка, они обнаружили, что полк Санизы уже сформировался и покинул город. Федор Куркоск, Боярин, сумел с толком использовать зимние месяцы и собрал под своим командованием силы, в четыре раза превосходящие те, что собрались на берегах Тобола прошлым летом. Он объединился с полком Усковика, который также значительно вырос за зиму. Не желая терять время, Боярин воспользовался рано наступившей оттепелью и повел свою армию на юг.
В разграбленной норскийцами области, которая лежала в сотне лиг от Кислева, силы Боярина столкнулись с армией Оккодая Тарсуса. Холодные и голодные массы воинов Верховного Зара ползли на запад. Архаон призвал их присоединиться к силам Севера в решающей битве у далеких Срединных Гор.
Орда Верховного Зара почти в два раза превосходила объединенные полки Боярина. Они встретились в Красичине, на равнине возле хвойных лесов. Какое-то время казалось, что Оккодай Тарсус вот-вот уничтожит полк, который ушел от него годом раньше.
Но потом появилась еще одна армия. С юга в тыл Оккодаю зашла имперская армия из Стирланда.
После битвы, которая длилась два дня, окруженная с двух сторон орда Тарсуса была повержена и обращена в бегство.
Две армии, торжествуя победу, объединились и повернули на запад. Это были первые силы с востока и из Кислева, которые возвращались на юг, чтобы помочь Империи в самые мрачные для нее времена.
Из Кислева, вслед за ними, вела союзные войска сама Царица.
Рота Билидни, с присоединившимися к ней в Зойшенке отрядами, нагнала армию Федора Куркоска в Мажгороде. Настроение у всех было приподнятое, воины верили в победу и рвались в бой.
Наконец-то… свершилось! Они возвращаются, чтобы нанести ответный удар и отомстить за поражение прошлого года. Сбывалось все, о чем мечтал Герлах. Но он не испытывал радостного возбуждения.
Теперь ему не давал покоя сон, который он увидел зимой. Герлах никак не мог понять значение этого сна, и это его раздражало.
— Ты будешь смотреть радостно, Вебла? — с укором спросил его ехавший рядом Витали.
— Яха, — закивал Вейжа. — Мы ехать на войну. Вебла это все время хотел. Рота, ехать на войну, говорил Вебла. Почему вы не ехать со мной на войну? Как эхо в пещере. Вот мы едем с тобой на войну, и… ничего! Вебла смотрит, как будто кто-то наделал ему в кубок.
— Я доволен, — отвечал Герлах друзьям на их языке. — Я доволен, мы едем на войну. Вебла просто…
— Что — просто? — спросил Вейжа.
— Тебя беспокоит твой сон, верно? — спросил Витали на кислевском. — Мы все видим сны.
Герлах кивнул.
— Всему свое время, — мудро заметил Вейжа и махнул кистью, словно стряхивал пыль. — Это неважно.
— Мне кажется, — сказал Герлах, — это может быть важно.
В Мажгороде разведчики, посланные к броду через реку, вернулись и сообщили о большом скоплении врага в восточном направлении. Итак, они встретятся в Мажгороде, там состоится битва.
Боярин разбил лагерь на холмах к юго-востоку от брода через Урскую. С этого места были видны вся равнина и извивающаяся река. С наступлением темноты они могли видеть огни войска курганцев на противоположном берегу реки.
— Завтра мы будем драться, — объявил Билидни, когда рота собралась в круг у костра. Он вместе с другими командирами полка был на совете у Боярина и теперь сообщал своим людям о принятом их предводителем решении. — Они попробуют перейти реку, скорее всего на рассвете. Боярин приказал атаковать их после того, как они выйдут из реки. Река глубокая, они будут уязвимы.
Воины с радостью выслушали новости. По кругу передавали бурдюки с кумысом, провозглашались тосты за победу над врагом. Билидни приказал всем побриться.
Герлах отошел от круга на каменистый склон холма. Вокруг в снежных сумерках мерцали огни костров великого полка Боярина.
В нескольких лигах, на другом берегу, река в темноте была не видна, полыхали костры варваров.
Из темноты появился Билидни.
— Я приказал бриться. Ты не побрился, — сказал он.
— Я побреюсь, ротный. Побреюсь перед сном.
— Тебя что-то беспокоит.
Герлах посмотрел на пожилого, крепкого воина:
— Ты знаешь про сны?
— Я сам вижу сны.
— Я ничего не могу понять. — Герлах указал на огни войска курганцев. — Дазх сказал мне, что я буду драться с великим чудовищем Хаоса. Он сказал, что будущее нации в моих руках.
— Яха.
— Архаон, да будет проклято его имя, — великое чудовище, так?
— Ротный Билидни может согласиться.
— И… его ведь там нет, верно? Завтра мы деремся с норскийцами. И даже если мы победим…
— Мы победим, Вебла.
— Конечно. Но даже победа в великой битве — всего лишь один шаг на моем пути. Сколько еще армий мы должны победить, прежде чем я встречусь лицом к лицу с великим чудовищем? Каким сильным я должен быть?
— Достаточно сильным.
Герлах провел ладонью по обритой голове и поправил узел волос на макушке.
— Надеюсь, я буду сильным. Только мне кажется, что я должен быть не здесь, а где-то еще, где это важно.
— Здесь это важно, Вебла. Здесь — важно. Здесь и там, и потом еще дальше. Это — путь. А путь — это…
— Круг. Я знаю. Но когда мой путь, наконец, совершит круг и приведет меня туда, где я должен быть? Я никогда не встречу Архаона. Я никогда не встречу ни одного порождения Хаоса. Наверное, мой путь — прямая линия, что бы там ни говорила философия Кислева. И на моем пути битва, которая нам предстоит.
— Ты — Вебла, — сказал Билидни, переходя на свой ломаный рейкский. — Ты изводишь себя и других. Тебя все беспокоит. Ты всегда такой. Ты поймешь, когда твой круг завершился.
Герлах улыбнулся.
— Можно, я что-то тебя спрошу, ротный? — спросил он.
Билидни кивнул.
— Когда я еще был молодым… — начал Герлах. — Я хочу сказать, в прошлом году, — сказал он, и Билидни рассмеялся. — Я верил, что один смогу изменить весь мир. Когда я выезжал из Талабхейма, у меня пар валил из ушей от самомнения. Я верил, что смогу превратить ночь в день. Собирался стать героем Империи. Мне казалось, что я могу одним ударом меча разбить все орды норскийцев.
Герлах замолчал и взглянул на звезды.
— За то время, что я пробыл с тобой, с ротой… степь изменила меня. Огромная область показала мне, насколько я мал. Какой я ничтожный. Просто одинокий маленький человечек в огромном мире. Это… это смиряет.
— Степь всех смиряет, — согласился Билидни.
— Яха. Это был запоздалый урок для такого Веблы, как я. Надо знать свое место. Не быть таким самонадеянным.
— Значит, год не прошел даром, яха? — ухмыльнулся Билидни.
Герлах рассмеялся и продолжил:
— И вот теперь Дазх говорит мне, что я не такой уж и маленький человечек. Я как раз тот самый, кем себя когда-то возомнил. Так говорит Дазх.
— Дазх показывает нам важные знаки, — кивнул Билидни.
— Это слишком неожиданно для меня. Я отказался от предназначения, потому что оно показалось мне глупостью. Стать человеком, который спасет мир. Стать тем, кто сразится с порождением Хаоса. Сыграть важную, действительно важную роль в этом мире. Дазх открыл мне мое предназначение слишком поздно, как раз когда я понял, что я один ничего не значу.
Билидни присел на камень.
— Да, этот хитрец Дазх и правда может такое подстроить, — сказал ротный, и Герлах снова рассмеялся.
— Каждый человек — это важно, — продолжил Билидни. — Важно, как он живет, как умирает, что делает. Важно, как устроена жизнь, как человек проходит свой путь. Круг поворачивается, и мы принимаем новый день. Если Дазх говорит, что ты встретишь свое чудовище, ты встретишь. Он повернет жизнь так, что вы встретитесь.
— А он повернет?
— Твой сон не пророчество, которое должно сбыться. Так Дазх предупредил тебя о том, что может случиться.
На рассвете отряды Сурсы Ленка спустились к западному берегу реки. За ночь шаманы своими воинственными воплями и пронзительными благословениями довели воинов до бешенства. При слабом свете зарождающегося дня река казалась невероятно широкой. Урская бурлила, на черной воде мелькали проплывающие обломки льдин. Лошади пятились и отказывались идти в воду.
Громко затрубил рог. Воины с беспокойством поглядывали на широкую, кипящую реку, но ни вожди, ни Хитвожди не испытывали никаких сомнений. Это был приказ Архаона. Властелин Конца Всех Времен дал знак Сурсе Ленку идти на восток и уничтожить степные армии. Восточный фланг Архаона оказался незащищенным, и орда Ленка должна была прикрыть его.
У брода собрались выбранные Сурсой Ленком отряды заров Херфила, Сколта, Балликуса, Наррхоса — всего около девятисот всадников. За ними шла пехота — две тысячи воинов. Варвары могли разглядеть на противоположном берегу приготовившихся к битве кислевитов и Зигмаритов.
Зар Азитзин вел свой отряд сквозь плотные ряды всадников на западный берег Урской. Завидев скачущего во главе отряда Азитзина, варвары покорно расступались. Его боялись все. Не заметить его было невозможно. Руки Азитзина были унизаны трофейными кольцами, на голове у него был остроконечный золотой шлем, который, по слухам, был взят из сокровищницы Чамон Дарека. Еще говорили, что шлем этот специально для Азитзина выковали жрецы этого сакрального места. Правды не знал никто, но вид его вселял ужас. У выкованного из белого золота скифов шлема была только одна прорезь для правого глаза. С левой стороны вместо прорези располагался окруженный золотым клубком глаз с синим камнем вместо зрачка.
— Сегодня мы прольем море крови, зар Азитзин, сех, — сказал Ускел, подгоняя свою полосатую кобылу, в мощной руке он держал штандарт отряда Азитзина.
— Прольем, Ускел, сех, — ответил ему зар.
Затрубил рог. Войско Ленка двинулось через Урскую. Первыми, подняв над головой щиты и топоры с длинными рукоятками, шли пехотинцы. За ними в холодную воду въехали на испуганных лошадях всадники.
Великий полк ждал их на другом берегу.
Курганцев сбивало мощным потоком реки, вслед за пехотой течение уносило окоченевших лошадей и их всадников.
Но войско Сурсы Ленка форсировало широкую реку за счет собственной массы. Первые варвары выбрались на берег и побежали на спокойно ожидающего их противника. Вслед за ними выезжали всадники. Отряд зара Херфила, отряд зара Сколта.
Полк выждал, пока большая часть северян перейдет реку. Теперь Урская отрезала им путь к отступлению.
Загудели рога, затрубили горны. Полк двинулся вперед. Стирландцы выстроили стену копий, лучники Империи с флангов обрушили на выбравшегося на берег противника шквал стрел. Справа и слева северяне падали на землю десятками.
В это же время вдоль берега с юга выехал отряд конных лучников и накрыл перебирающихся через реку курганцев волной стрел. Эффект был потрясающим. Сотни варваров гибли в бурных потоках Урской от бесчисленных стрел кислевитов. Череп вождя Херфила пробила крепкая стрела, две стрелы пронзили вождя Сколта, и он рухнул в воду со своей дико заржавшей лошади. Воины великого полка Боярина торжествующе кричали, вызывая на бой курганцев. Полк и река, объединившись, атаковали противника, орда несла чудовищные потери.
На западном берегу зар Азитзин во весь голос проклинал богов противника, он поносил и своих богов за то, что они оставили его. Даже преданные Азитзину курганцы бледнели от страха, слыша такое богохульство.
— Чар! Измени это! За что ты оставил нас? — кричал Азитзин, глядя в утреннее небо, которое было таким же синим, как его единственный глаз.
Он сорвал с головы шлем, его искусственный глаз смотрел вверх на его бога.
Видимо, Чар услышал своего любимого сына, а может, это мольбы Сурсы Ленка и его колдунов достигли цели, но вдруг стало темно. Грозовые облака, пожирая свет, поползли по небосклону. Сначала пошел снег, потом и град застучал по доспехам воинов-противников. Воздух в одно мгновение стал ледяным.
Урскую затянуло толстым слоем льда.
Пораженные курганцы, которые еще оставались на западном берегу, не знали, что делать. Вода так внезапно превратилась в лед, что многих всадников в середине реки раздавило насмерть, остальные вопили, пойманные в ледяную ловушку. Это жуткое зрелище охладило боевой пыл воинов великого полка.
— Вперед! Вперед! — взревел зар Азитзин и надел шлем на голову. — Вперед, во имя Архаона! Во имя Чара!
Хзаер затрубил в рог, со всех сторон ему отвечали горнисты других отрядов. Конная громада орды поскакала через реку. Острые осколки твердого льда, как сверкающие драгоценные камни, фонтанами взлетали из-под копыт. Вслед за всадниками хлынули толпы вооруженных копьями и топорами пехотинцев.
Отряд Азитзина первым вырвался на восточный берег Урской. Он пробивался через первую волну форсировавших реку варваров. Увидев Азитзина, копьеносцы из выстроенной стирландцами стены дрогнули. Ближе всех к отряду Азитзина оказался отряд лучников под предводительством Дмирова, сына Гаспара и брата Антала. Кислевиты гнали пеших норскийцев, но, завидев отряд Азитзина, Дмиров повернул своих всадников на конного врага.
Стрелы с шипением рассекали воздух, разрывали доспехи северян и выбивали их из седел. Варвары падали на землю вместе с ранеными лошадьми.
Курганцы выхватили свои луки. Барлас, Лир, Диормак… все курганцы, включая вождя, стреляли из луков. Варвары не стреляли залпом, они посылали и посылали свои стрелы, которые удерживали наготове в одной руке вместе с луком. Туча черных стрел накрыла отряд Дмирова.
В считанные секунды погибли дюжины кислевитов. К тому моменту, когда два отряда встретились, большая часть лучников Дмирова погибла.
Расстреляв почти все стрелы, курганцы достали мечи и столкнулись с лучниками-кислевитами. Хорошо экипированные всадники-северяне были гораздо опытнее кислевитов. Эфгул снес голову Дмирову, даже не наклонившись для удара. Сакондор зарубил знаменосца кислевитов.
Круша противника, они атаковали противника с фланга.
Азитзин не был один. Вслед за его отрядом другие вожди орды вели своих людей на кислевитов.
Едва всадники врезались в правый фланг противника, подоспела пехота курганцев.
Исход битвы, которая обещала быть короткой и победоносной для кислевитов, вдруг стал неясен.
Ход истории изменился, на радость Чару.
Всадники роты Йетчитч, которая занимала позицию на правом фланге полка, совершали очередную вылазку за стену копьеносцев Стирланда, когда река вдруг встала и начались перемены.
Билидни встал в седле и обратился к своим людям:
— Помните, это — последняя битва! Единственная в вашей жизни! Деритесь, как в последний раз, и эта битва не будет последней!
Ротный отдал отрывистый приказ, и Иевни протрубил сигнал к атаке. Рота развернулась, всадники взяли наизготовку копья и помчались вперед. К ним присоединились еще две роты. Это было великолепное зрелище. Всадники в серебряных и золотых доспехах с высокими трепещущими на ветру крыльями за спиной неслись на врага, разрывая снежную пелену украшенными конскими хвостами копьями.
Отряды кислевских партизан, добровольцев из области, только что раскидал в стороны отряд вождя Крейи, и теперь их атаковала пехота курганца. Лансеры золотой волной хлынули на врага.
Топоры с длинными рукоятками и палаши варваров проигрывали длинным копьям кислевитов. Древки копий в руках лансеров содрогались от ударов по доспехам, копья пронзали курганцев насквозь. Трещали и ломались копья. Ни один удар не пришелся мимо цели.
В первые же секунды жестокой схватки пятеро новобранцев из роты Всадников смерти получили боевое крещение и оправдали звание воина, убив своего первого врага.
Варвары попытались отступить, но теперь их окружали бегущие в панике пехотинцы. Курганцы начали убивать курганцев, сначала невольно — обезумевшие лошади всадников топтали пехоту. Люди Крейи пытались вырваться на свободное пространство и насмерть давили своих пеших собратьев. Цепляясь за жизнь, пехотинцы в отчаянии бросались с топорами на всадников.
Почти все копья роты Билидни были сломаны или оставлены в телах убитых варваров. Немногие сохранили оружие и теперь пробивали копьями дорогу к полку. Митри распростился со своим копьем, воткнув его в грудь горнисту Крейи. Всадники смерти достали свои дротики и метнули их во врага. Вейжа, который бился с врагом прямо перед Герлахом, с такой силой швырнул свой дротик, что он пробил насквозь плечевой щиток убегающего вождя. Крейа завопил, попытался удержаться в седле и сумел обернуться, как раз для того, чтобы получить между глаз второй дротик Вейжи.
Рота уничтожила всадников Крейи и пехоту варваров. Иевни протрубил в рог, и Билидни развернул круг. К ним приближался еще один отряд курганцев.
В этот момент и произошла роковая перемена.
Ускел заметил, где располагается ставка Боярина, и, завопив во всю глотку, доложил об этом зару. Азитзин взревел, как дикий зверь, и повел своих людей вперед. Череп Боярина с выжженными глазницами украсит его первую пирамиду, когда Чегрум нанесет ему на скулу первый победный шрам. А потом череп Боярина позолотят и укрепят на штандарте отряда.
И, кроме того, обезглавив предводителя врага, он заслужит милость Верховного Зара. Не останется никаких сомнений в том, кто будет новым фаворитом Сурсы Ленка. Он станет Хитвождем. Хитвождь Азитзин — вождь вождей.
Между ним и ставкой Боярина всего одна линия лансеров-кислевитов. Крылатые всадники только вышли из схватки с отрядом Крейи, у них практически не осталось ни копий, ни дротиков. Он уничтожит их, заберет их головы, переломает крылья и пустит перья по ветру.
Не ведая сомнений, на полном скаку всадники вождя Азитзина и рота круга Йетчитч сошлись друг с другом на заснеженном поле.
Герлах увидел тварь, скачущую во главе отряда варваров.
— Великий Дазх и Зигмар защитят нас… — прошептал он.
Золотой «одноглазый» шлем вызывал омерзение, но исходящий из него в том месте, где не было прорези для глаз, синий свет вселял ужас. Порождение демонов. Вырвавшаяся на волю тварь потусторонних миров. Герлах и представить не мог, из какой преисподней появился этот воин.
Но синий свет и золото показал ему во снах Дазх, и Герлах не сомневался — пришло его время.
Мир содрогнулся, словно от удара молота. Конные курганцы и Всадники смерти врезались друг в друга. Все смешалось, кругом царил хаос.
…Хаос и смерть.
Барлас расстрелял свои последние стрелы. Черное копье проломило грудную клетку Митри, и он, раскинув руки, повалился на снег. Билидни взмахнул мечом и оставил за спиной труп Диормака с пробитым шлемом. Максим получил удар топором по бедру от Эфгула и сразу встретился лицом к лицу с Сакондором. Палаш Сакондора срубил перья с крыльев Максима, меч Максима отсек Сакондору голову.
Геннеди, самый молодой из новобранцев роты, метнул последний дротик и промахнулся. В следующее мгновение юноша пронзительно вскрикнул — Лир одним ударом меча поразил и его, и его лошадь.
Фагул Однорукий сошелся с Ифаном. Их лошади кружились впритирку. Воины обменивались тяжелыми ударами. Северная мощь пробила оборону кислевита — палаш Эфгула вошел в грудь Ифана. Курганец торжествующе завопил, и в этот момент Кветлай, ослепленный слезами ярости, своей шашкой заставил его замолчать навсегда.
Вейжа и Витали, как всегда, сражались по бокам от Герлаха в самой гуще схватки. Их мечи без устали рубили северян. Они пробивались к знаменосцу варваров. Воин на злобной полосатой лошади держал в руках паскудный штандарт. Вплотную за ними дрались с курганцами Иевни и Кубех.
Ускел заметил их приближение и еще выше поднял штандарт. Хзаер и Лир бросились на защиту своего знаменосца. Хзаер ринулся к знамени кислевитов, но Витали преградил ему путь, и теперь они дрались в ближнем бою.
— Скачи! — кричал Вейжа. — Вебла, скачи!
Он отбивал удары кривого палаша Лира, из ран его кобылки струилась кровь. Герлах пытался пробиться на своем Саксене сквозь кружащих вокруг него дерущихся воинов к знаменосцу варваров. Кубех, прорвавшись вместе с Иевни мимо Герлаха, с ходу разрубил шею Ускела. Полосатая кобыла курганца дико заржала, сбросила со спины хозяина и умчалась прочь.
Иевни обернулся, копыта его лошади скользили по кровавому снегу. Он попытался ухватить штандарт курганцев, чтобы сломить боевой дух врага.
Хзаер ранил Витали и как одержимый ринулся к упавшему штандарту. Первым же ударом он выбил Иевни из седла и еще два удара обрушил на плечи и голову пытавшегося встать на ноги кислевита. Тут подоспел Эфгул, он и подхватил упавший штандарт курганцев.
Вейжа видел все это, пронзая мечом сердце Лира.
Зар Азитзин увидел хлопающее на ветру знамя и знаменосца на красно-белой лошади. В бока Лошади-Карла-Азитзина вонзились шпоры, она вздрогнула и рванулась вперед. Азитзин знал — это тот, кто ему нужен. Даже если бы у этого воина не было знамени, все равно это был он. Азитзина вело подаренное Чаром внутреннее зрение.
Герлах заметил вспышку золота и услышал, как кто-то — возможно, это был Витали, а может, Вейжа — предостерегающе выкрикнул его имя. Жуткая тварь, порождение Хаоса, которую он потерял в водовороте рубящихся воинов, появилась снова и скакала прямо на него.
Синий огонь. Только от одного вида этого существа кровь стыла в жилах. Такой же синий, как синий глаз, который он видел в горячечном сне. Никаких пророчеств. Дазх просто предупредил его о том, что его ждет.
Герлах сжимал в руке саблю, старую добрую саблю демилансера Империи. Такое оружие вряд ли могло поразить чудовище.
Внезапно всадники в сверкающих доспехах заняли позицию между знаменосцем роты и порождением Хаоса. Билидни и Бородин преградили дорогу вождю варваров. Казалось, ни тот ни другой не испытывают ни малейшего страха перед этим чудовищем.
Возможно, им следовало испугаться.
Меч зара Азитзина поразил кобылку Бородина, она шарахнулась в сторону и замертво рухнула на снег. Падение было таким тяжелым, что Бородин не смог подняться на ноги.
Шашка Билидни встретила палаш вождя. Оба воина мастерски владели искусством боя на тяжелых мечах. Каждый выжидал, когда ошибется противник.
Билидни заметил брешь в обороне врага и нанес удар. Шашка рубанула по трофейным кольцам на правой руке вождя.
Азитзин взмахнул мечом.
— Билидни! — крикнул Герлах.
Ротный качнулся в седле и медленно повалился на землю.
Герлах, не переставая выкрикивать имя ротного, послал Саксена вперед. В одной руке он держал саблю, но, чтобы скакать галопом, ему надо было править второй рукой. Не раздумывая Герлах отбросил знамя роты в снег и поскакал прямо на вождя варваров.
Азитзин смотрел на него с закрытыми глазами. Что он видел? Воина, вооруженного жалкой кавалерийской саблей, воина, который ослеплен болью потери и настолько разъярен, что не способен мыслить здраво. Убить его не составит особого труда. Эта дурацкая маленькая сабля…
Сабля демилансера.
Карл-Азитзин наблюдал за приближающимся всадником. Он оценивал его внутренним зрением, подаренным Чаром.
Он видел его, он его знал.
Герлах Хейлеман. Почему Чар, открывший ему так много, это показал ему так поздно?
Обагренный кровью палаш готов был нанести смертельный удар. Но Карл-Азитзин заколебался. Всего на секунду.
Герлах держал саблю наизготовку поперек лица, потом нанес удар по диагонали. Клинок так глубоко вошел в тело вождя, что саблю вырвало из руки Герлаха.
Герлах развернул Саксена и выхватил кинжал, на случай если порождение Хаоса предпримет попытку напасть на него.
Зар лежал на спине, утопая в собственной крови.
Синий свет угас навсегда.
Он был мертв.
Герлах остановил коня и посмотрел на распростертое на снегу тело. Изувеченное, изборожденное шрамами лицо вождя показалось ему знакомым.
Герлах думал, что такое может приводиться только в бреду, — перед ним был Карл Райнер Воллен. И все же это не был Воллен. Он смотрел на существо, которое когда-то звалось этим именем. Во что он превратился? Чем бы он стал, если бы Герлах не остановил его?
Герлах содрогнулся. Если бы он узнал своего врага, возможно, хоть на мгновение, но решимость покинула бы его и тогда…
Небо очистилось так же внезапно, как совсем недавно стало черным. На широкой равнине великий полк с новыми силами обрушился на орду Сурсы Ленка и погнал варваров за Урскую, с которой за считаные секунды сошел лед.
Герлах не обращал внимания на то, что происходит вокруг. Его не волновало, кто побеждает, а кто проигрывает. Он подобрал брошенное им знамя роты и побрел к тому месту, где лежал Билидни. Над ротным склонился на коленях израненный Бородин.
Герлах опустился на снег рядом со старым мастером лошадей. В глазах у него стояли слезы.
— Вебла не плакать. Не время горевать, — вздохнул Билидни. — Ротный Билидни умирал уже много лет.
Герлах хотел сдержать слезы, но у него ничего не получилось.
— Ты убил его, Вебла, — сказал Билидни. — Как тебе показывал Дазх.
— Это все-таки был круг, — сказал Герлах.
— Яха. Ротный Билидни тебе говорил. Но Вебла уронил знамя.
Герлах тряхнул головой и пожал плечами.
— Это неважно, — сказал он.
XIV. ПОГРЕБАЛЬНЫЕ КОСТРЫ
Билидни похоронили вместе с другими погибшими в открытой степи. Лошади уносили их к огню Дазха. Герлах надеялся, что, когда они завершат свой земной путь, у них появятся крылья, которые и поднимут их в небо.
Поздней весной в Чамон Дареке уцелевшие воины из отряда Азитзина, которые отбили его тело, прежде чем отступить с поля боя, прощались со своим вождем.
Они положили тело зара на сакральный холм и разложили вокруг него его оружие и доспехи. Барлас положил рядом с Азитзином целый, неповрежденный лук.
Неустрашимая Лошадь-Карла-Азитзина стояла на страже рядом. Ее круп водрузили на свежевыструганные колья. Зажгли погребальный костер. Хзаер выдул из своего рога долгую прощальную ноту, и Эфгул завопил, обращаясь к небесам:
— Азитзин!
Сошли снега. Война охватила весь мир. В области весна вступила в свои права. Над степью в потеплевшем воздухе кружили тучи мошкары. Рота остановилась в станице Олкан. Всадники смерти зализывали раны и восстанавливали силы.
Вот уже несколько дней Герлах маялся и не мог найти себе места. Его влекло куда-то, но куда, он сам не мог понять.
Как-то на закате дня Герлах стоял во дворе станицы и смотрел на краснеющее над степью небо. И вот тогда он увидел облако, которое было похоже на ягненка, сосущего молоко у матери. Герлах понял — пришло его время. Это облако прошло по кругу, и он увидел его во второй раз. Его путешествие подошло к концу.
Герлах взнуздал Саксена и приторочил к седлу свои пожитки. Вейжа и Витали понимали, что происходит, но не протестовали. Они помогли ему надеть доспехи. Герлах передал знамя роты Кубеху.
— Присматривайте за ним хорошо, — сказал он, выехал за ворота и поскакал в степь.
Сгущались сумерки. За спиной Герлаха Витали и Вейжа, которые остались стоять в воротах станицы, вдруг начали выкрикивать его имя, словно вдруг решили вернуть его обратно.
— Вебла! — кричали они. — Вебла, яха! — снова и снова неслось над степью.
Герлах ни разу не обернулся. Он скакал до тех пор, пока не наступила ночь, а зовущие его голоса не растворились в бескрайней степи.
Дэн Абнетт Клинки Империи (не переведено)
Не переведено.
Дэн Абнетт Ший-зар
Забрезжил рассвет в конце зимы. Розовато-лиловая хмурь окрасила небеса, разорванные приближающимся с востока светом нового дня, и двойная луна, похожая на два освещённых пожарами костяных диска, тонула в этом рассвете, уступая место солнцу. «Рассвет — такой же, как и любой другой, — подумал Картхос. — Холодный и неумолимый рассвет». Однако его колдун сказал, что не в этот раз. Это был благоприятный рассвет. Особое время. Время для возвещения грядущего.
Проникшись долгом, Картос рано разбудил парней, сбрасывая ногой укрывавшие их шкуры и громко называя по именам. Угрюмо они поднялись и увидели костёр, что обратился в раскалённые угли к концу ночи. Картхос глотнул бодрящего пойла, приятно согревшего его нутро. Боевые браслеты на его могучих руках были холодны, словно лёд, и обжигали кожу своим прикосновением.
— Что он делает? — спросил Одек. Колдун расположился на возвышенности, с которой открывался вид на лагерь, и медленно ходил кругами вокруг козла, которого привёз с собой из Кхердхега. При этом он что-то неразборчиво бормотал. Козёл, чья обвязанная верёвкой голова лежала в углублении в земле, блеял в ответ.
— Он ходит вокруг этого козла, — сказал Картхос, — и говорит с ним.
Одек усмехнулся.
— О, да благословят боги твои глаза, теперь я вижу, — ответил он. За те девять сезонов, что Одек следовал за заром, он уже успел привыкнуть к флегматичному чувству юмора своего повелителя и его неизменной сухости, и это было одной из причин его верности, так же как и боевое умение зара. Он знал, что многие кургане, что следовали за заром, делали это из страха и повинности, он же шёл за Картхосом из-за уважения и их схожести между собой. Это были отношения, которые максимально близки были к тому, чтобы назвать их дружбой, ну или, по крайней мере, очень близко к тому, что можно было так назвать на мрачном Севере.
— Мне интересно…зачем?
— Я понимаю, что именно тебя интересует, — кивнул Картхос.
— Так…зачем?
Зар Картхос обернулся к своему заместителю.
— Колдун рассказал мне, что это особое время. Заход луны.
— Луны заходят каждый день.
— Действительно. Но это — день среди дней. Одна луна садится, затем само солнце всходит прежде, чем вторая луна может уйти на покой за диском мира.
— Это он тебе сказал?
— Это говорит он, и я не сомневаюсь в истинности его слов. Это делает данное время священным. Свет солнца, говорил он мне, дайте ему побыть между лунами в этот редкий день. Ответы нужно читать там.
— Включая тот, который нужен нам?
— Я надеюсь на это, — ответил зар.
Возбуждённые тем, что должно было произойти, все десять мужчин выбрались из шатра. Корос Кир — знаменосец, Беренг — трубящий в рог, Тнаш — зовущийся Волком, Одагидор, Лок Длинный окорок, Олкор и его брат Олкмар, Гвул Гехар, Збец Красное оперение и Ффорнеш Мечтатель. Одетые в меха, в плащах, накинутых на могучие плечи, они стояли рядом с потрескивающим огнём и смотрели на шамана и его обряд.
Одна из лун ушла за горизонт, её поворачивающийся диск приобретал цвет то светлой слоновой кости, то дымчатого серебра, постепенно опускаясь в туманную дымку, пока вовсе не скрылся с глаз. И в этот момент полоса пламени зажгла горизонт, и взошло солнце, тяжёлое и медно-красное, как будто не до конца раскалившийся кузнечный горн.
Все в отряде знали, что это значит. Это было время Тчара. Время перемен. С холма колдун, голову которого словно нимбом окутывал свет луны, поманил Картхоса, и зар поспешил вверх по склону.
Колдуна звали Югдран Югра. Он был самым старым человеком из всех, кого знал Картхос. Его конечности высохли, а кожа покрылась морщинами от старости. Он был колдуном ещё отца Картхоса, в те времена, когда его отец был заром.
— Возьми нож, — сказал Югдран Югра. Он протягивал нож из заточенного лунного камня вместо обычного серебряного кинжала.
— Куда я должен ударить, — спросил Картхос. Козёл снова заблеял, на этот раз ещё более громко и пронзительно чем ранее.
Югдран Югра ущипнул себя за вялый подбородок, и на мгновение Картхос подумал, что старик хочет, чтобы зар забил своего колдуна.
— В горло, мой зар. В горло, — ответил колдун.
Картхос сделал, как было велено. Козёл прекратил свои вопли. Югдран Югра смешал измельчённую в порошок траву с мелом, и когда выплеснулась горячая кровь, парящая на морозном воздухе, он подбежал и плеснул её на белые стебли.
— Хорошо, хорошо, — сказал колдун, забирая нож. Он нагнулся, чтобы прочитать волю богов.
— Ну, что?
Колдун посмотрел на зара. Любопытный огонь горел в его молочно-белых глазах.
— Ты дашь обет, — ответил он.
Улыбка зажглась на лице Картхоса. У подножия холма его люди, увидев это, начали аплодировать, гиком и криками выражая своё торжество, даже не дожидаясь момента, когда он расскажет им слова богов.
Позавтракав козьим мясом, они вскочили на коней и отправились в разгорающийся день. Кархос мог чувствовать, как отряд объединился, ведомый общей целью. Были времена, когда воины тащились и медлили, без особой охоты, несосредоточенные. Но теперь они были тверды, словно стрела, выпущенная в ясную цель. Они получили веру. Видимый среди лун Тчар благоволил им. Лок Длинный окорок и Ффорнеш Мечтатель затянули воинственные песни, наполнив воздух зимнего дня звучными голосами.
Это были воины, которых желал бы иметь любой зар: энергичные, верные, равнодушные к опасности. Картхос был вынужден отправить коня в галоп, чтобы удержаться во главе группы. Он звучно рассмеялся в морозные небеса.
Они пойдут за ним. Ничто не сможет встать у них на пути. Они пойдут за ним в саму преисподнюю.
В соседней долине, взобравшись на верхушку холма, он остановил коня.
Внизу, за протянувшимися на лигу зарослями дрока, лежало место сбора, столбы дыма из юрт поднимались в чистое небо.
Зар Картхос поднял левую руку с растопыренными пальцами, подавая команду своим людям: — Следуйте за мной.
И они отправились вниз.
Вокруг древнего, расколотого молнией дерева — священного молниевого древа — в большом количестве расположились лошади кланов. Картхос и ранее приводил свою ватагу на собрания, но от масштаба нынешнего у него перехватывало дыхание. Он даже не предполагал, что на диске мира живёт так много людей.
Вокруг участка, по его границе — старому кольцевому рву, что был всегда, сколько он себя помнил — были зажжены костры. В лагере шатались огромные орды поддатых воинов. Он видел склонённые штандарты с метками различных банд. Некоторых он знал. Среди них были зар Хелфил, зар Тзагз, зар Ульдин. Гремели барабаны. Рядом с рассечённым молнией деревом выросла юрта высшего зара.
Предстоит Война. Это было ясно, как день. Не просто ежегодный сбор кланов для набега на земли вялых южан.
Слухи и предзнаменования были правдивы. Архаон явился — освободитель, низвергатель тронов и сокрушитель миров. Он послал слово Своё, слово, пронзившее сердца воинов кланов, призывающее их на пир резни и кровопролития.
Когда высший зар в последний раз объявлял сбор? Когда высший зар в последний раз оценивал кланы, пришедшие на зов своего господина? Ни при жизни Картхоса или жизни его достойного отца не случалось подобного.
Зар Картхос почувствовал, как в такт грохочущим барабанам всё быстрее забилось в груди его сердце. В конце концов, обещанная эпоха завоевания пришла. Буря огня. Конец времён. Буря Хаоса.
Все вместе, собравшиеся на окраинах зимнего мира, верховные зары собрали свои отряды. Энра Смертоносный Меч, Валмир Аэслинг, Свен Кроваворукий, Оккодай Тарсус, Зарос Осаживающий Клинок — все ответили на призыв странного и непостижимого демона-что-был-человеком — Архаона.
Катхос верил, что величайшим из верховных заров Архаона был Суртха Ленк, ради которого все и собрались. Если какой-нибудь военачальник и мог бы взломать границы слабой «империи» и сорвать венец с головы их так называемого императора — как там имя нынешнего? Карл Франц? Если кто и обладал поистине королевским величием и могучим умом, так это великий и злобный Сурта Ленк.
Ватага Картхоса въехала в становище. Корос Кир высоко вздымал череп-знамя. Воины оборачивались и провожали их взглядом. Кулы, кургане, долганцы, хастлинги… великое разнообразие воинов и знамён. Чужие лица в странных и причудливых доспехах, вооружённые необычным и разнообразным оружием смотрели на них, ехавших мимо.
— Будьте осторожны, — внезапно пробормотал Одек. Картхос уже видел приближение проблем. Знамя с кровавым клинком на красном поле. Знамя зара Блайды.
Было бы неверно сказать, что кровь погибших была забыта зарами. Слишком много было убитых в их долгой клановой войне.
Блайда, высокий и худой, в своей смолисто-чёрной пластинчатой броне, с вытравленными на ней свидетельствами его многочисленных побед, вышел на тропу, преградив путь Картхосу. Колдун Блайды, голый, безумно скачущий придурок по имени Онс Олкер, наступал на пятки своему хозяину.
Картхос спешился и бросил поводья Беренгу. Он прошёл по разбитой в жидкую грязь тропе и встал перед лицом вождя в чёрной броне. Блайда выхватил палаш, длинное лезвие меча заблистало в лучах восходящего солнца.
Картхос не стал следовать его примеру, хотя краем уха услышал, как с тихим шелестом меч Одека выскользнул из ножен.
— Ты знаешь закон, что действует здесь? — сказал Картхос, глядя в прорезь чёрного шлема Блайды.
— Я должен напомнить тебе его? — добавил Картхос. — В месте сбора высшего зара ни один клан не может развязать войну.
Блайда опустил меч. — Картхос, ты пожирающий дерьмо ублюдок.
Он намеренно придал своим словам провокационно-оскорбительную форму. Картхос в ответ пожал плечами.
— Я вымочу клинок в твоей крови, а ты станешь новой отметкой на моём шлеме, — добавил Блайда, указывая на верхнюю часть своего барбюта, ещё не имевшую почётных шрамов-меток убийств.
— Может быть. Но не здесь, — ответил Картхос.
Блайда поднял забрало на высоту достаточную для того, чтобы плюнуть под ноги Картхосу, после чего зашагал прочь, ведя кривляющегося и изрыгающего проклятия колдуна на буксире.
Кархос, обернувшись, окинул взглядом своих клановых бойцов. После чего поднял левую руку с растопыренными пальцами.
Корос Кир воткнул древко штандарта в круг свободной земли и отряд начал располагаться на постой. Они встали недалеко от шатра верховного зара. Вода и дрова для костра были доставлены им в лагерь слугами собрания, наряду с мясом для еды, вином и зерном для коней. Картхос дал знак Одеку, который был хранителем кошелька клана, чтобы тот заплатил им достойным количеством золота.
Чуть позже к Картхосу пришёл Тнаш, предложивший купить добротного бойца у работорговца Скаркетаха, чтобы он смог изувечить Блайду в церемониальном бою.
Картхос покачал головой. В данный момент были куда более важные дела.
Бойцы его отряда пили вино и жарили мясо и, наконец, опустилась ночь. В сопровождении двух воинов зар Сколт пришёл к их лагерю. Он обнял Картхоса, как брата, и они налили чары с вином, вспоминая о многочисленных победах, что были одержаны ими рука об руку.
— Неужели ты не бросишь вызов Блайде? — спросил Скольт. — Он мечтает об этом.
Картхос покачал головой. — Нет, Блайда может подождать.
— Кроме того, — добавил Одек, — мы дожны дать обет.
Зар Сколт сел будто ужаленный. — Это правда? Вы дадите обет?
— Знаки были хорошими. Мой колдун сказал, что это так. А твой?
Сколт покачал головой. — Мой колдун не видел столь хороших предзнаменований. Великий Тчар, я вам завидую. Такую честь не смогла бы отвергнуть ни одна ватага.
— Кто ещё может дать обет? — спросил Картхос.
Сколт пожал плечами. — Улдин, как я выяснил. Херфил, Креййя и Логар. А также Блайда.
— Блайда? — задумчиво повторил Картхос. — Неужели.
На протяжении всей первой половины ночи, несмотря на моросящий дождь со снегом, что пришёл с запада, процессии рабов трудились над тем, чтобы окружить молниевое древо в центре становища вереницей костров.
Могучие огни зажглись, и даже снег и дождь не смогли потушить их. Шипение пара, словно сотни змей, раздавалось над центром собрания кланов. В свете от костров, в отблесках мерцающего жёлтого огня, виднелись голые тела и костлявые конечности. Это при свете огней стали видны железные клетки и повешенные, свисавшие с ветвей: жертвы, подношения и трупы врагов.
Ровно в полночь грохот гонгов известил — время дать обет пришло. Картхос спустился в огненное кольцо вокруг священного дерева, вместе с многочисленными зарами и вождями. Ни один не взял с собой оружия, идя к священной земле. Травы и семена, брошенные в огонь, наполняли воздух благовониями и пьянящим дымом. Картхос почувствовал, как покрывается потом от сильного жара. Он увидел Улдина, Логара и других, незнакомых. Чёрная фигура Блайды мрачной тенью возвышалась на другой стороне огненного кольца.
Пала тишина. Из своего шатра в сопровождении двадцати воинов, одетых в белые одежды с гребнями из черного волоса, вышел высший зар. Они несли лампы на высоких шестах, которые раскачивались словно болотные огни, пока процессия приближалась.
Сурта Ленк был чудовищным великаном, облачённым в кроваво-красную броню. Картхос содрогнулся при виде его. Два козлоголовых карлика сновали вдоль всего пути. Картхос не мог сказать, были ли это дети в козьих масках или же зверолюды — рабы высшего зара. Один нёс шкатулку из нефрита и золота, другой — меч высшего зара. Тот был столь большим и тяжёлым, что козлотварь еле тащила его.
Зары раздались в стороны, чтобы их повелитель мог пройти в центр огненного кольца. Сурта Ленк остановился. Латунное забрало его шлема начало поворачиваться, оценивая собравшихся вождей, пока Картхос не почувствовал, что взор из смотровой щели не пал на него.
Ленк, возвышавшийся в своей массивной броне, распростёр руки, облачённые в кольчугу и колючую сталь.
— Вы должны дать обет, — сказал он. Это был первый раз, когда Картхос слышал голос верховного зара, и его внутренности превратились в лёд. Это было словно глас ребёнка, слабого и крошечного, но, казалось, будто он идёт одновременно со всех сторон, с лёгкостью заглушая рёв и треск огня легче, чем самый громкий звериный рёв.
— Тчар смотрит на вас, воины. Это святое изменение, которое вам предстоит, услада Глаза Тзина. Вы понимаете, что это за обет?
— Повелитель сех! — избранные зары покорно вышли из рядов.
Один из козлотварей открыл шкатулку и что-то вынул из неё. Сурта Ленк принял это и высоко поднял, чтобы все могли увидеть. Это был огромный коготь пугающих размеров, полированной кости белого цвета.
— Посмотрите на него, — прошептал высший зар. — Зар, который принесёт такой же ко мне, станет ший-заром, и его воины будут пользоваться всеми привилегиями и почестями, даруемыми этим званием.
Коготь снова убрали в шкатулку. Сурта Ленк взял меч и, высоко держа его одной рукой, направив лезвие в небеса, воззвал:
— Обет!
Один за другим зары подошли к нему и провели обнажёнными правыми ладонями по оголённому лезвию его боевого клинка, не выказывая при этом ни малейшего признака боли. После чего каждый из них повернулся и позволил крови, льющейся с их порезанных ладоней, капнуть в огонь костра.
Картхос сделал то же самое, в свою очередь, не смея показать свою гордость, кинув даже мимолётный взгляд на своего повелителя в когтистом металле. Он смотрел, как его собственная кровь хлынула ключом, чёрная в свете костра, и её капли с шипением сгорали в огне.
Наступил рассвет, серый и хмурый, с хлещущим ливнем и мечущимся ветром, что сотрясал палатки и заставлял священное дерево скрипеть и стонать. Картхос протянул левую руку с растопыренными пальцами. И ватага покинула собрание.
Они не были первыми ушедшими. Некоторые ватаги, из давших обет, покинули лагерь ещё до рассвета, сгорая от желания приступить к выполнению задачи. Одек перечислил кланы, покинувшие лагерь. Блайда был среди них.
Они пересекли пустоши на западе, поливаемые проливным дождём, а затем повернули на север, двигаясь к населённым призраками холмам и миазматическим долинам за ними. Здесь земля превратилась в гранит, и дорогу преградили сосновые заросли, скрытые в тумане и мраке — места, что никогда не знали света солнца, даже летом. Они увидели на западе другой отряд, но тот был слишком далеко, чтобы приветствовать его или же узнать, кто стоял во главе.
Картхос описал коготь своим людям, и его происхождение и сущность вызвало долгие споры. Тнаш утверждал, что это был бивень быка погибели, но остальные заглушили его криками. Это был коготь хищного зверя, рог дракона, осколок упавшей луны, и многое другое в подобном роде было перечислено во время споров.
Колдун предложил самый лучший совет.
— Давайте не будем тратить силы в бесплодных спорах, зар сех, — сказал он. — Давайте узнаем истину и воспользуемся ею.
И таким образом они отправились к Техун Дхудеку.
Техун Дхудек был крепостью в безлюдных холмах, большинство избегали его, считая, что он проклят. Но Югдран Югра, знавший больше мировых тайн, чем большинство, сам был там и насмехался над этими домыслами.
— Там живёт клан магов, — сообщил он отряду, — благословлённый умением ворожбы. И если мы сможем преподнести дары, которые удовлетворят их, то они скажут нам, чей это коготь и где мы сможем найти его.
— Но, проклятие… — сказал Олкор.
— Всего лишь истории, распространяемые теми, кто был у оракула, задавал вопросы и узнал истины, которые им не понравились. Для некоторых, впрочем, это действительно стало проклятием.
Картхос надеялся, что они не станут одними из таких.
Та сестность в холмах действительно оказалась безлюдной. Тропа вела через мрачные гранитные скалы, вдоль глубоких оврагов и узких ущелий. Единственной компанией, что сопровождала их в этом пути, была стайка птиц, видневшаяся в бледных небесах.
— Кто-то прошёл по этому пути, — сказал Одек. Кучке конского навоза на каменистой тропе было не более одного дня.
— Одинокий всадник?
— Нет зар сех. Посмотри внимательнее: тут следы явно более чем от одной лошади. Другая ватага?
— Ещё кому-то в голову пришла та же идея?
Они оправились дальше по узкой тропе, к выходу из наклонного ущелья, где, по словам колдуна, был вход в сам оплот колдунов.
Одек резко оглянулся на Картхоса, но зар уже и сам услышал это. Стук копыт, крики мужчин, разносящие холодным ветром, дующим вдоль ущелья. И там, впереди, звенели мечи.
Картхос выхватил палаш. От резкого движения, его руку охватила пульсирующая боль: рана, несмотря на все старания Югдран Югры, по-прежнему давала о себе знать.
Его людям не нужно было отдавать дополнительные приказы. Их оружие уже было наготове. В основном палаши: длинные, с прямым лезвием, мясницкие мечи. У Локка Длинного Окорока было кавалерийское копьё, а Гвул Гехар приготовил свой излюбленный боевой топор. Збец Красное оперение и Олкмар вытащили свои изогнутые луки и надели на большой палец защитное кольцо.
Картхос поднял левую руку, растопырив пальцы.
Уверенным галопом Картхос повёл отряд по тропе к Техун Дхудеку. Овраг оканчивался проходом в высокой, кольцеобразной стене из нагромождённых камней, окружавшей вымощенную плитами площадку на уступе утёса. На расположенном выше уступе, откуда на площадку спускались каменные ступени, возвышались три длинных дома крепости, а также древняя и грубая башня.
Убийство свершалось здесь. Картхос насчитал, по меньшей мере, девять долганских всадников, штурмовавших это место, рубящих защитников, вооружённых крюкообразными мечами и топорами. Защитники не были воинами. Это были шаманы, слуги и рабы, вооружённые чем попало. Тела многих из них уже валялись в собственной крови у входа и на территории двора. Несколько лошадей без всадников кружились вокруг.
— Беренг! — прогремел крик Картхоса и рог, висевший на левом боку Беренга, издал сокрушительный звук, взвывший в окружающем пространстве, словно эхо быстрорастущего грома.
Долганские воины, казалось, были удивлены прибытию отряда Картхоса. Разъярённый Картхос мог видеть их вождя, заросшую бородой и волосами скотину с оружием в руках, полностью скрытых под рядами воинских браслетов. Картхос не знал его имени или названия банды, но долганцы и кургане были чужими друг для друга, если не врагами, за исключением времени собрания, но он узнал лицо человека: это был один из вождей, что вышли к огненному кольцу в полночь, один из давших обет.
Долганцы быстро рассредоточились, готовясь встретить отряд Картхоса, раскидывая и добивая попавшихся на их пути защитников.
— На них! — вскричал Картхос.
Отряды столкнулись. Отряд Картхоса имел преимущество внезапности и движения. Зажав поводья в зубах, Збец и Олкмар выпустили свои первые стрелы. Гудя оперением, они понеслись по двору. Стрела Олкмара ударила долганца в грудь и скинула его с седла. Збец поразил другого: стрела с чёрно-красным оперением вошла глубоко в грудь воина.
Копьё Лока Длинного Окорока проткнуло щит другого воина и, продолжив движение, скинуло его с коня. Вместе с трупом, застрявшее в теле, пошло и копьё, так что Лок, выпустив его из рук, достал из потёртых кожаных ножен меч, готовясь встретить наскочившего на него другого долганского воина.
Одек скрестил мечи с одним из самых крупных долганцев, лезвия столкнулись с грохотом, испугавшим их коней, и воины начали кружить вокруг друг друга, обмениваясь сокрушительными выпадами. Тнаш, зовущийся волком, аккуратно срубил одного, и, раскрутив свой меч, повернул своего коня к новому противнику.
Картхос, с Гвул Гехаром по правую руку, отправился в сторону вождя, которого сопровождала пара тяжело бронированных воинов. Их дикие глаза вспыхнули огнём под забралами украшенных бивнями шлемов. Они были вооружены мечами и короткими, колющими копьями.
Первый из воинов долганцев бросился на зара курган. Удар мечом, принятый Картхосом на палаш, сотряс руку зара, но долганский воин тут же ткнул левой рукой с копьём, пытаясь проткнуть его. Железный наконечник копья болезненно скользнул по боевым браслетам на руке Картхоса. Зар, изо всех сил сдерживая здоровой левой рукой свою бешеную лошадь, всё же сумел извернуться и перерубить древко копья и крепко вцепившуюся в него руку врага.
Долганец завопил, бешено размахивая покалеченной рукой, из которой во все стороны хлестала кровь. Сумев снова твёрдо усесться в седле, Картхос взмахнул мечом, и противник лишь в последний момент сумел парировать смертельный удар.
Краем глаза Картхос увидел, что вождь подкрадывался к нему с левого фланга, выставив меч. Гвул Гехар был занят противостоянием другому телохранителю, борьба была неловкой и тяжёлой, как и всегда, когда топор боролся с мечом.
Картхос зарычал. Он не мог оторваться от телохранителей, потому что раненный им в руку человек, пришёл в неистовство берсерка и бешено атаковал зара. Картхос понимал, что уже не успеет освободить руку с мечом, чтобы парировать удар вождя.
Поэтому Картхос сделал единственное, что ему оставалось: он прыгнул со своего коня головой вперёд, врезавшись в раненного им воина и опрокидывая и его и лошадь под ним. Муж и лошадь растянулись на каменных плитах двора, ошеломлённо переводящие дух. Одагидор закричал его имя, опасаясь того, что его зар пал от лезвия врага.
Извернувшись, Картхосу удалось вырваться из объятий опрокинутого им воина и подняться на ноги. Телохранитель потерял свой меч, поэтому он уцепился за ноги Кхартоса, окрашивая его кровью, льющейся из раны в боку. Картхос пинком отбросил его в сторону и обернулся как раз вовремя, чтобы встретить атаку ревущего предводителя долганцев.
Изогнутый палаш вождя долганцев с чудовищной силой столкнулся с палашом зара. Мощная лошадь вождя даже была вынуждена отступить на пару шагов, но затем они снова сблизились, и Картхос был вынужден резко отпрянуть, чтобы избежать свистящего лезвия. Он оказался практически сбит с ног, когда раненный, но не добитый им охранник напал на него со спины, с громким воплем заключив зара в медвежьи объятья. Но левая рука Картхоса, с надетыми на неё боевыми браслетами, оказалась свободна, поэтому он резко нанёс удар по своему противнику, сломав тому нос в брызгах крови. Ошеломлённый и ослеплённый собственной кровью, долганец отпустил его. Картхос мгновенно обхватил врага за горло левой рукой и выставил перед собой как щит.
Вождь атаковал снова и, ни на мгновение не засомневавшись, выпотрошил своего человека. Картхос отбросил труп и бросился по плитам двора, стремясь вскочить на лошадь.
Рог Беренга снова заревел. В нескольких шагах от своего нервного коня Картхос оглянулся. Почти дюжина долганских воинов стремглав мчалась в битву от длинных домов. Что ж, это объясняло наличие коней без всадников.
Картхос побежал им навстречу. Ффарнаш и Олкор соскочили со своих коней и присоединились к нему. Одагидор остался в седле и подъехал вплотную к лестнице, подняв коня на дыбы и распугивая пеших воинов бешено бьющими копытами. Раздался свист и один из долганцев, бежавших по ступенькам, осел на землю с красной стрелой в голове.
Картхос достиг нижних ступенек и взмахнул мечом, целясь в ближайшего долганца. Воин был вооружён топором на длинном древке и замахнулся на зара как дровосек на дерево. Картхос отступил в сторону и человек потерял равновесие, когда его чудовищный удар сокрушил пустое место. Палаш Картхоса вскрыл его от паха до подмышек, разбросав разрезанные кольца кольчуги по каменным плитам двора. Человек свалился на двор, с треском ломающихся костей.
Ффорнаш Мечтатель был знаменит своим мастерством владения двуручным мечом. Он был высок и строен и отвергал броню, утверждая, что она замедляет его.
Крепко обхватив рукоять, он, словно танцуя, продвигался вверх по лестнице, ныряя под удары топором и обходя пытавшиеся наколоть его копья, его серебристый меч летал, отрубая головы и вскрывая животы долганцев.
Меч долганца сломался, встретившись с тяжёлым палашом Олкора, после чего воин Картхоса глубоко погрузил его в грудь врага. Но лезвие застряло в теле. Он всё ещё пытался вытащить его, когда на него устремился другой воин, замахиваясь топором. Картхос с криком метнулся вперёд, сумев в последний момент поразить воина с топором, прежде чем его удар смог достичь цели. Долганец упал на ступеньки, топор закружился, падая вниз во двор, когда мертвые руки воина выпустили его.
— Моя благодарность, зар сех, — сказал Олкор, выдёргивая окровавленный меч из мёртвого тела.
Картхос не ответил. Битва была ещё далека от завершения. Теперь Одек, Одагидор и Гвул Гехар спешились и бросились вверх по лестнице, ворвавшись в самую гущу долганской орды. Ещё один враг споткнулся и покатился по лестнице, поражённый меткой стрелой Олкмара. Ступени стали скользким от крови. Умирающие воины из последних сил цеплялись за их лодыжки и голени. Картхос отбил щит в сторону и нанёс удар, сначала поразив руки, сжимавшие топор, а затем и горло долганца. Он меняет жизнь на смерть. Тчар бы одобрил.
Борьба стихла — он добрался до вершины лестницы. Наверху лежали лишь долганские трупы, пронзённые красными и серыми стрелами. Он оглянулся как раз вовремя, чтобы увидеть событие, завершившее битву.
Корос Кир, всё ещё высоко держа знамя зара, жестоким ударом палаша закончил жизнь долганского воина. После чего он крутанул коня и снял предводителя долганцев. Это было великолепно, вся сила руки знаменосца бала вложена в этот удар. Жестоко срезанная голова полетела прочь в кровавом тумане и, подскочив при падении, покатилась как пушечное ядро по каменным плитам двора. Лошадь с сидевшим на ней обезглавленным телом вынеслась за ворота, скрывшись в лощине.
Сломленные, остатки долганцев попытались сбежать, но курганские мечи поджидали их. Боевой топор Гвул Гхара прикончил ещё двоих. Тех немногих, что, плача и причитая, устремились к воротам, безжалостно сняли Збец и Олкмар, что выпускали стрелу за стрелой, твёрдо сидя на своих конях.
Зар Картхос, забрызганный кровью с головы до ног, опустил окровавленный палаш и улыбнулся. Они уничтожили отряд долганцев, не понеся ни единой потери.
Тчар явно благоволит им.
Клан чародеев Техун Дхудека насчитывал шестнадцать человек — большое семейство из детей, отцов и дядьёв. Также вместе с ними жили двадцать помощников и около тридцати человек рабов и женщин. Теперь осталось всего тридцать человек, большинство из которых — женщины, укрывшиеся в пещерах, когда началась атака. Долганцы попытались узнать правду о когте с помощью силы.
Югдран Югра был прав. Истина иногда становится проклятием, ибо долганцы нашли только свою смерть у Техун Дхудека.
Пережившие нападение в крепких стенах твердыни, члены клана с опаской подходили к воинам Картхоса, опасаясь, как бы они не поменяли одних убийц на других. Вместе со своим колдуном Картхос отправился на встречу с самым старшим их оставшихся вождей.
— Мы пришли, что сделать справедливое подношение в обмен на ответы, — прямо сказал он старику. — Мы не прибегнем к насилию. Вы не должны нас бояться.
Старый вождь сидел на холодном каменном стуле, в продуваемом сквозняками зале одного из длинных домов. Он настоял на том, чтобы надеть золотую маску, чтобы курганцы не могли увидеть его горе.
— Что бы вы дали нам, зар, как подношение? — спросил один из его молодых помощников. Этот молодой человек лишился руки, отрубленной долганцами. Он прижимал перевязанную культю к груди, как новорождённого младенца.
— Золото, драгоценные камни из моей казны, соль, мясо и вино. Всё, чтобы удовлетворить вас, и всё, что я могу обеспечить.
— Но теперь мы дали вам больше, чем это, — сказал Югдран Югра. — Силой оружия и тяжёлой работы мы принесли вам спасение от долганцев. Сколько стоит это?
Казалось, их удовлетворили ответы. Две ночи колдун Картхоса провёл взаперти в одном из длинных домов, вызнавая тайны клана оракулов. К этому времени их накрыл сильный шторм, забив молотом по дверям и ставням. Отряд нашёл убежище в одном из длинных домов, они ели и пили, угощаемые благодарными членами клана. Дождь потушил костёр, на котором сжигались тела долганцев, сваленные в кучу во дворе, когда они ещё не сгорели даже наполовину.
Шторм постепенно прекратился. Бледно-жёлтый свет заполнил небо над высокими пиками. Горный воздух наполнился свежестью от быстрых ручьёв, что стекали с гор, спускаясь в долину далеко внизу.
Югдран Югра вышел из уединения, голодный и усталый. Он отказался говорить что-либо до тех пор, пока не съел свиной окорок и не запил всё это изрядной порцией эля. Картхос никогда не видел его таким истощённым. Впервые он стал выглядеть на свой возраст, измождённый и старый.
— Это будет возможно сделать, — наконец сказал он слабым голосом. Он аккуратно стёр платком блестящие капли свиного жира со своего подбородка.
— Каким же образом? — спросил Картхос, взяв кувшин с вином и налив себе полный стакан.
— Я знаю, что это такое и где оно находится, — ответил Югдран Югра. — Но сейчас проблема не в том, как отыскать. А в том, как убить. — Он покачал головой, выражая неодобрение. — Даже твой отец Келим Картхос, что был заром до тебя, даже он уклонился бы от подобной задачи.
— Просто скажите мне, — произнёс Картхос.
— Предвестник, — ответил старый колдун. — Тчар хочет, чтобы мы убили предвестника.
Картхос опасался того, что когда сообщит своим людям, то они восстанут и покинут его. Но они умоляли его рассказать им, что узнал колдун и он не смог отказать. Таким образом, глубоко вздохнув, он сел, окружённый своими бойцами в продуваемом сквозняками длинном доме, и выпалил всё одним духом.
Долгое время не было слышно ни звука, кроме стона ветра и ни движения, кроме перемещающегося по полу солнечного света, когда солнце то скрывалось, то вновь открывалось плывущими по небу облаками.
Ффорнаш Мечтатель издал негромкий, печальный смешок, Гвул Гехар сплюнул в сердцах, а братья Олкмар и Олкор посмотрели друг на друга и вздрогнули.
— Значит, не бык погибели? — спросил Тнаш зовущийся Волком.
Корос Кир шлёпнул его по спине за его вопрос, и ватага зашлась в хохоте.
— Вы пойдёте со мной? — спросил Картхос.
— Мы поклялись, зар сех, — просто сказал Одек. — Мы пойдём за вами, куда бы это ни завело нас.
Они достигли пустошей за четыре дня. Четыре дня тяжелого пути, и когда они вступили в бой, то были загнанные и утомлённые, так что то, что бой закончился для них столь полной и безоговорочной победой, можно было объяснить только благоволением Тчара. Одагидор предположил, что Тчар хотел, чтобы они уничтожили долганцев, потому что те не заслуживали того, чтобы исполнить обет и получить столь высокую честь, в отличие от них — воинов Картхоса.
Но Беренг пробормотал, что такая чистая победа была дарована им лишь для того, чтобы вестник получил ещё больше крови.
Ни один из них никогда не видел вестника, за исключением Збеца Красного оперения, который был ребёнком, когда тот растерзал его родную деревню. Он помнил только хищный клюв, разодравший на две части его отца. Он был тогда маленьким ребёнком. Но с тех пор он всегда видел это во снах.
Лок Длинный Окорок рассказал, что однажды, возможно, видел его, пролетавшего высоко в небе, выше Замак Спайения, в те времена, когда следовал за заром Шеврасом. Правда, остальные сказали, что это был орёл.
— С телом льва? — возразил он.
— Как ты можешь утверждать это, если он летел так высоко, как ты говоришь? — спросил его Одагидор.
— Может быть, это и вправду был орёл, — не стал спорить Лок.
Пустоши были необитаемыми и холодными. Казалось, что никакая жизнь не смогла бы там расти и процветать. Куда ни глянь, во все стороны простиралась сухая равнина, изредка нарушаемая редкими скоплениями древних утёсов и каменными валунами. Почва была сухая, как пыль и белая, как ритуальный мел колдуна. Тёмное небо омывал отравленный свет. В один из дней прогремел гром, и далеко впереди на линии горизонта вонзились в землю молнии, словно яркие и тонкие клыки
Пахло тленом. Звуки плача разносились над опустошённой землёй, звуки, не имевшие никакого зрительного источника. Среди белой пыли каждые несколько миль выступали обгрызенные кости. Кости людей, коней и зверолюдей.
На пятый день, после того как они покинули дом клана Техун Дхудека, Югдран Югра приподнялся в седле и вытянул руку.
— Там! Как мне было указано. Выступающая скала с тремя вершинами, как на короне. Перед ней каменистый склон. Высоко на стене на западе серповидные жилка в камне. Это то место.
Картхос почувствовал страх, страх того, что его многолетние мечтания могут не осуществиться — истинный страх. Он чувствовал, как его люди тоже почувствовали это и подобрались.
Он сделал глубокий вдох и поднял левую руку, растопырив пальцы.
Они ехали вверх по крутому, каменистому склону. У каждого в руках было длинное копьё, которое они смастерили в мёртвых лесах, через которые лежал их путь к пустошам. Мечей будет слишком мало для того, что они намеревались сделать.
По словам Югдран Югры и знаниям Северных Земель, вестник был одним из самых смертоносных зверей, его естество было извращено сообразно изменчивой воле Тчара и его фантазиям. Он представлял собой льва, но льва, превосходящего своими размерами даже самых крупных кошек-охотников тайги. Голова его была похожа на голову орла или же иной ужасающей дикой птицы с огромным клювом. И у него были крылья. В древние времена эти звери были многочисленны, они заселяли многие земли, терроризируя царства человека, но с течением времени сгинули в отдалённых уголках мира. Говорили, что колдуны и повелители Империи смогли приручить этих животных и использовали их в роли боевых коней.
Они были прозваны предвестниками, потому что их появление говорило о грядущих великих событиях и поворотных моментах истории. Югдран Югра боялся, что боги играли с ними. Он читал знаки, явленные ему на особенном рассвете, говорящие о том, что они должны исполнить обет, возвещая о грядущем. Всё было так, словно их путь был предрешён. Как, возможно, и их гибель.
На языке племён эти звери назывались гхур-фаон — квинтэссенция всех зверей.
Отряд двигался вверх по набросанным камням, копыта коней выбивали из дороги мелкую щебёнку, отправляя её прыгать вниз по склону. Вдалеке прогремел гром. Смердящий запах смерти в воздухе становился всё сильнее, как будто они приближались к гниющему мясу. Картхос увидел на камнях большие пятна белого помёта, похожего на птичий, но куда более чудовищных размеров.
— Пещеры, — сказал Одек.
Его заместитель указывал на тёмные отверстия в скале над ними. Явно место ночлега. Похоже на логово.
Картхос опустил копьё и собирался отдать приказания, когда пронзительный крик разрезал мир на части. Вопль был столь чётким и ясным, словно орёл сидел у него на плече.
Гхур-фаон явил себя.
Словно унюхав их, он выбрался из пещеры, высматривая добычу своими глазами-бусинками. Он появился из одной из огромных пещер и расправил свои чудовищные крылья. Они были чёрно-белые в крапинку, плавно переходящие в лошадиную спину. А затем он взмыл в воздух.
Збетц Красное оперение не смог сдержать крик, увидев во плоти свои детские страхи. Все лошади взвились на дыбы от ужаса, вызываемого запахом пикировавшего на них хищника. Гвул Гехар оказался сброшен на камни, как и Лок, чья шея при падении хрустнула, как прутик. Лошадь Олкора, несмотря на все его усилия, в ужасе понесла, умчав воина вниз по длинному каменистому склону.
— Во имя Тчара… — услышал Картхос запинающийся голос Одека.
Зверь был огромен. Словно шесть лошадей, собранных в месте, если не больше. Он прыгнул в пасмурные, серые небеса, оттолкнувшись гибкими кошачьими конечностями. Его длинный тонкий хвост щёлкал по воздуху, словно плеть рабовладельца.
Картхос не мог решить, что ужаснее: мощные, бьющие по воздуху крылья или ужасная передняя часть гхур-фаона. Его массивная и вытянутая голова, непропорциональная телу, которому принадлежала, представляла собой голову грифа с массивным костяным клювом, подобный метательному топору огра, а под гребешком блестели дикие, маленькие глазки. Клюв щёлкнул, словно столкнулись два меча, и Картхос увидел тонкий, белый язык, мелькнувший на мгновение. Чёрно-белое оперение покрывало его голову и шею, плавно опускаясь на грудь, где становилось более косматым. Его передние конечности, в отличие от задних кошачьих, представляли собой увеличенные птичьи лапы, огромные и словно оправленные в серебро. Каждый из трёх, покрытых чешуёй пальцев заканчивался длинным когтем.
Такой же верховный зар вытащил из шкатулки.
Он обрушился на них с высоты, разрезав тёмное небо, его раскрытый клюв разбросал их в стороны.
Збец Красное оперение успел выпустить две стрелы, прежде чем зверь пал на них, но они затерялись на его пернатой груди, словно пара красных крапинок. Олкмар также успел выпустить одну стрелу, прежде чем лошадь сбросила его наземь. Он упал крайне неудачно, сломав левое предплечье при приземлении.
Одек, Ффорнаш и Беренг швырнули в монстра свои копья. Безрезультатно — все отскочили от его груди.
Существо приземлилось среди них, вызвав бурю из осколков костей и мелких камней. Корос Кир и Тнаш были сброшены, их лошадей разорвали когти гхур-фаона. Затем он бросился к лошади Гвул Гехара и перекусил её надвое своим чудовищным клювом. Склон покрылся дымящейся кровью.
Одагидор атаковал сбоку, наконечник его копья глубоко вонзился в бок гхур-фаона. Тот резко дёрнулся и напал на обидчика. Лошадь Одагидора пала на землю, потеряв морду от носа до глаз. Одагидор потерял копьё и половину руки, оторванной по локоть. Гвул попытался вытащить его, и тот и другой были покрыты кровью хлещущей из обрубка руки Одагидора.
Одек попытался ударить его копьём, но буря, вызванная хлопающими крыльями, сбила его с ног. Збец выпустил ещё одну стелу, поразив гхур-фаона в горло. Разгневанный, тот рванулся вперёд, мгновенно покрыв разделяющее их пространство, его клюв сомкнулся на правой руке и предплечье Збеца, сдёрнув того с коня. Крича от боли в раздробленной руке, Збец улетел в серые небеса.
Картхос поднял копьё и пришпорил коня, направив наконечник копья на зверя. В это время гхур-фаон разорвал Олкора на две части.
Картхос погрузил копьё в бок зверя, толкая его со всей силой, на которую был способен. Гхур-фаон заскулил и взвыл, забившись от боли, почти вырвав копьё из рук Картхоса.
Одек подбежал к нему, и Тнаш и Корос Кир, вместе они ухватились за копьё и изо всех сил стали толкать его, всё глубже погружая в тело зверя.
Гхур-фаон закричал.
— Держите его! — закричал Картхос, выпустив копьё. Он выхватил палаш и побежал к щёлкавшей клювом голове монстра. Крепко ухватив меч двумя руками, он обрушил палаш на шею монстра, разрезав её и обрушив вниз целые потоки крови. Кровь поглотила его, словно горная река.
Он опустился на колени.
— Зар сех…он мёртв, — сказал Одек.
Картхос кивнул и, поднявшись, пошёл к вытянутой передней когтистой лапе монстра. Крикнув, он обрушил на неё удар, а затем поднял отрубленную лапу над головой, держа её в руке.
Олкор, Одигидор, Збек и Лок были мертвы. Их изуродованные, скрученные тела были привязаны поперёк конских спин. Почти каждый воин получил раны и ушибы. Олкмар потерял руку, но скорбь о погибшем брате заглушала боль.
Луны зашли. Они ехали по тропинке, ведущей к месту сбора. Мухи жужжали вокруг мёртвых тел, привязанных к запасным коням.
Два десятка здоровых воинов Блайды встретили их в пути. Их мечи были готовы к убийству.
Картхос просто поднял в руке окровавленный коготь.
— Вы хотите отведать этого? — прошипел он.
Банда Блайды повернула коней и уехала.
Огненный круг вокруг дерева снова был зажжён. Банды вновь собрались.
Картхос во главе своего отряда прошёл к шатру высшего зара, чтобы потребовать свою награду.
Бой барабанов сотрясал воздух.
— Вы свершили это? — спросил Сурта Ленк, выходя из шатра.
Картхос продемонстрировал высшему зару коготь.
— Вы знаете, что это означает?
— Это означает, что мой отряд и я выполнили то, что от нас требовали. Мы сдержали своё обещание. Нам должна быть предоставлена честь ший-зар.
— Ший-зар. Зар смерти. Вы понимаете, что именно этого я от вас хочу?
— Да, лорд сех. Вы отправляетесь на войну. Когда вы начнёте её, то лучшие воины должны отправиться в загробный мир, чтобы подготовить вам место и охранять вас, когда вы придёте. Это обязанность ший-зара. Это наивысшая честь, и я с моими людьми претендую на нёё.
Сурта Ленк кивнул.
— Спасибо. Отправляйся на битву, ший-зар Картхос, — сказал он. И когтем гхур-фаона он перерезал горло Картхосу, и Одеку и всем остальным, даровав им то, что жаждали их души.
Рабы и колдуны всё подбрасывали и подбрасывали дров в огонь до тех пор, пока пламя не сравнялось с молниевым древом. Забитые, выпотрошенные и набитые чучела боевых коней были установлены на шестах лицом на восток и воины, которым они принадлежали при жизни, сидели на них и после смерти.
Они получили высшую награду — право подготовить путь для своего высшего зара в загробном мире.
Картхос, Одек, Корос Кир с его штандартом, Беренг с рогом, Тнаш, Одагидор и все остальные.
Они отправятся в вечность и подготовят её.
Левая рука Картхоса была зафиксирована на шесте. Поднята, вытянута.
Пальцы растопырены.
Тирион и Теклис (не переведено)
Уильям Кинг Кровь Аэнариона
Не переведено.
Уильям Кинг Меч Каледора
Не переведено.
Уильям Кинг Бич Малекита
Не переведено.
Бен Маккаллум Чарандрис
Не переведено.
Герои Warhammer
Дэвид Гаймер Невидимый (не переведено)
Не переведено.
Крис Райт Шварцхельм и Хельборг: Клинки Императора (не переведено)
Меч правосудия
Не переведено.
Клинок возмездия
Не переведено.
Пир ужаса
Не переведено.
Долг и честь
Не переведено.
Крис Райт Лютор Хусс
Не переведено.
Сара Коуквелл Валькия Кровавая
Рожденная кровью
Проносящиеся разноцветные завитки расцвечивали небеса в потрясающие краски. Ярко-красный, глубокий синий и ядовито-зелёный перекручивались и смешивались друг с другом, создавая совершенно нереальные картины, которые невозможно было встретить где-либо в ином месте. Только Северные Пустоши могли похвастаться столь совершенной, убийственной красотой, какую даровала заснеженная тундра. В этом зрелище они достигали своей кульминации, создавая великолепнейшее полярное сияние, короновавшее вершину мира. Нигде более не было подобного волшебства.
Её глаза расширились, ребёнок смотрел в ярость небес, онемев от их невообразимого величия. Стоявший рядом с ней воин, облачённый в окровавленные меха, нагнулся, чтобы взять её на руки. Непринуждённо он поднял её и посадил на плечи, чтобы она могла видеть лучше. Ныне, повзрослев, она стала несколько большой для подобного обращения, но всё ещё оставалась стройной и лёгкой. Воин не выказывал ни малейших затруднений, удерживая её. Она немного поёрзала, чтобы устроиться поудобнее.
— Они говорят, что когда Отец-Топор доволен нашими усилиями, волны небес будут приливать и отливать тёмно-красным, омываемые кровью из тел наших врагов. Когда тот день настанет, Лилли Венн, наш народ возвысится надо всеми.
Её отец улыбнулся. Ему не надо было видеть её, чтобы представить широко раскрытые от удивления глаза на лице своей десятилетней дочери. Она была красивым ребёнком и, хотя он её очень любил, с каждым годом увеличивающее сходство с её покойной матерью вызывало у него новый прилив горькой ненависти к врагам, с которыми столкнулись Чёрные Волки. Война между двумя племенами свирепствовала уже двенадцать лунных циклов и старейшины Чёрных Волков предсказывали, что завтрашний день принесёт победу или смерть Мерроку и его народу.
Девочка намотала на палец прядь тёмных волос и продолжила смотреть в небеса. Слова от его дочери были наперечёт. Она всегда была замкнутым и задумчивым ребёнком, не по годам умной и проницательной. Смерть матери от рук их врагов год назад причинила ей боль, но с простым прагматизмом своих сородичей, она стойко перенесла её. Она говорила время от времени, и это неизменно было либо замечание, либо вопрос. Она была любознательна и пытлива, и это нравилось Мерроку. Он не мог не желать сыновей от союза с матерью Валькии, но эта девочка, их первое дитя, была его гордостью.
— Как это получается? — её вопрос, когда он был задан, был требовательным, словно она обвиняла своего отца в организации этого захватывающего волшебного зрелища исключительно ради её удовольствия.
— Никто из нас на самом деле не знает, Лилли Венн, — Лилли Венн, звал он её. Маленький Друг. — Однако не может быть никаких сомнений в том, что подобное чудо — дело рук самих богов.
— А где эти боги? — спросила она, рассеянно потянув его за всклокоченную бороду, наматывая её густые локоны на свои тонкие пальчики.
— Далеко на севере, так далеко, куда не заходил ни один из нас. А из тех, кто всё же рискнул, никто не возвратился, чтобы рассказать о том, что лежит за горами.
— Когда я вырасту, — сказала она с твёрдой уверенностью всех детей в мире, — я отправлюсь туда, — когда Мерок рассмеялся, она, нахмурившись, посмотрела на него. — Что здесь смешного?
— Я верю, Лилли Венн, — ответил Меррок, его смех прекратился, сменившись улыбкой. — Если кто-то и может совершить это путешествие, то это ты, — его слова смягчили маленькую девочку, и вспышка гнева покинула её взгляд. Она была похожа на свою мать, обликом, и это было правдой. Но её осанка, манеры и мироощущение были Меррока от начала и до конца.
Уже только за это он любил её.
Вместе они в течение нескольких долгих минут в молчании наблюдали за магическими ветрами и яростным изменением цветов. Наконец, девочка заговорила, и на этот раз это был не капризный тон ребёнка, но самоуверенный голос молодой девушки, которая знает, чего она хочет.
— Я хочу завтра сражаться вместе с моим народом, — сказала она, стукнув Меррока по плечу, как знак того, что она хотела бы спуститься. В племени для ребёнка её возраста не было ничего необычного в участии в битвах. Но Валькия, несмотря на её свирепость, была женщиной. В племени было принято не пускать любых женщин в битву до тех пор, пока они не родят, по крайней мере, одного живого ребёнка.
— Лилли Венн, ты же знаешь, что я не могу позволить тебе того, о чём ты просишь.
— Я не прошу тебя, папа. Я говорю тебе, что я желаю, — он безбожно баловал её, и, однако, постоянно чувствовал себя должником. Он ничего не мог с собой поделать. Она была очаровательной, когда хотела этого, и жестокосердной маленькой сучкой в остальное время. Но в этом вопросе он не мог отринуть сотни лет традиций.
— Я запрещаю.
— Я бросаю тебе вызов, — это была их старая игра, игра, в которой она могла выдержать гораздо дольше, чем он. Он будет запрещать ей что-либо, а она — насмехаться над ним, пока улыбка не появится на его лице, и он не уступит всем её, произносимым тонким пронзительным голоском, требованиям. Но это… это было немыслимо.
— Нет, — в голосе отца появилась твёрдость, которой Валькия никогда не слышала до сей поры, и это потрясло её настолько, что заставило замолчать. Она редко видела своего отца в роли атамана и поэтому привыкла к Мерроку-отцу. Мысль о том, что он не даст ей то, чего она хочет, заставила Валькию надуться. Меррок опустился на корточки, пока его глаза не оказались вровень с её.
— Ты — моё единственное дитя, — сказал он. — Если я позволю тебе завтра участвовать в битве, то привлеку твою смерть. Ты должна подрасти и принести мне внуков, прежде чем выйдешь на поле битвы, — он почувствовал лёгкую неловкость, обсуждая это с ней: её глаза, впившиеся в него, были словно маленькие изумруды, твёрдые и зелёные. — Твоя мать родила тебя, когда ей исполнилось четырнадцать. Тебе же ещё нет и одиннадцати. Не будь так нетерпелива в стремлении к смерти, Валькия, ибо она всё равно придёт. Когда наступает время, она приходит ко всем нам.
Он встал и заправил за ухо длинные тёмные волосы, пронизанные серебристо-белыми нитями. Посмотрев на северное сияние, он сказал: — Я не могу дать тебе то, что ты хочешь. Не в этот раз. Ты не можешь сражаться. Эти животные не отнимут тебя у меня. Ты слишком ценна для меня и нашего народа.
Она внимательно оглядела Меррока. Он был высок и широк в плечах, его мускулистое тело казалось ещё больше из-за мехов, которые он носил для защиты от лютых северных морозов. Он казался очень старым в её глазах, хотя ему, пожалуй, едва исполнилось двадцать пять. Если вы умудрялись выжить и увидеть тридцатое лето, то в племени Чёрных Волков вы считались древним старцем.
Его лицо, которое носило слишком много свидетельств жестоких боёв, чтобы назвать его красивым, тем не менее, было гордым и высокомерным. Была неоспоримая чистота в его внешности, что говорило о его хорошей породе. Правящая семья удерживала накидку вождя в течение семи поколений, мантия передавалась от отца к сыну. В браке Меррока с её матерью родились всего двое живых детей. Валькия и её сестра, Аня, которая умерла до истечения первого года её жизни. Трое сыновей родилось от брака Меррока и его жены, но ни один не явился в мир с дыханием в лёгких. Меррок пытался не замечать шёпоты, но прошло время, и он тоже начал верить им.
Он был проклят.
— Я вижу, — два слова Валькии были процежены сквозь сжатые губы, и он посмотрел вниз, на её яростное, упрямое личико. Он улыбнулся и взял её за подбородок.
— Я не могу позволить тебе взять оружие и сражаться в завтрашней битве, дочь моя, — сказал он. — Но этой ночью я буду говорить с Кругом. Они могут позволить тебе взять щит и вступить в ряды щитоносиц, — она вырвала подбородок из его руки, и казалось, снова собралась спорить, но Меррок вновь поймал её. — Послушай меня, Валькия. Меня не волнует, какой шум ты поднимешь. Ты либо поймёшь сама, что это должно быть именно так, либо я вобью это в тебя. Я не могу противиться традиции нашего народа из-за детских капризов.
— Я не ребёнок.
— Тогда перестань вести себя, как ребёнок, — она выглядела подавленной, и он слегка смягчился. — Я постараюсь сделать, что смогу, но ничего обещать не буду. Теперь пойдём. Круг уже скоро соберётся, а мы с тобой и так пробыли здесь слишком долго.
— Ты обещаешь, что поговоришь с ними? — неохотно, маленькая девочка смягчилась и обхватила маленькой рукой большую лапищу своего отца.
— Я когда-нибудь разочаровывал тебя, Лилли Венн?
У неё не нашлось, что ответить на это, только холодный, пронизывающий взгляд, слишком старый для её глаз, который заставил его почувствовать себя неуютно.
Круг был группой из семи племенных старейшин и лидеров. Как вождь племени Меррок сидел во главе, но часто чувствовал, что его слова не слышали. Он получил мантию в раннем возрасте, ему едва исполнилось шестнадцать, и они по-прежнему относились к нему, как к юнцу.
Они встретились во временном жилище Меррока: юрте, сделанной из животных шкур, выдубленных за долгие часы, проведённые на солнце. Они были натянуты на жёсткие опоры и обработаны животным жиром, который служил защитой от холода и влаги. Дым от огня в центре юрты уходил через небольшое отверстие в её верхушке. Останки оленя, добытого день или два назад, поворачивались на вертеле над костром и члены Круга частенько поднимались, чтобы отрезать кусок и звучно проглотить его.
Разговор по большей части был странно приподнятым, учитывая тот факт, что они знали — следующий день принесёт им либо победу, либо смерть. Ни один из Чёрных Волков не выказывал опасения за исход грядущей битвы. Если они не будут верить в победу — то они не выиграют. Всё просто.
— Они ударят с первыми лучами солнца.
Слова пришли от Аммона и все глаза повернулись в его сторону. Говорящий-с-войной племени был всего лишь на год или два моложе Меррока и ближайшим из тех, кого атаман мог назвать настоящим другом. Он вёл их через бесконечные, казалось, битвы против самых хищных врагов. Племя, которое противостояло им уже несколько месяцев, так и не удостоилось того, чтобы они назвали его по имени. Воины Чёрных Волков называли их «они» или «их». Дать им название, означало придать им нечто человеческое. А в них не было ничего подобного.
Чёрные Волки были известны среди всех северных племён, как одни из свирепейших воинов, и, воистину, это не было преувеличением. Упорные и бесстрашные, их молодые воины были известны тем, что продолжали сражаться, даже несмотря на отрубленные конечности или кишки, намотанные на руку, держащую щит. Но «они»… «они» были иного рода. «Они» любили брать пленных, что Чёрные Волки считали странным. Племя Меррока считало, что если кто-то был слишком слабым, чтобы быть свободным, то он был слишком слабым, чтобы жить. Пытки, возможно с последующим рабством ждут и Меррока и его людей, ибо «они» не оставляли врагам даже немного свободы.
Аммон поднялся и подошёл к кожаному лоскуту, закрывавшему вход в палатку, откинув его, он пронзительно свистнул в темноту, и тут же гибкая, стройная фигура выскользнула из тени и вошла в палатку Меррока.
— Мой вождь, — склонил голову перед Мерроком молодой человек. Радек, было его имя. Он был одним из самых хитрых и проницательных воинов племени, а его способности к охоте и разведке были столь впечатляющи, что в племени тишком шептались, будто он заключил некие договоры с Тёмными Богами, чтобы обрести такие умения. Скорый на ногу и смертоносный с луком, он быстро поднялся до положения искателя-путей. И он был, вспомнил Меррок, племянником Аммона.
— Какие новости по ту сторону лагеря, Радек? Что же выступит за нас в завтрашнем сражении?
— Земля с нами, но на этом, пожалуй, и всё. Их число равно нашему, если не больше, — следопыт принял чашу вина, разведённого и нагретого в котле, висевшем над огнём. Недостаточно, чтобы вызвать опьянение, вино, тем не менее, было принято с удовольствием. Он сделал большой глоток из кубка, смакуя вкус. Вино было подслащённым, и от него исходил терпкий аромат смеси из специй и ягод, которые в это время года были в изобилии и составляли основу пьянящего напитка северян.
Радек поставил деревянную чашу и посмотрел на Меррока. Лёгкая улыбка играла на его губах. Тень от лёгкого пушка на подбородке. Он был удивительно молод для того, кто поднялся столь высоко. Мысль мелькнула, но Меррок сразу же упрекнул себя и отогнал её прочь. Просто из-за того, что Радек был молод, не следовало судить о его умении.
— Есть, однако, две вещи, которые мы имеем, а они нет. Сегодня я смог подобраться к их лагерю как никогда близко.
— И..? — Меррок оставил свой вопрос повисшим в воздухе, а сам подался вперёд, чтобы отрезать ещё кусок мяса от оленьей туши. Когда он впился в него зубами, жир потёк по подбородку и смочил бороду.
— У нас больше щитов. Мы можем сформировать гораздо более длинную щитовую линию.
— Линия будет крепка, — кивнул он. — Это хорошее начало. Другая?
Слабая улыбка на лице Радека превратилась в озорную ухмылку.
— Трезвость, мой атаман. Они пьют не останавливаясь. Возможно, чтобы заглушить холод в своих костях. Они не привыкли находиться так далеко на севере. Придёт рассвет, и они пожалеют об этом, — это вызвало смех, сотрясший стены юрты, и Меррок кивнул, вытирая жир с лица.
— Отлично, — громыхнул он. — Ни один из наших воинов не будет пить сегодняшней ночью. Завтра, когда мы зальём землю их кровью… мы выпьем, — теперь к смеху добавился одобрительный рокот. Меррок посмотрел направо. — Говорящий-с-богами?
Человек, сидевший по правую руку от вождя получил имя Файдор при рождении, но здесь в совете, он носил имя говорящий-с-богами. Шаман и врач племени, он был очень уважаем за свои знания и провидческий дар. Подобно тому, как Аммон говорящий-с-войной сидел по левую руку от вождя, так говорящий-с-богами занял почётное место по правую.
— Я всё ещё читаю приметы, — ответил он. Говорящий-с-богами был самым старым человеком из ныне живущих в племени. Он видел не менее сорока лет, а некоторые даже шептались, что не менее шестидесяти. Рука, протянувшаяся за чашей горячего вина, была темна от загара и покрыта старческими пятнами. — Я закончу в ближайшее время, — его глаза, тёмные и бездонные на морщинистом лице, буравили Меррока почти как глаза Валькии несколько часов назад.
— У тебя есть вопрос к Кругу, — заметил говорящий-с-богами. Меррок запустил пальцы в бороду и раздражённо вздохнул. Файдор несомненно был исключительно одарён. Было ли то предчувствие или простое искусство чтения языка тела и смятения не имело значения.
— Да, — ответил атаман. — Это небольшое дело. Я просто ждал подходящего времени.
— Сейчас столь же подходящее время, как и любое другое, — говорящий-с-богами развёл руки ладонями вверх. — Спрашивай, атаман.
Меррок слегка поёрзал, распрямив и снова скрестив ноги. Круг удобно расположился на нескольких подушках, разбросанных по полу. Он взял свою чашу и отпил вина. Сделав это, он собрался с мыслями, тщательно подбирая слова, от которых, во многом, и будет зависеть успехом или неудачей окончится его начинание.
— Это не вопрос, — наконец, заговорил он. — Моя дочь хочет занять своё место в завтрашней битве, — сказал он, и такой вызов был в его голосе, что, на мгновение, он подумал, не был ли он с ними излишне агрессивным. — И я решил, что она может занять место своей матери в рядах щитоносиц.
— Ты спрашиваешь нас ради нашего одобрения?
— Нет, говорящий-с-войной, — перевёл Меррок взгляд на Аммона. — Я сообщаю вам.
— Это неподобающе. Она ещё молода. Слишком молода. Она до сих пор не принесла наследника. Если она падёт…
— Если она падёт, то я возьму в жёны другую женщину Чёрных Волков, — когда умерла мать Валькии, Меррок был столь убит горем, что заявил, что не будет повторно вступать в брак. Обещание, которое он дал здесь, было спонтанным, и он почти сразу же пожалел о сказанном, ибо начал разговор, которого избегал вот уже почти год.
— Ты знаешь мнение Круга. Мы говорили тебе, что считаем, что тебе в любом случае пришло время взять новую жену. Ты должен произвести наследника. Если ты умрёшь, не сделав этого, то это вызовет беспорядки в племени, — и эти слова не были преувеличением. Если его род атаманов прервётся, то начнётся борьба за мантию, которая, потенциально, может вдвое сократить численность племени. — Ты, конечно же, не хочешь оставить такое наследие своему народу? — Говорящий-с-богами был спокоен, его речь была нетороплива и размеренна. Меррок заметил искру в глазах старика и ощутил, как вызов его главенству над Черными Волками, словно пузырь, поднимается к поверхности.
— У меня уже есть наследник, — голос Меррока был столь же свирепый и гордый, как и Валькии, когда та заявила ему о своём желании участвовать в битве. — Когда придёт время, она займёт своё место во главе нашего племени.
— Претенденты на твоё место убьют её раньше, чем закончится день, когда она накинет твою мантию.
— Скорее она прикончит их первой, — Меррок был удивлён тем, насколько сильно он верил своим словам. Его темноволосой дочери едва исполнилось десять, и всё же она уже продемонстрировала великие упорство и храбрость.
Но она всё ещё была ребёнком и — что важнее — женщиной. За прошедшие годы у племени были женщины вожди, но каждая из них была убита спустя несколько дней, а то и часов после обретения власти. Равенство — это одно, и Чёрные Волки с удовольствием сражались бок о бок со своими женщинами, но подчиниться им — означало поставить под сомнение века веры и традиций.
Шансы были не в пользу Валькии. Уже не в первый раз с тех пор, как она прорвала себе путь в этот мир, Меррок почувствовал укол печали при мысли о невзгодах, через которые ей придётся пройти.
Неловкое молчание опустилось на юрту, в конце концов, нарушенное атаманом. Никто из присутствующих не выразил протест, и он воспринял это как знак.
— Тогда с этим решено. Завтра Валькия займёт своё место на поле битвы.
Волна согласия прошла по собранию. Единственный человек, чьи глаза встретились с глазами атамана, был Радек, молодой следопыт. Мерок не был уверен, было ли одобрение в его взгляде или нет, но, впрочем, он не стал задумываться об этом. Он не нуждался в одобрении юнцов. Он был вождём племени.
Предсказание говорящего-с-войной было точным, за исключением небольшой детали. Враг ударил до рассвета, а не с первыми лучами солнца. Они начали свою атаку ещё когда странная и угрожающая злая луна низко висела на небе, приняв её присутствие и отсутствие её бледного брата, как хорошее предзнаменование. Расплавленное золото окрасило горизонт, заставив потускнеть болезненный зелёный свет и разрезав серую мглу, которая проходила через бархатистую ночь. Покалывающий морозный воздух грозил сильным снегопадом.
Впрочем, ранняя атака не принесла им никакого преимущества. Воины Чёрных Волков были готовы к тому, что одна молодая девушка предчувствовала уже несколько часов.
Валькия плохо спала прошлой ночью. Она дремала урывками, ожидая возвращения от Круга своего отца, и когда он наклонил голову, чтобы войти в их юрту, она уже сидела, выпрямившись, и сверлила его взволнованным взглядом.
Узнав о том, что она сможет принять участие в битве, Валькия испытала острые ощущения, что пронизали всё её существо. Никогда ранее она не испытывала ничего подобного: всплеск адреналина, от которого взволновался желудок. Она никогда бы не признала, что подобное ощущение было сродни страху, потому что люди Чёрных Волков не знали страха, приняв это всего лишь за слабость, которую было необходимо вырвать с корнем.
К её правой руке был привязан огромный, обитый бронзой щит, который, упёртый в землю, был практически с неё высотой. Левая рука оставалась свободной, давая ей возможность нести щит двумя руками, когда это было необходимо. Несмотря на то, что она была ещё ребёнком, тем не менее Валькия была не настолько мала, чтобы затеряться в защитной линии. По обе стороны от неё заняли места женщины, которых она знала в лицо, но не по имени. Они просто посмотрели на маленькую девочку и показали, как правильно держать щит.
Она была одета в толстую, перетянутую в талии поясом, кожаную куртку, которая была ей велика на несколько размеров. Достаточно, чтобы её край опускался ниже колен, не оставляя неприкрытого участка тела между курткой и сапогами. Её спутанные чёрные локоны были зачёсаны назад, открывая лицо, вымазанное, как и у всех остальных воинов племени, животным жиром и бледно-синей краской. Воинская коса или даже хвостик, дали бы врагу возможность ухватиться за неё, и пусть жир немилосердно вонял даже в морозном воздухе утра, это всё же было куда лучше, чем лишиться головы, когда противник вцепится вам в волосы.
Валькия поморщилась от вони, но более никто из окружающих не выказывал неудобства, так что она старалась скрыть свой дискомфорт. Слегка сдвинувшись, она заработала укоризненный взгляд от женщин, стоявших рядом с ней.
— Стой ровно, — проворчала, но не слишком резко, та, что находилась справа от неё. — Не вертись. Если враг увидит слабость в щитовой линии, то воспользуется этим.
В другое время, Валькия несомненно огрызнулась бы, но в этот раз просто кивнула, понимая, что эти слова были советом, а не замечанием. Женщина коротко улыбнулась и, протянув руку, пожала плечо Валькии. Девушка подняла голову, сделавшись чуть смелее от проявления духа товарищества.
— Как тебя зовут? — высокая женщина, казавшаяся едва ли намного старше, чем сама Валькия, казалось, была удивлена вопросом.
— Ката, — ответила она, вновь устремив взгляд вперёд. Несмотря на то, что они уже некоторое время находились в полной готовности, до сих пор не было никаких признаков противника. — А ты Валькия, дочь вождя. Кажется, ты, наконец, готова для своего первого испытания битвой, — она вновь посмотрела вниз, и улыбка вернулась на её лицо. — Это и мой первый бой. Когда мы вернёмся победителями, то, возможно, сможем попотчевать друг друга рассказами о собственной храбрости.
— Я хотела бы этого.
— Так же, как и я, — ответила Ката. Она не стала подробно останавливаться на том, что так же хотела бы показать себя перед атаманом. Всё племя судачило о том, что ему была нужна новая женщина после смерти жены, а Ката была незамужней и уже расцвела.
Послышался топот и Радек, вместе с ещё несколькими следопытами, появился из небольшой рощи, которая была естественной границей между Чёрными Волками и вторгшимися на их земли врагами. Молодой следопыт был весьма растрёпан, но по-прежнему держался горделиво.
Он произнёс всего два слова.
— Они приближаются.
— Тогда мы примем бой! — крикнул говорящий-с-войной. — Мы не будем ждать, и пусть враги разобьются о нас!
Рёв согласия пришёл от застрельщиков и женщин-щитоносиц и Валькия добавила свой пронзительный голосок к общему хору, захваченная волнением. Вскоре она вкусит войну.
Вскоре ход истории изменится.
Первый контакт пришёл гораздо раньше, чем могла себе представить Валькия, и в течение нескольких секунд она гадала, сможет ли выжить, чтобы вновь увидеть своего отца. Передовая линия щитов, состоявшая из более опытных женщин и молодых воинов, нёсших как щиты, так и оружие, приняла на себя первый удар. Числом не менее сотни, враги племени были в основном вооружены топорами, которые так любили народы севера, и они не единожды врубились в щиты, разбрасывая во все стороны щепки.
Воздух наполнили крики и возгласы большего количества людей, чем маленькая девочка когда-либо за свою жизнь видела в одном месте. Это был яростное столкновение звука, цвета и запаха, и она едва могла вычленить что-то по отдельности. Её мир, казалось, сократился, пока в нём не осталась только она и те, кто стоял рядом.
Она испытала мгновение унизительного ужаса, когда смотрела вокруг на то, что быстро становилось полем боя. Она увидела людей, которых знала, врезавшихся в атакующих, их собственное оружие кружилось и кромсало. Её глаза искали отца, кроваво-красный символ Чёрных Волков на его безрукавке. Подобные символы были и у других воинов племени, но никто не носил красное, кроме дома вождя.
Меррок уже был в гуще битвы, вырвавшись из линии щитов вместе с другими и использовав сотрясающий удар при столкновении в свою пользу. Его меха были забрызганы кровью, так же, как и та малая открытая часть его лица за кожаным шлемом, скрывавшим большую часть головы. Двуручный боевой топор, которым он орудовал с впечатляющим хладнокровием, равномерно опускался и поднимался, обезглавливая и расчленяя всех, кто осмеливался подойти.
Так много крови. Она бежала, словно кровавая река, пропитывая землю под ногами, и она несколько раз едва не поскользнулась. Так много крови. Столько смертей. Повсюду стоял запах меди, когда кровь окрашивала снег, превращённый в грязь и слякоть топчущимися ногами на сотни футов вокруг. Этот запах щекотал ноздри ребёнка, и она ощутила, что старается не задержать дыхание, а наоборот — вдохнуть поглубже.
Что-то зажглось в глубине её души, когда она вдохнула этот запах. Это было нечто, рождённое внутри неё, рождённое непрекращающимся насилием и ужасом. Это было её право по рождению. Если бы только она могла взяться за оружие и шагнуть в один из разрывов в линии, которые появлялись, когда воины падали, убитые и раненные…
— Шаг!
Приказ пришёл откуда-то слева, и Валькия встряхнулась, вновь приходя в боевую готовность. Её хватка на щите слегка соскользнула, и она быстро нащупала рукоятку, крепко вцепившись в неё своими маленькими руками. Она ощутила, что движется вместе с остальной линией, и была вынуждена едва ли не бежать, чтобы не отстать от напарниц.
— Шаг!
Раздался новый приказ, и Валькия двинулась вперёд. Она посмотрела на Кату, и увидела мрачную решимость на лице своей новой подруги. Не осознавая этого, она автоматически повторила это выражение. Линия щитов двинулась вперёд, поближе к схватке, и Валькия вновь ощутила странную смесь из острого возбуждения и страха. Ещё несколько шагов и линия окажется достаточно близко, чтобы воины могли отступить за неё и укрыться.
Внимание Валькии привлёк мелькнувший символ её отца, и она вновь повернула голову. Если она достаточно сильно постарается, то сможет разобрать обрывистые слова. Используя собственный ум и знания, она, как могла, заполнила пробелы. Он переругивался с зовущим-на-войну. Они оба ревели во всю силу своих лёгких, чтобы перекричать какофонию битвы. Аммон, как и её отец, был с ног до головы покрыт кровью, и выражение на его лице было достаточно мрачным.
— …едва смогли серьёзно проредить их ряды, мой вождь.
— Мы должны держаться… В конце концов, они падут. У них нет дисциплины, — Меррок махнул вокруг, указывая и отдавая приказы, которые Валькия не смогла разобрать. Шум оглушал, теснота вызывала клаустрофобию. Дневной свет лишь подтверждал это: тусклый, тяжёлый свет, задушенный тяжёлыми, снежными облаками и который позже ещё больше затемнит дым погребальных костров. Сегодняшним днём не будет яркого солнца.
Резко стихнувший шум позволил Валькии уловить окончание фразы отца.
— Их лидер находится в центре наступающих. Он окружён сильнейшими из его воинов. Если мы перемелем их силы на флангах, то сможем пробиться к нему. И я хочу, чтобы он был взят живым.
— Как прикажет мой вождь, — склонил голову Аммон.
Валькия не понимала стратегию, но предложение отца показалось ей удивительно проницательным. Враги определённо всеми силами рвались вперёд: даже те, кто всё ещё был в задних рядах — по крайней мере, исходя из того, что она могла видеть со своим невысоким ростом — были полны решимости прорваться сквозь прочную линию Чёрных Волков.
— Радек! — зовуший-на-войну отвернулся от вождя и поискал глазами главного следопыта. Он приказал молодому парню передать приказ воинам на флангах и тот, резко кивнув головой, мгновенно умчался прочь.
Валькия посмотрела ему вслед и, повернув голову, встретилась взглядом со своим отцом. Он ответил ей натянутой улыбкой, и она мгновенно почувствовала, что они выиграют эту битву. Не существовало ничего, что могло бы помешать такому великому человеку, как её отец, справиться с отребьем, подобным этим захватчикам.
В том, что это так и было, она удостоверилась спустя час или около того. Как только свалка начала распадаться, ибо противник был вынужден распылить свои силы, чтобы ответить на новые угрозы с флангов, уже и так довольно сильно прореженная боевая линия племени-противника Чёрных Волков полностью рассыпалась. После этого, воинам Чёрных Волков не составило особенного труда начать вырезать их толпами. Линии щитоносцев, частью которой была Валькия, приказали рассыпаться и принять по мере сил участие в резне.
Некоторые обратились в бегство, но были прирезаны, даже не успев добежать до перелеска, через который они пришли на битву, однако большинство были убиты и оставлены лежать там, где клинки Чёрных Волков забрали их жизни. Никто не говорил Валькии, что она не должна принимать участие в этой бойне, так что дочь вождя подхватила кинжал одного из павших и бросилась в то, во что превратилась схватка. Её клинок прирезал нескольких врагов и последним, что они увидели в своей жизни, был черноволосый дьявольский ребёнок, стремительно удаляющийся от них. По её следам шла смерть. Смерть неминуемая, приносимая быстро и без малейшей пощады, как истинным воином Чёрных Волков. Деяния Валькии не остались незамеченными. На крайнем правом фланге отец наблюдал за своей дочерью и ощутил великую гордость за её действия. Он проворно рванул за ней и вскоре они уже сражались бок о бок. Он стремительно перемещался от врага к врагу, и широкая улыбка его топора отсекала головы и конечности со смертоносной точностью.
Постепенно, почти незаметно, шум стал стихать, когда сотни сократились до горстки. Некоторые из них сдались, и впоследствии будет принято решение, смогут ли они быть использованы в качестве вспомогательных воинов. Племя не держало рабов, но если пленник вступал в их ряды и мог принести пользу, то его принимали без малейших угрызений совести. Выжившие женщины врагов станут матерями новых Чёрных Волков. Валькия знала об этом и, хоть ещё и была отчасти в неведении обо всех тяготах племенного существования, частенько задумывалась, не была ли смерть предпочтительнее подобной судьбы. Чёрные Волки отправятся в лагерь поверженного врага и заберут себе всех женщин детородного возраста и детей. Таким образом, племя расширялось.
— Всё кончено, Валькия, — перед ней стоял отец и протягивал руку, чтобы забрать у неё нож. — Осталось сделать только одну вещь. Пойдём со мной.
С явной неохотой девочка передала кинжал и взяла за руку большого воина. Он повёл её через павших, мимо мёртвых и умирающих.
К Валькии медленно приходило осознание настоящего. Среди трупов врагов лежали тела и людей её народа. Она с тревогой огляделась в поисках Каты, но ту нигде не было видно. Валькия неожиданно осознала, что надеется, что её новая подруга осталась жива.
Меррок привёл Валькию к группе людей, которые образовали нечто вроде круга вокруг одного человека. Столь же крупный, как и Меррок, с телом, бугрившимся от крепких мышц, этот человек был лидером врагов. Валькия знала это даже раньше, чем Меррок рассказал ей. Лёжа на боку, в искромсанных доспехах, весь покрытый кровью, он смотрел, как они подходят. На его груди было клеймо в виде грубо стилизованного черепа. То был странный символ, и он, казалось, корчился и изменялся, даже когда она смотрела на него. Валькия отвела взгляд, ощутив, что её глаза начинали болеть, если она слишком долго пыталась смотреть на символ. Глубокая рана в бедре перекачивала густую артериальную кровь в землю под человеком. Было более чем очевидно, что он не надеялся выжить.
Несколько тяжёлых слогов, обращённых к Мерроку, со скрежетом сорвались с его губ, но Валькия не смогла понять его. Слова, которые он произнёс, принадлежали языку, который она никогда не слышала, и Валькия перевела взгляд с умирающего на своего отца. Меррок держался ещё более горделиво, чем обычно, и даже не шелохнулся, когда пленник отодрал от земли голову и выхаркнул кровавую мокроту в сторону атамана.
— Варвар худшего из их рода, моя дочь, — сказал Меррок и повернулся к Аммону, протягивая руку. Говорящий-с-войной вложил ему в руку покрытое искусной резьбой копьё, которое Меррок задумчиво направил на лежащего на земле воина. — Нет, — сказал он в конце концов. — Нет. Это убийство принадлежит тебе, Валькия. Это твой удар по ноге свалил его на землю, поэтому честь прикончить его, тоже принадлежит тебе.
Без лишних слов он протянул ей копьё. Оно было больше, чем она, и держать его было неловко. Она ощутила, как тяжесть ожиданий легла на её плечи, и осознала, не зная как, что её действия в ближайшие несколько минут каким-то образом определят само её будущее.
Враг, лежавший у её ног, медленно перевёл взгляд с Меррока на ребёнка и ненависть и боль в его глазах постепенно сменились насмешкой. Для Валькии это стало всем, что было нужно. Как смеет это существо относиться к ней без подобающего дочери вождя Чёрных Волков уважения? Как он смел смотреть на неё так, словно она была ничем для него?
Как он смел?
Когда копьё вошло в его грудь и пронзило сердце, Валькия посмаковала это ощущение. Кровавый поток хлынул из его глотки, словно снаряд, и окатил маленькую девочку с головой. Но она даже не шелохнулась. Вместо этого она всем своим весом надавила на копьё, погружая его всё глубже в тело врага. Злобно повернув древко, она расширила рану, и ослабила давление лишь тогда, когда почувствовала, как наконечник вышел из тела и воткнулся в мягкую землю.
Воин несколько раз судорожно дёрнулся и, захлебнувшись последним кровавым глотком, умер. Его остекленевшие глаза уставились в пространство. Валькия вернула ему его жест и плюнула на его труп.
Со своего места Меррок смотрел за ней с едва сдерживаемой гордостью. Неважно, что она не была сыном. Его дочь была намного больше, что доказала своей храбростью здесь на поле боя. Она была воином в душе, и она достигнет величия. Он был уверен в этом.
Валькия Кровавая (не переведено)
Не переведено.
Кровавое благословение
Приготовься к суду именем Его, ибо пришло время подведения счетов. Приготовься получить награду от имени Бога Крови, воин. Он считает тебя достойным этой высшей награды. Не все Его последователи получают эту награду лично. Посмотри на меня. Я — предвестник смерти. Я — герольд и супруга Того Кто Жаждет. Я Валькия, известная как Кровавая, и мой лик — последнее, что ты увидишь в своей жизни.
Ты дрожишь.
Ты реагируешь.
Теперь ты узнаёшь меня? Это хорошо. Это правильно и справедливо, что воин, заявляющий о своей преданности моим господам и учителям, съёживается в присутствии тех, кто стоит выше его. Не бойся меня, любимый. Ты знал, что этот день настанет. Ты ожидал и надеялся увидеть меня всю свою жизнь.
Возможно, это фанатичная преданность заставляет тебя дрожать, как осиновый лист на ветру.
Не время для смерти. Это не твоё время, воин. Пока ещё нет. Существует кое-что ещё, что нужно сделать. Послушай меня, ученик, и сделай свой выбор. Нет, не умирай. Я ещё не дала тебе разрешения.
Посмотри на меня. Что ты видишь? Женщину-демона, заключённую в алую броню? Или, быть может, ты видишь свою королеву? Видишь ли ты то, что равно тебе или то, что выше тебя? Так много вопросов, когда всё, что тебе нужно сделать — умереть. Ты снова дрожишь.
Возможно, это дождь приносит боль и холод в твои смертные кости.
Возможно, ты дрожишь от страха. А может быть от экстаза. Что из перечисленного является причиной, мой возлюбленный ученик? Нет… Нет, не отвечай. В этом нет необходимости.
Я не глупа. Я знаю, что, хотя твоя дрожь может быть вызвана любой из этих причин, ты дрожишь просто от смертельной раны, что крадёт у тебя последние мгновения. Зияющая рана в твоём брюхе, через которую капля за каплей вытекает жизнь, приближая тебя безжалостно к неизбежному концу. Я знаю — это правда, возлюбленный. Это написано на твоём угасающем лице, это написано кровью, омывшей твоё оружие. Ты забрал бесчисленное количество жизней. Сегодня. На этом поле боя. Ты пробивал путь сквозь врагов без страха и колебания, но теперь ты не можешь больше сражаться.
Плохое время, чтобы прийти в себя. Что такое воин без войны? Что такое боец без боя? Ты умираешь, смертный. Ты человек. Ни больше, ни меньше.
Но стоит прошептать одно лишь слово, и ты станешь большим.
Ты кричал имя своего господина, посвящая Ему каждый удар своего оружия, и Он получил обильную десятину крови, что пожал ты из тел своих врагов. Ты алкал славы и тем привлёк Его внимание. Ты был хорош, и Он решил дать тебе выбор.
Дождь становится всё сильнее. Он вымывает кровь и липкую грязь из твоих ран, очищая тело. Но твоя душа никогда не сможет очиститься от пятен и мусора, что упорно вцепились в твою сущность.
Это хорошо.
Я чувствую запах крови, что истекает из тебя. Я вижу, как жизненная сила утекает сквозь пальцы. Каждое вымученное биение твоего сердца вызывает очередной алый прилив, что мчится к поверхности, стремясь покинуть оковы плоти. Мало есть вещей более достойных, нежели кровь, пролитая во имя своего Бога…но кровь праведных — высшая из них. Если бы я могла описать запах этой чистоты. Её вкус.
Так чего же ты хочешь? Я предлагаю тебе наивысшую честь, что может дать мой Повелитель. Не этого ли жаждет твое сердце?
Смерть или слава.
Выбор за тобой. Хотя это может казаться очевидным, всё же рассмотрим, что это такое. Я дам тебе шанс понять, чего ты действительно хочешь. Твой мир в крови, твой мир разбит. Но что ты видишь сквозь смертельную пелену, застилающую глаза? Это путь к бесконечной темноте или же к новой, обновлённой жизни?
Жизнь привела меня к смерти, и в этой смерти я нашла жизнь. Восхитительная самонадеянность. Но, как только я сбросила оковы своей смертной плоти, как только Кхорн даровал мне новую жизнь за пределами её, я прозрела. Возможно всё, что угодно твоей душе. Если ты выберешь славу, то Кхорн поднимет тебя до таких высот, о которых ты не мог и мечтать. Ты будешь биться в Вечной Битве во имя Его, тебе будет дарована вечная жажда крови. Ты принесёшь множество черепов для Трона из Черепов. Вечное движение, вечное стремление, вечная жажда. В этих войнах ты падёшь бесчисленное количество раз, изгнанный в царство вечности нечистой магией и клинками смертных, но будешь подниматься снова и снова.
Не правда ли — мечта воина? Жажда битвы, потребность в кровопролитии и стремление устлать свой путь телами павших врагов в самом конце? Или же мечта воина — это то, как он найдёт конец свой в надлежащее время? Не обязательно обманываться своими племенными традициями, что наследие воина начинается с легенды о его смерти… Подумай об этом.
Кто из детей бога Крови захочет прекращения битвы?
Теперь ты видишь это, мой угасающий друг. Смерть для многих — высшая честь. Выберешь смерть… Боль закончится и начнётся легенда. Выберешь славу — и боль станет не важна…хотя и останется.
В любом случае, что бы ты ни выбрал — знай: тебе оказана великая честь. Выберешь смерть, и я лично возьму твой череп для трона из черепов. Случайно упасть в общую кучу у его подножия — это не для тебя. Для тебя уготовано большее — стать частью самого трона.
Выбирай, воин. Твоя жизнь измеряется секундами. Прошепчи слово, прежде чем упадут последние песчинки в твоих часах. Прошепчи слово, или же станешь очередным безжизненным трупом на устланном мертвецами поле, незначительный и забытый. Смерть приблизит тебя к богу Крови столь близко, как ты не смел и мечтать. Слава даст тебе шанс биться бок о бок со мной, в рядах моих армий.
Каким будет твой ответ?
Жнец
Всё было покрыто красным.
Превратившаяся в красно-грязное месиво земля стала густой и липкой от всей той крови, что напоила её за долгую ночь после битвы. Трупы, что усеивали всё вокруг, окрашивались в алый мягким светом утреннего солнца, поднимавшегося над деревьями. Это было безобразное место, место смерти и разрушения, яма, наполненная кровью и потрохами, что никогда не должна была существовать. Вонь экскрементов и медный запах свернувшейся крови заполняли каждый вздох.
И всё же…
Несмотря на то, что место, бывшее некогда прекрасным лугом, теперь стало местом последнего отдохновения бесчисленных сотен, пропитанным жизнью, вытекшей из их тел, день обещал стать прекрасным. В воздухе уже ощутимо пахло весной. Мир занялся своими делами как обычно, не обращая ни малейшего внимания на произошедшее. Через несколько часов солнце взойдёт над написанной резнёй картиной, внося свой вклад в разложение уже начавших гнить тел. Так что, несмотря на кошмар внизу на земле, мир продолжил свой неспешный путь от весны к лету, не обращая никакого внимания или хоть как-то озаботившись прошедшим кровопролитием.
Битва бушевала более трёх дней, пока накануне две противоборствующие армии, наконец, не сошлись в последней схватке. Войска Империи удерживали позиции пред лицом вторгшихся сил Хаоса с беспримерной отвагой. Бесстрашными — такими они были. Бесстрашны, смелы и беспощадны. Но всё это, всё было напрасно. Благородные жертвы оказались бессмысленны.
Стая стервятников кружила над полем битвы, оглашая воздух пронзительными криками восторга от столь обильного пиршества, что раскинулось на земле под ними, словно на скатерти. Мародёры или солдаты, птицам было всё равно, они никому не отдавали предпочтения. Еда была едой, мясо оставалось мясом, и для них, по крайней мере, пожива обещала быть богатой. Стая объявилась ещё за день до конца, привлечённая звуками войны, и, рассевшись на верхушках деревьев, терпеливо ждала. Некоторые из них, соблазнённые отсутствием движения, уже опустились на пиршественный стол и начали долгое, жадное, доводящее до потери чувствительности пожирание падали.
Кавалерия пала первой. Чем больше разбивалось поле под ногами сражающихся, тем труднее было лошадям сохранять равновесие. Многие поскользнулись и упали, сбросив седоков. Поднять перепуганную лошадь на ноги, когда вокруг гремела стрельба орудий, а мародёры Хаоса пытались снести твою голову с плеч, было нелёгкой задачей, так что многие лошади умерли просто от страха. Их всадники ненадолго их пережили.
Отряд капитана Кале фон Кесселя пал последним, а сам фон Кессель стал последним, кто признал поражение. И он всё ещё был жив — пусть и едва-едва. Мысли всё ещё крутились в голове, пока он ждал смерть, что опустит занавес его жизни. Как он выжил? Почему он всё ещё жил, когда все его люди были мертвы?
Фон Кессель лежал на спине, глядя в голубое небо. Кажется, оно почти дразнило его своим спокойствием. Если бы не отвратительная вонь смерти, что была повсюду, и тот факт, что его правая нога уже давно отделилась от остального тела, могло показаться, что он просто витает в облаках.
Неимоверным усилием фон Кессель поднял голову и посмотрел на кусок мяса, который некогда был его ногой. Ошмётки кожи и обрывки бесполезных сухожилий свисали с конца его бедра, и он ничего не чувствовал, когда смотрел на него, — как физически, так и духовно. Лишь оцепенение. Он знал — он умрёт от потери крови, умрёт очень скоро, это было несомненно. Это знание не вызывало печаль, лишь спокойную уверенность.
Шумы начали просачиваться сквозь наполнявший голову звук его собственной боли, от которой, казалось, ещё чуть-чуть, и она взорвётся. Карканье круживших над полем ворон. Тихий шелест ветвей. Скрежет в груди его собственного дыхания… и, время от времени, стон или слабый крик другого умирающего.
Ожидание близкого рассвета продолжало терзать умирающего капитана, розовые лучи, прорезавшиеся сквозь бледно-голубые небеса, были действительно прекрасны. «Какая жалость, — подумал капитан фон Кессель. — Какая потеря, что я никогда ранее, по-настоящему, не ценил потрясающую красоту мира». Он слегка повернул голову, так, что его взгляд упал на тело варвара, лежавшее рядом с ним, тело человека, чей топор забрал его ногу. Фон Кессель же — забрал его жизнь. Его меч всё ещё торчал из живота мертвеца.
Возможно, в конце концов, мир и не был так уж прекрасен.
Фон Кессель вышел за грань боли. Теперь он был невосприимчив к ней. Ослабевший, едва в состоянии шевелиться, он всё же потащил себя к скоплению мертвецов, облачённых в имперскую форму. Смерть неизбежна, но некая странная, даже несколько детская часть его желала умереть в окружении своих, а не спиной к спине с врагом.
Движение на краю зрения привлекло его внимание, и он с трудом, но всё-таки вновь сумел повернуть голову, чтобы бросить взгляд в ту сторону. Возможно, надежда ещё не потеряна, подумал он, дикая надежда и одновременно неверие захлестнули его. Может быть, кто-то пришёл, чтобы найти выживших. Может, он всё же выживет, всё же сможет ещё хотя бы раз увидеть свою возлюбленную жену…
Но искра надежды погасла в мгновение ока. То был один из врагов, тоже едва живой, как и фон Кессель. Словно зеркальное отражение борьбы самого фон Кесселя, пытавшегося присоединиться к своим товарищам, молодой варвар — мальчик, на самом деле — пытался добраться до своих соплеменников.
Может быть, шепнул безумный голос внутри фон Кесселя, он такой же, как и ты. Может быть, он также боится умереть среди чужаков.
Фон Кессель, резкий, тяжёлый человек, только-только разменявший четвёртый десяток, внезапно ощутил вспышку сопереживания молодому варвару. Грядущая смерть наградила его ясностью мысли и понимания человеческого существования, коими он никогда не обладал в жизни.
Голубое безоблачное небо над ним, светлеющее в преддверии рассвета, неожиданно потемнело, и капитан с трудом перевернулся на спину, чтобы посмотреть вверх. То, что он увидел там, заставило его кровь, до самого костного мозга, заледенеть от ужаса, и он вдруг ощутил необоримое желание вскочить на ноги и бежать прочь. То, что на крыльях спускалось с небес, то, на что пал его взгляд, было так страшно, что фон Кессель закричал от ужаса.
Очертания того, что спускалось с небес, были преувеличенно женственны, очертания груди и бёдер были настолько очевидны, что не оставляли никаких иллюзий насчёт пола твари. Но любое сходство с живыми женщинами на этом и заканчивалось. В ярком солнечном свете было трудно разглядеть какие-то детали, но в своём всё более и более лихорадочном состоянии, фон Кессель ощутил намёк жестокой, холодной красоты. Глаза, горевшие неестественным внутренним огнём, скользили по полю битвы с ненасытным вожделением.
Демон. Фон Кессель рефлекторно потянулся за мечом, но потом вспомнил, что тот остался в кишках безумного топорщика северян, отрубившего ему ногу. Бесцельное отползание увело его далеко от надёжной рукояти меча. Не отрывая взгляда от демоницы, он смотрел, как копыта её ног коснулись земли, когда она изящно опустилась на поле битвы. Она была так близко, что он мог почувствовать исходящий от неё аромат. Он был неожиданно приятным: мускусная смесь распада, вызвавшая в его разуме воспоминания о розах в беседке в их последние дни. Закручивавшиеся рога росли из её головы, и, пока он во все глаза смотрел на неё, она провернула голову и их взгляды встретились.
Шокирующее одобрение встряхнуло его умирающее тело, когда он вгляделся в бездонные глубины её глаз. Одобрение, отвращение и странное, практически неодолимое влечение. Она была демоном, да. Но она была прекрасна. Захватывающе прекрасна.
Оборванное дыхание перехватило его горло, и губы демоницы искривила медленная улыбка. Она сделала три крадущихся кошачьих шага в его сторону, а затем остановилась, услышав слабый голос, пришедший с другой стороны поля.
— Моя королева!
Мелькнул кончик змееподобного языка, когда демоница облизнула нижнюю губу. Улыбка по-прежнему была на её лице, когда она обернулась к тому, из чьих уст исходило это слабое восклицание. Мальчик, северянин, приподнялся на локтях и протянул к ней руку.
— Моя королева!
Слабый крик раздался вновь и Валькия отвернулась от капитана, и тот не знал, благодарность или разочарование должно испытывать за это. Он знал, кто она. Он знал это в тот момент, когда увидел, как она спускается с небес. Так или иначе, он всегда знал. Существовали легенды, истории о падшей северной королеве, что была возрождена и перекована в форму, что была наиболее приятна взору бога крови и смерти. Супруга, достойная божества, известного северянам под именем Кхарнет.
Валькия Кровавая.
Она неспешно шла по полю, усеянному телами павших, приближаясь к мальчику-северянину. И именно в этот миг фон Кессел неожиданно осознал, что все звуки стихли. Ни карканья воронья, ни пенья птиц, ни шелеста ветвей. Только время от времени стон умирающего, и отчетливый, кристально-чистый голос Валькии, когда она заговорила с мальчишкой.
— Кто ты, осмелившийся произнести моё имя в этом месте? — высокий тон голоса поразил фон Кесселя. Он ожидал рыка, но отнюдь не того музыкального и мелодичного, даже несколько чарующего, голоса, что услышал. Больше он не мог доверять своим чувствам. Видя за прожитые годы достаточно мёртвых и умирающих, он осознавал, что, скорее всего, уже бредит от потери крови. Даже карканье ворон могло показаться ему мелодичным. Напрягшись, капитан попытался расслышать ответ парнишки, но тот был слишком далеко. Но он жаждал знать, что происходило между ними. То было какое-то просто болезненное желание.
Медленным, вызывающим муку усилием он сдвинул себя с места и, опираясь на локти, пополз к ним. Обрубок ноги оставлял в грязи за ним кровавый след.
— Почему ты считаешь, что заслужил благословение моего господина? — королева-воин вновь расправила крылья и отвернулась, с величайшим безразличием соскабливая накипь с одного из них своим когтистым пальцем в демонстрации скуки. Вид её слегка напоминал птицу, чистящую пёрышки.
Ближе. Ещё ближе.
Фон Кессель, преодолевая чудовищную боль, подтащил себя ещё немного, пока не смог, наконец, услышать ответ молодого северянина. Голос мальчика был голосом человека на грани смерти, фон Кессель видел и слышал достаточно, чтобы понимать это. Столь близко, он уже мог разглядеть вспоротый живот юнца, и, несмотря на то, что варвар был его врагом, фон Кессель не мог не восхититься упорством воина, который столь долго и упорно цеплялся за жизнь с таким ранением.
— Я сражался во имя Его, — прохрипел мальчик, его голос напрягся. Слабое бульканье в его словах говорило о том, что в лёгких уже была кровь. Его акцент был чудовищным, но юноша говорил на языке Империи, что поразило фон Кесселя даже больше, чем то, что юнец до сих пор был жив. — Каждый раз, когда мой клинок наносил удар, этот удар я посвящал ему.
— Есть и другие здесь, кто делал то же… и многое другое, — Валькия приподняла одну из своих, оканчивающихся копытами ног и толкнула труп, что лежал рядом. Тело перевернулось, ужасающее нечто с черепом, расколотым пополам. Он был едва узнаваем, но носил броню Империи. Фон Кессель резко выдохнул, и глаза демоницы уставились на него сверху вниз. На её прекрасном лице вновь появилась улыбка, но мгновение спустя она снова обратила всё своё внимание на слабо кашлянувшего юношу.
— Мой господин ищет победителей, мальчик, — в конце концов произнесла она. Затем отошла немного в сторону и перевернула ещё несколько трупов павших воинов. Имперцы и варвары, все они умерли там же, где и пали, и земля была мутным ковром из наваленных вразнобой доспехов и мехов. «Странно, — подумал фон Кессель, — что смерть приносит подобное единение». — Победителей, что могут сражаться во имя Его. Ты же годен лишь для собственных похорон.
— Я всегда служил…
— Всегда? Ты — младенец, — она вновь обратила взгляд к мальчику. — Всего лишь ребёнок. Простой саженец, подобный тебе, не мог и надеяться привлечь внимание моего господина.
— Даруйте мне своё благословение, и я буду сражаться за гранью смерти, — мальчик зашёлся в приступе кашля и выплюнул на землю кровавый комок, который, как подумалось фон Кесселю, мог быть ошмётками его желудка.
— Ты не знаешь ничего о том, что предлагаешь мне, щенок, — ответила Валькия. Она приставила наконечник копья к груди умирающего варвара и, надавив, с напускным безразличием наблюдала, как его грудь слегка прогнулась под нажимом.
— Я знаю. Я понимаю, чего это будет стоить, моя королева. И я живу, лишь чтобы служить, — он приподнял голову в демонстрации высшего неповиновения неизбежной смерти.
Демоническая принцесса склонила голову набок, словно бы в раздумьях, а затем взмахнула крыльями за спиной. С неотразимой грацией она перенеслась через трупы, пока вновь не оказалась рядом с молодым северянином, после чего присела рядом с ним.
— Тогда покажи мне, что ты можешь, — сказала она. Протянув руку, Валькия когтистым пальцем проколола нежную кожу на виске мальчика. Он слабо вскрикнул и некоторое время боролся. Демоническая принцесса закрыла глаза и с волчьим аппетитом вдохнула славный запах ужаса. Фон Кессель ничего не мог сделать, кроме как смотреть, так что он смотрел, не отводя глаз, как Валькия, присев перед мальчиком, погрузила когти в его мозг. На её лице появилось лёгкое блаженство, когда она каким-то образом извлекла то, что искала.
Мальчик содрогнулся в последний раз, и его тело замерло. Вытащив палец из его мозга, Валькия сжала руку в кулак. Упав лицом в грязь, мальчик замер, его сердце, наконец, обрело покой. Он молил её о благословении, и демоническая сука даровала ему смерть.
— А ты, воин Империи? Достоен ли ты места в армии моего господина?
Тот факт, что она разговаривала с ним, не доходил до фон Кесселя до того мига, когда её рука устремилась к нему. Он ощутил краткую и пронзительную муку, затем прилив наслаждения, и, наконец, полную покорность.
И тут он вспомнил.
Кале фон Кессель видел свой первый бой (ему было семнадцать лет и не было второго такого же). Он сражался во множестве мест, бился против солнца, при дожде, в снегопад. Сражался со множеством врагов: зверолюды, варвары, зеленокожие орки и гоблины. У каждого были свои сильные и слабые стороны, но именно варваров-людей с севера он всегда считал наиболее сложным противником. Сражаться с орками и иными тварями, не рождёнными женщиной, в конце концов, было то же самое, что сражаться со зверьми. Противостояние же своим собратьям, противостояние стратегиям, которые могли даже дать фору его собственным… то был вызов.
Кровь брызнула на нагрудник, когда он крепко обхватил рукоять меча. Заблокировал им удар противника, и одновременно ударил каплевидным щитом на другой руке. Тяжёлая сталь стала вторым оружием, столь же смертоносным, сколь и остро наточенный клинок, и многие и многие варвары пали под его ударами, сокрушающими черепа и ломающими челюсти.
Битва началась с рассветом и бушевала уже пару часов. Обе стороны были равны по числу воинов, но войска Империи были намного более дисциплинированны. В течение всех этих двух часов они крепко держали линию, встречая непрекращающийся шквал варварских застрельщиков. Сам фон Кессель был частью линии фронта — центральным звеном стены щитов.
Лезвия мелькнули в солнечном свете, когда враги пустили их в ход: от ухоженных и острых как бритва мечей собственного отряда фон Кесселя до затупленных, выщербленных лезвий топоров, так любимых варварами. Утренняя тишина сменилась грохотом битвы. Звон стали и кличи, и стоны раненых разнеслись над полем, когда битва захлестнула воинства. Ожесточённые, подвывающие крики сменялись воплями неизмеримой боли. Отдалённый гром пушек, управляемых артиллерийскими командами, было единственным, что давало истинное преимущество солдатам Империи. Но чудеса заградительного огня приносили и проблемы. В суматохе битвы, когда армии сталкиваются, и ряды воинов смешиваются, стрельба по противнику не была точным искусством. Как следствие, выстрелы артиллерии убивали и калечили людей Империи не менее часто, чем варваров.
Фон Кессель и его верные люди выстроили стену щитов против превосходящих их числом врагов, яростных и упорных. Шлем капитана сбили с головы некоторое время назад, и он выкрикивал приказы с привычной лёгкостью. Люди пали по обе стороны от него, но он продолжал непоколебимо стоять на пути ничтожных врагов, что посмели посягнуть на Империю. Он пел имя Зигмара, убивая врага, его меч прорезал кровавые бреши в рядах северян.
— Я должна признать, в смелости тебе не откажешь, — прошептал голос прямо за его плечом. — Великий убийца, — фон Кессель мгновенно узнал владельца голоса, и он не повернул головы, но всё же ответил.
— Это просто воспоминание. Я знаю, чем всё закончится, да и ты тоже. Какой в этом смысл? — яростно огрызнулся он, гнев подпитывался скорее воспоминанием о ярости битвы, чем его собственной яростью. Он знал, что в материальном мире лежал на поле великой битвы. Он знал, что в реальном мире — умирает.
— Смысл, моя восхитительная услада, именно в этом, — прокравшись мимо, Валькия встала в ряды его противников. Ни один из них не заметил её, и капитан опустил меч, не желая возобновлять бой, который, как он знал на каком-то подсознательном уровне, даже не был реальным.
Демоница повернулась к фон Кесселю и улыбнулась. Улыбка продемонстрировала капитану чудовищные клыки демона, и он отшатнулся при виде этого зрелища. Она махнула рукой в выразительном жесте.
— Ты сражался против моего народа. Варвары, мужчины и женщины Пустошей Севера. Ты убиваешь без разбора и даже не удосуживаешься запоминать лица тех, кого убиваешь.
— Они мои враги. Естественно, я не делаю этого.
— Это, да. Но как насчёт них, — Валькия отошла от варваров и встала лицом к лицу с фон Кесселем. Она указала вниз, не отрывая взгляда своих глаз от его. — В своей жажде убийства ты убивал всех, кто оказался под рукой. Видишь?
Ужас от того, что он мог увидеть там, куда показывала демон, стянул ему низ живота, когда фон Кессель медленно опустил голову. Двое из его людей мёртвыми лежали у его ног. Он покачал головой.
— Они были убиты врагами, — уверенно сказал он. Валькия куснула нижнюю губу и вновь улыбнулась улыбкой хищника. Медленно покачав головой, она опустилась на корточки, её крылья закрылись вокруг неё, словно кокон. Она взяла безвольную, безжизненную руку одного из солдат.
— Этот был первым, кого ты убил, когда он встал между тобой и твоей добычей. Ты кричал ему, чтобы он убрался с дороги… Помнишь?
Мангейм, шевелись! Убирайся с моего пути, пока…
Фон Кессель со свистом втянул воздух сквозь зубы. Он знал, чем заканчивается это предложение, но не мог поверить, что совершил столь непростительный поступок…но воспоминание так и так уже выплыло наружу.
…пока я сам не убрал тебя!
Мангейм был захвачен битвой, сконцентрирован на своей собственной схватке, на сохранении своей собственной жизни, так что он не мог выполнить приказ. Фон Кесселя это не волновало. Он запрокинул голову и взревел в неподдельной ярости, словно какое-то животное. Солдат был между ним и его жертвой, так что он прибег к простейшему из путей решения обеих проблем. Его длинный клинок пронзил сначала тело Мангейма, а затем и врага. Он вытащил меч, теперь обагрённый кровью, и рванул вперёд…
— Но… — фон Кессель почувствовал, как его желудок скрутил болезненный спазм от осознания содеянного. Он заставил себя сосредоточиться, заставить поверить себя в то, что всё это было лишь галлюцинацией, порождённой предсмертной лихорадкой. Его тело было вполне реальным, но он стоял. Где-то, сказал он себе, где-то далеко он лежал на земле. Он лежал там, без сил шевельнуть конечностями, а его нога была потеряна навсегда…
Он нашёл в себе каплю мужества, чтобы заговорить с демоном.
— Ты исказила это. Ты хочешь заставить меня поверить, что я…
— Ты убил его, — Валькия отпустила руку мёртвого солдата и толчком перевернула на спину другого. Слепые глаза его сержанта уставились на него снизу вверх. — Ты убил его. И ты искупался в мгновении его смерти. Ты вдохнул его, как сладкий летний бриз.
Фон Кессель открыл было рот, что отвергнуть это обвинение, но не произнёс ни звука. Неумолимая в своём нападении, Валькия промолчала и продолжила вырывать картины из его памяти.
Что вы наделали, капитан?
Ты что, устраиваешь мне допрос? Прочь с дороги!
Сэр, вы недостойны командовать. Сдайте оружие, капитан фон Кессель, прежде чем я буду вынужден заставить вас сделать это.
Ты? Заставить меня?
— Хватит, — фон Кессель отбросил призрачный клинок, которым орудовал в своих воспоминаниях и закрыл лицо руками. Он опустился до борьбы со своими людьми, не в силах сдержать ярость и кровожадность, что захлестнули его. Он убивал, и убивал, и убивал, пока не достиг точки, когда более не имело значения, кто вкусил лезвие его меча. Он просто хотел насладиться тем моментом, моментом, когда на его руки плеснула их тёплая кровь, посмаковать мгновение, когда свет жизни угасает в их глазах…было такое великолепие в высвобождении чужой жизненной энергии.
— Ты получаешь наслаждение от убийства ради убийства, Кале фон Кессель, — промурлыкала Валькия ему в ухо. — Это не так уж и плохо. Любой человек может владеть мечом. Любой человек может взяться за оружие, но только истинный воин может забирать жизнь и не чувствовать при этом ни капли сожаления. Только тот, в ком течёт кровь победителя, может срубить всех и каждого на своём пути ради собственного удовольствия.
Её голос гипнотизировал, и он продолжал прятать лицо за руками, отказываясь смотреть на грязную истину о том, кем он был и кем стал. Животное. Зверь не лучше или достойней варваров, сражаться с которыми давал клятву. Горячие слёзы навернулись на глаза и потекли по щекам, когда он был вынужден столкнуться с обнажённой горькой правдой. Ужаснувшись от того, чем он был.
— Мальчик, — сказала Валькия всё тем же, слегка отстранённым тоном. — Дитя севера. Он считал себя достойным чемпионом моего господина, поэтому он решил вырезать остальных, с каждым из которых намеревался лить кровь. Ты же… как только ты сделал первый шаг… как только ты ощутил то острое чувство, когда твой клинок проникает сквозь рёбра, пронзает внутренности…
Она была так близко к нему, что он мог почувствовать дыхание её слов на своей шее, и невольно вздрогнул от её близости. Она была порченым существом Пустошей, и каждый инстинкт его умирающего тела вопил, что он должен закончить её бытие.
— Ты наслаждался убийством, не так ли, мой сладкий?
Рыдание вырвалось из его глотки, и он наклонился, чтобы поднять меч и нанести удар, но она небрежным движением опустила копыто и выбила клинок, а затем покачала головой. Протянув руку, она схватила его за подбородок и подняла, заставляя его смотреть на неё снизу вверх. Лицо его было бледным и заплаканным, слёзы, следы его мучений, промыли дорожки на его грязном лице. Она повернула его подбородок, чтобы оглядеть капитана со всех сторон.
— Ты не исключителен, — сказала она. — Ты, конечно, не первый из своего рода, кто предался подлинному преклонению моему господину, даже не подозревая об этом, и, я обещаю тебе, ты не станешь последним.
— Я не поклоняюсь Тёмным Богам, — прошептал Кале фон Кессель, но даже произнеся эти слова, он задавался вопросом, кого хотел в этом убедить. — Я — слуга Империи, и я умру, прежде чем…
Валькия усмехнулась.
— Оставь свои напыщенные слова. Они пусты и бессмысленны, — её глаза сузились. — Даже если ты действительно имеешь их в виду. Ты всё равно мёртв, — она отпустила его подбородок, но прежде сокрушительно врезала ему по лицу. — Так к чему попытка столь пафосного отказа? Ты можешь освободиться от связи с этой жизнью — такой ненадёжной, дрожащей связи — и ты мог бы быть возрождён. Ты бы стал одним из чад моего господина под моей командой, — она резко, словно вздрогнув, качнула головой, и её волосы упали на лицо. А затем лик её исказился в усмешке.
Очень медленно её крылья начали раскрываться.
— Но всё-таки, это убеждённый отказ. Я явно была не права. Ты не достоин подобного благословения. Мой господин и учитель ищет тех, кто будет вечность сражаться во имя Его, — полностью развёрнутые, её крылья оказались удивительно красивы, их перепонки казались его помрачённому взору сродни крылам бабочки, а не тем кожистым уродством, что впервые предстало его глазам. Несмотря на всю мрачность ситуации, он вновь ощутил это странное притяжение и отталкивание, исходившие от неё. Крылья лениво колыхнулись, радужного цвета в лучах восходящего солнца, и она сделала шаг назад, собираясь уйти. Где-то далеко отсюда, где-то в мире смертных, что был на одной стороне пропасти, на краю которой он балансировал, капитан ощутил, как её изучающий палец покинул его голову.
Он понял, что она подняла его на ноги, потому что почувствовал, как нога подогнулась под ним, и он упал, земля врезалась ему в живот.
— Подожди.
Медленно, мучительно медленно, фон Кессель протянул к ней руку. Кровь и грязь покрывали её столь плотно, что кожи не было видно. Он потянулся к ней, желая вновь ощутить её прикосновение. — Подожди. Пожалуйста.
Валькия повернула голову, чтобы вновь посмотреть сверху вниз на умирающего капитана. Загадочная улыбка коснулась её губ. Ни одно слово не покинуло её рта, но она лукаво наклонила голову, словно бы негласно приглашая его продолжить.
Кале фон Кессель мог ощутить слабеющее биение сердца, что, словно мотылёк, попавший в ловушку, трепыхалось в груди. Это было чувство, словно его жизнь измеряется секундами. Каждый стук его слабого пульса был ещё одним моментом, ещё одной возможностью сказать то, что он должен был сказать. Силуэт демоницы стал расплываться, когда слёзы разочарования, боли и некоторых других, неведомых ему прежде эмоций хлынули из глаз. Но где-то, в самой глубине кишечника, он нашёл последние остатки своей силы.
— Я всегда думал, что мы все проходим этот путь в войне, — сказал он голосом, который был не более чем шёпот. — Я никогда не думал иначе, когда я действовал. Но…ты права. Я пересёк эту линию первый раз тогда, десять лет назад, и никогда по-настоящему не искал обратной дороги, — фон Кессель замолчал и слабо откашлялся, кровь показалась в уголках его губ. Он глубоко вздохнул после болезненного кашля, почти задохнувшись от такого количества воздуха в лёгких. Он уже давно отбросил возможность искупления. Но только теперь он принял это.
Валькия лениво сложила свои крылья и шагнула обратно. Присев, она наклонилась к нему, чтобы расслышать окончательное признание несчастного человека. Он смотрел на неё снизу вверх и задавался вопросом, как он мог когда-либо находить отталкивающим это создание. Она была прекрасна. Красный ангел, посланный, чтобы пожать его измученную душу и даровать ему окончательное освобождение и награду, кою он так жаждал.
— Я хочу…
Избитые и изломанные образы крутились в его голове. Лицо жены, чья красота давно увяла, сменившись измученной усталостью от ноющего одиночества, коего было столь много в жизни жены солдата. Товарищи, которых он убил в ярости берсерка. И сквозь них все проглядывал её лик. Лик супруги тёмного бога, существование которого он всегда отрицал.
Но теперь он знал, и теперь отрицать это было уже невозможно.
— Я буду служить, — выдохнул он.
— Зачем?
Он не ожидал этого вопроса, но ответ сорвался с его губ практически в тот же миг, когда тот был задан, словно он просто ждал шанса, чтобы это сказать.
— Я хочу проливать кровь, — прошептал он. — Кровь…для…Бога Крови, — его глаза встретились с ее, и нечестивый экстаз заставил его тело вздрогнуть в припадке чистого наслаждения.
— Да, мой милый, — согласилась она. — Ты доставил мне удовольствие, — она поставила копыто на его поясницу, плотно прижав капитана к земле и успокаивая его конвульсии. Подняв копьё, она опустила его вниз, почти небрежно воткнув в шею солдата. С неестественной лёгкостью пройдя сквозь кожу и кости, лезвие копья в мгновение ока отделило голову от шеи. Насыщенная алая кровь хлынула из рваного обрубка и насытила землю. Тело ещё дважды резко дёрнулось, а затем затихло.
Наклонившись, Валькия подняла голову фон Кесселя за волосы. Она превратила его в ужасающую вещь: лицо, застывшее в экстазе, смотрело прямо на неё. А затем Валькия поцеловала его в окровавленные губы.
— Не один приз за день, а два, — промурлыкала она, направившись к молодому варвару, чтобы забрать и его голову. Два черепа для трона её господина и две запятнанные навеки души, чья новая жизнь в роли чемпиона даст им возможность вновь проливать кровь во имя Его. Вечность. Бог Крови получил то, что хотел он, и так желали смертные. Всегда были победители в этой бесконечной игре.
Её трофеи требовали своего, и она расправила крылья и взмыла в небеса, воспарив над кладбищем поля боя. Солнце, что уже стояло в зените, сверкало в безоблачном небе, неподвижное и безразличное ко всему, что произошло. Люди, разбросанные по полю, были не большим, чем стебли кукурузы, срубленные косами битвы. Валькия Королева Черепов лишь пожала богатый урожай войны.
Предвестник (не переведено)
Не переведено.
Дэвид Гаймер Куик Собиратель Голов (не переведено)
Собиратель Голов
Не переведено.
Зависть Карак Дурака
Не переведено.
Гай Хейли Скарсник
Скарсник (не переведено)
Не переведено.
Король Чёрной Скалы
Горфанг Гнилобрюх, король Чёрной скалы и вождь племени Красных клыков сидел, объятый убийственным молчанием. Большой тронный зал был почти пуст: лишь его величество да его главный недомерок Гэббл; также возле громадных дверей переминались с ноги ногу, чтобы не уснуть, пара горфанговских здоровяков.
Ещё были шуты — труппа под названием «Брыкучие гоббо, увеселетители Биргит Боггл». Они скакали взад-вперёд, показывая зады и звеня бубенцами на колпаках. Распевали похабные песни о гномах, которые, может, и были смешны, если бы они не пели их все разом. Отражаясь от покрытых изгаженной резьбой стен, визгливым гоблинским песням и резким трелям сквиговых волынок вторило эхо. Шум стоял такой, что оглох бы даже тролль. На дальнем конце колонны шутов уныло плясал обритый наголо гном. Каждый раз, когда он приостанавливался, один из парней Биргит тыкал его острым копьём, и тот удручённо стонал. Дух его был сломлен так же, как и тело; гном был весь покрыт шрамами, уши — изуродованы.
Горфанг, обмотавшийся грязными гобеленами, чтобы не замёрзнуть, с помятой короной давно почившего короля гномов, бывшего властителя Скалы, едва державшейся на остроконечной макушке, переносил царивший в зале шум и гам необычайно спокойно. По крайней мере, визгливые шуты были ещё живы.
Насколько это вообще могло волновать Горфанга, в таком понятии, как развлечение парни Биргит выходили за рамки допустимого. Хотя его, как и любого орка, не очень-то волновали такие вещи, как «понятия». И уж точно его не волновала терпимость и её рамки, а, если подумать, то, возможно, и само развлечение — по крайней мере, не такое, какое предлагала Биргит. Рвать на куски и калечить было ему больше по вкусу. Настроения не поднимал даже неказистый танец гнома.
Что касается всех присутствующих, их должно было волновать то, что Горфанг уже начал подыскивать себе место для пыток и истязаний. Он сердито поглядывал на выделывающих коленца гоблинов. Один поймал на себе взгляд его красных глаз. Улыбку недомерка перекосило, и он его рука дрогнула. Шары, которыми он жонглировал, с глухим стуком попадали на пол, сам он зашатался на плечах второго гоблина. Третий поскользнулся на шаре и врезался в жонглёрского «скакуна», выронив сквиговую волынку. Шуты повалились друг на друга. И как-то невероятно быстро все двенадцать увеселетителей Биргит Боггл сплелись в кучу-малу, пронзительно ругая друг друга на чём свет стоит. Уже через мгновение они начали драться и кусаться, катаясь по полу в грязи и костях.
Слышалось: «Это всё ты!», «Неа! Захлопнись!» и «Откушу тебе чёртов нос, Клэттер!», и затем «Аргх! Атбали ат баего доса!». Гном съёжился, смятение и страх читались на его изуродованном лице.
Глядя на потасовку, Горфанг чуть было не улыбнулся, но ухмылка соскользнула с его морды прежде чем смогла прочно на ней утвердиться; он зарычал и подался вперёд на укрытом мехами троне. Раздражённо он принялся мять в своих лапах разукрашенный золотой кубок. Гэббл заметил этот знакомый тревожный признак и громко хлопнул в ладоши. Парни Биргит не обратили на него никакого внимания, тогда его уши нервно дёрнулись. Он подобрал длинные юбки своего грязного главнонедомерческого одеяния и принялся отвешивать пинки направо и налево. На ногах Гэббла были окованные железом сапоги, и, о да, они как нельзя лучше подходили, чтобы вправлять недомеркам мозги и оставлять синяки на ногах задиристых орков. И так как все орки задиристы, а недомеркам всегда нужно дать хорошего пинка, Гэббл частенько пускал их в ход, и потому управлялся с ними превосходно. Раздавая пинки, он пыхтел и отдувался: слишком уж много сквигозакусок и грибных пирожных ушло в жир, плотно опоясывающий его талию. Гоблины говорили, что должность главного недомерка пошла Гэбблу на пользу, но правда была в том, что ел он в основном, чтобы заглушить чувство страха, а пугался он очень часто. Быть главным недомерком — не такая уж непыльная работёнка, как он думал раньше. Сил уходило много, задания были сложные, ожидаемая продолжительность жизни — малая.
Впрочем, Гэбблу хватало мозгов не жаловаться об этом Горфангу.
Вскоре он построил оборванцев Биргит в ряд. За несколько шиков, ругательств и оплеух он выпроводил труппу из залы. Один из горфанговских охранников попытался пнуть гоблина, держащего цепь с гномом. Тот увернулся, и здоровяк промазал. Недомерок презрительно фыркнул и с хихиканьем засеменил из залы.
Двери со скрипом сошлись за его спиной.
Король приложил огромную ладонь к лицу, оттянув грубую зелёную кожу так сильно, что клыки чуть не вонзились ему в щёки. Затем откашлялся и тяжело посмотрел на своего главного недомерка.
— Гэббл, ты зачем это сделал? — спросил он.
Выражение его морды не сулило ничего хорошего.
Совсем.
У Гэббла заурчало в животе.
— Э-хе-хе. Ваше великое зелёншество, у вас был такой вид, что вы сейчас их поубиваете.
Горфанг кивнул головой размером с добрый бочонок.
— Я и хотел. Они никуда не годятся. Может, я бы развлёкся, посдавив их головёнки, пока не захлюпают. Ты сказал, будет веселье. Мне не было весело, недомерок, ни капли. Ты ещё раз так облажаешься, я буду искать себе нового главного недомерка.
Гэббл беззаботно пожал плечами, хотя каждая частичка его гоблинского естества вопила, «беги».
— Пляшущих недомерков сложно находить. Простите, босс. Давить им головы — пустая трата зубов. И, эт, тот гном был забавен, да? — Гэббл решил на пробу хихикнуть.
— Трата, значит? — Горфанг поскрёб грязным когтём под подбородком. Звук был похож на металлический скрежет. Он покосился на недомерка. — Тут я буду разрешать, что потеря зубов, а что нет. Хочешь, чтобы сдавил твою голову? До этого самого.
— До чего, босс?
— До «хлюпанья».
Гэббл захихикал, будто Горфанг отпустил шутку.
— Отлично, босс. Хотите запинать чего-нибудь до смерти? Я могу прислать вам пару визгливых молодцов, только пожелаете.
Гэббл наклонился вперёд, к своему хозяину, его руки были сложены треугольничком, на хитрой гоблинской мордочке под нелепой шляпой читалась самая неподдельная забота.
— Ненавижу твою шапку, — прорычал Горфанг. — И тебя ненавижу.
Он швырнул кубок в залу. Тот лязгнул о ступени, грибное пиво веером расплескалось по полу. Уши Гэббла дёрнулись, когда кубок пролетел мимо его головы, однако с места недомерок не сдвинулся. Вот так, взять и уклониться, когда его босс пребывал в таком настроении, было бы фатальной ошибкой. Горфанг сорвал с головы корону и бросил её на грязные каменные плиты. У Гэббла по телу побежала мелкая дрожь — король медленно поднимался с трона. Всё выше и выше, и казалось, будто он никогда не перестанет подниматься и так и будет становиться всё больше. Разогнулась спина, и вот, он уже ростом с человека, выпрямились колени — теперь он высок, как рослый орк. А затем он распрямился целиком — чего орки обычно не делают — кривые ноги стали прямы, как жерди, сутулые плечи расправились. Расписные занавески соскользнули с его мощных мышц. Горфанг поднял кулаки над головой и стал ростом с целого огра. Затем он заревел, да так громко, что потревожил, наверное, самого Морка.
И вот, как выглядел Горфанг Гнилобрюх, король Чёрной скалы, которого иногда именовали Пожирателем троллей — прежде всего, огромный. Высокий, как всё самое высокое, что располагалось в сени гор, почти такой же, казалось несчастному Гэбблу, как сами горы. Плечи его широкие, подобно ущелью, раскинувшемуся под крепостью; голова — большая, как луна. Челюсть массивная, с множеством крепких зубов. Два мощгых, увенчанных железными наконечниками клыка выступали, когда пасть была закрыта, и ещё восемь меньших были видны, когда король ревел или орал на своих подданных, что случалось довольно часто. Череп был широк, брови нависали необычно густо даже для орка, глаза под ними горели тускло-красным, когда король злился и ярко пылали, когда он сражался. На Горфанге был чешуйчатый доспех, на брюшной пластине — злобная морда, часть его знаменитой волшебной брони. Сапоги были так велики, что в одном из них Гэббл мог бы устроить себе дом. Немного нашлось бы орков любых форм и размеров, достаточно храбрых или глупых, чтобы вызвать Горфанга на поединок. Черепа тех, кто всё же пытался, штабелями лежали по нишам в стенах.
— Граа! — кричал Горфанг. Свысока он гневно смотрел на гоблина. Его глаза алели, словно два красных костра, зажжённых в пещерах какой-то невероятной зелёной горы. — Мне скучно, Гэббл! Скучно! Не люблю, когда скучно!
Гэббл украдкой сделал шажок назад, уши его пригнулись к голове. Пальцы принялись блуждать по пятнам крови на платье, тому немногому, что осталось от прежнего главного недомерка. Но Горфанг отодвинулся от него, нервно сжимая кулаки, и гоблин позволил себе короткий вздох облегчения.
Король сжал унизанные кольцами пальцы в кулак и ударил в стену. От неё отлетел кусок камня. Орк шагал взад-вперёд по истрескавшимся плитам тронного возвышения, распинывая в стороны мелкий мусор.
Послышался топот, и в залу вбежало несколько здоровяков.
— Босс! Мы чего-то услышали, всё в порядке? — спросил их вожак.
Горфанг тряхнул головой.
— Если бы нет, я был бы уже мёртв, такие вы медлительные.
Он сбежал по ступеням и пересёк залу. Отвёл кулак и пхнул им прямо в морду предводителя здоровяков. От удара носовая пластина шлема вмялась внутрь, и босс осел на пол с таким грохотом, будто в оружейной произошёл несчастный случай.
— Ну, конечно, — произнёс Горфанг. Он вздрогнул и фыркнул, как бык. — Теперь даже в здоровяках нету бойцовского духа.
Вспышка насилия успокоила Горфанга и он, расслабившись, вернулся к обычной для орков сутулости.
— Дело такое, недомерок, что не с кем драться! Уже сколько месяцев ни одного карла.
— Вы здорово их поколотили, босс, и они больше не вернутся! — выдавливая из себя энтузиазм, заговорил Гэббл. — Помните, как они хотели пробраться через выработки шахты в том месяце. Бронированные такие бородачи и с ружьями…
— Хур-хур-хур, — рассмеялся Горфанг. — Вот это была драка, да? А сколько потом этих карлов запекли!
Обрадованный этой переменой настроения Гэббл с радостью ухватился за шанс избежать взбучки.
— И крыски тоже не покажутся. Этот, последний пытался…
С кровожадной ухмылкой он указал на лежащий у трона белый коврик из крысиной кожи с рогатым черепом. Горфанг заулыбался воспоминаниям, а гоблин подобострастно закивал.
— Верно, верно, — сказал король. — Хорошенько их поубивал, ага? — Он хрипло рассмеялся, но затем вздохнул. Уши Гэббла снова прижались. — И людишки больше ничего не выкинут. Спотыкаются аж, когда несут мне золото, чтобы я пускал их на восток. А огры — так эти вообще хотят, чтобы я им сам платил, за драки…
Он широким шагом направился к обзорному проёму, занимающему целую стену за троном. Когда-то в Чёрной скале было множество украшенных искусной резьбой каменных окон. Часть разломали орки, часть разрушилась от землетрясений. Там, где сохранились ажурные рамы, хрустальное стекло давно уж было разбито. Гэббл никак не мог сообразить, зачем карлам столько обзорных проёмов. Из-за них в крепости было жутко холодно месяцев по девять в году — разбитые окна позволяли горным ветрам вовсю гулять по самым её глубинам, хотя, надо признать, внутри было значительно светлее, чем можно было подумать, исходя из подземного расположения крепости. Если поинтересоваться мнением главного недомерка, тот скажет, что это глупо; если не интересоваться, он всё равно так скажет.
Проёмы давали возможность хорошенько рассмотреть каждый уголок Ущелья смерти до самого Скверноземелья. В погожий день было видно на сотни миль, но сейчас была ночь, да и Горфанга интересовало не то, что лежит за пределами ущелья. Он вглядывался в темноту. Крохотные огоньки петляли по дну ущелья, следуя старой гномьей дорогой в Тёмные земли. Зеленокожие всех форм и размеров, снующие туда-сюда через горы, даже караваны людей-авантюристов с хорошей охраной и достаточно глубокими карманами, чтобы платить Горфангу пошлину. Слева и справа от окна, по склонам горы ночь оживала от огней костров и факелов — это жил разрушенный город за главными воротами Скалы, лагерь зеленокожих разбойников и прочих созданий, которых завлекла сюда слава Горфанга.
Но и не это приковало его взгляд. Король смотрел через ущелье, туда, где на другой стороне вырисовывались тёмные очертания гор.
Ущелье смерти было широко, у Скалы — миль двадцать, наверное. На другой стороне, немного восточнее за тремя вершинами, увенчанными снежными шапками, лежал великий город Восемь вершин. Земли новой державы, как говорили.
— Но всегда есть этот недомерок, — задумчиво произнёс Горфанг. Он схватил обломок каменной резьбы и, пригнувшись, вышел на широкий балкон. Одна половина платформы обрушилась, вторую подпирали кривые палки и поржавевшие куски железа. По парапету на острых выступах были насажены головы разной степени разложения. Несколько знамён из обширной горфанговской коллекции хлопали на ветру. — Я мог бы заглянуть к нему. И повеселиться.
Гэббл высунул голову из проёма и перегнулся через резной карниз.
— Босс, босс, подумайте! Говорят, у него под контролем весь город или почти. Говорят, он поколотил крысок, и даже карлы боятся его! Говорят, что он самый хитрый гоблин на свете.
— Как там его?
— Кого, его? Босса недомерков? Скарсник, босс.
Горфанг покачал головой.
— Какой-то пещерный недомерок носит такое имя. Не правильно. Это орочье имя. Может, мне заняться его образа… Абразо…
— Образованием, босс?
— Да, этим. Не заканчивай для меня слов, Гэббл. А то всё-таки посмотрю, как хлюпает у тебя голова.
— Простите, босс.
— Что мы про него знаем? Что мы знаем про этого пещерного недомерка Скарсника?
Гэббл грустно покачал головой.
— Немного, босс. Я заслал лучших шпионов, а он прислал их мне назад. По кускам.
— По кускам, а? — Горфанг расхохотался.
— Да, замаринованных в грибном пиве. Мы их пробовали на днях. Очень вкусно.
— Ага, и не отравлено.
Гэббл хотел сказать, «конечно, нет», но одумался.
— Не, я сперва дал попробовать Фугвику.
— Не похоже на него, — заявил Горфанг. — Я слышал, он малость хитёр, этот гоблин. Чем он там занят?
Гэбблу хотел сказать, «но я только что это сказал», но он не сделал и этого. Вообще Гэбблу лучше остальных своих соплеменников удавалось держать язык за зубами и не дерзить боссу. Именно благодаря этому умению он стал главным недомерком и до сих пор был жив.
— Да, босс. Он такой.
Король смотрел. На дальней стороне ущелья было темно. Парни Горфанга показывали свои лагеря кострами и флагами всем, кто хотел увидеть. Сторона Скарника была темна, как ломоть свежеотрезанной полуночи. И правда, подумал орк, он тут недавно, да и большая часть старых нор карлов внутри камня, но раньше там были огни.
— Много было, — произнёс он вслух.
— Ваша королевская зе́леность?
— Огни. Много огней было. Теперь нет. Ты считаешь, он смотрит на нас?
— Наверное, босс.
— Гм.
Гэббл мысленно вздохнул. Что-то Горфанг необычно задумчив и склонен озвучивать свои бесконечные внутренние дебаты.
— Всё потому, что я очень, очень скучный. Мне бы хорошо повоевать. Ты хочешь хорошо повоевать, Гэббл?
— О, да, ваше высочайшество, это было бы здорово, — ответил Гэббл, который на самом деле не мог бы придумать ничего хуже, чем хорошая война, особенно та, в которой ему самому пришлось бы воевать.
— Но если устроим себе хорошую войну, все эти гоббо и другие будут пробираться через ущелье без платы, а так не пойдёт. Золото мне нравится.
— Да, босс.
— С другой стороны нельзя потерпеть, что какой-то нахальный недомерок берёт орочье имя. Расселся себе у моего порога и думает, что он босс! Гэббл — это вот правильное гоблинское имя, а не… Не… Не Скарсник!
Горфанк сплюнул.
— Спасибо, босс. Э-э-э, босс, знаете, можно с ним объединиться. Мне тут напели, что туда наведались карлы, они прокопались в старый замок. Наподдайте им вместе. Вы могли бы…
Гневное рявканье оборвало речь Гэббла.
— Мне, Горфангу Гнилобрюху, самому злому военачальнику орков из самого большого орочьего форта в горах и во всём Скверноземелье, вождю Карсных клыков и боссу Обломанного жуба и всех других прочих, объединиться с гоблином? С пещерным недомерком?
— Э-э-э, да, босс, — выдавил Гэббл.
Внезапно ему стало очень не по себе, ведь голова его всё ещё висела за оконной решёткой. Он втянул её обратно и подошёл к краю балкона. Но не слишком близко к боссу, ведь главного недомерка, который был до того, кто был до Гэббла пьяный Горфанг как-то перекинул через перила, чтобы доказать, что гоблины на самом деле не умеют летать. На спине платья Гэббла было пятно, покрытое засохшей коркой, и он всерьёз полагал, что это мог быть мозг одного из его предшественников. Оно до жути пугало Гэббла. А ещё — разжигало зверский аппетит.
— Война и веселье, но нет золота. Или нет войны, нет веселья, но куча золота. Или — хрипло бормотал Горфанг, — или объединиться и драться с карлами, и чтобы все сказали, что я размяк, и они такие задерут носы, а я дам им всем по мозгам. Хмм. А знаешь чего, Гэббл?
— Нет, босс.
Верхняя губа орка задралась в ухмылке, обнажив внушительный ряд зубов.
— Мне придётся собраться и увидеться со старым Зарргакком, верно же?
— Босс! — взвизгнул Гэббл, тыкая пальцем вверх. — Всё время идти вверх по Извилистым ступеням, мимо Виверновой скалы, через Холодное место, в Смертельную пещеру, мимо крушилы, прямо в логово этого чокнутого колдуна?
— Ты ещё забыл Троллиную нору.
— Но босс…
— Захлопнись, Гэббл. Звучит весело. Скажи, чтобы подобрали мне доспех, и притащи Красный клык. Подготовь всё к завтрашнему дню. Чтоб блестело и ещё начищено. Хочу глядеть лучше всех.
— Да, босс.
Горфанг почесал подбородок.
— Объединиться с недомерками. Может и сработает. Неплохая идея, Гэббл. Посмотрим, что по этому поводу за себя скажет Зарргакк.
— Спасибо, босс.
— Заткнись, Гэббл. Ненавижу тебя.
Гигантский орк оттолкнул гоблина и удалился, оставив тому полный нос своего агрессивного, угрожающего запаха. Трясясь, как осиновый лист, главный недомерок побежал исполнять повеление хозяина.
Но не раньше, чем покончит со своими делами…
Шлёпая босыми пятками по камню, Гэббл со всех ног мчался по секретной лестнице. Окованные железом ботинки он оставил наверху, под камнем, грохот, который они бы тут устроили, точно накликал бы беду ему на голову. Будь то орк или отбросник, добром это не кончится. Без пинательных сапог гоблин чувствовал себя жутко уязвимо. На секретной лестнице было темно и скользко от плесени. Какие-то влажные штуки касались его мордочки, а если остановиться и задержать дыхание, можно было услышать, как где-то в темноте копается что-то опасное. Не нравились ему секретные лестницы, ну, ни капельки. На них было темно и странно пахло. А, если присовокупить ко всему ту порцию страха, которую выдал ему сегодня король, для Гэббла это было уже чересчур. Сейчас, в полном одиночестве он позволил себе немного похныкать. Звуки слетали с его губ каждый раз, как он наступал на покрытую слизью ступеньку. Они его успокаивали. От хныканья он чувствовал себя нормальным гоблином.
— Что я выделываю? — бормотал он. — Какой из меня главный недомерок, и сюда мне не надо было приходить!
Но для всего этого было уже поздно. Он был главным недомерком Чёрной скалы. Дурак, думал он, куда заведут тебя эти амбиции. Помереть можно. Нужно было остаться в Скверноземелье, душить путешественников ради мелкой монеты. Вот были деньки!
И так он хныкал, и хныканье его утешало.
Гэббл остановился, уловив в воздухе вонь грибного табака.
Он пошёл медленнее, уши пригнулись к затылку. Осторожно потянул носом. Он скорчил рожу, вывалил язык из усеянной острыми зубками пасти и протёр его о рукав. Запах дыма был очень горьким и налипал на горло.
Только пещерные недомерки курят такую дрянь
Гэббл зашёл за поворот и обнаружил курильщика, тот сидел, скрестив ноги, на шляпке большущего смертогриба, которого ещё на прошлой неделе здесь не было. Длинные одежды гоблина закрывали всё тело, кроме носа, трубки и руки, державшей эту самую трубку. Над головой громоздился жёлтый, измазанный грязью, остроконечный капюшон со знаками племени Сгорбленной луны, высотой никак не меньше самого гоблина.
Вот нахал, подумал Гэббл, носит такую большую боссовскую шляпу. Он сморщил нос. Пещерные недомерки пахнут по-особому: они насквозь провоняли сыростью, плесенью и холодом. А этот был не обычный пещерный недомерок. Ещё от него разило магией.
И, конечно, стоило Гэбблу подойти ближе, как из ниоткуда появился зеленоватый свет, отбрасывающий пугающие тени и мешающий гоблину заглянуть под капюшон незнакомца.
— Привет, Гэббл, — дружелюбно произнёс шаман. — Есть что рассказать?
— Где Гук?
— А Гук на кого работает, как думаешь? Сам пришёл замессто него, видишь?
Акцент шамана звучал для Гэббла необычно и музыкально. Точно, пещерный недомерок.
— Иногда приходится самому делать грязную работу, о, дас. А ты и сам знаешь, так ведь Гэббл? Крадёшься тут среди ночи по этой вонючей лестнице.
Гэббл остановился в нескольких шагах от пещерного недомерка. Он приложил ладонь к стене и тут же отдёрнул назад — по ней сочилась ледяная вода.
— Не знаю, о чём ты говори.
— О, да ладно, Гэббл, не стесняйся, мы же все гоббо, так ли?
Шаман был гораздо больше остальных ночных гоблинов, с которыми довелось встречаться Гэбблу. Что ему нравилось во встречах со шпионами Скарсника на секретной лестнице, так именно то, что кто бы ни был внизу, он был меньше Гэббла. Но не сегодня. Потеря этого преимущества заставила его нервничать.
— Ты пещерный недомерок! — рявкнул он. — Мы никак не похожи.
Свет вспыхнул ярче. В дыме потянулись странные силуэты. Вглядываться в них Гэбблу не понравилось. Незнакомец вытряхнул грибной уголёк и ткнул трубкой в Гэббла. У того уши невольно прижались к голове, и он зашипел.
— Вот-вот, теперь ты знаешь, нам, ночным гоблинам не нравится, когда нас называют пещерными недомерками, к тому же я больше твоего, — сказал шаман. — Так что веди себя прилично. На сегодня прощаю. А могу и превратить тебя во что-нибудь… Неприятное. Ведь могу — и сделаю. Давай лучше дружить, а?
Гэббл внимательно осмотрел проход за спиной шамана. Там было очень темно и пахло скверно. Никто не знал о секретной лестнице. Случись что, его никто даже не найдёт.
Гэббл неуверенно покачал головой.
— Ладно, но ничего странного делать не буду. Я тут не чтобы закладывать Горфанга, просто отчитаюсь, как обычно.
От имени короля, да ещё во время такого тайного дела, у Гэббла затряслись поджилки. Как бы нелепо это не звучало, он боялся, что босс каким-то образом услышит его.
Ночной гоблин рыгнул, и Гэббла окутал запах прокисшего грибного пива.
— Так-то лучше. Ты здесь вообще чем занимаешься? Поработай-ка на Скарсника — он же гоббо — лучше уж своим служить. В наших краях теперь новый король, и ему вряд ли взбредёт в голову подать тебя, как печенюшку к чаю, не то что твоему старому Пожирателю троллей.
Гэббл покачал головой.
— Мой босс — Горфанг. Так обстоят дела. Я уже говорил Гуку, я просто хочу, чтобы мой босс и твой босс были друзья. Если они начнут заварушку, будет совсем плохо.
— В точку, — ответил ночной гоблин. — Тогда с чем пришёл? Мир, так мир; а то, знаешь ли, карлы на подходе. Я думал, мож, расскажешь о них и их дурацких бородах, о, дас.
— Что же, — Гэббл тяжело вздохнул и присел. — Забавно, а ведь нам и нужно было говорить о войне и карлах, и всяком таком…
Блеск зубов и глаз под капюшоном шамана.
— Ну же, рассказывай.
— Так, слушайте, вы, — рыкнул Горфанг.
Гоблины сновали вокруг короля, прилаживая застёжки и стягивая ремнями толстые металлические пластины доспехов Злого солнца. Вышеупомянутое светило поднималось, заливая зал светом через восточную часть огромного окна. Набившиеся в тронную залу орки, сердито ворчали оттого, что их так рано повытаскивали из пещер.
— Я собираю на особый разговор к Чокнутому Зарргакку. Думаю вернуться за день до того, который будет после дня, который настанет завтра. Наверное, к полднику.
Озадаченные орки принялись переглядываться и пожимать плечами.
Горфанг толкнул гоблина и заорал:
— Я имел в виду скоро, зоганные придурки! Пока меня нет, не драться. И не разбредаться. И не начинать никакую войну, пока не скажу. И всякое такое.
Сегодня Горфанг определённо пребывал в прекрасном расположении духа. По мнению главного недомерка — дурной знак.
— Босс, не возьмёте с собой одного из парней? — спросил Гэббл.
— Чего? Не, только портить всё веселье. Тем более Зарргакк не любит гостей, глупо нервировать его, притащив с собой целую ораву. И, вообще, если пойти без здоровяков, то всё большого, что найду, придётся убивать самому себе, смекаешь?
Горфанг взял у недомерков щит с эмблемой Злого солнца и закинул за спину.
— Но, босс, там опасно, все эти чудища и всякое такое. Точно пойдёте один?
— А? — Король сделал озадаченную мину, а потом расхохотался так сильно, что недомерки-оружейники попадали с ног. — Я не иду один, Гэббл. Кто тогда потащит мне еду?
Гэббл почувствовал, как кровь отхлынула от мордочки. Ещё он внезапно ощутил, что дико, дико голоден.
— Ага, именно так, главный недомерок, — зловеще добавил Горфанг. Он наклонился и больно толкнул Гэббла в грудь. — Ты же мой старший слуга. Пойдёшь со мной! Так-то.
Горфанг выхватил Красный клык, свой огромный иззубренный меч из-за спин двух дерущихся гоблинов и махнул им на пробу. Ещё двое подошли к Гэбблу. Они тащили тяжёлый заплечный мешок, пахнущий едой и увешанный со всех сторон факелами, сковородками, кастрюлями и связками высушенных грибных спичек. Гогоча, они помогли главному недомерку натянуть лямки. Когда он поднялся, из груди вырвался хриплый вздох, а ноги подогнулись. Гэббл рявкнул на помощников и приказал нести тёплую куртку и бутылку огненного варева.
— Слушать сюда, хоть одна выходка, и я вам проломлю головы, — сказал Горфанг, замахиваясь на орков Красным клыком. Он пошёл через толпу, хлопая любимых лакеев по спине и раздавая оплеухи всем остальным.
Слишком весёлый, подумал гоблин.
— Давай уже, Гэббл! Пошевеливайся!
— Дайте… Минутку… — задыхаясь выдавил тот.
— Э-э-э, не, — ответил король. — Живее, ну!
Вернулись помощники Гэббла. Они сунули хозяину в руки бутылку огненного варева и куртку. Тот выскользнул из лямок и натянул одежду, затем с трудом взвалил мешок обратно на плечи. Откупорил бутыль и быстро отхлебнул из неё. По телу побежало тепло, и вес рюкзака отошёл на второй план. Теперь Гэббл выдержит. Пошатываясь, недомерок встал и, погоняемый варевом и злым взглядом военачальника, побрёл вперёд. Орки гоготали над раскачивающимся из стороны в сторону гоблином.
Гэббл жался к Извилистым ступеням. Слово «лестница» было слишком лестным для этих грубых, покрытых льдом платформ, которые без особых затей вырубили в скалах четыреста лет назад. Поверхность их, пожалуй, никогда и не была ровной, а многие поколения зеленокожих военачальников, проходящих по этому пути, растоптали их до совсем уж опасного состояния. Самые великие шаманы всегда устраивали себе жилища на вершине этой горы.
Гэббл карабкался на четырёх конечностях, до боли прижимаясь коленями и впиваясь когтями в холодный камень. Горфанга же это нисколько не беспокоило, он ступал по скошенным ступеням и шатким камням звучной и весёлой походкой. В таком превосходном настроении Гэббл не видел его уже давно. Орк остановился и обернулся.
— Посмотри на этот вид, Гэббл! Отсюда видно почти всё ущелье! В-р-р, как же хочется собрать кучу парней, отправиться в Скверноземелье и посшибать там голов!
— Ох, если вы не против, босс. Пока любуетесь видом, я переведу дыхание.
Гоблин с отдышкой опустился на ступеньку. Мешок был неподъёмный, и Гэббл жалел о своём пристрастии к жареным сквигышам. Улыбка исчезла с морды Горфанга.
— Я чего сказал? «Можешь делать, чего хочешь»? Нет, дери тебя, не так! Что я сказал?
Гэббл едва сдержал слёзы. Он оглянулся назад и тотчас пожалел об этом.
Извилистые ступени закручивались так лихо, что гоблину пришлось заново проглатывать съеденный завтрак. Они виляли по склону горы неровно, как змеиный хвост. Гэббл даже слишком живо представлял себе, как они дёргаются и стряхивают его. У основания лестницы высился каменный столб, огромный, словно великан. На нём было вырезано лицо карла, однако сама статуя давным-давно раскололась надвое, необработанный камень на месте разлома был гладко отшлифован неустанно дующими ветрами. Ровный диагональный разрез рассекал лицо от правого глаза до подбородка, на месте второй половины была каменная крошка. Путники вышли отсюда, из двери во рту карла. Вокруг платформы, с одного бока статуи стоял разрушенный каменный парапет; наверное, когда-то здесь находился наблюдательный пункт или что-то в этом роде. Однако лестницу выстроили именно орки.
Под платформой было то, от чего желудок Гэббла скрутило. Гора оканчивалась столь внезапно, что казалось, будто они парили в небесах, на куске камня. Под ними больше не было видно горного склона. Лишь дно ущелья — глубоко, глубоко внизу, так далеко, что картина расплывалась и тонула в синеве. Густой сосновый лес, прорезанный шрамами-просеками от топоров зеленокожих, мерзкого вида болотистая местность и широкая дуга старой гномьей дороги. По ней, видел Гэббл, двигалось что-то крохотное, не больше червячка. Голова у него закружилась, когда он понял, что это были потоки гоблинов или ещё каких-то созданий, проходящих в Тёмные земли и обратно; расстояние было настолько большим, что они совсем не были похожи на гоббо.
Гэббл захныкал и изо всех сил зажмурился. Слёзы бежали из уголков глаз. Он крепко обхватил скалу. Представлял, как Горфанг оглядывает его и прикидывает влияние высоты на лётные качества гоблинов, а потом…
— Гэббл! Эй, Гэббл!
— Да, босс? — крикнул он так громко, как только мог.
— Весь день будешь стоять, разинув рот, или уже пойдём?
— Простите, босс, уже иду, босс, просто любовался видом, босс.
— Ага, занимайся этим в свободное время.
Гэббл тихонько пискнул от облегчения. Глаз он не открывал, покуда не оказался перед горным склоном.
К последнему повороту Извилистых ступеней, стало ещё темнее и холоднее. Кусачий шквалистый ветер приносил с собой снег, залеплял глаза. Но это белое марево не укрывало обрыв у края, а только усиливало страх Гэббла, и последние полчаса стали для него настоящей пыткой, исполненной жутким холодом, всепоглощающим ужасом и муками голода. Гоблин испустил тяжёлый вздох облегчения, когда ступени отвернули от склона и вгрызлись в камень. Наконец, кончились и они, превратившись в тропинку, уходящую полого вверх; по обеим сторонам тропы высились вполне надёжные каменные стены. Гэббл шмякнулся на землю и, убедившись предварительно, что Горфанг не смотрит, вытащил из-за пояса бутылку с огненным варевом. Руки его тряслись не только от холода, когда он откупоривал её и делал глоток. Гэббл благодарно вздохнул: тепло и сила от напитка заструились к конечностям и с покалыванием добралась до носа. А вот пальцам не досталось. Они закоченели, и были, словно каменные. Гоблин обругал себя за то, что не взял перчаток.
К тому времени Горфанг был уже впереди. Гэббл с трудом поднялся на ноги и устремился за ним. Орочий владыка кричал на кого-то. Сначала Гэббл подумал, что на него, но затем осознал, что Горфанг обращался не к нему.
Он завернул за небольшой поворот и обнаружил, что орк стоял на тропе, а перед ним — грубо сложенная каменная стена, укреплённая костями, высотой примерно с самого Горфанга. Наверху стояла пара гоблинов с копьями, рядом с ними от пламени жаровен шипел снег. Жгли они навоз, поэтому дым стоял жуткий. Гоблины и сами пахли не лучше. Это были горные гоббо, закутанные в засаленные овечьи шкуры, с грязными шарфами вокруг морд.
— Это чего такое?! — гремел Горфанг. — Я король этой горы. Кто вам сказал строить стену поперёк дороги?
— Говорис пароль? — спросил один из горных гоблинов.
— Это моя тропа! Я зоганный король! — проревел в ответ орк. — Мне не нужен зоганный пароль!
Гоблины захихикали.
— Больше нет, не ты. Ты нам не король.
— О, да, король, ты, нахальный недомерок. А ну, пропустили меня, иначе всех вас поубиваю.
— Ой-ой! И где твоя армия, дружок? Только ты и тот толстячок?
Второй гоблин счёл это уморительным, и они оба захохотали и стали тыкать пальцами, а из-за края тропы выходили всё новые горные гоблины — с копьями и камнями наготове, со стрелами, прилаженными к тетивам луков.
— А теперь, говорис пароль? — спросил гоблин.
— Или мы вам кишки выпустим, — добавил второй, низко перегнувшись со стены и недвусмысленно поводя копьём.
— Да, пустить им кровь!
— Ага! — согласился его товарищ.
Гоблины порастягивали губы, обнажив острые жёлтые зубы.
— Вот как, — сказал Горфанг.
Он выхватил из-за пояса чоппу, подбросил её вверх и поймал за лезвие. Отвёл руку и швырнул. Чоппа, крутясь, полетела вперёд и, с глухим, чавкающим звуком, вошла в грудь болтливого гоблина.
— Урк! — выдавил гоблин и повалился со стены.
— Это сойдёт за пароль, недомерок? — прорычал Горфанг.
Гоблин взглянул на мёртвого товарища, уши его дёрнулись, однако он решил не отступать.
— Это — нет.
— Что ты…
— Я сказал…
Горфанг бросился к стене.
— Остановите его! — завопил горный гоблин.
По броне орка застучали камни и стрелы. Он, не глядя, поймал копьё и переломил его меж пальцев. Затем сильно пнул по центру стены. Камни заскрипели друг на друге, расползлись и покатились по склону, заставив Гэббла отскакивать в стороны.
Гоблин-стражник повалился на спину, единственный из одетой в косматые шкуры компании, кто не смог удрать.
— Э-э-э, да, вот это подойдёт. — Он улыбнулся Горфангу. — Просто проверка, сами понимаете. А то шляются тут всякие, ваше высочайшество. Теперь можете проходить.
— Ты зоговски прав, я пройду! — заявил Горфанг и, ухватив гоблина за горло, швырнул его вниз с тропы.
Тот с пронзительным визгом перелетел через Гэббла и скрылся в сумраке.
— Выводят из себя! Видал, а гоблины-то не летают? Пошли Гэббл!
С этими словами король устремился вперёд, бормоча себе под нос о нахальстве всего рода недомерковского. Гэббл засеменил за ним.
— Пошевеливайся, толстячок! — прикрикнул на него голос из темноты.
Откуда-то сверху захихикали гоблины. Гэббл облизал губы.
— Отзогитесь! — рявкнул он.
Храбрость, впрочем, быстро улетучилась, стоило в нескольких футах от него упасть булыжнику, обдавшему мордочку гоблина острыми кусочками камня. Не обращая внимания на вес заплечного мешка, под преследующие его глумливые крики, Гэббл помчался вслед за хозяином.
Ту ночь они провели в холодной пещере. Горфанг послал Гэббла за хворостом, но тот смог сыскать лишь вересковый куст. Гэббл полночи вырывал его, зато сгорел он за три минуты. Доски, которые они принесли с собой ушли почти так же быстро. Горфангу это не нравилось, однако Гэббл занимал его своей обычной болтовнёй и потчевал босса мясом и пивом из своего заплечного мешка. Это успокоило орка и существенно облегчило рюкзак.
Состояние же самого Гэббла напротив было ужасно. Он промёрз до костей, пол в пещере был жёстким, да и сон вблизи короля Чёрной скалы не особенно помог успокоиться. Так что, к тому времени, как он смог заснуть, Горфанг храпел уже добрый час.
Снились главному недомерку обычные грустные сны о кружащих в облаках не умеющих летать гоблинах, только теперь там был ещё снег и жуткий холод, такой, что прежде чем упасть во сне на землю Гэббл сначала превратился в ледышку. Каким-то неведомым образом находясь в сознании, он чувствовал, как тело разбивается на миллион кусочков, после чего его пожирает орда хохочущих снотлингов.
А потом его пинком поднял Горфанг и заставил готовить завтрак.
К большой досаде короля на Виверновой скале виверн не обнаружилось, поэтому до Холодного места они добрались без приключений.
Если в пещерах было холодно, то Холодном месте было ещё холоднее; широкая, покрытая трещинами река изо льда, стенавшего и трещавшего под их шагами. То тут, то там попадались кучи грязного снега и камней, этакие кайрны[18], насыпанные суровыми горными богами снега, льда и самых холодных способов умереть. Солнце было безжалостно яркое, от лучей, отражавшихся от ледника, из глаз Гэббла ручьём текли слёзы.
Ледник выдавался с одного бока, и путники прошли мимо гигантского мертвеца, наполовину вмёрзшего в глыбу голубого льда. Он напомнил Гэбблу одного из великанов, которые иногда сражались вместе с парнями Горфанга, однако тело, всё ещё покрытое почерневшей кожей было несколько более изящных пропорций. Остатки одежды были сшиты гораздо качественнее, чем те, что носили великаны Горфанга, ещё в его руке находился широкий выщербленный бронзовый клинок длиною с хорошее дерево. Великан пугал Гэббла, но тот не мог отвести взгляда, покуда тело не скрылось из виду. Если горами был повержен даже такой титан, какие шансы были у маленького толстого гоблина?
Хорошее настроение Горфанга улетучилось, стоило им пересечь Холодное место, ведь теперь им приходилось снова и снова петлять по собственным следам, чтобы обойти глубокие расселины, открывавшиеся у них под ногами. Он делался всё более угрюмым, и небо, словно вторя ему, затягивалось тучами.
Горфанг повернулся к гоблину. Гэббл решил было, что время его пришло, однако военачальник улыбался.
— Гляди, Гэббл! Почти на месте.
Огромный орк указал на круглый проём со старым снегом по краям, уходящий прямо в скалу; новый этап их путешествия.
Гэббл поправил заплечный мешок. Повсюду вокруг входа были подозрительные чёрные и бурые пятна. И ещё кучи костей. Большие такие кучи костей.
— Смертельная пещера? — спросил он.
— Неа. — Покачал головой король. — Это не Смертельная пещера.
Гэббл расслабился.
— Это Троллиная нора. Опять про неё забыл? Пошли, может, успеем, и там убьём тролля покрупнее. Обычно они там ошиваются, Зарргакк оставляет им мясо. Дополнительная охрана. Мозгов у него есть, у этого колдумника. Так и знал, путешествие будет весёлым.
В приподнятом настроении он вытянул Красный клык и принялся насвистывать.
Лёд трещал под ногами путников, направлявшихся в Троллиную нору. Гэббл повесил голову. Горфанг зашёл внутрь, а гоблин задержался ещё постоять под лучами солнца. Он взглянул на яркую прореху в облаках. Ещё полчаса назад он ненавидел это солнце. Теперь же — боялся, что никогда больше не увидит его.
— Эй! Гэббл! Гэббл! Дуй сюда!
— Да, босс, — вздохнул гоблин.
Паршиво быть главным недомерком.
— Тут нет никого, босс.
— Заткнись и пляши, Гэббл.
За исключением железных сапог и грязной набедренной повязки гоблин был полностью наг. Горфангу пришло в голову, что так тролли лучше его учуют. Высоко над головой дрожащий недомерок держал факел.
— Сюда. Троллик-тролли-тролли-тролл! — напевал он. — Вкусный гоблик вам на стол!
— А ну, с душой, недомерок ты мелкий! — прорычал Горфанг. — Не очень-то аппетитная песня.
Гэббл запел немного громче и без особенного энтузиазма принялся перепрыгивать с ноги на ногу. К стыду своему он сам себе напомнил раболепствующего гнома Биргит. С факела на плечи капала горячая смола, так что гоблин замерзал и обжигался в одно и то же время. Брюхо его тряслось в такт танцу.
Это было унизительно.
Свет факела блестел на поверхности льда и чёрных скал.
— Тут никого…
Из темноты донёсся гул, такой низкий, что они скорее почувствовали его через камень, нежели на слух.
— Да! — хрюкнул Горфанг. — Громче, Гэббл, давай громче!
— Сюда, троллички, глупышки, пышки, троллишки… Босс, я выгляжу, как дурак.
В одном из ответвлений пещеры раздался громовой рёв. С ним пришла струя зловонного воздуха. Уши Гэббла вытянулись струной, сам же он съёжился. К ним направились тяжёлые шаркающие шаги. Ещё один рёв.
— Стой смирно, трусливый гоббо, — сказал Горфанг. — Не то самый тебя сожру.
Из темноты вышло нечто большое и шумное. Свет отражался от тёмных глаз, поблёскивал на капающей слюне; раскрылись огромные мертвенно-бледные ладони, явив грязные серые когти, каждый длиной с гэбблову руку.
Когда снежный тролль проковылял, зубы гоблина застучали сами собой. Он был двенадцати футов[19] росту, весь покрыт спутанной, измазанной грязью шерстью. Ода ступня была уродлива — она утолщалась к концу и была усеяна множеством пальцев. Дрожащим носом он втянул воздух. Безжизненные чёрные глаза отыскали трясущегося перед ним Гэббла. Выражение замешательства сменилось ликованием, и тролль вытянул длинную руку. Гоблин почувствовал, как по ногам побежало что-то тёплое.
— Ладно, Гэббл, — произнёс Горфанг, выступая из-за укрытия. — Теперь можешь убираться.
— Эй! Тролль! — прокричал он. — Это мой гоббо. Если кто и съест его, то это буду я!
Тролль отдёрнул руку. Голова резко повернулась к орку.
— Гларгл… — прогудел он. — Ням.
— О, разговорчивый попался. Так, так, так. Иди сюда, троллик, мы покажем тебе, за что меня прозвали Пожирателем. — Горфанг выхватил из-за спины щит и дважды лязгнул по кромке Красным клыком. — Пора драться, малыш.
К Гэбблу вернулась способность соображать, и он бросился к укрытию. Орк ринулся в атаку.
Тролль был гораздо выше огромного Горфанга, впрочем, орка это нисколько не беспокоило. Он весело прикрикнул, и Красный клык со свистом пошёл по дуге. Тролль с озадаченной мордой следил за мечом. Клинок глубоко вошёл в уродливую ногу. Чудовище поглядело на Горфанга, затем на ногу и наконец испустило оглушительный вой боли.
— Р-аргх! — взревело оно и тыльной стороной ладони ударило по орку.
Горфанг попытался увернуться, но неудачно, лапа угодила ему в бок, и тот отлетел назад и врезался в стену пещеры. Король поднялся и тряхнул головой. Рукой со щитом вытер кровь, сочащуюся из носа, и захохотал.
— Так-то лучше, — проговорил он.
Нога тролля пошла рябью, пальцы переместились к ране и стянули её. Ранение превратилось в порез, затем — в бледный шрам и, вот, совсем пропало, поверх выросла шерсть. Тролль вперевалку направился вперёд, открыв Гэбблу свой зад, покрытый коркой дерьма.
Гэббл захныкал и вжался в тень.
Тролль махнул когтями книзу. Горфанг принял удар на покрытый орнаментом щит и, крякнув от натуги, отвёл его в сторону. Вогнал Красный клык в брюхо твари и изо всех сил провернул. Тролль завыл и схватился за живот. Усеянная клыками пасть опустилась, но Горфанг уже отпрыгнул назад. Тролль с громким чавканьем приложился о стену. Горфанг пригнулся под летящими на него лапищами и резанул по ним сбоку. Чудовищное создание заревело и закружило по пещере. Рана на животе затягивалась. Тролль выплёвывал куски сломанных зубов и дебильно глядел на орка. Из дёсен уже пробивали себе путь новые клыки.
Горфанг издал радостный вопль.
— Вот за что мне нравятся тролли, — воскликнул он. — Их можно убивать целую вечность.
С ухмылкой король разил тролля тяжёлым мечом, вырубая огромные куски мяса. Мордочку Гэббла забрызгало кровью. Тролль силился попасть по орку тяжёлыми кулаками, однако, те в большинстве случаев сталкивались лишь камнем, а Горфанг раз за разом уходил от своего тугодумного противника. Он рубил и колол тролля, покуда его жёсткая, как проволока, шерсть вся не заляпалась кровью. Большинство ран уже затянулись, но не все, и вскоре чудище начало задыхаться.
— Ро-ооогл! — промычал тролль.
— Нет уж, — ответил Горфанг. — Самое время заканчивать. Мне ещё видеться с шаманом.
Горфанг испустил боевой клич и устремил Красный клык сбоку вниз, ко лбу тролля. Тот отреагировал неожиданно проворно. Он выбросил лапу навстречу орку раскрытой ладонью, и засевший в ней меч был вырван из хватки орка. Затем тролль ударил наотмашь по щиту, обхватил короля за грудь, вдавил его в стену и стал сжимать.
— Ням-няяям! — злобно проговорил он.
— Морковы зубы!
Горфанг перестал бороться с хваткой чудовища и принялся колотить умбоном[20] по морде тролля.
Забулькало. Слюна ручьём потекла из пасти.
Внезапно тролль пронзительно завопил. Пламя заплясало на его шкуре, и резкая вонь палёной шерсти заполнила пещеру. Тварь выпустила короля и стала неуклюже хлопать по горящей спине, припрыгивая и подвывая от страха.
— Уфф! — выдавил Горфанг, опустившись на пол.
Он ухватил Красный клык за рукоять, вытянул его из ладони тролля и резко присвистнул.
Горящая тварь в замешательстве уставилась на него.
— Зоганный дебил! — сказал Горфанг и одним мощным ударом обезглавил тролля.
Безголовое туловище ещё несколько секунд, пошатываясь, переступало с ноги на ногу, затем повалилось навзничь.
Горфанг уставился на Гэббла, стоящего по другую сторону дымящегося тела. Толстый гоблин всё ещё держал в руке факел, судя по его лицу, он сам не ожидал от себя такой храбрости.
— Только не думай, что я теперь ненавижу тебя меньше, Гэббл, — сказал орк.
— Нет, босс.
Король вытер клинок от троллиную шерсть.
— Давай, разводи костёр и приготовь кусок тролля. Не пропадать же. Готовь правильно, смотри. Не хочу стать толстым, как Гром.
— Да, босс.
Глаза лежащей в углу троллиной головы закатились, похоже, она ещё не осознала, что мертва.
Гэббл посеменил за одеждой и рюкзаком, потом принялся искать что-нибудь горючее. Собирая кости и щепы от какой-то старой дубины, он ругался и плевался, ведь готовить троллиное мясо он ненавидел — куски так и норовили упрыгать со сковороды.
Перед тем как отправиться через Троллиную нору, путники отдохнули немного. Если поблизости и были ещё тролли, им хватило мозгов не показывать носа. Они пересекли глубокую расщелину по качающему верёвочному мостику и вышли к уходящей ввысь трещине в скале. По сторонам прохода были сложены кучи черепов — знаки, недвусмысленно намекающие тем, кто решится двигаться дальше, какие неприятные виды смерти ждут их.
— А вот это, маленький главный недомерок, уже Смертельная пещера.
Горфанг похлопал Гэббла по плечу, будто это была хорошая новость; гоблина зашатало. К верху его заплечного мешка была прикручена ремнями троллиная голова, шею — прижгли, чтобы не отросло новое тело. Так что теперь рюкзак был даже тяжелее, чем, когда они отправились в путь.
— Давай, — сказал Горфанг. — Старый Зарргакк, наверное, уже ждёт нас.
Они зашли в трещину. Потолок терялся в темноте, на стенах лежал толстый слой льда. По большей части Смертельная пещера представляла собой узкий проход, однако в середине она расширялась вполне достаточно, чтобы оправдать своё название. Внутри пространство занимали каменные статуи сидящих Горка и Морка; они были вдвое выше Горфанга, их грубые орочьи лица взирали на чужаков, у ног лежали груды оружия. На стенах, в подставках горели факела.
Горфанг вздохнул.
— Ладно. Зарргакк живёт прямо на другом конце. — Он махнул мечом вглубь пещеры. — Лучше сказать ему, что мы пришли. — Он сложил ладони рупором вокруг пасти и заорал: — Эй, Зарргакк! Зарргааааааааакк!
Голос орка эхом поскакал по каменным стенам: —… Акк… Акк… Акк… — И затих.
Ответа не последовало.
— Зогнутый старикан, — проворчал Горфанг. — Эй! Зарргакк! Это я, король! Нужен совет, ты старый чокнутый любитель леденцовых сквигов!
И снова без ответа.
— Ладно, — раздражённо запыхтел Горфанг и поглядел на Гэббла. — Придётся нам идти внутрь. Когда скажу бежать, побежи, понял? И смотри, чтобы тебя не раздавили, назад, на Скалу я самый эту голову не попру.
Гэббл кивнул.
Король снял с плеча щит и вытянул Красный клык. Взглянул на статуи.
— Медленно, и не торопясь, — тихо произнёс орк.
И пошёл между Горком и Морком. Гэббл со страхом смотрел на них. Когда зеленокожие прошли, вокруг головы одного из идолов блеснул игривый огонёк.
— Босс…
— Не сейчас, Гэббл.
Послышался треск и скрип камня о камень.
— Босс! — запищал гоблин. — Этот идол Горка, — сказал он, не в полной уверенности, впрочем — ведь это мог быть и Морк, — Он только что двинул башкой!
Ещё скрип. Гул. Звуки очень неестественного движения камней.
— Так, помнишь, что я говорил про бег?
— Да, босс.
— Пора.
Гулко топая и позвякивая доспехами, Горфанг бросился бежать. Сзади, набирая ход, доносились тяжёлые шаги. Гэббл упал под тяжестью мешка. Назад оглянуться не посмел.
Горфанг обогнал его. Топот идола был всё ближе и ближе, земля дрожала.
Вдруг Гэббл почувствовал, что парит высоко в воздухе. На краткий миг он подумал, что, может быть, гоблины всё же могут летать, но затем до него добралась боль от ноги, которую обхватили каменные пальцы. Он болтался головой вниз. Под ним, на грубо выделанном лике Морка (или всё-таки Горка?) раскрывалась пасть. Камень волшебным образом перестраивался, и рот растягивался всё шире и шире. В пустых глазницах идола сверкал зелёный огонь. В глотке было чернее, чем самая чёрная чернота Чёрной скалы.
— Неееееет! — взвыл Гэббл.
Пасть была всё ближе и ближе. Гоблин зажмурился.
Всё остановилось.
Убедив себя в том, что его не съели, Гэббл открыл глаза.
Перед королём, опираясь на медный посох, стоял беззубый орк, из одежды на нём были лишь шорты и плащ их кожи карла. Голова гнома была расплющена, и орк, не кто иной, как Зарргакк, конечно, напялил её себе на голову, а кожу рук завязал себе вокруг шеи странным узлом. Борода карла свисала с обеих сторон головы шамана. Когда он говорил, она болталась.
— Нужно было сказать заранее, — произнёс он.
— Как бы я это сделал, когда у тебя на страже стоит зоганный крушила?! — заорал Горфанг.
— Ты же — король, что-нибудь придумал бы.
Зарргакк пожал плечами.
В логове шамана было восхитительно тепло. В очаге, посреди пещеры ревел огонь, которому, казалось, не нужно было никакого топлива, языки пламени отдавали зелёным. Пещера оканчивалась уступом, выходящим на каменистую долину, однако в жилище самым мистическим образом не было сквозняка.
Гэббл осел со вздохом, наслаждаясь теплом, проникающим в пальцы, уши и замёрзший нос. Он пытался не смотреть на головы карлов, надетые на колья по кругу комнаты. Их губы беззвучно шевелились, глаза с чудовищными проблесками рассудка следили за гоблином по всей комнате. Если бы это не было так сверхъестественно и жутко, забавно было бы наблюдать, как карлов мучают подобным образом, однако сейчас это зрелище не на шутку тревожило Гэббла.
Пламя подскочило вверх, когда Зарргакк Чокнутый что-то пробормотал вполголоса. Он вытащил откуда-то пару выскобленных гномьих голов, налил в них грибного пива из глиняного кувшина и передал одну Горфангу. На гоблина орки не обращали внимания, и мог тот украдкой прихлёбывать своего варева и слушать, о чём они говорят.
— Чем могу помочь, твоё высочайшество? — спросил Зарргакк, ухмыляясь какой-то пошлой шутке.
— Говорят, теперь на Перевале Бешеного пса — два короля. Вот мне интересно, Зарргакк Чокнутый, что делать по этому поводу?
— Кто это называет меня чокнутым? — рявкнул шаман. — Ну, точно не я, — ответил он сам себе. — Заткнись, я тут с зоганным королём разговариваю!
Он тряхнул головой и держал глаза закрытыми, пока не удалось взять себя в руки.
— Два короля? Ты хочешь узнать, побить его или нет?
— Он просто пещерный недомерок. Плохо знаться с таким, — ответил Горфанг.
— Почему тогда не отдубасить его? — Зарргакк пожал плечами. — По-моему, всё просто.
На морде Горфанга отразилось смущение.
— Если мне так сделать, не будут платить дань. Драки или золото, а я, видишь ли, люблю их обоих. Ещё он недавно побил крысок. Говорят, он их сильно разозлил, и теперь они идут с ним поквитаться. И теперь, вот как оно по мне: если они дерутся с ним, то не дерутся со мной, и не заходят ко мне в Скалу, а на другой стороне, если они дерутся с ним, то не дерутся со мной, а я люблю драки, правильно? Сложный вопрос.
— Думал о том, чтобы объединиться?
Горфанг пожал плечами.
— Вроде как, но…
— Но он просто пещерный недомерок, да?
Горфанг издал низкое грудное рычание.
Тогда Зарргакк уставился прямо на Гэббла, хотя взор его был направлен не на гоблина, а словно бы куда-то вдаль. Глаза его сверкали, будто у волка, который увидел ночью факел. Гэббла пробрала дрожь.
— Война идёт, Горфанг. Большая война. Давно уж такой здесь не было. Карлы хотят назад свои дома: и твой, и Скарсника. Ненавидят они тебя, король Чёрной скалы, ненавидят за то, что сделал с их королём Казадором, и они идут за тобой. Дашь им добраться до Скарсника и будешь стоять в стороне? Ладно. Они могут победить его, и у тебя будет одним соперником меньше. Может, они и не убьют его сразу, тогда тебе можно не беспокоиться о нём и о них ещё немного. Но что-то нашло на бородачей в последнее время вроде как. Они какие-то взвинченные. Видел, как их «вертушки», пыхтят туда-сюда в ночном небе? За последнее время пропадали дозоры?
— Я хорошо им наподдал. Они не посмеют вернуться. И много их сидит у моего в подземельях. Раз в две недели убиваю по одному и сажаю голову на пику, чтобы помнили, — возразил Горфанг. — Они пуганы, говорю точно.
— Ну, да, — задумчиво протянул Зарргакк. — Но действительно ли пуганы? Чем занимается старина бородач? Говорю тебе, король, он не тратит силы, вот чем. Если гномы завладеют Восемью вершинами, а они уже идут — Горк мне показал, Морк мне нашептал — если Восемь вершин падут, тогда и остальным карлам взбредёт в голову, что они захотят вернуть себе дома, и что тогда?
— Придут к Скале, я их размажу, — прорычал Горфанг.
Зарргакк фыркнул.
— А сможешь? Или карлы снова сильны, да так, как не были уже много времени? — Шаман склонился над огнём, а затем окунулся прямо в него. Его голова прошла сквозь пламя, как кукла через занавес на детском спектакле, но жар не причинял ему вреда. — Скажу тебе кое-что, король Горфанг Гнилобрюх, Пожиратель троллей. Сломлена гордость бородачей. Но одна славная победа может вернуть им эту гордость. Если это случится, и они поймут, насколько сильные, кто может сказать, когда они остановятся?
Горфанг рыкнул. Кто-то осмелился сказать ему, что карлы сильны, и его побьют? Гэббл видел, как его морда кривится от этих мыслей. Но глаза — это были думающие глаза. Для орка Горфанг был очень умён.
— А если ты заполучишь себе в союзники пещерного недомерка, кто знает, когда остановишься ты сам? Побьёшь карлов… — шаман не стал заканчивать предложение.
Горфанг глянул на него.
— Потом Скверноземелье.
— Зачем останавливаться там? — улыбнулся Зарргакк.
Горфанг кивнул. Грёзы о завоеваниях мелькали в его голове. С той славной битвы за Карак Азул прошло уже много времени.
— Я подожду, — выговорил он наконец. — Гэббл?
— Да, босс?
— Когда вернёмся назад, пришли мне большого босса Бограта. Он давно слоняется без дела, ищет, чем бы важным заняться. Как раз будет чем. Раньше мы посылали гоббо посмотреть на этого Скарсника, теперь пошлём орка. Не гоблинское это дело. Пусть посшибает там несколько голов, наведёт шороху в их главном городе. Пусть познакомится с этим боссом-недомерком и приглядывает за ним для нас.
— Да, босс.
— Посмотрим, как Скарсник справится с крысами. Пусть для начала не пускает их к Скале. Если он настоящий воевода, он хорошо их поколотит, а парни не станут считать меня слабаком, за то, что я объединился с настоящим воеводой, пусть он и гоббо. Если он не настоящий воевода, они порвут его, всё чин чином, а карлы пусть тогда развлекаются с крысками, я могу драться и с теми и с теми, и золото останется при моём.
— Вот теперь ты говоришь, как король, — одобрительно произнёс Зарргакк.
Горфанг взглянул на троллиную голову, привязанную к мешку Гэббла. Ему захотелось вернуться во времена, когда всё было проще.
— Аж голова разболелась.
Зарргакк сделал хороший глоток.
— Никто не говорил, что быть королём — просто, твоё высочайшество.
— Никто не говорил, что это сложно. Будь большим, круши! Так живёт орк! И не говорили о всяком другом… Что надо всё это… — Горфанг скорчил рожу, — думать!
— Если говорить, кто согласится? Но кто-то же должен выйти и подняться в глазах Горка и Морка. Так получишь и славу, и мощь, и больше золота и зубов, чем можешь представить. Но быть жестоким мало. — Зарргакк как-то странно улыбнулся. — Ещё ты должен быть хитрым.
Горфанг кивнул, но ничего не сказал. Он пристально глядел в огонь и пил своё пиво.
На следующий день Горфанг и его слуга гоблин ушли из пещеры Зарргакка, оставив того сидеть на корточках перед очагом. Не прошло и двух минут, как у шамана защекотало в затылке. В его нос закралась плесневая вонь табака ночных гоблинов и прокисшего грибного пива.
Зарргакк потёр лоб, но не стал оглядываться.
— Вернулся? — спросил он. Лицо его изменилось. — Конечно, он вернулся, идиот!
— Успокойтесь, вы, оба, — произнёс скрипучий гоблинский голос. — Ну, что, он согласен?
Зарргакк кивнул.
— Может быть. Заставить орка слушать гоблина — сложная штука. Тем более пещерного недомерка. Дюже сложная.
Раздался тихий смешок.
— Ну, я же справился? Мы провернём это, и Горк с Морком будут довольны. Однажды Скарсник и Горфанг возглавят самый большущий Вааагх! в Скверноземелье со времён Грома Брюха, попомни моё слово, о, дас.
Зарргакк принялся раскачиваться взад-вперёд и смеяться.
— Это будет здорово, зог тебя дери! Мы всё, втроём — за!
Он истерично хохотал и взволнованно бормотал сам с собой о войне, смерти и пирушках после битвы.
Потом нахмурился. Глаза его были широко открыты, он приложил палец к губам и шикнул сам на себя.
Обернулся.
За спиной никого не было.
— Зоганный Дуффскул, — сказал он.
И посмеялся ещё немного.
Джастин Хилл Голфаг Пожиратель людей
Месть Голфага
I
— Хозяин сделает тебя умным.
Эти слова произнёс Фулугг Ходок.
Эти слова произнёс не Фулугг Ходок.
Голгфаг был в этом уверен. Он ни в чём не был уверен.
Его голова болела так, словно он всю ночь бодался с носорожцами. Голгфаг неуклюже пытался нащупать нож, но его не было. Он застонал, чувствуя, как судорожно дёрнулся распухающий и покрывающийся коркой правый глаз. Огр повалился вперёд, но что-то его удержало.
Голгфаг силился удержать левый глаз открытым, но видел лишь ухмыляющуюся тварь, которая одновременно была и не была Фулуггом Ходоком.
Голгфаг силился остаться в сознании.
Чё-то не получалось.
Голгфаг моргнул и застонал. Его глаза открылись. Он очнулся, когда кто-то кто хлопнул его по зубам, и увидел скалящееся лицо Фулугга. Услышал хохот.
Голгфаг взревел. Он собрал силы всей своей трёхметровой мускулистой туши, желая сбросить мучителя, сломать и измолотить его. Но чё-то не получалось. Его рёв захлебнулся в кашле. Он чуял себя: это была зловонная смесь пота, пыли и ещё острый, железистый запах открытых ран.
Фулугг посмотрел на него и снова издал низкий и дребезжащий смех.
— Хозяин сделает тебя умным, — в словах звучала насмешка. — Уже скоро.
Он шлёпнул Голгфага, с трудом пытавшегося остаться в сознании, но теряющего его. Обессиленного.
— Хозяин сделает меня умным, — выдавил из себя Голгфаг. — Да, Фулугг, я понял, хозяин сделает меня умным.
Задрав пленнику голову, Фулугг схватил его за щёки и сдавил, словно в тисках. Его губы вытянулись. На мгновение Голгфаг подумал, что он собирается его поцеловать, и не смог сдержать волну истерического смеха, прорвавшегося между безумием и болью. Он продолжал хохотать даже когда Фулугг ткнул пальцем в открытую рану на голове, липкую от наполовину застывшей крови.
— Уже скоро. Вот увидишь. Хозяин сделает тебя умным, — пускающее слюну существо, которое не было Фулуггом, склонилось вперёд и прошептало эти слова. От них разило смертью. Голгфаг вновь проиграл в схватке с обмороком.
Голгфаг заморгал, открывая глаза. Теперь он висел на стене в подземелье. Фулугга не было рядом. Холодный полумрак пах заплесневелым крысиным дерьмом и вонючими лужицами мочи. Дыхание сгущалось в пар. Если бы не боль, заглушавшая ощущение холода, то избитый огр бы дрожал. Но его крепкое тело уже приходило в себя, раны стягивались, боль отступала.
Голгфаг размял пальцы и ступни, а затем понял, что, хотя они и затекли от холода и крепких оков, ничего не было сломано. Плечи болели. Хотелось опустить руки вниз, но оковы были слишком прочными и тяжёлыми.
Голгфаг прищурился. Тусклый серый свет падал из высокого окна или люка. Оттуда дул ветер. Закатный ветер. Он чувствовал его и видел, как края проёма сияют золотом. Голгфаг жаждал этого света так же сильно, как и горного воздуха.
Голгфаг боролся, пока последние лучи заходящего солнца сверкали на краю высокого окна, постепенно тускнея, из золотых становясь жёлтыми, а затем тускло-красными. Потом свет исчез, сменившись тёмной синевой ночного неба, замерцала одинокая звезда.
Завыл волк. К нему присоединились и другие, радуясь ночи и мраку. За закатом приходит тьма… Инстинкт выживания говорил огру, как опасно быть прикованными в таких местах, когда приходит тьма.
Страх был, словно животное: слепое, напуганное, покорное инстинктам. Но при этом он давал силу, достаточную чтобы повалить на землю носорожца или избить саблеклыка в бойцовых ямах дола Скорби, где он вместе с другими молодыми быками показывал свою удаль против южных племён. Собрав весь страх и ужас, Голгфаг в последний раз напряг огромные мускулы. Что бы не удерживало его, оно прогнётся, поддастся и…
Выдержит.
Голгфаг сплюнул кровь и захохотал. Это был не безумный смех, раздавшийся от издевательств Фулугга, но сухой и невесёлый звук — усмешка существа, осознавшего, в каком аду оно оказалось.
Затем он замер и прислушался.
В пятидесяти шагах над собой он услышал далёкий, негромкий, но ясный звон ключей. Затем медный ключ повернул хорошо смазанный механизм замка, щелкнули три зубца, медленно втянулся тяжёлый железный засов, а потом тихо заскрипели петли.
Голгфаг напрягся, видя, как высоко над ним открывается дверь.
Сорок шесть ступеней. Голгфаг отсчитывал каждую.
Шаги были тяжёлыми. Огромная фигура медленно приближалась. Страх Голгфага сменился надеждой. Он везде узнал бы эту горбатую фигуру. Рядом с ним он последние три года прокладывал себе путь на запад.
— Фулугг! — прохрипел огр. Он внезапного движения челюсть заболела. В глотке было суше, чем в великих восточных Пустошах. Говорить было почти невозможно. — Не знаю, в какое проклятое подземелье ты меня приволок, но выпусти меня. Сколько хочешь? Сколько бы твой наниматель новый не дал, я дам больше!
Вырубленные прямо в скале ступени окружали зал. Фулугг спустился вниз, но если и слышал, то не подал виду.
— Фулугг! — выдохнул Голгфаг, но подавился словами, когда Моррслиб поднялся достаточно высоко, чтобы луч мерзкого жёлтого света проник в подземелье и осветил лицо Фулугга… больше не Фулугга.
Существо шагнуло вперёд. Его кожа пожелтела. Оно раззявило пасть, и Голгфаг увидел личинки, выползающие из глотки на язык.
Огр чувствовал тошноту и мог лишь закрыть глаза, но никогда бы не сделал этого. Он смотрел на подходящее чудовище. Затем оно заговорило, кашляя, плюясь на лицо Голгфага копошащимися мерзкими личинками.
— Время пришло, — произнесло существо, бывшее и не бывшее Фулуггом. — Идём со мной. Хозяин исцелит тебя. Хозяин сделает тебя умным!
II
— Что?
Голгфаг стоял спиной к стене в ясном свете дня и смотрел в тени. Тени говорили с ним. Их голос был низким и глубоким. Камни на вершине груды опасно качались.
— Что? — повторил голос. Голос казался невозможно глубоким.
Болгг Сокрушитель Великанов выпрямился в полный рост и размял мускулистую спину. Швы на его куртке натянулись и лопнули. Звенья где-то найденной на поле боя кольчуги сходились и расходились, пока Болгг тянулся за эттинской палицей, упиравшейся шипастым навершием в пол. Выпятив подбородок, Болгг заговорил вновь.
— Ты что сказал?
— Забей, Голгфаг! — окликнул его какой-то храбрец, но юный огр не собирался больше молчать. Они перешли через Чёрные Горы в самый разгар бурь, когда лишь людоеды осмеливались ходить через бушующие метели. В пути они потеряли своего носорожца и теперь сами тащили все тюки. Как же Голгфага достал этот тупой и жирный большебрюх.
— Пройдём по высокому перевалу, а? Придём к мягкому брюшку человеческих земель, а? Людишки будут спать в своих фермах. Их амбары будут ломиться от зимних запасов. Мы славно нажрёмся. Мы найдём лошадей, которые будут тащить наши вещи. Много лощадей, они смогут утащить всё, что мог один носорожец. Но смотри-ка! — огры огляделись вокруг. Развалины говорили сами за себя. Они были в разрушенном городе, и не им выпало удовольствие его разрушить. Это поселение было уничтожено десятилетия, возможно даже века тому назад. — Ты привёл нас в пустошь! И здесь мы едва ли найдём для еды хотя бы овцу или собаку, вокруг лишь разваливающиеся камни! Ты говорил, что у тебя есть карта. Что здесь будет большой город людей. Но смотри! У ворот уже растут деревья. Этот городишко разрушили ещё во времена титанов!
Говоря, Голгфаг повысил голос. Он спустился с гор ради золота и славы, но удовольствовался бы и полным еды брюхом. Теперь же у них не было ни денег, ни пищи, а последний раз, когда они что-то ели, это была кучка перепуганных гномов их медных шахт, пытавшихся скрыться в холмах.
— Мы можем вернуться обратно в Чёрные Горы, — предложил тогда Болгг Сокрушитель Великанов, когда они сидели и высасывали мозги из гномьих костей. — Говорят, что в них есть пещеры, битком набитые зеленокожими. Мы будем пировать как титаны!
Таким был Болгг — много слов, много обещаний, но мало всего остального.
Тогда ему возразил Фулугг. Он происходил из того же племени, что и Голгфаг, и когда-то был чемпионом в бойцовых ямах, пока завистливый соперник не оболгал его перед Золотозубом. Фулуггу пришлось уйти в изгнание.
Это была давно исхоженная вдоль и поперёк тропа. Фулуггу удалось добиться успеха, а затем вернуться навестить родичей с золотом, серебром и историями о далёких и чудесных землях.
Голгфага не пришлось долго уговаривать.
Он последовал в изгнание вслед за Фулуггом, а потом на перекрёстке Сандвельтс они встретились с бандой Болгга. И когда тот сказал, что знает место полное городов людишек, то они последовали за ним, несмотря на растущее разочарование самых жадных из огров. И никто из них не был жадней Фулугга и Голгфага.
— Не нравится мне вкус зеленокожих, — проворчал Фулугг. — Мы пришли есть людей. Ты обещал нам людей и говорил, что уже бывал здесь. Ты даже начертил карту, но где теперь проклятая карта?! Я не верю. Зачем ты привёл нас сюда? Предлагаю идти дальше. Скоро мы найдём людей. Людей, коров или овец. Даже немного гномов сойдёт.
Болгг неохотно уступил, и разделившиеся по двое огры осмотрели местность, но не нашли ничего. Повсюду вокруг раскинулась пустошь и тёмные леса, а из зверей они видели лишь чёрных птиц-падальщиков, которые покружили над их головами, а затем улетели на север, словно унося с собой сообщение.
Они долго ждали решения Болгга. Наконец, он уверено заявил, что они должны идти на север.
— Идём дальше. Ты прав. Я никогда не был здесь. Я шёл на северо-восток. Там было много людей. Если мы пойдём на север, то найдём их. Так мне сказала карта.
Неделю спустя они увидели перед собой город.
— Мы разграбим его до заката! — пообещал вожак устремившимся к городу ограм. — Полные брюха и полные мешки, лошади и мулы, которые унесут всю нашу добычу!
Конечно же, он ошибался. Чем ближе они подходили к поселению, тем тревожнее чувствовал себя Голгфаг. Что же за города стоят посреди пустошей, где вокруг нет ни ферм, ни полей, ни даже перемалывающих зерно мельниц?
Брошенные города. В них нет ничего, кроме ветра и стонущих на покинутых лугах призраков мёртвых воинов.
Лишь несколько часов спустя остальные поняли, что Болгг подвёл их вновь. Это был не город, а развалины. Его стены ещё стояли, но в них были пробиты огромные дыры, где камни развалились и рухнули так, словно на них наступил лениво прогуливающийся титан.
Когда огры подошли к башне, под которой висели покосившиеся и разбитые ворота, они чувствовали лишь голод и разочарование, что было очень опасно.
Будет драка. Голгфаг чувствовал это.
Чувствовал, словно надвигающуюся бурю.
Голгфаг держался в стороне. Пусть дерётся Фулугг. Он же решил оглядеть развалины и шагнул под покосившуюся крышу караульного помещения. Внутри повис кислый запах мокрой земли и гнили. На стену опирались ряды ржавых алебард, чьи древка покрылись зелёной плесенью. Пол был завален костями. Здесь была ужасная резня. Тела либо разорвали на части, либо растащили падальщики. Но в уголке комнаты лежал целый скелет.
Должно быть это был капитан стражи или какой-то другой воин, погибший в тщетной попытке защитить город. На черепе до сих пор была жёлтая фетровая шляпа, выцветшая и покрытая грязью, и огромное белое страусиное перо. Но внимание Голгфага привлёк комплект стальных доспехов, до сих пор сверкавший, словно отполированное серебро, даже теперь, когда всё вокруг гнило и ржавело.
— Тебе стоило надеть шлем, — сказал Голгфаг открывшему рот мертвецу.
Скелет не ответил ничего. Его рот был распахнут, а пустые глазницы незряче уставились на людоеда.
Голгфаг нагнулся и провёл по броне рукой. Она была погнута во многих местах, но не расколота. По телу Голгфага прошла алчная дрожь. Вот оно, его сокровище. Он стянет поножи вместе с берцовыми костями и клочьями ржавой кольчуги, вытряхнул их и примерил пластины к рукам. Сойдёт за наручи, подумал Голгфаг, подгоняя их под форму.
Он забрал всё, что подойдёт для брони, а потом поднялся и взял белое перо. Приладив его к шапке, заскучавший и недовольный Голгфаг ушёл.
В эту ночь огры говорили мало. Грозовые облака собирались в надвигающуюся бурю. Есть было нечего, поэтому им пришлось собрать кости мертвецов, чтобы вскипятить их и протушить. Вкус такой пищи был мерзким, словно в одном бульоне они смешали годы смерти и разложения. Голгфаг сидел рядом с Фулуггом у костра вместе с юными быками.
Они сверлили взглядом Болгга и его громил с серыми спинами, пока Сокрушитель Великанов распалялся, громко говоря о том, что недалеко от этого разрушенного города людишек наверняка есть и другие.
Фулугг сражался в землях людишек. Он был единственным из огров, забравшимся так далеко на запад.
— Болгг, ты жирный дурак, — заговорил Фулугг. Голгфаг расхохотался, и его смех уязвил Болгга куда сильнее оскорблений. Он сердито уставился на юнца, потянувшись рукой в висевшей на поясе огромной палице. Фулугг продолжил. — Завтра я ухожу вместе со своей бандой.
Но проснувшись утром, они обнаружили, что Фулугг исчез, бросив своих парней.
— Я здесь главный, — заявил Болгг. — Если хотите сбежать, как Фулугг, то давайте.
Никто не ушёл.
Пока никто.
III
Вцепившиеся руки тащили Голгфага вверх по ступеням. От них пахло гнилой плотью. От запаха воздух стал комом в горле Голгфага, и он закашлялся. Вокруг было темно. Его руки были связаны перед ним, но ноги были свободны. Голгфаг знал мало, но понимал, что придется сражаться. И он не хотел оказаться там, куда его тащили.
Несмотря на оцепеневшие плечи, он смог свести вместе пальцы, а затем рвануть в разные стороны, достаточно резко, чтобы разорвать путы. Слева было тело. Он ударил, попав твари под челюсть, и услышал приятный треск ломающихся костей. Локоть вбил другого в стену, а третьего он отбросил головой так сильно, что расколол ему череп с влажным треском о каменную стену.
Это было хорошо.
Голгфаг захохотал, услышав, как треснула спина. Он схватил ещё одного нападавшего за затылок, а затем свёл колени и руки, зажав между ними голову твари. Огр любил раскалывать черепа. Даже едва видя врагов, он понимал, что это было слишком легко. Голгфаг был наготове, когда в него вцепились новые руки. Он насчитал ещё два смертельных удара, но твари не отступали. Лишь спустя тридцать секунд схватки Голгфаг понял, что, хотя он и убивал врагов, они не умирали.
Наконец, он согнулся пополам, сплёвывая на каменные ступени осколки зубов и кровь.
— Довольно! — зарычал Голгфаг. Но твари продолжали его избивать.
Огру хватило ума приберечь силы на потом.
Они… Голгфаг не знал, кем они были, лишь то, что Фулугг теперь стал одним из них… они тащили его по вонючей галерее. С одной стороны зиял тёмный проём. Там был широкий зал — Голгфаг слышал эхо. Воздух был сухим. Он пах костями и разложением. Запах был приторным и вездесущим, словно это место использовали как усыпальницу для мёртвых или армий, сражавшихся здесь давным-давно. В нём также было очень много тварей. Он слышал, как они приближаются, подползают.
Внезапно нечто выпрыгнуло из тьмы — лапы, клыки, когти, посреди лба единственный глаз без зрачка. Голгфаг понял, что ему конец. Но существо не ударило. Его словно остановила невидимая стена, и тварь забилась, взвыв, словно побитая собака.
Когда-то бывшее Фулуггом существо презрительно посмотрело на тварь.
— Это было не умно, — сказал он, схватив Голгфага за его мокрые от крови волосы. — Идём. Хозяин сделает тебя умным.
IV
Именно Голгфаг обнаружил, куда они пришли. Слова были ясными, и если бы другим хватило ума изучить язык — как хватило ему ума обучиться у огнебрюха, жившего кочевой жизнью и разводившего камнерогов — они бы уже ушли прочь.
Имя было ясным как день. Оно было вырезано на арке ворот изгибающимися готическими буквами. Арка лежала среди обломков, заросших мхом и кустарником. Голгфаг искал следы Фулугга, когда, забравшись на груду и смахнув зелёные ростки, увидел перевёрнутые слова.
— Фейльдорф, — сказал сородичам Голгфаг.
У слова был странный привкус, ведь оно было чужим, совершенно непохожим на его родной язык. Но Голгфаг слышал достаточно историй у костра, чтобы понять, что это было легендарным и ужасным местом. Этот город стёрли с карт много веков назад. Когда-то это было процветающее поселение людей, но теперь оно стало опустевшей обителью воспоминаний, призраков и выживших в древних битвах.
— Фейльдорф, — фыркнул Болгг. Оглядывая окрестности вместе со своими громилами, он поймал волчицу и четырёх её щенков. От вкуса свежего мяса к нему вернулось беззаботное настроение, — Ба, да какая разница? Это развалины людишек. Сегодня мы славно поедим. Держи!
Он протянул хромого щенка Голгфагу, проглотившему его за один укус. Юный огр не был слишком уж гордым.
— А завтра?
— И завтра мы славно поедим. Заживём. Найдём ещё добычу. Вот увидишь! Мы будем славно есть весь год, — Болгг казался странно уверенным в этом, и юнец пошёл прочь.
— Голгфаг, — окликнул его Болгг. Он обернулся. — Что это?
Голгфаг посмотрел вниз, на позолоченный нагрудник мертвеца, теперь закрывающий его брюхо.
— Это металл людей.
— Выглядит нелепо. Сними его.
— Сниму, когда мы уйдём из этой дыры, — ответил Голгфаг.
V
Голгфаг лежал на каменной плите под высоким сводом зала. В воздухе повис мерзкий приторный запах старого свечного воска и благовоний чёрного лотоса. Волосы Голгфага стояли дыбом.
В комнате было ощущение стужи, которую не спутать ни с чем, чувство леденящего душу колдовства.
Голгфаг силился поднять голову над плитой. Бледные силуэты извивались вокруг его запястий и лодыжек: призрачные белые змеи, корчащиеся и переплетающиеся, сливающиеся в единую и… живую, хотя слово и казалось неуместным… петлю.
Голгфаг попытался поднять ногу. Змеи застыли, став неподвижной верёвкой.
Он медленно вспоминал подробности. Теперь он мог собрать их вместе. Долгий подъём через залы, полные истекающих слюной безумных отродий из самых мрачных кошмаров, воющих, скулящих, стенающих и пожирающих друг друга от жажды крови. А затем его притащили сюда. В этот зал высоко в башне. Ведь это явно была именно она — круглая башня, сквозь которую петляли спиральные лестницы, древняя, но не разрушенная.
Не трать силы, сказал себе Голгфаг. Бывало и хуже. Думай головой, хотя она и болит. Ну, хотя бы открой оба глаза.
Звериное чутьё говорило огру, что снаружи всё ещё была ночь. Едва ли он пролежал здесь больше часа. Горбатая луна Моррслиб всё ещё восходила в небе. Голгфаг вглядывался в темноту, пытаясь разобрать детали.
Он был над землёй. Зал явно принадлежал богачу, а вокруг стен были свалены в кучи груды пергамента, побуревшие от времени звериные шкуры и древние кристальные шары, внутри которых плавали заспиртованные клочья каких-то зверей или иных существ. Там же стояла лестница на колёсах — наверное, для того, чтобы можно было заглянуть на верхние полки. Голгфаг никогда такого не видел и не представлял, как столько слов могут тут понадобиться одному человеку.
Сам Голгфаг особо не разбирался в словах, каждый раз втягивавших его в него неприятности. Он вспомнил схватку с Болггом. Стоило подкараулить его, дождаться, когда Разрубатель Великанов пойдёт отдыхать, а затем разбить ему голову сзади.
Но нет, Голгфаг решил сделать всё по старинке. Лицом к лицу на виду у всей банды. Таким вот он был дураком.
Огр зажмурился. Его челюсть болела, во рту был привкус крови, а один глаз заплыл так, что почти не открывался. И-ди-от…
Теперь всё было понятно. Болгг избавился от Фулугга, а затем поступил так же с ним.
Запах гнили словно цеплялся в него когтями, обволакивая всё вокруг. Голгфаг вспомнил наполовину сгнившее лицо Фулугга. Он поклялся, что не закончит так.
В это мгновение прозвенел колокол. Его скорбный звон раздался где-то высоко. Глубоко в подземельях завыли и застонали существа. Голгфаг не знал, стенали ли они от удовольствия или от ужаса, но по его коже прошли мурашки.
Хозяин приближался.
VI
— Что ты сказал? — потребовала ответа тень. — Ты хочешь больше золота? Ты привёл нас к золоту и заплатил за него потом, кровью и костями? Беги как Фулугг! Уползи в горы! Я здесь главный, никто не осмелиться занять моё место! — Болгг выставил челюсть вперёд, провоцируя младшего огра ударить.
Голгфаг упёрся ногами в землю, готовясь. Его броня — вся взятая с тела человека броня, которая подошла — лязгнула. Закрывавшие бёдра пластины стали наручами, нагрудник — защищаюшим брюхо щитом, а шлем он прибил на конец булавы. С этим Голгфаг чувствовал себя настоящим воином.
Никто из стоявших рядом огров не осмеливался заглянуть ему в глаза. Они не рисковали. Голгфаг пытался обратиться к их голоду.
— Болгг, я знаю, что ты сегодня нашёл еду. Её нашёл ты и твои громилы. Я чую её. Как мы договаривались? Что поделим её, если найдём!
Вожак плюнул и попал прямо в щёку Голгфага. Его лицо побагровело. Слюна медленно потекла вниз, а на шее вздулись вены.
— Не надо! — крикнул кто-то, но было уже поздно.
Голгфаг убивал и за меньшее и убил бы и за большее. Он убил бы просто потому, что ему нравилось убивать. Конечно, у него было не так уж много шансов победить, но сама возможность манила его.
Его внезапный удар снизу попал Болггу прямо под жирную и тупую челюсть. Его голова дёрнулась назад, тень вздрогнула и пошатнулась. Голгфаг даже подумал, что справился. Но затем тень встряхнулась, а Болгг посмотрел прямо на него. Из уголка его рта текла кровь. Уже много лет никому не удавалось прежде пустить кровь Болггу Разрубателю Великанов.
Вожак ухмыльнулся, показав жёлтые зубы, по которому текла красная кровь, и поднял свою палицу. Она была окована медью, разбитой за долгие годы пренебрежения, но всё ещё имела навершие в виде узнаваемой волчьей головы. Когда-то это оружие сделали, чтобы разбивать ворота замков, а затем его похитили обитатели пещер. Наконец, оно попало в руки Болгга, украсившего его черепами, шлемами и оружием убитых врагов, грубо вбитым прямо в древесину.
Голгфаг смотрел, как Болгг охотно готовиться к схватке, и думал, как бы хорошо было иметь план по выходу из такого мёртвого тупика. Особенно юного огра в этот момент тревожило слово «мёртвого». Он рассчитывал на поддержку хотя бы части быков, достаточно внимательно слушавших его прошлой ночью, но сейчас, при свете дня, оказавшихся более сдержанными. Пусть они теперь подохнут с голоду, подумал Голгфаг, выглядывая путь к бегству. Но остальные огры банды молча собирались в круг. Его спина прижималась к разрушенной стене — слишком высокой и при этом слишком толстой, не перелезть, не проломиться.
Булава поднялась в воздух. Казалось, что упавшее дерево вновь встаёт.
Голгфаг чуял страх.
Свой страх.
VII
Внешне хозяин не был таким уж грозным и страшным — напротив, он был сутуленным и лысеющим, со стянутыми серыми волосами, извивающимися на затылке, словно маленький потрескивающий плащ.
В одной руке он сжимал украшенный серебром чёрный посох, а другую выставил вперёд, словно ища путь. Хозяин спускался вниз по ступеням медленными и размеренными шагами. Этот человек, а это явно был человек, был одет в длинный синий жакет и камзол, украшенный золотыми пуговицами и павлиньими перьями. На ногах были мягкие кожаные сапоги. Голгфаг чуял телячью кожу, не понимая, как его нос различает такие тонкие детали. Он чуял телячью кожу и духи, которыми, как он слышал, пользуются развратные люди, сильный запах разовых масел и чёрного лотоса, почти скрывающий вонь древнего разложения.
Ступени лестницы закручивались вокруг стен башни. Человек приближался. Он говорил сам с собой. Бормотал. Когда он повернулся к Голгфагу, тот смог разобрать слова.
— Они идут, — говорил человечек. — Они будут здесь через три дня. Что мы можем сделать? Мы должны что-то сделать. Они будут здесь через три дня.
Голгфаг даже почуял надежду. Возможно, ему удастся разговорить его. Умаслить, сторговаться, запугать. Но тут Моррслиб блеснул достаточно ярко, чтобы Голгфаг смог различить лицо человека, сошедшего с последней ступени и повернувшегося к нему. Человека ли?
Возможно, когда-то. Но теперь его кожа сморщилась, словно последнее яблоко в бочке, а одна из глазниц опустела. Глаз был не на голове, а прямо в выставленной вперёд руке, вытянувшийся зрачок пристально смотрел через сжатые пальцы.
Глаз уставился на лицо Голгфага и повёл существо прямо к нему. Руки заканчивались когтями. Во рту были клыки, и тело было не ссутуленным, а ужасно изуродованным.
— Ах, — причмокнуло существо, зашипев от удовольствия и предвкушения. — Как раз вовремя. Они будут здесь через три дня. Этот хорош. Быстрее, точите ножи, разожгите жаровню, потеря крови может быть смертельной. Быстрее, Лукард, быстрее. Нельзя терять времени. Они идут. Мы должны их остановить. Иначе что останется, когда они придут? Нас ждёт много дел!
Тварь подошла ещё ближе, и вонь духов ударила по ноздрям Голгфага. Одна рука держала глаз. Другая шарила по плите, пока не нашла инструменты, и поднялся широкий клинок с заточенным лезвием, зазубренный, чтобы кровь легче стекала.
— Этот подойдёт, — сжимавшая глаз рука придвинулась ближе. — Нельзя терять времени.
VIII
Разрушенный город содрогался от ярости сражающихся огров. В нём уже больше века не видели такой силы. Такой животной ярости. Где-то далеко рассыпавшийся шпиль рухнул на гробницы давно сгнивших аристократов Фейльдорфа, сокрушив своим весом их почерневшие от огня мраморные статуи. Скрипевшая перемычка развалилась. Много лет провисевшие ворота сорвались с ржавых петель и с грохотом обрушились на землю.
Броня Голгфага сверкала так ярко, что слепила Болгга. Он никак не мог ударить своего врага, и это сводило его с ума. Вожак бушевал, размахивая своей огромной палицей.
— Кто сорвал врата Торинна Чернобородого с петель в горах и раздавил шлемы его танов, выдавив им глаза? Я! Болгг Разрубатель Великанов, Ужас Десяти Племён! — Болгг разжигал свою ярость всё сильнее. Кровавая слюна скапливалась в уголках его рта. Голгфаг не знал, как ему удалось долго продержаться, но это давало надежду. Болгг не мог в него попасть — юный огр легко ушёл и от первого, и от второго ударов. Первый расщепил на части брусчатку. Следующий врезался в старую яблоню, затрещавшую и рухнувшую.
Голгфаг ударил в ответ, нанеся страшный удар по колену Болгга, но взбешённого тирана не остановило бы ничего, кроме разве что разбитого черепа. Голгфаг намеревался так и поступить.
— Будь ты проклят! — взревел Болгг. Броня Голгфага сверкала так ярко, что он не мог прямо на неё смотреть.
Вожак помедлил. Дерзкого юнца явно защищали какие-то чары. Но даже если он не может ударить его, то всё равно может победить…
Позади Голгфага была стена какого-то высокого здания, возможно храма или святилища. Тяжёлые блоки из жёлтого камня были сложены вместе таким мастерством, что пережили и сожжение города, и годы запустения. Взмах Болгга прошёл далеко от головы Голгфага — так далеко, что тот и не пытался уклониться, а просто захохотал.
Булава врезалась в блоки, круша их металлическими шипами, и стена застонала. Древние камни поддались, и Голгфаг осознал опасность. Поздно.
Всё словно замерло на миг, пока огры ватаги смотрели на это в благоговейном ужасе, а затем огромная стена рухнула, погребая Голгфала под настоящей лавиной обломков, точёных каменных плит и пыли.
Последняя опустилась далеко не сразу. Болгг ухмыльнулся. Наглеца завалило тоннами камней. Он свирепо уставился на остальных, положив палицу под ноги, чтобы выпрямить смявшиеся шипы.
— Ну, кому тут ещё хочется больше золота?!
IX
— Быстрее, разожгите жаровню и приготовьте зелье.
Называвшее себя Лукардом существо двигалось умопомрачительно быстро, всюду следуя за протянутым глазом. Оно разожгло угли в жаровне, стоявшей так близко, что Голгфаг чувствовал, как ему припекает бок. Лукард прошёл вдоль алтаря, а затем вернулся обратно. Он положил нож, взял другой, затем после недолгих раздумий отложил и его, а затем нащупал секач, каким мясники разрубают пополам говяжью тушу.
— Большой, хорошо. Хммм, да, очень хорошо. Он нам пригодиться. Времени так мало…
Жёлтый глаз в вытянутой руке закатился вниз, пока когти Лукарда неуверенно скреблись вдоль разбросанных ножей, сжимаясь рукояти одного с закрученным лезвием.
— С чего бы начать? Возможно с тиройама или с меньших желез окулума? Возможно с дополнительного придатка? Рука, нога, коготь…
Глаз внезапно дёрнулся в сторону Голгфага. Зрачок сузился, словно что-то подозревая. Лукард зашипел сквозь заострённые зубы.
— Они послали тебя?
— Что? — неуверенно переспросил огр. — Кто?
— Вот зачем ты пришёл, — глаз придвинулся ближе. Голос стал уверенным. Слова капали словно яд. — Они послали тебя. Ты — шпион. Ты хотел открыть ворота, впустить их?
Когти протянулись к Голгфагу. Когда они схватили его, огр ощутил в них силу, гораздо большую, чем то, чего он ожидал бы от такой маленькой, сморщенной и морщинистой твари. Лукард тряс его, словно тряпичную куклу. Зубы Голгфага скрежетали, а кости дрожали. Наконец, его бросили обратно на плиту.
— Ты хотел впустить их. Как ты осмелился предать нас всех?
Другой коготь протянулся вперёд и сжал глотку Голгфага. Страх покинул огра. Он знал, что скоро умрёт, и был разъярён ждущей его судьбой. Если бы он смог вырваться из колдовских цепей, то вбил бы ум в каждого мертвеца и адское отродье в этой проклятой башне. Голфаг заорал, давая волю своему разочарованию и гневу.
— Будь проклят ты и твой лепет! Что это за безумие!? Когда я вырвусь, то разобью твой череп на тысячу частей!
Огр застонал, когда тварь ударила его головой о камень. Сила Лукарда поражала. Голгфаг продолжал кричать, но это лишь приносило боль. Так всё и закончится. Безумная тварь из кошмаров раздавит его в лепёшку в какой-то безымянной адской яме…
— Ты с ним. Ты предашь нас. Он послал тебя, — шипел Лукард.
— Кто? — смог выдохнуть Голгфаг. Избиение остановилось, — Кто? — повторил он, и в этот раз слова вытекли вместе со струйкой крови.
— Горбад! — рявкнул безумец, взяв очередной случайный нож. Он оскалил от удовольствия заострённые зубы, начав разрезать бедро огра. Боль была ужасной. Голгфаг прикусил губу, чувствуя собственную кровь.
— Горбад? — простонал он.
Нож опустился.
Рядом с ухом раздался тихий стон.
— Ты знаешь его. Ты пришёл от него. Ты с ним.
Голгфаг захохотал. Тварь была явно безумной. Теперь он чувствовал себя сильным. Несмотря ни на что, он был в своём уме. Разумный против безумца, живой против мёртвого, надежда против безнадёжности…
— Горбад Железный Коготь умер тысячу лет назад, — сказал он сморщенной твари. — И ты умрёшь, как только я освобожусь!
Жёлтый глаз замер прямо перед лицом Голгфага. Чёрный зрачок сузился от ненависти и неверия.
— Он лжёт. Успокойся, Лукард, — сказала себе тварь. Успокойся. Медленнее. Не торопись.
Лукард был уверен, что его творения становятся всё лучше и лучше. Он почти усовершенствовал бойцовых существ: яростных, свирепых, даже достаточно жестоких. Это было трудной задачей — наполнить существ силой, но при этом также сохранить достаточно живого разума, чтобы им удалось потягаться коварством с надвигающейся ордой. Потребовались века исследований. У него было всё время в мире. Нужно было сохранить злобу, наполнить тело колдовством, сделать не просто нежить, но нечто иное и ужасное: живого мертвеца.
— Тонкости и сложности операций, сложные тонкости, тонкие сложности. Операции, да, верное слово. Операндус, операнди, операнда инфандус, портентифилис, монстрифер.
Вкус древних слов был сладок и приятен. Как кровь, как плоть, как слова силы, которые Лукард выучил давным-давно, когда первые бюргеры Фейльдорфа положили камни на камни, а он построил башню, придя однажды ночью в обличье волка.
В те дни он был диким, поглощённым жаждой крови.
В последующие долгие годы его поглотила жажда познаний, а применением этих познаний…
Лукард зашипел тихо, насмешливо и зловеще. Примениус доктрина! На чём он остановился? Ах да…
— Ты начинаешь меня бесить, — тихое рычание заставило одинокий глаз Лукарда обернуться от изумления. Творения никогда не говорили с ним так. Он посмотрел вниз. Огр очнулся.
— Хорошо, время пришло. Ты выпьешь это, — шипящий, шелестящий голос не предвещал ничего хорошего. Лукард подошёл к кипящему аналитическому стакану и медленно перемешал в нём крошечные зелёные кристаллы. Они растворились, в воздух, с шипением, поднялся изумрудного цвета дым. Голгфаг в последний раз попытался разорвать путы, но они лишь впились в тело, держа его крепче, чем когда-либо.
— Время пришло!
Лукард вставил в рот огра воронку, высоко поднял стакан и позволил тонкой струйке потечь вниз.
Жидкость оказалась одновременно сладкой и мерзкой, похожей на гнилые персики. Голгфаг закашлялся, давясь. Там, где пролившаяся через край воронки жидкость капала на тело, кожа вздувалась и краснела от ожога.
— Времени так мало, — шептал Лукард. — Возможно, как раз достаточно. Ты большой и сильный. Ты встретишься с самим Горбадом. Сломай его, избей его, выпей его кровь, высоси его мозг из костей! — он чувствовал, как в воронке булькают последние капли зелья.
Жидкость шипела. Голгфаг кашлял. Он начал стонать и покрылся испариной. Жёлтый глаз словно заполнил весь зал, щурясь, сверля взглядом его покрасневшие щёки. Огр чувствовал, как по лбу течёт пот. Он дрожал. Зелье начинало действовать. Рука подалась вперёд, и око стало вглядываться, изучая подробности работы. Лукард подождал ещё несколько мгновений, прежде чем убрать воронку, и в это мгновение глаза огра распахнулись. Вместо боли он увидел в них ненависть, раскалённую жарче кузницы гномов.
Голгфаг выплюнул зелье прямо на вытянутую руку Лукарада — руку, сжимавшую ненавистный жёлтый глаз.
Лукард отшатнулся слишком поздно. Его рука вздулась, зашипела. Он выронил глаз и попятился, врезавшись в жаровню. Шёлковый рукав загорелся. Рукав, ладонь, рука, а затем всё тело вспыхнуло живым факелом как свеча, таким сухим и древним был Лукард.
Нечестивая некромантия заточила частицы жизни в его теле много веков назад, и пламя — каким бы раскалённым оно не было — не могло их сжечь. Но оно могло ранить. Голгфаг и не собирался убить тварь, лишь сбить её концентрацию.
Голгфаг наблюдал, как воет живой факел, от пронзительного и человеческого визга в зале разбивались на части все стеклянные шары и фиалы. Их осколки вместе с тлетворным содержанием разлетались в разные стороны. И удерживавшие огра корчащиеся оковы внезапно исчезли.
— Мой глаз! — выл Лукард. — Мой глаз!
После мгновения промедления его колдовство вернулось, но было слишком поздно.
Рука опустилась на его левое плечо.
Слепой, не видящий ничего Лукард обернулся.
Ударом ноги Голгфаг отправил глаз в полёт через зал. Чёрный зрачок закружился. Затем огр обернулся к слепой твари и глубоко вдохнул.
Он схватил Лукарда за горло и поднял его в воздух. Да, это будет приятно…
Двигаясь быстрее саблеклыка, Голгфаг ударил тварь о книжный шкаф, разлетевшийся на части, затем дёрнул продолжавшего гореть Лукарда обратно и шарахнул о каменную стену. Пламя обжигало руки огра, но он держался. Затем он осознал свою глупость. Пламя не сможет убить такую нелюдь, недостаточно будет и грубой силы. Тварь хлопнула его рукой в бок, и Голгфаг ощутил это так, словно его ударило тараном. Он усмехнулся. Даже ослепший Лукард был сильным, как великан. Он думал, что тварь похожа на обычного человека, которого можно разорвать на части, как готовую добычу. Но колдовство стягивало тело вместе, и как бы силён не был сам Голгфаг, он сражался с горящей тварью, которую не могло убить пламя. Он никогда прежде не сталкивался с такой колдовской мощью.
Но у Голгфага была сила и размер. Он поднял тварь в воздух.
Пламя взревело. Взревел и Голгфаг. Но он держал Лукарда крепко и раскручивал над головой, а затем отпустил. Взвывший колдун пронёсся над комнатой и врезался в каменную стену. Голгфаг набросился на него, не давая подняться. Он раскрутил его вновь и в этот раз не промахнулся.
Лукард обрушился на окно, круша стёкла, и исчез в ночи: пылающий факел, падающая звезда, комета с огненным хвостом.
До Голгфага донёсся долгий затихающий вой, а затем всё стихло. Огр слышал лишь своё тяжёлое дыхание треск огня, расходящегося по стенам, лижущего перекрытия над головой. Вокруг уже падали горящие деревяшки.
Снизу доносилось рычание и вой. Похоже, что в момент промедления Лукарда сбежать удалось не только ему. Перед глазами Голгфага встал образ слюнявого многорукого чудовища. Он помедлил, оглядываясь вокруг. Разбросанные ножи всё ещё лежали здесь, как и посеребрённый посох, на который опирался Лукард, спускаясь по лестнице. Он был сделан из чёрного обсидиана с золотыми полосками на обоих концах и покрыт вдоль и поперёк змеящимися странными знаками. Голгфаг привязал посох к поясу и взял с алтаря жуткий секач. Затем он побежал, перескакивая за раз по три ступени. Уже у самой вершины спиральной лестницы он услышал позади надвигающийся вой.
Открытая ладонь Голгфага ударила первую тварь под подбородок. Её голова откинулась назад на сломанной челюсти, но мертвец продолжал наседать, цепляясь когтями за одежду. Наконец, взмах секача отсёк голову твари, и она рухнула, но на её место встали три новых, рвущих на части друг друга в жажде отведать живой плоти.
Голгфаг размахивал руками, словно стальной вихрь. Он рубил, кромсал и отбрасывал в сторону руки. Да, он мог убить всех мертвецов, но дым продолжал заполнять коридор, а твари всё прибывали.
А затем они внезапно кончились.
Голгфаг огляделся. Он стоял посреди настоящей бойни. Повсюду лежали лапы, выпущенные кишки, растекались лужи крови. Секач покончил с мертвецами там, где не смогли кулаки. Впереди лежала лестница, ведущая к открытому пространству, которое наверняка было сторожкой.
Голгфаг помчался по ступеням.
Но затем из теней раздался голос, а затем вылетел кулак, похожий на таран.
— Хозяин сделал тебя умным!
Удар пришёлся на щёку Голгфага, отбросив его вправо. Огр заскользил вдоль железных перил. Но он ответил с такой силой, что Фулугг на мгновение взлетел в воздух, а затем врезался в стену, пошатнулся и сполз вниз.
Голгфаг поднял секач, готовясь убить тварь. Но затем он ощутил укол вины.
Фулугг и он происходили из одного племени. Они говорили с одинаковым акцентом. Они были Саблешкурыми и братьями по оружию. Они вместе выступили против Болгга и поплатились за это. Возможно, что наложенные на Фулугга чары можно снять.
Он схватил собрата-огра за руку и ногу, закинул на плечи и помчался по лестнице. Позади падала крыша, ревело пламя, сыпались искры.
— Прекрати бороться! Я пытаюсь тебе помочь!
Кто знает, как давно Лукард создавал свои неуклюжие орды? Кто знает, в какие глубины безумие погрузился Лукард, когда вокруг был уничтожен его город… Что же удержало орков от его ворот? Возможно, страх смерти. Или некие колдовские чары?
Голгфаг прокладывал себе путь, используя Фулугга как таран, разбрасывая в стороны сбежавших сюда чудовищ, ковыляющих куда-то без направляющей воли своего хозяина. С каждым шагом силы возвращались к огру, крушащему своих врагов.
Голгфага это особенно не волновало. Он захохотал, спрыгнув в сторожку и приземлившись на обе ноги, держа на себе Фулугга.
Ворота были открыты.
— Бежим! — сказал он себе, а затем резко остановился.
Перед ним сидела огромная тварь из самых недр ада. Она была жирной и раздувшейся, словно жаба, а раздвоённый язык мелькал между рядами острых клыков. Пусть это отродье и было нежитью, для Голгфага оно было достаточно живым. Живым и голодным, жаждущим крови. Ковыляя к нему на задних лапах, тварь готовилась к прыжку, распахнув пасть — достаточно широкую, чтобы проглотить Голгфага целиком.
Огр взревел, крича боевой клич. Башня содрогнулась, когда он встретился с тварью лицом к лицу и бросил в неё тело Фулугга.
Тот рухнул прямо в широкую пасть чудовища. Тварь закашлялась, давясь.
Голгфаг проскочил мимо неё и исчез в ночи, где уже садился Моррслиб.
Он был свободен.
X
Две луны спустя ранее летнее солнце садилось над полями, окружающими Нордрайдинг, деревню, что лежала в Мутланде. Оно осветило также облако пыли, поднятой многими тяжёлыми ступнями — знак того, что захватчики, наконец, дошли до цивилизованных земель.
Их вёл Болгг. Он получил арбалетный болт в бок, когда его банда взяла штурмом деревянную часовую башню, защищавшую переправу, ведущую сюда. Но вожак был старым и крепким, он не любил проигрывать. Защитники умерли ужасной смертью.
Болгг опёрся на изгородь. Он чувствовал себя слабым, а его кишки крутило. Казалось, что они полны червей. Должно быть это от выпитой грязной воды. От неё, голода и постоянных схваток с дикими созданиями пустошей.
Во время пути на восток его рота уменьшилась почти вдвое. Бегство. Смерть. Болезни. Сказались все эти бичи вольных отрядов. Они шли по старым караванным тропам, многие из которых вели к заброшенным развалинам, но постепенно путь уводил их на восток, пока, наконец, огры не увидели впереди дым от огней. Общения пищи, золота и славы становились явью.
Когда рота Болгга приблизилась к деревне, то в животах у них заурчало от запаха эля, жареной говядины и свежего белого хлеба. Они слышали звук тонких голосов полуросликов. Играли дети. Все полурослики были детьми. Огры сожрут всё в деревне и двинутся дальше.
Впереди завыл рог. Их заметили. Возможно, какие-то защитники и попытаются остановить их, но не смогут. Огры были голодными, отчаявшимися, а еда была так близко…
Несмотря на боль в боку, Болгг ускорил шаг. Позади трусцой бежали его воины. Они не дадут полуросликам сбежать!
На ходу переваливающиеся огры проверяли оружие. Возможно, им даже не придётся никого бить. Достаточно запугать местных, заставить дать им еды. Ну, может разбить пару-тройку черепов. Вид крови творит с толпой чудеса.
— Стоять! — прогремел голос.
Болгг поднял руку, останавливая столпившихся позади воинов.
Но это был голос не Разрубателя Великанов, но кого-то впереди.
Огры захохотали, увидев цепь из перегородивших дорогу телег. Рядом с ними стояли полурослики, натянувшие тетивы луков. Жалкое зрелище. Они лишь ужалят их, словно осы. В смехе огров слышалось презрение.
Но затем огромная фигура ухватилась огромной рукой за край телеги и выпрямилась в полный рост. Дерево застонало под весом. Это был собрат-огр, упёршийся обеими ногами и поднявший руку.
— Я охраняю эту деревню. Кто идёт? — закричал он.
Вожак отбросил шест в сторону и проковылял вперёд.
— Это я, Болгг Разрубатель Великанов! Назови мне своё имя и уйди с дороги, пока мы не сожрали тебя и не бросили твои кости Пасти.
— Ты не узнаёшь меня? — вставший на их пути огр не сдвинулся с места. — Похоже, что разум покидает тебя, Болгг. Пора бы тебе вернуться домой и рассказать юным быкам о своих великих приключениях. Расскажи им о своей точной карте. Расскажи им, как ты продал Фулугга Ходока адской твари. Расскажи им, как ты бросил меня в эту проклятую яму. Ибо я Голгфаг из Саблешкурых! Голгфаг Убийца Болгга!
Вождь не мог стерпеть оскорбления. Он поднял булаву, взревел и бросился на спокойно ждущего его Голгфага. Тот сам не так давно вышел из леса опалённым, измождённым и таким же отчаявшимся как Болгг, но смог договориться с местными жителями, накормившими его. И теперь, когда его ожоги исцелились, Голгфаг был таким же сильным и крепким, как и всегда.
Да, он потерял сверкающую броню и секач, но теперь в его сумке лежала прихваченная у Лукарда палочка-выручалочка, а где-то по пути Голгфаг нашёл каменный топор, чей обсидиановый клинок мерцал в красном закатном свете. Топор хорошо лежал в руке, почти как если бы он сам выбрал хозяина.
Болгг был усталым, медленным и измождённым от голода. Голгфаг видел это, глядя на приближающегося огромного вожака. Он убьёт его и заберёт себе его прозвище, а затем сделает остальным предложение, от которого они не могут отказаться.
Болгг взревел, пересекая последние метры между ними. Он поднял палицу над головой. Было ясно, куда он нанесёт первый удар. Голгфаг взвесил в руке топор и втянул воздух, чтобы прочистить нос.
Это не займёт много времени.
Битва за Белокамень (не переведено)
Не переведено.
Роб Сандерс Архаон Вечноизбранный (не переведено)
Не переведено.
Дариус Хинкс Зигвальд (не переведено)
Не переведено.
К.Л. Вернер Красный Граф (не переведено)
Не переведено.
Дэвид Гаймер Торгрим (не переведено)
Не переведено.
Бен Каунтер Ван Хорстманн (не переведено)
Не переведено.
К.Л. Вернер Вульфрик (не переведено)
Не переведено.
Warhammer Online: Эра Возмездия (не переведено)
Энтони Рейнольдс Империя в Хаосе
Не переведено.
Крис Райт Тёмный шторм собирается
Не переведено.
К.Л. Вернер Выкованный Хаосом
Не переведено.
Завант
Гордон Ренни Завант (не переведено)
Не переведено.
Гордон Ренни Дело багровой клетки (не переведено)
Не переведено.
Джош Рейнольдс Проблема Моста трёх пошлин (не переведено)
Не переведено.
Джош Рейнольдс Загадка скорпионов
— Итак, Видо, что ты думаешь? — спросил Завант Коннигер.
Он внимательно изучал лежащее поперёк стола грузное тело. Хищное ястребиное лицо сыщика было непроницаемо.
— Навскидку, я бы сказал, что он мёртв, хозяин, — ответил Видо.
В отличие от Коннигера полурослик был невысок и круглолиц, как и все его собратья, но сложён был ладно — его крепкие мышцы не раз ставили в неловкое положение излишне опрометчивых врагов. Пока Завант осматривал труп, Видо оглядел кабинет. Йорге Мюллер, вышеозначенный мертвяк, был при жизни человеком состоятельным и вёл сидячий образ жизни, о чём свидетельствовал его объёмный живот. Кхемрийские канопы теснились рядом с катайской керамикой. Со стен свисали пыльные бретонские гобелены, а на одной была натянута высушенная шкура гигантской рептилии из Южноземелья.
— Это точно, низкорослый ты ворюга, — произнёс Завант, указывая пальцем на неуклюже развалившееся среди бумаг и учётных книг тело.
Мюллер был торговцем, решил Видо, и кое-каким влиянием он обладал, что объясняло присутствие в этой комнате Конигера, знаменитого альтдорфского учёного и консультанта.
— Оцени обстановку, изучи все детали и скажи, почему он умер?
— Кто-то… убил его?
Коннигер перевёл свой тяжёлый холодный взгляд на Видо. Не в силах пошевелиться тот лишь жалко улыбнулся.
— Да, его кто-то убил. Вопрос — как?
Коннигер принялся внимательно рассматривать кабинет. Он находился на верхнем этаже здания, расположившегося в опасной близости от одного из рукавов Рейка, протекающего через восточный квартал Альтдорфа. До носа полурослика доносились просачивающиеся через окна характерные речные запахи.
— Ты здесь для того, чтобы учиться, а не сыпать банальностями направо-налево.
— Тогда вопрос в том, "за что", так, хозяин? — предположил уязвлённый Видо.
— Это к делу не относится. И так всё ясно. Чтобы ответить на этот вопрос, стоит лишь оглядеть комнату. Мюллер коллекционировал побрякушки со всего света, и лишь малая их часть была приобретена законным путём; вот, например, эта ваза. Насколько мне известно, Мюллер никогда не был в Катае, и уж точно не оказывал никаких услуг нынешнему седьмому министру внутренних дел Нефритовой Империи.
— Он её украл?
— Верно. Либо заплатил, чтобы украли, — лениво произнёс Коннигер. — Точно как и всё остальное в этом кабинете. Мюллер был человеком ненасытным во многих отношениях — у него была мания, Видо, весьма необычного, прелюбопытного свойства.
— Как и у каждого вора, — пробормотал Видо, поглядывая на стол.
Неожиданно он увидел, как что-то блеснуло среди бумаг, и решил приглядеться поближе. Небольшая трубка, покрытая чудным узором — простая на вид, но, в то же время, красивая. На обоих её концах скрючились крохотные, затейливо выделанные скорпионы с прижатыми к трубке жалами. Видо осторожно взял её в руки и принялся изучать. Возле каждого скорпиона находилось отверстие размером как раз под человеческий палец. Посередине трубки расположились несколько плоских медных колец, покрытых странными письменами. Видо пошевелил одно из них и заметил, что надпись менялась в зависимости от того, как он крутил то или иное кольцо. Зажав в руках трубку, чтобы лучше её рассмотреть, он произнёс:
— Хозяин, что вы об этом скаже…
Щёлк!
Видо удивлённо моргнул. Каким-то невероятным образом его указательные пальцы застряли в отверстиях. Ещё один щелчок, и он почувствовал, как пальцы что-то сдавило. В то же мгновение он увидел, что жала скорпионов больше не лежали пластом на трубке — они выгнулись дугой, словно готовясь вонзиться в его руки. Пока он с выпученными от страха глазами смотрел на них, жала немного придвинулись к его кистям.
— Хозяин… — выдавил Видо, поворачиваясь к сыщику.
Коннигер положил руку ему на голову, и тот замер.
— Не шевелись. Что я тебе говорил? Детали и обстановка. Ты что, не заметил у Мюллера на костяшках необычные синяки? А следы на пальцах?
Завант присел на корточки и положил руки полурослику на запястья. Жала опустились ещё ниже. Видо поёжился.
— Не двигайся, говорю, — рявкнул Коннигер. — Изобретательно, а, Видо? Я её сразу узнал — это аравийская скорпионья ловушка и, судя по сложному механизму, довольно древняя.
Он взглянул на полурослика.
— Мог бы и сам догадаться. Ты меня разочаровываешь.
— Снимите её, хозяин, — захныкал Видо.
Жала, тем временем, опустились ещё немного.
— Тише. Знаешь, раньше это были игрушки для детей знатных вельмож, чтобы те учились сохранять спокойствие в сложных ситуациях. У каждой ловушки была своя геометрическая загадка. Реши уравнение и выберешься из капкана. Однако, чтобы увидеть узоры, нужна ясная голова. Видо, ты уже очистил свой разум?
— Да, как же, — раздражённо ответил полурослик, тщетно пытаясь выдернуть пальцы из скорпионьей хватки. Жала приблизились ещё немного. — Они отравлены?
— Вот отчего ты задаешь только самые бесполезные вопросы? — пальцы Коннигера порхали над кольцами, выстраивая слова в ряд и снова раскручивая их. — Лучше спросить, в чём заключается эта загадка.
— Хозяин, ну вы же читаете по-аравийски, так?
— И снова ненужный вопрос. Хватить впустую гонять воздух, Видо. Скажи, почему умер Мюллер?
— Яд! — чуть не проорал Видо.
— Нет.
Жала снова щёлкнули. Видо отчаянно пытался справиться с дыханием, чтобы отогнать страх, как учил Коннигер.
— Он… Он умер от невнимательности, — выпалил он.
— А ты внимателен, Видо?
— Я… Да! — воскликнул полурослик.
— Замечательно. Так, что его убило?
— Я-яд, — выдавил Видо.
— Раскрой глаза, Видо.
Выпучив глаза, полурослик вскрикнул. Скорпионьи хвосты, наконец, юркнули вниз и ужалили его в костяшки пальцев. Он замер, рассчитывая уже встретиться с Морром, однако ничего не произошло. Он обиженно поглядел на Коннигера. Тот ещё покрутил кольца и высвободил Видо. Полурослик выдернул уязвлённые пальцы и принялся оглядывать их. Засунув один из них в рот, он промямлил:
— Нет яда?
— Конечно, нет. Для чего, Видо? Это же детская игрушка, — Коннигер подкинул трубку в руке. — Герр Мюллер скончался от апоплексического удара, вызванного напряжением от решения этой сложной головоломки.
— Но вы же сказали, что его кто-то убил!
— Да, — ответил Коннигер, — и этот кто-то — он сам.
Он швырнул трубку Видо, и тот с трудом поймал её.
— Детали и обстановка, — произнёс мудрец и мрачно улыбнулся.
М.Ф. Брандшоу Под Градом Белого Волка (не переведено)
Не переведено.
Джонатан Грин Тени над Сильванией (не переведено)
Не переведено.
Энтони Рейнольдс Печать Хаоса
КНИГА ПЕРВАЯ
Год 2302, более чем на два века предшествующий правлению Императора Карла-Франца, был ужасен. Шла Великая Война против Хаоса, и нашествие сил Хаоса на далеком севере превзошло все дотоле виденное. Империя распалась на части, которые погрязли в гражданской войне. Лишь благодаря усилиям великого Магнуса Благочестивого Империя не погибла окончательно. Магнус объединил государства и повел союзные войска на север в Кислев, чтобы там дать отпор врагу. Битва не стихала несколько лет, пока, наконец, силы Империи не одержали победу. Воины Хаоса под предводительством Асавара Кула были разбиты. Гибель полководца внесла смятение в их ряды, и они пошли в атаку друг на друга. В великой битве многие племена были уничтожены, иные — рассеяны по свету. Часть племен отступила на север, откуда были родом, другие же ушли в горы и леса, окружающие Империю.
Империя одержала победу, но уже не была прежней. Десятилетия гражданской войны усилили вражду между государствами, и многие знатные люди предались давнишним усобицам. Народ погибал от голода и чумы. Великая Война опустошила казну, и армии многих графов-выборщиков понесли тяжелые потери. Угроза Хаоса миновала, но разрозненные племена продолжали терроризировать северные города и деревни, и не хватало солдат, чтобы от них защититься. Это было тяжелое время для народа Империи. Угроза с севера присутствовала постоянно — стоило только кому-то из вождей, поклоняющихся Хаосу, собрать под свои знамена рассеянные племена, началась бы новая война, перенести которую у Империи не хватило бы сил.
Глава 1
Он распахнул глаза и увидел лишь темноту. Ноздри наполнила мерзкая вонь; он с трудом подавил рвотный позыв. На губах чувствовался привкус желчи. Руки налились свинцовой тяжестью, мышцы сводило от боли, но он изо всех сил попытался сбросить давящий груз, вскрикнув от напряжения. Глаза больно резанул красный свет, и он заморгал. Собрав последние силы, он подался вверх, и то, что давило на грудь, скатилось и шлепнулось на пол. На него смотрели холодные, пустые, мертвые глаза. Он закричал от ужаса, оттолкнул от себя мертвое тело и заметил еще один труп, лицо которого было прикрыто длинными черными волосами. Он подался назад — и упал на грудь третьего трупа, окровавленного, с раскрытым ртом. Половина головы была отсечена. Он запаниковал, поняв, что лежит поверх целой груды мертвецов.
И тут послышался стук. Потусторонний звук, похожий на сердцебиение злого божества, вибрировал вокруг головы — казалось, его источник был везде и одновременно нигде. Он почувствовал, какэтот звук тяжело обрушивается на него, медленно подавляя волю к жизни. Он свернулся калачиком, прикрыл голову руками, тщетно пытаясь отгородиться от страшного звука. Слезы потекли по лицу, он ощутил, что внутренности сжались в единый комок. Ему послышался смех, звон мечей, рык демонических псов, вопли умирающих, крики победителей. Он решил, что умер и попал в ад.
Он закрыл глаза и увидел грозные, сводящие с ума картины: огнеглазого демона с бугрящимися мышцами на испещренной ритуальными шрамами груди, глядящего ему в душу. Губы омерзительного создания раздвинулись, обнажая окровавленные клыки. Кровь ручейками стекала с массивных изогнутых рогов и капала на лицо человека. Он кожей почувствовал жар, излучаемый чудовищем.
У Гензеля перехватило дыхание, и он проснулся. Тело было липким от пота, кишащие блохами простыни тесно спеленали тело — он почувствовал себя трупом, которого только что завернули в саван жрецы Морра. Неистово задергав руками и ногами, он сбросил простыню, пытаясь выкинуть из головы навязчивую мысль. Прохладный ночной воздух быстро освежил тело.
Гензель сел и спустил ноги на холодные половицы и потер мозолистыми ладонями небритое лицо. Сердце все еще бешено колотилось в груди, и он глубоко вдохнул, пытаясь успокоиться. Кошмары мучили его уже год. Ни одна ночь не проходила без ужасных видений. Единственный раз, когда он смог уснуть и — о радость! — не видеть снов, был, когда он просто мертвецки напился. В последние месяцы такое случалось все чаще и чаще.
Гензель пожалел, что в эту ночь не напился, но выпивка стоила денег, а именно их-то и было в обрез. Благотворительность в «Косоглазом Фиркене», самом дешевом пабе Бильденхофа, тоже закончилась. Он, впрочем, никого не винил — и так неделями не платил ни гроша.
Решив больше не спать, Гензель встал с кишащего паразитами тюфяка и быстро оделся, натянув на широкие плечи грязную рубашку и прицепив к поясу меч — самое ценное, что у него было. Накинул тяжелую шинель, резко распахнул дверь и вышел в ночь.
Подняв голову, Гензель увидел, что серебряная луна Манслиб, прикрытая легкой дымкой облаков, уже высоко в небе. Полночь еще не наступила, и, судя по всему, он успел проспать немногим более часа. Тяжело ступая по вязкой грязи, он двинулся по пустынной главной улице Бильденхофа. По обеим сторонам улицы стояли неосвещенные дома. Низко стелющийся туман жался к земле, сочился под двери и в разбитые окна. Его прикосновение было холодным и влажным. Гензель смотрел на темные окна и завидовал мирному сну горожан.
Здания в Бильденхофе были сплошь грязные и покосившиеся; растрескавшиеся бревна покрывала роса. Крыши съехали набок, и проходить рядом было просто опасно: того и гляди упадет черепица.
Гензелю подумалось, что городок, как и вся Империя, прогнил насквозь и вот-вот рухнет.
Он прошел по крытому мосту, который перекинулся через жалкого вида грязный ручеек, пересекающий город; шаги гулко отзывались в замкнутом пространстве. Пройдя по мосту, он с трудом преодолел небольшое возвышение и приблизился к сторожевому посту.
Это было наспех сколоченное несколько месяцев назад сооружение, чуть ли не деревянный ящик, размещенный на вершине изогнутого ствола древнего, разбитого молнией дуба; отсюда стражам была хорошо видна северная сторона холма, уводящая к темной полосе леса. В последние месяцы лесные звери не давали покоя жителям окрестных деревень, и совет Бильденхофа повелел соорудить восемь таких постов на окраинах города. Дюжина заостренных кольев была вбита в землю вокруг основания ствола, к которому кто-то приставил грубо сколоченную лестницу. Гензель покачал головой.
Он тихонько вскарабкался по лестнице и осторожно заглянул внутрь. Там, спиной ко входу, согнувшись, стоял человек и внимательно глядел на север. Рядом с ним к стене была прислонена пара арбалетов.
— Добрый вечер, — сказал Гензель. Страж оторопел и сдавленно вскрикнул от неожиданности. — Лучше бы ты убрал лестницу, а то обязательно кто-нибудь застанет врасплох.
— Во имя Зигмара, парень! В чем, черт возьми, дело?! Подкрадываешься сзади к человеку…
— Извини, Матиас. — Глаза Гензеля, с темными кругами от усталости, весело блеснули. — Не мог упустить такую возможность.
— Да уж, конечно. — Матиас покачал головой.
— Ты один? Кто должен был сторожить вместе с тобой?
— Конрад. Смылся где-то час назад — погреться. Ну, ты понимаешь, о чем я.
— А-а. И с кем на этот раз?
— С Магритте.
Гензель заржал.
— Проклятие, да она пользуется у здешних мужиков немалой популярностью!
— Вот именно. Но это пока ее отец не застукает. Он же отошлет ее в храм в Вольфенбург, если только узнает, чем она занимается после заката.
— К счастью, он крепко спит, а?
— Точно. — Матиас помолчал и нахмурился. — А ты-то откуда знаешь, что он крепко спит?
— Оттуда же, что и ты, — ухмыльнулся Гензель.
Матиас громко рассмеялся и хлопнул себя мясистой ручищей по бедру. Они немного посидели в тишине, вглядываясь в темноту.
— Опять не спал? Кошмары? — спросил Матиас.
Мужчина постарше медленно кивнул в ответ.
— После Кислева — каждую ночь, — выдохнул он.
Матиас прекратил расспросы, и Гензель это оценил. Они умолкли, и каждый погрузился в собственные мысли.
Резкий звук прорезал ночную тьму — бешено звонил колокол. Нападение.
В домах зажглись огни, и Гензель услышал приглушенные крики людей, в страхе выбегающих на улицу.
Гензель и Матиас схватили арбалеты и зарядили их. Шли минуты, и Гензель начал уже думать, что тревога оказалась ложной, как вдруг Матиас застыл. Глаза молодого солдата расширились от ужаса. Гензель проследил за взглядом товарища и поначалу ничего не увидел, лишь какое-то неясное движение в темноте.
И тут он увидел их. Лесной мрак почти полностью скрывал темные фигуры. Их было множество.
Вдруг забил барабан.
Глубокий и мощный ритмичный звук прокатился над Бильденхофом. Медленный, словно сердцебиение древнего чудовища, он отражался от холмов, окружающих город, и казалось, что звук доносится отовсюду.
Кошмары Гензеля ожили. Больше года проклятая барабанная дробь преследовала его во сне, сопровождая картины кровавой резни, сваленных в кучу трупов, тянущихся в небеса пирамид из черепов. Звук оглушал подобно ударам молота, и тело его содрогалось от них.
На вершине холма возле леса показалась одинокая фигура. Даже на расстоянии этот некто выглядел огромным, и Гензель с ужасом уставился на него. Он узнал его — это был страшный демон, мучивший Гензеля в кошмарах. Он знал до мельчайшей детали кроваво-красный бронзовый доспех и массивные черные рога, торчащие из шлема с забралом. Тяжелая, богато украшенная броня оставляла открытыми лишь мощные руки, все в бронзовых кольцах и грубых татуировках. Предплечья были обвиты цепями. Гензель узнал тяжелый плащ из черного меха, содранного с какой-то демонической твари далеко на севере. На расстоянии глаза чудовища было невозможно разглядеть, но он знал, каким адским огнем они горят, и знал, что с острых зубов демона стекает кровь. Под его топором погибли тысячи, и еще тысячи погибнут. Позади демона стояла высокая и лысая фигура, такая огромная, что рядом с ней даже воин в красном казался маленьким. Лысый держал над собой стяг грубой работы, с которого свисали отрубленные головы, подвешенные за волосы, и связки черепов, нанизанных на продетые в глазницы сухожилия.
Взгляд Гензеля метался между рогачом в доспехах и знаменосцем. Демон поднял тяжелый топор с двумя лезвиями и издал воинственный рык, явно служащий сигналом к началу кровавой резни. К нему присоединились вопли и гортанные возгласы, вырвавшиеся из тысяч глоток, и Гензель понял, что и он, и Бильденхоф обречены.
Глава 2
Солдаты в лилово-желтой форме Остермарка торопливо расступились, пропуская коренастого капитана. Он поднялся на холм; страшно изуродованное шрамами лицо дышало гневом. Он протопал по грязи мимо сотен палаток и сторожевых отрядов, сквозь шумную толчею солдат огромной армии Остермарка. Как только капитан появился, смех и шутки прекратились, люди опустили глаза и отвернулись. Кто-то быстро отсалютовал, но капитан не обратил внимания. Он прошел мимо бесконечных рядов огромных пушек, до блеска отполированных и смазанных старательной обслугой под присмотром хмурого инженера средних лет. Крепко зажав шлем под левой рукой и положив правую руку на потертую рукоять меча, капитан шагал вперед и мрачно глядел на большой лилово-желтый шатер, стоящий на вершине холма; изящные, сужающиеся к концу флаги, украшавшие вершину, лениво реяли, колеблемые легким ветерком.
Двое стражей со скрещенными алебардами стояли у входа в шатер. Один из них кивнул подошедшему капитану:
— Великий Граф Остермарка уже ждет вас, капитан фон Кессель.
— Хорошо, — коротко отозвался капитан.
Он откинул тяжелую матерчатую завесу и вошел в шатер.
Внутри оказалось мрачно и почти темно. Великий Граф был старым больным человеком, и яркий свет вредил его пораженным катарактой глазам. В воздухе висел густой клубящийся дым. Безликие фигуры в плащах медленно раскачивали курильницы, источающие тошнотворный запах. Движение вошедшего фон Кесселя поколебало дым, заставив его закружиться в вихре.
— Стефан? Это Стефан пришел? — донесся голос из противоположного конца шатра.
— Да, милорд, — сказал капитан.
Он промаршировал на середину и тяжело опустил шлем на покрытый картой резной деревянный стол, заставив подпрыгнуть кубки и письменные приборы.
Великий Граф Отто Грубер, окруженный советниками и придворными, восседал в кожаном кресле. Он посмотрел на фон Кесселя влажными глазами, отнюдь не смущенный пылающим взором капитана. Граф был грузным. Его тяжелое тело заполняло кажущееся маленьким массивное кожаное кресло; каждые несколько секунд он неуклюже пытался принять более удобную позу. Его бледное мясистое лицо по форме напоминало луковицу, голову венчал туго завитый напудренный парик. Граф сильно потел, и какой-то юноша промокал его лицо и шею влажной салфеткой. Несколько лет назад граф перенес опасную кожную болезнь, и на пухлых руках и жирной шее виднелись незажившие язвы. Вокруг красного слипшегося полузакрытого глаза были волдыри, местами лопнувшие.
— Где было это чертово подкрепление? — резко спросил фон Кессель. Его выводил из себя тошнотворный запах.
Граф заговорил было, но разразился кашлем. Он покраснел, вены на носу и щеках угрожающе вздулись; граф сплюнул в чашу, поднесенную слугой, в то время как другой слуга аккуратно промокнул его влажные обвисшие губы.
Из темноты выступил человек, который до этого безмолвно стоял за спинкой графского кресла. Это был отталкивающего вида тощий юноша лет двадцати с небольшим, в простой, но явно дорогой черной одежде, с аккуратно подстриженной остроконечной бородкой. Стефан сразу узнал Иоганна, внучатого племянника и единственного оставшегося в живых родственника графа. Грубер два раза был женат, но ни одна супруга не родила ему детей, и, соответственно, Иоганн оказался единственным наследником графа.
— Вам было приказано удержать перевал. Вы ослушались личного приказа выборщика, капитан. — Иоганн скорее выплюнул, чем произнес последнее слово.
Не сводя глаз с графа, фон Кессель подавил ответную резкость.
— Я разговаривал с Великим Графом, — холодно сказал он.
— Дерзкий нахал, — буркнул молодой человек в черном и шагнул вперед, сжимая изукрашенный эфес рапиры.
— Стой, стой, — проскрипел Граф-выборщик Остермарка, махнув пухлой рукой со множеством тяжелых перстней. — Довольно, Иоганн. Отойди.
Сердитый молодой человек убрал руку с эфеса и шагнул назад, глаза его опасно поблескивали.
— Ах да, подкрепления. Что же случилось с подкреплениями? Андрос!
Смуглолицый советник-тилеец коротко поклонился фон Кесселю.
— Распоряжение было послано, милорд, как вы и просили. Несомненно, их перехватил враг. Досадное недоразумение, — вкрадчиво сказал он на безупречном рейкшпиле, практически без акцента, и моргнул, когда фон Кессель презрительно фыркнул.
— В самом деле, очень, очень досадно, — сказал граф, глядя на фон Кесселя влажными глазами. — И в итоге вы не выполнили мой приказ. Извольте объясниться.
Все, кто был в шатре, повернулись к капитану.
— Я сделал все возможное в создавшихся обстоятельствах, — последовал сердитый ответ.
— Вам было приказано удержать Глубокий перевал, — проскрипел Грубер, — и убедиться, что никто из врагов не прошел к полупустому городу Ферлангену или к подножию Срединных гор.
— Так и вышло. Я разбил их в их собственном лагере и уничтожил предводителя.
— Но вы не удержали позиции, как было приказано.
— Моих людей просто перерезали бы, ведь соотношение сил было один к пяти. Мне не хватало воинов, чтобы удержать перевал. Нас бы окружили и перебили. Как только я понял, что подкрепления не будет, пришлось действовать без подготовки, чтобы не проиграть. Я принял бой до рассвета.
Старый граф внезапно отвлекся. Он склонил голову набок и наблюдал, как по палатке летают друг за другом три мухи. Пузырящаяся слюна потекла из уголка рта, больной левый глаз закатился. Молодой человек с салфеткой вышел вперед и почтительно промокнул губы старика. На лице Стефана явственно отразились отвращение и жалость.
— Я вырастил тебя не для того, чтобы ты самовольничал, — внезапно сказал Грубер. — Я хотел, чтобы ты был верноподданным Остермарка, вопреки своему недостойному происхождению.
— Ферланген и Глубокий перевал в безопасности, — буркнул фон Кессель. — Я верен вам всецело.
— Это ты так говоришь. И вот ты возвращаешься с триумфом, сам убил предводителя. Опять ты герой, а, Стефан? Представляешь себя этаким героем-триумфатором?
— Я не герой, милорд, и нет никакого триумфа. Я лишь вернулся выяснить, почему распоряжение о подкреплении так и не послали.
— Распоряжение было послано, верно, Андрос?
Советник кивнул:
— Верно, милорд. Распоряжение было послано.
— Ну вот, видишь, ты ошибаешься. Приказ был направлен. Думай, что говоришь, фон Кессель. — В голосе выборщика появились опасные нотки. — Твое будущее могло быть блистательным, и до сегодняшнего дня я защищал тебя как мог. Ты не раз показывал свое искусство полководца, но в таких случаях, как этот, ты мне напоминаешь своего деда. Следи за собой. Не оскорбляй меня и моего племянника, не подвергай сомнению мои слова. Мое слово — закон, а твое — лишь слово заслуженного военачальника, внука безродного предателя-демонопоклонника.
В шатре воцарилась мертвая тишина. Всем хотелось увидеть реакцию молодого капитана. Он лишь мрачно смотрел на Грубера.
Очевидно, не замечая этого взгляда, Грубер вынул что-то из внутреннего кармана камзола и принялся гладить. Стефан увидел, что это мертвая жаба. Грубер нежно погладил ее бугристую спину и захихикал как-то по-бабьи.
— Разве не так, Борис? Его дед был безродный предатель-демонопоклонник.
Некоторые из подчиненных зашевелились, обменялись взглядами. Один из них подошел к графу и, склонившись, что-то зашептал ему на ухо.
— Что? Да в порядке я, убирайся! — Грубер отмахнулся пухлой рукой и снова перевел взгляд на Стефана — Где мой врач?
Капитан посмотрел на советников графа; они не желали глядеть ему в глаза.
— Нет, милорд, я не знаю, где Генрих. Он отсутствует уже не первую неделю, ведь так? — осторожно спросил фон Кессель.
— А, ну да, конечно. Не бери в голову. Старый дурак, наверно, где-то потерялся. — Больной закашлялся. — Знаешь, я мог бы задушить тебя в колыбели за преступления твоего деда. Им этого хотелось. Люди боялись, что ты тоже станешь предателем и свяжешься с адскими силами. Но ведь этого не случилось, правда?
— Конечно, милорд. Я ежедневно на рассвете молю нашего Ситара о покровительстве.
— Хорошо, очень хорошо, но молитвы порой недостаточно. Всегда помни, что это я тебя спас, Стефан. — Грубер снова прокашлялся. — Если бы я только мог спасти твоего деда… Он был хороший человек, верный друг, гордый и благородный граф-выборщик. Народ Остермарка любил его, и я тоже любил, — задумчиво сказал Грубер и слабо улыбнулся. Но улыбка тут же погасла. — Это показывает, как гибельны соблазны Хаоса. Зараза, верно, была в нем с рождения, но сидела глубоко. Всегда будь настороже, Стефан, она может быть и в тебе.
— Хорошо, милорд, — взволнованно сказал Стефан. Он помолчал, явно чувствуя себя неуютно. — Да будет мне позволено покинуть вас.
Испещренное шрамами лицо Стефана помрачнело, он развернулся на каблуках и вышел из палатки, ругаясь про себя, — подозрения так и не подтвердились.
Иоганн язвительно глядел ему вслед.
Глава 3
— Лестницу, Матиас! Да подними ты эту чертову лестницу! — орал Гензель, дрожащими руками взводя тяжелый арбалет.
Враг быстро приближался со стороны леса, оглашая темноту боевым кличем. Воины в меховой одежде неслись вниз по холму сквозь клубящийся туман. Облаченный в красное гигант из ночных кошмаров Гензеля вел их в бой, с ревом размахивая секирой.
Подняв арбалет, Гензель торопливо прицелился в него. Стрела разрезала воздух и чуть не попала в грудь воина, но тот каким-то непостижимым образом успел отбить ее взмахом топора.
— Лестницу, черт бы тебя драл!
Матиас оторвал полный ужаса взгляд от атакующих и пополз к лестнице. В воздухе просвистел топор и ударил его в спину так сильно, что молодой человек вылетел в дверь сторожевой будки и замертво упал в грязь.
Гензель снова выругался, выпустил из рук оружие и сам пополз за лестницей. Но только он до нее дотянулся, как немедленно получил по лицу кулаком в латной рукавице и упал навзничь. Кровь хлестала из носа. На лестнице показался злобно ухмыляющийся враг.
Выхватив короткий меч, Гензель бросился вперед и глубоко погрузил стальное лезвие в горло противника. Кровь заструилась по клинку, но воин не упал. Сверкая глазами, он протянул руку и схватил Гензеля за шею. Он оказался просто невероятно силен, и бороться было почти бесполезно. Гензель напрягся и повернул меч в ране; кровь хлынула ручьем, но воин не ослабил смертельной хватки, и у Гензеля помутилось в глазах. Жизнь быстро покидала его тело, а смертельно раненный воин сил Тьмы начал падать с лестницы, увлекая за собой Гензеля. Они пролетели пятнадцать футов и грохнулись на землю, ломая кости.
Гензель почти не мог дышать, он мучительно пытался разжать руку противника. Воин, лежащий под ним, был мертв: при ударе меч еще глубже вошел в горло и чуть не отрубил ему голову. Рукой, однако, он все еще душил Гензеля, и тот попробовал разжать пальцы один за другим и наконец-то вдохнуть. Получилось. Он вытащил меч и встал, пошатываясь.
Тяжелый топор ударил его в грудь, сокрушая ребра и глубоко врезаясь в плоть. Кровь закипела в глотке, и он упал на колени, глядя в глаза убийце. Перед ним стоял гигант в красном, огненноглазый, безжалостный. Демон обнажил острые зубы, лицо его исказила безумная радость. Он вырвал топор, и солдат Империи рухнул наземь.
— Кровь — Кровавому Богу! — проревел Хрот, запрокинув голову и потрясая топором высоко в воздухе, чтобы боги могли увидеть его жертву.
Сердце возбужденно билось, он наслаждался бурным приливом сил. Хрот знал, что великий бог Кхорн, Повелитель Битв и Собиратель Черепов, смотрит на него с небес, и чувствовал, что божество довольно. По венам струилась бесконечная мощь, закипая яростью.
Окинув взглядом обреченный имперский город, Хрот увидел, как люди с искаженными от ужаса лицами в спешке покидают дома, оглашая небо скорбными криками. Боги любили этот звук. Хрот заревел и бросился бежать в город. Бесчисленные воины последовали за ним. Все они были из племени кьязаков, с северо-востока, из тех краев, до которых долгие месяцы пути; и все они принесли своему полководцу кровавую присягу. По левую руку от Хрота мчался лысый великан Барок, высоко подняв знамя, а по правую — Олаф Неистовый с двумя мечами, зажатыми в могучих руках.
Стремительно спускаясь по покрытому грязью холму, Хрот увидел, что воины противника движутся совершенно беспорядочно, грубо отталкивая ошалевших горожан прочь с дороги. Увидев Хрота и его отряд, они остановились. Стоявшие в переднем ряду упали на колени и приготовились стрелять. Те, что стояли позади, опустили алебарды, так что строй ощетинился сталью. К ним присоединились другие солдаты, и вскоре вся улица была перекрыта.
Хрот ускорил бег. Ему нравилось, что противник готов обороняться. Раздались выстрелы, и щеку Хрота задела свинцовая пуля. Рядом несколько воинов упали замертво, но его это не волновало.
Приблизившись, он увидел, как крошечные вражеские воины торопливо перезаряжают свое оружие — оружие трусов. Некоторые снова подняли ружья и прямой наводкой начали стрелять в воинов Хаоса, и тут на них набросился Хрот со своими бойцами.
Взмахнув топором, он отбросил сразу три алебарды, выбив оружие из онемевших рук. Перенаправив удар, он отсек голову одному солдату. Лезвие легко прошло сквозь плоть и попало по голове другого воина, сокрушив шлем. Брызги крови и обломки костей полетели в разные стороны.
Хрот ударил еще кого-то кулаком по лицу, почувствовал, как треснул череп, и рассмеялся. Он врубился в самую гущу врага, размахивая топором. Каждый удар приносил кому-то гибель. В тесно сомкнутых рядах алебарды были бесполезны, и солдаты бились короткими мечами и кинжалами. Каждый клинок, направленный в Хрота, встречала грубая сила — от тел отсекались руки, раскраивались грудные клетки, обращались в кровавую кашу головы. То оружие, что все же достигало его, разбивалось о плоть и доспехи. Олаф Неистовый не то потерял, не то сам выбросил мечи и разрывал людям горло голыми руками. Кьязаки легко прорубались сквозь ряды воинов Империи. Хрота заливала кровь, на губах чувствовался металлический привкус. Он откровенно наслаждался резней.
Обеими руками он поднял над головой топор и с ревом обрушил его на плечо вражеского солдата, рассекая человека в кирасе почти надвое. Отбросив тело, Хрот огляделся в поисках нового противника, но никого не обнаружил. Он стоял, тяжело дыша. Землю усеяли отрубленные руки и ноги, искалеченные солдаты Империи; в воздухе стоял тяжелый запах смерти. Потери противника составили несколько десятков, из воинов Хаоса погибли лишь трое. Хрот подавил желание замахнуться топором на стоящего рядом кьязака.
Он прошел по телам убитых к своим павшим соплеменникам. Один оказался еще жив. Хрот опустился перед ним на колени; по животу умирающего расплывалось кровавое пятно.
— Сегодня твоя кровь насытит великого Кхорна, о воин кьязаков, — сказал Хрот.
Воин, смертельно бледный, с перекошенным лицом, бесстрашно кивнул, ни единым звуком не выдав боль — нельзя было проявлять слабость перед лицом полководца и богов. Хрот встал и взмахом топора отсек воину голову, потом, подняв за волосы, кинул ее рослому бородатому солдату в шлеме из волчьего черепа.
— Твой брат был смелый воин, Торгар. Его череп принесет тебе силу.
Бородатый солдат поднял отрубленную голову брата обеими руками и приложил ее ко лбу.
В ночи раздались выстрелы, и Олаф, с губами, покрытыми пеной, повернулся на звук. Хрот и его отряд без единого слова помчались к центру города.
Глава 4
— Так ты уступил этому толстому старикашке? Подкрепления ведь не присылали, верно? — спросил Альбрехт.
Седой сержант стоял под навесом, укрываясь от моросящего дождя, и курил трубку. Серо-голубой дымок вился в холодном вечернем воздухе.
Стефан тяжело прошагал к навесу и хмуро взглянул на сержанта:
— Тебя повесят, если будешь говорить о графе в таком тоне.
— Между прочим, здесь никто не станет свидетельствовать против меня, а, ребята? — Солдаты Остермарка, играющие в кости у него за спиной, что-то невнятно пробормотали. — Вот то-то же. Понимают, что в противном случае я изрядно усложню им жизнь. И потом, это они прикрывали собственными задницами этот несчастный перевал, без всякого подкрепления. Так же, как ты и я.
— Верно. Я даже не знаю, был ли вообще приказ послать это подкрепление. У старого графа уже с головой не в порядке. Может, кого-то и посылали, но он отозвал их обратно. Кто знает? Но с этим в любом случае ничего не поделаешь.
— Да у него уже давно помутился разум. Он слишком стар. Полагаю, дело еще и в болезни — мается ею с самого детства, это что-то наследственное. Вот ведь как бывает, когда много поколений подряд знатные люди сочетаются браками друг с другом. Слишком уж близкие родственные связи… Понимаешь?
— Мы потеряли чересчур много хороших людей, причем совершенно бездарно, и что, спрашивается, делать? Назвать его лжецом? Его, старого дурака-вырожденца с помутившимися мозгами. Да меня вздернут, не успею я это сказать! Ты же и сам знаешь, как этим чертовым придворным хочется увидеть меня на виселице.
— Думаю, это кровавое самоубийство специально было подстроено.
— С чего бы старику желать моей гибели по прошествии стольких лет? Он мог избавиться от меня в любой момент. Я ему жизнью обязан, Альбрехт.
— Вероятно. И уж конечно, он не упускает возможности напомнить тебе об этом.
— Ну, если приказ был отозван, то это мог сделать и кто-то другой. К примеру, этот сукин сын Андрос, тилеец. Надежный, знаешь ли, как змея.
— Или Иоганн. Была там эта тощая щепка?
— Именно. Все на драку нарывался, и даже активнее, чем обычно.
— Может, он и хороший дуэлянт, но в настоящей битве это ни черта не стоит. Во всяком случае, окажись он там, на перевале, это бы не помогло. Сейчас бы его уже давно клевали вороны, храни их Морр. Остермарк от этого только выиграл бы.
— Возможно, ты прав, но он — кровный родственник графа, а мы — лишь солдаты. — Стефан пожал плечами. — Я смертельно устал. Пойду спать.
— Отдохни как следует, капитан, — сказал Альбрехт, похлопав молодого человека по плечу. Он посмотрел ему вслед и выпустил из трубки колечко сизого дыма.
— Неужели это так, сержант? Нас и правда послали туда умирать? — спросил совсем еще зеленый солдат, отрываясь от игры.
— Точно не знаю, сынок. Это политика. Но капитан — молодец. Его почти невозможно застигнуть врасплох; не хотел бы я иметь такого врага, — задумчиво ответил Альбрехт, — хотя это вполне возможно, граф ведь бездетен. Капитан — соперник любому, кто будет претендовать на трон, когда Морр придет за графом.
— Соперник? Как так может быть, сержант?
— Его дед был выборщиком. Значит, при отсутствии прямого наследника он в принципе может заявить о своих правах. Хотя не думаю, что так будет.
— В самом деле? А я-то считал, что это все выдумки. А эти шрамы на его лице — знак позора его деда?
— Да. Когда он только родился, у кого-то хватило жестокости выжечь клеймо на лице такого крошки.
— Значит, капитан не проклят, сержант? И нет никакой заразы?
Солдаты прекратили игру и напряженно замерли. Альбрехт обернулся к ним, глаза его сузились.
— Здесь не найти человека лучше, чем капитан. И на нем нет бесчестья. Я лично перережу горло любому, кто осмелится утверждать обратное. Ты ведь здесь новенький, а?
Паренек кивнул, широко раскрыв глаза.
— Все, кто сейчас здесь, живы благодаря ему. Так случалось не раз, и в нем никто не сомневается. Тебе стоит научиться уважать таких, как он, солдат, а не то тяжко придется. Ох, как тяжко.
Альбрехт сердито запыхтел трубкой.
— Простите, сэр. Я ничего такого не имел в виду.
Молодой солдат старался не встречаться взглядом с товарищами. Альбрехт что-то пробормотал себе под нос.
Он сказал правду. Благодаря блестящей стратегии на поле битвы, Стефан не раз спасал своих людей от верной смерти. Конечно, этой ночью на перевале их бы всех перерезали, если бы не смелый удар, задуманный и осуществленный капитаном.
Альбрехт вспомнил их первую встречу. Сначала он сомневался в этом человеке. Стефан фон Кессель тогда был совсем молод и еще не получил звания капитана. Он был просто перепуганный юнец в отряде Альбрехта, которого выделяло среди остальных рекрутов изуродованное шрамами лицо. Тихий, сдержанный, слишком ранимый для солдатской жизни. Альбрехт нещадно гонял его, пытаясь определить, есть ли у парня внутренний стержень. Вот так — либо сдастся и уйдет, либо найдет в себе силы стать хорошим солдатом.
Шрамы были тяжелым бременем для фон Кесселя, и он не избавился от этого до сих пор. Альбрехт знал это, несмотря на непроницаемую стену, которой за долгие годы окружил себя капитан. Три линии пересекали лицо фон Кесселя, три линии, связанные змеящейся дугой, проходящей через лоб по левой брови, над правым глазом и правой скулой до самого подбородка. Каждая была толщиной в полдюйма и бледно выступала на загорелом лице. Это была четверть колеса о восьми спицах, знак дурного предзнаменования.
Вот почему молодой фон Кессель был изгоем: считалось, что он приносит несчастье. Никто, кроме Альбрехта, не знал о его происхождении. Альбрехт бесконечно бранил фон Кесселя, и однажды тот восстал против сержанта и ударил его кулаком в челюсть. Альбрехт, конечно, ответил, и молодой человек упал без сознания. Тем не менее, с этого дня Стефана больше не донимали, и он медленно вышел из своей скорлупы и стал для других солдат верным товарищем по оружию. Он был не слишком разговорчив и не имел близких друзей, но солдаты зауважали его и стали безоговорочно доверять.
Постепенно он начал продвигаться по службе и, кажется, против воли, стал, наконец, капитаном. Альбрехт не расстроился из-за того, что оказался теперь под началом у фон Кесселя, поскольку признавал блестящие способности молодого человека.
Более того, он с гордостью служил капитану и любил его как брата.
Стефан говорил Альбрехту, что много лет назад Грубер спас его. Да уж, спас, называется, подумал Альбрехт. Толстый ублюдок был там, когда раскаленное добела клеймо в виде колеса приложили к лицу ребенка. Это был позор на всю жизнь. Конечно, Грубер мог при желании приказать утопить ребенка за предательство его деда, но Альбрехт считал, что тот, кто заклеймил невинного младенца, никак не заслуживает именоваться спасителем.
Сержант фыркнул и снова затянулся трубкой.
И на нем нет бесчестья. Уходя, Стефан успел расслышать слова сержанта и теперь молился, чтобы тот оказался прав.
Хрот рассек топором спину еще одного убегающего горожанина, и тот рухнул с жалобным криком. На шею человека опустился тяжелый сапог, и звук резко оборвался. Ночь озарилась пламенем — кьязаки решили сжечь городок дотла. Те, кто укрылся в домах, повыскакивали наружу и тут же были перебиты. К отвращению Хрота, многие предпочли сгореть, чем сразиться с его людьми. Как бесславно. Встретить врага лицом к лицу в самом пылу битвы, бесстрашно идти на смерть — вот достойная гибель. Кьязаки верили, что трусы, поддавшиеся страху в сражении, не возродятся вновь.
На улицах царил хаос. Испуганные мужчины, женщины и дети с воплями убегали от кьязаков.
Огонь достигал верхних этажей самых высоких зданий, и некоторые уже обрушились, потому что сгорели перекрытия. Кьязаки сеяли смерть повсюду. Они обнаружили и беспощадно вырезали два небольших отряда солдат. Хрот сам убил не меньше дюжины человек, но его боевой топор по-прежнему жаждал крови.
Из переулка донесся рев, и Хрот обернулся. На него прыгнуло что-то огромное и косматое, разверстая пасть сверкнула клыками у самого горла. Он взмахнул топором и ударом вбок отбросил жалобно залаявшее существо к стене дома. Зверь был покрыт густым темным мехом, из его спины торчало несколько пик. Удар Хрота сокрушил ребра животного, из раны торчали обломки костей, покрытые пузырящейся кровью. Язык вывалился из пасти, глаза остекленели.
Барок опустился рядом с убитым животным. Раздвинув густой мех на голове, он ясно увидел клеймо.
— Это один из боевых псов Зара Слааета. Значит, он близко.
— Хорошо, — отозвался Хрот. — Туда.
Он указал направление рукой и помчался по темному переулку. На пути попался разодранный труп с вывалившимися кишками. Добыча боевого пса.
Хрот ухмыльнулся при мысли о Заре Слааете. Долго же пришлось дожидаться возможности отрубить ему голову.
Глава 5
Стефан мгновенно проснулся и приставил клинок к горлу человека, склонившегося над ним. Он узнал его и со вздохом облегчения отпустил.
— Спасибо, — сказал сержант. — А то я чуть не обделался.
— Что случилось? — спросил Стефан, вставая с походной койки и убирая кинжал в ножны.
— Прости, что разбудил, капитан. Тебя вызывают в шатер Грубера.
— Что? При дворе неприятности?
— Нет, ты им просто срочно нужен. Кажется, прибыл какой-то генерал.
— Генерал?
— Ага. Понятия не имею, кто такой, но рыцарей с собой привел целую пропасть. Важный человек, наверно. Приехал из Нулна, сразу направился к шатру графа и потребовал созвать военный совет.
Стефан нахмурился:
— Потребовал? Не многие могут требовать созвать военный совет среди ночи при участии графа-выборщика. Кстати, который час?
— Скоро рассветет.
Стефан потер лицо, сбрасывая последние остатки сна. От него пахло перегаром. Альбрехт заметил рядом с постелью капитана пустую бутылку.
— Я подожду тебя снаружи.
Капитан вышел через несколько минут в помятой кирасе, наголенниках и латных рукавицах, в лилово-желтой безрукавке с разрезами. Под мышкой у него был шлем с забралом, на боку — пара пистолетов и меч. Как всегда, шею капитана украшал медальон в форме двухвостой кометы — символа бога войны Зигмара.
— Пошли.
Мужчины молча зашагали через лагерь и поднялись на холм к шатру Грубера. Вокруг горели факелы, рядом с шатром стояли два боевых коня в полном снаряжении. На одном сидел рыцарь, высоко подняв знамя, другого держали двое мальчиков-конюших. Лошади были огромны, ладоней по восемнадцать в холке. Стефан не разглядел изображения на поникшем без ветра знамени и не смог понять, чьими гербовыми знаками украшена упряжь коней, но если они были и правда из Нулна — резиденции императора Магнуса, — то, кажется, ясно, кто это приехал. Стефан преисполнился почтения.
Они и Альбрехтом подошли ближе, и штандарт затрепетал от легкого ветерка. Стало видно, что на нем изображен череп с венком, окруженный лентой свитка с красивыми золотыми буквами. Стяг Рейкландгарда[21], частей, недавно основанных, но уже снискавших славу. Они бились бок о бок с Императором Магнусом в Великой Войне. Эти рыцари выиграли битву при Кислеве и обратили силы Хаоса в бегство. Мужчины переглянулись. Стефан вошел в шатер, Альбрехт остался ждать, переминаясь с ноги на ногу от холода и с опаской поглядывая на могучих коней Рейкландгарда.
Шатер освещали фонари и оплывшие свечи. Здесь находились Грубер и несколько его придворных. Было заметно, что граф оделся в спешке: расстегнутый ворот рубахи открывал дряблую белую кожу, парика не было, редкие седые волосы торчали клочками. Глаза отекли и покраснели, брови были насуплены. Графу явно не понравилось, что его разбудили в такой час.
Крупный мужчина в полном пластинчатом доспехе занимал в шатре главенствующее положение. При появлении Стефана он обернулся, и капитан увидел, что это рыцарь средних лет, с проседью в длинных черных, собранных в хвост волосах и впечатляющих усах, с суровым худым лицом и властным, грозным взглядом.
— Это он?
Голос рыцаря не был громок, но в нем чувствовалась абсолютная уверенность в собственной значимости и привычка повелевать.
— Да. Рейксмаршал Вольфганге Тренкенхофф, позвольте представить вам капитана Стефана фон Кесселя, — сказал Грубер.
Стефан выдал свое изумление лишь тем, что чуть заметно приподнял брови. Перед ним стоял герой Империи, близкий друг и союзник самого Императора. Он лично сформировал части Рейкландгарда и командовал армией, год назад нанесшей поражение силам Хаоса. В вопросах войны больше его собственного значило лишь слово самого Императора. Стефан мгновение пристально смотрел на него, затем почтительно склонил голову.
— Для меня это большая честь, — искренне сказал он.
— Граф-выборщик Остермарка говорит мне, что вы вопреки приказу не удержали позиции, — мрачно сказал рыцарь.
Стефан почувствовал, будто его крепко ударили в живот. Он ощутил прилив гнева, но не позволил эмоциям отразиться на лице. Даже не глядя на Иоганна, он чувствовал радость внучатого племянника графа.
— Это правда? — сурово спросил рыцарь.
Стефан облизнул губы и ответил, тщательно подбирая слова:
— Я бы не посмел ослушаться своего графа, господин. Я верный солдат Остермарка и Империи.
— Капитан фон Кессель и полк, находящийся под его командованием, были направлены к Глубокому перевалу, разве не так?
— Совершенно верно, лорд Рейксмаршал, — донесся вкрадчивый голос смуглого советника-тилейца. — Капитана послали остановить силы Хаоса, которые предприняли обходной маневр из-за гор.
— Сколько солдат находится у него в подчинении?
Советник обернулся к графу, и тот нетерпеливым жестом велел ему продолжать.
— Под командованием капитана фон Кесселя находится примерно… две с половиной тысячи пехотинцев с алебардами.
— После вчерашнего осталось две тысячи тридцать семь, и еще тридцать четыре могут умереть сегодня ночью от ран, — перебил Стефан.
— И еще около тысячи аркебузиров, восемьсот арбалетчиков и восемь пушек из Нулна, — продолжил Андрос. — Кроме того, имеется ряд нерегулярных подразделений, включая разведчиков, верховое сопровождение и ополченцев. Как правило, эти отбросы ни на что не годятся.
Стефана задело последнее замечание, но он не подал виду.
— Прекрасно, а почему приказ был отдан именно фон Кесселю?
— Потому что он оказался на месте, а поручение — ответственное. Капитан фон Кессель — один из лучших офицеров во всей армии Остермарка, — холодно ответил советник.
— Значит, он — один из наиболее компетентных боевых командиров, верно?
— Да, в числе прочего. — Грубера уже явно начал утомлять этот разговор.
— И он ослушался приказа, который мог погубить его полки, и все же вернулся с победой.
Глаза Грубера изумленно расширились. Он закашлялся, брызгая слюной, язвы на шее жутковато покраснели. Когда приступ прошел, он проворчал:
— К чему вы клоните? Если так и дальше пойдет, я вернусь в постель.
— Примите мои извинения, Великий Граф Грубер. Постараюсь более не мешать вашему отдыху. Но вы знаете, что север лежит в руинах. Вам также известно, что Теклис, эльфийский принц-маг, в настоящее время находится вместе с нашим добрым Императором в Альтдорфе.
— Да, да, я знаю. Основывает какие-то коллегии.
— Великие Магические Коллегии, граф. Возможно, вам не известно, что флот народа Теклиса патрулирует Море Когтей в течение последних четырех лет боевых действий. Они оказали нам неоценимую услугу, одолев вражеские корабли, грабящие наши северные побережья, и не раз еще приходили на помощь. Также, как мне сообщали, они ведут боевые действия у побережья Норски. В результате многие корабли северян были задействованы при обороне и в последний год даже не выходили в рейд. Боюсь, что без эльфов Нордланд и Остланд были бы для нас потеряны. На самом деле эльфийские силы даже сейчас охраняют наши северные берега. Союз с Высшими Эльфами имеет жизненно важное значение. Усилившаяся угроза с севера заставила эльфов выйти в море, и на берегу остались без помощи знатные особы. Так вот, об истинной цели моего визита. Я здесь, чтобы реквизировать вашу армию, граф Грубер, и я хочу, чтобы капитан Кессель возглавил ее.
Глава 6
Хрот Кровавый и его кьязаки осторожно продвигались по городской площади, освещенной пламенем пожара, пожирающим дома. Посередине ее находился большой фонтан, украшенный помостом с фигурами, высеченными из светлого камня. Хрот так и не понял, было ли это лишь зрительным обманом, но вода казалась кроваво-красной. Статуя в центре изображала жалкого, ненавистного имперского бога Зигмара с поднятым молотом. Его окружали одиннадцать статуй полководцев. Пока Хрот смотрел, воин в шлеме забрался на плечи Зигмара и отбил статуе голову тяжелым двуручным молотом. Раздались торжествующие крики.
Олаф, руки которого были покрыты запекшейся кровью, сердито зарычал, увидев, как с другой стороны площади воины проносят боевые стяги из черного шелка, украшенные гербом предводителя.
— Зар Слаает, — прошипел Хрот и зашагал через площадь.
Почти четыре сотни кьязаков ринулись за ним. Мостовая была усыпана трупами мирных жителей и солдат. Очевидно, сюда сбежались напуганные горожане, и немногие уцелевшие солдаты держали здесь оборону. Гнев закипел в груди Хрота. Их должны были перебить его люди, принося жертву великому Кхорну. Нельзя было отдавать их Зару Слааету.
Хрот ненавидел его с самой первой встречи, состоявшейся три года назад. У ворот Праага Хрот и Слаает бились плечом к плечу, но лишь потому, что так повелел Верховный Зар полководец Асавар Кул. Хрот сам никогда не видел Верховного Зара, но одного страха перед его именем было достаточно, чтобы бойцы, сражавшиеся под его знаменами, не отвлекались на распри между собой. Хрот и Слаает славно бились в Прааге, уничтожая защитников Кислева. Слаает, сладкоголосый и обаятельный, после битвы принял титул Зара. Хроту подобные почести не полагались, и это было тем более обидно, что Слаает тоже происходил из кьязаков. В тот день Хрот дал обет великому Кхорну принести ему в жертву череп Слааета.
Соперничающие отряды с опаской оглядели друг друга. Со стороны они смотрелись почти одинаково — состояли из кьязаков и имели похожее оружие. Их отличали друг от друга только рисунки татуировок и украшения, продетые прямо сквозь плоть. Воины Хрота Кровавого предпочитали скрещенные шрамы на щеках и предплечьях и кроваво-красные татуировки, нанесенные, в знак служения Кхорну, в то время как солдаты Зара Слааета украшали себя штырями, продетыми в брови, уши и носы, и сложными, змеящимися татуировками. Численность обоих отрядов была примерно одинакова.
Высокая фигура в черном выпрямилась, проведя пальцами по золотистым волосам неподвижно лежащей женщины. Вокруг валялось еще не менее дюжины обнаженных мужских и женских тел. Несомненно, они насытили вожделение Слааета, но ненадолго.
Достаточно стройный для кьязака, Зар Слаает был где-то на полголовы ниже Хрота и за счет телосложения казался в сравнении с ним просто маленьким. Прямые совершенно белые волосы обрамляли красивое лицо, ниспадая на закованную в черный доспех спину. На левой щеке красовалась маленькая пурпурная спиралевидная татуировка — знак Слаанеша, бога упадка. Глаза были совершенно черные — зрачки расширились и закрыли собой всю радужную оболочку.
— Прошли дни твоей славы, Слаает, — проворчал Хрот, когда противник подошел к нему.
Отряды собрались в два полукруга. Они знали, чего можно ждать, — такие столкновения случались уже бесчисленное количество раз.
Слаает обезоруживающе улыбнулся и тряхнул волосами.
— Значит, ты думаешь, что настало твое время, Хрот Кровавый. — Он открыл рот и пробежал по зубам кончиком длинного заостренного лилово-розового языка. — Когда все это закончится, я пообедаю твоими внутренностями, а тебя оставлю в живых, чтобы ты мог сполна насладиться ощущением. Так и будет, мой дорогой Хрот. Я тебя порублю на мелкие кусочки — Слаанеш любит кровь служителей Кхорна. — Он издал смешок, разминая руки, и вытащил длинную саблю левой рукой, а шипастый бич — правой. Змеящийся бич, казалось, был наделен собственной жизнью и словно жаждал причинить боль.
Хрот пригнулся, держа топор обеими руками, и двинулся вперед.
Он заметил шамана, который стоял перед отрядом противника и что-то беззвучно бормотал. Это был рослый сильный человек с обнаженной грудью, в меховом плаще. Вся его кожа была покрыта странными темными знаками. Каждую секунду они двигались, меняя форму и расположение. В руках шаман держал длинный посох, словно сделанный из корней вековых деревьев, сплетенных вместе. На конце корни изгибались в форме обожженной огнем восьмиконечной звезды. Хрот понял, что шаман на самом деле не держит посох, наоборот, странный предмет оплетал руку человека и глубоко врастал в его плоть. Слаает заметил, что глаза Хрота сузились, и обернулся, чтобы посмотреть, что это так удивило противника.
— Нравится посох, а? Это за ним ты пришел? Иди и возьми его, верный пес своего господина! — Слаает снова улыбнулся. — Ты же этого хочешь. Пришел забрать его и отнести своему драгоценному повелителю Судобаалу. Знаю, знаю, но все-таки предпочитаю сохранить посох у себя.
— Я никого не называю повелителем, — с угрозой в голосе сказал Хрот.
— Конечно нет, пес.
Воины обоих отрядов принялись дружно колотить оружием по щитам, всякий раз издавая рык. По мере того, как соперники начали окружать друг друга, звук становился все громче и громче. Это был ритуал, который воины-кьязаки исполняли уже много веков, зная, что боги смотрят сверху и жадно ожидают зрелищ. Оба воина были избраны своими богами и наделены необычайной силой, оба уже уложили в подобных поединках по дюжине других избранных.
Бич Слааета засвистел, явно желая впиться Хроту в глаза, но тот отвернулся, и шипы лишь оцарапали ему щеку. Хрот почувствовал на губах вкус собственной крови и ощутил прилив сил. Он с ревом прыгнул вперед, замахнувшись топором.
Стройный воин Слаанеша легко отскочил в сторону; доспех не мешал ему двигаться весьма грациозно. Увернувшись от топора Хрота, он взмахнул саблей, и та без труда рассекла тяжелый бронзовый наплечник выкрашенной в красное брони. Воин Кхорна взвыл от боли. Отступив назад, Слаает хлестнул Хрота плетью по загривку, и шипы немедленно впились в тело.
Хрот обернулся, ловя взглядом каждое движение противника, и взмахнул топором, целясь в голову. Зар отскочил и приготовился к ответному удару. Хрот увернулся, и все повторилось, но тут кончик бича обмотался вокруг рога на шлеме Хрота и вырвал его с корнем.
Хрот взревел и снова прыгнул, пытаясь настичь юркого противника. Топор просвистел в воздухе, Слаает попытался избежать удара, и даже довольно успешно, но тут Хрот попал ему в лицо рукоятью топора. Зар отшатнулся, едва устояв на ногах, и только почти сверхъестественная ловкость спасла его от смертоносного лезвия.
Они снова закружились, сверкая оружием. Слаает двигался легко, всякий раз оставаясь за пределами досягаемости тяжеловесного противника. Время от времени он на миг подскакивал ближе, словно танцуя, чтобы нанести удар, но большинство атак были отбиты Хротом, который, казалось, становился лишь сильнее, по мере того, как росла его ярость. Прошла минута. Из раны на боку Хрота хлестала кровь.
Слаает замахнулся, чтобы поразить врага в раненый бок, но тот, отступив на шаг, схватил его за руку, сокрушая кость. Свободная рука Зара выронила хлыст и долей секунды позже вонзила в предплечье Хрота зазубренный кинжал. Мелькнул длинный язык Слааета, задевая щеку избранника Кхорна. Хрот притянул Зара к себе и ударил лбом в лицо, ломая нос, а потом, не выпуская запястья противника, два раза приложил его коленом в пах. Слаает обмяк, и только тогда Хрот выпустил его и размахнулся топором.
Зар откатился назад. Снова засвистел бич. Держа топор одной рукой, Хрот поймал кончик бича, потянул и сбил Зара с ног. Удар пришелся по шее стройного воина, и голова, подпрыгнув, покатилась по земле в шлейфе белых волос.
Хрот вырвал кинжал из предплечья и швырнул его оземь. Повернувшись, он подошел к шаману. Воины Слааета расступились, и шаман быстро заговорил, воздев руки и словно пытаясь защититься. Хрот без лишних церемоний разрубил ему голову до самой челюсти, и человек упал на землю. Корешки посоха вышли из мертвой плоти, оставив в ней отверстия. Хрот пинком отбросил посох от трупа и выпрямился во весь рост, грозно глядя на воинов Слааета.
— Любой, кто захочет ко мне присоединиться, может это сделать. Кто не желает — говорите, и будете иметь дело со мной.
На площади воцарилась тишина. Хрот подошел к ближайшему воину, у которого на лбу была вырезана восьмиконечная звезда, потянулся и выхватил из ножен кинжал бойца, потом порезал им свою ладонь. Запузырилась кровь; Хрот на миг накрыл раненой ладонью лицо человека, и тот вздрогнул.
— Ты связан со мной узами крови. Отныне ты — один из моих братьев по оружию.
Человек поднял обе ладони и почтительно склонил голову перед новым вождем: избранник Кхорна знал, что воин почувствовал в его крови привкус божественной мощи.
Другие бойцы окружили Хрота, чтобы также присоединиться к его племени.
Глава 7
Прошедшая неделя вымотала Стефана фон Кесселя до предела. Ноги нещадно болели, зато по ночам он спал крепко, как никогда. Кажущиеся бесконечными ежедневные четырнадцатичасовые переходы, разбивка лагерей, шестичасовой отдых, который раз в три дня сменяло ночное дежурство, и выход на рассвете следующего дня — задача не из легких.
Личный состав армии стал заметно многочисленнее: Рейксмаршал реквизировал еще часть войск графа, включая преимущественно копейщиков и следопытов с луками. Это были люди простые, незнатные и бесхитростные, но смелые, и их охотничьи навыки оказались полезны с точки зрения обеспечения армии провиантом.
Рейксмаршал лично присоединился к армии Остермарка с двумястами рыцарями Рейкландгарда. Для простых солдат это были полулегендарные личности, но они не выказывали высокомерия и смешали ряды с пехотинцами на второй день пути. Стефан с радостью обнаружил, что это не богатые знатные рыцари, в политических целях купившие себе место в ордене, но закаленные бойцы, каждый из которых прошел десятки битв. Всем им довелось участвовать в Великой Войне против Хаоса, и все были на поле брани в день, когда Магнус сокрушил вражеское войско под стенами великого города Кислева. Это были обычные люди, избранные за храбрость и умение в бою.
Фон Кессель узнал, что этот новый орден был единственным в своем роде: сюда вошла элита, самые лучшие рыцари из других орденов. Он гордился, что марширует бок о бок с этими героями, и мысленно не раз возвращался к тому, что неделю назад произошло в шатре Грубера.
«— Я хочу, чтобы капитан фон Кессель возглавил ее.
В шатре стало тихо. Лицо Иоганна исказил гнев. У Грубера отвисла челюсть. Граф заговорил первым.
— Это… Это неприемлемо.
— Полагаю, вы найдете это очень даже приемлемым, — холодно сказал рейксмаршал Тренкенхофф.
— Но фон Кессель — мой! Он не может занять этот пост. Его место здесь.
— Может, это и ваш человек, но вы — человек Императора, и в данный момент я провозглашаю императорскую волю.
— Рейксмаршал, — сказал Стефан, и все повернулись к нему. Многие вообще успели уже забыть, что он здесь. — Для меня это большая честь, но я… чувствую себя недостойным ее.
— Вот! Этот мальчик сам считает, что так не годится! — заявил граф.
Взгляд стальных глаз Тренкенхоффа остановился на фон Кесселе.
— Почему это ты чувствуешь себя недостойным долга, который возлагает на тебя Империя?
— Вы слышали про моего деда?
— Да. И что с того?
— Ну, я думал, что бесчестье, которое лежит на мне, будет…
— Да мне плевать, кем там был этот твой дед и что он натворил. Это долг, и ты не можешь выбирать, принять его или нет. Такова воля Императора. Я выше рангом, чем твой господин граф и, тем более, чем ты сам, капитан. Если Император призывает тебя на службу, будешь служить. Или тебя повесят. Готовьте своих людей, капитан. Выходим завтра в полдень. Поход будет не из простых; убедитесь, что запасы провианта достаточны.
Рейксмаршал повернулся на каблуках и стремительно вышел из шатра».
Стефан улыбнулся и покачал головой, вспоминая эту странную ночь. Рейксмаршал Вольфганге Тренкенхофф говорил с ним на заре.
«— Тогда в шатре я сказал правду. Мне наплевать, какой там позор на тебе лежит. Мне это просто неинтересно. Единственное, что важно, — это то, что ты хороший боевой командир. На перевале ты проявил инициативу и отличную выдержку. Ведь ты же знал, что атака на вражеский лагерь пройдет успешно, так? — Стефан кивнул. — Ты действовал быстро и спокойно: оценил ситуацию и вполне достойно отреагировал. Это редкость, фон Кессель. Правда. Такие смелые деяния сформировали Империю, и от них зависело ее существование. Если бы Магнус не атаковал так отважно силы Хаоса на дальнем севере и поступил бы по совету выборщиков, выжидая в городах и замках, как свойственно трусам, Империя, полагаю, лежала бы уже в руинах. Если бы войска Асавара Кула, да будет он проклят навечно, не были разбиты на равнинах Кислева, они бы уже громили Нулн, нашу столицу, убивая десятки тысяч людей. Всегда помни об этом, фон Кессель. Действуй смело, действуй разумно, но действуй! Сделать что-то, даже если окажется, что это было неправильно, всегда безопаснее, чем не делать ничего.
Рейксмаршал помолчал, потом снова заговорил: — А если еще хоть раз услышу, что ты на людях сомневаешься в себе, убью тебя собственноручно!»
Глава 8
Коленопреклоненная фигура в черной мантии была окружена восемью кругами, выложенными красным порошком на полу пещеры. Каждый круг пересекался с двумя соседними, посредине лежало приношение богам. Одно из приношений представляло собой кучку костей, другое — мерцающий кроваво-красный камень с пурпурными прожилками. Были тут и рогатый череп с узким подбородком, и берцовая кость какого-то огромного зверя, сплошь покрытая сложной резьбой. В центре круга, прямо напротив коленопреклоненной фигуры лежало тяжелое медное изображение восьмилучевой звезды Хаоса, еще в одном — совершенно круглый белый камешек, возле которого странно трепетал воздух. Последним приношением было еще живое, бьющееся сердце на золотом блюде. Один круг оставался пустым.
Лишь тусклый свет пробивался в пещеру, лицо коленопреклоненного полностью скрывал капюшон. Вдоль боков до самого пола свисали мертвенно-бледные руки, похожие на птичьи лапы. Внезапно они судорожно дернулись, фигура выпрямилась, не вставая с коленей, и распахнула мантию на груди, обнажив худой, но крепкий торс, покрытый шрамами. Сквозь полупрозрачную кожу просвечивали голубые вены.
Нелепых очертаний тень появилась откуда-то и проползла по полу в сторону коленопреклоненной фигуры до самых кругов. У нее были уродливое, похожее на детское личико, червеобразное тело и пара не то ножек, не то щупалец. Узкие желтые глаза напоминали змеиные. Не без труда приподнявшись, существо занесло над линией из красного порошка одно щупальце, затем другое. Скривив уродливое личико от напряжения, оно осторожно перенесло центр тяжести вперед и подобрало хвост, вползая в круг. Все это повторилось еще раз, и теперь существо сидело перед коленопреклоненным, как можно выше приподнявшись на хвосте и беззвучно открывая рот, полный мелких острых зубов.
Коленопреклоненный протянул руку и схватил уродца, поднеся его хвост к своему животу. Щупальца глубоко зарылись в бледную плоть, и вскоре было видно лишь отвратительное лицо существа, но и оно, наконец, исчезло. Бледное тело человека снова обрело цвет, синие вены исчезли.
Прикрыв грудь, человек встал, взмахнул рукой, и ветер рассеял красную пыль. Круги исчезли, и человек пошел прочь из пещеры, чтобы встретить бойца-победителя.
Хрот был рад, что теперь на его штандарте болталась еще и светловолосая голова Слааета. Невидящие глаза избранного глядели в никуда, челюсть отвисла, и изо рта вывалился язык почти фут длиной. Что бы Хрот ни думал об этом типе, а боги все же покровительствовали ему… некоторое время назад. Его голова была ценным трофеем.
Топая по густому подлеску, проламываясь сквозь сплетения кривых ветвей, он вспоминал слова Слааета. Как собака. Так он и сказал: как собака, понесешь посох своему господину. «Хм. Нет у меня господина», — подумал Хрот, пиная гнилое бревно, преградившее путь.
Он ненавидел густые темные леса Империи, но знал, что они могут быть полезны, ведь даже когда имперская армия была в полной силе, ничтожные людишки не могли держать под контролем каждый квадратный фут этих буйных зарослей. В самой чаще, куда не ступала нога человека, шныряли темные создания, в дальних лесах было полно зверолюдей. И все же Хроту не нравилось замкнутое пространство. Корявые вековые деревья не пропускали ни единого луча света, землю покрывал толстый слой перегноя, при каждом шаге под ногами хрустел тонкий лед.
Собственно, темнота его совсем не беспокоила. Более того, он к ней привык. В краю кьязаков, в нескольких месяцах пути на северо-восток, полгода царила тьма, и солнце едва подымалось над горизонтом. Земля кьязаков-кочевников была почти лишена растительности. Земля всадников. Склоны холмов, покрытые острыми осколками черных камней. Среди скалистых вершин — дымящиеся сернистые озера. Когда боги были голодны, гейзеры взметались высоко в небо. Там Хроту было хорошо, там над головой было лишь небо.
И еще ему не нравилось скрываться в тени. Да, конечно, это было нужно для отряда, растущего, но все еще неспособного в открытую совершить марш-бросок через всю Империю. Но это было мучительно для того, кто привык встречать врага лицом к лицу и сокрушать его во имя Кхорна.
Хрот вышел на поляну. В центре на обугленной земле стояли воины. Заметив Хрота с отрядом, они обернулись. Один, в полном черном доспехе, вышел навстречу. В щелках для глаз тускло мерцали красные огоньки. Воин остановился. Хрот сложил руки на груди и пригвоздил его взглядом, и только после этого кивнул в знак приветствия.
— Вот и ты, Хрот из народа кьязаков.
— Вот и ты, Боркил из народа долганов.
— Значит, ты все же победил. Я не был уверен, что тебе достанет сил справиться с Заром Слааетом.
— Рад, что могу предоставить доказательство обратного. Кровавый Бог со мной.
— Ну да. А Темный Князь хранил Слааета. О непостоянный Владыка Наслаждений, как же быстро он устает от своих любимцев.
— Тому, кто способен на обман, доверять не следует, — сказал Хрот.
Он уже не раз встречал Боркила, ведь тот всегда был где-то неподалеку от Судобаала. Безжалостный воин и его отряд принадлежали к тому же народу, что и колдун, и были беззаветно ему преданы. Тут оказались и другие знакомые лица: двое могучих вождей народа курганцев; рослый воин с севера с пронзительными голубыми глазами, в длинные светлые волосы которого были вплетены бесчисленные амулеты; человек пониже в тяжелом меховом облачении. Лицо этого последнего скрывал череп животного, кожа была покрыта грубой росписью. Еще один вождь курганцев. Хрот заметил, что вместо ступней у воина — раздвоенные копыта.
— Ты нашел то, за чем тебя посылал наш господин Судобаал?
— Я принес то, что хотел твой господин, — сердито бросил Хрот.
— Хорошо. Об этом скоро узнают и другие племена. Наша победа и вознесение нашего господина Судобаала приближаются.
— Где колдун? — сурово спросил Хрот.
Боркил замер на миг, глядя на разгневанного воителя.
— Ты могучий воин, Хрот Кровавый. Твои победы многочисленны, и все видят, как благосклонны к тебе боги. Ты благословен, ибо избран. Ты показал себя ценным союзником господина нашего Судобаала. Но всегда помни, что он сильнее тебя. Во владении Темным Наречием он равен величайшим шаманам северных племен и искуснее любой кьязацкой колдуньи. Когда он говорит на Темном Наречии, сами боги слушают, ибо он — их оракул, и даруют ему великую силу. Он повелевает двенадцатью могучими вождями. Помни, ты лишь один из них. Не позволяй своей глупой гордости сделать тебя его врагом.
Хрот еще не успел ответить, когда закутанная в черное фигура Судобаала появилась и начала медленно спускаться по каменистому склону. При приближении колдуна у Хрота на затылке поднялись волосы, во рту появился волнующий привкус магии. Было неприятно, но Хрот попытался подавить это чувство.
— Да, колдун силен, — бросил Хрот Боркилу, — но однажды я стану сильнее его. И вот тогда я отрублю тебе голову и поднесу ее в дар Кровавому Богу.
— Если такой день настанет, я буду рад встретиться с тобой в бою, о Хрот.
Воин в черных доспехах отошел, пропуская Судобаала. Остальные склонили головы.
Колдун отбросил капюшон, открыв старое-престарое изможденное лицо. У него были жесткие черты, источающие злобу и неизмеримую волшебную мощь. В кожу щек глубоко врезались руны власти, при одном взгляде на которые у Хрота заболели глаза. Немигающие желтые змеиные глаза колдуна не выражали ни единой эмоции, на губах застыла усмешка.
— Посох у тебя?
У колдуна был глубокий замогильный голос. Хрот, будучи на полторы головы выше его, почувствовал себя маленьким. Дряхлый Судобаал источал угрозу, и невидимая сила тянула воина опуститься на колени. Скрежетнув зубами, он знаком приказал Торгару выйти вперед. Тот вынес тяжелый меховой сверток и, положив его на землю, развернул, осторожно, чтобы ненароком не коснуться посоха. Мех был обожжен и источал запах горелого волоса.
Судобаал смотрел на посох не мигая. Он быстро шагнул вперед и присел, пробуя воздух похожими на когти пальцами. На лице появился румянец, дыхание участилось. Еле сдерживается, подумалось Хроту.
— Да. Да. Вот он. — Колдун облизал сухие тонкие губы, потянулся к посоху и осторожно поднял его обеими руками, баюкая, словно младенца, затем поднялся на ноги. Глаза его сияли.
Посох зашевелился, медленно, очень медленно, и корни его обернулись вокруг руки Судобаала. Колдун зачарованно смотрел, как они пронзают его кожу и проникают в вены. Сердце забилось быстрее, когда кровь потекла по посоху, питая изогнутые ветви и струясь внутри звезды Хаоса. Внезапно она вспыхнула зелено-голубым огнем. Судобаал улыбнулся: теперь он знал, как управлять посохом. Единой мыслью он заставил пламя полыхнуть темно-алым, и оно озарило всю поляну каким-то потусторонним светом и тут же почти исчезло по воле своего господина.
— Молодец, избранный. — Лицо Судобаала снова помрачнело. Повернувшись к Боркилу и другим вождям, явно потрясенным, он властно заговорил: — Скоро задуманное мною свершится. Торбен Сокрушитель Черепов, сегодня ночью поведешь своих бойцов на северо-запад. Иди по дороге и уничтожай всех врагов, что встретятся на пути. Жги дома и убивай их обитателей. Через неделю я свяжусь с тобой. Даркон Гар, вы с братом поведете свое племя на юг. Грабьте и крушите все, что сможете, станьте раной в боку Империи, раной, которой нельзя пренебречь. Они направят свои войска, ибо вас много — слишком много, чтобы не думать о вас.
Двое курганских вождей кивнули. Судобаал обратился к воину с копытами:
— Ты, Горбар Звериная Кровь, пойдешь темными тропами на северо-восток, куда две недели пути, и найдешь племена зверолюдей. Готовьте виселицу ко дню моего прихода.
Вождь кивнул и нетвердой походкой стал удаляться, все еще выкрикивая приказания лающим голосом.
Вдруг он снова обернулся к Хроту и Боркилу и немного помолчал, затем склонил голову набок, словно прислушиваясь к голосу, которого больше никто не мог услышать.
— Хрот Кровавый, ты со своим отрядом последуешь за мной. Назначаю тебя своим полководцем, вождем над вождями. Ты доказал свою преданность мне, и боги к тебе благосклонны.
С этими словами Судобаал развернулся на каблуках и направился вверх по каменистой земле к пещере.
Боркил упал перед Хротом на одно колено.
— Мой клинок принадлежит тебе, полководец.
Остальные вожди повторили за ним.
Хрот Кровавый улыбнулся, показав острые зубы. Глаза его горели. «Да, — думал он, — я показал, чего стою».
КНИГА ВТОРАЯ
Глава 1
В течение двух невероятно тяжелых недель солдаты Остермарка шагали к северной границе Империи. Земли, по которым они проходили, серьезно пострадали за три предшествовавших года Великой Войны. Хотя главные силы Асавара Кула так и не двинулись дальше Кислева, сюда пришли сотни разрозненных отрядов и сеяли страх и раздор среди местного населения.
Пока Асавар Кул шел на Кислев во главе самой большой армии Хаоса, какую видел мир, эти отряды, вернее, банды нападали на отдельные деревни и маленькие городки, сжигая их дотла и принося население в жертву своим Темным Богам. Империя, разделенная четырьмя веками усобиц и гражданских войн, не смогла достойно ответить. Глубокий раскол между провинциями означал невозможность организованного сопротивления, и, поскольку каждый выборщик действовал сам по себе, исходя лишь из собственных интересов, силы Хаоса процветали в темных лесах Империи.
За предыдущие четыреста лет, пока Империю раздирала гражданская война, графы-выборщики разучились искоренять злобные создания, бродящие в лесах вокруг их городов, и когда силы Хаоса перешли в наступление, многотысячные полчища зверолюдей присоединились к ним. Тут были те, кого изгнали соплеменники: некоторых за то, что они якшались с темными силами, других — за неспособность скрыть ужасные мутации от тех, среди кого они жили. Изгои восстали, желая отомстить за себя. Многие поколения они блуждали во тьме, дожидаясь своего часа.
Магия и колдовство в Империи были уже давно запрещены, и тех, кого привлекало это опасное ремесло, безжалостно отлавливали, пытали и сжигали на кострах. Те, кого страшила казнь, тоже искали прибежища в спасительной чаще леса. Многие стали добычей диких зверей, но некоторые выжили — их магические способности подтвердились. Эти маги и колдуньи восстали, когда энергия Хаоса волнами прокатилась с северных границ, и атаковали Империю изнутри — мутанты, служители темных культов и бесчисленные лесные звери.
Земли, по которым они продвигались, все еще хранили следы опустошения. Пройдет немало лет, поколения сменят друг друга, пока раны не затянутся, подумал Стефан, впрочем, он не был уверен, будут ли еще у Империи новые поколения. Великая Война была выиграна, но порой казалось, что на самом деле она еще не закончилась. Он никогда бы не осмелился высказать подобные мысли, но порой по ночам они преследовали его. Или, бывало, он погружался в них, когда отряд проходил мимо очередной разоренной деревни, где скелеты местных жителей были пригвождены к дверям амбаров и последними остатками плоти еще лакомились падальщики.
Похоже, северные земли пострадали очень серьезно. Они лежали вдалеке от больших городов, где можно было бы найти защиту. Многие из местных так и не знали, что происходит вокруг, пока орды Хаоса не обрушились на них, грабя, убивая и сжигая.
В тех деревнях, где еще хоть кто-то уцелел, свирепствовала чума. Стефан приказывал огибать такие края, ни в коем случае не приближаясь, но больные и умирающие крестьяне умоляли солдат Остермарка о помощи или еде; они страдали от голода не меньше, чем от заразы.
Многие солдаты хотели помочь несчастным, но сержант Альбрехт останавливал их строгим приказом.
— От этого не будет проку ни им, ни вам, ребята.
И, тем не менее, к находящейся на марше армии все время кто-то присоединялся. Сначала это были всего лишь несколько перепуганных семей, потерявших дом, и они нашли себе работу в лагере: готовили и убирали в обмен на еду. Стефан понимал, что это не опасно, и закрывал глаза на подобные вольности. Но с течением времени таких приблудных оказались уже целые сотни, и большинство не могли выдержать высокого темпа похода; их приходилось отсылать на юг, к Вольфенбургу. Дни шли, многие бродяги оказались лицом к лицу с прежними опасностями. Некоторые послушались капитана и пустились в опасное путешествие, но Стефан понимал, что большинство так и не дойдет до Вольфенбурга. Однако каждую группу беженцев сменяли другие, обычно малоприятные типы.
За толпой увязались фанатики-изуверы — мужчины и женщины, обезумевшие от ужасов, которые им пришлось пережить. Они истошными голосами пророчествовали о грядущем конце мира и хлестали себя бичами, цепями и шипастыми дубинками. Они пугали других беженцев и мешали солдатам. Их беснование и бредовые выкрики, предсказания и какой-то безудержный мазохизм угрожали боевому духу. «Никто не нуждается в таких громогласных напоминаниях о том, что он смертен», — заметил Рейксмаршал, с подозрением глядя на флагеллантов, когда они впервые показались рядом с обозом.
Стефан был мрачен, когда они с Альбрехтом шагали по лагерю между кострами. Никто не шутил, люди ели молча. Некоторые приветствовали командира, и тот кивал или что-то говорил им.
Тридцать мечников-телохранителей из элитного подразделения, находившегося под началом Стефана, немедленно последовали за капитаном и сержантом, стоило лишь тем отойти от лагеря к какому-то далекому костру. Каждый нес на правом плече тяжелый двуручный меч, их шляпы были украшены султанами из перьев. Они были облачены в тяжелые доспехи и ходили ровными сомкнутыми рядами. Эти воины, искусные и неустрашимые в бою, никогда не пасовали при столкновении с врагом, но даже им становилось не по себе, когда поблизости начинали бесноваться фанатики.
Стефан услышал громкие голоса флагеллантов и заметил фигуры в лохмотьях, скачущие вокруг костра. Зеленая луна Моррслиб высоко в небе была намного больше, чем ее бледная целомудренная сестра Манслиб. Ночи зеленой луны не приносили Империи ничего хорошего: обычно случалось что-то странное и неестественное. Кто-то говорил, что в такие ночи по земле бродят мертвецы, кто-то — что это провозвестие грядущего зла. Флагелланты явно завидели зеленую луну и теперь плясали, чтобы достигнуть состояния транса.
— Вот черт, капитан, они, конечно, те еще ребята — и все же их как-то трудно ненавидеть, — сказал Альбрехт. Стефан его понял: этих людей сделали такими несколько страшных лет, наполненных бедствиями. — В бою они, кстати, вовсе не бесполезны.
Это тоже было вполне логично: фанатики давно уже созерцали умственным взором крушение мира и потому совершенно не боялись смерти.
Всего лишь два дня назад на конвой напали зеленокожие. Не больно умные создания, но хитрые: они ждали в засаде, пока по узкой долине не прошли основные силы, и только тогда атаковали. Арьергард был еще слишком далеко, чтобы хоть как-то отреагировать на полчища орущих созданий, которые хлынули из-за скал на вроде бы беззащитный артиллерийский обоз и растянувшиеся ряды беженцев.
Первыми появились мелкие злобные зеленокожие на огромных волках. Безумные флагелланты бросились на врага и просто порвали его в клочья, не обращая внимания на собственные, порой смертельные раны. Они бросались на копья, чтобы приблизиться к врагу и сбить его наземь цепами и молотами. Это так ошеломило нападающих, что они потеряли темп наступления, и Стефан смог быстро организовать контратаку. Зеленокожих расстреляли из аркебуз и мощных арбалетов. Те, кто все же уцелел и добрался до конвоя, оказались лицом к лицу со Стефаном и его алебардщиками и были мгновенно изрублены.
Приблизившись к костру, Стефан приказал телохранителям остановиться. Взяв с собой только Альбрехта, он направился к пляшущим фанатикам.
Их было человек семь, в заскорузлых, грязных лохмотьях. Кто-то, невзирая на холод поздней осени, сорвал с себя одежду и обнажил раны. Кто-то вырезал на собственной плоти слова покаяния. Кто-то вырвал себе глаза и скакал вокруг костра, на их шеях с траурным звоном болтались бронзовые колокольцы. У других были ошейники с шипами вовнутрь, они врезались в тело, и оно становилось липким от крови. Двое с экстатическими возгласами полосовали друг другу спины бичами. У одного к груди был приколот потрепанный пергамент — страница из священной книги Зигмара. Заметив это, Стефан нахмурился.
Огромного роста бородач в видавшей виды кирасе, с безумными глазами и нечесаными седыми волосами стоял в центре группы, громко проповедуя о грядущих несчастьях. Вокруг пояса у него висела связка черепов, один из которых почему-то сжимала во рту дохлая рыба. Во лбу была вырезана двухвостая комета — знак Зигмара. Бородач стоял на спине простертого в грязи человека, изо рта которого струилась пена. Стефан с удивлением обнаружил, что кираса — такая же, как у воинов Рейкландгарда, возможно снятая с убитого. Заметив осторожно приближающихся сержанта и капитана, безумец обернулся к ним и воздел руки:
— Присоединяйтесь к нам, дети мои! Смиритесь с концом человечества! Близится последний день, недалек уже конец времен! Поклонитесь великому Зигмару, предайте ему свою душу, и да не знают более страха ваши тела!
Альбрехт мрачно посмотрел на капитана. Стефан скрестил руки на груди и чуть расставил ноги, глядя в глаза самозваного пророка.
— Я уже преданный служитель великого Зигмара. И мне не нужно ни унижаться, ни причинять себе боль, чтобы доказать ему это.
— Покайся, сын мой! Тьма в душе твоей! Изгони же ее! Будь свободен! Выжги ее из своей души!
Другие бичующие отозвались воплями одобрения и поспешили к костру накалить железные клейма. Они шумели и расталкивали друг друга, и вскоре в воздухе запахло горелой плотью: один из фанатиков приложил клеймо к животу. Еще кто-то из последователей пророка приблизился с клеймом к Стефану.
— Выжги себе душу! — кричал обезумевший.
Альбрехт выступил вперед и ударил его увесистым кулаком в лицо. Тот выронил клеймо и упал на колени, цепляясь за кожаный плащ Альбрехта.
— Благодарю тебя! — проскрипел он.
Альбрехт с отвращением оттолкнул безумца сапогом.
— Конец приближается, — тихо сказал пророк, словно разум отчасти вернулся к нему. — Мы сокрушили Избранного, Асавар Кула, на поле брани, но это уже не важно. Вслед за ним придет другой. Уже сейчас он набирает силу. Возможно, он сможет объединить разрозненные племена, и тогда нас снова ждут страх и смерть. Этого не избежать. — Он покосился на своих последователей. — Вот они знают, что не избежать.
— Я в это не верю, — сказал Стефан. — А даже если оно так, не изменю своего решения. Со злом надо бороться. Надежда есть всегда. Кто сдался — тот уже погиб.
— Я тоже когда-то так думал, — невесело усмехнулся пророк. — Но я видел будущее — там только кровь, огонь и смерть, и ничего больше.
— Ты славно бился с зеленокожими, — сказал Стефан, торопясь сменить тему, пока вновь не разгорелся огонек безумия, снова блеснувший в глазах пророка. — Если бы ты и твои последователи не отреагировали так быстро, многие люди погибли бы.
— У этих людей нет будущего, — отозвался пророк, указывая на флагеллантов. — И у меня нет будущего. Своей смертью мы выплатим долг Зигмару и Империи. — Он понизил голос и продолжил: — Их дома были разрушены, семьи — вырезаны у них на глазах. Они видели такое, что сведет с ума любого. У них нет ничего, ничего, кроме воспоминаний, что непрестанно преследуют их. Нет, ни в Вольфенбурге, ни даже в далеком Нулне они не смогли бы обрести нормальную жизнь. Денег нет, сознание помутилось от ужаса — они бы просто умерли от голода в одиночестве, и все. Вместе же они — семья, и если мы погибнем, пытаясь помочь Империи, то это уже что-то да значит.
— Как твое имя? Ты ведь когда-то служил в Рейкландгарде, да? — Теперь у Стефана не оставалось сомнений, что этот человек раньше был рыцарем и его доспехи не сняты с мертвеца.
— О да, я служил маршалу, это правда. Он славный человек. Мы гнали силы Хаоса на север. У меня больше нет имени. Нет ни дома, ни семьи, так что и имя мне не нужно. Я буду светло гореть, убивать за Империю и умру безымянным.
— А почему ты больше не с ними?
— Я пал в бою. Алый дьявол убил подо мной коня, и он, падая, придавил меня своим телом. Дьявол хотел меня прикончить, но его остановил злой колдун. Меня взяли живым. Ноги мои были переломаны. Пять дней и ночей я был пленником этих чудовищ. Они менялись прямо у меня на глазах — отращивали еще конечности, из тел вылезали щупальца, лица становились как у собак и ящериц, трава чернела у них под ногами. Их кони превратились в громадных огнедышащих псов, глаза их горели, из пасти вываливались длинные языки. Я был безумен. У алого дьявола выросли рога и крылья. И тут Рейксмаршал пришел за мной с другими рыцарями, нас спасли. Тело мое исцелилось, а разум — нет. Кровь, огонь и смерть — вот и все, что я видел и что встает перед глазами, стоит мне опустить веки. Конец близок. Кровь, огонь и смерть. — Он воздел руки над головой. — Кровь, огонь и смерть приближаются, дети мои!
Стефан отвернулся и побрел прочь, туда, где его ждали телохранители.
— Этот тип сумасшедший, — сказал Альбрехт.
— Пожалуй, да, но он будет небесполезен в бою — у нас каждый воин на счету.
— Ну, не знаю. Ты и правда думаешь, что он был рыцарем? Разве можно пасть так низко?
— Да. Лишь чистейшие душой могут это вынести.
Альбрехт заметил, что капитан непроизвольно сжал медальон со знаком Зигмара.
— Ты полагаешь, позволять им следовать за нами — разумно?
— А ты думаешь, их можно остановить? — отозвался фон Кессель.
— И в самом деле нельзя.
— Он хочет умереть за Империю, Альбрехт. Он хочет сделать хоть что-то хорошее, прежде чем окончательно погрузится в безумие. Ты же видел его в бою. Нам нужны такие люди.
Вдалеке снова завыл пророк.
— Вот только, ради всего святого, держи их подальше от наших солдат.
Глава 2
— Мы должны торопиться, полководец. Мое время приближается, — прошипел Судобаал.
Два дня силы Хаоса стремительно продвигались сквозь лес, почти не останавливаясь для отдыха. Хрота это не страшило — его воины привыкли к подобного рода тяготам. Они могли неделю шагать в полном вооружении и все еще иметь достаточно сил, чтобы при необходимости вступить в бой. Закованные в черные латы воины Боркила тоже были сильны и неутомимы.
— Мы будем у виселицы до заката, Судобаал, — сказал Хрот.
Большинство воинов шли пешком, и Хрот заставлял их почти бежать. По обе стороны от них пробирались по лесам солдаты Боркила. Впереди ехали всадники Хрота на низкорослых коренастых степных лошадках, разведывая дорогу. Колдун скакал на коне рядом с бегущим Хротом. Конь, это злобное животное, слушался лишь своего седока, вместо копыт у него были длинные когти. Колдун кормил его каждый вечер свежим мясом.
Хрот покрывал милю за милей, наслаждаясь ощущением силы и власти. Его топор жаждал крови, и, похоже, ждать оставалось недолго. Терпение, говорил себе Хрот. Терпение, и скоро можно будет принести богу в жертву тысячи черепов.
Шло время, и Хрот чувствовал, как с каждым часом меняется его тело. Внутри словно что-то зудело, но это ощущение отнюдь не казалось неприятным. Кровь текла по венам, наполняя тело новой силой. Кости словно росли и ощутимо твердели: скоро они станут несокрушимыми.
Кхорн был с ним. Кхорн, что видел его мысли насквозь и явно был доволен.
Поигрывая топором, он смотрел на Судобаала, пригнувшегося к шее демонического коня. О да, Кхорн будет доволен.
— Когда достигнем цели, я должен буду подготовить ритуал. Это случится сегодня, когда зеленая луна наиболее полная.
Кьязаки называли эту луну Гиранек, зеленым дарителем жизни. Она была непредсказуема — то не появлялась неделями, то проходила по небу так низко, что можно было ощутить ее силу. Тогда шаманы кьязаков проводили свои церемонии. Хрот знал мощь зеленой луны. Однажды в такую ночь она изменила воина по имени Глукхос, и у того на теле появились зияющие пасти, потом тело просто разорвалось. Племя ответило на явление божественной силы великим празднеством. Хрот понимал, что именно луна сейчас вызывает изменения в его собственном теле.
— Луна Хаоса будет сегодня близко. Она предвещает нашу победу, — продолжал Судобаал. — Когда ритуал свершится, мне станет известно, где покоится великий Зар Асавар Кул. Проклятое эльфийское отродье спрятало его тело, но мы узнаем все и отправимся туда. Меч Асавара Кула, Убийца Королей, заключающий в себе великого демона У'зула, лежит рядом с телом. И тот, кому боги дозволят владеть этим мечом, объединит племена, разбросанные по земле. Я подниму его, и мир содрогнется! Бок о бок с тобой, Анакс Хрот, я продолжу дело Асавара Кула и сокрушу эти земли. Мы утопим их в крови!
— Кровь, огонь и смерть, — отозвался Хрот.
Глава 3
Стефан не смог сдержать улыбку, заметив комичную фигуру инженера, распекающего рослых солдат Остермарка. Это был маленький лысеющий человечек, хорошо одетый — явно не для боевых действий, — с очками на носу. Солдаты старались молча игнорировать его, обвязывая телегу крепкими веревками, в то время как их товарищи вбивали клинья под застрявшие в грязи колеса. Повозка была накрыта толстой водонепроницаемой тканью; кажется, в ней перевозили порох.
— Чертовы шуты! Болваны, типичные остермаркские болваны! Не там, не там завязывайте, да здесь же, сколько можно повторять! Да не это, дурья башка! Вон то, не видишь? — бушевал инженер, но никто не обращал на него внимания.
Конвой остановился. То и дело кто-то кричал солдатам, чтобы они поторапливались. Солдаты добродушно отмахивались, цветисто ругаясь, как, собственно, только солдаты и умеют.
— Поганцы, это же ценный груз! Смотрите, что делаете! — кричал инженер.
Фон Кессель подошел к ним, до лодыжек увязая в грязи.
— Инженер Маркус, кажется, вы взволнованы, — дружелюбно начал он.
— Взволнован? Да, проклятие, я взволнован! Простите за грубость, капитан, но ваши люди меня совершенно не слушают!
— А я буду слушать, Маркус. Успокойтесь. — Капитану хотелось улыбнуться, но он усилием воли сохранил серьезное выражение лица. Очки сползли к самому кончику носа инженера и в любой момент могли шлепнуться в грязь.
— Ну да, конечно. Очень мило с вашей стороны, капитан. — Инженер прокашлялся, словно готовясь произнести длинную речь. — В этой повозке очень дорогой и сложный аппарат, с которым надо обращаться в высшей степени осторожно.
Он метнул в сторону многострадальных вояк свирепый взгляд. Лошади тянули изо всех сил, дюжина солдат повисла на веревках. Повозка слегка подалась вперед и с чавкающим звуком съехала обратно в грязную лужу. Солдаты повалились на колени, явно развеселив этим товарищей.
— Осторожнее, господа, пожалуйста! — кричал инженер. — Если хоть что-то пострадает, будете нести личную ответственность!
— Все будет в порядке, Маркус, — заверил его фон Кессель.
— Да уж, надеюсь. Это очень ценное снаряжение. Очень!
Фон Кессель нахмурился.
— Какое снаряжение? Мне что-то не говорили, что нам выделили еще одну пушку.
— Именно! И это куда лучше, чем пушка. Реквизировано по приказу Рейксмаршала. Граф-выборщик Отто Грубер этому не обрадуется, точно вам говорю. Совершенно особенная вещь. «Гнев Зигмара».
— То есть?
Инженер придвинулся к капитану с видом заговорщика.
— Это одна из макромашин фон Мейнкопта для многократного извержения смертоубийственного свинца.
Он гордо приосанился, явно ожидая, что капитан откроет рот от изумления, но тот всего лишь заморгал непонимающе.
— Что-что?
— Как это «что»?! — вскипел инженер. — Вас что, там, в Остермарке, ничему не учат? — Он вздохнул и закатил глаза. — Для непосвященных это сверхмощная многозарядная пушка. А, поняли-таки наконец!
Глаза фон Кесселя расширились. Да, в самом деле, очень мощное орудие. Он знаком подозвал еще несколько солдат и сам направился на помощь. По сигналу все принялись тянуть, пока, наконец, их усилия не увенчались успехом. Напряжение было так велико, что когда внезапно все кончилось, фон Кессель и солдаты попадали прямо в грязь.
Послышался смех, но до тех пор, пока капитан не встал. Он сплюнул и утер лицо, пытаясь прочистить глаза, и вдруг сам засмеялся, и тут к нему присоединились все остальные. Вывалявшиеся в грязи солдаты с хохотом и руганью хлопали друг друга по спинам.
Капитан подошел к инженеру:
— Вот видите, Маркус. Устройство цело и невредимо. Надеюсь, оно оправдает затраченные усилия.
— Разумеется, капитан.
Инженер протянул фон Кесселю шелковый носовой платок и, похоже, испытал некоторое облегчение, когда тот отказался.
— Капитан! Наши разведчики видят берег! — закричал кто-то.
Фон Кессель попрощался с инженером и вернулся к своей колонне, где его уже ожидал Рейксмаршал. Рыцарь окинул взглядом заляпанного грязью капитана и нахмурился.
— Я поскользнулся, — коротко сказал Стефан.
На тропе показался разведчик. Хлопья пены падали с губ его коня. Лошадь заржала и резко остановилась, нервно стуча копытом.
— Какие новости, Вильгельм?
— Вы в порядке, сэр? — Капитан махнул рукой, и с нее полетела жидкая грязь. — Дурные вести, сэр. Замок Крейндорф взят, как и говорил Рейксмаршал, а в открытом море видны белые паруса. Эльфы, наверно.
— И что тут такого страшного?
— Они не могут высадиться на берег. Замок окружен.
— Окружен? Это северяне? Быстро же они, чтоб их…
— Вот именно, капитан, но это еще не все.
— Не все?
— Там еще тысячи лохматых зверей, которые ходят, как люди.
— Зверолюди, — сплюнул фон Кессель.
— Именно, капитан.
— Мы должны торопиться, — спокойно сказал Рейксмаршал. — Если эльфы перебиты, Императору Магнусу придется непросто.
— Ну, эльфам-то потяжелее придется, — отозвался фон Кессель. — И что они там делают, почему пытаются пристать к берегу?
— Боюсь, что они хотят забрать кого-то из своих, важную персону — может, мага королевских кровей.
— Что? Мы сюда тащились лишь для того, чтобы вызволять эльфийского колдуна? — ошеломленно спросил Стефан.
Маршал пригвоздил молодого капитана ледяным взглядом.
— Мы шли сюда, чтобы помочь нашим союзникам, Высшим Эльфам, и укрепить давний мир между нашими народами. Это древняя могучая раса, капитан фон Кессель. Если наша дружба будет поколеблена, быть большой беде, а в замке, между прочим, принцесса. Гибель принцессы-мага из дома Ультуана на земле Империи — совсем не то, что нам надо.
Капитан что-то буркнул в ответ.
— Отсюда, с хребта, можно увидеть осаду? — спросил он разведчика.
— Да, капитан, я вас отведу.
Разведчик спешился. К нему подошел молодой солдат и увел лошадь.
— Хорошо. Так, приведите инженера Маркуса. Быстро!
— Инженера? — переспросил маршал, когда солдат убежал выполнять поручение.
— У него есть подзорная труба.
Склон хребта был крут, и Маркус не раз падал на колени, пока добрался. Он попортил модные серебристые чулки и оцарапал колени. Тяжко дыша и ругаясь про себя, инженер оглянулся. Только сейчас он сообразил, как далеко они забрались.
— Быстрее, инженер.
Отдуваясь и утирая пот со лба, он, наконец, поднялся на вершину. Тут невольно голова закружится: отвесная скала уходила на несколько сотен футов вниз. Дальше до самого Моря Когтей простиралась равнина — миль на пять с половиной. В Инженерной Академии Нулна Маркус слыл непревзойденным мастером оценивать расстояния и высчитывать траектории.
У подножия скалы полосой в две мили простирался Лес Теней. За ним виднелся заброшенный замок на скалистом уступе где-то в миле от моря. Над темной водой клубился туман, скрывая линию горизонта.
— Инженер, дайте, пожалуйста, подзорную трубу.
Он кивнул и осторожно достал из-за пазухи богато расшитого камзола что-то вроде кожаного футляра для свитка. Под крышкой на пурпурном бархате лежал завернутый в холст продолговатый предмет. С величайшей осторожностью Маркус развернул трубу и передал ее капитану.
— Аккуратнее с ней, умоляю вас.
Капитан кивнул и поднес трубу к правому глазу. У него когда-то был такой же прибор, но он безнадежно пострадал во время битвы. Капитан покрутил колесики на корпусе, настраивая трубу, и отыскал взглядом замок. На полуразрушенных стенах виднелись сияющие фигуры в серебристо-белом облачении: эльфы. На самой высокой из уцелевших башен реял расшитый треугольный флаг из атласной белоснежной материи. На расстоянии было трудно оценить, но капитан прикинул, что эльфов на стенах сотни две.
Он перевел взгляд на кишащие у стен силы Хаоса. Войска в рогатых шлемах волнами накатывали на стены. Сотни стягов были украшены жуткими трофеями. Две грубые, наспех сколоченные осадные машины медленно приближались к замку, влекомые огромными косматыми животными. И вдруг одна из них упала, явно раздавив при этом множество солдат. Должно быть, на стенах у эльфов тоже были боевые машины.
Взгляд Стефана остановился на скалистом побережье. Там было только одно место, пригодное для высадки на берег, кругом — отвесные скалы. В этой маленькой гавани полчища демонов вытаскивали на берег свои галеры. На море виднелись пять эльфийских кораблей с белыми парусами. Они быстро скользили по воде, с боевых машин, установленных на носу, срывались мощные стрелы. Эльфы явно не могли высадиться: враг заполонил весь берег.
— Вот черт!
Капитан сунул трубу инженеру и направился вниз. Маркус поймал прибор со вздохом облегчения.
— Спасибо, госпожа Верена, — молитвенно обратился он к богине наук и справедливости и сердито покосился на капитана, который отошел уже достаточно далеко и созывал своих сержантов, чтобы совместно с маршалом провести военный совет.
Маркус быстро упаковал трубу и водворил ее на место. Спускаясь, он каким-то чудом споткнулся лишь раз, но больно ушиб большой палец. Инженер клял на чем свет стоит войну, которая опустошала Империю и лишала ученых возможности спокойно работать.
Впрочем, все было не так уж плохо. В конце концов, уже обозначилась возможность опробовать «Гнев Зигмара» не на учебной мишени. Он усмехнулся и мгновенно забыл про больной палец и рваные чулки.
Глава 4
Огромная зеленая луна висела в небе, источая темную силу. Приготовления шли уже два часа, и Хрот начал терять терпение.
Большую часть времени колдун что-то невнятно бормотал, хотя от звука его голоса у Хрота мурашки бегали по коже. Судобаал приплясывал вокруг дерева, переступая с ноги на ногу и выжимая из живого сердца кровь на узловатые корни огромного дерева. Сердце принадлежало унгору, некрупному зверочеловеку.
Существо визжало как свинья, когда Анакс Хрот схватил его за тощую шею. Его крики смолкли лишь тогда, когда громко хрустнули позвонки. Единым движением Хрот едва не оторвал этому доходяге голову. Другие зверолюди захрапели — очевидно, у них это считалось смехом.
Колдун ловко вырезал сердце унгора, и Хрот отшвырнул тело в яму под корнями висельного дерева. Яма была почти доверху набита трупами и обглоданными костями тех, кого убили зверолюди. Это были их страшные приношения богам Хаоса. И кто знает, сколько еще трупов висело на голых ветвях, с петлей на шее или просто пришпиленные к дереву. Другие полуистлевшие тела были свалены в железные клетки, со скрипом раскачивающиеся на ветру. Ствол дерева покрывали руны Хаоса, могущественные, несмотря на свой неприглядный вид. Они истекали красным соком, медленно капающим на сваленные внизу трупы. В землю были воткнуты колья, увенчанные мертвыми головами. Каменистая почва поросла колючим кустарником.
Сотни черных птиц-падальщиков сидели на ветвях. Раньше они мельтешили в воздухе, стремясь оторвать лучшие куски, но сейчас умолкли и к заходу солнца, когда настает колдовская пора, недвижно замерли.
К моменту прибытия Хрота и Судобаала под деревом уже толпились зверолюди. Вождей приветствовали их предводитель варгор Гарланот и его шаман. Они вытянули мохнатые шеи в знак подчинения.
Зверолюди были подлинными творениями Хаоса, они нутром чуяли власть, исходящую от колдуна, и должным образом реагировали. Двести косматых воинов собрались под висельным деревом, нетерпеливо ожидая ритуала и топоча раздвоенными копытами. Кто-то подрался, кто-то обнажил оружие, то и дело слышался сердитый рев — эти примитивные твари соперничали за лучшие места. Гарланот зарычал, и беспорядки сразу прекратились. Лицо Хрота выражало нетерпение. Колдун раздраженно ворчал.
Голод измотал дряхлое тело Судобаала, в желудке у него громко урчало.
— Да, да, — шептал он, — сейчас мы наедимся.
Один из соплеменников Хрота простерся на земле. Он замер, испуганно глядя на склонившегося над ним колдуна.
— Ты должен гордиться. Ты будешь принесен в жертву и утолишь наш голод.
Воин попытался встать, но тело его не слушалось.
— Это яд. Не нужно с ним бороться. Наслаждайся последними мгновениями.
Несколько минут назад он отвел воина в сторону и сказал, что боги избрали его для особой миссии. Беднягу заставили выпить что-то темное и густое из перевернутого черепа. Он сначала колебался, но под твердым взглядом колдуна осушил дьявольскую чашу.
Опустившись на колени, Судобаал распахнул мантию и обнажил покрытое рубцами тело. Кожа под грудиной вздулась, и лежащий воин ошалело уставился на нее. Существо внутри Судобаала, то, что было его частью, выползало наружу. Его уродливое личико исказила усмешка, щупальца потянулись к воину.
Судобаал вздрогнул и закрыл глаза, когда это нечто вырвалось из его плоти и неловко шлепнулось наземь. Существо заморгало желтыми глазами и выпрямилось. Оно заползло на грудь человека и уставилось голодным взглядом на его живот. Во рту мелькнул темный язык. Существо опустило голову и вцепилось зубами в живую плоть. Оно подняло голову и замотало ею, пытаясь оторвать кусок, потом запустило в рану щупальца и расширило ее, обнажив внутренности. О да, этой ночью оно не останется голодным.
Хрот пристально смотрел на колдуна, приветствуемого зверолюдьми. Щеки Судобаала покрыл румянец, он даже почти не опирался на посох, когда проходил мимо своего полководца, разбрасывая черный порошок из мешочка на поясе, так что, в конце концов, внутри круга из стоящих камней образовался еще один круг. Посредине лежала каменная плита красного цвета. Уже много веков это место было священным для зверолюдей. Именно здесь совершались жертвоприношения Темным Богам.
У северного края круга Судобаал изобразил кружок поменьше с помощью красного порошка, у южного — еще один, пурпурного цвета, на востоке, ближе всего к Хроту, — зеленый, на западе — синий. Воитель Кхорна уловил гнилостный запах зеленого порошка.
Пока Судобаал был занят, шаман зверолюдей начал зажигать жаровни, сделанные из выкрашенных черной краской человеческих черепов, окружающих висельное дерево. Потом он бросил в огонь пригоршню сушеных трав, и оранжевое пламя взметнулось высоко в небо, став пурпурным. Когда пламя уже почти погасло, в воздухе запахло едким дымом. У Хрота закружилась голова и болезненно сжался желудок.
Колдун пел надсадно, на самой высокой ноте, обходя большой круг против часовой стрелки и внимательно следя, чтобы не повредить нанесенные порошком линии. Между малыми кругами он выцарапывал с помощью посоха восьмилучевые звезды.
Все еще распевая, он вывел вперед шамана. Огромное могучее создание вынесло дары, которые должны были быть помещены в малые круги и звезды: покрытую резьбой берцовую кость, священное изображение из меди, кучку костей и кроваво-красный камень. Их разложили на восьмилучевых звездах. Хрот сам добыл все эти предметы. Приношения задымились, и Судобаал запел еще громче. В глазах Хрота помутилось, ему мерещились лица злобно шипящих демонов.
Шаман вынес сияющий белый камень и положил его в центр пурпурного круга. Он случайно задел порошок, и тот обжег плоть. Зверочеловек отдернул руку, но ни единым звуком не нарушил свершающийся ритуал. В красный круг шаман положил рогатый череп. Хроту послышался зовущий голос, хотя череп лежал абсолютно неподвижно. Воин понимал, что сознание его помутилось от едкого дыма. Что-то холодное коснулось шеи, в ушах зазвучали голоса демонов, и Хрот испугался за свой рассудок. В зеленый круг шаман поставил блюдо с живым сердцем, и оно распухло, источая гнилостную влагу. Зверочеловек закончил работу и вернулся в ряды своих соплеменников.
Судобаал, распевая громовым голосом, подошел к синему кругу. Выкрикивая в небо таинственные слова, он ударил посохом оземь. Круг вспыхнул, лазурное пламя задевало посох и доходило до руки Судобаала. Корешки, вросшие в его тело, отступили, и он разжал пальцы. Посох остался стоять, словно кто-то невидимый держал его. Судобаал умолк и оглядел плоды своих трудов, не обращая внимания на обожженную руку.
Сердце в зеленом кругу шумно билось. Нарывы на нем лопнули, выплеснув гнилостную жидкость на блюдо. Воздух вокруг белого камня затрепетал, как горизонт в жаркий день. Вверх взмыл сладковатый красный дымок. Посох охватило синее пламя. Из глазниц рогатого черепа капала кровь.
Судобаал жестом подозвал Боркила. Рослый воин вышел вперед. Его бледная безволосая голова не была прикрыта шлемом. У Хрота поплыло перед глазами, и он попытался сосредоточиться на лице колдуна. Казалось, у того под кожей теснятся мириады лиц. Послышался смех, и в животе Хрота снова что-то сжалось. Нет, он не позволит этому колдовству одолеть себя. Хрот напряг стальные мускулы, чувствуя, как нарастает ярость.
— Мне нужна великая жертва — та, которую заметят сами боги.
Казалось, голос колдуна исходит откуда-то издалека. Хрот не был уверен в том, что это говорит именно Судобаал, возможно, ему просто мерещится. Он толком не понимал слов, но руки непроизвольно сжались в кулаки, и мышцы рук и груди напряглись.
— Эльфийские волшебники использовали свое знание магических ветров, чтобы скрыть от меня место захоронения Асавар Кула. Только великая жертва может прояснить мой взор.
Боркил поклонился колдуну и обернулся к Хроту, лицо его было начисто лишено каких бы то ни было эмоций. Он поднял тяжелую булаву и грозно двинулся вперед.
Хрот прищурился, чтобы хоть что-то разглядеть. Он попробовал взмахнуть топором, но руки не слушались. Судобаал усмехнулся.
— Ты могуч, воин, но ты мне больше не нужен.
Хрот пытался порвать невидимые путы, чтобы сделать шаг вперед, отшвырнуть Боркила и сокрушить колдуна-предателя. Боркил неумолимо надвигался, подняв оружие.
— Прости, что так вышло. Похоже, нам не встретиться в бою, чтобы выяснить, кто сильнее, — сказал гигант. — Так устроен мир.
Кривой зазубренный кинжал впился в шею воина в черных доспехах. Темная кровь хлынула из смертельной раны. Воин уронил булаву и схватился за шею, тщетно пытаясь остановить кровь. Она потекла у него изо рта, и он упал на колени перед Хротом. За спиной умирающего стоял Судобаал с кинжалом в руке. Шаман подбежал, схватил Боркила за шею и подставил под дымящуюся кровь грубо вытесанный сосуд.
— Великая жертва… — повторил Судобаал, и Хрот почувствовал, что невидимые путы исчезли.
Что-то неодолимое в нем буквально требовало шагнуть вперед и зарубить колдуна, но он не тронулся с места. О нет, прежде он узнает, где покоится Асавар Кул.
— Я вижу ярость в твоих горящих глазах, воин. О, как тебе хочется разорвать меня на части, ведь так? Впрочем, это не важно. Ярость движет тобой. Ты был сильнее его — вот почему ты жив, а Боркил умирает на земле. Вот почему его, а не твоя кровь скрепит ритуал. Все, что принадлежало Боркилу, теперь твое — его племя, его череп. Служи мне хорошо.
Судобаал взял у шамана кубок с дымящейся кровью и с пением пошел мимо кругов, окропляя каждый из них.
Из центра большого круга повалил черный дым, словно поднимаясь из недр земли, он клубился, устремлялся вверх, под пение колдуна. Огни жаровен и факелов зашипели и потускнели, некоторые даже вовсе погасли. Холодный ветер закружил над поляной, неся в себе шепот и неясные угрозы. Дым сгущался, постепенно обрисовывая контуры могучей фигуры с широкими крыльями и тремя парами рогов.
На призрачном лице полыхнули янтарные глаза. Судобаал запел во всю силу своих легких и воздел руки. Фигура из дыма словно застыла, лицо обрело черты. Хрот почувствовал на себе энергию взгляда демона и отшатнулся. И тут разверзлась пасть с клыками, похожими на кинжалы, задвигались губы, и через секунду-другую послышались звуки. Они напоминали вой тысячи голосов, он сводил с ума, слова были непонятны Хроту. Демон потянулся к Судобаалу, но внезапно отпрянул, наткнувшись на невидимую преграду, установленную колдуном, и посыпались снопы искр.
Демон заревел от ярости, увеличился в размерах — более пятнадцати футов — и быстро, сердито заговорил. Судобаал заорал в ответ. Кровь засочилась у него из носа и ушей. Демон умолк, и колдун вновь неистово закричал, называя его по имени.
— Йифол-гзуз-когар!
Демон бешено забился в своих невидимых путах. Ветер усилился, поднимая в воздух сухие ветви. Один из светильников сорвался и ударил Судобаала по голове, подталкивая его ближе к демону. Восстановив равновесие, колдун снова закричал. Демон заговорил, подчиняясь воле неразумного смертного, который осмелился произнести его подлинное имя.
Ветер закружил еще быстрее, демон умолк. Внезапно сильнейший порыв разметал круги из цветного порошка, торжествующий рев демона сменился ревом ярости, и Судобаал выплеснул на чудовище остатки содержимого чаши. Призрачная фигура растаяла в воздухе и под заклинания Судобаала вернулась в Царство Хаоса. Колдун рухнул наземь, черная кровь текла у него из носа и ушей, из уголков глаз. Над поляной повисла тишина.
Хрот подошел к скорчившейся на земле фигуре.
— Ты знаешь, где он?
Ответ последовал не скоро.
— Я знаю, куда нам надо идти, — выдохнул Судобаал. — Собирай воинов. Ночью мы двинемся вдоль береговой линии.
Колдун потерял сознание.
Глава 5
Пронзительно затрубил рог. Стефан фон Кессель выругался. Где-то вдалеке эхом отозвался еще один рог.
— Они знают, что мы здесь, — сказал Альбрехт.
Стефан направил свою армию на восток, на плато, достаточно высокое, чтобы сделать незаметным их приближение к осажденному замку. Они приблизились к краю, и скоро в поле зрения должны были показаться замок и береговая линия. Издалека доносился шум битвы.
— Они близко. Два дня ходу. Срочно расставьте пушки на краю склона, — приказал Стефан.
Сержант кивнул и отправился исполнять поручение.
На верхней части плато почти не было деревьев, и армия Остермарка прошла к самой высокой точке широким фронтом. Бесконечные ряды алебардщиков, мечников и копьеносцев маршировали, ускоряя шаг по команде сержанта. Отряды лучников и аркебузиров попадались тут и там, они бежали трусцой, поскольку не были отягощены шлемами и кирасами. Правый фланг замыкали безумцы, бичующие себя в припадке ярости. Всадники Рейкландгарда, в сияющих доспехах, с цветными стягами, скакали легким галопом в арьергарде. Шествие замыкала артиллерия, которую тащили ломовые лошади.
Стефан пришпорил коня и проскакал галопом последние оставшиеся пятьсот ярдов. Почти у самого края он спешился, прополз несколько ярдов на животе и внимательно посмотрел вниз, после чего снова вскочил на коня и вернулся к солдатам.
Он проехал вдоль колонны и остановился перед Рейксмаршалом.
— До врага остается сотен восемь ярдов.
— Хорошо. Мы перевалим через гребень холма и приготовим артиллерию к бою. Враг быстро перейдет в атаку. Убедитесь, что войска готовы. Когда отобьем первую атаку, оставьте два полка для защиты пушек и ведите солдат к замку. Будьте осторожны, ни в коем случае не дайте себя окружить. Я поведу своих рыцарей на север сразу после первой атаки и ударю оттуда. Надо очистить побережье. — Стефан кивнул. — Да хранит Зигмар ваш меч, капитан.
— Так и будет.
Стефан развернулся и отправился отдавать приказания. Соскочив с седла, он отдал удила мальчику-конюху, который увел лошадь с поля битвы, надел шлем и присоединился к отряду меченосцев. Закаленные в боях солдаты заняли центральное положение на линии имперских войск, держа тяжелые двуручные мечи на правом плече.
Стефан поднялся на гребень холма, и глаза его расширились.
— Храни нас Зигмар! — воскликнул один из воинов с алебардами.
Другие солдаты невольно выругались, увидев, что творится внизу.
Изрядно разрушенный замок на расстоянии около двух тысяч ярдов был окружен сплошным кольцом. Явственно доносился лязг оружия, крики атакующих и умирающих. Живое море Хаоса захлестывало замок, сотни и сотни диких воинов севера стремились сломить оборону. Вместе с ними бились косматые зверолюди, ростом превосходящие обычного человека, с витыми рогами на звериных головах.
Со стен слетали тучи стрел, каждый раз наводя опустошение в рядах атакующих. Упавших тут же затаптывали их товарищи, и там, где падали десятки, появлялись уже сотни.
На берегу сотни норскийцев угрожали топорами и мечами эльфийским кораблям, подходящим к маленькому заливу. По обе его стороны поднимались высокие скалы, и у подножия их из воды торчали острые камни.
На стенах замка виднелись фигуры в высоких сверкающих шлемах и белоснежных одеяниях. Защитники явно пытались отбить очередную атаку. Нападающие тащили с собой веревки и лестницы. Многих удалось сбросить со стен, но стены были слишком невысоки, а защитники — малочисленны, чтобы осада могла продлиться действительно долго.
Юго-восточная стена превратилась в груду камней, и там битва была в полном разгаре. Норскийцы карабкались по развалинам и падали под стрелами лучников, стоящих на уцелевших стенах по обе стороны от пролома. Те немногие, кого миновала подобная участь, наталкивались на эльфийских воинов с длинными мечами и становились жертвами беспощадно точных ударов.
Альбрехт заметил огромное существо с бычьей головой, ростом добрых двенадцать футов. Оно прыгнуло в сторону пролома и быстро поползло по камням, явно одержимое жаждой крови. В его толстой шкуре застряло множество стрел, но существо не обращало на это никакого внимания.
В проломе появилась стройная фигура в длинном развевающемся одеянии и бледно-голубом плаще. Она направила длинный посох на минотавра, и в воздухе мелькнуло беспощадное пламя, мгновенно охватившее чудовище. Взревев от боли и ужаса, зверь зашатался и рухнул наземь грудой обугленных останков. Несколько солдат с алебардами осенили себя защитным знамением.
— Это что, женщина? — спросил кто-то.
— Понятия не имею, — отозвался Альбрехт. — Эльфы — у них ни черта не разберешь.
Он крикнул, давая команду остановиться. Приказ подхватили другие сержанты. Армия Остермарка застыла на вершине. Снизу донеслись тревожные сигналы рога: солдаты Хаоса заметили новую угрозу. Около пятидесяти легковооруженных всадников с луками и дротиками оторвались от остального войска и поскакали на юг по широкой дуге.
— Пытаются обойти нас, — пробормотал Альбрехт.
Триста зверолюдей под предводительством трехрукого гиганта с ревом помчались вверх по склону. Земля дрожала под их раздвоенными копытами. По бокам бежали волкодавы, каждый размером с небольшую лошадку. Позади по склону карабкались несколько сотен норскийцев с круглыми щитами, обтянутыми кожей. Глядя на знаки, украшающие щиты, Стефан невольно схватился за талисман, висевший у него на шее, и пробормотал молитву.
Были тут и воины без щитов, с огромными двуручными топорами. За ними двинулись вверх еще около сотни, в полных пластинчатых доспехах поверх длинных кольчуг. Как и прочие норскийцы, они были в рогатых шлемах и тяжелых плащах.
— Огонь! — заорал один из сержантов, и раздался залп из аркебуз.
От первого выстрела пали многие зверолюди, и их немедленно затоптали задние ряды. По следующему приказу воздух наполнили тяжелые арбалетные стрелы.
В бой вступили имперские пушки, дважды прогрохотав над полем брани. Заклубился дым. У Альбрехта заложило уши. Он увидел, как голову огромного звероподобного воина начисто снесло ядром, которое полетело дальше, ища новые жертвы. Одно ядро выкашивало целые ряды, взметая в воздух комья земли, разрывая тела надвое. Воины беспомощно поднимали щиты, но их разрывало вместе с руками.
Раздался новый залп.
— Вот так, ребята, вот так! — орал Альбрехт.
Капитан Стефан фон Кессель спокойно наблюдал за наступлением врага. В воздухе просвистело еще одно облако арбалетных стрел. Подходили все новые зверолюди, хотя число атакующих уменьшилось, по меньшей мере, вдвое.
Капитан правой рукой подхватил один из пистолетов, левой удерживая щит. На внутренней стороне щита искусный каллиграф вывел молитвенное обращение к Зигмару. Фон Кессель знал слова наизусть, но постоянно иметь их при себе уже казалось большим утешением. Вера должна была защитить его от демонов Хаоса.
Волкодавов выпустили, и они с лаем кинулись на ряды солдат Остермарка. Это были смертоносные создания Хаоса, порождение жуткой мутации. И дело не только в их гигантских размерах. У некоторых были гнутые клыки, как у кабанов, у других — костяные гребни на спине. Передние лапы некоторых отдаленно напоминали руки, и Стефана передернуло при мысли, что когда-то эти чудовища, возможно, были людьми.
Подняв пистолет, он прицелился в голову атакующего зверя, огромного создания, похожего на волка, с длинным изогнутым ядовитым хвостом, спустил курок, с удовлетворением наблюдая, как широкая голова чудовища превращается в брызги крови и костей. Вложив изукрашенный пистолет обратно в кобуру, он достал меч.
Тем временем бесчисленные псы атаковали ряды солдат Остермарка, напарываясь на мечи в слепой жажде крови.
Стефан с криком поднял меч и щит и выскочил вперед. Меченосцы последовали за ним. Стефан вонзил меч в горло первого попавшегося демонического создания, и тот упал, обливаясь кровью. Другого он ударил щитом по лицу, прежде чем отсечь ему голову.
Снова загремели пушки и послышался трескучий залп из аркебуз. Последние псы были зарублены тяжелыми мечами. Искромсанные трупы зверолюдей усеяли склон холма. Немногие оставшиеся в живых отчаянно бросались на алебарды, и те, кто не погибал сразу, были убиты ударами сзади.
Норскийцы ринулись в атаку прямо по трупам зверолюдей, выкрикивая бессвязные угрозы резкими грубыми голосами. Они подняли оружие к небесам, словно призывая богов. Трубили рога, и били барабаны. Бесчисленные воины падали под выстрелами из аркебуз и арбалетов.
— За Зигмара! — крикнул Стефан.
— За Зигмара! — ревом отозвалась его армия, и две линии бойцов устремились навстречу друг другу.
Стефан что-то бессвязно кричал на бегу, подняв меч над головой. Щитом он отразил удар топора и проткнул незащищенное горло противника.
Мечники прорубали себе путь в толчее, нанося смертоносные удары. У кого-то разрубили щит, и воин упал, схватившись за обрубок руки. Стефан своим щитом сбил очередного нападающего с ног и вонзил меч ему в живот, и тут ему пришлось ловко увернуться от нового удара, сбоку подоспел кто-то из мечников и разрубил грудь норскийца. Лезвие застряло в теле, и, пытаясь его вытащить, мечник пал от удара топором.
Крики умирающих заглушали лязг оружия и боевые кличи. Высокий воин, светлая борода которого была заплетена в косу и украшена железными черепами, замахнулся двуручным топором на Стефана. Тот отразил удар щитом, дрогнув от усилия. Светлобородый рухнул от удара мечом по ноге. Фон Кессель пнул его в челюсть, и тот перевалился на спину.
Рейксмаршал Вольфганге Тренкенхофф оглядывал поле брани опытным глазом. Пехота Остермарка была в самой гуще схватки. Он громко приказал аркебузирам и арбалетчикам отойти, пока их не захлестнула масса сражающихся. Снова раздался орудийный залп, нацеленный в тяжеловооруженных воинов Хаоса, которые еще только собирались вступить в бой.
Где-то далеко справа фон Кессель увидел, как несется неорганизованная масса флагеллантов, что-то крича и распевая. Еще правее аркебузиры палили в надвигающихся всадников. Многие упали с седел, но наступление не прекратилось. Рейксмаршала это не беспокоило: там, на правом фланге, был инженер со своим драгоценным «Гневом Зигмара». Он прекрасно знал, насколько это мощное орудие, но сомневался, понимают ли конные демоны, навстречу какому ужасу они скачут.
Враг только что вступил в бой, и ряды алебардщиков дрогнули. Вот это уже было опасно, и маршал призвал своих рыцарей. Он пришпорил боевого коня, и его всадники как один ринулись за ним с холма прямо в просвет, туда, откуда только что отступили аркебузиры. Земля дрогнула.
Инженер Маркус торжествующе засмеялся, сбив еще пару конников выстрелами из своего многозарядного ружья. Хорошая штука, точная и дальнобойная. Он испытывал ее только на опытном полигоне в Нулне и теперь с удовольствием опробовал в боевых условиях. Результат не разочаровал. Инженер провернул барабан, радуясь точности прицела. Но всадники были уже близко, и он в последний раз окинул взглядом «Гнев Зигмара».
Всадники, искусно правя лошадьми при помощи коленей, на полном скаку выпускали стрелы из коротких мощных луков. Послышались стоны раненых. Инженер заворчал, когда стрела отскочила от одного из стволов могучего орудия.
— Чертовы варвары!
Он приказал помощникам повернуть орудие и прицелиться. Всадники были теперь еще ближе. Стрела сбила с его головы красивую шляпу, украшенную перьями.
— Огонь!
Это был сущий ад на земле. Из трех верхних стволов вырвалось пламя и повалил дым. Помощник аккуратно повернул колесо, и еще три ствола были приведены в боевое положение. Другие члены команды торопливо перезаряжали орудие. Маркус смеялся словно безумец. Дым потихоньку рассеялся, и стало видно, какое опустошение может сеять «Гнев Зигмара». Поле было сплошь покрыто орущими людьми и лошадьми, оторванными конечностями и окровавленными телами.
Аркебузиры вынули длинные кинжалы и подбежали к упавшим всадникам, отыскивая и добивая выживших. Вскоре крики умолкли. Маркус довольно потирал руки.
Земля задрожала под копытами тяжелых боевых коней, несущихся в сечу с фланга. Рыцари опустили копья. Воины Хаоса подняли щиты, готовясь обороняться. Выбрав цель, Рейксмаршал Тренкенхофф нацелил копье в грудь воина. Когда тот поднял щит, он немного изменил направление удара и пробил пластину, защищающую горло. Наколотый на копье враг вылетел из седла. Прекрасно обученный конь уже бил копытами другого врага.
Мощному удару рыцарей было невозможно противостоять. Они отбросили копья и рубились саблями. Сабля Рейксмаршала была не только могучим, но и необычайно красивым оружием, украшенным рунами по всему лезвию. Держа саблю в руке, маршал невольно ощущал силу этих рун. Перед походом на север сам Император подарил ему свою саблю, один из двенадцати Рунных Клыков, выкованных гномами для вождей Империи. Он мог рубить шлемы, рассекать головы врагов пополам.
Рядом скакал знаменосец с высоко поднятым штандартом, безжалостно отрубая руки тем, кто тянулся к поводьям.
Стефан заметил стяг Рейкландгарда и почувствовал, как растет отчаяние норскийцев. С удвоенной силой он ударил врага яблоком меча по лицу и рассек ему глотку клинком.
— За Зигмара! — снова закричал он и двинулся вперед.
Мечники, хотя и порядком измотанные, последовали за ним. Все же это были самые сильные и выносливые из его воинов, и их вдохновлял вид бесстрашно бьющегося капитана.
Какой-то норскиец обернулся и бросился наутек. Остальные решили, что они не расслышали приказ отступать, и последовали за ним. Вскоре норскийцы бежали с поля брани, и остановить их было уже невозможно.
Стефан зарубил воина, обратившегося в бегство, и увидел, как приближаются другие. Мечники безжалостно уничтожали дезертиров. Единственными, кто не отступил, оказались тяжеловооруженные бойцы, тесно сомкнувшие ряды и готовые встретить нападение плечом к плечу. Вскоре их со всех сторон окружили алебардщики, рыцари и мечники, но они продолжали обороняться, и было ясно, что даром они свою жизнь не отдадут. Капитан увидел, как несколько славных рыцарей пали, их стаскивали с седел и убивали их коней. Теперь, когда врагу был дан серьезный отпор, они были куда более уязвимы. Основная часть воинов Хаоса было уничтожена, но каждый из них забрал на тот свет, по меньшей мере, двоих имперских солдат.
Стефан приказал войскам перегруппироваться. Послышались короткие сигналы рога, и победоносные войска вернулись на свои позиции. Снова загрохотали пушки, добивая противника, который был уже на склоне холма, в нескольких сотнях ярдов.
В ответ на приказы Стефана и его сержантов армия под гром барабанов двинулась вниз к осажденному замку. Два полка копьеносцев остались охранять орудия, все еще выпускающие ядра по противнику. Тут же были два небольших подразделения аркебузиров и арбалетчиков.
По южному склону бежала толпа оборванных флагеллантов. Стефан заметил и Маркуса, присматривающего за своим ненаглядным «Гневом Зигмара», который пара ломовиков тащила через гребень холма. Он обрадовался, что инженер уцелел.
— Мы отбили первую атаку, парни! Давайте же доведем дело до конца!
Безымянный самопровозглашенный пророк конца времен бессвязно орал на бегу. Он смахивал с глаз кровь, струящуюся из только что вырезанной на лбу двухвостой кометы. Его кираса воина Рейкландгарда была покрыта клочками пергамента, прибитыми сквозь сталь прямо к плоти. На каждом корявым почерком были описаны видения безумия и смерти. Над головой он размахивал косой, которую нашел пару дней назад в сожженной деревне. Он знал, что это — посланное Зигмаром оружие, достойное сокрушать врагов Империи.
— Зигмар с нами, братья! — пронзительно кричал он на бегу, устремляясь по склону навстречу противнику. — Наше время пришло! Изгоните из них зло, как мы изгнали его из себя!
Его обогнал охваченный пламенем человек, размахивающий над головой цепью и радостно кричащий.
— Вы видите рвение нашего брата-мученика! Почтите его болью и смертью!
Горящий мученик первый достиг рядов противника и тяжелым ударом цепи сбил шлем с головы норскийца. Он обхватил руками нападающего, вопя и извиваясь, и оба они упали наземь, объятые языками пламени, прямо под ноги сошедшихся в бою норскийцев и флагеллантов.
Выходцы с севера были лучше защищены и вооружены, и потом, это были искусные воины. Флагелланты, облаченные в кровавые лохмотья, располагали лишь самым примитивным оружием, В основном это были обычные крестьяне, лишившиеся рассудка от ужасов войны, но они легко бросались навстречу смерти и сокрушали противника, не заботясь о себе. Их рубили на части, но они не отступали, черпая в безумии нечеловеческую силу и выносливость. Один, изможденный и уже немолодой, лишился ног и упал на пропитанную кровью землю, но даже оттуда смог ударить своего убийцу кинжалом в пах и увлечь его за собой. У него изо рта шла пена, но он снова и снова колол противника в грудь.
Безымянный пророк размахивал косой, продолжая что-то кричать о покаянии и вечном огне. Коса сломалась о чей-то щит, но безумный как ни в чем не бывало набросился на противника с голыми руками, глубоко погрузив пальцы в его глазницы, а когда тот с воплем упал, подобрал его топор и снова вступил в бой.
— Спасение! Неверные, к вам пришло спасение! Покиньте своих темных богов и поклонитесь Зигмару!
В воздухе просвистело копье и ударило безымянного пророка в грудь; оно не пробило кирасу, но человек упал и продолжал лежа размахивать топором. Он отрубил ноги норскийцу и, когда тот рухнул, вскочил ему на грудь, схватил за горло и принялся колотить головой оземь.
— Тьма пришла за тобой!
Поднявшись на ноги и смахнув кровь со лба, он погрузил лезвие топора в лицо очередного врага.
Его рубили мечи, топоры ранили до костей, но он ничего не замечал, чувствуя лишь жар праведного гнева и беспрестанно убивая. Когда убивать было уже некого, он повел оставшихся флагеллантов, израненных и покрытых кровью, вниз по склону холма, туда, где кипел бой.
Глава 6
Высокая эльфийка легко ступила на стену, ее длинные белые волосы развевались на ветру. Кожа ее была бледна и почти прозрачна. Она бросила ледяной взгляд на бушующее внизу сражение. Имперские войска прибыли более чем вовремя. Она знала, что они появятся, но боялась, что это случится слишком поздно. И сейчас ее сомнения развеялись еще не до конца.
— Вам лучше спуститься, леди Аурелион. Здесь небезопасно, — тихо сказал ее личный телохранитель Карандриан.
Он, как всегда, был начеку, в высоком сияющем шлеме, какие носили все Мастера меча Хоэта.
— Мы осаждены, Карандриан. Конечно, это небезопасно.
Она продолжала осматривать поле битвы.
Солдаты Империи быстро перегруппировались и шагали к замку, чтобы ударить по осаждающим сзади. Широкая линия фронта должна была перекрыть противнику пути для отступления с северной стороны замка. Соответственно, предполагалось, что подобный маневр отвлечет норскийцев от ворот — единственного входа в крепость. Имперские рыцари скакали вниз по склону холма к побережью, убивая всех, кто попадался им на пути.
Она услышала далекий приглушенный пушечный залп, и клубы дыма укрыли боевые машины Империи даже от острого эльфийского взгляда. Эти пушки — грубые грязные машины, грубые и опасные не только для врага, но и для тех, кто их использовал. Она не понимала, как людям пришло в голову столь широко применять черный порох — слишком велик был риск. Впрочем, люди иначе оценивают жизнь. Она у них такая короткая, что не остается времени по-настоящему ее оценить. Да и кто они такие? Примитивные существа, равно способные на добро и зло. Ей казалось забавным, что в создавшейся ситуации и враги, и спасители были людьми.
Гордые воители Ультуана стояли на стенах. Многие пали, Аурелион скорбела о них, но многие остались и с честью исполняли свой долг. Они выпускали одну за другой быстрые стрелы, зная, что те скоро закончатся, и ни одна не пролетала мимо цели. Еще до прибытия имперских войск они бились без страха, убивая искусно и беспощадно, с холодной гордостью и благородством, подобающим истинным воителям Ультуана.
Она обернулась к морю, где сияющие драккары рассекали воду. Если бы им удалось причалить, блокада была бы прорвана. Она сошла со стены и позвала Арандиала, предводителя рыцарей в серебряных шлемах. Их кони стояли внизу во дворе, свободные от пут — кони Ультуана не нуждаются в том, чтобы их сдерживали подобными методами. Рыцари поднялись на стены и обнажили мечи, готовясь присоединиться к обороне. Арандиал отделился от группы своих подчиненных и легко пробежал по стене.
— Слушаю, леди Аурелион.
— Приготовь своих бойцов, Арандиал. Вы должны помочь людям расчистить побережье.
Эльф кивнул и вернулся туда, где сражались его рыцари, с боем медленно отступая в обе стороны к полуразрушенным башням. Враг хлынул через незащищенные стены.
Собравшись с силами, Аурелион тихо запела могущественное заклинание, легко выговаривая причудливые слова красивым мелодичным голосом. Подняв посох, она направила его туда, где собрался враг. Сперва пламя обожгло ноги нападающих, и они закричали от боли и ужаса. Затем огонь охватил их с ног до головы и был так силен, что плавилось оружие. Воины шатались и падали со стен, поджигая товарищей. Аурелион продолжала заклинание, пока вся брешь в стене не превратилась в море бушующего огня, разгорающегося все ярче и сильнее.
Аурелион почувствовала жар лицом, и ее бледные холодные щеки раскраснелись. Она оглянулась и увидела, что внизу толпятся воины, прилаживая к стенам лестницы.
— Они опять идут!
Она шагнула назад и встала позади Карандриана. Многие лестницы удалось отбросить, но кишащие внизу норскийцы подтаскивали все новые и новые, и вскоре на стене опять закипело жестокое сражение.
Карандриан двинулся вперед, словно танцуя, и снес голову первому, кто показался над зубчатой стеной, своим двуручным мечом, со свистом рассекшим воздух. Воин рухнул без единого звука. Следующего постигла та же участь — тонкое лезвие пронзило его сердце.
Посмотрев вниз, Аурелион обнаружила, что воины Арандиала почти готовы — в седлах, с поднятыми длинными копьями. Она скомандовала бойцам, заряжающим баллисты на крыше, направить обстрел на площадку перед воротами. Они немедленно отреагировали и, легко повернув боевые машины, выпустили град четырехфутовых стрел.
— Имперские солдаты уже полностью задействованы? — спросила она Карандриана.
Высокий воин только что с легкостью рассек очередного противника от глотки до паха.
— О да, леди Аурелион. Теперь настала пора для лорда Арандиала, — спокойно сказал он, вспарывая горло еще одному воину.
Эльфийка-маг подала Арандиалу сигнал, и тот поднял руку в знак подчинения и, возможно, прощания. С ворот хлынул поток стрел, расчищая площадку. Со скрежетом поднялась решетка, загремели цепи, с грохотом опуская тяжелый подъемный мост.
Донесся сигнал рога, высокий и чистый, и рыцари галопом ринулись из замка на поле боя.
— Принц Каланос, брат мой, — тихо сказала Аурелион, — где ты?
Глава 7
Капитан Стефан фон Кессель убил очередного норскийца и, не видя больше ни одного врага, судорожно выдохнул. Его рука была липкой от крови, и меч начал скользить в ладони. Он устало провел ею по покрытому кровью лбу и вздрогнул от боли в боку, почувствовав, как обломки ребра трутся друг о друга. Вообще-то ему еще повезло, пусть он и не до конца это сознавал. Увидев, что впереди нет норскийцев, капитан приказал своим войскам перебазироваться на север, туда, где еще бились алебардщики Альбрехта.
Атака замка прошла удачно. Выходцы с севера и остатки зверолюдей оказались зажаты между наступающей армией и крепостными стенами, и их просто безжалостно вырезали. Удар алебардщиков и мечников оказался на редкость мощным, и враг дрогнул. Задние ряды были пронзены тучами эльфийских стрел. Более того, время от времени беловолосая эльфийка насылала на противника магический огонь. Вообще-то Стефан относился к магии с некоторым подозрением, но на этот раз он был рад иметь такую союзницу.
Его люди были изранены и устали до последней степени. Многие пали — в конце концов, их враги были искусные воины, проводившие всю жизнь в сражениях. И такие здоровенные — на голову выше людей из Остермарка. Несмотря на это, люди Стефана славно бились, и враг понес существенные потери.
Но по мере развития событий число сражающихся выходцев с севера возросло, и линия имперских войск на флангах подалась назад. Только мечники Стефана стойко держали оборону, хотя их движение вперед было приостановлено, и даже для сохранения позиций пришлось приложить серьезные усилия. Но у Стефана был повод гордиться храбрыми остермаркцами: никто из них не струсил и не обратился в бегство.
Враг не смог обойти имперскую армию с флангов, хотя на его стороне было численное превосходство. Аркебузиры и арбалетчики приблизились и вместе с пушкарями помогли очистить фланги.
Стефан молился, чтобы Рейксмаршал не пострадал и чтобы атака замка отвлекла главные силы северян от побережья. Он слышал высокий чистый звук рога, не принадлежащего людям, и грохот копыт, но это было уже более часа назад.
Показался большой отряд норскийцев. Возможно, их гнал Альбрехт. Они бросились на солдат Стефана, отчаянно пытаясь прорвать линию обороны. Стефан устало поднял меч и щит, чувствуя, что измотан, как никогда в жизни. «Стареешь, вояка», — подумалось ему.
Он отразил нападение щитом, но его собственный ответный удар оказался слаб и не причинил вреда здоровенному противнику.
— Ты немощен, человечек, — сказал тот с сильным акцентом и шагнул вперед, чтобы отшвырнуть капитана прочь с дороги. Внезапно он замер на месте со стрелой в горле, постоял пару секунд и рухнул наземь.
И тут воздух заполонили тучи стрел, и норскийцы в панике обернулись. Мимо проскакали эльфийские всадники с луками, выкашивая ряды противника. Стефан собрался с силами, громко закричал и с размаху зарубил двоих — одного в грудь, другого в пах. В тот же момент показались люди в желто-лиловой форме.
— Альбрехт! Рад, что Морр до тебя не добрался.
— Точно, капитан, мне еще рановато.
Над полем пронесся могучий рев, заглушая орудийные залпы.
— Во имя Зигмара, что это?
Альбрехт отдал солдатам приказ приготовиться к столкновению с новой угрозой, надвигающейся со стороны побережья. Оставив своих мечников помогать подразделениям правительственных войск на юге, Стефан двинулся к Альбрехту, и алебардщики, расступившись, пропустили их. Послышался новый звук — словно на сильном ветру захлопали паруса большого корабля, завихрился воздух, и воины тревожно оглянулись. Они были совершенно измучены.
Снова раздался рев, на этот раз намного ближе. Фон Кессель почувствовал, как звук отдается во всем его теле.
— Сохрани нас Зигмар, — выдохнул Альбрехт, увидев, что к ним приближается.
Алебардщики онемели от ужаса.
С неба спустилось что-то огромное, сразу накрыв своей тенью не одну сотню людей. Хлопая кожистыми крыльями и выдувая из ноздрей пламя, прямо на них несся дракон.
Он был цвета моря, далекого теплого моря, наполненного жизнью, а не того холодного черного моря, на берегу которого шла битва. Огромное животное, величиной с корабль; казалось, что его крылья закрывают небо. Над хребтом поднимались шипы, образуя за головой нечто вроде гривы. Сильные лапы вполне могли разнести замок, челюсти — раздробить камень. В его змеиных глазах светился древний разум.
Не задумываясь, что толку от этого не будет, Стефан достал заряженный пистолет и прицелился в чудовище. Широко раскрытая пасть открыла взору множество зубов, каждый длиной не меньше двуручного меча. Дракон глубоко вдохнул, втягивая в себя огромные массы воздуха. Стефан ждал, что его в любой момент может захлестнуть пламя, но надеялся, что успеет перед смертью хотя бы выстрелить чудищу в глаз.
В последний момент он опустил пистолет.
— Что это ты делаешь? — сквозь зубы процедил Альбрехт, но тут и он понял, что, собственно, происходит.
На спине у дракона сидел воин в сверкающем темно-зеленом доспехе, с маленькими крылышками на искусно выкованном шлеме. В одной руке у него было длинное отливающее золотом копье, в другой — щит без единой потертости или царапины.
— Эльф, — выдохнул Стефан.
Всадник пронесся прямо над ними, взметая клубы пыли. Солдаты Империи повернулись, как один, глядя ему вслед. Пламя из драконьей пасти заживо спалило десятки северян, их доспехи расплавились. На миг дракон скрылся из виду, потом вновь появился — уже на расстоянии нескольких сотен ярдов. В когтях у него были зажаты два вражеских воина, и солдаты Остермарка с изумлением смотрели, как те с переломанными костями упали наземь. Еще один мертвец был насажен на копье эльфа. Тот презрительным движением сбросил его вниз.
Радостные крики пронеслись по рядам, когда дракон снова взмыл, сокрушая норскийцев когтями и огненным дыханием.
Битва была выиграна.
Глава 8
Xрот-полководец стоял на высокой скале, глядя на море и небрежно поигрывая топором. В лучах закатного солнца вода была похожа на кровь. Вдалеке виднелись боевые галеры норскийцев, несущиеся к берегу под парусами. Сотни весел бороздили неспокойное море.
Нос каждого корабля украшала резная фигура. Некоторые из них изображали драконьи головы с клыками и высунутыми змеящимися языками. Другие — полуфигуры демонов и богов, которым поклонялись северяне. У кого-то были витые рога или широкие крылья, как у летучей мыши. Хрот узнал многих, хоть и не смог вспомнить их имена.
Ему было приятно увидеть многочисленные изображения Кхорна. Выходцы с севера знали его под разными именами, но это не имело значения: Великого Кхорна волновали не подобные мелочи, но черепа и кровь, приносимые ему в жертву в огромных количествах. Одна статуя изображала его в облике разъяренного собакоголового божества с безошибочно узнаваемым символом во лбу. Другая представляла собой могучего воина с мечом и топором, в узорчатом доспехе и гирлянде из черепов.
В корпуса кораблей были встроены какие-то механизмы — Хрот решил, что это боевые машины. Некоторые корабли ощерились тяжелыми копьями-таранами, другие — вращающимися сверлами, едва заметными под водой, или колесами, обмотанными цепями, которые исчезали в пастях деревянных идолов. Их точное назначение оставалось для Хрота загадкой.
Галеры приближались, бесстрашно рассекая волны. На большинстве из них было по тридцать скамей для гребцов, но один корабль казался просто невероятно огромным — не менее семидесяти скамей и три сотни гребцов, изо всех сил налегающих на весла. Он явно принадлежал военному вождю и не зря был украшен знаками Кхорна, Собирателя Черепов. Глаза бронзоволикой фигуры на носу корабля источали пламя. Похоже, все судно было из кованой бронзы и оставалось на плаву совершенно загадочным образом.
С бортов свисали бесчисленные трупы, пронзенные копьями, — очевидно, еще при жизни. Под ними проходил желоб, по которому кровь совсем недавно стекала прямо в пасть бронзовой статуи.
Хрот почувствовал всю мощь Кровавого Бога. Тот, кто плыл на корабле, явно пользовался благосклонностью божества, и эта тайная сила передавалась даже самому судну.
Бронзовый лик был искажен, рот раскрывался и закрывался — словно идол искал врага. Хрот знал, что внутри корабля заключен дух грозного демона, и проникался невольным уважением к полководцу, способному на такие сильные чары. Собственно, демон и держал корабль на плаву.
Хрот повернулся и зашагал по каменистой тропе, чтобы приветствовать вождя и его племя.
Его собственная армия располагалась прямо на песчаном побережье — Хрот улыбнулся, не без гордости отметив про себя ее размеры. По пути они столкнулись с несколькими воинственными бандами, грабящими окрестности, Хрот убил их вожаков и забрал воинов с собой. Его штандарт отяжелел от голов наиболее достойных противников. Те, кто оказался поумнее, сразу же присягнули ему. Иные же сами искали его и жаждали снискать его расположение. Старинные союзники, Олаф Неистовый, знаменосец Барок, Торгар и другие кьязаки занимали в армии видное положение. В бою они неизменно были впереди.
Судобаал ждал на берету. Он махнул Хроту рукой, похожей на лапу хищной птицы.
— Идем, нам надо встретить Улкжара, Охотника за Головами из рода Скелингов. Собирай мою армию. Надо показать им, как я силен, — шипел Судобаал.
Избранник Кхорна обжег его взглядом.
— Это моя армия.
Судобаал вскинул голову; языки пламени на его посохе и руке гневно вспыхнули.
— Собирай мою армию. И помни, что это я создал тебя, избранник. Создал и так же легко могу от тебя избавиться.
Хроту отчаянно захотелось раскроить колдуну череп топором, но он с трудом сдержал себя. Сейчас не время. Можно, конечно, убить старикашку, но что толку, раз этот поганец — единственный, кто может указать, где покоится Асавар Кул.
Хрот резко отвернулся и зашагал по песку.
— Давай, — рявкнул он, обращаясь к Бароку, — давай, покажем этим белобрысым норскийцам, как выглядят настоящие воины.
Длинные весла вонзались в черную ледяную воду в такт ударам огромного медного барабана. Каждое держали четверо воинов, и судно полководца стремительно двигалось к берегу.
Улкжар Моерк, подобно своим соплеменникам, был высок и светловолос, с холодными голубыми глазами, и по крайней мере на голову превосходил ростом самого высокого из своих воинов. Его черный доспех был украшен бронзовыми знаками Кровавого Бога, за поясом висели два коротких широких меча, наделенные магической силой самыми могущественными шаманами севера, — от них пали тысячи, и кровь жертв стала приношением грозному божеству.
Корабль приблизился к берегу, но грохот барабана не смолкал, наоборот, усиливался. Скелинги налегали на весла изо всех сил, и наконец демонический корабль на гребне волны вылетел на песок, разбрасывая белую пену. Наконец грохот прекратился, и северяне подняли весла в воздух. Судно прорезало в песке глубокую рытвину и остановилось, и тогда Улкжар легко спрыгнул наземь, словно пятнадцать футов высоты были ему нипочем.
Он прошелся вдоль борта и заглянул в лицо бронзового идола. Металлическая шея напряглась — существо явно пыталось покинуть свою тюрьму. Его лицо было шириной двадцать футов, в разверстой пасти мог поместиться человек. Обнаженные зубы вполне могли порвать обшивку вражеского корабля. На Улкжара с ненавистью смотрела пара горящих глаз.
— Спасибо за очередное безмятежное плавание, Двиорджнер, — сказал Улкжар, встречаясь с ним взглядом.
Существо, скованное звуком своего подлинного имени, покорно опустило глаза.
Улкжар снял одну латную рукавицу, подошел поближе и провел рукой по зубам изваяния. Он сунул сжатый кулак в пасть демона, позволяя крови стечь на бронзовый язык, потом убрал руку и облизнул царапину, которая тут же затянулась.
Остальные корабли тоже пристали к берегу, и команды вытягивали их подальше на песок. Улкжар знаком подозвал двоих младших братьев, и они последовали за ним к тем двум фигурам, что ждали их.
На берегу раскинулась армия из бесчисленных племен — явно больше пяти тысяч воинов. Но ему было все равно. Сила армии — в полководце, и хотя скелинги Улкжара насчитывали лишь около двух тысяч бойцов, никто из других вождей еще не превзошел его, и он — не тот, кого можно легко запугать. Только один человек приводил Улкжара в трепет, но он был убит в прошлом году. Такие, как Асавар Кул, большая редкость.
Двое молча ожидали, когда он приблизится. Один — сгорбленный, в черном плаще, с землистой кожей, витой посох сросся с его правой рукой. Острые черты, глубокие морщины. И — очевидная, несомненная мощь. Желтые немигающие глаза, холодные, как у змеи. Худые щеки были исчерчены рунами власти. Явно колдун. На таких у Улкжара не было времени.
Второй же выглядел как истинный, прирожденный воин — пониже Улкжара, но невероятно сильный, в кроваво-красной броне и шлеме с витыми рогами. Его глаза не были глазами человека — в глазницах опасно поблескивали языки пламени. Улкжар сразу понял, что это избранник Кровавого Бога, такой же как он сам.
— Мои шаманы услышали твой зов, — резко бросил норскиец колдуну. — Знамения показали, что Карлот, Кровавый Бог, хочет, чтобы я ответил.
— О да, он этого хочет, Улкжар, Охотник за Головами. Я — Судобаал.
— Сам знаю. А ты — ты Хрот Кровавый, — обратился он ко второму. — Я слышал, ты убил Зара Слааета. Сам бы не отказался с ним расправиться, впрочем, это теперь не важно. Молва бежит впереди тебя.
Избранник сложил руки на могучей груди.
— И я знаю о тебе, Улкжар. Ты водил северян в поход на Прааг. Говорят, ты скрестил мечи с самим Асаваром Кулом и он пощадил тебя. Это правда?
— Да, избранный. Мне не стыдно быть побежденным им. Более никто не выживал после поединка со мной. И не выживет впредь.
Двое избранников Кровавого Бога угрожающе посмотрели друг на друга.
— Хорошо, что ты прибыл. Этого хотели боги, — сказал Судобаал. — Они послали мне видение. Жалкая Империя верит в победу и в безопасность своих земель, ведь Асавар Кул пал. Но они ошибаются.
— Они никогда не будут в безопасности, — отозвался Улкжар. — Они это знают и выбрали для себя удел слабых и боязливых. Мы будем господствовать и на их землях до тех пор, пока господствуем на море.
— Это, конечно, так, но ты не понял меня. Империя считает, что настало время зализывать раны. Едва ли. Помоги нам, и вместе мы сокрушим их, дабы завершить начатое Асаваром Кулом.
— Кул был первым среди Избранных. Никто в этом не сомневается. Все служители истинных богов присягнули ему — курганцы, норскийцы и хунги. После его гибели племена рассеялись и бьются друг с другом за первенство, на которое толком никто не может всерьез претендовать. Среди норскийцев мне нет равных, но даже я не могу объединить свой народ. У курганцев дела обстоят так же, да?
— Именно.
— Много могущественных вождей, но ни одного, кто мог бы их возглавить. О тебе, Хрот, я слышал. Но ни ты, ни я на такое не способны. Мы можем всю жизнь побеждать в поединках, но этого мало. Всегда найдется кто-нибудь, кто решит, что он сильнее нас. Битвы не прекратятся никогда. Асавар Кул пришел на наши земли, и лишь я осмелился бросить ему вызов. Все знали, кто он, и никто не решился. Такие воины рождаются раз в десять поколений.
— Верно, — хитро промолвил Судобаал. — Но я знаю, где его меч.
Норскиец фыркнул.
— Он потерян. Любой, кто сможет носить этот клинок и покорит заточенных в нем демонов, станет любимцем богов. Никто из норскийцев на такое не решится. Но меч, повторяю, потерян.
— Да и в других племенах мало найдется таких храбрецов, — заметил Судобаал, — но тайны его нахождения больше не существует — мне открылось, где он покоится.
Улкжар нахмурился. Если колдун не лжет, тогда у него великое будущее. Улкжар во что бы то ни стало станет первым.
— Мои шаманы не менее могущественны, чем ты, но они его не видят. Как же ты можешь утверждать, что нашел его?
— Довольно! — рявкнул Хрот. — Хватит разговоров. Нам нужны твои корабли, норскиец.
Улкжар хладнокровно смерил его взглядом.
— О тебе говорят по всей моей земле, избранный, но и обо мне тоже. Твоя сила растет, подобно солнцу на заре, но моя достигла расцвета. Тебе не сравниться со мной.
Хрот тихо зарычал и крепче сжал топор.
— Ты же знаешь, что это так. Кровавый Бог видит нашу мощь, но не смей ничего у меня требовать, щенок. Превосходство на моей стороне.
Пока он говорил, в глазах Хрота разгорался опасный огонек. Не обращая на это ни малейшего внимания, Улкжар расправил плечи. Глаза Кровавого Бога наблюдали за этим странным поединком, как и глаза многих тысяч воинов. Улкжар был предводителем уже двадцать лет и знал, какую силу может пробудить вождь в своих подданных, но понимал и то, что без постоянной работы это не подействует. Под взглядом своих воинов он неизменно сохранял выдержку и излучал безграничную мощь — в противном случае оставалось ожидать удара в спину, ведь всегда найдется еще какой-нибудь претендент на власть. О нет, он покажет, что сильнее этого Хрота, покажет на глазах у обоих племен, а может, даже спровоцирует его на бой и победит, и тогда люди Хрота перейдут под его власть.
— Я отрублю тебе голову, грязный норскиец, — буркнул Хрот.
— Что, правда?
Улкжар чувствовал себя спокойным и расслабленным. Сколько раз подобное уже случалось? Он уже давно потерял счет поверженным соперникам. Еще один ничего не изменит. Да, он силен, но тем слаще будет победа. Пора разделаться с ним, отобрать его армию и заставить колдуна открыть, где покоится меч Асавара Кула. Тогда он, Улкжар, будет непобедим. Снова начнется война. О да, боги щедры к нему.
— Я рассеку тебя на части, курганец, и напою твоей кровью демона, что правит моим кораблем. Я отберу твою армию. Начнется новая эра кровопролитий, и ты не доживешь до нее, — невозмутимо сказал он, вытаскивая мечи.
— Замолчи. Пусть твои клинки говорят за тебя.
— Как хочешь, щенок.
Судобаал с улыбкой следил за тем, как начинается бой. Его не интересовало, кто победит, а то, что подобное случится, старый чародей знал уже давно — с тех пор, как встречался в своих сновидческих странствиях с норскийскими шаманами. Он ни на миг не усомнился, что Улкжар спровоцирует Хрота. Такой гордый и успешный воин по доброй воле не подчинится никому, тем более курганцу. Хрота убьют — и ладно. Улкжар был непрост, но Судобаал понимал, что сумеет манипулировать им. Хрот же был чересчур упрямым. И потом, по сравнению с ним норскиец хитер и знает, как покорить своих последователей. Но упрямство Хрота было его сильной стороной, он не умел отступать и шагал к цели, не останавливаясь. Значит, если его все-таки убьют, это будет к лучшему.
Судобаал подумал, вдруг он все-таки недооценил Хрота — действительно ли им будет трудно управлять и сила его продолжит расти? На самом деле влиять на сторонника Кхорна становилось все труднее и труднее. Колдун прогнал эту мысль и продолжил следить за поединком.
Когда-то один старый мудрый полководец сказал, что битва меча и топора никогда не бывает долгой. Два воина начали обмениваться ударами, и Судобаал осознал правоту этих слов.
Улкжар был быстрее в движениях и мог дотянуться дальше, но Хрот, хотя и пониже ростом, оказался физически сильнее. Норскиец бился с холодной яростью, Хрот пылал от гнева, наполняя им каждый удар, словно тот должен был стать последним. Улкжар двигался с грацией горного льва, отражая атаки и нанося молниеносные контрудары, словно и впрямь собирался измотать противника и разрубить его на куски, прежде чем тот успеет нанести решающий удар.
Видение озарило мозг Судобаала, и он упал на колени, схватившись за виски. Два воина продолжали биться, не обращая на него ни малейшего внимания. Видение сопровождалось жгучей болью. Ему виделось поле, усеянное трупами. Рушащиеся стены некогда могучего имперского города. Смеющийся демон, вырывающий глаза у мертвеца. Он видел Улкжара и Хрота, сражающихся спина к спине. И кого-то в черной мантии. Это он сам.
Еще там была какая-то фигура, пылающая так, что глазам больно, с обжигающим боевым топором. Сквозь гущу битвы пронеслась черная стрела, направляясь прямо в призрачное подобие Судобаала. Он закричал, но двойник не услышал предупреждения. Он снова закричал — напрасно. Стрела была уже в нескольких футах от затылка своей жертвы, и тут призрак Улкжара выступил вперед, преграждая ей путь.
Видение прекратилось. Кровь текла из носа и ушей Судобаала. Он понял, что все это значило: что бы ни произошло сейчас у него на глазах, Улкжар должен жить, иначе умрет он сам.
Улкжар вонзил один из мечей в бок Хрота, пробив броню и войдя в тело. Пытаясь воспользоваться моментом, он замахнулся другим мечом, целясь в горло кьязака. Это решение оказалось ошибочным, и он попытался отступить, но было уже слишком поздно. Хрот опустился на колено, когда норскиец подался вперед, и топором в воздухе описал угрожающую дугу. Другой меч Улкжара застрял у Хрота в боку, и отражать удар было уже нечем. Выходит, Хрот намеренно допустил, чтобы его ранили.
Топор врезался в живот Улкжара с такой силой, что и лошадь можно было бы рассечь надвое. Лезвие прошло через железо и плоть и ударило в позвоночник, словно в камень. Топор дрогнул: крепкие, как сталь, кости оказались неодолимым препятствием. Норскиец осел на песок, обливаясь кровью.
Две тысячи его подданных замерли. С другой стороны побережья шесть тысяч голосов снова и снова выкрикивали имя Хрота. Все они знали, кто такой Улкжар, и победа их предводителя над ним явно была знаком божественной благосклонности.
Хрот с горящими глазами ринулся прикончить поверженного, но тот уже поднимался на ноги, его раны затягивались. Норскиец, хоть и безоружный, выпрямился и невозмутимо смотрел на победителя.
— Воистину, тебя избрал Кровавый Бог, — сказал он, с поднятой головой ожидая смертельного удара.
Судобаал, шатаясь, подошел и встал между ними. Глаза Хрота полыхнули.
— Прочь с дороги, колдун. Его череп принадлежит мне.
— Его череп принадлежит богам Хаоса, и боги Хаоса требуют сохранить ему жизнь. — Судобаал утер сочащуюся из носа кровь. — У него есть своя миссия.
— Что за бред? — вопросил Улкжар. — Ты превзошел меня, Хрот Кровавый. Заканчивай. Окажи мне эту честь.
— Остановись, кьязак. Не гневи богов. И меня, кстати, тоже.
Хрот боролся с собой. Он хотел отбросить колдуна в сторону и добить Улкжара по праву победителя.
Он резко отвернулся и услышал, как Улкжар его проклинает. Сходя с ума от ярости, он приблизился к стоящим тут же братьям своего противника. Они побледнели и схватились за мечи, но напрасно — мгновение спустя их тела упали на песок в кровавую лужу.
Тяжело дыша, Хрот направлялся к ошеломленным норскийским воинам.
— Вы, подданные Улкжара, теперь под моей властью. Ваша жизнь и ваша смерть — в моих руках. Эй ты! Приведи ко мне по одному человеку с каждого корабля.
Бородатый гигант поспешил исполнить приказ. Вскоре перед Хротом стояли в ряд пятьдесят воинов. Никто не смел встретиться с ним взглядом. Он подошел к крайнему в шеренге.
— На колени!
Тот подчинился, и Хрот без всяких церемоний перерубил ему шею. Следующий. Тот уже приготовился, но Хрот отошел от него и вернулся к Улкжару.
— Улкжар, Охотник за Головами, ты погиб. Твой череп принадлежит мне, и я заберу его. — Он прикусил большой палец острыми зубами и прижал его ко лбу противника. Обожженная плоть зашипела, но тот не дрогнул. Хрот убрал руку, но не отвел глаза. — Ты помечен. Твой череп будет моим.
Хрот с ненавистью посмотрел на Судобаала. Тот выдержал взгляд, но промолчал. Хрот вернулся обратно к стоящему на коленях скелингу и обезглавил его, потом поднял голову за волосы, отбросил к той, что отрубил прежде, и подошел к следующей жертве.
— На колени!
Два часа спустя корабли северян отчалили в ледяное черное море. Взошла бледная луна Манслиб. Хрот стоял на палубе самого большого корабля, скрестив руки на груди. Судобаал и Улкжар стояли рядом. Большая часть обеих армий осталась на берегу ждать их возвращения. Хрот смотрел, как земля исчезает во тьме. На берегу пылал погребальный костер, в центре которого возвышалась груда из пятидесяти голов, и пламя отражалось в их широко распахнутых глазах.
Глава 9
Стефан фон Кессель стоял в своей палатке, раздетый до пояса, перед столиком, на котором находились небольшое зеркало и таз с теплой водой, и осматривал рану в боку. Хирурги сделали все возможное, но кровь никак не останавливалась. «По крайней мере, рана не загноилась», — подумал он. На его груди и животе и так уже хватало рубцов, зато ни одного на спине: это он отметил не без гордости.
Окунув лезвие в теплую воду, фон Кессель начал бриться. Шрамы на лице затрудняли и замедляли процесс. Они уродовали его, и старый Альбрехт как-то вообще усомнился в целесообразности бритья — борода многое скрыла бы. Фон Кессель тогда ответил, что скрывать ему нечего, и вот теперь он думал, так ли это на самом деле.
Каждый раз, глядя в зеркало, он вспоминал о позоре своего деда. Позоре, который придется нести до смертного одра, но он-то хотя бы был жив, а вот можно ли то же самое сказать о его отце? Мать Стефана умерла родами, отец был ослеплен и изгнан за предательство своего отца. Охотники на ведьм обожгли ему лицо и дали тридцать дней, чтобы покинуть Империю навсегда. Если бы по окончании этого срока его обнаружили на имперских территориях, то казнили бы как предателя.
У Стефана не было ни братьев, ни сестер. Он был последний в роду. Милосердный выборщик Грубер, призванный народом Остермарка, не позволил убить Стефана и его отца. Он страстно спорил об этом с охотником на ведьм, который хотел выжечь на корню весь род предыдущего выборщика. Грубер позаботился о Стефане и вырастил его в своем доме. Каждые два года из Вуртбада прибывал охотник на ведьм, он осматривал Стефана, пытаясь найти на его теле следы порчи, и подолгу говорил с ним, проверяя состояние его рассудка. Фон Кесселя спасала лишь его вера в Зигмара.
Прогнав мысли об этом, Стефан закончил бриться и вытер лицо. Он быстро оделся, облачился в доспех, погасил фонарь и покинул палатку. Было уже темно, и лагерь освещали бесчисленные факелы. Капитан направился к шатру Рейксмаршала Тренкенхоффа. Двое рыцарей из легендарного Рейкландгарда несли стражу. При его приближении они кивнули. Стефан подождал снаружи, пока маршал не выйдет, и отдал ему честь.
— Хорошо, значит, встретимся с этими эльфами, — сказал Рейксмаршал, и они пошли по лагерю в сторону руин замка на холме. — Помните, это важные союзники Империи. Они горды и высокомерны, но, повторяю, это очень ценные союзники. Вы же знаете, что без их помощи в Великой Войне нас ждало бы полное поражение. Вы резки и прямодушны, фон Кессель. — Лицо Стефана запылало, он почувствовал себя как в школьные годы. — Я это ценю, но, кроме того, вы легко поддаетесь гневу и часто говорите не думая. Сегодня так поступать нельзя. Эльфы — не люди: у них совершенно другие ценности. Их легко оскорбить, а сейчас мы не можем ставить под угрозу наш союз. Так что, смотрите, что вы делаете, и, ради Зигмара, не говорите необдуманно, — сказал он, приближаясь к воротам. — А лучше вообще поменьше говорите, капитан.
У ворот стояли двое эльфов. Замок освещался, но не оранжевым светом факелов. Рядом с воротами висели изящные фонари, без огня излучающие холодный голубой свет. Мост был опущен, решетка поднята. Стефан пристально смотрел на эльфов, которых никогда раньше не видел так близко.
Они были высокие и стройные, выше, чем он, но намного более хрупкого телосложения. Казалось, хороший удар может раздробить их тонкие кости. У них были длинные изящные руки и ноги, высокоскулые лица с тонкими чертами и миндалевидными зоркими глазами. Чешуйчатая броня эльфов опускалась почти до земли, их головы защищали высокие серебряные шлемы. В левой руке каждый держал большой продолговатый щит, украшенный изображением зеленого дракона в бурных волнах, в правой — длинное копье с белым древком. Металл, из которого было изготовлено их снаряжение, действительно походил на серебро, но необыкновенно светлое — Стефану ничего подобного видеть не доводилось. Эльфы холодно взглянули на людей и молча пропустили их.
Фон Кессель и Рейксмаршал прошли через ворота с опускающейся решеткой, направляясь во двор, также освещенный голубым светом фонарей. Выйдя из темноты привратной сторожки, они замерли на месте.
Огромный дракон, которого им уже случалось видеть, сидел по-кошачьи, обернув тридцатифутовый хвост вокруг лап и сердито подергивая его кончиком. Крылья были сложены за спиной, голова высоко поднята. Он сузил глаза, злобно глянул на людей, зашипел и сжал когти, выворачивая булыжники из мостовой.
Показались двое — эльфийская колдунья, которую Стефан видел на укреплениях, и тот, что летал на драконе, все еще в полном вооружении. Они шагали легко и грациозно, словно танцуя. Женщина что-то сказала мужчине, но он не ответил. Она повторила вопрос громче и резче, на этот раз ее спутник тихо отозвался.
Она подошла к маршалу и капитану, в то время как мужчина остался и что-то пропел дракону. Зверь все еще угрожающе поглядывал на людей, пуская из ноздрей дым и утробно ворча, как сотня сердитых собак. Эльф что-то строго сказал, и дракон обернулся на его голос. Он моргнул, зарычал, расправил за спиной огромные крылья и исчез в ночи.
— Приветствую вас, люди Империи, — сказала эльфийка без малейшего акцента, чистым голосом, тщательно проговаривая слова. Она обладала какой-то призрачной, пугающей красотой: глаза нежнейшего фиалкового цвета, безупречно белая, почти прозрачная кожа.
— Приветствуем вас, миледи, — низко поклонился маршал.
Стефан последовал его примеру, но как-то скованно.
— Я Аурелион. Это мой кузен, принц Каланос.
— Вольфганге Тренкенхофф, Рейксмаршал и главнокомандующий имперской армией, госпожа. Это капитан Стефан фон Кессель.
Аурелион ответила изящным кивком, принц остался недвижим: в его холодных серых глазах было невозможно прочитать хоть какие-то эмоции.
Наступила неловкая тишина, и Стефану стало не по себе. Принц Каланос взглянул сначала на него, затем на маршала. Фон Кессель не знал, стоит ли смотреть эльфу в глаза — это может быть воспринято как грубость, а обратное — показаться трусостью. Он покосился на Аурелион, бесстрастно его разглядывающую, и встретился взглядом с ее кузеном, решив, что лучше все-таки казаться грубияном, чем трусом.
— Приятно было снова вместе с вами выступить против общего врага, принц Каланос, — сказал маршал, нарушив тишину. Стефан с облегчением заметил, что тот отвлек на себя внимание эльфа. — Как всегда, ваш народ может гордиться мастерством и храбростью.
Принц молча кивнул.
— И мы благодарим вас, Рейксмаршал и капитан, за то, что вы сделали сегодня. Без вас эльфы понесли бы намного более тяжелые потери.
— Помочь вам — наш долг, который мы исполняем не без удовольствия, леди Аурелион, но жаль, что мы не прибыли раньше и эльфам пришлось расставаться с жизнью на землях Империи. Выражаю наше глубочайшее соболезнование тем, кто выжил, и уважение и благодарность тем, кто сегодня отправился в мир иной.
— Ваша страна лежит в руинах, — сказала Аурелион. — Война, может быть, и выиграна, но ваш народ страдает.
— О да, для нас настали трудные времена. Силы Хаоса рыщут по нашей земле, сея смерть и разрушения. Людей губит мор. Многие голодают. Мы в высшей степени признательны за то, что сегодня вы были с нами.
— Впереди еще более тяжелые испытания, — сказала Аурелион. — Надвигается Великая Тьма. Враги Империи сильны и многочисленными ваша страна беззащитна.
— Не беззащитна, миледи. Даже сейчас наши солдаты обыскивают леса в поисках укрывшихся там врагов. Их банды многочисленны, но разрознены и не имеют над собой единого командования, после гибели своего предводителя они обречены на самоуничтожение. Они убивают не только нас, но и друг друга.
— Появился некто, способный их объединить. Он собрал почти девять тысяч воинов, и они не так далеко на севере, в границах Империи.
— Быть такого не может!
— И тем не менее, боюсь, что это правда. Грядут темные времена.
— Миледи, скажите мне, где эта армия, и мы вступим с ней в бой.
— Они вышли в море. Их предводитель ищет источник древнего могущества, и ни в коем случае нельзя допустить, чтобы он его нашел.
— Враг покинул Империю? — спросил Стефан. Это были первые слова, которые он произнес за все время встречи.
Аурелион обратила к нему раскосые фиалковые глаза.
— Да, капитан.
— Но это же хорошо для Империи, госпожа?
Аурелион холодно взглянула на капитана.
— О нет, напротив. Если позволить врагу найти то, что он ищет, тогда для вашей Империи и для всех врагов Хаоса наступят страшные времена.
— Что они ищут? — спросил маршал, сердито покосившись на своего спутника.
— Нечто, дарующее великую силу. То, что никак нельзя им отдать.
— И что будет, если у них все-таки получится?
— Тьма, огонь и смерть. Я не могу в полной мере выразить это… на языке вашего народа.
— Если так, госпожа, мы должны их остановить. Мы, имперцы, всегда доверяли Совету эльфов Ультуана. Так будет и на этот раз.
— В самом деле, было бы неразумно не внять моему предупреждению.
— Вам известно, где силы Хаоса ищут этот источник?
— Да.
— И как, по-вашему, будет лучше всего бороться с этим врагом? До имперского порта Мариенбург несколько дней пути. Чтобы отправить туда гонца с приказом прислать корабли, уйдет неделя. За это время противник успеет ускользнуть.
Аурелион повернулась к своему спутнику и едва заметно кивнула ему. У того сузились глаза и напряглись желваки на скулах.
— Я много лет не говорил на вашем грубом наречии, — резко сказал принц. — Буду краток. Ночью прибудут еще корабли моего флота — я послал их биться с проклятыми норскийцами. Много эльфов уже пали. Их будут оплакивать в Ультуане. Завтра в полдень мои корабли покинут этот берег и отправятся на поиски врага. На нижних палубах можно разместить две тысячи ваших солдат вместе с лошадьми. Я сегодня потерял много воинов, и я возьму ваших, если они не боятся моря.
— Вы чрезвычайно любезны, принц.
Он лишь кивнул.
— Вы не возьмете с собой на корабли Ультуана эти ужасные пушки. Гномьим изобретениям нет места на эльфийских судах.
— Честно говоря, я с неохотой позволяю своим солдатам оставить земли Империи в столь опасное для нее время, но если так должно случиться — пусть так и будет.
— Для человека вы мудры, Рейксмаршал Тренкенхофф, — сказала Аурелион.
— Но я — главнокомандующий имперскими войсками. Я не вправе покинуть Империю без согласия Императора Магнуса. Вместо меня войско поведет капитан фон Кессель.
— Как пожелаете, — отозвалась Аурелион. Стефан ощутил на себе холодный взгляд принца. — Я тоже не буду участвовать. Мне нужно отправиться в город Альтдорф и присоединиться к лорду Теклису, чтобы помочь ему обучать людей магии.
Стефан прочистил горло, и все обернулись к нему.
— Скажите, господин, разве разумно допускать, чтобы наши солдаты покидали пределы Империи в такое время?
Маршал явно рассердился, но сдержался.
— Мы давно доверяем Совету эльфов, капитан, — дипломатично сказал он. — Вы, конечно, правы, что беспокоитесь за Империю, но мы должны действовать именно так. Сегодня ночью я пошлю к Императору Магнусу гонца и проинформирую его о нашем решении. А теперь, господа, мы желаем вам доброй ночи и уходим готовить войска к отплытию.
— Откуда у тебя эти шрамы, человек? — спросил принц Каланос, но ответом ему было молчание.
Стефан потемнел лицом, маршал нахмурился.
— Они… я получил их в раннем детстве, — сказал, наконец, капитан.
— Ожог? — холодно спросил принц. — Несчастный случай?
— Нет. Я… мой дед опозорил нашу семью. Его сожгли у столба за это преступление, а я ношу знак вечного стыда.
Эльф нахмурился.
— Сожгли у столба… Разве не так у вас казнят тех, кто предался силам тьмы? — спросила Аурелион.
— Да, — быстро ответил маршал, — но фон Кессель беззаветно предан Империи и нашему делу, к тому же он — пламенный почитатель Зигмара, уверяю вас.
Эльфийка слегка покачала головой.
— Я в этом не сомневаюсь. — Ее нежные губы едва заметно искривились, немигающие глаза смотрели на Стефана. Он не нашел в себе сил не встретиться с ней взглядом, одновременно любуясь и испытывая неловкость. — Вы, капитан, не несете в себе следа порчи, и ваша семья тоже.
Сказав так, она повернулась на каблуках и ушла, оставив человека озадаченно думать над ее словами. Принц драконов Каланос кивнул маршалу и тоже удалился…
Рейксмаршал хлопнул капитана по плечу тяжелой рукой.
— Пойдем, сейчас не время размышлять над тем, что сказала эльфийская провидица.
Стефан автоматически кивнул и последовал за своим командиром в лагерь.
— Это раса грубых варваров, — повторил принц Каланос, на этот раз на мелодичном языке своей расы.
— В них есть… жизненная сила, — заметила Аурелион.
— Все потому, что они мало живут. Зачем ты сказала человеку, что он не тронут порчей?
— Он боялся, что носит в себе семя Хаоса, но ведь это не так.
— А зачем ему говорить? Это не наше дело.
Она пожала плечами.
— Он вправе знать. Ты сможешь воспрепятствовать врагу обнаружить тело полководца сил Хаоса?
— Может, да, а может, и нет. Люди нам помогут, но будет ли этого достаточно? Не знаю. Люди не должны узнать, что именно эльфы обязаны были охранять это самое тело. Что бы ни случилось, никто не должен узнать, что наши стражи не справились.
Аурелион встретилась с ним взглядом. Она все поняла, и его слова опечалили ее. Если тайна откроется, тогда может стать известно и то, что стражи благословенного Ультуана тоже вот-вот падут. Надо было, чтобы Теклис вернулся в Ультуан, но он твердо решил помочь людям. Ей оставалось отправиться в имперский город Альтдорф и помочь ему основать Магические Коллегии, работая изо всех сил, чтобы Теклис смог вернуться домой как можно раньше.
— Я пойду, кузен. Завтра утром я уезжаю к лорду Теклису. Спи спокойно.
Аурелион приподнялась на цыпочки и чуть коснулась поцелуем щеки принца, прежде чем удалиться.
Принц остался один. Он живет на земле уже восемь веков — и вот теперь приходится ввязываться в войну союзником этих варваров. Ему не хотелось выступать на стороне людей.
«Предоставим их самим себе», — говорил он и слышал в ответ: «Их судьба — это наша судьба».
Ему хотелось надеяться, что это не так, ведь род людской способен сгинуть довольно быстро — десять лет, сто, может, триста — и все. Пустота и забвение.
И все же он никому не позволил бы утверждать, что один из благородных принцев Кейлдора забыл о своем долге. Сам король Феникс объявил, что эльфы помогут людям, и принц Каланос приложит к этому все силы.
Подняв голову к темным небесам, он издал резкий вибрирующий свист, разнесшийся далеко по воздуху. Через несколько минут показалась огромная змеящаяся тень. Сегодня ночью он полетит по небу.
Когда маршал и капитан вернулись в лагерь, оказалось, что их ждет гонец. Двое прошли в маршальский шатер. Стефан беспокойно ждал, пока рыцарь развернет перед ними на столе запечатанные воском листы пергамента. Прошло несколько минут, пока маршал читал донесение, нетерпеливо перелистывая его. Наконец Тренкенхофф тихо выругался.
— Что такое, сэр?
Маршал молча протянул ему лист пергамента. Стефан медленно прочел документ, потом просмотрел его еще раз, поднял глаза и вспыхнул.
— Трусливый пес!
— Граф Грубер отступил, — сердито сказал маршал. — Он увел армию от Срединных гор «ввиду растущей угрозы на севере и опасаясь эпидемии, распространяющейся по северному Остланду» и ушел в Остермарк. Какого черта? Он оставил открытый коридор вдоль Срединных гор до самого сердца Империи! Если армия, о которой говорил эльф, движется на юг, ее ничто не остановит! — бушевал он. — Армия пройдет в центр Империи, не встретив ни малейшего сопротивления!
— Я не могу присоединиться к эльфам и покинуть Империю, Рейксмаршал. Это было бы глупостью, — сказал фон Кессель.
— Нет, вам придется отправиться. В подобных вещах мы всегда доверяли эльфам. Они мудры, Стефан, и мы не можем игнорировать их Совет. Нет, мне нужно немедленно уезжать. Ублюдок! Я поскачу во весь опор, возьму под командование его армию и сам поведу ее обратно на север, чтобы дать отпор врагу.
— Он этого так не оставит, — предупредил Стефан.
— Да наплевать. Если он будет сопротивляться, его в цепях приведут в Нулн пред очи Императора. Еще не хватало, чтобы после нашей победы на севере Империя пала по милости этого жирного труса-вырожденца. Я не допущу, чтобы вновь началась гражданская война. Так что, присоединяйся к эльфам, а я отправлюсь на юго-восток.
Стефан вошел в палатку уже перед рассветом. Он провел ночь в приготовлениях к плаванию Зигмар знает куда и устал как собака. Маршал уже давно покинул лагерь, забрав с собой половину Рейкландгарда и оставив другую часть элитного полка под командованием капитана фон Дитера в распоряжении Стефана.
Еле волоча ноги, фон Кессель уже был готов упасть на тюфяк в полном облачении, когда вдруг заметил на стуле скрепленное печатью письмо. Он нахмурился и негнущимися пальцами вскрыл его, затем быстро прочел раз, другой, чтобы убедиться, что все верно понял. Так и не присев, он подался к выходу и вызвал стража.
— Приведи Альбрехта.
Сержант прибыл в плохо освещенную палатку и осторожно раздвинул завесы.
— Сэр?
— Входи, — донесся из темноты напряженный голос Стефана.
Наконец сержант разглядел, что Стефан сидит на стуле прямо перед ним с письмом в руках, а на столе стоит початая бутылка. Вот черт. Он уже видел Стефана пьяным, но чтобы прямо в походе… Капитан знал, что в нетрезвом виде становится мрачным и не вполне управляемым, но именно поэтому ему хватало ума пить в одиночестве.
— Что случилось?
— Я только что получил письмо из Остермарка. Зигмар знает, как долго оно шло.
Он говорил сквозь сжатые зубы, но вполне ясно, не запинаясь. Хорошо, подумал Альбрехт. Уж лучше злой, чем пьяный.
— Да? И как обстоят дела на родине?
— Плохо. Эпидемия охватила весь север. Вымерли тысячи людей, целые деревни и города. Большие города закрыли ворота, чтобы никто не мог войти, и еще тысячи людей замерзли прямо там, тщетно ожидая помощи.
— Да, очень скверно.
— Очень скверно, — повторил Стефан. И тут его голос стал неожиданно жестким — сержант даже вздрогнул. — Наш народ страдает, но теперь я знаю, что в этом виновен один человек!
— Что? О чем вы говорите, капитан?
— Грубер в ответе за этот мор — он и его адские приспешники.
— Стефан… тебя могут повесить за такие слова.
— Это письмо из храма Зигмара в Остермарке. Вот печать жреца и подпись личного врача графа.
— Его врача? Генриха? Того, что исчез несколько месяцев назад?
— Его самого. Он не исчез, а сбежал. Он знает правду.
— Правду? О болезни старика? Капитан, я ничего не понимаю.
— Жаль, что он не умер много лет назад! Ублюдок! Я сам его убью.
— Убьете его, капитан? Что вы такое говорите? Это же безумие. Остыньте.
— Безумие, Альбрехт? О да, это безумие, но отнюдь не мое. Мерзавец! Он наградил меня этим шрамом. Он дал мне… эту… эту печать Хаоса. Он убил моего деда и изгнал моего отца.
— Это не он, Стефан, — попытался увещевать разбушевавшегося друга сержант. — Твой дед сам выбрал свою судьбу.
— Сам? Нет, Альбрехт, это ложь, которой нас так долго кормили.
— Как так?
— Вот, прочти. Прочти!
Альбрехт, смущенный и встревоженный, пробежал глазами письмо. Печать внизу и правда принадлежала жрецу Зигмара — молот с двухвостой кометой, — и подпись была-таки подписью доктора Генриха. Вчитавшись, Альбрехт онемел.
«…раскрыл секрет, который проклятый выборщик надеялся предать забвению много лет назад — правду о казни твоего деда — Великого Выборщика Питера фон Кесселя, несправедливость, призванную отвести вину от настоящих преступников — придворных Остермарка под предводительством главного предателя — Отто Грубера, истинного поклонника падших богов Хаоса…»
— Что это значит? — мрачно спросил Альбрехт.
— А то, что моего деда несправедливо осудили и приговорили. Что Остермарк находится под властью предателя, разрушающего Империю изнутри. Теперь понятно, почему Грубер увел армию! Он хочет, чтобы силы Хаоса атаковали нас!
— Откуда ж нам знать, что в письме чистая правда? Может, это враг сеет раздор среди нас?
— Вот знак Зигмара! Ни одно вражеское отродье не смогло бы им воспользоваться.
— Этот жрец, Гунтар… Откуда мы знаем, что ему можно верить?
— Откуда… Он жрец Зигмара, дружище! Да что с тобой, Альбрехт? Как ты можешь сомневаться в словах жреца?
— Знаешь, Стефан, я никогда не был особенно религиозен. Пойми правильно, я прошу милости Маннана, когда всхожу на корабль, и молюсь Зигмару перед боем, но… Жрец — это всего лишь человек, а я не привык верить людям, которых не знаю.
— Вот как! Да разве это важно, если в письме — правда! Мое сердце знает это! — Стефан тяжело дышал.
Альбрехт вздохнул и приложил ладонь к виску, чувствуя неумолимое приближение головной боли.
— Пойми, Стефан, я как раз и боюсь, что в письме правда. Твой дед был хорошим человеком. Мы все пришли в ужас, когда… когда ему было предъявлено обвинение. Он был порядочнее, чем Грубер. Но то, о чем ты говоришь, парень, может привести к гражданской войне. Такие войны чуть не сгубили Империю. Они длились веками, Император Магнус едва справился с ситуацией. Теперь, когда Империя все еще под угрозой, ты хочешь начать очередную гражданскую войну?
— Я ему это так не спущу, Альбрехт. Ты же знаешь.
— Знаю, — вздохнул сержант. — А ты знаешь, что твои солдаты пойдут за тобой воевать с кем угодно, хоть с самим Грубером. Но разумно ли это?
— Я не собираюсь ломать голову, разумно это или нет, я просто убью его.
— Тебе придется стравить людей Остермарка друг с другом. Знакомых, друзей, даже родственников — и они будут убивать друг друга.
Лицо Стефана стало жестким.
— Но если Грубер и правда в союзе с темными силами, это не вопрос. Его нельзя щадить.
— Ага, понимаю. Но эльфы, капитан… Вроде бы наши люди отплывают с ними сегодня утром.
— Мы с ними не поплывем. Мы не покинем землю Империи, пока по ней свободно разгуливает Грубер.
— А приказ маршала?
— Но он же не знал всего этого. Сейчас он едет к Груберу — маршала надо догнать и предупредить.
— А-а, но ведь можно предупредить его и все же поплыть с эльфами. Думаю, Тренкенхофф справится.
— Как, хотел бы я знать? Остермарк и Остланд лежат в руинах, их армии уничтожены Великой Войной. Те, кто остался, уже присоединились к нам! Талабекланд? Да что там — их солдат едва хватит, чтобы защитить стены Талабхейма. Где ж маршалу взять армию? В Миденланде? В Рейкланде? Там, конечно, есть армии, но до Остермарка они будут добираться не один месяц, и сердце Империи останется совсем беззащитным. Так что выхода нет, а я не позволю никому отнять у себя радость убить этого толстого мерзавца!
Альбрехт нахмурился.
— Если мы не присоединимся к эльфам и потащимся через всю Империю, а враг нападет именно здесь, что тогда, а? Думаешь, тогда Империя не будет поставлена под угрозу?
— Враг уже в Империи, и мы должны его уничтожить!
Аурелион стояла на крепостном валу, глядя, как последние колонны солдат исчезают за горизонтом.
— Слепые идиоты, — ворчал Каланос. — Не видят, что они сегодня натворили. Это грозит нам лишь тьмой, огнем и смертью.
«Знаю», — подумала Аурелион. Но все же ей было жаль капитана с изуродованным лицом. Он кипел яростью и, похоже, знал какую-то ужасную правду. Он сделал свой выбор и должен был теперь жить или умереть с ним.
— Ты уделяешь людям слишком много внимания, — заметил принц драконов.
— Мне жаль их и их короткие жизни. Как они могут понимать, что действуют неразумно, если живут так быстротечно? Капитан считает, что действует правильно.
— Ты слишком молода, Аурелион. Ничего такого он не думает. Он ослеплен яростью. Когда-нибудь, сестра, ты поймешь, что люди недостойны нашей жалости.
— Они не знают, какую великую силу ищут воины Хаоса! А мы не можем им сказать — ведь мы должны были охранять ее!
— Что ты такое говоришь, кузина? Неужто, по-твоему, мы виноваты в людской слепоте?
— В общем, это не их битва, Каланос. Это наша битва. И я не могу их ненавидеть за то, что они не присоединились к тебе, — отрезала она и тут же пожалела, что утратила контроль над собой. — Что ты собираешься делать?
— То, что должен делать. Мой флот отправится на бой с силами Хаоса.
— Без имперских солдат твоих воинов будет слишком мало, кузен.
— Знаю, но их надо остановить. Ты же понимаешь. Молись, чтобы безрассудство этого капитана не погубило нас всех.
И он зашагал прочь. Аурелион не могла ненавидеть людей за их непокорность, и капитана ей было действительно жаль, но она знала, к каким последствиям может привести его поспешное решение.
Она стояла и смотрела, как принц Каланос взмывает в воздух на спине огромного дракона, а корабли уходят в море на охоту за силами Хаоса. Она молилась за них, но в глубине души чувствовала, что больше их не увидит. По бледной щеке скатилась одинокая слеза. Она повернулась и пошла вниз. Белые паруса кораблей исчезли из виду, словно их поглотила темная буря, собирающаяся над горизонтом.
Карандриан, ее верный мечник, телохранитель и спутник, ждал ее. Она кивнула, и они вместе покинули замок, чтобы присоединиться к лорду Теклису в Альтдорфе.
Глава 10
Хрот размахивал над головой тяжелым топором. Вокруг бушевало море, корабль поднимался и опускался на волнах. Когда он соскальзывал с гребня, соленая вода била Хроту в лицо. Темные серо-зеленые тучи закрыли все небо, по палубе хлестал ливень. Сверкали молнии, гремел гром. Молнии попали не в один корабль, расколов мачты и вызвав пожары, которые были тут же потушены высокими волнами.
Стрелы градом сыпались на палубу огромного корабля, и многие воины с криком падали в разверстую пучину. Хрот не прикрывал себя щитом, уповая на то, что Кровавый Бог убережет его от жалкого эльфийского оружия. Он снова взревел от ярости и ненависти, глядя на эльфов, правящих узкими кораблями с белыми парусами.
Норскийцы пытались, как могли, вывести свое огромное судно поближе к быстроходным вражеским кораблям. Один они уже протаранили изваянием демона, установленным на носу. Страшные металлические челюсти сорвали обшивку хрупкого суденышка, разнесли его в щепки и отправили на дно.
Эльфийский корабль пронесся у самого борта, слишком близко. Улкжар приказал зарядить пушки цепями. Заскрипели механизмы, и тяжелые гарпуны пробили нос и борта вражеского судна. Зазубренные наконечники развернулись так, что их нельзя было вытащить. Цепи начали с лязгом сворачиваться, с неумолимой мощью подтягивая корабль ближе.
В ответ в сторону норскийского корабля полетели бесчисленные дротики в человеческий рост, пригвоздив несколько гребцов к палубе. Товарищи освободили их, и те, кто смог, вернулись к работе.
Хрот снова закричал, готовясь к бою. Он уже давно не проливал жертвенную кровь и чувствовал голод своего божества. Он стоял с горящими глазами, не обращая внимания на свистящие вокруг стрелы. Одна попала ему в горло, но дрогнула при ударе. Когда до эльфийского корабля оставалось пятнадцать футов, он прыгнул и с воплем приземлился на палубу.
Топор Хрота описал смертоносную дугу, обезглавив одного коленопреклоненного лучника и врезавшись в грудь другому, сокрушая кости. Еще трое пали от ужасного оружия, и тогда в образовавшийся проход хлынули верные воины Хрота.
Хрот шагал по палубе, прорубая себе кровавую тропу. Палуба качнулась на гребне волны, но он устоял и двинулся дальше, наслаждаясь битвой.
Двое эльфов погибли от его топора. Одному он разрубил щит и тем же ударом — голову, другого схватил за горло и ощутил, как под пальцами хрустят кости и гортань, потом отбросил бездыханное тело подальше. Почувствовал, что сзади кто-то есть, обернулся и, не глядя, рубанул по шее норскийца, почти обезглавив его. Впрочем, даже если бы он и заметил, что натворил, то не стал бы переживать ни минуты.
Внезапно корабль качнулся й тяжело ударился о борт другого, большего норскийского судна, так что Хрот упал на колени и проехался по палубе, врезался в какого-то эльфа, сбил его с ног и ударил в лицо кулаком, пробивая череп и мозг.
Он встал и, пошатываясь, направился к оставшимся эльфам, которые отчаянно сражались на корме. Один из них бросился на него, но Хрот без усилий отклонил клинок рукой, сбил эльфа и рассек его топором, уже упавшего, так что лезвие вонзилось в палубу. Высвободив оружие, Хрот ухватился за нацеленное на него копье, поднял его и подбросил копьеносца в воздух, и тот разбился о медную обшивку корабля. Труп соскользнул в черную воду, где уже ждали голодные акулы. Акулы нравились Хроту — ему казалось, что Кхорн должен благоволить к подобным созданиям.
Что-то сильно ударило его по шлему, из глаз посыпались искры. Он повалился на бок с раскалывающейся головой, чувствуя, что неожиданная атака расплющила его шлем, поднял руку и с силой сорвал его с головы. Стоящий перед ним воин с сияющим магическим мечом подался назад, заметив, что рога теперь — вовсе не часть шлема противника, а растут прямо из головы, и глаза избранника горят огнем.
Хрот с рыком налетел на эльфийского капитана. Тот полоснул его мечом поперек груди, рассекая доспех и кожу, но второй раз ударить уже не смог: Хрот двинул его локтем по горлу, отбросил на палубу и ногой раздавил голову поверженного, словно дыню. Он поднял меч, но рукоять больно обжигала ладони, и пришлось зашвырнуть оружие подальше в море.
Внезапно рядом показался Улкжар, размахивая обоими мечами, и вместе с Хротом продолжил добивать эльфов. Когда все было кончено, они вернулись на свой демонический корабль и смотали цепи с гарпунами. Искореженное эльфийское судно скрылось под водой. Улкжар покосился на рога Хрота.
— О да, Кровавый Бог благоволит к тебе.
— Разумеется.
Хрот чувствовал в себе безмерную мощь и торжествовал. Откуда-то вынырнул дряхлый Судобаал.
— У нас неприятности, — прошипел он. — Это была диверсия, основной флот ускользнул от нас. Они хотят первыми добраться до острова и оборонять его. Время не ждет. Этого просто нельзя допустить.
— Ну и что ты предлагаешь, могучий чародей? — проворчал Хрот.
— Я призову помощь богов. — Судобаал словно не замечал его тона. — Но мешать мне нельзя. Давайте, уводите отсюда корабль.
Будто в подтверждение его слов в палубу совсем рядом врезался дротик.
— Хочешь, чтобы я добровольно прекратил бой?
— Ну, если тебе хочется найти тело Асавара Кула, то да.
Хроту явно хотелось не то сказать еще что-то, не то броситься вперед. Колдун встретил его взгляд немигающими желтыми глазами. Избранник Кхорна пожал плечами и отвернулся.
— Знай свое место, вояка, — прошипел Судобаал и поспешил вернуться к своей черной магии.
В нескольких милях под бурлящей поверхностью Моря Хаоса, в непроницаемой тьме, пробудилось древнее могучее создание. Оно скиталось по морям, когда не было еще ни людей, ни эльфов, и правило подводным миром до наступления Хаоса. Тысячи и тысячи лет оно дремало в глубочайшей впадине, где более никто не может жить. Оно почувствовало, что в мир явились боги Хаоса, поддалось их силе, позволило им себя преобразить и наслаждалось этим. Теперь оно было подлинным творением Хаоса, почти не сохранившим своего изначального облика. Тысячи лет оно было последним в своем роду, а может, и единственным. Оно не знало и не думало ни о чем подобном.
Его огромные безжизненные черные глаза раскрылись, словно на зов, которому невозможно сопротивляться. Волна фосфоресцирующего света пробежала по бесформенному телу, вытянулись вперед длинные щупальца. Оно медленно вспоминало холодный темный мир, которым правило. На кончиках щупалец полыхнули желтые огоньки, и разверзлась огромная пасть, в которой было тесно длинным саблевидным зубам. По обе стороны от пасти мягко колыхались светящиеся щупальца, покрытые бледной кожей в голубоватых фосфоресцирующих кругах, ощупывая шершавые скалы. Найдя выход из пещеры, они сокращались, подтягивая к нему массивное тело.
Выбравшись, оно ударило мощным хвостом и множеством плавников, похожих на листья папоротника. Спинные плавники колыхались в воде, тонкая кожа натягивалась между их ядовитыми шипами.
Открылись еще глаза — синие, маленькие, словно булавочные головки, собранные в гроздья под двумя большими глазами. Оно снова слышало зов и неслось наверх.
Латиерин стоял на палубе драккара, его волосы трепал ветер. Двухпалубное судно едва касалось воды, легко проносясь по поверхности. Рядом плыли другие драккары и корабли поменьше. Часть флота осталась перехватить воинов Хаоса, и он скорбно взглянул на запад, надеясь, что у тех эльфов все получится, хотя в глубине души опасался худшего.
Молнии рассекали темные тучи на востоке. Ужасная буря гнала их по небу. Тучи были отвратительного серо-зеленого оттенка, и Латиерин знал, что буря уже совсем близко. Хлынул дождь, тяжелые капли били его по лицу. Он быстро помолился за эльфов, оставшихся, чтобы удержать вражеский флот в заливе. Кораблей быстрее, чем эльфийские, просто не существовало. Никто не мог состязаться с ними в скорости и маневренности, но и выходцы с севера были умелыми моряками, к тому же обладали преимуществом во времени. Принц Каланос приказал нескольким кораблям задержать их, и Латиерин надеялся, что эта жертва не окажется напрасной.
Драккар повернул на север, его паруса ловили попутный ветер. Другие эльфийские корабли тут же последовали за ним. Латиерин прикинул, что они должны были уже нагнать корабли с норскийцами, и оба флота были приблизительно на одинаковом расстоянии от острова. Он был уверен, что у эльфийских кораблей есть преимущество в скорости и, соответственно, они будут на месте несколькими часами раньше противника. Теперь оставалось лишь обогнать надвигающуюся бурю — задача очень и очень непростая. Волны поднимались все выше, ветер крепчал с каждой минутой.
— Капитан! — заорал кто-то.
Латиерин обернулся на голос. Это был Даралин, темноволосый моряк, бороздивший океаны уже два века. Он, отчаянно жестикулируя, показывал на восток, туда, где собиралась буря.
Небольшой корабль, украшенный фигурой орла, легко скользил по воде. Сначала Латиерин ничего не мог разглядеть, потом его острый взгляд упал на то, от чего по всему телу прошла дрожь. Глубоко под водой виднелось что-то темное, тогда как на поверхности о его существовании говорила лишь мощная волна. Это нечто с огромной скоростью приближалось к кораблю.
— Кит? — вслух сказал Латиерин, сам себе не веря.
Конечно, размеры подходят, но ни один кит так себя не ведет и просто не может передвигаться со скоростью, которую способен развить эльфийский корабль. Нет, это было что-то совсем уж противоестественное — даже в воздухе чувствовалось приближение Хаоса. Латиерин не раз видел морских чудовищ, но, конечно, совсем не таких.
Над водой показались спинные плавники животного, до отвращения бледные, словно существо привыкло жить там, куда не доходят солнечные лучи. Перед ними поднялась вверх пара длинных, слабо светящихся щупалец. Корабль резко повернул на север, словно пытаясь скрыться. Наконец, существо показалось полностью. Оно было мерзким. Огромные черные глаза явно искали добычу. Каждый из них превосходил диаметром обычный рост эльфа, и Латиерин с ужасом заметил в них злобный древний разум и бесконечную ненависть. Чуть ниже этих двух были мириады других, маленьких, голубоватых, излучающих странное свечение глаз. Тело у чудовища было бледное, почти прозрачное, как плавники. Под самой кожей виднелись толстые синие и лиловые вены, бока были испещрены рубцами.
Оно рвануло в сторону, отыскивая жертву, расплескивая воду мощными плавниками, и захватило двухкорпусное судно, которое отчаянно дернулось, силясь высвободиться. Но чудовище двигалось так быстро, что мгновенно предотвратило этот маневр. Пара огромных щупалец с когтями выскользнула из воды и обмотала дальний корпус, сокрушая снасти. На поверхности бледной плоти мерцали голубоватые круги, издающие ужасное зловоние. Щупальца потянули корабль под воду, и ближний к чудовищу корпус поднялся. С каким-то неестественным скрипом существо набросилось на корабль, распахнув пасть. Она казалась даже шире, чем можно было бы предполагать у создания таких огромных размеров. Корпус корабля был раздавлен в мгновение ока. Зубы легко сорвали обшивку и раскрошили палубу, и вскоре по поверхности моря разлетелись обломки дерева и изуродованные тела.
Латиерин опустил руку, и из множества баллист в чудовище полетели тяжелые гарпуны. Они вонзились в бока животного, и эльф с удивлением отметил, что один даже попал в глаз. Существо отчаянно забилось, вздымая огромные массы воды, и нырнуло, ускользая от очередного залпа.
Корабль снова резко развернулся. Шторм быстро приближался, и рисковать было просто нельзя.
Внезапно огромное судно с грохотом взмыло вверх — чудовище ударило снизу. Драккар тяжело опустился на воду, потеряв скорость, и волны хлынули через борт. Щупальца захлестнули мачты. Могучие столбы заскрипели, но выстояли. Латиерин бросился вперед, выхватил саблю и ударил ею по ближайшему щупальцу. Оно было толстое и упругое, но острое лезвие глубоко рассекло плоть. В воздухе мелькнуло еще одно щупальце, животное явно хотело насадить эльфа на загнутый коготь. Он легко отскочил, и щупальце ударилось в трап, разбив его в щепки.
Латиерин почувствовал, как что-то коснулось его сапога, и ногу пронзила сильнейшая боль. Опустив глаза, он заметил кончик щупальца, ползущий по ноге вверх. Он вздрогнул и отсек ползучую мерзость, потом попытался отшвырнуть подальше носком сапога — и тут же пожалел об этом из-за нового приступа боли.
Существо ползло на палубу, заставляя корабль угрожающе накрениться, и Латиерин понял, что соскальзывает в разверстую пасть, изрыгающую зловонное смертоносное дыхание. В ней было множество зубов разного размера — и в два человеческих роста, и не длиннее локтя, но и короткие казались ужасающими. Эльф схватился за какой-то канат уже в самый последний момент и повис, понимая, что теперь это лишь вопрос времени — руки устанут и пальцы разожмутся.
Стало жарко, и Латиерин отвернулся от внезапно возникших совсем рядом языков пламени. Воздух заколебался, но это был вовсе не знак приближающейся бури. Взмахивая могучими крыльями, дракон принца Каланоса парил в воздухе и выдыхал на морское чудище живой огонь. Животное выпустило корабль и соскользнуло обратно в воду, обожженное дочерна, издавая скрипящие звуки — очевидно, выражение боли и гнева. Другие эльфийские корабли окружили монстра, выпуская по нему тучи стрел и дротиков, и оно отбивалось вслепую, сумев при этом схватить и разнести в щепки небольшой корабль. Под конец мириады стрел вонзились в глаза животного, и оно исчезло в пучине.
Молния ударила в мачту одного из драккаров, и паруса вспыхнули. «Чудовище отступает», — подумалось Латиерину, но свою работу оно выполнило. Эльфийский флот был застигнут штормом.
Судобаал прекратил повелевать левиафаном и позволил ему вернуться в ледяные глубины. Он засмеялся про себя. Все, теперь эльфам не добраться до острова первыми.
КНИГА ТРЕТЬЯ
Глава 1
— Эй ты, поторапливайся! — кричал Хрот, карабкаясь по ступеням, вырубленным в скале.
Он одолел очередной пролет — перемахивая через четыре ступени, потом обернулся и грозно глянул на колдуна, ползущего сзади. Судобаал сражался со ступеньками, опираясь на посох и тяжело дыша.
Далеко внизу на берегу норскийцы сражались с высаживающимися отрядами эльфов. О, как ему хотелось очутиться там, в самой гуще сечи, кровь стучала в висках, измененное тело напрягалось, руки сжимались в кулаки.
Все новые и новые эльфийские корабли прибывали под белыми парусами, легко причаливая благодаря низкой осадке. Сотни стрел наполняли воздух, из корабельных боевых машин летели тяжелые дротики.
Молния осветила побережье, грянул гром. Хрота и Судобаала заливал дождь, камни опасно скользили под ногами. Позади уже осталось несколько сотен футов, и еще одна сотня ждала их, а там — вожделенная цель и награда.
Битва шла как-то вяло, и Хрот подавил желание броситься вниз. Он знал, что стоит ему на это решиться — и у эльфов не останется ни малейшего шанса. Ярость и мощь божества закипали в крови. Кхорн сделал его тело таким крепким, что оружие не брало живую плоть, смертельные для других раны не представляли опасности. Он мог без труда разорвать человека надвое. Он был выше и сильнее, чем когда-либо, и все склонялись перед ним. В нем чувствовалась сила богов, и не только в огненных глазах и витых рогах — он сам источал ее. Все боялись и уважали его, кроме колдуна. «Ничего, — думал Хрот, — скоро и с этим справимся».
— На этом острове сильно влияние Хаоса, — прошипел Судобаал, отдуваясь.
Но Хрот и сам это почувствовал — ближе к божеству он становился все сильнее, словно черпал мощь из воздуха. Казалось, весь остров пропитан этой силой: искореженные растения, зубастые цветы, демонические лики, проявляющиеся на поверхности скал и беззвучно кричащие от боли.
— Это дыхание богов. Их сила зовет меня, — вымолвил Судобаал. — Надо торопиться.
Волшебник прошелестел мимо Хрота и двинулся дальше наверх. Хрот напрягся, последний раз обернулся на кипящий бой и последовал за колдуном.
На вершине он оказался раньше Судобаала. Тропка вела мимо большой скалы, потом на другом склоне гребня продолжалась очередной лестницей, на этот раз ведущей вниз. Обогнув угол, он внезапно почувствовал, как усилилась пульсация в воздухе, и внутри у него все сжалось. В голове пронеслись смех и вопли, и он едва не пошатнулся. Впереди в скале зияла глубокая расщелина. Оттуда струился пар — казалось, внутри спал огромный зверь. Острые скалы, окружающие вход в пещеру, делали его похожим на разверстую пасть.
С двух сторон от входа стояло по два камня. Некогда высокие и красивые, белого цвета, покрытые золочеными рунами, теперь они были наполовину разрушены, и обломки валялись вокруг, а по белой поверхности ползли вверх пульсирующие черные вены — разрушительная сила Хаоса, что оказалась сильнее эльфийской магии. Судобаал показался из-за угла, шатаясь под действием невыразимой силы, исходящей из пещеры. Он, однако, быстро собрался с силами и алчно осматривал вход.
— Вот это тщеславие — думать, что можно удержать силу Хаоса. Наконец-то мы у цели, к которой так долго шли.
И они направились в пещеру Хаоса: колдун шагал без страха, избранник Кхорна — более осторожно, покрепче сжав в руках топор.
Эльфийские корабли под прикрытием стрел устремились на мелководье, сотни воинов спрыгивали в воду, потрясая копьями и большими щитами. Их серебряные шлемы сверкали при вспышках молний. Норскийцы встретили их по колено в неспокойной воде, и море окрасилось кровью людей и эльфов.
Латиерин соскочил с борта корабля. Ледяная вода доходила ему до бедер, длинные одежды мгновенно промокли. Он опустил сияющий меч и повел своих бойцов в атаку. Ноги увязали в песке, приходилось беспрестанно бороться с подводными течениями.
Черные плавники прорезали мелководье, и он увидел, как акула схватила эльфа поперек торса и потянула под воду. Латиерин не зря называл акул волками моря: они просто сходили с ума от крови, растворенной в воде. Пена на волнах стала красной, но он поборол отвращение и двинулся дальше.
Стрелы тучами пролетали у него над головой, выкашивая норскийцев. Большинство прикрывались щитами, но многие не успевали и с криками падали в бурлящее море. Тут же вились акулы, и он увидел, как одна из них схватила человека за ногу и потащила на глубину.
Латиерин с криком бросился на врага, рассекая мечом обтянутый шкурой щит и спрятанное за ним лицо. Противник упал, и эльф прикончил его. Верные соратники собрались рядом, разя направо и налево длинными копьями. Норскийцы сами бросались на острия, стремясь пригнуть их, чтобы дать возможность товарищам подойти ближе к эльфам.
Один рослый воин Хаоса, с кожей более темной, чем у других, бросился на эльфов, не обращая внимания на два копья, попавшие ему в грудь. Ударом топора он обрубил древки и наскочил на тех, кто попытался его ранить. Одного эльфа он ударил в лицо, другого сгреб и сжал так, что у того кровь хлынула из заостренных ушей.
Латиерин попытался приблизиться к обезумевшему врагу, но того уже унесло водоворотом битвы. Он отбил удар мечом и прошил насквозь шею еще одного норскийца.
Воздух содрогнулся от рева, когда появился принц Каланос. Его огромный зелено-голубой дракон обрушился на норскийцев, разрывая их на части, и поднял высокую волну. Латиерин увидел перекушенного пополам человека и другого, которому коготь отсек обе руки. Сам Каланос уже наколол двоих воинов на копье. Дракон снова поднялся в воздух, изрыгая смертоносный огонь. Вода в море закипела, повалил пар. Те норскийцы, что нырнули под воду, надеясь укрыться от пламени, с воплями выскочили, обваренные до костей.
— Вперед! — закричал Латиерин, кидаясь на деморализованного противника.
Его верные морские стражи бежали рядом. Лучники убивали врага во множестве, вода кишела мертвыми телами, уносимыми волнами.
Латиерин почувствовал, как его ударило что-то большое, рядом закричал какой-то эльф. Здоровенная пятнадцатифутовая акула схватила его поперек груди, расколов крепкий щит. Кинувшись вперед, Латиерин глубоко вонзил меч в голову рыбы. Она обезумела и забилась в страшной агонии. Латиерин упал, наглотавшись соленой воды, встал и, кашляя, направился к берегу.
По всему побережью эльфы теснили норскийцев. Перед Латиерином показался высокий воин, рубящий эльфов двумя мечами. Латиерин бросился на него, извернулся и ударил мечом по шее, но тот отреагировал с поразительной быстротой и не пострадал, а его второй меч, просвистев в воздухе, вонзился в шею Латиерина, и тот беззвучно упал наземь.
Улкжар, Охотник за Головами, не остановился ни на секунду, продолжая прорубать себе путь в рядах эльфов. Но их было много, и его норскийцы отступали.
— Что бы ты там ни делал, колдун, давай быстрее! — пробормотал он.
Они все дальше уходили в пещеру. Судобаал провел рукой, похожей на когтистую лапу, по гладкой поверхности камня. Скала пульсировала и переливалась разными цветами — голубым, зеленым, лиловым. Темные жилы набухали от едва сдерживаемой мощи, от которой даже Судобаалу становилось не по себе.
У Хрота волоски на шее поднялись от предчувствия магии. С одной стороны, он был ближе к божеству, чем когда-либо, если не считать сражений, с другой — колдовство пугало и не вызывало особенного доверия.
Пещеру озарял мрачный холодный свет, исходящий от стен. Голубые огоньки на посохе Судобаала разгорелись ярче. Спутники прошли в круглую пещеру, по которой кружились, змеясь, струи лилово-красного дыма, оттенком напоминающего запекшуюся кровь.
Едва они приблизились ко входу, стены вспыхнули, цвета закружились быстрее. Сквозь дым спутники разглядели ларец из белого камня, помещенный на каменный постамент в самом центре пещеры. Ларец был покрыт сияющими эльфийскими рунами, которые больно жгли глаза Судобаала. У Хрота разболелась голова, и он непроизвольно схватился за топор.
Судобаал положил ему руку на грудь, не давая войти. Хрот пренебрежительно покосился на тощую кисть, но остановился.
Колдун шагнул вперед и поднял посох, словно прощупывая воздух. Клубы дыма проносились в нескольких дюймах от его рук. Он что-то зашептал, и руны вспыхнули еще ярче. Он кивнул, отступил немного и достал длинный кривой кинжал, поднес к лицу и сделал на щеках два вертикальных надреза, потом вложил клинок в ножны, вытер кровь ладонью и вернулся к выходу, подняв окровавленную руку. Дым, словно привлеченный кровью, заструился вокруг него, и колдун снова запел и вдруг что-то резко выкрикнул, отчего одна из рун полыхнула и рассыпалась на множество светящихся искр. Он еще и еще раз вскрикнул и повторял так до тех пор, пока не стер все руны. С улыбкой на лице Судобаал смотрел, как они исчезают. Дым поменял оттенок, стал темнее и закружился еще более яростно. Каменный ларец треснул, и его белая поверхность почернела, изнутри полезло что-то острое, и наконец он был окружен торчащими шипами.
Судобаал на миг прикрыл глаза. Пришло его время — время взять то, что принадлежало ему по праву, обрести власть и избавиться от Хрота. Любимец Кхорна сделал все, что требовалось, собрал армию и обеспечил безопасный путь сюда, но теперь он более был не нужен, выскочка становился все сильнее — сколько еще можно будет держать его в повиновении?
Судобаал затянул песнопение, медленно поворачиваясь в сторону своего спутника. И тут он заметил занесенный над ним топор и ошалело отпрянул, инстинктивно что-то крикнув на языке Хаоса. Появилась призрачная черная когтистая рука и остановила топор буквально в последний момент. Хрот сердито зарычал, Судобаал попытался отойти подальше. Призрачная рука исчезла.
Судобаал опустил посох, и в Хрота с треском полетели голубые искры. Воин почувствовал движение колдуна и уже собрался прыгнуть, но не успел. Пламя охватило его, отбросив назад и крепко ударив о стену. Он упал наземь, обожженный, в почерневшей броне, рыча от гнева и ненависти.
Судобаал вобрал в себя силу Хаоса, струящуюся из ларца и вьющуюся в воздухе, и почувствовал, как она возрастает. Ощущение было замечательное. Он почти никогда не испытывал ничего подобного и знал, что теперь может уничтожить Хрота, отправить его навеки в царство Хаоса, на нескончаемую муку. И как только этот идиот осмелился напасть на него?
Его золотистые глаза почернели, воздух вокруг был наполнен электрическими разрядами. Пламя на конце посоха пылало, освещая всю пещеру, его языки стекали по рукам и плечам колдуна, поднимались по лицу. Вскоре все тело было охвачено холодным голубым огнем. Он раскрыл рот, и огонь прошел в легкие и желудок, заполняя своего повелителя.
— И как ты мог подумать, что одолеешь меня? Против моей магии у тебя не было ни единого шанса.
Хрот с трудом поднялся на ноги, его плоть все еще дымилась, глаза горели злым, яростным огнем.
— Магия — для слабаков, которым не удержать клинок, для трусов, которым недостанет сил встретить врага лицом к лицу, выродок.
— Э-э, да неужто? Что толку, если тебя уже превзошел такой слабак?
— Ты меня никогда не победишь, Судобаал. Я заберу твою душу.
Хрот приготовился к прыжку.
— Прощай, боец, — прошептал маг и выпустил накопленную силу.
Воин отпрыгнул назад, но на середине прыжка волна захлестнула его. Она могла сорвать плоть с костей и забросить ее обладателя в темные бездны, но голубое пламя омывало его, не касаясь. Хрот чувствовал, что мощь заклинания могла прикончить его, но оставался невредим.
Волшебник судорожно выдохнул и упал навзничь. Хрот сделал шаг, другой и вдруг рухнул на колени, взвыв от боли, выронил топор и схватился обеими руками за шею. Плоть странно набухла, словно что-то росло внутри нее. Голова склонилась набок, и из-под кожи выскочило несколько медных шипов, затем появилось тяжелое кольцо. Кровь текла под броню. Наконец боль прекратилась, и Хрот встал. Судобаал скорчился на полу, оторопело глядя на него, словно не верил собственным глазам.
Хрот поднял руку и коснулся медного кольца, усмехнулся, глянул на мага и пожал плечами.
— Ошейник Кхорна, — выдохнул колдун.
Пожалованный Кхорном одному из приближенных демонов, это был мощный артефакт, способный защитить своего владельца от мага. Судобаал в отчаянии выкрикнул проклятие Хроту, и вокруг того появились сотканные из дыма огнеглазые создания, их было великое множество. Они потянулись к воину когтистыми лапами, желая вырвать душу из тела, но не смогли дотронуться и отшатнулись, мучимые болью. Он замахнулся на них топором, шагнув к волшебнику, и призраки исчезли.
Судобаал снова поднял посох, и на его конце сверкнула молния, но Хрот пнул ногой магическое оружие и поднял его владельца в воздух, держа за тощую шею. Глядя ему в глаза, человек в черной мантии дергал ногами в нескольких футах от земли. Хрот злорадно улыбнулся.
— Похоже, у тебя неприятности.
Он швырнул волшебника через всю комнату, тот шмякнулся о стену и сполз на пол. Воин подошел и снова взял его за горло.
— Я заберу твою душу, — сказал он и еще раз швырнул поверженного противника. — Я не хочу тебя убивать. По крайней мере, сейчас.
Он приблизился к хнычущему колдуну, косясь на по-прежнему заполняющие пещеру струи дыма.
— Что будет, если я войду туда? Эй, что тогда случится?
Не дождавшись немедленного ответа, он пнул волшебника. Судобаал кашлянул и выплюнул на пол сгусток крови.
— Это моя судьба, ублюдок, — с трудом выговорил он.
Хрот хохотнул.
— Ну, не сказал бы, что ты совсем уж слабак, чародей. Вот валяешься тут и все еще пытаешься меня задеть.
— Я убью тебя, — шептал маг.
— О нет, Судобаал. Я больше не буду твоим псом. Теперь я — господин и повелитель, и я получу твою душу. А пока пойду туда и заберу то, что мне принадлежит.
Оставив обессилевшего колдуна на полу, Хрот шагнул ко входу в дальнюю пещеру. Он на миг обернулся, плюнул в Судобаала и переступил границу царства Хаоса.
Глава 2
Стефан фон Кессель пошатнулся от неожиданного удара. Приложив ладонь к щеке, он взглянул в гневные глаза Рейксмаршала, открыл и снова закрыл рот. Челюсть угрожающе щелкнула.
— Славный удар, — пробормотал он.
— Тебе еще крупно повезло, что я этим ограничился. Ты чертов дурак, фон Кесселъ. Поверить не могу, что ты ослушался моего приказа. — Стефан попытался что-то сказать, но разъяренный рыцарь оборвал его: — Мое слово — это слово Императора, черт побери! Ты бы посмел ослушаться личного приказа Императора Магнуса? Отвечай!
— Сэр, я решил, что это… чрезвычайные обстоятельства.
— Ты не понимаешь, что натворил!
— Сэр, Грубер — предатель! Как я мог это так оставить? Граф-выборщик, один из двенадцати доверенных лиц Империи, предал нас!
— Вот как. Из-за какого-то письма ты две недели тащил свою армию через Империю вопреки приказу.
— Но, сэр… Я боялся, что будущее Остермарка…
— Да плевать я хотел на будущее Остермарка! Меня волнует лишь Империя в целом. Что нам от этого Остермарка, если вся Империя погибнет?
— Я сделал так, как, по-моему, было бы лучше для Империи.
— Ты совершенно ничего не понимаешь! Твой ум помутился от ярости, фон Кессель. Ты в состоянии думать лишь о своем чертовом дедушке и об этом толстом ничтожестве Грубере! Ты не только ослушался меня. Я думал, что тебе, по крайней мере, хватит ума защитить землю, которую должен был защищать Грубер. Но нет, ты поперся через всю долбаную Империю, оставив Остланд без прикрытия. Если силы Хаоса вернутся и пойдут через Остланд, защитить его будет некому — хоть прямо иди к Талабхейму в самое сердце Империи.
— Великий город Талабхейм неприступен.
— Пожалуй, но там едва хватит людей, чтобы встать на внутренних стенах, не говоря уже о внешних, дурень, — сказал маршал. — Если силы Хаоса пройдут по Остланду, это будет на твоей совести, фон Кессель. — Немолодой военачальник устало вздохнул. — Если ты все же прав, Империя подвержена опасности изнутри. Вот черт. — Тренкенхофф озадаченно нахмурился. — Вот черт, — снова сказал он. — Хорошо, даю тебе три дня. За это время разберись в ситуации, и мы будем действовать соответственно. Если ты ошибался, веди своих бойцов назад в Остланд и молись, чтобы не было слишком поздно.
Фон Кессель все еще непокорно смотрел на маршала, щеки его пылали.
— Ваши послания дошли до Грубера, сэр? Ну, те, где вы велите ему прекратить отступление на восток?
— Если б я знал. Ответа, во всяком случае, не было. Мои гонцы еще не вернулись, и этот трусливый пес все еще бежит. Если честно, я не знаю, чего он добивается. Может, бежит от эпидемии, охватившей Остланд, Остермарк и вот теперь Талабекланд. Не знаю.
Стефан нахмурился.
— От эпидемии? Возможно…
— Три дня, фон Кессель. Найди этого человека за три дня, армию оставь пока под моим началом. Может, они помогут местным силам избавить от всякой мерзости южный берег реки. Давай, поезжай.
Стефану было все еще скверно после взбучки, полученной от маршала, даже сейчас, два дня спустя. Он постарался прогнать мрачные мысли, когда вернулся разведчик. Вильгельм со всех ног бежал вниз по крутому лесистому склону и наконец, тяжело дыша, остановился перед капитаном.
— Ну? Здесь?
— Выходит, что да, сэр. Похоже, там кто-то есть. У ворот часовни — свеженарубленные дрова.
— Хорошо. Это далеко?
— В получасе пути, выборщик.
— Не называй меня так, — бросил Стефан и погнал коня вперед.
Солдаты Остермарка уже неделю как называли его выборщиком, к его немалому ужасу. Они услышали, что Грубер предал Империю, и решили, что Стефан — законный наследник его титула. Он пытался их разубедить, но безрезультатно.
Весь отряд последовал за ним по скалистой тропе, ведущей к холмам, поросшим ельником. Пошел снег, его легкие хлопья падали на плечи капитана, и тот крепче запахнул плащ.
За ним ехали двенадцать солдат. Все отлично умели держаться в седле, кроме несчастного Альбрехта.
— Лошади. Они меня явно недолюбливают, — заявил он накануне, и с этим пришлось согласиться.
Тем не менее, Альбрехт наотрез отказывался остаться. Одна из лошадей попыталась укусить его кобылу, и та сбросила седока наземь. Он клялся, что лошади просто издеваются над ним.
Когда показалась часовня, Стефану стало не по себе. Путешествие и так было мрачным, все ехали молча. Капитан готовил себя к дурным вестям — той правде, которую он жаждал и одновременно боялся услышать. Уже смеркалось, когда они подъехали к давно заброшенной часовне. Дым шел из трубы небольшой хозяйственной пристройки. Снег лежал уже в фут толщиной, изо рта на морозе шел пар.
Они не заметили людей, снующих между деревьями. Лошадь Альбрехта захрапела, прижав уши, и он заорал на нее.
Дверь в часовню была открыта. На пороге показался здоровенный мужчина с тяжелым амулетом на шее — Стефан с некоторым облегчением узнал двухвостую комету Зигмара. Незнакомец был наголо побрит, лицо у него было грубое и квадратное, шея почти отсутствовала, как у прирожденного борца. Нос был сломан явно не один раз и плохо сросся. Сжимая в огромных ручищах молот, он осторожно поглядывал на всадников. Человек больше напоминал солдата, чем жреца, но Зигмар был божеством воинов, и все его служители умели держать в руках оружие.
— Эй, подходите ближе и почувствуйте на своей шкуре гнев Зигмара, недоноски! — прогремел он гулким властным голосом.
Стефан заметил, что из окон часовни, из-за чуть приоткрытых ставней, прямо в него целятся два арбалета.
— Не слишком теплый прием со стороны жреца, — заметил Альбрехт и поймал на себе сердитый взгляд капитана.
— Эй, ты, чтоб тебя, скажи Груберу, что однажды он погибнет от моей руки, и это случится скоро. Прочь, прислужники сил Хаоса!
— Мы не от графа, я Стефан фон Кессель.
Жрец подозрительно покосился на него, и тут его глаза расширились. Он махнул своим людям, чтобы те опустили арбалеты.
— Фон Кессель! Хвала Зигмару! Заходи, замерз небось. Я Гунтар. — Он провел Стефана в часовню. — Давайте заходите все. На заднем дворе есть стойло для ваших коней. В часовне тесновато, но вы все поместитесь. Да заходите же.
Он хлопнул Стефана по спине, едва не сбив с ног. Тот смутно чувствовал, что уже встречал этого жреца, но не мог вспомнить, где именно.
— Я-то думал, это лакеи Грубера явились прикончить меня. Хвала Зигмару, что они меня еще не выследили. А ведь точно рано или поздно доберутся. Давно следовало убраться отсюда куда подальше. Я бы и уехал, но думал, что надо все-таки вас дождаться. Что-то разболтался я. Тут у нас горячий суп варится. Идем.
Старая часовня была уже много лет заброшена, но жрец явно старался изо всех сил поддерживать ее в приличном состоянии. Полы были чисто выметены. Место казалось суровым, как и положено святилищу Зигмара, окна были закрыты ставнями. Под высокой крышей между балок росла паутина. Сквозь пару с грехом пополам залатанных дыр падали снежинки. Внутри оказалось двое мужчин, хотя при ближайшем рассмотрении Стефан понял, что один из них — еще мальчик.
— Йозеф и Микаэль, — представил их Гунтар. — Микаэль, будь умницей, помоги солдатам с лошадьми и проверь, достаточно ли у нас одеял. — Паренек кивнул, встряхнув кудрявыми рыжими волосами, и убежал. — Вам тут хватит места, чтобы переночевать. Микаэль принесет одеяла. Пусть вас не смущает, что придется спать в храме Зигмара — для воинов лучшего места не найти, а?
В глубине часовни стояла древняя резная статуя Зигмара, сжимающего перед собой огромный двуручный боевой молот Галмараз. Жрец проводил Стефана к маленькой дверце, ведущей в жилые помещения, но капитан извинился и сначала подошел к статуе. Упав на колени, он склонил голову и вознес молитву воинственному божеству. Затем поднялся и последовал за жрецом.
— Поклоняешься Зигмару, как я вижу, — с одобрением сказал Гунтар, проходя в маленькую кухню.
Следуя за ним, Стефан подумал, что тот здорово напоминает медведя в жреческом одеянии. И верно, надежный товарищ в бою.
Кухня была скудно обставлена: крепкий деревянный стол, пара скамеек и черный котел над открытым огнем. Сзади располагалась дверка — скорее всего, на конюшню. Пожилой сутулый человек помешивал вкусно пахнущее содержимое котла. Он повернулся, и Стефан сразу его узнал.
— Доктор Питер, — тепло сказал капитан. — Рад, что вы в добром здравии, старина.
Питер устало улыбнулся. Старик всегда был добр к Стефану, когда тот был еще ребенком, — давал ему пожевать трав от зубной боли, рассказывал удивительные истории, когда с мальчиком никто не хотел разговаривать.
— В добром здравии? Я? Да у меня кости скрипят на ходу, по лестнице едва могу подняться. Я стар и устал, молодой человек, но снова увидеть вас и правда хорошо. Жаль только, что при таких обстоятельствах.
— Пожалуй, но главное, что это не портит радость встречи.
Гунтар усадил обоих, достал миски, до смешного маленькие в его могучих лапищах, и принялся накрывать на стол. Налив супу для Стефана и старого врача, он крикнул Йозефу, чтобы тот принес хлеба для солдат. Теперь, когда он позаботился о нуждах гостей, жрец смог присесть и сам.
— Нам многое нужно обсудить, — сказал Питер со вздохом. — Да смилуется Морр над моей бедной старой душой. За мной охотятся, Стефан, ты же знаешь? Меня назвали предателем и чернокнижником. Можешь себе такое представить? Я — слуга темных богов! Да это же просто смешно. Но я забегаю вперед.
Старик наклонился, пристально глядя в глаза капитана.
— Этот добрый жрец — самый надежный человек, какого только можно представить. Он жизнь готов отдать за Империю. Ты знаешь меня с детства, Стефан, и хотелось бы думать, что ты по-прежнему мне доверяешь.
— Ну, конечно. И спрашивать не стоит.
— Тогда верь этому человеку, как веришь мне. Не сомневайся ни в едином его слове.
Стефан взглянул на жреца, и тот в ответ спокойно посмотрел ему в глаза.
— Я сделаю, как ты скажешь, Питер.
— Хорошо. На самом деле, ты о нем наверняка слышал. Его подвиги во время Великой Войны хорошо известны.
Стефан порылся в памяти, и вдруг глаза его расширились.
— Гунтар… Гунтар Клаус?
Воинственный жрец мрачно кивнул. Этот человек был живой легендой. Всю войну он неустанно сражался и, как рассказывали, убивал своим молотом могучих демонов и лично собирал целые армии.
— Для меня большая честь встретиться с вами, — выдохнул капитан.
— Рад, что вы получили мое письмо, фон Кессель, а то все боялся, что оно не дойдет. А теперь, — Питер откинулся назад, — пора тебе узнать правду. Ты же знаешь, сколько лет я служил правящему дому Остермарка. Я служил еще твоему деду — не то чтобы он часто болел, но я помогал его семье, когда они были бедны. Твой дед был сильный человек. Еще я был личным врачом Отто Грубера, будь проклято его имя, когда он принял титул великого выборщика. Так вот, он всегда был болен, с самого детства. Тогда все думали, что он умрет, но парень как-то выкарабкался, хотя здоровье его было подорвано навсегда. Когда он стал выборщиком, я отреагировал вполне спокойно. Но это очень умный и хитрый человек, он одурачил меня, как и всех остальных. Казалось, болезнь — это часть его, и с течением лет у него проявлялись симптомы самых опасных инфекций, какие мне только известны. Я делал для него что мог, готовил настойки и целебные отвары, и он понемногу справлялся. Тогда я еще не мог понять как и довольно долго обманывал себя, думая, что дело в моем врачебном искусстве. А годы шли, я состарился и начал подозревать, что дело нечисто. — Он помолчал, вертя в руках ложку. — Вообще-то он должен был умереть много лет назад. Что-то поддерживало в нем жизнь, и это были не мои лекарства. Но мне нравилось занимать такое положение. Все знали, что выборщик много десятилетий справляется со своим недугом и что я — его врач. Графы и бароны отовсюду стекались ко мне за советом. Ох уж эта гордыня… Но наконец я узнал правду. Оказывается, я всего лишь задерживал разложение, таящееся в нем. Ну, ты понимаешь, это вовсе не метафора: он в самом прямом смысле разлагался изнутри. По логике вещей, Грубер должен был умереть еще в юности, может статься, в неполные двадцать лет. Не знаю, что и сказать, но единственное возможное объяснение — это то, что во избежание такой участи он искал себе бога-покровителя. Может, он и не хотел целенаправленно обращаться к злым силам, но ему ответил бог Хаоса, который спас и проклял его.
Воцарилось полное молчание. Стефан сидел неподвижно, на лице его было явственно написано отвращение. Он прокашлялся.
— А мой дед?
— Могу лишь предположить, что твой дед раскрыл его тайну и, как человек исключительно честный и порядочный, пришел в смятение: они ведь были близкими друзьями! Вот Грубер и ополчился на него. Как загнанный в угол зверь, он напал, чтобы уберечь себя и свою постыдную тайну. Твоего деда обвинили в пособничестве темным силам. Он высмеял подобные подозрения, но по указке Грубера охотник на ведьм произвел расследование и вынес приговор. Эта змея «допросила» домашних слуг и придворных. Хорошенький допрос! Крики были слышны по всему замку. В ту последнюю роковую ночь он вошел в личные покои твоего деда и нашел алтарь темных богов, на котором лежали принесенные в жертву человеческие сердца. На стенах комнаты кровью были нарисованы символы Хаоса. Грубер оклеветал твоего деда, я в этом не сомневаюсь. И того казнили, а отца твоего изгнали, да и сам ты пострадал.
— Но против него обернулся весь двор.
Старик пожал плечами.
— Придворных легко купить. Возможно, им тоже даровали долголетие ценой поклонения темным богам. Прошли годы. Всего несколько месяцев назад я узнал правду и не мог понять, что мне делать. Говорить было нельзя — что значит слово врача против выборщика и всего его двора? Ха! Да меня бы высекли и повесили на воротах замка на поживу воронам. И тогда я решил бежать.
— Темная история, — прогремел жрец.
— Не понимаю, почему они оставили меня в живых, — сказал Стефан. — Ему было бы куда выгоднее убить меня в колыбели. Понятно же, если я все узнаю, то обязательно попытаюсь убить его. И потом, как бы мне ни была неприятна эта мысль, я законный наследник титула выборщика. Странно все это.
— Пожалуй, я с тобой согласен, — сказал Гунтар. — Это и впрямь бред, но похоже, граф потерял рассудок много лет назад. Кто может понять, что творится в голове у безумца?
— А он ведь пытался убить меня, — сказал Стефан, едва осознав это сам. — Только много позже. Вся эта история с охраной перевала — чистое самоубийство. Вопрос в том, почему он так долго ждал возможности избавиться от меня.
— Не знаю, парень.
— Вот что я скажу. Теперь остается лишь убить мерзавца.
— Проблема в том, молодой человек, — сказал Гунтар, — что этого типа не так-то просто прикончить.
Капитан нахмурился.
— Думаю, меча в сердце будет достаточно.
— Вот тут ты ошибаешься. Если бы даже я грохнул его по голове этим молотом, — для большей убедительности жрец поднял оружие и потряс им, — это бы его не убило. Выглядел бы он при этом неважно, но точно не погиб бы.
— Вообще-то обычно бывает достаточно пробить человеку голову…
— Да, но он больше не человек в полном смысле слова. Он — воплощение Хаоса. — Жрец сделал рукой защитный знак Зигмара, чтобы отвести зло. — Он его защищает. Грубер продал душу, и теперь боги Хаоса алчно стерегут свою добычу. Даже вся сила моей веры бесполезна против него. Вот зараза, но если бы я только мог…
— И как… как же нам его убить?
— Есть одно средство, но его трудно добыть. Я узнал, что…
Что-то вкатилось в комнату, и жрец умолк. Неизвестный предмет упал в огонь, разметав горящие угольки, и вылетел на пол. Это был металлический шар размером с кулак, испещренный маленькими отверстиями.
— О Зигмар, что это? — прогремел Гунтар, вскочив и опрокинув скамейку.
Из отверстий в шаре повалил зеленый вонючий дым. Стефана стошнило.
— Назад! — крикнул Питер, закашлявшись. — Это яд!
Стефан обнажил меч. У него слезились глаза, дым проник в легкие, голова закружилась. Кашляя, он прикрыл рот ладонью и последовал за Гунтаром ко входу в часовню. Он втащил за собой старого врача и захлопнул дверь. Питер упал на колени, кашляя кровью на каменные плиты пола.
— Заприте двери! — крикнул Стефан, утирая слезящиеся глаза.
Солдаты бросились исполнять приказ и заряжать ружья и арбалеты. Двое забаррикадировали главный вход, еще двое перекрыли тяжелой скамьей вход в жилые помещения.
— Где Микаэль? Где он, черт бы его побрал?! — гремел Гунтар.
— Мальчишка ухаживает за лошадьми, — отозвался Вильгельм.
Жрец громко выругался, отбросил скамейку одной рукой и бросился назад в кухню.
— Проклятие! — сплюнул Стефан. — Вы, двое, — идите с ним.
Зеленый дым наполнил помещение, и два солдата последовали за жрецом, прикрыв лица ладонями. Гунтар выбил плечом дверь, ведущую во двор, и впустил свежий воздух. У него резало глаза, в грудь попали две арбалетные стрелы, но он устоял. Сзади появились тяжело дышащие солдаты. Послышался залп, и один из них упал, схватившись за горло.
Пригнув голову, Гунтар пробежал по двору к стойлам. Лошади били копытами в дверь и испуганно ржали. Мальчик лежал на полу в луже крови, один из солдат Стефана упал у самой стены. Над трупами стоял кто-то небольшого роста, весь в черном, с двумя клинками. Он молнией кинулся на Гунтара: движения казались какими-то нечеловеческими. Под черным капюшоном Гунтар заметил страшные раскосые глаза.
Злобно зашипев, существо прыгнуло на жреца. Тот взмахнул молотом изо всех сил, но убийца вовремя почувствовал опасность и отскочил к стене. Крутанувшись в воздухе, существо оттолкнулось ногами от стены и проскочило мимо жреца, снова избежав удара. Оно вонзило клинок в шею солдата, сопровождавшего Гунтара, и тот рухнул, захлебываясь кровью, и задергался на полу в судорогах, выплевывая кровавую пену. Гунтар заметил, что оба клинка замазаны каким-то темно-зеленым веществом. Одна капля упала на пол, шипя и слегка дымясь: яд! Существо легко вскочило на ноги и, пригнувшись, снова атаковало Гунтара.
— Адское отродье!
Гунтар заметил, что у противника есть хвост, обмотанный черной тканью, с зазубренным металлическим шипом на конце, который опасно подрагивал прямо над плечом существа, поблескивая от капель яда.
— Во имя Зигмара я очищу от тебя этот мир!
Он поднял молот и с воплем ринулся вперед.
Существо обнажило острые желтые зубы и слегка присело, вращая клинками. В последний момент оно отскочило, но жрец был готов к этому и с удивительной для такого гиганта ловкостью изменил направление удара. Молот раздробил грудь убийцы, и тот отлетел в стойло. Гунтар бросился следом. Удар оказался таким сильным, что белые кости пропороли черную одежду. Существо с ненавистью глянуло на жреца, прежде чем тот размозжил ему голову.
Жрец немедленно покинул конюшню и побежал через двор. Снова раздался выстрел, и пуля задела его бедро. Не обращая внимания на резкую боль, он вернулся на кухню.
Дым почти рассеялся. Гунтар быстро пересек комнату и вошел в часовню. Он захлопнул дверь и помог солдатам забаррикадировать ее тяжелой деревянной скамьей.
— Ты ранен, — сказал Стефан, заметив арбалетные стрелы, все еще торчащие из груди воинственного жреца.
Гигант заворчал, вытащил их и швырнул на пол.
— Если бы только это…
— Мои люди? Мальчик?
Стефан нервно перезаряжал пистолеты.
— Погибли, — тихо ответил жрец.
Оставшееся солдаты заняли места у окон и теперь то и дело стреляли в темноту из арбалетов, луков и аркебуз.
— Вот, опять полезли! — закричал Альбрехт, целясь из арбалета.
Стефан подбежал к окну, защитник которого осел на пол с ножом в горле. Осторожно выглянув, он заметил, как кто-то пронесся мимо и выстрелил, почти не целясь.
— Сколько их там?
— Почем я знаю? Много, — отозвался сержант.
— Гунтар, что с Питером?
— Он без сознания. Сердце бьется слабо, но жить будет.
В дверь, ведущую на кухню, врезался топор, полетели щепки. Жрец поднял молот, готовясь размозжить голову любому, кто войдет. Под вторым ударом топора дверь разлетелась на куски. Шагнув вперед, Гунтар ударил незваного гостя молотом в лицо, но мимо них проскочили еще двое с алебардами. Стефан тут же подскочил и выстрелил одному в лицо, другого зарубил мечом. Только тут он заметил, что оба они были в лилово-желтой форме армии Остермарка.
— О Зигмар, — пробормотал он и тут же отлетел в сторону: тяжелый удар Гунтара уберег капитана от двух арбалетных стрел, пролетевших в дверной проем. Одного из его солдат настиг пистолетный выстрел в спину. Сверху посыпался снег, и с высоких стропил упали двое людей в черном.
— Сзади! — крикнул Стефан, когда те легко приземлились посреди комнаты.
Мелькнула чья-то рука, и один из солдат у окна рухнул, держась за шею. Двое в черном быстро оглядели комнату и заметили лежащего Питера. Единым движением они скользнули сквозь гущу битвы, пригнувшись, чтобы избежать ударов, и Стефан, поняв, что им надо, бросился между ними и лежащим врачом.
Капитан взмахнул мечом, едва не задев одно существо по животу. Оно выпустило длинные металлические когти и замахало на него, словно разъяренное животное, основательно задев по руке. Он вздрогнул от боли и продолжал отбиваться от быстрого, как молния, противника.
— Альбрехт! Защити Питера!
Сержант оглянулся и увидел, как вторая фигура в черном склонилась над врачом. Он поднял тяжелый арбалет к плечу и выстрелил. Стрела со свистом пронеслась по комнате, но существо, почуяв опасность, резко обернулось и поймало ее когтистой лапой, направило острием вниз, как кинжал, и вонзило в глаз бесчувственного врача, убив его на месте.
Огромная рука настигла скорчившегося убийцу и схватила его за тощую шею. Гунтар поднял отбивающееся существо в воздух и разбил ему голову о косяк. Убийца обмяк, и жрец презрительно отшвырнул его на пол.
Стефан яростно отбивался от другого существа, едва успевая уворачиваться от железных когтей. Он получил весьма ощутимую рану в бедро и со стоном отступил на шаг. Фигура в черном подскочила и приземлилась на резной наличник футах в десяти от пола, еще одним прыжком достигла стропил и исчезла.
Стефан опустился на колени рядом с тем, кого убил Гунтар, и снял черную повязку с длинного лица. Там оказался грязный, спутанный, кишащий вшами мех, и сначала капитану показалось, что это какая-то странная гротескная маска, но он ошибался. У существа было длинное лицо с черным носом, покрытым клочковатыми усами. В открытой пасти виднелись длинные зубы; грязные и обломанные, с угла свисал лиловый язык. Один глаз представлял собой гноящееся бельмо. Существо, все в открытых мокнущих ранах, воняло, как разлагающийся труп.
— Да защитит нас Шаллия, — сказал Альбрехт, прикрывая рот ладонью. — Это зверочеловек.
— Скавен, — уточнил Стефан.
Еще один солдат упал у окна со стрелой в шее. Горящий факел влетел в окно и, описав дугу, упал на пол. За ним посыпались другие, некоторые с глухим стуком падали на крышу.
— Пора отсюда выбираться! — закричал Стефан. — По коням!
Гунтар перескочил через скамью и вылетел на кухню. Там уже находились двое. Один лихорадочно перезаряжал арбалет, другой пытался размахивать алебардой. Оружие было явно слишком длинным для такого ограниченного пространства, и Гунтар легко прижал вояку к стене.
Арбалетчик выронил оружие и достал небольшой кинжал, собираясь поразить воинственного жреца в шею. Не вышло: Альбрехт проколол его мечом и плюнул на бесчувственное тело. Гунтар, вставая, кивнул в знак благодарности. Тот, кого ему удалось одолеть, был недвижим, глаза его тупо уставились в пустоту, спина была переломлена.
— Готовьте щиты!
Стефан выводил солдат во двор. В поднятые щиты ударилось несколько арбалетных стрел. Снова грохнула аркебуза, и один из солдат беззвучно упал. Стефан выругался и забрал щит у убитого, оставшиеся солдаты бросились на конюшню.
— Два арбалетчика, один аркебузир. Он-то и опасен, — заметил Гунтар. — Сидит вон там, за камнем, на склоне, футах в пятидесяти. Отличный стрелок.
— Я пойду, — сказал один из солдат, Вильгельм, тот, кто нашел часовню, — разберусь с ним.
Альбрехт вызвался его сопровождать. Стефан кивнул, и двое, пригнувшись и петляя, побежали через двор.
— Готовьте лошадей! — скомандовал капитан. — Гунтар, ты можешь держаться в седле?
Гигант поднял залитое кровью лицо.
— Конечно, я от этого не в восторге, но, в общем, могу.
Карл быстро перезарядил ружье. Оно служило ему уже без малого десять лет, и он практически сроднился с ним. Друзья говорили, что оружие ему дороже жены, и это была чистая правда. Точностью и дальностью стрельбы с его ружьем не могло сравниться ни одно другое. Дважды он завоевывал призы на соревнованиях среди всех стрелков армии Остермарка и даже однажды получил памятный знак из рук самого графа-выборщика — золотую булавку, увенчанную черепом в венке и с пулей в зубах. Но она уже давно ушла в уплату за женщин и выпивку.
Снова вскинув оружие, он прицелился. Двор опустел, но предатели все еще прятались в конюшне и должны были рано или поздно показаться. Почему бы и не подождать? Терпения у него было предостаточно.
Двое пробежали несколько минут назад, но тогда он перезаряжал ружье и не смог выстрелить. Не важно: тот, кто был по-настоящему нужен ему, жрец-еретик, как раз прятался в стойлах. Ну сколько же можно упускать такие возможности?! Надо было покончить с ним уже давно, когда тот бежал по двору, но выстрел оказался неточен, и пуля лишь оцарапала ногу. Другой выстрел был сделан с достаточно большого расстояния, через два дверных проема, и Карл не удивился, что вышла промашка. Впрочем, пуля нашла одного из солдат — уже неплохо.
Он дышал медленно и ровно, как и положено меткому стрелку. К стойлам шли около дюжины человек, пригнувшись, сжимая мечи и алебарды. Один упал со стрелой в груди. Часовня вовсю пылала. Он прищурился и задержал дыхание, заметив какое-то движение. Из конюшни высунулся солдат. «Вот глупец», — подумал Карл и спустил курок. Человек упал, заливая кровью снег. Карл быстро и методично перезарядил ружье и снова занял исходную позицию.
— Давай, жрец, давай, — шептал он про себя.
Сам граф назначил награду за голову этого человека — достаточную, чтобы можно было уйти на покой. Самое то — купить постоялый двор и жить себе без забот, охотиться в свое удовольствие. Жена не стала бы беспокоиться, что он редко показывается дома — к этому ей было не привыкать, но наверняка обрадовалась бы, что отец ее детей больше не солдат. Ему не слишком хотелось оставаться в армии — для Остермарка кое-что уже было сделано, а теперь оставалось только застрелить жреца и отправиться на заслуженный отдых.
Он знал, что в конюшне не больше полудюжины человек, а остальные еще только приближались. Один упал, пораженный выстрелом в лицо. Те, кто внутри, должны были вот-вот попробовать прорваться, причем скорее всего верхом. Карл ждал этого. Он был уверен, что сможет попасть в жреца, но если остальные доберутся до него раньше — прощай, награда.
Убивать зеленокожих и мародеров на севере было куда проще, чем стрелять в таких же имперских солдат, как и он сам. В нем все восставало против того, чтобы нажать на курок и убить человека в лиловом и желтом, но он напомнил себе, что это еретики, поклоняющиеся Хаосу, а значит, больше не люди Остермарка, но разносчики заразы, лжи и предательства, и жрец — худший среди них. Он уже покушался на самого графа и тем себя приговорил. Как только можно предать себе подобных?
Карл увидел внизу маленькие быстрые фигуры в черном. Они двигались так тихо и так стремительно, что казались не людьми, а, возможно, демоническими союзниками жреца. Лучше уж не думать о них.
Сзади под чьей-то ногой скрипнула ветка. Наверно, один из этих неуклюжих арбалетчиков. Эти парни совсем безнадежны. Он просто не пережил бы, если бы прикончить священника удалось кому-то из них. Проигнорировав звук, он продолжал внимательно следить за конюшней.
Внезапно кто-то приставил кинжал ему к горлу.
— Славная пушка у тебя, дьявольское отродье, — хрипло прошептал неизвестный и перерезал ему аорту.
Вильгельм держал Карла, пока тот не затих окончательно. Он вытер кинжал о лилово-желтую форму стрелка и поднял взгляд на Альбрехта. Сержант указал пальцем вниз по склону, где притаились двое. Вильгельм дал Альбрехту понять, что тот должен оставаться на месте, и, пригнувшись, двигаясь, словно дикая кошка на охоте, быстро скользнул вниз. Альбрехт пожал плечами и уселся в снег, держа в руках ружье убитого. Дорогая штуковина, вся в тонкой гравировке и золотой инкрустации. Интересно, сколько дал бы за нее инженер Маркус?
Вильгельм вернулся буквально через несколько секунд, с окровавленным ножом.
— Готово?
— Ага.
И они вдвоем побежали по снегу на помощь капитану.
Пришпорив коня, Стефан поскакал прочь от конюшни. Двое людей, подкравшиеся к самому входу, преградили ему путь алебардами, и он чуть не вылетел из седла при резкой остановке. Конь встал на дыбы и забил в воздухе передними ногами. Один воин бросился вперед, вонзив алебарду в грудь коня, и тот упал, пронзительно заржав. Стефан тяжело рухнул наземь. Над ним мелькнула алебарда, которую вовремя отбил удар боевого молота. Жрец размозжил нападающему голову и далеко отбросил бездыханное тело.
— А ты еще спрашивал, могу ли я держаться в седле, — мрачно заметил он и ударил второго солдата в плечо.
У того безжизненно повисла рука, оружие выскользнуло из разжатых пальцев. Второй мощный удар пришелся по голове.
Стефан поднялся с помощью одного из солдат и отряхнулся. Против них было девять человек. Один заорал: «Умри, предатель!» — и бросился на жреца с мечом. Тот поймал удар на рукоять боевого молота и ударил нападающего коленом в пах, а потом добил рукоятью молота о шее. Поставив ногу на спину убитого, он высоко поднял молот и загремел:
— Вас одурачили, люди Остермарка! Предатель — это ваш драгоценный повелитель, граф Грубер! Я — жрец Великого Зигмара! Смотрите, кто сражался рядом со мной!
Солдаты нервно переглянулись.
— Фон Кессель? — неуверенно спросил кто-то.
— Ну да, он самый, — проворчал капитан. — Бросайте оружие. Мы вам не враги.
— Нет! — крикнул один из солдат. — Он в союзе с еретиком! Смотрите на его лицо — это же печать Хаоса!
Он бросился вперед, но Гунтар сбил его с ног. Остальные осторожно огляделись и заметили Альбрехта и разведчика.
— Эй, сержант, жрец говорит правду?
— Именно так, Курт Ниман. Ну, хватит, ребята.
Один за другим солдаты побросали оружие на снег.
Глава 3
Черное небо над головой было залито волнами призрачного зеленого и голубого света, образующими какие-то странные подобия гор и замков. Иногда Хроту мерещились в небе какие-то фигуры, кружащиеся и парящие в ночи. Цветные волны образовывали все более странные и жуткие зрительные иллюзии. Голубой и зеленый превращались в огненно-желтый и красный, и тогда Хрот чувствовал себя особенно сильным. Царство богов, думал он. Смотреть с земли на обитель бессмертных, если это и вправду были они, казалось великой честью. Ему было интересно, действительно ли на одной из этих гор стоит кровавая цитадель Кхорна, замок черепов, где бог восседает на огромном бронзовом троне.
Избранник Кхорна бродил, казалось, уже долгие месяцы: ночи и дни сливались друг с другом до полной неразличимости. Он не помнил рассветов и закатов, но знал, что они были. Иногда солнце нещадно обжигало его лицо и раскаляло броню докрасна. Земля под ногами, цвета крови, источала жар, и все вокруг шло волнами. Краем глаза он замечал каких-то существ, но стоило оглянуться — и никого рядом не было. Иногда вокруг стояла ночная тишина, и в небе тяжело висела зеленая луна Хаоса, источая дьявольскую мощь.
Ледяные ветра пробирали его до костей. Земля под ногами неуловимо менялась, словно живая. То он шел по красной каменистой пустыне, то карабкался по странным черным камням в форме шестигранников, и конца и края им не было видно. Порой приходилось протискиваться между скользкими от воды скалами, где с тысячефутовой высоты низвергались в бездну черные водопады.
Его неизменно что-то вело. Надо было дойти до башни черепов, но огромная постройка едва-едва виднелась вдали. Он шел по выжженным пустыням и солончакам, мимо обточенных ветром скелетов огромных древних животных.
Сила этого места явственно действовала на его тело и разум. Это было похоже на все усиливающееся давление в затылке. Он знал, что, если подчинится, плоть его изменится и он перестанет быть собой. Голос внутри твердил одно и то же, уговаривая поддаться этим изменениям, полностью подчиниться Хаосу.
Давление в голове росло, и, наконец, он упал на колени, сжимая виски. Тело еще сопротивлялось изменению, но уже начинало действовать изнутри, мускулы самопроизвольно сокращались, внутренние органы сжимались и растягивались. Даже кости двигались, ломаясь и превращаясь во что-то странное. Позвоночник слился в единую массу и ощетинился шипами, причиняющими сильную боль. Суставы хрустнули, сухожилия натянулись до предела, по всей длине рогов пробежало пламя, и он с ревом вскочил, не желая поддаваться мутации. И в самом деле, он был таким же, как в течение всех бесконечных минут, а может, и месяцев пути.
Он боролся с обитателями царства теней. Он вырвал сердце у существа, которое, возможно, некогда было человеком, но уже давно стало чем-то другим. Оно шлепнулось наземь и замолотило когтистыми отростками, заменяющими конечностями, пока он стоял рядом, сжимая еще живое сердце. При его появлении разбегались сотканные из тумана псы, демонические летучие мыши налетали сверху подкормиться его жизненной силой.
Он одолел еще одного любимца богов, блуждающего по этим землям, воина в золотых доспехах с оперенными конечностями и большой косой. Воин призвал к себе целый рой шумных демонов из свиты Мастера Изменений, созданий, чей облик не оставался неизменным ни на миг, и они пытались обжечь его пламенем, витавшим у них на кончиках длинных гибких пальцев. Он в ярости прогнал их с пути, чтобы добраться до самого воина, но из шкуры каждого убитого демона выбралось еще по два таких же создания, ворчащих и плюющихся. Он расшвырял и этих, чувствуя, как их бестелесные когти скребут его душу. Небо закружилось над головой, звезды быстро мелькали над полем брани, и наконец Хрот убил противника и поднял его череп в вытянутой руке, дабы почтить своего бога. Убитый мгновенно истлел, его кожа отстала от костей, а кости распались в прах.
Хрот уже и не помнил, когда в последний раз отдыхал, но знал, что сон отдаст его во власть безумия и разрушения. Он закрыл глаза и увидел пристально, испытующе глядящих на него демонов Кхорна. Кровопийцы, пехотинцы Кровавого Бога. Они стояли перед ним, высокие и мощные, без кожи, с обнаженной мускулатурой, скользкие от крови. Их продолговатые головы были увенчаны витыми рогами, их длинные змеящиеся языки касались его. Они стояли перед ним всякий раз, стоило ему опустить веки, сжимая тяжелые клинки. Казалось, они чего-то ждут, глядя на него голодными глазами, — не то сожрать его, не то последовать за ним.
Внезапно Хрот оказался у подножия высокой башни черепов — своей цели. Она была огромна и, казалось, достигала неба, полного дыма и живого огня. Он обошел вокруг подножия башни, достигающей пятидесяти футов в окружности. Высотой она была не в одну сотню футов. Ее выстроил для Кхорна сам Асавар Кул, и тут были черепа всех, кто пал от руки Великого Воителя.
Закрыв глаза, он увидел, как демоны с любопытством смотрят на него, на время забыв о ярости и безумии. Шагнув к башне, он вложил пальцы в глазницы черепа и подтянулся. Ступая по черепам как по ступенькам, Хрот Кровавый медленно двинулся вверх.
Глава 4
Капитан, жрец, сержант и оставшиеся солдаты устало возвращались в лагерь. Стефан кивал солдатам Остермарка, мимо которых они проезжали. Казалось, те тоже успели побывать в бою. Весть о возвращении капитана быстро облетела лагерь, и к нему подбежал молодой солдат.
— Капитан! Скорее!
— В чем дело, парень?
— Маршал. Он ранен.
— Что? И серьезная рана?
— Не знаю, сэр. Меня послали за вами.
Капитан пришпорил коня и галопом проскакал по снегу к палатке главнокомандующего. Соскочив с седла и отдав поводья служителю, он вошел, сердце его бешено колотилось.
Внутри было темно, маршал лежал на койке бледный, с закрытыми глазами. Его грудь была перевязана окровавленными бинтами. Рядом с ним находилась жрица Шаллии, женщина средних лет с преждевременно состарившимся лицом. Она утирала ему лоб мокрой тряпкой. Когда Стефан вошел, она коротко присела в реверансе и вернулась к своим обязанностям.
— Что случилось?
— Засада, — отозвался низкий голос у него за спиной. Это был капитан Рейкландгарда Ледерштейн, высокий мрачный человек. — Мы гнали зеленокожих по берегам Верхнего Талабека, когда на нас напали. Это было вчера перед рассветом, лежал густой туман. Словно из ниоткуда налетели маленькие горбатые зверолюди и окружили нас — похоже, они вышли из прибрежных тростников. Мы отбивались, но маршала сбила с седла чья-то пуля.
— Не просто пуля, — подняла голос жрица, — трижды проклятая!
— Вы ее вынули, госпожа? — спросил Стефан.
— Ну конечно. Еще два дюйма влево — и она пробила бы сердце.
— Она все еще у вас?
— Да. — Женщина достала небольшую тяжелую жестянку и протянула капитану. — Только не трогайте, это страшная вещь. Я ее уже заговорила, но этого может оказаться мало.
Внутри коробочки находился металлический стержень дюйма два длиной. Его наконечник был грубо вытесан из зеленого камня, едва заметно пульсирующего и излучающего тепло. У Стефана мурашки пробежали по коже, он захлопнул коробочку и вернул ее.
— Это был единственный выстрел, да? Он будет жить?
— Единственный, да уж. Всякое возможно, тут ни за что нельзя поручиться. Яд очень сильный, и он мог задеть сердце. Если будет на то воля Шаллии, маршал выживет. Сильный, как лев. Но лихорадка еще на пару дней обеспечена, и в сознание он будет приходить ненадолго и не до конца.
— Как это?
— Ну, некоторое время он не сможет отдавать приказы, капитан, а сражаться будет в состоянии еще очень нескоро. Вот что вас беспокоит, да? Вы, солдаты, все одинаковые. — Она покачала головой. — Мне пора идти. Пять человек подхватили утром заразу, и я сделаю для них все возможное, но, вероятно, заразятся и другие. Через час зайду посмотреть, как он.
Стефан сел и тяжело вздохнул. Он накрыл ладонью бледную холодную руку маршала.
— Скажите, Ледерштейн, эти зверолюди, с которыми вы сражались, были… крысами?
— Да. Мерзкие крысоподобные порождения Хаоса. А вы откуда знаете? Уже имели с ними дело?
— Они напали на нас вчера ночью, и я знаю, кто их послал. Капитан Ледерштейн, ваши рыцари смогут мне помочь убить того, кто все это устроил?
Стефан вышел из шатра и приказал Альбрехту готовить войска.
— Пойдешь на Грубера, мальчик? — спросил жрец Зигмара. — Он далеко на востоке.
— Черт с ним. Этот человек угрожает Остермарку и всей Империи, его надо уничтожить.
— В общем, да, но я же говорил, ты не справишься.
— Ну и что ты предлагаешь? Оставить его в покое, пусть себе живет безмятежно до старости? Нет, я сделаю то, что собираюсь. Приму бой и уничтожу его.
— Сильно сказано, мальчик. Ты в гневе, и это хорошо, ты будешь сражаться изо всех сил, но в данном случае это бесполезно. Я убивал вот этой штукой сильных, очень сильных врагов, но против него мой молот бессилен. Я знаю, как его можно одолеть — клинком, закаленным на обреченном острове Ультуане. Меч давно потерян, но я знаю, где он, — Зигмар даровал мне видение. Он лежит во тьме под зашитой не знающих покоя мертвецов.
В глазах жреца сверкнул огонек веры.
Где-то через час лагерь был свернут и вся армия приготовилась к походу. Стефан поднял руку. Вдалеке рослый жрец, неловко сидящий в седле, ответил таким же приветствием. Рядом с ним ехали тридцать рыцарей Рейкландгарда и еще тридцать всадников.
— Торопись, — шептал Стефан, глядя, как Гунтар удаляется. — Я буду гнаться за Грубером и заставлю его встретиться со мной лицом к лицу. Через неделю я встречусь с ним на поле битвы.
Жрец скрылся из виду, и Стефан опустил руку. «Твой час пришел, Грубер, — подумал он. — Я сокрушу тебя и восстановлю честь своего рода».
Граф Отто Грубер закашлялся и сплюнул зеленую зловонную желчь. Что-то зашевелилось в ней, и он хихикнул, забыв, что не один. Наконец он собрался и повернулся к гостю.
Слепой был древним согбенным существом, опирающимся на узловатый посох. Он был в отвратительном балахоне, руки обмотаны гнилостно пахнущими повязками, как у прокаженного, — очень подходяще, подумалось Груберу. Проказой тут, впрочем, дело не ограничивалось. Лицо существа покрывали волдыри, из которых стекала сукровица прямо в беззубую пасть. То, что осталось от носа, судорожно подергивалось.
— Твои скавены сделали все, что следует, Слепой? — спросил граф. — Врача больше нет? — Старый скавен покачал головой. — А маршала? Ну и ну, какой славный выдался денек. Очень славный. — Граф потер пухлые ладони. — Моя зараза хорошо расползается. Пожалуй, даже не хуже, чем твоя. А как наш… общий друг на севере? Нам надо быть готовыми к тому моменту, когда раздастся зов. Твои ведь готовы к удару, да?
Слепой снова закивал.
— Хорошо, хорошо. Мы оба должны быть готовы. Вся предварительная работа завершена, остается нанести главный удар. Империя будет наша, мор и чума завладеют всем.
— Чума-а-а, — прошипел скавен.
Глава 5
Хрот карабкался по башне черепов, казалось, целую вечность. Он не смотрел вниз, но даже если бы и смотрел, то увидел бы лишь огонь и дым, окутавшие землю. Черепа хрустели и разваливались под пальцами, но он не обращал внимания и сосредоточенно двигался вверх.
Рядом с ним в башню ударила молния, и осколки кости и зубов порезали лицо. Черепа дрогнули, и он крепко вцепился в них, чтобы не упасть. Летучие демоны, лишенные плоти, бросались на него, рвали руки, пытались не дать пальцам удержаться в глазницах. Он отгонял их и продолжал восхождение.
Наконец он оказался на вершине, подтянулся и перелез через край, тяжело дыша. Руки и ноги болели, и он немного размял пальцы. Он стоял на равнине, где повсюду тянулись к небу аккуратно сложенные в пирамиды сотни тысяч черепов. Небо было охвачено алым огнем.
Асавар Кул сидел перед ним на троне из черепов, его красные глаза с интересом наблюдали из-под закрытого шлема.
Меч, Убийца Королей, лежал у него на коленях. Темная сила собралась в тяжелом клинке, болезненно пульсируя. Это демон У'зул силился освободиться из вечных оков.
Асавар Кул был рослым и явно очень сильным человеком. Хрот невольно склонился под его взглядом и рухнул на колени перед воплощением божества, отдавая дань уважения одному из величайших воителей всех времен, Вечному Избраннику Хаоса.
— Встань, воин, — сказал полководец сильным громким голосом. Хрот выпрямился в полный рост, но если бы Асавар Кул поднялся со своего трона, то оказался бы намного выше. — Почему ты искал меня, воин? Зачем потревожил меня?
Хрот облизал губы. Он тщательно подбирал каждое слово.
— Избранный, я пришел искать силу.
— Силу! Вот как! Ну, конечно, ты ищешь силу — так делают все идущие путями Хаоса: и норскийцы, и хунги, и курганцы. Так было и так будет всегда, но какова твоя подлинная цель?
— Я хочу… построить башню из черепов под стать твоей и почтить великого Кхорна.
Асавар Кул встал и взмахнул мечом. На клинке проявилось лицо кричащего демона с вытаращенными глазами. Он повел плечами, и тяжелые пластины лат скользнули одна по другой.
— Под стать моей, да? О, это очень, очень впечатляет.
Он описал острием меча дугу, и Хрот невольно отшатнулся. По лезвию и рукам полководца забегали синие искры. Хрот сжимал тяжелый топор, но ни на минуту не подумал поднять его.
— Ты боишься, воин. Я чувствую страх в твоем сердце, — угрожающе сказал Асавар Кул. — Чего же ты боишься?
— Ничего, господин. — Хроту показалось, что его голос звучит слабо.
— Ты боишься смерти. Но смерть — ничто. Думаешь, она положит конец твоему служению темным богам? Тебе еще многому надо научиться. Служение богам длится и после смерти, воин. Для богов смерть — ничто. Ты можешь умереть прямо здесь, и богам до тебя не будет никакого дела. — Он шагнул к Хроту, и тот поднял топор. — Ты ничто, человечек. Ты ничто для богов и для меня.
— Я хочу продолжить войну, которую ты начал и которая окончилась твоим поражением! — Хрот задыхался от гнева.
— Ты что, не слышишь меня? Моя смерть ничего не значила. Боги не горевали обо мне. Всегда найдется кто-то другой.
— Я ищу твой меч, Великий Воитель. Он поможет мне повести за собой племена.
— Этот? — Асавар Кул поднял клинок. — Это же просто меч, но если хочешь его забрать, попробуй меня превзойти. Человечек, ты и правда думаешь, что сумеешь его отнять?
— Да, или умру здесь же.
— Как хочешь.
Полководец подался вперед, чтобы нанести удар и присоединить череп Хрота к своим многочисленным трофеям.
Глава 6
Стефан ехал по полю, покрытому заиндевелой травой. Было холодно, изо рта шел пар, и он боролся с желанием подуть на замерзшие руки. Стоял холодный предрассветный час, и было ясно, что солнце едва ли будет светить — небо покрывали свинцовые тучи, не пропускающие ни единого луча. По земле расстилался туман, собираясь в низинах.
Альбрехт и капитан Ледерштейн ехали чуть поодаль. Их сопровождали двадцать рыцарей, рослых всадников на могучих конях. Один держал высоко в воздухе знамя своего ордена, другой нес личный штандарт Стефана с гербовыми цветами Остермарка.
Капитан смотрел жестко и холодно, когда они подъехали к группе всадников. У тех тоже было большое знамя Остермарка, но с геральдическими знаками графа, главнокомандующего войск Остермарка. У Стефана в горле непроизвольно все сжалось, захотелось сплюнуть.
— Тихо ты, дуралей, — зашипел Альбрехт на своего коня.
Почти две недели Стефан ехал через Империю в погоне за армией Грубера почти до подножия Гор Края Мира. Он ничего не знал о том, удалось ли Гунтару добыть единственное оружие, способное покончить с Грубером. Стефан надеялся, что у жреца все получится, но само оружие его не особенно волновало — его непрестанно одолевала лишь одна мысль: встретить графа на поле боя. Сегодня его желание могло исполниться.
Раздался резкий окрик, и около пятидесяти мечников в форме Остермарка встали навытяжку, подняв тяжелые клинки на плечо. Перед ними помощники и советники графа столпились вокруг закрытого паланкина, покоящегося на плечах шестерых носильщиков. Стефан и его люди приблизились, и паланкин осторожно опустили на землю. Того, кто внутри, не было видно сквозь газовую завесу, но Стефан не сомневался, кто там.
Фон Кессель поднял руку, и сопровождающие его рыцари остановились, кони храпели и переступали с ноги на ногу. Он кивнул Альбрехту и Ледерштейну и спешился, чтобы подойти к паланкину, холодно поглядывая на советников, и те ответили ему тем же. Тилеиский советник Андрос презрительно смотрел на него, самодовольно улыбаясь. Молодой Иоганн, племянник и наследник графа, весь в черном, даже не пытался скрыть враждебность.
Двое глашатаев подняли рога к губам и громко затрубили.
— Милосердный Великий Граф Отто Грубер, Князь Вуртбада, Верховный владыка Сильвании и истинно выбранный претендент на титул Выборщика Остермарка! — прогремел один из носильщиков.
Стефан скривился от отвращения.
Механизм на вершине паланкина пришел в действие, защелкали пружины, задвигались шестеренки. Маленькая дверца открылась, и показался миниатюрный механический медведь, покачивающий головой и бьющий в барабан. Два скелета с песочными часами, подергиваясь, прошли вперед, один повернулся налево, другой — направо, и оба двинулись дальше. Одновременно откинулась завеса, и показался человек, лежащий на подушках и поглаживающий мертвую жабу. Затем скелеты и медведь вернулись на свои места. Дверца закрылась, и механизм затих.
— Великолепно, просто великолепно! — захлопал в ладоши граф. — Восхитительно! — Толстяк заерзал, пытаясь улечься поудобнее. — Добро пожаловать, капитан Стефан фон Кессель. Слышал, что ваши дела более чем хороши, и несказанно рад за вас. Ваша доблесть — это честь Остермарка, молодой человек. Подойдите ближе, я хочу видеть вас.
Стефан сжал зубы и стиснул кулаки, стараясь подавить желание броситься на убийцу.
— Мне было бы куда лучше, Грубер, если бы я не узнал, что в сердце Остермарка завелась гниль, — с напряжением в голосе сказал он.
— Обращайся к графу с должным почтением, сукин сын, — проворчал Иоганн.
Грубер дал ему знак замолчать.
— Гниль? Вы говорите об эпидемии? Это ужасно, действительно ужасно.
Граф слегка улыбнулся, в глазах его светилось мрачное веселье.
— Я говорю о том, что похуже любой эпидемии, Грубер, — зло сказал Стефан, бросив на Иоганна испепеляющий взгляд. — О поклонении темным богам и предательстве — враг внутри Остермарка.
— А, твой дед, понимаю. Никак не можешь забыть о нем, мальчик мой. Да забудь же, наконец, и живи дальше.
— Я не говорю о нем: мой дед был честный и справедливый человек.
— Честный и справедливый, да неужто? Предатель, служитель Хаоса! — Граф сплюнул.
Стефан заметил, что Грубер выглядит намного хуже, чем при их последней встрече. Лицо графа было мокрым от пота, волосы выпадали клочьями, оставляя струпья. Из обоих глаз по щекам текла желтая слизь, и помощник то и дело утирал ее мокрым полотенцем. Рот графа окружали язвы, которых он непроизвольно касался языком. Благовония и ароматические масла не могли скрыть тяжелый гнилостный запах.
— Он предал Остермарк, он предал меня, и он предал тебя, своего проклятого потомка! Благодаря ему ты обречен ходить с этим ужасным клеймом! — Граф откинулся на подушки. Стефан замер, его лицо залилось краской. — Да ты мне жизнью обязан, фон Кессель! Охотники за ведьмами хотели, чтобы ты сгорел на костре вместе с дедом и этой сукой, которая родила тебя! Ведь это я добился, чтобы тебя пощадили. И как ты меня отблагодарил? Повел против меня армию — мою армию! На колени, на колени передо мной, сукин сын, а не то будешь повешен за измену!
— Я вам ничем не обязан, Грубер. За что тогда падать на колени? Лучше уж умереть, предатель.
— Ну, это я могу тебе устроить. Эй ты, — граф указал пальцем на капитана Рейкландгарда, — взять его! Исполни свой долг перед Императором и убери зарвавшегося мальчишку с глаз долой. До исхода утра он будет повешен. — Рыцарь не тронулся с места, его мрачное лицо оставалось бесстрастным. — Чего ты ждешь? Ты же верный слуга Империи. Я граф-выборщик, рыцарь. Я приказываю тебе взять его!
— Я не могу этого сделать, милорд.
— Не можешь… Тебя тоже повесят. Давай, выполняй приказ!
Никакой реакции не последовало.
— А, ты отлично сплел свою паутину лжи, фон Кессель. А я тебя пощадил, неблагодарный.
Уже столько лет Стефан мучился из-за этого чувством вины, полагая, что так все и было, но теперь он вскипал от ярости. Его не спасли, приговорили к вечному позору! Он не был обязан графу. Ничем.
— Готов ли ты признать свои преступления и предстать перед судом? — ледяным голосом спросил Стефан.
— Перед судом? — Граф засмеялся, потом зашелся кашлем и сплюнул желчь в бронзовую плевательницу. — Нет необходимости. Никто не будет слушать опозоренного капитана, дед которого был сожжен на костре. Я — выборщик Империи!
— Мой дед был выборщиком. Они поверили тебе.
— О да, мой мальчик, но я был вернейшим советником выборщика и его близким другом. Весь его двор послушал меня и обернулся против него. Я, его надежнейший друг, был более всех опечален тем, что он впал в ересь. С огромным сожалением я сообщил о его преступлениях охотникам на ведьм. Я сам привел охотника, которого хорошо знал, и тот ревностно исполнил свой долг. Я был так расстроен, — сказал граф с притворной искренностью, — что взял этого человека с собой, чтобы он мог засвидетельствовать, как низко ты пал, фон Кессель. — И он показал на кого-то в толпе придворных.
Высокий человек, одетый в яркий наряд, важно кивнул и вышел вперед, склоняясь в изысканном поклоне.
— С величайшим неудовольствием я отмечаю, что душа этого человека явственно запятнана Хаосом. Граф остановил мою руку, когда вы были ребенком, фон Кессель, но его добрая воля и милосердие были попраны. Вы предстанете перед судом и, боюсь, будете казнены.
Он повелительным жестом указал на капитана, и вперед выступили два человека грубой наружности.
— Все это могло быть твоим, фон Кессель, — сказал граф. — Я хотел, чтобы ты был рядом, и потому сохранил тебе жизнь. Ты мог быть моим наследником и преемником. Ты глуп — весь в своего деда. Я предлагал ему место в числе своих… друзей. Я предлагал ему всё, все тайны, которые помогли мне превозмочь болезнь, но он отказался. Даю тебе последний шанс. Будешь служить мне? Или ты выбираешь смерть?
Альбрехт обнажил меч и направил его на одного из солдат, которые должны были схватить капитана. Рыцарь тоже вынул клинок и держал его перед собой.
— Сначала я увижу мертвым тебя, Грубер. Я убью тебя и твоих мерзких приспешников.
Охотник на ведьм вышел вперед.
— Ты подписал себе смертный приговор, фон Кессель.
Стефан достал пистолет и прицелился.
— Нет, это ты приговорен.
И он выстрелил противнику в лицо.
— Хорошо получилось, — сказал Альбрехт, когда они возвращались к своей армии.
Стефан был мрачен.
— Веди солдат через холмы, сержант. Сегодня мы с этим покончим.
Хрот поднял топор, встречая удар меча Асавара Кула. При ударе из демонического меча вылетел сноп искр, и колдовской огонь заплясал на руках и броне Хрота. Он отшатнулся, руки его онемели.
— Ты не сравнишься со мной, человечек, — сказал полководец и снова замахнулся, так что Хроту пришлось отскочить и упасть, уворачиваясь от удара.
Меч врезался в груду черепов, и осколки костей полетели в воздух.
— Думаешь, ты вправе владеть моим оружием? Ты никто. Ничтожество. Жалкий человечек. Собака. Щенок. Больше ничего.
И тут внутри Хрота что-то сломалось. Закипая яростью и ненавистью, он почувствовал мощный прилив сил. Рога его запылали, и со звериным рыком он бросился вперед, размахивая топором.
Кул встретил удар и ответил так, что вполне мог снести Хроту голову. Избранник Кхорна пригнулся и грохнул топором по животу полководца, расколов панцирь и задев тело.
Взвыв от боли, Асавар Кул ударил Хрота рукоятью меча по голове и отшвырнул его. Кровь потекла по лбу, заливая глаза, дыхание стало тяжелым.
Асавар Кул отбил очередную яростную атаку, затем еще и еще одну. Описав широкую дугу, острие его меча обожгло болью руку противника. Демон, заточенный в мече, бился в экстазе, рана дымилась, но Хрот ничего не замечал. Он еще раз ринулся вперед, уже не заботясь о самообороне. Крутящийся топор слился в одно темное пятно, осыпая полководца бесчисленными ударами.
Хрот получил глубокую рану в бедро, потом в грудь, но смог разрубить плечо Кула, чувствуя, как Кхорн гонит его вперед, наделяя безграничной силой. Перед глазами и в сознании все помутилось, осталась одна лишь ярость.
Ловко развернув запястье, Асавар Кул выбил из рук Хрота топор, и тот полетел на край плато, исчезая в дыму и огне. Избранник Кхорна кинулся вперед, протянув руки к горлу противника. Кул попытался остановить его, всадив острие в грудь, но тот словно не замечал и двигался вперед, пока лезвие не вышло из спины вместе со струей крови.
Избранник Кхорна схватил прикрытое броней горло Кула и сжал так, что металл покорежился, затем навалился всем телом. Кул поскользнулся, из-под его ног посыпались черепа. Наконец Хрот повалил его — они оба рухнули.
Противники продолжали сражаться лежа, один поворачивал клинок, пронзивший другого, а тот сжимал ему горло. Заревев, как раненое животное, Хрот врезался лбом в шлем Кула, потом еще и еще раз. Кровь текла по его лицу. Железо застонало и подалось. Оба противника покатились по земле.
Шлем Асавара Кула был искорежен, и Хрот сорвал его с головы полководца. Лицо врага оказалось искажено гримасой и залито кровью. Хрот тяжело приложил ладонью нос полководца, и осколки кости пронзили мозг, но противник не сдавался, даже когда они оба рухнули на кости и черепа, сваленные у подножия башни.
Хрот оказался сверху и надавил коленом на грудь Асавара Кула. Он был все еще насажен на меч, но Кулу пришлось выпустить смертоносное оружие. Внезапно лезвие исчезло, и Хрот уже стоял на коленях над поверженным врагом, а топор каким-то образом оказался у него в правой руке. В левой был зажат демонический клинок У'зул.
Подняв глаза, еще затуманенные красной пеленой, Хрот увидел, что над ним стоит Асавар Кул, сложив руки на могучей груди. Хрот в смущении глянул вниз — там было окровавленное тело противника.
— Неплохо, воин Хаоса, — сказал стоящий Асавар Кул.
И Хрот с воплем пронзил поверженное тело мечом в самое сердце. Мощь Великого Воителя заструилась по клинку и по живому телу Хрота, так что тот издал победный крик. Теперь он обладал силой, которую раньше и вообразить не мог.
Смертного Хрота больше не было. Хрот Кровавый, Князь Демонов Кхорна, появился на свет.
Глава 7
Альбрехт мрачно оглядывал поле. Солнце все еще не пробилось сквозь свинцовые тучи, трава была по-прежнему покрыта инеем. Вдалеке можно было разглядеть армию Грубера. Люди Остермарка убивают людей Остермарка, пока враг готовится напасть на Империю, подумалось ему. Скверный выдался день.
— И что, никак нельзя обойтись без этой битвы? — спросил он капитана, заранее зная ответ,
— До того, как граф пригрозил повесить меня, а я разнес голову этого охотника за ведьмами, — это было возможно. Сейчас — нет.
— Конечно, но я вот о чем. Люди, которые будут сражаться за Грубера, — они же не плохие, просто выполняют свой долг.
— Как и мы.
Стефан заметно помрачнел.
— А ведь могло получиться, что мы оказались бы там, на другой стороне. Что хорошего в том, что брат пойдет на брата?
— Что хорошего? Грубер должен умереть, Альбрехт! Ты же знаешь!
— Разумеется, но наверняка есть какой-то другой выход, когда не придется платить такую цену и вырезать тысячами имперских солдат.
— Если кто-то умрет за свободу Остермарка, то это будет необходимая жертва, не более. Разговор окончен, Альбрехт.
Капитан отошел в сторону и отдал своим людям приказ готовиться к бою. Но слова сержанта не давали ему покоя — в них явно была правда. Для Остермарка настал ужасный день, и если каким-то образом все же удастся расправиться с графом и избежать битвы — тем лучше. Последние несколько часов он ходил среди солдат, говорил с ними, показывая, что он один из них, а вовсе не вожак, который не полезет в самую гущу битвы. Они, впрочем, и так его знали и не имели ни малейшего повода сомневаться.
Тогда почему ему было так не по себе?
Ответ не заставил себя долго ждать: это будет битва без победителей и побежденных. Он предлагал своим людям братоубийственную резню.
На бревне одиноко сидел безымянный, некогда бывший рыцарем вожак флагеллантов. Он не двигался, словно безумный пыл окончательно оставил его, и как-то странно смотрелся на фоне занятой приготовлениями армии.
— Приветствую тебя, воин, — сказал капитан. Тот поднял на него глаза. Вырезанная во лбу двухвостая комета начала затягиваться — видимо, он давно не касался ее ножом. — Ты и твои товарищи — вы сегодня не будете сражаться?
— Сражаться? Сегодня? О нет. Пока ещё нет. Не сейчас. — Он смотрел на капитана совершенно безумными глазами. — Зигмар сегодня не снизошел на меня. Он покинул меня, отбросил во тьму. Это знак. Я болью очищу свое тело. Как только день сменится ночью, я очищусь. Боль вернет мне его свет, и тогда… Меня больше не будет.
— Понимаю. Это… хорошо, друг мой.
Стефан уже собирался оставить его наедине со скорбью.
— Когда появится зачумленный, мы будем сражаться! — внезапно выкрикнул флагеллант. — Когда прискачут демоны Повелителя мух, — он вцепился в ноги Стефана, — я пойду в бой! Зигмар вернется ко мне! — Капитан оттолкнул умалишенного. — Если я буду сокрушать зачумленных, он снова прольет на меня свой свет! Смотрите! Он идет! — кричал он в пророческом экстазе, упав наземь и размазывая грязь по лицу. — Он идет! Сам Зигмар!
В глазах безумца отразился воин, весь в светящихся лучах, идущий вперед с огромным блестящим боевым молотом.
Стефан поднял голову, чтобы увидеть то, что открылось взору прорицателя, но заметил лишь приближающегося Гунтара, вымотанного до предела. Казалось, что жрец постарел лет на десять — вокруг глаз были темные круги, лицо покрыто глубокими морщинами, поверх которых шли два страшных рубца. Жрец опустился на колени и положил ладонь на голову безумца, все еще распростертого на земле. Тот на миг замер, затем сел, глядя уже вполне осмысленно.
— Я не Зигмар, приятель, но его свет сияет сквозь меня. И в тебе он есть.
Безумец почтительно посмотрел на него, потом вскочил и убежал в толпу.
— Гунтар, ты ужасно выглядишь, — сказал Стефан.
— Ну, ты тоже мало напоминаешь майскую розу, — прогромыхал жрец и сгреб капитана в медвежьи объятия. — По крайней мере, шрамов у меня пока на все лицо не хватает.
Стефан замер, ему было неловко ощущать любой физический контакт. Наконец жрец чуть отстранил его от себя.
— Я добыл его, — хрипло прошептал он. — Зигмаром клянусь, он у меня! — Глаза жреца загорелись, он выглядел совсем безумным. Потом свет угас, и широкие плечи опустились. — Мы едва не погибли. Простите, что я не уберег столько ваших людей, капитан. Их забрали живые мертвецы. Злые силы охраняли меч, но они повержены, и мертвые обрели покой, хвала Зигмару.
Гунтар выпрямился и протянул меч Стефану:
— Убейте врага, капитан. Будет справедливо, если он падет от вашей руки.
— И это вы называете «чисто»? — сердито спросил Маркус, проведя пальцем по стволу большой пушки. Потом он поднял почерневший палец, давая всем его рассмотреть. — Во имя Шаллии, работайте как следует! У врага больше пушек, чем у нас, и все наши орудия должны быть в идеальном состоянии. Вот эта вот пушка, — он похлопал по стволу, — стоит больше, чем вы все, так что обращайтесь с ней бережно и уважительно, как с родной мамой!
— Да что со своей — как с вашей матушкой! — пробормотал кто-то, и его товарищи тихонько прыснули.
— Что ты сказал? — рявкнул инженер, глядя свысока на рослого солдата. Странное зрелище они представляли — низенький, безупречно одетый, но с растрепанными волосами инженер, гордо выпятивший грудь, и здоровенные, перепачканные сажей мужики, невозмутимо разглядывающие носки своих сапог. — Что ты сказал, я спрашиваю? Кто там еще посмел затронуть честь моей дорогой матушки, а? Да будет тебе известно, что леди Изабелла фон Кемпт была почтенной дамой и близкой подругой нескольких имперских графов.
— Не сомневаюсь, — пробормотал кто-то за спиной, и солдаты дружно загоготали.
— Вот, я же говорил — грубые и вульгарные типы! Думаете, я потерплю, чтобы вы пятнали ее доброе имя своими грязными шутками! Значит, так. Чтобы прочистили себе мозги, потом — эти пушки и впрягли в орудия лошадей за полчаса. В чем дело? Поторапливайтесь!
И орудийный расчет принялся за работу с ворчанием и руганью, пока инженер распаковывал недавно купленное ружье и внимательно разглядывал его механизмы и длинный ствол. Это была крайне тяжелая работа, и они трудились в мрачном молчании, предаваясь каждый своим мыслям. Как бы они ни бранились с инженером, это давало какой-то заряд веселья, которого так не хватало. Все опасались грядущей битвы, ведь они знали разрушительную силу своего оружия, и никому не хотелось направлять эту мощь против соседей и соотечественников. Они прилежно исполняли свой долг, запрягая коней и проверяя, чтобы каждая повозка была нагружена ядрами, порохом и картечью, чтобы грозный «Гнев Зигмара» был хорошо смазан и все механизмы работали, как часы.
Справившись с заданием, они плотно запахнули плащи, притопывая ногами, чтобы согреться, и покуривая трубки. Маркус, окажись он рядом, сурово отчитал бы их, полагая, что курение рядом с повозками, груженными порохом, — это верх неразумия, но он далеко отошел со своим драгоценным приобретением, и они могли наслаждаться этим маленьким пороком, демонстрируя пренебрежение к потенциальной, очень серьезной опасности. В тишине они думали о предстоящей битве, и в желудках у них что-то сжималось.
Альбрехт по опыту знал, что ожидание — худшая часть боя. Ну конечно, если не считать возможную гибель. Он ходил там и тут, давая советы и не вполне пристойно подшучивая, чтобы солдаты хоть немного успокоились и расслабились, хотя ему самому это никак не удавалось. Люди, как и он сам, сильно нервничали, но он пытался сделать все возможное, скрывая собственное беспокойство. Ясно, как это работает, — если солдаты видят, что офицеры уверены в себе и знают, что делают, они тоже успокаиваются. Если же командование дергается и плохо соображает, неуверенность легко поражает солдат, отнимает у них храбрость и уничтожает боевой дух. Вот так и было проиграно немало битв, уж Альбрехт знал это наверняка. И все же он не мог избавиться от гнетущего чувства, что враг, лучше вооруженный, со вдвое более многочисленной артиллерией и заранее занявший выгодные позиции, легко разметает их по полю брани.
Разведчик Вильгельм бежал между деревьев, низко пригнувшись, с луком в руке перепрыгивая через гнилые бревна, проскальзывая под низкими ветвями, приминая ногами папоротник. Вдруг он остановился, спрятался за большим замшелым валуном и оглянулся. Его спутники бежали следом быстро и бесшумно, словно призраки. Заметив его остановку, они тоже застыли на месте, а через пару мгновений скрылись в папоротнике и тумане.
Вильгельм снова выпрямился и легко обогнул валун, затем, осторожно присматриваясь, спустился по склону и опять помчался во весь дух. Впереди оказалась очередная низина, по дну которой тек ручей. Вильгельм шагнул в воду и выскочил на другой берег. Он бросился наземь, огляделся, встал и продолжил путь, снова замер и припал на одно колено, тяжело дыша.
Вильгельм быстро зарядил лук, вглядываясь в туман. Дыхание его стало ровнее, мощный лук натянулся. Сначала ничего не было видно, потом показался кто-то, скорчившийся и осторожно поворачивающий голову. Вильгельм его узнал — разведчик, не из армии фон Кесселя, которого он сам когда-то обучил. Неплохой человек, женат, две маленькие дочки. Впрочем, сомнений — убивать или нет — не было, как и сострадания или угрызений совести. Он всего лишь выполнял свою работу.
Человек осторожно ступал по зарослям папоротника, и Вильгельм пристально следил за ним. Когда между ними оставалось не более тридцати шагов, он отпустил тетиву. Стрела просвистела в воздухе и вонзилась разведчику в горло. Тот упал, не издав ни единого звука. Еще в пятидесяти шагах к востоку другой вражеский разведчик беззвучно рухнул со стрелой во рту.
С запада донесся приглушенный звук, и Вильгельм чертыхнулся. Он встал и побежал на звук, пока не заметил впереди человека, мелькающего между деревьями, и тогда свернул влево, предугадывая маневры противника.
Он прыгнул через камень, ветки хлестнули по лицу, заструилась кровь. Не обращая внимания на острую боль, он бежал, и с ветвей деревьев дождем сыпались мелкие льдинки. Бегущий впереди был уже совсем близко, и Вильгельм в прыжке тяжело повалил его на землю. Вынув длинный охотничий нож, он вонзил его в спину незнакомца.
Показался один из его разведчиков, раскрасневшийся, и внезапно замер, увидев труп.
— Простите, сэр, он оказался слишком быстрым для меня.
Вильгельм заворчал.
— Это все они?
— Да, сэр. Только этот чуть не удрал. Враг нас не заметил.
— Хорошо. Скажи остальным, чтобы двигались к опушке леса. И чтоб тихо! А потом ждите моих указаний.
Разведчик кивнул и исчез за деревьями. Если Вильгельм не ошибался, они должны были зайти прямо в тыл неприятельской артиллерии.
Капитан Стефан фон Кессель поднял меч, разглядывая длинное тонкое лезвие. Превосходная работа, без единого изъяна. По всей длине были вырезаны изящные эльфийские руны. Казалось, они слабо мерцают, и капитан взмахнул клинком.
— Пожалуй, легковат.
— Возможно. Эльфы не слишком-то сильны. Но это не важно. У тебя в руках верная смерть графа.
— Хорошо. Нельзя, чтобы этот бой продлился долго. Я должен как можно скорее убить Грубера и прекратить весь этот фарс. Не хватало еще, чтобы люди Остермарка убивали друг друга. Это мой народ, Гунтар.
— Знаю, знаю. Значит, будешь действовать по своему плану?
— Именно. Разведчики уже очистили лес от врага, а рыцари Рейкландгарда занимают позиции. Я должен присоединиться к ним. Ты уверен, что не будешь сражаться вместе со мной? Твои сила и вера велики.
— Я? Верхом на лошади? Нет, мое место — на твердой земле, парень. — Он вздохнул. — Но это же самоубийство, капитан. Даже если удастся прорваться, сначала надо будет одолеть его мечников, а за это время другие личные полки графа окружат тебя. И потом, вдруг случится так, что ты убьешь его, а потом будешь окружен и убит? Сам знаешь…
— Самоубийство? Возможно. Или же нет — но это единственный путь закончить все быстро. Понимаешь, Гунтар?
— Я понимаю только то, что мне это не нравится, — серьезно сказал жрец. — Да хранит Зигмар твой клинок, фон Кессель. Встань на колени, мальчик.
Капитан опустился на колени и склонил голову. Одной рукой жрец высоко поднял молот, другую положил на голову Стефану. Он закрыл глаза и вознес молитву Зигмару, прося ниспослать капитану защиту, наполнить его силой и доблестью. В руке появилось тепло — по ней прошла сила божества.
Стефан встал, глаза его горели.
— Я не сдамся, — поклялся он.
Затрубили рога, забили барабаны, и армия Стефана двинулась вперед. Земля задрожала под ногами тысяч солдат. В воздухе реяли дюжины знамен — в основном лилово-желтые стяги Остермарка, но были зелено-красные штандарты Хохланда и красно-желтые Талабекланда. Перед ними выстроилась армия Грубера в форме цветов герба, за исключением некоторого количества хафлингов на северном фланге, в странных одеждах землистого цвета.
У Альбрехта было тяжело на сердце, когда он приказывал начинать наступление. Ряды солдат Грубера на склоне холма наводили на мысли о неизбежной катастрофе. Они не двигались. Оглядев армию графа, он прикинул, что людей там раза в полтора больше. Не самое страшное соотношение, зато артиллерия там и вправду была намного сильнее — это могло сыграть роковую роль.
План графа был прост и очевиден. Он собирался дождаться, когда армия Стефана перейдет в наступление, и расстрелять ее из пушек. Потом могли присоединиться мортиры и косить оставшихся картечью, сея хаос в их рядах. Наконец, должны были вступить в бой лучники и арбалетчики, а вслед за ними и пехотинцы, чтобы добить уцелевших. Видимо, первого залпа следовало ждать еще через двести шагов вверх по холму.
По крайней мере, так, по мнению Альбрехта, собирался действовать граф. На самом деле все могло оказаться иначе.
Пушки Стефана были наготове и уже двигались вперед под прикрытием основных сил. В нужный момент они должны были ударить по линии врага. Альбрехт знал, что коротышка Маркус вымуштровал орудийные расчеты и на всю подготовку им понадобится не более минуты. Как бы над инженером ни посмеивались, сержант не мог не признать, что тот действует весьма эффективными методами.
Вильгельм чертыхнулся, услышав вдалеке рожки, возвещающие о начале движения армий. Он расположился на опушке, глядя туда, где были вкопаны в мерзлую землю пушки и мортиры Грубера. До них оставалось ярдов двести — вполне достаточно, чтобы долетела стрела из лука, но за точность стрельбы на таком расстоянии поручиться было нельзя. То есть, конечно, стрелять в людские массы еще можно, но попасть в отдельного человека из орудийного расчета — нечего и пытаться.
И, что еще хуже, орудия охранялись, но это он предвидел. Рядом с пушками находился отряд, состоящий из сотни алебардщиков и около тридцати всадников. Кавалеристы, числом превосходившие его разведчиков, были легко вооружены — никакой брони, кроме вороненых шлемов и кирас, на породистых конях, шлемы их украшали высокие плюмажи из перьев. Наверняка молодые дворяне, которых поставили позади пушек в качестве арьергарда… или, точнее, чтобы мальчики не слишком пострадали.
Он посидел, задумчиво глядя на них, потом отошел в лес и изложил план разведчикам. По его команде они снялись с места — кто поспешил глубже в заросли, кто, вместе с Вильгельмом, — на опушку. Вильгельм и его люди смело выбежали на открытую местность и пробежали ярдов пятьдесят, прежде чем быть замеченными. Тогда они остановились и натянули луки. Первый залп пришелся по всадникам, за ним последовал второй — пока предыдущие стрелы еще не долетели до цели. Несколько человек вылетели из седел, и Вильгельм с отрядом побежал обратно в лес по узкой тропе, протоптанной оленями или кабанами. Кавалеристы погнались за ними, кони грохотали копытами по неровной земле. Прогремело несколько выстрелов, и два разведчика с криком упали. Оглянувшись через плечо, Вильгельм увидел, что на него надвигается молодой дворянин с пистолетом. Добежав до деревьев, он перескочил через какое-то бревно. Грянул выстрел, и гнилое дерево разлетелось в щепки в нескольких дюймах от его головы. Лошадь прыгнула, над Вильгельмом мелькнули ее копыта. Он поднялся на колени, прицелился и выбил всадника из седла.
Он снова бежал вглубь леса, когда мимо уха просвистела пуля. Он спрятался за деревом и огляделся. Кавалеристы возвращались, им явно не хотелось забираться в лесную чащу. Они разворачивали лошадей, некоторые успели выстрелить по убегающим разведчикам.
Вильгельм вышел из-за дерева и выстрелил одному из всадников в грудь. Кавалеристы, увидев врага прямо перед собой на тропе, пришпорили коней и поскакали прямо на него. Но на полпути те, кто был впереди, были атакованы стрелами, вылетевшими сбоку, из зарослей. Вильгельм сам прикончил еще двоих, когда те растерянно оглянулись. Некоторые, поняв, что это ловушка, попытались развернуть коней и ускакать в безопасное место, но те, кто еще ничего не знал, продолжали наступать. Прошли буквально секунды, и вот уже все всадники были сбиты, а разведчики Вильгельма забирали их лошадей. Сам Вильгельм проверил каждого из упавших, перерезая горло тем, кто подавал признаки жизни.
Подобрав один из пышно украшенных шлемов, Вильгельм водрузил его на голову. Здесь же валялся и заряженный пистолет, который он сунул за пояс и вскочил на коня. Остальные последовали его примеру, и разведчики рысью поскакали обратно из леса. Послышался грохот орудийных залпов, и Вильгельм выругался.
— Сейчас мы заставим эти пушки замолчать! — сказал он, пуская коня в галоп.
Первые выстрелы артиллерии Грубера прогремели с холма и врезались в наступающее войско, проложив в тесно сомкнутых рядах кровавые тропы. Солдаты падали с воплями. Кому поотрывало ноги, кому грудь размололо в кровавую кашу. Ядра крушили броню и живую плоть с одинаковой легкостью.
— Держать ряды! — крикнул Альбрехт, почувствовав, что алебардщики дрогнули. — Вперед!
Устремляясь к вражеским пушкам, Вильгельм думал, что противник в любую минуту может заметить подвох и порвать разведчиков в клочья залпом картечи. Его сердце билось все чаще. Могучие пушки снова выстрелили, и лошадь под ним заартачилась, испугавшись ужасного шума и запаха порохового дыма. Он крепко сжал поводья.
Добравшись до цели, Вильгельм соскочил с седла и тут же оказался лицом к лицу с парой ошалевших от неожиданности солдат из орудийного расчета, которые только что заряжали мортиру. Они смотрели на него в смятении и не опомнились, даже когда Вильгельм перерезал горло одному из них. Его люди бросились на остальных артиллеристов. Второго солдата Вильгельм ударил в лицо, и тот уронил заряд, осев на землю. Оставалось прижать ему спину коленом и всадить нож куда следует, а потом встать и продолжать бой.
Обогнув пушку, которая только что выстрелила, Вильгельм плечом ударил солдата, поднял его в воздух и швырнул оземь, потом снова и снова всадил ему нож в живот. Встал, открыл большую бочку, до краев заполненную порохом, повалил ее набок и как следует пнул, и та покатилась, пока не застряла между двумя орудиями. Их расчеты оглянулись, чтобы выяснить, что происходит, и увидели Вильгельма с пистолетом в руке. Они растерянно заметались, когда он прицелился в бочку и выстрелил.
Отто Грубер резко отодвинул завесу паланкина, когда прогремел чудовищный взрыв.
— Во имя богов, что это?
Его любимая артиллерия оказалась в эпицентре взрыва.
— Граф, смотрите! — закричал Иоганн, указывая на юг.
Из-под прикрытия деревьев, за его основной линией обороны, выскочил отряд рыцарей Рейкландгарда. Они неслись прямо на него, покрывая дистанцию с пугающей быстротой. И тут заговорили пушки фон Кесселя, сея смерть среди солдат Грубера.
Прекрасно обученные мечники, личные телохранители графа, приготовились встретить рыцарей. Другие полки тоже сдвинулись с места, но оказались недостаточно быстры, чтобы перехватить всадников, скачущих во весь опор. Впереди летел фон Кессель, подняв в воздух меч, отливающий золотистым светом. При виде этого оружия Грубера охватила паника, сердце его сжалось.
Рыцари налетели на мечников и глубоко врезались в их ряды. Грубер видел, как десятки его телохранителей были убиты на месте, насажены на копья и раздавлены копытами огромных боевых коней. Фон Кессель яростно бился, пытаясь до него добраться, размахивая проклятым клинком. Наступление рыцарей хоть и замедлилось, но они все еще неумолимо продвигались вперед. Они были полностью окружены мечниками и не могли отступать — оставалось либо пасть всем до единого, либо все же добраться до Грубера.
Стефан фон Кессель заметил впереди роскошный паланкин графа-выборщика и удвоил усилия. Эльфийское оружие было легким, но замечательно могло разрубать шлемы вместе с головами. Он коленями подгонял коня, и тот бил копытами, сокрушая противника. Стефан принял щитом удар и пошатнулся, но удержался и продолжил рубить, убивая при каждом взмахе. Все быстрее и быстрее он приближался к графу, к исполнению клятвы и восстановлению чести рода.
— Опустите меня! — рявкнул Отто Грубер, и его паланкин осторожно опустили на землю. — Эй, вы, ко мне!
Его придворные, понадеявшиеся, что можно будет просто понаблюдать за битвой, потягивая вино, были потрясены и напуганы.
— Собирайтесь вокруг! Отдайте мне свою силу!
Они вяло задвигались, образуя круг, и упали на колени. Толстяк достал из складок одеяния дохлую жабу и любовно погладил ее бугристую спину. Он поднял ее к небу и запел на языке, который заставил окружающих содрогнуться: язык Хаоса был душераздирающим.
Придворные поспешили присоединиться к графу.
Далеко отсюда, за чертой поля битвы, безымянный рыцарь-флагеллант вскочил и выпрямился в полный рост.
— Они идут! Зачумленные! — загремел он. — Восстаньте, братья! Настала пора снова брать в руки оружие!
Глава 8
Грубер продолжал петь, и небо над головой потемнело. Один из придворных упал в конвульсиях. На земле у ног графа появился странный бугор и стал расти, словно готовый лопнуть пузырь, пока не приобрел размеры человеческой головы, бледной, мерзкого оттенка гниющей плоти.
Внезапно пузырь прорвался, обрызгав землю и одежды Грубера желтым гноем. В грязи сидело маленькое толстое создание, напоминающее жабу. Оно моргнуло злыми глазами и открыло широкую пасть с бесчисленными гнилыми зубами, похожими на детские, и мясистым розовым языком, сплошь в язвах. Оно неловко поползло вперед, оставляя за собой отвратительный след из грязи и нечистот, обхватило ногу графа толстыми бородавчатыми лапами и принялось ласкаться к нему и любовно вылизывать сапог. На земле появлялись новые и новые пузыри.
Вдруг в нескольких футах от поющего графа почва разошлась, выпуская нечто явно крупнее человека, дергающееся и извивающееся, в тонкой пленке с выступающими венами, покрытое вонючей желто-коричневой слизью. Существо бешено забилось, потом единственный рог пробил мембрану и разорвал ее. Руки цвета мертвой плоти еще расширили проход, и на свет вышло нечто.
Оно было около семи футов ростом, все в порезах и ранах, так что явственно виднелись мышцы, кости и внутренние органы. По мертвой плоти ползали жуки и личинки. Из глубокого пореза на вздувшемся животе выступали внутренности. На тяжелой голове был единственный, налитый кровью глаз, медленно моргающий, гноящийся. Прямо над глазом рос рог, облепленный теперь остатками мембраны.
Протянув одну трупную руку к земле, оно достало тяжелый ржавый меч, сочащийся зловонным ядом, подняло его вверх и выдохнуло целое облако мух и жалящих насекомых. Демон чумы с издевкой поклонился Груберу.
Стефан остановился, силясь подавить тошноту, от всепроникающей вони у него сжался желудок. Рыцарские кони, известные бесстрашием, не желали двигаться с места, ржали и вставали на дыбы. Всадники пытались с ними справиться, но безуспешно. Воспользовавшись заминкой, преданные Груберу мечники ринулись вперед, сбивая рыцарей с перепуганных коней. Один всадник упал под тяжелым ударом, а когда он с трудом поднялся на колени, пятифутовое лезвие прошило его узорчатый доспех и позвоночник.
Стефан взмахнул клинком, рассек череп мечника, лошадь под ним забилась. В ушах что-то загудело, и на сражающихся обрушились полчища насекомых, заползая в глаза, уши и носы. Они пробирались в щели для глаз закрытых рыцарских шлемов, нещадно кусая, и гвардейцы пытались сорвать с себя шлемы. Крылатая мерзость заползала под доспехи, роилась перед глазами лошадей. Мечникам приходилось не лучше, и они, почти забыв сражаться, яростно отмахивались.
Капитан выплюнул с полдюжины жужжащих насекомых и занес меч над очередным гвардейцем, вставшим между ним и графом. Он задержал удар, когда заметил, что бедолага безуспешно трет глаза и шею, стряхивая жуков и забыв про меч. Стефан не мог атаковать человека в такой ситуации, да ему и не пришлось: того что-то подняло в воздух и швырнуло к ногам капитана. Человек поднял лицо к небу, крича от боли. Он начал разлагаться заживо прямо на глазах, плоть почернела, глаза стали молочно-белыми, через несколько секунд кожа сморщилась, и несчастный замер, расставшись наконец с жизнью.
За спиной у него стоял демон, безумно усмехаясь безгубым ртом. Он широко раскрыл пасть, в которой что-то ползало, и тяжело пошел на Стефана, подняв ржавый меч.
Капитан почувствовал, что рвота уже на подходе. Конь испугался и встал на дыбы, и демон всадил клинок в грудь бедного животного. С жалобным ржанием оно начало разлагаться изнутри, и Стефан упал наземь. Маленькое тошнотворное создание потянулось к его глазам когтистой лапой, и он отмахнулся, далеко отбросив демона. Поднявшись на ноги, он увидел перед собой несколько зачумленных. Один из них погладил покрытую волдырями голову павшей лошади, сея заразу.
С горящим эльфийским мечом Стефан бросился вперед и глубоко всадил оружие в живот демона, который стоял ближе других. Тот разверз пасть и издал ужасный крик, разбрызгивая слюну, желчь и личинок. Плоть чудовища превратилась в густую жидкость, и оно рухнуло, стало всего лишь грязной лужей. Стефан попятился, чтобы ненароком не коснуться ядовитой жижи.
Но появлялись все новые зачумленные, нещадно вырезая рыцарей и мечников. Земля выплюнула очередного демона, бьющегося в мембране. Стефан скривился от отвращения и зарубил монстра, прежде чем тот успел окончательно родиться. Что-то завозилось у ноги, и капитан заметил мелкого демона, безуспешно пытающегося прокусить латный сапог. Чертыхнувшись, он отбросил мерзкое создание.
Целая стая такой мелюзги опрокинула наземь мечника, прыгала по нему, кусала, била когтями и издавала странные булькающие звуки, похожие на хихиканье, потом вырвала глаза, и дюжина таких же монстров принялась драться за лакомый кусочек.
На миг Стефан увидел Грубера сквозь гущу битвы и тучи насекомых. Толстяк пел и безумно ухмылялся, укачивая маленького демона как ребенка. Перед ним поднималось что-то огромное, но прежде чем капитан смог понять, что происходит, он оказался лицом к лицу с зачумленным. Фон Кессель отстранился, чтобы избежать страшного удара, наступил на что-то извивающееся, поскользнулся и упал. Одно из созданий, скорчившихся рядом, вывернуло содержимое своего желудка прямо ему в волосы — гадкую жидкость, кишащую червями.
И тут сильная рука схватила Стефана за плечо и поставила на ноги. Это был капитан Ледерштейн. В другой руке он держал поводья, которые тут же сунул Стефану и приготовился отбить богато украшенной саблей очередного зачумленного. После первого взмаха демон лишился руки.
— Давай! — крикнул Ледерштейн через плечо. — Бери моего коня и уходи! Придется отступать, здесь нам не прорваться!
— Нет! Мы должны закончить сейчас!
Следующим ударом рыцарь почти обезглавил демона, но тот продолжал сражаться, и голова, висящая на одних сухожилиях, смеялась. Ледерштейн обернулся к фон Кесселю.
— Твоя армия все еще сражается с армией Грубера! Прекрати резню — вот и весь сказ! Нас всех перебьют — и во имя чего?
Вдруг в ногу рыцаря вонзился клинок, и он заорал от боли. Мелкие демоны тут же потянули его наземь и прикончили.
Ругаясь, Стефан вскочил на храпящего коня. Сотни зачумленных добивали последних мечников. Многие рыцари Рейкландгарда пали, оставшихся ждала та же участь. Из земли поднимались все новые демоны, и Стефан загремел, перекрывая шум битвы:
— Рейкландгард, за мной!
Рыцари тут же последовали за ним, пробивая себе путь и удаляясь прочь от Грубера и его демонов. Солдаты самого Грубера сотнями становились жертвами зачумленных. Мерзлая трава пожухла под ногами порождений Хаоса, и люди падали, кашляя, когда ветер доносил до них заразу.
Армии Стефана и Грубера слились воедино в попытке уничтожить общего врага, одетые в одинаковую лилово-желтую форму. Не думая о том, что еще предстоит, они просто продолжали сражаться.
Пришпорив коней, Стефан и его рыцари поскакали по полю, расшвыривая верных солдат Грубера, которые, занявшись демонами или попросту бегая в смятении, даже не сопротивлялись.
Капитан отклонился от основной линии фронта и направился в арьергард противника. Многие, услышав грохот копыт, обернулись и подняли алебарды.
— Люди Остермарка! — гремел Стефан, проносясь вдоль линии фронта. — Прекратите бой! У нас общий враг! Прекратите бой!
Солдаты обернулись к холму, где легионы демонов уничтожали арьергард Грубера. В ужасе они опустили оружие. Понемногу сражение стихло. Альбрехт протолкался через толпу людей, еще мгновение назад готовых поубивать друг друга, и приблизился к капитану.
— О Зигмар, — выдохнул он, оглядывая поле боя.
Кучки демонов бились с солдатами Грубера, но верхняя часть склона просто кишела ими. Точное их количество мешали определить гудящие тучи насекомых. Демоны расправились с последними людьми на холме, но дальше не двигались. Они явно чего-то ждали.
Грубер погладил нурглинга, устроившегося у него на руках, и тот блаженно заворковал и принялся пускать слюни. Вокруг скакали зачумленные и другие нурглинги, ищущие внимания. Граф продолжал петь, легко выговаривая труднопроизносимые слова. Почти все его придворные были мертвы. Глупцы — неужто надеялись, что он разделит власть с ними? Лишь один из них был по-настоящему силен, и он стоял рядом с Грубером, подпевая ему.
Тилеец Андрос закрыл глаза, чтобы лучше сосредоточиться, лицо его было залито потом, с губ слетали могучие заклятия.
Появление первого демона напугало молодого Иоганна, что немало позабавило Грубера. «Глупый мальчишка», — подумалось ему. Наследник никогда толком не нравился графу, и он смеялся, когда юнца разорвали двое зачумленных, а нурглинги съели его внутренности.
Вообще-то у Грубера были другие планы. Он не собирался так быстро показывать свое настоящее лицо, хотел дождаться прихода избранников Хаоса и разоблачить себя лишь в последний момент, чтобы его предательство обеспечило полную победу темных богов. Он намеревался к тому моменту собрать свою армию в осажденном городе и открыть ворота, чтобы вошел враг и началась настоящая резня. Великий Нургл был бы им доволен и даровал бы ему великую силу и, несомненно, еще более страшную заразу.
И весь этот план полетел псу под хвост благодаря фон Кесселю и его ужасному мечу. У Грубера просто не оставалось иного выхода, кроме как открыться. Он глянул на огромного демона, поднимающегося из земли, и обрадовался, что все же выпустил свою силу на свободу.
Демон, более двадцати футов ростом, сочащийся гноем и грязью, открыл огромные глаза и довольно огляделся. Его огромная щелевидная пасть распахнулась, обнажая гнилые резцы и клыки и тысячи мелких зубов. В пасти копошились черви и личинки, с жирных зеленых губ свисал длинный язык. Рога, похожие на гнилые ветви, поросшие мхом, поднимались над головой. По коже ползали разномастные личинки и жуки, под кожей шевелились черви. Вокруг лица демона вились мухи, то и дело спускаясь, чтобы кормиться жидкостью из его глаз и рта.
Существо отличалось мощным сложением и в ширину было не меньше, чем в высоту. Его зеленоватая кожа свисала складками, большие разрывы открывали мускулатуру. На груди выступали ребра, из огромного раздувшегося живота на землю свешивались внутренности. Длинные тощие лапы были воздеты к небу, широкие ладони заканчивались гибкими пальцами, из-под когтей сочились кровь и гной. Нурглинги, малые демоны бога чумы, копошились в его внутренностях и между жировыми складками. Они закапывались в раны, ища тепла. Демон с обожанием глядел на свои миниатюрные подобия, ласкал их и сажал на свои шишковатые плечи. Одно попыталось ткнуть его в глаз, но было сбито опустившимся веком. Другое закопалось в под мышку, и демон подхватил его, поднял к лицу и пощекотал языком. Существо довольно захихикало и закатило глаза.
Грубер шагнул навстречу демону, широко улыбаясь, и низко поклонился, все еще держа на руках нурглинга, любовно на него поглядывающего.
— Великий нечистый, эта встреча — большая честь для меня, — сказал Грубер на языке демонов.
Гигант опустил глаза и заморгал, отгоняя мух.
— Человечек, — зарокотал он, и голос его напоминал звучанием хлюпанье грязи. Демон кашлянул, содрогнувшись всем телом, и нурглинг, весь в выплюнутой им желчи, упал на землю. — Человечек, благодарю, что вызвал меня. Владыка Чумы доволен.
— Враги лорда Нургла напали на нас, нечистый. Они хотят убить твоих детей.
Демон с ужасом во взгляде прижал к груди целую охапку нурглингов.
— Не позволю обижать моих милых крошек.
Он оглядел людей на равнине, сузив глаза от ненависти, потом протянул руку и размял пальцы. Вокруг ладони собралось целое облако жужжащих насекомых, сбившихся в некоторое подобие шара. Они цеплялись друг за друга, образуя очертания огромного клинка. Пальцы демона сжались, и в руке у него оказался темный ржавый меч. Он поднял оружие над головой и направил на человеческую армию. Меч был покрыт ржавчиной, с него стекал смертельный яд, вобравший в себя самую ужасную заразу, какую только можно найти. Демон заревел, и вокруг него собралась огромная туча насекомых. Нурглинги запищали тонкими противными голосами. Зачумленные обратили на врагов мертвые глаза и погнались за ними.
С заметным усилием огромный демон двинулся, перенося тяжесть тела на ногах, напоминающих гнилые стволы. Грубер был здесь же и довольно потирал руки. Демон сделал еще шаг, не отрывая взгляда от врага, посягнувшего на его детей, снова заревел и двинулся вниз по склону в окружении целого моря нурглингов.
Загремели пушки, ядра разрывали тела зачумленных. Грязная слизь хлестала из ужасных ран. Картечь превращала демонов в клочья. Люди готовились встретить их и выпускали один залп пуль и арбалетных стрел за другим. Демоны были нечувствительны к боли, и многие продолжали шагать, уже утыканные стрелами. Многие были убиты и обратились в грязные лужи, и души их возвратились в Царство Хаоса.
Гнев Великого нечистого возрастал с каждой такой смертью, заставляя его корчиться, скрежетать зубами и плеваться. Ядро ударило его в грудь, пробило плоть, разнесло ребра и застряло глубоко в теле. Демон гневно зашипел и с ревом бросился на солдат Остермарка.
— Люди Империи! С верой в Зигмара мы победим! — гремел Гунтар, ободряя перепуганных солдат. — Не бойтесь демона! На Великой Войне видел и кое-что похуже этого чертова создания Хаоса, и будь я проклят, если дам убить себя сегодня. За Зигмара!
Высоко подняв молот, он ринулся на наступающих демонов, и следом тут же побежали алебардщики. Бегущего жреца окружал яркий свет, и сильнее всего он был вокруг молота. Демоны прикрыли глаза и невольно попятились. Гунтар обрушил молот на голову одного из зачумленных и, по инерции, развернулся и снес голову еще одному.
— Зигмар, очисти их!
Он ударил молотом оземь, и хлынул свет, испепеляющий зачумленных.
По всему полю люди отчаянно сражались с демонами. Люди Остермарка, принадлежащие к обеим армиям, воевали бок о бок и численностью намного превосходили общего противника. Они пустили в ход боевые машины, но демоны наступали, убивая не меньше чем по шесть человек на каждого из погибших порождений Хаоса. Там, где сражался Гунтар, бой шел успешно, но в других местах солдаты откровенно паниковали.
Великий нечистый, торопясь в бой, растолкал зачумленных и одним взмахом клинка подбросил в воздух шесть человек, прикончив столько же при обратном движении меча. Кусачие нурглинги выползали из его плоти. Они были не слишком полезны в сражении, но хватали солдат за ноги и набрасывались на упавших. Огромный демон снова взмахнул мечом, и пять человек погибли. Остальные отступали, отчаянно не желая попасться под руку ужасному двадцатифутовому чудовищу; их рвало от невыносимой вони.
Демон широко распахнул пасть и опорожнил содержимое желудка прямо на солдат. Мерзкая, кишащая паразитами жижа залила тридцать человек, и они упали на колени с криками боли и ужаса. Личинки зарывались в их тела, глаза сжигала кислота, способная проесть любой щит и доспех. Лихорадочно отступая, солдаты толкали друг друга и бежали не разбирая дороги, затаптывая упавших товарищей.
Довольно покашливая, Отто Грубер стоял высоко на холме и наблюдал за резней. Он возбужденно вскрикивал, когда Великий нечистый сметал все на своем пути, и хихикал, когда люди в страхе бежали от чудовищного демона. Это был его день. Да, он раскрыл карты раньше, чем планировал, но это было уже не важно.
— Все идет просто отлично, верно, Андрос?
Не услышав ответа, Грубер нехотя оторвал взгляд от поля битвы и увидел, что Андрос лежит на земле лицом вниз, со стрелой в шее.
— Что такое? — выдохнул он и обернулся. Стрела попала ему в грудь и пробила сердце.
Удар заставил его пошатнуться, но граф не упал. Он гневно смотрел на приближающуюся маленькую группу лучников, принимая вторую стрелу в ногу и третью — в грудь. Сила толчка бросила его на колени, еще одна стрела прошла через глаз до черепа на затылке. Он сердито вырвал ее и отшвырнул в сторону.
— Ваше жалкое оружие бессильно против меня, — ворчал Грубер, поднимаясь и вытаскивая стрелу из сердца
— А вот так? — спросил Вильгельм, выступая вперед и снова сбивая его ударом кулака в лицо.
Разведчик стоял над толстым графом, разминая руку.
— По-моему, сработало неплохо. Капитану понравится, — сказал он и повторил удар, когда граф попытался выпрямиться.
Нурглинг, которого Грубер держал на руках, тяжело шмякнулся на землю и пополз к Вильгельму, оскалив гнилые зубы. Разведчик отпрянул, поднял лук и прицелился. Это было мощное оружие, и на таком расстоянии оно просто прошило маленького демона насквозь, пригвоздив его к земле. Тот завизжал как поросенок. Граф попробовал встать и снова запел заклинание, но разведчик оказался проворнее, подскочил и снова нанес удар.
Схватив его за рубашку, Вильгельм притянул графа к себе, так что они оказались лицом к лицу.
— Вот бы разделать тебя прямо сейчас, хворый ублюдок, да жаль, нельзя. Придется оставить тебя капитану.
Еще один удар оказался так силен, что граф крепко стукнулся головой об землю. Вильгельм встал и, схватив лежащего без чувств противника за ногу, потащил его вниз по холму.
Инженер Маркус опустил подзорную трубу,
— Капитан! — Он запрыгал, размахивая руками над головой. — Капитан фон Кессель!
Не получив ответа от капитана, который поворачивал свою армию на равнину, чтобы атаковать демонов, инженер порылся в кожаной сумке и вытащил глиняный шарик, из которого торчал длинный фитиль. Он укоротил фитиль, просто перекусив его, и достал из кармана медное устройство собственного изобретения, наполненное маслом и оснащенное кремнем. Маркус ударил по кремню — и вспыхнуло пламя, которое мгновенно подожгло огрызок фитиля. Когда посыпались искры, инженер подбросил шарик в воздух. Раскрылись и бешено замахали медные крылышки, но все же было непонятно, помогают они в полете или мешают. В верхней точке траектории шарик громко взорвался, и последовала яркая световая вспышка.
Капитан, резко развернув коня, поднял взгляд вверх. Маркус продолжал подпрыгивать, показывая на что-то через все поле. Стефан проследил за его рукой, выкрикнул приказ, и рыцари, еще раз изменив направление, прогремели вверх по склону холма, сметая на пути несколько зачумленных. Маркус снова уставился в подзорную трубу и смотрел, как два демона стащили кого-то из рыцарей с седла и разрубили надвое его лошадь. Воин полоснул мечом одного из нападающих и встал, пошатываясь. Злобное существо набросилось на него, волоча за собой внутренности, и пробило ему голову своим единственным рогом. Он упал и тотчас же был захвачен мелкими демонами. Остальные рыцари прорвались и поскакали дальше, туда, где разведчик волочил Грубера за ногу.
— Инженер Маркус! — крикнул кто-то, и он, опустив трубу, заметил, что один из членов орудийного расчета «Гнева Ситара» показывает пальцем вниз. Прямо к ним неслась группа демонов.
Маркус торопливо зачехлил трубу, достал недавно приобретенное ружье и приложил его к плечу. Тщательно прицелившись, он выстрелил и сбил одного врага пулей в глаз. Подивившись точности стрельбы, он опустил ружье и закричал орудийному расчету ближайшей мортиры, что противник приближается. В демонов полетела картечь, грянул взрыв, брызнули клочья плоти, но большинство, без конечностей, изрядно потрепанные, не остановились.
— Готовьте главное орудие! Стреляйте изо всех девяти стволов по моему сигналу! Заряжай! Пли!
И снова грянул «Гнев Зигмара», сея огненную смерть, разрушая все на своем пути. Маркус с торжествующим гиканьем перезаряжал ружье.
Капитан Стефан фон Кессель соскочил с седла и подбежал к графу. Разведчик отпустил наконец ногу пленного и отошел.
— Он весь ваш, капитан.
По сигналу Вильгельма остальные разведчики быстро сбежали с холма и принялись обстреливать демонов из арбалетов.
Словно почувствовав на себе невидящий взгляд, Отто Грубер тяжело моргнул единственным здоровым глазом и пришел в себя. Стефан приблизился и придавил ему грудь коленом. Левой рукой он схватил графа за жидкие волосы, держа в правой эльфийский клинок, так что его сияющее золотистое острие оказалось почти у самого горла Грубера. При виде оружия глаза графа расширились, и он попытался вырваться, но тщетно.
— Ты не заслуживаешь быстрой смерти, Грубер, — проворчал Стефан. — Тебя надо бы порвать на части лошадьми, и медленно вынуть все внутренности. Пламя пожирало бы тебя, вытопило бы жир и сварило глаза в глазницах. Вырвать бы тебе язык и ногти — один за другим… Но этого не будет: я не опущусь до твоего уровня. Это за моего деда, хворый ублюдок!
Без всяких церемоний Стефан вонзил сияющий клинок глубоко в горло толстого графа. Грубер забился в конвульсиях, его кожа сморщилась и почернела, затем, словно жидкость вытекла из его тела, плоть усохла и в мгновение ока исчезла, оставив лишь почерневший скелет.
— Все кончено, — прошептал Стефан.
Сияющий меч зашипел, и капитан выронил его, после чего тот сразу расплавился и исчез. По всему полю магия, поддерживающая зачумленных, перестала действовать, и они попадали, превращаясь в лужи вонючей жидкости, которая тут же впитывалась в землю.
Остался лишь Великий нечистый, слишком могучий, чтобы смерть магистра Грубера могла на него повлиять. Он был мгновенно окружен армией Остермарка и утыкан сотнями арбалетных стрел. Демон заревел от боли и ярости, когда в него полетели бесчисленные пули. Люди рванулись вперед, всаживая алебарды в его спину и живот, но он продолжал отбиваться, разбрасывая врагов, как насекомых, убивая ржавым мечом сразу по несколько человек.
Он споткнулся и замер, когда с дикими воплями прибежали флагелланты и накинулись на него с шипастыми бичами. Там был и тот, безымянный, бывший некогда рыцарем, побуждающий соратников исполнить свой долг. Он размахивал двумя тяжелыми булавами. Плоть демона была изорвана в клочья, и он осел наземь. Язык вывалился из пасти и стегнул одного из мучителей по лицу, превращая его в кровавое месиво. На миг демону удалось приподняться, и, взмахнув мечом, он рассек надвое троих флагеллантов.
Когда показался Гунтар, чудовище уже валялось на земле. Жрец с криком ударил его молотом по голове и пробил ее до самого гниющего, кишащего личинками мозга.
Внезапно поднялся целый рой мух, скрыв все из виду. Они постепенно рассеялись в воздухе, и оказалось, что осталась лишь бурлящая лужица яда, впитывающаяся в мерзлую почву.
Глава 9
Одетый в черное колдун стоял на коленях на полу пещеры. Существо, которое было его частью, неловко ползало около круга, в который вошел воин, не смея преступить границу. «А ведь это мог быть мой день, — подумал Судобаал. — День моего восхождения, который украл Хрот». Он оказался сильнее, чем можно было подумать вначале, и теперь Судобаал проклинал себя за наивность.
Существо извергало из уродливого рта какие-то звуки, демонстрируя мелкие зубы. Наконец, подавшись вперед с помощью мясистого хвоста, оно осторожно вытянуло одно из щупалец в сторону дымного вихря в центре круга. Как только щупальце пересекло границу, что-то взорвалось и затрещало, и существо было отброшено назад. Оно шмякнулось о дальнюю стену, щупальце почернело, в воздухе запахло обожженной плотью.
С трудом, опираясь на голову, существо приняло правильное положение и злобно посмотрело в сторону круга, скрипя зубами. Свернув раненую конечность, оно поползло по полу, обогнуло волшебника и снова двинулось ближе к кругу. Явно что-то происходило. Дымные тени закружились все быстрее, и существо с шипением спряталось за колдуна.
Внезапно неведомая сила разметала камни рядом с кругом, расколов их на тысячу осколков. Некоторые обломки попали в Судобаала, изранив ему лицо и порвав облачение. Но крови в ранах не было. Существо заметалось по полу, пытаясь сбежать. Тени высвободились из оков и с воплями выпорхнули из круга, сливаясь в призрачные демонические фигуры и растворяясь в воздухе.
Прогремел еще один взрыв, и Хрот Кровавый, Темный Князь Кхорна, вернулся из Царства Хаоса в реальность. Он развернул кроваво-красные крылья и заревел так, что с потолка пещеры посыпались камни. В одной руке он держал верный двулезвийный топор, в другой — меч, Убийцу Королей. Клинок могучего артефакта, наделенный дьявольской мощью У'зула, искрился в полумраке.
Оглянувшись, он увидел стоящего на коленях колдуна и сузил огненные глаза, затем осмотрел пещеру и заметил уродливое создание, пытающееся выбраться по каменным ступеням. Демоническое видение позволило ему разглядеть связь между существом и волшебником, и одним прыжком он оказался рядом с уродцем.
Тот беззвучно вскрикнул и попробовал удрать, неловко упав лицом вниз. Хрот протянул могучую красную лапищу и крепко ухватил его за шею.
— Вернись в свое тело, дух!
Он швырнул существо через всю комнату, оно столкнулось с неподвижным телом волшебника и тяжело упало на пол. С трудом выпрямившись, оно обожгло Хрота ненавидящим взглядом и начало закапываться в серую плоть.
Кожа колдуна приобрела нормальный оттенок, кровь заструилась из ран на лице и руках. Судобаал со вздохом открыл глаза и воззрился на Хрота, который был теперь не менее двенадцати футов ростом. Он бросился на пол пещеры, простираясь ниц перед мощью демона.
— Судобаал, посмотри мне в глаза! — приказал Темный Князь, и колдун не нашел в себе сил сопротивляться. Полностью лишенный воли, он глядел в пылающие глазницы Хрота. — Теперь ты принадлежишь мне. Твоя душа — моя.
— Да, — промямлил Судобаал, корчась от раздирающей внутренности боли.
— Теперь без меня ты — ничто. Я привязал твою душу к себе, и ты будешь вечно служить мне — здесь или в Царстве Хаоса. Ты будешь верно служить мне, змея, а если попробуешь сопротивляться, то твою душу будут разрывать на кусочки в ином мире, и боль твоя никогда не утихнет. Никогда. Только попробуй пойти против меня, и последствия будут ужасны.
Судобаал знал, что это правда, и весь сжимался от ужаса. Он повалился на пол, судорожно дыша.
— А теперь я разберусь с эльфами. К тебе вернусь, как только закончу, и тогда мы направимся в Империю и продолжим то, что начали.
И Князь покинул пещеру, оставив обессиленного Судобаала на полу.
Над полем битвы пронесся ужасающий рев, и сражающиеся подняли глаза к небу. Хрот выскочил из пещеры, разбрасывая ногами камни, и прыгнул со скалы. Он пролетел сотни футов, плотно сложив крылья за спиной, устремляясь в бой.
Латиерин с ужасом смотрел на демона, сорвавшегося с неспокойных небес.
— Луки — в небо! — скомандовал он, шагнув назад, чтобы увернуться от удара топором.
Топор просвистел в каком-то дюйме от шеи, и эльф ответил точным уколом меча в грудь противника.
В воздухе промелькнули бесчисленные стрелы, многие попали в грудь и руки демона, но отскочили от его доспехов и кожи, не причинив ни малейшего вреда.
Когда он приземлился, почва дрогнула. С яростным воплем Хрот замахнулся мечом и топором, лишив жизни сразу дюжину эльфов. Вокруг него кровь хлестала из разрубленных тел, но и те, кто выжил, не смогли оказать достойного отпора демонической силе и скорости. Клинки отскакивали от его тела, руки эльфов немели от усталости после бесконечных атак. Копья звенели и ломались. Гигант размахивал оружием, разрубая руки, ноги, головы, с легкостью рассекая тела надвое.
Демон обернулся, и Латиерин бросился вперед, нацелив меч ему в спину. Он изо всех сил ударил в броню, и острие клинка прокололо поясницу Хрота, но не более чем на несколько дюймов, хотя меч был наделен магической силой. В ране запузырилась кипящая черная кровь.
Разъяренный демон повернулся с поднятым сверкающим мечом. Латиерин пригнулся и упал на колени, пытаясь нанести удар по ноге Хрота. Тот, двигаясь с нечеловеческой скоростью, наступил раздвоенным копытом на клинок и придавил его к земле. Топор обрушился на правое плечо Латиерина и отрубил руку, все еще сжимающую оружие. Хрот рассек тело эльфа, накормив демона меча свежей душой.
Но тут пламя обожгло Хрота, и длинное сияющее копье пронзило его плечо, отбросив наземь, так что он придавил несколько человек. Он быстро вскочил и увидел, как над головой парит дракон. Из раны хлестала кровь, и он с ревом подскочил ввысь, пытаясь настичь цель.
Принц Каланос парил высоко в воздухе, в сотнях футов над полем боя. Дракон развернулся, сложил крылья и спикировал на Хрота, омывая его огненным дыханием. Каланос нацелил копье прямо в сердце демона, но тот отмахнулся топором и вонзил Убийцу Королей прямо в грудь эльфийского воителя. Лезвие прошло сквозь броню, мясо и кости, и верхняя часть тела принца упала вниз. Нижняя половина туловища эльфа еще миг держалась в седле, потом перевернулась и полетела туда же. Дракон поднял Хрота в воздух, наградив его глубокими ранами от когтей.
Дьявольская кровь полилась на сражающихся с высоты в сто футов, обжигая всякого, кто попадал под ее струи. Хрот повернулся, заметно проворнее дракона, и, движимый яростью, бросился на него и обхватил за длинную шею. Меч упал острием вниз, пригвоздив к земле какого-то эльфа — с головы до ног. Крепко держа дракона, Хрот притянул его к земле.
С чудовищной силой двое гигантов врезались в песок, раздавив бесчисленных эльфов и норскийцев. Дракон бешено забился, без разбору сжигая своим дыханием людей и эльфов.
Мощная мускулатура Хрота вздулась, вены едва не лопнули от напряжения, но он не выпускал обезумевшее животное, и они, сцепившись, катались по песку. Дракон обвил демона стальными кольцами, и тот, с трудом высвободив одну руку, ударил противника кулаком по голове так, что череп треснул. Дракон сжал кольца еще туже, и у Хрота захрустели кости. Но он выдержал и нанес еще один удар, и тогда дракон заметался и выпустил его.
Встав на дыбы, дракон сердито заревел и распахнул пасть, стремясь разгрызть демона пополам, но Хрот поймал приближающиеся челюсти, удерживая их немыслимым усилием. Наконец, он рывком развел руки, и челюсти разошлись шире, чем это вообще возможно. С ужасным звуком порвались сухожилия, и дракон забился на песке, жалобно рыча и подвывая от боли и ужаса. Хрот протянул руку, и демонический меч сам выскочил из песка, повинуясь ему. Хватило одного удара по длинной мускулистой шее, чтобы отсечь драконью голову. Тело задергалось в агонии и, наконец, замерло.
Хрот выпрямился, подняв одной рукой драконью голову, и торжествующе взревел. Он огляделся, наслаждаясь победой, потом отбросил трофей, поднял топор, взмахнул им пару раз и, ухмыляясь, с горящими глазами и пламенеющими рогами, ринулся в бой.
Через час на побережье не осталось ни одного живого эльфа.
Глава 10
Аурелион, бледная и безмолвная, сидела, не выдавая ни единым движением кипевшие в ней эмоции. Ее верный телохранитель был наготове, хотя никакой видимой опасности не наблюдалось. В лесу было тихо, но она знала, что там бродят тысячи порождений Хаоса — по земле и под землей — и ждут сигнала.
Она закрыла глаза, позволяя духу оторваться от тела и устремиться в ночное небо, сотнями футов выше лесного полога, быстрее, быстрее на восток. Земля пульсировала Хаосом, расползающимся, словно чумная зараза. Империя была затронута разложением. Она полетела еще быстрее, наслаждаясь свободой.
Аурелион отправилась на юг после того, как имперский военачальник Стефан фон Кессель отказался выступить вместе с ее кузеном Каланосом против общего врага. Она торопилась и не стала останавливаться в Вольфенбурге и Хергиге — грязных, многолюдных городах, наполненных жалкими человеческими существами, пытающимися хоть как-то просуществовать в невыносимых условиях. Она просто пролетела мимо, направляясь на юг, в Альтдорф. В Талабхейме она собиралась взойти на борт корабля и поплыть по реке Талабек на встречу с лордом Теклисом.
На подступах к Талабхейму леди Аурелион остановилась, чувствуя знакомую пульсацию в голове. Теклис! Он здесь! Она недавно разговаривала с ним, причем весьма сердито.
«Почему мы отдаем жизни за этих людей, лорд Теклис? Я почувствовала смерть кузена, и вы, наверно, тоже. Тысячи таких, как мы, пали на побережье, чтобы помочь людям, но во имя чего? Как они нас отблагодарили?»
Теклис посмотрел на нее с печалью в древних очах, и она отвернулась. «Если мы, асуры, выживем, человеческая Империя тоже должна уцелеть». Тогда ей стало стыдно: мудрый Теклис сказал правду.
Но все же она никак не могла забыть то, что сказал на прощание Каланос. «Придет время, сестра, и ты поймешь, что люди недостойны нашей жалости». Действительно, жалости она больше не испытывала, но и слова Теклиса отрицать не могла.
Он покинул ее в Талабхейме, направляясь на север, чтобы попытаться остановить армии Хаоса. Она сказала, что беспокоится и хотела бы присоединиться к нему, но он остановил ее. «Твое место здесь. — Она не нашла в себе силы сопротивляться этому приказу. — Человек по имени фон Кессель должен жить, Аурелион. Запомни, судьба асуров зависит от того, выстоит ли Империя».
Она неслась по ночному небу, пока, наконец, не показалась спящая армия Остермарка.
Стефан фон Кессель внезапно проснулся. Он знал, что все то, что он только что видел и слышал, — не сон. С ужасом он осознал правоту слов эльфийки: силы Хаоса шагают по Империи, направляясь на юг. Он все еще чувствовал на себе обвиняющий взгляд женщины-мага и понимал, что Остланд уже захвачен. В нем росло чувство вины: разве не он сам, ведомый лишь ненавистью, умчался сводить счеты с Грубером? Значит, силы Хаоса добились желаемого, и вот они вернулись, могущественнее, чем когда-либо, и судьба Империи висит на волоске.
Войска Хаоса шли на Талабхейм. Великий город ослабел и был лишен полноценного гарнизона. Если враг его захватит, в Империи не найдется достаточно сильной армии, чтобы освободить его. Сердце Империи будет принадлежать демонам.
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
Глава 1
Олаф Неистовый сузил глаза, глядя сквозь деревья на равнину, покрытую снегом. Там были люди — до смешного мало людей. Он представить себе не мог, почему они вдруг не бежали от наступающей армии, но в душе радовался этому. Резать эльфов на острове было приятно, и он не отказался бы продолжить.
Выкрикнув приказ, Олаф одним прыжком оказался на открытой местности. Вслед за ним из-за деревьев показались около тысячи пеших воинов-кьязаков. Он был одним из тех кьязаков, которые когда-то давно начинали под командованием Хрота, а осталось их всего около сотни, и теперь занимал в огромной армии высокое положение: это племя было лишь одним из тех, что подчинялись непосредственно ему.
Его всадники, прочесывая лес в нескольких милях от переднего края наступающей армии, несколько часов назад обнаружили эльфов. Они не стали сражаться, лишь обошли врага, чтобы выяснить, не часть ли это больших сил, ожидающих в засаде. Предположение не подтвердилось, и Олаф приказал своему племени наступать, нетерпеливо предвкушая резню.
Тяжело ступая по снегу, Олаф зарычал от нарастающей ярости. Он знал, что, как только начнется бой, его «я» отступит, давая место слепому неистовству. Так было с самого детства. Впервые он почувствовал нечто подобное в девять лет, когда голыми руками убил двоих мальчиков постарше, порвав им глотки. После драки, когда он пришел в себя, его охватил ужас от произошедшего и от вида своих рук, окровавленных до локтей. В слезах он прибежал к отцу, но тот выслушал его, улыбнулся и, прижав ребенка к широкой груди, сказал: «Это великий дар, сынок. Ты станешь могучим воином».
Слова отца оправдались — Олаф был могуч, и жертвами его ярости пали многие тысячи. И всякий раз было одно и то же — он забывался в пылу сражения, не чувствовал ни боли, ни усталости и дрался с медвежьей силой. Сотни раз его рубили и кололи, но он, не обращая внимания, продолжал убивать каждого, кто к нему приблизится. В конце боя он неизменно падал от полного изнеможения, залитый кровью, но столь же неизменно победа была за ним.
Олаф преданно служил своему вождю и полководцу. Он всегда верил в Хрота, в то, что этого человека ждет великая судьба, превосходящая все, на что он мог надеяться сам. Ему было приятно видеть, что все происходит, как он и предполагал, но ведь он всегда хорошо разбирался в людях. В обычном состоянии Олаф был тихим, сдержанным человеком, который предпочитал сидеть и слушать, а не быть центром всеобщего внимания.
Его рык перерос в могучий рев, когда эльфы были уже совсем близко.
Кто-то очень худой, в высоком узорчатом шлеме, стоял посреди маленькой группы эльфов, тяжело опираясь на посох. Вдруг он выдвинулся вперед и поднял посох к небу. Сверху на воинов-курганцев хлынуло пламя, под которым таял снег и горела земля. Огонь опалил лицо и бороду Олафа, но тот, не обращая внимания на боль, помчался вперед, крепко сжимая два топора. Они были надежно прикованы к рукам — чтобы не потерять их в пылу битвы, когда красный туман ярости отступит, а то Олаф вполне мог бы отбросить их и кинуться на врага без оружия, разрывая его голыми руками.
Посреди отряда курганцев что-то взорвалось, в небо на сотни футов взметнулся огненный столб, и тысячи людей пали замертво. Горячая волна накрыла остальных, ударила Олафа в спину и швырнула наземь. Воздух мгновенно раскалился и завибрировал, но он с видимым усилием поднялся на ноги.
Центр огненного столба раскалился добела. Огонь снова вспыхнул, собирая многочисленную дань, обжигая до костей. Оружие и доспехи плавились и стекали наземь, кости горели и обугливались, курганцы гибли с ужасными воплями. Кольцо неземного огня расширилось, и Олаф, взревев от ярости, помчался по тающему снегу, чтобы настичь врага. Его плащ из волчьего меха загорелся, пламя обожгло спину.
Перед глазами все покраснело, и он не чувствовал, как горит живая плоть. Через несколько минут от передних рядов воинов Хаоса ничего не осталось, лишь голая прогалина, на которой снег почти растаял, а земля почернела.
Стефан фон Кессель молча стоял на носу огромного корабля, глядя в глубокие воды Талабека. Был предрассветный час, и над рекой расстилался туман, из-за которого все вокруг казалось призрачным, почти нереальным. Утро выдалось холодное и ветреное. Темные ветви деревьев под снегом наклонились к самому берегу. Стефан непроизвольно стучал кулаком по борту, разбивая образовавшийся за ночь лед.
Талабек был широкой рекой, около тысячи футов на подступах к Талабхейму, и протекал через всю Империю, многие тысячи миль. Он шумным потоком бежал в горах Края Мира, где бесчисленные малые реки и ручьи сливались в Верхний Талабек и Нижний Талабек в Остермарке, и эти две реки объединялись к западу от Бехафена. Между Остермарком и Талабекландом великая река принимала в себя ледяные воды Ускоя, текущего от великого северного города Кислева по полям, на которых Император Магнус и рыцари Рейкландгарда одолели армию Хаоса. Два могучих потока образовывали собственно Талабек, крупнейшую и самую глубокую реку Старого Света. Она протекала сквозь самое сердце Империи, прорезая леса, потом — через Талабхейм и величественный Альтдорф, где недавно были основаны Магические Коллегии, оттуда — мимо Карробурга и, наконец, впадала в океан в Мариенбурге, портовом городе, окруженном болотами.
Талабек был главной торговой артерией Империи, по которой везли продукты, скот и ценные грузы от моря до самого Кислева. Река была достаточно велика, чтобы по ней проплывали целые флотилии, и это позволяло быстро перемещать серьезные военные подразделения — намного быстрее, чем по суше. И это особенно радовало Стефана.
Маршал подошел и встал рядом с ним. Он оправился от раны, и со стороны никто бы не сказал, что она вообще была, но фон Кессель знал, что это лишь видимость: полководец быстро уставал, хотя и не позволял себе проявлять слабость при солдатах. Маршал молчал, и Стефан невольно напрягся. Когда тот еще только пришел в себя, действия капитана привели его в ярость. Жрица Шаллии испепеляющим взглядом смотрела на Стефана, посмевшего обеспокоить пациента, и ее гнев поверг капитана в большее изумление, чем ярость маршала. Он всегда думал, что жрицы Шаллии терпеливы и мягкосердечны, но эта оказалась прямо-таки грозной в своем недовольстве.
Маршал задал Стефану основательную трепку и минимум час говорил о долге перед Империей и Императором и сыпал обвинениями, которые капитан стоически выслушал. Старший по званию говорил правду, и он клял себя за то, что позволил эмоциям и предрассудкам затуманить свое видение целей и перспектив. Долг перед Империей был превыше всего, и он поклялся, что выполнит волю Императора и вложит в это все свои силы. Двое еще немного постояли в неловкой тишине, и наконец, маршал прокашлялся.
— Страшный там у вас зверь в трюме — с утра чуть не отхватил руку служителю.
Предок этого животного возил на себе в бой деда Стефана. Капитан сам его побаивался, но доставка диковинного создания из зверинца была сопряжена с такими трудностями, что отсылать его назад было как-то неловко.
— Грифоны никогда не отличались кротостью.
Маршал кивнул и еще помолчал.
— Тогда, во время нашего последнего разговора, фон Кессель, я сказал правду, — вымолвил он наконец. — Ты думал не об Империи, а о своем гневе и мести.
— Знаю. Теперь мне это ясно, Рейксмаршал.
Стефан опустил голову. Маршал кивнул.
— Конечно. Хорошо, что ты услышал мои слова, и еще лучше будет, если ты запомнишь их навсегда, особенно если учесть, какую трудную роль тебе предстоит сыграть в будущем.
— О чем вы, сэр?
— Думай, парень, думай, — усмехнулся маршал. — У Грубера не осталось наследников, а даже если бы и были, он сам не смог бы стать выборщиком. Ты очистил свое имя от бесчестия — сам Император объявит об этом. Ты — следующий в роду, Стефан. Тебе и быть выборщиком.
— Я… я не хочу.
— Какого черта? Что это вообще значит — «не хочу»? Тот, кто действительно жаждет стать выборщиком, точно не подходит на эту роль. Думаешь, Император Магнус хотел стать Императором?
— Не знаю. Никогда об этом не задумывался.
— Так вот, он не хотел. Он стал Императором, потому что видел необходимость этого шага для будущего Империи. Точно так же, во имя будущего Остермарка, тебе придется стать графом-выборщиком.
— Рейксмаршал, — сказал Стефан, чувствуя, как внутри что-то болезненно сжалось, — я ничего не понимаю в политике. И не хочу понимать. Я солдат, вот и все.
— Империи больше не нужны политики, Стефан, ей нужны сильные вожди, а ты, несмотря ни на что, обладаешь хорошими данными. Пойми меня правильно, ты никогда не станешь одним из тех, кто одурманивает народ пышными речами. Зигмар упаси, тебе ж ничего не стоит ляпнуть что-нибудь и устроить бунт, но это не важно. Ты — солдат и привык действовать. Ты оцениваешь ситуацию и действуешь так, как считаешь нужным. Получается, правда, по-разному, но… что было, то быльем поросло, главное, что люди доверяют тебе и уважают. Думаю, все получится.
Стефан глубоко вдохнул, словно впитывая информацию. Ему было худо. Еще только не хватало подобной ответственности.
— Вот, — сказал маршал. Он протянул меч, завернутый в лилово-желтый флаг Остермарка. — Ты еще не выборщик, но в моих силах дать тебе это оружие. Зигмар знает, оно тебе еще очень пригодится.
Принимая дар не без трепета, Стефан подержал его, не решаясь развернуть сразу. Меч был тяжелый и словно излучал силу. Древнее, могучее оружие. Стефан осознал это.
Он осторожно развернул флаг. Внутри оказался меч в ножнах, с удобной рукоятью, украшенный богато, но отнюдь не безвкусно — бесценная вещь. Ножны были из простой черной кожи в серебряной оправе. Стефан осторожно сомкнул пальцы вокруг рукояти и вынул Рунный Клык, восхищаясь безупречным балансом.
Он восхищенно смотрел на оружие. Рунный Клык был одной из регалий графов Остермарка с тех самых пор, как во времена Зигмара его выковали гномы — один из двенадцати клинков, символизирующих союз двух рас. Он служил в бесчисленных битвах графам Остермарка, и дед Стефана не раз рубил им зеленокожих и зверолюдей, наводняющих леса, пока его не казнили. Грубер никогда не пользовался мечом, и тот просто висел в арсенале, собирая пыль.
Лезвие Рунного Клыка отливало серебром и было по всей длине украшено гномьими рунами.
Металл по прочности превосходил любую сталь, выкованную человеком, и лезвие оставалось острым, как в день изготовления, а ведь его ни разу за все эти столетия не точили.
— Громрил, — сказал маршал, — металл, высоко ценимый гномами. Лишь они знают, как его добывать и обрабатывать.
Стефан взмахнул мечом, и тот легко рассек воздух. Само совершенство. Рукоять можно было держать обеими руками, но по весу оружие годилось и для одной руки. Рассказывали, этот клинок может рубить железо и камень. Стефан всегда думал, что это просто россказни, но теперь, держа его в руках, более не сомневался.
— Это поистине бесценный дар.
— Нет, не дар. Он принадлежит тебе по праву рождения.
Талабхейм был могучим городом, одним из величайших в Империи. Известный многим как Око Леса, он располагался в самом сердце Империи. Он был построен внутри гигантского кратера неизвестного происхождения, и многие полагали, что огромная двухвостая комета врезалась в землю, образовав воронку, края которой поднялись в небо замкнутой в кольцо горной цепью — той, на вершинах которой потом были выстроены мощные стены. Сочетание природных и рукотворных укреплений делало город практически неприступным.
Сам город располагался в центре кратера и был окружен пахотными землями. В итоге внешняя стена была невероятно длинной, и для ее обороны требовались тысячи солдат. Стена была снабжена множеством сторожевых башен, так что, при наличии должного количества часовых, обзор местности под всеми мыслимыми углами был обеспечен.
Под самыми склонами кратера протекал Талабек, образуя удобную естественную гавань. Здесь, за городскими стенами, выросло поселение Талаграад — самые настоящие трущобы, где было всего несколько тысяч местных жителей, зато без счету — торговцев и моряков, которые каждый день прибывали в город. Вдоль доков проходили улицы со множеством таверн, где пили и дрались матросы, воры, контрабандисты и проститутки.
Альбрехт широко улыбнулся, когда корабли приблизились к порту.
— О, вот это место по мне.
— Мы здесь не задержимся, Альбрехт. Ни единой лишней минуты, — строго сказал Стефан.
Сержант испустил вздох.
— Вот как, даже не выпить и не перекинуться в картишки? Сразу видно — война приближается.
Он подмигнул капитану.
— Ты сегодня в хорошем расположении духа, сержант.
— Не отрицаю, капитан.
— Спасибо, что не называешь меня выборщиком, а то уж очень действует на нервы.
— Я сегодня такой довольный, капитан, потому что мы, наконец, сможем сойти с этого чертова корабля. Ненавижу воду. Мне от нее просто-таки худо становится.
— Пуленепробиваемый сержант Альбрехт боится воды? Вот уж никогда бы не подумал.
— Да нет, и, уж пожалуйста, не повторяй — я не боюсь, просто… укачивает.
— Разумеется.
— Я солдат, капитан, и привык не упускать маленькие удовольствия.
Стефан поднял бровь.
— Объятия красавицы и возвращение с корабля на твердую землю — неужто все едино? Видимо, что-то из этого ты делаешь неправильно, старик.
— Старик? Ты что, думаешь, раз нацепил этот щегольской тесак, то я не смогу при необходимости вбить тебе в голову хоть немного здравого смысла?
Стефан рассмеялся и хлопнул сержанта по плечу.
— Что делать, раз уж иначе со мной нельзя, старик.
Глава 2
Улкжар Охотник за Головами ударил норскийца по шее обоими мечами, справа и слева. Лезвия встретились, и голова покатилась наземь. Он вытер мечи о плащ поверженного врага, поднял голову за волосы и повернулся, демонстрируя трофей.
— Я — Улкжар из рода Скелингов! — проревел он, переводя холодные голубые глаза с одного лица на другое. — Я — Охотник за Головами! Я ваш вождь! Так будет со всяким, кто посмеет пойти против меня!
Высокий норскиец шел, проталкиваясь сквозь медленно редеющую толпу. Он сел на большой камень, положил трофей рядом и достал из кожаного мешочка тонкую иглу из китовой кости и нить из медвежьего сухожилия. Смочив кончик нити слюной, он продел ее в игольное ушко и принялся зашивать рану на боку. Когда нить прошла сквозь живую плоть, он задержал дыхание, потом повторил движение снова и снова, пока не закончил. Он аккуратно завязал узел, откусил остаток нитки и стер кровь кусочком мягкого меха.
Оставалось честно признать, что после поражения, нанесенного Хротом, на него постоянно покушались соплеменники, прежде твердо уверенные в его непобедимости. Он тоже когда-то в это верил и вот теперь потерял авторитет, и на него смотрели просто как на человека, которого можно превзойти. Он себе постоянно напоминал, что принадлежит к рангу избранных. И как только они могли подумать, что смогут с ним справиться? Но все же они могли…
За последние несколько недель Улкжар прирезал не меньше пяти скелингов, претендующих на его место. И когда это только закончится? Неужели с его гибелью? Во всяком случае, нескоро. Он был сильнее любого из них, но годы давали о себе знать. Через несколько лет он должен был достигнуть возраста, в котором его собственный отец погиб от его же руки. В Норске у Улкжара осталось двое детей. Через пару лет Бьорн должен будет присоединиться к нему в военных походах. Не повторится ли история? Почему бы и нет — умереть, зная, что твой сын стал могучим воином? Всяко лучше, чем пасть от чьей-то еще руки. Но Князь Демонов, полководец Хрот сам претендовал на его череп, и Улкжар чувствовал, что так и будет. Скверно, ведь тогда кто-то другой займет его место, а его семья будет уничтожена новым вождем. Но таковы законы скелингов.
Улкжар потер бок, помотал головой и принялся вытягивать нить, зажав ее зубами. На коже остался ровный шрам, но более никаких следов. Вообще-то не было особой необходимости накладывать шов — и так зажило бы, но неровно, а он знал за собой некоторое тщеславие. Сунув иголку с ниткой обратно в мешочек, он встал и потянулся. В боку немного саднило, но он знал, что это скоро пройдет. Его сын Бьорн унаследовал способность к быстрой регенерации. Как-то мальчик в поисках съедобных раковин упал на камни и глубоко порезал руку. К гордости отца, ребенок не плакал, и за час рана полностью зажила, на ладони остался только неровный шрам. Улкжар хлопнул паренька по плечу.
— Ты действительно мой сын. Однажды ты станешь вождем скелингов, и все будут бояться твоего имени.
Улкжар подобрал отрубленную голову и зашагал по снегу туда, где его ждали Хрот со своими кьязаками и другие вожди. Приближаясь к собранию, он разглядел Хрота Кровавого, стоящего в середине и возвышающегося надо всеми. Князь Демонов кивнул тяжелой головой, приветствуя его. Присутствовали около тридцати вождей, колдун Судобаал и еще три низенькие фигуры в капюшонах. «Скавены», — с отвращением подумал Улкжар.
Проходя, он грубо отпихнул в сторону несколько вождей. Они обернулись и машинально потянулись к мечам, но сделать ничего не посмели. Он поглядел на них сверху вниз — все, кроме Хрота, были, по крайней мере, на голову ниже его. Рядом с Хротом лежала кучка черепов, и он бросил туда же голову норскийца.
— Череп для тебя, полководец, и для великого Карлота, Кровавого Бога.
Демон усмехнулся.
— Очередной бунтовщик?
— Да, полководец. Мои люди — могучие воины, но далеко не самые умные.
Колдун стукнул посохом, призывая всех к тишине. Вожди перестали переговариваться и повернулись к Судобаалу, который стоял рядом с Князем Демонов. Он казался еще более согбенным, чем всегда, изможденное лицо выражало безграничную ненависть. Да, он — орудие в руках демона, но все еще могущественный чародей.
— Наших разведчиков сегодня уничтожили, — сказал Судобаал. Вожди нервно переступали с ноги на ногу. — Это было колдовство. Наш друг Слепой, — тут один из скавенов поклонился, — сообщил, что нашего союзника на западе убили. Он умер, не успев исполнить свой долг до конца. Хотя…
— Я займусь его душой в Царстве Хаоса, — пробормотал Хрот.
— Хотя он смог распространить чуму и раздоры повсюду, не без помощи Слепого и его союзников, и расчистил путь на юг, но город занять не сумел и к нашему прибытию не подготовился.
— Чего еще ожидать от полудохлых почитателей Нургла, — сказал один из вождей.
Другой выругался и сердито посмотрел на оратора.
— Довольно! — рявкнул Хрот, и они затихли.
— Также от людей Слепого мы знаем, что убийца нашего союзника занят укреплением Ока Леса.
Вожди зашептались, и Улкжар озвучил их мысли:
— Наш союзник не смог войти в город, и там окапывается, готовясь к атаке, его убийца. Так почему нам не изменить планы, повелитель Хрот? Мы могли бы оставить в покое Око Леса и ударить по другой цели, так? Разнести города на юге, не знавшие еще ярости нашего народа? Или пойти на восток и взять город Белого Волка?
— Город Белого Волка однажды падет, но атаку на него поведу не я, — сказал Хрот.
— Если в Оке Леса достаточно воинов, его почти невозможно взять, полководец, — заметил кто-то из вождей.
— Мы сокрушим его и вырежем всех мужчин, женщин и детей, — прогремел демон, сверкая огненными глазами.
— Что скажет Слепой? Вы поможете нам взять Око Леса? — прошипел Судобаал.
Один из скавенов вытянул руку из-под плаща. Рука была покрыта серым, поеденным молью, запаршивевшим мехом. Бледные пальцы отвели капюшон с изрытой оспой морды. Из молочно-белых глаз тек гной, колючие усы казались обгрызанными. Раскрылась пасть с большими желтыми зубами. За этим последовало несколько резких выдохов — очевидно, нечто вроде смеха. Скавен кивнул Судобаалу и Хроту, выказывая согласие и поддержку.
— Глупая авантюра, — начал один из вождей.
Хроту это основательно надоело, и он двинулся к говорившему. Остальные расступились. Он схватил человека красными ручищами, оторвал ему голову и кинул останки на землю.
— Довольно разговоров. Я жажду битвы. Мы пойдем в атаку. Вожди, немедленно ведите свои племена к городу, к Оку Леса. Я хочу увидеть его падение.
Стефан фон Кессель внимательно осмотрел оборонительные сооружения, пока вел армию Остермарка через огромные ворота крепости, по обе стороны от которых стояли исполинские статуи Ульрика, древнего бога битвы, зимы и волков, и его брата Таала, бога дикой природы. Крепость представляла из себя впечатляющее сооружение, выстроенное в склоне кратера. Она охраняла единственный вход в Талабхейм — туннель длиной полмили.
Инженер Маркус всматривался опытным глазом, но не мог найти, к чему бы придраться.
— Просто чудо фортификации, — восхищался он, разве что не дергая Стефана за рукав. — Видите, как расположены башни? А как углы направлены внутрь? Просто-таки площадки для расстрела. Враг с неизбежностью попадет сюда, и тогда в него можно будет палить со всех сторон. А если вдруг стены будут заняты, сами башни могут служить маленькими крепостями — смотрите, как выстроены линии огня: укрыться негде. И никаких квадратных башен! Углы ведь уязвимы, так? И главное, как все просто и хорошо сделано…
— Пожалуй, да, инженер, — откликнулся Стефан.
Он поднял глаза и увидел острия прутьев решетки, которую, несомненно, опускали перед атакой. По обе стороны виднелись и бесчисленные отверстия, сквозь которые солдаты могли лить горячее масло и сыпать камни на нападающих.
Сразу за воротами начинался туннель сквозь стену кратера. Конца видно не было.
— Великая Верена! — кричал Маркус. И было отчего. Стефана тоже впечатлил туннель, достаточно широкий, чтобы могли свободно разъехаться две повозки, освещенный факелами через каждые двадцать шагов. — Его небось строили не один десяток лет.
— Штурмовать такое невероятно сложно. — Стефан оценивал туннель с позиций воина. — Но почему его называют Путем Волшебника? — спросил он одетого в красно-белую форму местного сержанта, которого прислали встречать остермаркцев.
— Никто толком не знает. Некоторые считают, что туннель был создан с помощью магии, другие полагают, что название происходит от бесчисленных волшебников и колдунов, которых водили на суд в Талабхейм. Правду, наверно, мы никогда не узнаем. Впрочем, не так давно тут и на самом деле прошел волшебник… Точнее, волшебница. Эльфийка. Представьте себе, и кожа такая белая, как у мертвой. — Сержант даже вздрогнул. — Я ее боюсь. Говорят, должна помочь в обороне.
Стефан поднял брови.
— Аурелион. Не сомневаюсь, что ее искусство очень пригодится, — сказал он, все еще удивляясь. — Кстати, я думал, что барон лично выйдет встречать нас.
Сержант смущенно прокашлялся.
— Молодой барон болен, прикован к постели. Он уже не один месяц не покидает опочивальни.
Альбрехт встревоженно покосился на фон Кесселя.
— Говоришь, болен, — ответил капитан, — а чем именно?
— Не знаю. Некоторые считают, что это чума. Честно говоря, капитан, я рад, что вы прибыли. Может, теперь у нас появится шанс.
— Попробуем выстоять. Думаю, барон прекрасно знает здешние оборонительные сооружения.
Сержант рассмеялся.
— Этот зеленый дурачок? Ну, отец его был воином и полководцем, но молодой барон! Нет, просто запуганный юноша, которому страшно исполнить свой долг. Говорят, что с ним все время сидит жрец Морра. Парень боится в любую минуту помереть — что ему эта оборона Талабхейма?
— О господи, — выдохнул Альбрехт.
Они подошли к выходу из туннеля и увидели еще одну крепость, столь же хорошо укрепленную. Из бойниц выглядывали жерла пушек, направленные на туннель, виднелись еще одни крепкие ворота с подъемной решеткой.
Пройдя через открытые ворота, Стефан попал на еще одну «расстрельную площадку». С выступов, напоминающих балконы, защитники могли сеять смерть на любого, кто здесь появится, расстреливая его из пушек.
— Крупная картечь, — сказал инженер. — Эти пушки зарядят сотнями пуль, гвоздями и прочими металлическими штуковинами, завернутыми в холст. И все, кто сюда сумеет-таки добраться, будут изорваны в клочья.
На свету Стефан заморгал и прикрыл глаза ладонью. До самого Талабхейма была еще не одна миля. Перед ним простирались промерзшие поля, на которых работали крестьяне, словно войны на свете и вовсе не было. Он вздохнул.
— Отведите меня к барону.
Глава 3
Барон Юрген Криглиц, граф-выборщик Талабекланда, перевернулся в мокрой от пота постели, пробуждаясь от беспокойного сна: в дверь снова постучали. В животе у него все сжалось, кожа горела от лихорадки, дыхание в горле перехватило. Он сухо, болезненно откашлялся, забрызгав подушку кровью, и слабо отозвался.
Он был молод, но в немытых волосах уже появилась седина, лицо выглядело изможденным. Его отец сражался в Великой Войне, и его дело должен был продолжить единственный сын. Тихий юноша, вечно сомневающийся в себе, стал игрушкой в руках политиков, жрецов и отцовских советников. Будучи далеко не глупым, он прекрасно понимал, что происходит, но совершенно не представлял, что же надо делать. Его отец был прирожденным воином, любимцем Талабекланда, искусным в политике — вот этих качеств его сын и не унаследовал. Никто не скорбел более Юргена, когда новость о смерти его отца достигла Талабхейма. Вместе с графом погибла почти вся армия, и древний город было практически некому защитить. Когда на следующий день Юргена назначили выборщиком, лицо его было бледно.
Дверь открылась, и слуга ввел пожилого придворного.
— Благородный господин, вам сегодня лучше? — Это был настоящий политик, искусный интриган и манипулятор. Юрген понимал, что пытаться конкурировать с ним абсолютно бесполезно. Не дождавшись ответа, придворный продолжал: — Господин, силы Хаоса приближаются к Талабхейму, но, хвала Таалу, у нас есть надежда: к нам на помощь прибыла армия Остермарка. Уже созван военный совет — вы в силах участвовать, или мы вольны принимать решения, насколько это возможно в ваше отсутствие?
— Мне плохо. — Юрген снова закашлялся и плотнее завернулся в покрывало, отворачиваясь. — Разбирайтесь без меня.
— Как пожелаете, мой господин, отдыхайте. Государственные дела не останутся без внимания. — Придворный низко поклонился.
Юрген услышал шаги и то, как тихо закрылась дверь.
Юрген умирал. Жрица Шаллии со слезами на глазах сообщила, что ему оставалось жить не более года. Сначала он решил, что заболел, не выдержав тягот новой должности, ненавистных интриг, политиканства и ударов в спину. Он знал, что слаб. Желудок постоянно беспокоил, кислота жгла изнутри. Шли месяцы, головная боль усиливалась, и он слег в постель, отказавшись от выполнения обязанностей. Поговаривали, что у него было что-то вроде рака мозга, явно смертельное.
Он крепко закрыл глаза. Боль была такой сильной, что смерть казалась желанным избавлением. Он провалился в сон.
Благословенное забытье прервали голоса за дверью. Он надеялся, что люди разойдутся и дадут ему хотя бы умереть спокойно, но голоса стали громче, и дверь распахнулась.
— Сюда нельзя, сэр! Барон серьезно болен!
— Он нужен Талабхейму и Империи! — отозвался сердитый властный голос. — Я буду говорить с выборщиком.
Юрген снова закрыл глаза, притворяясь спящим. Кто-то тяжело протопал к его постели.
— Милорд Криглиц, вы должны проснуться и исполнить свой долг. Ваш город и ваш народ нуждаются в вас. Криглиц! — Юргена потрясли за плечо, и он с трудом разлепил веки. Перед ним стоял человек с изуродованным лицом. — Мне нужно поговорить с вами, господин.
Юрген устало сел. Слуга суетливо поправил подушки у него за спиной.
— Простите, господин, он ворвался сюда, и я не смог его остановить.
Юрген слабым жестом отклонил извинения.
— Не важно, — обреченно сказал он, оглядывая пришельца. — Остермарк. Наши земли давно враждуют. Кто ты и как посмел ворваться сюда? — спросил он, пытаясь казаться сильным и ненавидя слабость собственного голоса.
— Я капитан Стефан фон Кессель. Я пришел помочь Талабхейму в трудную минуту. Время вражды давно прошло, нас должна объединить служба Императору, да благословит его Зигмар.
— Капитан? Простой капитан с Рунным Клыком Остермарка?
Стефан помрачнел.
— Я стану выборщиком по возвращении в Остермарк. Это не то, чего я хотел бы, но это мой долг. И у вас, господин, есть долг перед Талабхеймом и Империей.
Больной закрыл глаза и слабо вздохнул.
— Мне недолго осталось. Морр скоро придет за мной. Оставь меня в покое.
— Господин, но через несколько дней начнется осада города! Вы что, будете лежать здесь и ждать, когда все рухнет?
— А что еще мне делать? Я умираю. Оставьте меня.
— Но вы еще живы! Однажды я видел вашего отца. Гордый человек, великий правитель и настоящий герой. Я скорбел о его гибели и поднимал за него поминальную чашу. Настоящий герой Империи.
— К чему это ты? Пришел сюда унижать меня?
— Слушай, думаешь, твой отец сейчас смог бы гордиться тобой? Закопался в постель, как ребенок, и увиливаешь от обязанностей, позволяя всему, за что он так долго сражался, рассыпаться в прах?
— Но я не мой отец! — резко сказал Юрген и подался вперед, затем снова упал на подушки. — Жаль, что я не силен, как он, но ничего поделать нельзя. От меня толку не будет.
— Наденьте доспехи, господин, — сказал Стефан несколько мягче. — Вашим солдатам нужен полководец! Просто видеть, как вы идете по укреплениям, — это дорогого стоит! Покажите, что вы будете сражаться вместе с ними!
— Я… я не могу. Оставьте меня в покое.
— Вы поручите оборонять город этим политиканам? Вы сможете запятнать честь своего рода? Жертвоприношение вашего отца для вас — пустой звук?
Юрген закрыл глаза.
— Я очень любил отца, но мне с ним не сравниться. Он был силен, я — нет. Я просто не могу. Не просите меня. — Он внезапно открыл глаза и подался вперед в неожиданном эмоциональном порыве. — Ты возглавишь оборону! Ты можешь! Я знаю, что можешь. Веди мой народ. Ты дашь им больше надежды, чем я.
— Проклятие, твоим солдатам нужен ты! — взорвался Стефан, теряя терпение. — Эй, парень, соберись!
Юрген умоляюще посмотрел на него.
— Я умираю.
Лицо Стефана ожесточилось.
— Хочешь, чтобы тебя запомнили таким? Смерть выдает человека с головой, Криглиц. Можешь сгнить здесь, в своей постели, а можешь надеть броню и воодушевить войска. Веди их, и, если падешь в бою, тебя запомнят как выборщика, который отдал жизнь, защищая свою столицу, сражаясь бок о бок со своими солдатами. Тебя навечно запомнят как героя Талабекланда, который умер на службе своему Императору.
В опочивальне повисло молчание. Юрген по-прежнему умоляюще смотрел на капитана.
— Я… я не могу.
— Тогда будь проклят, мне плевать. Сиди здесь и дожидайся смерти!
Капитан вышел, хлопнув дверью.
— Я… могу быть полезен, милорд? — заговорил слуга.
Юрген, не обращая на него внимания, снова улегся. Он завернулся в одеяло и ждал, пока слуга не уйдет, и, когда тот тихо выскользнул из комнаты, свернулся калачиком. Он себя ненавидел.
Последующие дни были наполнены лихорадочной деятельностью. На стены доставляли десятки тысяч арбалетных стрел и пуль, на башни поднимали пушки и мортиры. Солдаты располагались на стенах, но они тянулись на много миль, и людей явно не хватало. Основная атака ожидалась со стороны Пути Волшебника, и там сосредоточились главные силы. Внешняя крепость должна была принять первый удар, и в ней расположились мечники фон Кесселя и половина солдат Талабхейма. Двести стрелков с ружьями стояли на стенах, восемнадцать пушек и восемь мортир были готовы сеять смерть на приближающегося врага. Стефан собирался удерживать крепость как можно дольше, чтобы ослабить нападающих. Солдаты принимали эту миссию со стоической гордостью, хотя и знали, что уцелеть едва ли удастся.
Разведчики Вильгельма сообщили, что противник уже приближается. Он неумолимо надвигался на город, собирая по лесам все новые и новые банды, и вчетверо превосходил имперские войска по численности. Но укрепления Талабхейма были такими мощными, что подобное соотношение выглядело не катастрофическим, а приемлемым и даже благоприятным.
Но фон Кесселю было не по себе — он боялся, что какие-нибудь злые чары сведут на нет все затраченные усилия. Вильгельм вполголоса поговорил с ним и с Рейксмаршалом и рассказал о том, что видел издалека демона, ведущего войска Хаоса. В глазах говорящего явственно отражался страх, и Стефан встревожился — он был уверен, что уже ничто не может напугать хладнокровного убийцу.
— Мы все умрем, — сказал Вильгельм мрачно.
Стефан знал, что этот человек не склонен разбрасываться подобными утверждениями, и поэтому уверенность слов разведчика показалась ему особенно тревожным знаком.
Жителей Талаграада эвакуировали, и они нашли свое прибежище за стенами Талабхейма. Они печально шагали по Пути Волшебника. Некоторые отказались покидать дома и забаррикадировались там, надеясь пережить нашествие. Другие воспользовались суматохой и мародерствовали в опустевших жилищах; были жертвы. Богачи платили баснословные деньги за место на кораблях, отправляющихся в Альтдорф. Вскоре гавань и улицы городка опустели.
Аурелион и ее телохранитель вели себя с людьми холодновато-сдержанно. Они участвовали в обороне внешней крепости, что не могло не радовать Стефана Он видел их почти сверхъестественное мастерство в бою, изящные смертоносные движения и знал, что они будут сражаться до последнего. Даже подозрительные магические способности Аурелион могли оказать неоценимую помощь в противостоянии злым чарам.
Гунтар то и дело прохаживался по стенам, и его присутствие удивительным образом поднимало боевой дух солдат. Казалось, он с нетерпением ждет начала битвы. Жрец подшучивал над солдатами, рассказывал неприличные истории и раскатисто хохотал.
Альбрехт работал без устали, выкрикивая приказания и раздавая инструкции. Он спал урывками, не снимая лат, тут же, на стенах, и так же немилосердно гонял своих людей, стремясь убедиться, что они все поняли и готовы к бою.
Рыцари Рейкландгарда оставались в резерве — один из двенадцати конных отрядов, готовых в любой момент отразить атаку и защитить пробитую брешь от вторжения.
Сам город, лежащий в двух милях от Пути Волшебника, был полон беженцев из Талаграада. Стража не знала покоя — то и дело приходилось разнимать ошалевших от голода и ужаса бездомных людей. О бароне Юргене Криглице не было слышно ни слова.
Наконец Вильгельм и его люди, измученные и окровавленные, прибыли во внешнюю крепость. Им спустили со стен веревки.
— Идут, — коротко доложил Вильгельм.
И тут забили барабаны.
Хрот стоял на холме, глядя на имперский город яростными вожделеющими глазами. Тысячи факелов поднимались в воздух при каждом ударе барабанов. Воздух сотрясался от грохота. Этот бесконечный шум должен был заставить пугливых людишек дрожать от страха, но сердце Хрота лишь билось быстрее в предвкушении резни. О, как он ждал этой минуты! Полководец облизал губы раздвоенным языком. Скоро он займет Сердце Империи, и это приблизит неизбежную гибель цивилизации.
Хрот взревел, и раскатистый звук отразился от стен, окружающих город. Барабанный бой затих. По второму крику полководца огромная армия пошла на приступ.
Глава 4
Почти неделю длилась бесконечная осада Талабхейма. Силы Хаоса терпели тяжелые потери: взобраться на склоны кратера оказалось почти невозможным, и защитники крепости уничтожали всех, кто только смел приблизиться. Лестницы падали, погребая под собой людей, но их тут же поднимали снова. Защитникам города казалось, что на них надвигается бушующее море. Ночи были наполнены ненавистным грохотом барабанов, тревожащим сон солдат, и до рассвета не гасли тысячи костров и факелов; солдаты были до предела измотаны состоянием постоянной боевой готовности и бурными стычками. Они отдыхали при любой возможности, но это было крайне редко. Силы Хаоса атаковали Талабхейм со всех сторон, и на стенах города, по всей их впечатляющей длине, приходилось держать солдат.
Стефан фон Кессель и маршал знали, что пока это еще только пробные атаки, основной штурм начнется у единственного настоящего входа в Талабхейм — у крепости, охраняющей туннель. Но хоть людей и не хватало, пришлось выделить силы и для охраны городских стен, чтобы не было ни единого участка, оставшегося без присмотра. Сами воины, конечно, предпочли бы стоять у главного входа.
Стефан пришел в отчаяние.
— Долбаные стены, им же конца нет и не предвидится! Были бы они только вокруг самого города, мы бы год продержались!
Его успокоило только замечание маршала.
В кузницах Талабхейма днем и ночью отливались пули и ядра, мастера неутомимо изготовляли стрелы. Храм Шаллии был переполнен, и дворец барона Юргена превратили во временный госпиталь. Туда каждый день свозили раненых, которым предстояло проходить лечение под надзором жриц и их добровольных помощников из числа горожан. По залам бродили мрачные жрецы Морра, пытаясь облегчить тем, чьи увечья были смертельны, переход в иной мир.
Фон Кессель посетил разные участки стены, стремясь приободрить солдат. Воины Талабхейма очень уважали его за то, что капитан сам сражался вместе с ними и не требовал ничего, что не мог бы сделать сам. Силы Хаоса пробили в обороне несколько брешей и хлынули на открытое пространство, как хищная саранча. К счастью, их вовремя остановили бдительные рыцари.
Все выглядело так, словно противник стремился взять Талабхейм как можно быстрее, невзирая на значительные потери, и Стефан прекрасно понимал почему. Император Магнус был уже на марше, и в случае неудачной осады силы Хаоса были бы обречены. Но Стефан должен был держаться любой ценой: завладев городом, враг смог бы обороняться практически бесконечно.
Стефан проводил большую часть времени в крепости, охраняющей Путь Волшебника. Выстрелы из пушек, мортир и ружей выкашивали тысячу за тысячей. Тех, кто карабкался на стены, встречали неутомимые солдаты Империи, и свежие трупы падали в огромные кучи мертвых тел, валяющихся внизу. Стояла ужасающая вонь, и Стефан беспокоился, как бы не распространилась зараза. Над трупами вились целые тучи мух, вызывая жуткие воспоминания о том, как несколько недель назад был побежден узурпатор Грубер.
Как только откатывалась очередная волна атакующих, солдаты устало падали, кто где стоял. После первых атак они еще шумно ликовали, подогретые боем, но потом становились все тише и неохотно переговаривались. В их покрасневших от бессонных ночей глазах не было жизни, головы были низко опущены. Но по первому приказу они вскакивали и были готовы снова сражаться.
— Опять наступают! — закричал кто-то, и вновь закипел бой.
Стефан фон Кессель вонзил меч в смотровую щель шлема воина в черных доспехах, и тот кубарем полетел с лестницы. Слева кто-то заорал нечеловеческим голосом, и капитан увидел, как пошатнулся боец со смертельной раной в горле. Тяжеловооруженный воин в рогатом шлеме с ненавистными знаками Хаоса показался над стеной, рыча и размахивая двумя клинками. Он убил одного человека ударом в голову, другого — в грудь. За ним следом лезли еще воины, а первый шагнул вперед на освободившуюся площадку.
Стефан с криком бросился туда, целясь в голову неприятеля. Гигант принял удар на острие меча и ответил на него, попав шипастой булавой в щит капитана. Тот отшатнулся, но и его противник внезапно остановился с торчащим из груди тонким лезвием. Он тяжело упал, и Стефан увидел двоих эльфов, размахивающих мечами с такой скоростью, что клинки выглядели сплошным световым пятном. Они двигались, словно танцуя, грациозно отклоняясь от ударов и разя со смертоносной быстротой. Некоторые мечники Стефана присоединились к ним, стремясь защитить своего командира, но по сравнению с эльфийскими их движения казались медленными и неловкими. Однако в бою они действовали не менее эффективно, сокрушая воинов Хаоса тяжелыми мечами.
Стефан поднялся на ноги и снова вступил в бой. Он ударил очередного нападающего щитом по лицу, другому досталось рукоятью меча. Капитан схватил лестницу, по которой тот карабкался, и оттолкнул ее. Лестница рухнула, увлекая за собой десятки бойцов.
На укрепления выскочил голый до пояса воин и ударом в спину убил облаченного в белое эльфийского мечника. Второй эльф посмотрел на товарища полными скорби миндалевидными глазами, и его клинок запел, обезглавливая убийцу. Но тут тяжелый топор обрушился на серебристый шлем, прорубая его до самого черепа, и эльф упал, не проронив ни звука.
У стен поднимались все новые лестницы, их было много, слишком много. Стрелки из башен по обе стороны стены палили без остановки, мгновенно перезаряжая пистолеты и пушки и практически не промахиваясь, но казалось, что потоку воинов Хаоса не будет конца.
Стефан изнемогал от усталости. Штурм длился уже почти неделю, причем в разных местах, но крепость у Пути Волшебника враг не оставлял в покое ни на миг. Земля была покрыта грудами мертвых тел, более всего там, где углы стен обращены вовнутрь. Лучники и арбалетчики безжалостно выкашивали ряды противника, и гнилостный запах становилось совершенно невозможно переносить.
Очевидно, более долгая и не такая беспорядочная осада была бы эффективнее, но имперские войска приближались, а силами Хаоса руководил, как показалось Стефану, не слишком искусный полководец, который предпочитал гонять своих людей в атаку до тех пор, пока они у него вообще оставались. А ведь их было немало, и Стефан знал, что, как доблестно ни сражались бы его бойцы, первая крепость должна вскорости пасть.
Талаграад превратился в дымящиеся руины, гавань была завалена трупами. Жителей, не решившихся на эвакуацию, колесовали и насаживали, дико орущих, на длинные копья. Эти жуткие приношения богам Хаоса (иначе их было трудно истолковать) деморализовали солдат, которые прекрасно видели, как некоторых людей, еще живых, уже клюют падальщики.
В толпе воинов Хаоса то и дело попадались огромные звери и неуклюжие великаны в грубых доспехах с гигантскими бревнами, которыми они пытались с разбегу пробить стены. Ковыляли тролли с шипастыми спинами. Это были злобные создания, ужасные плоды мутации: то двухголовые, то с несколькими руками. Стефану прежде уже доводилось биться с троллями, но то были живущие в горах тролли в каменном облачении, а не такие уроды, искаженные постоянным присутствием Хаоса, при этом практически неуязвимые: в грудь одному из них попало пушечное ядро, разнесло всю грудную клетку, но существо поднялось и двинулось дальше, а его переломанные кости начали срастаться прямо на глазах.
Стефан убил еще одного врага ударом в грудь и вытер кровь со лба. Он почувствовал, как сотрясаются земля, крепость и даже лес, и посмотрел, что там еще за новая напасть. Глаза его расширились при виде гиганта, несущего в могучей ручище целое дерево.
Существо было ростом футов пятьдесят, на широком лбу торчали витые рога. Вокруг шеи урода висело ожерелье из человеческих конечностей, и даже видавшего виды Альбрехта испугала разверстая пасть прямо в животе существа. Гигант шагал сквозь толпы воинов Хаоса и, приблизившись к крепости, перешел на бег.
В его лицо и грудь полетели стрелы, но вреда от них было не больше, чем от укусов насекомых. Гигант ревел, и земля содрогалась от каждого его шага. Не замедляя бега, он бросился на стену, и люди в испуге отскочили подальше, а потом попадали от мощного удара, да и сама стена треснула, и на землю посыпались камни.
Стефан рухнул на колени. Огромная голова монстра оказалась совсем рядом, пугающе близко. Гигант поднял дерево над головой и ударил им по стене, убив сразу дюжину солдат. Он жестоко расхохотался, брызгая слюной, и снова замахал деревом. Но внезапно он выронил свое оружие и взвыл от боли, тряся раненой рукой: эльфийский мечник отрубил ему два пальца. На лице отразился какой-то совершенно детский гнев, и чудовище, схватив эльфа в кулак, стерло его в порошок.
— Цельтесь в глаза! — скомандовал Стефан, и воздух рассекла целая буря стрел.
Гигант отмахивался, словно от назойливых мух, пряча голову за укреплениями. Он нагнулся и ухватился за подъемную решетку, которая защищала крепостные ворота. Потянув за толстые прутья, он со скрежетом вырвал решетку, поднял ее над головой и забросил на одну из башен, так что часть древнего сооружения обрушилась.
Стрела погрузилась в один из трех глаз великана, он взревел и отшатнулся, наступил на какого-то воина Хаоса, потерял равновесие и рухнул на спину. Казалось, он летел целую вечность, и земля дрогнула от удара. С десяток воинов были просто раздавлены огромной тушей. Кожу агонизирующего гиганта утыкали стрелы и пробили сотни пуль, потом дело завершило пушечное ядро, превратившее рогатую голову в кровавое месиво. Но гигант уже успел сделать то, что от него требовалось: он вырвал с корнем решетку, и к деревянным воротам хлынули норскийцы с топорами. Товарищи держали у них над головами щиты, защищая от стрел и камней, градом сыпавшихся сверху. Лилось горячее масло, и многие кричали от боли. Но другие оставались невредимы и рубили крепкую древесину.
Стефан покинул стены и помчался по скользкой от крови лестнице вниз.
— За мной! — крикнул он группе мечников, бросаясь в сторожку привратника.
Там уже были сорок подчиненных сержанта Альбрехта — они баррикадировали дверь тяжелыми деревянными брусьями. Норскийцы лупили топорами с таким остервенением, что было ясно: через какие-то несколько минут дверь не выдержит натиска.
— Держитесь, люди Остермарка!
Внезапно дверь разлетелась целым градом щепок, и люди попадали наземь.
— Колдовство! — проворчал Альбрехт и повел мечников на врага.
Бой был страшен. Норскийцы бросались на мечников с удвоенной силой, их вел светловолосый гигант с двумя широкими мечами. Он рубил направо и налево, скоростью и силой далеко превосходя обычного человека.
Альбрехт зарубил несколько норскийцев, и Стефан со своими солдатами присоединился к сражающимся.
Улкжар Охотник за Головами прорубал себе путь, шагая по трупам. Одним мечом он блокировал удар, другим рассек шею того, кто собирался его нанести. Кровь хлынула фонтаном.
— Кровь — Кровавому Богу!
Стефан насадил на Рунный Клык одного из норскийцев, и кровь запузырилась в ране.
— За Зигмара и Императора!
Улкжар услышал имя ненавистного ложного божества и быстро обернулся, собираясь добраться до Стефана. Его тело было покрыто ранами и порезами, смертельными для обычного человека. Он походя снес кому-то голову и приготовился расправиться с человеком, посмевшим выкрикнуть имя ложного божества.
Стефан отступил на шаг, уклоняясь от описывающего широкую дугу клинка, и поднял перед собой Рунный Клык. Удар оказался огромной, сокрушительной силы, и капитан отлетел назад. Второй меч светловолосого дьявола был нацелен в живот, но и его удалось отбить. Щит выдержал, а рука онемела от колоссального напряжения. Восстановив равновесие, Стефан притворился, что метит противнику в голову, а сам быстро повернул меч в воздухе и ударил в живот.
Улкжар вовремя заметил это и отбился, но мощь клинка противника привела его в изумление. Здесь была смертоносная магия, магия, способная прикончить его, так легко переносящего любые раны. Он бросился в бой с удвоенной яростью, бешено размахивая обоими мечами и тесня капитана назад. Его искусство владения оружием было трудно переоценить. Какой-то мечник, пытаясь помочь капитану, пал от небрежного, почти ленивого удара. Другому меч пронзил сердце.
Поймав момент, Стефан кинулся вперед. Рослый норскиец словно ожидал чего-то подобного и попытался проткнуть Стефана мечом, но тот уклонился в последний момент и отделался болезненной, но не опасной раной в боку. Он закричал и упал на одно колено.
— Защитите капитана! — крикнул кто-то, и сзади на Улкжара обрушился тяжелый удар.
Он обернулся и заколол нападающего. Стефан, которого уже оттаскивали мечники, все видел.
— Альбрехт!
Сержант, насаженный на меч норскийца, обернулся на звук своего имени. С его губ капала кровь. Он успел встретиться глазами с капитаном, которого тут же унесли. Улкжар вытащил меч, и сержант упал замертво.
Враг ускользнул, и Улкжар взревел от ярости. Опустилась решетка, Стефана фон Кесселя унесли в туннель.
Оставшиеся в крепости имперские солдаты бились до последнего, но через несколько минут крепость пала, и все ее защитники погибли.
Глава 5
Более тысячи норскийских и курганских воинов лежали в туннеле, мертвые или умирающие. В замкнутом пространстве стоял тяжелый запах крови и смерти. Почти шесть часов назад была поднята решетка над проходом, ведущим из внешней крепости в туннель, и туда с воплями ринулись люди. Первый отряд, которому выпала честь идти на штурм, порвали в клочья пушечные ядра, но за ним последовали другие, и в течение шести часов Хрот отправлял все новых и новых бойцов прямо на жерла пушек.
Выпустили сотни чудовищных боевых псов, и они с ревом и лаем помчались по залитой кровью мостовой. Их безжалостно расстреливали, и кровь хлестала, смешиваясь с жижей под ногами. За ними последовали одетые в шкуры зверолюди, но их ждала та же участь.
Под завалами трупов собирались лужи крови. Усталых стрелков сменяли их товарищи, и офицеры Империи ходили среди них, пытаясь поднять боевой дух речами. Они полагали, что уже отбили элитные войска Хаоса и что теперь вражеский военачальник должен оттянуть своих подчиненных назад и атаковать с другой, менее защищенной стороны. Туннель был узок и пропускал одновременно лишь очень ограниченное количесво людей, так что оказалось возможным останавливать любую атаку на расстоянии не менее тридцати ярдов. Хрот терял терпение, но его совершенно не интересовали масштабы потерь. Все новые отряды уходили на штурм, но лучшие, вернейшие воины оставались рядом с командиром и ждали своего часа. Он знал, что конец близок, и предвкушал его.
Хрот чувствовал, что Кхорн доволен: резня была ужасна. В конце туннеля ворота и решетка были открыты, там стояли ряды стрелков и сеяли смерть вокруг себя. Выстрелив, каждый опускался на одно колено, чтобы другие, у него за спиной, могли прицелиться, передавал оружие назад и забирал только что заряженное другое ружье. Первые же выстрелы, около сотни за минуту, унесли немало жизней, а уцелевшие бросились назад, затаптывая своих товарищей. За первый же час было израсходовано девять бочек заряда и погибла не одна сотня атакующих. Одну пушку неправильно зарядили, и она откатилась назад, другая взорвалась, убив весь орудийный расчет и дюжину оказавшихся рядом солдат Остермарка. Туннель был заполнен дымом, и солдаты стреляли вслепую, боясь, что враг приблизится к ним под дымовой завесой.
Хрот двинулся на колдуна, сверкая глазами, демонстрируя острые зубы.
— Сделай это сейчас, колдун, покажи, что ты еще на что-то способен.
Судобаал, сгорбленный, бледный и изможденный, с темными кругами под глазами, взглянул на своего господина и тут же опустил голову, бормоча:
— Да, хозяин.
Стефан, страдая от раны в боку и неудобной повязки, остановил солдат, когда по туннелю разнеслось колдовское пение. От слов у него по коже пробежали мурашки, в животе похолодело. Заклинания звучали ужасно и неестественно, голос напоминал о ночных кошмарах и безумии. Но Стефан заставил себя успокоиться и прошел вдоль рядов стрелков, торопливо перезаряжающих ружья дрожащими руками, стремясь показать, что их капитан, как всегда, с ними.
— Не бойтесь злых чар, — говорил он. — Наш Император Магнус одолел силы Хаоса под Кислевом, а мы одержим победу под Талабхеймом. Зигмар поведет нас, и мы сотрем их с лица земли.
Пение продолжалось, оно становилось все громче и громче, звуки отражались от изогнутых стен. Стефан обернулся к стоящей рядом с ним эльфийской деве. Ее лицо было, как обычно, лишено эмоций.
— Госпожа, — тихо сказал он, — что это за адский звук?
Аурелион помолчала, плотно сжав тонкие губы.
— Это молитва темным богам, — сказала она, наконец, красивым мелодичным голосом. — Она отвратительна. Успокойте войска, капитан.
Стефан приказал всем умолкнуть. Было слышно только гортанное пение в туннеле. Солдаты вглядывались в темноту, пытаясь рассмотреть того, кому принадлежал голос, но видели лишь пустоту, в которой корчились умирающие.
Аурелион закрыла глаза, и ее губы начали беззвучно двигаться. Она запрокинула голову, тщательно выговаривая слова заклинания. Изо рта ее потянулся легкий туман, пополз вниз и заклубился у ног, продолжая расстилаться по земле.
Стефан непроизвольно дернулся в попытке отступить, но остановился. Туман вился вокруг его сапог, ногам было тепло и их немного покалывало — довольно приятное ощущение. Потом он охватил бочки с порохом и ноги солдат Остермарка, молчаливо ждущих с заряженными ружьями. Кто-то заметил это и раскрыл рот от изумления, другой зашептал: «Колдовство…», но Стефан положил руку ему на плечо, призывая к тишине. Солдатам явно было страшно, но они не двигались с места.
Глаза Аурелион распахнулись, они были черны; слова звучали громче, голос завораживал и пугал. Зловещее пение сбилось на миг, и дьявольский колдун словно бы задохнулся, потом гневно продолжил. Стефан с беспокойством смотрел на Аурелион: из ее носа капнула кровь, голос казался напряженным. В туннеле звучали ужасные, омерзительные слова, среди которых одно то и дело повторялось: Кхорн.
Оно беспокоило, словно сами звуки этого слова были запятнаны порчей. Стефану стало не по себе, его кровь закипала от внезапного приступа гнева, зубы были крепко стиснуты. Мозг ненадолго затуманили видения кровопролития и резни, и он крепко сжал пальцы вокруг рукояти меча.
Черная кровь заструилась из носа Судобаала, он с явным трудом выговаривал заклинания. Ему сопротивлялась какая-то сила, и он почувствовал страх. Огненные глаза Хрота сузились, но колдун нашел в себе силы продолжить заклинание. Пот стекал по его морщинистому лицу. Он приблизился к кульминации, самой важной и трудной части. Одна неправильно произнесенная фраза, один неверный звук — и вместо ожидаемого результата его ждет вечное проклятие. Душа разрывалась в клочья, силы, которые он призывал, должны были вот-вот поглотить его. Но еще страшнее был гнев Князя Демонов, который сам был готов скорее пожрать его душу, чем дать ему прервать заклятие.
У колдуна задрожали ноги, и он схватился за посох, чтобы устоять. Пение его стало громче. Кровь снова потекла из носа и из ушей. Сосуды в глазах лопнули, и он опустил веки, страдая от боли. По морщинам стекали кровавые слезы. Он поднял руку, похожую на птичью лапу, и выкрикнул слова, призывающие темные силы.
Пение резко оборвалось. Аурелион пошатнулась и упала бы, если бы один из телохранителей не подхватил ее хрупкое тело. Эльфы быстро удалились через двор на свежий воздух за стенами Талабхейма.
Пока еще можно было докричаться до капитана, Аурелион пришла в себя и окликнула его:
— Берегись! Они идут!
Хрот с радостью услышал слова, которые должны были призвать создания, обитающие в царстве Кхорна, и довольно улыбнулся. Судобаал, весь в крови, рухнул на пол и потерял сознание, но на губах его осталась злорадная ухмылка.
По всему туннелю кровь, заливающая пол, начала кипеть и пузыриться. Из красной жижи поднялось нечто, ростом превосходящее человека. По его мощному телу стекали вязкие кровавые струи. Плоть под ними была цвета запекшейся крови, темная, лилово-алая. Существо расправило мощные плечи, напрягло мускулы, налитые силой. У него была длинная голова с огромными рогами, загибающимися назад, во рту теснились кинжалоподобные зубы. Раздвоенный язык метнулся вперед, словно пробуя воздух. Почуяв свежую человеческую кровь, существо вздрогнуло от ярости и возбуждения. Оно открыло страшные узкие огненные глаза. Это было порождение Кхорна, один из его верных солдат, кровопийца. Он испустил яростный рев, сжимая в руке тяжелый меч из черной стали с медной рукоятью, страшное оружие слуг Кхорна, и взмахнул им над головой.
Вдоль всего клинка были выведены сияющие руны Кровавого Бога. Кровопийца снова заревел и помчался по туннелю туда, где стояли солдаты Империи.
Из крови павших восстало множество подобных созданий. Это жертвоприношение было нужно им, чтобы выйти из царства Хаоса. Их было уже две сотни, и все мчались на битву.
Хрот Кровавый торжествовал. Он сам бросился в туннель, расправив алые крылья, кончики которых задевали стены. Алый туман ярости снизошел на него. Голос его перекрывал шум, создаваемый демонами Кхорна, и грохот имперских пушек.
Сотни пистолетных пуль полетели в первые ряды кровопийц. Но те все прибывали и прибывали, невзирая на то, что за первым залпом последовали второй, третий, четвертый… Хрот сам возглавил их и бросился на имперцев. Большинство пуль отскочило от его брони и красной кожи, но некоторые глубоко засели в теле и порвали крылья. Он просто не обращал на них внимания.
Одну из пушек направили прямо на него, но охваченному яростью Хроту все было нипочем. К ужасу орудийного расчета, залп не попал в цель, и Хрот понял, что Кхорн все еще благосклонен к нему. Он налетел на имперских солдат, и кровопролитие приняло серьезные масштабы.
Хрот приземлился, описав вокруг себя смертоносную дугу мечом и топором, и двенадцать человек упали замертво. Убитые отлетали к стене, кровь хлестала во все стороны. Он тяжело дышал, разгоряченный битвой. Демон У'зул, живущий в мече, требовал все больше смертей и разрушения, и владелец страшного оружия дал ему полную свободу.
Теперь, когда демон был выпущен, ярость, ненависть и мощь Хрота удвоились. Демон боролся с ним, стремясь подчинить его, но получалось наоборот. С каждым ударом сердца Хрота гибли три человека. Люди кричали от боли и ужаса, пока непобедимый воин кромсал их, а на смену ему уже спешили кровопийцы с тяжелыми мечами. Руки, ноги и головы разлетались в разные стороны.
— Назад! — крикнул Стефан. — В цитадель!
Он вонзил Рунный Клык в горло кровопийцы, тот упал и тут же снова превратился в лужу крови. Капитан колол и рубил демонов, пытающихся прорваться сквозь ряды солдат, и наконец, сумел выбраться из туннеля в цитадель, забрав с собой несколько человек.
— Уходите! Опускайте решетку!
Приказ тут же был выполнен, и тяжелая решетка преградила демонам путь. Многие солдаты остались на другой стороне, и Стефан клял себя за то, что не увел их раньше. Решетка с грохотом упала, давая последним из его солдат возможность подготовиться вместе с оставшимися защитниками крепости к решающей атаке сил Хаоса. Острые концы прутьев пригвоздили к земле нескольких кровопийц, разрубив некоторых из них пополам. Тела тут же растеклись лужами густеющей крови. Князь Демонов со всего размаху ударился о решетку и погнул ее, но не выломал. Его глаза и рога пылали, он бился о решетку снова и снова, нещад но ее уродуя. Кровопийцы вырезали тех, кто оказался по ту сторону. Огромный крылатый демон встал на колени и ухватился за прутья руками, напряг мускулы, и металл заскрипел, поддаваясь его мощи.
— Быстрее! — кричал Стефан, выбегая на свет. — Сюда! Готовьте пушки!
Люди на галереях заряжали мортиры. Внизу была продолговатая площадка, на которой можно было перебить демонов, не дожидаясь, чтобы они прорвались в Талабхейм. Галереи и бойницы, откуда должна была вестись стрельба, были безопасны — добраться туда враг мог лишь изнутри, то есть после захвата крепостных стен.
Капитан и его люди выбежали из внутренней цитадели, моргая на ярком солнечном свету. Маршал собрал последних защитников крепости в поле. Стефан молился, чтобы пушки на расстрельной площадке хорошо сработали и дали врагу серьезный отпор. Это было просто необходимо — людей оставалось до обидного мало.
— Коня! — закричал капитан.
— Вот и все, — сказал Маркус, глядя, как последние солдаты вместе с капитаном покидают внутренюю крепость, последний рубеж перед Талабхеймом.
Инженер распорядился, чтобы его любимый «Гнев Зигмара» поставили над последней расстрельнои площадкой, и решил, что, когда придет его последний час, использует великолепную боевую машину, чтобы как следует ударить по орде Хаоса. Все пушки были заряжены и приведены в состояние полной боевой готовности.
Внезапно кто-то из орудийного расчета громко выругался.
— Что такое?
— Вот, палец попал под шестеренку. Больно, аж жуть.
— Ну, если ты беспокоишься только об этом, тогда либо ты храбрее меня, либо просто дурак. Думаю, последнее больше соответствует действительности. Как Ганс?
— Потерял много крови, но еще жив.
К стене привалился человек, явно находящийся без сознания. Кровь пропитала торопливо наложенные повязки и стекала наземь. Беднягу ударила в живот шальная пуля, рикошетом отлетевшая от стены. Маркус был почти уверен, что он не выживет. А жаль, один из самых толковых артиллеристов. Но, может, даже это будет уже не важно — осада явно близилась к концу, и инженер видел ее возможное завершение в черном свете.
Маркус полагал, что враг пойдет через расстрельную площадку. Он был слишком многочислен, чтобы надеяться, что пушки перебьют всех, но уничтожить до тысячи вражеских солдат — это, пожалуй, реально. Пороха и картечи должно был хватить на полчаса непрерывной пальбы. Он надеялся, что за это время фон Кессель организует оборону и, если враг все же прорвется, уже сможет с ним совладать.
Инженер очень уважал капитана. Конечно, это был не самый большой умник и говорить не мастер, зато настоящий солдат, искусный и наделенный интуицией, — за это Маркус ценил его не меньше, чем самого маршала. Он знал, что капитан — закаленный в боях офицер, и если есть хоть какой-нибудь путь к победе, фон Кессель найдет его. Впрочем, инженер не питал особо радужных надежд.
Балкон, где он стоял рядом с «Гневом Зигмара», был футах в двадцати над мощеной расстрельной площадкой. Пятьдесят футов открытого пространства, защищенные восемью мортирами и могучим орудием — и не только. Уже кипятили масло, чтобы лить его сквозь щели, и солдаты заряжали пистолеты, чтобы уложить тех, кого не достанет картечь. Бойцы напряженно ждали, до них доносился рев безумной ярости. Они еще не видели врага, но знали, что его главные силы — это не люди.
Подъемный механизм решетки заскрипел, когда враг попытался ее поднять. Маркус лично осмотрел все детали заранее и знал, что попытка провалится. Мощные шестерни было невозможно сдвинуть, не разрушив их. Те, кто столпился внизу, очевидно, уже пришли к такому же выводу и пытались протаранить решетку, так что звон железа разносился повсюду.
Хрот снова бросился на решетку, и металл подался под его усилием. Он отступил и опять ударил решетку плечом, прогнув ее еще больше.
Ганс зашевелился, приходя в себя, — грохот металла проник в его помутившееся сознание. Он сидел в луже крови и стонал от боли и ужаса. Глаза с трудом открылись и увидели настоящий кошмар. Из крови поднимался демон, рогатый, огнеглазый. Ганс хотел было закричать, но горло пересохло, и слабый звук потонул в лязге металла. Кровопийца вышел из лужи крови, его крови, и разинул клыкастую пасть. Он вонзил страшный клинок в живот человека и покосился на других, которые стояли спиной к ужасной сцене. Демон прыгнул вперед, пьянея от крови, и убил ближайшего солдата ударом в спину.
Маркус обернулся, услышав жуткий рев и крики. Его лицо и шелковую рубашку забрызгала кровь уже обезглавленного бойца. Кровопийца, склоняясь над ним, успел убить еще двоих и вот теперь готовился кинуться на инженера.
Маркус запаниковал и отшатнулся назад. Меч врага ударил его в плечо, рассекая до кости. Он с воплем упал. Кровопийца подошел еще ближе, чтобы прикончить его, но получил пулю в спину и заметался, пытаясь отыскать невидимого противника. Огненные глаза сузились при виде солдата, торопливо перезаряжающего ружье, и демон рванулся туда, сметая всех на своем пути. С ревом накинулся он на человека, разрубив единым ударом грудную клетку.
Маркус чувствовал, как жизнь уходит из него вместе с кровью. Внезапно он почувствовал усталость и странное состояние покоя. Ему хотелось спать, только спать. Он закрыл глаза.
В течение минуты на балконе не осталось ни одного живого бойца. Разъяренного кровопийцу уложил ружейный выстрел, и в тот же миг от его смертоносного удара пал последний защитник крепости. Демон успел сделать свое дело — он заглушил пушки еще до первого выстрела.
Хрот снова с ревом бросился на решетку, и та не выдержала. С торжествующим рыком он помчался по мощеному двору внутренней крепости. За ним следовали кровопийцы и вся могучая армия Хрота Кровавого. Настал час последней битвы. Судьба Талабхейма висела на волоске.
Глава 6
Легион демонов вырвался из внутренней крепости, разнеся тяжелые ворота в мелкие щепки. Они устремились на поля Талабхейма в неукротимой жажде битвы. Стефан закричал, и в них полетели арбалетные стрелы, но если многие упали, то еще больше было тех, кто продолжал бег к узкой линии обороны. Огромный зверь, на котором сидел Стефан, зарычал на демонов, и всадник, успокаивая, потрепал грифона по холке. Это было великолепное создание — с головой орла и телом огромной львицы, невероятно сильное, оно могло с легкостью разорвать когтями воина в доспехах. Одним движением острого зубастого клюва оно убивало человека. Огромные глаза гневно смотрели на приближающихся демонов. Могучий и бесстрашный, грифон был поистине благородным созданием, и Стефан гордился, что тот был согласен носить его на спине.
Совершенно измученные мечники и алебардщики приготовились принять последний удар, подавляя страх. Впрочем, по-настоящему не боялись лишь последние двенадцать эльфийских мастеров меча, кольцом окружившие Аурелион. Стефан чувствовал, что страх и напряжение сковали его людей — да и его самого, и пытался придать им стойкость звуком божественного имени Зигмара.
Услышав голос капитана, огромный крылатый демон надвинулся на него и презрительно заговорил:
— Твой бог — ничто, жалкий смертный. — Он говорил на языке демонов, но Стефан и его солдаты каким-то образом понимали слова, будто отражающиеся прямо в их сознании. — Твой бог был простым смертным, не более. Истинные боги Хаоса пожрали его душу, и с твоей душой я сейчас сделаю то же самое.
Капитан Стефан фон Кессель почувствовал, что начинает сходить с ума, и весь похолодел от ужаса. Человек рядом с ним выронил оружие и упал, обхватив голову руками. Остальные ругались и чертили в воздухе знаки, отгоняющие зло. Решимость солдат улетучилась, каждый понимал, что жить ему остается каких-то несколько мгновений. Стефан почувствовал: его вера в Зигмара поколебалась. А вдруг демон сказал правду? Его наполнило отчаяние и труднопреодолимое желание бежать.
Навстречу демону устремилась одинокая фигура. Крепко сжимая боевой молот, воинственный жрец Гунтар стоял, полный праведного гнева. Князь демонов замедлил бег и позволил кровопийцам разобраться с дерзким человечишкой. Они сомкнули круг, размахивая мечами.
— Во имя Зигмара, да сгинут грязные демоны! — рокотал Гунтар, крутя молот над головой.
Его окружал ореол яркого света. Демоны отпрянули. С криком Гунтар ударил молотом в землю, и разлилось море света, поглотившее нападающих. Они ревели от боли и ярости, их тела разрывались на части, души уносились обратно в царство Хаоса.
Свет померк. Демоны исчезли, все, кроме великана Хрота, грозно надвигающегося на жреца. Смертные воины Хаоса выбежали из внутренней крепости и толпами стекались к нему. Князь Демонов источал ненависть, словно черное облако. Он с ревом кинулся на Гунтара.
Жрец прыгнул навстречу, размахивая молотом. Сверкнул Убийца Королей, оружие противников встретилось, и во все стороны полетели искры. Демон ударил человека топором в грудь, и Гунтар, с расколотой броней и раздробленной грудью, взлетел в воздух.
Хрот Кровавый поднял меч и топор и издал торжествующий вопль, обращенный к небесам. Его воины тоже подняли оружие и с криками бросились в атаку на имперских солдат.
Время стратегии прошло. Теперь победа или поражение полностью зависели от храбрости имперских солдат. Действия жреца вновь вдохнули воинственный пыл в солдат, и те сражались с удвоенной яростью. По команде Стефана грифон рванулся вперед, взмахивая могучими крыльями. Зверь обрушился на воинов Хаоса, радостно вскрикивая и то отрывая кому-то голову, то смыкая когти на теле другого. Стефан рубил врагов, грозящих захлестнуть его отряд. Им внезапно овладело какое-то забытье, без страха и сомнений — наверно, просто потому, что осталась позади неделя осады. Битва почти закончилась и при любом исходе должна была продлиться не более дня, и при мысли об этом его охватывала странная эйфория. Он отразил удар и ответил на него, пронзив глаз врага. Грифон ухватил клювом голову другого воина Хаоса, сокрушив его закрытый шлем.
Линия имперских войск подалась назад там, где шел в атаку Князь Демонов. Его топор и меч поднимались и опускались, неся смерть с каждым ударом. Оружие отскакивало от стальной плоти демона, и его сила лишь росла вместе с яростью. Стефан пришпорил грифона и взлетел на нем. Зверь неохотно прервал кровавую охоту и выронил из лап последнюю жертву.
Сверху Стефан увидел, как Рейксмаршал ведет в бой своих рыцарей. Они врубались в ряды врага, сокрушая его оружием и копытами могучих коней. Воины Хаоса в тяжелых доспехах были насажены на копья или разрублены на куски.
Оторвав взгляд от поля брани, Стефан сосредоточился на гигантской фигуре безумного Князя Демонов. Его скакун не нуждался в дополнительном поощрении и сам, сложив крылья за спиной, с пронзительным криком спикировал на великана.
Хрот разрубил голову очередному солдату, и удар был так силен, что топор прошел до середины груди. Убийца Королей свистел в воздухе, рассекая сразу по два тела. Хрот пинком отбросил еще кого-то, потом быстро взмахнул топором, и голова бедолаги отлетела от туловища. Князь Демонов казался воплощенной стихией разрушения.
Грифон ударил его в спину и сбил с ног. Когти глубоко вонзились в плечи демона, клюв замелькал, вырывая куски мяса из шеи. Стефан колол Рунным Клыком, глубоко погружая магическое оружие в спину противника, ревущего от боли и ярости. Наконец Хрот рывком перевернулся, отбросил грифона и встал, сверкая огненными глазами. С шипением он бросился на зверя, который прыгнул ему навстречу. Топор Хрота описал смертоносную дугу. Грифон изогнулся, чтобы избежать удара в лоб, и отделался царапиной на боку. Он прыгнул на демона и когями задних лап принялся рвать его. Стефан вонзал меч в горло врага, пока тот не отбросил Рунный Клык своим могучим мечом.
Капитан пригнулся, спасаясь от удара, и погрузил меч в бицепс Хрота. Тот выронил оружие, и демонический клинок издал гневный вопль. Сжав пальцы в кулак, Князь Демонов ударил грифона по голове, потом еще раз, и животное, пошатнувшись, упало. Стефан тяжело вывалился из седла; воздух словно выкачали из его легких. Демон с безумной ухмылкой шагнул вперед и снова ударил грифона. Животное простерлось на земле.
Фон Кессель вытащил один из своих богато украшенных пистолетов и разрядил его в лицо демона. Правая скула превратилось в месиво — Хрот этого словно не замечал. Он тяжело дышал, сила струилась по жилам. Он чувствовал, что Кхорн доволен. Ярость все еще кипела в нем, и, почувствовав рядом какое-то движение, он, не глядя, взмахнул топором, разрубив солдата надвое. Не сводя взгляда со Стефана, демон шагнул вперед, готовясь убить дерзкого смертного.
— Господин Юрген!
Барон пытался не обращать внимания на голос и притворяться спящим, но его звали все громче и настойчивее, а в дверь уже не просто стучали, но колотили. Болезненно закашлявшись, он перевернулся и тихо спросил:
— В чем дело?
Дверь открыл перепуганный слуга. С ним был еще кто-то. Этот человек оттолкнул слугу и прошел вперед, он выглядел рассерженным. Кажется, капитан дворцовой стражи. Как там его по имени?
— Что такое? Неужели случилось нечто столь важное, что вы смеете беспокоить меня на моем смертном одре?
— Простите за вторжение, господин, но… В городе происходят странные вещи, и я счел своим долгом поставить вас в известность. Бои идут уже на улицах.
— Что? Уже? — Юрген нахмурился. Ну почему ему не дают умереть спокойно? — Что еще за странные вещи?
— Враг в городе, сэр.
— Значит, стены пали. Конец близок.
— Нет, сэр. Стены целы. Путь Волшебника взят, но фон Кессель держит оборону.
— Так в чем же дело? — устало спросил Юрген таким тоном, словно ответ его вовсе не интересовал. Он уже решил умереть и не желал думать о том, что происходит вокруг.
— Враг пришел снизу, господин.
— Снизу? Я не понимаю.
— Они прошли по канализации. Площадь Таала провалилась, и они лезут из образовавшихся отверстий. Наверно, рыли этот подкоп не один год. Уже тысячи две, наверно, повылезало. И еще, господин, это… не люди. Какие-то зверолюди, похожие… похожие на крыс.
— Понимаю, — медленно выговорил Юрген. На миг ему показалось, что он просто галлюцинирует из-за болезни. — Думаю, капитан, вы с ними справитесь. Спасибо, что сообщили. А теперь я хочу уснуть.
— Господин, люди-крысы направляются к Пути Волшебника. Если они ударят сзади по солдатам фон Кесселя, битва будет окончена. Город падет.
— Город падет, — пробормотал Юрген, словно взвешивая слова. Ему вспомнилось, что сказал фон Кессель: как умрешь, таким тебя и запомнят. — Фон Кессель погибнет, если эта атака состоится?
— Совершенно точно, барон. Он и так уже сдерживает врага из последних сил. Атака сзади доконает наши войска.
Барон задумался. Капитан выглядел смущенным и о9задаченным. Наконец, он прокашлялся, и барон поднял глаза.
— Да? — сказал Юрген.
— Могу я… удалиться, барон? Мне вести дворцовую стражу на врага? Мы явно погибнем, но поможем фон Кесселю выиграть немного времени.
— Ты этого хочешь, капитан?
— Вопрос не в желании, господин. Это мой долг.
— Долг, — повторил барон без всякого выражения. — Долг. — И тут он повернул к капитану глаза, совершенно ясные. — Готовьте моего коня и доспехи, капитан. Я сам поведу стражу.
Капитан раскрыл рот от изумления.
— Господин?…
— Доспехи. Пусть их принесут сюда. И коня, пусть оседлают коня.
Капитан потрясенно кивнул и удалился.
«Да, — подумал Юрген, — долг». Он умирал и надеялся, что перед смертью сможет сделать хоть что-то, чем мог бы гордиться его отец. Мысль об этом одновременно пугала его и наполняла отчаянной гордостью.
Судобаал злобно ухмыльнулся, направляя посох на очередного имперского солдата. Сверкнуло голубое пламя и захлестнуло человека, поджигая одежду и кожу. Тот умер с ужасными криками.
— Улкжар! — крикнул колдун. — Оставайся рядом!
Высокий норскиец метнул на него сердитый взгляд, но кивнул. Гигант отрубил ближайшему солдату ноги и проколол ему грудь вторым мечом. Он был покрыт кровью — своей и вражеской — и глубокими ранами, но словно не замечал этого. Впрочем, раны заживали едва ли не быстрее, чем появлялись.
В последние недели Судобаала мучили видения собственной смерти. Он знал, что все зависит от Улкжара. В видениях колдун должен был погибнуть от черной стрелы, но иногда норскиец закрывал и спасал его. Если Улкжар падет, его самого ждет гибель — не иначе. К счастью, светловолосый гигант казался неуязвимым.
Но рано или поздно это должно было случиться. Черная стрела летела сквозь гущу битвы. Какой-то воин Хаоса нагнулся, чтобы добить поверженного врага, и стрела просвистела над ним, потом едва-едва миновала голову другого, словно искала именно Судобаала. Совсем как в видениях. Сколько раз он видел, как она погружается в его череп? Дюжину? Сто? Но спасение являлось всего несколько раз. Он подумал уже было, что умрет, что спасение было ложью, мороком, порождением сознания, страстно желающего надежды.
Улкжар лихо смахнул голову очередному солдату и обернулся, погрузив клинок в грудь другого, затем снова обернулся, словно танцуя, и чья-то голова взлетела в воздух. При очередном движении он оказался на пути у стрелы, и та вонзилась ему в поясницу. Он покачнулся, но не упал, пинком сбил кого-то с ног и добил упавшего. Упал на колени, выпустил меч и, выдернув стрелу, кинул ее на землю.
Все это случилось в мгновение ока, и Судобаала охватило ликование. Он был жив! Видения сбывались!
— Улкжар, ты сыграл свою роль, — пробормотал он.
Футах в двадцати от них Хрот услышал шепот колдуна. Он схватил зарвавшегося смертного за шею и поднял так, что у того ноги болтались в нескольких футах над землей. Он отбросил страшный меч противника и готовился нанести смертельный удар топором, но мгновенно обернулся на слова волшебника и швырнул оружие.
Топор завращался в воздухе и ударил только что поднявшегося Улкжара, разрубив броню и грудную клетку. Князь Демонов взмахнул крыльями, все еще не выпуская Стефана, и приземлился рядом с норскийцем, который упал на колени, держась за топор.
Демон схватил топор за рукоять и вытащил его. Из раны выступили белые кости и ручьем хлынула кровь.
— Я же сказал, что твоя голова будет принадлежать мне.
Следующий удар топора снес голову Улкжара.
Алое пламя вспыхнуло за спиной Хрота и сбило его с ног, но не причинило вреда: его все еще защищал ошейник Кхорна. И все же он быстро обернулся, чтобы выяснить, кто посмел применить против него презренное колдовство, и увидел окруженную сиянием фигуру эльфа в разбитом проеме ворот, ведущих во внутреннюю крепость.
Аурелион стояла неподвижно. Смертные враги, воины Хаоса, не могли ее заметить — им казалось, что это просто тень, лишь едва различимая, но демон все прекрасно видел, и она это знала. И не беспокоилась. Для спасения ее народа была необходима победа Империи, в этом Теклис был прав, и она была готова заплатить любую цену, чтобы так случилось.
Последний из ее телохранителей был убит, и она стояла совсем одна. Как она и надеялась, демон выпустил фон Кесселя и рванулся к ней по воздуху. Эльфийка ожидала подобной реакции — порождения Кхорна всегда ненавидели тех, кто пользуется магией.
Она чуть отступила, увлекая демона за собой, закрыла глаза и спокойно вошла внутрь цитадели.
Юрген едва держался в седле: болезнь совсем обессилила его. Но он боролся с усталостью и старался сидеть прямо и гордо. Золотой доспех сверкал на солнце, длинные перья на шлеме развевались по ветру. Рядом ехал знаменосец с фамильным стягом, который не выносили на поле битвы с тех пор, как Юрген против своей воли оказался на троне.
Люди смотрели на него с изумлением. Несмотря на болезнь, лицом он очень походил на прославленного отца, а в полном боевом снаряжении выглядел почти копией знаменитого воина в молодости. Сердца скачущих за ним стражников переполняла гордость. Люди приветствовали его криками из окон домов. Это был первый и последний выезд молодого барона. Пели трубы, и две сотни рыцарей покидали Талабхейм, устремляясь на битву.
Безымянный человек, в прошлом рыцарь, с криками убивал одного врага за другим. Он был последним из флагеллантов, остальные уже пали. Топор ударил его по плечу, и рука безжизненно повисла. Он прыгнул на врага, повалил на землю и ударил клинком в щель для глаз на шлеме. Кто-то поразил его мечом в спину, и безымянный возопил от радости: на него снизошел свет Зигмара. Он встал и успел убить еще одного противника, прежде чем у него выбили оружие из рук. Тяжелая шипастая булава ударила его в бок, и он понял, что время пришло. Удар столкнул его с каким-то воином, и он ткнул его пальцем в глаз, глубоко погружаясь в череп. Следующий выпад вражеского меча пришелся по его шее, и он осел на землю. Его все кололи и рубили, даже упавшего. Он лежал мертвый с блаженной улыбкой на устах.
— Защитите капитана! — крикнул кто-то, и алебардщики мигом окружили упавшего командира. Они бросились на врага с удвоенной энергией, а фон Кесселю тем временем помогли встать.
— Меч, — выдохнул Стефан, и ему тут же сунули в руку оружие. Он оттолкнул поддерживающие его руки и устремился в бой.
Резня продолжалась.
Вильгельм шагал по полю битвы, не сводя глаз с противника. При первой же возможности он снова натянул лук и выстрелил. Стрела рассекла воздух и ударила в затылок колдуна, одетого в черное. Вильгельм отбросил лук, достал меч и охотничий нож и ринулся на врага. Он перескочил через упавшего человека и поразил ножом в горло воина, стоящего к нему спиной, пригнулся, чтобы избежать удара, и двинулся дальше.
Колдун рухнул, и Вильгельм придавил его к земле. Удивительно, но Судобаал был еще жив и глядел на разведчика полными ужаса желтыми кошачьими глазами. Он попытался что-то сказать, но Вильгельм перерезал ему глотку. В ране запузырилась черная кровь, и Вильгельм улыбнулся.
— Пробил твой час, колдун.
Он ударил ладонью по рукояти ножа, вбивая его в горло умирающего. Глаза Судобаала закатились, и душа его покинула тело.
Маршал заметил орды скавенов, надвигающиеся со стороны города, и выругался. Они ходили, как люди, но, по сути, были звероподобными уродами. Ему и раньше доводилось биться с похожими созданиями: трусливые, если только не в толпе, они сражались быстро и безжалостно, как загнанные в угол животные.
Сотни гигантских крыс, размером с крупную собаку, бежали навстречу армии. Они были омерзительны, все в гноящихся ранах, и несли с собой чумную заразу. В задних рядах маршал заметил какое-то грубо сколоченное сооружение, которое рабы перемещали на колесах. На нем висел огромный колокол, а рядом корчился серый скавен, тяжело опираясь на посох. Скорбный звон колокола разносился по всему полю.
Звук вибрировал и проникал в самое сердце. Маршала захлестнула волна непостижимого ужаса. Его боевой конь, привыкший стоять под стрелами и мчаться на врага, весь трясся и испуганно ржал.
«Вот кого надо убить, — подумалось маршалу, — того, серого». Это явно был предводитель, и Тренкенхофф по опыту знал: обезглавленный отряд не выстоит и разбежится.
Он приказал рыцарям прекратить бой и заняться этой новой угрозой. Осталось меньше сотни бойцов, и он молился Зигмару, чтобы у них достало сил прорваться и уничтожить серого. Это было почти безнадежное предприятие, но он все же послал рыцарей в атаку.
Слепой, скавен-провидец, вытянул вперед когтистую лапу, и над его войском навстречу рыцарям пополз зеленый туман. Скавены падали на землю, кашляя, в то время как чумная зараза наполняла их легкие, а в мозгу лопались кровеносные сосуды. Слепой расхохотался.
Перед глазами Маркуса появилось прекрасное бледное лицо, зазвучал мелодичный голос. Он попытался не обращать внимания, но голос все пел и пел, настойчиво звал его из темноты. Он открыл глаза. Раненое плечо обожгла боль. Он замерз и ослабел, рука немилосердно ныла. Он с криком поднялся и увидел внизу бледную эльфийку, глядящую на него миндалевидными глазами.
Князь Демонов с рычанием вошел в покои, размахивая огромным окровавленным топором. Он сложил крылья за спиной и грозно шагал к эльфийке, его рога и глаза пылали.
— Пора тебе умереть, эльфийская сучка.
Аурелион отшатнулась от гиганта, но лицо ее не выражало страха.
Маркус огляделся. «Гнев Зигмара» оказался совсем рядом, а Князь Демонов был отличной мишенью. Стиснув зубы от боли, инженер заковылял к машине, чтобы проверить, готова ли она к выстрелу.
Стефан рубил направо и налево. Во главе с ним алебардщики бились плечом к плечу, не желая отдавать врагу ни пяди земли. Воины Хаоса видели, как был убит их колдун, но продолжали сражаться. Солдаты Империи бились с отвагой отчаяния, и, тем не менее, их приходилось по двое на каждого убитого врага.
— За Зигмара! — орал Стефан.
Лысый гигант в черной броне со штандартом, увешанным жуткими трофеями, оказался прямо перед ним. Стефан снова и снова замахивался на него мечом. Наконец, ему удалось прорвать оборону, и противник, выронив штандарт, упал наземь с разрубленным лицом.
Атака рыцарей Рейкландгарда захлебнулась, половина из них упала с коней под воздействием колдовского тумана. Лошади шатались и падали, внезапно пораженные болезнью ноги не держали их, легкие наполнялись слизью. Маршал прикрыл ладонями глаза и рот, но лошадь под ним погибла, и он упал, потом встал, но скавены уже бросились на него. Он отчаянно отбивался, хотя понял, что обречен.
Юрген вел стражей вперед, прорубаясь к серому скавену на колокольной башне. Другие скавены гибли, жалобно вопя и расползаясь в стороны. Земля дрожала под копытами боевых коней, и Юрген чувствовал себя живым — как никогда прежде. Он радовался, несмотря на то, что ехал навстречу смерти. Серое создание оглянулось, его незрячие глаза были полны паники.
Из руки скавена вырвалась зеленая молния. Она убила с десяток рыцарей, но атака продолжалась. Юрген рассек саблей голову очередного урода до самых зубов и погнал коня дальше. До колокольной башни оставалась какая-то дюжина шагов, и тут колокол зазвонил еще раз. Звуковые волны пронизали все тело Юргена, его лошадь застыла на месте и тут же получила в грудь копьем. Юрген взмахнул саблей, убив врага, но лошадь была смертельно ранена. Она с трудом прошла еще несколько шагов, таща на себе закованного в броню всадника, и, врезавшись в колокольную башню, упала. Юрген скатился на землю. Подняв глаза, он увидел, что серый скавен неуклюже рухнул с повозки.
В мгновение ока он оказался сверху и едва не закашлялся от вони, исходящей от мерзкого создания. Он сомкнул руки на тощей шее крысы и сжал пальцы. Скавены паниковали, отступая под натиском людей. Башня заколыхалась и перевернулась, колокол еще раз раскатисто загудел и придавил собой несколько скавенов.
Серый провидец бешено забился, его белые глаза вылезли из орбит. Два копья ударили Юргена в грудь, но он не разжимал рук, продолжая душить скавена. Тот обмяк и испустил дух. Еще одно копье добило Юргена, и он упал на мертвого врага.
Молодой барон Талабхейма погиб как герой.
Хрот ухмылялся, убивая Аурелион. Она пала под ударом тяжелого топора, безупречно белое одеяние было залито кровью. Хрот зарычал от удовольствия, и звук эхом отразился от крепостных стен.
Пушка грянула изо всех девяти стволов. «Гнев Зигмара» прервал торжествующий рык Хрота: Князя Демонов разорвало на части. Он отчаянно цеплялся за жизнь, но не смог устоять против девяти ядер, выпущенных из могучего орудия.
Как только грохот затих, раздался ужасный вой, исполненный нечеловеческой ярости. Бессмертная сущность Хрота Кровавого, Князя Демонов Кхорна, отлетела в царство Хаоса. Армия Хаоса дрогнула, нутром почувствовав смертные муки своего полководца.
Стефан понял, что случилось нечто очень важное, и повел бойцов в последнюю отчаянную атаку, сокрушая онемевших от ужаса врагов. По всему полю солдаты Империи погнали силы Хаоса, деморализованные гибелью военачальника.
Битва при Талабхейме закончилась.
Эпилог
Силы Хаоса были окончательно сокрушены. Когда погиб Князь Демонов, Хрот Кровавый, они полностью утратили возможность сопротивляться. Многие племена бежали в окружающие Талабхейм леса по Пути Волшебника, но остальных уничтожили солдаты Империи под командованием капитана фон Кесселя.
Скавены, лишившись предводителя, рассеялись кто куда. Кто-то полез через стены, другие устремились обратно в Талабхейм, убивая всех, кто попадался на пути, потом ушли в подземелья.
Император лично поблагодарил инженера Маркуса, и тот на долгие годы остался в Талабхейме руководить восстановительными работами в туннелях.
Воинственный жрец Гунтар оправился от ран и путешествовал по Империи, искореняя зло повсюду. Он уничтожил вражеские банды, прячущиеся в лесах близ Талабхейма, разоблачил служителей темного культа при дворе самого Императора и провел последние годы своей долгой жизни в уединенном храме Зигмара в горах Остермарка.
Стефан перенес тело эльфийской волшебницы Аурелион на остров Ультуан, где ее похоронили с великими почестями и долго скорбели о ней. Ее статуя из цельной глыбы безупречно белого мрамора была поставлена в недавно основанных Магических Коллегиях Альтдорфа.
Десять лет спустя разведчик Вильгельм хладнокровно убил ни в чем не повинного человека и бежал в леса. Последние дни он провел как матерый преступник, грабя и убивая всех, кого только встречал.
Существо, которое было Судобаалом, под покровом темноты покинуло тело и нашло себе новую физическую оболочку, куда более крепкую. Оно проползло по усеянному трупами полю и нашло меч — Убийцу Королей, потом покинуло Талабхейм и направилось далеко на север искать Хрота Кровавого, бессмертного господина, с которым было связано нерушимыми узами.
Тело Рейксмаршала нашли в окружении более чем двадцати мертвых скавенов. Он погиб, сражаясь за Империю, и в память его было устроено великое всеобщее празднество.
Стефан фон Кессель стал графом-выборщиком Остермарка и еще не раз сражался с врагами Империи. Его знали как честного и достойного правителя, и в бою он всегда лично вел войска вперед. У него был лишь один наследник, и его благородная кровь течет в жилах представителей дома Остермарка.
Натан Лонг Битва за Перевал черепов (не переведено)
Не переведено.
Роберт Эрл Растоптанная честь (не переведено)
Не переведено.
Бруно Ли Крысиный прилив (не переведено)
Не переведено.
К.Л. Вернер Рунный коготь (не переведено)
Не переведено.
Дэн Абнетт Ужасный груз (не переведено)
Не переведено.
Фил Келли Флот Ужаса (не переведено)
Не переведено.
Джастин Хантер Выкованный в битве (не переведено)
Не переведено.
Ричард Ли Байерс Внутренний враг (не переведено)
Не переведено.
Роберт Эрл Развращенный (не переведено)
Не переведено.
Брайан Крейг Вино Мечтаний (не переведено)
Не переведено.
Мэтт Ральфс Кровь и песок (не переведено)
Не переведено.
Адам Трок На службе Зигмара (не переведено)
Не переведено.
Ник Кайм Идеальный убийца (не переведено)
Не переведено.
Ричард Форд Малое милосердие (не переведено)
Не переведено.
Роберт Аллан Сыны Империи (не переведено)
Не переведено.
Роберт Баумгартер Дар демона (не переведено)
Не переведено.
Пол Келли Порченная кровь (не переведено)
Не переведено.
Дэвид Эрл Дилемма убийцы (не переведено)
Не переведено.
Росс О'Брайен Последняя поездка Хейнера Ротштейна (не переведено)
Не переведено.
Джош Рейнольдс Мертвецкий покой (не переведено)
Не переведено.
Фрэнк Кавалло Владыка-Лич (не перведено)
Не переведено.
Энди Хоар Бич людей (не переведено)
Не переведено.
К.Л. Вернер Болотные огоньки (не переведено)
Не переведено.
Энди Смайли Пожиратель гор (не переведено)
Не переведено.
Джонатан Грин Последняя битва Сира Дагоберта (не переведено)
Не переведено.
Роберт Эрл Кошка из колючей проволки
Зверь по имени Скиттека сидел в темноте. Сидел и думал, и гладил свою домашнюю зверушку. Его выгрызенное в камне логово освещал единственный фонарь. Пламя за стеклом давало совсем немного света, лишь чтобы заставить мерцать глаза-бусинки, хотя и этого «немного» было достаточно, чтобы светлые волосы его зверушки засияли. Всё же остальное было в тени.
У Скиттеки раньше никогда не было питомца. Даже если не принимать в расчёт всё остальное, немногие люди могли вынести его прикосновение. Почти все съёжились бы и отпрянули, или даже не выдержали бы и попытались сбежать. Но Адора не была большинством. Она мурчала, когда он перебирал грязными когтями её волосы, и терпела грызуньи ласки, не дрогнув и даже с абсолютной имитацией удовольствия.
— Я гадаю, кошечка, — сказал грызун, — сколько же мне ещё придётся ждать, чтобы стать главным надзирателем.
Хоть Скиттека и был крупным, но голос его был пронзительным скрежетом, как ногтями по кровельному шиферу. Впрочем, сейчас Адора ничего не имела против. Как раз наоборот, когда она наклонила голову, чтобы послушать, в глазах светился интерес. И его-то изображать точно не пришлось.
— Рабы гадают о том же, хозяин, — сказала она голосом, выверенным и доведённым до совершенства в течение многих часов; голосом, лежащим как раз между ужасом и восхищением; голосом, услаждающим уши зверя. — Они видят, что вы самый могучий и самый великолепный. И боятся, что, когда это произойдёт, им придётся работать сильнее.
Скиттека присвистнул от удовольствия, огромные передние резцы блеснули в тусклом свете.
— И правильно делают, — похвастал он, запуская когтистые лапы ещё глубже в светлые волосы, чтобы показать своё удовольствие. — Этот глупец Иваскик не знает, как приструнить людей. Его надо устранить. Заменить.
Но дрожание лапы противоречило вызывающему тону, и Адора почувствовала краткое раздражение.
Так что подумала об отце. Он умер, когда она была ребёнком, и всё, что она помнила, было доброе лицо, запах дымящейся трубки и одну фразу, которую отец сказал, а она поняла и запомнила. Это плохой мастер, сказал он трёхлетней девчушке, который винит инструмент. Может, сейчас бы он гордился, зная, что кем бы не стала Адора, плохим мастером она не была. Игнорируя дрожь в лапе, она выгнула спину и замурлыкала так, как нравилось Скиттеке.
И сказала, когда тот перестал трястись: — Некоторые рабы слышали, что вчера говорил Иваскик, стоя в главной шахте и прячась за своими штурмовиками.
— Прячась, да, — сказал грызун, от этого слова воспрянувший духом. — И что же он говорил?
— Говорил, что устал всё время бояться, — решилась Адора. — Сказал, что с него уже хватит, и всё, чего он хочет — вернуться в нору и заделать много крысёнышей.
— Сказал, что с него хватит? — спросил Скиттека, и голос его был похож на клинок, скользящий по точилу.
— Так мне сказал раб, который это слышал, — сказала Адора, задумавшись, не зашла ли она слишком далеко.
Зашла.
— Нет, — сказал Скиттека. — Иваскик не мог сказать такого, тем более своим штурмовикам. Они убили бы его на месте.
— Должно быть, раб понял неправильно, — сказала Адора, перекладывая вину на другого с уже привычной лёгкостью.
— Может быть, — сказал крысюк, схватив клок её волос и потянув так, что каждый корешок закричал от боли. — А может, солгал. В любом случае, ему нельзя доверять. Кто это был?
Большинство людей бы поколебалось. Даже те, чью совесть уже давно пожрал ужас, не смогли бы так быстро и не моргнув глазом назвать козла отпущения. Но Адора не была большинством.
— Это был Жюль, — подписала она смертный приговор с инстинктивным пониманием того, кто представлял для неё ценность, а кто нет.
— Жюль, — произнёс Скиттека, пробуя на вкус имя жертвы, как какой-нибудь лакомый кусочек. — Жюль. Очень хорошо, кошечка. Пришли его ко мне. Я прочищу ему уши.
Адора притворилась, будто разделяет веселье зверя, вторя его убийственному смеху, похожему на шипение гадюки.
— Но сначала, — сказал он, кидая что-то, сочно ударившееся об каменный пол, — поешь, моя кошечка. В этой шахте мне нужны здоровые, полные сил помощники.
В грязи, поблёскивая, лежал бесформенный комок плоти. Адора бурно благодарила, когда ползла к нему. Это было мясо. Не больше и не меньше, твердила она себе. Мясо. Здесь, внизу, ты можешь есть его или быть им, но, в любом случае, мясо было жизнью. Отгрызла кусок и проглотила. Потом пошла искать Жюля.
Скиттека убил Жюля не сразу. Он никого не убивал быстро. Несмотря на глупость и неуклюжесть, у зверя была аккуратность хирурга. И раны, нанесённые им, хотя и всегда были смертельными, но редко убивали немедленно.
Адора нашла своего козла отпущения лежащим сбоку одного из входных туннелей. Его оставили здесь в назидание другим рабам, медленно тащившимся мимо кривых и дрожащих подпорок в зловредное мерцание главной шахты. Внутренности Жюля, заплетённые в причудливые узлы, лежали рядом. Конечности заканчивались прижжёнными обрубками. Его ослепили. И не только.
Рабы склонили головы в сочувствии к изуродованному человеку. Почему нет? Сочувствовать было легко. Ни один из них не осмелился бы бросить вызов хлыстам охранников, пожертвовав своим комфортом. Никто, кроме Адоры. Она села рядом с Жюлем и, обняв, стала баюкать, словно дитя. Он был тем, кто научил её, как делать здесь мыло: как соединять уголь и жир, как надлежащим образом смешивать грязь, чтобы достичь чистоты.
Он умер у неё на руках. Последние замирающие удары пульса исчезали в его опустошённом теле, их стук словно бы становился всё дальше и тише, в отличие от бешено барабанящего ритма, бьющегося в груди Адоры. До самого конца он, рыдая, звал свою мать, но то была не его мать, та, кто утешала его в последние часы этой вечной ночи. Это была Адора. Когда он умер, она поцеловала его, благословив напоследок, а затем покинула остывающее мясо его трупа и поспешила за остальными рабами. Как домашний питомец Скиттеки, она имела некоторые привилегии. Она была без оков, свободная и, в целом, нетронутая. Тем не менее, здесь были твари, чьи полномочия превышали её господина, и их кнуты оставили шрамы на теле Адоры.
Она поспешила вниз по вызывающему клаустрофобию узкому туннелю, чтобы воссоединиться со своими товарищами по неволе. Даже самый маленький в их рядах ходил постоянно ссутулившись: потолок туннелей их похитителей был слишком низок для рабов. Их охранники не имели такой проблемы. Этот подземный мир был построен сообразно их крысоподобным телам, и они легко сновали туда-сюда, режущие кончики их хлыстов шипели в сторону всякого, кто ослабел или споткнулся.
Когда колонна вошла в собственную, светящуюся странным зеленоватым свечением шахту, один из рабов упал на колени. Раздалась какофония голосов, потом визг взявшихся за работу кнутов, а затем — крики. Человек, шедший перед Адорой, воспользовался моментом неразберихи, чтобы повернуться и прошептать ей.
— Он умер? — спросил он, в его хриплом голосе слышался эсталианский акцент. Его звали Хавьер, и Адора считала его сильнейшим из всех здешних мужчин. Хоть и меньше, чем северяне, к которым она привыкла, он обладал своеобразной жилистой силой, которую даже адская неволя оказалась не в состоянии подорвать. Кроме того, в его глазах виднелась твёрдость. Это говорило о том, что, хотя он и был побеждён, в нём всё же оставалось достаточно гордости, чтобы мечтать о мести.
У Адоры были большие надежды на него. Настолько, что, бросив украдчивый взгляд кругом, она рискнула ответить.
— Да, — ответила она. — Он мёртв.
— Ему повезло.
— Не будь дураком, — резко сказала она ему.
Мужчина посмотрел на неё. В болезненном зелёном свете невозможно было ясно понять выражение его лица, но Адора могла заметить, что это был или гнев, или веселье. И то и другое беспокоили её в равной степени.
— Как давно ты здесь внизу… — начал он, но фраза превратилась в болезненное шипение, когда охранник достал его кнутом.
— Нет говорить, — пропищал он, а затем прочирикал что-то невнятное, вновь обрушив на него удар кнута. Бич прорезал равно и тряпьё, и кожу, и кровь Хавьера брызнула на пол, чёрная в болезненном свете.
Затем колонна возобновила движение. Зелёное свечение искажающего камня стало ярче. Адора почувствовала, как тело покрылось мурашками и заныли зубы, когда они достигли первого месторождения. Раздали инструменты, и она поковыляла вперёд, глаза заслезились, когда она начала рубить породу в поисках фрагментов искажающего камня, что залегал внутри.
Работая, Агора изучала своих похитителей. Как всегда случалось в присутствии искажающего камня, их поведение изменилось. Они никогда не становились спокойными, даже заворожённые тусклым зелёным свечением. Они по-прежнему наблюдали за рабами, за тем, сколько те доставали проклятого материала, но в основном они наблюдали друг за другом. Абсолютно чёрные бусинки их глаз блестели подозрительностью, и, хотя их кнуты отдыхали, их лапы частенько блуждали около рукояток отравленных клинков.
Адора вполне могла узнать алчность, когда видела её. Именно поэтому сегодня, как и каждый день, она выжидала, не появится ли для неё благоприятная возможность.
И она дождалась. Один из рабов прорубил скалу, высвободив искажающий камень и завопив от боли, когда тот возник в трещине с внезапной вспышкой болезненного света. Надсмотрщики сгрудились около находки, их мерзкие хвосты подёргивались в ужасном волнении, их глаза ослепли ко всему остальному, и в этот миг Адора ударила. Одним плавным движением она схватила кусок искажающего камня, который упал ей под ноги, и спрятала его в складках рванья, бывшего её одеждой. Он только на мгновение коснулся её обнажённой кожи, но в тот же миг её кости заныли, а мышцы скорчились, и ей пришлось приложить всю волю, чтобы загнать обратно внутрь непроизвольный крик ужаса, который подкатил к губам.
Пока она работала, боль постепенно исчезла. Она не обратила на это внимание. Однако отвратительный искажающий камень всё ещё был при ней, он был ценен для них, а значит, рассуждала Адора, — он был ценен и для неё.
— Он идёт? Сюда? — Иваскик обнажил клыки. Охранники, собранные в норе главного надзирателя, съёжились от волнения своего хозяина. Только гонец, что принёс весть, остался равнодушным к его реакции.
— Да, мастер, — ответил гонец, злорадно упиваясь страхом, вызванным его вестью. — Начальник Васс посетит шахту, чтобы убедиться, что всё хорошо. Он обеспокоен тем, что производство упало.
Иваскик хлестнул по земле хвостом, его глаза закатились в панике.
— Пласт почти выработан, — проскулил он. — С каждым днём камня всё меньше и меньше. Это не я, а месторождение.
Потом он вспомнил, с кем разговаривает. Васс — это одно, старый порочный дурак, но этот гонец не заслуживал оправдания. Заслуживал наказания, пожалуй…
Гонец, словно увидев мстительный ход мыслей главного надзирателя, прервал их.
— Мой господин Васс потребовал, чтобы я вернулся к нему с вашей оценкой количества камня, который вы будете иметь к его прибытию, — сказал он. На самом деле, господин Васс не просил ничего подобного. Это была простая маленькая ложь, так как усы гонца дёргались от понимания того, что главный надзиратель хотел жертвы, а он не стремился ею стать.
— Скажи ему сорок кусков, — решил Иваскик.
— Это всё? — спросил гонец, испытывая судьбу.
— Может больше, — сказал Иваскик, вдруг осознав, насколько опасно было позволить его штурмовикам унюхать его страх. — Теперь иди. У меня ещё есть работа, которую предстоит сделать.
— Я знаю, — сказал гонец, и, перед тем как злость Иваскика смогла преобладать над его осторожностью, повернулся и поспешно юркнул прочь из норы.
— Пойди и приведи Скиттеку, — сказал Иваскик в конце концов. — Он является мастером над рабами, а рабы добывают камень. Если мы добываем недостаточно камня — это его вина.
Это была обнадёживающая мысль и первая, в которую вцепился Иваскик, когда думал, как переложить вину на кого-нибудь другого.
Рабы не имели понятия, как долго длилась их рабочая смена. Здесь внизу не было дня — только вечная ночь. Охранники просто ждали, пока первый из их подопечных не свалится от изнеможения, после чего позволяли остальным возвратиться в их жилища. Всем, кроме одного, естественно. Он будет освежёван заживо, шахтёрская канарейка человеческой слабости, который заплатит наивысшую цену за право отдыха для остальных.
Тогда те, кто пережил смену, устало тащили себя назад, туда, где они были расселены, глотали миску отвратительной похлёбки, которую предоставляли им их похитители, а затем спускались в неосвещённый каменный мешок, где их и держали. Не было иных выходов из подземной темницы, кроме единственного отверстия в крыше, через которое по лестнице рабы спускались внутрь. Промозглая пещера провоняла человеческими страданиями и продуктами жизнедеятельности, и если бы в скале пола не было трещин, то заключённые уже давно бы утонули в последних.
Теперь, после того как она проглотила миску чего-то жирного и застывшего, Адора спустилась в эту вонючую яму. Остальные рабы уже рухнули там же, где стояли, позволив ужасу и истощению побороть себя. Адора чувствовала лишь презрение к ним, когда заставляла себя всё время двигаться, всё время думать. Держаться на один шаг впереди.
С лязгом закрылся люк у неё над головой, и тьма стала абсолютной. То была тяжёлая свинцовая тварь, эта тьма, она как будто содержала в себе каждую унцию тонн скалы, которая лежала наверху. Вес раздавил некоторых рабов, и их вой и рыдания эхом отразились от влажных стен. Другие возвысили свои голоса в нестройном хоре отчаянной молитвы, монотонно бормоча зигмаритские псалмы в слабом неповиновении всепобеждающей ночи.
Адора проигнорировала их, как проигнорировала мягкую путаницу сломанных тел под ногами. Она была слишком сосредоточена на своей добыче, спрятанной в одной из трещин вдоль стен.
За последние недели она уже накопила невероятные полкило искажающего камня. Фрагменты излучали покалывающее нервы тепло даже сквозь тряпки, в которые были завёрнуты, и неслучайно, что именно рядом с ними было единственное место, свободное от упавших человеческих тел.
Когда она поместила своё ядовитое сокровище в безопасность, Адора сделала глубокий вдох и, наконец, позволила себе задуматься о сне. Впрочем, не здесь. Не рядом с искажающим камнем.
Она начала пробираться обратно через скопление тел, не обращая внимание на стоны и вопли протеста. И тогда она услышала из-под себя один голос, голос, в котором не было ни страха, ни боли.
— Я был бы благодарен вам, если бы вы сошли с моей руки, — произнёс он, и Адора поняла, что нашла эсталианца.
— Тогда я была бы благодарна вам, если бы вы освободили место для леди, — сказала она и, остановившись лишь для того, чтобы коленом отпихнуть кого-то в сторону, скользнула рядом с ним.
— О, прошу вас, не стесняйтесь, — сказал он, и сердце Адоры подпрыгнуло, когда она услышала безошибочный оттенок иронии в его голосе. Ирония. Это было похоже на глоток свежего воздуха или зрелище чистого неба, вещи, которые могли исходить только от места свободы.
— Меня зовут Адора, — сказала она, словно бы вручая ему ключи от царства.
— А моё имя — Хавьер Эстебан де Соуза, — ответил он таким тоном, будто она и в самом деле это сделала.
— Ты недолго пробыл здесь, не так ли? — спросила она и, абсолютно не стесняясь, наклонилась к нему. Он был худ, но не истощён, его стройное тело обвивали жёсткие мышцы фехтовальщика или, возможно, акробата. Она прижалась к нему, наслаждаясь теплом его тела.
— Может быть, месяц, — ответил он, стараясь не двигаться. — Может больше. Здесь трудно отслеживать время.
— Попробуй, — сказала Адора.
— К чему беспокоиться?
Адора не ответила. Вместо этого она скользнула рукой под его предплечье, нащупала волосы и резко дёрнула. Он вскрикнул от столь неожиданной и сильной боли.
— Если тебе и мне предстоит стать друзьями, — сказала она ему, — ты больше никогда не задашь этот вопрос. Даже не подумаешь о нём.
Эсталианец хмыкнул, и Адора решила, что он понял. Он надеялась, что это было так. Никто ещё не выжил здесь, после того как начал задавать этот вопрос. Никто.
— Откуда ты? — спросила она, поглаживая предплечье в том месте, откуда только что выдернула волосы.
— Из Эсталии, — легко ответил он. — Я фехтовальщик, как и мой отец, и отец моего отца.
— Ты хорош? — спросила Адора и, как она могла судить по тому, что он слегка выпрямился, сие было так.
— Один из лучших. Когда мы были мальчиками, сыновья нашей фамилии обучались в загонах полных торос негрос, диких горных быков. Их рога чернее, чем эта ночь, а нрав столь же непостоянен, как и любая женщина.
— Непостоянен, как что? — переспросила Адора.
Хавьер усмехнулся и звук был настолько чуждым во тьме, что вокруг них всё погрузилось в тишину.
— Да, — сказала он. — Именно так. Ты никогда не сможешь угадать, когда они нападут на тебя или твоего оппонента. Это дало тем из нас, кто пережил это, глаза на затылке.
— Если у тебя есть глаза на затылке, — поддразнила его Адора, — как же ты позволил схватить себя?
— Волшебство, — просто ответил Хавьер. — Я был охранником каравана. Однажды ночью поднялась тревога и вдруг мы все начали задыхаться. После этого я ничего не помню. Нас разделили, а затем были бесконечные переходы. Бесконечные дни.
— Здесь нет такого понятия, как бесконечные переходы, — сказала ему Адора с непоколебимой уверенностью матери, рассказывающей своему ребёнку, что монстров не существует.
Хавьер всего лишь пожал плечами.
— Ты права, конечно, — он встряхнулся. — Но бесконечные они или нет, я собираюсь выбраться через них. Просто пока ещё не нашёл способа, как.
— Может быть, я смогу помочь с этим, — сказала Адора. — Но в то же время, давай не забывать о том, ради чего мы собираемся это сделать.
Она повернула к нему голову и поцеловала его, и среди убожества, безумия и страха они напомнили друг другу, ради чего стоило оставаться в живых.
Бесчисленные часы спустя крышка люка наверху открылась, и лестница опустилась в яму. Во внезапной вспышке света факелов Адора смотрела за борющейся массой рабов, когда те бились за право первыми забраться на неё. Они пихались локтями, отталкивая друг друга в сторону, усталость была забыта, когда они подняли свои голоса и сжали кулаки.
Один мужчина ударил другого так, что раздался треск костяшек. Другой был снесён и растоптан людской толпой, напиравшей сзади. С внезапным визгом ещё один человек впал в панику и бросился к лестнице, пытаясь «плыть» через своих собратьев. Далеко он не «уплыл».
— Почему они так спешат возвратиться к своим трудам? — спросил Хавьер стоявшую рядом Адору. — Они спятили?
— Нет, просто глупы, — ответила она. — Надсмотрщики всегда бьют выходящих последними.
— Может, тогда нам тоже стоит поспешить? — сказал Хавьер, но Адора покачала головой.
Даже в этом мраке он видел, как свет играет в её волосах, своим незапятнанным светом. Она красива, решил он. Единственная красота, оставшаяся в мире.
— Береги силы, — ответила она. — Всегда остаётся несколько, оглушённых ближним боем.
— Что делать, если нет? — нахмурился Хавьер.
— Ну что ж, тогда мы оглушим пару, — сказала Адора и улыбнулась, показав зубы белые, словно у акулы в океане, полном тюленей.
Хавьер хмыкнул и решил, что она шутит. Вскоре толпа рассосалась, и она повела его вперёд, проталкиваясь мимо слабых рабов, оставшихся в яме. Хавьер не заметил, как некоторые из них вздрогнули, когда увидели, кто толкает их, а если и заметил, то предпочёл тогда не задумываться об этом.
Он позволил ей подняться по лестнице первой, любуясь её фигурой. Затем последовал за ней в ожидающий свет факелов. После часов, проведённых во тьме ямы, он прищурился от яркого света, после чего протёр свои заслезившиеся глаза, пока вокруг лодыжек замыкались железные кандалы, которые соединяли членов одной артели. Но когда он поднял глаза, его дыхание перехватило.
Адора не была закована в цепи вместе со всеми остальными. Вместо этого она присела перед поглаживавшим её монстром. Как и все остальные из этого отвратительного рода, зверь имел острые долотообразные зубы и мерзкий хвост-плеть. Он также обладал чёрными глазами-бусинками, которые блестели злобой и коварством, и непристойно голым морщинистым рылом. В отличие от своих собратьев, он был огромен. Даже ссутулившись, крысолюд был ростом с человека и даже шире в плечах.
Но то, что вызвало у Хавьера удушающий ужас, было не сама тварь, но то, как она касалась Адоры, поглаживая своими грязными когтями её волосы в некой гротескной пародии на привязанность.
Прежде чем осознал, что делает, он вскочил на ноги, сбалансировав вес и расслабив плечи. Если бы не оковы на его лодыжках, то он напал бы, вооружённый или нет, и это стало бы его концом. Впрочем, тяжесть стали на ногах и мёртвый вес толпы рабов вокруг дали ему некоторую паузу, и в этот миг Адора посмотрела на него.
Она подмигнула, и впервые он заметил, какие голубые у неё глаза. Как чистые моря и ясное небо, что ожидали их на поверхности. Затем она наклонила голову, показывая, чтобы он оставил её. Этот знак был едва заметен, но он последовал за ним, бездумно, как бык за мелькнувшей красной тряпкой.
Они выживут, Хавьер понял это. Выживут вместе.
Он позволил увести себя вместе с остальными рабами и даже не оглянулся, когда услышал успокаивающе-сладкий голос Адоры, зашептавший позади.
А Адоре нужно было успокаивать. После того, как его подчинённые унеслись прочь, их кнуты радостно танцевали по коже рабов, Скиттека развернулся и неуклюже побрёл к святилищу своей норы. И только тогда, когда они благополучно устроились за тяжёлыми железными дверями, только тогда он обратился к Адоре и излил душу.
— Васс идёт, — просто сказал он. Как только он произнёс эти слова, то его хвост задрожал, и даже Адора смогла учуять изменение его запаха. Она ничего не сказала. Она и не должна была. Скиттеке, очевидно, нужна была возможность выговориться, а из всех живых существ Адора была единственной, кому он мог довериться.
— Иваскик, Иваскик, Иваскик, — повторяло существо, его голос поднялся до высокого пронзительного воя. — Он предаст меня, мерзкая тварь. Он использует меня, чтобы избежать расплаты за собственные неудачи и сделать их моей виной. Когда прибудет Васс, Иваскик будет винить меня за ослабление потока камня, трижды проклятый лжец.
Скиттека вцепился в неё, пока говорил, но она перенесла его болезненные ласки так же терпеливо, как и всегда. На самом деле, она даже практически не чувствовала их: когда её отвратительный монстр говорил, Адора увидела первые трещины, появляющиеся в её заключении в стенах её темницы.
— О, Васс, — Скиттека застонал, в его испуганном голосе слышалось сочетание ужаса и восхищения. — В Кааске он сковал вместе всех укротителей и позволил их же рабам отплатить им. Ни один не пережил своих собственных кнутов. Потом был Тсатсабат, где он, как говорят, просто запечатал шахту и заполнил её отравленным ветром. Представь себе, как они, должно быть, царапались и бились, пока их лёгкие плавились.
Скиттека остановился и облизал пожелтевшие клинки своих резцов длинным розовым языком.
— А в Искуваре он запечатал надзирателя в котёл, а затем добавил его в кашу для рабов. Говорят, что он добавлял в огонь по одному угольку, и прошёл целый день, прежде чем его жертва перестала кричать. Целый день. Имей в виду, тот был пойман на краже искажающего камня.
Трещины, которые увидела Адора в своём заключении, постепенно становились реальными возможностями. Это были слабые возможности, чтобы обрести уверенность, но достаточные, чтобы заставить пылать бережно взращённые угли её надежды. Пока Скиттека продолжал говорить, её синие глаза горели во тьме.
— Проклятый Иваскик, — продолжал Скиттека, восторг перед Вассом сменился пронзительной жалостью к себе. — Он сдаст меня Вассу, и произойдёт что-то ужасное.
Адора почувствовала вспышку презрения и подумала, как этот слабак стал мастером над рабами. Скорей всего, это было из-за его мышц, решила она. Конечно, не из-за его мужества.
— Мой господин, — сказала она, её лицо опустилось. — Если Иваскик действительно предаст вас, то мне конец. Без вас я ничто.
Скиттека ударил её. Это оказалось для неё полнейшей неожиданностью, и Адора закувыркалась по каменному полу норы. Боли не было, пока не было, но она почувствовала, как онемение поползло вниз по одной стороне тела, и потёк тёплый ручеёк крови.
— Неблагодарное существо! — взвизгнул Скиттека, когда она, шатаясь, поднялась на ноги. Вытащил свой кинжал, и, хотя само лезвие было тупым, но жидкость, покрывшая его, светилась с ядовитой интенсивностью. — Как ты можешь быть столь эгоистичной?
Он наклонился к ней, его чудовищная туша заслонила свет от фонаря, и Адора поняла, что в этих кошмарных глубинах смерть, наконец, доберётся до неё. Она не стала попусту тратить время на то, чтобы волноваться об этом.
— Простите меня, мой повелитель. Я только намеревалась испросить вашего позволения убить Иваскика.
Скиттека остановился и попятился назад, как будто в него выстрелили из джеззайла.
— Убить его? — переспросил он, надежда наполнила его голос. — Но как может такая кошечка, как ты, убить Иваскика?
Адора посмотрела на него и в первый раз, после того как она встретила существо, не предприняла ни единого усилия, чтобы изменить свои черты. Показное смирение не омрачило фарфоровую твёрдость её лица, от ложного страха не расширились её хищные глаза и не задрожали её исхудавшие, но всё же совершенные губы. Её прямая спина не склонилась с показным раболепием, и не сгладилось то высокомерное спокойствие, с которым она держалась.
Она стояла перед ним, сбросив маску, и Скиттека сделал ещё один шаг назад, и ещё один. Он чувствовал себя, словно вонзил зубы в мягкую плоть, но нашёл там лишь острое лезвие. Адора, увидев, что его глаза-бусинки неуверенно забегали, вновь скромно опустила голову.
— Я сделаю это, потому что должна. Без вас я ничто, господин мой. Сделайте так, чтобы Иваскик оказался в пределах моей досягаемости, и я займусь им.
Скиттека колебался, парализованный надеждой. Затем он вложил кинжал в ножны, лезвие зашипело как змея, когда скрылось с глаз, и откинулся на спинку кресла.
— Может быть, — пробормотал он, копаясь зачем-то в своей робе. — Может быть, ты сможешь.
Первым свидетельством для рабов скорого визита стало неожиданное прекращение работ. В дни, предшествовавшие прибытию лорда Васса, его слуги настояли на проверке каждого дюйма шахты на наличие ловушек, и, пока они занимались этим, рабов заперли обратно в каменный мешок.
Сначала они упивались бездельем, смакуя его, как смаковал бы голодающий каждое мгновение застолья. Но с течением времени их постоянное изнеможение сменилось иными пытками. Голод стал взимать свою дань с забытых в ослепляющей тьме рабов.
Чтобы пошли слухи о каннибализме, потребовалось не так уж и много времени.
— Мне кажется, это время для побега, — сказал Хавьер, шепча Адоре на ухо, чтобы их не подслушали. — Что ты думаешь?
Адора наслаждалась теплом его дыхания на теле. Она давно научилась использовать такие моменты удовольствия, чтобы отвлекаться от…ну, от всего. Она наклонилась к нему поближе, прежде чем ответить.
— Я думаю, нам стоит быть терпеливыми, — ответила она, стараясь, чтобы это не прозвучало покровительственно. — Даже если бы ты смог добраться до люка, и если бы тебе даже удалось его открыть, то что, как ты думаешь, ждало бы тебя снаружи?
— Пожалуй, ничего. Возможно, о нас забыли.
— Ты действительно так думаешь?
— Ну, тогда паразиты, — небрежно сказал Хавьер. — Я, так или иначе, должен буду убить их, чтобы выбраться отсюда.
Адора улыбнулась и удовлетворённо вздохнула. Мужчины, конечно, дураки, но это и к лучшему. Важно было то, что она, наконец, нашла одного с мужеством быть лидером. Как и все пастухи, она знала значение хорошей овчарки, и она действительно нашла её в лице этого маленького жёсткого эсталианца.
— Было бы лучше бороться с ними не тогда, когда они стоят наверху и поджидают вас, — сказала она и почувствовала, как он отстранился.
— Мне не нравится, когда надо мной издеваются, — сказал он, и Адора снова улыбнулась. Гордость. Был ли лучший способ справиться с мужчиной? Ну, может быть, один. Она потянулась к нему, но была прервана звоном металла и резким лучом света, упавшим вниз, в темноту. После слепых дней, что она провела здесь, свет казался твёрдым, как поток расплавленного железа, и вызвал боль в глазах, когда она пыталась смотреть в его направлении.
Когда слезы, наконец, прошли, она смогла увидеть массу рабов, столпившихся вокруг, на их поднятых лицах надежда боролась с ужасом. Когда один из охранников появился в открытом люке, они застыли, словно поле, полное мышей, под тенью ястреба.
— Скиттека хочет свою зверушку, — проверещало существо.
Адора поднялась на ноги и пошла к отверстию. Другие рабы отстранились от неё. Все, кроме Хавьера. Пока Адора ждала, когда ей спустят лестницу, он подскочил к ней, и его рука коснулась её.
— Я пойду с тобой, — сказал он.
— Ты не можешь, — ответила ему Адора, удивлённо подняв совершенные брови. — Тебя не вызывали.
— Им будет всё равно, — сказал Хавьер с фаталистической самоуверенностью. — И мне нужно увидеть больше. Пора искать слабые места этого места.
— Нет, — покачала головой Адора. — Риск того не стоит.
— Я иду, — настаивал Хавьер.
— Не подходи. Будет лучше, если…
— Быстро-быстро! — закричало существо наверху, и Адора поняла, что лестница успела опуститься, пока они спорили.
— Оставайся здесь, — сказала она и полезла наверх. Добравшись до верха, она не была удивлена, когда, обернувшись, увидела Хавьера, карабкавшегося вослед. Она была уверена, что кишащие паразитами охранники, которые ждали наверху, спихнут его обратно, но они, казалось, едва ли обратили внимание.
Насколько же они должны были быть отвлечены, постепенно дошло до Адоры. Их усы дрожали от каждого сквозняка, а длинные мерзкие хвосты нервно скручивались и раскручивались. Когда где-то вдалеке с грохотом рухнул камень, все охранники подпрыгнули на месте, их чёрные глаза-бусинки завращались в ужасе.
Когда они, наконец, добрались до входа в личную нору Скиттеки, охранники отстали, нервно чирикая.
— Иди! — сказал лидер, подталкивая Адору к железной двери. Она пошла вперёд, стараясь, чтобы ужас надсмотрщиков не заразил и её. Хавьер шёл за ней вплотную и, как только она прошла через железную дверь, Адора закрыла её за собой и прижала к ней эсталианца.
— Жди здесь, — прошипела она. — Любое движение и мы оба умрём.
К её облегчению он кивнул, и Адора остановилась, чтобы кратко поцеловать его, прежде чем собраться с силами и отправиться дальше по коридору в логово Скиттеки. Как только она увидела его, то сразу поняла, почему его подчинённые были столь напуганы: он грыз искажающий камень.
Адора почувствовала что-то вроде отчаяния, когда смотрела на избранного ею мастера. Он не осознавал ни её, ни что-либо ещё. Его глаза так сильно закатились, что она видела только белки, и розовая пена стекала с уголков его губ.
Опустив глаза, она увидела останки одного из подчинённых Скиттеки. Его тело было разорвано и сломано, а подобравшись поближе, Адора заметила, что охранник был частично съеден.
Это не было проблемой. Проблемой бы стало, если искажающий камень привёл бы к чему-нибудь большему, нежели простому припадку безумия. Она знала, на что способен камень, видела мельком ужасы, которые порой с криками выволакивали из шахт. Он не просто убивал — он преображал.
Прищурившись во мраке, она тихонько обходила вокруг парализованного Скиттеки. Насколько она могла сказать, тело, что хрипело и потело под его грязной шкурой, было столь же гротескно огромным, как и всегда.
— Он мёртв?
Адора развернулась и посмотрела на Хавьера. Бросив быстрый взгляд на Скиттеку, она сердито подошла к мужчине.
— Я приказала тебе ждать, — прошипела она, но он не обратил внимания на её ярость. Вместо этого он просто прошёл мимо.
Сначала она подумала, что его целью был наполовину съеденный охранник, чей изломанный труп лежал на каменном полу, но Хавьер прошёл мимо и скрылся в тени на противоположной стороне норы. А когда вернулся, Адора увидела меч, блестевший в руке. Он взвесил его, посмотрел на Скиттеку и улыбнулся.
— Месть приходит к тем, кто ждёт, — тихо сказал он, и Адора поняла, что он хотел убить Скиттеку. Скиттеку — порочного. Скиттеку — труса. Скиттеку — слабое звено, на котором были завязаны все планы побега Адоры.
— Нет, — сказала она, бросаясь вперёд, чтобы перехватить его. — Нет, оставь его. Мы нуждаемся в нём, ты что, не видишь? Мы нуждаемся в нём!
Но Хавьер не слушал её. Глаза горели от всепоглощающей ненависти, и он держал меч с профессиональной лёгкостью.
Адора понимала, что она недостаточно сильна, чтобы остановить его. Понимала, что никакие слова не могли потушить ярость, что горела в глазах. Понимала, что, даже если она призовёт паразитов, то ни один из них не сможет прибыть на помощь вовремя.
Поэтому она потянулась к шее, развязала рваные одежды и те упали на пол.
Хавьер остановился, и его челюсть отвисла. Она выглядела, как что-то из другого мира.
Конечно, она была худа. Достаточно, чтобы он мог сосчитать её рёбра. Но при этом всё было при ней: грудь, и бёдра, и ноги, всё ещё достаточно пышные, ловили на себе тот же свет факела, что блестел в пышной золотой гриве её волос. Также она была невероятно, невероятно, невероятно незапятнанной. Ни единого следа болезни не омрачало гладкого шелковистого совершенства её кожи. Ни любой другой грязи.
— Кто мог остаться чистым здесь внизу? — подумал он. — Как это было возможно?
Но ещё больше, намного больше, была её хрупкость. Только вещи, что ещё не были сломлены, могут быть такими хрупкими, и он мог видеть, что Адора, единственная из всех рабов, не была сломлена.
Он попытался сдержать своё возмущение, но потом она провела рукой вдоль его крепко сжатой челюсти, и встала так близко, что он смог уловить запах мыла. Мыло!
— Я не понимаю, — сказал он. Это были его последние слова. Внезапный взрыв боли расцвёл в его животе, а потом перекинулся вверх, на печень.
— Мне жаль, — сказала Адора, и повернула клинок, который забрала у него. Если бы она сначала пронзила его сердце, то было бы легче, или, по крайней мере, чище. Пока он умирал, его сердце продолжало биться, выкачивая большие сгустки крови из тела. Она брызгала на её подмёрзшую кожу с отвратительным теплом.
— Мне жаль.
Выражение замешательства застыло на его лице, пригвождённое смертью, и он рухнул на пол рядом с отвратительным трупом жертвы Скиттеки. Адора опустилась на колени, вырвала кинжал и в безмолвии провела лезвием по его яремной вене, просто, чтобы быть уверенной.
— Мне жаль, — вновь сказала она с ничего не выражающим лицом. После чего сорвала остатки своей одежды, чтобы начисто вытереть с себя кровь и вычистить кинжал, прежде чем убрать его обратно в складки тряпья. После этого, сидя на холодном каменном полу, она положила голову на руки и заплакала.
Через час Скиттека очнулся. К этому времени она уже максимально овладела собой.
Васс родился тринадцатым, последним в помёте. Кроме этого, он родился коротышкой. Немногие из его вида выжили бы, родившись с двумя такими недостатками, но Васс сделал это. Он не только выжил, но процветал, сделав это самым простым способом: пожрав своих братьев и сестёр. Он начал с самых слабых, потеряв в процессе три своих молочных зуба, и закончил сильнейшим. Это стало простым делом, когда он научился поднимать камень над его спящей головой.
Это было исключительно, даже для одного из его рода, и его матка оказалась настолько огорчена, что умерла вскоре после последнего из её отпрысков. Это была не та жертва, которой Васс мог бы дать пропасть зазря. Остальная часть его жизни стала продолжением столь перспективного начала. Присоединился к воинам своего клана практически сразу же, как только выполз из норы, и вскоре братоубийственные излишества детства помогли ему в борьбе за влияние.
Теперь, в преклонном возрасте двенадцати лет, Васс заработал жестокую репутацию, которая была предметом зависти сородичей. Теперь, репутация шествовала перед ним в этой жалкой шахте, вызывая страх, который был практически осязаемым. Он мог видеть его в униженных позах и дёргающихся хвостах вождей и лидеров, которые унижались перед ним, пресмыкаясь в грязи, что когда-то была их владением, а ныне, столь легко, стала его.
Он собрал их в зале для аудиенций. Его собственная стража стояла вдоль стен, великолепные в своём высокомерии и жестокости. Они насытят свою кровожадность ещё до конца дня, и предвкушение предстоящих удовольствий наполняло их светящиеся во тьме глаза. Их присутствие мало могло помочь для успокоения нервов Иваскика.
Вместо того чтобы сразу казнить главного надсмотрщика за предательскую неэффективность, Васс позволил ему говорить первым. Не то, чтобы это пошло тому на пользу.
— Это был обвал, ваша милость, — прочирикал Иваскик. Он так униженно пресмыкался, что клинки его резцов периодически постукивали по каменному полу.
— Обвал? — спросил Васс, его глаза-бусинки были столь же тверды, как стекло.
— Да, — ответил Иваскик, и сжал лапы так сильно, словно сжимал чьё-то горло. — Да, обвал. Мы потеряли пятьдесят человек и нескольких из лучших смотрителей.
Васс поудобнее устроился на доминировавшем в комнате возвышении, вылепленном из мусора. Как и всегда, он собирался насладиться до конца.
— Когда же произошёл этот обвал? — простодушно спросил он, с удовлетворением учуяв новую волну запаха страха, исходящую от его жертвы.
— Месяц назад, мой господин, — признался начальник шахты, и, понимая, что оправдание было ошибкой, мгновенно сменил тактику. — Но реальная причина заключается в лени и предательстве мастера над рабами Скиттеки. Он недостаточно присматривает за ними. Они продолжают умирать от лёгких ран.
— Я вижу, — сказал Васс. Его шпионы и информаторы уже определили, что истинной причиной было то, что шахта Иваскика почти исчерпала себя. Ему по-прежнему нужно будет кого-то сделать примером, но, пришло ему в голову, это не обязательно должен быть сам Иваскик.
— Да, да, да, — затараторил Иваскик. — Это Скиттека виноват. Он слишком ленив.
— Тогда, возможно, я должен поговорить с этим Скиттекой, — решил Васс. Он услышал стон, раздавшийся из собравшейся толпы, и увидел чрезвычайно огромную фигуру, пытавшуюся вдавиться в пол.
— Ты Скиттека, я полагаю? — спросил Васс. Но прежде чем скавен успел ответить, раздался голос. Человеческий голос.
Все глаза повернулись к рабу, который стоял у входа в зал аудиенций. Обычно, надсмотрщики бы набросились на него и содрали бы с плоть с его костей за такое вторжение, но теперь они были слишком заняты, пытаясь казаться совершенно незаметными. Голодные глаза охранников Васса превратили их из хищников в добычу.
И таким образом Адора явилась непрошенной в зал аудиенций. Иваскик молча смотрел на неё с чувством смутной благодарности за то, что, по крайней мере сейчас, всё внимание сосредоточилось не на нём.
Его облегчение было недолгим.
— Мой господин, Иваскик, — сказал раб, его голос идеально балансировал между надеждой и ужасом. — Мы сожалеем, что опоздали с данью. Пожалуйста, простите нас. Мы были заперты.
Сказав это, она упала на пол перед Иваскиком, склонила голову ещё ниже, чем крысолюд, и подвинула к нему рваный свёрток. Он бездумно потянулся к нему и, когда ослабил завязки, его окутало гипнотическое зелёное свечение искажающего камня.
Он пульсировал в нескольких дюймах от его морды, и он, казалось, чувствовал, как кровь кипит и шипит. Вожделение и отвращение разорвали его мысли, и он уже вряд ли слышал Васса, когда тот заговорил.
— Я думал, что искажающий камень должен передаваться непосредственно казначею клана, — сказал Васс.
Иваскик почувствовал кровь, потёкшую из носа. Он облизал зубы и, по-прежнему не отводя взгляда от пульсирующего светом камня, ответил: — Что?
— Почему рабы доставляют камень непосредственно тебе? — спросил Васс, его голос был мягок. Похоже, что всё же Иваскик послужит примером. А почему бы и нет? Он подойдёт, как и любой другой. И мысль о том, каким именно будет этот пример, тоже пришла в голову скавена.
— Я не знаю, — неопределённо ответил Иваскик и всё-таки сумел оторвать взгляд от осколков камня. Он посмотрел на Адору и, хотя и не узнал её, распознал метку Скиттеки на ней.
— Подождите, — сказал он, начиная понимать. — Подождите, это уловка. Скиттека…
Но Васс уже дал сигнал, и его стража пришла в движение. Иваскик увидел гибель, что ожидала его, в кандалах, которые несли стражники, и его наполнила паника. С воплем бросился к выходу, прорываясь сквозь своих собратьев на пути к спасению, но было уже слишком, слишком поздно. За какие-то секунды он был сбит с ног и закован в цепи, превратившись из начальника шахты в её самого жалкого пленника.
— Кажется, у тебя выработался аппетит к камню, — сказал Васс, крадясь к нему. — Но не бойся. Я сегодня добр. Я собираюсь накормить тебя им, скормить так много, сколько влезет. А потом, — он наклонился, чтобы прошептать на ухо своему пленнику, — я скормлю тебе ещё больше.
Последней связной мыслью Иваскика, когда его прижали к полу, было лишь изумление. Кто бы мог подумать, что жирному дураку Скиттеке хватит ума, чтобы подставить его столь изощрённым способом? Как он мог поддерживать фасад настолько прожорливой некомпетентности, пока приводил в движение эти колёса?
Он увидел, как Васс подкрадывается к нему, держа в дрожащей лапе свёрток с камнем. Как только понял, что сейчас произойдёт, то начал визжать, пена покрыла морду, пока он корчился и дёргался. Охранники дождались своего часа, а затем скользнувшие верёвки обхватили его верхнюю и нижнюю челюсти и потянули, открыв извивающийся розовый язык.
— Хорошо, — тихо сказал Васс. — Откройте пошире.
И с этими словами он начал кормить Иваскика. Он запихивал в горло скавена один кусочек злокачественного камня за раз. Сначала его жертва зашипела и в ужасе закатила глаза. Затем он начал пронзительно визжать, а его глаза вылезли из орбит в безумном удовольствии. Ну а после — он начал меняться.
Мех выпал. Конечности высохли. Второй хвост вырос из набухших узлов на его спине, лапы распустились на его конце. Моргающие глаза раскрылись на его разрушающейся плоти и пальцы на ногах удлинились, превратившись в когти.
Охранники Васса работали в ногу с преобразованием. Они натянули одни цепи и ослабили другие. Хвост был перевязан кожаными верёвками, а глаза ослеплялись по мере появления. Они работали быстро, сконцентрировавшись на цепях, и узлах, и верёвках, которыми связывали монструозную форму с отчаянной сноровкой моряков, управляющих снастями терзаемого штормом корабля.
Даже после того, как Васс прекратил кормёжку, преобразование продолжалось. Оно замедлилось лишь после того, как тварь, что некогда была Иваскиком, стала совершенно неузнаваемой. Создание булькало, и шипело, и ныло в удерживавшей его сетке, его образ отражался в сотне пар испуганных глаз.
Единственная в помещении, кто смотрел на этот ужас с хладнокровием, — была Адора. Её голубые глаза были неподвижны, как глубокое синее море в спокойный летний день, и улыбка играла на идеальном изгибе губ. Лёгкий румянец окрасил её лицо, придав ему кремовый оттенок, такой же, какой мог появиться после энергичной конной прогулки в тёплые послеполуденные часы.
Потом она очнулась и, пока её похитители, как зачарованные, не отводили взгляды от ужаса, который когда-то был их хозяином, тихо ускользнула так же тихо, как кошка в сумерках.
— Ты приносишь мне большую удачу, кошечка, — задумчиво проговорил Скиттека и лениво погладил свою домашнюю зверушку. Несмотря на то, что с того момента, как Васс назначил его заведующим шахтой, прошла всего пара недель, он уже успел прибавить в весе более двадцати фунтов. Даже подушечки пальцев растолстели, и он начал похлопывать Адору, чтобы услышать эхо в огромном зале аудиенций.
Его зале аудиенций.
— Вы воистину единственный, кто достоин такой чести, господин, — сказала ему Адора, и, в известном смысле, это было правдой. После того, как Иваскик был убран с дороги, Скиттека оставался единственным, кто обладал достаточно ужасной репутацией, чтобы править своими подчинёнными. После того, как он занял эту должность, дела, безусловно, шли гладко.
Это было тем, что, как понимала Адора, ей следовало изменить.
— Мой господин Скиттека, я могу задать вам вопрос?
Скиттека игриво шлёпнул её, правда от такой «игры» спина Адоры занемела в месте соприкосновения с лапой грызуна. Он был сегодня в крайне хорошем настроении.
— Конечно можешь, — прошипел он. — Если, конечно, это не очень скучно.
— Спасибо господин, — сказала Адора. — Мне просто интересно, зачем вы держите тварь, в которую превратился Иваскик, запертой в клетке?
Скиттека заколебался, и Адора приготовилась к ещё одному удару, на этот раз посильнее. Вместо этого Скиттека ответил ей.
— Васс и я решили сохранить его, — сказал он, имея в виду, что это Васс сказал ему, что он должен делать, а Скиттека пресмыкался в пыли перед ним. — Это напоминание о том, что происходит с предателями и ворами.
Скиттека ухватился когтистыми лапами за её волосы и скрутил их для уверенности. Адора проигнорировала боль и рискнула задать ещё один вопрос.
— Вы очень мудры, господин, — сказала она. — Но что существо ест?
— Ничего, — ответил Скиттека с дрожью. — Вообще ничего. Поэтому это всегда голодно. Но хватит об этом. Расскажи же, что ты узнала за последние дни.
— Трое рабов планируют разорвать свои цепи и сбежать, — сказала она, не потому что это было правдой, а наоборот. Те трое, кого она имела в виду, проводили каждую ночь воя, рыдая и причитая, практически обезумев от горя. Адора понимала, что если она быстро не избавится от них, то их отчаяние ослабит других, которые могли бы оказаться полезными.
— Передай их имена стражникам, когда будешь возвращаться, — сказал Скиттека.
— Да, господин, — ответила Адора. — Также среди рабов ходят слухи об армиях призраков, которые собираются в некоторых выработанных шахтах.
Скиттека зашипел и скрутил её волосы.
— Призраки? Что заставляет их говорить так?
— Некоторые из них слышали что-то. Видели что-то. Это, наверное, глупость, мой повелитель, но это то, что они говорят.
Скиттека переместился, его усы зашевелились в раздумьях. Адора сделала вид, что не смотрит. Она едва не решила придумать нечто более ощутимое для того, чтобы Скиттека отправил своих охранников в погоню за этим. Орки, возможно, или какие-нибудь другие монстры. Но, кажется, она, как всегда верно оценила грызущие Скиттеку страхи.
— Нечто для проверки, — размышлял он, глаза-бусинки метались по всему пустому пространству помещения. — Что-нибудь ещё?
— Ничего определённого… — начала Адора, но потом замолчала.
Скиттека, уловив что-то в её тоне, забыл о призраках и сосредоточил на ней всё своё внимание.
— Расскажи мне, — сказал он и выкрутил ей ухо. Боль вскричала, когда плоть чуть ли не оторвалась. Адора проигнорировала раскалённую добела боль и проговорила с в совершенстве сыгранной нерешительностью.
— Страж Тсо-тсо, — начала она. — Всякий раз, когда я оказываюсь рядом с ним, он и его товарищи прекращают разговор. Это выглядит так, будто они опасаются меня.
Скиттека выпустил ухо и прочирикал с возбуждением. Тсо-тсо! Ему следовало догадаться, что он был предателем. Он способный и уважаем другими. Без сомнения, имеет свои виды на должность Скиттеки. Ну что ж, увидит, к чему приводят такие стремления.
— Очень хорошо, — сказал он и рассеянно бросил на пол перед Адорой кусок сырого мяса.
— Спасибо, мой господин, — сказала она и поспешила подтвердить это утверждение. Она проигнорировала гнилой железистый привкус сырого мяса так же старательно, как проигнорировала его происхождение. Её рвотный рефлекс почти подвёл Адору, когда первый откусанный кусочек скользнул по её пищеводу, но она помассировала живот и подумала, как она близко. Как ужасающе близко.
— Я слышал, он три дня работал с Тсо-тсо, прежде чем умертвить, — сказал один из охранников другому.
— Три дня, да, — ответил его спутник.
Их разговор умер. Хвосты заизвивались. Носы сморщились. Нечто ударилось об окованную железом дверь перед ними, и она оба подпрыгнули в воздух. Приземлившись, они обратились к клетке, которую охраняли. Железо сохранило прочность и мощные балки, которые держали её закрытой, остались нетронутыми. Но не новые ли трещины появились в древесине?
— Наша смена должна была закончиться сейчас, — прочирикал один из стражников. — Точно должна была.
— Это смена трусливого слизняка Кая, — согласился другой, страх сменился ненавистью, разгоревшейся в чёрных шарах его глаз. — Он всегда опаздывает.
Что-то тяжёлое скользнуло к двери. Та, казалось, начала деформироваться под испуганными взглядами охранников, но всё-таки выдержала. Сейчас, по крайней мере.
— Эй, — сказал один. — Почему бы мне не пойти и не привести нам помощь? Ты можешь посторожить, пока я хожу.
Его товарищ не соизволил ответить. Он просто раздражённо зашипел. Они так сосредоточились на двери, что они не услышали шум шагов за своей спиной.
— Разрешите высказаться, мои повелители, — раздался голос. Взвизгнув, охранники развернулись. Когда они увидели, что это был всего лишь раб, их ужас сменился яростью, и они приготовились отхлестать его своими кнутами.
— У меня сообщение от лорда Скиттеки, — произнесла Адора. — Это очень срочно.
— Говори, — сказал один, его лапа всё ещё крепко сжимала рукоять кнута. — Говори-говори.
— Мой повелитель Скиттека говорит, чтобы вы немедленно шли к его залу аудиенций.
— Зачем, — в унисон спросили оба охранника, в их голосах слышалось резкое подозрение.
— Он не сказал мне.
Охранники обменялись беспокойными взглядами.
— Но кто будет охранять…
В это мгновение из клетки раздался звук, но не удара, а серия хлюпающих звуков, как будто там внутри, что-то расчленили. Что-то большое.
— Он хочет нас обоих? — с надеждой спросил один из охранников.
— Да, господин, — ответила Адора. — И я буду ждать здесь, пока вы не вернётесь.
Охранники посмотрели на неё. Если тварь сбежит, она станет для неё всего лишь закуской. Но что с того? Разве это не было чудесно, восхитительно, что эта нагрузка на хвост больше не их проблема?
Бросив последний взгляд на дверь, оба охранника скользнули прочь. Адора подождала, пока они не скрылись за углом, после чего обернулась к двери.
Три толстых деревянных балки были вставлены в прорезанные в камне отверстия по обе стороны от двери. Собранная из древнего железа и потрёпанной древесины, она висела на чугунных петлях размером с голову Адоры. Петли были ржавые, а дверь тяжёлая, но она открывалась наружу, что было неплохо. Не было никакой проблемы, открыть её. Совершенно никакой проблемы.
Когда она проверяла вес одной из балок, что запирали дверь, то услышала, как что-то скользит за ней. Это ждало, когда она освободит его, в этом она была уверена. Ожидало жадно.
— Хорошо, — сказала она себе.
Адора подставила плечо под балку и приподняла её, высвобождая один конец из каменного гнезда, в которое тот был вставлен. Затем она бросила его и отскочила, когда тот со стуком упал на пол. Эхо грохота унеслось вглубь коридора. Когда отголоски стихли, с другой стороны двери наступила тишина.
Не обращая внимания на скрутившийся живот, Адора удалила вторую балку, позволив ему упасть на пол рядом с первым. Когда она наклонилась, чтобы вытащить третий, то практически парализующее чувство нежелания нахлынуло на неё. Она видела создание твари, которая была Иваскиком, и по сравнению с ней все ужасы этого места отходили на второй план. В нём была неправильность, страшная, ненавидящая жизнь неправильность.
— Хорошо, — проговорила она, подняв подбородок и вызывающе глядя в пространство. — Тогда это будет служить моей цели.
Не давая себе времени на раздумья, она высвободила последнюю балку и отскочила от двери. Это было удачным решением. Не успела последняя балка упасть на землю, как ужас ринулся вперёд. Железо и дерево развалились, когда дверь ударилась о каменную стену, и тварь, что некогда была Иваскиком, вышла на свет.
Адора попыталась закричать, но ужас сковал её горло. Она окаменела, и, хотя инстинкт кричал ей бежать, бежать, бежатьчёртпобери, она замерла на месте, не в силах пошевелиться, когда тварь скользнула и ринулась к ней.
Он вырос за тёмные недели своего заключения. Теперь он раза в три превосходил размером существо, которым был когда-то, и смесь псевдоподий и конечностей жадно хватались за мир вокруг. Глаза, усеивавшие создание, словно многочисленные пулевые отверстия, развернулись к Адоре, а затем она закричала, и побежала, и никогда ещё за всю её жизнь не испытывала такого ужаса.
Тварь преследовала её и, хотя она хотела именно этого, Адора не испытывала от этого удовлетворения. Больше нет, ни малейшего. Впервые она поняла, как все те, кто умер рядом с ней, смогли отказаться от борьбы за жизнь.
Но она по-прежнему Адора. Даже когда паника охватила её, она убедилась, что тварь следует за ней, когда бежала по задуманному маршруту. Это был её единственный шанс спастись, её единственный шанс. И, решила она, ей следует принять его, так же как и то, что кошка всегда приземляется на лапы.
Охранники только что закрыли люк за последним из рабов, когда к ним ворвалась Адора. Хотя они привыкли к виду домашней зверушки Скиттеки крадущейся вокруг, но никогда ещё они не видели её такой, убегающей, и испуганной, и вдруг с опаской оглядывающейся.
— В дыру, ты, — сказал один из них и указал на люк, который запирал вход в каменный мешок. Он подошёл, чтобы поднять его, и Адоре было страшное видение того, что произойдёт с толпой порабощённых людей внизу, если тварь последует за ней.
— Беги, — сказала она и, рванувшись вперёд, врезалась в него плечом. Он упал на спину и, пронзительно заверещав от возмущения, выхватил оружие, но потом тварь, что преследовала Адору, оказалась среди них.
Эхо их визга преследовало её, когда она побежала дальше, адреналин вскипел внутри неё. Через некоторое время она замедлилась и в конечном итоге заставила себя остановиться. Звуки борьбы за её спиной уже стихли, и она не имела ни малейшего сомнения в том, кто одержал победу в той схватке. Адора вытерла пот с лица, провела пальцами по лоснящимся волосам, а затем развернулась и двинулась в обход — назад, к каменному мешку.
Тварь уже ушла в поисках новых жертв. Ошмётки тех, кого она оставила позади, валялись по всей пещере, разорванные и изуродованные. Адора отвернула крышку люка, подняла её и спустила вниз лестницу. Кольцо испуганных лиц уставилось на неё, щурясь от света, который она впустила в их тьму. Адора посмотрела на них и улыбнулась, лучезарное выражение в обрамлении золотистого ореола её волос.
— Славные новости, — сказала она. — Сегодня боги послали вам шанс отомстить.
С этими словами она бросила крысоподобную голову охранника вниз. Они переводили взгляд с Адоры на голову, и обратно. А потом с коллективным криком, который напоминал скорее рёв раненого зверя, чем нечто человеческое, они рванулись вверх по лестнице, став бесстрашными от лицезрения чуда, свидетелями которому только что стали.
Если бы Скиттека руководил сражением против твари, которой стал Иваскик, то, возможно, оно прошло бы более успешно. Без неразберихи из-за отсутствия командира, тварь, может быть, удалось заманить в место, где её можно было атаковать одновременно со всех сторон, или туда, где существо удалось бы скинуть в шахту или, устроив обвал, засыпать её камнями.
Но Скиттека не руководил сражением против ужаса. Вместо этого он гнал на него своих подчинённых, прячась за их отчаянной дикостью, пока они, наконец, не подавили существо. Но победа досталась им страшной ценой. Остатки множества охранников были разбросаны по всей шахте, а несколько десятков выживших лежали израненные и сломленные среди них.
Но даже при этом, если бы Скиттека руководил боем против людей, то смог бы сохранить шахту. Люди бились отчаянно, но по сравнению с охранниками они были медленными и неуклюжими, а их импровизированное оружие и в подмётки не годилось режущему совершенству собственных отравленных клинков стражи.
Но Скиттека не руководил сражением против рабов. Вместо этого он заперся в своей норе, потея и воняя, и ждал, что другие спасут его.
Они не смогли.
Теперь он сидел в своей норе, испуганный и одинокий. Хотя в шахте по-прежнему слышались звуки битвы, он проигнорировал их. Вместо этого Скиттека замкнулся в парализующий кокон собственной трусости. Он был выброшен из него лишь тогда, когда, возвещённый визгом стражника, который предпочёл прятаться, а не бежать, в нору проскользнул один из рабов.
Скиттека зашипел и схватился за рукоять своего клинка, но затем раб вошёл в круг света, и он признал белокурый цвет её волос и кроткое выражение её лица.
— Мой господин, — вскрикнула Адора, бросившись вперёд. — Хвала богам, вы всё ещё живы. Могу ли я подождать вместе с вами, пока бой не закончится?
Мех Скиттеки встопорщился, и подозрительность сморщила его морду.
— Почему ты не с другими рабами, кошечка? — спросил он, ткнув в её сторону мечом. Убийственная полоска стали, сверкающая от яда, покрывавшего её поверхность тонким слоем.
— Они сошли с ума, милорд, — сказала Адора, пока сокращала дистанцию между ними. — Они думают, что я предатель, из-за моей преданности вам.
Скиттека начал было говорить, но резко вскочил, когда дверь распахнулась позади неё. Люди, ворвавшиеся в его логово, были грязными и истощёнными, как и все рабы, но было в них ужасающее отсутствие страха. По сравнению с этим, отсутствие оков казалось практически несущественным.
— Спасите меня, господин! — зарыдала Адора и бросилась к Скиттеке, который не имел никакого желания спасать кого бы то ни было, кроме себя. Он вскочил со стула и обратился в бегство к другому выходу.
Но Адора была ещё быстрее, чем его паника.
Как только он повернулся к ней спиной, она рванулась вперёд и рассекла подколенные сухожилия сначала на одной ноге, а затем на другой. С визгом он рухнул, и Адора сменила хват. Она вонзила лезвие между его позвонков с безотчётной точностью швеи, вдевающей нитку в игольное ушко.
Скиттека вскрикнул и дёрнулся на холодном полу. Он попытался заставить своё искалеченное тело работать. Он не смог.
— Прочь, — крикнула Адора на людей, которые начали подбираться к своему искалеченному мучителю. Они нерешительно остановились, их кирки и лопаты были занесены для смертельного удара. Адора повернулась к ним и, увидев ярость на её лице, они отступили.
— Ступайте и прикончите других, — приказала она, приближаясь к Скиттеке. — Этот — мой.
Его позвоночник был разорван и Скиттека молотил конечностями, так же бесполезно, как прибитый к стене постоялого двора таракан, которого однажды видела Адора. Она тогда работала служанкой и, хотя и не знала, кто столь жестоко поступил с существом, но навсегда запомнила это. В перерыве между своими обязанностями, она наблюдала, как он умирал почти неделю, его борьба становилась всё слабее и слабее. В конце концов, когда он уже не мог сделать ничего, кроме как время от времени подёргиваться, его сородичи вернулись, чтобы пожрать его.
К сожалению, у неё не было времени, чтобы организовать такую судьбу для Скиттеки.
Неважно. Она удовольствуется тем временем, что у неё было.
— Видишь это? — спросила она, подняв окровавленный кинжал.
Он закатил глаза и прошипел с мольбой: — Пожалуйста, помоги мне, — сказал он. — Я дам тебе одежду, много одежды. И мясо. Столько мяса, сколько ты пожелаешь.
Адора почувствовала, как её самоконтроль разрушается.
— Чего хочу я, — сказа она мягко, — это, чтобы ты больше не прикасался ко мне. Вместо этого, — она подняла кинжал, — я прикоснусь к тебе.
Так она и сделала.
Потребовалось много, очень много времени. Когда она закончила, и последний из его криков покинул его вместе с кровью, Адора повернулась и обнаружила, что некоторые из людей остались, чтобы понаблюдать. Открытые рты и широко распахнутые глаза делали их похожими на испуганную скотину.
— Идите, — сказала она и попыталась проигнорировать ужас, который увидела на их лицах, когда люди бросились прочь от неё.
Солнечный свет играл на покрытой рябью поверхности ручья. Ветерок успокаивающе шептал в ветвях деревьев. Пахло жасмином и свежим соком растений, и чем-то, что, возможно, было далёким океаном. Даже запах костра был чистым, запах свежего пепла и обожжённых рыбьих костей. Адора наслаждалась ароматами свободы, пока сидела в тени и ждала, пока просохнут её тряпки. Она тщательно отстирала их, после того как умылась, и теперь работала над ногтями, убирая грязь из-под них подточенной веточкой.
Она покинула выживших сразу же, как только они выбрались из шахты. Они были слишком дикие и изголодавшееся, чтобы принести много пользы в дальнейшем, так что она бросила их. Это было два дня назад, и Адора уже начала задумываться, а не было ли это ошибкой. Она понятия не имела, где находилась, и что могло водиться в этом лесу.
Она так сильно погрузилась в свои мысли, что не заметила стук копыт, пока те практически не наступили на неё. Испуганно взглянув вверх, она вскочила на ноги и поспешно скользнула в свою влажную одежду, чтобы прикрыть наготу. Мгновение спустя призрак из цветного шёлка и полированной стали вышел из леса. Он ехал на возвышающемся боевом коне и держал в руке копьё, которое чуть ли не в два раза превосходило рост Адоры. Девушка бросилась к рыцарю.
— Простите меня, добрый сир, — сказала она, склонив голову так, что её золотые волосы упали с плеч. — Могу ли я просить вас о помощи?
Рыцарь остановился и поднял забрало. Его черты были жёсткие и высокомерные, но как только он повнимательнее всмотрелся в Адору, его выражение изменилось.
— Для меня будет честью, миледи, — ответил он и наклонился к ней. — Но сначала мы должны покинуть это место. Враги недалеко. Не могу ли предложить вам поехать со мной?
— Это честь для меня, мой лорд, — ответила Адора, когда он подхватил её в седло позади него и понёс её, милую, спокойную и смертоносную обратно в мир людей.
Джордан Эллингер Зверь мясника (не переведено)
Не переведено.
Фил Келли Нижний двор (не переведено)
Не переведено.
Ричард Форд Хвост
Свеча, которую Хуго обычно ставил возле кровати, давно догорела, и теперь в комнате царил мрак. Ставни на окнах оберегали спальню от посягательств лунного света, а двойные засовы надёжно запирали Хуго внутри его неприступного особняка.
Он напряжённо вслушивался во тьму, надеясь различить хоть какой-то звук. Таращил свои широко раскрытые глаза поверх ажурно простроченных эсталийских покрывал, но не мог ничего разобрать во мраке.
Вот опять, как и каждую ночь за последнюю неделю. Это беспрестанное царапанье и шуршание крохотных лап. Хуго больше не мог врать себе — всё это начинало сводить его с ума. Они были в стенах и под половицами, они ползали на чердаке, и Хуго был бессилен что-либо предпринять. Два дня подряд он расхаживал по дому, освещая себе путь только маленькой шипящей свечкой, и замирал возле приоткрытых дверей в ожидании звука пробегающей крысы. Услыхав этот звук, он врывался в комнату с тростью в руке, но от мохнатых, пищащих, длинноносых тварей не осталось и следа.
Неужели ему не будет покоя?
В Талабхейме Хуго Кресслер был известен, как уважаемый и очень богатый торговец. Сменялись императоры, бушевали нашествия Хаоса и крестьянские бунты, а его дело процветало.
Скопив приличное состояние, он занялся строительством самого большого частного дома в усадебном квартале Талабхейма, и, когда оно было окончено, радости его не было предела. Дом оказался вершиной архитектурного искусства: деревянные панели были закуплены в Остланде, стрельчатые арки — украшены руками гномьих мастеров, кроме того, особняк мог похвастаться новейшими средствами защиты от взлома, с гарантией гильдии замочников Альтдорфа. В довершение всего по желанию Хуго дом был отстроен с соблюдением полной конфиденциальности. Два года он счастливо пребывал в своём новом жилище: расхаживал по коридорам, любовался живописными полотнами из Тилии и Бретонии, смаковал содержимое своего большого винного погреба и пересчитывал с трудом заработанные деньги.
Всё пошло прахом.
Хуго не спал уже несколько дней, его обычно неуёмный аппетит почти пропал. Он стал жалкой тенью прежнего Хуго: обвислый живот, круги под глазами, копна неухоженных седых волос. Узник в собственном доме. Хуго не решался выйти наружу, ибо страшился того, во что может превратиться его милый сердцу особнячок, когда он вернётся. Что эти красноглазые твари могут натворить в его отсутствие? Вся эта мерзость, которую они оставят после себя, следы зубов… дерьмо!
Сдёрнув с себя простыни, Хуго выпрыгнул из кровати. Он вслепую принялся шарить рукой возле кровати в поисках свечи и спички, которую держал на комоде на всякий случай. С зажжённой свечой он прокрался через спальню, бережно прикрывая рукой огонёк, открыл дверь и шагнул в просторный, обшитый деревянными панелями коридор.
Тем временем шум внутри стен, кажется, усилился, грызуны словно надсмехались над ним в полной уверенности, что одержат вверх, и совсем скоро нервы человека разболтаются окончательно.
— Я знаю, вы меня слышите! — его крик эхом разнёсся по непроглядной тьме коридора. — Вам не победить. Помяните моё слово! Вы ещё не знаете, с кем связались! Я Хуго Кресслер, самый влиятельный торговец в Талабхейме!
Крысы затихли, будто бы в ответ.
Хуго стоял в темноте, наблюдая… выжидая.
Ничего.
Со вздохом облегчения он побрёл обратно к кровати, забрался в свои мягкие, тонкие простыни и натянул их до самого подбородка. Через несколько мгновений милосердный сон одолел его.
Хуго бежал.
Любопытно, — подумал он. Обычно во сне Хуго бежал так, словно пробирался через густую патоку — вялые, ватные ноги не слушались его, сколь бы сильно он того ни желал. Теперь же он мчался, если не сказать нёсся, вперёд, словно хитрое и проворное дикое животное. Поначалу это восхитило его, сердце стучало, как мытарь у ворот, но скоро он понял, почему так торопится… за ним кто-то гнался!
Нечто за его спиной: большое, злое, с длинной чёрной тенью. Как бы Хуго ни старался, он не мог ускользнуть. Он вилял то влево, то вправо, нырял под препятствия, перепрыгивал их, но никак не мог избавиться от преследователя. Безнадёжная борьба. Охотник настигал его, и Хуго уже слышал у себя за спиной его топот и горячее, зловонное дыхание…
Проснулся Хуго, тяжело дыша. Тонкие атласные простыни были сыры от пота, шёлковая ночная рубашка липла к мокрому телу.
Терпеть больше было нельзя, днём его изводили эти незваные гости, ночью — мучали кошмары. Нужно было что-то предпринять, нужно было избавиться от этих зловредных паразитов.
Он выпрыгнул из кровати, распахнул дверь спальни и припустил вперёд по коридорам своего особняка, навстречу медленно занимающейся заре. На крыльце он надел пальто из кабаньей шкуры, натянул выполненные на заказ из шкур аравийских жеребцов сапоги и вышел в холодное утро.
В столь ранний час улицы Талабхейма были практически пусты, особенно в усадебном квартале. Здесь селились сильные града сего, и в такую рань вставали только их лакеи, да прислуга. Так что, когда Хуго ступил на проспект Героев и направился на запад, компанию ему составил лишь нескончаемый ряд статуй.
Протопав по постепенно заполняющимся улицам, он очутился в Цеховском квартале, и доселе пустынная мощёная дорога вдруг превратилась в суетливо гудящий улей. Этот квартал был центром талабхеймской промышленности, здесь вели свои дела всевозможные пекари и пивовары, лудильщики и дубильщики. Тут-то Хуго и рассчитывал кое-что разыскать.
Наконец, он заметил то, что ему было нужно и, воспрянув духом, прошествовал к двери охотничьего магазина. На выкрашенной чёрной краской притолоке красовались белые выцветшие буквы, надпись гласила: "Герхардт Моллер — мастер ловушек, утверждён Гельмутом Фойербахом, Курфюрстом Талабекландским". От одной только надписи у Хуго сразу стало легче на душе, и он постучал в дверь. Этот Моллер точно должен найти решение заполонившей его дом вороватой, шныряющей и всюду пачкающей проблемы.
Поначалу ответа не последовало, но после череды всё более настойчивых ударов дверь распахнулась. Человек, который, как Хуго мог только догадываться, был тем самым "мастером" ловушек, стоял и глядел на него из темноты; его волосы были взъерошены, тело — облачено в порванное пальто из меха неизвестных животных.
— Чего? — грубо спросил Моллер. Он явно не был обрадован тем, что его потревожили в столь ранний час.
— У меня проблема, — ответил Хуго, чуть более отчаянным голосом, чем рассчитывал.
— Это точно, — заметил Моллер, оглядев Хуго с ног до головы. — Заходите-ка лучше внутрь.
Он толкнул дверь и Хуго ступил во мрак магазина.
Глаза Хуго постепенно привыкли к темноте, и он разглядел покрытые пылью товары. Вдоль стен магазина было разложено зловещее и опасное на вид охотничье снаряжение всех форм и размеров: шипастые клети, силки, медвежьи капканы, кандалы различной длины и толщины, сети и ловушки.
— Так что вам угодно? — начал Моллер. — На медведя? На волка? Кабана? Думаю, вам для зверья, а то на охотника за головами вы что-то не тянете.
— Э-э-э, нет, — замялся Хуго. — Мне это… вроде как… э-э-э для крыс!
Моллер прищурился, с явным разочарованием поглядев в другой конец тёмной комнаты. — Крысы?
— Да, мой дом заполонили эти грязные, подлые твари. Мне нужны ловушки, да побольше.
Моллер покачал головой и, бормоча себе под нос, ушёл в заднюю комнату. Он принялся копаться в куче барахла, до Хуго доносились грохот и звяканье, пока мастер, наконец, не нашёл, что искал. Он вернулся с небольшой деревянной коробкой в руках и, печально пожав плечами, поставил её на стойку. Хуго заглянул внутрь и обнаружил наваленное кучей барахло. Кое-где угадывались детали ловушек, но по большей части коробка была набита какими-то деревяшками и поржавевшими металлическими петлями.
— И это всё? — охнул Хуго. — На двери было написано "Мастер ловушек"!
Моллер нахмурился и потянулся за коробкой.
— Слушайте-ка сюда, я мастерил ловушки для курфюрстов четырёх провинций. Ко мне приезжают охотники из самого Нордланда. Если вам что-то не…
— Нет, нет. Я возьму, — затараторил Хуго, вытаскивая кошель из-под пальто. — Это вам за беспокойство.
Он положил на стойку четыре новенькие золотые кроны.
Моллер сразу повеселел, он хлопнул по стойке рукой и сгрёб монеты в свою мясистую ладонь.
Хуго схватил коробку и был уже готов уйти, как Моллер придержал его за руку.
— Есть у меня ещё кое-что, — произнёс он. — Если уж интересуетесь.
Хуго неуверенно кивнул, раздумывая, можно ли доверять кривой ухмылке на лице Моллера. Капканщик снова скрылся в подсобке, но на этот раз ни звяканья, ни грохота не было. То, что услышал Хуго, было гораздо хуже, Моллер как будто боролся с каким-то ужасным демоническим существом. Через несколько секунд он возник перед Хуго, держа на руках объёмный свёрток, обёрнутый порванной мешковиной. Он с грохотом поставил его на стойку и тут же отпрыгнул назад, словно тот готов был вот-вот взорваться. Из-под мешковины раздавалось ожесточённое скрежетание и шипение, и Хуго тоже решил отодвинуться на безопасное расстояние.
— Это, — вытянув руку, Моллер пальцами зажал краешек ткани, — Гертруда!
Он сорвал мешковину, обнаружив скрывавшуюся под ней клетку. Хуго не смог решить, каким чувством его наполняет это зрелище: страхом или отвращением. Гертруда являла собой самое жалкое подобие кошки, которое он когда-либо видел. Этот злобный комок свалявшейся шерсти, завывая словно баньши, с яростью, которой позавидовал бы иной норск, пытался пробиться наружу.
— Лучшего крысолова внутри Таалбастона не сыскать, хотя… не без странностей. За пять крон она вся ваша!
Хуго таращился, как кошка пытается прогрызть себе путь на свободу через железную сетку — она буквально вгрызалась в металл жёлтыми сколотыми зубами.
— Нет, спасибо, — ответил он, — пока хватит ловушек.
— Как пожелаете. Но если передумаете, всегда можете прийти опять.
— Конечно-конечно, — пробормотал Хуго, задом пятясь на улицу, и закрыв за собой дверь. — Вернусь. Как только засвечу свои бубенцы перед императором на параде.
Хуго несколько часов распутывал кучу ловушек, которую ему продал Моллер. У одних были сломаны петли, у вторых — разломаны основания, третьи и вовсе заржавели. Но, в конце концов, Хуго удалось наскрести с дюжину рабочих крысоловок.
После долгих раздумий он стратегическим образом расположил их по дому и аккуратно насадил наживку из гроссрайхского голубого сыра, самого пахучего из тех, что у него были. Тщательно закрепив защёлку на последней ловушке, Хуго хихикнул от предвкушения: беспечный зверёк, привлечённый соблазнительным ароматом, забредёт сюда и лишится головы, стоит ему попробовать откусить хоть кусочек.
Давясь смехом, Хуго удалился в спальную, задул свечу и прыгнул в кровать.
Утром следующего дня Хуго разбудил ослепительно яркий свет, прорывающийся сквозь дощечки катайских жалюзи. Кошмаров он не припоминал, и, в самом деле, он спал так крепко, что вообще не был уверен, снилось ли ему хоть что-то.
Торговцу не терпелось увидеть, что за побоище учинили его крысоловки, он бодрым шагом подошёл к двери и распахнул её. Стальными нервами Хуго похвастать не мог, так что смотреть на раздавленную крысу ему совсем не хотелось, но он знал, что это зрелище доставит ему немалую радость. Босиком он прокрался в конец коридора и робко заглянул за угол.
Там, впрочем, ничего не оказалось: ни ловушки, ни гроссрайхского сыра и, разумеется, никакой крысы.
Несколько секунд Хуго просто стоял и смотрел. Он был уверен, что именно в этом месте установил одну из крысоловок; но здесь было пусто. Почесав в затылке, он двинулся к следующей ловушке.
Возможно, он просто ошибся, раздумывал Хуго, проходя по дому. Быть может, его безумное желание искоренить заразу сбило его с толку и одурманило рассудок. Вполне вероятно, в конце концов, ему столько пришлось вынести. Однако, добравшись до места, где он установил ещё одну крысоловку, Хуго негромко завыл. Эта ловушка тоже пропала!
Шлёпая пятками по холодным половицам, торговец в панике носился по особняку в поисках укромных местечек, в которых вчера оставил крысоловки с приманкой. Ловушки исчезли — там, где они находились, не осталось и крошки сыра.
Сердце Хуго выпрыгивало из груди, в ушах стоял звон. Давление внутри головы грозило пробить череп и чёрной зловонной струёй выплеснуть досаду наружу.
— Я знаю, что вы задумали! — завопил Хуго. Его голос эхом разнёсся по коридорам и комнатам особняка. — Хотите меня с ума свести! Так не выйдет! Слышите? Я Хуго Кресслер, богатейший торговец Талабхейма, и каким-то падальщикам меня не одолеть!
С этими словами он помчался вниз по лестнице и, не озаботившись на этот раз натянуть сапоги и пальто, поспешил навстречу утреннему городу.
Хуго вернулся спустя два часа. Он тащился по садовой дорожке, сгибаясь под тяжестью объёмного свёртка, который казался ещё более увесистым оттого, что в его проволочном нутре скрывалась шумная, брызжущая слюной тварь. Будь всё по-другому, предприимчивая натура Хуго понудила бы его поторговаться с Моллером, но сегодня был неподходящий день для деловых переговоров, кроме того, учитывая ситуацию, пять крон — это было ещё по-божески.
Дверь с грохотом распахнулась, и Хуго с безумной улыбкой на лице вошёл в дом.
— Я вернулся! — объявил он. — И со мной моя подруга!
Он поставил клетку в центр гостиной и, горя желанием напустить Гертруду на ничего не подозревающих незваных гостей, сдёрнул мешок. Однако при виде бушующего внутри вихря из шерсти и когтей торговец передумал. Может быть, ему следует сначала попробовать подружиться с Гертрудой, ровно настолько, чтобы она не думала больше о том, как разорвать ему глотку.
Он побежал в кладовку, выискивая ведро с молоком. Оно чуточку подкисло, но Хуго сомневался, что Гертруду это остановит — судя по её виду, за последние несколько месяцев ей не давали и такого.
Налив в блюдце немного молока, он вернулся в прихожую и поставил его перед клеткой.
— Ну, что, мир? — спросил он, отодвигая защёлку.
Гертруда в ответ притихла, будто сдаваясь на милость щедрого Хуго.
Торговец раскрыл дверцу клети и отскочил назад, отгородившись от кошки блюдцем. Та, фыркнув, прокралась вперёд и принялась осторожно лакать. К большому облегчению прокисшее молоко пришлось Гертруде по вкусу, и она с удовольствием прикончила блюдце, после чего села на задние лапы и довольно заурчала.
— Ну, вот, — сказал Хуго, делая шаг вперёд, чтобы погладить её по голове. — Не такая уж ты и злюка, правда?
Его рука и на фут не приблизилась к Гертруде, как та завизжала и цапнула его. Завывая от ненависти, она яростно бросалась на торговца.
В мгновение ока Хуго взлетел вверх по лестнице и бежал, пока разъярённая кошка, наконец, не загнала его в спальню. Он успел захлопнуть дверь до того, как Гертруда сумела ещё больше расцарапать его, и задвинул засов. На всякий случай.
Через несколько часов он, наконец, нашёл в себе смелость отворить дверь и принялся оглядывать тёмный коридор. Убедившись, что за дверью его не поджидает эта злобная, шипящая тварь, он облегчённо вздохнул и ступил за дверной проём.
Голая хугова нога хлюпнула по чему-то мягкому и липкому. Оно пустило жижу меж его пальцев, и в воздух поднялся самый кошмарный запах, который Хуго когда-либо имел несчастье вдыхать.
Ему даже не пришлось смотреть вниз, чтобы понять, что Гертруда оставила ему подарочек, отражающий всё то, что она о нём думала.
Что ж, ей не обязательно любить его — пусть просто делает то, для чего он её купил!
Хуго допрыгал до прикроватного столика, стащил с него скатерть и вытер зловонное кошачье дерьмо со своей ноги, после чего отправился на поиски Гертруды.
Обшарив подвал, и не обнаружив ни кошки, ни её добычи, Хуго поднялся на первый этаж. Он добрался до лестничной площадки и досадливо поморщился — на дубовых перилах красовались свежие отметины от когтей. Он с трудом взял себя в руки и двинулся было к лестнице, ведущей на второй этаж, как вдруг поскользнулся и упал прямёхонько в лужицу тёплой кошачьей мочи. Что ещё это могло быть?
Стиснув зубы, Хуго направился вниз по лестнице и принялся тереть ногу о расшитый кислевитский коврик. В этот самый момент раздался такой ужасающий звук, какого ему прежде никогда не доводилось слышать. Какой-то искажённый клёкот, будто агонизирующее дикое животное издавало пронзительный предсмертный крик. Хуго встал как вкопанный.
Взяв себя в руки, он поднялся в коридор второго этажа. Перед ним было множество дверей, ведущих в гостевые залы, и, похоже, звук доносился из одной из этих комнат. Крики стали громче, и явно исходили из-за первой двери справа. Хуго ухватился за дверную ручки и, поддав бедром, резко распахнул дверь. На случай если зрелище окажется слишком жутким для его чуткой душевной организации, он зажмурился.
Гертруда испустила ещё один протяжный вопль. От увиденного у Хуго отвисла челюсть: кошка лежала в центре комнаты, шерсть клочьями висела на ней, и от усов до кончика хвоста она была облеплена пропавшими крысоловками.
Кто мог сотворить такое? Какое жуткое чудище могло так надругаться над Гертрудой? Что за дьявольский шутник дразнит его?
Ответ был один — крысы заявляли о себе как о силе, с которой нужно было считаться!
— Твари! — вскричал Хуго. — Может, вы и выиграли эту битву, но война ещё не окончена!
Благополучно разминировав Гертруду, и переложив её в клетку, Хуго снова покинул особняк. На этот раз, перед тем как выйти на темнеющие улицы, у него хватило ума одеться хотя бы на скорую руку.
"Жаба и рожок", одно из самых респектабельных питейных заведений Талабхейма, находилась в богатом усадебном квартале и клиентуру имела под стать. Швейцар одарил Хуго любопытным взглядом, однако лицо торговца было здесь хорошо известно, и, несмотря на его неряшливый вид, обеспечило ему свободный вход.
Дреген Хеншнапф расположился в своём излюбленном местечке у камина, потягивая шнапс и слушая талантливого лютниста, уединившегося в углу таверны. Когда Хуго завалился в стоящее напротив большое кожаное кресло, Дреген с любопытством уставился на него поверх своих щегольских очков, едва узнав старого друга.
— У меня неприятности, — выдавил Хуго с широко раскрытыми отчаянными глазами.
— Это точно, — заметил Дреген.
— Почему все так говорят? Ладно, ты должен мне помочь. Мне не к кому больше идти.
Дреген глотнул ещё шнапса и одарил Хуго взглядом в стиле "Что ж, продолжай, я слушаю".
— У меня крысы. В доме. Они повсюду, — затараторил Хуго.
Он принялся торопливо озираться по сторонам, как будто публично признаться, что у человека дома завелись крысы, было большим моветоном, нежели появиться в таверне одетым как бродячий пёс.
Дреген ничего не ответил, только сменил выражение лица на "А от меня-то ты чего хочешь?".
— У тебя же есть связи, — сказал Хуго. От нетерпения он перешёл на хриплый шёпот. — Ты ведь вхож в такие круги.
Дреген дёрнул бровью.
— На что это ты намекаешь?
— Мне что, вслух сказать? Ты же знаешь людей, которые занимаются ликвидацией…
Теперь настал черёд Дрегену боязливо оглянуться.
Он придвинулся ближе к Хуго.
— Да, у меня есть кое-кто, но у них несколько иная сфера деятельности.
— Ну, кого-нибудь ты должен знать, Дреген. Сделай хоть что-то, я уже с ума схожу!
Дреген откинулся в кресле и задумался. Спустя какое-то время он кивнул, и на его лице нарисовалась озорная улыбка.
— Знаешь, есть у меня один парень, он сможет тебе помочь. Он мне должен и как раз занимается такой работой.
— Правда? — лицо Хуго просветлело. — Есть?
— Да. Найти его можно в "Десятихвостой кошке". Спроси Бориса, бармен сразу поймёт, что к чему.
Хуго неожиданно закипел от возмущения.
— Ты, значит, думаешь, что я пойду в "Кошку"? Да чтобы я, Хуго Кресслер, самый влиятельный торговец…
— … во всём Талабхейме. Да, Хуго, я это уже слышал, но что-то мне кажется, что крыс в твоём доме это не слишком волнует. И, давай на чистоту, сейчас ты не очень-то влиятельно и по-торговому выглядишь, так? Знаешь что, думаю, именно в таком наряде ты очень даже впишешься.
Хуго оглядел свою одежду и пробежался дрожащей рукой по торчащей копне волос.
— Ну, мне столько пришлось пережить, — сказал он.
— Вот и поторопись, — ответил Дреген, махая рукой в сторону двери.
Хуго осталось только благодарно кивнуть и поспешить прочь из "Жабы", покуда ещё кто-нибудь не увидал его в таком неприглядном виде.
В доках воняло элем, тухлой рыбой и приторно-сладкими ароматами дешёвых духов, доносящимися от стайки прихорашивающихся проституток. Пробирающийся к таверне Хуго их не заинтересовал.
Из пивной доносился приглушённый гул голосов. Стоило Хуго подойти ближе, как дверь внезапно распахнулась, и из проёма вывалился мертвецки пьяный человек. Атмосфера портовой таверны предстала перед ним во всей своей нездоровой красе — крепкая смесь похабного смеха и густого табачного дыма.
Хуго замялся на пороге. До чего он опустился? Шныряет по грязным улочкам Талабхейма, чтобы смешаться с завсегдатаями самого мерзкого городского притона. Но он был здесь не просто так… он был, можно сказать, в походе. Чтобы одержать верх, даже легендарным героям порой приходилось опускаться на самое дно. Это просто ещё один шаг на пути к победе над врагом, заполонившим его дом.
Гордо задрав голову, Хуго открыл дверь Кошки и прошёл внутрь с таким видом, будто только что купил это место. В его сторону немедленно повернулись несколько пар злых, холодных глаз, и то немногое самообладание, что он смог наскрести, мгновенно улетучилось.
Хуго опустил голову, чтобы не встретиться ни с кем взглядом, и решил проскользнуть к бару. Это действо обернулось каким-то странноватым танцем, во время которого он вилял и изворачивался, только бы не коснуться кого-нибудь из местных громил. В конце концов, живой и невредимый он добрался до бара. Торговец протиснулся между двумя угрюмыми докерами и махнул бармену. Пытаясь перекричать гул, стоящий в пивной, он спросил Бориса, и круглолицый бармен с равнодушным кивком указал на кабинку в тёмном углу.
Борис оказался здоровенным детиной с крепкими мускулистыми руками. На его голове был натянут тугой кожаный шлем. Он вертел в руках оловянную пивную кружку и меланхолично разглядывал её. Несмотря на свой грубый вид, среди этих шумных пьянчуг Борис казался совсем чужим, подумалось Хуго.
— Э-э-э, Борис? — спросил торговец, оказавшись у кабинки. Здоровяк повеселел и кивком предложил присесть напротив.
— Дреген Хеншнапф рекомендовал мне вас, как человека, который способен разрешить определённого рода проблему, связанную с вредителями, — сказал Хуго, усаживаясь на скамью.
Борис наморщил лоб.
— Что-то не припоминаю такого, — прогрохотал он. — Хотя с тех пор как я ушёл со службы в канализации, память меня частенько подводит.
— Ушёл? Это что, вы теперь не занимаетесь такими делами?
— Зависит от того, что за проблема.
Хуго огляделся, но судя по всему, местную публику больше волновала выпивка, нежели его проблемы.
— У меня в доме… крысы, — прошипел он.
— Ловушки ставили? — спросил Борис.
— Да ставил я эти чёртовы ловушки, — огрызнулся Хуго, о чём тут же пожалел. — Я хотел сказать, да. Но эти твари дьявольски умны и… хитры.
Борис понимающе улыбнулся:
— Ну, тогда вам понадобится настоящий эксперт.
"Конечно, понадобится! Для того я и припёрся в этот клоповник!" — чуть не выпалил Хуго, но решил ограничиться только кивком.
— Что ж, вы пришли по адресу, — продолжал Борис. — Я лучший крысолов в этом городе. Говорите адрес, я захвачу кое-какие инструменты и тут же буду у вас.
Хуго внезапно ощутил прилив радости.
— Отлично, — воскликнул он.
Он набросал Борису план особняка, снабдил его инструкциями, как найти дом, и уже готов был уйти. Но любопытство взяло верх, и, вместо того, чтобы ускользнуть из липких объятий "Десятихвостой кошки", он решил ещё немного задержался.
— Вы сказали, что ушли со службы в канализации. Что произошло?
Борис улыбнулся и стянул с головы кожаный шлем, под ним, на месте правого уха красовался хрящеватый обрубок.
— Один здоровяк отгрыз мне ухо. Ох и кровищи было. Но вы не волнуйтесь, в отместку я у этого урода тоже ухо оторвал.
С этими словами он полез под свой кожаный камзол и вытянул оттуда цепь, на конце которой болталось нечто похожее на коровье ухо.
Хуго начал сомневаться, что это была такая уж хорошая идея — Борис был явно не в себе, хотя, быть может, это отличительная черта всех крысоловов.
— Как же вышло, что вы потеряли ухо и были вынуждены уволиться? — зачем-то спросил он.
— О нет, не из-за уха. Здоровяк откусил мне не только ухо, — с этими словами Борис поднялся из-за стола и нежно постучал по потёртой, потрескавшейся деревяшке, заменяющей ему ногу.
— Крыса откусила вам ногу? — поражённо воскликнул Хуго.
— Я же говорил — большущая крыса.
Сбитый с толку Хуго только сдавленно улыбнулся. Крыса откусила ему ухо и ногу? Здоровяк явно съехал с катушек. И этого человека он хотел пустить в свой дом, в свой прекрасный особнячок? Какой-то псих, которому мнятся гигантские крысы, способные разорвать человека на части.
Нечего и думать.
— Хотя, знаете, — начал Хуго, натянуто улыбаясь. — Я только что вспомнил, я же всё напутал. Я ведь уже нашёл кое-кого. Да, верно, вам совсем не нужно утруждать себя. Простите, мне нужно бежать.
С этими словами он выбрался из кабинки и стал проталкиваться через толпу к выходу из этого дурдома, не заботясь на этот раз о том, что мог кого-то пихнуть или задеть локтём.
Очутившись снаружи, он вдохнул зловонного воздуха, с облегчением втянув его в свои лёгкие.
Ох уж эта "Десятихвостая кошка"! О чём только Дреген думал, когда советовал такому человеку пойти в такое место? Когда всё закончится, нужно будет переговорить со своим лучшим другом касательно его рекомендаций. И под доносящиеся из борделя крики торговец отправился домой.
В ту ночь Хуго опять приснился сон.
Он бежал что есть духу, его крохотное сердечко трепетало, словно крылья колибри, лапы выбивали стаккато по твёрдой земле. Его снова преследовал охотник, неудержимый, беспощадный. Под его тяжёлыми шагами содрогалась земля. Но Хуго не решался оглянуться назад, не смел взглянуть на зверя, идущего по его следу — настолько ему хотелось уйти от смерти.
Но он не мог.
Как бы стремительно, как бы далеко он не убегал, зверь всегда был позади него, дышал Хуго в затылок, истекал слюной от предвкушения.
Внезапно Хуго споткнулся и, потеряв опору, упал, покатился по земле. В тот же миг он поднялся, готовый к бегству, но и одной ошибки было достаточно, чтобы охотник настиг жертву.
Сильные руки, огромные, крепкие как железо крепко ухватили его, глубоко запустили пальцы в его плоть, подняли и потащили прямиком в дьявольскую пасть…
Хуго проснулся от собственного крика, широко раскрытыми глазами он смотрел в темноту спальни. Задыхаясь во мраке, каждой клеточкой ощущая себя беспомощным ребёнком, он едва удержался от того чтобы позвать маму. Как только Хуго понял, что он один, что рядом нет зловещего адского зверя, он выдавил из себя вздох облегчения. И тогда он обнаружил, что сидит в луже собственной мочи.
С тихим смиренным стоном Хуго натянул кое-какую одежду, сапоги и пальто. Путь до "Кошки" был неблизкий, и простудиться насмерть на ночном ветру в его планы не входило.
Когда на следующий день в дверь особняка постучал Борис, Хуго что было духу помчался открывать дверь. Крысолов стоял на пороге с широченной ухмылкой на лице. От него несло перегаром и табаком.
— Проходите, — предложил Хуго, и Борис зацокал вперёд на своей деревянной ноге.
Его тяжёлый довесок грохотал по отполированным половицам, Хуго поморщился от перспективы, что придётся приглашать мастеров и заново перекрашивать, и лакировать пол.
Постоянно улыбаясь, Борис восхищённо таращился на интерьер роскошного особняка.
— Знатный домишко, — произнёс он.
Хуго не ответил — он с интересом разглядывал чудные штуковины, которые принёс с собой Борис. Часть из них не вызывала вопросов: пара клетей, силки и разнообразнейшие ловушки, свешивающиеся с прочного кожаного пояса, обмотанного вокруг талии крысолова. Однако были и другие вещи, которые Хуго не сумел распознать.
— А это что? — спросил он, указав на деревянный бочонок у Бориса под мышкой.
— Крысиный яд, — ответил крысолов. — С ним не шути. Сильная штука.
— А это? — Хуго показал на огромный молот со стальным навершием, свешивающийся у крысолова из-за спины.
— А, это для здоровых крыс, о которых я уже говорил. С такой работёнкой лишняя осторожность не помешает. Ну, так как, приступим?
Не дожидаясь приглашения, Борис поставил клетки на пол и двинулся в особняк, по пути расставляя силки и ловушки, периодически втягивая носом воздух и бормоча что-то о "заражении" и о том, что "сейчас всё сделаем".
Хуго оставалось только с тревогой наблюдать, как громадный крысолов топал по его прекрасному особняку, источая специфические ароматы и оставляя на половицах царапины.
— Вот и готово, — наконец, выдал Борис. — Осталось только рассыпать яд, и всё. Вам, наверное, лучше подождать снаружи — пока я не закончу, тут нечего делать.
— Вы уверены, что это так уж необходимо? — Хуго с растущим беспокойством оглядел дом.
— Разумеется. Яд — это лучший способ выкурить их из дома. Тогда и начнётся веселье, — Борис ласково погладил навершие молота.
Хуго растерянно кивнул и собрался уже уходить, но какое-то дурное предчувствие, словно скверное вино, разлилось у него внизу живота. Он задержался в дверях и, бросив прощальный взгляд на великолепную прихожую, удалился в гостеприимные объятия своего садика.
Вскоре в дверях появился Борис, он пересыпал содержимое бочонка через порог дома в сад. Хуго лишь смотрел в замешательстве. Рассыпав яд, Борис поставил бочку на лужайку и повернулся, на его широком лице сияла довольная улыбка.
— А теперь самое весёлое, — произнёс он. — Как только выгоним их наружу, конечно.
Великан вытащил что-то из кармана и принялся ползать на коленях перед дорожкой яда. Он наклонился к порошку, и Хуго услышал щелчок.
Это был порох.
Хуго охватила паника. Он бросился вперёд, намереваясь спросить у Бориса, какого чёрта он творит, как вдруг раздался громкий хлопок, и в воздухе повисла фосфорная вонь.
— Нет! — только и успел он закричать, когда Борис ударом о кремень поджёг дорожку из пороха. Порошок загорелся, и по садовой дорожке к дому побежала яркая искра. Хуго помчался за ней, тщетно пытаясь настичь горящую дорожку прежде, чем она пустится по его дому и опалит половицы, но не успел. Ворвавшись в прихожую, он обнаружил, что дорожка, осыпая искрами пол, расходится в нескольких направлениях: вверх по лестнице, в гостиную и в подвал. Пламя начало распространяться по дому, Хуго побежал вперёд и в отчаянной попытке спасти своё жилище принялся затаптывать чернеющий паркет.
Борис зашёл за ним следом, Хуго с ненавистью глядел на него.
— Ты чего натворил, идиот? Ты же сказал, что это крысиный яд!
— Так и есть, — обиженно ответил Борис. — Крысы терпеть его не могут — но ещё меньше они любят, когда его поджечь. Чтобы их выкурить, лучше средства не найти. Глядите!
С этими словами он указал на вход в подвал. Оттуда, из своих сырых нор наружу повалила целая орда крыс.
Борис ухмыльнулся, отстегнул молот и бросился вперёд. Его глуповатое лицо сияло от чистой, незамутнённой радости. Молот со свистом опустился, превратив в лепёшку одну из крыс, и оставив в полу огромную дыру.
— Я же говорил, сработает, — завопил он и занялся истреблением крысиной стаи, превращая животных вместе с полированными полами прихожей в кровавый фарш.
Из комнат хлынуло ещё больше крыс — пронырливой, пищащей толпой они бросились по ступеням вниз, чтобы спастись от огня. Там их поджидал Борис, и то удовольствие, которое он черпал в своей работе, кажется, усиливалось с каждым взмахом молота.
Хуго не мог просто стоять и смотреть, как разрушают его дом. В панике он припустил к кладовке под лестницей и, не обращая внимания на валящие оттуда стаи крыс, схватил ведро. Затем поспешил в сад, там он зачерпнул воды из пруда, прихватив с собой несколько неудачливых рыб, и заторопился обратно — заливать пламя, грозившее подпалить его роскошные бретонские занавески.
Планомерное разрушение особняка длилось уже около часа: пока Борис крушил всё и вся своей деревянной ногой и яростно давил бегущих крыс молотом, Хуго постепенно опорожнял свой застоявшийся прудик на разрастающееся пламя. В конце концов, ему удалось потушить огонь прежде, чем дом полностью сгорел, однако Борис, тем временем, успел разорить почти каждую комнату. Повсюду валялась разбитая мебель и раздавленные крысы. Хуго со слезами на глазах осматривал погром. Крысолов, тяжело дыша, стоял в прихожей или там, где прежде была прихожая, и на его лице сияла довольная улыбка.
— Ну, как? — весело произнёс он. — Хорошее начало, не находите?
Поначалу Хуго даже ничего не ответил, настолько горестно ему было созерцать свой разрушенный дом и уничтоженные предметы искусства. Шедевры, которые он собирал годами, стали кучей мусора, изящный декор почернел от огня и дыма. Он смотрел на эту идиотскую ухмылку, и внезапно его горе обратилось в гнев.
— Хорошее начало? — зарычал он. — Хорошее начало, чёрт подери? Ты что, спятил, безмозглый болван? Посмотри, во что ты превратил мой дом! Убирайся прочь! Сейчас же! И эту штуку с собой забирай!
Хуго с обидой ткнул пальцем в массивный молот, повинный в разорении его жилища.
Борис только обиженно отвернулся.
— Я просто помочь хотел, — с грустью произнёс он и, прихрамывая, растворился в вечерней дымке.
Хуго поглядел крысолову вслед, подождав, пока тот совсем не скрылся из виду, торговец тяжело опустился на развалины крыльца и разрыдался.
На следующий день Хуго Кресслер появился в оружейном магазине Кригера, что на Вермунх Штрассе. Он намеревался было приобрести пистолет с фитильным замком, изготовлением которых так славится герр Кригер, однако, покопавшись некоторое время среди товара, заметил кое-что более подходящее. Хуго никогда не доводилось стрелять из мушкетона. Из пистолета, впрочем, тоже, но из-за большого разлёта он решил, что новичку такое оружие подойдёт как нельзя лучше.
Вернувшись домой, он зарядил мушкетон, облачился в самое изысканное платье — по крайней мере, среди тех, что он смог спасти из обгоревшего комода — и сел на краешек кровати.
Когда Хуго покупал оружие, он не решил ещё, будет ли обороняться им от оставшихся в доме крыс или просто снесёт себе голову. Теперь пришло время определиться, но решения он так и не принял. Около часа Хуго просто сидел и взирал на лежащий рядом мушкетон; тот был заряжен и готов к любому повороту событий.
Однако в глубине своего крохотного, измученного сердечка Хуго знал, что не сможет сделать этого. Может, храбрец и решился бы расстаться с жизнью, но Хуго таким качеством похвастаться не мог. И вот, коротко поблагодарив Шаллью за её милосердие и напутствие, он поставил мушкетон у кровати, лёг, не раздеваясь, и принялся рыдать, покуда не уснул.
Взрыв потряс особняк Хуго до самого основания. Поначалу, не продрав ещё глаз, торговец со страху решил, что его новоприобретённое оружие неожиданно выстрелило само по себе. Но, услышав, как за дверями спальни сыплется каменная кладка, он быстро понял, что произошло нечто более ужасное.
Хуго вскочил с кровати и, не забыв прихватить с собой заряженный мушкетон, отправился на разведку. Ему не пришлось идти далеко по коридору, чтобы увидеть источник шума. Прямо в центре особняка неожиданно образовался огромный кратер. Два этажа провалились в глубокую дыру, которая, судя по ведущим от неё ответвлениям, представляла собой некую шахту.
Мысли Хуго закрутились вокруг возможных причин её появления. Она была здесь всегда? Или это часть древней канализации? А может, под его домом копали гномы-старатели? Но прежде чем он смог поразмыслить, какими судебными последствиями для виновных сторон это обернётся, в углу коридора что-то зашевелилось, и из темноты показалась мерзкая сутулая фигура. Тогда-то ошеломлённый Хуго сообразил, что гномы к провалу посреди его дома не имеют никакого отношения.
Животное было четыре фута в высоту, с когтями на руках и ногах. С ног до головы укутано в запачканные одежды, воняющие гнилью и сырой землёй. Но повергло Хуго в ужас именно его лицо — крысиная морда со злобными красными глазками и голодно клацающими друг о друга чудовищными резцами.
Не успев ничего сообразить, он поднял в своих ослабевших руках мушкетон и, когда тварь бросилась на него, нажал на курок. Оружие взревело, так взбрыкнув в его руках, что Хуго повалился на спину. Град раскалённой добела картечи вылетел из дула, и звериная морда разлетелась по коридору брызгами багровой крови.
Не сводя глаз с трупа мерзкого животного, Хуго несмело поднялся на ноги.
— Ха! — завопил он. — Что, не нравится?
И словно ему в ответ, из пещеры, образовавшейся посреди его особняка, вылезло что-то огромное и волосатое. Мощные мускулы, густая косматая шерсть, передние лапы больше похожие на ковши, предназначенные для рытья ходов под землёй. Как и у предыдущего зверя у этого тоже была крысиная морда, но на том сходство и заканчивалось; перед ним стояло настоящее девятифутовое чудовище, на которое даже смотреть было невыносимо.
Оно глядело на Хуго, и в глазах его полыхала ярость. Когда зверь приблизился, торговец заметил, что у него нет одного уха. В такой ситуации оставалось только бежать, однако Хуго обнаружил, что не может пошевелить ногами, и теперь ему оставалось лишь смотреть, как чудовище приближалось, обдавая его зловонным дыханием, от которого кишки Хуго выворачивались наизнанку. Он закрыл глаза и стал ждать неизбежной кончины.
— Эй!
Хриплый крик эхом разнёсся по пещере, которую сейчас представляла собой большая часть дома. Гигантский крыс вытянул шею, чтобы лучше рассмотреть того, кто осмелился прервать его трапезу. Хуго тоже взглянул на входную дверь — там, в дверном проёме вырисовывалась мощная фигура.
— Я же говорил, будут ещё и большие, — прокричал Борис, поигрывая молотом. — Помнишь меня? — весело спросил он.
Внезапно его лицо перекосилось от злости, и он запрыгал вперёд на своей деревянной ноге.
Чудовищный зверь зарычал. Забыв о Хуго, он спрыгнул с балкона вниз и очутился прямо перед крысоловом. Он махнул ковшеподобной лапой, но Борис даже на деревянной ноге ловко увернулся и обрушил молот на заднюю лапу зверя. Чудище зарычало и отпрыгнуло назад, а Борис, тем временем, перешёл в наступление.
— Сколько лет, сколько зим, — сказа он, снова взмахнув молотом.
С громким треском молот врезался крысу в колено, и тот, повалившись вперёд, захромал к развалинам, оставшимся от прихожей. Хуго оставалось лишь восхищённо наблюдать, как Борис с явным удовольствием охаживает крыса молотом. Он махал своим оружием, круша кости и разбивая конечности, а зверь изо всех сил старался увернуться от града мощных ударов.
Наконец, он закачался на краю гигантского кратера, избитый, окровавленный, и последним могучим взмахом молота Борис отправил его обратно в чёрную дыру, из которой он и появился.
Колени у Хуго подломились, тело согнулось от судорожного спазма, но всё же он нашёл в себе силы спуститься по лестнице, обойти пролом, открывшийся посреди его дома, и упасть к ногам крысолова.
— Спасибо, спасибо, спасибо, — только и смог он вымолвить, обнимая деревянную ногу Бориса.
— Да ладно, приятель, — Борис был явно смущён. — Нечего тут…
Когда Борису удалось, наконец, отцепиться от безудержных излияний Хуго, он взглянул в яму и нахмурился.
— А, — произнёс он, указывая на кратер. — Вот корень ваших бед. Чуднокамень!
Хуго поглядел вниз. По стене шахты, прорытой под его домом, тянулась жила мерцающей чёрной руды.
— Вероятно, за ним они и охотились, — продолжил Борис. — Сбегаются на него, как мухи на… ну, вы понимаете. Если планируете и дальше тут жить, обязательно вывезите камень.
— Да, конечно, всё сделаю, — затараторил Хуго, всё ещё пытаясь осмыслить произошедшее.
— Ладно, мне пора. Парни из "Кошки" мне ни за что не поверят.
Ухмыльнувшись на прощание, Борис закинул молот на плечо и неспешно заковылял из особняка, цокая по камню своей деревянной ногой.
Стоя посреди разрушенного дома, Хуго смотрел ему вслед.
— Спасибо, — вот и всё что он смог сказать.
Он бежал, бежал, как всегда, без остановки, лапы работали, воздух с хрипом вылетал из лёгких. А оно шло по его следам, висело на хвосте, не сбавляя темпа, вынюхивая его запах, выискивая следы.
На этот раз он был не так быстр, или, быть может, это преследователь стал проворней? Как бы то ни было, оно быстро схватило его, железные руки заключили его в крепкие объятья, выбивая из лёгких дух, высоко поднимая над землёй.
Он повернулся и впервые увидел охотника, тот смотрел на него с ненавистью в крохотных глазах, и он узнал это лицо, эти некрасивые черты. Лицо Хуго Кресслера.
Изворачиваясь, махая розовым хвостом, топорща усы, он запищал от ужаса…
Хуго заморгал и принялся жадно глотать воздух. Простыни плотным клубком укутывали тело Хуго, сковывая руки и ноги. С некоторым трудом ему удалось распутать белоснежные перины и сесть на кровати.
"Всё в порядке", — облегчённо выдохнув, сказал он себе, — "Все крысы передохли, бояться нечего".
Внезапно Хуго вспомнил, что сегодня большой день, и на его лице расцвела улыбка, ведь он нанял известнейшего в провинции архитектора, Джепетто Монтальбана, чтобы тот руководил реконструкцией его особняка. Гильдия горняков выделила дюжину рабочих, чтобы извлечь странную мерцающую руду из-под его погреба. А сам Хуго даже начал набирать вес.
Ещё шире он заулыбался, когда подошёл к окну, открыл ставни и посмотрел на Талабхейм. Не самый живописный город, конечно, — далеко ему до Прааги или Луччини, но это по-прежнему был его город.
Обернувшись, он заметил небольшую чёрную статуэтку на прикроватном столике, первое произведение искусства, которое он заказал себе после этих ужасных событий. Статуэтка была выполнена в форме молота — в честь Бориса — и отлили её из той самой мерцающей чёрной руды, добытой из-под его дома. Да, Борис предупреждал его, и Хуго внял совету — мерцающая руда была вывезена — но что дурного может произойти от одной маленькой статуэтки?
Глубоко вздохнув, он отвернулся и решил было от души позавтракать, чтобы унять свой зверский аппетит, который не так давно проснулся в нём, как вдруг статуэтка упала со стола. Хуго с любопытством поглядел вниз. Она стояла в полуметре от него, как ему удалось опрокинуть её?
Потом он кое-что заметил — уголком глаза — что-то позади него, длинное, извивающееся.
Он обернулся, посмотрел вниз и к ужасу своему увидел, что это выдавалось из-под его ночной рубашки. Оно изгибалось и скручивалось по собственной воле — некий придаток, выросший, по всей видимости, за прошлую ночь — длинный розовый крысиный хвост!
Хуго раскрыл рот и запищал от ужаса…
Фрэнк Кавалло Коготь Кхорна (не переведено)
Не переведено.
Дариус Хинкс Награда добродетели (не переведено)
Не переведено.
Стив Бакстер Звёздная лодка (не переведено)
Не переведено.
Стивен Сэвил Ложь плоти (не переведено)
Не переведено.
Натан Лонг Никто так не слеп (не переведено)
Не переведено.
Майк Ли Опасные видения (не переведено)
Не переведено.
Крис Райт Предчувствие (не переведено)
Не переведено.
Роберт Вардеман Очищение
Теодрик Фаренгельд остановился в нерешительности, наклонил голову и напряжённо прислушался. Его преследовали. Рёв реки, беснующейся у него за спиной, почти заглушал тихий звук царапающих камень когтей на ногах охотника, почти. Он вгляделся в предгорья Краесветных гор, пытаясь уловить движение, блеск солнечного луча на стали, хоть что-нибудь, что угодно. Теодрик глубоко вдохнул бритвенно-острый холодный воздух, и только это предупредило его о противнике. Быстрым движением он выхватил меч, повернулся и уставился в щурящиеся, налитые кровью глаза скавена. Первым свирепым ударом Теодрик отсёк руку, державшую кинжал. Из обрубка тут же липким красным фонтаном хлынула кровь, пятная землю под ним. Обезумев от ярости, он ударил снова и отсёк вторую руку, вцепившуюся в наточенный обоюдоострый меч.
Скавен, с которым он столкнулся, зарычал, оскалил обломанные жёлтые резцы и замахнулся на него обеими кровоточащими культями. На этот раз Теодрик расставил ноги пошире, покрепче ухватил обеими руками рукоять меча и направил затупленное, покрытое зазубринами лезвие прямо в тощее горло крысолюда. Почувствовав, как лезвие ткнулось в позвоночник, Теодрик сделал шаг назад, высвобождая меч, лишь частично обезглавив своего смертельного врага.
Потребовался ещё один удар, чтобы окончательно отделить голову от тела. Тощая крысиная тушка дёрнулась и взбрыкнула лапами в смертельной агонии.
На мгновение, всё, что мог делать Теодрик, — это судорожно вдыхать морозный воздух и смотреть на труп. А затем боль вонзилась ему в мозг и его глаза полыхнули дьявольской яростью. Он хлопнул по правому глазу и попытался выковырять его, чтобы избавиться от мучительной боли.
+ Нет, нет. Ты должен разбросать приманку. +
Голос в его голове вибрировал и угрожал выбить те немногие крупицы здравого смысла, что он ещё сохранил. У него не было иного выбора, кроме как подчиниться. Яростно моргнув, он открыл оба глаза и огляделся. Картинка в его правом глазу была слегка размыта из-за демонической личинки, что вгрызлась в него.
Теперь он не мог сопротивляться приходящим приказам.
+ Ты не подведёшь меня. Я позволил тебе прикончить это ничтожество лишь потому, что ты пока ещё не выполнил того, что мне от тебя нужно. +
— Я ненавижу тебя! — закричал Теодрик, вытаскивая нож и направляя его в собственное сердце, целясь в прорехи кольчуги. Лучше умереть трусом от собственного клинка, чем предать свой город, свою возлюбленную жену Зигни и их двух дочерей — Кару, которой ещё не исполнилось и пяти, Гретхен, которой оставались какие-то жалкие несколько недель до трёхлетия. Если он сделает, что приказала личинка, то они умрут вместе с его городом и его честью. Теодрик нёс тяжкое бремя, ведь он был капитаном стражи, ему было поручено защищать Хохвальд от врагов, и он не предаст его.
Его рука дрожала, пока он приближал клинок к своей груди, но каждая мысль, которую он думал, каждый шаг, который он сделал, были внимательно изучены проклятой личинкой, что проникла в его глаз. Оттивелл, колдун Хохвальда, одним ранним утром восемь дней назад, закричал, что ведьмин свет жгёт его разум. Что-то новое и страшное начало опутывать город. И ясно стало, что, сколько бы патрулей зелёных юнцов не было отправлено, чтобы встретиться с этой опасностью за городскими стенами — этого будет мало. И посему во главе отряда из четырёх своих самых надёжных солдат-ветеранов, Теодрик покинул город и нашёл колдуна, занимавшегося некими тайными деяниями. Он сразу понял, что именно это и было источником страданий Оттивелла. Кожа чародея кишела насекомыми, и Теодрик ощутил, как к горлу подкатила тошнота.
Когда сидевший на корточках в центре песчаной косы человек поднял глаза, Теодрик познал страх. В глазах, что впились в него, было больше ненависти, чем он думал, что могло быть во всём мире.
Он не помнил, отдавал ли приказ атаковать, но его люди ринулись в атаку, прямо в заклинание этого колдуна Нургла, Владыки Чумы. Крик сорвался с губ Норберта, бежавшего справа от Теодрика, когда чернильная завеса изверглась из колдуна и окутала человека, прорезая глубокие, кровоточащие язвы в его теле. Мгновение спустя, прядь сей ужасной сети коснулась его красивого лица, тут же начавшего мертветь. Плоть распадалась на вязкие серые куски мяса, пока не остались лишь белые кости черепа. У Бурника, что был слева, дела обстояли не намного лучше. Скользкая змея вырвалась из земли рядом со злобным колдующим чародеем. Её пасть раскрылась невероятно широко, и Бурник был проглочен целиком. Теодрик не слышал его предсмертного крика, но глубоко внутри своей души он ощутил его. В течение нескольких секунд из клыкастой пасти змея вытекала лишь вязкая коричневая мокрота, видом напоминавшая сточные воды. Но Теодрик уже злобно полоснул клинком по шее твари, срубив змеиную голову.
По щиколотку в грязи, в которую превратилась обезглавленная змея, Теодрик беспомощно наблюдал, как Арьенн и Вильем умерли от следующего заклинания колдуна. Их животы вздулись, а затем разорвались. Только благодаря броне их тела не развалились сразу. Но это лишь на какие-то секунды отсрочило момент, когда их кишки вывалились наружу в отвратительной волне из крови и внутренностей.
Пусть это была лишь сталь против колдовства, но Теодрик обрушился на человека, ныне ослабленного после столь ужасных заклинаний, что он вызвал к жизни для своей защиты. Проклятый колдун умело отбился сперва кинжалом, а затем заклятьем. Четверо, пришедшие с Теодриком, были мертвы — и Теодрик завидовал им.
Прежде чем миньон Нургла наконец погиб, уступив безжалостному клинку Теодрика, он успел наложить на него последнее заклинание, швырнув колдовского червя в рот воина. Теодрик пытался выплюнуть его, вырезать и выжечь раскалённой головнёй. Но всё было тщетно. Он медленно проел себе путь через нёбо Теодрика и поселился в его правом глазу. Какие демонические приказания или рискованные миссии он нёс, было менее важно для Теодрика, чем те мучения, которые личинка причиняла как его телу, так и душе, когда капитан пытался ослушаться её приказов. Она видела, что видел он, и знала всё, что он собирался сделать. Она читала его мысли и постоянно пыталась подчинить его действия. Если уговоры не помогали, то в игру вступала боль, разрушающая душу боль.
Теодрик не смог убить себя. Вместо этого он отбросил кинжал и открыл запечатанный кувшин, как ему и было приказано. После чего начал раскидывать порченое мясо вдоль стены на северо-восточном углу Хохвальда, где не было патрулей стражи. Река Воющая неслась мимо северной стены города, оставляя лишь небольшой участок земли между неприступной стеной и обманчиво медленно текущей водой.
Ни один человек не мог атаковать с этой стороны, но скавен не был человеком. Если бы они выбрали это место, то могли бы забраться на восточную стену в достаточном количестве, чтобы расправиться с городскими часовыми. Перед тем, как Оттивеллом было наложено уничтожающее насекомых заклятье, годы были потрачены на распространение различных болезней, которые прореживали ряды стражи, которые, в свою очередь, оттягивали силы на стены, глядящие на равнины на юге и сельскохозяйственные угодья на западе, на те места, откуда были наиболее вероятны нападения противников-людей. Северные воды и восточные предгорья лишь изредка обращали на себя пристальное внимание. В этом и заключался план личинки: выманить скавенов из их подземного логова и приманить к самой беззащитной части города.
Демонический червь узнал об этом слабом участке обороны Хохвальда от Теодрика, прочитав его мысли, когда заставил свою жертву подумать о том, как бы он мог победить своих людей. Он закрыл правый глаз и пристально посмотрел на отброшенный кинжал, но знал — что никогда не сможет убить себя. Червь узнавал о его намерении в тот же миг, кок оно приходило ему в голову, и каждый раз не давал ему этого сделать.
Как только он разбросал сгнившие потроха, то услышал верещание скавенских разведчиков, пришедшее с холмов недалеко на востоке. Он предавал свой город, свою семью и свой род. Атака крысолюдей будет успешной, потому что Теодрик не мог делать ничего, кроме как подчиняться демонической личинке-посланнику Нургла, что поселилась в его глазу.
С рыком отвращения он отшвырнул остатки гнилого мяса в бассейн, вырубленный в берегу около стены. Его меч выскользнул из ножен, когда он увидел пару скавенов, что уже напали на пахучий след, ведущий в сердце города, защищать который он клялся собственной честью.
+ Нет-нет, пусти их…. +
Волевым усилием, Теодрик проигнорировал команду. Охватившая его ярость берсерка, лишила демоническую личинку контроля. Он был слеп на правый глаз, но это его не волновало. Ярость, подобной которой он никогда не испытывал, даже в приснопамятную битву при Мидденхайме, полностью захватила его. И, взмахнув мечом, он бросился вперёд. Где-то в голове он слышал эхо далёких слов, приказывающих ему остановиться, но ярость подавила его ощущения.
Клинок Теодрика блеснул яркой, смертоносной дугой и глубоко вонзился в тело скавенского воина. Хлынула порченая кровь, и крысолюд испустил бьющий по ушам визг. Поставив ногу на облачённое в хлипкую броню грубое тело, Теодрик рывком высвободил меч из его новообретённых кожаных ножен, и тут же крутанув его вокруг, выпотрошил другую огромную крысу.
Он успел ткнуть мечом в третьего крысолюда, который уже успел к тому времени отскочить подальше, прежде чем ярость, охватившая его, сошла на нет, и демоническая личинка вернула себе контроль. Скавенский разведчик дал дёру на восток, в горы. Теодрик же опустился на колени и выпустил запачканный нечистой кровью клинок. Он ждал смерти.
Однако её не было. Чувство триумфа охватило его, но это была не его победа.
+ Я запечатлел в разуме крысолюда, что священная реликвия, коготь их великого повелителя Скролка, в настоящее время подвергается поруганию внутри городских стен. Ничто не сможет помешать крысолюдам взобраться на городские стены! +
Теодрик тяжело зарыдал. Он потерпел неудачу. Демоническая личинка выиграла. В ближайшие дни скавенская орда неостановимой волной вырвется из гор и захлестнёт его город.
— Уходи, — взмолился Теодрик. Он видел Зигни, одетую в тонкое стёганое пальто, которое он подарил ей, когда был назначен капитаном городской стражи. Его супруга шла вверх по извилистой тропе, но он надеялся, что ей не удастся обнаружить его. Она была почти столь же хорошим охотником, как и он, да к тому же сосредоточена на том, чтобы отыскать его. Он сидел на корточках в скалистом углублении, вцепившись в меч. Он боялся того, что демонический червь в его глазу сможет найти применение и ей. Все кости Теодрика болели от противостояния мерзкому отродью все эти последние три дня. Тварь ждала чего-то, и человек боялся, что знает чего. Скавены собирались в пещере над городом, из которой открывался весь Хохвальд. С ложью, посаженной личинкой в злобный разум скавенского разведчика, вскоре весь крысиный клан обрушится на ничего не подозревающий город.
— Даже не подумаю, Тео. Иди сюда, — Зигни топнула крошечной ступнёй и упёрла руки в бока. Таким же тоном, каким она обратилась к своему мужу и капитану городской стражи, она могла приказывать их маленьким дочерям. — Все в городе думают, что ты мёртв. Но я знала, что это не так.
— Откуда?
— Я… Я не почувствовала этого, — ответила она. — Теперь сделай милость, выйди так, чтобы я могла тебя увидеть.
Он вышел из своего укрытия, и она резко выдохнула и невольно сделала шаг назад, когда увидела своего мужа.
— Уходи. Быстрее. Ты должна предупредить всех в городе о готовящейся атаке скавенов.
— Скавены? Это же сказки, чтобы пугать непослушных детей, — она глубоко вдохнула запах, исходящий от него, и едва не задохнулась. Прежде, он был словно точёная скульптура героя в своей униформе. Прежде. Но не сейчас. Его шлем был помят, а знаки отличия оторваны и давно выброшены прочь. Его поведение вполне соответствовало длинному грязному пальто, в которое он был одет. — Я боюсь за тебя, Тео. Пожалуйста, вернись со мной.
— На мне их запах, — сказал Теодрик, подняв руки. Их по-прежнему покрывала мерзкая вонючая кровь крысоподобных тварей. Червь не позволил ему смыть её с себя. Его кольчуга гремела и звякала при каждом движении, кольца тёрлись друг о друга, счищая отвратную мерзость, но его плоть была по-прежнему раздражена после контакта со скавенской кровью.
— Я… — замялась Зигни. Она пристально вгляделась в его лицо, и узрела правду. — Они реальны?
— Это именно то, что показал ведьмин взгляд Оттивела.
— Тем более возвращайся, Тео. Ты сможешь сплотить стражу. Любовь моя, с тех пор как ты пропал, в их рядах полная неразбериха.
— Хорст не лучший командир, — ответил он. Его главный помощник был политическим назначенцем, хотя иногда и показывал проблески мастерства в бою. Но как лидер он оставлял желать лучшего.
— Пойдём. Мы сможем отмыть тебя и…
— Нет.
Она смотрела на него ясными, как небо, глазами. Её рот открылся, но затем её губы плотно сжались. Зигни начала было говорить, но вдруг затряслась всем телом.
— Нет, нет, остановись, прекрати! — закричал Теодрик, молотя себя по голове в попытке остановить демонического червя. Ему угрожало безумие, но лучше это, чем позволить твари завладеть Зигни.
+ Она теперь моя, + самодовольно хихикнула личинка. + Она подчиняется мне. +
— Пока ты её видишь. Я подрежу себе сухожилия, и ты не сможешь заставить меня пойти за ней.
Червь не ответил. В этом не было необходимости. Теодрик знал, что не успеет нанести себе столь сильные повреждения, до того, как создание Нургла остановит его.
— С кем ты разговариваешь? — Зигни была бледна, а её голос — слаб, но она, казалось, ничего не помнила о случившемся с ней приступе.
— Беги, Зигни. Вернись в город и предупреди их о готовящейся с восточного направления атаке скавенов. Даже Хорст сможет подготовить оборону при наличии достаточного времени.
— Я… Что я должна сказать им? — замешательство исказило её лицо, пока она пыталась вспомнить слова Теодрика.
— Скавены. Крысолюди собираются атаковать.
— Что?
+ Она не сможет предупредить их. Я приказал ей забыть. +
Червь резко расхохотался. Звук резонировал в голове Теодрика, пока боль не стала настолько сильной, что он хотел кричать.
— Где Черный Ветер?
— Наш ворон? Он где-то выше, — Зигни засунула пальцы в рот и пронзительно свистнула. В высоте появилась чёрная точка, которая ринулась вниз, с пугающей скоростью увеличиваясь в размерах. В последний момент ворон распрямил крылья, притормаживая, и легко опустился на подбитое плечо её тёплого пальто.
— Скавены собираются атаковать, — быстро проговорил Теодрик. — Предупреди стражу от моего имени.
+ Это не поможет, + хмыкнула личинка. + Ворон, конечно, довольно умная птица, а его язык позволяет имитировать человеческую речь, но он, всё равно не сможет предупредить город. +
— Будь ты проклят, будь ты проклят, — воскликнул Теодрик, падая на колени. Он посмотрел на жену и на птицу, которая махала крыльями, удерживая равновесие на её плече. Он надеялся, что червь не узнает о способности ворона к речи, но червь знал всё, что знал он. Как Теодрик мог перехитрить самого себя?
+ Действительно, как? + довольно хихикнула тварь. + Ты послужишь Нурглу. Твой город и всё в нём умрёт. Скавены обглодают косточки твоей семьи. +
— Уходи, возвращайся в Хохвальд, — сказал Теодрик. Он хотел крикнуть: «беги, забирай дочерей и беги из города, пока скавены не атаковали его», но его устами завладела демоническая тварь, а эти слова не входили в её планы. И всё же, где-то на обочине его сознания скользнула мысль: червь не мог проникнуть в Хохвальд самостоятельно.
Оттивелл! Весь город был под защитой заклинания мага. После нашествия саранчи, которая угрожала пожрать всё их зерно, Оттивелл наложил заклятье, которое изгнало всех насекомых. Заклинание должно быть всё ещё действует, иначе личика уже давно бы была в городе, войдя в него вместе с Теодриком, и завершила бы всё, что было ей поручено Отцом Чумы, что бы это ни было.
— Прощай, Тео, — сказала Зигни. Она взяла Чёрного Ветра со своего плеча, посадив его на руку, словно кречета перед тем, как спустить его на голубей.
Он попытался попросить её передать привет Оттивеллу. С его ведьминым зрением колдун мог бы почувствовать отвратную вонь магии Нургла, исходящую от неё, и отреагировать должным образом. Но ни слова не сорвалось с его губ под воздействием демонического присутствия в его глазу. Теодрик смотрел ей вслед, зная, что на неё было наложено магическое заклятье не говорить о предупреждении, и не было никакого смысла искать Оттивелла. Хохвальд погибнет, и его семья погибнет вместе с ним. Чёловек плакал, не скрывая слёз, чем доставил личинке изрядное удовольствие.
* * *
Их количество не поддавалось исчислению. Скавены носились по пещере в предгорьях над Хохвальдом, скрытые тенью, вызванной солнцем, светившим под углом внутрь, но выдающие себя зловонием. Теодрик стоял, слегка пригнувшись, и думал, а не была бы смерть от корявой скавенской лапы наилучшим выходом. Немного опустить меч в en garde, пропустить высокий удар и позволить клинку окончить его жизнь. Это избавит его от чувства вины за приманивание скавенов к городу, за открытие им наилучшего способа прорыва обороны и — его сердце забилось так сильно, что едва не вырвалось из груди — за неизбежную смерть его семьи.
+ Я не позволю им причинить тебе вред, + проговорила личинка. + Они простодушны и легко контролируемы. +
— Тогда ты больше не нуждаешься во мне. Дай мне умереть.
+ Я хочу, чтобы ты страдал. +
Теодрик знал, что есть ещё одна причина, кроме этой, по которой червяк оставлял его в живых. Неважно, сколько магической энергии наполнило личинку после убийства колдуна, она всё равно не могла перемещаться с той же скоростью, что и человек. Теодорик мог пройти тридцать миль в день, если в этом была необходимость. Червь же, пусть даже червь демонический, мог произвиваться лишь тридцать футов. Единственным утешением для него было то, что демонический червяк был вынужден призвать скавенскую армию, ибо заклинание Оттивелла не пускало в Хохвальд ни червей, ни личинок, и не важно, были ли они обычными тварями или созданиями Нургла.
+ Заканчивай думать об этом, + резко приказала личинка. + Ты всё равно никогда не сможешь даже попытаться войти в Хохвальд. +
— Заклинание убьёт тебя, не так ли?
+ Ты тоже сдохнешь. +
Теодрик ничего не ответил. Он желал оказаться у ворот своего города, чтобы броситься вперёд, чтобы позволить заклинанию чародея вытащить личинку из его головы. Так ли было важно, даже если он умрёт при этом? Мог ли он не пытаться убить себя, чтобы не страдать от стыда за то, что совершил по приказу демонической твари?
+ Ты будешь жить, чтобы узреть, как скавены сдирают плоть с ещё живых тел твоих дочерей, + продолжила веселиться личинка.
Рука Теодрика дрожала, когда он схватился за рукоять меча. Он вгляделся в тускло освещённую пещеру, задумавшись, а могла ли даже отлично вооружённая и полностью готовая армия отразить их нападение. Крысолюдей было так много, что это казалось маловероятным.
+ Их нужно подтолкнуть, + встряла в его раздумья личинка. + Они собрались, но не рискуют идти вперёд. +
Теодрик споткнулся, когда, повинуясь приказу личинки, развернулся и пошёл прочь от раззявленной пасти пещеры. Подъём по крутому склону не прошёл для него бесследно. Он не ел нормально с того дня, как червь вторгся к нему в глаз — тварь не позволяла этого. Теодрик тащился вперёд — невольный соучастник любой новой схемы, что взбредала в голову червяку. Отойдя от пещеры, тварь направила его к тому месту, где он прикончил колдуна Нургла. В Теодрике вновь затеплилась надежда. Там, среди вещей покойника, могло найтись что-то полезное.
+ Ты всё равно ничего не смыслишь в магии, + холодно заметил червь. + Ты должен будешь найти яму с искривляющим камнем. +
— Я не смогу справиться с этим. Это прикончит меня. Даже малейшее прикосновение лишит меня рассудка!
+ Как же всё-таки в вас сильна воля к жизни, + заметил червяк. + Ты же всё равно хочешь умереть, не так ли? Так почему ты боишься прикоснуться к искривляющему камню? +
Теодрик не нашёлся с ответом. Всю жизнь он боялся вещей, связанных с волшебством. Хотя Оттивелл и защищал Хохвальд, а иногда использовал свои силы и для того, чтобы даровать надежду на исцеление людям города, Теодрик всё равно желал иметь столь мало общего с Тёмными Силами, как это только было возможно. Если человеку суждено умереть, то пусть это будет в бою, с мечом в руке. Арбалетный болт или стрела в сердце были всяко лучше, чем заживо сгнить под воздействием какого-нибудь мерзкого заклинания. Теодрик понятия не имел, что с ним произойдёт после прикосновения к искривляющему камню, но это однозначно будет нечто ужасное.
— Что ты собираешься делать с искривляющим камнем? — это вряд ли можно было назвать справедливым, что личинка могла читать его мысли, а он понятия не имел, о чём думает демоническая тварь. От этой мысли он резко рассмеялся. Ничто не было справедливым после того, как он прикончил миньона Нургла.
Скавенам необходим стимул, чтобы атаковать Хохвальд, ответила личинка. Это даст его им.
— Может ли это убить их?
Теодрику показалось, что он уловил отголосок плана личинки. Скавены были жестоким бойцами, но им не хватало управления. Искривляющий камень, закинутый в их толпу, заставил бы скавенов сфокусироваться на атаке на Хохвальд так, как этого бы не смогли сделать несколько фунтов гнилого мяса или пара фраз, запечатлённых колдовством в их разуме.
+ Они пойдут на всё, вступят в любую битву, чтобы вернуть свой артефакт. +
— Несуществующий коготь их героя, — сказал Теодрик. — Почему ты хочешь уничтожить Хохвальд? Из-за заклинания Оттивелла? Всё, что тебе нужно, это избегать города, — даже пока он говорил, Теодрик знал, что личинка была вызвана к жизни уже после того, как её создатель подошёл к стенам города. Неважно, какая была необходимость в уничтожении Хохвальда ранее — она умерла вместе с колдуном Нургла. Теперь в этой игре ставки стали куда более высокими.
+ Я такая же пешка, как и ты, + в неожиданном приступе откровения ответила личинка. + Теперь копай. Копай! +
Теодрик дёрнулся вперёд, споткнулся и упал на колени. Он увидел, что нечто было скрыто под грудой камней. После того, как он откинул мелочь, остались три гигантских каменюки, которые он едва мог обхватить, не то что сдвинуть. Червь заставлял его работать, и так и эдак пытаясь приноровиться и скинуть камни. В конце концов, он нашёл длинную ветку и, используя её как рычаг, смог сдвинуть один из камней. Наконец, откатив камень прочь, Теодрик отбросил ветку и поднял руку, чтобы прикрыть глаза.
+ Посмотри в лицо преисподней, + торжественно промолвил червь.
Мощь, излучаемая осколком искривляющего камня размером с череп, была видна невооружённым взглядом. Теодрик крепко зажмурил левый глаз, но в правый, в котором поселилась нурглова тварь, ударило отблескивающее зелёное свечение, которое обволакивало искривляющий камень и приглушало его тёмную силу.
+ Заверни камень в ткань, + приказала личинка.
С тяжёлым сердцем Теодрик сделал, как ему было приказано. Червь лишь два раза использовал свою власть над ним, послав разряд острой боли в пах, чтобы гарантировать его послушание. Замотав тяжёлый кусок искривляющего камня в плащ мёртвого колдуна, Теодрик закинул получившийся куль за плечо и двинулся в обратный путь к пещере, где собирались скавены.
Мир безостановочно крутился вокруг него, пока он шёл. Теодрик сглотнул и попытался удержать равновесие.
+ Не подведи меня, + предупредил червь. + Искривляющий камень воздействует на твои чувства. Продолжай идти. Доберись до скавенской армии и брось этот кусок посреди них! +
Теодрик знал, что за этим последует. Крысоюди обезумеют. Кусающаяся, рычащая волна выльется из пещеры и хлынет вниз по склонам к Хохвальду. В отсутствии надлежащей охраны на восточной стене, они смогут взобраться на неё и проникнуть в город. И тогда стены, что столь долго и успешно защищали город, превратят его в тюрьму. Скавены вырежут людей, как бы упорно и умело те не защищались.
+ Пошевеливайся! Ожидание делает меня весьма нетерпеливым. +
— Почему? — спросил Теодрик. — Что же такое есть в Хохвальде, что так сильно влечёт тебя?
Он дёрнул плечом, подбросив куль с камнем так, что он ударился ему по голове. И как только он прикоснулся к черепу Теодрика — личинка отреагировала. Теодрик ощутил возбуждение большее, чем половое, большее, чем физическое, большее, чем духовное. В этот момент червь позволил просочиться небольшой мысли, которую удалось перехватить Теодрику.
У него перехватило дыхание. В городе, в коконах из шёлковой нити лежали многочисленные личинки. Заклятье Оттивелла не воздействовало на них, потому что они всё ещё были в состоянии покоя. В случае если заклинание Оттивелла будет снято, и проточерви будут оплодотворены, то они выберутся из своих коконов и расползутся по всему городу. Когда все черви найдут себе человека-носителя, то они покинут город и расползутся по всему Скверноземелью и дальше на юг, в Тилею, и на север, в Империю. Теодрик споткнулся и едва устоял на ногах, пока червь упивался силой искривляющего камня.
Чтобы скрыть мимолётную мысль, которую он разделил со своим пленителем, Теодрик взмахнул над головой плащом с завёрнутым в него искривляющим камнем. Словно метатель молота, он раскрутился всем телом и швырнул куль с его тяжёлым грузом в воздух. На краткий миг сверкание камня затмило солнце. Или это червь в его глазах так реагировал на искривляющий камень? Ослеплённый, он вскрикнул и попятился назад, когда камень врезался в землю и взорвался в сияющем облаке пыли. Каждая частица пылала, словно новое солнце, и невероятно искривлялась, прежде чем исчезнуть, чтобы в тот же миг замениться новым фрагментом.
+Прочь, прочь, атакуйте человеческий город! +
Ослепший, ощущающий, как его пихают со всех сторон скавены, лавиной хлынувшие из пасти пещеры на Хохвальд, Теодрик скорчился на земле. Он не понял, что пришёл именно к тому месту, куда и требовалось личинке, его чувство времени было искажено и неверно. Теодрик вцепился в рукоять меча, хоть по-прежнему был слеп. Он думал выхватить его и, не задумываясь ни о чём, просто дико крутануть вокруг, но масса крысоюдей сместилась слишком быстро. Сначала они бросились из пещеры к его городу, но теперь хлынули назад. Теодрик открыл глаза, но остался слеп.
+ В город! + демоническая личинка пыталась сплотить скавенов и направить их движение, но искривляющий камень сделал намного больше, чем просто подхлестнул их бешеную активность. Он запутал их так же, как и Теодрика чуть раньше.
С трудом проморгавшись, он смог уловить смутные образы, и, наконец, прозрел. Червь был взбудоражен искривляющим камнем и всё ещё пытался, как контролировать свои бурные мысли, так и направлять скавенскую орду.
Прижавшись спиной к скале, Теодрик увидел, то лишь немногие скавены решились атаковать Хохвальд. Но эта заминка будет недолгой, стоит лишь личинке вновь взять свои мысли под контроль. Он закрыл пальцами глаза и побежал так быстро, как только мог. Проходя, он ударял каждого скавена мечом. Иногда он попадал, иногда нет, но с каждым шагом, что приближал его к Хохвальду, он чувствовал, как червь постепенно восстанавливает над ним контроль. Отсрочка, предоставленная искривляющим камнем, заканчивалась.
+ Стой. Не атакуй крысолюдов. Позволь им найти свой путь к твоему городу. Сегодня они попируют человеческой плотью! +
Теодрик упал на колени, рыдая от гнева и разочарования. Червь вновь властвовал над ним. Его меч с грохотом упал на землю. Кругом он слышал возбуждённый писк крыс, пока демоническая личинка призывала их вперёд. Неожиданно где-то вдалеке раздался звук и Теодрик поднял глаза, внимательно осматривая небо в поисках его источника, пока не увидел маленькое чёрное пятнышко. Он смотрел, недоумевая. Потом он понял. Червь в тот же миг осознал опасность, но было уже поздно.
Чёрный Ветер, ворон Теодрика, спикировал, подобно пернатой стреле. Теодрик вскрикнул, когда птица со всей силы ударила его и отшвырнула на спину. А затем он издал крик истинной боли, когда птица клюнула его в правый глаз. Острый кончик клюва сначала ударился ему в лоб, и кровь из раны потекла вниз, в глазницу, ослепив поселившуюся в глазу личинку. Найдя свою истинную цель, ворон вцепился для равновесия когтями в шею Теодрика. Его клюв опустился, разрезая веко, а затем Теодрик ощутил хватку на своём глазу. Раздался мокрый хлопающий звук, за которым последовала вспышка острой боли, охватившей Теодрика и заставившей задеревенеть всё его тело. Онемение быстро миновало, и он дёрнулся со слабым вскриком. Стерев кровь с единственного оставшегося глаза, он увидел, как ворон запрокинул голову, раскрыл клюв, а затем проглотил его глаз целиком, вместе с демоническим червём, что по-прежнему засел внутри.
— Чёрный Ветер, — выдохнул он. Теодрик прижал руку к своей пустой глазнице. — Спасибо.
Ворон повернул к нему голову, понимающе посмотрел на него, а затем взлетел в воздух. Несколько секунд спустя птица исчезла.
Теодрик расправил плечи, бросил последний взгляд на безоблачное небо, зная, что только что потерял товарища и верного друга. Чтобы птичья жертва не была принесена понапрасну, Теодрик должен был вернуться в Хохвальд и сплотить его защитников. Даже Хорст бы увидел угрозу, нависшую над городом, когда первая волна скавенов, излившаяся из их подземного логова, добралась бы до стен.
Обессилевший, истощённый, он двигался лишь единственно силой воли. Образы Зигни и дочерей, вставшие перед его внутренним взором, придали ему сил. Необходимость исправить ошибку, привёдшую к указанию пути скавенам (пусть она и была совершена по приказу демонического создания) подгоняла его ещё сильнее. После пути, казалось, занявшего целую вечность, он наткнулся на ревущую реку и, наконец, увидел впереди каменные стены и главные ворота своего города.
— Тревога! — выкрикнул он. — Предупредите стражу! Атака! На город готовится нападение
— Это вы, кэп? — юнец, едва ли старше шестнадцати, прищурившись смотрел на него из сторожевой башни.
— Скавены, — выдохнул он. — Там армия скавенов, наступающая мне на пятки. Мы должны отразить их. Они будут атаковать по восточной стене.
— Но у нас там никого нет, — растерянно ответил парень.
— Открой ворота, впусти меня. Это приказ, солдат.
Теодорик с некоторым удовлетворением увидел, что ещё какая-то дисциплина оставалась. Юнец бросился вниз, чтобы лично отворить ворота командиру.
— Мы думали, что вы умерли. Вас никто не видел несколько недель, кап`тан Фаренгельд.
— Труби тревогу и немедленно отправь гонца к Оттивеллу. Предупреди его, что в деле замешано вражеское заклинание.
У Теодрика едва нашлись силы, чтобы запереть тяжёлые ворота, но он всё-таки смог это сделать. Затем он опустил на место тяжёлый запирающий засов. Конечно, сперва скавены не будут атаковать здесь, но после, когда их атака на восточной стене захлебнётся, они будут пытаться найти другие дороги внутрь города. Личинка вытравила ложное сообщение в разуме достаточного количества крысолюдей, а искривляющий камень лишь подливал масла в огонь.
Колокол громко звякнул, и по всему городу разнёсся тревожный набат, собирая солдат и предупреждая жителей.
— Какая… подняла тревогу?! — Хорст вылез из своего командного пункта у ворот, а затем остановился, с открытым ртом глядя на Теодрика. — Это ты, капитан? На самом деле ты?
— Немедленно усиль охрану восточной стены. Затем удвой стражу. Там должно быть достаточно оружия и стрел для длительного боя. И немедленно вызови сюда Оттивелла, немедленно.
— Это ты! Под всей этой грязью и кровью, это действительно ты! — ликующе закричал Хорст. Он сцапал Теодрика за плечи и начал поворачивать его из стороны в сторону, словно чтобы удостовериться в том, что это действительно был он. — Ни у кого более нет такой ауры командира…
— Выполняй! — Теодрик сумел вырваться из его объятий на изгибающейся спиральной лестнице, ведущей на стены. Он был рад увидеть, как Хорст встаёт по стойке смирно, даже больше, чем слышать его безостановочную болтовню.
— Сей секунд, капитан! — крикнул Хорст. Он повернулся и заорал во всю глотку. — Сотня к восточной стене! — оглянулся на командира и мгновенно изменил приказ. — Двести! Две сотни к восточным укреплениям!
Теодрик похлопал Хорста по плечу, скорее чтобы самому не упасть, чем поддержать своего заместителя.
— Иди, — выдохнул Теодрик. — Возьми на себя командование, пока я добираюсь. Это будет битва за наши жизни! — он увидел, как Хорст побледнел, а затем кивнул. — Будь мужественным, — добавил Теодрик. Этот простой приказ укрепил решимость Хорста и офицер со всех ног умчался прочь, чтобы расставить стражников на стене и укрепить их ряды, если это было необходимо. Теодрик надеялся, что этого хватит. Он знал, с какой опасностью они столкнутся. Хорст — нет.
С опухшими ногами и налившимися свинцом руками, Теодрик поднялся на вершину стены. Подняв руку, он положил её на пустую глазницу, из которой всё ещё сочилась кровь. Его пространственное зрение исчезло. На расстоянии всё выглядело одинаково далеко. Впрочем, это было не важно. Он вцепился в рукоять меча и направился на восточную стену.
Он видел, как страх волной распространяется по рядам воинов, которые уже откликнулись на приказы Хорста. Теодрик знал, что было тому причиной.
— Лучники, огонь! — взревел он. — Ни один крысолюд не должен добраться до верха. Убивайте их стрелами, кромсайте их мечами! Если они подберутся ещё ближе, убивайте их ножами! Ни один не должен войти в мой город!
Вид их капитана укрепил их решимость и придал точность их выстрелам. К тому времени, как Теодрик добрался до стены, у её подножия валялись груды дохлых скавенов, ставшие ступенями для новых сотен. Десятки и сотни крысолюдов уже нашли свою смерть, но это не остановило их.
Теодрик отрубил рыло первого крысиного воина, показавшегося из-за зубца стены. Он завизжал от боли и ярости и свалился на своих сородичей, ползших следом. Стрелы свистели мимо ушей Теодрика, и его мир заполнился бесконечным потоком мелькающих мечей и подыхающих скавенов. Он старался не думать о том, сколь много его людей погибает сейчас под мечами скавенской орды.
Когда он чувствовал, что больше уже не может сражаться, то продержался ещё минуту, а затем ещё несколько секунд. Затем он закричал, воодушевляя своих солдат, хрипло, пока больше не мог слышать свой собственный голос. Вонь пролитой крови и страха постепенно исчезала, пока Теодрик погружался в бессознательное состояние.
Он грезил. Это наверняка были грёзы, потому что они были столь сладостны.
— Любимый, — сказала Зигни и поцеловала его.
— Любимая, — ответил он. Мёртвые руки воскресли, чтобы обнять её. Потом он понял, что это был не сон. Его глаз был открыт и сфокусировался на прекрасном лице жены, склонившейся над ним. — Ты жива?
— Конечно, и ты тоже.
— Кара и Гретхен?
— Они невредимы. Все невредимы благодаря тебе. Скавены были разбиты.
— Отброшены, не побеждены, — мрачно ответил он, после чего встал, используя Зигни, как костыль. Он пошёл по стене, шлёпая по щиколотку в крови. Его люди приветствовали его, и он по мере сил выражал им признательность.
— Давай я отведу тебя к лекарю, — проговорила Зигни, уводя его с места боя.
Теодрик был восхищён тем, что крысы были отброшены, но какой ценой! Сто, если не больше, его солдат так же нашли свою смерть в этой схватке. У него перехватило дыхание. Юнец, что впустил его в город и поднял тревогу по его приказу, был мёртв и частично обгрызен.
— Ты герой Хохвальда, — раздался глубокий звучный голос.
Теодрик повернул голову и попытался сфокусировать взгляд. Теперь, оставшись лишь с одним глазом, это требовало от него определённой сноровки. Ему удалось разглядеть мешанину цветов мантии Оттивелла: пурпура и зеленого, перемежаемых пятнами красного и жёлтого.
— Оттивелл, — сказал он, его голова склонилась перед уродливым колдуном. — Я должен поблагодарить тебя за очищающее заклинание. Оно не пустило в город червя Нургла, — у него перехватило дыхание, когда он неожиданно вспомнил. — Здесь где-то кладка яиц. Я должен…
— Сие было найдено и сожжено, — заверил его колдун.
Теодрик посмотрел на колдуна и улыбка, впервые за последние дни, появилась на его лице.
— Наш мастер даёт нам надежду.
— Силы порчи были разбиты, — сказал Оттивелл. — Того, что было, больше не будет. Владыка Перемен одержал победу!
Радостный крик последовал за его словами, и с высоты раздалось громкое карканье. Теодрик скосил голову набок и увидел, как над ними кружится Чёрный Ветер. Он протянул руку. Ворон спиралью нырнул вниз, но затем внезапно свернул в сторону. Защитное заклинание Оттивелла, отгонявшее всех насекомых, по-прежнему действовало и на червя Нургла, покоившегося в кишечнике птицы. Теодрик оплакивал потерю ворона, даже когда радовался спасению всех остальных.
— Я хотел бы увидеть наших детей, — проговорил он.
Зигни помогла ему спуститься по каменным ступеням, ведущим в город, чествовавший его доблесть.
Стивен Эден Реки крови (не переведено)
Не переведено.
Рик Вульф Трофеи войны (не переведено)
Не переведено.
Джесси Карвазос Дар (не переведено)
Не переведено.
Брайан Крейг Садовник в Парравоне (не переведено)
Не переведено.
Шон Флинн Удача ученика (не переведено)
Не переведено.
Уильям Кинг Смех тёмных богов (не переведено)
Не переведено.
Никола Гриффитс Другой (не переведено)
Не переведено.
Брайан Крейг Призрак Йремии (не переведено)
Не переведено.
Чарльз Дэвидсон Мародёры и мертвецы (не переведено)
Не переведено.
Нил Рутледж Война джентльменов (не переведено)
Не переведено.
Роберт Эрл Вера (не преведено)
Не переведено.
Ян Винтерсог Сын и наследник (не переведено)
Не переведено.
Роберт Эрл Козёл Иуда (не преведено)
Не переведено.
Джонатан Грин Чумная яма (не переведено)
Не переведено.
Бен Чессел Звук, который будит вас
Вы никогда не услышите звук, который будит вас. Он остаётся в мире сна, когда вы входите в мир бодрствования.
Томас выпрямился, подобно сгибаемой доске, и попытался заставить себя открыть глаза. Он спал на гладких чёрных камнях возле наковальни. Хорошее место для сна, особенно когда зимний холод накатывался от Серых гор, подобно волнам, оставляя к утру иней на камнях. Однажды ночью горн выплюнул искру и поджёг траву и мох, когда он спал, но, в отличие от его отца, сон Томаса не был столь крепок.
Его отец! Пьерро ковал разную всячину для жителей деревеньки Монтрей, расположенной в зубчатой тени Серых гор, на севере Бретоннии. Томас понял, что как и каждое утро, звуком, разбудившим его, был первый удар молота отца по наковальне, за которым, с механической неизбежностью, следовал второй.
Каждый удар молота словно бы говорил Томасу «доброе утро», перед тем как покинуть кузницу, чтобы разбудить созданий леса, и безжалостно напоминал ему о том — немалом — количестве бренди, которое он и Люк употребили накануне вечером. Томас разлепил глаза и сквозь узкую щель, которую он сумел проделать в заборе своего сна, оглядел комнату в поисках рубахи и сапог.
Маневрируя вокруг своего отца, Томас начал медленно одеваться. Оба словно бы не замечали друг друга. Томас поднял рубаху над головой и одновременно впихнул ноги в сапоги, в то время как Пьерро склонился над горном, делая могучий выдох с каждым ударом молота: человеческие мехи. Отец Томаса упорно трудился и редко покидал кузницу, делая исключение лишь для ухода за рощей старых дубов, что росла на окраине общинных пастбищных земель.
Это было обязанностью его отца, и отца его отца, и так далее, вплоть до самых корней его генеалогического древа. Когда-нибудь, как предполагал Томас, это станет и его обязанностью. Одевшись и собравшись, Томас тотчас же покинул кузню, как делал каждое утро.
В дверях он встретил Марка, который был подмастерьем Пьерро и занимал должность, которую некогда занимал Пьетро. Старший брат Томаса был самым многообещающим кузнецом, которого видел Монтрей с более светлых дней юности Пьерро и старой власти. Марк был достаточно способен и упорен на своём пути, и они с Томасом были дружны, что объяснялось тем фактом, что Марк выполнял работу, которую, по праву, должен был бы выполнять Томас. Когда пришло его время, Томас отказался стать подмастерьем отца, и лишь благодаря молитвам его матери, которая уже потеряла одного сына, Пьерро позволил Томасу продолжать жить под крышей его дома. Томас приносил в дом немного денег, выполняя различные поручения окрестных фермеров, а подмастерьем кузнеца стал Марк. Они обменялись вежливыми приветствиями, и Томас окунулся в яркий серый мир.
Множество различных толков ходило по расположенной на окраине леса деревне о причинах разлада в семье кузнеца. Жители задавались вопросом, был ли причиной Томас, который отказался от наследуемых обязанностей, или Пьерро, отказавшийся от выполнения обязанностей родителя. В конце концов, в чём бы ни была причина (а на самом деле верны были оба предположения), это было счастьем для Монтрей, что молодой Марк, отец которого погиб в клетках маркиза, смог вмешаться и заполнить пустоту.
Все эти мысли гуляли в голове Томаса, пока он не обогнул кузницу и не сунул голову и плечи в бочку со льдом и водой. Томас практиковал эту процедуру почти каждое утро, как будто это могло закалить его так же, как отец закалял раскалённое лезвие. Томасу была нужна твёрдость железа, если он собирался избавить Монтрей от Жильбера, Жильбера де ла Розари, маркиза, держателя полномочий короля — и деспота.
Монтрей являлся политической загадкой, политическим конфузом. Зажатая, как камень между пальцами ног гиганта, деревня лежала у северных отрогов Серых гор. Расположенная даже дальше к северу, чем великий город-курорт Куронн, Монтрей почти не имела ценности для лежавшего во многих днях пути на юг процветающего сельского сердца Бретоннии.
Однако король, использовавший сложную феодальную систему Бретоннии, словно хорошо наточенный клинок, нашёл деревушке применение. Он даровал землю в тех краях одному из вельмож, чьи откровенно воинственные взгляды были немодны в те времена разрядки напряжённости. Эта комиссия, эта почётная высылка, была дарована Жильберу Элен, который стал маркизом Жильбером де ла Розари более тридцати лет назад, когда верой и правдой — пусть иногда и излишне кроваво — служил королю в войнах его юности.
Большинство жителей догадывались, и совершенно справедливо, что король совершенно забыл о существовании Монтрей и человека, который правил там. Жильбер Монтрей же, что было вполне естественно, вёл себя так, словно деревушка была его собственностью, а отряд пограничников — дюжина старых солдат и сержантов — его королевской армией.
Эта плачевная ситуация и была тем, что Томас был полон решимости разрушить. Приближавшийся к своему двадцатилетию, Томас был полон бунтарства юности и чувства непобедимости, которое приходит вместе с ним. Он всё время мечтал о том, чтобы призвать сотню жителей деревни к оружию и изгнать тирана с его двадцатью людьми. Конечно, были и практические проблемы. Солдаты, которых местные жители называли «сержантами», ибо большинство из них получили как минимум данное звание в рядах национальной армии, прежде чем их амбиции забрали из них всё лучшее, были единственными вооружёнными людьми в деревне. Один из многочисленных законов маркиза запрещал жителям деревни владеть чем-либо более существенным, кроме охотничьих луков и ножей для резки мяса.
Что делало это ограничение ещё более невыносимым для Томаса, так то, что его собственный отец изготавливал мечи и копья, которыми люди маркиза устанавливали его власть. Каждый шлем, каждый нагрудник начинали свою жизнь в кузне на задах дома Томаса, рядом с горном которой он спал каждую ночь, и там ещё оставался не один клинок.
Одного этого было достаточно, чтобы отдалить отца и сына, но ситуация для Томаса усугублялась ещё и тем фактом, что его отец, Пьерро, отказывался говорить с ним о любом аспекте собственной работы, после того как Томас отказался стать его подмастерьем. Пьерро был талантливым кузнецом, и на бедре самого Жильбера висела рапира с рукоятью, украшенной золотом и неогранёнными топазами, которую изготовил отец Томаса. И, кроме того, жители Монтрей были раздражающе миролюбивыми людьми, и принимали каждую новую несправедливость просто как ещё одно испытание, которое молчаливо сносили.
Увлечённый этими мыслями, Томас вышел из леса и начал подниматься вверх на пригорок, возвышавшийся над деревней. Овцы и козы, только недавно покинувшие свои зимовища, выбирали скудную весеннюю траву, проросшую на каменистом склоне. Томас направился к собранной из тёмных сосновых брёвен хижине пастуха, в которой содержался скот, которому не повезло быть выбранным для стола.
Томас знал, что после вчерашней попойки Люк будет дрыхнуть, пока его овцы бродят, где им вздумается, не защищённые от волков, медведей или угонщиков скота.
Бренди воздействовал на Люка намного сильнее, чем на Томаса, кроме того, пастух терпеть не мог покидать свою кровать без какого-либо серьёзного повода. «Впрочем, как и любой другой житель деревни, — размышлял Томас, пока выбирал на земле камень побольше, чтобы объявить о своём присутствии. — Счастливо дрыхнувший, но ждущий только нужного сигнала, чтобы проснуться». Томас широко размахнулся и бросил камень в стенку хижины, с удовлетворённым видом глядя, как тот с громким стуком отскочил от брёвен. После чего уселся на камень и стал ждать.
Люк выбрался довольно-таки скоро и, поняв, как сильно проспал, начал в тревоге озираться в поисках источника шума. Томас поднял ещё один камень, поменьше, и по дуге отправил его в сторону молодого парня. Он попал ему в бедро, и Люк резво развернулся и увидел ухмыляющегося нападавшего. На его лице отразилось облегчение и Томасу пришло в голову, что Люк был больше обеспокоен встречей с владельцем овец, пришедшим проведать стадо, чем с волком, собравшимся ими позавтракать.
Люк был достаточно простым парнем, по мнению Томаса, хотя и было в нём что-то, что более взрослый сын кузнеца никогда не мог до конца понять. Они позавтракали вместе на камнях и возвратились к вчерашнему разговору. В сером утреннем свете, их планы казались куда менее выполнимыми, чем при живом свете танцующего огня.
— Свет огня всё делает возможным, Томас.
— Но разве мы не согласны, что всё, что нужно — это искра правды, которая запалит трут?
— Томас, мы и правда так решили, но тогда в нас говорила уверенность бренди, — Люк сделал паузу, чтобы прожевать кусок хлеба. — К тому же мы не знаем, ни как разжечь этот огонь, ни куда поместить эту искру.
— Да слышал я это от тебя, слышал, — дважды ткнув в воздух куском хлеба, проворчал Томас. — Но что, если я скажу тебе, куда должна быть помещена искра, что, если я скажу тебе, что более не намерен ждать?
— Я бы не поверил тебе и сказал, что ты всё ещё пьян.
— Но мы ничего не делаем! Даже когда мой брат был убит, отец ничего не сделал. Он принимает удары судьбы с кротостью твоих овец, попадающих в пасть волка.
— Томас, твой брат убил «сержанта»…
— Который убил его возлюбленную…
— Которая вылила вино ему на голову и выкинула из таверны…
— Это бессмысленно, Люк. Важно лишь то, что здесь никто ничего не делает, кроме как работает, жрёт и дрыхнет. А я так не могу.
— Я хочу того же, что и ты, Томас, но…
— Хорошо, тогда бери свой кремень.
— Сейчас?
Люк перестал жевать, когда разговор, который уже не раз вели приятели, вдруг резко изменился.
— Сейчас.
— Но, мои овцы…
— Овцы могут и сами за собой присмотреть, у нас же есть другое стадо, забота о котором куда важнее.
Приятели — Томас впереди, Люк следом за ним — спустились по тропе, ведущей к Монтрей. Вид, который представал взгляду с летних пастбищ, показывал крошечную деревню, теснящуюся вокруг зелёного выгона, от которого усаженная деревьями улица вела к усадьбе. Большой дом, скорее даже своего рода небольшой замок, был окружён оградой из шиповника и роз, словно подчёркивая родовое имя маркиза, «Розери». Ограда была скорее декоративной, нежели служила для обороны, хотя любому злоумышленнику и пришлось бы потрудиться, чтобы продраться сквозь её колючки и шипы, а весной, как и сейчас, её усеивали довольно красивые белые и красные розы.
Деревенским было запрещено брать цветы для украшения собственного дома или делать вырезку из древних зарослей. Иногда маркиз дарил букет девушке, выбранной им для собственного развлечения, но в остальном он лишь любовался его красотой. Именно к этой изгороди и скрывающемуся за ней дому и вёл Томас приходившего во всё большее беспокойство Люка.
Несмотря на то, что в такую рань не было никакой охраны, Люк остановил Томаса в последней роще деревьев перед живой изгородью. Он ничего не говорил, лишь пристально посмотрел на Томаса, то ли желая его пересмотреть, то ли ещё что-то. Томас посмотрел в ответ, ожидая увидеть неуверенность, но вместо этого увидел испытующий взгляд. Впрочем, неважно, какую истину увидел и какой вопрос хотел задать его приятель, но спустя мгновение Люк торжественно вручил ему кремень и трут и приготовился взобраться на дуб, чтобы смотреть за готовящимся преступлением.
— Если ты не вернёшься через полчаса, я приду глянуть.
Томас кивнул, молча проследил взглядом, как его приятель забирается на дерево, а затем развернулся и зашагал к своей цели, когда широкая загорелая рука опустилась с дерева и посигналила Томасу. Достаточно успокоившись, Томас пригнулся и побежал. На заднем углу поместья был особенно заросший участок изгороди, и как раз к нему и отправился Томас. Там скрывалось начало прохода, который вёл сквозь злобную чащу и был опасным вызовом для детей Монтрей. Томас неоднократно проделывал этот путь, выигрывая эль, сладости или просто восхищение. Наказание в случае поимки зависело от того, кто из сержантов нёс караул и насколько он в тот день был пьян. Ни разу не будучи пойманным, Томас стал своеобразным чемпионом деревни в этой игре и в последние годы совершал эти вылазки скорее ради себя, чем ради похвалы. Сегодня эти проделки детского бунта казались воспоминаниями другого мальчишки.
Чтобы обнаружить вход в туннель, ему пришлось приложить некоторые усилия — всё-таки с последнего раза, когда он был здесь, прошло несколько лет. Действительно, архитектура этого места изменилась, как, впрочем, форма любого убежища детства, в которое возвращаешься вновь. Размеры изменились, и не только потому, что зритель вырос, но и из-за лет, проведённых вдали от этого места. Некоторые вещи были более важны для Томаса сейчас, чем когда он последний раз пробирался сквозь колючую сердцевину прохода, и эти вещи изменили сам облик туннеля сквозь изгородь.
Он заполз внутрь и замер. С той стороны лужаек, отделявших изгородь от усадьбы, доносились звуки пробуждающегося поместья. Маркиз Жильбер по-прежнему спал, но горничные и садовники уже приступили к работе. «Сержанты» спали в длинной низкой казарме на другом конце дома, и Томас не мог узнать, сколько их бодрствует в это время. Кое-кто из воинов старался поддерживать воинскую форму, так что регулярно упражнялся с мечами (выкованными его, Томаса, отцом) на идеально подстриженных лужайках, которые окольцовывали усадьбу, словно яркий зелёный ров. Томас упорно пытался расслышать стук металла по металлу, звук, который сын кузнеца знал более чем хорошо, но было тихо. Тогда он принялся за работу.
Самой горючей частью изгороди были верхние ветки, однако для более сильного пожара, следовало развести огонь поближе к земле, так что Томас поставил перед собой цель собрать внизу как можно больше сухостоя.
Карабканье кверху изгороди было процессом, который стоило проводить как можно более медленно и осторожно, но даже так совсем избежать царапин было невозможно. После четырёх рейсов верх и вниз, и примерно получаса работы, Томас имел кучу растопки, которая была ему по пояс и почти вровень со старым воробьиным гнездом.
Тогда он сделал паузу и присел, посасывая глубокий порез на руке, от острого, словно дверной гвоздь, шипа. Другой рукой он вытащил овчинный мешочек, в котором хранился кремень Люка, и положил его на ковёр из шипов и листьев, укрывший землю у основания ограды из кустов роз.
Некоторые действия, некоторые расстояния кажутся намного, намного больше, чем есть на самом деле, когда их предстоит пройти именно вам, Таковым было и крошечное падение, которое совершила искра до сушняка, когда Томас ударил сталью о серый камень. В своё время — каждый вечер, пока ему не стукнуло пятнадцать — он разводил множество костров, но ещё никогда они не были столь же жаркими.
Сначала ему показалось, что искра не смогла зацепиться — часть топлива покрывала роса, а другая часть уже очень давно валялась в земле — но всё-таки огонь разгорелся. Томас подкармливал его до той точки, когда он уже сам мог о себе позаботиться, задабривая пламя небольшими ветками и сухой травой из гнезда. Последним, несколько поэтическим движением он выдернул свой собственный волос и бросил в пламя, глядя, как он вьётся и сворачивается в клубок, едкий запах потерялся в сладком аромате горящего розового куста. На обратном пути, продираясь сквозь палисадник, уже полный дыма, от которого слезились глаза, Томас получил ещё несколько царапин и ссадин на руки и щёки. Заключительной частью плана было просто бежать, пригнувшись и быстро шевеля ногами, а затем забраться на холм и наблюдать за дальнейшим разворотом драмы.
Томас начал свой бег, отчаянный и упорный, к дереву, где оставил Люка. Неожиданно он услышал, как кто-то зовёт его по имени. Голос Люка, но не спереди, а сзади. Томас обернулся, споткнулся и упал, перекатился и вскочил на ноги. Впервые оглянувшись назад, он был поражён, как быстро проявились плоды его трудов. Огонь резво продвигался вверх, и стена пламени достигала пятнадцати футов, облизывая уже вершину живой изгороди. Распустившиеся розы огненным дождём упали на землю, когда верхние ветви согнулись, щёлкнули и рухнули в голодное пламя. Затем Томас увидел Люка.
Часто случается что-то совершенно незначительное, но совершенно непредсказуемое, что разрушает великий план (или даже не очень великий), и Томас с ужасом увидел, что Люк стоит так близко к огню, как только может, и зовёт: «Томас!»
Томас колебался. Сержанты, из тех, что уже проснулись, могли с минуты на минуту явиться на пожар и увидеть Люка. Он побежал обратно, чувствуя, как горит земля у него под ногами, и ощущая сильный жар огня. Он не осмеливался позвать Люка по имени, опасаясь, что его могли услышать наймиты маркиза. С тем, что Люк звал его по имени, уже ничего нельзя было поделать, но и позволить, чтобы спалили их обоих, тоже было нельзя.
Младший парнишка почти ослеп от огня и не видел Томаса, пока тот не подобрался к нему почти вплотную. Добравшись до своего младшего товарища и выкашливая дым, который с каждым вдохом заползал в лёгкие, Томас посмотрел в сторону усадебных ворот. Два сержанта выбежали из дома и, сняв пояса, размахивали ими в воздухе, разгоняя дым, чтобы иметь возможность получше оценить размеры пожара.
Томас врезался Люку в спину, и они вдвоём упали на землю. Дважды перекатившись, Люк последовал за Томасом и убрался за угол изгороди. Там они поднялись и со всех ног бросились к относительной безопасности деревьев, росших позади усадьбы. Добравшись дотуда, они рухнули на землю, и Томас, тяжело дыша, вытер чёрные слёзы.
Люк лежал в папоротнике и смотрел на Томаса.
— Прости. Я испугался. В саду были люди. Я хотел тебя предупредить.
Пока Люк говорил, Томас не смотрел на него: всё его внимание было направлено на огонь, который уже пожрал весь восточный угол и добрался почти до ворот. Он прикусил губу и ничего не ответил.
Над воротами была тонкая арка из ветвей изгороди и терновника, длиной где-то футов двадцать. Огонь извивался на одном её конце, пока сержант пытался сбить его мечом. Работы было слишком много, а жар слишком велик, так что, к тому времени, когда ему удалось выполнить задуманное, было уже поздно — огонь прошёл по всей арке и перекинулся на другую сторону. Изгородь была обречена.
Томас увидел достаточно, так что взял Люка за руку, чтобы увести.
— Люк, ты назвал моё имя, — с удивлением услышал он свой упрёк.
Когда они, наконец, расстались, новость уже успела облететь всю деревню. Дым стоял столбом. Томас присоединился к непрерывному потоку зрителей, которые осторожно шли к поместью, чтобы поглядеть на пожар. Так что к тому моменту, когда розовый куст-изгородь рухнул вовнутрь кучей углей и золы, рядом собралось большинство жителей Монтрей. В какой-то момент огонь угрожал даже самой усадьбе, но нескольким молодым сержантам удалось сдержать пламя, залив его вёдрами воды из ручья. Наступил полдень, серый и унылый, представление закончилось, и начались разговоры.
Томас смешался с толпой и с удовлетворением прислушивался к слухам, пока те всё разрастались. Некоторые говорили, что это были приезжие, другие — что одна из многочисленных любовниц Жильбера, третья басня порождала врагов из прошлого маркиза. Томас присоединялся к некоторым разговором, с энтузиазмом поддерживая толки, причём не особо важно — какие. Он испытал облегчение от того, что ни из чьих уст не прозвучало его имя.
Когда начали разгонять толпу, Томас развернулся, собираясь смыться — и уткнулся прямо в кожаный фартук, который его отец носил от рассвета до заката, и на работе, и вне её. Он не знал, сколько Пьерро стоял там, его лицо отсвечивало золотым в отблеске догоравшей изгороди. Имя Томаса было на губах его отца, а его рука тяжело легла на плечо сына.
— Томас, пошли со мной. Немедленно.
Отец оттащил Томаса подальше от толпы, которая уже почти разошлась, а затем они пошли обратно к кузнице. Томас не чувствовал страха от того, что должно было произойти. У него были более серьёзные проблемы, чем привычное уже наказание, и, кроме того, то, что он сделал этим утром, закалило его до точки, в которой удары кожаного ремня отца были не сильнее, чем лёгким пучком травы. Пьерро опустил шкуру, служившую дверью в кузницу, и обернулся. Томас склонил голову и опустил руки вдоль бёдер. Он ждал, что его отец снимет ремень и выдаст положенное наказание. Вместо этого Пьерро посмотрел на сына, долго и внимательно. Томас нашёл в себе силы встретиться с ним взглядом, но ростки тревоги зашевелились в его желудке. Никогда раньше отец не смотрел на него так.
Когда Пьерро, наконец, заговорил, то не тем тоном, и произнёс не те слова, которые ожидал Томас.
— Пойди, попрощайся со своей матерью.
— С моей матерью?
— Разве ты не слышал меня, Томас? — раньше отец называл его «мальчик». — Она уже оплакала твою потерю.
— Какую потерю?
— Они будут здесь с минуты на минуту.
— Откуда ты знаешь? Как ты мог узнать? — гнев Томаса был порождён не только страхом, но и от потери контроля за разговором.
— У меня есть друзья среди сержантов, — спокойная уверенность отца испугала Томаса ещё больше, но не потушила его гнев.
— Ты им друг, потому что помогаешь им обижать всех, кто живёт в Монтрей, потому что ты предал даже свою собственную семью!
Пьерро вздохнул, его фартук опустился и поднялся вместе с воздухом, вышедшим из его, подобных кузнечным мехам, лёгких.
— Нет, Томас. Потому что восстание, о котором мечтают такие, как ты, должно быть должным образом спланировано, и для него должно быть тщательно выбрано время, иначе погибнет много хороших людей.
Томас пытался понять смысл этого последнего, очень неожиданного ответа. Он проиграл, тонул в неопределённости, и отчаянно ожидал, что отец бросит ему верёвку.
— Ты думал, Томас, что я с радостью сносил эту несправедливость, что я подружился с тираном ради собственного блага? — в голове Томаса внезапно прояснилось, и он прислонился к глиняной, тёплой стене горна. — Кровь, которая течёт в твоих жилах, мой сын, была моей прежде, чем стала твоей. Именно по этой причине я не злюсь так, как должен был бы. В некотором смысле, прости меня Владычица, я даже горжусь.
Пьерро остановился, поскольку они оба услышали голоса за стенами кузницы. Кузнец глянул через дырку в шкуре-двери и снова повернулся к Томасу с серьёзным выражением. Не говоря ни слова, он взял сына и посадил его на верхушку кузнечного горна, как делал это неоднократно в детстве, чтобы Томас мог согреть подошвы ног в холодное зимнее утро. Затем снял кожаные перчатки и передал Томасу, который надел их, не понимая, зачем.
— Иди к роще и жди меня там. Я должен подумать, что делать дальше.
Снаружи было отчётливо слышно, как несколько всадников слезли с лошадей. Пьерро пристально посмотрел в глаза Томасу, а затем, прикоснувшись к горячей металлической трубе, бывшей дымоходом горна, сказал лишь одно слово: — Лезь.
Томас наблюдал за последовавшей сценой сквозь дыры в соломенной крыше дома, в котором он провёл всю свою жизнь. События, которые произошли, казались ещё более нереальными, обрамлённые этим, обычнейшим из обычных, окружением. Удивление Томаса можно было понять, когда его отец вытащил меч из-под груды слитков необработанного железа, и, обернув фартуком, взял в правую руку. Подобное ему даже в голову не могло прийти. По сравнению с этим даже зрелище самого маркиза, вместе с четырьмя своими людьми остановившегося во дворе, не вызвало у него шока. Томас заизвивался на соломенной крыше, которую сам же и помогал крыть, и увидел, как его отец вышел из кузни и подошёл к мужчинам. Когда начался разговор, ему уже казалось, что он готов ко всему, и ничего из того, что могло произойти, не смогло бы его удивить. Он ошибался.
Томас не мог разобрать, о чём именно шёл разговор, а голоса доходили до него только тогда, когда спор стал жарче. Его отец стоял к нему спиной, кожаный фартук был свёрнут и висел на его правой руке. Томас не мог расслышать ни слова из того, что говорил Пьерро.
Маркиз по-прежнему сидел верхом, недосягаемый на своём чёрном насесте, в то время как его люди разбрелись вокруг, их руки всегда были рядом с рукоятями мечей. Они явно искали Томаса. Откуда они знали, причём были в этом абсолютно уверенны, что он несёт ответственность за дым, пахнущий розами, что прицепился к долине, Томас так никогда и не узнал. Возможно, они услышали крик Люка, возможно, всему виной были слишком громкие пьяные речи самого Томаса после обеда на празднике солнца. Независимо от источника информации, они были разгневаны отказом отца. Маркиз пронзил воздух рукой в перчатке и, словно чтобы придать вес своим словам, взмахнул рапирой, которую выковал ему отец Томаса. Лезвие казалось тупым в солнечном свете, но Томас знал, что клинок отлично наточен. Его пальцы ухватили пук соломы, пока он сам дышал трухой и пылью, наблюдая за происходящим. Двое мужчин вошли в дом, в то время как другие продолжали следить за Пьерро.
Маркиз упёр лезвие в грудь кузнеца и надавил, чтобы подчеркнуть серьёзность своих намерений. Пьерро отступил назад, оказавшись рядом с двумя сержантами, которые тут же сдавили его плечами. Остальные вышли из дома, не сумев найти Томаса. Мечи обоих были вытащены из ножен, а один нёс в дополнение к мечу кусок раскалённого железа из гона. Томас задушил крик.
Позднее, рассказывая подробности последних минут своего отца, Томас никогда не мог точно объяснить, что именно произошло.
По сигналу маркиза, двое сержантов, стоявших за спиной Пьерро, схватили его за руки и с усилием развели их в стороны. Фартук упал на землю, открыв взглядам меч Пьерро. Жильбер истерично взвизгнул и указал на него своим. Сержанты, широко распахнув глаза, уставились на кузнеца, после чего один из солдат маркиза бросился к Пьерро, чтобы отобрать клинок. Он получил в награду удар ботинком в лицо и рухнул под ноги маркизовой лошади. Отец Томаса свёл вместе свои могучие руки и два сержанта, вцепившихся в них, с треском кости врезались головами. Он высвободил руки из их хватки и отскочил назад, подняв с земли меч и фартук. Пьерро осторожно отступил к дому и сержант, который оставался невредимым, энергично последовал за ним. Человек Жильбера присел и махнул руками, пытаясь заставить их вспомнить давно позабытые тренировочные площадки и пехотные манёвры своей юности. Он сделал выпад и Пьерро отбил его прочь обёрнутой в плотный кожаный фартук левой рукой. Затем, со зловещим криком, который Томас никогда прежде не слышал от своего отца, Пьерро набросил фартук на голову атакующего и сломал ему колено, после чего вновь отскочил. Человек упал, и Пьерро поднял голову, чтобы оценить свои возможности.
Маркиз в безопасности сидел на лошади, пока его люди окружали Пьерро, оттесняя коваля к стене кузницы. Томас прокрался немного вперёд по крыше, когда его отец отступил под карниз. Он не мог больше его видеть, зато видел лица его противников. По команде маркиза все трое одновременно бросились на кузнеца в простейшей атаке. Все участники сражения скрылись с глаз Томаса, так что теперь он мог видеть лишь лицо Жильбера, рычавшего от гнева. Один сержант вновь появился в поле зрения, поддерживая другого и пытаясь остановить хлещущую из него кровь. Смерть своего отца Томас не видел — но он слышал.
Когда он слезал с крыши позади дома, то почувствовал кровь во рту и понял, что прокусил язык. Звук смерти отца всё ещё стоял в ушах Томаса: крик и жуткий звук упавшего на землю тела. Спрыгнув с соломенного навеса, он стремглав бросился в лес, не разбирая дороги.
Томас не знал, слышали ли они его или нет, да это его и не волновало. Он продолжал бежать, виляя между деревьями, словно лиса, уходящая от погони. Он остановился только тогда, когда добрался до дубовой рощи, густой и тёмной в послеполуденном свете солнца. Томас прижался спиной к самому большому дереву и соскользнул на землю, тень кроны опустилась вниз и заключила его в свою клетку. Тогда Томас заплакал. Он сидел и плакал, и смотрел, как тени растут и изгибаются и, наконец, исчезают, когда бледное солнце закатилось. Он думал о своём отце. Он думал об их последнем разговоре, и звуке, раздавшемся, когда его отец упал на землю. Он ощущал себя маленьким мальчиком. Томас, наконец, решил, что должен был сделать, и лишь тогда смог заснуть.
Он проснулся перед рассветом, когда тёмно-зелёные купола дубов собирали туман и перегоняли его в кристаллические капли. Одна из таких капель упала на нос Томаса и покатилась вниз, слившись между губ. Он открыл глаза и попытался приспособиться к плоскому серому свету. На другом конце рощи, едва видимые сквозь завесу тумана, стояли четыре фигуры. Томас глубоко вдохнул. Он неподвижно лежал и рассматривал группу. Они не походили на сержантов: силуэты были слишком стройными, да и оружия было не видно. Они тихо разговаривали друг с другом, и изредка то один, то другой поглядывали на Томаса. Томас лежал, не шевелясь, между костистыми корнями дуба. Незнакомцы знали, что он был там, но не знали, что он проснулся. Томас решил продолжать делать вид, что спит, пока не сможет понять, кто они.
Четверо, между тем, стали шестью, когда со стороны деревни пришли ещё двое. Точнее, прибежали, и тотчас начали разговор с остальными задыхающимися голосами. Их вести явно были очень важными, хотя Томас и не мог разобрать ни слова. Меньший из двоих прибывших вцепился обеими руками в рубашку того, к кому обращался, чтобы подчеркнуть важность своих слов. Томас изучал силуэт посланника, чётко вырисовывавшийся в свете восходящего солнца. Он узнал форму плеч и шеи, и задумался, какая такая серьёзная причина заставила Люка проснуться в такую рань. К тому времени как окончательно рассвело, шестеро стали девятью, а потом двенадцатью, и Томас смог увидеть, что все они были мужчинами из деревни, людьми, которых он отлично знал: фермеры, пастухи и Людо-трактирщик. Они вступили в жаркий спор. Неожиданно, они, похоже, приняли решение, и все повернулись лицом к дереву, у корней которого лежал Томас.
— Томас, проснись.
Томас медленно встал и оглядел их. Лица мужчин были мрачными и не очень-то дружелюбными. Они, казалось, оценивали его.
— То, что ты сделал то, что сделал — было смело, мы признаём, — говорившим был Поль, худощавый фермер и друг отца Томаса. — Сейчас же нам нужно знать, насколько отважным будет то, что ты собираешься делать теперь, — мужчины, казалось, придвинулись к Томасу, заслонив утреннее солнце.
— Какая значение имеет то, что я буду делать?
— Очень важное значение.
— Я не понимаю. Я тот, кому надлежит бежать и прятаться. Это мой отец умер, пусть Владычица присмотрит за ним.
— Ты говорил с ним, прежде чем он отдал жизнь ради твоего спасения? Твои глаза хоть немного раскрылись? — теперь к Томасу обращался молодой парень, чей гнев был ощутим. Жерни-мельник положил ему руку на плечо и продолжил допрос.
— Он дал тебе своё благословение?
— Он сказал мне, чтобы я пришёл сюда.
В компании поднялся глухой шум по поводу того, что бы это могло означать. Некоторые считали, что последняя просьба Пьерро имела большое значение, и он предвидел разговор, который должен был состояться. Другие были настроены более скептически, ссылаясь на более чем неидеальные отношения между отцом и сыном. На некоторое время, все почти забыли о существовании Томаса. Люк выбрался из рядов горячо спорящих деревенских и тихим голосом спросил Томаса: — Что ты будешь делать?
Томас жёстко посмотрел на него.
— Ты всегда был частью… частью этого, чем бы оно ни было?
— Не сердись, Томас. Твой отец хотел знать, о чём ты думаешь, что говоришь.
— И ты рассказывал ему?
— Всё.
— И кем же был отец для всех этих людей?
— Он был их лидером.
— Он был, кем?
— С самого начала.
— Лидером, лидером в чём?
— Ты что, совсем ослеп, Томас?
— Что это за встреча? Зачем ты здесь?
— Для того, чтобы решить, что должно быть сделано, — Люк отвёл взгляд. Он мог бы сказать и больше, но в этот миг Поль повернулся к Томасу.
— Что бы сделал ты на нашем месте, мальчик? Что бы ты сделал?
Ничего из того, что мог бы ответить Томас, не удовлетворило бы их. Их ожидания были основаны на уважении и памяти о погибшем, и ощутимом разочаровании от его замены.
— Я отправлюсь в поместье, чтобы прикончить маркиза или присоединиться к моему отважному отцу, вот и всё.
Мужчины на мгновение задумались. Однако перед тем как кто-то из старших успел открыть рот, заговорил Люк.
— Мы могли бы пойти с тобой. Возможно, тебе и не нужно умирать.
— Это означало бы войну. Мы не можем бороться с солдатами палками, Люк.
— Деревня уже полна сержантов, ищущих нас, и к тому же… — Жерни усмехнулся и подошёл к дубу, среди корней которого спал Томас. Мельник пошарил рукой в норе около ствола и вытащил большой дерюжный мешок, зашитый с обоих концов. Он бросил свёрток у ног и аккуратно разрезал шов ножом.
Томас всё ещё не мог понять, что он видел, когда яркие клинки рассыпались на траве. Кое-какие из простых и элегантных изделий из железа были ему знакомы, о других же он понятия не имел, что это такое.
— Откуда они взялись?
— Твой отец, парень. Пьерро выковал это за годы хитрой, секретной работы. Слиток железа здесь, пара дополнительных часов там. Оплаченные маркизом и сделанные его собственным кузнецом. Предназначенные для его свержения. Конечно маловато, но придётся обойтись и этим. То есть, если у тебя нет идеи получше, — горечь в словах Поля ранила Томаса и его глаза защипало.
— Мой отец?
— Твой отец.
Мужчины разобрали оружие и подновили кожаную обмотку рукояток, где это было нужно. Они заточили лезвия на камнях, которые очень кстати и вроде бы случайно, нашлись в роще. Кто-то провёл день тренируясь, другие готовили еду. С наступлением темноты они были готовы. Не было никакого обсуждения, никто не предложил какой-то конкретный план, но как-то так получилось, что все согласились — действовать надо ночью. Было решено, что сержанты знали, что-то должно было произойти, но и близко не были готовы к тому, что должно было случиться на самом деле. Томас чувствовал, что не может претендовать на меч, когда столь многим не хватало оружия, так что он вцепился в нож так, словно кто-то хотел вырвать его из рук.
ПОЖАР воистину хорошо почистил земли вокруг поместья, и огромный дом лежал странно обнажённым в лунном свете, когда они вышли на позиции. Они спрятались на краю леса и довольно долго наблюдали, выяснив, что четыре сержанта патрулировали округу, и что по всей территории усадьбы были разожжены костры. Однако они не знали, сколько солдат оставалось в деревне, а сколько — в казарме. Оказавшись пред лицом сразу всех бойцов маркиза, они окажутся в смертельном меньшинстве. Их единственной надеждой было разобраться со своими врагами по частям. Расстояние между лесом и усадьбой — всего лишь около трети мили — казалось непреодолимою бездной открытой земли.
Томас услышал, как сам произнёс то, что выглядело как приказ, и в дальнейшем удивлялся, как легко это к нему пришло.
— Сюда. Следуйте за мной.
Томас, Поль, Жерни и Люк пошли вперёд, пока остальные остались в лесу в ожидании сигнала. Четверо разведчиков подкрались к рубцу изгороди и вжались в землю. Не осталось ничего, лишь несколько скрученных чёрных костей большого куста, да двухфутовый глубокий ров, полный углей и золы. Томас почувствовал на лице всё ещё исходящее от рва тепло, и немного утешился этим. Они подождали, пока пара сержантов пройдёт мимо, а затем Томас продемонстрировал свою идею. Он нашёл большую груду пепла и набрал две пригоршни. Затем вымазал лицо и одежду в чёрный и серый цвет и практически слился со сгоревшей изгородью. Остальные последовали его примеру, а затем все четверо подкрались к линии изгороди, пригибаясь к земле, почти невидимые со стороны главных ворот, у которых стояли на страже двое солдат. Ворота выглядели заброшенно и глупо со своими каменными столбами, одиноко стоявшими в поле и не имевшими изгороди, чтобы оправдать их нахождение.
Томас, Поль, Жерни и Люк подползли настолько близко, насколько осмелились, и снова остановились, быстро глянув друг другу в глаза и ожидая того, что должно было последовать. Томас посмотрел на почерневшее лицо Люка и увидел его карие глаза ярче, чем пепел, широко раскрытые и испуганные. Жерни подобрался к Томасу, производя, на взгляд сына кузнеца, слишком много шума, и спросил: — Какой твой план теперь, мальчик?
Томасу не понравилось такое обращение, но он был вынужден согласиться, что сомнения более старшего мужчины были вполне оправданы. Он быстренько раскинул мозгами.
— Я отвлеку их, а вы с Полем наброситесь на них сзади, — на слух довольно неплохой план.
— А я? — прошептал Люк.
— Ты можешь вернуться назад и привести остальных к остаткам изгороди, — Люк явно испытал облегчение, получив такой приказ. Он тихо вытащил свой меч из-за пояса.
— Отдай мне свой нож, Томас. Тебе сильнее пригодится это.
Томас взял меч и почувствовал его успокаивающий вес. Он мельком осмотрел простое, но крепкое металлическое изделие в лунном свете и подумал о своём отце.
«Не сейчас, — сказал он себе. — Не сейчас».
Они посмотрели, как Люк отполз от границы ограды и растворился в чёрном шраме — ещё одна серая кучка — и вернулись к своей задаче. Поль посмотрел на луну.
— Пора выдвигаться, Томас, — Томас был благодарен, что на этот раз его не назвали «мальчик». — Как ты собираешься привлечь их внимание?
— Приготовьтесь и скоро вы всё узнаете, — Томасу хотелось бы дать более чёткий ответ, вот только у него его не было. Поль, однако, принял его резкость за свидетельство того, что у него всё под контролем. Поль и Жерни спокойно переместились в нужном направлении.
Томас подполз к ограде и воротам. Теперь он мог ясно разглядеть двоих мужчин, и ему даже показалось, что он узнал одного. Ален, старший сержант, достаточно часто приходил на кузницу, чтобы подогнать доспехи под своё увеличивающееся брюхо. Томас пожелал, чтобы в голову пришла хоть бы одна умная мысль, но там по-прежнему было пусто, так что он прибег к первому, что пришло на ум. Он встал, отошёл на несколько шагов от ограды и пошёл к воротам. Он попытался было посвистеть, но губы дрожали так сильно, что у него ни черта не вышло.
Ален и его напарник не замечали Томаса, пока он не подошёл к ним почти вплотную.
— Кто здесь?
— Это я, Томас. Я пришёл увидеть маркиза.
— Ты, что?
— Жильбер. Я пришёл навестить его.
Солдаты уставились в ночь, пытаясь узнать, один ли пришёл Томас. Ален сделал шаг вперёд и посмотрел на мальчика во тьме.
— Давай-ка ещё разок всё проясним. Ты пришёл, чтобы увидеть маркиза. Мы искали тебя весь последний день и ночь, а ты заваливаешься сюда и, как всегда нагло, просишь встретиться с боссом?
— Ага.
— Ну что ж, мальчик, яйца у тебя есть, даже если мозгов нехватка, — к удивлению, и некоторому испугу Томаса, он начал испытывать удовольствие от происходящего.
— Пожалуйста, не называйте меня «мальчик». Меня зовут Томас, — он надеялся, что Поль и Жерни не понадобится ещё больше времени, и был вознаграждён звуком крадущихся шагов. Если бы он мог отвлечь внимание охранников ещё чуть-чуть… напарник Алена присоединился к беседе.
— Ну что ж, мальчик, маркизу будет очень приятно встретиться с тобой, вот только без этого меча у тебя на бедре. Где ты достал его? — Томас уже забыл об оружии, заткнутом за верёвку, перепоясывающую его клетчатые штаны. Он всё ещё не видел Поля и Жерни, но понимал, что если они не явятся сию же секунду, то серьёзные неприятности ждут его так и так.
— Этот меч? — переспросил он, продолжая тянуть время.
— Да, мальчик, этот меч. Что ты собираешься с ним делать?
— Я собираюсь воткнуть его в нежное брюхо Жильбера и смотреть, как льётся его яркая кровь.
Мужчины на секунду остановились и переглянулись, а затем вытащили свои клинки. Томас вытащил из-за пояса свой. На мгновение он оказался лицом к лицу с опытными бойцами, держа в руках оружие, которое взял в руки впервые в жизни. Он прикусил язык и, открыв вчерашнюю ранку, почувствовал железистый привкус крови.
Если бы Жерни и Поль синхронизировали свою атаку получше, то всё закончилось бы намного быстрей. Однако, как вышло, так вышло. Младший сержант рухнул на землю, получив двойной удар в шею: не очень красивый, но жестоко эффективный удар. Ален резко выдохнул, когда его напарник упал, развернулся и поднял руку навстречу удару Жерни. Кончик лезвия проколол его неоднократно ремонтированную кольчугу в нижней части груди и оба упали на землю. Ален был крупным мужчиной и ранее уже неоднократно получал ранения. Он ударил мельника в зубы рукой в кольчужной перчатке и Жерни отшатнулся, выплёвывая кровь и выбитые зубы.
Поль был всё ещё занят, и тогда Томас покрепче обхватил рукоять своего меча и пошёл к пыхтевшему Алену. У толстяка возникли проблемы с тем, чтобы вытащить свой меч, застрявший под его могучей тушей, так что, когда Томас приблизился, всё внимание Алена было сосредоточено на этой задаче. Он посмотрел в лицо Томасу.
— Подожди, мальчик…
Томас со всей силы ударил мечом по руке солдата, и двинул ногой в лицо. Глядя вниз на ветерана, прижимающего сломанные пальцы к окровавленному лицу, Томас на мгновение замер, но быстро пришёл к выводу, что зашёл уже слишком далеко для раскаяния. Он схватил меч обеими руками и опустил его вниз так сильно, как только мог. Краткая битва закончилось, и трое мужчин пытались восстановить дыхание.
Они едва-едва успели сделать по три долгих вздоха, как раздался крик Люка.
— Томас!
Так далеко и в такой темноте было трудно разглядеть, что происходит, но, присмотревшись, они разглядели трёх человек у ворот. Люк, должно быть, нарвался на другой патруль и теперь нёсся по открытому пространству наперегонки с двумя сержантами, преследующими его по пятам. Не отягощённый бронёй Люк был быстрее, но постепенно солдаты нагоняли его.
Поль схватил Томаса: — Быстрее, мы должны помочь!
Томас вырвался.
— Нет, подождите.
— Они вызовут подмогу.
— Мы знали, что нам предстоит сражаться. Подождите.
Люк почти добрался до края леса, когда споткнулся и упал. Он развернулся и попытался встать, но снова упал на землю. Видно повредил ногу или вывихнул лодыжку. Спустя мгновение сержанты уже схватили его. Но тут из-за деревьев, что так манили Люка, обещая безопасность, раздался рёв, и на стоявших над парнишкой солдат набросились восемь жителей деревни. Сержанты сделали быстрый подсчёт и попытались улизнуть. Им это не удалось. Фермеры поймали их, и что происходило дальше, Томас уже не мог разглядеть в водовороте тел и клинков. Когда всё закончилось, он с некоторым облегчением насчитал восемь человек, которые остались стоять. Однако он не мог сказать, был ли среди них Люк. И тут двери в конце дома распахнулись и оттуда выбежали шесть вооружённых сержантов, несущих факелы, и устремились к лесу. Поль снова вцепился в руку Томаса.
— Мы им нужны. Они не справятся с обученными солдатами, — дверь оставалась распахнутой, и из неё лился свет.
— У нас не будет другого шанса попасть в дом, — Томас услышал звук возбуждённых голосов со стороны казармы, расположенной на другой стороне дома.
— Их порежут на куски.
— Сейчас или никогда.
В конце концов, Поль побежал назад, чтобы помочь остальным, а Томас и Жерни бросились к дому.
Они, пригнувшись, со всех ног рванулись к дому и без малейшего колебания нырнули в ярко освещённый огнём кухни дверной проём. Томас первым, Жерни за ним. Если бы они хоть на мгновение остановились у двери, чтобы поразмыслить, то, Томас был в этом уверен, он никогда бы не нашёл в себе мужества, чтобы зайти внутрь. На кухне было пусто, как они обнаружили, когда отлепили себя от деревянных половиц. Жерни скользнул под стол и остановился, воткнувшись в мешок муки. Облако белого снега накрыло его с головой. Томас зацепился локтем за дверной проём, из-за чего его развернуло и отбросило к каменной ванне в углу. От удара из ванны выплеснулась пригоршня воды, замочив лицо Томаса и пол за ним. Если напрячь слух, то Томас всё ещё мог слышать звук битвы где-то снаружи. В доме же было тихо. Томас и Жерни обменялись взглядом «ты первый», прежде чем вытащили мечи и пошли дальше внутрь дома.
Тяжёлые ковры, лежавшие на полу и висевшие на стенах, поглощали их шаги, так что, когда Томас и Жерни завернули за угол, то чуть ли не нос к носу столкнулись с двумя сержантами, сидевшими за столом. Встреча оказалась полной неожиданностью для тех и для других. Один из мужчин клевал носом, в то время как другой напряжённо читал в свете оплывшего огарка свечи. На столе валялась бутылка, поддерживая книгу. Сержанты находились в карауле у главной лестницы, которая вёла к личным комнатам самого маркиза. Четверо мужчин смотрели друг на друга, не уверенные в том, что делать дальше.
Если бы Жерни и Томас были опытными ассасинами, то исход был бы простым и быстрым, но борьба во тьме у ворот не подготовили их к хладнокровному убийству. Сержант с книгой, молодой человек в очках, толкнул, будя, одной рукой своего товарища, в то время как другой снял очки и заменил их мечом. Спящий вздрогнул и вопросительно проворчал, приоткрыв глаза. Однако он довольно быстро пришёл в себя и вскочил на ноги, выхватывая нож и расчищая место для схватки.
Томас и Жерни немного разошлись и обменялись нервными взглядами. Шансов практически не было. Сержанты были ветеранами, а старший ещё и облачён в доспех. Томас и Жерни были фермерами, лишь несколько часов назад взявшими в руки оружие. Ни одна из сторон, казалось, не решалась сделать первый шаг. Томас понял, что сержанты лишь выигрывали от ожидания, а вот он мог потерять всё. Вряд ли битва за стенами дома продлится долго, и скоро вернётся ещё больше солдат. Томас подавил желание убежать и спрятаться. Из-за стен дома больше не были слышны глухие крики, и ждать он больше не мог. Солдаты продолжали стоять за столом, блокируя путь на лестницу. Жерни нерешительно топтался за спиной, бесцельно водя остриём меча перед лицом.
Наконец, уверенный в том, что это станет последним и самым глупым поступком из всех им совершённых, Томас рванулся вперёд, выставив меч и практически закрыв глаза в безмолвной мольбе к памяти своего отца.
Вы никогда не услышите звук, который будит вас. Однако он был совершенно уверен, что что-то неладно в его доме, так что маркиз Жильбер сел, атласная простыня соскользнула и открыла его голую, безволосую грудь. И он что-то услышал: глухой стук и треск, раздававшиеся снаружи его спальни. Он быстро, но неумело, оделся, ощущая отсутствие отпущенного им на вечер камердинера. Посмотрев в полированное зеркало, он, как и каждое утро, нахмурился на своё брюшко. Маркиз был вынужден признаться самому себе, что уже не тот худощавый и опасный человек, как в годы своей молодости, однако, вряд ли что-то, что теоретически могло находиться в его доме, смогло бы заставить его попотеть. Он пристегнул рапиру, которой ни разу за всю свою изысканную жизнь не нанёс вульгарный рубящий удар, и подобрался, рискнув бросить ещё один мимолётный взгляд в зеркало, прежде чем отодвинуть запоры на двери и выйти в коридор.
На верхней ступеньке лестницы стояли два мальчика. У одного из них — судя по виду, старшего — сильно текла кровь из пореза на щеке. Жильбер посмотрел вниз. Там, у подножия лестницы, лежали двое его людей, само собой убитые, когда преградили дорогу этим малолетним бунтовщикам. Огарок свечи на столе освещал одну из его книг, очки и пустую бутылку, в которой некогда, очевидно, был портвейн, его портвейн.
Он фыркнул. Его никчёмные солдаты пьяными проводили больше времени, нежели трезвыми. Взгляд Жильбера поднялся по лестнице и вновь упёрся в мальчишек. Они держали в руках мечи. Держали, слегка отдалив от себя, словно опасаясь, что кровь на лезвиях клинков могла их отравить. Хороший фехтовальщик любит свой клинок, особенно окровавленный Жильбер тихо пошёл к «воинам». Один из них, младший, что-то невнятно выкрикнул и рванулся к нему вдоль балкона. Другой, из щеки которого текла кровь, остался на месте. Жильбер встал в фехтовальную стойку и ждал. Атакующий малец понял, что он один, пробежав где-то три четверти пути к цели, и обернулся, открыв спину. Старший мальчик был явно слишком напуган, чтобы атаковать. Умный мальчик.
Жильбер, оттолкнувшись ногой для более дальнего прыжка, рванул вперёд и обрушил лезвие своего клинка на спину мальчишки, прочертив кровавый рубец от плеча до поясницы, и парень упал, крича от боли. Жильбер аккуратно сломал ему нос, наступив на затылок каблуком ботинка, и направился поприветствовать второго, испуганного, гостя.
Казалось, парень нашёл в себе крупицы мужества, когда расправил плечи и встал лицом к лицу с маркизом, а не бросился вниз по лестнице, как, очевидно, ему хотелось. Жильбер совершил простенький обманный выпад, и мальчик последовал за ним, словно форель за червём. Колено маркиза встретилось с его лицом, и парень крутанулся через голову и покатился вниз по ступенькам, сталкиваясь с каждой третьей, словно жаждал поскорее добраться до самого конца. Он остался лежать неподвижно, и Жильбер обернулся.
Мелкий снова поднялся. Браво. Жильбер встал в дуэльную позицию со всеми соответствующими расшаркиваниями и деталями, а после, как и следовало по правилам поединка, дал понять, что его противник может начать, когда будет готов. Когда мальчик посмотрел в его глаза (какой гнев, однако!), пришедший в отличное расположение духа Жильбер отметил, что это был тот самый негодяй, которого они искали. Как символично, что он мог убить его здесь, да ещё и клинком, сделанным его собственным отцом. Хотя Жильбер сомневался, что ребёнок в силах оценить иронию момента.
Маркиз начал играть со своей маленькой жертвой. Он уходил с пути всё более отчаянных атак, вращаясь и кружась, словно танцор. В промежутках между очередным выпадом мальчишки он кончиком лезвия оставлял ему небольшой порез на лице или руке. В конце концов, Жильберу надоела эта игра, и ему пришло в голову, что было бы неплохо выяснить, есть ли ещё бунтовщики в его доме. Он представил себе, с некоторой долей мрачного веселья, как взыщет сполна с того, кто был ответственен за сей жалкий бунт, и вновь развернулся к своему противнику.
Мальчик сделал выпад, явный и скучный, медленно и неуклюже. Жильбер был большим поклонником встречных контратак, манёвров, в которых один фехтовальщик, вместо того, чтобы отражать наступление своего оппонента, атакует первым, ловя противника на встречном движении. И сейчас он использовал этот свой излюбленный приём, в результате чего лезвие его рапиры прошло мимо клинка мальчика и упёрлось в основание его рёбер. Рапира с позолоченной рукоятью немного вошла в тело, а затем согнулась — и щёлкнула.
У Жильбера был краткий, очень краткий момент, чтобы понять грозившую ему опасность, прежде чем клинок мальчика глубоко вошёл в живот. Оба упали на пол, и кровь хлынула из ран. Только мальчик сумел встать.
В последний миг к Жильберу пришло осознание, что он на самом деле никогда полностью не доверял кузнецу, и что для него не стало сюрпризом, когда он обнаружил, что сын кузнеца был смутьяном.
«Каков отец, таков и сын», — подумал он, умирая.
Время после битвы стало временем печали для Монтрей. Выжившие сержанты, большая их часть, покинули деревню, когда выяснилось, что маркиз больше не сможет им платить. Один остался и женился на деревенской девушке, когда их роман выплыл на свет, а другой завязал со своим ремеслом и устроился на мельницу, которая пустовала после смерти Жерни.
Томас недолго оставался в Монтрей, и далеко не все огорчились, когда он ушёл. Хотя никто не жалел о смерти маркиза, но многие считали, что цена была слишком высокой, да и всё не было уж так плохо. Томас никому не сказал, куда идёт, кроме, возможно, своей матери.
Усадьба большей частью пустовала, одиноко стоя на своём конце деревни, и быстро пришла в негодность. Вскоре стало своеобразной традицией жителей Монтрей, когда текла крыша или отвалилась дверная петля, съездить в усадьбу и воспользоваться добром маркиза для ремонта своих жилищ.
Розовая изгородь со временем вновь разрослась, но ей уже не давали вырасти столь же высокой, поддерживая её где-то на уровне пояса взрослого человека. А на празднике в честь Владычицы деревня скрывалась под букетами роз.
И то были лишь домыслы местных жителей в память погибших, что новые цветы ярче и ароматней прежних.
Нейл Джонс, Уильям Кинг Первичный ритуал
Профессор Герхард Клейнхоффер, Лектор Магических Искусств Университета Нульна, посмотрел на нарисованные его спутником мелом на полу пентаграмму и тройной круг.
— Лотар, — нервно произнес он, — наверняка это богохульство?
На другой стороне комнаты Лотар фон Диэль провел костлявым пальцем по темной бороде и остановился, изображая задумчивость.
— Герр профессор, именно вы просветили меня, что те, кто пытается сдержать поступь познания — богохульники. Мы — люди науки. Провести эксперимент — наш долг.
Клейнхоффер поправил свои тяжелые очки и покосился на лежавший на кафедре позади них фолиант в кожаном переплете.
— Без сомнения, книга де Коурси важна для науки. Но, Лотар, разве ты не думаешь, что она уводит слишком далеко в запретные знания Хаоса… до самого конца? — он вздрогнул, — А последняя глава — настоящий бред безумца. Испейте вина звезд, ложные небеса, фальшивые преисподние и так далее.
Фон Диэль покосился на учителя, сдерживая растущее нетерпение. Много лет назад сам Клейнхоффер нашел «Кингу Перемен», написанную на классическом старосветном давно умершим бретоннским поэтом и мистиком Жилем де Коурси. Профессор потратил на её перевод всю свою жизнь и боролся с таинственными символами до тех пор, пока не уверился в том, что правильно расшифровал их. С тех пор он стал крупнейшим специалистом по магии в древнем Университете Нульна — а Лотар фон Диэль, единственный человек, которому доверял Клейнхоффер, был его самым одаренным студентом.
— Верно, — сказал фон Диэль подчеркнуто спокойным и разумным голосом, — но это не должно нас смущать. Вы же сами говорили, что, в конечном счете, вся магия основана на Хаосе. Проверить, прав ли был де Коурси, мы сможем, лишь проведя этот первичный ритуал. А если он сработает, то дарует нам глубинное понимание вселенной.
— Мальчик мой, я так же втянут в проект, как и ты, но… но… — голос Клейнхоффера сорвался на шепот.
Фон Диэль посмотрел на бледное лицо вспотевшего старика, — Герр профессор, когда я предложил этот эксперимент, то думал, что вы все поймете. Я не смогу провести ритуал без вашей помощи.
Дрожащий профессор кивнул, — Конечно же, да… Но… Лотар, мальчик мой, ты уверен, что это безопасно?
— Абсолютно, герр профессор.
Клейнхоффер сглотнул и вновь осмотрел тайную комнату в подвалах резиденции Фон Диэля. И, наконец, принял решение.
— Ладно, Лотар, — неохотно сказал он, — Я знаю, как для тебя это важно.
Фон Диэль позволил себе слабый довольный вздох, — Благодарю вас, герр профессор. Теперь, пожалуйста, займите свою позицию.
Лотар поднял усеянный рунами жезл, вырезанный им из бедра зверолюда, и шагнул к кафедре. Он зажег жаровни и бросил в них шепотки зашипевшего фимиама. И начал речатив, едва стихло эхо.
— Амак ти аресци Тзиинтч! Вении локи аресци Тзиинтч! Амак ти аресци Тзиинтч!
Слова фон Диэля рокотали, словно резонируя от эха и постоянного повторения. Вокруг него бурлил благовонный дым, расширяющий сознание. Казалось, что периферийным зрением Лотар увидел пошедшие волнами края мира.
Он продолжал речатив, мысленно представляя тело тзинчианского скакуна, которого пытался призвать, наполняя деталями и вынуждая принять конкретную форму. Все это время Лотар вел жезлом по сложной орбите, указывая на каждый угол пентакля.
Воздействие наркотических благовоний, постоянного повторения слов и визуализации размывало ощущение временного потока. Ритуал словно продолжался часами. А себя фон Диэль ощущал вместилищем трансцендентных энергий. И, наконец, он ощутил голодную сущность на грани вечности. Прикоснулся к ней своей душой. Существо начало мучительно медленно приближаться, ища корм.
Словно издалека раздался стон Клейнхоффера. Воздух наполнился запахом озона. Фон Диэль открыл глаза. Комнату заполнило странное синее мерцание линий пентакля и круга. Искры вспыхивали в воздухе, а волосы вставали дыбом.
— Вении аресци Тзиинтч! Вении! Вении! — возопил Лотар, и наступила тишина.
Затем по комнате пронесся поток воздуха, возникло ощущение присутствия, и внезапно скакун Тзинча возник перед ними.
Он принял форму диска лоснящейся серебряно-голубой плоти. Края были усыпаны крошеными сардоническими глазами. Существо заметалось внутри пентаграммы, проверяя прочность своей клетки. Прошло некоторое время, и скакун словно понял, что попал в ловушку, и просто повис в воздухе.
Что вы хотите от меня, смертные? — в голове фон Диэля раздался голос.
— Мы ищем знаний, — уверенно ответил Лотар, — мы хотим пересечь Море Душ для разговора с Тем, Кто Знает Все Тайны.
Другие требовали это в прошлом. И сожалели. Разумы смертных хрупки.
— Тем не менее, мы хотим отправиться. Когда мы вернемся целыми сюда, ты будешь освобожден от заклятия.
Да будет так. Придите, люди, и встретьте свою судьбу!
Без всякого трепета фон Диэль прошел по меловому коридору, соединяющему круг с пентаграммой. Перешагнул через край магического символа и наступил на существо из колдовского света. Удивительно, но оно выдержало его вес. Ощутил, как странное пощипывание идет от его ступней по телу.
Я понесу вас обоих, — раздался голос в голове Лотара, — Обоих или никого.
Фон Диэль обернулся. Клейнхоффер не двигался. Его морщинистое лицо словно парило во тьме, освещенной снизу сиянием пентаграммы.
— Герр профессор, — крикнул Лотар, — вы должны пойти со мной! Быстрее!
Клейнхоффер облизнулся. По его лбу стекла струйка пота, — Лотар, я не могу! Просто не могу!
Гнев забурлил в фон Диэле, — В книге все написано точно. Нас должно быть двое — или скакун откажется нести нас и сможет прорваться через подчиняющее заклинание. Ты знал. И согласился!
— Я знал, но… Лотар, прости, но я стар. Стар и напуган.
— Но Герхард, ведь именно над этим ты проработал всю жизнь. Абсолютное знание. Трансцендентность.
Старый ученый задрожал.
— Подойди, — приказал фон Диэль, — подойди, подойди, подойди!
Клейнхоффер вздохнул, а затем, словно под гипнозом, неохотно зашагал по меловому коридору и взошел на скакуна за Лотаром.
Двое, — сказал демон, — Двое в поисках знаний. Теперь отправляемся!
Когда Фон Диэль посмотрел вниз, то увидел, что они были высоко над Нульном. Лотар видел стареющие шпили зданий университетского квартала. Его взор блуждал по докам и темным изгибам змеившейся на север реки Рейк. Фон Диэль не боялся, хотя был в сотнях метров над высочайшей башней храма Верены. На спине скакуна Хаоса он чувствовал себя как на твердой земле.
Демоническое существо начало ускорятся, но не было ощущения движения или срывающего одежду ветра. Они словно были в точке абсолютного покоя. Лотар лишь тогда осознал, насколько пугающей была скорость диска, когда вновь посмотрел вниз и заметил мелькающий Великий Лес.
На несколько секунд он увидел поляну, в центре которой вокруг огромного костра танцевали зверолюди, и взирающую на него двухголовую фигуру в черных доспехах. И странных монстров, рыщущих в чащобах, куда никогда не ступала нога человека. Скакун мчался подобно метеору, а земля внизу смазалась в единое пятно. Они набирали высоту, пока не оказались над облаками. И словно заскользили над туманным белым морем, чью поверхность освещали две луны.
Возбуждение захлестнуло несущегося верхом на диске фон Диэля. Он чувствовал себя богом. Ему казалось, что ничто на свете не путешествовало до него так быстро. Энергия демона проходила сквозь ноги Лотара, наполняя его потрясающим ощущением всемогущества. Возможно, именно энергия скакуна защищала их от холодного воздуха. Сквозь разрыв в облаках фон Диэль видел, что они несутся над унылой степью, запятнанной случайными вспышками городов. Не могли же они уже достигнуть Кислева?
Но вскоре эти сомнения развеялись. Они двигались над заснеженной тундрой к суровым каменистым землям. Северные небеса освещало темное сияние. Скакун принес их в Пустоши Хаоса.
Внизу были видны сражающиеся огромные армии. Чемпионы в кроваво-красных доспехах Кхорна боролись с танцующими развратными демонессами. Огромные слюнявые чудовища гнались за бегущими зверолюдьми. Сама земля корчилась, словно от ужасных мук. Озера крови растекались по огромным пепельным пустошам. Вырезанные из гор цитадели прорезывались в лесах из мясных деревьев. Острова отрывались от земли и взмывали в небеса.
Это зрелище было ужасным и внушительным. Лотар слышал, как позади него кричал напуганный Клейнхоффер, но его это не волновало.
Все больше ускоряющийся скакун летел прямо к северному сиянию. Они промелькнули над стаей драконов, которые словно замерзли в воздухе — столь медленны они сейчас были по сравнению со скакуном Тзинча.
Фон Диэль уже видел огромную темную дыру в небесах. Казалось, что небесный свод был картиной, из холста которого кто-то вырвал кусок, обнажив лежавший под ней рисунок. Лотар уставился на измерение текущих красок и пульсирующего света, где не существовало законов материального мира. Затем фон Диэль указал костяным жезлом на Врата Хаоса, и скакун вновь ринулся вперед. Они пересекли порог новой мрачной вселенной.
— Лотар… — прошептал полным благоговейного страха голосом Клейнхоффер, — Я думаю, что мы должны…
— Да, — отстранено ответил фон Диэль, — мы вошли в Море Душ.
На мгновение их скакун замедлился на пороге меж двух миров, давая Лотару возможность окинуть взором странное измерение Хаоса.
Вдали, дальше самих звезд, находились сущности, которые фон Диэль принял за Силы. То были огромные клубы и люминесцентные водовороты больше самих галактик. Их рывки и течения освещали Море Душ.
«Та ли грозная красно-черная агломерация — Кхорн?» — задумался фон Диэль.
Он заметил, что спиральные рукава кровавого света словно сцепились с длинными пастельными потоками сирени, зелени и розоватых лилий. Мог ли это быть Слаанеш? Казалось, что перед его глазами сцепились два гнезда гадюк.
Затем Лотар разглядел третью пульсирующую массу, которая была явно больше многих в этом огромном измерении. Она корчилась и непристойно дергалась, причем лишь от этого волосы на голове вставали дыбом. По этой инстинктивной реакции фон Диэль понял, что то был Нергл.
Затем стала видна ещё одна сущность. Она была самой сложной и извилистой из гигантских энергетических структур, отчего Лотар узнал в ней Тзинча, свою конечную цель.
Очевидно, это были Силы, Четыре Великих и множество меньших. И это было истинное измерение Хаоса.
Стоявший сзади Клейнхоффер вцепился в рукав фон Диэля, — Лотар, что происходит?
Фон Диэль понимал замешательство старого профессора. Его собственный мозг бурлил от внезапного прилива ощущений.
— Наши человеческие разумы приспосабливаются к Морю Душ, — счастливо ответил Лотар.
Но он понимал, что они не видят это странное измерение полностью — на это не способны разумы смертных. Вместо этого их умы накладывали идеи размера, формы и функций на мир, где они не имели смысла. Это было гнетущим ощущением.
Гораздо ближе Великих Сил были крошечные святящиеся точки, в которых фон Диэль инстинктивно узнал души. Они мерцали подобно звездам. Словно коса сквозь пшеницу или акула сквозь косяк рыбы среди душ двигалось длинное гибкое существо, состоящее из одних всасывающих трубок и протянутых антенн. Он поглощало крошечные паникующие силуэты, плывущие к далеким невидимым пунктам назначения. Затем фон Диэль вновь ощутил руку Клейнхоффера на своем рукаве.
— Лотар! — напугано закричал старик, — Лотар, посмотри вниз!
Попираемый их ногами демонический скакун изменил форму, став похожим на акулу-духа. И он тоже кормился попавшимися на пути сверкающими душами.
Фон Диэля это не удивило. Существо было опасным. Он не сомневался, что при возможности скакун пожрал бы сущность обоих людей. И Лотар очень тихо начал напевать слова приготовленного заклинания. Тонкая линия света вырвалась из костяного жезла. В Море Душ это розоватое мерцание был неописуемо ярче, чем в мире смертных. Когда свет коснулся скакуна, то открыл хрупкий канал между демоном и самим фон Диэлем.
Кормившееся существо отдавало сквозь этот проход крупицы энергии, потекшей по венам Лотара как жидкий экстаз. Фон Диэль глубоко вдохнул, всасывая в свои легкие чистую эссенцию магии. Это было опьяняюще.
— Оно не может навредить нам, — напомнил он старому профессору, — Пока находится под сковывающим заклятием.
Но Клейнхоффер лишь смотрел вниз с животным ужасом на лице, словно скакун уже пожирал его ноги.
Демон вновь устремился вперед. Фон Диэль ощутил, сколь бы быстрым скакун не был в материальной вселенной, это было ничто по сравнению с происходящим здесь. Казалось, что существо способно пересечь всю вселенную от края до края.
Они пролетали мимо других огромных разрывов в ткани моря. То, что иногда сквозь них видел Фон Диэль, было удивительнее всего, что он мог представить. Опустошенные войной миры, преисподние ложных богов и бесконечно безмятежные небеса…
Внезапно Лотар ощутил перемену в настроении их скакуна. А, оглянувшись, увидел причину. Их преследовали. Другие существа гнались за ними, существа, которых не контролировали сковывающие заклинания. Другие духи-акулы. Они жаждали пожрать плоть и поглотить души смертных.
Клейнхоффер проследил за его взглядом и напугано закричал.
Духи-акулы приближались, распахнув огромные пасти. Они были быстрыми, быстрее их скакуна, поскольку их не сдерживал вес двух человек. Фон Диэль поднял костяной жезл и шарахнул им скакуна.
— Спаси нас, — Лотар приказал существу, — Спаси или никогда не познаешь вновь свободы!
В черепе фон Диэля эхом отразился бессловесный вопль гнева и отчаяния. Внезапно демонический скакун заложил вираж и погрузился в ближайшие врата.
Реальность пошла волнами, словно поверхность пруда. Они со свистом понеслись над опустошенной равниной, на которой возвышались величественные пирамидальные города. На глазах Фон Диэля грозные энергетические лучи замелькали между пирамидами. Некоторые разряды были поглощены огромным гудящими экранами черной энергии, но один город мгновенно превратился в пепел. Скакун летел, уклоняясь от паутины силовых лучей. Некоторые проходили слишком близко для спокойствия, но ни один не попадал. На глазах фон Диэля один из их преследователей угодил под перекрестный огонь и был аннигилирован. Остальные продолжали погоню.
Сверхъестественный скакун нырнул в другие врата в небесах над величайшей пирамидой. Затем пространство словно растянулось, выбросив их над преисподней из серных ям и танцующих огней. Жабовидные демоны загоняли в вулканическое пламя вилами души странных амфибий. Фон Диэль задумался, было ли это реальностью или сном одной из Старых Сил. Возможно, это было настоящим адом существующей расы, возникшим из фантазий чужих существ, боящихся Царства Хаоса.
Скакун спикировал в одну из вулканических ям. Клейнхоффер закричал, очевидно, решив, что существо предало их и обрекло на смерть. Он закрыл глаза руками. Но фон Диэль чувствовал лишь предвкушение.
Их вновь перебросило через врата. На этот раз за ними последовало меньше демонов. Они были во тьме космоса, летя через пустоту, что чернее ночи, на маленьком мире, превращенном в город. Неслись мимо куполов, из которых напугано смотрели похожие на эльфов существа. Архитектура зданий внутри куполов была утонченной как паучьи сети. Скакун нырнул в огромный коридор, скрывающий другие врата. Они вновь переместились.
Фон Диэль не представлял, как долго длилась погоня. Они проносились сквозь склепы, в которых мятежные демоны плели заговоры против Сил, мчались над замороженным преисподними, где неподвижные души молили о свободе, пролетали сквозь идиллические леса, в которых золотые люди занимались любовью под присмотром сидящих в кустах кошмарных тварей.
Они парили над мирами, где огромные боевые машины, выполненные в виде людей восьмидесяти метров высотой, сражались оружием, способным сравнять с землей города. Мчались по коридорам тысячелетиями дрейфовавших в пустоте между мирами обреченных скитальцев, на которых спали чудовища, ждущие в ледяных гробах новую добычу. Проносились вдоль поверхностей звезд, на которых плазменные существа дрейфовали в странных брачных танцах.
Но затем рывки и прыжки сквозь лабиринт времени и пространства сбили со следа последних преследователей, и они вновь вернулись в Море Душ.
Скакун нес двух людей вдоль нитей огромного вихря в море, которым был Тзинч, пролетая мимо идущих в самое сердце водоворота энергетических артерий. Они мчались мимо грозных крылатых существ, одаривавших фон Диэля понимающими ухмылками. Казалось, что демоны заглядывали в самую душу и хохотали над самыми глубокими секретами. Но Лотара это не заботило. Он ликовал. Фон Диэль знал, что они приближаются к концу странствия, где скоро оба получат то, зачем пришли. Клейнхоффер был измотанным и бледным. Но возбуждение от погони и вкушение энергии демона-скакуна лишь раззадорили фон Диэля.
Они приближались к огромной сфере пульсирующего света. Цвета танцевали и дергались на её поверхности, словно пролитое на воду масло.
Они приблизились и проскользнули внутрь сквозь стену. Внутри было огромное существо, что было больше любой твердыни. Внешне оно было похоже на человека, но с рогами на голове. Существо обладало великой красотой, но изменяющиеся цвета сферы ослепительно отражались от бесцветной кожи. Фон Диэль отвернулся.
Приветствую, смертные, в Доме Владыки Перемен!
Голос раздался в головах странников. Он был спокойным, вежливым и разумным, но сквозь него проскальзывали нотки злорадного веселья.
Фон Диэль повернулся обратно к существу и прищурился, вглядываясь в сверкающие подобные драгоценностям глаза. Казалось, что их взор может окинуть всю вселенную. Перед ним Лотар чувствовал себя незначительнее таракана.
— Благодарю, владыка, — смущенно сказал он. Затем легко ткнул Герхарда Клейнхоффера свободной рукой. Старик пробубнил что-то приветственное.
Зачем вы пришли сюда? — пророкотал голос — Зачем потревожили моих слуг, у которых есть гораздо более важные дела?
— Мы пришли, — сказал фон Диэль, — ища знания, владыка.
Он жестом показал на спутника.
— Да, — с запинкой пробормотал мгновение спустя Клейнхоффер, на чьем лице застыло потерянное выражение, — Это так. За этим мы здесь. Знанием.
Знание. Для какой цели вы ищете его? Изменить себя или ваш мир?
Фон Диэль повернулся, ожидая слов своего спутника. Глаза старика метались между студентом и гигантским существом. Его рот открывался и закрывался много раз, но не раздалось ни звука. А Лотар молчал.
— Ни то, ни другое, — наконец выдавил профессор.
Лотар фон Диэль улыбнулся и повернулся к Силе, — И то и другое.
Герхард Клейнхоффер моргнул, а затем наконец-то начал понимать, что только что сказал фон Диэль. Он резко повернулся к нему. Лицо профессора посерело, — Лотар, что ты несешь? Разве ты забыл ритуал?
Тогда, смертный, — огромное существо пророкотало, обращаясь только к Герхарду Клейнхофферу, — Зачем ты алчешь знаний?
— Я… Я… — глаза Клейнхоффера расширились. Они прижал руки к голове, на глазах слабея под взглядом колосса, — Лотар, умоляю, помоги!
Фон Диэль поднял руки, — Владыка, он ищет знания — лишь для себя.
Как неудачно, — злорадно ухмыльнулось существо, — Хотя, что он хочет знать?
Вновь рот Герхарда Клейнхоффера открылся и закрылся, но он не смог заговорить.
Улыбнувшийся фон Диэль ответил за него, — Все.
Подходящие амбиции. Да будет так.
Владыка Тзинч вытянул руку и прикоснулся к Клейнхофферу. Старик застыл.
В то же мгновение фон Диэль вновь прошептал слова заклинания, связывавшего его с кормившимся скакуном. А затем подскочил и прижал навершие жезла ко лбу Клейнхоффера. Знание текло в его спутника. Переполняло его. И Лотар фон Диэль собирался его тоже увидеть — с безопасного расстояния.
Огромный океан информации каскадом обрушивался на мозг Клейнхоффера. Фон Диэль узрел рождение вселенной и Моря Душ, создание звезд и планет, зарождение разумных существ и структуру молекул. Он увидел, как вселенную переполняет огромный поток перемен, и осознал истинную природу неутомимо ведущих её вперед сил. Лотар понял, что вселенная никогда не останавливается в постоянном изменении себя. И немедленно осознал, что никогда не сможет узнать все, потому что всегда появляется нечто новое.
Лицо Клейнхоффера искривилось от неумолимого потока познания. Его разум тонул в море информации, ибо знаний было слишком много. Они тянули разум профессора за пределы точки слома. Словно с огромного расстояния фон Диэль ощущал, как личность старика разъедал прилив данных, пока она не рухнула в бурлящее безумие. И прилив информации не прекратился даже тогда.
Медленно, продолжая цепляться за одежду фон Диэля, старый профессор сполз на пол.
Довольно, — подумал Лотар, ощущая как начал трещать его разум. Произнеся слова заклинания вновь, он потянул жезл на себя и разорвал контакт со стариком.
Лотар фон Диэль.
Студент посмотрел на огромное непознаваемое существо — Тзинча.
Желание твоего спутника было исполнено.
— Да, повелитель, — ответил фон Диэль, покосившись на лежащего беспорядочной грудой у его ног старика. И улыбнулся, — Я благодарю вас — от его имени.
Возможно, изданный существом рокочущий звук был смехом космического масштаба.
А ты, Лотар фон Диэль. Ты тоже будешь одарен даром знаний — знаний, которые сможешь забрать обратно в подлунный мир, из которого пришел.
— Примите мою благодарность и за этот дар, владыка.
Конечно же, своя цена есть и за него.
— Я понимаю, владыка, и полностью готов её заплатить.
Ты поклянешься служить мне.
Фон Диэль склонил голову. Тзинч Великий Мутатор. Тзинч Изменяющий Пути. Тзинч, избранная им сила Хаоса, — Добровольно.
Ты будешь служить мне в своем мире. Ты знаешь, чего я хочу, от чего я процветаю.
— Знаю.
Вновь воздух наполнился мерцающей рябью и запахом озона. Скакун вновь появился в крошечной комнате подвала мерцающим диском света внутри пентаграммы. В этот раз на нем тоже было два наездника. Один стоящий, а второй распластавшийся у ног его.
Лотар фон Диэль сошел с демонического скакуна. Тайная комната была такой же, какой он её оставил. «Книга Перемен» все ещё лежала на кафедре, открытая на странице, где Жиль де Коурси записал тайну первичного ритуала — тайну, которую фон Диэль мудро только частично поведал своему учителю.
В его разуме все ещё тлели воспоминания об океане знаний. Лотар бросил взгляд, по-крайней мере, на часть грядущих событий. Перемены придут в Старый Свет. Эльфы вернуться из долго изгнания на западе, желая торговать и смущая нации людей. Пошатнется сама Империя, когда её самая состоятельная провинция, соблазненная торговлей с эльфами, попытается стать самостоятельной. Подходящий момент для того, чтобы магия появилась на поле боя, впервые в записанной людьми истории став орудием войны.
Фон Диэль расхохотался. Теперь в его разуме был боевые заклинания, дарованные Владыкой Тзинчем. Он сыграет большую роль в грядущих событиях.
Перемены.
Их хотел Тзинч, Великий Мутатор — а каждый его истинный служитель ценил больше жизни. Снаружи комнаты был целый мир, молящий о переменах. Желающий приступить к делу своего владыки фон Диэль перешагнул порог.
Позади него поднял тонкую руку распластавшийся на пентаграмме Герхард Клейнхоффер. Чистое безумие сверкало в его глазах.
— Моря потерянных душ, — прошептал он, когда дверь захлопнулась за ушедшим учеником, — Ложные небеса, фальшивые преисподние. Все есть перемены и сны темных богов.
Гэв Торп Задача Тибальда (не переведено)
Не переведено.
Брайан Крейг Кто оплакивает некроманта (не переведено)
Не переведено.
Бен Чессел Волк в овчарне
Ночью свет в храме был уменьшен до двух железных мангалов в знак уважения к трудным временам, и каменные столбы прыгнули в наступившую тьму, поддерживая сводчатую крышу из чистой полуночи. Настойчивые капли воды нашли путь через черепицу кровли и шипели, испаряясь, в одной из жаровен, так же регулярно и непрестанно, как кнут палача.
«Магнус, названный в честь Благочестивого» встал с корточек, положения, в котором его сандалии закрывали полы рясы, его единственной скудной защитой от холода, и возобновил уборку алтаря. Обычно уборку производили мальчики в ночные часы, но неподготовленная рука не могла прикасаться к алтарю Зигмара, а он должен был сиять как зеркало к приходу прихожан наутро. Магнус подумал, задумывался ли его тёзка над этим парадоксом, да и вообще хоть когда-нибудь полировал алтарь. Конечно, архи-лектор не собирался заявиться сейчас и сделать это, закутанный в бархатные простыни со своею любовницей, которой как бы и не было, его уединение обеспечивали крепкие ворота и клинки.
Стук в огромные двери заставил Магнуса выронить ведро и разлить воду и песок на фрагменты изображения неудержимого Молотодержца, который украшал храм Нульна. Мозаика, собранная из синих, белых и золотых плиток, имела мало смысла для зрителя, смотревшего на неё так же близко, как Магнус. Шесть плиток составляли нос героя, чей решительный изгиб сторонний наблюдатель мог разглядеть только со значительного расстояния и с точки, дающей достаточно широкий угол обзора. Бормоча проклятия, достаточные, чтобы его исключили из семинарии, Магнус обошёл свою запруду и пробрался в придел, вытоптанный голыми стопами бесчисленных процессий ныне уже мёртвых священников. Стук повторился: три резких удара, сделанных тяжёлым предметом. Магнус представил себе тяжёлый эфес меча, пока не вспомнил о молотке, отлитом в бронзе, который крепился к левой створке.
Прежде чем отодвинуть тяжёлый запор, мальчик расправил плечи. Мокрый плащ сбил его на холодный пол. Тело скатилось с него и замерло неподвижно, пока буря пробивала себе путь в храм. Магнус вскочил на ноги и всем весом налёг на дверь.
К тому времени, когда он заложил засов на место, мужчина подтащил себя к одной из могучих колонн храма и сидел, прислонившись к её покрытой резьбой поверхности. Мужчина был высок, но все остальные детали его тела скрывались промокшим плащом, и, пожалуй, не одним, в который он завернулся, словно в саван. Он тяжело дышал, и Магнус не мог не видеть, что мужчине было нехорошо. Двумя руками он держался за живот, как будто съел что-то не то на обед, и во второй запруде, образованной на полу храма этой ночью, Магнус увидел изгибающиеся завитки крови.
Человек проговорил с явным трудом, его голос напоминал прекрасное вино в деревянной кружке: — Каслэйн. — имя архи-лектора.
Архи-лектор Каслэйн спал, как и все священники.
— Могу я предложить вам кровать, в которой вы могли бы отдохнуть, пока они не проснутся, — Магнус был хорошим студентом и в этой ситуации его знания хорошо служили ему.
Человек немного выпрямился, и вспышка боли запятнала черты его лица.
— Я сомневаюсь, — голос дворянина, с полной уверенностью решил Магнус, — что смогу увидеть рассвет. — Мальчик не мог отрицать, что человек, исходя из величины кровавой струи, которая выискивала себе путь к алтарю, вряд ли очнётся ото сна.
— Может быть, — Магнус подошёл поближе, чтобы мужчина мог без труда расслышать его, — я могу разбудить одного из священников, чтобы поговорить с вами?
На лице человека появилось выражение, которое могло быть улыбкой.
— Мои последние слова, исповедание грехов всей моей жизни, могут быть выслушаны только самим архи-лектором.
Магнус искал в памяти учебник, в котором бы находился подходящий ответ, но его размышления были прерваны.
— Может быть, если я представлюсь, это поможет тебе принять решение, мальчик. Я полагаю, ты слышал об Адриане Самораччи? — осторожный, но пустой взгляд в ответ на его слова, убедил мужчину, что не слышал.
Человек вздохнул и слизнул капельку крови, выступившую на уголке его губ. Её вкуса оказалось недостаточно, чтобы изменить выражение на твёрдом лице мужчины. Он продолжил, имена выходили из его уст с умеренным любопытством человека, более привыкшего слышать их, чем говорить.
— Тилейская Оса? Тысячеликий из Магритты? Грободел? Есть и другие прозвища.
— Ах, — признал парень. — Вы — это он?
— Да, это я, — пауза. — И я хочу, прежде чем я отправлюсь пинаться и кричать в блаженной компании Морра, очистить свою душу от разводов, запятнавших её. Ты уверен, что любой священник настолько возлюблен вашим богом, чтобы даровать мне отпущение грехов? И, мальчик, ты хочешь стать единственным, кто лишит своего архи-лектора, возможно, величайшей исповеди за всю его жизнь?
Было определённое достоинство, придаваемое мужчине, даже умирающему мужчине, который задавал вопросы, на которые не было ответа. Магнус быстро вышел из придела часовни и последовал по маршруту, который был ему прекрасно знаком, но которым он редко пользовался.
Нужно взять паузу, остановиться и подумать, собраться с духом, прежде чем разбудить архи-лектора храма Зигмара в Нульне. Магнус несколько долгих мгновений стоял перед дверью, подняв свой небольшой кулак для стука. Расстояние, которое ему предстояло пересечь, едва ли превышало длину предплечья, но любое расстояние, которое предстояло пересечь впервые, было подобно путешествию во тьму. Магнусу пришлось стучать дважды, прежде чем в ответ из-за двери раздался голос.
— Ваше Святейшество, здесь человек, — ответ был предсказуемо резкий, и Магнус вежливо ждал, пока он не исчерпает сам себя. — Ваша милость, это весьма значительный человек, который просит именно вас. Даже сейчас его жизнь истекает на пол храма, — чересчур поэтично, возможно, но Каслэйн имел склонность к такого рода языку в своих проповедях, и Магнус рискнул. Последующая реакция всё решит.
— Кто этот человек?
Победа. В своём роде.
Пришли два младших священника, чтобы отнести Тилейскую Осу в покои Каслэйна. Убийца скрыл лицо под капюшоном, и воображение Магнуса невольно вызвало в его разуме вид лица человека, который столько раз встречал смерть лицом к лицу, и вот теперь она пришла за ним.
Когда почти траурная процессия проходила мимо Магнуса, тёмный лик склонился и безликое отверстие, словно бы изучающее посмотрело на него. Магнус нашёл неотложное желание изучить резную поверхность мрамора перед собой. Он видел этот рисунок много раз, склоняя голову в молитве, и представлял себе виноградные лозы, облака, рыбные сети. Теперь он увидел вены, как на бледных щеках старика.
Предоставленный самому себе в умирающих ночных часах, Магнус принялся оттирать губкой кровь человека от камней. Некоторая часть её окрасила строительный раствор, и Магнус усердно тёр, чтобы отчистить большую часть. Его последним действием в утренние часы, перед тем как отойти ко сну — ему разрешалось спать до девятичасовой молитвы — было открытие дверей храма, чтобы поприветствовать восходящее солнце. Он вышел на широкую каменную площадку и прикрепил двери к стенам за специальные крюки. Крепкие дубовые двери.
Магнус уже был готов вернуться в храм и погрузиться в несколько разрешённых ему часов сна, когда был остановлен тем, что увидел на дверях. Бронзовые молотки, которые, как правило, крепились к створкам, были удалены для полировки, так как храм Зигмара не мог допустить, чтобы святые символы видели потускневшими. Он вспомнил настойчивый стук незнакомца в дверь. Он бросил губку и осторожно устремился по коридору обратно к личным покоям архи-лектора.
Каслэйн приготовился, но не так, как для обычной заключительной исповеди. Культ Зигмара часто получал последние завещания от умирающих людей, обещая им благословение Зигмара на их пути в земли Морра.
Церемония была относительно простой, но часто человек, получавший благословение, уже слишком далеко прошёл по этому пути, чтобы понять многое из того, что говорилось. Иногда то, что он считал необходимым рассказать, некая давняя тайна, переставала быть важной для всех, кроме её хранителя: злодеяние, может, предательство или мелкое уголовное преступление. Каким бы ни была истинная природа деяния, каждый человек ампутировал воспоминание и отдавал его на сохранение священнику, чтобы оно не сопровождало его в следующей жизни.
Каслэйн слышал множество жалких и отвратительных деяний, поведанных ему таким способом, но они редко производили впечатление на стареющего священника. В его собственной жизни было слишком много подобных историй, чтобы его могли впечатлить мелкие проступки какого-нибудь грязного фермера или окровавленного солдата.
Однако человек, которого он приготовился встретить, был не из таких. Какие счёты у него с Зигмаром? Каслэйн, одетый в церемониальные одеяния и готовый принять своего умирающего посетителя, рассмотрел, что он знал об этом человеке.
Тилейская Оса, это прозвище он получил потому, что якобы владел мастерством мерзкого искусства приготовления и применения ядов. Волк в Овчарне или Тысячеликий из Магритты — эти прозвища видимо из-за непревзойдённого мастерства маскировки и проникновения в лагерь своей жертвы.
За это он, пожалуй, был наиболее известен, и имелось множество историй о том, как он так дурачил стражу или чиновных лиц. Истории часто рассказывали как юмористические вирши, праздное развлечение, и каждая заканчивалась тучным чиновником, остававшимся с взрезанным горлом или вскрытым брюхом. Можно было шутить о смерти откормленных чинуш, что так мало заботились о них, но Каслэйн знал, что правда была намного более ужасной, чем говорилось в подобных россказнях.
Другое прозвище, которое приобрёл этот человек, было Грободел, из-за огромного количества убийств, приписываемых ему за годы его карьеры, которая охватывала почти двадцать лет. Всё известное об этом убийце говорилось с использованием словечек «возможно» или «предположительно», и почти ничего не было подтверждено до такого состояния, чтобы считаться бесспорным фактом. Никто не знал его настоящего имени, и никто не мог опознать его в лицо, каким бы оно ни было.
«Этому, — подумал священник, — предстояло измениться».
Отроки внесли человека в личные покои Каслэйна и положили его на диван. Диван был покрыт плотным холстом, чтобы защитить от крови, которая щедрыми мазками пятнала голые руки и белые одежды отроков.
Каслэйн, как правило, не делавший юмористических замечаний, был чрезвычайно возбуждён, отметив, что два парня, возможно, были единственными, кто был ранен Тилейской Осой и остался в живых, чтобы поведать об этом. Немного посмеявшись, юноши ушли, и Каслэйн толкнул тяжёлую дверь, закрывая за ними.
Человек заговорил ещё до того, как последнее эхо железа и дерева было проглочено шерстяными коврами и бархатными шторами.
— Отец, я пришёл, чтобы обрести покой, — голос напоминал шелест покидающего ножны лезвия.
Каслэйн успокоил свой собственный голос.
— Вы сможете обрести здесь то, что ищете.
— Я знаю, что это должно быть правдой. Он не может быть дарован любым человеком. Ты единственный, отец, кто может даровать мне покой, — слова мужчины были тщательно подобраны.
— Вы человек, которого окружает много зла, но, возможно, нам не стоит говорить обо всём этом. Что бы вы хотели, чтобы услышали мои уши, и освободило моё сердце? — Каслэйн повторил ритуальные слова не с большей убежденностью, чем обычно, но его тело напряглось.
— Отец, я хочу поведать вам, как я пришёл, чтобы убить священника.
Послышался вдох Каслэйна и резкий дополнительный воздух вонзился в его лёгкие. Священник! Ему стоило крайне осторожно обращаться с умирающей легендой на своём диване.
Легенда закашлялась и открыла глаза. Кровь, окрашивавшая подбородок, подчёркивала его глаза, которые посмотрели на Каслэйна. Так пусты они были от всяких чувств, что Каслэйн на мгновение подумал, что человек уже мёртв. Жест священника застыл на середине, как будто малейшее движение могло спровоцировать убийцу уйти за край до отпущения всех грехов.
Человек, прозванный Тысячеликим из Магритты, изо всех сил приподнялся на локте и посмотрел прямо на свою аудиторию.
— Меня зовут Адриан Самораччи.
Каслэйн приподнял бровь. Если человек действительно был тем, кем назвался, то его имя делало его наследником одной из мощнейших торгово-дворянских семей северной Тилеи.
— Меня зовут Адриан Самораччи, и я был дважды ограблен. Первый раз произошёл давно и не касается вопроса, по которому я жажду отпущения, за исключением того, что именно он сделал меня тем, кем я являюсь ныне. Второй раз, однако, второй раз произошёл осенью, которая сейчас только умирает. Умирает, как и я.
Сначала я думал, что она была дочерью фермера. Простая дочь фермера, покрытая землёй, свидетельством её ежедневных трудов в поле. Её волосы были цвета мякины, которую она раскидывала на земле перед свиньями в барском имении человека, который владел ею. Я увидел её, стоявшую рядом с дорогой, когда впервые подъехал к усадьбе, и она впилась в меня взглядом, который я не понимал — хотя понимаю теперь. Подобное узнаёт подобное. Подобное узнаёт подобное, и теперь она мертва. Таков путь вещей и немногие серьёзно задумываются об этом. Так же как ястреб охотится на зайца и никогда наоборот, так и крестьянин должен работать на господина…
Но я пришёл сюда не затем, чтобы тратить своё последнее дыхание на споры о мироустройстве, да и на самом деле, она не была зайцем. Я пришёл сюда, чтобы использовать свой последний вздох на более значимые вещи, по крайней мере, для меня. Я пришёл сюда, чтобы потратить свой последний вздох на разговор о любви и смерти.
Я продавец смерти, почти купец, могли бы вы сказать, или ремесленник, или шлюха, чьё тело является всего лишь товаром. Я — всё это. Моя работа приводит меня в странные места, и я часто имею шанс прикоснуться к жизни, к жизни благородной, богатой и удачливой. Немногие люди платят золотом за жизнь сапожника или серебром, чтобы подмастерье кузнеца тихо утонул в Рейке.
Граф Пфайльдорф, подобный хорьку человек, содержал усадьбу за пределами одноимённого города, за который он нёс номинальную ответственность. Человек нашёл меня, найдя одного из моих людей в Нульне, и поручил передать мне: двенадцать слитков золота Чёрных гор за смерть графа. Когда золото благополучно оказалось на хранении в моём сейфе (ибо я никогда не предоставлял такую привилегию, как кредит), я поехал в Пфайльдорф, приняв обличье охотника на волков (субъект о котором я знал очень мало, хотя мне и предстояло узнать больше).
Прибыв в Пфайльдорф, я поселился в комнатах с тараканами и девками и отправился на работу. Это стало достаточно простым делом: украсть лошадь и каждую ночь ездить к усадьбе. Личная охрана графа была достаточно мощной: может, он и был хорьком, но хорьком-параноиком. Однако его подчинённые были более доступными.
Главным человеком графа, его кастеляном и егерем, был жирный пудинг по имени Хуго. Графские стада разбредались по склону холма, пока Хуго готовился к поглощению бретоннских пирожных или занимался какими-либо иными подобными делами.
За четыре ночи я вплотную подобрался к стаду, чтобы украсть ягнёнка. Я собирался завернуть борющееся существо в свой плащ и унести прочь так, чтобы шум не разбудил собак. Здесь мой план едва не дрогнул, так как я не мог заставить себя убить животное, с шерстью ещё желтоватой после родов. Они были ни в чём не виновны. Все мои жертвы в чём-то виновны. Что ни говори, вы сами избираете жертву убийцы.
Я оставил ягнят в своей грязной комнате, где они поедали матрас и гадили на пол (поведение, вполне соответствовавшее постоянным посетителям сих заведений). Каждый день я стоял у деревянного ящика на рынке и усиленно работал на свою новую профессию. Я был охотником на волков, шедшим по следам коварной самки, убийцы с севера, твари из тех, что заставила полуросликов покинуть их дома. Я создал существо, внушающее ужас всей округе. Многие свои беды фермеры, без сомнения ошибочно, списывали на происки этой бестии, а некоторые даже пытались нанять меня, чтобы я избавился от неё. Моя плата была соответствующе высокой: достаточно высокой, чтобы бедные пастухи не могли позволить себе мои услуги. Вы можете подумать, будто я находил эту работу утомительной, но есть своеобразное лёгкое умиротворение в полном воспроизведении моей стратегии, и я нахожу большое удовольствие в изобретении подобных изысканных деталей.
В конце концов, это произошло. Хуго вразвалочку пришёл на площадь в сопровождении одного из графских людей. Парочка подошла ко мне и после краткого торга по поводу цены, которую я демонстративно отказался снижать, наняли меня, чтобы я прикончил волка, похищающего их ягнят.
Мне дали жильё в комнатах для слуг в графском поместье: койку на земляном полу. Я спал и в худших местах, и на шёлковых простынях. Моя уникальная профессия дала мне шанс узнать о том, как другие живут своей жизнью, жалкой и безрадостной, зачастую, прежде чем я забирал эти жизни. Брал их и разбивал их. Но это не значит, что, делая это, я не испытывал сострадания, и вы вскоре увидите это. Как я уже говорил, я увидел девушку, когда въезжал в имение, и её лицо оставалось со мной, хотя я не знаю почему.
Мой план был прост: в течение дня устроить небольшое шоу, делая вид, что устанавливаю ловушки, а ночью поразведать территорию, чтобы решить, как наилучшим образом проникнуть в крыло графа. Я должен был пробыть там дня три, не больше. После разработки плана я уже не люблю отвлекаться. Таким образом, каково же было моё возмущение, когда на следующее утро ни свет, ни заря меня разбудил Хуго и потребовал объяснить пропажу двух ягнят из стада этой ночью. Все мои ловушки были пусты, и всё же животные исчезли. Торопливо, так как боялся, что мои макеты ловушек не выдержат пристального изучения, я оделся и проследовал по вьющейся тропе к стаду, пока графу, лежавшему на перинах, подавали рис и фазана на завтрак.
У меня есть некоторые навыки в чтении следов и то, что я увидел на земле — удивило меня. В грязи у ручья, куда стадо приходило на водопой, были знаки похищения: следы волочения, которые указывали на кончину ягнят, тут немного шерсти, зацепившейся за колючку, там отпечатки ног пастухов, которые слишком поздно прибыли на место происшествия…и везде были глубокие следы большого волка. Ветер, и так холодный около ручья, вызвал резкий озноб. Я прошёл по следам пока они не привели меня обратно к потоку и не пересеклись там. «Умный волчок, — подумал я, — этот убийца, которого я якобы создал». Умный волчок, появившийся из воздуха и воображения. Я мало что мог сделать, кроме как ждать ночи, которая, как правило, была моим другом.
Я не являюсь человеком, которого легко испугать, так же как не являюсь тем, кто привык бояться. Как только ночь окутала меня, как только она мягко упала на землю и закутала зелень ветвей в паутинный саван, бусинка пота нашла шрам у основания моей шее и поселилась там. Крайне глупо это всё выглядит, не правда ли: этот человек, этот убийца, который не боится ничего, испугался зверя, которого сам же и придумал. После краткой беседы с пастухами, которые сообщили мне, что уже в течение нескольких месяцев имели проблемы с этим волком (и которые, к счастью, были более напуганы, чем я), я занял позицию в ветвях большого дуба, который раскинулся над стадом, словно священник, благословляющий свою паству.
Не могло быть и речи о том, чтобы я заснул. Такие бдения распространены в моей профессии, да и кроме того, насест был крайне неудобен. Я наблюдал, как луна проходит по небу, описывая жемчужную дугу, опускающуюся за западный горизонт. Следовательно, до утра оставалось только несколько часов, и я давно перестал дёргаться на тени собак, лохматых коричневых зверей из питомников Аверхейма. Именно одна из этих дворняг и стала той, что первой увидела её, или точнее учуяла её запах. Хоть она и пришла с подветренной стороны, но мы все могли почуять её вонь. Это был запах, который я чуял и прежде, много раз. Когда человек собирается умереть, когда осознаёт, что смотрит в лицо смерти, в этот момент он обладает определённым запахом. Что-то в его дыхании, или исходит от его кожи, не знаю, я не врач. Я почуял запах той ночью на ветру. Когда я посмотрел вниз со своего насеста, она уже была там.
Я видел волков раньше, но только в клетках, катящимися в зарешеченных вагонах на улицах или ярмарочных площадях: «Приходите потравить свирепого волка, покормить безумного убийцу со своей собственной руки!» Она была убийцей, это верно, но далеко не безумной. Она двигалась решительно и взвешенно. Я скользнул, спускаясь пониже на дереве, тихий, как она, тоже охотящийся. Её подход оставил меня с подветренной стороны от нее, и я был почти сокрушён запахом смерти, вонью её мускуса. Как в старой кислевской сказке, я сделал аркан из толстой верёвки и балансировал на нижнем суку, наблюдая за ней. Она была обворожительна, конечно огромная, но проворная и уверенная в себе. Я представил себе её жёлтые глаза, глядя, как играют мышцы под шкурой на боках.
Она тихо двинулась к стаду. Одна из собак обнаружила источник запаха и вприпрыжку бросилась к ней. Хорошо обученная псина обнажила клыки и присела на своих передних лапах, говоря с волчицей на языке, который та, несомненно, понимала. Как только она отвернулась, я приготовился захлопнуть свою ловушку. Однако она не отклонилась от своей цели, не обратив внимания на угрозу собаки, и я заметил кое-что странное в её походке: она была голодна, как волк, конечно, но она не присела в охотничью стойку, пройдя мимо рычащего пса, выпрямившись в полный рост.
Это оказалось уже слишком для собаки, которая бросила себя на её горло, словно вокруг её собственного затянулся шипованый ошейник. С движением шеи, которое в равной степени могло быть презрительным или отчаянным, волчица повернулась к атакующей собаке и бросила её на землю, вцепившись в позвоночник животного. Её неудачливый атакующий взвизгнул и откатился, попытавшись распрямить ставшее бесполезным тело. Я говорю «презрительным или отчаянным», потому что я не мог прочесть эту странную тварь, я не обладал знанием этого языка. Я должен был появиться в тот самый миг, но я ждал, замерев во тьме, с чувством, которое равно могло быть любопытством и страхом.
Потом пришли пастухи, с другими собаками. Не сомневаюсь, что они даже не задумались о том, почему я не захлопнул свою ловушку, не сделал вообще ничего. Трое молодых, сильных мужчин Аверланда, вооружённые крепкими посохами, очищенными от коры за долгие, всенощные бдения. Ещё две собаки злые, испуганные после крика их сородича по стае. Они загонят её, возможно, прежде чем волчица успеет забрать ещё одного агнца, что-то иное было просто немыслимо.
В последнюю минуту я понял, что всё будет не так: что-то в том, как она двигалась, что-то в изгибе её боков. Я почти прокричал предупреждение, но, впрочем, я не чужой смерти, и эти люди были ничем для меня. Кроме того, их было больше. У меня есть, должен признаться, сентиментальная привязанность к более слабым, к одиноким волкам.
То, что было после, послужило хорошим уроком убийства для убийцы. Снова она ждала до последнего момента, обернувшись лишь тогда, когда две псины обрушились на неё, вытянув свои тяжёлые черепа в атаке. Она вильнула в сторону и взрезала ужасную рану на боку ближайшей к её челюсти собаке, отправив свою жертву в скользящее падение вниз к берегу ручья. Прежде чем другая собака успела опомниться, волчица вскочила на лапы, и сама бросилась в атаку. Она поднырнула под её защитой и, извернувшись, схватила собаку за спину, а затем подбросила в воздух и швырнула боком в скалу. Собака кашлянула разок и затихла. Пастухи остановились, страх и гнев боролись в них. Гнев выиграл, как это частенько и бывает с молодыми мужчинами. Они плотно обхватили свои посохи и размашисто зашагали вперёд. Аркан по-прежнему расслабленно раскачивался в моей руке.
Она повернулась, чтобы посмотреть на людей и, к моему удивлению, — она испугалась. Она отвернулась и опустила свой мерцающий, как пламя, хвост между ног. Мужчины бросились на нее, и я понял всё лишь за мгновение до того, как её уловка сработала. Первый пастух оказался на спине с лапами на груди, в то время как зубы вцепились в руку его брата, наносящего размашистый удар палкой. Тот закричал и бросил оружие. Он поднёс руку ко рту, как будто благословение губ могло исцелить раздробленные кости. Второй пастух повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как волк разрывает горло его товарищу.
Она была великолепна. Я стоял, как мог бы стоять в театре, наблюдая как актёры играют драму с такой силой, что не смел пошевелиться, чтобы не нарушить их концентрацию. Другие два замерли в оборонительной позиции, не веря тому, что, они знали — было правдой. Она обошла их один раз, медленно, а затем бросилась вперёд, срубив их топороподобным ударом своей головы. Трое, борясь, покатились по земле, но там мог быть лишь один исход. В конце концов, она выбралась из-под трупов и отряхнулась, словно собака после дождя. Я продолжал наблюдать, как будто зная, непонятно откуда, что это было ещё не всё, что мне предстояло увидеть.
Волчица ушибла левую заднюю лапу и, хромая, побрела к подножию дерева, на котором сидел я. Моё дыхание замерло у меня в груди, и я напрягся, чтобы там его и оставить. Она села против корней и вновь отряхнулась. Луна вышла на мгновение из-за облаков, или мне так показалось, и вдруг я уже смотрел на женщину, или может девушку. Голая девушка у основания дерева, плечи гладкие, покрытые кровью, её левая нога дотянулась до её лица, и она лизнула порез на нежной коже. До сих пор я молчал, но на этой трансформации я позволил холодному ночному воздуху в спешке покинуть мои лёгкие и сделал резкий вдох, чтобы заменить его потерю. Голова девушки резко поднялась, и наши глаза встретились, как они встретились ранее. Я понял её взгляд тогда, как я не мог сделать этого раньше. Убийца смотрел на убийцу. Подобное узнало подобное.
В одно мгновение она развернулась и, прежде чем я успел хоть что-нибудь сказать, хотя бы то, что я не собирался причинить даже малейшего вреда кому-то, столь великолепному, ушла. Она бежала по полю, вновь волчица, вновь идеальная. Я же медленно пополз назад в поместье, избегая самых чёрных теней, качая головой в попытке выбить события этой ночи из своей памяти. Когда я проснулся поздним утром, они по-прежнему оставались со мной, столь же яркие, как и солнечный день, что приветствовал меня.
После этого мой элегантный план пришлось отложить, а охрана графа была удвоена. Они обнаружили тела троих пастухов и отпечатки в земле, которые были настолько ясны, что даже жирный Хуго мог их прочесть.
— Оборотень, — сказал он, морщась так, как будто опустил палец в воду в ванне, которая оказалась слишком холодной, чтобы в неё погрузиться.
Что возмутило меня, когда я стоял недалеко от дерева, на котором провёл предыдущую ночь, — это поведение мужчины. Выражение собственного превосходства над чем-то, что он никогда не смог бы даже надеяться понять. С этого момента я решил, что я на её стороне: дикая, испуганная, идеальная убийца против жирного, ручного егеря. После того как мы провели важное собрание, на котором обсуждали наилучший способ, как поймать в ловушку свирепого зверя (мои предложения были глупыми и нарочно непрактичными), я отправился на её поиски.
Фермеры и работники графского поместья жили в деревне за стенами усадьбы: коллекция хаток и домиков под соломой, сгрудившихся вокруг мельницы, как будто они старались занять так мало места на графской земле, как только было возможно. Я чувствовал глаза, разглядывавшие меня из-за тёмных окон, пока подходил, изредка останавливаясь, чтобы сбить прутом, выдернутым из изгороди, налипшую на сапоги грязь. Её нетрудно было найти. Я задал несколько вопросов, на которые нельзя было не ответить (ведь задавал их человек из усадьбы). Ответы, которые я получил, конечно, не были проявлением сотрудничества, но жители рассказали мне больше, чем думали.
Я нашёл её, когда она набирала воду в колодце. Она увидела меня и бросила ведро, скрываясь за сараем. Я последовал за ней так быстро, как мог, и на этот раз успел сказать, что не хотел причинять ей вреда. Она знала, что я знал, она видела это в том, как я смотрел на неё, это всегда в глазах. Она зашла в сарай, и я шагнул вослед, ожидая пока мои глаза приспособятся к темноте, разделяемой на полоски светом, пробивающимся сквозь щели между досками. Я чуял запах сена и её.
Нападение волка оказалось для меня совершенной неожиданностью и мне повезло, что у меня была солома, на которую я и упал. Она была на мне, и я ясно вспомнил судьбу открытой этим челюстям шеи. Но я не глупый мальчик пастух. Я оттолкнул коленями сидевшее на мне существо и вскочил на ноги как раз вовремя, чтобы встретить новый атакующий прыжок. На этот раз я повернулся на одной ноге и встретил атаку другой. Манёвр стоил мне баланса, и я вновь отведал соломы, но мой сапог встретился с ухом волчицы и сбил её с ног. Я вскочил, выплёвывая пыль, и встретился с ней вновь. Она качала мордой, пытаясь выбить солому и заусенцы, которые в ней застряли, и я засмеялся.
— Кажется, мы оба уже имеем причины, чтобы сожалеть об этой битве, — говорил я более уверенно, чем чувствовал, но такие обманы мои еда и питьё. В то время, пока мы изучали друг друга, я расстегнул застёжку моего плаща и осмотрел помещение в поисках оружия. — Должны ли мы сражаться, пока один из нас, скорее всего моя прекрасная личность, не станет хладным мясом? — там были вилы, которыми ворошили солому и которые были воткнуты в потолок надо мной. Моя мольба не оказала никакого влияния, и она, опустив голову, начала подкрадываться ко мне на идеальное для прыжка расстояние.
Я смотрел на глаза, это всегда в глазах. Её жёлтые и дикие глаза, янтарные бассейны злобы, но также и нежные. Я всматривался всё сильнее, и чуть было не угодил в её ловушку. Там не было мягкости, обман предназначался для сентиментального противника, которого точно оценил её взгляд истинного хищника. Я пришёл в себя, как только она бросилась. Она была достаточно быстра, почти достаточно, но я был убийцей дольше.
Я прыгнул вверх, бросив перед собой плащ и добираясь до вил, которые торчали над моей головой. Она влетела головой в развевающуюся шерсть и неловко ткнулась в землю. Когда она покатилась по соломе, я дёрнул за ручку, освобождая вилы. Я рухнул на землю в вихре соломы и кровельных балок. Клубок волка и плаща метался по полу, и я нанёс ему проникающий удар рукояткой вил. Я шагнул в сторону, когда часть крыши угрожающе прогнулась, и перевернул вилы, теперь четыре зубца обвиняюще указывали на мой плащ. Его наполнение теперь было намного меньше, и я выдохнул, не ощущая до этого, что всё это время задерживал дыхание, когда увидел девичью голову, высовывающуюся из отверстия для рук. Я убедился, что она останется закутанная в плащ. Мой вкус, как правило, ограничивался женщинами более взрослыми и с более пышными формами, но я не мог отрицать определённую привлекательность в том, что предстало передо мной. Тем не менее, я, прежде всего джентльмен-убийца. Мы присели вместе в луче света в углу сарая, она потирала синяк на плече, а я выковыривал солому, застрявшую у меня в зубах.
Наш разговор был недолгим, но этого хватило, чтобы убедиться, что своего состояния она боится больше, чем любого количества пастухов и фермеров. Я предложил ей устраивать вдохновлённые ночью бесчинства подальше от дома или же, может быть, посеять хаос среди оленей в лесу. Казалось, она едва могла себя контролировать, и я поклялся помочь ей. Мы решили, что её единственный шанс на это — покинуть деревню и поселиться где-нибудь в более глухой местности. Зачем? Я покинул деревню, задавая себе этот вопрос, вдруг почувствовав печаль, даже тревогу, от речистой фразы, которую придумал для себя, что «убийца узнаёт убийцу». Конечно, что-то там было. Может быть, я видел немного от себя в детстве в её дикости и хотел помочь ей преодолеть все препятствия и превратиться из неопределённого дикаря в рафинированного художника смерти. Может быть, я любил её, хотя вряд ли. Я не столь глубоко сентиментален.
Независимо от причины, я решил помочь ей и, выполнив столь простой план, который мы разработали, вернуться обратно к задаче моего работодателя. Вот только, всё пошло не так, святой отец. Другой персонаж входит на сцену моего рассказа, почтенный Каслэйн, и пишет главу, о чьём авторстве я буду сожалеть до конца моих дней.
Этот персонаж, и этот автор — вы.
Каслэйн вскочил на ноги, полы его тяжёлого одеяния вытерли каменные плиты пола. Убийца на диване уставился на него.
— Я наблюдал за вами, пока рассказывал эту историю, и вы с самого начала знали, что это была ваша история, тем не менее, вы слушали. Я рассчитывал на ваше тщеславие, и оказался прав в этом, как и во всём остальном, — он улыбнулся улыбкой волка.
Архи-лектор начал двигаться в сторону двери, с видом человека, который хочет бежать, но не смеет этого показать. Он остановился, услышав шум за своей спиной, и резко обернулся. Человека на диване больше не было. На самом деле священник его нигде не видел. Большое кровавое пятно отмечало место, где он лежал, и мягкая красная подушка из плоти валялась рядом. Почка!
Каслэйн уставился на неё, пытаясь вникнуть. Его разум на ощупь ступал в недружелюбной темноте. Почка была слишком мала, чтобы быть человеческой — козья? Сколько раз он приносил козлёнка в жертву Зигмару в этот святой день, или чьей? Он вспомнил пронзительный крик корчащегося животного и кровь, всегда так много крови…
Разгадка хитрости снизошла на Каслэйна, медленно, но сокрушительно, этого нельзя отрицать. Его лицо исказилось от тревоги, и он обернулся. Убийца стоял между ним и бархатной верёвкой, ведущей к колоколу, с помощью которого Каслэйн мог бы призвать охрану. Он снял с себя окровавленный плащ и стоял перед ним, здоровый и бодрый, на его лице играла улыбка победителя. Каслэйн бросился к двери, но убийца присел и ловко подставил священнику подножку. Престарелый лектор сильно ударился о каменные плиты и прокатился под золочёными бархатными шторами.
Тысячеликий из Магритты шагнул вперёд и резко дёрнул. Шторы упали, собравшись в кучу над священником. Убийца перекатил лектора ударом сапога, несколько раз, пока тот не оказался полностью завёрнут в бархатный кокон. После чего нанёс удар ногой в область, где должна была находиться голова Каслэйна, и приглушённые крики прекратились. Затем он оседлал бархатную личинку и тяжело сел. На секунду, он эксцентрично принял позу рыцаря, скачущего на лошади и начал раскачиваться, как будто и впрямь скакал на коне. Это, казалось, смогло развлечь его на некоторое время, но затем его лицо вновь стало серьёзным. Он полез в сапог и вытащил тонкий стилет, после чего Тилейская Оса наклонился вперёд с этим жалом и начал вырезать отверстие в коконе в том месте, где должна была находиться голова священника. В конце концов, показалось страдальческое лицо архи-лектора, и убийца предупредительно махнул клинком, показывая, что прикончит Каслэйна при малейшей попытке позвать на помощь.
— Ваше нетерпение разочаровывает, и теперь вы не услышите конец моей истории. Истории, часть которой вы написали сам, хотя эту главу напишу я, последнюю главу, в которой появляетесь вы. Я говорил вам, что должен признаться в том, что убил священника. Вы — тот священник, хотя у меня уже не осталось времени, чтобы рассказать вам, почему вы должны умереть.
Магнус переместил взгляд к замочной скважине, но в остальном остался прикован к месту, спина согнута, влажные ладони прижаты к поверхности деревянных дверей. Он видел, как человек уселся на архи-лектора и наклонённый под углом его клинок. Он видел, как человек воткнул его в шею священника, заглушив крик жертвы куском занавески. Он видел, как человек повернулся и вытянул шею, пока он искал глазами пути для отступления.
Магнус слышал и видел всё это, и не смог вмешаться. Он был не в состоянии двигаться, до сих пор. Но когда он, наконец, овладел своим телом, оказалось, что он движется не в ту сторону: его руки тянутся к ручке двери, а ноги не бегут обратно в мраморный зал. Он смотрел, как будто всё ещё оставался всего лишь наблюдателем, как его рука опустилась на дверную ручку. Он выдохнул, когда увидел комнату за дверью, как будто предполагал, что замочная скважина могла показать ему реальность отличную от той, что встретила его сейчас.
Убийца вскочил на ноги. Он двигался в сторону Магнуса, его шаги были размерены, а глаза внимательно следили за мальчиком, как будто рассчитывая расстояние между ними таким образом, чтобы убийца мог допрыгнуть до него в любую секунду. Убедившись в том, что Магнус был один, он запер дверь и прислонился к ней спиной.
Магнус смотрел на двойную кровавую линию на занавеске в том месте, где убийца вытер об неё свой кинжал, пока его концентрация не была разрушена необходимостью вдыхать и выдыхать воздух.
— Мальчик с ведром?
— Да. Да, но…
— Но ты больше, чем это? Да, я уверен. Мы все больше, чем кажемся, — пауза. — Ты не пострадал.
— Ну, похоже.
Вдох. — Что вы будете делать теперь?
— Я закончу свою историю. Разве это не то, за чем ты пришёл сюда?
События не стали развиваться по моему сценарию. Игроки имели свои мотивы, и каждый утверждал своё собственное авторство. Даже мой собственный сценарий, возможно, был написан другим. Как часто я таким путём отвлекался от своей работы?
У Хуго был двоюродный брат, священник Зигмара. Он пришёл, молодой зачаток мужчины с соломой вместо волос и подбородком ребёнка. Он заявил, что будет наблюдать ночью за животными и поймает убийцу. Он обладал рвением солдата в его первом бою, но и ещё кое-чем, важностью офицера, хотя у него и не было войск. Мы были его войском, и он шествовал среди нас, воображая, что мы склоняемся и отдаём честь.
Пастухи насмехались над ним, пользуясь возможностью повеселиться, которой не было у них в последние месяцы. Хуго сделал заявление, что его собственные полномочия распространяются на его молодого кузена в течение всего времени, на которое тот решит остаться с нами в имении. Священник улыбнулся непроницаемой улыбкой и жёстко кивнул.
Он пошёл в поле на третью ночь после своего прибытия. У него с собой был фолиант, с которым он проконсультировался, прежде чем заступить на ночное бдение, облачившись в белый балахон и уйдя во тьму.
Всё это время я не бездействовал. Я ещё дважды разговаривал с девушкой, и каждый раз она уверяла меня, что в эту же ночь покинет селение. И каждое утро я находил её работающей в поле, как если бы мы никогда не говорили. Я не знаю, почему она оставалась, продолжая убивать ягнят всё это время, но, возможно, это было потому, что она нашла во мне некое родство, некоторую доброту, от которой не могла так легко отказаться.
Мы сложные существа, и, хотя я не люблю, когда мои планы прерываются, я не могу сказать, что был не рад от того, что она оставалась. Я не особо беспокоился о священнике, и именно здесь была моя ошибка — не то, чтобы он представлял какую-нибудь опасность для кого бы то ни было, но именно его смерть стала тем, что в конечном итоге разрушило мою стратегию.
Они принесли его тело, изогнутое и влажное от росы. Никто не видел смерть юнца: пастухи нынче были слишком напуганы, чтобы разделять ночные часы со своими подопечными, но следы челюстей оставляли мало сомнений в том, кто был убийцей. После этого события развивались безостановочно. Граф использовал своё влияние, чтобы связаться с архи-лектором Каслэйном в Нульне и обратился к тому же ощущению значительности и возможности, которые впоследствии использовал и я сам.
Каслэйн прибыл на юг с солдатами и охотниками на ведьм, и они нашли её, как я и предполагал. Солдаты прошли по деревне с дубинками и раскалённым железом. Каслэйн не пугал меня, однако на крестьян и рабочих в поместье его прибытие оказало желаемый эффект. Они кланялись и расшаркивались перед его ликом, а за спиной украдкой делали оберегающие жесты.
Хотя их методы были грубы, но оказались достаточно эффективны, и уже через две ночи пребывания Каслэйна в имении, он получил её. Я бы убил его тогда, но в тот момент меня больше заботило, как спасти её. Беспомощность, это не то состояние, к которому я привык или которое я воспринимаю с лёгким сердцем.
Наш последний разговор состоялся в том же сарае, что и первый. Я был зол, опасаясь за свою безопасность и разочарованный её упрямством. Она плохо отреагировала на мой гнев, и разговор закончился ничем. Теперь бы я хотел поступить по-другому. Меня никогда не учили принимать действия судьбы или следовать её прихотям. Я пытался убедить её уйти всеми возможными способами, но она осталась, и я знал, что это было ради меня.
Они пришли, и они нашли её, и они пронзили её копьями. Она забрала с собой троих солдат, я видел это, смотря из толпы, скрывшись под капюшоном и склонив голову. Её мать тоже была там, женщина с тонкой кожей, которая обнаружила родство к крови, когда та потекла перед её лицом. Я так никогда и не узнал её имени. Они привязали её к столбу и выпороли, а на закате предали огню. Мои беспомощные пальцы вонзились в моё запястье, и в тот день я дал безмолвный обет.
Изодранному телу понадобилось несколько часов, чтобы сгореть и превратиться в маслянистый дым, который заставил зрителей закашляться и прикрыть глаза. Каслэйн читал молитву к Зигмару, поставив одну ногу на пепельный череп, мерзкий шест полный политической важности и самодовольной злобы. Я убил солдата той ночью, я не знаю его имени, да это и не то дело, которым я могу гордиться. Я взял его жизнь, когда он спал, и мои слёзы смешались с его кровью.
Утром я собрал её прах в мешок, найденный в разрушенном сарае, и поручил её лесу.
Магнус осознал, что убийца закончил говорить, и поднял голову. Ассасин стоял, вытирая щёку углом бархатной занавески, убирая следы того, что, возможно, было слезами. Он стоял и смотрел прямо в глаза Магнуса. Пристальным взглядом, вызывающим дискомфорт.
— Итак, вот моя история, — сказал Тилейская Оса. — Здесь лежит, возможно, моё самое главное убийство, а я чувствую слабое удовлетворение. Ты почти священник. Ты можешь сказать мне, почему?
Магнус тщательно подбирал слова, судорожно сцепив взмокшие от пота пальцы.
— Я не хочу, сэр, стать одним из ваших убийств, пусть даже и наименьшим из них. Я видел, что происходит с теми, кто слышит ваши признания, — рассвет вцепился в щель под дверью. — Но всё же рискну. Вы видели мало того, что другие видят в смерти, или, возможно, вы знаете, что не можете не убивать, даже если хотите любить?
Мгновение созерцания, мгновение, равное времени падения слезы на каменные плиты, если бы там была такая слеза, не более.
— Ерунда, — ответил убийца. — А теперь я ухожу, чтобы продолжить своё прибыльное дело, и оставлю тебя, единственного, кто видел меня и остался жить.
— Почему?
— Потому что могу. Ты задаёшь много вопросов, мальчик.
— Я…Я хочу спросить другое. Что стало с графом? Он по-прежнему жив?
— Я ухожу, чтобы нанести ему визит. Каким же обличием следует мне воспользоваться на этот раз?
— Сэр, как я могу консультировать вас в этих вопросах, того, кто может использовать в качестве маскировки себя самого?
Хуго стучал в дверь графа Пфайльдорфа костяшками жирных пальцев. Двое мужчин стояли там поздним утром, в каменной комнате, что предшествовала внутренней двери графа, которая поглощала их своею массой. Хуго был всё тем же, но человек, стоявший рядом с ним, был облачён в балахон с капюшоном жреца Зигмара, и, судя по вычурному орнаменту, был важной птицей.
— Проснитесь, господин! — умолял вкрадчивый голос, Хуго оказался в ловушке между двумя начальниками, чьи пожелания вступили в противоречие. — Я бы не осмелился побеспокоить вас в столь ранний час, но я уверен, что вы будете рады встретиться со столь почитаемым гостем.
Наконец изнутри пролаяли вопрос.
— Кто это, сэр? Это Каслэйн, архи-лектор.
Энди Джонс Мародёры Грунсонна (не переведено)
Не переведено.
Бен Чессел Ненависть
Я — ненависть. Я — отвращение. Если ты знаешь меня и не ненавидишь — ты нечист. У меня достаточно ненависти к себе.
Виселица в Куртбаде была пуста. Раскачивающаяся на лёгком ветру, верёвочная петля рассматривала деревню, словно какой-то жуткий глаз. Народ Куртбада спал, несмотря на то, что уходил ко сну в страхе. Двое стражников разместились напротив дверей сарая, что служил для деревенских местом собраний, одеяла, в которые они были укутаны, обёртывали их подобно савану. Их вилы лежали на чёрной земле Аверланда, отброшенные. Если бы скромный ветер, что раскачивал петлю, оказался настолько смел, чтобы принюхаться к дыханию этих людей, то он бы учуял вино, много вина.
Полночные часы в разгар охоты на ведьм в Аверланде не стоило встречать лицом к лицу, не укрепившись. Небольшие запасы вина, хранившиеся в Куртбаде ко дню Таала, дню возвращения Весны, были откупорены и розданы по домам. Когда этот день придёт, а придёт он уже скоро, все, кроме самых маленьких детей, поймут.
Теперь всё, что имело значение — тот человек, что был убит.
Гюнтер покрепче натянул толстый шерстяной плащ на плечи, наделав при этом достаточно шума, чтобы разбудить ту, что согревала его постель, из которой он только что выбрался, однако никакой реакции не последовало. Слабый свет луны вряд ли поможет Гюнтеру убедиться, действительно ли она спит. Он пристегнул ножны со своим мечом, ставшим его после того, как отец умер в одну из морозных ночей в начале зимы, и отодвинул запор на двери своего дома, что стал его тем же манером, что и меч. Холод льда на каменных ступеньках, проникший сквозь трещины его милицейских сапог, и ветер сдули остатки опутывавшей его паутины сна. Гюнтер нашёл небольшое утешение в том, что был единственным постоянным милиционером Куртбада, ответственным за жизни более сотни мужчин, женщин и детей. Он выпрямился и направился к сараю, чтобы поглядеть, чем занимались его новобранцы.
Аня подождала, пока за ним не закрылась дверь, прежде чем сесть и затеплить свечу от едва тлеющих в очаге углей, что напоминали подмигивающие в ночных небесах звёзды. Она закрыла дверь на засов, после чего вновь вернулась в постель. Сторона кровати, на которой спал Гюнтер, всё ещё хранила тепло его тела, но быстро остывала. Она проползла в уголок, на котором свернулась, словно кот, в ту ночь, когда Гюнтер забрал её из семьи, уверяя её мать, что ей будет безопаснее с ним. Очень может быть, что это так и было. Впрочем, как могла её мать, что была старше большинства женщин в деревне, сказать высокому, могучему, словно медведь, милиционеру, что он не мог забрать её единственную дочь. В конце концов, это же было ради безопасности Ани.
Аня и Гюнтер не были женаты, и если бы он не был, возможно, одним из самых важных людей в Куртбаде, то это бы не осталось без последствий. Как и всегда, многие люди шептали у неё за спиной и глядели ей вослед, словно могли увидеть следы её греха на её одежде.
Аня свернулась калачиком и думала об этих вещах, глядя на пламя свечи и воск, что плавился и бежал вниз по огарку, словно слёзы. Свеча плакала, пока не умирала.
За деревней, на дороге к Нульну, ночь разорвал испуганный крик и блеск клинков. Человек спрыгнул с лошади и поскользнулся в грязи на обочине дороги. Другой человек прокатился по земле, прижимая запястье ко рту, опавшие зимние листья налипли на его лицо. Борьба была кровава и быстра, как и любая драка. Когда всё было кончено, слабая луна осветила лишь открытую кожу и застывающую кровь.
Победитель боя поехал через лес к Куртбаду, словно ища что-то.
Отто мясник хорошо спал эту ночь, несмотря на мучительное чувство вины. Он привык к нему.
Куртбад располагался на краю Рейксбанкского леса в центре Аверланда, в четырёх днях пути верхом от Нульна. Он лежал возле старого торгового пути, что вёл от этого великого града коммерции и промышленности к форпосту гномов на перевале Мрачный Молот в Чёрных горах. Там в течение многих веков гномы выжимали свинец и железо из обильных недр гор. Затем они грузили руду на телеги и, проходя на своём пути Куртбад, отправляли её прямиком на рынки Нульна, а оттуда во все остальные литейные Империи, что готовы были заплатить самую выгодную цену: золото за сталь. Куртбад в те дни был полон дел.
В конечном итоге жадность гномов превысила их мастерство, и щедрость Чёрных гор иссякла, словно переставшая кровоточить рана. Перевал Мрачный Молот был заброшен, гномы покинули его и вернулись к себе домой, где занялись войной с гоблинами, или чем они там занимаются в обычное время. Куртбад стал городом-призраком, словно навеки погружённым в ночь. Гостиница была закрыта, а её владелец уехал в Нульн вместе с девушкой из Куртбада, на которой женился. Позже она вернулась: с ребёнком, без денег и с клеймом на руке. Гостиница была разрушена. Может быть, в гневе, а может, людям Куртбада просто понадобилась древесина для своих овечьих загонов, ибо жили они в стране волков.
Тем не менее, через одно поколение деревня очистилась от влияния гномов и торговцев, и зарос травой путь на перевал Мрачный Молот.
В эту небольшую деревню, крошечный чёрный стежок на огромной вышитой карте, что висела в главном зале Гильдии торговцев города Нульна, вошёл чёрный конь с копытами из серебра. На его спине сидел высокий мужчина, одетый в чёрное. Он носил шляпу цвета угля с плюмажем из перьев, что, по общему мнению, были окрашены, ибо никто не знал птиц с таким оперением. Он был вооружён мечом и кинжалом, на манер джентльмена, его ботинки из мягкой кожи были также окрашены в цвет безлунной ночи. Его руки были покрыты шрамами и ссадинами, следами давних и не очень сражений, и он держал поводья в левой руке, как будто правая не годилась для этой задачи.
Он сидел на лошади в течение некоторого времени, рассматривая деревню и её жителей, что копошились в рассветном тумане. Он сидел там достаточно долго, пока Вильгельм, наказанный за то, что спал на дежурстве у сарая, не зазвонил в огромный бронзовый колокол. Этот колокол был последним свидетельством времён, когда деревня была связана с гномами-шахтёрами, за исключением ярко окрашенных перекладин в овечьих загонах. Первоначально он использовался, чтобы предупредить караваны, покидавшие горные тропы, что дорога была слишком размытой для безопасного прохождения, и что им следовало дождаться сухого дня. Теперь из колокола, украшенного печатью шахтёров в виде перекрещенных топора и молота, извлекали звук с помощью молотка, так как паровой механизм давно уж приказал долго жить.
Я — змея. Я — червь. В моей крови яд. Я не могу умереть мирной смертью. Я сгорю сейчас, как я сжигал тогда.
Гюнтер услышал звон, когда уже в пятый раз осматривал место, где было найдено тело Грегора. Он знал — здесь были знаки, которые можно прочесть, ответы, написанные на земле, столь же ясные, как освещённый огнями манускрипт.
Так же как он не мог прочесть нацарапанные чернилами завитки на страницах отцовских книг, точно так же он не мог прочесть знаки в грязи, застывшей и растрескавшейся со времени убийства Грегора два дня тому назад. Он нашёл глиняные осколки от разбитой бутылки, но это только лишь ещё больше всё запутало. Единственные знаки, которые он мог с уверенностью прочесть — это глубокие отпечатки его собственных ботинок, четыре комплекта.
Он отвернулся и выпрямился, поворачиваясь лицом к той катастрофе, что в данный момент надвигалась на Куртбад.
Аня выглянула между занавесок гюнтерова дома. Человек молча сидел на лошади, словно скульптура, отлитая из чёрной кожи. Она подумала, что тот скверно выглядит. Он балансировал, подобно пьянице, и, когда она в очередной раз бросила на него взгляд, пошатнулся в седле, словно молодое деревце на ветру. Аня достала башмаки, купленные ей Гюнтером в подарок во время одной из его поездок в Нульн, и отперла дверь.
Она была первым человеком в деревне, кто решился подойти к нему, поэтому поправила волосы, пока осторожно подходила к незнакомцу. Он не показал ни единого признака, что заметил её, так что Аня обошла его лошадь и встала перед ней. Большие карие глаза жеребца критически посмотрели на неё, но голова человека осталась склонённой. На правом запястье мужчины, поверх кожаной перчатки, Аня заметила пятно засохшей крови, опознав её по цвету. Аня видела, что человек был жив: его грудь поднималась и медленно опускалась.
Она набралась-таки смелости и решила обратиться к нему, не обращая внимания на то, что понятия не имела, как следует обращаться к охотнику на ведьм.
Гюнтер перевёл дух и задержал дыхание, пока всё его хорошее настроение улетучивалось. Охотник на ведьм. Только этого им и не хватало.
Он оценивающе оглядел человека. Аня помогла мужчине слезть с коня, который в настоящее время пасся на пышной траве общинного луга Куртбада, прежде чем Гюнтер смог прогнать её в дом. Глупая девчонка. У этих охотников на ведьм не было иной цели, кроме выслеживания и искоренения Хаоса, и он понимал, что, несмотря на то, что где-то в округе разгуливает опасный убийца, (может даже какой-то монстр) человек в чёрном был не менее опасным. Разве она не понимает этого? Конечно, понимает.
Даже сейчас она продолжала наблюдать за тем, что происходит в округе, пока подогревала воду для гостя. Она вцеплялась за любую возможность соприкоснуться с внешним миром, окружавшим Куртбад. Почему она не может довольствоваться им одним? Гюнтер знал, что, скорее всего, только его образование и контакты с армией Империи, были основной причиной, которая позволила привести Аню к нему домой, и это была хрупкая сделка, которую он был полон решимости защитить.
Он обратил своё внимание на охотника на ведьм. Человек сидел, прислонившись к стене его дома, словно увядший цветок, за исключением того, что Гюнтер знал, что единственные цветы, хотя Гюнтер не знал цветов расцветки Смерти. Гюнтер обратился к нему, соблюдая все формальности, приветствуя его в Куртбаде и интересуясь, какие дела привели столь достойного джентльмена в их деревеньку.
Когда человек заговорил, то голос, вышедший из его рта, был слишком слаб, словно горло его было слишком мало для слов, которые он хотел произнести. Но даже это небольшое усилие заставило его поморщиться от боли и закрыть глаза. Его имя было Дагмар, и он действительно был охотником на ведьм, и он знал о бедах, свалившихся на Куртбад. Так что у Гюнтера не осталось иного выбора, кроме как предложить ему гостеприимство своего дома.
Дагмар лежал в чужой постели и размышлял о стропилах. Они были из дуба, и они были стары. Словно крепкие рёбра, что удерживали соломенную кожу крыши от разрушения, они встречались в могучей балке из большого круглого ствола, на котором до сих пор ещё виднелись в некоторых местах остатки коры. У одного края он заметил висевший на стене арбалет, хорошо смазанный и поддерживаемый в рабочем состоянии. Другой конец занимали горшки для приготовления пищи, а также различные травы, пучки корней и специи.
Дагмар повернулся в постели и посмотрел на девушку, которая что-то мешала в горшке. Словно резкий удар кнута, боль пронзила его ребра, когда он пошевелился, так что Дагмар ограничился лишь мимолётным взглядом, прежде чем вновь вернуться к созерцанию соломы над головой. Серый солнечный свет проникал сквозь прорехи в соломе и ложился на него, словно резаные раны.
Он позволил девушке снять с него ботинки, но в остальном он был одет в ту же, неподходящую для охотника на ведьм одежду, в которой прибыл в городок. Бой в лесу прошлой ночью чуть было не стал последним в его карьере, и лишь самоуверенность его противника спасла охотника на ведьм. Дагмар терпеливо ждал девушку и рагу, которое она делала, и спрашивал себя, могла ли удача изменить ему.
Ане пришлось кормить мужчину, так как он сам не мог нормально сесть. Гюнтер не стал говорить ей его имя, объяснив это тем, что некоторые вещи ей знать не стоило. В данный момент он отсутствовал, занимаясь лошадью, или отправившись за дровами или чем-нибудь ещё.
Она терпеливо кормила человека, отметив, что он был довольно-таки вежлив. Он сказал ей своё имя, пытаясь в ответ узнать её. Так она узнала, что его зовут Дагмар, и назвала своё имя в ответ. Какой от этого мог быть вред? Из того, что она знала про охотников на ведьм, это были достойные люди, которые охотились на монстров по всей Империи. Она никогда в жизни не видела одного из них, но Гюнтер иногда упоминал о них в своих многочисленных рассказах о путешествиях по Империи. Если он пришёл сюда, чтобы поймать убийцу Грегора — разве это было плохо?
Она посмотрела на забрызганную грязью и покрытую кровью одежду человека. Наверное, стоило раздеть его и выстирать его дорогую одежду, под ней явно скрывались раны. Гюнтер не стал протестовать, когда человек забрался в своей грязной одежде на кровать, но Аня видела его лицо. Ей не хотелось ещё больше рассердить его. Не сейчас.
Я — зло, и оно пожирает меня. Во мне нет места ни для чего, кроме ненависти. Во мне нет ничего, кроме болезни. Не прикасайтесь ко мне.
Гюнтер колол дрова так, словно каждое полено было головой врага. Он видел много лиц, когда колун глубоко входил в колоду: гоблинов, бретоннцев, мужчин, которых он убил, или почти убил. Но в первую очередь, он представлял себе лицо монстра, что, вероятней всего, убил Грегора: чешуйчатый, с бивнями и клыками. Голова твари развалилась с приятным треском, но внутри ничего не оказалось. Он поднял свой топор для coup de grвce, но вдруг лицо, которое он видел, стало лицом гостя, и Гюнтер сдержал удар.
Злясь на себя за недостойные и негостеприимные мысли, Гюнтер говорил себе, собирая поленья, что охотник на ведьм не сделал ничего, чтобы вызвать у него неприязнь. Возможно, он мог бы стать тем недостающим ресурсом, который бы помог разобраться с проблемой и поймать убийцу. Он решил обратиться с этим к Дагмару, после того как они все поедят, и вернулся в дом с хорошим настроением.
То, что он увидел, пройдя через низкую дверь, уничтожило его добродушие, словно демон-волшебник, изгнавший его в иной мир.
Аня вытерла лоб Дагмару одним из платков Гюнтера и села рядом с ним, пока тот задремал. Когда Гюнтер вернулся с дровами, она как раз чистила рану на правой руке человека. Рана была не очень глубокая, но из неё вытекло много крови, а края были рваные, словно свежевспаханная земля. Она попыталась снять перчатку, но охотник на ведьм сжал кулак. Видно боль была очень сильная.
Она промыла руку и запястье, но больше не пыталась снять перчатку. С рукой явно было что-то не то: она имела выпуклость там, где её быть не должно. Он говорил о стычке в лесу. Возможно, именно тогда он и сломал кость. Когда Гюнтер предложил ей пожить некоторое время у матери, пока незнакомец гостил в его доме, она лишь отмахнулась от него. Гюнтер, может быть, и был великим воином, но он понятия не имел, как ухаживать за раненным человеком. Когда он попытался ей приказать, она напомнила ему, что их не связывают никакие обеты, и до той поры, как это случится, она подчиняется лишь своей матери.
Разговор стал более горячим, так что она вынуждена была отложить перевязь, которую зашивала, и встать к нему лицом.
Именно в этот момент Дагмар вылез из своей постели, и, извинившись, попросил воды умыться.
Острый комментарий Ани о хороших манерах гостя, явно не стал тем, что могло бы успокоить Гюнтера.
Когда Дагмар вернулся, она уже ушла, а Гюнтер сидел за чашкой супа. Охотник на ведьм не мог сказать, что было более горячим: мужчина или огонь.
Двое мужчин обнаружили, что могли довольно свободно общаться, и Дагмар осознал, что мог иметь намного больше общего с этим человеком, чем думал поначалу.
Со своей стороны, Гюнтер был удивлен тем, что так легко доверился охотнику на ведьм, и был вынужден слегка пересмотреть своё отношение к представителям этой профессии. Этот человек, Дагмар, хоть и был осведомлён об искажённых тварях Хаоса, но отличался от любого охотника на ведьм, о которых когда-либо слышал Гюнтер.
Дагмар разговаривал с Гюнтером в течение нескольких часов, предлагая различные варианты для защиты деревни. Дагмар рассказал, что некоторые мутанты имеют мощные, толстые шеи, так что могут пережить повешение. После чего предложил — и это была лишь одна из множества его идей — строительство костра с колом по центру, дабы преступник, попавший в плен, мог быть сожжён на нём.
Кроме того, Дагмар предположил, что, возможно, мутант был одним из жителей деревни и пообещал устроить охоту на сего падшего человека. Дагмар, увлекшись, задавал множество вопросов о привычках жителей Куртбада, и Гюнтер поведал ему, кто был надёжным, а кто, может быть, — не совсем. В конце концов, Гюнтер вздохнул и рассказал охотнику на ведьм свои подозрения.
Я нечист. Как вы можете не чуять этого? Гниль моего тела, порчу моего сердца. Мы такие разные и такие одинаковые.
Отто Флейшер был крайне толст. И Отто Флейшер не был добрым человеком. Если бы жители знали об Отто Флейшере всё, что о нём должно было знать, то они вряд ли бы позволили ему стать их мясником, не говоря о том, чтобы позволить ему хоронить их. Когда Отто хоронил Грегора, то даже не подумал скрыть то, что он не будет скучать по этому человеку.
Когда Аня вернулась, то их дом выглядел так, словно Гюнтер кутил всю ночь с одним из своих друзей-наёмников, которые изредка захаживали в их деревеньку, скорее чтобы скрыться от закона, чем в поисках места, где могли бы подлечиться. Рядом с огнём валялась пара пустых бутылок, а поодаль громко храпел хозяин дома. Он, очевидно, заснул около очага, его лицо было покрыто пеплом, облачка которого вздымались с каждым храпом. Вены на его щеках были красны, словно лисья шкура, а один из усов завернулся кверху.
Аня посмотрела на этого человека, её любовника, взглядом, которым фермер мог бы оценивать новорожденного ягнёнка, и повернулась, чтобы сравнить его облик с Дагмаровым. Кровать была пуста.
Аня положила исходящий паром завтрак на изрезанный стол и вышла на улицу.
Сняв перчатку с правой руки, Дагмар промывал их в потоке. Небольшой ручей бежал от Чёрных гор вдоль дороги от самого перевала Мрачный Молот и нырял под каменный мост в северной части деревеньки. Небольшое кладбище лежало на возвышавшемся противоположном берегу. Струи холодной воды, словно ножи, впивались в руку, но, впрочем, она была практически онемевшей. Он посмотрел на неё с отвращением.
Он расстегнул ремень и снял ботинки. Прикосновение воды к ногам было мучительным, но он заставил себя отринуть боль и пройти немного по скользким камням, лежавшим на дне мелкого потока. Дагмар смотрел, как кровь и грязь смешиваются с чистой водой и уносятся потоком прочь. Он представил себе, что очищается вместе с ними.
Дагмар услышал приближение девушки как раз вовремя, чтобы быстро натянуть перчатку обратно на руку.
Отто отполз из-за надгробия Грегора и поднял свой мешок. Он знал, что он видел. И теперь ему предстоял долгий путь обратно в деревню.
Гюнтер ущипнул кожу над глазами, его руки, сцепившись вместе, образовали подобие моста над его острым носом. Он отряхнул пепел с одежды и вновь оглядел дом. Завтрак. Ани нет. Дагмара нет. Он вытащил нож из балки крыши и принялся за томаты с приправой, пытаясь припомнить подробности вчерашнего разговора. Неужели он зашёл так далеко, что упомянул имя Отто? Это было низко.
Гюнтеру уже давно не нравился мясник, так что он даже отказался есть его мясо, предпочитая охотиться и вялить мясо самостоятельно, но у него не было никаких доказательств того, что Отто был убийцей. Тогда что заставило его рассказать об Отто охотнику на ведьм? Дагмар вроде говорил о мутациях Хаоса, с которыми имел дело, и, между прочим, упомянул о том, что они могут сделать человека очень толстым, но в остальном оставить неизменённым. Это как раз соответствовало облику Отто.
Но всё-таки, Гюнтер был вынужден признаться, хотя бы самому себе, что основной причиной его развязавшегося языка, в первую очередь, было тилейское вино. Это было несправедливо к гостю, казавшемуся порядочным человеком, обременять его столь дикими подозрениями.
Гюнтер вскочил на ноги, словно судно, неожиданно в полный штиль поймавшее ветер, и отправился на поиски Дагмара.
* * *
Аня сидела на сухом камне, обтекаемом потоком ручья, и слушала рассказ Дагмара. Мужчина, вне всякого сомнения, был очарователен и, казалось, практически восстановился от своих страданий предыдущего дня, что было абсолютно невозможно. Его щёки порозовели, а борода вроде бы выросла за ночь.
Дагмар торжественно стоял на берегу ручья в притворной концентрации, пока рассказывал апокрифическую историю о послушнике храма Верены в Нульне. История была довольно запутанная, но Дагмар рассказывал её верой и правдой, сохраняя серьёзность на своём лице до самого кульминационного момента, вызвавшего у них громкий смех.
Дагмар согнулся пополам, разыгрывая чрезмерное веселье, и поскользнулся на илистом берегу. Он тяжело упал на правую руку, и его лицо исказилось от боли. Аня молнией метнулась на берег и помогла ему сесть. Её лицо пылало заботой. Перевязь, которую она сделала ранее, окрасила кровь, и Аня смогла увидеть осколки кости, пробившейся сквозь кожу пониже локтя. Он отодвинул её подальше здоровой рукой, которая оказалась на удивление сильной, словно человек, защищающийся от солнца.
В конце концов, она смогла успокоить его, и они сели на берегу. Когда она решилась склонить голову на его здоровое плечо, то Дагмар позволил ей это.
Гюнтер стоял на мосту и выковыривал мох из низкой каменной ограды моста. Он ощущал, как вода течёт у него под ногами, и как кровь струится по венам. Он заставил себя глубоко дышать, пока смотрел за ними. Гюнтер вспомнил, что он чувствовал, когда смотрел, как Аня танцует с другими парнями на дне Таала. Он стоял здесь в течение некоторого времени.
Когда он, наконец, смог оторваться от моста и продолжить путь сквозь перелесок к видневшемуся внизу потоку, то делал много шума, чтобы позволить им услышать его и расцепиться к тому времени, когда он подойдёт. Гюнтер уже совершенно забыл, зачем искал Дагмара.
Аня встретила его, как только он вышел из-за деревьев, расправляя платье и выбирая листья из волос. Он встретил её взгляд, и её глаза танцевали.
Дагмар уставился в поток и, словно младенца, баюкал правую руку. Гюнтер был готов поклясться, что он говорил с ней.
Когда Аня ушла, двое мужчин мгновение смотрели друг на друга, момент, который мог стать прелюдией к чему-либо. Когда он прошёл, Гюнтер предложил Дагмару составить ему компанию и посмотреть на следы на месте убийства Грегора.
Отто снова постучал в дверь. Он был уверен, что дома кто-то есть. Это был первый раз, когда он оказался в настолько отчаянном положении, чтобы позвать на помощь милиционера. Однако, когда дверь ему открыла блудница Гюнтера, это вызвало у него приступ тревоги.
* * *
Дагмар встал позади Гюнтера, когда тот, склонившись над следами, указывал грязной веткой на различные особенности, отпечатавшиеся в торфяной подстилке. Они стояли, словно мрачный лес, отмечая последние шаги человека по имени Грегор.
Гюнтер пытался понять, как Грегор, обычно очень осторожный, мог попасть в засаду мутанта на столь открытом пространстве.
Гюнтер не думал, что в ту ночь Грегор был слишком пьян. Вряд ли бутылка, которую он нашёл, могла подтвердить версию Гюнтера о смерти человека, которую возникла у него при виде мутных следов на месте убийства.
Дагмар предположил, что, возможно, Грегор сам атаковал мутанта, а тот всего лишь защищался. Гюнтер категорически отверг это предположение.
Тогда Дагмар попытался объяснить Гюнтеру свою версию, основываясь на этих следах. Он перенёс некоторые из отметок Гюнтера здоровой рукой, показывая, где именно мутант был застигнут врасплох, когда Грегор поднял палку, и где теперь лежали две её половинки, омытые в нечистой крови. Наконец, он закончил, показав Гюнтеру место, где мутант смог отбиться и где было найдено тело павшего Грегора.
Гюнтер пришёл к выводу, что Грегор несомненно был абсолютно пьян, ибо никакой другой причиной невозможно объяснить то, что он стал настолько безрассудным.
Я пытаюсь рассказать тебе. Я среди вас. Я — Хаос. Уничтожь меня.
Аня сидела на кровати Гюнтера и смотрела на огонь. Она услышала, что хотел рассказать мясник, услышала его рассказ о том, что он видел, услышала его слова о покрытой чешуёй руке охотника на ведьм. Она спросила у него, что за дело привело Отто на кладбище в этот день, но человек быстро свернул разговор обратно на увиденное им. У мужчины, охотника на ведьм, были видны красно-зелёные чешуйки чуть пониже запястья, что, несомненно, являлось верным признаком порчи Хаоса. Жирный мясник указал, насколько одежда, в которую был облачён человек, плохо сидела на нём, а это явно свидетельствовало о том, что он, очевидно, не был истинным наездником для столь великолепного жеребца.
Аня выслушала всё это и увидела, что всё, рассказанное им, могло быть правдой. Она пообещала Отто, что вызовет Гюнтера, и сказала, чтобы он пока скрылся у себя дома и ждал их. После чего она уселась в темноте и попыталась вспомнить вкус дыхания человека, тогда, на берегу ручья.
Она попыталась вспомнить вкус разложения, порчи, но в мысли приходили лишь шум реки, да выражение его глаз.
Гюнтер медленно брёл к дому, пока горящий галеон солнца опускался за Серые горы. Он думал о том, что сказал Дагмар, об ином взгляде на следы, отпечатавшиеся в грязи. О том, как он смог заставить его увидеть истину, что всё это время была перед его глазами. Больше чем когда-либо Гюнтер почувствовал себя бредущим по библиотеке, подобно той, что он видел в Мидденхейме, в которой хранились все знания о мире, а он не мог прочесть ни слова. Он прошёл мимо ждущего костра и учуял запах масла. Небольшая группа жителей Курбада стояла неподалёку, словно падальщики, ожидающие убийства. Гюнтер испытал схожее ощущение и торопливой походкой отправился к своему дому.
Аня ждала его у открытой двери, и вид её заставил его сердце замереть в тревоге. Она показала, чтобы он проходил внутрь, и после небольшой паузы, убедившись в том, что за ним никого нет, закрыла дверь.
— Я нашла убийцу, — сказала она.
Дагмар стоял на склоне над деревней, омываемый светом. Он смотрел на дома и струйки дыма, что их каминные очаги посылали в небо через отверстия в соломенной крыше. Он представлял себе готовящуюся пищу. Там, может быть, дети, животные снуют под ногами, несомненно. Там, в этих домах, и счастье и горе одновременно. Он ненавидел их, каждого из них. Я ненависть.
Кроме неё. Он вспомнил о ней около реки. Отраженный солнечный свет брызжет ей в лицо, охлаждая ее глаза. Он думал о миге, когда их лица соприкоснулись.
Как она не смогла почувствовать запах его дыхания?
Он разрушил картину молотом своей ненависти.
Как она посмела?
Не прикасайся ко мне.
Разве она не знает, что она сделала для меня?
Он снял перчатку с правой руки и покачал рукой, освободившейся от перевязи. Когда он согнул её, то почувствовал ток крови через неё, почувствовал, как порез на запястье вновь открылся, и кровотечение возобновилось.
В моей крови яд.
Как она посмела?
Я — убийца.
Я — Хаос.
Я покажу ей.
Он выхватил меч охотника на ведьм из ножен, висевших на поясе охотника на ведьм, и зашагал вниз по склону. Я передумал. Я не умру. Я буду жить так, как живу, и буду тем, кем буду.
Гюнтер осмотрел собравшихся: примерно пятнадцать мрачно смотревших мужчин и юношей. У каждого в руках было какое-либо оружие, у некоторых — факелы, зажжённые от огня гюнтерова камина. Аня сидела на кровати и молчала.
Гюнтер раздал последние инструкции, и группа покинула дом. Гюнтер вёл их. Он был единственным человеком с военной подготовкой, и, хотя они считали, что знают свою жертву, но кто мог сказать, какую силу человеку могло придать проклятие Хаоса? Они не боялись — их было слишком много для этого — но определённое волнение всё-таки было, и оно увеличивалось с каждым шагом, подводящим их к намеченной жертве. Они говорили о мести и справедливости, хотя, на самом деле, ни один из них не думал о Грегоре.
Гюнтер сжал меч и напряг глаза, всматриваясь в темноту. Он поблагодарил Зигмара за то, что защитил Аню, несмотря на то, что она была так близко к опасности. Видения библиотеки вновь вернулись к нему, но на этот раз у Гюнтера не было необходимости в чтении.
Аня услышала, как он пришёл. Он шёл громко, и, казалось, не подозревал о толпе. Она стояла за дверью и задержала дыхание, когда он схватился за ручку.
Дагмар ввалился в комнату, и она увидела в его левой руке меч. Правая рука повисла, пальцы на ней шевелились, но он как будто не подозревал об этом. Это выглядело так, словно первые два и вторые два пальца находились в процессе слияния и не могли двигаться самостоятельно. Возможно, именно поэтому он больше не носил перчатку.
— Дагмар?
Он повернулся к ней, как загнанный в угол кабан, его лицо исказилось от боли и ярости. Она резко опустила железную кочергу на его левую руку, и выбитый меч со звоном упал на каменные плиты пола.
Он застонал, нет, зарычал от боли, и упал на пол. Он посмотрел на неё. Чёрные кровавые слёзы брызнули из его глаз.
Гюнтер дал сигнал, и толпа двинулась вперёд. Они загнали убийцу в ловушку в его доме, и всё, что осталось, — схватить его. Насколько они знали, он был один. Что было неудивительно. По общему мнению, Хаос нёс зловоние достаточное, чтобы заставить плакать даже солдата.
Гюнтер выпрямился и пнул дверь ногой, обутой в ботфорты наёмника. Она открылась без сопротивления, так что он чуть было не упал в комнату. Единственный обитатель дома вскочил, в шоке ударившись головой о мясницкий инструмент, висевший на центральной балке. Подручные Гюнтера навалились сзади, толкая своего командира вперёд.
Отто сжался при их появлении, но затем небольшая искра недостойного мужества вспыхнула в нём, и мясник схватился за тесак. Он был полураздет, и Гюнтер с отвращением смотрел на жировые складки, свисавшие над льняными штанами мясника. Его кожа была одутловатой и бледной, и весь дом его пропах мертвечиной. Гюнтер разоружил человека резким ударом по правой кисти. Толпа схватила мясника, заставив умолкнуть его протестующие вопли.
Аня встретила их у костра, держа в руках свежезажжённые факелы. Она, не моргнув глазом, смотрела на то, как бессознательного Отто швырнули на костёр. Убедить Гюнтера оказалось достаточно легко. Он неоднократно видел Отто с руками по локоть в свиной крови. Такой человек мог убить. Это был такой небольшой путь, путь от мясника Куртбада, к Мяснику Куртбада.
Отто был омерзительным человеком, и Аня убедила себя в том, что деревне будет лучше без него.
Гюнтер был предназначен для вынесения приговора, и приговор будет вынесен. Голодные и жестокие глаза толпы повернулись к тому месту, где она стояла, поддерживая Дагмара. Его правая рука висела на перевязи, а кисть — крепко затянута льняной повязкой.
Она подтолкнула его вперёд, и Дагмар вышел в свет факелов. Он учуял масло. Он посмотрел на окружавших его людей, на смерть в их глазах. Он оглянулся и посмотрел на жирного мясника, привязанного к столбу в центре кострища, словно кусок мяса, предназначенный для жарки. Он подумал о пьянице, похороненном мясником на кладбище. О жестоком охотнике на ведьм, чей труп был скрыт под охапкой опавших листьев. О милиционере, который, безо всякого сомнения, знал, и задавал себе вопрос, почему он стоит среди невежественной толпы жаждущей крови черни.
Но в основном он думал об Ане, о том, что она рассказала ему, о том, что она наверняка видела, когда сделала то, что сделала, и о том, как она вновь вернула его себе. Он попытался представить, что может произойти после того, как эта ночь закончится. Кто-то сунул факел в его левую руку.
Он развёл повреждённые пальцы и зажал кусок дерева между большим и указательным, словно в когтях. Он колебался. Он спросил толпу: — Почему этот человек должен умереть?
Толпа ответила ему: — Он — Хаос. Он должен умереть.
Правая рука Дагмара дёрнулась и потянулась из ткани перевязи. Аня нежно прикоснулась к нему пальцами и ободряюще сжала. Повязка разорвалась, и он отшвырнул её прочь.
Дагмар вскочил на груду брёвен, лоснящихся от покрывавшего их масла. Он посмотрел на мужчин и женщин с факелами и их кровожадный ужас.
Мы такие одинаковые и такие разные.
Мясник попытался поднять голову. Дагмар сунул факел в костёр, и огненный лес рванул к небесам. Отто завопил, а вместе с ним взвыл Дагмар. Он обнял толстяка и крепко вцепился рукой-когтем в заднюю часть столба.
Народ Куртбада отшатнулся от густого, зловонного дыма и мерзкого смрада гниения. Все, кроме Ани, которая стояла в свете пламени и тихо плакала, слёзы смешивались с кровью, текущей из раны на щеке.
Гюнтер потащил её прочь, встав между ней и стеной огня.
Тело Дагмара растаяло, словно свеча, как будто огонь внутри него был намного жарче, чем огонь костра, питаемый маслом и деревом. Для мясника же, смерть заняла куда больше времени.
Я сгорю сейчас, как я сжигал тогда.
* * *
Хотя Куртбад по-прежнему был отмечен на карте торговцев, но он так и не стал городом. Некоторые говорили, что всегда могли чувствовать вонь мутанта на общинных пастбищах. Хаос коснулся их, говорили они, и это было причиной того, что посевы были скудны. Одинокая виселица была разрушена и пущена на новые ограждения для овечьих загонов.
Гюнтер попытался уйти в отставку со своего поста, но был оставлен людьми, которые сказали, что теперь они воистину осознали серьёзность угрозы. Он попытался научиться читать. Аня покинула город на чёрном жеребце с серебряными копытами, чтобы, как она утверждала, продать его по справедливой цене на рынках Нульна. Она никогда более не возвращалась в Куртбад, ни с ребёнком, ни с клеймом на руке.
Крис Прамас Стенания Мормакара (не переведено)
Не переведено.
Джонатан Грин Тёмное сердце (не переведено)
Не переведено.
Рьюрик Дэвидсон Проход между (не переведено)
Не переведено.
Гэв Торп Рождение легенды
— БОРОДА ГРУНГНИ! Они когда-нибудь угомонятся! У меня адское похмелье! — король Курган презрительно сплюнул в сторону здоровенного зеленокожего, что следил за ними.
Четверо гномов были привязаны к столбам, их руки и лодыжки — крепко связаны грубой верёвкой. Невдалеке бушевал огромный костёр, вокруг которого орки праздновали победу. Воздух наполнял грохот барабанов и треск дерева. Ближе к середине ночи они вскрыли бочки со своим мерзким пьянящим пойлом и запили ломти обугленной гномьей плоти, что были съедены до этого. Пламя костра поднималось всё выше и выше, и орки вопили всё громче и громче.
Кровь Кургана бурлила. Он напрягал все силы, испытывая на прочность свои путы. Всё было напрасно: узлы оставались столь же крепки, как и ранее. Он был обречён понуро смотреть на пир, который устраивали себе подлые твари его домашними. Слева от него обмяк в своих путах находившийся в полубессознательном состоянии Снорри. Остальные, Боррис и Турган, выглядели не лучше. Хриплый голос короля прорвался сквозь смех и вопли орков.
— Снорри! Эй, Снорри! На нас, похоже, висит проклятье, что мы попали в плен, а не померли, как по-твоему?
Почтенный советник застонал и посмотрел на своего короля, один заплывший глаз закрылся от боли, веки слиплись от крови, натёкшей из раны на лбу.
— Айе, оспа на зелёных дьяволов за то, что не прикончат нас с почётом, сир. Я увижу, как они гниют, прежде чем меня засунут в котёл! Попомните мои слова!
Несмотря на положение, в котором они оказались, Курган всё-таки приободрился при столь дерзких речах Снорри и усмехнулся про себя. За стеной огня орки с грохотом разбили бочку эля, которую он взял с собой для кузена из Серых гор. Слёзы блеснули на глазах Кургана, когда он подумал о прекрасном напитке, сделанном более пятисот лет назад и выдержанным в дубовых бочках, хранившихся в Караке Восьми Вершин, а теперь столь прискорбно исчезающем в бездонных орочьих глотках. На золото, которое он заплатил за этот небольшой бочонок, можно было бы за месяц обучить и снарядить армию. Крепкий эль казался в те времена хорошим вкладом на будущее, но, когда орки хлынули из своих логовищ, вопя визгливые боевые кличи, он подумал, что, в конце концов, стоило, пожалуй, всё-таки потратить это злато на армию.
Курган выкинул эль из головы и изучающее оглядел орочий лагерь, пытаясь придумать план побега. Большинство орков — он не был уверен, сколько там было этих тварей — сидели небольшими группками, играя в кости, пререкаясь или просто развалившись на земле с раздутыми брюхами. Мелкие гоблины сновали вперёд-назад, носясь на побегушках у своих более крупных кузенов, которые время от времени отвешивали зелёной мелюзге пинок или зуботычину для грубого развлечения. Особенно изобретательный чёрный орк, используя своё копьё, добился знатных визгливых воплей, что изрядно пришлись по нраву остальным его собратьям.
Курган заметил, что большая часть украденного у гномов оружия, доспехов и сокровищ была в беспорядке разбросана по всему лагерю. У одного края поляны для орочьего вожака кое-как поставили личный шатёр короля, хотя борта и не были опущены. Внутри — грудой навалены золото и драгоценные камни, но Курган искал взглядом магическое оружие и доспехи, которые мерзкие твари содрали с него и его вассалов-длиннобородых. Во мраке Курган смог разглядеть огромного орочьего вожака, что сидел на крытом мехами троне в дальнем конце шатра, и его дружков, что пьянствовали, усевшись на корточки перед ним. Груды сверкающих сокровищ валялись вокруг зеленокожих. Они во весь голос ржали над какой-то жестокой шуткой. Возможно, вожак почувствовал взгляд короля, на мгновение задержавшийся на нём, ибо орк медленно повернул свою массивную голову и окинул гнома злобным взглядом красных глаз. Этот взгляд придавил Кургана к столбу почище грубых пут. На какое-то мгновение он даже перестал бороться.
Восстановив самообладание, Курган уставился на тёмного дикаря самым мрачным и страшным — по крайней мере, он на это надеялся — взглядом. Вожак с размаху врезал одному из своих подчинённых, наказывая, видно, за какой-то проступок, и тот свалился на землю, выплёвывая зубы. Огромный зверь резко встал, рыча какие-то приказы своим помощникам. Походя, он ухватил шмыгнувшего было мимо гоблина и бросил незадачливую тварь в пылающий костёр. Пока приятели вожака ржали над сей смешной шуткой, огромный орк потопал в сторону Кургана. Его пылающие глаза ни на мгновение не отпускали гнома. Толпящаяся гурьба орков и гоблинов, не задумываясь, расчищала путь могучему военачальнику, тут же смыкаясь позади, пока тот шёл к своим самым ценным пленникам.
Орочий вожак был облачён в тяжёлую чёрную кольчугу и шипованные пластины брони, и — даже Курган был вынужден это признать — впечатление оставлял достаточно грозное. На поясе орка висел ряд жутких трофеев: отрубленные головы, ноги, руки и уши, болтавшиеся на цепях, обмотанных вокруг толстого кожаного пояса. Кожа вожака была тёмно-зелёного, почти чёрного, цвета, и рельефные плиты мышц перекатывались под доспехами. Голова орка, с напоминающей ковш челюстью, была наклонена вперёд между двумя украшенными цепями наплечниками, его красные глаза горели жестокой силой. Они были словно острия чистой ненависти, тлеющие от едва сдерживаемого насилия, и Курган задрожал от ужасного предчувствия. Отведя взгляд, прежде чем орк успел бы заметить хоть малейший намёк на слабость, он посмотрел на огромный столб дыма, что вился в небеса, поднимая остатки одежды его товарищей в холодный ночной воздух.
ЗА ДЕРЕВЬЯМИ, другие глаза увидели дым. Теперь они бесшумно двигались через лес к его источнику.
Ансгар обернулся к юноше, возглавлявшему охотничью партию, и задал давно вертевшийся на языке вопрос.
— Ты уверен, что это хорошая идея? Мы понятия не имеем, что нас там ждёт!
Дюжий парень просто повернулся к нему и подмигнул, прежде чем ещё более резво припустить по неровной тропинке. Ансгар вздохнул и подозвал остальных охотников, обменявшись тревожными взглядами с парочкой таких же, как и он, ветеранов, прошедших не одну битву. Эгенольф прошёл мимо, и Ансгар пошёл рядом, приноровившись к шагу своего брата-близнеца.
— Мне это вообще не нравится, Эгенольф. Он хороший парень, но он ещё не готов к чему-то вроде этого. Слишком упрям, если ты спросишь меня.
— Я этого не сделаю, — раздался смешок в ответ.
Ансгар пожал плечами и продолжил путь по звериной тропе в тишине, придерживая меч рукой, чтобы тот случайно не звякнул обо что-то. В охотничий отряд входили люди всех возрастов: ветераны, разменявшие четвёртый десяток, вроде Эгенольфа и его самого, разбавленные воинами слегка за двадцать, и неиспытанными мальчишками, что видели от силы десяток лет.
Их лидер, что, возможно, могло удивить, находился ближе именно к этому концу. Юноша был привлекательным молодым человеком. Всего пятнадцать лет, но уже вымахал более шести футов, а его мускулистое тело вызвало бы зависть у любого мужчины. Хотя отнюдь не его физическое развитие вызывало восхищение у Ансгара. Юноша, возглавлявший охоту, был умён и хитёр, и обладал не по годам большим опытом охоты и войны. Кроме того, парень обладал внутренним стержнем, решительным упрямством, которое позволяло преодолеть любую проблему.
Ансгар с теплотой вспомнил один случай, лет пять назад, когда один из отрядов пошёл к реке порыбачить. Там они столкнулись с могучим медведем, имевшим те же намерения. Все замерли, все, кроме молодого господина, который, уперев руки в бока, подошёл к медведю на расстояние нескольких шагов. «Это наши воды, поищи себе рыбы где-нибудь ещё!» — сказал он ровным голосом. Ансгар ожидал, что сейчас медведь снимет голову юнца с дерзких плеч, но вместо этого зверь оглядел смотревшего на него твёрдым взглядом подростка и, даже не рыкнув, развернулся и грузно побрёл обратно в лес.
С того дня молодой господин стал прозываться Стальным Глазом, а его репутация только росла. Он был хорошим лидером, щедрым к тем, кто хорошо ему служил, и быстрым в противостоянии с врагами племени. Он был очень похож на своего отца, и, когда перед этим великим человеком, наконец, откроются врата в царство мёртвых, его преемник принесёт племени время не меньшего процветания. Но это будет в будущем. Всё же, что имело значение сейчас, — выяснить, кто вероломно вторгся на их земли.
Бойцы охотничьей команды были одеты для холодной ночи: в украшенные яркими узорами шерстяные штаны и отороченные мехом кожаные куртки, что отлично защищали от пробирающего до костей северного ветра. Большинство мужчин заплетали волосы в одну или две длинные, опускавшиеся на спины косы, переплетённые яркими лентами и бусами, в соответствии с раскраской клетчатых штанов.
Как охотничья ватага молодого господина, они были вооружены лучшим оружием, выкованным из прочного металла, добытого на юго-восточных отрогах гор. Каждый был также вооружён коротким охотничьим луком, вырезанным из цельного рога горного козла. Воинов племени обучали стрельбе из лука с того самого времени, как они могли его поднять, и даже в самую темень они редко упускали свою цель. Ансгар гордился чемпионским луком, украшенным золотой и серебряной насечкой. Этот лук он выигрывал четырежды за последние шесть лет. Какие бы слова предостережения он не говорил, Ансгар столь же жаждал битвы, как и любой из них, и с нетерпением ожидал славы, которую она обещала. Если в эту ночь им предстоит схватка, то он был к ней готов.
Отряд шёл в молчании, лес вокруг укрыла почти непроницаемая темнота, когда тучи скрыли две луны. Теперь, когда они опустились в долину и больше не могли видеть далёкий огонёк, их вели разведчики, отлично запомнившие ориентиры, и отряд направился почти прямо на север, чтобы исследовать вторжение. Вскоре они узнают, что это за незваные гости, у которых хватило смелости расположиться лагерем на их землях.
В ЭТО САМОЕ ВРЕМЯ орочий военачальник стоял перед своими пленниками, а большинство его воинов расположились позади. Огромный орк наклонил голову набок, внимательно оглядывая каждого из них по очереди, оценивая их оставшиеся силы. Заметив раны Снорри, массивный чёрный орк скривил губы в жестокой ухмылке и сделал шаг вперёд, чтобы посмотреть на гнома поближе.
Это было как раз то, чего ждал Снорри. Дёрнув головой, гном нанёс сокрушительный удар в переносицу орка, посылая брызги зелёной крови в ночную темноту. Бормочущая толпа позади орка умолкла, за исключением нескольких булькающих вздохов ужаса и стука нелепого оружия или кружки, выпущенных из рук в ошеломлённом неверии. Пока орк качал головой, пытаясь прийти в себя, один из его заместителей шагнул вперёд, занеся над головой обнажённый ятаган. Его цель была ясна. Гневно рыкнув, главарь оттолкнул его обратно в толпу и злобно улыбнулся Снорри. Вытирая смесь из крови и соплей, стекающую на его верхнюю губу, тыльной стороной корявой, покрытой рубцами руки, закалённый в битвах орк ухмыльнулся.
— Мне ндравится этот — в нём чуется боевой дух, хур, хур!
Когда ответом на его слова стало гробовое молчание, вожак медленно развернулся и уставился на своих воинов. Под его злобным взглядом толпа взорвалась воплями льстивого смеха. Удовлетворённый, их лидер вновь развернулся к гномам, и на этот раз сосредоточил всё своё внимание на Кургане.
— Глядите, коротышки! Вам удобно? Всекаете, что я собираюсь с вами сделать? Мы много чего можем делать вместе, и это будет куча веселья. Веселья с твоими дружками!
Словно, чтобы проиллюстрировать свою мысль, вожак выругался и рыгнул, забрызгав Кургана слюной. Зловоние жареной гномьей плоти и грибного пива было тошнотворно, и гномий король почувствовал, как желудок его взбунтовался. С усилием Курган проглотил желчь, что поднялась к горлу, и вызывающе скривился, глядя на орка.
— Канешна, мы щас довольно голодные, так что нам стоит разделать вас пабыстрей. Чё, парни, харе лясы точить, не пора ли пащекатать карликов?
Вождь повернулся к своей армии подонков и его пещероподобная пасть раскрылась, явив впечатляющий набор пожелтевших, выщербленных клыков в том, как предположил Курган, что у орка сходило за ухмылку. На этот раз толпа приветствовала его без дополнительного намёка, расхохотавшись от души. Курган вновь попытался ослабить путы, но, как и ранее, без особого успеха.
— Сперва пихнём ваши ноги в агонь. Эт вас наверняка сагреет. Патом выколем глаза, чтоб вы ничё не видели. Патом атрубим пальцы, уши, носы и атрежем ваши любимые бороды. Думаю, королевской бородой можно похвастаться перед парнями.
Орк потянулся и ухватил лапищей клок волос Кургана, потянув голову короля вниз, пока она не оказалась на одном уровне с мерзкими гниющими трофеями, украшавшими пояс зеленокожего. Вонь гнилой крови и грязи, исходящие от немытых шерстяных лосин орочьего вожака, вызвали у Кургана рвотный позыв, и лишь величайшим напряжением оставшихся сил он не позволил своему завтраку выплеснуться на сапоги зеленокожего ублюдка. Вожак разжал хватку и продолжил.
— Тады мы начнём с того, что атрежем от вас чутка мясца и сварим его, а патом пакормим вас, чтоб вы не оголодали. Ваши короткие тельца весьма живучи, я этто признаю, так что опосля этого в вас будет ещё дастаточно жизни. Патом мы начнём сдирать с вас кожу и скормим её свиньям. Ну и напоследок, мы вырижем ваши языки, ибо к таму времени вы будите кричать очень громко и музыкально, прася нас прикратить веселиться.
Курган снова сплюнул и поднял голову, чтобы посмотреть прямо в глаза старому орку. Откашлявшись от дыма и пепла, король заговорил, и его голос звонко разнёсся над лагерем.
— Вы мучаете нас уже многие годы, Ваграз Головотоптатель, и мы никогда не боялись вас. Вы не испугаете нас и сейчас! Ты никогда не заставишь меня ничего просить у тебя, ты, никчёмный дерьмоголов! Я скорее откушу себе язык, прежде чем доставлю вам такое удовольствие. Вы можете сломать наши тела, но вам никогда не сломать наши души!
Военачальник нахмурился, когда его речи были столь дерзко прерваны. С недовольным ворчанием, орк врезал по лицу Кургана, отбросив к столбу голову и разбив губу короля гномов.
— Ты думашь, чё я не шибко умный, но я кой-что знаю о вас, коротышках. Я, например, знаю, что хуже всего для тибя — смотреть за тем, как мы забавляемся с тваими дружками, — бросив взгляд на ревущий огонь, а затем вновь переведя его на гномов, Ваграз зло усмехнулся. — Харэ базарить. Пара начинать!
С этими словами он развернулся и со всего маху нанёс могучий удар в живот Снорри. Старый советник упал на колени, скривившись от боли. Другой удар подкованных железом сапог пришёлся Снорри в бок, заставив гнома по спирали скользнуть вокруг столба, пока он не свалился на землю, захлёбываясь в грязи. Желая вернуть себе утраченное положение, здоровенный орк с ятаганом вновь рванулся вперёд и двумя быстрыми ударами разрубил верёвки, удерживавшие гнома. Тут же один из гоблинов рванул вперёд, чтобы обмотать запястья Снорри ещё большим количеством верёвок, а низший орк наклонился и прорычал в ухо Снорри.
— Те повезло, чё босс хочит быть первым!
ЛУНЫ вырвались из облаков, и отряд ненадолго остановился у стремительного горного ручья. Люди присели в зарослях у берегов, умыв лица пригоршнями холодной воды, проглотив несколько глотков прохладной, освежающей жидкости и перекусив кусками вяленого мяса или фруктами, которые взяли с собой. Вскоре они вновь были в пути. Молча скользнув в темноту, колыша ветви и листья меньше, чем от прикосновения лёгкого ветерка, разведчики побежали вперёд.
Вскоре первый из них вернулся, вынырнув из тьмы. Они собрались вокруг юноши, возглавлявшего охоту, чтобы доложить об увиденном. Самый старый из них, Ландо, заговорил первым.
— Это орочий лагерь, господин. Трудно сказать, сколько их, они постоянно шастают туда-сюда, но, по моим подсчётам, соотношение где-то четыре к одному в их пользу. Они выставили несколько караульных, но они все пьяны. Мы могли без особых проблем перерезать им глотки. Судя по следам, они двигаются с гор на запад.
Фродвин начертил схему на грязи.
— Наиболее защищён подход с запада. Мы могли бы обойти Корбург, и атаковать через долину Эльфрика. Луны почти установились, скоро совсем стемнеет. С этим огромным кострищем, который они запалили, их ночное зрение будет бесполезным. Мы должны быть готовы подстрелить половину из них, прежде чем остальные поймут, что что-то неладно.
Светлые вьющиеся волосы Рингольфа покачивались вверх и вниз от волнения, когда молодой парень протиснулся вперёд, чтобы добавить свою новость.
— Они захватили кого-то, но мне не удалось подобраться достаточно близко, чтобы узнать, кого, — парень хлебнул воды. — Там их целая орда. Может быть, нам стоит подождать остальных.
Стальной Глаз вздохнул и оглядел каждого из своих людей. Не говоря ни слова, он развернулся и бегом отправился к орочьему лагерю. Остальные обменялись смущёнными взглядами, а затем, без слов, последовали за ним. Легко было бежать по оленьей тропе, ведущей на запад сквозь заросли папоротника, что опутывали подножие кургана, известного как Корбург. Разведчики вновь скользнули вперёд, чтобы на этот раз заставить навеки умолкнуть дремлющих стражей. Основная группа продолжила свой путь вокруг скалистой вершины, отклонившись к северу по достижении небольшого ручья, стекающего по крутому склону из расположенного выше источника.*
Быстро и осторожно, не издавая ни звука, разведчики прошли сквозь лес. Двойные луны скрылись из виду, и лес погрузился во тьму. Стальной Глаз просигналил остановиться, а затем пошёл вперёд, знаками показав, чтобы Ансгар и Эгенольф присоединились к нему. Они пригнулись и быстрым шагом двинулись к поляне. Теперь уже Ансгар мог ясно слышать грохот орочьих барабанов и пьяные песнопения зеленокожих, и мог почувствовать вонь горелого мяса, разносимую ветром. Старый охотник вполголоса ругнулся, и Эгенольф прижал палец к губам, призывая к молчанию. Он указал на негустую рощицу, где, прислонившись спиной к дереву, дремал орк, а его грубая дубинка валялась рядом.
Эгенольф беззвучно вынул охотничий нож и скользнул в лес. Мгновение спустя он поднялся из кустов позади орка. Его рука сжалась вокруг широкой челюсти, и нож мелькнул вниз в единственном быстром ударе. Эгенольф аккуратно опустил свою добычу, перед тем как вернуться к своим товарищам-охотникам, которые лежали в зарослях папоротника на краю поляны. Отсюда они ясно могли видеть четырёх гномов-пленников, привязанных к столбам, двое явно были тяжело ранены. Пока они смотрели, огромный чёрный орк подошёл к гномам, а за ним почти вся его ватага. Последовал краткий разговор, в конце которого орк был сбит с ног после удара головой одного из пленников. Трое мужчин улыбнулись при виде этого знака неповиновения, и оба, Эгенольф и Ансгар, кивнули, когда их молодой господин начал натягивать тетиву на свой лук, а им жестом приказал привести остальных воинов. Вскоре весь воинский отряд укрылся вдоль западного края поляны. В центре их линии, по обе руки от молодого предводителя охотников, расположились Ансгар и Эгенульф. Одного из гномов отвязали от столба, и они наблюдали, как он начал бороться со своими похитителями, пока те избивали его при молчаливом одобрении вожака. Ансгар вновь выругался вполголоса, перед тем как бросить вопросительный взгляд на своего господина.
— Как бы ни раздражали меня эти твари на нашей земле, — прошептал он, — почему мы должны рисковать своими жизнями ради мелких бородачей? Они никогда не предлагали руку помощи нам.
Стальной Глаз заговорил в первый раз за этот вечер. Его голос был сильным, но тихим. В нём звучала властность, исключавшая любые споры.
— Я не люблю орков. Любой, человек ли, гном ли, кто может драться, даже будучи связанным, несомненно, заслуживает моего уважения, — он вытащил стелу из колчана и встал на одно колено.
СНОРРИ грубо вздёрнули на ноги. Пока орки пихали его к своему вожаку, почтенный гном лягался и брыкался, умудрившись сломать колено одному из своих охранников. Перед тем как другие орки схватили его, Снорри наступил на шею упавшему зеленокожему, после чего раздался характерный треск. Но тут орки повалили его на землю и начали пинать ногами и тыкать тупыми концами копий. Пока зеленокожие издевались над своим пленником, довольно ухмыляющийся орочий вожак посмотрел на ревущий костёр. Окровавленного, измазанного в грязи, почти потерявшего сознание от боли, гнома потащили через весь лагерь к кострищу. Орочья толпа собралась вокруг, громко кричала и аплодировала, жаждая крови.
Внезапно воздух наполнили толстые, чёрнооперённые стрелы, каждая из которых выбирала свою цель со смертельной точностью. Орки не успевали даже вскрикнуть перед смертью. Пока остальные зеленокожие оглядывались в недоумении, из тьмы вылетел второй град стрел, который свалил ещё один ряд орков. Воздух наполнили испуганные хриплые крики. Пьяные орки пытались нашарить своё оружие, спотыкаясь о мёртвых товарищей и груды добычи, беспорядочно наваленные по всей поляне. Ещё один смертоносный залп вылетел из-за тёмных деревьев, а затем, сопровождаемый громкими криками, из леса вырвался отряд людей, которые отбросили луки и вытащили длинные ножи и мечи.
Курган снова напряг мышцы, пытаясь разорвать путы, а затем посмотрел на закричавшего Торина..
— Это наш шанс, дядя! Мы должны попытаться выбраться отсюда, пока зеленокожие отвлечены на этих дикарей.
Взглянув направо, Курган убедился, что Боррис по-прежнему был без сознания, повиснув на верёвке, как рваная тряпичная кукла. Огромный синяк на его голове были тёмен, как уголь, а лицо наполовину скрыто коркой засохшей крови. Побег не выглядел столь уж возможным, но Курган был не из тех, кто смотрит в рот дарёному пони. Он сжал зубы и вновь завертелся в путах.
К этому времени орки уже оправились от первоначального удивления и начали организовывать оборону. По сравнению с толпами зеленокожих, на взгляд Кургана, людей виделось крайне мало. Скрежеща зубами от отчаяния, он напрягал свои путы, пока его руки не онемели, но верёвки так и не поддались. Несмотря на то, что они уступали числом, люди взимали с пьяных, ошеломлённых орков богатую дань смертей. Особенно один молодой человек, что прорезал кровавую дорогу в зелёной толпе, неся погибель оркам каждым взмахом меча. Впрочем, зеленокожие постепенно окружали нападавших, и Курган начал опасаться, что отдых от кровожадного внимания орков будет недолгим.
АНСГАР хохотал в водовороте битвы, даже парируя очередной зазубренный меч орка. Нанеся левой рукой встречный удар, он по самую рукоять воткнул охотничий нож в брюхо зеленокожего. Как только орк, захлёбываясь кровью, свалился на землю, на его место тут же встал другой, только затем, чтобы, в свою очередь, быть срубленным могучим ударом Эгенульфа, сражавшегося по правую руку от брата. Близнецы огляделись в поисках новых врагов. Их господин был окружён толпой зеленокожих. Впрочем, даже если бы орки были трезвы, как стёклышко, у них было бы мало шансов против могучего повелителя людей. Не обращая внимание на покрывавшие его дюжину мелких царапин и порезов, он сражался с яростью медведя. Ревя боевой клич племени, он снёс шею одному гоблину и, наотмашь ударив ножом, выпотрошил другого.
Большинство гоблинов были мертвы или сбежали в спасительную темноту леса, и несколько орков последовали их примеру. Тем не менее, Ансгар видел, что неожиданная атака вскоре выдохнется, если они не смогут сокрушить основную часть орды. Внезапно его внимание обратилось на Стального Глаза. Кричащий в гневе юноша перепрыгнул через головы нападавших на него врагов и приземлился прямо в середине их импровизированной «стены щитов». Ансгар потерял его из виду за зеленокожими телами и мелькавшими мечами.
Терзаемый тревогой за своего господина, Ансгар крикнул своим доверенным ветеранам, чтобы те следовали за ним. Мускулистый молодой человек вновь появился перед глазами, поднявшись из груды трупов, круша спины своим потенциальным убийцам. Сломавшись, орки попытались было броситься в бегство, но лишь встретили свою смерть на клинках ветеранов, которых привели на помощь своему господину Ансгар и Эгенольф. Теперь путь к пленникам был открыт, и Ансгар приказал нескольким воинам остаться для прикрытия, в то время как большая часть бойцов последовала за Стальным Глазом, который направился к гномам.
КУРГАН ничем не мог помочь, но испытывал восторг от боевого мастерства молодого человека, очевидно, лидера людей, судя по тому, как дикари сплачивались вокруг него. На глазах короля гномов юнец легко увернулся от неуклюжей попытки проткнуть его копьём и оглушил нападавшего рукояткой меча. Поднырнув под резкий удар топором, он подрезал поджилки другому зеленокожему и, ткнув ножом вверх, выпотрошил владельца топора, окатив себя фонтаном орочьей крови. Курган ощущал себя практически зрителем какого-то жуткого танца, наблюдая за тщательной хореографией движений, выполненных с мрачной точностью. Молодой человек не останавливался ни на мгновение, лавируя между ударами своих противников, в то время как каждый удар его оружия наносил глубокие смертельные раны. Мощный удар в позвоночник свалил на землю чёрного орка, а парень уже врезал головой другому, с громким треском ломая назатыльник остроконечного орочьего шлема.
Оглядевшись, Курган заметил, что остальные люди тоже чувствуют себя не так уж плохо. Несколько человек пало, но зелёных трупов было несравнимо больше. Гибкие охотники врывались в толпу парами и тройками, набрасываясь на тщательно выбираемых противников. После смерти одного врага, они тут же принимались за другого, потом за третьего, и так далее, продвигаясь через орочий лагерь с безжалостной эффективностью. При всей своей первобытной дикости, люди были отважными бойцами.
Курган услышал, как Торин с проклятием сплюнул, и, повернувшись, увидел, как его племянник сердито смотрит на приближающихся людей.
— Что случилось, парень?
— Эти проклятые розовокожие люди. Они сражаются с орками за нас. Я не знаю, кто из них хуже. С орками всё ясно, это толпа жестокой мрази, но эти людишки тоже все лживы и непременно нанесут нам удар в спину. Я ручаюсь, они наверняка явились забрать наш обоз и утащить его в грязную вонючую яму, которую называют домом. И сокровища они тоже заберут.
— Всё может статься, парень. Но какими бы ни были причины, пока они дерутся с орками, я не собираюсь ссориться с ними. Я отдаю им должное — они умеют размахивать мечом, когда прижмёт. Кончай ныть и попробуй освободиться!
Курган вновь обратил всё своё внимание на битву. Некоторые из людей прорвались через орочьи ряды, и их лидер шёл в сопровождении своих старших воинов к гномьему королю. Глядя на раскрашенные лица, на хлопья пены на губах, Курган не был уверен, что хочет стать объектом их внимания. Тем не менее, эти глупые люди могут невольно дать ему и его спутникам шанс спастись. Не говоря ни слова, один из самых молодых воинов метнулся за столб, и Курган вздрогнул, ожидая, что вот-вот кинжал воткнётся ему в почки.
Однако вместо этого гном почувствовал, как нож скрипит по связывающей его верёвке. Она была намотана в несколько оборотов вокруг самого столба, и отрок с трудом разрезал их, пока они скользили вверх-вниз по мокрому от дождя столбу. Курган напряг все свои силы в последнем могучем усилии. С треском путы порвались, и он рухнул в грязь. Спустя несколько мгновений ноги его также оказались свободны, и он поднял голову, чтобы посмотреть, как развивается сражение.
Быстрый взгляд показал Кургану всё, что ему нужно было знать. Несмотря на потери, понесёнными орками, всё выглядело достаточно мрачно. Умение и скорость это одно, но в этом бою сила и количество значили намного больше, и напряжение уже начинало сказываться на людях. Пала уже почти половина, лишь самые сильные и умелые всё ещё сражались. Хриплые боевые кличи заглушались звоном металла и стонами раненых и умирающих. Шаг за шагом людей теснили.
Торин был свободен, но теперь у людей возникли проблемы с путами, связывающими находившегося в беспамятстве Борриса. С рычанием их залитый кровью лидер вложил меч в ножны и схватил сам столб. Он рванул вверх, и его мышцы напряглись от усилий. Его ноги постепенно выпрямлялись, хотя ступни вязли в грязи. Курган в изумлении наблюдал, как вершина столба закачалась туда-сюда, сначала всего на несколько дюймов, потом — футов, а потом — дико, словно раскачиваемое бурей дерево. Наконец, с громким чавкающим звуком кол вышел из земли и упал на землю. Высокий человек с заплетёнными в косу волосами и висячими усами шагнул вперёд, сбросил верёвки, удерживавшие Борриса, и перекинул бесчувственного гнома через плечо.
Молодой лидер людей собрался было вновь ринуться в битву, но Курган ухватил его за плащ. Он с трудом складывал слова на языке людей, произнося их с сильным акцентом.
— Вы не сможете… сдержать их… своими силами, — кое-как складывая слова на варварском наречии, проговорил Курган. — Торин и я можем помочь. У нас здесь есть древнее гномье оружие… Сильные руны…. - он задумался. — Магия. Понимаешь меня?
Юноша в изумлении отступил, а потом широко улыбнулся. Курган был удивлён спокойной силой в его голосе, даже несмотря на то, что его грудь тяжело поднималась и опускалась от недавних усилий.
— У вас есть магическое оружие, здесь? Почему тогда мы всё ещё стоим и разговариваем? Пошли за ним!
Они бегом рванули к рваному шатру вожака орков, а в это время люди постепенно начали колебаться под натиском орков. Несколько зеленокожих смогли прорваться и теперь во весь дух мчались через поляну, чтобы перехватить освобождённых пленников. Курган и Торин огляделись в поисках чего-нибудь, что могло бы сойти за оружие, и, остановившись на секунду, прихватили пару топоров и щитов из груды награбленного орками добра.
К этому времени основная схватка переместилась в ту часть лагеря, которую занимал орочий вожак, и людей оттеснили на расстоянии руки от шатра. Ваграз не собирался отказываться от сокровищ и пленников, которых он захватил, в тот же день. Люди вокруг Кургана выкрикнули боевой клич и вновь бросились в схватку. Человеческий вожак уже мелькал среди орков, пот на его рельефных мышцах сверкал в мерцающем свете огня. Он двигался с грацией, которая редко встречалась в ком-то его размеров, когда стремительно проносился через толпу и срубал множество орков.
Зеленокожих возглавлял сам Ваграз, которого окружала толпа чёрных орков. Они были грозными противниками, и сильнобронированные зеленокожие с ужасающей свирепостью врезались в людские ряды. Одним ударом своего огромного топора Ваграз разрубил нескольких людей, попутно обезглавив и одного орка, который в пылу сражения влез под удар своего вожака.
Добравшись до шатра вождя, Курган и Торин начали рыться в украденном у них добре, отчаянно ища древнее оружие и доспехи. Сейчас ничто иное не смогло бы сдержать волну зеленокожих. Рядом с ними лежало бесчувственное тело Борриса, чья мертвенная бледность вряд ли могла принести облегчение Кургану. Мельком бросив взгляд назад, Курган увидел, как Ваграз могучим ударом раздробил лицо охотника, а за мгновение до этого смертоносный взмах его массивного топора расчленил ещё троих. Проклиная свою похмельную голову и ноющие конечности, гномий король удвоил усилия.
ПЕРЕД ШАТРОМ спина к спине сражались Ансгар и Эгенольф, окружённые толпой орков, чьи клинки поднимались и падали с беспощадной свирепостью. Обоих уже покрывал десяток лёгких ран, но груда тел вокруг свидетельствовала, что за каждую каплю их крови оркам пришлось заплатить высокую цену.
Когда Ансгар выпотрошил очередного орка и сделал шаг назад, чтобы увернуться от меча, то почувствовал, как позади него споткнулся Эгенольф. Обрушив на атакующих его зеленокожих дикий шквал ударов и заставив их отступить на мгновение, Ансгар бросил взгляд через плечо. Эгенольф, его брат-близнец, стоял на коленях. Копьё пробило его живот, и железный наконечник торчал из спины. Эгенольф ещё махал мечом и кричал на орков.
— Вам, зеленокожим мразям, потребуется нечто большее, чем прутик, подобный этому, чтобы прикончить меня! Я искупаюсь в вашей крови, вы, трусливые твари!
Время замедлилось для Ансгара, когда он увидел, как гигантский чёрный орк отделился от толпы, сжимая в каждой лапе по огромному тесаку. В то время как Эгенольф слабо отбил один удар, другая рука опустилась с непреодолимой силой. Не имевший возможности помочь, Ансгар с ужасом наблюдал, как голова его близнеца упала на землю.
Что-то сломалось внутри Ансгара. Невнятно крича в чистой ярости, он с новыми силами набросился на орков. Он превратился в берсерка, не задумывавшегося о собственной жизни, когда кромсал и резал, рубил и протыкал зеленокожих. Поражённые этой неожиданной яростью, орки откатились.
Не чувствуя ничего, кроме бушующей ненависти к убийцам своего брата, Ансгар дико давил на орков, с каждым шагом отступая всё дальше от позиции своих товарищей. Когда он оттолкнул одного из врагов в сторону, то меч Ансгара был выбит из его рук и потерялся где-то под ногами толпящихся вокруг врагов. Ансгар перебросил нож из левой руки в правую и наклонил голову. В тесноте оружие орков было бесполезно. Охотничий нож Ансгара был намного более смертельным оружием, вскрывавшим артерии, перерезавшим глотки, кромсавшим сухожилия и протыкавшим жизненно-важные органы.
НЕСМОТРЯ на безумную контратаку ветерана, Курган подумал, что люди, похоже, близки к бегству. Король гномов поспешно нацепил свои инкрустированные рунами доспехи, ощущая прикосновение древней брони, как объятия старой возлюбленной. Торин был занят креплениями своих латных перчаток, когда неожиданно тревожно вскрикнул. Обернувшись, Курган увидел, как Ваграз прорвался сквозь ряды людей, могучий топор орка сверкал тёмной магией, чёрное пламя играло на его лезвии. Несколько безрассудных людей попытались встать между огромной машиной для убийства и гномами, но несколько быстрых ударов сердца спустя они были мертвы, их кровь просочилась в землю, смешавшись с кровью сотен других воинов — как людей, так и орков.
И тогда туда прорвался юный лидер людей, перепрыгнув через мечи и топоры орков, атакующих вслед за своим вожаком. Молодой воин стоял, слегка расставив ноги, готовый встретиться лицом к лицу с приближающимся мясником. Тем не менее, глядя на подходившего орка, человек крикнул Кургану.
— Где твоя магия, бородач? Мне кажется, сейчас для неё как раз самое время!
Ревя от гнева, Ваграз атаковал. Поднырнув под удар зловещего топора орка, человеческий юнец нырнул в сторону, а затем со всей силой обрушил свой длинный меч на шею зеленокожего. Лезвие переломилось, столкнувшись с зачарованной бронёй вожака, который неспешно развернулся и посмотрел на своего неудавшегося убийцу. Нимало не смутившись, человек бросил обломок меча в морду орка и прыгнул, врезав ногами в челюсть зеленокожего с отвратительным хрустом. От неожиданного удара орк свалился на землю.
Не давая неуклюжему мерзавцу подняться, молодой Стальной Глаз перепрыгнул за спину Ваграза и обрушил град ударов на толстую шею зеленокожего. Ревя в гневе, орк развернулся, врезал латным кулаком размером с тарелку в челюсть молодому лидеру людей и отбросил того на землю. Качая головой в попытке прийти в себя, Ваграз поднял огромный ботинок, чтобы впечатать юнца в грязь, но он был слишком медленным, и молодой охотник успел грациозно вскочить на ноги. Юноша провёл подсечку, заставив военачальника орков опуститься на колено.
Курган же в это время, не переставая проклинать всё и вся, разбрасывал во все стороны груды золота и драгоценных камней, в безумной спешке пытаясь найти своё древнее оружие.
— Где же ты, чтоб тебя? — выплюнул он, и стоило ему произнести эти слова, как его рука упала на прочную обмотку, намотанную вокруг холодной стали. С воплем он вытащил боевой молот с выкованными рунами из груды скрывавших его сверкающих сокровищ. Курган истово взмолился, чтобы уже не было поздно.
Он оглянулся, чтобы увидеть, как круживший вокруг орка молодой вожак поскользнулся на луже из грязи и крови, которая покрывала землю. Пока Ваграз поднимал свой топор, лезвие которого всё ярче пылало от окутывающих его тёмных энергий, Курган метнул молот человеку. Молот, медленно вращаясь, по дуге перелетел разделявшее их пространство, его оголовье мерцало в отблесках костра. Длинная рука юноши рванулась вверх, чтобы поймать его, пальцы человека крепко сомкнулись вокруг рукояти. Когда тёмный топор Ваграза опустился, лидер варваров поднял молот ему навстречу. Топор столкнулся с молотом в фонтане из чёрных и синих искр, и на мгновение два бойца замерли, скрестив оружие.
Орк имел преимущество в весе и со всей своей силой надавил на молодого человека, в результате чего лезвие топора начало постепенно приближаться к горлу юноши. Руки человека дрожали от напряжения, пот покрывал его тело, а лицо раскраснелось от усилий. Его могучие мышцы напряглись, а вены на плечах и шее набухли, подобно канатам. Вскричав, Стальной Глаз напряг оставшиеся силы и отбросил орка назад, жахнув молотом ему в бок, чтобы лишить зеленокожего равновесия. Взвыв, охотник вскочил на ноги, и противники вновь встали лицом к лицу. Человек усмехнулся по-волчьи, его глаза пылали огнём. Лапа разгорячившегося орка постоянно сжималась и разжималась на рукояти массивного топора. Внимательно наблюдая друг за другом, оба бойца медленно закружили.
— Твой топор красив, тварь, но этот молот станет твоей погибелью. Даже без оружия я брал верх, а теперь у меня есть это, и тебе осталось жить лишь несколько ударов сердца! Насладись последними мгновениями, зеленокожая погань!
— Канчай базар, красивый мальчик! Мы с Кусакой ещё не закончили с табой. Твой голосок не будит таким красивым, когда я перережу тибе глотку ат уха да уха!
— Я искупаюсь в твоей крови и пересчитаю головы твоих дружков, прежде чем этот нелепый кусок чугуна коснётся моей кожи!
— Давай глянем, тваи мышцы столь же бальшие, как твой рот!
Оба врага одновременно пришли в движение. Их могучее оружие столкнулось с грохотом магических энергий. Стальной Глаз поднырнул под топор Ваграза и, крутанув молотом, обрушил могучий удар, проломивший один из наплечников вожака. Ваграз отшатнулся, захваченный врасплох тем, что его волшебную броню смогли пробить. Он едва успел вновь поднять топор, чтобы парировать удар, когда молот снова поднялся и опустился, отбросив орка назад. Без малейшей передышки, юноша бросился вперёд, чтобы закрепить успех, и обрушил на орка град ударов.
Однако Ваграз не собирался так легко сдаваться. Дикий удар оставил зияющую рану в боку охотника, но заставил орка раскрыться. С дерзким криком молодой человек проигнорировал ранение и нанёс ответный удар, боёк молота врезал Вагразу по ногам с характерным треском костей. Второй удар отбросил голову орка назад и выбил топор из его лап. Однако зеленокожий всё ещё каким-то чудом цеплялся за жизнь. С ворчанием он поднялся на разбитые колени и поднял руку. Слегка ошеломлённый и ожидающий какой-то последней каверзы, молодой лидер охотников остановил занесённый над головой орка молот, недоверчиво глядя на сломанное существо, распростёршееся на земле перед ним.
К удивлению Стального Глаза вожак начал смеяться, постепенно переходя от глупого хихиканья к гортанному грохочущему хохоту во всё горло. Ваграз презрительно фыркнул, выплюнув в грязь несколько зубов, а затем поднял руку, чтобы показать ещё один, последний оскорбительный жест.
Потеряв терпение, юный вожак охотников сделал шаг вперёд.
— Это что, действительно было лучшее, что ты мог сделать? — усмехнулся Стальной Глаз, с громким хрустом наступив на руку орка, когда тот потянулся к валявшемуся неподалёку топору. Стальной Глаз упёрся в землю и нанёс последний — смертельный — удар. Когда тело упало на землю, охотник рассеянно отошёл в сторону, чтобы увернуться от речушки зелёной, вязкой жидкости, что потекла в сторону деревьев. Он пристально посмотрел на тело, как будто подозревая, что оно по-прежнему представляло некую опасность.
После небольшой паузы Стальной Глаз развернулся, чтобы посмотреть вокруг. Смеясь от души, к нему подошёл Курган. Гномий король цепко ухватился за окровавленный плащ, когда молодой вожак охотников сделал шаг по направлению к битве. Парень мгновенно развернулся и уставился на гнома, его широкие, охваченные сумасшествием битвы глаза смотрели вопросительно, молот в руке наполовину поднялся для атаки.
— Хэй, это всего лишь я! Ты отличный боец, парень, это бесспорно. Возможно, вы, розовокожие, не столь уж и плохи, как мы думали.
Стальной Глаз посмотрел вниз на гнома и протянул обратно молот рукояткой вперёд. Когда он заговорил, его слова вырвались с удушливыми хрипами, а дыхание создавало туманные облачка в морозном воздухе.
— Спасибо за ваше оружие…поговорим позже… Ещё есть орки…чтобы убить… Возьмите его обратно… Я уверен, что смогу найти что-нибудь взамен…
— Я думаю, ты нравится ему больше, чем я. Держи его. Его называть Гхал Мараз или, э… Раскалыватель Черепов. Вы оказали нам сегодня большую услугу. Маленький подарок вряд ли можно сравнить с жизнь короля гномов, — подмигнул Курган. — Теперь возьмёшь его?
Парень кивнул в знак благодарности и развернулся, чтобы вернуться в бой. Оставшиеся орки со всей прыти улепётывали в лес. Со смертью вожака все мысли о битве улетучились из их мозгов. Курган ухватил за руку вожака охотников и снова остановил его.
— Этот день будет записан в наши летописи, как день радости. Как тебя звать, парень, чтобы мы могли почтить тебя?
Стальной Глаз взвесил молот в руке, его взгляд следовал за убегающими орками. Затем он вновь перевёл его на гномьего короля, глаза юноши тлели от внутренней энергии. Остальная часть его лица скрывалась во тьме и, когда пламя мерцало в этих сильных серых глазах, они приобретали жуткое свечение. Даже зловещий взгляд орочьего вожака не источал столь могучую первобытную силу, как взгляд этого юноши. Его ответ был простым и кратким.
— Зигмар.
Гэв Торп Верный слуга (не переведено)
Не переведено.
Рани Келлок Блаженные (не переведено)
Не переведено.
Энди Джонс Потерянный рай (не переведено)
Не переведено.
Джонатан Грин Псы зимы
Бежать… Нужно было бежать.
Вспорашивая ногами снег, по ночному лесу мчался крестьянин. Не замечая жуткого холода, забыв о связке хвороста, он думал только о псах, рычащих за его спиной. Их пыхтение и лай он слышал сквозь удушливый, неистовый скрежет своего дыхания, вырывавшегося из обожженного холодом горла. Вой, приглушённый деревьями и снежными сугробами, дробился, обретал какой-то потусторонний оттенок. Крестьянин не решался обернуться, чтобы даже мельком не взглянуть на своих преследователей из страха перед тем, что мог увидеть. Он не знал, ни что они такое, ни откуда пришли; это его и не заботило. Только в одном он был уверен: нельзя было позволить им схватить себя.
Сквозь тёмные силуэты высоких елей он разглядел тусклый свет фонаря, горящего в окне лачуги. Внезапно его нога зацепилась за укрытый снегом корень. В лодыжке вспыхнула обжигающая боль, и он упал. В отчаянии мужчина попытался подняться на ноги, но стоило ему сделать это, вывернутая нога словно взбунтовалась. Всё же страх помог справиться с болью — пошатываясь и хромая, он продолжил путь. Каждый шаг приближал его к хижине, обещавшей спасение от безжалостной зимней ночи и тех ужасов, что таились в ней. Ещё полсотни шагов и он будет в безопасности. Но с каждым отчаянным рывком ворчание псов за его спиной становилось всё ближе.
Он даже не подозревал насколько, пока один из них не всадил ему когти в ногу, и крестьянина с бешеной силой рвануло назад. Он в отчаянии закричал и, раскинув руки, упал на холодный снег. Дыхание перехватило, он даже не успел выплюнуть снег, чтобы урвать последний глоток морозного воздуха, как остальная часть своры набросилась на него. Спустя несколько мгновений свирепое рычание стихло.
С той же быстротой, с какой они напали на человека, псы оставили тело и скрылись в ночи. Вслед за сворой прибыли ловчие. Пылающие копыта и обитые железом сапоги втоптали мёртвое тело в стылую землю. Горячая кровь с шипением впитывалась в грязный снег. Белый обратился багровым.
Псы зимы снова были на свободе.
Дверь таверны с треском распахнулась, и порыв морозного ветра начисто вымел тепло из комнаты.
— Закрой дверь! — грубо выкрикнул кто-то со столика, за которым сидели угрюмые наёмники.
В ночь накануне Зимнего солнцеворота на границе Северных пустошей было, как сказали бы погодные мудрецы Эренграда, "пронзительно холодно", и посетители таверны очень хотели, чтобы эта ночь так и оставалась снаружи. За вторым порывом ветра опять последовал оглушительный грохот, и дверь закрылась. Внутри уютного бара снова воцарилось спокойствие.
Всё в таверне говорило о её солидном возрасте. Внушительные дубовые балки толщиной с целое дерево образовывали каркас, поддерживающий старые, покрытые вековой грязью стропила; между балками — толстые каменные стены, которые, наверное, выдержали бы натиск целой армии. Что-то в этих гигантских валунах говорило о том, что они стояли здесь задолго до того как смертный люд отважился выстроить в столь негостеприимном месте таверну. Большую часть одной из стен занимала барная стойка, а на противоположной стороне в громадном каменном очаге пылал огонь. Между баром и камином стояли скамейки, столы и табуреты, занятые, в основном, жителями окрестных деревень, наслаждающимися тёплой компанией, которую дома им было не найти, солдатами из Кислева, закончившими патрулировать эти опасные земли и наёмниками, которые пускали свои деньги на ветер и всегда были готовы подзаработать ещё.
— Нельзя терять ни минуты! Забаррикадируйте двери и окна! Берите оружие! — выкрик пришельца перекрыл общий гул.
Как бы мимоходом, с подчёркнуто равнодушными лицами несколько наёмников, сидевших в центре бара, повернулись, чтобы посмотреть, кто же мешает им спокойно наслаждаться теплом и выпивкой. На пороге стоял старик — на его изборождённом морщинами лице лежал отпечаток суровой жизни и большой внутренней силы. Густая грива седых волос была зачёсана назад, под густой бородой скрывалась мощная челюсть. На широченных плечах покоилась шкура неудачливого медведя, чьи когти теперь были скреплены застёжкой на шее незнакомца. В руке он сжимал похожий на ветвь дерева посох.
— Говорю вам, они уже идут! Нужно готовиться к бою!
— Да успокойся, старик, — оборвал пришельца черноволосый Торбен Баденов; он поднялся из-за стола, и его гигантская фигура загородила от старика камин. — Ты пей и дай выпить другим.
— Нет времени! Вы хоть знаете, что сегодня за ночь?
— Знаем, конечно, — язвительно ответил Торбен. — Тут пока не все с ума посходили. Сейчас канун Зимнего солнцеворота.
— Не просто канун середины Зимы. Этой ночью случится парад двух Лун!
Оран Скарфен, сухопарый воин с выдающимися вперёд зубами, чьи крысоподобные черты и острые усики практически начисто отметали любые теории о его человеческом рождении, повернулся и фыркнул в сторону незнакомца.
— О чём там звон?
— Парад двух Лун возникает лишь раз в триста лет, когда Луна и Тёмная Луна расположены точно друг напротив друга. В полночь накануне Зимнего солнцеворота их силы равно воздействуют на наш мир.
— Нас-то это как касается? — равнодушно поинтересовался Торбен.
— Время близится! Вы что не слышали легенду?
— Какую ещё легенду?
— О нет, — в отчаянии воскликнул старик, — никто уже и не помнит! Неужели прошло так много времени?
Пока пришелец нервно мерял шагами комнату, Торбен подошёл к барной стойке, небрежно опёрся на неё, и, незаметно двигая уголком рта, прошептал толстяку, хозяину таверны: "Что это за тип?"
— Настоящего имени не знаю, — краснощёкий бармен пытался отполировать грязной тряпкой тусклую оловянную кружку. — Все зовут его Старикан с горы. Так давно тут ошивается, что никто уже и не помнит, откуда он взялся. Чудной какой-то; говорят, люди видели, как он бродит по сугробам в лесной чаще, так что все стараются держаться от него подальше. Хотя в деревню он и не заходил. Знаешь, на твоём месте я бы постарался не злить его.
— Не волнуйся, я его не боюсь — уже имел дело с подобными типами.
За свою наёмническую жизнь Торбен Баденов и в самом деле не раз встречал на границах Кислева разных чудаковатых стариков, и туманные намёки этого полоумного жителя гор заботили его не больше чем гоблин дракона. И всё же Торбен заметил кое-что необычное в поведении незнакомца. Несмотря на преклонный возраст тот держался уверенно, гордо, всем своим видом показывая, что он привык не только думать, но и действовать, к тому же наёмник был уверен, что под медвежьей шкурой скрываются крепкие, мускулистые руки.
Вернувшись к своему столику Торбен, приблизился с кружкой к загадочному старику.
— Ну, давай, дед, рассказывай свою историю. Если она окажется хороша, будешь вознаграждён выпивкой за труды.
Пришелец остановился и оглядел наёмника и его приятелей своими пронзительными янтарно-жёлтыми глазами.
— Время на исходе, так что слушайте внимательно, — решительно произнёс он, — я расскажу вам о псах зимы.
Оран Скарфен поднялся со своего места и с издёвкой махнул старику, чтобы тот сел, но пришелец отказался и продолжил нервически вышагивать по комнате.
— Это случилось ночью, вот такой же, как эта, когда люди собираются у огня и рассказывают друг другу истории, от которых кровь стынет в жилах. То было время, когда волна Хаоса грозила захлестнуть землю. Накануне Зимнего солнцеворота…
— Чего ты тянешь, старик. Я думал, у нас время на исходе, — язвительно заметил Оран.
Все загоготали.
— Имперский патруль сопровождал караван из Талабхейма в Кислев. И вот, после трёх дней пути на них напала банда хаоситов!
Жаркая речь старика приковала к себе внимание воинов — может быть рассказ будет не так уж плох.
— Зверолюди и воины Хаоса разогнали патруль, и много храбрецов было убито той ночью. Солдаты уже и не надеялись на спасение.
Старик сделал паузу, прочистил горло и потянулся за кружкой. Оборвав злой ухмылкой протесты, Баденов подвинул ему выпивку Скарфена. Рассказчик сделал пару глотков и продолжил.
— Тогда из чащи показалось чудище, напоминающее одновременно зверя и человека. Оно обладало ужасными колдовскими силами и сразилось с хаоситским отребьем. То был колдун, что пришёл на помощь солдатам.
У Старикана с горы прибавилось слушателей: его история захватила даже самых прожжённых искателей приключений, собравшихся у барной стойки.
— Но коварный враг был слишком силён, и солдатам не оставалось ничего кроме, как бежать и разнести весть о том, что на Кислев, а может быть и на Империю, надвигается Хаос.
— Скорей же, дед, — прервал его Оран, — переходи к сути.
— А ты слушай! — осадил крикуна старик, — важна каждая мелочь. Вы должны выслушать всё до конца!
— Ладно, горец, — произнёс Торбен, не поддаваясь на его гневный взгляд, — рассказывай всё, только не затягивай!
— Эту банду возглавлял Король Зимы, чемпион Хаоса. Жестокими деяниями снискал он себе славу столь же кровавую, что и его преступления.
Он затих на мгновение.
— Выжившие караванщики бежали из его лап, и он взмолился своим тёмным богам. Тогда в багровом мареве битвы мерзкие, хаотические силы чемпиона обрели форму демонических гончих псов.
Старик драматически втянул носом воздух.
— Взяв след бегущих людей, гнусные твари погнались за своей добычей.
Старик оглядел слушателей и убедился, что полностью завладел их вниманием.
— Появление дикого колдуна казалось просто счастливым стечением обстоятельств, однако он уже давно преследовал банду. Король Зимы похитил из кургана магическую корону, дающую власть над силами Хаоса. Волшебник знал, что если чемпион Кхорна доберётся до имперских земель, он сможет собрать могучую армию из мерзких порождений тёмных богов, что обитают в Лесу Теней. Банду нужно было остановить прежде, чем она доберётся до границ Империи!
— Тогда где выжившие дали им бой? — прервал рассказчика Торбен.
— Я как раз подходил к этому! — рявкнул старик. Он помолчал немного, собираясь с мыслями, и продолжил.
— Тех немногих, кто сумел сбежать, колдун собрал в кругу стоячих камней, испещрённых могущественными древними рунами и печатями. Был ли это его план или случайность, но место для последнего боя было выбрано как нельзя лучше. Храбрецы бились изо всех сил, но один за другим погибали, пока, наконец, не остался только волшебник. Но после смерти энергии храбрых солдат, соединившись с магической силой того места, наделили колдуна ужасающей мощью. Со звериным рыком тот сбросил с себя остатки человеческого и принял облик огромного медведя. В ярости осыпал он слуг Хаоса ударами когтей и сумел обратить их в бегство, хотя и сам получил множество страшных ран.
Речь старика была такой жаркой и искренней, что слушатели были словно загипнотизированы.
— Загнанный в ловушку и израненный, Король Зимы уполз в чащобу и издох, проклиная колдуна. Но перед этим он поклялся, что, хоть колдун и выиграл ту битву, война будет продолжаться даже и после смерти. Вечно. Он поклялся, что вернётся…
Старик оглядел собравшихся. История подошла к концу.
— То была сага о Короле Зимы.
В таверне повисла плотная тишина. Наконец Торбен подал голос: "Что ж, ты заслужил свою выпивку, сказка вышла что надо".
— Да говорю же вам, это не сказка, всё было на самом деле! Время пришло! Луны выстроились в ряд, и битва грянет вновь!
Раскат грома расколол ночь, он потряс таверну до основания и заставил фонари замигать. Сквозь завывания снежной бури послышался дикий лай. Глаза ошеломлённых посетителей разом повернулись к старику.
— Они уже здесь, — произнёс тот.
Рука Торбена невольно потянулась к мечу. Среди прочего шума до ушей посетителей таверны донеслось позвякивание конских сбруй, фырканье коней и бряцание доспехов.
— Время пришло, старик! — раздался из-за двери леденящий голос, в нём слышалась угроза и груз проклятья. — Ты внутри?
— Я здесь! — выкрикнул ему в ответ старик.
Он был решителен и твёрд.
— Ты готов сдохнуть ещё раз?
— Увидим.
— Так защищайся!
Он проревел приказ, и разразился сущий ад. В отчаянной попытке прорваться внутрь псы набросились на таверну, проламывая ставни своими когтями и пастями.
— С меня довольно! — воскликнул Торбен, поднимаясь из-за стола с мечом в руке. — Одного сумасшедшего я был готов переварить, но это уже зашло слишком далеко. Вы со мной, ребята?
Среди соратников наёмника пронёсся дружный рык, и они повскакивали на ноги, держа оружие наизготовку.
— О, наконец-то. Храбрые воины вспомнили, что им нужно делать, — загадочно произнёс седовласый. — Вместе мы изгоним зло из этого места!
Не обращая на старика внимания, наёмник поправил проклёпанный камзол и продолжил руководить своей бандой. — Парни, вперёд! Накормим этих уродов холодной сталью. Это поуймёт их аппетиты!
К тому времени уже все посетители таверны готовились к бою; всё было просто: дерись или умри.
— За мной! — проревел старик в шубе из медвежьей шкуры.
Его голос перекрыл леденящий кровь вой гончих, боевые крики воинов Хаоса и визжание зверолюдей. Распахнув толстую дубовую дверь таверны, старик задержался на мгновение в дверном проёме. Его силуэт отчётливо выделялся в неровном свете факелов, которые держали наёмники, на бороду и волосы старика налипал снег.
— Не выходите за границу света, который отбрасывает таверна, — посоветовал он на прощание и нырнул в ночь. Защитники без раздумий последовали за ним, как будто старик обладал над ними гораздо большей властью, нежели они сами осознавали.
Оказавшись вне стен здания, Торбену почудилось, что весь мир летит кувырком. Огромные псы, напавшие на них, являли собой существ, рождённых в каком-то ином мире: кроваво-красные чудовища со слюнявыми пастями и чешуйчатой шкурой. Гончие плоти в бешенстве бросались на людей, пытаясь ухватиться клыками за руку или ногу и разорвать жертву на куски. За авангардом из демонических псов надвигалась толпа рычащих зверолюдей и воинов в шипастых доспехах, чьи лица скрывали большие рогатые шлемы.
Продолжая сражаться и раздавать псам и мутантам могучие удары, Торбен то и дело замечал, что в центре банды дрались и другие: без шлемов, со смертельно бледными лицами, а позади плотных рядов мутантов и безумцев всеми ими управляла мрачная, словно бы призрачная фигура.
На фоне вихрящегося снега оранжевой вспышкой промелькнуло пущенное рукой старика копьё, оно взорвалось среди толпы зверолюдей, и Торбену в нос ударил мерзкий запах палёной шерсти.
"Так, значит, у старика в запасе есть кое-какая магия", — подумал наёмник. "Не так он прост, как казался на первый взгляд".
Но странным было не только это. Пока Торбен бился, ему мнилось, будто какая-то живительная энергия питала его тело. Циркулируя в руках и ногах, она придавала ему всё новые силы, заставляя двигаться мышцы, которые уже давно устали бы от постоянного напряжения, подкрепляла его выносливость, давала возможность сражаться дальше. По озадаченным лицам своих приятелей, он заключил, что то же происходило и с ними.
Сквозь снежную бурю было видно, как тускнеет Моррслиб. Приближалось время парада Лун.
Торбен уже и не помнил, сколько бушевала битва. Горстка потрёпанных защитников значительно уступала нападавшим в числе, и хотя они бились с удвоенной силой, ужас захлёстывал их, когда павшие враги вставали и присоединялись к резне, приняв форму чёрных призраков.
Бой продолжался, Торбен не уставал отражать удары своих противников, его блоки и выпады обретали дополнительную мощь благодаря необъяснимой живительной силе, наполнявшей его члены. Он чувствовал, будто какая-то энергия направляла его руку. Многое повидал он на своём веку, но в такой схватке участвовать ещё не приходилось. В другой жизни, казалось наёмнику, сражался он в этой битве.
Несмотря на все усилия один за другим товарищи Торбена падали под ударами адских тварей. Затравленно оглядываясь, он видел их тела, лежащие без движения на утоптанном снегу, но к удивлению своему не замечал на них и следа крови или каких-либо ран. Вот, оборвав вскрик удивления, призрачный меч пронзил и Орана.
— Не тревожься о своих товарищах, — сквозь снежные вихри донёсся до него ободряющий голос седовласого колдуна, — время почти пришло. Мы должны сдержать их ещё немного.
Хаоситская орда, и в особенности их главарь, приходила во всё в большее неистовство от того, что они не могли проломить линию обороны и вторгнуться в таверну. Зверолюдьми и воинами Хаоса двигала какая-то всепоглощающая жажда, источник которой был неизвестен Торбену и остальным. Призрачный командир выкрикивал в толпу приказы, и отчаяние в его голосе придавало нападающим сил — но и защитникам теперь словно было ещё важнее сдержать их.
Наконец небесные тела завершили свой бег, и непроницаемая тьма охватила поле боя. Единственными источниками света были факелы в руках воинов Хаоса и огни таверны.
— Время пришло, — удовлетворённо проклокотал волшебник. — Отступайте в таверну!
И по его команде горстка выживших поспешила к гостеприимному свету широкого дверного проёма, волоча за собой стылые тела павших товарищей. Перетащив за порог труп Орана, Торбен обнаружил, что на том нет и следа увечий, хотя он собственными глазами видел, как его достал призрачный клинок. Когда все благополучно добрались до таверны, защитники заперли дверь на засов и приготовились встретить свою смерть.
— А где старик? — оглянувшись, вскрикнул Торбен.
— Он, верно, ещё снаружи, — с ужасом догадался хозяин, — в одиночку ему там не выжить.
— А мы-то здесь выживем? — жалобно запричитал кто-то из местных.
С жуткой отчётливостью расслышали защитники таверны, как из долины, перекрывая вой псов Хаоса, донёсся звон церковных колоколов, отбивающих полночь. Как только прогудел последний колокол, лай гончих плоти буквально утонул в неистовом рёве чудовищного зверя. Торбен и остальные, обуреваемые любопытством, подбежали к окнам в надежде разглядеть что-либо через щели и трещины в ставнях, но снаружи царил непроглядный мрак. Они не видели ничего, но отчётливо слышали, как за стенами таверны разразилась резня.
Не в силах пошевелиться защитники прислушивались к вою хоаситской орды. Рёв чудовища, так внезапно показавшегося в самой гуще сражения, заставлял сжиматься самоё их нутро.
Наконец шум прекратился, крики тех, кто, очевидно, был ещё способен бежать, стихли вдали. Но даже и тогда люди не отважились покинуть стены таверны из страха перед тем, что они могли найти снаружи.
Пришёл рассвет, а вместе с ним и решимость выйти из таверны. Сняв засов с тяжёлой двери, Торбен осторожно вышел в морозное утро.
Заснеженная земля была устлана трупами гончих, стремительно разваливающихся под серыми солнечными лучами. То здесь, то там попадались тела зверолюдей и закованных в железо воинов, но их было слишком мало для той бойни, звуки которой раздавались после полуночи. Тела чемпиона Хаоса и его дьявольской свиты пропали. Так же как не осталось следов ни старого чудака, мёртвого ли, живого, ни чудовищного зверя.
"Куда они подевались?" — задумался Торбен. "Старик не смог бы пережить нападения целой банды Хаоса и того полночного зверя". Он с тревогой поглядел на когтистые медвежьи следы, ведущие через сугробы, прочь к горам. Следов, ведущих к месту сражения, он не обнаружил.
— Эй, наёмник! — позвал владелец таверны; в голосе его звучало недоумение. — Твои ребята начали оживать.
Торбен поспешил внутрь. На полу сидел Оран, он потирал голову и недоумённо оглядывался. Другие воины, павшие под ударами призрачных чудовищ, тоже зашевелились, словно просыпаясь от долгого, глубокого сна.
— Как это? — удивился Торбен, опускаясь перед другом на колени. — Что с тобой случилось?
— Когда меня достал тот призрак, я почувствовал, что меня ударило что-то холодное, злое, — рассеянно произнёс Оран, — меня охватила мучительная, смертельная боль. Только она не совпадала с той раной, которую я вроде бы получил. Было так, словно я пережил чью-то героическую гибель, произошедшую в прошлом. Потом сознание оставило меня.
Торбен поднялся, потирая голову обеими руками, как будто это могло помочь ему прояснить странные события прошлой ночи.
Наконец он снова заговорил.
— Эгей, хозяин, думаю, сегодня пришла пора открываться раньше обычного. Выкатывай-ка бочонок лучшего Бугманского. Я знаю, у тебя есть в загашнике. Мне кажется, мы все заслужили хорошего пива!
Наёмник поглядел через открытую дверь на поле боя. Что же на самом деле произошло во время парада двух Лун? Солнце пробивалось сквозь задыхающиеся от снега облака, освещая бледным светом дверной проём. На одном из угловых камней солнечный луч выхватил пару стёршихся от времени знаков. Переступив порог, чтобы поближе их рассмотреть, Торбен пробежался пальцами по высеченным на камне символам.
Валун был огромен и, очевидно, сидел глубоко в земле. Что-то подсказало Торбену, что он стоял здесь уже очень долго, гораздо дольше, чем это здание. Стены таверны были сложены из местных камней, и, несмотря на вековое буйство стихий, в отметках отчётливо угадывались древние символы. Подо мхом наёмник нащупал изображение стрелы. Удовлетворив любопытство, он пожал плечами и вернулся к бару в надежде, наконец-то, спокойно выпить.
Тяжёлая дубовая дверь захлопнулась за ним. Теперь только заржавевшая вывеска, поскрипывая, раскачивалась на холодном ветру. Рисунок медведя, стоящего на задних лапах, почти полностью стёрся с неё.
Марк Брендан Хаос внизу (не переведено)
Не переведено.
Стив Бакстер Песня
— Симпатичное колечко, Сэм. А что там блестит, стекло? Или что подешевле?
Баттермир Уорбл, для друзей — просто Сэм, вздрогнув, поднял глаза. По другую сторону стола уселся ухмыляющийся коротышка с копной каштановых волос.
— А, это ты, Тарквин. Значит, прибыл твой корабль. Замечательно.
И вслед за первым гостем в таверну набилась целая толпа полуросликов. Джаспер, пузатый бармен «Передника Эсмеральды» проворчал, чтобы они закрыли за собой чёртову дверь. Ветра с Моря когтей добирались даже сюда, глубоко в Мариенбург, в этот тёмный уголок эльфийского квартала.
Полурослики повыдвигали табуреты и принялись рассаживаться вокруг стола, за которым сидел Сэм, и вскоре тот оказался в самом центре очень тесной кучки своих собратьев.
— Да, что же вы, присоединяйтесь, — процедил Сэм.
При его работе полезно было иметь контакты во всех слоях населения, но и хорошего бывает слишком много…
— Ой, Сэм, неужели ты не рад нас видеть?
Тощий пострел по имени Максимилиан откопал в карманах своего шерстяного плаща засаленную колоду карт и стал тасовать.
— Да, конечно, а то я уже начал уставать от тишины и покоя.
Тарквин сел напротив Сэма.
— Так что за история с кольцом?
Вышеупомянутое украшение представляло собой толстую полоску из золота, на которой поблёскивали осколки хрусталя. Ещё один молодой моряк наклонился, чтобы рассмотреть получше.
— Наверное, в этом году битое стекло — последний писк моды.
Сэм накрыл кольцо ладонью.
— Это личное.
Тарквин делано покачал головой.
— Да ладно, — сказал он. — Мы только прибыли. Расскажи, пока не перепились.
— Говорю же, это личное.
— Насколько личное?
— На кружку эля.
Максимилиан рассмеялся.
— Ай, ну и ладно. — Он шлёпнул картами о неровную столешницу. — Трёхкарточный пегас. Лучше сыграть, пока трезвый…
Но Сэм отодвинул сданные ему карты.
— Извините, парни, я пас.
Тарквин ошарашенно подался назад.
— Да ты шутишь. Сэм «Старшая карта дракон»[22] отказывается играть?
— А что такое? — не поверил Максимилиан. — Средства закончились? Клиенты перевелись?
— Нет. — Сэм покачал головой. — Завязал я с пегасом, вот что такое.
— Почему?
— Ну, в общем, это связано с кольцом. Но вообще — из-за того, что произошло во время последней игры.
Весь круг лиц был обращён только к нему.
— Давай, Сэм, расскажи.
Тот многозначительно посмотрел на кружку.
Тарквин взял её.
— Да не может быть! И про пегас тоже личное, да? Ладно, твоя взяла, Сэм. Будет тебе эль. Но смотри, чтобы твоя история стоила того…
Сэм подался вперёд и театрально скрестил руки на груди.
— Хорошо. Картина такая, — начал он. — Сижу я в «Переднике», в этом самом баре. Может, даже за этим столом. Точно не припомню. — Несмотря на шутливый тон, лицо полурослика на мгновение сделалось угрюмым. — Я… У меня был тяжёлый день, и я пропустил кружку другую…
— Расскажи что-нибудь новенькое.
— Я играл в пегаса. И проигрывал. Я даже не мог закрыть банк. Но в руке[23] нас осталось только двое. — Он сделал паузу.
— Ну?
— И у меня было тройка драконов.
По столу пробежал дружный вздох. А Сэм продолжил.
Моего оппонента звали Эладриэль. Эльф с золотистой прядью в серебряных волосах. Пусть его колени и упирались в наш полуросликовый стол, держался он изысканно, ни дать ни взять вылитый лорд. В «Передник» его занесло явно случайно. — Джаспер недовольно заворчал. — Я помню глаза: чёрные, как у ворона, взгляд пронизывал меня, а я сидел и не знал, что делать.
— Ну что, Сэм, — сказал Эладриэль. — Пасуешь?
Я глотнул из своей кружки и попытался подумать логически. Тройку драконов может перебить только тройка единорогов; это все знают. Но я уже и так много проиграл.
— Нет, — сказал я. — Не пасую.
— Тогда закрывай банк.
— Ты же видишь, я не могу, — горько ответил я.
Эладриэль ощерился.
— Закрывай или сбрасывай карты.
Я уставился на своих трёх драконов.
— Я сыграю в долг. Напишу долговую расписку.
Эладриэль провёл тонким пальцем по краю своих карт.
— Ну, хватит, — лукаво произнёс он. — Расписки в таком месте? Брось. Быть может, у тебя найдётся что-нибудь ценное при себе?
Мне и искать не нужно было.
— Ничего.
Эльф жалостливо покачал головой.
— У каждого есть что-то, неважно, как низко он пал.
— Спасибо большое.
Я впился в эти чёрные глаза.
— Пасуй или закрывай, — рявкнул тогда он.
— Скажи, — глухо произнёс я. — Назови ставку, которую примешь.
Он понизил голос.
— Ты серьёзно?
— Назови.
— Твой ум, — выпалил он. — Самое твоё естество. Твой последний актив. Поставь свой разум, друг мой.
Ещё один игрок вынырнул ко мне из темноты и ухватил за руку.
— Не надо, Сэм. Пасуй.
— Я слышал о тебе, Уорбл, — прошипел Эладриэль. — Ты… Сыщик, так ведь? Притом отменный. Твой ум хорош… для полурослика…
От выпивки и усталости я ещё больше разозлился — теперь-то понятно, именно так эльф и задумывал — и я решил преподать ему урок. Угольно-чёрные глаза сверкали. Три дракона плясали передо мной.
— Играю, — заявил я.
— Сэм, это безумие…
— Я играю. И хочу посмотреть, что у тебя в руке.
Эладриэль улыбнулся и положил карты на стол.
Вы уже поняли, что там было.
— Я знаю парочку боевых заклинаний, — быстро сказал эльф и вытащил из куртки бутылочку с узкой «талией». — Я, видишь ли, старый солдат. Больно не будет, Сэм.
Он повёл пальцами у моего лица, один раз, другой…
Я уставился на трёх ухмыляющихся единорогов, потом всё померкло.
Было тепло, но я весь оцепенел. Как будто слишком долго пролежал в ванне. Но голова работала, значит, я был жив.
Или нет? Может быть, я уже умер? Я попробовал открыть глаза и увидел жирное лицо, оттопыренные уши и гигантское пузо. Надо мной склонился Джаспер.
— Должен сказать, пока что загробная жизнь немного разочаровывает. — Голос был сиплый, во рту пересохло, но всё работало исправно.
Джаспер выпрямился и с отвращением рявкнул:
— Что ж, восемь дней кряду не притупили твой язык.
— Сколько?
Я попытался встать. Спина и зад одеревенели, я их почти не чувствовал. Я лежал на жёстких мешках, кажется, где-то в погребе «Передника».
Джаспер принялся таскать ящики по холодному мощёному полу. Я видел его как-то странно размыто, будто смотрел через лёгкую дымку.
— Казалось, что ты уснул. Но я ухаживал за тобой и кормил, — угрюмо добавил он.
Я, покачиваясь, поднялся; в ногах покалывало.
— Спасибо, Джаспер, но, поля и луга Мота, что ж ты меня хоть немного не двигал? Никогда не слышал о пролежнях? Видишь ли, кровь не циркулирует…
— Повезло, что ты вообще можешь опускать остроты — после той идиотской ставки. Забыл? — проворчал бармен.
Потирая затылок, я кивнул.
— Но, Джаспер, у меня была тройка драконов. Как ещё я мог поступить?
— Не рисковать жизнью. Я уже не чаял, что ты очнёшься.
Я немного помозговал.
— Честно говоря, я тоже. С теми, у кого забирают разум, обычно так и бывает, верно?
Джаспер закинул на свои широкие плечи по бочке.
— Кстати, к тебе заходили.
— Что? Кто?
— Ты ещё спал тогда. Сказал, что посланец от эльфийского лорда. Иди к большому дому в северном конце Лотарнской улицы. Найдёшь кое-что ценное. Это всё, что он сказал.
— Какой ещё лорд? Какую ценность? Что?
— Что да что. Пока ты спал, ты мне больше нравился… Ты же сыщик, что-нибудь сообразишь. — Джаспер потащился по лестнице наверх. Не оборачиваясь он добавил: — На кухне есть еда. И твой партнёр любезно оставил колоду карт. Я положил её тебе в карман.
— Благодарю. А… Джаспер. — Я побрёл за ним. — За мной должок.
Бармен хрюкнул.
— Просто оставь деньги за еду.
— Лотарнская улица, ага…
Я выбрался из погреба в раннее утро. На улицах Мариенбурга лежал густой туман, переливавшийся от солнечных лучей. Вдыхая полной грудью, я направился на север, по эльфийскому кварталу.
Ну, вы знаете Лотарнскую улицу. Постепенно взбираетесь на север, а в конце открывается отличный вид на город, раскинувшийся по островкам в устье Рейка. Тем утром Хогбургский мост казался уходящей в небеса дугой, я видел паруса кислевитского фрегата, выступающие из тумана возле опор моста…
Да, ладно, Тарквин, дальше по делу. Я к тому, что это было то самое, исполненное радости к жизни утро: такое, когда ты весь дрожишь, и кровь бурлит так сильно, будто стоишь вниз головой…
За исключением только, что ничего этого я не чувствовал. Я вообще ничего не чувствовал.
Для меня краски города были тусклы, словно я находился в выцветшей картине. Я старался расслышать туманные колокола на том судне, но мне в уши как будто напихали ваты.
Чуть раньше я прошёл мимо уличного торговца, смуглого толстого тильянца, который продавал жареное мясо на шпажках, и не почувствовал запаха. Я купил кусок, и на вкус он был, как бумага.
Видите ли, мне не было дурно — помимо тех дней, что я провалялся без сознания. Я чувствовал себя потерянным. Как будто не доставало части меня.
И впервые мне стало страшно. В конце концов, мой разум, то, что делало меня мной, отняли у меня, а затем вернули назад.
Или нет? Что если я больше не был цельным? Как узнать? И зачем это вообще кому-то могло понадобиться?
Видимо, у того таинственного эльфийского лорда мог быть ответ. Однако я не был уверен, что мне понравится то, что услышу.
В северном конце улицы особняком стоял дом. Он был окружён стеной в рост человека; по верху тянулся ряд острых железных шипов. Миленько, подумал я.
Толстые деревянные ворота были открыты; я вошёл в мощёный булыжником двор. Сам дом сидел, будто громадная жаба, в центре двора и являл собой унылую каменную коробку с узкими прорезями окон.
Дверь была из цельного куска потрёпанного непогодой дерева с медным молоточком в виде головы бойцового пса. Когда я поднимал её, казалось, что она вот-вот меня укусит.
Со скрипом отворилась дверь, и из темноты выпрыгнуло лицо, похожее на оплавленную маску.
Я отшатнулся. Не смог сдержаться. По одной стороне лица от макушки до самого низа шёл шрам, похожий на полосу ткани. На груди с той же стороны кожа была смята и сморщена, как раздавленное яйцо, вместо одной из рук была культя.
Безобразный лик расплылся в полуулыбке.
Я едва выдавил: — Меня зовут…
— Сс-сэммм. — Его губы почти не смыкались, и на изуродованный подбородок брызгала слюна. — Я знаю. Он жж-ждал тебя.
— Кто?
Но существо лишь немного повернулось и здоровой рукой помахало, чтобы я прошёл. Дверь была едва открыта, и мне пришлось протискиваться внутрь; я коснулся покалеченной руки, и та оказалась холодна, словно протухшее мясо. Я думал, меня вырвет. Старый калека заухмылялся ещё шире.
Дом был отстроен вокруг одного большого помещения. Сквозь узкие окна словно бы случайно сочился свет.
Бутылочка была там. Размером с мой кулак, узкая средняя часть, она просто стояла там, на столе в центре комнаты с каменным полом.
Да, Тарквин, там была не только она. Вернее сказать, там было чертовски много всяческих ценностей. К этому мы ещё вернёмся. Но лично для меня, видишь ли, эта бутылочка сверкала, словно лежащий в грязи бриллиант. Я подошёл к столу и уставился на неё, как заворожённый, боялся прикоснуться…
— Руки прочь!
Голос был болезненно знаком. Из теней в дальнем углу комнаты появилась высокая фигура. Я с трудом отвернулся от бутылька и заметил изящное, немолодое лицо и золотистую прядь в серебряных волосах.
— Эладриэль, — произнёс я. — Картёжник. Ну, конечно. Значит, ты действительно лорд…
Слова давались с трудом. Мои глаза снова обратились к бутылочке, я почувствовал, как рука сама потянулась к сосуду, он тянул её словно магнит…
Возле моей шеи раздалось рычание, до меня донеслось смрадное дыхание, похожее на запах прокисшего молока.
— Алома, сидеть! — рявкнул Эладриэль.
Да, Тарквин, он сказал «Алома», девчачье имя. Я тоже удивился.
— А ты, — добавил он, — руки по швам.
Я так и сделал. Мерзкое дыхание отодвинулось. Эльф расслабился и подошёл ближе.
— Не бойся её, — с улыбкой сказал он. — Пока ведёшь себя смирно.
— Алома? Он это — «она»? В смысле… Э-э-э, вы шутите?
— Ни капли. Мы вместе сражались в дни моей юности. Без неё я и половины бы не добился в тех кампаниях. Может быть, даже не выжил. А с её помощью я добыл достаточно золота, чтобы купить себе входной билет в мариенбургскую судоходную компанию и обустроить себе всё это, — он махнул рукой, — комфортабельный выход в отставку. Славная, добрая Алома.
То существо, которое он назвал Аломой, залилось румянцем. Да, именно покраснело. Выглядело это, как протухший бараний бок. А Эладриэль продолжал:
— Её сила — редкий дар. — Он изящно прикрыл рот и прошептал: — Подозреваю, где-то, в этом коктейле есть немного и огрской крови… Да, дорогая Алома, — добавил он уже громче. — Старовата уже, конечно, но до сих пор двоих за пояс заткнёт… И, на случай, если тебе вздумается выкинуть что-нибудь этакое, своей здоровой рукой он переломит тебе хребет, как сухую ветку.
— Угу. Уже передумал.
— До ранения она была красива.
— Да неужели?
Улыбка Эладриэля дрогнула.
— На самом деле не очень. Но полезна. А теперь, господин игрок, уверен, ты спрашиваешь себя, зачем я пригласил тебя сюда.
С огромным трудом я заставил себя сделать шаг от стола.
— Давай к делу, Эладриэль. Что в бутыльке?
— Бутылёк? — с невинным выражением лица спросил он. — Какой бутылёк? Алома, о чём это он?
Женщина закудахтала, будто забившийся водосток.
— Какк-кой бутсс-ылёк? — невнятно проговорила она.
— О, как смешно! — выпалил я. — Вы такой прекрасный дуэт.
Улыбающийся Эладриэль спокойно кивнул.
— Кажется, ты и так знаешь, что в нём. Чувствуешь? Он манит тебя? Неужели не ощущаешь, что чего-то не хватает?
Алома сдавленно хихикнула. Я приготовился, но страшился того, что он скажет.
— В нём ты, Сэм, — с напускным равнодушием сказал эльф. — То, что осталось. А теперь, слушай внимательно. Пузырёк запечатан. Ещё я наложил на него одно из своих боевых заклятий, ауру неразрушимости. Знаешь, что это означает? Стекло, из которого он изготовлен, невозможно разбить; оно отразит любой удар. Видишь ли, только мне под силу открыть его, выпустить тебя и снова сделать целым. В любой момент. Если, конечно, захочу.
Потом, ничего не помню.
Очнулся я на полу. Во лбу пульсировала боль, должно быть, падая, зацепил головой стол.
— Стоит лишь пальцем щёлкнуть, — мягко сказал эльф. — Ловко, да?
Я попытался сдержать дрожь в голосе.
— Чего ты хочешь, Эладриэль?
— Могу сказать, чего я не хочу. Например, тратить силы на хранение половинки ума, который, если уж на то пошло, довольно легковесен. Знаешь, давай меняться.
Он повернулся и принялся шагать по комнате, бросая взгляды на драгоценности, грудами сваленные возле стен, на полках и низеньких столиках. Он провёл пальцем по раме одной из картин, изображавшей вазу с цветами. Подошёл к бюсту девушки, воздевшей глаза к небу, и погладил ладонью её щёку.
— Все эти безделушки, — сказал он, — работа людей. Я всегда чувствовал, что в ней есть какая-то живость, которой недостаёт эльфийским шедеврам. Нерафинированность, наверное. Я, видишь ли, коллекционер. — Он кротко кашлянул. — В узких кругах ценителей раннетильянских ременных пряжек меня по-своему уважают. Быть может, ты читал мою монографию…
— О, ну, конечно, — выдавил я. — Холодными вечерами мы с дружками в «Переднике» только об этом и говорим, о чёртовых тильянских пряжках.
Эладриэль не обратил на моё замечание никакого внимания, только приподнял щегольски выщипанную бровь.
— Нас не так много, знаешь ли, коллекционеров людского искусства. И некоторые, — заговорщицки прошептал он, — несколько перегибают палку.
— Палку?
— В том смысле, что кое-кто, э-э-э… Коллекционирует и самих творцов. Понимаешь? Поэтов, живописцев, танцоров…
Я не верил своим ушам.
— Эльфы торгую людьми? Эладриэль, в городе всего пять сотен эльфов… И около двадцати тысяч людей. Если они прознают об этом невольничьем рынке, они вас просто перережут в постелях.
Эладриэль был немало удивлён.
— Невольники? Рабы? Какое гадкое слово. За этими чудесными созданиями прекрасно ухаживают, и они вольны заниматься своим любимым делом перед публикой, способной оценить их по достоинству. Чего ещё желать?
Я подумал.
— Свободы? Выбора?
Он не обратил внимания.
— И, конечно же, в этом есть экономический расчёт. Зачем покупать яйца, когда можно получить курицу. Кроме того, люди, которые уже знают об этом, старательно заботятся о том, чтобы не узнали остальные. Деньги эльфов жизненно важны для этого города.
Как я и говорил. Есть одна певица по имени Лора… Очень красивая, наверное. В общем, однажды она появилась на аукционе, и наделала шуму в наших кругах. Даже раз услышать, как она поёт… Но один из игроков сразу же перебил все ставки. Периэль.
Он практически выплюнул это имя.
— Тот самый Периэль? Эльфийский лорд, который владеет островком возле Высокого моста?
— Может, и он, — фыркнул Эладриэль. — Состоятельный, насколько я понимаю.
— Состоятельный? Может быть, такой «состоятельный», который посостоятельней всех ваших лордов вместе взятых?
Эладриэль снова фыркнул и напустил на себя самый безразличный вид.
— В общем, из-за Периэля больше ни один эльф не услышит пения Лоры.
Я рассмеялся.
— Бьюсь об заклад, тебя это жутко бесит.
— Лора, возможно, самая искусная певица своего поколения, — вздохнул лорд. — Я просто обязан услышать её голос.
— Ох, ну, конечно. Чисто из эстетических соображений. То есть щёлкнуть Периэля по носу в планы не входит?
— Всего лишь раз, только одну песню. Что же, так жаль, что ты уже уходишь. — Он развёл руками, а эта страхолюдина Алома, хрюкнув, поволочилась к двери. — Ты всё понял?
Я был сбит с толку.
— Что?
— Ба! Ты уяснил, что должен для меня сделать? Устрой так, чтобы я услышал пение Лоры.
У меня в животе всё заледенело, дыхание перехватило.
— Украсть её у Периэля? У самого влиятельного эльфа в Мариенбурге? Но… Как?
Эльф изящно изобразил удивление.
— Почему ты меня об этом спрашиваешь? Это же ты у нас такой находчивый сыщик. Твоя и проблема. Держи. — И он сунул мне ещё один пузырёк, точь в точь такой же, как тот, в котором находилась часть меня. — На этом тоже защитные чары, может быть, пригодится.
Я внимательно оглядел его.
— Полагаю, нет смысла просить обычные тридцать крон в день, плюс расходы…
И меня опять вырубило.
Очнулся снова на полу.
— … Впрочем, учитывая обстоятельства, я буду счастлив отказаться от платы, — сказал я, вставая на ноги и укладывая пузырёк в карман. — Алома, дорогая, не стоит беспокоиться, я сам найду выход. И, кстати, попробуй тени для век, это придаёт загадочности…
Попасть к Периэлю было непросто, ведь он один из самых успешных торговцев, бывший владыка морей. И этот эльф достаточно богат, чтобы не позволять никому лезть в свою личную жизнь.
Трудность первая заключалась в том, что он живёт даже не в эльфийском квартале. Так что я накинул помятую старую куртку, надел красную шерстяную шляпу и отправился по бедным людским районам Мариенбурга, пробираясь к устью Рейка.
Путешествие было не из приятных. Никто не любит незнакомцев, даже полуросликов. Так что я шагал по зловонным улицам, сгорбившись и не поднимая головы, снося подозрительные взгляды здешних обитателей.
Трудность вторая: Периэль живёт на одном из каменистых островков в устье Рейка, и он не любит незваных гостей. Его остров не самый большой кусок камня на реке, но он целиком принадлежит Периэлю, с него открывается превосходный вид на море, и к нему нет мостов. Можно подумать, что в «городе мостов», как называют наш Мариенбург, такого не может быть, однако это так.
Мне нужна была лодка.
В западном конце Зюйддока[24], на островке Риддра, я нашёл крохотную, забытую всеми богами таверну. На стенах были ржавые рыболовные крючки и пятна сырости; столы — липкие от грязи, в эле — полно песка. Никогда бы не подумал, что буду скучать по «Переднику», но то место было ещё хуже.
Шучу, Джаспер, шучу.
За отдельными столиками сидели трое посетителей. Я выбрал того, что выглядел почище, купил пару кружек этого смоченного элем песка и сел к нему.
Рыбак осторожно оглядел меня — всё не сводил глаз с моей красной шляпы — но постепенно, после нескольких кружек, ворча и не заканчивая предложений, он начал говорить.
Звали его Курт, жилистый такой мужик с копной чёрных волос. На жизнь он зарабатывал чисткой сельди, выловленной в Море когтей, лодка вся покрылась ползучим грибком, улов в этом году был скудный, жена путалась с сортировщиком трески по имени Норберт.
В общем, ребята, по части говорильни это был просто геморрой.
Но в этот вечер он был обязан вывести лодку в море с приливом, и, после непродолжительных уговоров, согласился принять пассажира и заложить небольшой крюк.
И вот я — сам не понял, как это вышло — грёб по узким проливам Мариенбурга на поскрипывающей лодке Курта. Да-да, грёб — я. Сам рыбак сидел на корме и ковырялся в сети почерневшими ногтями. Начало темнеть, но всё равно было светлее, чем в той таверне в самый полдень. Курт стал пялиться на меня. Я — на него.
— У тебя есть тайна, — наконец сказал он. — И я знаю, какая.
У меня аж сердце подпрыгнуло.
— Неужели?
— Да.
Он хитро смотрел на меня. А я взвешивал ситуацию: Курт был ненамного выше меня, но гораздо шире, к тому же, спасибо Эладриэлю, я был сам не свой. Если Курт почувствовал это, он без проблем заберёт мой кошель и сбросит тело за борт.
— Что ты собираешься делать по этому поводу? — спросил я, не сводя с него глаз.
К моему удивлению он пожал плечами.
— Ничего. Не волнуйся, я никому не скажу.
— Вот как?
— Да. — Он отвернулся от ветра, сплюнул комок зелёной мокроты и утёр рот тыльной стороной ладони. — Я знаю, зачем ты носишь эту шляпу, — проворчал он через некоторое время.
— Чего? — Я потрогал свою красную шерстяную шляпу.
Рыбак положил руку на голову, ухватил себя за волосы и стянул всю копну с головы. Вечернее солнце тускло блеснуло на гладкой коже.
— Видишь? — Он помахал париком. — Там, под шляпой ты лыс, как коленка, так?
Я энергично закивал и налёг на вёсла.
Остров Периэля представлял собой обломок скалы в пару сотен шагов от края до края. По углам почти отвесных утёсов жались низенькие деревца. На самой высокой точке островка вытянулась по стойке «смирно» простая, но хорошо отстроенная башня.
Мы огибали скалы, пока не добрались до небольшой гавани. На верху каменистого пляжа стоял небольшой, ухоженный лодочный сарай. Людей не было видно.
Курт нахлобучил парик обратно на голову, пришвартовался к молу и, подмигивая и бросая недвусмысленные взгляды на мою шляпу, согласился подождать до рассвета.
Я побрёл вверх по пляжу, песок скрипел под ногами. За сараем в скале была вырублена узкая лестница, я поднялся на сотню шагов к плоской верхушке острова.
Морской ветер продувал плато, и я плотнее запахнул куртку. Последний луч западного солнца выхватил правильные очертания башни, я разглядел дверь. Кажется, она была приоткрыта.
Я постоял, разглядывая её. Вот так просто? Осторожно шагнул вперёд…
И услышал сопение — будто свинья копается в поисках трюфелей; глухой стук шагов по мягкой почве.
Нет, просто не будет, решил я. Встал неподвижно, руки по швам. И вот, из-за башни показалась последняя преграда на пути к личным покоям Периэля.
Он был раза в четыре выше меня и почти во столько же шире — и это только грудь. Мощные, короткие ноги ухали по земле, с толстого пуза свисала набедренная повязка. Голова была маленькая и похожа на свиную, крохотные глазки с подозрением сверлили меня. Гигант перебрасывал в огромных руках дубину с железными шишаками на конце. Его кожа была цвета навоза, её покрывали капли пота, как у лошади. Гигиена явно не была его сильной стороной, скажу я вам.
Я улыбнулся. Попытался, по крайней мере.
— Как поживаешь?
Существо тихо зашипело.
— Ты огр, не так ли?
— А ты — без приглашения.
Голос напоминал стук камней в деревянном ящике.
— Мне нужно увидеться с лордом Периэлем, — живо выпалил я.
Огр провёл длинным тонким пальцем по концу дубины.
— Разбить тебе голову, что ли? — прогудел он. — Перед тем, как сбросить в море. — Он смешно пожал плечами. — Зачем грязь разводить?
И он бережно положил оружие на землю, вытянул руки и попёр на меня…
Короче, после того, как я отобрал у огра дубину и вырубил его, я подошёл к открытой двери и…
Как это не верите? Хотите подробностей? Но там всё так скучно… Ох, ладно…
Этот огр был всё ближе, мускулы перекатывались у него под кожей. Я отчаянно пытался сосредоточиться, но мыслям приходилось пробиваться через паутину, которую Эладриэль оставил в моей голове. Помню, тогда я подумал, что всё, козырей в рукаве больше не осталось… Но именно это и натолкнуло меня на одну идею.
С быстротой молнии я выхватил из кармана свою помятую колоду. И крикнул:
— Подожди!
Огр всё надвигался. Его пятки оставляли на земле ямки. Я стал тасовать карты и делать простенькие трюки. Наконец его свиные глазки уставились на цветные картинки у меня в руках. Постепенно он остановился, мощные руки опустились, вселив в меня надежду.
— Перед тем, как ты вполне справедливо сбросишь меня с обрыва, — вкрадчиво произнёс я, по-прежнему мешая карты, — позволь сделать тебе подарок.
Огр посмотрел на меня.
— Спасибо, — сказал он и одной рукой потянулся к картам, а другой — к моему горлу.
— Постой! — крикнул я, отскочив назад. — Нужно показать тебе, как ими играть.
Ковыряясь пальцем в пупке, размером с мой рот, огр подозрительно посмотрел на меня. А я быстро сдал нам по три карты.
— Давай, расскажу, что за игра. Называется трёхкарточный пегас. Обычно она кончается дракой, так что тебе понравится. Мы берём по три карты. Теперь я смотрю, что у меня в руке… Неплохо. Что же мне поставить? Как насчёт этого… — Я снял шерстяную шляпу и положил между нами.
Огр озадаченно провёл пальцем по картам.
— А ты что поставишь?
Он угрожающе зарычал.
— Ладно-ладно, пусть это будет пробная рука, — быстро вставил я. — Покажи карты… О-о, — радостно воскликнул я, — у меня только старшая карта орёл, а у тебя целая пара драконов! Ты выиграл! Вот, держи. — И я протянул ему шляпу.
Он взял её, нерешительно потыкал пальцем и натянул себе на голову.
— Да, что ж, красная шерсть немного контрастирует с твоей говённо-коричневой цветовой гаммой, — заметил я, — но, какая разница? Ещё разок?
Великан кивнул. Он пошипел над картами и принялся топать ногами в каком-то подобии танца.
В общем, где-то через полчаса я не только вернул себе шляпу, но и получил в своё распоряжение набедренную повязку, уникальную коллекцию кала гигантской летучей мыши, право взять в жёны первую дочь этого огра… и его дубину.
Мой противник сидел на мокрой земле и печально смотрел на море, перебирая в руках одолженную мною повязку.
— Не переживай. — Мне было почти жалко его. — В картах такое иногда случается.
И, собрав все свои силы, я огрел огра дубиной по затылку.
Всё? Можно уже продолжать основной сюжет?
Как я и говорил… Я подошёл к открытой двери. С замиранием сердца я с ветра шагнул в пахнущую плесенью темноту.
На голых каменных стенах плясали отблески факелов. Я оказался в коридоре, в конце которого маячил свет. Остановился и прислушался, дал глазам привыкнуть к полумраку. Затем услышал звуки плывущей по коридору песни:
«…В серебряной шкатулке, Детский смех не запереть, И не связать тесьмой из злата. В прекрасной клетке птичьей трели Останется лишь умереть, Как тает снег, что пойман был рукой когда-то…»Девичий голос. Я застыл на месте. Как мне описать его?.. Что ж, стоит попробовать. Скажу одно: хоть я уже и находился тогда, как в тумане, эта песня о пленённой красоте заставила меня заплакать.
Моргая от слёз, я осторожно двинулся по коридору. В конце я остановился и, скрываясь в тени, принялся разглядывать центральную комнату.
Посередине, на устланном коврами полу стоял столик с полупустым винным кувшином, стеклянным кубком и остатками доброго ужина.
А в массивном кожаном кресле развалился сам лорд Периэль. Он был выше Эладриэля, волосы, пожалуй, не такие густые, однако разодет куда как роскошнее; с плеч ниспадал плащ из мягкой кожи. Он слушал пение с закрытыми глазами, ладони были сложены перед лицом в молитвенном жесте. Кажется, я заметил, как возле его века блеснула слеза, и я зауважал его чуть больше.
Перед эльфом покорно стояла девушка, я силился разглядеть её из своего укромного уголка. Тем временем она вновь добралась до припева.
«…Детский смех не запереть…»
И я, страшась не столько того, что меня обнаружит Периэль, но, как ни странно, — показаться перед этой красотой, шагнул вперёд.
Она была человеком, но сложена почти по-эльфийски. Волосы цвета тёмной ночи удерживала серебряная заколка. Платье из чистейшего белого шёлка. Руки во время пения девушка вытягивала перед собой.
Лик её был печален… Она здесь — узница, подумал я. А ведь ей, должно быть, нет и семнадцати. Красота её была внутренняя, почти невесомая, мне вдруг захотелось приласкать её.
Вот песнь достигла наивысшей точки, и голос её взлетел.
«Как тает снег, что пойман был рукой когда-то…»
Она взяла такую высокую ноту, что я, кажется, и не слышал её вовсе, лишь какой-то необычный перезвон, и…
…И кубок разлетелся на тысячи осколков. Периэль изумлённо раскрыл глаза.
Я быстро отступил назад. Лорд-торговец перебирал разлетевшиеся по столу кусочки.
— Лора, — мягко произнёс он, — твой голос — совершенство, он за гранью грёз любого смертного.
Певица склонила голову.
Эльф встал во весь рост и укутался в плащ.
— Что ж, мне нужно удалиться. Завтра снова целый день переговоров с отцами города по поводу торговых соглашений. Ах, если бы я мог больше времени проводить дома, со своими драгоценностями… Самой изысканной из которых является моя Лора. Доброй ночи, прелестница.
И он прошествовал вверх по лестнице, уходящей из дальней части комнаты в темноту. Я услышал, как где-то наверху тихо хлопнула дверь.
Как только хозяин ушёл, эта девушка, Лора, расслабилась. Она присела к столу на табурет и принялась понемногу есть фрукты из блюда, чуть слышно напевая что-то своим роскошным голосом. Её пальцы порхали над яствами, и я заметил, что они унизаны кольцами и перстнями. В этом мрачном месте она смотрелась весьма изящно, предмет искусства, столь же прекрасный, как и любой из коллекции Эладриэля. Я постоял ещё немного, впитывая её красоту, не решаясь даже вздохнуть… И, нет, Максимилиан, тех подробностей, которые тебя интересуют, я не заметил.
Наконец я вышел на свет и приложил палец к губам. Девушка широко раскрыла глаза, отпихнула от себя табурет и попятилась от меня. Виноградины выпали из её рук на ковёр. Она заткнула рот миниатюрным кулачком.
Я жестом призвал её к молчанию. Один вскрик, и мне конец. Пытаясь улыбнуться, я сделал ещё шаг.
— Я не причиню вам вреда, — прошептал я. — Я друг. Пришёл помочь.
Кажется, она немного расслабилась, убрала руку от лица, но глаз с меня не сводила.
Я был так близко от этой красоты, что она ошеломляла меня; кровь в моих жилах пенилась, словно воды бурной реки.
— Кто… Кто вы? — спросила она.
Я вздохнул. Даже речь её обладала такой… Словно нежнейшие звуки лиры…
Ладно, ладно. Перейдём к сути.
— Меня зовут Сэм Уорбл, — представился я и приподнял шляпу.
— Что вам угодно?
— Другой эльфийский лорд, по имени Эладриэль, узнал, что Периэль держит вас здесь. И он прислал меня сюда.
Я уселся на табурет и с улыбкой поведал ей историю о том, как попал на службу к Эладриэлю. Пока я рассказывал, девушка шаг за шагом девушка подходила всё ближе.
— Но это ужасно, — сказала она, когда я закончил, — как Эладриэль мог сделать такое с вашим разумом?
Я пожал плечами, стараясь казаться мужественным.
— Какая разница? Но что действительно важно — это вы, миледи.
— Вы здесь, чтобы освободить меня?
— А вы бы хотели? — с серьёзным видом спросил я. — Периэль дурно с вами обращается?
— О, нет, — ответила она, махнув ухоженной ручкой. — Совсем нет. Он настоящий джентльмен. Прекрасно кормит и одевает меня; у меня есть всё, что только ни пожелаю. Могу даже не петь, если не хочется. — Она прикоснулась к щеке и кротко качнула головкой. — У меня есть всё, кроме свободы.
Я кивнул, и слёзы вновь наполнили мои глаза.
— «Как тает снег, что пойман был рукой когда-то…» Вы пели о себе, не так ли? Вы, Лора — вы эта снежинка.
Она мягко прикрыла глаза.
— Я свободная душа, которая чахнет в неволе.
— Откуда вы?
— Я из небольшой деревушки на краю Рейквальдского леса, в нескольких днях пути от Мариенбурга. Семья у нас была бедная, но честная. Отец разводил свиней.
— Свиней?
— Да. А однажды слуги лорда Периэля прискакали к нам на ферму на своих красивых лошадях, стали махать у отца перед носом мешками с золотом…
Нежные плечики дрогнули, и она тихо заплакала.
Тут, скажу вам, ребята, я сдался.
Я запрыгнул с ногами на табурет и схватил её за плечи; тепло её тела заструилось через мои руки.
— Послушай, Эладриэль не посылал меня освободить тебя, он хочет выкрасть и заточить тебя. Ты просто сменишь одного тюремщика на другого. Но я не дам этому случиться.
Я схватил её за руку и потянул к коридору, к свободе. Но она вырвалась и отступила назад, к центру комнаты.
— Что ты делаешь?
— Пойдём со мной. — Я почувствовал, как щёки вспыхнули от страсти. — Я освобожу тебя от оков Периэля, но и Эладриэлю не отдам. Наймём лошадей и вернём тебя семье… Доверься мне.
Играясь с особенно крупным перстнем, она с сомнением смотрела на меня.
— Вернёшь меня? На свиноферму? На самое дно?
— Там, конечно, грязновато, но это же свобода!
Я ничего не понимал.
Лора провела рукой по экзотическому фрукту, тронула шёлковое платье.
— Свиньи мне никогда не нравились, — задумчиво произнесла она.
— Но ведь ты свободная душа, которая чахнет в неволе, и всё такое.
Теперь я совсем запутался.
— О, да! Я… Просто… — Она захихикала. — Может быть, ты лучше зайдёшь в другой раз? Надеюсь, это не будет жутко неудобно?
Я ушам своим не верил.
— Зайти в другой раз?.. Миледи, я тут не картошкой пришёл торговать. Ты же не думаешь, что я просто обходил всех здешних девиц по порядку? Ты хоть представляешь, через что мне пришлось пройти?
Она нервно засмеялась и пригладила выбившиеся пряди волос.
— Просто, так долго собираться… Ну, ты же знаешь, как бывает.
И я всё понял.
— Ах, да, Лора, кажется, я знаю, как это бывает. — И между нами промелькнуло понимание.
Видите ли, парни, наша певчая пташка уже слишком привыкла к своей комфортабельной клетке. Но кто мы такие чтобы судить?
— Наверное, мне и впрямь лучше зайти в следующий раз.
Она расцвела в улыбке.
— О, да, это будет просто прекрасно. Благодарю тебя за заботу… Но, погоди. — Внезапно в её голосе прозвучала неподдельная забота. — Что будет с тобой?
— Со мной?
— Если ты вернёшься к Эладриэлю с пустыми руками, он пощадит тебя?
— Вопрос. — Здравый смысл с болью вливался мне в голову. — Да ещё какой. Кажется, я в тупике. — И внезапно ко мне пришла идея. — А, может быть, и нет. Послушай…
Я вытащил волшебный бутылёк Эльдариэля.
— Лора, ты не могла бы снова спеть? Кажется, я смогу запереть песню в этом пузырьке; Эладриэль наложил на него заклятье. Надеюсь, этого ему будет достаточно.
Её овальное личико исказило сомнение.
— Ну, конечно, если ты думаешь, что это поможет. Но моё пение не разобьёт стекло? Наверное, ты видел, что произошло с кубком Периэля?
Я почесал затылок.
— Думаю, ты права. Заклятие неразрушимости может защитить от ударов, но не от воздействия песни. — Я завернул пузырёк в шляпу. — Будем надеяться, это убережёт его. — А затем мне представились все возможности этой ситуации, и лицо моё расплылось в улыбке. — Если сработает, лучше будет просто некуда…
И вот почти шёпотом Лора начала петь для меня.
Слова снова проникали в моё сердце. Я отчаянно вцепился в бутылочку, ведь второго шанса могло и не быть. Снова девушка допела до финальной строчки. «Как тает снег, что пойман был рукой когда-то…» Я почувствовал, как бутылочка завибрировала в своём шерстяном коконе.
Но выдержала. Отзвучало последнее эхо, и я хорошенько закупорил пузырёк.
— Благодарю тебя, — произнёс я, утирая слёзы. — Лора… Я никогда не забуду тебя, и…
Послышался шум и тяжёлые шаги на лестнице.
— Лора? Я услышал твой голос. С тобой всё в порядке?
У девушки округлились глаза.
— Это Периэль! — прошипела она. — Мы разбудили его. Тебе нужно уходить.
— Разумеется.
Я приложился губами точно к её ручке и помчался по коридору.
Эладриэль был в ярости. Я стоял в квадратном доме на Лотарнской улице и смиренно сносил его гнев — чувство было такое, будто я находился в самом центре урагана. Рядом со мной, облизывая изуродованную губу и кудахтая, дежурила наша прелестная Алома.
Я пытался сосредоточиться на том, что говорил Эладриэль и найти, за что зацепиться. Но даже в такой момент мне едва удавалось не разглядывать маленькую бутылочку, стоящую на полке позади лорда… Бутылочку, в которой была заключена оставшаяся часть меня.
— Что мне мешает, — завывал Эладриэль буквально в дюйме от моего лица, — разорвать тебя напополам прямо сейчас?
Я набрал в грудь воздуху и решил разыграть свою единственную карту.
— Это, — сказал я и протянул то сокровище, что мне удалось унести с острова Периэля.
Эладриэль выхватил у меня бутылёк.
— И что?
— Я не мог выкрасть девушку, — ответил я, повесив голову. — В конце концов, куда мне, болвану, полукровке, сравниться с проницательностью таких лордов, как вы и Периэль…
Эльф хмыкнул.
— Ну, это очевидно.
— Однако, — настойчиво продолжил я, — в качестве хоть какого-то утешения я принёс одну песню.
— Одну песню?
— Просто выньте пробку, милорд.
Эладриэль с озадаченным видом последовал моему совету, и по комнате поплыл изумительный голос Лоры.
Я позабыл все печали и попытался насладиться этими последними секундами удовольствия. Что бы ни произошло, этого голоса я больше никогда не услышу. Вытирая слёзы носовым платком, Эладриэль покачал головой. Алома рядом со мной высморкалась себе в руку. Мерзость.
Песня подходила к финалу, голос становился всё выше.
«…что пойман был рукой когда-то…»
И пузырёк раскололся в руке у эльфа. Тот от испуга подпрыгнул и стряхнул кусочки стекла на пол.
Я ощутил, как кровь сильнее заструилась по телу, глубоко вздохнул, почувствовал воодушевление. Поскольку — как я и надеялся — раскололось ещё кое-что. Вслед за первой бутылочкой, разрушилось и та, что стояла за спиной Эладриэля. Я снова был самим собой.
Эльф с рычанием повернулся ко мне. Я бухнулся на колени и затараторил:
— Милорд, будьте великодушны. Я сделал всё, что в моих силах. А ведь вы говорили, что даже одной песни Лоры будет достаточно. И я принёс вам её…
Эладриэль возвышался надо мной, тяжело дыша; видно было, что ещё сохранившаяся красота песни боролась в нём с банальной жадностью. Наконец он сделал шаг назад.
— Хорошо, Сэм. Поднимайся. На этот раз прощаю тебя.
Повинуясь какому-то странному импульсу, перед тем, как встать, я тайком сгрёб несколько осколков бутылочки из-под песни и спрятал их в карман.
— По крайней мере, я услышал её пение. А для тебя, я уверен, ещё найдётся работа. — Он повернулся и направился к нише в стене, где хранился мой пузырёк. — Но в будущем тебе стоит более ответственно подходить к выполнению заданий, и не забывай, у меня всё ещё…
Эльф осёкся. Он дошёл до полочки и теперь, сбитый с толку, перебирал рукой осколки стекла. Затем развернулся на месте, его лицо было пунцовым.
А я стоял всё там же, стараясь не трястись, и ожидая, что меня вот-вот поразит вновь рождённый гнев Эладриэля. Секунда растянулась в вечность.
Вдруг возле меня раздался отвратительный хрипящий звук. Это смеялась Алома. Мы с Эладриэлем уставились на неё.
— Песс-сня, — прошкворчала она. — Она расс-збила другую бутылсс-ку и осс-свободила его. Он провёл тесс-бя, милорд…
И она снова закудахтала. И, о, чудо, через несколько секунд сам Эладриэль разразился смехом.
— Она права. Ты взял верх. Давай, проваливай.
— Что?
— Выметайся! — проревел он, заливаясь смехом. — Пока я не передумал.
И я вымелся.
— Именно поэтому, — заключил Сэм Уорбл, — я и завязал с азартными играми. Понятно?
И полурослик осушил последнюю кружку эля.
Тарквин почесал подбородок.
— Недурная байка, как по мне. Но что-то не сходится. При чём здесь кольцо?
— Как же, разве непонятно? — Удивился Сэм. — Я забрал осколки бутылочки из-под песни и, как только смог себе позволить, велел вставить их в золото. Маленький такой сувенирчик. — Он любовно погладил колечко.
Тарквин тряхнул головой и встал с места.
— Болтовня это всё. Но история хорошая, Сэм. Слушай, может, пойдём, перекусим в «Адмиральской галере»?
— Не сегодня. Позвольте мне посидеть одному, повспоминать былое.
— Ну, как знаешь. — Тарквин рассмеялся.
Полурослики повставали и стали застёгивать куртки. Максимилиан принялся собирать карты.
— А знаешь, что, Сэм.
— Что?
— Я тебе почти поверил — пока ты не дошёл до огра. Вот этот кусок мне никак не проглотить. Я имею в виду, ну кто будет ставить такую редкую вещь, как коллекцию кала гигантской летучей мыши, на какую-то жалкую пару дракончиков? — Покачав головой, он пошёл вслед за остальными.
Оставшись один, Сэм пожал плечами и несколько минут рассматривал своё колечко. Затем легонько подул на оправленное золотом стекло. Осколки зазвенели на сотни крошечных голосов, и можно было даже расслышать слова: «…что пойман был рукой когда-то… детский смех…».
— Что, Сэм, никто не верит твоим небылицам, а? — К столу подошёл Джаспер, чтобы забрать оставленные кружки.
Полурослик улыбнулся.
— Разгадали они меня, да? Ничего, в следующий раз постараюсь получше. О, Джаспер, послушай, не знаешь никого, кто мог бы заинтересоваться уникальной коллекцией кала гигантской летучей мыши? Цена договорная…
Нейл Джонс Заклинания внизу (не переведено)
Не переведено.
Никола Гриффитс Путешествие на юг (не переведено)
Не переведено.
Роберт Уотерс Плохая встреча в Морхейме (не переведено)
Не переведено.
Сэнди Митчелл Кто убил Лютера ван Грота?
Если Сэм Уорбл и обладал чем-то таким, что можно было бы назвать жизненным кредо, то оно уложилось бы ровно в три слова: "Не ищи хлопот". Не сказать, что он испытывал в этом необходимость — хлопоты имели обыкновение находить его сами, с чем он, впрочем, готов был мириться, ибо, если заботы других людей, как правило, приносили им доход, то его — и подавно. Как и все полурослики Сэм был очень привязан к мелким радостям жизни, и оторвать его от них было дорогостоящим предприятием для любого, кто пожелал бы воспользоваться его весьма специфическими услугами.
В тот вечер все заботы были ещё впереди. А пока Сэм уютно устроился за своим любимым столиком в "Переднике Эсмеральды", таверне на окраине эльфийского квартала в Мариенбурге, которой заправлял полурослик. Он умиротворённо созерцал остатки лёгкого ужина о семи блюд, и самой волнительной для него проблемой на тот момент был вопрос о том, чем бы ему запить всё это — заказать бретонского бренди или кислевского аквавита. Повара в "Переднике" славились на всю округу, поэтому там нередко можно было увидеть, как на скамьях для полуросликов, скрючившись в неудобных позах, сидели и люди. Однако он был несколько удивлён, когда один из таких гостей подошёл к его столику и уселся напротив, угрюмо таращась на Сэма поверх коленок, обтянутых малинового цвета чулками.
— Альфонс, сколько лет.
Сэм сердечно кивнул и помахал порхавшей неподалёку официантке, заигрывающей с компанией посетителей из Клейнмота. Теперь можно было заказывать бренди, поскольку платить будет, похоже, не он.
— Или мне называть вас господин де Вит? Вы же теперь ольдермен.
Он на мгновение задумался.
— Далеко же вы забрались от Винкельмаркта — полагаю, не просто выпить.
— Да, подумал, что найду здесь вас, — подтвердил человек, тоже заказав себе бренди. Он подождал, пока его принесут, и с видом знатока сделал небольшой глоток, после чего продолжил.
— У меня появилась проблема, которую лучше обсудить подальше от родных стен.
— Понятно.
Сэм многозначительно кивнул, смакуя свой бренди. Напиток был мягким и ароматным, и, зная владельца "Передника", несомненно, провезён в город контрабандой, дабы избежать акцизных сборов.
— Итак, кто вас шантажирует?
— С чего вы это взяли? — как-то слишком уж равнодушно спросил де Витт.
Сэм кивнул в подтверждение своей догадки.
— Вы же политик. После того дела с Лютером ван Гротом пользуетесь большой популярностью в своём родном округе, и значит имеете влияние.
— Что в Мариенбурге означает шанс заработать деньжат; здесь в торговой столице Старого Света богатство и власть суть почти синонимы. Мне тут птичка нашептала, что у вас есть все шансы занять место ещё и в бургерхофе.
— Болтают всякое, — потупился де Вит.
Его скромный вид, однако, убеждал Сэма не больше чем заверения проститутки о том, что она всё ещё девственница. Полурослик снова кивнул. Штадсрад, мариенбургский парламент был лишь игрушкой в руках интриганов из торговых семей, принимавших все важные решения, впрочем, место в нижней палате городского совета отрывало такому амбициозному человеку как де Вит дорогу к нужным связям.
— Итак, полагаю, что кто-то тоже захотел себе кусок пирога и считает, что вы как раз тот человек, который достанет ему его. Надавив на необходимые рычаги, разумеется.
— Лучше не скажешь, — ответил де Вит. — Они ещё не выдвинули требований.
Он подвинул через стол сложенный клочок бумаги.
— Только завуалированные угрозы.
Сэм развернул листок. "Мы знаем правду о вас и ван Гроте. Скоро мы с вами свяжемся", — прочёл он.
— Кратко и по делу, — полурослик пожал плечами и прикончил свой бренди. — К счастью для вас обо мне можно сказать то же самое. Тридцать гульденов в день, включая расходы.
Он почти ожидал, что де Вит будет торговаться, но ольдермен только кивнул.
— Только давайте поскорее. У меня, знаете ли, не бездонный кошелёк.
Он отсчитал тридцать золотых и засунул опустевший кошель обратно в пояс.
— Первый день как всегда авансом?
— Совершенно верно, — ответил Сэм, сгребая монеты в свою мошну и заказывая ещё по бренди.
Он снова взглянул на бумажку, затем сложил её и передал обратно де Виту.
— Как вы думаете, что это значит?
— По-видимому, это намёк на то, что я как-то связан с преступной деятельностью ван Грота, — тот час же выпалил де Вит. — Что, разумеется, просто смешно, ведь я был единственным в округе, кто выступил против него.
— Да, по нему явно не скучают, — признал Сэм.
После смерти вожака банда ван Грота распалась, и, хотя его подручные разделили между собой основную массу его незаконных делишек, их деятельность с кончиной босса приобрела значительно меньший размах. Тем временем де Вит быстро извлёк выгоду из признательности своих коллег по торговле и занял место в парламенте; как следствие его политические и торговые дела пошли в гору.
Сэм подождал, пока де Вит, ударившись головой о балку, с трудом принял вертикальное положение и задал последний вопрос.
— Кстати, вы вели какие-нибудь дела с ван Гротом до его смерти? Это останется между нами.
Ольдермен покраснел.
— Если вы действительно так считаете, полагаю, мне придётся тотчас же забрать свои деньги обратно.
Сэм пожал плечами.
— За тридцать гульденов я поверю во всё, что только ни попросите, — шутливо ответил он.
Теперь, когда кошелёк Сэма стал значительно тяжелее, а до лучших рестораций Мариенбурга оставалось совсем недалеко, полурослик не видел нужды спешить домой. Не сказать, что у него был дом в обычном понимании этого слова; Сэм снимал полдюжины комнат в разных районах города, перебираясь туда-сюда в зависимости от настроения или текущих дел. Одна из таких комнат располагалась как раз в центре родного округа Альфонса да Вита, поэтому Сэм решил переночевать именно там. Он подозвал лодочника и пересёк Рейкмаут по воде — это было проще, чем давать крюк через единственный большой мост, соединяющий две половинки этого приморского города. Искусно лавируя в лабиринте узких каналов, пронизывающих цепь островов Мариенбурга, лодочник высадил Сэма в самом сердце Винкельмаркта — на одной из многочисленных плавучих пристаней, расположенных практически везде в городе, если, конечно вы знали, куда нужно смотреть.
Сэм вышел по хлипкой деревянной лестнице в переулок и постоял немного, дав глазам привыкнуть к темноте. Он мог этого и не делать, ведь комната, которую он снимал, находилась всего через пару улиц отсюда, и он бывал на этой пристани так часто, что нашёл бы дорогу домой даже с завязанными глазами; или мертвецки пьяным, что, кстати, бывало уже несколько раз. Однако в тот вечер, несмотря на приличный объём выпитого, которое к тому же было уравновешено таким количеством отменной еды, которого хватило бы, чтобы потопить небольшую каракку, он был трезв.
На первый взгляд переулок был пуст, неудивительно в такое время, и Сэм заторопился к неровному свету факела, отмечающего широкую улицу, пересекающую переулок. Стоило ему ускорить шаг, как одна из теней, впереди, пришла в движение и отделилась от темноты дверного проёма. Сэм оглянулся и увидел, как что-то мелькнуло сзади него, отрезая возможный путь к отступлению. Что ж, значит, придётся двигаться вперёд. Сэм вытащил из-за пояса нож и побежал.
Если поджидавший его убийца и был удивлён таким поведением, то никак этого не показал, он неторопливо вышел вперёд и приготовился встретить натиск полурослика. Даже наоборот, то, что его добыча могла оказать какое-то сопротивление, казалось, забавляло его. Что ж, кладбища полны людьми, недооценившими полуросликов, и Сэму было это хорошо известно, за последние годы он многих отправил туда собственными руками.
Сблизившись с противником, Сэм почувствовал, как от неясной тревоги на его затылке зашевелились волосы. Человек стоял так, будто держал оружие, однако в руках его ничего не было, а сами руки выглядели как-то неестественно.
Почти в последнее мгновение Сэм понял, что было не так. Хотя убийца и был безоружен, кожа на его кистях, там, где они выглядывали из-под мантии, была бледна, очертания — размыты, его руки были окутаны тьмой, которая буквально пожирала свет, просачивающийся сюда с другой улицы. Явный знак колдовства.
Озарение пришло как никогда вовремя; Сэм пригнулся, уходя от вытянутой руки убийцы, и покатился по мостовой, стараясь не обращать внимания на врезающиеся в спину камни и тонкий слой грязи, налипший на камзол. Плечо взорвалось болью, когда пальцы врага, не успев сомкнуться, слепо ткнули его. Сэм с ходу врезался в ноги закутанного в чёрную мантию убийцы. Испустив удивлённый вопль, мужчина рухнул на землю, и Сэм полоснул его ножом по горлу. В неровном свете факела, мерцающего на дальней улице, кровь показалась чёрной словно тень, она захлестала из раны, окатив полурослика своей горячей, липкой жидкостью.
Едва сдерживая рвотные позывы, Сэм поднялся на ноги, нащупывая взглядом второго. Впрочем, у сообщника колдуна, очевидно, были другие планы, и, несмотря на вытянутый из ножен меч, который тот сжимал в руке, одного взгляда на взбешённого, заляпанного кровью полурослика хватило, чтобы он пустился в бегство.
Сэм помешкал немного, раздумывая, не последовать ли за ним, но отказался от этой идеи. Кем бы он ни был, убийца неплохо рванул вперёд и сейчас Сэм ни за что бы не догнал его. Вместо этого полурослик принялся обшаривать тело в надежде найти какую-нибудь зацепку, указывающую на того, кто так сильно желал его смерти.
— Эй, ты, мелкозадый! Стоять!
По скользкой от грязи мостовой загрохотали сапоги, и внезапно переулок оказался залит светом фонарей. Сэм медленно поднялся на ноги и кисло улыбнулся.
— Сержант Рейген. А ещё говорят, будто стражника не дождёшься, когда он тебе нужен.
— А, это ты.
Рейген заметил кровь, покрывающую волосы и камзол Сэма, и запятнанный багровым нож.
— Что, опять самооборона?
— Совершенно верно, — кивнул полурослик. — На меня набросились двое. Один убежал туда, к лодочной мастерской ван дер Деккена.
— Можешь его описать? — спросил Рейген и после небольшой паузы пожал плечами. — Думаю, нет. Особые приметы?
Сэм отрицательно покачал головой.
— А что бы вы хотели? Необычную татуировку или таинственный медальон? Вы слишком часто ходите в театр.
— Я бы хотел хоть немного сотрудничества, — ответил Рейген и вздохнул. — Ты ведь понимаешь, что мне придётся забрать тебя? Хотя какой смысл? Ты мне всё равно ничего не расскажешь, а капитан Маркюс все уши мне этим делом прожужжит.
Он снова вздохнул.
— Проваливай отсюда. Я здесь пока всё приберу. В конце концов, за это мне и платят.
Крис задумчиво кивнул и отхлебнул эля из своей кружки.
— Согласен, похоже на колдовство.
Кое-как приведя себя в порядок, Сэм нашёл молодого волшебника в баре "Пляшущего пирата", местной таверны, в которой они обычно встречались. Он уже не раз обращался к услугам Криса и в вопросах магии полностью доверял ему.
— Скверная магия, чистый Хаос.
Он оценивающе взглянул на Сэма поверх кружки.
— К счастью ты полурослик, человека бы покалечило таким заклятьем, и это в лучшем случае. После такого прикончить тебя не составило бы труда.
Сэм задумчиво кивнул. Не первый раз уже ему выпадал случай поблагодарить свой род за врождённую нечувствительность к магии — и без сомнения не последний.
— Ты знаешь кого-нибудь, кто балуется такими вещами?
Крис отрицательно покачал головой.
— Незачем мне знать таких людей, — ответил он.
Впрочем, вопрос пришёлся к месту — в отличие от имперских Колледжей магии в большом мариенбургском университете в этакой бессистемной манере преподавали основы всех магических традиций. И хотя их отвращение к Хаосу университет разделял, граница между запретной и допустимой тавматургией была здесь несколько размыта, и не всегда представлялось возможным определить, пересёк её волшебник или нет.
— Я поспрашиваю, не проявлял ли кто в последнее время нездоровый интерес к запрещённой магии.
— Буду очень признателен.
Сэм осушил свою кружку.
— Если что-нибудь услышишь — ты знаешь, где меня найти.
Кто бы ни стоял за покушением, думал Сэм, вряд ли они попробуют снова так скоро; но как бы там ни было, по пути домой он был настороже и смог по-настоящему расслабиться только, когда дверь за ним закрылась, и тяжёлый засов надёжно лёг в петли. После этого он беспробудно проспал до следующего дня, пока под знакомые звуки открывающейся внизу прачечной домовладелица не принесла ему наверх обильный завтрак. Собирая разбросанную одежду, она вздохнула.
— Нужно было всё замочить, господин Уорбл. Сколько вам раз говорить, холодная вода отстирывает кровь лучше всего.
— Вот же пропасть, — тихо пробормотала она и вывернула рубашку наизнанку, опытным взглядом оценивая объём работ. — Сделаю всё, что смогу, но ничего не обещаю.
Сэм с неприкрытым удовольствием впился зубами в горячую селёдочную сосиску.
— Я вам полностью доверяю, фрау Гутенбург. Ваши удивительные способности по части стирки может превзойти только ваш поварской талант.
— Ой, да будет вам, — после похвалы её стряпне она как всегда смягчилась.
В дверях пожилая женщина замешкалась.
— Я надеюсь, не будет никаких неприятностей? С тех пор как добродетельный господин де Вит избавил нас ван Грота, дела пошли в гору. Мы же не хотим, чтобы подобные типчики снова устроились в нашем Винкельмаркте, правда?
— Истинная правда, — заверил её Сэм и вышел из дома посмотреть, не найдёт ли он где-нибудь такого вот типчика.
Труда это не составляло, ван Грот проворачивал свои делишки из небольшой рыбокоптильни, которую вместе с шайкой безмозглых контрабандистов и оживлённой торговлей краденным унаследовал его главный подручный Ян Альтен. Публичный же дом, обслуживающий в основном местных торговцев, перешёл в руки другой верной союзницы покойного, Карин ван Мерен. Никто из них пока не выказывал явного желания отхватить кусок бизнеса другого, но это не мешало им кружить вокруг друг друга подобно акулам, в ожидании первых признаков слабости. Ещё одно прибыльное для ван Грота дело — менее изысканное, но от того не менее денежное — вымогательство, зачахло с попустительства обоих его наследников, по крайней мере, пока. Никто из них не рисковал навлечь на себя гнев местных торговцев, которые могли последовать примеру де Вита и попросту отказываться прогибаться, что обернулось бы фатальными последствиями для незадачливых вымогателей.
— Сэм, проходи.
Альтен выглянул из-за потрёпанного письменного стола, стоящего в скудно обставленном кабинете, который, как Альтен, очевидно, любил думать, создавал впечатление, что здесь занимаются вполне законными делами.
— Чем могу помочь?
— Можешь поговорить со мной.
Сэм перешагнул через стонущего громилу, попытавшегося загородить собой дверь.
— Твой снотлинг никак не мог поверить, что мне назначено.
— Господину Уорблу всегда назначено, — сообщил Альтен побитому охраннику.
Тот медленно поднялся на ноги и, бросив на полурослика злобный взгляд, закрыл дверь. Бандит сел обратно в кресло, несмотря не его расслабленную позу, глаза выдавали беспокойство, которое он никак не мог унять.
— О чём ты хотел поговорить?
— Прошлой ночью меня пытались убить, — сказал Сэм, затем пожал плечами. — Может быть, это прозвучит эгоистично, но подобные выходки возмущают меня до глубины души.
— Ко мне это не имеет никакого отношения, — поспешно ответил Альтен.
Это было именно то, что Сэм ожидал от него услышать, и пока он пропустил его слова мимо ушей.
— Ты не знаешь никого, кто хотел бы твоей смерти?
Сэм снова пожал плечами.
— И сколько тебе осталось? — риторически спросил Альтен.
Влиятельных людей, чей сон стал бы чуть-чуть спокойнее, находись труп Сэма на дне канавы в Додканале, было множество, однако столько же было и тех, кто высоко ценил его услуги, причём большая часть тех, кто входил в обе эти категории были одними и теми же людьми.
— Есть вероятность, что это как-то связано с моей нынешней работой.
— Ясно, — кивнул Альтен.
В Лиге честных предпринимателей он стоял достаточно высоко и отнюдь не из-за своей тупости.
— И эта работа касается…
— Твоего бывшего босса, — сказал Сэм, — Лютера ван Грота.
— Лютер мёртв, — с лёгкой тревогой в голосе возразил Альтен. — Его же подрезал тот тощий пекарь. Это все знают.
Он покачал головой.
— Никогда бы не подумал, что у него хватит храбрости. Вот живой пример того, что никого не стоит недооценивать.
— Хороший совет, — сухо заметил Сэм.
С завтрака прошло уже пару часов, и аромат копчёной рыбки пробуждал в нём аппетит.
— Кстати, о де Вите, ты не знаешь, не вёл ли он каких дел с ван Гротом до того, как убил его?
— Нет, всё как обычно, — ответил Альтен. — Лютер послал к нему пару ребят, поговорить насчёт страховки от пожара, несчастных случаев и прочего. Когда они вернулись с пустыми руками, он пошёл сам.
На его лице промелькнула ностальгическая улыбка.
— Одно могу сказать про Лютера — не гнушался он запачкать руки.
— Особенно если дело прибыльное, — согласился Сэм. — Знавал многих волшебников, наверное?
— Волшебников? — Альтен был на мгновение озадачен. — Вот не думаю. Хотя о своей личной жизни он немного рассказывал.
— Не знал, что у него была личная жизнь, — сказал Сэм.
— Лучше спроси об этом Карин. Время от времени он брал девочек из борделя.
Он посмотрел на Сэма с удивительно строгим выражением лица.
— Ничего такого, ты не подумай, только для эскорта на званые ужины.
— Ужины? — спросил Сэм, пытаясь не обращать внимания на урчание в животе.
Альтен кивнул.
— Дела Лютера шли в гору, и ему предложили вступить в один клуб.
На секунду на его лице промелькнуло озадаченное выражение.
— Ренальд его знает, как он туда попал, люди там были совсем не его круга. Главы гильдий, ольдермены, университетская публика; может, кто-то из них задолжал ему и в качестве платы выбил там место. Но, по-моему, он им всем нравился.
— Когда они собирались?
— Не могу сказать. Вроде бы каждый месяц время менялось. Насколько я помню, у них не было определённой даты.
— Место тоже менялось? — спросил Сэм.
Альтен отрицательно покачал головой.
— Они собирались в каком-то доме в Цвейбургстрате. Это всё что я знаю.
— Благодарю, — кивнул Сэм и бросил на прилавок шиллинг. — Я возьму у тебя пару рыбин на выходе.
Как он и ожидал, Карин ван Мерен была рада видеть его не больше чем её конкурент, но всё же поприветствовала его дежурной улыбкой опытной хозяйки.
— Сэм, дрогой. Какая приятная неожиданность.
Она махнула ближайшей девице с пустыми глазами, слонявшиеся по безвкусно украшенному фойе с выражением тревоги и тоски на лице.
— Лизель, принеси нашему гостю освежительных напитков.
Затем она повернулась к Сэму.
— Полагаю, ты хотел бы поговорить наедине?
— Полагаю, ты тоже, — ответил Сэм, следуя за ней в удобно обставленную комнату.
Через секунду вошла Лизель с графином дрянного вина и тарелкой пирожных не первой свежести. По знаку Карин, она торопливо поставила всё это на ближайший столик и выбежала из комнаты, закрыв за собой дверь.
— Лютер ван Грот, — произнёс Сэм, как только дверь захлопнулась. — Я слышал, что он, ужинал время от времени в Цвейбургстрате.
— Тогда ты услышишь и то, что он обычно брал с собой одну из девочек, — ответила Карин, укладываясь на пухлой кушетке, её пышное декольте оказалось прямо перед глазами полурослика.
Сэм моргнул и попытался сосредоточиться.
— Каждый раз одну и ту же?
— Нет, кто подвернётся под руку, — покачала головой Карин. — Что, честно говоря, бывало очень некстати.
— Почему бы это?
Карин пожала плечами.
— Мне нужно было вести бизнес. Ладно, тогда это был его бизнес, но хлопотала обо всём именно я. Посетители обычно ожидают, что здесь им будет приятно, а когда девочки расстроены, это мало способствует делу.
— Расстроены?
Сэм откусил кусочек пирожного и сразу же положил его обратно.
— Я думал, что им нравились свободные вечера.
— Я тоже, — ответила Карин. — Но они возвращались напуганные. Говорили, что некоторые гости вели себя подозрительно. Я имею в виду, в нашем заведении можно встретить кого угодно, не пойми меня неправильно, но там было что-то совсем другое. А однажды одна из девчонок вообще не вернулась. Лютер сказал, что она по уши втрескалась в одного богатого торговца из Аудгельдвийка и сбежала с ним, но, знаешь, за вещами она так и не прислала.
— Когда это было, — спросил Сэм.
Карин снова пожала плечами.
— За пару дней до его гибели.
— Понятно.
Сэм подумал было пригубить вина, но отказался от этой затеи.
— Ты не знаешь, где находится этот их клуб?
— Могу дать адрес, — кивнула Карин.
— Был бы очень признателен. И список дат, если тебя не затруднит.
— Помню несколько, — ответила она, окуная перо в чернильницу, по форме разительно напоминающую женские ягодицы.
Карин быстро начеркала что-то и передала бумагу Сэму.
— Кажется в эти дни. А это адрес.
Тот быстро пробежал глазами.
— Благодарю. Это всё что я хотел узнать.
— А ты был прав, — произнёс Крис, переводя взгляд с бумаги на Сэма. — Во все эти ночи была восходящая Моррслиб.
Он задумчиво постучал пальцем по последней дате.
— А в ночь, когда исчезла девушка, она была полной.
Его пухлое лицо казалось неестественно бледным даже в лучах света, пробивающихся через открытые ставни "Пляшущего Пирата".
— Ты думаешь, культисты Хаоса принесли её в жертву?
Сэм мрачно кивнул.
— Возможно, — произнёс он. — Ты же сам сказал, что тот, кто пытался убить меня прошлой ночью, использовал тёмную магию. А там где одна ведьма, жди целого шабаша.
Крис тоже кивнул.
— Есть зацепки?
— Может быть, — ответил толстый волшебник. — Есть один аспирант в университете, он пользуется дурной славой за свои нетрадиционные теории. Ничего такого что могло бы заинтересовать Храмовый суд, он слишком осторожен, но ходят слухи, что он изучает такие вещи, которых лучше бы не касаться.
Он пристально поглядел на Сэма.
— И с прошлой ночи его никто не видел.
— Вот как? — Сэм задумчиво осушил кружку с элем и отодвинул от себя тарелку, в которой ранее было рыбное рагу. — Это необычно?
— Да нет. Он часто пропадает на день, два, особенно если бывает в своём клубе.
Крис пристально посмотрел на полурослика.
— Что? Что я такого сказал?
— Что конкретно мы тут делаем? — поёжившись, спросил де Вит.
Они с Сэмом стояли в дверном проёме, спасаясь от моросящего дождика, окутавшего Цвейбургстрат. Сэм пожал плечами.
— Ждём начала представления.
Вечерело, и он пока насчитал дюжину человек, зашедших в дом, который указала Карин. Тоненькая струйка воды сползла со шляпы на шею де Вита и просочилась дальше под рубаху, тот недовольно фыркнул.
— Если не собираетесь сообщить мне ничего нового, я пошёл домой.
— Записку послала Карин ван Мерен, — сказал Сэм. — Сегодня я получил образец её почерка и всё сошлось.
— Ван Мерен? — де Вит медленного покачал головой. — Она-то как во всё это вписывается?
— Она ждала ван Грота у дверей вашего магазина в ту ночь, когда он погиб, — ответил Сэм. — Хотела расспросить его по поводу пропавшей девушки, и она знала, что он пойдёт запугивать вас лично. Ему пришлось это сделать. Если один выступил против него, также могу поступить и остальные, и его вымогательствам придёт конец.
Он взглянул на бледного как снег ольдермена.
— Одного только не понимаю, Альфонс, зачем вы пошли на это? Без обид, но раньше вы никак не производили впечатления столь отважного человека.
— Я им и не был, — мрачно ответил де Вит. — Я испугался, но денег у меня не было. В последние месяцы дела шли хуже некуда, я был практически разорён.
— Дайте-ка угадаю: вы увидели, что он идёт, и сбежали через чёрный ход.
Де Вит кивнул.
— Всё так и было, только я не успел.
В трепещущем свете факела, казалось, Де Вит побледнел ещё больше, воспоминания о пережитом ужасе были пугающе свежи в его памяти.
— Он пошёл за мной и загнал в тупик за бойней. Я думал, мне крышка, но неожиданно он повалился на землю. Кто-то ударил его ножом в спину.
— Но кто, вы не видели? — прямо спросил Сэм.
Де Вит покачал головой.
— Нет, только что-то мелькнуло в тени.
Полурослик кивнул, и да Вит продолжил.
— Я пошёл, проверить, жив ли он, и вдруг я со всех сторон окружён людьми, все ликуют и называют меня героем.
Он умоляюще посмотрел на Сэма.
— Я просто не мог признаться. Такой шанс выпадает раз в жизни.
— К сожалению, ван Мерен знает правду, — сказал Сэм. — Наверное, она видела, как вы ощупываете тело и поняла, что вы его не убивали.
Де Вит кивнул и предпринял отчаянную попытку подстроиться под деловой тон Сэма.
— Есть предположения, чего она хочет?
Сэм утвердительно кивнул.
— Карин уже давно присматривается к маленькой империи Яна Альтена, думаю, что когда она решится сделать шаг, то потребует от вас, чтобы власти смотрели куда-нибудь в другую сторону. Но бьюсь об заклад, как только вы займёте место в бургерхофе, её амбиции возрастут.
— Понятно, — глубоко вздохнул де Вит. — А если я откажусь, она разоблачит меня, вся моя жизнь полетит кувырком.
— Может быть и нет, — возразил Сэм. — Кому поверят люди: такому герою как вы, или такой преступнице как она?
В глазах де Вита промелькнула надежда.
— К тому же, после того как ваша репутация взлетит ещё выше. Не пройдёт и дня, как вас будут чествовать во всём городе, а не только в Винкельмаркте.
— В каком это смысле? — спросил снова сбитый с толку де Вит.
Сэм махнул рукой в направлении группы приближающихся к ним вооружённых людей с угрюмыми лицами. На голове большей их части были надеты черные шляпы с мягкими полями, которые выделяли их как членов городской стражи, прочие были одеты в синие мундиры храмовых морских пехотинцев.
— Лютер ван Грот был членом культа Хаоса, который собирается в этом доме под прикрытием обычного клуба. Когда они узнали, что я расследую для вас дела ван Грота, они попытались убить меня, что с их стороны было не очень умно, всё чего они добились — это привлекли к себе моё внимание.
Он пожал плечами и указал на человека во главе отряда.
— Позвольте представить вам брата Йозефа из Храмового Суда. С сержантом Рейгеном, я полагаю, вы уже знакомы.
— Ольдермен де Вит, — произнёс Рейген, — кажется, мы снова должны поблагодарить вас.
— И правда, — откликнулся Йозеф. — Господин Уорбл сообщил нам, что именно вы указали ему, где искать этих еретических ублюдков.
Пока пара здоровяков из чёрношапочников выбивали ногами дверь, он вынул меч и, кивнув напоследок, повёл храмовников внутрь. Большая часть стражников была счастлива пропустить тех вперёд.
Когда хриплые крики и звон клинков стали эхом доноситься через улицу, де Вит озадаченно спросил.
— Почему вы поверили мне?
Сэм пожал плечами.
— Потому что вы честный человек, во всяком случае, по меркам этого города, и своим влиянием сможете принести хоть немного добра. Если Карин хватит глупости и дальше вас шантажировать, вам нужно будет лишь намекнуть, что она известная пособница культиста Хаоса, и вас тот час же услышат охотники на ведьм.
— Это заставит её замолчать.
На лице ольдермена расцвела смущённая улыбка.
— Но я всё-таки одного не понимаю, кто же убил Лютера ван Грота?
Сэм пожал плечами, припомнив удивление на лице бандита перед смертью. Он был жесток и глуп, городские власти предпочитали смотреть на контрабандистов сквозь пальцы, пока те платили им взятки в достаточном размере, но попытка работать напрямую с агентами Империи, жаждущими расцепить мёртвую хватку Мариенбурга, коей тот вцепился во внешнюю торговлю, была равноценна самоубийству. Учитывая известную неприязнь де Вита к вымогательствам ван Грота, всё, что Сэму было нужно, чтобы получить щедрую награду за голову предателя — это выбрать возле кондитерского магазина улочку потемнее и немного подождать. Влиться в толпу зевак было несложно, а аплодисменты нежданному избавителю стали отличным прикрытием для чистого и прибыльного убийства.
— Некоторые тайны лучше оставлять неразгаданными, — намекнул он.
Внезапно его внимание привлёк дом через дорогу. Из здания выводили кучку напуганных, избитых культистов, и Сэм узнал второго, который пытался убить его той ночью.
— Покорнейше прошу прощения, но у того парня до сих пор при себе кошель, и этот гоблинов сын должен мне новую рубашку.
Дариус Хинкс Мёртвым сном
Граф Ротенбург с кривой ухмылкой закончил рассказ и откинулся в мягкие кожаные объятья своего кресла. Он смотрел на нас поверх бокала, и в его пронзительных голубых глазах плясали отблески огня. Граф озорно рассмеялся.
— Ну, что? Языки от страха проглотили?
Раздалось покашливание и смех: мы пытались прогнать охватившее нас безрадостное настроение.
— Скорее от скуки, — фыркнул один из джентльменов. — Мне уже приходилось слышать эту историю, и, по крайней мере, один раз — из ваших уст!
— Ага, — подчёркнуто зевнул другой. — Полагаю, вы сами же злоупотребили собственным гостеприимством.
Я с некоторым трудом заставил себя подняться с кресла и побрёл к окну. Винный погреб графа Ротенбурга являл собой предел мечтаний любого жителя Нульна, и большую часть вечера мы провели в попытках проделать в его запасах хотя бы небольшую брешь. Помутневшим от выпитого взором я обозревал залитый лунным светом декоративный сад графа и пытался прогнать от себя наиболее неприятные моменты его рассказа.
Всякий раз, когда мы встречались, главной темой наших разговоров становились истории о неслыханных ужасах и загадочных происшествиях. Сомневаюсь, что кто-либо из нас сумел бы указать на происхождение этой мрачной традиции, однако теперь, кажется, каждое наше собрание становилось только предлогом для того, чтобы снова и снова погружаться в глубины самых нелепых фантазий. Я поёжился.
Мы, разумеется, высмеивали даже самые шокирующие рассказы, но я не переставал размышлять о том, к чему всё это могло нас привести. От нашего жгучего желания перепугать друг друга мне становилось не по себе.
Страшные сказки имеют обыкновение возвращаться и преследовать рассказчика.
— У меня есть история, — пролепетал кто-то сзади, — правда… вот не знаю, правильно ли это… стоит ли рассказывать её.
Комната разразилась смехом.
— Ого! — воскликнул граф, подаваясь вперёд в своём кресле, — что ты за притворщик, Гормон! "Не знаю, правильно ли это". Каково, а!? У нас здесь не кружок жеманных девиц!
Я отвернулся от окна и обнаружил, что пресловутый Гормон был невысоким, невзрачного вида пареньком, которого я раньше как-то не замечал. По-видимому, он был жутко пьян, и его усадили подальше от света камина, в тёмный угол подле двери. Когда наша компания обратила на него своё внимание, он сел обратно в кресло, укрывшись в нём, словно загнанная в угол крыса. Кажется, он уже жалел, что открыл рот.
Судя по всему, наш гостеприимный хозяин был заинтригован.
— Ну-с, племянничек, — обратился он к молодому человеку, — чем ты хотел с нами поделиться?
— Я не думаю… не уверен, можно ли… — прошептал тот, нервно ёрзая в кресле.
Мы молчали в ожидании, когда он продолжит.
— Я, вот, кое-что принёс…
Снова раздался взрыв дружного смеха; один из гостей принялся отчаянно хлопать себя по ноге.
— Он что-то принёс! Что-то принёс! Говорите, юноша! Мы жаждем развлечений!
Я вгляделся в облако табачного дыма, чтобы рассмотреть Гормона. В его выражении лица было что-то затравленное, что нельзя было приписать выпивке — он явно разрывался между страхом и желанием произвести на нас впечатление.
Ещё пару минут он отнекивался, пытался отвертеться, но скоро шум и разглагольствование гостей стали такими оглушительными, что заволновались даже слуги.
— Что ж, прекрасно! — прокричал он посреди общего гула с торжествующим и в то же время испуганным видом. — Я расскажу!
Красивое лицо графа искривила ухмылка, в комнате стало тихо. Я оглядел это сборище внимающих лиц. Вино и отблески огня придавали нам облик голодных демонов, с вожделением взирающих на беззащитную жертву. Я очень хорошо знал, что окончание истории Гормона будет непременно встречено вежливыми насмешками, но в тот момент мы все до единого жаждали услышать эту историю.
— Умоляю только, пусть это останется между нами! — волнительно прошипел Гормон.
Граф закатил глаза, но всё же зашикал на слуг, и те вышли.
Мальчишка нервно откашлялся и, отвернувшись, принялся копаться в сумке.
— У нашей семьи вот уже несколько десятилетий один и тот же доктор, — начал он. — Густав Инсель. Вы, может, слышали?
С какими-то бумажками в руке и с вопрошающим выражением лица он обернулся к нам.
— Это его дневник. Вернее, некоторая его часть. Господа, обещаете ли вы хранить молчание?
— Да живее, юноша! — так повелительно прикрикнул на него граф, что тот даже затрясся.
— Да… что ж, прекрасно, — вымолвил он, — уверен, все собравшиеся понимают, что в этом деле следует проявить осмотрительность.
Мы нетерпеливо закивали хоть и не имели ни малейшего понятия, о чём он говорил.
— Да… Густав Инсель. Когда я был ребёнком, он лечил меня от всевозможных недугов и почти каждый год регулярно выкачивал деньги нашей семьи. До прошлого года, по крайней мере. До нас дошли слухи, что он уехал за границу или даже был убит, так что моему отцу пришлось озаботиться поисками нового семейного врача. Однако, всего несколько месяцев назад он вернулся, и перемены в нём были ужасны. — Почти комичное выражение испуга показалось на лице юноши. — Трудно было поверить, что человек может так измениться меньше чем за год.
— Я бы ни на йоту не поверил этим бумагам, — продолжил он, держа в руках листы дневника, — если бы описываемые события не имели под собой реального основания. Судовые журналы и прочие свидетельства, кажется, подтверждают его слова; и барон, которого описывает доктор — не выдуманное лицо — я наводил справки, и оказалось, что он не только существовал на самом деле, но и исчез при самых загадочных обстоятельствах. И тот чужестранец, Мансул, он тоже существует.
— Ну, нет, я этого не вынесу! — воскликнул граф и, устремившись через комнату, выхватив у Гормона бумаги. — Мы сляжем в могилу раньше, чем ты примешься за первый параграф! Позволь-ка, я сам прочту!
Кажется, Гормон был слишком взволнован, или слишком пьян, чтобы противиться графу, и Ротенбург прошествовал обратно к своему месту уже с дневником в руках. Повертев его немного, он принялся читать: "Лишь в назидание поведаю я эту мрачную историю".
Лишь в назидание поведаю я эту мрачную историю. Сам же я хотел бы навсегда изгладить из памяти своей это трагическое предприятие. Однако долг мой ясен, и я не могу позволить этим ужасным фактам уйти в небытие. Даже сейчас, спустя каких-то несколько месяцев по возвращении обратно на юг, события, которые ранее преследовали меня в кошмарах, становятся размытыми и нечёткими. Как будто рассудок простого смертного отказывается понимать столь ужасающие картины; они копошатся и извиваются в моём мозгу словно черви — скользкие, неуловимые — стремятся улизнуть от более пристального внимания. Но я постараюсь пригвоздить их к этим страницам своим пером, ибо история моя должна быть услышана.
В 2325 году мы отплыли из Эренграда на славном корабле под названием "Хельденхаммер". Как судовой врач и близкий друг нашего отважного нанимателя, барона Фаллона фон Кельшпара, я был удостоен отдельной каюты — мерзкой, но всё же пригодной для проживания. Постельное бельё постоянно намокало, в платяном шкафу гнездились крысы, но какая-никакая кровать всё же была, чего оказалось достаточно, чтобы вызывать ко мне неприязнь со стороны кислевских матросов. Те обидчиво поглядывали на меня из-под своих отороченных мехом капюшонов.
И всё-таки, если о чём я и вспоминаю с теплотой, то лишь о первых днях нашего треклятого путешествия. Барон производил впечатление человека одержимого большой идеей, его энтузиазм был заразителен, и, кажется, даже кислевиты поддались ему. Вся команда охвачена его рвением.
Впрочем, ходили слухи, будто бы Кельшпар бежал от какого-то скандала — насколько я понял, наша экспедиция на север была в равной степени исследовательской миссией и выгодным предприятием. И действительно, похоже его мало заботили родовые владения, которые он так неожиданно покидал; ещё он вежливо избегал любых расспросов о жене. Однако я в бароне не сомневался. Видеть, как он стоит на носу нашего корабля, нетерпеливо склонившись навстречу ледяному ветру, и таить в своём сердце подозрительность, было просто невозможно. Надо сказать, его заледенелая борода и оседающий на широких плечах снег создавали облик человека достойного доверия более чем кто-либо, кому мне доводилось служить. Моя вера в него была абсолютной.
Мы основательно продвинулись вдоль побережья Норски, когда во время шторма, бушевавшего вот уже пять дней, случилось первое из длинной череды несчастий. Корабль швыряло из стороны в сторону; пытаясь удержаться, я болтался в канатах на фока-рее, как вдруг за горизонтом, среди чёрных вздымающихся волн я заметил остроконечный силуэт.
— Земля по правому борту! — закричал я вниз на палубу, где наш капитан Хаузенблас вместе с остальной командой энергично вычерпывал воду.
Тот помчался на нос и прикрыл глаза от снега рукой. Даже со своего насеста, расположенного высоко на раскачивающемся взад-вперёд рангоуте, я разглядел, как ужасно побледнело лицо капитана. Он поспешил в свою каюту. Меня скрутило от страха, и я сполз по канату вниз.
Через минуту мы с бароном застали его над картами.
— Клар-Каронд? — в отчаянии пробормотал он. — Как же это?! Как мы забрались так далеко на запад?
Название мне ничего не говорило, но страх продолжал одолевать меня. Капитан просматривал карту за картой, я смотрел, как он разбрасывал бумаги по каюте, и думал, что это было там, посреди моря? Что привело Хаузенбласа в такое смятение?
Наконец, когда его бормотания и ругань почти перешли в истерику, Кельшпар решил вмешаться и невозмутимо положил руку ему на плечо.
— Капитан, — произнёс он, — быть может, вы хотели чем-то поделиться с нами?
Хаузенблас резко обернулся и оказался лицом к лицу с бароном. Сдержанный тон Кельшпара, кажется, немного успокоил его, но в глазах по-прежнему бродил диковатый огонёк, и когда капитан ответил, он не смог сдержать дрожи в голосе.
— На севере Империи сплошь дожди и штормы, барон, но в мои-то годы можно было, да направит мою руку Мананн, уйти от этой напасти…
Капитан затих и растерянно посмотрел в иллюминатор.
— Так? — произнёс через пару секунд Кельшпар.
Хаузеблас схватил мятый клочок пергамента и швырнул его барону.
— Полуостров Клар-Каронд! — пролаял он. — Из-за шторма нас отнесло слишком далеко на запад! Мы идём к Холодной земле, где живут эти мерзкие эльфы!
У меня внезапно перехватило дыхание. Наш корабельный плотник порассказал мне множество историй и легенд об этой загадочной, жестокой расе, а испуганный взгляд капитана окончательно прогнал остатки сомнений по поводу их существования.
— Через пару часов они сядут нам на хвост, — застонал Хаузенблас, тяжело опустившись в кресло, — у нас нет ни единого шанса.
Кельшпар постоял немного, словно о чём-то задумавшись, затем кивнул и решительно вышел за дверь навстречу ревущему шторму.
Наш капитан изо всех сил старался отвести "Хельденхаммер" от замеченного мною побережья, но, видимо, в тот день взор Мананна был обращён в другую сторону, и спустя несколько часов посреди шторма замаячили, словно призраки, зловещие силуэты. Поначалу, когда я вглядывался в снежную пелену, мне казалось, будто мы окружены огромными живыми существами, жуткими левиафанами, поднявшимися из глубин, с кривыми, рваными крылами и длинными, острыми когтями. Но стоило им подойти ближе, как я к изумлению своему понял, что это были корабли.
Корабли, каких я не видывал прежде.
Конструкция их представлялась мне творением непостижимого, чуждого человеку разума; однако, несмотря на отвратительный вид, им всё же нельзя было отказать в какой-то извращённой красоте. Крутые дуги и порывистые линии оказались неожиданно чувственны и грациозны.
Под влиянием харизматической натуры барона Кельшпара даже невозможное казалось достижимым, и каков бы ни был план, его люди из кожи вон лезли, чтобы претворить в жизнь любой его каприз. Да и глупцов среди них не было — экспедиция в безжалостные северные земли, откуда возвращались лишь немногие, требовала необходимого снаряжения. И вот из недр своих корабль исторг арсенал, которого хватило бы для обороны небольшого городка: мечи, пращи, мушкеты и прочее оружие было во множестве расставлено подле корабельных поручней, и воины приготовились встретить врага. Рядом с ними стояли свободные от вахты матросы — эти люди, живущие так далеко на севере, привыкли к тяготам войны и не собирались так просто расставаться ни с судном, ни со своими жизнями.
Впрочем, "Хельденхаммер" не был военным кораблём, поэтому ничего не могло помешать тёмным эльфам взять нас на абордаж. После недолгой игры в кошки-мышки крюки начали падать нам на палубу, и я собственными глазами узрел ужасающую природу нашего врага. Физические пропорции мало отличались от человеческих, однако на этом наше сходство и заканчивалось. Даже жуткий холод не смог привести меня в такое оцепенение, как их вытянутые, искажённые криком лица, а изогнутые линии витиевато расчеканенных доспехов заставили меня задохнуться от страха. На что нам было надеяться в борьбе с этими извращёнными созданиями? В тот момент я осознал, что нам не выстоять против этого бесчеловечного врага.
Словно демоны они обрушились на нас. Выпрыгивая из слепящих снежных вихрей, эльфы принялись рубить и колоть. Безжалостная сталь клинков поблескивала на холодном свету. Наши закоченевшие пальцы отчаянно сжимали рукояти мечей, горячая кровь хлестала на покрытую льдом палубу. Я сражался вслепую, снег залеплял мне глаза, и от страха я бездумно раздавал удары каждому силуэту, которому случилось показаться возле меня. Да простит меня Зигмар, но тогда, в панике я не знал, по кому или по чему приходились мои неуклюжие выпады. Тот бой мало напоминал баталии во имя чести и славы, о которых я так много читал — скорее то был неуклюжий фарс, когда одни оступались и падали на скользком льду и замёрзшей крови, а другие и вовсе натыкались на собственные мечи.
Поэтому, когда меня огрели чем-то по затылку, я ощутил нечто вроде облегчения. Проваливаясь в гостеприимно распахнутые объятия смерти, мне отчего-то подумалось, что, выбыв из схватки так скоро, я чудом ушёл от гибели.
В замёрзших пустошах севера небеса переливаются странными огненными всполохами, судорожно освещающими отвратительного вида ландшафт; помимо этого, куда не кинь взор — всюду тьма.
Я не погиб на качающейся палубе "Хельденхаммера", но бредя сквозь бесконечную ночь Хар-Ганета, по белой, скованной льдом тундре, что лежит много севернее нашей славной Империи, мне подумалось, что хорошего в том было мало. Сейчас, окидывая мысленным взором всё, что я узнал с тех пор, я понимаю, что судьбе было бы милосерднее дать мне умереть ещё тогда, не позволив узреть все те ужасы, что случились после.
Ни кто иной, как сам барон вытащил меня из-под груды мёртвых тел. Глядя, как он шагает по колено в снегу, я не переставал удивляться его выносливости. Битва с эльфами была жестока, и хотя мы вышли из неё победителями, досталась эта победа нам нелегко. Немногие из людей Кельшпара выбрались с "Хельденхаммера" живыми — на льды проклятых пустошей сошла лишь жалкая горстка выживших, но барон, судя по всему, решимости по-прежнему не утратил.
Что же до остальных из нашей компании, то вперёд, через нарастающий холод нас двигала лихорадочная жажда наживы. Я очень хорошо помнил живую, тёплую атмосферу, царящую в гостиной барона, и ту страсть, с которой он поведал мне свой рассказ. Это была легенда о хунгах — свирепых кочевниках, странствующих по бесплодному северу — они поклонялись коварным богам и питались плотью своих же умерших братьев. Это была легенда о землях скованных льдами, о неизведанных краях, но что важнее — это была легенда о золоте.
За последние несколько лет я собственными глазами перевидал у Кельшпара немало престранных посетителей, путешественников с востока, подносивших ему в дар экзотические специи и зловещие стихи. Они потчевали простодушного барона рассказами о несметных богатствах бесконечных северных степей. Особенно мне запомнился один — невысокий, суетливый гадатель по имени Мансул — он будто по секреты рассказывал барону о величественном городе Иньчи, расположенном далеко в землях хунгов. Нашёптывал ему о высоких башнях из золота и слоновой кости, вздымающихся ввысь среди заснеженных гор, об улицах, устланных богатствами, которые варвары скопили долгие века. Я отвернулся тогда, чтобы налить барону и его гостю ещё каркасонского бренди, и на гранях хрустального бокала передо мною предстала зловещая картина: раздробленная на несколько отражений комната и Мансул, который, наклонившись к Кельшпару, сунул ему скомканную карту. С того момента любопытство ни на секунду не отпускало меня, и участь моя была предрешена.
Остальные члены нашего отряда тоже грезили несметными богатствами, и все до последнего были охвачены жадностью.
Нас было семеро, не считая собак, у нас были санки, припасы и другая экипировка, также загадочный сундук, который, как уверял барон, откроет нам путь в легендарный город. Из его намёков я заключил, что в сундуке был порох или какой-то волшебный огонь, который он, вероятно, намеревался использовать как отвлекающий манёвр. По правде говоря, я не стал тогда расспрашивать его о деталях плана — я знал, что он у него есть, и для моего отравленного алчностью рассудка этого было довольно.
До того как я ступил на эту проклятую земля, мне казалось, я знал, что такое холод… но я ошибался.
Хуже всего приходилось ночью. Между палаток выл ветер, а мы, съёжившись, сидели без сна, на неразобранных постелях, поскольку забираться внутрь было слишком холодно. Наши желудки сжимались в судорогах от жирной пищи, которую мы были вынуждены есть.
Здесь не всходило солнце, поэтому мы вставали в произвольный час и пытались накинуть рюкзаки, но к этому времени наша верхняя одежда твёрдостью уже не уступала доспехам, а капюшоны — примерзали к лицам. Мы тяжело брели вперёд, напоминая пресытившихся чудовищ, хромая и спотыкаясь в белой пурге. Дыхание замерзало и пребольно щипало наши бороды, под слоями мантий и плащей даже пот обращался льдом. Без той искры жадности, что пылала глубоко в моём мозгу я, наверное, просто опустился бы на землю в мягкие снежные объятья, и забылся мёртвым сном.
Но даже и тогда не испытал я сотой доли того ужаса, что был уготован мне в этом путешествии.
Несмотря на пережитые кошмары лишь на двадцать первый день нашего тягостного, мучительного перехода мы заглянули в глаза подлинному страху. Собаки первыми оповестили нас о том, что мы более не одни в этих снегах. Вначале они просто нервничали, лаяли больше обычного и мешкали там, где ранее ступали вполне уверенно. В бледном свете луны всеохватная белизна удушала и стесняла нас, а волнение животных быстро наполнило наши сердца страхом перед неизвестным. Молодые члены нашего отряда вздрагивали каждый раз, как им чудилось, что среди сугробов маячили какие-то тени, и даже барон, казалось, немного ускорил темп.
Скоро собак стало невозможно удержать. Они выли и повизгивали от смертельного ужаса, очевидно опасаясь за свои жизни, и как бы барон не бранил и не пинал их, ничто не могло заставить их идти дальше. В снежной буре гавканье звучало приглушённо и как-то зловеще. От страха у меня пересохло во рту.
Затем внезапно шум прекратился, собаки припали к земле, шерсть на загривках вздыбилась, и они принялись негромко, жалобно подвывать… звучало это чертовски тоскливо.
Мы решили подождать.
Стук сердца так громко отдавался у меня в ушах, что я был уверен, что остальные тоже слышали его.
Я поглядел на Кельшпара, его руки нервно сжимали длинные сабли. Что-то блеснуло в глазах. Страх или просто нетерпение? Покрытый коркой льда капюшон мешал мне разглядеть.
Воцарилась тишина, я почувствовал, как мускулы каждого подле меня напряглись от ожидания. Я был готов закричать, только чтобы прервать эту страшную тишину.
Затем среди снегов показалось чудовище из самых жутких моих детских кошмаров. Мой разум раскололся словно стекло; зрелище, представшее перед моими глазами, безжалостным ударом сокрушило все представления о том, что логично и естественно в нашем мире. Будто падающее дерево чудовище обрушалось на нас из белой пурги. Огромное — не менее трёх метров в высоту; но не размер его исторг из моей глотки крики дичайшего ужаса, то был его облик: постоянно меняющаяся, извивающаяся груда мышц и клыков, которой не было места в логическом мире. Звериные морды стонали и завывали на его кроваво-красной плоти, они принимали неописуемо отвратительные формы; прямо из ниоткуда являлись беспощадные когти.
Большего, боюсь, я рассказать не в состоянии, ибо разум мой неспособен был ухватить подлинную суть этой твари, подобно тому, как рука не может схватить падающий снег. Моя психика не выдержала столь чудовищной атаки; к стыду своему должен сказать, что колени мои подогнулись, и я упал наземь.
К счастью остальные каким-то чудом не утратили решимости и обнажили оружие. Стоящий рядом со мной здоровяк мидденхеймец поднял ледоруб на возвышающуюся над ним громадину, но та без труда увернулась от удара. Мы с содроганием смотрели, как несколько пар лап подняли смельчака в воздух, и с влажным звуком рвущейся ткани разодрали того ровно на две половины. Другой воин с диким криком бросился к зверю, замахнувшись молотом на то, что казалось, мордой чудовища, но оно разорвало его, как перезрелый плод, и внутренности бедняги парящей грудой пали на снег.
Я понял, что нашей экспедиции пришёл конец… что смерть близка… я приготовился к боли.
Впрочем, у барона было другое мнение. Безумный ли, преисполненный ли решимости он устремился к дьявольскому отродью с мушкетом наперевес, и прежде чем воющая громадина заметила его, выпустил заряд крупной дроби прямо ей в морду.
Рёв твари внезапно превратился в пронзительное, жалобное причитание, и на долю секунды, когда кровь потоком хлынула из её головы, форма чудища перестала меняться. Мы все замерли, в страхе таращась на него, и только лишь барон сумел воспользоваться моментом, — вытащив сабли, он спокойно шагнул вперёд и погрузил их прямо в студенистые глаза твари.
Чудовище заметалось от боли, орошая окрестности кровью и оглушая нас своим рёвом. В этот самый момент остальные воины, вдохновлённые бесстрашием своего командира, устремились вперёд и принялись колоть ставшую на время стабильной тушу.
По всей видимости, для чудища это было слишком — с громовым рёвом бессильной ярости, оставляя за собой потоки крови и внутренностей, оно скрылось во тьме, откуда до этого появилось.
— Кровавый зверь, — тихо произнёс барон, вытирая кровь с лица и оружия.
С тех пор, боюсь, я стал обузой для своих товарищей. Мой разум был безнадёжно помутнён, и любая, даже самая лёгкая работа казалась мне невыполнимой. Теперь я мог лишь волочить ноги за остальными подобно умственно отсталому, бессвязно бормотать и пугаться каждой тени.
Удивительно, но мы мало говорили о нападении. Тела павших захоронили в вырытых наспех могилах, и мы молча пошли дальше. Слишком страшно было даже вспоминать о том чудище; да и что толку? Мы были здесь одни. Что мы могли сделать? Кроме того загадочного высказывания после бегства зверя, барон не говорил ничего по этому поводу.
Кровавый зверь. Что могло значить это слово? Оно словно язва терзало мои путаные мысли. Откуда барон мог знать название этого монстра? Над какими богохульными книгами просиживал он, чтобы наткнуться на него? Меня так и подмывало расспросить его об этом, но я опасался, что наш разговор, даже начнись он с логичной и связной речи, неизбежно скатится в хныкающее бормотание. Поэтому я, подобно живому механизму, просто действовал и ждал, когда жестокая смерть, которая, я был уверен, поджидала нас в этих снегах, настигнет меня.
На четвёртой неделе нашей экспедиции мы стали наблюдать перемены в пейзаже. По всей видимости, мы пересекали огромное плато, и сквозь пробелы в затяжных снегопадах периодически замечали нечто вроде вершин какого-то горного хребта. Решимость Кельшпара не упала ни на йоту, напротив, завидев горные пики, он ускорил шаг. Стал чаще сверяться с картой Мансула, а когда подгонял нас вперёд, в голос его закрадывались новые нотки настойчивости. "Неужели мы были так близко к цели", — думал я. И подобно давно позабытой песни, ко мне вновь вернулась искорка жадности. Я почувствовал, как во мне снова зарождается смелость. Тщетные мысли о том, чтобы лечь на холодную снежную перину и уснуть, были отброшены.
Однако перемены мои оказались недолговечны. Утром тридцать первого дня нашей отчаянной экспедиции я проснулся от кошмара. Когда мы с бароном неуклюже выбрались из палатки, чтобы разбудить остальных, то увидели только хлопающие на ветру изодранные клочья, тела наших спутников были также разорваны и лежали на кровавом снегу.
Все трое были мертвы.
Зрелище было невыносимо и меня вырвало. Останки можно было с трудом опознать, без сомнения то была работа чудовища, которого Кельшпар назвал кровавым зверем.
Я искал их головы несколько часов, но так и не смог их найти.
Теперь, кажется, я был окончательно ввергнут в пучину безумия. Я деградировал до бессвязно бормочущей развалины. Лёг на землю и принялся звать зверя, чтобы тот забрал меня. Я молил о смерти.
Однако из спутников барона я был последним, поэтому он решительно отшлёпал меня по щекам и настоял на том, чтобы я взял себя в руки и вспомнил, что я не какой-нибудь сумасшедший дикарь, но подданный Империи. Скорее из страха перед гневом барона, нежели из подлинного самообладания я напустил на себя сдержанный вид.
К счастью собаки чудесным образом уцелели, и я стал умолять барона одуматься и вернуться к побережью. Мы условились с Хаузенбласом о встрече, и если бы поторопились, то сумели бы избежать тех ужасов, что поджидали нас среди снегов.
— Что?! — вскричал Кельшпар, его глаза сверкнули в темноте. — Ты хочешь повернуть назад? Теперь, когда мы зашли так далеко?
Внезапно я почувствовал, что боюсь его больше, чем всего того, что пряталось в этом замёрзшем аду. Едва сдерживаясь, он схватил меня за грудки и заглянул в глаза.
— Ты что, спятил?! Мы в нескольких днях пути от таких сокровищ, которые тебе даже не снились, и ты хочешь повернуть назад?
Барон швырнул меня на землю и положил руку на рукоять пистолета.
— Мы идём дальше, Густав, — прорычал он. — Мы идём дальше.
С того дня я стал для барона чем-то вроде вьючного животного. Его неприязнь ко мне была мучительно очевидна. Теперь, кажется, я был нужен ему лишь для того, чтобы тащить ящик с взрывчаткой и прочие вещи, пока барон прокладывал нам курс.
Пережитые ли мною резня и безумие? Недостаток ли пищи? Или же сам воздух — ручаюсь, так и было — начинал искажать мои чувства? Кажется, мой собственный разум постепенно становился мне чужд. Чьи-то чужие мысли, смысл которых был мне непонятен, охватывали меня, когда мы продвигались по снегу на санях. Воображаемые сцены насилия и мощи сменялись униженным страхом перед тем, что лежало впереди. Теперь, когда я видел эти горы через пробел в снежной буре, они казались близкими и необычайно зловещими. Что-то в самой их структуре было не от реального мира — напротив они казались некой эфирной материей из видений и снов.
Мой дрейфующий, капризный мозг начал расстраивать даже и память. Подробности моей прежней жизни порой ускользали от меня, уступая место мрачным воспоминаниям, заполненным кровью и жаждой войны. Я опасаюсь, что к тому моменту рассудок полностью оставил меня, и мне остаётся лишь признать, что дальнейшее описание не следует рассматривать как продукт полностью здорового разума.
По мере того, как мы приближались к горным вершинам, алчность барона росла. Теперь его нельзя было принять за того воспитанного, вежливого джентльмена, которого я встретил год назад в Нульне. Его лицо превратилось в заледенелую маску алчности. Мне никак не удавалось заглянуть ему в глаза, и с течением дней я начал бояться его всё больше.
Не знаю, сколько прошло дней или недель, ужасающие искажения моего разума достигли теперь критической точки. Очертания горных хребтов более не казались мне неизменными, они предстали меняющейся массой и во многом напоминали то мерзкое существо, которое дважды нападало на нас. Кое-где казалось, что камень складывался в чудовищных размеров черепа с разверстыми пастями, в других местах скалы превращались в неправдоподобно высокие мрачные башни, словно когти вонзающиеся во тьму. Мне чудилось, что я вижу лики созданий настолько жутких и невообразимых, что не могу даже описать их; они неясно вырисовывались над горными пиками и манили нас.
Наконец, я решил, что с меня хватит. Я понял, что барон ведёт нас не к славе и богатству, но к безумию и смерти. Да простит меня Зигмар, но я задумал убить его.
Разумеется, я рассчитывал разработать коварный план, который позволил бы мне без затруднений убить своего прежнего покровителя, однако из-за своей расшатанной психики, едва заметив, что он чем-то отвлёкся, я неуклюже набросился на него с ножом. Барон возился с санями, на которых лежал тяжёлый ящик с взрывчаткой. Я напал на него, и мы кубарем покатились вниз с крутого сугроба, вслед за нами полетел и ящик.
Мы молча кувыркались на рыхлом, белом снегу, а когда остановились, я заметил две вещи: во-первых, нога барона вывернута под ужасающе неестественным углом и, очевидно, была сломана, и, во-вторых, деревянный сундук Кельшпара разбился при падении, и его содержимое теперь было раскидано по снегу.
Я встал как вкопанный.
Вместо пороха я узрел отрубленные и к тому времени уже изрядно замёрзшие головы трёх наших спутников.
— Так это вы, — едва выдохнул я. — Вы убили их?
— Разумеется, — рявкнул барон, пытаясь подняться на здоровой ноге, — а как ещё можно добыть пропуск во владения Кровавого Бога, как не при помощи черепов?
Мой разум помутился. В ту же секунду я осознал, что Кельшпар не хотел просто разграбить какой-то там мифический город, подобно обыкновенному вору, он желал ни много ни мало присягнуть на верность самим Тёмным Богам. Должно быть, годы исследований народов севера развратили его разум. Этот человек еретик!
Увязая в снегу, я побрёл к нему с ножом в руке, но даже на одной ноге барон оказался проворнее и нацелил пистолет мне в голову.
— Глупец, — зло рассмеялся он, — ты мог быть рядом со мной в раю.
Он нажал на спусковой крючок. Я пошатнутся, но боли не почувствовал.
Я поглядел вниз, но не обнаружил следов крови. Подняв глаза, я увидел, что Кельшпар был в растерянности. Судя по ярости и разочарованию на его лице, я предположил, что курок в пистолете намертво замёрз.
Я воспользовался ситуацией, выбил его здоровую ногу и вонзил нож глубоко ему в грудь.
С торчащим из туловища оружием барон задергался, и я в страхе я отпрянул от него. Его крики и ругательства стали невыносимы, поэтому я зажал руками уши и, пошатываясь, побрёл прочь.
Развернув сани, я направился на юг, до меня долетали крики барона, причудливо отдающиеся эхом в темноте — даже спустя несколько часов эти ужасные звуки не утихали, укоряя меня с каждым криком боли и ярости.
Сидя здесь у тёплого очага, я начинаю ставить под сомнение всё, в чём ранее был столь прочно уверен. Даже своё мнение о бароне. Быть может, он просто хотел отыскать сокровище и вернуться на юг, и лишь когда мы ступили на эту трижды проклятую землю, его разум обратился к безумию и злобным богам севера. В одном я был точно уверен — никакого города хунгов не было; если бы я последовал за ним к тем зловещим горам, то, полагаю, оказался бы в совершенно ином измерении. Да простит меня Зигмар, но с тех пор как я бежал к побережью и встретился с "Хельденхаммером", я не перестаю думать о тех горах и всё спрашиваю себя, что мог бы обнаружить там, на другой стороне.
Начинаю замечать, что сплю дольше обычного, и во снах барон всё ещё зовёт меня; но теперь в его криках нет прежней злобы и боли, скорее это слова того, кто обрёл желанное и просто хочет поделиться им. Я просыпаюсь, простыни сыры от пота, а в голове эхом звучит его голос: "Ты мог быть рядом со мной в раю".
Он зовёт меня.
Дни тянутся, и то, что было мне столь дорого, блекнет. Мне всё труднее противиться его зову.
В комнате повисла тишина, которую даже граф Ротенбург долго не решался нарушить.
Наконец, спустя несколько минут этого неловкого молчания, он заговорил — но привычной уверенности в голосе не было.
— Откуда у тебя этот дневник?
Гормон заговорщицки улыбнулся, явно наслаждаясь напряжённой атмосферой, которую породил его рассказ.
— Из отцовского кабинета, — хвастливо ответил он. — Он-то думает, что бумаги надёжно заперты у него в сейфе, но от меня ничего не утаишь.
Граф пристально посмотрел на него.
— И где этот "Густав" теперь?
— Что ж, — Гормон поднялся с кресла и с самодовольным видом принялся расхаживать по комнате, — когда Густав пришёл к нам, выглядел он прескверно, и отец из жалости взял его в дом. Только вскоре ему пришлось об этом пожалеть. Судя по всему, у этого человека совсем помутился рассудок — мы, бывало, слышали среди ночи, как он воет, словно побитый пёс — и его присутствие в доме стало дурно сказываться на нервном состоянии моей бедной матушки. Но потом, два дня назад он, хвала небесам, исчез также неожиданно, как и появился, оставив все свои вещи, включая и этот дневник.
Граф буквально потерял дар речи — ни до, ни после этого случая мне не случалось видеть такого — он просто таращился на Гормона, будто видел того в первый раз. История звучала настолько пугающе правдоподобно, что заставила нас, наконец, умолкнуть, и даже граф, казалось, не мог обратить рассказ своего племянника в шутку. Он принялся молча перечитывать дневник, словно позабыв, что вокруг сидели гости. Он вчитывался в слова, и его лицо принимало всё более сосредоточенное и хмурое выражение.
Вскоре гости один за другим начали расходиться, в неловкой тишине они накидывали плащи и исчезали во тьме холодной зимней ночи.
Чуть позже я стоял в прихожей и застёгивал плащ, как вдруг заметил, что граф повёл племянника к своим покоям. Они свернули за угол и пропали из виду, но я сумел расслышать обрывок разговора.
Тогда он показался мне простой болтовнёй, но сейчас, когда граф Ротенбург так загадочно исчез, я то и дело припоминаю те слова. По правде сказать, они крутились у меня в голове так часто, что я сомневаюсь, что когда-либо буду способен забыть их.
— Расскажи, ещё раз, — обратился тогда граф к племяннику, — что тебе известно о карте и человеке по имени Мансул.
Уильям Кинг Равнина костей
Под светом тусклого солнца на равнине ярко блестели хранимые странной магией древние кости. Доспехи старые как сам Ультуан, казалось, были выкованы только вчера. Лезвия зажатого в костяных пальцах оружия были острыми, как отточенный нож. Всюду лежали бесчисленные скелеты, ребра врагов переплелись между собой. Белые горы черепов высоко вздымались над равниной. Казалось, что здесь лежат павшие воины всех сражений мира…
Марширующая армия эльфов шагала по развалинам древних зданий города, некогда большого как сам Лотерн. Но теперь все дома были разрушены, от них не осталось камня на камне. Окаменевшие деревянные потолочные балки перемешались с обгоревшими обломками рухнувших боковых стен.
Кости хрустели под копытами эльфийских лошадей. Поднятая пыль забивала ноздри Тирона. Слева от него лежал скелет огромной рептилии ста ярдов длиной, а справа громоздкая пирамида из черепов в десять раз превышавшая рост эльфа. Тирион размышлял о том, сколько они здесь пролежали. Возможно, черепа навалили вчера, а возможно пять тысяч лет тому назад. Он знал, что время здесь течет по странному…
Тирион посмотрел в пронзительные пустые глаза огромной каменной головы. Статуя, которой она принадлежала, до падения, по-видимому, была колоссальной. Каждый глаз был размером с его Малхандира, а скакун Тириона являлся самым большим из когда-либо живших эльфийских коней.
Ясные глаза эльфа уже видели вдали огромный черный Алтарь Кхаина, огромный как Пирамида Азурана, по окруженным гигантскими статуями бокам которого стекали потоки крови. На вершине нечто мерцало в жуткой тьме, наполняя воздух зловещей силой. Тирион ощутил в животе странное волнение, отзвук неистовой жажды боя, пробужденный присутствием меча.
Две армии встретились на открытой равнине перед Храмом Кхаина. Гордо воздетые знамена развевались над наступающими высшими эльфами. От вида армии у Тириона заныло сердце. Экспедиция, отправленная вернуть Обезображенный Остров, была одной из величайших армий этой эпохи.
На правом фланге армии сам Тирион скакал во главе длинных рядов Серебряных Шлемов. Он с гордостью командовал благородными рыцарями, каждый из которых был отпрыском знатнейших эльфийских семей, скачущих на лучших лошадях из конюшен острова-континента. Справа от него ехал отряд героических колесничих из Тиранока, тихо инструктирующих своих лошадей.
Рядом с ними гордо скакал Антей из Каледора и его братья Драконьи Принцы, едущие на огромных покрытых броней боевых лошадях. Голову каждого скакуна украшали пластины, повторяющие крылатые шлемы всадников. Антей отсалютовал Тириону древним покрытым рунами копьем, наконечник которого блестел от пойманного жара пламени упавшей звезды.
В центре, по левую руку от Тириона, шагали плотным строем лучники, натянувшие длинные луки и готовые к бою. Ещё дальше продвигались широкие ряды копейщиков. Там были Морские Стражи из Лотерна, легко узнаваемые по покрытым орнаментом шлемам и похожим на рыбью чешую кольчугам, и ополченцы из долин Иврессе и побережий Катека. За Морской Стражей в спешке катились на позиции два стреломета.
Там были и сложно одетые телохранители принца-мага Сафери Ириона. Сам высший маг гордо стоял рядом с солдатами и обменивался шутками с Халларом, капитаном Мастеров Клинка из Хоэта. Маг и один из самых знаменитых мечников Ультуана были давними соперниками. Тирион улыбнулся: он учился у Халлара и всегда любил его сардонический юмор.
Величественные безмолвные легионеры, Стражи Феникса, стояли плечом к плечу с могучими Белыми Львами Шраса, облаченными в шкуры грозных хищников, в честь которых получили имя. Такая армия вызвала бы ужас у всех, кроме самых глупых врагов.
Перед воинством высших эльфов выстроились широкими рядами враги. На ступенях Храма стоял сам Н’Кари, великий и ужасный демон. Он был в два раза шире любого эльфа и, по меньшей мере, в десять раз выше, а тело твари состояло из одних мускулов. Из могучих плеч торчали две грозные лапы, оканчивающиеся клешнями, а под ними странное демоническое существо ласкали две руки уже более походящие на человеческие. Н’Кари запрокинул огромную рогатую бычью голову и издал странный завывающий крик, эхом пронесшийся над армией темных эльфов и приведший их в сильный религиозный экстаз. У его ног лежало жуткое демоническое отродье — частично скорпион, частично змея, а частично зверь — нежно лизавшее стопы великого демона. Н’Кари, любовно чесавший голову твари одной огромной получеловеческой рукой, поднял другую в насмешливом приветствии Тириону.
Перед демоном стояли длинные ряды копейщиков темных эльфов, в чьих глазах блестела неугасимая ненависть. Между могучими фалангами копейщиков расположились отряды арбалетчиков, которых Тирион уже встречал раньше и знал, сколь смертоносными они могут быть. Всех темных эльфов переполняла гложущая их изнутри ненависть, из-за которой они никогда не желали отступать или признавать поражение. Легионы Короля-Чародея были одними из самых страшных врагов высших эльфов.
Рядом с копейщиками напротив колесниц Тирранока толпились, выли и глумились эльфийские ведьмы. Пена капала с губ обкурившихся женщин, которые смазывали булькающим ядом клинки и чувственно танцевали для удовольствия своего владыки.
Прямо напротив широких рядов кавалерии высших эльфов расположилось множество отрядов их темных собратьев, сидящих на зеленокожих ящерах. Тирион задумался, смогут ли скакуны его воинов перенести смрад гигантских Холодных. Впрочем, решил он, об этом уже поздно беспокоиться. Тирион должен был довериться отваге воинов высших эльфов и преданности их скакунов.
Малхандир тихо ржал и взбрыкивал, желая обрушить копыта на врага. Не увидев причин для дальнейшего ожидания, Тирион отдал сигнал к атаке. Его план был простым. Лучники обрушат на врага непрекращающийся град смерти, пока рыцари и колесницы пойдут на сближение. Он лично возглавит атаку.
Тирион был спокоен, несмотря на сомнения прошлого вечера. Сегодня он мог умереть в битве, но это, по крайней мере, произойдет так, как хочет он. Тирион понимал войну, так его воспитали, и теперь ему вновь выпал шанс испытать свои навыки на практике. Он пристально посмотрел на Н’Кари. Да, демон был ужасен. Да, его сила пугала. Но Тирион знал, что тварь уже повергали раньше. Однажды это сделал далекий предок Тириона, Аэнарион, потом пламя храма Азурана, а затем родной брат эльфа, архимаг Теклис. Демон был приговорен отравлять жизнь потомкам Аэнариона. Судьбой потомков первого короля-феникса было предначертано стать проклятием Н’Кари.
Тирион был уверен в своих силах, в его руке пульсировала смертельная мощь лезвия Солнечного Клыка, а тело защищал драконий доспех Аэнариона. С его шеи на нити из волос самой Вечной Королевы свисало Сердце Авелорна, оплетенное защитными заклинаниями потрясающей мощи. Тирион знал, что никто кроме самого Аэнариона не был больше готов к такой битве. Если кто-то из смертных имел шансы в бою против великого демона, то это был он, а Тириону всегда хватало одного шанса.
Он вскинул латную перчатку, давая сигнал к атаке. Серебряные трели боевых рогов эльфов эхом разнеслись по полю битвы и не дольше, чем за один удар сердца облако стрел полетело во врага. Малхандир не нуждался в дальнейших командах. Ветер захлестал по щекам Тириона, когда его могучий скакун перешел на галоп. Кости трещали, словно гнилое дерево под посеребренными копытами. Вдали встал на дыбы Холодный, пробитый огромным снарядом стреломета. На глазах Тириона его всадник вывалился из седла, и его раздавила туша упавшей твари.
От грохота копыт эльфийской кавалерии дрожала земля. Застучали колеса медленно набирающих ход колесниц. Тирион видел, как одна из них подпрыгнула на неровной земле. Опьяненные скоростью колесничие кричали страшные боевые кличи. Дрожь прошла по спине принца от этих звуков. В голосе воинов Тиранока ощущалась тяжесть эпох полных ненависти, горечи и одиночества, и если бы их слышали темные эльфы, они тоже дрожали бы от страха.
Темные эльфы держали строй, несмотря на выкашивающий их град стрел. Несмотря на переполнявшую их злобу, они были эльфами и обладали эльфийской отвагой и дисциплиной. Приказом Тирион замедлил Малхандира, чтобы остальные всадники смогли догнать их и вместе вступить в бой. Принц станет лишь наконечником брошенного эльфами копья.
Теперь сквозь облака пыли уже были видны темные эльфы. Они скандировали бешеные кличи на своем диалекте, что был мерзкой насмешке над языком Ультуана. Слова были достаточно похожими, чтобы их можно было понять, но диалект Наггарота был холодной пародией над плавным эльфийским языком, так же как их мрачная родина была гротескным эхом таинственного Ультуана.
В груди Тириона потеплело, когда шар темной энергии сорвался с клешни Н’Кари. Колдовская сила забурлила вокруг принца, но развеялась от золотого света амулета Вечной Королевы. Тирион благодарно прошептал молитву Богине-Матери. Из-за его спины к демону устремился поток сверхъестественной энергии, но Н’Кари отразил его одним взмахом могучих клешней.
Зловещее шипение наполнило воздух, когда арбалетчики темных эльфов открыли огонь по приближающимся всадникам. Отважный воин справа от Тириона пошатнулся, из его глаза торчала черноперая стрела. С ужасным криком он свалился из седла. Нога зацепилась за стремя, и эльфа потащило за скакуном, словно мерзкий плуг, вспахивающий поле костей и черепов. Тирион инстинктивно прикрыл голову, по его доспехам застучали стрелы, древняя кольчуга прогибалась под ударами, от которых по телу расходилась боль. Тирион знал, что если он выживет, то у него останется несколько неприятных ушибов. Но стрелы арбалетов не могли пробить доспех, что было очень хорошо, ведь согласно мрачным слухам отродья Наггарата часто отравляли их наконечники.
Тирион рискнул оглядеться. Погибло не так много высших эльфов, ведь радиус поражения арбалетов был невелик, и стрелы теряли много энергии во время полета. На глазах принца одна колесница врезалась в невысокий гребень и перевернулась, её колесничих подбил противник. Ржущая от ужаса лошадь пыталась вырваться из-под обломков.
Неспособные больше устоять на месте ведьмы и пехотинцы Наггарота зашагали вперед, хихикая и безумно крича. Широкими и иллюзорно медленными прыжками Холодные побежали вперед. Ненависть разлилась по венам Тириона, наполнив его решимостью перебить врагов. Малой частью своего разума он ощутил разгорающуюся жажду боя и понял, что она не совсем принадлежит ему. Это чувство исходило от ужасного оружия, заточенного в древнем алтаре, а, как знал Тирион, Меч Кхаина пирует смертями.
Все новые потоки энергии летели между армиями, пока маг и демон продолжали непрерывную дуэль. Пока что магия оказала мало влияния на бой, но Тирион знал, что скоро один из сражающихся устанет или исчерпает свои защитные заклинания, и тогда начнутся ужасные вещи.
Потоки стрел падали на ряды темных эльфов. Лучники сконцентрировали огонь на дальнем конце линии наггаротцев, чтобы не подвергать опасности приближающихся всадников Тириона. Умирающие темные эльфы наполняли воздух ужасными воплями, а нечто во тьме, окружающей алтарь, засверкало ещё сильнее.
Две армии с грохотом столкнулись, возглавляемая Тирионом кавалерия высших эльфов стальной приливной волной обрушилась на врагов. Тирион рубил направо и налево, отсекая головы ведьмам, а Малхандир ржал, сокрушая копытами ещё дергающиеся тела. Меч принца проносился быстрее, чем язык змеи, убивая все вокруг. Эльфу была знакома возникшая у него жажда крови, усиленная зловещим влияниям меча. Ему хотелось завыть во все горло, так велико было наслаждение и жажда битвы. Тирион ощущал, как кости раскалываются под его мечом, и восторгался своим могуществом, выпуская опаляющие энергии Солнечного Клыка.
На него бросались все новые ведьмы не менее безумные, чем сам Тирион, с бешеными глазами и прокушенными до крови губами. Принц стал живой машиной разрушения, неостановимой смертными, он рубил направо и налево, прокладывая сквозь ведьм кровавый путь к пехоте темных эльфов.
Уголком глаза Тирион увидел метнувшийся к нему сочащийся от яда клинок, и в последнее мгновение отшатнулся в седле, но было слишком поздно. Клинок ударил его меж ребер и прошел бы до сердца, если бы не колдовская природа древнего доспеха. От удара перед глазами замерцали серебряные звезды, сквозь которые Тирион увидел плюнувшего в него ассасина темных эльфов. На щеке убийцы была маленькая татуировка, несущая знак Кхаина.
— Умри, ассасин! — взревел Тирион и взмахнул клинком, отсекая руку ассасина у кисти. Возвратный взмах снес голову убийцы, и разъяренный принц начал рубить все вокруг, превратившись в ураган смерти. Скоро все враги на расстоянии его удара были мертвы.
Тирион получил короткую передышку и огляделся. Кавалерия высших эльфов врезалась в ряды друкий, нанеся им ужасающие потери. Тирион подумал, что ничто живое не сможет противостоять стальному приливу. Копья пронзали тела темных эльфов, лезвия колесниц резали их, словно плуг колосья. Невероятно, но большинство влекомых столетиями обуреваемой ненависти темных эльфов продолжало сражаться. Они пытались перестроиться и остановить наступление высших эльфов, наггаротцы не были сломлены даже таким ужасающим давлением. Они представляли собой действительно грозного врага.
Тирион видел, как Антей выкрикивает приказы Драконьим Принцам, окруженным толпой копейщиков. Единственная колесница прорвалась через линии врага и устремилась в тыл темных эльфов. Рядом с Тирионом большинство Серебряных Шлемов завязло в смертельной схватке с маниакальными соперницами. Могучие белые лошади ржали и вставали на дыбы, круша черепа ударами копыт. Гордые рыцари в серебряных кольчугах широкими взмахами мечей убивали врагов.
На глазах у Тириона одного из знатных воителей вытащили из седла и выпотрошили копейщики темных эльфов. Хотя отсюда сложно было понять, на чьей стороне преимущество, Тирион не сомневался, что все скоро станет ясно.
Воздух помутнел от разлившегося колдовства. Рядом с принцем шар черной силы пронесся сквозь Серебряных Шлемов, превратив одного в сморщившийся труп и заставив других застыть от страха. Увидев напуганных и завязших в бою эльфов Тирион закричал им, приказывая сражаться и отринуть страх. Столь велик был авторитет в его голосе, что рыцари высших эльфов пришли в себя. Тирион обернулся, в поисках источника заклинания, и увидел Н’Кари. Демон спускался по ступеням храма, прокладывая себе путь через сечу. Каждый широкий взмах его когтей оставлял у ног демона искалеченное тело отважного эльфийского воина.
Сзади вновь протрубили боевые рога, призвав пехоту присоединиться к битве. Стрелы пронеслись над головой, ливнем смерти падая на врага, когда Тирион выкрикнул боевой клич и направил Малхандира к великому демону.
Странный запах наполнил воздух рядом с Н’Кари, пахло приторными и опьяняющими благовониями. Грозная сущность демона угрожала рассудку всех глядящих на него. В его порожденном адом теле было нечто почти величественное, и что-то прекрасное заключалось в сверхъестественной силе и ловкости движений. На глазах Тириона один из Серебряных Шлемов застыл, пока демон разрывал его на части, и даже Малхандир немного сбился с шага, заставив Тириона использовать шпоры.
Словно молния скакал он на демона, а руны на его мече разгорались все сильнее. Он широко размахнулся Солнечным Клинком и ударил демона. Такой удар, направляемый могучей рукой принца и усиленный неотразимым натиском Малхандира, поверг бы любое другое существо, но Н’Кари лишь завыл от боли. На сердце у Тириона потеплело. По крайней мере, тварь можно ранить.
Тирион вновь и вновь рубил, поток могучих ударов теснил Н’Кари. Пот катился по затылку эльфа, угрожая размыть его взор, а рука тряслась после столкновения меча с прочной, как железо шкурой твари, но он не осмелился остановиться. Он боялся, что если даст мгновение передышки демону, то тот разорвет его на части могучими клешнями. Расплавленный ихор хлестал из множества длинных порезов кричащего от странной смеси экстаза и агонии Н’Кари.
Остальная битва отошла на задний план, словно остались лишь Тирион и демон. Для них обоих не было ничего важнее. Казалось, что они сражаются в отдельной вселенной, где есть только они и их ненависть, а над всем властвует жаждущий крови Меч Кхаина.
Вздрогнув, Тирион продолжил замах, и внезапно демон выставил вперед руку. Его человеческие пальцы переплелись в колдовском жесте, и ярящийся шар темной энергии охватил принца. Тирион закричал от боли, залившей все нервные окончания его тела, его затошнило. Он чувствовал себя словно после удара молнии, а легкие эльфа наполнил запах желчи и дыма. На мгновение Тирион застыл, пока тепло амулета и жуткая мощь заклинания демона боролись в его теле.
И теперь Н’Кари обрушил шквал ударов, которые Тирион, как мог, отбивал через пелену боли. Малхандир пятился от хохочущего оскалившегося демона. Принц отчаянно блокировал удар твари и поднырнул под взмах грозной клешни, но другой удар угодил в его шлем. В ушах Тириона оглушительно загудело, а голова закружилась. Новый удар могучего кулака ударил его под сердце, где броню уже повредил клинок ассасина. Он с трудом сдержал крик, когда резкая боль прошла по телу от сломанных ребер. Следующий удар почти сломал ему плечо.
В голосе демона кипело безумное удовольствие: — Теперь ты мой, принц Тирион. И месть моя только начинается…
Тирион чувствовал себя разбитым, каждая клетка его раненного тела болела. Демон был слишком силен, чтобы его победил смертный, сколь угодно снаряженный или тренированный. Глупо было бы думать другое, обманывая себя. Принц уже почти склонил голову, тем самым признавая неминуемое, когда в него влились новые силы. Возможно, их источником служил амулет на его груди, а возможно и ужасный меч на алтаре. Тирион точно не знал, но это его не волновало. Он понимал лишь, что должен сражаться, признание поражения означало смерть. А этому не бывать.
— Нет! — крикнул Тирион. Хотя меч словно потяжелел в его руках, превратившись в упавшее дерево, он размахнулся. Все происходило пугающе медленно, словно в кошмаре. Принц увидел, как изумленный демон наклонился, и Тирион опустил меч с грозной силой удара молнии. Пылающий клинок ударил демона прямо в центр его головы, в знак Слаанеша, и от удара голова демона развалилась пополам. Тварь рухнула на колени, кипящее пламя хлынуло на шею из ужасной раны.
Вытекающий ихор пошел паром и превратился в многоцветный туман, а затем демон лопнул, словно проколотый воздушный шарик. Дым засверкал ещё ярче и развеялся с долгим протестующим воплем. Теперь лишь Тирион остался в центре поля боя. Вымотанный принц рухнул на колени, но затем с трудом встал, вскочил на Малхандира и поскакал к победе.
Уставший Тирион медленно поднимался по длинный лестнице. Кровь покрывала каждую ступень места упокоения Меча Кхаина. Её тошнотворный запах наполнял ноздри принца, а под подошвами его ног слабо хлюпало. Последний луч заходящего солнца окрасил кровь в черный цвет. Сам воздух вибрировал от силы, угрожающей душе эльфа.
Он перешагнул через последнюю ступень и поднялся на вершину храма, чтобы оглядеть поле своего триумфа. Все вокруг с вершины черного зиггурата казалось пустым. В этот день пали тысячи воинов — крошечное добавление к усыпавшим равнину бесчисленным телам. С древнего наблюдательного пункта стала так ясна бессмысленность всего этого… Сколько же за долгие тысячелетия здесь погибло? И ради чего?
Сейчас Тирион стоял там же, где в день гнева стоял Аэнарион, обнаживший меч для борьбы против Хаоса в попытке спасти мир. Там, где стоял Малекит, Король-Чародей Наггарота, пытаясь обнажить меч и использовать его абсолютною силу для своих злобных целей. Там, где обреченные короли-фениксы, храбрый Каледор и неистовый Тетлис, размышляли над свой жизнью, а затем отправились на встречу с судьбой. Там, где бесчисленные короли, колдуны и демоны искали чудовищную мощь.
Никто, кроме Аэнариона, не доставал меч, ведь он вонзил его обратно в камень так глубоко, что остальные не осмеливались его вытянуть.
Тирион обернулся к мечу. Тьма ночного неба скрывала напуганные звезды. Меч поднимался из широкого чана кипящей крови, в сгустившейся тьме его рукоять походила на черный крест. Кровь скапливалась в воздухе вокруг и стекала по каналу в центре меча, питая бездонную купель.
Тирион был удивлен. Для него это оказался меч, как и некогда для Аэнариона. Оружие выглядело по-разному для своих наблюдателей. Говорят, что Малекит увидел скипетр, а Каледор копье. Никто не знал, что увидел Тетлис, ведь он прожил слишком мало, чтобы рассказать. Меч Кхаина говорил с ним, как и опасался принц, его мощь звала Тириона, захлестывая его с головой.
«Обнажи меня, — говорил он, — ты сможешь. Ты достоин. Ты мой хозяин. Ты лучше Аэнариона. Величественнее. Ты преуспеешь там, где он пал». Тирион слабо потряс головой.
«Это мрачный мир. Для эльфов он неизменно темнеет. Близится долгая ночь и час погибели. Но вместе мы сможем спасти их. Вместе мы выкуем заново потерянную империю и вернем наши земли. Ничто против нас не устоит. Ни люди. Ни демоны. Ни гномы. Ни твои темные сородичи. Наггарот падет. Империя падет. Королевства гномов тоже падут. Мир будет наш. Это наше предназначение. Ты будешь последним из великих героев эльфов, чье имя никогда не забудут». Рукоять выглядела выкованной под его руку. Запретное обещание наполнило ночь. Но ужаснее всего было то, что это правда. Это возможно. Вероятно, без меча Ультуан падет. С ним же он сможет править миром. Он никогда не убоится врага. Демоны будут дрожать. Он отомстит Королю-Чародею. Тирион потянул руку к запретной вещи…
Но вместо этого прикоснулся к амулету на груди. Его ласковое тепло покалывало пальцы эльфа, вцепившегося в него, словно утопающий в скалу, будто амулет мог спасти душу Тириона от угрозы.
Он думал о Равнине Костей, о бесчисленных мертвецах напитавших меч силой, принесенных в жертву его вечной жажде. У клинка не было владыки. Он привел Аэнариона и его последователей к разрушению, и в итоге король-феникс потерял все. Аэнарион в одиночестве умер в этом ужасном месте. Тирион знал, что если он возьмет Меч Кхаина, то станет жить словно мертвец, разрушитель миров, мрачный, могучий и пустой внутри. Внезапно он понял, что не хочет этого.
Медленно и крайне неохотно Тирион обернулся и с трудом зашагал по лестнице к другим смертным. За его спиной меч продолжал вечную зазывающую песнь.
К.Л. Вернер Рок что пришел в Вульфхафен (не переведено)
Не переведено.
Брайан Крейг Тотентанз, пляска смерти
Повелители смерти имеют лишь одну явную цель, которая состоит в том, чтобы собирать армии скелетов, зомби, духов и гулей и сражаться с живыми. Среди живых философов преобладает мнение, что повелитель смерти чрезвычайно глупы, а усилия их по своей сути напрасны. Они базируют свои суждения на том, что живые существа умирают достаточно рано, в битве или в своих постелях, тогда как мёртвые и без того уже слишком многочисленны, и сколь-нибудь срочная потребность в пополнении их рядов попросту отпадает. Однако и среди мёртвых находятся философы, которые находят некоторое удовольствие в разрешении подобного рода парадоксов. Они утверждают, что продолжительность жизни несущественна в сравнении с тенденцией её развития, и если жизнь является лишь одной из ступеней в длинной лестнице развития души, а это, несомненно, доказывается наличием армии мёртвых, то способ, которым живущий вступает в состояние смерти, значит очень многое. Не менее важно, по мнению философов-мертвецов, и то, как живые готовятся к смерти, и варианты будущего, что планируются для них после смерти.
Философы живые имеют обыкновение утверждать, что ключевым пунктом в философии является вопрос «как человек должен жить?» Мёртвые, вполне естественно, считают иначе. Если бы их мир был простым отражением живого, то основополагающим пунктом для них стал бы вопрос «как люди должны умирать?», однако это не так. Они занимают более прагматическую позицию, которая, к тому же, ещё и весьма запутанна, основываясь на том, что даже самые энергичные мертвецы, коих многие, ставшие жертвой вполне понятного замешательства, зовут «ожившими», по сути, мертвы. Они предпочитают ставить вопрос следующим образом — «как мёртвые могут поспособствовать живым вкусить уготованные смертью дары?» — и именно здесь в уравнении возникают повелители смерти и Императоры некромантии.
Несмотря на то, что в баталиях между армиями живых и мёртвых первые склонны видеть проявление ожесточённой борьбы двух противоположностей, среди мёртвых подобным образом рассуждают лишь самые слабоумные. Философски настроенные мертвецы полагают, что такие конфликты являются совершенно естественным взаимоотношением «мертвых, но активных» и «активных, но пока не мёртвых», в котором первые стремятся заключить последних в объятья и посвятить их в тайны своего нынешнего состояния. Таким образом, с точки зрения мёртвых философов крестовые походы, проводимые их лордами, суть не просто военные действия, но акты весьма увлечённого воспроизводства себе подобных, которые могли бы стать не менее волнующими, чем те, в которых участвуют живые, если бы последние не настаивали на выкрикивании в процессе слова «нечестивцы!». А принимая во внимание, что среди солдат живых ещё не встречалось тех, чьи факультативные увеселения не вызывали бы многочисленных воплей со стороны напуганных женщин, можно было бы ожидать от людей большего понимания — однако тупыми могут быть не только мёртвые.
Повелители Смерти в основной своей массе — личности практические, увлечённые больше массовыми убийствами, нежели самоанализом. Однако находятся и те, которые видят в этих предрассудках настоящее бедствие и твёрдо уверены, что стоит только мёртвым попытаться, они могли бы сделать гораздо больше для того, чтобы помочь живым осознать преимущества смерти и, таким образом, сделать их более восприимчивыми к неизбежной кончине.
Величайшим из Императоров некромантии является, конечно же, Нагаш, Верховный повелитель смерти, зачинатель Великого Пробуждения. Он был рождён в Кхемри, самом величественном из городов древней Неехары, там во времена Великого крестового похода против живых он пробудил Царей Гробниц от долгого сна, дабы они стали его апостолами. Сейчас он обитает в Нагашиззаре, в Проклятой штольне.
Живые и помыслить не могут, насколько многочисленны Цари Гробниц и насколько они разнятся меж собой. Что же до царств, основанных ими в безжизненной пустыне, которая лежит меж Болотами Безумия, Чёрной башней и городом Катар, то они столь же многочисленны и не менее разнообразны. И хотя нельзя отрицать того факта, что значительная их часть настроена отнюдь не философски и умственно одарена весьма скудно, существуют и такие, что в значительно большей степени интересуются философскими материями. Более того, среди них есть кое-кто, кто увлечён подобными вопросами насколько серьёзно, что ставит перед собой задачи, которые большинство его собратьев почитают в некоторой степени ересью. Имя ему Кимейез, Лорд некрополя Зелебзель.
Кимейеза никак нельзя назвать миролюбивым существом, и он, разумеется, активно участвовал в Великом крестовом походе. Зелебзель расположен далеко на западе Царства мёртвых, в пустыне, на границе, отделяющей Царства от Аравии, и его армиям не раз предоставлялась возможность встретиться с врагом. Не будет лишним упомянуть и тот факт, что армии аравийских владык также вели завоевательные кампании, и Зелебзель не раз принимал на себя главный их удар. Нагашу никогда не выпадало повода усомниться в рвении, с которым Кимейез вёл военные действия и отражал набеги врагов. Это, конечно же, объясняет, почему Верховный повелитель смерти всегда смотрел сквозь пальцы на случающиеся время от времени выходки своего верного слуги — также, возможно, именно это стало причиной того, почему Нагаш, пусть едва заметно, но поощряет попытки Кимейеза наладить более прочные мостки между Жизнью и Смертью.
Одной из причуд Кимейеза была привычка брать пленных, к чему прочие повелители, как правило, не расположены. Мёртвые практически не нуждаются в живых рабах, и их нисколько не интересуют плотские отношения с живыми, поэтому для повелителей смерти нет причин держать своих врагов в плену. Кимейез составляет исключение, поскольку он философ и находит немалую приятность в ведении философского диспута с живым существом — хотя, стоит заметить, ему чрезвычайно редко удаётся найти среди сотни беспорядочно набранных пленников того, кто смог бы, превозмогая свой страх, принять участие в сколь-нибудь грамотном споре. Поэтому только представьте его радость, когда он вернулся очередного из рейда в аравийскую землю с прославленным визирем по имени Амаймон, который путешествовал вместе с верблюжьим караваном из одного эмирата в другой с весьма щекотливым дипломатическим поручением.
Кимейез с удовольствием демонстрировал своему невольному гостю сокровища Зелебзеля, которые собирали самые осведомлённые расхитители гробниц, каких знал мир. Были здесь десятки разукрашенных саркофагов, сотни статуй и картин и тысячи инкрустированных драгоценными камнями безделушек, отлитых из золота, серебра и меди. Это была ещё одна причуда Царя Гробниц — копить столь бесполезные вещи, к которым большинство повелителей смерти относятся с презрением, ибо мнят себя выше мирских забот.
— Найдётся ли в целом мире музей подобный этому? — хищно скалясь, спросил визиря Кимейез. — Сравнится ли коллекция хоть одного живого с этим великолепием?
— О подобном мне слышать не доводилось, — отвечал ему Амаймон. — Но, на мой взгляд, живые испытывают большее наслаждение от созерцания предметов искусства.
— Что ж, пожалуй. Наслаждение — это привилегия живых, и они слишком его переоценивают. Впрочем, не находишь ли ты, что услаждать свой взор такими вещами как драгоценные камни, статуи и картины, есть своего рода извращение? Не кажется ли тебе, что представление мёртвых о их ценности и достоинствах более чистое и утончённое?
— Чистое и утончённое? — откликнулся Амаймон. — Вполне, если только в том смысле, что кости скелета чисты от мяса, а духи истончены от недостатка материальности. Самоцветы бесстрастны и холодны, картинам и статуэткам, боюсь, также крайне не хватает подвижности, но взгляни только на мраморную статую танцовщицы. Я охотно признаю, если попросишь, что ваш род гораздо точнее оценит её недвижи́мость и белизну, но я не верю, что вам дано понять всю выразительность её позы и то волнительное наслаждение, которое испытываешь от запечатлённого в ней движения. Пусть это лишь мгновение застывшего времени, так похожее на смерть, но пленённое в тот самый момент, когда эта дева была полна цветущей жизненной силы. Возможно, такое мраморно-выбеленное создание как ты, лорд Кимейез, могло бы почувствовать некое родство с мраморным естеством этой статуи, но лишь живому человеку под силу увидеть застывший в ней танец.
— Так ты считаешь, что мёртвые не понимают танцев? — удивлённо спросил Кимейез. — Это не так, могу тебя заверить. Более того, я утверждаю, что лишь наше племя и способно понять истинную суть и красоту танца.
Будь Амаймон менее опытным человеком, он мог бы и не понять смысл этого заявления, однако он побывал в самых разных уголках земли с поручениями многих эмиров. Случалось ему заезжать даже в Империю, и он знал, как там принято изображать Тотентанц или Пляску смерти, где последняя символически изображается в виде скелета — не очень отличающегося, в сущности, от лорда Кимейеза Зелебзельского — возглавляющего вереницу держащих друг друга за руки танцоров.
Целью такого изложения, насколько знал Амаймон, было сплочение всего рода человеческого против невзгод, которые взваливает на него судьба, и для этого в вереницу пляшущих включались представители самых разнообразных социальных групп: мужчины и женщины, дети и старики, богачи и нищие, рыцари и священнослужители, солдаты и торговцы, учёные мужи и простые горничные. Амаймон не представлял ранее, что в Царстве мёртвых и в самом деле могут танцевать — из кого, в конце концов, можно было бы составить вереницу Тотентанца в таком месте, как Зелебзель? Впрочем, сейчас он раздумывал, уходила ли репрезентативная ценность картины за рамки просто символической?
С другой стороны, вполне возможно, что Кимейез рассуждал о чём-то более схожем с теми танцами, которыми привыкли развлекать себя живые. В любом случае, говорил себе Амаймон, повелитель смерти совершенно заблуждался в превосходстве мертвецов и как танцоров, и как ценителей искусства.
— Не могу поверить, что мёртвые могут танцевать столь же хорошо, что и живые, — сказал он Царю Гробниц. Им не хватит ни изящества, ни умения, чтобы воспроизвести ту артистическую выразительность, на которую способен человек. Я готов поручиться за это своей жизнью.
— Ты и так уже и проиграл свою жизнь, — заметил Кимейез, — но я не прочь устроить состязание, чтобы определить, как и когда ты с нею расстанешься.
— Увы, — ответил визирь, — у меня нет того, кто мог был подтвердить мою точку зрения. Среди тех, кого пленили твои солдаты, не было танцовщиц, впрочем, несколько музыкантов им всё же попались.
— Это обязательно должна быть девушка?
— Думаю, да.
— Тогда скажи, где мне найти подходящую. Я пошлю армию, чтобы доставить её тебе.
Для Амаймона это оказалось неожиданностью, и он, разумеется, совсем не хотел, чтобы по его вине очередная армия мертвецов обрушилась на какой-нибудь аравийский город, поэтому он крепко задумался над тем, что же ему делать дальше. Наконец, он произнёс:
— Не нужно. К счастью я обладаю некоторыми познаниями в магии, которой я старался не пользоваться, ибо видел, что подобные практики творят с лицами и душами людей. Но раз моя жизнь и так принадлежит тебе, то, полагаю, от одного раза ничего не случится. Я готов на один час оживить эту статую, дабы посредством танца высвободить тот артистизм, что послужил вдохновением к её созданию. У тебя имеется танцор, которого ты мог бы выставить против неё?
— О, да, — сказал Кимейез. — Вряд ли найдётся ещё один повелитель смерти, который мог бы этим похвастать, но у меня такой имеется.
— Но как мы будем оценивать результат? — задумчиво спросил визирь. — Ты сможешь предоставить беспристрастного судью?
— Это будет непросто, — согласился Кимейез. — Справедливо было бы взять по равному количеству живых из числа захваченных вместе с тобой пленников и мертвецов из моих солдат, но что, если потребуется решающий голос? Нам нужен хотя бы один судья, который был бы причастен к обеим сторонам, если можно так выразиться — впрочем, будь у нас такой, мы могли бы обойтись без остальных. Раз ты столь великодушно согласился даровать моей статуе час жизни при помощи своей магии, я должен ответить тебе тем же и тоже немного поколдовать. И вот что я предлагаю: согласишься ли ты, чтобы твой представитель стал также и судьей, если по истечении часа я дам ей возможность сделать выбор между жизнью и смертью? Согласишься ли ты, что её решение станет неоспоримым доказательством превосходства той или иной стороны, если я позволю ей выбрать между продолжением той жизни, что ты вдохнул в неё и возможностью стать таким же танцором, что будет выставлен против неё?
Амаймон призадумался на мгновение, ему показалось, что так преимущество будет на его стороне, и он согласился.
— Но что мне поставить, учитывая, что судьба моя уже в твоих руках? — спросил он.
— Это просто, — ответил Кимейез, — если ты выиграешь, я дам танцовщице уйти, чтобы её вновь обретённая жизнь прошла среди её братьев и сестёр. Если же проиграешь, то станешь моим визирем и будешь служить мне — как до, так и после смерти — с той же мудростью и верностью, с какой ты служил своим живым эмирам.
Вновь задумался Амаймон, и снова это показалось ему выгодной сделкой, учитывая, что он всё равно пропал. Он уже находился среди мёртвых, а вскоре умрёт и сам, чего ещё остаётся желать, как ни почётной и высокой должности в стране мертвецов?
— Твоё великодушие не знает границ, повелитель, — произнёс он, — я с радостью соглашаюсь.
— Мёртвые вкладывают в понятие великодушия несколько иной смысл, — сказал ему Кимейез, — но я рад, что ты доволен. Займись своей магией, а я созову придворных, и, как только ты закончишь, мы сможем начать состязание.
Танцовщицу звали Келомея. Когда при помощи метаморфической магии Амаймона она появилась на месте статуи, для которой послужила когда-то моделью, и когда её смятение улеглось, она поведала визирю, что выступала при дворе царя Лувы Хамосского в те давно ушедшие дни, когда неехарскую империю населяли живые люди, и задолго до того, как цветущие поля этой страны обратились безводной пустыней.
Девушку никто не учил танцевать, представления её были действом спонтанным, рождённым из вдохновения и вскормленным естественным процессом взросления. Она танцевала, потому что это было самым естественным проявлением её жизненной силы, и делала она это так прекрасно, что сумела завоевать расположение царя, который слыл во всей Неехаре первейшим ценителем искусств.
Амаймону всё это пришлось по нраву. Он объяснил Келомее, что ей предстоит принять участие в состязании против танцора, представляющего мир мёртвых, или, по мнению некоторых, «мир живых мертвецов», и честь выбрать победителя будет оказана ей самой.
— Я слышала, что ламии, напоминающие своим видом змей, прекрасно танцуют, — неуверенно произнесла она. — Ещё я слышала, что одного из придворных царя Лувы посетила во сне пляшущая суккубица, и при помощи колдовства высосала жизненные флюиды из его тела. Но самая главная опасность может заключаться в том, что против меня может выйти дух какой-нибудь прославленной танцовщицы, которая стала только грациознее из-за своего теперешнего состояния.
— Есть и такая вероятность, — согласился Амаймон. — Однако вся суть спора в том, чтобы сравнить танец живого и танец мёртвого. Не думаю, что Кимейез выберет танцора на том лишь основании, что он при жизни услаждал своим искусством взор живых людей. Может статься, что вид твоего соперника немало тебя удивит, но судьёй будешь ты, и тебе всего лишь останется пожелать остаться собой и продолжить жить в Аравии, так же как до этого ты жила в Хамосе.
— Не могу даже представить, что возжелаю чего-то иного, — ответила ему Келомея. — Я танцовщица до мозга костей, и нет во мне ничего больше.
— Прекрасно, — сказал Амаймон.
Пленённые музыканты визирю не понравились, навыки их были весьма заурядны и от того незавидного положения, в котором они оказались, стали только хуже, но Келомея была уверена, что их будет вполне достаточно. Она выбрала цитриста, тарелочника и барабанщика, а Амаймон попытался объяснить им всю важность возложенной на них задачи.
— Покажите этим воскрешённым трупам, что значит быть живыми, — сказал он всем четверым, пока они готовились выйти на сцену. — Продемонстрируйте им нашу любовь к жизни. Если ты сможешь станцевать так, как я рассчитываю, Келомея, быть может, ты напомнишь им о том, чего они лишились, и возродишь в этих невероятных созданиях сладостную горечь искреннего чувства сожаления. На это я, по крайней мере, надеюсь.
— И я, — сказала танцовщица, — ведь на кону стоит жизнь.
В сундуках музея она разыскала себе подходящий костюм, а музыканты заверили её, что готовы сделать всё, чтобы помочь ей.
На состязание Кимейез собрал в своём дворце целую толпу зрителей и распределил её по огромной зале. Всех живых пленников, что были ранее захвачены его армией, выпустили из клеток, солдаты, принимавшие участие в походе против них, также находились здесь, были тут и министры повелителя смерти, и прислуга, и младшие колдуны.
— Ты зачинщик нашего спора, — сказал визирю Кимейез, — твой танцор должен выступить первым.
— Вперёд, Келомея. Да устыдятся мертвецы своего нынешнего состояния, а ты напомни им, что значит быть живым.
И девушка исполнила всё, как он сказал. Она вспорхнула на арену и исполнила легендарный Танец семи покрывал.
Среди простого народа, который знает о нём лишь понаслышке, ошибочно считается, что это не что иное, как танец обнажения, но на самом деле он представляет собой нечто гораздо большее, ибо каждое из семи покрывал несёт особый смысл, и их ритуальное снятие есть переход от несчастья к блаженству. Каждый предмет одежды олицетворяет проклятье, и когда все вуали сброшены, танцовщица испытывает совершенно неповторимое и радостное чувство свободы.
Музыкантам уже не раз приходилось играть для Танца семи покрывал, хотя и не в такой ужасной и торжественной обстановке. Им сразу удалось попасть в ноты, и с ходом представления, когда к ним перешла часть вдохновения Келомеи, они заиграли ещё краше.
Согласно Танцу семи покрывал, первым проклятием, отравляющим жизнь человека, является голод, к которому условно можно отнести и жажду. Поэтому первой фазой танца стало изображение при помощи языка тела самой изначальной человеческой потребности, которая обретает форму успешных поисков новорожденным материнского молока и материнской любви.
Вторым проклятием, отравляющим жизнь человека, согласно Танцу семи покрывал, является холод, и второй фазой в этой версии танца стало действенное воплощение нужды живого существа в одежде и крове и успешное их обретение.
Третьим проклятием, отравляющим жизнь человека, согласно Танцу семи покрывал, является болезнь, которая, условности ради, объединяется также и с увечьем, поэтому третья фаза представления Келомеи являла собой символическое чествование возможности человеческого тела исцелять себя, а также прославляла врачебную мудрость.
Четвёртым проклятием, отравляющим человеческую жизнь, согласно Танцу семи покрывал, является одиночество, и четвёртой фазой келомеевой пантомимы стал гимн обществу, узам дружбы и обильным плодам совместного труда.
Пятым проклятием, отравляющим жизнь человека, согласно Танцу семи покрывал, являлась утрата, поэтому следующей фазой представления Келомеи стала демонстрация боли потери, которая постепенно сменялась торжеством решимости и осознанием того наследия, которое умершие оставляют живым.
Шестым проклятием, отравляющим человеческую жизнь, согласно Танцу семи покрывал, является бездетность, поэтому шестой — и, пока что, самой долгой — фазой феерии Келомеи стало прославление плотской любви, брака и родительства.
Амаймон с высоты своего опыта наблюдал за фазами танца и не находил, в чём можно было бы упрекнуть Келомею. Нетрудно было заметить, что девушку не обучали традиционным фигурам аравийского танца, но столь же очевидно было и то, что её естественность и энергичность с лихвой компенсировали этот пробел. Она была действительно талантлива, а её диалог с публикой нисколько не становился слабее от того лишь, что ему недоставало изящества и утончённости. И сколь бы несовершенной ни была игра аккомпанирующих ей музыкантов, зрителей это мало заботило — в центре внимания оставалась одна лишь танцовщица. Очарованные каждым движением её тела, живые представители собравшихся глядели на неё во все глаза.
С другой стороны, Амаймон замечал, что на мёртвых её танец не произвёл особенного впечатления. Многие скелеты, большинство зомби и все гули имели по два здоровых глаза, а духи и подавно буравили танцовщицу таким пронзительным взглядом, какого в при жизни их тела ни за что бы не повторили. Все они прекрасно видели, что делала Келомея, и даже печально известное отупление, наступающее после смерти, не могло помешать им осмыслить большую часть происходящего, однако, как видел Амаймон, представление не находило в них никакого отклика. Казалось, что танец напомнил им о жизни, но не в той мере, чтобы они могли пожалеть о её утрате. Похоже, их вообще ничего не трогало.
Возможно, думал Амаймон, это оттого, что они утратили способность переживать, однако ему и самому в это не верилось. Мёртвые или нет, но, подвластные некой движущей силе, они получили возможность действовать. И подобно тому, как эта движущая сила находила в них отклик, искусство танца также должно было вызвать ответную реакцию. Трудность состояла лишь в том, чтобы добраться до их потенциала и пробудить его.
В танцевальном представлении оставалась завершить всего одну фазу, и если на что Амаймон и смел надеяться, так только на неё. Впрочем, он подозревал, что этот финальный акт может показаться немного оскорбительным для собравшей во дворце Зелебзеля публики, ибо последним проклятием, отравляющим жизнь человеческую, согласно Танцу семи покрывал, была сама смерть: не кончина близких, как в пятом проклятии, но гибель самой личности. И заключительный акт драмы Келомеи должен был воплощать героическую борьбу созидательного начала и бунтарского утверждения о том, что пусть тело и разум исчезают, но то наследие, что породили знания и опыт человека, не может пропасть.
Келомея выступила не хуже любого, кто оказался бы на её месте. Последним и самым длинным актом этого танцевального шедевра стало прославление самого танца, радости, которую он приносит, и его значения. Окончанием и наивысшей точкой его стало снятие седьмого покрывала и обнажение скрывающегося под ним человеческого существа, ликующего, одержавшего верх над каждой из тех многих невзгод, что злая судьба взвалила на людской род. Даже музыканты превзошли самих себя.
Когда Келомея затихла, стоящие со слезами на глазах пленники разразились бурей аплодисментов и восторженных криков. Мёртвые же не проронили ни звука. Им не было скучно, но в то же время не выказали они ни малейшей заинтересованности.
Это ничего, говорил себе Амаймон, ибо не им решать, кто станет победителем. Келомея была судьёй, и в сколь бы восторженном состоянии ни пребывала живая публика, они не испытали и десятой доли того удовольствия, которое получила она, демонстрируя своё танцевальное искусство.
Когда глаза визиря и танцовщицы встретились, Амаймон понял, что выступление принесло девушке радость, и исполнился надежды. Кимейез поманил Келомею, указывая, что ей надлежит занять свободное место возле Амаймона. Визирь осторожно взял её за руку и едва ощутимо сжал, словно поздравляя с победой.
Затем на сцену вышел представитель мёртвых.
Соперник Келомеи, как и догадывался Амаймон, выглядел точь-в-точь, как рисовали его на своих картинах имперцы — это была фигура, возглавляющая Тотентанц. Скелет, но не простой: выглядел он очень надменно, глазницы были пусты, а челюсти с белоснежными зубами навечно растянулись в улыбке, присущей каждому давно умершему существу. На его плечах висел чёрный как смоль плащ с капюшоном, а в руке была коса.
Цитрист, тарелочник и барабанщик уже удалились к остальным пленникам, а их место занял ещё один скелет — барабанщик, облачённый в монашеское одеяние. Но когда он принялся ласкать инструмент своими тонкими пальцами, мелодия, которую он воспроизвёл, походила скорее на боевой сигнал, нежели на танцевальный ритм. Амаймон узнал в нём шамад: сигнал, который подают обескровленные, уставшие от сражений армии для начала переговоров.
В этом представлении не было ни покрывал, ни проклятий, ни пауз. Оно состояло из одной только фазы, но даже и в ней не было ни намёка на кульминацию.
Пока Амаймон смотрел, как скелет двигался в ритме шамада, ему подумалось, что он никогда мог представить, как выглядит Тотентанц на самом деле. Ровно, как и статуя Келомеи, резные изображения, которые он видел в Альтдорфе и Мариенбурге являли собой застывшие мгновения, отделённые от самого процесса, но если человеческому глазу всё же удавалось прочесть движение и танцевальный порыв, сокрытый в статуе, проделать то же самое с нарисованным предводителем Тотентанца он не мог. И теперь, в первый раз в жизни ему удалось увидеть ход и развитие Пляски смерти и понять не просто, «куда» он ведёт, но также «как» и «почему».
В Тотентанце не было фаз, поскольку смерть не имеет фаз. Не было в нём проклятий, поскольку смерть лишена боли. Не было в нём и покрывал, ибо не может смерть ни исказить, ни скрыть свою суть. Не было в танце триумфа и восхвалений, поскольку смерть сама есть триумф, и нет ей нужды в похвалах. Тотентанц был нетороплив, тщательно размерен, бесконечен. Он был неотвратимым и неизбежным требованием, обещавшим скорее перемирие, нежели окончание войны. И требование это, адресованное измождённым от измождённых, подчиняло себе всё и вся… кроме мёртвых.
Неимоверно терпеливые и тщательно выдержанные шаги закутанной в чёрное фигуры, обозначали жизнь, как противление неизбежной кончине. И жизнь праздновала свои победы — лишь те, которые возможно было осмыслить, разумеется. В смерти же, напротив, не было ни побед, ни борьбы, поскольку и нужды в них не было. Таков смысл шамада и смысл танца, которому тот аккомпанировал.
Скелет не прошёл ещё по арене и круга, как Амаймон понял, что ему не выиграть этот спор. Ему не одержать верх, ибо его оппоненту не нужна была победа, ему оставалось лишь уступить, ибо проиграть здесь мог только он.
Даже если бы он не держал обмякшую руку Келомеи в своей, он бы всё равно осознал, что и она поймёт то же самое. Ранее она и представить себе не могла, что пожелала бы стать кем-то другим, поскольку танец составлял всю её жизнь до того, как она стала статуей; она была танцовщицей до мозга костей. Но поражение уже было там, в её голове; Келомея никогда не видела, не представляла себе и не понимала Тотентанца. Но сейчас она смотрела на него и в точности понимала, как его ритм проникает в человеческие глаза, уши и разум, и, будто обольстительный демон, он изгонял все ненужные ему мысли и ощущения.
Пленённые вместе с Амаймоном люди перестали хлопать и начали присоединяться к танцу.
Вскоре затанцевала и Келомея, но на сей раз не Танец семи покрывал.
Вот к действу присоединилась коса. По мере того, как колонна фигур описывала круги, вновь и вновь настигая собственный хвост, перед смертными появлялась коса. Люди крепко держали друг друга за руки и не могли оказать никакого сопротивления её жаждущему лезвию, но они и не старались этого сделать. Они не дрожали и не отворачивались, когда оно разрезало их плоть, и кровь до последней капли изливалась из их тел. Вскоре мясо начинало плавиться и слезать с их костей, словно монотонная музыка сигнального барабана стала своего рода огнём, а побелевшие человеческие кости — пеплом.
Келомея противилась своей неизбежной гибели не больше чем цитрист, барабанщик или тарелочник, которые сумели оценить ритм, под который танцевали, чуть лучше, чем немузыкальное большинство остальных их товарищей.
— Вот что смерть может предложить живым, — прошептал Кимейез в ухо Амаймону. — Вот чего они могут достичь, если попытаются лучше вникнуть в суть Великого крестового похода.
Амаймон был единственным из присутствующих людей, кто мог противиться призыву шамада. Он оставался на месте, в кресле, подле Кимейеза, Царя Гробниц — но единственной причиной тому была внимательность повелителя смерти, который положил свою костяную кисть на руку визиря, запретив тому двигаться. Влияние было чуть ощутимым, но противиться ему было невозможно. Амаймон стал единственным живым, который удостоился чести увидеть и услышать Тотентанц и не присоединиться к нему, потому он также стал первым в мире живым, кто постиг стратегию и цели Великого крестового похода.
Не менее примечательной была реакция мёртвых зрителей на разворачивающееся перед ними зрелище. Они не аплодировали и не раскачивались в такт музыке. Стояли, проронив ни звука — им не было скучно, но и интереса они не проявляли. Их воскресили, дабы они могли послужить Великому крестовому походу против живых; они получили оружие, доспехи и цель, однако, та движущая сила, что принуждала их сражаться с живыми, отличалась совершенно от мотивов, побуждающих действовать живые существа. Их движущая сила не отличалась от самого Тотентанца, и внешне они никак не реагировали на него, поскольку не испытывали в том нужды.
Мёртвым не нужно было следовать ритму танца или выражать своё одобрение, ведь танец был всего лишь отражением их природы, словно тень, беспечно лежащая на земле.
— Теперь отпусти меня, — сказал Амаймон Кимейезу. — Я увидел всё, что было нужно. Я признаю, что проиграл, и стану твоим визирем, только отпусти меня, чтобы я смог соединиться со своими собратьями в Тотентанце.
— О, нет, — беззлобно произнёс повелитель смерти. — Так не пойдёт, ибо вместо того, чтобы стать предателем, ты просто превратишься в одного из нас. Со временем мертвецы неизбежно становятся глупы, даже если их призовёт такой искусный некромант, как я. Ты выплатишь свой долг слезами, потом и кровью, но лишь так, как я того пожелаю.
И Амаймон остался на месте и продолжил смотреть на Тотентанц. Тот, казалось, продолжался вечно, но, когда закончился, прошло времени гораздо меньше, чем человеку требовалось чтобы родиться, не говоря уже о том, чтобы умереть.
Затем последовали долгие, тяжёлые годы служения Кимейезу, и Амаймон открыл для себя, что первым проклятием, отравляющим жизнь человека, и впрямь был голод, к которому для краткости можно было отнести жажду. Также он постиг, что оценочная система потребностей, которая выставляла холод на второе место, болезнь и увечье на третье, одиночество на четвёртое, утрату на пятое и бездетность на шестое, была невероятно точна. Он сполна испил чашу каждого из этих несчастий, но ему не было позволено умереть. Он помогал приносить смерть тысячам живых, и без счёта приводил преданных им собратьев под знамёна Кимейеза, но не было ему позволено обрести освобождение, ни того, которое он так жаждал, никакого-либо другого.
Никогда не забывал Амаймон, что последним проклятием, отравляющим жизнь человеческую, была неотвратимость смерти, по крайней мере, согласно Танцу семи покрывал, но утешения в этом было мало, пусть даже финальная фаза представления Келомеи столь глубоко отпечаталась в его сознании, что раз за разом прокручивалась в его беспокойных снах.
Он по-прежнему помнил, что итогом и кульминацией его существования, как и любого другого существа, должна была стать героическая борьба созидательного начала и неспособность смерти свести на нет плоды труда занятого человека. Увы, это знание стало бесполезным для него в тот самый миг, когда он узрел первый круг Тотентанца, бесполезным оно и осталось для Амаймона, Визиря Зелебзельского, не говоря уже о повелителях смерти, чья единственная цель состоит в том, чтобы собирать армии скелетов, зомби, призраков и гулей и сражаться с живыми.
Роберт Эрл Раттенкриг
Снова раздалось царапание. Фреда, свернувшись калачиком, лежала в темноте. Пропитанная холодным потом ночная рубашка приклеилась к её дрожащему телу. При свете дня она казалась такой симпатичной, эта ночнушка. Фреда выбрала её из-за вышитого по краям кроличьего узора. Но сейчас, когда зверьков не было видно в темноте, сорочка лежала на ней, будто погребальный саван.
На пальцах девочки уже появились синяки, но она продолжала кусать их, словно крыса, глодающая кость. Даже когда её острые зубки прокусили кожу, и тёплая, горькая, пахнущая медью кровь, потекла ей в рот, Фреда не могла остановиться.
Сегодня ночью нужно было волноваться не о синяках и царапинах, а о более жутких вещах.
Скованная гнетущим страхом, Фреда изо всех сил пыталась вспомнить слова молитвы, любой, которая помогла бы остановить царапание. Но тщетно. Она только и могла думать о том, что скрывалось в шкафу, и как далеко сейчас папа.
Затем звук исчез. Всё стихло, прошла секунда, ещё с десяток, потом ещё. Фреда затаила дыхание, желая, чтобы тишина продолжалась подольше. Наконец, она ощутила первый проблеск надежды и вынула пальцы изо рта. С решимостью, которой хватило бы рыцарю, чтобы войти в логово дракона, она медленно высунулась из-под одеял и взглянула на шкаф.
Что-то громко ударило по двери изнутри.
Пронзительно взвизгнув, Фреда спрыгнула с кровати и, выбежав из комнаты, помчалась вниз по лестнице. Её пятки грохотали по половицам, как барабанщик, отбивающий сигнал к отступлению, и от этого шума она бежала только быстрее. Кролики с ночной рубашки предательски цепляли её за пятки.
— Папа! — закричала она, вбегая в небольшой коридор, ведущий к кабинету отца. — Папочка!
Она распахнула тяжёлую деревянную дверь и ворвалась внутрь. Служанка Магретта, сидевшая на коленях отца Фреды, зарделась и спорхнула со своего насеста. Отец и сам, казалось, немного покраснел.
Может быть, они разом подхватили простуду, не важно. Фреде просто хотелось побыть с папочкой, и она буквально запрыгнула в его объятья.
— Что случилось? — спросил отец.
В его голосе причудливо сочетались одновременно злость, смущение и забота.
— Кошмары?
Он погладил её по голове и почувствовал, что копна красивых золотистых волос слиплась от пота во влажные патлы, напоминающие крысиные хвосты.
— Чего дрожишь?
— Опять эта штука в шкафу, — захныкала Фреда, прильнув к отцу.
Тот бросил взгляд на Магретту и пожал плечами.
— Ох, — вздохнул он, — что ж, пойдём и посмотрим.
— Нет!
— Тебе просто почудилось.
Поморщившись от натуги, он поднял девочку на руки, прихватил со стола фонарь и понёс дочь обратно наверх. Фреда росла не по дням, а по часам, да и сам он был уже не молод, но та не заметила, каких усилий стоил ему подъём по лестнице. С лицом осуждённого, которого ведут к виселице, она пристально всматривалась в каждую тень.
— Гляди, — сказал отец и поднял фонарь, чтобы добраться до теней, прячущихся за комом одеял. — Никаких чудовищ.
— В шкафу, — прошептала она, перелезая ему за спину.
Крякнув, отец поставил дочь на пол, подошёл к двойным дверям из красного дерева и с театральным жестом распахнул их. Сплошная стена платьев, за ними задняя стенка из камфарного лавра. Отец задумался на секунду, не раздвинуть ли ему одежду и притвориться, что обнаружил что-то за ней, хотя нет, после такой шутки Фреду придётся долго успокаивать, а внизу ждёт Магретта, и он отказался от этой затеи.
— Вот, видишь? — сказал он. — Здесь только одежда. Миленькая одежда для очень миленькой девочки. Ещё, может быть, мышки, но ты ведь уже слишком большая, чтобы бояться мышей, так?
Фреда нерешительно кивнула.
— Вот и славно. Теперь, прыгай в кровать. Я оставлю тебе лампу, а попозже Магретта придёт тебя проведать.
— А сейчас она не останется?
— Нет, она, эмм, занята.
С коротким вздохом, Фреда забралась обратно в постель. Теперь ей хотя бы оставили свет. Отец наклонился и поцеловал дочку в лоб, бакенбарды защекотали ей кожу, затем он вышел из комнаты и закрыл за собой дверь, а девочка натянула одеяло по самый подбородок.
Та штука в шкафу подождала, пока отец вернётся в кабинет, и снова принялась скрестись. Звук был негромкий, но настойчивый, как пульсирующая боль в гнилом зубе, но на этот раз Фреда решила бороться со своим страхом. В этом ей помогала лампа. Хоть папа и притушил её немного, она всё равно разливала по комнате мягкий, тёплый свет, который словно не давал шуму разгуляться.
— Просто мыши, — шепнула себе Фреда, когда царапанье сменилось громким треском.
— Кыш! — громко сказала она, и к преогромному её облегчению звуки затихли.
— Ты просто мышь, — победоносно объявила она шкафу.
Девочка высунула голову из-под покрывала, словно лучник прицеливающийся в кого-то с крепостной стены. Ничто не нарушало долгожданной, восхитительной тишины, и чувство триумфа всё больше охватывало Фреду.
Она ещё немного посмаковала свою победу и начала засыпать. Почти жалко, что распугала мышей. Они такие милые и смешные. И папа всегда радовался, что она их не боится. Не то что глупая Магретта, которая постоянно визжит и запрыгивает на кресла, стоит им появиться. Может, завтра вечером оставить на полу немного сыра и посмотреть…
Дверь шкафа неслышно распахнулась. У Фреды перехватило дыхание.
— Папочка, наверное, не запер её, — сказал она себе. — Просто не задвинул щеколду…
Но прежде чем она успела додумать эту мысль, из шкафа повалили чудовища. Не одно, не два, а целая дюжина. Они разом набросились и облепили Фреду, их грязная шерсть царапала её нежную кожу, иззубренные когти, словно железные пружины крысоловок, сдавливали ей руки и ноги. Почти обезумевшая от ужаса девочка открыла рот, чтобы закричать, чтобы вытолкнуть из себя парализовавший её страх, но в тот же момент испачканная чем-то склизким лапа заткнула ей рот. От запаха гнилого мяса тошнота подступила к горлу, тем временем чудовища принялись связывать её ремнями из грубой кожи, и она начала задыхаться.
Всё это время на столе горела лампа, свет был ровным, спокойным. Монстры не подняли ни шума, ни малейшего ветерка. Только хвосты, словно плети, беспокойно дёргались над их извивающимися телами.
Через мгновение всё было кончено, и они уползли так же тихо, как и пришли — через дыру, которую так долго и старательно прогрызали в задней стенке Фрединого шкафа.
Так что, когда через несколько часов Магретта зашла проведать девочку, всё, что осталось от неё — лишь изодранная ночная рубашка. Разорванный пополам кролик.
Святилище было таким старым, что казалось, будто оно выросло само. Столетиями жаркое летнее солнце и зимние вьюги стёсывали углы каменной кладки, отчего гранитное основание стало гладким и невыразительным, словно отполированный водой булыжник.
За века алтарь настолько оброс плющом, что зелёная поросль походила уже на окладистую бороду, в шелестящей гуще которой расплодились многочисленные птичьи семейства, а также прочие существа, проводящие всю свою жизнь среди листвы. Давным-давно кто-то из жрецов пытался очистить стены, должно быть, из страха, что тех, кого он поклялся защищать, может побеспокоить беспрестанный птичий перезвон.
Нынешний хранитель этих заблуждений не разделял. Мёртвые были мертвы, и, чтобы потревожить их сон, потребуется что-нибудь погромче парочки расчирикавшихся воробьёв.
Ко всему он любил смотреть на порхающих по кладбищу птах, некоторые из которых доверчиво садились к нему на согнутые плечи во время работы и, вытянув вверх головки, смотрели, как он рубит сучья, таскает воду или выкашивает траву, которая высовывала свои зелёные пальцы меж жмущихся к алтарю могил.
Они и впрямь были тесно расположены, эти могилы, жались к древнему сооружению, как ягнята к своей матери. Ягнята, напуганные запахом волка. Необычное сравнение, однако, по мнению хранителя, очень меткое. В диких чащах за оградой кладбища было полно тех, кто желал поработить мертвецов. Под натиском этих мерзких тварей рушились крепости и гибли цари, целые армии исчезали, а крепкие стены превращались в пыль.
Всё погибало, но алтарь оставался невредим, аккуратно подстриженные кусты вокруг него стояли нетронуты. В конце концов, Морр — могущественный бог.
Хранитель довольно усмехнулся и решил, что на сегодня поработал достаточно. Он разогнулся, помассировал костлявыми пальцами натруженную спину и удалился к себе в келью. Он оставил там косу и взял кувшин воды, корку хлеба и пригоршню мелких сморщенных яблок.
Сидя на могильной плите, старик ел и наблюдал, как над лесом заходит солнце. Он любовался закатом, грыз яблоки и крошил хлеб слетевшимся птицам. В лучах заходящего солнца хохолки на их головах ярко светились, а тени были отчётливо резки. Жрец снова улыбнулся.
Несмотря на всю боль и страдания, этот мир был прекрасным местом. Неудивительно, что многие цепляются за него, стараясь любыми способами продлить отмеренный им век. Непростительный грех, но их можно было понять.
Жрец со вздохом посмотрел на старческие пятна на тыльной стороне ладони — сморщенная, покрытая коричневыми точками кожа напоминала прошлогоднее яблоко.
— Недолго мне осталось до встречи с Морром, — обратился он к одной из своих пернатых подружек.
И словно бы в подтверждение его словам, солнце нырнуло за горизонт, а прежде ласковый бриз превратился в холодный ветер.
День сменялся ночью; жрец раскидал по земле остатки хлеба и, прихрамывая, побрёл к святилищу.
Ему снились широкие, просторные луга, моря зелени, над которыми величаво проплывали огромные, точно галеры, облака. Вдали, на линии горизонта вытянулся старый забор из известняка. Раззолоченный солнцем лишайник покрывал каждый его дюйм, за исключением только деревянной двери. Когда хранитель приблизился к ней, дубовые доски задрожали от сильных ударов. Звук был оглушительным, словно гром, и монотонным, как погребальный звон. И ещё он пугал старика до дрожи.
Всё же, стиснув зубы, хранитель продолжал шагать к сотрясающейся двери. Через мгновение он уже стоял возле неё. Пальцы обхватили дверную ручку, он потянул на себя. Дверь легко распахнулась, и жрец увидел…
Со сдавленным криком старик разом поднялся и сел на своей койке. Обливаясь потом, он хватал ртом воздух, а его впалая грудь раздувалась, точно кузнечные меха.
Сверкая в темноте широко раскрытыми глазами, жрец положил ладонь на шершавую каменную стену, затем откинул одеяла и свесил ноги с кровати. Половицы были холодными, и по его затуманенным мыслям прокатилось ободряющее ощущение реальности.
С протяжным, дрожащим вздохом старик прогнал последние обрывки сновидения и провёл трясущейся рукой по влажной от пота голове.
Сна не было уже и следа, однако стук не прекратился. Хранитель примерно с минуту просто сидел и слушал, как с диким, обдирающим костяшки пальцев отчаянием кто-то барабанил в дверь. В стуке этом был какой-то бессловесный ужас, будто бы посетитель явился из того кошмара, и на долю секунды хранитель задумался о том, чтобы не открывать вовсе. Впрочем, он прогнал эту малодушную мысль, стоило ей только появиться. Прежде всего он был жрецом Морра и должен был убедиться в том, чтобы умирающий не отошёл в мир иной без отпущения грехов. Спустя шестьдесят лет эта обязанность стала такой же неотъемлемой его частью, как и сами кости.
На дверь обрушился очередной град ударов. Стиснув зубы, старик с трудом поднялся на ноги и, натыкаясь сослепу на мебель, направился к старой печи.
— Немного терпения, — сказал жрец своему незваному гостю. Он склонился над оставшимися в очаге углями, и его колени щелкнули. — Я разведу огонь.
На мгновение стук прекратился, но затем раздался вновь с удвоенной силой.
— Да погодите! — рявкнул хранитель.
Набрав в грудь воздуха, он подул на угли. Пепел взвился в темноте, будто серый снег и открыл скрывавшиеся под ним тлеющий головни.
— Иду.
Не обращая внимания на внезапное головокружение, жрец снова набрал воздуха и принялся дуть. На этот раз среди останков костра затеплился крохотный язычок пламени, он неприятно резанул привыкшие к темноте глаза старика. Тот вытер слезу и подбросил в огонь немного трута.
Лишь когда пламя уже основательно потрескивало в печи, хранитель повернулся к двери. Уняв острое ощущение дежавю, он заставил себя подойти к входу и поднял засов.
Пальцы обхватили дверную ручку, он потянул её на себя. Дверь легко распахнулась, и жрец увидел…
Не успели несчастные петли протестующе заскрипеть, как дверь с грохотом захлопнулась, и в комнату без предупреждения ворвалось с потоком холодного ночного воздуха нечто громадное и бесформенное, неясно вырисовывающееся в неровном свете печи. Затухающее пламя открыло отвратительного вида груду перьев и меха, из-под которой пронзительно и дико сверкали глаза.
Служитель Мора отпрыгнул назад с ловкостью, которая немало удивила бы его прихожан. Словно не ощущая груза прожитых лет, он проворно схватил стоящую в углу косу и, положив рукоять на костлявое бедро, развернулся, готовый вложить в удар весь свой вес. Однако прежде чем он успел что-либо сделать, чудовище сбросило с головы перепачканную копну перьев и шерсти и коротко поклонилось, коснувшись подбородком груди, как принято у северян.
Жрец увидел, что перед ним стоит человек, и быстро пришёл в себя.
— Проходите, садитесь.
Его голос зазвучал тем заученным смиренным спокойствием, которым он вот уже несколько поколений потчевал скорбящих родственников усопших.
Гость внимательно наблюдал, как жрец ставит косу обратно в угол. Его смертельно бледное лицо под ворохом грязных слипшихся волос и за клоками подпаленной бороды застыло в маске подозрения. Лишь когда гость убедился, что у жреца не было намерений нападать, он решился осмотреть келью. Его взгляд метался по голым стенам, будто бы он только и ждал, что те раздвинутся, и он окажется в ловушке.
— Вот, садитесь у огня, — повторил жрец и поспешил запереть дверь от поднявшегося ветра. Однако, когда он обернулся, мужчина всё ещё стоял посреди комнаты, настороженно втягивая носом воздух.
Хранитель тоже принюхался и тотчас пожалел об этом. Заляпанные грязью лохмотья пришельца источали мерзкий приторно-гнилой запах. Вонь была невероятно сильна и напоминала старику о некоторых его подгнивших подопечных.
Мужчина, верно, спятил, раз жил, не замечая этого смрада, удручённо подумал жрец. Затем осторожно, будто бы пробуя пальцем горячую плиту, он положил руку на плечо безумца и подтолкнул его к табурету.
— Давайте, выпьем, — мягко произнёс хранитель. — А потом расскажете мне, что привело вас сюда.
Немного помедлив, дурно пахнущий незнакомец согласно что-то пробурчал и снял с плеча некий свёрток. Когда гость только появился в келье, жрец принял его за скатанный спальный мешок, но теперь он увидел, что это было оружие.
По крайней мере, предположил. А что ещё это могло быть? Крупный, отполированный до блеска кусок морёной древесины, искусно обработанный, для того чтобы надёжно прижиматься к груди стрелка, по всей видимости, служил когда-то ложем для арбалета. Однако вместо широких арбалетных плеч на конце этого знакомого предмета из-под тряпки торчал ствол из голубоватой стали. Толстый и длинный, не меньше человеческой бедренной кости. Разверстое в беззубой ухмылке жерло опасно поблескивало.
От оружия шёл странный запах. Едкий, серный и достаточно резкий, хотя ему и приходилось пробиваться через вонь пришельца.
— Садитесь, — жрец стянул со своей койки потёртое одеяло и передал его гостю. — Сюда.
— Спасибо, — пробормотал тот.
Голос у путника был резкий, гортанный.
— Эгей, а почему бы и нет? Чего бы не отдохнуть в последние часы своей жизни?
— Действительно, — согласился жрец, изо всех сил стараясь не обращать внимания на тон собеседника. Он хотя бы начал говорить.
Отважившись повернуться к гостю спиной, жрец стал копаться в одиноко стоящем шкафу, не переставая при этом то и дело прислушиваться к поскрипыванию табурета. Наконец, улыбка смягчила строгие черты его лица.
— Ага! Вот и она.
Старик извлёк из шкафа пузатую бутыль из глазурованной глины и пару кружек. Он щедро плеснул в них выпивки, протянул одну гостю и сел на табурет.
— Выпейте, — сказал он.
Пришелец снова что-то благодарно проворчал. Одним глотком он осушил кружку, затем опустил её и принялся вглядываться в собравшиеся на дне капли. Через некоторое время, будто он увидел там что-то, по бледному шраму на щеке сбежала блестящая слеза и затерялась среди его усов.
— Давайте кружку, — жрец налил ещё и подождал, пока гость возьмёт её. — Хорошо, что вам удалось выбраться из ловушки.
Пришелец застыл на долю секунды, так и не коснувшись губами напитка, затем вскочил. Табурет опрокинулся, кружка покатилась по столу, в левой руке гостя неожиданно оказался кинжал.
— Что тебе известно?! — рявкнул он, обнажив крепкие жёлтые зубы, и бросился к жрецу.
Тот выдохнул и разжал кулаки. Он примерно секунду смотрел, как огонь выписывает коленца на зеркально гладкой поверхности лезвия, подрагивающего у его подбородка, после чего заставил себя отвести взгляд и посмотреть в дикие глаза своего мучителя.
Безумец, загнанный зверь, подумалось хранителю, хоть в нём и осталась капля сострадания.
— Могу судить лишь о том, что вижу, — заявил он, подбирая слова тщательнее, чем хирург выбирает свой инструмент. — С такими шрамами и оружием не сойти за простого человека. К тому же, вы, судя по всему, джентльмен богатый и удачливый. Одно ваше платье стоит больше, чем я зарабатываю за год.
— Может быть, но…
— И совсем недавно вы попали в неприятности, — поспешно перебил его жрец. — Очевиднее некуда. Станет ли человек, чья осанка и род занятий свидетельствуют о его благородном происхождении, бродить по ночи в драном платье? Вряд ли. Готов спорить, что ещё два дня назад в этих лохмотьях не стыдно было показаться при дворе.
Солдат неуверенно опустил кинжал, а хранитель продолжил развивать мысль.
— А что до ловушки — думаю, разбойнику хватит ума не нарываться на человека с таким оружием? Значит, вы попались в охотничью ловушку. К тому же боёв здесь давно уже не было.
— Не было, значит? — презрительно произнёс мужчина.
Затем с той же внезапностью, с которой она появилась, безумная энергия покинула его. Ярость отхлынула от лица, уступив место следам невероятной усталости. Пришелец спрятал кинжал в ножны, поставил табурет на место и со вздохом сел.
— Прошу простить, — нерешительно пробормотал он и пожал плечами.
— Извинения приняты, — кивнул жрец. Он поднял кружку пришельца и снова наполнил её. — Быть может, вы представитесь.
— Отто ван Делфт, — произнёс гость и гордо выпрямил спину.
Жрец не был удивлён, узнав, что принимает в своей келье одного из подданных императора Карла Франца. Вот откуда у него такие манеры.
— Что привело вас к святилищу? — осторожно спросил он. — Вы здоровы и сильны. Что же хотите вы от Морра?
— Сейчас я вам всё расскажу.
Гость пристально вглядывался в огонь, и пламя расцвечивало его перепачканное лицо дюжиной оттенков света и тени. Он помолчал немного, прислушиваясь к потрескиванию поленьев в печи и к приглушённым стенаниям ветров, осаждающих келью снаружи, затем сделал большой глоток и, наконец, начал рассказывать.
— Что вы знаете о «ратфольке»?
— Ратфольк?
— Да, крысиный народ. Скавены.
Отто оторвал взгляд от огня и увидел, что жрец дрожит, и вряд ли из-за сквозняка, тянущегося по полу вдоль старых стен.
— Значит, вам известно о них, — невесело улыбнулся солдат. — Ну, конечно, все уже знают.
Жрец только кивнул и налил из бутыли ещё. На этот раз себе.
— Расскажите обо всём, — попросил он и сделал глоток.
— Всю свою жизнь я охочусь на этих тварей. В канализациях, в болотах, в лесах. В катакомбах из кирпича и природного камня. В землях огня, льда и сырости, от которой начинает гнить кожа. И почему же? Потому…
Отто замолчал, неожиданно нахмурил брови, будто ему не понравилось что-то в облике хозяина кельи. Но, кажется, лёгкий кивок жреца заверил его, что всё в порядке.
— Потому что, — тягостно продолжил он, — они часть меня, они частичка всех нас. Они зло, которое мы пытаемся удержать на расстоянии при помощи порядка и дисциплины. И я ненавижу их.
Лежащее в печи полено с треском раскололось и выбросило вверх сноп искр. Мужчины на мгновение отвлеклись на эту внезапную вспышку, и лишь когда пламя угасло, Отто продолжил.
— Репутация. Меня называют — как вы изволили выразиться — джентльменом удачи. Верно. И, как сотни мне подобных, я, как шлюха, торгуюсь за лучшую цену, а затем швыряю деньги на женщин и выпивку. Но в отличие от моих коллег, — с неожиданной энергичностью гость наклонился вперёд, ближе к старику, — я делаю то, за что мне платят и никогда не отступаю. Поверьте, господин жрец, эта работёнка не из лёгких.
Хранитель кивнул.
— Репутация, — фыркнул наёмник, вложив в это слово всё презрение, которое только смог отыскать.
Для пущего эффекта он откашлял небольшой комок мокроты и с поразительной точностью схаркнул в огонь. Слюна зашипела, а гость тем временем продолжил.
— Репутация в нашем деле будет поважнее прочего. Золота я скопил достаточно, но для осуществления того, что я задумал, денег одного человека было мало. Видите ли, ходят слухи об одном городе на юге, о сердце скавенов, колыбели всего их рода. Мне нужен был человек с деньгами. Я хотел набрать достаточно людей, чтобы вычистить эти болота, ударить врага в самое брюхо.
Отто охватило возбуждение, его зрачки сузились в две крохотные точки, и теперь он буквально выплёвывал каждое слово.
— Нужна была ещё одна война. Я был близок к цели. Слыхали о Магдебурге?
— Да, — ответил жрец, — я знал одного торговца оттуда. Он жертвовал деньги на наше святилище.
— Его звали случаем не Готлиб?
— Нет. А что?
— Готлиб был моим нанимателем. Бывший мэр Магдебурга. Жалкий ублюдок.
Отто снова осушил кружку, а хозяин снова подлил ему. «Белое пламя» — так назвал это пойло даритель, как оказалось, неплохо развязывало языки.
— Сорок крон в неделю, — продолжал наёмник, — и по пятьдесят сверху за каждую крысиную шкуру. Деньги за шкуры я оставлял своим ребятам. Так правильней. Ещё Кринваллер забирал свою долю, но немного.
Наёмник фыркнул.
— Кринваллер! Идиот, конечно, но мне он нравился. Да его все любили. Из него вышел бы отличный начальник стражи, добрый и ленивый. А потом Готлиб начал «раттенкриг», и вместо хорошего начальника городской стражи сделал из него скверного полковника.
— Раттенкриг — это война со скавенами? — неуверенно предположил жрец.
— Верно. Понимаете, у Готлиба украли дочь. Она, говорят, красавицей была, за исключением родимого пятна в форме клубники на щеке. Не то чтобы в этом дело. Ребёнок есть ребёнок, и в глазах отца всегда будет красив. Однажды ночью она давай плакаться о каких-то тварях, прячущихся у неё в шкафу, а Готлиб решил, что ей просто приснился кошмар. А потом, наутро… В общем, пропала она, остались только скомканные простыни, да разорванная в клочья ночная рубашка. Скавены прогрызли себе тоннель из канализации прямиком наверх, прошли между перекрытий, к задней стенке её шкафа. В комнате повсюду остались их следы.
Ван Делфт замолк и задумчиво поглядел на огонь.
— И вот, Готлиб начал эту кампанию. Он побеждал, ещё до моего приезда. Надо было догадаться, что что-то не так. Ну не может придурок с дюжиной оборванцев забираться в подземелья и каждый раз благополучно возвращаться назад. Такого просто не бывает.
— О, боги, нужно было догадаться. — Лицо ван Делфта сжалось в гримасу боли, и он хлопнул себя ладонью по лбу. — Я должен был.
Жрец, старательно хранивший печальное выражение лица, забеспокоился, не свалится ли наёмник без чувств. Однако, спустя несколько мгновений напряжённого молчания, Отто протяжно и трепетно вздохнул, нехотя отвёл руки от лица и продолжил.
— Нас снабжали очень подробной информацией. Перед каждой вылазкой Готлиб собирал нас и сообщал численность противника, его дислокацию, у нас даже были вот такие карты. Глядите.
Ван Делфт сунул руку под разорванную полу мундира и вытащил оттуда свёрток. Даже в неровном свете было ясно видно, насколько детально карты были прорисованы. Расчерченные коричневатыми чернилами переходы были аккуратно отделены друг от друга и вдобавок украшены различными сочетаниями штрихов и пунктирных линий. Жрец поднёс одну поближе к огню, чтобы полюбоваться удивительной работой.
— Почему они сделаны из кожи? — спросил он, потирая материал между пальцами.
— Пергамент легко рвётся.
Наёмника внезапно охватила дрожь, и он ещё плотнее закутался в одеяло.
— Я никогда не работал с такой подробной информацией. Обычно, под землёй надеешься только на свои инстинкты, слух, обоняние. Даже страх. Но с этими, — он указал на карты, — там есть масштабы, глубины, всё что нужно. Я должен был догадаться.
— Да о чём же? — неожиданно для себя выпалил жрец и тотчас укорил себя за несдержанность.
Гость заметил это и устало улыбнулся.
— Кажется, этот ваш потин развязал языки нам обоим.
— Тогда стоит налить ещё. Давайте кружку.
Пока жрец наливал, лицо гостя снова помрачнело. Видимо, его мысли обратились к глубинам прошлого, подумалось старику.
— Вы слыхали о варп-камнях? — спросил Отто.
Бульканье в кружке на мгновение прекратилось.
— Когда был моложе… — жрец внезапно замолк. — Да, слышал.
— Стало быть, знаете, насколько они ценятся?
— Для кое-кого — очень ценны.
— Вот и я знаю. А под Магдебургом я видел столько, что хватит купить целый город. Хотя никто в здравом уме не рискнул бы его добывать.
— Поначалу, — продолжил он, — я подумал, что это что-то другое, может быть, плесень или грибы. Я тогда вёл ребят к самым нижним уровням и в первый раз увидел её: длинную, искривлённую жилу, которая проходила по стенам пещеры, словно артерия в теле человека. И свет — зелёный, тошнотворный! Клянусь, он мерцал и пульсировал, будто сердце живого существа. Это свечение, оно делало наши лица…
Отто замолк и уставился невидящими глазами в пустоту, выпивка так и осталась у него в руке.
— Мы стали похожи на демонов, — наконец выговорил он и осушил кружку. — Какие богатства лежали перед нами. На мгновение, на одну секунду я задумался, не это ли ключ к южным землям? Безумная идея, конечно; продавать оружие врагу, чтобы против него же собрать армию — абсурд. Но затем пришла другая мысль. Когда я застрял там, под толщей каменной породы, ничто не отделяло меня от тьмы, кроме света одинокого факела, я понял, что за стая скавенов может владеть такой территорией, и насколько же они должны быть сильны. Будь у меня время, я вернулся бы обратно на поверхность и хорошенько всё обдумал.
— Но у вас не было времени?
Жрец несильно подтолкнул гостя рукой, ибо тот стал уже проваливаться в грёзы.
— Верно. Тогда они впервые напали на нас.
Он молча протянул жрецу кружку, и тот так же молча наполнил её.
— Сначала всё как всегда, особенно под землёй. Наступает такой момент, когда ты понимаешь, что тебе не показалось, и всё, что ты слышишь, реально. Ещё до того, как крысиная вонь ударяет в нос, воздух как будто превращается в жидкость, такую тяжёлую, тягучую, что не продохнуть. Шум тоже всегда одинаков: шуршание шерсти о камень, скрежет когтей, топот лап и писк боли. За несколько секунд до битвы эти мерзкие создания колотят и кусают своих собратьев.
Ван Делфт сплюнул в печь, сверкнувшие под его усами зубы, казалось, были острыми, как у терьера.
— Они ненавидят даже друг друга.
Отто снова замолк, но на этот раз жрец ничего не сказал, только сидел не в силах шевельнуться.
— Впереди всегда идут самые слабые, рабы и пленники. Это жалкие твари, но они до безумия напуганы тем, что позади них — своих сородичей они боятся больше, чем нас. Я чувствовал страх, превращающийся в ужас, и ужас, переходящий в помешательство. Мы подождали ещё немного. Я подумал о ребятах, стоящих за спиной, и попытался почерпнуть немного храбрости от них. Но, кажется, там её не было. Сзади доносилось лишь пыхтение да запах мочи. Если бы страх не парализовал их, я уверен, они бежали бы при первой опасности. Короче, они стояли столбом, пока не стали видны блохи, ползающие по шкурам врагов. Тогда я выстрелил из своей «Гудрун».
Он протянул руку к оружию и любовно пробежал пальцами по стволу до самого затвора.
— И она проделала знатную брешь в их рядах. Хватило одного заряда шрапнели, чтобы атака захлебнулась в фонтане крови.
Ван Делфт ласково улыбнулся и прижал ружьё к груди, словно любимого пса. Жрец задумался, не собирается ли он его погладить.
Так он и сделал.
— О да, как она вгрызалась в них. Вот и всё, что я помню. В той битве Зигмар даровал мне безумие.
Жрецу нетрудно было в это поверить, он кивнул и долго молчал.
— Стая была сильна, как вы и ожидали, так?
— Отнюдь. Никчёмные твари. Половина и так уже хромала от старых болячек. Другие были либо слишком молоды, либо слишком стары и беззубы. Там было даже несколько самок. Единственный, кто на что-то годился, это их предводитель. Он-то был в порядке. — Солдат одобрительно покачал головой. — Огромный зверь, ростом с человека, шкура почти полностью чёрная и повсюду исполосована шрамами. От кончика носа до левого уха была чистая, розовая лоснящаяся кожа, а вместо глаза большой кусок варп-камня. О, как он сверкал, когда мы загнали зверя в угол!
Странная улыбка приподняла усы наёмника. Почти ностальгическая, будто он рассказывал о каком-нибудь случае на охоте или об особенно безумной вечеринке.
— Я сам содрал с него шкуру. Знак клана — горящая лапа — был мне незнаком. Я повалил скавена на землю сетями, проткнул копьём горло, а потом просто стоял и смотрел, как он умирает. Были времена, когда я пошёл бы на него с ножом, но я уже не так молод.
— Действительно, в ваши-то годы… — бесстрастно заметил жрец.
— Побеждает терпеливый, — не замечая иронии, пожал плечами ван Делфт. — Я должен был обратить внимание на слова скавена. Тот минут пять грыз сетку, разбрызгивая повсюду кровь, и всё время визжал что-то о предателях. Мне показалось тогда, что он просто бранится по-своему, но…
Ван Делфт пробежал пальцами по волосам, потом обхватил руками голову и вздохнул, но звук был едва слышен из-за шумящего под ночными ветрами леса.
— Это был первый рейд из дюжины. Карты были верные, сведения о численности всегда совпадали. Ничего опасней отребья, оставшегося от трёх разных кланов, мы не встречали. Слабые, хилые существа, да к тому же на них лежало какое-то огненное проклятье. Оно охватывало их словно чума, оставляя уцелевшим парализованные конечности и обожжённые шкуры. Мне пришло в голову даже, что они, как будто, сами поубивали друг друга ещё до нашего прихода. Я решил, что предусмотрел всё. Но три ночи назад понял, что это не так.
Смех внезапным резким звуком запрыгал по каменным стенам, заглушив ненадолго шелест беспокойного леса. Жрец, который уже начал догадываться, какая трагедия привела сюда Отто, беспокойно заёрзал на своём табурете.
— Тот рейд не обещал проблем: нужно было просто выжечь несколько выводковых пещер, и я решил передать командование одному из своих капралов. Гюнтер — так его звали. Умный, осторожный, никогда не боялся показать, в чьих руках власть, но и не упивался ею. Из него вышел бы отличный командир.
Брови ван Делфта сошлись, и глубокая морщина печали пробороздила его лоб. Жрецу подумалось вдруг, была ли у наёмника семья. Скорее всего, нет.
— Гюнтер вёл колонну к точке встречи, — продолжал наёмник. — Солдаты разделились на небольшие группы. Иногда людей трудно заставить держать строй, особенно под землёй — они ищут защиты и жмутся друг к другу. Это всё страх и темнота. Но я видел, что ребята стараются. Они знали, что для Гюнтера это проверка, и хотели, чтобы он прошёл её. На самом деле, одно только это уже показало мне, что он справился.
Солдат взглянул на собеседника и увидел немой вопрос в его глазах.
— Мне нужно было узнать, пойдут ли они за ним. В этом и заключалось испытание. Только за этим мы и спустились туда. Я знал, что в ту ночь никаких стычек не будет. Думал, что знаю.
Ван Делфт понуро пожал плечами.
— В конце концов, к тому времени мы уже вычистили большую часть катакомб. Я понял, что беды не миновать, когда наткнулся на Кринваллера. Мы должны были соединиться с его отрядом, вот только его люди куда-то пропали, как и его одежда и оружие. Его любимое золотистое платье из парчи и шёлка было изодрано в клочья.
Рассказчик рассеяно оглядел собственные лохмотья.
— Чёрт возьми, сначала я даже не узнал его. Подумал, что это какой-то сумасшедший забрался в катакомбы. Но затем он выкрикнул моё имя, и я понял, кто это, хоть никак до конца не мог поверить. Всё добродушие, вся его лёгкая надменность, с которой он общался с нами там, наверху, при свете дня, пропала, разбилась в пух и прах о реальность подземелий. Мне стало жаль его тогда: слабый человек в ужасном месте. Но прежде чем я успел хоть что-то сказать, подбодрить его, враг набросился на нас! И на этот раз — настоящие скавены. Эти двое не чета были тем недоноскам, которых мы гоняли раньше.
— Всего двое? — с сомнением спросил жрец.
— Да, только двое. Маленькие, жилистые скавенские комочки. Если уж на то пошло, они были ещё мельче обычных. Это было заметно даже под чёрными камуфляжными лентами. Но их это не останавливало. Они были полны энергии; знаете, этой маниакальной решимости, которая может прогрызть каменную кладку или согнуть стальные прутья решётки в палате для буйнопомешанных. Я уже видел таких пару раз. Но обычно мельком; просто тень, просто сбегающий по спине холодок.
Ван Делфт поднёс кружку к губам, даже не заметив, что та была пуста. Но жрец не пошевелился, чтобы наполнить её, он сидел, не двигаясь, как заворожённый, с округлившимися глазами, в которых отражался огонь свечи.
— Там, внизу они прятаться не стали. Наверное, отчаяние заставило их забыть об осторожности, а вместе с ней и обо всём, что могло бы их замедлить. Они побросали мечи, ремни с амуницией, сети, ядовитые шары и прочее. Только в лапах поблёскивала сталь. Один Зигмар знает, как Кринваллеру удалось оторваться от них.
— Но только он появился перед нами, они в ту же секунду напали на него. Я стоял так близко, что слышал скрежет ножей о его рёбра. Он упал на одно колено, лицо уже было перекошено от яда. Потянулся ко мне. С каким… удивлением глядел он на меня.
В печке треснуло полено, и сердце жреца ёкнуло. Он мысленно пожурил себя за малодушие и наполнил кружки.
— Я взвёл курок «Гудрун», но убийц и след простыл, они исчезли быстрее, чем крик человека, которому приснился кошмар. Поглядев вниз, я обнаружил, что Кринваллер ещё дышит.
Наёмник нахмурился и сделал глоток.
— Я хотел было прикончить его прямо там. Скавенский яд — очень скверная штука. Из его глаз и ноздрей уже потекли первые капли крови, он корчился на холодном каменном полу, словно выброшенная на причал рыба. Я уже видел такое прежде и знал, что будет только хуже. Я склонился над Кринваллером, приставил нож к ямочке под подбородком, но прежде, чем смог вонзить его, он заговорил.
— Непросто ему было, даже в тусклом свете фонаря я видел, как судорожно сжимаются мышцы шеи, как с каждым словом лёгочная жидкость лезла пеной у него меж зубов.
Жрец поморщился, и, чтобы поскорее выбросить из головы ту картину, что так дьявольски живо нарисовал ван Делфт, спросил:
— Что он сказал?
— Он просил передать Готлибу, что всё было напрасно. Заклинал именем Зигмара не показывать ему карт. Потом он сунул мне в руку этот чёртов свёрток и, судорожно дёрнувшись в последний раз, отошёл в мир иной.
— Сначала я и не понял, что он имеет в виду. Бред, зачинающееся безумие. Затем я снова задумался о том, сколь точными и подробными были отметки на наших картах. Кто изготовил их? Точно не человек. И кто это «она», о которой всё твердил Кринваллер? Не та ли девчонка, из-за которой и вспыхнула эта чёртова война.
Внезапно ван Делфт вскочил на ноги, отпихнул от себя табурет и принялся нервно расхаживать по келье.
— Я должен был сообразить! — воскликнул он. — После стольких лет уловок и ухищрений. Всю жизнь я только и делал, что расставлял засады и продумывал манёвры. Каким умным я мнил себя! И сам же работал на врага. Тогда-то и заявились настоящие хозяева этих подземелий. Мы сами выжили оттуда их конкурентов. Они снабжали нас этими проклятыми картами и использовали нас как оружие против других кланов. Теперь пришёл и наш черёд. К тому времени мы забрались в катакомбы слишком глубоко. Каждые несколько ярдов туннели разветвлялись и, будто кишки, переплетались меж собой. Коридоров было так много, что даже на такой глубине можно было почувствовать слабый, отдающий плесенью ветерок. Он-то и нашептал нам о надвигающейся погибели, до нас стал доноситься едва слышный шорох, он шёл как будто отовсюду, тихий и беспрестанный, словно далёкий отголосок океана.
— Я помню, как Гюнтер посмотрел на меня, от ужаса его глаза блестели в темноте, и я понял, что пора отходить. Кринваллер мёртв, его патруль уничтожен, наши планы пошли прахом. Незачем нам самим было бросаться в пасть врага. Я послал Гюнтера руководить отступлением, но прежде чем он смог пройти хоть дюжину шагов, на нас напали.
— Скавены бурным потоком извергались из каждого прохода, из каждой расселины и трещинки, из каждой крысиной норы, выходящей в нашу сторону. Я приказал стоять, держать оборону. Думаю, несколько отрядов услышали меня, некоторые даже повиновались. Но большинство просто дали дёру, хотя к тому моменту мне было уже всё равно. В подземельях не до красивых манёвров и тщательно продуманной расстановки. Там нет красивой униформы и далёкого холма, с которого так удобно отдавать приказы. Есть только ярость, ужас и воля к победе.
Ван Делфт рассеянно натянул ударную пружину своего ружья, его зубы сошлись в самой настоящей улыбке. Жрецу трудно было поверить, что перепачканное лицо его собеседника могло расцвести таким мрачным удовлетворением, но ни с чем другим он его спутать не мог — ван Делфту определённо нравилась его работа.
— Заряд моей «Гудрун» прорубился через первую стаю оборванцев, что набросились на нас, — продолжил наёмник, не заметив осуждения на лице собеседника. — Вспышка от выстрела всё ещё застилала мне глаза, но я повёл людей в образовавшуюся брешь. Я рассчитывал вырваться из ловушки, затем развернуться и обрушиться на них с тыла. Но на этот раз дела обстояли гораздо хуже. На этот раз, стоило нам пробиться через первые ряды, мы обнаружили за ними штурмовых крыс.
Порыв ветра, грохоча, пронёсся под дверью и взвил кверху язычок пламени. Наёмник отпустил пружину и задумчиво поглядел на огонь.
— Крупные, чёрные. Зубы — что плотничье долото, а в лапах — копья с железными наконечниками. Лезвия хоть и облеплены хлопьями запёкшейся крови и ржавчины, но заточены на совесть. Эти крысы были моим людям не по зубам. Стоило одному из чудовищ показаться в свете фонаря, я почувствовал, как стоящие за мной воины дрогнули, я почти слышал, как рушится их самообладание. Раскидав по земле «чеснок», я ринулся за ними, перескакивая через трупы и отпинывая от себя руки умирающих. Благослови их, Зигмар, этих несчастных ублюдков. Если бы скавены не задержались, чтобы поиздеваться над ними, я бы сейчас здесь не сидел.
Ван Делфт поднял кружку кверху, затем сделал порядочный глоток. Хранитель решил, что это тост в честь тех, кто заплатил ужасную цену за свободу своего командира. В том жесте не было чувства вины, лишь своего рода торжество со слезами на глазах.
Морру пришлось бы по нраву.
— Убегать порой бывает чертовски приятно. Я ощутил это наслаждение, обогнав сначала одного беднягу, потом второго. Мы вслепую петляли по лабиринту, шарахаясь от проходов, в которых засели враги, или пробивая себе путь при помощи оружия, когда не было иного выбора. В темноте мы натыкались на ещё неостывшие трупы наших товарищей, врывались сослепу в неожиданные отчаянные стычки, и я понимал, что нас гонят, словно овец на убой. Мы зарывались всё глубже и глубже, спускались в пещеры, не отмеченные ни на одной карте. Становилось душно, воздух был таким спёртым, что пламя наших фонарей начало гаснуть. Под конец к скавенской скотобойне нас вывел лишь пульсирующий зеленоватый свет варп-камня.
— Скотобойня?
Жрец почувствовал, что для этой части рассказа выпивка им понадобится, и наклонился, чтобы налить ещё.
— Да, — пробормотал наёмник, уставившись на мгновение в яркое пламя. — Там была зала, круглая, как в соборе в Киэрмсе. И громадная, быть может, в четверть мили от края до края. Стоило нам войти, как я сразу же понял, что это. По костям. Куда ни глянь, они всюду лежали на полу. Такой большой хрустящий ковёр из костей. Ещё летучие мыши — они порхали между сталактитами, но к ним я не приглядывался — кажется, варп-камень что-то сделал с ними. Что-то отвратительное. Когда последний из уцелевших уткнулся нам в спину, мы пошли через это костяное поле. Вот только идти было некуда. Вход там всего один, и с каждой минутой через него, будто поток сточных вод из канализационной трубы, прибывали всё новые скавены.
— Я подозвал ребят к себе, перезарядил «Гудрун» и, пока мы не отошли слишком далеко, прицелился. Внезапно крысолюды стали сновать в разные стороны, и нашему с «Гудрун» взору предстала огромная толпа крыс. Я ошибочно приписал это их трусости, однако они бежали не от меня, а от тех существ, что приближались к ним сзади. Появившихся чудищ на первый взгляд сложно было принять за скавенов. Во-первых, они были слишком крупные. Ещё их маски: большие, кожаные, с медными рылами и круглыми стеклянными глазницами.
Ван Делфт снова приложился к кружке.
— Затем я заметил, что в лапах первых членов этой диковиной компании поблескивали в свете варп-камня сплетения трубок, и меня охватил ужас, страх чего-то, что было хуже смерти. Я уже видел это оружие. Я припомнил носильщиков, сгорбленных под тяжестью больших просмолённых бочек, в которых плескалась жидкая смерть. Я узнал эти трубки и стальные дула, расширяющиеся в сторону от баков с горючим. И вспомнил ужас и пламя.
Рассказчик вздрогнул и схватил кружку. Он жадно глотал спиртное, затем посмотрел жрецу прямо в глаза.
— Знаю, это прозвучит нелепо, но некоторые скавены научились закручивать огонь в новые ужасающие формы, — немного с вызовом сказал он. — Зелёного цвета, похож скорее на жидкость, чем на простое, честное пламя, что горит у вас в печи. Я видел, как он скачет и течёт, изливаясь из этих адских устройств, словно вода из шланга. Видел, как он пожирает сначала кожу, затем мышцы и, наконец, кость. Как плавит броню и камень, просачиваясь между сочленениями доспехов, чтобы добраться до мягкой плоти. Я видел, как он поглощает людей дюйм за дюймом, и те сходят с ума от страшной боли.
— Там, внизу, когда нас окружили в этом загоне, я понял, что больше не выдержу. Я приложил холодное дуло «Гудрун» к ямочке под подбородком и нажал на спусковой крючок. Заметив это, крысолюды принялись спешно разжигать своё орудие. Один из них вытащил из-под грязных лохмотьев горящую серную спичку и осторожно поднёс её к раструбу. Я надавил на крючок ещё сильнее, но курок остался неподвижен. Из закопченного жерла показался первый дымок, и я жал уже изо всех сил, однако, как бы ни старался, «Гудрун» не думала стрелять.
— Я посмотрел вниз, чтобы проверить затвор, как в этот самый момент, шипя раскалённым воздухом, мерзкое скавенское орудие ожило. Машина изрыгнула громадный извивающийся поток огня, и тот устремился прямо на меня, прямо на нас. Но конечной точки он так и не достиг. Вместо этого с резким металлическим скрежетом огонь всосался обратно в недра механизма, который его породил. Ей-богу, вам бы слышать, как заверещали при виде этого крысолюды. Некоторые бросились наутёк, но в проходе быстро началась давка, другие начали сбивать пламя лапами, и когда оно перекинулось на них… скажем так, это было просто великолепно.
Ван Делфт улыбнулся жрецу, но, кажется, не заметил, что тот его восторга не разделял.
— Впрочем, тянулось это недолго, — продолжил наёмник. — Когда огонь обернулся против своих хозяев, пещера полыхнула светом и тьмой. Стоит мне закрыть глаза, как я снова вижу эту вспышку. Сотни пастей раскрылись от ужаса, сотни округлившихся глаз сверкали ярко, словно звёзды, люди плавились, как воск. Затем беспокойно зашевелилась сама земля, будто мерзкие твари, ползающие в её недрах, потревожили её, и я услышал грохот валящихся камней. А после… Пустота.
Ван Делфт замолк. Хранитель принялся разглядывать его бледное измождённое лицо. Нездоровый яркий румянец на острых скулах появился не от спиртного. Наёмник был обессилен, вымотан до предела. Но при этом то безумие, что полыхало в его глазах, когда он впервые вошёл в келью, будто бы погасло. Возможно, рассказ и стал лекарством, в котором он так нуждался.
Жрец не раз видел такое. Порой слова изгоняют из человеческой души яд, подобно тому, как пиявкам удаётся высосать заразу из раны.
Старик вылил остатки потина в кружку гостя и позволил себе расслабиться. Он заметил, что рассвет уже начал запускать свои серые пальцы сквозь щели в двери.
— Это случилось два дня назад, может, больше, может, меньше, — неуверенно проговорил ван Делфт. — Насколько я понимаю, из этой бойни живым выбрался я один. Но теперь со мной всё кончено. От репутации не осталось и следа. Мечты похоронены там, вместе с телами моих людей. После Магдебурга никто в этих землях не станет меня нанимать.
— И что вы намерены делать? — осторожно спросил жрец.
— Выполнять контракт. У меня ещё остались деньги на порох, капканы и сети. Я вернусь в город и несколько дней буду отдыхать и отсыпаться. Затем отправлюсь в подземелья. Там, где текут такие реки варп-камня, враг не заставит себя долго ждать.
— Ах, кажется, теперь я понял. Но сейчас исповедовать вас нет никакой возможности. Благословление Морра я могу даровать лишь тем, кто уже находится близ его владений, но вам до них ещё очень далеко. Я просто не могу.
— Нет. Не мне. Им, — сказал ван Делфт, указав на раскиданные по кровати карты. — Им.
— Даже не знаю, — ответил жрец.
Стоило ему подумать, насколько скверно может обернуться эта поисковая экспедиция, как осторожность тут же восставала в его душе против чувства долга.
— К тому же, вы, кажется, упоминали, что тела завалены камнями там, внизу.
Скрип открывающейся двери прервал напряжённые размышления жреца, он поднял глаза и обнаружил, что ван Делфт вышел на улицу. Запахнувшись в мантию, старик последовал за ним, в холодное серое утро.
— Что вы делаете? Останьтесь здесь, поешьте и передохните.
Возле крытых кладбищенских ворот наёмник обернулся. Внезапно жрецу показалось, что он выглядит немного моложе. Должно быть, из-за утреннего света.
— Нет. У меня есть дело. Как и у вас. А, впрочем, жрец…
— Да?
— Благодарю вас.
Старик смотрел ван Делфту вслед, пока тот не исчез в тумане, потом, поёжившись, вернулся в тёплую келью.
Он подбросил в печь ещё одно полено, поставил табурет на место и заправил постель. Затем собрал оставленные наёмником карты. Столбцы и линии текста, вытатуированные на мягкой коже, остались нетронуты даже после того ада, в котором побывал ван Делфт. Поверхность была отлично смазана и сохранила эластичность. Жрец выбрал одну, положил себе на бедро и разгладил. Квадрат был немного неровный, зато поверхность — гладкая и нежная на ощупь, ничего лучше старик в руках не держал. Он повернулся к двери и принялся рассматривать карту напросвет, поворачивая её из стороны в сторону, чтобы не мешали блуждающие по келье тени.
Поразительно тонкая работа. Однако теперь, при подробном изучении он заметил изъян. В самом углу карты стояла клякса, формой напоминающая клубнику. Жрец взял другую и нашёл ещё один дефект, на этот раз в виде дуги тонких изогнутых волосков, которые золотом переливались в лучах утреннего света. Следующая карта также была подпорчена — в самом центре стояла небольшая метка размером не больше подушечки пальца — маленькое углубление, внутри которого кожа сходилась в воронку.
Хранитель провёл по ней пальцем, раздумывая, что же оно ему напоминает.
Может быть, крохотный розовый бутон?
Нет, не то. Что-то менее хрупкое. Ах, ну, конечно. Точь-в-точь, как рубец от пуповины. Как челове…
Выпивка разом скисла у жреца в желудке, руки его задрожали. Пересиливая себя, старик снова посмотрел на необычайно тонкую кожу.
Пуп, оставшийся на одной из карт, родимое пятно на второй, торчащие из третьей брови… Ван Делфт всё-таки принёс тело для отпевания.
На улице туман сменился мелкой моросью, которая в свою очередь уступила место солнечному свету. Тёплые лучи обогрели окрестные поля, кладбище, каменный алтарь и золотом засверкали на мокрых ивах, подняв в полёт стайки неугомонных воробьёв, которые парили теперь в вышине, радуясь своей беспечной жизни.
Покончив с погребальным обрядом, жрец наблюдал, как птицы рассыпаются по голубому покрывалу небес, будто крохотные искорки счастья, рождённые тёплыми южными ветрами, которые тихо перешёптывались о чём-то в зелени леса. Старик набрал полную грудь свежего воздуха, в котором почти уже не чувствовался дым от похоронного костра и улыбнулся, увидев, что один из воробьёв, привлечённый куском хлеба, опустился рядом с ним.
— Да, дружок, — проговорил хранитель, когда тот вприпрыжку направился к нему. — Этот мир прекрасен.
Воробей улетел, и жрец недовольно поджал губы. Затем негромко, будто не хотел, чтобы птица услыхала его, добавил:
— Порой.
Роберт Эрл Крысолов
Одним своим видом Гофман внушал уважение. Его сапоги были начищены до блеска, а мешковатые брюки из молескина — тщательно вычищены. Под расшитым табардом скрывалась широкая грудь, и хотя рукава рубашки были по моде свободны, под ними без сомнения бугрились стальные мышцы.
Судя по всему, кроме портного мечник частенько заглядывал и к цирюльнику. Ведь чтобы придать бороде столь благородный вид, нужно было приложить немало усилий. Кожа на его голове была в свою очередь чисто выбрита, и к тому же без единого пореза.
И, тем не менее, Гофман отнюдь не был щёголем. Меч он носил этак небрежно, словно простое орудие труда, а в глазах светился живой, пытливый ум.
— Герр Гофман? — спросил Райнхард, приблизившись к столику.
Мечник оглядел пришельца и не нашёл в нём ничего примечательного: очередной обрюзгший торговец, каких сотни толпятся на улицах Нульна.
Он вынул изо рта трубку и выпустил колечко. Когда дым рассеялся, Гофман спросил: "А что если и так?" Его глаза вдруг стали холодными, цепкими, и Райнхард понял, что перед ним очень опасный человек.
По крайней мере, так ему сказали.
— Меня зовут Райнхард. Райнхард Боссе. Мне намекнули, что вас можно будет найти здесь и… В общем, знаете, может быть, пропустим по стаканчику?
Гофман кивнул, и пока торговец подзывал подавалку, с отвращением наблюдал за ним.
Когда девушка принесла пару графинов с вином, Райнхард поблагодарил её и жадно приложился к горлышку. Закончив пить, он грохнул бутылью по столу и вытер рот бархатным рукавом. Мечник же к выпивке не притронулся.
— Итак, — начал он, — чем обязан, герр Боссе?
— О, все зовут меня просто Райнхард.
Гофман нахмурился, словно говоря, — только не я.
— Да-э, что ж. Понимаете ли, вот в чём дело. Я из семьи дубильщиков. Может быть, вы о нас слышали. Боссе Гунвальдские? Нет? Что ж, не имеет значения. Дело в том, что моя сестра — она всегда была беспокойной. Ну, знаете, боится темноты, вскрикивает, если кто-нибудь из слуг роняет посуду, а слуги, они ведь всегда бьют посуду. Удивительно как они вообще с ней управляются. Сам-то я, так сказать, за всю жизнь ни одного горшка не уронил, хотя, если подумать, наверное, не так уж много я их…
— Герр Боссе, — вежливо прервал его Гофман. — Зачем вы пришли ко мне?
— Ах, да. Действительно. Простите. Я просто давно уже не высыпаюсь и… Да. Вот, почему я хотел вас увидеть.
Райнхард вдруг замолчал и с булькающим звуком сделал изрядный глоток вина. Спиртное начало брать своё. Торговец вздохнул, но, увидев выражение лица своего собеседника, поспешил объясниться.
— Всё началось около месяца назад. Моя сестра была во дворе, набирала воду из колодца, как друг ведро выпало из её рук, и она принялась кричать. Никогда прежде такого не слышал. Я имею в виду, я же говорил, она, бывает, взвизгивает от удивления, но такое… Это было просто ужасно.
Райнхард прервался и прикончил свой графин. Его взгляд скользнул к бутылке Гофмана, и мечник, ставший невольным слушателем этого пространного рассказа, подвинул её через стол.
— Спасибо, — смущённо поблагодарил его Райнхард.
— Так что, — поинтересовался Гофман, как только его собеседник снова выпил, — что она видела?
— О, ничего. Вообще ничего. Вы же знаете, как с женщинами бывает. Может, это было её отражение на дне колодца, или мышь, или что-нибудь ещё. Но вот что она подумала, что видела… знаете, вот это странно.
— И что же она подумала, что видела? — тон Гофмана стал холоден как сталь меча, который он носил на поясе.
— В общем, чудовище, — смущённо прошептал Райнхард. — Такое, из детских сказок, которые нам рассказывала бабуля. Эти твари, я и не припомню, как они назывались, они напоминали крыс, только ростом с человека. И такие же хитрые. Просто страшные истории, чтобы мы не шалили, ну, вы знаете.
— Знаю, — ответил Гофман.
Глядя словно бы сквозь торговца он обратился к своей памяти.
— Да, я знаю, о чём вы говорите.
— Разумеется, это просто смешно. Мы ей так и сказали. Под конец мать даже вышла из себя и накричала на неё, чтобы та не была такой дурёхой. А потом она принялась рыдать. От этого у меня страшно разболелась голова. Вообще-то, до сих пор болит… немного. Прямо вот здесь, точно между глаз. Всё это уже слишком, ну правда. Мне и так хватает забот: цены, сбыт, зарплата, а тут ещё это.
Гофман наблюдал, как Райнхард щиплет себя за переносицу и усиленно моргает, чтобы скрыть слёзы. Жалкое зрелище.
— И что же вы сделали?
— Сделали? Да ничего. А что мы могли? Берта просто очень нервная, вот и всё. Теперь и мы тоже. Боюсь, это проявляется артистическая натура нашего покойного отца.
Райнхард изнурённо улыбнулся.
— Он был и дубильщиком и актёром? — спросил Гофман.
Он смотрел на торговца с нескрываемым презрением.
— В каком-то смысле, — закивал Райнхард, — в каком-то смысле. Вы бы видели, как он играл, герр Гофман, мог продать что угодно кому угодно. Вот помню, была там одна графиня…
— Это так важно?
— Что? А, нет, не думаю. Ладно, на чём я остановился?
Гофман почувствовал, что его терпение начинает лопаться.
— Ах, да, вот как всё было. В общем, Берта не вняла голосу разума и заперлась у себя в комнате, отказалась пить воду из колодца. И они с матерью постоянно ссорились. Ужасно шумно ссорились. Потом, будто и этого было мало, одна из служанок вбила себе в голову, мол, тоже видела одну из тех тварей. О, Зигмар, с тех пор всё хозяйство пошло прахом. А теперь и рабочие отказываются брать воду из колодца для дубильных ям. Говорят, что боятся тех чудищ. Я им сказал, что если бы там, в потёмках шныряли такие крысы с человека ростом и с зубами как долото, то неужели никто бы их не заметил?
— Они поверили? — поинтересовался Гофман.
Райнхард горестно покачал головой.
— Нет. Видите ли, где-то в том месяце от нас ушли двое парней. Просто взяли и ушли. Ну понятно, дубильный бизнес — это же не для всех. Но остальные вдруг решили, что их сожрали эти Бертины крысолюди. Говорю вам, я уже с ума схожу. В доме что ни день то скандал, никто не готовит, не стирает, а теперь и бизнес рушится.
Райнхард осушил графин Гофмана и помахал девушке, чтобы принесла ещё.
— Вижу, вы расстроены, — произнёс Гофман, когда им принесли выпивку.
— Расстроен, герр Гофман, очень расстроен. Вот зачем я пришёл к вам. Пекарь Шильбург сказал, что вы однажды помогли ему. Что-то там про торговца, с которым он повздорил.
— А, да, — улыбнулся Гофман, — был такой.
Впервые наёмник потянулся за кружкой и каким-то шестым чувством Райнхард понял, что не за здравие выпить.
— Так, вот, — продолжил Райнхард, — я тут подумал: если бы вы согласились спуститься в колодец, то убедили бы всех, что никаких чудовищ там нет. Ни тоннелей, ведущих от шахты, ничего такого.
Гофман поставил кружку на стол и задумчиво в неё поглядел.
— Это всё?
— О, ну да. Я уверен, этого будет достаточно, чтобы всех успокоить. А для вас это будет лёгкая работёнка. Спуститься с фонарём вниз по верёвочной лестнице и подняться обратно.
— Если это так легко, зачем вам я? — поинтересовался мечник. — Почему бы вам не заняться этим самому?
— Ох, ну знаете, — замялся Райнхард и стал вертеть в руках бокал, — я уже не такой ловкий, как раньше, и потом, вдруг там внизу что-то есть. Там, конечно, ничего нет, но вдруг…
Он замолк и попытался скрыть смущение за глотком вина.
Гофман с презрением поглядел на него; так сильный обычно смотрит на слабого.
— Понятно, — произнёс он. — Думаю, что могу принять ваше предложение. Однако это влетит вам в копеечку. Есть там чудовища или нет, но после купания в колодце одежду мне придётся выкинуть. Ну и, конечно, нам нужно будет обсудить премиальные за то, что бы я там не обнаружил.
— Да, разумеется, — облегчённо выдохнул торговец. — Разумеется, мы щедро заплатим за то, что вы просто спуститесь и посмотрите, что там внизу. Да будь я последним скрягой, если не дам за это двенадцати медяков.
Гофман притворно захохотал.
— Ха! Может лучше двенадцать крон?
Они заказали ещё вина и принялись торговаться.
На следующий день Гофман поднялся с восходом солнца. Жмурясь от солнечного света, заливавшего мансарду, он натянул штаны и поплёлся во двор гостиницы, там он сунул голову в бочку с ледяной водой, чтобы прогнать похмелье, и огляделся.
К его удивлению Райнхард был уже тут. Торговец стоял у конюшен и смущённо мял в руках фетровую шляпу.
— Доброго утречка, — сказал он, поймав на себе взгляд мечника.
Гофман только пробормотал что-то.
— Деньги принесли? — спросил он.
— Да, всё здесь, — торговец показал кожаную мошну, и та обнадёживающе звякнула. — Отправляемся немедленно, господин Гофман?
— Точнее не скажешь.
— Чем скорее это закончится, тем лучше, — произнёс Райнхард.
Гофман пожал плечами. Он намеревался было позвать пару своих приятелей, с которыми работал в прошлом. Но теперь, когда он всё обдумал — зачем? При ярком дневном свете все эти разговоры о сказочных чудищах ещё больше казались чепухой. Пойти, выполнить за этого труса его работу, забрать деньги, найти забегаловку поприличней и позавтракать.
— Подождите здесь, — велел от Райнхарду, — я схожу за оружием и через минуту спущусь.
Торговец кивнул и, переминаясь с ноги на ногу, ждал, пока мечник принесёт своё снаряжение. Тот вернулся с полудюжиной кинжалов в ножнах и поясом поверх кожаного камзола.
— Ну что, пойдём, — сказал он Райнхарду.
Тот, кажется, был впечатлён. Торговец повёл наёмника сквозь толпы народа и петляющие улочки Нульна. Вдали со стороны пушкарской школы начали доноситься первые взрывы. В прохладном утреннем воздухе аромат жареных сосисок и свежего хлеба пробивался сквозь вонь нечистот. Затем запах сменился, стал более едким, и они вошли в квартал дубильщиков.
— Что вы тут за дрянь пользуете? — спросил Гофман, морща нос.
— О, самую разнообразную, — отвечал Райнхард, — но в основном, кору и сброженную мочу.
Мечник погладил кожу своего камзола и подумал, что лучше бы не спрашивал.
По мере того как они приближались к мастерской Райнхарда, запах становился всё сильнее. Они прошли через ворота, ведущие с улицы во внутренний двор. По трём сторонам двора располагались навесы, по четвёртой высился бревенчатый дом. Колодец находился посередине.
— Это здесь? — спросил Гофман, шагая к каменному кругу.
Над колодцем была выстроена деревянная рама с воротом для подъёма воды. Мечник пристально посмотрел в колодец. Внизу, похоже, не было ничего кроме слабых отблесков холодной воды. Райнхард нервно заглянул ему через плечо.
— Мне спустить вас вниз, или возьмёте лестницу? — поинтересовался он.
Гофман удивлённо сморгнул.
— Вы что же, не хотите подождать, пока соберутся рабочие? — просил он, оглядывая пустой двор.
— Нет, я сам.
— И вообще, — добавил Райнхард, в его тон закрались злобные нотки, — никто из них не выйдет, пока вы не спуститесь вниз и не подниметесь обратно.
Наёмник фыркнул.
— Просто застопорите ворот, я спущусь вниз по верёвке. Чем быстрее мы здесь закончим, тем быстрее я смогу поесть. И просто напомнить — мы договорились на шесть крон, верно?
— Да, да, — закивал торговец, не отрывая глаз от тьмы на дне колодца. — Шесть крон, всё здесь.
Он заверительно позвенел кошелём.
— Отлично.
Гофман проворно вспрыгнул на стенку колодца и посмотрел, как Райнхард закрепляет ручку ворота. Когда всё было готово, он подёргал верёвку и швырнул её в темноту. Зажав пеньку ногами, наёмник легко скользнул вниз. Как только Гофман оказался во мраке колодца, его охватила дрожь, голые руки покрылись гусиной кожей. Холод, оставшийся внизу с ночи, давал о себе знать.
Где-то на полпути наёмник остановился. Болтаясь, как паук на паутинке, он навострил уши: под ним единственным шумом был звук капающей влаги. Он поглядел под ноги на мерцающую водную гладь, затем уставился вверх на кружочек небес. Тот был похож на правильную букву "О", нарушенную только силуэтом Райнхарда.
Гофман уже хотел было продолжить спуск, как что-то в фигуре Райнхарда заставило его снова взглянуть наверх. Когда он понял, что было не так, его передёрнуло от ужаса. Рука у верёвки не держала её. Напротив, прищурившись, Гофман ясно увидел, что возле пеньки поблёскивало лезвие ножа.
— Ты что делаешь, болван? — проревел он; из-за выложенных камнем стенок колодца его голос грохотал словно гром.
По сравнению с ним речь Райнхарда казалась невнятным лепетом.
— Восстанавливаю справедливость.
Решив, что торговец окончательно рехнулся, Гофман обхватил ногами верёвку и принялся карабкаться обратно.
— Не двигайся, а не то я перережу её, — выпалил Райнхард.
Гофман замер, его руки сжимали пеньку, а глаза пристально вглядывались в силуэт наверху.
— Ладно, — проговорил он, стараясь унять в голосе гнев. — Можешь оставить деньги себе. Мне не жалко. Всё равно здесь ничего нет.
В ответ Райнхард пронзительно захохотал, а потом вдруг расплакался.
Аккуратно, так что верёвка почти не двигалась, Гофман начал незаметно подниматься к нему наверх.
— Это не из-за денег, ты, глупец! — выкрикнул торговец. — Это за моего отца. Ты убил его. Ты и этот ублюдок Шильбург. И за что? За несколько паршивых бочек танина!
Гофман продолжал карабкаться, приостанавливаясь каждый раз, когда ему казалось, что Райнхард может заметить. Пока ему чертовски везло — безумие торговца переросло в истерику.
— Вы ошибаетесь, господин Райнхард! — выкрикнул Гофман, — из вашей семьи я никого не убивал. Тот пекарь, Шильбург, он заплатил мне за то, чтобы я… поговорил с человеком по имени Клюмпер. Да, Отто Клюмпер.
— Это моя фамилия, — проговорил Райнхард, внезапно в его голосе послышалась страшная усталость. — Моя и того человека, которого ты убил.
— Так что видишь, — добавил он с мрачной ухмылкой, — у меня в колодце всё-таки есть крыса.
И он перерезал остатки верёвки. Падая, Гофман кричал — недолго, впрочем. Когда он коснулся воды, раздался громкий всплеск, за чем последовало отчаянное барахтанье вооружённого человека, пытающегося удержаться на плаву.
Мужчина, называвший себя Райнхардом, посмотрел вниз в темноту. По-видимому, просить пощады у торговца Гофман не считал ниже своего достоинства. Но вскоре мольбы сменились бульканьем — под весом орудий своего труда наёмник пошёл ко дну, и тогда вода окончательно заключила его в свои ледяные объятья.
Торговец молча сполз на землю и сидел так, пока с пушкарской школы не прогрохотали одиннадцать часов. Он поднялся, в последний раз заглянул в безмолвную бездну колодца и вышел на улицу.
День был просто отличный, и впервые за долгое время он почувствовал, что жутко проголодался.
Митчел Сканлон Седьмая милость (не переведено)
Не переведено.
К.Л. Вернер Мелкие (не переведено)
Не переведено.
Саймон Джоветт Хороший вор (не переведено)
Не переведено.
Брайан Крейг Путь к проклятию (не переведено)
Не переведено.
Саймон Спурриер Блеск
В Талабхейме осень. Тягучие струи тумана нехотя вываливаются из грязных канав и вытягивают призрачные щупальца по улицам и аллеям, в нанесенных ветром кучах умирают тонкие, как бумага, листья, упитанные вороны, угрюмо рассевшись на мокрой черепице, голодным карканьем выказывают недовольство по поводу отсутствия отбросов на мостовой.
В трущобах тоже осень. Сезон теней и звуков шагов, подернутых рябью луж и прохудившихся крыш. Кап-кап-кап. Самое время для незваных гостей.
— Может, сначала постучать, капитан?
— М-м. Постучи, Кублер, и посильнее, если понимаешь, о чем я.
Крак! Громко треснуло дерево, и эхо от удара понеслось через туман, поднимая с крыш перепуганных ворон. Темные фигуры ввалились в выломанную дверь.
— Встать! Давай! Поднимайся, свинья, или, клянусь Зигмаром…
— Остынь, Хольст. Хозяин определенно в ступоре… Нет смысла марать сапоги.
Угольно-черные фигуры окружили единственного обитателя дома, оборванца, который неловко свернулся на прогибающихся половицах и пьяно храпел. Рядом с ним они казались почти ненастоящими. Самый высокий из плащей, обладатель строгой шляпы с широкими полями, энергично присел и принялся изучать испачканное грязью лицо спящего.
— Он пьян, капитан? — поинтересовался один из пришельцев.
— Нет… Нет, я бы так не сказал.
Рука в перчатке зарылась ненадолго в мятые лохмотья и появилась обратно с неказистым глиняным коробком. Одно ловкое движение, и под крышкой обнаружилась горстка зеленых таблеток.
— Гм.
— Аналептики от бессонницы, капитан? Мой брат говорит, хорошая штука.
— Может быть. С фармацевтической точки зрения вышесказанное — это, конечно, вздор. — Высокий поднялся и оглядел комнату. Потом вздохнул. — Господа, перевернуть все сверху донизу. Если здесь есть что-то подозрительное, хочу об этом знать.
Несколько черных плащей бросились выполнять приказ, сдвигая покрытую плесенью мебель. Спустя некоторое время один из них обернулся к обладателю широкополой шляпы.
— Никаких признаков Скверны, господин, — хмуро доложил он.
— М-м.
— Тот еретик вчера почти прокричал нам этот адрес.
— Осмелюсь заметить, Кублер, пламя праведности имеет такое свойство… Я не отмечаю здесь Темных Сил — обычная городская рвань.
С гортанным стоном спящее тело пришло в движение.
— Капитан… — нерешительно пролепетал один из плащей, — ег-го глаза!
Они отодвинулись от кучи тряпья, которая вдруг забилась в сонном припадке. А глаза, они слезились и мерцали, и из зрачков изливалось странное свечение. Слюна пеной скапливалась в уголках рта.
— Гм, — пробормотал обладатель широкополой шляпы. — Признаю свою ошибку…
Спящий, пошатываясь, поднялся на ноги. Его шершавая кожа вздувалась и скручивалась, и буквально бурлила в ответ на приступы внутренней боли. Челюсть с треском раздвинулась в омерзительную ухмылку, из кривых десен, будто нетерпеливые побеги, вылезли зазубренные клыки, язык размотался длинным, цепким отростком. Глаза наконец полностью открылись, и из глубины опаленных глазниц вырывался призрачный свет. Существо уставилось на коробок с таблетками и протянуло дрожащую руку.
— Д-дай… Д-д…
Оно пыталось выговаривать слова, но пульсирующие артерии сдавливали распухшую гортань, а новообретенным языком было непросто образовывать нужные звуки.
— Отдай… Кх. «Блеск». Н-надо.
Трансформация тем временем продолжалась: кожа натянулась уже, как у трупа, надбровные дуги и скулы еще больше выдались вперед, кости, словно горные хребты, выпятились на коже. С упругим, влажным шлепком, лопаясь, подобно перезревшему плоду, она разорвалась изнутри и стала слазить змеиными складками.
— Хочу сейча-а-ас! — протянула тварь, бешено вращая глазами. — Дай блеск или уб…
Бум!
Уродливые черты зверя утонули в густых брызгах поднявшегося в воздух ихора. В комнате стоял сердитый звон пистолетного выстрела, из оружия человека в шляпе лениво вытекал едкий пороховой дым.
Время затормозилось было на один долгий миг, но, как только создание Хаоса рухнуло на пол, проворно восстановило свой бег. Из пробитого черепа хлынула тягучая жидкость, которая, расплескавшись, густела на полу и стенах этого убогого жилища. Тело забилось в агонии.
— Именем Зигмара, очищаю, — нараспев произнес обладатель широкополой шляпы и начертил пальцами в воздухе священный молот.
Реальность слилась воедино. Храмовники, ошеломленные внезапной трансформацией существа — и благодарные своему командиру за своевременное вмешательство — выдохнули. Труп дернулся и затих, из раны капала слизь превращающихся в жидкость органических тканей.
Воцарилась тишина.
— В-вы… Угх… Вы все еще считаете, что это аналептики от бессонницы, капитан? — промямлил один из охотников на ведьм, дернув головой в сторону коробка, который обладатель широкополой шляпы держал в другой руке.
— С учетом произошедшего, Хайнрих… Думаю, нет.
Капитан охотников на ведьм Рихт Карвер покосился на таблетки и задумчиво поджал тонкие, сухие губы.
Город, точно огромной сетью, затянуло дождем. Ливень бомбардировал весь бедняцкий квартал и моросил по торговым улицам, гася и без того скудное освещение, которое люди устраивали, чтобы ограждать себя от надвигающейся ночи. Под этим водяным обстрелом рассеивался туман, росли и соединялись друг с другом лужи, ржавые водостоки переполнялись и извергали на землю потоки перемешанной с лишайником жидкости.
Вороны жалостливо топорщили перья и сердито косили глазами-бусинами на несправедливо разгулявшуюся непогоду.
Даже могучий Храм Зигмара, упрямо разрезающий задумчиво нависшее небо, вынужден был поубавить надменности, уступив потокам, которые штурмовали его башни и контрфорсы. Внизу же, глубоко под этим промокшим до нитки строением — там, куда не могло проникнуть ни капли дождя — существовал небольшой мирок затхлого воздуха и дрожащего света.
Рихт Карвер с привычной импозантностью сбросил шляпу и опустился в кресло с прямой спинкой. Начищенные до блеска пистолеты небрежно повисли на деревянной раме, затейливо украшенная пороховница была бесцеремонно брошена на стол, а черная трость, с которой Карвер никогда не расставался, рассеянно крутилась в ухоженных пальцах хозяина.
— Тащите его сюда, — пробормотал он после недолгих размышлений.
Волоча за собой громоздкий сверток, к нему толпой ввалились другие охотники. Труп мутанта был замотан в грязное тряпье и перетянут обрывками бечевы, которые насобирали в мусоре, он испускал маслянистую жижу, уже начинавшую пятнами проступать на льняной ткани.
Карвер потер подбородок. В этом привычном жесте его аколиты давно научились угадывать знак глубокой задумчивости, и старались не мешать.
— Давайте посмотрим, что можно выяснить об этом… Как он говорил?.. А, «блеск». Хольст, на тебе трущобы, болтовня в кабаках и тому подобное. За своего сойдешь легко, старина. Осмелюсь предположить, эти таблетки в ходу не только среди бедняков, но и среди богачей, так что, Ларс — особняки в западном квартале. Хайнрих, поспрашивай в ополчении. Да, и возьми с собой Шпильмунна, пусть учится. А ты, Кублер, разыщи мне этого червяка Вассека. Ручаюсь, если кто и знает об этом, так это он.
— И, внимательнее, господа. Нужно вышвырнуть эту дрянь из моего города, чем бы она не была. Если что-нибудь найдете, доложить.
Кублер кивнул и приподнял тело.
— Что с этим, капитан?
— Сжигать на плацу, я полагаю, толку мало, — проворчал Карвер. — На то, как уже сдохшего еретика забирает праведное пламя чистоты, смотреть неинтересно… А с такой погодой нам костра все равно не развести.
Раздался высокий, нервный голос Шпильмунна, самого молодого из храмовников Карвера.
— Капитан, на кол у городских ворот? Там давно не было голов.
— М-м, — пробормотал командир. — Выставление на кол головы требует наличия оной у туловища. Наш же неудачный экземпляр, в некотором роде, лишен данного атрибута.
Кублер взвалил куль на широкие плечи.
— Тогда в Кучу?
Карвер медленно кивнул.
— Да. Думаю, да. Будь добр, запри хорошенько. Полагаю, весной нам придется прибраться внизу. Сколько уже — с дюжину тел — гниет там?
Хольст нахмурился.
— Почему просто не свалить их в реку?
— Потому что, кретин, — рявкнул Кублер, — в городском канале с водой окажется гора пораженного Скверной мяса. Ты сам стал бы это пить?
— Все равно не хуже, чем бретоннский эль, — пробурчал Карвер, пытаясь разрядить обстановку притворным смехом, однако же незаметно кивая Кублеру. Если на то будет воля Зигмара, парень далеко пойдет. — Нет, боюсь, дорога ему прямиком в Кучу. У дверей прочтите молитву о изгнании нечистоты, и будет. Господа, лучший мертвый еретик — это тот, который мертвым и остается.
Кублер кивнул и потащил тело к винтовой лестнице, начав спуск, который в конце концов окончится возле входа в подвал с гниющими останками еретиков. Карвер слушал постепенно удаляющееся шлепанье туловища, которое его аколит без особых церемоний тянул по ступеням, пока последние звуки не пропали в угрюмых глубинах храма. Остальные храмовники молча разошлись по своим заданиям, вероятно, почувствовав беспокойство капитана.
Тот помешкал немного, затем вышел сквозь мощный дверной проем в свой кабинет.
* * *
Существо зашипело на него, длинная, запачканные грязью шерсть волнообразно встопорщилась, поджались короткие и мускулистые передние лапы. Единственный оставшийся глаз бесконтрольно закружился — судорожно выписываемые им круги, свидетельствовали о неустойчивости рассудка.
Оно бросилось с визгом, щелкая слюнявой пастью, готовясь вцепиться выдающимися вперед резцами.
Лишь в последний момент прыжка, когда, казалось, что от челюстей существа не уйти, железная цепь вокруг шеи с лязгом оборвала его движение. Разочарованно давясь и задыхаясь, оно зашаталось и с жалким писком рухнуло вниз.
Рихт Карвер даже не вздрогнул.
— Ну как ты сегодня, мое маленькое чудовище? — проворковал он огромной крысе, которая царапала каменный пол длинными, как кинжалы, когтями, воображая ненавистное лицо своего тюремщика. — Надеюсь, не слишком голодно?
Он поймал это существо в прошлом году — экспедиция в неисследованные тоннели под городом обернулась стычкой с вездесущими скавенами. Хвала Зигмару, гнездо было вычищено, но двух его храмовников утащили в кошмарные подземные лабиринты. В тот день, во славу Зигмара капитан уничтожил двадцать крысолюдов и еще нескольких пленил «с целью допроса». Они сдохли — с воплями и ругательствами, прикованные к стенам той самой комнаты, которую теперь охранял их безумный питомец. Крупицу удовлетворения Карверу доставляла мысль о том, что их отвратительные тела, истерзанные и расчлененные, гниют в Яме глубоко внизу у него под ногами.
Напевая себе под нос, охотник на ведьм неспешно вошел в красноватый полумрак своего кабинета. Он грузно осел в кресло и стала барабанить пальцами по подлокотнику. Через некоторое время он повернулся к крысе, которая затаилась в тени возле двери. Она, как всегда, следила за ним. На злобной, неровной циклопьей морде блестел оставшийся глаз. Храмовник решился.
— Пора обедать, тварь… — грассируя, проговорил он и потянулся в карман за таблетками.
* * *
Время шло. С севера, налетая шквалистым ледяным дыханием, до Талабхейма добралась зима.
Последние листья, уже обнажившие тонкие скелетики натиску ежегодной смерти, срывались со своих вышних мест и уносились прочь стылым ветром. Предательски твердели лужи и колеи и ямки на мощеных дорогах, так что некуда было деться из ледяного плена.
Вороны дрожали и, распушившись, превращались в черные миниатюрные шары, наполненные негодованием. Они недоверчиво поглядывали друг на друга, размышляя о том, что издыхающий от голода падальщик вполне годится в пищу своим собратьям.
Рихт Карвер, сидя в своем кабинете, грел руки у хорошо разведенного огня и не обращал внимания на потоки стонов и ругательств, доносящихся от стены. Вся комната провоняла пережаренным мясом.
— …Р-р, н-н-н… Н-н-надо лекарство… Блеск, блеск, блеск…
Капитан вздохнул и засунул клеймо нагреваться обратно в огонь.
— Вильхельм, помилуй. У меня голова болит.
— …Блеск, блеск, блеск…
Бормоча себе под нос, Карвер повернулся к прикованной к стене фигуре. Ожог на груди уже превратился в волдырь, мутировавшее тело беспомощно корчилось: судорожно сокращались надувшиеся мышцы, дряблая кожа была покрыта распухшими оспинами. По плечам и груди разноцветными кольцами извивалось пестрое пятно — один из ярких знаков его Скверны.
Равнодушный к подобным изменениям человеческого тела, Карвер наклонился ближе. Выражение его лица — отнюдь не презрение, как можно было вообразить — подобно тому, какое бывает у разочарованного родителя, чье дитя слишком часто дурно себя ведет.
— Давай, Вильхельм, ты же сам знаешь, что мне не нравится это делать. Лучше скажи мне, где ты купил таблетки, а? Для твоего же блага.
Такая искренность, такая неподдельная забота звучала в голосе храмовника, что опешивший мутант прекратил изрыгать проклятья и уставился на своего мучителя.
В тот же миг Карвер приставил раскаленное клеймо к коже существа и надавил. Поднялся дым, кожа полезла и стала обугливаться, тварь Хаоса визжала, не переставая. Боль быстро лишила его сил, и шишковатая башка безвольно повисла.
Негромко ворча, капитан вернулся погреть руки:
— Хвала Зигмару, хоть минуту чертовой тишины.
Увы.
Уже через несколько мгновений в дверь забарабанили, и донесся приглушенный голос. В углу, в полумраке неслышно встала прикованная к цепи крыса.
— Капитан, это я, Кублер! Я нашел Вассека! Он здесь, со мной.
— Очень хорошо, Кублер, пригласи его, пожалуйста.
Дверь осторожно приоткрылась, и невидимые руки втолкнули в комнату невысокого, грязного мужчину. Оценив выражение лица этого потного человечка, попавшего в столь незавидное положение, Карвер мысленно представил себя на его месте.
В первую очередь запах: едкая вонь паленого мяса ворвалась в его ноздри, сдавив горло и заставив отвернуться, после чего перед ним предстал искалеченный мутант на стене, покрытый ожогами и рубцами. Пытаясь удержать жгучую желчь, поднимающуюся к его горлу при виде этих ужасов, он согнулся пополам и опустился на колени.
Оказавшись лицом к лицу с рычащей и шипящей смертью.
Крыса изменилась. С осени, когда блеск был решительно исключен из ее рациона, она претерпела ужасные трансформации. Единственный ее глаз теперь горел изнутри огнем и более не вращался безумно во все стороны. Облезлая шерсть свисала чахлыми клоками, жирное туловище лоснилась от гниения. Необычные гребни и болячки пестрели на изъязвленной коже, а на длинном хвосте, меж сочащимися гноем ранками, вырос целый лес шипов.
Она раззявила мерзкую пасть и, рванувшись на цепи, завизжала человечку в лицо.
Вассек дю Вюрц обмочился и разревелся, как ребенок.
Карвер рывком поставил его на ноги и швырнул в пустое кресло, тот замер там, мелко дрожа и тараща огромные, словно блюдца, глаза.
— Привет, Вассек. — Дружелюбная улыбка охотника совершенно не сочеталось с мрачной обстановкой. — Мы тебя уже давно ищем. Как дела?
— П-проклятье, Карвер! В чем дело?
— Просто хотел поболтать. В последнее время я так редко вижусь со старыми друзьями.
— Не надо! Вот не надо этой чепухи о «дружбе»! Я уже был здесь, помнишь? Знаю, как тут дела делаются!
— Ой, да ладно, дружище! На меня больше наговаривают. Просто поговорить — немногого я прошу, верно?
— Черта с два! Если у тебя нет основания задерживать меня здесь, я ухожу прямо сей…
Послышался холодный металлический шорох, и мгновенно замерший Вассек посмотрел на блестящий клинок, который возник у его горла. Черная трость Карвера лежала пустая на полу, и ее секретное содержимое было выставлено на показ.
Голос капитана был тих, но, как ни удивительно, вполне дружелюбен.
— Как поживает… Как ты в тот раз говорил… Как поживает твое «родимое пятно», а, Вассек? Оно у тебя на полспины, если мне не изменяет память. Весьма любопытно.
— П-прс-сто… К-х, к-х… Рд-дим-мое, п-птно… — прохрюкал несчастный.
— М-м, может быть. Знаешь, забавно, сколько моих, э-э, «пациентов» говорят так.
— Ч-чго т-бе н-ндо? — пробормотал Вассек.
— А, это уже лучше… — Карвер радостно улыбнулся и отпустил сталь от горла трясущегося человечка. — Гораздо лучше. — Осторожно тронув пальцем лезвие, он уселся обратно в кресло. — Я знаю, Вассек, что тебе нравится… Как это лучше сказать… «Слушать» о том, о сем. Теперь, когда мы снова друзья, может быть, расскажешь мне все, что слышал вот об этом?
На его ладони лежала кучка таблеток блеска. Возле двери крыса принялась завывать, шипеть и натягивать цепь. Вассек содрогнулся от ужаса.
Карвер заговорщицки подмигнул ему.
— О, о нем не волнуйся, он просто проголодался. И — только между нами… Кажется, у него проблемы с зависимостью.
* * *
Застегивая на ходу ремень с пистолетами, Карвер решительной походкой вышел в коридор. Храмовники резко вытянулись.
— У нас есть адрес, — воскликнул охотник, изящным движением надевая шляпу. — Скорее, скорее, господа! Священный долг зовет!
— Капитан! Вы верите слову этого червя? — прорычал Кублер, дернув головой в сторону Вассека, который пытался осторожно пробраться мимо рычащей крысы.
— О, он совершенно безобиден… Водится с дурной компанией, зато хорошо запоминает вещи и, по крайней мере, сейчас, кажется, рад со мной поделиться… Смею предположить, для нас он более полезен на свободе, так сказать. Давайте снова вернем его во внешний мир. А нам предстоит зажарить рыбу покрупнее! К тому же… Полагаю, герр дю Вюрц чересчур хорошо знает, что случится, если вдруг окажется, что он злоупотребил нашим доверием.
Клубком черных развевающихся плащей, точно хмурая грозовая туча, храмовники вынырнули из катакомб, волоча Вассека за собой.
* * *
Жители рабочего квартала, несмотря на нищету и грязь, всегда ходили с высоко поднятой головой. Озлобленная гордость их упрямо проступала во внешнем облике. Может, мы и бедны, — говорили их лица, — но, Зигмаром клянемся, этого не покажем! Мирок накрахмаленных воротничков, сбережений на черный день, задранных носов и безоглядной, пылкой набожности.
Воистину, главных своих поборников Зигмар обретает в самых скромных жилищах, — с грустной улыбкой подумал Карвер, шагая по мощеным улицам. Он не любил заходить в этот район — не от того, что приходилось опускаться до общения с простым людом, но из-за реакции, которую вызывали его визиты. Здесь не было ведьм и еретиков, ибо здешние жители скорее покончили бы с собой, нежели впустили бы Скверну в свой маленький, стерильный мирок. Но стоило рядом пройти охотнику на ведьм, они все равно опускали глаза, все равно молча хватались за нательные молоточки, все равно покрывались потом от липкого, виноватого страха.
Карвер считал, что этих переживаний люди не заслуживали, и ненавидел себя за то, что им все-таки было страшно.
Оставив после себя перешептывания и удивленно раскрытые глаза, храмовники свернули на боковую аллею. Они сгрудились вокруг командира, который кивком указал на покосившуюся дверь в конце. — Там.
— Они так нас боятся, — прошептал Шпильмунн, оглядываясь через плечо на улицу, где в собравшейся толпе уже начали ходить слухи и бросаться обвинения.
Карвер грустно улыбнулся.
— М-м. Ты быстро усвоишь, мой мальчик, что страх может стать мощным оружием. Но с другой стороны — и сильной помехой. Когда охотник стучится в дверь, невиновному нечего опасаться, но он все равно страшится… А каким еще одним мощным оружием располагает храмовник?
Щеки юноши начали краснеть, на гладкой коже лица пролегли складки неуверенности. Давясь смехом, Хольст вытащил пистолет и погладил его по стволу.
— Убери, — пробормотал Карвер, изогнув изящную бровь. — Тот, кто находит радость в столь грубом оружии, применять его не заслуживает. Ну, Шпильмунн, остальные, идеи есть?
Учительский тон давался легко, и глубоко в душе Карвер наслаждался благоговением своих аколитов.
— Кублер, смею предположить, ты знаешь ответ.
Тот подумал секунду и кивнул.
— Помимо страха самым мощным оружием храмовника является открытая и искренняя улыбка, капитан.
— Именно. Кого не запугать, тому поможет развязать язык простое дружелюбие.
Хольст разочарованно сплюнул — ему больше нравился пистолет.
Сделав изящный жест, Карвер продолжил:
— Храмовнику, прежде всего, надлежит быть воспитанным и опрятным человеком! У него красивая осанка, и он всегда вежлив. В самые темные уголки стремится принести свет — будь то свет чистоты, истины или изящества.
Храмовники закивали с различной степенью понимания и согласия.
— Возьмем Кублера. — Карвер осклабился. Одним ловким поворотом он одновременно иллюстрировал свою точку зрения и ставил в неловкое положение своего любимчика. — Он хорош собой — ну, в основном, — сапоги начищены до блеска. Ба, у него такое открытое лицо, что можно шагнуть сквозь него и выйти с другой стороны!
Охотники принялись хихикать, это уличное представление было им явно по душе. Карвер чувствовал их тревогу по поводу предстоящей облавы и точно знал, как развеять напряжение.
— Посмотрите сюда, — продолжил он, указывая на укрытую черной тканью грудь Кублера, — у него в петлице брошь! Ни дать ни взять бретоннский придворный щеголь. — Карвер резко вытянул руку, пальцы в перчатке ловко сорвали безделушку. Храмовник внимательно осмотрел блестящую изумрудную поверхность. — И, стоит заметить, весьма изысканный камень. Где ты его раздобыл?
Кублер замялся, столь пристальное внимание немало смущало его.
— Я… Э-э… Купил его, господин. У одной торговки на площади. У нее были — всякие разные.
— Что же, в следующий раз, когда заглянешь к своей торговке, не забудь купить таких безделушек на всех, хорошо? — С благосклонной улыбкой Карвер вернул брошь аколиту. — А теперь, господа, — он кивнул, покручивая в руках трость, — если вы закончили осматривать этот зардевшийся образчик высокой талабхеймской моды, что скажете о том, чтобы немного размяться?
Доля беспокойства вернулась к группе, но теперь Карвер ощущал в них холодный профессионализм. Намного лучше подготовленный отряд повернулся к двери, расположенной в дальней части аллеи.
Карвер вытащил пистолет.
Бум.
Яркая вспышка и густое облако дыма.
Гнилое дерево взорвалось водоворотом щеп и ржавых гвоздей. Криво расщепленные надвое доски скорбно повисли на вывернутых креплениях, и через проломленную дверь на царящий внутри сумрак полился тусклый свет.
Стараясь не порвать о дерево черный рукав, внутрь торопливо просунулась рука в перчатке и, пустив былинки танцевать на миниатюрных воздушных вихрях, оторвала запирающей дверь засов.
В темноте кто-то — или что-то — страдальчески застонало.
Протестующе заскрипели петли, жалуясь на отягощающие их обломки, и покосившаяся дверь отодвинулась. Словно поток из разрушенной плотины, в помещение хлынул холодный воздух, и внутри снова кто-то запричитал.
Рихт Карвер шагнул в полумрак: в одной руке пистолет, в другой — трость с вкладной шпагой. Всматриваясь в тени, он приготовился к любому злу, что могло таиться в них, и в ожидании схватки напряг мышцы передней ноги.
Ни единого шороха.
Из липкой темноты на него набросилась смесь диковинных травяных запахов — странных и дразнящих ароматов, приносящих с собой картины далеких земель и удивительных растений. Хольст сплюнул, и нарушил тишину:
— Воняет здесь, как в нужнике.
С потолка свисали ряды увязанных пучками трав, целый благоуханный лес, растущий сверху вниз. Впотьмах комната была, как две капли воды похожа на мастерскую аптекаря.
Опять послышался тот же низкий и невнятный стон, храмовники мгновенно напряглись, подняли оружие, отчаянно стараясь проникнуть взглядами во тьму. Карвер вертел головой, как филин, пытаясь найти источник звука. Медленно, точно тень от солнечных часов, он поворачивался и наконец остановился, обратив все свое внимание на широкую тумбу с выдвижными ящиками.
— Покажись, — прорычал он.
В темноте под столешницей что-то задвигалось и начало вылезать. С мертвенно-бледной кожи свисали лохмотья, каждое неуклюжее движение сопровождалось отчетливым металлическим позвякиванием, лицо существа было скрыто тенью от большого капюшона, из-под которого выбивалось несколько светлых локонов.
Содрогаясь, оно страшно застонало. Храмовники распределились по комнате, отрезав вздрагивающей фигуре пути побега.
— Выходи оттуда, — прохрипел Карвер.
Оно не подчинилось. Капитан нахмурился, медленно поднял ногу и с силой топнул по полу. Стук произвел желаемый эффект.
Голова в капюшоне, словно перепуганный грызун, высунулась, чтобы посмотреть на закутанного в черное призрака, заслоняющего льющийся из дверного проема свет.
— Му-а-а-а… — промычала голова.
— Выходи сюда, — повторил Карвер, помахав пистолетом. — Понимаешь меня?
Снова осмысление — быть может, даже полукивок — Карвер был уверен, что слышит резкие и взволнованные вдохи существа.
А потом, с быстротой молнии, существо скрючилось и потянулось за чем-то, что было скрыто от взора храмовников под тумбой. Карвер ощутил горячий ток адреналина, чувства помчались вперед так стремительно, что, казалось, будто ледяная медлительность сковала его движения.
— Оружие! — изумленно вскрикнул Кублер.
Стоящие в комнате храмовники пришли в движение — но медленно, слишком медленно!
Карвер же не думал. Его палец слегка надавил на спусковой крючок, и комната утонула в белой вспышке.
Лишь когда стихло эхо пистолетного выстрела, время снова обрело возможность идти естественным образом. В воздухе легко пританцовывали кусочки сухой ткани, оторванные пулей от одежды существа. Само оно тихо лежало, согнувшись — его гибель не сопровождал фонтан хаотических флюидов, скрежет зубов и бешено дергающиеся руки и ноги. Сдавлено проскулив, оно с металлическим позвякиванием опустилось на пол и затихло.
Карвер осторожно приблизился к нему. Убедившись в том, что жизнь покинула тело, он нагнулся, отдернул изодранный капюшон, и тот час же понял, что допустил чудовищную ошибку.
Это была просто девочка — быть может, лет двенадцати — и она была сумасшедшей.
Болезнь выдавали глаза: не горячее и изменчивое безумие Скверны, но ужас, невыразимые тяготы и лишения, похитившие ее рассудок и оставившие взамен лишь неисчерпаемое море страха.
Распахнутые в беззвучном стоне губы открывали изуродованную плоть.
— У нее нет языка, — тихо пробормотал он.
И вот, поддавшись мрачному любопытству, капитан позволил взгляду пробежать по вытянутой руке к чему-то, за чем она нагнулась в последний миг своей жизни. Холодно блеснул металл, скрытый под лохмотьями на хрупком тельце, и Карвер с ужасом осознал свой просчет.
Ее окровавленную, всю в синяках ногу охватывал толстый металлический обруч — кандалы, приковывавшие девочку к укрепленной в полу стойке. Она пыталась дотянуться до цепи и показать ее — немое свидетельство того, что не могла подчиниться приказу храмовника.
Девочка была чьей-то пленницей. Невинной, искалеченной и немой. Неизвестный истязал ее и держал зачем-то в заточении. А Карвер убил ее. Ему стало дурно.
— Пошли вон, — просипел он, сжав до скрежета зубы.
— Но, сэр, — забормотал Ларс, — вы же не зна…
— Выметайтесь!
Охотники удалились, поглядывая друг на друга; их командир остался один на один с плодом своей трагической ошибки. Пытаясь унять желчь, поднимающуюся от желудка, он склонился над девочкой и стал шептать литанию.
— … Зигмар, помилуй меня… Зигмар, помилуй…
Со временем в комнате воцарилась тишина. Медленно и безотчетно, с постепенным усилием, Карвер впустил в свой разум твердость. Охотники на ведьм были хищниками. Выполняя долг, избавляясь от слабых и неполноценных, они не испытывали угрызений совести. Священный долг — он не вызывает чувства вины. Никакой вины! Одна из заповедей пронзительно кричала внутри его головы и требовала согласиться.
Убивать ему доводилось. О, бессчетное количество раз. Сколько трупов скопилось у его ног, сколько крови пролилось на начищенные сапоги, сколько сердитых пуль выпущено во имя Зигмара? Сколько костров он зажег на городском плацу? Сколько раз он слышал, как вопли отрицания сменялись в угрюмых подземельях Храма бессвязными, страдальческими вскриками признаний? В сравнении с этой горой трупов, что значит случайно оборвать одну невинную, маленькую жизнь? — гладко врал он себе.
Тогда с глазами Рихта Карвера что-то случилось — пусть едва, но они изменились — появившийся было блеск в холодных голубых радужках померк и затвердел новой, кристально чистой уверенностью, и, когда храмовник выпрямился, он был немного другим. В голове его грохотали слова древнего текста, который он еще в молодости декламировал в постылых лекционных залах. Это был фраза из диалога, написанного одним давно почившим бардом.
«Я в кровь так далеко зашел, что повернуть уже не легче, чем продолжить путь».1
Последние следы эмоций исчезли с лица Карвера, и он внимательно осмотрел комнату. Его взгляд задержался на столешнице тумбы — там, на каменной плите, в окружении пестиков, ступок и кип сферических формочек для таблеток, лежала аккуратно собранная кучка порошка. Девочка имела к нему доступ, — подумал Карвер, наклоняясь, чтобы изучить субстанцию.
Кивая с новообретенной уверенностью, он оглянулся в поисках какой-нибудь емкости. В комнате было темно и пусто, ничего подходящего не нашлось, и капитан, решительно стащив с руки кожаную перчатку, аккуратно, чтобы не дотронуться до вещества, ссыпал немного внутрь.
Затем он быстро окинул помещение взглядом, приложил руку к шляпе на прощание, будто, хотел прижечь гноящиеся ранки, оставшиеся внутри, и, гордо вздернув голову, шагнул в холодный город.
* * *
Почтенный герр Эльбек, выпускник альтдорфских Колледжей магии, посвященный Нефритового ордена, знаток травологии и весьма известный поставщик бальзамов и целебных напитков, беззвучно кипел от злости и время от времени дергал себя за бороду.
Вокруг него в изящных стеклянных сосудах пузырились и булькали жидкости, из рифленых чаш в возбужденном многоцветии вываливалась пена, стайка шумливых помощников с опахалами выгоняла густой дым через открытое окно. Дрожащее пламя полыхнуло из желтого зеленым, затянув очки волшебника маслянистой пленкой, и тот оглушительно чихнул. Герр Эльбек безошибочно определил у себя головокружение — что только усилило растущее в нем чувство негодования — и пробормотал короткое заклинание от пьянящих паров.
Каков нахал! Вломился, даже не спросив позволения! Топчется здесь, забирает оборудование, требует чего-то, будто он сам верховный патриарх! И, получив вполне резонный отказ сотрудничать с этаким-то безумцем, угрожает мне. Да-да, меня, Адепта Тайных Искусств запугивают, как какого-то подлого головореза в пивнушке! Невыносимо!
В памяти всплыла картина, как красиво украшенный пистолет с силой утыкается ему в пунцовеющий и набухающий нос. Колдун отогнал ее и уверил себя, что покорился с тем лишь, чтобы выгнать поскорее этого гнусного человека из своей лаборатории. Храбрясь и подбадривая себя придумыванием остроумных комментариев, которые он мог бы отпустить, если бы пожелал, герр Эльбек снова склонился над своей работой.
В соседней комнате Рихт Карвер завалился на неудобную скамью и попытался расслабиться. Ему, Защитнику Нерушимой Веры Зигмара казалось, что одна только мысль о том, чтобы вверить дело в руки подозрительного колдуна, дурно пахнет. Поначалу он отбросил ее, но после энергичного обыска лаборатории полностью уверился, что Скверны здесь нет. Также доставило удовольствие то, с какой легкостью он запугал этого дряхлого старика.
Разнообразный городской люд, покорно сидевший в приемной Эльбека, давно уже разошелся, напустив на себя как можно более беспечный вид. Одного только присутствия охотника на ведьм было достаточно, чтобы отбить у них желание покупать лечебные зелья и магические формулы. Так, в малом, охранялась святость Зигмарова.
Вскоре из лаборатории кубарем вывалился герр Эльбек, зеленая мантия развевалась за его спиной, неуклюже цепляясь за развешанные по комнате разнообразные ветки и прутья. Он оставил прежнюю враждебность и, взволнованно бормоча и перебирая в руках очки, замер перед Карвером. Тот бесстрастно глядел на колдуна.
Наконец, вздрагивая, как заяц, и барабаня кончиками пальцев друг о друга, он обратился к охотнику:
— Где… Э-э… Откуда у вас эта субстанция?
— Не думаю, что вас это должно касаться, — ответил Карвер. — Это блеск?
— О, да, да. Сомнений нет. Я имею в виду, что провел всестороннее сравнение порошка с веществом в таблетированной форме. Именно всестороннее. Результаты одинаковые — от и до. Бац-бац! Вот так вот. Определенно, это то же вещество… Что бы там ни было…
— И что же там?
— Ха! В самом деле. — Колдун рассеянно почесал нос. — Как ни странно, я надеялся, что это вы мне расскажете…
— Слушай, — проворчал раздраженно Карвер. — Эта… Субстанция, чем бы она ни была… Справедливо ли было бы утверждать, что это некая вещественная форма?..
— Магии? — Колдун оживленно задышал, и его глаза блеснули за стеклами очков. — О, безусловно. Разумеется, перемешанная с самыми разнообразными травами, но, по сути… Это… Я бы даже сказал, что, если бы Хаос… — Эльбек вдруг увидел, как недобро прищурился Карвер и поспешил добавить: — Трижды проклят будь он, конечно! Но, если бы Хаос возможно было дистиллировать в материальную форму, результат был бы схожим.
Карвер кисло посмотрел на стоящий перед ним тощий комочек нервов. Людей сжигали на плацу и за меньший интерес к Скверне, с другой же стороны, послушный колдун был бы весьма ценным ресурсом…
— М-м, — прогудел он наконец. — Пыль Хаоса, говоришь?
— В самом деле. Ха-ха! — Колдун взволнованно рассмеялся.
Карвер одарил его откровенно презрительным взглядом.
— Замечательно, — пробормотал про себя храмовник. — Кажется, теперь я должен отыскать источник этой заразы…
Небрежно кивнув колдуну — это все, что почтенный старик получил в награду — он повернулся уходить.
— Есть… Э-э… Есть кое-что еще, — произнес Эльбек, рассеянно протирая очки. — В ходе проверки я… Как бы это сказать… Я был слегка… Отвлечен напряженностью обстановки, и… Ох, откровенно говоря, я проверил не то вещество…
Карвер прищурил глаза.
— Продолжай.
— Видите ли… — Раздосадованный своей ошибкой старик перешел на взволнованный щебет. — Вы-вы предложили мне сравнить порошок из перчатки с таблеткой блеска, так? Эм, о-откровенно говоря, я проверил частички, которые обнаружил на самой перчатке. Я-я быстро понял свою ошибку и тогда сделал анализ вещества из нее — и-именно эти результаты я передал вам. Но, вот в чем дело, разницы все равно не было бы, поскольку с точки зрения химического состава вещество с поверхности перчатки было абсолютно идентичным тому, что внутри.
— Порошок на перчатке? — пораженно повторил Карвер.
— Д-да. Лишь несколько зеленых частичек. Блестящие такие. Ха-ха. Гм.
— Но я не прикасался к ней перчаткой, я ссыпал ее внутрь.
Колдун только жалко дернул плечами, отчаявшись уже выпроводить этого страшного человека из своих владений.
— М-м, — снова пробормотал Карвер и вышел за дверь.
Шагая по улице, он размышлял. И из этих размышлений начало рождаться откровение.
* * *
Мрачное место. И, если бы не жалкая шипящая головешка, аккуратно уложенная в углу, свету сюда на за что бы не попасть. Впрочем, и это тихое свечение лишь добавляло черноты темным углам, до которых не в силах было дотянуться.
Что-то шевельнулось. Кто-то опустился на корточки и проворно схватил с неровного пола камеры нечто жирное, мерзкое, со свисающими клочьями редкой шерсти и облезающими с кожи студенистыми, гнилыми складками. Не обращая внимания на трупные жидкости, сочащиеся из отвратительного тельца, человек запустил руку глубоко под ткань, в которую оно было замотано. Пальцы нащупали потертый кожаный мешочек и протиснулись внутрь. Вытащили они оттуда пригоршню зеленых жемчужин, пленительно мерцающих в темноте.
Человек хихикнул и высыпал варп-камни себе в карман. Одного раба, производителя блеска, он потерял, но, не беда, были и другие. Еще одного ребенка похитят ночью и, запугав до смерти, заставят работать в очередной подпольной мастерской. Производство будет расти, деньги — поступать, а Скверна — распространяться.
Человек прошелся по полу, усеянному гниющими трупиками, собирая чудовищный урожай.
Огонь горел в своей нише.
Вдруг какое-то слабое чувство, скорее сверхъестественное, заставило его подскочить. Кто-то прибли…
С оглушительным грохотом распахнулась дверь, и что-то взвилось в проходе, словно грозовая туча, окаймленная угольно-черными волнами. Стоящий в темноте непроизвольно заскулил от страха.
Бум.
Свинцовая пуля ударила его в грудь и опрокинула на пол. От боли он стал хватать ртом воздух, задрожал, и неконтролируемые спазмы волнами пошли по его телу. Постепенно боль утихла.
Человек мерзко улыбнулся, кровь сочилась по его подбородку.
— Как… Кх… Ты узнал?
Грозовая туча шагнула в комнату, черные одеяния осели, и свет очертил лицо Рихтера Карвера устрашающей маской.
— Брошь, — прорычал он. — Помнишь, я вытащил ее из твоей петлицы? Она была перепачкана зеленым порошком.
Охотник кончиками пальцев вытащил кожаную перчатку и с отвращением бросил ее на пол.
— Хе-хе… Кх-гх-кх… — засмеялся Кублер, плюясь кровью. — А я думал, пронесет. Как ты всегда говорил, «прячь на самом видном месте».
— Гордыня, Кублер. — Карвер скривил лицо и покачал головой. Пистолет был все еще направлен на аколита. — Словами не описать, как я разочарован.
— Избавь меня от очередной лекции, старик… Кх-х… Давай больше не будем притворяться, что я один из твоих воспитанных и улыбчивых ученичков, ага? В прошлом году ты заставил меня таскать сюда эти скавенские трупы. Помнишь? Жалко было, оставлять их гнить здесь, не обыскав… Хе-хе… На предмет чего-нибудь ценного.
— Она извратила твой разум, Кублер — эта дрянь — она свела тебя с ума.
— Хе, кх-х. Разве это так неправильно — дать людям почувствовать себя… Х-н-н-к… Счастливыми? Старик, ты бы сам попробовал блеск. Кто знает, хе-х, вдруг понравится.
Кублер закашлялся, и еще больше крови густой струей вытекло из его рта.
— Ты умираешь, — проговорил Карвер, все еще не отводя пистолета.
Немало усилий ему требовалось, чтобы казать спокойным. В душе же он вопил от предательства и гнева на собственную слабость, не давшую ранее распознать Скверну, прельстившую его ученика.
— Как и м… М-м… Как мы все. — Кублер едко рассмеялся, и каждый выдох давался ему все труднее. Он просунул дрожащую руку в карман, вытащил коробочку с таблетками и отщелкнул крышку. — Такая… Кх-хк… Такая боль… Н-ничего, если я приму лекарство?
— Кублер… — угрожающе произнес Карвер, но было поздно.
Кровь умирающего храмовника стекала по Куче теплыми масляными струями. Кублер опустошил коробочку. Зеленые жемчужинки чуть слышно застучали о его зубы. Он тяжело сглотнул, сдавленно захватал ртом воздух и затем медленно и неуклюже осел. Лицо его застыло, губы разошлись и по блестящим зубам заструилась кровь.
Потом он пошевелился. Резко и невозможно скрутился, поднялся и вытянулся ввысь — долговязый, страшный. Рука капитана вспыхнула от боли, и его пистолет со стуком отлетел в темноту.
Кублер отошел и ухмыльнулся. Его челюсть со скрипом выдвинулась вперед, брови изогнулись изящными дугами, веки раскрылись, открыв желтые, переливающиеся радугой глаза. Шея Кублера с шумом раздулась, позвонки гребнем выдались из-под кожи, будто набухающие синяки. Его пальцы изогнулись и стали дергаться, увиваясь друг вокруг друга, словно мясистые розовые личинки.
— С-с-с-с-с… — прошипело создание сквозь восторженную ухмылку.
Человеческие черты пропадали, заменяясь новыми, смертельно опасными, кожа сморщилась, по ней начал проступать рельеф. Тело задрожало и резко дернулось, став человекообразным олицетворением тягучего, аморфного и беспрестанного изменения.
Оно двинулось, непринужденно, с быстротой молнии, и, прежде чем Карвер успел заметить нападение, его швырнуло о толстую стену дверного проема, из глубокого и длинного пореза на руке хлынула кровь.
— Не-нечистый! — Едва выговорил храмовник, смотря на сочащуюся по одежде кровь. — Да проклянет тебя Зигмар!
Существо улыбнулось и заговорило — это был голос Кублера — сдержано и мягко слова слетали с его червивых губ.
— О, прошу вас, капитан, полагаю, мы можем обойтись и без этого… Не берите в голову, я — просто скромный ученик, которому не удалось превзойти учителя.
Вместе с током крови от Карвера начало уходить сознание, он почти не заметил движения твари. Меч был выбит из его руки и с лязгом и всполохом искр сломался о каменную стену.
И тогда чудовище стало надвигаться на него. В беспрестанных трансформациях змеиной морды неизменной была лишь ухмылка. Карвер вытянулся, пытаясь опереться о стену, и стал шарить рукой за дверью катакомб в темноте лестничного колодца, каждое движение отзывалось нестерпимой болью.
— М-м-м-м, — бывший аколит издал напевный звук. — Хромай отсюда, старик. Где теперь твои уроки? А? Где твоя вера? Пора уже понять, «капитан»… Учить меня больше нечему.
Содрогающаяся рука Карвера нащупала холодный металлический крюк, вставленный в стену лестничного колодца. Целеустремленные пальцы, слабеющие с каждым ударом сердца, нащупали толстую цепь, уходящую вверх по колонне. Охотник устало улыбнулся.
— Один-два урока у меня еще есть, малыш.
И он стянул цепь с крюка.
Словно комета, на полной скорости из темноты вылетела крыса, таща за собой свои бесполезные кишки и широкой дугой разбрасывая клоки кожи и облезлой шерсти. Глазки пронзительно сияли в предвкушении победы. Кублер так и не понял, что его ударило.
Голодная и обезумевшая, еще секунду назад она была прикована там, в темноте, и вот в камере перед ней открылся отличный вид на изгибающуюся фигуру, которая пожирала то, что жаждала она, чем должна была обладать, чего хватило бы ей на целую вечность.
Она врезалась Кублеру в живот и зарылась внутрь.
Бесформенное тело монстра мгновенно отреагировало — оно взбурлило вокруг инородного тела, выбросило вперед щупальца, чтобы закрыть дыру, в которой исчезла тварь, и стало трястись, оценивая возможный ущерб.
Ухмылка Кублера застыла, затем исчезла, глаза выкатились, пальцы стали сжиматься.
Он осел на колени и согнулся, у него в горле медленно зарождался огромный ком рвоты.
Рихт Карвер, ослабший, едва в сознании, открыл глаза и заставил себя открыть.
Точно вулкан, чья мощь долго дремала глубоко под толщей этой живой земли и наконец достигла критического давления, Кублер извергся. Его грудина взорвалась, мутировавшая плоть кувыркалась и дрожала в воздухе, поломанные кости прорвались наружу, ткань и змеиная кожа обвисала застывшей полупрозрачной пленкой вокруг разорванного тела.
Кублер — вернее, то существо, которое когда-то было им — издал последний потрясенный смешок и издох.
Из останков вывалилось крысоподобное создание, его тельце было безнадежно истерзано, изрезано и полурастворено внутренностями обреченного аколита. Дикий свет триумфа горел в оставшемся глазе, и, забыв о том, что его кишок давно уже нет, оно жадно набросилось полупереваренный блеск, который ранее проглотил Кублер.
— Пора обедать, тварь, — прошептал Карвер.
Он схватил горящую головню и швырнул ее в Кучу.
Пролежавшие несколько месяцев трупы, мумифицировавшиеся в этой сухой подземной гробнице, вспыхнули, словно бумага. Крыса верещала в агонии, и Карвер смотрел, не отрываясь, покуда та не перестала, пока не обгорела так сильно, что не могла сделать ни вдоха.
Он сидел на ступенях Кучи, пока не подоспела шумная, взволнованная и озадаченная толпа храмовников. Он сидел, пока не выгорело пламя, оставив после себя только пепел и сажу. Сидел, пока не пропал последний след Кублера — его лучшего ученика и злейшего врага.
Карвер пытался решить, что чувствует. Он в некотором роде понимал то глубокое, личное горе, которое стало бы естественным откликом произошедшему. Более того, он ощущал, что раньше, при схожих обстоятельствах, его реакция была бы именно такой.
Сейчас — нет — слишком многое изменилось.
Сейчас, сидя, на ступенях, окруженный разрушением и смертью, Рихт Карвер, капитан талабхеймских охотников на ведьм, изо всех сил старался не расплыться в торжествующей улыбке.
Снаружи, на стылом ветру, вороны ерошили перья от холода и ждали весны.
Мэтью Фаррер Урок Яхамы
Нечто прибыло к берегам Бретонии. Оно прошло сквозь ночную тьму, морские непогоды, и проникло в Ястребиный залив, на берега которого тут же упал густой и неестественный туман, укутавший галечный берег и запутавшийся в кронах прибрежных деревьев. В любую другую ночь он застал бы здесь браконьеров или запоздавших рыбаков, с ворчанием возвращавшихся домой, но сегодня было полнолуние, а потому море было пустым. Гуще всего туман был в самом центре залива — аккурат между двумя мысами. И именно оттуда в небо устремился шпиль из тёмного камня, влажно блестевший в ночи. Шпиль, которого на закате ещё не было.
Креос Маледикт, владыка Каронд Кара, хозяин Чёрного ковчега «Торжество обречённой надежды», поправил плащ на своих покрытых бронёй плечах: пока они плыли к заливу, ночь была теплой, но магический туман принёс с собой холод.
— По правде говоря, я всегда считал стремление наших колдунов к управлению погодой дуростью или блажью. Тем не менее, я открыт для всего нового. И, даже не обладая способностями наших мягковатых южных кузенов, могу сказать, что методы Скайла и его учеников могут быть… полезными. Я ещё ни разу не видел, чтобы туманный покров «Торжества» был таким густым и простирался так далеко.
Он посмотрел вперед, пытаясь разглядеть прибрежные холмы, но те были сокрыты в тумане, так же как и очертания Чёрного ковчега позади. Были слышны только щелчки и скрипы, раздававшиеся всякий раз, когда звероводы заставляли драконов, тянувших скиф, поменять направление движения. Даже силуэт его экипажа, стоявшего так близко, что до него можно было дотронуться рукой, казался таким же призрачным и нереальным, как и четверка Тёмных всадников, чьи лошади стучали копытами по палубе скифа позади него. Креос посмотрел на молодого эльфа подле себя.
— А ты, племянник, всё ещё не уверен в успехе нашего предприятия? Неважно. Мне кажется, Крайт, что ты так и будешь сомневаться до конца, пока, стоя у врат «Торжества», не увидишь… ээээ… Как там зовут то существо, что претендует на владение этими землями?
— Герцог д’Аржен, — ответила серая тень, стоявшая на носу скифа.
— Пока не увидишь, как ведьмы тащат герцога д’Аржена на борт, всадив ему крючья в тело! Кстати, Миаран, что скажете насчёт золотых цепей для барона и его семьи, чтобы подчеркнуть его положение?
Миаран Диамо, тщедушная старейшая ведьма, которую называли Дочерью Скорпиона, даже не улыбнулась в ответ.
— Для начала, лорд Креос, убедитесь, что ваши желания не превосходят ваших же возможностей. Вы ещё не нанесли раны, только обнажили клинок, — она сделала пренебрежительный жест. — Но когда замок д’Аржен падёт, я с большим удовольствием предоставлю вам золотые цепи.
Сдержанно улыбнувшись в ответ, Креос слегка склонил голову, чтобы скрыть свой взгляд. Про себя же он поклялся, что с этой маленькой бесцветной сучонкой вскоре произойдет несчастный случай — как только у него появится возможность устроить его. Из тумана донёсся плеск: это морские драконы достигли мелководья и теперь вытаскивали скиф на берег. Небольшое судно задрожало, когда его нос откинулся, превратившись в своеобразную рампу. Креос и Крайт сели в экипаж с одной стороны, Миаран — с другой. Копыта звонко стучали по гальке, пока они не выехали на дорогу у холмов. Когда они выбрались из тумана, Тёмные всадники заняли свои места вокруг экипажа.
— Великолепно, — заявил Креос, откинувшись на спинку сиденья и улыбаясь. — Ну что, племянник? Я же говорил, что экипаж без проблем пересечёт пляж. Я специально его выбрал: он так усеян галькой, что сойдёт за мостовую.
Племянник промолчал, и Креос обратился к четвёртому пассажиру в экипаже, что неподвижнымтёмным пятном застыл на фоне красно-золотых сидений.
— А вы, Яхама, и есть тот клинок, что мы обнажим сегодня. Вы — основа основ моей стратегии, — Креос слегка наклонился к тёмной фигуре, сохраняя, однако, дистанцию: он был весьма наслышан об ассасинах, подготовленных ведьмами, и о тех, кто слишком им доверял. — Миаран всё это время пела вам дифирамбы, сударь. И я не сомневаюсь, что завтра, когда мы прибудем к замку д’Аржен, вы встретите нас у ворот, салютуя нам окровавленными клинками, не так ли?
— Я уяснил свою задачу, господин, — ровным голосом ответил ассасин, избегая взгляда Креоса. Его речь была странной — как будто он произносил выученные наизусть слова, не понимая, однако, их смысла.
— Оставьте его, лорд Креос. У него впереди трудная ночь, и ему нужно к ней подготовиться.
При звуках голоса Миаран Креос громко фыркнул, даже не стараясь скрыть своего неудовольствия. Он развалился на сидении и уставился в окно, глядя на деревья, тянувшиеся вдоль обочины и заслонявшие звёздное небо. Когда экипаж въехал на грубую лесную дорогу, Тёмные всадники устремились вперёд, петляя между деревьями и всматриваясь в ночную мглу. В воздухе витало что-то тревожное, вплетаясь в цокот копыт и шорох ветра.
— Лорд Креос, мы на месте, — кучер остановил экипаж и обратился к пассажирам через небольшое окошко. — Впереди начинаются патрулируемые территории.
С поспешностью, показавшейся Креосу неприличной, Миаран открыла дверь экипажа и выскочила наружу. Яхама отстал от неё на какое-то мгновение. Но, когда Крайт, нахмурившись, последовал за ними, Креос ухватил его за плечо.
— Не смотри так, племянник. Жди, пока придёт твоё время. Сейчас леди Миаран поцелует на прощание своего глоткореза, и мы отправимся обратно на «Торжество». А пока обрати свои мысли на то, ради чего мы здесь на самом деле, — взгляд Креоса остановился на двух тёмных фигурах снаружи. — Посмотрим, сможешь ли ты воплотить мои замыслы в жизнь.
* * *
Стоя на земле, Яхама повёл плечами и расправил на них плащ. Затем его бледные руки стали проверять, насколько легко оружие ходит в ножнах.
— Не буду тебе ничего советовать на прощание, Яхама, — сказала Миаран. — Помни, что ты должен делать. До встречи на Чёрном ковчеге.
Ведьма склонила голову. Яхама медленно опустился перед ней на колени, и она положила руку ему на волосы. Ассасин медленно поднялся, и они разошлись в разные стороны.
Пока Яхама осматривал холмы, чтобы определить свое местоположение, Миаран вернулась в экипаж, и тот тронулся. Ассасинне обратил внимания на удаляющийся звук колес. Один из Тёмных всадников задержался на мгновение, посмотрев на Яхаму со странным выражением лица. Тот встретился с ним взглядом, и всадник, дав шпоры коню, тронулся следом за остальными. Непроницаемое лицо ассасина вновь обратилось к холмам.
Порывы ветра срывали с деревьев листья, и те кружились между стволами. Несмотря на то, что он видел в темноте как кошка, Яхама был вынужден укрыться между двумя деревьями и зажечь одну из маленьких свечей, которые обычно использовали ассасины — они быстро сгорали и могли быть скрыты от посторонних глаз сложенными вместе ладонями. Он поднес к огоньку небольшой кусок желтоватого пергамента, на котором были изображены лес, дорога, небольшой мост через реку, деревня и замок д’Аржен на холме. За те секунды, пока свеча горела, ассасин запомнил карту и спрятал её в кармашек на поясе. Поднявшись, он посмотрел в темноту, туда, где, как теперь ему было известно, находилась его цель.
— Я уяснил свою задачу, господин, — повторил Яхама, но теперь его голос был полон лёгкого веселья. Запахнувшись в тёплый и удобный плащ, он направился через лес к своим охотничьим угодьям.
* * *
КрайтМаледикт сидел, беспечно развалившись на сидении и слушая словесную дуэль между дядей и Дочерью Скорпиона. Прикрыв лицо рукой, он мог улыбаться сколько угодно, взгляд же его был скрыт козырьком сдвинутого вперёд шлема. Разговор получался интересным.
— Итак, моя дорогая Невеста Каина, ваш ассасин в форме? Он хорошо подготовился? Ему более не потребуется ваше руководство? — голос Креоса просто сочился мрачной насмешкой — куда сильнее, чем обычно.
Тёмные эльфы — особенно дворяне — никогда не беседовали просто так, превращая даже самый пустяковый обмен словами в некий конкурс оскорблений и самообладания, когда каждый из собеседников проверял другого на прочность. Крайт знал, что дядю раздражал тот факт, что этого никогда не удавалось провернуть с эльфийскими ведьмами: те были чересчур грубы и прямолинейны. Казалось, что у Миаран нет чувства юмора, что ей нет дела до острот, которые Креос отпускал в её адрес во время плавания. Лорд Маледикт был весьма уязвлен этим фактом, но сам Крайт не был до конца уверен, что это не какая-то уловка Дочери Скорпиона. Его весьма удивляло, почему Креос не прекратит свои подначки. Может быть, старый лорд начал потихоньку сдавать свои позиции?
— Он великолепно подходит как для этой задачи, так и для многих других, лорд Маледикт. Когда вы пришли в Наггаронд, то потребовали лучшего из убийц, что находятся под моей опека. Я сказала, что и не собиралась предлагать вам ничего другого. Я приказала той же ночью доставить в ваши доки Яхаму. Моего лучшего ученика. Никого другого прислать я не могла.
— Ваше имя говорит само за себя, Дочь Скорпиона, — ответил Креос. — Ваша репутация, ваши навыки наставника…
Миаран взмахнула рукой, когда экипаж подскочил на кочке. По дороге обратно кучер чувствовал себя куда более уверенно, и они двигались быстрее.
— Для этого нужен определённый опыт и промысел Каина. Я лично нашла Яхаму. Небольшой домик около Каронд Кара. Думаю, это была семья корабелов, или что-то вроде того… — Миаран пожала плечами. — Их кровь была такой же красной, как и у остальных.
Крайта передёрнуло. Как и все в юности, он задавался вопросом — а что было бы, если бы взгляд эльфийской ведьмы упал на него. И как они могли не думать об этом, особенно после Ночей Смерти, видя разрушенные дома, трупы их хозяев и слуг, всех обитателей. Всех, кроме детей — те просто исчезали. И каково было потом, через много лет, в бою, узнать в боевых кличах эльфийских ведьм голос девочки, который не слышал с детства. Или уступить свое место в строю ассасину, и на какой-то миг увидеть под его капюшоном лицо приятеля, исчезнувшего почти целую жизнь назад.
Яхама выглядел его ровесником. Крайт содрогнулся: а что, если бы ассасином был кто-то, кого он знал в детстве?
* * *
Ветер всегда был другом Яхамы. Его порывы закручивались вокруг ассасина и жалили его кожу, словно на тренировочных площадках около Гронда. Однако ветер также разорвал его запах на тысячи мелких клочков и донес их до носа каждой здоровенной охотничьей собаки, что, казалось, были привязаны за забором каждого крестьянского дома, мимо которого лежал путь Яхамы. Ассасин натёр свою одежду и волосы маслом, использующееся бретонцами для смазывания своих курток и снаряжения, что сбило собак с толку: его шаги не вызвали ничего, кроме случайного и неуверенного лая. Если бы дело было в Наггаронде, то с такой стражей все они были бы уже пять раз убиты своими же братьями.
Несмотря на тёмную ночь, деревня не была такой пустынной, как безлюдный пляж или лес. Вскоре после того, как он покинул лес и вышел на фермерские угодья, ему встретилась пара телег, в которые были запряжены большие и мощные кони, под защитой людей с оружием и фонарями. Зачем нужно было отправлять их в путь именно ночью, Яхама не понял, но они сильно ему помогли, подняв собачий лай и гусиный гогот, на который фермеры не обратили ни малейшего внимания. Он потихоньку следовал за ними, пока не пересёк деревню, после чего скрылся в виноградниках.
* * *
— Надо заметить, что Яхама сумел использовать это… изменение обстоятельств, — вкрадчиво сказал Креос. — Получил хорошее воспитание. Живёт среди Невест Каина этаким пасынком Повелителя Убийств. Достойное происхождение, даже в таком виде… И преуспел в своём мастерстве. Если, конечно, ваши рассказы — правда…
— Я думала, вы удовлетворитесь тем, что я поручилась за Яхаму и его способности, лорд Креос. Вы согласились, чтобы он стал вашим оружием сегодня.
Крайт усмехнулся, наблюдая за тем, как недоверчивые вопросы Креоса была обращены против него самого. Действительно, если сомневаешься в способностях Яхамы, то посылать его на задание — более чем глупо. Похоже, эта ведьма — хитрая штучка, а не какая-то одурманенная полуженщина-полуживотное.
Лорд Креос в сердцах топнул ногой.
— Как вам известно, Тени, которых я посылал на разведку, так и не смогли подобраться к замку. Крестьяне повинуются герцогу и следят за порядком. По ночам они высылают дозоры из стражников с собаками, которые в состоянии быстро откликнуться на сигнал тревоги со стен. Именно поэтому мы не преодолели и середины леса, когда высадили Яхаму. Это довольно беспокойная часть побережья, и люди здесь постоянно начеку. Двое из моих Теней следили за бандой горов, что вышли из болот на юге в земли герцога д’Аржена, и герцог весьма достойно отреагировал. Я думаю, йомены прочесывают территорию по его приказу. Возможно, мы сами предупредили его о своем прибытии, когда он захватил в плен троих наших шпионов.
Лицо Миаран было бесстрастно маской.
— На вашем месте я бы не беспокоилась. В прошлом году Яхаму отправили за пределы Сторожевых башен на восток, где обитали племена Хаоса. Он должен был отравить колодцы племени, что тревожило наши границы. Эта местность кишмя кишела бандами мародёров: вожди племён перессорились и объявили охоту друг на друга и любого, кто там окажется. Но Яхама ускользнул ото всех. Никто не смог найти его. Так что бдительны бретонцы или нет, но им также не на что рассчитывать.
* * *
Яхама заметил около села дозорных и замедлил шаг. В землях герцога стражниками будут далеко не ленивые проходимцы с карманами, набитыми взятками от контрабандистов, которых они должны ловить. Сперва он заметил небольшой пешеходный мостик у мельницы — там, у жаровни, стояли три человека, одетых в цвета герцога. Яхама не стал рисковать и пошёл в обход, вскоре увидев ещё двоих из этой же компании. Они прятались в роще, и их тёмные сюрко было бы трудно заметить тому, чьё внимание было бы приковано к пляшущему в жаровне огню и людям вокруг него. Не обладающие ночным зрением люди не заметили бы ассасина, но Яхама с раздражением поборол в себе желание убить их с помощью дротиков из духовой трубки. Если часовые создали такую дублированную систему охранения, то они наверняка достаточно умны, чтобы поддерживать постоянный контакт друг с другом. Если кто-нибудь из них будет убит, это не останется незамеченным. Время для смертей ещё не наступило.
Ему понадобилось около десяти минут, чтобы обойти их стороной, трижды проверяя каждый куст и всматриваясь в каждую тень, где могли таиться дозорные. Но их не было. Яхама стянул плащ и, сложив его, завернул в тонко выделанную кожу, свёрнутую конвертом: мокрая ткань тащила бы его на дно и опутывала бы ему ноги. Затем он скользнул в воду и быстро, по-змеиному, поплыл к другому берегу. Выбравшись, он снова завернулся в плащ и прислушался. Его лицо было сосредоточеным, дыхания практически не было слышно. Прямо перед ним был свежий лошадиный след, а значит, здесь тоже проходили ночные патрули. Но вокруг была тишина, поэтому он снова тронулся в путь. Глядя на голые склоны холма, на котором стоял замок, ассасин радовался тому, что в небе не было луны. Невидимый в темноте, он стоял и улыбался, глядя на чёрную громадину над ним.
* * *
— Рад это слышать, — сказал Креос. — Чем он тише и незаметнее, тем больше у него шансов застать герцога в его постели. Внезапность будет большим преимуществом, как мне представляется. Этот герцог кажется достойным противником. Если он встретится с самим Куроном Наггарондским — я сохраню свои ставки. Донесения моих шпионов о его битве с вождём зверолюдов были весьма захватывающим чтением: если им верить, то герцог превзошёл вампиров, троллей и зеленокожих…
— Я уже говорила вам — Яхама не имеет себе равных во всех видах убийств, — оборвала его Миаран. Её голос был резким, но может, это была попытка защититься? Выражение её лица нельзя было рассмотреть из-за меховой накидки, которой она укрыла шею. Но Крайт решил, что присудит очко дяде: в голосе ведьмы проскользнули непонятные нотки.
— Надеюсь, так оно и есть.
Под колёсами экипажа застучала галька, и Крайт понял, что они вернулись обратно к заливу быстрее, чем он предполагал. Сидящий рядом дядя самодовольно заявил:
— На самом деле преимуществом внезапности он будет пользоваться не так уж долго. Ему удастся застать врасплох лишь нескольких солдат, с остальными придётся драться уже лицом к лицу, и не будет никого, кто бы пришёл на помощь. По крайней мере, в течение какого-то времени. Я знаю, что Яхама может красться как кот, но сражаться с герцогом ему придётся один на один, клинком против клинка… Но ведь у нас есть надежда, не так ли?
Креос вопросительно вздёрнул бровь и был награждён невыразительным взглядом, который бросила на него Миаран.
* * *
Гийом переминался с ноги на ногу, уставившись на горящий факел на стене. Из-за крепостного вала доносилось пение, стук кубков по столу. Его мысли обратились к Жаклин: она должна была быть там, разносить кувшины с вином. Если бы Гийома не заставили взять на себя вахту Марселя, то он тоже был бы в зале, и, может быть, нашёл в себе мужества поговорить с девушкой. Бабушка рассказывала ему, что многое о своей любви можно узнать у западного ветра, надо только подставить горящий факел под его порывы и внимательно следить за искрами.
Он оглянулся, никого не увидел, переложил алебарду в левую руку и начал потихоньку вытаскивать факел из железной скобы. Если искры полетят прямо, значит, любовь откажет, но если их закрутит в спираль… Гийом нахмурился. Должно быть, он потянул себе шею: одну из мышц пронзило острой болью. А потом его ноги стали ватными.
Яхама подхватил алебарду, прежде чем она упала на камни, вытащил стилет из тела Гийома и глубоко вдохнул холодный воздух. Самым сладостным моментом любого задания для него был тот, когда он был волен прекратить таиться и начать убивать. Он стряхнул кровь с лезвия и выбрал второй, более тяжёлый и широкий клинок для другой руки. Деревянные крыши за воротами — это должно быть конюшни. Крайне необходимо распылить там немного яду, и тогда любой доживший до рассвета рыцарь останется без скакуна. В башне слева, как ему было известно, находились апартаменты сэра Роланда, адъютанта герцога, а также Жюля Опрометчивого и нескольких странствующих рыцарей, что были под его началом. Важные люди. Они будут следующей целью после конюшен. Сначала необходимо разобраться с теми, кто ушел с пира пораньше, чтобы отдохнуть. А потом подстеречь тех, кто придет позже — на нетвердых ногах и под завязку накачанных вином. Также необходимо посетить сторожку — там находятся механизмы от ворот, подъёмного моста и решёток: надо сделать так, чтобы у лорда Маледикта была возможность прибыть сразу во двор замка.
До рассвета ещё есть время, но его не так уж и много. Яхама посмотрел на стену, не увидел других часовых, спрыгнул вниз на лестницу и растворился в тенях, направившись мимо конюшен и башни сэра Роланда в людскую.
* * *
Когда скиф отчалил от Чёрного ковчега, тот представлял собой непонятный тёмный силуэт на фоне звёзд. Теперь же его подножье было ярко освещено лампами, и воздух наполнился шумом и криками: на воду было спущено множество лодок, и тёмные эльфы по трапам спускались в них. Холодным надели на головы клобуки и затолкали в стойла на шлюпах. С оружейных складов выдавались колчаны с арбалетными болтами. Лорд Креос, наблюдая за кипевшей вокруг деятельностью, улыбнулся племяннику в тот момент, когда скиф поднимали из воды.
Креос засмеялся, и Крайт был с ним согласен — время споров с Миаран прошло. Но в этот момент маленькая эльфийка заговорила.
— Очень жаль, что наше путешествие так быстро кончилось; я хотела вам рассказать ещё одну небольшую историю о Яхаме, прежде чем мы выступим. Тот способ, с помощью которого он стал полноценным ассасином, мало известен кому-либо за пределами нашего культа, — Миаран завернулась в меха, безразличная к тому, что скиф висел в пятидесяти ярдах над сортировочными дворами ковчега.
— В год, когда обучение Яхамы подходило к концу, зима была жутко холодной, положение созвездий в небе сулило невзгоды, и у Хеллеброн было отвратительное настроение. Она назначала новые испытания для ассасинов, и подле неё стоял её личный мастер-убийца Хакур, который был настолько хладнокровен, что все его звали Ледяным Дыханием.
— Никогда про такого не слыхал, — Креос изучал свою перчатку с деланным равнодушием.
— Слышали-слышали, милорд. Весь Наггарот слышал о нём, просто никто не знает его имени, — Миаран позволила себе слабую улыбку, в которой читался странный подтекст. Туманные стены ковчега сомкнулись вокруг них, и воздух стал серым.
— Яхама был тощим юнцом, прошедшим шестилетний курс обучения. У него ещё не было покровителя, но я видела в нём особые качества. Испытание было простым. Дворец Хеллеброн запирался. Её лучшие мастера устанавливали в нём ловушки в каждой комнате, а её ассасины и стражники охотились по всему замку на любого эльфа, который был не из их числа. Хакуру же она вручила свой собственный клинок — Смертоносный Меч.
— Всё, что надо было сделать испытуемым — пробраться в покои Хеллеброн и сорвать с шеи Хакура серебряное ожерелье, в котором сверкал единственный рубин. Это было бы даром для новоиспечённого ассасина. Со смехом она заявила нам, что на рассвете увидит сердца наших учеников на алтаре Каина, и, что если кто-нибудь из претендентов приблизится к ожерелью так близко, что сможет увидеть его, то она щедро вознаградит его наставника.
Скиф, наконец, занял свое место, и слуги поспешили откинуть рампу. Вокруг возвышались тёмные шпили ковчега, подсвеченные лампами.
— Но я, наверное, зря трачу ваше время, милорд. У вас найдутся дела поважнее, чем слушать старые истории о простом исполнителе.
Миаран прошла мимо двух нобилей, не обращая внимания на их свирепые взгляды, и ступила на палубу, где её дожидались служанки. Какое-то мгновение Креос смотрел ей вслед, затем, пожав плечами, обернулся к племяннику.
— Так, Крайт. Если тебе когда-либо приходила в голову мысль о том, чтобы занять место в большом зале дома Маледикт, то, надеюсь, сегодня ты усвоил несколько уроков. Мы, конечно, могли бы последовать призывам твоих инфантильных дружков и сойти с «Торжества» сразу же по прибытии в залив и постараться проложить себе путь вглубь этих земель. И вскоре были бы окружены этими неуклюжими человеческими рыцарями и вынуждены вступить в бой. Да, рано или поздно мы бы опрокинули их, но какой ценой? Мы бы потратили все наши силы в варварских поединках с противником, биться с которым — ниже нашего достоинства!
— Гляди! Видишь, как собирается и выдвигается на берег авангард нашего войска! Нас ждут наши холодные, наши вассалы и лейтенанты! И мы отправимся сквозь ночь! Подобно стальной змее, мы заскользим по дороге, и скоро врагов настигнет наш первый удар! А Яхама — трепещущее жало змеи, что всегда находится впереди неё! Словно ночной ветерок он проскользнёт в баронскую твердыню и обрушится на спящих рыцарей подобно мечу самого Каина! Подобно тому, как яд течёт по венам, так и он пройдёт по залам, стенам и покоям!
Крайт, опирающийся на железную балку, закатил глаза: похоже, дядю снова охватила его любовь к позерству.
— А завтра, когда мы достигнем замка — он будет пуст! Он будет подобен скорлупе выеденного яйца! Его ворота будут распахнуты, рыцари будут зарезаны нагими в своих постелях, дозорные будут убиты на своих постах, и никто, никто не подаст сигнала тревоги! А затем — заметь, племянник! — затем мы обратим свое внимание на сельскую местность — на деревни и фермы. Тогда работорговцы принесут кандалы и кнуты, тогда холодные смогут насытиться, а мы — насладиться охотой и сражениями! А эти животные будут носиться туда и сюда, и стенать: где наш герцог, где наши рыцари? А их защитники к тому времени будут уже вырезаны все до одного! И когда немногочисленные гонцы достигнут других замков, «Торжество обречённой надежды» уже будет на пути к Каронд Кару, а его трюмы будут забиты рабами!
— Неотразимые вторжения и битвы, которые так нравятся вам, юнцам, они тоже хороши по-своему. Но их надо оставить для наших отвратительных родственничков! Для Ультуана! Зачем терять воинов в сражениях с этими волосатыми дикарями? Грубая сила — это хорошо, Крайт, но мы с тобой из дома Маледикт! А он, дом Маледикт, как и этот план, — Креос пристукнул кулаком в подтверждение своих слов, — … изящен.
* * *
Три человека в маленьком мощёном дворе у колодца: двое слуг, набирающих воду, и лакей, облегчающийся у стены. Яхама, перепрыгнув колодец, проскочил между водоносами: оба человека так и не увидели лезвий, которые перерезали им глотки. Затем сальто, которое закончилось двойным выпадом, поразившим лакея сначала в грудь, а затем в горло, когда он обернулся. Человек, чьи руки все еще придерживали штаны, упал, а Яхама был уже далеко.
Из окон людской доносился шум и лился свет. Сидя на стене, Яхама спрятал кинжал обратно в рукав и, подхватив тяжелый деревянный стул, бросил его в окно. Снаряд проломил ставни, и, мгновением позже, люди бросились наружу; их силуэты легко читались на фоне горящего пламени. За время, равное пяти ударам сердца, Яхама мог убить пятерых из них, но он уже был на пути к часовне Грааля. Её тяжёлые двери были чуть приоткрыты, за ними тускло мерцали свечи. Перед часовней стояли два человека — один седой, второй светловолосый. Их руки лежали на рукоятках мечей. Они разговаривали: грубые звуки человеческого языка терзали слух Яхамы.
— Это просто ссора или что-то в том же роде. Это же слуги. Завершим ли мы наши молитвы, отец?
Они оглядывались, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте. Старик не был проблемой, но вот молодой был одним из людей герцога. В нём чувствовалась сила, да и меч он держал обманчиво непринужденно.
Ассасин рванулся к ним, уклонился от молодого рыцаря и нанес его отцу мощный удар снизу вверх. Старик упал на колени, дергаясь в агонии, а когда его сын повернулся, Яхама слегка резанул того по лбу. Порез был небольшим, но кровь полилась рекой. Рыцарь с рыком пошатнулся, вытирая лицо одной рукой, а ассасин продолжил свое движение и запрыгнул на крышу часовни.
Похоже, что в людской ему удалось сбить факел: огонь стал намного ярче, и там с криками бегали люди, таская мокрые мешки. Один или двое даже подбежали к дверям главного зала, откуда до сих пор доносился рев рогов и звуки пения. Перед часовней до сих пор кричал молодой рыцарь. Яхама знал достаточно бретонских слов, чтобы успеть разобрать «отец» и «убийца», прежде чем соскользнуть по тонкому шнуру на другую сторону.
Из высокого окна выглядывал какой-то мальчик, и ассасин воспользовался возможностью, чтобы запустить в него метательной иглой. Кто-то из растущей толпы слуг, борющихся с огнём, должно быть заметил его и окрикнул — «Кто идёт?». Яхама прибавил скорости и быстро прошмыгнул в открытую дверь в пиршественный зал с духовой трубкой наготове.
— Мариус? — раздалось за ним. Затем ещё и ещё. — Мариус? Мариус!
Отточенными до автоматизма движениями ассасин убрал духовую трубку в карман на бедре и вновь обнажил тесак. Второй рукой он вложил в ножны стилет, развязал сумку на ремне и, достав стальной чеснок, бросил его на звук шагов. Человек у входа в зал избавился от своего скорчившегося спутника, из зала и башни повалили народ, а по стенам раздались сигналы тревоги. Яхама усмехнулся: вот теперь всё начнется по-настоящему.
* * *
Впервые после того, как скиф отчалил от ковчега, Крайт заговорил вслух.
— Этот ассасин встал нам слишком дорого, дядя. А его успех… — он быстро оглянулся, но Миаран уже ушла далеко и не могла их слышать, — Его успехом воспользуются эльфийские ведьмы, причем за наш счёт. Давайте разберемся, дядя, вы всерьёз думаете, что мы должны сделать Морати и ее последователям такой подарок? Когда эти двое вернутся назад, то все узнают, что дом Маледикт привез ей её рабов задарма.
Они спускались с рампы на ковчег. Креос остановился и уставился на племянника. Всё его лицо — взгляд, брови, губы — выражало презрение, самодовольство и раздражение.
— Вернутся? Вернутся назад? Не будь дураком, мальчик.
* * *
Вслед ему нёсся вой: кто-то вскочил с кровати и, не обувшись, кинулся вперёд, угодив на чеснок. Яхама громко рассмеялся, чтобы они могли засечь его, а затем метнулся вниз в клуатр, что примыкал к залу, а из него — в первую попавшуюся дверь.
Это была душная кухня. Повара копошились в яме с углями, сгребая их в кучу. Очевидно, они закончили готовить для пира. Весьма неплохо. Яхама махнул рукой, и двое свалились на пол: из шей торчали острые осколки стали. Затем ассасин прихватил с разделочной колоды нож, который тут же воткнул в плечо служке. Почти подсознательно он достал пакетик «Проклятия Туэрна» — единственного яда, который у него был с собой. Яхама высыпал его в сотейник — небольшой сюрприз «на потом», и повернулся ко входу, потому что вслед за ним на кухню ворвались рыцари.
Они были без доспехов, но вооружены, в основном мечами. Кое-кто держал в руках топоры или булавы. Их оружию требовался простор для замаха. Если ему удастся подойти к ним вплотную, то возвращение обратно во двор будет наиболее лёгким делом.
Они бросились на него. Их атаку возглавил юнец, которого ассасин подрезал во дворе. Лицо бретонца представляло собой страшную маску из крови и слез. Яхама на мгновение задумался: а каким видят они его? Высокой сухощавой фигурой, укутанной в плащ с капюшоном, под которым можно разглядеть худое лицо с холодными — очень холодными, даже по меркам Наггарота — серо-стальными глазами. Угасающее пламя придало цветам и оттенкам сочность и глубину — плащ ассасина на фоне света казался пятном тьмы. Затем Яхама прекратил размышлять, небрежно забросил тонкую веревку на потолочную балку и прыгнул над их головами.
Они были быстрее, чем он полагал: пара мечей распорола подол его плаща, но это были не те удары, что могли бы замедлить его. Он перекувыркнулся в воздухе и приземлился прямо за спинами мужчин, что бежали на него. Кто-то врезался в него, и, на мгновенье, он потерял равновесие. Однако для него не составило большого труда повернуться и взять ногу противника в захват. Колено рыцаря сломалось, и он упал на остальных. Второму он врезал ребром ладони в челюсть, отправив в нокаут. В этот момент один из рыцарей оскалился и замахнулся на него булавой. Ассасин мгновенно сменил позицию, так что рукоять пролетела у него над ухом, и, рыкнув не хуже своего противника, Яхама перехватил нож и сделал выпад. По привычке он хотел перерезать человеку глотку до того, как тот сможет замахнуться вновь, но вспомнил, зачем он здесь, и, вовремя изменив удар, врезал тяжёлым эфесом человеку в висок. Будет жить.
Яхама положил руки на дрожащие плечи рыцаря, словно собираясь совершить бретонский товарищеский поцелуй в обе щеки, и, развернув человека и оттолкнув его, обеими ногами врезал по лицу первого из оруженосцев, который вбежал через дальнюю дверь. Юнец рухнул бес сознания или мёртвым; Яхама крутанулся, резанув ножом по сухожилиям второго оруженосца, и бросился в большой зал. Он был практически пуст: горстка ёжащихся слуг — все, кто остался. Со стены косилась большая голова бестигора, а с потолка свисали захваченные знамёна. Яхама подумал о том, что было бы неплохо рассмотреть те, которые он узнал, но времени на это не было. Снаружи трубили рога, и повсюду контрапунктом звучал обутых ног. Рыцари вновь наступали ему на пятки; сейчас их было слишком много, что бы сражаться с ними — Яхама начал думать, что делает свою работу даже слишком хорошо.
* * *
— Как вы думаете, знает ли она о том, что мы послали её лучшего ученика на самоубийственную миссию, дядя?
— Знает? Откуда ей знать? После всех моих лестных слов она слишком верит в бойню, которую её питомец готовится совершить. — Забыв о достоинстве, Креос плюнул на палубу. — О, я не сомневаюсь, что он внесет свой вклад в суматоху. Вот почему я послал его вперёд — чтобы начать с этого. Мы войдём в земли герцога через несколько часов и обнаружим замок бурлящим подобно потревоженному муравейнику. Но ты ведь читал доклады о герцоге и его людях. Чтобы один эльф в одиночку уничтожил их всех? Даже эльф, о котором его чопорная маленькая госпожа любит рассказывать разные небылицы? Вызов Хеллеброн, как же! Слышал ли ты когда-либо об этом парне, Хакуре? Нет, конечно!
— Моя речь о том, что Яхама опустошит замок, предназначалась лишь для Миаран, Крайт. Если ты веришь этому, ты столь же наивен, как и она. Яхама никогда не покинет замок живым. Самому Клинку Тени повезло бы, если бы он смог погрузить в тишину весь дом герцога. Подумай об этом, Крайт. Если бы один ассасин, или даже дюжина, был способен сделать это, почему в Бретонии всё ещё остались рыцари? Он никогда не убьёт их всех, и уж точно не убьёт герцога. Исходя из всего того, что я знаю о нашем приятеле-человеке, я думаю, что он прихлопнет Яхаму как муху, когда они встретятся лицом к лицу. А они, разумеется, встретятся, ибо это то, что Миаран от моего имени приказала ему сделать. Но Яхама убьёт достаточно, чтобы герцог был занят оплакиванием своих товарищей, а не ожиданием новых нападающих. Мы организовали поимку наших шпионов для того, чтобы герцог решил, что тёмные эльфы будут приходить в его земли поодиночке. Как только он разберётся с одним — тут же пожалует ещё один незваный гость, хотя и более опасный. И тут появимся мы!
Рядом стоял слуга лорда с золотым подносом. Они внимательно наблюдали, как пожилой эльф глотнул вина из каждого кубка, прежде чем они взяли их.
— Что Миаран будет делать, когда узнает об этом?
— Я надеюсь, она попытается отомстить за него, Крайт. — Покачнувшись, Креос тихо засмеялся. — О, я надеюсь, что она так поступит.
Крайт допил вино, наблюдая, как дядя уходит. Но даже тогда, когда, отвергая тщеславие дяди, он ушёл готовиться к походу, его мысли возвращались к последнему взгляду на разрез плаща Яхамы, когда ассасин наклонился, чтобы выйти из экипажа, и блеску, увиденному на его шее: ожерельем из тёмно-серебряных пластин с одиноким багровым камнем.
* * *
— Ассасин! — голос разнёсся по помещению, порождая эхо среди каменных стен. Стоя на одном из длинных табуретов, Яхама повернулся и посмотрел в ту сторону. В дверном проёме, практически заполняя его, с рыцарями, собравшимися за спиной — человек, за которым его послали. Герцог. Его серо-стальные волосы струились по плечам, а двуручный меч в руках казался рапирой. На бело-алой тунике переливались отблески света.
— Только недостойные нападают и сбегают под покровом ночи. Способен ли ты сразиться с рыцарем Владычицы, ты, кто прячется в тенях и убивает детей и стариков? Позволь мне посмотреть тебе в глаза. Окажи себе услугу в своей недостойной жизни: умри как подобает.
Человек вошёл в комнату, а рыцари, расходясь по ней, наблюдали, но не атаковали. Яхама понял, что они ожидали дуэли между их повелителем и незваным гостем.
Герцог встал в боевую стойку. Обнажённые руки налиты мускулами: для ока, привыкшего наблюдать тонкие эльфийские конечности, герцог словно вибрировал от силы. Ножи Яхамы казались в его руках палочками, пустым местом. Он глубоко вздохнул.
Голоса в памяти. Повелитель: тебе предстоит стать клинком, что мы обнажим сегодня, основой основ моей стратегии. Леди Миаран: помни лишь то, что ты должен сделать. Он глубоко вздохнул.
Затем единственным, аккуратным взмахом руки Яхама пронзил последним метательным ножом сердце одной из служанок, столпившихся у огня, продемонстрировал герцогу свою самую победную улыбку и самый вежливый поклон и скрылся во внутреннем дворе.
* * *
Двое солдат попытались преградить путь. Яхама вихрем пронесся мимо них; казалось, что он ни разу не замедлил свой шаг для удара, но один за другим бретонцы рухнули на мостовую. Во дворе везде, куда бы он ни бросил взгляд, его окружали солдаты. Он сосредоточил своё внимание на воротах и побежал как можно быстрее. В один мучительный момент Яхама подумал, что придётся лезть обратно на парапет и отступать к верёвке, которую он сбросил, чтобы оценить высоту стен, но затем заметил небольшую дверь, ведущую в сторожку. Инстинкт заставил резко отклониться, когда Яхама побежал туда, и стрелы, посланные лучниками со стен, лишь защелкали по мостовой. Затем решётка небольших врезанных ворот, опустившаяся позади него — последнее, что осталось преодолеть. Он снял пояс и сбросил его прямо туда, куда они побегут, преследуя его. Затем Яхама пробежался, отклонился и нырнул так глубоко, что выплыл практически на том краю рва. Один рывок — и он уже поднимался по валу, тенью среди теней, уже тогда, когда первые признаки рассвета стали появляться на восточном небе.
«Я погрузился по шею в препятствие и вышел сухим», подумал он. Теперь, когда ветер прекратился, Яхама услышал позади голоса из ворот и позволил себе бросить туда один взгляд. Он смог только различить одного человека, высматривавшего его, и другого, который стоял, сгорбившись, и рассматривал что-то на земле. Маленький водонепроницаемый мешочек с картой-пергаментом внутри. Тогда Яхама засмеялся, практически согнувшись от смеха, пока не услышал рога за спиной, и вновь ускорил шаг. Он подумал, что у них будет чем заняться и без того, чтобы сейчас его ловить.
* * *
Рассвет наступит очень скоро. Креос не любил признавать это, но он находил эти земли менее противными, чем обычно. Солнечный свет, беспощадно выжегший его белую кожу во времена его молодости, сейчас нёс приятное тепло старым костям, чувствующим себя еще древнее во время наггаротской зимы. Он отогнал эту мысль и поднял копьё — Креос ненавидел свою особенность никогда не выглядеть способным сконцентрироваться, когда они готовились к битве.
Он повернулся в седле своего холодного, переходя на покачивающийся аллюр, и осмотрелся; позади рядов его личной стражи ехал Крайт со своей собственной маленькой свитой. С каждой стороны, чтобы поспевать за кавалерией, быстро шагали отряды воинов, положив на плечи арбалеты. На плащах корсаров, сделанных из чешуи морских драконов, и знаменах играла бледная заря.
Шум возник где-то на грани его слуха и Креос стал вертеть головой, пытаясь найти его источник. Крики? Нет. Пение птиц? Слишком грубо. Этот звук мог означать только приближение того, чего уже не должно было быть. С этим должен был разобраться с этим. Он вновь вытянул шею, пытаясь увидеть маленькую эльфийскую ведьму, но её паланкин потерялся далеко позади, когда они выезжали из ковчега. Насколько он мог понять, она по-прежнему была в лесу, через который проходил их путь.
Холодный Креоса поднял голову и рыкнул в воздух, и он повернулся в седле, чтобы достать из зажимов прут. Только тогда он действительно увидел то, на что уставились его солдаты, и понял, что за шум он слышал.
Боевые рога на вершине холма впереди вновь зазвучали, и сверкающие ряды закованных в доспехи рыцарей издали клич, когда ало-серебряное знамя Грааля герцога взметнулось над их головами. Изумлённый Креос смог лишь сжать своё копье, в то время, как позади начали выкрикивать приказы, ибо корсары выстраивались в боевые порядки, отряды арбалетчиков вытаскивали болты, а его чемпионы пытались пробудить Знамя Крови, чтобы ввести своих холодных в состояние крайнего бешенства.
И затем свистящие облака стрел взмыли в воздух, линии йоменов и оруженосцев одна за другой окружали основание холма, а бретонцы, грохоча, поскакали на них подобно приливу.
* * *
Креос Маледикт, владыка Каронд Кара, хозяин чёрного ковчега «Торжество обречённой надежды», умирал. Он всё ещё мог ощущать слабый жар в ноге, придавленной упавшим холодным. Ему пришлось задействовать эту ногу, потому что только так Креос мог отползти в сторону, после того, как бретонская булава раскрошила ему плечо даже сквозь доспех и плащ морского дракона. Его легкие были порваны обломками ребер, и он кашлял кровью, покрыв ею землю под собой.
Он должен был найти Крайта, но чёрно-кобальтовой накидки племянника не было видно среди множества мёртвых тёмных эльфов, устилавших дорогу. Он был уверен, что Крайт никогда не сбежит, как поступили остатки его армии, которых бретонцы, празднующие победу, рассеяли и гнали по лесу. Креос должен был отыскать Крайта или кого-то, кто мог бы доставить его в укрытие и затем на ковчег, доставить куда-нибудь, где он мог бы восстановиться прежде, чем силы окончательно покинут его или бретонцы вернутся, чтобы удостовериться, что на поле боя не осталось выживших.
Мир вокруг стал серым, и Креос застыл без движения до тех пор, пока очередной приступ кашля не вырвал его из беспамятства. Он по-прежнему был на дороге в окружении мертвых. Его холодного стащили с него. Огромные твари еще только принюхивались к запаху Кровавого Знамени, глуповато щуря глаза, в то время как наконечники копий наклонялись к ним… Их трупы собрали и сложили вместе, словно мешки, и яркая кровь их наездников смешивалась с тёмной слизью рептилий. Креос не испытывал иллюзий по поводу того, что хоть кто-то из его стражей мог быть ещё жив. На секунду ему показалось, что видел, как один из холодных вздохнул, но это был обман зрения, которое опять подвело его, снова окрасив мир в серый.
Ухватиться, подтянуться. Ухватиться, подтянуться. Гравий под ним стал красным, а придорожная пыль превратилась в кровавую грязь.
Он полз по мертвым пехотницам, лежавшим кучей друг на друге: странствующие рыцари разметали их строй до того, как эльфы смогли выставить копья, чтобы отразить натиск врага. За этой горой мертвых тел рядами лежали арбалетчики, погибшие под бретонскими стрелами, в то время как сами они пытались взвести и перезарядить свое оружие. Трупы тянулись до самого леса: кое-кто пытался бежать, но некоторых все же настигли. Не было слышно стонов, не было видно никакого движения, что было бы привычным для него: ослепленные яростью бретонцы приступили к убийству врагов с большим старанием.
Ухватиться, подтянуться. Ухватиться, подтянуться — во всем мире для Кроеса не было ничего кроме боли в разбитом теле и солнца, палящего спину даже через доспехи…
Он лежал между мёртвым корсаром, имя которого не мог вспомнить, и воином, которого не узнал. Креос попытался рассмотреть, эмблема какого отряда была у воина, пока сквозь туман боли не осознал, что эльф вообще не носил доспехов. Эльф совсем не выглядел мертвым, к тому же он развалился в траве у обочины и вертел в пальцах цветочный стебелек. Наконец, Креос смог сфокусировать глаза на красном самоцвете в серебряном ожерелье эльфа.
— Прошу прощения, господин, разве это не то, что вы планировали?
Креос издал единственный сухой хрип, так и не превратившийся в слова. Он мог думать, но не мог говорить.
— Я бы вернул вам вашу карту, мой господин, за исключением того, что, ах, кажется, я потерял её. Наверное, я был слишком неосторожен. Но кто бы тогда мог ожидать того, что такое неуклюжее животное, как герцог, чей замок полон спящих детей, которых может убить один ассасин, будет способен прочесть карту? Карту, показывающую дорогу, по которой вы будете направляться к его замку? Вероятно, мне стоило запомнить территорию и место встречи вместо того, чтобы нести карту, которая показала мне, как найти дорогу… прямо… к… вам.
Креос застонал и закрыл глаза. Яхама ножом обрезал свои ногти.
— Ах, да. После того, как я закончил танцевать с ними, я был уверен, что бретонцам будет не до чтения, и они оставят карту в покое. Но как тогда мой урок осуществился бы? — Ассасин перевернулся на живот и его лицо поравнялось с лицом лорда. — Вы так гордитесь своими уроками, мой господин, всегда пытаетесь давать инструкции. Не оказали ли мы вам услугу, моя госпожа и я? Подумайте об уроке, за который вас запомнят! Представьте! Каждый, кто подумает о какой-либо глупой, неуклюжей маленькой хитрости… — Яхама начал выплёвывать слова, но сдержался. — Любой, кто вздумает считать меня моих братьев или благословенных Невест Каина одноразовым инструментом, расходными пешками, будет помнить об уроке, который мы вам преподали.
Он прыжком поднялся. — Знаете, моя госпожа могла отказать вам. Она говорила об этом со своими сёстрами, обсуждала этого недалёкого дворянина, который подумал, что может заставить её танцевать под свою дудку. Но потом… потом вы бы продолжили свои мелкие интрижки, считая, что можете попытаться предать Дочь Скорпиона и не заплатить за это. Поэтому, почему бы не потанцевать с вами под ваши струны, повелитель, пока мы не сможем развернуться и задушить вас ими? Я не обладаю вашей жеманной утончённостью и, должно быть, грубоват. Важно, чтобы вы понимали лишь то, почему вы умрёте так, как умрёте.
Лицо лорда исказилось в отчаянии, и Яхама удовлетворительно кивнул.
— Мне было предложено удостовериться в том, что вы, повелитель, будете мертвы к тому моменту, когда ваши враги вернутся на поле. Но я хочу дать вам достаточно времени, чтобы подумать над моим уроком. А что касается меня — что ж, солнце взошло и ковчег должен скоро отбыть, с вами у руля или без вас. Если ваш племянник уцелел, я уверен, что он будет счастлив отдать этот приказ. Простите меня, повелитель, но, насколько я знаю, где-то здесь, в гавани, меня ожидает лодка.
Ассасин Яхама повернулся и исчез среди деревьев, оставив Креоса Маледикта плакать в пыли, среди освещенных солнцем деревьев и поющих птиц.
Ральф Касл Вой Зверя (не переведено)
Не переведено.
Пит Гарретт Молот Звёзд (не переведено)
Не переведено.
Брайан Крейг Что значит быть Охотник на ведьм
Есть на побережье Бретоннии одно местечко, которое выдаётся прямо в Великий западный океан и находится в постоянном противостоянии с морскою стихией. Порой воды отступают, открывая новую землю, но рано или поздно океан возвращает её себе, и иногда даже прихватывает кое-что сверх того. В тех местах бытует поверье, что дарованная океаном суша когда-нибудь будет ему возвращена. Согласно легенде, как только морская соль будет вымыта из почвы чистой дождевой водой, на той земле можно устраивать поля и засевать их год за годом, но никому нельзя устанавливать над этими полями власть, ибо любая цитадель, выстроенная на этих землях, будет когда-нибудь сметена высокими серыми волнами.
Однако в Бретоннии, как и в любом другом государстве, есть люди, которые так жаждут получить власть над своими собратьями, что становятся глухи к мудрости легенд и преданий. И вот, когда море дарует голодным крестьянам новую землю под поля, вслед за ними приходят те, кто объявляют себя их сюзеренами. Они приносят патенты от королей, которые воображают, будто обладают властью давать право владения этой землёй.
Эти лордики выстраивают себе замки, которые неминуемо обрастают городками; они набирают себе горстку солдат и принимаются за грабежи, которые называют «сбором налогов». Они становятся всё богаче и толще, начинают предаваться жестоким удовольствиям своевластия и пустой погоне за роскошью; а порой, как зачастую происходит с самыми развращёнными из них, поклоняются запретным богам.
И тогда измученный и отчаявшийся люд начинает роптать. Они глядят на восток, надеясь на помощь колдунов, которые служат более добрым богам, и ждут, что те избавят их от порабощённых демонами лордов. Но лишь чаяния их пойдут прахом, они обращают свой взор к западу, откуда накатывают высокие серые волны, которые рано или поздно затопят и поля, и господ и расчистят путь для нового начинания.
История эта как раз о такой жалкой крепостице, которую её владелец назвал Ора Ламэ, и которая, спустя несколько поколений, обрела нерадивого хозяина в лице Байара Солона, правившего этими землями от имени Карла II, отца нашего тщеславного короля. Самим же Байаром Солоном по общему признанию целиком и полностью управляли демоны, а непосредственно — его дочь, Сирена, которая славилась необычайной красотой и весьма необычными наклонностями. Её власть над отцом и его вассалами недолго оставалась безнаказанной, совсем скоро разгневанные жители стали молить богов ниспослать им защитника, который сокрушил бы её, и с превеликим нетерпением ждали, когда те ответят на их молитвы.
И жил в те времена, у подножья гор под названием Бледные сёстры, сгорбленный и седой жрец бога Золкана по имени Ясус Фиемм. Когда-то он много странствовал по северным землям, выследив бессчётное количество некромантов, демонологов и знахарей сомнительной репутации. Он одолел всех, кто выходил против него, ибо всегда был человеком железной воли, беспощадным и неподкупным, пожалуй, лучшим, кого Золкан мог найти в землях, где у богов Порядка было не так много последователей.
Но даже великие волшебники стареют, и настал час, когда Ясус Фиемм задался иной целью. Он выстроил святилище своему гневливому богу в надежде отыскать ученика, которому смог бы передать все свои знания. Он рассчитывал тщательно подготовить его, чтобы тот стал настоящим бедствием для последователей зла, даже более свирепым, чем сам Фиемм, чтобы он был способен уничтожать самых могущественных врагов, которых только может встретить праведник на своём пути.
Ясус Фиемм взял себе в воспитанники юношу по имени Флориан, у которого были острые глаза, проницательный ум и крепкие мышцы. Он с таким рвением обучал этого мальчика всем премудростям смирения, сдержанности и аскетизма, что вскоре тот стал безжалостным хозяином своей плоти и несгибаемым повелителем своего разума. Ещё он научил его тайному языку Закона — внушающим трепет словам изгнания, которые давали праведнику силу, чтобы отослать демона обратно в адские земли и очистить мир от Хаоса и перемен.
Тринадцать лет Ясус Фиемм держал мальчика при себе, тренируя его тело и оттачивая разум, выравнивая каждый его помысел, чтобы сделать его угодным силам Порядка, пока не убедился полностью, что тот стал орудием Золкана, более мощным и умелым, чем он сам в былые годы. И когда юноше исполнилось двадцать лет и один год, Ясус вознёс Золкану молитву, испрашивая у него знака, который указал бы, как поступить дальше, куда отослать ученика, дабы вершить дело Закона.
В ответ на молитвы Ясусу привиделся сон, в котором он узрел суровый, непроницаемый лик своего грозного бога, и тот обратился к нему:
— Далеко на западе есть город под названием Ора Ламэ. Мал тот град, да большое зло таится в нём. Там меч, что был выкован в мою честь, будет ждать испытание. Если юноша силён, оно закалит его, и сломает, если он окажется слабым. Дай ему мой амулет из вулканического камня и проси никогда не забывать слов, которым ты научил его. Пошли его в Ора Ламэ, чтобы он вернул город на путь Закона, да крепко-накрепко предупреди его, чтобы никакие искушения не пошатнули его решимости.
И вот, Ясус Фиемм достал амулет из чёрной вулканической породы, испещрённый могущественными символами, и повесил его послушнику на шею. Ещё он вручил юноше посох Закона, простой и очень прямой, выточенный из сердцевины старой, высокой сосны, и рассказал, как им пользоваться. После чего, не проронив ни слезинки и не выказав никакого другого знака нежных чувств, указал направление к Ора Ламэ и отправил Флориана в путь по каменистой дороге.
Земли, через которые Флориан добирался до побережья, были скудно заселены, исключение составляли узкие полосы домов по обеим сторонам тракта, бежавшего на юг от л'Ангийя к развалинам некогда могущественного Мусийона.
В этих краях мало кто поклонялся богам Порядка, но оказалось, что многие крестьяне и священники, которые жили в страхе перед тёмной магией, видели во Флориане заступника и давали ему хлеб. Он странствовал тридцать и один день, дорога была тяжела даже для такого сильного и гибкого человека, как он, но, в конце концов, юноша добрался до покрытых сочной зеленью низин, которые море давным-давно оставило человеку под поля для репы и свеклы, пшеницы и ячменя, чечевицы и яблонь.
Стены Ора Ламэ были невысоки, но в замке была одна огромная башня, возвышающаяся над остальными, чёрная и зловещая. С городских стен не было видно моря, и те, кто обосновался внутри, нечасто вспоминали о нём.
Морские разбойники уж десять лет не нападали на город, и привратники стали слишком беспечны. Флориану удалось попасть в город без каких-либо расспросов, и он, как водится у странствующих проповедников Бретоннии, сразу же направился на храмовую улицу, расположенную за рынком, где и расположил свой молельный коврик. Там он намеревался читать проповеди и выслушивать тех, у кого имеются просьбы к богам Порядка.
Слух о его прибытии быстро разнёсся по улицам города, и вскоре возле его коврика начали собираться толпы народа, жаждущие увидеть нового чародея и узнать, на что он способен.
Люди не торопились внимать его проповедям, восхвалявшим добродетели жёсткой дисциплины и самоограничения, но они с удовольствием любовались его красотой и силой, которые казались только ярче из-за его внешней отстранённости. Ещё они с готовностью сообщали ему о многочисленных злодеяниях, которые совершались по всему городу: о детях, похищенных и замученных ради их невинной крови, о распутствах и ужасных извращениях, творящихся при дворе, о странных безумствах и одержимостях, о животных-фамильярах.
В течение трёх дней рассказывали они ему такие истории, порой принося с собой кусок хлеба и кувшин вина, и всё это время он никуда не уходил с храмовой улицы.
Флориан слушал, что говорят люди, и его всё больше охватывал липкий страх. Он мало знал о том, сколь преувеличены бывают сплетни и многократные пересказы, ведь отшельническая жизнь не дала ему возможности узнать, насколько люди самой различной степени злословия жаждут услыхать будоражащий кровь рассказ. Он внимал тому, что говорят о лорде Ора Ламэ и его разнузданной дочери, и верил каждому слову. И на третью ночь он принял решение приложить все усилия, чтобы обрушить на город гнев Золкана.
Но той же ночью, когда Флориан распростёрся на коврике, для того чтобы вознести молитвы своему богу и просить у него наставления, он обнаружил в своём разуме лишь смятение и тьму, и хотя он изо всех сил старался разглядеть хоть что-то своим внутренним взором, видения не приходили к нему. Когда глашатаи объявили час после полуночи, и на улицах стало совсем тихо, к нему пришёл посланец, златовласый мальчик в белой тунике и приказал Флориану следовать за ним.
И пошёл он за посланцем: аллеями, петляющими за храмовой улицей, к арочному дверному проёму, расположенному в высокой, неприступной стене. За дверью был лабиринт тускло освещённых коридоров и лестничных пролётов, которые так много раз меняли своё направление, что Флориан решил, что ни за что не повторил бы свой путь без проводника.
В конце концов, посланец привёл его в комнату, где было светлее, чем в коридорах; там, на багровой кушетке его ждала женщина одного с ним возраста. Волосы у неё были тёмные, но очень гладкие и блестели каждый раз, как на них падал свет, карие глаза её также горели огнём, а губы сияли красным, и вся её фигура, казалось, излучала свет. В комнате курился фимиам, и его одурманивающие пары раздражали слизистые мембраны его носа.
— Ты Флориан, жрец Закона, — произнесла женщина. Её голос был низким и медово-сладким. — Как быстро весть о твоём прибытии разнеслась по нашим владениям!
— А ты Сирена, которую называют колдуньей, — ответил он, — и чья дурная слава давно уж известна здесь в каждом уголке. Ты заманила меня сюда, чтобы убить?
Она лишь рассмеялась.
— Я велела привести тебя, чтобы увидеть, каков ты на самом деле, и чтобы показать тебе, кого ты вознамерился уничтожить. Взгляни на меня, Флориан, и вообрази, если сможешь, какие удовольствия ты мог бы обрести во мне, если бы тебе хватило ума искать их. Взирай на меня, сын человеческий, и спроси себя, чей лик ты желал бы видеть в своих снах, когда душа твоя освобождается от оков бодрствования. Разве я не так прекрасна, как твой Золкан?
Вместо ответа Флориан воздел посох и направил прямо ей в сердце.
— Ты отрицаешь, дочь Байара Солона, — начал он, — сношения с демонами? Ты отрицаешь, что совершала гнуснейшие преступления, как против человека, так и против Закона?
Она положила руку на сердце, но то был деланный жест, притворство, будто слова ранили её.
— Не отрицаю ничего, — ответила она, — ибо, если остались ещё удовольствия, которых я не пробовала, не остановлюсь не перед чем, чтобы вкусить их. Если демон сможет довести меня до экстаза, я отдам себя демону; если страдания другого взбудоражат мою кровь, я добьюсь, чтобы человек страдал. Удовольствие, а не Закон — вот мера вещей в этом мире, где есть удовольствие — там нет греха. Сейчас тебе этого не понять, но, быть может, когда заснёшь, добрый Флориан, сны откроют тебе истину выше той, что хочет, чтобы ты знал, твой гневливый бог Порядка.
Тогда юноша начал произносить нараспев слова силы, которым его научил Ясус Фиемм, призывая Золкана, прийти на помощь и стереть колдунью с лица земли, но та лишь хохотала, и пары благовоний поднимались столбом вокруг неё, пока полностью не скрыли её от глаз жреца.
Флориан услышал её голос:
— Внемли меня, прекрасный юноша и запомни, что нет на свете такой жестокости, которую не смогло бы растопить любящее сердце.
В ответ он вскрикнул:
— Нет! Этому не бывать!
И снова воззвал он к Золкану, дабы тот помог ему в битве.
Затем что-то повалило его на землю, а, когда он снова поднялся на ноги, то обнаружил, что более не находился в той комнате, но стоял под открытым небом, рядом со своим ковриком, на тихой храмовой улице.
Флориан тут же пал ниц и взмолился Золкану о силе. Затем, когда настало время, он позволил себе заснуть, и сон его не был потревожен грёзами о соблазнительном облике колдуньи Сирены, но лишь видениями наказаний и праведного гнева.
Наутро к Флориану пришли воины и взяли его под стражу именем Байара Солона; и поволокли они его через аллеи за храмовой улицей к задней двери в стене замка. Когда они вошли внутрь, его сразу же отвели в подземелье и бросили в грязную зловонную яму, отвечая на все его протесты, что по законам Ора Ламэ внимать призывам к измене было таким же тяжким преступлением, как и само подстрекательство, и что Флориан был виновен и в том, и в другом. Стражники накрыли яму тяжёлой каменной плитой, чтобы он не сбежал, и оставили его там, во мраке.
Это, был уверен он, стало началом испытаний. Золкан позволил врагам низвергнуть его, дабы он мог восстать, если то было ему по силам, и превратиться в истинное орудие гнева Закона. С такою мыслью он смирился с грязными камнями своей темницы и начал магические песнопения, которые стали объявлением войны тем силам, что старались обуздать его мощь.
— Я вдохну жизнь в камень, — поклялся он себе, — саму землю заставлю восстать против тех, кто оскверняет её!
Три дня и три ночи Флориан продолжал свою песнь, впитывая истощённым телом силу Золкана. Его мучители не приносили ему ни пищи, ни воды, но это его не заботило, ибо душа его довольствовалась иным насыщением.
Когда жрец произнёс последние слова экзорцизма, он почувствовал, что висящий на груди амулет стал нагреваться и светиться, и яма наполнилась чистым серебряным светом Закона, который изгонял все прочие цвета. Посох, который он сжимал обеими руками, пульсировал силой, и когда он коснулся им каменной стены, которая окружала его, глыбы разошлись в разные стороны, освобождая проход, ведущий наружу и вверх, к самому сердцу цитадели Ора Ламэ. Шагая по этим новообразованным ступеням, Флориан запел другую, победную песнь, которая звучала всё громче и громче по мере того, как в неё вливался голос Золкана, превращая её в громогласный гимн Закону и Разрушению.
Когда Флориан вновь оказался в коридорах цитадели, его встретили воины с алебардами и протазанами, они размахивали ими и пытались уязвить его, однако он стал крутить посох вокруг себя, и из его концов испускалась сила, которая повалила стражников на колени и переломила древки их оружия.
— Я есть Закон! — произносил он между рефренами внушающего ужас заклинания. — Я не поддался искушению, и страсть не затронула моего сердца! Я — Закон, и я пришёл, чтобы нести воздаяние во имя Золкана, погибели Хаоса и перемен!
И вышло против него воинство теней — странных существ родом из других миров, но наполовину привязанных к этому; они приняли обличье чудовищ, чтобы навязывать свою жестокую волю любителям наслаждений из Ора Ламэ. Но их когти, клыки и смертоносные жала могли повредить ему не больше, чем простое оружие солдат. Амулет его пылал, посох кружился, и чудовищные тени затягивало в воздушные вихри, которые стирали их чудовищный облик и после полностью поглощали их.
— Демоны, не властны вы более над этим местом! — пропел он, переполненный гордостью за свои силы и добродетели. — Зло изгоняю! Я есть Закон, и вы не можете противиться мне! Я есть Закон и вам меня не остановить!
И вот, ведомый Золканом, Флориан пришёл в часть замка, которая была обустроена, как дворец господина и госпожи Ора Ламэ, здесь стены были увешаны расшитыми тканями, а мягкие диваны и кресла являли собой буйство цветов и оттенков.
Холодный, белый свет Закона выбивал краски с подушек и расписных занавесок; тлеющие благовония потухали в своих чашах. Хрустальные сосуды разлетались вдребезги, и тёмно-красное вино проливалось на пол. Откуда-то, из вихря праведной ярости донёсся крик, но Флориан не обращал внимания, настолько он был охвачен религиозным пылом. Его раскатистый голос гремел слогами силы, и тогда, как он и обещал, сама земля пробудилась, дабы исполнить волю Закона.
— Золкан! Золкан! Золкан! — ревел он, охваченный восторгом от обладания божественной мощью и ледяным спокойствием несокрушимой воли.
Когда заклинание завершилось, Флориан огляделся и обнаружил, что находится на самой верхушке башни Ора Ламэ. Он стоял там, на высокой платформе, куда раньше ставили дозорных, чтобы те наблюдали за серебристой полоской далёкого моря и высматривали белые пиратские паруса. Но сейчас на вершине крепости не было часовых, лишь служитель Закона со своим могучим посохом, которым он вырвал корень демонической заразы из двора Байара Солона, а после чистым белым пламенем прижёг рану.
Жрец услышал за спиной звук, он обернулся и увидел, что по крепостной стене бредёт, спотыкаясь, колдунья Сирена. Ему показалось на мгновение, что она пришла со злыми намерениями, чтобы нанести последний удар, но в руках её не было оружия, а глаза не горели демонической мощью. Она больше не блистала прежним неестественным шармом, и на щеках её уж не было девичьего румянца, пропало её краденое великолепие, она была беспомощна и некрасива.
Флориан поглядел на неё и произнёс:
— Смотри, к чему привело тебя потакание собственным страстям, моя несчастная принцесса! Сколь ничтожны оказались твои чары по сравнению с силой Закона! Неужели ты и впрямь думала, что сможешь разжечь желание в таком человеке, как я, в том, кого обучал Ясус Фиемм, и кого направлял сам Золкан? Узри же, насколько бессильно зло против железной воли и твёрдого духа!
Сирена посмотрела на него, и он увидел в её глазах, что поняла она, как глупо было противостоять ему одними лишь соблазнами и смехом. Он увидел, что она познала боль и наслаждение, и уразумела, что в этом мире имеет больший вес, и какова цена, которую судьбой уготовано заплатить каждому сластолюбцу.
Она более не звала его глупцом и не пыталась возбудить в нём страсть прелестями своего тела. Теперь она просила о помощи, моля сохранить ей жизнь и оградить её от тех сил, которыми она пыталась повелевать.
— Я стану, какой прикажешь, — говорила она. — Понесу любое наказание, какого потребуешь. Только спаси меня от мести горожан и от гнева демонов, с которыми я заключила сделку. Только спаси меня, раз ты уничтожил всё, что я имела, и что было мне дорого.
Когда Флориан взглянул на неё, принцесса пала на колени и согнулась, обхватив руками свою грудь, словно пытаясь укрыться внутри себя от того, что её окружало.
С презрением рассматривая эту женщину, жрец против воли ощутил укол жалости.
И посох Закона затих в его руках, будто всегда и был простой деревяшкой. Амулет на его груди перестал гореть праведным огнём и стал тяжёлым, как могильная плита. А то величественное заклинание, что прежде безраздельно владело разумом Флориана и возносило его над простыми смертными, поблекло в его воображении, превратившись в заунывное эхо.
И всё-таки, он ничего не мог с собой поделать.
Он смотрел на хрупкую женщину, которая некогда была колдуньей Сиреной, и сквозь её невзрачность снова разглядел ту красоту, что некогда была ей присуща. Это было не вожделение — ведь Ясус Фиемм накрепко вбил ему в голову, что должен знать и каким должен быть праведник — но сострадание, которого, несмотря на всё то, что жрец сотворил, он так и не смог одолеть. Флориан не поддался искушению плоти, но пока ещё не осознал, что в мире есть много иного, что может отвратить его сердце от задуманного.
Тогда он понял, что испытание его силы на демонах Ора Ламэ, не закончено, меч Золкана не закалён и ещё может сломаться.
Он открыл было рот, чтобы обратиться к убитой горем Сирене, но не знал, что сказать в столь ответственный момент. А когда заговорил, то обрёк себя на проклятие, ибо то, что он сказал, было:
— Не плачь, моя госпожа, быть может, есть в этом мире не только Закон, но и прощение.
Флориан отвернулся на запад, чтобы скрыть чувство, сокрушившее ледяную стену, которую так долго возводил вокруг его сердца и души Ясус Фиемм. И тогда он увидел нечто, от чего у него перехватило дыхание.
Отовсюду, с полей и ферм уходили люди: на лошадях и гружёных повозках, погоняя перед собой стайки гусей, прихватив всё, что моги унести на своих спинах.
И направлялись они не к городу, вереницы людей тянулись на восток, прочь от далёкого моря, будто с самого начала знали, что тому, кто придёт с намерением вернуть эти земли Закону, не хватит на это решимости.
Он хотел крикнуть им, сказать, что бежать нет нужды, что он очистил город и замок от зла, но, стоило ему открыть рот, как он обнаружил, что не может вымолвить ни слова.
И когда Флориан снова повернулся на запад, он увидел, что высокие серые волны уже начали пожирать землю, которую холодное тёмное море вверило на время человеку.
Сэнди Митчелл Тильянская крыса
Это был один из тех мариенбургских туманов, когда погода, не в силах определиться, пора ли начинаться зиме, чередует то заморозки, то солнце с дождём. На закате, когда основательно подмораживает — так что лужи трещат под ногами прохожих — в каналах, которые, подобно венам, проходят по городу, занимается дымка.
Она образуется всегда неспешно, в виде ровной и спокойной пелены над поверхностью воды, такой, что кажется, будто толкающиеся на каналах морские и речные суда плывут по облакам, а сотни мостов, которые, словно ремни, стягивают друг с другом островки Рейкмута, висят в воздухе без какой-либо поддержки. Лёгкий бриз нагоняет рябь, вылепливая из водных испарений замысловатые фигуры, которые пропадают из виду, стоит на них взглянуть. Когда ветер крепчает, туман начинает бурлить, обвиваясь вокруг опор причалов, и поднимается всё выше, пока, наконец, не разливается лениво по улицам, словно призрак самой реки.
И как только это происходит, город преображается. Идёшь по улице, и ты сам, будто привидение, накрытое погребальным саваном. Факела горят неровно, свет их пожирает удушающая серая завеса; голоса стоящих рядом людей становятся приглушёнными, слова как будто жмутся поближе к говорящему.
Ничто из этого, впрочем, не трогало Баттермира Уорбла, который, уютно устроившись в своём любимом уголке, в «Переднике Эсмеральды», пивнушке полуросликов на окраине эльфийского квартала, настойчиво перебирал меню. Самой большой в его жизни проблемой на тот момент был выбор между двумя видами десерта: суфле из грецких орехов или вишен бретоннез. Так что, когда с грохотом распахнулась входная дверь, и на пороге робко замаячили грядущие неприятности, он не сразу заметил её.
Конечно же, в тот момент ничто не предвещало проблем, по крайней мере, на обывательский взгляд, но у Уорбла на неприятности был нюх, и, когда женщина закрыла за собой дверь, оборвав щупальце тумана, прокравшееся за ней в зал, он поднял глаза, чтобы поглядеть, что за шум.
В гостье не было ничего очевидно заметного, за что Уорлб мог бы зацепиться, кроме, пожалуй, внезапного дурного предчувствия. В «Переднике» можно было часто увидеть эльфов: здешняя кухня очень недурна, да и само заведение располагалось недалеко от их части города. В таверне уже сидели, неуклюже уткнувшись коленями в полуросликовские столики, несколько представителей этого народа. Женщина стояла у двери и торопливо оглядывала зал, как будто искала кого-то, и Уорбл решил, что она пришла встретиться с друзьями.
Но он кишками почувствовал, что ошибается и, когда их взгляды пересеклись, и она направилась через зал прямо к нему, он ничуть не удивился.
В вечерние часы в «Переднике» всегда было много народа, так что пока гостья проталкивалась к столику, Уорблу хватило времени, чтобы основательно её рассмотреть. Одежда на ней была качественная, но непримечательная: зелёный шерстяной жакет, узкие брюки того же цвета и чёрный кожаный табард; крепкие, испачканные грязью сапоги и тяжёлый чёрный плащ. Заострённые уши, зелёные глаза — обычная эльфийская внешность; Уорбла удивили лишь её волосы: они густыми кудрями ниспадали ей на плечи, а цветом были, как новенький, только что отчеканенный медный пенни. Рыжие почти не встречались среди эльфов; Уорбл точно ни одного не видел, а, как говорят в народе, если нет в Мариенбурге, значит нигде нет.
— Господин Уорбл?
Голос у неё был контральто: низкий, тёплый, будто густой сироп.
Полурослик кивнул и предложил присесть. Даже так гостья была значительно выше него, но теперь, он хотя бы мог говорить с ней, не заламывая головы.
— Просто Сэм, — сказал он. — Баттермиром меня зовёт только матушка, и это её личное изобретение.
— Сэм, — произнесла она. Слушать её, что тонуть в мягком шоколаде. — Мне нужна помощь.
— Всем нужна, — ответил он, раздумывая над суфле. — В таком мире живём.
— Да, особенно, если ты из Фейсс Мабдон, — горько сказала эльфийка.
Уорбл махнул было рукой, чтобы подозвать официантку, но, услышав её слова, замешкался. Он поднял голову и посмотрел гостье прямо в глаза. Он уже видел нескольких беженцев в лохмотьях, которые добрались до Пустоши пару месяцев назад, торговцы подобрали их где-то посреди океана. Какие бы вести они не принесли, те неизбежно перевирались, распространяясь от улицы к улице, но он был уверен, что, если согласится выслушать гостью, то узнает нечто такое, от чего ему станет не до еды.
— Продолжайте, — наконец сказал он, когда любопытство одержало верх над его более материальными аппетитами.
Она помолчала немного, собираясь с мыслями.
Гостью звали Астра, и рассказ её во многом, сходился с тем, что Уорбл уже слышал то тут, то там. Давно было известно о том, что тёмные эльфы вторглись на северные острова эльфийского королевства, и большая часть населения Фейсс Мабдон сгинула в море, спасаясь от марширующих по улицам вражеских солдат. Однако к чему полурослик точно был не готов, так к историям о зверствах, которые чинили захватчики. Для несчастных беженцев верная смерть в водах океана представлялась перспективой неизмеримо более привлекательной. Уорбл оказался прав — аппетит у него пропал.
— А где же в вашей истории вы сами? — спросил он, когда эльфийка окончила рассказ. — С вами, по-видимому, всё в порядке.
— Меня там не было. — Её глаза сверкнули, всверливаясь в глаза Сэма яркими, холодными изумрудами. — Я находилась в Люстрии по торговым делам. А когда вернулась… — Астра сделала паузу. — Там, где стоял город, теперь дым от пожарищ. Я лишь надеюсь, что моя семья нашла лёгкую смерть в океанских волнах, а не…
— Сочувствую. — Уорбл кивнул. — И всё же не понимаю, зачем вы пришли ко мне.
— Из всех наших семейных реликвий осталась лишь одна. Небольшая статуэтка в виде крысы. Сама по себе она ничего не стоит, но для меня — бесценна. — Гостья понизила голос. — Я брала её с собой в Люстрию. Но, когда мы прибыли сюда, её… Её украли.
Голос эльфийки дрогнул, и Уорбл машинально погладил её по руке.
— Не везёт, так не везёт, — сказал он.
Астра шмыгнула носом и попыталась выдавить улыбку.
— Я поспрашивала у людей, и мне сказали идти к Сэму Уорблу. Если кто в Мариенбурге и сможет найти её, так только вы.
Полурослик неспешно кивнул.
— Сделаю всё, что смогу, — сказал он. — Но ничего не обещаю. У нас большой город. К тому же мои услуги обходятся недёшево.
— Я заплачу́.
На её лице засверкала самая настоящая улыбка, яркая, ослепительная, как луч солнца, прилетевший с моря ясным зиними утром.
— Я беру по тридцать в день, плюс дополнительные расходы, — заявил Сэм.
Он думал, что Астра будет торговаться, но она лишь кивнула, достала кошель таких размеров, что не пролез бы в глотку даже троллю, и принялась отсчитывать монеты. Лишившись тридцати крон, причитающихся Уорблу, он практически не полегчал.
— У вас, должно быть, неплохо идут дела.
— Вполне. Когда вы можете начать?
— Уже, — Сэм отодвинул от себя пустую тарелку. — Как мне вас найти?
— В «Парящем Лебеде». Знаете, где это?
Полурослик знал каждый постоялый двор в Мариенбурге и просто кивнул.
— Спросите Астру.
— Это там вы потеряли статуэтку?
— Да. Я весь день была на рынке, а когда вернулась, всё в номере было перевёрнуто.
— Неудивительно, — заметил Уорбл. — Если у кого-то в городе так хорошо идут дела, слухи об этом разносятся быстро. Пропало ещё что-нибудь?
— Нет, — покачала головой Астра. — Только статуэтка. К счастью деньги в тот день были при мне.
— Вы можете её описать? — спросил Сэм.
На секунду эльфийка задумалась.
— Статуэтка крысы, примерно восемнадцати дюймов в высоту, — Астра подняла руку над столом, показывая размер. — Отлита целиком из латуни, так что весит порядочно. Крыса в броне и с мечом, стоит на задних лапах, на куске красного кварца, впившись когтями в камень, чтобы удержаться на месте. — Её глаза помутнели, в голос закрались мечтательные нотки. — Отец привёз её из Тилии задолго до моего рождения. Я частенько играла с ней, когда была маленькой. Она казалась мне забавной.
Уорбл кивнул. Шансов было немного, но он готов был сделать всё, что мог.
На следующий день он с энтузиазмом взялся за дело, но, как и ожидал, отработал впустую. У его приятелей перекупщиков было пусто: Сэм пересмотрел столько латунных грызунов, что их хватило бы на целую канализацию, но ни у одного не было подставки из красного кварца. Ближе всего он подобрался к статуэтке у Старика Харальда, потрёпанного жизнью человека непонятного возраста, который держал антикварную лавку у самых Рыбачьих ступеней. Если ты вознамерился найти её, нужно было заранее знать, куда идёшь, ведь в тесном переплетении улочек и переулков легко сбиться с пути, а порой чудилось, что этого места и вовсе нет.
— Тоже её ищешь, верно? — спросил он, когда Уорбл, кажется, уже в двухтысячный раз закончил описывать крысу.
Глаза Харальда блеснули голубым в пропахшем плесенью магазине, отразив пламя свечей, которые владелец расставил беспорядочно среди развалившихся куч товара, и на мгновение нетрудно было поверить уличным байкам о странных магических артефактах, который иногда попадали к нему в руки. Был почти полдень, но туман на улице стоял небывалый; день только тем и отличался, что Уорбл шагал по улицам не в синячно-фиолетовой дымке, как прошлым вечером, в небольшом пузыре молочного цвета. Он задрал голову и посмотрел человеку в глаза.
— Кто ещё спрашивал?
Харальд пожал плечами и убрал от лица прядь сальных седых волос.
— Сэм, ты же меня знаешь. Возраст уже не тот, постоянно всё забываю. — Он шмыгнул носом, и капелька, которая, как предполагал Сэм, была уже готова сделать свой рывок к свободе, втянулась обратно в ноздрю. — Дела идут неважно. Может, если бы голова не была постоянно занята разными…
— Да, конечно.
Полурослик вынул из кошеля пару крон и лениво бросил их на крышку стоящего неподалёку сундучка. Затем неспешной походкой направился поглядеть на изъеденную ржавчиной астролябию, которая, поскрипывая на своих ножках, показывала созвездия, каких никогда не увидишь в небесах над Мариенбургом. Когда он обернулся, Харальд стоял ровно там же, однако монеты исчезли.
— Важный господин, — кивая себе самому, сказал торговец. — Одет хорошо, если понимаешь, о чём я.
Значит, невероятно дорого; Харальд оценивал качество вещей исключительно по такой шкале.
— Можешь его описать? — спросил Уорбл.
Харальд кивнул и поскрёб пальцами по подбородку, отчего щетина на нём громко и неприятно зашуршала.
— Довольно невысокий. Я бы сказал, примерно на голову ниже среднего. — Низкий для человека, но всё равно высокий для полурослика; в своём воображении Сэм подправил картинку. — И полный. Я ещё тогда подумал, вот уж человек не стесняется наслаждаться прелестями жизни. Может быть, даже слишком, если понимаешь о чём я. Категорически полный, я бы сказал.
Уорбл поразмыслил над сказанным. Червячок беспокойства, завозившийся в нём с тех самых пор, как он выслушал рассказ Астры, снова начал пробивать себе путь наверх. Что-то в её истории не сходилось. Тогда он отогнал от себя эту мысль и с радостью взял деньги, но осадок остался. Если ею и впрямь заинтересовалась Гильдия, о которой не принято говорить вслух, зачем было переворачивать её номер, если деньги она носила при себе? Кроме того, хозяева «Лебедя» отстёгивали приличные суммы, чтобы их постояльцы были избавлены от подобного рода неудобств.
Конечно, это могло бы объяснить, кем был тот толстяк; ведь если кто-то промышлял на территории, которую крышует Гильдия, они непременно захотели бы сделать выскочке строгий выговор. Хотя на «наёмного ножа» он не тянул, иначе Харальд сказал бы, или, скорее всего, от страха вообще не стал бы упоминать о нём. К тому же у них имелись методы более эффективные, чем отслеживание вора по сбыту краденного.
Ну, незнакомец и незнакомец. Сэм решил дать этой информации потомиться немного и покипеть, а позже посмотреть, что всплывёт на поверхности.
— Это всё? — спросил он.
Харальд кивнул:
— Я говорил только с ним, а коротышка так и не произнёс ни слова.
— Какой ещё коротышка?
Хозяин магазина на мгновение замешкался, явно препираясь сам с собой и раздумывая, не придержать ли ему эту информацию, чтобы выудить ещё денег, но после хорошего, пристального взгляда от полурослика, он решил этого не делать.
— Я его не видел толком, и это чистейшая правда. Зашли они вместе, но говорил только толстяк. Коротышка просто стоял позади него, в тени. — Голос Харальда зазвенел нотками отчаянной искренности. — Ты ведь знаешь, глаза у меня уже не те, что прежде.
— Знаю. — Сэм сочувственно кивнул. — Ты сказал, что он был невысок. Может, как полурослик?
— Возможно. Или ребёнок.
— Или гном?
Харальд покачал головой.
— Бороду я бы заметил.
— Ладно, — Уорлб всё же катнул торговцу ещё одну монетку — пойдёт в дополнительные расходы — Астра может себе позволить. — Если они вернутся, ты знаешь, где меня найти.
От остальных его стукачей помощи было мало, хотя нескольких толстяк тоже навещал. Никто к описанию Харальда ничего не добавил, кроме того, что незнакомец прилично платил за информацию, также никто кроме Харальда не видел его крохотного приятеля, но это ни о чём не говорило: они могли разделиться, чтобы обойти больше мест, или карлик мог остаться снаружи и следить за дверью. Туман был густой, хоть кусками нарезай, и на расстоянии ярда уже ничего не увидишь.
Уорбл стал чаще оглядываться и держался середины оживлённых улиц. Он готов был спорить, что к этому времени они уже услышали, что Сэм Уорбл тоже охотится за крысой. Это давало им преимущество — в городе он был известной фигурой, они же — незнакомцами. Если им будет нужно, они быстро отыщут Сэма, тогда как у него не было даже имён.
Что ж, тогда и смысла волноваться нет. Просто придётся подождать, пока они сделают первый шаг, а пока можно будет проверить пару источников, к которым у них не было доступа.
Гил Роланд был его любимым капитаном городской стражи. Необычайно честный человек для своего поста, впрочем, не в ущерб для эффективной работы. Ему нравилось общаться с людьми непонятных профессий, такими как Уорбл, который был ему очень обязан, и восстанавливать душевное равновесие жидкими субстанциями. Таверна «Слепой глаз» располагалась как раз напротив штаба городской стражи и неизменно собирала большую толпу завсегдатаев, состоящую, в более или менее равных пропорциях, из свободных от дежурства стражников и мелких жуликов.
В пивной было темно и накурено, всё, как любят здешние посетители, и постепенно в этой весёлой атмосфере к Уорблу начало возвращаться душевное равновесие. Он пробрался через лес ног к столику, за которым обычно сидел Гил, поставил на него пару кружек. Стражник взял ту, что ближе, и, пока полурослик с трудом карабкался на стоящую напротив скамью, сделал несколько больших глотков.
— Спасибо, Сэм. — Гил рыгнул. — Сколько лет, сколько зим. Чем промышляешь?
— Ничем таким, капитан, о чём хотел бы ставить вас в известность.
— Ничего не меняется. — Стражник рассмеялся. — Тогда чего тебе нужно?
— Я просто подумал, что самое время повидать старого друга. Так сказать, выразить благодарность за отличную работу, которую вы и ваши ребята проделываете, чтобы честным горожанам было спокойней спать.
— Да, как же… — Капитан снова выпил. — Серьёзно, Сэм, если у тебя неприятности…
— Ничего такого, с чем бы я не справился, — перебил его Уорбл. — По крайней мере, я так думаю.
В памяти полурослика всплыл толстяк и его приятель, и он машинально потянулся рукой к кинжалу. Гил заметил это движение, но ничего не сказал, лишь между его бровями прочертились тоненькие складки. Его раскрасневшееся лицо медленно придвинулось вперёд, туловище, в основательно поизносившемся кожаном форменном камзоле, наклонилось и легло на стол. Эфес меча тихо звякнул об потрёпанную столешницу.
— Тогда в чём дело? — спросил он, понизив голос.
— Нужно немного информации, — ответил Уорбл. — Что-то замышляется…
— Что-то, о чём я должен знать?
— Не уверен. Может, ты мне расскажешь…
Гил расслабился. Он понимал, что всей истории не услышит, но от недостатка ума он не страдал. Со временем, если будет нужно, сам всё узнает.
— Меня наняли, чтобы отыскать одну украденную вещицу, — сообщил ему Уорбл. — Но что-то настораживает в этой истории. К тому же за вещью охотится кто-то ещё… — Гил, не перебивая, кивнул, и Уорбл стал понимать, почему он так хорошо справлялся на службе. — Мне просто нужно узнать, не было ли недавно проблем в «Парящем лебеде».
— В «Лебеде»? — капитан покачал головой. — Надо быть психом, чтобы красть оттуда.
— Я знаю. И каждый домушник в Мариенбурге знает. — Уорбл замолчал. — Вот только другие заинтересованные стороны не из нашего города. И наш предполагаемый вор, возможно, тоже.
— Из гавани мы пока никого не вылавливали. — Гил выглядел задумчиво, отвечая на этот очевидный, пусть и незаданный, вопрос. — И с тех пор, как поднялся туман, из города тоже никто не выезжал.
Ну, разумеется. Стражники, конечно же, закрыли ворота, а вверх по реке при такой погоде не решился бы подниматься ни один шкипер. Уорбл кивнул.
— И о проблемах в «Лебеде» ты тоже ничего не слышал.
— Всё верно. Не слышал ничего.
Ударение на предпоследнем слове было настолько лёгким, что его почти не было слышно, но оттого оно становилось ещё более красноречивым. Капитан одним глотком прикончил выпивку.
— А что о толстяке? Хорошо одет, хорошо платит, за ним ещё таскается то ли ребёнок, то ли полурослик.
— Ничего не приходит на ум, — покачал головой капитан. — Но это большой город, Сэм, и мы не можем быть повсюду. — Гил замялся. — Постарайся это запомнить.
После разговора с официальным представителем закона, пора было подойти к проблеме с другого конца. И уже полчаса спустя, Сэм очутился в подсобном помещении у торговки кожами в богатом районе, неподалёку от южных доков. Запах дублёных шкур был повсюду, он насквозь пропитал каменную кладку, поднимался от сваленных в кучи кож и от полок, заполненных готовым товаром. Полурослик взял одну из курток, та была мягкой, как мариенбургский туман, и чёрной, как душа гоблина.
— Размер твой, Сэм, примерь.
Он положил её на место и обернулся.
— Очень уж дорого, — заметил полурослик.
Лизетт спрятала стилет обратно под рукав и улыбнулась; в темноте обнажился белый полумесяц её зубов. Из платьев она предпочитала чёрные — те сочетались с цветом её волос и с тускло освещёнными углами.
— Зачем пожаловал? — спросила она.
В полутьме её глаза резко и хищно сверкнули оранжевым. На улицах с ней тоже приключалось немало историй, вот только рассказывать их было некому.
— За информацией, — ответил Уорбл. Женщина шагнула вперёд и, сузив глаза, посмотрела на него.
— Покупаешь или продаешь?
— Может быть, обменяемся?
Лизетт церемонно уселась на тюк коровьих шкур, закинув ногу на ногу, и наклонилось вперёд; лица собеседников оказались на одном уровне.
— Я слушаю, — сказал она наконец.
— Происходит что-то такое, что мне не нравится.
— Это твои проблемы.
Её голос был ровным, без каких-либо интонаций. От того, как она разваривала, Уорбла всего пробирал холодок. Сэм попытался подстроиться под её тон, но полурослики к такому не приспособлены.
— Может, не только мои. Ты ведь знаешь людей, которые… имеют интерес в «Парящем лебеде»?
— Я не обсуждаю своих деловых партнёров.
Это Сэм и так знал. Он не был до конца уверен, состояла ли она в Гильдии и занимала ли место в верхушке, как он подозревал. Однако опыт подсказывал: всё, что он скажет ей, станет известно им.
— Я слышал, что одного из постояльцев на днях обнесли.
Сэм попал в яблочко. Женщина чуть заметно прищурилась.
— Кто тебе сказал?
— Постоялец. Меня наняли отыскать пропавшую вещь.
— Я спрошу об этом. Что-нибудь ещё?
— Толстяк. Он тоже охотится за украденным. Как мне сказали, постоянно таскается с ребёнком или с полуросликом. Один из твоих… агентов?
— Нет.
От лёгкого покачивания головы по её волосам заструились отблески света. Неожиданно прямой ответ на мгновение сбил Уорбла с толку; он ещё не видел её такой взволнованной. Одно только это уже доказывало, что она говорит правду, и что Гильдия и впрямь не имеет к истории никакого отношения.
Кажется, теперь ему должно было стать легче, но почему-то не стало. Сэм никак не мог перестать думать о том, кто же был настолько глуп или настолько силён, чтобы не бояться выступить против Гильдии.
* * *
Не успел Сэм завернуть за угол на Кожевническую аллею, как из тумана, будто корабль на полном ходу, выплыл толстяк. От неожиданности полурослик развернулся на месте, и как раз вовремя, потому что за ним на аллею проскользнула невысокая фигура с ножом. На коротышке была широкая шляпа со свободно свисающими полями и длинным пером, которая отлично скрывала его лицо, и бархатный костюм с торчащим в разные стороны кружевом. Опешивший Уорбл не сразу заметил, что голова со шляпой доставала ему примерно до груди. Он вытянул оружие и попятился к ближайшей стене.
— Ладно, — произнёс он. — Кто первый? Шарманщик или обезьянка?
Толстяк к изумлению Сэма разразился оглушительным булькающим смехом, звучало так, будто кто-то выливал в воду полведра сиропа.
— Силы небесные, господин Уорбл, а вы и впрямь отважный малый. Ваша репутация нисколько не преувеличена. Хар-хар-хар!
— Рад слышать, — ответил полурослик, не опуская клинка.
Стоящая справа фигура издала нервный пронзительный смешок. Уорбл сместил вес, приготовившись отвесить коротышке пинка в челюсть. Если он разделается с ним достаточно быстро…
— Леппо, дружище, убери это. — Толстяк снова расхохотался и погладил своего спутника по голове. — Так ты испортишь господину Уорблу всё пищеварение, а нам этого никак нельзя допустить.
Коротышка энергично закивал, снова похихикал себе под нос и убрал оружие в ножны. Сэм помешкал немного, затем убрал своё. Он был уверен, что, если придётся, он уложит этих клоунов.
— Так-то лучше. Хар-хар-хар. — Толстяк протянул руку в бархатной перчатке, и Уорбл осторожно пожал её. Ощущение было, как будто у него вместо ладони небольшая подушечка. — Позвольте представиться. Эразм Феррара, видный антиквар, если не сказать заметный. Хар-хар-хар. Нам с партнёром не терпелось свести с вами знакомство.
— Взаимно.
Феррара кивнул и принялся лить мёд дальше:
— Ну, конечно, дорогой мой, конечно. Такой прозорливый и изобретательный полурослик, как вы, должно быть, с самого начала знал о том, что мы тоже интересуемся этим грызуном. Быть может, даже с самого нашего прибытия в город.
— Возможно, — сказал Сэм. Ему не нравился этот человек, от него исходила почти ощутимая атмосфера порочности: от изысканно уложенных волос, до тонкой вышивки на растянутой жирным телом рубашке. — И, возможно, вы хотели бы перейти к делу?
Сэм тут же пожалел о сказанном, ведь ему пришлось переждать очередной взрыв булькающего смеха, которому традиционно вторило хихиканье его низкорослого компаньона.
— Ох, клянусь молотом Зигмара, вы очень умный малый, что ни говори. Вы, сэр, деловой полурослик, и это мне по душе. Вокруг да около не ходите, господин Уорбл, сразу к делу, сэр, сразу к делу. Хар-хар-хар!
Сэм начал подумывать, не пустить ли ему в дело свой кинжал.
— То самое дело, господин Уорбл, в том, что я хотел бы воспользоваться вашими услугами.
— У меня уже есть клиент, — возразил полурослик.
— Безусловно, дорогой мой, безусловно, есть, — Феррара кивнул. — Конечно же, это наша очаровательная Астра. И, конечно, она вам наплела с три короба.
— Я не вправе обсуждать своих клиентов и их дела, — сказал Уорбл.
Феррара зафыркал, словно кастрюля, у которой через крышку вот-вот полезет пена.
— Ну, разумеется, дорогой. Вы полурослик принципиальный, и я этим восхищаюсь, поверьте. Но, может статься, что наши интересы совпадают. Она не сказала вам, сколько стоит этот грызун?
— Для неё — очень много, — ответил Сэм.
Это они уже наверняка знают. Феррара кивнул.
— А что если я предложу вам разделить добычу, если крыса попадёт к вам в руки прежде, чем наша ненаглядная Астра снова вас найдёт?
— Что мне с половины латунной статуэтки? — спросил Сэм.
Толстяк затряс головой, и от смеха из-под его век полезли слёзы.
— Латунь, дорогой мой. Она так вам и сказала? Латунь?
Он поперхнулся от переполнявшего его веселья, и ещё долго не мог обрести дар речи.
— Может быть, расскажете, что вас так рассмешило? — рявкнул Сэм. Эта парочка начинала порядком его доставать. — Из чего же, по-вашему, она сделана?
— Ну конечно из золота, дорогой мой, из чистого золота. — Феррара наконец смог взять себя в руки. — Эта фигурка стоит целого состояния.
И внезапно прояснилось очень много вещей.
— Расскажите о ней.
— С удовольствием, дорогой сэр, с удовольствием. — Феррара приумолк, чтобы перевести дух. — Но предложить я вам могу лишь треть. Иначе бедняга Леппо очень расстроится.
Коротышка обнажил зубы и согласно прошипел.
— Справедливо. — Уорбл кивнул.
— Статуэтку нашли на Гнилых топях Тилии, близ города Миральяно примерно четыреста лет назад. К несчастью, какие-то злодеи украли её прежде, чем удалось выяснить её происхождение. Несколько веков никто не знал, где она находится.
— До сих пор.
— Верно, дорогой сэр, всё верно. Точнее, я наткнулся на упоминание о ней пятнадцать лет назад в старых рукописях Тобаро. Не стану утомлять вас подробностями, хар-хар-хар, достаточно будет сказать лишь, что с тех пор я без устали преследовал её от одного города к другому по всему известному нам миру. И теперь, по всему, крыса всплыла здесь, в Мариенбурге.
— Изумительно, — проворчал Уорбл. — И где же в вашей истории Астра?
— Ну как же, дорогой мой, в точности там, где вы бы её и ожидали. — Феррара снова рассмеялся. — Мы с моим юным партнёром далеко не единственные, кто разыскивает этого неуловимого грызуна. Если бы не этот неожиданный туман, к этому времени вы бы уже заметили, как город буквально кишит нашими конкурентами.
— Понимаю.
Уорбл медленно кивнул.
— Ну, разумеется, дорогой сэр, разумеется. Очевидно, мы дали вам богатую пищу для размышлений. — Феррара развернулся и взял за руку своего крошечного друга. — Мы ещё переговорим, сэр — когда вы найдёте время расставить свои приоритеты. Пойдём, Леппо. Думаю, пришла пора подкрепить своё «внутреннее я».
Они скрылись так же быстро, как и появились, оставив за собой лишь вихри тумана. Затем раздался короткий взрыв знакомого липкого смеха и через мгновение затих где-то возле Сапожницкой площади.
Уорбл неспешно развернулся и, погружённый в раздумья, направился обратно в «Передник Эсмеральды».
Заходя в любимую пивную, он чувствовал, что возвращается домой, что в некотором смысле было правдой, ведь за последние несколько лет он провел здесь много времени и знал каждую трещинку на здешних столешницах. Уорбл опустился в своё любимое кресло с глубоким удовлетворённым вздохом; просто сидеть за столиком, доставая ногами до пола, и смотреть поверх него, не подкладывая подушек — такой роскоши большинству людей не понять. Он устало помахал рукой, спрашивая меню.
— Вы, верно ищете, статуэтку крысы, ага?
Уорбл подскочил и, опрокинув кресло, отпрыгнул в сторону. В неожиданно наступившей тишине упавшая мебель, кажется, прогрохотала на весь зал. Прежде чем уткнуться глазами в пряжку возвышающегося позади него великана, смущённый Сэм поймал на себе немало вопросительных взглядов. Впрочем, уже через секунду посетители продолжили беседовать, как ни в чём не бывало.
— Простите, я вас напугал?
— Немного, — проворчал Сэм, пряча кинжал. Когда он лучше рассмотрел собеседника, конечно же, оказалось, что это никакой не великан, а просто очень высокий человек. Акцент и телосложение говорили о том, что перед ним норс, должно быть, с одного из торговых судов, которые стояли в гавани. — Что вам известно о крысе?
— Я знаю, у кого она. — Незнакомец оскалился. — И кому она нужна. Скажи госпоже, чтобы она встретилась со мной на отмели — она знает, где это.
— Ясно. — Уорбл медленно кивнул. — И что, это всё? Никаких требований? Угроз?
— Какой в них толк? — Ухмылка растянулась ещё шире. — Покупает или она, или толстяк. Всё по-честному, ага?
— Ага.
К его превеликому неудивлению в номере Астры не было ни следа кражи. Как и все помещения в этой гостинице, комната была чиста, вместительна и прекрасно обставлена; Уорбл мог бы неделю прожить на те деньги, что здесь брали за одну ночь. Астра встретила полурослика тем же напускным волнением, каким обманула его вчера, и которое теперь казалось совершенно банальным и бессмысленным фарсом.
— Ну, что? — затаив дыхание, спросила она. — Она у вас?
— Пока нет. — Уорбл замялся. — Но есть наводка на человека, у которого она находится.
— Кто он?
Астра схватила полурослика за руку, её пальцы больно впились ему в мышцы. Сэм высвободился и сделал шаг назад.
— Минутку, — сказал он. — Сначала я хочу спросить вас.
— О чём же?
С видимым усилием она взяла себя в руки и присела на кровать. Теперь, когда их головы оказались на одном уровне, Уорбл увидел, глаза эльфийки наивны и широко открыты.
— Послушайте, простите мне мою эмоциональность. Но вы же знаете, как статуэтка дорога мне…
— И не вам одной, — вставил Уорбл. — Я тут побеседовал с толстяком…
Она обнажила зубы и зашипела, словно рассерженная кошка. Перепуганный полурослик отступил ещё на шаг.
— Что он вам наговорил?
— Что статуэтка из чистого золота, — ответил Сэм. Отступать было некуда, он увяз слишком глубоко. — И что вы никогда не держали её в руках.
— Он лжёт. Вы же сами понимаете.
Астра силилась совладать с собой. Говорила она вежливо, но при этом её пальцы дёргались так, будто она уже рвала его кишки.
— У меня возникала такая мысль, — признал Сэм. — Однако и вы лгали. Эта гостиница под защитой, и никто здесь не ворует. Но вы ведь не могли об этом знать, верно?
— Не могла. Вы правы. — Астра замешкалась. — Крыса на самом деле очень ценная. Не так, как описал Феррара, но для коллекционера она стоит целого состояния. У нас у обоих есть люди в Тилии, которые отвалят за неё немалые деньги.
— Продолжайте, — сказал Сэм. — Вы пока не объяснили, зачем обратились ко мне.
— Примерно полгода назад статуэтка всплыла в Норске. Владелец предложил мне и толстяку встретиться в Мариенбурге и поторговаться.
— Дайте-ка, угадаю. По пути с ним приключилось несчастье?
Астра кивнула.
— Поверите или нет, самое что ни на есть настоящее. Статуэтка пропала — капитан корабля думал, что это просто безделушка и отдал её одному из матросов, когда тот списался с корабля.
Уорбл обдумал сказанное. Всё сходилось, и всё же он не верил ни единому слову. Он неспешно кивнул.
— Думаете, я уже был у Феррары?
— Если бы он заполучил её, вы бы не ушли от него живым.
Вот этому Уорбл поверил. Пока что единственное, в чём он был убеждён, это в том, что с этим делом он больше не хотел иметь ничего общего.
— Ваш матрос связался со мной, — наконец произнёс он.
Астра напряглась. Её глаза впились в его лицо.
— Я слушаю.
— Не так быстро, — оборвал её Уорбл. — Вы же помните, я не работою бесплатно.
— Хорошо. — По сравнению с её голосом даже лежащий на лужах лёд казался не таким холодным. — Давайте обсудим. Сколько вы хотите?
— Восемь крон. Я же говорил, что беру на дополнительные расходы.
Любопытнейшая гамма эмоций пробежала по лицу эльфийки и остановилась на чём-то вроде самого настоящего удивления.
— Восемь крон.
Она выудила их из своего кошеля, будто добрая тётя, которая раздаёт детям конфеты.
— Вы занимательный малый, Сэм. Почему не хотите войти в долю?
— У нас был уговор, — ответил полурослик.
По крайней мере, он так думал. Однако радость от набитых карманов и мысли, что он никогда больше не увидит этих людей, улетучилась, стоило ему добраться до «Передника». Не успел Уорбл зайти в пивную, как из-за одного из столиков к нему подскочил Харальд и ловко перехватил его на пути к барной стойке.
— Это ты решил так пошутить? Обманываешь несчастного, ни в чём не повинного старика?
Бессвязно лепеча, он размахивал чем-то перед носом полурослика. Уорбл сумел выхватить предмет только с четвёртой или пятой попытки.
— Да что там у тебя!? — рявкнул он и принялся внимательно разглядывать то, что было в руке у Харальда.
Это оказалась одна из тех монет, что он выдал старику сегодня утром. На яркой желтоватой поверхности была проведена глубокая серебристая бороздка. Неожиданное озарение было подобно удару под дых.
— Ранальд всемогущий! Да это свинец!
— Точно! Фальшивка. И подумать только, после всего, что я для тебя сделал, когда…
— Заткнись, Харальд, — оборвал его Сэм.
Он рассыпал содержимое своего кошеля на ближайшем столике и дрожащими руками достал кинжал. От дурного предчувствия у полурослика засосало под ложечкой, он провёл лезвием по одной из монет.
— Свинец! Вот сука!
Монеты с грохотом покатились под стол, когда он принялся наотмашь бить по ним кинжалом, оставляя на столешнице сколы и царапины. Всё до одной были фальшивые. Через некоторое время Харальд перестал причитать и сочувственно похлопал Сэма по плечу.
— Дружище, нас просто развели. Смирись с этим.
— Нет. Ничего ещё не кончено. — Ярость жгучей волной захлестнула Сэма. — Я знаю, где её найти. — Он умолк и принялся считать до десяти, как частенько заставляла делать матушка. Не помогло. — Ты пока разыщи мне кое-кого.
Проследить за Астрой от «Лебедя» оказалось проще простого. Такого густого тумана, кажется, ещё никогда не было, и, когда опустился вечер, поблёкшие городские улицы превратились в расчерченные тенями фантомы. Уорбл подумал, что можно было бы идти незамеченным практически рядом с ней, впрочем, благодаря очень близкому знакомству со здешней географией нужно в этом не было. Так что он держался позади, шныряя через проходы между зданиями, о которых большинство местных жителей даже не подозревало, и сближаясь с объектом слежки примерно раз в минуту для того, чтобы удостовериться, что впереди шагает действительно Астра. Вскоре он почувствовал, как через повседневные городские ароматы, исходящие от разлагающихся отходов и дурной стряпни, пробивается солёный запах моря.
Песчаная отмель находилась в одной из самых северных частей города и выходила на океан. По мере того, как рос Мариенбург, торговля перебиралась выше по реке, к более широким и защищённым причалам, а старые, мелкие бухточки давно занесло илом. Теперь они мало кому были нужны: разве что рыбакам, выходящим в открытое море да горстке контрабандистов.
Когда разновеликая парочка вышла к пустырям, и признаков жилья стало меньше, Уорбл начал двигаться чуть осторожнее. Он несколько раз терял Астру из виду, но постукивание каблуков выдавало её местонахождение так же верно, как если бы она дула на ходу в туманный горн.
Хруст гальки под голыми ступнями полурослика был практически неслышен, но Сэм всё равно изо всех сил напрягал свой слух, ведь в тумане звуки разносились не туда, куда нужно, а стоящие вокруг заброшенные склады могли отбрасывать необычное эхо. Несколько раз Уорбл резко останавливался, уверенный, что слышит рядом чьи-то шаги, он вслушивался, пока разум не убеждал его в том, что это всего лишь звуки от поступи Астры, отдающиеся эхом от гнилых деревянных стен.
Внезапно он замер. Астра с кем-то разговаривала. Её не было видно за полуобвалившейся стеной, лишь через трещины пробивался свет фонаря. Голоса тихие, слов не разобрать, однако интонации были знакомы; Сэм сразу же узнал норскского моряка, с которым встречался в «Переднике».
Кажется, переговоры зашли в тупик. На мгновение разговор стал громче, затем оборвался на полуслове и закончился коротким вскриком.
У Сэма вспотели ладони, он тихо двинулся вперёд и почувствовал под ногой что-то тёплое и липкое. На старом причале уже никого не было, но полурослик слышал удаляющийся в ночи знакомый ритмичный топот каблуков. Моряк лежал рядом, от него шёл едва заметный пар. Сэм взял фонарь и, семеня короткими ногами, подбежал осмотреть его.
Одно взгляда хватило, чтобы понять, что это была плохая идея. Человек был самым решительным образом мёртв, а большая часть его внутренностей — беспорядочно разбросана на прибрежной гальке.
Фонарь выпал из руки Уорбла и разбился, а сам полурослик провёл пару незабываемых минут в попытках удержать в животе свой ужин. Затем он внимательно прислушался, стараясь уловить удаляющиеся шаги, и бросился вслед за убийцей.
Он быстро догнал её. Сэм ступал чуть слышно, топот Астры же становился громче с каждым шагом. Вдруг она остановилась.
Уорбл застыл на месте, уверенный, что она услышала его. Но он ошибся. Послышался её голос, и в какое-то мгновение он утонул в знакомом булькающем смехе.
Держась тени и испытывая странной чувство дежавю, полурослик снова двинулся вперёд. Лежащая перед ним местность постепенно открывалась ему.
Сначала показался свет: он был ярче, чем фонарь моряка, и разливался в тумане подобно нефтяному пятну на воде. Сэм медленно, шаг за шагом приближался к его источнику, и вскоре свечение вырисовало перед ним заброшенный склад, оно сочилось из дыр в дощатых стенах и крыше. Один из таких проёмов был примерно на уровне его головы. Уорбл прижался к гнилому дереву и стал наблюдать.
В помещении было грязно, но очень светло, из скоб на стенах торчали факела. Доски были разрисованы непонятными красно-коричневыми узорами, а в дальнем конце комнаты на возвышении стоял резной деревянный сундук. Свисающие с балок шнуры он поначалу принял за какие-то верёвки, но затем хорошенько к ним пригляделся; краска на стенах тоже была совсем не краской. На этот раз съеденное за ужином выиграло гонку и вырвалось на свободу прежде, чем он смог удержать его. Сэм вляпался как никогда глубоко.
На улицах давно ходили байки о тайном святилище Кхаина, укрытом где-то в городе, скептики, и Уорбл входил в их число, смеялись над абсурдностью такого предположения, но нет-нет да оглядывали тёмные углы от внезапно накатывающей тревоги. Теперь он понял, что эти нелепые слухи были правдой; вот только останется ли он в живых, чтобы рассказать кому-нибудь, в этом он сомневался. Очарованный ужасным зрелищем, он был не в силах оторваться от разыгрывающейся внутри драмы.
Астра и Феррара яростно спорили. Руки эльфийки были заняты статуэткой, и она не могла вытащить оружие. Толстяк стоял поодаль с взведённым арбалетом в руках, а его низкорослый компаньон осторожно двигался к Астре за крысой. Шляпы на нём уже не было, и Сэм разглядел длинные заострённые уши, украшенные пёстрыми ленточками.
При других обстоятельствах вид разодетого в пух и прах — да что говорить, просто умытого — снотлинга изумил бы Уорбла до глубины души, но сегодняшней ночью это казалось вполне нормальным.
— Поверьте, госпожа, у нас нет никакого желания убивать вас. По крайней мере, не здесь, хар-хар-хар, это было бы чрезвычайно неуместно, не правда ли? Но вы должны принять во внимание, что мы не можем позволить вам использовать этот камень против нас.
— Я выкупаюсь в твоей крови, Феррара. Твоя смерть станет вечной пыткой.
Слова с шипением слетали с её искривлённых от ярости губ, гнев душил её так, что речи было почти не разобрать. Феррара рассмеялся.
— Подумать только, дорогая моя Астра. Я и не подозревал, что вы так страстно во мне заинтересованы. — Толстяк, кривляясь, послал ей воздушный поцелуй. — А ещё говорят, что эльфийские ведьмы не умеют развлекаться.
Размахивая статуэткой, словно дубиной, Астра с яростным воем бросилась вперёд и ударила несчастного снотлинга в висок. С противным хрустом ломающейся кости юный любовник Феррары распластался на полу храма.
— Леппо!
С этим вскриком толстяк выстрелил, болт настиг эльфийку в прыжке. Её закрутило от удара, и, с торчащим из груди оперением, она, пошатываясь, направилась к алтарю. Феррара швырнул ей вслед своё оружие и подбежал к неподвижно лежащему снотлингу. Он с нежностью прижал к груди крохотное тельце и крупные, похожие на капли масла, слёзы покатились по его щекам.
— Ты убила его!
Астра не сказала ни слова. Раскачиваясь из стороны в сторону, словно пьяная, она шла к заветной цели. Когда до неё оставалось несколько шагов, она начала проговаривать какие-то слова, затем, ухватив статуэтку за голову, размахнулась ею, чтобы разбить красный камень о поверхность алтаря.
Теперь и Феррара нараспев произносил что-то, его лицо выражало чувство озлобленного ликования, а в воздухе тем временем сгущалась и потрескивала, подобно грозовому облаку, магическая энергия.
И тогда Уорбл уловил повсюду вокруг него звук шаркающих шагов и поспешил укрыться в тени. Перед ним неясно вырисовывались расплывчатые фигуры, бегущие к складу. Туман искажал их очертания, по крайней мере, Сэму хотелось так думать. Со стороны главного входа доносился звон оружия и бессвязные вскрики обречённых душ, сцепившихся в смертельной схватке. «Ну, разумеется,» — оцепенело подумал он, никто из них не рискнул бы заявиться в храм в одиночку.
Матушка Уорбл дураков не воспитывала — может быть, кроме Тинфанга, брата Сэма, но он был уже мёртв — поэтому, как только на берегу стало пусто, Сэм дал дёру. Слепой, панический страх гнал полурослика вперёд, он даже не обращал внимания на то, куда бежит, лишь бы подальше от склада. Неизвестно сколько времени прошло, прежде чем он, наконец, не уткнулся во что-то тёплое и выкрикивающее ругательства в его адрес.
— Сэм! Давай сюда!
Лизетт втащила его в боковую аллею за мгновение до того, как всё вокруг объяла ночь. Пробиваясь через пелену тумана, в темноте разлилось жуткое сверхъестественное свечение, раздался безумный вой, разрывающий самые основы рассудка.
— Что за чертовщина здесь творится? — спросил Сэм.
— Я подумала, что тебе понадобится помощь. — Лизетт достала небольшую фляжку; Сэм приложился к ней и обнаружил, что это был бретоннский бренди, напиток, которым стоило наслаждаться по более радостным случаям. — Я навела кое-какие справки. Твоя подружка соврала о грабеже в «Лебеде».
— Я знаю, — сказал Сэм. — Спасибо за выпивку.
— Будешь должен. В общем, я приказала проследить за ней и поспрашивала ещё. Она тёмный эльф.
— Это я тоже знаю. Кстати, вот там находится храм Кхаина.
— Неужели? — Её бровь дёрнулась. — Это многое объясняет.
Уорбл не стал спрашивать, что именно: если бы она хотела рассказать, сделала бы это сразу.
— История с крысой была просто для отвода глаз, — сказал полурослик. — Все охотились за подставкой, на которой она стояла. Это какой-то магический камень.
— Кровавик, — кивнула Лизетт. — С его помощью такие, как твоя подружка, могут призывать демонов. Что ещё?
— Кажется, толстяк знал, что это. И пытался помешать ей завладеть камнем.
— Само собой. В городе действует ещё одна секта. Мы о них не так много знаем, но они ничем не лучше. С культом Кхаина у них, кажется, какая-то застарелая вражда.
— Действовать им теперь доведётся не скоро, — заявил Сэм. — Они как раз рвут там друг друга на части.
Магическое свечение постепенно сошло на нет, уступив место более обыденным жёлто-красным оттенкам занимающегося пожара.
— Замечательно. Думаю, честь схватить их мы уступим капитану Роланду.
— Что?
Услышав топот приближающихся шагов, Уорбл обернулся, а когда посмотрел назад, женщины уже и след простыл.
— Сэм.
Через мгновение у входа в аллею появился Гил с отрядом стражников. Харальд стоял рядом с ними, держась за старенькую пику из своего магазина, и устало отдувался.
— Мы разминулись с тобой в «Лебеде». Что здесь происходит?
— Это длинная история. — Уобрл сделал ещё глоток бренди и с облегчением привалился к стене. — Ставлю тридцать свинцовых золотых, ты не поверишь ни единому слову.
Саймон Онсли Великий карнавал Пульга (не переведено)
Не переведено.
Дариус Хинкс Червоточина
Убийство, всегда ли это безусловно плохо?
Вопрос прозвучал так ясно в голове капитана Цельтера, что на мгновение он подумал, будто бы задал его вслух. Он оглянулся на затянутую дымом от свечей игровую комнату и с облегчением увидел, что даже если бы это и было так, то всё равно никто бы не обратил внимания. Настоятельница сидела в своём грязном кресле, разговаривая с озадаченно глядящим волкодавом, остальные гости развалились вокруг неё, находясь на разных стадиях опьянения.
Капитан положил руку на рукоять меча. Были, конечно, преступления и похуже чем убийство. Он посмотрел на свою тётку с насмешливым отвращением. Напудренный парик комично свисал на одну сторону её жирного лица с двойным подбородком, одежды были покрыты кусками пищи, пятнами вина и шерстью животных.
Старуха усмехнулась, открыв ряд смешных, плохо сидящих грубых протезов. Её глаза дико завращались
— Вы слышали о тех обезьянах из Нульна? — она произносила слова, соблюдая некий ритм, словно нараспев. — Инженеры Императора научили их держать в руках оружие и ходить в колоннах.
Капитан Цельтер покачал головой, сжав подлокотники своего стула с такой силой, что побелели костяшки.
Настоятельница поглаживала обожаемых ею волкодавов, пока говорила.
— Наши животные друзья гораздо умнее, чем думают люди. — Она махнула на освещённые окна и красочные фигуры, мелькающие на улице. Даже в это ночное время, улицы Альтдорфа были полны жизни. — Мой сосед, маркграф, частенько играет в шахматы против своих лошадей. Хотя, пожалуй, не против кобыл. — Она вытащила крошечный кусочек из ноги и с восторгом смотрела, как он впился в её руку. — А знаете ли вы, что клопы только кажутся безмолвными? На самом деле, они произносят много осмысленных вещей, только очень тихо.
Голова капитана Цельтера закружилась от смеси отвращения, безумия и алкоголя. Через несколько часов рассветёт и его полк отправится в Остланд. Но не страх поражения заставил его так напиться в эту ночь, отнюдь. На самом деле это был страх позора. Герцог Клатцкин выразился ясно: кредит может быть продлён только до этих пор, даже для благородных. Если капитан не отдаст свои долги чести в ближайшее время, то он будет разорён и изгнан из любимого полка. Желчь прилила к горлу. Пока эта лепечущая сумасшедшая сидела в своём кресле, разговаривая с животными и выставляя себя на посмешище, он находился на грани катастрофы. Почему она продолжает цепляться за жизнь, в то время как единственный её оставшийся родственник столь остро нуждается в наследстве?
Когда настоятельница с трудом поднялась со своего кресла, из складок её мантии выглянула пара хорьков с подозрением уставившихся на капитана.
— Ещё вина, — потребовала она. Но слуги уже давно ушли спать, поэтому она махнула мрачно глядевшему на неё племяннику: — Давай, — невнятно произнесла она, стараясь выглядеть более пьяной, чем была на самом деле, как почувствовал капитан. — Проводи меня до подвала.
Капитан облизал губы и улыбнулся. Это был он. Его шанс. Вдали от чужих взглядов, в глубоких подвалах старого дома настоятельницы, приключиться может всякое…старая летучая мышь пила всю ночь. Пожалуй, удар по голове можно будет легко объяснить.
Пока они в шахматном порядке шли по скрипящим, мрачным коридорам, капитан Цельтер с отвращением проходил мимо собак, пони и пузатых свиней. Эти животные унаследовали его прародину, пачкая ковры своей грязью и выскабливая древние дубовые панели когтями и копытами.
Настоятельница продолжала весело лепетать, показывая дорогу.
— Кролики в Аверланде научились рисовать портреты друг друга.
Она остановилась под холстом в золочёной оправе.
— Они перенимают все новейшие технологии, но их мастерство основывается на старой доброй draftsmanship.
Она остановилась и повернулась к своему племяннику.
— Draftsrabbitship?
Капитан что-то уклончиво проворчал и слегка подтолкнул тётку, направляя её в следующую дверь.
Масляные лампы погасили несколько часов назад, так что теперь освещение давал только тот светильник, что они захватили с собой. Слабый огонь мерцал над завалами из спящих зверей и грудами исковерканной мебели.
Когда они повернули за угол, то из темноты неожиданно вынырнуло рычащее лицо.
— Клянусь, богами! — воскликнул капитан. — Что это?
Настоятельница подняла свечу, чтобы получше осветить чучело головы, висевшее на стене. Это был огромный грызун с длинными зазубренными клыками и двумя горевшими в свете свечи рубинами вместо глаз. Она заметила, как её племянник удивлённо нахмурился.
— Вы, конечно, слышали рассказы о подлюдях?
Капитан выругался, досадуя на свою реакцию. Теперь, когда он рассмотрел её более ясно, он увидел, что это был просто гротеск из грубо сшитых частей различных животных.
— Ах да. Крысолюди, — его голос был абсолютно спокоен. — Конечно.
Настоятельница пропустила скрытый сарказм капитана мимо ушей, её налитые кровью глаза сверкали от возбуждения.
— Именно так. Жители Под-Империи.
Капитан Цельтер поднял брови.
Настоятельница стряхнула пыль с чучела и улыбнулась.
— Этот был великим полководцем, возможно даже величайшим. Его звали — Длинный Клык.
Капитан махнул рукой, предлагая идти дальше по коридору, надеясь сохранить самообладание и не прикончить свою тётку до того момента, как они достигнут подвала.
— Этот путь ведёт вниз?
Настоятельница кивнула и отправилась дальше по простому, неприкрашенному коридору, пока не остановилась перед грубо сколоченной дверью.
— Длинный Клык был легендой среди под-людей. Он был вооружён алебардой, вытесанной из волшебного камня, что делала его невероятно сильным. Он убил сотни, может тысячи таких как он, создавая своё собственное королевство, Под-Империю.
Древние каменные ступени ныряли во тьму.
— Это там? — голова капитана всё ещё кружилась от вина, но он уже чувствовал, как решимость покидает его. Действительно ли он мог стать убийцей? Всё-таки убить кого-то в пылу битвы это одно, но это…?
Настоятельница проигнорировала его вопрос, начав неловкий спуск по ступеням.
— На самом деле, Длинный Клык был слишком могучим, — она остановилась на нижней ступеньке, переводя дыхание. — Такая храбрость нехарактерна для под-людей. Его поступки были слишком необычны, слишком заметны.
Капитан решил отвлечь свою тётку вопросом, пока сам бы высмотрел подходящее случаю тупое оружие.
— Скажи мне Магдалена, каким же образом голова самой мощной крысы Старого Мира оказалась на твоей стене? Ты прикончила его?
Настоятельница насмешливо фыркнула в ответ.
— Не смешно. Я никогда не была в Под-Империи. Если бы это было не так, то я бы уже давно свихнулась.
Каптан покачал головой: Да неужели.
— Под-людьми правят тринадцать лживых, трусливых королей, — продолжала она, поднеся свечу к одной из бочек. — Они пришли в ужас от силы Длинного Клыка и поклялись извести его.
Капитан хмыкнул, демонстрируя, что всё ещё следит за ходом истории, хотя на самом деле уже нашёл средство покончить со своими проблемами. Он наткнулся на пустую бочку и теперь, стараясь не издавать лишнего шума, пытался извлечь доску из её стенок.
— Скавен военачальник отчаянно боролся. Он залил кровью подземелья, в отчаянной попытке победить, смертельной хваткой уцепившись в завоёванные территории. Под-Империя сотряслась от великой, кровопролитной войны, — настоятельница помолчала, а затем, не оборачиваясь, протянула руку. — Твой бокал, мой мальчик.
Капитан быстро отпрянул от разломанной бочки и передал свой пустой стакан. За спиной он держал выломанный кусок древесины.
Старуха налила ему вина и продолжила.
— Но чем сильнее боролся Длинный Клык, тем более уверенными в том, что он должен умереть, становились тринадцать царей. Они подняли такую огромную армию, какой прежде не видывала Под-Империя. Даже с пылающей алебардой Длинный Клык не мог повергнуть их всех. И, видя, что поражение неизбежно, один за другим, его генералы стали составлять против него заговор.
Капитан нахмурился, когда его пальцы судорожно впились в дерево. Оно было совершенно гнилым. Он выругался и позволил доске выскользнуть на пол.
— Когда казалось, что поражение неизбежно, в его берлогу вошёл покрытый серой шерстью, скрывавшийся под капюшоном, незнакомец, предложив ему последний шанс на победу. Утверждая, что он печально известный колдун — серый провидец Крадущийся Хвост предложил открыть Длинному Клыку мощный секрет: древнее проклятье, известное как червоточина. Такая магия легко бы могла повернуть вспять ход войны, но перед Длинным Клыком было поставлено одно условие: он должен был присягнуть на верность Серому провидцу. Военачальник должен был носить на шее железный медальон, на котором была бы выгравирована руна Хвоста, тем самым, давая понять, что он раб колдуна. Все смогут увидеть, что победа над тринадцатью королями была одержана только при помощи тёмной магнии Крадущегося Хвоста.
Настоятельница покачала головой, не обращая внимания на своего племянника, который вытащил меч и теперь внимательно изучал его рукоять.
— Длинный Клык ощетинился на идею совместно воспользоваться плодами его победы, но у него не было выбора: либо это, либо смерть. Поэтому военачальник неохотно поклялся носить железный медальон. Как только согласие вождя было получено, то Хвост произнёс заклинание: ярко вспыхнули руны и медальон вплавился в нагрудную броню Длинного Клыка. Затем, довольно кивнув, колдун передал древнее проклятье, покрыв сильнодействующей зелёной мазью оружие вождя.
Капитан поднял меч и шагнул к старухе, готовясь заткнуть её навсегда.
Между тем настоятельница продолжала свой рассказ.
— Когда Длинный Клык повёл свою армию в яростную контратаку, ядовитое оружие продемонстрировало свою мощь: мутирующая болезнь сразила врагов его, превратив их в раздутые мягкотелые комки. Военачальник одержал сокрушительную победу и, вступив под своды тронного зала тринадцати королей, потребовал от них встать на колени и склониться пред своим новым Императором.
Старуха снова покачала головой.
— И вот тогда снова появился Серый провидец Крадущийся Хвост. Он предложил тринадцати королям уничтожить Длинного Клыка — за определённую цену, конечно. Цари посмотрели на жалкие, съёжившиеся в страхе остатки своих армий и согласились, готовые заплатить любую цену, лишь бы избавиться от ненавистного Длинного Клыка. Колдун рассмеялся в ответ на их жалкие просьбы. Затем он взорвал медальон, вплавленный в нагрудную броню Длинного Клыка. Железный Медальон содержал в себе проклятие в его самом чистом, самом опасном виде. Военачальник взорвался в зелёном фейерверке, его тело разлетелось на множество кусков, его части оказались разбросаны по всему подземелью. Голова же попала в быстро текущие воды канализации.
Капитан попытался замахнуться мечом, но вдруг силы оставили его. Рука неожиданно налилась свинцовой тяжестью, став неподъёмной.
Настоятельница повернулась к нему лицом, не выказав ни малейшего удивления при виде обнажённого оружия. И кое-что ещё изменилось: все следы безумия исчезли из её взгляда. Она кивнула на бокал капитана.
— Червоточину видно в течение некоторого времени, прежде чем она растворится.
Меч выскользнул из руки капитана, с грохотом упав на пол, когда он посмотрел на свой полуизменённый напиток. Странные, зелёные огни, словно взвесь, блуждали в нём.
Его тётя сочувственно улыбнулась ему.
— Когда голову Длинного Клака нашёл докер, то быстро понял, что она была пропитана тёмной магией — правда всё же недостаточно быстро, чтобы избежать печальной судьбы. Голова была крайне заразна. Извлечь червоточину, не заразившись, оказалось довольно трудной задачей.
Слабость в руке капитана распространилась по остальному телу, и он тяжело опустился на каменный пол.
— Почему? — прохрипел он.
Настоятельница наклонилась к нему и понизила голос. Её слова утратили сумасшедший мелодичный ритм и теперь сочились ядом.
— Я знаю ваш вид, племянник. Я знаю, зачем ты здесь. Ты вор, как и все другие. Но вы никогда не получите мои деньги. Мои животные полагаются на меня. Они нужны мне, — она взмахнула свечой, осветив подвал. В пламени свечи показались бледные, безногие тела, устилавшие мощёный пол. Их лица сохранили отдалённое сходство с человеческими, но больше всего они напоминали гигантских, раздувшихся крыс.
Когда капитан почувствовал, как его тело начинает изменяться, расширяясь и оплывая, то дикий крик вырвался из его груди. Точнее попытался. Всё, что можно было услышать — это долгий ужасный визг.
Роб Сандерс Холодный свет дня (не переведено)
Не переведено.
Марк Латам Отец и сын
Они шли уже полночи, отец и сын, по холмам и по долам, по дремучим лесам. Холод мидденландской зимы доставал даже через меха. Мальчишка был слишком молод для таких испытаний, но жаловаться даже не думал.
Поздно ночью они вышли из деревушки под названием Бройна. Показываться за частоколом после захода солнца было запрещено, но отец, Енс, не зря слыл самым искусным охотником в деревне, и они без труда проскользнули мимо ночной стражи. Несколько часов путники огибали границы зловонных Сорных болот, покуда не повернули на север, к наводнённому призраками Драквальду. Даже без света Енс ни разу не сбился с пути. Бессчётные поколения людей севера охотились в этих землях, и каждая тропинка запечатлелась в его памяти.
— Всегда будь настороже в этих землях, малыш, — предупредил Енс сына. — По ночам здесь шныряют гоблины, и они не прочь поохотится на таких юнцов, как ты. Но тут безопасней, чем на большаке. После захода солнца на дорогах орудуют разбойники, так что даже дорожные смотрители туда носа не кажут. Гоблины злы от природы, но люди могут быть куда хуже. Лучше держись проверенных тропок, как я показывал.
В свои пять лет мальчишка ни разу не видел гоблина, но уже встречался и с бандитами, и даже со смотрителями. И те и другие напугали его.
Как и всегда, мальчик старался не пропустить ни слова. Енс был превосходным охотником, и даже здесь, когда они были совсем одни, когда вдалеке выли волки, и лишь луна давала хоть какой-то свет, ему не было страшно. Только не рядом с отцом.
До леса они добирались целую вечность. Енс повёл их окольным путём, через скованные морозом торфяники и заледенелые болота.
— Пройдём лучше здесь, парень, — сказал тогда он. — Всегда держись подальше от людей. Пойдёшь ночью прямиком к деревне — придётся отчитываться перед стражей или общаться с бандитами. Полагайся только на себя. Людям лучше не доверять.
Жестокие слова, но мальчик кивнул и потащился дальше за отцом.
Лес становился всё гуще и темнее, и они ещё раз оглянулись на Сорные болота. Низины были затянуты безмятежной серебристой дымкой, под которой тянулись бесконечно длинные полосы болот. Под водой лежали кости давно погибших воинов, и их беспокойные души охраняли свои сырые могилы.
— Если тихо постоять здесь ночью, — сказал Енс, — то можно заметить их. Сначала покажется, будто это клочья тумана плывут среди холмов, но затем увидишь, что они движутся против ветра и принимают облик людей, обречённых снова и снова сражаться в битве за Болота.
Охваченный любопытством мальчишка тут же принялся вглядываться в туман, но не увидел ничего кроме мерцающих вдалеке зеленоватых болотных огоньков.
Драквальдские дубы и железные деревья возвышались над путниками, закрывая звёзды и луны. Тропы то и дело терялись в зарослях, колючие кусты и жгучая крапива так и норовили уцепиться за одежду. Но Енс неотступно следовал намеченным маршрутом. Когда острые колючки впивались ему в кожу сквозь штаны, он брал мальчика на руки и проносил его через самые густые заросли или же прорубал путь охотничьим ножом.
Когда дорогу им преградили огромные волки, мальчишка укрылся за отцовской спиной. Красные глазищи сверкали в темноте, от лая тихий лес наполнился оглушительным шумом. Не успел мальчишка завидеть зверей, как Енс уже натянул тетиву и выпустил стрелу. Пара глаз потухла, подобно залитым водой углям. Следом появился вожак стаи — огромный, как медведь, он вынырнул из тьмы. Полосы белой шерсти на его боках неясно светились в сумраке. Енс ждал именно его. Стоя почти вплотную, старый охотник выпустил ещё одну стрелу, и волк взвизгнул, когда та впилась ему в брюхо. Мелькнула сталь, и всё закончилось. Оглашая лес скорбным воем, стая отступила в поисках менее агрессивной добычи.
— Помни, сынок, всегда меть в брюхо или в горло. И убивай быстро, ибо раненный волк куда опаснее здорового.
Он протянул мальчику свой тяжёлый клинок
— Покажи-ка, чему научился.
Тот перерезал мёртвому зверю горло. После этого Енс вымазал лицо себе и сыну волчьей кровью.
— Это чтобы скрыть наш запах, — сказал он, — на случай, если волки вернутся.
Шли часы, путники углублялись всё дальше в Драквальдский лес. Пауки размером с кошку глядели на них с деревьев своими голодными глазами, из-под ног разбегались разные мерзкие создания.
Впереди показался свет. Поначалу это было мягкое, янтарное свечение, но когда они подобрались ближе, то увидели, что на поляне перед ними горит простой костёр. Среди монотонного грохота барабанов безошибочно угадывалось весёлое уханье и радостные крики. Звуки раздавались всё громче, отец и сын подошли к самому краю поляны и стали наблюдать из-за кустов.
Несколько дюжин чудных существ скакали вокруг костра, у них были звериные головы и уродливые тела. Это были полулюди, зверолюди. У некоторых из шишковатых голов выдавались роскошные оленьи рога, у других — бараньи. Одни были похожи на лошадей или собак, другие на зверей, каких Енсу не доводилось ещё видеть. Они танцевали, кривлялись и дрались, тела женщин и мужчин, но с когтями и копытами. С деревьев вокруг поляны свисали освежеванные тушки животных и кое-чего похуже; кровь с них капала прямо на траву. Картина сводила с ума.
Оборванец шаман в костяной маске, надетой на громадную голову взывал к небесам, его руки были вытянуты вверх в мольбе к какому-то тёмному богу. Он медленно обернулся и поглядел в то место, где прятались отец с сыном. Енс обнял мальчугана и сказал:
— Вот мы и пришли. Помни, чему я тебя учил, ещё пригодится. Теперь здесь твоя семья. Не возвращайся в Бройну, прятать тебя больше не получается. Солдаты убьют тебя, а меня арестуют. Останься здесь и живи свободно.
Шаман направился к ним. Кроме него на пришельцев никто не обратил внимания. Мальчишка тщетно пытался произнести хоть слово, из его больших жёлтых глаз катились слёзы. Шаман подошёл к ним, и Енс отвернулся. Решение было принято. Шаман наверняка оставит его в живых, довольный новым воином для своего стада.
Мальчишка заскулил тихонько, по-звериному и потянул отцовскую руку своей крохотной уродливой лапкой. Енс, не оборачиваясь, побежал прочь. До него доносилось хрюканье отвратительного козлоголового шамана и отчаянные крики его прóклятого сына. Под эти крики он и зашагал прочь, в чащу леса, а на его изборождённой морщинами щеке застывала первая за пять лет слеза.
Джонатан Грин Палки и камни (не переведено)
Не переведено.
Лори Голдинг Великая пасть
Господа, члены совета и уважаемые профессора университетов Нульна, Мы собрались здесь, сегодня, по воле наших благородных правителей — графини и самого канцлера — величайшие академические умы нашего времени, равные как в своём достоинстве, так и в стремлении к истине. Этот симпозиум обсудит данные и свидетельства, которые будут представлены нашими докладчиками, чтобы мы могли выработать курс действий для нашей благородной правительницы для преодоления текущего бедственного положения. Я говорю, конечно, о бесчинствах кочующих, злобных королевств востока, о вечно голодных бродягах — ограх.
Недавний разрыв нашего старого наёмного договора с племенем «Костяные пехотинцы» привело к эскалации военных действий в восточных провинциях. Среди других дурных вестей, идут разговоры о том, что огр-чемпион, известный как Гуртходд, в настоящее время контролирует старый гномий тракт на Аверланд, и что его головорезы требуют всё время увеличивающуюся в размерах мзду за проезд с окрестных сёл.
В соответствии с условиями старого договора, большинство воинов Костяных пехотинцев находились под командованием… несколько прямолинейного барона Гельмута фон Штрейссена. В одном из разговоров он позволил себе некоторую откровенность в высказываниях, как сообщается, он заявил, что не был, э…очарован перспективой провести ещё один сезон в компании огров-наёмников. Мы всё ещё не уверены в точной формулировке высказывания, на которое обиделся Гуртходд, но учитывая то, что он пригрозил — нет, даже пообещал — отправить слово и призвать ещё больше своих двоюродных братьев из племён Красный кулак и Глазокусы, то мы можем предположить, что поведение барона в тот день стало прискорбным нарушением дипломатических манер. То есть, похоже, достаточно крупные культурные недопонимания грозят выродиться в очередную войну между ограми и людьми на самых границах Империи.
Таким образом, именно на нас, уважаемые дамы и господа, падает тяжёлое бремя решить, как мы можем заключить выгодное соглашение, чтобы разрешить данную проблему, прежде чем ситуация докатится до столь прискорбного конца. Как и всегда, эти менее просвещённые души из военного сословия жаждут принести славу Зигмару и уменьшить наши, и без того перегруженные армии, в противостоянии тому, что могут выставить против нас огры.
Мы услышим показания от некоторых чиновников из лагеря барона в своё время, но, мне кажется, что нам лучше рассмотреть проблему, исходя из собственного понимания культуры и традиций огров, если же мы хотим судить по словам и действиям самого человека, то да сохранит Морр принадлежащую ему добрую душу!
Как вам без сомнения известно, огры не поддерживают письменной истории, нет записей или архивов, с которыми мы могли бы проконсультироваться в погоне за необходимыми нам знаниями. Вместо этого, существует устная традиция — и я не решаюсь использовать слово «богатая» — в которой культурное наследие передаётся из поколения в поколение путём рассказывания грубых сказок у камина или их звероподобными шаманами на необузданных ритуальных пиршествах, на которых племена предаются разнообразным излишествам.
В самом деле, известен только один документ, относящийся к генезису расы огров: мерзкий и очень сомнительный трактат «Сага о Мировом рте» от торговца-путешественника из Мариенбурга Йохана Честного. Предположительно происходит от его собственноручного перевода пиктограмм, которые он, по его утверждениям, нашёл, намалёванными в пещерах высоко над долиной Горя, этот скупой и крайне ограниченный взгляд, тем не менее, лёг в основу всего нашего знания об ограх на протяжении веков.
Итак, возможно некоторые из вас слышали имя Аня Нитикин, и…
Нет, нет, сэр, и я бы попросил вас не использовать такой тон в разговоре со мной. Это правда, она — дочь северных земель, но её работа обладает выдающимся качеством — достаточным для того, чтобы получить контракт пожизненного найма в вашем хвалёном Оксенбрюккском университете, я бы даже позволил себе добавить! Я нахожусь с ней в переписке почти целое десятилетие и, по моей просьбе, она прислала мне свои собственные заметки касательно этой мрачной и апокалиптической веры огров. Это было несколько лет назад, когда она отправилась на восток с большим караваном, среди охранников которого были и огры, многие из которых владели их языком. Во время этого путешествия она получила уникальную возможность многое узнать об их старых обычаях и традициях.
Если позволите, я бы хотел прочитать вам подготовленный ею доклад, так как я полагаю, что это проливает новый свет на всё это дело и может оказаться неоценимым для нашей дальнейшей работы.
Она назвала его просто — «Дети Пасти»
Огры не всегда были такими, как сейчас. Это может стать сюрпризом для многих, но некогда огры были вполне цивилизованной и преуспевающей расой. В эпоху, практически ставшую легендой, они жили как кочевники на плодородных равнинах на востоке и мирно торговали со своими соседями на протяжении тысяч лет. В обмен на секреты огня и животноводства наиболее общительные роды огров заключили союзный договор с Небесным Драконом-Императором Катая и воевали во многих войнах на его стороне, и их грозная репутация распространилась далеко за пределы страны.
Одним из величайших военачальников кланов огров был Ротхьёгг, вождь ласс`аров. Его воины были сильны и безжалостны и непревзойдённы на поле боя. Ротхьёгг унаследовал лидерство в племени от своего отца, а тот от своего, и так далее, от начала времён. Естественным образом, как предполагалось, когда время битв для вождя закончится, его сын-первенец Грот должен будет надеть мантию и самолично продолжить вести племя ласс`аров к вершинам славы. Казалось, что с самого момента рождения ему были предназначены великие свершения.
Этому не суждено было случиться. По крайней мере, не тем способом, которым предполагалось.
Когда он вырос, то стал одной из диковинок племён. Одни говорили, что он переслушал странных загадок боевых монахов Императора-Дракона, другие — что слишком долго смотрел в огонь костра. Тем не менее, его слова были странными и вызывали тревогу у воинов его отца, а говорил он много. Хотя он также не отличался сообразительностью от своих соплеменников, так что не мог понять даже простую клинопись, но зато Грот выучил наизусть все старые сказки и легенды: притчи Ли и Цанга и мрачные пророчества Тэнгу, которые, как известно, были среди его любимых. Когда он вырос, то проявил слишком мало интереса к войне и племенной политике, вместо этого решив воспитать своих менее философски настроенных соплеменников согласно мудрости древних.
Один из денежных мешков Императора, которых всегда можно было найти в достаточном количестве, сопровождавших караваны, пошутил, что Грот был огром, который хотел стать человеком. Ротхьёгг был в ярости, приняв это за оскорбление, но, в конце концов, отчаявшись, он отстал от своего своенравного сына, предоставив ему право и дальше рассказывать свои причудливые сказки, творя собственную историю.
Со временем другие молодые огры стали конкурировать за внимание вождя, стремясь проявить себя в бою и сделать заявку на право в будущем встать во главе племени. Грот же продолжал отдаляться, ему не хватало сил или мастерства, чтобы ответить на многочисленные вызовы, которые ему бросали, и только половина из которых в шутку. И так продолжалось до конца того последнего, рокового лета, когда его подлинная сила должна была раскрыться.
Группа наёмников Ротхьёгга возвращалась с далёкого севера — война Горького Лотоса была упорной и ласс`ары устали как никогда ранее в многочисленных викториях. Они разгромили врагов своего богатого нанимателя, и Ротхьёгг грезил о золоте и удовольствиях. Лето подходило к концу, и наступала зима, в которую можно было насладиться заработанным.
Но земля была выжжена. Рисовые поля были сухи и стада яков покинули степи в поисках новых пастбищ. Их запасы сократились за длинный изнурительный поход, поэтому огры взяли всё, что смогли у проходивших крестьян, ссылаясь на славу Великой Императорской Армии, утверждая, что даже мирные степи являются частью их трофеев.
Когда они, наконец, пришли к старому лагерю, то их ожидала удручающая картина: ни один костёр не горел, пища не готовилась, загоны были пусты, не осталось ни одного человека, великана или зверя и только поджарый Грот, укутанный в рваный катайский халат, обдуваемый пыльными ветрами, встретил их в лагере. Он смотрел на возвращающихся воинов, пока они топали вниз по склону, их гнев рос по мере того, как они осознавали, что оружейники и денежные мешки Императора покинули их. Ротхьёгг стиснул зубы, он понимал, что его сын был как-то связан с этим.
Грот не стал говорить с лейтенантами своего отца, когда они схватили его. Он не сопротивлялся и не отвечал на вопросы о том, что произошло. Он только будет печально смотреть на то, как они сорвали рваные палатки в поисках золота, которое им были должны.
Старый вождь уселся на перевёрнутую тележку, снял с плеча могучую боевую палицу и, уперев её в сухую землю, положил руки на её навершие. Он устремил на Грота усталый взгляд.
— Ну что ж, молодой щенок, говори. Расскажи всем, кто может услышать твою глупость, причину по которой мы стоим здесь, с пустыми руками, несмотря на то, что являемся героями Империи.
Но Грот по-прежнему молчал.
Другие воины галдели вокруг. Они толкались вперёд, желая дать выход своему гневу, но никто не решался первым выступить против плоти и крови своего вождя. Ротхьёгг жестом обвёл их.
— Такие прекрасные и верные огры, — прорычал он. — Ты не хочешь сказать им, почему после стольких месяцев компании они возвращаются к племени и не находят ничего, что им причиталось? Великий Ксен Хуонг лично нанял нас для своей войны, но ты отсылаешь его пухлых казначеев и начисто стираешь договор, прежде чем мы могли вернуться и взять своё?
Вождь прищурился.
— По какому праву, молодой щенок? По какому праву ты берёшь на себя смелость говорить за племя?
Когда Грот наконец заговорил, то его голос был тих и робок и Ротхьёггу пришлось напрячь слух, чтобы услышать ответ.
— Говори громче! — проревел он. — В моих ушах ещё стоит звон от грохота битвы.
Грот повторил: — Я не отсылал их прочь. Они ушли, потому что боятся нас.
Ротхьёгг фыркнул: — Да, они правы — мы самые значительные огры равнин! Мы сокрушим их черепа, если они не заплатят!
Некоторые из его наёмников-чемпионов с усмешкой похлопали друг друга по спине, довольные собственной репутацией. Один молодой бык с толстой гривой волос вышел из толпы и начал бить кулаком по ладони, направляя остальных в их любимом напеве войны.
— Ласс`ары! Ласс`ары! Доби ен и`тарри!
— Ласс`ары! Ласс`ары! Огромнейшие и сильнейшие!
Из всех собравшихся в лагере только Грот остался бесстрастным. Ротхьёгг со смехом встал и схватил скандирующего быка за руку.
— Почему ты не можешь быть хоть немного похожим на Гилмога, а, молодой щенок? В один из дней он станет кровавым военачальником. Люди и огры будут трепетать, когда услышат…
— Будет ли он также поедать детей человеческих?
Слова Грота заставили всех резко замолчать. Шум трепещущих на ветру откинутых клапанов палатки, казалось, стал громче, чем несколько мгновений тому назад.
Старый Ротхьёгг медленно повернулся к своему сыну, с палицей в руке и незамутнённой яростью в глазах.
— Что ты сказал?
Стоявшие ближе к Гроту начали потихоньку отходить от него, бросая нервные взгляды по сторонам. Натянув рваный халат на плечи, он продолжал стоять на своём.
— Слухи о развращённых аппетитах ваших воинов, отец, достигли ушей Императора-Дракона. Вы принесёте гибель нам всем.
Ротхьёгг двинулся вперёд, на его, почти безумном лице, появилось выражение недоверия.
— Ты меня обвиняешь… в…
— Я ни в чём не обвиняю вас, — ответил Грот. — Но они смогли убедить Императора в правдивости своих слов, и его возмездие грядёт.
Он взмахнул руками и широким жестом указал в небо. Горстка наёмников прищурилась, вглядываясь в указанном направлении.
— Вскоре после того, как ты уехал на войну, у меня было видение. В глухую ночь луна моргнула — один раз — и родился новый бог. Он спустился с неба и не нашёл в сердце племён ничего, кроме жадности. И тогда он решил подарить миру свою собственную пасть, пасть, что может выпить моря и пожрать землю.
Ротхьёгг споткнулся, его глаза расширились от слов произнесённых Гротом. Бронзовая булава выпала из его рук, и он вцепился в грудь онемевшими пальцами. Гилмог и другие бросились к нему в попытке помочь.
— Больщего…безумия от тебя…молодой щенок, — прохрипел он. И лицо его побледнело. — Я должен был утопить тебя в корыте…в день, когда ты родился.
Грот медленно опустил палец, указывая на поражённого вождя.
— Да, возможно это было бы лучше для вас. Разве ты не видишь новую звезду, что горит в небесах? Каждую ночь она становится всё больше и ярче. Это плохая примета — действительно плохая примета.
С этими словами он отвернулся и зашагал прочь, воины его отца расступились перед ним, и только несколько неверящих возгласов прозвучало в тишине. Было ли это совпадением или молодой Грот сразил могучего огра-полководца одним жестом руки?
— Я не хочу в этом участвовать, или в том, что ещё только предстоит, — казалось, даже ветер подхватил и усилил его голос, словно его слова должны были быть услышаны всеми. — Это начало конца, вот увидите, отец. Новый бог почти здесь.
Слова Грота, естественно, оказались истинны. Фройляйн Нитикин достаточно подробно описывает легендарный катаклизм, погубивший цивилизацию рода огров, хотя ради целесообразности я избавлю вас от прослушивания полной версии. Поверим мы ли в то, что причиной были астроманты Императора или же это стало результатом прихоти Разрушительных Сил, но, тем не менее, мы не можем отрицать, что разрушение, произошедшее после, смогло ранить саму ткань мира.
Все племена огров равнины наблюдали за тем, как звезда Грота становилась всё больше, пока, наконец, не затмила даже солнце средь белого дня. Хотя своенравный наследник Ротхьёгга исчез в глубине равнин, слухи о его пророчестве стали распространяться подобно лесному пожару в эти последние дни.
Вспышка метеоритного удара, как говорили, была видна даже за восточными горами гномов, а сотрясение от столкновения отметили в своих исторических записях эльфы Ултуана. Даже для самых долгоживущих рас, ставших свидетелями того события, это могло стать поводом для того, чтобы поверить, что мир подошёл к концу, ибо как может выжить земля, если сами небеса решили выместить на ней свою ярость?
Огненные бури хлестали равнины. Луга были сожжены, так же как и стада животных, заселявшие их, бесчисленные тысячи людей погибли в первые мгновения разрушительного удара.
Затем огненный дождь из миллионов миллионов пылающих осколков скалы, каждый — миниатюрная копия метеорита, что были вышвырнуты в небо при его падении. То немногое, что пережило первую волну разрушения, сгинуло в мгновения ока.
А затем, пришло время долгой, медленно подкрадывающейся смерти. Далеко за пределами огненных штормов вздымались волнами неестественные облака пыли, медленный, отравленный туман, повисший над пепельным пейзажем, как похоронный саван. Даже выносливые тела огров, вдохнув отравленный воздух, поддались ужасной болезни, даже они лишились иных перспектив, кроме увядания и медленной удушающей смерти. Спустя некоторое время дымка сгустилась настолько, что скрыла полуденное солнце, погрузив мир в вечные мутные сумерки.
Так что пришло время, когда пережившие этот ужасный катаклизм стали завидовать мёртвым.
Огры, такие, какими мы знаем их сегодня — люди, которых характеризует голод: они не имеют других желаний кроме как жрать, чтобы заглушить урчание в собственных животах. Они берут, и берут и ничего не дают миру. Если бы можно было поверить в то, что истории правдивы, то месть Небесного Императора-Дракона за своих убитых подданных была осуществлена в тысячекратном размере с пришествием кометы. В течение первых недель и месяцев, что последовали за падением кометы, огры впервые узнали, что такое настоящий голод.
Ни одно животное и засеянное поле не пережили опустошения. В холодные, покрытые пылью пустоши, коими стали равнины, выбрались из кислотных, песчаных бурь оборванные остатки выживших племён, бродившие по руинам своей родной земли в поисках пищи. Они разрывали когтями выжженные остатки мёртвых деревьев, пытаясь добраться до мягких корней, они прихлопывали мясных мух и гнус, носившийся в воздухе, слизывая их раздавленные тельца со своих ладоней. После чего они в отчаянии обратились к собственным ремням и сандалиям, пережёвывая старую кожу в течение многих часов, пока не смогут её проглотить.
Голод сводил их с ума и настал момент, когда измождённые огры начали с опаской глядеть друг на друга. Всякий раз, когда очередной их соплеменник находил свою смерть от голода, то его тело недолго оставалось нетронутым.
Ласс`арам также слабо везло в эти дни.
Гилмог поверг всех своих соперников за лидерство в племени после кончины старого Ротхьёгга. Во главе отряда из менее чем десятка быков-наёмников он повёл уцелевших на запад от сердца штормов, но спустя некоторое время они заблудились в ослепляющем тумане, так что никто больше не мог быть уверен в правильности пути, по которому они шли. Болезнь поразила их, лишив зубов и волос, выпадавших целыми клоками. Многие ласс`ары просто исчезли в сумраке, рассеянно и молча отделившись от группы и исчезнув, так что больше их никто и никогда не видел. Гилмог и его приспешники, казалось не так остро чувствовали острые муки голода, как остальные, или это только казалось…
В конце концов, они наткнулись на засыпанный щебнем проход в холмогорье и обнаружили себя стоящими у отрогов великих западных гор, что некогда были границей их владений.
— Пойдём дальше, — закричали ослабевшие огры. — Давайте поднимемся на горы и взойдём к небесам.
Гилмог зарычал и сжал зубы, с каждым днём он становился всё менее и менее терпеливым.
— Дураки! — прорычал он. — Мы не мертвы! Для нас нет места на небе! Будь проклят старый шаман Мотхагг, вложивший эту дурную идею в ваши безмозглые головы.
Племя зарыдало от тщетности попыток спастись, упав на колени на каменистых отрогах гор или опустившись на землю прямо там, где стояли. Несмотря на то, что в долине дул свежий ветер, дурно пахнущий поток, лениво скатывавшийся по склонам, не принёс им облегчения.
Устало волоча потрёпанную булаву старого Ротхьёгга, Гилмог чувствовал как его собственная сила убывает с каждым пройденным шагом. Наконец, он опустился на землю и быки с облегчением последовали его примеру, радуясь тому, что больше им не придётся никуда идти в этот день.
На краю бреда, вождь перевернулся на спину, набрав полную грудь свежего горного воздуха.
— Мы не мертвы, — пробормотал он, ни к кому не обращаясь. — Мы сильны — мы самые сильные. Мы можем съесть сами горы.
Дрожащими пальцами он зачерпнул с земли каменой гальки и, засунув в рот, проглотил её в серии судорожных глотков. Все смотрели на него со смесью отвращения и изумления на истощённых лицах. Некоторые, что были наиболее отчаявшимися или же хотели заслужить расположение вождя, последовали его примеру. Хотя камни тяжёлым бременем давили на их кишки, но всё же чувство ложной сытости, подаренное ими, позволило ограм погрузиться в забытьё.
Наступил последний день рода огров, как и для многих из них прежде, под бледным светом солнца, едва пробившегося сквозь осквернённый туман. Ветер, казалось, по-прежнему нёс слабый грохот отдалённых пожаров и ласс`ары зашевелились на склонах этой скорбной юдоли.
Некоторые из них не пережили ночь и с новой силой Гилмог и его бойцы отпихнули остальных и потащили тела прочь. Пожравшие камень, казалось, стали сильнее, чем прежде, хотя убийственный, голодный блеск всё еще присутствовал в их глазах. Никто не осмелился выступить против них.
Их не было видно до тех пор, пока жалкие крики от подножия гор не прервали бычий пир падалью.
В страхе, остальные ласс`ары ползли к ним за скалистые утёсы, на покрывшихся ссадинами руках и коленях.
— Смерть грядёт! — вопили они, скрежеща пеньками зубов и царапая небеса в поисках спасения. — Он здесь, сейчас! Он здесь, чтобы востребовать нас в свою собственность!
Схватив булаву липкими от крови пальцами, Гилмог повёл оставшихся воинов вниз в долину. Они столкнулись с другими оборванными бандами выживших в пустыне — некоторые даже с собственными воинами — но он видел, что они все слабы. Но извивающиеся под песками мутировавшие ужасы не могли вызвать ужас у могучего Гилмога!
Но, когда он увидел призрак в тумане, он застыл.
Затянутая в рваные лохмотья, тихая и измождённая фигура выпрямилась рядом с грязным потоком. Её лицо было скрыто свободным капюшоном, но Гилмог мог ясно видеть покрытую шрамами плоть существа под тряпками и перевязанные окровавленными бинтами ноги.
— Стой, где стоишь, странник, — крикнул он с усмешкой. — Ты ведь, в конце концов, не призрак, не так ли? Ты из того отряда, что был взбудоражен мгновение назад.
Бык хрипло засмеялся, слегка отрыгнув после недавнего сытного обеда, но странник по-прежнему молчал и не двигался.
Гилмог более внимательно присмотрелся к нему.
— Пошёл прочь. Убирайся к остальным отбросам или я сломаю твой череп и попирую твоим сладким мясом. Знай, что я — вождь этих земель, и я не бросаю угрозы зря.
Странник медленно наклонил голову, как будто вслушиваясь в слова Гилмога, или же в другой голос — голос, что мог слышать только он. Когда он наконец заговорил, то скрипучий, страдальческий глас, что перекрыл шум ветра, достиг ушей каждого воина.
— Ты не вождь ласс`аров, Гилмог. Ты всего лишь отвратительный тиран.
Гилмог вздрогнул при звуках своего имени, произнесённого вслух. Он не ждал вызова от этого неизвестного странника, но теперь, когда вызов был брошен, он чувствовал, что не находит соблазнительной идею приблизиться к незнакомцу. Он видел, как его быки обмениваются неуверенными взглядами.
— И ты носишь булаву отца, самозванец, — прошипел незнакомец.
Холодный ветер узнавания пронёсся над отрядом. Мрачный голос был знаком каждому из них.
— Закрой свой рот, костлявый одиночка! Ты не смеешь так говорить со мной! — Гилмог выплюнул комок кровавой мокроты в сторону странника. — Как, сумасшедшая тварь, как, поведай нам секрет, как ты смог выжить.
Грот медленно поднял руки. Вопреки собственной злобе, многие из собравшихся воинов, включая Гилмога, испустили вопль ужаса.
— Почерневшая плоть, сырая и кровавая, — сказал Грот, — и девять гнилых пеньков, на том месте, где должно было быть десять пальцев. Разве не странно, что может показаться аппетитным, когда голод охватывает тебя?
Грот пальцем — своим единственным пальцем — ткнул в сторону Гилмога. Тот почувствовал, словно это было копье, направленное в его сердце, хотя их и разделяло множество ярдов.
— Но, впрочем, вы знаете всё об этом.
Глаза Гилмога метнулись, охватив взглядом покрытые туманом каменистые склоны. Другие ласс`ары подкрались поближе, чтобы посмотреть за надвигающимся противостоянием. Их тощие фигуры цеплялись за каменистые выступы и выглядывали из тёмных ущелий с видом на долину. Он вдруг понял, что они напоминали призрачную фигуру Грота больше, чем его быков-воинов. Их желтоватые глаза и голые черепа, вырисовывавшиеся на фоне камней, напоминали скелетов, собравшихся среди скал. Мысль пришла к нему, непрошенная — возможно, в конце концов, они уже были мертвы?
Но не он. Не Гилмог и его могучие быки, пожирающие камень. Он не имел ни малейшего намерения поддаваться медленному, неизбежному вымиранию и он не будет мириться с этим оскорбляющим вызовом его законному руководству от жалкого, безответного щенка Ротхьёгга.
— Тебе нужны эти слабаки, Грот Однопалый? Ты хочешь быть вождём этих немощных и призрачного рода? — он насмешливо фыркнул. — Ты можешь забрать их. Я выкинул их из моего племени. Ты можешь забрать их и вести в небеса, куда ты держишь свой путь, и пусть твой новый бог станет им судьёй. Они недостаточно хороши для меня.
Даже сейчас, пока он говорил, Гилмог видел, что Грот ни разу не отвёл взгляда и его палец по-прежнему был устремлён на него. Гилмогу даже показалось, что он смог разглядеть блеск сверлящих его глаз Грота, несмотря на то, что лицо того было скрыто под капюшоном и окутано липким туманом.
Грот молчал какое-то время, и Гилмог поверил было, что их противостояние закончилось, хотя по-прежнему остро чувствовал, что глаза всех ласс`аров были устремлены на них. Он повернулся, собираясь уйти, но голос Грота остановил его.
— Это был ты, Гилмог.
Вождь оглянулся, внезапно беспокойство стеснило его грудь — острое чувство уязвимости, которое он никак не мог прогнать. Тем не менее, он изо всех сил старался, чтобы его голос оставался твёрдым как камень и неуступчивым словно горы.
— Что за новое безумие пришло в твою голову, любитель людей?
Грот сделал шаг вперёд, его нога погрузилась в поток, и Гилмог вздрогнул. Он сделал ещё один шаг, и ещё, пробираясь через бурлящий поток, оставляя закручивающиеся кровавые следы, когда воды реки сорвали бинты с его ног, явив миру обожжённую, покрытую шрамами плоть под ними.
— Это ты был тем, кто принёс ярость Императора на наши головы, — произнёс он, тыча пальцем, словно подчёркивая собственные слова. — Это ты был первым, попробовавшим мясо самых маленьких. Это был ты — тот, кто привёл остальных наших воинов на рисовые поля, чтобы насытиться нежным мясом. Ты обманул их всех. Теперь же вы не можете утолить голод, даже пожирая тела своих родных.
Гилмог осознал, что его воины смотрят на него и почувствовал, как остальные ласс`ары поднимаются на ноги на склонах гор. Он пытался найти слова, чтобы опровергнуть обвинения Грота.
— Нет… Это не…
— Уже поздно. Мы все это знаем. Мы все можем почувствовать внушающее страх чувство голода внутри нас. Ты заразил собственной алчностью весь род огров и создал нечто гораздо большее и ужасное там, в пустошах.
Остановившись в десяти шагах от Гилмога, Грот поднял руки и откинул капюшон.
Хотя многие были потрясены, но, фактически, только вождь издал хоть какой-то звук — вопль смеси страха и стыда, когда узрел сожжённые остатки лица пророка, опускаясь на колени около воды, не в силах отвести взгляд.
Безгубые челюсти Грота открывали рот полный чёрных, сточенных зубов, напоминавших гирлянду из осколков кремня, толстый слой кровавой слюны покрывал его щёки. Его нос исчез, оставив зияющую дыру в центре лица, но всё это не шло ни в какое сравнение с отвратительными, высохшими шарами его глаз, что глядели из глубоких глазниц, с отсутствующими веками. Запах обугленного мяса, исходивший от него, не мог развеять даже удушающий ветер.
— Я знаю, что это правда, потому что я видел это.
Звук всплеска воды и шуршания гальки возвестил о том, что первый из истощённых ласс`аров неторопливо подошёл ближе. Гилмог в испуге закричал, не имея сил отвести взгляда от Грота.
— Ты столько взял от нашего народа, тиран, — прошипел Горт. — Теперь Пасть говорит мне, что пришло время дать что-нибудь взамен.
Первый удар, ревя от ярости, нанёс один из быков. Он пришёлся в спину Гилмогу и, сбив его с колен, бросил на мелководье. Он почувствовал, как бронзовую булаву выхватили из его рук за мгновение перед тем, как дубинка второго быка раздробила его таз.
Ярость каменных едоков вскоре потеряла всякий смысл, когда остальные ласс`ары набросились и на них. Град ударов палок, камней и голых рук обрушили на них их иссохшие родичи, разрывая плоть быков, словно упыри, в их глазах горела ненависть и чистый, хищный голод.
Гилмог, собравшись с силами, попытался воздеть себя на ноги, но с мучительным хрустом позвонков обутые в сандалии ноги обрушились на его затылок. Кровь наполнила рот — он чувствовал, как ржавые лезвия разрезают его плоть. Из последних сил он попытался проглотить её.
Всё, чтобы утолить голод, поселившийся в брюхе…
Грот долгое сидел на скалах, глядя на отравленные, окровавленные воды, пока ласс`ары пировали. Когда они, наконец, закончили, он встал и накинул свой драный капюшон.
— Дети Пасти, следуйте за мной, сейчас, — сказал он, кривая улыбка появилась на его изуродованном лице. — У меня есть кое-что большое, и я хочу вам это показать.
История, конечно, продолжается и дальше, но с этого момента содержание становится весьма причудливым и в нём повествуется о местах, что находятся в не нанесённых на карту восточных землях. В своих примечаниях, которые я раздам через некоторое время, фройляйн Нитикин признаёт некоторую неоднозначность исходного материала.
Остаётся вопрос: что именно обнаружил самозваный пророк Грот Однопалый в разрушенных катаклизмом степях? И, как следствие, что стало с ним самим и его последователями? Правильный ответ, скорее всего, скрылся за мифом, если с самого начала был не более чем завуалированной аллегорией.
Прежде чем мы прервёмся на обед — вечный голод — проклятие огров и академиков, одинаково! — я хотел бы обратить ваше внимание на эту деревянную гравюру из университетской коллекции, которая, как говорят, копия исходной катаянской резьбы.
Это гипнотический образ, не так ли?
Обратите внимание, в частности на колоссальные зубы и крошечные фигурки огров, что пали ниц перед ними. Если бы то, что изображено на гравюре было правдой, то какой ужасающий, мстительный бог явился, не так ли?
Я вижу, что у вас есть некоторые вопросы. Пожалуйста, по одному господа.
Роберт Эрл До последнего кусочка
Вот уже два месяца как зимние холода заперли братьев Златозубов в тесном, пропитанном удушающей вонью логове, и в этом адском котле их братское соперничество достигло высшей точки.
Когда-то Папаше Златозубу удавалось справляться со своими сыновьями, но теперь он стал слишком стар. Слишком измождён. А те ждали его смерти, словно молодые деревца, вылезшие из земли под кроной мощного дуба, ждут с нетерпением, когда тот повалится наземь и даст им поскорей вырасти самим.
Впрочем, терпеливость ограм не свойственна, и Папаше Златозубу пришлось уже прикончить двух своих самых настырных отпрысков. Чтобы не пришлось убивать остальных, он созвал всех на священный пир — великое состязание, исход которого и определит его преемника.
Восемь голодных до славы Златозубов ринулись в борьбу. И вот, три дня спустя, остался лишь отец да двое его сыновей: Гризус и Гронд.
Они втроём толкались у заляпанной кровью гранитной плиты, служившей им столом. К этому времени их лоснящиеся от пота шкуры раскраснелись, словно печные заслонки, тела раздулись, а сами они походили на упитанных клещей. Влажный воздух логова был напитан их вонью. Даже мухи, вялые и неповоротливые, не по сезону жужжащие в этой смрадной атмосфере, казалось, готовы были лопнуть от сытости.
Папаша Златозуб, последним прикончивший очередной поднос, размазал по бороде налипшие на роже кусочки сала и крикнул, чтобы принесли ещё.
— Мясник, — прогудел он. Голос, громом пронёсшийся по логову, заставил съёжиться от страха выводок здешних гнобларов. — Тащи мяса!
Младшие одобрительно заревели, и Папашу Златозуба, сидящего с непроницаемым, словно каменный стол лицом, захлестнула гордость. Да, один из них по праву займёт его место. Гронд был так силён, что мог громобивня на ходу остановить, а у Гризуса живот, как у беременной носорожицы. Отрада родительского сердца.
В залу проковылял мясник Златозубов и проворчал:
— Вот вам мясо.
Вокруг этого почтенного создания с жужжанием роились мухи, из-под заляпанного кровью фартука выпячивалось огромное пузо. Он швырнул на стол несколько грубо нарубленных кусков баранины. Из сырого мяса торчали острые, словно рыболовные крючки, кусочки раздробленных костей.
У Папаши потекли слюни.
— Налетайте, парни, — произнёс он, что те и сделали. Они вгрызлись в мясо и обнаружили, что оно кишит вкусными личинками, а на зубах приятно похрустывают кости. И огры, не икнув, проглотили останки трёх овец.
— Ещё! — заревел Папаша.
Мясник вернулся с головами носорожцев, каждая весом в четверть тонны. Кость, хрящ, рог — соперники жевали всё это с решимостью огров, которые знают, что с каждым куском их шансы на победу растут.
— Ещё!
На этот раз мясник притащил им по громадному ведру скользких пещерных угрей, белых и слепых словно личинки. Даже с откушенными головами те приятно извивались во рту, но смаковать времени не было.
— Ещё!
На столе возникла груда разного размера копыт, большую часть которых уже украдкой погрызли гноблары и крысы. На этот раз огры не стали поднимать шум из-за порчи продуктов, ибо к тому времени обжорство уже начало отдаваться в их телах мучительной болью. Свинячьи глазки мутно поблёскивали сквозь пелену пота и слёз.
— Ещё! — вскричали они, и им принесли ещё.
Подносы с кашей, приготовленной из измельчённого камня и крови носорожцев. Кучу тухлых фазанов, превратившихся в мешки из перьев, наполненные мясной жижей. Куски печёной носорожцевой шкуры, вяленое орочье мясо, гнилое дерево, населённое колониями причудливо расцвеченной плесени.
Семейство огров поглощало эти деликатесы с угрюмым остервенением. И вот, спустя некоторое время, вместо еды мясник принёс им скверную новость.
— Всё, парни, — сказал он, выжимая из передника кровь. — Вы всё сожрали. Ничего не осталось.
Непонимающим остекленелым взглядом огры уставились на него. Сонные и отупевшие, они сидели в лужах собственного пота. Одежда разошлась по швам и, обнажив запасы до боли раздувшегося жира, клочьями налипла на их потные туши.
— Ещё? — пробормотал Гронд, заходясь кровавой слюной.
— Нет, — покачал головой мясник. — Всё кончилось.
Гризус с влажным шлепком скатился на пол. Он схватился за спинку обитого железом кресла и со стоном поднялся обратно.
— Всё… кончилось… — выдохнул Папаша Златозуб. Каждое слово отдавалось болью. — Тогда… Тогда, наверное, ничья.
— Нет! — взревел Гризус.
Он поднял тяжеленное дубовое кресло над головой. Отчаянный крик перешёл в мучительный вопль. Огры отупело смотрели, как он из последних сил шагнул к отцу и с рёвом, от которого из каждого его отверстия полилась зловонная жижа, опустил кресло на голову своего родителя.
Раздался треск железа, дерева и кости, и Папаша Златозуб, тиран, правивший последние сорок лет, рухнул на стол в лужу крови и мозгов.
Братья глядели на остывающую на каменной плите тушу покойного отца. Он обучил их всему, что они знали об охоте, драке и о жизни в племени. Он был их наставником. Их тираном.
Теперь же превратился в полтонны свежего мяса.
— Позвольте-ка, я окажу ему последние почести, — произнёс мясник, уважительно помолчав с минутку.
Гризус рухнул на остатки своего кресла. Гронд захрюкал, то ли выражая одобрение, то ли заходясь в агонии. Мясник приступил к работе. Сталь с чавканьем впивалась в мясо, проходила с треском через кость и лязгала о гранит. Брызгала кровь. Закончив разделку, он замер, оглядел разрубленный на части труп и свалил перед братьями две кучи мяса.
Гронд заколебался, Гризус же не стал и думать. Лишь только его доля оказалась на столе, он накинулся на неё. Через некоторое время, вероятно, почуяв, что ест в одиночку, огр оглядел присутствующих.
Гронд смотрел на него сквозь кровавую дымку боли и вспоминал годы братского соперничества. Как они дрались за мамкину титьку, за первую крысу, за отцовское одобрение, хоть никогда его не выпрашивали и не получали.
Морда Гронда вся сжалась и, наконец, он взял кусочек из своей кучи.
Братья ели молча. Свежее мясо не обладало столь изысканным вкусом, как те деликатесы, что были до него, но и не норовило дать сдачи. Ничего в нём не было, кроме самого банального, разрывающего желудки количества.
Гризус почувствовал, как внутри что-то лопнуло, но не стал обращать внимания. Гронда неожиданно потянуло блевать, и он принялся массировать горло, покуда чувство тошноты не отступило.
Вгрызаясь в череп покойного отца и в застрявшие в нём кусочки дерева, Гризус испустил тихий стон боли. Гронд заметил капли крови, то тут, то там появляющиеся на его голом животе. Сначала он предположил, что это накапало с мяса, но, как только он стёр их, те появились снова.
— У меня пот кровавый, — просипел он с набитым ртом.
— Ты сейчас лопнешь, — с твёрдой уверенностью произнёс Гризус.
— Так тому и быть, — кивнул в ответ Гронд.
И они продолжили. Боль притупилась, о соперничестве они уж и не поминали. Их охватила вялость, мясо выскальзывало из пальцев, так и не добираясь до переполненных пастей. Кажется, испытание тянулось целую вечность, пока, каким-то чудом, еда не закончилась.
— Всё, — только и смог вымолвить поражённый увиденным мясник. — Вы сожрали его целиком. Остался последний кусок.
И все трое уставились на небольшой кусок мяса, который поблёскивал на омытом кровью столе.
— Ещё! — хрипло гаркнул Гризус.
Мясник кивнул.
— Сию минуту, — сказал он и разрубил кусок на две порции.
И тут Гронда вырвало.
Хотя нет, не вырвало. Он взорвался, извергся. Мышцы в его теле разом сократились, превратив беднягу в настоящие кузнечные меха. Диафрагма натянулась, по пищеводу пробежали спазмы, желудок задрожал и сжался.
Волна полупереваренного гнилого мяса прошлась по залу и покрыла Гризуса плотным слоем слизи. Она выплеснулась на стол, собравшись там ненадолго в виде лужи, и затем расплескалась по полу. Накрыло волной и стены, и даже потолочные балки.
Вонь ударила Гронду в нос, и его вырвало снова.
Когда он закончил, огры отупело глядели друг на друга через поднимающийся пар. Несколько свечей были спасены от волны огромными потными телами огров и остались гореть.
— Ещё, — снова прохрипел Гризус, и мясник с мыслью, что вот-вот станет частью истории, принялся шарить в образовавшейся помойке в поисках того самого последнего кусочка. Он передал его победителю, и тот, даже не обтерев с мяса блевотины, хрустнул хрящом и проглотил его.
Гронд потеряв, наконец, самообладание, смахнул кровавую слезу. Охваченный горем, побеждённый, он уполз из зала прочь. Гризус не обратил на него внимания. Пробираясь через разлившуюся по обеденной зале мерзость, он направился прямо к стоящему во главе стола трону. Так и началось его правление — легенда, рождённая из блевотины, крови и пота, и прежде всего из того самого, последнего кусочка.
Дэвид Гаймер Голоса
— Сильномогучий Квик, — скулил голос, — великий мастер просит вас ждать-ждать.
Военачальник сердито проворчал, извиваясь на своём неопрятном троне, будто гадюка. В конце концов, приняв позу наиболее, по его мнению, удобную, он успокоился. Его ноги удобно устроились на гранитных подлокотниках, а длинный, извивающийся хвост свернулся в петлю вокруг высокой спинки в форме гнома. Изнемогая от скуки, он приподнял его над спиной и, вытянув назад и вниз, потянулся к подножию трона, усыпанному костями — свидетельствами его побед, чтобы вытащить валявшийся там меч. Он начал лениво помахивать лезвием клинка перед своим носом.
— Квик ждать-ждать, — проворчал он, пиная лапами воображаемых врагов, наблюдая, как льется их кровь. Он почти мог чувствовать её вкус, почти слышал их крики.
— Серый провидец скоро-скоро, несомненно-безусловно, — рассуждал голос. — Лучше не злить серого, да-да. Страшно даже для Квика, да?
— Это то, что они говорят? — прорычал Квик, прикрытые веки распахнулись от ярости. — Это то, что вы пищите-говорите, когда думаете, что Квик не слушает-слышит? Но Квик всегда прислушивается-слышит и Квик ненавидит-ненавидит серых провидцев!
Голос не ответил.
Мудро, подумал Квик.
Слегка приподнявшись на локтях, он уставился в дальний конец помещения, где, сгорбившись под низким потолком, стоял практически целый скелет тролля. Квик посмотрел на него долгим взглядом, прежде чем покачал головой. Нет, это невозможно. Скука и паранойя, очевидно, сводят его с ума. У тролля не было головы, как он мог говорить.
Если не тролль, то кто? Чей голос изводит его?
Он окинул взглядом все четыре стены. Со всех сторон на него смотрели лица, широко раскрыв глаза и рты. Он купался в их хоре одобрения, благоговейном почитании, которое всегда приятно для ушей. Они висели на больших шипах, вбитых в стену. Каждая раса, что ходила, ползала и могла истечь кровью в этой части мира, имела своего представителя на стене трофеев. Здесь был череп гордого, сухого, как тростник эльфа в соседстве с грубым черепом орка. Вон там, подвешенный при входе на десяток шипов, разлагалась хитиновая клешня гигантского скорпиона. Каждый из них пал от его лап, и каждый заслужил своё место на стене. Ещё большее количество разнообразных костей валялись на полу. Несмотря на то, что Квик не мог долго сосредоточиться на чём-либо одном, выбрасывать надоевшие трофеи не дозволялось.
Его взгляд задержался на эльфе. Дартуриан его звали — рейнджер, что имел дерзость углубиться в его владения. Квик усмехнулся, лизнув языком лезвие клинка так, что появилась капля крови на его кончике. Он проглотил её с жадностью, металлический привкус вернул его в тот момент, когда кровь Дартуриана ключом хлынула ему в пасть. Эльф был быстр — быстрее, чем многие — но всё же недостаточно, чтобы сравниться с Квиком.
— Эльфийская кровь вкусная-сладкая, как мёд, да-да? — он хихикнул, глядя, как мёртвые глаза Дартуриана яростно сверлят темноту. Он вздохнул, когда эльф не ответил. Жаль, Дартуриан обычно был остёр на язык. — Жаль, что с тобой не было маленьких друзей эльфов, — продолжил он. — Квику так скучно без гномишек или орчишек. Не с кем бороться. Если бы здесь было больше эльфишек, то Квик, возможно, полакомился бы мясом убитых. — Замечтавшись, он лизнул лапу порезанным языком и, смочив коготь, прилизал чёрный мех за ушами, взгляд его был задумчивый, и мыслями он унёсся далеко. — Квик слышал, что есть целый остров полный эльфишек. Волшебное место далеко за морем.
Дартуриан продолжал вызывающе молчать.
— Да-да! — рявкнул Квик, спрыгивая с трона во внезапном приливе энергии. — Квик поплывёт-доберётся до жилища эльфишек. Он завоюет логово эльфишек и тогда все узнают могущество Квика!
Он зарычал на упрямого эльфа, по-прежнему храбро молчавшего в несогласии.
— Но…что с серым провидцем?
— Ха! — пискнул Квик, прижавшись мордой к высокомерному лицу эльфа. — Квик знает-чует, тебе не нравится, нет-нет. Квик убьёт всех эльфишек, и тогда они больше не будут говорить-доставать Квика. Может, тут есть ещё больше эльфишек, может, вы лежите на полу Квика среди остальных, да-да. — Его лапы заворошили груды костей, устилавшие пол логова Квика. Множество крыс, устроивших себе логовища в этих скоплениях, прыснули в стороны, потревоженные его порывом. — Что вы думаете об этом?
— Мастерский план, самый хитрый, самый мудрый из генералов. Это правильно-гениально…но ни один скавен ещё не искал-находил эльфишек остров. Как мы найдём?
— Как! — воскликнул Квик, срывая череп Дартуриана с крепления. Его глаза горели. Белая пена капала с его клыков, стекая по мёртвым щекам Дартуриана, словно слёзы. Будто когти, мысли царапали в его черепе, причиняя ему адскую боль.
— Квик поплывёт. В лодке. Глупый-медленный эльфишка. Квик ненавидит эльфишек!
— Эльфишка!? Я…
С пронзительным визгом, Квик отбросил череп. Он пролетел до его трона и, ударившись о вырезанное в камне гномье лицо, сердито смотревшее из его спинки, рассыпался на мелкие костяные осколки. Прыгнув, Квик вновь примостился на троне, его когти вцепились в серый камень, расслабившись только после того, как он лапами смёл остатки головы Дартуриана с его поверхности. Всё это время он шептал себе в усы, словно горький речитатив: — Глупый-медленный эльфишко…
Неожиданно его глаза уловили движение за троном. Кто… как долго он скрывался там? Он прищурился, его когти всё сильнее вонзались в неподатливый камень, когда из-за трона начал вырисовываться силуэт. Слово возникло, вынырнув из красного потока безумия. Имя.
— Ска. — прошептал он, произнося имя своего лейтенанта.
В ответ огромный, покрытый чёрным мехом воин низко склонил голову, что вместе с опущенными плечами и сложенными лапами заставляло его казаться меньше, несмотря на впечатляющее телосложение, чем лидер когтя.
— Серый провидец Раззель здесь скоро-скоро. Точно — определённо он принесёт боевые приказы, да-да.
Квик ослабил хватку и спрыгнул с трона, кости хрустнули под его лапами. Он пронёсся через нагромождения костей, наслаждаясь их стуком и бормотанием беспокойных голосов в своей голове. Он уставился на свою лапу, будто впервые увидев зажатый в ней меч, его зазубренное лезвие всё ещё покрывала влажная чёрная кровь.
Да, он вспомнил, с зелёного-тварей рейда около часа назад.
Его сердце сжалось. Целый час.
— Пошёл-пошёл, — сказал он, вихрем проносясь мимо своего испуганного подчинённого. — Принеси-найди броню Квика, быстро-быстро. Мы искать-искать гном-мясо, чтобы убить!!! — Военачальник ударил его в грудь, его глаза блестели, как драгоценные камни. — Глупый-медленный эльфишка. Квик не ждёт крыс — они ждут Квика!
Уста Ска нервно дёрнулись.
— Эээ…да-да, самый проницательный из повелителей, глупый-медленный, эльфишка…
Бен Каунтер Путешествие "Солнечного копья"
И пустились корабли в плавание по морям на восток от Ультуана. Во главе флотилии шёл величественный военный корабль с двумя корпусами под названием "Солнечное копьё". Стремительный, словно ветер он летел вперёд на шёлковых парусах, расшитых изображениями Вечной Королевы в чаще Авелорнского леса. Две сотни эльфов в форме эатайнского ополчения ворочали установленные на носу магазинные стреломёты и упражнялись на палубе с луками и копьями.
У штурвала стояла гросс-адмирал Каладория Лотернская. Не давая ни малейшему дуновению ветра пропасть зря, она вращала позолоченное рулевое колесо то в одну, то в другую сторону, и её корабль всегда шёл впереди армады. Золотые пряди волос ниспадали ей на плечи, а пурпурно-белая форма, казалось, блестела в ярких лучах солнца.
В нынешнем поколении то была одна из самых мощных флотилий, что покидали врата Лотерна. Архимаг Галиндорм отплыл на собственном судне. Корпус его корабля был выкрашен в цвет небесной лазури, паруса обвивались кольцами дыма, исходящего от сотен курительниц, что были установлены на палубе вдоль поручней. На юте возвышалась колдовская башня, и в ней сам Галиндорм, древний, сухой старик в серебряно-голубых одеждах, запускал в небеса разноцветные лучи, пытаясь узнать, чего ждать от этого путешествия. На палубе шеренгой выстроились пятьдесят мастеров меча Хоэта, с небес дули волшебные ветра, отчего флотилия ещё проворнее скользила по волнам.
Заместитель Каладории, представитель королевской семьи и аристократии Ультуана, принц Келдорим отбыл на войну с командой отборных копейщиков из дворцовой стражи на фамильной прогулочной яхте, оснащённой таранными копьями из зачарованных кристаллов.
Курсирующие вокруг флотилии лёгкие, похожие на лезвия кинжалов корабли-разведчики обыкновенно бороздили воды близ ультуанского Тенеземелья в погоне за ненавистными друкайскими пиратами, которые грабили незащищённые прибрежные городки этого многострадального края. Но и здесь, выискивая незваных гостей, угрожающих стремительному ходу флотилии, они чувствовали себя как дома. На каждом корабле был насест для посыльных птиц, с помощью которых в случае опасности можно было подать сигнал остальной армаде, на мачтах для наблюдения за горизонтом расположились самые остроглазые воины-тени.
Двор Вечной Королевы предоставил флотилии корабль-кайрн, в обычное время бороздивший спокойные воды внутреннего моря Ультуана. На его палубе был установлен круг из менгиров, меж которыми с треском метались копья бело-голубой энергии. Кайрн рассеивал над флотилией колдовские ветра, и сами небеса заряжались магией, которую призывали чародеи гросс-адмирала, дабы повелевать потоками воздуха, наполняющими паруса армады.
Костяк флота составляла дюжина линейных кораблей, с парусами, разукрашенными геральдическими символами королевской семьи Ультуана. Часть из них ощетинилась стреломётами, на других было полно лучников и пехотинцев Лотернской Морской Гвардии, которые всегда были готовы забросить абордажные крючья и перемахнуть по канатам на палубу вражеского корабля. Некоторые были оснащены таранами, способными разнести вдребезги и потопить вражеское судно — эти клювы из звёздного металла были настолько остры, что эльфийский корабль мог пройти сквозь корпус врага, ничуть не сбавляя скорости. Отовсюду свешивались флаги знатных ультуанских семей, ибо кораблями и командой управляли их старшие сыновья и любимые дочери. На некоторых присутствовали даже рыцари Драконьих князей — без своих скакунов, разумеется — им предстояло вести эльфийских воинов на абордаж. Отряды Белых Львов, суровых охотников из лесистых земель Крейса и Котика, бойцы личной гвардии Короля-Феникса также участвовали в походе, ибо кто из ультуанцев не хотел, чтобы его стяг развевался в победных битвах, которые сулило это предприятие.
Замыкал линию "Рассвет Каледора". На его носу красовалась обитая бронзовыми листами драконья голова, из каждого борта выдавались по пятьдесят вёсел, лежащих в руках сильнейших сынов этого горного княжества. В драконью голову была вмонтирована алхимическая пушка, способная залить жидким огнём всю палубу вражеского корабля. Группе алхимиков из Белой Башни Сафери не терпелось продемонстрировать необычайные возможности своего оружия. Корабль был выкрашен в бело-голубой цвет под стать пехоте и коннице Каледора, а на его мачтах развевались бесчисленные знамёна с гербами магов и алхимиков Хоэта.
Каладория повернула штурвал, и нос корабля указал на юго-восток, туда, где лежал их пункт назначения. В каюте гросс-адмирала лежали бесценные карты скалистых берегов Старого Света, Эсталии и Аравии, где укрылись пираты, пытавшиеся разграбить сокровища Ультуана. Они причаливали к эльфийским берегам, учиняли зверства и затем бежали, как побитые псы, туда, где обитали люди в своих так называемых цивилизациях. Как примитивны и жестоки эти люди, зачастую союзники эльфов, но столь же часто капризны и драчливы словно дети, как легко их совратить, как легко сбить с пути. Теперь пришло время указать им на их место. Воюйте меж собой, если пожелаете, думала Каладория, только держитесь подальше от Ультуана.
Корабли повернули за ней, стремительные и грациозные, словно парящие на ветру птицы. Разведчики без устали сновали перед носом "Солнечного копья", наблюдая, не осмелится ли какой-нибудь глупец преградить дорогу гросс-адмиралу. Архимаг Галиндорм выкрикнул слово силы, и в ответ с небес засвистел свежий ветер. Он наполнил паруса "Солнечного копья" и принялся играть золотистыми локонами Каладории. Челны рассекали волны, подобно проворным дельфинам, что выпрыгивали из воды вслед за уходящей флотилией.
Какое-то время капитан Камнебров разглядывал проходящие корабли, затем отодвинул от себя перископ и схаркнул в плевательницу комок жёваного табака. Остальные члены команды "Гримнировой Мести" сидели за рычагами, их лица были перемазаны сажей от сочащегося из котлов дыма.
— Чёртовы остроухи, — проворчал капитан. — Даже как-то неловко портить им всё веселье. Пускай торпеды.
Поединок хранителей
От древнего поселения рыболовов Охбуху остались лишь обгорелые бревна маленькой башни, наполовину погребенной разлившейся топью. Теперь подобное часто можно увидеть в болотах Альбиона. Нетронутый за бессчетные столетия остров теперь разоряла разгоравшаяся война, из-за которой целые общины, поколениями жившие в гармонии с природой, бросали свои дома. Спокойно стоявшие тысячелетиями священные места были разрушены за одну ночь. Остановить обрушившееся на остров неистовое разрушение не могли даже Говорящие Правду, веками охранявшие свою родину…
Злорадная улыбка расплылась на скрытом оборванным капюшоном лице Кх’нара. Все шло как по плану и даже лучше. Сам Темный Владыка не предвидел такого опустошения, а каждая капля пролитой крови, запятнавшая святую землю острова, на шаг приближала его к завершению планов. После падения Альбиона никто не сможет остановить захлестывающую и сметающую все на своем пути волну тьмы, которая оставит мир беспомощным перед грядущим потоком ужаса и отчаяния.
Кх’нар погрузил острие своего изогнутого посоха в почву и начал выводить на влажной земле некий символ. То была обычная спираль, знак его темного братства. Увидевшие символ поймут, что деревней завладели сородичи Кх’нара. Победа была в их руках, каждый день все новые знаки появлялись по всему Альбиону… Прежде, чем он успел завершить спираль, со скал перед Темным Посланником раздался голос.
— Эта деревня не твоя, темный, — слова были сказаны на языке обитателей Альбиона, грубом и простом, который Кх’нар презирал. Он поднял голову и встретился с пристальным взглядом полуобнаженного воителя, стоящего на вершине скалы.
— Ты не имеешь теперь армии для защиты, темный служитель зла. Я, именуемый Дюралем Дюраком (1), приказываю тебе покинуть мой остров прежде, чем мне придется загрязнить его почву твоей мерзкой кровью, — незнакомец указал посохом на бушующее море.
— Дурак! Ты действительно думаешь, что я боюсь странствовать по этим дорогам один? — сплюнул Кх’нар. Он узнал в незваном госте одного из Говорящих Правду, защитников Альбиона. Мужчина мог легко убить Кх’нара, но Темный Посланник не хотел рисковать. Быстрым движением руки Кх’нар поднял из топи плотный туман, поглотивший Посланника и укрывший его от Говорящего Правду. За несколько секунд замешательства Дюраля он бросил покрытый узором камень в ближайшую трясину, завершив прерванный Говорящим Правду ритуал. Кх’нар ощущал в пропитанных магией болотах пойманные в ловушку души погибших в бою.
В одно мгновение из тумана вырвался Говорящий Правду, державший посох как орудие. Кх’нар не сомневался, что Дюраль может его убить, но раздался нечеловеческий стон, и приближающийся Дюрак застыл.
В тумане позади Кх’нара над болотом нависла огромная тень. Казалась, что сама земля пробудилась ради убиения Говорящего Правду. Длинные щупальца из сорняков переплели камни, древние кости и комья земли. Кошмарное чудовище, минимум в два раза превышающее человеческий рост, устремилось к Дюралю с неподобающей громоздкой туше скоростью.
— Убей его, сейчас же! — закричал своему творению Кх’нар. Это была Болотная Тварь, земное воплощение измученных мертвых душ. Пока Темный Посланник был жив, заклинание питало безмозглое существо, послушно выполняющее каждый приказ и готовое служить, пока его не уничтожат или повелитель не даст ему развалиться.
Дюраль перекатился на бок, когда огромный похожий на руку выступ вырвался из твари и устремился к человеку. Болотная тварь вновь понеслась на Говорящего Правду, в этот раз кулак полетел прямо в грудь. В момент удара обруч на лбу Дюраля ярко вспыхнул. Рука твари разлеталась в клочья, мелкие куски почвы и камня посыпались на землю. К ужасу Говорящего Правду, лапа существа начала регенерироваться, грязь под ногами Дюраля забурлила и полетела вверх, а корни начали прирастать к туше чудовища.
Болотная тварь понеслась вперед с силой опускающегося тарана, повергнув Дюраля на землю. Толстая как ствол дерева рука выросла из груди существа и поднялась для нанесения смертельного удара, а торчавший из плеча обрызганный грязью череп безумно застучал зубами. Колючие щупальца царапали Говорящего Правду, а тварь нависла над ним, заслонив слабые лучи заходящего солнца.
Дюраль резко поднял посох, вонзив его в сердцевину существа. Для уничтожения твари этого было мало, но получивший немного ценного времени Говорящий Правду протянул руку вперед и зашептал слова силы, которым его научили ещё в детстве. Вокруг его ладоней воздух заискрился от магической энергии. Из сгустившегося воздуха возникла стая сероперых птиц, закружившихся вокруг монстра и яростно набросившихся на него. Поодиночке они не могли нанести повреждения огромному существу, но стая работала вместе, яростно клюя чудовище. Затем они исчезли, и мгновение спустя тварь развалилась, от неё осталась лишь смердящая груда костей, грязи и камня.
Дюраль вскочил, чтобы встретиться с врагом лицом к лицу, но не увидел ни следа Темного Посланника. Воздев посох, он прошептал несколько слов, мгновенно развеявших туман. Следов колдуна не было, но теперь он заметил маленькую пещеру под скалой, на которой недавно стоял.
Дюраль осторожно вошел в сумрачный туннель. Хотя Темные Посланники были слабыми и болезненным, Говорящий Правду по опыту знал, что они столь же смертоносны, как только что поверженная им болотная тварь. Темный хорошо владел магией, даже лучше самого Говорящего Правду, и без сомнения смог бы его убить, если бы Дюраль потерял бдительность.
После мысленной команды Говорящего Правду посох ярко засиял, осветив пещеру. На стенах были намалеваны грубые символы, запах смерти повис в воздухе. Окровавленные кости, и клочья человеческого мяса были разбросаны повсюду. Дюраль предположил, что люди бежали из боя, но были найдены и жестоко убиты. В дальнем углу Темный Посланник склонился над странным металлически мерцающим ящиком.
— Тебе не уйти, слуга зла, — спокойно сказал Дюраль. Посланник выпрямился и обернулся. Его правая рука была заключена в огромную неестественно сверкавшую перчатку(2). Она угрожающе загудела, когда Темный Посланник размахнулся и ударил в широкую грудь Дюраля. Говорящий Правду попытался посохом отразить удар, но столкнувшееся с перчаткой заколдованное дерево разлетелось в щепки. Дюраль отлетел прочь и тяжело ударился о дальнюю стену пещеры.
Пришедший в себя Говорящий Правду сразу понял, что у него сломаны ребра, но, несмотря на мучительную боль, он вскочил на ноги. Вновь Темный Посланник замахнулся, целясь в голову Дюраля, но тот поднырнул под удар, и перчатка врезалась в стену пещеры. От силы удара содрогнулась земля, осколки камня полетели с потолка, а широкая трещина прошла по всей длине стены. Злорадная усмешка на лица Темного Посланника сменилась выражением подлинного ужаса, когда он понял, что перчатка слишком глубоко вонзилась в камень…
Дюраль бежал по рушившемуся туннелю пещеры, несясь к свету вместе с облаками пыли. Когда обломки перестали падать, он перескочил через некогда бывшую входом в пещеру кучу булыжников. Чем был таинственный магический артефакт, который использовал Темный? Теперь он был потерян, навеки запечатан в рухнувшей пещере. Говорящий Правду знал, что он вновь должен посетить Кузницу Древних и доложить о своей находке совету. Другие также обнаруживали подобное, а в глубоких подвалах Кузницы хранилось множество похожих реликвий. Дюраль не мог понять, откуда пришли чужаки и почему они так охотно отдают свои жизни за возможность обладания артефактами, но пока он жив, реликвии останутся на Альбионе.
К.Л. Вернер Ветер перемен (не переведено)
Не переведено.
Крис Райт Поступь смерти
Матильда кричала.
Её губы скривились, дряблое тело задрожало. Капельки слюны, словно яркие жемчужины, взметнулись в воздух.
Мужчины и женщины вокруг неё тоже кричали. Махали исхудавшими руками, обёрнутыми в рванину из грязной шерсти и кожи. Сжатые добела кулаки, туго надутые канаты вен на шеях.
Страха не было. Они давно разучились бояться. Не забыли только ненависть, славу и саму жизнь. Всё их существование превратилось в вопль — долгий, нескончаемый крик единодушия и жестокости.
Они побежали. Вверх по скользкому от грязи склону, взбивая ногами слякоть, оступаясь и падая друг на друга, только бы добраться до врага.
Охрипшая от нескончаемого крика, Матильда неслась в первых рядах. Она тяжело поднималась вверх, цепляясь свободной рукой за землю, поскальзываясь на истоптанной траве.
Проливной дождь превращал изборождённую ногами грязь в скользкое серое болото. Низкое, тёмное небо свысока хмурилось на них. Далеко на востоке раскачивался дремучий, густой, словно спутанные волосы, Драквальдский лес.
На горе стояли зверолюди.
Они ревели и топали копытами, трясли тупыми клинками и размахивали знамёнами из рваных шкур.
Сотни их собрались здесь. Они смердели тухлой кровью, мускусом и мокрыми шкурами. Хриплым оглушительным рёвом они бросали людям вызов.
— Смерть нечистым! — проорала Матильда.
Она добралась до гребня горы и бросилась в толчею уродливых тел.
Словно два помойных стока с грохотом сошлись две армии. Ни ярких бликов на начищенных доспехах, ни цветастых стягов, развевающихся в лучах солнца. Меньше тысячи с каждой стороны. Каждый открытый участок кожи измазан грязью или покрыт коростами, болячками и гнойными ранами. Люди пахли не лучше животных, а некоторые своим видом напоминали их даже больше чем зверолюды.
Враги рубили, кололи, били, тыкали и душили друг друга. Ни стратегии, ни тактики, только голая ненависть.
Гор с лошадиной мордой неуклюже замахнулся на Матильду, та пригнулась, но прежде чем смогла ударить в ответ, лысый мужчина с ожогом в виде кометы на лице снёс зверолюду голову.
На её пути вырос худой ангор с костлявыми лапами и серой кожей. Он махнул запачканым теслом, метя ей в голову, и рассчитывая, что она ответит секачом.
Матильда расхохоталась и хорошенько приложила его кулаком. Когда голову ангора дёрнуло назад, она засмеялась снова, потом ещё, когда врезала ему по морде: она хихикала, погружая пальцы в глазницы, чтобы выдавить студенистые шарики, прячущиеся внутри, фыркала как маленькая девчонка, разрывая ангору глотку, мощными рывками выдирая сухожилия и выворачивая позвоночные хрящи.
Звери были на голову выше людей. Сильнее, лучше вооружены и одержимы присущим всему их роду коварством и жаждой битвы. Но на них, словно река в половодье, набросилась армия орущих фанатиков — они нахлынули на их защитные порядки и сошлись в рукопашной.
Десятки воинов пали во время нелепого подъёма. Ещё больше было вырезано, когда фанатики сошлись с врагом вплотную. Их избивали до смерти, пускали кишки острым железом, потрошили жуткого вида клыками.
Но людям было плевать, их это не останавливало. Они теснили зверей, вытирая кровь с распахнутых глаз, в унисон распевая хвалы Зигмару. Они были единым целым, одной сущностью, воплощённым отмщением.
Завидев крупного варгора с красными глазами и слюнявой пастью, Матильда развернулась и резко махнула секачом, отбивая несущийся на неё кинжал. От удара по руке прошла дрожь. В тот же момент она бросилась вплотную к противнику и, отводя секач назад и в бок, вцепилась пальцами ему в морду, стараясь дотянуться до его красных глаз, словно это были рубины.
Гор отмахнулся от неё и ударом огромного кулака свалил Матильду на колени. Он высился над ней, готовясь нанести смертельный удар.
Матильду шатало, перед глазами всё плыло. Смутно она почувствовала, что вот-вот умрёт, и от этого её неожиданно бросило в яростный экстаз.
Он воззвала к Зигмару и, оглядываясь в поисках противника, с трудом поднялась с колен.
Но гор уже исчез. На его месте стоял высокий мужчина. В тяжёлых, тусклых от дождя доспехах, он ярко выделялся среди прочих людей. Сквозь пелену ливня виднелось угрюмое лицо с грубыми чертами — сочувствия не больше чем у чугунной болванки. Фрагмент священного писания был туго привязан к его лбу ремешками из морёной кожи. Мощные руки, закованные в серую сталь, сжимали тяжеленный боевой молот. И кровь — кровь убитого гора — грязными ручейками стекала с рукояти.
У Матильды словно выросли крылья. Если до этого она и так вопила не переставая, то теперь её крики стали ещё громче.
— Отче! — проревела она, коснувшись пальцами ожога в виде кометы на лбу. Повсюду вокруг неё фанатики подхватили крик. — Отец Всемогущий!
Лютор Гусс из Церкви Зигмара, человек, давший Матильде всё и столько же потребовавший взамен, если и слышал её, то виду не подал. Он шагал вперёд, размахивая огромным молотом, будто пёрышком; лицо было непроницаемо, словно железная маска, тонкие, упрямо сжатые губы разомкнулись лишь раз, только чтобы вымолвить одно-единственное слово.
Матильда была далеко и не слышала, что он сказал. Она снова сражалась, рубя своим секачом во славу Зигмара. В суете и грохоте праведной битвы слова утрачивали всякий смысл.
Но слово было сказано. В вихре жестокой резни он тихо произнёс его, и тот же час молот ожил вновь.
— Кольсдорф, — вымолвил он, и голос его был полон горечи.
— Ну, знаешь, ты просишь невозможного, — произнёс маркграф Борс фон Ахен.
Его голос был спокоен, даже добр. Толстые губы, блестевшие от выпитого недавно вина, растянулись в деланой улыбке.
Лютор обернулся, на лице священника было написано презрение.
— Я никогда не прошу невозможного, — ответил Гусс, его низкий голос был спокоен. — Всё выполнимо с благословения Зигмара, и я прошу тебя исполнить Его волю, а значит, прошу лишь того, что можно претворить в жизнь.
Фон Ахен заморгал и удивленно посмотрел по сторонам.
— Замечательно. Образованный священник.
Он откинулся в своём кресле, и его жирный подбородок затрясся.
Маркграф был разодет в горностаевые меха и шелковые одежды, плотно облегающие его круглый живот. Возле него на низких деревянных креслах полукругом сидели восемь бюргеров. До полудня было ещё далеко, но у стен в приёмной уже горели факела.
Гусс стоит перед собравшимися: ноги расставлены широко, плечи расправлены, руки сжимают навершие боевого молота. Свет факелов отражается на его тяжёлой броне и бритой голове. Он на целый фут выше самого крупного из присутствующих, а плечи по ширине не уступают фон Ахенову брюху.
Небеса за стенами здания хмурились от предстоящей грозы. На полу валялась старая солома, потрескавшийся камень на стенах был чем-то испачкан.
Не самое богатое местечко этот Кольсдорф.
Гусс то и дело оглядывал присутствующих, и когда его взгляд падал на лица сидевших перед ним бюргеров, те один за другим опускали глаза.
— Зверолюди выходят из Драквальда. — сказал он. — Их можно победить, но лишь силой можно вселить в них страх. Именно сейчас, пока стадная ярость не выгнала из леса ещё больше тварей. Если ждать их здесь, опьянённые кровью звери перебьют вас всех.
Фон Ахен вяло махнул в сторону стены.
— Эти стены толщиной в пять футов, священник. У нас есть ратники, есть укрепления и припасы. Даже тысяча зверолюдов не войдёт сюда.
Гусс нахмурился.
— Ваши люди в опасности. Деревни окрест уже горят.
Фон Ахен дёрнул бровью.
— Мои люди? — он слегка скривился от отвращения. — Если те, кто вопиет там о помощи так и не догадались искать убежища в городе, то вскоре они поплатятся за свою глупость.
Маркграф покачал головой.
— Я уже распорядился. Никто с тобой не пойдёт. За этими стенами ты будешь один.
Гусс терпеливо слушал, ни один мускул не дрогнул на его лице, только в чёрных глазах, ярко выделяющихся на фоне бледной кожи, тускло блеснул огонь.
— Я не буду один, — тихо сказал он.
Фон Ахен с сожалением посмотрел на него и, словно объясняя что-то деревенскому простаку, продолжил:
— Послушай, отсюда до опушки леса регулярных войск нет. Может зверьё и разорит наши деревни, но это лишь выветрит ярость из их голов, а нам будет стоить только крестьян. Останься и пережди бурю здесь.
И только тогда глаза Гусса засверкали яростным огнём. Лишь при упоминании крестьян он повысил голос.
— Они сыны и дочери Хельденхаммера.
Он по-прежнему говорил спокойно, но тон был уже другим.
— Его возлюбленные дети. Ради них Он проливал слёзы и кровь. Они — душа Империи, Его наследие и слава.
Речь эхом разнеслась по зале, и бюргеры нервно заёрзали в своих креслах. Пламя факелов, кажется, внезапно стало ярче.
— Если вы не будете сражать за них, я буду. Я покажу им, кем они могут стать. Зажгу их сердца священным огнём, наполню их члены силой предков. Я не вспомню об их скорбной жизни, но помяну их ярость.
Он вскинул молот и крепко сжал его обеими руками.
— Я дам зверю бой. Я отправлюсь на восток и изгоню скверну из царства людей.
Фон Ахен сглотнул, силясь не отвести взгляда от безжалостных глаз Гусса.
— И когда закончу, я вернусь, — с нескрываемым отвращением продолжил священник. — Молись, маркграф, чтобы я сделал это до того, как звери разорвут тебе глотку и пожрут твою бесполезную, жирную плоть.
* * *
Едкая вонь от костров наполнила сырой воздух. По перепаханной земле тяжёлыми струями полз чёрный, жирный дым. Ветер хлестал его, тащил клочьями по полю брани.
Не обращая внимания на кровь, заляпавшую лохмотья и пронизывающий ветер, фанатики стояли на коленях и молились. Трупы зверолюдов стащили в кучи и подожгли. Но прежде чем их облили маслом, каждое тело было ритуально обезображено — им вырывали глаза или отрезали когтистые пальцы. Мелочь, но для фанатиков она значила много. Лишь праведники — люди, защитники Драквальда — уходили на вечный покой такими, как были убиты.
Гусс стоял на гребне холма и, скрестив руки, наблюдал, как на западе затухает бледный солнечный свет. По доспехам барабанил дождь, смывая со стальных пластин кровь.
Четырнадцать дней он собирал в лесах разбежавшихся людей, пытаясь сбить из уцелевших некое подобие войска. Четырнадцать дней прошло с тех пор, как он оставил в мрачном, грязном городишке того толстяка с его призрачными надеждами на спасение.
Лишь теперь он возвращался назад, следуя за растущими бандами зверолюдов, направляющихся на запад к вожделенной добыче.
Пока он смотрел, из сгущающегося сумрака вышла колонна. Люди шли медленно, хромая и таща за собой тяжёлые тюки. На телах некоторых зияли жуткие раны. Глаза были усталы и пусты.
Гусс подождал, пока они подойдут. Он молчал, но взгляд его непроницаемых, холодных глаз чуточку смягчился.
— Поднимитесь, — приказал священник, когда первый из новоприбывших доковылял до света костров.
Вокруг него армия фанатиков встала с колен и жадно открыла глаза. Они обернулись, чтобы рассмотреть новичков. В их усталых лицах не было враждебности — здесь, среди диких лесов все они находились в одинаково отчаянном положении.
Путник подошёл к Гуссу, остановившись в нескольких шагах от великана. Тощий, с грязной бородой и красными кругами вокруг глаз. Под разорванной звериными когтями рубахой были видны проступающие сквозь кожу рёбра.
— Ты Гусс? — сипло спросил он.
Священник кивнул.
— Чего ты ищешь?
Человечек опустил плечи. Казалось, он готов был разрыдаться от отчаяния. Все, кто стоял позади него тоже. Они были раздавлены. Исстари здесь, в непроходимых болотах на севере Империи говорили, что выжить после нападения зверолюдов — хуже смерти.
— Я не знаю, — он хрипел от горя и усталости. Горький стыд не давал поднять глаз. — Милости Зигмара… Я не знаю!
Лютор подошёл и положил руку ему на плечо. Для этого ему пришлось наклониться. Движение было мягким — эти мощные руки, в припадке священной ярости разрывавшие зверолюдов напополам, стали теперь нежны.
— Я научу тебя, сын Зигмара, — начал он. Голос был тих, но в нём чувствовалась властность.
Человечек взглянул на священника и его красные от слёз глаза выдали потаённое желание. Его дрожащие на ветру собратья в лохмотьях так же смотрели на Гусса.
— Я дам вам оружие, и решимость его использовать. Волью в вас новые силы. Сделаю вас орудием в руках Повелителя Человечества.
Гусс указал на кучи пылающей зверолюдской плоти.
— Вот что мы сделали с ними. И так будет с каждым. Вверьте мне свои души, позвольте мне слепить из вас своих приверженцев, и вы тоже так сможете.
Гусс наклонился ещё ближе, его глаза буквально вцепились в измождённое лицо путника.
— Ты сделаешь это, сын Зигмара? Отдашь себя?
Тот глядел на него, и в слезящихся глазах засветилась глубокая, отчаянная надежда.
— Да, — выдавил он. — Научи, как служить тебе, господин. Научи убивать за тебя.
Фанатикам не терпелось принять в свои ряды свежую кровь, и повсюду среди них уже раздавались молитвы и хвалы Зигмару. Безо всяких приказов несколько бойцов подошли к Гуссу. В руках у них были длинные металлические прутья, на концах которых гневно алели раскалённые в пламени костров клейма в форме двухвостой кометы.
Гусс взял один. Он поднёс прут к путнику, и от клейма распространился дрожащий свет. Глаза человека расширились от страха, но он остался на месте.
— Это знак служения, — произнёс Гусс, опуская клеймо на лоб дрожащего мужчины. — Метка надвигающейся смерти.
С этими словами он прижал прут ко лбу.
— Отбрось страх. Боль мимолётна. Спасение, истинно говорю тебе, вечно.
Они шли по усеянной трупами земле на запад от Драквальдского леса, к излучине реки, ползущей, словно полоска серого металла через обугленные равнины.
Распевая на ходу молитвы, фанатики спешно шагали вперёд. Они пробирались через океаны чёрной грязи, не обращая внимания на ветер, швыряющий им в лицо потоки дождя и мокрого снега, не чувствуя старых незаживающих ран.
Во главе колонны четыре здоровяка в прочных кожаных камзолах несли над головами жаровни, в которых никогда не затухал огонь. Там, в железных клетях ревело пламя, алое, словно сердце праведника. За жаровнями тянулся след чёрного, маслянистого дыма.
Фанатики проходили через разорённые деревни. Стены домов были разрушены до основания, соломенные крыши — сожжены, колодцы — загажены. Повсюду лежали зловонные следы пребывания зверолюдов. На глинистой почве — отпечатки копыт, глубокие, заполненные водой.
Воины останавливались лишь для того, чтобы сорвать звериные стяги: измазанные кровью кривые шесты, увенчанные черепами и перьями. Шесты были ритуально изрублены на куски, и Гусс изгонял из них духов разрушения.
И снова на марше, тяжёлый, изматывающий переход. Всё время на запад, под оглушающий аккомпанемент хвалебных песнопений и пылких криков.
К ним постоянно прибивались новобранцы. Они шли отовсюду: привлечённые шумным ором, по случайности набредавшие на колонну, или, возможно, ведомые некой незримой силой. Теперь войско Гусса перевалило за тысячу. Он клеймил знаком кометы каждого, кто нетвёрдой походкой приближался к нему. Он благословлял их, давал оружие. Каждый день на закате зажигались огни и калились клейма.
То и дело Лютор спрашивал своих новых последователей, не видали ли они банд зверолюдов, и всегда ответ был один:
— Они идут на запад, повелитель.
Гусс тогда обыкновенно кивал и отдавал приказ выступать.
Спустя десять дней после битвы на перевале фанатики достигли своей цели. Они забрались на вершину невысокого, продуваемого всеми ветрами холма, и перед ними раскинулась покрытая лабиринтами жутких болот земля. То здесь, то там топи расступались перед толстой, узловатой травой, которая блестела в рассеянном свете, будто её намазали маслом.
На горизонте горел обнесённый стеной город. Столбы дыма вились над пожарищами, словно пальцы какого-то мстительного божества вытянутые с чернеющих небес на землю.
Гусс спокойно глядел вперёд. Долгое время он ничего не говорил, лишь щурил свои тёмные глаза, вглядываясь в темноту.
Фанатики ждали его приказа. Они с трудом сдерживались, но ждали его слова. Ждали, как и всегда.
Гусс медлил. Он раздумывал, заслуживает ли Кольсдорф спасения.
Своим отказом выступить на зверолюдей до того, как их жажда крови достигнет своего пика, маркграф обрёк десятки отдалённых деревень на разорение. Теперь же орда глубоко вцепилась людям в глотку, и на запах крови из чащи повалило ещё больше горов. Факт того, что уверенность Ахена в городских стенах оказалась напрасной, утешал мало.
Всё могло быть иначе. Столь многого можно было избежать.
И теперь Гусс взвешивал все за и против, зная, что его направят свыше. Как и всегда он в почтительном молчании пытался познать истину.
Приняв решение, он проворно двинулся вперёд, поднял свой боевой молот и ухватил его обеими руками.
— Сыновья и дочери, — его голос разнёсся по рядам фанатиков. — Во имя Того, кто собирает праведников подле Себя.
Его тонкие губы растянулись в жестокой ухмылке.
— Убить всех.
Матильда застряла где-то в арьергарде среди путаной массы шаркающих и спотыкающихся ног больных и стариков. За недели перехода от голода её кожа пообвисла и одрябла, но накопленного за долгие годы жира оставалось ещё много.
Передние ряды фанатиков уже пробились через стены, и Матильда следовала за ними, оступаясь на разрушенной каменной кладке и отбрасывая в стороны подгнившие доски. Как только воины оказались внутри, они разбежались по узким улочкам, гавкая словно псы. Повсюду стояла звериная вонь, и они со сверкающими от ярости глазами шли по её следу.
Кольсдорф лежал в руинах. Бушевали пожары, а из центра города то и дело долетали вопли ужаса и боли. В грязи валялись тела с вывернутыми шеями и переломанными ногами и руками. Кучи дерьма и внутренностей лежали, где только можно, и вокруг них уже вились тучи жирных мух.
Матильда не могла бежать быстрее. Объёмное тело тормозило её, короткие ноги поскальзывались в грязи. Ей оставалось только смотреть, как более худые фанатики, мельтеша костлявыми ногами, пробегали вперёд неё, и как их похожие на черепа лица кривились в маски животной ненависти.
Но и она внесла свою лепту. Орала вместе со всеми, ковыляла, как могла, задыхаясь от вони зверолюдов и крепко сжимая обеими руками секач.
Охота захватила её. Она позабыла свою прошлую жизнь: как прислуживала в кузнице, как растила девятерых горластых карапузов, еле сводя концы с концами в суровых землях Мидденланда. Позабыла, как было тяжело носить воду, как ломала спину на полях. Исчезли из её памяти и редкие улыбки, расцветавшие на лицах людей, когда солнце выглядывало из-за туч, и мокрая земля покрывалась цветами.
Всё пошло прахом. Дети давно умерли. Муж тоже, ему ржавым ножом вспорол живот красноглазый зверь, что пришёл из лесной чащи. Причитая и плача, Матильда бежала тогда в дикие земли, утратила себя в мире ужаса, как и все остальные, кто сумел выбраться из бойни.
Потом встретила Гусса, и жгучая боль кометы очистила её от былых страхов. Ничего она теперь не боялась, ни от чего не спасалась. Теперь она дочь Зигмара, ослепительный луч света во тьме разорённого мира.
— Убить всех! — вопила она, вторя последнему приказу Гусса и выискивая дичь среди руин. — Найти и убить всех!
Пробравшись через развалившуюся таверну, она набрела на желаемое. Перед ней открылся внутренний дворик, огороженный убогими, покосившимися строениями и усеянный клоками вонючей соломы. Невдалеке сквозь пелену дыма виднелись каменные стены зигмаритской часовни. Там горожане образовали последнюю линию обороны, и теперь зверолюды кружили вокруг неё, швыряя камни в витражные окна и колотя в двери железными топорами. Авангард фанатиков уже ворвался в звериную орду, налево и направо раздавая яростные удары.
— Смерть! — завизжала Матильда, устремившись на зверей. — Смерть! Смерть!
Она махала секачом над головой, и хлопья застарелой крови сыпались во все стороны. Рот широко раскрылся от крика, обнажив ряд пожелтевших зубов. Матильда бросилась в толпу, и глаза её горели радостным огнём.
Лютор зло отмахнулся молотом, и боёк с влажным хрустом врезался во что-то. От удара козломордый гор отлетел назад с проломленной грудной клеткой. Задыхаясь в агонии, он коротко заблеял, но тут же был повален на землю дюжиной цепких рук. Фанатики забрались на него, выдавливая глаза, отрывая с морды куски кожи, срезая пучки шерсти с окровавленной шкуры.
Священник тем временем двигался дальше и, калеча тела зверолюдов широкими размахами молота, ворвался в гущу сражения. Он был огромен, словно бастион спокойствия, возвышающийся над суетной толчеёй тел.
Повсюду вокруг него фанатики бросались на чудовищ. Дворик был завален трупами, людскими и звериными. Ни та, ни другая сторона не думала уступать. Зверьё, оторванное от вожделенной резни, изливало свою ярость на наступающие ряды фанатиков, они низко опускали рогатые головы, чтобы бодать и увечить людей, а те в ответ обрушивались на них, невзирая на смотрящую со всех сторон смерть, карабкаясь на тела павших, только бы подобраться ближе, только бы ударить, уколоть, укусить.
И гибли толпами. Но им было всё равно. Они перестали существовать, как отдельные души, что пекутся лишь о своих жизнях и помыслах, стали единой массой, воплощённым выражением открытого небрежения к себе. Они всё прибывали, не замечая резни вокруг, одержимые одной только мыслью, оставшейся в их головах.
Убить. Убить. Убить.
Словно подгоняя фанатиков вперёд, в первых рядах стоял Лютор Гусс. Пламя окрашивало его броню в красный цвет. Он врубался всё глубже в ряды зверолюдов, и кровь, словно ореол, разлеталась вокруг него. Неуклюжие варгоры, угрожающе рыча, проталкивались к нему. Он убивал их одного за другим, проламывая шишковатые черепа и отрывая их мерзкие лапы. Боевой молот мерно вздымался и опускался, словно могучий колокол, и кровавый ореол вспыхивал с новой силой.
Гусс бился без боевых кличей. Только губы шевелились в такт безмолвной молитве. Лицо оставалось непроницаемой маской. В отличие от своих безумных последователей он был спокоен. Упорно и методично он шаг за шагом продвигался через дворик, пока не оказался под карнизом у крыльца часовни.
Двери были разломаны. Гусс пролетел мимо ревущего гора, походя сломав ему позвоночник о каменный дверной косяк, и пинком выбил остатки дверных досок. С нефа доносились грязные звуки резни.
Лютор прошёл внутрь, широкими кругами вращая молот. Два гора яростно набросились на него из тени и потянулись к горлу. Не останавливаясь, он отмахнулся своим оружием. Золотое навершие, мелькнув, врезалось в череп первого зверолюда и откинуло его под ноги второму. Ошеломлённые горы растянулись на полу. В тот же миг из дверного проёма высыпали фанатики. Готовые разорвать на части любого, они с жадно раскрытыми ртами и вытянутыми пальцами набросились на лежащих зверей.
С непроницаемым лицом Лютор устремился к нефу, беззвучно проговаривая свои бесконечные молитвы. Люди в часовне были ещё живы. Там, впереди, у престола, на котором в окружении закопчённых свечей лежала запятнанная плащаница, сражалось около дюжины горожан. Окружённые зверьём со всех сторон, ряды защитников таяли на глазах.
Один из горов выступил вперёд. Он был огромен, гораздо крупнее остальных. Стоило Гуссу приблизиться, как гор, каким-то животным чувством почуяв опасность, обернулся.
На его бычьей морде, возле широко раздувающихся ноздрей красовались закруглённые бивни. Шкуру покрывали чёрные застарелые струпья, и повсюду оголённая кожа была разрисована мерзкими печатями сил разрушения. На широченных плечах покоился громадный двойной топор. Со спины свисал длинный изорванный плащ, грубо простроченный нитями, похожими на человеческие сухожилия. Гор гневно бил о землю острыми копытами, в крохотных красных глазках плескалась дикая ярость.
Увидев священника, он тут же испустил низкий хриплый рёв, вызывая его на бой. Мелькнуло лезвие топора, и тварь ринулась вперёд.
Лютор подобрался и поднял молот. Топор гора со свистом устремился ему в грудь. Гусс подставил молот и два оружия с громким лязгом столкнулись.
Гусс крякнул от удара и попятился назад. В предвкушении лёгкой победы зверь зарычал и нажал изо всех сил. Руки священника заныли от чудовищного давления, и он опустил своё оружие.
Зверь нырнул вперёд, клацнув громадными челюстями. Гусс провернулся вокруг себя и сделал шаг назад, давая движению зверя вывести его из равновесия, затем остановился и занёс молот, целясь чудовищу в бок. Зверолюд быстро опомнился, ушёл от удара и снова махнул топором.
Лезвие пошло по кругу, метя священнику в горло. Лютор опять отступил, и топор прошёл буквально в сантиметре от его шеи, затем устремился обратно в ближний бой. Он рванулся вперёд, опустив молот, и с бешеной силой врезался в чудище головой.
С тяжёлым стуком черепа столкнулись. Ошеломлённый гор попятился от священника. Гусс ударил его свободной левой рукой, отчего зверь ещё больше отшатнулся назад, и нанёс размашистый удар молотом.
Навершие пришлось чуть пониже челюсти. Размозжив кости, оно вырвала их из тела. Чудовище издало булькающий вой, и из открытой раны хлынули потоки горячей чёрной крови. Схватив рукоять обеими руками, Лютор отвёл молот назад и для большей силы провернулся на пятке.
Череп зверя раскололся, словно глиняный горшок. Чудище попятилось назад, каким-то чудом оставаясь на ногах, несмотря на кровь, сочащуюся из разорванной шеи и стекающую ему на грудь, и, наконец, рухнуло на землю. Громадная туша дёрнулась несколько раз и затихла.
Тяжело дыша, священник огляделся. Повсюду в часовне его пылающие праведным гневом фанатики рвали оставшихся зверолюдов. Кое-где между рядами скамей ещё кипела битва, но главарь банды был повержен.
Ни победного крика. Ни улыбки на суровом лице. Гусс смотрел на алтарь и, не сводя глаз со священного камня, приветственно вскинул измазанный кровью молот.
— На всё воля Твоя, — прошептал священник, всё ещё силясь справиться с дыханием.
И двинулся вперёд, молот свистел из стороны в сторону в поисках новой добычи.
Она никогда не была красива. Ещё при жизни на её пухлом прыщавом лице, лежал отпечаток недель лишений и тяжёлой жизни в суровых северных землях Империи.
После смерти её лицо стало просто ужасно. Левая щека была оторвана, на её месте проглядывали зубы и челюсть. Вместо одного глаза зияла дыра, медленно заполнявшаяся кровью. Её брюхо, дряблый мешок жира, покрытый колотыми ранами, вываливался из разорванной одежды.
Гусс с нежностью посмотрел на неё.
Он не знал её имени. Он редко запоминал имена тех, кто поступил к нему на службу. По правде говоря, слова мало значили для него.
Поступки — вот что имело значение. Эта толстуха погибла, устлав пол вокруг себя трупами зверолюдов. На остатках её лица застыл след от злой ухмылки.
И такой она была прекрасна.
— Дочь Зигмара, — вздохнул Гусс, нежно проведя пальцами по уцелевшему веку.
Закрыв глаза, он стоял на коленях перед её ещё тёплым телом. Он будет долго молиться о ней.
— Лорд Гусс!
Резкий, противный голос маркграфа Борса фон Ахена прервал его размышления. Раздражённому такой бесцеремонностью священнику стоило немалых усилий взять себя в руки. Медленно, каждым своим движением давай понять, что он думает о маркграфе, Гусс поднялся от тела погибшей женщины.
Повсюду в часовне лежали трупы. Зверолюды и фанатики покоились друг на друге, сцепившись в жутких холодных объятиях. Запах стал уже невыносим. Скоро соберут костры и зажгут пламя. И для праведников, и для грешников. Со двора доносились рыдания: слёзы облегчения, слёзы горя и избавления. Война окончилась, но впереди было ещё много работы.
Гусс посмотрел на фон Ахена. Шёлковые одежды исчезли, на толстяке был натянут тесный, явно не по размеру камзол; седые волосы были испачканы и лежали как попало. Он укрывался за алтарём вместе с остальными, и чтобы спасти ему жизнь многие отдали свои.
— Лорд-священник, — охнул Борс и бросился Гуссу в ноги. Его трясло. — Простите меня. Вы были правы. Мы пытались отбиться. Всеми богами клянусь, пытались, но их было…
Он жалостливо посмотрел на Гусса, в глазах плескались страх и раскаяние.
— Вы были правы, священник, — опять начал он. — Что мне сделать? У меня есть золото. Я могу жаловать вам титул. Ну, скажите же, что я могу сделать?
Гусс зло посмотрел вниз. Колени маркграфа стояли на теле той толстой женщины, а он даже не заметил.
Священник подумал, не убить ли его. Или хорошенько приложить по роже сапогом пару раз, чтобы эта жирная физиономия превратилась в кровавое месиво.
Стало бы легче. К тому же это вполне достойное наказание за разорение земель, которые были вверены ему.
Нужно сдержаться. Это было бы слишком… по-зверски.
— Ещё не поздно исправиться, маркграф, — произнёс Лютор Гусс, потянувшись к кожаному поясу. Он достал длинный металлический прут. — И вот что можно сделать…
Глаза Борса расширились, когда на конце прута он увидел символ кометы с двумя хвостами. Железо было холодно и чёрно, словно потухшие угли. Но он знал, что это. Он видел, как быстро раскаляется клеймо, как оно нагревается в языках костра, пока не начнёт пульсировать красным, будто умирающее солнце.
— Что вы…
— Все покаявшиеся носят метку, — мягко произнёс Гусс. — Вы ведь раскаиваетесь, маркграф? Хотите очистить свою душу?
Фон Ахен замотал головой. Это не то на что он рассчитывал. Бледное лицо Борса исказилось от ужаса, и он принялся подниматься с колен.
Гусс наклонился, и железная перчатка тяжело легла на плечо маркграфа. На лоб фон Ахена упала тень клейма, словно указывая то место, где будет метка.
— Несите дрова, дети мои, — громко приказал Гусс, зная, как быстро займётся пламя. — У нас новый последователь.
Припомнив самопожертвование тех, кто освобождал Кольсдорф, он одарил маркграфа диковатой улыбкой. Краем глаза он видел, как фанатики ринулись выполнять его приказ. Борс фон Ахен дёргался, но был до противного слаб.
— Отбрось страх, — произнёс Гусс, поворачивая прут с клеймом и любуясь тенями, которые оно отбрасывало на лице толстяка. — Боль мимолётна.
На этот раз Гусс улыбнулся по-настоящему, и, словно солнечный луч, пробившийся сквозь пыльный витраж, блаженный свет на миг преобразил печальное лицо священника.
— Спасение, истинно говорю тебе, вечно.
Гордон Ренни Кровавая луна над Альтдорфом
БЕСПОЩАДНЫЕ, ОСТРЫЕ КОГТИ царапают истертый камень. Тусклый и болезненный свет луны — Моррслиб — пробивается через тонкий слой облаков, образовывая причудливые тени на вымощенной камнем улице. Над дверными проемами слабо звенят от легкого ветра обереги, что суеверные дурачки развешивают, чтобы отогнать злых духов, что бродят по ночам, подобным этой, когда в небе стоит полная Моррслиб. Убийца потягивается, наслаждаясь непередаваемыми ощущениями, когда магический свет падает на его тело. Он весь дрожит от восторга, черпая новую силу из нечестивого свечения, льющегося на него сверху, поднимает голову и смотрит уже нечеловеческими глазами. Глазами, измененными для того, чтобы получить доступ к невидимому секретному спектру, доступному только при холодном сиянии его небесной покровительницы. Сидя на карнизе крыши, он смотрит своим магическим взглядом на город внизу. Убийца стар, а с точки зрения человеческой дряни — даже древен, и видел его уже много раз.
Он видит множество давно известных ему чудес этого города, оживлённых светом Моррслиб. Образы и картины прошлого расплываются и перекрывают друг друга. Высокие башни возносятся вверх и исчезают, в то время как взор убийцы скользит сквозь столетия созиданий и разрушений.
Моргнешь — и кажется, что город снова горит в огне гражданской войны, развязанной претендентами на вакантную корону Империи. И он сам тоже там, бежит в своей истинной форме среди бунтующей толпы, заполнившей улицу. Он свободно перемещается в ней; для людей он всего лишь ещё один ночной ужас, которых и так полно. Убийца голоден, его зубы клацают друг о друга, когда он убивает одну за другой свои вопящие жертвы. Вытаскивая окровавленную морду из глотки своей последней жертвы, он издает вопль восторга, обращенный к кровавому сиянию луны сверху.
Моргнешь еще раз — и город словно вымер, поглощённый страхом и отчаянием. Чума убивает его население. Только несколько огоньков светится в ночи — даже Императорский дворец погружён во тьму и заброшен, а те, кто еще жив в своих домах, ждут, когда же Призрак Чумы покинет, наконец, город. Но убийцу не запугать простой болезнью, и он рыщет по пустым улицам, зная, что никто не придёт в ответ на крики соседей.
Убийца смотрит на тусклый проблеск изначального города через тени того, что пришло потом. Он видит залитую солнцем деревню на берегу широкой и быстрой реки. Смотрит, как деревенские жители бегут встречать возвращающуюся из леса группу воинов. Его взор устремляется к высокой фигуре во главе охотников, к гордому вождю варваров с волосами, подобными солнечному свету и с большим гномьим боевым молотом. Убийца был тогда намного моложе, его магические способности были более примитивными и не так хорошо ему подчинялись, но даже тогда он смог почувствовать невидимый светлый нимб вокруг варвара. Убийца взрыкнул про себя, обеспокоенный наличием этого света, и скользнул обратно в успокаивающую темноту леса. Снова и снова, в течение столетий, он делал всё, чтобы потомки племени Зигмара заплатили за тот позорный страх, что он впервые в жизни испытал в тот день.
Он качает тяжёлой головой, рассеивая эти видения, и снова меняет спектр зрения. Теперь его взгляду предстают нити судеб бесчисленных человеческих жизней, переплетенных на лице города, образующих яркие и путанные цветные образы. Многие такие нити связаны друг с другом, и одна, истонченная, уже готова порваться; существо, которому она принадлежит, сейчас истекает кровью в аллеях внизу. Убийца исследует образы тускло светящихся нитей, ища короткие и тонкие нити тех, кто не подозревает о своём скором конце, тех, кто станет его жертвами. Некоторые из нитей судьбы многообещающе вели к величественным формам императорского дворца — убийца всегда считал кровь аристократов неким редким пикантным лакомством, но другая интригующая возможность вела мимо центра к академическому кварталу, представляющему собой беспорядочный лабиринт из книжных магазинов, библиотек и старых, пыльных домов мудрецов, группирующихся вокруг Университета.
Убийца исследует эту нить судьбы; его морда дергается в предвкушении сильного запаха жизни на другом конце нити. Его пасть наполняется горячей слюной, она стекает с его челюстей; новая задача будет сложной. Он только что начал охоту. Новая добыча на знакомой территории. Альтдорф — это его старые, очень старые охотничьи угодья, но каждое столетие, или около того, когда убийца оказывается в городе, он предлагает ему что-то новое.
Задрав морду, убийца воет, вознося молитву своей небесной покровительнице — луне. Моррслиб — вторая луна Старого Света.
Кровавая луна.
Луна убийц.
Луна Хаоса.
ЗАВАНТ КЁННИГЕР проснулся. Во рту чувствовался сильный омерзительный привкус, и он потянулся за стаканом красного вина, что держал около кровати. Обнаружив, что тот пуст, он выругался. Настоянное на определённых травах рейкландское вино было весьма эффективным снотворным: прогоняя сны, охотившиеся за ним по ночам, подобным этой, когда луна Хаоса набирала силу. Он сел. Прохладный ночной ветер освежил его вспотевшее лицо. Бросив взгляд на улицу, он с лёгким раздражением отметил, что его чересчур суеверный слуга повесил амулет, охраняющий от чар луны, прямо над окном. Сама Моррслиб висела высоко в небе, окутывая город своим зловещим светом. Спальня Кённигера была залита этим странным, вязким и прозрачным сиянием. Глаза заболели, реагируя на этот потусторонний свет. В комнате не было зеркала, но Кённигер знал, что в темноте его глаза тускло, но все-таки заметно, отсвечивали красным. Работой всей его жизни было противостояние Хаосу, но в ночи, подобные этой, он остро чувствовал побочные эффекты многочисленных опытов с небольшими дозами варпсодержащих субстанций, которыми он пропитался, пытаясь понять природу своего врага.
Кённигер смотрел сквозь открытое окно на город. Его память преследовало полузабытое слабое воспоминание о каком-то предчувствии, возникшем за минуту до пробуждения. Он закрыл глаза и сконцентрировался. Его взору предстали сверкающие зубы, рвущие податливую плоть, острые когти, высекающие искры из каменных плит. Он распахнул глаза. Ничего. Только мерцающий красный диск Моррслиб ухмылялся в небе.
Там что-то есть, подумал он, что-то пробралось сюда и крадётся по моему городу.
Он дёрнул за шнурок около кровати, сбросил одеяло и стал искать одежду, что лежала поблизости. Через некоторое время он услышал доносящиеся снизу шаги и бормотание Видо — его слуги, поднимающегося по лестнице на звон колокольчика. Кённигер перестал улыбаться. Несмотря на то, что у слуги когда-то была репутация самого незаметного карманника в Империи, полурослик при желании мог заглушить взрыв ракеты, особенно когда хотел донести до окружающих своё недовольство подъёмом среди ночи.
Видо открыл дверь, и свет от свечи в его руке усилил боль в глазах детектива-ученого, заставив того вздрогнуть от причинённого неудобства.
— Звали? — буркнул Видо своим лучшим тоном недовольного слуги.
— Боюсь, что в скором времени, ещё до восхода солнца, наши услуги будут востребованы. Подготовь мое придворное платье, выбей пыль из своей ливреи, что ты так ненавидишь, и надень её. Мы оба должны хорошо выглядеть, когда прибудет посыльный из Императорского дворца.
ВИДО БЫЛ НЕДОВОЛЕН. Ему не доставляло удовольствия быть на ногах в столь ранний час. Ему было крайне неприятно находиться в вонючем переулке, который совсем недавно какой-то запоздалый гуляка, возвращавшийся домой после кутежа на улице Тысячи Таверн, использовал для оправки своих нужд. Тот факт, что Видо ещё не ел, вряд ли радовал бы его в обычном состоянии, но вид изуродованного трупа в конце переулка вызывал тошноту и напрочь отбивал все мысли о еде. Ему было крайне неприятно находится среди такого количества членов Городского Дозора, несмотря на то, что их кордон с дубинками наготове сдерживал натиск возбуждённой толпы, которая по обыкновению хотела принять непосредственное участие в любом необычном событии на улицах столицы. Но больше всего его раздражала эта обезьянья ливрея слуги, что Кённигер заставил его одеть. В сотый раз он дёрнул жёсткий стоячий воротничок, который постоянно врезался ему в шею. Завант Кённигер, погруженный в беседу с закутанной в темной плащ фигурой, стоящей на коленях около трупа, конечно же, не обратил внимания на недовольство своего слуги.
— Вы знаете, герр Кённигер, говорят, что личность убийцы можно установить, заглянув в глаза трупа, потому что последнее, что они видели — лицо убийцы — навсегда отпечатывается на сетчатке, — стоявший на коленях охотник за ведьмами посмотрел на Кённигера, ожидая его ответа.
Тот встретил взгляд худощавого охотника за ведьмами, не уклонившись от брошенного ему вызова.
— Да, я тоже слышал что-то подобное. Я также слышал теорию о том, что в криминалистике можно создать систему опознания на основе линий и отметок на коже на кончиках пальцев. Такие следы злоумышленники оставляют на каждом месте преступления. Если бы эти фантастические представления были правдой, то наша с вами работа, герр ван Зандт, была бы намного легче. Не думаю, что вашу идею можно проверить сейчас — ведь убийца постарался удалить не только большую часть лица, но и оба глаза.
Видо приходилось в свое время встречаться с охотниками за ведьмами, которые делали разные необычные вещи. Он видел, как они с пеной у рта яростно вели праведную войну против ереси. Видел, как они бичами сдирали кожу у себя со спины, чтобы очиститься духовно. Помнил, как они плакали и скрежетали зубами в страшном отчаянии, когда еретики один за другим признавали свою вину. Он даже видел раз, как один охотник за ведьмами проявил милосердие и позволил придушить обвинённого, прежде чем отправить того на костёр. Но этот — Мариус ван Зандт, охотник за ведьмами его Императорского величества, Благословенный Зигмаром — делал то, чего ни разу не делали его коллеги на памяти Видо. Он улыбался. Не той тонкой улыбкой, что часто мелькали на лицах охотников за ведьмами во время пыток подозреваемых в преступлениях. Нет, по его лицу, до самых глаз, расплылась самая искренняя дружелюбная улыбка.
Охотник за ведьмами шагнул вперед, стараясь, как отметил про себя Видо, держать свой плащ подальше от лужи крови, растёкшейся вокруг трупа, и протянул Кённигеру руку для рукопожатия.
— Рад наконец-то познакомится с вами, герр Кённигер. Ваше имя и ваши труды знакомы даже таким необразованным фанатикам, как я. Я читал ваши заметки о «Трактате Некрис» Готлиба Звёздного, а теории, изложенные в вашем труде «Principia Chaotica», сильно помогли мне в моей работе.
Кённигер улыбнулся (Видо знал, что главный недостаток его хозяина заключался в том, что тот был падок на лесть его интиллекту) и дружески кивнул, пожимая протянутую ван Зандтом руку.
— Вы преувеличиваете мои заслуги, герр ван Зандт. Однажды, по слухам, Леонардо де Миральяно был вынужден сказать: «Если я когда-либо видел дальше других, то только потому, что стоял на плечах гигантов».
Охотник за ведьмами уже был здесь к моменту их прибытия, видимо его вызвали сюда тем же указом из дворца, который вытащил Кённигера и Видо из их постелей этим утром. Насколько было известно Видо, охотники на ведьм редко бывали в Альтдорфе. У церкви Зигмара здесь находилась главная резиденция, и, пока чересчур рьяные охотники за еретиками были вольны в ведении своих дел в отдаленных сельских провинциях Империи, здесь, в столице, Церковь предпочитала разбирать такие дела самостоятельно. То, что кто-то во дворце счёл необходимым присутствие охотника за ведьмами на улицах Альтдорфа, было необычно, но присутствие еще более зловещей фигуры беспокоило Видо гораздо сильнее. Он до сих пор помнил шок, полученный им, когда он и Кённигер прибыли под конвоем на место преступления и увидели очертания облаченной в серое фигуры, ожидавшей их у входа в переулок.
— Штайнер! — подумал он тогда про себя. — Зубы Ранальда! В какую бы передрягу мы сейчас не влипли, дела ещё серьёзнее, чем кажутся, если кто-то посчитал необходимым спустить императорскую ищейку с поводка!
Официально Ваул Штайнер был просто личным телохранителем императора. Неофициально, что ни для кого в Альтдорфе не было секретом, он был персональным императорским ассасином, самым страшным убийцей в Империи, и человеком, чья лояльность целиком и полностью принадлежала императорской фамилии. Его навыки владения мечом, кинжалом и арбалетом вошли в легенды. Видо и все остальные жители Альтдорфа видели его выдающиеся фехтование и стрельбу каждый год на играх, что проходили на Кайзерплац в честь дня рождения императора. Однако до Видо доходили слухи и о других способностях Штайнера, которые он применял в пыточных застенках под дворцом. Говорили, что там он мог, при необходимости, на недели растянуть агонию ещё живого человека, пока жертвы не давали показаний против собственных детей, замешанных в заговор против Императора, в расчёте на быструю смерть, которую сулил им Штайнер в ответ на их мольбы.
В этот момент Видо услышал мягкое поскрипывание охотничьих сапог Императорского убийцы позади себя. В поношенных сапогах, простой, потёртой одежде и залатанном плаще, он с головы до ног выглядел простым охотником, которым когда-то и был. Императорский ассасин прошел по переулку к Кённигеру и ван Зандту. Видо инстинктивно съёжился и вжался в стену одного из домов, обрамляющих переулок, стараясь не привлекать к себе внимания Штайнера. Взглянув на мгновение в холодные серые глаза ассасина, Видо вспомнил, что члены старейшего воровского братства шептали друг другу на ухо про зловещего рейкландца. Штайнер никогда не забывает лиц. Один раз взглянув на вас, он будет помнить ваш рост, внешность, особые приметы до вашей смерти.
Убийца остановился около двух фигур, склонившихся над трупом и не заметивших его. Он беспокойно переступил с ноги на ногу и громко откашлялся, чтобы привлечь их внимание.
— Господа, — прорычал он голосом, похожим на голоса волков, что когда-то охотились в диких лесах Рейкланда. — Если вы закончили осмотр трупа, то у меня наготове экипаж, чтобы отвести вас во дворец. Его превосходительство лорд-гофмейстер ждет вашего доклада с большим нетерпением.
В РАБОЧЕМ КАБИНЕТЕ гофмейстера было темно. Толстые шторы были задернуты. Это было довольно обычно в дни, окружающие Моррслибнахт, когда Луна Хаоса была хороша видна даже днём, когда солнечный свет бледнел, а воздух становился нездоровым. Комнату освещал только зажженный камин, перед которым, сгорбившись, сидел хозяин кабинета. Кённигер и ван Зандт сели перед ним. Штайнер остался стоять где-то позади них, но Завант мог ощутить серую тень, выдававшую его присутствие. Гофмейстер наклонился вперёд и налил себе стакан глинтвейна, так хорошо знакомого Кённигеру.
Завант смотрел на сухую корявую руку, держащую бокал с вином. Его называют Железным Графом, подумалось ему. Может, сейчас он стар и слаб, но в его немощном теле скрывается душа, выкованная из железа.
Граф Отто фон Биттернах, лорд-гофмейстер при двух императорах — при Карле-Франце и его отце Леопольде. Казалось, он поселился в своём большом кожаном кресле, громко прихлебывая вино из бокала, зажатого в трясущейся руке. Это был маленький сморщенный человечек, с запавшими и слезящимися старческими глазами; на его покрытой коричневыми пятнами голове сохранилось несколько прядей седых волос. Но Кённигера не обманул его внешний вид. Ему приходилось слышать, что старый и хитрый шпион и дипломат сильно сдал в последнее время, но его позиции в имперской политике были столь же незыблемы, как и последние пятьдесят лет. И если Ваул Штайнер был любимейшей охотничьей собакой императора, то Железный Граф был заводчиком, который выбрал его и натаскал для этой роли.
— Я не сомневаюсь, что вы осмотрели труп, — прохрипел Отто, глядя на Кённигера. — К каким выводам вы пришли?
Завант отставил бокал и собрался с мыслями перед ответом.
— Это, без сомнения, убийство. Но это не ограбление, переросшее в убийство. Жертва была богата, мы обнаружили на теле аккредитивы, которые позволили опознать его как богатого купца из Мариенбурга, но убийца оставил нетронутым целый кошель золота при нем. Альтдорфские разбойники и карманники могут быть иногда кровожадными, но я не слышал, чтобы у них была привычка зубами рвать глотки своим жертвам.
— Может ли тогда это быть работой какого-нибудь дикого животного? Какого-нибудь зверя, выпущенного в город?
Кённигер сделал паузу, чувствуя, что его проверяют.
— Зверь убивает, чтобы насытиться. Тот же, кто убил этого несчастного, удовлетворял свои дикие желания. Плоть жертвы почти не тронута, за исключением того, что убийца уничтожил ее лицо, удалив плоть до кости. Это наводит на мысль, что здесь поработало нечто большое, злобное и более умное, нежели простой лесной хищник. Я так полагаю, что были ещё жертвы, до этой?
Внезапный вопрос был адресован графу Отто, но ответил на него доселе молчавший охотник на ведьм.
— Шесть за последние четыре ночи. Несмотря на все наши усилия, нам не удалось сохранить в секрете то, что между убийствами есть связь. Поползли слухи, что по городу разгуливает демон.
— Но от внимания графа не ускользнул тот факт, что время убийств в точности совпадает с периодом Моррслибнахт?
Граф Отто кивнул, словно бы в подтверждение слов Кённигера.
— Ха! Вы опять разочаровали меня, Завант! Я вас готовлю к великим делам, а вы становитесь жрецом! Затем, словно в насмешку, вы определяетесь со своими чувствами и, оставив этих святых олухов мямлить молитвы, начинаете жизнь отшельника, изучающего скучные каракули еретиков и лунатиков! Если ваша жизнь не изменится, то это будет глупой гибелью такого великолепного ума! Единственная причина, из-за которой я прожил так долго, это то, что вы наконец-то увидите смысл и займёте ваше законное место на службе Империи!
Словно бы в подтверждение своей точки зрения тело графа затряслось от кашля. Кённигер шагнул вперёд, чтобы поддержать своего бывшего наставника, но тот раздражённо отмахнулся, потянулся за бокалом и жадно отхлебнул из него. Шумно откашлявшись, он продолжил:
— Моррслиб! Нам давно известна связь между фазами Луны Хаоса и повышением и снижением активности Темных Сил, — с этими словами пальцы графа Отто на мгновение сложились в знак молота. Несмотря на открыто выражаемое презрение к духовенству культа Зигмара, старый и прагматичный политик-реалист, который сидел перед Кённигером, до сих пор инстинктивно использовал традиционные оберегающие жесты, говоря о Губительных силах. В то время, как Маннслиб влияет на приливы, его тёмный близнец оказывает то же влияние, только не на океаны, а на умы людей.
— Да, конечно, любой дозорный может рассказать кучу историй о «Безумстве Моррслиб», — Кённигер чувствовал пристальный взгляд графа Отто. — О беззакониях и жестоком помешательстве, что овладевают многими нашими гражданами в Ночь Моррслиб. Но, как показывают мои исследования, это не простое увеличение преступлений против общественного порядка, а влияние Луны Хаоса. Когда Кровавая луна стоит высоко в небе, многие неестественные твари выходят из теней, чтобы погреться в ее нечестивых лучах, и я боюсь, что Альтдорф посетило что-то намного более опасное, чем какой-то одержимый луной сумасшедший.
Граф Отто откинулся на спинку кресла и указал на охотника за ведьмами.
— То же самое сказал господин ван Зандт, когда впервые пришёл ко мне. В течение нескольких месяцев он шёл по следам преступлений некоего неестественного хищника — оборотня, как он полагает — в северных районах Империи. Этот след неуклонно вёл на юг, и, по мнению ван Зандта, это существо сейчас в Альтдорфе. Я предоставил господину ван Зандту все условия для работы здесь, и ваше участие в охоте — его предложение. В самом деле, кого же ещё звать на помощь, когда преследуешь тварь Хаоса в незнакомом запутанном городе? Только всем известного Заванта Кённигера, детектива-ученого, неутомимого исследователя многочисленных гнусных путей, которыми ходят слуги зла.
Кённигер посмотрел на охотника за ведьмами. Его ум еще не отошел от услышанного.
— Оборотень? Ликантроп? Я думал, что в Империи они вымерли века назад! Готлиб Звёздный утверждал, что уничтожил их последнее гнездо во время Великого Очищения Сильвании в 2158 году!
Охотник за ведьмами мрачно кивнул.
— Я тоже так считал. Но я видел доказательства, и они однозначны, — он сделал паузу, пристально глядя на Кённигера. — Похоже, что в этот раз Звёздный ошибся, подобно всем нам, смиренным слугам Зигмара.
Кённигер в раздумье опустил голову, потом посмотрел на своего наставника.
— Вы хотите, чтобы мы выследили и убили эту тварь?
— Выследить — да. Уничтожить — нет, — прохрипел граф, подзывая Штайнера, бесшумно выскользнувшего из тени на его зов. — Штайнер присоединится к вашей охоте. Вы будете моими гончими, Завант, что ищут добычу и затем гонят ее. А Штайнер знает всё, что необходимо для убийства как зверей, так и людей. Думаю, что этот человекозверь не противник для охотника с его возможностями.
В свете камина Кённигер мог видеть взгляд своего старого наставника. Граф Отто честно служил своей любимой Империи около полувека, и за это время этот хрупкий старик подписал тысячи смертных приговоров, был свидетелем бесчисленных пыток подозреваемых, приказал уничтожить сотни врагов Империи. И Кённигер знал, что в эти моменты у него был такой же взгляд. В нем была холодная решимость с осознанием жестокости и прагматичности власти.
— Пойми, Завант. Твоей задачей будет нечто большее, чем убийство на охоте. Всю свою жизнь я служил Империи, а Империя стоит на стороне Порядка. Этот город — сердце Империи, а сегодня по его улицам в свете Кровавой Луны разгуливает демон, существо из Тьмы. Луна Хаоса сейчас в самой силе, и горожане боятся. Они видят, как Хаос одерживает верх над порядком, и начинают задаваться вопросами, которые касаются законов и традиций, — основ того порядка, который делает Империю единой. Если семена сомнений прорастут здесь — в имперской столице, то они быстро распространятся по всей стране, и Империя Зигмара — Империя, которая простояла больше 25 веков — будет сильно ослаблена. Я не позволю этому случиться!
Своей костлявой рукой старик схватил Кённигера за руку и притянул его к себе.
— Найди этого демона, Завант, и быстро. Найди и развей тень страха, что повисла над Альтдорфом.
ОФИЦИАЛЬНО ВИДО НИ разу не был во дворце. Неофициально, в бытность самым прославленным вором в Альтдорфе, он столько раз бывал здесь, что хорошо знал планировку этой огромной и внушительной крепости. Центр императорской власти всегда считался местом богатой добычи для любого воришки, достаточно смелого, чтобы проверить свою смекалку против дворцовой стражи. Но большая часть его ночных посещений дворца была связана не с его бизнесом, а с посещением спальни одной служанки-полурослика, что когда-то работала на дворцовой кухне.
Он вздохнул, желая оказаться сейчас там, а не здесь, в продуваемой насквозь прихожей, с двумя представительными дворцовыми стражами, его давними противниками, подозрительно косящимися на него сверху вниз. С огромным чувством облегчения он увидел, как двери внезапно открылись и стражники взяли «на караул» перед завернутыми в плащи фигурами Кённигера и охотника на ведьм, что вышли и кабинета, преследуемые по пятам тихим полупризрачным Штайнером. Видо инстинктивно отшатнулся от имперского ассасина, а затем поспешил по коридору за своим хозяином, погружённым в разговор с охотником на ведьм.
— Что думаете, герр Кённигер? — спросил ван Зандт.
— Сегодня главная ночь Моррслибнахт, когда мощь Кровавой луны достигает своего апогея, и влияние Хаоса будет очень сильно, — ответил Завант. — Если старые сказки не врут, то оборотень не сможет управлять своей жаждой крови. Сегодня он будет убивать — неоднократно и со всей яростью и свирепостью, на какую способен.
— Согласен, — кивнул охотник на ведьм. — Я приказал, чтобы сегодня на дежурство вышла вся дворцовая стража и все дозорные города. Это даст нам преимущество — вряд ли честные горожане осмелятся высунуть нос на улицу в Моррслибнахт. Сегодня на улицах Альтдорфа должно быть больше вооружённой стражи, нежели мирных жителей. Если повезёт, то такая демонстрация силы удержит создание от поиска следующей жертвы.
— Возможно, — ответил детектив. — Но я бы постарался не напугать его, а поймать и уничтожить.
— У вас есть другой план, герр Кённигер? — ван Зандт с интересом посмотрел на него.
— Не совсем план, — ответил Кённигер. — Я считал крайне полезной мерой предосторожности попытаться понять природу врага. Составьте схемы ночных патрулей, а я присоединюсь к вашему ночному дежурству позже.
— Куда вы, герр Кённигер? — спеша по коридору следом за хозяином Видо услышал, как ван Зандт крикнул им вслед.
— Куда же ещё можно отправиться, чтобы узнать секреты слуги Хаоса? — спросил Кённигер. — Конечно же в сумасшедший дом!
ГДЕ-ТО ВО ТЬМЕ убийца взрыкнул в предвкушении удовольствия. Он потянулся, раздраженный размерами тела, внутри которого спрятался. Скоро, с приходом ночи, взойдёт Кровавая луна. Тогда он снова будет свободен. Добыча была найдена, приманки — разложены. Скоро он будет есть. Скоро.
БЕЗУМИЕ ВСЕГДА КАЗАЛОСЬ Видо, спешащему за своим хозяином по мрачным каменным коридорам сумасшедшего дома, типичным человеческим явлением. Оно было почти неизвестно его собственной расе, хотя у него дома, в Общине, нашлось бы немало таких, кто назвал бы безумным самого Видо. Особенно после того, как он ушёл из семейного бизнеса — пивоварения, прихватив с собой значительную сумму из копилки отца в качестве своего наследства, и отправился искать счастья на улицах Альтдорфа. Вне зависимости от того, какой бы скучной и спокойной ни была жизнь в том болоте, что звалось Общиной, она была явно предпочтительней, чем атмосфера внутри сумасшедшего дома Альтдорфа во время Моррслибнахт.
В коридорах стояло эхо воплей, стонов и криков сумасшедших. Внезапно грязные истощённые руки, просунувшись сквозь решетку, схватили подол плаща Видо.
— Помоги, помоги мне, — прохрипел тёмная фигура по ту сторону решетки голосом, отдаленно напоминающим человеческий. — Здесь повсюду темно и я не вижу ночного неба. Умоляю, возьми меня наружу и дай мне еще раз взглянуть в лик луны!
Видо отскочил и с отвращением посмотрел вниз, увидев хрящеватого субъекта, смотрящего на него из ладони протянутой и окровавленной руки сумасшедшего. Видо в ужасе метнулся в сторону, едва не угодив под ноги Клеббу-Надзирателю. Зарычав от гнева, тот просунул горящий факел сквозь прутья клетки. Раздался крик боли, протянутая рука исчезла из виду, а сумасшедший отступил в тёмный угол, откуда раздались стоны и плач.
— Прошу прощения, господа, — прорычал гигант-надзиратель, поднимая Видо на ноги. — Так у нас каждый раз во время Моррслибнахт. Самых больных мы запираем здесь, где нет окон, но каким-то образом они узнают, когда приходит время Кровавой луны.
— А Бретонец? — спросил Кённигер. — Как он переносит фазы Кровавой луны?
Клебб издал страшный хрюкающий звук (Видо всегда подозревал, что где-то среди его предков затесался орк) и указал на открытые засовы двери.
— Он? Он просто тихо сидит в своей камере и пишет. С тех пор, как один священник увидел, над чем он работает, мы не даем ему и листа бумаги. Но это не заставило его прекратить писать.
Надзиратель открыл тяжёлую дверь и отошёл в сторону, позволяя Кённигеру и Видо войти в келью и убедиться самим. Видо подавил крик изумления. На грубой поверхности камня пола, стен и, частично, даже потолка были выцарапаны слова. Каждая буква, каждый штрих были кропотливо вырезаны на камне. Автор этого безумного текста сидел на полу посреди кельи и с помощью практически стёртой металлической вилки добавлял последние штрихи к только что законченному куплету. Он работал при тусклом свете одинокой свечи, его длинные светлые жидкие волосы падали ему прямо на лицо, но Видо не нужно было видеть его тонкий аристократический профиль, чтобы узнать кто перед ним. Валуа де Симон, печально известный как Безумный Поэт Музильона, теперь содержался здесь, в Его Императорской Милости, после того как церковные власти посчитали, что его последний сборник работ был вдохновлен ересью Хаоса. Кённигер защищал молодого поэта на суде, и Видо было прекрасно известно, что только из-за вмешательства его господина молодой гений был приговорён к заключению в сумасшедшем доме, а не к сожжению.
— Герр Кённигер? Надеюсь, вы в добром здравии? — Поэт говорил, не отрывая взгляд от работы. Его бретонский акцент мягко обволакивал грубые звуки гортанного Рейкшпиля, языка Империи.
— Обычно я не принимаю посетителей, когда я работаю, но в вашем случае я всегда готов сделать исключение. Полагаю, вы пришли поговорить со мной о le loup garou, об оборотне?
Видо и Кённигер переглянулись. Прагматичный полурослик не видел различий между поэтами и сумасшедшими, но он знал, что Кённигер считал Бретонца особенным. Его сумасшествие и гений, объединившись с болезненным поэтическим воображением, давали ему множество странных и неожиданных озарений относительно действий Разрушительных Сил. «Un savant fou» (сумасшедший ученый) — так однажды Кённигер назвал поэта, но Видо, гордившийся тем, что не знает ни слова по-бретонски, так и не понял, что тот имел в виду.
— У вас есть, что мне рассказать, Валуа? — спросил Кённигер, зная, что ответы сумасшедшего поэта всегда были в лучшем случае туманными и неопределёнными.
— О le loup garoux? Что простой поэт может знать о таких вещах? Если вы хотите послушать ужасные рассказы о них, спросите у охотника за ведьмами. Но сейчас Моррслибнахт, не так ли? Я как раз писал поэму о двух лунах. Вы когда-нибудь задумывались о них, Кённигер? Маннслиб и Моррслиб вечно преследуют друг друга на небесах, и ни одна из них не знает, кто из них добыча, а кто — охотник. Интересные отношения, не считаете?
Поэт пробормотал себе что-то под нос; казалось, что он полностью увлечён своим выцарапыванием на каменном полу. Кённигер терпеливо ждал, зная, что это еще не конец.
— Так какая из лун вас интересует больше, Валуа?
— Конечно же Моррслиб! — ответил поэт. — Это самая тёмная и загадочная из двух лун! Один ее лик — ее тёмный лик — сокрыт от нас навсегда. Но её видимая сторона постоянно изменяется, каждую Моррслибнахт мы видим её по-новому! Может быть, у нее только один лик? Тёмный лик? А то, что видим мы — всего лишь маски, призванные скрыть от нас сей факт? Интересная мысль, не так ли, герр Кённигер?
Кённигер ждал, но скоро даже Видо стало понятно, что аудиенция окончена. Кённигер вежливо поклонился, но, если поэт и заметил, то ничем не показал это.
— Благодарю вас, Валуа. Как всегда, это было крайне познавательно. Могу ли я чем-нибудь отблагодарить вас?
— Они не дают мне бумагу, но новый инструмент для письма был бы бесценным даром! — крикнул поэт, когда его гости вышли из кельи. — Моё последнее перо уже почти сточилось, и очень скоро мне придётся использовать свои ногти!
— Познавательно, — пробормотал Видо, когда они благополучно выбрались из кельи, и Клебб надёжно запер дверь за ними. — Что такого полезного вы могли узнать из бессмыслиц этого безумца?
Кённигер улыбнулся, он явно ожидал, что Видо скажет что-нибудь подобное.
— Всё не так просто, мой дорогой Видо. Есть много способов понять безумца Валуа, если у тебя есть желание выяснить, что он хочет сказать. А бедный сумасшедший Валуа очень сильно пытался рассказать мне что-то, предупредить меня, но делал это по-своему. На самом деле он только усилил некоторые мои подозрения, которые у меня были с самого начала этого де…
Он прервал свою речь на полуслове, услышав что-то недоступное Видо. (Даже после стольких лет, проведённых с хозяином, Видо все ещё раздражало то, что тот — простой человек, Ранальд свидетель! — имеет более обострённые чувства, нежели он сам, далеко не самый последний вор). Долей секунды позже полурослик тоже услышал это: мужчины в доспехах бежали к ним по лестнице подземелья. Через минуту два выдохшихся дворцовых стража стояли у подножия лестницы.
— Герр Кённигер, — выдохнул один из них, запыхавшийся сержант-рейкландец. — Послание от охотника за ведьмами, господина ван Зандта! Вы должны прибыть немедленно! Тварь уже нанесла свой удар!
КЁНИГПЛАЦ была в самом центре Альтдорфа. На этой большой и широкой площади проходили всевозможные действа: военные парады, ярмарки и фестивали, еженедельные публичные казни, провозглашались официальные обращения. Обычно, даже в самый поздний час, здесь бурлила жизнь, но сегодня площадь была окружена кольцом гвардейцев и городского ополчения, отрезавшим её от остального города, и почти пуста. Видо слышал, как в густом тумане перекрикиваются гвардейцы, видел, как качаются их фонари, пока они расходятся искать убийцу, который, несомненно, уже покинул место преступления.
Полурослик повернулся к тому, что было у него за спиной, тяжело дыша через рот, чтобы избежать густого запаха крови, которым был пропитан воздух. Перед ним возвышалась статуя Магнуса Благочестивого, спасителя Империи, который более пяти веков назад обратил вспять нашествие Хаоса, угрожавшее поглотить весь Старый Свет. Статуя императора Магнуса I стояла на своем обычном месте, в центре площади, его руки были протянуты в благословляющем жесте. Только теперь его фигура с головы до ног была вымазана кровью, а с рук и ладоней свисали человеческие потроха. Казалось, будто статуя делает горожанам Альтдорфа некое непристойное предложение. У подножия статуи лежал клубок переплетённых человеческих тел, над которым склонились охотник за ведьмами и Кённигер.
— Трое наших погибло — три ополченца из Городского Дозора. Прибавьте ещё осквернение статуи одного из самых величайших героев Империи, — ван Зандт прижимал плащ к лицу, стараясь таким образом уберечься от запаха расчленённых отсанков. — Тварь более чем популярно изложила свою точку зрения!
— Она издевается над нами, — угрюмо согласился Кённигер. — А граф Отто был прав. Это что-то большее, чем просто кровавая бойня. Где наш охотник, Штайнер?
— Проверяет посты около дворца. Я уже послал ему новость…
Охотника за ведьмами прервали тревожные крики, донёсшиеся с другой стороны площади. Перепуганный стражник выбежал на них из тумана.
— Снова нападение! Ещё двое убитых на Лепольд-штрассе! И оба ещё тёплые!
Ван Зандт выхватил меч и повернулся к Кённигеру.
— Значит, тварь где-то рядом. Пойдемте, Кённигер, мы не должны терять время! Мы срежем через Аллею Дитриха и Розенплац! Если поспешим, то можем застать его врасплох!
Охотник за ведьмами скользнул в туман вслед за стражником, призывая Кённигера следовать за ним.
Видо в смятении посмотрел на своего хозяина, который достал откуда-то из-под своей одежды перо и пергамент и что-то упоённо писал на нем.
— Мы не идём за ним?
— Я — да. Ты — нет, — Кённигер вложил в руку Видо сложенную записку. — Найди Штайнера. Убедись, что он прочёл это. Если он вышел из дворца, то, возможно, ты поймаешь его у Остландского моста. И поторопись, Видо — моя жизнь в твоих руках!
Видо посмотрел на сложенную записку, чувствуя, как трудно будет выполнить задание. Когда он поднял глаза, то хозяина уже не было — тот ушёл в туман вслед за охотником за ведьмами.
— ВАН ЗАНДТ! — начал было Кённигер, когда охотник за ведьмами внезапно вынырнул перед ним из темноты. Его плащ был порван, а сам он держался за раненую руку. Кённигер видел, как между пальцев охотника за ведьмами сочилась кровь.
— Я видел тварь, Кённигер! — сказал ван Зандт, указывая мечом на ближайший узкий переулок. — Она выскочила из темноты передо мной и нырнула туда!
— Где стражники? — спросил Кённигер, отметив гнетущую тишину вокруг. Они были в центре самого населённого города Старого Света, но, казалось, что остальной мир растаял в темноте и тумане.
— Я потерял их в этом проклятом тумане. Но потом я почувствовал, что кто-то рядом и оно преследует меня. Нельзя посвятить всю жизнь охоте на слуг Зла и не уметь чувствовать чье-то присутствие поблизости, Кённигер! Оно пошло на меня; может я зацепил его мечом, не знаю, но оно скрылось в этом переулке. Бежим, мы в нескольких секундах от него!
Ван Занд побежал по переулку, детектив отставал от него на несколько шагов. Кённигер знал этот район. Рейкенбан. Настоящий гадюшник из дешёвых пивных, борделей, нищих лачуг и воровских притонов, что ютились около набережной и доков, из-за чего туман был здесь особенно сильным. Теперь даже Кённигер, чьё знание старых переулков и забытых закоулков города не имело себе равных, потерял все известные ему ориентиры в этом покрытом туманом лабиринте. Но охотник за ведьмами бежал вперед, безошибочно следуя по невидимым следам твари, которую он преследовал пол-Империи.
И только когда грязь и отбросы закоулков Рейкенбан сменились старой потёртой брусчаткой, Кённигер понял, куда они направляются. Некрополь, заброшенное кладбище Старого города, что находилось по другую сторону Рейкенбана. Среди легенд Старого Света хватало сказок о разрушениях, чинимых некромантами, о графах-вампирах, об армиях нежити. Неудивительно, что в каждом человеческом городе районы, прилегающие к кладбищу, избегались всеми, кроме самых бедных и отчаявшихся.
Или созданиями Хаоса, подумал Кённигер, которые нашли бы здесь идеальное убежище. Рядом с добычей и там, где их вряд ли станут искать по своей воле.
Двое мужчин вошли в разбитые и неохраняемые ворота. Место было заброшено столетия назад, и здесь уже не осталось ничего, что вызвало бы интерес гробокопателей или похитителей трупов. Некрополь был построен на возвышении над Рейкенбаном, и, благодаря этому, до него не доходил речной туман. Здесь хорошо было видно звёздное небо, в котором довлела Кровавая луна, бросавшая свой странный свет на жуткий и безжизненный ландшафт: упавшие надгробья, пустые и разграбленные могилы, густые и колючие заросли. Впереди маячил темный силуэт украшенной колоннами гробницы в центре Некрополя. Когда они подошли ближе, ван Зандт остановился и указал на неё мечом.
— Усыпальница Готлиба Звёздного, Кённигер! — выдохнул охотник за ведьмами. — Согласно его воле он был похоронен здесь, дабы его дух охранял горожан после смерти так же, как сам Готлиб охранял их при жизни. Вот где тварь устроила себе логово, осквернив усыпальницу так же, как и статую Магнуса Благочестивого! Она рядом, она ждёт нас там!
— И правда, — пробормотал Кённигер. — А возможно даже ближе, чем мы думаем. Должен сказать, что ваше знание переулков и старых частей города постоянно меня удивляет, ван Зандт. Насколько я помню, граф Отто сказал, что вы чужой в Альтдорфе.
— Значит, граф Отто ошибся, — холодно ответил охотник за ведьмами. — Хотя должен признать, что прошло некоторое время — достаточно много лет — с тех пор, как я был здесь в последний раз.
Ван Зандт повернулся, и они с Кённигером встали друг напротив друга среди вскрытых и опустошенных могил.
— Именно так я и думал, — сказал сам себе Кённигер. — А ещё меня до сих пор интересуют эти два теплых трупа на Леопольд-штрассе… Как вам удалось убить их, если в это время вы были со мной на Кёнигплац?
Тварь, которая называла себя Мариусом ван Зандтом, улыбнулась. Ее губы широко растянулись, обнажая дополнительный ряд зубов, что прорастал сквозь окровавленные десны.
— Конечно же, я убил их за несколько часов до этого. Простое заклинание, чтобы сохранить кровь в их венах тёплой, и еще одно, чуть более сложное, чтобы укрыть их от посторонних взглядов до тех пор, пока я не захочу, чтобы их «обнаружили». Когда живёшь столько, сколько я, узнаёшь много хитростей.
Пусть говорит, думал Кённигер, стараясь изгнать из сознания даже эту идею. Не дай ему узнать, про что ты думаешь. Кто знает, что могут его сверхъестественные способности?
— А настоящий ван Зандт? — голос Кённигера ничем не выдал того водоворота мыслей, что бурлил у него в голове?
— Давно мёртв, — усмехнулся оборотень. Его голос стал грубым, в то время как лицо превращалось в волчью морду. — Я позволил ему думать, что он — настоящий охотник, а я — добыча. В итоге я устал от игры и внезапно закончил её в Драквальде. Честно говоря, он был скучным противником. Но мне было забавно принять его вид и охотится за самим собой до тех пор, пока не нашлась более достойная добыча.
Кённигер поклонился, незаметно копаясь в складках своей одежды.
— Я полагаю, чести быть ею удостоен я. И я думаю, что, как и в случае с бедным ван Зандтом, вы не только сожрёте мою плоть, но и примете мой облик?
— Конечно! — прорычала волкообразная тварь, брызгая слюной. — Мало таких дверей, что закрыты перед знаменитым Завантом Кённигером! Возможно, завтра я посещу дворец, чтобы засвидетельствовать почтение своему старому наставнику, графу Отто. Или, может, сам император дарует мне личную аудиенцию, чтобы услышать правду о том, как я выследил и убил демоническую тварь, запугавшую его город!
Кённигер ждал окончания полного превращения. Он не знал, чего ему ожидать. Это могло быть длительное преобразование, когда тело человека трансформируется в волчье. Или же кровавое и быстрое перерождение, при котором зверь вырывается из клетки человеческого тела. Но превращение закончилось пугающе неожиданно. Ван Зандт шагнул вперёд, его очертания моментально размылись, и к Кённигеру метнулась волкобразная тварь, в то время как пустые плащ и одежда охотника за ведьмами падали за ней на землю. Кённигера почти застали врасплох. Почти. Но не совсем.
Серебряный порошок был важным компонентом для многих заклинаний — оборотень был не единственным, кто знал несколько хитрых трюков — и у Кённигера была привычка всё время носить с собой небольшую порцию. Обычно он использовал его, чтобы сотворить заклинание, защищающее от зла, но в качестве оружия непосредственно против зла применил впервые. Он открыл мешочек и бросил всё его содержимое в глаза оборотня.
Эффект был мгновенным. Тварь выла в агонии, вырывая с кровью целые куски из своего лица, в то время как серебро подобно кислоте разъедало её магически измененную плоть. Кённигер повернулся и побежал, удовлетворенный тем, что старые сказки о том, что оборотня можно ранить серебром, оказались правдой. Но он также знал, что ему удалось выиграть только несколько секунд.
— Где же ты, Видо? — воскликнул он в отчаянии, молясь, чтобы ум его слуги не отказал тому именно сегодня.
Он мог слышать яростный рык чудовища у себя за спиной, скрежет его когтей по камням, когда оно нацеливалось на его незащищённую спину. Зацепившись за близлежащее надгробие, Кённигер повернулся и выбросил ногу навстречу чудовищу — этот странный, но весьма эффективный стиль боя он выучил годы назад у странствующего мудреца из Катая. Удар пришёлся точно в центр фигуры чудовища. Он должен был вывести из строя любого нормального противника. Но не оборотня. Тот принял удар когтями и нанёс ответный удар в лицо.
Кённигер отлетел в сторону, врезавшись в расколотый обломок надгробия. В его грудной клетке вспыхнула боль от переломов, во рту появился соленый привкус крови. В глазах всё плыло, и он был близок к тому, чтобы потерять сознание. Он поднял взгляд. Казалось, что яркий диск Кровавой луны над ним разбухает, чтобы заполнить собой всё небо. Всё вокруг утопало в её неестественном свете, и само время замедлило бег, пока Кённигер боролся с обмороком.
Пока оборотень приближался к нему.
Пока свет Кровавой луны ярко играл на серебряном лезвии метательного ножа в руках выскользнувшего из тени Штайнера.
Брошенный нож угодил в грудь оборотня и пробил ему сердце. Тварь Хаоса беззвучно упала наземь. В её глазах медленно угасала недостойная жизнь, охватывающая тысячелетия.
Хозяин! — Кённигер услышал голос своего слуги Видо и почувствовал прикосновения его рук. Он поднял Заванта. В отблесках факелов тому показалось, что кладбище окружено почти всем городским ополчением.
— Опасную игру вы затеяли, герр Кённигер, — сказал имперский ассасин и надавил ногой на рукоять ножа, проталкивая его ещё глубже в сердце оборотня. — Ещё бы чуть-чуть — и всё. Когда вы посылали ко мне слугу с письмом, откуда вы знали, что оборотень постарается заманить вас именно сюда?
— Мне так показалось, — удалось выдавить Кённигеру. Он с благодарностью принял флягу с бренди, что совал ему Видо. — Считайте это предвиденьем, спровоцированным словами безумца.
Завант со значением посмотрел на слугу. Видо знал и очень не одобрял некоторые экстремальные опыты, предпринятые его хозяином для того, чтобы лучше понять пути слуг Хаоса. Но, если он и понял, в чём был истинный источник пророческого дара Кённигера, то мудро хранил молчание.
С помощью слуги Кённигер встал на ноги и бросил взгляд на оборотня. Тот лежал с челюстями, застывшими в вечном оскале, с остекленевшим взором, обращённым к его нечестивому покровителю — луне. Кённигер наклонился, чтобы заглянуть ему в золотистые глаза, вспоминая разговор, состоявшийся при их первой встрече, когда тот был в облике ван Зандта.
Интересно, подумал он, сколько ему лет? Что вставало перед этим взором за многие столетия? Что бы отдал он, Кённигер, хотя бы за несколько воспоминаний, спрятанных в этой голове? Но, даже если в этих глазах и был ответ, то он не увидел его. Там было только отражение Кровавой луны, насмешливо смотрящее на него.
Кённигер повернулся спиной к трупу оборотня и пошел, не оглядываясь. Видо бросился вслед за ним, предлагая своему раненому хозяину опереться на его плечо. В ночном небе плыли темные облака, скрывающие тусклый свет ныне убывающей Кровавой луны.
Грэм Лион Охотник
Это шептало, что лес не даёт покоя всякого рода созданиям. В святые дни, когда мы проводим священные обряды, чтобы умилостивить богов, старейшины рассказывают о кровожадных деревьях-демонах, что скрываются в глубоких чащобах, об их скрученных корнях и цепких ветвях, что могут разорвать воина пополам. Одна из матерей утверждала, что видела огромных дикарей с бронированными животами, дравшихся на берегу реки за труп оленя, дубася друг друга обломками костей. Я никогда не верил подобным сказкам. Я провожу дни в лесу. Это моё владение, и я никогда не видел в них ничего столь диковинного.
До сих пор.
Это был запах, он первым предупредил меня. Он был знаком — вонь немытого тела и спутанной шерсти — но под ним лежал другой запах, запах, который я не узнавал. Я последовал за ним и вскоре увидал ещё больше следов самозванцев.
Они не были хрупкими, эти… твари. Впрочем, чем бы они не были, моим мастерством в лесной охоте они не обладали. Они шли столь же вальяжно, как юнец на своей первой охоте: треснувшие веточки и сломанные ветви отмечали их проход. Я остался далеко позади и следил за ними, ведомый разрушениями, которые они устраивали на своём пути, и этой глухой мерзкой вонью. Теперь я их настиг.
Есть пять зверей (кем ещё они могут быть?), и я один. Но я — охотник, а они — моя добыча. Я проверяю тетиву на своём коротком луке и стрелы в висящем на боку колчане из оленьей кожи. Моё копьё ждёт в перевязи за спиной. Я готов. Мои инстинкты говорят мне: напади, убей их немедленно и принеси останки богам, как искупление их грехов. Я сдерживаю себя и продолжаю ждать свой шанс.
Прошлой ночью я подкрался достаточно близко, чтобы рассмотреть их. Я сидел во тьме за кругом света от костра и смотрел, как они спали. То, что они осквернили эту землю огнём, показывало, что они не уважали богов. Я бы перерезал им глотки, пока они спали, и смотрел бы, как их кровь питает землю, если бы не дозорный, что вышагивал по их лагерю. Я рискнул подойти так близко, как только осмеливался, пригнувшись и на четвереньках, чтобы рассмотреть их поближе. Даже во сне в полумраке, они воняли.
Теперь — солнце высоко в небе, и я затаился в верхушках деревьев и смотрю вниз, глядя, как они проходят мимо, даже не подозревая обо мне. Это место является священным. Именно здесь я охочусь на великих оленей, чьё мясо преподносится старейшинам в святые дни. Тот факт, что звери ходят по ней, — есть оскорбление богов. Я слежу за ними. Они идут в вертикальном положении, как и я, и, так же, как и я, используют инструменты и оружие. Впрочем, так же, как и горные зеленокожие скоты и чирикающие туннельные крысы, а у меня с ними нет ничего общего.
Их плоть, там, где её можно увидеть, красноватая и загоревшая под солнцем. Они покрыты пятнистой шерстью на голове и лицах, а дальше на теле она становится ещё более густой. Видя столь мерзкую насмешку над моим собственным обличьем, я испытываю отвращение. Отшельник, что жил в уединении в священной роще, однажды сказал мне, что мы были созданы богами по собственному подобию. Интересно, что за боги создали этих существ?.
Я вижу свой шанс. Один из зверей отделяется от группы и отходит в лес, под деревья, на которых я устроил свой пост. Я задумываюсь, зачем, пока не мне в нос не ударяет мерзкая вонь мочи. Ярость, словно факел, вспыхивает во мне. Чудовище оскверняет эту святую землю своими отбросами. Я натягиваю тетиву и делаю глубокий вдох, отслеживая цель.
Моя добыча заканчивает. Поворачивается. Я выдыхаю. Моя стрела поражает его в горло. Я уверен, что заметил растерянность, промелькнувшую во взгляде его омерзительного лица. Оно падает.
Один.
Я делаю шаг из тени и смотрю на труп, пока его кровь пропитывает листья и углубляет их осенне-красный цвет. Оберег висит на его шее, грубое серебро на фоне тёмного меха. Я не узнаю символ, но чувствую инстинктивный страх при взгляде на него. Возможно, это икона каких-то варварских богов, которым поклоняются эти звери.
Невдалеке я слышу рёв и скрываюсь за деревом. Другой зверь сходит с тропы, чтобы найти своего товарища. Он не видит меня, когда я поднимаюсь и охватываю его шею тетивой лука, словно удавкой. Его тело затихает в моих руках, и я позволяю ему упасть на землю.
Два.
Мой пульс учащается от страха, когда приходят остальные. Они теперь знают, что я здесь. Первый умер прежде, чем добрался до меня: стрелы в грудь и в ногу расплескали его жизнь по лесной почве.
Три.
Двое слева. Я вытягиваю копьё из-за спины.
Они несутся на меня, занося огромные широколезвийные тесаки, что могут расколоть мой череп одним ударом. Они — воины, массивные и привыкшие убивать. Один из них ревёт на меня, его язык резкий и гортанный. Вызов? Вопрос? Я не понимаю. Я не хочу. Он бросается, топор несётся к моей шее. Он хочет умертвить меня чисто. У него нет ни шанса. Удивление и страх борются на его чудовищном лице, когда моё копьё вонзается в его кишки. Копьё ломается, когда я вытаскиваю его из монстра, и меня окатывает с головою его кровью. Это никуда не годится. Я чувствую лишь её вонь и больше ничего другого.
Четыре.
Оставшийся злодей бросается на меня. Я выбрасываю сломанное древко копья и вытаскиваю из земли топор. Я отклоняю удар по ноге и отчаянным обратным взмахом потрошу урода от паха до горла. Ещё больше крови нечистых впитывается в землю, и я чувствую, что боги радуются столь обильной жертве.
Я расслабляюсь.
Пять.
Стрела поражает меня в горло.
Я пытаюсь рассмеяться, хотя ни звука не слетает с моих губ, когда вспоминаю, как умер первый из зверей. Боги смеются надо мной. Я падаю на колени, и мои глаза отыскивают моего убийцу. Я вижу его и вижу нечто в его глазах, нечто столь знакомое, и понимаю в этот миг, что не был единственным охотником в лесу в этот день.
Шесть.
Федор выслеживал зверолюда три дня.
Он слышал рассказы, что группа человекоподобных чудовищ обитает в лесу, но он никогда не верил этому до сих пор. Он вытащил стрелу из горла существа, освещённого ярким солнечным светом, проникающим через щели в лесном пологе. Это было слиянием человека и животного, покрытым густым косматым мехом, с закручивающимися рогами, растущими из головы. Зверолюд, как называют их южане. Он покрепче запахнул своё толстое меховое пальто.
Вытащив топор из-за пояса, Федор занёс его, чтобы отделить голову твари от тела. Когда он посмотрел вниз на существо, то встретил его слабый взгляд и увидел нечто знакомое, нечто, что он узнал. Мгновение они были связаны — охотник и добыча — прежде чем Федор опустил топор.
Конец времен
Джош Рейнольдс Возвращение Нагаша (не переведено)
Не переведено.
Фил Келли Костяная клетка
Руины Мудреца, Голодный лес
— Выбирайтесь, быстрее! Она сейчас раздавит меня!
Рёбра огромной труповозки содрогнулись, деформировавшись в попытке раздавить похожего на чучело человека, который удерживал их разведёнными. Зажатый между прутьями, согнувшийся почти горизонтально, друид вскрикнул, из последних усилий удерживая прутья костяной клетки ещё несколько драгоценных секунд, кровь заливала его спину и ступни.
Взревев, на помощь тощему друиду пришёл напоминающий бочку человек с растрёпанными белыми волосами и просунул плечи в зазор. Хотя его златые годы уже явно миновали, у гиганта всё ещё оставалась сила старого лесоруба. Вместе мужчинам удалось удержать рёбра-прутья клетки разведёнными. Ещё один пленный, смуглый рыцарь в заляпанных грязью помятых доспехах, воспользовался шансом и боком проскользнул сквозь удерживаемую его товарищами щель. Как только он выкатился на влажную траву и вытащил длинный меч, крылатый ужас, визжа, словно ведьма, вылетел ему наперерез.
Вокруг стен костяной клетки десятки бледных рук, покрытых гнойными нарывами, просунулись сквозь прутья, хватая и разрывая одежду всё ещё остававшихся в живых её обитателей. Заключённые отчаянно пинали и колошматили тянущиеся к ним бледные конечности, звуки ломающихся костей перемежались возбуждённым визгом трупоедов, пытавшихся проникнуть внутрь.
Многие мужчины и женщины внутри клетки всё ещё были прикованы к её костяным стенам, но некоторые уже освободились от своих пут и выбирались на поляну перед нею. Высоко над ними огромная каменная карета сошла с кружащихся грозовых небес, удерживаемая в воздухе сине-зелёным сонмом призраков. Реликварий в задней части паланкина содержал нечто настолько злобное, что даже ночной воздух содрогнулся от отвращения.
Мордекол Кадавион вверил свою душу Морру, напрягся и протиснулся сквозь щель в костистых стенах своей темницы.
Тремя днями ранее
Юго-запад Темплхофа, Долина Тьмы
Мордекол пробудился от беспокойного сна, поморщившись, когда костяную клетку тряхануло на очередной колее разбитой сильванской дороги. Чёрная жреческая мантия натянулась на его исполосованной рубцами спине — наследия беспощадной порки в замке Штерниесте. Словно сочувствуя, зияющая рана на его вскрытом запястье вновь вяло дёрнулась.
Вокруг него, на ложе из трупов лежали ещё девять мужчин и женщин, прикованных к стенкам структуры, расположенной в задней части загадочной повозки и напоминающей своим видом огромную грудную клетку. Впереди было сложное ярмо из костей и сухожилий, которое тянули по дороге шесть трупов, облачённых в лакированные чёрные доспехи. Это были останки рыцарей, противостоявших злодею фон Карштайну за пределами замка Штерниесте, и поднятые из мёртвых, чтобы служить ему в смерти там, где противостояли при жизни. Мордекол как раз смог разглядеть и самого фон Карштайна, едущего через мрак во главе сей странной процессии — бронированный силуэт на скелетном скакуне.
Соузники Мордекола были практически погребены в трясине из бледных конечностей и вскрытых торсов. Их головы безмолвно покачивались в такт громыхающей по колдобинам тюрьме. У каждого была такая же рваная рана, как и у жреца, красно-чёрная и у многих воспалившаяся от инфекции. Большей частью они лежали, прислонившись к костяным прутьям своей тюрьмы. Некоторые, как Мордекол, пытались урвать хотя бы краткие моменты сна, в надежде хоть немного вернуть былую силу.
Однако по-настоящему отдохнуть было практически невозможно. Трупная вонь от тел, скопившихся на дне клетки, была просто невыносима. Жирные мухи жужжали и резвились в гниющих кишках, кровавых провалах глазниц, даже в ранах самих пленников, полученных при попытке вырваться на свободу.
Молодой жрец понимал, что ему предстоит умереть, став сырьём для выполнения любых мерзких целей Маннфреда, какие только придут тому в голову, а затем его либо выбросят далеко от объятий Морра, либо — что ещё хуже — воскресят, чтобы и в смерти он продолжал служить вампиру. Когда его впервые выдернули с работ по реконструкции Вэнсского храма Морра, эта мысль была в равной мере ужасающей и мучительной. Теперь же Мордекол практически приветствовал ужасающую истину о своём затруднительном положении. Она питала его гнев — гнев, который он мог использовать, как топливо, чтобы остаться в живых, и мужество, чтобы действовать, когда судьба улыбнётся ему.
Мордекол расправил сбившуюся рясу, почёсывая сквозь ткань раны на спине, тщетно пытаясь найти хоть чуть-чуть более удобное положение.
— Прекратите ковырять их, — прошипела круглолицая матрона, прикованная напротив.
Жрица Шаллии оторвала ещё одну полоску ткани от апостольника, и, обернув вокруг локтя, начала сматывать её в бинт, который всё ещё сохранял видимость чистоты. Мордекол последние несколько дней наблюдал за её способностью превращать красно-коричневый цвет ткани в чистейший белый. Она неустанно работала, пытаясь вылечить всех, до кого могла дотянуться. Полностью отказавшись от сна, она молилась богине исцеления и милосердия. Впрочем, безрезультатно. В конце концов, после того, как богиня перестала отвечать, жрица была вынуждена использовать навыки полевой медпомощи, какие только знала.
Пожилой священник Зигмара лежал без сознания рядом с ней. Хотя и на нём, как и на всех остальных, были кандалы — он не был привязан к стене клетки. Его окровавленный бронзовый панцирь и тяжёлый пояс были сняты и лежали в грязи рядом с ним. Жрица, вне всякого сомнения, была права, первым делом занявшись зигмаритом, ибо его раны были действительно самыми тяжёлыми. Мордекол мог бы поклясться, что видел блестевший, серовато-розовый мозг человека, проглядывающий сквозь ужасающую дыру в черепе. Тёмные от крови, его бинты медленно разматывались на колени жрицы Шаллии.
— Если вы продолжите ковырять эти раны от кнута, — раздражённо пробормотала она, пока возилась со своим пациентом, — то уже очень скоро в них попадёт инфекция.
Мордекол опустил здоровую руку, на его лице появилось угрюмое выражение.
— Какое это имеет значение, сестра?
Она проигнорировала его, заматывая страшную рану своего пациента свежей тканью.
— Мальчишка прав, Элспет, — сказал бородатый мужик у передней стенки повозки. — В скором времени мы все станем пищей для воронья.
Этот могучий человек был жрецом Ульрика — Мордекол узнал символ волка, выжженный у него на лбу. Он сидел спиной к своим сокамерникам и наблюдал за горизонтом, в ожидании избавления, в которое никто из них на самом деле не верил.
— Тогда ответь мне, Ольф Доггерт. Почему мы всё ещё живы? Он уже использовал нашу кровь для того проклятого ритуала в Штерниесте и каким-то образом осушил веру этого места. Так почему же он не убил нас?
— Он хранит нас для чего-то большего, я считаю, — задумчиво ответил Мордекол. — Вместе мы слишком ценны, чтобы он не спускал с нас глаз. Эти фон Карштайны готовы воткнуть друг другу нож в спину, чтобы всего лишь скоротать время.
— Может быть, — со слабой ухмылкой предположил Люпио Блазе, — может быть, богиня Мирмидия оставляет нас в живых, чтобы узнать, скольких мы сможем забрать с собой в могилу, а?
Тилейский рыцарь сделал вялое колющее движение, хотя уже давным-давно потерял свой меч. Он по-прежнему был облачён в золотые доспехи, пусть их пластины и были в грязи, а гордые рельефные символы его богини — заляпаны кровью. Мордекол избегал его взгляда, несокрушимая бравада рыцаря была пуста, как и его голос, словно плохая шутка, которая уже давно набила оскомину.
В почерневших небесах раздался скрипучий визг, и Мордекол поднял голову. Над гротескной каретой развернулись дьяволы Шварцхафена: пара варгейстов с крыльями летучей мыши, массивные телом, но худые и подвижные, словно огры на грани голодной смерти. Мордекол ненавидел их, возможно, больше, чем любую иную породу могильных зверей, а это было сильное заявление на самом деле. Жрецы Морра считали воскрешение самым худшим из возможных грехов, ибо нежить была воплощённым вживе богохульством против бога смерти и вечного покоя, который он предоставлял. Вампиры были худшими из нежити, а варгейсты, возможно, самыми отвратительными из их рода.
Наставники Мордекола учили его, что кровососущие твари были истинным обликом вампира — порождения чистейшего зла без налёта цивилизованности или отброшенной человечности. Два изверга, что крутились у них над головами, были теперь домашними зверушками фон Карштайна, послушными любому его капризу. Они вскрыли запястье Мордекола в ужасной башне замка Штерниесте. Они пустили кровь своему пленнику, как часть еретического ритуала, который изгнал мощь веры из Сильвании.
Скрипучие, щёлкающие вопли варгейстов нервировали Мордекола, а их шипение звучало почти как смех. Тем не менее они, конечно, не самое худшее из того, что видел жрец за прошедшие с момента его пленения недели.
Облака над варгейстами светились красным от глухой, но вездесущей угрозы. Мордекол знал, что таилось там во тьме: паланкин из железных костей, в котором скрывался нечестивый артефакт ужасающей силы. Он содрогнулся при этой мысли, и его спина тут же запылала огнём от неловкого движения. Мордекол был рад, что не может видеть это теперь, даже несмотря на то, что воспоминание о его жутком величии поджидало юношу всякий раз, стоило ему сомкнуть веки. Иногда перед глазами жреца появлялась огромная чёрная рука, окутанная зелёным огнём, и медленно манила его.
Спереди раздалось ворчание, за которым последовал полурык фон Карштайна. Это звучало для Мордекола почти как разговор, пусть и вёдшийся на языке, который он не мог узнать. Жрец бросил злобный взгляд на своего похитителя. Вампир был облачён в древнюю броню, вдоль поверхности которой шли острые лезвия, бледная кожа его головы под большой короной, переливавшейся призрачным светом, светилась серо-жёлтым в темноте.
Мордекол отвернулся, опустив глаза. Он не осмеливался долго смотреть на вампира. В последний раз изверг почувствовал это и повернулся, встретившись взглядом с Мордеколом. Жрец содрогнулся от воспоминаний о зле, которое он увидел в глазах фон Карштайна.
— Что он там лопочет? — спросил Ольф Доггерт.
— Мерзкие вещи, — грубо ответил Блазе.
— По-моему, он разговаривает с короной, — заметил Мордекол.
— С короной? — недоверчиво переспросила Элспет.
— Да. Не что иное, как Корона Волшебства, если, конечно, мой орден прав, — продолжил молодой жрец. — В подземном хранилище моего храма есть гравюры. Это древний артефакт, и он должен был храниться под магической защитой под храмом Зигмара.
— Должен, — сказал Блазе, — но вампир украл её. Мы пришли вместе с Верховным Теогонистом Фолькмаром, чтобы вернуть её.
— Корона Волшебства… — пробормотал, нахмурившись, Ольф. — Это не её ли носил тот орк, ну, которого они называли Мясником?
— Она самая, — ответил Мордекол. — Легенды гласят, что внутри неё хранится часть силы Великого Некроманта. Что он говорит с теми, кто носит её, направляя их из мира духов.
Тишина затянулась на несколько долгих минут, пленники потерялись в своих мрачных мыслях.
До них вновь донёсся голос фон Карштайна, пробормотавший фразу, прозвучавшую для Мордекола, скорее, псалмом моррита, чем частью разговора. Внезапно слой из мёртвых конечностей и тел под ним содрогнулся, сломанные пальцы сжались, кишки заизвивались, словно змеи. Было такое ощущение будто под ногами закопошились черви.
На другой стороне клетки тощий, слово пугало, друид, в котором Мордекол признал служителя бога природы, отполз к костяным прутьям. Его кандалы гремели вокруг сбитых до мяса запястий и лодыжек, но он с завидной ловкостью выбрался из подёргивающихся конечностей нежити под собой.
Большинство других пленников вздрогнули, но не последовали его примеру, хотя их лица и скривились от отвращения. Мордекол в отчаянии покачал головой и отбросил оторванную руку через всю повозку. Подёргивающая пальцами конечность стукнулась о прутья и упала на колени деве, со скрещенными ногами сидевшей напротив жреца Морра.
Горло Мордекола сжалось от острой неловкости, но ужасный подарок не смог вывести её из транса. Эльфийская дева была настолько красива, что Мордекол едва мог смотреть на неё. Золотистые вьющиеся локоны обрамляли её узкое лицо, бледное и изящное. Её идеальные губы шевелились в безмолвном песнопении. Она не открывала глаза с тех пор, как была скована вместе с остальными в замке Штерниесте.
Мордекол был благодарен за это, в некотором смысле. Он должен держаться за свои гнев и ненависть и не позволять смягчить их чувствами восхищения и благоговения. Это было единственным, что заставляло его жить. Вместо этого он сосредоточился на ране на запястье эльфийки, на заляпанной кровью тиаре, что стягивала её волосы, и оторванной конечности у неё на коленях. Она напоминала редкую и прекрасную розу, втоптанную в грязь.
— Ради зимы, отведи взгляд, парень, — вздохнул Ольф Доггерт, оглянувшись через плечо. — Она из первых Ультуана и выглядит, как драгоценный камень, и, кроме того, она ещё и королевского рода. Ты не сможешь залезть ей под юбку даже за тысячу лет. А если ты, Шиндт, хотя бы попробуешь прикоснуться к ней, — проворчал жрец Ульрика, — я разобью эти кандалы лишь затем, чтобы обернуть их вокруг твоей головы.
— Я не трону даже волоска на её нежной маленькой головке, — едко ответил стройный священнослужитель, сидевший напротив Мордекола. Шиндт провёл первые несколько дней, делая вид, что спит, опустив голову и сложив руки на коленях, но на третий день он, наконец, представился, нехотя раскрыв свою верность Ранальду, богу плутов и мошенников. Мордекол возненавидел его сразу же, стоило Шиндту лишь открыть рот. Этот человек был из тех, кто украл бы пенни Морра с глаз покойника.
Шиндт искоса посмотрел на Мордекола сквозь занавесь из длинных чёрных волос. — Старый волк прав, мой маленький пропольщик могил. Сколь бы, по её мнению, важной дьявольщиной она не занималась, мне кажется, что ей бы не понравилось, чтобы её отвлекал кто-то, подобный нам.
Мордекол прищурился, но ничего не сказал.
— Она ищет помощь, — сказала высокая бретоннка, стоящая в кандалах в задней части костяной тюрьмы. Её голос был изысканный, даже высокомерный. Хотя она была, несомненно, весьма красива, но в глазах Мордекола не шла ни в какое сравнение с эльфийской принцессой. — Я узнаю интонации пения, — продолжила бретоннка. — Она призывает зверей из чащи.
— Хотел бы увидеть это, — сказал друид с горевшими безумным огнём глазами. Каждый человек в клетке поднял голову, с изумлением уставившись на наконец-то заговорившего друида. Мордекола объяла тревога при виде того, как тот повис на прутьях примерно в половине расстояния до потолка, его длинные пальцы рук и ног обвили кривые кости прутьев подобно когтям. «Больше зверь, чем человек», — подумал Мордекол. Как будто в Старом Свете было мало подобных тварей.
Смущённый внезапным всеобщим вниманием, человек со спутанными в невообразимый колтун волосами зашипел, как кошка, и спрыгнул на ложе из трупов, приземлившись на четвереньки.
— Что ж, он всё-таки умеет говорить, — хмыкнул Ольф, приподняв густые седые брови, после чего снова уставился на горизонт.
Костяная тюрьма грохотала по усыпанной щебнем дороге. Воскрешённые рыцари, привязанные к ярму, стонали и гремели в своих потрёпанных доспехах, пока тащили клетку вперёд по острым камням сильванской дороги.
На востоке, на самом горизонте, Мордекол заметил скалу Темплхоф, вырисовывавшуюся на фоне болезненного свечения Моррслиб. Высоко над порченой луной находился её близнец, здоровая Маннслиб, — не более чем расплывчатое пятно в мрачном небе. Последние несколько недель свет луны был единственным фонарём, разгонявшим пелену ночи, что столь тщательно укутала Сильванию. Для того, кто был обучен узнавать приметы — это был очень плохой знак.
— Таким образом, мы едем на север, а затем, если это Темплхоф, — сказал Ольф, — выплатим сполна.
Шиндт хрустнул маленьким осколком кости, которым исследовал замок своих оков, и от расстройства выплюнул ругательство. Элспет покачала головой и сделала знак Шаллии, когда Шиндт пнул две головы из тех, которые он с Ольфом использовали как валюту в своих нездоровых играх.
Ольф постучал пальцем по символу Ульрика, выжженному на лбу, и улыбнулся, обнажив крупные коричневые зубы.
— Нос волка никогда не обманывает.
— Да, отлично, — съязвил Шиндт. — Значит, мы направляемся к Голодному лесу. Я очень рад за всех нас.
— Голодный лес? — спросил Мордекол, напрягшись. Он втянул воздух сквозь зубы, когда рубцы на спине снова открылись. — Ты уверен в этом?
— Да, — ответил Ольф, — так же, как уверен в обжигающем укусе зимы.
— Это означает — трупоеды, — проворчал друид, висевший на верхних рёбрах-прутьях клетки.
— Да, — уныло ответил Шиндт.
— Это хуже, чем просто трупоеды, — сказал Мордекол.
— Что-то хуже, чем быть сожранным заживо, да? — съязвил Шиндт, потирая подбородок. — Хм. Ольф, похоже, у нас есть новая игра. Пожалуй, я начну. Как насчёт быть размолотым в колбасу и поданным на бретоннский банкет?
Высокая дворянка, привязанная к потолку тюрьмы, бросила на него такой взгляд, что с лица священника-плута мигом сошла самодовольная ухмылка.
— Вы не доживёте до этого! — сплюнул Мордекол. Что-то в его тоне привлекло внимание всех заключённых, за исключением эльфийской девы, чьи глаза по-прежнему оставались закрытыми.
— Продолжай, парень, — сказал Ольф, — Что могло так испугать жреца смерти?
— Голодный лес, — угрюмо ответил Мордекол. — Он… меняет людей.
— Ой ли, — хитро сказал Шиндт. — Он что-то скрывает. Что-то, связанное с жизнью нашего молодого друга или с его орденом, держу пари. Я прав?
Мордекол молчал.
— Давай, парень, — подтолкнул его Ольф, — Чем больше мы знаем, чем больше объединяемся, тем больше у нас шансов выбраться из этой передряги живыми. То, куда мы движемся — это какое-то определённое место? Или, возможно, нечто значимое?
— Мы так и так помрём в один день, ну, может в два, — заметил Шиндт. — Так что можешь и рассказать нам.
Молодой жрец вздохнул, глядя на редкие проблески в небе.
— Это место, — ответил он. — Разрушенная башня, если быть точным. Место, где мой орден спрятал нечто ценное от фон Карштайна.
— Так почему он отправляется туда только сейчас? — спросил Ольф. — Что задержало вампира от того, чтобы заполучить это?
— Ритуал, своего рода. Мой орден умеет скрывать усопших от тех, кто собирается поднимать мёртвых, не так ли? Все знают, что надо держать пару пенни для Морра.
— Да, — заговорила Элспет, делая знак Шаллии. — Когда более нет ничего, что можно сделать, посвяти их богу загробной жизни. Так они не смогут подняться вновь.
— Да. Что ж, мы тоже иногда кое-что прячем.
— И? — прошептал Шиндт.
Мордекол нервно посмотрел сквозь прутья тюрьмы на их закованного в латы похитителя, но тот всё ещё что-то бормотал, сосредоточив всё своё внимание на дороге впереди.
— В Голодном лесу есть место, — прошептал молодой жрец, — где, как говорят, Галакрист, старый член нашего ордена, заключил договор с Морром. Договор хранить нечто, что он обнаружил, нечто древнее и злобное.
— Вроде твари в той ужасной летающей карете? — спросил Ольф.
— Вроде того, — ответил Мордекол. — Гримуар, найденный им в недрах Мордхейма.
— Морт-гейм, — вырвалось у жреца природы, его рык был словно у загнанного в угол лиса. — Он проклят.
Шиндт бросил на него взгляд, сделав рубящий жест по шее, после чего знаком показал, чтобы Мордекол продолжил рассказ.
— Ну, этот фолиант, который он нашёл, — продолжил молодой моррит. — Он знал, что он очень ценен для агентов нежити, которые тоже охотились в руинах. Их не волновали ни преобразующий камень, ни золото. Только этот гримуар. Поэтому Галакрист спрятал его подальше от глаз, как живых, так и мёртвых, глубоко в недрах Голодного леса. Он по-прежнему там, охраняет свою находку. Ну, или, по крайней мере, так говорят высшие жрецы.
— Семь преисподних, парень, — ругнулся Ольф. — Хватит загадок. Что вампир хочет сделать с той штукой? И зачем столько ждать, чтобы, наконец, заполучить его?
— Ну, мы знаем, что наши боги не… Я имею в виду, что наши молитвы не были вознаграждены. Никто из нас не хочет признавать этого, но это так. Посмотрите на нас. Послушник Ранальда — прикованный к своему невезению. Священник Морра — в ловушке с нежитью. Жрец Таала — в клетке, словно пойманное животное. Шаллианка — которая не в силах вылечить раненых. Мне нужно продолжать, чтобы до вас дошло?
— Э-э… Может, чуть-чуть, — слегка смущённо сказал Ольф.
— Силы верующих больше ни имеют никакого смысла в Сильвании, вообще! — прошипел Мордекол, его наручники зазвенели, когда он всплеснул руками в отчаянии. — Начиная с ритуала в Штерниесте. Это означает, что заклинание сокрытия, созданное Галакристом, тоже больше не действует!
— И, следовательно, наш «хозяин» узнал об этом бесценном… гримуаре, — осторожно проговорила Элспет.
— Да.
— И вот куда мы едем сейчас, — сказал Ольф. — Забрать его.
— Да!
— И если он сейчас слушает нас, — проговорил Шиндт, — и раньше не знал о грязном секрете вашего ордена, то вы только что, ничтоже сумняшеся, рассказали ему об этом.
Высокая бретоннка коротко хохотнула — нотка отчаянного безумия во тьме.
Внезапный крик пришёл с юга, такой чистый и высокий, что мгновенно привлёк их внимание. Мордекол развернулся и увидел, как огромный орёл, невысоко паря над землёй, летит в их сторону. Размах его крыльев был практически равен ширине извилистой дороги.
Стремительно рухнув из облаков, сложив крылья для смертельного нырка, ему навстречу метнулся один из варгейстов Темплхофа, возмущённо визжа. Огромный орёл тяжело развернулся, атаковав своего преследователя когтями размером с серп. Он содрал лицо крылатого дьявола, оставив лишь ободранный вопящий череп.
Однако стоило орлу опуститься пониже, как в тот же миг второй варгейст прорвал завесу облаков, вонзив когти в плечи зверя и тяжело потянув на себя. Над ним что-то корчилось в облаках, выглядя для Мордекола, как скопище эктоплазматических фигур. Небо запульсировало красным, когда Машина Смерти медленно опустилась вниз. Оборванный друид вскрикнул, вознеся к Таалу молитву о спасении. Мордеколу пришлось напрячь все оставшиеся силы, чтобы тоже не закричать, его свербевшие глаза закрылись, чтобы вычеркнуть нечестивый ореол вещи. Чёрный коготь поманил его за закрытыми веками, насмехаясь над ним, вытаскивая его ужасные подозрения и делая их реальными. Он покачал головой, и, словно в пику твари, вновь открыл глаза.
Между тем битва в небесах между орлом и варгейстом становилась всё более и более неистовой. Орёл клевал и кромсал, делал виражи и парил, но это не могло ему помочь сразу с двумя варгейстами. Куда бы ни попал его удар — сероватая плоть тут же восстанавливалась, обласканная желчными энергиями нечестивого паланкина. Кровь ручьями лилась на пленников, каждый из которых молча молился о победе величественной птицы, пока продолжалась воздушная битва.
Как будто по приказу единого разума, оба крылатых дьявола одновременно спикировали вниз и, крепко схватив орла, удержали его в воздухе. Парящий реликварий подплыл поближе, пульсирующее красноватое свечение сырой силы размывало пространство над ним.
Орёл, казалось, постарел, сжимаясь сам в себя, плоть и перо гнили и отваливались прочь, пока он становился всё тоньше и тоньше. Могучая птица вскрикнула, то ли каркнув, то ли кашлянув, а затем умолкла. Варгейсты выпустили из лап свою жертву. Мгновение она летела вниз, странно бесплотная и чуждая, прежде чем раствориться в разлетевшейся пылью иссохшей кости.
Одно длинное бело-золотое перо вилось вниз по воздуху, пройдя прямо сквозь верхние прутья костяной тюрьмы и воткнувшись в груду бестелесных конечностей вне досягаемости пленников.
Мордекол почувствовал, как слёзы защипали глаза, когда эльфийская принцесса издала долгий скорбный крик, полный чистой печали.
Голодный лес, Долина Тьмы
— Ранальд возьми этот чёртов… Чуть-чуть… Элспет, подтолкни здесь… Да.
Напротив Мордекола Шиндт победно присвистнул сквозь зубы. С помощью целительницы Элспет Фаррер, священнику-плуту удалось, наконец, вытащить его закованную в кандалы ногу из крепко зашнурованного высокого ботинка. Желудок Мордекола громко заурчал, он был так голоден, что посматривал на свой собственный кандальный ботинок и подумывал о том, чтобы попробовать сжевать его кожу в поисках хоть какого-нибудь скудного пропитания, которое тот мог ему дать. Это была жестокая ирония, что их путь лежал сквозь Голодный лес, учитывая слухи о проходивших в нём запретных пиршествах. Даже деревья выглядели, как старая плоть, обёрнутая морщинистой кожей, ветви — как высушенные и удлинённые пальцы. Так много мяса находится прямо здесь, в подстилке из трупов под ними: гнилого и протухшего, но явно же лучше, чем ничего. И всё это сводит с ума того, у кого достаточно мужества этим воспользоваться…
Молодой жрец вздрогнул и, чтобы отвлечься, обратил внимание на то, чем были заняты его сокамерники. Полностью вынув ногу, Шиндт шевелил пальцами, высовывающимися из дырявого чулка. После того как два крупнейших полностью высунулись из дыры, он осторожно протянул ногу в сторону пера. Он поморщился и вытянулся, но всё же ему не хватало каких-то пары дюймов. Мордекол молча сверлил его взглядом из-под капюшона, втихаря надеясь, что слуга бога мошенников что-нибудь вывихнет в своих лихорадочных попытках достать его трофей. Шиндт потянулся снова, его лицо скривилось от усилий.
Люпио Блазе надул щёки и дунул на перо, усы затрепетали по обе стороны от его рта. Сперва ничего не произошло. Затем Элспет спохватилась и присоединилась к нему, они оба надували щёки и пыхтели как обсчитанные полурослики.
В конце концов, им удалось совместными усилиями придвинуть к Шиндту перо ещё на пару дюймов. Мошенник ухватил его пальцами и резко, словно ужаленный, отдёрнул ногу, а затем подогнул и убрал перо с глаз. Варгейст с красным черепом вместо лица пронёсся над головой, но всё же недостаточно близко, чтобы что-то заметить.
— Ты не сможешь вызвать ещё орлов с его помощью, — прошептал друид.
— Заткнись и смотри, деревенщина, — огрызнулся Шиндт.
— Я не деревенщина, — ответил друид. — Я — Деревенский.
Шиндт проигнорировал его, зажав перо подмышкой так, чтобы его полый кончик был на уровне рта. Он с выражением крайней сосредоточенности начал кусать перо: отгрыз немного здесь, откусил слегка там, всё это время казалось, что его голова просто покачивается в такт движению костяной тюрьмы.
— И… — одними губами произнёс Шиндт, закончив работу, — вашу мать любил Ранальд.
Плутоватый мошенник показал помятый кончик пера на своей ладони, на секунду напомнив Мордеколу уличного мошенника из Альтдорфа, показывающего штирландскому фермеру выбранную тем карту.
— Отлично, — пробормотал он. — Теперь мы можем написать Карлу Францу несколько писем в весьма крепких выражениях.
— Нет, жрец смерти, — тихо проговорил Люпио Блазе, покачав головой и предостерегающе подняв палец. — Подожди.
Как только они въехали под деревья достаточно густые, чтобы скрыть лунный свет, Мордекол услышал слабый металлический щелчок, а затем ещё один. Когда лунный свет вновь осветил их, то Шиндт сидел в, казалось бы, той же позе, но теперь с лёгкой самодовольной ухмылкой на лице.
— Теперь у нас есть шанс, — пробормотала Элспет. — Если мы сможем избавиться от кандалов… С милостью Шаллии у нас будет шанс.
— Без оружия мы ничего не сделаем, — грубовато фыркнул Ольф. — Они — вампиры, женщина. У нас нечем справиться с ними. И ещё эта…тварь в облаках… То, что внутри неё, даже хуже, чем фон Карштайн.
— Просто произнеси это, ты — толстый трус, — едко проговорил Шиндт. — Ты слышал, как вампир говорил это, так же, как и любой из нас. Это — рука Нагаша.
Лес умолк. Стихли даже шелест листьев и жужжание насекомых.
Зигмарит, лежавший на коленях у Элспет, неожиданно разволновался, не приходя в себя, и начал кричать. Его голос звучал так, словно пришёл откуда-то издалека.
— Рука… — невнятно выкрикнул он. — Это начинается… Это свяжет… пески… тройняшки… луна… кровь и огонь… мёртвые боги…
— Тише, тише, — прошептала сестра Элсбет, бросив суровый взгляд в сторону Шиндта, когда положила руку на лоб старика. — Постарайся не шевелиться. Оставайся в покое.
Кудахтающий крик разнёсся по лесу, и Мордекол почувствовал испарину на лбу. Этот крик не мог выйти из человеческого горла.
Его желудок снова заурчал. На этот раз он в отчаянии ударил его, но гложущее ощущение никуда не делось.
Пока костяная тюрьма грохотала и тряслась по лесной дороге, Мордекол со сдержанным восхищением наблюдал за работой Шиндта. Первым в притворном сне он преклонил голову рядом с Ольфом, следующим стал Деревенский, необычный металлический звон упавших оков потерялся за лязгом колёс фургона. Лицо Деревенского загорелось, когда он понял, что стараниями умелых рук Шиндта кандалы были сброшены с него, и потребовались четыре пары безмолвно кричащих глаз, чтобы убедить его не вскочить и не попытаться тут же сбежать. Шиндт прошептал что-то на ухо друиду и медленная, простодушная улыбка появилась на избитом лице Деревенского.
Шиндт не остановился на этом. Вставив перо между пальцев ноги, он вытянул её на всю длину и вставил свой импровизированный ключ в замок оков вокруг лодыжек Блазе. Высунув язык, он шевелил пальцами вперёд-назад. Мордекол неожиданно ощутил, что на этот раз желает вору-ранальдиту успеха.
И он не был разочарован. Хотя к концу Шиндт весь вспотел и крепко стиснул зубы, но его усилия были вознаграждены мягким щелчком.
— Это ничем нам не поможет, вы знаете, — заявила висевшая в углу бретоннская леди. — Мы все уже мертвы.
— Ерунда. Мы увидим, как вы выбираетесь отсюда, живая и здоровая, — заявил Ольф.
— О нет, не увидите, — тихо рассмеялась она, её голос был подобен ножам, разрезающим шёлк.
Мордекол вопреки всему надеялся на рассвет, хотя бы на один единственный лучик света, который мог бы даровать им надежду.
В глубине своего сердца он знал — рассвет никогда не наступит.
С каждым часом лес вокруг дороги становился всё гуще. Единственное, что освещало тюрьму — случайный луч Моррслиб да мягкое лучистое свечение, окружавшее эльфийскую принцессу. За исключением случайных стонов и изредка начинавшего бормотать старика-зигмарита, лежавшего на коленях Элспет, остальная компания не издавала ни звука. Некоторые из них были бледны от потери крови, и запах, который чувствовал Мордекол, говорил о том, что раны уже начали гноиться.
Колесо тюрьмы ударилось о выступавший крупный корень, и весь фургон содрогнулся. Оторванная нога вылетела из задней части покрова из трупов и, перекатившись, остановилась на самом краю видимости Мордекола. Молодой священник резко выпрямился, когда одна из теней, что следовали за ними уже несколько миль, вприпрыжку выметнулась из тьмы и схватила подарок. Бледный падальщик состоял из слишком малого количества мяса и слишком большого — кожи, прежде чем вновь скрыться во тьме со своим трофеем он бросил косой взгляд на молодого моррита. Его лик был опустившийся и безумный, но было что-то, несомненно, человеческое за его глупой, запятнанной кровью ухмылкой.
— Трупоеды… — прошипел Мордекол.
Орден молодого жреца питал особую ненависть к трупоедам. Каннибалы, питающиеся плотью мёртвых, эти твари совершали постоянные набеги на склепы и кладбища, которые не были освящены во имя бога смерти. В своё время молодой жрец своими глазами видел этих созданий, даже прикончил нескольких, защищая святые места. Тем не менее, эти были даже более изголодавшими и отвратительными, чем обычно. Неестественная темнота, лишившая Сильванию жизни и заставившая её людей сбежать из провинции или умереть, лишила и этих приспешников графов-вампиров средств к существованию.
Тут и там их тюрьма катилась мимо кусков тряпья и ржавых доспехов, обглоданных до никчёмного мусора — последние ошмётки наёмников и авантюристов, чья судьба привела их на эту дорогу. Легенды рассказывают, что иногда, заблудившиеся и изголодавшие, они обретали новую жизнь, становясь каннибалами.
Пока Мордекол смотрел, как они приближаются к большому узлу, валявшемуся посреди дороги, рука Шиндта выстрелила из костяной тюрьмы. Быстрый, как змея, он ухватил меч и выдернул его из ножен, костяные прутья вздрогнули, словно шокированные внезапным движением. Шиндт одним плавным движением бросил меч Люпио Блазе и скрестил руки над своим рыхлым насестом. Тилеец с похвальной ловкостью поймал меч и погрузил его в ближайший труп, так что только рукоять торчала в тени колена рыцаря.
Привлечённый резким движением, варгейст, попавший под когти орла эльфийской принцессы, пролетел над лесной дорогой и уселся на крышу костяной тюрьмы. Огромная тварь шарила вокруг, пока, наконец, взгляд его глаз-бусинок на маске красной кости не упёрся в них. Капли кровавой слюны падали между ними, но ни один из пленников не оказался настолько глуп, чтобы встретиться взглядом с тварью. В конце концов, чудовище метнулось прочь, щёлкающим визгом обратившись к крылатому дьяволу, который висел вниз головой на балдахине впереди.
— Отличная хватка, — сказал Мордекол, слегка дрожащим голосом.
— Счастливые пальцы, — ответил Шиндт.
Руины Мудреца, Голодный лес
Постепенно дорога, прорезающая лес, словно рана, стала шире, пока не упёрлась в прогалину, окружённую линией дубов. Под тускло-зелёным светом Моррслиб деревья отбрасывали искривлённые тени, их растрескавшиеся ветви вяло цеплялись за воздух. Мордекол вытянул шею, чтобы выглянуть за могучую тушу Ольфа, расположившегося в передней части клетки, и на вершине небольшого холма невдалеке увидел руины.
— Клинок Морра, — пробормотал он. — Мы здесь.
Ехавший во главе процессии Маннфред фон Карштайн ликующе закричал, снимая Корону Волшебства и вешая её на луку седла. Его конь-скелет пустился вскачь, стук его копыт был неестественно громким в приторной тишине леса.
Башня впереди представляла собой многоярусное нагромождение ветхих стен и разрушенных минаретов. Её замшелые стены были покрыты прожилками ползучих, пульсирующих чёрных усиков, которые не имели ничего общего с нормальной растительностью. Каменные скелеты, облачённые в мантии священников, держащие розы и стилизованные косы в каждой руке, несли бдение вокруг её стен. Когда закованные в латы зомби подтащили клетку поближе, Мордекол увидел иссушенные останки трупа, свисающего с верхних этажей разрушенной башни. Толстая петля из разорванного на полосы бархата туго обвивала его шею.
С грохотом подкатив к стенам, вампир спрыгнул с коня и исчез с глаз, скрывшись в глубине разрушенной башни. Когда фон Карштайн начал спускаться вниз по лестнице, облако летучих мышей, свивших себе гнездо в висевшем трупе, взметнулось в небеса, открыв покойника и то, что он всё ещё был облачён в грязные чёрные одеяния священника. Лицо трупа представляло собой бесплотную костяную маску, однако в глазницы были глубоко вдавлены пенни — жертва в надежде на должную загробную жизнь.
— Галакрист, — простонал Мордекол. — Значит, это правда — фолиант действительно был погребён здесь.
— Один из них, — лукаво проговорила бретоннка. — По моим подсчётам ему нужно еще, по крайней мере, три.
— И откуда же ты столь много знаешь об этом, моя госпожа? — глядя из-под нахмуренных бровей, спросил Ольф.
— Ты перепутал леди с её посланником, — ответила бретоннка, чьи глаза блестели из-под капюшона, выражая насмешливое презрение. — И всё же, подумай ещё.
— Шиндт, смотри, — сказал Блазе. — Шлем.
Среди обломков на краю поляны лежал скелет, и, конечно же, рядом с ним лежал мятый бронзовый шлем. Как только тюремный фургон подъехал поближе, Мордеколу стало ясно, что через некоторое время шлем должен был оказаться неподалёку от слуги Ранальда.
Шинд прильнул к костяным прутьям клетки, оказавшись рядом со скелетом. Как только шлем оказался на расстоянии вытянутой руки, Шиндт вытянул свою бледную конечность и схватил его.
Зазубренные костяные прутья со щелчком сомкнулись, и из обрубка руки ловкача мощной струёй хлынула кровь.
Тюрьма превратилась в бедлам. Шиндт оглушительно завизжал, сжимая обрубок, кровь из которого заливала колени Ольфа. Гигантский ульриканец вскочил, скидывая кандалы, и рванулся вперёд, чтобы впихнуть плечо в образовавшийся в прутьях проём. Деревенский уже был на ногах и встал между прутьями, упёршись плечами и босыми ногами по обе стороны от разрыва и раздвигая прутья так широко, как только мог. Блазе вытащил меч из их трупных ножен и, бормоча молитвы Мирмидии, пытался скинуть свои кандалы.
Их тюремщики-варгейсты взвизгнули и повернули кругом свои странно угловатые головы. Со щелчком расправив крылья, звери взлетели, как только стая трупоедов вприпрыжку вынеслась из леса позади них. Красноватый свет осветил всю поляну, когда низкие грозовые облака сгустились в вихрь, в центре которого была рака с рукой Нагаша. Призрачные хранители Машины Смерти, испустив расщепляющий души визг, начали опускать свой паланкин вниз к заключённым. Мордекол ощутил, как его кожа натянулась и зашевелились волосы на голове, когда гнусная реликвия приблизилась.
— Выбирайтесь! — закричал Ольф, его широкое лицо покраснело от усилий, пока он пытался удержать прутья клетки. Над ним с ног друида, раздираемых зазубренными краями прутьев, закапала кровь. Из глотки Деревенского вырвался стон, но он продолжал бороться с нечестивой силой клетки-тюрьмы. Мордекол рванулся вперёд, но он ослаб от голода, а кандалы по-прежнему удерживали его. Варгейсты уже почти опустились на них, да и жители Голодного леса были уже в паре шагов, вприпрыжку несясь к ним, разинув пасти и вытянув лапы.
— Зигмар Унбероген! — выкрикнул старый зигмарит, лежавший среди трупов, затем поднялся сбоку от Элспет и, схватив свой отброшенный панцирь, тяжело опустил его на повреждённые кандалы Блазе. Удар — и звенья цепи, сковывающей тилейца, разлетелись по сторонам. Сердце Мордекола наполнилось надеждой, когда он понял, что воин-священник был Фолькмаром Мрачным, Верховным Теогонистом и главой культа Зигмара. Но вместо того, чтобы изгонять немёртвых, скопившихся вокруг, священник обнажил зубы в первобытном рыке и начал крушить зазубренным краем панциря головы одного алчного пожирателя плоти за другим.
Сверху раздался визг, и безликий варгейст нанёс Блазе удар когтистой рукой. Его лапа схватила воздух, ибо тилеец пригнул голову и нырнул вперёд в отверстие в прутьях костяной клетки. Рыцарь удачно приземлился, быстро превратив неловкое падение в кувырок, и мгновенно вскочив, насадил прыгнувшего трупоеда прямо на остриё своего украденного меча. Широким взмахом руки он сбросил труп создания с клинка прямо в пикирующего на него варгейста. Удар сбил монстра с небес в шквал кожистой плоти.
— Шиндт! Помоги мне! — закричал Мордекол, махнув кандалами ранальдиту. Цепкие руки просунулись сквозь прутья клетки и, ухватив мантию моррита, попытались подтащить его поближе. Молодой священник вкусил горечь истинного ужаса, представив острые зубы, впивающиеся в его икры. Фолькмар был слишком далеко, круша и крича на другой стороне клетки, словно одержимый.
Внезапно Элспет оказалась рядом с ним и, туго обернув свои собственные цепи вокруг горла мерзкого каннибала, начала душить проклятую тварь. Полулёжа, полустоя на коленях, почтенная жрица упёрлась ногой в голову создания, а затем, опустив весь вес своего тела на спину твари, с резким треском сломала ей позвоночник.
Шиндт полз к Мордеколу, тонкий визг срывался с его губ, когда обрубок его руки ударялся или скрёб по трупам. Из глаз ловкача хлынули слёзы, пока он ковырял огрызком пера в кандалах жреца смерти, удерживающих его левую руку. Не отдёргивая руки, пока это было возможно, Мордекол отбрасывал прочь рыскающие лапы трупоедов, которые угрожали сорвать работу Шиндта.
Рядом последние силы напрягал Фолькмар, пытавшийся отбить атаки безликого варгейста, используя разбитый панцирь как щит. Однако всё ещё не совсем пришедший в себя старик был слишком медленным. Дьявольская летучая мышь ударила ему в грудь с такой силой, что Фолькмар отлетел к противоположной стене и тяжело врезался в решётку рядом с Ольфом.
Даже будучи не в себе, старый жрец всё ещё обладал достаточным количеством здравого смысла, чтобы кувыркнуться налево и вывалиться из клетки через брешь, удерживаемую его товарищами, на примятую траву. Крылатый монстр просунул свою острую пасть сквозь прутья решётки и попытался цапнуть за талию Элспет, пока та отползала прочь.
Шиндт вскрикнул от облегчения, когда кандалы Мордекола, щелкнув, открылись. Молодой жрец схватил тяжёлые цепи, когда те спали с него, и, махнув ими в сторону, врезал в искалеченную морду ближайшего варгейста. Зверь взвизгнул и отлетел прочь, силуэт с крыльями летучей мыши чётко вырисовывался в красном свечении нисходящей раки.
Мордекол бросил мимолётный взгляд на смертельный паланкин, зависший над верхушками деревьев. На его глазах лежавший перед ним Шиндт застонал и съёжился. Невероятно, но кровь, толчками лившаяся из культи, начала подниматься вверх к конструкции из железных костей, как и десятки других кровавых ручейков. Багровые тонкие струйки со всей поляны потянулись к нечестивому устройству, пока оно неспешно опускалось вниз на своём призрачном эскорте.
Отвлёкшись на Машину Смерти, Мордекол оказался не в силах помешать мускулистому трупоеду, схватившему Шиндта и потащившего того по трупной постели к решёткам костяной клетки. Ещё три злобных падальщика вцепились в Шиндта, когда тот оказался рядом с ними. Долговязый ранальдит закричал в муке, когда бледные злобные твари вонзили зубы ему в спину и прогрызли путь к его позвоночнику в потоках хлещущей крови.
В ужасе от творившегося, Мордекол в спешке схватил перо-отмычку ранальдита и сунул в замочную скважину кандалов, сковывающих его ноги. Он должен был освободиться, чтобы спасти принцессу от участи Шиндта. Он чувствовал, как перо скользит и изгибается, но оно оказалось достаточно упругим, чтобы не сломаться.
Снаружи Блазе сражался со вторым варгейстом. Тилеец прошмыгнул под его неуклюжими лапами и попытался достать до горла кончиком меча, однако тварь оказалась ловчей, чем выглядела, и отбила длинный меч рыцаря размашистым ударом. А затем варгейст укусил тилейца за плечо, ломая свои зубы об витиевато украшенную броню слуги Мирмидии.
Мордекол заставил себя сосредоточиться на кандалах, пока его ступни скользили и хлюпали в трупной жиже под ногами. Рядом Элспет делала всё возможное, чтобы удерживать царапающихся трупоедов подальше от эльфийской принцессы. Она обрушивала череп, позаимствованный у одного из трупов, покрывавших пол клетки, на руки и головы нападавших, но тех просто было слишком много.
Один из трупоедов ухватился за балахон эльфийки и потянул на себя, но в следующее мгновение был разорван на части вспышкой ослепительно-чистого света, на секунду ослепившего Мордекола. Какое-то эльфийское колдовство, наверное. Впрочем, в данный момент это не то, чтобы было так уж важно. Шанс есть шанс.
Получив секундную передышку, Мордекол ощутил, как замок его оков щёлкнул, и ощутил, что ноги свободны. Он триумфально вскрикнул, но его голос потерялся за визгом бегущих пожирателей плоти.
Моррит слепо рванулся через клетку и, воткнувшись в Ольфа, вместе с ним вылетел из тюрьмы и упал на траву. Он чувствовал запах пота жреца Ульрика и несвежий запах изо рта. Над ними отчаянно закричал Деревенский, когда прутья костяной клетки сомкнулись, возвращаясь на свои места, и был вынужден отпрыгнуть прочь, размахивая окровавленными конечностями, чтобы избежать участи Шиндта.
Когда Мордекол расцепился с Ольфом и встал на ноги, его зрение прояснилось. Трупоеды бежали, напуганные ослепительной вспышкой. Фолькмар, шатаясь, подобрался к варгейсту, с которым сражался Блазе. Схватив цепи обеими руками, он использовал их как хлыст, раз за разом ударяя крылатую мерзость по спине с рыком гневного отчаяния.
Зверь развернулся и нанёс жестокий удар, его бритвенно-острые когти вонзились в живот зигмарита, а затем тварь рванула их вверх. Старик был отброшен прочь, рассечённый от пупка до грудины. Задыхаясь, Мордекол рванул к нему и, оторвав рукав от своей мантии, попытался кое-как перевязать рану. Бретоннка, по-прежнему висевшая в клетке, выкрикнула какую-то странную фразу, и рана Теогониста затянулась в мерцании багрового света.
— Спасибо! — выпалил Мордекол.
Закованная аристократка изобразила реверанс, однако её улыбка была странно насмешливой.
Тем временем Ольф прыгнул на порезанного мечом Блазе крылатого дьявола. Ульриканец сцепил борцовский захват на шее молотящей конечностями твари.
Мордекол увидел свой шанс. Схватив зазубренный осколок кости, валявшийся под ногами, он рванул к варгейсту и воткнул своё импровизированное оружие глубоко в сердце чудовища. Оно издало тонкий визг боли и неверия, хлопнуло крыльями и рвануло прочь, отбросив Ольфа на землю. Затем тварь пошатнулась, вскрикнула почти с человеческим отчаянием и рухнула.
Деревенский с искажённым лицом схватил упавшую ветку и побежал к безликому варгейсту, который вслепую метался вокруг клетки. Однако в тот миг, когда друид уже собирался воткнуть палку в спину зверя, бледная рука вырвалась из клетки и схватила его с сухим щелчком.
Гулкий смех разнёсся над поляной, звук, который сказал Мордеколу, что они уже погибли.
— Маржиана, моя дорогая, — произнёс Маннфред, подъехав поближе на своём скакуне. В руках он держал гигантский, обшитый человеческой кожей гримуар, все ещё покрытый пылью. — Почему бы тебе не присоединиться к празднованию? Ты, безусловно, заслуживаешь этого, сохранив жизнь моему последнему вложению, пусть и не здоровье. В старике всё ещё остаётся достаточно жизненной силы для моей цели. И я вынужден поблагодарить тебя за нахождение среди этих божественных глупцов столь долго в таком… как бы это сказать, — вампир мгновение смаковал свой разум, как изысканное вино, — неподобающем леди положении.
Фон Карштайн слегка взмахнул рукой. Мгновенно костяные прутья клетки-тюрьмы широко раздвинулись со скрежещущим скрипом, а кандалы, сковывавшие бретоннку, упали в трупную мульчу. Она ловко выпрыгнула из клетки и одним плавным движением подойдя к Деревенскому, вонзила клыки в шею друида. Тот забился и закричал, но Маржиана впилась ещё глубже, широко раскрыв глаза в тёмном восторге. Друид ещё мгновение боролся, а затем разок дёрнулся и затих.
Бретоннка вытащила шёлковый платок из своего изодранного наряда и вытерла кровь, вытекающую изо рта, улыбаясь Мордеколу, словно хищная кошка. Молодой жрец заметил длинные клыки среди её прекрасных белоснежных зубов. Она приложила палец к губам, багровые искры танцевали в её глазах. Внезапно Мордекол вспомнил истории о телепатической связи между вампиром и его сородичами и понял, что она, вероятно, всё это время передавала все их планы своему господину, Маннфреду фон Карштайну.
Процокали копыта — это фон Карштайн подъехал поближе, его проклятый паланкин плавно опустился вниз. Мордекол ощутил, как его кожа скукожилась от отвращения при приближении твари.
Страшная усталость наполнила его. Рядом Ольф споткнулся и упал, его глаза незряче смотрели на красный блеск нечестивой раки.
— Благородные усилия, мои обманутые друзья, — произнёс вампир. — Но недостаточные.
Последнее, что увидел Мордекол перед тем, как красноватый свет поглотил его сознание — Маннфред, поглаживающий пыльный фолиант, баюкая его в руках, словно младенца, и тихо посмеиваясь.
— Нагаш… восстанет.
Крис Райт Падение Альтдорфа (не переведено)
Не переведено.
Дэвид Гаймер Оборона Марьенбурга
Полночь
Конец зимы, 2525 г.
I Море когтей
Звёзды холодно сверкали в чистом ночном небе. Лик Моррслиб блестел, словно монета, её свет окрашивал в серебро рассекаемые килем корабля чернильные гребни волн моря Призыв Мананна. Трехмачтовый галеон «Рука мастера» сменил галс с востока на запад, лавируя против северного ветра и стремясь вглубь моря Когтей. Ветер вздыхал в снастях и в свободной одежде вахтенного матроса, и вызывал лёгкую рябь флага Мариенбурга, что развевался на юте.
Он принёс с собой слабый запах гниения.
Штурман сморщил нос, сравнивая положение звёзд с проложенным им маршрутом и моля Мананна о чистом небе, и, понизив голос, назвал курс и румб руля. Купец неспешно повернулся вокруг, нос корабля при этом высоко поднялся над волнами, словно вынюхивая нужный ветер, что приведёт его в порт. Мрачный и спокойный, словно нордландский шпион, пытающийся проникнуть в Южные доки Мариенбурга, корабль молчаливо обратился к северу. Ещё до уничтожения Эренгарда и разгрома бретоннского флота в Лангуле это были коварные воды, частенько посещаемые норсканскими пиратами и корсарами тёмных эльфов. Даже несмотря на то, что Мариенбургу всегда досаждал призрак войны, только самые безрассудные или отчаянно задолжавшие дураки рисковали покидать гавань в эти дни.
В следующий раз капитан Неда ван Гал дважды подумает, прежде чем соглашаться отправиться в путь на пронизывающем кости ветру, рискуя «Рукой мастера».
— Дайте мне фонари на нос и правый борт, — сказал капитан ван Гал в ответ на вышеупомянутый запах, что принёс холодный ночной ветер. Он перегнулся через поручни высокой рубки и вгляделся в шепчущее серебристо-чёрное море. Капитан указал на север, на массу более глубокого чёрного цвета, плавающую в лунном блеске, а затем торжествующе пролаял: — Обломки! Рулевой, право руля, подведи нас поближе.
Ван Гал поспешил по ступенькам вниз на палубу, покачивающуюся от килевой качки, как только двенадцатипушечный купец лёг в дрейф.
Могучий флот высших эльфов покинул гавань Мариенбурга в первые часы вчерашнего вечера, и в то время как гордые князья моря пренебрежительно отнеслись к своим врагам, не считая человеческий флот достойным противником, ван Гал не был столь разборчив в отношении трофеев, которые бы он мог набрать после намечавшейся битвы. Только один норсканский длинный корабль, гружёный мехом и серебром, позволил бы оплатить долг этой змее дер Зее.
— Рулевой, сохраняй дистанцию, — крикнул ван Гал в темноту юта, когда корабль вплыл в неплотный остров обломков с серией слабых, едва слышимых щелчков. — Готовьте верёвки. И дайте мне, наконец, свет, чёрт подери!
Резкий свет ударил по глазам, когда боцман открыл заслонки своего штормового фонаря. Волны, колыхавшиеся в тени планшира, сменили свой цвет с чёрного до насыщенного цвета паслёна. Свет фонаря отразился от металлической поверхности опустившихся крюков. Ван Гал с тревогой ухватился за поручни, как только увидел, что за мусор они вытащили. Его брови поднялись в замешательстве. Норсканские корабли, как правило, делались из осмоленного чёрного дуба или сосны, но оторванный кусок обшивки, что висел и крутился на крюке перед его глазами, был белый и гладкий, как жемчуг.
Но это…это же не может быть правдой.
— Погасите свет, — пробормотал он, и корабль тотчас скрылся в темноте, как и стихший ветер. Предсмертная рябь пробежала по повисшим парусам.
Горизонт был тёмен, слишком тёмен. Ван Гал никак не мог избавиться от охватившей его уверенности, что только что тысячи невидимых парусов прошли между ним и ветром.
Когда ветер вернулся, то он принёс с собой гнилостный смрад протухшей плоти и распада, как будто сам океан сделался больным.
— Полный назад. Поднять все паруса, — ван Гал поперхнулся, его приказ звучал приглушённо из-за рукава, закрывающего рот, и резкого рвотного позыва.
Эльфы были побеждены.
Сама идея об этом повергла его в немое оцепенение, и в этот момент первая распухшая, скрипящая тень появилась под осветившими океан звёздами, и в этот миг он пришёл в себя, он понял, что чувствует капитан, когда его судно балансирует на краю водоворота.
Всё, что ему оставалось делать — это смотреть в немом изумлении.
Они направлялись на юг. В Мариенбург.
И их было так много.
Рассвет
I Палейсбююрт
Пронзительные звуки морских свистков капитанов-по-оружию разносились сквозь туман, висевший над доками города-порта, и смешивались с криками чаек и крачек, круживших в туманной мгле, окутывавшей правительственный квартал Мариенбурга. Каспар Восбергер встал из-за своего стола в гостиной клуба джентльменов, исключительно для живущих на Рейксиде, и прошёл к окну. Рейксиде была пустынной в этот час. Портреты известных купцов и горделивый бюст императора Дитриха IV из слоновой кости — выпьем же за День отделения — глядели вниз с обшитых дубовыми панелями стен, когда он отодвинул шторы и выглянул в раскинувшуюся под окнами бухту.
Измученный перст красного света только что появился из-за края застланного туманом горизонта. Частные военные корабли купеческой элиты качались на якоре в тусклом свете, затмеваемые тенью высокого каменного моста, что соединял западную и восточную части города, проходя через сильно укреплённый остров Высоких башен. Там, где Рейк расширялся, свет был ещё более бледным. Расплывчатые силуэты кораблей бороздили туман, совершая опасные манёвры. Белые шпили эльфийского квартала напоминали вытянувших шеи журавлей из Проклятых болот. На бедной стороне, в главных городских доках — Сёйддоках — бурлила неясная деятельность. Каспар на секунду задержал на ней свой взгляд, дорогое стекло защищало его от холода и уменьшало неприятную вонь до слегка беспокоящего резкого аромата, а также заглушало плач свистков, исходящий из доков.
Так легко было убедить себя в том, что это были всего лишь птицы.
— Это просто учения, — сказал другой человек, находившийся в комнате. Он полулежал в зелёном кожаном кресле, куря сигару и покручивая хрустальный бокал в форме створок моллюска, наполненный тильянским белым двадцатипятилетней выдержки. Рассвет окрашивался красным, проходя через рубины, гранаты и шпинели на кольцах, что усеивали его пальцы. Энгел ван дер Зее не имел титула или звания, которые бы знал Каспар — сам он происходил из старого вестерландского дворянства и гордился этим, и делал всё, чтобы и остальные знали об этом — но Мариенбург был городом, отличным от всех остальных. Земли и происхождение считались имеющими куда меньшее значение, чем долженствовало, особенно, когда самый значительный бизнес вёлся, в основном, в тенях. Это позволило разбогатеть упырям, подобным ван дер Зее. Мужчина неторопливо втянул в себя запах своего вина.
— Генерал Сегер утверждает, что всё было спланировано заранее.
Со слабой гримасой отвращения он поставил бокал.
— Оставьте мысли о войне тем, кого это касается. Вы должны быть больше обеспокоены вонью, что крайне отрицательно влияет на привлекательность этого места.
Мариенбург был известен среди портов по всему миру своим острым запахом, и так было в течение многих столетий. Каспар уже настолько привык к нему, что сейчас ему даже не требовалось слишком сильно принюхиваться. Ныне он изменился.
— Большинство членов моего клуба вкладывают деньги в быстроходные корабли и оружие для своих людей, — Каспар лишь наполовину отвернулся от окна. Свет вспыхнул среди безмолвия костяных осколков, что дрейфовали в тумане, накрывшем Рейк. — И вы разбудили меня до первых чаек лишь для того, чтобы сделать предложения для моего ведомства?
— Это пройдёт, — он пренебрежительно кивнул на волны за окном. — Золото по-прежнему останется золотом и в ожидающем нас будущем. Но, — он вкрадчиво пожал украшенными серебряным шитьём плечами, — если вы предпочитаете людей или корабли, я уверен, что мой работодатель рассчитается с вами соответственно. Вам известно, на кого я работаю.
— Неужели? — откликнулся Каспар, ответив вопросом на заявление человека. Были среди постоянных клиентов Рейксиде достаточно богатые и влиятельные люди, которые считали всезнающего короля криминального мира, которого местные легенды называли Повелителем Теней, ничем иным, кроме конспирологического мифа — фантазией людей из притонов и мясных рынков Южных доков. Каспар молчаливо рассматривал высокомерное лицо своего гостя.
Он подозревал, что таким людям хорошо компенсируются их «убеждения».
Каспар посмотрел на гобелены и портреты, что украшали стены. История была здесь. Восбергеры были хранителями самой лучшей из связующих Мариенбург организаций со времён линии ван дер Махт, когда Вестерланд был ещё провинцией Нордланда. Он снова повернулся к окну и вздрогнул. Свист вырос до пронзительного крещендо, и крики мужчин из трущобных районов верфей дотянулись и досюда, прикоснувшись к оконному стеклу. Оно тихо зазвенело в своей раме.
Возможно, ван дер Зее был прав. Его семья до сих пор имела имения в «старой стране».
Пора было выбираться, пока ещё было время.
II Сёйдштрассе
Капитан Альваро Казарро дул в свисток до тех пор, пока его щёки не покраснели и не заломило в висках. Вереццианский Двадцать-четыре девяносто-пять только что занял учебную оборону на пересечении Южного проспекта и Рыбного рынка подле объединённых сил Серошкурых Драквальда и банд коссаров Эренгарда. В результате его люди оказались разбросаны по всему перекрёстку. За покатыми крышами магазинов и высоких прибрежных особняков, были видны мачты и вороньи гнёзда кораблей в доке, рыскавших туда и обратно. Назойливые крики пробивались вниз сквозь туман. Грохот пушек, ревевших вдалеке, напоминал гром.
Это часть тренировки?
Цвета солдат, сновавших в ледяном тумане, что прилепился к зданиям, перемешались, когда они пытались в царившей неразберихе отыскать своих капитанов и свои штандарты. Ротные заявляли, что среди их подразделений было много бойцов, раненных по-настоящему.
Казарро вытащил свисток изо рта, и мгновенно, словно кляп, его глотку заполнил миазматический аромат, пронизавший утренний туман. Это было омерзительно даже по меркам Рыбного рынка, как будто вся, до последней, рыба в Рейке умерла и сгнила за одну ночь. Странные чёрные пятнышки, напоминающие дрейфующие споры, проплывали по небу на струях ветра.
Бойцы его роты — в украшенных перьями шлемах, в нагрудниках с медными декоративными элементами, покалывавшими от утренней росы, худые и промокшие — кашлянули на зловонный туман и опустили свои пики, образуя квадрат примерно шесть на восемь, а Казарро выискивал вокруг хоть кого-нибудь, кто понимал, что он делает. Всё, что он увидел — отряды наёмников, такие же, как и его собственный. Он встретился взглядом со своим коллегой Германом Гислингом, широкоплечим сержантом в волчьей шкуре Серошкурых, который ответил на его вопросительный взор пустыми глазами и пожатием плечами.
Мариенбургские офицеры были столь же редки, как и итильмарская пыль.
— В доки! — закричал книжного вида молокосос в отделанном золотом плаще и камзоле без рукавов. Он нёс монету и скипетр Мариенбургского торгового совета и пытался протиснуться мимо здоровенных, тяжело бронированных сержантов, что окружали его.
Наконец-то, подумал Казарро, проталкиваясь сквозь плотные толпы солдат, чтобы присоединиться к группе офицеров, что уже засыпали неудачливого вестника градом вопросов.
— Это нападение?
— Откуда?
— Сколько?
Злой и запыхавшийся посланник ответил так кратко, как мог.
— Норсканский флот вошёл в Рейк. Часть войск уже высадилась в самых северных доках. И в Храмовом районе.
Казарро посмотрел на север, где большой храм Мананна — повелителя океанов и покровителя мореплавателей города-государства — маячил где-то в тумане. За криками и свистом ему показалось, что он смог расслышать тревожный набат его колоколов. Он закашлялся, а потом вытер кровь, появившуюся на ладони, о край алого плаща.
— Как они разрушили Влудмююр? Она ж простояла тысячу лет.
Ещё больше вопросов и несколько насмешливых замечаний стали ему ответом.
— В доки, все вы! — сплюнул глашатай. — Леди фон Унтервальд обещает, что каждый человек получит гельдер, когда норсканцы будут сброшены в море.
С приветственными криками мужчины слегка ослабили давление на глашатая, так что тот улучил момент и, выбравшись из их окружения, отправился на север по Сёйдштрассе.
— Вы ничего не найдёте в Норсканском квартале, — крикнул ему вдогонку Казарро.
Чинуша из восточного района, очевидно, понятия не имел, куда направляется. Весь тот район был спалён дотла за несколько недель до этого в отместку за, как все говорили, пиратские нападения их соотечественников на рыболовецкие флотилии и их сопровождение у берегов Бретоннии. Двадцать-четыре девяносто-пять были расквартированы около доков, однако Казарро знал, что на самом деле не было никакого рыболовства, особенно после того, как создание Золотого Бастиона выдавило войну из степей Кислева на море Когтей. И ещё он достаточно повидал, чтобы распознать подстрекательство к бунту, когда замечал таковое; и за указом, что мёртвые лишены благословения Морра и оставлены гнить в своих хижинах, он угадывал более тёмные мотивы, чем обычный ура-патриотизм.
Может, именно это и вызвало вонь, царящую в воздухе, которую истинные мариенбуржцы со смехом списывали на некачественный товар или изменчивый ветер, что принёс запах с Проклятых болот.
— У меня есть свои инструкции, — ответил герольд, размахивая конвертом с восковой печатью фон Унтервальд, — а у вас — ваши.
Казарро откашлялся, выплюнув сгусток чёрной мокроты. Чем бы эта чёрная дрянь ни была, она, словно дьявол, прилипала к горлу. О леди фон Унтервальд говорили, что она была вдовой одного из недавно почивших членов торгового совета — хотя никто не мог сказать, какого именно — и она была, безусловно, достаточно хороша, чтобы выполнить её приказы за обещанное вознаграждение.
С самого момента своего основания Двадцать-четыре девяносто-пять за звонкую монету служили охранниками купеческих караванов, сопровождая их на родину. Некоторые из моряков, запертых в доке, говорили, что Вереццо был в осаде. Другие утверждали, что вся Тилия и Эсталия пали в тёмную землю, и что нынче крысолюди правят среди руин, и их хищный взор теперь обратился на север. Казарро не верил в это. Он доставит своих людей домой.
Казарро хрипло откашлялся и указал вниз в сторону Рыбного рынка и доков.
— Вы слышали парня.
III Рейксмонд
Великая морская стена Мариенбурга — построенное гномами чудо инженерии, окружавшее зияющую пасть устья Рейка — была названа Влудмююр. Волны разбивались об опорные монолиты, столь же прочные, как и мускулы древнего народа, а сама стена ощетинилась достаточным количеством орудий, чтобы пустить на дно любую армаду. Созданная для эльфов в золотой век гномов, выдержавшая всё, что бросало на неё время и волны с незапамятных времён, нынче рухнула в глубины моря Призыв Маннана.
Клубок гниющей растительности выдавил жизнь из той части укреплений, что выстояли и не были поглощены морем, после чего в пролом вплыл норсканский флот: сотни кораблей, рассёкшие кипящие волны под облаком чёрных спор. Ядовитые боеприпасы, что уничтожили стену, обратили паруса кораблей в чёрные гниющие полотна, но кое-каким демоническим кораблям всё же удалось поймать ветер. Рычащие носовые украшения, изображавшие морских драконов и кракенов, приподнялись и рухнули в брызгах насыщенного отравой моря, когда с длинных кораблей выбрались колоссальные твари, что подхватили суда и потащили армаду в устье Рейка и далее вверх по течению в сторону города.
Это были огромные, покачивающиеся на воде туши, которые, казалось, не могли даже надеяться оставаться на плаву. Короста из моллюсков покрывала их раздувшиеся борта до ватерлинии, словно металлическая обшивка, а огромные, покрытые плесенью чёрные паруса тянули их зловонные, неповоротливые чумные корпуса в сторону Южных доков.
Крупнейший из них — флагман вторгнувшегося флота — был покачивающимся на волнах неуклюжим бегемотом, облачённым в паутину из водорослей и висящих спор, в окружении эскорта из длинных кораблей. Его высокая палуба ощетинилась катапультами и баллистами, и кружок из чемпионов окружал военачальника, чья собственная колдовская мощь погружала мостик чудовищного судна в болезненный зелёный свет. Штандарт, покрытый пустулами и изображавший полусгнившего волка, развевался на полуюте, и такой же образ из гниющей древесины, рыча, вырастал на вершине брам-стеньги.
Россыпь скалистых островов, заполнивших дельту реки, заставила рассыпаться ранее монолитный строй корабельной армады. Захлёстываемые волнами бастионы, что были возведены на островах, обрушивали на бороздящий воды Рейка флот огонь залповых пушек и потоки гномьего огня. Мелкие корабли были разорваны в клочья, нашинкованные тела экипажа, заполнившие воду между горящими обломками, окрасили красным воды Рейка. Береговые орудия и баллисты изливали вихрь огня. Промахнувшиеся пушечные ядра окатывали огромными гейзерами пенящейся морской воды упорно продолжавших движение норсканцев.
Корпус «Зелёного волчары» был изрешечен железными болтами, покрывавшая его борта короста из ракушек раскололась в местах прямого попадания пушечных ядер, но он продолжал движение, неудержимый, как прилив.
Более половины флота Мариенбурга всё ещё стояло на якоре, те же немногие шлюпы и шхуны, что уже снялись, поспешно выстроились в лукообразную линию поперёк Южного дока, выставив стену бортов навстречу наступающей армаде. На один корабль защитников приходилась дюжина вражеских, но их позиция была сильна: прибрежные батареи пожинали страшный урожай, и норсканские корабли, кроме того, будут вынуждены бороться с ветром, чтобы использовать свои орудия против ощетинившегося пушками мариенбургского флота. Кроме того, флот был воодушевлён нахождением в центре их линии «Зегепрала» — 74-пушечного дредноута, не знавшего поражений на протяжении тех шестидесяти лет, что он был флагманом мариенбургского флота.
«Зелёный волчара» открыл столь яростный огонь, что «Зегепрал» оказался отодвинут на несколько ярдов. Злой чёрный дым ринулся обратно в туман, перебивая гнилостную вонь честным запахом селитры. Тяжёлые железные ядра вонзились в нос чудовища, разрушая кальцинированную оболочку и заплесневелую древесину. Залп пронёсся через такелаж, и воины, толпившиеся на палубе, закричали, когда мачта раскололась и упала. Вымуштрованные артиллеристы «Зегепрала» быстро выполняли перезарядку, в то время как более мелкие корабли отрыгнули огонь из собственных орудий.
Но, по какой-то непонятной причине, «Зелёный волчара» всё ещё держался.
Экипаж «Зегепрала» в ужасе смотрел, как огромный мутант, размером больше, чем рыбацкая хижина, загрузил тяжёлую чёрную урну в катапульту, закреплённую на передовой огневой позиции мостика «Зелёного волчары». Мускулистое тело существа представляло собой прогнившую зеленую плоть, покрытую фурункулами и бубонами. Его внутренности, вывалившиеся из прогнившего живота, болтались на уровне колен. Одна из рук существа утончалась до тех пор, пока не превращалась в тонкий костяной шип. Другая — заканчивалась пастью полной острых зубов и обрамлявшими её щупальцами. Жужжавшие полчища мух крутились вокруг его рогов, когда тварь загрузила свой вызывающий ужас груз в катапульту.
Горстка защитников Влудмююра спаслась на плотах, и их истории распространилась подобно оспе.
ЧУМА!
Матросы «Зегепрала» закричали в унисон, когда, не используя ничего, кроме собственной чудовищной силы, тварь оттянула чашу катапульты с загруженным в неё страшным грузом, а затем отпустила.
Первая половина дня
I Аудгелдвейк
— Сие, — твёрдо произнёс граф Мундвард, скрестив руки на груди и глядя вниз над каналами и наполовину деревянными особняками квартала Старых Денег на линию схваток, бушевавших по обе стороны Рейка — Сие невозможно.
— Поверьте, — произнёс женский голос из тьмы приёмного зала за его спиной. Её голос был резок и надменен, что-то среднее между сочувствием и откровенной злобой. — Неужели вы не слышите плач колоколов городских храмов?
Впалое лицо графа сморщилось ещё больше от отвращения. Звон стали и громкие голоса разносились над городом гнилостно-душным ветром. Он слишком много вложил в этот город: время и деньги, кровь и душу. Пока он смотрел, среди складов Сёйддоков расцвёл взрыв. Он хорошо знал его. Он слишком хорошо знал всё это. Он продолжал смотреть, пока взрывы не успокоились. Северный ветер разносил мусор и странный чёрный мох, что принесли с собой норсканцы, всё глубже и глубже в его город. Там, где оседал мох, прогнивали и обрушивались здания, построенные ещё до рождения графа, лезвия затупливались и покрывались ржавчиной, а мужчины задыхались от спор, заполнивших воздух. Это был не просто очередной рейд норсканцев. Это было полноценным вторжением. Эфир провонял запахом магии чумы, вонью чемпиона распада.
Беспорядок. Как он презирал его.
Он отвернулся от окна, избавляясь от сцен хаоса, что заполнили его разум.
Приёмный зал в его особняке был тёмен от чёрного стекла, вставленного в рамы окон для создания упорядоченной иллюзии вечного сумрака. Роскошный ковёр благоухал запахом обжаренных кофейных зёрен из далёкой Арабии. Богато украшенный гранитный камин стоял у стены, хотя и служил всего лишь для создания антуража, и в нём полыхал огонь. Книги в однотонном кроваво-красном переплёте были аккуратно расставлены вдоль стен. Шёлковые покрывала, привёзённые из Инда, покрывали изящные кресла, созданные лучшими мастерами Эсталии. Зловещие пейзажи потерянной Сильвании кисти Дайлита висели на стенах. С шелестом перьев цвета бледной луны, длиннохвостая птица вспорхнула с одного из книжных шкафов и пролетела в сторону каминной полки. Это был попугай из подземных джунглей южного Наггарота — крайне редкая и ценящаяся за гармоничное пение, что исполнялось ею только ночью, птица. В полутьме зала она вывела довольную трель.
Алисия фон Унтервальд наблюдала за птицей краешком глаза, словно кот. Она была одета в платье из чёрного кружева, украшенного перламутром, который был практически идентичен цвету и сиянию её собственной кожи. Её глаза были белыми, словно женщина была слепа, а её пальцы плавно переходили в длинные, изящные когти. Форма её подбородка была царственной, изгиб губ — горделивым. Для джентльмена известной эпохи она была сносно привлекательной. Но теперь, спустя четыреста лет, Мундвард находил её крайне отвратительной на вид.
И всё же он любил её, как любил и этот город — и оба они принадлежали ему, вне всякого сомнения — и в то же время, пока хотя бы один бюргер или блуждающая мысль оставались вне его контроля, не могло быть полного удовлетворения. Какой дурак мог быть удовлетворён столь неполным завоеванием?
— Вы строили западню для этого города на протяжении последних четырёх сотен лет, — сказала она, голос её неожиданно стал таким же горьким, как и запах кофейных зёрен. — Разве нет ни малейшего удовлетворения от зрелища того, что терпеливая работа, наконец, увенчалась успехом, наблюдать за тем, как челюсти этой ловушки последний раз смыкаются на шее смертных? Не будет ли это ещё более сладким зрелищем, если уничтожить этих высокомерных захватчиков в самый пик их триумфа?
— Нет, — спокойно произнёс Мундвард, — Сие ещё не готово.
— Вы могли бы подтолкнуть пешки для установления своего вечного правления, — прошипела Алисия. — Настало наше время выйти из тени, повелитель. Наши сильванские родичи воскресли. Леди ван Маренс прошептала мне, что сам Влад борется с подобным этому злом на севере. — Её когти сомкнулись над бёдрами, после чего она выпятила грудь, скорчив отвратительную гримасу. — А теперь и какой — то человек.
— Дерзость, — сказал Мундвард, поднимая руку, приготовившись ударить её, и обнажив клыки, когда, выставив алебастровую ладонь, Алисия ускользнула прочь. Она провела когтями по корешкам книг Мундварда. Он зарычал, когда тщательно созданная композиция пыли оказалась нарушена. — Не думаешь ли ты, что выжил я из ума, подряхлел и ослеп, сидя в темноте? Случайностью ли было то, что корабль капитана, что должен был мне, отправился в море Когтей за эльфов флотом вслед? Не было гарантии никакой, что эльфы вернутся вскоре, неся весть о победе или поражении. Ван Гал, однако же, вернётся, как только награбит достаточно, дабы долг погасить, что повис на корабле его …если жив он, конечно.
— Я предполагаю, что ему это не удалось.
— И разве благословенному стечению обстоятельств мы благодарны быть должны за то, что «Зегепрал» патрулировал этим утром, а не стоял на рейде, как запланировано было? Какие счастливые звёзды сиянием своим осветили нас, что силы града были собраны для тренировки в Южных доках?
Алисия покачала головой: — В ваших силах было сделать и большее, чем это, возлюбленный сердца моего.
— И рискнуть разоблачить себя? Я сказал вам, что сие слишком рано.
— Мариенбург находится на грани, — выплюнула Алисия, в вихре кружев повернувшись к нему лицом.
— Преувеличиваешь ты. Град, что построил я, куда лучше подготовлен, чем тот, что победил Маннфреда много лет назад. Он восторжествует, и мы сможем продолжить. И я преуспею там, где дрогнули наши учителя.
— Этого не произойдёт, — сказала Алисия, пальчики его птенца потянулись к одному из сотен красных переплётов и наклонили его к ней. Холодная плоть графа напряглась, когда его супруга вытащила том с полки и явила миру странную кожаную поверхность чего-то настолько древнего и ужасного, что невежественный народ Мариенбурга даже предположить не мог, будто оно может находиться в границах их родного грязного города.
Чёрный Том Влада фон Карштайна.
— Как ты…? — Мундвард стиснул челюсти. Знание — сила, а невежество — слабость. — Ещё не время.
— Лилит ван Маренс и её сёстры уже в доках. Зверь шевелится под Рейком, — Алисия протянула фолиант. — Время пришло. И если вы не будете действовать, то я буду.
II Сёйддок
С треском ломающейся древесины десятки норсканских длинных кораблей врезались в причалы доков, извергнув полчища безумных берсерков и закованных в панцири чемпионов. Мужчины падали замертво, ещё даже не добравшись до линии защитников, их тела поразили не стелы или копья, нет, они пали от вскипевших на их телах чёрных язв, нарывов и гнойных пузырей. Отряд Мариенбургских регуляров ринулся в битву с рвавшимися вперёд толпами, обрушивая на северян сверкающие клинки алебард, в то время как их капитан поднял к губам свисток и выдул серию команд, приказывая собраться и сформировать соответствующее построение.
Мариенбург держался, но без наёмных отрядов и военно-морских сил высших эльфов, на которые он опирался, город остался в одиночестве, и с каждым мгновением битвы всё новые и новые защитники Мариенбурга находили свою смерть от рук северян.
— Чума! — закричал Казарро, срывая с головы шлем в попытке очистить свою голову от прилипшего к волосам заразного сора и стараясь держаться плечом к плечу со своими товарищами-вереццианцами, пока отряд продолжал отступление. Они делали это с безупречной дисциплиной: пики опущены, щиты прикрывают переднюю линию. В обычной ситуации, Казарро испытывал бы гордость. Наёмник может сражаться за множество вещей: богатство, честь своего полка и репутацию своей родины.
Но никто не мог бороться с болезнью.
Они отступили в переулок. Склад маячил справа, а верфь — слева от них. Спёртый воздух пах кишками и опилками. Казарро надеялся, что дисциплина и ограниченное пространство дадут им преимущество и позволят продолжить организованное отступление, хотя даже это вряд ли бы смогло повернуть всё вспять. В борьбе один на один они не имели ничего, что могли бы противопоставить той мощи и ярости, что была обрушена на них.
Воин Хаоса в громоздких доспехах, покрытых трещинами фурункулов и ярь-медянкой, поднял плачущий топор и повёл воющих воинов в атаку. Казарро отбил протянувшийся к нему меч, в то время как слева от него вереццианский боец был разрублен надвое варваром, нанесшим удар топором сплеча. Боец справа с лязгом металла скрестил свои клинки с норсканцем, но вдруг рухнул на землю, выкашливая кровь и чёрные споры в тисках странного припадка. Ещё один воин занял его место для того, чтобы спустя мгновение быть разрубленным надвое смертоносным ударом проклятого топора. Мужи Вереццо вырезались и слева и справа. Даже те, кто находился в задней линии, не смогли избежать гибели: в приступах кашля и кровавой рвоте они падали на землю, чтобы быть растоптанными под ногами преследователей. Ужас был так же неизбежен, как вонь.
— Отступаем. Бегом. Назад к дороге.
Альваро Казарро бросил свои шлем и меч и со всех ног бросился бежать.
III Аудгелдвейк
Летучие мыши собирались над крышей особняка. Некая сила притягивала их, и всё больше и больше зверьков неслось, хлопая крыльями, изо всех городских кварталов, до тех пор, пока бурлящая, визжащая масса тел не скрыла солнце, после чего граф Мундвард открыл двери и вышел. Буйство криков полной силой обрушилось на него, и он с ворчанием приостановил свой шаг. Воздух был наполнен кровью, так что он мог, казалось, просто открыть рот и пить её. Прошли десятилетия — века — с тех пор, как он убивал своими руками, но вида текущего красным Рейка было достаточно, чтобы даже его нерушимое самообладание оказалось на грани. Он встряхнулся, отогнав желание сомкнуть свои когти, и неспешно отправился к краю видимого им беспорядка и анархии, что охватили его царство.
Вражеский флот был столь многочисленным, что перекрыл собой широкое устье Рейка, и имеющий желание боец мог бы пробежаться по палубам от храма — маяка Мананна на западе до готического морского форта острова Рийкер на севере, и далее, к стройным шпилям Эльфийского квартала на востоке. Огромная масса парусов двигалась к мосту Высоких башен и дальше, устремляясь к сердцу города. Укрепления на реке были превращены в руины, и за туманной дымкой из мух и спор ни один, даже самый зоркий глаз не мог разглядеть ни единого признака «Зегепрала» и остального флота.
Две трети города уже были потеряны, десятки тысяч людей — убиты. Многократно превзойдённые числом и бичуемые неизвестной заразой, живые — и это было очевидно — уже не могли спасти свой город.
— Что ж, я гляжу, что оборона града сего должна лечь на плечи бессмертных.
— Разве я не говорила, возлюбленный сердца моего? — сказала Алисия.
Более не возражая, граф Мундвард протянул открытую ладонь, чувствуя пришельцев, что словно кольца змеи сжимали его грудь, в то время как Алисия вложила Чёрный Том в его руку.
Граф Мундвард, обретя твёрдость, понюхал воздух: не обращая внимания на кладбищенскую вонь, он сосредоточился на течениях магии, дувших навстречу и сквозь ветер. Эхо гнилостного смеха демонов наполнило эфир — крошечных, безмозглых тварей, слишком мелких даже для глаз вампира, но радовавшихся, как дети, чуме, что они распространяли. Столь смертельная болезнь могла быть создана лишь поистине мастером колдовства.
Не важно.
Со словами силы Мундвард сорвал застёжки, которые держали силу Чёрного Тома запечатанной внутри, и с рычанием открыл книгу на первой странице. В гримуаре содержались все знания некромантии, которые Влад — первый и величайший из графов Сильвании — накопил за свою долгую жизнь. Сохраняя драгоценный том после смерти Влада от его враждующих между собой потомков, а затем скрывая его существование от наследников Влада, граф поднабрался достаточно мастерства, чтобы сравниться со своим бывшим наставником и даже превзойти его.
— Читай со мной, Алисия, — сказал он, указывая бледно-костяным пальцем на страницу и начиная читать первые слова древнего неехарского ритуала. Второй голос слился с ним в унисоне речитатива. Алисия фон Унтервальд была всего лишь компетентным колдуном, но объединение их сил разожгло в эфире сигнальный огонь. Граф Мундвард развёл руки, охватывая весь свой город, и засмеялся, когда освобождённая сила вытекала со страниц и, проходя сквозь него, расходилась вширь.
И медленно, в тёмных и зловонных местах города, вещи, которые бы стоило навеки оставить погребёнными, зашевелились во тьме.
IV Палейсбююрт
Крики детей, женщин и мужчин разносились под мраморными арками и псевдо — тильянскими палаццо мариенбургского правительственного центра. Каспар Восбергер сражался с людским потоком, его мысли были устремлены к конюшне, что находилась рядом с южными воротами города, в то время как его увлекал и тащил за собой людской поток. Среди толпы были богачи и бедняки, лорды и их слуги.
Теперь их кровь стала равна.
Звон оружия эхом разносился под богато украшенными каменными сводами, свидетельствуя о том, что элитная городская стража продолжала борьбу против норсканцев, карабкавшихся вверх от гавани. Крики раздавались со всех сторон. В отблеске пожаров высокие каменные здания отбрасывали огромные демонические тени. Чёрные споры висели в гнилостно-душном воздухе. Люди мёрли, словно мухи.
Крик зародился где-то впереди и исторгся изо рта Каспара, когда впереди, из-за пелены тумана показался мост Высоких башен. Один угол несокрушимой твердыни обрушился в Рейк под натиском раздиравшей его массы болезненной чёрной растительности, и в проломе бушевало сражение. С каждой минутой всё больше и больше длинных кораблей закреплялись на скалах, которые держали опоры моста, и бросали крюки и лестницы.
Разум Каспара кружился. Его мир разваливался на куски.
Раздался ещё один крик, на этот раз поразительно близко, и Каспар увидел, как молодую горничную в шерстяной шали разрубил надвое норсканский топор. Воин рванулся сквозь кровавый фонтан, и ещё больше следовало за ним, яростным потоком вливаясь в главный зал и в толпу, кровожадным смехом сопровождая своё появление.
Сердце молотило в его груди, когда Каспар и ещё примерно с десяток горожан вбежали в переулок. По обеим его сторонам выстроились магазины с белыми стенами — Мариенбург всегда строился — и по носу Каспара ударил запах свежей краски и извести. Дыхание всхлипами вырывалось из его груди, когда он мчался по плавно поднимающейся улице. Он не привык к физической нагрузке, но крики за его спиной приближались.
Зигмар, подумал он, молясь незнакомому богу-воину Империи, пощади меня.
Пожилой мужчина, бежавший впереди Каспара, наткнулся на тачку, заполненную горшками с известью и стремянками, которые были оставлены на дороге, когда началось нападение, и он оттолкнул мужчину в сторону. Он задыхался и ослабел и в ту краткую секунду, что их конечности были спутаны, Каспар споткнулся, с паническим вздохом развернулся и врезался в стену магазина. Свежая штукатурка покрылась трещинами в месте, где он ударился об неё, и в нос Каспара ударил запах гнилого мяса, который сжал его горло, как если бы мертвец протянул руки из стены с целью задушить его.
Тело было предано здесь земле, понял Каспар. И, судя по запаху, больше, чем одно. Он посмотрел мимо бегущей в панике толпы на недавно побеленные стены и сглотнул.
Намного больше.
Пара рук пробила стену по обе стороны от головы Каспара, и он упал, визжа и сжавшись в комок, под дождём штукатурки, когда плохо скоординированная серая рука с остатками плоти, свисавшими с костей, вырвала остатки стены.
Зигмар, пощади меня, — повторил он. — Зигмар, пощади меня.
V Норстад
Норсканец споткнулся о трухлявую древесину домов старого квартала Северян. Он носил рубаху из бычьей шкуры, обшитую металлическими пластинами, и плащ с меховой отделкой, покрытый запёкшейся коркой гангренозной слизи. Его борода представляла собой свалявшиеся косы, а кожа лица ходила волнами от ползавших под ней личинок. Его волосы оставались ломкими и хрустящими, а лицо было сморщенным, как будто опалённым сильным жаром.
Маркус Горман, глашатай торгового тайного совета, ошалело наблюдал за тем, как труп протянул угольно-чёрные пальцы и грубо выхватил конверт из его руки, о котором сам он уже успел позабыть. Чёрные хлопья отвалились от пальцев норсканца, когда он неуклюже сломал печать. Один растрескавшийся глаз и одна глазная впадина с кишевшими в ней личинками изучили содержание, после чего зомби издал печальный вздох и вытащил топор из-за пояса.
Онемев, Маркус наблюдал за тем, как всё больше и больше обгоревших тел выползали из тумана.
Их были сотни, тысячи, и, издав коллективный стон, от которого смертная душа Маркоса заледенела, армия мертвецов отправилась в Южные доки, чтобы вырвать свой город из рук живых.
VI Аудгелдвейк
Граф Мундвард закрыл Чёрный Том дрожащими руками и уставился на крыши старого и богатого Мариенбурга. Пламя распространялось вдоль каналов, гоня перед собой крики и дым. Пока он смотрел, погорельцы поймали лодку, но лишь для того, чтобы мгновение спустя быть раздавленными обломками рухнувшего винного магазина. Он принадлежал семье эсталианцев, которую Мундвард опекал почти полвека, видя потенциального члена торгового совета в этом роду.
Всё строение опустилось под воду в колонне искр. Мундвард стиснул зубы. Со времени поражения Маннфреда фон Карштайна под стенами этого города он не чувствовал гнева.
Однако это. Это была ярость.
Он повернулся к Алисии, твёрдый и холодный, как мрамор, равнодушный к ужасным летучим мышам, что хлопали крыльями вокруг его лица
— Принеси мои доспехи.
Полдень
I Сёйдштрассе
Из ложных дверей и забытых подвалов по всему старому городу поднялись мёртвецы Мариенбурга, чтобы противостоять норсканским захватчикам. Схватки бушевали почти на каждой улице. В укреплении Высоких башен тысячи скелетов, звеня кольчугой, поднялись из братской могилы павших во время бретоннской оккупации 1597 года, разгромив и отбросив ошеломлённых норсканцев обратно на их корабли. Однако именно на Сёйдштрассе основные силы стремящейся на юг армии Хаоса встретились в битве с главными силами армии нежити.
До гражданской войны в Бретоннии и закрытия морских путей товары со всех уголков земного шара изливались на Южный док, чтобы впоследствии отправиться на рынки Альтдорфа. Богатства мира вымостили его — как минимум в переносном смысле — золотом, и высокие, ярко окрашенные особняки и офисы взросли на операциях Южного дока. Граф Мундвард присматривал за их ростом, смотрел, как расширяются доки, как город поднимался под его руководством до всемирно известного города-государства, становясь центром мировой торговли.
Он перестал узнавать его.
Гордые здания были расколоты расширяющимися варикозными линиями чёрной плесени, а проспект, что ещё вчера был заполнен возчиками и разухабистыми моряками, нынче кишел войсками. Шеренги норсканцев — более дисциплинированные, чем можно было ожидать, исходя из их репутации берсерков — выставили твёрдый, решительный заслон на пути воинов-скелетов и зомби. Линия фронта оказалась выгнута в центре. Там самые сильные и храбрые ревели боевые кличи в надежде удостоиться благословения чумных чемпионов распада, что сражались рядом с ними. В давке боя, в окружении криков и стука костей было очень сложно отличить этих сильно бронированных воинов от червивых трупов, сквозь ряды которых они пробивались.
Как можно было столь много жизней, столь много амбиций и планов опрокинуть в столь короткий промежуток времени? Хаос казался солнечным светом, в котором сгорали ночные мечты.
Но здесь, подумал граф Мундвард, что стоял в окружении слуг и помощников, скрести руки на груди, здесь эта анархия будет остановлена. Это было странное чувство — после стольких лет вновь облачиться в броню и крылатые алые пластины, покрытые крапинками ржавчины. Он мгновенно ощутил в этот миг, что, несмотря на всё его влияние, он впервые лично участвовал в воплощении в жизнь своих мечтаний, ощущение, не испытываемое им в течение уже столь долгого времени.
С уколом гнева он укрепил линию фронта с помощью недавно павших вражеских воинов, наслаждаясь криками варваров, когда их собственные мертвецы восстали против них. Волевой импульс оживил затёкшие мышцы и закалил кости, и Мундвард с обнажёнными клыками смотрел за тем, как норсканский атакующий импульс сошёл на нет. Он был неутомим, а мёртвых было неограниченное количество, так что выйти из тупика можно было только одним путём.
Неизбежный результат всё ещё горячил его кровь, но в то же время он чувствовал, что его ярость всё ещё неудовлетворена. Он знал, что должен ограничивать своё вмешательство в укрепление фронта его армий, предоставить игре идти к своему неизбежному концу, но на этот раз в его долгой и осмотрительной не-жизни, подчинённой голосу разума, желание личного участия привлекало его мёртвое сердце.
Победа, что можно было одержать здесь, не имела значения. Слишком многое уже было уничтожено, орудия, которые он взращивал на протяжении многих поколений — вырезаны, и со всей ясностью Мундвард видел будущее, что ждёт его город: разруха и отсутствие лидеров, а рядом Империя, которая ждала семьдесят лет, чтобы привести свою своенравную провинцию обратно под свой каблук. Он видел охоту на ведьм, счетоводов имперского казначейства в каждом доме, подсчитывающих богатства, что всесильные торговые дома Мариенбурга приобрели под твёрдым правлением дома Вильгельма. Он мог одержать здесь сокрушительную победу и потратить ещё пятьсот лет на то, чтобы восстановить то, что уничтожено в этот день.
Мундвард протянул руку с повёрнутой вверх ладонью в сторону битвы. Гнев обратился в силу, в чёрные облака, что завихрились вокруг его руки. Затем он с рычанием сжал кулак, и дорога раскололась надвое с катастрофическим ударом, что сломал норсканские ряды и отбросил их накатывающиеся отряды. Мундвард произнёс слово, и здания вздрогнули, трещина издала экзистенциальный вопль, перед тем как из неё вырвался легион бешеных, бесчеловечных духов, что разорвали испуганных норсканцев.
— Слишком много, — простонала Алисия фон Унтервальд. В то время как Мундвард использовал свою магию, чтобы поддержать свои неживые армии, остальное его окружение противостояло вражеским колдунам. Лицо его супруги было искажено от напряжения, пальцы подёргивались, словно веточки лозы, ищущие потоки Эфира, и никогда ещё до сих пор она не была столь очаровательно молчалива. — Вы привлекаете к себе слишком много внимания.
Хорошо, подумал Мундвард, когда загремели камни под ногами, и вспенилась вода.
Он вытянул руки в сторону реки, а затем поднял их к груди и напрягся, как будто поднимал какую-то тяжесть. Багровые воды вспенились, и норсканские корабли застонали. Он ждал, что командующий северянами придёт за ним. Мундвард жаждал увидеть выражение лица чумной собаки, когда он оторвёт его голову голыми руками и выпьет то, что течёт в его заражённых венах.
Мундвард обнажил клыки, когда тёмная энергия промелькнула перед его бледными глазами.
Он только начал.
Они узнают, почему даже Маннфред фон Карштайн однажды счёл нужным дать ему прозвище Мундвард Жестокий.
II Сёйддок
Каждый моряк имел свою собственную историю о Звере Южных доков, крылатом ужасе — по крайней мере, по мнению некоторых — что, по слухам, свил себе гнездо среди затонувших судов на дне Рейка и пировал теми, кто осмеливался бросить вызов Повелителю Теней.
Это были изощрённые и ужасные истории. И каждое слово в них было правдой.
Ужасный дух вырвался из реки в пенящемся столбе воды и обломках длинных кораблей, его бьющие крылья представляли собой костяное подобие крыльев летучей мыши, а крик, что вырвался из его глотки, ударил в доки, подобно взрывной волне. Как воины Хаоса, так и норсканцы одинаково задёргались в конвульсиях, когда их разум был разорван этим воплем. Корабли отклонились от монстра, когда мощь гласа чудовища наполнила их паруса.
Затем монстр забил крыльями, воздух, свистя, проносился сквозь обнажённые кости его черепа, когда крылатый ужас метнулся к глыбе «Зелёного волчары», севшего на мель. Настил застонал, когда монстр набросился на нос корабля и начал крушить его в бешеной круговерти зубов и когтей. Выплюнув из пасти длинный грот, ужасный дух издал разочарованный вопль, когда нашёл лишь мёртвую добычу, после чего пучки гнилых мышц снова сократились, и тварь взметнулась в небеса.
Насущная потребность — выследить военачальника Хаоса и разорвать ему глотку — заполнила небольшой, мёртвый разум существа. Оно понюхало воздух, учуяло след и взмыло вверх, следуя по запаху сражения.
III Сёйдштрассе
Большое окно склада разбилось под натиском резкого звука, и оставшихся в живых вереццианцев и Альваро Казарро осыпало ливнем стекла. Воины кричали, закрывая уши, пока под биением крыльев летающего ужаса тряслась крыша над их головами.
— Выходим! — закричал капитан, с плеч которого со звоном падали осколки стекла. Он поднял себя на ноги и бросился к зияющему оконному провалу, когда крыша, наконец, уступила бешеному напору, обрушив при своём падении тонны болезнетворных спор на пол склада.
Он выбрался в переулок и зашёлся в приступе кашля. Казарро почти задохнулся от вони смерти и болезни. Ощущение было таково, будто сам воздух был заражён и медленно умирал. Небо, казалось, корчилось в муках, и капитан заметил, что полуденное солнце словно поглощено огромным облаком летучих мышей. Они неистово хлопали крыльями, погрузив мир в зловонную и тёплую тьму.
Склад медленно рухнул внутрь, выкашляв наружу облако пыли. Казарро отступил на другую сторону переулка, когда колонна неуклюже передвигавших ноги воинов в форме эренгардских коссаров проковыляла мимо сквозь поднявшуюся пыль. Он увидел, как впереди выпрямились двое мужчин в исцарапанных осколками стекла, потускневших нагрудниках и покрытых пятнами плесени рваных мундирах, и закашлялся. Только двое — всё, что осталось от Двадцать-четыре девяносто-пять. Даже флаги Вереццо были потеряны во время разгрома в доках. Их глаза были налиты кровью, а зрачки казались неестественно расширенными. Оспа оставила на их щеках свои отметины, а кожу пронизали чёрные прожилки. Он дотронулся рукой до своего лица и ощутил онемевшую, испещрённую волдырями плоть.
Обречённость их положения стала, наконец, очевидной. Они не пойдут домой.
— Что будем делать? — крикнул один из двух его оставшихся в живых солдат между приступами болезненного кашля.
— Сражаться, — произнёс, закашлявшись, Казарро. — За Льва Вереццо и честь Тилии. — Казарро выхватил чинкуэду из ножен и воздел короткий меч в воздух. Он попытался выкрикнуть боевой клич, но тот превратился в захлёбывающий кашель, словно локтем ударивший в спину капитана и вытолкнувший его из переулка в безумие Сёйдштрассе.
Это было похоже на падение в океан. Утёсы высотных зданий вздымались в небеса, скрываясь в пыльном тумане и хлопающих тенях, ограничивая кипящий котёл жизни и смерти. Трое мужчин бились с отчаянием утопающих. Словно зная, глубоко внутри своих сердец, что они последние люди Тилии, они старались отомстить за своих погибших на годы вперёд. Один рухнул вниз от удара топором по горлу, другой сложился пополам, когда шипастая булава врезалась в его живот. Казарро воткнул лезвие своей чинкуэды в Y-образную смотровую щель шлема северянина и издал пронзительный вопль, что с треском вырвался из его лёгких. В разрывах водоворота он увидел сержанта Гослинга и Серошкурых Драквальда. Они были мертвы. Все были мертвы. За исключением тех, кто хотел убить его. С криком отчаяния Казарро воткнул лезвие своего клинка шириной с кулак в подмышку норсканца.
Страшный грохот сотряс улицу и её внутренности, и великий вопль пошёл со стороны воинов Норски. Мёртвые невозмутимо продолжали сражаться, но Казарро поднял глаза и увидел отвратительного быкоподобного зверя-мутанта, что возвышался за рядами северян.
— Глот! — заревели воины, потрясая оружием и знамёнами, когда отвратительное чудовище устремилось вперёд. — Глот! Глот!
Казарро чувствовал отдачу его шагов по мощёной улице и, когда он, наконец, приблизился, капитан увидел, что, на самом деле, Глот было не одним существом, а тремя. Между плечами монстра ехал вооружённый ржавой косой, чудовищно распухший воин в покрывавших его раздутую плоть ржавых растрескавшихся доспехах, а третьим был горбун, чья дрожащая плоть скрывалась за облаком из мух. Этот последний держал в руках своеобразный штандарт, представлявший собой кривой каркас на шесте, с колоколом в верхнем углу конструкции, и был облачён в развевающуюся зелёную рясу, вытканную рунами, отсвечивающими болезнью и истекающими гноем, рунами, что, казалось, стремились навеки закрыть глаза, осмелившиеся взглянуть на них и прочесть их.
Братья Глот врезались в нежить с силой парового танка, разметав во все стороны кости и мёртвую плоть и проделав в рядах армии нежити широкую просеку.
Казарро всё ещё не мог отвести взгляд, когда почувствовал резкий удар, словно лошадь врезала по рёбрам. Он опустил вниз глаза, чтобы увидеть, как копьё северянина вонзается ему в грудь. Воин повернул древко. Он услышал, а не почувствовал, как его рёбра раскололись, когда он, испустив последний вздох, упал на колени, и лезвие выдернули из его больной плоти. Его зрение затуманилось, когда силы покинули капитана, но какое-то покалывание ощущалось на самом краю сознания, некая тень и ужас, что только и ждали, когда погаснет последняя искра жизни. До последнего мига Альваро Казарро боролся с этой тьмой, что пыталась поглотить его душу, так что его разум прожил достаточно долго для того, чтобы вздрогнуть от не-жизни, наполнившей его умирающие мышцы. Последний из вереццианцев, он вскочил на ноги, воткнул лезвие чинкуэды в сердце своего убийцы и застонал.
Как и Мариенбург, Казарро был мёртв, но его страдания только начинались.
IV Сёйдштрассе
— Канализационные крысы и гниющие простаки, подходите!
Граф Мундвард сложил руки, когда его окружение отступило перед явившимся мутантом, словно побитые собаки. Пусть. Он свершит возмездие своими собственными руками. Сила наполняла его руки, скапливаясь между пальцами и приобретая форму, напоминающую чёрный ухмыляющийся череп. Призрак крикнул, разрушая своё магическое вместилище, а затем рванулся вперёд, оставляя за собой хвост эктоплазмы. Горбун в балахоне на спине мутанта поразил его сгустком энергии из своего посоха, и череп с воплем распался обратно на эфирные составляющие.
Мундвард зарычал. И тогда чумной колдун ответил. Густой поток бреда вышел из безгубого рта колдуна, и болезненное зелёное свечение потекло с навершия его посоха. Мундвард посмотрел на Алисию, но та была слишком занята, пытаясь провести контрзаклинание. С замысловатой последовательностью жестов и фраз Мундвард отправил чумной свет обратно с такой силой, что чуть было не вырвал посох из рук гниющего мага.
— Я не боюсь ни болезни, ни распада, — проревел Мундвард, глядя на то, как огромный мутант замедлил своё продвижение, щурясь в идиотском замешательстве, когда его господин зашипел от боли. Огромная тварь играла мышцами и пускала слюни. Распухший чемпион переместился, встав перед колдуном, словно защищая того, и поднял свою косу. С усмешкой Мундвард перевёл свой взгляд на растущую точку тьмы за спиной чемпиона.
— У вашего бога нет силы, нет ничего, что могло бы воздействовать на такого, как я.
Колдун успокаивающе положил руку на отвратительное плечо воина и обернулся. Именно в этот миг ужасный дух опустился с неба, приземлившись дальше по улице, расправив свои крылья перед тем, как удариться о дорогу, и разрывая выставленными перед собой костяными когтями норсканцев, что стояли у него на пути. С шипением колдун сжал свой посох, и новая волна гангренозного свечения окутала его на краткое мгновение, перед тем как Мундвард надменно развеял его волны. Он повернулся, чтобы посмотреть, как его могучий зверь-раб проделывает просеку в рядах северян. Скоро. Уже скоро. Даже гигантский мутант был карликом в сравнении с ним. Слишком поздно Мундвард заметил третью руку колдуна, скрытую за опухшей, покрытой фурункулами массой и вращавшимися глазными яблоками, что располагалась на спине горбуна, и бешено чертящую отдельную сеть магических символов.
Граф Мундвард взревел от ярости — как он, Повелитель Теней, мог быть обманут простой ловкостью рук — и выплюнул контрзаклинание, но было уже поздно. Новая звезда желто-коричневого цвета целиком поглотила ужасного духа, и чудовище завопило, когда долго откладываемое разложение взяло причитающееся: за мгновения плоть сгнила и отпала, кости потемнели и рассыпались. Секунды спустя, всё, что упало на чумного колдуна и его соратников — это жалкая горстка праха.
— Даже кость должна стать пылью, — хрипя и задыхаясь, словно его лёгкие были проколоты, прохрипел колдун.
Глаза Мундварда побелели от ярости. Колдун сдохнет последним, причём таким способом, что всё, виденное Мундвардом за столетия его жизни, покажется невинной шалостью.
— Гурк, — произнёс вражеский колдун, присев на корточки и обращаясь к звероподобному мутанту, на котором он сидел, на что тварь откликнулась со звучной отрыжкой и водопадом слюны. — Отто, — обращаясь к заплывшему жиром воину. — Пора заканчивать здесь. Тогда мы, три брата, сможем отправиться дальше и взрастить свой собственный сад язв, болезней и разложения в стенах Альтдорфа.
Существо, Гурк, бросилось вперёд, вытянув свои руки, увитые толстыми, словно канаты мускулами, в то время как Отто попытался поразить его своей ржавой косой. Губы Мундварда презрительно скривились, когда он, словно танцуя, легко ушёл от неуклюжих лап распухшего голиафа, а затем парировал удар косы, словно он был столетиями затачивающим своё мастерство рыцарем, и нанёс ответный удар в горло Гурка, вызвав гниющий поток, заливший складки груди твари. Вонь бы сбила с ног орка, но не имеющий необходимости дышать, или желудка, что можно было бы расстроить, Мундвард проигнорировал его. Отто наносил удар за ударом с силой, достаточной для того, чтобы разрубить коня в доспехах, но Мундвард был быстр, как гадюка, и хитёр, словно старый лис. Он сражался, как всегда жил — с хитростью и предусмотрительностью, и, нанося коварные удары, тут же продумывал последующие ходы и варианты. Движимый холодной, внешне не проявляющейся яростью, вампир пробился сквозь защиту Отто в кромсающей метели сияющей стали, и вонзил клинок по самую рукоятку в брюхо Гурка, чем вызвал у монстра болезненное, недовольное ворчание.
— Страдай, — прошипел Мундвард.
Одинокая слеза выкатилась из единственного, грустно смотревшего глаза мутанта, и Мундвард ввернул меч ещё глубже, прежде чем вырвать его из кишок монстра. Его жестокий смех захлебнулся, когда прилив из желчи и гниющих внутренностей, вырвавшихся из раны, ударил ему в лицо. Он зашипел, ослеплённый всего на одну секунду, прежде чем смог отвернуть голову от зловонного потока и вытереть с глаз мерзкую жижу. Ржавая коса метнулась к его шее. С нечеловеческой скоростью он извернулся, уходя от удара, но, уже в третий раз за день, граф заметил опасность слишком поздно.
Боль — ощущение, которое он уже позабыл — взорвалась в его плече. Коса воина разрубила кости, пронзила сердце и прорвалась через высохшие органы его живота.
Вампир опустился на землю, задыхаясь от удушающей боли, он чувствовал, как окоченение ползёт по его телу от разорванного сердца.
Невозможно, подумал он. Невозможно. Его мысли потрескались от бессловесной песни боли, когда чумной чемпион выдернул своё оружие из его тела. Прежде чем он смог упасть, чудовищное щупальце, что заменяло одну из рук Гурка, обвилось вокруг его туловища. Мундвард почувствовал, как его нагрудник погнулся и затрещали рёбра. В отчаянии, он обратился к крови повреждённого сердца, чтобы попытаться ускорить исцеление, но времени уже не оставалось — монстр подтащил его к глазу полному боли и раскрыл свою чудовищную слюнявую пасть.
Некогда это было человеком. Прежде чем Хаос слишком сильно воплотил в жизнь его мечты.
— Страдай, — отрыгнул Гурк.
Огромный мутант ещё сильнее сжал вампира, после чего разок раскрутил над головой и бросил. Зловонный ветер трепал длинные белые волосы Мундварда, пока он падал. Под собой, на дороге, он видел, как разваливалась, не направляемая более его волей, создаваемая пять сотен лет армия. А потом там уже не стало воинов. Он был над водой, над неспокойной поверхностью которой раздавался шёпот и звон, и сверкал радостный блеск костров.
Рейк.
Ужас наполнил его. Кол в сердце может взять силу вампира, солнце — забрать его жизнь, но проточная вода не сделает ни того, ни другого. Это будет лишь агония, опустошаюшая саму его душу.
Граф Мундвард собрал последние силы, чтобы выкрикнуть отчаянную просьбу к ветру смерти, но никто не услышал его крик, когда вода окутала и поглотила его.
Сумерки
I Рейкспорт
На южной стороне Мариенбурга стены были толстыми и высокими, так как на протяжении всего времени, что город игрался с суверенитетом, он боялся своего мощного южного соседа намного больше, чем всего, что могли бы бросить против него налётчики с дальнего севера. Как наивно, — подумал теперь Каспар Восбергер, видя знамёна Карробурга, развевающиеся вдоль альтдорфской дороги от южных ворот, и, пришпорив коня, отправил его в бешеный галоп к воротам. Охваченный ужасом чёрный жеребец с грохотом помчался вниз по мощёной улице. Запах смерти заполнил ноздри бедного животного, и оно периодически отклонялось со своего пути, чтобы избежать валявшихся на всём его пути трупов. Большинство тел выглядели довольно древними: они были гнилые, некоторые покрыты штукатуркой или кирпичной пылью, а иные были покрыты тиной и грязью, словно недавно вылезли из болота. В настоящее время они не подавали никаких признаков жизни.
Мужчины и женщины, что всё ещё были живы, сновали туда-сюда, собирая свои пожитки в узлы, но разбегались в стороны перед дворянином и его конём.
Когда мёртвые поднялись, Каспар молил Зигмара о спасении, и человек-бог Империи пощадил его. Он должен был предупредить генерала Империи, что направлялся сюда о том, что ждёт его. И даже больше этого! Он должен был предупредить Альтдорф, чтобы тот не разделил судьбу Мариенбурга.
Коня занесло на брусчатке, когда Каспар заставил его совершить резкий поворот, а затем он встал на дыбы, когда перед ним возникла фигура, вставшая на середине дороги и не собиравшаяся уступать ему путь. Каспар выругался и поспешно укоротил хватку поводьев, когда его скакун взвился на задние ноги. Животина была всего лишь почтовым конём, а не боевым, и в его инстинктах было избегать столкновений, а не искать их.
— Прочь с моего пути, деревенщина!
Мужчина неуклюже повернулся к нему лицом, и Каспар ахнул. Он был промокшим насквозь, судя по тёмному ворсу на его кожаных сапогах с серебряными пряжками. Его мокрая, плотно облегавшая худое тело, дамасская рубашка была в тёмно-багровых подтёках и, словно под когтями медведя, разорвана на груди и плече. Его молочные глаза безучастно смотрели прямо в лицо Каспара, а голова была наклонена, демонстрируя ужасно выглядящую рану на шее, когда он подошёл. Это был Энгель ван дер Зее. Или было.
Каспар закричал, когда покойник бросился вперёд и ухватил его за колено. Он махнул рукой, целясь в голову Энгеля, а затем издал булькающий крик, когда его выдернули из седла.
Стеная от боли в ушибленном плече, Каспар оторвался от мостовой, когда второй человек сунул ноги в стремя освободившейся лошади и вскочил в седло. Его благородное лицо было бледным и напряжённым, прямые белые волосы ниспадали на алые пластины покорёженного доспеха. Он взял поводья в бескровные, словно кость, руки и склонился на сторону, чтобы скрыть то, что выглядело как смертельная рана в плече.
— Моя благодарность за лошадь, — произнёс человек шёпотом умирающего.
— Милорд, я должен уйти. Я должен предупредить наших братьев и сестёр в Альтдорфе.
Человек усмехнулся. Речная вода с журчанием вытекала из его горла. Его лицо ожесточилось, когда горн карробуржцев сыграл предупреждение. Контакт с врагом состоялся. Последовала серия громких сигналов, после чего войска начали образовывать неровные боевые линии. Всадник повернул коня к Южным воротам, оставив Каспара лежащим на спине рядом с безвольно глядящим ван дер Зее.
— Мощные силы собираются в Альтдорфе, дитя. Паразиты эти обошли Повелителя Теней один раз. Но второго — не будет.
Грэм Макнилл Льдом и мечом
Поздняя осень, 1000-й год по господарскому календарю
Надежда обрекла их на гибель, надежда и уверенность, что боги уже причинили им достаточно страданий, чтобы насылать новые несчастья. Они и так уже столь многое потеряли: свою родину, своих близких, все свои пожитки. Конечно же, они молились, боги должны были защитить свою паству от новых потерь, конечно же, боги должны были уравновесить их горе и невзгоды избавлением.
Чем ещё кроме надежды можно объяснить марш усталых, замёрзших людей, переживших разрушение Кислева, молча бредущих под необычную грозу, которая обрушилась на усеянную трупами область? Около двухсот голодных, больных, забытых богами душ, оцепеневших от ужаса и опустошённых увиденной резнёй.
Фаталисты и святые всегда утверждали, что все способны видеть знамения наступающего конца света, но кто им на самом деле верил? Поборники апокалипсиса рвали волосы и исступлённо бичевали себя, крича о надвигающейся гибели, но жизнь в Кислеве шла своим чередом: засушливые ветреные лета и суровые морозные зимы.
Столь же регулярно, как сменялись времена года, северные племена совершали набеги на Кислев — весеннее наступление, как назвал это Анспрахт из Нульна, термин, который мог осмелиться ввести только тот, кто сам не пережил подобного. Ротмистры с обветренной кожей из верхних станиц собирали всадников, чтобы встретить северян в битве, а матери Кислева ткали траурные саваны для своих сыновей.
Такова была жизнь в Кислеве.
Как говорили мудрецы степей: это неважно.
Выстояли даже перед ужасом Года, Который Никто Не Забудет, решающие победы при Урзубье и Мажгороде позволили отбросить разбитые племена назад в пустынные земли. Сегодня та бойня казалась всего лишь отвлекающим манёвром при подготовке к смертельному удару.
С первой оттепелью северяне вернулись.
Курганы, хунги, скайлинги, варги, байрсолинги, айслинги, грайлинги, сарлы, бьёрлинги и сотня других племён двинулись на юг под одним гневным знаменем.
И с ними пришёл Конец Времён.
Люди, звери тёмного леса и отвратительные монстры захлестнули Кислев в невиданных количествах. Они мчались на юг не завоёвывать или грабить, а уничтожать.
Проклятый Прааг поглотили воющие демоны и невообразимые ужасы, а Эренград пал от атаки полуночных разбойников на кораблях-рейдерах, которые до основания сожгли западный морской порт. И Кислев, непреступная твердыня самой Ледяной Королевы был взят приступом всего за одну ночь ужасающего кровопролития. Его высокие стены превратились в обломки, густо усеянные кричащим лесом из посаженных на кол мужчин и женщин, чьи изломанные тела стали добычей красноногих гурманов-падальщиков, столь же чёрных, как дым погибшего города.
Те, кто оставил Кислев, прежде чем армия Севера достигла его стен, бежали в земли опустошённые войной, и истекающие кровью от её последствий, где милосердию не осталось места, а жестокость стала обычным делом. По всему горизонту пылали разрушенные поселения, чьи деревянные палисады пали, а на пепелищах пировали звери, шагавшие как люди, мерцая узкими глазами.
По всему Кислеву обглоданные кости людей сложили, как дрова для алтарей Тёмных Богов.
И это было всего лишь начало последней войны.
Девочка видела, возможно, шесть зим, самое большее семь. Она стояла на коленях в чахлой траве возле тела седоволосой женщины и, рыдая, трясла её и звала по имени, словно это могло вернуть умершую к жизни.
Софья видела, как упала женщина, и остановилась около плачущей девочки. Её рука зависла над застёжкой на сумке, в которой ещё осталось немного лекарств, но было ясно, что никакие умения, которыми она обладала, не воскресят женщину.
Её фигура уже становилась размытой в кружившейся грязи, но больше никто в их несчастной колонне ожесточившихся выживших не потрудился остановиться. Слишком многие умерли, чтобы оплакивать ещё одного. Они волочили ноги сквозь грозу в открытой степи, сгорбившись и закутавшись в толстые плащи, защищаясь от пелены дождя.
— Ты должна встать, малышка, — произнесла Софья, слишком уставшая, чтобы сказать что-то ещё. — Иначе ты отстанешь.
Девочка посмотрела на неё. Черты её лица были заострёнными, выдававшими господарскую кровь, а глаза морозно-белыми и вызывающе непреклонными. Она взглянула на беженцев, неуклюже шагавших по степной траве, и покачала головой, взяв мёртвую женщину за руку.
— Это не моя мать, — произнесла она. — Это моя сестра.
— Мне жаль, но она ушла, и ты должна отпустить её.
Девочка снова покачала головой. — Я не хочу, чтобы северяне съели её. Ведь они и в самом деле едят мёртвых?
— Не знаю, — солгала Софья.
— Она не была хорошей сестрой, — продолжала девочка, её голосок звучал резко, но ломко. — Она колотила меня и ругала, когда… Но мне всё равно жаль, что она умерла.
— Как тебя зовут?
— Миска.
— Гордое имя с древних времён.
— Моя мамочка говорила так же, а как тебя зовут?
— Софья.
Миска кивнула и спросила. — Ты лекарь, не так ли?
— Да, я была врачом в Кислеве, — ответила Софья. — И хорошим, но я не могу помочь твоей сестре. Теперь она у Морра. Ей спокойно за пределами горя нашего мира. Пусть сестра и ругала тебя, уверена, что она любила тебя и не хотела бы, чтобы ты умерла здесь. Это она привела тебя так далеко, да?
— Нет, — возразила Миска, встав и смахнув с лица мокрые пряди огненно-рыжих волос. — Это я привела её так далеко.
— Значит, ты сильнее, чем кажешься.
Миска вскинула голову, и Софья увидела, как в её глазах отразилось суровое небо. Она обнажила зубы, её ноздри расширились, как у почуявшего опасность зверя.
— Мы должны идти, — сказала девочка. — Немедленно.
— Что это? — спросила Софья, поняв, что даже после всего увиденного и пережитого по-прежнему может испытывать ужас.
Животный вой эхом донёсся сквозь бурю.
Что-то хищное. Голодное.
Близко.
Они сбились в кучу, крича, и в страхе прижимаясь друг к другу, когда снова донёсся вой. Бычье ворчание и мычащий рёв эхом метались повсюду, как у стаи волков на охоте.
Софья знала, что никакие это не волки.
Она и Миска спешили сквозь дождь, возвращаясь к остальным. Инстинкт заставил людей образовать круг. Некоторые опустились на колени в грязь, молясь Урсуну, другие Тору, возможно, уповая, что с небес ударит молния и поразит зверей. Софья услышала с десяток имён известных ей богов и в полтора раза больше неизвестных.
Но большинство просто обняли друг друга, молясь только о том, чтобы умереть в объятиях близких. Несколько непокорных кричали и проклинали невидимых тварей, размахивая топорами дровосеков и импровизированными копьями на двигавшиеся в ливне размытые фигуры. Софья увидела мелькающие рога, отблески ржавой брони и чудовищного зазубренного оружия. Людей окружал тяжёлый цокот копыт и скрежет лап. Сопящее фырканье и мычащее дыхание.
— Что это? — спросила Миска, вцепившись в тяжёлый подол Софьи.
Женщина положила руку ей на плечо, чувствуя охвативший девочку ужас. Миска была храбра не по годам, но она оставалась ребёнком… Ребёнком, обречённым умереть раньше срока.
— Не смотри на них, малышка, — сказала она, прижав лицо готовой разреветься девочки к затвердевшей от дождя ткани платья. Что хорошего в том, что она увидит приближавшуюся кровь и ужас?
Монстр с рычащей медвежьей мордой выскочил из чёрного дождя. Ударом лапы он разорвал руку и голову стоявшего на коленях мужчины. Клыки сомкнулись и перекусили несчастного пополам. За ним следовали мерзкие твари с козьими головами, ревя и завывая что-то похожее на боевые кличи. Грязные лужи покраснели. Люди кричали и разбегались подобно перепуганным овцам.
Каспар рассказывал о том, как быстро погибали большие группы, если ломали строй. Он расхваливал имперские регулярные войска, воинов, которые тренировались каждый день на службе у курфюрстов, но они были испуганными мужчинами и женщинами, которые ничего не знали о том, как выжить на войне.
— Держитесь вместе, — закричала Софья, уже зная, что это бесполезно. — Вместе мы сильнее!
Её слова не нашли отклика, когда жестокие фигуры с красными зубами и когтями проревели из шторма. Кошмарные ужасы из детских сказок обрели ужасную кровавую жизнь: дикие убийцы с бормочущими челюстями и рвущими плоть когтями.
В охотившихся стаями отвратительно изуродованных монстрах всё ещё можно было узнать людей. Софья заплакала, увидев, как мать с ребёнком повалили на землю и безжалостно загрызли. Мужчину и его жену разорвали в клочья бешеные звери с вытянутыми волчьими черепами и руками с костяными лезвиями. Пронзительно чирикая, группа жилистых злобных краснокожих существ добивала раненых кремниевыми кинжалами или крепкими дубинками, усеянными клыками с железными наконечниками.
Монстры ревели, убивая, бешеные хищники, получившие волю над беззащитным стадом жертвенного мяса. Большая часть резни оставалась невидимой, милосердно скрытая дождём. Мучительные и жалобные крики продолжали разноситься на ветру. Софья упала на колени, крепко прижав Миску к груди, пока чудовища пировали. Девочка рыдала, и Софья почувствовала, как вспоминает слова, которые пела ей мать, слова колыбельной из северной области:
Спи, баюшки баю. Нежно луна смотрит на твою колыбельку. Я спою тебе историю о герое И все радостные песни, Но ты должна уснуть, Глазки закрывай, Моя любимая, баюшки баю.Софья запнулась, когда на неё упала тень высокого зверя с вьющимися рогами и пенившейся пастью сломанных зубов. Кривоногое чудовище, чью тёмно-коричневую шкуру покрывал спутанный мех, а усеянную кровавыми волдырями ободранную плоть исполосовали руны и боевые шрамы. Она услышала цокот копыт — ещё больше монстров приближались, чтобы убивать. Миска захотела посмотреть, но Софья крепко держала руку на уровне волос девочки.
— Нет, малышка, — прорыдала она. — Не смотри.
Софья встретила иступлённый взгляд зверя. Она видела зло в глазах людей и раньше и, по крайней мере, это создание не прятало свою чудовищную сущность внутри.
— Тор поразит тебя! — закричала она, когда его рука устремилась вниз.
Острый наконечник копья пронзил монстру грудь, и на Софью брызнула горячая кровь. Зверь оглушительно взревел от боли, когда удар копья поднял его в воздух. Он задёргался, словно рыба на крючке, пока древко не сломалось. Раненное чудовище рухнуло на землю, и могучий боевой конь втоптал его в грязь, не позволив подняться.
Рыцарь в полированном доспехе соскользнул со спины жеребца, отбросил сломанное копьё и вытащил из седельных ножен длинный широкий меч. Его броня выглядела помятой, а через плечо свисала поникшая чёрная шкура экзотического животного.
Рыцарь Империи, один из Рыцарей Пантеры.
Что-то в его манере держаться показалось Софье знакомым, но у неё не осталось времени разбираться, потому что раненный зверь попытался встать на задние ноги. Он вырвал из груди обломок копья, но рыцарь был уже рядом.
Меч рассёк влажный воздух по жестокой умелой дуге. Клинок на пядь погрузился в мясистую шею. Кровь брызнула струёй, когда воин повернул рукоять, расширяя рану. Рыцарь не оставил монстру не малейшего шанса выжить. Он полностью вытащил меч и повернулся на каблуке, сжав оружие обеими руками. Уродливое существо взревело, и рыцарь обрушил лезвие на открытое горло.
Клинок снова глубоко вонзился, и рёв зверя резко оборвался, когда его голова слетела с шеи в фонтане крови. Рыцарь пнул безголовую тушу в грудь и вскинул меч, когда она упала.
— Сражайтесь со мной! — закричал он. — Во имя Зигмара, сражайтесь со мной!
Стая охотников не осталась глуха к его вызову, и Софья услышала, как они прекратили резню, собираясь заняться одиноким рыцарем. Он отступил от убитого монстра, встав перед Софьей и Миской. И опять её поразило знакомство движений, непринуждённость воинской выправки.
Звери вприпрыжку приближались, больше десятка забрызганных кровью пожирателей людей. За ними ещё столько же, их грудные клетки вздымались от неистового голода. Боевой конь рыцаря, покрытый мыльным потом под порванной сине-золотой попоной широкогрудый гнедой дестриэ, кружил рядом с хозяином.
— Ты ранена? — спросил воин на резком рейкшпиле, его голос звучал глухо из-за ливня и стальных пряжек шлема.
Софья покачала головой. — Нет.
— Хорошо, — сказал рыцарь. — Не двигайся, и всё будет хорошо.
Видя, что обладают преимуществом, монстры атаковали яростной толпой окровавленного спутанного меха. Рыцарь шагнул навстречу, взревев от гнева и широко взмахнув мечом. Его лезвие рассекало, как ни одно виденное Софьей оружие, но целую жизнь врачуя раны сыновей Кислева, она знала, насколько разрушительными могли быть такие клинки.
Рыцарский меч рубил тварей с лёгкостью лесоруба, раскалывающего поленья. Имперец сражался расчётливыми движениями воина, рождённого проливать кровь, закалённого бесчисленными кампаниями и жизнью, полной войн. Его конь ржал и лягался, взбалтывая кровавую грязь и взбрыкивая мощными ногами. Он кружил вокруг хозяина, круша рёбра и ломая черепа каждым ударом подкованных железом копыт.
По крайней мере, уже десять зверей были мертвы, куча их внутренностей валялась в окровавленном круге у ног рыцаря. Но даже столь искусный воин не мог сражаться со столь многими и уцелеть. В конечном счёте, громадный зверь шириной с медведя сбил рыцаря перед смертью, и когда клинок на миг остановился, остальные набросились на него.
Он перекатился и встал на одно колено, и в этот момент зверь с головой волка впился зубами в наруч. Металл смялся, и рыцарь подавил крик боли. Он несколько раз ударил латной перчаткой сбоку в череп монстра, пока не треснула кость и тот не осел с булькающим визгом. Другой укусил горжет. Рыцарь схватил монстра за челюсть и вонзил шип на рукояти меча ему в глаз. Чудовище взвыло и отпрянуло.
— Сзади! — закричала Софья, и рыцарь сверкающим росчерком повернул меч, полностью изменив захват клинка, и ударил вверх под правой подмышкой. Его атаковала чешуйчатая и рогатая тварь с большим количеством рук и ног, чем положено нормальному существу. Она бросала вызов любому простому описанию, но всё равно сдохла, насадив себя на меч.
Рыцарь встал, и Софья увидела, что они окружены.
Кольцо пускающих слюни монстров насчитывало не менее тридцати душ, и краткая искра надежды в груди погасла. Меньшие звери держались позади крупных существ, и в их ворчании и воющем лае ощущался чудовищный аппетит.
Софья услышала топот копыт по мокрой земле.
И над степью разнёсся пронзительный крик, сопровождаемый множеством гикающих воплей, звук столь же дикий и свободный, как любое сердце в Кислеве. Её сердце воспарило, узнав его, и в этот момент из грозы выскочили всадники.
Они скакали на конях, окрашенных грязью и цветными красками, крылатые уланы, сидевшие прямо в седле в лоснящихся от дождя плащах, развевавшихся подобно тёмно-красным хоругвям. Плетёные чубы и свисающие усы воинов выглядели великолепно, они приближались к зверям, опустив кавалерийские пики, которые называли копьями. За их спинами изгибались украшенные перьями крылья, пронзительно завывая на ветру во время атаки.
Кольцо монстров распалось, в первом же сокрушительном ударе увенчанные флагами копья пронзили насквозь плоть двух десятков мутантов. Остальные спасались бегством в грозе, и яркие всадники, злобно крича, преследовали их, рубя кривыми саблями и раскалывая черепа. Раньше крылатые уланы смеялись, убивая, но сейчас мало кто смеялся в Кислеве.
Когда уланы прикончили последних тварей, рыцарь опустил меч, вонзив клинок в покрасневшую грязь под ногами. Софья резко выдохнула, и Миска удивлённо уставилась на одинокого рыцаря.
Гигантский воин-господарь на высокой лошади в чёрном и серебряном цветах Тора отъехал от основной группы всадников и остановил коня рядом с рыцарем. Он убрал в ножны, висевшие поперёк облачённых в меха плеч, тяжёлый меч с прямым клинком — огромный шестифутовый палаш.
Софья не встречала никого равного ему. Даже Павел Лефорто Коровиц — упокой Ольрик его грубую душу — не был столь широкого телосложения.
— Лев-убийца! — воскликнул он, слезая с лошади с удивительным изяществом и, словно кувалдами, упираясь руками в плечи рыцаря Пантеры. — Мне кажется, ты пытался убить себя, яха? Не мог подождать остальных, а?
— Ты прав, ротмистр Тей-мураз, — ответил рыцарь, и в его голосе послышался акцент величайшего города Империи. — Да, я должен был подождать, но посмотри. Вон она…
Он кивнул в сторону Софьи и Миски, и гигант посмотрел на них. В его длинные усы были вплетены серебряные нити, и суровое, обветренное лицо осветило понимание.
— Что ж, похоже, хотя бы один бог ещё прислушивается к молитвам, мой друг, — сказал он, разглаживая длинную кольчугу из клёпанных железных чешуек и одёргивая меховой китель на своей огромной фигуре.
— Ты — Софья Валенчик? — спросил он на её родном языке.
Она кивнула. — Да, но откуда вы узнали это?
— Потому что я рассказал ему, — ответил рыцарь, снимая шлем.
Сердце Софьи забилось сильнее, когда она посмотрела на его лицо: исхудавшее, в сравнение с тем, что она помнила, и обрамлённое поседевшими волосами. В последний раз она видела его искажённым горем, когда рыцарь рассказывал ей, как посол Каспар фон Велтен погиб под Урзубьем.
— Боги, — произнесла она. — Курт Бремен. Как ты оказался здесь?
— Я вернулся за тобой, — ответил он.
Они оставили мёртвых в степи, даже павших всадников.
По обычаю, каждую лошадь следовало отпустить в степь с её всадником, накрытым саваном на спине, свободно преследовать огонь Дажа, пока не закончится земля, чтобы скакать.
Но уланы не могли пожертвовать даже одним конём ради похорон в степи, и, закончив выкрикивать имена павших на ветру и пролив кумыс на землю, всадники повернули на запад.
Спаслись пятьдесят два беженца, их посадили на лошадей улан, а Софья и Миска ехали на спине гигантского мерина Курта.
Проскакав под дождём десять миль, они въехали в укрытую туманом расселину, глубокий овраг с крутыми склонами, который нельзя было заметить с расстояния больше нескольких десятков ярдов. Внутри тёмных стен каньона температура резко упала, и с камней чёрного утёса свисали капающие кинжалы льда.
У его подножья дно ущелья расширилось, и Софья увидела множество кожаных палаток, разбитых неровным кругом вокруг огромного шатра, мерцающего серебром. У входов в пещеры низко горели защищённые костры, дым успевал рассеяться, прежде чем подняться в степь. У них сидела, по крайней мере, тысяча обездоленных воинов, десяток рот или больше. Большинство оказались ранены, и у всех был затравленный взгляд людей, которые всё ещё не могли поверить, что их страна больше им не принадлежит.
Софья знала этот взгляд очень хорошо. У неё у самой был такой же, из-за него морщины прорезали красивое лицо и поседели волосы.
Они встали от костров, чтобы приветствовать вернувшихся воинов, похлопывая по шеям их коней и выкрикивая имена мёртвых, услышав их. Вновь прибывшие всадники спешились и увели лошадей, ослабив подпруги и прихватив пучки грубого можжевельника, чтобы вытереть блестящий пот с боков животных.
Первой обязанностью всадника было позаботиться о своём коне, и каждый всадник Кислева относился к ней с полной серьёзностью.
Выживших после нападения зверей направили к рядам костров, над которыми в почерневших котелках готовили горячую пищу. Жрецы и раненые помогли им, дав деревянные миски и несколько сбережённых шерстяных одеял.
Софья едва сдержала рыдания при виде того, во что северяне превратили Кислев — жалкие выжившие, влачившие существование в развалинах убитой родины.
Курт осторожно спешился и помог Софье и Миске слезть с крупа коня. Высотой, по крайней мере, в семнадцать ладоней, широкогрудый дестриэ затмевал быстрых скакунов кислевитских всадников. Двухвостая комета и клеймо на крупе в виде молота, сказали ей, что он из личных конюшен императора.
— Я назвал его Павлом, — пояснил Курт, увидев её восхищение жеребцом. — Упрямый, но верный, и бьюсь об заклад, что он не уступит в скорости любому бретонскому коню. А сражается он яростнее, чем любой из виденных мной.
— Ему бы это понравилось, — ответила Софья, вспоминая, как она в последний раз виделась с Павлом Лефорто Коровицем и резкие слова между ними. Павел был неотёсанным и грубым пьяницей, человеком, слишком страстно отдавшимся своим порокам, чтобы заслуживать полное доверие, но у него было сердце размером с океан, и не проходило ни дня, чтобы она не скучала по нему.
Как и Каспар, Павел пал от клинка предводителя курган Альфрика Цинвульфа в великой битве в тени Клыков Урсуна. Курт Бремен убил Цинвульфа, а мощная магия Ледяной Королевы уничтожила курганскую армию. Жители Кислева праздновали великую победу, полагая, что после такого кровавого ответа армии севера не сунутся на юг ещё много лет.
Как же они ошиблись.
Курт отвёл Софью и Миску к низкому костру, где, скрестив ноги, сидел стройный молодой человек, низко опустив голову на грудь. Он тихо похрапывал, покачиваясь во сне с открытой на коленях книгой и всё ещё сжимая птичье перо.
— Господин Царёв, посмотри, кого я нашёл, — произнёс Курт, осторожно встряхнув его за плечо.
— Рюрик? — удивилась Софья, упав на колени и обняв его. Он проснулся от прикосновения, и его затуманенные уставшие глаза не сразу смогли постичь, кого он на самом деле видит.
— Софья? Живые боги, это и в самом деле ты? — произнёс он, посмотрев на Курта. — Слёзы Морского, Курт, ты нашёл её!
Рюрик Царёв отправился из Эренграда в город Кислев после Года, Который Никогда Не Забудут, мечтая стать великим историком. Он искал ветеранов Мажгорода и Урзубья, Праага и Волчары, Чернозавтры и Болгасграда. Он надеялся написать большую работу, сравнимую с Фредериком “Старым” Верде из Альтдорфа, Готтимером, Освельдом Старшим или даже с самим великим Анспрахтом из Нульна.
Рюрик прибыл в то время, когда все хотели забыть войну, убежать от пережитого кровопролития и ужасов, от которых они всё ещё страдали. Никто не стал разговаривать с ним, а те небольшие деньги, что он скопил в бытность хранителем путевых листов в Эренграде, быстро закончились.
Софья встретила Рюрика в заброшенных стенах Лубянки, мрачном здании, построенным царём Алексеем, чтобы заботиться о раненых в Первой Великой Войне с Хаосом. Оно давно перестало служить той благородной цели, превратившись в кошмарную тюрьму, куда несчастные, безумные и покалеченные приходили умереть.
Рюрик несколько раз осмеливался входить в мрачные стены Лубянки, надеясь получить доказательства от человека, который утверждал, что видел смерть Сурса Ленка. Это оказалось уловкой, и человек взял верх над молодым писателем, приковав его цепью к стене, прежде чем уйти в новой одежде и с украденными документами.
Равнодушные надзиратели Лубянки проигнорировали заявления Рюрика о его истинной личности и заперли его с сумасшедшими. Четыре месяца спустя Софью позвали на Лубянку принять роды у безумной, и она столкнулась с молодым писарем, который молил её прислушаться к его словам. Софья была искушена в хитростях обитателей тюрьмы, но что-то в искреннем отчаянии паренька звучало правдоподобно.
Она быстро обнаружила подлинность рассказа Рюрика и его освободили под её опеку. Когда он выздоровел, она узнала о его стремлении писать и нашла для него работу — составить список её целебных методик, ингредиентов, смесей припарок и учебных правил для лекарей.
Вместо исторического труда Рюрик написал авторитетный медицинский трактат, который быстро стал незаменимым и ценным вкладом для Софьи и её медицинской практики в городе.
— Как ты оказался здесь? — не веря своим глазам, спросила Софья. — И ты, Курт? Я не ожидала снова встретить никого из вас.
Курт снял пояс с мечом и прислонил оружие к стене пещеры. Рюрик встал и начал расстёгивать ремешки и крючки, скреплявшие его броню.
— Я приехал в Кислев, чтобы найти тебя, — ответил рыцарь. — Когда до нас дошли вести о поражении полка Старовойры, я покинул Мидденхейм и направился на север в Кислев.
— Ты пересёк Золотой Бастион? Зачем? — спросила Софья, в то время как Миска опустилась на колени около костра, грея руки. Пламя плясало в её серых глазах.
— Потому что Каспар хотел бы, чтобы я это сделал, — ответил Курт, кивнув на гладкий синий камень, обёрнутый паутиной серебряной проволоки, который свисал с её шеи на тонкой цепочке.
Софья сжала кулон, и волна воспоминаний едва не захлестнула её. Она подарила его Каспару и просила, чтобы он хранил его у сердца в грядущей битве. Позже Курт вернул его вместе с прощальными словами посла.
— Понимаю, но как ты нашёл меня?
— Я достиг врат Кислева прямо перед тем, как орды зара вторглись в город, — начал объяснять Бремен, снимая короткую кольчугу и развязывая верёвочные узлы нательной рубахи. — Я нашёл твой дом, где господин Царёв сказал мне, что ты направилась домой в западную область. Рассказав о Урзубье и моих кампаниях в Арабии, я сумел заручиться его услугами в качестве проводника до станицы Валенчик.
— Её больше нет, госпожа Софья, — произнёс Рюрик. — Мы добрались до неё неделю назад, но северяне уже сожгли станицу и убили всех.
— Я знаю, — сказала она, сев у костра и перестав сдерживать страх и истощение последних недель. — В том смысле, что не знала, потому что мы ещё не дошли до неё, и всё же я знала. Разве могло быть иначе?
Курт опустился на колени рядом с женщиной и положил руку ей на плечо.
— Мне жаль, Софья, — сказал он.
— Кислева больше нет, не так ли, Курт? — спросила она.
Рыцарь кивнул, на его лице виднелась боль. Он и в самом деле не понимал Кислев, не так как местные жители, но он полюбил землю степей и проливал кровь, защищая её.
— И Империя? Она сосредотачивается? Армии императора победят северян, ведь так?
— Я не знаю, — ответил Курт. — Я и в самом деле не знаю.
Крупные звери оскорбительно называли его Безрогим Оборотнем, но однажды ночью луна Хаоса осветила камень стада, и назвала ему во сне его истинное имя: Кхар-загор. Что на визгливом рёве унгоров означало Коварный Зверь.
Это имя как нельзя кстати подходило ему, пока он лежал на бледном мехе живота, рассматривая сверху скрытую долину и заполнивших её людей в броне. Столько всадников он ещё не видел, даже когда охотился юношей и следил с деревянных стен свой станицы за иступлёнными скачками рот. Он рассмотрел много шатров, много лошадей, много оружия. Армия. Недостаточная, чтобы волновать воинства богов или даже стада зверей, но всё же армия. Возможно, последняя армия в Кислеве.
Кислев.
Именно так люди называли эту землю, как и он когда-то называл её, но склеп недостоин имени. Города из обработанных камней и брёвен объяло пламя, их жители стали мясом для пирующих стад.
Собственная семья выгнала его из дома, когда он больше не мог скрывать растущие мех и рога, но Кхар-загор нашёл себе место в великом стаде Молниевых Скал: далёких пиках, где, по слухам, с начала мира и до конца времён дремали чудовища.
Горы упали, когда земля разверзлась и чешуйчатые титаны, что были сильнее драконов и выше гигантов, поднялись из извергающих лаву расселин. Ураган тёмных ветров налетел из Северных Пустошей, дабы объявить об их возрождении и возвестить об указе богов, что миру пришёл конец.
Кхар-загор увидит, как он сгорит.
Толпы избранных воинов племён направились на юг под гибельным знаменем последнего и величайшего чемпиона богов, оставив зверей дочиста обглодать кости земли.
Кхар-загор хорошо знал тайные охотничьи тропы и стал неоценимым разведчиком, он безошибочно приводил разрушительные стаи Изгоя к последним группам исхудавших выживших. Эта стала шестой, и Четырёхрогий Унгрол заверил его в благосклонности богов за мясо, которое он находил для стад.
Он учуял запах всадников за несколько мгновений перед тем, как они атаковали под вой крылатых знамён, опустив блестящие копья. Он убежал в грозу и бросил горов умирать. Какую пользу он мог принести с трофейным кривым луком и зазубренным разделочным ножом?
Лёжа неподвижно в грязи, он слушал разговоры всадников о своём предводителе, могучей чемпионке, которую неустанно искал Изгой, и когда они ушли, Кхар-загор выкопался из укрытия. Сначала он вдоволь наелся тёплого мяса, и только потом направился за перегруженными лошадями через область к этому скрытому месту, оставляя след мочи, по которому мог следовать даже напившийся кентигор.
Дым приносил снизу запах жареного мяса, и желание пировать стало почти невыносимым, но он подавил голод в животе. Изгой всегда противился своей судьбе и искал способ вернуть былую славу, а разве есть лучший способ обратить на себя взор богов, чем убить полководца врага?
Стая превосходила эту армию во много раз, и Четырёхрогий Унгрол, конечно же, предложит Кхар-загору первым отрезать кусок мяса. При мысли о плоти, срываемой с костей, его рот наполнился горячей слюной.
Он замер, почувствовав неизвестный аромат.
Другой зверь.
Тот, в чьём благородном сердце билась древняя кровь.
Старый и удивительно грозный хищник.
Страх жертвы начал охватывать руки и ноги Кхар-загора, и он отполз с края скрытой лощины, в ужасе побежав к своему стаду.
Софья торопливо шагала по лагерю, крепко прижав к груди полупустую сумку с медикаментами. Её сопровождали Курт и Рюрик, уже что-то быстро записывающий в своей книге.
— Возможно, в конце концов, ты всё же напишешь какую-нибудь историческую поэму, — произнесла Софья.
Рюрик слабо улыбнулся. — Давай просто надеяться, что останется кто-то, кто сможет её прочитать.
Боярин Вроджик раздражённо оглянулся, но ничего не сказал, продолжая вести их к мерцающему серебром шатру в центре лагеря. Его шинель улана и изящно отделанный мундир из изумрудного шёлка когда-то были роскошно украшены, но давно уступили разрушительному влиянию степи. Один из воинов легендарного Легиона Грифона Вроджик провёл годы, сражаясь за разных графов-выборщиков Империи, пока угроза Альфрика Цинвульфа не вернула его в Кислев. После Года, Который Никто Не Забудет он отказался от своего долга перед Эммануэль из Нульна и поклялся остаться на стороне царицы.
Он подошёл к костру Курта всего лишь минуту назад и грубо заявил, что рыцарь и лекарь должны следовать за ним. Немедленно.
Шатёр в центре лагеря окружал круг уставших, закутанных в меха коссаров, с рекурсивными роговыми луками за спинами. Их топоры были громадным рубящим оружием, слишком тяжёлым, чтобы большинство мужчин смогли его хотя бы поднять, не говоря уже о том, чтобы часами напролёт размахивать в бою. У многих виднелись наспех перевязанные раны, с которыми их стоило отправить в полевой лазарет, но мрачные усатые лица показывали Софье, что они скорее перережут себе горло, чем откажутся от своего долга.
За шёлковую ткань шатра цеплялся мерцающий иней, напоминая утренний туман в последний миг перед тем, как исчезнуть. Коссары кивнули Вроджику и оттянули толстые меха, открывая вход. Софья вздрогнула, когда изнутри подул холодный воздух вместе с резким запахом начавших гнить фруктов.
Внутри ожидала разношёрстная группа: облачённый в броню боярин, суровые коссары, стрельцы с почерневшими щеками, кривоногие уланы и обнажённые по пояс воины с изогнутыми кинжалами, вложенными в ножны в складки кожи плоских животов. Присутствовали и женщины, потому что Кислев был, прежде всего, землёй, где решающее слово оставалось за доблестью, и её всегда принимали во внимание. Среди собравшихся в центре шатра мужчин стояли, по крайней мере, три вооружённых воительницы очага.
Они все смотрели, как Вроджик вёл Софью, Курта и Рюрика, и она ощутила на себе бремя их последних надежд. Она ещё не понимала, что именно это за надежда, но интуиция подсказывала, как много теперь зависит от неё. Как и окружавшие шатёр коссары эти люди выглядели израненными и истощёнными после жестокого поражения.
— Зачем я здесь? — спросила она, когда Вроджик жестом велел ей подойти ближе.
— Ты — лекарь, так?
Софья кивнула.
— Тогда лечи.
— Лечить кого? Вам всем нужна помощь лекаря.
— Меня, — произнёс величественный женский голос из центра круга воинов. — Они хотят, чтобы ты вылечила меня.
Люди расступились, и Софья подошла ближе, её губы открылись от изумления, когда она увидела, кто говорил: надменная и величественная женщина с хрустальными чертами лица и алебастровой кожей, пронизанной ветвящимися чёрными венами. Волосы цвета убывающей луны покоились на её плечах, подобно сугробам тающего снега.
— Царица Катерина! — воскликнул Рюрик, едва не выронив книгу.
Ледяная Королева Кислева сидела на простом складном стуле, держа перед собой сверкающий меч из небьющегося льда. Остриё сапфирового клинка вонзилось в землю, и она опиралась руками на серебряную рукоять. Софья предположила, что только благодаря этому царица сохраняла вертикальное положение.
Лазурное платье Ледяной Королевы было порвано, но всё равно оставалось фантастическим очарованием изо льда и бархата, шёлка и мороза. Увешанное блестящим перламутром и сотканное из самой зимы, оно одновременно навевало мысли о мимолётной уязвимости и вечной силе.
— О, моя королева, — произнесла Софья, и слёзы потекли по её щекам. — Что они сделали с вами?
Стадо превратило в загон сожжённое человеческое поселение, которое пало в долгую ночь воющего безумия и пиршества. Дым всё ещё вился от почерневших брёвен зала атамана, когда Кхар-загор карабкался по внутреннему склону оборонительного рва и расколотым брёвнам внешнего палисада.
Кхар-загор не отводил взгляда от тёмной земли.
Он не любил смотреть вверх.
Небо Кислева было бескрайним и пустым. Он тосковал по тёмным навесам цепких ветвей, шелесту листьев на ветру и мраку диких заросших лощин. Здесь небеса сливались с широким горизонтом, где вдали бурьян полыхал в степных пожарах, а земля увядала под копытами детей богов.
Вверху кружили гарпии с кожистыми крыльями, жаждая обглодать кости, сложенные перед новым камнем стада. Охотничьи звери Четырёхрогого Унгрола вопили, забравшись на обвалившиеся руины и бросая кривые дротики в холодный воздух. Звери-падальщики были слишком высоко, чтобы обращать внимание на неприцельно пущенные дротики, но гарпии визгливо кричали от оскорблений животных. Кхар-загор проигнорировал их, огибая многочисленных фыркающих высоких горов с бычьими рогами, ставших вялыми после пиршества плоти.
Большие звери собрались в центре станицы вокруг резного менгира, который одноглазый гигант вырвал из утёсов Урзубья. Их окружали насыпи из черепов и костей мужчин, женщин и детей. Всех их обглодали дочиста и высосали костный мозг. На возвышавшемся и напоминавшем клык мегалите виднелись вырезанные древние человеческие письмена, но они почти полностью скрылись за размазанными фекалиями и нарисованными рунами силы.
Вокруг основания менгира свернулась чудовищная фигура, известная стаду под именем Гибельный Глаз. Он был в три раза выше самого большого минотавра, а его покрытая рубцами рун плоть представляла собой пёструю смесь изменчивых оттенков и магических тавро. Единственный волшебный глаз безумного гиганта был закрыт, рога вырывали канавы в земле, а напоминавшие канаты слюни текли в едкие лужи вокруг бычьей головы.
Кхар-загор нашёл Четырёхрогого Унгрола внутри уцелевшего каменного зернохранилища, где тот испражнялся в чашу алтаря домашних духов. Деревянные стропила сгорели, и запах жареных зёрен, смешавшись с экскрементами животных, превратился в пьянящий букет территориальности и ненависти.
— Где мясо? Где разрушительная стая? — требовательно спросил Четырёхрогий Унгрол одной из двух лохматых, увенчанных рогами голов. Вторая голова пускала слюни на плечо, жуя паршивые волосы, как гнилую жвачку.
— Мясо ушло. Стая мертва, — ответил Кхар-загор.
Четырёхрогий склонил голову набок, расщеплённые рога раздутого черепа ударились в спутанный мех близнеца. Вторая голова гневно заблеяла, но говорящая не обратила на неё внимания.
— Мертва? Как мертва?
— Люди. Быстрые всадники с кричащими крыльями убили стаю конными копьями.
Четырёхрогий быстро понял всю важность услышанного. Обе головы кивнули, и Кхар-загору показалось, что стянутые рога скорее были привязаны, чем выросли из плоти.
— Идём, — сказал Унгрол, размашистым шагом направляясь к залу атамана. — Мы расскажем Изгою о быстрых всадниках. Ты знаешь их запах?
Кхар-загор кивнул, держась позади Четырёхрогого. — Следовал за ними. Нашёл человеческое логово. Нашёл чемпионку, которая ведёт их.
Унгрол издал рёв горького смеха.
— Изгой будет доволен, если ты прав.
— Кхар-загор никогда не ошибается. Это она.
Унгор покачал головами вверх-вниз. — Лучше тебе не ошибаться. Изгой убьёт тебя, если ты ошибся.
Кхар-загор пожал плечами, когда слова выходили из его горла, слова, которые он в последний раз произносил, когда был человеком.
— Это неважно, — сказал он.
Вдвоём они отважились войти в развалины зала атамана, где одинокий воин, облачённый в медные пластины темнейшего кобальта, стоял на коленях перед алтарём из кости и камня. Короткий плащ из перьев ворона свисал с одного из зубчатых наплечников, с другого — жёсткая кожа, содранная со спин ещё не родивших матерей. Поперёк спины воина висел палаш, превышавший в длину любого из унгоров.
Кхар-загор сплюнул полный рот кровавой мокроты. Даже просто приблизившись к клинку, он почувствовал боль, словно можно было умереть от одного взгляда на него.
— Почему ты прервал мои молитвы Чару? — спросил Изгой, встав и посмотрев в сторону раболепствующих унгоров. Он выглядел огромным, не уступавшим Магоку Камнерогу, а горящие под шлемом с вороньими крыльями глаза были твёрдыми, синими и пустыми.
Головы Четырёхрогого наклонились так низко, что поцарапали опалённый пол. Он слизал с каменных плит остатки сгустившегося жира.
— Разрушительная стая мертва, — проворчал он. — Человеческие всадники с крыльями и копьями убили их.
— Уланы? Так далеко на западе? — произнёс воин. — Это выглядит маловероятным. Мы убили последних из них в Прааге.
— Так сказал Кхар-загор, а Кхар-загор никогда не ошибается.
Воин обратил безжалостный взгляд на Кхар-загора. — Ты и в самом деле видел крылатых улан?
Кхар-загор кивнул, во рту у него пересохло, а живот объял страх. Боги смотрели глазами Изгоя, и и хотя человек оказался среди зверей из — за опалы, его превосходство не вызывало сомнений.
— Он может говорить? — спросил Изгой.
Четырёхрогий Унгрол боднул ближайшей головой, и Кхар-загор завизжал от боли, когда заострённый железный наконечник рога рассёк ему руку.
— Скажи, что сказал мне, — велел Четырёхрогий.
— Ещё видел чемпионку, — сказал Кхар-загор.
— Ледяную Королеву? — яростно произнёс Изгой. — Ты видел её? Она жива? Ты уверен?
— Кхар-загор никогда не ошибается.
— Как далеко они отсюда?
— Полдня перехода для зверей.
Изгой запрокинул голову и рассмеялся, когтистые перчатки сжались в кулаки. — Чар посылает мне великий дар! Труби в рога и поднимай зверей на войну, ещё до наступления ночи я насажу голову этой ледяной суки на рог!
Возбуждение воина придало Кхар-загору храбрости.
— Почему вы так хотите увидеть чемпионку мёртвой? — спросил он.
— Потому что много лет назад я убил её отца, — ответил воин, некогда известный как хетзар Фейдай. — И пока последний из рода царя жив, его белый демон не будет знать покоя, пока не убьёт меня.
Моррслиб висела низко над горизонтом, её очертания рябили в холодной безоблачной ночи. Катерина чувствовала её пагубное влияние глубоко в костях, подобно надвигающейся болезни, которую не могло остановить никакое количество сладкого настоя. Она стояла в одиночестве в открытой лощине, позволяя спокойной пустоте ночи окутать себя.
Она слышала приглушённые ругательства гвардейцев-коссаров, рубивших стену льда, которую она возвела за собой. Вместе с сумерками пришло желание одиночества, а не компании вооружённых мужчин. Королева она или нет, а Вроджик, Тей-Мураз и Урска Писанка отругают её за такое вопиющее поведение.
Она закрыла глаза и слушала завывания ветра в степи, печальный звук, несущий всю боль и страх, которые окутали её царство.
— Так много мёртвых, — прошептала Катерина, обращая взгляд на юг. — Так много ещё умрёт.
Мысли царицы обратились к последним уцелевшим её людям, они цеплялись за жизнь перед лицом полного исчезновения. Ей хотелось надеяться, что те, кто бежал на юг при первых признаках армий племён уцелели. Возможно, им удалось пересечь зачарованный барьер, возведённый магами Империи. Возможно, крошечный анклав людей Кислева всё ещё жил за пределами границ страны, но она сомневалась в этом.
Солдаты императора не позволят никому ступить на свои земли. Карл Франц был человеком, не боявшимся трудных решений, и если выбор состоит в том, чтобы рискнуть Империей или позволить кислевитам умереть — то выбора не было вообще.
Катерина хотела испытывать гнев к императору. Веками сыновья Кислева сражались и умирали, защищая северные пределы Империи, но она знала, что если бы географически их страны поменялись местами, то она сделала бы то же самое.
Как отрубают поражённую гангреной конечность, чтобы спасти тело, так бросили и её царство. Эта затянутая туманом лощина вполне может оказаться последним клочком земли, которая называется Кислев.
Слёзы потекли по её щекам.
— Кислев — это земля, и земля — это Кислев, — прошептала она.
До сих пор она думала, что это делает её сильной.
Её земли больше не было. Падшие силы наслали порчу на степь, а города превратились в заваленные трупами скотобойни, которыми правили демоны.
Катерина вспомнила детство вокруг огромного очага во Дворце Боки, где её отец и бояре рассказывали пылкие истории о легендарных богатырях Кислева. Говорили, что эти храбрые воины древности спят в забытых гробницах, пока снова не потребуются земле.
Её будоражили рассказы о Магде Разин, Добрыне Секире, Кудеяре Проклятом, Вадиме Смелом, Варваре Кровавой и сотни других. В каждой истории герой вставал, дабы сражаться рядом с людьми в последней великой битве, положив конец угрожающему миру злу.
Поля смерти Старовойры, Праага и Калязина, Эренграда и Кислева стали кровавым доказательством очевидного отсутствия этих героев сегодня.
Когда легенды не восстали, её люди обратились за избавлением к богам. Они молились Урсуну, сидящему на вершине мира, дабы он разорвал северян могучими когтями, Тору, дабы он расколол небеса секирой и пролил молнию, Дажу, дабы послал вечные огни.
Но боги не ответили.
— Где ты Урсун? — закричала она, в отчаянии упав на колени. — И Зигмар, где ты? Я видела твою комету, двухвостого герольда твоего возвращения, поэтому, где ты, чтоб тебя? Почему вы все оставили нас?
Катерина встала, смотря на безразличные звёзды с самой чистой ненавистью за их равнодушие. Какое им дело, что её земля потеряна, а люди мертвы? Они заплачут, когда её не станет? Через тысячу лет кто-нибудь вообще вспомнит, что когда-то была страна, называвшаяся Кислев, где гордые и благородные люди жили и любили, сражались и умирали?
Она задалась вопросом, что может быть стоит просто уйти, затеряться в темноте и позволить ночи забрать её. В любом случае смерть возьмёт её людей, останется она с ними или нет.
— Это неважно, — сказала она, сделав один робкий шаг, затем второй.
— Почему ты пришла сюда одна? — спросил тонкий голосок.
Катерина развернулась и выхватила Страх-Мороз, дотянувшись до той немногой магии, которая в ней сохранилась, но остановила лёд, когда увидела, что перед ней только маленькая девочка с волосами цвета тлеющих угольков.
— Я могу спросить у тебя то же самое, — сказала царица, опустив мерцающий клинок и взглянув над плечом девочки на стену льда, перегородившую овраг. — Как ты оказалась здесь?
Девочка пожала плечами, словно такого ответа было достаточно.
— Ты пришла с госпожой Валенчик. Ты её дочь?
— Меня зовут Миска, — сказала девочка.
— Первая царица-ханша.
Миска улыбнулась. — Так говорила и моя мамочка, но ты не ответила на вопрос.
— Какой вопрос?
— Почему ты пришла сюда одна?
На это было непросто ответить.
— Меня успокаивает ночная тишина, — сказала Катерина, прекрасно понимая, как смешно это звучит. Ночь в Старом Свете была временем, которое боялись больше всего.
— Меня тоже, — сказала Миска, шагнув вперёд и взяв царицу за руку.
Слёзы закололи глаза Катерины от невинного сострадания ребёнка и осознания того, как близко она подошла к тому, чтобы бросить всё, что ей дорого.
— Словно все печали и горести мира исчезли, как если бы их никогда и не было, — продолжала Миска. — Но они есть, и когда встанет солнце будет ещё хуже, чем вчера.
— Я знаю, — ответила Катерина, и горячая волна вины росла в её груди. — И всё это — моя вина. Мне поручили защищать Кислев, но я не справилась.
— Я думаю, ты не справишься, только если перестанешь пытаться, — сказала Миска. — Неважно будем ли мы жить или умрём.
Царица опустилась на колени рядом с девочкой и погладила её растрёпанные волосы. У Миски было явно господарское происхождение, а глаза оказались такими же, как у неё. Она носила на шее серебряную цепочку с синим камнем в серебряной паутинке. Катерина увидела что-то от себя в несгибаемой решимости Миски.
— Красивый кулон, — сказала она, подняв камень и проведя большим пальцем по гладкой поверхности.
— Госпожа Валенчик хотела, чтобы он был у меня.
Царица почувствовала какую-то недосказанность в словах Миски.
— Тогда ты и в самом деле очень удачлива. Это — драгоценный эльфийский кинат. Хотела бы я знать, как он оказался у Софьи.
— Я не знаю, — улыбнулась Миска и теплота её улыбки стала лучом солнечного света после грозы, дыханием жизни, когда надежды не осталось.
Катерина глубоко вздохнула, позволив морозному холоду, который был самой сутью Кислева, наполнить лёгкие и распространиться по телу.
— Думаю, нам надо вернуться, — сказала она.
— Твои воины рассердятся, что ты пришла сюда одна? — спросила Миска, кивнув в сторону ледяной стены, которую неустанно рубили топорами коссары.
— Полагаю, что да, — ответила царица, — но они любят меня и простят.
Утро положило конец несезонным дождям, и высохшая на солнце земля идеально подходила для кислевитских лошадей. Хотя больше ничто не изменилось, один только этот факт поднял дух всадников царицы.
Софья очень устала. Сделав то немногое, что могла, для Ледяной Королевы, она вместе с Рюриком всю ночь обходила лагерь. Она ухаживала за ранеными воинами, пока её припасы не закончились, а он записывал слова тех, кто не доживёт до рассвета.
Когда они вернулись, Миска ещё спала возле тлеющих угольков костра, но зашевелилась, когда Курт забросил тяжёлое седло на спину мерина.
— Собирайте вещи, — сказал он, нагнувшись, чтобы подтянуть подпругу, прежде чем повесить ножны на луку. — Мы уезжаем.
— Куда? — спросил Рюрик.
— На запад. В Эренград.
И снова Софья и Миска ехали с Куртом на широкой спине Павла. Солнечный свет поднял дух людей, и она услышала слабые надежды, что Даж не оставил их.
Они ехали в круге уланов, окружавших царицу, которая издала указ — по известным только ей причинам — назначив Миску почётной воительницей очага. Маленькой девочке это очень понравилось и её гордая улыбка светила всем, кто на неё смотрел.
Блестящий инеем конь царицы пал в бою под стенами Кислева и теперь она путешествовала на чалой кобылке, которая медленно превращалась в серую в яблоках. Софья не сомневалась, что к тому времени как они доберутся до побережья, лошадь станет белоснежной.
Немногим больше тысячи мужчин, женщин и детей следовали за текущими на запад водами Линска. Низкие штормовые облака преследовали их все пять дней путешествия в сторону заката. С каждым рассветом принесённая солнечным светом надежда медленно уходила в тень, являя всё больше ужасов полного опустошения и разорения несчастной земли: сожжённые деревни, где кружили огромные невиданные ранее стаи отвратительных птиц-падальщиков, дороги, окружённые насаженными на зазубренные копья трупами.
Воющие степные волки таскали тела тех, кто пытался спастись бегством из разрушенных домов, они осмелели, хотя раньше боялись приближаться к жилищам людей.
Хуже всего оказались многочисленные, оставленные северянами отвратительные тотемы плоти, созданные из трупов идолы Тёмным Богам, оплетённые гибкими и тонкими ветвями чёрных деревьев, которые росли там, где ничто не могло расти. Безжизненные руки и ноги корчились и жалко дёргались, а обглоданные черепа бормотали тёмные проклятия всем, кто осмеливался приблизиться. Увешанные медными символами богов северян и истекавшие кровью деревья изгибались к земле, и сердца людей отчаивались при виде этих гротескных обелисков.
Рюрик всё путешествие записывал воспоминания солдат и деяния их предков. Богатство устной традиции, не известной никому за пределами Кислева, пополняло его книгу живой истории.
— Они понимают, что это единственная возможность, что кто-то узнает об их существовании, — сказала Миска однажды ночью, когда Рюрик удивлялся вновь открытой готовности воинов говорить с ним.
Шестой рассвет принёс океанский аромат моря Когтей и подарил Софье надежду, что они сумеют безопасно добраться до Эренграда. На закате очередного дня путешествия они разбили лагерь на поднимавшейся обочине прибрежной полосы Кислева, найдя приют под высоким ледниковым куполом гигантского водопада.
Ненавистные ветры зарождались в Северных Пустошах, но воины царицы не подпускали их к себе, расположившись вокруг большого костра, горящего неистовым и бурным светом.
Софья сидела рядом с Куртом, Миска дремала на её коленях. Возле неё Рюрик быстро записывал заслуживающие внимания обороты речи и деяния в свою книгу, книгу, которая стремительно заполнялась всевозможными красочными рассказами последних дней Кислева.
По ту сторону огня царица со снисходительной улыбкой слушала обмен лёгкими шутками, беззлобными оскорблениями и нелепо преувеличенными бахвальствами бояр.
— Я не стала бы слишком доверять этим рассказам, господин Царёв, — сказала она. — Пожалуй, там одно слово из десяти правда.
— И это больше, чем в большинстве исторических книг, — проревел Вроджик.
— Ты умеешь читать? — спросил Тей-мураз. — Дальше начнёшь рассказывать, что твой конь играет в тамбор.
— Я читаю также хорошо, как ты ездишь, — признался Вроджик.
— Выходит, ты учёный, достойный самого Афанасия.
— Кого? — спросил Вроджик, и круг рассмеялся, а вокруг костра начали передавать кумыс.
Смех стих, и Тей-Мураз спросил. — Норвард к полудню?
Головы вокруг костра закивали.
— Норвард? — спросил Курт, наклонившись к Софье. — Мне казалось, что мы направляемся в Эренград.
— Норвард — унгольское название Эренграда, прежде чем царица Сойка и её господари захватили и переименовали его.
— Утром, если земля останется сухой и будет хорошая трава на холмах, — сказала Урска Писанка, одна из воительниц очага, которых Софья встретила в шатре царицы.
Урска не родилась воином, но, когда пять лет назад налётчики-кьязаки напали на станицу Кальвискис, она сплотила вдов, матерей и дочерей, чтобы дать отпор. Вернувшиеся с наступлением зимы из полков мужчины обнаружили своих женщин с мечами, в доспехах и носящими ужасные трофеи. И когда племена двинулись на юг в следующем году, они обошли станицу Кальвискис.
Урска всё ещё носила высушенный кисет вокруг шеи, который когда-то принадлежал военному вождю кьязаков.
— Урска Берущая Семя права, — согласился боярин Вроджик, передав кумыс дальше. — Лошади Тей-мураза нужна вся трава, которую она сможет съесть, чтобы везти его дальше. Яха, тебе нужно поменяться конями с львом-убийцей и избавить его от страданий.
— Тьфу! — усмехнулся Тей-мураз. — Ездить на коне Империи с изнеженным брюхом? Я лучше пойду пешком.
— Мой конь рад, что ты так думаешь, — сказал Курт.
— Благодари своего Зигмара, что ты нам нужен в седле, лев-убийца! — сказала Урска, хорошенько двинув Бремена локтем под рёбра. — Иначе эта жирная кляча уже бы была в моём котле.
— Есть откормленную зерном лошадь? — сплюнул Вроджик, ударив тяжёлым кулаком по груди. — Вкус такой пищи не по мне. Дайте мне мясо, которое кормили травой. В нём больше крови, чтобы сделать человека сильным.
— Тогда ты должен был съесть целое стадо коров-длиннорогов, — воскликнул Тей-мураз.
Вроджик склонился над огнём и заявил. — Да, и каждый раз, когда я укладывал твою жену в постель, она кормила меня из твоего стада.
Тей-мураз взревел от смеха и пнул горящее полено в костре. Оно приземлилось в шквале искр на коленях боярина, который вскочил и отшвырнул его, дико размахивая руками. Полено подпрыгнуло через круг к другому костру, и пара обнажённых по пояс воинов вскочили на ноги, разразившись ругательствами.
— Ваши матери знают, что вы говорите? — крикнул Вроджик унгольским всадникам, встав и продемонстрировав неприличный жест пахом и руками.
— Я и не думала увидеть это снова, — сказала Софья.
— Увидеть что? — спросил Курт, а боярин тем временем вступил в неистовую пошлую перепалку с соседним кругом.
— Это, — ответила лекарь. — Мы видели так много страданий, и я думала, что они никогда больше не смогут веселиться.
— Это потому что вы все сумасшедшие, — сказал рыцарь. — Почему вы ещё живёте здесь?
— Это наш дом, — выпалил Рюрик, прежде чем поправился. — Это был наш дом.
— Нет, Рюрик, ты был прав в первый раз, — возразила Софья, и спор с другим кругом мгновенно прекратился, когда её голос разнёсся по ущелью. — Это — наш дом и всегда останется им, чтобы ни случилось. Именно поэтому в других землях никогда не поймут нас. Когда каждый день живёшь в тени смерти — каждое мгновение жизни, украденное из её челюстей, становится слаще мёда. Когда всё, что ты имеешь, может быть утрачено за один удар сердца — каждое дыхание драгоценно, каждый смех — подарок, каждое мгновение любви — чудо.
— Если это так, то почему вы все одержимы безумной радостью или поглощены мрачным фатализмом? — спросил Курт, подняв руки, чтобы показать, что это не оскорбление.
Софья посмотрела на боярина, чтобы ответить на вопрос Бремена и предоставила Тей-муразу шанс дать единственно возможный ответ.
Ротмистр пожал плечами и сказал. — Это — Кислев.
Фейдай ехал на тёмном чешуйчатом коне, в глазах которого мерцали искры тёмно-красного огня. По коже скакуна пробегала рябь, словно по смоляным омутам в Стране Троллей, а его дыхание не отличалось от вони из расселины Повелителя Мух.
Он ехал один, потому что лесным тварям не требовались лошади. Лихорадочно изголодавшиеся по смертному мясу рогатые стада мерзкой меховой плоти бежали по степи. Каким бы большим ни было это войско, его раздражало командовать подобными существами.
Некогда Фейдай являлся хетзаром армии, чьи кровавые бесчинства были известны и вселяли страх по всем пустошам. Полный разгром этой армии на берегах Линска от рук царя Бориса Красного едва не перечеркнул его возвышение.
Гневный повелитель Конца Времён не прощал неудачи.
Но он не был глупым или расточительным.
Десятки племён принесли кровавую клятву мечу хетзара, и до всеизбранного дошли вести, что Фейдай сразил в конце битвы царя на чудовищном медведе. Такие вещи имели свою цену, и казнь хетзара принесла бы больше проблем, чем пользы. Его пощадили, но полностью избежать наказания он не смог. Архаон изгнал его к зверям, и хетзар Фейдай стал Изгоем, получив у соплеменников имя Гур-Тартаил.
Они пересекали равнину, благословлённую прикосновением Тёмных Богов, по чёткому следу Ледяной Королевы и её всадников. Жалкий оборотень утверждал, что видел около тысячи воинов. Его некогда человеческое происхождение предавало подсчёту определённое доверие. Фейдай не поверил бы, что рождённый зверем знал бы такие числа.
Тёмные облака клубились в небесах, подобно дыму от погребального костра, принося пепел и лёд из Изменяющихся Земель. Даже если воинов всеизбранного победят, то южные земли никогда уже не станут прежними. Потоки грязных дождей превратили степь в зловонный чёрный ил, но это ничуть не замедлило их. Вой и крики зверей ревели в нескончаемую грозу, и с каждым восходом луны их ряды всё росли.
Шли стаи большеголовых минотавров, топающие стада трубивших в рога кентигоров и чудовищ, столь благословлённых изменяющей силой богов, что они не были похожи ни на одно известное человеку животное.
Слухи о Ледяной Королеве разлетались по степи и привлекали зверей, словно парное мясо. Холодное колдовство царицы убило легионы их сородичей, и они жаждали её смерти.
Каждую ночь орда собиралась драться и пировать вокруг грубого менгира, который нёс циклопический Гибельный Глаз. Они приносили слабейших членов стада в жертву, сжигая их под зловещим заревом тёмной луны. В сумерках шестого дня марша, меньше чем в двух переходах от побережья, Фейдай ехал во главе более чем десяти тысяч зверей.
Были и такие бесформенные существа, что только слуги богов слышали их гортанные крики. Хотя Фейдай ни разу не увидел их, он чувствовал ужасное растущее присутствие внутри тёмных грозовых туч, тварей огромной силы, которые ожидали свою жертву, прежде чем появиться, разорвав путь в земное королевство. Он чувствовал их, подобно огню позади глаз, кислоте в животе и волнению внутри плоти. Взоры богов обратились сюда, и они послали самых могучих слуг, дабы узреть происходящее. Победа дарует их благосклонность и вернёт в первые ряды этой войны.
Он не смел даже задуматься о последствиях неудачи.
Солнце едва достигло зенита, когда показался Эренград. Прошло несколько недель с тех пор, как налётчики сожгли город, но пелена тени продолжала висеть над ним подобно савану. Несмотря на то, что они добрались до западного побережья Кислева, Софья почувствовала, как холодная заноза страха вонзилась в сердце.
Колонна всадников царицы приближалась по дороге к тому, что когда-то было восточными воротами, а теперь превратилось в пробитый пролом в опрокинутом барбакане. Высокие стены, сложенные из изрытых солью камней, окружали мыс, и первые разведчики, приблизившиеся к ним, решили, что город ещё защищают.
Подъехав ближе, они поняли, что только мёртвые охраняют Эренград, легион трупов, насаженных на длинные копья и поднятых высоко, чтобы лучше видеть опустошённую родину. Ещё тысячи лежали, покрытые слоем мух, заполняя ров у основания стены.
— Город сражался до конца, — произнёс Курт, вздрогнув. Его жест имел мало общего с грозой за спиной и дующим в лицо океанским ветром.
— Мы должны от этого чувствовать себя лучше, лев-убийца? — спросил Тей-мураз, грозно сдвинув брови.
Бремен встретил его твёрдый взгляд. — Это значит, что они бились насмерть, что не сдались, даже когда не осталось надежды. Поэтому, да, вы должны чувствовать себя лучше от того, что ваши соотечественники сражались с такой храбростью.
Тей-мураз резко кивнул, и Софья заметила слёзы в его глазах.
— Ты думаешь о том, жива ли Елена Евщенко? — спросил Вроджик.
Ротмистр вытер глаза и покачал головой. — Она мертва.
— Откуда ты знаешь? — поинтересовалась Урска.
— Потому что она была моей двоюродной сестрой и воином, — ответил Тей-мураз и махнул в сторону пробитых городских стен. — Лев-убийца прав, даже с одной рукой Елена бы сражалась за свой город. И поэтому она мертва.
Остальные кинули, соглашаясь с его логикой.
Софья крепко сжимала Миску, которая дремала, уткнувшись лицом в спину Курта. Когда город оказался в поле зрения, всадниками овладело странное чувство, словно, наконец, наступила судьба, которую долго ждали и страшились, а реальность оказалась не столь страшной.
Первой вступила в город царица, её конь уже целиком выглядел морозно-белым и с каждым шагом с него слетали снежинки. Глаза стали перламутровыми, а в отросшей гриве мелькали полоски льда. За Катериной справа и слева следовали Вроджик и Урска, Тей-мураз и Курт, образуя стороны буквы “V”.
Остальная часть полка ехала, низко опустив копья и молча осматривая окружающее опустошение.
Софья думала, что была готова к тому, что увидит в Эренграде. Целая жизнь, посвящённая лечению молодых мужчин и женщин, искалеченных войной, показала ей, какие ужасы люди могут обрушить друг на друга. Она ухаживала за ранеными и безумными в слившемся лабиринте искривлённых улиц Праага. Она доставала выживших из-под сгоревших развалин станиц в северной области.
Но ничто не подготовило её к разграбленному Эренграду.
Морские налётчики не просто захватили город, они осквернили его и пытали, прежде чем предать огню. Руины Верхнего города густо устилали трупы: плоть мужчин, женщин и детей, которых использовали, как игрушки, а затем бросили, как объедки для чернокрылых пожирателей мёртвых.
Она услышала, как Рюрика вырвало сзади прямо на коне, он плакал от взгляда на то, что сотворили северяне. Мужчины Кислева, все гордые воины, выглядели ненамного лучше, их лица стали мокрыми от слёз при виде судьбы родичей.
Куда бы Софья ни бросила взгляд, она повсюду видела какой-то новый ужас, какое-то новое зверство, выворачивавшее желудок и ожесточавшее сердце. Изуродованные тела мужчин и мальчиков прибивали к обугленным балкам крыш и использовали, как мишени для лучников, а кучи рваных платьев говорили об ужасной судьбе женщин Эренграда. Софья зарыдала, увидев крошечные кости в золе очагов и повернула голову Миски, когда та захотела посмотреть.
— Нет, малышка, — сказала она сквозь слёзы. — Тебе не нужно это видеть.
— Не нужно, — согласилась Миска. — Но я должна. Кислев — моя страна, а они — мой народ. Я хочу видеть, что сделали с ними.
Софья кивнула и убрала руку от головы Миски. Она смотрела на висящие тела, на пирующих воронов и на разорённый остов города. Софья снова увидела стержень силы девочки и поразилась способности малышки выносить такое. Она чувствовала, как дрожало худенькое тело Миски, а её хватка напоминала стальной капкан.
— Они заплатят за это, — сказала она, и холодные слёзы потекли по тонким чертам её лица. — Заплатят?
— Заплатят, дитя, — произнесла царица, натянув вожжи лошади рядом с высоким конём Курта. — Рассчитывай на это.
— Зачем они поступили так? — спросил Бремен. — Это бессмысленно.
— Война редко имеет смысл, сэр рыцарь, — ответила царица.
— К моему вечному сожалению, ужасы войны мне хорошо известны, королева Катерина, но только глупец сожжёт столь ценный трофей, как порт. Враг мог оснастить здесь сотни кораблей и отправить флоты на юг, разорять побережья Империи и Бретонии.
— Северяне не слишком хорошие моряки, — сказал Вроджик.
— Я знаю прибрежные города Империи, которые усомнились бы в вашем заявлении, господин Вроджик.
— Яха, они умеют плавать, лев-убийца, — пояснил Тей-мураз, сплюнув на разбитый племенной щит, — но им не нравятся корабли. Северянам нравится идти на войну.
— Это совершенно логично, когда ты поймёшь, что северяне не ведут войны по тем же причинам, что и мы, — сказала царица. — Они сражаются не за выживание или золото, не за земли или будущее своих детей. Они идут на юг не потому, что какой-то далёкий лорд в замке присвоил их земли, или восстанавливать справедливость за древние обиды.
— Тогда почему они сражаются? — спросила Миска.
— Они сражаются, потому что одержимы ужасной идеей, что их боги требуют от них сражаться, — ответила царица, и в её глазах засверкал страшный лёд. — Вот что делает их столь опасными — то, что они действительно верят в то, что они говорят, в то, что они считают себя избранными воинами древней силы, единственная цель которой состоит в том, чтобы уничтожить любого, кто выступит против неё. С ними невозможно договориться, потому что все они верят, что разрушение нашего мира — их священный долг.
— Как мы можем надеяться победить такого врага? — спросил Рюрик.
— Мы будем сражаться с ними, — сказала царица, обнажив зимний клинок. — Мы будем сражаться льдом и мечом.
Царица вела всадников вглубь Эренграда, следуя по широким улицам Верхнего города. Разрушения оказались столь огромны, что нельзя было сказать, где заканчивалось одно здание и начиналось другое. Разбитые камни и сломанные брёвна лежали вперемешку, а обгоревшие обрывки ткани колыхались среди развалин подобно богохульным флагам.
Продвигаясь вперёд, они миновали обнесённые стеной руины некогда изящных строений, без сомнений, слишком удивительных, чтобы их создали любым из ремёсел людей. Скелеты с тонкими костями, изящные даже после смерти, были распяты на прекрасных изображениях неизвестных загадочных богов. Даже среди всего ужаса, соперничающего за её слёзы, вид столь осквернённой красоты глубоко потряс Софью.
— Эльфийский квартал, — произнёс Рюрик, так же огорчённый, что такое нечеловечески изысканное искусство разрушили бесследно. Он указал на сгоревший зал из золотой ядровой древесины, теперь почерневшей от дыма и пламени. Медленная метель гладких страниц кружилась в пепельных хлопьях его опустошённых стен.
— Я был… дружен с их хранительницей книг, Ниатрией Эшенерой, и прежде чем закончили внутренние стены, она позволила мне взглянуть на коллекцию. Это было самое красивое место, которое я когда-либо видел. Она сказала мне, что некоторым книгам было больше трёх тысяч лет и что одна, как говорили, написана Бел Корхадрисом, самим королём-учёным. — Рюрик покачал головой. — И они сожгли всё это.
— Эльфы тоже сражались за Норвард, — сказал Тей-мураз, смотря на сотни сломанных стрел и окровавленных наконечников на улице за разрушенными стенами.
— Человек или эльф, — ответил Вроджик. — Северянам всё равно. Их не заботит, чью кровь они проливают.
Миновав бойню в Верхнем городе, они вышли на открытое место, где земля резко опускалась к океану.
Остатки Нижнего города Эренграда забили залив, подобно плавнику, а океан пенился от жира, который стёк с погребальных костров на берегу. Софья сразу же вспомнила поблёкший гобелен, который она видела в имперском посольстве в Кислеве. Каспар сказал ей, что это была работа ван дер Планкена, изображавшая разрушенный кометой Мордхейм.
Южнее тлел храм Дажа, словно его вечное пламя всё ещё могло светить, а на другой стороне Линска стоял на уединённом пике нетронутый храм Тора. За холмом Тора едва виднелись разбитые остатки упавшей зеркальной ледяной башни.
— Морозный дом, — произнесла царица, и ледяные слёзы заблестели на её бледных щеках.
Гавань почти полностью перестала существовать, но большой, построенный гномами мост, который соединял север и юг города, остался цел. Таранные корабли с изогнутыми железными носами врезались в его огромные каменные сваи, но задача разрушить работу горного народа оказалась за гранью их возможностей. Полузатопленные торговые суда кренились в развалинах гавани, а на поверхность выступало множество разбитых корпусов. Порванные паруса удерживали на месте изношенные снасти, развевавшиеся на расколотых мачтах, и одинокие флаги хлопали на холодном ветру.
— Кровь Зигмара! — воскликнул Курт. — Смотрите!
Софье потребовалось время, чтобы среди стольких обломков океанских судов заметить причину божбы Курта.
Имперский торговый галеон, на палубах которого кипела работа, пришвартовался к мосту. Он вывесил яркий ало-синий флаг, украшенный грифоном, сжимавшим золотой молот.
Флаг Альтдорфа.
Ряд аркебуз, дымя кремнёвыми замками, опустился, когда авангард полка приблизился к высокой баррикаде, возведённой на краю моста. Собранная из многочисленных обломков, разбросанных по всему Нижнему городу, баррикада выглядела инородным телом посреди беспорядка.
Высокий, поджарый как волк мужчина в броском пиджаке и брюках поднялся к бойнице между частью осевшего настила проезжей части и рядами связанных галерей. Треуголка со страусовым пером плотно прилегала к его голове, и он держал скрупулёзно изготовленный трёхствольный пистолет с колесцовым замком. Курт заметил, что каждый ударный молоточек выглядел, как миниатюрный Гхал-мараз.
— Стойте! — крикнул человек на резко акцентированном рейкшпиле. — Не приближайтесь, или мы откроем огонь.
— Ты откроешь огонь по нам, имперец? — крикнул в ответ Тей-мураз. — Ты ослеп?
— Поедешь дальше и узнаешь, насколько остры наши глаза.
Ротмистр повернулся к Курту, недоумение читалось на его открытом лице.
— Что с ним? Почему он целится в меня?
— Вероятно, потрёпанный отряд крылатых улан не выглядит не слишком отличающимся от мародёрствующих северян, — предположил Бремен.
Бояре оскорбились, но прежде чем они предприняли что-нибудь опрометчивое даже по меркам кислевитов, Курт ударил шпорами в бока Павла. Дюжина посыпанных порохом стволов была направлена на рыцаря, пока он лавировал между обломками к баррикаде.
Он прекрасно знал, как легко эти свинцовые шарики могут пробить нагрудник. Такое оружие меняло войну, и дни атакующих, закованных в броню рыцарей подходили к концу. Даже если у половины случится осечка, остальных окажется вполне достаточно, чтобы изрешетить его.
— Я — Курт Бремен из Рыцарей Пантеры, — крикнул он человеку с усовершенствованным пистолетом. — С кем я говорю?
Мужчина подозрительно посмотрел на рыцаря, прежде чем ответить. — С Улрехтом Цвицером, капитаном “Тринованта”.
— Рад встрече, капитан Цвицер, — сказал Курт. — Никогда бы не подумал, что снова увижу корабль Империи так далеко на севере.
— Ты говоришь, что ты Рыцарь Пантеры? — произнёс Цвицер. — Откуда мне знать, что ты не снял доспех с мёртвого рыцаря?
Курта разозлил тон капитана, но он сдержался. Учитывая опустошение Эренграда и неправдоподобность встречи Рыцаря Пантеры, подозрение Цвицера было простительно.
— Этот пистолет, — сказал Бремен. — Он случайно изготовлен не мастером Видлером с Кёнигплац? Великий магистр моего ордена заказал двуствольный вариант у вспыльчивого старого оружейника. А поскольку мы должны были сражаться на службе у графа Бориса из Мидденхейма, он приказал, чтобы один курок выглядел, как молот, а другой, как прыгающий волк.
— Да, — ответил Цвицер. — Это и в самом деле работа мастера Видлера. И если ты встречался со старым пройдохой, то должен знать, что случилось с его мизинцем, не так ли?
Курт усмехнулся. — Он рассказывает, что его откусила крыса, а потом он оказался в одной из булочек Годруна Пирожника.
— Да, так он рассказывает, — согласился Цвицер, — но что произошло на самом деле?
— Жена выстрелила в него из одного из его же пистолетов, после того как поймала старого дурака, когда он засовывал свой шомпол во вдову Брауфельц, — произнёс Курт, вспоминая, как весело городской глашатай Альтдорфа смаковал грязные подробности.
Капитан расхохотался и опустил курки пистолета.
— Опустите оружие, парни, — сказал он. — Он родился и вырос в Альтдорфе.
Курт облегчённо выдохнул, когда аркебузы убрали, а Цвицер опустил пистолет. Капитан приподнял шляпу со страусовыми перьями и спросил. — Что, во имя Зигмара, занесло Рыцаря Пантеры в Эренград, когда все, у кого есть мозги, уже на юге?
— Могу спросить тебя о том же, — ответил Бремен.
— Я спросил первым, и у меня есть аркебузиры.
Курт повернулся, крылатые уланы разъехались, и показалась Ледяная Королева на белоснежной лошади. Софья шагала рядом, а Миска сидела на седле перед царицей.
Цвицер открыл рот в картине комического изумления.
— Чтоб меня Гхал-маразом. Это вы. Я не смел и надеяться, что это окажется истиной…
Капитан перелез через баррикаду и спустился по склону разбитых брёвен. Он снял шляпу и сунул её подмышку, прежде чем торопливо направиться к Ледяной Королеве.
— Ваше величество, — произнёс Цвицер, глубоко поклонившись и элегантно взмахнув шляпой с перьями.
Царица спешилась и посмотрела на “Триновант”.
— Капитан Цвицер, — сказала она. — Ваш визит очень кстати, и пожалуйста, не сочтите меня неблагодарной, когда я спрошу, что привело вас в Кислев? В Эренград?
— Вы, миледи.
— Я?
— Я видел вас во сне, — произнёс Цвицер с искренним удивлением человека, который проснулся и увидел, что его ночные полёты фантазии вовсе не иллюзии, а реальность.
— Я снилась вам?
— Каждую ночь в течение двух месяцев. Я видел ваше лицо и слышал ваш голос, зовущий меня сюда. Я думал, что схожу с ума. Даже спланировал путешествие на север, когда любой другой достойный капитан на всех парусах плыл так далеко на юг, как мог. Мне пришлось заплатить каждому распоследнему подлецу на “Тринованте” все свои деньги, чтобы только заставить их плыть со мной.
Прежде чем царица успела ответить, дождь, который неотступно следовал за ними несколько дней, наконец разразился. Он хлынул внезапно и сильно из надвигающихся грозовых туч, которые раздулись колоссальными тенями. Вот стоит сухой день, а в следующее мгновение барабанит чёрный дождь, разбиваясь о камни причала и вспенивая океан.
Из-за городских стен проревел хор военных рогов, заставив всех взглянуть вверх. Несколько секунд спустя рогам ответил жаждущий крови вой, исторгнутый из бешеных утроб десяти тысяч зверей, которые хлынули в Верхний город.
— Люди Кислева! — воскликнула царица. — К оружию!
Десяток уланов свесились с коней, согнув спины, помогая экипажу “Тринованта” разобрать баррикаду и расчистить путь к кораблю. Обломки полетели в море, когда испуганные мужчины и женщины побежали к сходням.
Софья и Рюрик тащили между собой протестующую Миску, пока матросы перерезали мокрые канаты, привязавшие галеон к покрытым резными рунами швартовным кольцам моста. Софья понятия не имела, сколько нужно времени, чтобы подготовить такое большое судно к отплытию, но молилась всем богам, чтобы те даровали его достаточно.
— Отпусти меня! — кричала Миска, дёргаясь и вырываясь на каждом шагу. — Я должна пойти с ней!
— Нет, малышка, — сказала Софья. — Мы должны сесть на корабль!
— Пожалуйста! — молила девочка, её глаза наполнились слезами. — Пожалуйста, ты не понимаешь…
Софья оглянулась через плечо, и у неё перехватило дыхание от вида кишащей наверху в городе армии: бесконечной орды жаждущих плоти тварей и монстров.
— Быстрее, — сказала она. — Идём быстрее.
Не успела она договорить, как Рюрик поскользнулся на гладком от дождя камне и выпустил Миску. Маленькая и подвижная, она увлекла вниз и Софью. Ловкая, как степная лиса, девочка высвободилась один удар сердца спустя.
— Миска! — закричала Софья. — Боги, нет!
Девочка устремилась назад к собиравшимся уланам. Всего несколько человек попробовали остановить её, слишком беспокоясь за свои жизни, чтобы заботиться о ребёнке, который выбрал собственную судьбу.
Софья взяла себя в руки и бросилась за ней.
— Софья! — закричал Рюрик и повернул следом.
Она не отвечала и бежала за Миской, потеряв из вида девочку под дождём, пока круг крылатых улан неспешно двигался мимо. Воины вскидывали копья и выкрикивали хвалу Тору, Дажу и Урсуну.
— Миска! — закричала Софья, осматриваясь вокруг. — Боги, пожалуйста, Миска! Пожалуйста, вернись. Мы должны уйти!
Огромный конь взвился на дыбы перед ней, гнедой мерин, несущий на спине закованного в броню воина.
— Софья? Что ты делаешь? — потребовал Курт. — Ты должна идти на “Триновант”.
— Я не могу найти Миску. Она убежала.
— Что? Почему?
— Я не знаю, — резко ответила Софья. — Миска!
И тут она увидела её, тонкие руки девочки обняли шею царицы, и Миска плакала на её плече. Сердце Софьи дрогнуло при виде такого горя, она почувствовала, как заноза вонзается в сердце, когда поняла, что Ледяная Королева говорит Миске.
Царица Катерина посмотрела вокруг и встретила взгляд Софьи, в её глазах виднелись ледяные слезы. Софья направилась к ней, а Ледяная Королева отвела голову Миски назад и подняла синий кулон, висящий на шее.
Софья узнала серебряную цепочку и обёрнутый паутинкой проволоки камень. Как она могла его не узнать? Он принадлежал ей. Почему Миска носила его? Царица поцеловала синий камешек и улыбнулась, зашептав на ухо девочке.
— Моя королева, — начала Софья, — я…
— Катерина, — сказала царица, осторожно снимая рыдающую девочку с шеи. — Больше никаких титулов.
Она передала Миску Софье, которая крепко обняла её, и в этот момент подъехали Вроджик, Тей-мураз и Урска Писанка. Их лица казались более живыми, а глаза дикими, чем когда-либо видела Софья.
Ледяная Королева кивнула и вскочила на морозно-белого коня.
Она посмотрела на Софью, прощаясь, и её горе было почти невыносимым. — Обещай мне, что защитишь малышку.
— Обещаю, — всхлипнула Софья, а королева кивнула и повернула коня. Тей-мураз прокричал древний унгольский боевой клич, кружа перед Софьей, оскалив зубы и распустив чуб.
Он ударил кулаком в грудь и сказал. — Проследи, чтобы господин Царёв сложил великое предание о нашей гибели.
Софья кивнула, не в силах ответить.
— Яха! — закричал Тей-мураз, и уланы последовали за ледяным маяком сверкающего меча царицы. Ветер и дождь не смогли заглушить их дикие вопли, знаменитый смех и свистящие на ветру крылатые знамёна.
Последние воины Кислева пересекли реку и направились к скалистому пику и храму Тора на его вершине.
Разве можно найти лучшее место, чтобы встретиться с богами?
— Куда, во имя Зигмара, они направляются? — воскликнул Курт, наблюдая, как воины царицы едут по мосту. — Корабль отплывает, и они должны быть на нём.
Софья крепко прижимала Миску и, глотая слёзы, бежала к “Тринованту”. Она не оглядывалась и не решалась ответить.
— Софья, что происходит? — спросил Курт, легко поравнявшись с ней на коне. — “Триновант” отплывает! Царица должна подняться на борт.
— Она не плывёт в Империю, — ответила женщина сквозь слёзы.
— Что? А куда ещё она может пойти?
— Она никуда не идёт, — сказала Софья, наконец добравшись до трапа. Капитан Цвицер и Рюрик ждали у фальшборта, зовя их на борт. Линии аркебузиров стояли на баке, и треск их дымного оружия заставил её вздрогнуть. Из-за стрельбы Миска заревела и сильнее прижалась к Софье.
— Она остаётся? — сказал Курт. — Почему?
— Потому что должна, — ответила Софья.
— Я не понимаю.
— И никогда не поймёшь, имперец! — отрезала Софья, не желая даже смотреть на него.
— Курт! Софья! — закричал Рюрик. — Быстрее! Поднимайтесь на борт!
Трап лежал перед ней, но она не могла шагнуть на него. Сбежать из Эренграда означало признать, что её родины больше нет и всё, что она любила в Кислеве, мертво.
— Я не могу, — произнесла она.
Миска подняла голову с плеча Софьи, её лицо теперь выглядело лицом испуганного ребёнка со светло-серыми глазами.
— Ты обещала, что защитишь меня, — сказала девочка, и решимость Софьи укрепилась перед лицом этой простой истины.
— Ты права, малышка. Я обещала. И я сдержу обещание.
Софья поднималась по трапу, с каждым шагом чувствуя, что совершает предательство, пока не оказалась на палубе “Тринованта”. Рюрик обнял её, Курт шёл сзади и тянул за уздечку Павла.
Люди Цвицера столкнули трап в море и паруса загудели, когда перерубили канаты, связывающие судно с мостом. Корабль накренился от причала, и стаи бешеных зверей бросились в океан в безнадёжной попытке помешать ему.
Курт шагнул к противоположному борту, глядя на возвышавшийся храм Тора. Софья видела, что он мучается от горя и ужаса того, что должно произойти.
— Они все идут на смерть, — произнёс он, наблюдая, как поток тварей окружает скалу, на которой воины царицы готовились к последней славной атаке. — И ради чего? Здесь не за что сражаться!
— Потому что она умрёт, если уплывёт, — сказала Софья.
— Умрёт? Она не ранена.
Софья покачала головой.
— Вашего императора выбирают. Он человек, избранный другими людьми. Это не путь Кислева. Здесь земля выбирает, кто будет ей править. Земля выбрала её. и поэтому она должна остаться.
— Это бессмысленно. Кислева больше нет.
— Она знает это. И всё же она осталась.
— Но Империя выстоит. Представь, как поднялся бы боевой дух, если бы Ледяная Королева вступила бы в доки Альтдорфа! Подумай о надежде, которую бы могли принести такие новости. А объединив свои силы с верховным патриархом, она помогла бы Золотому Бастиону простоять тысячу лет.
— Всё что ты говоришь, правда, — ответила Софья, зная, что Курт никогда не поймёт, что произошло бы с королевой, покинь она Кислев. — Но это ничего не меняет.
Курт опустил голову. — Значит, исчезли все надежды.
— Нет, — сказала Миска, сжимая мерцающий морозно-синий кулон. — Нет, не все надежды.
Катерина наблюдала, как “Триновант” миновал обломки, забившие гавань, и выдохнула облачко тумана, заморозив дождь. По крайней мере, некоторые из её людей будут жить после её смерти, это успокаивало.
Тей-мураз приложил ко рту мех с кумысом, наблюдая за тысячами ворчавших зверей, толпившихся у подножия холма. Под кожей цвета ореха, унгольский всадник стал мертвенно-бледным от вида стольких тварей.
Катерина чувствовала ненависть монстров и вернула её десятикратно.
Она посмотрела на свои пальцы, на бледную почти до прозрачности кожу. Магия всё ещё оставалась в ней, но Кислев почти мёртв. А с умирающей землёй слабела и она.
Она увидела, что Тей-мураз смотрит на неё и сказала. — Думаю, мне, пожалуй, не помешает это.
Ротмистр усмехнулся, обнажив пожелтевшие зубы, и бросил ей мех. Она сделала глоток, позволив молочному спирту прочертить горящую линию к животу.
— Из моего собственного стада, — гордо заметил Тей-мураз.
— У тебя есть ещё? — спросил Вроджик, когда Катерина передала кумыс Урске. — Я не хочу встретить смерть трезвым.
— Этот последний, — печально ответил Тей-мураз. — Последний во всём мире.
Вроджик сплюнул солоноватую дождевую воду.
— Ах, неважно.
Урска сказала. — Яха, ты никогда не встречал жизнь трезвым, почему бы не измениться перед смертью?
— Какой сын Кислева когда-нибудь сражался трезвым? — заявил Вроджик, допив остатки кумыса и бросив мех на раскисшую землю.
— Ни один из моих, — сказал Тей-мураз и его голос дрогнул от эмоций. — Все шестеро остались под Старовойрой. Они погибли храбро и были пьяны, как тилейцы.
— Двое моих сыновей пали под Мажгородом, — сказала Урска, стиснув зубы. — Ещё один под Чернозавтрой.
— Нет дочерей? — спросила Катерина.
— Только одна, — ответила Урска, и слеза покатилась по её щеке, быстро потерявшись в дожде. — Прааг забрал её, когда она была ещё в пелёнках.
— Эржбета так и не родила мне сыновей, — произнёс Вроджик. — Это печалило нас, но дочери наполнили мою жизнь радостью. Они удачно вышли замуж и родили мне множество внуков.
— Они живы? — спросила Катерина.
Вроджик пожал плечами. — Не знаю. На их станицы напали в Год, Который Никто Не Забудет. Я знаю, что северяне делают с захваченными женщинами, и, хотя все боги проклинают меня, надеюсь, что Морр забрал их быстро.
Они согласно кивнули, и Катерина почувствовала, как её наполнила любовь к этим храбрым воинам. Ни один из тысячи всадников на холме даже не подумал о том, чтобы сесть на имперский корабль. Они были столь преданы, что такая мысль даже не пришла им в голову.
Вопреки огромным испытаниям, они остались с ней.
Она не могла представить большую любовь.
— Тей-мураз. Вроджик. Урска. Вы — мои богатыри, мои верные рыцари, — сказала Катерина, чувствуя, как растёт в теле студёный холод магии Кислева. — И когда люди в грядущих веках станут рассказывать об этой битве, вы станете её величайшими героями, самыми могучими воинами Кислева, которые вернутся, когда их земля будет нуждаться в них сильнее всего.
Они заплакали от её слов, почтённые и смирённые такой любовью. Ледяная душа Кислева хлынула в её вены, она выпрямилась в седле и обратилась к своим воинам.
— Все вы знаете, что я не родила наследников, — сказала Катерина, её голос доносился до каждого мужчины и женщины, которые стояли вместе с ней у верховного храма Тора. — Но сегодня здесь со мной все мои сыновья и дочери. На этом промокшем холме все мы один народ, одна земля. Сегодня мы сражаемся за Кислев! Сегодня мы сражаемся за его павших сыновей и дочерей, за его гордых матерей и отцов.
Воины откликнулись, вскинув мечи и копья в мрачное небо, выкрикивая вызов на бой тварям внизу.
Катерина вспомнила часто повторяемое мнение, слова, которые произнесли, когда первая королева-ханша господарей пересекла горы.
Кислев — это земля, и земля — это Кислев.
Только теперь она поняла, насколько ошибочны они были.
— Кислев — это люди, и люди — это Кислев.
Тей-мураз повторил молитву. Его примеру последовал Вроджик, затем Урска. Они повторяли её, пока роты не подхватили их крик и Эренград не отозвался эхом нового боевого клича.
— Кислев — это люди, и люди — это Кислев!
Зазубренные вспышки молний раскололи небеса над упавшей башней, ветвясь в облаках и поражая разрушенный город. За ними последовали новые вспышки, зигзаги пурпурного цвета породили ревущий огонь, закружившийся в невероятно тёмном небе.
— Возможно, Тор благословляет нас? — предположил Тей-мураз.
Оглушительный гром прогремел, подобно смеху безумных богов, и день погрузился во тьму. Раздались звуки разрываемой ткани, непроглядные чёрные трещины раскололи небеса, и земля задрожала от ударов окровавленных молотов по медным наковальням.
Во тьме метались твари: титанические невероятные существа с мокрыми мясистыми телами. Они скрывались в тени, но Катерина провидческим взором разглядела забрызганную кровью багровую броню, глаза, наблюдавшие за концом мира, и смертоносное оружие, выкованное из чистого гнева. Могильная вонь протухшей плоти и горящего меха заполнила воздух, словно остатки чумного костра, слишком долго остававшиеся на солнце.
— Повелители Перемен, — прошептала она.
Катерина согнулась вдвое от жгучей боли в животе, словно невидимые руки разрывали её изнутри.
— Королева! — закричала Урска.
Катерина выпрямилась и выдохнула сквозь зубы воздух прямо из белого сердца зимы. Магия родины переполняла её, как никогда, похолодало так сильно, что земля под конём превратилась в сплошной лёд.
Враги взревели, когда одинокий всадник на тёмной лошади выехал перед армией зверей и демонов. Он держал развевавшееся знамя, на котором когтистая рука срывала ледяную корону, знамя убийцы её отца.
— Фейдай, — произнёс Вроджик, сжав кулаки. Высокое жестокое существо с красной кожей и единственным немигающим глазом неуклюже двигалось рядом с хетзаром. За его спиной покачивался гигантский каменный менгир, конический камень, покрытый древними символами.
— Зуб Урсуна, — выдохнула Ледяная Королева.
— Яха, здоровый ублюдок, точно, — согласился Вроджик.
— Нет. Я о камне, который он несёт, — объяснила Катерина. — Это один из камней Урзубья.
При виде хетзара и великана звери взревели ещё громче. Они рычали кровавый вызов, выпячивая грудь, топая копытами и бодая рогами.
И на их вызов ответили.
Оглушительный рёв разнёсся эхом с вершины холма Тора.
Он шёл из покинутой башни.
Уланы направили испуганных коней подальше от сводчатого входа, из которого тяжело показался кто-то невероятно сильный и древний. Его плечи бугрились громадными мускулами, а густой мех был бледным, как первый зимний лёд. Его тело оказалось огромным, несомненно, он был самым крупным существом из всех когда-либо виденных собравшимися на холме, с клыками, как бивни, и когтями, как эбонитовые кинжалы.
— Не может быть… — начал Вроджик.
Огромный белый медведь встал на задние лапы и взревел. Монстры внизу дрогнули перед его необузданной мощью.
Сердце Катерины сильно забилось, когда она снова увидела медведя отца.
— Урскин, — сказала она.
Они атаковали с холма Тора, тысяча воинов с опущенными копьями и свистящими на ветру крылатыми знамёнами. Они скакали в историю, следуя за своей сияющей королевой и гигантским белым медведем её отца.
Земля дрожала под копытами их раскрашенных коней, когда душа Кислева встала рядом со своим народом.
Тёмные ветры с севера стихли.
Дождь сменился снегом.
И невообразимо свирепая метель пронеслась над стенами Эренграда. Верхний город превратился в лёд, когда магия Ледяной Королевы придала зимним духам степей пронзающую форму и ярость. Град ледяных и острых как бритва лезвий пронёсся сквозь лесных тварей, когда обречённые уланы Кислева врезались в самый их центр.
Вращавшийся грохот мечей и раскалывающихся копий внезапно обрушился на последователей Тёмных Богов, когда Ледяная Королева и Урскин прорубали путь сквозь метель к хетзару Фейдаю.
Снежная буря поглотила Эренград и кружившуюся тьму.
И продолжает бушевать.
Гэв Торп Проклятие Кхаина (не переведено)
Не переведено.
Грэм Лион Невеста Кхаина
Я — сломленная королева разрушенного города.
Я сижу на железном троне в грязном каменном зале на вершине своей башни, глядя затуманенными глазами на улицы, охваченные пламенем и смертью.
— Как они посмели? — не в первый раз шепчу я сквозь потрескавшиеся и разбитые губы. Как людям только хватило духу прийти в мой город и убивать моих подданных? По воле Кхаина, убивать живущих в Хар Ганефе друкайи — моё право, не их.
Мне следует быть внизу, убивая поклоняющихся самозванному Кровавому Богу варваров и глупцов, осмелившихся встать между ними и мной. Но я заточена здесь. Сегодня настанет Ночь Смерти, ночь Кхаина, когда по всему Наггароту мои дочери вознесут хвалу Кроваворукому, упиваясь жестокими убийствами неосторожных. В эту ночь я верну себе силу и юность.
Уже много месяцев я слаба, кожа высохла словно пергамент, а кости стали хрупкими. Я закуталась в меха, словно одна из диких северянок, чтобы отогнать продирающий холод. Иссушённые волосы посерели, перед глазами всё плывёт, а суставы ломит. Вот почему я не внизу. Вот почему я не убиваю. Но уже через несколько часов взойдут луны, и я омоюсь в Котле Крови. Я вновь стану сильной и отомщу всем, кто встанет на моём пути.
Я вглядываюсь в гадательное зеркало, пытаясь не смотреть на таящееся за образами резни уродливое отражение. Всё на нём плывёт, следуя моим мыслям и ища одного эльфа. Ища моего чемпиона.
— Мой чемпион…
Слова прошелестели тихим ветерком, но вспыхнули в разуме Туллариса Несущего Ужас с мощью урагана. Он взмахнул Первым Драйхом, рассекая татуированную грудь дикого северянина, и прошептал молитву обратившемуся к нему божеству. Слова Кхаина свидетельствовали, что бог доволен сегодняшним кровопролитием, как был доволен им во все дни прошлых недель. Многие души отправились в объятия бога убийств с тех пор, как Кровавая Орда обрушилась на Хар Ганет.
Тулларис обернулся, вонзив свой драйх в глотку носящего тяжёлую броню человека, а затем вырвал его в фонтане крови. На место павшего демонопоклонника встали два козлоголовых зверолюда, заросших странным мехом и сжимающих примитивные секиры. Один из них прыгнул на Герольда Кхаина, высоко подняв оружие над головой. Быстрым ответным ударом Тулларис разрубил деревянную рукоять секиры и рассёк запястья зверолюда. Тварь рухнула, блея от муки, а его спутник ударил сзади, метя в шею палача.
Тулларис пригнулся, уходя от неуклюжего взмаха, и ударил в ответ, но существо увернулось, двигаясь быстрее, чем палач ожидал бы от такого громилы.
— Впечатляюще для дикого зверя, — прошептал Тулларис, ударив бронированным локтём и сломав трахею порченной Хаосом твари. Существо выронило топор, вцепившись в изувеченную шею. Палач медленно обернулся, вонзив клинок драйха в покрасневшую от крови землю, и достал из сумки на поясе кинжал. Тулларис высек руну Кхаина на груди кашляющего и задыхающегося зверя медленными и выверенными ударами. Тварь смотрела на него, а он гадал, как же могут такие едва разумные порождения Хаоса быть угрозой в землях людей. Воистину слабость низших рас не знает границ.
— Ты гадаешь, почему я делаю это, зверь, — говорил Тулларис. Он знал, что тварь не поймёт, но порядок есть порядок. — Если бы ты был эльфом, то я бы воспользовался Первым Драйхом. Но ты недостоин этого клинка, благословенного самим Кхаином, основавшим мой орден.
Сделав последний удар, палач смотрел, как кровь зверолюда течёт по очертаниям священного знака. Он вытер кинжал о грязный мех твари, убрал его обратно и склонился к задыхающейся жертве.
— Да, мразь, ты недостойна этого, но мне приятно лишить твоих тёмных владык твоей души, если её можно назвать так. Этот символ указывает, что ты принадлежишь Кхаину, и после смерти достанешься ему, а не иной гонящей тебя силе. Осознай, какая тебе дарована честь, и как мало ты её заслуживаешь.
Зверолюд отчаянно хватался когтями за нагрудник Туллариса. Пускай. Тварь ничего не могла ему сделать. Наконец, свет в глазах дикаря погас.
— Владыка Кхаина, — прошептал палач, — я посылаю тебе это скромное подношение, первое из многих, в твою ночь, в Ночь Смерти. Пусть оно скрепит договор между нами. Даруй мне силы. Позволь мне совершить убийства в эту ночь во имя твое и во славу твою.
Конечно же, Тулларис в гуще битвы. Я бы гордилась им, если бы такая чувственная привязанность не была слабостью. Я ближе к нему, чем к любому другому живому существу, но не чувствую к нему ничего. Он полезен, он оружие, вот и всё. Однако… в такие времена, когда я уязвимее всего, могу признаться себе, что нуждаюсь в нём. Он — единственный из всех друкайи, которому я доверяю достаточно, чтобы позволить защищать меня. Я знаю, что он верен Кхаину. Он слышит голос нашего господина и исполняет его волю — хотела бы я сказать то же самое о себе. Я сражаюсь ради себя. Мои деяния прославляют Кроваворукого, поскольку убийства священны для него, но я делаю это потому, что наслаждаюсь ими. Рассекать плоть, слышать страдание в голосе, видеть, как жизнь покидает смертную оболочку — вот что даёт мне радость. Смерть — моя жизнь, как и у Туллариса.
Палач встал, вырвал из земли драйх и огляделся, ища новую жертву. Вокруг него на улицах бесчинствовали дикари и зверолюди, с которыми в свете пожаров сражалась горстка друкайи.
Начавшаяся полномасштабная битва быстро распалась на бесчисленные схватки с бандами мародёров и недолюдей, таившихся среди горящих домов. В последовавшие недели ведьмы из культа Кхаина проявляли себя вновь и вновь, в небольших боях самодостаточность и неистовая кровожадность этих дев-воительниц была идеальным подспорьем. И хотя палачи самого Туллариса были столь же сведущими в искусстве убийств, им было гораздо сложнее сражаться подобными методами. Если кому из друкайи и было спокойно с другими эльфами за спиной, то палачам. За годы, века и тысячелетия Тулларис сделал из них настоящую боевую единицу, обучив биться в сомкнутых рядах и полагаться на смертоносное мастерство не только себя, но и своих товарищей. Им не сразу удалось привыкнуть, перейти к требовавшейся в нынешнем положении партизанской войне.
Впрочем, сам Герольд был исключением. Он всегда был один и никогда не собирался никому доверять — этого не позволяло его возвышенное положение в культе. Он даже никогда по-настоящему не доверял ей. Хеллеброн. Тулларис служил ей всю жизнь, сколько себя помнил, с самой первой Ночи Смерти, когда с ним заговорил Кхаин и когда он совершил первое убийство. Хеллеброн была его жизнью, его госпожой, его любовницей, его королевой. Палача злило, что теперь, когда она была нужнее всего, когда их город горел и был осаждён врагами, Хеллеброн не была на улицах и не проливала кровь во имя Кхаина. Он посмотрел на вершину башни — высочайшего здания в городе, видного всем и отовсюду знака, что каждый эльф в Хар Ганефе был у неё на виду и в её руках. Тулларис гадал, наблюдала ли Хеллеброн за ним, наслаждалась ли славой, которую он приносил культу и их богу.
Мой чемпион вечно молод и силён. Одно это говорит о его связи с нашим владыкой, как будто кому-то нужны доказательства. Мощь Кхаина струится в его венах. Я знаю. Я вкусила её. Когда я окунаюсь в котёл крови и наполняюсь силой, то мы становимся грозной парой. Ничто не может устоять перед нами. Я наслаждаюсь резнёй, которую мы вершим. Но когда я становлюсь такой, как сейчас, то вижу в его глазах что-то, чего не понимаю. После долгих раздумий мне кажется, что это жалость. Для меня это чужая эмоция, но я знаю, что он испытывает её. Это слабость, ведь я могла бы использовать его жалость, если бы захотела. Поэтому я отказываюсь чувствовать к нему хоть что-то.
Тулларис гордо вышел из-за угла на широкую и заваленную обломками улицу. Тихие наставления Кхаина привели его сюда мимо высоких домов с выбитыми дверями, где валялись изувеченные трупы павших в битве за свой город эльфов. Тулларис не чувствовал к ним жалости. Пусть слабаки умрут. Без них Хар Ганеф станет сильнее.
На улице перед ним были свалены в груду и подожжены тела. Мерцающий свет погребальных огней освещал людей в тяжёлых доспехах, окруживших воителя, который был выше их на целую голову и плечи. Его багряно-золотистая броня сияла, а в руке воин держал череполикий шлем, украшенный гребнем, похожим на угловатую руну их бога. Его лицо, свирепое и разбитое, также пятнала руна, похоже, нанесённая высохшей кровью. Это явно был какой-то могучий чемпион-северянин. Тулларис улыбнулся под своим череполиким шлемом — бог убийства привёл его к воистину достойной жертве.
— Грязный демонолюб, сразись со мной во имя Кхаина! — закричал палач. Чемпион обернулся, и его окровавленное лицо скривилось в ухмылке. Он махнул рукой, приказывая воинам отойти, отбросил шлем и поднял с земли огромный двухлезвийный топор. Чемпион шагнул вперёд, крича на своём варварском наречии. Сверкающие в свете костра руны на клинках его топора извивались, словно предвкушая схватку.
— Я не понимаю твоего языка, тварь, но сочту это за согласие.
Чемпион Хаоса взревел и ринулся на него, подняв оружие над головой. Тулларис стоял, легко сжимая одной рукой драйх. Когда же топор начал опускаться, то палач спокойно шагнул в сторону и неторопливо ударил клинком. Драйх впился в багряную броню чемпиона. Но это была не простая броня — на удар она отозвалась, как живая, и вцепилась в оружие. Тулларис попытался врывать его, но драйх застрял.
Дикарь свирепо расхохотался и шагнул назад, повалив палача на грязную землю. Эльф перекатился, уходя от нового взмаха топора, и ударил ногой. Ступня встретилась с бронированной голенью, и боль отдалась в костях.
— Клятый Азуриан, — выругался Тулларис и вскочил на ноги. Он нырнул, уходя от широкого взмаха, схватил рукоять драйха и потянул. Клинок не поддался. Эльф вновь отскочил назад от чемпиона, когда топор полетел к его шее. Герольд Кхаина оглядывался, тщетно ища себе оружие, но видел его лишь в руках восьмерых воинов Хаоса, которые теперь окружили сражавшихся. Пока что они с удовольствием наблюдали, но если Тулларис попробует вырвать себе меч или топор из их рук, то они наверняка вступят в бой. Обстоятельства будут против палача.
Как раз как он любил.
Я убираю гадательные линзы. Конечно, приятно смотреть как Тулларис расправляется с демонопоклонниками и прославляет этим Кроваворукого, но меня ждут другие дела. Солнце заходит, и мне пора приготовиться к ритуалу.
Я плотнее затягиваюсь в меха и поднимаюсь с трона. Спотыкаюсь, когда боль сводит спину. Хватаюсь за подлокотник и жду, пока пройдёт волна мимолётного головокружения. Предстоит долгий путь через извивающиеся коридоры дворца к святилищу, где меня ждёт котёл. Там мои прислужницы будут читать ритуальные молитвы, принося в жертву достойных друкайи. Вот как должны умирать мои подданные, а не под примитивными топорами людей.
Пока я иду к двери, моё тяжело и бессильно бьющееся сердце стучит всё чаще. Мои ноги ломит, кости трещат, болит всё тело. Мне нужно вновь стать сильной. Эта слабость неприемлема. Мои сапоги тяжело бьют по каменному полу, и это привлекает внимание стражей.
— Госпожа, вы желаете пройти в святилище? — спрашивает меня один. Я не знаю, кто он. Я никогда не удосуживаюсь выучить имена простых палачей.
— Я желаю, чтобы ты нашёл лорда Туллариса, — говорю ему я. Мой голос — хриплый шёпот, треск бумаги в огне. Стражи переглядываются между собой.
— Для этого… может потребоваться время, моя госпожа, — говорит другой. — И наш господин будет очень недоволен, если мы оставим вас без защиты.
— Ты считаешь меня такой хрупкой и дряхлой, что я не могу защитить себя? — Во мне вспыхивает гнев, на мгновение испепеляющий всю боль и слабость. Палач отшатывается, словно от удара. Даже сейчас он чувствует мою ярость; я — Невеста Кхаина, и никому не следует вставать на моём пути. Я бы без лишних раздумий освежевала их заживо, а из кожи приказала бы сделать наволочки.
— Нет, моя госпожа, я…
— Лорд Тулларис будет недоволен гораздо сильнее, если окажется, что вы неверны культу и Кхаину, — выразительно добавила я. — И никогда не забывайте, что ваш господин — мой чемпион. Он отвечает передо мной.
Намёк был понят. По моей воле воины Туллариса уже теряли головы от Первого Драйха. Палач резко кивнул и последовал за своим товарищем прочь. Я медленно и тяжело пошла за ними. Потребовалось много времени — и я не знаю, как много — но я прошла через залы и коридоры, а затем начала спускаться по долгой спиральной лестнице. Тени сгущались и становились всё длиннее.
Одним плавным движением Тулларис выхватил кинжал и метнул его в глотку одного из наблюдавших воинов. Он бросился бежать прежде, чем клинок впился в порченую плоть человека, и выхватил тяжёлый меч из его меховых ножен, когда воин Хаоса ещё тяжело оседал на землю. Обернувшись, он поднял его и отразил удар топора вожака. Ответным взмахом он вонзил зазубренное лезвие меча в древко топора, разрубив его пополам. Чемпион отшатнулся, и Тулларис ударил вновь, развивая успех. Увидев боковым зрением, движение он обернулся, перехватив удар воина с третьим глазом на лбу. С полным кровожадного удовольствия рёвом палач вонзил клинок в глотку человека, а затем вырвал его из бока шеи.
Воин пошатнулся, из его раны фонтаном забила кровь, а затем он молча рухнул лицом вниз в грязь. Тулларис отбросил меч и подхватил его алебарду. Он уклонился от взмаха меча другого воина и прыгнул, подняв оружие над головой.
— Во славу Кхаина! — закричал Герольд, обрушив алебарду на чемпиона Хаоса и разрубив его череп пополам. Когда вождь рухнул, то его броня съёжилась и сгнила. Первый драйх рухнул в грязь. Тулларис подхватил его и обернулся к шести оставшимся воинам Хаоса. Один из людей уже мчался к нему с булавами в обеих руках. За ним бежали другие, подняв оружие и щиты.
Да, это станет приятным развлечением.
Я вхожу в зал, через который войду в святилище Кхаина, находящееся в самом сердце моего дворца. Оно расположено в месте великой значимости — месте, где в Наггароте впервые пролилась кровь. Поэтому его и построили здесь, поэтому вокруг него и вырос Хар Ганеф, мой город, посвящённый убийству во всех его обличьях.
Я спотыкаюсь и протягиваю левую руку, чтобы остановить падение. Глупая ошибка. Я чувствую, как что-то ломается в запястье, и проклинаю свою глупость. Меня захлёстывают боль и адреналин, и я прижимаю руку к груди, баюкая её. Жалкое зрелище, но я не могу удержаться. Лишь тогда затуманенным взглядом я вижу нежданную преграду. Это одна из моих прислужниц. Её звали Лулианет, и она служила мне более трёх веков. Она видела мои самые славные и самые мрачные часы. Знала о моей ярости и о моих желаниях, часто делила со мной ложе. И теперь её нет, а на её лице застыла гримаса боли. Жуткой душераздирающей боли, которую я часто видела не бесчисленных лицах жертв моего неудовольствия. Я чувствую гнев — ярость на Лулианет за её слабость. Позволить себя убить… непростительно. Когда это закончится, я прикажу схватить её семью и пытать за её неудачу в служении мне.
Тени приближаются.
Воины пали после тяжёлого боя. Тулларис вышел из него почти невредимым, хотя после того, как воин с булавами прогнул нагрудник, броне потребуется внимание кузнеца. Палач шёл дальше, рассчитывая найти достойные жертвы, но вокруг были лишь пустые улицы и растущие тени. Приближалась ночь. Герольд вновь посмотрел на башню Хеллеброн. Где-то там она готовилась к ритуалу, возвращающему юность и могущество. Ему следовало бы быть с ней, как он был с ней каждый год бесчисленных веков, но Тулларис уже много недель сражался на улицах, с тех самых пор, как в город ворвалась Кровавая Орда.
Её гнев был величественным, но при этом странным образом жалким, когда немощь вынуждала Хеллеброн кашлять, давиться слюной и падать на колени, грозя возмездием всем богам губительного пантеона. Видя королеву ведьм такой, Тулларис всегда вспоминал, что он служит женщине, которую может прикончить одним щелчком пальцев, и власть в культе так близка, что можно протянуть руку и схватить её. Но он никогда так не поступал, не понимая до конца почему.
Заблудившись в своих мыслях, Герольд Кхаина едва заметил движение в тенях. Он обернулся, поднимая драйх в защитной позе, но там не было ничего. И вновь боковым зрением он увидел проблеск чего-то. Повернувшись вновь, Тулларис увидел, как во мраке потоки теней сплетаются в фигуру.
Сначала появились ноги — гибкие и мускулистые. Из них возникло стройное тело, от которого отделились длинные руки и голова, увенчанная гривой блестящих волос. Эта была женщина, прекрасная и явно жестокая. В руке она сжимала длинный посох, украшенный тремя зловещими клинками. Ленивый взмах другой руки — и орудие выпало из внезапно ослабевших пальцев палача. Ещё один жест — и Тулларис рухнул на колени перед идущей к нему женщиной.
Она была юной и умопомрачительно прекрасной. Её кожа была белой как янтарь, пронизанный венами оттенка ясного неба. Её желтовато-карие глаза встретились с взглядом Туллариса, и палача захлестнули воспоминания о ночах с Хеллеброн, но искривлённые так, что вместо неё он видел эту незнакомку. Когда он с трудом отвёл глаза, видения вновь исчезли, как развяенный ветром туман. Палач посмотрел вниз и увидел вытатуированную на его животе руну — острый символ, означающий Гронд. Теперь он знал, кем была эльфийка, как и кто её послал.
— Морати, — зарычал Тулларис.
— Нет, мой несущий ужас господин, — мурлыкнула она, — Я — не Морати, но ты ведь не это имел в виду, не так ли?
Голос кружащей вокруг Герольда колдуньи был игривым и весёлым. Всё ещё связанный повергнувшими его на колени чарами Тулларис не мог обернуться, и потому собрал в кулак свою волю и глубоко вдохнул, борясь с ними.
— Нет, но ты одна из её игрушек.
— А ты за словом в карман не лезешь, — соблазнительно улыбнулась колдунья. — Да, я принадлежу Морати, полагаю, так же как ты принадлежишь Хеллеброн.
— Я служу лишь Кхаину, как и моя королева, — спокойно ответил Тулларис. — Я служу ей лишь потому, что она — глава культа.
— Неужели? Как интересно. Возможно, что это только придаст моему предложению… убедительности.
— Твоя госпожа не может предложить мне ничего, что меня бы заинтересовало. Убирайся, ведьма, если не хочешь вкусить поцелуя Первого Драйха.
— О, как грозно, — усмехнулась она и подошла ближе, погладив его щёку свободной рукой, изучая, словно рабовладелец — живой товар. — Знаю, ты бы с радостью ощутил, как твой длинный клинок входит в мое тело, палач. Но тебе действительно стоит выслушать предложение. Леди Морати, королева Гронда и смертное воплощение святой Гекарти желает заключить союз с культом Кхаина.
Я заставляю себя подняться и не чувствовать боли, расходящейся по руке от сломанного запястья. Убийца Лулианет, кем или чем бы он ни был, ещё здесь. Я слышу дыхание и пытаюсь бежать, но моё жалкое тело вновь предаёт меня. От боли и тяжести я могу лишь ковылять, опираясь здоровой рукой на неестественно холодную стену. Нужно дойти до котла. Нужно стать сильной.
Я решаю пойти по самому прямому, пусть и опасному пути, поскольку он выведет меня из личных залов в главную галерею, ведущую через главные помещения дворца к открытому тронному залу. Туда же приходит великая дорога от самых внешних врат города. Те, кто хочет встретиться со мной, должны идти к сердцу Хар Ганефа. Значение этого очевидно, но не менее важно.
Я знаю, что эта часть дворца была местом схваток между моими воинами и захватчиками, но риск того стоит, да и меня уже и так кто-то преследует. Я чувствую это и гадаю, почему же они не нападают сейчас, пока я слаба и уязвима. Желая внушить мне страх? Остановить ослабевшее сердце ужасом? Как глупо. Вот уже семь тысячелетий я служу Кхаину, а шесть из них правила Хар Ганефом. Страх сгорел во мне. Я просто разъярена.
— Покажись и сразись со мной, — шепчу я. Даже если бы я смогла повысить голос, то не стала бы, пытаясь избежать погони. — Или ты боишься меня, меня, ставшую сморщенной старухой?
И я слышу ответ. Вокруг смеются тени.
— Гекарти? Какое безумное тщеславие нынче охватило королеву лжи?
Тулларис был поражён. Госпожа Магии была одной из величайших богинь эльфийского пантеона. То, что Морати посмела взять себе её имя, было проявлением невероятного высокомерия. Лишь сам Малекит прежде называл себя избранным воплощением бога, самого Кхаина. И это было ложью. Тулларис знал это, ведь так сказал ему сам бог.
— Она — Гекарти, — сказала колдунья. — Всё меняется, Тулларис. Боги вновь идут по земле. Кхаин и Азуриан вновь сразятся, и весь мир содрогнётся. Но мифический цикл может и не повторится. Послушай, Тулларис, Кхаин может одолеть феникса. Если у него будет правильное вместилище, достаточно сильное. Вместилище, имеющее связь с Ним…
Тулларис задумался над её словами. Конечно, их подтекст тревожил, но открывающиеся возможности были воистину соблазнительными.
— И что же ты предлагаешь, ведьма?
— Моя госпожа хочет, чтобы ты занял место Хеллеброн во главе культа, — колдунья отвернулась. — Ты будешь помазан как Кхаин и объединишься с Гекарти. Убийство и магия будут вместе править Наггаротом.
— Малекиту это может не понравиться.
— С ним разберутся, — колдунья презрительно взмахнула рукой. — Планы уже приведены в исполнение. Владыка Хаг Граефа уже планирует смерть Малекита.
— Тёмный Клинок? — фыркнул Тулларис. — Его ждёт смерть.
— Не стоит недооценивать Малуса Тёмного Клинка. В нём скрыто многое, недоступное простому взору.
— В любом случае, твоё предложение интересно. От меня требуется только убить Хеллеброн?
— Нет. Об этом тоже уже позаботились. Нам нужно лишь, чтобы ты занял её место.
— Тогда я услышал всё, что хотел, — сказал Тулларис, вставая, и схватил колдунью за горло.
Я ковыляю изо всех сил, и, наконец, добираюсь до главной галереи. К моему изумлению, она пуста, хотя хаосопоклонники вот уже много недель атаковали её, пытаясь прорваться к храму Кхаина, чтобы по воле своего кровожадного божества осквернить священное место и посадить одного из своих чемпионов на мой трон.
Широкий проход завален телами эльфов, людей и зверолюдей. Я тащу через них своё больное тело. До сих пор я держалась в тенях, но не могу пересечь улицу и не выйти на свет лун — одна из них большая и бледная, а другая — маленькая и освещающая всё зелёным сиянием.
Вот я уже вижу святилище — великое здание из багрового мрамора. В своей спешке и желании добраться до него я забываю, где иду, и падаю, споткнувшись. На этот раз мне хватает ума не выставлять руки, и я падаю на гниющий труп одной из моих ведьм. Очередная слабачка, павшая от рук людей или грязных полукровок. Во все стороны летят мухи, а черви уползают прочь.
И прямо передо мной из теней возникает фигура. Женщина, юная и одетая в цвета Гронда.
— Ну конечно, — хриплю я, заставляя себя подняться на колени. — Одна из шавок Морати. Значит, она пользуется случаем покончить с нашей враждой.
Хороший план. Жаль, что я о нём не подумала первой.
Колдунья склоняется передо мной и снимает с пояса короткий нож. На нём выгравированы руны, танцующие вдоль клинка. Она смотрит мне в глаза.
— Всё меняется, и Морати нужно избавиться от тебя. Твоя злоба больше не греет ей душу. Она поручила мне доставить сообщение прежде, чем этот нож погрузится в твоё сердце, королева ведьм.
— Прошу, просто убей меня и избавь от её безмозглого лепета…
Разъярённая колдунья бьёт меня и сбивает с ног. Я протягиваю руку, чтобы подтянуться, и чувствую что-то холодное. Что-то металлическое. Кхаин вновь избавил меня.
— Грядут великие перемены, — продолжает стрекотать колдунья. — Их видела моя госпожа. Восходит тьма, а боги идут. Кхаин воплотится, но с ним будет Морати, а не Хеллеброн, — она сжимает ритуальный кинжал обеими руками и бьёт.
Я перекатываюсь, хотя от этого всё тело и пронзает боль, и бью вверх длинным кинжалом, когда-то принадлежавшим моей ведьме. Наградой мне становится вопль боли. Она бьёт вновь и рассекает мне ногу, оставив длинную и глубокую рану. Я пронзаю убийцу, и кровь брызжет мне на лицо; проглотив её, я чувствую заключённую внутри силу. Я бросаюсь вперёд, боль уходит и опускается кровавый туман, придающей сил. На мгновение вспоминаются бредовые слухи, что Кхаин и тот Кровавый Бог, которому поклоняются северяне, являются одним существом. Я отбрасывают эти недостойные мысли. Мы не воющие дикари, жаждущие крови и черепов… Хотя по мне этого сейчас не скажешь.
Когда жажда крови отступает, я стою на изувеченных останках колдуньи.
Я жалею, что у меня нет времени посвятить её смерть Кхаину.
Затем силы покидают меня, и я падаю. Кровь течёт из ноги, быстро немеющей вокруг раны — похоже, нож был отравлен. Я тащу себя одной рукой навстречу преображению.
Колдунья Морати замахнулась свободной рукой, но Тулларис сломал ей запястье. Она взвизгнула от боли, когда он ещё крепче сжал шею.
— Вы послали убийц? — зарычал палач.
Она судорожно кивнула. Тулларис ослабил хватку.
— Нас трое, — прохрипела она. — Дракириты Морати. Я была послана к тебе. Мои сёстры уже должны быть с кар…
Звучный треск оборвал слова колдуньи. Тулларис сломал ей шею и бросил тело на землю. Тени вокруг отступили. Ночь рассёк вой, за котором последовал другой. Оба доносились со стороны дворца Хеллеброн.
— Дракириты, — прошептал палач. — Ну и позёрство.
Да, назвать убийц именем богини возмездия было вполне в духе Морати, одновременно абсурдном и грандиозном. Однако они представляли совершенно реальную угрозу. Прямо сейчас ещё две выслуживали Хеллеброн во тьме её полузаброшенного дворца, и лишь Тулларис знал об этом.
Убийство посланницы не означает отказа от предложения Морати. Достаточно позволить сёстрам ведьмы ударить, и он встанет на путь, который сделает его одним из самых могущественных эльфов в Наггароте. Тулларис вновь посмотрел на пронзающую небо башню и попросил Кхаина наставить его.
Наконец я добираюсь до святилища моего господина. Обычно я бы насладилась архитектурой здания, прославляющего Кхаина, его великими статуями и фресками, изображающими его деяния времён Войны Богов. Но сейчас я слаба. Я умираю. Я оглядываюсь назад и вижу след крови, тянущийся от самого изувеченного трупа убийцы. Столько крови. Моё бедро и руку сводит от боли, и я едва чувствую ноги. Ещё один тяжёлый рывок приводит меня к котлу.
Я перекатываюсь на спину и смотрю на него и на далёкий сводчатый потолок, украшенный изображениями палачей Туллариса и моих ведьм. Мой взор притягивает статуя Кхаина, смотрящего на котёл крови. В одной могучей руке мой господин сжимает кинжал, а в другой — сердце. А ведь возможно, что сейчас он сжимает моё сердце, готовясь пронзить его. Моя смерть почти предрешена. Примет ли он меня к себе? Или слабость, из-за которой меня убила обычная колдунья, сделает меня навеки проклятой?
Я пытаюсь подтянуть себя по ступеням к котлу. Я не могу. Я пытаюсь. Я умру пытаясь. Я не сдамся. Я горько смеюсь.
— Семь тысяч лет, семь тысяч лет на верной службе, и вот чем они закончатся? Я умру, истекая кровью, в считанных шагах от спасения в твоём святилище?
Я закрываю глаза. Когда я открываю их вновь, то вокруг лишь тьма. Я заснула? Нет, если бы я потеряла сознание с такой потерей крови, то не очнулась бы. Тогда что?
Тени движутся, и я понимаю. Они сгущаются, скручиваются в тело эльфийки. Ещё одна убийца. Ну конечно, Морати бы не послала только одну. Она выглядит почти как прошлая, они так похожи, что я бы подумала, что первая ожила, если бы не оставила её изувеченное тело в сотне метров.
— Я безоружна, — хриплю я. — Безнадёжна. Я в твоих руках. И я не жду пощады.
— Проявила ли бы ты её, если бы я оказалась на твоём месте? — её голос мягок.
— Нет, — признаюсь я. — Ты бы была уже мертва или бы страдала.
— Ну, тогда радуйся, что я не ты, Хеллеброн. Я не собираюсь тебя убивать, мне нужно сообщить тебе кое-что. Ты должна жить. Ты должна сорвать планы Морати. Она безумна, и она…
Её обрывают в прямом и переносном смысле, поскольку её голова слетает с плеч и укатывается куда-то во тьму. Её тело стоит, а затем падает, открывая палача с драйхом в руках. Но это не обычный драйх, и не обычный палач.
— Тулларис, — слабо шепчу я. — Котёл…
Он не говорит ничего. Он не двигается. Он смотрит на меня, не опуская первый меч. Медленно Тулларис снимает свой череполикий шлем, и в глазах его смертельный блеск. Я видела его много раз, но этот взгляд никогда не был направлен на меня.
И тогда впервые за долгое время я чувствую страх. И тогда впервые за всю жизнь я признаю, что нуждаюсь в Тулларисе Несущем Ужас. Что я люблю его. Это моя величайшая слабость. Любить кого-то, нуждаться в ком-то значит сделать себя уязвимым к нему. И теперь я уязвимее, чем когда-либо.
Долгое мгновение мы смотрим друг на друга, и я понимаю, что умру от рук своего чемпиона. Своего… любимого. Затем это мгновение заканчивается. Он бросает оружие и опускается на колени. Он поднимает меня, и я утопаю в его руках, позволяя себе потерять сознание. Последним, что я чувствую, становится погружение тела в кровь великого котла Кхаина.
Тулларис смотрел, как Хеллеброн выходит из котла крови. Её гладкая и бледная как алебастр плоть была столь же совершенной, как и в тот день, когда Тулларис впервые увидел её, когда Кхаин впервые заговорил с ним, и во имя его он впервые пролил кровь. После вдохновлённых божеством убийств она провозгласила его своим чемпионом, а затем взяла в свою постель. Это зрелище захватывало дух эльфа так же, как и в ту ночь тысячелетия назад.
Конечно, Тулларис обожал её так же сильно, как и боялся — даже когда Хеллеброн выглядела, словно Мораи-Хег. Но сейчас, после обновления, госпожа выглядела как богиня. Пусть Морати сколько угодно провозглашает себя Гекарти. Для Туллариса Хеллеброн была воплощённой Атарти, госпожой желаний.
Она спускалась к нему по ступеням медленно и грациозно, а багровые капли падали с неё на отполированные камни и стекали в желобки так же, как это было каждую такую ночь за шесть тысячелетий…
Но Тулларис чувствовал, что больше не увидит такого вновь.
Хеллеброн остановилась перед ним на расстоянии вытянутой руки, глядя на него глазами, в которых смешались торжество и желание.
— Мой чемпион, — выдохнула она. — Нам предстоит разделить вместе вновь столько удовольствий.
— Да, моя госпожа, — ответил он, вдыхая запах её тела, смешавшийся с железным привкусом крови. — И первым из них будет убивать вместе с тобой, и смотреть, как ты слизываешь кровь с Первого Драйха.
Она рассмеялась, отчего по спине палача прошла дрожь.
— Ну конечно, любовь моя. Всё это и многое другое. Но сначала, — быстрее, чем мог уследить даже Тулларис, она протянула руку к его поясу и выхватила кинжал. В следующее мгновение он оказался прижат к его шее. — Что они тебе предложили, Тулларис? Что они предложили тебе за моё убийство?
— Моя госпожа?
Она надавила на ножи, и палач ощутил, как он пронзает кожу. По лезвию потекла кровь.
— Мы всегда были с тобой честными, Тулларис. При всех наших изъянах мы всегда были честными. Не изменяй этому.
— Они предложили мне культ, моя королева. И место при дворе Морати, правление Наггаротом.
Свирепо усмехнувшись, Хеллеброн поднесла кинжал ко рту и осторожно слизнула жидкость.
— И всё же я жива. Я была в твоих руках, и ты пощадил меня.
— Да.
— Почему?
Она посмотрела в его глаза и увидела в них самую страшную вещь в своей долгой жизни. Смятение.
— Я поступил так, как мне велела совесть, моя королева.
— Твоя… совесть? — она произнесла слово так, будто впервые услышала его. — Тулларис, ты меня поражаешь. Вот уже шесть тысячелетий ты верно служил мне, а я даже не догадывалась, что в тебе есть такая слабость.
— Слабость?
— Ты пощадил меня, хотя мог получить славу и влияние, о котором простые друкайи не могут даже мечтать. Это слабость. Это мерзко.
Она отвернулась.
— Моя госпожа…
— Она пыталась мне о чём-то рассказать, — Хеллеброн склонилась к отрубленной голове третей убийцы. — И я хочу знать что, — она подняла голову и неторопливо подошла к котлу, где опустила её в пузырящуюся кровь. Прошептав несколько заклинаний, она её вытащила.
И голова завопила.
Держа её за волосы, Хеллеброн отвесила голове крепкую пощёчину. Та закрутилась, на землю полетели зубы. Голова затихла, а глаза уставились на королеву ведьм.
— Что… что происходит? — простонала она. — Боль. Столько боли!
— И эта боль лишь малая часть того, что я могу заставить тебя ощутить, — сказала Хеллеброн. — Я могу вырвать твой дух из когтей Эрет Киал и принести тебе такие муки, которые ты даже не можешь представить. Расскажи мне, что же происходит, и возможно я тебя пощажу.
— Я… я предала Морати, — голова запнулась. — Я пришла предупредить тебя. Она видела грядущее и роль, которую ты сыграешь. Она хотела убить тебя прежде, чем ты сорвёшь её планы. Но если её планы не сорвать, то мы все обречены.
— Говори яснее, ничтожество, — зарычала королева ведьм.
— Приближается Рана Дандра. Надвигается погибель, и боги вновь идут по земле.
— Убитая мной на улице говорила то же самое, — заметил Тулларис.
— Несущий Ужас! — голова попыталась повернуться, взглянуть на него. Хеллеброн склонила её в ту сторону. Плоть на глазах слезала с черепа, касавшегося старым и потрескавшимся. — Ты тоже сыграешь роль, Герольд Кхаина. Ты приведёшь его в этот мир, хотя так и не увидишь его прихода. — Она помедлила. — Когда Клинок Тьмы будет разбит таящимся внутри него, ты падёшь перед желающим стать королём выскочкой, а Владыка Убийства воспрянет вновь.
— Я умру, служа Кхаину?
— Это неважно, — перебила его Хеллеброн. — Что ещё, колдунья?
— Король-Чародей сгорит и перестанет быть, а с ним не станет и друкайи. А ты, королева ведьм, больше не будешь Невестой Кхаина. Ты станешь наложницей Кхорна, — голова расхохоталась, и от этого движения последние клочья плоти оторвались и слезли с костей. Череп ещё щёлкнул челюстями, а затем завопившая от ярости Хеллеброн бросила его в котёл, где он и раскололся. Она повернулась к Тулларису.
— Глупости, — процедила она. — Безумная выдумка Морати.
Тулларис не ответил. Он помнил дракриту, убитую им на улице. В её глазах сверкал огонь фанатизма, пыл истинно верующей. Последние слова черепа кружили в его мыслях. Может ли Хеллеброн продаться Губительным Силам? Может ли её жажда убийства быть направленной на более мрачные цели? Он пытался отбросить эти мысли.
— "Рана Дандра", — сплюнула Хеллеброн. — Древняя легенда и ничего более. Пойдём, Тулларис, я засиделась здесь. Пора показать варварам истинное величие бога убийства.
Она повернулась к нему, и в её глазах мелькнуло то же пламя веры. Оно было знакомым и приятным, наполняющим Туллариса мощной смесью эмоций. Но под ним таилось нечто ещё. Нечто, чего он никогда не видел прежде. Казалось, что это было презрение, и оттого палачу лишь сильнее хотелось проявить себя, показать ей, что он не слаб. Он крепко сжал рукоять Первого Драйха и описал им восьмёрку.
— Да, моя королева, — зарычал Тулларис. — Давайте найдём вам одежду и оружие, а затем вернём наш город.
Сара Коуквелл Осада Наггаронда
Сезон крови, 223 год Эпохи Возмездия
Орда извивалась по дороге к Наггаронду, багрово-чёрная змея погибели, приносящая ужас, разрушение и хаос везде, где проходила. Со своего наблюдательного пункта на вершине скалы, куда он забрался на лошади, Круат отлично видел, что происходит под ним. За двигавшейся армией оставался след осквернения самого высокого порядка, ибо даже в столь мрачном месте, как Холодная земля, разрушенных зданий, изломанных тел и крови было достаточно, чтобы жаждущие варвары пресытились ею до конца своих дней.
Тем не менее, они продолжали свой путь, и их цель и намерения были достаточно прозрачны. Но они были не единственными, кто стремился к средоточию власти друкаев. Одиночка по имени Круат мчался впереди армии мародёров, чтобы доставить предупреждение о том, что грядёт…самое малое, что он мог сделать. Он пришпорил лошадь ещё сильнее, полный решимости и отчаяния.
Его лошадь была прекрасным животным, одним из ярких примеров тёмных коней потерянного Нагарита, и он мог чувствовать, как мощные мышцы взыграли под её шкурой, когда помчался на юг. Круат безостановочно ехал в течение нескольких дней. Усталость росла, и он понятия не имел, сколько ещё времени он и лошадь смогли бы выдержать в таком темпе. Тем не менее, необходимость попасть домой и принести весть о надвигающейся буре, заставляла его поддерживать темп, и лошадь служила ему превосходно.
Возможно, животное и было великолепным, угрюмо подумал воин, но даже у него были пределы, и постепенно скорость лошади падала. Сгустки пены появились в уголках рта, и тяжёлое дыхание паром поднималось в морозный воздух. Они проехали весь этот тяжёлый путь, делая краткие и только абсолютно необходимые остановки, чтобы напоить лошадь и дать ей немного корма. С каждой остановкой тревога воина увеличивалась. Были вещи, бежавшие и летевшие впереди армии Хаоса, которые бы не просто убили его, если бы смогли догнать, о, нет, они бы начали свой пир его плотью ещё до того, как он бы испустил последнее дыхание. Он должен был продолжить свой путь на лошади.
Похлопав лошадь по шее, на что та фыркнула, Круат посмотрел на юг, в сторону Наггаронда. Куда ни кинь взгляд, простирались бесконечные просторы холодной тундры, изредка нарушаемые разбитыми лонжеронами из чёрного камня и столь же чёрными реками и ручьями. Стоя на страже холодных пустошей, Железные горы разрезали облака, словно адские когти. Ещё некоторое время назад, Круат был бы рад вернуться в город своего рождения. При всех своих лабиринтах угроз и запутанных узлах политических интриг, город был бесконечно предпочтительнее долгих зимних ночей дежурства на дозорных вышках, что было долгом каждого воина. Как и бесчисленное множество других, что переполняли её черные вены, тёмный эльф гордился жемчужиной Наггарота. Теперь, однако, всё удовольствие от возвращения было омрачено знанием о том, что идёт по его следам.
Спустя два часа Наггаронд предстал перед ним: тёмный град неумолимых стен и башен, словно парящих перед его взором. Дворцы и шпили выделялись на горизонте, словно иглы зубастой улыбки, и надо всем этим нависала циклопическая громада, угрожающая, олицетворяющая собой неизбежность и угнетение — чёрная башня Короля-Чародея. В изнеможении ему казалось, что северные ворота ещё так мучительно далеко, хотя до них могло быть всего лишь несколько миль. Решимость Круата продолжала вести его вперёд, даже когда конь споткнулся.
Последние несколько миль пути он провёл, словно в тумане, не думая ни о чём, кроме своего долга. Он был уже на расстоянии крика от ворот, когда ноги лошади, наконец, подогнулись, и она упала, сбросив Круата на землю. Воин ударился о холодную землю своей родины и на мгновение замер, ошеломлённый. Спустя мгновение воспоминание о неотложности сообщения привели его в чувство, и он вскочил на ноги, оставив бьющуюся в агонии лошадь. Он побежал. У ворот раздался крик воинов и несколько арбалетов нацелились на него. Фаланга копьеносцев перегородила дорогу и, в следующую секунду, Круат наткнулся на грозную линию щитов и упал на колени.
Он поднял голову и сделал глубокий вдох, пытаясь отдышаться. Постоянно горящие жертвенные огни наполняли воздух своим едким запахом. Это одновременно и бодрило и тревожило, но близкое знакомство с этим и страсть, что таилась внутри, вновь зажгли решимость в крови Круата, и он поднял голову. Его обуяла гордость, и гордость же выпрямила его позвоночник. Он поднялся на ноги.
— Башня Волрот, — сказал он, его голос был ясным и твёрдым, не выдавая никаких признаков драматического рейда, что привёл его сюда. — Пала.
— Силы Хаоса: варвары, тролли, зверолюды и другие извращённые существа, названия которым я даже не могу вообразить, нанесли по башне жестокий и быстрый удар. — Круат провёл пальцами по своим тёмным длинным волосам, когда докладывал, что стало с башней Волрот. Непоколебимый опорный пункт, выстроенный в незапамятные времена, башня являла собой расползшееся здание, гигантское сооружение, в котором располагались сотни воинов, когда она была полностью укомплектована. Она гордо стояла в течение десятилетий, будучи стойким оплотом против вражеских сил на севере страны. Но сейчас…
— Мы были ошеломлены, мой господин. Гарнизон был вырезан в течение нескольких часов. Орда накатилась…потом снова…потом ещё, в количествах, не поддающихся исчислению. — Круат замер, твёрдым взглядом смотря прямо перед собой, пока Коуран Темнорукий, капитан Чёрной Стражи, медленно обходил его вокруг, изучая.
— Продолжай, — сказал он, и это было первой реакцией с того момента, как Круат начал свой доклад.
— Мы упорно боролись, и мы продемонстрировали мастерство, достаточное, чтобы скомпенсировать бешеную ярость мерзких врагов. Но они во много раз превосходили нас количеством. Они атаковали нас со всех сторон и продолжали прибывать. — Круат покачал головой, больше от разочарования, чем от стыда. — Их было слишком много, а нас слишком мало. Когда ворота пали, то началась резня. Немногие из нас смогли упорядоченно отступить с наружной стены, но к тому времени было уже слишком поздно.
Хождения капитана прекратились, и он остановился перед Круатом, снова уставившись на воина.
— Ты покинул свой пост, — это было утверждение, а не вопрос, и Круат застыл от обвинения.
— Нет, мой господин. Четверо из нас были отправлены в Наггаронд, чтобы сообщить о случившемся.
— Четверо?
— Остальные, должно быть, пали в пути.
Капитан молчал в течение достаточно долгого времени, видимо взвешивая ценность слов Круата, или же, возможно, пытаясь определить в уме, были остальные посланники вырезаны врагами или же самим Круатом, а затем возобновил свои кружения.
— Продолжай. Расскажи мне об этой орде.
Круат глубоко вздохнул и рассказал всё, что он видел.
Кровь. Так много крови. Круат был свидетелем кровавых битв множество раз. Он видел обряды Кхаина, которые были достаточно жестокими и кровавыми, чтобы удовлетворить владыку убийства. Но бездумное насилие, продемонстрированное силами, напавшими на башню Волрот, было чем-то иным. То, что они принесли с собой, было резнёй ради резни, насилие в своём крайнем проявлении, окончательная жестокость. В их методе ведения боя не было тактики или искусства. Не было ни грации, ни чистоты. Но определённо была энергия и решимость. Воины Хаоса просто разорвали ряды тёмных эльфов, доведённые до безумия ужасными актами кровопролития и собственной ненасытной жаждой крови.
Его собственный капитан был растёрзан, с его всё ещё живого тела пара варваров оторвала конечности, и тут же столкнулись из-за трофея и начали бой между собой ради права на завершающий удар. Когда вопли умирающего капитана стихли и он, наконец, умер, они обратились друг на друга. Драка закончилась мгновение спустя, когда улыбка ещё одного варварского топора прорезалась сквозь царящее безумие и в кровавом фонтане взрезала глотку одного из бойцов. Как только голова отделилась от тела, то варвар схватил свой приз и поднял к небесам, вопя хвалу Кровавому Богу.
Такое ликование было на лицах нападавших. Круат знал святой экстаз ритуала. Там был один момент, когда он настолько погрузился в жажду убийства, что даже думал, что уже потерял себя в объятиях Кхаина. Но тут было что-то не имеющее причины, что-то иное. Это не было жертвенностью или умиротворением. Эта резня и кровопролитие, словно подпитывали и подпитывали новую жажду, которую ни один смертный даже не мог и мечтать удовлетворить. Даже после того, как врагов бы не осталось вовсе.
Они убивали, и убивали, и опять убивали. Когда они не могли достать врага, то крушили дерево и камень, разрушая и сжигая мир одним своим прикосновением. Когда больше не оставалось ничего, что можно бы было уничтожить, то они уничтожали друг друга, они омывались в загрязнённой крови своих бывших союзников и, содрав с них кожу, делали из неё стяги. Это было тем, что не давало им покинуть север, тем, что сдерживало рост их численности. Существовало очень немного армий, направляемых такой яростью. И слишком мало людей, что могли бы управлять такой грубой силой.
Но она была одной из таких. Она. Позолоченное видение на кожистых крыльях, скользящее во главе орды. Великое и ужасное существо, чья плоть была создана из ночных кошмаров, она прорвалась через замёрзший утренний туман, стройная, покрытая красным фигура, воспарившая над ледяными наносами и столбами дыма. Она была, как тёмный, карающий ангел.
Он знал, кто она такая. Он слышал легенды.
— Скажи же, как её зовут, мальчик, — голос капитана был столь тихим и спокойным, что Круат заморгал и выпал из воспоминаний. — Посмотри в лицо правде и дай нам имя нашего противника.
Круат знал, что капитан уже понял, кто возглавлял армию Хаоса, но, тем не менее, кивнул.
— Да, мой господин, — и сделав долгий, успокаивающий вдох, продолжил. — Это была Королева Крови.
Королева Крови было всего лишь одним из имён, принадлежавшим пресловутой демонической принцессе северных земель, легенды о которой рассказывали по ночам детишкам, чтобы заставить их слушаться. Королева Крови. Пронзающая Королева. Супруга. Валькия Кровавая. Имя, в равной степени посылавшее вниз по позвоночнику чувство ужаса и тоску по кровавой битве.
Капитан склонил голову и кивнул.
— Продолжай, — сказал он, как будто открытие Круата вообще не вызвало у него никакого удивления.
Круат знал, что момент появления Валькии Кровавой до самой смерти будет сидеть у него в памяти. Она подняла красивое, жестокое лицо к небу, крича гортанный боевой клич на языке, что был выше его понимания. Демонические крылья несли её по воздуху, все глаза на поле битвы поднялись к небу и воззрились на неё, на её ужасающий, нечеловеческий облик. Круат не мог оторвать от неё взгляд. Само её великолепие было подавляющим, и тёмный эльф делал всё, что мог, чтобы не пасть на колени. Но одно он знал наверняка.
Я нахожусь в присутствии божественного.
Несмотря на ужас от её богохульного облика, не вызывало никаких сомнений ощущение силы, исходящее от Валькии. Её копьё сносило головы с плеч и с лёгкостью пробивало броню, нанося идеально выверенные смертельные удары любому, кому не повезло оказаться у неё на пути. Круат чувствовал поклонение, направленное на эту вселяющую ужас демонессу, чувствовал, как оно исходит от тех, кто убивал его народ. Именно она привела эту неодолимую волну. Именно она возглавляла их в походе на юг, что привёл этот поток, в конечном счёте, в царство Короля-Чародея. Круат и ещё три воина были посланы с чрезвычайной поспешностью в Наггаронд, чтобы доставить предупреждение. Если они не справятся, то неестественная и нечестивая армия Валькиии Кровавой с сокрушительной силой обрушится на порог города. Она поглотит огромную крепость и не оставит ничего кроме крови и пепла на своём пути.
Из четырёх посланников, отправленных из башни, выжил только Круат.
Наггаронд не падёт.
Он верил в это. Он верил в это, когда мчался на лошади через весь путь от башни, и он не сомневался в этом сейчас. Усталость Круата была огромной, но отчаяние придало ему сил, и он вскочил на ноги уже спустя мгновение после драматического прибытия.
Когда он доставил своё известие, то оно было тут же передано капитану стражи, который немедленно вызвал Круата, чтобы услышать новости из первых уст. И теперь, он был здесь. Его неистовая гонка наперегонки с врагом дала им немного времени, чтобы подготовиться к вторжению, и это было преимуществом, которого был лишён Волрот.
Круат получил новый меч и высокий щит и вместе с сотнями других воинов вышел на стены. Они заняли свои места, готовясь к битве, что приближалась с каждой минутой. Всё их внимание было сосредоточено на обороне города, и когда, несмотря на относительно ранний час, неестественно померк свет небес, они стали свидетелями прибытия орды Хаоса. Её прибытие было провозглашено тьмой, что шла впереди и сеяла ужас на своём пути. Жители города были спокойны. Пусть враг явится. Они справятся со всем, что могут использовать нечестивые орды для атаки.
Усеянные шипами, железные опускные решётки закрыли врата, и кольцо очаровывающего голубого огня окружило стены, его неестественный свет отражался от их обсидиановой поверхности. Стреломёты скрипели, когда защитники натягивали их тетивы на узких башнях, а бруствер ощетинился копьями, алебардами и зубчатыми клинками. Наггаронд был чёрным драгоценным камнем в короне из железа, выкованного кровью, памятник жестокости и тёмному, ядовитому сердцу безжалостной нации.
Однако то, что с неудержимо приближалось с севера с целью уничтожения этого блистательного сокровища, было безумием — непревзойдённым и беспримесным безумием, что охотно разорвало бы всё до самого конца, и, прыгая в руинах, высмеивало бы оставшееся ради развлечения Тёмных Богов. Круат знал свою историю, и то, что орды Хаоса редко рисковали так далеко углубляться на юг. Это породило определённую самоуверенность в тёмных эльфах — самоуверенность, что могла привести их к гибели. Слишком долго они верили, что нет ничего, что могло бы выступить против них, ничего, что могло бы угрожать их городу.
Теперь же пришла она.
Рука Круата опиралась на рукоять меча. Его глаза блуждали по линии воинов. Каждое лицо было обращено к наступавшей армаде врага. Командир этого участка стены ещё не произнёс ни слова и не отдал ни одного приказа, но Круат узнал Коурана Темнорукого в доспехах и плаще личной охраны Короля-Чародея — Чёрной Стражи. Темнорукий был вооружён огромной алебардой. На её шипастом обухе можно было прочесть руны, означавшие «Багровая смерть» — имя, заработанное благодаря её репутации. В усталое тело Круата словно вдохнули новую жизнь. С таким лидером они добьются победы. Он был уверен.
Красный плащ командира развевался на лёгком западном ветру. В отличие от остальных, на его тонкой ткани не было вышито орнаментов и деталей. Он был ясный и прямой, такой же, как и сам Темнорукий.
Круат мало знал о Темноруком, но то, что знал — успокаивало его. Менее склонный к политическим интригам, чем остальные представители городской знати, он был целиком сосредоточен на безопасности города и вещах, что обеспечивали её. Сейчас, зная, что надвигается на них, Круат сможет оценить это.
Коуран Темнорукий, капитан Чёрной стражи, может быть, и был низкого происхождения, но зато, как воину, ему не было равных, и служить под его начальством было тем, что каждый воин Наггаронда одновременно жаждал и боялся. Нынче, подумал Круат с горечью, возможно, ему предоставится первый и последний раз произвести впечатление на капитана. Мысль волновала его и вызывала гнев в равной степени. Он приветствовал эти чувства. Им не следует недооценивать Валькию и её войска. Здесь не будет никакого спасения, так же как не было и в Волроте. Здесь и сейчас оставалось лишь одно — победа или смерть. Отступление было не тем путём, по которому они могли бы пойти.
Капитан Темнорукий повернулся на своём наблюдательном посту и позволил своему взгляду окинуть ряды воинов. Круат наблюдал за каждым сосредоточенным движением своего командира. На протяжении более тысячи лет Темнорукий воевал и сражался, защищал и охранял. Он был живой легендой.
Когда он заговорил, то Круат отметил, что его тон отличался от обычного высокомерия остальных командиров, под началом которых служил. Он не поднял голос и не взревел в высокомерии. Круат смотрел на печально известного воителя с чем-то близким к очарованию. Он заставляет нас напрягаться, чтобы услышать его, отметил он. Как будто слова не для нас, а для какой-то высшей силы. Он не требует. Он ждёт простого повиновения.
— Эти стены стоят с тех пор, как мы объявили эту землю своею, и вы удержите их. Именем Короля-Чародея вы удержите их. Посмотрите за стены, друзья мои. Враг придёт, — сказал Темнорукий. Он говорил с красноречивой лёгкостью, тщательно выбирая слова. — Враг, который осмеливается навлечь на себя гнев друкаев. Враг, который думает, что не знает страха. Но сделайте себе пометку, каждый из вас, запомните мои слова: они будут остановлены здесь и сейчас. Они найдут свою смерть под этими стенами все до единого, прежде чем увидят Наггаронд изнутри. И если ваша смерть будет необходима для победы, то я ожидаю, что вы не будете колебаться.
Слова Темнорукого всколыхнули чувства верности и решительности в душе Круата, и он переполнился гордостью. Смерть в защиту Наггаронда. Это не было большим, чем ожидалось от любого из них, и, кроме того, капитану удалось напомнить им, не произнося эти слова вслух, что любые признаки трусости приведут к мгновенному возмездию, несомненно, от лезвия зубчатого кинжала, который он носил на своём поясе.
Небо над головой потемнело и замерцало от неестественного света. Алые ветвистые молнии рассекали небеса, и горячий ветер, пахнущий железом и кровью, обрушивался на стены. Редкие крупные чёрные капли дождя барабанили по парапету, и Круат покрепче стиснул рукоять меча, в ожидании. Орда прибыла. Само её присутствие отравляло мир, и демоны, рыщущие в рядах орды, подпитывались от тёмной силы самой армии.
Круат почувствовал, как быстрее забила кровь от простых, но мощных слов, выбранных капитаном. Ликующий крик поднялся и вырвался из груди лишь затем, чтобы затеряться в криках его боевых товарищей тёмных эльфов. Когда крики стихли, Темнорукий продолжил.
— Животные севера не мыслят. Они не имеют схемы или плана, — во время речи Темнорукий расхаживал по стене, гибкий в своей изящной броне. — Они набросятся на нас с бессмысленной жестокостью и разобьются в кровь о наши стены. Не ждите здесь никакой славы. Её не будет. Я жду, что вы забьёте их, как паразитов, коими они и являются, — он остановил своё хождение и вновь окинул взглядом своих воинов. Взгляд кратко остановился на Круате, и тот склонил голову в знак признательности за то, что командир узнал его. — Не больше, но и не меньше. Если вы всё ещё будете дышать после того, как мы вычистим землю от этой заразы, то можете считать это вашей главной наградой.
После паузы, длившейся один стук сердца, и капитан закончил свою речь тремя словами, ставшими спичкой, запалившей фитиль.
— За Короля-Чародея.
Слова начались как гул, потом превратились в скандирование, а затем выросли до крещендо кричащей решимости. Круат взревел слова во всю силу лёгких, безоговорочно веря в них. Затем, так же внезапно, как и поднялся крик, словно гром сотряс небеса, и грохот барабанов эхом принесло из равнин, и на стенах воцарилась тишина.
В этот, не имеющий времени момент, в затишье перед бурей, Круат испытывал чувство полной и безоговорочной ясности. Все звуки и движения замерли. Как будто время застыло в единственной, совершенной секунде. Глаза воина на мгновение закрылись, и он позволил себе роскошь насладиться пьянящей чистотой этого момента. Тишина была неестественна. В этот миг, Круат осознал с абсолютной ясностью.
Я скорее умру, чем позволю этому городу пасть.
Орда была огромной — сплошная линия, завывающая в безумии, простиравшаяся всюду, куда падал взгляд. Банды одетых в меха варваров соседствовали со стадами рогатых зверолюдей и монстроголовыми псами. Полки чёрно-красных бронированных воинов Хаоса шли рядом с пускающими слюни из отвисших челюстей троллями и краснокожими ограми. Бесформенные создания из плоти, кости и железа ползли и скользили сквозь толпу, и чудовищные собаки бежали впереди, щёлкая челюстями и воя в надвигающийся шторм.
Среди орды, возвышаясь над нею, шествовали пёстрые гиганты, их долговязые, пузатые тела были обёрнуты тряпьём и закованы в доспехи из железных пластин. Они ощетинились колючками, клинками и шипами, в их руках были дубины и молоты размером с телегу. Гиганты были редки в Наггароте, и столь большое их количество ошеломляло. Огромные мохнатые мамонты тащили позади себя извитые башни, их тупые черепа защищали листы шипастой брони. Толпы воинов в масках заполонили паланкины на их спинах, молотя в кожаные барабаны и вопя непонятные славословия своим безумным богам. Один из мамонтов был увенчан огромной иконой из железа и скрученной меди, изображавшей стилизованный череп. Под этой мерзкой сигилой неуклюжий, грубый зверь убивал людей и эльфов, его колоссальный топор рубил головы, а мускулистые лапы вырывали сердца. Все они были брошены в живой, багровый огонь, который плясал под восьмиконечной звездой, в то время, как в небе выделывали акробатические номера ужасающие гарпии, парящие в восходящих потоках жаркого, штормового ветра.
Орда не сбавила шаг, не остановилась, чтобы разбить лагерь, она бросилась вперёд, на стены, такова была снедающая её ярость. Круат наблюдал, как открытая площадка между городом и врагом исчезла, а затем тысячи стрелков тёмных эльфов в унисон выпустили свои стрелы. Метель болтов сошла на обезумевшую от крови толпу. Так много было целей, что промахнуться было невозможно. Звери и люди гибли в невообразимых количествах, пронзённые чёрнооперёнными стрелами. Их гибель ни на мгновение не остановила яростное наступление, орда ни на единый миг не замедлила свой бег. Мёртвые и умирающие были растоптаны под ногами, и вызывающий вопль вырвался из бесчисленного количества глоток, вопль, не уступающий по своей силе и ярости разрастающемуся шторму. Второй залп болтов вновь принёс смерть многим из них, и вновь это не оказало никакого влияния на остальных. Среди вспенивающейся массы тел Круат заметил ряд нелепых, длинных лестниц.
Мародёры из авангарда армии Хаоса уткнули лестницы в бесплодную землю. Давящиеся тела подхватили и толкнули их вперёд, быстро преодолевая расстояние до стены. Темнорукий поднял оружие, и в ответ стена ощетинилась настоящим лесом из копий и алебард. Между зубцами стены Круат видел, как грубый каркас из костей и скрученной древесины вырастает, нацеленный на участок стены, на котором он держал оборону. Круат покрепче упёр свой щит и слегка наклонился вперёд, приготовившись встретить врага. Лестница врезалась в край стены и изломанное, изуродованное тело на её вершине дёрнулось, с укоризной глядя из своих пустых окровавленных глазниц. Защитники башни Волрот были возвращены Наггароту в ужасном, изуродованном обличье. Мародёры прикрепили трупы на концы лестниц, и теперь они свисали через парапет, в дёргающейся, зловонной пародии на кукольный театр. Несколько копейщиков отпихнули лестницу от стены, но с каждым мгновением всё больше и больше их стучались о край, каждая со своим омерзительным трофеем, имеющим целью внушить ужас защитникам крепости.
Круат был полностью сосредоточен на атаке его участка стены, но отдавал себе отчёт, что где-то внизу, на отдалении от его битвы, ворота подвергаются чудовищному напору. В той борьбе будет задействовано множество воинов, и потери будут чудовищными. Но у него не было времени, чтобы более тщательно обдумать эту мысль.
Раздался резкий глухой стук и один из городских стреломётов открыл огонь по ближайшему гиганту, его стрелы с пением понеслись сквозь свинцовый воздух. Шестифутовая стрела вонзилась в гнилую плоть монстра, погрузившись в неё на несколько дюймов. Гигант споткнулся, но не упал, ревя от ярости и боли, пока ещё три гигантских лука, выпустив свои стрелы, не добили его. Неистовое чудовище отступило на шаг, ещё раз взревев от ярости, и, наконец, рухнуло, словно срубленное дерево, погребя под собой десятки своих меньших союзников. Варвары и иные существа начали карабкаться по лестницам, а гончие и звери попытались прорваться сквозь колдовской огонь рва. Вонь жжёной плоти наполнила воздух, когда многие из карабкавшихся по лестницам воинов сверзились в огонь. Круат не смог удержать дрожь, когда слышал безумный, маниакальный хохот сгоравших заживо.
Это был Темнорукий — тот, кто взял первую кровь врага на этом участке стены. Круат увидел, как вооружённый топором мародёр вскарабкался по лестнице и взмахнул своим оружием, но на этом его деяния в этой битве закончились. Капитан Чёрной Стражи широким взмахом нанёс глубокую, кровоточащую рану в груди варвара. Тот сверзился с лестницы, присоединившись к остальным, догоравшим во рве под стеной. В следующий миг красношкурый зверочеловек переметнулся через парапет, и Круат стал гораздо более сосредоточенным на собственном выживании, чтобы обращать внимание на дальнейшие действия Коурана Темнорукого.
Отражение казавшихся бесконечными волн атакующих, карабкавшихся по лестницам, стало без конца повторяющейся и механической работой. Порой чемпиону или особенно безумному воину удавалось оттеснить защитников на пару шагов, но тут же гибкие, смертоносные невесты Кхаина вступали в бой и разрезали наглеца на куски, прежде чем он смог бы ускользнуть.
Мерцающие молнии наложились на мерцание волшебства, когда колдуны начали замысловатую войну с заполонившими небеса Наггаронда стаями гарпий. Стрелы чёрного огня и обретшие плоть тени поражали существ, чьи поражённые тела дождём сыпались с небес на армаду Хаоса, но их было так много, что никакая магия ничего не смогла бы сделать. Круат вырвал свой клинок из татуированного тела очередного варвара и пинком сбросил тело со стены. Его перчатки были скользкими от крови, а щит был помят и иззубрен сотнями ударов топоров, клинков и дубин. Он отшатнулся, задыхаясь, и тут же ещё один воин выступил вперёд, закрыв образовавшуюся брешь. Над ним солнце быстро опускалось к горизонту. Он твёрдо бился на протяжении множества часов и его силы начали подходить к концу.
Рядом с ним ещё один варвар — на этот раз женщина, одетая в меха — покатилась вперёд, из её глотки фонтаном била кровь. Её кровь окатила забрало шлема Круата, на мгновение погрузив его мир в кровавый багрянец. Когда его зрение прояснилось, то он искренне пожалел об этом. Зрелища, которое поприветствовало его, было достаточно, чтобы поколебать ярость, горевшую в его душе.
Гибкая, закованная в багровую броню фигура, с раздвоенными копытами и ветвящимися рогами сошла с кипящих облаков. Каждым взмахов своих рук-крыльев она оставляла в воздухе рубцы, а в её руках были зубчатое копьё и отвратительный, нечестивый щит. Её горящий взор скользнул по стенам, бросая вызов любому и всем, кто осмелился бы бросить на неё взгляд.
Валькия Кровавая явилась.
— Эти создания под тобой, моя любовь, — раздался насмешливый голос из её щита. Оживлённое лицо Лоцефакса, некогда надменного князя демонов Слаанеш, нынче ставшего рабом супруги Кхорна, усмехнулось на её щите. Но Валькия не обращала на него никакого внимания. С течением веков у них сформировались своеобразные отношения, и Лоцефакс ощущал себя достаточно сильным, чтобы иметь вечное право критиковать каждое её решение. Он уже привлёк её внимание однажды, и больше с ним вряд ли могло произойти что-нибудь ещё более плохое.
— Почему ты тратишь время на игры с этими детьми, когда есть настоящие сражения, которые можно выиграть?
Он стал её своеобразным компаньоном. Валькия жила своим супругом, его желаниями: она приносила ему десятину крови и черепов, которые он так жаждал. Но кроме Кормака — чемпиона, который ходил у неё в фаворитах — никто больше не был с ней так долго. Лоцефакс знал её лучше, чем кто бы то ни было.
— Всё, с чем ты сталкивался, было ниже тебя, Лоцефакс, — ответила она. Она отвлеклась, слушая вполуха его болтовню. — Или мне так кажется, — она летела в одном темпе, сохраняя приблизительно одну и ту же скорость, в то время, как бурлящая масса воинов внизу рвала друг друга когтями в стремлении добраться до стен Наггаронда. Более медленные, более тяжеловесные и неуклюжие элементы орды, наконец, начали прибывать. Валькия смотрела с растущей гордостью и ожиданием, как бронированные укротители тычками и уговорами выстраивали линию извращённых пушек на оптимальных огневых позициях. Это были чудовищные создания: пасти обрамлённых медью стволов из скрученных, связанных душ, установленные на лафетах из черепов и слоновой кости.
Валькия сосредоточила всё своё внимание на демоне, вживлённом в её щит. Одно из изящных плеч поднялось, когда она пожала ими в равнодушии.
— Как ты помнишь, Лоцефакс, моему господину и учителю всё равно, откуда льётся кровь — лишь бы она лилась. Я обещаю тебе, что этот город сгорит во имя Его. Он станет пеплом. Он станет погребальным костром — памятником кровопролитию. И мы сделаем то же самое с другими. После этого.
— Но, осада? Это так…скучно! — даже будучи бестелесным, Лоцефаксу удалось создать впечатление, будто он качнул головой в превосходстве. Она положила когтистую руку на открытую пасть, сжимая её с грозной силой, которая покорила демона, чтобы заставить мятежного умолкнуть. Единственный звук теперь был постоянным — шелест ритмичных взмахов крыльев, несущих Валькию по направлению к Наггаронду.
Она пролетела над рядами существ Хаоса и, когда её крылатая тень пала на них, все до одного подняли головы к верху, крича вечную преданность ей и её кровавому делу. Её острый взгляд пал на закованную в броню фигуру Кармака, ехавшего верхом на джаггернауте. Её чемпион вёл множество закованных в броню огров, что кишели вокруг собакоголового тарана, громыхавшего в сторону главных ворот.
С момента своего воскрешения, после того, как он пал много лет тому назад, Кормак больше не мог говорить. Сила Валькии не смогла восстановить голосовые связки мертвеца. Казалось нелепым, что немой воин командовал армией, но он делал это. Он управлял, как и всегда — на собственном примере. Армия Валькии знала, что если Кормак атакует, это значит, что они должны делать то же самое. Простой взмах руки, оглушительный хлопок его могучих перчаток, и армия склоняется пред волей чемпиона. Гордости Валькии Кормаком, её предвестником, не было предела, и она смотрела на него теперь, когда он руководил штурмом Наггаронда.
Она видела, она слышала, она ощущала битву, разгорающуюся под ней — и это было волнующе. Её крылья сильнее забили по воздуху, и она набрала скорость.
Стены были охвачены сумасшедшей пульсацией битвы. Везде, куда бы ни пал её взгляд, эльфы, люди и звери убивали друг друга с безумной непринуждённостью. Громкий хлопок указал на то, что одна из осадных башен, наконец, вышла на позицию, сильно вибрируя и тревожно покачиваясь, угрожая развалиться до того, как займёт окончательное положение. Со скрежетом рудиментарных шестерен, она опустила мост. Через несколько мгновений воины, наполнявшие её нутро, начали изливаться на копья друкаев. Десятки тел упали вниз, когда множество арбалетных болтов остановили их зарождающуюся атаку, но оставшихся было ещё очень много, и они продолжали напирать. Они пересекли мост и влились в битву на стенах.
Лестницы поднимались и опускались с механической определённостью, и мутантские отродья потащили свои ужасно деформированные и искривлённые корпуса вверх по отвесной поверхности стены, защищающей город. Когти, щупальца и цепкие лапы глубоко вгрызались в поверхность или искали малейшие выбоины на обсидиановой стене, за которые могли бы ухватиться.
Наиболее интенсивным бой был там, где линию держали друкаи, закованные в чёрную броню. Они с впечатляющим мастерством управлялись шипастыми алебардами, вырезая мародёров и зверолюдей экономными движениями, контрастировавшими с размером их оружия. Валькия, пролетая над головами, позволила себе краткое мгновение удовольствия, наблюдая за ними. Так много убийств происходило каждый миг, что и её гордость увеличивалась. Пришло время, рассудила она, её выхода.
Её глаза сузились, когда взгляд упал на одного из тёмных эльфов. Воин обладал впечатляюще украшенной алебардой. Его стойка выдавала в нём опытного, закалённого бойца, его рваный алый плащ развевался за спиной. Этот чемпион был смертоносным размытым пятном, лезвие его оружия без единой паузы несло гибель. Он петлял между своими воинами, сохраняя жизнь и им. Валькия смотрела на него с одобрением и даже… любованием. Но, что более важно, она нашла себе добычу.
Валькия пала с неба, подобно комете, с пронзительным, предвещающим смерть криком приземлившись на стену. От силы её приземления по поверхности древнего чёрного камня пошла сеть трещин. И её собственные воины, и друкаи оказались разбросаны в стороны возникшей могучей ударной волной. Она выпрямилась, величавая, равнодушная, её благородное лицо скривилось в презрении к тем, кто стоял у неё на пути. При приземлении она пронзила одного из Чёрной Стражи своим копьём. Она бесстрастно посмотрела на дёргающийся труп и небрежным взмахом руки скинула его со своего оружия. Сделав это, она развернулась, приготовившись к противостоянию с выбранной добычей — чемпионом тёмных эльфов.
Она позволила себе пару мгновений, чтобы оценить изящество и мастерство, которые существо привнесло в своё ремесло. Его оружие остановило свой ослепительный танец и замерло, направленное на неё. Она смотрела, все её чувства были приведены в полную готовность, когда он прочертил алебардой окружность. Он держал оружие перед собой, изготовившись к схватке с ней.
Кричащие лица в её броне скривились и исказились, когда она начала движение, каждый её крадущийся шаг был шагом истинного хищника. Стыки между броневыми пластинами растянулись, подобно сухожилиям, когда она сложила крылья за спиной. Она склонила голову и обнажила клыки в пародии на знойную улыбку. Её взгляд бродил вверх и вниз по жилистой фигуре эльфа, одетого в колючую броню и покрытого прекрасной картиной резни и кровопролития.
Старый голод вновь заполнил её. Это было самое волнующее чувство, которое она знала, и оно всегда приходило только тогда, когда череп был достоен медного трона. Такой череп станет достойным трофеем, и её супруг будет доволен, когда она бросит его к ногам своего повелителя.
— Давай потанцуем, только ты и я, — промурлыкала она и оба воина в мгновение ока преодолели разделяющее их расстояние, столкнувшись в звоне стали.
Плащ Темнорукого взвился у него за спиной, и его оружие оказалось у него в руках, словно живое существо. Копьё и алебарда обрушились друг на друга градом ударов быстрее, чем мог уследить глаз, скорость Чёрного Стража противостояла дикости королевы-демонессы. Все попытки проникнуть в яростный круг их борьбы закончились тем, что попытавшиеся умерли: раздавленные, обезглавленные или просто отброшенные в сторону со скучающим пренебрежением.
От его позиции всё происходящее отделяло несколько футов, так что Круат ничем не мог помочь, но зато он имел возможность сосредоточить своё внимание на ошеломляющей демонстрации мастерства и жестокости. Что-то от близости демонессы разожгло кровожадный огонь в его душе, безрассудно дёрнув его вперёд и заставив вновь броситься на врага. Потребовалась крайняя степень концентрации с его стороны, чтобы преодолеть соблазн впасть в ярость берсерка и вновь с трудом взять себя в руки.
Грохот оружия помог вернуть его из внутренней борьбы, и он мельком увидел кончик копья Валькии, когда она бросилась на Темнорукого. Её копьё блестело в свете костров, бушующих на фоне противостояния, и Круат подумал: отравлено ли оно? Позже, когда после очередного промаха с него слетели брызги, забрызгавшие нагрудную броню его капитана, он понял, что это была кровь. Копьё плакало липким ихором — возможно, даже кровью убитых им ранее.
Взгляд Коурана Темнорукого был устремлён на демонессу, одетую в тёмно-красные пластины из кричащих душ. Круат подумал, что капитан пытался оценить её слабости, найти изъян в её боевой стойке, который он мог бы впоследствии использовать. Темнорукий был опытным, бесстрашным воином — он найдёт какой-нибудь способ, чтобы выиграть эту битву. Круат наблюдал, как Темнорукий издал громкий, яростный рёв и бросился вперёд, чтобы вновь вступить в бой с Валькией.
Смертоносный обмен ударами между Коураном и Валькией привёл их на расстояние вытянутой руки от Круата, и он почувствовал, как её всепроникающий запах щекочет его чувства. Странный запах исходил от находившегося рядом демона: пьянящее варево из ароматов. Он безошибочно узнал медный запах свежепролитой крови, смешанный с цветочным запахом гниющих роз, который создавал букет полный противоречий. Он был нежным, но приторным и острым, со сладким запахом порчи.
Гипнотический эффект, вызываемый запахом Валькии, прошёл. Два варвара бросились на Круата, развеяв чары демонического обаяния, которое так приковало его внимание. Через некоторое время они нашли смерть от его меча. Один варвар забулькал и, оступившись, упал со стены с перерезанной глоткой. Второй умер от удара, выпустившего ему кишки.
Круат пинком сбросил мёртвые тела варваров со стены и продвинулся на несколько дюймов ближе к Валькии и Темнорукому, больше всего на свете жаждая вонзить клинок в её бронированную спину. Пока он наблюдал за ней, битва шла своим чередом. Собственный опыт владения мечом он получил на улицах Наггаронда, убийствами пробивая свой путь к возвышению, пока не был призван на военную службу. Он знал, что его мастерство владения мечом намного превосходило умения этих по-настоящему не испытанных головорезов, осмеливавшихся называть себя Чёрной Стражей. Кто они были рядом с ним? Он пережил Волрат, в то время, как другие погибли. Если бы он смог повергнуть Валькию, или хотя бы просто ранить её…о, тогда его принятие в их ряды было бы гарантировано.
Круат моргнул. Он всегда был преисполнен уверенности в собственных силах, но это было чем-то ещё более сильным. Теперь он был более, чем уверен в своих возможностях. Он знал, что сможет добиться всего, чего вожделеет его сердце.
Но это, сказала ему всё более уменьшающаяся логическая сторона его личности, будет возможно, только если он сможет контролировать растущее желание убивать всё. И убивать. И убивать.
Взгляд Круата приковала к себе демоническая голова, изображённая на щите Валькии. К его растущему ужасу, это повернуло свои отвратительные глаза и уставилось на него в ответ. Его рот, полный клыков-игл, изогнулся в злой улыбке, и раздвоенный язык мелькнул, облизнув тонкие, рептильи губы.
Подойди ближе, мальчик, — пришёл шёпот, свистящее шипение, раздавшееся прямо в голове. Круат покачал головой, пытаясь избавиться от неприятного ощущения. Он вспомнил о прикосновении к его разуму одной из городских чародеек и такие же неприятные ощущения, вызванные этим. Это было похоже, только стократ сильнее, и он почувствовал, как желчь подкатила к горлу. Глаза демона закрылись один раз, после чего, ярко пылающие, широко открылись вновь. Прежде чёрные, они сменились на постоянно светящиеся шары артериально-алого цвета. Это был пронзительный, гипнотический взгляд, и Круат чувствовал, как его непреодолимо тянет к нему.
Подойди ближе. Разве она не великолепна? Разве она не восхитительна? Ну же, мальчик. Обними невесту Кхорна. Погрейся в её славе. А потом, когда ты более не сможешь выдерживать её величие, возьми свой меч и пропусти его через неё. Убей Валькию Кровавую на том месте, где она стоит. Сделай это, и награда, которую даст тебе мой бог, будет безгранична.
Слова демона на щите были совершенно неотразимы, и Круат знал, что это было возможно. Краткая мысль трепыхнулась в его сознании: почему это демоническое шептало в его голове, а не в разуме Чернорукого. Разве капитан не был большей угрозой? А потом Круат понял. Демон, несомненно, понял, что он — Круат — был более могучим воином. Он мог убить Валькию.
И он может сделать даже нечто большее…
Он верил в себя абсолютно. Он мог сделать эту невозможную вещь. Он знал, что он мог это сделать. Мир вокруг превратился в размытое пятно из звука и цвета, когда он сосредоточился на этой, внезапно обретённой и очень необыкновенной цели. Он мог это сделать, внушал тонкий голос в его голове, а багряные глаза Лоцефакса разжигали эту уверенность в глубине его души.
Движимый отчаянной решимостью проявить себя, Круат протолкался ближе к Валькии и Коруату, оттолкнув со своего пути арбалетчика и выпотрошив собакоголового зверочеловека. Он не мог оторвать взгляд от глаз Лоцефакса и соблазна величия, которое он обещал.
Через несколько секунд, Валькия, по-прежнему сосредоточенная на противостоянии Темнорукому, на мгновение отвлеклась на другого нападавшего. Она обрушила щит на эльфа, который пытался напасть на неё со спины. Он врезался в лицо несчастного со звуком ломающихся костей и рвущейся плоти. Транс Круата снова был нарушен. Лишившись прямого, гипнотического взгляда Лоцефакса, безумный туман рассеялся, и реальность в спешке вернулась обратно. Он увидел кровавое месиво из лица эльфа, мясо на пускающих слюни устах демонического щита, и задал себе вопрос, как так получилось, что он оказался столь близко к яростной битве, что бушевала перед ним.
Темнорукий извернулся, отведя выпад копьём, и, использовал импульс, чтобы превратить движение в обратный крюк, который поразил демонессу в правую щёку, оставив удовлетворительный шрам. Голова Валькии дернулась, и она повернулась с резким выдохом, развернувшись на месте. Древко её копья — Слаупнира — врезалось в его шлем и улетело вниз на улицы города. Затем она расправила крылья и прыгнула в воздух, сбив окружавших её воинов в волшебные пожары. Она остановила полёт только за пределами досягаемости Темнорукого, и её жестокое, красивое лицо раскололось в злой усмешке.
— Ты хорошо бьёшься, тёмный эльф, — сказала она, пока крылья неспешно били по воздуху, удерживая её вне досягаемости. — Давай посмотрим, как ты справишься с полной атакой.
Она подняла голову и взметнулась вверх, исчезнув в дыму и облаках кипящего шторма.
Круат смотрел, как Темнорукий, явно смущённый этим внезапным манёвром, повернулся кругом, выставив перед собой Багровую Смерть, тёмные волосы бились вокруг его резких черт. В пылу сражения было мало времени, чтобы остановиться и обдумать действия противника. Но неожиданный ход Валькиии предоставил Круату такую возможность. Он огляделся, сосредоточившись на картинах и звуках сражения, поддержанием которого эльфы и варвары были так заняты. Он ни на мгновение не подумал, что она сбежала — всё, что он знал или слышал, говорило о том, что последователи Кровавого Бога не отступают. Он низко присел и бросил взгляд за край стены, на случай если она скрылась внизу под городской защитой, но не смог увидеть никакого признака, говорящего о том, что она была там.
— Вернись и сразись со мной, ведьма! — голос Темнорукого прорезался вверх через инверсионный магический огонь и обрушился на него сверху вниз эхом насмешливого мужского голоса, который звучал неотличимо от голоса, звучавшего не так давно в голове Круата. Он невольно вздрогнул, когда услышал это.
Вернись и сразись со мной, ведьма!
Смех становился всё громче и громче, до тех пор, пока мгновение спустя Валькия Кровавая стремительно не пала с небес, её крик становился всё сильнее и громче, когда она пикировала на Коурана Темнорукого, держа перед собой Слаупнир, как кровавое копьё. Перед мысленным взором Круата промелькнуло то, что должно было произойти, и в этот момент он увидел свой шанс. Честолюбие, жажда крови и воздействие демона слились в его разуме. Это подавило его мысли о том, что, возможно, кто-то мог управлять им, и ослепило его видениями славного будущего. Он мог сделать то, что многие другие пытались и не смогли.
Капитан полностью сосредоточился на демоне, его глаза были подняты к небесам, наблюдая за падающим демоном. Если Круат ударит быстро, то сможет это сделать. Затем, после того, как осада неизбежно будет снята, он преклонит колени перед Королём-Чародеем и заявит права на власть Темнорукого. Он мог это сделать.
Круат зарезал ещё одного зверочеловека, перевалившего через стену, отбросил воина в сторону и нырнул под цепкие ложноножки бесформенной твари, которая добралась до амбразуры.
Он убьёт Темнорукого. Он убьёт Валькию. Он убьёт всех, кто стоит между ним и тем, что — он знал с абсолютной уверенностью — было его по праву. Он будет новым капитаном Чёрной Стражи, и он станет легендой.
Слава. Богатство. Известность. Уважение. Все эти вещи манили его, хотя он ничего не слышал за стуком крови в его жилах, когда он готовился убить своего командира.
Это мгновение, полностью поглотившее его, не продлилось долго. Его путь к сражающейся паре вёл его мимо ближайшей сторожевой башни, одной из многих, через определённые интервалы расположенных по всей огромной длине стены. Раздался сотрясший землю резонирующий рокот, более громкий, чем треск молний и грохот боя. Быстрее, чем его разум мог бы постичь, и быстрее, чем он мог бы среагировать, стена взорвалась, расплющив окружавших воинов осколками чёрного камня и обрушив обломки строения в ров с магическим огнём. Орда издала радостный вопль, когда остатки стены образовали своеобразный мост через колдовской огонь. И в этот миг, что-то ударило в стену под ногами Круата и его мир превратился в мешанину неба и летающих обломков.
Времени осознать произошедшее не осталось, потому что окровавленные обломки обсидиана бросились ему навстречу. В течение нескольких секунд амбиции Круата были измельчены и разбиты, как и его тело.
Он умер в страшных мучениях, его мечты так и не осуществились.
Темнорукий слышал, как Валькия вскричала в ярости, когда большой шлейф дыма и пыли затмил её добычу, и её падение сменилось на полёт, уносящий подальше от бойни. Он вздохнул, даже не подозревая, что всё это время задерживал дыхание. Далеко позади основной части армии линия адских пушек обрушивала град огненных снарядов, карающих оборону города. Это ни в коем случае не было тем, за что можно бы было быть благодарным, но оно, вероятно, спасло его от смерти от руки демона. Демон прошипела своё разочарование прерванной дуэлью и, использовав восходящие потоки тёплого воздуха, воспарила в небеса. Некоторое время она зависла в воздухе, её крылья сильно били по воздуху, позволяя ей сохранять эту позицию. Её взгляд был зафиксирован на Темноруком на несколько долгих мгновений. После чего она издала боевой клич и обратила своё внимание на другие места, потеряв к тёмному эльфу всякий интерес.
Темнорукий отступил назад, ловко избегая распростёртого, растерзанного тела павшего воина. Он смутно признал лицо всадника из Волрота, но выкинул это из головы, как нечто незначительное. Победа была всем, что имело значение, пока он ещё жив. Он вытер кровь с глаз и посмотрел вокруг. Валькии не было, поединок был прерван, и он был свободен, чтобы переключить своё внимание обратно к сердцу битвы. Он покрутил головой в поисках остальных воинов Чёрной Стражи и оценивая ситуацию. Всё, что ему удалось увидеть — клубы пыли и огонь.
Огромная секция в верхней части стены была оторвана прочь и рухнула лавиной щебня, измельчив сотни воинов и образовав грубый скат, который вёл с другой стороны рва. Воины и арбалетчики выбирались из камней и пытались сформировать оборонительные позиции для противостояния мародёрам и зверям, которые уже пришли в движение, спеша воспользоваться возникшей слабостью и захватить стены. Он позволил себе перевести дух, а после присоединился к паре эльфов, сражавшихся с троллем. Была надежда, что Чёрная Стража всё ещё стояла, и Коуран Темнорукий также будет стоять в месте, где остальные могли увидеть его и, признав, преисполниться надеждой.
— Чёрная Стража! Ко мне!
Его голос был достаточно громким, чтобы быть услышанным, несмотря на грохот боя, наложившись на ожесточённые крики умирающих, и те, кто смог его услышать, ответили на призыв так быстро, как только могли. Они сформировали крепкий узел обороны, плотно сомкнув ряды и обрушив возмездие на армию Хаоса. Тем не менее, адские орудия по-прежнему разрушали стены его города. Армия Хаоса была безжалостна. Она долбилась в стены и рвалась вперёд: со всех сторон окружив величественный город, мародёры и монстры не оставляли попыток прорваться за стены.
Его кровь запылала.
— Жемчужина Наггарота не для этих паразитов! — ревел он. — Если они жаждут крови, то давайте дадим её им! Утопим подонков в их собственной! За Наггаронд! За Малекита!
Воодушевляющие слова зажгли новый прилив отваги в тёмных эльфах, и в идеальном согласии они медленно двинулись вперёд, чтобы дать отпор варварскому потопу, который готовился захлестнуть город.
Тень над головой вызвала волну криков и многие воины, сражавшиеся неподалёку, стали указывать в небеса. Огромная мантикора, несущая на себе волшебницу, взлетела над стеной и отправилась к задним рядам армии Хаоса. Валькия мчалась по её следу, но другие волшебники, на время отвлёкшись от своей борьбы против гарпий, швырнули дуги силы в демонессу. Атака оказалась успешной, но за это пришлось заплатить высокую цену, так как стаи гарпий обрушились на стены и сбросили с них множество кричащих фигур. Валькия нырнула и запетляла между колдовскими атаками, прикрыв тело щитом от остальных. Чёрная молния врезалась в Лоцефакса, и искривлённая форма бывшего князя демонов Слаанеш поглотила её. Его глаза и рот широко открылись, и пальцы фиолетового огня вернулись обратно к колдунье, принеся её в жертву со вспышкой мерзких энергий.
Этого мгновения оказалось достаточно для парящей на мантикоре колдуньи, чтобы выпустить свои заклятия, и клинки тени пали на позиции адских пушек, разрывая на части обслугу и уничтожая связывающие оковы. Часть орудий просто исчезла с мощным ударом грома, в то время как другие просто сошли с ума, рванув через варварские орды, сокрушая всех на своём пути. Нестройные радостные крики раздались со стен, когда бомбардировка запнулась. Волшебница повернула своего жеребца обратно к стенам, его крылья держали её на недоступном расстоянии для воющей ниже толпы. Адским орудиям удалось нанести не очень большой ущерб во время своей безжалостной атаки: в верхней части одной из секций стены появилось отверстие. Создать множественные проломы — чего и надеялась достичь армия Хаоса с помощью осадных орудий — не удалось, и теперь они потеряли средства для того, чтобы продолжать эту атакующую линию.
Темнорукий внимательно смотрел на небо, отчаянно выискивая королеву-воина, но крылатый ужас нигде не было видно. Подавив растущее чувство разочарования, он сосредоточился на обороне стен. Множество варваров прибывало каждую минуту, но масса воинов, находящихся между ними и стенами, лишало их возможности принять участие в штурме. Тысячи мародёров, разделившись, устремились вокруг города, отправляясь на запад и восток, и в сторону Железных гор. При этом многие продолжили свой поход на юг в поисках более лёгкой добычи или битвы, в которой они могли бы принять непосредственное участие и утолить собственную жажду крови.
Наггаронд выдержал первичный натиск и, как это было на протяжении веков, он продолжит стоять горделиво и твёрдо. Тем не менее, это не собиралось становиться более лёгкой задачей.
Темнорукий взглянул на огромную, зловещую фигуру Короля-Чародея и остановил свой доклад о ходе осады. Малекит был тихой и молчаливой аудиторией, но при этом он слышал всё. Он сидел на извилистом корпусе Серафона, своего древнего чёрного дракона, и вёл длинную колонну воинов и Чёрной Стражи через северные районы Наггарота. Темнорукий мог легко догадаться о конечном пункте их похода. Но долгие годы, проведённые бок о бок с Королём-Чародеем, подсказывали ему, что было бы совершенно неразумно пытаться предугадать мысли Малекита, и ещё глупее — задавать ему вопросы.
— Итак, именно таким образом мы справились с их попыткой разорить Наггаронд в первый день, мой лорд, — продолжил Темнорукий, когда длительное молчание Малекита сказало ему, что у того не возникло желания что-либо сказать. — Мы лишили их импульса и лишили их возможности убивать, так что многие прошли мимо и отправились дальше на юг. Если бы они выбрали продолжать атаку….
Со скрипом древних сочленений доспеха Король-Чародей повернулся к капитану. Огоньки колдовских огней медленно тлели в прорезях забрала его монструозной маски и закручивались вокруг скрученной короны, которую он носил на челе. Внимание Короля-Чародея окутывало жаром, словно из жерла доменной печи, и Темнорукий застыл под этим неожиданным взглядом. Он напряг все свои инстинкты, чтобы не смешаться, словно зелёный новобранец. Малекит пошевелил одним пальцем — едва заметное движение, приказывавшее Темнорукому продолжить рассказ. Капитан сглотнул, смочив пересохшее горло.
— Если бы они выбрали продолжить штурм, то мы бы уничтожили их прямо там. Ваши воины, милорд, проявили упорство и верность. Таким образом, мы заставили их истекать кровью в течение девяноста дней и ночей перед….
Запасы болтов, как для арбалетов, так и для осадных орудий были практически неисчерпаемы, но и они подходили к концу, земля перед городом была завалена тысячами проколотых трупов и пронзённых тел гигантов и мамонтов. Тем не менее, они продолжали сражаться. Темнорукий устал, его силы были практически исчерпаны, весь в синяках и порезах, но всё же он продолжал возглавлять своих воинов, защищавших город.
Скрученные осадные башни, которые подтаскивали к стенам, лежали под слоем пепла — вонючие обломки на обугленной земле перед воротами, ещё горевшая плоть их пассажиров наполняла воздух болезнетворным запахом. Время от времени новые башни подтаскивались к стенам, большинство из них были составлены из обломков разрушенных ранее. Ежедневно они нападали, и ежедневно они разрушались. Каждая башня была способна вместить огромные волны воинов, зверолюдей и мутантов, извергая их на линию фронта.
Но атаки уже не были похожи на цунами. В основном атакующие силы действовали импульсивными всплесками, но всё дело было в том, что они всё же действовали. Столь многие умерли, но остальные по-прежнему продолжали атаки.
Темнорукий наблюдал за происходящим и корректировал стратегию борьбы. Город поглощал воинов Хаоса до тех пор, пока Коуран не понял, что можно было сделать и кое-что большее. Причудливые повороты судьбы даровали ему второй шанс на большой приз, и он ухватился за него обеими руками.
Он сцепился с Валькией второй раз на вершине кучи камней, разбросанных между двумя оставшимися башнями. Их прерванный поединок продолжился так, как будто не прерывался вовсе. Два воина сошлись во втором поединке силы и воли. Темнорукий отдал всего себя этой борьбе, несмотря на усталость и чертовское изнеможение.
Он нырял и уворачивался, избегая паутины ударов, обрушиваемых на него демонессой. Но даже в процессе поединка он успел обезглавить одного из мародёров Валькии, что неудачно для себя оказался слишком близко в момент кровожадного безумия. Валькия преследовала Темнорукого с неестественной, сдержанной грацией, походя вырезав из воздуха пару арбалетных болтов своим копьём, когда она явилась. Три месяца практически беспрерывного сражения изжевало стены Наггаронда, превратив их в рваные участки изуродованного чёрного щебня, пронизанного высокими обсидиановыми клыками. Перестрелки продолжались, свежие — но постоянно сокращающиеся — волны варваров ежедневно захлёстывали стены, но уже никогда с такой чистой яростью, как в тот — первый день.
Валькия ткнула копьём в отступающего тёмного эльфа, так что наконечник пробороздил один из его наплечников. Она быстро привыкла к злым чарам, защищающим доспехи её врага, и боли, получаемой с каждым его ударом. Она была супругой бога битв, и её бессмертное тело могло вынести намного больше, чем мягкая плоть её врагов. Для неё это была всего лишь добыча, что отвечала ударом на удар. И она любила это в своих жертвах.
Она снова сделала выпад, но Темнорукий отвёл удар в сторону и развернулся, исполнив хитрый удар, который должен был сбить её с ног.
Валькия подпрыгнула, и тут же обрушила вниз копьё, которое бы пригвоздило Темнорукого к земле, если бы он не перехватил его. Копьё и алебарда заблокировали друг друга в фонтане тёмных искр и шипящей крови. Земля тряслась, выбивая ливень камней и трупов из-под завалов, но ни один из бойцов не бросил даже мимолётного взгляда, чтобы посмотреть, что происходит, занятый борьбой за получение малейшего превосходства. Глаза Валькии опаляли душу Темнорукого, и капитан почувствовал, как постепенно начинает терять самоконтроль. Он почувствовал желание поддаться этой твари. Его железная воля оказалась не столь несгибаемой, как он думал.
Нет, раздался шёпот в его мыслях — шёпот, в котором он признал собственный голос. Наггаронд должен выстоять. Он разорвал их зрительный контакт и резко отклонился назад, ненадолго выйдя из клинча, прежде чем их орудия убийства вновь столкнулись.
Зверь бойни перемахнул через обломки, храпя и ревя от ярости. Жгуты мышц извивались под кожей, и слюна свисала с могучих челюстей. Это возвышалось над фигурами воинов, бьющихся на стенах, его багровая шкура была усеяна шипами и черенками поразившего его оружия. Его голова была размером с телегу, а лицо представляло собой помесь собаки и рептилии, с широкой пастью, усеянной рядами острых зубов. Валькия вскрикнула в разочаровании от очередного перерыва, но повернула атаку существа в свою пользу. Она ловко ушла в сторону, уходя с его дороги. Существо прорывалось через завалы, поливая их окровавленной слюной, вылетающей из его пасти, и Темнорукий на мгновение застыл в оцепенении, глядя на то, что неслось на него.
Когда тварь приблизилась, он всё-таки взял себя в руки, приготовившись встретить атаку.
Однако шанс убить это у него был украден, когда рядом с ним существо со змееподобными головами ворвалось в окружающие город руины. Гидра истекающая кровью из многочисленных ран и приведённая в ярость укротителями, бросилась на приближающуюся тварь, запустив в её шкуру клыки и когти. Сокрушительный удар в мгновение ока сломал кости и разорвал плоть. Звери сцепились и покатились по земле, изо всех сил кусая друг друга и разрывая когтями плоть. Темнорукий использовал этот момент отвлечения и изящным прыжком закинул себя на разрушенный участок стены. Валькия зависла там, медленно взмахивая крыльями в горячем воздухе и поднимая облака пепла и золы.
— Всё, что для тебя важно, обратится во прах, — прошипела она и уставилась на него. — Кровь и пепел.
Темнорукий не ответил. Его взгляд был зафиксирован на точке над правым плечом Валькии, где он увидел то, что наполнило его мрачной решимостью, благоговением и чувством приближающейся победы. Он посмотрел на закованную в красную броню демонессу, и по его лицу неспешно растеклась улыбка. Он испытал сильное чувство удовлетворения, увидев мимолётное подозрение… даже замешательство, в её тлеющих глазах.
— Спустя столетия, — сказал он, — мой город, может быть, и обратится в прах. Но — не сегодня.
Демонеса остановила свою атаку и застыла, когда завораживающий мысли крик прорвался сквозь мглу. Она повернула голову в направлении взгляда Темнорукого, и проклятие сорвалось с её прекрасных губ. Темнорукий почувствовал прилив радости от того, что предстало перед ним. Это было как раз вовремя и, хотя он был уверен в глубине своего сердца, что станет свидетелем данного события, всё же он испытал достаточное удовольствие от того, что оказался прав. Взгляд Темнорукого пал на огромную тварь, появившуюся в поле зрения. Он видел прибытие этого зверя бессчётное количество раз, но, тем не менее, у него по-прежнему перехватывало дыхание от этого зрелища.
Его имя было Серафон, его корпус был огромен, а размах его могучих крыльев затмевал бледный свет с севера. Его грубая чешуйчатая плоть была прочнее, чем железо или камень, и с мощными ударами крыльев дракон спустился с неба, словно бог загробного мира. Темнорукий сжал алебарду и направил свой взгляд вверх, ища того, кто оседлал этого зверя.
Сидя на возвышении между плечами дракона, ехал Малекит — Король-Чародей. Чёрная молния играла между кончиками пальцев, и сумрачный ореол танцевал на его челе, когда он бросил горящий взгляд на орду мародёров.
Серафон снизился и, пролетая мимо, мощным дуновением едкого дыхания сокрушил последнюю осадную башню, вызвав громкий вызывающий крик из глоток защитников Наггаронда. Обломки разъеденной кислотой кости и гниющей древесины рухнули, погребя под собой наполнявших её нутро воинов и заблокировав проход. Серафон направил свой полёт вдоль стены, очищая её поверхность от жизни и устраивая жестокую бойню мародёрским толпам.
Взгляд Валькии обратился вверх. Её дыхание с шипением вырвалось между клыков, а мышцы шеи напряглись. Она стеганула Темнорукого яростным взглядом, а затем, пару раз взмахнув крылами, взмыла в воздух и устремилась в погоню за драконом.
Малекит держался поблизости от битвы, крылья Серафона с лёгкостью держали его на одном месте, парящим прямо над городом, что позволило его всаднику сосредоточить внимание на противнике. Вынужденный стать сторонним наблюдателем, Темнорукий сжал кулаки, наблюдая за схваткой. Лучники на стенах вели огонь по Валькии, пока она с впечатляющей скоростью поднималась в небеса. Все стрелы свалились, отшатнувшись от своей цели, и упав на землю, засыпали руины вокруг города.
Валькия взлетела на огромную высоту, а затем, на пике своего восхождения, нырнула вниз, выставив перед собой копьё, пронзительно вопящее обещание гибели. Она приземлилась на спину дракона, и её проклятое копьё воткнулось в толстую шкуру бёдер Серафона. Большинство нормального оружия не могло даже надеяться проткнуть драконью бронированную шкуру, но, впрочем, копьё Валькии было всем, чем угодно, но не нормальным.
Малекит развернулся на своём троне, и воющие стрелы тьмы возникли на кончиках его пальцев, обжигая воздух, но не находя гибкую, быструю фигуру Валькии. Серафон взревел от боли и ярости и прекратил удерживать свою позицию. Он бросился в город, его волнистое тело петляло между шпилями и башнями Наггаронда, пока он пытался сбросить нежеланного пассажира.
Валькия вытащила своё оружие из плоти дракона и обратила своё внимание на трон впереди. Малекит уже повернулся в своём седле, и Темнорукий понял, глядя на то, как мерцающий свет разгорался на кончиках пальцев его рук, что Король-Чародей готовит очередное заклинание. Чёрное пламя окутало его кулаки, но, прежде чем он успел применить магию, Валькия швырнула в него Слаупнир.
Колючее остриё оружия пробило заднюю стенку трона и вышло с другой стороны. Однако Король-Чародей оказался быстрее, чем ожидала Валькия: в последний момент он прыгнул в сторону, избегая быть пронзённым насквозь. В тот же миг бурлящие огненные шары сорвались с его рук, и уже Валькии пришлось блокировать атаку, прикрывшись щитом с головой Лоцефакса. Взрыв сбросил её со спины дракона, и она в течение нескольких секунд камнем падала с небес, прежде чем смогла выправиться. Серафон направил своё извилистое тело в полёт вокруг ближайшей башни, и, развернувшись, бросился вдогонку за Валькией, жадно щёлкая своей огромной, будто пещера, пастью.
Она била крыльями, поднимаясь в небеса подальше от дракона, когда его пасть захлопнулась. Темнорукий ощутил, как его охватило разочарование. Спектакль лишил его какой либо возможности принять в нём участие и всё, что ему оставалось — смотреть, как Валькия резким движением пронеслась над головой Малекита и по ту сторону его трона. Не прерывая полёта, она рывком выдернула Слаупнир и, оттолкнувшись ногами, прыгнула в небеса. Дракон и демон петляли между башен города, тёмная магия Короля-Чародея терзала её когтями, но сколько-нибудь существенное повреждение демонесса так и не получила, лишь обломки разрушенных зданий после каждого магического действа устилали улицы города.
Не имея возможности нанести смертельный удар дракону, Валькия сделала петлю под челюстями чудовища и приземлилась ему на голову. Серафон взвился и дёрнул головой, но крылья Валькии помогли ей удержать равновесие, когда она снова рванулась к сидящей фигуре Короля-Чародея. Малекит отклонил копьё в сторону своим собственным зубчатым лезвием и нанёс Валькии сокрушающий удар тыльной стороной бронированного кулака. Удар сокрушил бы череп более ничтожного существа, но Валькия просто развернулась при ударе и, используя момент, нанесла удар в сердце Короля-Чародея. Малекит смог перехватить рукоять Слаупнира свободной рукой всего лишь в паре дюймов от древнего нагрудника.
Глаза демонессы встретились с глазами Короля-Чародея. Со своего места на вершине кучи щебня, Темнорукий смог расслышать финальный обмен репликами.
— Эти земли принадлежат мне, — раздался, исходящий из гротескной маски, шипящий голос Малекита. Он по-прежнему удерживал копьё Валькии, но наконечник копья, вихляя, постепенно приближался к его броне. — Ты никогда не завладеешь ею.
— Сейчас они уже не твои, — ответила Валькия. Она толкнула Слаупнир ещё сильнее, так, что он оказался в каких-то мгновениях от того, чтобы войти в тело Короля-Чародея. — Я возьму их у тебя, так же, как твою голову я возьму для моего господина и учителя.
— Нет.
Одно слово, произнесённое с уверенностью вечности. Малекит рыча, спрятал меч и вытянул руку в сторону лица Валькии. Взрыв тёмной, словно ночь, энергии врезался в Валькию и сбросил её со спины дракона, так, что она оказалась прямо напротив его челюстей. Серафон мгновенно выдохнул огромное зловонное облако, охватившее фигуру Валкии.
У Темнорукого перехватило дыхание, и всё вокруг него, казалось, замедлилось, пока не остановилось вовсе…ровно на один стук сердца. Когда время возобновилось, облачённая в багровое фигура с рваными крыльями упала с тёмных облаков, волоча за собой ленты чёрного дыма. Она падала, изгибаясь и вращаясь, с мрачных небес, раскинувшихся над Наггарондом. С громким хрустом она врезалась в одну из городских башен с силой, достаточной, чтобы сокрушить камень, прежде чем окончательно сгинуть среди кишащих орд Хаоса внизу и быть затоптанной ими.
— Это было… — продолжал Коуран Темнорукий. Пересказ хода осады занял большую часть дня, в течение которого они неумолимым темпом шли на север. Однако сейчас Король-Чародей остановился, его бронированная длань поднялась, призывая к молчанию.
— Ты хорошо возглавлял мой народ, капитан Темнорукий, — сказал он своим характерным спокойным тоном. — Мы победили. Валькии Кровавой больше нет. Наш дом стоит нерушимо. В своё время мы изгоним захватчиков из наших земель. — Он отвернулся от Темнорукого и устремил свой взгляд за горизонт. — Мы избавимся от них, или Наггарот останется их раз и навсегда.
Темнорукий открыл было рот, чтобы заговорить, но Малекит покачал головой.
— Нет, — сказал он, предвосхищая вопрос. — Нет.
Молнии мелькали в небе, и Малекит перевёл взгляд на небеса.
— Наши испытания ещё только начинаются.
Гай Хейли Возвышение Рогатой Крысы (не переведено)
Не переведено.
Джош Рейнольдс Клинок Смерти (не переведено)
Не переведено.
Джош Рейнольдс Владыка Конца времен
Пролог
Осень 2527 года
Драквальдский лес
Рунный клинок выскользнул из ножен с ужасающим свистом. Лезвие сверкнуло красным, вонзившись в шею визжащего Унгора и срезав кишащую паразитами почти человеческую голову зверочеловека с его тощих плеч. Невезучие товарищи существа суетились, чтобы избежать такой же участи, но меч поднимался и падал в танце кровавой резни, забрызгав стволы ближайших деревьев кровью. Хозяин меча издал резкий крик, и лошадь встала на дыбы, достав одним закованным в железо копытом убегающего зверочеловека и сломав ему позвоночник.
Борис Тодбрингер, курфюрст Мидденхейма, Маркграф Драквальда, повернулся в седле, размахивая вокруг себя рунным клинком. Меч, названный «Кусакой», казалось радостно пел в его руке, когда для него находилась работа. Он, как и его хозяин, получал удовольствие от простых вещей в жизни, и кровопролитие была самой простой вещью для такого оружия. Унгоры кричали и умирали от меча и копыт, и Тодбрингер взревел от радости, когда всё больше трупов падало на мягкую почву леса.
— Давайте, подходите и подыхайте, мрази, — кричал он. — Пусть Кхазрак услышит ваши крики. Унгор прыгнул на него, сжима в волосатых руках копьё. Лезвие высекло искры, царапнув по его кирасе, и он обрушил щит на череп существа, расколов его.
Тодбрингер свирепо улыбнулся, несмотря на то, что только что был на волосок от смерти. Он чувствовал себя более живым, чем за когда-либо. Он наконец переложил бремя ответственности на более сильные плечи, и был волен делать всё, что ему захочется. А он хотел выследить врага, чья тень отравляла его жизнь на протяжении многих лет. Тварь, которая забрала жизни его сыновей и его глаз. Зверь, который убивал его людей и бросал вызов его власти.
Кхазрак умрёт. Даже если грядёт конец света, даже если сам Император падёт, Кхазрак умрёт. Зверь должен умереть. Уверенность двигала Тодбрингером, питала силой его больные конечности, позволяя ему разить и рассекать врагов, словно человеку вдвое его младше, или одержимому. Мир уменьшился до этой одной точки, где ничего больше не имело значения. Какой-то частью своего сознания Тодбрингер понимал, что убийство зверя не изменит курса, по которому двигался мир вот уже несколько удручающих месяцев с момента второго падения Альтдорфа.
Империя пылала. Даже самые скептически настроенные люди теперь понимали, что великое королевство, построенное Зигмаром, теперь обращается в прах в своём погребальном костре. Поражённые чумой останки Марьенбурга кишели личинками и гнилью. Нульн был изъеденной крысами развалиной, превратившейся в огромный кратер от рук паразитов, которые даже сейчас осаждали Мидденхейм. Талабхейм превратился в вонючую оболочку, настолько ядовитую и мерзкую, что даже войска Трёхглазого короля избегали его. Даже Альтдорф, который пережил чумную бурю, поразившую Марьенбург, под натиском клацающих зубами орд крыс. Император отступил на юг в Аверхейм, в то время как остальные пошли на север, в город Белого волка. Его город.
Грубый топор отскочил от щита, и он направил лошадь прямо в толпу, топча зверей, которые пытались сформировать подобие фаланги. Его рунный клинок, знак его власти, его права управлять, пел горестную песню, когда он взмахнул им по широкой дуге, отсекая наконечники копий и деформированные конечности.
— Сражайтесь со мной, твари, — кричал он. — Подходите и умрите, порождения шестиногого козла!
Даже сама природа взбунтовалась. Небо было покрыто рваными насыщенными магией облаками, звери и птицы бежали. Драквальд покинула вся жизнь, кроме мутировавших отклонений, которые умирали под его мечом. Это был Конец времён. Так утверждал Грегор Мартак, когда они прибыл вместе с так называемым Вестником Зигмара-Вальтненом-бывшим кузнецом, и всё прочее! Мартак мог быть Верховным Патриархом Коллегий магии, но глубоко в душе он всё ещё был деревенщиной из Миддланда с грязью в ушах и тьмой в сердце, и Тодбрингер не очень-то верил его бормотаниям, за исключением доказательств, которые он мог увидеть собственными глазами.
Мартак и Вальтен пришли вместе с людьми и новостями, и их армия из отставших, беженцев и флагеллянтов прорвали зигзагообразные траншеи и закопанные лагеря крысолюдов, которые окружили Мидденхейм. Тодбрингер приветствовал их, но не вести, которые они с собой принесли. Не сразу, по крайней мере. Они говорили о падении великих городов и более того о крахе империи гномов и распаде Бретоннии. Тилия, Эсталия, все великие южные государства также обратились в прах, сожжённые дотла пожарищами, которые до сих пор бушевали на остатках Империи.
Конец времён. Одной мысли было достаточно, чтобы его пробила дрожь неуверенности, даже когда он разрубал деревянные щиты и звериные шкуры. Унгор заревел от страха, когда рунный клинок пронзил его сердце. Тодбрингер закряхтел и бросил тело в толпу его сородичей одним мощным движением запястья. Конец времён. Поэтому он сбросил груз своей ответственности на широкие плечи Вальтена и нарёк его Кастеляном Мидденхейма. Пусть Вестник Зигмара сражается в войне, которая положит конец всем войнам. У Тодбрингера была собственная война: меньшая, но первостепенной важности. Если наступал конец света, ему предстояло разобраться с одним последним делом. Отдать последний долг.
Это было ясно как день, просто вопрос времени, когда основы земли будут выедены, а небеса разверзнуться. Так он говорил себе. Один доблестный поступок, чтобы остановить волну жестокой порчи, которая стремилась поглотить всё. Убить главного зверя и вождей. Когда племена зверей распадутся, войну на севере можно будет легко выиграть. Без их поддержки армии Трёхглазого короля лишатся численного превосходства. Этого будет достаточно, чтобы остановить волну. Этого будет достаточно. Должно быть.
Его пронзил укол вины. Это случалось не в первый раз, и не в последний, он знал это. Маленькая, но настойчивая часть его разума постоянна шептала, что он оставил свой город, своих людей в руках незнакомцев. Только Тодбрингер сможет пережить ту бурю, которая захлестнула Мидденхейм, говорила она, и он чувствовал, как уверенность сменяется сомнением, а сомнение становится уверенностью в том, что он совершил ошибку.
По крайней мере до тех пор, пока из зарослей не появились унгоры, через которых он прорывался в данный момент, и сомнение наконец уступило грубой радости оправдания. После дней поисков, дней блужданий по запутанным тропам Драквальда, он был вне себя от радости, обнаружив врага. Когда он заметил зверочеловека, он не смог сопротивляться жажде крови, которая постоянно росла в нём в течение многих недель бесплодной охоты. Глухой к встревоженным выкрикам своего окружения, он пустил лошадь галопом и ворвался прямо в толпу врагов.
Теперь унгоры окружали его со всех сторон, вопя и рыча, а его лошадь встала на дыбы, пустив в ход копыта, в то время как Тодбрингер разил рунным клинком отвратительные лица и примитивные щиты. Он ревел и проклинал в пылу сражения. За спиной он слышал вой Рыцарей Белого волка, которые были его телохранителями, вооружёнными грубыми молотами, а также возрастающие проклятья и боевые кличи шестидесяти охотников, которые сопровождали его на мрачных тропах Драквальда. Битва развернулась на грязной тропе, в тени сгнивших деревьев, у которых обезображенные тела валялись кучами. Наконец, унгоры дрогнули и обратились в бегство. Некоторые нырнули в заросли, из которых и появились, в то время как остальные, покачиваясь, побежали по тропе. Тодбрингер хотел пуститься в погоню за последними, но он дёрнул поводья, поворачиваясь к бойне, которая развернулась за его спиной.
— Оставьте одного в живых, — закричал он, видя, как его люди забивали тех существ, которые были слишком медлительны или безумны, чтобы убежать. — Чтоб вас, один из этих зверей нужен мне живым, чтобы он смог рассказать, где прячется его одноглазый повелитель. — если кто-нибудь и его воинов услышал его, то они не подали виду.
Он выругался, когда наконец понял, что натворил. Дисциплинированная колонна солдат, которую он повёл в Драквальд, превратилась в неорганизованную массу людей, сражающуюся в диком бою в тени деревьев. Драквальд пожирал людей, также как и твари, рыщущие под его тёмными кронами, и оставаться на виду друг у друга было единственным способом не потерять людей в тенях и на ложных тропах. Но даже это не всегда помогало. Сколько людей он потерял в Драквальде будучи курфюрстом? Тысячу? Больше? Сколько хороших людей он невольно скормил ненасытной тьме?
Казалось, лес давил по обеим сторонам неровной дороги. Тропа была узкой и грязной, по ней едва могли пройти три человека плечом к плечу. Здесь не было места ни для построения, ни для правильной атаки. Он вдруг осознал, какой оглушающей была тишина за звуком сталкивающегося оружия, какой непроницаемой была тьма среди деревьев. Словно сам Драквальд затаил дыхание. Беспокойство пошатнуло его рвение, и он пришпорил коня. Он должен был восстановить порядок, и быстро.
«Я надеюсь ты доволен, старик»-горько подумал он. «Как ты мог это допустить!» Он начал выкрикивать приказы, пытаясь перекричать шум битвы. В молодости он был одним из лучших голосов на плацу в Империи, но возраст убавил его громкость. Возбуждение от боя стало покидать его, и он почувствовал себя уставшим и старым. Все суставы болели, а рунный клинок казался тяжёлым в его руке, но он не посмел вложить его в ножны. Только не сейчас.
Враг был близко. Теперь он видел это и проклинал себя за то, что не подумал об этом раньше. Сколько раз его люди попадали в такие засады? Сколько раз они позволяли вести себя? Он позволил своему желанию отомстить ослепить себя, и он уже чувствовал, как капкан захлопывается вокруг него.
Вдруг над деревьями пронеслась протяжная нота. Звук прошёл сквозь него и ударил в живот, словно кулаком. Он дёрнул поводья и развернул коня, просматривая чащу леса. Более страшные звуки, похожие на стенания, просачивались сквозь деревья и поднимались к небу, пронизывая тишину. Ревущие горны, он знал. Охотничьи горны боевого стада. Затем, с неожиданность, которая бросала вызов реальности, лес, такой спокойный до этого, вдруг ожил звуками топота копыт, грохота оружия и фырканья зверей.
Стрелы с шипением вылетали из-за деревьев, сбивая людей с ног. Тодбрингер пришпорил коня. Ему необходимо добраться до своих людей, если они смогут организовать стену щитов, они смогут организовать защиту, достаточную, чтобы сбежать из ловушки, в которую он их завёл. Но даже когда он понёсся галопом к своим воинам, зверолюди выбегали из-за деревьев со всех сторон и молниеносно атаковали рассеянную колонну. Их были сотни, больше, чем смогут выдержать наспех выставленные стена щитов и линии копий, умирая, кричали и люди и лошади.
Тодбрингер завыл от ярости, заставляя коня скакать ещё быстрее. Он врезался в толпу рычащих зверей, и сила удара отправила слишком медлительных под копыта его коня. Рунный клинок дрожал в его руке, когда он размахнулся им и срубил раззявленные пасти и тянущиеся к нему руки. На одно мгновение он оказался в море рычащих лиц, острых клыков и ржавых клинков. Он проклинал, молился и кричал, вторя их вою, рубя всех вокруг себя. Кровь висела густой пеленой во влажном воздухе, она покрывала его броню и голову. Но они продолжали кружиться вокруг него нескончаемым потоком звериной ярости. Он видел, как его люди умирают от грязных клинков один за другим, их стаскивали на землю и превращали в кровавое месиво.
Деревья неподалёку разлетелись в щепки, когда минотавр вступил в бой, его похожая на бычью голова была опущена, а огромные копыта топтали как людей, так и зверей. Монстр взревел и махнул топором по широкой дуге, разрезав Рыцаря Белого волка и его ревущего соперника пополам в потоке крови. Тобрингер пришпорил коня и направился к зверю, даже когда тот повернулся ему навстречу. Минотавр ринулся к нему через толпу, его налились кровью. Он взмахнул топором, и его зазубренное лезвие угодило прямо в шею жеребца Тодбрингера, мгновенно убив бедное животное. Животное осело на землю и граф выпал из седла.
Он откатился в сторону, избегая посмертной агонии коня. Минотавр направился к нему, с его челюстей капала пена. Тодбрингер заставил себя на ноги, когда монстр обрушил на него свой топор. Рунный клинок вздрогнул в его руках, когда он заблокировал удар, а грубое лезвие топора разлетелось на кусочки. Минотавр отпрянул, в шоке от ярости из-за потери своего оружия. Тодбрингел бросился вперёд, и его меч вспорол брюхо зверя. Минотавр взревел и вцепился в свои выпадающие кишки, пытаясь схватит его. Тодбрингер увернулся от этой неуклюжей атаки и обрушил свой меч на его предплечье. Рунный клинок прошёл через плоть и кости с лёгкостью, и отсечённая рука шлёпнулась в грязь под его ногами.
Минотавр рухнул, как срубленное дерево, от разлитой по земле крови поднимался пар. Зверолюди напирали на Тодбрингера со всех сторон, его окружали. Его дыхание отдавалось болью в измученных лёгких, когда он двигался и сражался, как никогда прежде, стараясь вырвать ещё несколько секунд жизни из когтей того, что казалось преопределённой судьбой.
Какая-то его часть всегда знала, что всё закончится именно так, он будет окружён ревущим стадом, его штандарт будет втоптан в грязь. Мартак был прав, это Конец времён. Время детей Хаоса, когда города людей сгорят и будут разобраны камень за камнем. Мир будет принадлежать блеющим, козлолицым уродам, которые нечленораздельно бормотали и ревели вокруг него. Он расставил ноги для устойчивости, он использовал щит, чтобы сбить ближайших из них на землю, где они превращались в лёгкую добычу для его рунного клинка.
Какое-то мгновение он стоял один. Его сердце заныло от печали, когда он услышал как последний из его людей пал от меча зверочеловека. «Твоя ошибка, старик»-подумал он. Он посмотрел на оскалившиеся лица, которые окружали его. Так вот они какие-наследники этого мира. Он фыркнул и не смог сдержать смеха. Его жёсткий и дикий звук разлетелся над тропой, а затем наступила тишина.
Он взмахнул руками, глядя на окружавших его животных, приглашая их атаковать его.
— Давайте, твари. Мерзкие псы, шавки тьмы-будьте вы прокляты. Тодбрингер всё ещё стоит. Мидденхейм стоит. Подходите и почувствуйте зубы Белого волка!
Зверолюди бросились вперёд. Они атаковали его со всех сторон, безжалостные и голодные. Тодбрингер резал, колол и рубил орду, а они отвечали ему тем же, их варварское оружие царапало его броню и ранило открытую плоть. Вскоре он услышал стук собственного сердца в ушах, а мир, казалось, был зажат между чёрными лентами, его дыхание превратилось в прерывистый хрип. Он поскользнулся в грязи и упал на одно колено. Звери окружили его, и он приготовился к смерти.
Горны взвыли, громко и протяжно. Звук дрожью прошёл сквозь него, а зверолюди расступились, скуля и царапаясь, словно гончие, которых лишили убийства. Что-то протолкнулось через их ряды и предстало перед его глазами.
— Я знал, — пробормотал Тодбрингер.
Кхазрак Одноглазый пришёл забрать долг. Губительный зверь Драквальда был большим и громоздким, тяжёлым из-за мускулов и старых шрамов, скрывающихся под нарядом частичной брони. Пожелтевшие черепа свисали с его кожаного пояса, в одной гигантской лапе он держал зазубренный кнут, а в другой-меч, покрытый разрушительными рунами.
Деревья зашумели под внезапным порывом ветра, и это звучало словно смех. Кхазрак развёл руками, и зверолюди расступились, освобождая место. Тодбрингер почувствовал, как участилось его сердцебиение. Кхазрак не пришёл просто так, чтобы посмотреть, как он умирает. Губительный зверь пришёл убить его.
Смертельные враги, сведённые вместе судьбой. Мысль об этом заставила Тодбрингера невесело улыбнуться. Он взглянул вверх. Облака напоминали большие лица в небе, смотрящие вниз сквозь полог ветвей, словно игроки, наблюдающие за боем собаки и крыс в яме.
— Ну, — прохрипел он, — мы снова встретились, старый зверь.
Кхазрак остановился. Здоровый глаз зверочеловека нахмурился. Впервые Тодбрингер заметил сколько седины было в волосах врага, и как осторожно двигался зверь. Словно старый воин, сохраняющий силу. Как и сам Тодбрингер. Он почувствовал укол печали. Хоть стоящее перед ним чудовище заслуживало смерти, его больше всех остальных а прошедшие несколько лет можно было назвать другом. Осознание того, что Кхазрак находился где-то там, давало ему целеустремлённость. Это давало ему причину жить, после смерти его жены, даже если этой причиной была ненависть. И в какой-то степени он был благодарен своему врагу за это, за всё, что он предпринял, чтобы заполучить голову Кхазрака. «Некоторым вещам просто суждено случится»-подумал он мрачно. Затем он рассмеялся. «По крайней мере наконец я могу перестать преследовать судьбу».
Толстое запястье Кхазрака дёрнулось, и зазубренный кнут размотался. Тодбрингер вздохнул.
— Сколько, старый зверь? Десятилетие? Два? Стыдно пропускать конец света, но мы с тобой никогда не были показушниками, не так ли? — спросил он. — Нет, лучше оставить это им, да? Мы знаем, где настоящая война, не так ли?
Сборище зверолюдей померкло, когда он поднял меч. Они больше не имели значения. Никогда не имели. Только Кхазрак имел значения. Другие были животными, более или менее опасными, чем любой другой зверь из леса. Но Кхазрак был почти человеком, и он заслуживал человеческой смерти. Желательно долгой и мучительной.
Медленно два старых воина стали кружить друг напротив друга.
— О да, мы знаем, — пробормотал Тодбрингер. — Ты забрал моих сыновей, а я забрал твоих щенков. Я забрал твой глаз, ты забрал мой, — он провёл рукой по шраму, пересекающему пустую глазницу. Кхазрак повторил движение, казалось, неосознанно.
— Мир охвачен огнём, но наша война имеет приоритет. Мы заслужили это, разве нет, старый зверь?
Кхазрак встретил его взгляд, будто вопрос повис в воздухе между ними.
— Да, это наш момент. Давай же насладимся им, — Тодбрингер взял рунный клинок обеими руками. Кхазрак поднял свой меч. Это могло быть приветствием, но Тодбрингер сомневался в этом. Нет, Кхазрак не знал ничего о чести и уважении. Но он понимал важность этого момента, как и сам Тодбрингер. Нити судьбы связали их вместе, и вместе с концом света, подходила к концу и их война. Это было закономерным. Тодбрингер опустил меч и закрыл глаза. «Защити мой город, Вестник Зигмара. Пусть Пламя Ульрика горит вечно, и пусть его свет приведёт тебя к победе там, где я проиграл»-подумал он.
Кхазрак закричал, и глаза Тодбрингера открылись, когда зверь бросился к нему. Их мечи столкнулись со звуком, который эхом отразился среди деревьев. Два старых врага яростно кололи и резали друг друга. Они сражались много раз до этого, и Тодбрингер знал существо, так же как и зверь знал его. Удары парировались, проводились контратаки, когда они вошли в старый, знакомый ритм. Два старика, дерущихся в грязи, окружённые чудовищными лицами и волосатыми телами.
Он обнажил зубы в рычании, и Кхазрак сделал то же самое, когда они столкнулись друг с другом. Лица его сыновей, их жён, его солдат проносились у него в уме-всех, кого он потерял в течение войны против существа напротив. Ему оставалось только догадываться, видит ли Кхазрак нечто похожее-сколько щенков потерял зверь в ходе их конфликта? Сколько его свирепых сородичей и товарищей забрал меч Тодбрингера? Любил ли он, как это делал человек, или же он знал только ненависть?
Грязь разливалась под его ногами, а его сердце болело. Его голова кружилась, а лёгкие горели. Он был стар, слишком стар для всего этого. Он чувствовал запах пота Кхазрака, и руки существа дрожали не меньше, чем его собственные. Сколько вызовов своей власти Кхазрак встретил в своей долгой жизни? Тодбрингер узнал некоторые шрамы зверя, ведь это он оставил их, но вот остальные…
— Они вышвырнули тебя, старый зверь? Поэтому ты здесь, а не с остальными, осаждающими Мидденхейм? Или ты отказался идти, отказался присягать Трёхглазому королю, пока не улажено наше дело? Ты ждал меня? — он задыхался, налегая на меч всем весом, чтобы противостоять врагу.
Кхазрак проблеял от разочарования, когда они разошлись, кнут зашипел и щёлкнул, когда зверочеловек попытался опутать ноги Тодбрингера. Старый трюк, который поймал Тодбрингера врасплох много лет назад. Но теперь он был готов в нему. Он увернулся от кнута и наступил на него. Он неуклюже бросился вперёд, метя в шею Кхазрака, надеясь обезглавить зверя. Кхазрак отшатнулся и парировал удар.
Потеряв равновесие, Тодбрингер подался назад, когда Кхазрак ударил кнутом по его здоровому глазу. Кончик кнута разрезал ему щёку. Кхазрак продолжил атаковать. Меч зверя обрушился на защиту Тодбрингера один раз, два, три. Один удар выбил щит из руки Тодбрингера и отправил его на землю, второй и третий удары пришлись на рунный клинок, но сила была такой, что Тодбрингер упал на одно колено. Густая грязь забилась под броню, и он почувствовал, как плечи онемели, когда он блокировал очередной удар. Кхазрак был старым, но сильным. Сильнее Тодбрингера. А ещё он был свежее. Он сдерживался, ожидая лучшей возможности для удара. Даже пошатываясь от атак врага, Тодбрингер почувствовал вспышку восхищения. «Каким бы человеком ты мог быть, если бы родился им»-подумал он. Пятый удар пробил его защиту, и он почувствовал боль в животе. Он отшатнулся назад и увидел, что меч Кхазрака был красным по самую рукоять.
Собравшиеся зверолюди учуяли кровь и начали кричать и топать в ожидании. Следующий удар Кхазрака чуть не сбил Тодбрингера с ног. Он отклонился назад, следуя за ударом. Кхазрак подался вслед за ним, фыркая от рвения. Тодбрингер полоснул мечом и почувствовал дикий трепет радости, когда его меч угодил в голень Кхазрака. Кость треснула, и Кхазрак закричал. Губительный зверь тяжело упал, и Тодбрингер набросился на своего врага, выбив оружие из рук Кхазрака. Он поднял свой рунный клинок над искажённым от боли лицом Кхазрака.
— За моих детей, — прошипел Тодбрингер.
Здоровый глаз Кхазрака встретился с его собственным. Зверочеловек моргнул всего лишь раз и замер, будто принимая то, что должно было произойти. Затем Кхазрак зарычал, и рунный клинок опустился, протыкая здоровый глаз существа и погружаясь в его мозг. Копыта Кхазрака какое-то мгновение барабанили по земле, а затем остановились. Тодбрингер опёрся на рукоять рунного клинка, пока не почувствовал, как остриё меча вошло в грязь под черепом Кхазрака.
— В этот раз, оставайся мёртвым, — прохрипел он.
Собравшиеся зверолюди молчали. Драквальд был тихим. Но не Борис Тодбрингер. Пошатываясь, он встал, сила покинула его, осталось только упрямство. Он был ранен, ослаблен и окружён сотнями, если не тысячами зверолюдей. Он умрёт здесь.
Но он выиграл.
Тодбрингер запрокинул голову и разразился смехом человека, который сбросил последние оковы жизни. Впервые за долгую жизнь, он не чувствовал груза на сердце. Он выиграл. Пусть мир сгорит, если конечно это случится, ведь он оставил свой след и сделал то, что должен был.
Он посмотрел на Кхазрака, сплюнул сгусток крови на мёртвое лицо своего старого врага и выдернул меч, когда ближайшие зверолюди начали приближаться, мстительно рыча. Он умрёт, но Ульрик свидетель, они запомнят его, когда всё будет закончено.
— Вам нужен этот мир? — прорычал Борис Тодбрингер. Схватив рунный клинок обеими руками, курфюрст Мидденхейма, правитель Миддланда и Драквальда поднял меч. Он улыбнулся приближающимся врагам. — Вам придётся заслужить его.
Часть первая Многовековая скала
Осень 2527 г.
Глава первая
Мидденхейм, город Белого волка
Грегор Мартак, Верховный патриарх коллегий магии, отпил из бутылки вина и передал её человеку, стоящему рядом с ним на вершине Храма Ульрика. Храм, выполненный как крепость внутри крепости, возвышался над Ульриксмундом и самим Мидденхеймом и был наивысшей точкой Фаушлага. Компаньон Мартака-облачённый в тёмную броню члена Рыцарей Белого волка, весьма побитую и нуждающуюся в хорошей полировке- неохотно взял бутылку, после того, как маг призывно помахал ей. Мартак почесал взъерошенную бороду и осмотрел город. С зубчатых стен храма можно было видеть дальше, чем где-либо ещё в Мидденхейме, почти до конца горизонта. И то, что Мартак видел сейчас, пробирало его до костей.
Чёрные тучи, пришедшие с севера, зависли над городом, закрыв солнце. Каждый факел и жаровня в городе были зажжены в тщетной попытке сдержать тьму. Колдовские молнии разрывали облака. Потрескивающий покров пылающей энергии озарял улицы внизу калейдоскопом цветов, и безумные тени танцевали и скакали на каждой поверхности. Но тьма не была преградой для того, что надвигалось на город.
Стук барабанов Мартак и весь остальной город услышали за несколько часов до прибытия армии, которая теперь кипела у основания Фаушлага бесконечным чёрным приливом. Ветер доносил шум барабанов, также как и гортанный рёв и крики проклятых, которые составляли приближающуюся армию. Стаи ворон затмили небо цвета ржавчины, а основание скалы, на которой стоял Мидденхейм, задрожало.
Лидеры орды появились первыми, из леса к северу от города. Деревья были вырваны с корнем или разнесены в щепки, стоны и треск их кончины присоединились к какофонии прибытия армии, когда они отбрасывались в сторону огромными монстрами, которых Мартак надеялся никогда не увидеть. Вслед за дикими чудовищами шли бесчисленные полчища племён с далёкого севера, облачённые в грязные шкуры, бронированные воины и чудовищные мутанты. Они высыпали из леса, словно нескончаемая волна мерзости, и к грому барабанов присоединились звук боевых горнов и песни, всё это росло и сливалось в непроницаемый рёв, от которого у Мартака заныли зубы и заболели уши.
Сейчас, орда стояла перед Мидденхеймом, ожидая только богам известный сигнал, чтобы начать штурм. Тысячи варварских флагов хлопали и гремели на горячем ветру, и чудовищные силуэты виднелись в кипящем небе. Зверолюди скакали и завывали перед рядами безмолвных бронированных воинов. Численность армии увеличивалась в течении всего дня, и даже самые скептически настроенные защитники Мидденхейма поняли, что это была не обычная разбойничья банда, пришедшая сжигать и грабить, прежде чем исчезнуть, как летний шторм. Нет, это была вся мощь севера, и она пришла, чтобы сломать хребет этого мира.
— Ненавижу говорить, «а я же говорил», Аксель, но…вот, — крякнул Мартак. Он откинул свою грязную шкуру и указал длинной, татуированной рукой на стены, за которыми собирался враг в количествах, способных пошатнуть мир. Ну или так казалось, по крайней мере, Мартаку. Его компаньон, несмотря на все доказательства его предчувствий, не соглашался.
Аксель Грейсс, Великий магистр Рыцарей Белого волка и командир Братства Свирепого волка, вытер горлышко бутылки своим белым меховым плащом и сделал небольшой глоток.
— Что это за пойло? — спросил он.
— Бутылка Сартозанского красного. Какой-то дурак прятал её в тайнике, — прохрипел Мартак.
Грейсс чмокнул губами, поморщился и вернул бутылку.
— Это всего лишь сброд, маг. Ничего больше. Ты провёл слишком много времени среди сопляков на юге, если веришь в эту идею об армии. Я-то уж повидал армии. Это не она, — он шмыгнул носом. — Мидденхейм выдерживал вещи и похуже. Он выдержит и это, — он пренебрежительно указал рукой. — Зубы Ульрика, они даже прогнали крысолюдов для нас.
Мартак сделал ещё один глоток из бутылки.
— Разве?
Скавены, которые осаждали город перед прибытием армии, покинули свои осадные позиции, словно падальщики перед приходом более крупного хищника. Некоторые крысы сбежали на юг, Мартак знал, в то время как остальные, конечно же, забились в туннели под Фаушлагом. И конечно же никто и слушать его не стал насчёт последних. Альтдорф повторялся вновь. Что хорошего было в том, чтобы быть Верховным патриархом, если тебя никто не слушает? Хотя, Коллегий магии больше не существовало, с горечью подумал он.
Грейсс, будто читая мысли Мартака, презрительно посмотрел на Янтарного мага.
— Они ушли, маг. Сбежали, словно трусливые паразиты, которыми они и являются. Ты видишь их?
— Это не значит, что их там нет, — прохрипел Мартак. Это был старый довод. Он отправил разведчиков в глубины Фаушлага, несмотря на энергичные протесты Грейсса и его коллег-командиров. То, что они докладывали, лишь подтверждало его опасения об атаке снизу. Скавены не сбежали. Они едва ли отдадут честь штурма Архаону. Нет, крысы собирались в глубинах, готовясь штурмовать Мидденхейм снизу. Он нутром это чувствовал.
— Так же как и то, что они там есть, — ответил Грейсс. Он покачал головой. — И даже если и есть, что с того? Мидденхейм выстоит, маг. Пусть орда разобьётся об наши стены, если пожелает. Они проиграют, как они делали каждый раз до этого. Пока Пламя Ульрика горит, Мидденхейм будет стоять. — Мартак хотел передать ему бутылку, но Грейсс отмахнулся от неё. — Стой здесь и пей весь день напролёт, если хочешь, маг. У некоторых из нас есть обязанности, которые мы должны выполнять.
Мартак не ответил. Слова Грейсса задели его именно так, как и должны были. Он смотрел, как Великий магистр спускается со стены, его броня звенела. Грейсс недолюбливал его, и если честно, Мартак относился к нему так же. На самом деле ему не нравились все его командиры.
Люди высокого ранга и благородного происхождения из Аверланда, Талабхейма и Стирланда, а также из Мидденхейма, находились где-то внизу в городе, борясь за должности и влияние. Мир рушился вокруг них, становясь всё меньше день за днём, а люди Грейсса думали, что это просто ещё один обычный день. Или того хуже, они видели в этом возможность. Наступал конец света, но люди оставались людьми. Мартак опрокинул бутылку, позволяя последним каплям упасть на его язык. «Люди остаются людьми, но этому скоро придёт конец»-подумал он.
Он вздрогнул, внезапно почувствовав холод, и закутался в меха. Он подумал, всего лишь на мгновение, что победа возможна. Всего лишь на мгновение он увидел луч света, пронзающий тьму, и разжигающий искру надежды в прахе души.
Он видел этот свет-свет небес-снизошедший в сломанное тело Карла Франца и возродивший его к жизни на руинах Альтдорфа. Он видел мерзкие сады чумы и загрязнения, просачивающиеся через камни города, и чудовищные вещи, которые росли в них. Он видел даже больше…Сломанное тело Курта Хельборга, его гордое лицо покрытое кровью; величественную фигуру Лоуэна Леонкура, Короля Бретоннии, когда он сражался против демонов в обречённой попытке защитить чужие земли; разрушенную статую Зигмара, плачущую кровью. Свет смыл всё это в конце.
Но это было лишь мгновение. Затем тьма опустилась вновь. Золотого Бастиона больше не было, а Кислев обратился в прах, что позволило армиям Хаоса пройти на юг, сжигая и мародёрствуя. Имена из тёмной легенды вернулись, чтобы растерзать Империю, которая думала, что избавилась от них. И не только Империю. Бретонния была разбита, Тилия была стёрта с лица земли ордами крыс, Сильвания покрылась опухолями, неупокоённые мертвецы ходили по земле, нападая на живых.
Мартак засунул палец в горлышко бутылки в поисках последних капель. Альтдорф пережил один штурм, чтобы затем пасть от другого. Теперь он был пристанищем кишащим паразитами. Карл Франц отступил в Аверхейм, единственный город кроме Мидденхейма, оставшийся у Империи. «А скоро останется один, если конечно Аверхейм уже не пал»-скорбно подумал Мартак. Отбросив высокомерие Гейсса, Мартак знал, какую битву можно выиграть, а какую нет. Большую часть своей жизни он прожил в дикой природе, и Мидденхейм напоминал ему раненого оленя, окружённого голодными волками. О, олень конечно пустит кровь нескольким из них. Это будет хорошая битва, но в конце…результат не оставлял никаких сомнений.
Несмотря на всё это у него была своя роль. Он будет смотреть за туннелями под городом, так как остальные не видели смысла в их защите. Он мог бы сделать благое дело, думал он. Он приказал поставить баррикады на вершине винтовых лестниц, ведущих внутрь Фаушлага, и потребовал и получил ополченцев со стен, чтобы охранять ключевые входы туннелей. Скоро он спустится, чтобы присоединиться к ним во тьме, дожидаясь атаки.
Там в глубинах собрались тысячи скавенов, что бы там ни думал Грейсс. Именно там они скрылись, когда пришёл Архаон, но они не останутся там надолго. И когда они решат подняться, Мартак сможет сделать немногое, чтобы остановить их.
Он засунул палец в рот, слизнув с него жидкость. Он не пил так много до всего этого, но сейчас казалось было самое подходящее время, чтобы завести несколько вредных привычек. Мартак поднял бутылку, чтобы запустить её подальше в город, когда что-то заставило его остановиться. Голос, сильный и звучный, исходил откуда-то снизу. Он не мог разобрать слов, но с лёгкостью узнал тембр.
Вальтен.
Мысль воплотилась в жизнь. Вестник Зигмара пришёл озарить их самый тёмных час. Говорили, что когда-то он был кузнецом. Отец Мартака был свинопасом, и он не видел ничего позорного в скромных начинаниях. Особенно когда конечный результат был столь…впечатляющим. Он опустил бутылку и поставил её на стену. Затем, взяв свой посох там, где его оставил, он начал спуск. Когда он подошёл к ступенькам, он услышал мягкий рык за спиной.
Мартак остановился. Он повернулся, сердце бешено колотилось в груди. То, что могло быть волком или тенью волка, сидело там, где всего несколько мгновений назад стоял он. Оно разглядывало его в течение одного удара сердца, а затем, как дым на ветру, исчезло. Мартак уставился в одну точку, во рту пересохло, руки дрожали. Ему вдруг захотелось пить. Он повернулся и со всех ног бросился бежать со стены.
Когда он наконец достиг главной ротонды храмы, речь Вальтена подходила к концу. Его голос на мгновение заглушил шум за пределами стен. Мартак прошёл через толпу беженцев, которые заняли главное основное храма, к входным дверям и ступеням за ними, которые вели вниз к узким улицам Ульриксмунда. Плотные массы народа расступались перед ним, встречая его шёпотом беспокойства, а также отвращение, причиной которого был его неопрятный вид. Даже у самых нищих крестьян были стандарты, полагал Мартак. Стандарты, которым он старался не соответствовать так часто, как только мог.
Вальтен произносил какую-то версию той же самой речи, которую люди слышали уже несколько раз с тех момента прибытия сил Архаона. Улицы были полны паникующими горожанами, а испуганные беженцы наводнили каждый храм и таверну. Но везде, где проходил Вальтен с Гхал Маразом на широких плечах, всё успокаивалось. Он легко говорил как с толпой, так и с одним человеком, без каких-либо предпочтений или предвзятости касательно провинции или места. Его голос был размеренным, его слова успокаивали. «Будь спокоен, ибо я здесь, и там, где я стою, зло никогда не восторжествует»-подумал Мартак, направляясь к широким ступеням храма. Это было старое высказывание, приписываемое самому Зигмару. Благодаря той малой толики информации, которую Мартак знал о человеке, скрывающимся за мифом, он сомневался в правдивости формулировки, но не в намерении.
Он посмотрел на высокую, широкую фигуру Вестника Зигмара, произносящего слова утешения большой толпе солдат и беженцев, которые заняли ступени, и почувствовал как бремя на сердце уменьшилось, совсем немного. Вальтен был выше всех, котого встречал Мартак, но он двигался с грацией, которой позавидовали бы эльфы. Он отрастил бороду с момента падения Альтдорфа, и теперь выглядел более родным в Мидденхейме, чем даже такой старый волк как Грейсс.
Мартак думал, что в нём есть что-то особенное. Вальтен просто…подходил. Куда бы он ни отправился в Империи, везде он находил дом. Талабхеймцы, Аверландцы, Миддландцы, все принимали Вальтена за своего. Он говорил на их диалектах, он знал их историю. Он даже мог петь их песни. Это как если бы крепкий, бородатый молодой воин был самой Империей из плоти и костей.
Когда он говорил, Вальтен, казалось, излучал внутреннее сияние, которое согревало человека лучше, чем любой огонь. Его голос поднимался и падал, как у обученного оратора, и он говорил со страстью, которая бы пристыдила даже покойного Верховного теогониста Волкмара.
Мартак остановился у входа в храм, чтобы не прерывать речь. Огромные обитые железом двери были широко распахнуты в начале крысиной осады, и до сих пор оставались открытыми, приглашая всех, кто искал убежища. Сам вход был большой каменной аркой, выполненной в виде верхней челюсти волка, полной огромных зубов, и, входя в неё, он вновь подумал о той тени, которую видел на стене, и вздрогнул. Это был не демон, в этом он точно был уверен. Пока Пламя Ульрика горит, ни один демон не может войти в Мидденхейм.
Он бросил взгляд на Пламя, потрескивающее в центре огромной храмовой ротонды. Огонь был серебряно-белым, отбрасывая свет на всё помещение храма, согревая толпу и освещая огромные барельефы, изображающие поражение Ульриком кровавого дракона, его штурм штормового свода и бесчисленное множество других актов героизма, совершённых волчьим богом. Всё больше и больше людей искали убежища в его свете, когда опустилась неестественная тьма. Мартак не мог винить их за это. Оно было воплощением силы и ярости Ульрика, и поэтому он являлся маяком надежды для избранных волчьим богом людей. Говорили, что если пламя погаснет, то бесконечная зима охватит мир.
Когда мысль пришла ему в голову, он уловил низкий, тонкий силуэт, пробирающийся между ног людей в толпе. Казалось, волк-тень следовал за ним. Волчий жёлтый взгляд встретился с его собственным на один короткий миг, а затем волк исчез в человеческом лесу. Он собирался последовать за ним, когда услышал голос: «Он прекрасен, не так ли?»
Мартак повернулся и взглянул на Вальтена. Он хмыкнул и пожал плечами.
— Один огонь похож на другой для того, кто привык обходиться без него.
— Я вырос в кузнице, — просто сказал Вальтен. — Есть странная красота в огне, я думаю. В нём есть все цвета и нет ни одного, он дарует уют и тепло, но может убить или ослепить неосторожного. Инструмент как созидания, так и разрушения…прямо как молот, — он поднял Гхал Мараз для подтверждения своих слов. — Зигмар построил Империум при помощи этого оружия и уничтожил труды своих врагов.
Мартак печально улыбнулся.
— Очень красиво. Это войдёт в твою следующую речь?
Вальтен усмехнулся.
— Сомневаюсь, что будет время ещё для одной. В противном случае ты бы не пришёл ко мне, чтобы сказать, что собираешься идти вниз, — он посмотрел на Мартака, и маг поёжился. Вальтен мог заглянуть прямо в душу человека. Он никогда не судил то, что видел там, однако это делало чувство только хуже.
— Да, самое время, — сказал Мартак, опираясь на свой посох. — Разведчики докладывают, что крысы собираются в недрах. И приспешники Архаона проделали весь этот путь не для того, чтобы просто сидеть снаружи и злобно зыркать на нас.
— Знаю, — сказал Вальтен. Он посмотрел вверх и закрыл глаза. — Это почти что облегчение.
— Не то, чтобы я был не согласен с этим, — сказал Мартак.
Вальтен улыбнулся. Он посмотрел на мага и положил руку ему на плечо.
— Нет, — сказал он. — Ты мрачный старый медведь и ничто это не изменит.
Мартак фыркнул.
— А ты весёлый ягнёнок, так?
Улыбка Вальтена померкла.
— Нет. Нет, я чувствую тяжесть этого момента, Грегор, также как и ты. Она давит на мою душу и разум с тех самых пор, как я впервые взмахнул молотом отца в гневе в Золотом Бастионе. Она пытается придать мне желаемую форму, необходимую форму, но иногда…Я не думаю, что это удастся. — он убрал руку и поднял Гхал Мараз. — Я думаю он является её частью. Бремя и благословение, соединённые в одном, — сказал он, поворачивая древний молот в руках. — Иногда этот молот становится таки же лёгким, как перо. А иногда я едва могу поднять его. Я не уверен, что моя рука предназначена для того, чтобы держать его. — он взглянул на Мартака. — Иногда я хочу, чтобы Лютор был здесь, чтобы сказать мне, что я ошибаюсь, и что мой путь предопределён, — он печально улыбнулся. — Без обид, Грегор.
— Никаких обид, — сказал Мартак, отмахиваясь от извинений. — Я бы тоже хотел, чтобы Хусс был здесь. И если уж мы загадываем желания, я бы добавил ещё и Императора, Мандреда Убийцу Скавенов и Магнуса Благочестивого. Потому что Таал знает, что мы можем использовать их сейчас.
Вальтен свирепо улыбнулся.
— Нам придётся действовать вместо них, мой друг. Меньшего мы сделать не можем. Мидденхейм выстоит. Император и Граф Борис доверили мне охранять этот город и его людей, и я оправдаю их доверие или умру пытаясь.
Мартак собирался ответить, когда почувствовал, что что-то не так. Он схватился за голову и услышал пронзительный крик, который казалось отражался от каждого камня в храме. Как будто целый легион волков завыл разом, а затем замолчал. Вальтен схватил его, когда он покачнулся.
— Грегор, что такое, ты…
Не говоря ни слова, Мартак застонал. Он чувствовал себя так, словно в нём чего-то не хватало, как будто кто-то вырезал кусок его сердца. Он услышал вздох Вальтена и моргнул мутными глазами, пытаясь очистить голову. Заставив себя выпрямиться, он увидел, что толпа отходит от Пламени Ульрика. Мужчины и женщины плакали и кричали от страха. Вальтен поднял руки, пытаясь успокоить растущую панику. Мартак оттолкнулся от него и, шатаясь, направился к Пламени, глядя на него не веря своим глазам.
Прямо у него на глазах Пламя Ульрика угасало, мерцало и исчезало. Комната погрузилась во тьму, и толпа начала разбегаться в поисках нового убежища. Он слышал крики затоптанных, плач потерянных детей и голос Вальтена, перекрикивающий всё это, в тщетной попытке навести порядок в этом хаосе. И за всем этим, за плачем и криками, за страхом…звучал смех. Тёмные боги смеялись над угасающей надеждой Мидденхейма, после которой оставался только пепел.
Мартак закрыл глаза. Что-то не давало покоя в его голове, как будто кто-то говорил на пределе слышимости, но он не мог уловить это из-за резонирующего в его голове смеха. Он схватил свой посох так крепко, что дерево протестующе затрещало. Он чувствовал жар и холод одновременно, а его череп казался в два раза меньше, когда перед его мысленным взором проносились образы. Это были извивающиеся силуэты в темноте за глазами, невозможно огромные и мерзкие, и они с нетерпением царапали небосвод и саму землю. Он увидел тёмную фигуру, столкнувшуюся с ледяными волками, и услышал крик бога, когда Пламя потускнело. Он слышал вой горнов и бой барабанов, чувствуя, как скрутило все его внутренности, когда момент, которого он так боялся, наконец, настал.
Рука схватила его за плечо, встряхнув его.
— Грегор, время пришло. Враг наступает, — сказал Вальтен. — Я должен идти на стены.
— А я должен идти вниз, — прохрипел Мартак. Он взглянул на Вальтена, и демонический смех тут же стих. Существовали вещи, на которые даже демоны не могли смотреть.
— Боги с тобой, Вестник.
— Я знаю, что по крайней мере один точно со мной, — сказал Вальтен. Он поднял Гхал Мараз и отсалютовал Мартаку. — Мидденхейм выстоит, Грегор. Также как и мы.
— Но надолго ли? — пробормотал Мартак, смотря вслед уходящему Вестнику Зигмара.
Северные ворота, район Графсмунд-Норгартен
— Это, мой друг, не что иное, как плохой день, завёрнутый в мех, — сказал Вендел Волкер, указывая на армию, которая маршировала по равнине внизу, и опрокидывая кувшин, чтобы сделать глоток безвкусного кислевитского алкоголя. Он был последним в своём роде, ведь Кислева больше не существовало, и Вендел собирался насладиться каждой мерзкой каплей за несколько часов до своей неминуемой грязной кончины. Он жалел лишь о том, что у него не было бутылки хорошего тилианского вина, с которым и помереть было не жалко.
Он стоял на воротах, отгоняя людей, которые должны были дежурить в помещении. Он стоял на люке, так что у него было несколько минут никем не прерываемого пьянства. Таверны были забиты, а каждый винный погреб и пивной зал были осушены ещё три дня назад. Ему удалось достать кувшин кислевитской водки, но она была так же плоха, как быть трезвым.
Волкер был капитаном в крепости Хельденхейм. Теперь же он носил броню и регалии члена Рейксгвардии, пожалованные ему самим Куртом Хельборгом в награду за спасения того, что осталось от гарнизона Хельденхейма, и за то, что он привёл его в Альтдорф как раз вовремя, чтобы поддержать обороноспособность города. Это конечно была не та награда, на которую надеялся Волкер, но дарёному коню в зубы не смотрят. Особенно в такие времена. И броня не раз пригодилась, хотя она и была тяжёлой и натирала в самых ненужных местах.
Волкер передал кувшин одному из своих напарников, здоровяку, облачённому в броню цвета морской волны, украшенную рыбными мотивами там, где не была побита до бесформенного состояния.
— Плохой день, Вендел, или очень плохой день? — последнее он произнёс, сделав глоток. Эркхарт Дубниц был последним рыцарем ордена, который никто официально не признавал. Рыцари Мананна сражались до самого конца, когда чумной флот прибыл в Марьенбургскую бухту, но только Дубницу удалось сбежать из фрайштадта. Его отправили в Альтдорф, чтобы передать весть о надвигающейся угрозе, к сожалению, он так и не был услышан, пока не стало слишком поздно. Теперь он был человеком без страны, сражающимся за спасение чужого народа. Именно в Альтдорфе Волкер познакомился с марьенбуржцем и нашёл в нём родственную душу, в каком-то роде. По крайней мере когда речь шла о душе алкогольного разнообразия.
— А в чём разница, Эркхарт? Так или иначе, но это случится с нами, — сказал третий человек, стоящий на воротах. Он отмахнулся от кувшина, когда его предложили ему.
— Нет, спасибо. Я лучше умру с ясной головой, если уж вам всё равно, — Гектор Гоэтц выглядел как человек, повидавший всё худшее, что мог предложить этот мир, и его это не впечатлило. Его броня несла на себе те же отметины тяжёлых боёв, что и у Волкера и Дубница, но его была покрыта знаками и символами Ордена Пылающего солнца. Насколько Волкер мог судить, Гоэтц был последним живым храмовником Мирмидианского ордена. Большая часть этого ордена, как говорят, погибла под Талабхеймом. Гоэтц был там, но отказывался рассказывать об этом. Волкер, сам являющийся уроженцем Талабхейма, отказался от попыток надавить на него.
По правде говоря, он не был уверен, что хочет это знать. Он оставил родителей, родных и несколько горячих и впечатляющих любовниц в Талабхейме, когда его направили в Хельденхеймский гарнизон. Тому факту, что все они скорей всего мертвы, ещё предстояло пробить броню его нечувствительности, благодаря которой он до сих пор сохранял рассудок. Это была либо нечувствительность, либо безумие, и Волкер повидал слишком много в эти дни, чтобы начать думать, что в безумии есть своего рода утешение.
— Никогда не меняйся, Гектор. Нам с юным Венделом больше достанется, — сказал Дубниц с ухмылкой. Он передал кувшин Волкеру, который сделал ещё один глоток, а затем скорбно отрыгнул.
— Он пуст, — сказал он. — Дубниц, будь другом, сходи за другим.
— Другого нет, — сказал Дубниц. — Джентльмены, у нас закончился алкоголь. Трубите отступление.
Волкер прижал пустой кувшин к груди.
— Зачем брат? Нам некуда отступать.
— Нонсенс. Горизонт прямо вон там.
— Он прав, Эркхарт. Отступать некуда. Боги мертвы, — мягко сказал Гоэтц. Выражение его лица стало задумчивым. — На мгновение я подумал, что они всё ещё с нами, — его лицо ожесточилось. — Но потом случился Талабхейм, и я понял, что они покинули нас.
Лицо Дубница помрачнело. Он вздохнул.
— Печально, когда человек переживает своих богов.
— Да, и скоро мы к ним присоединимся, — продолжил Гоэтц. Он взглянул на Волкера. — Если конечно ваш Вестник не припрятал какой-нибудь божественный козырь в рукаве.
— Не такой, которым бы он поделился со мной, нет, — сказал Волкер. Когда он впервые увидел Вестника Зигмара во плоти, он испытал благоговение. Он был всем, что обещали жрецы Зигмара. Полубог, сошедший к смертным, чтобы сражаться на их стороне и привести их к победе. Благоговение не исчезло и через несколько недель, таким сильным было производимое им впечатление. В Вальтене было что-то такое, что прогоняло отчаяние и страх. Но он был человеком, как и все остальные, Волке знал это. Хороший человек, праведный, но всё же человек. Он собирался ответить, но Гоэтц внезапно напрягся и выругался.
— Ну…вот и всё, — мягко выдохнул Дубниц. — Время вышло.
Волкер увидел вспышку полихроматического света, поднимающуюся над ордой. Воздух приобрёл характерный маслянистый запах, и он почувствовал что-то мерзкое в горле. Он с лёгкостью узнал этот вкус, не желая этого. Облака начали сгущаться и крутиться, а по городу пронёсся вой ветра. Гоэтц побледнел, отшатнувшись от крепостной стены.
— Демоны, — хрипло прошептал он. — Они призывают демонов, — он схватился за бок, будто вспоминая старую рану. — Я слышу их крик….
— Это ещё не всё, — сказал Дубниц. Он указал куда-то на другую сторону города. — Поправьте меня, если я не прав, но разве не там находятся западные ворота?
Волкер повернулся и увидел столб дыма, поднимающейся на западной стороне города. Во рту у него пересохло.
— О боги, — прохрипел он. Он развернулся, когда воздух наполнился низким гулом, и увидел второе облако, которое имело болезненный зеленоватый оттенок, поднимающееся над восточными воротами города. Затем, через полсекунды мир тошнотворно накренился, когда ворота содрогнулись, практически сбив его с ног. Он услышал крики внизу, и тонкий зелёный дым начал просачиваться через люк.
— Что за чёрт…
Дубниц резко схватил его за воротник кирасы и оттащил Волкера назад, за секунду до того, как меч просвистел в воздухе, где только что была его голова.
— Вот что за чёрт, — непринуждённо сказал Дубниц, когда странный призрак, сгорбленный и завёрнутый в чёрное, приземлился на крепостную стену и направился к ним, держа зазубренное лезвие в своей кишащей паразитами лапе.
Волкер действовал инстинктивно, запустив кувшин в голову нападающего. Глиняный кувшин разлетелся, и существо упало подёргиваясь.
— Скавен, — тупо сказал он, глядя на н неё.
— Серьёзно, а я-то уж подумал, что это полурослик с щёткой, — сказал Дубниц, вытаскивая меч, когда появилось ещё больше существ, карабкающихся по крепостной стене. — Где эта проклятая гвардия? — прорычал он, разрубая прыгнувшую на него крысу.
— Мертва, если это был газ, о котором я думаю, — сказал Гоэтц. Он держал свой меч в руке и с лёгкостью блокировал удар одного из облачённых в чёрное скавенов. — Это яд. Не позволяйте ему прикоснуться к вам, — сказав это, он отошёл от люка, из которого постоянно шёл дым.
— Это объясняет, почему эти паразиты носят маски, — прохрипел Волкер, ударяя ногой в грудь скавена и скидывая его со стены. Он взмахнул мечом по дуге, отгоняя врагов. Он услышал приглушённый лязг цепей и кривошипов и понял, что газ был лишь средством достижения цели.
— Они опускают разводной мост. Они собираются впустить северян в город!
— А, к чёрту эти игры моряков, — сказал Дубниц. Он побежал к внутренней стене, выходящей к воротам во двор внизу, и с грохотом доспехов перепрыгнул через край стены, забрав с собой визжащего скавена. Волкер посмотрел на Гоэтца, и затем оба рыцаря последовали за своим напарником за стену, оставив изумлённых скавенов смотреть им вслед.
Волкер кричал, пока не ударился от телегу с сеном, дальше с его языка слетали лишь проклятья. Он скатился с телеги и с лязгом упал на мостовую, все его конечности болели. Тело скавена, которого Дубниц забрал с собой, шлёпнулось на землю рядом с ним. Здоровый рыцарь улыбнулся и протянул ему руку.
— Вставай, юный Вендел, у нас тут незваные гости на подходе, потребуются наши мечи.
Выплёвывая сено, Волке позволил Дубницу поднять себя.
— Ты всё время знал, что здесь стоит эта телега с сеном? — спросил он.
— Конечно, — сказал Дубниц. — Ты многому учишься, будучи пьяницей. Например, всегда будь уверен, что у тебя есть мягкое место, куда можно упасть, просто на всякий случай. А теперь помоги мне откопать Гоэтца, пока мы нас не захлестнула вона демонов-убийц.
Северный виадук
— Хорват, ты когда-нибудь задумывался о решениях, которые довели тебя до такой жизни? — Канто Непоклявшийся столкнулся со своим ближайшим другом в толпе воинов Хаоса, северных племён и завывающих зверолюдей, неуклонно движущихся к виадуку. Их были сотни, движущихся в медленном, но постоянном темпе к воротам наверху. Уродливый зелёный дым поднимался над крепостной стеной, а разводной мост был опущен всего несколько мгновений назад, что означало, что их крысиные друзья сдержали своё обещание открыть ворота.
То, что Трёхглазый король счёл нужным довериться таким существам, до сих пор вызывало вопросы недоверия среди воинов, собравшихся под его знамёнами. В то, что Скавены, по сути, сдержали своё обещание, поверить было ещё труднее, по крайней мере Канто Непоклявшемуся, и это заставляло его задуматься о том, какие ещё чудеса ждут его впереди, если конечно он переживёт грядущую резню.
— Кровь для кровавого бога! — проревел Хорват, вторя крику людей вокруг него. Он взглянул на друга и нахмурился. — О чём ты там треплешься, Непоклявшийся?
— Неважно, — ответил Канто.
Хорват посмотрел на него с подозрением. Два воина имели небольшие различия. Оба были огромными, как и подобает мужчинам, пережившим бесчисленные опасности Пустошей Хаоса, облачённые в причудливые броню, слишком тяжёлую для человека, которого не коснулся Ветер Перемен и свет Завывающего Солнца. Броня Хорвата имела цвет запёкшейся крови и была украшена ужасными знаками убийства и разорения. Трофейный каркас болтался у него на спине, прижимая нетронутый скелет, каждая кость которого была исписана нечестивыми литаниями. Чёрная броня Канто хоть и была такой же тяжёлой и внушительной, как у Хорвата, не несла на себе ни знаков, ни символов, и он не имел никаких трофеев, за исключением пожелтевших черепов со странными метками, вырезанными на них, которые свисали с его наплечников и кирасы.
— Почему ты всегда треплешься, Непоклявшийся? Почему ты вечно бубнишь что-то, словно нурглинг? — прорычал Хорват, качая головой.
— Боги дали мне голос, Хорват. Вини их, — ответил Канто. — Арбалеты.
— Что?
— Арбалеты, — сказал Канто и поднял щит, когда арбалетные стрелы врезались в передние ряды воинов, направляющихся в виадуку. Десятки людей и мутантов упали. Один, однако, остался стоять. Арбалетная стрела торчала из его полной и безликой брони, но всё же он продолжал идти, волоча за собой меч. Когда он приблизился к воротам, он, кажется, набрался сил и взмахнул мечом, взяв его обеими руками. С хриплым криком он побежал к врагу.
— Этот похоже хочет, чтобы боги его заметили, — пробормотал Канто, когда одинокий воин побежал к дымящимся развалинам ворот.
— Это уже случилось, Непоклявшийся, — прорычал Хорват, выдёргивая стрелу из руки. — Разве ты не узнал его? — он сломал стрелу надвое. — Это Граф Мордрек.
— Проклятый? — пробормотал Канто. — Не удивительно, что он так спешит. — Мордрек Проклятый был живым предупреждением всем, кто искал благосклонность Тёмных богов. Он шёл по велению богов, не зная покоя, забвения или проклятия. Поговаривали, что Мордрек умирал тысячи раз, но всегда возвращался, чтобы сражаться вновь. Он был игрушкой в руках богов: по слухам под его бронёй его тело постоянно менялась, как будто он был сырьём для творений Хаоса.
— Он просто пришёл в лагерь прошлой ночью. А ещё он был не один. Мы разожгли войну, и герои древности сражаются на нашей стороне, Непоклявшийся. Эколд Хелбрасс может и дальше играться на пепелище Кислева, но другие откликнулись на вызов Трёхглазого короля-Вилитч Проклятый, Вальнир Жнец, и десятки других. Все собрались под знаменем Вечноизбранного, — продолжил Хорват. Он ударял топором об щит после каждого произнесённого имени. — Идти за Мордреком-это честь, Непоклявшийся. Мы идём по следам легенды!
Крик Хорвата утонул в рёве воинов вокруг него. Атака Мордрека взбодрила орду, в том числе и Канто, когда окружавшие его воины и Хорват вновь начали наступать на виадук. Когда они приблизились, открылись люки орудийных бойниц, ощетинившихся дулами пушек, готовых к стрельбе. Канто почувствовал, как ускоряется его сердце в предвкушении грядущего шума и ярости. Он не боялся, ну не совсем. Он знал на что способны пушки. Он собственными глазами видел боевые машины dawi zharr и знал, что эти пушки являлись всего лишь бледной тенью тех ужасных устройств. Умрут другие, но не он. Нет, если удача не покинет его, как и в прошлый раз.
Канто пробил себе путь на юг с другими Палачами Халфгира, как они сами себя называли, когда трижды проклятый колдовской бастион, возведённый южанами, наконец пал. Он сражался с живыми и мёртвыми, также как и с соперничающими чемпионами, ищущими расположения богов. Небо было цвета крови и луны заходили, и иногда, когда он был достаточно быстр, чтобы взглянуть вверх, он видел огромные лица, смотрящие вниз на мир с мест, на которых обычно сидели боги.
Мысль не принесла ему удовольствия. Сейчас они просто наблюдали, но если и правда это конец света, если Последний час настиг их, тогда боги могли бы начать напрямую вмешиваться в дела смертных, и Канто не хотелось быть поблизости, когда это случится. Боги были непредсказуемыми и злобными, и ни один человек не мог пережить их внимания.
На стенах Мидденхейма расцвели огненные цветы. Стрелы, пули, ядра и миномётные снаряды начали падать в толпу. Канто увидел подпрыгивающее ядро, отскочившее от Мордрека, сбив Проклятого с ног. Секунду спустя Мордрек поднялся, изогнуты пластины его брони начали восстанавливаться, когда он продолжил движение.
— А он и вправду благословлён, — сказал Хорват.
— Смотри, чтобы он тебя не услышал, — прохрипел Канто. Кровь и разорванная плоть разлеталась во все стороны, когда ядра и миномётные снаряды взрывались в плотных рядах движущихся к виадуку людей. Канто поморщился, когда кровь забрызгала его броню. Он предупредил остальных насчёт этого, но никто не захотел его слушать. Нет, они хотели славы, чести пролить первую кровь. И у него не оставалось выбора, как идти вместе с ними, иначе он мог поплатиться жизнью. Они бы убили его прямо на месте и пошли бы дальше. «Прямо история твоей позорной жизни, Канто»-подумал он.
Несмотря на шквальный огонь со стен Мордрек достиг ворот невредимым, Канто и остальные шли прямо за ним. Проклятый напал на защитников, словно волк на овец. Его меч описывал дуги, отсекая конечности и вспарывая животы. Когда раненые падали, их тела начинали корчиться и изменяться. Новые чудовищные конечности вырастали из них, когда вновь пробуждённые существа занимали их тела. Чудовища появлялись вслед за Мордреком, нападая на своих бывших товарищей.
«Чудовище внутри, чудовище снаружи»-подумал Канто, переходя на бег. Он обезглавил бледного алебардщика и оказался за стенами города Белого волка с армией проклятых и забытых за спиной.
Глава вторая
Недра Фаушлага
За пределами мерцающего света факелов блестели красные глаза-бусинки. Грегор Мартак посмотрел в темноту и нахмурился. Он потянулся разумом, схватив нити Гура, наводнившего туннели. Янтарный ветер пронизывал Мидденхейм, исходя от камней, до которых дотронулся бог. Фаушлаг, казалось, резонировал от воя волков, который был слышен только Мартаку, и он чувствовал дикую, чудовищную силу, поселившуюся в его костном мозге.
— Ну, маг? — крякнул Аксель Грейсс, поднимая свой молот. Грейсс пришёл посмотреть на защиту туннелей и принёс доклады о контакте с врагом в других переходах. Несколько бронированных рыцарей окружали его, каждый из которых был сияющим, бородатым воплощением благословения Ульрика. Присутствие рыцарей и Верховного Магистра укрепило решимость обычных солдат. Слухи о том, что случилось в храме Ульрика, распространялись по городу словно ртуть, и Мидденхейм впал в смятение, когда жрецы и храмовники Ульрика пытались успокоить паникующих гражданских и солдат.
— Тихо, — рассеянно сказал Мартак. — Мне нужно сконцентрироваться.
Грейсс покраснел и буркнул что-то, но Мартак проигнорировал его. Он поставил свой посох и обратился к тому дикому влиянию, вытаскивая его наружу, и, нашёптывая, он послал его в ряды воинов, стоящих перед ним, даруя отвагу и силу тем, кому их не хватало. Когда сила покинула его, ему показалось, что он видел, как что-то низкое и белое прошмыгнуло между ног солдат. Он почувствовал горячее дыхание на шее, и чьё-то мягкое рычание. Он вздрогнул, и чувство исчезло.
Скавены вылетели из темноты, клацая зубами, визжащая масса паршивого меха, ржавой брони и острых лезвий. Люди отпрянули в инстинктивном страхе, но резкий как удар кнута голос сержанта, громкий в замкнутом туннеле, удержал большую их часть на месте. После второго приказа застучали арбалеты. Залп стрел быстро преодолел расстояние между защитниками и нападающим врагом. На таком близком расстоянии, в узком туннеле, было невозможно промахнуться.
— Ха! Так им и надо, — проревел Грейсс.
Мартак наблюдал, как скавенов в передних рядах сбивает с ног. Их тела, некоторые из которых ещё шевелились, исчезли под когтями следующего ряда, когда орда устремилась вперёд. Поспешный второй залп не встретил никаких препятствий, как и первый, и скавены падали на землю поверх своих мёртвых и умирюащих, пока Мартак не мог разобрать ничего, кроме их визга. Приказ прошёл волной по цепи командования, и солдаты спешно выставили щиты, когда враг достиг их позиций.
— Сейчас ты увидишь, маг, — сказал Грейсс. — Как сражаются истинные сыны Мидденхейма. Сталью и мускулами, а не магией.
Его слова ранили. Мартак отвернулся. Родись он в Мидденхейме, он бы так и сделал, но он был таким же чужаком здесь, как и Вальтен. Даже больше, на самом деле. Вальтен не был колдуном. В городе Белого волка не было такого понятия, как хороший маг. Здесь было только понятие Хаоса, и все, кто практиковал магию, были обречены расстаться с жизнью на костре, обвинённые в колдовстве на рыночной площади, если конечно Коллегии магии не доберутся до них первыми. Даже сейчас они смотрели на него с подозрением. Даже сейчас они думали, что он был таким же плохим, как и враг у их ворот.
«Если бы у меня был свой путь, я бы послал вас повеситься и забрать эту выгребную яму с собой»-подумал Мартак, наблюдая за разворачивающейся битвой. Он всегда ненавидел города, и для него не было никакой разницы между Мидденхеймом и Альтдорфом. Пусть падут. Мир лишь станет лучше без них. Он опёрся на посох, позволив ему на мгновение поддержать его. «Но кто ты такой, чтобы принимать такие решения, а?»-подумал он не без горечи. «Боги решили всё за тебя очень давно, Грегор Мартак. Они, может быть, уже умерли и обратились в прах, но путь, выбранный ими для тебя всё ещё верен. И ты пройдёшь по нему до самого конца, потому что иного выхода из этой ловушки нет».
Визжащие крысы врезались в стену щитов, заплатив смертельную цену. Морды разбивались в кровавое месиво, а шерстяные тела протыкались или разрубались копьями и алебардами. Мартак увидел, как взмыленный скавен вскарабкался на щит солдата и бросился на человека за его спиной в попытке избежать смертельной давки.
Куда бы ни посмотрел Мартак, люди и скавены нападали друг на друга. Масса сражающихся двигалась взад и вперёд, но крысы не могли пробить стену щитов. Вскоре они начали отступать. Мартак сделал жест рукой и усилил слабеющие ряды. Свежие солдаты выдвинулись для укрепления линии обороны, и Мартак сделал шаг назад, сильнее закутываясь в плащ, благодарный за то, что ему не надо напрямую участвовать в битве. С тех пор, как ветры магии стали дуть так сильно, он мог чувствовать кипящую ярость, которая сопровождала Ветер Зверей-желание рвать и кусать, пожирать и пожирать, и пожирать. Он закрыл глаза и поёжился. Когда он открыл их, то увидел, как Грейсс искоса смотрит на него, то ли с опасением, то ли с отвращением, он не мог определить.
Отбросив эту мысль, он обратил своё внимание на битву. Хоть он и был рад тому, что им удаётся сдерживать скавенов, он удивлялся отсутствию странного оружия, производящего такой разрушающий эффект, которое они использовали в битве за Альтдорф. Где газовое оружие, молниевые пушки, питаемые варп-камнями? Где крысиные огры, или даже бронированная элита с чёрным мехом этой клацающей зубами орды?
— Пушечное мясо, — пробормотал он. — Они просто забрасывают нас им. Почему? — он отошёл ещё дальше, когда ещё больше солдат хлынуло в туннель. Увлечённые командир бросали своих людей в битву со скавенами, отзывая их из гарнизонов наверху, предполагая, что стены Мидденхейма сдержат врага снаружи, пока они уничтожают врага внутри. И это не было необоснованным предположением, пока горело Пламя Ульрика. Но огонь, который будоражил кровь людей Мидденхейма и держал демонов подальше от их улиц, угас.
— Это обман, — прохрипел он.
— Что? — спросил Грейсс.
— Это отбросы, — сказал Мартак, указывая рукой. — У них есть солдаты намного лучше этих. Так где же они? Сейчас самое подходящее время для удара, но их здесь нет, — он посмотрел на Грейсса. — То же самое происходит и в других туннелях?
— А какая разница? Одна крыса ничем не отличается от другой, — ответил Грейсс.
— Это обман, — произнёс Мартак. — Они изматывают нас, отвлекают от чего-то ещё, от другого места атаки, — он замолчал. — Нам надо отступить. Мы отзовём людей из резервов верхних туннелей и укрепим ими оборону вдоль стен. Они что-то задумали, и мы не можем позволить себе попасть в ловушку.
— Не глупи, — отмахнулся Грейсс. — Это не обман. Ты же сам говорил…Они атакуют снизу, когда Архаон атакует снаружи, — он посмотрел на Мартака. — Ты был прав, маг, — неохотно признал он.
— Тогда как ты это объяснишь? — потребовал Мартак, зная, что всё, о чём он думал раньше, и во что бы сейчас ни верил Грейсс, было не важно, они чего-то не видели. Он нутром чуял.
— Я не должен ничего тебе объяснять, — прорычал Грейсс. Он угрожающе поднял свой молот. — Они атакуют. Поэтому мы должны защищаться. Мидденхейм держится, и пока это так, мы должны сражаться.
— Но что если мы защищаем не то место?
— Какое другое место я должен защищать, маг? Здесь находится враг, и…Э? — туннель вздрогнул, прерывая тираду Грейсса. С потолка посыпалась пыль. Мартак посмотрел наверх. Северные ворота были где-то над ними. Он сморгнул пыль с глаз. Трещины побежали по потолку туннеля, и его глаза расширились.
— Рога Таала, — пробормотал он, когда слишком поздно понял, что происходит. Он посмотрел на скавенов, бросающихся на мечи и копья солдат, отвлекая их, занимая их. Затем он снова посмотрел на Грейсса. Старый рыцарь выглядел смущённым.
— Разве ты не понимаешь? Я ошибался! Это уловка! Враг уже в городе, — прорычал Мартак. — Если ты хочешь спасти свой город, Грейсс, тогда заткнись и следуй за мной.
Северные ворота
Дым заполнил двор. Не зелёный, как раньше, а чёрный, жирный дым, который вырывался из ворот и прилегающих к нему сооружений. Кто-то разжёг огонь для кого-то. Скавены исчезли так же внезапно, как и появились. «Хоть что-то хорошее»-подумал Вендел Волкер, следуя за Дубницем и Гоэтцем через двор. Он всё ещё чувствовал отголоски глухого звука на разводном мосту в своих костях. Звук напомнил ему похоронный звон, но был ли он для него, города или мира, он не знал и боялся предположить.
«О Зигмар, пожалуйста забери какого-нибудь другого бедного дурака, но не меня»-подумал Волкер, закашлявшись и направившись к поднятой решётке, ведущей к разводному мосту. Ворота, во многом, были сами по себе крепостью, и они были намного больше, чем казались на первый взгляд. У врага уйдёт несколько минут, чтобы пересечь их. Он слышал звук шагов на мосту и скрип внешней решётки, когда враг пытался вырвать её. Камень поддался и разлетелся с ужасным звуком, и люди закричали, кто-то торжествуя, а кто-то от страха.
— По крайней мере мы не одни, — прохрипел он, вытаскивая меч.
Те солдаты, которые пережили атаку скавенов на воротах, видимо собрались во внутреннем дворе между решётками, и он слышал, как какой-то незадачливый сержант кричит на солдат, чтобы они держались, даже когда враг вырезал их как свиней. Он слышал крики и вопли, и рёв монстров. Стрелки и арбалетчики на стенах стреляли вниз в тех, кто сражался врукопашную. Волкер находил нечто успокаивающее в звуке выстрелов, хотя звук был не из приятных. Где же подкрепление? Почему никто не приходит им на помощь?
— Возможно направились к восточным воротам, — сказал Гоэтц. Волкер моргнул. Он не осознавал, что сказал это вслух. — Сдаётся мне, что заносчивый Грейсс отозвал половину гарнизона для защиты туннелей.
— Разве сейчас самое время говорить о Верховном Магисре наших уважаемых братьев из Ордена Белого волка? — спросил Дубниц. — Что бы он подумал, если бы он был здесь и услышал тебя?
— Хотел бы я, чтобы он был здесь, — ответил Гоэтц. — Тогда бы было ещё одно тело между нами и той чертовщиной, которая пересекает проклятый богами разводной мост. Он вырвал щит из мёртвых рук одного из трупов, усеявших двор, и провёл лезвием меча по его краю со стальным скрежетом.
— Я скажу тебе, кого бы я хотел видеть здесь-жрецу, которую я знал под именем Буря. Эта женщина и её магические акульи зубы пригодились бы нам прямо сейчас, — сказал Дубниц. Его улыбка дрогнула на мгновение, а глаза сузились, как будто он видел что-то, чего видеть не хотел. — А, Эсме, — мягко произнёс он. Он покачал головой. — Во всяком случае нет смысла загадывать желания. Мы всё, что у нас есть, и мы сделаем то, что должны.
— Или мы можем уйти, — пробормотал Волкер. — Совершить стратегическую передислокацию куда-нибудь-желательно в Аверхейм, — несмотря на свои слова, он не имел это в виду. Не совсем. Он не был трусом, хотя иногда и чувствовал себя таковым. Он просто хотел, чтобы мир сбавил обороты, на мгновение, чтобы он смог отдышаться.
К сожалению миру, похоже, была наплевать на то, что он хочет. Люди побежали через двор мимо Волкера и остальных. Они были все в крови, и выглядели так, словно все демоны севера гнались за ними. Что, как предполагал Волкер, было недалеко от правды. Когтистые раскалённые ласты внезапно возникли из ворот и схватились за обе его стороны, когда что-то чешуйчатое и раздутое втащило себя внутрь и издало оглушающий визг. Множество красочных усиков задвигалось по его маслянистой коже, когда он шлёпнулся за спиной убегающего мечника и схватил его с нетерпеливым ворчанием.
Прежде чем рыцарь смог двинуться, несчастный, брыкаясь и крича, исчез в широко раскрытой пасти чудовищного существа. Похожие на комы клыки превратили человека в безмолвное месиво, а похожие на сферы глаза зверя обратились к ним.
— Отродье хаоса, — сплюнул Гоэтц. Он ударил мечом по щиту. — Давай, уродец. Иди к Гектору. Давай! — меч и щит столкнулись вновь, резкий звук привлёк внимание монстра.
— Гоэтц… — начал Волкер.
— Назад, — предостерегающе сказал Гоэтц. Он расставил руки, как будто приглашая существо атаковать. Оно так и сделало, направившись к ним с оглушительным кваканьем. Его челюсти раскрылись, словно адский цветок, когда оно бросилось к ним.
— Пожуй это, — прорычал Гоэтц, ударяя кромкой щита в рот существа. Он рубил протоплазматическую плоть, игнорируя бьющиеся усики, которые пытались разорвать его на части. Существо выло и стонало, когда его меч втыкался в него. Волкер хотел помочь ему, но Дубниц схватил его за руку.
— Не волнуйся за Гоэтца, мой друг, — сказал Дубниц. — Он однажды убил тролля с помощью сломанного щита и острого языка. Он был тронут богами-ну когда боги ещё были живы, я имею в виду, — он поднял два щита с земли и бросил один из них Волкеру, который поймал его и тут же надел его, когда первый враг ворвался во двор.
Шок и страх Волкера исчезли, когда он заблокировал удар топором и обрушил свой меч на череп северянина. На мгновение мир уменьшился до веса клинка в его руке и звука металла, разрубающего плоть и кости. Он вспомнил Хельденхейм и долгий, изнурительный переход к Альтдорфу, отступление на север с бандами скавенов и зверолюдей на хвосте, обещание безопасности, которое так и не сдержали, лица друзей, которые погибли по пути.
Он шагнул вперёд, впечатав щит в грудь мародёра, отбрасывая человека назад. Он наступил ему на ногу и приставил к горлу меч. Мысленным взором он видел тела, лежащие на снегу и в грязи. Он слышал плачь детей, лишившихся родителей и крики родителей, лишившихся детей. Но отчётливее всего, он слышал ревущий хохот, который он хотел бы принять за далёкий гром, но в душе он знал, что это не так.
Неподалёку Гоэтц ударил наотмашь кричащего дикаря своим щитом, сбив того с ног. Его меч был размытым стальным пятном, и на секунду Волкер подумал, что последний рыцарь Пылающего Солнца сможет отбросить орды Хаоса в одиночку. Но всё больше завывающих дикарей с безумными глазами пробегали мимо него и бросались к Волкеру и Дубницу, произнося имена своих мерзких богов.
— Их слишком много, мы не сможем сдержать их здесь, — сказал Волкер. — Не в одиночку, мы не продержимся без подкрепления, — он осмотрелся, в надежде услышать топот сапог или цокот копыт, но всё, что он видел, были тела мёртвых, а всё, что он слышал-это кощунственные крики врагов, когда те проходили через мост и ворота. С замиранием сердца Волкер понял, что он и его товарищи рыцари были последними защитниками.
— Это не честно, — прошептал он, живот скрутило, когда он поднял щит, чтобы заблокировать мощный удар взбесившегося зверочеловека. Он инстинктивно ткнул мечом, выпотрошив существо. Он проделал весь этот путь, пережил так много, чтобы просто умереть здесь?
— Таков порядок вещей, мой друг, — прохрипел Дубниц, разрубая мародёра Хаоса. Кровь брызнула на лицо здоровяка и заблестела в его широкой лопатообразной бороде. Он ударил коленом следующему оппоненту между ног и раскроил череп воина от макушки до подбородка.
— Каких вещей? — спросил Гоэтц, его бронзового оттенка броня потускнела от крови и пыли, когда он ударил мечом по дуге и вскрыл глотки трёх кричащих воинов, которые бежали к ним. — Всё потеряно, Дубниц, и мы сражаемся за чёртову кучу праха.
— Говори за себя, — прорычал Дубниц. — Я сражаюсь за последнюю бутылку Сартозанского красного, которое охлаждается в тайнике. И будь я проклят, если один из этих варваров насладится им раньше меня. Я пробивался из того, что осталось от Марьенбурга с бутылкой под кирасой не для того, чтобы потерять её сейчас!
— Прости, ты сказал Сартозанское красное? — спросил Волкер, блокируя щитом удар топора. — Какого года? И ты же сказал мне, что у тебя ничего нет!
— Разве это имеет значение? — спросил Гоэтц. — Не похоже, что у кого-нибудь из нас будет возможность выпить его.
— Не обращай на него внимания, Вендел, он талабекландец. У него вкусовые рецепторы редьки, — сказал Дубниц. Он схватил заплетённую бороду своего оппонента и рванул северянина к себе. Их головы столкнулись с глухим звуком, и мародёр Хаоса отшатнулся с широко раскрытыми глазами. Дубниц засмеялся и прыгнул вперёд, насаживая человека на меч. Он развернулся и выбил щит другого воина, открывая его для ломающего череп удара Гоэтца. — Вот так, ты только посмотри. Прямо как в старые времена, мой друг, — фыркнул Дубниц.
— Эркхарт, берегись! — Волкер потянулся к Дубницу, но было поздно, когда меч воина Хаоса вырвался из груди рыцаря. Дубниц закашлялся и качнулся вперёд, сваливаясь с меча. Он упал на одно колено, прижимая руки к ране. Гоэтц ударил воина Хаоса по голове, оглушая его.
— Подними его и убирайтесь отсюда, — прорычал он, двигаясь навстречу воину, который ранил Дубница. Воин Хаоса направился к нему, ревя что-то на гортанном языке. Его меч, казалось, пил покрывающую его кровь и горел бледным пламенем. Гоэтц двигался быстрее, чем Волкер считал возможным для человека в полной броне, блокируя удары вага и контратакуя. Два воина обменивались ударами, не уступая друг другу. За спиной воина Хаоса появилось ещё больше северян, готовых броситься к воротам, когда закончится поединок. Волкер видел, что Гоэтц терял силы, несмотря на свою энергичную защиту. Он почувствовал хватку на своей руке и посмотрел вниз, встретившись с кровавой ухмылкой Дубница.
— Второй тайник слева, — произнёс Дубниц.
— Что?
— Вино, Вендел. Просто на случай, если ты переживёшь всё это, — прохрипел Дубниц. Он поднялся на ноги с помощью Волкера. — Отступай. Ты нужен в другом месте, тебе нет смысла умирать здесь. Двое вполне сойдут за троих. Мы задержим их здесь настолько, насколько сможем.
— Вы погибнете, — запротестовал Волкер.
— Серьёзно? Не думал об этом. Ты прав. Ты оставайся, а мы уходим, — Дубниц схватил Волкера за загривок и встряхнул его. — Не будь идиотом. Мои кишки покинут меня через пару шагов, а бедный Гектор искал место, чтобы умереть ещё со времён Талабхейма, — он слабо улыбнулся. — Старый забавный мир, не так ли? Я думал, что умру от рук разгневанного мужа. По крайней мере я сделаю это ради Марьенбурга. Всё же это место ничем не хуже остальных. Как любили говорить ныне покойные братья Гектора: «Мы делаем то, что должны». Он отошёл от Волкера. — Запомни-второй слева. Не дай ему пропасть, — напомнил ему Дубниц, направляясь к воротам. По пути он схватил одну из жаровен, которую охранники использовали для освещения, и поднял её как копьё.
Когда Волкер начал отходить, он увидел, как Дубниц закричал и бросился на воина Хаоса, сбив бронированную тварь с ног жаровней. Гоэтц был слишком занят, чтобы воспользоваться затруднительным положением противника, когда во двор ворвалась ревущая толпа. Гоэтц поднял щит и приготовился их встретить.
Когда первый нападающий добежал до него, их щиты столкнулись. Гоэтца оттолкнуло назад, но его меч скользнул по верхушке обоих щитов и забралу врага. Он вырвал клинок и оттолкнул тело, в то время как несколько порабощённых Хаосом отродий вырвалось из дыма и поспешило к ним с Дубницем с разявленными ртами. Дубниц поднялся на ноги, и на мгновение его глаза встретились с глазами Волкера. Он скромно улыбнулся, демонстрируя окровавленные зубы, и подмигнул, прежде чем развернуться, чтобы приложить первого из отродий по голове жаровней.
Волкер отвернулся. Он слышал, как Гоэтц выкрикивает имя своей богини, а затем он покинул двор с тяжёлым сердцем. Его встретил ряд выровненных копий, выступающих из-за стены сомкнутых щитов. Он остановился и развернулся, когда его внимание привлёк дикий вопль. Северянин выбежал из ворот двора с поднятым топором. А затем ещё один и ещё. Волкер попятился, поднимая щит. Он убил первого из них, гнев и печаль добавили силы удару. Второй врезался в него, и они упали на землю. Волкер ударил рукоятью меча по голове воина, а затем разрезал ему горло до кости.
Прежде чем он успел подняться, третий уже стоял над ним, занеся топор для смертельного удара. Волкер напрягся, ожидая неминуемого удара. «Прости, Экхарт»-подумал он. «Сдаётся мне, это вино всё-таки пропадёт».
За секунду до того, как варвар смог нанести удар, появился боевой конь, и просвистел молот, отправляя воина на землю сломанной кучей плоти. Волкер посмотрел в глаза самому Вестнику Зигмара и почувствовал, как недавнее отчаяние стало уступать надежде.
— Ты последний? — спросил Вальтен, его голос с лёгкость преодолевал шум битвы.
— Я…да, — прохрипел Волкер, стараясь не думать об остальных. «Мне жаль»-снова подумал он.
Вальтен резко кивнул и повернул голову к воротам.
— Тогда поднимайся, Рейксгвардеец. Мне понадобится каждый, кто может стоять на ногах. Враг приближается, и я встречу его должным образом.
Канто Непоклявшийся перешагнул через кучу тел, преградившую вход во двор. Мёртвое отродье хаоса, тела дикарей и бронированные трупы нескольких слишком нетерпеливых Палачей Халфгира валялись по всему двору, так же как и тела защитников, один из которых был облачён в бронзу, а другой в зелёный доспех. «Два человека»-подумал он. Хорват прошёл мимо них, пнув шлем, украшенный плюмажем.
— Это сделали всего два человека, — сказал Канто, стараясь не отставать от него, когда они быстрым шагом направились к разрушенной решётке в дальнем конце двора.
— Кхорн с радостью примет их черепа, — прорычал Хорват. Они вышли со двора и тут же вступили врукопашную. Канто увидел, как Граф Мордрек пробирается через врага с небрежным безразличием, его клинок кричал от удовольствия, когда он лишал человечности своих жертв.
— Может быть и так, но я не очень-то доволен таким вторжением, если нам стоит ожидать такого приёма, — сказал Канто, парируя удар отчаявшегося алебардщика. — Такого рода вещи-ну, скажу прямо, если ты не возражаешь? — ведут к потере контроля над ситуацией.
— Заткнись, Непоклявшийся, — прорычал Хорват, разрубая поднятый щит и человека, укрывшегося за ним.
— Всё, что я хочу сказать, это то, что всё может пойти очень плохо, очень быстро. Поворотные моменты, Хорват. Они являются неустойчивым фундаментом, на котором не стоит строить свои будущие начинания.
— Ради всех богов, ты когда-нибудь заткнёшься, Канто? Ты болтал без умолку с самого Праага, — прошипел Хорват. — Если бы Халфгир услышал тебя…
— Халфгир поймал животом пушечное ядро, поднимаясь к виадуку. В ближайшее время он ничего не услышит, — ответил Канто, не без юмора. — Полагаю, что теперь ты управляешь бандой-Палачи Хорвата, вот как они назовут нас.
— Я сказал замолкни, — зарычал Хорват, отбрасывая мечника в сторону. — Медные яйца Кхорна, ты когда-нибудь заткнёшься?
Канто не ответил. Жрец Ульрика ходил вокруг него, двигаясь легко по окровавленной мостовой с поднятым молотом и развевающимся плащом из волчьей шкуры. Канто сконцентрировался на потных, ожесточённых чертах человека, ожидая такого знакомого растяжения кожи вокруг глаз, которое выдаст его следующее движение. Мышца сократилась, и ульриканский жрец побежал вперёд, размахивая молотом. Канто увернулся в последний момент, и молот ударил в землю, раскалывая булыжники. Прежде чем жрец сумел восстановиться, Канто всадил ему меч в бок. Ульриканец взвыл, а Канто провернул меч и протолкнул его через позвоночник, так что клинок вышел из спины человека в брызгах крови.
Он уже двигался дальше, когда тело шлёпнулось на землю. Мечи и копья были со всех сторон, и он резал и колол, пытаясь получить хоть немного свободного пространства. Солдаты Империи начали колебаться. Задние ряды уже начали отступать. Но всё же их оставалось достаточно, чтобы доставить проблем. «Тилия, Эсталия, может быть даже Катай, но нет-Кислев. Ты выбрал Кислев»-подумал он. Но это была ложь. Выбора не было. Он и Хорват, и все остальные, вся бесчисленная армия-которая-положит-конец-всем-армиям, были словно утопающие, попавшие в водоворот. Не было способа выбраться из него, бежать было некуда. Ты мог двигаться только вместе с волной и надеяться, что утонешь позже, а не раньше.
Или, как в случае некоторых людей, что не утонешь вообще.
Граф Мордрек набросился с клинком и кулаками, отгоняя собственных союзников. Мародёры смущённо отошли назад, когда Мордрек освободил пространство между двумя сторонами. Солдаты Империи, в отличие от своих врагов, казалось, были только рады временной передышке. Мордрек развернулся и указал мечом на человека верхом на коне.
— Вестник Зигмара! Я вижу тебя, я называю тебя и я требую твоего присутствия! — прокричал он на архаичном наречии Рейка. — Граф Мордрек вызывает тебя, сын кометы.
Канто опустил свой собственный меч.
— Так вот почему ты так спешил, — пробормотал он. Вокруг него, Хорват и остальные поняли, что сейчас произойдёт. Покрытое кровью оружие начало биться об щиты, или громыхать по мостовой. Канто изучал воина, которого вызвал Мордрек, и он почувствовал возбуждение от узнавания, когда человек направил своего коня через ряды пеших солдат. Он видел это лицо раньше, во время битвы за Золотой Бастион. А также он узнал тяжёлый молот, покоящийся в его руке.
— Череполом, — прошептал он.
— Что? — прохрипел Хорват.
— Это молот самого Зигмара, дурень, — произнёс Канто. — Череполом. Я видел, как его использовали однажды, давно. Какой-то самодовольный педант из Нульна использовал его, чтобы вселить страх своего бога в сердца врагов в битве за Дворцы Бокха. Словно молния, завёрнутая в золото, — пробормотал он, на мгновение затерявшись в видениях прошлого. Тогда он сделал первый шаг на пути к бессмертию и разрушению. В Кислеве, когда Вечноизбранный постучался в дверь мироздания, Канто поставили перед выбором. И он ошибся. «Но кто знал, что старый Хрипун фон Билдхофен станет Императором? Только не я. Откуда я мог знать? Я же не колдун, ведь так? Я внёс свою лепту»-подумал он, века сожалений вернулись, ясные как день, когда он сделал выбор не втыкать нож в спину старого одноклассника, руководствуясь каким-то ложным чувством-чего? — дружбы? Жалости? Или чего-то ещё…Страха, может быть.
«И вот мы снова вернулись к этому, Канто. Часть Армии Конца времён, только в этот раз ты честен насчёт того, на чьей ты стороне, не так ли?»-подумал он, наблюдая…Вальтен, так его звали, приближался к ним, сжимая в руке оружие бога. Беспокойство охватило его, когда Вальтен подъехал ближе. Дело было не только в молоте. В нём было всё-плечи, броня, взгляд. Всё в нём как будто вопило «опасность», так же как и у фон Билдхофена так много веков назад.
— В этот день я по крайней мере вижу ясно. Мир ещё раз стал для меня реальным. Голоса богов вели меня к этому моменту. Время, судьба и предназначение истончились, и осталось только сейчас. Шанс почувствовать себя живым, — продолжил Мордрек, когда Вальтен приблизился. Его голос, хриплый от долгого молчания, становился всё сильнее. — Боги требуют, чтобы я убил тебя, Вестник, и тогда они освободят тебя. Но они лгут. Они всегда лгут, даже когда в этом нет смысла.
Вальтен спешился и направился к Мордреку, держа в руке молот. Когда он приблизился, Канто почувствовал, как начинает дрожать от страха. Он огляделся и обнаружил, что не одинок в этом чувстве. Силуэт, больше любого человека, когда-то призрачный, а теперь почему-то более реальный, чем мир вокруг, скрывался в оболочке плоти, и он был голоден. Он был очень голоден. Он изголодался по раскалыванию черепов и ломанию костей, по битве и очищаемому огню. В шагах Вальтена Канто слышал треск копий, рёв воинов, вой волков и, громче всего, глухой, тяжёлый стук молота о наковальню. Он уже слышал этот звук раньше, во Дворцах Бокха, в словах человека по имени Магнус. Он звучал в его черепе словно стук часов смерти, и он начал пятиться назад.
— Что это? Кто он такой? — хрипло прорычал Хорват с широко раскрытыми глазами. — Это демон?
— А ты думал, что мы единственные, у кого есть боги, опьянённый кровью дурак? — выпалил Канто.
Воин, неспособный контролировать себя, вышел из строя и побежал к Вальтену, выкрикивая молитву Трону черепов. Мордрек отрезал ему ноги, прежде чем он сумел далеко уйти, а затем обезглавил корчащуюся тварь, которая появилась из татуированной плоти умирающего человека. Он повернулся, раскинув руки, отгоняя всех назад силой своей ярости.
— Этот день мой! Я всегда его ждал. Мне не откажут. Ни боги, ни люди, даже сам Трёхглазый король этого не сделает, — взревел он.
Сделав заявление, он снова повернулся к Вальтену, который остановился на некотором расстоянии, опустив молот. Мордрек поднял меч.
— Я знаю огонь, что горит во мне, Вестник. Даже после смерти он продолжает гореть. Его нельзя потушить, это не подвластно даже богам. Он может быть погашен только рукой того, кому суждено сделать это. Твоей рукой! Больше никаких воскрешений, больше никакого пламени. Убей меня, если сможешь, Вестник Зигмара, — произнёс высокий воин. — И Граф Мордрек, когда-то лорд Бронзовой цитадели, когда-то курфюрст, когда-то сын забытого Императора, воспоёт тебе хвалу в новом мире, — он ударил сжатым кулаком по нагруднику.
— С радостью, — произнёс Вальтен. Это единственное слово породило волну беспокойства в людях вокруг Канто, и он не мог винить их за это. Слово было обещанием и пророчеством. Мордрек зарычал, словно нетерпеливый пёс, и бросился вперёд.
Проклятый меч и божественный молот столкнулись в потоке искр. Визг, словно от умирающего козла, прокатился по улицам, когда демон, заключённый в оружии Мордрека, почувствовал прикосновение Гхал Мараза. Они обменивались ударами, двигаясь слишком быстро для восприятия Канто.
Мордрек делал выпады, наступал и колол, держа меч двумя руками. Вальтен блокировал каждый удар и наносил собственные, стараясь продлить бой как можно больше. Секунду спустя Канто понял зачем. За схваткой он увидел как ряды солдат Империи начинают редеть. Он почувствовал как его рот расплывается в улыбке. «Умно»-подумал он. Не удивительно, что Вальтен согласился на дуэль. Пока они были заняты наблюдением за тем, как Мордрек вымещает своё разочарование, враг ускользал. Он подумал обратить на это чьё-нибудь внимание, но затем отказался от этой мысли. Он тут не командовал, да идти им было некуда. Если эти люди не умрут здесь, они умрут где-нибудь ещё. На данный момент это было предрешено.
Клинок Мордрека завизжал, скользнув по наплечнику Вальтена так, что из металла пошёл дым. Вальтен ударил и его молот угодил прямо в живот Мордрека, сбивая его с ног. Мордрек ударился об землю и покатился. Вальтен пошёл вперёд, когда Мордек приподнялся, прижимая одну руку к животу. Мордрек, стоящий на коленях, протянул меч к Вальтену, держа его на расстоянии.
— Боль, — прогрохотал Мордрек. — Я почувствовал такую сильную боль. Боль не убьёт меня, Вестник. Моя воля сильна, и мне не откажут, — он рывком поднялся на ноги, размахивая мечом над головой. Вальтен ушёл в сторону, когда меч просвистел вниз, разрубая булыжники мостовой. Мордрек развернулся, и его меч ударил снова. Он столкнулся с наспех выставленным молотом. Но даже так сила удара практически сбила Вальтена с ног.
— Сражайся, чтоб тебя, — взревел Мордрек. — Сражайся со мной, Вестник. Я здесь, чтобы убить тебя, чтобы избавить тебя от гнева Трёхглазого короля, и увидеть, что желания богов не препятствие. Но мне плевать на Архаона или жалкие потуги судьбы. Что будет или что уже произошло не моя забота. Сражайся со мной. Убей меня!
Вальтен не ответил. Он отвёл очередной удар Мордрека в сторону и бросил Гхал Мараз вперёд, так что он врезался в забрало шлема Мордрека. Мордрек отшатнулся. Ужасный молот обрушился на руку Мордрека с мечом. Его меч выпал из обессилевших пальцев и с грохотом упал на землю, визжа и завывая, словно раненый зверь. Вальтен наступил на него и оттолкнул в сторону, прежде чем Мордрек успех схватить его.
Ещё один взмах молота, и Канто вздрогнул, когда одно из коленей Мордрека исчезло. Мордрек со стоном упал, и мир, казалось, слегка вздрогнул, будто потеряв фокус. Молот упал, раздробив плечо, затем руку. Канто рискнул взглянуть на завывающее небо и не увидел там злобных лиц. Боги отвернулись от этой битвы. Может они были разочарованы? Одна его часть надеялась на это. Другая же надеялась на то, что Мордрек здесь и сейчас сорвётся с их поводка. Он снова вернулся к дуэли.
Мордрек стоял на коленях перед Вестником Зигмара, склонив голову, его броня слегка дрожала, как будто то, что было заключено в ней, хотело сбежать. Мордрек больше не пытался встать. Он посмотрел вверх, когда тень Вальтена упала на него.
— У меня никогда не было шанса, — сказал Граф Мордрек. Он казался счастливым.
— Нет, — произнёс Вальтен.
Мордрек начал смеяться. Жуткий звук раздался в воздухе, и даже самые кровожадные воины затихли. Мордрек вновь склонил голову. Молот поднялся. Когда он упал, скала раскололась. Небо искривилось, и завыл ветер. Пустые доспехи с грохотом упали на землю. Так ушёл Граф Мордрек Проклятый, странник Пустошей и изгнанник Запретного города.
Вестник Зигмара повернулся к рядам захватчиков. В его холодных голубых глазах было обещание смерти и проклятия. Он поднял молот, и ближайшие к нему воины попятились. Их богов здесь не было, и помощи от них не будет. Канто поёжился в своей броне и подумал, был ли среди них чемпион, равный человеку, стоящему перед ними.
Их взгляды были прикованы к Вальтену, время словно замерло. Затем он развернулся, схватил уздечку коня и вскочил в седло. Он не спеша развернул животное и уехал вслед за отступившими солдатами.
Северные ворота пали.
Глава третья
Манндештрассе, район Графсмунд-Норгартен
Грегор Мартак вытянул руку. Осколки янтаря соединились вокруг его скрюченных пальцев и выстрелили, пробив тёмную броню рыцарей Хаоса бежавших к сражающимся солдатам. Он крутанул посох в руках, его пальцы кровоточили от прикосновения к грубому дереву, и вихрь полный янтарных копий прокатился по площади, сметая дикарей и превращая их в кровавые ошмётки. Но этого было недостаточно. Враг испытывал его силу со всех сторон. Воздух провонял дымом и кровью, а боевые кличи Талабекланда и Миддланда соперничали с идолопоклонническими гимнами Повелителю Черепов и Принцу Удовольствий. Дворы и переходы, освобождённые от врага с помощью пушек, мгновение спустя заполнялись вновь.
Пушки громыхали вокруг него, штандарты трепетали над головой, а его собственная магия отбрасывала врага раз за разом, но этого было недостаточно. Враг продвигался, заботясь о павших не больше, чем скавены в туннелях. Закованные в чёрную броню фигуры воспевали хвалу Тёмным богам, излучавшую неослабевающий интерес к людям Империи. Среди них попадались волосатые формы скачущих зверолюдей и скверные искажённые формы мутантов и чего-то ещё более ужасного.
Его охватила ярость и он ударил посохом по земле. Янтарные шипы вырвались из земли по всей улице, протыкая рычащих, покрытых шрамами Эйслингов. Он хрипло задышал и проклял себя уже в третий раз за эти долгие минуты.
«Глупый старик. Думал ты такой умный, да? Ну так посмотри, куда завёл тебя твой ум»-пронеслось у него в голове. Хотя в этом, он вынужден был признать, было достоинство. После того, как он понял, что замышляют скавены, он поспешил на поверхность, отзывая резервы солдат с их постов в верхних туннелях по пути. По его мнение они будут полезнее на поверхности, нежели в ожидании атаки снизу, которая может и не сучится.
И они были полезны. Он вывел их на улицы, и они отбросили авангард Хаоса. Мартак возглавил их, бросая копья колдовского янтаря и выкрикивая приказы подражая Великому магистру Грейссу. Алебарды и арбалетные стрелы тех, кто следовал за ним, косили северных дикарей без счёта. Рыцари Белого волка скакали по мостовым, размахивая молотами, обращая в бегство целые племена врагов. Люди из всех провинций сражались бок о бок, объединённые желанием выбить северян из города.
К сожалению, его решение отозвать гарнизоны оказало совсем не вдохновляющий эффект, когда новая волна скавенов обрушилась на оставшиеся в туннелях силы. Даже сейчас бурлящая волна визжащих скавенов заполняла широкую улицу Манндештрассе и направлялась к ним, гоня перед собой остатки туннельных гарнизонов. Он увидел Грейсса, когда тот размозжил череп крысиного огра чудовищным ударом молота. Когда зверь упал, старый храмовник посмотрел на него глазами полными ярости.
— Это оказалось хорошей идеей и как раз вовремя, — пробормотал Мартак, хотя и знал, что старик не мог его услышать. Если они оба переживут эту битву, Грейсс лично убьёт Мартака, и колдун не стал бы винить его за это. Он поднял свой посох как копьё, и с вершины посоха сорвался луч янтаря, сбив рыцаря Хаоса с его мутировавшего скакуна.
Сотни скавеной преследовали Грейсса и остальных, и это были не те обезумившие от страха паразиты, но элита этой падшей расы. Здоровые крысы с чёрным мехом, облачённые в тяжёлую броню, шли бок о бок с огромными крысиными ограми, к изувеченной плоти которых были прикреплены листы металла, а к длинным рукам изрыгающие огонь огнемёты. Мартаку показалось, что скавенов стало ещё больше, чем было при осаде города до прибытия Архаона. К тому времени, когда он понял всю чудовищность своей ошибки, скавены ударили по его позиции с тыла.
Они заняли последнюю линию обороны на улице, названной в честь самого Убийцы скавенов, когда крысы прокатились по городу, присоединившись к силам Архаона, чтобы изолировать оставшиеся ворота. В то время как северные и восточные уже пали, южные и западные ворота всё ещё преграждали путь врагу. Но Мартак видел дым, и гонцы доложили, что ворота окружены и отрезаны.
Мидденхейм падёт. В этом не было его вины, но и лучше от этого не становилось. Конечно, с этим соглашались не все. Лошадь Грейсса пробивалась сквозь сражение прямо к нему.
— Это и был твой план? — прорычал Грейсс. — Мы отрезаны от остального города. Враг перед нами и позади нас.
— Было бы так же, останься мы внизу, — выдохнул Мартак.
— Как скажешь, — выпалил Грейсс. Старик выглядел уставшим, кровь покрывала его лицо и броню. — Ты обрёк нас на смерть, маг. Мы никогда не должны были покидать Ульриксмунд, — он развернулся в седле и сбил прыгнувшего на него мутанта прямо в воздухе. Существо с воплями упало среди группы алебардщиков, которые быстро его прикончили. — И где же твой так называемый Вестник Зигмара, а? Где Вальтен, когда он так нужен?
— Сражается за город, так же как и мы, полагаю, — сказал Мартак. Он чувствовал, как ветры магии напрягаются и изгибаются под действием другого разума. Он повернулся в поисках источника беспокойства. Замаскированная фигура в капюшоне кралась по крыше неподалёку, выразительно жестикулируя червячно-бледными руками.
Мартак закрыл собой Грейсса и выкрикнул единственное слово. Воздух перед ним превратился в янтарный щит, когда стрелы тени слетели со скрюченных пальцев колдуна и полетели к Великому магистру Ордена Белого волка. Янтарный щит потрескался и раскололся от попаданий теневых зарядов. Мартак жестом захлопнул барьер вокруг тёмных снарядов, заперев их внутри. Вторым жестом он послал янтарную сферу обратно на крышу на огромной скорости. Человек изящно спрыгнул с крыши за секунду до взрыва. Он упал на мостовую, где его захлестнула битва, и Мартак его потерял из виду.
Мгновение спустя эту часть улицы охватил мерцающий огонь. Тела подбросило в воздух или швырнуло об стены зданий, стоящих вдоль улицы. Воины с обеих сторон закричали, когда сверкающий огонь начал поглощать их. Люди падали, охваченные тошнотворными неконтролируемыми мутациями, их тела росли и лопались, как перезрелые фрукты. Колдун, облачённый в неровную мантию, прошёл сквозь огонь, его капюшон откинулся назад, открыв золотой шлем, покрытый оскалившимися ртами.
— Малофекс пришёл… — одновременно закричали рты. — Склонитесь перед Малофексом, хозяином Урагана воплощённого, свободным из Перворождённых, склонитесьсклонитесьсклонитесьсклонитесь.
— Нет, — произнёс Мартак. Он ударил посохом по земле, и улица взорвалась, когда хребет янтарных шипов пронёсся к колдуну. Малофекс вытянул руку, и янтарь превратился в жидкость и поднялся в воздух, превратившись в шарики, которые начали крутиться всё быстрее и быстрее вокруг головы колдуна. Затем, со звуком, похожим на удар кнута, шарики полетели к Мартаку.
Глаза Мартака расширились, и он прочертил посохом узкий круг, творя в воздухе защитные знаки. Шарики янтаря врезались в невидимый барьер и взорвались, осыпав всех вокруг бритвенно-острыми осколками.
— Малофекс, который освободил Кхолека Пожирателя солнца, Малофекс, который вырвал с корнем Заговаривающуюся башню, предлагает тебе сдаться и встать на колени, маг-защитник, — разглагольствовали рты на шлеме колдуна. — Склонись перед Малофексом и останешься в живых, — когда колдун двинулся к Мартаку, красочные огни появились на его одежде, охватив его словно адский ореол. Огни отделились и упали на землю, поднимаясь вокруг них словно стены крепости.
Мартак поставил посох на землю, взявшись за древко обеими руками. Осколки янтаря сформировались и полетели в колдуна, и все были либо расплавлены пламенем, либо пойманы и разжёваны ненавистными ртами. Он чувствовал, как чужой разум давит на его собственный. Он уже удивлял своего оппонента прежде, застал его врасплох, но теперь вся мощь колдуна была сосредоточена на нём, и Мартак медленно, но верно сгибался под её давлением. Он устал. Так было с самого Альтдорфа. Не было времени, чтобы его тело и разум смогли отдохнуть. Война была изнурительной, и его сила истощилась. Но он не сдастся, не сейчас, не здесь. Он бросал одно заклинание за другим в своего врага, но все они блокировались или легко рассеивались.
Краем глаза он увидел, как Грейсс пытается прорваться через пламя, поднятое для того, чтобы изолировать его и его врага от битвы вокруг. В пламени были лица: стонущие, кричащие, смеющиеся-и они облизывали плоть Мартака, порождая раны странного оттенка, вызывающие болезненную дрожь. Он слышал хихиканье и шёпот ртов и свистящий треск пламени, поднимающегося от фигуры колдуна, подходящего ближе. Но затем раздался новый звук, и мир вокруг них замедлился. Огни, казалось, застыли на месте и лишились цвета, лишились звука.
Вместо него раздался вой волков. Дыхание Мартака превратилось в пар, когда температура начала падать. Его кожа стала холодной и липкой, и он услышал рычание зверей на охоте. Похожие на волков тени потянулись к нему по земле. А затем, когда он прошёл сквозь огонь Малофекса, он увидел его.
Волк бросился к нему, его, казалось, не заботило то, что происходило вокруг. Он двигался с лёгкостью, как если бы был существом не из плоти, а призраком или фантомом. Его челюсти застыли в волчьем оскале, и вой становился всё громче, грозя разорвать барабанные перепонки Мартака. Он больше не слышал Малофекса, и рёв битвы звучал так, словно она была далеко отсюда. Всё, что он слышал, был вой и тяжёлое дыхание белого волка, приближавшегося к нему.
Он проскользнул мимо колдуна, не удостоив его и взглядом. Мартак хотел убраться с его пути, но какая-то сила не давала ему сдвинуться с места. Волк становился всё больше и больше, его пасть начала открываться, пока верхняя челюсть не закрыла небо, а нижняя не пропахала борозду в земле, и затем Мартак оказался между ними, и они захлопнулись.
Мартак был окутан тьмой. Его дрожащие конечности стали покрываться изморозью, а в растрёпанной бороде выросли сосульки. Вой стал громоподобным, и он опустился на одно колено, зажав руками уши. Белые пятна проплывали в темноте всё быстрее и быстрее, и он принял их за снег. Он услышал хруст шагов, человеческих, не мягкая поступь животных лап, и поэтому они ужасали его ещё больше.
«Встань».
Мартак посмотрел в закручивающийся снег. Голос был подобен льду, сошедшему со скалы, или штормовым водам Моря Когтей, которые бились о берег. Он резонировал в нём, окружая его и наполняя голову.
«Встань, Грегор Мартак. Человек из Мидденхейма не преклоняет колени».
Мартак поднялся на ноги. Что-то огромное и ужасное выпрыгнуло из снежного вихря и схватило его за горло ледяной хваткой. Он почувствовал, как когти впиваются в его шею, а затем он уже лежал на жёстких камнях.
«Он не преклоняет колени. Но он обнажит горло, когда потребуется».
Снежная завеса расступилась, открывая его взору не зверя, но старого человека, склонившегося над ним и держащего его за горло. Ноздри старика раздулись, и он склонил голову так, будто принюхивался к воздуху. Он был одет в белые шкуры и бронзовую броню, какую носили кочевые лорды и курганные короли, которые правили тем, что теперь было известно как Империя, за сотни лет до прихода Зигмара. Его глаза сверкнули как льдинки, когда он поставил Мартака на ноги.
— Кто..? — прохрипел Мартак.
Старик запрокинул голову и завыл. Звук был подхвачен невидимыми волками, и его ярость врезалась в Мартака как удар врага. Он бы упал, но старик держал его за горло.
«Тихо. Слушай».
Мартак вздрогнул, когда врата его разума распахнулись настежь и дикий вихрь образов наводнил его. Он увидел огромную пещеру где-то под Фаушлагом, хотя он не понимал, откуда знает об этом, он увидел ревущее Пламя Ульрика, протянувшееся к Хаму Ульрика наверху. Он увидел фигуру в развевающихся одеждах, выходящую из темноты и увидел древних волков, пробуждающихся от многовекового сна, чтобы защитить Пламя от злоумышленника.
Во вспышках колдовского света, сопровождавшего короткую, но яростную битву, фигура стала видна более отчётливо. «Эльф»-подумал Мартак, смутившись. Его смущение превратилось в ужас, когда он увидел, как эльф сунул свой посох в Пламя. Огонь отшатнулся, когда навершие посоха прикоснулось к нему, и сторожевые волки одновременно завыли и разлетелись на осколки костей и льда. Мгновение спустя пещера погрузилась во тьму.
И в этой тьме что-то двигалось и росло. В пепле Пламени что-то начало шевелиться, и Мартак почувствовал, как в него закрадывается страх.
— Что это? — застонал он и зажмурился. Во тьме появились звёзды, не те чистые, невинные звёзды ночного неба, но гнилые огни, которые отмечают внимающую пустоту, раскинувшуюся между озлобленными мирами. Он слышал голоса, скребущиеся в стены его разума, и слышал хихиканье демонов.
«Хаос, — произнёс Ульрик. — Вор украл моё пламя, и теперь мир страдает от старых ран, открывшихся вновь. Наша мать умирает, Грегор Мартак, и я умираю вместе с ней. Я последний из Перворождённых, и моя сила, моя ярость…исчезает».
Мартак посмотрел в лицо старого бога. В нём был страх, но также и гнев. Гнев умирающего волка, когда он кусается и рычит на охотников, даже когда капкан переломал ему лапы, а копья проткнули брюхо. Ульрик отпустил его горло и положил руку ему на плечо.
«Но оно ещё не погасло».
Ульрик был не из тех, кто тратит время попусту. На мгновение он почувствовал боль, холод, который Мартак никогда не испытывал, и разрывающее ощущение в груди, как будто что-то съело его сердце, чтобы освободить себе место. А затем мир вернулся к жизни вокруг него.
Мартак открыл глаза. Он слышал треск пламени Малофекса, крики Грейсса, грохот битвы. И за всем этим-сердцебиение бога. Иней слетел с его губ, когда время начало ускоряться. Его посох завибрировал в его руке, когда ледяные ручейки пронизали древнее дерево. Он отпустил его, и посох взорвался на тысячу мерцающих осколков, которые зависли перед ним. Температура вокруг него резко упала, и пламя Малофекса превратилось в лёд. Колдун остановился и огляделся, сбитый с толку.
Голодная улыбка хищника расцвела на лице Мартака. Осколки ледяного дерева полетели вперёд, пробивая наспех выставленную Малофексом мистическую защиту, как будто её вовсе не было, и врезаясь в тело колдуна. Его отбросило назад, и там, где он упал, лёд начал расползаться по мостовой.
Малофекс попытался подняться, его многочисленные рты проклинали и кричали. Осколки зарылись в него, и усики льда вырвались из его тела, покрывая его и улицу инеем. Вскоре от колдуна не осталось ничего, кроме ужасной скульптуры. Мартак обратил своё внимание на северян.
Когда хаосопоклонники бросились к нему, он поднял руки. Он прорычал несколько гортанных слогов, и воздух загудел, дёрнулся, а затем превратился в завывающую метель. Ближайшие к нему дикари были моментально заморожены на месте, превратившись в ледяные статуи, так же как Малофекс. Мартак свёл руки в громовом хлопке, и новоиспечённые статуи взорвались штормом блестящих осколков. Сотни пали от ледяного вихря. Зверолюди, скавены и воины Хаоса были изрезаны на куски зимними клыками Ульрика.
Мартак поднял руки, превращая выпавший снег и лёд в щёлкающую, хрустящую волну, и мгновение спустя Манндештрассе была заблокирована твёрдой стеной льда. Маг опустил руки и повернулся. Испуганные люди попятились от него, их дыхание превращалось в иней на морозном воздухе, которых исходил от него. Только Грейсс не отступил, когда Мартак подошёл к нему. Тем не менее, старый рыцарь вздрогнул, когда взгляд Мартака пал на него.
— Твои глаза…они изменились, — произнёс Грейсс.
— Да, — ответил Мартак. — Мы должны отступить. К Храму Ульрика, туда, где всё ещё бьётся сердце города. Вальтен встретит нас там, как и остальные выжившие, — он прошёл мимо Грейсса, не дожидаясь ответа.
— Откуда ты знаешь, что он будет там? — потребовал Грейсс. — Как ты сделал то, что ты только что сделал? — он догнал Мартака. — Отвечай мне, маг!
Мартак остановился и развернулся. Грейсс застыл. Старик посмотрел на него, и его лицо побледнело, когда он начал понимать, на кого он смотрит.
— Твои глаза жёлтые, — пробормотал Грейсс. — Волчьи глаза…
Мартак ничего не сказал. Он отвернулся. Мгновение спустя первый из его людей последовал за ним. Ряды разделились вокруг Грейсса и последовали за Мартаком, оставляя Великого Магистра Ордена Белого волка смотреть им вслед.
Ульриксмунд
Вендел Волкер отбил в сторону грубый деревянный щит и вонзил меч в вонючие меха северянина. Воин издал сдавленный кашель, соскальзывая с лезвия. Волкер упёрся в труп ногой и выдернул меч.
Тяжело дыша, он осмотрелся. Битва, в какой-то степени, стихала. Несколько десятков пытались заманить в засаду его маленький отряд стрелков и алебардщиков, и получили по заслугам. Мама всегда говорила ему, что у северян нет ни страха, ни здравого смысла, и это сочетание было тем, что делало их опасными. Волкер был вынужден согласится, учитывая всё то, что он видел до сих пор. Они словно обезумели, все разом, и были спущены с поводка каким-то покровителем со скверным характером.
А может их безумие было простым признанием неизбежного. Горизонт пылал колдовским огнём, и странного оттенка дым поднимался над восточной частью города. Он слышал странные звуки, скользящие по улицам, похожие на кудахтанье или хрюканье свиней. Тени без тел, которые могли бы их отбрасывать, двигались вдоль стен, будто в насмешку, по обеим сторонам от побитой колонны людей Вальтена, и иногда, когда Волкер быстро бросал на них взгляд, они словно тянулись к нему.
«Призраки»-подумал он. Теперь город был полон призраков. Станет ли он таким, как был Прааг до того, как его окончательно снесли, или как Талабхейм сейчас-пристанищем монстров и демонов, непригодным для нормальных людей? Во всём присутствовала частица старых историй, застрявших в памяти Волкера ещё с детства. Даже когда люди выигрывали, они проигрывали. Это не казалось таким уж честным для мальчишки лет шести, и мир не так уж изменился, по его мнению, с тех пор.
— Ладно, парни, обратно в строй, — позвал он остальных. Они были одеты в целую коллекцию униформ из разных провинций и вооружены пёстрым ассортиментом оружия, среди них даже была одна женщина, узколицая воровка по имени Флейшер.
— Сомкнуть строй, смыть кровь с лица и не разделяться. Если потеряетесь, я, чёрт бы меня побрал, не буду возвращаться за вами.
— Если только мы не попадём в таверну, — хмыкнул один умник, грозного вида мужчина по имени Бруннер. Он носил деформированный шлем с забралом, который закрывал большую часть лица, и помятый комплект панцирной брони. Патронташи метательных ножей и пистолеты из боги знают откуда висели на его громоздком торсе.
Волкер ткнул мечом в сторону Бруннера.
— И если ты найдёшь ту, которая всё ещё стоит, и не сухую, как Арабийская пустыня, не забудь сказать мне, — остальные засмеялись, как и ожидал Волкер. Даже Бруннер выдавил улыбку. Он знал людей, которые командовали через страх, как покойный печально известный капитан Кросс, с которым он служил в Хельденхейме, и тех, кто, казалось, был рождён для этого, как Курт Хельборг. Но для всех Венделов Волкеров мира, которые не были особенно пугающими или авторитетными, юмор был рычагом командования.
Острые шутки и высмеивания служили для того, чтобы окружить вас друзьями, нежели обиженными подчинёнными. Дисциплина была необходима, но немного доброты здорово ему помогло. Это было полезно, учитывая тот факт, что его пёстрая команда была небольшой частью сотни или около того людей, следовавших за Вальтеном от северных ворот или подобранных по пути. Северяне наступали со всех сторон, и разрозненные остатки защитных гарнизонов отступали под их натиском.
Почему именно он вызвался возглавлять колонну и действовать в качестве наконечника копья, Волкер не мог сказать. Вальтен и не спрашивал, хотя у него были люди явно больше подходящие для такой задачи. Но ему нужно было сделать это. Ему нежно было доказать себе что-то, возможно, или, может быть, ему просто нужно было хоть что-то сделать. Что-то, что заняло бы его ум, что-то, на чём можно сосредоточиться, чем можно было заняться, пока приближалась тьма. Когда придёт конец, Волкер не хотел его видеть. У него было чувство, что ничего приятного в этом не будет. Геройская смерть не для него. Что-то тихое и относительно безболезненное подошло бы ему больше.
Он потянулся, чтобы размять плечо в попытке облегчить боль, растущую в нём, и выругался, когда больно задел им за броню. Он всё ещё не привык к этому. Он не знал, почему принял назначение в Рейксгвардию. Волкеры всегда были стойкими Фейербашистами, нежели сторонниками семьи Хольсвиг-Шлистейн. «До самого Талабекланда»-как часто говорил его отец, громко и в неподходящее время. Да и чего стоило политическое разделение, когда волк был у ворот мира?
Волкер очистил меч от меха поверженного противника, сморщив нос от отвращения. Вложив меч в ножны, он снова подумал о Гоэтце и Дубнице. Ему хотелось, чтобы они были здесь. Храбрость легко приходила в их присутствии. Они были похожи на него-нормальные люди, попавшие в ненормальные времена. «Вымирающий вид»-подумал он, глядя на колонну, которая продвигалась по бульвару с Вальтеном во главе.
Он поймал его взгляд и быстро кивнул. Вальтен кивнул в ответ и поднял покрытый кровью молот, призывая людей поторопиться. Он говорил о Храме Ульрика как об источнике спасения, а не месте последнего боя, и его слова вселяли отвагу и убивали усталость. Он был не похож на Волкера. Волкер был не прав, раньше. Вальтен был чем-то ещё, не просто человеком, но идеей, ставшей реальностью. Надежда, которой придали форму, власть. Империя во плоти. Ненормальные времена порождали ненормальных людей. Только боги и чудовища смогут пережить грядущее, думал Волкер. Где всё это кончится для него, или для кого-либо из обычных людей, он не знал, да и не хотел знать.
Он встряхнулся и посмотрел на своих людей.
— Пошли. Между нами и Храмом ещё добрая половина Ульриксмунда, а волки севера кусают нас за пятки. Трёхглазому королю потребуется какое-то время, чтобы заставить их двигаться в одном направлении, но я бы предпочёл оказаться под защитой пушек, когда это всё-таки случится. Бруннер, вперёд.
Здоровяк кивнул и пошёл вперёд вдоль разрушенного бульвара, с фальчионом в одной руке и пистолетом в другой. Волкер где-то слышал, что Бруннер был охотником за головами до того, как естественный порядок вещей был отвергнут. Кем бы он ни был аньше, он точно был прирождённым разведчиком-скрытный, хитрый и очень злобный.
Волкер и остальные последовали за Бруннером. Волкер не спускал глаз с окружающих зданий и аллей в поисках всего, что могло сигнализировать о нападении. Он слышал звук битвы, эхом доносящийся со всего города, а воздух провонял от тысячи пожарищ. Такая большая масса людей, как у него за спиной, должна была привлекать внимание. Вопрос был не в том, если их атакуют, а когда, не говоря уже о том, во что всё это превратится.
Кроме атак случайных банд северян, которые были заняты резней и грабежами, колонне приходилось иметь дело с вещами куда более ужасными. Существо, называвшее себя Графом Мордреком, было всего лишь первым в длинной очереди. Другие, все чемпионы Тёмных богов, кидались на Вальтена из гущи боя, пока тот вёл людей по городу. Волкер ничего не мог поделать, кроме как вести счёт, ибо некоторые имена были кошмарами, которые пугали его ещё ребёнком: такие имена как Рагнар Приносящий боль, Свет Кровавая рука, Энгра Слово смерти, Виго Триждыпорочный и Сурта Ленк. Имена, которые будоражили воображение, полководцы и практически демоны, и все пытались заполучить голову Вальтена до того, как он положит глаз на Архаона.
Независимо от их имён и титулов Вальтен сразился со всеми. Гхал Мараз стабильно взимал плату расколотыми черепами и сломанными костями, и после каждого убийства свет в нём сиял всё ярче и ярче. Как будто сила, направляющая его, крепла. Вашар Мучитель пал у Мидденплаца, а огромный свирепый воин, называвший себя Кхарграс Кочевник, был оставлен умирать на руинах пивоварни Драконий эль. Последний из них, Эгликсус, самопровозглашённый Палач Трехаграда, остался причитать со сломанным позвоночником в пыли Фрейбурга, в то время как Вальтен целеустремлённо вёл своих людей к Храму Ульрика.
Волкер услышал свист, доносящийся спереди. Бруннер появился из дыма, его лицо было бледным под шлемом.
— Сколько? — спросил Волкер.
Бруннер показал три пальца.
— Три, — выдохнул он.
— Три чего? Три десятка? Три сотни?
Бывший охотник за головами покачал головой.
— Только трое, — он посмотрел на Волкера, а затем мимо него. Волкер повернулся, когда Вальтен подъехал к ним.
— Что случилось? — спросил он.
— Три человека, — сказал Волкер. Он посмотрел на Вальтена. — Хочешь, чтобы мы пошли вперёд? — спросил он, молясь о том, чтобы Вальтен сказал нет.
Вальтен покачал головой.
— Нет, — он улыбнулся, и на секунду показалось, что что-то древнее и бесконечно более дикое посмотрело на мир его глазами. — Нет, я думаю они ждут меня, — он повернулся и сигнализировал колонне остановиться. Затем он повёл коня вперёд в дым. Волкер посмотрел на Бруннера и остальных, покачал головой и сделал жест рукой.
— Ну, чёрт бы нас побрал, не может отпустить Вестника Зигмара одного, не так ли?
— Говори за себя, — пробормотал Бруннер. Но он последовал за Волкером, когда тот повёл отряд вслед за Вальтеном. Далеко идти не пришлось. Они просто шли на звук сталкивающегося оружия и суровые проклятия сражавшихся. Большое здание, когда-то величественное, теперь разрушенное и осквернённое, выросло перед ними из дыма.
Волкер подавил вздох, когда узнал Храм Верены. Купол крыши был разрушен, и из него торчала Норскийский баркас. Как он туда попал, Волкер не мог себе представить. Широкий проспект перед ступенями храма был завален телами в ливреях трёх провинций, похороненных под облаками гудящих мух. Трупы уже начали раздуваться и лопаться, как будто они лежали под солнцем несколько дней, а не часов. Он прижал тыльную сторону ладони ко рту, пытаясь контролировать подкатившую к горлу волну желчи.
Два человека сражались среди кучи тел. Один из них был настоящим монстром в человеческом обличии, облачённый в чёрную разбитую броню, вооружённый трёхглавым цепом. Второй, волосатый северянин, облачённый в побитую броню и больше черепов, чем должно быть у уважающего себя человека, сражался с норскийцем длинным мечом и тяжёлым изогнутым щитом. Они не обратили ни малейшего внимания на вновь прибывших, целиком поглощённые своей дуэлью.
— Они сражаются уже несколько часов, — произнёс вялый голос. Спина Волкера зачесалась, когда слова достигли его ушей. Только сейчас он заметил человека с золотым волосами, развалившегося на ступенях храма, скрестив ноги на трупе изувеченном трупе жреца Верены, его отполированный щит лежал рядом. Человек был чрезмерно красив. Слишком красивым. Волкер почувствовал, как в нём что-то дёргается от чистой, чудовищной красоты говорившего.
— Вы должны простить Валнира и Вульфрика, — продолжил человек. Вокруг него расходилось свечение, как будто тысячи светлячков кружились вокруг его головы и плеч. — Иначе они не умеют. Эгоистичные варвары, коими они и являются, не могут понять, какими скучными кажутся другим их игры, — он широко улыбнулся и сел. — К счастью для вас, я не занят.
Вальтен выпрямился. Он положил руку на молот, привязанный к седлу, будто успокаивая древнее оружие. Человек на ступенях нахмурился, и Волкер почувствовал, как внутри у него всё похолодело.
— Ты не собираешься спросить, кто я? — спросил человек.
— Я знаю, кто ты, Принц-кастрат. Сигвальд, мальчик-принц уничтоженного племени, монстр, каннибал и демон, — странное свечение, окружавшее человека, казалось, померкло от слов Вальтена, а когда он взял в руки Гхал Мараз и поднял его, свет исчез полностью, оставив лишь призрачный след.
— Не демон. Ещё нет. Возможно никогда. Эти демоны такие уродливые. Функциональность важнее внешнего вида, как они говорят, — произнёс Сигвальд. Его улыбка вернулась. — Боги поручили нам троим убить тебя, но, похоже, это не та честь, которая даётся легко, — промурлыкал он, любуясь собственным отражением в отполированной поверхности своего щита. Он посмотрел на них, и Волкер почувствовал холод, когда его светящиеся глаза скользнули по нему. — Я, конечно, чувствовал, что эта честь достанется мне, но мои…товарищи были не согласны. Поэтому Жнец и Странник сражаются. Победитель получает тебя, Вестник Зигмара.
— А ты? — спросил Вальтен.
Сигвальд засмеялся, и Волкер поёжился. Он был не одинок в такой реакции. Даже Бруннер казалось чувствовал себя неуютно, а Флейшер бубнила проклятия себе под нос. Звук смеха Сигвальда был настолько совершенным, таким прекрасным, что один из людей Вальтена заплакал кровавыми слезами, бросил оружие и схватился за уши. Он упал на пыльную землю и начал рыдать. Сигвальд улыбнулся, как будто звук приносил ему радость.
— Ты мне не интересен, сын кометы. Ты всего лишь лёгкий перекус перед славным банкетом, а я не из тех, кто портит аппетит такими крохами. Это очень вкусный мир, и не стоит размениваться по мелочам, не так ли?
Он потянул носом и грациозно встал.
— Нет, Избранный сын Слаанеш не должен испортить себя Вестником, когда он может отведать настоящих вещей. Разве я не заслуживаю такой чести? — его губы дёрнулись. — Ответ, кстати, несомненно да. Я совершенство, и я не трачу свои дары на несовершенных. За сим я удаляюсь. В этом движущемся празднике ещё остались удовольствия, в которые я нырну с головой, в ожидании короля.
Вальтен смотрел, как Сигвальд идёт по улице, насвистывая весёлую мелодию. Только когда существо скрылось в облаках тёмного дыма, окутавших улицу, он обратил внимание на дуэль. Битва продолжалась, даже когда он говорил с Сигвальдом, и ни один из воинов, казалось, не заметил вновь прибывших или стал одерживать верх в драке.
Каждый раз, когда бронированный громила, вооружённый цепом, сбивал волосатого гиганта с ног, тот вставал секунду спустя, проклиная и атакуя врага, его удары отлетали от покрытого личинками доспеха соперника.
Наконец, цеп выбил тяжёлый изогнутый щит из рук его владельца. Последний отпрянул назад, по-видимому, потеряв равновесие. Его оппонент приблизился.
— Падай, Странник, во славу Отца Нургла, — прохрипел чемпион Хаоса.
— Ты первый, Валнир, — ответил Вульфрик. Он увернулся от следующего удара, и вонзил широкий клинок в покрытый гнойниками зазор между шлемом и кирасой Валнира. Вульфрик с ворчанием повис на мече, протаскивая его через шею противника. Острие меча появилось в порыве вонючего газа и прокажённой грязи. Валнир заорал и уронил оружия, потянувшись к мечу.
— Ну нет, ты этого не сделаешь, — прорычал Вульфрик. Он упёрся ногой в бедро чемпиона и вырвал меч с противоположной стороны шеи Валнира.
Голова Валнира упала с его раздутого тела и покатилась по мостовой. Вульфрик оттолкнул дёргающееся тело и плюнул на него.
— Передай от меня привет Отцу ворон, — сказал он, поднимая щит. Вульфрик повернулся к Вальтену. — Ну, я люблю внушительных людей, — сказал он на грубом Рейкшпиле, разведя руками. — Вестник Зигмара, я-Вульфрик Мироходец, Тот от кого не сбежать, требую, чтобы ты сразился со мной. Боги хотят видеть твой череп на своём камине, и я собираюсь дать им то, что они хотят.
Вальтен ничего не сказал. Он слез с коня и жестом приказал Волкеру и остальным посторониться. Это было команда, которой Волкер был рад подчиниться. Вульфрик улыбнулся.
— Я слышал о том, что ты сделал со старым Модреком. Я тоже однажды убил его, — он моргнул. — Даже дважды, теперь, когда я подумал об этом.
— На этот раз он останется мёртвым. Ты желаешь того же и для себя? — спросил Вальтен, встречая чемпиона Хаоса. — Смерти? Я знаю тебя, Странник, хотя не пойму откуда. Я знаю твоё имя и твою судьбу. Я знаю зачем ты здесь и знаю, что ты не остановишь меня. Моя смерть…уже предначертана, — Вальтен остановился, будто в нерешительности. Затем он произнёс.
— И я паду не от твоей руки.
— Нет, не может быть такого, или может? — прорычал Вульфрик. Он сделал глубокий вдох, а затем громко произнёс. — Аааааа. Нет, я чувствую вес твоей судьбы отсюда, Вестник. Тебе уготована не великая смерть. Просто смерть. Глупая и мелкая, — он посмотрел на Вальтена. — Как считаешь, в конце останется хоть кто-нибудь, чтобы петь о нас саги?
Вальтен молчал. Вульфрик засмеялся.
— Нет, думаю нет, — произнёс он. Он ударил щитом по мечу. Вальтен поднял молот. Вульфрик атаковал первым. Он бросился вперёд, намереваясь сбить Вальтена щитом. Вальтен увернулся, но прежде чем он смог ударить молотом, меч противника царапнул его броню. Вальтен отшатнулся, его глаза расширились от удивления.
Вульфрик снова сверкнул улыбкой и осторожно начал обходить противника, держа меч на кромке щита.
— Давай, парень…Долгие битвы мечта поэтов, — прорычал он.
Вальтен крутанул Гхал Мараз и атаковал. Вульфрик резко засмеялся и поднял щит, но Вальтен не изменил траекторию удара. Мгновение спустя Волкер понял почему-Гхал Мараз соприкоснулся со щитом, и тот разлетелся на раскалённые до красна куски. Вульфрика отбросило назад силой удара, и он прокатился по трупам. Секундой позже он уже был на ногах, его ожерелье из черепов дребезжало.
— Вот теперь это похоже на бой, — взревел Вульфрик. Он схватил меч двумя руками и бросился вперёд, разбрасывая трупы. Вальтен встретил его на полпути. Меч и молот соприкасались снова и снова, звук эхом катился по улицам. Вальтен махнул молотом, заставив Вульфрика отступить. Странник отступил, но только на секунду, развернувшись на полушаге и крутанув мечом, намереваясь обезглавить противника. Вальтен пригнулся, избегая удара мечом, но из-за этого потерял равновесие. Он упал на землю, загремев бронёй, и откатился в сторону, когда меч Вульфрика опустился вновь, высекая искры из мостовой.
Вальтен, всё ещё лёжа на спине, махнул Гхал Маразом. Навершие молота ударило в ладонь Вульфрика. Волкер услышал, как трескаются и ломаются кости в руке человека, но Вульфрик не подал виду, что чувствует боль. Вместо этого, его сломанные пальцы сомкнулись на молоте, когда он пнул Вальтена ногой в грудь. Когда Вальтен откинулся назад, Вульфрик вырвал молот из его рук и швырнул его в сторону.
Вальтен оттолкнулся локтями, когда Вульфрик подошёл ближе.
— Это было больно, — прорычал чемпион. — Может быть твоя судьба была вовсе не такой тяжёлой? — он поднял меч одной рукой и обрушил его на Вальтена.
Вальтен выбросил вперёд руку и поймал лезвие. Он держал его крепко, даже когда оно врезалось в его ладонь. Тонкие ручейки крови побежали по клинку. Вульфрик отступил на шаг, когда Вальтен подобрал под себя ноги и начал медленно вставать, всё ещё держа меч. Металл треснул, когда Вальтен и его противник встретились друг с другом на длине клинка. Ухмылка Вульфрика превратилась в гримасу от прилагаемых им усилий.
Меч сломался. Вульфрик упал вперёд, с широко раскрытыми глазами. Вальтен, держа в руке кусок меча, воткнул его в глотку чемпиона Хаоса, проходя мимо. Вульфрик упал и схватился за шею. Вальтен поднял молот и повернулся к врагу. Вульфрик задыхался и захлёбывался, опустив руки в ожидании. Он снова улыбался, его зубы были покрыты кровью.
— Хороший бой, — пробулькал он, когда Вальтен навис над ним. Он закрыл глаза. Гхал Мараз ударил.
Вальтен вернулся к остальным. Кровь на его руках уже высохла. Волкера вдруг внезапно обуяло желание встать на колени. Такое же желание посетило и его людей, и они идин за другим последовали ему. Даже Бруннер. Вальтен безмолвно посмотрел на них. Затем медленно на его лице появилась печальная улыбка.
— Встаньте, — мягко произнёс он. — Храм Ульрика впереди. И хорошо это или плохо, там мы примем бой.
Район Графсмунд-Норгартен
Хорват умирал медленно и был очень злым, о чём свидетельствовал его полный разочарования вой. Рыцари Пантеры, облачённые в их пятнистые одежды и тёмную броню, выскочили из тупика, когда ода прошла мимо, преследуя отступающих солдат. Хорват оказался в числе тех, кому не повезло быть насаженными на копья при первой же атаке. Но до тех пор, пока к Рыцарям Пантеры не присоединились алебардщики, копейщики и арбалетчики, заняв широкий бульвар, до Канто не доходило, что Палачи и банды, идущие за ними, попали в ловушку.
Мидденхейм хоть и был разрушен и обречён, всё ещё являлся полем боя. Каждый дом, каждый храм, каждая ратуша и таверна была крепостью, заполненной отчаянными, смертоносными врагами, полными решимости заставить заплатить последователей Архаона кровью за каждый сантиметр улицы. Адские пушки палили из открытых дверей, а стрелки вели огонь из-за перевёрнутых вагонов и партеров с другой стороны бульвара.
Воины Хаоса бросались вперёд прямо под пули, потому что больше ничего поделать не могли. И потому что сам Вечноизбранный смотрел на них. Канто парировал алебарду и зарезал её владельца, краем глаза заметив боевой штандарт Мечей Хаоса, реющим над битвой. Он не мог сказать, откуда они взялись, или когда они прибыли, но они были здесь, сейчас, а там где были Мечи, был и Трёхглазый король.
Свинцовая пуля угодила в его броню и отлетела в гущу битвы. Канто развернулся и ударил мечом в открытый дверной проём, убив стрелка. Он пробился в почти пустую таверну. Женщина с ребёнком прятались за баррикадой из столов, а двое мужчин в ливреях Стирланда бросились ему наперерез. Канто выпотрошил первого и обезглавил второго. Меч разлетелся от удара об его выкованную демонами броню, и он развернулся, схватив владельца меча за горло. Он толкнул мужчину назад, и тот ударился об опорную балку.
Канто запрокинул голову, посмотрев вверх. Он учуял дым, идущий сверху. Какой-то дурак поджёг солому. Он снова посмотрел на человека, которого он держал. Мечник напрасно пытался вырваться из его захвата. Он безрезультатно молотил кулаками по его руке. Канто решил сломать ему шею. Затем, не понимая почему, он отпустил его.
— Бери свою женщину и ребёнка и уходи. Через чёрный ход. Найди какую-нибудь дыру и спрячься, если сможешь. Или сдохни. Мне без разницы, — сказал он, делая шаг назад. Мечник уставился на него. Канто развернулся и вышел на улицу. Как только он ступил на мостовую, он тут же пожалел о своём милосердии.
А было ли это проявлением милосердия? Мидденхейм обречён, и его люди вместе с ним. Не будет достаточно крепкой двери, достаточно глубокой норы, чтобы спастись от последователей Тёмных богов, когда битва будет выиграна. Когда падут последние защитники, вот тогда начнётся настоящий ужас. Архаон обещал город богам, а слово Вечноизбранного было законом.
Как будто боги услышали его мысли и решили наказать его, копьё врезалось ему в бок, заставив опуститься на одно колено. Его броня была выкована демоническими кузнецами Жарр Наггрунда, и оружие смертного просто раскололось, отлетев прочь после того, как попало в него. Тем не менее сила удара была достаточной, чтобы встряхнуть ему мозги, и он пошатнулся, потеряв равновесие. Рыцарь проскакал мимо, отстегнув утреннюю звезду от седла. Шипованный шар обрушился на шлем Канто. Он повалился назад, врезавшись в дверь здания. Лошадь встала перед ним на дыбы, размахивая копытами. Канто прорычал проклятие и бросился вперёд, ударив плечом в солнечное сплетение животного. Лошадь с визгом упала, утянув всадника за собой. Канто быстро расправился с обоими. Но когда он вырвал меч из дрожащего тела рыцаря, он увидел, что атаковавший его человек был не один. Рыцари Пантеры пробивали себе дорогу через плотные ряды орды, оставляя за собой след из растерзанных тел. Это было самоубийством, но оно имело свою цель. Большинство из них уже стащили с сёдел, но некоторые всё ещё были на лошадях, намереваясь заполучить свою добычу-самого Архаона. Один из рыцарей проревел вызов, направив лошадь вперёд и подняв односторонний топор, готовый нанести смертельный удар.
Вечноизбранный ехал верхом на угольно-чёрном кошмарном животном с горящими словно угли глазами и копытами, которые раскалывали камни. Его клыкастая пасть жадно грызла железные удила, когда Архаон потянул поводья и развернул животное, чтобы встретить того, кто вызвал его на бой. Но исходящая от коня угроза была ничем по сравнению с той, что исходила от его всадника. Это был первый раз, когда Канто видел Вечноизбранного во плоти.
Ахаон был выше и шире большинства воинов, сражавшихся под его знаменем, а его броня была богато украшена, её пластины покрывали строчки текста, странных рун и осквернённых знаков, которые заставляли рыдать от страха даже самых могущественных колдунов. Она, казалось, была окрашена во все цвета и в тоже время была бесцветной, словно свет разложился в спектр оттенков полностью неизвестных человеку. Канто слышал, что броня принадлежала Моркару Объединителю, Первому избранному Хаоса, в древние времена.
В руке Архаон держал тяжёлый меч-печально известного Убийцу королей. Клинок корчился от еле сдерживаемой силы, и злобные лица то появлялись, то исчезали на его поверхности, когда он занёс его и одним ударом пробил щит и тело своего соперника. Рыцарь выпал из седла и его лошадь умчалась прочь. Однако его смерть не смутила его товарищей. По правде говоря она лишь подстегнула их.
Канто с недоверием смотрел, как Вечноизбранного окружили и отрезали от его телохранителей оставшиеся рыцари. Те, кто вызвался сдерживать Мечи Хаоса, сражались безрассудно и яростно, не думая о собственном благополучии. Остальные рыцари напали на Архаона. Двое зашли на него с обеих сторон, в то время как третий зашёл со спины. Как только Архаон повернулся, чтобы разделаться с его товарищами, рыцарь пришпорил коня и помчался к Вечноизбранном.
Время остановилось. Мир замер и затих. Канто задержал дыхание. Апхаон был избранным Хаоса, человеком, перед которым склонились все демоны мира. Но всё же он оставался человеком. Его всё ещё можно было убить, и воткнутый в спину меч сделает своё дело так же хорошо, как и пушечное ядро или боевой молот в руках самого Вестника Зигмара.
Вопреки здравому смыслу, Канто поднял глаза. Небеса всё ещё двигались. Облака корчились и превращались в лица, прежде чем распадались и становились снова облаками. Боги наблюдали. Теперь было самое время притвориться, что он ничего не видел, что он был в другом месте. «Представь, что ты не здесь»-прошептал он сам себе. «Пусть боги присматривают за своими».
Но только мысль пришла ему в голову, Канто бросился вперёд. Его меч полоснул по ногам лошади, и животное с криком повалилось на землю. Её всадник вывалился из седла, но тут же вскочил на ноги. Его меч столкнулся с мечом Канто и стали сражаться на теле умирающей лошади, но схватка продлилась всего лишь мгновение. Человек был ранен, может быть даже при смерти, когда его рука подвела его, а меч Канто врезался в его плечо, заставив рыцаря встать на колени. Выкованный дави жарр меч с лёгкостью прошёл через тяжёлую броню рыцаря, и он замертво упал на тушу своего скакуна.
Канто выдернул свой меч из тела.
— Прими мою благодарность, воин, — прогремел голос. Канто повернулся. Трёхглазый король смотрел на него сверху вниз, и Канто задался вопросом, насколько далеко отсюда находился Кислев. Архаон посмотрел вниз на тело рыцаря, а затем снова на Канто, разглядывая его лишённую украшений броню. Канто попятился, вдруг осознав отсутствие знаков верности на его броне из чёрного железа. Его звали «Непоклявшимся» не просто так. Он никогда не взбирался на восемьсот восемьдесят восемь ступеней, ведущих к Трону черепов, и не прорубал себе путь в садах Нургла в поисках их хозяина. Богам нельзя доверять. Они дают человеку всё, что тот захочет, даже тогда, когда он молит их остановиться.
— На колени, — приказал Архаон.
— Вынужден отказаться-больное колено, — произнёс Канто, но он уже опускался, как только слова слетели с его губ. Битва всё ещё бушевала вокруг них, но в этот момент, он почувствовал вес ужасной тишины, опускавшейся на него. Звон войны был приглушён. Он отказывался поднять глаза, потому что знал, если он сделает это, что-то будет смотреть на него с обширных, голодных небес. Впервые боги обратят на него внимание. «Ты добился своего, идиот»-подумал он. «Ты привлёк их внимание, и ты знаешь, что это значит».
За исключением того, что он не знал, ну не совсем. О, он видел, что может случиться, но он провёл века, избегая взгляда богов. Он всегда делал достаточно, но не слишком много. Достаточно, чтобы выжить, но недостаточно для процветания. Словно крыса, скрывающаяся в навозной куче. Его сердце сбилось с ритма, а броня загремела.
— Канто Непоклявшийся, — произнёс Архаон. Он выглядел изумлённым. Канто даже не пытался понять, откуда Архаон узнал его имя. Скорей всего боги нашептали ему в ухо.
— Ты сражался вместе с Кровавым волком, а до этого-с Тзерпикором Неписанным, — Архаон склонил голову. — Они говорят, что великая черепаха Тзерпикора из стали и кристаллов всё ещё бродит по Пустошам в поисках своего хозяина.
— Да, говорят, — произнёс Канто. — И да, бродит.
— В эти дни осталось не так много людей, не нашедших убежища в тени того или иного бога. Но ты остался в стороне. Интересно, это из-за страха или из-за гордости?
— Страха, — прохрипел Канто. Глаза Архаона вспыхнули словно звёзды, и он почувствовал, как его омывает тепло холодного огня. Как будто с него сдирали кожу изнутри, вскрывая его, чтобы Архаон смог изучить каждый уголок и трещину его чёрной и проклятой души.
— Чего ты боишься?
— Смерти. Безумия. Изменений, — слова слетели с губ Канто прежде, чем он смог их остановить. Они повисли в воздухе, словно мелодия песни. Он чувствовал, как усиливается нездоровый интерес, и понял, что должна была чувствовать мышь, пойманная кошкой. Несколькими кошками, на самом деле. А их король смотрел на него, решая куда бы запустить свои когти.
— Я был проклят с первым же моим вдохом. Все люди прокляты, — сказал Архаон почти нежно. — Мы меняемся с каждой прошедшей секундой и часом, теряя себя так же, как змея теряет кожу. Держаться за пошлое-вот настоящее безумие. Плыть против течения-вот настоящее безумие. Бояться нечего, Непоклявшийся. Только не теперь. Худшее уже случилось. Трубы рока прогремели, а столпы неба и земли обрушились, — он вытянул свой огромный меч. Канто закрыл глаза. Он увидел свою жизнь-жизнь движения и сражений, цветов и звуков где-то там далеко, ему показалось, что он почувствовал медленную поступь черепахи, которая продолжала свой путь через Пустоши Хаоса, и он почувствовал необъяснимую печаль.
Раздался мягкий звук, и он открыл глаза, когда меч Архаона дотронулся до его плеча.
— Встань и будь бесстрашным. Встань и найди убежище в моей тени, Непоклявшийся. Мы идём разрушать, и наша победа гарантирована, — затем меч поднялся, и конь Архаона встал на дыбы, сотрясая воздух своим рёвом.
Время снова вернулось в свой нормальный ритм. Шум захлестнул Канто, оглушая его. Завывающий, облачённый в волчьи шкуры воин побежал к нему, размахивая молотом, и он плавно поднялся на ноги. Он вытащил меч и выпотрошил нападающего. Конь без седока, чья плоть была изуродована шипами, а глаза были похожи на дымящиеся драгоценные камни, проскакал мимо, фыркая и брыкаясь. «Словно подарок богов»-подумал Канто, хватая рукой чёртову уздечку.
Глава четвёртая
Храм Ульрика
Грегор Мартак взбирался по широким ступеням Храма Ульрика, смотря на него с чувством удовлетворения. Было это удовлетворение исключительно его собственным, или же он разделял его с силой, которая теперь поселилась в нём, он не мог сказать, но он думал, что Ульрик бы одобрил подготовку Вальтена. Вестник Зигмара не был дураком, независимо от своего происхождения.
Он разместил солдат в крытых галереях и молитвенниках восточного и западного крыла храма, удостоверившись, что фланги и тыл позиций хорошо защищены. Большая часть выживших под его командованием теперь занимала северную часть огромной мощёной площади, располагавшейся перед главным входом в храм. Широкие ряды солдат стояли перед ступенями, окружённые крыльями храма. Люди из Аверланда, Остмарка и Рейкланда расположились на востоке, их подпаленный штандарт развевался на неестественном ветру, который дул с улиц Мидденхейма. К западу Талабхеймцы стояли смирно бок о бок со сборнымисилами Альтдорфа и Стирланда. Честь занять центральную позицию была отдана мидденхеймцам, стоящим в тени своего бога, приготовив алебарды и арбалеты к грядущему шторму.
Выжившие из разных рыцарских орденов, которые выбрали Мидденхейм своей могилой, стояли за центральной позицией. Рыцари Белого волка, Легион Грифона, Рыцари Чёрного медведя и Рыцари Сломанного меча присутствовали здесь. Были и другие, раскиданные по всему городу, ведущие отчаянную борьбу или проводящие самоубийственные контратаки. Рыцарские ордена были латной рукавицей Империи, и в эти последние часы было важно нанести ей как можно больше ударов, даже если это означало их полное уничтожение.
Размещённые на вершине ступеней перед дверями храма, стояли остатки Мидденхеймской некогда гордой Гранд батареи. Каждая пушка, которая могла быть снята со стен и крепостей, города была снята, и теперь их выстроили здесь, чтобы они смогли изрыгать огонь и разрушение во врага, чьё наступление сотрясало улицы.
Мартак присоединился к группе людей на вершине ступеней перед батареей. Сборная солянка капитанов, сержантов и командиров наёмников вели напряжённое обсуждение. Мартак узнал некоторых из них, включая черноволосого Торбена Баденова, одноногого с деревянным протезом марьенбуржца Эдварда ван дер Краала и грубого Воланда рыцаря-защитника из Тилии. Неподалёку Аксель Грейсс спорил с двумя товарищами Верховными магистрами Николаем Достовым из Легиона Грифона и Волгом Штаалем Наставником ордена Чёрного медведя. Последний кивнул Мартаку и произнёс.
— Посмотрите, Мартак здесь. Мы спасены.
Грейсс развернулся. Он на мгновение бросил взгляд на Мартака.
— Рад, что ты смог к нам присоединиться, маг, — пробормотал он, поворачиваясь к остальным. — Скажи ему то же, что сказал мне, Штааль.
Достов и Штааль переглянулись. Неприязнь магистра к Мартаку была широко известна, и маг подумал, что неожиданное решение Грейсса включить его в их спешно созванный военных совет удивило их. Как и Грейсс они были пожилыми людьми. Достов, Кислевит с белыми усами, облачённый в ленточную кольчугу с парой крыльев за спиной, которые отличали воина из Легиона Грифона, был худым и суровым. Штааль с другой стороны был бочкой на ножках. С его измазанной пеплом бронёй и изорванной шкурой медведя он напоминал жирного истрёпанного медведя.
— Акендорф мёртв. Взял своих рыцарей и попытался заполучить голову зверя, бедный глупец, — прогремел Штааль. Достов нахмурился, но ничего не сказал. Грейсс фыркнул.
— Не жалей его. Он рискнул и проиграл. Хоть в этом он преуспел, — сказал он.
— Не о нём я жалею, — выпалил Штааль. — А о нас. Мы могли использовать его и его людей, Аксель. Вместо этого он пожертвовал ими в безрассудной попытке покрыть себя славой. Каждый меч на счету, а он угробил хороших людей вместе с собой.
— Разве имеет значение то, где они умерли? — прорычал Грейсс, ощетинившись. Он указал на людей внизу своим молотом. — Вот почему они-почему мы-здесь, старый жирный дурак. Чтобы сражаться и умирать, чтобы Император смог прожить ещё один день. Мы изматываем их. Не более.
— Нет.
Они все повернулись, когда в разговор включился Мартак. Частица Ульрика в нём дёрнулась, когда он увидел поднимающегося по ступеням Вальтена. Внизу собиралось всё больше людей.
— Нет, мы не просто жертва, Магистр Гейсс. В конце, может быть. Когда война закончится, и летописцы запишут события этого дня, они, может, назовут нас так. Но здесь и сейчас мы гораздо больше, — трио Магистров расступилось перед подошедшим Вальтеном. Он взглянул на храм на мгновение, а затем снова на них. — Здесь и сейчас мы Империя Зигмара. Здесь и сейчас мы город Белого волка. Мидденхейм держится. И пока он это делает, мир тоже будет держаться, — он повысил голос, чтобы его слышали все. Внизу шум готовящихся людей стих. Мартак понял, что почти каждая пара глаз на площади была прикована к ним.
Волна одобрения прокатилась снизу вверх, Вальтен повернулся к Мартаку и остальным. Грейсс и его товарищи рыцари уставились на него так, словно впервые они внезапно поняли, что Вальтен не просто нахальных кузнец в чужой броне, но что-то совсем иное. Вальтен встретил взгляд Мартака. Часть мага, принадлежащая Ульрику, узнала искру…отличительной особенности в человеке перед ним. Это была всего лишь искра, но она могла превратиться в ревущее пламя. Пламя, которое бы очистило Фаушлаг от скверны, которая пристала к ней. Если бы у него только было время.
Но как только мысль пронеслась в его голове, улыбка Вальтена померкла, став печальной. Он слегка покачал головой, жест настолько незначительный, что Мартак был уверен в том, что это видел только он. И в его душе Ульрик скорбно завыл.
Грейсс прочистил горло.
— Очень красивая речь, кузнец. Но с помощью одних только речей мы следующего восхода солнца не видим.
Вальтен повернулся к старому рыцарю.
— Нет, для этого нам нужно верить в альтдорфскую сталь, нульнский порох и мидденхеймскую отвагу, — он сделал паузу, будто оценивая ситуацию. Затем он продолжил. — Мы надеялись на то, что Фаушлаг защитит нас. Что стены Мидденхейма будут сдерживать врага неделями, если не месяцами, — он посмотрел на каждого из собравшихся офицеров по очереди. — Мы надеялись, что Император мог сплотить остатки Империи под Аверхеймом, и возможно даже помочь нам здесь. Что вместе мы смогли бы отбросить врага назад в Пустоши, — он улыбнулся. — Не похоже, что всё это случится теперь, не так ли?
Штааль фыркнул, а несколько капитанов усмехнулись. Грейсс и Достов нахмурились. Мартак не смог сдержать суровый хохот. Он почувствовал, как Ульрик неблагодарно завыл внутри него, волчий бог по природе своей не был фаталистом. Хотя чувства юмора у него тоже не было.
— Враг внутри города. Всё, на что мы можем надеяться, это вынести на себе всю тяжесть его гнева и сломать ему хребет, когда он измотает себя, — продолжил Вальтен. Он посмотрел на Мартака. — Если мы сможем втянуть Архаона в битву, тогда у нас будет шанс. Если Трёхглазый король падёт, его армия распадётся. Мидденхейм может сгинуть в этой битве, но это небольшая цена за победу.
Ульрик зарычал, соглашаясь, внутри души Мартака, и Вальтен слегка улыбнулся, как будто слышал голос бога. Мартаку оставалось только догадываться, сколько на самом деле видит Вальтен. Если они переживут надвигающийся конфликт, он обязательно спросит его об этом. Он услышал вой боевого горна и повернулся.
— Похоже проблем с первой частью плана у нас не будет, — пробормотал Мартак.
Вдоль всей южной границы площади начал прибывать враг. Облачённые в чёрную броню северяне пели и кричали, ударяя оружием и потрясая щитами в яростной истерии. Глубоко в их рядах били барабаны. Демоны скакали между ними, бросая бессвязные угрозы в адрес людей, стоявших перед Храмом Ульрика. Зверолюди шли по краям собравшейся орды, запрокинув головы, чтобы добавить свой рёв и дикое блеяние к ужасающему шуму. Но даже при явном численном превосходстве они не спешили пересекать площадь.
— Они ждут прибытия хозяина, — сказал Вальтен. Он смотрел на собирающиеся ряды врага, как будто искал среди них Архаона.
— Самая большая собака получает первый кусок, — пробурчал Мартак. Он почувствовал сущность волчьего бога, собирающуюся в нём, готовую к грядущему неистовству. Его дыхание вырывалось бледными облачками, и те, кто стоял к нему ближе остальных, нервно отступили.
Вдруг воздух раскололся из-за звука бьющихся крыльев. Как будто сотня тысяч ворон выбрали этот момент, чтобы пролететь над площадью. Люди на ступенях закричали в страхе и зажали уши руками, когда громоподобный звук бьющихся крыльев угрожал разорвать их барабанные перепонки. Даже Вальтен слегка напрягся, когда воздух пошёл волнами от пикирующих и парящих птиц. Один Мартак остался стоять прямо.
Его глаза сузились, а рука в последний момент схватила копьё, прежде чем оно пробило грудь Вальтена. Жужжащие, меняющиеся тени разделились и открыли владельца копья-рычащего зверочеловка с огромными крыльями с чёрными перьями, растущими из широкой спины. «Малагор, Тёмное знамение, Любимчик Тёмных богов»- прорычал голос Ульрика в его голове. Мартак оскалился и зарычал на Малагора в ответ. Это продолжалось какое-то время, пока человек и зверь смотрели друг на друга. Рука Мартака дрожала, когда он медленно опустил копьё. Крылья Малагора тяжело захлопали, когда он попытался вернуть оружие. Затем, с хлопком тёмной молнии, существо исчезло.
На другой сторону площади собравшиеся зверолюди вдруг нарушили строй и поскакали вперёд, как будто атака Малагора была сигналом. Они дико ревели и размахивали грубым оружием, наступая разрозненной, недисциплинированной толпой на ощетинившиеся копьями и алебардами ряды защитников.
Вальтен встряхнулся, будто пробуждаясь ото сна. Он поднял молот.
— По местам, братья, капитаны, магистры…Пусть Зигмар и Ульрик присмотрят за вами, — сказал он, посмотрев на остальных. Они пришли в движение, в спешке занимая позиции, внизу по боевой линии Империи передавались приказы, гремели барабаны и выли горны. Вальтен взглянул на Мартака.
— Они хотят моей смерти, — пробормотал он. — Они не хотят, чтобы их избранное оружие встретилось со мной в бою.
— Не так давай разочаруем их, — прорычал Мартак. Он осмотрел площадь прищурившись. Какое бы безумие не затронуло стада зверолюдей, оно не поглотило остальную часть армии Архаона. Без поддержки и на открытом пространстве зверолюдей рвали в клочья залпами из арбалетов и ружей. За спиной Мартака взревели огромные пушки, и вскоре пушечные ядра замелькали по площади, взрываясь в рядах обезумевших зверолюдей. Снаряды мортир и ракеты ударяли в неорганизованные стада, выбрасывая сломанные трупы в задымлённый воздух. Угрожающего вида горгон, жадно клацающий челюстями, опрокинулся назад, когда пушечное ядро пробило ему череп и смяло десяток его меньших собратьев.
Крик сверху отвлёк внимание Мартака от бойни, развернувшейся внизу на площади. Он и Вальтен посмотрели вверх и увидели кружащих ворон-убийц, спускающихся на артиллерию на вершине ступеней. Стрелки закричали от страха и боли, когда Малагор пронёсся сквозь них, выклёвывая глаза и сдирая плоть. Тёмное знамение был чудовищем, которое невозможно было остановить, а его дело растворялось в вихрь перьев, чтобы появиться в другом месте и нанести там ещё больший ущерб. Тела убитых им ещё не успели скатиться по ступеням, Малагор уже исчез, гром хлопающих крыльев эхом следовал за ним.
Вальтен начал подниматься по ступеням, держа в руке молот. Мартак схватил его за руку.
— Нет. Я разберусь с чудовищем. Ты наблюдай за битвой, — Вальтен открыл было рот, собираясь ответить, но затем кивнул и побежал вниз по ступеням. Мартак сжал кулаки так, что хрустнули костяшки, и закрыл глаза. Его ноздри раздулись, когда он учуял вонь малагорской магии. Существо провоняло завихрениями энергии, которые пронизывали облака в небе. Мартак со всё ещё закрытыми глазами повернулся сначала в одну сторону, затем в другую, следуя за извилистыми, петляющими перемещениями Малагора по боевым порядкам Империи. Там где появлялся зверь, люди умирали, и ему, казалось, было наплевать на умирающих внизу сородичей, ибо его атаки несли беспорядочный, нежели рассчитанный, характер, чтобы облегчить наступление зверолюдей.
Тем не менее зверолюди были одержимы непревзойдённой до сих пор яростью, и внизу на площади они бросались под огонь артиллерии и, наконец достигнув позиций защитников, врезались в их ряды. Животные были в меньшинстве, их положение было практически смехотворным, но Мартак знал, что такие понятия больше ничего для них не значили. Дети Хаоса были доведены до убийственной ярости, и они были полны решимости отведать крови врагов.
«Там!»
Мысль пронзила его сознание, и глаза Мартака распахнулись. Его голова заболела от звука хлопающих крыльев, когда он повернулся и увидел массу кружащихся перьев, опускавшуюся к Грейссу и его рыцарям. Мартак побежал вниз по ступеням, отведя одну руку назад. Он резко остановился и выкинул вперёд руку. Зазубренное копьё янтаря, облачённое в лёд, пронизло воздух с пронзительным визгом.
Масса ворон-теней издала общий крик, и что-то волосатое выпало из неё и ударилось о ступени. Мартак бросился вперёд, сжимая в руках магическое копьё, и пригвоздил свою добычу, когда та попыталась подняться. Малагор взвыл от боли, безуспешно царапая по льду. Его кровь залила ступени в форме крыльев какой-то огромной, осквернённой птицы. Мартак всем весом налёг на копьё. Плоть Малагора почернела от холода, а пена изо рта превратилась в морозную слякоть. Он посмотрел на Мартака, и тот выдержал его взгляд, как и раньше.
Затем воем разочарования Малагор откинулся назад и замер. Мартак выпрямился. Внизу ярость зверолюдей практически сошла на нет. Мартак с мрачным наслаждением смотрел, как Вальтен сбивает минотавра, сила его удара начисто снесла тому голову, которая покатилась по мостовой. Выжившие зверолюди начали отступать.
Вальтен развернул коня и поскакал обратно через строй солдат, спокойно с ними разговаривая. Шутка здесь, успокаивающее слово там…Бог внутри Мартака смотрел в изумлении, как люди, которые всего несколько секунд назад были полны ярости и страха, выпрямлялись и смыкали щиты вновь. Рваные дыры, проделанные зверолюдьми в их рядах, затягивались, когда новые люди заполняли эти промежутки. Упавшие штандарты поднимались высоко, когда Вальтен проходил вдоль линии щитов, встречаясь взглядом с каждым защитником по очереди. Он начинал говорить, и его слова почти сразу же тонули в радостных криках.
«Что он такое?»-пробормотал Ульрик. Мартак улыбнулся.
— Кузнец, — мягко сказал он. Война была наковальней Вальтена, и, если бы мир был более добрым местом, возможно, он мог бы сделать что-нибудь покрепче из сырого материала Конца времён, которое ему предоставили. На мгновение Мартак почти увидел это…мир сверкающих башен и процветающих людей. Где ни одна женщина не оставит своего уродливого ребёнка в лесу; где ни один мужчина не будет бояться дотронуться до загрязнённой воды настолько, что выберет медленную смерть от алкоголя, но не рискнёт выпить воды из Рейка. Где городам людей не угрожают завывающие орды северян и орков.
Ульрик зарычал внутри него, и Мартак почувствовал, как его улыбка меркнет. Такой мир не был приятной мыслью для бога войны, зимы и горя.
— Ну, об этом нам не стоит волноваться, да? — спросил он самого себя. — Мировое колесо замедляется, и скоро оно остановится.
Вальтен вхъехал на вершину ступеней, и Мартак пошёл ему навстречу.
— Ты слышал барабаны, Грегор? Я думаю мы привлекли их внимание, — сказал Вальтен. Он мельком посмотрел на останки Малагора, а затем повернулся в седле, вглядываясь куда-то через площадь. — Что, я думаю, только к лучшему. Люди одержали победу. Теперь они жаждут следующей.
Мартак проследил за его взглядом. Орда, собранная у южной границы храма, выросла до ужасных пропорций. Это была кипящая волна чёрной брони, жестокого оружия и рваных знамён. Последние терялись во мраке, который доминировал над узкими улицами и извилистыми проспектами Ульриксмунда. Шум рос и распространялся от рядов верующих Хаоса, вымученные звуки разносились над людьми Империи. Грубая волна звука поднялась, чтобы присоединиться к грому, от которого затряслись странные облака в небе, и создать апокалиптическую какофонию, которая лишала всех мыслей и чувств.
Затем в небе вспыхнула молния, и орда затихла. Внезапная тишина была почти такой же скверной, как и шум. Мартак почувствовал, как Ульрик внутри него ощетинился, и посмотрел вверх, пытаясь разглядеть чудовищные, призрачные силуэты, проносящиеся за облаками. «Они здесь»-прорычал Ульрик. «Они пришли посмотреть».
Глаза, такие же огромные и горячие, как солнце, посмотрели на него через прореху в облаках, и Мартак вздрогнул и отвернулся. В этом взгляде не было ничего узнаваемого, ничего, кроме вечности голода и безумия. Боги Хаоса не были похожи на богов людей. Они знали мир, когда он ещё был пылью за миллиарды лет до своего создания, и они увидят, как он обращается в пыль снова.
За площадью армия проклятых и забытых расступилась, словно рассечённое дерево. Воины Хаоса, украшенные шрамами дикари и склочные демоны-все расступились и прижались друг к другу, чтобы создать широкий коридор. И по этому коридору неспешно ехал архитектор всей боли мира.
Архаон, Повелитель Конца времён, прибыл.
Вендел Волкер хотел бы, чтобы у него было время выпить. Он хотел бы, чтобы у него было время хоть на что-то. Он стоял среди солдат, его броня была залита кровью, а его щит был практически разрублен. Бруннер стоял рядом, его фальчион покоился у него на плече. Бывший охотник за головами выглядел почти безмятежным, как будто недавняя бойня вообще для него ничего не значила. Остальные люди Вальтена распределились по всему строю, заполняя дыры или просто находя друзей и товарищей, рядом с которыми они будут сражаться. У Волкера не было друзей. Больше не было.
Он закрыл глаза и попытался расслабиться. Худшее было впереди, и Волкер не был среди желающих его скорого наступления. За спиной он слышал бормотания клериков и боевых жрецов, которые укрепляли боевой дух и залечивали раны. Слуги Зигмара, Ульрика и Ранальда, все были здесь. Где были их боги, вот интересный вопрос.
— А он здоровый, — прохрипел Бруннер.
Волкер открыл глаза. Орда Хаоса затихла. Их хозяин, сам Трёхглазый король прибыл. Волкер поднял забрало, чтобы получше разглядеть короля всех чудовищ. Бруннер не ошибся, Архаон был здоровым, больше, чем любой из его последователей, за исключением тех, которые кружили над зданиями. Его броня сияла ужасным светом, а воздух вокруг него мерцал, как будто само его присутствие заставляло реальность растягиваться и расползаться. Архаон был неправильным, подумал Волкер. Он был самой сутью неправильности, мерзости, которая просочилась через трещины мира, и Волкер почувствовал, как его желудок скручивается в мучительный узел, когда он смотрел, как Повелитель Конца времён проезжает мимо своих последователей прямо на площадь.
— Как думаешь, сколько бы они заплатили мне за его скальп? — спросил Бруннер.
— Они бы сделали тебя чёртовым Императором, — ответил Волкер, даже не посмотрев на него. Архаон не спешил. Его демонический скакун рыл землю, когда он шёл вперёд. Земля трескалась и дымилась там, где ступало копыто зверя. Трёхглазый король был окружён рыцарями Хаоса, каждый из которых мог считаться монстром. Архаон с привязанным к седлу мечом посмотрел на выстроенные перед храмом войска.
Волкер боролся с желанием затеряться среди народа. Он почувствовал себя опустошённым и уставшим, когда нечеловеческий взгляд Архаона скользнул по нему. Над головой облака истончились и потемнели, когда шторм удвоил свою ярость. Закапал горячий дождь, сначала лёгкий, а затем он превратился в яростный ливень. Меч в руке Волкера стал тяжёлым, а его дыхание отдавалось резким звуком в ушах. Архаон выпрямился в седле. Его броня скрипела, как колёса у чумной телеги, а когда он заговорил, Волкер почувствовал, как каждое его слово отдаётся в его спинном мозге.
— Я Последнее мгновение во плоти. Я стою здесь, на этой скале, и я буду сидеть на этом троне. Я буду осью, на которой держится колесо перемен, и мир утонет в свете нерождённых звёзд, — Архаон посмотрел вверх. — Вы чувствуете это, люди Империи? Чувствуете, как воздух дрожит, словно живое существо? Чувствуете жар пламени, которое бушует за вратами мира? — он склонил голову, посмотрев на них, выражение его лица было непостижимым, скрытым за его шлемом. — Конец времён наступил, и пути назад нет. Нет прошлого, нет будущего, только настоящее. Время это круг, и оно сжимается вокруг горла мира, — произнёс Архаон, сжав кулак для выразительности. — Так почему вы цепляетесь за осколки лжи Зигмара? Нет никакой жизни после смерти. Нет ни награды, ни наказания. Только смерть или жизнь.
Волкер сморгнул капли пота с глаз. Люди по обе стороны от него переступали с ноги на ногу от явного волнения. Слова Архаона въедались в их решимость, словно кислота, лишая их отваги и воли. Архаон смотрел на них всего секунду, как будто позволяя словам им проникнуться его словами, а затем заговорил снова.
— Посмотрите на небо. Посмотрите на улицу. Трещины образуются в том, что есть, и в том, что было. Всё подходит к порогу времени. Этот мир уже подошёл, он всегда стоял у этого порога, за мгновение до конца. Единственная капля крови, свисающая с острия меча. И сейчас, она упадёт.
Архаон взмахнул мечом, и по всей его длине вспыхнуло пламя.
— Этот меч. Ваша кровь. Ваша эра прошла. Бледная маска человечества начала сползать, открывая язву под ней. Так почему бы не вырезать её, и не насладиться последними часами: крича, напиваясь, убивая и вкушая кровь этого умирающего мира.
Люди зароптали. Лихорадочно-яркие глаза моргали. Языки облизывали губы. Волкер вздрогнул, пытаясь прорваться через парализующий туман, окутавший мысли. Архаон, казалось, горит блёклым светом, словно маяк, зовущий всех детей мира домой. Часть Волкера хотела пойти за ним, куда бы он их ни повёл, отдаться отчаянию и ярости и смыть воспоминания о Хельденхейме и Альтдорфе в крови. Он посмотрел вниз и увидел увенчанный короной череп, красовавшийся на его кирасе с гравировкой «КФ», что означало Карл Франц.
Стук копыт выдернул его из задумчивости. Люди выпрямились и повернулись, когда Вальтен провёл своего коня через толпу. Он выглядел уставшим, как и все они, но не слабым. Не опустошённым. Когда он заговорил, его голос с лёгкостью был слышен за шумом дождя по всей площади от одного конца армии до другого.
— Он прав, братья, — произнёс Вальтен. — Вся история сошлась в одном месте. Каждое сказание, песня или сага вели к этому дню, этому часу, этому моменту. Мы стоим в тени героев и богов, и их руки на наших плечах, направляя нас по одному пути…или другому, — как только слова слетели с его губ, он повернулся к Архаону.
— Но это мы выбираем, кого нам слушать. Нам дали этот день, чтобы мы сразились. Чтобы запереть дверь мира от зверя, который пожрёт всё, что нам дорого. Над дали этот момент, чтобы мы показали зубы. Показали наш гнев, и пусть он разожжёт пламя ярости этого мира, — Вальтен окинул взглядом собравшихся солдат. — Пусть его тепло согреет вас, а его свет прогонит тьму. Пусть этот огонь осветит путь к концу света, раз того желают боги. Пусть он очистит скалу и поглотит сами звёзды. Пусть жар от нашего погребального костра сожжёт прячущихся в тени Тёмных богов, если на то будет воля Зигмара.
Он остановился. И улыбнулся. Это была нежная улыбка. Улыбка кузнеца у своей наковальни.
— Но в любом случае…пусть огонь горит, братья, — слова были произнесены тихо, но их услышали все. Волкер не был один, когда из его глотки вырвался крик радости. Сотни голосов смешивались в единый рёв вызова. Небо разверзлось, как будто боги наверху впали в ярость от этого звука.
Архаон поднял меч. Молния ударила в клинок, освещая площадь болезненным светом. Ликование стихло, когда Повелитель Конца времён напомнил о своём присутствии. Волкер присел на корточки за своим щитом, когда искры молнии пробежали по земле у его ног.
— Так закончится мир, — прогремел Архаон. — Так начнётся новый. Пусть моё имя разнесётся повсюду, и пусть сами горы дрожат. Я пришёл за гнилым сердцем вашей Империи, и я не уйду, пока не почувствую, как оно бьётся в моей руке. Беги и умри, или оставайся и умри, молотодержец, но ты всё равно умрёшь, — он развёл руками, как будто приглашая атаковать.
— Смерть-небольшая цена за победу, — произнёс Вальтен. Он говорил размеренно, с уверенностью, и его голос с лёгкость разносился по всей площади. — А наша победа высечена на самих небесах. Ты не один, кто заглядывал за ткань мироздания. Возвращайся в своё пристанище, скачи назад во тьму, — указал он своим молотом.
— Я и есть пристанище, — прорычал Архаон. — И мне не отказывают. Он потянул узду, заставляя чудовищного скакуна встать на дыбы. Он поднял меч, а затем опустил его, как топор палача, а на плахе была шея Мидденхейма.
С рёвом, способным пошатнуть Фаушлаг, армия Архаона бросилась в атаку.
В момент, когда Убийца королей опустился, Архаон пришёл в движение. Пригнувшись в седле, Повелитель Конца времён возглавил атаку. У Канто, окружённого со всех сторон мрачными бронированными фигурами Мечей Хаоса, не оставалось выбора, как последовать за ним.
Какнто пригнул голову и склонился почти параллельно шее его новоприобретённого скакуна. Животное непрерывно бормотало что-то, похоже на тилийском, изрыгая то ли проклятия, то ли советы с каждым ударом копыта. Он пробовал бить его, но это лишь заставляло его говорить громче и пытаться укусить его за сапог. Он решил оставить его в покое и позволить животному делать то, что ему вздумается.
Вцепившись в поводья, он рискнул оглянуться. Остальная часть армии Хаоса двигалась за Мечами. Воины Хаоса из сотни разных банд бежали за своими лидерами, сотрясая площадь своей яростной атакой. Дикие, кричащие воины племён бежали вместе с ними. Стаи искажённых, мутировавших гончих, обезумев, неслись по мостовой, и демоны скакали и резвились вслед за ними. К востоку Канто заметил массивного забойщика несущегося вперёд, в спешке отбрасывая незадачливых дикарей, чтобы быстрее добраться до врага. Бормочущие отродья Хаоса суетились вокруг его могучего тела, визжа и крича. За авангардом волна за волной шли северяне, достаточно, чтобы завалить весь Мидденхейм трупами, если потребуется.
Он услышал рёв пушек и повернулся, чтобы увидеть вспышки огня на вершине храмовых ступеней. Как только орда бросилась в атаку, пушки Империи открыли огонь. Справа от него залп ракет угодил в остатки Палачей, разрывая его бывших товарищей на куски. Дикари погибали, когда пушечные ядра попадали в плотные ряды тел. Арбалетные стрелы гудели в воздухе словно осы, выбивая всадников из сёдел и убивая прыгающих гончих в воздухе. Несмотря на наличие более обширного пространства, это напоминало Канто его неприятный поход к виадуку.
Он дёрнул своего коня в сторону, едва избежав пролетающего розового ужаса, разрезанного на пару стонущих синих в брызгах мерцающих разноцветных пятен. Где-то за его спиной осквернённый Хаосом гигант издал протяжный предсмертный вой и повалился, как подрубленной дерево. Земля содрогнулась под копытами его скакуна, когда огромное тело рухнуло вниз, смяв под собой несколько десятков невнимательных дикарей.
Но всё это не имело значения. У них было просто слишком много тел, которые можно было бросить в огонь и забыть о них. Все вокруг Канто, ревущие Курганцы, Аэслинги и Тамаксы бежали вперёд, переступая через разорванные тела мертвецов, карабкаясь на кучи трупов в своём стремлении достичь врагов. Рычащие Долганы, верхом на мохнатых лошадях, скакали рядом с Кхазагами и кочевниками Кула. Квеллиги, Аголы и Бьорнлинги пробивались под обстрелом врага, их широкие ярко раскрашенные изогнутые щиты ощетинились пулевыми отверстиями и сломанными арбалетными стрелами. Культисты в масках из более южных и благоприятны земель бросились в атаку с таким же рвением, как и их более суровые товарищи, робы цвета запёкшейся крови развевались вокруг них, когда они ударяли по круглым щитам булавами с бронзовыми набалдашниками, вознося ужасные гимны Повелителю Черепов.
Конец был неизбежен, как шторм летом, или снег зимой. Канто вытащил свой меч, когда его конь перепрыгнул тело мутировавшего огра, и почувствовал, как внутри него всё похолодело. В любом случает, то, что случится здесь, определит судьбу всех участников. «Смерть или слава»-горько подумал он, когда Мечи Хаоса пришпорили коней.
Даже сейчас, когда он был близок к позициям Империи, Канто почувствовал старое, до ужаса знакомое покалывание в затылке. Где-то позади врага вращающийся белый вихрь обрёл форму и поднялся над головами солдат. Фигура, облачённая в шкуры, поднялась вместе с ним, отчаянно размахивая руками. Резкий голос выплюнул острые слова силы, и метель блестящих льдообразующих вылетела из вращающегося вихря. Канто услышал леденящий душу крик и увидел невероятную стаю белых ворон с клювами и когтями из блестящего льда, мчащихся к Архаону и, соответственно, к нему тоже.
Всадники по обе стороны от него были вырваны из сёдел птицами. Он пригнул голову и почувствовал, как когти скребут по его шлему и кирасе. Черепа были сорваны с его наплечников. Он потерял свой щит вскоре после того, как они вошли в город, и он проклял себя за то, что не раздобыл другой. С рёвом он махнул мечом над головой в попытке отогнать ледяных созданий и пришпорил коня. Он мельком увидел Архаона за секунду до того, как Повелитель Конца времён врезался во врага словно удар молнии.
Стена щитов взорвалась, как будто в неё попал залп из пушек. Архаона невозможно было остановить или замедлить, и куда бы он ни посмотрел, там умирали люди. Канто и остальные присоединились к нему мгновение спустя, врезаясь в ряды солдат с оглушающим грохотом. Кричащие солдаты сбивались с ног, в то время как клинки рыцарей хаоса разрезали нагрудники и щиты или срезали головы. Канто был полностью лишён энтузиазма, сражаясь инстинктивно. Каждый удар был подобен перевёрнутой странице, приближавшей их к концу. «Но ведь это то, чего ты хотел, Непоклявшийся»-подумал он. «Конец этому безумию».
Это звучало как то, что мог сказать Граф Мордрек. При других обстоятельствах одно только это могло заставить его отказаться от всего, но процесс убийства приносил странного рода ясность. Действительно ли можно было сбежать от этой битвы, от глаз богов, чего он так желал, или это был конец?
Когда он впервые выбрал сторону и поднял оружие на своих товарищей, казалось, что он никогда не устанет от боя или от наград, купленных кровью. Но несколько веков резни способны насытить любого, особенно сына импортёра специй из Нульна. Он соскользнул с колеса судьбы и никогда не оглядывался назад.
Когда-то всё казалось таким ясным. Триумф Тёмных богов казался неизбежным. Но он никогда не переставал задавать спрашивать себя, какую форму примет этот триумф. Боги не были полководцами или племенными вождями, для которых земли и рабы были трофеями победы. Боги желали лишь душ и разрушений. Ничто из этого особенно и не привлекало Канто.
На западе ряды Империи внезапно взорвались в зловещей дисгармонии света и звука, и Канто почти выбросило из седла этими реверберациями. Воздух вонял магией, и с ужасающим рёвом, огненный шторм взорвался над западным флангом Империи. Люди кричали, когда их одежда загорелась, а кожа начала стекать словно масло. Оружие деформировалось и сворачивалось, превращаясь в причудливые формы или инертные элементы. Волна колдовского уничтожения покатилась дальше, унося жизни всех на своём пути.
Но в центре стена щитов всё ещё держалась, к явному разочарованию Канто. Он был окружён мрачными мидденландцами и завывающими одетыми в мешковину флагеллянтами. Моргенштерны и алебарды били по его броне со всех сторон, и, казалось, неважно сколько людей он убил, их становилось только боьше. Внезапно узел смерти вокруг него начал расползаться, когда Трёхглазый король начал пробиваться к нему. Он встретил растерянный взгляд Канто и коротко кивнул.
— Ты должен сражаться усерднее, Непоклявшийся. Нам ещё предстоит много дел.
Глаза Архаона впились в него, как будто Повелитель Конца времён мог увидеть его прежние мысли. Рука Канто с мечом дёрнулась, и он увидел, как его меч проскальзывает в щель между шлемом и горжетом Архаона. Сгорбленные тени скользили на краю его зрительного восприятия, и он почувствовал когтистые руки на своих плечах и предплечьях, готовые направить его меч, но вот куда?
Он почувствовал, как в нём растёт паника, и он вспомнил запах в воздухе в тот далёкий и одновременно с этим недавний момент, когда он пощадил человека по имени Магнус и выбрал забвение вместо славы. У него был шанс, однажды, получить награды богов. Но вместо этого он выбрал их ярость и безразличие.
Теперь у него был ещё один шанс. Как будто один и тот же момент преследовал его через века, и вот сейчас настиг его. Он слышал его вой триумфа, прокатившийся над копьями и трясущимися штандартами. «Беги и прячься, или стой и сражайся, Непоклявшийся-твой час наконец-то пробил»-прошептало что-то в его голове. Был ли это его голос или Архаона? Был ли это человеческий голос или чей-то ещё?
И что важнее всего, какой выбор он заставлял его сделать?
Архаон отвернулся и начал пробивать свой путь дальше. Его внушающий ужас меч поднимался и падал с воплем грешника, пресекая судьбы и пожирая надежды. Канто посмотрел на меч в своей руке. Затем с резким криком он ударил коленями по бокам коня и поскакал вслед за Вечноизбранным.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Храм Ульрика
Грегор Мартак развернулся, и его покрытые льдом руки пробили мягкий живот хохочущего демона. Розовый ужас пронзительно завизжал, когда начал распадаться на двух меньших синих ужаса, но пальцы Мартака поймали существ раньше, чем они смогли полностью сформироваться, и заполнил их разявленные рты льдом и янтарём. Демоны испарились с пискливыми стонами, и Мартак переключил своё внимание. Он чувствовал как внутри него божья искра Ульрика бьётся о границы его души.
«На запад, на запад»-выл бог.
— Тебе здесь врагов недостаточно? — прорычал Мартак. Лёд и снег сорвались с его рук и заморозили слюнявого тролля Хаоса. Зверь упал и разбился на десятки кусочков. Северяне заполнили дыру, оставленную троллем, и бросились на него с самоубийственной отвагой. Мартак, чей разум лихорадило от ярости бога, поселившегося в нём, наспех создал щит из янтаря и льда, блокируя первый удар. Он сделал жест рукой, и щит трансформировался, разделившись на множество колющих копий. Некоторых из нападавших сбило с ног, а остальных заставило отступить. Мартак сделал шаг вперёд, собираясь с силами, и снова сделал жест рукой. Копья вспучились, трескаясь и раскалываясь, превращаясь в кричащих ястребов, хриплых ворон и даже нескольких жалящих колибри.
Варвары были отброшены роем магических созданий, как он и ожидал. Тяжело дыша, он тоже попятился назад. Солдаты сомкнули ряды за ним, даруя ему несколько драгоценных минут на передышку. Он устал, устал как никогда в жизни. Каждый мускул болел, он чувствовал себя как отжатые винные меха. Нелегко было носить в себе бога, и он знал, звериным чутьём, что даже если они выиграют сегодня, он сгорит дотла от холодного пламени присутствия Ульрика. Что бы ни случилось сегодня, Грегор Мартак был покойником.
Тонкая улыбка расцвела на его лице. Продолжительность его жизни упала до нулевой отметки в тот момент, когда его сделали Верховным патриархом. И во время войны она не поднималась выше этой отметки. Он чуть не умер десять раз в первой битве за Альтдорф, и он пал почти два года спустя. Он встряхнулся, словно пёс, стряхивающий воду, и принюхался. Он уловил какой-то запах, что-то вроде скисшего молока и испорченных фруктов, запах падшего колдовства, и посмотрел на запад, как хотел Ульрик.
Его глаза расширились, когда он увидел, как сверхъестественный ад разверзся на западном фланге Империи. Он слышал крики людей и хохот демонов, и знал, что если это колдовство не остановить, весь фланг падёт. Он выругался и осмотрелся в поисках Вальтена.
Вестник Зигмара сидел на коне неподалёку с Грейссом и другими командирами. Его броня была помята и выжжена, а его лицо осунувшимся и измождённым. Он сражался в авангарде в первые самые ужасные моменты атаки, но был оттеснён за стену щитов простой необходимостью. Теперь он пытался организовать контратаку с Грейссом, Штаалем и оставшимися рыцарями.
Мартак поспешил к ним.
— Тогда мы прорвёмся через них, — сказал Грейсс, когда маг подошёл ближе. — Мидденхеймцы крепкий народ, парень, и мы не обращаем внимания на необходимые жертвы.
— Есть разница между необходимой жертвой и глупостью, — сообщил Вальтен. Впервые с того момента, как Мартак встретил его, Вестник Зигмара выглядел злым. Казалось, он выделялся на фоне рыцарей. — Это наши люди, Грейсс, и ты не должен относиться к ним как обычным препятствиям на твоём пути к славе. Они не пешки, которыми можно пожертвовать, или инструменты, которые можновыбрсить, — прорычал Вальтен. — Это люди. Мои люди.
— Люди умирают в битве, — сказал Достов. Было очевидно, чью сторону занимает Великий магистр Легиона Грифона. Кислевит не был обременён сентиментальностью.
— Люди умирают, но с ними нельзя обращаться как с собаками, особенно их командирам, — ответил Вальтен. Он поднял Гхал Мараз. — И я размозжу череп следующему человеку, который произнесёт фразу «необходимая жертва» мне в лицо таким образом, — он повернулся в седле и посмотрел на Мартака. — Грегор, что..?
Мартак собирался сказать Вальтену, что он видел на западе, но почувствовал как слова замерли на губах, когда новый звук появился над грохотом артиллерии на вершине ступеней над ними. Из храма послышались крики и звон оружия. Они смешались с частым звуком выстрелов и ужасающим визгом. Когда Вальтен и остальные повернулись, чтобы посмотреть на ступени перед огромным входом в Храм Ульрика, артиллерийские бригады начали спешно разворачивать орудия.
— Что они делают? — прорычал Грейсс. — Враг в другой стороне!
Мартак не стал напоминать Грейссу, что он уже говорил нечто подобное раньше и оказался не прав. Обгоревшие и окровавленные солдаты, выжившие из храмового гарнизона, выбежали из огромных дверей, затрудняя работу артиллерийских бригад. За ними следовали огромные, бронированные крысиные огры, которые разрывали убегающих солдат и артиллерийские бригады. Огромные пушки были перевёрнуты и сброшены со ступеней. Лафеты разлетелись в щепки. Пулевые отверстия изрешетили стволы выкованных в Нульне пушек, это была работа орудийных расчётов скавенов. Они также использовали пороховые бочки, и серия взрывов сотрясла храм до самого основания. Шокирующий взрыв убил людей, скавенов и крысиных огров, и только благодаря быстрой реакции Мартака и его магии, взрыв не достиг Вальтена и остальных.
Когда его янтарный щит потрескался и развалился на куски, Мартак увидел свежую волну крыс, перелезавшую через обломки гранд батареи. Серые штурмовики и клановые крысы спускались по ступеням храма подобно визжащему потопу. Вальтен выругался. Он посмотрел на Грейсса.
— Держать строй. Я разберусь с паразитами, — не дожидаясь ответа рыцаря, он посмотрел на Мартака.
— Грегор, не мог бы ты…?
Мартак покачал головой.
— Западный фланг рушится. Демонический огонь бушует там на площади, и я нужен там, — он горько улыбнулся. — Я пришёл просить у тебя помощи.
Вальтен покачал головой. Он помедлил, и на секунду Мартак увидел не Вестника Зигмара, но неоперившегося юного кузнеца, с которым Хусс познакомил его так много месяцев назад.
— Сдаётся мне, наше путешествие подходит к концу, — сказал Вальтен, стараясь, чтобы его услышали за шумом битвы. — С тех пор, как исчез Лютор, я не раз полагался на твои советы. Я с удовольствием называл тебя другом, Грегор, — Вальтен низко поклонился и протянул руку. Настала очередь Мартака медлить. Затем он схватил предплечье Вестника Зигмара. Вальтен улыбнулся и выпрямился в седле. — Не думаю, что мы встретимся вновь, мой друг.
Затем он повернулся, дёрнул поводья и поскакал вверх по ступеням навстречу надвигающейся угрозе. Мартак снова замялся, всего на секунду. Затем с рычанием, он повернулся на запад. Он проигнорировал крики Грейсса, когда начал пробивать себе путь, двигаясь быстрее, чем обычный человек. Он бежал быстро, его шаги направлял Ульрик, и через некоторое время он уже проталкивался через ряды солдат к демонической угрозе. Двигаясь, он потянулся разумом и зацепил блуждающие ветра магии и потащил их за собой.
«Я слабею, сын Мидденхейма»-пробормотал Ульрик. «Скоро моя искра погаснет, и ты превратишься в холодный пепел».
— Тогда нам лучше забрать с собой столько врагов, сколько сможем, — прорычал Мартак. — Или ты лучше забьёшься в нору и сдохнешь? — он услышал возмущённый щелчок челюстей бога и оскалился от удовлетворения. Он оттолкнул пару копейщиков и уставился прямо в адское пекло танцующего разноцветного пламени. Крики ужаса заполнили воздух, когда люди сгорали и умирали, или и того хуже-изменялись. Демоны прыгали и переливались за пламенем, кудахча и напевая.
Когда строй солдат вокруг него отступил, Мартак развёл руки, призывая всю силу, которой мог поделиться Ульрик. Жар от огня начал стихать, и одним резким движением Мартак потушил его полностью. Он почувствовал, как его тело распирает от силы, когда он впитал ветры магии, укрепляя силу затухающей божьей искры.
Мартак запрокинул голову и завыл заклинание за заклинанием. Демоны кричали, когда покрытые льдом копья янтаря протыкали их. Другие были моментально заморожены или разорваны на куски ледяными ветрами. Демоническое наступление замедлилось перед лицом комбинированной ярости человека и бога, и на секунду Мартак подумал, что он сможет уничтожить всех демонов на площади.
Ульрик провыл предупреждение, и Мартак развернулся, заморозив воздух в твёрдый щит взмахом руки, когда волна демонического огня ударила в него сверху. Гигантская птица спикировала вниз, почти раздавив Мартака. Маг отлетел в сторону, пытаясь не думать о людях, которые остались лежать под огромными демоническими когтями. Он поднялся на ноги.
Две пары молочных, возможно слепых глаз уставились на него, и два изогнутых клюва защёлкали от квакающего смеха. Две длинные пернатые шеи демона изогнулись, когда он расправил свои рудиментарные, но всё же мощные крылья, затмив от мага солнце. Он узнал зверя, хотя никогда не видел его раньше. Кайрос Судьбоплёт, двухголосый оракул Меняющего пути.
— Ульрик, человек и бог. Мы видим тебя, волчий бог. Мы видим тебя, как ты прячешься в этой пещере из крови и мяса. Выходи, маленький бог…Выходи и прими решение судьбы, — выдохнул демон, его голоса гармонировали друг с другом.
Мартак почувствовал, как Ульрик дёрнулся внутри него. Даже бог не был застрахован от обвинений в трусости.
— Ты не судьба, — проревел он, хотя были ли это слова Ульрика или его собственные, он не знал. — Ты её раб, как и все мы, — лёд закружился вокруг его сжатых пальцев. — Ты всего лишь мелкий осколок безумного, сломленного разума. Кудахчущая, старческая тень, чьи схемы обращены против себя, потому что он слишком близорук, чтобы понять всю ширину космоса, — он вскинул руки, освобождая взрыв зимней силы.
Кайрос покачнулся, злобно каркая. Огромные крылья демона захлопали, а два его клюва выплюнули шипящее заклинание. Воздух вокруг Мартака стал вязким и странные формы стали просачиваться сквозь него, проходя через убегающих солдат, как будто их здесь не было. Пятна болезненного света кружились над головой, появляясь и кружась по невидимому алефу.
— Мы видели то, что ждёт нас всех, волчий бог. Это прекрасно и отвратительно, и оно разрушит всё и создаст всё заново. Земля расколется, небеса сгорят и всё исчезнет, а затем начнётся вновь. Почему ты так сопротивляешься и огрызаешься? — прокаркал Судьбоплёт.
Странный вой поднялся в ушах Мартака и он остановился, когда невидимые руки опустились на него, пытаясь затащить его в Царство Хаоса. Если бы он был тем, кем он был, он бы был потерян. Но он больше не был собой. И он не был один.
Ульрик взревел, и Мартак присоединился к его рёву. Его мышцы вздулись, и он вырвался из невидимых рук. Когти из янтаря появились на его руках, и он запустил их в морщинистую грудь Судьбоплёта. Сырая магическая энергия потекла из раны, и демон зарычал. Двойные клювы попытались укусить Мартака, который увернулся от них.
— Что ты сделал, пёс? — прокаркал Судьбоплёт. — Ты должен был умереть. Мы видели это!
Демон схватил свой посох и взмахнул им по широкой дуге. Мартак, чьи мускулы были наполнены силой последнего бога человечества, поймал посох в воздухе. Он улыбнулся ярости демоны.
— То, что ты видел, и то, что есть на самом деле, не обязательно должны быть одним и тем же, — сказал он. Лёд с его пальцев пополз по посоху. Судьбоплёт пронзительно закричал, пытаясь вырвать посох из его рук. Сверхъестественна плоть его рук начала чернеть и сползать с медных костей.
Одним, оглушающим взмахом крыльев, Судьбоплёт поднял себя в воздух. Он остановился на мгновение, хлопая крыльями, и посмотрел вниз на Мартака. Затем, со звуком, который мог быть криком разочарования, или смехом презрения, или даже и тем и другим, Судьбоплёт исчез.
Мартак смотрел вверх какое-то время. Затем он обратил свой взор на оставшихся демонов. Существа, лишённые своего хозяина и преимущества, съёжились под его взглядом. Он резко махнул рукой, и зазубренные куски льда и крутящегося снега ударили в ближайших существ, когда солдаты Империи издали громкий крик и отважно бросились в атаку. Мартак стоял неподвижно, когда строй прошёл миом него, отгоняя демонов. Ульрик мягко прорычал в его голове, когда Мартак повернулся на восток, где в этот момент Вальтен пытался отбросить скавенов.
Бог звучал слабым, как и чувствовал Мартак, и он знал, что им обоим осталось недолго. Но он был намерен провести это время с пользой. Хотя город Белого Волка и его бог могли погибнуть сегодня, Империя будет сохранена. Что бы ни случилось, Мартак и искра божьего гнева внутри него могут сделать многое.
Взрыв стал ещё одним неприятным сюрпризом этого дня, до краёв полного ими. Вендел Волкер сражался в центре строя Империи, рядом с Бруннером и ещё несколькими знакомыми лицами, включая некоторых спешившихся Рейксгвадейцев и Рыцарей Чёрного медведя. Они действовали как стальное ядро, чтобы удержать центр, но вскоре они стали островом в море паники, когда Гранд Батарея прекратила своё существование, а силы Архаона атаковали с новой силой. Волкер выругался, когда арбалетчик пробежал мимо него, в поисках сомнительной безопасности храма. Ему показалось, что он видел Флейшер среди них, двигающуюся так быстро, как только могла. Он слышал крики, раздающиеся за его спиной, и усиливающийся визг скавенов.
Взрыв поменьше последовал за первым, и бочка чёрного пороха, объятая огнём, пролетела над головой. Он посмотрел вверх, наблюдая, как она пролетает над площадью. Когда она взорвалась, он инстинктивно поднял щит и открылся сокрушительному удару, который сбил его с ног. Он налетел на другого рыцаря, и они оба упали, загремев доспехами. Отдышавшись, Волкер посмотрел вверх, когда дородный северянин, облачённый в лохматую шкуру зубра, махнул своей булавой с каменным набалдашником и отправил на колени ещё одного рейксгвардейца. Рыцарь пошатнулся и не смог избежать следующего удара, который запустил его голову в полёт по площади. Северянин расправил руки и заревел: «Где Вестник Зигмара? Гхарад Вол сломает его нежные кости во имя Владыки Удовольствий!»
— Где-то там, — прокашлял Волкер, поднимаясь на ноги. — Почему бы тебе не пойти и не поискать его? — его оттолкнули, когда человек, в которого он врезался, вскочил на ноги и бросился к Волу. Каменная булава опустилась и размозжила голову рыцаря, шлем и всё остальное. Волкер уставился на кровавые останки человеческого черепа, а затем снова посмотрел на Гхарада. — Ладно, — пробормотал он, поднимая меч.
Булава описала дугу, и Волкер ушёл в сторону, едва увернувшись от удара. Когда оружие просвистело миом его подбородка, он ударил мечом по руке здоровяка. Клинок прошёл через мясо и мускулы, но застряло в кости. Гхарад вцепился в глотку Волкера здоровой рукой, в то время как последний пытался выдернуть своё оружие.
Их поединок был прерван звуком горнов и топотом копыт. Волкер выдернул меч и бросился назад, когда с жалобным воем Братство Свирепого волка и Рыцари Белого волка пошли в атаку. Бегущие солдаты были затоптаны храмовниками Ульрика, когда они проскакали через разваливающуюся центральную позицию и на полном скаку врезались в силы Архаона. Рыцари Империи и Хаоса встретились с оглушающим звуком. Бронированные скакуны столкнулись, ломая конечности и заставляя лошадей вставать на дыбы от паники, когда их всадники резали и били друг друга.
Волкер откатился из-под копыт лошадей, прижав руку к груди. Боль пронзала его с каждым шагом, ему было трудно дышать, но ему надо было выйти из толпы. Даже его броня не защитит его, когда его задавят до смерти. Он видел, как люди умирают таким образом, и он не хотел разделить их участь.
Но, когда он уже почти выбрался, огромная рука схватила его за лодыжку. Он посмотрел вниз и увидел улыбающееся избитое лицо своего противника.
— Гхарад зол. Его потоптали много лошадей, коротышка, — сказа северянин, опрокидывая Волкера на землю. — Давай Гхарад покажет тебе, каково это, — Гхарад ударил окровавленным кулаком в грудь Волкера, сминая его кирасу и выбив весь воздух из лёгких.
Северянин вырвал горжет Волкера и выбросил его перед тем, как схватить его за горло. Гхарад наклонился над ним, когда лошади топтались и ржали вокруг них. Волкер вцепился в запястье противника, пытаясь вырваться из захвата. Гхарад оскалился.
— Прощай, коротышка. Гхарад Вол был рад убить… — глаза северянина пересеклись, а улыбка померкла. Со вздохом он рухнул на Волкера, открывая фальчион, три метательных кинжала и ручной топор, торчащие из спины.
Волкер спихнул мёртвый груз с себя и посмотрел на Бруннера.
— Спасибо, — выдохнул он, массируя саднящее горло.
— Давай, — сказал Бруннер, выдёргивая фальчион из павшего северянина.
— Что? — спросил Волкер, поднимаясь на ноги. — Куда мы идём?
— Отрежь голову, и тело умрёт, — выплюнул Бруннер. У него на боку красовалось тёмное пятно, и он поморщился, прижав к нему руку. Он дёрнул подбородком в сторону Архаона. Трёхглазого короля невозможно было не заметить, даже несмотря на сумятицу. Пока они смотрели, он зарубил воющего рыцаря. — Убьём его и выберемся отсюда живыми.
— Мне не нравятся наши шансы, — прохрипел Волкер. Что-то царапало у него в груди. Удар булавы северянин по меньшей мере сломал ему рёбра.
— Я пробился через половину Империи, через ходячих мертвецов, зверолюдей и куда более ужасные вещи, всё ради того, чтобы попасть сюда, — прорычал Бруннер. — Никогда не говори мне о шансах.
Волкер встряхнулся и огляделся. Большая часть войск Империи держала свои позиции, несмотря на то толпу врагов, атакующих их. Но Волкер командовал многими людьми, и знал, что Мидденхейм был близок к коллапсу. Алебардщики всё ещё резали и кололи врагов с мрачной решимостью, но истощение брало своё, и Грейсс со своими одетыми в шкуры маньяками, атакующими через центр их собственных позиций, не помогут ситуации. Враг, с другой стороны, казался неутомимы и бесчисленным. Каждый северянин, который пал в бою, быстро заменялся двумя другими, но свежих солдат, чтобы заткнуть ими растущие дыры в рядах защитников не было. Единственное подкрепление было занято сдерживанием скавенов, рвущихся из Храма Ульрика.
Этот факт, в конце концов, принял решение за Волкера. Если Архаон падёт, атака Хаоса захлебнётся, ослабит напор на защитников. Очевидно Бруннер думал то же самое. Он указал своим мечом.
— Всеми средствами, веди, — ты псих, добавил он в своей голове. Бруннер усмехнулся, как будто слышал мысли Волкера, и повернулся.
Охотник за головами продвигался через давку боя словно акула. Его фальчион змеёй метался влево и вправо, разрезая ноги или прокалывая животы. Волкер изо всех сил старался не отставать, сбивая дикарей своим новым щитом и мечом, несмотря на боль в груди. Временами, через дым, который застилал большую часть площади, он видел бой на вершине ступеней Храма Ульрика. Вальтен был там, его золотая броня отражала свет огня, когда он размахивал Гхал Маразом со смертельной эффективностью. Вестник Зигмара врезался в крыс словно таран, и сломанные, дёргающиеся тела отлетали от каждого удара молота.
— Вот он, — крикнул Бруннер. Он схватил Волкера и указал ему окровавленным фальчионом. Волкер посмотрел сквозь дым и увидел их добычу. Конь Архаона встал на дыбы, когда Трёхглазый король прорубался через группу вытянутых копий.
— Что будем делать? — спросил Волкер.
Бруннер улыбнулся, вытащив один из пистолетов из патронташа и выстрелил. К удивлению Волкера, Апхаон упал с коня.
— Какого…? — спросил Волкер.
— Заколдованные пули, — сказал Бруннер, выбросив дымящийся пистолет. Мгновение спустя охотник за головами прокрался мимо размахивающего копытами демонического скакуна и направился к его всаднику. Волкер попытался последовать за ним, но он привлёк внимание одного из рыцарей Хаоса, который входил в личную охрану Архаона. Он блокировал щитом удар копыта и почувствовал укол боли. Он махнул мечом, отгоняя лошадь и всадника. Он увидел, как мелькнул фальчион Бруннера, но он в последний момент был остановлен мечом Архаона.
Архаон отбросил Бруннера и встал в полный рост. Зелёный дым поднимался из дыры в его броне там, где пуля Бруннера попала в неё. К его чести, охотник за головами кажется не был впечатлён. Он бросился вперёд, и их мечи столкнулись с едва слышимым звуком. Волкер видел, как свободная рука Бруннера скользнула к его наручу, а затем мелькнуло что-то острое и Архаон взревел. Повелитель конца времён попятился и нащупал метательный нож, который торчал между пластинами его кирасы. Бруннер достал другой пистолет, последний, и выстрелил. Ну или по крайней мере попытался. Появился дым, сопровождаемый проклятьями Бруннера, а затем Архаон бросился вперёд, выставив меч перед собой, словно копьё.
Остриё меча вышло из спины Бруннера и он был поднят над землёй. Архаон держал его так какое-то время, а затем, без особых усилий, махнул мечом в сторону и сбросил с него охотника за головами. Бруннер жёстко ударился о мостовую со звуком, который заставил его поёжиться в своей броне. Он рискнул и бросился через промежуток в сумятице боя, уходя от удара, который должен был обезглавить его.
Архаон уже взбирался на своего коня, когда Волкер добрался до Бруннера. Он опустился рядом с ним, но он видел, что уже слишком поздно. И не только для Бруннера. Он услышал рёв за спиной и повернулся. Он увидел, как Архаон блокировал удар Акселя Грейсса, Великого Магистра Белых волков, своим щитом. Великий магистр отпрянул, готовясь к следующему удару, когда его конь лягнул скакуна Архаона. Белые волки сражались с рыцарями Архаона вокруг них.
Архаон развернулся в седле, и его меч прошёл через доспех, плоть и кости, отсекая руку Грейсса в локте. Крик Грейсса был оборван вторым ударом Архаона, который вспорол тело старого рыцаря в потоке крови. Волкер отвернулся, когда тело Грейсса соскользнуло с седла.
Он посмотрел на Бруннера. Он понял, что никогда не видел его лица за то недолгое время, которое они знали друг друга. Они не были друзьями. Просто людьми в одно время и в одном месте, сражающиеся с одним врагом. Тем не менее Волкер чувствовал что-то, что могло быть печалью, когда он смотрел на тело мёртвого охотника за головами.
Паника начала распространяться по позициям Империи практически немедленно. Солдаты в центре держались против худшего, что Архаон мог бросить на них, но смерть Грейсса была последней каплей, даже для самых стойких солдат. Волкер не мог винить их. Он знал, как выглядит бегство с поля боя, однако, он был отрезан от очевидных маршрутов для бегства сражающимися людьми. Небольшие островки защитников всё ещё сражались, в основном вокруг штандартов Ордена Чёрного медведя и Легиона Грифона, и на восточном и западном флангах силы ещё держались, но строй был нарушен.
Волкер в отчаянии огляделся, пытаясь найти маршрут побега. Если он сможет добраться до кого-нибудь, кого угодно, он смог бы организовать боевое отступление. По крайней мере они бы выиграли для себя ещё несколько часов. «Аверхейм»-подумал он. «Спасу столько, сколько смогу, доберусь до Аверхейма. Император в Аверхейме. Император знает, что делать».
— Да, он знает, — прорычал голос. Волкер посмотрел вверх и увидел пару жёлтых глаз. — Вставай, парень, — прорычал Грегор Мартак. Его шкуры были опалены и почернели, а его руки и лицо были покрыты кровью. Волкер знал, непонятно откуда, что на него смотрит не только маг, но что-то ещё. Что-то старое и могущественное, но уменьшенное в каком-то роде. Маг поднял его на ноги с лёгкостью, даже не посмотрев на тело Бруннера. Глаза Мартака сузились.
— Волкер, — прохрипел он. — Один из лейтдорфцев, из Хельденхейма.
— Я…,-начал было Волкер.
— Тихо, — глаза Мартака расфокусировались, как будто он прислушивался к чему-то. — Ты пережил Хельденхейм, Альтдорф и всё, что был между ними. Ты можешь даже пережить это, где этого не сделал храбрец, — жёлтые глаза посмотрели на Бруннера. — Время героев прошло, Вендел Волкер. Волки не герои. Они не храбрые или благочестивые. Волки выживальщики. Новому миру нужны выживальщики.
Волкер попытался вырваться из рук Мартака. Маг встряхнулся и злобно улыбнулся.
— Это конец, парень. Ты чувствуешь это, не так ли?
Губы Волкера попытались произнести отрицание, но так и не смогли. Люди сражались и умирали вокруг них, но, кажется, никто не замечал их. Мартак хрипло рассмеялся. Он схватил Волкера за подбородок.
— Это как груз у тебя на сердце, момент боли, растянувшийся до бесконечности, пока смерть не становится избавлением, — его потрескавшиеся, кровоточащие губы растянулись, открывая длинные жёлтые зубы. — Но не для тебя. Ещё нет. Ты должен рассказать Императору о том, что случилось. Ты должен показать ему то, что я покажу тебе, — Мартак подтащил Волкера ближе. Пальцы, держащие подбородок Волкера, были холодными как лёд. — Ты должен взять на себя мой долг.
Образы заполнили разум Волкера, тёмные формы, ползущие через Фаушлаг, исчезновение Пламени Ульрика, и что хуже всего, пульсирующая, тяжёлая слеза на коже самой реальности. Волкер закричал, когда последний образ въелся в его память как кислота. Он попытался освободиться от мага, но хватка Мартака была железной. Он чувствовал холод и жар одновременно, а изо рта дыхание вырывалось облаками пара. Его сердце стучало в груди, как будто хотело вырваться из груди, и он подумал, что может умереть, когда его внутренности наполняться льдом и снегом и всей яростью зимы и войны.
— Нет, — услышал он рычание Мартака. — Нет, ты не умрёшь, Вендел Волкер. По крайней мере до тех пор, пока не выполнишь мой приказ.
Паника распространялась, словно пожар по полкам Мидденхейма, раздуваемый сокрушительным наступлением Мечей Хаоса. Канто, все ещё верхом на своём проклинающим коне, мог только удивляться чистой, упорной непримиримости воинов Архаона. Они сражались словно заведённые. Они не совершали ни одного лишнего движения и не применяли избыточной силы. Как только один враг исчезал с их пути, они тут же двигались к следующему без промедления. Они сражались в полной тишине, не произнося ни боевых кличей, ни даже криков боли, когда их ранили.
Архаон, в отличие от них, был полон звуков и ярости. Он был центром вихря, и, казалось, он становился тем злее, чем больше врагов он встречал. Люди погибали под копытами его демонического коня, а штандарты срезались и бросались в широкие потоки крови, бегущие между булыжников мостовой. В одно мгновение он оказался в толпе отчаянно сражавшихся солдат. В следующее она превратилась в завывающую массу напуганных людей, каждый из которых пытался убраться как можно дальше от ревущего монстра, который пришёл убить их.
Вечноизбранный направил своего коня через безумие, не обращая внимание на бегущих солдат. Канто знал, кого он ищет и пришпорил своего коня вдогонку, шёпот богов заполнил его разум. Он пытался игнорировать его, но это было сложно. Труднее, чем прежде. Они не просили, чтобы он следовал за их избранным чемпионом, они требовали этого. И у Канто не было ни сил, ни смелости, чтобы ослушаться.
Поэтому он скакал за Архаоном и наблюдал, как последние защитники Мидденхейма разбегаются перед Трёхглазым королём, или погибают под копытами.
— Где же ты, Вестник? — кричал Архаон, когда его конь вставал на дыбы и ржал. — Где ты, возлюбленный Зигмара? Я здесь! Сразись со мной, и покончим с этим фарсом. Сколько ещё людей должны умереть за тебя?
Архаон осмотрелся, его дыхание вырвалось из-под шлема.
— Сразись со мной, чтоб тебя. Я не потерплю неудачу, только не сейчас! Я разбил твою армию, я разрушил твой город…Так где же ты?
Канто дёрнул за поводья, заставляя коня остановиться за Архаоном. Тот взглянул на него.
— Где он, Непоклявшийся? Где он? — спросил он, и Канто почувствовал неуверенность, когда заметил нотки мольбы в тоне Архаона.
— Я здесь, — произнёс голос, и каждое слово было подобно удару молота. Канто содрогнулся, когда эхо этого голоса разнеслось над площадью, и звуки боя стихли. Поднялся ветер, принёсший с собой дым, который изолировал их от безумия, которое до сих пор пожирало мир вокруг.
— Я здесь, Дайдерик Кастнер, — произнёс Вальтен. Его слова прерывались медленным стуком копыт его коня.
— Не произноси это имя, — сказал Архаон, его голос был спокойнее, чем мгновение назад. — Ты не заслужил право произносить это имя. Ты не он.
— Нет, я не он. Я думал, однажды, что могу им быть…Но это не моя судьба, ответил Вальтен. — И я благодарен за это. Я благодарен, что моя часть во всём этом…фарсе, как ты его назвал, практически закончена. И я не увижу тот ужас, что придёт следом.
— Трус, — произнёс Архаон.
— Нет. Трусость это не принятие. Трусость это разрушение самих небес только потому, что ты не можешь выносить их света. Трусость это обвинять богов за капризы людей. Трусость это выбрать проклятие вместо смерти и бросать людей в огонь, чтобы успокоить свою израненную душу, — Вальтен посмотрел вверх и тяжело и печально вздохнул. — Теперь я вижу так много. Я вижу все неиспользованные пути и вижу, какие на самом деле мелкие твои хозяева, — он посмотрел на Архаона. — Они толкнули своих величайших героев и воинов на мой путь словно овец, и всё ради того, чтобы избавить тебя от этого момента. Потому что даже сейчас…они сомневаются в тебе. Они сомневаются, и ты чувствуешь это. Иначе зачем ты так непреклонно искал встречи со мной?
— Ты не заслуживаешь носить этот молот, — сказал Архаон. — Ты ничего не заслуживаешь.
— Нет, — мягко улыбнулся Вальтен. — Но ты заслуживаешь, — он поднял Гхал Мараз. — Когда-то, я думаю, это предназначалось тебе. Но когти Хаоса обрывают даже самые толстые нити судьбы. И всё пришло к этому, — его улыбка изменилась, стала более суровой. — Два сына многих отцов, забытых матерей и общего мгновения, — он протянул молот. — Боги наблюдают, Вечноизбранный. Так давай же устроим для них представление.
— Да что ты знаешь о богах? — прорычал Архаон. — Ты ничего не знаешь.
— Я знаю, что если ты хочешь этот город, этот мир, тебе придётся заслужить их, — Вальтен направил коня вперёд, и Архаон сделал то же самое. Оба животных, казалось, почти так же рвутся в бой, как и их всадники, и крики и рычание одного, подхватывались ржанием другого. Канто хотел последовать за ними, но обнаружил, что не может сдвинуться с места. Он был здесь не для того, чтобы участвовать, но чтобы наблюдать. Мечи Хаоса разошлись вокруг него, безмолвная аудитория грядущего состязания. Он не чувствовал никакого облегчения и хотел ничего больше, чем быть где-нибудь ещё, где-нибудь, но не здесь.
Архаон наклонился вперёд и поднял меч. Вальтен взмахнул молотом, и щит Архаона прогнулся под ударом. Вечноизбранный покачнулся в седле. Он парировал удар, который мог снести ему голову, и его меч взвыл как потерянная душа, когда его клинок столкнулся с молотом. Когда они разошлись, конь Архаона бросился вперёд и впился зубами в шею коня Вальтена. С влажным хрустом демонический скакун вырвал глотку другого животного.
Вальтен вылетел из седла, когда его конь упал. Он приземлился на ступени Храма Ульрика. Архаон пришпорил коня и наклонился, чтобы пронзить упавшего Вестника. Вальтен, отреагировав со сверхчеловеческой скоростью, отразил удар рукоятью Гхал Мараза. Он повернул молот, отталкивая меч в сторону. Демонический конь встал на дыбы, и Вальтен вскочил на ноги. Его молот с глухим звуком врезался в покрытый шрамами бок животного. Тварь закричала от боли и отшатнулась. Архаон зарычал от ярости и начал рубить Вальтена снова и снова. Один из ударов достиг Вальтена, оставив кровавый порез на его плече.
Вестник Зигмара отшатнулся. Архаон развернул коня, намереваясь закончить начатое. Его конь врезался в Вальтена, отправив его на землю. Когда Вальтен попытался встать, меч Архаона вспорол его кирасу.
Вальтен снова упал, и на мгновение, Канто подумал, что схватка окончена. Но затем Вальтен тяжело поднялся на ноги, и он, казалось, светился золотым, болезненным светом. Канто поднял руку, защищая глаза, и услышал дребезжащий, гулкий стон от силуэтов Мечей Хаоса.
Конь Архаона попятился, уходя от света. Он мямлил что-то и ржал, и никакие ругательства Архаона не могли вернуть зверя под контроль. Вечноизбранный выпрыгнул из седла и направился к противнику. Когда он вошёл в сияние света, от его брони пошёл пар, и он, казалось, начал уменьшаться. Но тем не менее он продолжал идти. Вальтен пошёл ему навстречу.
Они встретились со звуком, подобным грому. Гхал Мараз столкнулся с Убийцей королей, и Канто почти вылетел из седла от эха удара. Стёкла в окнах выбило по всей площади, и Ульриксмунд содрогнулся. Два воина обменивались ударами, двигаясь взад и вперёд в сложном вальсе разрушения. Архаон ушёл в сторону, когда Гхал Мараз ударил в землю, раскалывая булыжники на куски. Вальтен пригнулся под ударом Убийцы королей, а на стене или статуе появился новый шрам. Когда оружие сталкивалось, воздух содрогался и скручивался, и каждый раз Мечи Хаоса стонали, словно от боли.
Схватка привела их на вершину ступеней Храма Ульрика. Сначала преимущество было у одного, затем у другого. Они не уступали друг другу. Канто наблюдал, не в силах оторвать глаз, хотя сила, которая крутилась и рычала вокруг этих двоих, грозила ослепить его. Две судьбы сражались друг с другом, и клубок нитей судьбы напрягся, чтобы сдержать их борьбу. Остальная часть битвы померкла на заднем плане…герои жили, сражались и умирали десятками, но это была единственная битва, которая имела значение. Будущее будет решено либо Череполомом, либо Убийцей королей.
Или ни тем, ни другим.
Фигура, покрытая кровью и льдом, облачённая в опалённые шкуры, вылетела из дыма. На мгновение Канто показалось, что это был волк. Затем он увидел, что это был человек, и почувствовал, как в нём что-то напряглось. Человек излучал силу-тёмную, задумчивую и дикую. Он взлетел по ступеням храма, направляясь к сражавшимся.
— Останови свою руку, слуга разрушения, — выл он, голосом, который одновременно был человеческим и чем-то большим. — Это мой город, и ты больше не будешь осквернять его!
— Грегор, нет! — закричал Вальтен, выставляя руку. Вновьприбывший замер, пригнувшись, словно волк, готовый к прыжку. Магия вытекала из него, и воздух вокруг него был густым от снега и инея. — Это мой бой. Это тот момент, ради которого я был рождён, и ты прекрасно знаешь это, Грегор Мартак. И даже если исход этого боя тебе не понравится, ни ты, ни Ульрик не должны вмешиваться.
Воздух завибрировал от рычания, которое исходило отовсюду и ниоткуда одновременно. Канто казалось, будто сам город был дремлющим зверем, который сейчас пробудился. Архаон взял меч двумя руками и произнёс.
— Рычи сколько влезет, старый бог. Ты покойник, как и твой город. А это оболочка, в которой ты прячешься вскоре присоединиться к тебе, Верховный он патриарх или нет, без разницы.
— Может быть и так, проклятое отродье, — прорычал вновь прибывший, — но даже мёртвый, волк может укусить. И когда он укусит, он уже не отпустит.
— Укусишь и сломаешь зубы, звериный бог. Это моё время, — выплюнул Архаон.
— Нет, — произнёс Вальтен. — Это наше время.
Наступила тишина, когда трое смотрели друг на друга. Архаон двинулся вперёд, подняв меч. Вальтен пошёл ему навстречу. Канто хотел вытащить меч, но не смог, и он не знал почему. «Кому ты хочешь помочь в этот раз, Непоклявшийся? Какому богу ты служишь?»-он отмахнулся от мысли. Что-то происходило на ступенях. Что-то, что никто кроме него не замечал. Он прищурился, пытаясь разглядеть, что происходит за жирной завесой дыма и резких отблесков огня.
Чувство неправильности пронизывало воздух, когда тени, отбрасываемые кострами, казалось, застыли. Частица тьмы, растущая, словно крысиная нора в безупречной стене. Там, где секунду назад были лишь свет огня, пепел и тьма, теперь было что-то огромное и кишащее паразитами. Оно проскочило слишком быстро, чтобы Канто смог хорошо его разглядеть, но ему показалось, что это был скавен, несмотря на огромный размер. Он увидел лиь блеск клинка. Он даже не мог сказать, кому он предназначался, кто был целью-Архаон или Вальтен. Ответ пришёл секунду спустя.
— Вальтен, сзади, — взревел Мартак, поднимая руки. Двигаясь словно в патоке, Вальтен и Архаон повернулись. Тройное лезвие прошипело, разрезая воздух, и ударил Вальтена точно в шею. Вестник Зигмара издал звук, похожий на вздох, когда его голова слетела с плеч. Архаон бросился вперёд и поймал его тело, взревев от ярости. Из тьмы раздался звук, похожий на шуршание бесчисленного множества крыс и шёпот издевательского смеха. А затем он исчез.
Архаон сидел какое-то время, прижимая тело своего врага к груди.
— Он был моим, — произнёс он. Он посмотрел вверх. Око Шириана на лбу вспыхнуло, словно умирающая звезда, и Канто почувствовал, как его окутывает волна тепла. Моим.
Ярость Архаона была обращена на него самого, выжигая дым и погоняя все тени. Над городом небеса прогнулись, и облака разлетелись, когда разряд колдовской молнии ударил в землю. Часть храмового купола разрушилась с оглушительным звуком. Дым повалил через двери храма, спускаясь по ступеням. Архаон отложил тело Вальтена и встал.
— Он никогда не был твоим, — прохрипел Мартак. Он постучал пальцем по виску. — Это не было предопределено, по крайней мере не так, как ты себе представляешь. Это была игра. И она была выиграна, — его руки дрогнули и он сделал шаг вперёд. — Но я никогда не был хорошим игроком, — его руки согнулись, и воздух взорвался, когда огромный разряд янтаря и льда полетел к Архаону.
Архаон рзрубил разряд на две части своим мечом. Последовало ещё больше клинков, когда Мартак начал медленно наступать, по его лицу текли слёзы. Архаон отбил их один за другим. Содрогаясь, с белыми глазами и трескающимся инеем на коже, Мартак поднял руки, и завывающая метель, состоящая из миллионов блестящих осколков янтаря, окутала Вечноизбранного. Обрывки плаща вылетели из этого вихря, и Канто почувствовал как сердце ёкнуло в груди.
Архаон вышел из вихря, вытянув руку. Он поймал Мартака за глотку и понял его над землёй.
— Единственная игра, которая имеет значение, это моя, маг. Не твоя, не той ущербной божьей искры в тебе, которая исчезает даже сейчас, и даже самих Тёмных богов. Только моя. Но ты был прав. Она была выиграна.
Мартак корчился в его захвате, завывая словно зверь. В его руке появился нож, и он воткнул его в щель между пластинами брони Архаона, вызывая крик. Архаон отпустил его и отшатнулся, зажимая рану, из которой шёл дым, словно от плавящегося льда. Мартак встал, его глаза пылали.
— Даже после смерти, волк может укусить. И когда он укусит, он уже не отпустит, — прорычал он. — Ты не покинешь Мидденхейм живым, Вечноизбранный. Что бы ни случилось, ты сдохнешь здесь.
Мартак бросился вперёд. Архаон махнул мечом, и голова мага, с расширенными от гнева глазами, покатилась по ступеням. Воздух задрожал от скорбного воя, когда что-то покинуло тело, а затем всё стихло. Архаон опустился на ступени, поставив меч между ног. Он опёрся на него.
— Да, маг, сдохну, — мягко произнёс Архаон, взглянув на голов Мартака. Тем не менее его слова разлетелись по всей площади. Канто, наконец способный двигаться, поскакал вперёд. Мечи Хаоса последовали за ним. Вокруг них битва двигалась к своему неминуемому завершению. Армии, которая стояла с Вальтеном, больше не было, её позиции были окружены, и немногие выжившие убегали по улицам, преследуемые победившим врагом.
Мидденхейм, город Белого волка, пал.
Часть вторая Последний совет
Осень 2528 г.
Глава шестая
Вечное озеро, Атель Лорен
Джеррод, последний Граф Кнеллей, пригнулся в седле и укрепил свой разум против ползучей тишины Леса Лорена. С самого детства он боялся леса, который жался к юго-восточной границе Кнеллей. На протяжении многих лет лес был ответственен за смерти и исчезновения стольких друзей и слуг, что он уже даже не считал их. Не единожды он, тогда ещё юный лорд, верхом добирался до края леса в поисках пропавшего крестьянского ребёнка, только для того, чтобы повернуть назад и вернуться с позором. Это было место бледных теней и кошмаров. А затем весь мир превратился в кошмар.
Он закрыл глаза и вновь пожелал, чтобы бремя, которое он сейчас нёс на своих плечах, никогда бы к нему не переходило. Чтобы его кузен Антельм не пал в Альтдорфе жертвой чумного клинка. Чтобы Танкред, предшественник Антельма, не пал от чёрного топора Крелла. Чтобы он, Джеррод, не был последним в роду Кнеллей. Но больше всего ему хотелось, чтобы его здесь не было, чтобы он не направлялся в логово зверя, а сражался рядом со своими людьми в час нужды, сколько бы их не осталось.
Джеррод всё ещё помнил дым, который застилал горизонт, когда он ехал через высушенные горы в поисках помощи своим осаждённым товарищам. Дым, который поднимался от огромного погребального костра того, что когда-то было его родиной, и даже больше. Чтобы было столько дыма, нужно было поджечь всю Бретоннию, он знал это.
Что произошло за те месяцы, в течение которых он и его Компаньоны Кнеллей скакали рядом с Лоуэном Леонкуром в его крестовом походе в сердце Империи, чтобы преломить свои копья в помощи их старейшим соперникам, величайшим врагам и случайным союзникам? Что обрушилось на Бретоннию в это время? Он открыл глаза и потянулся рукой под шлем, чтобы почесать недельную бороду, покрывавшую его щёки и подбородок. С тех пор как его слуга погиб в Битве за Болген, у него не осталось никого, кто бы мог привести его в нормальный вид.
Если то, что происходило в Бретонни было похоже на то, что случилось с Империей, он боялся узнать об этом. Империя всегда казалось ему непобедимым чудовищем, огромным драконом со множеством голов, плюющихся огнём и смертью в своих врагов. Сразиться с таким драконом было мечтой многих юных рыцарей, включая его самого. Но теперь дракон пал, умер от тысячи ран, которые были одна бесславнее другой. И затем, когда твой враг несёт с собой чуму, бурю и огонь также легко, как крестьянин несёт дубину, слава становится первой жертвой, что он и его Компаньоны испытали на собственной шкуре.
Едва ли треть тех людей, который сражались рядом с ним сначала в гражданской войне против шавок Маллобоуда, а затем в Аббатстве Ла Мэйсонтааль, и наконец в Альтдорфе под предводительством Львиного сердца, выжила. Джоффри Англаронский погиб под топором Крелла в Аббатстве Ла Мэйсонтааль. Кузены Рэйнор и Гернальд пали рядом с Антельмом в Альтдорфе. Старый Калард Гарамонтский погиб на стенах Аверхейма с мечом в руках и проклятьем на губах. Те кто остался, однако, были цветом Бретоннии, ведомые долгом и клятвами Леди выстоять против зла, где бы оно ни было. А зла в Империи было в избытке.
Сперва Альтдорф, затем Аверхейм стали жертвами нечисти, пришедшей с севера. Другие города Империи пали следом, но он был и в Альтдорфе и в Аверхейме, он вёл Компаньонов в битву против врага бок о бок с самим Императором Карлом Францем и Королём-убийцей горного народа-Ангримом Железным кулаком.
Мысль о последнем лишь сделала груз на его душе тяжелее. Король-убийца погиб, чтобы они смогли выжить и сбежать из ловушки, в которую превратился Аверхейм. В то время как Джеррод знал мало о гномах, после недель, проведённых в сражениях рядом с ними, он понял, что такая смерть давно стала желанием Железного кулака. Печали от этого не убавлялось, и он на мгновение почувствовал жалость к остаткам некогда могучей армии, которая последовала за Железным кулаком от самых Гор Края мира к поражению. Как и бретоннцы, они тоже были последним вдохом умирающего народа. И как и бреоннцы, они не имели возможности узнать судьбу тех, кого они оставили позади.
Он слегка повернулся в седле, чтобы взглянуть на грузного Готри Хаммерсона, когда рунический кузнец гномов топал рядом с лошадью Джеррода. Он был стар, возможно даже старее легендарных замков Бретоннии, подумал Джеррод, и таким же крепким, как камни гор, через которые они сейчас переправлялись. Он и гном не стали друзьями — не совсем — но они стали что-то вроде товарищей. Их взгляды не так уж и различались, если учесть, что разум гнома был полностью чужд Джерроду.
Именно Хаммерсон отвёл их на безопасное расстояние от Аверланда после того, как магия Бальтазара Гельта вырвала побитые остатки их сил из лап Вечноизбранного. Хаммерсон провёл Императора и его пёстрое сборище людей и гномов через Серые горы по тайным гномьим тропам. Только благодаря Хаммерсону они вообще смогли продолжить свой поход. Без проводника армия бы погибла, обременённая огромным количеством раненых.
Но даже с помощью Хаммерсона переход был сложным. Лишённые воли мертвецы, чьей единственной целью было убийство живых, собирались на скалах. Озёра просачивающейся дикой магии порождали монстров и демонов. К тому же горы были пристанищам сотням племён орков и гоблинов. Даже тайные тропы гномов не были полностью безопасны. Не единожды потрёпанная группировка людей и гномов была вынуждена защищаться от зеленокожих, с воем выпрыгивающих из-за скал. И только пушки Жуфбарака и магия Гельта спасали их, что огорчало Джеррода и его оставшихся рыцарей.
В то время как он уважал Хаммерсона, его чувства к магу, Гельту, были смешанными. От человека, облачённого в грязные одеяния и потускневшую золотую маску, у Джеррода по коже ползли мурашки. От него воняло горячим металлом, и было что-то ещё…потустороннее. Джеррод чувствовал то же самое и в присутствии Императора, который метал молнии в Битве за Болген.
К сожалению какая бы сила не вселилась в Императора, теперь она похоже исчезла, вырванная руками самого Вечноизбранного. Теперь он был не более чем простым человеком, в такое время, когда простые люди беспомощны.
Джеррод вздохнул. Он видел как две великих нации объяли огонь и кровь, и он жаждал сделать хоть что-нибудь, что угодно, чтобы достичь хоть какого-нибудь возмездия, каким бы ничтожным оно не было. Тем не менее даже с пушками и колдовством атаки были опасными. Зеленокожие всегда нападали огромной дикой толпой, но сейчас, когда мир катился в преисподнюю, они, казалось, совсем обезумели. Как будто какая-то невидимая сила охватила их и объяла их грубые умы пламенем.
Но даже обезумевшие зеленокожие были ничем по сравнению с тем, с чем они столкнулись после. Даже когда колонна беженцев достигла сосновых скал, которые отмечали северную границу Атель Лорена, ветер доносил завывания берсерков. Последователи Кровавого бога преследовали их от самого Аверхейма, и они встретили их в печально известной Пропасти Эха. В то время как Гельт и Хаммерсон сдерживали проход, Джеррод и Император скакали во весь опор, не страшась опасностей леса, в попытке вступить в контакт с защитниками Атель Лорена.
Джеррод взглянул на колонну, во главе которой шёл Император рядом со своим грифоном — Когтем смерти. Животное хромало, но даже так, оно выглядело всё таким же опасным. Люди, которые могли оседлать такого зверя без страха, были редкостью. Ещё большей редкостью были те, кто испытывал некую привязанность к своему чудовищному питомцу. То, что Коготь смерти отвечал взаимностью, было лишь доказательством достоинства Карла Франца и правильности выбора, сделанного Леонкуром, помочь Империи.
Джеррод сражался с ним бок о бок уже несколько месяцев. Хотя временами Карл Франц казался отчуждённым и потусторонним, Джеррод начал восхищаться им, пусть он и был правителем чужого государства. Император вселял ту же преданность в своих людей, что и воскрешённый и коронованный вновь Жиль Бретон вселял в земляков Джеррода. Особенно в его Рейксгвардию, рыцарей, которые играли роль его личной охраны. Джерроду посчастливилось достаточно хорошо познакомиться с одним из них — Венделом Волкером.
Именно Волкер принёс печальные вести о падении Мидденхейма Императору в Аверхейм. Волкер был молод, но волосы его уже поседели, а лицо было как у человека, который был в два раза старше его. Его доспехи были побитыми и обожжёнными, и временами он двигался словно во сне. Он, как и многие в эти печальные времена, был сломлен. Он видел слишком много и пережил больше боли, чем должен был пережить любой человек.
Волкер шёл рядом с Императором, положив руку на рукоять меча. Он не покидал Карла Франца с момента прибытия к вратам Аверхейма во главе крошечной измученной группы всадников — единственных выживших из Мидденхейма. Как Волкеру удалось вывести их, он никогда не рассказывал, а Джеррод никогда не спрашивал. Они прибыли всего за день до прибытия сил Архаона, загнав лошадей до смерти, чтобы достичь сомнительной безопасности городских стен. Будто услышав мысли Джеррода, Волкер замедлился, повернулся и вскоре сравнялся с лошадью Джеррода.
— Приветствую, — сказал Джеррод, наклонившись. Он протянул руку. Волкер пожал её.
— Никогда бы не подумал, что увижу это место, — пробормотал Волкер без предисловий.
Джеррод осмотрелся.
— Как и я, — он вздрогнул. — Хотел бы я, чтобы был какой-нибудь другой путь.
— Соглашусь с вами, человек, — проворчал Хаммерсон. Он посмотрел на Волкера. — Это не место для людей и гномов.
— Сейчас осталось мало мест для нас, — ответил Волкер. Он провёл рукой по волосам цвета инея. — И ещё меньше день за днём, — он моргнул и посмотрел на Джеррода. — Прости, Джеррод, я сказал, не подумав.
Джеррод мпечально улыбнулся и выпрямился в седле.
— Мы все потеряли свой дом, Вендел, — сказал он. Он обвёл рукой людей. — Мы всё, что осталось от трёх могучих империй, друзья мои. Последний вздох разумного мира. Хотел бы я, чтобы всё было не так, но если уж так тому и быть, то мы по крайней мере умрём так, как того желает Леди, с отвагой и честью.
— Я уверен, что Зигмар придерживается того же мнения, — ответил Волкер с мрачной улыбкой. Он посмотрел на Хаммерсона. — Так же как и Грунгни, да?
— Сомневаюсь, что человек знает хоть что-нибудь о мнении бога Гномов, — кисло сказал Хаммерсон. Он шмыгнул носом. А затем добавил:
— Но да…если смерть настигнет нас, пусть она будет горячей.
— Не волнуйся об этом, ведь её могут принести наши спасители, — произнёс Волкер. Он указал рукой на небо, где воздух рассекали пылающие формы фениксов. Джеррод знал, что на них были эльфы.
Впервые он столкнулся с Истин Азуриан, как их называли эти новоявленные спасители. Огненные птицы, белые львы и высокие, гордые эльфийские воины, облачённые в сияющие доспехи, направились на помощь людям Хаммерсона и Гельту, сражавшихся с последователями Хаоса. Теперь остатки этого воинства сопровождали их всё глубже и глубже в переплетающееся сердце Атель Лорена.
И тут же Джерроду напомнили, где он находится. Казалось деревья жмутся к ним, а странные тени блуждают во мраке, наблюдая за ними. Этот лес был местом не для людей. И никто не знал, что ожидает их в его чаще.
Готри Хаммерсон игнорировал тени, деревья и голоса, сконцентрировавшись на дороге, в то время как Джеррод и Волкер продолжали разговор. Пусть лес болтает всё, что ему вздумается. Он его не слушал. В этом состояла ошибка людей…они слушали. Они не могли иначе. Они были любопытны по своей природе, как бородачи, только они никогда не взрослели. Всегда тыкают, толкаются и записывают всё. «На коре дерева или шкуре животного» — подумал он. «Они доверяют свои знания вещам, которые гниют…Это говорит обо всём, что ты хочешь знать».
И всё же они были не такими уж и плохими. Он взглянул на Волкера и на Джеррода, который откинулся в седле. Бретоннцы были крепкими орешками, и они знали цену клятве. Жаль, что они воняли эльфами, но такими уж были люди. Многие из них были наивными. Нельзя доверять эльфам, все это знают. В Жуфбаре уж точно. Нельзя доверять эльфам, полуросликам и ограм. Ни у кого из них не было чести.
И уж точно нельзя было доверять лесу. Столько деревьев в одном месте было неестественным явлением. Здесь воздух был странным, и свет тоже. И именно этот лес был источником обиды, протянувшейся со времён Гругни Золотоискателя до сегодняшнего дня. Много костей гномов было погребено под зелёной почвой леса, их духи заточены в корнях, без возможности отправиться в залы предков.
Это было плохое место, полное плохих вещей, словно ответвление древней тьмы в заброшенной шахте. «По крайней мере боги предков на нашей стороне» — подумал Хаммерсон. На мгновение он почувствовал стыд, но отбросил это чувство. Это не было ошибкой человека, независимо от того, что ворчали его в его сокращающейся армии. И всё же не было ни одного живого гнома, который бы не впал в замешательство от мысли, что один из их богов — и Гругни не в последнюю очередь — благословили человека.
И этому не было другого объяснения. Бальтазар Гельт был благословлён. Как иначе можно объяснить тот факт, что руны вспыхивают энергией жизни в его присутствии? Вблизи мана броня из громрила становилась ещё крепче, чем прежде, а оружие приобретало такую остроту, какую не мог дать ни один точильный камень. Хаммерсон принюхался.
Ему даже не надо было оборачиваться, чтобы понять, что Гельт близко. Маг сиял внутренним огнём, словно только что растопленная кузница. Воздух вокруг него пах расплавленным металлом, и когда он говорил, руны, нанесение и посвящение которых было долгом Хаммерсона, сияли светом Гругни. Хаммерсон нутром чуял присутствие человека, и он никак не мог смириться с этим.
Почему боги одарили человека своей силой? Да ещё и мага — выученного грёбаными эльфами колдуна без малейшей унции мышц на тощем теле и без хорошего топора. «Он ещё и на лошади скачет. С перьями» — грустно подумал Хаммерсон. Нельзя доверять лошади, особенно той, которая может летать. Лошадь была таким же эльфом, только с копытами.
Кстати об эльфах и отсутствии доверия к ним…Хаммерсон пошёл вперёд, держа одну руку на навершии молота, просунутого за пояс, чтобы присоединиться к Карадриану во главе колонны. Эльф выглядел таким же уставшим, как и Джеррод, но всё же сидел прямо в седле. Его курица-переросток летала где-то над ним, делая ночь ясной, как день. Только эльфы могли ездить на птицах, которые воспламенялись, если пристально на них посмотреть. От Карадриана, как и от Гельта, несло магией. Он вонял огнём и обожжёнными камнями. Этот запах был знаком Хаммерсону.
— Так значит ты получил его, да? — спросил он без предисловий. Он слышал, что Гвардии Феникса не позволяли говорить, поэтому он ожидал короткого разговора. Ну или хотя бы кивка, или ворчания в знак согласия. — Огонь Ангрима?
Карадриан моргнул и посмотрел вниз.
— Что? — спросил он, и его голос затрещал, словно разгорающийся огонь. Его взгляд вспыхнул странным огнём, но Хаммерсон не побоялся встретить его. Он уже видел такие глаза, на марше от Жуфбара к Аверхейму. Ангрим был словно пламенем, заточённым в металле, искрящим и рычащим, жаждущим высвободить свою силу.
— Я думал вы не можете говорить, — сказал он.
— Мы можем говорить. Просто не делаем этого. Азуриан так приказал, — ответил Карадриан. Лицо эльфа скривилось, и то, что могло быть печалью, наполнило его глаза.
— Мило с его стороны разрешить вам говорить сейчас, — проворчал Хаммерсон.
— Азуриан мёртв. И молчание больше не является привилегией, которую мы можем себе позволить, — ответил Карадриан.
— Ну прямо как эльф. Нельзя поймать гнома, не нарушив клятвы, только потому что он перепутал бога, — прямо сказал Хаммерсон.
Выражение лица Карадриана стало подобно маске.
— Что тебе нужно, гном?
Хаммерсон посмотрел на него.
— В тебе есть немного божественного огня, эльф. Не отвергай его. У Ангрима Железного кулака он тоже был, пока он не исполнил клятву. Я отсюда это чувствую. Хуже, чем эта твоя птица. Я удивлён, что лошадь не сдохла от теплового удара, — Хаммерсон отвернулся. — Божественный огонь или нет, если ты ведёшь нас в ловушку, я размозжу тебе череп, — он ласково похлопал по своему молоту.
— Зачем мне тебя спасать, чтобы потому завести в ловушку? — пробормотал Карадриан. Хаммерсон нахмурился. Ему не нравилось, когда ему напоминали об этом. Он не был гордым бородачом, и он знал, что присутствие эльфов было инструментом, с помощью которого им удастся остановить волну кровавопоклонников, которые столкнулись с гномами и их человеческими союзниками на сосновых скалах. Но всё равно невежливо было говорить об этом, и даже эльф должен был знать это.
— Да кто ж поймёт, почему эльфы делают то или другое? У вас у всех с головой не порядок, — сказал Хаммерсон, покрутив пальцем у виска. — И ты не спасал нас. Может быть ты спас людей, но Жуфбараку не требовалась помощь от таких, как ты.
— Нет?
— Нет.
— Мы вообще не должны помогать вам помощь, знаешь ли, — сказал Карадриан, нахмурившись.
— Эльфы никогда не помогают бесплатно. Всему есть цена.
— А твои люди хорошо в этом разбираются, да, гном? — произнёс Карадриан.
Хаммерсон посмотрел на него и уже собирался возразить. Но перед тем, как он смог это сделать, кто-то произнёс: «Цена существует, и она очевидна, Мастер Хаммерсон. Ибо мы все заплатили её за прошедшие несколько месяцев».
Хаммерсон оглянулся через плечо и увидел Императора людей, идущего рядом со своим грифоном. Карл Франц положил одну руку на шею зверя, вилявшего от удовольствия полосатым хвостом, когда человек чесал его шкуру под перьями. — Мы сражаемся друг за друга. Такова цена, которые мы оплачиваем в эти времена. Шанс сражаться рядом друг с другом и друг за друга, защищая всё, что мы знаем и любим.
Хаммерсон поморщился и снова повернулся лицом к тропе.
— Да, — проворчал он. — Правда это не означает, что нам это нравится.
Император засмеялся.
— Нет, и я не буду просить вас об этом. Раздражённые гномы сражаются лучше, чем спокойные, уж это я знаю.
Хаммерсон открыло было рот, чтобы опровергнуть это заявление. Затем он фыркнул, покачал головой и посмотрел на Карадриана.
— А что насчёт эльфов? — спросил он.
— Мы сражаемся лучше гномов в любом состоянии, — ответил Карадриан. Эльф повернулся в седле и посмотрел на Императора. — Мы приближаемся. Когда прибудем, я сопровожу вас одного к Вечному озеру.
— Нет, если я буду возражать, — прорычал Хаммерсон.
— А ты и не будешь, — сказал Карадриан, даже не посмотрев на него. Он говорил пренебрежительно, как если бы Хаммерсон был не важнее гальки под копытами его лошади. Такими уж были эльфы. Они думали, что весь мир танцует под их дудку. Даже сейчас, после всего что случилось, эльфы всё ещё оставались эльфами. А гномы оставались гномами.
Хаммерсон встал на пути лошади Карадриана и развёл руками. Когда лошадь подошла ближе, гном протянул руку и жёстко ударил животное по морде толстым пальцем. Лошадь встала на дыбы и зафыркала. Карадриан выругался и попытался вернуть контроль над скакуном. Всей колонне за его спиной пришлось остановиться. Белые львы заревели от ужаса, лошади заржали, а люди стали задавать вопросы. Эльфы высыпали из леса, словно призраки. Хаммерсон проигнорировал их и стрелы, которые были направлены на него.
Рунный кузнец скрестил мускулистые руки и улыбнулся.
— Похоже что всё-таки буду, парень. А теперь, прежде чем мы отправимся дальше, я думаю мы должны решить кто куда пойдёт и кого куда пригласили.
— Отойди, гном, — произнёс Карадриан. Воздух стал туманным вокруг его головы и плеч, и Хаммерсон увидел слабый контур пламени. Хаммерсон покачал головой.
— Нет, — за спиной Карадриана он видел, что Император наблюдает за стычкой, как и Гельт. Последний выглядел так, словно собирался вмешаться, но Император остановил его жестом. Хаммерсон почувствовал, как расплывается в улыбке. «Да, оставь это гномам, человек»-подумал он.
— Отойди, или мне придётся тебя убрать, — прорычал Карадриан. Он соскользнул с седла и направился к Хаммерсону. Пламя расползалось по его доспехам, а его плоть становилась полупрозрачной, каждая пора сияла красноватым светом. Хаммерсон оставался на месте, хотя все инстинкты кричали ему убраться с дороги. Эльф больше не был эльфом, как и Гельт больше не был человеком. Существовала сила, которую он не понимал, да и не хотел. Но эта сила не шла ни в какое сравнение с тяжестью ответственности на плечах Хаммерсона.
— Нет. Что бы ни случилось, с этих самых пор с моими людьми будут считаться и они будут слушать всё, что говорят. Мы заслужили это право, кровью и сталью.
— Ничего вы не заслужили, гном, — ответил Карадриан голосом, похожим на шипение пламени на камнях. — Того, что ты ещё жив после того, как тебе позволили зайти так далеко в последнее, самое священное место моего народа, должно быть достаточно даже для твоего жадного рода.
— Если ты так думаешь, тогда ты действительно мало о нас знаешь. О чём бы там не говорили, это скорей всего касается и нас, и я хотел бы это услышать, — Жуфбарак, его воины, его братья, это всё, что осталось от Жуфбара. Насколько он знал, это всё, что могло остаться от всей расы гномов. Он нёс ответственность за них, он должен был удостовериться, что их жертва не была напрасной. Удостовериться, что их враги по крайней мере запомнят их. Удостовериться, что бы ни случилось, чтобы они имели право голоса в том, как они встретят свой конец.
— Я должен был оставить тебя умирать, — прорычал Карадриан. Хаммерсон задумался, сколько гнева было в его голосе, и насколько велика была в нём сила. Ангрим был таким же в свои последние дни. Злой на всё и ничего одновременно.
— Было бы удобней для тебя, да, — сказал Хаммерсон. Он бросил взгляд на Гельта, а затем добавил: «Без нашего предупреждения люди попали бы в ловушку, которую вы для них приготовили. Поэтому вы не хотите, чтобы мы услышали это, да?
Карадриан нахмурился.
— Ты ничего не знаешь, — выплюнул он. Пламя вспыхнуло вокруг его сжатых кулаков и поползло по предплечьям. В его свете Хаммерсон увидел странные фигуры, наполовину деревья наполовину женщины, крадущиеся сквозь деревья, нетерпеливо сжимая свои когти. Прибыло ещё больше эльфов, облачённых в цвета леса, и он почувствовал холод, когда узнал диких эльфов и лесных дриад.
— Вот поэтому я хочу услышать всё, — произнёс Хаммерсон. Он подумал о доме, о Черноводной и об огромном водопаде, который каскадом спускался по краю обрыва, на котором стояла крепость. Если ему суждено сгореть здесь, он хотел, чтобы его последние мысли были именно об этом.
— Подожди, — произнёс кто-то за его спиной. Хаммерсон повернулся.
Несколько фигур стояло позади него, окутанные мягким светом, который отбросил тьму, цеплявшуюся к деревьям. Три эльфа — женщина и двое мужчин, двое последних были облачены в броню, первый-из чёрного железа, второй-из золота и серебра. Женщина вышла вперёд, её зелёное одеяние мягко зашуршало. Она носила корону из золота, а её лицо было до боли красивым, даже для Хаммерсона. Карадриан приклонил колено, склонив голову. Его пламя померкло и потухло.
Император встал рядом с Хаммерсоном. Он медленно опустился, разведя руками, склонив голову.
— Приветствую, Алариэль Сияющая, Вечная королева, Служанка Иши. Мы предстали перед тобой, чтобы смиренно попросить убежища и предложить нашу помощь в эти смутные времена, — произнёс Карл Франц. Его голос легко разносился среди деревьев. Он поднял взгляд. — Пригласишь ли ты нас в Атель Лорен?
Хаммерсон вызывающе поднял подбородок, когда взгляд женщины скользнул по нему. Он знал о Вечной королеве и знал, что она может испепелить его на месте одним лишь словом. Руны, вырезанные на его теле начали причинять боль, и он смог почувствовать её силу через них. Но он был гномом Черноводной, и он никогда не встанет на колени перед эльфом.
Её глаза встретились с его, и, спустя мгновение, тень улыбки промелькнула на её прекрасном лице. Она склонила голову.
— Добро пожаловать, путники, — произнесла она. Она подняла руку, и эльфы опустили оружие. Дриады отступили, возвращаясь в лес. — Мир изменился, и старые недоверие и обиды должны быть забыты. Ты отлично справился, Карадриан, — Алариэль жестом приказала Императору подняться. — Идём. Нам многое предстоит обсудить, прежде чем всему настанет конец.
Вечное озеро
Теклис, когда-то Хранитель мудрости ныне разрушенной башни Хоэта, кровь Аэнариона и Астариель, сидел под древним деревом у Вечного озера, закрыв глаза и прижавшись лбом к посоху, который стоял перед ним.
Для его магически настроенных чувств сердцебиение первобытного леса Атель Лорена было практически оглушающим. Лес и Вечное озеро в частности было местом огромной, непостижимой силы. Ему потребовалась бы вечность, чтобы его секреты, если бы он захотел этого. И если бы лес позволил ему.
Шум голосов поднимался и падал вокруг него, по ту сторону его закрытых век. Не только голоса эльфов, к сожалению их было больше. Здесь были и голоса людей, и гномов. Атель Лорен стал последним рубежом обороны как для смертных рас, так и для бессмертных.
Когда Карадриан, капитан Гвардии Феникса, привёл колонну измождённых выживших в Атель Лорен этим утром, он не обратил внимания на то, какой фурор это произвело среди жителей лесного царства. Вместо этого его разум обратился внутрь себя, охотясь, выискивая, изучая, пытаясь найти причины своей ошибки.
«Где именно я ошибся?»
Он не привык задавать себе такие вопросы. Он олицетворял как возможности, так и высокомерие своего народа, и не без причины некоторые — включая и его самого — считали его величайшим отпрыском народа Ультуана с тех самых далёких, мрачных дней, когда демоны просочились через раны в полюсах мира. Он первым признал это и носил это знание как знак гордости. Как и его брат, Теклис был всем лучшим и всем худшим своего народа во плоти.
«Я совершил ошибку. Где-то, как-то…Что я пропустил? Какой фактор я не предусмотрел?» — мысли кружились и кружились, словно листья на ветру. «Где я ошибся?» — он проматывал воспоминание снова и снова, рассматривая его с каждого угла и стороны.
Он всё ещё чувствовал разочарование от этого момента — ветра магии бушевали в Вихре, даже когда Ультуан рушился прямо под его ногами, его древний дом опускался на дно бушующего моря. Он чувствовал как ветры улетают, один за другим, просачиваясь сквозь его пальцы словно угри и оставляя лишь чувство потери. Он поставил всё на единственный бросок кости и пока что он не проиграл, но и не выиграл.
Он крепче сжал посох. Он знал его каждую впадину и контур наощупь, и он насыщал его магией с тех самых пор, как он впервые взял в руки нож, чтобы срезать дерево, в котором он был скрыт. Посох был такой же его частью, как и конечности. Он был тёплым наощупь, а светлое дерево сияло мягким светом. Остаточная сила магии Света, одного из ветров, который не так давно был в его руках, змеился внутри посоха в ожидании момента, когда он найдёт того, кому можно будет его передать. Тому, кого он воскресил и превратил в Воплощение Света, живое олицетворение Хиша, Белого ветра магии.
«О, мой брат, что я сотворил из тебя? Что я сделал с тобой? Что я сделал для тебя?» — на последний вопрос ответить было легче, чем на первые. Из-за этого его грехи выходили на передний план, затмевая мысли. Тирион, его брат, умер, поглощённый проклятием их общей родословной, его тело и душа исказились от безумия Кхайна. И всё это случилось по плану Теклиса.
Стать Воплощением Света — всегда было судьбой Тириона. Но если он стал им всё ещё неся на себе проклятье Аэнариона, то эта сила — сила, необходимая, чтобы спасти мир — подверглась бы порче и подчинилась воле Кхайна…или кому-нибудь похуже. Поэтому Теклис был вынужден манипулировать собственным братом, чтобы привести того, кого он любит больше всего, на путь, который неминуемо приведёт его к смерти. Такой исход, который был единственным способом убедиться, что проклятье исчерпает себя, нисколько не облегчал вину Теклиса. Как и осознание того, что возрождение Тириона в качестве Воплощения света, было краеугольным камнем в его плане, чтобы отсрочить Рана Дандра, чтобы выиграть войну, которую невозможно выиграть. Всё, что имело значение это то, что он убил своего брата и обрёк мир на гибель.
Но Теклис вернул Тириона из царства смерти, он переправил хрупкие, мумифицированные останки своего брата-близнеца через весь мир от самых руин Ультуана, оставив своих людей в руках Малекита.
Он прибыл в Атель Лорен и окропил водой семена Тириона-прежнего в самом сердце Авелорна. Когда Тирион пробудился ото сна смерти, Теклис заполнил пустоту, оставленную исчезновением Кхайна, Пламенем Ульрика, наполнив всё ещё слабые конечности Тириона новой силой. Он обрёк на смерть сам Мидденхейм и всех невинных жителей за его стенами только для того, чтобы подарить своему брату шанс на выживание, и он знал, глубоко в душе, что сделал бы такой выбор снова. Тирион пережил слишком много, и теперь всё находилось в руках его брата, от Теклиса больше ничего не зависело. Затем, когда он удостовериться, что Тирион сможет выдержать это, он отдаст ему силу Хиша и возродит к жизни прах судьбы ещё раз.
Он вернул к жизни своего брата, и Тирион в свою очередь сражался бок о бок с другими воплощениями, Малекитом и Алариэль, чтобы спасти Дуб Веков от посягательств перворождённого сына Хаоса — Бе’лакора — и тех тёмных духов, которых он извратил для своей цели. Теперь, из-за последствий этой отчаянной битвы, немногие выжившие другого, такого же ужасного конфликта пришли искать убежище под ветвями Атель Лорена. И с ними пришли ещё два Воплощения.
Через свой посох он чувствовал присутствие пяти Воплощений, их силу, заключённую в хрупких костях и плоти, и едва уловимый след шестого Воплощения. Мир гудел от их присутствия. Каждое их слово посылало ударные волны сквозь его чувства, и он мог почувствовать грубую силу, которая просачивалась через их поры.
Медленно, не открывая глаз, он повернул посох, драгоценный камень на конце посоха задвигался, словно змеиный язык, пробуя аромат каждого ветра по очереди. Драгоценный камень был почти таким же древним, как сам мир, и Теклису потребовались десятилетия, чтобы изготовить его и придать его граням нужную форму. Своим внутренним взором он видел сияние каждого: ослепляющую ауру Хиша, постоянно меняющуюся форму Улгу, пульсирующий жар Гирана, ревущий гнев Акши, крепкую силу Чамона и последнее, но не по значимости, слабое гудение Азира, Синего ветра магии. Свет, Тьма, Жизнь, Огонь, Металл и слабый след Ветра Небес. Отсутствовали только два…Шайш, Ветер Смерти, и Гур, Ветер Зверей.
Из этих двух он думал, что знает, где находится последний — в самом деле, куда ещё он мог попасть? — но он потерял всякую надежду найти Ветер зверей или личность, в которой он заключён. Другие, однако, были там, где им самое место, и его переживания смягчились небольшим облегчением.
Тем не менее он потерпел неудачу. Он не смог контролировать Воплощения, не смог заключить ветра магии в его избранных воинах и не смог собрать их вместе вовремя. Он подвёл Ультуан, он подвёл своих людей, и теперь мир балансирует на острие ножа от забвения. «Всё, что от него осталось, по крайней мере» — подумал он. Островное царство высших эльфов исчезло, его поглотили бурлящие воды Великого океана; обагрённые кровью камни Наггарота теперь были не более чем пристанищем каннибалов и монстров, а Атель Лорен стал негостеприимным убежищем для остатков эльфийского народа.
Однако, эльфы были не одиноки в своей участи. Древних городов-храмов Люстрии больше не было, их поглотил огонь с небес, судьба их обитателей неизвестна. Гномам повезло не больше, их величайшие крепости были наводнены скавенами и кое-чем похуже, а те, что остались, забаррикадировали свои ворота в тщетной попытке переждать конец света.
Государства людей также пострадали. Бретонния превратилась в пустошь, захваченную демонами и чудовищами, несмотря на все усилия защитников. Земли на юге были потеряны, стёрты с лица земли неистовыми ордами крысолюдов. С Кислева содрали кожу орды Хаоса, его люди были либо жестоко убиты, либо загнаны в мёрзлые дики земли, чтобы умереть там. А Империя, последняя надежда человеческой расы, держалась на последнем издыхании, её величайшие горда были взяты врагов или превращены в чумные руины.
Грандиозность всего этого грозила поглотить его, и так бы оно и было, если бы события не сложились так, что Воплощения наконец собрались вместе. Он приговорил к смерти этот мир своими действиями, своей беспечностью, но шанс спасти хоть что-то ещё был. Всё ещё был шанс пережить шторм Хаоса и отбросить Вечноизбранного. И пока это шанс был, Теклис никогда не сдастся отчаянию. Он просто не мог.
— Теклис.
Теклис открыл глаза. Кольцо ожидающих лиц предстало перед его взором. Он отметил некоторых из них — немногие представители из новоприбыввших, которым разрешили присутствовать. Император Карл Франц. Герцог Джеррод из Кнеллей. Готри Хаммерсон — рунный кузнец из Жуфбара. Бальтазар Гельт — маг и Воплощение. И боловолосый рыцарь, который был телохранителем Императора. Что-то в последнем привлекло его внимание. Человек выглядел холодным, как будто его окатили ледяной водой, а затем он заметил на себе взгляд Теклиса, его лицо исказилось, всего лишь на мгновение, оскалившись. Теклис моргнул и выражение исчезло. Он заколебался, вдруг почувствовав неуверенность.
— Вы что-то хотели от меня, Вечная королева? — спросил он, глядя на Алариэль.
Вечная королева была живым символом Иши, богини-матери эльфов в лучшие времена. Но её красота превратилась в нечто ужасающее с тех пор, как она стала хозяйкой ветра Жизни. Больше не наставница, Алариэль стала воплощением созидания и разрушения, начала жизни и её конца. Деревья Вечного Озера вздрагивали и подёргивались в такт её сердцебиения, её дыхание было в ветрах, а её голос был журчанием и рёвом ручьёв и рек.
— То, что я хочу, Хранитель мудрости, и то, что я требую это две разные вещи, — произнесла Алариэль. Теклис знал, что она не хотела его оскорбить, но даже так, холод в её голосе был практически невыносим для него. С тех пор как она покинула Сердце Авелорна, чтобы помочь возродить Тириона, она замкнулась в себе, как будто любовь, которую она испытывала к его брату обратилась в прах.
— Я не Хранитель мудрости, — ответил он. — Больше нет. Ультуан исчез, а вместе с ним и Башня Хоэта, — он произнёс эти слова с большей горечью, чем собирался. «У тебя нет права на сожаления», — подумал он. «Только не тогда, когда твои действия стали причиной всему этому».
— Но ты всё ещё жив, брат, — мягко сказал Тирион. — Мы ещё живы. Наши люди выжили благодаря тебе. Ультуан пал, но пока хотя бы один из азуров жив, его дух не исчезнет.
— О да, очень мило. И пока жив хотя бы один азур или дручии или азраи раз уж на то пошло, Я всё ещё их король, как впрочем и ваш, — вмешался Малекит, его голос звучал с резким, металлическим скрежетом. Как и Алариэль он обладал одним из ветров магии. Только в его случае это был Улгу, и змеящееся, хитрое знание Тьмы полностью подходило Малекиту. Теперь он был больше созданием Тьмы, нежели плоти, воняя обожжённым железом и излучая холод.
— И как король я требую ответов. Почему ты пришёл к нам, человек? — спросил Малекит. — Как ты посмел прийти в Атель Лорен?
— А куда ещё я мог пойти? — сказал Карл Франц. — Мир стал враждебным, и в нём стало сложно найти убежище. Старые союзники подвергаются одинаковому давлению, — он указал на Хаммерсона и Джеррода. — Наши величайшие города лежат в руинах, а наши люди в смятении. Наш последний рубеж обороны, Аверхейм, обратился в пыль под ногами мирового врага. Я Император без империи, как и ты, — произнёс Карл Франц, взглянув на Малекита.
— Оглянись, человек…моя империя всё ещё стоит, — ответил Малекит. Он выпрямился и развёл руками. — Враги раз за разом штурмуют её. Но она всё ещё стоит.
Карл Франц улыбнулся.
— Если это то, что ты называешь империей, то я начинаю удивляться, почему Финубар боялся тебя.
Тени закружились и закорчились вокруг тела Малекита, когда он напрягся от гнева.
— Ты смеешь..? — прошипел он. — Я сорву твою плоть с костей, король пустого места.
— Да, ведь это всегда было в духе твоего народа. Мир пылает, а ты думаешь лишь о ссорах на пепелище, — Карл Франц резко поднял руку. — Ты скорее убьёшь гонца, чем прочитаешь сообщение. Ты отвернёшься от союзников, потому что в своём высокомерии принимаешь силу за слабость, а поддержку за бремя.
— Да что ты знаешь о нас, человек? — произнесла Алариэль. Теклис посмотел на неё. Её черты были лишены эмоций, но ему показалось, что он заметил тень улыбки на её лице.
— Я знаю достаточно, — ответил Карл Франц. Он повернулся, изучая Вечное Озеро. — Я знаю, что то, что ваш народ называет Рана Дандрой, уже началось, хотя на самом деле это оно началось несколько лет назад. Я знаю, что Ультуан пал, и что Великого Вихря больше нет, — его глаза нашли Теклиса. Теклис вздрогнул. Взгляд Императора ничего не обнаружил, но эльф почувствовал проблеск подозрения.
Почему Азир нашёл Карла Франца? Ветра притягивались к своим воплощениям, как подобное к подобному, но Император, при всём уважении, никогда не показывал и малейшего родства с магией Небес. Теклис выбросил эту мысль из головы. В любом случае сейчас это не имело значения. Сила исчезла, её вырвали из неё. Теклис встряхнулся и сказал:
— А ты знаешь почему?
Карл Франц посмотрел на него.
— Нет, — произнёс он, и Теклис понял, что это ложь.
— О, здорово, ну так пусть Теклис просветит тебя, — сказал Малекит. Откинулся на спинку своего трона, от его гнева не осталось и следа. Теклис бросил на него взгляд, и Малекит сделал жест рукой.
— Как твой король я приказываю тебе рассказать дикарям о твоих преступлениях, махинатор, — засмеялся Малекит. — Расскажи нашим гостям как ты игрался с миром и потерял его.
Теклис посмотрел на тонкую, тёмную форму существа, которое когда-то было Королём-колдуном, сидящую на троне из корней и ветвей позади Вечной Королевы. Существо, которое он помог короновать в Вечного короля, наделённое большей силой, чем оно заслуживает. Малекит встретил его взгляд, и Теклис понял, что бывший правитель тёмных эльфов улыбался за своей металлической маской.
Теклис поднялся на ноги при помощи посоха и собрал остатки своей власти. Он взглянул на гостей. Несмотря на то, что они были перепачканы и окровавлены, они не выглядели побеждёнными, и за это Теклис благодарил падших богов своих людей. Им потребуется каждая крупица силы, чтобы выдержать грядущие испытания. Он прочистил горло и приготовился говорить.
Однако прежде чем он смог произнести хоть слово, над озером прокатилось рычание. Рычание было до боли знакомым и совершенно ужасающим. Он повернулся и его взгляд встретился с жёлтыми, полными ярости глазами. Это были глаза зверя, горящие от желания. Температура у озера начала падать.
— Вор! — проревел седой рыцарь не своим голосом. Рейксгвардеец оттолкнул Императора и бросился на Теклиса, растопырив пальцы, словно когти.
— Волкер-нет! — закричал Император, потянувшись за гвардейцем. Человек выскользнул из его захвата.
Выругавшись, гном Хаммерсон вцепился в Волкера.
— Сдерживай его, парень, или нас нашпигуют стрелами, — проревел гном бретоннцам, ухватившись своими мускулистым руками за ногу Волкера. Рейксгвардеец растянулся на земле и Джеррод вскочил на него сверху, загремев доспехами. Волкер извивался под ними, завывая словно волк. Теклис отшатнулся, прижав одну руку к горлу, его лицо было бледным от шока.
Волкер был холодным, настолько холодным, что Теклис удивился как вообще человек смог существовать и выживать при такой температуре. Воздух вокруг борющихся людей стал серебряным от инея, а трава под ними затвердела и сломалась. Джеррод стучал зубами, а Хаммерсон проклинал всё и вся. Волкер уставился на Теклиса, его глаза были жёлтыми и звериными.
— Вор, — снова прорычал он, и Теклис содрогнулся, закутываясь в плащ. Он ожидал подобного, но до последнего надеялся, что всё будет по-другому. Ульрик был не тем богом, который мирно уходил в забвение, даже если бы это было лучше для всех заинтересованных сторон.
— Да, — произнёс он хриплым голосом. — Да, я вор. И твоё время прошло, старый волк. Ты мёртв, и я не позволю тебе пожертвовать жизнью, только чтобы забрать мою, — он поднял посох, и слова заклинания всплыли в его разуме. Но прежде чем он смог произнести их, Карл Франц встал между ними. Хотя Ветер Небес был вырван из него, всё же в нём оставалось что-то, что заставляло Теклиса опасаться. Скрытая сила, которая в отличие от его собственной была и у Тириона. Он опустил руки.
— Я сделал то, что должен был, — сказал он, даже не зная почему, когда встретил взгляд Императора. — Я сделал то, что было необходимо.
— И ты бы сделал так снова? — спросил Карл Франц тихим голосом.
Теклис замешкался. Он посмотрел на Тириона.
— Без промедления, — ответил он.
Император медленно кивнул, как будто и не ожидал другого ответа. Он повернулся и посмотрел на своего телохранителя. Человек извивался и выл, отбиваясь от схвативши его людей. Вены на его шее вздулись, а на губах выступила пена. Карл Франц снова посмотрел на Теклиса.
— Ты можешь ему помочь? — спросил он.
Вместо ответа Теклис упал на колени. Тело Волкера дёргалось, а его лицо, казалось, удлинилось, став чудовищным и бесформенным. Теклис протянул руки и погрузил пальцы в мокрую изморозь, покрывающую лицо человека. Он пытался схватить осколок эссенции Ульрика, поселившегося в человеке, так же как он схватил Пламя в Мидденхейме. Но это было совсем другое. Это был не бессознательный поток силы, а скорее отчаянный разум, дикий и полный решимости. Он сопротивлялся ему и слышал, как Волкер вопит в агонии.
Образы заполнили его разум. Он увидел пылающий Мидденхейм, ощутил жал пламени и прикосновение холода от засевшей в душе Волкера частицы силы Ульрика. Страх, слабость, усталость, всё было погребено под холодом, поэтому Волкер смог сбежать из окружения и принести предупреждение в Аверхейм. Даже умирая волчий бог был полон решимости оберегать избранных им людей. Зигмар мог быть их величайшим богом, но Ульрик был первым.
Но теперь, когда предупреждение было доставлено, осталась последняя задача. Ульрик знал, что так или иначе, каким-то непостижимым образом, Теклис встретиться с людьми Империи ещё раз, прежде чем всему настанет конец. И он намеревался отомстить. Теклис внезапно почувствовал колющую боль, будто в его плоть впились зубы, и он отдёрнул руку, зашипев от боли. Пар шёл от его посиневшей кожи, когда он прижал раненую руку к груди. Стража Алариэль и Малекита двинулась к ним, но Вечный король ударил кулаком по трону.
— Стоять, — проскрежетал он. — Ни капли крови наших людей не прольётся из-за его махинаций. Пусть сам решает, выжить ему или нет.
Волкер скинул людей, которые его держали.
— Ты убил их, вор, — прорычал Волкер, снова бросаясь на него. Его голос странным эхом разнёсся среди деревьев, со звуком бьющихся обледеневших ветвей. Отпрянув, Теклис увидел, как Тирион направился к нему, держа одну руку на мече. Он махнул рукой, останавливая своего брата прежде, чем тот смог вмешаться. «Это мой бой, брат, моё бремя»-подумал Теклис.
— Ты убил мой город — моих людей — ты убил этот мир. Ради чего? — прорычал Волкер голосом мёртвого бога.
— Ради него, — произнёс Теклис, указывая на своего брата. — Ради них. Я пожертвовал твоими людьми ради собственной цели, и я сделал бы так снова, и ещё тысячу раз, если бы потребовалось, — он выставил посох, чтобы держать Волкера на расстоянии. — Малекит был прав. Я игрался с миром. Но я его не потерял, ибо все вы стоите здесь…Воплощения, боги во всём, кроме имени, готовые остановить конец света, — он сжал кулак. — Я разорвал Великий вихрь и хотел заключить ветра магии в смертных чемпионах, которые могли бы стать достаточно сильными как единое целое, чтобы бросить вызов самим Богам Хаоса.
Он увидел, как кивнул Бальтазар Гельт, как будто ему только что ответили на вопрос. Маг произнёс:
— Но здесь находятся не все ветра. Где Ветра Зверей и Смерти?
Волкер запрокинул голову и завыл, прежде чем Теклис смог что-либо ответить. Воздух задрожал от этого звука. Он выхватил меч из ножен и нанёс мощный удар по Теклису. Звук удара стали об сталь вторил эхом разносящемуся вою, когда сам Император вмешался, поставив свой рунный клинок между обезумевшим рыцарем и его жертвой.
— Нет, — произнёс Карл Франц. — Нет, время для мести прошло.
— Кто ты такой, чтобы мешать мне? — проревел Волкер. Его глаза вылезли из орбит, а пена усеяла пятнами бороду. Он усилил напор на Карла Франца, пытаясь расцепить их клинки.
— Я твой Император, Вендел Волкер. И этого должно быть достаточно, — Император говорил тихо, склонившись над скрещенными мечами. — А теперь верни клинок в ножны, — их взгляды встретились и на мгновение, Теклис задумался, кто из них уступит другому. Затем Волкер сделал шаг назад и упал, его меч упал в траву. Когда он опустился на землю, иней, покрывавший его броню, стал таять. Император опустился на одно колено и положил руку на плечо Волкера. Теклис всё ещё чувствовал гнев волчьего бога, ну или той части, которая от него осталась, отступающего, возвращающегося в укрытие. Он не исчез, но его ярость утихла на какое-то время.
Прежде чем кто-то смог нарушить опустившуюся тишину, деревья издали неожиданный звук, поднявшийся ветер заставил листья издать звук, похожий на бормотание голосов. Теклис застыл. Хотя он и не был уроженцем леса, он знал, что означает этот звук. Это было предупреждением.
Мгновение спустя член Вечной стражи вышел из-за деревьев и подошёл к Алариэль, прошептав ей что-то на ухо. Её глаза расширились, и она резко встала. Она огляделась.
— Похоже, что вы не единственные беженцы, которые ищут укрытия в лесу, — произнесла она. Её голос был напряжён, а кожа бледна. — Армия подходит к краю Вирдриота.
Теклис крепче сжал посох. Он чувствовал присутствие другого Воплощения, который был куда сильнее любого из присутствующих сейчас на Вечном Озере. Вместе они могли сравниться с ним, но по отдельности у них не было шанса. Даже здесь, в живом сердце Атель Лорена, он чувствовал злобную, удушающую пульсацию Шайша — Ветра Смерти — и того, кто стал его хозяином.
— Армия? — прорычал Малекит. — Кто посмел?
— Ветер Смерти, — произнёс Теклис, прежде чем Алариэль смогла произнести хоть слово. Он склонил голову. — Это Воплощение Смерти, — он поднял глаза, встретившись взглядом с каждым воплощением по очереди.
— Бессмертный Король прибыл в Атель Лорен.
Глава седьмая
Вирдриот, Северная граница Атель Лорена
— Ну, должен признать, они подготовили для нас небольшой приём, — сказал Маннфред фон Карштайн, беззаботно развалившись в седле Ашигарота. Конь бездны зарычал в ответ. Маннфред похлопал существо по его бронированной шее и взглянул на своих телохранителей из Дракенхофских храмовников. Закованные в броню вампиры сидели верхом на своих конях-каннибалах, ожидая приказов. «Или они хотят, чтобы я в это поверил»-подумал он. Его хорошее настроение улетучилось. Он повернулся к лесу и провёл рукой по своему бритому скальпу.
Если бы он был человеком, то вид, представший перед ним, захватил бы его дух. Стяги всех цветов и форм развевались вместе, впервые за многие поколения, эльфы, гномы и люди готовились сражаться плечом к плечу. Боевые порядки были выстроены перед линией деревьев, преграждая путь армии мертвецов из Вирдриота.
Если бы он хотел ввести свои силы в лес, то такая демонстрация силы лишь показалась бы ему раздражительной. Он повернулся в седле, бросая холодный взгляд на армию, которая раскинулась за его спиной. Среди сосновых скал было множество штандартов мертвецов. Армия изъеденных червями костей и изорванных крыльев, озарённая зловещим магическим огнём, мертвецы спускались с гор тысячами, каждый их шаг был точно выверенным, направленным единой, всесокрушающей волей. Волей Нагаша.
Маннфред щёлкнул зубами от досады. С тех пор как он помог Аркхану Чёрному возродить Бессмертного короля, всё, над чем он работал со времён воскрешения их вонючей грязи Хель Фанна, обратилось в прах. Каждый план, каждый триумф улетучились словно пыль на ветру. Всё было втоптано в землю беспощадным Нагашем, когда Бессмертный Король начал готовиться к последней войне.
Даже Сильвания больше ему не принадлежала, Нагаш отдал мрачную провинцию под защиту Нефераты, в то время как он отправился на войны вместе с оставшимися лейтенантами. «Кстати о них…где этот мешок с костями?»-он оглянулся, выискивая хоть какой-нибудь намёк на его соперника. Аркхан в эти дни всегда крутился возле Нагаша. К тому же, он казалось…был унижен этим союзом. Как будто воля Нагаша уничтожила его собственную. Сама по себе стерилизация его старого соперника не так уж беспокоила Маннфреда. Но последствия были неприятными, по меньшей мере.
«Не хотел бы я стать безмозглым автоматоном, нет, спасибо»-подумал он. Такая судьба была ниже его достоинства. Вот так обстояли дела. Тем не менее, уменьшение обстоятельств часто влечёт за собой увеличение возможностей. И последних было просто пруд пруди после уничтожения Чёрной Пирамиды.
Тонкая улыбка возникла на его лице, когда он начал смаковать воспоминания. Тогда радоваться было особо нечему. Но позже, через несколько недель между тем временем и сегодняшним днём, он увидел в этом скрытую возможность. Огромная армия Хаоса, состоящая из гниющих мертвецов, хихикающих чумных демонов и завывающих варваров, пробилась через оборону Нагаша с целеустремлённой решимостью, способной посрамить силы Бессмертного Короля. И даже хуже, врагом командовали старые друзья и потерянные компаньоны — спектральная мразь известаня как Безымянный и Изабелла фон Карштайн, недавно воскресшая и злобная как никогда. Даже одного из них было бы достаточно, но присутствие обоих делало ситуацию ещё хуже.
Безымянный всегда был коварным, тёмный дух был существом, питавшимся злобой и коварством даже больше, чем любой другой вампир, и его вопросы и раздражающие требования всегда были как заноза в заднице. Почему Нагаш вернул его, когда было множество подходящих чемпионов, из которых можно было выбрать, Маннфед не знал. Великий Некромант мог перемешать воды смерти и вернуть к жизни любого — почему бы тогда не вернуть Конрада или ещё одного из фон Краштайнов? «Любого другого вместо этого Влада»-подумал он. Но нет, Нагаш счёл нужным подчинить своей воле Безымянного, а потом забыл о нём, пока существо не вернулось, но уже на службе нового хозяина.
И прихватил с собой Изабеллу. «Это был тот ещё сюрприз»-подумал он. Из всех Карштайнов он точно не ожидал увидеть её. По правде говоря он думал, что Нагаш спрятал её душу в каком-нибудь амулете, чтобы лучше контролировать Влада. Так бы сделал сам Маннфред, если бы задумал такой план. В отличие от Нагаша он не питал иллюзий насчёт того каким неконтролируемым на самом деле был Влад. «Ну или был»-не без удовольствия подумал Маннфред.
Сильвания сопротивлялась Концу Времён до этого самого момента, неприкосновенная и неизменная. Теперь же она превратилась в вонючие руины, и та скудная жизнь, которая теплилась там когда-то, исчезла, уничтоженная в ходе противостояния Нагаша и Нургла. В этой битве Нагаш потерял не одного лейтенанта — Лютор Харкон наконец присоединился к своему коварному родственнику Валаху, а сам могучий Влад фон Карштайн был сражён женщиной, которую любил.
Маннфред не смог удержаться от смеха. «Прощай, прощай, расставание приносит такую сладкую печаль»-радостно подумал он. «Скоро ты вернёшься в прах, где тебе и место, старик». Как Боги Хаоса запустили свои когти в извращённую душу Изабеллы, он не знал, но она была самым эффективным оружием, которое они могли достать на сегодняшний день. Она отвлекла их всех, даже Нагаша, в то время как скавены зарылись под кошмарную пирамиду Нагаша и взыскали долг с Бессмертного короля, задолжавшего им со времён сноса Нагашиззара.
Это был план, достойный…ну, его. Он почесал подбородок и усмехнулся, изучая ряды живых. Конечно, если бы он всем здесь заправлял, то он бы убедился, чтобы Нагаш вернулся в заслуженное забвение, так или иначе. Вместо этого все Тёмные Боги смогли лишь выкурить тигра из его логова. И теперь хищник пришёл заключить союз со своей добычей против пожара, который угрожает спалить лес. Вот только добыча об этом ещё не знала. Запах страха на ветру был восхитительным.
— Ах Влад, если бы только мог быть здесь, он наконец последовал твоему мудрому совету. Слишком поздно, — пробормотал Маннфред.
— Ты слишком весел для того, у кого только что отняли его земли, — произнёс знакомы голос. Маннфред дёрнулся в седле и посмотрел вниз на Аркхана Чёрного, проталкивающегося через передние ряды трупов. — Я думал ты наконец сделаешь свой ход, когда он сделал Неферату кастеляном Сильвании.
Улыбка Маннфреда померкла.
— Моя верность так же крепка, как и скала под нашими ногами, лич.
Череп Аркхана откинулся назад, и из его лишённых плоти челюстей вырвался странный булькающий звук. Маннфред обнажил клыки. Лич смеялся над ним. — Ой, да заткнись ты, сушёная оболочка, — выпалил он.
— Ты как избалованный ребёнок, разозлившийся на то, что у него отняли его любимую игрушку, — прохрипел Аркхан, осматривая армию живых. — И это правильно, что Неферату поставили у руля…Она была рождена для этого, и чтобы обратить её, потребуется сила всех четырёх Богов Хаоса. К тому же теперь в твоей прелестной провинции больше Нехекаранской знати, чем аристократии, которой вы с Владом не могли не нарадоваться. Нагаш забрал у них Великие Земли и в качестве компенсации отдал им Сильванию.
— Да, потому что упаси боги, если им придётся просить милостыню. Слабенький народ эти ваши пустынные принцы, — выплюнул Маннфред. Аркхан был прав, и от этого было только хуже. Обычаи королей и королев Нехекара был чужды ему, и без Нагаша, который бы подавлял их, они бы восстали против него, когда бы он попытался навязать им свою волю. По крайней мере сейчас. Он выбросил мысль из головы и пригнулся в седле.
— Подумай вот о чём, Аркхан. Немного людей, живых или мёртвых, могли похвастаться, что видели зелёные своды Атель Лорена. Какие тайны хранятся в этом диком лесу? Какие секреты ты или я можем обнаружить там? Всё, что нам нужно…
— Переговоры, — произнёс Аркхан.
Маннфред хмыкнул.
— Конечно. Прости меня. На мгновение я забыл, что у нас за спиной стоит многотысячная армия. Поэтому конечно мы должны вести переговоры, вместо того, чтобы разметать их жалкие несколько сотен, — он хитро посмотрел на Аркхана. — Почему такие перемены, как думаешь? Почему именно сейчас, после всего, наш господин снизошёл до того, чтобы вести переговоры со скотом? — он улыбнулся и постучал пальцем по носу. — Вампиры очень хорошо чуют слабость, лич. Мы можем распознать смерть в воздухе, — он нагнулся ещё ниже и встретился немигающими глазами с мерцающим взглядом Аркхана. — Только представь насколько потеря Чёрной Пирамиды ранила его, а?
— А почему бы не спросить у него самого? — спросил Аркхан.
— Я думал, что так и сделал, — ответил Маннфред. Он отвернулся. — В любом случае, кто тогда? Кто будет выступать в качестве герольда, чтобы донести слово о наших мирных намерениях вон тому врагу? — он откинулся назад. — Может быть ты? Или один из твоих Нехекаранцев со сгнившей головой? Возможно этот крикливый дурак Антар из Марака? Он ведь твой любимчик, разве нет?
— Ты сделаешь это, — произнёс Аркхан, не глядя на него.
— Серьёзно?
Аркхан ничего не сказал. Маннфред шмыгнул носом, выпрямился в седле и вытянул шею в поисках Бессмертного короля. Нагаша было трудно не заметить, он стоял в центре армии, скелетообразный гигант, окружённый мерцающим сиянием, которое меняло цвета от зелёного, переходя в чёрное, а затем в фиолетовое. Он был испорченным сердцем и тёмной волей армии, которая была немногим больше, чем одной пугающей личностью. Десяток некромантов в плащах и капюшонах как всегда окружали его, они добавляли свою силу к его, чтобы облегчить бремя Нагаша.
Девять тяжёлых томов, каждый из которых был заполнен темнейшими мудростями Нагаша, парили вокруг него, страницы хлопали со звуком щёлкающих челюстей. Гримуары были привязаны к Нагашу тяжёлыми цепями, которые они натягивали, словно рвущиеся с поводка звери. Стонущие духи кружились вокруг него, смешиваясь в единое целое и разделяясь в плачевном танце агонии. Среди них были как люди, эльфы и гномы, так и другие расы. Умереть от рук Нагаша означало не умереть вовсе, но вместо этого быть приговорённым к вечному служению.
Огромный череп, освещённый собственным адским огнём, повернулся, и горящие сферы, которые плясали в его подобных пещерам глазницах, стали немного ярче. Нагаш не говорил. Ему и не нужно было. Мааннфред знал, что Аркхан бы не заговорил без разрешения Нагаша. Он отвернулся и ударил вожжами Ашигарота. Конь бездны взмыл в воздух с криком и помчался к силам живых.
Он не утруждался попытками скрыть себя. Сколь бы искусным он не был в колдовских делах, те, кто ждал его внизу, могли сравниться с ним. Самые могущественный колдуны, маги и некроманты во всём мире, не считая тех, кто примкнул к Архиврагу, собрались в этом месте. Остальные были либо мертвы, либо прятались. Такие существа как Захария Бессмертный погибли, бросив вызов Нагашу, в то время как чудовища типа Эгримма ван Хорстманна были поглощены вечно меняющейся волной войны и безумия. Те, кто остались, выбрали места, где умрут, и собирали силы перед грядущим штормом.
Захария, по крайней мере, сделал свою смерть занимательной. Он улыбнулся, когда подумал об этом. Небеса были охвачены спазмами, а Ванхальденшлоссе был перемолот в дымящиеся руины в противостоянии вампиров и личей. Захария сдерживал армию Нагаша в одиночку несколько дней лишь благодаря своей магии, перед тем как Нагаш не вмешался сам, чтобы закончить конфликт. В этом было что-то личное, в конце концов подумал Маннфред. Как будто эти двое знали друг друга, и между ними была какая-то обида. В конце Захария пал от рук Нагаша, задушен на руинах Ванхальденшлоссе, а его останки предали огню.
Он наклонился вперёд, и Ашигарот завыл как обречённая душа, пролетая над головами эльфов, гномов и людей. Маннфред засмеялся, позволив коню порезвиться. Как и он, существо питалось как страхом, так и плотью, и последнего осталось так мало в мире, который был близок к краху. Но пока всё не закончилось, он не видел ничего плохого в том, чтобы наслаждаться происходящим.
Он знал, что уповает на любопытство и, возможно, даже на ошибочную честь живых. И это доверие не было напрасным. Ни одной стрелы, пули или заклинания не было выпущено по нему, когда его конь бездны приземлился на вершину возвышающегося валуна прямо перед линией поднятых щитов. Он помедлил мгновение, наслаждаясь вниманием. Он так долго оставался в тени, разжигая небольшие войны, что уже практически забыл, каково это быть источником страха. Однажды, очень давно, он уже сталкивался с объединившимися людьми и гномами. Его радость уменьшилась, когда он вспомнил, чем закончилась битва за Хель Фенн. Несмотря на всю его силу он был сражён в момент его величайшего триумфа.
А теперь он был лишь одним кошмаром среди множества. Маннфред покачал головой и улыбнулся.
— Ну ладно, — пробормотал он. — Лучшее ещё впереди, — он выпрямился и произнёс:
— Итак — кто будет говорить со мной? — его голос услышали все. Живые были почти также безмолвны, как и мёртвые. Маннфред расплылся в улыбке.
— Выходите, не стесняйтесь. Все мы люди одного мира, и разве моё присутствие не является гарантией хорошего поведения? Кто это будет? Император без империи? Или один из изгнанников славного Ультуана, которые теперь наводнили эти берега словно полевые мыши? Давайте, давайте, сделайте шаг вперёд и впишите своё имя в историю как тот, кто протянул руку дружбы Бессмертному королю, — произнёс он. — Вы звали, и мы пришли. Уж не прогоняйте нас на ночь глядя.
Это была хорошая речь, насмешка и предложение смешались в ней в равной степени. И она произвела желаемый эффект: высокая фигура, облачённая в тёмно сверкающую броню, вышла вперёд.
— Говори то, что собирался, мразь, и затем проваливай, — сказал Малекит. Его бронированная маска смерти придавала его словам странный металлический звук, и Маннфред почувствовал холод. Здесь был кто-то похожий на Нагаша, обладавший велико силой. Он чувствовал сырую эссенцию магии, исходящую от Короля-колдуна, и на мгновение он почувствовал, как его решимость пошатнулась.
Маннфред наклонился.
— А если я захочу остаться? — выплюнул он.
— Ну тогда мы убьём тебя и забудем, — произнёс второй человек в маске. Шелестя мантией, Бальтазар Гельт вышел вперёд и встал рядом с Малекитом. — У твоего хозяина куча марионеток, вампир. Одной больше, одной меньше не имеет значения.
Маннфред лениво улыбнулся. Хотя он и чувствовал силу, которую Гельт держал в своих блестящих лапах, он чувствовал себя более уверенно с бывшим домашним животным Влада.
— Ах, Гельт. Дважды предатель, сначала Империи, а потом Влада, — он покачал головой. — Бедный Влад…Ему могла потребоваться твоя помощь, знаешь ли. Перед смертью, я имею в виду.
Гельт напрягся, и Маннфред разразился смехом.
— А теперь ты стоишь здесь, — он искоса посмотрел на Алариэль, стоявшую за спиной Малекита. — Я бы не стал ему доверять, моя леди. Этот трус та ещё змея. Ибо его сердце насквозь прогнило хитростью и злобой.
— С этим ты знаком не понаслышке, — произнёс Карл Франц. Он не смотрел на Маннфреда, и тот знал, не оборачиваясь, что Император смотрел на Нагаша. И, что более странно, Нагаш смотрел на Императора.
Возмущённый Маннфред уставился на человека.
— Я знаю лишь то, что ты реликт умирающего мира. Какая от тебя польза теперь, а? Государственный деятель без государства, тиран, лишённый власти. Даже мертвец был бы полезнее тебя, Карл Франц, последний из прогнившего дома и монарх-неудачник. Я нарекаю тебя Путаником Веры и Повелителем дураков, — сказал Маннфред, сотворив знак молота в насмешливой манере. Император посмотрел на него, и Маннфред опустил руку. Дым поднимался с его пальцев, и он покачал головой, чтобы разогнать его. Даже сейчас символ Зигмара имел над ним власть.
— К счастью у тебя нет такой власти, — ответил Карл Франц. — Только один вампир был наречён выборщиком, и его здесь нет.
Маннфред моргнул. На секунду его захлестнуло искушение подлететь к нему и вырвать человеку глотку. Но он удержался. Сейчас было неподходящее время, чтобы совершать глупые поступки. Он облизал губы и посмотрел на Малекита, демонстративно игнорируя человека.
— Вы приказали, чтобы я сказал то, зачем пришёл, поэтому я так и сделаю, могучий эльф-король, — он вскинул руку, чтобы указать на причудливую армию, раскинувшуюся до горизонта.
— Великий Нагаш, Повелитель Потустороннего мира, Бессмертный король и Верховный правитель всего мёртвого желает вступить в переговоры.
Аркхан Чёрный наблюдал, как Маннфред спорит с последними правителями живого мира, и думал, что при других обстоятельствах, армия, окружавшая его, прибыла бы сюда по другим причинам. Вместо триумфальной осады, однако, они пришли в поисках союзников для последней отчаянной авантюры.
Мысль вызвала немного радости. При жизни он был известным игроком и чемпионом по долгам. Именно поэтому Нагаш включил его в свой план империи. И вот он стоит здесь, поставив на кон то немногое, что у него оставалось, в надежде на последний великий бросок кости. Он протянул руку и коснулся обугленного пятна на робе. Чёрная метка имела форму руку, руки Вечного дитя, Алиатры Ультуанской. В её последние мгновения, прежде чем Аркхан перерезал ей глотку, эльфийская принцесса ударила его. Что-то произошло между ними, хотя он и не мог сказать, что именно. Что бы это ни было — проклятье, благословение или что-то среднее — оно всё ещё было в нём. И оно становилось сильнее.
Аркхан поднял голову, изучая кольца звёзд и измученные небеса. В них не было ответов. Музыка сфер приобрела звуки диссонанса и стала болезненной. Предзнаменования показывали лишь ложь, а пророческие духи выдавали полный бред, даже когда сам Нагаш задавал им вопрос. Потусторонний мир был в замешательстве, и боги людей были мертвы или ослаблены.
Великая работа была уничтожена. Бессчётное количество тщательных приготовлений, раздоров и конфликтов, и всё впустую. Мысль не была такой тяжёлой, как он опасался. По правде говоря, оно того стоило, лишь бы увидеть поражение Бессмертного короля. Хотя его разум и душа давно были проданы Нагашу, какая-то искра человека, которым он когда-то был, всё ещё осталась. Какая-то частица того циничного, острого на язык негодяя с чёрными зубами и безвкусной одеждой всё ещё теплилась в нём и, возможно, становилась сильнее, когда внимание Нагаша было отвлечено чем-то более важным. И этот фрагмент, призрак призрака, был безмерно рад затруднительному положению Нагаша.
— Ирония-прекрасная вещь, если ты не являешься её жертвой, — сказал кто-то за его спиной. Аркхан обернулся. Он был окружён стаей закутанных в робы и капюшоны послушников — личей, вампиров, некромантов — все последователи Великой работы. Погребальные священники, последователи бедного мёртвого В’сорана, и те немногие уцелевшие живых практикантов Геометрии трупов — все собрались под его командованием. Но тот, кто говорил, был не из их числа, он был таким же уникальным, как и сам Аркхан. Он носил плащ с капюшоном, скрывающим его личность, но комплекцию воина и аристократическую осанку спрятать было трудно.
— Я никогда не наслаждался неудачами других, — ответил Аркхан.
Фигура в капюшоне засмеялась.
— Ты забыл, я играл с тобой в кости, Аркхан. Я знаю, каким человеком ты был, и каким являешься и сейчас.
— А кто ты такой?
— Тот, кто чтит свои долги.
Аркхан отвернулся.
— Жаль, что ты не достиг Аверхейма вовремя. Ты бы мог всё изменить.
Фигура в капюшоне посмотрела на него.
— Жаль, что наш господин и хозяин не удосужился выслушать меня, когда я предлагал встать на защиту Империи. А теперь посмотри, где мы оказались. Последнее место, где бы каждый из нас, и особенно он, хотели бы оказаться.
— Про кого ты говоришь? Про Нагаша…или твоё несчастное потомство?
— Про обоих, я думаю, — произнёс Влад фон Карштайн. — Но в особенности про Нагаша. Маннфред понимает, что неудача влечёт за собой возможности так же, если не лучше, чем успех при определённых обстоятельствах. Нагаш, я думаю, этого не понимает, — Вампир посмотрел на возвышающуюся впереди фигуру Нагаша, будто испытывая его.
— Нагаш не может потерпеть неудачу. Потерпеть неудачу означает принять тот факт, что он совершил ошибку. Согласиться, что разгадали кто он такой, кем был и кем будет, — произнёс Аркхан.
— Неужели всё так плохо?
Аркхан опёрся на свой посох, прижав к нему голову.
— Хорошо это или плохо, Нагаш ближе к богу, чем все остальные в этом умирающем мире. Отними у него его уверенность, и это искалечит его, и соответственно, погубит нас всех.
— Высокомерие привело его на этот путь, и высокомерие же проведёт его, — сказал Влад. Он покачал головой и вздохнул. — Всё больше и больше я убеждаюсь, что Маннфред не является его самым преданным слугой, проводя между ними аналогии.
— Маннфред дурак. Нагаш-нет, — Аркхан посмотрел на Влада. — Почему ты не сообщил ему о том, что выжил? Он думает, что ты встретил свой конец в Сильвании от рук твоей любовницы.
— Если честно, я немного удивлён тому, что он всё ещё думает, что я мёртв, — пробормотал Влад. Он нахмурился, и на секунду Аркхан решил спросить его насчёт Изабеллы. То, что Боги Хаоса вернули её, было для него неожиданностью. Не было ничего вне их власти, и такое воскрешение было лишь примитивным трюком для таких сил. Но он не поддался. То, что Влад думал об этом, было важно. Всё, что имело значение, это то, что он продолжил служить.
— Он никогда не был очень наблюдательным в делах, в которых затронуты его интересы. Он хотел, чтобы ты был мёртв, значит ты мёртв, — сказал Аркхан. — Это величайшая слабость и величайшая сила. Ложь стимулирует его, питает высокомерие, которое придаёт ему сил.
— Совсем как Нагаш, — произнёс Влад с улыбкой того, кто думает, что победил.
Аркхан поёжился. Он не ответил. Пусть вампир думает, что хочет. За все эти годы, которые он провёл в борьбе с Маннфредом, он забыл, насколько более смертоносным был первый фон Карштайн. Маннфред, при всех своих недостатках, не был философом. Он был прагматиком, сосредоточенным на материальном мире. Скорее ремесленник смерти, нежели актёр. Несмотря на все свои притязания на аристократичность и все его утверждения, что мировой трон был его по праву крови, Маннфред был неопытной мелкой тварью.
Влад же, с другой стороны, был его полной противоположностью. Он черпал знания из записей Нагаша не делая вид, что всё знает, он учился методом проб и ошибок. Он сражался за всё, что у него было, и ему не нужно было то, ради чего он не пролил и капли крови. Маннфред планировал всё ради единственной, высшей цели, словно стрела, попадающая в цель. Влад, напротив, был подобен мечу, способному на большее, нежели просто проткнуть сердце врага.
— Разве я когда-нибудь был таким же высокомерным, как Нагаш? — спросил Влад. — Разве я когда-нибудь был таким же слепым, как Маннфред?
Аркхан взглянул на вампира.
— Это ты мне скажи, — произнёс он спустя мгновение.
— Неферата точно так думала, — сказал Влад и усмехнулся. Он потёр тяжёлое кольцо, которое украшало его палец. — Она никогда не выносила высокомерия.
— Нет…не выносила, — Аркхан отвернулся от него. Влад улыбался.
— Они с Изабеллой имеют…имели много общего. Я думал когда-то, что я смогу сделать из неё королеву. Когда она сопротивлялась, когда она обратила моё высокомерие против меня, шипя и отплёвываясь, я понял, что в этом нет нужды. В первый раз, когда она повысила на меня голос в гневе, я почувствовал, как моё сердце воспылало, — Влад склонил голову. — Случалось ли подобное с тобой, игрок? Заключённый, раб, любовник…столько масок между вами. И теперь, лишённый их всех…
Аркхан ничего не ответил. Влад подождал. Когда стало понятно, что ответа не последует, он вздохнул и пожал плечами.
— В этом-то и заключается вся печаль. Любовь, эта самая редкая из алхимий, теряется так легко, когда меняется ветер, а на горизонте вспыхивают пожары. К счастью, для некоторых, невзгоды лишь добавляют силы этой любви.
Аркхан повернулся, чтобы увидеть, на что смотрит Влад. За ними выстроились Дракенхофские храмовники. Когда-то верные Владу, они по большому счёту присягали главе рода Карштайнов, и преклонили колени перед Владом, когда тот воскрес. Из внутреннего круга остались лишь несколько. Граф Никтолос встретил свою судьбу в песках Великой пустыни, а дородный монстр Альберахт Никтус, Дракенхофвский Потрошитель, погиб, защищая печально известное здание и множество сильванийских крестьян, укрывшихся в нём, от демонов, которые казались ещё большими монстрами, чем он сам.
Из тех, кого он знал, и тех, кто помогал ему возрождать Нагаша, остались только двое — Эрикан Кроуфинд и Элиз фон Карштайн. Угрюмый бретоннец в своей тёмной лоскутной броне сидел рядом с красноволосой женщиной Карштайнов, оба они сидели верхом на конях-каннибалах из конюшен Штерниста. Он увидел, что их руки почти соприкасались, пальцы едва переплетены. Любовь не была чем-то запретным среди мертвецов, ибо Нагаш мало что в ней понимал, кроме разве что стимула. Но она была редким явлением. Влад украдкой посмотрел на них непроницаемыми глазами.
Если бы он только мог, Аркхан улыбнулся бы. Вместо этого он позволил взгляду блуждать от одного храмовника к другому. Карштайны, большинство из них, хотя среди них были те, на чьих лицах можно было заметить сходство с их прародителями. Кровавые драконы с жестокими глазами, хитрые Ламийцы, даже один или два жестоких Стригоя, облачённые в побитые доспехи и сжимающие грозное оружие. Была и ещё одна, чьё лицо напоминало мрамор.
Эльдира из Тиранока была эльфийкой, по крайней мере когда-то. Она была единственной выжившей из обречённой попытки спасения Эльтарионом Мрачным Вечного дитя, её кровь использовали для ускорения духа Нагаша в его тёмной тюрьме в последние моменты в Девяти Демонах. Она пала в последней роковой битве, но Маннфред, охваченный одной из своих прихотей, сжалился над ней. Ну что-то в этом роде.
Теперь она сидела верхом на своей лошади, такая же мёртвая, как и остальные Дракенхофские храмовники, и такая же кровожадная, как и все остальные, которых обратил Маннфред. Эльфийка заметила его внимание и встилась с ним взглядом. В её глазах не было ни малейшего намёка на её мысли. Пока он смотрел, Элиз наклонилась к ней и прошептала что-то Эльдире, и эльфийка отвернулась.
— Это не первая ошибка, которую совершает Маннфред, но она может оказаться последней, — произнёс Влад. Аркхан посмотрел на него. Влад указал на Эльдиру.
— Но всё же я впечатлён, что это вообще произошло. Это редкость, когда кто-то из нашей породы сотворён из чужой плоти.
— Твоей породы. Не моей, — заметил Аркхан.
— Но даже ты любуешься его мастерством. Люди рождены, чтобы умереть. Они становятся на путь, в конце которого они станут трупом, с первым пронзительным криком при рождении. Но взять существо жизни, существо, которое не знает смерти, и обратить его…А, ну да ладно, — Влад покачал головой. — Маннфред всегда был креативным. В ограниченном значении этого термина.
— Да. И глупым. Он насмехался над ними, — произнёс Аркхан. Влад проследовал за его взглядом и нахмурился.
— Ну, это едва ли можно считать чем-то удивительным, не так ли? — усмехнулся он. — Вести себя неразумно всегда было его чертой. Всё из-за высокомерия, которое ты упомянул ранее, я думаю. Он не мог представить себе поражение или предательство, автором которых он не являлся.
— Ну тогда он сильно удивиться, — сказал Аркхан. Он посмотрел на Влада, а затем на Нагаша. Бессмертный король не обращал внимания ни на живых, ни на мёртвых, вместо этого общаясь с роем душ, создавших алеф в последующие моменты после поглощения богов Нехекара так много месяцев назад. Аркхан снова посмотрел на Влада.
— Стало быть, ты уверен?
— Если бы я не был, я бы ничего не говорил. Я не стану прятаться от него, — мягко произнёс Влад. Он нахмурился. — Маннфред это яд, он всегда им был. Он коварен и неуправляем. Он не признаёт никого, кроме амбиций, и не слушает советов, кроме тех, что рождаются в чёрной пене, которая плещется в его голове. Из-за него случилось слишком много трагедий, слишком много печали сопровождало их. Хотя я неохотно, но признаю, что Маннфреду удалось пошатнуть столпы небес и земли. И единственный способ заделать получившиеся трещины…ну, — он печально улыбнулся. Эмоция, которую отметил Аркхан, не достигла его глаз.
— По нему будут скучать, — произнёс Аркхан.
Мидденхейм, Город Белого волка
Канто Непоклявшийся скакал по разрушенным улицам Мидденхейма на своём бормочущем скакуне и пытался игнорировать вопли и крики, которые даже сейчас, спустя год после сражения, всё ещё раздавались через неравные промежутки времени из тёмных углов падшего города. Он также игнорировал стенания побитой, измученной туши, которую он протащил за своей лошадью через добрую половину города. Игнорировать первое было проще, чем второе.
Потрескивающий разряд колдовской молнии ударил в близстоящее здание, обрушив целый этаж и вызвав целое облако пыли, окутавшего улицу. Канто посмотрел наверх. Небеса над головой всё ещё кипели безумием. Ярость вихря вверху была сопоставима с разрушениями внизу. В результате бойни, учинённой победившими силами Хаоса, город был начисто лишён той жизни, которая когда-то населяла его. Силы Архаона волной прокатились по руинам. Трупы были свалены в кучи на каждой площади и сквере, неустойчивые горы падали росли до тех пор, пока не смогли посоперничать с высотой городских стен. Множество таких куч были подожжены, и теперь пелена вонючего погребального дыма висела над городом. Северяне, скавены и зверолюди свободно и самозабвенно предавались разграблению.
Канто понимал, что только воля Архаона сдерживает разрозненные части орды от того, чтобы не наброситься друг на друга. Для слуг Тёмных богов победа была такой же опасной, как и поражение, и единственное спасение скрывалось в бесконечной битве. Клинки уже были обнажены, уже не один вождь или чемпион пытались добраться до глотки Архаона. Их тела теперь висели над воротами города рядом с телами рыцарей из братства Свирепого волка, Легиона Грифона и многих других, кто впал в немилость Трёхглазого короля.
Легион кстати был последним организованным сопротивление перед падением города. Стойкие кислевитские рыцари, ведомые их Великим магистром Достовым, закрепились на монетном дворе вместе с другими выжившими из различных рот наёмников, которые сражались за Мидденхейм. Окружённые и осаждённые в плохо подготовленной тюрьме сотворённой их же руками, Достов и его последователи тем не менее продержались несколько недель. Когда настало время прорыва, Легион Грифона, ну или по крайней мере всё, что от него осталось, были на острие атаки, пробиваясь к северной дамбе и виадуку за ней. Те, кто смог прорваться, столкнулись с бандами, которые до сих пор пребывали в город.
Сейчас Достов болтался на столбе у северных ворот рядом с тем, что осталось от Великого магистра Рыцарей Белого волка, так называемого Повелителя Потока Велитреска, Фрегнуса Бледного и Прокажённым рыцарем.
Канто потянул поводья, заставляя коня остановиться, когда дорогу впереди перебежала стая лающих гончих. Сквозь дым ему показалось, что он увидел человекоподобные фигуры среди них, и услышал человеческие голоса, смешанные с воем. Неподалёку гнездо корчащихся щупалец и пульсирующей плоти, которое когда-то было каретой, издало мягкий свистящий стон, будто в насмешку над смертным куском мяса, который Канто тащил за собой.
— Заткнись, Гулар, — сказал Канто, развернувшись в седле. — Если не хочешь, чтобы я отрубил и вторую руку, — туша вздрогнула и затихла. «Как пали сильные»-подумал Канто. Гулар Гнойная рука, Разоритель Лорена, Король Мух и Герцог Разложения действительно был сильным. Когда-то, до того, как Канто отсёк его чумную руку, благодаря которой он получил своё прозвище.
— Ты же знаешь, что во всём винить ты должен только себя, — произнёс он, отворачиваясь. — Ты ведь видел, что стало с другими, не так ли? С Оспенным рыцарем? С тридцатисемиформенным Крингусом? С Медной Принцессой? Эти имена случаем ни о чём тебе не говорят? Нет? Конечно нет. Потому что, если бы говорили, ты бы не стал планировать то, что ты запланировал, — Канто покачал головой. — Я знаю насколько велик соблазн, поверь мне. Но ты действительно думал, что Вечноизбранный не наступит на тебя, как на отвратительного опарыша, на которого ты кстати очень похож?
Канто пришпорил коня и помчался вперёд, не дожидаясь ответа. Улицы корчились под копытами его коня, а впереди гигант, сделанный их сломанных камней, расщеплённых балок и пережёванных трупов пьяно шатался по Ульриксмунду, невнятно ревя. Целые районы города стали искажённым отражением их было славы, трансмогрифицированные в кричащие скульптуры из живого огня или вращающихся под непостижимыми углами граней невозможной конструкции. То, что осталось нетронутым изменяющей силой Хаоса, отошло мелким вождям или бормочущим культам, переделавшие эти места в личные логова и храмы.
Конечно последних было не так много, как в первые недели после захвата города. Архаон предвидел это и послал Проклятое семя на юг, чтобы осадить Аверхейм. Вместе с двухголовым колдуном он послал самых энергичных и проблемных, и в результате город немного успокоился. На какое-то время по крайней мере.
Но затем Проклятое семя исчезли и поставили под удар всё. К тому времени, как Архаон отправился на Аверхейм, Вилитч исчез. Не то, чтобы по нему скучали, но его некомпетентность позволила Императору сбежать в горы. Архаон впал в ярость, лишённый права забрать жизни и Вальтена и Императора, он выпотрошил шестьдесят своих лейтенантов и бросил их черепа гончим. Канто избежал этой участи лишь благодаря слепой удаче. После осады Аверхейма несколько заговорщиков решили воспользоваться яростью Архаона, чтобы сделать свой ход.
Между Вечноизбранным и мечами предателей встал Канто. Он сделал это не думая, и теперь пожинал плоды. Он оглянулся на Гнойную руку. «Некоторые награды лучше других»-угрюмо подумал он.
Архаон принял Аверхейм как послание богов. Он вернулся в Мидденхейм, взяв с собой столько сил, сколько было необходимо. Остальных, в основном последователей Кхорна, он отправил в погоню за выжившим врагом. Аверхейм был оставлен зверям. Какое-то животное с молочно-белыми глазами по имени Лунный коготь теперь правил там, если верить последним слухам, которые доходили до Канто. Теперь Архаон задумчиво сидел на троне, советуясь только с демонами и отбирая людей для…чего-то.
И руководил раскопками конечно же. «Не следует забывать об этом, не так ли?»-безрадостно подумал Канто. Действительно, как можно забыть постоянно растущую пропасть, выдалбливаемую в самом сердце Фаушлага сотнями рабов, как человеческих, так и не очень? По крайней мере массивные кучи земли и шлака, которые окружали расширяющийся разлом, были постоянным напоминанием. Банды скавенов держались в тени. Они рыскали среди нечистот и дыма, их пищащие голоса сопровождали крики рабов и гудение питаемых варп-камнями устройств.
Архаон обозлился на скавенов на какое-то время, несмотря на союз между его силами и так называемой «подземной империей». Он впал в ярость, когда крысолюды вмешались в его дуэль с Вестником Зигмара, и он лично загнал несколько существ, чтобы они ответили за свою наглость, включая тварь, которая первая предложила союз — ноющая, подлая крыса по имени Танкуол. Теперь их тела были выставлены на показ вместе с остальными, а те, кто выжил, быстро зарекомендовали себя полезными в качестве надсмотрщиков, фуражиров и работорговцев.
Достигнув Храма Ульрика, Канто не остановился, а позволил коню забраться по ступеням. Кроме способности ругаться на четырёх языках, животное имело довольно большой опыт по преодолению лестниц. По пути наверх он бросил взгляд на восток, где раскопки примыкали к храму. День и ночь Ульриксмунд гудел звуками раскопок, и ему казалось, что его уши никогда от них не избавятся.
Он проскакал мимо опрокинутой статуи волчьего бога и въехал в храм. Эхо стука копыт его коня, когда он пересёк ротонду, звучало странно и немного искажённо. Всё вокруг него было настоящим безумием: бюсты и статуи были сброшены или приобрели новую отвратительную форму. Вдоль стен корчились и стенали лица. Укреплённый потолок был увешан металлическими цепями, на которых болтались крюки и лезвия. На последние были насажены тела жрецов. Здесь были все: слуги Зигмара, Ульрика, Шаллии и других. Большинство из них были мертвы. Некоторые-нет.
Архаон ждал его, как всегда в центре его избранного тронного зала. Вечноизбранный занял постамент, на котором когда-то сияло Пламя Ульрика, и поставил на него свой трон. Трон был чудовищной конструкцией, выкованной из бронзы и чёрного железа, покрытый содранной кожей и черепами. Гхал Мараз был закреплён на его вершине в бронзовых когтях. Тяжёлая тень, чёрная и воняющая горячим металлом, притаилась за троном Архаона. Она была массивной, больше любого огра или тролля. Когда Канто приблизился, тень выпрямилась со звуком раздуваемых мехов и хлопаньем огромных крыльев. Его обдало пеплом словно от бездымного огня.
Он зал имя демона, хотя предпочёл бы никогда его не знать. Ка’бандха, Сокрушитель черепов. Ка’бандха, правая рука самого Кровавого бога. Глаза, горящие словно кузнечный огонь, уставились на него, прожигая насквозь. Воздух вокруг кровожада мерцал, как будто само присутствие существа было раной в реальности. Оно рассматривало его с интересом, как будто оценивая его для состязания. Канто опустил голову и постарался сделаться меньше. Даже самому Архаону пришлось бы попотеть, чтобы выжить в битве с Ка’бандхой. У Канто вообще никакого шанса не было. Он отвёл взгляд и расслабился, когда волна демонического разочарования омыла его. «Не на что тут смотреть, тварь»-подумал он.
Мечи Хаоса выстроились по пути к трону. Даже теперь, побывав не в одном сражении рядом с закованными в чёрную броню стражами, Канто всё ещё чувствовал ощутимую угрозу, исходящую от них. Он натянул поводья и остановил своего непослушного скакуна посреди выпотрошенного Эсталианца.
Канто подождал, считая мгновения. Когда Архаон ничего не возразил, Канто прочистил горло и произнёс:
— Я прибыл с дарами, повелитель. Как вы и просили, — он протянул руку и обрезал ремни, которые крепили Гнойную руку к его седлу. Чемпион, ну или то, что от него осталось, со стоном шлёпнулся на пол. Его броня лохмотьями свисала с его тела, похожего на опарыш, а бледная кожа была покрыта кровью и синяками. Он прижал обрубок запястья к впалой груди. Ка’бандха усмехнулся. Звук напоминал шипение воды, которую плеснули на раскалённые камни.
Архаон поднял глаза. Он одно долгое мгновение рассматривал изломанное тело предателя, а затем произнёс:
— Его рука?
Канто потянулся к своей седельной сумке и извлёк из неё капающий свёрток. Что-то неприятно копошилось внутри.
— Я подумал, что лучше будет обезоружить его, — сказал он и бросил свёрток. (Здесь в оригинале присутствует забавная игра слов. Канто говорит: «I thought it best to disarm him». При переводе эта шутка пропадает).
Архаон не засмеялся. Он вообще редко смеялся. Он поднялся с трона и сошёл с постамента, после того, как указал кровожаду оставаться на месте. Он переступил через свёрток, будто не заметив его, и направился к Гулару. Он посмотрел на сломленное создание.
— Дедушка Нургл теряет терпение. Сколько своих чемпионов он уже бросил на моём пути за последнее время? — он посмотрел на Ка’бандху, пока говорил.
— Ты оказываешь им честь, называя их чемпионами, — прорычал кровожад. Канто услышал стук медных цепей, когда тёмная масса зашевелилась за троном. — Они как цветы, сорванные в саду, их также легко растоптать.
— Да, — произнёс Архаон. — Конечно их было меньше, чем от Интригана или Принца Удовольствий, это уж точно, но всё же…с этим числом приходится считаться. Это что, месть за братьев Глотт? Или что-то ещё? — кровожад замолчал.
Канто понимал, что Архаон не ожидал ответа. Он последовал примеру Ка’бандхы и оставался безмолвным. Всегда одно и то же. Архаон говорил больше для того, чтобы услышать самого себя, чем для того, чтобы получить ответы. Архаон со крипом металла опустился на корточки и осмотрел пленника Канто.
— Он хорошо сражался? — спросил он.
Вот теперь он ожидал ответа, понял Канто.
— Не лучше остальных, — ответил он. — Я выждал, пока он отвлечётся, а затем отрезал ему руку. После этого он был уже не боец.
Ка’бандха издал звук, как будто собака обгладывает кость. Жар стал невыносим, и Канто заставил себя смотреть только на Архаона. Кровожад был вспыльчив, и такими темпами всё становилось ещё хуже. Видимо простое убийство было недостойно бога резни.
— Трус, — заклокотал зверь, его глаза вспыхнули словно маяки во тьме.
Архаон встал.
— Ты заработал определённую репутацию, Непоклявшийся. Говорят, что ты мой палач, — Ка’бандха издал ещё один несогласный звук, но Архаон проигнорировал существо.
— Я всего лишь ваш покорный слуга, повелитель, — произнёс Канто, склонив голову.
— Тогда следуй за мной, покорный слуга. Я хочу посмотреть на свою грандиозную работу и проследить, как она продвигается, — сказал Архаон. Ка’бандха поднялся в полный рост, будто собираясь последовать за Вечноизбранным, но тут же опустился на место по жесту Архаона.
Канто помедлил, осторожно наблюдая за демоном, затем соскользнул с седла и поспешил за Вечноизбранным, когда тот направился в глубину храма. На протяжении всего пути он чувствовал на себе взгляд Ка’бандхы.
— Что насчёт Гнойной руки? — спросил он, когда догнал Архаона. Они спускались в прохладные недра Фаушлага. Те, кто знал больше, говорили, что скавены купили себе жизнь сокровищем, которые они обнаружили внутри горы, где-то под храмом. И это сокровище было причиной грандиозных раскопок, поэтому Архаон отрядил сотри рабов и групп колдунов и демонов для того, чтобы добраться до сердца горы. Канто знал правду, и понимал, что это было не сокровище, а что-то в бесконечность раз хуже.
— А что с ним? — спросил Архаон. — Если он выживет до того, как я вернусь, я убью его, или отпущу, смотря какое у меня будет настроение. А если не выживет, то тут уж и решать нечего.
— Как скажете, повелитель, — подобострастно произнёс Канто. Он задумался, что прикончит Гнойную руку быстрее…его раны или Ка’бандха. Кхорну не нужны были побитые чемпионы, ему нужны были убийцы.
Архаон остановился. Канто застыл на месте, едва не врезавшись в Вечноизбранного. Архаон развернулся.
— Ты не согласен? — спросил он. Канто замешкался. Архаон наклонил голову.
— Ты знаешь, почему я повысил тебя, Непоклявшийся?
Тысячи острот вскочили у него в уме и тут же обратились в прах на губах Канто. Он медленно покачал головой.
— Нет, повелитель, — произнёс он.
— Я повысил тебя, потому что я не твой повелитель, — мягко произнёс Архаон. — Не совсем. Ты падальщик, шакал, который охотится на краю вечности. Ты не присягнул ни одному богу или полководцу. Как тысячи других, ты отдельный человек, без преданности или кодекса, которые бы сдерживали твои слова или обозначали твой путь. Ты не ищешь боли, удовольствий, мора или власти. Ты хочешь только выжить. Из всех мужчин и женщин, которые сражались под моими знамёнами, ты и те, кто похож на тебя, вы самые человечные. Самые ущербные, самые слабые. Но также и самые сильные, — Архаон повернулся и продолжил идти. Канто последовал за ним.
Архаон продолжил говорить.
— Последователи богов горят ярко, но быстро сгорают. В каждой войне, они умирают первыми и по прихоти богов. Но такие как ты выживают. Вы цепляетесь за этот мир словно клещи, держась за то, кем вы когда-то были, хотя это вам ничего не даёт. Почему ты никогда не искал милости богов, Непоклявшийся?
«Ты уже спрашивал меня об этом. Ты спрашиваешь меня об этом каждый день»-подумал Канто. Однако сказал он другое:
— Страх, повелитель. Я боюсь потерять самого себя.
Он всегда отвечал одинаково, однако ответ никогда не удовлетворял Архаона. Затем кое-что случилось. Трёхглазый король вскипел от космического разочарования, как будто сам воздух повлиял на его нервы.
— А разве это так плохо? — спросил Архаон. Канто посмотрел на него. Впервые Архаон спросил это. Они подошли к огромной пещере, её стены были испещрены граффити скавенов, а в углах валялись кучи гниющих трупов. Вереща красноглазые крысы бросились в рассыпную, когда Архаон и Канто вышли на свет, исходящий от железных или бронзовых жаровен, установленных вдоль всей пещеры.
Перед тем, как Канто смог ответить на вопрос Архаона, гортанный голос прокричал вызов. Три огра, чья плоть была испещрена отметками и татуировками собственности и преданности, а их оружие и броня несли на себе все признаки Жарр Наггрунда, вышли из тени. Огры были вооружены тяжёлыми мечами и рогатыми шлемами, которые скрывали их звероподобные черты. Архаон поднял руку и огры упали на колени с хрюканьем и ворчанием.
Архаон провёл Канто мимо тварей в мрачную комнату за пещерой. Что-то ужасное и мерцающее занимало большую часть помещения — чёрный, блестящий шар, висящий между двумя золотыми полусферами. Шар был пятном мерцающей тьмы, который впитывая в себя весь свет. Канто остановился, поражённый, как всегда, неправильностью этого шара.
Он видел его несколько раз, но каждый раз его разум и то, что осталось от его души дрожали и съёживались. Он слышал рёв бесчисленных голосов и более тонкий, пронзительны звук, словно крысы скребли по ту сторону мироздания.
Даже хуже, ведь он знал, что это была лишь верхушка того чудовищного эйдолона, который был погребён под Фаушлагом. Группы рабов работали день и ночь, чтобы раскопать его, когда ручные колдуны Архаона не пытались изучить его, чтобы открыть секрет его силы. И рабы и колдуны умирали в огромных количествах, их тела оставляли гнить на дне ямы, из которой вырастала эта штука. Скоро они откопают её полностью, и вытащат её из горы, словно жемчужину из устрицы.
Архаон пересёк комнату по направлению к тёмному шару и шабашу культистов, собравшихся вокруг него. Культисты бормотали и взывали изо всех сил. Чего, как понимал Канто, было недостаточно. Идиоты в масках были не более чем послушниками. Один из них, очевидно лидер судя по золотой маске, поспешил к Архаону, пытаясь бежать и кланяться одновременно.
— Мы можем продолжать? — спросил Архаон, не смотря на лидера колдунов.
— Он взывает к жизни даже сейчас, могучий Архаон, — захныкал человек. Он вытянул дрожащую руку. — Посмотрите как он сияет, горит светом тысячи невиданных солнц. Мы обнаружили лишь верхушку, а он уже пробудился.
— Мы можем продолжать? — снова спросил Архаон. В его голосе проскользнул намёк на угрозу.
Лидер колдунов резко выпрямился, так что его роба подлетела в воздух.
— Если того пожелают боги, — ответил он. Архаон ничего не сказал. Человек дёрнулся и добавил:
— Нам потребуется подношение душ.
— Ну так сделайте его.
— Повелитель?
— Рабы, — вмешался Канто, не в силах вынести тупости лидера колдунов. — Начните скармливать ему рабов, — он подошёл ближе к Архаону.
— Ты никогда не отвечаешь на мой вопрос, — мягко сказал Архаон, после секундного молчания. — Разве будет так уж плохо потерять себя?
Канто замешкался, а затем произнёс:
— Да. Кто я такой, кем я был, это всё, что от меня осталось. Отдать это, значит потерять всё, за что я сражался с самого начала.
— Значит ты ценишь ту жизнь, которую имеешь? — спросил Архаон. — Ты цепляешься за прошлое, боясь встретить будущее. Он вытянул руку, указывая на мерцающий чёрный шар. — Смотри, Непоклявшийся, прекрасная вещь, которая ждёт всех нас. Она не ужасна. Это жизнь и изменения, и рост. Это жизнь, которая проистекает из смерти. Этот мир мёртв, но новый зарождается здесь.
— Грибы на трупе, — произнёс Канто.
Архаон опустил руку.
— Ну если тебе так больше нравится. Может быть следующий мир будет проще в этом плане. Менее отягощённым весом истории и неудач. Одно я знаю точно, он будет сильнее, чем оболочка этого мира, на которой мы живём. Не будет слабостей, никакой ложной морали или обременительного благочестия, чтобы сковывать людей. Боги отметут старые и разрушат ложные основы, на которых зиждется ложь этого мира.
— И разве это будет лучше? — спросил Канто, не подумав.
— Да.
— Для кого? — спросил он. Архаон посмотрел на него. Канто помедлил, а затем, когда карающего удара не последовало, он продолжил. — Я никогда не просил об этом бремени. Оно просто свалилось на меня. Я всего лишь человек, — мягко сказал он. Он посмотрел на свои руки, облачённые в чёрное железо уже на протяжении только боги знают сколько веков. — Я всегда был человеком. Ненормальным, злым человеком, который совершал ненормальные, злые поступки. Но я никогда не был монстром. Никогда.
Архаон усмехнулся.
— И кто ты сейчас, Непоклявшийся? Человек или чудовище?
— Я останусь верным себе, — произнёс Канто без промедления.
— Были и другие, кто говорил так же, — ответил Архаон. — Его звали Морткин. Они называли его Разоритель из Чёрного железа, и он вырезал свою сагу в сердцах самих богов, — он посмотрел на Канто. — Он бы мог в одиночку стоять здесь, знаешь ли.
— И почему же он не стоит здесь?
— В конце он остался верен самому себе. Он был человеком, Непоклявшийся, не чудовищем, Архаон повернулся к сверкающему мраку шара. — Но я утратил свою человечность очень давно. Я не могу сбежать от того, что внутри меня, да и не хочу. Я находился во тьме так долго, что боюсь свет ослепит меня, — он посмотрел на шар, как будто искал что-то в его блестящих глубинах.
— Я чудовище и я предал мир огню, чтобы посмотреть, как он горит.
Глава восьмая
Королевская поляна, Атель Лорен
Прошла неделя с момента прибытия мёртвых на границу Атель Лорена, и то, то некоторые называли Советом Воплощений, собралось на Королевской поляне, чтобы наконец обсудить последствия этого прибытия. Неделя была полна тихих дискуссий и ночных визитов, так как влиятельные персоны не могли прийти к согласию в предварительных дебатах. Ещё неделю заняли споры насчёт правды, скрывающейся за предложением Нагаша о переговорах. Некоторые моги поклясться, что это обман, чтобы допустить Великого Некроманта к Дубу Веков. Другие верили, что Нагаш тоже столкнулся с некоторыми разрушениями и искал защитников, а не союзников.
В свою очередь Герцов Джеррод из Кнеллей подозревал, что обе причины имеют место быть, или была задействована ещё какая-то, более тонкая схема. Он яростно протестовал против разрешения допустить это существо в лес, но, как ему стало ясно, с его мнением практически не считались. Поэтому он стоял молча рядом с Готри Хаммерсоном и Венделом Волкером и смотрел, как те, к чьему мнению прислушивались, спорили о судьбе мира вместе с Нагашем.
Совет был непростым делом. Между собравшимися под зелёными ветвями поляны силами не было доверия. Между эльфийскими Воплощениями существовал раздор, однако Джеррод не мог сказать, откуда он возник. К тому же никто из эльфов не доверял Гельту или Императору, и Гельт в свою очередь не спускал настороженного взгляда с Малекита. Император как всегда маневрировал между всеми, пытаясь достичь соглашения.
И дело было даже не в спорах Воплощений. Эльфы были разобщены и объединились лишь из-за своего пренебрежения к гномам и людям, с которыми они делили лес. Гномы были не уверены и их напрягали деревья, и Джеррод не сомневался, что странность Атель Лорена действовала на них так же, как и на его собственных людей.
— Глупость, — пробормотал Хаммерсон. Он потянул себя за бороду. — Только посмотри на это — стоит там, как будто у него есть право на существование. Портит воздух могильной вонью. Окружён летающими книжками. Нельзя доверять книгам, которые летают, человек, — он указал на Нагаша, который стоял в центре поляны в окружении своих мортархов, Маннфреда фон Краштайна и Аркхана Чёрного. Они стояли в кругу копий, окружённые личной охраной Вечного Короля. Вечная гвардия Малекита считалась одними из лучшим воинов, которые остались у эльфийской расы. В неё входили бывшие члены Чёрной гвардии, Гвардии Феникса и Следопыты Дикого леса, все они встречались в бою как с демонами, так и с зверолюдьми, чтобы защитить своего повелителя. Несмотря на свирепую родословную тех, кто охранял их, Нагаш и его мортархи не выглядели напуганными.
Нагаш был ужасающим, даже для того, кто отведал воды из Грааля. Он был дырой в мироздании, отсутствием жизни, тепла и света. Он излучал холод, который Джерроду никогда не приходилось испытывать. Это был холод могилы и безнадёжности. Даже здесь, в центре леса, духи скулили и стонали, кружась возле Нагаша, пойманные в водоворот его присутствия. Куда бы он ни ступил, трава погибала под его ногами, деревья засыхали, а мёртвые вздрагивали.
— А вообще существует книга, которой ты доверяешь, Готри? — спросил Волкер. Седовласый рыцарь опёрся о дерево, держа в руках кружку чего-то крепкого и гномьего. Джерроду лишь оставалось гадать, где он её достал. Гномы всегда были скупы, когда дело касалось алкоголя, особенно учитывая тот факт, что возможно она была последней в этом мире. Возможно они решили, что будет разумнее отдать Волкеру то, что он хочет без лишней суеты.
Джеррод изучал рыцаря. Иногда, когда свет падал под нужным углом, глаза Волкера вспыхивали жёлтым, а его лицо приобретало звериные черты. В большинстве случаев это происходило, когда Теклис был неподалёку. Как будто какая бы сила не засела в Волкере, она охотилась на эльфа. Однако, после первого инцидента, он не собирался нападать. «И слава Леди за это»-подумал он. Он слышал, как люди Империи бормотали имя «Ульрик» всякий раз, когда думали, что Волкер их не слышит, и гадал, действительно ли боги мертвы или просто выжидают.
Даже думая об этом, он осматривал поляну, вглядываясь в лица тех, кто мог оказаться богом. Воплощения собрались на возвышении, на котором стояли троны Вечного короля и Вечной королевы. Они говорили вполголоса, настойчиво и порой сердито. Из всех, лишь Гельт уделял внимание Нагашу. Хотя он и не мог увидеть выражения лица, скрытого за позолоченной маской, Джеррод знал, что маг смотрел на Бессмертного короля. Ненависть Гельта к этому созданию была очевидна с того момента, как Маннфред фон Карштайн принёс весть о предложении Нагаша.
На поляне присутствовали не только Воплощения. Рядом с Джерродом, Хаммерсоном и Волкером стояли самые разные эльфы, сбившиеся в разрозненные группы, или державшиеся ото всех в стороне, как Теклис, который наблюдал за Нагашем словно ястреб. Однако взгляд Джеррода скользнул мимо Теклиса к лучезарной фигуе эльфийки по имени Лилеат, которая стояла неподалёку. Не в первый раз его внимание было приковано к ней. Она была прекрасна, но отнюдь не её красота привлекала его. Это было расплывчатое, ноющее чувство, что он знал её. Что он всегда знал её каким-то образом. Откуда она взялась или кого представляла оставалось загадкой. Эльфы, казалось, подчинялись ей, хотя она и не была Воплощением.
— Прекрати пялиться на ведьму эльги, парень. Она в два счёта вырвет душу из твоего тела, — хмыкнул Хаммерсон и щёлкнул пальцами для пущего эффекта. Джеррод посмотрел вниз на рунного кузнеца.
— Значит ты знаешь, кто она такая?
— Мне и не надо. Она эльф. Существует лишь два типа эльфов, человек…те, которые выпотрошат тебя, и те, которые сначала украдут твою душу, а потом уже выпотрошат, — Хаммерсон скрестил руки. — Запомни мои слова, тебе лучше держаться от неё подальше.
— А нам позволено общаться с ними? — спросил Джеррод со всей невинностью в голосе, на которую был способен. Волкер фыркнул, подавив смех очередным глотком из кружки. Хаммерсон сначала посмотрел на него, а потом на Джеррода.
— В этом нет ничего смешного, человек. Мы находимся в их царстве, и можете не сомневаться, мы тут не гости. Мы конечно и не заключённые, но это только потому что они больше беспокоятся о нём, — он указа на Нагаша.
Джеррод собирался ответить, когда на поляне резко наступила тишина, прекратившая все разговоры. Малекит поднялся со своего трона из скрученных корней, камня и металла, и произнёс:
— Хватит, — слово повисло в воздухе словно рычание животного. — Наш путь очевиден. Зверь в клетке…Так почему бы нам просто не убить его раз и навсегда? Давайте сотрём эту мразь с лица земли раз и навсегда, пока у нас есть шанс.
Он огляделся, как будто искал поддержки у других эльфийских Воплощений. Карадриан молчал, что по крайней мере не удивило Джеррода. Однако молчание Алариэль и Тириона его удивило. Заговорил лишь Гельт.
— Я согласен, — произнёс Гельт. — Нагаш представляет для нас такую же угрозу, как и Тёмные боги, и он предаст нас в мгновение ока, если это будет ему выгодно.
— Кто бы говорил, колдун, — ответил Маннфред. Гельт дёрнулся. Вампир улыбнулся и собрался продолжить. Однако он замолчал, взглянув на Нагаша, который не двигался и кажется не собирался двигаться вообще.
Джеррод напрягся, его рука легла на рукоять меча. Нагаш ничего не ответил, но тем не менее Маннфред очевидно услышал его. Существо казалось незаинтересованным в дебатах, как будто оно был выше мелочных забот живых. Часть Джеррода хотела противостоять зверю, ведь он был живым воплощением порчи, которая опустошила его родину, и он боролся с желанием выхватить меч.
Разочарованный, он вытащил меч лишь частично обнажил меч, а затем позволил ему снова скользнуть в ножны. Он поймал на себе взгляд Лилеат и почувствовал прилив стыда из-за потери контроля над собой. Её глаза, казалось, притягивали его и раскрывали. Как будто она знала о нём всё, и он её не привлекал. Она отвернулась, когда заговорил Император, и Джеррод вздрогнул от облегчения.
— А если мы уничтожим его, что тогда? — спросил Карл Франц. Его голос с лёгкостью разносился по поляне. — Само мироздание рушится у нас под ногами, пока мы спорим. У нас нет на это времени. Он здесь, и его сила, объединённая с нашей, ещё может спасти этот мир.
— О, отлично сказано, отлично сказано, — запел Маннфред, оживлённо хлопая.
Теклис поднял взгляд.
— Он прав, Малекит. Только благодаря тому, что Нагаш украл Ветер Смерти, я смог наполнить вас всех той силой, которой вы сейчас обладаете. Хотя я и хотел бы, чтобы это было не так, но его присутствие так же необходимо, как и тогда. Он Воплощение смерти, хорошо это или плохо. Его уничтожение лишь ослабит нас, — сказал он. Он посмотрел на Нагаша и встретил холодный, мерцающий взгляд Великого некроманта не дрогнув. — И он знает, признаёт он это или нет, что предательство не принесёт ему пользы, кроме той, что умрёт он скорее раньше, чем позже. Это так, Бессмертный король?
Нагаш не ответил. Он едва ли удостоил Теклиса взгляда. Малекит же напротив не был настроен молчать.
— Ну конечно, ты знаешь всё о предательстве, да, интриган? Даже больше, чем я, а ведь я не новичок в этом деле, — Малекит хрипло засмеялся. — Никогда бы не подумал, что стану единственным голосом разума в безумном мире. Тварь должна умереть. Я так приказываю, — он рассёк рукой воздух.
— Ты глух так же, как и зол? — выпалил Теклис? — Ты что, не слышал меня?
— Слышал, — произнёс Малекит. — А так же слышал то, чего ты не сказал. Нам нужно лишь воплощение смерти, а не сам Нагаш. Решение проблемы кажется для меня очевидным, — он посмотрел на Нагаша. — Мы убьём его и заключим Шайша в другом…В ком-то, кому мы больше доверяем.
— В более послушном, ты хотел сказать, — произнёс Император.
— А что если и так? Оружие под нашим контролем лучше, чем безумный монстр, который может предать нас в любой момент, — ответил Малекит. Он посмотрел на Теклиса. — Вырви Шайша из него, маг. Мы поместим его в кого-нибудь другого, кого сами выберем.
— Ага, вот это правильно, — пробормотал Хаммерсон, медленно кивая. Джеррод посмотрел на гнома. Хаммерсон встретил его вопросительный взгляд. — У моего народа обид на повелителя личей имеется в избытке. Духи наших предков обретут покой как только его череп обратится в прах, — он моргнул. — Хотя, если подумать, Малекит такой же, — он нахмурился и покачал головой. — Ну почему всегда так выходит? Крысоволк или сквиг, кто хуже? Оба хотят отгрызть тебе бороду, так кого убить первым?
— Сквига, — рассеяно сказал Волкер, глядя на Нагаша.
Хаммерсон и Джеррод посмотрели на него. Волкер встряхнулся и посмотрел на них.
— Что? — спросил он.
— Почему сквига? — произнёс Хаммерсон.
— Очевидно потому что у него пасть больше, — Волкер указал на лицо. — Больше подходит для…ээээ…отгрызания бороды, как бы.
Хаммерсон на мгновение замолчал. Затем его широкое лицо расплылось в улыбке.
— Ха! А ты мне нравишься, хоть ты и пахнешь, как волчье логов зимой, человек, — он по-дружески хлопнул Волкера по руке, практически сбив его с ног. Джеррод покачал головой и вернулся к дебатам.
Теклис стоял между Малекитом и Нагашем. Эльф выглядел уставшим. Его мантия была порвана и потускнела, а его лицо было белым от истощения. На мгновение Джеррод почувствовал жалость, все они были измучены постоянными битвами, но что-то в лице Теклиса подсказывало ему, что битвы эльфа начались намного раньше, чем их собственные, и даже здесь он не получил передышки.
— Нет существа, способного впитать столько магии смерти, и кто был бы не так опасен, как Нагаш, — произнёс Теклис. Он опёрся на посох. — Человек, эльф или гном…не имеет значения. Шайш изменит их, и что хуже всего, во что-нибудь другое. Кроме того, подобное взывает к подобному, — он посмотрел на каждое Воплощение по очереди. — В каждом из вас есть что-то — какое-то родство — с ветрами, которые выбрали вас в качестве хозяев. Подобное взывает к подобному. — Он посмотрел на Нагаша. — Нагаш первый и величайший некромант в мире. Властелин бессмертной империи и правитель мёртвых, — он посмотрел на Малекита. — И всё потому что твоим последователям не повезло оказаться на берегу Нехекара много веков назад, — язвительно добавил он.
— Некромантии можно обучить, — произнёс Гельт.
— И в доказательство этого у нас есть куча мёртвых империй…включая Бретоннию, — добавил Малекит. Он указал на Джеррода. — У нас де факто есть даже правитель этих мёртвых земель.
— Что? — спросил Джеррод. — Что ты сказал?
— Ты же герцог, разве нет? — произнёс Малекит. — Единственный среди твоих варварских всадников, если не ошибаюсь. Так что ты за главного.
— Бретонния не пала, — произнёс Джеррод. Он огляделся в поисках поддержки. Он нашёл лишь размышления и расчёт. — Мои люди всё ещё живы. Иначе в чём смысл всего этого? — спросил он беспомощно. Беспомощность превратилась в гнев, когда Малекит хрипло засмеялся.
— Надежда — оружие врага, человек, — произнёс Вечный король. — Твоя родина обратилась в прах, также как моя, как любого из здесь присутствующих. Стала пристанищем демонов или ещё чего-нибудь похуже. Чем быстрее ты примешь это, тем полезнее ты будешь, — его глаза блестели под маской.
Рука Джеррода скользнула к рукояти меча. Он слышал, как Хаммерсон сказал что-то, но проигнорировал предостерегающее ворчание гнома. Малекит не сказал ничего такого, о чём сам Джеррод не думал уже тысячу раз после падения Аверхейма. Но думать об этом, бояться этого, было одним. Но сказать об этом вслух — да ещё и перед всеми — было совсем другим. В эту секунду он хотел лишь выхватить меч и нанести удар. Хаммерсон был прав: Малекит был таким же чудовищем, как и Нагаш. Мир станет лучше без него.
Холодные пальцы опустились на его руку перед тем, как он смог достать меч. Он развернулся. Лилеат отпустила руку и сделала шаг назад.
— Нет, — мягко произнесла она. — Если ты это сделаешь, тебя убьют. И что тогда делать твоим людям, Джеррод из Кнеллей? Ты так просто откажешься от своего долга? Твоя честь настолько хрупкая, что может разбиться от слов этого злобного создания?
— Ты забываешься, женщина, — сказал Малекит. — Я король.
Лилеат перевела взгляд с Джеррода.
— Это ты забываешься. Может ты и король, но я Лилеат Лунная, и Ладриэль Покрова, и по моей воле ты выжил, чтобы занять этот трон. Моя сила, возможно, сократилась до ничтожной искры, но я всё ещё здесь. И я знаю тебя, Малекит. Обманщик и герой, высокомерный и мудрый. Лучший и худший из своего народа, облачённый в железо и закалённый в пламени. Ты так же опасен, как Меч самого Кхайна. Но я была там, когда этот меч был не более чем тупым куском металла, я была там, когда тебя вопящего вытащили из утробы матери.
Она вытянула посох и мягко оттолкнула Джеррода, чтобы пройти вперёд.
— Если вы не отбросите разногласия, если вы не объединитесь, тогда мир будет поглощён. Нет времени на мелкие суждения или восклицать от ужаса от сделанного выбора или союзника, который предложил помощь. Миру погибает. Конец времён наступил. И если вы не хотите, чтобы вас смело, словно золу из потухшего очага, вы прислушаетесь ко мне.
Джеррод не спускал с неё глаз, гадая почему её имя вызвало в нём столько эмоций. «Кто ты такая?»-подумал он. Он увидел, что Маннфред тоже узнал Лилеат. Глаза вампира встретились с его собственными, и тварь ухмыльнулась, как будто он и Джеррод разделяли один ужасный секрет. Джеррод отвернулся с содроганием. Хаммерсон, в одном из редких проявлений, похлопал его по руке.
— Он врал, парень. Эльги всегда врут, — сказал рунный кузнец. Слова были не обнадёживающими. Джеррод покачал головой.
— Нет, Готри. Не думаю, что он врал.
Хаммерсон взглянул на рыцаря и почувствовал приступ симпатии. Несмотря на то, что он только что сказал, он знал, что Малекит скорей всего был прав. По крайней мере в чём-то. Судя по выражению лица Джеррода, тот думал так же.
Терять дом или тех, кто тебе дорог, непросто. Видеть, как всё родное отбирают у тебя и превращают в прах. Хаммерсон посмотрел на Волкера, и увидел знакомое выражение в глазах человека. Да, люди наконец хлебнули горя, которое его народ пил веками. Как и эльфы, хотя к ним Хаммерсон испытывал меньше симпатии. Они сами навлекли на себя эту беду, в конце концов. Люде же…Хаммерсон вздохнул. У людей было много, очень много недостатков, об этом вам скажет любой гном. Но они не заслужили тех невзгод, которые обрушились на них.
«А кто тогда заслужил?»-подумал он. Он посмотрел на Маннфреда. «Хотя вот он точно заслужил». У вампира было самодовольное выражение лица, как будто он наслаждался спором, разразившемся вокруг него. Хаммерсон нахмурился.
Он был в Нахтхейфене в тот день, когда Конрад фон Карштайн вырезал Жуфбарак. Он был не более чем бородачом, подмастерьем рунного кузнеца, но у него до сих пор остались шрамы после того, как Конрад и его проклятые Кровавые Рыцари атаковали их позицию, окружив её в одно мгновение. Он помнил, как пал король, его горло вскрыла тварь, которая называла себя Валах Харкон, он помнил наступающую волну трупов.
Маннфред был сделан из того же погребального савана, что и Конрад. Он тоже воевал с Жуфбаром, когда пришёл к власти, и многие гномы пали от его руки. Если бы обиды имели материальный вес, тогда Атель Лорен провалился бы под землю из-за Малекита, Нагаша и Маннфреда.
Ни один гном не объединился бы с такими тварями, даже перед лицом полного уничтожения. Это, в конце концов, и отличало его народ от людей и эльфов. Для гнома уничтожение было лучше компромисса, лучше уж смерть, чем капитуляция. «Если нужно что-то сделать, сделай это хорошо»-подумал он. Это была старая пословица, которую знал каждый гном в той или иной форме. Ко всему нужно подходить так, как ремесленник подходит к торговле. Пойти на компромисс, значит ослабить целостность этой работы. Допустить ошибку и накликать беду.
Не в первый раз Хаммерсон задумался над тем, а не взять ли просто своих людей и уйти. Они вернуться в Жуфбар и посмотрят, что от него осталось, а может отстроят его или отомстят. Это была хорошая мысль, она согревала его холодными ночами, когда он смотрел в темноту деревьев, сжимая в руках трубу, даже без хорошего костра, дающего свет и тепло.
Но что было, то было. Если нужно что-то сделать, сделай это хорошо. А гномы очень давно дали клятву человеческому вождю, Зигмару, защищать людей, пока существует империя. И гномы, в отличие от эльфов, знали, что империя сделана не из камней, земель или замков, но из сердец и умов. Камни можно перенести, землю перепахать, а замки снести, но империя будет жить до тех пор, пока живы её люди.
Пока жив хотя бы один гражданин Империи, будь то солдат, старик, младенец или Император, Жуфбарак по крайней мере будет готов умереть за них. Потому что таков был порядок вещей. Клятва есть клятва, и она будет исполнена, несмотря на смерть или спасение. Даже если люди решат объединиться с Королём Костей, Жуфбарак будут стоять стеной между ними и дикарями Хаоса до самого конца.
«Кстати о них»-подумал он, изучая гиганта из костей и чёрного металла, стоящего в постоянно расширяющемся круге жёлтой, увядшей травы. Для существа, само существование которого было под угрозой, Нагаш не выглядел таким уж обеспокоенным. Что, по мнению Хаммерсона, было тревожным знаком.
Малекит очевидно чувствовал то же самое. Он был в прекрасной форме, терпеливо ведя спор с Лилеат и Теклисом. Хаммерсон мог бы почти восхищаться Вечным королём, если бы он не был лживым, подлым братоубийцей. Короли должны быть крепче камня и холоднее льда, и Малекит был именно таким без сомнений. Но слишком холодным, и даже самые крепкие камни становятся хрупкими.
Он услышал, как Волкер зашипел, и посмотрел на рыцаря. Седовласый человек пристально смотрел на Нагаша. Хаммерсон внимательнее присмотрелся на лича и увидел, что существо зашевелилось. Он поднял огромную конечность и тишина повисла над поляной.
— ВЫ БОИТЕСЬ ПОНАПРАСНУ, — произнёс лич. Его голос распространялся по поляне словно ядовитый туман. — СЛОВО НАГАША НЕРУШИМО. И НАГАШ ПОКЛЯЛСЯ СРАЖАТЬСЯ ЗА ЭТОТ МИР.
Хаммерсон вздрогнул. Голос лича забирался под кожу как зимний холод и запускал когти в сердце. И он не один чувствовал подобное. Воплощения посмотрели на существо так, как птицы смотрят на змею. Малекит отреагировал первым.
— Любой предатель сказал бы то же самое, если бы это послужило его интересам, — прохрипел Вечны король, глядя на Нагаша с возвышения. Нагаш смерил эльфа взглядом. Затем он склонил голову.
— ВОИСТИНУ. ПОЭТОМУ Я ПРЕДЛАГАЮ ВАМ ДАР, КАК ЗНАК МОИХ НАМЕРЕНИЙ.
Малекит засмеялся.
— Дар, предложенный таким как ты вряд ли можно рассматривать как подтверждение чего-либо. Я знаю, ибо не раз сам использовал подобные уловки для достижения своих целей.
— Я ОБИДЕЛ ВАС. НО В СВОЮ ЗАЩИТУ СКАЖУ, ЧТО ПЕРВЫМ ЗВЕНОМ В ЦЕПИ БЫЛ НЕ Я, — произнёс Нагаш. Если скелеты и могли выглядеть довольными, думал Хаммерсон, то Нагаш сейчас точно выглядел довольным. Широкий, лишённый плоти рот казалось открылся ещё шире, больше походя на оскал тигра, нежели на улыбку. — СМЕРТЬ ВЕЧНОГО ДИТЯ ЛЕЖИТ НЕ НА МОЕЙ СОВЕСТИ.
Теклис вздрогнул, когда слова прокатились над поляной. Он закрыл глаза. Он чувствовал как начал нарастать жар ярости Тириона. Слова Нагаша разожгли огонь, который нельзя потушить. Малекит видимо тоже это почувствовал, так как тут же начал говорить. Но он тут же замолчал, его слова умерли на губах, когда Алариэль встала со своего трона.
— Ты говоришь о моей дочери, как будто ты достоин произносить её имя, — холодно сказала Алариэль. Её голос был спокойным и размеренным, но Теклис чувствовал его хрупкость. — Ты всё больше и больше настаиваешь на своём уничтожении.
— МОЁ УНИЧТОЖЕНИЕ НЕ ВЕРНЁТ ЕЁ. И НЕ ОТОМСТИТ ЗА НЕЁ, — Нагаш оглядел поляну. — ОНО ПРИНЕСЁТ ЛИШЬ ПОГИБЕЛЬ.
— Только послушайте как этот мертвец оправдывается, — прорычал Тирион. Он не вытащил меч, но сжал кулаки, а свет внутри него начал колебаться. — Мы не будем торговаться за душу Алиатры, — выпалил он. Алариэль бросила на него резкий взгляд, но ничего не сказала. Теклис чувствовал, как Ветер Жизни тоже пришёл в движение. «Всё закончится так же, как и началось…душой Вечного дитя?»-подумал он.
Грех его брата снова всплыл на поверхность. Ребёнок, которому он стал отцом против вопреки всякой логике, разуму и традициям, ребёнок, который был надеждой Ультуана и его погибелью. Проклятье Аэнариона, обретшее плоть в момент страсти и глупости. Теклис крепче сжал свой посох. «Храброе дитя. Я подвёл тебя, как я подвёл твоего отца и наш народ. Но больше всех я подвёл тебя». Печаль захлестнула его, сбрасывая в пучину оцепенения.
Казалось всего неделю назад Алиатру послали к гномам в Караз-а-Карак вместе с Делегацией Феникса из Ультуана. Как королевская особа, обладающая магическим даром, Вечное дитя должна была договориться с Верховным королём Торгримом Злопамятным. Алиатра обладала грацией и уравновешенностью матери и отвагой отца, и старый союз был обновлён. Но затем смерть спустилась на разорванных крыльях и поставила крест на планах гномов и эльфов.
Теклис изучал Маннфреда фон Карштайна, рассматривая острые контуры лица, которое постоянно менялось от царственного безразличия до звериной злобы. Имя существа как нетрудно догадаться было ещё одной ложью, которую можно было добавить в список его преступлений. Однажды, Теклис пытался разгадать эту тайну — найти источник родословной Карштайнов и возможно уничтожить его. Из всех вампирских зараз, поразивших мир, Карштайны были самыми воинственными, если не самыми организованными, и поэтому представляли потенциальную угрозу для будущего Ультуана. И из всех Карштайнов, Маннфред был самым опасным.
Его победа над Эльтарионом Мрачным в Сильвании доказала это, если не больше. Мрачный Страж попытался спасти Алиатру по приказу Тириона. Армии, которую он взял с собой на смерть, катастрофически не хватало в последующие дни и недели. Теклис не мог сказать, улучшил бы совет Эльтариона последовавшие трагедии, когда Тирион обезумел, и их народ впал в гражданскую войну, но его присутствия могло бы хватить, чтобы сгладить невыносимую печаль тех ужасных дней.
Вместо этого он погиб. И надежды Ультуана погибли вместе с ним. И теперь его убийца стоял, ухмыляясь, в самом сердце Атель Лорена под защитой ещё большего зла. На секунду Теклис захотел оказаться на месте своего брата, чтобы хоть раз почувствовать в себе огонь Тириона, чтобы отбросить в сторону разум и осторожность и пронзить мечом извращённое сердце Маннфреда. Но он не был на его месте и никогда не будет. Вместо этого он наблюдал и думал, размышляя, почему Нагаш вообще что-то предлагает.
Когда ответ пришёл в голову, он улыбнулся. «А, умно. Конечно. Зачем ещё настаивать на том, чтобы привести существо в лес?»
Нагаш посмотрел на Тириона и Алариэль. Возможно тварь считала их самой большой угрозой, или возможно он просто хотел насладиться их агонией.
— ВАМ НЕ НУЖНО ТОРГОВАТЬСЯ. Я НЕ РАСПОРЯЖАЮСЬ ДУШОЙ ВЕЧНОГО ДИТЯ. КАК И ВСЕ ИЗ ВАШЕГО РОДА, ОНА УЖЕ СТАЛА ПИЩЕЙ ТЁМНОГО ПРИНЦА, — произнёс Нагаш. Рука Алариэль упёрлась в грудь Тириона, останавливая его от того, чтобы не наброситься на лича.
Теклис чувствовал как другие Воплощения собирают силу. Малекит и Гельт будут действовать первыми. Карадриан будет последним, несмотря на то, что обладал самым импульсивным из ветров. Он дождётся Алариэль или Тириона. Император, как всегда, стоял в стороне. Теклис практически видел, как в голове человека крутятся шестерёнки. Император взглянул на него и едва заметно кивнул. Он тоже разгадал план Нагаша.
— ВМЕСТО ЭТОГО, — продолжил Нагаш, — Я ОТДАМ ВАМ АРХИТЕКТОРА ЕЁ СМЕРТИ, ЧТОБЫ ВЫ СДЕЛАЛИ С НИМ ВСЁ, ЧТО ЗАХОТИТЕ. При этих словах Маннфред триумфально посмотрел на Аркхана Чёрного. Этот взгляд превратился в гримасу ужаса, когда Нагаш развернулся и воткнул огромный металлический коготь в затылок вампира, оторвал его от земли и тут же бросил к ногам Тириона и Алариэль.
Маннфред ударился о возвышение с громким треском и какое-то мгновение беспомощно барахтался с искажённым от шока лицом.
— Нет, — закричал он. — Нет, это был не я! Я не убивал её, это был… — что бы он ни собирался сказать, клинок Тириона, сверкнувший словно молния, прервал эту попытку. Маннфред едва успел избежать удара, вскочив на ноги с собственным мечом в руках. Он развернулся в поисках выхода, какого-нибудь пути к отступлению, но потрескивающая вспышка аметистового света поднялась и распространилась среди деревьев пр малейшему движению когтя Нагаша.
— Нет, я зашёл слишком далеко, пожертвовал слишком многим, чтобы стать вашим козлом отпущения, — прорычал вампир. Он метался вперёд и назад, выставив меч, пытаясь держать на расстоянии всех одновременно. Он посмотрел на Нагаша.
— Я служил тебе! Я вернул тебя, и вот как ты мне отплатил?
— ТЫ ВСЁ ЕЩЁ СЛУЖИШЬ МНЕ, МАННФРЕД ФОН КАРШТАЙН. ТЫСЛУЖИЛ МНЕ ПРИ ЖИЗНИ, ПОСЛУЖИШЬ И В СМЕРТИ, — Нагаш склонил голову.-БУДЬ УВЕРЕН, ЧТО ЭТО БУДЕТ ОЦЕНЕНО ПО ДОСТОИНСТВУ.
Маннфред запрокинул голову и завыл. Он спрыгнул с возвышения, быстрый, словно кошка, и бросился на Нагаша. Он ударил мечом. Нагаш поймал удар ладонью и швырнул Маннфреда в сторону. Вампир пролетел из одного конца поляны в другой. Он ударился об землю, подскочил и замер. Нага поднял клинок, и его когти сжались. Клинок разлетелся, словно стеклянный. Осколки падали на землю блестящим каскадом, один за другим, ударяясь о мёртвую траву.
Маннфред поднялся на ноги. Его глаза были пустыми, лишёнными эмоций. Теклис ничего не почувствовал. Это точно была не победа. Это был поступок, который совершают ради высшего блага, и поэтому был лишён всякого удовлетворения. Маннфред должен был стать ещё одним телом в основании, нежели побеждённым врагом. Он встретил взгляд вампира и увидел искру в кромешной тьме. Инстинкт выживания, которому придали форму и голос.
Маннфред собрался заговорить.
Нагаш прервал его жестом. Путы из аметиста сомкнулись вокруг вампира, мумифицируя его в ужасном свете. Вскоре кокон из магии смерти парил над землёй, иногда содрогаясь, когда заключённый в нём вампир пытался освободиться.
Тишина воцарилась на поляне. Нагаш замолчал и замер, его дар парил рядом с ним, готовый к передаче в руки его потенциальных союзников, если те согласятся. Однако все молчали. Некоторые были шокированы поступком Нагаша. Другие думали, что всё это было лишь уловкой. Теклис не был шокирован, как и не верил, что это была уловка.
Череп лича скрипнул, повернувшись к нему. Жуткий свет, горящий в глазницах Нагаша, вспыхнул. Теклис невозмутимо, по крайней мере внешне, посмотрел ему в глаза. Он уже дважды встречался с Нагашем, в первый раз в тихом Нагашиззаре много лет назад, когда он пытался заручиться поддержкой тёмного духа против растущей тьмы на севере. Тогда Нагаш отказался. Теклис размышлял, жалеет ли существо о том отказе сейчас, когда ему прешлось отдать одного из своих слуг в качестве платы за то, что он мог получить бесплатно. «Нет»- подумал Теклис. «Нет, ты ни о чём не жалеешь. Такие эмоции давно обратились в прах в пропасти твоей памяти»-он печально улыбнулся. «К счастью для тебя, моих сожалений хватит на всех».
Теклис посмотрел на своего брата.
— Ну, брат?
Тирион взглянул на Теклиса, а затем на Алариэль. Он как будто собирался протянуть ей руку, но вместо этого отвернулся.
— Честь удовлетворена, — произнёс Тирион. Алариэль ещё мгновение смотрела на него, а затем вернулась на трон.
— Честь удовлетворена, — мягко повторила она.
Малекит, который молча наблюдал за ними всё это время, сделал резкий жест и вернулся на своё место.
— Само время является нашим врагом. Таким образом, если уж…честь была удовлетворена, тогда я снимаю своё возражение.
Теклис посмотрел на Гельта.
— А ты, Бальтазар Гельт? — Гельт ничего не ответил. Спустя мгновение он коротко кивнул. Теклис посмотрел на других. Карадриан пожал плечами. Император кивнул. Кеклис вздохнул от облегчения. Он переключил своё внимание на Нагаша.
— Ты слышал их, некромант. Маннфред наш, и в ответ ты будешь допущен в Совет Воплощений.
— КРАСИВОЕ НАЗВАНИЕ. И ЧТО ЭТО ЗА СОВЕТ, ХРАНИТЕЛЬ МУДРОСТИ?
Теклис проигнорировал упоминание его предыдущей должности.
— Это должно быть очевидно даже для такого отдалённого как ты, — он посмотрел прямо в мерцающие глаза Нагаша.
— Это военный совет.
Глава девятая
Где-то под Вечной поляной
Маннфред фон Карштайн проклинал себя за глупость. Это стало своего рода мантрой в первые дни после его предательства и заключения. Он сидел в темноте, сдерживаемый в клетке из живых корней. Чары, наложенные на его тюрьму, были источником постоянного дискомфорта. Он не мог сотворить даже самое маленькое колдовство.
«Вот как»-подумал он, — «Вот как мне отплатили?». Он был преданным, разве нет? Однако преданность должна работать в обоих направлениях. Он служил праведно и честно, а как ему за это отплатили? Потерей всего, за что он сражался, предательством и наказанием за преступление, которое он никогда не совершал. Это Аркхан перерезал эльфийке горло и использовал её кровь для воскрешения Нагаша. Почему Нагаш не обошёлся так с ним? Аркхан послужил своей цели — теперь он был всего лишь оболочкой. Не более чем продолжением воли своего хозяина.
Может быть поэтому его и пощадили. Неферата как-то сказала — Нагаш презирает всё, что не является Нагашем. И то, что Нагаш презирает, он также и боится. «Ты боишься меня, БЕссмертынй король? Даже после всего, чем я пожертвовал ради тебя?»
В течение первых нескольких часов своего заключения он бесился и разглагольствовал, в надежде привлечь внимание охранников, или, ещё лучше, одного из Воплощений. Он думал, что если расскажет им правду, они поймут, что Нагаш обвёл их вокруг пальца. Он не мог сказать, думал ли он о последствиях. Он понимал, что теперь он в тюрьме, его не освободят, даже если он докажет свою невиновность. Но увидеть Нагаша побеждённым, или даже уничтоженным, а вместе с ним и Аркхана, была слишком изысканной мечтой, чтобы от неё отказываться.
Но охранники не пришли, если там вообще были охранники. Не пришёл никто их его врагов, чтобы позлорадствовать или обвинить. Его оставили одного в темноте, без магии, которая была его по праву рождения. Хуже, чем отсутствие магии, он мог чувствовать, как саму его сущность высасывают, как будто деревья над ним выкачивали питательные вещества из его костей. Проходящая через него магия выкачивалась и, скорей всего, превращалась в новые и яркие побеги наверху. «Вампир был вампиризирован»-подумал он не в первый раз. При других обстоятельствах, он бы наверное даже посмеялся над всем этим. Оставив всё как есть, он начал целыми днями планировать ещё более жестокие планы мести на тот неминуемый день, когда он будет свободен.
Он будет свободен. Эта уверенность поддерживала его, даже когда тюрьма высасывала из него жизнь. Его уже хоронили раньше, несколько раз. Запертый в темноте. Но он всегда возвращался. Прямо как сам Нагаш он обуздал смерть. Это был не конец. Он поднялся на ноги. Он посмотрел наверх.
— Слышите меня? Это ещё не конец! Я всё ещё жив, и пока я жив, я… — он замолчал. Кто-то хлопал. Он развернулся, и оскал исказил его черты. — Кто посмел смеяться надо мной? Покажись!
— «Кто посмел смеяться надо мной» спросил он. Может тебе список дать? — произнёс Влад фон Карштайн, выходя из тени и остановившись перед клеткой. Он выглядел здоровым для мертвеца, подумал Маннфред. На секунду он позволил себе подумать, что Влад пришёл освободить его. Затем здравый смысл снова взял верх, и он сделал шаг назад.
— Пришёл позлорадствовать, старик? — спросил Маннфред. Он посмотрел на Влада, жалея, что не может убивать взглядом. — Или может быть ты пришёл, чтобы наконец милосердно прикончить меня? Ну, я уж заждался. Я уже начал гадать сколько попыток убийств это займёт…
— Я не собираюсь тебя убивать, парень. Мир и так видел слишком много перемен по моему мнению, — Влад наклонился к корням, которые формировали прутья клетки Маннфреда и посмотрел на него. — Ты жив лишь потому, что я попросил его пощадить тебя.
— В самом деле? — выпалил Маннфред.
Влад улыбнулся.
— Ну, не совсем. Я настоял на том, что твои мучения будут лучшим предложением, чем твоя смерть. И Нагаш, будучи, ну…Нагашем, подумал, что в этом есть смысл.
— Напомни мне отблагодарить тебя при первой же возможности, — сказал Маннфред.
Влад нахмурился.
— Я сделал это для тебя, парень. Что бы ты ни думал, какой бы самообман не зарождался в том куске гнилого мяса, который у тебя вместо мозга, знай, что то, что я сделал, я сделал для тебя, — он наклонился вперёд, схватив древние корни. — Ты всё ещё мой…друг. Мой ученик. Даже сейчас. Даже здесь.
— И таким я и останусь, пока ты ходишь по этому миру, — произнёс Маннфред. Он сполз по стене и сел. Опустив руки на колени он горько засмеялся. — Я всегда буду в тени гигантов. Ты, Неферата, Абхораш…даже этот старый монстр В‘соран. Вы поделили мир ещё до того, как я понял, что происходит, — он улыбнулся. — Интересно где они сейчас.
— Неферата занимается тем, чем занималась всегда, парень. Она правит.
Маннфред хмыкнул.
— Да. Она правит землями, которые мы заработали огнём и кровью.
Влад усмехнулся.
— Таков удел королев, — он прислонился головой к корням. — В’соран мёртв, я думаю. Если такое существо вообще может умереть. Иначе он был бы здесь, с нами, плёл интриги.
— А Абхораш?
Влад замолчал на мгновение. А затем произнёс:
— Абхораш сражается. Но он сражается один. Он не служит Нагашу, он вообще никому не служит. Но даже так, какая-то малая часть мира переживёт грядущее пожарище благодаря ему. Там где Абхораш, враг не восторжествует.
Маннфред посмотрел на него.
— Ты знаешь, где он, — наконец сказал он.
— Я сделал это своим делом-знать, где находятся мои люди. Особенно он. Кровожадные психи Валаха не более чем бледная тень Красного Дракона. Даже Крелл ему не ровня. Ни живой, ни мёртвый в этом мире не сравнится с ним, я думаю, — он вздохнул. — Чего бы я только не отдал, чтобы сразиться рядом с ним ещё раз, — его взгляд стал туманным, а выражение лица потеряло маску шутливости. Маннфред молча смотрел на него. Впервые за своё долгое, зачастую горькое существование, Влад выглядел на свой возраст — безмерно старый и побитый жизнью.
— Мы должны, каждый из нас, последних сынов и дочерей Ламии, быть здесь. Мы были первыми, и мы должны быть здесь последними.
— Жизнь несправедлива, не так ли? — злобно произнёс Маннфред. Влад посмотрел на него. Он отошёл от клетки и встряхнулся, как тот, кто только что проснулся от долгого сна.
— Нет, это не так. Это зверь, и он всегда голоден. Он ест и ест, но никогда не насыщается, — он склонил голову. — Помнишь день, когда мы встретились? Помнишь первый урок, который я тебе преподал?
Маннфред ничего не ответил. Влад выглядел разочарованным.
— Первый урок был таким…ничто не остаётся неизменным. Не важно как усердно мы сражаемся, не важно как сильно мы сопротивляемся, мир движется дальше. Мир всегда будет вращаться, империи будут возникать и падать, и если мы не будем осторожными, мы утонем в океане времени. Мы должны адаптироваться и упорно продолжать жить.
— Этим я и пытался заниматься, пока ты не вернулся и не разрушил всё, — прорычал Маннфред. Он вскочил на ноги и бросился на прутья клетки. Он прижался к корням и просунул руку через них, пытаясь схватить лицо Влада.
Влад сделал шаг назад за пределы досягаемости.
— Если что-то и было разрушено, то это не моя вина, а твоя. Это по твоей глупости Нагаш был возрождён, эльфийское царство было ввергнуто в смуту, а Империя ослаблена в её самый тёмный час. Это ты разрушил этот карточный домик, парень, не я. Тёмные боги воспользовались твоим высокомерием, а платить теперь придётся всем нам.
— А с моей точки зрения, это я расплачиваюсь за всех.
— Парень, да ты находишься в большей безопасности, чем мы. Здесь, скрытый в живой гробнице. Ты будешь в безопасности от пожарищ, что полыхают на горизонте. Это мой последний дар тебе, — Влад закутался в плащ. Он улыбнулся. — А теперь отдыхай, сын мой. Твоя работа закончена.
— Влад, не оставляй меня здесь, — прошипел Маннфред. — Ты не можешь оставить меня здесь. Я нужен тебя. Я нужен Нагашу. Я знаю многое, Влад, о твоих так называемых союзниках, о наших врагах, но я не могу рассказать тебе, пока заперт здесь!
— Так же как и попробовать использовать эти секреты в свою пользу за счёт других. Я знаю тебя, парень. Я знаю, что за чудовище движет тобой, и я знаю, что если у нас и есть какая-нибудь надежда, ты должен быть оставлен здесь и забыт, — Влад отвернулся. — Закрой глаза и спи, парень. Мечтай и учись на своих ошибках.
— Влад, — позвал Маннфред. А затем более громко: «Влад!».
Старший Карштайн не остановился и даже не обернулся.
И вскоре Маннфред снова остался один в темноте.
Королевская поляна, Атель Лорен
Влад фон Карштайн согнул руку и полюбовался как пятна света, которые просачивались через зелёный навес над головой, играли на его кольце. Он чувствовал себя лучше, чем за многие месяцы до этого. Его смерть и воскрешение очистили его организм от яда Отто Глотта, освободив его от боли и слабости, от которых он страдал ещё со времён битвы за Альтдорф. Свет ранил его плоть, но он наслаждался ясностью, которую приносила эта боль. Она поможет сохранить концентрацию в грядущие часы и дни.
Он посмотрел на Нагаша. Великий Некромант стоял молча и неподвижно, словно древний идол, выкопанный из песков Нехекара и привезённый в Атель Лорен. Только постоянно меняющийся саван духов, который окутывал его, и мерцающий колдовской огонь в его глазницах выдавали его осведомлённость.
Аркхан как всегда стоял по правую руку от своего хозяина. Такой же неподвижный, он тем не менее выглядел более озабоченным, чем Бессмертный король. Влад улыбнулся. Аркхан стал эффективным сторожевым псом. Хотя на нём и не было плоти, душа человека в нём сохранилась. Он не был пустой, мёртвой вещью, его чувства на время приглушались волей Нагаша. При всём производимом впечатлении, в личе сохранилось достаточно от шулера, чтобы сделать его опасным. Прямо как сам Влад.
Его улыбка померкла, когда он подумал о Маннфреде, погребённом внизу в темноте. «Ах, мой мальчик, каким разочарованием ты оказался. Слишком амбициозный, чтобы заметить ловушку у себя под носом». С другой стороны, если бы это был не Маннфред, то был бы кто-нибудь другой. Мир сорвался в штопор, и так продолжалось веками. Его нельзя вернуть назад. Его можно только остановить — застывший в последнее мгновение последнего часа, вечно балансирующий на краю пропасти. Но это было лучше, чем ничего. Мир выживет, в каком-то роде.
Он осмотрел поляну. Как и прежде, присутствовали лишь избранные. Эльфийские воплощения, конечно же, а также Император. Теклис и та женщина, Лилеат. Бретоннский герцог и гном рунный кузнец. И, конечно же, Бальтазар Гельт. Влад встретил взгляд мага и уважительно склонил голову. Гельт тоже очистился, его разум и воля больше не были поражены духовным недугом, пожиравшим его, когда они впервые встретились у Золотого Бастиона. Гельт пал и переродился как нечто новое и могущественное. Влад снова улыбнулся, вспомнив о собственном перерождении. О первом и сотнях последовавших по дороге лет. Он потёр большой палец под кольцом.
Гельт не поклонился в ответ. Да Влад этого и не ожидал. Он позволил своему вниманию расфокусироваться. Он слышал звуки битвы где-то далеко на западе. Должно быть эльфийский принц Имрик сражается с одним из множества племён мародёров зверолюдей, которые угрожали Атель Лорену. Твари осмелели, когда мир ослаб. Они пробивали защиту леса и заходили дальше, чем когда-либо. Теперь эльфы охотились на них там, где не сражались с ними в открытую и не в одиночку. Как знак доброй воли, люди, гномы и даже Нагаш предложили им свои силы в качестве подкрепления.
Человек Императора, Волкер, возглавлял дровосеков из Мидланда и Аверланда, а также лесников из Кнеллей в ежедневных патрулях через те участки леса, которые были безопасны для людей, и поэтому скорей всего кишели зверолюдьми. Гирокоптеры гномов патрулировали сосновые скалы, а Влад спустил с поводка своих самых рьяных последователей, включая Эльдиру, поохотиться, что для эльфийки, ставшей вампиром, было только в радость. Он нахмурился. Она была склонна к саморазрушению. Её новая жизнь ей не подходила, и она не ладила со своими товарищами из Дракенхофских храмовников. Ему пришлось пресечь не одну стычку за последние несколько дней, и его терпение касательно бывшей принцессы Тиранок истощалось.
Влад задумчиво посмотрел на Тириона. Воплощение Света стоял как всегда рядом с троном Вечной королевы, держа одну руку на мече. Как и Карадриан, Тирион мало говорил на этих собраниях. Вместо этого он смотрел на запад, как будто видел развернувшуюся там битву и хотел быть в первых её рядах. Из того, что рассказала Эльдира о своём старом учителе, Влад подумал, что последнее было чрезвычайно вероятно. Он думал, что возможно, было не оченьто разумно сводить вместе учителя и его бывшего ученика ещё раз. Эльдира окажет неоценимую помощь
в будущей битве, но ей нужно сосредоточиться. Она должна увидеть, что перед ней лежит лишь один путь, и этот путь был выбран Владом. Независимо от того, что эльфийка думает об изменениях, внесённых в неё, он несомненно постарается ей помочь.
И с этой помощью у эльфийской принцессы и Влада может появиться что-то общее. Влад не питал иллюзий насчёт того, какое отвращение и недоверие вызывает его присутствие среди других. Так было всегда, и меньшего он не ожидал. Но если Император отбросил своё отвращение, и даже Гельт старался держать себя в руках, тогда надежда ещё теплилась. Время, когда Нагаш обратит его в прах, из которого он был сотворён, приближалось. Для Нагаша, его чемпионы были не более, чем инструменты, которые можно с лёгкостью выбросить.
У Влада не было желания возвращаться во тьму. Не сейчас. Не тогда, когда Изабелла ходит по миру в плену Тёмных богов. И не тогда, когда империя, которой он был обязан, ещё может быть спасена. Он поднял руку и дотронулся до побитой печати, прикреплённой к его броне — официальной печали Карла Франца и знака выборщика. Да, он будет говорить с Императором и Тирионом, и заработает расположение своих врагов так, как это может только тот, кто прошёл все залы Судов Рассвета.
«Но позже, полагаю»-подумал Влад. Когда присутствие Нагаша прекратило быть такой больной темой для других, они стали более снисходительно относиться к нему и его людям. Поток его мыслей был прерван звуками спора. Это был знакомый звук, и поэтому практически удручающий. Теклис и другие, как понял Влад, пришли к выводу, что сбор таких разрозненных сил вместе это одно, но заставить их работать в гармонии, было совсем другим.
Эльфийские голоса перевешивали голоса людей и гномов, и только благодаря усилиям Карла Франца удалось избежать насилия между надменными изгнанниками Ультуана и их гостями. И чем меньше говорили о Нагаше, тем лучше. У каждого было своё мнение насчёт действий, которые Воплощения и их постоянно сокращающиеся последователи должны предпринять следующими, но никто не мог убедить в этом остальных. Маятник дискуссии качался взад и вперёд от вполне приличной беседы до орания друг на друга, и Влад смотрел на всё это с нескрываемым веселием. В этот раз колдун, Теклис, пытался склонить так называемый Совет Воплощений к своей стратегии.
— Судьба восьмого ветра имеет первостепенное значение, — сказал Теклис.
Лилеат стояла рядом с ним, её лицо было непроницаемым. Она добавила:
— Ветер Зверей потерялся где-то в мире, и пока он потерян для нас, ваши силы не могут сравниться с силами Богов Хаоса. Если у нас и есть хоть какая-то надежда на победу…
— И что это будет за победа? Спасти мир, насквозь пропитавшийся скверной Хаоса? — прорычал Малекит. — Нет, это вообще не победа, — он поднялся с трона. — С нашими силами мы можем запечатать огромные бреши, через которые рвутся ветра Хаоса. Представьте мир, свободный от Хаоса и тирании дикой магии.
— И что тогда будет без магии? — произнесла Алариэль. — Наш мир процветает лишь благодаря ей. Вместо того, чтобы обходиться без неё, мы должны объединить наши способности и пропитать Атель Лорен самой сутью магии. Мы можем вернуть ему великолепие минувших дней и сотворить достойный последний рубеж обороны против Тёмных богов на целую вечность.
— Нет, — сказал Аркхан. Он выступил вперёд, ужаснув окружающих. Влад скрыл улыбку. Нагаш редко говорил вживую, предпочитая, чтобы Влад или Аркхан занимались такой рутиной. Живые несомненно посчитали бы это высокомерием. По правде говоря, Влад знал, что Нагаш вечно трудился ещё со времени своего возрождения, чтобы привести бесчисленные миллионы безмозглых, неконтролируемых мертвецов, которые бродили по миру, под свой контроль. Такой титанический труд требовал каждой йоты внимания Нагаша.
— Нет, — продолжал Аркхан, — Нагаш не пожертвует тем, что принадлежит ему по праву. Только не для чужих владений.
— Действительно, — произнёс Влад, вступая в беседу. Он улыбнулся и взмахнул рукой. — Особенно когда есть лучшие способы использовать подобные вещи.
— Ты будешь молчать, пиявка. Тебя здесь только терпят, — выпалил Малекит.
— Нет, — вмешался Гельт. Маг выступил вперёд. — Что бы вы о нём не думали, в своё время Влад фон Карштайн был военачальником, которому не было равных. Поэтому, если нет возражений, мы должны прислушаться к нему, — Влад скрыл удивление. Гельт был последним, от кого он ожидал таких слов о себе, за исключением разве что Хаммерсона. Влад склонил голову.
— Земли отсюда до Кислева кишат ходячими мертвецами, трупами без жизни и сознания, неконтролируемые, но ждущие, — он указал на Нагаша. — С силой других Воплощений, добавленных к его собственной, Нагаш сможет контролировать их всех. Миллиардная армия, ждущая своего командира. Только представьте, — сказал Влад. — У Вечноизбранного может быть множество армий, но они не бесконечны, и с каждой битвой их число уменьшается.
— Пха. Зачем вообще заморачиваться с мертвецами? Мы должны послать гонцов к моему народу, — пролаял Хаммерсон, ударив кулаком в ладонь. — Самые сильные всё ещё держаться в горах. Медная гора всего в нескольких днях пути отсюда. Мои братья откроют двери для меня — для нас. И у нас будет армия, способная пробить нам путь везде, куда бы мы ни пошли, или способная удерживать эти леса и скалы сколько душе угодно.
— Хаммерсон прав, — произнёс Гельт. Он посмотрел на Императора, как будто искал поддержки. — Гномы всегда были преданными союзниками Империи, что бы ни случалилось. Они не бросят нас и сейчас, — Хаммерсон активно закивал.
— Ага. Одно только слово, и я пошлю своих следопытов в горы. Они пройдут по гномьим тропам, путям, известным лишь дави, и приведут нам армию…
— Времени мало и без того, чтобы тратить его на выпрашивание помощи от тех, кто уже доказал свою трусость, — презрительно произнёс Тирион. Хаммерсон прорычал проклятье и попытался напасть на эльфа, но Гельт остановил его. Тирион огляделся, не обращая внимания на вспышку гнева гнома. — Кроме того, — продолжил он, — у нас есть армия. Причём лучшая в мире — сам Аэнарион счёл бы за честь вести её.
— Как будто ты об этом что-то знаешь, — сказал Малекит.
Император заговорил до того, как Тирион смог ответить.
— И что ты предлагаешь делать с этой армией? — спросил он.
Тирион засмеялся.
— Разве это не очевидно? Мы вернём твою Империю, друг мой. Мы объединим твой народ, провинцию за провинцией. Мы отбросим врага, отбросим обратно на север, назад в пустоту, откуда они пришли.
— Не осталось провинций, которые бы мы могли объединить, Тирион, — сказал Император спустя мгновение. Его голос был резким от едва сдерживаемых эмоций. — Не осталось никаких армий. Нет никаких тлеющих углей сопротивления, которые бы мы могли раздуть в восстание, — он говорил медленно, как будто каждое слово причиняло боль. — Империя, которую я — которую Зигмар — построил, обратилась в прах. Её сравняли с землёй и превратили в ничто.
Гельт наклонился вперёд, оперевшись на посох.
— Император прав. Силы, которыми мы располагаем сейчас — это всё, что у нас осталось. У всех нас.
— Ещё одна причина в пользу контроля бесчисленных мертвецов, — вмешался Влад. — Мы забросаем их голодными трупами, — он посмотрел на Императора. — И возможно отомстим им за те злодеяния, которые они обрушили на наши земли.
— Не говоря уж о силе, которую они дадут твоему хозяину, — сказал Карадриан, заговорив впервые за всё время. — Что он будет делать с такой армией, когда наш общий враг будет побеждён?
— Да, эльф в чём-то прав, — прохрипел Хаммерсон. Он указал пальцем на Влада. — Живые не доверяют мёртвым. Мои люди знают это лучше других. То, что мы должны сражаться рядом с эльфами, само по себе плохо, но они-то по крайней мере живые.
Влад улыбнулся и развёл руками.
— Ты загадываешь слишком далеко для того, кто болтается над пропастью, масте Хаммерсон, — он огляделся. — Нет никаких гарантий, что даже с мёртвыми под нашим командованием мы сможем отбросить врага. К чему волноваться о будущем, когда настоящее находится под угрозой?
— Потому что это будущее, за которое мы сражаемся, — произнёс Император. Он окинул взглядом собравшихся. — Выживания недостаточно, друзья мои. Как и победы. Одно без другого в лучшем случае будет пустым триумфом, а в худшем-пирровой победой. На мгновение его глаза встретились с глазами Влада. Влад отступил, его красивые слова вдруг приобрели вкус пепла во рту. — Этот мир — всё, что есть, и что будет у наших людей. Мы нигде не сможем укрыться, никуда не сможем убежать.
Пока Император говорил, Влад увидел, как Лилеат побледнела и сделала шаг назад, прижав руку к горлу. Он лениво задумался о том, какой секрет она могла скрывать, что заставил её так отреагировать, но затем произнёс:
— Тогда что вообще мы здесь делаем? — он обвёл рукой окружающих. — Каким бы красивым ни был этот лес, я не выберу его своей могилой.
— Как и любой из нас, — сказал Император. — Поэтому что бы мы не решили здесь, это решение должно быть единогласным. Мы должны встать плечом к плечу или погибнуть по отдельности.
Влад посмотрел на Нагаша, а затем на остальных. Он улыбнулся и покачал головой.
Это было довольно сентиментально. Но одной сентиментальности не достаточно, чтобы склонить собравшиеся здесь силы к единству.
Миденхейм, Город Белого волка
Храм Ульрика наполнился звуком шагов. Облачённые в робы, жмущиеся друг к другу фигуры наводнили темноту, шипя и бормоча в отвратительной манере. Странные, нечеловеческие силуэты прыгали в тёмных альковах и проходах. Звериные формы карабкались по цепям, свисающим с купола, питаясь гниющими телами, которые на них висели.
Бледные силуэты качались и танцевали в такт трубным звукам флейт перед троном Тёхглазого короля. Они были одеты в шёлк и парчу, пахли сладкими маслами и духами, а их копыта и когти были покрыты золотом. Они пели и смеялись в танце, нежно царапали друг друга и размазывали по телу кровь, будто это были лепестки роз. Волынщики — неопрятные, жирные чумоносцы присели на возвышении и играли дуэльные мелодии, а кудахтающие розовые ужасы аплодировали им и всячески поддерживали.
Канто Непоклявшийся шагнул вперёд сквозь безмолвные ряды Мечей Хаоса. К своей чести Рыцари Хаоса не сдвинулись с места с тех пор, как заняли свои позиции несколькими неделями ранее. Демонетки в своём танце двигались между ними, но ни один из рыцарей даже не дёрнулся. Канто резко сделал жест рукой, когда она из рогатых и парнокопытных красавиц совершила пируэт по направлению к нему, и существо отскочило в сторону, удостоив его мрачной улыбкой. Её клешни щёлкнули по боку его шлема, когда он проходил мимо.
Когда Канто подошёл к трону ближе, он бросил всё ещё дымящийся шлем Налака Эшатонского на пол.
— Меняющий пути передаёт привет, — произнёс Канто, когда волынщики застыли, а ужасы перестали смеяться. Шлем, состоящий из миллионов осколков затемнённого стекла, переливался тысячью разных цветов. Он напомнил ему о другом шлеме, который принадлежал дугому преданному последователю Тзинча, давно и далеко отсюда. Он выбросил из головы эту мысль.
Архаон, до сих пор лежавший на своём троне, сел.
— Налак. Я не знаю его, — на его коленях покоился Гхал Мараз. Даже сейчас, молот наводил ужас на Канто. Ни одна смертная рука больше не возьмёт его, но даже так, он казалось жаждал смерти и уничтожения. Его смерти, и уничтожения тех, кому он служил. Другие призывали Архаона обойтись без него, разбить его или выбросить со стен города. Их тела теперь висели на цепях наверху, вместе с другими, кто испытывал терпение Архаона.
— И не узнаете, повелитель, — сказал Канто. — Он был одним из учеников Вилитча и пытался поднять на восстание племена, населяющие Район Садгартен. Я подумал, что будет благоразумно…эээ…лишить их головы, — он пнул шлем.
— Как он умер?
— Я не до конца уверен. Стая фиолетовых воронов вырвалась из его брони после того, как я отсёк его голову. Они улетели. Я думаю то значит, что я победил, — он посмотрел на Архаона. — Армия становится неспокойной, повелитель.
— Армия пожирает сама себя, Непоклявшийся, — поправил его Архаон. — Как огонь, который пытается заполнить всю комнату, но тушит сам себя в процессе. Такова природа Хаоса. Словно змея, пожирающая свой хвост, он кормится сам собой, пока не останется ничего, — Архаон осторожно погладил молот, будто тот мог его укусить. — А затем, он разгорается снова, — он спихнул молот с колен. Он ударился о возвышение и застучал вниз по лестнице. Демоны бросились от него в рассыпную с криками и завываниями. Канто сделал шаг назад, когда молот ударился об пол в шаге от ступеней. — Он всегда разгорается снова, — произнёс Архаон.
— Да, повелитель, — осторожно сказал Канто, склонив голову.
Когда он взглянул вверх, Архаон пристально на него смотрел.
— Я уже благодарил тебя, Непоклявшийся? Пока я сижу здесь в своём уединении, ты с мечом и щитом защищаешь меня. Ты сражаешься в битвах вместо меня. Ты завидуешь мне, палач?
Канто не осмелился встретиться с Архаоном взглядом. Он чувствовал груз на душе и знал, что от ответа зависит его жизнь. Архаон разделался с большинством своих советников и приближённых в первые дни после падения Аверхейма. Земли людей пали за малым исключением. Земли эльфов утонули в море, а гномы отступили в недра земли. Скудная оборона Сильвании была окружена армиями зверей, демонов и скавенов, и её падение лишь приблизилось с уходом Нагаша. По мнению Канто не осталось ни одного врага, за исключением собственных лейтенантов Архаона.
«Хаос пожирает сам себя»-подумал Канто. Он поднял голову.
— Нет, повелитель. Я доволен своей судьбой, — произнося эти слова, он надеялся, что Архаон не поймёт, что он лжёт.
По правде говоря, Канто готовился к побегу уже несколько дней. Всякий раз, когда он думал выскользнуть за ворота и на всех парах отправиться в Арабию или Катай, какому-то чемпиону или вождю взбредает в голову доставить проблем. Если это был не заговорщик типа Налака Эштонского, то это был зверь типа Горгомира Кровавого глаза, которого подстрекала подозрительно бледная куртизанка. Обнаружить вампира среди демонопоклонников было не таким уж и сюрпризом. По сведениям Канто в городе был по крайней мере ещё один.
«И она та ещё страхолюдина»-подумал он. Графиня держалась сама по себе по большому счёту, и не покидала чумных садов, которые раскинулись на месте торгового района. Поговаривали, что она целыми днями разговаривает сама с собой и поёт. Как-то раз Сигвальд Прекрасный попытался пробиться в сады, но убежал, поджав хвост.
— Я не помню каково это, чувствовать удовольствие, — произнёс Архаон. — Может я никогда и не знал.
Прежде чем Канто даже смог сформулировать ответ на это, тяжёлые дубовые двери храма открылись настежь. Звук ломающегося дерева заполнил ротонду, заглушая все остальные звуки. Затем прогремел громоподобный голос:
— Ты смеёшься надо мной!
Храм содрогнулся, когда тяжеловесное чудовище вошло в тронный зал Архаона, воняя огнём и кровью. Ка’бандха прошёл через танцующих демонеток, разбрасывая служанок Слаанеш по пути к трону. Один из Мечей Хаоса получил скользящий удар от топора Ка’бандхы и упал. Перед тем, как рыцарь смог подняться на ноги, кровожад усмехнулся, поднимая огромное копыто, и опустил его на шлем воина, раздавив его. Как будто смерть одного из своих была сигналом, Мечи Хаоса пришли в движение. Как один, они выхватили мечи и повернулись к демону.
Канто занял позицию на возвышении, обнажив меч. Он сомневался, что продержится дольше остальных, но здесь не было места, где бы его не достал демон. По крайней мере он себя в этом убедил. Иначе зачем он встал между Архаоном и демоном? Лучше стоять рядом с Вечноизбранным, чем погибнуть. Казалось бы, ничто не предвещало того, что зверь впадёт в ярость. Слуги Кхорна жаждали битвы так же, как другие хотели есть.
Архаон не произнёс ни слова, когда демон загромыхал к нему. Он едва поднял кулак, и с ужасающей синхронностью Мечи вложили оружие в ножны и рассредоточились по периметру зала. Канто опешил, но затем вложил в ножны свой клинок. В конце концов делать из себя мишень не было никакого смысла.
— Ты забываешься, демон, — произнёс Архаон, медленно поднимаясь с трона. — Я — Вечноизбранный, лезвие топора Кхорна в этом мире. К его трону ты подходишь так же? — его слова прокатились по ротонде, вызвав волну демонического хохота, когда наблюдавшие за происходящим демоны задёргались от смеха, когда увидели, что с Ка’бандхой разговаривают в подобной манере. Демоны не уживались друг с другом даже при объединении под знаменем Архаона. Они были ещё хуже людей в какой-то мере. — Запомни, демон. В этом мире, ты служишь мне.
— Ты всего лишь смертное ничтожество, — прорычал Ка’бандха. — Я служу тебе лишь тогда, когда ты ведёшь нас к кровопролитию. Но здесь нет никакого кровопролития, Вечноизбранный. Где океаны крови, которые нам обещали? Где черепа, что ты обещал Повелителю Резни? Перед собой я вижу лишь высушенные останки ворон и шакалов.
Кровожад выпрямился, расправив крылья. Волна жара прокатилась по помещению, излучаемая телом демона, заполняя ротонду. Камни под ногами Ка’бандхы почернели и расплавились от этого жара, а цепи, свисающие над его сгорбленными плечами, раскалились до бела и закапали на пол звено за звеном.
— Ты насмехаешься надо мной, король грязи. Ты насмехаешься над Ка’бандхой и делаешь его надсмотрщиком за скулящими рабами, — проревел Ка’бандха, сотрясая здание до основания. Демон стукнул обухом топора по бронзовой кирасе, в которую было облачено его волосатое тело. Звук удара металла о металл прокатился по храму, обратив меньших демонов в бегство и заставив их зажать лапами уши.
— Эти рабы трудятся и умирают во имя Четырёх-Которые-Являются-Всем. То, что они обнаружили, то, что они питают своими сломанными телами и душами, в будущем, когда оно пробудится, прольёт больше крови, чем все топоры, которые когда-либо были выкованы. Но его нужно выкопать и запитать, — Архаон сделал паузу. Он склонил голову. — Если конечно великий Ка’бандха не хочет выкопать его сам.
Кровожад поднял топор и впечатал его в землю, расколов камни и сотрясая зал.
— Я не позволю над собой насмехаться, — проревело существо, вырывая топор из земли и расколов одну из несущих колонн храма надвое.
Камень и пыль посыпались вниз, когда обрушилась часть потолка. Канто бросился в сторону, когда кусок камня врезался в возвышение. Архаон не шевельнулся даже когда Ка’бандха подошёл к трону.
— Нет. Я вижу, — произнёс Архаон, когда Ка’бандха навис над ним. Его руки легли на эфес его меча. Он посмотрел на демона. Их лица были в нескольких дюймах друг от друга. — Чего ты хочешь от меня? — спросил он тихо. — Чтобы я обошёлся без тебя, как я обошёлся без Судьбоплёта?
Канто вздрогнул. Двухголовый демон начал активную агитацию после побега Императора из Аверхейма. Было очевидно, что Судьбоплёт пытался подорвать власть Архаона, предательство было второй натурой слуг Меняющего пути. Когда чудовище в открытую бросило вызов Архаону, требуя, чтобы он преследовал Императора в Серых горах, конфронтация, которая не утихала несколько недель разрешилась в мгновение ока. Не было ни речей, ни широких жестов. Просто меч, сверкнувший во тьме, и звук двух чудовищных голов, падающих на землю. То, что осталось, было скормлено тварям из глубин Фаушлага.
Ка’бандха молчал. На мгновение Канто подумал, что он может попытаться убить Архаона. Какая-то его часть надеялась, что демон так и поступит. Другая его часть надеялась, что ему это удастся. Существо посмотрело на Архаона сверху вниз, топор по прежнему был занесён над головой. Архаон ждал. Когда удара не последовало, он произнёс:
— Я выполняю желания твоего господина, Ка’бандха. Если ты в этом сомневаешься, тогда убей меня, — он развёл руки. — Увидим, наградит ли тебя Кхорн…или же покарает.
Кровожад зарычал и отступил на шаг.
— Кровь должна течь, — выплюнул демон. — Здесь нет крови, Вечноизбранный. Пусть слуги низших богов стерегут рабов. Меня ждёт битва.
— Будет много битв. Достаточно, чтобы пресытить самого Короля Убийств. Мир, утонувший в крови, могучий Ка’бандха. Только единственный остров сопротивляется волне, но это мало что значит, ведь он один, — Архаон опустил руки.
Было что-то в его голосе, в его манере речи, что вводило Канто в заблуждение. Архаон не пытался успокоить зверя — нет, наоборот он пытался распалить его. Это была не просто насмешка. «Что ты задумал?»-подумал он.
— Император сбежал от тебя, — прорычал Ка’бандха.
Архаон покачал головой.
— И что? Что это за правитель без земель, которыми можно править? А ту силу, что он украл у небес, я вырвал из него своими собственными руками. Его сила, временная или какая-то ещё, исчезла. Он сломлен, его армия разбита, его земли обратились в прах. Ложь о нём открылась миру, как я и поклялся. А теперь мне нужно сдержать клятвы нашим повелителям, Ка’бандха. Я вскрою мир, чтобы они смогли наконец насладиться им. Кто такой этот Император по сравнению с этим?
«Сказал тот, кто несколько недель просидел задумчивый из-за того, что Карл Франц ускользнул из его рук в Аверхейме»-подумал Канто. Его внимание привлёк Гхал Мараз, который лежал у подножия ступеней. Даже Ка’бандха избегал его и бросал осторожные взгляды на оружие. Архаон задумал что-то, вот только что именно?
— Это ошибка думать, что он побеждён, — прогремел Ка’бандха. — Его череп принадлежит Кхорну.
— Тогда, всеми средствами…иди и забери его, — произнёс Архаон, указывая на двери Храма. — Жизнь Карла Франца твоя. Я отдаю её тебе бесплатно и без оговорок, за исключением одной, — он поднял руку, когда Ка’бандха зарычал. — Пусть Кхорн получит его череп несмотря ни на что. Но его кожа — моя. Обещай мне этот один маленький жест, и я освобожу тебя от службы, чтобы ты смог выследить свою жертву, где бы она ни пряталась.
Кровожад фыркнул.
— Да, пусть будет так. Я возьму и кожу и череп. Я утоплю деревья в крови и похороню горы в потрохах, — существо запрокинуло голову и заревело от удовлетворения. — Пусть Кровавая Охота отправиться в путь ещё раз, перед тем, как всё закончится! — демон развернулся и помчался из зала, разрушив ещё одну колонну от возбуждения.
— Ну, это был единственный способ справиться с ситуацией, — произнёс Канто, когда пыль рассеялась.
Архаон спустился со ступеней и опустился на последнюю из них. Он посмотрел на Гхал Мараз. Он протянул руку и провёл ею по сложному узору рун, которые покрывали молот.
— Время…преломляется, Непоклявшийся. Тысячи тысяч возможностей горят ярко и гаснут у меня перед глазами каждую секунду. Но их становится всё меньше и меньше с каждым часом. Наш путь сужается и становится тернистым, я вынужден играть в игру смерти и обмана, чтобы убедится в правильном исходе.
Вечноизбранный подобрал молот и поднял его, будто взвешивая его.
— Часы становятся короче, а тени длиннее. Я отомщу, не потому что желаю этого, но потому что месть должна свершится, иначе к чему всё это?
Рука Канто упала на эфес меча. Архаон не смотрел на него. Один удар и он будет свободен. «Или мёртв»-подумал он, опуская руку.
— Я не знаю, повелитель.
— Демон не преуспеет, — Архаон дотронулся до сияющего драгоценного камня в его шлеме. — Я видел его неудачу, вплетённую в клубок возможностей. Это лишь вопрос времени. Когда все кусочки сойдутся? И где? — он крутанул Гхал Мараз в руках. — Это должно случиться здесь. Единственный момент, который ждёт своего рождения. Он имеет вес и притягивает другие моменты к себе, словно камень, который тянет человека, чья нога привязана к камню, в глубины тёмных вод. Это случится в Мидденхейме, — он посмотрел на Канто. — Цель должна оправдывать средства. Этот мир — ложь, и правда должна открыться, — Ахаон поднялся на ноги, держа в руках Гхал Мараз. — Я не могу отдыхать, пока этого не произошло, Непоклявшийся. Даже если мне придётся бросить вызов самим богам, за мной будет правда, — он начал медленно подниматься по ступеням, молот покоился в его руке.
Канто смотрел, как Вечноизбранный опускается на трон, и думал об Арабии.
Глава десятая
Поляна Сильвэйл, Атель Лорен
Герцог Джеррод воткнул меч в волосатую спину слюнявого зверочеловека, перерубив позвоночник создания. Он выдернул меч и развернулся в седле, отсекая руку другому. Существо взвыло и отшатнулось, сжимая культю. Его жеребец заржал и встал на дыбы, убив существо единственным ударом копыта.
Звери обезумели. Кровожадность, присущая минотаврам, распространилась на каждого гора и унгора, которые скакали под деревьями. Целыми днями они умирали, бросаясь на копья и мечи эльфов, и на место каждой тысяче убитых приходила ещё тысяча безумных берсерков. В большинстве случаев основная масса противника сдерживалась эльфами, но некоторые мелкие группы просачивались через стену копий и щитов, чтобы броситься в атаку позади статичных порядков. Именно эти изолированные фрагменты орды Воплощения решили убивать самостоятельно.
Эльфы, ведомые Принцем-драконом Имриком, были на грани истощения. Но сдаться, уступить хотя бы одну поляну, значит поставить под угрозу безопасность Королевской поляны. Эта цена была слишком велика даже для часовой передышки. Но последняя атака была такой свирепой, что даже Воплощения были отвлечены от их бесконечной дискуссии.
По крайней мере так казалось Джерроду. Бесконечные часы споров, с той и с другой стороны, не достигающие ничего ощутимого, кроме того, что те, кто должны были быть союзниками, готовы были вцепиться друг другу в глотки. Для него это казалось невозможным, что даже сейчас мужчины и женщины не могли добиться согласия под весом собственного высокомерия.
Хотя, не у каждого была Леди, чтобы наставлять их на путь истинный, как его и его рыцарей. Вокруг него Компаньоны Кнеллей сражались с отвагой и честью, с копьями и мечами красными от крови этих тварей. Он прошептал молитву, когда топор срезал одну из потёртых полос шёлка, украшавшую его шлем, и развернул коня. Он приложил минотавра щитом по виску, откинув его в сторону. Он пошатнулся, а затем упал, когда копьё вышло из его тела сбоку. Зверь упал на четвереньки. Его шкура была утыкана стрелами, и несмотря на копьё в боку, он пытался встать. Бронированный сапог опустился ему на голову, отправляя обратно на землю.
Вендел Волкер схватил древко копья и выдернул его, а затем вонзил в налитый кровью глаз минотавра. Рейксгвардеец посмотрел на Джеррода и улыбнулся. Это было свирепое, неестественное выражение, лишённое всякого веселья.
— Всяко лучше, чем слушать их блеяние, да? — произнёс Волкер.
— Не знал, что ты так жаждешь боя, Вендел, — ответил Джеррод.
Волкер оставил копьё там, куда его воткнул. Он выхватил меч и односторонний топор, висевшие на его поясе, и многозначительно их взвесил.
— А что ещё остаётся? — прохрипел он. — Бежать больше некуда. Может сделаю хоть что-то полезное, прежде чем всё закончится.
Волкер сильно изменился за те несколько недель после прибытия в Атель Лорен, думал Джеррод. Как будто что-то росло в нём, изменяя его по своему образу и подобию. Что это был за образ, и какую форму он в итоге приобретёт, Джеррод не мог сказать. Как бы то ни было, это пугал его. Седовласый рыцарь всегда был храбрым, немного нерешительным человеком, который, по мнению Джеррода, слишком любил прикладываться к бутылке, но за прошедшие несколько недель он стал свирепым воином, охранявшим границы Атель Лорена иногда целыми днями, возглавляя свою банду лесников и скаутов в охоте на зверолюдей, которым удалось проскользнуть через оборону эльфов. Среди людей, которые шли за ним, были жрецы Ульрика и Таала, кричащие флагеллянты и завывающие фанатичные последователи волчьего бога. Безумцы и обречённые, которые были превращены в такую смертоносную банду, что даже самые кровожадные звери не решались переходить им дорогу.
Глаза Волкера вспыхнули, и конь Джеррода нервно заржал, когда температура начала резко падать. Он проследовал за взглядом Волкера и обнаружил, что тот смотрит на эльфйского мага Теклиса. Маг сражался рядом с Лилеат, эльфийкой, которая не была ни Воплощением, ни благородной, насколько Джеррод мог судить. По правде говоря он не мог сказать, кто она такая. Лилеат Лунная и Ладриэль Покрова — так она себя называла. Но что значили эти имена? Почему они казались ему знакомыми, как будто он уже слышал их раньше? «Во сне, возможно»-подумал он. Волкер направился к ним, подняв оружие. Джеррод заставил коня встать между ними, блокируя линию обзора Волкера.
— Твой Император сказал, что этому магу нельзя причинять вред, мой друг, — произнёс он.
Волкер хмыкнул.
— Так и было, — он вздрогнул и посмотрел на Джеррода. На мгновение его лицо показалось лицом того человека, которого Джеррод впервые встретил в Аверхейме так много месяцев назад. Затем маска снова заняла своё место, и что-то дикое посмотрело на Джеррода глазами Волкера. Он кивнул Джерроду и повернулся, поднимая своё оружие. Он завыл. Конь Джеррода отошёл в сторону, когда банда безумцев Волкера появилась на поляне, следуя за своим командиром. Они плавно направились к месту, где эльфийскые боевые порядки начали прогибаться, и сошлись с зверолюдьми с воем и дикими криками.
Джеррод увидел, как враг дрогнул от такого внезапного нападения. «Ещё одна атака может обратить их в бегство»-подумал он. Он подал знак одному из Компаньонов рубить в рог. При первой же дрожащей ноте Бретоннские рыцари вышли из рукопашной схватки с лёгкостью, приобретённой тяжёлым боевым опытом, и собрались вокруг него. Джеррод потерял своё копьё в первой сокрушающей атаке, но оно ему не понадобится. Темп наступления и благословление Леди помогут ему. А если нет, ну…он не умрёт трусом.
Он пустил коня кентером, и Компаньоны последовали за ним, перестраиваясь в боевой порядок за его спиной, действуя инстинктивно без его команды. Лошади начали набирать скорость, приближаясь к передовой. Кровь пела в его венах, когда кентер плавно перешёл в галоп. Прошло слишком много времени с тех пор, когда Компаньоны Кнеллей встречали противника в лоб. Они слишком долго отсиживались за стенами и на полянах, так дела не делаются, и он наслаждался шансом показать высокомерным обитателям Атель Лорена, как сражаются истинные сыны Бретоннии.
Эльфы повернулись, когда топот копыт загремел над поляной. Они сами были рыцарями, но их жеребцы двигались с грацией и безмолвием утреннего тумана. Боевые кони Бретоннии наоборот сотрясали землю и небо при наступлении. Они не были изящными или тихими. Они были силой разрушения, бронированный кулак, направленный в живот противника. Они были гордостью Бретонии, и звук их копыт был рёвом обречённых людей, заявляющим, что они не сойдут во тьму покорно.
Джеррод наклонился в седле, когда эльфийский строй плавно разошёлся перед ними, как он и ожидал. А затем рыцари Бретоннии столкнулись с врагом в грохоте копыт и ломающихся копий, углубляясь в недисциплинированные порядки звериных вождей со звуком лавины. Те существа, которым не посчастливилось оказаться перед ними, просто испарились, разорванные на части или затоптанные копытами в момент столкновения. Те, что стояли за ними, были сметены секундой позже или насажены на копья. Ближайшие к Джерроду звери были отброшены в сторону, поваленные на землю или затоптанные его конём, когда он рубил врага. Рыцари наступали, их строй разворачивался, словно разжимался кулак. За ними эльфы перегруппировались.
Джеррод рубил направо и налево, пока не заболела рука, а сердце не задрожало в груди. Звери начали отступать, но не все сразу, и не так, как он задумывал. Они были слишком неорганизованными для этого, как он понял. Одно стадо мало заботилось о то, что случилось с другим, и какое бы безумие не вело их в битве, оно ещё не отпустило их чахлые умы. Проклиная, он отдал сигнал к отступлению. Они вернутся и атакуют снова.
Его конь встал на дыбы, когда несколько унгоров направили на него копья. Одно из них отскочило от бедра, а другое полоснуло по ремню его седла. Прежде чем он сумел остановиться, он уже соскальзывал с коня. Он жёстко ударился об землю, и вынужден был откатиться в сторону, чтобы избежать участи быть затоптанным собственным конём. Копья чуть не проткнули жизненно важные органы, и он отчаянно взмахнул мечом, отбивая их в сторону. Волосатые руки схватили его, и грубые свежевальные ножи или короткие мечи застучали по его броне, когда существа прорвались через лес топающих копыт и падающих тел.
Кто-то крепко схватил его за табард и потащил вверх. Рука, облачённая в чёрную броню, протянулась мимо него, сжимая длинный меч. Унгор насадил себя на этот меч, и его уродливое тело ссохлось за считанные мгновения. Меч вспыхнул на мгновение красным цветом, а затем вернулся к своему первоначальному оттенку, когда его владелец выдернул его из трупа. Джеррод посмотрел на улыбающееся лицо Влада фон Карштайна.
— Я подумал, что тебе нужна помощь, — произнёс вампир, когда Джеррод парирова топор и вскрыл брюхо его владельца.
— Я был неподалёку и не увидел причин не вмешиваться. Ты ведь из Кнеллей, не так ли? Мне показалось, что я узнал твою геральдику.
— Так и есть, — сухо ответил Джеррод. Он взял меч двумя руками. Он потерял щит при падении, а его бедро и плечо болели. Но боль подождёт, пока он мог двигаться, хоть и с трудом, он мог сражаться. Влад занял позицию рядом с ним.
— Ах, Кнелли…такое красивое место. Я провёл там много ночей в компании прекрасных дам. А клёцки, ах… — Влад поцеловал кончики пальцев в знак высокой оценки. Он обезглавил зверочеловека лёгким взмахом меча. — Я учил юного Танкреда, как правильно держать меч. Это был первый Танкред, конечно же. Он давно уже мёртв, бедняга. Перешёл дорогу какому-то отвратительному некроманту, как я понял.
Джеррод сражался молча. Вампир двигался слишком быстро, чтобы Джеррод смог за ним уследить. Влад разрубил шею зверя и повернулся к Джерроду.
— Мне сказали, что ты последний, кто удостоен чести быть герцогом. Я знаю эту боль быть последним правителем падшей провинции.
— Кнелли не пали, — сказал Джеррод.
— Конечно, конечно, — произнёс Влад. — Как же иначе? Но людям придётся столкнуться с многими трудностями в грядущие дни, мой дорогой герцог. Рассматривали ли вы возможность союза в будущем? — он нырнул под удар дубиной и отправил зверочеловека на землю почти что театральной пощёчиной.
— С тобой?
— А с кем ещё? Мы оба люди королевской крови, разве нет? И в последующие годы и Империя и Бретонния будут нуждаться друг в друге — человечество должно держаться вместе, Джеррод.
— Человечество? — выпалил Джеррод, когда зверочеловек бросился на него. Он отошёл в сторону и вонзил меч в спину существа. Он услышал топот ног и увидел, что эльфы наступают, выставив копья. Они воспользовались мгновением затишья, которое принесла атака Бретоннцев, и теперь старались вернуть позиции, которые они потеряли. Джеррод поднял меч, сигнализируя своим рыцарям об отступлении.
— Я был человеком, как и ты, когда-то, и в отличие от некоторых, я никогда не забывал об это, — спокойно сказал Влад. Он отступил на шаг, когда эльфы промаршировали мимо них. — К тому же я выборщик Империи, и с этой точки зрения моим долгом является выдвигать идею о союзе, который приведёт нас к окончательной победе.
— Ты настолько уверен в нашем выживании? — спросил Джеррод. Его конь рысью подбежал к нему, его бока тяжело вздымались, его губы покрывала кровь. Он остановился, чтобы проверить животное, радуясь, что оно выжило. Влад смотрел на него какое-то мгновение. Он протянул руку, как будто хотел щёлкнуть коня по морде, но конь отдёрнул голову. Влад опустил руку и немного нахмурился.
— Конечно, — произнёс вампир. — Как сказал Император, мы сражаемся за будущее. Думать о поражении всё равно что принять его. А я зашёл слишком далеко, и добился слишком многого, чтобы принять гибель всего, — он посмотрел на Джеррода. — Мир выстоит, Герцог Кнеллей, — он положил руку на плечо Джеррода.
— И я хотел бы увидеть, что так будет продолжаться ещё много лет.
Готри Хаммерсон ударил молотом о топор, вызывая огонь и тепло. Зверолюди падали, сожжённые и превратившиеся в пепел, когда атаковали строй Жуфбарака. Руны огня погасли, когда он опустил оружие. Гномы заняли фланг, не спрашивая разрешения. Эльфы, в редком приступе понимания, не стали возражать. Теперь пушки и хорошая Черноводная сталь отбрасывали Детей Хаоса снова и снова.
Звери валили из-за деревьев неорганизованной толпой. Гигантские, высокие формы горгон и цигоров ревели и расшвыривали древние дубы, следуя за своими меньшими кузенами, а группы кричащих минотавров прокладывали себе путь через собственных сородичей, чтобы добраться до гномов. Всех их отбрасывали снова и снова.
— Ха! Мы размазали их так же, как Железный кулак в Голодном Лесу, Мастер Хаммерсон, — рявкнул один гном из Гвардии наковальни, его широкое лицо было покрыто пороховыми ожогами и кровью. — Они запомнят Жуфбарак, это уж вернее верного, — он крутанул топором и обезглавил унгора, который безрезультатно царапал его щит.
— Ага, и если ты не обратил внимание, Улго, они будут единственными, кто это сделает, — прорычал Хаммерсон. Он обрушил свой молот, разбив грубый клинок, который был направлен ему в живот, и воткнул топор в череп его владельца в ответ. Когда он вытащил своё оружие, он повысил голос.
— Я хочу устойчивый темп стрельбы. Я хочу, чтобы их размазало по плодородной почве ровным слоем, парни, и дополнительная кружка лучшего Багмэна тому, кто свалит ту Гримнир бы её побрал горгону, — ритмичный рёв ружейного огня ответил его, когда строй пришёл в движение, свежие Громовержцы выступили вперёд, чтобы занять место тех, кто только что выстрелил. Жуфбарак стал мельничным жёрновом, перемалывающим врагов. У них было много пороха и боеприпасов, и целое море целей. Однако некоторые зверолюди неизбежно переживали залпы огня, и когда это случалось, приходило время для остальных заработать своё пиво.
Земля дрожала. Он вытянул шею и увидел, как Джеррод и его рыцари врезались во врага, как молот ударяет по наковальне, и не смог сдержать улыбку.
— Хорошо парень, — прохрипел он. Бретоннцы сражались так, словно были рождены для этого, и били они почти так же, как хорошая канонада.
Краем глаза он заметил вспышку и повернулся. Его улыбка померкла. Гельт стоял посреди боевых порядков, возвышаясь на голову и плечи над двумя гномами, которые охраняли его, они были членами личной Гвардии наковальни Хаммерсона, облачённые в броню из громрила и вооружённые тяжёлыми щитами, отмеченные рунами сопротивления и защиты. «Стромни и Горги, хорошие ребята»-подумал он. Жёсткие парни, словно ходячие валуны, да и мозгов у них столько же, но как только они упрутся ногами в землю и сомкнут щиты, ничто кроме смерти не сдвинет их. Гельт был с ними в безопасности.
«Не то чтобы ему нужна была защита»-подумал Хаммерсон, когда волна мерцающего света сорвалась с руки Гельта и превратила нескольких зверолюдей в твёрдые золотые статуи. Около Гельта руны раскалялись до бела, а пушки Громовержцев становились до невозможности точными. Топоры рубили, не затупляясь, а молоты сокрушали даже самую крепкую броню и раскалывали самые крепкие кости.
Свет рун привлёк внимание Хаммерсона. Они окаймляли изорванный плащ, который окружал фигуру, стоявшую там, где бой был особенно тяжёлым. Гном был стар, даже старее самого Хаммерсона, если судить по снежно-белой заплетённой бороде. Его лицо было скрыто под капюшоном плаща, а на броне не было никаких опознавательных знаков клана. Топор в его руках гудел от едва сдерживаемой силы, срубив голову зверочеловека. Таинственный гном повернулся, чтобы разрубить бросившегося на него зверочеловека, и в этот момент его глаза заметили Хаммерсона.
На мгновение грохот боя стих, и Хаммерсон слышал только звуки Черноводной и ритмичный шум великих кузниц Жуфбара. Он услышал раскатистые рабочие песни своего клана и почувствовал запах кузнечного дыма. Он увидел сияние тысячи клановых штандартов, сверкающих на солнце, и блеск рунного оружия, поднятого для защиты древних клятв и старых друзей. Всё это и даже больше он увидел в глазах белобородого гнома, и имя непроизвольно слетело с его губ.
— Смотри вперёд, Мастер гном, — промурлыкал вкрадчивый голос. Хаммерсон развернулся на каблуках, имя улетучилось у него из головы, когда он лицом к лицу столкнулся с огромным зверочеловеком. Его зубы были сжаты, а глаза дико вращались, но он был остановлен пятью бледными пальцами, которые были погружены на глубину кулака в плоть его спины точно между плечами. Влад фон Карштайн улыбнулся в своей добрососедской манере, а затем, подмигнув, вырвал кусок позвоночника существа. Оно повалилось вперёд с единственный стонущим блеянием, и Хаммерсон инстинктивно размозжил ему череп сапогом.
Вампир подбросил кусок кости на ладони за мгновение до того, как швырнул его через плечо.
— Я думал, что такой воин как вы не позволит отвлечь себя во время боя, Мастер Хаммерсон, — произнёс он.
— А я думал, что ты не спасаешь тех, кто на дух тебя не переносит, вампир, — хмыкнул Хаммерсон. Улго наконец заметил вампира, и Гвардеец Наковальни угрожающе поднял топор. Хаммерсон посмотрел на него, и гном опустил оружие. «Ага, мы ещё поговорим позже, парень, о том, почему это вампир спас меня, а не ты, да?»-с досады подумал он.
— Даже после того, как я остановил зверя от того, чтобы он размозжил вам череп?
— А кто тебя об этом просил? Я тебе ничего не должен, — сказал Хаммерсон. Он огляделся, пытаясь заметить странного, белобородого гнома, но старик исчез в вихре боя. Хаммерсон покачал головой, пытаясь избавиться от неожиданно нахлынувшего беспокойства.
— Возможно я сделал это не для тебя, а? — спросил Влад. Он перешагнул через существо и плавно занял место рядом с Хаммерсоном в стене щитов. Ближайший гном искоса посмотрел на вампира, и не одно ружьё тут же было направлено на него. Хаммерсон сделал жест рукой. Не было смысла начинать вторую драку, когда они находились посреди первой. Он приказал ближайшим гномам отступить на шаг.
— Тогда зачем ты это сделал? — Хаммерсон снова сомкнул оружие. Огонь взревел, предоставив им мгновение передышки. Он посмотрел на вампира. — И почему ты не со своим хозяином?
— С которым? — спросил Влад. — Я такой же сын Империи, как и дитя смерти, Мастер Хаммерсон. И это мой долг, как выборщика…
— Кто сказал, что ты выборщик? — выпалил Хаммерсон. — Последнее, что я слышал, выборщики носят рунные клинки — хорошее оружие гномов надо заметить — а не этот ужас, — он указал на меч в руках Карштайна.
Влад ухмыльнулся.
— Я выборщик, потому что так сказал Император. И это значит, что мы союзники, связанные старой и крепкой клятвой.
Хаммерсон не ответил. Сквозь дым он увидел, как Гельт ударил посохом об землю. Земля скорчилась, когда огромные колючие лозы из драгоценного металла вырвались из неё и схватили зверолюдей.
— Он довольно талантлив для смертного, — мягко сказал Влад. — Он служил мне когда-то, ты знал об этом? А теперь он спасён и является хозяином сил, которые даже больше, чем наши, рунный кузнец.
Хаммерсон не знал, и эта мысль его не обрадовала. Старые сомнения насчёт Гельта, которые он когда-то отбросил, вернулись ещё сильнее, чем прежде. Он взглянул на Влада.
— Что ты имеешь в виду? — прорычал он.
— Всё меняется, гном, — ответил Влад. — Мир, который мы вырвали из пасти уничтожения никогда не будет прежним, каким мы его помним. И старые враги даже могут стать новыми друзьями, в один прекрасный день.
— Говори прямо, пиявка, — выплюнул Хаммерсон.
Влад шмыгнул носом.
— Ладно. Император всего лишь человек. Он умрёт, в своё время. Возможно даже на этой войне. Как единственный оставшийся выборщик, я займу его место. Я позабочусь о том, чтобы древние клятвы между Империей людей и империей гномов были соблюдены, несмотря на старые обиды.
Хаммерсон уставился на него. Затем он засмеялся. Громогласный возглас радости вырвался из него, и он согнулся пополам, хватая ртом воздух. Влад с ужасом посмотрел на него. Улго и остальные присоединились к Хаммерсону, хохоча. Вампир обернулся, прищурившись.
— Ох, наверное это самая смешная шутка, которую я слышал за последние дни, — прохрипел Хаммерсон. Он улыбнулся Владу. — А ты ещё заставил меня обратить столько внимания на такую чушь. Ха! Люди начинают делить тушёное мясо ещё до того, как горшок разогреют. Видимо даже со смертью они не теряют такой привычки, — Рунный кузнец покачал головой. — Да, вампир, мы чтим старые клятвы, что бы ни случилось. Мы защитим империю от всего, что попытается навредить ей, — он встретил взгляд Влада и ткнул пальцем ему в грудь. — Будь то живое, или мёртвое. Запомни это, кровосос, — он отвернулся. — А теперь проваливай. Это время битвы, а не болтовни. Нам надо держать строй, и я не хочу, чтобы ты крутился тут и отвлекал моих ребят.
Хаммерсон не удосужился посмотреть, как удаляется вампир. Он мрачно улыбнулся. «Одна битва за раз, Готри»-подумал он. «Одна битва за раз».
— Это пустая трата времени, — сказала Лилеат. Она взмахнула посохом, сокрушая черепа и раскалывая кости с силой за пределами той, на которую, казалось, было способно её хрупкое тело. Теклис стоял у неё за спиной, протянув руки, воздух сгорал от его магии. — Каждое мгновение, которое мы проводим в нерешительности, это потерянное мгновение, — продолжила она. Её посох вылетел вперёд, пробив морду рычащего гора в потоке крови и сломанных клыков.
— Я согласен, но ничего не могу поделать, моя леди, — ответил Теклис. — Другие не поведутся на красивые слова и обещания — особенно на мои. Не сейчас. Мои преступления слишком многочисленны, мои предательства слишком свежи, — его меч прогудел, проливая кровь и вызывая крики агонии врагов. Он поставил посох, и молния сорвалась с его навершия, по дуге ударившая в ряды зверолюдей. Изуродованные тела подбросило высоко в воздух, их дымящиеся останки упали на перепаханную землю мгновение позже.
— Тогда тебе следовало бы скрывать свои преступления лучше, — выпалила она. Теклис почти ответил, но вовремя прикусил язык. Хотя она и отдала последние свои силы, чтобы замедлить порчу Хаоса, Лилеат всё ещё была одной из древних богинь эльфов. И она всё ещё была ближайшим существом на роль проводника на пути, по которому он теперь шёл.
По правде говоря, именно Лилеат направила его по этому пути. Это её посох он носил, и её сила, которая перетекла через него, когда-то, в Теклиса. Как богиня, она обладала даром предвидения, и она предсказала Конец Времён и какую он примет форму задолго до его рождения. Это она предупредила его о проклятье Аэнариона, и как оно повлияет на Тириона и судьбу его людей. Именно она убедила его в легитимности Малекита и необходимости Воплощений. И это она показала ему, как вернуть Тириона к жизни, и какие для этого потребуются жертвы.
Всё это сделала Лилеат, и он выполнил все её поручения, кроме одного — он не смог удежать ветры магии. Уничтожение вихря провалилось, и теперь восьмой ветер был потерян где-то на востоке. Если он напрягал свои чувства, он едва замечал его. Он нашёл хозяина, он знал это, но тем не менее не мог сказать, что это был за хозяин. Единственное, что он знал, это то, что Воплощение Зверей неуклонно двигалось на запад, влекомое каким-то магическим сигналом, который привлекал все Воплощения. Но хозяин ветра, кем бы или чем бы он ни был, не настигнет их вовремя. Если конечно они не пойдут ему навстречу.
Затем, объединившись, Воплощения смогут победить Хаос раз и навсегда. Или Лилеат убедила его в этом. Однако, даже сейчас он не был до конца уверен. Он наблюдал за ней, пока думал, изучал её. Её уверенность была неимоверной, больше, чем у любого, кроме разве что Нагаша, но действительно ли она была направлена на службу их делу? Действительно ли она сражалась за эльфов, или существовала какая-то другая игра? Какая-то глубинная причина, которой бывшая богиня не торопилась делиться со своими слугами.
Его рот скривился в печальной ухмылке. Это всё, чем он стал теперь? Слугой судьбы? Мысль не давала ему покоя. Судьба всегда была его врагом, с того момента, как он узнал о проклятье, которое скрывалось в его с Тирионом родословной. Инстинктивно он сразу же нашёл своего брата. Как всегда Тирион был в самом эпицентре боя, его силуэт пылал ярко, когда он скакал верхом на Маландире через толпу, разя зверолюдей с каждым ударом. Император был рядом с ним на своём визжащем грифоне, и хотя человек не излучал силу, его меч и когти с клювом его зверя компенсировали это.
Этим двоим помогали Имрик и его верные Драконьи принцы, которые врезались во вражеские ряды и пробивались сквозь них словно молния. Лучшая кавалерия во всём Ультуане, была практически невозможно заставить их держать правильный боевой строй. Бретоннцы тоже присоединились к ним, оставляя за собой кровавую просеку в сердце племени. А над этой атакующей массой парил Карадриан и его Гвардия Феникса. Капитан выпускал вихри пламени, которые сжигали только зверолюдей и не причиняли вреда эльфам, людям и деревьям.
И всё же этого было недостаточно. Теклис чувствовал ужасный пульс тёмной магии, которая шипела в крови врагов. Дети Хаоса всегда были пушечным мясом тёмных армий, и в Атель Лорен их прибыли тысячи, наконец-то объединённые общей целью. Они и не ожидали победы, он понимал это. Они были расходным материалом, посланным на убой, чтобы держать последний рубеж обороны под осадой до тех пор, пока Вечноизбранный не соизволит пойти в последнюю битву.
Вопрос был в том, почему Архаон до сих пор этого не сделал? Почему он всё ещё сидит на севере Серых гор, а не спустится и не наводнит Атель Лорен пламенем и сталью? Почему бы не покончить со всем этим?
Было что-то, что они упускали, какой-то кусочек мозаики не вставал на своё место. Разочарованный, Теклис взмахнул посохом над головой и опустил его вниз. Потрескивающие когти молнии выстрелили вперёд, поймав ближайших зверолюдей. Дымящиеся существа упали на землю. «Что мы упустили?»-подумал он. Он услышал звук сигнального горна и увидел, как Драконьи принцы и Бретоннцы отступают. Они проскочили через ряды копейщиков, которые сомкнули за ними строй, когда зверолюди перешли в наступление. Он слышал, как эльфийская знать выкрикивает приказы и передаёт их по цепи командования. Они потеряли устойчивость, и никто, даже Воплощения, не смогут ничего с этим поделать. «А проживём ли мы достаточно долго, чтобы узнать это?»
Он увидел, как знаменосец Имрика проскакал мимо. Копейщики отступали в строгом порядке, их прикрывали лучники и Теневые воины Алит Анара, а также Громовержцы гномов, но позади осталось слишком много тел в белом и серебряном. Строй прогнулся внутрь, когда давление врага стало слишком сильным. Теклис поставил посох и приготовил заклинание. Это не закончится здесь, но они потеряют Сильвэйлскую поляну, и враг подойдёт ещё ближе к сердцу лесного царства.
Затем волна холодного, испорченного воздуха прокатилась над поляной. Зверолюди, только что блеющие в триумфе, начали отступать в нерешительности. Теклис повернулся и почувствовал, как кровь застыла в венах. Нагаш наконец решил действовать. Великий некромант стоял в тылу армии вместе с Аркханом Чёрным и, казалось, просто наблюдал. Но теперь Бессмертный король двигался медленно к центру поляны. Тела мертвецов дёргались и выпрямлялись, когда он проходил сквозь них, а вслед за ним тянулись завывающие души. Его девять книг срывались с цепей и хлопали страницами, словно дикие звери челюстями.
Минотавр, взревев, бросился к ним. Когти Нагаша схватили зверя за глотку. Без промедления и всяких видимых усилий он сломал шею зверя и отбросил его в сторону. Прогремели горны, и эльфы отступили подальше от лича. Теклис пошёл вперёд. Он сомневался, что Нагашу нужна помощь, да он и не собирался её предлагать, но ему было любопытно, что задумал Воплощение Смерти.
Нагаш поднял свой посох обеими руками и опустил его. Земля застонала, и круг мёртвой травы разошёлся от того места, которого коснулся посох. Аметистовый свет засиял в разломах в земле. Он становился всё ярче и ярче, и там, где он проходил, зверолюди умирали в огромных количествах. Сотни пали в мгновение ока, и страх поразил тех, кто выжил. Вскоре те, кого не коснулся свет, бежали обратно к деревьям. Племя было сломлено. Теклис с содроганием выдохнул.
Нагаш опустил посох и повернулся.
— СДЕЛАНО.
— Мы…благодарим тебя, — сказал Теклис. Тишина воцарилась над поляной вслед за заклинанием Нагаша. Нагаш пролетел мимо него, не ответив. Аркхан следовал за ним в шаге позади. Влад остановился. Он огляделся с небольшой улыбкой на лице и вложил меч в ножны. По крайней мере вампир выглядел так, словно участвовал в бою.
— Ну, теперь я верю, что вы цените наше присутствие, — произнёс вампир. Он взял Лилеат за руку и низко поклонился. — Миледи, — прошептал он. Он отпустил её руку и поклонился Теклису. — Хранитель мудрости, — сказал он. Затем он выпрямился, развернулся на каблуках и отправился вслед за Нагашем.
— Хоть ты и не выбирал его, должна признать он впечатляет, — пробормотала Лилеат. Она прижала руку к груди, и на мгновение Теклис задумался, о ком она говорит, о Нагаше или Владе.
— Он бы произвёл на меня большее впечатление, если бы сделал так с самого начала, — прозвучал грубый голос. Теклис развернулся и увидел, как знакомая фигура, облачённая в синие с серебром доспехи, подходит, ведя за собой лошадь.
— Здравствуй, Имрик, — сказал Теклис. Принц-дракон Каледора выглядел таким же уставшим, как и чувствовал Теклис, и даже хуже. Его когда-то гордая осанка согнулась под тяжестью изнеможения, а его славная броня была порезана и иссечена и покрыта кровью. Имрик коротко кивнул.
— Звери отступают, на этот раз, — сказал он. Его голос был хриплым от напряжения. Он снял шлем и провёл рукой по мокрым от пота волосам. — Однако, они вернутся. Через считанные дни, а может даже часы, — он повертел шлем в руках. — Их с каждым разом становится больше. Как будто каждый оставшийся в мире зверь сошёл с ума и пришёл в Атель Лорен.
— Ты не далёк от правды, — ответил Теклис. Он посмотрел на сверкающее небо, где облака, казалось, застывали в виде злобных лиц, но тут же исчезали, если он обращал на них внимание. — Тёмные боги призвали их силу для решающего удара, который, я боюсь, они нанесут здесь и очень скоро, — он посмотрел на Имрика. — Сможешь сдержать их, когда они придут снова?
Имрик отвернулся, окинув взглядом поляну.
— Да, — сказал он спустя мгновение. — Однако после такого… — он замолчал и покачал головой. — Твой брат храбро сражался, маг. Он помог переломить ситуацию здесь, как он это сделал, когда отродье демонов атаковало Дуб Веков. Трудно поверить в то…кем он был. Как будто этого никогда и не происходило.
— Разве, Принц Каледора? Я слишком легко об этом вспоминаю, — сказал Теклис. Он наблюдал, как Тирион прорубается через бойню, меч свободно лежал в его руке. Даже сейчас, проникнутый Светом, он выглядел так, словно был где-то ещё.
— Аэнарион придёт вновь, — произнёс Имрик. — И исчезнет также быстро, — он посмотрел на Теклиса. — Что-то нужно сделать, маг. И скоро…Мои люди обескровлены, в то время как Вечный король общается с дикарями и кое-чем похуже, — пробормотал он, бросая на Нагаша осторожный взгляд.
— Я знаю, — ответил Теклис. Он опёрся на посох. Его конечности стали словно свинцовыми. — Я знаю.
Глава одиннадцатая
Где-то под Вечной поляной
Глаза Маннфреда медленно открылись. Он не спал. Такие как он не спали, независимо от того, сколько прошло времени. Он думал, планируя курс, который предоставит ему возможность свободы.
Перед ним открывалось несколько путей. Сильвания была ловушкой, которая станет для него смертельной, если он пересечёт её границы. Неферата пошлёт его клыки обратно в Атель Лорен не раздумывая. Остальная часть мира будет поглощена конфликтом, подобного которому не видел даже он, и у него не было намерений умирать в одиночестве и забвении в какой-то дыре. Нет, существовал лишь один путь, который обещал ему маломальский шанс на победу.
«Мидденхей»-горько подумал он. Мидденхейм, сердце вражеской территории. Отвергнутый своими союзниками, ему некуда было податься, кроме как к бывшим врагам. Примут ли они его? Ему предпочитал думать так. Как они могут ему отказать? Разве Маннфред фон Карштайн не был выдающимся колдуном и тактиком, мастером жизни и смерти? И разве он не знал множество ценных секретов?
«Ещё как знаю»-подумал он. Так много секретов, включая присутствие самой богини луны. Он жестоко улыбнулся. Его краткая связь с призраком Дрича подарило ему многое, включая откровение о том, что Леди, которой так усердно поклонялись Бретоннцы, была на самом деле эльфийской богиней Ладриэль, просто замаскированной. И с тех пор, как Ладриэль любезно открыла то, что она и Лилеат одна и та же личность, ранее на Королевской поляне, не трудно было догадаться, каким мощным оружием может оказаться эта информация в правильных руках.
Но сперва он должен сбежать. И он решил, что возможность сделать это, только что представилась. Слабый поток воздуха заставил его насторожиться, и теперь его взгляд блуждал в темноте. В воздухе чувствовался новый запах, неопределённый, но тем не менее знакомый. Что-то наблюдало за ним.
— Я учуял тебя, демон, — сказал он, действуя на удачу.
Фигура вышла из тени по ту сторону решётки. Огромные крылья отошли назад, когда рогатая голова склонилась, и голос, похожий на звук перемалывание камней, произнёс:
— А я учуял тебя, вампир. Ты воняешь нуждой и злобой.
— А ты — как неприкрытая жаровня. Чего ты хочешь? — спросил Маннфред. — Я слышал, что эльфы прогнали тебя из леса, а ты бежал, поджав хвост, Бе’лакор, — он указал на него рукой. — Они вышвырнули тебя, как и многих из твоего рода. Должно быть утомительно быть выгнанным из месте, в котором ты и так не хотел оставаться. Отброшенный в сторону и забытый, как будто ты не более, чем обуза.
Бе’лакор склонил голову.
— Тебе ли говорить о забвении, учитывая твоё положение, — пробормотал демон.
— Верно, но ты пал с высот, о которых я могу лишь мечтать, — ответил Маннфред. — Бе‘лакор, Предвестник, Тот, кто возвещает о Завоевателях, Отрёкшийся, Тёмный властелин. Благословлённый на заре времени всеми четырьмя силами тьмы, ты правил миром задолго до прихода эльфов. А теперь посмотри на себя…тень своей бывшей славы, вынужденный цепляться за смысл, когда судьбы сталкиваются за пределами досягаемости, — он улыбнулся. — Интересно, какую победу ты ищешь в моих гостевых апартаментах.
— Не победу, вампир. Простое любопытство, — сказал Бе‘лакор. — И теперь, когда я удовлетворил его, вынужден удалиться, — демон принц повернулся, намереваясь снова раствориться в темноте. Маннфред распознал уловку. Для нестареющего существа Бе’лакор имел такт крупного рогатого скота.
— Освободи меня, демон, — сказал Маннфред.
— И зачем мне это делать, вампир? — спросил Бе‘лакор. Он остановился и развернулся. — Возможно если только ты пообещаешь служить мне? — обсидиановые когти потянулись, будто лаская корни клетки Маннфреда. — Заключишь ли ты со мной сделку и будешь ли использовать свои незначительные силы по моему усмотрению?
Маннфред засмеялся.
— Едва ли, — он улыбнулся. — Я знаю тебя, Первый проклятый. Я знаю твои методы и уловки, а наши пути пересекались не раз. Я видел, как ты скользишь по улицам разрушенного кометой Мордхейма, и я наблюдал издалека, как ты пытался сломать путевые камни одного туманного острова в Великом океане. Твои планы и мои всегда шли параллельно, но до сегодняшнего дня мы не встречались лицом к лицу, — Маннфред шмыгнул носом. — Должен сказать я не очень-то расстраивался по этому поводу.
— Ты смеёшься надо мной, — прогремел Бе’лакор.
— А ты смеёшься надо мной, если полагаешь, что освободишь меня в обмен на мою верность. Мы оба знаем, что такая клятва, данная под давлением, будет не крепче утреннего тумана.
Отвратительные черты Бе’лакора скривились в ухмылке.
— Даже если она была дана не под давлением, я бы доверял тебе не больше, чем самому Изменяющему пути. Ты змей, Маннфред, со змеиными амбициями. Власть твоей единственный хозяин, и ты всегда её ищешь, даже когда разумнее было бы остановиться.
— Ах, больше насмешек…Бе’лакор, проявлением высокомерия меня не перехитрить. Разве я не говорил, что знаю тебя, демон? Я учился на твоих ошибках, твоих преступлениях, и ты последнее существо, которое будет предупреждать меня об опасностях амбиций. В Сильвании есть поговорка…могила соответствует содержимому, — хмыкнул Маннфред. — Решение за тобой.
— Ты закончил?
— Я только начал. Здесь у меня нет ничего, кроме времени, и заняться мне больше нечем, кроме как оттачивать своё остроумие. Может мне прокомментировать все твои неудачи?
Бе’лакор зарычал. Маннрфед затих. Он откинулся назад и ухмыльнулся, глядя на демона. Он планировал спровоцировать тварь на атаку с целью освобождения, но у него было чувств, что Бе’лакор был слишком умён для таких уловок, несмотря на отсутствие утончённости.
— Нет, вместо этого я думаю, что должен предложить тебе заключить сделку. Лакомый кусочек высокой ценности взамен на помощь в разрушении клетки, в которую меня так жестоко заточили.
— И что это за пустышка, этот кусок, ради которого я должен напрягаться?
— О, кое-что огромной ценности, несмотря на кажущуюся незначительность…имя, — Маннфред наклонил голову. — Может это имя уже и не на слуху, но всё же оно ценное, я думаю.
— Назови его, — сказал Бе’лакор.
— Освободи меня, — ответил Маннфред.
— Нет. С чего бы? Что хорошего в этом имени для меня?
— Ну, это не столько имя, сколько душа, на которой оно держится. Божественная душа, Бе’лакор. Та, которая испила сладкий нектар бессмертия, но теперь стала смертной. Беспомощной и хрупкой.
— Бог, — прохрипел Бе’лакор. Глаза демона сузились. — Боги мертвы.
— Не все. Кое-кто остался, — Маннфред сделал шаг назад. Он развёл руками. — Один, по крайней мере, в этом проклятом лесу. Скрывается среди этого скота.
— Бог, — мягко повторил Бе’лакор. Черты лица демона исказились. Маннфред практически почувствовал жадность существа.
— Эльфийский бог, — сказал он. — Тот, чья кровь, смертная или нет, содержит немалое количество силы для того, кто знает, как извлечь её. Я хотел оставить всё себе, но сам понимаешь…,-он указал на клетку. — Я с радостью открою тебе эту тайну личности взамен на простое одолжение разрезать эти проклятые корни, которые удерживают меня здесь.
Бе’лакор на мгновение замолчал. Затем он сделал жест и в руке у него появился меч из корчащихся теней. Он провёл клинком по прутьям решётки, и Маннфред зажал уши руками, когда услышал, как деревья, из которых были сделаны прутья, закричали в агонии. Он уже собирался выйти, но меч Бе’лакора упёрся ему в горло.
— Имя, вампир.
— Лилеат, богиня луны и прорицания, — сказал Маннфред, осторожно отталкивая меч в сторону. Он неприятно поёжился от его прикосновения.
— Где? — зарычал Бе’лакор.
— Это не было частью сделки, — сказал Маннфред. — Но, так как я честный человек, я скажу тебе. Королевская поляна. Она заседает на совете Воплощений и слушает, как они препираются, и без сомнения замышляет что-то.
Бе’лакор улыбнулся. Затем, обратившись в тень, демон принц исчез. Маннфред осел на землю. Освободившись от смертельного воздействия магии, он внезапно понял каким слабым он был на самом деле. Его одолевал голод.
Он услышал грохот оружия и понял, что уничтожение Бе’лакором клетки привлекло охрану. Маннфред улыбнулся, и когда первый эльф вошёл в комнату, он уже двигался, открыв рот словно змея и выпустив когти из пальцев. Он набросился на эльфа с сокрушающей кости силой и вырвал копьё из его рук. Он метнул его со смертоносной точностью и пригвоздил второго охранника — эльфийку — к стенке. Зарычав, он сорвал шлем с головы первого охранника и впился зубами в глотку беспомощного эльфа.
Спину обожгла боль, пока он насыщался. Он повернулся, его рот и грудь были забрызганы кровью, и увернулся в сторону, когда меч опустился снова. Эльф последовал за ним. Маннфред поймал меч, направленный ему в живот, и зашипел от боли, когда руны, выгравированные на поверхности меча обожгли его плоть. Он вонзил когти свободной руки в глотку эльфа и вырвал её.
Он быстро насытился, зная, что больше охранников уже направлялись сюда. Когда он испил из каждого охранника, он бросился в лабиринт из корней, стараясь держаться в тени и скрываться от духов, которые населяли Атель Лорен. Освободившись из клетки, его магия вернулась к нему, и вернуться на поверхность стало более лёгкой задачей.
Когда он достиг открытого пространства, он запрокинул голову и принюхался. Побег был его самой актуальной проблемой, но он остановился. Его предали и унизили. Все планы, которые он придумал, находясь в заключении, вернулись к нему и он наслаждался ими. Нет, нехорошо уходить, не попрощавшись. Нагаш был ему не по зубам. Но он всё ещё мог отравить колодец.
«Кто это будет?»-подумал он, скользя между деревьями, двигаясь легко, остерегаясь тревоги, которую скорей всего уже подняли. Воплощения, как и Нагаш, были за пределами его сил, хоть ему и не нравилось это признавать. Это сужало круг лишь до нескольких определённых лиц. И только того, кого он чуял поблизости.
Маннфред улыбнулся и направился к своей жертве. «Как кстати»-подумал он. «Может быть судьба всё же на моей стороне». Кроме всего прочего, было бы забавно забрать добычу Бе’лакора до того, как за ней явиться демон. И если этим он сумеет разделить своих неверных бывших союзников, то это будет ещё лучше. Двигаясь легко, он будет прокладывать себе путь через постоянно меняющиеся тропы леса, избегая патрули, которые скорей всего послали на его поимку, до тех пор, пока не найдёт того, кого ищет.
А затем, с уверенностью змеи, он нанесёт удар.
Герцог Джеррод поднялся на ноги и развернулся, его меч вылетел из ножен и оказался в его руках. Острие сверкающего клинка остановилось в миллиметре от горла Маннфреда фон Карштайна.
— Не двигайся, вампир, или я лишу тебя твоей мерзкой головы, — произнёс Джеррод.
Совет Воплощений снова превратился в склоку, снова споря о том, какой курс действий предпринять. Он надеялся, что битва с зверолюдьми наконец их объединит, но такого не произошло. Когда они вернулись на поляну, спор начался заново. Пока Хаммерсон, казалось, испытывал извращённое наслаждения, наблюдая за яростными переговорами, Джеррод больше не мог это переваривать. Это напоминало ему о последних днях при дворе короля перед гражданской войной Маллобоуда. Враг на горизонте, а они озабочены лишь собственной выгодой. Даже полубоги, как оказалось, не застрахованы от глупости.
Он приклонил колено на поляне, вознося молитву Леди, спрашивая хотя бы о каком-нибудь знаке, который мог показать ему путь, когда он услышал, как хрустнула ветка под ногой вампира. Маннфред улыбнулся и развёл руками.
— Зачем мне двигаться, если я там, где и хотел быть, Герцог Кнеллей? — он медленно сделал шаг назад и низко поклонился. — К вашим услугам.
— Сомневаюсь, — ответил Джеррод. Он не опускал меч, остерегаясь любой атаки, которую мог предпринять вампир. Его клинок был благословлён самой Леди и мог разрезать магию и плоть с одинаковой лёгкостью. Тем не менее, он чувствовал небольшую уверенность в том, что он мог сделать гораздо больше, чем просто отвлечь тварь до того, как прибудет помощь. Даже в Бритоннии упоминание Карштайнов было синонимом дикости и смерти.
— Я не думаю, что ты сбежишь. Немногие выбирались из глубин Атель Лорена живыми.
— Ну, я не совсем живой, не так ли? — сказал Маннфред. Его улыбка померкла. — Я вообще никто на данный момент, — он сделал паузу, будто собираясь с мыслями, и сказал:
— Мы похожи, ты и я…лорды без земель, обманутые теми, кому мы верили и за кого сражались.
— Мы совсем не похожи, вампир, — ответил Джеррод. Часть его вопила о том, чтобы отрезать голову вампиру. Тварь заслуживала смерти за свои преступления. Но другая его часть…Он моргнул. — Что значит «обманутые»? — не подумав, спросил он.
Маннфред закутался в плащ.
— Значит, ты не знаешь. Жалко-то как. Какой должно эгоизм у этих существа, если даже сейчас, когда ты пожертвовал так много, они всё ещё отказывается рассказать тебе.
— Она, — повторил Джеррод. Он знал, кого вампир имеет в виду. «Лилеат»-подумал он.
Как будто прочитав мысли Джеррода, Маннфред кивнул.
— Да, ты знаешь о, ком я говорю, — он нахмурился. — Я пришёл предупредить тебя, Герцог Кнеллей, как я хотел бы, чтобы предупредили меня. Последнее свершение перед тем, как я покину эту злобную рощу, чтобы возможно исправить хотя бы одну ошибку в своей позорной жизни.
— Говори то, зачем пришёл, зверь, — Джеррод приготовил меч. — И поторопись. Я слышу горны Атель Лорена из дальних полян. Твои тюремщики скоро будут здесь.
Маннфред обернулся через плечо, а затем снова посмотрел на Джеррода.
— Лилеат Лунная и Ладриэль Покрова, — сказал он. — Я знал, что слышал эти имена прежде, тайные имена для тайной богини. Богини эльфов…и людей.
Джеррод застыл.
— Нет, — мягко произнёс он.
— О да, — сказал Маннфред. Он подошёл к Джерроду ближе, когда его клинок упал. — Они забавляются, эти боги. Как должно быть было весело узурпировать обожание твоего народа и вертеть тобой, как игрушкой, — он наклонился ближе, практически шепча. — Просто подумай…всё время, которое ты клялся Леди, ну, она была прямо там, на расстоянии вытянутой руки. Она слышала каждую молитву, видела каждый поступок, — Маннфред взял его за плечо. — И молчала.
— Нет, — запротестовал Джеррод. Но всё это производило ужасное впечатление. Он чувствовал связь между ними, хоть и не знал, чем это было вызвано. А как ещё объяснить, что Леди вдруг замолчала, если не тем, что она больше не Леди, и пользы от Бретоннии уже нет? Он опустил меч. Впервые в своей жизни он чувствовал себя неуверенно. Для него это было странное чувство, ведь он никогда не сомневался ни в себе, ни в битвах, ни в чём-либо ещё. Но теперь…
Он повернулся. Маннфред исчез. Он покачал головой. Это не имело значения. Вампир был не важен. Значение имела только правда. «Он солгал, должен был»-думал он, спеша на Королевскую поляну. Но то, что он чувствовал, когда его взгляд впервые упал на неё и много раз после этого. То, как она отводила взгляд. То, как она встала между ним и Малекитом. «Ложь, о моя Леди, пусть будет так, что он солгал»-думал он.
Охрана не преградила ему путь, за что он был благодарен. Он ворвался на поляну, где собирался совет. Его неожиданное появление прервало последние рычащие слова Малекита, и все повернулись к нему. Все, кроме одной.
— Лилеат, — хрипло произнёс он. — Повернись ко мне, женщина.
Тишина опустилась на поляну. Малекит отослал охрану обратно на позиции. Вечный король уселся на трон и сказал:
— Ну, повернись к нему, Лилеат. Дай обезьяне то, что она хочет, и, может быть, он уползёт обратно в свою дыру, где он прячется, когда кто-то повышает голос. — Джеррод посмотрел на него, держа руку на рукояти меча. Малекит откинулся на троне. — Ах, а я всё гадал, когда он догадается, — мягко сказа он, посмотрев на Алариэль. — Такие тупые твари. Не могут узнать божество, даже когда оно прямо у них под носом.
— Заткнись, — пролаял Хаммерсон. Гном подошёл к Джерроду, игнорируя гневное возмущение Малекита. — Парень, что происходит?
— Теперь я знаю её имя, — сказал Джеррод. Хаммерсон нахмурился, но прежде чем он успел ответить, Лилеат повернулась.
— И кто же сказал тебе об этом, герцог Кнеллей? — спросила она.
— Это правда? — не унимался Джеррод.
— Есть много истин, — произнесла Лилеат после секундного замешательства.
Малекит горько рассмеялся.
— Это бессмысленно. Я должен приказать охране вышвырнуть и обезьяну и гнома. Как мы можем преуспеть, когда нас постоянно отвлекают?
— Преуспеть в чём? — спросил Хаммерсон. Заткнув пальцы за пояс, гном посмотрел в лицо каждого Воплощения. — Прошло несколько недель, а всё, в чём вы преуспели, это придумали себе миленькое прозвище. Даже великие советы Караз-а-Карак проходили быстрее, когда враг был на пороге. Отвлекают — пффф. Думается мне, ты только этому и рад, — он похлопал молот, висящий на поясе. — И я размозжу череп первому эльфу, который дотронется до меня или этого парня.
— Нет необходимости раскалывать черепа, Мастер Хаммерсон, — сказала Лилеат. — Я поговорю с Джерродом наедине, подальше от совета, если он захочет, — она посмотрела на Джеррода, и волна образов прокатилась по его сознанию, памяти и мечтам, и на секунду он не мог произнести ни слова, ошарашенный её присутствием. Он захотел преклонить колено.
Вместо этого он развернулся и зашагал прочь. Лилеат последовала за ним. Они покинули поляну, где собирался совет, и шли молча до ближайшей рощи. Какое-то время были слышны лишь звуки леса. Тихий скрип веток, шелест листвы. А затем раздался звук клинка, вынимаемого из ножен.
— Это правада? — спросил Джеррод.
— Как я уже сказала… — начала Лилеат.
— Нет, — прохрипел он. — Нет, не говори со мной загадками. Я всего лишь человек, и я хочу знать, была ли моя жизнь ложью. Я хочу знать, была ли смерть моих людей всего лишь игрой богини, да к тому же ещё и не нашей.
— Кто тебе рассказал?
— Разве это имеет значение? — прорычал Джеррод. — Всё, что тебе нужно, это сказать, что это не правда. Скажи, что ты не Леди, и я извинюсь. Я откажусь от своего места в совете, и мы никогда больше не встретимся. Просто скажи мне.
Лилеат молчала. Её лицо не выражало никакой тревоги, только спокойствие.
— Я не стану отрицать этого, — произнесла она. Её голос был ледяным. — Я даже горжусь этим. Я горжусь тем, что сделала с твоими примитивными предками.
— Ты использовала нас, — сказал Джеррод. — Мы были лишь пешками в этой игре, умирая ради цели, которой не существовало, — он поднял меч. — Мы думали, что ты наш путеводный свет, но вместо этого ты привела нас к гибели. Теперь лучшие из нас мертвы, а скоро и остальные последуют за ними.
— У меня не было выбора, — произнесла Лилеат. — Пророчество-мой дар, и я предвидела Конец времён в момент моего рождения. Мне нужна была армия, и твои люди предоставили её мне.
— Почему мы?
Лилеат отвернулась.
— Азуриан никогда бы не одобрил создание новой расы. Только не после того, что вызвало создание эльфов, — он повернулась к нему и отвела в сторону его меч своим посохом. — Я выбрала твоих праотцов для великой цели. Я вытащила их из грязи и дала им благородство и честь, уступающие лишь эльфам. Без кодексов и законов, которые я дала вам, твои предки уничтожили бы друг друга, либо были бы втоптаны в грязь орками или кем-нибудь похуже, — она вытянула посох, почти коснувшись его груди. — Не совершай ошибку, человек. Всё, что у тебя есть: честь, земли, навыки-всё это благодаря мне. Ты обязан мне свою жизнь и преданность, будь я Леди или Ладриэль. И я не постесняюсь спросить с тебя этот долг.
Джеррод услышал низкий, животный звук и понял, что он исходит от него. Рука, держащая меч, дрожала от едва сдерживаемой ярости, а кровь стучала в венах. Острие меча поднялось.
— Ты не богиня, — прошептал он. — Ты демон.
— Нет, — сказала Лилеат. — Нет, я всего лишь та, что сделала то, что должно, — она опустила посох. — Это было необходимо, Джеррод, — наконец её голос растаял и стал печальным. Её уравновешенность улетучилась, сменившись смирением. — Мир обречён. Но это не значит, что надежды нет. Есть мир — Небеса — где жизнь может продолжиться, даже если этот мир поглотит пламя Хаоса. Без жертвы Бретоннии я бы не смогла создать его. Ведь это чего-то да стоит?
Она подошла к нему. Она протянула руку, но Джеррод отпрянул.
— Послушай меня, — умоляла она. — Эту войну не выиграть. Ни тебе, ни твоим братьям, которые погибли на службе Императору или в гражданской войне. Но некоторые из них, из тех, кто погиб, живут на моих Небесах, защищая их от зла, которое уже ищет, как просочиться туда. Даже сейчас духи твоих братьев, всех рыцарей, которые когда-либо погибали на службе у Леди — у меня — продолжают сражаться за новый мир. Лучший мир.
— Значит, даже после смерти ты используешь нас как оружие? — спросил Джеррод. Его пробрал холод. — Даже призраки не знают покоя?
Лилеат опустила руку. Её глаза были полны печали.
— Что это за рыцарь, который не жертвует собой ради других? — мягко произнесла она.
Джеррод сделал шаг назад.
— Слабое утешение, учитывая то, что это ты была автором этого кредо, — выпалил он. Он покачал головой. — Значит это всё? Такая у нас история? Мальчики на побегушках и в жизни и после смерти, слуги бессмертных хозяев, которые видят в нас лишь оружие, которое можно использовать и выбросить?
— Разве не так ты поступал со слугами? — сказала Лилеат.
Джеррод не ответил. Он не мог думать, не мог дышать. Зачем он был здесь? Всё это было впустую? Лилеат опустилась на колени, её платье собралось под ней. Она склонила голову.
— Если ты мне не веришь, тогда убей меня, Джеррод Герцов Кнеллей. Убей меня за то, что я сделал. Я прошу лишь о том, что после того, как твоя честь — честь, которую я привила вам — будет удовлетворена, ты останешься верен своей клятве и продолжишь сражаться рядом с Воплощениями. Сражаться, чтобы сдержать тьму, чтобы смог родиться новый мир.
Джеррод остановился. Затем он поднял меч, взяв его обеими руками. Он был готов в это же мгновение отрубить Лилеат голову. Для него это было слишком. Весь его мир, философия, которой он и его люди посвятили свои жизни, были всего лишь игрой богини. Игрой между нечеловеческими силами, в которой он и его люди были всего лишь пешками, взращёнными и отданными на убой, не подумав о них больше, чем ребёнок думает о своих игрушках.
— Почему? — прохрипел он. — Почему ты так поступила с нами?
— Я уже сказала тебе, — мягко произнесла она. — Если я скажу тебе снова, это не поможет тебе понять. Я превратила твоих людей в наконечник копья и использовала их. А теперь ты обратился против меня, и острие твоего меча нацелено в моё сердце. Убей меня, если нужно, — Лилеат посмотрела на него. — Но я возьму с тебя клятву, прежде чем ты это сделаешь.
— Я…нет, — сказал он. — Нет, больше никаких клятв, больше никакой лжи.
— Ты дашь мне клятву, — продолжила Лилеат, как будто он и не говорил вовсе. — Поклянись, Джеррод из Кнеллей, что ты будешь сражаться плечом к плечу с Воплощениями. Что ты умрёшь за них, как ты мог умереть за меня когда-то. Поклянись.
— Нет, — произнёс Джеррод. — Больше никаких игр со смертью во имя твоё или чьё-либо другое. Ты сломала нас, привела к гибели, и мой путь ясен. Я… — он замолчал. Меч в его руках дрожал. У него перед глазами возникли лица каждого погибшего Компаньонов и каждого павшего друга и члена семьи. Они верили и погибли, думая, что Леди присматривает за ними. Но это был лишь жестокий обман богини, которой не было дела ни до её людей, ни до его.
Но что-то удерживало его руку. Какая-то шаткая конструкция человека, которым он был до того, как Лилеат разрушила его уверенность. Какая-то малая часть, которая шептала ему, что тот поступок, который он собирался совершить, недостоин его. Что убить её, значит доказать её правоту. Доказать, что её вмешательства и интриги были необходимы…Что его люди не нашли бы света без неё.
Джеерод посмотрел на неё. Он встретил её холодный, чуждый взгляд и произнёс:
— Ты ошибаешься.
Лилеат моргнула. Джеррод опустил меч.
— Ты ошибаешься, — повторил он. — Мы ничего тебе не должны. Это ты должна нам, и так просто ты с нами не расплатишься.
Глаза Лилеат расширились. Она собиралась заговорить, но ни звука не слетело с её губ. Она схватила свой посох и поднялась на ноги так быстро, что Джеррод подумал, что она собирается напасть на него. Затем он услышал хлопанье огромных крыльев и понял, что Лилеат смотрела не на него. Он развернулся и увидел, как из тени появилась тёмная фигура. Хоть она никогда не видела существо раньше, Лилеат сразу же узнала его.
— Бе’лакор, — произнесла она.
— Да, — прогремел демон, направляясь к ней. — Я пришёл за тобой, падшая богиня. Когда-то ты отказала мне, но теперь я заберу и твою душу и Небеса, о которых ты хвасталась, — расплывчатый из-за дыма и тьмы демон принц пошёл на Лилеат, подняв теневой клинок и сотрясая поляну своими шагами.
Ни думать, ни бояться времени не было. Инстинкт взял верх. Джеррод встал между демоном и его добычей. Меч Бе’лакора столкнулся с поднятым мечом Джеррода, и рука рыцаря онемела от силы удара. Хотя тварь и имела весьма незначительный вид, она обладала большей силой, чем всё, с чем ему приходилось сталкиваться. Горящие адским огнём глаза Бе’лакора расширились, а его крылья расправились, поднимая его вверх. Листья закружились вокруг Джеррода, пойманные в вихрь, когда демон поднялся в воздух.
Он пожалел о мысли принести с собой щит. Затем Бе’лакор нырнул вниз к нему, вытянув теневой клинок словно копьё. Джеррод приготовился встретить атаку твари, но в последнюю секунду Лилеат проша мимо него с посохом в руках. Она подняла его, и стрелы ослепительного света слетели с его навершия и ударили в приближающегося демона. Или ударили бы, если бы не прошли через Бе’лакора, словно стрелы через туман. Джеррод вытянул руку и схватил богнию за плечо, отталкивая её в сторону, когда Бе’лакор налетел на них.
Он снова заблокировал его удар мечом, и боль пронзила его плечевой сустав. Когда он споткнулся, рука Бе’лакора метнулась к нему. Чёрные когти твари прочертили кровавые борозды на его лице и отправили его на землю. Джеррод отлетел назад через грязь и падающие листья. Он врезался в дерево и перевернулся на живот, пытаясь набрать воздух в свои измученные лёгкие. Он ослеп на один глаз, а его щека была словно прохудившийся мешок. Всё болело, и тонкие ручейки того, что могло быть только его кровью, бежали по земле.
Со стоном он поднял себя на одно колено. Используя меч, он попытался встать на ноги, но сила покинула его руки. Бе’лакор шёл к нему, оставляя за собой шлейф из дыма и огня.
— Почему ты сражаешься? — проклокотал демон принц. — Я слышал всё, что произошло между вами, смертный. Твоя богиня использовала тебя так же, как когда-то мои боги использовали меня. Она вознесла тебя и свергла, когда ты стал бесполезен для неё.
— Пока я могу стоять, чудовище, я буду сажаться, — застонал Джеррод. Он снова попытался встать, но сила покинула его. Он повалился на спину. Бе’лакор изучал его всего мгновение. Затем, с ворчанием демон поднял когтистую ступню и опустил её на левую ногу Джеррода. Джеррод закричал, когда сила удара расколола его брони и разорвала плоть и кости под ней.
— Теперь ты не можешь стоять, — улыбнулся Бе’лакор. — У тебя больше нет нужды вмешиваться, смертный. Это дела полубогов, — удовлетворённый демон принц отвернулся. Джеррод неуклюже перевернулся на бок и попытался подтянуть себя к упавшему мечу, когда тварь приблизилась к Лилеат.
Её глаза были закрыты, и спирали светящейся энергии начали формироваться вокруг неё. Эти спирали метнулись к Бе’лакору, когда тот подошёл ближе, и он заревел в агонии, когда куски тени исчезли или были вырваны из его тела. Рыча, Бе’лакор взмахнул мечом, выбив посох из рук Лилеат и сбивая её на землю.
— Хочешь изгнать меня? — проревел Бе’лакор. Он ударил себя кулаком в грудь. — Я Первый проклятый, старше любого экзорцизма или обряда изгнания. У меня больше прав находиться в этом мире, чем у тебя, и я не буду изгнан — ни сейчас, ни когда-либо ещё!
Пальцы Джеррода сомкнулись на мече. Сдерживая крик, он воткнул его в землю и использовал его для того, чтобы придать себе вертикальное положение. Он опёрся на свою здоровую ногу, используя меч как костыль, не спуская глаз с широкой спины Бе’лакора.
Лилеат отползала с широко раскрытыми глазами. Бе’лакор смеялся.
— Я вижу страх в твоих глазах, маленькая богиня? Пророчества, которыми ты одарена…Ты предвидела этот момент? Боялась его всё это время? Поэтому ты подставила шею этой обезьяне, чтобы избежать своей судьбы? — он потянулся к ней. — Послушай того, кто кое-что знает, женщина…От судьбы не убежишь. Есть только боль. Неизбежная и бесконечная.
Лилеат отпрянула от его вытянутых когтей и Бе’лакор подался вперёд. Но тут же отдёрнул руку с воплем боли, когда Джеррод бросился вперёд и воткнул свой меч в спину демон принца. Бе’лакор затрясся, и Джеррод отпустил меч, тяжело упав на землю. Он откатился в сторону, увернувшись от ноги Бе’лакора. Крики демон принца грозили разорвать его барабанные перепонки, и он зажал уши руками, когда звук достиг болезненных высот.
С воем Бе’лакор наконец-то выдернул меч из спины и отбросил его в сторону. Но прежде чем он смог прикончить его обладателя, его отвлёк оглушительный рёв, который сотряс деревья до самых корней. Огромные когти ударили демон принца и отбросили его.
Чёрный дракон приземлился в центре поляны, зарычав во второй раз, ещё громче. Джеррод увидел Малекита на спине зверя с мечом в руке и саваном из теней, клубящимся вокруг его худой фигуры. Бе’лакор поднялся на ноги с рычанием и развернулся, намереваясь сбежать, но грохот копыт заставил его остановиться. Фигура, сияющая так же ярко, как солнце, выскочила на поляну и отрезала демону путь к отступлению.
Джеррод посмотрел на Тириона, который остановил своего коня. Свет, который исходил от эльфийского принца, спалил тени, формировавшие тело Бе’лакора. Демон принц отшатнулся, а его тело начало уменьшаться и искажаться, теряя массу. Бе’лакор метнулся прочь от новоприбывших и помчался к приветственной тени под деревьями.
Малекит издал резкий, насмешливый звук и сделал жест рукой. Тени вокруг Бе’лакора казалось вытянулись и задёргались, и демон принц зарычал, когда его потащило назад. Он упал, хватаясь когтями за землю, чтобы удержаться, но безрезультатно. Несмотря на его сопротивление, цепи из света повязали его конечности, рога и крылья. Демон был словно ребёнок по сравнению с силами воплощений, и вскоре Бе’лакор, который хотел схватить богиню, сам стал заключённым.
Джеррод увидел, как Лилеат бежит к нему, и захотел заговорить, но не произнёс ни слова. Тьма начала собираться по краям его зрения, и он потерял сознание под аккомпанемент разочарованных криков Первого проклятого.
Глава двенадцатая
Королевская поляна, Атель Лорен
Готри Хаммерсон жевал свою холодную трубку и смотрел в темноту. Звуки празднования быстро стихли после того, как Джеррод вошёл на широкую поляну, где Бретоннцы и другие беженцы из Аверхейма разбили лагерь. Теперь, звуков не было вовсе, люди разошлись, кто к своим остывшим обедам, кто в рваные палатки, и поляна погрузилась во тьму. Но здесь было не темнее, чем в шахте, и поэтому Хаммерсон сидел и думал.
Герцог выжив, но только благодаря стараниям целителей Атель Лорена. Даже с их помощью, он остался калекой, без ноги и глаза. И всё ради того, чтобы спасти эльфийку, которая была не той, кем казалась. Хаммерсон вздохнул и выпрямился. Он хотел поприветствовать парня вместе с остальными, когда узнал о его героизме. Но Джеррод был не в настроении праздновать и ликовать. Он собрал своих людей и отошёл на дальнюю сторону поляны, подальше от других беженцев и Жуфбарака. Теперь огромный лагерь был тих, и Хаммерсон сидел в темноте, гадая, что там произошло.
Здесь были замешаны эльфы, он знал точно. Что бы там ни произошло, он был прав, когда предупреждал Джеррода держаться от неё подальше. Нельзя доверять эльфам, особенно тем, которые когда-то были богинями. Он потянул себя за бороду, размышляя над тем, что ему делать, или надо ли делать что-нибудь вообще. А было ли что-нибудь, что он мог сделать?
Его рука опустилась на молот, когда он почувствовал запах тёплого металла и дыма кузни. Он не обернулся, когда кто-то вышел из темноты и присел рядом с ним.
— Значит человек будет жить? — спросил грубый голос. Это был голос, которым могли говорить сами горы.
— Да, будет, — ответил Хаммерсон спустя мгновение.
— Это хорошо, — в темноте вспыхнула зажжённая трубка. — Они хрупкие, эти люди.
— Но храбрые.
— Да, надо отдать им должное. Слишком храбрые. Слишком безрассудные, — товарищ Хаммерсона спокойно попыхтел трубкой, прежде чем продолжить. — Может настали дни и для нашего безрассудства. Дни сдерживания закончились. Боюсь не будет больше запертых ворот, достаточно крепких, чтобы выдержать то, что приближается.
Хаммерсон повернулся к белобородому гному. Даже сейчас капюшон скрывал его лицо, а на коленях лежал огромный односторонний рунный топор.
— Значит это оно? Нет никакой надежды, старик? Наш народ исчезнет в голодной тьме, неоплаканный и забытый?
— Да, — мягко произнёс старый гном. Затем он улыбнулся и хлопнул тяжёлой рукой по плечу Хаммерсона. — Но мы не одни, парень, — он поднялся на ноги, взяв в руку топор. — Мы с гордостью войдём во тьму, сын Черноводной, наточив топоры и подняв щиты. Мы заставим врагов заплатить за каждый дюйм земли и оросим корни нового мира их кровью, юный Хаммерсон. Клянусь тебе.
А затем он исчез, как будто его и не было. Хаммерсон не искал его. Громбриндаль ходил там, где ему вздумается, и ни один гном, демон или бог не могли ему помешать или последовать за ним, если он этого не хотел.
— Кто это был? — спросил голос.
— Ты про кого, человек? — повернулся Хаммерсон. — А я всё гадал, где ты был. Не праздничное настроение? — спросил он.
— Типа того, — ответил Вендел Волкер. — Я думаю, они планируют уйти.
Хаммерсон посмотрел на человека.
— И почему ты так думаешь?
— Я слышал, как это сказал Джеррод, когда я подслушивал, — сказал Волкер. Он поднял небольшую бочку, когда Хаммерсон посмотрел на него. Маленькая бочка была личным запасом какого-то незадачливого гнома, предназначенная для закрепления на поясе или на внутренней стороне щита. — Я не хотел. Я просто хотел взять это, — сказал Волкер, тряхнув бочкой.
Взгляд Хаммерсона ожесточился.
— Это одна из наших?
Волкер выткнул пробку из бочонка и сделал глоток. Он причмокнул губами.
Да, — сказал он, передав бочонок Хаммерсону. — Я получил его от бедного старого Горазина, после того последнего боя с зверолюдьми. Он хотел, чтобы я взял его, — гном покачал головой и принял бочонок. Он сделал большой глоток и отдал его обратно.
Жидкость обожгла нутро.
— Горазин знал толк в Багмане, надо отдать ему должное, — пробормотал он. — Хотя нехорошо отдавать бочонок предков в руки человека. Напомни мне сделать ему выговор, когда мы попадём в чертоги предков.
— И как я это сделаю? Учитывая, что я не гном, сомневаюсь, что попаду в нужные чертоги, как бы я этого не хотел, — Волкер сделал очередной глоток.
— Ты выпил достаточно Багмана за последние несколько недель, чтобы стать гномом. Думаю боги закроют глаза на твой ненормальный рост, — произнёс Хаммерсон. Он засунул трубку в доспех и добавил:
— Ты пришёл сюда, чтобы выпить или тебе есть, что сказать?
— Совету необходимо твоё присутствие. Ну или так сказал колдун, — ответил Волкер, заткнув пробкой бочонок. Он рыгнул и встал на ноги. — Гельт убедил остальных, что демона нужно допросить. Маг думает, что если мы узнаем то, что задумал Архаон, совет примет какое-нибудь решение. Они как раз собираются допросить зверя. Гельт думал, что ты бы хотел поприсутствовать.
— Ещё бы, — сказал Хаммерсон. Он встал и махнул рукой. — Веди.
Когда они дошли до Королевской поляны, Бе’лакор уже предстал перед советом. Демон принц сменил цепи света на кандалы из серебра и звёздного света, и выглядел он потрёпанным, окружённый выровненными алебардами Чёрной гвардии Малекита. Бе’лакор стоял на коленях в центре кольца тяжело бронированных эльфов, его тело уменьшилось и несло следы побоев. Его крылья были подрезаны и сломаны, а один рог был разбит. Эльфы не сюсюкались со своими заключёнными.
«Ну за это я их не виню»-подумал Хаммерсон, когда он и Волкер присоединились к Императору и Гельту. У гномов тоже были истории про Тень-в-Земле и его поступки были вырезаны в записях обид многих кланов и крепостей. Говорили, что Бе’лакор нёс ответственность за разрушение Карак Зула, среди прочих его преступлений.
Малекит восседал на своём троне, Алариэль была рядом с ним. Тирион стоял слева от них, а Карадриан справа. Теклис и Лилеат стояли у подножия возвышения. Последняя выглядела крепкой и здоровой для женщины, которую чуть не похитил демон, подумал Хаммерсон. Всё-таки может быть боги эльги были сделаны из материала покрепче, чем паутинка и лунный свет. Нагаш, как всегда, стоял отдельно от всех в компании лишь Аркхана Чёрного и Влада.
— Я слышал, что вампир сбежал, — пробормотал Хаммерсон, посмотрев на Гельта. — Ускользнул во всей это суматохе.
— Он не мог далеко уйти, — сказал Император. — Атель Лорен — ловушка, из который не сбежать, можешь мне поверить.
Гельт покачал головой.
— Ты не знаешь Маннфреда. Он сбежал, иначе Влада бы здесь не было, — сказал он, кивая в сторону вампира. — Если бы Маннфред всё ещё шлялся по лесу, Влад бы сел ему на хвост. То, что он находится здесь, вместо… — он пожал плечами.
— На одно чудовище в мире больше, да? — спросил Хаммерсон. Он замолчал, когда Малекит поднялся с трона.
Вечный король посмотрел на Бе’лакора.
— Ну, тварь. Что скажешь в свою защиту? Я думал ты усвоил урок после того, как пришёл к Дубу Веков, а мы отправили тебя обратно во тьму.
Бе'лакор поднял взгляд, в его глазах тлела ненависть.
— А ты вообще учился на своих многих, многих попытках завоевать Ультуан, Король-колдун? — Бе’лакор посмотрел на Теклиса. — Или ждал, пока кто-нибудь сделает всё за тебя? — демон принц засмеялся.
— В конце концов я преуспел, — ответил Малекит. — Ты же, к сожалению, опускался всё ниже, погружаясь в космическую бесполезность с каждым прошедшим тысячелетием. Посмотри на себя — тебя едва ли призраком-то назвать можно. Просто мерцающее пятно на краю моей видимости, шёпот, который легко игнорировать.
Бе’лакор посмотрел на направленные на него алебарды.
— Не похоже, что ты меня игнорируешь.
— Нет, — произнесла Алариэль. Она не встала, но её голос потребовал немедленного внимания. — Ты делаешь это невозможным, тварь. С тобой нужно покончить.
— И всё же я стою здесь на коленях, — прорычал Бе’лакор.
— Уничтожение было бы слишком милосердным для такого существа как ты, — сказал Малекит. Он бросил на Лилеат взгляд. — Кроме того, кто знает, как долго ты ошивался здесь, подслушивая наши переговоры? Зачем посылать тебя обратно в Царство Хаоса, где твой тёмный дух просто расскажет всё, что ты узнал, твоим тёмным властелинам? — Малекит насмешливо махнул рукой. — Нет, я думаю мы придумаем что-нибудь получше.
Бе’лакор засмеялся.
— Я тебя не боюсь.
— ЗНАЧИТ ТЫ ДУРАК, — сказал Нагаш. — МНЕ ВСЕГДА БЫЛО ЛЮБОПЫТНО КАКОВА ДОЛГОВЕЧНОСТЬ ТАКОГО ЖЕ ТЕЛЕСНОГО ВОПЛОЩЕНИЯ, КАК У МЕНЯ. НАСКОЛЬКО КРЕПКА ПЛОТЬ, А НАСКОЛЬКО-МЫСЛИ? Я УЗНАЮ ЭТО НА ДОСУГЕ. А ТЫ? ТЫ БУДЕШЬ ВЫТЬ.
Бе’лакор посмотрел на лича, как будто пытаясь оценить правдивость его слов. Затем он засмеялся. Звук был не из приятных, полный злобы, но также и смирения. Это был смех мастера, который встретил себе ровню.
— Я знаю тебя, Нагаш из Кемри. Я видел, как ты взошёл на отцовский трон, с мокрыми от крови руками. И я знаю, что ты сделаешь так, как говоришь, и даже хуже, — он посмотрел на Малекита. — Что я должен предложить, чтобы избежать щедрой милости Повелителя Погребальных земель?
Гельт вышел вперёд.
— Информация, демон. Мы хотим знать, почему Вечноизбранный сидит в Мидденхейме и позволяет зверям осаждать это место. Почему он не приходит сам?
— Может потому что вы не так важны, — ответил Бе’лакор. Малекит сделал жест рукой, и саван из тени, из которого состоял Бе’лакор, скорчился на мгновение. Демон закричал и содрогнулся. Малекит опустил руку, и Бе’лакор осел на землю, тяжело дыша. Демон принц слабо засмеялся.
— Это правда, — прошипел он. Он посмотрел на Гельта. — Трижды я пытался лично помешать успеху Вечноизбранного и трижды я потерпел неудачу. Но четвёртого раза не будет. Поэтому я скажу. Я расскажу вам всё, что знаю.
Он поднялся на ноги. Чёрная гвардия синхронно сделал шаг назад по приказу Малекита, освободив для существа место. Бе’лакор огляделся.
— У Архаона нет причин приходить в Атель Лорен, ибо он уже получил то, чего хотел — чего хотели сами боги. Вы думаете, что их действия бесцельны. Вы думаете, что они безумны, слабоумные, но они не такие. У случайности есть цель, а у шторма — направление. Уничтожение вашей жалкой Империи никогда не было целью, — сказал он, искоса глядя на Императора. Последний даже глазом не моргнул, и Хаммерсон почувствовал, как его уважение к человеку растёт.
— Боги не обращают внимания на бойню народов или смерть королевств. О, они отлично питаются предложенными им душами, но Мидденхейм — настоящее сокровище. Мидденхей и то, что лежит под ним, — продолжил Бе’лакор. Его глаза метнулись к Волкеру, и демон дёрнулся. Волкер вздрогнул и издал низкий звук из своей глотки, но Император положил руку ему на плечо, успокаивая. Бе’лакор моргнул и произнёс:
— Там покоится артефакт, устройство из ранних веков, ещё до прихода Хаоса. Прямо сейчас Архаон откапывает его.
— Что это за артефакт? — потребовал Теклис хриплым голосом. Хаммерсон был поражён интонацией эльфа. Он никогда не видел, чтобы кто-то из их расы показывал свой страх так открыто. Лицо мага побелело, а его самого трясло.
— Такой, который при должных ритуалах взорвётся. Он создаст разлом в ткани вашей бесцветной реальности. Разлом, равный тем, которые занимают полюса этого сломанного мира, — демон принц улыбнулся. — Теперь-то вы понимаете, что вы не важны, потому что уже проиграли.
— Ну, я этого не понимаю, — выпалил Хаммерсон. — К чему клонит это чрезмерно разговорчивое пятно сажи? — он посмотрел на Гельта, который беспомощно покачал головой.
— Это означает конец всего, гном, — произнёс Теклис. — Конец света.
Теклис осел на землю. Он чувствовал себя так, словно вся его сила исчезла. Всё, что он сделал, каждая жертва, которую он принёс…всё впустую. Он почувствовал, как Лилеат дотронулась до него, чтобы поддержать, но он отшатнулся от неё. Он заставил себя встать и огляделся. Все взгляды были прикованы к нему, ожидая ответов, которые мог дать только он. Ответы, которые он не хотел давать. Он закрыл глаза и прочистил горло.
— Хранители мудрости Хоэта сформулировали теорию, что наш мир пережил приход Хаоса лишь благодаря ужасному равновесию, возникшему между двух полярных разломов. Они взаимоисключали действие друг друга и становились стабильными. Но если такой же разлом откроется в Мидденхейме без противовеса… — он замолчал, не в силах подобрать слова.
— МИР БУДЕТ ПОГЛОЩЁН, — закончил Нагаш.
— Это займёт годы, дни или считанные мгновеня, — продолжил Теклис. — Но если этот разлом откроется, если уже не открылся, конец неминуем, — он огляделся. Ужас и страх читались на каждом лице.
«Я сделал это»-подумал он. Если бы он не забрал Пламя Ульрика, Мидденхейм мог бы выдержать осаду. Тирион был бы мёртв, но мир мог выжить. Он пожертвовал всем, чтобы воскресить своего брата, и теперь всё это было напрасно. Мир был обречён в любом случае. Он закрыл глаза и прижался головой к посоху. «Моя вина»-подумал он. «Прости меня, пожалуйста».
Когда он открыл глаза, он увидел человека, Волкера, смотрящего на него. Глаза человека стали жёлтыми, и что-то ужасное и волчье накладывалось на его черты лица. Другие этого не видели, он знал это, за исключением возможно Лилеат и Нагаша. Но божественная искра была в нём, притаилась во тьме души Волкера, выжидая. Волчий бог встретил его взгляд и облизнулся. Теклис вздрогнул и отвернулся. Не удивительно, что бог выжил. Теклис поставил мир на кон и проиграл, и теперь расплата близка.
— АРТЕФАКТ НУЖНО ЗАХВАТИТЬ, — прохрипел Нагаш.
— Мидденхейм слишком далеко, лич, — сказал Малекит. — Слишком большую территорию придётся покрыть, и слишком много врагов межу нами и Мидденхеймом. Мировые корни увяли, и у нас нет необходимой силы, чтобы осуществить такое вторжение, — Вечный король откинулся на спинку трона. — Демон прав. Мы проиграли битву ещё до того, как вытащили мечи.
Наступила тишина. Теклис пытался что-то придумать. У него всегда был план, даже в самые тёмные времена. Но ничего не приходило на ум. Не было такого пути, который бы не вёл к уничтожению. Он почувствовал прикосновение руки и повернулся, когда Лилеат прошла мимо него. Она немного дрожала, и он до сих пор гадал, что произошло между ней и Джерродом перед тем, как на них напал Бе’лакор. У него не было времени спросить, и он сомневался, что она ответит.
— Невозможно или нет, это нужно сделать, — сказала она холодным и жёстким голосом. — Артефакт нужно уничтожить. Вместе у вас есть сила, чтобы сделать это и помешать этому безумию овладеть нами.
— Ты вообще не слушаешь что ли, женщина? У нас не поучится, — прорычал Малекит. Он ударил кулаком по трону. — У нас нет ни солдат, ни времени.
— Ну так используй магию, чтобы получить и то, и другое, — холодно сказала Лилеат, не взглянув на него.
— Мне известны такие заклинания, я использовал их, чтобы помочь нам сбежать из Аверхейма, но я не смогу перенести так много и на такое большое расстояние, — сказал Гельт. — Да даже если бы и смог, применение таких заклинаний в непосредственной близости от разлома может привести к катастрофическим последствиям. Мы можем ускорить катастрофу, которую надеемся остановить.
— Тем не менее это должно быть сделано, — произнесла Лилеат. — Других вариантов нет. Есть только один путь, и в одном точно можно быть уверенным — если мы не будем действовать, мир погибнет.
— Мир уже погиб, — сказал Бе’лакор. — Вы просто хотите отложить похороны, — он посмотрел на Малекита. — Ну, Король-колдун? Я договорился за свою жизнь?
Малекит безмолвно сидел какое-то время. Затем он резко засмеялся.
— О да, можно и так сказать. Ты будешь жить, ну или как-то так, — он махнул рукой. — Тебя сломают на Наковальне Ваула, демон, и запечатают в итилмар, — он посмотрел на Вечную королеву.
Алариэль протянула руку и вырвала рубин из своей короны. Она передала его Малекиту и произнесла:
— Этот рубин станет твоей тюрьмой. Твоя сущность будет запечатана в его гранях, как только мой…муж сломает твои кости и сорвёт с них плоть.
Если Малекит и заметил замешательство Алариэль при упоминании его в качестве супруга, то он не подал виду. Вместо этого он взял рубин и продолжил:
— Таким образом ты будешь сокрыт глубоко под поляной Звёздного света, в тюрьме из корней и камня, которая переживёт даже Рана Дандру. Ты выживешь в темноте и тишине, в то время как мир будет жить или умирать вокруг тебя, — Малекит наклонился вперёд. — Твоя история закончена, демон. Она подошла к своему окончательному позорному финалу.
Бе’лакор зарычал и собрался броситься к возвышению, но алебарды Чёрной стражи сверкнули, и существо упало, скуля. Он проклинал и кричал, когда его оттаскивали прочь, Карадриан и Малекит последовали за ним, чтобы проследить за его заключением. Теклис смотрел, как они уходят. Совет распался, так и не приняв решения, но он ожидал чего-то подобного.
— Глупцы, — сказала Лилеат, наблюдая, как Воплощения расходятся, чтобы обсудить произошедшее со своими союзниками и советниками. — Почему они не видят то, что ясно как день?
Теклис не ответил. Он глубоко вздохнул. Воздух был густым от сухого запаха смены сезонов, когда зима овладела лесом. Наконец он сказал:
— Ты сказала мне, что мы можем выиграть. Это всё ещё правда?
Лилеат отвернулась.
— Нет.
— Это вообще когда-нибудь было правдой? — мягко спросил Теклис.
Лилеат посмотрела вверх.
— Я с самого начала знала, что этот рок обрушится на нас, — она горько засмеялась. — Иначе какой из меня прорицатель?
— Ты лгала мне, — сказал Теклис, стараясь не выдавать дрожь в голосе.
— Однажды ты сказал мне, что не можешь сражаться без надежды, — ответила Лилеат. Она посмотрела на него. — Поэтому я дала её тебе. Ты нужен мне, Хранитель мудрости.
Его затошнило.
— Значит, всё было зря.
— Не всё, — сказала Лилеат. Она говорила торопливо, обрывая слова. — Благодаря жертвам, которые ты принёс, я создала нечто грандиозное — Небеса. Безопасное место, которое укрыло бы твой народ — наш народ — от грядущего шторма, — она печально улыбнулась. — Но…Я его больше не чувствую.
— Что с ним случилось?
Она отвернулась.
— Я не знаю. Может быть оно всё ещё существует. Может быть Тёмные боги нашли и уже поглотили его вместе с бесчисленным количеством душ внутри, включая моего храброго Аралота и…наше дитя. Мою дочь, — её голос сорвался. — Я не чувствую свою дочь, Теклис.
Теклис беспомощно стоял, когда она начала рыдать. Затем, не сказав ни слова, он развернулся и пошёл прочь.
— Значит ты не останешься? — спросил Император, помогая Джерроду сесть на коня. — Нам будет не хватать твоего меча, Герцог Кнеллей.
Прошло несколько дней после допроса и заключения Бе’лакора. Эльфийские целители сделали за это время всё, что смогли для Джеррода, но отметины от демонических когтей остались. Его лицо было обезображено, один глаз покрывала потрёпанная полоска ткани, оторванная от штандарта. Его нога была практически бесполезна, кусок мёртвого мяса не разваливался лишь благодаря доспехам. Но даже так Джеррод думал, что ещё легко отделался.
Джеррод посмотрел на другого человека и печально улыбнулся. Волкер и Хаммерсон тоже были там, чтобы проводить Бретоннцев. Гном выглядел мрачным, а Волкер — пьяным. Джеррод посчитал это было как раз кстати, ведь они выглядели так же, как в тот раз, когда он их встретил в первый раз. Он покачал головой.
— Мы не можем остаться. Я сказал тебе почему, — он посмотрел в сторону западной границы Атель Лорена, где деревья становились реже и уступали место просторам Кнеллей, и почувствовал тяжесть на сердце.
— Я знаю, — ответил Император. Он протянул руку и сжал предплечье Джеррода. — И я не обижаюсь на тебя за твой гнев. Я надеюсь…Я молюсь, чтобы ты нашёл какое-нибудь убежище в этом мире, Джеррод. Я надеюсь твои люди выживут и будут процветать, и однажды мы снова почувствуем, как земля дрожит под копытами настоящих сынов Бретоннии.
— Спасибо, друг мой, — произнёс Джеррод. Император кивнул и отошёл. Джеррод посмотрел на Волкера и Хаммерсона. — Прощайте, друзья. Было честью сражаться рядом с вами. С вами обоими.
Волкер пожал ему руку и отошёл вслед за Императором, не сказав ни слова. Хаммерсон смотрел на Джеррода одно долгое мгновение. Затем, со вздохом, он сказал:
— Если тебе когда-нибудь Жуфбарак, парень, клянусь тебе, мы придём. Пока живы твои родные и близкие, мы будем на их стороне.
— Значит ли это, что ты поведёшь их? — спросил Джеррод, улыбаясь.
— Если не погибну в ближайшие несколько дней, конечно, — ответил Хаммерсон. Он замешкался, а затем похлопал Джеррода по ноге. — Может быть я даже сделаю тебе новую ногу, а?
Джеррод мягко засмеялся.
— Буду ждать, Мастер Хаммерсон.
Хаммерсон коротко кивнул и отошёл. Джеррод посмотрел, как трое возвращаются в лес, и не почувствовал обиды за то, что они ушли. Им предстояло составить планы и выиграть или проиграть войну. Но это был не его путь, больше не его. Эльфы лгали им, и ни один рыцарь в его отряде не хотел сражаться рядом с теми, кто использовал их.
Перед тем, как пришпорить коня, он услышал грохот копыт и повернулся, чтобы увидеть четырёх всадников, приближающихся из темноты. Он напрягся, когда узнал Влада фон Карштайна.
— Здравствуй, Герцог Кнеллей, — произнёс вампир, подъехав ближе. — Могу я переговорить с тобой, перед тем, как ты уедешь?
— Давай быстрее, — резко ответил Джеррод.
— Я хотел бы поделиться с тобой историей, которую услышал вскоре после своего воскрешения, — сказал Влад, спешившись, когда его конь поравнялся с конём Джеррода. — Я думаю ты найдёшь её интересной.
— У меня нет времени на истории, вампир.
— У тебя нет ничего, кроме времени, — произнёс Влад. — И это не обычная история. Она о монастыре, — Джеррод моргнул в замешательстве, но ничего не сказал. Влад наклонился к нему.
— Говорят есть монастырь, где-то в Серых горах, где решил остановиться Жиль ле Бретон, — пробормотал он. — Я услышал это из уст того, кто теперь скачет с нами — безумное существо, которое твой знает под именем Красный Герцог, — он повернулся и указал на одного из всадников. Джеррод посмотрел на него и встретил злобный взгляд кошмара из легенды. Красный Герцог гордо сидел в седле скелетообразного скакуна, держа руку на рукояти своего печально известного меча. Сперва он хмуро посмотрел на Джеррода, но спустя мгновение, он склонил голову в знак уважения. Джеррод ответил кивком перед тем, как смог остановить себя. Он снова посмотрел на Влада.
— В этом месте, поговаривают, твой король сражается рядом с рыцарем в алом, защищая то, что осталось от твоего народа, — продолжал Влад.
— Красный рыцарь…,-пробормотал Джеррод. Он взглянул на Влада. — Он один из вас. Как…Герцог. Как ты.
— Нет. Не как этот печальный, безумный воин или как я. Абхораш — лучший из нас, — мягко произнёс Влад. — Он должен твоему королю и дал клятву, и пока он сражается, Бретонния будет жить. В каком-то уголке твоей растерзанной родины, сердце всей Бретоннии всё ещё бьётся.
— Почему ты говоришь мне об этом? — хрипло спросил Джеррод.
— Потому что я знаю, что это Маннфред сломил твою веру и поссорил тебя с Лилеат. И потому что я тоже знаю, что значит потерять всё. Потерять свой дом, своих людей, даже богов, — Влад отвернулся. — Такого никому не пожелаешь, — он снова посмотрел на Джеррода и улыбнулся. — Даже человеку, который при других обстоятельствах сделал бы всё возможное, чтобы лишить меня головы, — он отошёл назад. — Красный Герцог знает дорогу. Он проводит тебя к твоим людям, если они ещё живы. Двое других поедут с тобой, чтобы проследить, что ты и твои люди доедут в целости и сохранности, и что ваш проводник не…отобьётся от рук. Эрикан Кроуфинд и Элиз фон Карштайн, дочь моей крови и сын Бретоннии. Они стары и сильны по нашим меркам.
Джеррод посмотрел на двух других вампиров и их мумифицированных скакунов. Одна была надменного вида женщина с малиновыми волосами, другой — растрёпанный широколицый мужчина. Их кони стояли так близко друг к другу, что колени их всадников соприкасались. Джеррод заметил, как мужчина взял женщину за руку. Он моргнул и посмотрел на Влада.
— Ты можешь им доверять. И когда ты достигнешь убежища, скажи Абхорашу, что… — Влад остановился. Он засмеялся и покачал головой. — Скажи ему, что в конце концов он был прав.
— Насчёт чего? — не подумав спросил Джеррод.
Влад усмехнулся и отвернулся, поглубже закутавшись в плащ. Вампир вскочил в седло и ускакал прочь, оставив Джеррода смотреть ему в след. После того, как вампир исчез, Джеррод повернулся. Его люди ждали. Он посмотрел на Красного Герцога.
— Ну? — мягко спросил он.
Существо повернуло своего костлявого коня.
— Запад, — прорычал он. — К огням за горизонтом и в горы, — с криком вампир пришпорил гоня и пустил его галопом. Другие вампиры обменялись взглядами, а затем последовали за ним.
Герцог Джеррод, последний сын Кнеллей, вдохнул чистый воздух Атель Лорена в последний раз. Затем он пришпорил коня. Рыцари Бретонии последовали за ним.
Зимняя поляна, Атель Лорен
— Я не должна быть здесь, — сказала Эльдира из Тиранока. Даже испорченный рычанием хищника, её голос всё ещё был прекрасным. Размеренный и изящный настолько, что ни один человек не смог бы его сымитировать. — Я не имею права быть здесь, — она посмотрела из стороны в сторону, разглядывая деревья и тени. — Больше не имею.
— И кто тебе это сказал? — мягко спросил Влад. Он шёл рядом с ней, сомкнув руки за спиной, и казался безмятежным. На самом деле он нервничал так же, как и она, ибо Атель Лорен таил опасности даже для таких существ как он. Тем не менее он чувствовал удовлетворение. После откровений совета, ему хотел сделать что-нибудь, что угодно. Даже если это было всего лишь оплата старого долга.
Он думал, выживут ли Бретоннцы. Он надеялся на это. В мире осталось немного благородства, и он не хотел, чтобы оно исчезло совсем. «Что бы мог сделать с ними, Абхораш, если бы не дал эту клятву?»-он улыбнулся. Что он может из них сделать?
К тому же приятно было знать, что хотя бы один из его родословной может пережить надвигающийся шторм. Что бы ни случилось Карштайны не погибнут. «О, Изабелла, ты бы так гордилась своей маленькой Элиз»-подумал он, а потом нахмурился. Он потёр шею там, где клинок Изабеллы снёс его голову с плеч всего несколько месяцев назад, и подумал о своей возлюбленной и её судьбе. Боги были жестоки и хитры. Они вырвали душу Изабеллы из рук Нагаша и вернули её. Они привязали её истерзанную душу к демону чумы и разложения, в насмешку и от злобы в равной степени, и натравили её на Сильванию.
Именно это нападение отрезвило Нагаша и убедило Бессмертного короля в необходимости союзников. И именно это нападение убедило Влада в правильности его пути. Чтобы спасти Изабеллу, он должен был спасти мир. А это означало заключению союзов и объединение разрозненных остатков сил, противостоящих Разрушительным силам, нравилось им это или нет. И единственным способом убедить их объединиться, было дать им надежду в завтрашнем дне.
«Конечно, было бы куда лучше, если бы я сам в это верил»-грустно подумал он. В атаке он и Изабелла встретились, и она убила его. Конечно это был не первый раз, когда Изабелла втыкала в него что-то, но это был первый раз, когда она сделала это с такой злобой. Он мягко рыкнул и отбросил эту мысль. Тёмные боги хотели, чтобы он помучался от мысли о её судьбе, споткнулся и замешкался. Но он был не из тех, кто ломается от любовных мучений. Он любил её и он сделает всё, что в его силах, чтобы спасти её. Он освободит Изабеллу так или иначе, даже если для этого придётся отрезать ей голову.
Это был урок, который Маннфред так и не удосужился усвоить. Верными должны быть обе стороны. Он был обязан своим родственникам так же, как и они ему. Мысли о Маннфреде дали ему передышку подумать о том, куда исчез его бывший ученик. То, что он сбежал из Атель Лорена, было очевидно. Куда бы он не отправился, у него было всего несколько дней, чтобы добраться туда. Влад отмахнулся от мысли. Маннфред был проблемой для другого дня, если этот другой день когда-нибудь наступит.
— Никому и не надо говорить, что мне здесь не рады, — прошипела Эльдира. Она повернулась, её совершенные черты были искажены неуверенностью. Зверь вырывался наружу. Хотя, он никогда не засыпал в эльфах. Они были такими же жестокими, как и любой курганец, как бы они это не отрицали. Может быть даже более жестокие. Он улыбнулся.
Она ждала на краю леса, пока он провожал остальных. Учитывая события на совете, он подумал, что лучше будет разрешить все вопросы, оплатить все долги и разделаться со всеми заботами. Чтобы в полной мере насладиться катаклизмом, нужно очистить свой разум.
— Тогда как ты узнала? У тебя горит кожа? Душа сжимается? Если нет, тогда ничто не препятствует твоему присутствию здесь. Наоборот, я надеялся, что прогулка по лесу успокоит твой мятежный дух как-нибудь, — Влад обвёл рукой окружающий их пейзаж.
Эльдира уставилась на него. Она открыла рот, чтобы заговорить, но вместо этого отвернулась, обняв себя. Влад нахмурился и потянулся к ней. Она развернулась и ударила его по рукам. Она зашипела, её глаза покраснели и стали дикими. Влад попятился, подняв руки в примирительном жесте.
— Ты не ела. Зверя труднее контролировать, когда ты голодная.
— Кровь никогда не коснётся моих губ, — выпалила она.
— Она уже коснулась их, иначе ты бы не оказалась в подобной ситуации, моя дорогая, — прорычал Влад, позволяя упасть собственной маске. — И если продолжишь в том же духе, то потеряешь последние крупицы рассудка, — он развёл руками. — Мы не умираем от голода, принцесса Тиранока. Мы просто сбрасываем кожу, словно змеи, теряя всю кажущуюся человечность. Варгейст, — сказал он. Он указал рукой. — Переборщишь, то же самое. Только в этом случае становишься Варгульфом. Зверь всегда скрывается под кожей. Он бушует, словно огонь, и как и огонь, он требует осторожного обращения.
— Тогда уж лучше сдохнуть, — прохрипела она. Она посмотрела на свои руки. — Я не стану рабыней тьмы.
— Ты не рабыня. Ты одна из тёмных повелительниц ночи, — сказал Влад. Он протянул руку. — Возьму меня за руку, и я научу тебя, как научил уже многих. Ты получила дар, и я не хочу, чтобы он был потрачен впустую, — Эльдира прошла мимо него. Он засмеялся и догнал её. Её нужно было обучить, даже Изабеллу пришлось. И он привёл её сюда, чтобы она смогла поговорить с единственным человеком, который мог помочь с её обучением.
Они застали Тириона на поляне, но он был не один. Император стоял рядом с ним. Они тихо разговаривали, наблюдая за пылающим небом. Он поднял руку, и Эльдира остановилась. Она не спускала глаз с Тириона и слегка дрожала. Влад жестом приказал её молчать. Несмотря на расстояние, он слышал их разговор так же чётко, как если бы стоял рядом с ними.
— Я вижу мало причин для надежды, — сказал Тирион.
— Смиренно сказано для того, кто вернулся из мёртвых, — ответил Император. Тирион посмотрел на него. Влад улыбнулся. «Точка зрения человека без королевства»-подумал он.
— Потребуется нечто большее, чем умные слова, чтобы пережить приближающуюся бурю, — сказал Тирион. — Даже тебе, бог-король, — Влад моргнул. Это был такой речевой оборот? Если так, то это был странный оборот. Влад наклонил голову, размышляя. В Императоре было что-то, и это правда…Влад почувствовал смутное чувство неловкости, когда он подобралсяк человеку слишком близко. Как будто какая-то сила внутри него угрожала самому существованию вампира. До сих пор он списывал это на остаточный след магии, которая была вырвана из Императора. Но что если было что-то ещё?
— Поэтому ты и я должны убедить остальных отправиться в Мидденхейм, — сказал Император. — Лилеат права. Архаона нужно остановить. Любой ценой.
— Город находится в нескольких неделях пути отсюда, окружённый территориями, кишащими врагами. Ты действительно веришь, что мы сможем преодолеть такие препятствия? Даже с помошью наших…союзников, это будет практически невозможно.
Император хмыкнул.
— Я не стану сидеть и ждать смерти.
Тирион замолчал на мгновение. Затем он покачал головой.
— Нет. Я тоже не стану ждать. Значит, в Мидденхейм. Какая бы судьба не ждала нас там.
— Надеюсь, вы туда не сразу отправляетесь, — произнёс Влад.
Тирион и Император повернулись, и Влад поморщился. Эльф сиял внутренним светом, который практически невозможно было выносить. Он услышал, как Эльдира застонала, и положил ей руку на плечо.
— Стой, хотя бы ради него, если не ради одного из своих-пробормотал он. Всё ещё держа её, он низко поклонился. — Мой Император, я предстал перед тобой в поисках помощи.
— Я был под впечатлением, узнав, что твой хозяин — Нагаш, — сказал Император с лёгкой улыбкой на лице.
— Ах, у человека может быть много хозяев, — ответил Влад, выпрямившись. — Некоторые даже, по выбору, — он заискивающе улыбнулся. — Я Выборщик Сильвании, разве нет? В самом деле, как мне кажется, я последний выборщик, кроме вашей достопочтенной персоны, мой повелитель, — улыбка Влада превратилась в звериный оскал. — Да, если вы погибнете, то я, по умолчанию, стану Императором, не так ли?
— Нет, не станешь, — проихнёс Император.
— Нет?
Карл Франц улыбнулся.
— Император должен быть выбран большинством выборщиков, — его улыбка стала холодной и жестокой. — Мёртвы, к сожалению, не имеют права голоса.
Влад нахмурился. Он собирался ответить, но Тирион прервал его:
— Зачем ты здесь, вампир?
— Я думаю, вы знаете мою спутницу, о могучий принц, — сказал Влад, делая шаг в сторону. Эльдира дёрнулась, как будто собираясь сбежать.
— Эльдира, — мягко произнёс Тирион. Она застыла, дрожа. Она сделала нерешительный шаг. Тирион, чьё лицо было печальным, протянул руку. — Я боялся, что ты погибла, сестра моего сердца.
— Я мертва, — прошипела она. Её клыки сверкнули в лунном свете. — Я погибла в Сильвании. Я потерпела неудачу и погибла, кузен. И теперь я расплачиваюсь за это.
Тирион ничего не сказал. Он просто протянул ей руку. Эльдира колебалась. Затем, она взяла его за руку. Влад наблюдал, как Тирион уводит её за пределы слышимости. Император посмотрел на него. Человек не показывал ни страха, ни отвращения. Только любопытство. Влад был впечатлён. Империя сменила калибр её аристократии с того момента, как он в последний раз выбирался за границу, подумал он.
— Зачем ты привёл её сюда? — спросил Карл Франц.
— А что ещё я мог сделать? — ответил Влад. Он пожал плечами. — В таком состоянии она бесполезна для меня. Может он сможет привести её в чувства.
— В смысле принять её судьбу, — сказал Император, глядя на Тириона и Эльдиру. — Сдаться перед проклятьем, которым её наградили. Отдаться, словно агнец на заклание.
— Нет, — произнёс Влад. — Чтобы сражаться. Чтобы жить! — он покачал головой. — Мы все должны пожертвовать чем-то, чтобы выжить. У неё всего два пути — согласие или безумие. А мир уже и так достаточно безумен.
— Всегда есть другие пути, — разглагольствовал Император. Влад хотел ответить, когда услышал звук вынимаемого меча. Он повернулся, и его глаза расширились. Эльдира встала на колени перед Тирионом, склонив голову. Тирион стоял над ней, подняв меч, с безразличным выражением лица.
— Нет, — прорычал Влад. Он потянулся за мечом, но застыл, когда почувствовал остриё рунного клинка Императора скользнуло по его подбородку. Карл Франц вытащил меч так легко, так тихо, что Влад не заметил.
До того, как он смог среагировать, меч Тириона опустился. Влад закрыл глаза и отвернулся. Гнев запульсировал в нём, но он подавил его. Он посмотрел на Императора.
— Почему? — прорычал он.
— Она попросила меня об этом, — произнёс Тирион. Влад повернулся к нему.
— У тебя не было права. Она была моей, — прошипел Влад. — Она была моей крови.
Тирион присел возле тела, которое начало дымиться и превращаться в прах. Он провёл по нему пальцем и отправил прах кружиться в воздухе.
— Она была моим другом, — сказал он спустя мгновение. — Как я мог отказать ей? — он посмотрел на Влада, и вампир отвернулся, подняв плащ, чтобы прикрыть лицо, когда свет опалил его. — Теперь уходи, Влад фон Карштайн. Я благодарю тебя за это.
— Мне не нужны твои благодарности, — выпалил Влад.
— Ты всё равно получишь их, — произнёс Император. Он вложил меч в ножны. — Ты найдёшь нас на Королевской поляне завтра, как всегда.
Влад попятился.
— Да, нас ждёт ещё один день ожесточённой нерешительности. Как захватывающе, — он остановился, когда Император посмотрел на него.
— Нет. Нет, так или иначе, завтра наш путь предстанет перед нами. Я хочу, чтобы ты был там, Выборщик Сильвании, — Император отвернулся и положил руку на плечо Тириона.
Влад замешкался. Он увидел что-то, призрачный образ, наложенный поверх человеческой формы, гиганта, сотворённого из звёздного света и звука сталкивающейся стали. Часть его захотела преклонить колено и поклясться в верности существу. Другая его часть, самая старая и мудрая, хотела развернуться и убежать.
Влад прислушался к последней и ушёл.
Глава тринадцатая
Поляна Сильвэйл, Атель Лорен
Принц Имрик когда-то Каледорский, теперь Атель Лоренский, закашлялся, когда едкий дым проник в его лёгкие. Дым шёл от костров, окрасивших небо, и покров пепла накрыл всё на поляне. По мере сжигания тел зверолюдей, приходилось разжигаться новые костры. Твари приходили снова и снова, не обращающие ни на что внимание и безумные.
Заклинание Нагаша напугало их всего на несколько дней. Они вернулись, в большем количестве, гонимые вперёд нечеловеческой волей. Вся поляна провоняла этим безумием, пролились целые реки крови. Что бы ни случилось потом, поляна никогда не восстановиться от резни, которая произошла под её ветвями.
«Как всё скатилось до этого?». Эта мысль гремела в его голове с тех пор, как Ультуан развалился на части и исчез в голодном океане. Можно ли было это предотвратить? Можно ли было изменить хоть что-нибудь?
Имрик так не думал. По крайней мере он точно не мог. Он знал, кого надо было винить во всём, чьи интриги размотали нить, которая связывала весь мир. Но в обвинениях не было спасения. А месть — ну, для неё тоже не было времени. Что бы там ни сделал Теклис, он сделал это, потому что это казалось ему правильным. Имрик достаточно хорошо это понимал. Он сам принимал похожие решения.
Он присоединился к Малекиту во время войны за то, что ему пообещали драконов и единство перед лицом шторма, который грозил поглотить их всех. Он принёс в жертву собственные амбиции на алтаре необходимости, по просьбе призрака. Каледор Первый говорил с ним во снах и показал ему то, что нужно было сделать. Тирион обезумел, его разум и душа отдались Кхайну. Малекит был меньшим из двух зол, и что бы там ни было, он был истинным отпрыском Аэнариона. К тому же он увидел проблеск благородства в чёрствой душе Вечного короля. В те мгновения он знал, что Малекит был единственным, кто мог повести эльфов в новый, лучший мир.
К сожалению, у мира, похоже, были другие планы. Прогремели горны, и он приказал своим людям перегруппироваться. Звери снова наступали.
— Лучники назад, копейщики вперёд, — заорал он. Тактике не хватало элегантности, но пока что она неплохо им служила. Стрелы проредили толпу, копья сделали всё остальное. Он и его рыцари убивали любую группу зверолюдей достаточно сильных, чтобы не пасть от стрелы или копья. «Как Ваул у своей наковальни»-подумал он с мрачным удовольствием. Он приготовился, взвешивая копьё. Он осмотрел своих рыцарей.
Это были лучшие рыцари в мире, выжившие в битве за Остров Мёртвых. Для эльфов они выглядели уставшими, изнурёнными. Только долг поддерживал их. У Имрика давно кончились слова и речи. Он посмотрел в глаза ближайшему рыцарю и сказал:
— Принцы хребта Дракона, скачите со скоростью Азуриана и сражайтесь с вековой доблестью.
Он развернулся к битве, когда первые зверолюди появились из-за деревьев. Они бежали без всякой дисциплины, порядка или промедления. Пролетели стрелы, у погибли первые зверолюди. Имрик выпрямился в седле. В этот раз что-то изменилось. В воздухе что-то было, какое-то сгущение света и вони битвы. Он посмотрел вверх. Красные облака волновались над деревьями, как многие недели до этого. Кто-то говорил, что видит лица в облаках, но к счастью, что бы не пряталось в небесах, оно никогда не показывалось. Его лошадь начала нервничать, роя копытами землю. Её глаза вращались от страха. Он протянул руку, чтобы успокоить животное, и обнаружил, что оно дрожит.
Шум битвы стал тише и слабее, но он быстро сменился новым звуком. Как будто весь звук и ярость были собраны в одном месте и обращены в пульсирующую волну. Имрик увидел, как стрела попала в горло вождю зверолюдей. Когда стрела воткнулась в волосатую плоть, она казалось резонирует от громоподобного звука.
А затем, с оглушающим треском, мир распался на части.
Землю перепахало, когда пропитанные кровью луга закружились словно вода в водовороте. Деревья вырывало с корнями и разбивало в щепки, а зверолюди ликовали, когда их смывало кровавой волной. Ближайшие к бушующему вихрю крови и тьмы эльфы попытались отступить подальше от земли, которая проваливалась и цеплялась за них. У кого-то получилось, у кого-то нет.
— Отступаем, — заорал Имрик. — Отступаем!
Атака зверолюдей захлебнулась, но он чувствовал, как кричит земля, и знал, что надвигается что-то куда более ужасное. Его лошадь топталась на месте и ржала от ужаса, но он крепко сжимал поводья. Что бы это ни было, оно не испугает Имрика Каледорского.
Рогатые фигуры, красные и долговязые, вырвались из разверзшейся земли и бросились на разбитый строй эльфов. К ним присоединились лающие демонические гончие, а за ними шли фигуры более чудовищные — больше минотавров, с крыльями и рогами и громогласными ревущими голосами, которые восхваляли Кровавого бога.
Имрик выкрикивал приказы, но это было без толку. Не было никакой дисциплины, только страх, и его армия разделилась на две части и распалась, когда демонические орды ударили им в центр, словно клинок. Он повёл лошадь вперёд через разбитый строй убегающих эльфов. «Королевская поляна, они идут к Королевской поляне»-думал он. Он должен был остановить их, хотя он и не знал как. Его рыцари следовали за ним, набирая скорость, когда армия разбегалась вокруг них. Имрик опустил копьё и направился к самому большому демону.
Его копьё раскололось, когда он врезался в существо, которое издало злобный вой. Но перед тем, как его лошадь смогла унести его оттуда, Имрика вышиб из седла кулак цвета запёкшейся крови. Он ударился об землю и перекатился, его тело трясло от боли. Он закашлялся кровью, когда попытался встать, но его ноги отказывались слушаться. Он изо всех сил пытался вдохнуть воздух в повреждённые лёгкие, цепляясь ослабевшими руками за меч.
Что-то тяжёлое опустилось ему на спину, прижав его к земле. Его окатило вонью бойни и резни, и он мог лишь взглянуть на существо, которое держало его.
— Ты не тот, кого я ищу, маленький эльф, — прорычал кровожад. — В любом случае Повелитель удовольствий заберёт твою жалкую душу. Но ты нанёс удар, и за это я подарю тебе жизнь, какой бы она ни была. Бери её и убегай, и не пытайся встать между Кровавой охотой и её жертвой, — затем, с триумфальным рёвом, зверь взмыл в воздух, махая своими мощными крыльями.
Неспособный двигаться, охваченный болью, Имрик мог только с ужасом наблюдать, как демоническая волна направляется к Королевской поляне.
Королевская поляна, Атель Лорен
— Значит решено. Мидденхейм должен быть взят, — объявила Лилеат. Эльфийка стояла в центре поляны, держа в руках посох, все глаза и мысли были сосредоточены на ней. — Даже если это будет стоить нам наших жизней.
Готри Хаммерсон расплылся в сардонической улыбке. Он ожидал очередной день ожесточённых споров, но был приятно удивлён, когда обнаружил, что Воплощения наконец пришли к согласию. Даже Малекит и Нагаш не возражали. Про себя Хаммерсон подумал, не стал ли отъезд Бретоннцев мотивом к заключению соглашения. Отсутствие Джеррода и его людей ещё больше сократило доступные совету силы, необходимые для предстоящей битвы. Они не могли рисковать, чтобы другие — такие как Жуфбарак — могли последовать их примеру.
«А ты возможно сделал нам одолжение, парень, хотя нам и будет тебя не хватать»-подумал он. Он поднял взгляд, чтобы увидеть, что Император смотрит на него. У человека на лице красовалась лёгкая улыбка, затем Император отвернулся, и Хаммерсон покачал головой. Он знал, что Карл Франц нанёс визит большинству, если не всем, Воплощениям за прошлую ночь. «Поэтому ты не остановил его? Тебе нужна была пара щипцов, чтобы расшевелить пламя?»
Этот человеческий Император был холодным. Он манипулировал людьми, словно двигал фигуры на доске, и всегда был на два или три хода впереди. Правда это не помогло ему в Аверхейме. Тем не менее он оказался более грозным, чем ожидал гном. Хаммерсон посмотрел на Влада фон Карштайна, который как всегда стоял возле Нагаша. Он вспомнил, что существо сказало ему на Сильвэйлской поляне и фыркнул. «Тебе придётся постараться, чтобы подсидеть этого человека, кровосос, выборщик ты или нет. Он уже разделил твою верность, а ты этого даже не понял».
Неожиданно прогремели тревожные горны с внешних полян. Хаммерсон огляделся, потянувшись рукой за молотом. Воздух на поляне сгустился, и он почувствовал привкус дыма и пепла в горле, хотя нигде поблизости не было огня. Он увидел как пошатнулся Гельт, и протянул руку, чтобы поддержать человека.
— Что такое, парень? — прорычал он.
— Моя…моя голова, — произнёс Гельт, схватившись за голову. — Я чувствую это — чувствую их!
Хаммерсон развернулся, когда Алариэль закричала и упала с трона на возвышение. Малекит и Тирион бросились к ней.
— Что во имя Гримнира здесь происходит? — зарычал он..
Поляна наполнилась звуком разрываемого металла, а затем тело влетело на поляну. Оно рухнуло вниз, сломанное и окровавленное. Хаммерсон узнал в нём одного из церемониальных стражей, расположенных снаружи поляны. Когда тело ударилось об землю, воздух наполнился топотом раздвоенных копыт и призывным воем. Кошмары, обретшие плоть, ворвались на поляну ещё до того, как труп стража приземлился или эхо крика Алариэль стихло.
Демоны бросились к возвышению, их мечи исходили паром в поисках плоти. А затем они сгорели дотла, когда Тирион поднялся, обнажив меч и выжег демонов из ткани реальности волной ослепляющего света. Карадриан атаковал следующим, его алебарда крутилась в руках, создавая вихрь голодного пламени, который накрыл другую группу демонов и превратил их в жирную дымку в воздухе.
До того как прах жертв Воплощений осел на землю, хор воплей объявил о прибытии второй, куда большей волны демонов. Твари валили на поляну со всех сторон, вырывались из-под земли. Чёрные клинки блестели в багровых руках шипящих кровопускателей, когда они вприпрыжку бежали к намеченной цели.
Карадриан взмахнул рукой и стена пламени с рёвом взметнулась вверх, поймав деясток кровопускателей в воздухе. Однако некоторые демоны пережили пламя и продолжили бежать, горя заживо. Карадриан принял боевую стойку и вытащил Клинок Феникса, убивая демона несмотря на то, что остальные били его. Хаммерсон хотел броситься ему на помощь, когда услышал визг и увидел эльфийскую огненную птицу, падающую на поляну словно комета. Огромная птица отрывала демонов от своего хозяина, разбрасывая их по всех поляне, и Карадриан вскочил на спину животного.
— Мастер Хаммесон, слева, — закричал Император, когда его рунный клинок змеёй бросился вперёд, чтобы заблокировать удар, которые должен был его обезглавить. Хаммерсон развернулся и поймал опускающееся лезвие своим скрещенным оружием.
Он оттолкнул меч кровопускателя в сторону и бросился вперёд, впечатав забрало своего шлема в рычащую морду твари. Демон завопил и отступил, вцепившись в своё лицо.
— Зачем наносить руны на твой шлем, Готри? — передразнил Хаммерсон рунного кузнеца, который обучал его. — Вот зачем, старый козёл, — выпалил он, отрубая кровопускателю ноги и размозжив ему череп молотом.
Император сражался рядом с ним, его броня и меч были забрызганы демоническим ихором. Человек сражался молча, двигаясь с точностью закалённого в боях ветерана. Хотя силу, которой он раньше обладал, вырвали из него, он не перестал быть воином. Хаммерсон почувствовал гордость, наблюдая, как сражается Карл Франц, и понял, что сделал правильный выбор, оставшись. Этот человек был достоин клятвы гнома. Даже если он ездил верхом на канюке-переростке.
Хаммерсон бросил взгляд на возвышение, когда над его головой сверкнула молния. Нимб света плясал над головой Тириона и исходил из его меча, выжигая демонов из реальности. Рядом с ним Теклис махал посохом, выхватывая молнии из воздуха и с рычанием посылая их в наступающих демонов. Рядом с близнецами Малекит творил собственную магию, когти-тени разрывали демоническую плоть.
Когда волна демонов накатила с новой силой в попытке добраться до воплощений, троим пришлось сражаться спина к спине, чтобы защитить бесчувственное тело Алариэль. В это мгновение все различия, все прошлые конфликты были забыты и последние из рода Аэнариона сражались вместе против старого как сам мир врага.
Хаммерсон покачал головой и сбил думоническую гончую в воздухе перед тем, как развернулся и раскроил череп другой топором.
— Давайте, мрази! Подходите и отведайте стали Жуфбара! — проревел он, гремя оружием. — Пусть Черноводная пала, её народ всё ещё сражается — подходите и получите то, что вам причитается, — руны на его оружии вспыхнули и воздух стал горячим, как в кузнице, обжигая дочерна плоть скулящих демонов. Они падали, дёргаясь и визжа, а он быстро их добивал.
Но ещё больше приходило на их место. Они атаковали его, завывая молитвы Лорду Черепов, и Хаммерсон почувствовал, как всё его нутро скрутило. Демонов было слишком много для него одного. Но он принял устойчивое положение и наклонился вперёд.
— Вам нужен я? Ну так подходите и попробуйте взять меня, — пробормотал он. До того, как первая тварь сумела добраться до него, он услышал крик и почувствовал дуновение ветра. Огромные крылья разбросали демонов в стороны, когда грифон Императора, Коготь смерти, приземлился на поляну. Хаммерсон бросил нервный взгляд на зверя, который прошествовал мимо него, махая хвостом. Эта нервозность пропала, когда он увидел, что ещё больше демонов направляется к нему. Грифон пригнулся, и Хаммерсон понял, что даже со зверем на его стороне, им предстоит нелёгкий бой. Он взглянул вверх, когда на него упала тень, и увидел Аркхана Чёрного верхом на чудовищном скакуне.
Лич казался равнодушным к бушующей внизу битве.
— Может поможешь? — закричал Хаммерсон. Даже произнеся эти слова, он знал, что всё было впустую. Для такого существа он представлял больше пользы мёртвым, чем живым. Аркхан отвернулся, как будто конфликт внизу наскучил ему. Группа демонов прорвалась мимо Когтя смерти и бросилась на рунного кузнеца. Хаммерсона повалили на землю, его оружие вылетело из рук. Он заехал кулаком в ухмыляющуюся рожу и почувствовал вспышку радости, когда клыки треснули, и тварь отлетела назад. Но остальные навалились на него.
Однако когда его спина коснулась земли, вес демонов исчез. Он посмотрел вверх и увидел, как твари обратились в пыль. Когда их остатки унёс ветер, он увидел, как Аркхан Чёный смотрит на него. Загадочный лич задержал на нём свой взгляд на мгновение, а затем отвернулся. Хаммерсон фыркнул и поднял своё оружие.
— Даже не надейся, что я скажу тебе спасибо, — пробурчал он, ударяя оружием и готовясь встретить следующую волну врагов.
Влад фон Карштайн не дожидался разрешения Нагаша, чтобы вступить в бой. Пусть Великий Некромант делает всё, что ему вздумается. Влад хотел лишь забыться в пылу битвы, хотя бы ненадолго.
Он был разочарован и зол, и демоны расплачивались за это. Он крутился и пинался, сражаясь со всей яростью Арабийского дервиша в одно мгновение, и с грубой силой боевого монаха Катая в следующее. Он скользил от стиля к стилю, предаваясь грубой физической составляющей боя. Его меч сверкал, когда он вспоминал уроки в персиковых садах и виноградниках, на пыльных плацах и ледяных площадках.
Кровопускатели отвечали ему, слетаясь на него, словно мухи на испорченное мясо. Он вертелся, парировал и колол, используя их число и свою скорость. Сражаясь, он слышал как меч Тириона наносит удар и мягкий шёпот исчезающей души Эльдиры. Снова и снова, он видел это, слышал это, и его ярость росла.
Он знал, почему она сделал это. Он даже был удивлён, что она не сделала этого сама. Но он не понимал этого и проклинал себя за это. Если бы он взял её с собой в ту рощу, она бы выжила. Она была бы несчастной, может быть, но уж лучше так, чем напрасно лишиться жизни. Такого он забыть не мог.
«Дура»-подумал он, — «У тебя была сила, чтобы изменить всё. Сила, чтобы сделать твой мир лучше, но вместо этого ты отбросила всё это и ради чего — чести? Отвращения? Страха?» Маннфред не должен был позволять своим слугам обращать Эльдиру и давать ей их тёмный дар. Эльфы были слишком хрупкими, слишком ранимыми. Слишком очарованными жизнью, чтобы пережить то, что они становятся чем-то другим. Как и гномы, они застряли на одном уровне, зацикленные на себе.
Подумав о Маннфреде, он начал гадать, куда мог сбежать его бывший ученик. Он послал Дракенхофвских храмовников по его следу, но Маннфред ускользнул от них. Теперь он потерялся в этом мире, делая чёрт знает что. «Надеюсь, у тебя всё хорош, парень. Может ты, наконец, извлёк урок из своих ошибок».
Влад прогнулся назад со змеиной грацией, избегая удара чёрным мечом. Он выпрямился и пронзил демона своим мечом. Он вцепился в его руку, слабо царапая её. Он отбросил его в сторону, презрительно фыркнув.
Он услышал скрежет металла по металлу и повернулся, чтобы увидеть другого бывшего протеже, Бальтазара Гельта, сражающегося бок о бок с Лилеат. Они соединили свою магию, обрушивая шторм расплавленного металла на стаи гончих, которые неслись к ним. Несколько созданий были разорваны штормом, но гораздо больше прорвались, медные ошейники раскалились добела. Одна из порабощённых гончих прыгнула на бывшую богиню, широко открыв пасть. Она сбила Лилеат на землю, а Гельт был слишком отвлечён, чтобы помочь.
Влад оказался рядом с ней в одно мгновение. Он схватил демона в воздухе и швырнул его вниз. Пока гончая пыталась подняться, он воткнул меч ей в глотку. Он вытащил меч и развернулся, разрубая вторую гончую надвое одним движением. Оставшиеся гончие залаяли и бросились к нему, игнорируя Гельта и эльфийку, как и ожидал Влад.
Он расправился с ними быстро и эффективно, двигаясь словно разряд тёмной молнии. Когда он наносил удар, одна гончая падала замертво. Когда последняя осела на землю с ворчливо скуля, он сделал шаг назад и помог Лилеат встать.
— Ты…спас меня, — сказала она.
— Каждый делает то, что может в эти трудные времена, — произнёс Влад. Он кивнул в сторону Гельта. — И разве мы не союзники? Поклявшиеся защищать друг друга от общего врага?
— А что насчёт твоего хозяина? — спросил Гельт. Маг ударил посохом по дуге, и воздух наполнился светящимися осколками серебра, которые сбили толпу кровопускателей с ног и отбросили их на некоторое расстояние. Влад повернулся.
Нагаш стоял один в центре бушующего аметистового вихря, окружённый кучами и колоннами корчащихся, дымящихся трупов демонов. Фрагменты сломанных костей и разорванной плоти кружились вокруг него, паря на неестественных ветрах, которые он призвал. Воздух вокруг него был густым от завывающих духов, и по его малейшему движению демоны умирали.
— Нагашу не нужна помощь, — сказал Влад, пожав плечами.
— Нет, — пробормотала Лилеат. Она была бледной, и Влад чувствовал запах страха, исходящий от неё и Гельта. Даже его товарищи-Воплощения оказывается не имели иммунитета к ужасу, который вызывал Бессмертный король. — И он не одинок в этом, — она посмотрела вверх. Влад последовал за её взглядом.
Над ними чёрный дракон Малекита кружился в воздухе, изрыгая тёмные, ядовитые газы на толпы демонов. И везде, где пролетала тень дракона, конструкты в форме Малекита из чёрного огня поднимались из земли, уничтожая любого, кто вставал у них на пути.
Затем воздух перемешали гром и жар, и Влад почувствовал медный привкус крови во рту, когда ревущие фигуры, больше, чем кровопускатели, устремились к поляне, обрушившись на землю словно кулаки самого Кхорна. Влада почти сбило с ног силой их прибытия. Лилеат с криком упала, а Гельт единственный, кто устоял, благодаря своему посоху.
— Кровожады, — произнёс маг, когда Влад поднял Лилеат снова. Маг резко свистнул, и на звук откликнулось пронзительное ржание, когда на поляну вылетел пегас.
— Хуже, — прошипела Лилеат. — Это Кровавая охота — кровожады Третьего воинства.
— Скажи тому, кому не наплевать, — ответил Влад. — Демоны ничем не отличаются.
— То же самое можно сказать и о вампирах, — сказала Лилеат.
Влад посмотрел на неё и улыбнулся.
— Я признаю свою ошибку. Я…Берегись! — он схватил её и оттолкнул в сторону, когда огненная птица Карадриана рухнула на поляну, её тело было опутано кнутом одного из кровожадов. Воплощение Огня вылетел из седла и прокатился через бойню.
— Ко мне, — сказал Гельт. Маг ухватился за гриву пегаса и вскочил в седло, когда животное галопом промчалось мимо Влада и Лилеат. Расправив огромные крылья, пегас взмыл в воздух и понёсся к упавшему Воплощению, которого теснили демоны. Влад хотел присоединиться к Гельту в его спасательной миссии, но врагов было в изобилии и тут.
Кроме того, он отлично понимал, что Гельт всё держит под контролем. Маг призвал золотые цепи вокруг кровожадов, когда те опустились рядом с его товарищем-Воплощением, и удержал их одной только силой своей воли. Карадриан поднялся на ноги, взяв в руки алебарду, и пламя взметнулось вместе с ним, испепеляя ревущих демонов, пока они пытались вырваться из магических пут Гельта.
Влад отошёл, когда кровопускатель бросился на него. Тварь напомнила ему его диких сородичей, все эти грубые инстинкты и отсутствие умения или утончённости. Стоя спина к спине с Лилеат, его меч взимал кровавую плату с кровопускателей, которые бросались на него, забыв об инстинкте самосохранения. Лилеат вытянула руку и лучи холодного лунного света устремились вперёд, заставляя демоническую плоть тлеть и сгорать там, где её коснулся свет.
— Хороший удар, миледи, — засмеялся Влад. — Мы ещё можем выиграть эту битву!
— Нас превосходят числом, брат, — сказал Теклис, заблокировав демонический клинок посохом и отталкивая его в сторону. Когда существо пошатнулось, потеряв равновесие, он воткнул меч ему в бок и повернул клинок так, чтобы он пронзил его мерзкое сердце. Тварь развалилась на части, как опалённое дочерна полено, когда он вытащил клинок. Его рука болела от силы удара, и пот застилал ему глаза. — Их слишком много, — он задыхался. Он не мог перевести дыхание.
— И что ты хочешь, чтоб я сделал? Я убиваю их так быстро, как могу, — выпалил Тирион. Он обезглавил кровопускателя взмахом меча и повернулся, сунув два пальца в рот. Он громко свистнул.
— Зовёшь свою лошадку? Уже планируешь покинуть нас? — прорычал Малекит. — Никогда бы не подумал, что ты ещё и трус, кроме всего прочего, — теневые усики вылетели из фигуры Вечного короля и проткнули стаю завывающих гончих, которые вприпрыжку неслись по возвышению.
— Нет — он прав, — произнёс Теклис, стараясь стоять прямо. — Нас мало, а их много. Мы должны двигаться и рассредоточиться, иначе нас сомнут. Заставьте их разделить их силы и приведите к сильнейшим Воплощениям. Мы уничтожим их по частям.
Малекит хмыкнул. Он посмотрел на Алариэль. Вечная королева всё ещё была без сознания.
— Что с ней? — спросил он, его голос смягчился, хоть и не намного.
— Я буду защищать её ценой своей жизни, — пообещал Теклис.
Вечный король посмотрел на него и глухо засмеялся.
— Уверен она оценит это, — он поднял руку, и с рёвом, который сотряс поляну, его дракон спустился к нему. Малекит поднялся в воздух на колонне из корчащихся теней и вскочил в седло. Дракон взревел снова и Малекит дико засмеялся, когда зверь врезался в одного из новоприбывших кровожадов, обвиваясь вокруг него словно огромная чёрная змея.
Ещё два кровожада бросились к возвышению, их могучие копыта вспахивали землю. Один взмыл в воздух, взмахнув своими кожаными крыльями, и полетел к ним с рёвом, который отзывался даже в костях.
— Этот мой, — произнёс Тирион. Он вытянул меч и вспышка очищающего света слетела с клинка, срезав крылья демона. Кровожад врезался в возвышение с дрожащим рёвом. Не успел он подняться, как Тирион перевернул клинок и прыгнул, вонзив меч в череп чудовища. Когда он вытащил меч, второй демон пробежал мимо него прямо к Теклису.
Теклис сжал зубы и воткнул посох в землю. Магия прошла через него наружу, захлестнув врага. Все восемь ветров подчинялись ему, и теперь он убивал демона янтарными копьями, тернистыми побегами, сверкающим звёздным светом и испепеляющим пламенем. Слепой, истекающий кровью и обожжённый, демон рухнул на возвышение и больше не двигался. Теклис посмотрел на Тириона, и тот коротко кивнул.
Тирион развернулся, когда его конь Маландир проскакал через давку битвы, разбрасывая гончих и напирающих кровопускателей. Он вскочил в седло, потянул поводья и развернул коня на восток, где сражались Император и Хаммерсон. Теклис молча пожелал своему близнецу удачи.
Каждый мускул в его теле болел, и он чувствовал, как его сила начала угасать. Воплощения обладали запасом сил, которых у него не было, и он уже практически истощил себя. Он посмотрел на Алариэль. Непонятно было почему она упала, но он думал, что это было связано с открытием демонического портала так близко к Атель Лорену. Как Воплощение жизни, она была связана душой и телом с живым миром. Открытие такого портала было похоже на удар раскалённым клинком.
На него упала тень, и он посмотрел в вверх, с ужасом увидев нового кровожада, опускавшегося к нему и Алариэль. Он забыл об истощении и поднял руку, выпустив луч лазурной молнии в демона. Тварь заревела, когда луч достиг цели, но не упала. Демон приземлился на возвышение, древнее белое дерево треснуло и прогнулост под его копытами. Чудовище нависло над ним, воняя кровью и падалью. Он выставил посох, призывая ещё больше молний.
Кровожад закричал и пошёл на него, замахнувшись топором. Удар пришёлся на возвышение, едва не попав по нему. Теклис отлетел назад. Не успел он встать, как топор уже опускался на него снова. В спешке он выставил посох, зная, что это не защитит его.
Топор остановился в считанных дюймах от него. Кровожад издал сдавленный крик и отшатнулся. Глаза Теклиса расширились, когда он увидел побеги растений, которые обвили крылья зверя, ноги и руки. Вслед за этим он увидел Алариэль на коленях, её ладони были прижаты к возвышению. Дерево выгнулось и потрескалось, когда ещё больше корней прорвались через него и вцепились в демона. Существо извивалось и боролось, рыча, но на месте каждого вырванного им корня, вырастали ещё несколько.
— Это моё царство, чудовище, — произнесла Алариэль, поднимаясь на ноги. — И тебе здесь не рады, — она сжала кулак, и кровожад закричал, когда корни внезапно вонзились в его плоть. Когда его рёв достиг крещендо, она разжала кулак, растопырив пальцы. Мгновение спустя кровожад дёрнулся, и был разорван на части ожившими корнями. Когда куски демона упали на землю, Теклис встал на ноги.
— Алариэль, я… — начал он.
— Замолчи, — произнесла она. Она повернулась и осмотрела разрушения, которые были причинены поляне. Её лицо исказили выражения скорби и гнева. — Лес кричит. Его настиг кошмар, которому нет конца. Его нужно пробудить, — прорычала она. — Ты слышишь меня? Пробудить, — она подняла руки и развела ими. — Пробудить и сражаться!
Теклис не поверил своим глазам, когда лес так и сделал.
Это произошло стремительно. Сначала был слышен только звук. Глубокий и звучный, он был сродни гулу далёкой лавины. Затем по всей поляне деревья начали двигаться, их корни вырывались из липкой земли, когда их стволы скручивались и изгибались в полузабытые формы. В них вселились древние стражи Атель Лорена, пробуждённые зовом Вечной королевы. Земля затряслась от ярости невиданной с момента пришествия эльфов, когда лес пришёл в движение.
Сначала медленно, затем всё быстрее и быстрее, шишковатые ноги вновь пробудившихся энтов с глухим стуком опускались в траву, приближая их к схватке с демонами. Они вышли из леса со всех сторон, бросаясь на врага со скрипучим рёвом. Кровопускатели и гончие отбрасывались в сторону или были раздавлены, а меднокожие джаггернауты разбивались словно жестянки, когда древние стражи леса вступили в схватку с захватчиками. Демонов бросало, словно щепку, попавшую в шторм.
Теклис с трепетом наблюдал, как Атель Лорен пробуждается впервые за многие тысячи лет. Это было прекрасно и ужасно одновременно, ибо лес освобождённый был таким же могучим, как Тёмные боги, и такой же смртоносный.
Только там, где энты встречали кровожадов, наступление замедлялось. Высшие демоны были осколками ярости Кхорна, так же как энты были осколками великой души Атель Лорена. Такой битвы не видел никто со времён первого вторжения Хаоса. Низшие демоны умирали при столкновении титанов, и даже Воплощения не были застрахованы от гнева существ. Теклис увидел, как Аркхана чуть было не сбило крыло кровожада, и мгновение спустя, его брат был практически затоптан энтом.
Прогремел рёв, перекрывший шум колоссальной битвы. Теклис посомтрел вверх и увидел чёрную фигуру, огромную и ужасную, спускающуюся к нему и Алариэль. Один из энтов взобрался на возвышение, чтобы защитить их от вновь прибывшего врага, но древний был не ровней для него. Огромный молот, покрытый символами разрушения, опустился вниз и рука энта превратилась в облако обугленных щепок. Когда страж пошатнулся, топор глубоко вонзился в его толстую кору. Энт со стоном рухнул на землю. Мгновение спустя его голова исчезла под копытом кровожада, который приземлился на возвышение напротив Теклиса и Алариэль.
— Ка’бандха из Третьего воинства, Охотник Кхорна, приветствует вас, — прогремело чудовище. — Лорд Черепов пожелал заполучить этот лес и каждый скальп, который находится в нём, и я с удовольствием выполню его волю, — произнося эти слова, демон подходил ближе, пока не навис над ними. Он поднял молот.
— Приготовьтесь, ибо смерть настигла вас…
Глава четырнадцатая
Королевская поляна, Атель Лорен
Теклис посмотрел на чудовище и почувствовал, как когти ужаса вонзились в его сердце. Он знал имя Ка’бандха, ибо оно ассоциировалось со многими ужасными пророчествами тёмного будущего. Охотник Кхорна загонял свою жертву в огромном море бесконечности и в последний раз ступал по земле этого мира в предыдущую великую войну против Хаоса, когда Теклис помог человеческому лидеру, Магнусу, избежать когтей Кровавой охоты.
Как и тогда, много веков назад, Теклис призвал молнию в ухмыляющееся лицо проклятия. Зазубренные разряды потрескивающей энергии ударили Ка’бандху, шипящая магия прокатилась по демонической броне, и искры заиграли на рунической короне, которую он носил. Ка’бандха гортанно засмеялся и пошёл на них.
Ещё два энта вышли наперерез демону. Они взобрались на возвышение огромными, скрипящими прыжками. Ка’бандха разрубил первого даже не остановившись, но второй поймал руку демона сзади и вцепился в неё обоими кулаками, заставив зверя опустится на колено. Ка’бандха взревел и развернулся лицом к нападающему, игнорируя молнии, которые Теклис продолжал метать в него. Энт схватил толстое запястье демона своими пальцами из виноградных лоз.
Одно долгое мгновение два существа стояли практически неподвижно, борясь друг с другом. Теклис знал, что борьба не продлиться вечно. Страж был силён, но демон был сильнее. Он потянулся, пытаясь схватить тонкие нити Гура, которые пронизывали поляну. Хотя Ветер Зверей не был силён здесь, им всё же можно было манипулировать, если бы у него были силы. Поймав его, он послал ветер в энта, подарив стражу новую силу. Он зашатался, и Алариэль поймала его.
Ка’бандха взревел от ярости, когда начал медленно теснить оппонента. Кровожад открыл зубастую пасть и изрыгнул поток насыщенного и румяного пламени энту в лицо. Древний страж был поглощён огнём в считанные мгновения, и Ка’бандха освободил руки во взрыве обугленного дерева. Кровожад развернулся к Теклису и Алариэль, горящая слюна капали у него из пасти.
— Я заберу ваши черепа за такую наглость, маленькие эльфы, — прорычал Ка’бандха.
Теклис посмотрел на зверя с возрастающим ужасом. За свою жизнь он столкнулся с несметным количеством демонов и он превзошёл их всех. Но это чудовище казалось обладало стокостью против всего, что он мог на него обрушить. «Значит вот оно?»-подумал он, когда тень существа упала на него. «Пришло время заплатить за всё?»-это выглядело справедливо — эльф мог дразнить богов сколько угодно, пока они не обращали всё внимание на него.
Топор Ка’бандхы метнулся вниз, и Теклис среагировал инстинктивно, подняв посох. Сила удара прижала его к земле, а боль прокатилась по рукам и плечам. Его магия могла защитить его, но не надолго. Он посмотрел через плечо, собираясь сказать Алариэль, чтобы она бежала.
Вечная королева проигнорировала его панический возглас, и взяла свой посох. Посох самой жизни, которая кружилась вокруг неё сверкающим ореолом всех цветов и одновременно бесцветным. Шипованные лозы вырвались из трещин в возвышении и попытались схватить Ка’бандху, как и других кровожадов. Но в отличие от других демонов, Ка’бандха с лёгкостью вырвался из оживших растений, не обращая внимания на множество ран, которые нанёс себе этим.
Молот кровожада опустился на Алариэль. Теклис выбросил вперёд руку и сверкающий щит магической энергии возник между Вечной королевой и демоническим оружием. Теклис застонал, когда его тело начало дрожать от перенапряжения его колдовства. Ка’бандха поднял молот для второго удара.
— Это плохо говорит о Лорде Черепов, когда его Охотник так легко отвлекается от своей настоящей добычи, — прокричал голос. Ка’бандха отступил и развернулся. Глаза Теклиса расширились, когда Коготь смерти тяжело приземлился на ступени возвышения. Император сидел верхом на грифоне и указывал на Ка’бандху рунным клинком. — Всем известно, что ты однажды приходил за Магнусом Благочестивым, но потерпел неудачу. Твой бог наказал тебя за это, тварь?
Ка’бандха зарычал.
— Да, я потерпел неудачу и не получил череп одного человеческого императора. Но твой подойдёт в качестве замены, — прошипел кровожад, указывая на Императора топором. Но перед тем, как он смог сделать что-то ещё, кроме жеста, Коготь смерти уже нёсся вперёд словно пушечное ядро по воле Императора. Грифон врезался в демона, и клюв животного вцепился в глотку Ка’бандхы, а его когти воткнулись в руку кровожада.
Теклис оттолкнул Алариэль, когда два существа зашатались по возвышению, ревя и рыча. Император держался в седле с мрачным видом и колол Ка’бандху своим мечом.
— Глупец, — пробормотал Теклис. — Без силы Азира он не справится со зверем.
— Он не глупец, а храбрец. Он дал нам время, и мы должны воспользоваться им, — Алариэль подняла посох. — Я чувствую Дурту — он меньше, чем в лиге от нас, и приближается, — произнесла она. Теклиса пробрал озноб. Если в Атель Лорене и было существо, способное сравниться с Ка’бандхой чистой ненавистью, то это был древний энт Дурту. Несравнимо сильный, несмотря на старые шрамы, которые покрывали его кожу — наследие давнего противостояния с гномами — Дурту был ярость леса, воплощённой в жизнь.
Алариэль продолжила:
— Дурту придёт не один. У нас есть три армии в лесу, и они уже знают, что что-то происходит. Мы должны лишь продержаться до их прихода.
Теклис посмотрел на неё.
— И как по-твоему мы это сделаем?
Алариэль не ответила. Вместо этого она подняла посох над головой. Теклис отпрянул, когда Ветер Жизни охватил её, и он почувствовал гул, когда она снова воззвала к лесу. По всей поляне, те энты, которые не были вовлечены в битву с врагом, начали двигаться к центру. Те, которые уже были там, пустили корни в почву и закрепились всеми конечностями, создав живой заслон.
Другие энты спешили к ним присоединиться и по пути подбирали тех Воплощений или советников, которым не посчастливилось оказаться без коня или летающего средства передвижения. Теклис увидел, как энт сграбастал гнома, Хаммерсона, и, игнорируя яростную ругань рунного кузнеца, понёс его к смонительной безопасности растущего бастиона. Теклис схватил Алариеэль за руку.
— Давай, нам нужно идти, — нетерпеливо сказал он.
— А что с человеком? — спросила она.
Теклис повернулся, пытаясь найти Императора. Он выругался, когда увидел, что его худшие страхи подтвердились. Ка’бандха восстановился после атаки грифона и ранил животное, отбросив его назад и практически выбив Императора из седла. Прежде чем он смог помочь, клубящееся облако тени окутало кровожада. Каждая пятно тьмы проткнуло плоть демона, вызвав крик Охотника Кхорна. Когда кровожад зашатался, в слепую размахивая в тенях, Теклис увидел Тириона, галопом скачущего к демону с мечом в руках. Вспышка света — и демон закричал вновь, когда Тирион пронёсся мимо, его меч оставлял за собой след из ихора.
Теклис жестом указал Императору, когда человек бросил взгляд в его сторону. Карл Франц замешкался, как будто не хотел покидать бой, но затем кивнул. Он потянул поводья и заставил рычащего зверя отлететь от врага и направиться к ним. Коготь смерти расправил когти и схватил двух эльфов, пролетая над возвышением.
Когда они подлетали к живой изгороди энтов, треск древесины ознаменовал о прибытии последних сил Ка’бандхы. Теклис с ужасом смотрел на огромные механизмы из блестящей бронзы и невыносимого жара, на все стучащие поршни и зубастые стволы пушек, выкатывающиеся на поляну, изрыгающие огонь и разрушение. Энтов разрывало на части завывающими залпами, и сам лес был предан огню. Алариэль корчилась в лапах Когтя смерти, охваченная агонией, испытывая боль Атель Лорена как свою собственную. Убежище содрогнулось вокруг них, когда Коготь смерти приземлился.
Воплощения всё ещё отсутствовали, Теклис видел это. Колонна пульсирующего аметистового света означала, что Нагаш всё ещё сражается один, не обращая внимания на большее противостояние. Влад фон Карштайн пытался освободить Хаммерсона из искорёженных останков энта, который принёс гнома. Стража ударил в спину ревущий кровожад, и вампир отчаянно сражался с демоном. Лилеат нигде не было видно.
С пронзительным ржанием пегас Гельта врезался в землю и неуклюже перевернулся, тщетно отбрыкиваясь от демонов, который вцепились в него. Кровопускатели зашипели и закричали, когда Гельт, прижатый брыкающимся скакуном, испепелил их струёй расплавленного металла. Теклис поспешил помочь магу. Над ними огненная птица Карадриана заложила крутой вираж, когда Воплощение огня заметил волну демонов, которая уже забиралась на убежище из энтов. Теклис поднял Гельта на ноги, одной рукой посылая разряды лазурной энергии в группу кровопускателей.
— У нас кончается время, — сказал Император, ему приходилось кричать, чтобы его услышали за грохотом демонических устройств и предсмертных криков деревьев. — Если мы не сбежим, то мы потеряем всё. Даже если мы выиграем битву, мир будет обречён.
— Чего ты от меня хочешь? — прорычал Теклис.
— Используй магию! Перенеси нас в Мидденхейм, пока некоторые из нас всё ещё могут сражаться, — сказал Император. Он указал своим мечом. — Даже нескольких из нас хватит, чтобы остановить Вечноизбранного от того, чтобы разрушить всё.
— Я уже говорил тебе, у меня нет сил, чтобы сделать это. И даже если бы я мог, такой выброс магии вблизи Мидденхейма может привести к катастрофе, которую мы хотим предотвратить, — произнёс Теклис. — Этого допустить нельзя!
— Тогда что нам делать? — прорычал Император. — Демоны продолжат наступать, пока лес не обратиться в прах, а вместе с ним и мы. У нас больше нет времени, Теклис. Сейчас или никогда.
— Я…Я, — замешкался Теклис. Он покачал головой. Он устал. Так устал. Мир давил на него со всех сторон, и его разум не справлялся. Было так много вещей, которые он не предвидел, так много ошибок, которые он совершил. Что если он совершит ещё одну? В попытке спасти мир может ли он ускорить его гибель? Он посмотрел на Алариэль, но она покачала головой, её лицо было бледным и напряжённым. Помощи т неё не будет. Он попытался увидеть Тириона — его брат точно знал, что делать. Тирион всегда мог выбрать верный путь.
«Вот только он не мог, не так ли? Никогда не мог»-прошептал голос в его голове. «Это всегда делал ты. Твои решения, твои моральные устои, твоя уверенность. Но твоя холодная, непостижимая логика наконец-то тебя подвела, как раз в тот момент, когда она так необходима».
Битва бушевала вокруг него. Он был свидетелем сцен героизма и отчаяния, когда он искал какой-нибудь ответ, находясь в замешательстве. Он увидел Нагаша, одного и несломленного против сотен скулящих демонов, словно столп из чёрного железа в багровом море. Он видел Тириона и Малекита, всё ещё занятых битвой с Ка’бандхой. Через толстые стены изгороди он видел Карадриана, который выпрыгнул из седла и приземлился на обшивку одного из демонических устройств, он взмахнул алебардой, вырезая кусок бронзы, и выпустил волну очищающего пламени внутрь машины. Он видел, как умирают вновь прибывшие эльфы, которые хотели защитить Вечного короля. Энт со стоном упал, его древняя душа погасла под огненным шквалом демонического устройства.
Он почувствовал прикосновение на своей руке и повернулся. Лилеат, её лицо, покрытое кровью и копотью, нежно улыбалось ему.
— Путь есть, — произнесла она. — Моё тело смертно, но сила бога всё ещё течёт в моих венах и в моей душе. С ними, ты сможешь сделать то, что нужно.
Теклис посмотрел на неё. За спиной он услышал шёпот Императора: «Невинная кровь…»
Лилеат хрипло засмеялась.
— Я не была невинной уже очень долго, король Унберогенов. Как и ты, или любой из нас. Мы здесь лишь потому, что мы единственные, кому хватит сил выдержать шторм, — она протянула руку и нежно погладила Теклиса по щеке. — Я солгала и совершила предательство. Я обрекла невинных на смерть, и послала храбрых людей навстречу гибели, и всё ради того, чтобы предотвратить конец, который грозит нам. Я сделал то, что было необходимо, и если кров моего сердца — это ключ к победе, тогда я отдам и его.
— Ты умрёшь, — произнёс Теклис. Он взял её за руку.
— Мы все умрём, сын моего сына. Это Рана Дандра, конец всех историй и песен. И лучше я умру не напрасно, чем меня поглотит ужас.
— Ты Лилеат Лунная. Твой голос вёл меня с самого детства. Когда я пытался вспомнить свою мать я видел твоё лицо. Я слышал твой голос, — прошептал Теклис. — Не проси меня об этом, моя богиня. Разве на моих руках не достаточно крови? — он закрыл глаза и крепче сжал её руку. Звуки боя стихли и казалось исчезли совсем.
— Если ты по-настоящему любишь меня, мой прекрасный Теклис, ты выполнишь мою последнюю просьбу, — сказала она. Он увидел слёзы в её глазах. — Я не чувствую ни свою дочь, ни своего возлюбленного, Теклис. Я потеряла всё. Я хочу покоя.
— Он сделает это, — вмешался Император.
Теклис отпустил Лилеат и развернулся, молнии потрескивали на его сжатых кулаках.
— Не смей говорить за меня, обезьяний король. Если бы твой народ сделал бы то, что нужно было, ничего бы не случилось.
— То же самое можно сказать и о твоём народе, — произнесла Лилеат. Теклис повернулся к ней, беспомощный. — Он прав. Времени нет. Ты знаешь, в своей душе, что этот путь должен быть твоим.
Он хотел возразить. Но его слова потерялись в крике одного из стражей, который был частью убежища. Он был вырван и отброшен пламенем демонического устройства, он упал неподалёку, дёргаясь и дымясь. Звук битвы вернулся, и он услышал его, во всём ужасающем величии. Это был звук умирающего мира.
— Что я должен сделать? — спросил он.
Лилеат вложила ему в руки кинжал и встала на колени.
— Это не должно произойти быстро, — сказала она. — Когда мой дух вылетит, за ним последует и божественность, и все преимущества, которые ты можешь получить от них. Моя смерть должна быть медленной. Она должна быть совершенной, — она взяла его за руку и направила кинжал в точку слева от грудины. — Здесь, — мягко сказала она. Она посмотрела на него и печально улыбнулась. — Ты готов?
— Нет, — прохрипел Теклис. Затем он воткнул лезвие со всей силой, на которую был способен. Лилеат напряглась и застонала. Он подхвати её, когда она начала падать. Кровь испачкала её одежду, и её дыхание, частое и хриплое, резало его уши. Угасающая искра её божественности плясала во тьме его разума, когда он потянулся, чтобы схватить её до того, как она смогла исчезнуть. Несколько раз она выскальзывала из его рук, и он запаниковал. Затем, он почувствовал, как её рука опустилась ему на шею, и он успокоился. Мгновение спустя рука опустилась ему на плечо, и он услышал, как спокойный голос шепчет слова поддержки. Его наполнила новая сила, и он направил свой разум и дух на скользкую искру силы.
Воодушевлённый, он схватил угасающую силу и забрал её себе, жадно испив её. Когда она наполнила его, отогнав все сомнения и слабости, он почувствовал, как её рука соскользнула, а её тело содрогнулось и похолодело. На мгновение его разум воспарил над Атель Лореном, и он увидел, как смертные готовились к бою, словно мерцающие вспышки света, сопротивляющиеся всепоглощающей тьме. Воплощения горели ярче, свет их силы был практически ослепляющим. Только Нагащ сиял тьмой, почти такой же непроницаемой, как и у существ, с которыми он сражался.
Тексли увидел Гельта, укрывшегося за золотым щитом, когда кровожад ударил по нему. Он увидел, как Нагаш сорвал ещё одного с небес и стёр его толстые кости в порошок в своей непоколебимой хватке. Он увидел, как Ка’бандха вырвался из магии Тириона, Малекита, и Алариэль и бросился к Владу и Хаммерсону.
И наконец он увидел себя, стоящего на коленях, прижимая к груди тело Лилеат. Император стоял рядом с ним, положив руку ему на плечо, и он узнал источник этого успокаивающего голоса, и внезапного прилива сил. Что-то скрывалось под хрупкой плотью Карла Франца, что-то сродни и Лилеат и странной, дикой божественной искре в том человеке — Волкере, но сильнее их обоих. Император посмотрел вверх, и Теклис понял, что человек его видел.
Нет, не человек. Карл Франц не был человеком уже некоторое время, Теклис знал это. Император медленно кивнул, и Теклис переключился с тайн на Мидденхейм. Его разум и дух потянулись к нему и потянули за собой разрозненные ветры магии. Не думая, до конца не понимая, он начал сплетать их вместе, действуя быстро. Последняя искра силы Лилеат уже начала угасать, и магия, к которой он обратился, грозила переполнить его.
Его пронзила боль, такую он ещё никогда не испытывал. Он работал лихорадочно, сражаясь с болью и истощением, которое следовало за ней. Заклинания, которое он плёл, уже начало распутываться, прямо в процессе работы. В отчаянии он потянулся своей магией и осторожно собрал все точки света, которые были Воплощениями и другими людьми, и вплёл их в заклинание. За одним пришлось потянуться дальше, через огромное расстояние на восток, и он отчаянно сопротивлялся в его руках, но и он присоединился к остальным.
«Их будет недостаточно»-подумал он.
«Их должно быть достаточно»-ответил голос Императора.
Когда голос человека эхом прокатился в его голове, заклинание наконец было закончено, вырвалось из его слабеющих рук и улетело от него к далёкому мерцающему тёмным светом Мидденхейму. Затем, наконец истощённый, Теклис упал и провалился во тьму.
В другом месте, некоторое время спустя
— Проснись, эльф.
Теклис застонал. Внезапная вспышка боли прокатилась по нему, и его глаза широко открылись. Он проснулся с криком. Он сморгнул чёрные слёзы и взглянул вверх, когда знакомая фигура бережно вытащила когти из бедра Теклиса.
— Вот так. Добро пожаловать в мир живых? — произнёс Маннфред фон Карштайн, добродушно улыбаясь Теклису и облизывая кровь с когтей. — Держу пари, что вы думали, что видели меня в последний раз, да?
— Скорее надеялись, — пробормотал Теклис. Он был не столько удивлён, увидев вампира, сколько испытывал отвращение. После побега твари, он боялся, что Маннфред появиться снова в неподходящее время. И похоже он так и сделал.
Маннфред засмеялся и пнул его. Теклис крякнул от боли.
— Где я? — прохрипел он спустя мгновение. Он лежал лицом вниз на холодном камне. Кандалы на запястьях не позволяли ему встать. Единственный свет исходил от чадящих факелов, расположенных где-то над головой, и воздух провонял кровью.
— А как ты думаешь, эльф? — Маннфред развёл руками. — Разве ты не чувствуешь? Ты в тени самой катастрофы, — ухмыльнулся вампир. — Мидденхейм, маг. Ты в Мидденхейме.
— А почему ты здесь? — спросил Теклис. Он отлично знал ответ. Это Маннфред положил начало этой цепочке событий, может и невольно, и судьба была не так благосклонна, чтобы лишить зверя его последнего возмездия. «Ты здесь, потому что у тебя не было выбора. Ни у кого из нас его не было. Мы все попали в шторм»-подумал Теклис.
— А где мне ещё быть? Я должен стать свидетелем гибели тех, кто так вероломно предал меня — меня, кто пришёл с добрыми намерениями, с открытым сердцем и пустыми руками, — Маннфред склонился над ним. — Я знал, что существует только одно место, куда вы отправитесь, эльф. Я знал это так же хорошо, как и то, что Бе’лакора одолеет жадность, — он присел на корточки и схватил Теклиса за подбородок. — Но то, как ты попал сюда, ну, это был интересно…Ты пролетел прямо через крышу Храма Ульрика, и упал прямо у трона самого Вечноизбранного. Никогда бы не подумал, что у тебя есть такая сила. Жаль, что она покинула тебя…
— Замолчи, пиявка, — прогремел голос. Его обладатель скрывался в тени, которая скрывала дальнюю часть комнаты. Маннфред вздрогнул и отошёл в сторону. Он низко поклонился, закутавшись в плащ.
— Конечно, повелитель. Простите вашего самого верного из капитанов за его рвение. Моё сердце было переполнено змеиным ядом, и я хотел…
— Я сказал замолчи, — повторил голос. В этот раз Маннфред действительно замолчал. Теклис услышал скрежет доспехов по кости, а затем:
— Ну?
— Эльф бессилен, повелитель, — вмешался третий голос. Теклис посмотрел вверх, когда фигура в капюшоне вышла из тени, искажённый металл его маски блестел в свете факелов. Его тон был подобострастным, его поза навсегда застыла в полупоклоне и от него несло тёмной магией. Теклис с отвращением заметил, что колдун держит его собственный посох и меч, украденные у него. — Его магия истощила его, такова судьба всех этих падших созданий.
Несмотря на то, что сказало существо, Теклис лишился силы не полностью, но признаваться в этом он не собирался. Он всё ещё чувствовал присутствие Воплощений и испытал горькое удовлетворение. По крайней мере он переправил некоторых из них в Мидденхейм, вместе с многими их последователями. К сожалению заклинание вышло из-под контроля в последние мгновения и разбросало их по городу.
Ещё он чувствовал новый элемент. Ветер Зверей был близко. Тогда он боялся, что вообразил его присутствие, но он знал наверняка, что насчитал восемь Воплощений. Все восемь Воплощений были в Мидденхейме.
— Не совсем, я думаю, — произнёс первый голос. Он звучал так, словно его хозяин было весело, и Теклис подавил желание отшатнуться от него. Колдун слегка повернулся, чтобы псмотреть в темноту.
— Я же сказал тебе, идиот, — сказал Маннфред, насмехаясь над колдуном.
— Замолчи, пиявка, или я брошу твоё тело воронам, — через тьму, мимо шипящей ямы, наполненной кипящей кровью, на троне из черепов, который стоял в дальнем конце комнаты, сидела тяжёлая фигура. Теклис смотрел, как фигура встала, и глаза в золотом шлеме были непроницаемыми. — Ты проделал огромный путь, чтобы умереть, эльф, — произнёс Архаон. — Но не отчаивайся. Мир не на долго переживёт тебя.
Часть третья Конец света
Осень 2528 г.
Глава пятнадцатая
Ульриксмунд, Мидденхейм
Суровый красный закат опустился на Фаушлаг. Странные молнии разрезали небо на части, а улицы кипели активностью. Война снова пришла в Мидденхейм. Только на этот раз в осаде оказались слуги Вечноизбранного, и им приходилось сражаться сразу на нескольких фронтах.
Сердце Ульриксмунда, в пределах видимости Храма Ульрика, было одним из таких фронтов. Карадриан, Воплощение огня и Избранный Азуриана, не терял времени на выяснения, как он попал из Атель Лорена на разрушенные улицы человеческого города, или что случилось с другими Воплощениями. У него не было времени даже подумать об этом.
Едва магический шторм, бушевавший вокруг него и тех эльфов, которые оказались рядом с ним, начал стихать, как их тут же атаковали Курганцы с топорами и в чёрных доспехах. Объятый пламенем Клинок Феникса зашипел, пронзив грудь завывающего северянина, и разрезал его на две почерневшие половины. До того, как меч смог коснуться залитой кровью мостовой, Карадриан изменил направление удара, развернулся и снёс голову второму северянину.
Огонь расползался по его тонким рукам, а его волосы потрескивали словно огненный ореол при одной его мысли. Он потерял свой шлем в битве за Атель Лорен, но это неимело значения. Он двигался плавно, Клинок Феникса был продолжением его рук. Рукоять проскользнула в его руках, когда он поднял древнюю алебарду и развернулся, позволяя ей петь в полную силу. Северяне превратились в кровавые ошмётки, когда он завершил разворот. Он потянул оружие на себя, остановившись, а затем выбросил его вперёд, проткнув гончую Хаоса в прыжке.
Капитан Гвардии Феникса отбросил умирающего зверя в сторону и принял защитную позицию, отступая к остальным эльфам. Сутры Азуриана пробегали у него в голове, когда он судил о сильных и слабых сторонах противников, которые подбирались всё ближе, преследуя его. «Затишье перед бурей»-подумал он. Не высокомерие заставило его прийти к этому выводу, хотя когда-то это чувство обуревало его. В своё время он был высокомерным, был уверен в собственном превосходстве. Потребовался бог, чтобы усмирить его, показать ему его настоящее место, показать, что только потому что он жив, ещё не значит, что он действительно жил, и что только потому что он мог говорить, не значило, что он должен был говорить.
«Ты должен поползать перед тем, как научишься ходить, мальчик»-сказал Азуриан, его голос поднимался из пламени в священном Зале Дней. «Я научу тебя, несмотря на то, что однажды ты об этом пожалеешь». И он пожалел. Его уроки начались в тот день, и неопытный, озлобленный сопляк стал если не лучше, то по крайней мере более терпимым.
Он молча отдал сигнал лучникам в его небольшом воинстве дать залп. Стелы просвистели над головой и передние ряды Курганцев пали. Остальные беспорядочно отступили. На данный момент со вспышкой насилия покончено, северяне похоже смирились с тем, что враг материализовался прямо у них под носом. Он знал, что долго раздумывать они не будут. Они придут снова, и он и его маленькая банда будут сметены.
Он посмотрел на запад, где громоздились кучи шлака и щебня, которые оказались за его спиной, когда он появился. Огромные облака дыма и пепла поднимались в воздух над тем районом, и он вспомнил насмешку Бе’лакора насчёт артефакта, который искал Архаон. Он нахмурился, желая, чтобы голос Азуриана снова с ним заговорил. Но этого не произошло. Азуриан, как и другие боги, был мёртв. Но его слуги сделаю то, что должны в его отсутствие и во имя его. Даже если это значит не более, чем просто славно умереть.
Рёв и крики раздались среди разрушенных зданий, нависших над ними. Курганцы перегруппировались. Вожди и чемпионы восстановили порядок, и через несколько мгновений враг снова настигнет их.
Никогда прежде его судьба не давила на него так. Даже сила, заключённая в его теле, не была гарантом его выживания. В конце концов эта сила, грубая ярость Акшай, поглотила Ангрима Желеного кулака. «Значит и я так погибну?»-подумал он. «Поглощённый пламенем, как Аштари?»
Он посмотрел вверх и увидел огненную птицу, кружащую над эльфами. Огромная птица вскрикнула. Его вид давно жил среди Огненных шпилей Ультуана, откладывая яйца среди огромных алебастровых скальных столпов, где магическое пламя никогда не угасало. Теперь, когда Ультуана больше не было, не было и Огненных шпилей, и ну будет огненных птиц. Волна печали окатила его, когда на него упала тень Аштари, и крик птицы отозвался вибрацией в его костях. Нет, огненных птиц больше не будет.
Но они могут засиять ярко в последний раз, перед смертью.
«Да. Мы все сгорим»-мысль промелькнула в его сознании, как когда-то шёпот Азуриана. На мгновение ему показалось, что бог всё ещё жив. «Огонь не угасает, если его разделить»-подумал он. «Он лишь разгорается ещё больше». Он практически засмеялся над простотой этой мысли. Какой смысл заключать огонь в одном воине, когда можно передать его силу многим? Он поднял Клинок Феникса и почувствовал, как в нём борется Акшай, пытаясь вырваться. Он перевернул алебарду и воткнул её лезвием в землю. «Теперь ты свободен»-подумал он, — «вперёд, распространяйся и надели их своей силой». Вокруг него поднялся огонь, окутывая ближайших к нему эльфов, когда Курганцы пошли в атаку.
Когда северяне бросились к ним, Акшай вспыхнул, пламя разгорелось и разделилось тысячекратно. Оно распространилось по его крошечной армии, и огонь заплясал на мечах и в глазах воинов не зависимо от того, родились ли они в Ультуане, Атель Лорене или Наггароте. Истощённые тела выпрямились с новой силой, и воины закричали, их дух был восстановлен. Карадриан встал в полный рост, держа перед собой Клинок Феникса. Он смотрел, как приближается враг, и последний капитан Гвардии Феникса улыбнулся.
— Во имя Азуриана, — произнёс он, повышая голос впервые за многие века. — И за судьбу нашего народа…в атаку!
Переулок, Юго-восток Ульриксмунда
«Значит ты выжил, да?»-подумал Малекит, увидев как огонь поднимается над крышами Ульриксмунда. По мнению Малекита, Карадриан меньше всех подходил на роль хозяина той силы, которой сейчас обладал. Лучше бы её отдали более подходящему кандидату.
«Хотя, может и этот сгодится»-подумал он, направляя Серафона в вонючем воздухе над городом к далёкому столбу дыма. Он сразу же понял, что там ведутся раскопки, ведь и сам в своей жизни наблюдал за такими предприятиями. Сколько магических безделушек он выкопал в горах и ледниках, вынужденный копаться в земле словно какой-нибудь гном в поисках силы, которой его так долго лишали?
— Жаль, что я никогда не думал просто вырвать её из Вихря, да, Серафон? — сказал он и погладил длинную шею дракона. Чёрный дракон заревел и обрушил ещё одно облако пламени на запутанные улицы внизу.
Малекит наклонился в седле и посмотрел на развернувшуюся внизу битву. Его силы, какими бы они ни были, растянулись по узким улицам и гнали перед собой скавенов. Крысы были удивлены, когда увидели врага на своём пороге, и Малекит воспользовался преимуществом, направив Вечную гвардию вперёд. На запутанных улицах скавены не могли воспользоваться численным превосходством, и его воины беспощадно убивали их.
Скавены были отвратительными существами, едва ли достойными даже того, чтобы он обнажил меч. Он довольствовался тем, что посылал своих теневых клонов проливать кровь вместо него, в то время как он спокойно сидел верхом на Серафоне. Дракон снова заревел и испепелил ещё одно убогое гнездо. Скавены, завизжав, выбежали на открытое пространство, их жирный мех горел. Малекит засмеялся.
Он перестал смеяться, когда посмотрел на небо. Что-то прижималось к облакам, едва видимое, но всё же непонятное. Он почувствовал, как всё веселье покинуло его. Как будто кожа мира очень сильно растянулась над какой-то гангренозной раной. Он чувствовал запах порчи на ветру и чувствовал это в своей крови.
Воспоминания о другом моменте и других небесах, как эти, обрушились на него, и Вечный король вздрогнул в своей броне. Он когда-то побывал в царстве Хаоса, ввязавшись в отчаянную авантюру, и пробился на свободу лишь благодаря удаче и силе воли. Небо в том ужасном краю, где время и место изменялись по прихоти ненормальных богов, выглядели так же.
— Мир умирает, Серафон, — прошептал он, поглаживая драконью чешую. — Похоже все наши старания были напрасны. Прямо как и говорила моя лживая мать, — он улыбнулся под маской. — Да будет так. Я король и встречу свою смерть как король, — он откинулся в седле, его плащ из теней запульсировал вокруг него, когда он обратил свой взор к небесам. — Слушайте внимательно, тщедушные боги. Малекит, сын Аэнариона, последний истинный правитель эльфов, пришёл встретиться с вами на поле боя. Как и мой отец до меня, Я вырежу своё имя в вашей памяти, чтобы вы вечно содрогались от малейшей мысли обо мне. Я разрушу ваши жалкие планы, сброшу ваших окровавленных чемпионов, сожгу ваши залы упадочного покровительства и пройдусь по чумным землям очищающим огнём.
Он обнажил меч.
— В конце концов вы выиграете, потому что таков порядок вещей. Но я отравлю вашу победу своим последним вздохом. Слышите меня? — взревел он, направляя свой меч навстречу воющему ветру. — Меня так просто не убить. Я буду гореть словно чёрное солнце, и вы познаете страх перед тем, как упадёт моё знамя. Клянусь, что сломаю этот мир прежде, чем вы получите его, — он взмахнул мечом, когда вокруг него начали появляться молнии, разрушая здания и поднимая трупы в воздух. Небо начало закручиваться, и красный свет потемнел.
Малекит не обратил на это внимания. Он пригнулся в седле, заставляя Серафона лететь ещё быстрее. Пусть боги встанут у него на пути, если посмеют. Он был Вечным королём, и этот мир принадлежал ему. И он не сдаст его без боя.
Ньюмаркт
Аркхан Чёрный с наслаждением наблюдал, как Крелл и Обречённый Легион несли дар смерти врагам Нагаша. Потребовались считанные мгновения, чтобы соединить его колдовскую мощь с великим заклинанием, которое сотворил Теклис в Атель Лорене. Помощь оказала и другая сила, которая тоже присутствовала там, они увеличили охват заклинания, чтобы под его влияние попали не только те, кто был в Атель Лорене.
Практически вся армия Нагаша была перенесена с сосновых скал на улицы Мидденхейма, чтобы присоединиться к их хозяину в последней битве. И это была последняя битва. Аркхан это костьми чувствовал. Это было похоже на недомогание, которое перерастало в настоящую боль, и он приветствовал её. Он дотронулся до отметки Вечного дитя на груди. Он думал, проявится ли её проклятие в ближайшее время? Был ли у него шанс? Сама основа мира перемещалась под его ногами, и он чувствовал, что скоро она их всех поглотит. Даже сам Нагаш мог не выжить. Он избавился от этой мысли, как только она пришла ему на ум.
«Забвение»-подумал он. «Наконец-то заснуть и никогда больше не просыпаться, никогда больше не ступать на путь войны». Он смотрел, как северяне, сонные и пьяные, быстро умирали под топором Крелла. «Приветствуешь ли ты конец так же, как я?»-думал он, наблюдая, как существо пробирается сквозь врага с очевидной радостью. Крелл был загадкой для живых, но для Аркхана он был животным, еле сдерживаемым колдовством Нагаша, существом, которое не было ни живым, ни мёртвым. Теперь он без колебаний сражался с теми, кого он возможно когда-то вёл. Нет, решил он. Нет, Крелл не обрадуется окончанию дней его резни.
Как и другие, подозревал Аркхан. Влад был где-то в городе, он чувствовал чёрную душу вампира, пульсирующую призрачным светом, и он не собирался предаваться забвению. Влад был таким же лживым, как и Маннфред, и даже хуже, он был намного мудрее своего протеже. Когда придёт конец, когда Великая работа будет завершена, Влад обратится против Нагаша, иначе зачем он заискивал перед людьми и эльфами?
И он был не одинок. Неферата тоже соберёт последователей и поставит своё знамя против Бессмертного короля. Аркхан чувствовал лёгкое удовлетворение от этих мыслей…Он посоветовал Нагашу оставить её кастеляном Сильвании именно по этой причине. Пусть Неферата отберёт побольше ненадёжных элементов для собственной армии мёртвых. Лучше быть в курсе, с кем придётся сражаться, когда придёт время.
— ПОШЛИ, — произнёс Нагаш. Аркхан посмотрел на своего хозяина. Нагаш осматривал бойню, как будто она была не более, чем обычной перепалкой между собаками за объедки со стола. Вликий Некромант смотрел вперёд, почти паря, когда духи мёртвых попытались присоединиться к оркужиющей их толпе. Аркхан следовал за ним, помогая своему господину с заклинаниями, когда они поднимали тех, кого убил Крелл, и те присоединялись к уже и без того значительной орде. Нагаш, казалось, собирался завалить город трупами.
Это была эффективная тактика, хоть ей и не хватало утончённости. Аркхан бросил взгляд на хозяина. Бессмертный король никогда не отличался утончённостью. Но когда-то по крайней мере он понимал некоторые тонкости. Теперь же он отказался и от этого. В каком-то смысле Нагаш был таким же, как Крелл — он не был человеком, больше не был. Как не был он и личом, который возродил Аркхана, чтобы тот служил ему в Нагашиззаре. Он стал чем-то ещё, чем-то очень близким к богам старого Нехекара. Подавляющая, непреодолимая сила, направленная на далёкую цель.
Крики заполнили воздух. Аркхан посмотрел вверх. Несколько зданий всё ещё стояли в этой части Мидденхейма, да и те были переделаны в узилища. Аркхан видел, что многие, если не все, заключённые были одеты в изорванную и выцветшую униформу различных провинций. Когда северяне пробежали мимо решёток, рабы начали ликовать, но ликование сменилось криками, когда они увидели, как мертвецы идут вслед за их захватчиками.
— Нам освободить их? В предстоящем бою они могут нам пригодиться, — сказал Аркхан, посмотрев на Нагаша. Он знал, что другие Воплощения хорошо бы отнеслись к такому поступку. Такие небольшие акты милосердия помогали укрепить узы их нежеланного союза.
— ДА. МЫ ОСВОБОДИМ ИХ, — произнёс Нагаш. Он протянул руку, и Аркхан почувствовал, как поднимается Ветер Смерти. Аметистовый свет заиграл вокруг вытянутой руки Нагаша, а затем тёмный огонь прокатился по вонючим камерам Ньюмаркта, лишая жизни всё, к чему прикасался. Крики достигли апогея, а затем всё разом стихло.
Но тишина продлилась недолго. Вскоре каждый труп в Ньюмаркте поднимался на ноги и присоединялся к медленно ползущей толпе. Он вырывались из своих камер, поднимались с улиц и сливались с ордой, которая шла через город к тому, что когда-то было Великим Парком. Аркхан ничего не сказал, когда мертвецы промаршировали мимо. Нагаш был его хозяином, и Аркхан никогда не имел собственной воли. Лучше спорить с бурей, чем с Бессмертным королём.
Там, среди сгоревших деревьев и голой земли, враг решил окопаться. Армия остановилась по единственному жесту Нагаша. Аркхан посмотрел на тесные ряды стальных щитов, которые выстроились на восточной высоте парка, и воинов, которые пригнулись за ними. За их спинами громко молились колдуны, творя в воздухе странные знаки, и воздух становился горячим и мерзким от их колдовства.
Нагаш засмеялся. Далёкие песнопения прекратились и стихли, когда звук прополз по парку и донёсся до ушей и сердец врагов. Это был ужасный звук, словно треск покрытых льдом костей, ломающихся под ногами.
Нагаш посмотрел на Аркхана, его глаза злобно засветились. Он указал посохом на последователей Хаоса.
— СМОТРИТЕ, СЛУГИ МОИ. ЕЩЁ РАБЫ, КОТОРЫХ НУЖНО ОСВОБОДИТЬ, — Нагаш поставил посох на землю и мысленно отправил мертвецов вперёд.
— РАЗОБЬЁМ ЖЕ ИХ ЦЕПИ.
Дворцовый квартал
Влад фон Карштайн поймал северянина за подбородок и свернул ему голову набок. Послышался резкий хруст, когда шея человека сломалась, и вампир вонзил свои клыки в глотку умирающего. Когда он закончил, он отбросил тело к остальным трупам и вытер рот рукой. Кровь была отвратительной на вкус, но достаточно питательной.
Группа северян, облачённых в вонючие шкуры и чёрное железо, были так же удивлены, как и он сам, когда появился прямо среди них. Он чувствовал магию, которую вызвал Теклис, но не понял его намерения, пока не оказался в окружении удивлённых воинов. Он первым пришёл в себя, и затем устроил настоящую бойню. Он огляделся. Он с лёгкостью узнал дворцовый квартал, хотя он сильно изменился с момента его последнего посещения Мидденхейма.
— Ах, Джерек, старый друг, ты бы зарыдал, когда увидел, как обошлись с твоим городом, — пробормотал он, оценивая ошеломляющий масштаб осквернения. Даже в Конрада, этого кровавого мясника, такая картина вселила бы трепет. Сады и дворцы, которые он когда-то так хорошо знал, теперь были погребены под могильным саваном.
Истерзанные подношения Кровавому Богу висели на вымазанных кровью деревьях, или валялись прикованными к фонтанам, полными пузырящейся крови. Тела болтались на виселицах или в клетках, или были насажены на обожжённые колья. Некоторые жертвы этих пыток были ещё живы, жалобно скуля, им выкололи глаза, а отрезанные языки повесили им на шею. Даже Влад, который думал, что видел всё худшее в этом мире за столетия жизни, испытал отвращение при виде всего этого. Здесь не было артистизма, никакой цели для причинения боли, и поэтому всё это было монументальное расточительство. А если и была вещь, которую Влад не мог выносить, так это было расточительство.
Вот что ждёт мир, если Воплощения потерпят неудачу. Он покачал головой, более решительный, чем когда-либо, покончить с этим делом. Он прошёл через окровавленные сады словно призрак, не раз принося милосердную смерть на своём пути. Звуки битвы эхом разносились по кварталу, и все, кого он рассматривал, будь то северянин в доспехах или, что более волнующе, дикая, бледнолицая эльфийка, бежали на юг.
Он следовал за ними на безопасной дистанции, убивая только тогда, когда ему было необходимо скрыть своё присутствие, и старался держаться около стен и крыш. Он был уверен, что в конце пути он найдёт союзников, вот только будут ли они в состоянии помочь ему, это был другой вопрос. Он преследовал толпу до центра Мидденплаца, где перед его глазами развернулась впечатляющая сцена резни.
Взобравшись на северные ворота, он наблюдал, как энт обменивается громыхающими ударами со звероподобными гигантами и блеющими бандами горов, бросающимися на кричащих дриад с грубыми топорами. Свистящие залпы стрел проносились по красным небесам, втыкаясь в рогатые черепа и искажённые тела. Эльфы и их союзники были окружены со всех сторон бурлящим океаном безумия. Зверолюди, кровавые культисты и демоны были тому доказательством, и неважно, как много их пало, ещё больше занимало их место. Влад увидел, как один завывающий берсерк зарубил собственного звероподобного товарища, чтобы добраться до эльфов, но спустя мгновение его снёс энт.
В сердце битвы он увидел Алариэль, выпускающую из рук нефритовую магию жизни, залечивая раны и восстанавливая падших воинов, чтобы те смогли сражаться вновь. Но даже так, Владу было ясно, что Алариэль слабеет. Она была бледной и измождённой, а её руки дрожали от истощения…или, возможно, боли. Он подозревал, что она бы пала раньше, если бы не древнее существо, которое сражалось рядом с ней, не поддерживало её. Вампир с лёгкостью узнал Дурту, этого энта было трудно забыть. Неукротимое существо стояло словно волнорез в море врагов, которые плескались около него, и его могучие кулаки и сверкающий чем несли смерть любому, кто пытался навредить Вечной королеве.
Влад командовал достаточным количеством армий в своё время, чтобы узнать, когда эта самая армия обречена. Силы Алариэль неуклонно сокращались, и даже её сил не хватало, чтобы отбросить врага. Здесь нужна была армия, а он был всего лишь одним человеком. Он опустился на корточки и наблюдал. Он не мог спасти их, и уж точно не хотел умирать вместе с ними, но даже так, он не мог уйти. Алариэль продолжала сражаться несмотря на слабости, и Влад не мог не восхищаться эльфийкой.
Возможно, подумал он, ему удастся спасти её. Её воины были обречены, но если он поторопится, он мог бы вытащить её из этой бойни. Она не скажет ему спасибо за это, но вот другие Воплощения точно скажут. Он приготовился броситься в толпу, но перед тем, как он смог даже дёрнуться, воздух расколол рёв пушек, и вся восточная стена Мидденплаца разлетелась на части. Куски зазубренных камней разлетелись по площади, десятками выкашивая зверолюдей и кровавых культистов.
Влада почти смело с ворот силой взрыва. Когда он восстановил равновесие, он услышал треск ружейного огня. Пули пролетали через закручивающиеся облака пыли, и сверкающая броня из громрила проглядывалась через дым. Суровые и печальные голоса слились в песне, а воздух загудел от звука марширующих тяжёлых сапог.
Алариэль и её силам нужна была армия, и, похоже, армия пришла. Влад улыбнулся, узнав Гельта, стоявшего во весь рост среди стягов Жуфбарака. Хаммерсон был с ним, и выглядел он ни чем ни хуже. То, что они оба выжили, было неожиданностью, но неожиданностью приятной. Влад обнажил меч и приготовился броситься в драку, когда с оглушающим криком бронированный строй гномов бросился вперёд и присоединился к битве.
Садгартен
Вендел Волкер запрокинул голову и завыл. Его меч сверкнул, разрезая скавена в воздухе, и он повёл своих людей вперёд. Слёзы катились по щекам, когда он смотрел на то, что стало с Мидденхеймом в его отсутствие. Воздух провонял пеплом и разрушением, и ярость сражалась с печалью, когда он вёл в бой свою пёструю банду жрецов, флагеллянтов, лесников и рыцарей в самое сердце орды скавенов, чтобы отомстить за город, за который он сражался и потерпел неудачу.
Теклис как-то смог перенести их сюда. Последнее, что помнил Волкер, как он и его люди бежали к Королевской поляне, чтобы помочь сражающимся Воплощениям. Теперь они сражались в лабиринте улиц Садгартена против крыс, а не демонов. Он и его люди бежали за Императором и его рыцарями, у которых до сих пор были лошади — знамёна с эмблемам Рейксгвардии, Рыцарей Грифона и Рыцарей Двухвостой кометы поднимались над клином из брони и коней, который наступал прямо навстречу залпам длинноствольных винтовок. Облака ружейного дыма окутывали улицы, скрывая вражеский строй. Пуля сбила завывающего флагеллянта с ног. Волкер почувствовал, как пуля просвистела около щеки, но не остановился.
Он жаждал потерять себя в бою, присоединиться к призракам, которые кружились везде, куда бы он ни посмотрел. Гоэтц, Дубниц, Мартак и все остальные, включая лица тех, кого он не видел с момента падения Хельденхейма, такие как свирепый Кросс или старый Отец Одкриер. Они наблюдали за ним из окон и дверных проёмов, из-за спин врагов, и даже появлялись на краю его зрения. Дым создавал их образы, а их лица поднимались из крови, которая ручьями бежала между камней мостовой. Они говорили с ним, но он их не слышал. Рычание Ульрика заглушало их.
Ярость волчьего бога горела в его груди, заставляя прорываться через вонючий пороховой дым несмотря на истощение. Прощальный подарок Грегора Мартака было больше проклятьем, чем благословением. Волкер не спал с тех пор, как сбежал из Мидденхейма, возглавив тех выживших, которых он смог вывести в сомнительную безопасность Аверхейма, благодаря божественной искре, которая теплилась в нём. Большинство из тех, кого он спас, теперь были мертвы, так что это не имело никакого значения в любом случае.
Он почувствовал, как в нём задрожали кости, и понял, что Ульрик даёт ему новую силу. Он развернулся, когда бог предостерегающе зарычал, и заблокировал щитом сокрушительный удар крысоогра. Он опустился на одно колено от силы удара. Вспышка света ослепила его, когда он приготовился ко второму удару. Он услышал, как закричал крысоогр, и увидел, как тот попятился назад, схватившись закрыв глаза лапами, когда золотой, сияющий образ предстал перед ним. Клинок сверкнул, и существо повалилось как подкошенное дерево.
Эльф, Тирион, проскакал мимо, сияя словно солнце, а за ним шли эльфийские рыцари, двигаясь тише, но не менее стремительно, чем их человеческие союзники. Эльфы появились около западных ворот Мидденхейма вместе с Императором и его последователями. Теперь они сражались бок о бок, как и многие века назад против сил другого Вечноизбранного. Волкер поднялся на ноги и повернулся, Ульрик бормотал в его голове. «Ему нельзя доверять»-рычал волчий бог. «Он брат вора!»
— Заткнись, — прошипел Волкер. Нижней частью щита он отбил грубое копьё, направленное ему в живот, и затем пронзил мечом глотку скавена, который его держал. Он пошёл вперёд, щитом отбрасывая скавенов в сторону и разрубая тех, кто не двигался. Вокруг него люди и эльфы двигались вперёд, верхом или пешком, и скавены неуклонно отступали через перекрёстки и площади.
«Как ты смеешь? Я Ульрик!»
— Ты чёртов зануда, вот ты кто, — пробормотал он. Бог был в его голове с тех пор, как Мартак передал ему силу, и с тех самых пор Ульрик не затыкался. Иногда Ульрик говорил так много, что Волкер не мог понять, какие мысли принадлежали ему, а какие волчьему богу. Каждый день от того человека, которым он был, оставалось всё меньше, и всё больше от существа, в которого его превращал Ульрик. Волчий бог выедал его изнутри.
Он услышал крик грифона Императора и увидел, как зверь низко пролетел над сечей, выхватывая скавенов когтями. Он размазал незадачливых крыс об мостовую, заложив крутой вираж и развернувшись. Император вцепился в спину зверя и взмахнул рунным клинком, отсекая конечности и круша черепа.
«Он устаёт»- прогремел Ульрик. «Он всего лишь человек, с человеческими слабостями». Волкер на мгновение запаниковал и пробормотал:
— Значит, ты этого ждал? Перепрыгнуть с меня на него, как ты это сделал с Мартаком? — он знал, сам не понимая откуда, что если это произойдёт, проживёт он недолго. Какая-то его часть даже желала этого.
«Я не покидал Мартака. Я умер вместе с ним. Как и умру с тобой, Вендел Волкер. Я делил себя снова и снова, пока не превратился в крупицу от того бога, каким был раньше, и всё ради того, чтобы выжить, чтобы добраться до этого момента, когда я смогу вцепиться клыками в глотку тому, что отнял у меня мой город, мой народ. Я Ульрик, бог битвы, волков и зимы, и я отомщу!»
— Насколько я знаю, Теклис мёртв, — прорычал Волкер. Он рубанул бронированного серого штурмовика, сбив черношкурого скавена с ног. Тот в ответ махнул тяжёлым зазубренным мечом. Он почувствовал, как лезвие царапнуло его кирасу, и отскочил назад. Перед тем, как скавен смог подняться на ноги, он раскроил ему череп мечом. — А если нет, то он нам понадобится, — отчаянно добавил он.
«Я отомщу, Вендел Волкер. Умрёт мир или выживет, Мидденхейм будет отомщён. Ты будешь отомщён»-прорычал Ульрик.
Затем его голова заболела от скорбного воя бесчисленных волков, и он запрокинул голову и завыл вместе с ними, продолжая сражаться. И пока он сражался, слёзы Вендела Волкера превратились в лёд.
Торговый район
— Вааагх!
Орки текли по улицам словно зелёная волна насилия, и пойманные врасплох северяне и паникующие скавены утонули в ней. Они рубили, топтали и пробивали головой путь вперёд через руины торгового района Мидденхейма, и с каждым убитым необузданной ордой врагом, будь то бронированный воин Хаоса или визжащий орудийный расчёт скавенов, боевой клич становился только громче. Он был утробным, диким рёвом, который поднимался и шёл впереди атакующих, даже громче, чем звуки битвы.
— Вааагх!
Грубые клинки пробивали стальные щиты и сминали железные шлемы, когда орки рубили своих врагов с дикой энергией, разжигаемой силой, которая находилась за пределами их понимания. Они рубили врагов, пока не затупиться или не сломается клинок, а затем продолжали бить противника окровавленными кулаками.
Вождь зеленокожих сражался во главе орды, его топор крутился словно кровавый ураган, и он бросал вызов за вызовом. Огромный, со сломанными зубами и облачённый в побитую броню, куда бы ни пошёл Гримгор Железная шкура, вражеская стена щитов раскалывалась, а чемпионы Хаоса умирали с именами их богов на устах. Чудовищных существ, наполненных магией Хаоса, расчленяли, а их останки превращались в кровавую кашу под ногами бесчинствующей на улице орды, неутомимой и беспощадной.
Гримгор поймал северянина за его украшенную костями бороду и дёрнул незадачливого человека к себе. Их черепа встретились с резонирующим треском, и северянин отлетел назад, его череп раскололся, словно яичная скорлупа. Гримгор слизнул кровь и мозги с губ, отбросив тело в сторону, и обрушил свой топор на поднятый щит, покрытый корчащимися, кричащими цветами. Он расколол щит, выпуская завывающий призматический поток, и просунул руку через дыру, чтобы схватить обладателя щита за горло.
— Иди суда, — прорычал он. Он бросил мускулистого воина в воздух и проревел:
— Парни, ловите!
За его спиной Биссмертные возликовали, когда начали рубить упавшего человека, окрасив себя его кровью и смеясь над его криками. Впереди люди пятились от Гримгора, отступая в прилегающие улицы, прячась от орков за щитами. Он сражался с ними уже достаточно долго, чтобы понять, что они планируют. Конные юдишки на равнинах рассредоточились бы и перегруппировались — сражаться с ними всё равно что попробовать постукать дождь. Но эти были железными юдишками…Они отступали и формировали стену щитов, ожидая, пока их боссы пошлют за подкреплением. Он знал по собственному опыту, что железные юдишки могут сражаться очень долго. Если они не захотят сдвинуться, они не сдвинуться.
По какой-то причине эта мысль не вызывала радости, как обычно. Он чувствовал зуд слева в черепе и знал, что Горк хотел, чтобы он двигался вперёд. «Вперёд быстрее»-рычал бог, — «быстреебыстрееБЫСТРЕЕ!»
Гримгор запрокинул голову и закричал от разочарования, когда слова Горка каскадом прокатились в его разуме. Почему бы юдишкам просто взять и не постукаться? Им нужно было узнать, что они не смогут уйти от него или сопротивляться ему. Они были хуже, чем те рогатые карлики с их бронёй, огнём и кнутами.
Улыбка исказила гротескные черты Гримгора, когда он вспомнил, как карлики причитали, когда он разнёс их город из столбов и ям, освободил их рабов и снёс их статуи. Это за то, что они ломали палки об его шкуру. Это за то, что пытались сделать Гримгора рабом. Улыбка померкла, и старый гнев вернулся, жарче и свирепее, чем любая огненная яма коротышек. Он поднял Гритсник и прижал полотно огромного топора ко лбу. Его угловатая фигура была лоскутным одеялом из шрамов, большая часть из которых была получена правильно, в пылу битвы. Он сражался с карликами — с обоими видами — крысами, парнями и толстопузами много раз за последние несколько месяцев, но всегда возвращался к рогатым карликам и их огненным ямам. Их кнутам, цепям и железным палкам.
Они подарили ему его первые шрамы, когда он был ещё совсем мелким. И он им задолжал за это.
Горк оказал ему услугу, наполнив силой, достаточной, чтобы разрушить башни коротышек и превратить их зиггураты из чёрного обсидиана в кучу щебня. Но сначала он расколол много черепов, забрал много голов и сколотил самый большой Вааагх! в мире из орков, гоблинов и даже огров. После тока, как Горк благословил его своей силой, он размозжил череп Гирзуса Золотозубого его же собственной булавой. В последующие годы он сломал хребет Шеесворачивателю и шесты Хобгоблы Хана. Он разрушил Великий бастион и сжёг драконьи флота Ниппона. Восток стал зелёным, и он принадлежал ему. Но этого было недостаточно. Что-то влекло его на запад. Горк, а может быть и Морк, вели его к большой битве. Хорошей битве. Он нутром это чувствовал, как в тот раз, когда в Гитсник ударила молния.
Он думал, тогда, что нашёл такую битву в городе рогатых коротышек, но боги не дали ему насладиться хрустом их костей и выдернули его оттуда вместе со всеми парнями, выкинув его прямо в середине боя. Большого боя, больше, чем он когда-либо видел. Там были юдишки, крысы, карлики, остроухие и костлявые — враги на любой вкус и цвет. На мгновение Гримгор подумал, что умер и попал в чертоги Горка, но потом он получил стрелу в голову и понял, что они попали в человеческий город. Он почесал рану. Стрела отлетела куда-то, и рана уже затянулась. Горк продолжал орать в его голове, и Гримгор помотал головой от раздражения.
Он опустил топор и уставился на северянина. Он хрюкнул и развернулся. Горк хотел, чтобы он добрался до центра города, и быстро, а Гримгор не собирался спорить с богами…по крайней мере сейчас. Эта ситуация немного отдавала…Моркятиной.
— Ой, Вуррзаг! — закричал он, раздавая оплеухи Биссмертным, чтобы расчистить себе путь. — А ну иди сюда, паршивец, — он знал, что безумный шаман должен быть где-то неподалёку. Вуррзаг в последние дни вообще не отходил далеко, особенно после того, как Горк ударил его по башке.
Орки и огры расступились перед скачущей, татуированной фигуре, облачённой в плохо сшитые шкуры и поношенную деревянную маску, украшенную перьями. Вуззарг перестал скакать перед Гримгором, иногда дёргаясь, вторя какому-то внутреннему ритму. Гримгор поморщился. Воздух вокруг шамана искрил и трещал энергией, которая заставляла орочью кровь кипеть, а плоть чесаться. Вуррзаг потряс своим посохом перед носом Гримгора.
— Приветствую парня былого и грядущего, — заливался шаман. Шаман остановился в полупрыжке. — Ну одного из них по крайней мере.
— Ага, захлопни варежку и пошли сделаем ту штуку, которую ты делаешь, да? — прорычал Гримгор, указывая на врага топором. Он хотел всадить Гитсник прямо в тупую маску шамана, но Вуррзаг был слишком ценным. — Они стоят у меня на пути, и я хочу, шобы ани ушли. Горк хочет, чтобы я был в другом месте, и я собираюсь добраться туда. Но здесь это не там, так что иди и взарви их.
— Да, о могучий парень, — пронзительно заверещал Вуррзаг, потрясая посохом.
— И прекрати называть меня так, — проревел Гримгор, когда шаман прошёл дёргающейся походкой мимо него. Он повернулся и поднял топор. — Голгфаг, иди суда, — прорычал он, привлекая внимание огра. Голгфаг отпихнул пару орков и наступил на третьего. Они боялись огра, и Гримгору это не нравилось. Единственным, кого его парни должны были бояться, был он. — Тащи сюда своих парней, — прокричал он огру. — Ты и я разрушим эту стену щитов. Какие-то проблемы? — он вызывающе глянул на огра. Голгфаг и его огры присоединились к Вааагх! когда он пересёк горы Края мира, и он не единожды склонялся к тому, чтобы убить наёмника. Каждый раз Горк говорил с ним и подавлял его гнев.
Большой огр оказался более полезным, чем большинство его жадных сородичей, он был умён как коротышка, и смертельно подлым, когда это было ему необходимо. Это Голгфаг открыл ворота Жар Наггрунд, чтобы парни Гримгора смогли ворваться внутрь. Огр держал огромные железные ворота открытыми, несмотря на полдюжины арбалетных стрел коротышек в нём. Он и Гримгор сражались бок о бок и спина к спине на ступенях чёрного зиггурата и снесли статую рогатого бога коротышек вместе с Боргутом Лицобеем и Вуррзагом. Это был хороший день, даже несмотря на то, что ему пришлось убить старину Боргута позже, когда тот пытался стать боссом. Он скучал по Боргуту. Не в данный момент, но в основном.
— Никаких проблем, босс, — прогремел Голгфаг. Он носил тяжёлый рогатый шлем, который лишь увеличивал его уже и без того внушительный рост, и на мгновение Гримгору захотелось укоротить его топором. Ему не нравилось стоять в тени огра. — Рад постукать кого угодно, где угодно, когда угодно.
— Хорошо, — прохрипел Гримгор. Он услышал шипение воздуха за спиной и почувствовал, как кожу начало покалывать. Свет стал зелёным, отбрасывая странные тени на окружающие здания. Все вокруг него: орки, огры и гоблины издали пронзительный вопль, и люди закричали. Он повернулся, чтобы увидеть, как Вуррзаг танцевал безумную джигу, в то время как стена щитов рухнула под натиском шторма из потрескивающих изумрудных молний. Гримгор почувствовал, как сила Горка растёт в нём, неистовая стихия, которая превышала даже его собственный кипящий гнев. Он ухмыльнулся и Голгфаг с опаской отступил.
— Ну так давай постукаем, — зарычал Гримгор. Он поднял топор и направил своих Биссмертных вперёд. Голгфаг призвал своих последователей, и смешанный клин из чёрны орков и огров возглавил атаку на вражеский строй, который был ослаблен Вуррзагом. Гримгор ускорился, желая нанести первый удар. Он схватил Гритсник обеими руками и поднял его.
— Я втопчу вас в пыль и сломаю ваши кости, — заревел он, бросив слова к пошатнувшейся стене щитов. — Я брошу ваши трупы в бальшой костёр и хорошенько их поджарю! Я размозжу головы, разобью лица и буду прыгать вверх и вниз на оставшихся ошмётках!
«И когда я доберусь туда, где Горк хочет, чтобы я был, я оторвусь по полной»-подумал он не без удовольствия. А затем он оказался среди врагов, и нужды думать больше не было.
Глава шестнадцатая
Храм Ульрика, Ульриксмунд
— Как утомительно. Конечно мы все способные командиры. Я не нуждаюсь в том, чтобы меня держали за руку, даже если я собирался посвятить своё время вечерней резне, — простонал Сигвальд Прекрасный, лёжа на ступенях возвышения, на котором стоял трон Архаона, положив руку под голову. — Дечала, любовь моя, пожалуйста извести Вечноизбранного, что я занемог от тоски и не смогу испачкать мои пальцы грязью битвы сегодня, — он шлёпнул рукой по змеиным формам демонической принцессы, известной как Дечала Отверженная.
Дечала обладала верхней частью тела прекрасной эльфийской принцессы, которой она была когда-то, и нижней частью от огромной змеи. Она зашипела на Сигвальда. Было ли это знаком раздражения или какой-то формой флирта, Канто понять не мог. Он посмотрел, как она подползла ближе к закованной фигуре эльфийского мага, Теклиса, который лежал рядом с возвышением. Его одежда была грязной и почерневшей, а лицо было повёрнуто от собравшихся, но Канто знал, что он всё ещё внимательно наблюдал за ними. Он был хладнокровным, хоть и эльфом, и вонял мощной магией. Несмотря на то, что он был узником, Канто понимал, что близко к нему лучше не подходить. Дечалу, казалось, это нисколько не заботило. Она нежно ласкала его, как будто пыталась возбудить любовника, и наклонилась ближе, сверкая языком.
Она заметила, что Канто смотрит на неё, и сморщила носик в такой манере, что он моментально забыл, что у неё шесть рук и шипованные груди. «Даже не думай об этом, Канто»-подумал он. Те, кто кое-что знал об этом, говорили, что объятия Дечалы были мгновением наслаждения, которое влекло за собой вечность боли. Он знал, что она была в Инде вместе с Арбаалом, обрушивая гнев богов на эту далёкую землю, пока её и её противника не забрала какая-то тёмная сила, ответственная за такие вещи, и перенесла их в Мидденхейм.
Он отвернулся, когда ещё один из тех, кого он привёл в храм по распоряжению Архаона, дал знать о своих чувствах.
— Оставь свой лепет при себе, Принц-кастрат, — прогрохотал Арбаал Непобеждённый. — Боги призвали нас сюда, чтобы мы сразились с их врагами. Ты посмеешь ослушаться их?
— А ты настолько высокомерен, что сможешь отличить желания богов от своих собственных? — промурлыкало рогатое, крылатое существо, известное как Азазель, Принц Проклятия, выйдя из-за трона Архаона. Когти демон-принца клацнули по рукояти Гхал Мараза, который был закреплён над троном.
Арбаал зарычал и вцепился в свой топор. Большая, чешуйчатая лапа упёрлась в его кирасу, останавливая от того, чтобы броситься на Азазеля.
— Никто из нас не знает воли богов, — прохрипел Трогг, самопровозглашённый король Троллей. — По крайней мере до тех пор, пока не станет слишком поздно, — тролль был больше, чем любой другой из его рода, с которыми Канто не повезло пересекаться. А его жуткий самоконтроль был таким же тревожным, как и извилистые попытки соблазнения Дечалы. Говорили, что тролль был вырван из Кислева по прихоти богов, и что он нёс на себе следы битвы. Канто подумал, кто мог быть настолько безумным, чтобы сойтись один на один с Троггом. Затем он стал думать, а выжили ли они после этого.
— Всё, что я знаю, это то, что я наслаждался лучшей плотью, которую мог предложить Парравон, прежде чем меня заставили вернуться в этот бесславный муравейник, — сказал Сигвальд. — Я даже не захватил с собой своего меченосца или евнухов-зеркал. Что я буду делать без моих евнухов-зеркал?
— Все мы несём своё бремя, Принц-кастрат, — произнёс Маннфред фон Карштайн. Вампир был увлечён своими когтями, не смотря на Сигвальда, или, что более многозначительно, на фигуру Изабеллы фон Карштайн, которая стояла на приличном расстоянии от существа, который разделял с ней фамилию. Два вампира старательно игнорировали друг друга с момента прибытия Маннфреда.
Канто с опаской посмотрел на Маннфреда. Он всё ещё не понимал, почему Архаон пустил зверя, или, раз уж на то пошло, существ типа жрицы-перебежчицы тёмных эльфов Хеллеброн, в город. Они были предательством воплощением, и если они узнают, что планировал Архаон — если все из собравшихся здесь чемпионов узнают — они бы предали его в мгновение ока.
— И в любом случае евнухов легко изменить, — продолжил Маннфред.
— Хочешь быть добровольцем, принц пиявок? — промурлыкал Сигвальд. — Вроде у меня был резак для тебя…
Маннфред засмеялся.
— Если бы я только мог, варвар, — вампир обратил свой красный взор на Сигвальда. Я бы мог помериться с тобой силой, но…сам понимаешь. У нас и так достаточно врагов, я думаю, и прямо на нашем пороге.
— Нашем пороге, вампир?
Канто напрягся, когда рука Архаона опустилась ему на плечо.
— Ты привёл их всех? — спросил Вечноизбранный, глядя на собравшихся.
— Всех, кто уже не был в бою, повелитель, — ответил Канто, когда Архаон прошёл мимо него. — Хеллеброн уже втянула противника в бой в Дворцовом квартале, и только несколько скавенов в данный момент не испытывают сильного давления со стороны врага, — продолжил он, указывая на крошечную группу скавенов, которые стояли рядом с Карштайном. Крысы нервничали, и вполне обоснованно — их союзники их недолюбливали. — Харальд Хаммерсторм будет действовать так, как ему вздумается, как всегда. Другие полководцы шлют свои извинения, я уверен в этом, — не то, чтобы последних осталось очень много. Большинство чемпионов и полководцев, достойных имени, уже отправились к своим богам в той или иной степени. Те, кто не погиб, пытаясь завоевать город, или при осаде Аверхейма, перешли дорогу Архаону и поплатились за своё безрассудство жизнями.
— Что насчёт Сломанного короля? — спросил Архаон, ничем не скрывая радости.
Маннфред и Изабелла были не единственными мёртвыми существами в услужении у Архаона. Ещё одним был Сломанный король — иноземный властелин, правитель мёртвых земель, облачённый в изорванные одеяния и грязные бинты. Он был одним из скелетообразных принцев Нехекара, хотя какой именно, он никогда не говорил, даже когда пал ниц перед троном Архаона через несколько месяцев после разрушения Аверхейма.
— Он уже отправился на противостояние врагу, — сказал Канто. По правде говоря он не знал, где был Сломанный король или что он делал, и ему не хотелось его разыскивать и спрашивать. Пусть выживет или сдохнет, как ему захочется.
Архаон некоторое время молчал. Затем немного встряхнулся и пробормотал:
— Чудовища и дураки. Какое сочетание, — он огляделся. — Мы находимся в осаде. Вы все это знаете, а также вы знаете то, что это последний бросок кости для наших вагов. Это последний вздох цивилизованных земель, и когда эта битва закончится…боги наградят нас, — Архаон сжал кулак. Канто почувствовал, как по нему пробежал холодок и посмотрел вверх, на красные небеса, хорошо видимые через разрушенный купол храма.
«Боги наблюдают»-подумал он. Но ему казалось, что им всё равно, кто выиграет. Он посмотрел на Архаона. «Как и тебе. Не совсем. Потому что ты думаешь, что уже выиграл. Для тебя всё уже предрешено…» Потому что Архаону не было дела до битв или врагов. Только не сейчас. Сейчас всё дело было во времени и огне. Пока остальные сражались, он довольствовался разжиганием пламени. Канто сжал рукоять меча и подумал, как он мог избежать огня, когда уже был в горшке.
Архаон всё говорил.
— Сейчас враги разобщены. Если мы будем действовать быстро, то сможем уничтожить их по частям. Если нет, ну… — он развёл руками. — Такова воля богов, — он указал на Арбаала. — Наиболее важными являются ближайшие к нам. Армия эльфов стоит на нашем пороге к востоку отсюда. Их черепа твои, если пожелаешь.
Арбаал безмолвно кивнул. Архаон посмотрел на Дечалу.
— Ты возьмёшь на себя юг — Садгартен. Враг тоже должен быть там, — как только эльфийка-змея прошипела своё согласие, Архаон указал на Изабеллу. — А ты, графиня…ты поможешь Хеллеброн в Дворцовом квартале. Поймайте врага между машинами крови и оспы и сокрушите их.
Изабелла, скрывая лицо под вуалью, ничем не выдала то, что слышала приказ. Она просто развернулась и вышла в компании Арбаала и Дечалы. Канто посмотрел на возвышение и увидел, что Азазель тоже исчез, хотя демон-принцу не давали никаких приказов. Архаона, казалось, не заботили такие мелочи. Он повернулся к скавенам.
— Даркендвел, — произнёс он, обращаясь к крупной фигуре, которая склонилась над группой полководцев скавенов, устроившись на сломанной статуе.
Тёмная фигура Верминлорда скавенов вздрогнула, когда Архаон произнёс его имя. Пищащие полководцы и провидцы, собравшиеся вокруг него, замолкли, когда Вечноизбранный повернулся к Даркендвелу.
— Орки в торговом районе. Они сражаются вместе с остальными? — спросил Архаон. — Неужели наши противники настолько отчаялись, что прибегли к помощи безмозглых дикарей?
— Нет, о самый могущественный Король с тремя глазами, — пропищал верминлорд. Он замолчал, а затем добавил:
— Просто раньше такого не случалось.
— Ну так выясните наверняка, — заорал Архаон. — Приведите их к…Переулку. Посмотрим, понравятся ли им эльфы в качестве напарников, — Архаон склонил голову, размышляя. Затем он произнёс:
— Жаль слышать, что твой товарищ верминлорд Висретч пал от меча эльфийского принца Тириона. Я многое хотел обсудить с ним в своё время, — Канто улыбнулся, когда Даркендвел напрягся. Один из верминлордов был ответственен за убийство Вальтена вопреки желаниям Архаона. Вечноизбранный так и не выяснил, кто именно нанёс удар, но нельзя сказать, что он не пытался.
— Он погиб во имя тебя, о самый прекрасный бог-король, — пропел верминлорд.
— Значит и ты сделаешь то же самое, — сказал Архаон. Он повернулся и указал на Сигвальда. — Мертвецы твои. Мне нужен череп так называемого Бессмертного короля в качестве кубка, Принц-кастрат, — Архаон бросил взгляд на Трогга. — Ты и твои силы присоединитесь к нему. Сигвальду потребуется помощь.
— Ничего такого мне не потребуется, — проинёс Сигвальд, поднимаясь на ноги. — И я не разделю славу с обезьяной в короне, — он пренебрежительно указал в сторону Трогга. — Я едва ли могу терпеть его запах…Как ты себе представляешь, чтобы я сражался рядом с ним?
— Никак, — просто ответил Архаон. — Я думаю ты умрёшь рядом с ним. Возможно, я ошибаюсь. Мне просто любопытно, прав я или нет.
Сигвальд уставился на него. Рука Принца-кастрата потянулась к рукояти меча, но Трогг добрался до него первым. Чешуйчатая рука крепко схватила руку и запястье Сигвальда. Король троллей недобро улыбнулся.
— Пошли, красавчик. Нам надо накормить стервятников и упокоить мертвецов, — прогремел Трогг. Сигвальд выдернул руку из хватки зверя и поспешил вперёд, Трогг последовал за ним.
— А что насчёт меня, о могучий Вечноизбранный? Что прикажите мне? — сказал Маннфред, подобострастно кланяясь, когда все остальные ушли. Архаон забрался на возвышение и взял Гхал Мараз, прежде чем посмотреть на него.
— Иди туда, куда захочешь, и умри так, как захочешь, пиявка. У меня нет для тебя приказов, за исключением того, чтобы ты не забывал, чью сторону выбрал, и что боги знают твой запах, и они приблизят твою смерть, если ты забудешь, — Архаон небрежно махнул на него молотом.
Канто слегка улыбнулся, довольный. Маннфред раздражал его. «Боюсь, что при этом дворе есть место только для двух лизоблюдов»-подумал он. Как будто вампир услышал его мысли, Маннфред обратил на него свой красноглазый взгляд. Рука Канто упала на рукоять меч, но Маннфред пролетел мимо него, оставляя за собой шлейф из тени и вони старой крови.
— Наверное мне придётся убить его, — произнёс он, не подумав.
— Возможно, — сказал Архаон. Он всё ещё держал Гхал Мараз в руках. — Хотя, возможно, в скором времени этого не потребуется. Всё сводится на нет, Канто. Разве ты не слышишь этого? Ветер, что носится по улицам — это предсмертный вздох печального мира. Судороги, которые сотрясают эту гору, всего лишь предсмертные конвульсии. Скоро всё будет кончено. Вся ложь откроется, все боги будут сброшены, а земля и небо станут едиными.
Канто поёжился в своём доспехе. Его рука всё ещё лежала на рукояти меча. «Один удар, этого будет достаточно…Один быстрый удар, а потом…Катай»-подумал он. Вот только не было больше Катая, или Арабии, и всего остального, за исключением этого места. Но всё же…всего лишь один удар…
— Одного не хватит, Канто, и ты это знаешь, — мягко произнёс Архаон. Он даже не повернулся. Тем не менее Канто застыл. — У тебя уже был шанс однажды, чтобы изменить судьбу всего, и ты упустил его. Ты убежал, вместо того, чтобы сделать выбор. В конце концов всё сводится к выбору, Канто. Ты выбрал остаться человеком в мире, который подходит лишь для чудовищ. И вот теперь ты столкнулся с очередным выбором.
Архаон повернулся, Гхал Мараз свободно болтался в его руке.
— У богов всегда две мысли, Канто. Одна говорит, что нужно бить, другая — что нужно остановиться. Боги видят все возможности и ни одной, и они ослеплены богатством знаний. Поэтому они замышляют план внутри плана, и плетут интриги против самих себя, даже в час своей победы. И если я преуспею, игра закончится. Мир погибнет, а их игрушки обратятся в прах на космическом ветру, — он поднял древний молот, слегка повернув его в руках, как будто любуясь тем, как свет играет на рунах, которые покрывали его поверхность. — Как и этот молот, Тёмные боги являются и созидателями и разрушителями, и они не могут решить, кем они являются в данный момент времени.
Он взмахнул молотом.
— Они идиоты, эти боги, Канто — они куда могущественнее, чем ты можешь себе представить, но по правде говоря, они не лучше хихкающих имбецилов, рисующих картинки в грязи. Они сотрут этот мир в порошок и сдуют его, а затем перейдут к другому миру, где игра начнётся вновь. Вот такая правда, — Архаон небрежно отбросил молот, и он упал вниз с гулким лязгом. — В каком-то смысле ты был мудр, не присягнув ни одному из них. Только это даёт тебе волю выбирать свою собственную судьбу. Другие будут сражаться, потому что их боги требуют крови. Но у тебя есть выбор. На самом деле у тебя столько вариантов, что я лишь могу позавидовать тебе. У меня нет выбора, и я не могу сойти со своего пути.
Канто покачал головой.
— Какие…какие варианты? — прохрипел он.
— Ты можешь убить меня, — произнёс Архаон. Он развёл руками. — Этого может быть достаточно, чтобы остановить то, что началось. Когда я умру, боги точно отвернуться, вот только удовлетворённые или разгневанные, я не могу сказать. Или ты можешь убежать. Ты можешь сбежать и пожить столько, сколько отведено этому миру. Я не остановлю тебя, — Архаон скрестил руки. — Ты можешь сражаться. Ты можешь больше не быть Непоклявшимся, и даже получить какую-то силу в эти последние часы. Стать полубогом как Азазель или Дечала, вечным и чудовищным.
Канто уставился на него. Спустя мгновение он произнёс:
— Как-то всё это звучит не очень приятно, — он посмотрел на свою руку, сжатую на рукояти меча, и, не в первый раз, подумал о Графе Мордреке и о том, как он умер. «Конец, вот что нужно нам всем»-подумал он.
— Тем не менее, выбор за тобой. Что ты сделаешь, Непоклявшийся? — спросил Архаон. — Какой путь изберёшь? Однажды, ты пожалел этот мир и спас его от должного наказания. Теперь у тебя снова есть такой шанс. Пожалеешь ли ты и во второй раз? — в голосе Архаона было что-то такое, что заставило Канто остановиться. Нотки мольбы, возможно, или смирения. Это был голос не завоевателя или великого чемпиона, но человека, уставшего до смерти и жаждущего забвения.
«Беги и прячься или стой и сражайся, Непоклявшийся — твой час наконец настал»-подумал он. Он думал, что он давно прошёл, но Мидденхейм, Аверхейм…всё это было лишь одним мгновением, растянувшимся на недели и дни. Но вот этот час настал, и он больше не мог избегать его. Он должен был сделать выбор, как и сказал Архаон.
Меч Канто оказался у него в руке прежде, чем он понял, что вытащил его. В голове не было ни голосов, ни шёпота, только звук черепахи из стали и кристаллов, которая шла и шла по бесконечной пустыне в поисках того, что она никогда не найдёт. Его меч метнулся к голове Архаона, а затем последовала вспышка света и боль, и он отлетел назад, упав на землю.
— Я надеялся, что ты убежишь, — торжественно произнёс Архаон. Убийца Королей свободно лежал в его руке, его лезвие было красным от крови. Он разрезал броню Канто, как будто её и не было вовсе. — Если бы ты убежал, я бы простил тебе это, по крайней мере на несколько часов. Ты хорошо служил мне и даже не жаловался, и я был бы рад дать тебе так много.
Канто не мог дышать. Живот жгло огнём, и он поглощал его изнутри. Но даже так он всё ещё мог смеяться.
— Я…убегаю, — прохрипел он. — Смерть — это единственный способ сбежать от…от того, что грядёт, — боль росла, забирая смех. Архаон опустился на колени рядом с ним.
— Значит ты настолько боишься правды? — спросил Архаон. Он был словно опечален и смущён. «Ты не привязан к своему пути, ты просто никогда не искал другого»-подумал Канто через пелену агонии. «Ты тоже был слишком испуган? Вот в чём дело? Ты боишься, Вечноизбранный? А я-то думал, что это я трус…
— Чьей правды? — спросил Канто, его голос был не громче шёпота. Архаон вздрогнул, как будто его ударили. Мир становился красным и чёрным по краям, и боль утихала, оставляя только свинцовую тяжесть в конечностях и сердце. Канто закрыл глаза.
— Меня не заставят выбирать судьбу, — пробормотал он. — Пусть боги поймают меня, если смогут. Я останусь верным самому себе.
Архаон что-то сказал, но Канто не слышал его. Он слышал лишь далёкий смех жаждущих богов и медленный, мягкий хрип черепахи, которая продолжала идти к краю мира.
Канто побежал за ней.
Теклис смотрел, как Архаон поднимается с мечом в руке. Он оставил тело Воина Хаоса там, где оно лежало, и повернулся к заключённому. Теклис не уловил всего, что между ними произошло, но несмотря на это он думал, что понял всё, и проклинал воина, кем бы он ни был, за то, что он не убил Архаона, когда у него был такой шанс. Момент был упущен, и теперь потребуется больше, чем клинок в спину, чтобы свергнуть Вечноизбранного.
— Он был последней надеждой этого мира, — произнёс Архаон, когда повернулся к Теклису. — Я подумал, на мгновение, что у него получится…но не важно. Путь свободен и я с него не сверну. Пусть небеса рыдают, а моря закипят. Мы наконец освободимся от отвратительного веса жизни.
Теклис подобрал под себя ноги, когда Архаон направился к нему.
— Не все думают, что жизнь — это бремя, — прохрипел он. Архаон поднял меч и отсёк цепь, которая приковывала эльфа к возвышению, когда Теклис инстинктивно отпрянул в сторону.
— Мне нет дела до твоих мыслей, маг. Мне важно лишь то, что ты видишь. Пошли, — Архаон протащил Теклиса через храм к древним зубчатым стенам, которые окружали разрушенный купол. Теклис потыкался и чуть не падал много раз, но Архаон заставлял его идти дальше резкими ударами по голове и плечам. Когда они вышли на открытый воздух, Теклис вдохнул его, пытаясь очистить рот и нос от вкуса и запаха порчи внутри осквернённого храма.
Архаон остановился на вершине зубчатой стены. Вечноизбранный осмотрел город, наблюдая за игрой света и тени на руинах. Даже отсюда Теклис слышал звуки битвы и видел дым. Он слышал грохот пушек и хриплые крики орков. «Не такая уж и неожиданность»- язвительно подумал он. Это навевало странное чувство. Ветер Зверей улетел на восток и нашёл соответствующего звериного хозяина. Соответствующего, хотя и непредвиденного.
Архаон потянул за цепи.
— Что ты видишь? — прохрипел он.
Теклис посмотрел на него, и дюжина различных ответов пришло ему на ум. «Что я должен тебе ответить? То, что Воплощения связаны вместе узами магии, и эти же узы привели их сюда? То, что это судьба, что всё скатилось до этого, и что даже Разрушительные силы всего лишь дети в руках судьбы?» Но нет. Архаон не хотел слышать ничего из этого. Вопрос был риторическим. Вечноизбранный больше не был человеком, он был всего лишь механизмом…игрушкой, заведённой и отпущенной иррациональными существами.
Эльф шмыгнул носом.
— Я видел крах всего, что ты запланировал, и падение Тёмных богов.
Архаон засмеялся. От этого звука в животе у Теклиса забурлило.
— Такое неповиновение. Ты не боишься меня? — спросил Вечноизбранный. В словах не было угрозы. Только вопрос.
— Это имеет значение? — произнёс Теклис. Он осмотрел Вечноизбранного, изучая вычурную броню, изорванные шкуры и ничего не выражающий шлем. Однажды, подумал он, человек перед ним мог быть чем-то ещё. Ветры судьбы окутывали его. Это напомнило ему о Тирионе в какой-то мере. Архаон однажды мог стать путеводным пламенем для человечества, вывести свой народ из тьмы к славе.
Вместо этого он стал не более чем чёрным огнём, горящим в поглощающем мир аду. «Ты мог стать героем»-подумал Теклис и почувствовал, как печаль охватывает его. «Но ты ведь даже не пытался, так ведь? Был ли у тебя шанс?»-он покачал головой и посмотрел на город.
— Моя жизнь и смерть не имеют значения. Я сыграл свою роль в этом жалком деле.
— Давай я расскажу тебе то, что вижу, — сказал Архаон, подтягивая Теклиса ближе. — Я вижу уже выигранную битву и последние спазмы уже умершего мира. Выиграют или проиграют твои союзники, Я уже выиграл. Или ты надеешься, что один из них сможет всё исправить? Может быть твой брат? — Архаон оттолкнул Теклиса.
Теклис упал на колени на твёрдый камень. Он проигнорировал боль и посмотрел на Вечноизбранного. «Такой уверенный, да? Так уверен в исходе, что слеп к любым другим возможностям. Ты сделал свой выбор и ждёшь, что мир подстроиться под него». Он фыркнул. «Ты больше похож на моего брата, чем я думал».
— Армии это не только выражение силы. И не моего брата тебе нужно бояться. Тебе нужно бояться Императора.
— Карл Франц слабак. Смертный служит ложному богу во имя несуществующей империи, — сказал Архаон. — Я вырвал из него магию и обратил его в бегство.
Теклис позволил себе холодно улыбнуться.
— Я не сказал, что Император это Карл Франц, — он отвернулся, взглянув на город. Он видел, как свет Воплощений приближался. И один из них привлёк его внимание. Он почувствовал, как глаза Архаона впились в него. — Карл Франц умер в Альтдорфе от рук твоих слуг. Он был человеком и умер человеческой смертью. Но империи нужен Император, и кое-кто откликнулся на зов, — он улыбнулся. Ему потребовалось некоторое время, чтобы разрешить эту загадку.
— Что ты сказал? — спросил Архаон.
— Ты правда думал, что Молотодержец будет сидеть сложа руки, пока ты уничтожаешь всё, что он построил? — произнёс Теклис. Он повернулся и встретил чёрный взгляд Архаона, не дрогнув. — Зигмар идёт за тобой, Вечноизбранный. Так же как он приходил за твоими предшественниками. А вместе с ним и вся ярость и пламя этого мира, который ты так небрежно посчитал мёртвым.
Архаон набросился на Теклиса с кулаками и швырнул его на землю.
— Зигмар — ложь, — прорычал он. Он схватил цепи Теклиса и вздёрнул эльфа на ноги. — Он — ложь!
Теклис улыбнулся окровавленными губами.
— Надеюсь я увижу, как ты скажешь ему это в лицо.
Маннфред громко выругался, когда вылетел из Храма Ульрика и вскочил в седло Ашигарота. Огромный зверь застонал, поднимаясь в воздух по его лающей команде. Маннфред беспомощно зарычал, пролетая над крышами Ульриксмунда. Всё пошло не так, он чувствовал это. Направление ветра менялось, но вот в какую сторону, сказать он не мог. «Всё не так, как я предвидел»-подумал он. Тогда он был так уверен в победе. Теперь же не было никакой уверенности, за исключением уверенности в приближении скорого конца.
Когда он прибыл в Мидденхейм несколькими днями ранее, Архаон с готовностью принял его предложение верности, он даже принял эльфийскую жрицу-перебежчицу Хеллеброн, и, что более удивительно, Сеттру Нетленного. Бывший король Кемри был последним человеком, живым или мёртвым, которого Маннфред ожидал увидеть здесь. Он думал, что древний лич превратился в пыль, и его разметало по пескам его любимой Нехекары, после того, как он отказался служить Нагашу в качестве мортарха.
Казалось, Вечноизбранного эти перебежчики забавляли больше всего. И другие чемпионы Вечноизбранного при любом удобном случае напоминали Маннфреду о его новом месте в общей схеме вещей. Он не раз был вынужден защищать себя и своё место в иерархии. Однако такие усилия едва ли стоили результата.
Он уже пожалел о том, что приехал в Мидденхейм. Это неуважение было последней каплей. Он не станет сражаться за Архаона. Служба у варвара-выскочки была не менее унизительной, чем рабство Нагаша, и он был сыт по горло и тем и другим. Пусть передерутся друг с другом. Он будет держаться в стороне, готовый воспользоваться тем, что останется.
Ашигарот мчался по небу, когда Маннфред обратил внимание на битвы, развернувшиеся по всему городу. Каким-то образом Теклис смог притащить Воплощения и их последователей в Мидденхейм, но сделал он это небрежно. Тем не менее они неуклонно двигались к Храму Ульрика и Архаону. Им потребуется немного времени, чтобы снести те несколько препятствий, которые Архаон поставил перед ними.
Маннфред оглянулся через плечо на храм. «Что это за игра, вечноизбранный? Почему ты не предпринимаешь более усердных попыток, чтобы остановить их? Чего я не вижу?» С момента прибытия в город он пытался узнать причину, по которой Архаон не желал покидать город. Что такого важного было в Мидденхейме, что Архаон заперся в нём?
До сих пор ответа не было и не предвиделось. Архаон поделился своими намерениями лишь с некоторыми за пределами его внутреннего круга, большинство из которых уже были мертвы от руки этого дурака Канто. В палаче Архаона не было ничего особенного — просто ещё один варвар. Но остальные относились к нему так, словно он занимал особое место в уважении Архаона. Губы Маннфреда скривились. Как будто такие твари, как он, имели значение.
Ашигарот закричал и встал на дыбы. Маннфред пытался удержаться в седле, пока зверь брыкался и орал. Он развернулся в седле в поисках того, что встревожило его скакуна, и увидел, что небо над Графсмундом открылось и выплюнуло что-то вроде падающей звезды. Он заставил Ашигарота подлететь ближе, когда эта штука упала на улицу и сотрясла весь город. Изрядно потрёпанные здания разрушились по периметру новообразовавшегося кратера, наполнив воздух дымом и щебнем. Северяне побежали по улицам под ним, пытаясь как можно скорее встретить нового врага. Любопытство заставило его последовать их примеру.
Упавший щебень сдвинулся и рассыпался, когда чудовищная форма кровожада поднялась на ноги. Демон был сильно ранен, его неестественная плоть была обожжена огнём и отмечена десятками ран, но это не лишило его силы, с которой он выбирался из кратера. Атакующие северяне тут же остановились, и пали ниц перед Кровожадом. Когда дым рассеялся, вампир рассмотрел зверя получше и тут же дёрнул поводья Ашигарота, направляя коня вверх и прочь отсюда. Маннфред изучал слуг Тёмных богов и ознакомился с такими сущностями, как СУдьбоплёт и Отец чумы. Он знал, что узнает Охотника Кхорна, если увидит его, и он не хотел оказаться поблизости от этой хищной машины уничтожения.
Что тварь делает здесь, он мог только догадываться. Архаон послал Ка’бандху добыть череп Императора — возможно демон просто преследовал свою добычу с целеустремлённой решимостью, которая характеризовала последователей Кровавого бога. Демон издал рёв, полный почти осязаемого разочарования, и взмахнул молотом, размазав несколько преклоняющихся людей.
Ка’бандха взревел снова. Выжившие северяне, одержимые жаждой крови демона, запрокинули головы и залились дружным воем. Когда демон пошёл вперёд, северяне последовали за ним, передвигаясь на всех четырёх конечностях с такой же скоростью, как и на двоих.
Маннфред встряхнулся. Хотя он и имел иммунитет к влиянию демона, но даже так, он чувствовал жар ярости существа. Он направил Ашигарота прочь к Дворцовому кварталу. Чем дальше он будет от демона, тем лучше. Когда он пролетал над окровавленными руинами, которые культисты Хеллеброн оставили от Миидденплаца, резкое движение внизу привлекло его внимание. Что-то чёрное бежало по крыше.
Маннфред моргнул. «Влад»-подумал он. «Значит ты тоже здесь. Я думал ты умнее. Хотя ты никогда не мог пропустить что-то грандиозное, ведь так?»-он направил Ашигарота в погоню и ослабил меч в ножнах. Шанс был невелик, учитывая вовлечённые силы, что он сможет сместить баланс битвы так или иначе. Мысль раздражала его, но он был достаточно прагматичен, чтобы признать, когда его превосходили. Но он хотя бы сможет закончить одно дело.
«Нагаш никогда не должен был возвращать тебя, старик»-подумал он. «И я увижу, как ты отправляешься во тьму, перед тем, как миру настанет конец»-Маннфред жестоко улыбнулся, преследуя другого вампира. Что бы ни случилось, какая бы судьба не ожидала Маннфреда или мир, он достигнет цели, Влад фон Карштайн должен умереть.
Глава семнадцатая
Переулок
Малекит выругался, когда восточный фланг его сил начал прогибаться под натиском орочьего штурма. Руины тряслись от дикого рёва, когда зеленокожие прорвались через ряды бегущих скавенов и врезались в эльфов. Эльфы сражались со всей дисциплиной и яростью своей расы, но они не могли сравниться с чистой, звериной свирепостью новоприбывших. Он потянул поводья Серафона, уводя дракона в сторону рушащегося строя. Под ним эльфы верхом на лошадях мчались, чтобы поддержать ослабевший фланг.
Он не мог сказать, откуда прибыли зеленокожие, да и ему было на это наплевать. Важно было лишь то, что они были здесь и атаковали его силы. А ведь всё так хорошо начиналось. Скавены бежали перед ними, спасаясь словно крысы, которыми, впрочем, они и были. Но когда эльфы стали наступать, орки встали на пути сил Малекита. Теперь он видел эту хитрую схему — крысы никогда бы не пожертвовали тысячами своих, чтобы одержать незначительную победу. Он проклинал себя за неосторожность. Теперь перед ним был более стойкий противник, и он знал, хоть и не мог видеть их через туман войны, что скавены перегруппировались. Они бы не привели сюда обе армии, если бы у них не было…
Залп длинноствольных винтовок и треск варп-молнии пушек прервали его мысли и подтвердили опасения. Серафон пойма восходящий поток воздуха и воспари вверх, когда внизу залпы длинноствольных винтовок оставляли кровавые следы из мёртвых и раненых в гуще боя. Отравленный ветер миномётных снарядов накрыл строй, забрав жизни множества эльфов, включая свирепых корсаров с берегов Кракена.
«Конечно»-подумал он. «Зачем заманивать одного врага в ловушку, когда ты можешь заманить двух? Хитрые крысы». Малекит зарычал от досады и ткнул шпорами в чешую Серафона, заставляя дракона двигаться быстрее.
С криком, огромный зверь пронёсся по воздуху на восток в поисках скрытых позиций скавенов. Малекит низко пригнулся в седле, когда зелёная молния вылетела со второго этажа разрушенной арки, и по его приказу Серафон сложил крылья и словно сокол понёсся к руинам. Чёрный дракон врезался в развалины с достаточной силой, чтобы окатить улицы внизу потоком обломков, и его голова метнулась вперёд с открытой пастью. Густой чёрный дым повалил из его пасти и заполнил руины. Показались умирающие скавены, которые падали, тщетно пытаясь избежать смертельного яда.
Малекит призвал пламя теней и метнул его в развалины, выжигая тех скавенов, которых не прикончило дыхание Серафона. Он засмеялся, наблюдая, как горя крысы, и ему захотелось проделать это со всем городом. Пусть всё сгорит и отправиться во тьму, чтобы враг познал всю тщетность противостояния Вечному королю.
Он услышал визг, доносящийся сверху, и развернулся в седле. Фигуры сыпались на него с верхних этажей руин, вооружённые изогнутыми лезвиями, блестящими от яда. Он поднял меч, хотя и понимал, что не отразит все удары.
Что-то сверкнуло в темноте и промелькнуло мимо него. Несколько убийц осели, словно марионетки, у которых обрезали нити, и рухнули на землю. Оставшийся скавен приземлился на спину Серафона и бросился на него только для того, чтобы умереть от меча в черепе. Когда он стряхнул дёргающийся труп, Малекит повернулся и увидел топор гнома, воткнутый в каменную кладку неподалёку. Кто бы ни бросил его, он сделал это с непревзойдённым мастерством, убив двух убийц в воздухе одним ударом.
— Ты никогда не следил за спиной, не так ли? — прогремел грубый голос откуда-то неподалёку. Малекит застыл. Он узнал голос, хоть и не слышал его несколько тысячелетий. Из тех самых тусклых, далёких дней до того, как эльфы и гномы отбросили все клятвы дружбы и отправились на войну. — Я так, просто мимо проходил, — он мельком заметил блеск брони и вспышку белой бороды, и почувствовал, как его сердце наполняется воспоминаниями о боли, которую он так давно забыл.
— Снорри, — прошептал Малекит. — Мой друг…я…
Но гном уже исчез. Он повернулся и увидел, что топор тоже пропал, как будто его и не было. Малекит покачал головой. Он знал легенды и слышал истории из уст заключённых и рабов, но никогда им не верил…до сих пор. Он улыбнулся. «Иди с миром, мой друг, и встреть свою судьбу как полагается».
Когда восточная группа орудийных расчётов скавенов замолчала, то же самое произошло и с южной. Малекит отбросил старые воспоминания и сожаления, когда он заглянул во тьму и увидел сияние золотых масок убийц — Цепные танцоры нашли свою новую жертву. Улыбка Малекита ожесточилась, когда он услышал крики крыс и безмолвно пожелал сёстрам резни удачной охоты.
— Такое высокомерие показали эти паразиты, посчитав нас жертвой, да, Серафон? — пробормотал он, натягивая поводья дракона. Зверь снова поднялся в воздух, махая крыльями.
Когда он пролетал над сражающимися, тупая боль начала расти в его черепе. Это было знакомое чувство — столкновение сильной магии, великие ветра Вихря сталкивались друг с другом. Это чувствовалось сильнее всего, когда другое Воплощение было поблизости. Он посмотрел вниз и увидел, как пала боевая гидра, её кольца были разрублены грубым топором. Огромная фигура прорвалась через охваченного предсмертными спазмами зверя и врезалась в сплочённые ряды Гвардии Феникса. Янтарная энергия заискрилась и зарычала вокруг орка, как будто существо было центром шторма.
— Восьмой ветер, — прошипел Малекит. И он связан с этим зверем. Внезапно присутствие орков обрело смысл — это была ошибка Теклиса. «Как и всё остальное»-с досадой подумал он. «И опять же мне придётся исправлять эту колоссальную ошибку». Орки были неконтролируемыми, и их питала сила Гура. Они разрушат малейший шанс на победу, которым обладали Воплощения.
— Нет, лучше позволить Ветру Зверей найти более подходящего хозяина, — сказал он, пуская Серафона в очередное пике. — Как только мы освободим его из нынешней оболочки конечно же, — дракон взревел, будто отвечая, и нырнул вниз к полководцу орков.
Невероятно, но зверь увернулся от когтей Серафона. Малекит выругался, когда дракон повернулся, раскрыв пасть. Орк развернулся и побежал к ним, подняв топор. Дракон изрыгнул ядовитый дым, но орк пробежал через облако, не обратив на него внимания. Шокированный Малекит моргнул, когда орк внезапно появился из облака яда и врезался в шипастый череп Серафона. Прежде чем дракон смог сделать больше, чем издать испуганный рык, орк уже взобрался по изогнутой шее Серафона и направился к Вечному королю.
Вблизи орк был ещё более чудовищным, подумал Малекит, когда вытащил меч, чтобы заблокировать смертельный удар топором. Один глаз яростно пылал на зелёном, хмуром лице, иссечённом шрамами. Чёрная броня была грязной и состояла из разных кусков, но она была крепкой, а руки орка бугрились толстыми пучками мышц. Сверкнула небольшая вспышка света, когда их клинки столкнулись, и Малекит захрипел от боли, когда удар сотряс его руку. Орк был силён, куда сильнее, чем он мог предположить.
— Гримгор выпотрошит тибя, — прорычал орк, забрызгав Малекита слюной. — Вырвет твой позвоночник и забьёт им тибя до смерти. Раздавит твоё сердце, словно сквига и высосет досуха!
— Ты ничего не сделаешь, только орёшь, тварь, — прошипел Вечный король.
Малекит выбросил вперёд руку, острые кончики его перчатки впились в руку орка, что вызвало рёв боли. Орк взбрыкнул и его широкий череп врезался в забрало шлема Малекита, почти погнув его. Едва удержавшись в седле, оглушённый ударом, Малекит откинулся назад, отпустив орка. Зверь ухмыльнулся и приготовил топор для смертельного удара, но внезапное движение Серафона, когда дракон взмыл в воздух, скинуло орка на улицу внизу.
Прежде чем Малекит смог заметить место, куда приземлился враг, оглушительный визг донёсся с севера, и он повернулся, чтобы увидеть армию бронированных скавенов, пробирающихся через руины сожжённого здания гильдии и направлявшихся к уже сражающимся противникам.
— Нет, — выплюнул он. — Больше никаких глупостей, — но как только он произнёс это, раздался звук, ознаменовавший прибытие ещё большего числа орков. Сотни орков высыпали из разрушенных кладов и магазинов, непреодолимая волна зелёного насилия, стремящаяся смести его ослабевшие силы с поля боя. Гиганты и огры возвышались среди них, и визжащие, фыркающие наездники на кабанах мчались по улицам впереди орды.
Его армия попала в капкан, и сбежать из него не удастся. Только не силой. Его эльфов было слишком мало, и даже его собственных сил, какими бы великими они ни были, не хватит, чтобы одержать верх над таким количеством врагов.
«Значит это конец? Такова моя судьба — наша судьба? Утонуть в насилии непонимающих дикарей или трусливых паразитов? Виновен ли я в этом позорном поражении? Таким будет моё наследие?»-думал он, когда его сердце сжалось, а воины умирали один за другим.
Нет. Нет, это не его судьба. Он сопротивлялся слишком сильно, сражался слишком долго, чтобы сдаться сейчас из-за чужой ошибки. Он был Малекитом. Он превосходил всех. Он выжил в Пламени Азуриана не один раз, а два, и выковал два народа в своей жизни. Он побеждал демонов и шёл наперекор самим Тёмным богам, и он всё превозмог и вышел победителем.
Но во всех его победах была одна общая деталь. Один враг должен быть побеждён первым, в любом случае. «Гордыня, проклятая гордыня». Им двигала гордыня, он знал это и смирился с этим. Непомерная гордость давала ему силы, и та же гордость ставила под угрозу все его планы и интриги. Гордыня говорила ему, что ему не нужна помощь, она нашёптывала ему, что он сможет найти более подходящих хозяев для ветров Смерти и Зверей. Гордость требовала, чтобы он сражался до конца, против тех, кого он считал неполноценными.
И единственным движением конечностей, Малекит сбросил эту гордыню на землю, и выпрыгнул из седла Серафона. Он мягко приземлился, несмотря на вес своей брони, принесённый на улицу кружащимися вокруг него тенями. Орк всё ещё был жив и прорубался через Гвардию Феникса с целеустремлённой решимостью, что напомнило Малекиту Тириона. «Петухи»-подумал он, направившись к своему оппоненту.
Орк взревел, когда заметил Малекита. Несколько его последователей собирались напасть на Вечного короля, но орк, не задумываясь, зарубил их. Малекит улыбнулся. Зверь никому не позволит отнять у него его победу. «Гордыня обуревает не только детей Азуриана»-подумал он, подходя ближе к неистовому оку. Янтарный свет искрился и ревел вокруг военачальника орков, освещая его бледным сиянием.
«Ну, теперь посмотрим прав я…или мёртв»-подумал Малекит, когда опустился на одно колено, склонил голову и протянул меч эфесом к своему противнику.
— Я сдаюсь, — громко произнёс он.
Орк, занеся топор над своим тупым черепом, моргнул. Малекит повторил:
— Я сдаюсь, во имя меня и всей эльфийской расы. Мы твои слуги.
Орк на мгновение опешил. Затем медленно его грубые черты озарило выражение триумфа. Орк поднял топор и повернулся к своим сражающимся последователям.
— Гримгор лучший! — заорал он. Он ударил кулаком в грудь, и его последователи добавили свои голоса к его победному рёву.
— Нет, — произнёс Малекит.
Орк развернулся на каблуках.
— Что? — прорычал зверь.
Малекит встретил пронизывающий взгляд твари своим собственным.
— Я…мы пришли в этот город, чтобы победить того, кто хочет забрать этот титул себе, — он указал рукой на скавенов. — Они служат ему, как и северяне. Они говорят, что он лучший, сильнейший воин во всём мире. Такой сильный, что он собирается разрушить мир и утопить то, что осталось, в огне, — Малекит склонил голову. — Как Гримгор может быть лучшим, если Архаон уничтожит мир?
— Архаон, — проревел Гримгор, выплюнув имя Вечноизбранного словно проклятье. Янтарные искры заплясали в его зверином глазу. Орк повернулся на север к Храму Ульрика. — Архаон…думает, что лучше меня?
— Я сомневаюсь, что он вообще о тебе думает, — сказал Малекит.
— Отведи меня к нему, — зарычал Гримгор, подведя топор к подбородку Малекита. — Я постукаю иго, а затем растопчу, а потом уж посмотрим, кто тут лучший.
— С удовольствием, — пробормотал Малекит, поднимаясь на ноги. Гримгор фыркнул и повернулся. По единственному крику орки начали огибать эльфов и направились к скавенам. Малекит почти восхищался железной хватке, в которой орк держал своих целеустремлённых последователей. Но он всё равно собирался всадить клинок в спину зверя, как только битва будет выиграна. Он пожертвовал своей гордостью на алтаре необходимости, но это не значит, что все дела между ними улажены.
«Надеюсь, ты переживёшь то, что грядёт, тварь. Ведь только так ты сможешь стать свидетелем моего превосходства, когда твои услуги больше не потребуются…»
Великий парк
Аркхан Чёрный прижал северянина к земле своим посохом и равнодушно смотрел, как дикарь дёргается и засыхает в безжизненную мумию. Она присоединилась к остальным во всё расширяющемся круге смерти, и он не обратил никакого внимания на ещё одно тело. Оно даже не стоило того, чтобы оживлять его.
Вокруг него гремела битва, когда могильные клинки сталкивались с заколдованной сталью в чудовищном ритме. Неподалёку твари из Обречённого легиона сражались с облачёнными в чёрную броню воинами Пустошей, обе стороны затаптывали тела Курганцев и северян тяжёлыми сапогами. Жестом Аркхан восстановил сломанные кости и вернул злобных духов в их разложившиеся тела, поднимая на ноги тех тварей, которые пали, чтобы они возобновили бой.
Небеса из красных стали чёрными, и начали извиваться, словно труп, полный опарышей. Несколько оставшихся в Великом парке деревьев воспламенились от колдовского огня, когда битва начала распространяться взад и вперёд. К живым присоединились кавалькады демонов — изящные, танцующие фигуры, которые двигались с невозможной скоростью по полю боя. Одна из таких тварей направилась к Аркхану, её ритмичная песня отзывалась в его могильном шёпоте мыслей. Лица мелькали перед его мысленным взором: Моргиана, Неферата, другие женщины, которых он любил и потерял в своей жалкой жизни — но он с лёгкостью проигнорировал это. Его воля ему не принадлежала, и поэтому не могла быть так просто сломлена. Подавляющий чёрный сонм мыслей Нагаша стабилизировал его собственные, и он передвинул посох, когда клешня демонетки щёлкнула в дюйме от его черепа.
Демон зашипел на него, и он развернулся, отбросив андрогинное существо на землю. Прежде чем оно смогло встать, он вытащил свой могильный клинок и отделил его голову от шеи. Он развернулся, держа меч в руке, и осмотрел парк. Завывающие духи, промчались по пепельному воздуху на юг, вырывая жизнь из воинов курганцев, пока те сражались под своими увенчанными черепами знамёнами против покачивающихся, опалённых зомби. Он услышал хриплый рёв и повернулся, чтобы увидеть, как топор Крелла разбил зеркальный щит существа, которого он узнал как Сигвальда Прекрасного. Аркхан пересекался с Принцем-кастратом лишь раз, в Арабии, но он знал, что чемпион Хаоса был смертносным противником, несмотря на смазливый вид.
Аркхан вытянул посох, обрушив потрескивающий аметистовый ураган магии смерти на демонеток, которые проскакали мимо Сигвальда и Крелла, превратив их в кучки сверкающей пыли. Через облако пыли он увидел, как Сигвальд отступает под размашистыми ударами Крелла, каждый из которых с лёгкостью перетекал в следующий.
Снова и снова Сигвальд бросался на Крелла, его сверкающий клинок стремительно ударял по древней броне Крелла, но монстр не уступал и продолжал теснить оппонента. Крелл нанёс широкий удар, намереваясь обезглавить Сигвальда, но Принц-кастрат пригнулся. Удар разнёс обожжённый ствол дерева, окатив обоих воинов золой и пеплом. Сигвальд бросился в атаку, и его меч пробил нагрудник Крелла с визгом металла и облаком пыли.
Крелл отшатнулся, сухой, гремучий смех послышался из его лишённого плоти рта. Он повернулся, вырывая меч из рук Сигвальда и наотмашь ударил его, отправив чемпиона Хаоса в полёт. Аркхан удовлетворённо кивнул. Всё так, как и должно быть.
Внезапно, гортанный рёв заглушил какофонию битвы. Аркхан посмотрел вперёд на возвышенность и увидел широкий, угловатый силуэт, карабкающийся по холму. Изорванный красный плащ трепетал на плечах зверя, и потускневшая корона странно пульсировала у него на лбу. Аркхан с опаской поднял посох. Это существо он тоже узнал, хотя никогда его раньше не видел. Аркхан слышал истории от своих агентов на севере о Трогге и его ледяном дворце на руинах Праага. О захваченных колдунах всех рас и описаний, об одержимости Трогга и его падении от рук одноглазого гнома. «Похоже, что падение было не таким долгим, как можно было надеяться»-подумал Аркхан.
Как оказалось, Зимний зуб, так называемый Король Троллей, пришёл в Мидденхейм, и пришёл он не один. Тролли, гиганты и мутанты севера наводнили возвышенность, убивая как живых, так и мёртвых, не разбирая кто враг, а кто друг. Дикие минотавры вырезали курганцев, в то время как горгоны из Драквальда прорывались через плотные ряды зомби.
Аркхан творил заклинания силы и восстановления со всей скоростью, на которую были способны его мёртвые конечности, пытаясь удержать армию трупов. Он почувствовал, как недовольство Нагаша прошло через него, и поворотом посоха он вызвал выживших моргхэстов с разгневанных небес. Костяные конструкции спикировали вниз, словно хищные птицы, их духовыне клинки резали звериную плоть. Но за каждую павшую дюжину тварей и зверей, моргхэстов срывали с неба и расчленяли конечность за конечностью.
Хотя требовалась каждая йота концентрации, чтобы восстанавливать уничтоженные конструкции и снова бросить их в бой, Аркхан не спускал глаз с дуэли между Креллом и Сигвальдом. Если бы тварь смогла расправиться с чемпионом, это могло бы лишить выживших курганцев сердца и обратить их в бегство. Без них звери стали бы лёгкой добычей. По крайней мере он на это надеялся.
Надежда оказалась напрасной. Аркхан в замешательстве наблюдал, как Сигвальд кинулся за своим мечом, который всё ещё торчал из груди Крелла, и топор Крелла просвистел вниз, чтобы разбить зеркальный щит, который держал человек. Сигвальд отшатнулся, сжимая в руке меч, по его лицу текла кровь. Топор расколол щит и спортил прекрасные черты Принца-кастрата, превратив одну сторону его лица в месиво. Сигвальд прижал руку к обезображенной плоти и завыл как умирающий кот. Чемпион бросился в атаку, продолжая кричать, и стал наносить Креллу удар за ударом.
Крелл попятился под градом ударов. Он махал топором в ответ, царапая блестящую кирасу Сигвальда или раня плоть, но Принц-кастрат уже не чувствовал удары, как понял Аркхан. Эти двое вертелись и сталкивались посреди рукопашной схватки, сбивая любое существо, живое, мёртвое или ещё какое, которому не посчастливилось оказаться между ними. Аркхан решим помочь Креллу, но отказался от идеи. У него была своя битва — ревущий гигант протянул широкую руку к нему и попытался схватить. Аркхан увернулся от сжимающихся пальцев и рубанул своим мечом, порезав запястье существа. Гигант взвыл и отдёрнул руку, когда Аркхан вытянул посох и выплюнул убийственное слово. Огромный зверь пошатнулся, когда его могучее тело начало высыхать и складываться. Он обратился в прах ещё до того, как упал на землю.
Аркхан услышал грохот и развернулся. Сигвальд, со сломанным мечом в руках, поверг Крелла на землю. Одна из рук твари отсутствовала, и, как видел Аркхан, Сигвальд прижал Крелла коленом к земле. Чемпион невнятно выл, продолжая бить Крелла обломком меча и окровавленными кулаками. Броня Крелла потрескалась под безумными ударами Принца-кастрата, и Аркхан почувствовал, как дух твари улетучивается из её оболочки. Он сделал шаг по направлению к ним, но путь ему преградила массивная фигура.
Трогг взревел и ударил своей дубиной, едва не попав по Аркхану. Король Троллей вздёрнул своё оружие, раскидывая булыжники, и ударил снова. Аркхан отскочил в сторону и проделал кровавую борозду в боку тролля. Трогг пошатнулся, хватаясь рукой за кровоточащую рану. Его булава врезалась в бедро Аркхана, раздробив кость. Аркхан споткнулся, но лишь благодаря посоху не упал. Он проковылял на безопасное расстояние, когда его кость восстановилась, но Трогг не последовал за ним. Вместо этого, тролля, казалось, привлекла схватка Сигвальда и Крелла.
Аркхан вздрогнул, когда услышал затихающий крик древней, чёрной души Крелла, и взглянул через плечо. Сигвальд сидел на корточках, задыхающийся и с окровавленным лицом, уставившись невидящим взглядом на изуродованные останки Крелла. Принц-кастрат запрокинул голову и закричал, то ли от победы, то ли оплакивая своё обезображенное лицо, Аркхан понять не смог. Крик оборвался мгновение спустя, когда Трогг размозжил голову Сигвальда дубиной, забрызгав труп Крелла мозгами.
Трогг повернулся с улыбкой на своём гротескном лице.
— Он был никчёмным дураком, — проревел тролль. Голос тролля поразил Аркхана. Он принадлежал не зверю, но человеку. Человеку в агонии. На мгновение Аркхан почувствовал странное родство с существом — они оба были всего лишь пешками в чужой игре, их собственные надежды и мечты были искрами, которые терялись в грандиозном пожаре тех, кому они служили.
— А ты таковы не являешься, я полагаю, — прохрипел Аркхан.
— Нет. Боги послали меня погибнуть от твоего меча, чтобы моё тело могло задержать тебя, — ответил Трогг. Он огляделся. Больше завывающих существ — монстров всех форм и размеров — спускалось с высоты с каждым прошедшим мгновением. Всё, что осталось от Обречённого легиона, уже смели, и только южный участок Великого парка по-прежнему оставался в руках мертвецов. Они проигрывали, Аркхан понимал это. Он чувствовал растущее разочарование Нагаша, и тяжёлые шаги его приближения.
— ЕДИНСТВЕННАЯ ЗАДАЧА, ДЛЯ КОТОРОЙ ТЫ И ТВОЯ ОРДА ОТЛИЧНО ПОДХОДИТЕ, ОБЕЗЬЯНА, — произнёс Нагаш, перешагивая через горящий труп химеры. Его роба и броня были забрызганы кровью, но девять книг всё ещё срывались с цепей и щёлкали страницами, а его захваченные духи всё ещё выли. — НО У МЕНЯ НЕТ ВРЕМЕНИ ДЛЯ ТАКОГО РОДА ОТВЛЕЧЕНИЙ. МНЕ ЕЩЁ НУЖНО УБИТЬ БОГОВ.
Трогг поднял дубину.
— Ты уж выдели время, стервятник, — проревел он. — Меня лишили империи, но меня не лишат победы, — тролль бросился вперёд, отбросив Аркхана, как будто он был не тяжелее паутинки. — Я буду носить твой череп как амулет, и боги дадут мне всё, что я захочу!
Огромный меч Нагаша описал дугу и разрубил дубину. Трогг накренился в сторону, потеряв равновесие, и свободная рука Нагаша рванулась вперёд, когти глубоко впились в глотку тролля. Нагаш подтащил тролля ближе.
— БОГИ НЕ ДАДУТ ТЕБЕ НИЧЕГО, ЧЕМ ТЫ УЖЕ НЕ ОБЛАДАЕШЬ, ГЛУПЕЦ, ОНИ ЛЖЕЦЫ И ВОРЫ. Я ВЫТАЩУ ИХ КРИЧАЩИЕ ТУШИ ИЗ ИХ КОШМАРНОЙ УТРОБЫ И ВЫРВУ ИЗ НИХ ВСЕ СЕКРЕТЫ. СЛУЖИ МНЕ, И Я ДАМ ТЕБЕ ВСЁ, ЧЕГО ТЫ ЗАХОЧЕШЬ.
Трогг безрезультатно молотил по руке Нагаша, пытаясь вырваться. Тролль взглянул на Нагаша.
— Лучше смерть, — прорычал он своим почти человеческим голосом. — Лучше смерть, чем служить таким, как ты. Боги могут возвысить нас, или свергнуть, но у нас по крайней мере есть шанс. С тобой же нет никакой надежды.
— КАК ПОЖЕЛАЕШЬ, — произнёс Нагаш. Его огромный меч, чью поверхность окутывала энергия смерти, опустился вниз через толстое плечо тролля, войдя в тело. Трогг закричал и осел, цепляясь за робу Нагаша. Бессмертный король держал меч, пока магия в этом смертоносном клинке делала свою работу, разъедая мутировавшее тело тролля, словно кислота. Трогг медленно исчезал, складываясь в себя, пока не осталась кучка пепла и потускневшая корона, которая медленно покатилась по мостовой, упав у ног Аркхана.
— И так падут недостойные, — прохрипел сухой, как пески пустыни, голос. Аркхан поднял глаза и повернулся. Знакомая фигура, древние кости, облачённые в изорванные церемониальные бинты и сломанную броню, вышла вперёд с хопешем в руке. — Хочешь присоединиться к нему в забвении, узурпатор?
— СЕТТРА, — произнёс Нагаш.
— Я прошёл полмира, чтобы найти тебя, Узурпатор. Ты сломал меня и разметал, но Сеттра бессмертен. Сеттра вечен. И поэтому Сеттра вернулся, и теперь стоит здесь с мечом в руке, и он мешает тебе, Узурпатор. Он стоит между тобой и триумфом, — прохрипел Сеттра. Он поднял хопеш и указал им на Нагаша, который смотрел на него так, словно он вызывал скорее любопытство, нежели представлял угрозу.
— Я НЕ ВОЗВРАЩАЛ ТЕБЯ, МАЛЕНЬКИЙ КОРОЛЬ, — произнёс Нагаш.
— Нет, — сказал Сеттра. — Не возвращал, — хопеш опустился. — Они вернули. Шакалы огня без дыма, завывающие в Пустошах. Они посмели предложить Сеттре помощь.
— КАК ГЛУПО С ИХ СТОРОНЫ, — произнёс Нагаш.
— Они предложили Сеттре победы, империи и бесконечную жизнь.
— И ЧТО ЖЕ ОНИ ПОПРОСИЛИ ВЗАМЕН, МАЛЕНЬКИЙ КОРОЛЬ?
— Чтобы я служил им и убил тебя, — Сеттра посмотрел на останки Трогга, а затем, быстрее, чем Аркхан смог уследить, бросился в атаку. Нагаш ушёл в сторону, но Аркхан понял, что Сеттра целился не в Воплощение Смерти. Клинок древнего короля вонзился в чешуйчатое тело драконогра, который хотел обрушить свой огромный топор на голову Нагаша. Зверь заревел в агонии, но Сеттра не дал ему шанса восстановиться. Он вырвал свой клинок и рубанул им снова, отделив голову чудовища от плеч. Он упал словно срубленное дерево, и Сеттра повернулся.
Он указал хопешем на Нагаша.
— Сеттра не служит. Сеттра правит, — он прошёл мимо к орде чудовищ. — Иди, принц Кемри. Сеттра простит тебе твои грехи, если ты заставишь этих шакалов взвыть. Научи их тому, что короли Великой земли не покупаются и не продаются, словно рабы. И затем, когда всё будет кончено, Сеттра заберёт твою голову, и вернёт свой народ.
Как только последние слова слетели с его губ, Сеттра Нетленный побежал, рубанув рычащего гиганта, когда тот потянулся к нему. Его хопеш быстро отсёк пальцы, а затем и нижнюю челюсть. Мгновение спустя Аркхан потерял его из виду, когда он бросился в гущу боя.
Аркхан посмотрел на Нагаша. Бессмертный король смотрел в направлении, в котором исчез Сеттра, ещё мгновение, будто ошеломлённый. Затем он повернулся и посмотрел на Аркхана.
— МОЙ СЛУГА, — сказал он.
— Что я должен сделать, господин?
— Я ДОЛЖЕН ДОБРАТЬСЯ ДО АРТЕФАКТА, ИНАЧЕ ВСЁ БУДЕТ НАПРАСНО. ВОЗЬМИ ДВА ВОИНСТВА МОРГХЭСТОВ И ДЕРЖИ ОБОРОНУ ЗДЕСЬ ДО ТЕХ ПОР, ПОКА НЕ КОНЧАТСЯ СИЛЫ. НЕ ПОДВЕДИ МЕНЯ.
Аркхан не дрогнул. Он уже умирал раньше, как и Крелл. Этому не будет конца. Как бы часто он это ни хотел. Появление Сеттры было тому подтверждением. И Нагаш был прав. Они не могут оторваться от врага здесь. Даже со смертью Трогга и Сигвальда, их враги были слишком многочисленны и слишком кровожадны, чтобы их можно было легко победить, даже такому могучему, как Сеттра. Если Нагаш сбежит, кому-то придётся остаться здесь и сдерживать курганцев и чудовищные орды. А со смертью Крелла, эта роль перешла к нему.
— Да, господин. Есть ли у вас дополнительные указания?
Нагаш замешкался. И впервые, Аркхан Чёрный почувствовал надежду. Он никогда не видел, чтобы Великий Некромант сомневался, даже перед лицом поражения. Как будто впервые за многие столетия, Бессмертный король не был уверен в конечном результате. Нагаш посмотрел на него и наконец произнёс:
— УМРИ ДОСТОЙНО, МОЙ СЛУГА.
Нагаш направился на юг, оставив Аркхана одного против армии. Аркхан отвернулся и поставил свой посох. Остатки армии Трогга, которые не были заняты Сеттрой, направлялись к нему, сотрясая землю своей поступью. Аркхан крепче сжал меч и подумал о давно забытом переулке, где он впервые ступил на путь вечного рабства. Путь, который, наконец, подошёл к концу.
Он подумал о чувстве, когда песок касался его щёк, и запахе катайских специй на морском бризе. Он мог почувствовать вкус крови, чёрного листа и поцелуев королевы. Он посмотрел на свои безжизненную руку, держащую рукоять меча, а затем посмотрел на корчащееся небо.
Если бы Аркхан Чёрный мог улыбаться, то он бы улыбался сейчас.
Дворцовый квартал
— Огонь! — проревел Готтри Хаммерсон, взмахнув топором. Последовавший залп пробил строй зверолюдей, убив многих из них. Остальные, ревя боевые кличи на грубом наречии, набросились на стену щитов гномов.
— Железноломы — вперёд! — заорал Хаммерсон, отдав сигнал Громовержцам отходить.
Железноломы, облачённые в громрил и несущие рунические щиты, вышли вперёд в компании Бальтазара Гельта, когда строй гномов расступился перед ними. Воплощение Металла поставил свой посох, и руны, выгравированные на древней броне гномов, засияли силой. Мгновение спустя зверолюди врезались в них, рубя плоть и броню с бешеной импульсивностью. Гномы устояли, и вскоре последние существа были повергнуты на землю, либо разбросаны в стороны. Хаммерсон поймал взгляд Гельта и резко кивнул.
Они пришли на помощь эльфам, но почти слишком поздно. Силы Алариэль были в меньшинстве и окружены постоянно увеличивающимся кольцом врагов. И в отличие от зверолюдей, этих врагов не пугали гномьи пули. Эльфийские ведьмы, завывающие кровавые культисты и демоны кружились вокруг эльфов Алариэль и древесных духов, и только там, где сражались Дурту и оставшиеся энты, битва шла не так плохо.
Хаммерсон понимал, что это продлится не долго. Он видел массивный котёл-святилище, медленно двигавшийся по площади к Алариэль, и сидящую на нём сбежавшую Кровавую королеву Хеллеброн. Жилистая эльфийская ведьма плевалась и сквернословила, отдавая приказы и угрожая голосом, искажённым безумием. Она ударяла своими клинками и дико жестикулировала, как будто одержимая тем же безумием, что и её последователи. Он слышал, что она сбежала из Атель Лорена перед прибытием беженцев из Аверхейма, и он уже достаточно узнал о её наклонностях, чтобы понять, что она ненавидела Алариэль.
— Мы должны спасти её, — сказал Гельт, подбегая к Хаммерсону. Его золотая маска помялась и потускнела, но его глаза горели силой. — Если Алариэль погибнет, мир обречён, — продолжил он. Он указал своим посохом на котёл-святилище, чьи тяжёлые колёса перемалывали мертвецов, а за ним вприпрыжку скакали эльфийские ведьмы.
— Ага, — хмыкнул Хаммерсон. — У меня есть глаза, парень. Я знаю, — он поднял топор. — Жуфбарак — марш щитов, — закричал он. — Давайте протянем древолюбам руку помощи, парни, — Железноломы сомкнули щиты и двинулись вперёд, в то время как клановцы и Громовержцы последовали за ними. Толпа гномов на марше была сродни имперскому паровому танку, способному опрокинуть любого врага. Клановцы на флангах использовали свои щиты, чтобы защитить Громовержцев, которые выпускали залп за залпом, перезаряжаясь на ходу. Железноломы образовали клин, отбрасывая любого врага, который пытался встать у них на пути. А таких было великое множество. Хаммерсон и Гельт были остриём этого клина, обрушивая на врага свою магию.
«Держись, женщина, мы идём»-подумал он, вызывая руны огня и отбрасывая в сторону вопящую эльфийскую ведьму. «Не то, чтобы я имел хоть какое-нибудь понятие о том, как помочь тебе, когда мы попадём туда. Или о том, проживёшь ли достаточно долго с учётом того, как ты выглядишь…»
Из того, что он видел, пока она сражалась в тени Дурту, Вечная королева выглядела была скорее трупом, чем сияющей. Как будто она состарилась на несколько веков за считанные мгновения, а её движения начали сбиваться. Тем не менее она продолжала сражаться, её магия доставала и сокрушала врага повсюду. Хаммерсон не испытывал никаких тёплых чувств к эльфам, но он мог узнать храбрость, когда видел её. И он собирался сделать так, чтобы она не пропала впустую.
Жуфбарак уверенно продвигался вперёд со всей неумолимостью, на которую был способен. Залпы устремлялись вперёд, подбрасывая тела в воздух и повергая и без того анархичный строй врага в полный хаос. Огромные, витые боевые горны Жуфбара звучали так громко, что сотрясали землю, и там, где пули и пар не могли достать врага, использовались топоры и молоты, чтобы разделить воинство Хеллеброн надвое.
По жесту Гельта золотой свет заплясал на оружии гномов, пробуждая всю силу древних рун. Громриловая броня вспыхивала и сияла, как звёзды, которые когда-то светили над головой, когда по ней били враги. Хаммерсон поднял топор и указал им на восток. Другой рукой он махнул на запад. Стена щитов гномов разделилась с превосходной синхронностью, и две линии клановых воинов повернулись, открывая Железноломов, одна на восток, другая на запад. Хаммерсон указал на Гельта.
— Бери на себя запад, парень. Я присмотрю за востоком, — прорычал он. — Пусть враг сломается об хорошую гномью сталь. Дай эльги шанс перевести дух. Мы свернём стену, когда получим немного места, и раздавим врага между нами, словно зёрна под жерновами.
Хаммерсон посмотрел вслед уходящему Гельту, а затем оценил последствия их короткого похода. Он удовлетворённо хмыкнул, когда увидел, что их вмешательство уничтожило весь импульс, которым обладал враг. Они разделили силы Хеллеброн надвое, где сама Кровавая королева была поймана не с той стороны стены щитов, оказавшись между гномами и эльфами. Хотя это похоже её нисколько не заботило. Она призывала своих последователей к большим усилиям, ругаясь и визжа достаточно громко, чтобы разбудить мертвецов. Эльфам придётся продержаться до тех пор, пока гномы не отступят к своим позициям.
Хаммерсон взглянул на Алариэль. «Надеюсь ты справишься с ней, женщина, потому что наши руки заняты»-подумал он. Удар грома сотряс Дворцовый квартал так, что у него закачались зубы, и он повернулся посмотреть, как последователи Кровавого бога врезались в западную стену щитов. Лезвия топоров рубили края щитов или цепляли ноги гномов, и стена пошатнулась, но лишь на мгновение. Рунные топоры проделали кровавые эффектные просеки в рядах врага, когда Жуфбарак сполна отплатил им и подарил много крови и черепов.
— Держите их, парни, — зарычал Хаммерсон. Он осмотрел своих воинов, которые сопротивлялись врагу. — Эй вы, да вы, ваттоки[25]…это и вас касается, — проревел он, ударяя своим оружием. — Держать строй!
Древний энт издал вопль, словно раскол огромного дуба, и рухнул. Алариэль развернулась на каблуках, боль умирающего мира барабанным боем пульсировала в висках, и в шоке увидела, как Скарана, старейший из старейших упал замертво. Кровожад триумфально заревел и вырвал свой топор из тела энта, разбрасывая обугленные осколки на головы рыдающих дриад, которые бросились на последователей демона. Демон помчался к ней и Дурту, расправив крылья, раскинув руки, как будто приглашая их вступить в битву. Она почувствовала, как её защитник напрягся в ожидании, а затем расслабился.
Дурту не покинет её добровольно. Только не тогда, когда тонкая стена копий отделяла её от обезумевших слуг Хеллеброн. Энт не верил, что гномы доберутся до неё вовремя. Но он был единственным среди них, кто мог разобраться с демоном, который направлялся к ним. Она положила руку на грубую кору его запястья. Дурту был величайшим из детей Атель Лорена. В его могучем теле была заключена сила самого леса, и меч, которым он был вооружён, выковали сами боги.
— Иди, — произнесла Алариэль. Дурту безмолвно посмотрел на неё. Алариэль нахмурилась. — Иди, Дурту. Хочешь ты этого или нет, но иди. Делай то, что тебе велят. Я буду здесь, когда ты вернёшься, — Дурту протянул руку и убрал прядь волос с её лица. Затем, со звуком лавины, энт повернулся и направился навстречу демону.
Дурту набрал скорость, промчавшись мимо стены копий защитников, его корнеподобные ноги втаптывали врагов в землю, когда он бросился к приближающемуся демону, держа массивный меч за спиной. Он выставил вперёд свободную руку и заревел со всей ярость Атель Лорена, врезавшись в кровожада и отбросив его к стене Мидденплаца. Послышался треск ломающихся костей, когда сила удара сломала крылья демона, и тварь завопила в агонии.
Дурту не ослабил натиска. Когда кровожад попытался встать, энт взмахнул своим мечом и воткнул его в нагрудник врага, а затем в неестественную плоть под ним. Кровожад закричал и схватился за лезвие. Он поднялся на ноги и ударил Дурту топором, оставляя глубокие зарубки в спине энта. Дурту проигнорировал отчаянное нападение и развернулся, вырывая меч из груди кровожада. Не останавливаясь, он крутанулся на месте, полоснув мечом по толстой шее демона.
Энт отошёл в сторону, когда демон рухнул, но Алариэль не увидела, что случилось потом. Её внимание было приковано к собственной проблеме, когда один из её воинов закричал. Алариэль поморщилась, когда труп, насаженный на копьё женщины, резко пришёл в движение и снял себя с наконечника оружия. Другие тоже стали подниматься, скользя в собственной крови, пытаясь встать. Алариэль зашипела от боли, когда Ветер Жизни отпрянул от мерзости, происходящей на её глазах. Она подняла руку, готовая смести восставших мертвецов своей магией до того, как они смогут атаковать, когда неожиданный крик остановил её руку. Знакомый силуэт спрыгнул со стены Мидденплаца и приземлился посреди битвы, размахивая смертоносным мечом.
— Мужайтесь, миледи, — призвал Влад фон Карштайн, пробегая мимо её воинов в компании только что убитых, которые вставали за его спиной. — Ваших чемпионов — легион, будь то люди, гномы или героические пни. Вы умрёте не здесь и не сегодня. Это говорю вам я — Влад фон Карштайн, выборщик Сильвании, — закричал он, бросаясь в бой словно тёмная молния. Там, где он появлялся, погибали враги, чтобы тут же ожить под его командованием. С каждым ожившим трупом зазубренный шип боли втыкался в её сердце. Но эта боль была лишь уколом по сравнение с агонией, которую она испытывала с каждым вдохом. Мир погибал, рушился, словно гнилое дерево, и она чувствовала острую боль от артефакта, который Архаон использовал для того, чтобы завершить уничтожение.
Вампир проскользнул в самое сердце строя последователей кровожада, его меч сверкал словно молния. Утончённость и жестокость слились в нём в равной мере, и он двигался с таким изяществом, что Алариэль подумала, что даже Тирион мог бы ему позавидовать. Он использовал поднятых мертвецов как живой щит, создавая возможности для убийства. Она покачала головой, благодарная и возмущённая в равной мере, и обратила своё внимание на собственную битву.
Несмотря на помощь мертвецов и гномов, силы Хеллеброн достигли круга дриад, которые защищали Алариэль, жертвуя своими жизнями. Она чувствовала каждую смерть, каждый коверкающий удар, который причинял страдания древесным духам, и она еле держалась на ногах. Она наблюдала полными ужаса глазами, как дриады карабкаются по железным лестницам котла-святилища, который неумолимо двигался к ней. Духи атаковали Хеллеброн, которая разрубала их, крича и смеясь. Алариэль закрыла глаза. Она чувствовала каждый удар, и её тело содрогалось с каждой смертью духа. Хеллеброн спрыгнула с котла, её гибкое тело было покрыто кровью и жизненными соками.
— Я вижу тебя, королева семян и личинок, — завопила она, указывая на неё одним из своих изогнутых клинков. — Я вижу тебя и сделаю из твоей прекрасной кожи плащ, — она бросилась вперёд, и два стража Алариэль попытались перехватить её. Не останавливаясь, Хеллеброн взмахнула клинками и отсекла им головы.
Алариэль сделала шаг вперёд. По команде её азраи отошли назад, освобождая путь. Она не хотела, чтобы погиб кто-нибудь ещё в тщетной попытке остановить Кровавую королеву. Хеллеброн протанцевала к ней, безумно ухмыляясь, и Алариэль подумала, как же всё пришло к этому. Что толкнуло Кровавую королеву на этот путь? Она пришла в Атель Лорен с Малекитом и остальными, но её преданность своим людям улетучилась как утренний туман, оставив лишь это…существо, которое теперь прыгала и визжала, вызывая её на бой. Вызов, который она не примет, ибо она не была воином. Хотя она обучалась владению мечом у лучших воинов Ультуана, Вечная королева была созданием мира, а не войны, и даже с силой Воплощения жизни, она не могла сравниться с бывшей правительницей Хар Ганета.
— Мы искал тебя, — произнесла Алариэль, — после атаки Бе’лакора на Дуб Веков. Мы думали, тебя убили, — она ждала Хеллеброн, пытаясь сохранить свою силу.
— Уверена, тебя бы это очень обрадовало, — захихикала Хеллеброн. Она провела лезвиями клинков друг об друга, наполнив воздух их визгом.
— Если ты так думаешь, то ты воистину сумасшедшая, — ответила Алариэль. — Ты была желанной гостьей в Атель Лорене, колдунья. И ты и твои последователи, несмотря на ваши грязные пути. Ты одна из азур, несмотря на твои пристрастия, и я не хочу твоей смерти.
Хеллеброн поморщилась.
— Ты лжёшь, — выплюнула она. Её гримасу исказила маниакальная улыбка. — А теперь, ты сдохнешь! — она бросилась в атаку, и Алариэль перехватила посох. Мощёная улица взорвалась, когда извивающиеся заросли колючих лоз вырвались из земли, чтобы опутать скачущую Хеллеброн. Кровавая королева закричала от боли, но не остановилась. Её клинки сверкнули, разрезая лозы, и мгновение спустя она была свободна. Она зарычала и воткнула один из клинков в живот Алариэль.
Алариэль вскрикнула, когда Хеллеброн выдернула клинок и хлопнула рукой по ране в животе. Она рухнула на колени, боль была невероятной. Она выронила посох. Казалось, мир содрогнулся вокруг неё, словно из сострадания, и она склонила голову, пытаясь сконцентрироваться на внутреннем шуме. Она чувствовала сущность Гиран, пытающуюся излечить разорванную плоть, но она была слишком слаба. Боль мира, прибавленная к её собственной, была невыносимой. Тем не менее, она не сдастся. От неё зависело слишком много. Она попыталась сосредоточить собственную магию на Гиран, чтобы поддержать слабеющее тело.
Краем глаза она увидела, что второй клинок Хеллеброн приближается к её шее, словно в замедленном движении. Черты лица Кровавой королевы были искажены яростью, триумфом и чем-то ещё. «Страх»-поняла Алариэль. Хеллеброн была напугана. Чем, она не могла сказать, но этот страх заставлял Кровавую королеву атаковать, словно дикое животное. Ветер Жизни прошептал в голове Алариэль, и в это же мгновение, Воплощение Жизни поняла, что от неё требуется.
Алариэль с трудом поднялась на ноги и схватила Хеллеброн на запястье, останавливая клинок на расстоянии волоса от шеи. Она оттолкнула противника назад, освободив рану от её руки. Зелёная энергия жизни потрескивала между её окровавленными пальцами, когда она нежно прикоснулась рукой к искажённому лицу Хеллеброн. Магия перетекла в тёмную эльфийку, и века безумия и ярости были смыты исцеляющей волной Гиран. Пострадавшая психика Кровавой королевы восстановилась, впервые за тысячу или даже больше лет, и с ясностью пришло и понимание. На мгновение, совершенно другая женщина посмотрела глазами Хеллеброн, увидев, что она с собой сделала, и эльфийская ведьма застонала от ужаса.
Алариэль посмотрела в полные ужаса глаза Хеллеброн и произнесла:
— Мне жаль.
Затем, взяв запястье противника обеими руками, она погрузила клинок Хеллеброн в грудь эльфийки. Смертельный клинок прошёл сквозь рёбра Хеллеброн, а его изогнутое остриё вонзилось в сердце, и ужас в её глазах потух, когда её искажённые черты лица приняли выражение, напоминающие умиротворение. Она упала на Алариэль, и Вечная королева пошатнулась, кровь хлестала из её живота. Она опустилась на землю рядом с её павшим противником.
Ей было холодно, и в глазах темнело. Она слышала крики оставшихся последователей Хеллеброн и отчаянные крики её собственных людей, и её хотелось плакать от бесполезности всего этого, но ей не хватало сил, чтобы сделать хоть что-нибудь, кроме как лежать неподвижно. «Значит, это смерть?»-подумала она. Она не боялась её. Перед глазами возникло лицо Алиатры, и она протянула руку в надежде прикоснуться к щеке своей дочери ещё раз, сказать наконец всё то, что она должна была сказать. «Я расскажу тебе о твоём отце, и как он выкрал меня из шёлковых залов, и убил всех, кто вставал у него на пути, о дне, когда Малекит пришёл за мной. Я расскажу тебе, как мы прятались в лесу Аверлона, и что произошло там. Я расскажу тебе всё, наконец-то…Ты так похожа на него, дочь моя. Храбрая, безрассудная и гордая…Я…»
На неё упала тень. Тяжёлые, грубые руки подхватили её и голос, похожий на скрежет корней в плотной земле, ласково заговорил с ней. Дурту. Энт прижал её к груди, и последнее, что она услышала перед тем, как погрузиться в забвение, был его рёв, от которого Мидденплац содрогнулся до самого основания.
Влад с ужасом наблюдал, как энт, всё ещё прижимающий к груди тело Вечной королевы, опрокинул котёл-святилище и, схватив его за цепи, запустил им в оставшихся кровавых культистов. Затем, с ещё одним сотрясающим кости рёвом, древний дух вытащил меч и бросился в бой, убивая каждого, у кого хватало смелости вставать у него на пути, будь то эльф, человек, зверь или демон.
«Слишком поздно»-подумал Влад, парируя удар своего врага, вооружённого молотом берсерка, который называл себя Харадьдом Штормовым молотом, как будто Владу было дело до его имени. Если Воплощение Жизни была мертва, то это лишь увеличивало их шансы увидеть апокалипсис, который Архаон собирался устроить в недрах Мидденхейма. Он зарычал в отчаянии. Зайти так далеко, чтобы потерпеть неудачу именно сейчас, просто неприемлемо. Он потерял Изабеллу, Сильванию, даже Маннфреда…Он не потеряет этот мир.
— Сдохни, тварь, — взревел Штормовой молот. Он нанёс удар с разворота, от которого Влад с лёгкостью уклонился. Его ответный удар отскочил от щита Воина хаоса, и они стали кружить, ожидая бреши в обороне друг у друга. Почему воин пристал к нему, Влад не знал, но он ему уже наскучил. Штормовой молот был крепким, и его до раздражения было трудно ранить. Влад ухмыльнулся, когда воин бросился к нему, наклонив щит и отведя молот назад. Это была первая ошибка, которую совершил его противник, и Влад намеревался сделать её последней. Он скользнул вперёд навстречу воину хаоса, вместо того, чтобы отступать, и позволил своему мечу пройти по кромке щита Штормового молота. Остриё его меча пронзило забрало шлема Штормового мола, когда молот воина ударил ему в рёбра и повалил на землю.
Влад перекатился, шипя от боли и прижимая руку к боку, когда Штормовой молот сделал неуверенный шаг к нему, подняв молот для очередного удара. Кровь ручьём текла из-под забрала шлема воина хаоса. Он сделал ещё один шаг, затем ещё один и качнулся вперёд. Он рухнул на землю, выронив молот. Влад встал на ноги, поморщившись от боли, и поприветствовал своего павшего противника.
Ветер изменился, и знакомая, хоть и мерзкая, вонь ударила в ноздри. Он развернулся и выругался, увидев, как чумное воинство врезалось в строй гномов, когда все обезумевшие от крови берсерки погибли. Чумоносцы были вооружены ржавыми, обмазанными гноем мечами против стены щитов Жуфбарака, и там, где они наносил удар, металл ржавел, кожа гнила и плоть чернела и покрывалась опухолями. Золотой свет магии Гельта столкнулся с мерзкими ветром разложения, в то время как измотанные гномы встретили своих врагов с невозмутимой решимостью. Когда Влад поспешил к ним, он увидел, что его зомби начинают гнить и падать, как это было в Сильвании так много недель назад, и он знал, хоть и не видел, что Изабелла рядом.
— Здравствуй, жёнушка, — пробормотал он. Чумоносец бросился к нему. Влад блокировал удар его грязного клинка и схватил болтающийся конец кишечника, торчащего из его раздутого живота. Рывком он вытащил кишки из тонкого тела и обезглавил его, когда оно упало на колени, потеряв равновесие.
— Не скрывай от меня своё прекрасное личико, любовь моя…Где же ты?
— За твоей спиной, любовь моя, мой свет во мраке, — прошептал ему на ухо голос.
Слова превратились в жужжание мух и он развернулся, когда меч разрезал его плащ, высекая искры из кирасы. Рой кусающих, жалящих мух облепил его, и он отмахивался от насекомых, чтобы они не закрыли его глаза, нос и рот, как будто они хотели забраться к нему внутрь.
— Подойди же, поцелуй меня, Влад. Открой рот и впусти меня, — мурлыкала Изабелла, её голос доносился со всех сторон и ниоткуда одновременно.
Влад рубанул мечом вслепую, и рой распался. Все его зомби отошли в объятия смерти, и он стоял открытым и одиноким, между гномами и демонами. Он выругался и вышел из боя, взбираясь по рухнувшим статуям, почерневшим от огня столбам, пока наконец не забрался на разрушенную стену Мидденплаца. Изабелла последует за ним, в этом он был уверен. Если она так поступит, Гельт и Хаммерсон получат шанс разобраться с демонами. Без контроля Изабеллы, их будет легко загнать обратно в царство Хаоса.
Как только он преодолел крепостной вал, на него упала тень, и он взглянул вверх и увидел коня бездны, низко пролетевшего над стеной и приземлившегося на полуразрушенной башне вне досягаемости. Он с раздражением посмотрел на существо и на его всадника.
— Привет, парень. Пришёл помочь или помешать? — спросил Влад.
Маннфред усмехнулся.
— Ни то, ни другое, хотя для тебя всё едино. Я просто хотел попрощаться перед тем, как ты встретишь свою неизбежную отвратительную смерть, старик, — другой вампир откинулся в седле и хлопнул в ладоши. — Это лучше, чем то, что ты заслуживаешь, скажу я тебе.
— То, что ты знаешь о том, кто чего заслуживает, может поместиться в маленькую баночку, — неожиданно устало произнёс Влад. — Я вижу ты выбрал новую сторону. Как эгалитарно с твоей стороны.
— В беде любой выход хорош, — сказал Маннфред. Он нахмурился. — И единственная сторона, в сражении за которую я заинтересован — это моя собственная, Влад. Я сражаюсь за себя и ни за кого другого.
Влад улыбнулся и посмотрел на тёмное небо.
— Я был прав. Ты действительно как Нагаш. Больше похож на него, чем на нас, даже больше, чем старый Аркхан.
— Я не похож на него, — прорычал Маннфред, ударив кулаком по шее своего коня, что заставило зверя издать рычащий визг. — Ни капли!
— Нет, ты прав. У Нагаша хотя бы есть воля, чтобы соответствовать своей чудовищности. Он верен себе, кроме всего прочего. Но ты тиран, такой же, как он, — Влад покачал головой и посмотрел на бушующую внизу битву. — Настоящий правитель верит во что-то большее, чем он сам, парень. Народ, империю, идеал. Что-то…
— Ой, да прекрати, — прорычал Маннфред. Он вытянул руку. — Ты думаешь, что я дурак? Ты никогда ничего не делал из щедрости, старик, — он ударил кулаком в нагрудник. — Даже меня — ты взял меня под крыло только потому, что я был нужен тебе.
Влад хмыкнул.
— Не совсем, — он робко улыбнулся. — Я взял тебя, потому что пожалел, — он склонил голову. — По правде говоря, мне всегда больше нравился Конрад. Тупой как кирпич, зато честный.
Маннфред встал, его глаза пылали ненавистью. Влад напрягся, ожидая атаки своего бывшего протеже. Но Маннфред не атаковал. Вместо этого он встряхнулся и отвернулся. Влад нахмурился.
— Если ты здесь не для того, чтобы всадить мне меч в спину, парень, то зачем ты тратишь моё время?
— Может я просто хотел ещё раз ощутить веселье семейного собрания перед тем, как я отправлюсь ковать собственную судьбу, — произнёс Маннфред.
Влад моргнул, а затем повернулся к воротам башни за спиной, откуда доносилось жужжание мух. Изабелла в развевающихся лохмотьях юбки ступила на крепостной вал.
— Здравствуй, муженёк, — произнесла она. Музыкальные нотки её голоса накладывались на гортанное рычание демона, которым она была одержима. — Ты не обнимешь меня? — продолжила она. Она вытянула руку, словно настоящая благородная дама, которая хочет потанцевать.
— Да, Влад, несмотря ни на что…обними её, — сказал Маннфред.
Влад бросил на него взгляд.
— Уходи, парень.
— А что если я захочу остаться?
— Тогда я убью тебя после того, как убью его, — нежно сказала Изабелла. Он вытащила меч и подняла его. — Это не для тебя, Маннфред. Тебе здесь не место, и ты не испортишь этот момент своей злобой. Убегай, маленький принц. Я найду тебя перед тем, как всё закончится, не бойся.
Влад улыбнулся и пожал плечами.
— Ты слышал её, парень. Это игра для взрослых, а не для тщеславных сопляков. Иди поиграй с эльфами. Я думаю у Тириона есть пара слов для тебя, — он небрежно махнул рукой. Маннфред зарычал от досады и дёрнул поводья коня. Существо с криком взмыло в воздух, и Влад посмотрел ему вслед. Он повернулся к Изабелле.
— Я не позволю тебе убить его, любовь моя. Каким бы мерзким он ни был, маленький принц всё ещё привязан ко мне, и я должен защищать его.
— А что ты должен мне, любимый? — спросила Изабелла, грациозно направляясь к нему.
— Гораздо больше, — мягко произнёс Влад. — Я должен тебе жизнь, счастье и вечность. Ведь это я обещал тебе когда-то.
— Ты солгал, — произнесла Изабелла, подходя ближе.
— Нет. Только не тебе. Никогда тебе не лгал, — сказал Влад, приготовившись.
— Враньё, — прошипела Изабелла. Она набросилась на него быстрее, чем он смог среагировать, и только благодаря удаче он смог парировать удар. Они метались по крепостному валу, обмениваясь ударами, которые убили бы любого обычного человека или даже многих вампиров. Влад старался изо всех сил не уступать ей — демон в её душе давал ей неестественную силу, также как и искажал её разум. Изабелла всегда была безумной, но демон сделал всё ещё хуже, и он проклял его и богов, которым тот служил.
Мысленным взором он всё ещё видел её такой, какой она была в ту первую ночь, склонившуюся над отцом, лежащим на смертном одре, когда тот сделал последний вдох.
— Ты помнишь ту ночь, когда мы встретились, любимая? — спросил он, когда они скрестили клинки. — Ночь, когда умер твой отец, а твой хитрый дядя попытался узурпировать то, что принадлежало тебе по праву? Помнишь как выглядели звёзды в ту ночь?
— Тогда была буря и не было никаких звёзд, — прорычала Изабелла. — И ты убил моего дядю!
— Только с твоего разрешения, — произнёс Влад, когда они разошлись. Она завизжала и бросилась на него, заставляя его отступать. — Я любил тебя тогда, люблю и сейчас…
— Ложь, — зашипела она, рубанув мечом, почти отрезав его руку в запястье. Его меч выпал из бессильных пальце и он отшатнулся, схватившись за раненое запястье. Изабелла жестоко улыбнулась, и на мгновение он увидел злорадное лицо демона, проглядывающее через её собственное. Он уже чувствовал, как кольцо, которое он носил, своей магией восстанавливает его разорванные плоть и мышцы.
Она вытянула руку и шагнула к нему.
— Я буду наслаждаться, наблюдая, как твоя плоть будет разлагаться и стекать с растворяющихся костей, муженёк. Это всё, что ты заслуживаешь.
— Может быть, — сказал Влад. — Я покинул тебя, моя бедная Изабелла. Я поклялся, что буду рядом с тобой вечно, и я…солгал. А потом ты…
Она остановилась, шевеля губами. Он снова увидел демона, безмолвно рычащего. Изабелла покачала головой, и он понял, что она всё ещё был где-то внутри.
— Я…тоже умерла, — сказала она, не смотря на него. — Я умерла, — она взглянула на него. — Я умерла.
— Но теперь ты жива, и я жив, и я не позволю тебе умереть снова, даже если это означает, что умереть должен я, — хрипло произнёс Влад. Он думал о своих мечтах и надеждах, об Империи, которой он так хотел управлять, и служить ей, и о старых друзьях, которых он хотел повидать перед смертью. А ещё он думал о молодой девушке по имени Изабелла фон Драк, и о том, как она улыбалась ему в лунном свете, и прикасалась к его лицу без страха, когда зверь внутри него пробуждался. И поэтому Влад фон Карштайн знал, что нужно сделать.
Он бросился к ней, пока она была в замешательстве, и выбил меч у неё из рук. Когда она опомнилась, он схватил её руки и скрутил их у неё за спиной. Там, где её руки касались его, плоть начинала рассыпаться и гнить, и он зарычал от боли, когда снял кольцо Карштайнов со своего пальца и надел его на её. Затем, обняв её, он толкнул их обоих к краю крепостной стены из последних сил.
Когда они падали вниз к опалённым огнём столбам, Влад засмеялся. «Такое неприятно знакомое чувство»-подумал он в момент, когда их проткнул один из столбов у подножия стены. Острый конец столба прошёл сквозь сердце Влада мгновением позже после того, как он проткнул сердце Изабеллы. Он почувствовал, как она обмякла в его руках. Он не чувствовал боли или сожаления, и когда его тело начало распадаться, он прикоснулся к её голове и поцеловал её в губы. Затем она исчезла, и то, что осталось от Влада фон Карштайна погрузилось в забвение.
Бальтазар Гельт прокричал заклинание и почувствовал, как Ветер Металла заструился через него. Воздух закрутился вокруг чумоносца, который собирался ударить одного из его телохранителей, и демона неожиданно покрыло серебро. Пар вырвался из крошечных разрывов в благословенном металле, когда демон, завывая, отправился обратно в пустоту. Гном протянул молот и толкнул статую. Он поймал на себе взгляд Гельта и что-то пробормотал, подняв свой потрёпанный щит и вернувшись в строй.
— Не за что, — сказал Гельт. Он не был уверен кого из Гвардии наковальни он спас — был ли это Стромни или Горги. В любом случае это не имело значения. Эти двое были не из болтливых и не спешили узнать его имя, называя его «человечком», «магом», и чаще всего просто «человеком».
Он махнул посохом, освобождая волну потрескивающей магии. Ещё больше демонов прекратило своё существование, разорванных на части золотыми молниями или выпотрошенными железными щупальцами. Но на месте каждого павшего хохочущего чумоносца появлялись два новых. Демонам не было числа и они были бесстрашны. Они врезались и врезались в потрёпанную и постоянно сокращающуюся стену щитов Жуфбарака, словно бесконечная волна грязи. Воздух стал густым от мух и криков. Даже его магия не могла сдерживать их постоянно.
Знание не тяготило его так, как когда-то могло бы. Он знал, что живёт в неспокойное время. Он низверг свою душу в самые чёрные глубины, и только благодаря случаю он был спасён от проклятия. «Если это судный день, я не дрогну»-подумал он, а затем улыбнулся собственной помпезности. «Да и в любом случае не похоже, что у меня много времени. Мир разваливается на части, и потребуются большие силы, чем у меня, чтобы удержать его». Он перебросил посох из одной руки в другую и вытащил меч, парируя удар покрытого оспинами клинка. Когда оружие столкнулось, Гельт всадил посох в брюхо чумоносца и послал сквозь него магический импульс. Чумоносец в ужасе дёрнулся, а затем взорвался, когда тысячи тонких золотых шипов разорвали его изнутри.
Гельт взмахнул посохом как булавой и послал постоянно расширяющуюся сферу шипов в плотный строй врагов. Сфера взорвалась множеством металлических усиков, и по его команде гномы отступили, пока их враги были заняты новой проблемой. Когда гномы прошли мимо него, Гельт поставил свой посох и поднял на поверхность скрытые залежи руды у подножия Фаушлага. Огромные баррикады расплавленного металла выросли между Жуфбараком и чумным воинством.
— Это не задержит их надолго.
Гельт повернулся и увидел направляющегося к нему Хаммерсона. Рунный кузнец потерял шлем, и его лицо и борода были покрыты кровью и копотью. Тем не менее он мрачно улыбался.
— Хороший план, кстати говоря. Будет минутка горло промочить.
— Я думаю у нас закончился Багмэн, — сказал Гельт. — Придётся пить воду.
— Значит я умру от жажды, — произнёс Хаммерсон. — Багмэн закончился…это действительно конец света, — он качнул головой, указывая на оставшихся эльфов. — Женщина эльги, Алариэль…она умирает, парень.
Гельт повернулся к поредевшему кольцу эльфийских щитов, которые прикрывали павшую Вечную королеву. Оставшиеся воины окружили её, сражаясь рядом с гномами. Энт, Дурту, стоял над Вечной королевой, убивая всякого демона, который подходил близко. Когда Гельт взглянул на него, древний дух развёл руки и взревел так громко, что полуразрушенная стена неподалёку рухнула, заполнив воздух пылью.
— Что он делает? — пробормотал Гельт, когда Дурту всадил меч в хищное раздутое лицо великого нечистого, проткнув его словно борова над костром. Энт потеснил защитников Алариэль и опустился рядом с её искалеченным бледным телом. Гельт пошёл к ним, но Хаммерсон остановил его.
— Даже не думай об этом, парень. Что бы он там ни делал, всё это направлено на помощь, и твоё вмешательство лишь разозлит его, — сказал гном. Гельт подчинился, но продолжил смотреть, не в силах отвернуться. С трепетом он смотрел, как кора энта начала сохнуть и трескаться, а листья с плеч и головы начали опадать. Гельт чувствовал, как сила течёт между Дурту и Алариэль, и понял, хоть и не знал как, что энт отдаёт свою собственную жизнь, чтобы вылечить Вечную королеву.
Высушенный остов Дурту развалился, когда тело Алариэль наполнилось светом и жизнью. Она поднялась, на её теле не было никаких отметин, её глаза были чисты. Она нежно дотронулась до разваливающихся останков Дурту и отвенулась. Свет Гиран вспыхнул в её глазах, и она развела руки, запрокинула голову и пропела одну совершенную ноту.
Гельт и Хаммерсон прикрыли глаза руками, когда белый огонь, с зелёной короной, наполнил Мидденплац и с рёвом прокатился по Дворцовому кварталу. Он прошёл над головами эльфов и гномов, не причинив им вреда, но там, где он встречал орды демонов, он приносил чудовищные разрушения. Сотни демонов обратились в прах в считанные мгновения, но тысячи других продолжали наступать, ступая по обожжённым останкам своих товарищей. Гельту казалось, что сами Тёмные Боги пытались помешать им, добраться до центра города, любой ценой.
«А почему они должны поступать иначе? Там находился Архаон и его дьявольский артефакт, и именно там их ждала настоящая битва. Не здесь»-подумал Гельт, оглядываясь по сторонам. Они были отрезаны. Окружены со всех сторон…кроме одной. Северные ворота были очищены огнём Алариэль. Когда она присоединилась к нему и Хаммерсону, он взглянул на неё.
— Мы должны добраться до Храма Ульрика, — сказал он. Она нахмурилась, прижав одну руку к голове.
— Да…Я чувствую это. Там находится артефакт, — произнесла она, поморщившись, как будто мысль доставляла ей боль. — Но у нас нет времени. Наши силы не смогут…
— Нет, — хмыкнул Хаммерсон. — Мы не можем. Но мы можем обеспечить свободный проход и выиграть какое-то время, — рунный кузнец указал рукой, и Гельт увидел, как один из гвардейцев Наковальни Хаммерсона ведёт его пегаса, Ртуть, к нему. Его сердце ёкнуло, когда он увидел гордое животное. Оно было ранено в битве за Королевскую поляну, одно крыло было сильно обожжено. Хотя животное и не могло летать, Ртуть всё ещё был самым быстрым жеребцом по эту сторону знаменитых конюшен Тиранок. Во всяком случае если конюшни или Тиранок всё ещё существовали.
— Я не могу просить вас об этом, — начал Гельт, взглянув на Хаммерсона. Он без раздумий положил руку на плечо гнома. Хаммерсон дёрнулся, как будто собираясь оттолкнуть руку, но в конце концов просто покачал головой.
— И не надо. Нет времени для долгих прощаний, парень, — прогремел Хаммерсон, положив свою тяжёлую руку поверх руки Гельта. — Мы дали клятву, и не нарушим её сейчас.
Гельт замолчал, пытаясь подобрать слова. Хаммерсон нетерпеливо толкнул его, ткнув ему в живот молотом.
— Иди, парень. Шевелитесь, вы оба. Работа ждёт, и лучше бы её сделать хорошо. Не позволь эльги и той шатающейся костяной башне испортить всё, — усмехнулся рунный кузнец. — Мы позаботимся обо всём здесь, так или иначе.
Гельт кивнул и отвернулся. Он схватил уздечку Ртути и вскочил в седло пегаса. Животное заржало и встало на дыбы. Гельт протянул руку Алариэль. Она взобралась в седло за его спиной без промедления.
— Мы должны добраться туда очень быстро, маг, — прошептала она, обнимая его за талию. — Они будут преследовать нас.
— Пусть попробуют. Ртуть уже уходил от демонов раньше. Да и вещей похуже демонов, — уверенно сказал Гельт. Он пришпорил животное, и пегас галопом помчался к северным воротам. Он не оглянулся назад, когда почувствовал укол магии Хаммерсона на ветру и услышал треск ружейного огня. Алариэль прижалась лицом к его спине, когда её люди — эльфы и дриады — сражались и умирали, чтобы расчистить им путь.
Демоны бросились им наперерез, но Гельт вытянул посох над головой Ртути и смёл существ волной мерцающей энергии. Затем они проскочили в северные ворота и галопом помчались по улицам в направлении Ульриксмунда и Храма Ульрика.
Гельт прошептал молитву любым богам, которые могли его услышать, чтобы другие Воплощения уже были там, чтобы встретить их.
Хаммерсон посмотрел вслед удаляющемуся Гельту и печально улыбнулся.
— Хороший парень, ему придётся пройти такой тернистый путь.
— Да, — прогремел Громбриндаль. Хаммерсон не знал, откуда появился белобородый гном, или когда, но он был здесь, и только это имело значение. Если это последняя война гномов, тогда будет справедливо, если Белый гном будет сражаться вместе с ними. Громбриндаль поднял свой топор и провёл пальцем по лезвию. — Но ему и женщине эльги лучше держаться от него подальше, да? Это работа для гнома.
— Да, именно так, — сказал Хаммерсон. Он больше не чувствовал усталости. Хотя усиление Гельта исчезло, его воины выглядели такими же свежими, как в день, когда он вышли из Аверхейма, так давно. Как будто присутствие почитаемого предка придавало им силы.
Он посмотрел поверх стены щитов и увидел орды Хаоса, как демонов, так и смертных, которые готовились к новой атаке. Если Жуфбарак пропустит их, то Воплощения дорого за это заплатят. Хаммерсон поднял топор.
— Установить штандарты, парни, — закричал он. — Я хочу сражаться в тени.
С громким стуком клановые штандарты были воткнуты в землю, создав рукотворный лес из стали и золота. Хаммерсон посмотрел на них и понял, что видит их в последний раз.
— Я выковал некоторые из них собственноручно, — сказал он.
— Хорошая рунная работа, — ответил Громбриндаль.
— Иначе я бы и браться не стал, — произнёс Хаммерсон.
Гончие плоти выли, а кровожады ревели. Кровопускатели кричали, и смертные воины добавляли свои песнопения и крики к демоническому хору. Гномы игнорировали звук. Хаммерсон удовлетворённо кивнул.
— Хотел бы я, чтобы Ангрим был здесь. Ему бы это понравилось.
— Он здесь, парень, — рявкнул Громбриндаль. — Они все здесь, стоят рядом с нами в этот момент. Все короли и их кланы, будь то тан, клановец или Убийца, теперь они с нами. Разве ты их не чувствуешь? Они жаждут возмездия. Сегодня тот день, когда будут удовлетворены все обиды, большие и малые.
Пока Белый гном говорил, Хаммерсону показалось, что он видит их. Призраки его предков двигались сквозь строй живых, чтобы заполнить дыры в стене щитов. И не только мёртвые из легендарных веков, но и более поздние. Он увидел Торека Железнолобого и Ангрима Железного кулака. Он увидел самого Торгрима Злопамятного и многих других. Лица и имена из истории и последних дней. Как будто весь его народ пришёл, чтобы посмотреть на последнее проявление неповиновения.
Он увидел Громбриндаля, стоящего на широком щите, который держали на плечах одноглазый Убийца и рейнджер с пивной кружкой[26]. Здоровый глаз Убийцы встретился с его собственными, и Хаммерсон почувствовал, как растущую в нём печаль смыло гневом. Из-за того, что весь труд его народа был напрасным. Судьба мира будет решена не здесь, руками людей и эльфов.
Для гномов оставалось лишь это. Вся их история сошлась в этом мгновении. Хаммерсон встретил взгляд Громбриндаля, и Белый гном медленно кивнул. «Если нужно что-то сделать, пусть это будет сделано хорошо»-подумал Хаммерсон. Живые или мёртвые, гномы знали единственный способ, как нужно делать что-либо.
С другой стороны стены щитов орда Хаоса наконец пришла в движение. Хаммерсон поднял оружие.
— Мы стоим здесь, — сказал он, стараясь, чтобы его голос услышали все. — Больше никакой беготни. Мы стоим здесь, за Черноводную, за каждую крепость и весь мир. Вы слышите меня, сыны Жуфбара? Словно камни гор…мы выстоим.
Глава восемнадцатая
Ульриксмунд, Мидденхейм
Карадриан развернул Клинок Феникса, блокируя смертельный удар топором. Чемпион Хаоса, известный как Арбаал Непобеждённый заревел от ярости и рубанул по Воплощению Огня снова. Неподалёку Аштари яростно закричал, вгрызаясь в чешуйчатое тело гончей плоти Арбаала. Демонический пёс взвыл от разочарования и гнева, когда огненная птица втыкала свой клюв в плоть зверя снова и снова.
— Я вырезал целые армии эльфов, — проревел Арбаал. Его топор вонял горячей кровью и оставлял следы багрового дыма, когда он обрушил его на голову Карадриана. — Я ломал хребты драконам и съедал сердца морских левиафанов.
— Твоя кулинарная практика меня не касается, — прорычал Карадриан, парируя удар. Его руки болели, но он крутил своей алебардой так, будто она была лёгкой как пёрышко. Он уворачивался и крутился, заставляя чемпиона Хаоса отступать. — Мне не важно, скольких ты убил, чудовище. Всё закончится здесь.
Быстрее мысли Карадриан бросился вперёд, нанося рубящие и колющие удары, ударяя Арбаала снова и снова. Он знал, что если бы не был хозяином Акшая, у него не было бы шанса выстоять против такого врага, тем более победить его. Но с бушующим внутри огнём, он чувствовал, что нет такой битвы, которую бы он не пережил. Это было опасное чувство. Он провёл века, оттачивая свои тело и разум, и обучаясь контролю ярости, которая была проклятьем всех эльфов. Но огонь взывал к этой первобытной его части и дарил силу. Он гадал, было ли это сродни чувству, которое испытывал Тирион, когда ярость Кхайне ввергла его в безумие и отчаяние. В том, что взывало к нему, была свобода, и он хотел обрести её. Но вместо этого он прошептал мантры Азуриана, пытаясь сосредоточиться.
Арбаал отбил Клинок Феникса в сторону, вырывая его из рук Карадриана. Эльф проклял себя за минутную потерю концентрации и поднырнул под следующий удар Арбаала, пытаясь схватить древко алебарды. Он схватил оружие и перекатился, повернувшись как раз вовремя, чтобы блокировать удар, который мог разрубить его надвое. Расколотые камни мостовой сместились у него под ногами, когда Арбаал всем своим весом налёг на топор и начал теснить эльфа.
Карадриан увёл алебарду в сторону, пытаясь вырвать топор из рук противника, но Арбаал был готов к этому и ударил кулаком эльфу в живот. Карадриан отшатнулся и отпрыгнул в сторону, когда Арбаал попытался сбить его с ног.
Тор полоснул по руке, и Карадриан закричал Его кровь зашипела и закипела, брызнув на кирасу Арбаала, и чемпион Хаоса остановился, подарив Карадриану шанс отойти подальше. Отступая, Карадриан проклинал себя за глупость. Если бы он не ушёл сейчас, то Арбаал отрубил бы ему руку. Он чувствовал огонь внутри себя, который требовал освобождения. Но если он сделает это, то приговорит собственных воинов к смерти. Арбаал бросился к нему, подняв топор. Оружие выло, приближаясь к нему. «Только один шанс»-подумал он.
Карадриан развернулся и прыгнул назад, уходя от удара. Он пролетел по воздуху и приземлился за спиной Арбаала. Когда чемпион развернулся, чтобы встретить Карадриана, Клинок Феникса нанёс удар. Древняя броня, выкованная в собственных кузницах Кхорна, разрушилась, когда огненный клинок пробил её. Арбаал отшатнулся, хватаясь за рану. Он поднял топор, но Карадриан отрубил ему руку по локоть. Арбаал закричал от ярости и бросился на эльфа, протягивая к нему оставшуюся руку.
Карадриан сделал шаг назад и развернулся, ударив лезвие алебарды в зазор между горжетом Арбаала и нижней частью его шлема. Раскалённое до бела прошло через шею чемпиона, и его голова покатилась по мостовой. Карадриан прислонился к стене, оседая на землю и тяжело дыша. Он зажал рану рукой и поморщился, когда прикосновение прижгло кровавый порез.
Он поднял глаза. Гордые принцы утонувшего Каледора бесстрашно парили в воздухе на своих драконах, не обращая внимания на молнии и колдовской огонь, которые словно дождь обрушивались из раздутых облаков, чтобы отбросить врага. На его глазах в дракона ударила порождённая Хаосом изумрудная молния, и его дымящийся труп рухнул с небес и снёс несколько ветхих построек.
Под ними, безрассудно продвигаясь по площадям и улицам Садгартена и Ульриксмунда, шли оставшиеся рыцари Ультуана, Империи и даже холодного Наггарота — Рейксгвардия скакала рядом с Серебряными шлемами и кричащими, чешуйчатыми формами Хладных. Волна брони и конской плоти катилась и сметала врага повсюду. И во главе этой волны скакала сияющая фигура Дракона Котика, его меч сжигал тьму и тех существ, которые прятались в ней. Это была величайшая атака кавалерии в истории мира, ведомая величайшим героем эльфийского народа. И он был не один — вместе с ним был и Император на своём грифоне, Когте Смерти. Там, где появлялся огромный зверь, последователей Хаоса ждала кровь и ужас.
Вокруг Карадирана его воинство тоже сражалось с врагом. Его воины облачены и защищены огнём, и он срывался с их оружия, чтобы поглотить северян и демонов. И тех и других было достаточно, чтобы питать растущее пожарище. Даже с силами Тириона и Императора им придётся нелегко. Чем ближе они подходили к Храму Ульрика и огромному котловану раскопок, тем отчаяннее сражались последователи Разрушительных сил. «Но они сражаются напрасно»-подумал он.
Не такие фанатичные враги уже начали отступать. Особенно те, которые видели поражение Арбаала. Чемпион зарубил десяток лучших воинов Ультуана перед тем, как Карадриан добрался до него, и если бы он этого не сделал, чемпион мог в одиночку перебить здесь всех. С его поражением его воины начали отступать, и демоны, которые сопровождали чемпиона, дестабилизировались, их слабая хватка на этом мире начала слабеть. К тому же он чувствовал приближение других Воплощений, не только Тириона и Карла Франца, но Нагаша и других. Они скоро будут здесь, и если Теклису можно было верить, никакая сила в мире не сможет им противостоять. Победа казалась не только возможной, но и неизбежной.
Рёв, более низкий и мощный, чем самый громкий раскат грома, пронзил расцветающие надежды Карадриана и смёл их в сторону. Он поднимался с земли и эхом разносился в небе, он проникал через каменную кладку, катился по переулкам и избегал тупиков. Звук резонировал в каждом камне, и эльф схватился за голову от дикой боли, пытаясь найти источник крики.
Мгновение спустя небо разразилось огнём. Горящие метеоры пробили облака и рухнули посреди битвы, убив воинов с обеих сторон. Рёв не утихал, возрастая до невыносимой громкости, когда всё больше метеоров падали вниз, разрушая здания и превращая улицы в руины. Карадриан взмахнул алебардой, вызывая щит огня, чтобы защитить тех немногих своих воинов, до которых смог дотянуться. Но это было бесполезно. Его пламя гасло, и эльфы погибали.
Карадриан зарычал от ярости и свистом призвал Аштари. Феникс поднялся с трупа гончей Арбаала единственным взмахом багровых крыльев и полетел к нему, уклоняясь от града горящего мусора. Он схватил поводья птицы и вскочил ей на спину, когда она полетала мимо.
Его воины последовали за ним, когда он взмыл в воздух, каждый из них знал, что оставаться на месте или искать укрытия было верной смертью. Поэтому они следовали за ним, пробираясь через вражеский строй и пробивая себе путь к цели. Храм Ульрика был виден невооружённым взглядом, и ничто — ни враг, ни гнев самих Тёмных богов — не удержит сыновей и дочерей Ультуана от достижения этой цели.
Тирион взмахнул Солнечным клыком по мерцающей дуге. Демоница, известная как Дечала Отверженная, парировала удар, крича и ругаясь на древнем языке его народа, обвиваясь вокруг него и Маландира. Битва бушевала вокруг них, лучшие воины трёх королевств сражались и умирали против сил Тёмных богов, а небо плакало огнём. Неподалёку то, что раньше было таверной, взорвалось, наполнив воздух горящими кусками дерева и камня.
Множество рук Дечалы осыпали его градом ударов, но он блокировал каждый из них со скоростью, которая шокировала даже его. Он чувствовал силу Хиша, текущую через него, дарующую ему скорость тела и ума. «Что бы ты со мной ни сделал, брат, где бы ты ни был, спасибо тебе»-подумал он. Демоница внезапно бросилась к нему из гущи боя, ударяя словно аспид. Казалось будто она охотилась только за ним, но он подозревал, что сгодился бы любое Воплощение. Он мельком увидел Коготь Смерти, парящего над битвой, и увидел, как рунный клинок Императора мимоходом снёс голову кровопускателю. Несмотря на ситуацию он был рад, что демоница наткнулась на него, а не на человека. Кем бы или чем бы он ни был, он всё ещё не мог сравниться с такой тварью как Дечала.
Дечала выбрала этот момент, чтобы наброситься на него, быстро, как и змея, на которую она была похожа, её прекрасные черты были искажены ненавистью. Её рот был широко открыт, и ему пришлось схватить её за подбородок свободной рукой. Яд капал с её клыков, шипя и дымясь там, где он попадал на его перчатку. Тирион оттолкнул её голову назад, и её плоть начала тлеть там, где он прикасался к ней, а его аура света начала выжигать её саван тьмы. Она вопила и извивалась, молотя по земле хвостом. Маландир заржал от боли, когда её тело, кольцами обвитое вокруг него, конвульсивно сжалось.
Тирион парировал удар, который должен был его выпотрошить, а его ответный удар был куда быстрее реакции демоницы. Солнечный клык был подобен вспышке света, и он пронзил грудь Дечалы до того, как она смогла закричать. Отверженная упала, от неё поднимался дым, а её змеиное тело ослабило хватку и слезло на землю, где его затоптал в кашу Маландир. Тирион пришпорил коня, и животное встало на дыбы, а затем помчалось прочь от растворяющегося трупа демонической принцессы, когда огненный метеор уничтожил то место, где она пала.
Он услышал знакомый крик, доносящийся сверху, и увидел Карадриана, направляющегося к Храму Ульрика, его воины следовали за ним. Горящие мечи и копья пробивали воинам путь вперёд через неорганизованную толпу сил Хаоса. Тирион усмехнулся. «Доверь безмолвному проложить путь»-подумал он. Он потянул поводья Маландира, и жеребец замолотил копытами по воздуху.
— Скачи, — проревел Тирион со всей силой, на которую был способен тем воинам, которые всё ещё сражались, будь то эльфы или люди. — Скачи и не бойся тьмы. Скачи ради этого мира и свержения богов! — копыта скакуна ещё не коснулись земли, а животное уже пришло в движение, помчавшись вслед за Карадрианом. Все, кто мог, последовали за ним, в то время как огненные обломки продолжали утюжить проклятый город с небес. Рыцари Стирланда, Альтдорфа и Остланда, Котика и Каледора, Гронда и Хаг Грефа мчались за ним. Гордые выжившие трёх королевств, которые смотрели на него, ожидая приказов и воодушевления.
Тирион остро чувствовал вес этой ответственности, хотя и находил радость в стуке копыт и копий. В душе он знал, это была последняя атака защитников мира. Даже если они выиграют, даже если Тёмные боги будут отброшены, цвет эльфийского ithiltaen и человеческого рыцарства падёт здесь и никогда не воспрянет вновь. Победа или проигрыш, столпы этого мира были сломаны. «И мы должны удостовериться, что всё это было не напрасно»-подумал он. Он склонился над шеей Маландира и разрубил знаменосца северян.
Храм Ульрика приближался, пока Тирион скакал по узким улицам Ульриксмунда. Здание было пустой оболочкой своего бывшего величия. Оно было осквернено и разрушено слугами Разрушительных сил. Тирион вспомнил, как Теклис рассказывал о городе, когда объединился с человеком по имени Магнус против сил Хаоса. Сам Тирион был занят сражением с дручи после битвы за Финувальскую равнину. Теклис рассказывал, что Магнус был невысоким человеком и на первый взгляд невыразительным, но он был наполнен внутренним огнём, которое могло сравниться лишь с Пламенем Ульрика. Тем самым пламенем, которое теперь струилось в крови Тириона и добавляло свою силу к его собственной.
Он услышал рык и оглянулся через плечо, чтобы увидеть телохранителя Императора, Вендела Волкера, ожесточённо скачущего около его локтя. Рекйсгвардеец выглядил также чудовищно, как и их враги, его глаза были жёлтыми, как у зверя, а его губы обнажили зубы, которые были слишком длинными. Но мгновение спустя он снова был обычным человеком. Тирион отвернулся. Он не мог с уверенностью сказать, что за сила скрывалась в человеке, но какой бы она ни была, она делала его таким же диким, как и любого из великих львов Крейса.
Маландир заржал, и Тирион вынырнул из пучины воспоминаний, выругавшись. Огромные раскопки, которые портили одну сторону храма и где по словам Бе’лакора находился артефакт, уже были в поле зрения, но как только они приблизились, пламя потрескивающего варпового огня неожиданно блокировало им путь. Тирион потянул поводья Маландира, заставляя коня остановиться.
— Можешь сделать что-нибудь? — раздался голос сверху. Тирион посмотрел наверх, когда грифон Императора приземлился рядом. Человек выглядел таким же измождённым, каким его считал Тирион, но он всё ещё крепко держал меч. — У нас мало времени.
— Я…не знаю, — ответил Тирион. Он направил Маландира вперёд, услышав растущее боевое пение, доносящееся с севера. Враг обрёл мужество и перегруппировался, когда огненный дождь ослаб. Тирион почувствовал, как Хиш набирает внутри него силу, когда он протянул Солнечный клык к потрескивающегому пламени. Несмотря на разноцветную дымку, он видел закутанных в робы колдунов Хаоса и скачущих демонов.
Свет вспыхнул, исходя из каждой поры его тела, разгоняя тьму вокруг него. Пламя задрожало, когда свет достиг его, и на мгновение разошлось, но затем разгорелось снова с большей силой. Тирион слез с Маландира и пошёл вперёд, не опуская меч. Пламя расступилось перед ним, но затем взревело вновь, как будто хотело объять его.
Рядом с Солнечным клыком появилась сверкающая алебарда. Тирион бросил взгляд в сторону и увидел, как Карадриан встал рядом с ним. Воплощение огня робко улыбнулся.
— Встретим пламя вместе, отпрыск Аэнариона, — прохрипел Карадриан. Тирион отрывисто кивнул и повернулся к пламени. Вместе, два Воплощения направили свои силы против барьера из варпового огня, пытаясь потушить его. Капли пота покатились по лицу Тириона, когда он вызвал свет и направил его вперёд против неестественного огня. Рядом с ним, собственное пламя Карадриана разгоралось ярче и жарче, чем красочное демоническое инферно. Но барьер из варповго огня всё ещё держался.
За спиной Тирион слышал, как Император выкрикивает приказы, подготавливая смешанную армию к неизбежной атаке. Человек был несравненным командиром. Но также он знал, что в этой битве места для смертных больше не было…Это была Рана Дандра, и только боги могли выстоять в надвигающейся кровавой буре. Он практически повернулся, чтобы помочь, когда Карадриан схватил его за плечо. Он взглянул на бывшего капитана Гвардии Феникса и кивнул. «Ты прав, мой друг…Если мы не потушим этот огонь, мы погибнем сегодня».
Вой становился всё громче и громче, пока не стал бить по ушам. Тирион рискнул оглянуться и увидел кошмарную орду, ворвавшуюся на улицы и кинувшуюся к смешанной армии людей и эльфов. Северные гончие, худые и томимые жаждой, скакали впереди диких зверей, которые когда-то были людьми до того, как падшие силы отняли у них всякий здравый смысл и человечность, превратив их в диких чудовищ. Волна берсерков врезалась в строй союзников и гибли в массовом порядке. Но не все, некоторые умудрялись стащить рыцаря с коня или наброситься на копейщика и повалить его на землю, вцепившись зубами в глотку.
Тирион инстинктивно повернулся, взмахнув мечом. Свет устремился вперёд, и группа завывающих берсерков были сожжены в мгновение ока. Прежде чем он смог снова заняться барьером, Карадриан оттолкнул его в сторону. Тирион ударился об землю и вскочил на ноги, когда чудовищная фигура приземлилась на улицу там, где он стоял мгновение назад. Тирион поднял меч, когда кровожад встал в полный рост и повернулся к нему. Тварь указалла на него молотом.
— Ка’бандха пришёл за тобой, эльф, — проревел он. — Думали, что сбежали от меня, смертные, но от Охотника Кхорна ещё никто не уходил!
— Побег был не моей идеей, уверяю тебя, — прорычал Тирион. Он бросился вперёд и поднырнул под первый удар демона. Когда молот обрушился на улицу, он уже был на ногах. Солнечный клык описал дугу, оставляя огненный след на шее кровожада. Ка’бандха попятился и заревел. Он развернулся, и Тирион был вынужден отпрыгнуть назад, когда топор, который демон сжимал в другой руке, нанёс удар, оставив выбоину в земле. Прежде чем он смог снова атаковать, демон вырвал оружие из земли и пнул его в грудь копытом. Тирион отлетел назад, его грудь болела, а из лёгких вышибло весь воздух.
Прежде чем Ка’бандха смог воспользоваться преимуществом его затруднительного положения, появился Император, разрезав крыло своим рунным клинком, чем вызвал крик ярости. Этот крик вскоре превратился в рык триумфа, когда Ка’бандха развернулся и сбил Коготь Смерти широкой стороной топора.
— Ты…Твой череп принадлежит мне, человек, — проревел Ка’бандха, приближаясь к павшему животному и его всаднику.
— А твой — мне, исчадие бойни, — прокричал Карадриан, когда Аштари пролетел над головой кровожада. Клинок Феникса сверкнул, и Ка’бандха отшатнулся, когда пламя заревело вокруг него, опаляя его неестественную плоть и сжигая медную броню. Но зверь не упал, несмотря на множество ран, которые нанёс ему Карадриан.
Ка’бандха взревел и махнул молотом, ударив феникса, когда тот пролетал мимо. Огромная птица с криком рухнула вниз и кровожад в мгновение ока оказался уоколо него. Молот демона поднялся и опустился со смертельной решимостью, и последний феникс Огненных шпилей умер. Карадриан, который выпал из седла, яростно рубил демона, и его алебарда, раскалённая до бела, обрушилась на череп Ка’бандхы с достаточной силой, чтобы расколоть медную корону демона и рассечь скальп до кости.
Ка’бандха, ослеплённый собственным ихором, в бешенстве замахал руками, пытаясь отогнать Воплощение. Когда Тирион поднялся на ноги, он увидел, как отчаянный взмах молота угодил по ногам Карадриана, и он услышал треск, когда кости эльфа сломались от удара. Карадриан тяжело упал, ударившись о камни Ульриксмунда с сокрушительной силой, и его алебарда вылетела у него из рук, когда кровожад наступил на него.
Тирион, прижимая руку к боку, шатаясь пошёл к ним, но слишко медленно. Ка’бандха поднял копыто над Карадрианом, который не мог дотянуться до древка своего оружия, которое лежало слишком далеко. Демон опустил ногу на грудь Воплощения, и, с оглушающим хрустом, Карадриан, капитан Гвардии Феникса, слуга Азуриана, умер. Тирион с ужасом наблюдал, как искры пламени вырываются из изуродованного трупа и впиваются в плоть кровожада, жадно расползаясь по его конечностям, пока весь демон не был объят пламенем. Ка’бандха выл и метался в очевидной агонии, почувствовав гнев Акшая. Но даже после этого зверь не упал.
Тирион видел, как Коготь смерти бросился к демону снова, Император вцепился в седло, подняв меч. Но прежде чем он смог нанести удар, Ка’бандха набросился на него, как и прежде, и сбил грифона молотом, отправив грифона в кучу развалин храма неподалёку. Император вылетел из седла от удара и пролетел через остатки витражного стекла за пределы храма. Сердце Тириона ёкнуло, когда кровожад повернулся к нему, ухмыляясь сквозь огонь, который пожирал его черты лица. Даже сгорая, его жажда битвы не угасала.
— Беги, кровавое пятнышко, и я заберу твой череп в другой день, — проклокотал Ка’бандха, посмотрев на него. — Беги, маленький эльф, и не пытайся встать между Охотником и его добычей сегодня.
Тирион выпрямился и почувствовал, как в его венах запел огонь. Свет вокруг него начал сиять ярче, и демон поморщился. Он поднял руку, прикрывая глаза. Тирион поднял Солнечный клык.
— Я не торгуюсь с демонами, — произнёс он. — Я убиваю их.
Затем, он с криком бросился на убийцу Карадриана.
Храм Ульрика
Император очнулся во тьме, его лицо были липким от крови, а всё его тело было скоплением боли и мучений. «Забыл, каково это»-с досады подумал он, поднимаясь на ноги. Воздух был тяжёлым, и вонь бойни забивала нос.
Он осторожно осмотрелся. Он потерял свой рунный клинок где-то между сейчас и молотом Ка’бандхы, и он внимательно осмотрел окружение, чтобы найти что-нибудь на замену. В темноте он рассмотрел тело воина Хаоса. Его меч подойдёт. Хотя ему не хотелось дотрагиваться на него, но он был не в том положении, чтобы выбирать. Подойдя ближе, он заметил тела, свисающие с потолка на тяжёлые цепях и крюках.
Он понял, что находится под огромным куполом храма. На короткий миг его охватил гнев при виде того, насколько было осквернено это самое священное место, но он быстро взял над собой контроль.
— Сначала дело, оплакивать всё будем позже, — пробормотал он.
— Старый добрый Зигмар.
Голос выскользнул из темноты. Император застыл, а затем повернулся, ориентируясь на эхо смеха. Он увидел трон из черепов и содранной кожи, стоявший на груде костей, а у её основания он заметил знакомый блеск бронзы.
— Ха, — пробормотал он. Ни очищающее пламя, ни солнечное утро никогда не выглядели так прекрасно, как его молот, сверкающий во тьме. Он шагнул вперёд, протянув руку, но остановился, когда смех раздался вновь.
— Даааааа, это и в самом деле ты. Я знал это с самого начала. Я чувствовал твою вонь с того самого момента, как этот глупый эльф освободил тебя из Вихря, Унбероген. Две тысячи лет этот мир был свободен от тебя, но вот ты здесь, скрываешься в шкуре мертвеца.
Зигмар увидел, как существо с алебастровой кожей взобралось на спинку трона и расправило огромные чёрные крылья. Глаза, словно отполированные опалы, сверкнули, когда рогатая голова повернулась.
— Прошло много времени, мой старый друг, — промурлыкал демон-принц. — Века с того момента, как мы говорили в последний раз, да, Зигмар?
— Герреон, — произнёс Зигмар. Он почувствовал, как древняя ненависть снова захлёстывает его, словно рана, которая никогда не заживает. Лицо женщины промелькнуло у него перед глазами и всплыло в памяти. Это существо перед ним когда-то было его другом. Теперь, он был игрушкой Хаоса.
— Азазель, — мягко поправил его демон-принц. — Увы, но боюсь, что наверстать упущенное не получится. Нет времени поболтать о лучших днях, о потерянной любви и победах. Время ускоряет темп, и мир разваливается на части всё быстрее. Ну…я так думаю. Ещё одно, перед концом, — Азазель указал на упавший Гхал Мараз, который лежал среди мусора. — Тебе ведь нужна эта мерзкая вещица, кузен? Ну так подойди и возьми её, если посмеешь.
Зигмар бросился к молоту. Азазель разразился диким пронзительным смехом и бросился к своей жертве, обнажив покрытый губительными знаками меч. Меч просвистел в дюймах над головой Зигмара. Император перекатился в сторону. Азазель встал, вытянув крылья. Он встал между Зигмаром и его оружием и развёл руками, будто приглашая его.
— Хорошая попытка, но недостаточно хорошая. Не для этого, — сказал Азазель. Он шагнул к Зигмару. — Хотел бы я, чтобы у нас было больше времени, мой друг. Я ждал так долго, чтобы снова увидеть тебя.
— Боюсь не могу похвастаться тем же, — ответил Зигмар.
Азазель засмеялся.
— О, как же я скучал по тебе, — сказал он. Затем, взмахнув крыльями, он бросился вперёд. Его меч зашипел, направляясь в шею Зигмара. Зигмар увернулся и кинулся к молоту. Схватив рукоять, он услышал биение крыльев Азазезя. Он перекатился на спину и едва успел заблокировать меч демон-принца рукоятью Гхал Мараза. На мгновение, Азазель склонился над ним. Меч корчился словно живой в его когтистых лапах.
— Ты вообще думал о ней, брат моего сердца? — промурлыкал Азазель, наваливаясь на меч. — Когда тебе одиноко, вспоминаешь её запах, или как свет играл в её волосах? Помнишь тяжесть на сердце, когда вспоминаешь Равенну? Ты хоть когда-нибудь думал о нашем дорогом Пендраге? — смеялся Азазель. — Я вот нет.
— Я всегда думаю о них, Герреон. Как я думал и об этом моменте, — произнёс Зигмар сквозь сжатые зубы. Он чувствовал себя сильнее, чем раньше, как будто какая-то его часть до сих пор отсутствовала, а теперь вернулась. Дело было не только в присутствии Гхал Мараза, но в чём-то ещё — как будто груз, который давил на него, сняли. Он услышал звон стали и песнь далёких звёзд. Он оттолкнул Азазеля. Глаза демон-принца расширились.
— Что ты..? — начала Азазель. Зигмар дёрнул рукоятью молота вверх, и Азазель завизжал, когда лезвие его собственного меча полоснуло по его груди и глотке. Он повалился назад, хлопая крыльями. Его кровь шипела, прожигая плиты храма. Зигмар махнул молотом, и нечеловеческие кости раскололись, когда сила удара вырвала меч из рук демона. Меч завопил, словно раненый кот, зазвенев по полу.
Зигмар пнул Азазеля по голове, пытаясь подняться. Демон-принц взвыл, когда Император наступил ему на крылья, лишая его шанса сбежать. Зигмар поднял Гхал Мараз над головой.
— Ты сам сказал, Герреон. Времени нет. И поэтому я отправляю тебя обратно в кузницу душ быстрее, чем ты этого заслуживаешь.
— Нет! — завопил Азазель. Его глаза расширились от страха, когда он тщетно попытался вырваться. Молот опустился с оглушающей завершённостью. Огромные крылья дёрнулись один раз, а затем обмякли. Зигмар Унбероген посмотрел на быстро растворяющиеся останки человека, которого когда-то называл другом, встряхнулся и пошёл прочь на звуки битвы.
Там была война, которую нужно было выиграть. И мир, который нужно было спасти.
Глава девятнадцатая
Ульриксмунд, Мидденхейм
Вендел Волкер хмыкнул, когда его меч застрял в черепе рычащего северянина, он отпустил его, и тело повалилось на землю. Он протянул руку и схватил топор павшего Белого льва и оценивающе повертел его. Каким-то образом топор, несмотря на то, что он был сделан не для человеческих рук, казался более естественным в его руках, чем любой меч, который у него был до этого.
«Топор — оружие воина»-мягко прорычал Ульрик. Волкер проигнорировал бога и развернулся, чтобы зарубить бросившуюся на него гончую Хаоса, и умирающий зверь рухнул рядом. Он развернулся на месте и отбил обитый латунью щит, а затем рассёк грудину его владельца. Он вырвал топор и повернулся в поиске врагов. Он потерял лошадь в первой атаке, но он никогда не ладил с животными. Как утверждал Волкер, езда верхом делает из тебя отличную цель. Ульрик похоже был с ним солидарен.
Куда бы ни посмотрел Волкер, везде царила анархия. Боевые кличи и звон стали раздавались по всему городу. Все вокруг него, люди и эльфы, подверглись натиску диких северян. Последние, казалось, не знали усталости, действовали за границами здравого смысла и дисциплины, погружённые в кровавую ярость, которая отпускала только со смертью. Они атаковали снова и снова, бросаясь на редеющие ряды людей и эльфов, умирая толпами, но забирая воинов с собой. Хуже того, северяне атаковали не одни. Шум битвы привлекал врагов со всего города, включая зверолюдей и скавенов.
Вспышка света ослепила его, и он увидел, что Тирион всё ещё сражается с кровожадом. Эльф держался, но лишь едва. Кровожад уже убил одного из Воплощений, и хотя он был объят пламенем и истекал кровью из десятков ран, это нисколько его не останавливало. А Тирион уже начал уставать.
Рыцарь, с бычьей эмблемой Остланда на наплечнике, врезался в него. Волкер схватил его за руку, и рыцарь попытался вырваться. Его броня была опалена и помята, и он потерял шлем.
— Отпусти меня, чтоб тебя, — прокричал он.
— Возвращайся в строй, — прорычал Волкер. Мужчина побледнел и попятился.
— Император мёртв, — закричал он. — Нам не победить!
Волкер напрягся, и Ульрик зарычал внутри него. Прежде чем он смог остановиться, он взмахнул топором и обезглавил рыцаря. «Трусость словно болезнь»-прорычал Ульрик. «И она распространяется также быстро, как чума». Волкер увидел других людей, рыцарей и алебардщиков, лесорубов и стрелков, которые смотрели на него в шоке и страхе. Его товарищи из Рейксгвардии, бок о бок с которыми он сражался, отошли от него. В животе у него всё скрутило, но он поднял окровавленный топор и оскалил зубы.
— Сражайтесь или умрите, люди Империи, — прорычал он. Он почувствовал, как бог добавил свою силу в голос Волкера, чтобы его услышал каждый на поле боя. — Меня не волнует, что из этого вы выберите, но сделайте это храбро, и сделайте достойно. Сражайтесь во имя Зигмара, который выковал нашу Империю. Сражайтесь во имя Ульрика, который выковал наш народ! Сражайтесь и рвите врагов словно волки, которые породили вас!
Северянин прорвался через толпу и бросился к нему, крича что-то нечленораздельное. Волкер крутанул топор и взял его двумя руками, разрубив голову варвара от макушки до подбородка. Он вырвал топор и указал им на врага.
— Сражайтесь, Унберогены! Сражайтесь, Тевтогены, Ютоны и Бригунды, сражайтесь, как все сыны Ульрика! Сражайтесь, пока Фаушлаг не содрогнётся и Тёмные боги не спрячутся от страха, — проревел он. И они взревели вместе с ним. Он чувствовал, как паника и волнение уступают гневу и решимости, когда он кинулся на врагов, его люди следовали за ним, и он почувствовал довольное рычание Ульрика. Что бы ни случилось сегодня, люди Империи больше не побегут.
Новый звук пронзил шум битвы, когда Волкер повёл своих людей в бой. Он доносился с юга, поднимаясь в затянутое дымом небо, от чего волосы у него на загривке встали дыбом. Сквозь безумие битвы он увидел зелёные фигуры, высыпавшие на площадь.
— Орки, — пробормотал он, ударив плечом в живот кровопускателя и перебросив его за спину. — Как будто здесь и так не хватает безумия.
«Не только орки»-проревел Ульрик. «Ещё и эльфы. Воплощения на подходе. Союзники, Вендел Волкер. Или не союзники, а те, кто пришёл развязать войну с нашими врагами». Он вздрогнул, когда божественная искра завыла в нём, в этот раз от радости. «Войну, человек, войну, которая пошатнёт столпы небес! Смотри, Вендел Волкер, смотри, как они идут, почуяв кровь своей жертвы!»
Волкер тряхнул головой, пытаясь игнорировать вой Ульрика и сконцентрироваться на бое. Он слышал, как кто-то кричит его имя и отскочил назад, когда воин Хаоса, бежавший к нему, неожиданно превратился в золото. Он повернулся и увидел Бальтазара Гельта, скачущего к нему, Вечная королева сидела за его спиной верхом на пегасе.
— Волкер, где Император? — прокричал маг. Волкер отдал приказ Рейксгвардии защитить Гельта и Алариэль, и оставшиеся рыцари сделали это очень быстро.
— Это…существо сбило его. Я не знаю, где он, и не узнаю, пока все эти враги атакуют нас, — сказал Волкер, указывая на то место, где Ка’бандха и Тирион всё ещё сражались, пока Гельт помогал Алариэль слезть с пегаса. — Если у тебя есть какая-нибудь магия, способная найти его, самое время её использовать, — продолжил он.
Прежде чем Гельт смог ответить, оглушительный визг заглушил шум боя. Два Воплощения и Волкер повернулись и увидели, как кровожад отступает от Тириона, его топор превратился в искажённый обломок. Он выбросил дымящееся оружие и потянулся к Тириону. Он отбил в сторону его меч и сбил его с ног. Демон навис над эльфом, занеся молот для смертельного удара.
— Нет, — зашипела Алариэль. Она направилась к ним, но Волкер остановил её, когда Ульрик предостерегающей завыл в его голове.
— Подожди и смотри! — сказал он. Непонятно откуда взявшийся ветер пронёсся по Ульриксмунду. И вместе с ним пришла вонь склепа, повисшая в воздухе тяжёлой дымкой. Мгновение спустя, вихрящееся чёрное облако, охваченное и пульсирующее тёмной энергией, появилось между двух зданий. Улица содрогнулась от шагов чего-то чудовищного, когда облако поплыло вперёд. Там, где оно проходило, сражающиеся падали замертво, их кожа сохла и трескалась, их оружие и броня обращались в пыль. Облако смерти не делало различий между орками и эльфами, скавенами и северянами. Оно забирало всех.
Облако подлетело ближе к Ка’бандхе, который смотрел на него в недоумении от ярости. Когда оно было на расстоянии вытянутой руки, оно открылось, представляя миру огромную скелетообразную фигуру, окутанную исчезающим туманом. Нагаш наконец прибыл. И смерть пришла вместе с ним.
Волкер поёжился, когда Нагаш достал свой огромный, зазубренный меч и ударил им кровожада. Демон перехватил молот в последний миг, и два губительных оружия столкнулись, высекая искры. Нагаш издал предсмертный хрип разочарования и нанёс ещё один удар. Ка’бандха с рёвом отбил его. Два существа сходились и расходились, их дуэль разбрасывала других сражающихся, сотрясая улицу. Оставшиеся окна в храме разбились, когда меч и молот столкнулись вновь, и даже огонь варпа отпрянул от этой схватки.
Сквозь дым и пыль, поднятой этим столкновением, Волкер увидел лошадь, скачущую к ним, с телом Тириона на спине. Вместе с Алариэль он подхватил эльфа, когда тот выпал из седла.
— Он жив? — спросила она.
— Я жив, — закашлялся Тирион, протягивая руку, чтобы дотронуться до её лица. Она схватила и остановила его руку. Волкер отвернулся от смущения. «Битва не место для подобных вещей»-недовольно проворчал Ульрик.
— Заткнись, — пробормотал Волкер. Он слышал что-то. Словно стук копий и бой барабанов, или треск далёкого огня. Он повернулся спросить, слышит ли Гельт то же самое, и увидел, как три Воплощения смотрят на небо. Гельта трясло в седле, и эльфы выглядели озадаченными.
Молния ударила с неба, но не кроваво-красная молния проклятых Хаосом небес, а более яркая и чистая. Она ударила в купол храма и сотрясла Фаушлаг до самого основания. Ка’бандха и Нагаш отпрянули от света, они забыли про бой перед лицом такой непреодолимой стихийной ярости.
Тирион засмеялся.
— Добро пожаловать назад, друг мой, — сказал он.
Зигмар прошёл сквозь дым и пыль с Гхал Маразом в руках, искря молниями. Он сбросил остатки своего плаща и шлем. Впервые за долгое время он чувствовал себя целым. Завершённым.
Он переродился в теле Карла Франца, когда Глотткин разорил Альтдорф, призванный к человеку его крови ветрами магии и судьбой, и возможно необходимостью. Империи, даже умирающей, был нужен Император. «Я был первым, значит буду и последним»-печально подумал он. Затем он взглянул на толпу друзей и врагов и улыбнулся. «Или возможно я снова буду первым, что бы ни случилось».
Но он переродился незавершённым. Его сила была разделена, так же как и сила Ульрика, между ним и человеком по имени Вальтен. Но то, что было в Вальтене, теперь содержалось в молоте, который он держал в руках после смерти юнца, ожидая прикосновения истинного владельца. Теперь, воссоединившись с силой небес вновь, Зигмар Унбероген стал единым целым.
Он поднял молот, и тот начал светиться небесно-голубым светом. Когда он прошёл мимо сломанного тела Когтя смерти, грифон перевернулся и вскочил со слабым криком.
— Вставай, ленивая тварь, — пробормотал Зигмар, протягивая руку, чтобы похлопать по покрытой перьями шее животного. — Вставай. Нам ещё нужно выиграть войну, — произнёс он. Зверь пошёл за ним, но он остановил его. Он один направился к Ка’бандхе и Нагашу. Лич встретил его взгляд и, после мгновенного замешательства, склонил голову.
— УНБЕРОГЕН, — произнёс Нагаш.
— Чудовище, — непринуждённо ответил Зигмар. Он махнул Гхал Маразом, и Нагаш отошёл назад. — Отойди, Нагаш из Кемри. Этот — мой, — Зигмар посмотрел на Ка’бандху. Кровожад всё ещё с опаской смотрел на Нагаша, даже когда лич вышел из боя. — Повернись, изверг.
Ка’бандха повернулся, улыбка играла на его изуродованных чертах. Но демона поморщился.
— Ааахххх. Я чую запах сломленной души. Ты победил Принца Проклятия, — улыбка кровожада стала шире на его огненной маске. — Хорошо. Это уменьшает мои проблемы.
— я сделал это не для тебя, — сказал Зигмар, перешагивая через щебень. — Он был препятствием. Камнем преткновения, расположенным на пути судьбы твоими хозяевами. Они бояться меня, — он поднял Гхал Мараз. — Они бояться этого.
— Я не боюсь тебя, — прорычал Ка’бандха.
— Нет. Но с другой стороны ты же не важен. Просто ещё одно препятствие, — Зигмар водрузил молот на плечо. — Ты сыграл свою роль, зверь. И теперь история продолжится, но уже без тебя.
— Я заберу твой череп, — прорычал Ка’бандха, поднимая молот.
— Нет. А вот твой я заберу, — ответил Зигмар.
Ка’бандха взревел и опустил молот. Зигмар поднырнул под удар, когда тот просвистел в том месте, где только что была его голова, и запрыгнул на опрокинутую статую забытого героя. Когда Ка’бандха повернулся, ревя от ярости, Зигмар уже был в воздухе, сжимая молот обеими руками. Оружие, казалось, засияло, когда опустилось, а затем с оглушительным треском оно попало в цель. Рёв Ка’бандхы был прерван, когда покрытое рунами оружие раздробил порождённые Хаосом кости и разорвал плоть. Зигмар приземлился на корточки, а Ка’бандха рухнул за его спиной, его тело уже начало растворяться, когда тёмный дух Охотника Кхорна улетел обратно на бойню душ, из который он и прибыл.
Зигмар медленно поднялся на ноги. Как будто это послужило сигналом, оглушительный крик поднялся над ордой Хаоса, и, все как один, они наконец дрогнули. Некоторые выли и бежали, другие падали на землю и дрожали. Кто-то продолжал сражаться, но их вскоре перебила воинственная толпа орков. Когда Зигмар присоединился к другим Воплощениям, остатки армии Хаоса покидали город, преследуемые зеленокожими и ограми. Кроме здорового одноглазого орка и его телохранителя.
Зигмар смерил взглядом зверя, когда тот подошёл к ним, его широка фигура была наполнена тем, что было известно ему как Ветер Зверей. «Ну, это всё объясняет»-подумал Зигмар. Он скрыл улыбку, когда зверь указал, чтобы Малекит выступил вперёд. Вечный король выглядел таким же потрёпанным, как и остальные, и его глаза были жестокими под маской.
— Гримгор, Босс Востока, требует, чтобы ему позволили бросить вызов Вечноизбранному, — сказал он тоном, по которому было понятно, что он не потерпит юмора насчёт этого. — Если у вас есть проблемы с этим, он хотел бы узнать об этом и…эээ…постукать вас, — Гримгор кивнул и вызывающе на всех посмотрел.
— ЕСЛИ ТВАРЬ ХОЧЕТ ПОПЫТАТЬ УДАЧУ, ПУСТЬ ПОПРОБУЕТ, — сказал Нагаш. Шум боя стих, и теперь раздавался только звук потрескивающего барьера из варпового пламени. Зигмар посмотрел на него, поглаживая шею Когтя смерти.
— Он не сделает этого в одиночку, — сказал Тирион, вложив меч в ножны. — Чтобы выиграть эту битву, потребуется каждый из нас, — он нахмурился, сказав эти слова, и покосился на Нагаша. — Даже те, рядом с кем мы никогда бы не захотели сражаться.
— ТВОИ ПРЕДПОЧТЕНИЯ МЕНЯ МАЛО ВОЛНУЮТ, ПРИНЦ-ЭЛЬФ. Я ЗАЙМУСЬ ДЕЛОМ, — сказал Нагаш. Лич направился к барьеру, аметистовая магия заструилась вокруг его конечностей, когда он сфокусировал свою силу на стене демонического пламени.
— Мы должны помочь ему, — сказал Зигмар. — Все вы — обратите свою силу против барьера. Мы должны действовать вместе, если мы хотим добиться желаемого результата. Сказав это, он вытянул руку, и разряд молнии вылетел из его ладони и ударил в барьер. Один за другим другие Воплощения последовали его примеру, и вскоре барьер из варпового огня подвергся дихотомическому натиску света и тени, жизни и смерти, молнии и осколков золота. Пламя гасло и разгоралось вновь с удвоенной силой, когда Воплощения пытались побороть его.
Только Гримгор не освобождал силу, которая содержалась в нём. Вместо этого орк поднял топор и прокричал безмолвный вызов пульсирующему барьеру перед тем, как подбежал к нему и нанёс сокрушительный удар. Зигмар улыбнулся, когда барьер наконец рухнул, и орк, пошатываясь, прошёл вперёд. Гримгор размахнулся и обезглавил одного из магов, ответственных за огненный барьер, в то время как отдача от прерванного заклинания поглотила остальных и обратила их в пепел.
Сквозь пламя Зигмар видел огромный котлован раскопок и дым, поднимающийся из его глубин. Он чувствовал тягу этих глубин, и он покрепче сжал рукоять Гхал Мараза. Фаушлаг содрогнулся, и он остановился, почувствовал пустоту внутри себя. Он огляделся.
— Мы должны поторопиться. Артефакт пробуждается.
— Откуда ты знаешь? — спросил Тирион.
— А почему ты этого не знаешь? — спросила Алариэль, проходя мимо. Она морщилась от боли. — Это словно незаживающая рана, мир кричит в агонии, — она споткнулась, и Малекит заботливо взял её за руку.
— МИР УМИРАЕТ, — произнёс Нагаш.
— И поэтому мы должны поторопиться, — сказал Зигмар. Он огляделся. — Судьба мира в наших руках, друзья мои, — мягко произнёс он. — И мы не можем позволить себе потерпеть неудачу.
Глава двадцатая
Недра Фаушлага
Теклис открыл глаза, когда пещера содрогнулась. Огромные клыки каменных сталактитов упали с потолка помещения и разбились об землю, наполнив воздух пылью. Что бы ни происходило наверху, это эхом отдавалось во всей горе, на которой стоял Мидденхейм. Или может быть это не битва наверху, а эта мерзость внизу сотрясала Фаушлаг.
Варп-артефакт зловеще сиял в центре грубо выдолбленной пещеры, его поверхность рябила ненавистными цветами. Он прищурился, когда ему в глаза ударил холодный свет, пытаясь разобрать фигуры, которые плавали в нём, но тут же сдался. Колдуны собрались вокруг него, читая режущие слух песнопения, пытаясь пробудить артефакт к жизни.
Он узнал лишь некоторые из читаемых заклинаний. Но даже те, которые он узнал, были архаичными, старше, чем сами эльфы, и скорей всего их не произносили со времён самих Древних. Пока он наблюдал, один из колдунов упал на землю, дым шёл из её рта и глаз. Её тело присоединилось к остальным, которые «перегорели» от силы, которой пытались манипулировать.
Теклис проверил цепи, которыми был прикован к полу пещеры. Несмотря на широкие трещины, которые теперь пробегали по всей длине и ширине стен и пола, его цепи оставались натянутыми. Он разодрал запястья при предыдущей попытке освободиться, и теперь кровь капала с его пальцев. Но он продолжал попытки, несмотря на боль. Ему больше нечем было заняться. Оставить попытки означало сдаться, и теперь, когда он был здесь, когда всё сошлось на этом месте, Теклис открыл истоки того, что некоторые могли назвать отвагой, но он подозревал, что это была всего лишь злость.
Злость ребёнка, который оказался в тени более сильного брата. Злость человека, которому никогда не доверяли те, кого он называл друзьями и союзниками, из-за его даров. Злость того, кто был вынужден пожертвовать всем ради шанса на победу, только чтобы снова не оправдать надежд, несмотря на то, что он старался изо всех сил. И это была злость игрока, у которого больше не осталось ходов, также как и всего остального, его обошли и обыграли. Поэтому Теклис натягивал свои цепи, подпитываемый раздражением, гневом и разочарованием. В его сердце была ненависть, и он не хотел, не мог отступить. Он не знал, что будет делать, когда осовободится, но он сделает что-нибудь. Что-нибудь.
То, что он чувствовал источник магии, наполнявшей пещеру, только усиливало его разочарование. Магия исходила из скалы и воздуха из-за тысяч кровавых жертв, принесённых по приказу Архаона. Тела тех несчастных устлали пол пещеры ковром изуродованной плоти, а от запаха их смерти воздух стал густым. Магия ревела, словно сильный ветер, пойманный притяжением артефакта, но Теклис не мог контролировать даже тончайшую нить из-за губительных рун, высеченных на его кандалах.
«Где же ты, брать?»-подумал он. «Ты всё ещё жив? А остальные? Или всё было напрасно?»-он продел свои тонкие пальцы через звенья цепи и повернулся, попытавшись вновь, как и много раз до этого, вырвать цепь из камня. Когда он это сделал, он огляделся, посмотрев на безмолвный строй Мечей Хаоса и их хозяина на адском коне. Архаон уставился на маслянитсую поверхность артефакта словно заворожённый. Он не спускал с него глаз с тех самых пор, как они пришли сюда, за исключением тех моментов, когда он проверял, надёжно ли прикован Теклис.
«Тебе следовало меня убить»-подумал Теклис, упираясь ногами в стену. Боль пронзила плечи и руки, но он не обратил на неё внимания. «Но тебе нужны были зрители, не так ли? Словно испорченный ребёнок, готовый впасть в истерику, пока его родителей не было рядом. Я был нужен тебе, чтобы узреть, что ты сделал». Его мышца пульсировали от перенапряжения и боли, но он продолжал тянуть. Кровь собралась по краям его кандалов, и он не смог сдержать стон боли.
Ещё один толчок сотряс пещеру. Сталактиты сорвались вниз, разбившись об землю, и наполнив воздух обломками. Золото блеснуло в трещинах у него над головой, и не в первый раз он задумался об истинной природе Фаушлага. «Не это имеет значение»-подумал он. Но всё же та его часть, которая всё ещё была хранителем мудрости, питала любопытство. Ещё несколько сталактитов рухнули вниз, и несколько поющих колдунов превратились в кровавую кашу. Те, кто стоял с ними рядом, попытались сбежать, но вернулись на место по жесту Архаона. Они боялись Вечноизбранного больше смерти от падающих камней, и Теклис не мог винить их за это.
Слабый звук донёсся до его ушей. Слабый, но становившийся всё громче. Он мгновенное его узнал и неожиданно дико оскалился. «Брат. Я знал, что ты не бросишь меня. Я знал!»
Теклис облизнул свои потрескавшиеся и кровоточащие губы и прочистил горло.
— Ты слышишь это, Вечноизбранный? — произнёс он, бросив цепи.
Архаон не повернулся.
Теклис улыбнулся.
— Слышишь бой барабанов, Архаон? Звон стали, звук шагов? Это звуки битвы, Трёхглазый король. Ты спрашивал меня раньше, что я вижу, Архаон. Ну, я вижу будущее — твоё будущее — и оно не безоблачно, — он бросался словами в Архаона, дразня его. Слова были всем, что у него осталось, и он намеревался использовать весь свой запас.
— Тихо, — сказал Архаон. Он повернулся в седле, его глаза устрашающе сверкнули в шлеме.
— Помнишь, что я сказал тебе тогда на стене? — продолжил Теклис. — Зигмар идёт, Архаон. Нет…он уже здесь. Слышишь его? Чувствуешь?
— Зигмар всего лишь сказка. Миф для детей, безумцев и слепцов, — прогремел Архаон. — Кем же являешься ты, эльф?
— Не знаю. А кем являешься ты, человек? — выплюнул Теклис. «Ребёнок»-подумал он. «Я ребёнок. Или безумец, но я видел слишком много, чтобы быть слепцом».
Архаон развернул коня, и его рука легла на рукоять меча. На мгновение Теклису показалось, что Вечноизбранный ударит его. Пещера снова содрогнулась, и Архаон мягко засмеялся. Он глянул через плечо на блестящий варп-артефакт. Теклис в ужасе смотрел, как блестящая поверхность артефакта резко увеличилась в размерах примерно в два раза. Те колдуны, которые стояли ближе остальных, были затянуты внутрь, их крики раздались эхом по пещере. Широкие, искажённые болью лица появились внутри, прижавшись к маслянистой поверхности артефакта, и цветные разводы начали сходиться и расходиться в головокружительной манере. Ужасные огни сверкали в трещинах пола пещеры, и странный приторный запах ударил в нос Теклиса, когда воздух вдруг пошёл волнами, наполнившись формами, которые были не совсем синхронизированы с этим миром. Они двигались слишком быстро или слишком медленно вокруг него, и он уклонялся от хищных лиц и бесплотных когтей.
Демонический шёпот наполнил его разум, цепляясь за стенки его души. Сфера увеличилась в размерах ещё раз, и шёпот стал громче. Он рванул цепи, когда демоны вцепились в его разум и здравомыслие. Он знал, что до конца оставались считанные минуты. Сфера увеличивалась в геометрической прогрессии, но она не могла увеличиваться до бесконечности, в конце концов она взорвётся. А когда она взорвётся, Фаушлаг, и всё, что находилось внутри него, будет выброшено в царство Хаоса, в то время как остальной мир будет медленно, но верно разорван на части.
— Это прекрасно, не находишь? — спросил Архаон, когда призрачные формы демонов закружились вокруг него, словно он был центром шторма. — Здесь находится гибель всего человечества, наконец-то, — он поднял руку, и демонические формы обвились вокруг его руки и пальцев словно змеи. — Это последние мгновения. Наслаждайся ими, Теклис Котика, ибо после этого тебя ждёт лишь ужас, — Архаон развёл руками.
— Великий и прекрасный ужас ждёт нас всех.
Вендел Волкер с трепетом наблюдал, как Император, Тирион и орк Гримгор прокладывали кровавый путь через орду визжащих скавенов. Хотя сражались не только они, на них легла основная тяжесть кровавой работы в этих тоннелях. Скавены погибали сотнями, а их тела покрывали холодный камень катакомб там, где крысы решили дать бой противнику, но их становилось всё больше.
Волкер с топором в руке помог подняться раненой эльфийской лучнице и оттолкнул её назад к своим, когда бронированные серые штурмовики вырвались из бокового туннеля и понеслись к маленькой группе людей и эльфов. Прежде чем он смог позвать своих товарищей из Рейксгвардии, Гельт вышел вперёд и сделал резкий жест рукой, осыпав крыс градом золотых осколков. Он с отвращением наблюдал, как только что павшие скавены поднимались мгновением позже, подчиняясь воле Нагаша. Он бросил взгляд на клубящееся чёрное облако, которое окружало Бессмертного короля, и почувствовал, как внутри него зарычал Ульрик.
Он знал, что чувствует бог. Объединиться с эльфами, или даже орками, это одно, но с личом — это было совершенно другое. Он был таким же неправильным, как и Хаос, но по-своему, и ему не было никакого дела до жизней его союзников. Нагаш шёл впереди всех, двигаясь быстро, пробивая себе путь через врагов магией, мечом и удушающим облаком. Ни одна машина или чудовище скавенов не могли устоять перед ним, а они столкнулись со множеством и тех и других после спуска в недра Фаушлага. Чем глубже они спускались, тем более яростным становилось сопротивление.
Воплощениям пришлось объединить усилия, сражаясь вместе впервые с момента падения Атель Лорена.
Теневые клоны Малекита набрасывались на врага, тесня их под острые осколки Гельта или шипы Алариэль. Тирион и Император защищали фланги Гримгора, в то время как орк и его биссмертные прорывались вперёд, принимая на себя всё худшее, что могли бросить на них скавены, больше с энтузиазмом, чем стратегией.
За спиной Волкер услышал хриплы вдох, который означал, что дракон Малекита готовиться выдохнуть свой вонючий дым в ещё одно скопление туннелей. Огромному зверю и Когтю смерти поначалу пришлось нелегко, ибо ни один из них не хотел покидать своих хозяев, и им пришлось продираться и пробивать себе путь через верхние туннели. Но как только рукотворные туннели уступили пещерам, созданным природой, дракон расправил крылья и добавил свою силу к наступлению.
«Здоровая зверюга»-с восхищением пробормотал Ульрик.
— Радуйся, что он на нашей стороне, — сказал Волкер. Он махнул топором и разрубил копьё, направленное ему в живот. Он бросился вперёд, убив скавена, державшего копьё, и всех, кто был за ним. У Ульрика всё ещё была сила, и бог добровольно отдавал её. Волкер не мог сравниться с Воплощениями, но был куда сильнее обычного человека.
Фаушлаг продолжало трясти, и не раз Волкер слышал крик людей или эльфов, когда те проваливались в какую-нибудь трещину, или на них сверху падали камни. Стоны раненых преследовали их через все туннели.
Тех, кто попал в ловушку, или не мог идти, оставляли позади. Человеческая его часть съёжилась от ужаса, но волчья, та часть, которая была ледяной, понимала, что это было необходимо. Время было на исходе, и его нельзя было тратить на тех, кто не мог идти.
Странный свет заиграл на лезвии топора, когда он снёс скавену голову с плеч. Когда тело упало, он увидел, что крысы бегут, забиваясь в свои норы. «Чуешь это, Вендел Волкер? Мы здесь», — прогремел Ульрик в его голове. Волчий бог издал радостный вой. «Мы здесь и наша добыча наконец близко! Кровь чувствуется в воздухе, и звук битвы закладывает уши. Рви и убивай, режь и круши! Возмездие!»
Волкер вздрогнул, когда божественная искра взвилась внутри него от рвения. Кровь выступила у него на коже, когда белые волосы начали расти из пор, а его кости начали трещать и меняться. Он закрыл глаза, пытаясь пробиться сквозь боль. Неожиданно холодная рука опустилась на его грязную шею, и он почувствовал очищающий ветер, насквозь прошедший через каналы в его душе. Он повернулся и увидел Алариэль. Вечная королева печально улыбнулась, и отступила назад, когда он отшатнулся от неё.
— Я…благодарю тебя, — произнёс Волкер. Он чувствовал кровь у себя во рту. Он не знал, что она сделала, но боль уменьшилась.
— Не благодари меня, — сказала Вечная королева. — Сражайся, сын Империи. Сражайся храбро и умри достойно, если до этого дойдёт.
— А до этого обязательно дойдёт, — произнёс Малекит. Вечный король взглянул на Волкера. — Что бы ни пряталось в тебе, человек, смотри, чтобы оно не помешало нам. Мы подошли к пропасти, и я не хочу сорваться вниз из-за какой-то ошибки, — Малекит указал своим мечом, и Волкер повернулся к странному свету. Он вонял едким смрадом, и Ульрик зарычал. «Демонический след». Они вышли в широкую, высокую пещеру, звенящую от криков демонов и грохота смещающихся камней. А свет горел и застывал одновременно, как это делало солнце на далёком севере.
Перед ними выстроилась вся мощь Повелителя Конца времён. Демоны всех размеров и описаний блокировали им путь к артефакту и окружили кольцо из чёрного железа — Архаона, как понял Волкер, и его Мечи Хаоса.
— Их здесь тысячи, — прошептал кто-то. Такой же шёпот прошёл по рядам, и руки крепче сжали оружие, когда люди и эльфы встретились лицом к лицу с армией Конца времён.
— Даже больше, — сказал Волкер. «Если бы я всё ещё играл, я бы и фартинга не поставил на то, что у нас есть шанс»-подумал он. Он почувствовал странное спокойствие, и задумался, сделали ли это Ульрик или Алариэль.
— Не мудрено, что крысы сбежали, — глухо произнёс Гельт. — Не хотел бы я оказаться посреди всег этого, — Воплощение Металла казался уставшим, и Волкер знал, каково это. Куда бы он ни посмотрел, повсюду были окровавленные бинты, перевязанные конечности и измождённые лица.
Волкер посмотрел на Императора и увидел, как тот сидит в седле Когтя смерти с молотом на коленях. Он осматривал пещеру, и его лицо было спокойным, будто он пребывал в глубокой задумчивости. «Это всегда было его проблемой»-прорычал Ульрик. «Слишком много думает. Чего тут думать-то? Враг там, мы здесь, третьего не дано. Нет больше времени умничать. Настало время крови, стали и воли!»
Как будто вторя ворчанию волчьего бога, Гримгор запрокинул голову и издал дикий рёв, который заглушил даже хриплый вой собравшихся демонических воинств. Орк развёл руками, и его Биссмертные издали собственные кличи. Затем, с лязгом железа, зеленокожие бросились в атаку.
— Ну, понеслось, — произнёс Волкер.
Демоны отреагировали моментально, бросившись вперёд как море адской ярости навстречу Воплощению Зверей и его воинам. Кровопускатели выскочили вперёд, шипя молитвы Кхорну, ужасы всех мастей и оттенков громко смеялись и пускали магические вихри во всех без разбора, будь то друг ил враг, чумоносцы поковыляли в бой, держа наготове заражённые клинки, а девы Слаанеш шли в бой пританцовывая, щёлкая клешнями. Вслед за всеми шли высшие демоны, гоня перед собой низших созданий кнутом и приказом.
Император поднял Гхал Мараз, и все, как один, Воплощения и их оставшиеся силы пошли в наступление. По большому счёту никакой не было никакой стратегии и боевого порядка. Были лишь грубая давка рукопашной схватки, сила против силы, и человеческие мускулы и воля против демонических капризов. Волкер побежал, когда рыцари вокруг него галопом помчались в бой. Серебряныые шлемы и Драконьи принцы присоединились к атаке, выкрикивая боевые кличи павшего Ультуана и Каледора. Стрелы мелькали над головами, и дракон Малекита взревел от ярости и предвкушения, поднимаясь в воздух. Мёртвые тела скавенов и людей промчались мимо Волкера, врываясь в бой со сломанными клинками и голыми руками.
Волкер пригнулся под ударом чёрного меча кровопускателя и всадил топор в живот демона. Существо повалилось на него, его огненный ихор обжёг его броню. Он вырвал топор и повернулся. «Там»-прорычал Ульрик. «Он там — вор!»
Он увидел израненную фигуру Теклиса, прикованную к стене пещеры, и зарычал. Волкер поднял топор и побежал к заключённому. Ледяная сила наполняла его конечности, ускоряя его. Демоны бросались на него из толпы, а он разрубал их. Он перепрыгнул через тело горящего эльфа, когда залп сверкающей магии поглотил группу воинов Малекита, и отрубил длинную руку розового ужаса, когда тот попытался его схватить.
На бегу он заметил, как орки сошлись в диком смертельном танце с демонетками. Визгливый смех последних быстро превратился в крики, когда чёрных орков не заинтересовало ничего, кроме резни. Волкер был вынужден отпрыгнуть в сторону, когда перламутровое копыто хранителя секретов опустилось рядом. Демон направился к Гримгору. Орк с рёвом бросился на существо, и его топор врезался в искажённый, бычий череп так, что во все стороны брызнул ихор. Триумфальный рёв орка преследовал Волкера, который нёсся к своей добыче.
Перед ним вырос чумоносец, и он воткнул топор в его раздувшийся бок, вырвав его в потоке нечистот. Демон повалился на землю, его клинок вывалился из его резиновых пальцев, когда Волкер перешагнул через него. Воздух похолодел вокруг него. Он посмотрел на Теклиса и произнёс:
— Ну здравствуй, вор, — но это был не его голос. Он был низким, грубым рёвом, принадлежавшим божественной искре в нём. — Пришло время отдать долг.
— Ну, волчий бог, или как там тебя, — пробормотал Теклис окровавленными губами. — Я беспомощен. Твоя добыча перед тобой с обнажённым горлом. Что ты будешь делать?
Волкер посмотрел на него. Всё вокруг него: шум битвы за спиной, постоянный стенающий вой мерцающей чёрной сферы в центре пещеры — всё это исчезло, потерялось в вое волков. Он был холоден внутри и снаружи, и несмотря на жар в пещере, его дыхание застывало в воздухе. Он поднял топор. Теклис закрыл глаза.
Волкер замешкался. Теклис приоткрыл один глаз. Эльф улыбнулся.
— Возможно, я не такая уж и жертва, в конце концов, несмотря на все твои завывания, — он поморщился, когда спазм боли пошёл через него. — Разве я твой враг, Вендел Волкер? Или же мы станем наконец союзниками в этой последней охоте?
Волкер покачал головой. Он опустил оружие. Фаушлаг трясло, и Волкер закрыл глаза на мгновение, когда вой стал невыносимым. В его голове он слышал голос Грегора Мартака. «Ты не умрёшь, Вендел Волкер. По крайней мере до тех пор, пока не выполнишь мой приказ».
— Нет, — мягко произнёс он, взглянув на Теклиса. — Ты не моя добыча, — он повернулся. Он заметил Архаона, галопом скачущего через давку битвы, и Ульрик взвыл внутри него. «Да, да!»
А затем, с топором в руках, последний слуга волчьего бога отправился на охоту.
Зигмар Унбероген видел битву словно через призму — сцены героизма и борьбы мелкали перед глазами. Он видел Малекита на драконе, тени сияли словно тёмный плащ, ринувшегося в бой против двух ужасающих Повелителей перемен. Он увидел Алариэль, бледную и слабую, боль мира ранила её тело и разум, Воплощение Жизни поймала хохочущего зверя Нургла в паутину шипов и разорвала его в слизистые клочья. Он увидел, как Гельт освободил чары, которые сковали вместе демоническое оружие и обрушил рой разрывающих плоть осколков, которые разрывали десятки демонов на части. Он увидел, как Нагаш, с кипящим аметистовым огнём в глазах, шёл вперёд, его заклинания и легионы трупов гнали врага перед ним.
«Странные времена»-подумал он, наблюдая, как лич ведёт бой с врагами мира. В нём было какое-то странное благородство, погребённое под мрачностью и безумием. Воля, которая могла потягаться с его собственной, жажда победы, которой не было ни у кого. Нагаш будет сражаться до конца, ибо он не мог принять поражение. Лич взмахнул мечом и вспорол брюхо кровожада, забрызгав горящим ихором всё вокруг.
Крик Когтя смерти вырвал его из задумчивости, и Гхал Мараз раскроил уродливый череп чумоносца. Вокруг него оставшиеся члены Рейксгвардии сражались верхом или пешими, медленно продвигаясь к варп-артефакту. Зигмар наблюдал, как люди — его люди — продолжают сражаться, и подумал: «Когда-то я бы узнал ваши имена. Я бы узнал, кто вы, и вместе мы бы пролили вино и кровь. Но сейчас я вас не знаю, и мне жаль».
Он вытянул молот и послал разряд лазурной молнии в стаю гончих, вприпрыжку бежавших к Гримгору. Орк не обращал внимания на опасность, будучи слишком занят попытками вспороть глотку великого нечистого своим топором. Звери отлетели в стороны или взлетели в воздух, их чешуйчатые тела почернели и сломались. «Спасаю орка»-подумал Зигмар. «Что бы сказал Аларик?»-он улыбнулся. «Он бы наверное был раздражён тем, что все его рунные клинки пропали».
Воздух пульсировал в такт с артефактом в центре помещения, и когда Зигмар повернулся к нему, он увидел, как тот увеличился почти в четыре раза от своего первоначального размера. Неровные трещины появились на внешней поверхности, распространяясь словно по стеклу. Бриллианто-белый свет засиял сквозь открывшиеся раны, ослепительный и болезненный в своей интенсивности. Фаушлаг неожиданно резко наклонился, и Зигмар понял, что времени у них не было совсем.
Огромные каменные глыбы сорвались сверху, раздавив зомби, демонов и даже несколько несчастных эльфов. Зигмар направил Когтя смерти к Тириону, когда увидел, как конь эльфа упал под градом камней, сломав ногу. Грифон схватил коня вместе с всадником и вынес их из-под падающих сталактитов. Эльф посмотрел на Зигмара и благодарно кивнул. Зигмар не тратил слова на расспросы о здоровье эльфа. Раненый или нет, Тирион будет сражаться. Он направил Когтя смерти к центру пещеры, надеясь добраться до артефакта. «Но вот что я буду делать, когда до него доберусь, вопрос интересный»-подумал он, размозжив молотом широкий череп кровопускателя.
Он заметил, как Малекит пролетел через поток падающих камней, и указал на Теклиса, надеясь, что Вечный король поймёт. Не стоило надеться на то, что его голос услышат за всей какофонией разрушающейся пещеры. К счастью Воплощение Тени понял, и он отрывисто кивнул, когда его дракон закружился над Теклисом, игнорируя камни, которые отскакивали от его чешуйчатой шкуры. Зигмар огляделся, пытаясь увидеть другие Воплощения.
Он увидел, как великий нечистый, которого пытался задушить Гримгор, получил удар огромным куском скалы и взорвался, забрызгав зловонной жидкостью, освободившейся из тюрьмы его неестественной плоти, забрызгала всех, кто сражался рядом. Орк, отскочивший в последний момент, теперь практически в одиночку стоял в центре пещеры, его Биссмертные рассредоточились вокруг него, ввязавшись в бой с демонами.
Когда Гримгор повернулся к свету сферы, Зигмар увидел, как Архаон, всё ещё сидящий верхом на своём коне, поднял кулак. Мечи Хаоса синхронно опустили копья и двинулись вперёд. Рыцари Хаоса набрали скорость, и вскоре они уже галопом мчались к оркам с Архаоном во главе.
— Быстрее, старый друг, — закричал Зигмар, когда Коготь смерти бросился вперёд. Но даже когда грифон помчался к центру пещеры, Зигмар понимал, что не успеет. Гримгор заметил Ахаона и восторженно заревел. Орк побежал навстречу приближающимся рыцарям, его телохранители старались не отставать. Зеленокожие врезались в воинов Архаона, и началась резня. Гримгор обезглавил лошадь одним мощным ударом и стащил рыцаря с седла.
Воплощение Зверей размахнулся незадачливым рыцарем Хаоса словно дубиной, избивая им его товарищей больше с энтузиазмом, чем точностью. Он выбросил искалеченное тело и развернулся, чтобы встретить атаку Повелителя Конца времён. Архаон наскочил на орка, пытаясь затоптать его, но Грмгор был слишком быстрым. Он уклонился от копыт адского коня и бросился на всадника. Его топор врезался в щит Архаона, погнув его и выбив Трёхглазого короля из седла.
Зигмар почувствовал трепет надежды, наблюдая, как орк подходит к упавшему Вечноизбранному. Он никогда бы не подумал, что из всех, именно Гримгор нанесёт смертельный удар. Но у судьбы, как оказалось, были другие планы.
— Меня не победит животное, — прорычал Архаон, его голос заглушал шум битвы. Он вскочил на ноги, когда Гримгор добрался до него. — Я Архаон, и я конец воплощённый, — закричал он. Он махнул мечом, практически выпотрошив орка. — Что на это скажешь, животное?
— Гримгор говорит заткнись и сдохни, — проревел орк. Топор столкнулся с мечом, когда зверь набросился на Архаона с дикой одержимостью. Они сходились и расходились, обмениваясь ударами, которые свалили бы десятки меньших противников. Орочий топор оставлял красные борозды на броне Архаона, а клинок Архаона проливал кровь снова и снова.
Наконец топор столкнулся с мечом, и два оружия сцепились, а их обладатели пытались перебороть друг друга, используя каждую унцию силы, которой они обладали, чтобы не уступить врагу. Одно долгое мгновение они стояли голове к голове, Повелитель Конца времён и парень былого и грядущего, Повелитель Конца времён и Босс Востока. Затем, с хохотом, череп Гримгора врезался в шлем Архаона. Зигмар заметил странный, блестящий драгоценный камень, инкрустированный в шлем Архаона, и понял, что Архаон больше не был Трёхглазым королём. Вечноизбранному придётся обходится двумя глазами, данными ему от рождения — то, что осталось от Ока Ширииана, блестело на широком лбу Гримгора.
Удар разрешил патовую ситуацию, и два воина разошлись. Архаон дотронулся до помятого шлема и завыл от ярости. Странная энергия внезапно озарила его меч и обвила руку, а затем он пошёл вперёд с несвойственной человеку грацией. Гримгор встретил его атаку, и каждый раз, когда они обменивались ударами, чёрная молния вылетала из мест столкновения оружия, пока наконец орочий топор не поддался и не разлетелся на куски в руках владельца. Орк отшатнулся, выпучив глаза.
Однако он быстро восстановил равновесие и выбросил остатки бесполезного оружия, бросившись на Архаона и протягивая руки к его горлу. Архаон перекатился, и острие его меча вышло между лопатками Гримгора в потоках крови. Орк пошатнулся и осел с гортанным вздохом. Его толстые пальцы бессильно цеплялись за кирасу Архаона, когда он сползал на землю, а от его тела поднимался янтарный туман, который ненадолго задерживался в воздухе, а затем превращался в пучки света и отправлялся в мерцающую пустоту внутри варп-артефакта.
Воины Гримгора издали общий вой ярости, когда их босс пал, и бросились на Мечей Хаоса с удвоенной свирепостью. Архаон обезглавил одного орка и повернулся, чтобы встретить взгляд Зигмара, когда тот наклонился в седле Когтя смерти. Грифон мчался по пещере, Рейксгвардия следовала за ним. За спиной Зигмар услышал предсмертный крик дракона, но не мог оторвать взгляд от врага.
— Архаон, — проревел он. — Сразись со мной, Разрушитель.
Рыцари Хаоса поспешили на помощь хозяину и погибли от когтей грифона. Зигмар обрушил Гхал Мараз на поднятые щиты и сломал протянувшиеся к нему мечи. Топоры и клинки врезались в лапы и бока грифона, и его крики боли и ярости наполнили уши Зигмара, но он не мог отступить, не сейчас, и больше никогда. Он заметил эльфов и зомби с обеих сторон, сражающихся с демонами, которые пытались помешать его отчаянному прорыву. Он услышал треск магии и увидел, как визжащие демоны, бросившиеся к нему, испарились.
Коготь смерти вздрогнул и с мучительным криком врезался во вставшего на дыбы коня. Зигмар вылетел из седла, как и хозяин коня, и когда он поднялся на ноги, то увидел, что встретился лицом к лицу с Архаоном.
Искры полетели, когда Гхал Мараз столкнулся с Убийцей королей. Молнии засверкали на испещрённом рунами молоте, борясь с тёмным огнём, который окутывал демонический клинок Вечноизбранного. Рядом отчаянно сражались Коготь смерти и конь Архаона, и каменистая земля была забрызгана кровью и ихором, когда два зверя рвали когтями и кусали друг друга.
— Я победил тебя однажды, последователь лжи, — проревел Архаон, протягивая руку. — Я вырвал из тебя твои молнии, и разрушил твой последний рубеж обороны, и я сделаю это снова…
Зигмар свирепо улыбнулся как ни в чём не бывало. Кровь заливала его лицо и бороду, но он не чувствовал слабости. Не теперь. Он отбил руку Архаона в сторону и ударил Гхал Маразом по наплечнику Вечноизбранного, сбивая его.
— Ну? Чего же ты ждёшь? — спросил он. Он ткнул молотом словно копьём и попал Архаону в грудь. — Забери мою молнию, Вечноизбранный.
Архаон отшатнулся назад.
— Я…что?
Зигмар постучал себе по лбу.
— Мы теперь на равных, мальчик. Только ты и я. Он взмахнул молотом, и Архаон еле-еле успел его блокировать. Каждый новый удар перетекал в следующий, и Зигмар теснил своего противника, в то время как Архаон резал его, рассекая его броню и плоть под ней. За его спиной варп-артефакт издал ещё один ослепительный импульс, и трещины на его поверхности стали шире. Он услышал пронзительный крик Когтя смерти и увидел, что грифон пал, сцепившись со зверем Архаона в агонии. Последний заржал перед тем, как когти грфона вырвали его глотку, и затем оба зверя замерли. Печаль захлестнула его, и он отбил меч Архаона и обрушил молот на его кирасу, превратив один из черепов-амулетов в пыль.
Грифон знал, что он не был его хозяином, хотя Зигмар и был в шкуре Карла Франца. Тем не менее он служил ему, и служил хорошо. Он не знал Карла Франца, но хотел бы узнать. То, что зверь любил его так сильно, что продолжал сражаться за него, говорило в пользу Императора. Обрывочные воспоминания, не его, но того человека, чьё тело он занял, наполнили его разум, и он увидел Имперского храниеля зоопарка, передающего яйцо юноше. Он увидел первые неуверенные шаги детёныша, когда Карл Франц кормил его кусочками пищи с рук. И он увидел их первый бой, и почувствовал дикую радость, когда грифон защищал своего раненого хозяина.
«Прости меня»-подумал он. «Прости за всё».
— Ты падёшь здесь, — сказал Зигмар, пытаясь вдохнуть воздух. Его сила убывала. — Что бы ни случилось, ты падёшь, — он почувствовал, что земля задрожала под ногами, и увидел, что варп-артефакта больше не было, он был полностью поглощён кружащейся пустотой, которую породил. Переливающаяся поверхность сферы начала поглощать пещеру, и потрескивающие пустые белые прорехи оставались на месте вырванных камней. Его сердце дрогнуло.
— Не имеет значения, — сказал Архаон. — Больше ничего не имеет значения. Я победил. Этот мир сгорит и кое-что получше восстанет из пепла, — он нанёс шквал ударов, которые Зигмар с трудом заблокировал. Теперь он двигался медленнее, и вся правая сторона его доспехов пропиталась его собственной кровью. Архаон, казалось, вообще не устал, но Зигмару, несмотря на всю свою силу, повезло меньше. Его сердцебиение стучало в ушах, а лёгкие горели, но несмотря на всё это, несмотря на опасность, он бы не поменялся местами ни с кем.
«Я там, где мне и место»-подумал он. Несмотря на ярость битвы, он был спокоен. «Это смысл моей жизни, для этого я был рождён. Это мой час». Краем глаза он увидел фигуру с белым мехом, приближавшуюся к ним, и улыбнулся. «Здравствуй, старый волк. Однажды ты сказал мне, что я плохо кончу, и так оно и случилось».
Меч Архаона нашёл брешь в его защите и врезался в кирасу. Зигмар отлетел назад, потеряв равновесие. Он жёстко ударился об землю, и Гхал Мараз вылетел из рук. Он посмотрел на Архаона, когда тот поднял меч обеими руками.
— Подумать только, они действительно верили, что ты спасёшь их, — произнёс Архаон.
— Подумать только, когда-то я решил, что ты сделаешь это сам, — ответил Зигмар. Архаон замешкался. Зигмар печально улыбнулся. — Дайдерик Кастнер, сын дочери Империи. Ты бы мог стать мечом, который бы освободил мои земли от Хаоса навечно. Где-нибудь в лучшем мире ты наверное так бы и поступил. Но здесь и сейчас, ты всего лишь ещё один жалкий полководец.
— Ты ничего не знаешь обо мне, — сказал Архаон, всё ещё держа меч.
— Я знаю тебя. Я видел твоё рождение и видел, как ты умираешь снова и снова. Я видел, как твоя душа искажается от льстивых слов демонов, и я видел, как ты повернулся ко мне спиной. Я видел это и рыдал, из-за тебя и из-за всего того, что ты сделаешь.
Архаон опустил меч.
— Нет…
— Ты сам сделал себя пешкой пророчества, — произнёс Зигмар. — Ты встал на этот путь. Демоны помогли, но во тьму сошёл ты сам. Это ты сбежал от света, Дайдерик.
— Ты не Зигмар. Все боги мертвы, и он был ложью, — закричал Архаон.
— Так они мертвы или их не существовало? Пора определиться, — сказал Зигмар. Он видел рукоять Гхал Мараза. Он протянул руку к ней.
— Ты лжёшь, — проревел Архаон. Но прежде чем он смог опустить его, промелькнул белых мех, и между ними оказался Вендел Волкер. Топор и меч столкнулись со скрежетом, и первый взорвался в руках владельца. Волкер пошатнулся, и меч Архаона разрубил его от плеча до груди. Архаон вырвал меч, и Рейксгвардеец упал. Зигмар перекатился и потянулся к молоту, но Архаон пнул его в сторону.
— Нет! Больше никаких отвлечений. Больше никакой лжи, — взвыл Архаон. — Ты сдохнешь прямо сейчас, и твоя Империя сдохнет вместе с тобой, — он направился к Зигмару, но что-то остановило его. Зигмар опусти взгляд и увидел, что Волкер схватил Архаона за ноги.
— Я сказал тебе однажды, Вечноизбранный. Когда волк кусает, он уже не отпустит, — прохрипел Волкер. — И я говорил тебе, что ты умрёшь здесь, чтобы ни случилось, — Архаон в шоке посмотрел вниз, и Волкер улыбнулся ему. — Это мой город, человек, и ты не возьмёшь его! — лёд начал подниматься по поножам Архаона, и он завопил от гнева и боли, когда холод вцепился в него. Затем Убийца Королей опустился и Вендела Волкера, носителя божественной искры Ульрика, не стало.
Зигмар увидел, как упал Волкер, и услышал, глубоко в своём разуме, предсмертный вой бога, которому он поклонялся в юности. У него не было времени, чтобы оплакать павших, когда Архаон вытащил клинок из Рейксгвардейца, Вечноизбранный развернулся и поднял завывающий демонический меч. Но жертва Волкера и Ульрика дала ему необходимое время, чтобы восстановиться и призвать молнии, которые снова подчинялись ему.
Зигмар вытянул руки и почувствовал, как меч врезается в ладони. Молния сверкнула между плотью и голодным укусом осквернённой стали, и Сигма медленно сомкнул пальцы на лезвии. Затем он поднялся, заставляя Архаона отступать шаг за шагом. Вечноизбранный пытался ответить, но Император был слишком силён.
А затем с криком, выражавшим одновременно радость и боль, Убийца королей раскололся в руках Зигмара. Архаон пошатнулся, когда дымящиеся осколки его демонического меча воткнулись в его броню. Ослеплённый, оглушённый, он попятился. Зигмар бросился к нему и впечатал кулак в безликий шлем Архаона, сминая металл и заставляя его отступить за край пропасти и в водоворот теней.
Архаон, Повелитель Конца времён, исчез во тьме.
Глава двадцать первая
Недра Фаушлага
Зигмар вскочил на ноги с Гхал Маразом в руках и отошёл назад. Сфера дрожала, как больное животное. Мгновение спустя она раскололась и разлетелась, оставив вместо себя закручивающийся энергетический разлом. Белое стало чёрным, и глаза Зигмара заболели, когда он посмотрел на него. Поднялся завывающий ветер, подхвативший всех, кто оставался в пещере, и потянул их к содрогающейся пустоте. Зигмар увидел, что он и другие Воплощения вместе с Теклисом — единственные живые существа, оставшиеся в пещере. Каждый эльф и человек, спустившийся с ними в глубины горы, погиб. Печаль боролась с облегчением. Лучше смерть, чем то, что ожидало их в пустоте. Силы Воплощений защищали их от энергий, заполнивших пещеру, но смертных затянуло в считанные мгновения в развернувшийся разлом.
Всё вокруг него и даже оставшиеся демоны начали дрожать и распадаться. Их плоть стекала, словно расплавленный воск, и их затягивало, капля за каплей, в пасть пустоты. Судорожные импульсы, которые излучала сфера, исчезли, вместо них появился зловещий гул, интенсивность которого возрастала с каждым мгновением. Зигмар отвернулся от разлома и начал свой путь к другим Воплощениям, сражаясь с ветром за каждый шаг.
Скала под ногами растекалась словно вода в водовороте, её цвет и форма менялись с каждой секундой. Ухмыляющиеся лица появлялись в изменяющихся камнях, и пропадали как только он бросал на них взгляд. Всё в пещере, включая законы природы, прекращало своё существование, когда сырая энергия Хаоса просочилась в мир через разлом.
— Мы опоздали, — прорычал Малекит, когда Зигмар добрался до них. Вечному королю приходилось кричать, чтобы быть услышанным из-за ветра. Он поддерживал Теклиса, и одной рукой маг опирался ему на плечо.
— Нет, — закричал Гельт. — Нет, мы не проиграли, ещё нет.
— Что мы можем сделать? — прокричала Алариэль. Она прильнула к Тириону, и Зигмар мог сказать по её лицу, что она чувствовала каждое мучительное изменение, происходящее в пещере. — Это пока ещё небольшой ручеёк, но он становится сильнее с каждым мгновением. Мы не сможем сдержать его!
— МЫ ДОЛЖНЫ. И МЫ ЭТО СДЕЛАЕМ, — прогремел Нагаш, всматриваясь в пустоту. — ЭТОТ МИР МОЙ. НАГАШ НЕ ПАДЁТ. НАГАШ НЕ МОЖЕТ УМЕРЕТЬ. И Я НЕ УМРУ. ТОЛЬКО НЕ СНОВА.
— Он прав, — произнёс Зигмар. Он посмотрел на Теклиса. — Если мы соединим нашу магию, как мы сделали это с барьером, этого будет достаточно?
— Я…Я не знаю, — сказал Теклис, качая головой. Эльф попытался встать на ноги и отошёл от Малекита. Он взял свой посох и опёрся на него. — Ветры Акшая и Гура потеряны…
— Они не потеряны, — сказал Тирион. — Я — мы — всё ещё можем их чувствовать. Они здесь, с нами, — он посмотрел на брата. — Мы должны попытаться, брат. Иначе для чего всё это было?
Теклис молча посмотрел на своего брата, его роба развевалась на ветру. Затем он кивнул.
— Ты прав, брат. Ты всегда прав.
— Кроме тех случаев, когда ошибаюсь? — спросил Тирион, улыбаясь.
— Даже тогда, — ответил Теклис, ухмыляясь. Он покачал головой. — Вы знаете, что нужно делать. Ветры знают своё дело, и они направят вас. Я попытаюсь направить Гур и Акшай. Даже без хозяев они будут полезны.
Зигмар посмотрел на остальных, и затем, все как один, они рассредоточились, встав по краям пустоты. Когда они подошли к ревущему водовороту, каждое Воплощение призвало остатки своих сил и послало их вперёд, пытаясь сдержать несдерживаемое. Зигмар застонал, когда молния вырвалась из него, чтобы обрушить свою ярость на крутящийся разлом. Пустота хотела вытащить из него силу, как Архаон сделал это в Аверхейме, и ему потребовалась вся оставшаяся мощь, чтобы предотвратить это. Он вцепился в Гхал Мараз обеими руками и начал контролировать молнию, фокусируя свою волю через древний молот.
Он увидел, как Теклис поставил посох в центре линии и начал призывать Ветры Огня и Зверей к себе. Он не был подходящим хозяином для каждого из них, не говоря уже о двух сразу, и ветры сопротивлялись ему. Зигмар мог лишь наблюдать, как плоть эльфа начала кипеть и отрываться. То, что пытался сделать Теклис, было смертным приговором, но у них не было другого выбора. «Наши жизни в обмен на жизнь мира. Это честная сделка»-подумал он. Он сжал зубы от неожиданного приступа боли. Свет становился ярче, когда каждый ветер был обращён против пустоты. А затем, вопреки всему, разлом начал уменьшаться.
«У нас получается»-подумал Зигмар. «Боги моего отца, где бы вы ни были, помогите нам ещё немного. Дайте нам сил». Его тело содрогнулось, и он почувствовал, как будто его плоть отрывают от костей. Дым пошёл от Гхал Мараза, когда он посылал разряд за разрядом небесной молнии в разверзшуюся бездну.
Краем глаза он заметил, как что-то промелькнуло. Он повернул голову, и его глаза расширились, когда он увидел знакомую фигуру, выползающую из тени пещеры и бесшумно бегущую к ним. Зигмар вытянул руку.
— Нет!
Бальтазар Гельт повернулся на крик Зигмара, но он не успел ответить, когда меч Маннфреда фон Карштайна вышел из его груди. Удар вампира оторвал мага от земли, и луч золотого света вышел из его искалеченного тела и бесшумно исчез в пустоте.
— Моей, — взвыл Маннфред. — Сила будет моей. Также как и этот мир.
Теклис видя потерю Чамона, протянул руку, будто пытаясь схватить Ветер Металла и вытащить его из бездны, но усилие было слишком велико для него. Зигмар с ужасом наблюдал, как Теклиса Котика, Высшего хранителя мудрости Ультуана, разрывает на части триумвиратом магических ветров, и превращает в пепел. Как только Теклиса не стало, разлом издал оглушительный вопль и во вспышке чёрного света вырвался из-под контроля Воплощений. Зигмара отбросило через всю пещеру, и он жёстко ударился об землю. Кого-то из Воплощений постигла та же участь, а кто-то отступил при первом же спазме разлома.
Когда Зигмар поднялся, он увидел, что только Маннфред и Нагаш остались около разлома, и вампир активно жестикулировал перед личом, его звериные черты были искажены чувством триумфа.
— Влад посоветовал мне выбрать сторону, и я выбрал, хозяин. Лучше быть правой рукой анархии, чем рабом Нагаша. Этот пропитанный кровью дурак Валах был прав. Да, и Кеммлер тоже. Ты всего лишь болезнь, Нагаш…чума этого мира, и с этой силой, я заключу твою тёмную душу в пустоту навечно. И я буду править миром и трупами целую вечность. Мир узнает нового Бессмертного короля, а тебя забудет!
Вампир развернулся к разлому и, как это делал Теклис, вытянул руки, будто притягивая ветры к себе. Однако на его зов ответила сырая энергия разлома. Она захлестнула его, и смех Маннфреда превратился в вопль, когда он попятился, а его кожа задымилась.
Разлом вспыхнул и Зигмар добавил свой крик к воплю Маннфреда, также как и другие Воплощения. Пустота вырвала ветры из них и затянула их в себя. Зигмар был опустошён, когда небесная магия Азира вышла из него уже во второй раз, и её затянуло в кошмарную бездну. Он упал, его тело дрожало, а его сила исчезла. Он увидел, как другие Воплощения падали один за другим.
Нагаш был последним. В течение долгих мгновений Бессмертный король непреклонно стоял против завывающей пустоты, медленно растворяясь, когда магия, придававшая ему форму, начала рассеиваться. Он сопротивлялся пустоте, намереваясь вернуть Ветер Смерти одной силой воли. Затем, наконец, Великий Некромант запрокинул голову и безутешно закричал в последний раз перед тем, как его постигла участь Теклиса быть разорванным неспокойной энергией.
Когда пепел его бывшего хозяина затянуло в пустоту, Маннфред слепо попятился от разлома, вцепившись в обожжённую плоть. Он говорил и ругался на незнакомом Зигмару языке и звал людей, которых здесь не было. Зигмар попытался встать, но ему не хватило сил. Он услышал скрежет металла по камню и увидел, как Тирион встаёт с мечом в руках. Маннфред не замечал Тириона, пока не стало слишком поздно, и когда он повернулся, обнажив клыки, Тирион вонзил свой меч в чёрное сердце вампира. Маннфред закричал и вцепился в руки Тириона, когда эльф поднял его над землёй. Солнечный клык вспыхнул, когда магия, заключённая в мече, пробудилась, и Маннфред затрясся, когда его начало выжигать изнутри. Тирион выдернул меч, и то, что осталось от Маннфреда фон Карштайна, обратилось в пепел и присоединилось к Теклису и Нагашу в пустоте.
Когда Тирион сделал шаг назад, пещеру пересекла огромная трещина. Стены сместились, и болезненно жёлтая кровь полилась из трещин. Большие участки пола пещеры провалились в небытие. Булыжники и сталактиты падали словно дождь. Зигмар посмотрел вверх, когда огромный кусок скалы полетел к Вечной королеве, и он закричал Тириону, который развернулся, но было слишком поздно. Вечная королева погибла, если бы Малекит не бросился к ней и не оттолкнул её к Тириону. Вечный король исчез в оглушительном каменном ливне мгновением позже.
Зигмар поднялся на ноги и шатающейся походкой направился к упавшим камням. Если был хоть малейший шанс, что Малекит выжил, он воспользуется им. Но когда он подошёл ближе к увеличивающемуя разлому, тёмная фигура вышла из пустоты и врезалась в него.
Он повернулся, когда Архаон бросился к нему, пальцы Вечноизбранного тянулись к его горлу. Повелитель Конца времён бессвязно закричал, осыпая Зигмара ударами, его слова потерялись в вое, исходящем от постоянно расширяющегося разлома. Зигмар ударил его Гхал Маразом, но он тут же вскочил на ноги, протягивая руки, чтобы схватить рукоять молота. Два человека какое-то мгновение боролись друг с другом на краю пустоты.
Затем они исчезли во тьме.
Эпилог
Осень 2528 года
Неферата шла по руинам Мидденхейма, пока мир погибал вокруг неё, и гадала, зачем она пришла сюда. Она покинула сомнительную безопасность Сильвании, оставив своё новое королевство в руках её величайшей соперницы и единственной подруги, Кхалиды, чтобы посмотреть на гибель Мидденхейма. Она летела по измученным небесам, заставляя своего коня бездны лететь всё быстрее и быстрее по причине, которую она не могла сформулировать. Её броня была опалена и иссечена, а её плоть покрывали раны, но она не чувствовала боли. Времени для боли больше не было, как и для страха, или чего-то ещё, кроме печали. Она посмотрела вверх и увидела горящее небо. Её конь призывно заржал, приземлившись на северные ворота.
«Ты была права, Кхалида»-подумала она. «Это конец, и всё, чего мы добились, больше не имеет значения. Все наши мелкие обиды и коварные планы всего лишь прах перед лицом гибели, которая придёт за всеми».
Всхлипывание привлекло её внимание, и она повернулась в поисках источника звука. Она увидела женщину, облачённую в разбитую броню, присевшую неподалёку на куче мусора и тел эльфов, гномов и северян. Неферата принюхалась, чуя кровь Влада на женщине. Она двинулась к ней, сжимая меч в руках. Женщина когда-то была прекрасной, и могла бы быть снова, если бы у неё было время.
— Но времени нет, — мягко сказала Неферата. — Времени нет, — конец пришёл и ушёл, и всё, что осталось, теперь был пищей для стервятников. Она чувствовала это в воздухе и под ногами. Она посмотрела на женщину, раздумывая. Затем, нерешительно, она протянула руку.
— Её зовут Изабелла.
Неферата развернулась, её сердце стучало в груди, как бешеное. Аркхан Чёрный шёл к ней, через дым и огонь, опираясь на свой посох, его разорванная роба развевалась вокруг него. Когда он подошёл к ним, лич посмотрел на Изабеллу.
— Влад каким-то образом умудрился спасти её. Он всегда был упёртым дураком.
— Нет, не дураком, — мягко произнесла Неферата. Она присела и прижала Изабеллу к груди, словно та была ребёнком. — Всего лишь человеком, — она посмотрела на него. — Ты выжил.
— Да. Благодаря Сеттре.
— Сеттра, — повторила Неферата, не веря своим ушам. Она покачала головой, выбрасывая мысль из головы, и спросила:
— Нагаш?
Аркхан вытянул руку. Глаза Нефераты расширились, когда она увидела, как костлявые пальцы Аркхана медленно растворялись.
— Бессмертный король мёртв, а вместе с ним и его магия. Вскоре я присоединюсь к нему. Воплощения потерпели неудачу, и мир разваливается прямо у нас под ногами.
Неферата взглянула на него.
— Мы все к нему присоединимся. Миру конец, — произнесла она. Изабелла всхлипнула, и Неферата прошептала ей какую-то утешающую чушь. — Все наши стремления, все наши планы…ради чего?
Аркхан стоя молча какое-то мгновение. Он посмотрел на неё, а затем положил руку ей на плечо.
— Ради шанса на что-то лучшее, — сказал он. Он взял её руку и прижал к груди. — Ты чувствуешь это, Неферата?
Она отдёрнула руку.
— Чувствую что?
— Последний бросок костей, — сказал Аркхан.
— Говоришь как игрок, — заметила Неферата. Она обняла Изабеллу и погладила всхипывающую вампиршу по спутанным волосам. Багровые слёзы катились по её щекам и падали на землю. Аркхан протянул руку и стёр их, прежде чем повернуться к растущей тьме, которая приближалась к ним по улице.
— Конец уже наступил, моя королева. Всепоглощающий чёрный огонь пустоты между мирами. Я вижу её, также как видел её и Нагаш. Она поглотит мир, кусок за куском, пока не останется ничего. Пока наш мир, наша история не превратятся в пыль на космическом ветру. Когда она закончат играть с останками, Разрушительные силы отвернутся. Они обратят свой взор на другие миры, другое время, и сделают вид, что нас никогда не существовало, — Аркхан протянул руку, не посмотрев на неё. Она взяла его за руку, и он помог ей встать. Она всё ещё держала Изабеллу. Город дрожал вокруг них, и странный свет поднимался из трещин на улицах.
— Но я вижу что-то ещё в пустоте…Я вижу фигуру, сияющую силой света и небес, плывущую сквозь тьму, полную решимости разворошить угли нашего прошлого и посеять семена нового мира и новой жизни, — продолжил Аркхан, его хриплый, скрипучий голос был наполнен, как ей показалось, изумлением. Он дотронулся до своей груди, и она увидела свет, просачивающийся сквозь дыры в его робе. Он посмотрел на неё.-Надежда ещё есть, как бы странно это не звучало, — он посмотрел на свою грудь и дотронулся до чёрных отметин в виде руки на робе. — Я думал она прокляла меня, но я думаю она знала, что всё так закончится. Я вижу фигуру, небольшую во тьме, но она становится сильнее, и я помогу, даже когда забвение поглотит меня.
Неферата взглянула на него. Вопрос крутился в голове, но она не могла говорить. Она хотел сказать, чтобы он бросил эти безумные затеи, охватившие его. Она хотела сказать, что её сил хватит, чтобы поддержать его, и что вместе они остановят конец всего. Но слова обратились прахом на её языке. Аркхан повернулся к ней и взял за подбородок своими разваливающимися пальцами.
— Беги, Неферата. Беги и возможно ты обгонишь конец света. Возможно ты выживешь, чтобы вырастить те цветы жизни, которые я помогу посадить в новом мире. Беги в Сильванию, лети назад к своему народу, и веди их в их последние часы. Веди их к смерти и к новой жизни, которую когда-то нам обещали старые боги песков.
— Аркхан… — прошептала Неферата. Она поймала его руку и поцеловала растворяющиеся кости, а затем отошла. — Я поведу их.
— Я выиграю для тебя столько времени, сколько смогу. Его будет мало, но это всё, что я могу дать тебе. А теперь иди, быстрее, — сказал Аркхан, поворачиваясь лицом к гибели. Неферата развернулась без лишних слов и побежала, прижимая к себе Изабеллу. За её спиной Аркхан вытянул руки, как будто мог остановить гибель всего мира одной лишь силой воли. Аметистовая энергия затрещала на его костях и начала вытекать сквозь трещины в них. Его роба взвилась вокруг него, когда он поднял посох и произнёс слова всех заклинаний, которые могли замедлить надвигающуюся волну разрушения.
Она практически могла представить, как он улыбается, в те последние мгновения, когда она покидала Мидденхейм верхом на своём коне бездны. Фиолетовая вспышка за её спиной и треск расходящегося воздуха поведали ей о его судьбе, и она закрыла глаза, оплакивая единственного человека, которого она любила.
Мир умирал вокруг неё. Мидденхейм пал первым, поглощённый кошмарной силой, пробудившейся в его глубинах. Голодная тьма начала распространяться оттуда, где когда-то стоял Фаушлаг, и прошла через Миддланд, поглотив Срединные горы и Драквальд. Она была одновременно пустой и полной извивающихся, мерзких фигур, словно огромные змеи или щупальца невероятного невидимого кракена. Беспорядочные цвета и звуки наполняли её, то исчезая, то появляясь вновь. Плач тысячи демонов прокатился по поражённым землям перед ней.
Зверолюди покидали Драквальд тысячами, убегая от судьбы, которая взывала к ним, они обезумели от страха. Неферата видела их внизу, огромные орды паникующих животных, и к Детям Хаоса вскоре присоединились и другие — люди, орки и даже огры, все бежали от судьбы, которую не могли постичь, но никакой надежды избежать её не было.
Тьма распространялась, пожирая одну провинцию а другой, в течение последующих дней и недель. Талабекланд исчез, а за ним Рейкланд, поглощённый какофонической пустотой, порождённой в сердце Мидденхейма. Аверланд пал следующим, а затем и остальные, один за другим. В своих горных крепостях оставшиеся кланы гномов не видели конца, но они бы не побежали, даже если бы увидели.
Серые Горы рухнули, и даже их самые стойкие защитники не смогли остановить опустошающую войну, которая стёрла остатки Бретоннии. Великий лес Атель Лорен исчез, как будто его и не было. Новорождённая подземная империя скавенов последовала за ним, и ни одна нора не оказалась достаточно глубокой, чтобы спрятать орды испуганных крыс от уничтожения.
Мир содрогнулся до основания, когда был поглощён. В Сильвании всё, что осталось от крестьян, а также беженцы из Аверланда и мест собраний, искали спасения в руинах Замка Штерниста, где мертвецы были готовы защитить их так, как могли. К тому времени, как Неферата достигла своих земель, небо стало чёрным от горизонта до горизонта.
Её конь бездны врезался в зубчатые стены Штерниста, его туша дымилась. Он застонал и вздрогнул, когда Неферата сняла Изабеллу с его искажённого тела и подняла почти бессознательную вампиршу. Её слуги встретили её на стене, их глаза были полны ужаса.
— Госпожа, что..? — начал один.
— Конец, — прорычала Неферата. Где Кхалида? Где жрецы? Где некроманты? Вызывайте всез! Собирай всех здесь, чтобы мы могли…
— Чтобы мы могли что, кузина? Избежать судьбы в последний раз?
Неферата повернулась и увидела Кхалииду, бывшую Верховную королеву Либараса, и свою бывшую кузину, стоявшую неподалёку, смотрящую на надвигающуюся тьму. Даже сейчас с её тонкими конечностями, обмотанными истлевшими бинтами и церемониальными одеждами, потускневшими от времени и битв, она походила на настоящую королеву. Неферата зарычала от разочарования.
— А ты встретишь её с радостью? — она покачала головой. — Я не отправлюсь на бойню словно овца. Не сейчас и никогда.
— Ты говоришь так, будто у нас есть выбор, кузина, — произнесла Кхалида.
— Выбор есть всегда, — начала Неферата, но слова застряли у неё в горле, когда она увидела, как вдалеке огромная костяная стена, воздвигнутая Маннфредом в годы перед воскрешением Нагаша, рассыпалась словно песок. Тьма прошла сквозь неё, и Сильвания содрогнулась, словно умирающий зверь. Внизу, во вдоре, выжившие люди закричали и заплакали от страха. Неферата покачала головой.
— Слишком поздно, — пробормотала она. Она посмотрела на Изабеллу и поцеловала вампиршу в лоб. — Мне жаль, малышка. Я не успела.
— Да, — сказала Кхалида. Она повернулась к Неферате. — Время наконец настигло нас, кузина. Великая земля погибла, и скоро мы к ней присоединимся.
Неферата печально засмеялась.
— Может быть, как в прошлый раз. Но я не стану прятаться, — она посмотрела на кузину и улыбнулась. — Мы королевы, кузина. Мы дочери Великой Земли, которая была древней, когда мир был молод. Так давай же умрём, как подобает людям нашего статуса, — она протянула руку. — Ты присоединишься ко мне, Кхалида?
Кхалида посмотрела на протянутую руку и, после секундного замешательства, взяла её. Внизу воины Либараса, Кемри и Сильвании подняли щиты, как будто бронза и сталь могли защитить их смерти, которая надвигалась на них. Испуганные люди прятались за скелетообразными воинами и бронированными вампирами в поисках защиты от тех, кого они когда-то боялись.
А затем, абсолютная тьма поглотила остатки старого мира.
Мир развалился на части, и голодная тьмы протянулась к звёздам, так и не насытившись. Сырая материя Хаоса поглотила небеса в оргии разрушения. Звёзды гасли одна за другой, пока не осталась лишь тьма. Это могло занять мгновения или тысячелетия, но Тёмные боги не были обременены течением времени, и не отмечали его прохождение.
Но как только прах разрушенного мира отправился в пустоту, силы и властители Хаоса отвернулись, им уже наскучил их триумф. Четыре великие силы обратились друг против друга, как они делали всегда, и собрали свои силы для войны. Великая игра началась вновь, на новых мирах, и Тёмные боги наконец отвлеклись от крутящейся пустоты. Если бы они этого не сделали, они бы заметили частицу света в темноте.
Крошечная частица света, летящая сквозь тьму. Когда-то она была человеком, хотя и забыла своё имя. Возможно прошли века, прежде чем он наткнулся на осколок мира, который был прежде. В отчаянии, он протянул руку и сжал осколок с силой, которая могла бы разрушить горы, спасая его от бури пустоты.
Пока он был бессилен, измождён, мысли и память вернулись к нему, и вскоре вернулась и сила. А вместе с силой он вспомнил и имя. И с именем пришла цель. Собрав то, что осталось от его силы, он протянул руку.
А затем в пустоте случилось чудо…
Примечания
1
Кошениль — ярко-красное красящее вещество, добываемое из одноименного насекомого.
(обратно)2
friend (англ.) — друг, fiend — демон.
(обратно)3
Английское написание имени Леос Либевиц — Leos Liebewitz.
(обратно)4
Перевод М. Донского.
(обратно)5
«Почему цыпленок перешел дорогу?» («Why did the chicken cross the road?») — одна из самых старых шутливых загадок в английской языке, которая предполагает разные ответы, от самых дурацких до весьма остроумных. — Прим. переводчика.
(обратно)6
Вероятно, название образовано по созвучию с англ. «roister» — бесчинствовать, кутить. — Здесь и далее примечания переводчика, если не указано иначе.
(обратно)7
От нем. «Leiche» — труп, мертвец, «Berg» — гора. Ляйхеберг — «гора трупов».
(обратно)8
«Hoffen» (нем.) — надеяться; Хоффенштрассе — «улица Надежды».
(обратно)9
Дословно: «Обретшие жизнь вновь» (нем.)
(обратно)10
Schreckenstrasse (нем.) — улица Страха.
(обратно)11
Лэ — короткая песня, вид баллады.
(обратно)12
Барбакан — навесная башня.
(обратно)13
Geheimnisnacht (нем.) — «Ночь секретов», аналог Дня всех святых.
(обратно)14
От нем. "Sumpf" — болото, трясина, топь. Зумпфдорф — «деревенька на болоте».
(обратно)15
С поличным, на месте преступления (лат.)
(обратно)16
Мешок дерьма (нем.)
(обратно)17
Дуплет — род камзола.
(обратно)18
Кайрн — груда камней, часто конической формы, насыпанная над погребением.
(обратно)19
12 футов = примерно 3,66 м.
(обратно)20
Умбон — срединная железная бляха полусферической или конической формы на щите, защищавшая руку воина от пробивающих щит ударов.
(обратно)21
Название «Рейкландгард» позже было сокращено до «Рейксгард», когда рыцари официально объединились в орден. Впоследствии это подразделение стало личной охраной Императора.
(обратно)22
Cтаршая карта — если у обоих игроков нет ни одной комбинации (пар, тройки, флеша и т. п.), старшинство руки определяется достоинством старшей карты, например, рука, в которой имеется король, бьёт руку, в которой старшая карта дама.
(обратно)23
Зд. рука — одна полная раздача, начинающаяся с установки обязательных ставок и заканчивающаяся вскрытием карт и определением победителя, который получает весь банк.
(обратно)24
Suiddock — Южный док — от африкаанс suid — юг и англ. dock — док.
(обратно)25
Ватток — старатель-неудачник гномов, гном оборванец, доверчивый гном.
(обратно)26
Одноглазый Убийца это никто иной как сам Готрек Гурниссон.
Гном с пивной кружекой — один из самых старых персонажей вселенной Вархаммер, уступающий разве что самому Белому гному. Это Йозеф Багмэн, знаменитый пивовар, чьё пиво так ценится гномами.
(обратно)
Комментарии к книге «Warhammer: Битвы в Мире Фэнтези. Омнибус. Том 2», Гэв Торп
Всего 0 комментариев