«Самый лучший враг»

Самый лучший враг (fb2) - Самый лучший враг 1819K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Дмитрий Александрович Емец

Дмитрий Eмец Самый лучший враг

Если кого-нибудь любишь и чувствуешь там где-то алтарь — не входи туда, напротив, обернись лицом в другую сторону, где все погружено во мрак, и действуй только силой любви, почерпнутой из источника позади тебя, и дожидайся в терпении, когда голос тайный позовет тебя обернуться назад и принять в себя прямой свет.

М. Пришвин. Дневник 1918 год

Поймал себя на том, что не могу создать ничего, не связанного с чем-либо, уже существовавшим в мире до меня… Звуки маголодий, люди, природа, переживания, даже сами мои мысли и слова, которыми я это выражаю, — все это уже было. Жизнь как холст, впечатления — как готовые краски. То есть основа творчества находится не во мне! Есть нечто, что больше меня и что является единым источником всякого возможного творчества во Вселенной!

Более того, мое собственное творчество — или то, что я считаю таковым, — только тогда обретает силу, когда я опираюсь на это универсальное, могучее, вечно существующее. Когда правдиво отражаю его. И чем дальше я от этой внутренней правды, тем слабее выходит то, что я делаю.

Корнелий

Глава первая СОЗДАНИЯ ПЕРВОХАОСА

При дуэли с огнестрельным оружием большое значение имело расстояние между противниками. Для Западной Европы 15 шагов было минимальным расстоянием между барьерами, а обычным считалось 25–35 шагов. В русских поединках это расстояние колебалось от 3 до 25 шагов, чаще оно было 8-10 шагов, в крайнем случае 15, если дрались на пистолетах… Самой опасной была дуэль «через платок», когда из двух одинаковых пистолетов секунданты заряжали только один, участники выбирали оружие, брались за диагонально противоположные концы карманного платка и по команде распорядителя стреляли. Оставшийся в живых понимал, что заряжен был именно его пистолет.

М. В. Короткова, «Традиции русского быта».

Все как прежде. Та же небольшая кухня Фулоны. То те пятно отражающейся в стекле лампы. Тот же размытый ночной двор за окном, отблескивающий серебристыми спинами припаркованных машин. Те же пятна света на многоэтажке напротив, делающие ее чешуйчатой, рыбной.

Все так же, но не так. Сейчас от этой привычности скребет душу. Поворачиваешься на круг знакомого лица — и понимаешь, что лицо это совсем-совсем другое. А то, что померещилось, того уже нет и никогда не будет.

Но есть и знакомые. Вот Ирка с Багровым. Вот на своей тележке сидит Дион. Руки у него задорно скрещены на груди. Так же лихо торчат кончики мушкетерских усиков. На оруженосцев Дион посматривает с вызовом. Ну-ка! Может, кто-то хочет что-то сказать? А не сказать, так ухмыльнуться? А, господа? Кто первый?

Но оруженосцам хватает ума не связываться. У многих еще болят кости после последней тренировки, когда Дион в одиночку раскатал семерых. Просто голыми руками, ни разу не прибегнув к своим ножам.

Рядом с Дионом стоит и Варсус — худенький юноша в свитерке. Сейчас он сама скромность, всем своим видом подчеркивает, что он только оруженосец Брунгильды. Так и Виктор Шилов сейчас просто оруженосец Прасковьи. Сидит на подоконнике и от нечего делать грызет апельсиновые корки, которые сушит Фулона. Кто-то сказал ей, что они отпугивают моль. Корки горькие, жесткие, но Шилов все равно их грызет, кусая их крепкими, неровно растущими зубами. Страшный зарубцевавшийся ожог на правой щеке не виден: эта щека обращена во двор.

Вот Гелата, бледная, с синими кругами под глазами. Сидит в кресле, которое специально для нее принесли из комнаты, и улыбается слабой, но счастливой улыбкой человека, ощущающего в себе возрождение жизни. Гелате лучше, свет сумел исцелить ее, но она потеряла много крови и очень слаба. По лестницам оруженосец носит ее на руках.

Дафна с Мефодием на кухне не поместились, поскольку кухню хоть и расширили пятым измерением, но небрежно, всего на несколько метров. Дафна сидит на складном стульчике, приобретенном оруженосцем Фулоны для зимней рибалки, а Мефодий опирается руками о ее плечи. В рюкзаке у Мефодия тетрадь с переплетом на пружинке. В тетради он уже которую не-делю ведет учет всех оставшихся на земле магических животных. Это первое его серьезное задание, полученное от Троила. Учет правильный, научный, по видам, подвидам, родам, семействам — все же обучение на биофаке не прошло даром.

Здесь же и Эссиорх. Он приехал на мотоцикле и теперь то и дело, приподнимаясь на цыпочки, выглядывает в окно, опасаясь, что либо мотоцикл угонят, либо обледенеет бензин в шланге бензонасоса и потом не заведешься. Его мотоцикл капризен, как любимая женщина.

Улита (другая его любимая женщина) с Люлем, приехавшие на такси, оккупировали комнату. Маленький Люль один ухитрился занять больше места, чем десять оруженосцев. В коридоре стояла его коляска, с колес которой, подтаивая, стекала грязь. Повсюду валялись комбинезоны, колготки, шапки, варежки на резинке, майки и слюнявчики. Мусорное ведро, принявшее в себя два раздутых памперса, не могло больше вместить даже фантика. Брезгливая Ильга старалась вообще не смотреть в эту сторону.

― Памперс перегнивает двести лет! Представляешь: ребенок уже давно старик, а на свалке лежит его мало изменившийся памперс! — сказала она оруженосцу.

Оруженосец кивнул, прислушиваясь к доносившимся из комнаты воплям и улюлюканью. Улита подпрыгивала с Люлем на руках. Люль хохотал. Пол сотрясался. Соседи снизу хоть и стучали по батарее, но довольно тихо. Еще бы: где им набраться сил и найти что-то твердое в два часа ночи? Максимум нашарили в темноте тапку.

Фулона потрогала раскаленный бок чайника. Задержала руку чуть дольше, чем это требовалось. Поморщилась. Посмотрела на своего оруженосца. Тот перестал щипать струны гитары.

— Ну что… — валькирия золотого копья кашлянула, поскольку и сама испытывала некоторую робость. — Все здесь?

— Кроме одиночки. Эти одиночки всегда в своем репертуаре, — Хаара бросила полуколючий-полунасмепшивый взгляд на Ирку.

— Ничего страшного! Видно, что-то ее задержало, — миролюбиво сказала Фулона. — Ну что ж… В таком составе мы собираемся впервые. Давайте знакомиться! У нас пятеро новеньких… Начнем с Прасковьи, валькирии ледяного копья! Вдруг кто-то из оруженосцев ее еще не знает…

Прасковья резко вскинула голову. Чай в ее чашке закипел и испарился. Все любезно сделали вид, что ничего не заметили. На Прасковье был свитер ее любимого алого цвета, такого яркий, что и смотреть на него было больно.

Малютка Зигя, примостившийся у ног мамочки, оглушительно чихнул. Экспериментируя, он только что попытался втянуть через нос шоколадку, и фольга его защекотала. Хаару, оказавшуюся по курсу его чиха, отодвинуло на метр вместе с табуреткой.

— Милый ребенок! — сказала Хаара.

— Да, — с вызовом подтвердил Шилов. — Так и есть. А что, кто-то не

согласен?

Поняв, что назревает ссора, Фулона незаметно переместилась между Шиловым и начинающей багноветь Хаарой.

— Еще один новичок! Арла — валькирия медного копья! Копье

призвало ее на место погибшей Холы, — представила она.

О гибели Холы Фулона упомянула очень просто, без кокетливых ужимок с зашкаливающим страданием, которые часто сопровождают чужую смерть, и потому это не выглядело как предательство.

Арла привстала, показываясь тем, с кем еще не была знакома. Новая валькирия медного копья была задумчивая девушка-ветеринар. Высокая, с бледным лицом и длинными темными волосами, которые она носила распущенными. До того как стать валькирией, Арла, которую тогда звали Леной, день и ночь потрошила мышек, крысок и лягушечек. Сидела где-нибудь в уголке со скальпелем и потрошила на газетке. Пока подружки кино смотрят, она мышку тихонечко поймает и сделает зарисовку внутренних органов или найдет у нее аппендикс.

— Маргарита — валькирия сонного копья, — продолжала Фулона. — Находка Корнелия… Вы знаете, что на сонное копье мы долго не могли найти достойного кандидата, а тут копье приняло ее сразу!.. Разбудите кто-нибудь Маргариту! Впрочем, не надо! Она устала.

— Устала? Да она еще в машине спала! Я ее спрашиваю: «Ты не спишь?» А она мне «А разве не ты за рулем?» — пожаловался оруженосец Маргариты, парень с короткими щетинистыми волосами, делавшими его похожим на кабанчика. Несмотря на то, что он выглядел крепким, он едва сидел, поскольку с соседнего стула на него заваливалась спящая Маргарита.

— Ничего, бывает… — Фулона с нежностью посмотрела на посапывающую Маргариту. — Привыкание к копью не всегда проходит легко. А ты запомни! Оруженосец никогда не должен жаловаться на свою валькирию. Напротив, должен всячески покрывать ее и защищать. Жалующиеся оруженосцы наказываются у нас просто… Сорок секунд спарринга с каждой из валькирий по кругу!

Оруженосец побледнел, но все же приосанился, насколько это было возможно под тяжестью дремлющей хозяйки.

— Я айкидо занимался полтора года! — предупредил он.

— Везет тебе! — позавидовала Фулона. — Вот и покажешь нам всем, начиная с Брунгильды… Но не сейчас. Для первого раза ограничимся предупреждением — И она опять ласково посмотрела на дремлющую Маргариту. Заметно было, что новая валькирия ей нравится.

Нашел же ее Корнелий так. Как-то, проголодавшись, он заскочил в кафе, где за витриной со свежей выпечкой томилась большая полная девушка. Она была так бела и нежна, что, когда смущалась и вспыхивала, казалось, что под кожей у нее включаются алые тепловые спирали. Даже в десяти шагах становилось жарко. Когда девушка вздыхала, чудилось, раздуваются кузнечные меха, такая в ней была мощь. Однако все, что она делала, это отсчитывала сдачу или блестящими щипчиками раскладывала по тарелочкам круассаны. И при этом буквально спала на коду. Некоторое время Корнелий в восхищении разглядывал девушку, а потом, рассмешив ее чем-то, взял у нее телефончик.

Фулона попала пальцем в варенье, мимоходом облизала его и тем же пальцем показала на следующую из новеньких:

— Пеппа! Валькирия ужасающего копья!

У новой хранительницы ужасающего копья были курчавые жесткие волосы и вытатуированные широкие брови, что удивляло, поскольку при таких волосах и собственные брови были у нее скорее всего о-го-го. Двигалась она порывисто, вечно все роняла и ломала. Вот и сейчас, пока Фулона ее представляла, она ухитрилась дернуть рукой и опрокинуть на колени Гелате чашку с чаем.

— Ой! Прости! — воскликнула Пеппа, вскакивая и вслед за чашкой роняя еще и свой стул.

— Ничего, — успокоила ее Гелата, закрывая глаза, чтобы в полной

мере ощутить, как горячий чай стекает ей в шерстяные носки. — Сущие мелочи! Я как раз собиралась попарить ноги!

Несмотря на свою грозную внешность (она была низкого роста, мрачная, коренастая, с широченной голенью, мощной, как взведенная пружина, и такими же широченными запястьями), Пеппа была очень влюбчива. Фулона впервые встретила ее в магазине, где Пеппа, прячась за холодильником с соками, фотографировала мужчину своей мечты в очереди за сосисками.

— Он тебе нравится? — спросила Фулона, подходя к ней сзади. Она знала, что не ошиблась, потому что ее вело чутье старшей валькирии.

Пеппа оглянулась на нее, готовая вспылить, но Фулона была так величественна и спокойна, что гнев Пеппы улетучился.

— Что толку? — сказала она убито. — Я для него…, ну как для меня вот эта вот стена…

— Если ты возьмешь копье, он станет твоим оруженосцем! — сказала Фулона. — Никто не откажет валькирии. Любой, кого она изберет, пойдет за ней, будь он жаже голливудским актером. Проблема в другом: тот ли он, кто тебе действительно нужен? Не подведет ли тебя в бою? Впрочем, решать тебе!

И Пеппа решила. Уже через два часа она с такой энергией орудовала ужасающим копьем, распарывая мешки с песком, что даже бесстрашная Хаара сказала ей: «Слушай, новенькая, отойди-ка от меня подальше! А то мне как-то не по себе!»

Мужчина мечты по имени Федор, на которого Пеппа все же сделала ставку, теперь скромно стоял у стеночки и, мелко кивая, каждую секунду говорил кому-нибудь «Здрасьте!». По всем признакам, ему было неуютно. Хотелось в очередь за сосисками, но все магазины были закрыты.

— Ну вот вам Пеппа! У меня ощущение, что она просто родилась с копьем в руке! Идет семимильными шагами! Если не охладеет, будет толк, — похвалила Фулона, любуясь ею. — А теперь, кто не знает, — новая валькирия бронзового копья! А где Варля?.. Варля! Кто Валентину видел? Она вообще приезжала?

— Я тут, — прошелестел едва слышный голос.

Фулона оглянулась.

— Да-да, конечно! Я вспомнила! Мы же с тобой салати резали!. — сказала она в явном смущении. — А вот, кгхм, и Варля! Прошу любить и жаловать!

Валькирия, заступившая на место Малары, была худенькая робкая девушка-математик. Круглая отличница и в школе и в университете, никогда не скачавшая ни одного готового реферата, а все написавшая самостоятельно, выполнявшая двадцать письменных заданий, когда задавали два, и десять, когда не задавали ни одного, но при этом стеснявшаяся открывать рот на экзамене и краснеющая пятнами, когда се спрашивали, Варля была быстра, услужлива и абсолютно невидима в своей робости. Вот и сейчас в гостях у Фулоны она начала с того, что забившись, как улитка, между холодильником и раковиной, перемыла всю посуду. Причем никто даже не заметил, чьим посредством посуда ухитрилась очиститься, настолько все произошло тихо и само по себе. Раз — посуда чистая, и Варли рядом нет. Сидит на маленьком стульчике у мусорного ведра и тихо улыбается, положив руки на колени.

Зато все заметили, когда Прасковья, пылающая в своем кровавом наряде, вымыла чайную ложечку. Это выглядело и как немой укор хозяйке, и как подвиг трудолюбия, и как душ для всей кухни, потому что ложечку Прасковья, разумеется, подставила под текущую струю воды.

Переключившись на Прасковью, все забыли про бедную Варлю, кроме оруженосца Ламины, которому имя новой валькирии не давало покоя.

«Варля — барля. Варля — парля. Варля — марля», — бормотал он, пока добрая Брунгильда, не вступившись за новенькую, не посадила его на холодильник и не заткнула ему рот мандарином в кожуре.

— Если выплюнешь его раньше чем через пять минут, воткну посудную мочалку, — предупредила она, и даже Ламина не стала вступаться за оруженосца, поскольку наказан он был за дело.

Представив всех валькирий, Фулона села и начался обычный, суетливый, не до конца уютный шум, какой бывает, когда много людей, отчасти не знакомых друг с другом и не имеющих потому привычной структуры отношений, собираются вместе.

Мсфодий, дважды поймавший пристальный, ищущий отклика взгляд Прасковьи, стоял рядом с Дафной и притворялся, что ничего не видит. Ему не хотелось зашкаливающих эмоций. Встречи же с наследницей мрака вечно заканчивались землетрясениями и огненными смерчами.

В третий раз проигнорировав взгляд Прасковьи, Мефодий заметил, что она быстро пишет что-то в блокноте, вырывает страницу, а затем тянется рукой к уху Шилова. Пока Буслаев соображал, зачем она это делает, что-то свистнуло в воздухе и в его воротник совсем рядом с шеей вонзилась отравленная стрелка с нанизанной на ней запиской:

“нАДо поГовоРить”.

Игнорировать такое приглашение было опасно. Мефодий повернулся и вышел, а немного погодя вышла и Прасковья. Мефодия она обнаружила в комнате Фулоны, у стеллажей с книгами. Прасковья закрыла дверь и пальцем начертила защитную руну от подслушивания.

— Ты вообще думаешь иногда? Это тартарианский яд! — крикнул Меф, бросая ей под ноги стрелку.

Прасковья равнодушно дернула плечом.

— Я. епе… алькири..! — с трудом выговорила она.

Говорить при Мефодии она не стыдилась.

— Да, — буркнул Буслаев. — Это заметно. Тебя так и плющит от света.

Не слушая его, Прасковья оглядывала комнату. Нашла на стеллаже коробку со швейными принадлежностями, открыла и, небрежно вытряхнув на пол все содержимое, отыскала маленькие ножнички. Быстро протянула руку и, потянув Мефодия за одну из светлих прядей, решительно отстригла ее. Меф схватил ее за запястье.

— Что ты… — начал он и осекся. Он ожидал привычной боли, но ее не было. И крови тоже. Просто волосы, такие, как у всех.

— Не …ольно? — спросила Прасковья.

— Нет. Но вообще-то ты могла бы у меня узнать!.. Эй, что ты делаешь?

Не сводя с него взгляда, Прасковья теми же ножничками резанула и свою челку. Лицо ее исказилось. Несколько крупных капель крови, пробежав по ножницам, упало на пол.

— …идишь? Мои …олосы …ровоточа… — старательно выговорила она. — …аньше такого не. ыло. Ты …онимаешь, что это …начит? Я. зяла твою боль!

Мефодий сглотнул.

— Тут другое. Темный дар Кводнона! — хрипло сказал он.

— Да…емный дар Кводно… Он …еперь только во мне и в …икторг… И еще я …алькири. Эти два дара аздирают меня! Если бы ты знал, какие сны мне …няться. Ты …наешь? …овори: знаешь?

Мефодий покачал головой.

— Но ведь. едставляешь? Да?

Буслаев кивнул. Какие сны могут сниться тому, кто получил почти все силы Кводнона, он мог себе представить. Люди с содранной кожей, идущие к тебе из тьмы, — это еще самое невинное, что может привидеться.

Мефодий посмотрел в центр груди Прасковьи — туда, где пылал ее эйдос. Он был очень ярок, хотя и с темным контуром. Это был свет, закованный в сосущую его тьму. Чем сильнее душил его мрак, тем яростнее и упрямее он пробивался. Мефу стало жаль ее. В этой хрупкой девушке с бледной кожей и пылающими скулами были заключены весь Тартар и весь Эдем.

Как же больно и одиноко ей должно было быть, если даже циничный Шилов, жалея ее, стал ее оруженосцем, чтобы нести часть ее ноши!

— …иктору о…ень тяжело, — угадывая мысль Мефа, продолжила Прасковья. — Он …оспитывался в Тартаре, как …овое тело Кводнона, хотя не …нал этого… А теперь не …ает, кто он и зачем живет. Если мои силы …ойдут в Шилова, то Кводнон …озродится. Но …иктор не хочет, и я не хочу… Мы …опротивляемся…

Мефодий что-то пробормотал. Он был поражен, но не потому, что не знал этого раньше, а потому, что не задумывался. Прасковья и Шилов — невероятно! Они вдвоем, по сути, держат оборону против рвущегося в мир владыки мрака. И давно уже держат. А кто-то, глядя на них, пожалуй, решит, что они и сами мрак, такие они колючие, неуживчивые, вспыльчивые. А еще о Зиге заботятся. Вот и думай после этого о людях дурно. Исли кто-то зол, ему, скорее всего, просто тяжело.

— Мне страшно! Ты …аже не…едставляешь как! — захлебываясь, говорила Прасковья. — Я злюсь, мне хочется все …азрушать!. А доспехи …алькирии. улона …оится мне даже …авать …оворит: превращусь в …едяную статую… Почему так все? …очему?

— Не знаю. А ты… просишь свет о чем-нибудь? — начал Буслаев и осекся, ощутив, что Прасковья не нуждается в его советах. Ей так больно и так плохо, что она сейчас мудрее его, потому что боль делает мудрым. Да слова Мефа слабы. Только те слова имеют силу, которые опираются на личный опыт. А сам Мефодий? Искал ли он что-то у света с должной горячностью?

Очень эпизодически, и потому только дважды или трижды в жизни, когда действительно делал это от сердца, ощущал, что услышан.

— Не смотри… Я неживая. Я Снегурочка. Я кусок льда. Обними меня! …огрей! — потребовала Прасковья.

Именно потребовала. Просить она не умела. Решившись, Мефоций прижал ее к себе. Плечи у наследницы мрака были ледяными, а щеки пылали. Почти сразу Прасковья с силой оттолкнула его, но прежде, чем она это сделала, Мефодий ощутил, что спина ее дважды вздрогнула, точно между лопаток ей вогнали нож.

— Ты что, плачешь? — спросил он.

Она опять дернулась, но на этот раз от злости.

— Кто? Я?! Всё, …ветлый …траж! …еги к …воей конфетной Дафночке! Хоть чем-то ты мне …омог! — сказала она.

Едва Прасковья, кое-как перетянувшая себе кровоточащую прядь, вышла из комнаты, как в ту же дверь навстречу ей протиснулись Варсус с Дионом. Варсус шел первым. За ним, отталкиваясь от пола широкими деревяшками, которые в бою использовались как кулачный щит, катился Дион на тележке.

На Прасковью и Варсус, и Дион едва взглянули. Оба выглядели озабоченными. Ощущалось, что у них свое дело и свой разговор. Через комнату Фулоны они прошли на балкон. На балконе, хотя и застекленном, было холодно. Варсус, желавший поговорить с Дионом наедине, выглянул наружу. На выступавшей плите тесно, как голубочки, сидели суккубы и комиссионеры, собравшиеся, чтобы пошпионить за валькириями. Болтая ногами, комиссионеры лузгали семечки, суккубы же, как верные жены, толкали их локтями и шипели: «Как ты себя ведешь?! На тебя же люди смотрят!»

Варсуса с Дионом комиссионеры пока не замечали.

— Твои суккубы, мои комиссионеры! — шепотом предложил Варсус.

Дион усмехнулся:

— А почему не наоборот? После суккубов ножи всегда духами пахнут… Ну ладно… По рукам! — соглагился он.

Варсус распахнул раму, одновременно выхватив свою дудочку. Трех комиссионеров он расплавил маголодиями прежде, чем те успели улизнуть. Дион, мгновенно подтянувшийся на перилах, расправился с двумя суккубами, причем так, что ухитрился вернуть себе метательные ножи.

— Три — два в твою пользу. Эх! Я же говорил: духами будет пахнуть! — сказал Дион, как ищейка, обнюхивая ножи. — Хотя вот эти, кажется, ничего. Хочешь?

И он протянул нож Варсусу. Тот брезгливо отодвинулся,

— Хозяин — барин! — сказал Дион, и ножи исчезли из его рук, как карты из пальцев фокусника. — Так о чем ты хотел поговорить?

— Расскажи мне о твоем бое с Ареем, — попросил Варсус.

Дион помрачнел. Он всегда мрачнел, когда речь заходила об Арее.

— Что ты хочешь узнать? Он взял мои крылья, сломал мою флейту, отрубил мне ноги! — горько сказал он, с укором боли глядя на Варсуса.

— Прости. Я знаю: тебе непросто вспоминать об этом. Почему ом не убил тебя?

— Понятия не имею! Я, знаешь ли, не собираюсь благодарить его за дарованную жизнь… Хотя и думаю, что все к лучшему… — тут Дион сделал паузу, и концы его торчащих усов дрогнули как живые.

— Что к лучшему?

— Все. Раз свет попустил этому свершиться, значит, я мог куда-то не туда пойти этими ногами! Например, по стопам Арея. Уже, собственно, и шел. Считал себя лучшим бойцом света, постоянно иска ссор, дрался на дуэлях и… разом потерял всё. Теперь у меня нет ничего, кроме пары неплохих ножей и тележки, но я доволен, потому что порой чувствую, что свет, от которою я почти отвернулся, возрождается во мне.

Варсус рассеянно кивнул.

— Арей действительно так хорош в бою? — спросил он, неосознанно вцепляясь пальцами в свитерок на груди, под которым что-то топорщилось.

— Да, — подтвердил Дион. — Из когда-либо суще-ствовавших бойцов — света ли, мрака ли — он лучший. Я считал иначе — и, как видишь, меня укоротили в моем самолюбии. Но Арей зарублен Мефодием. Теперь тому, кто захочет слыть лучшим бойцом, придется для начала обезглавить Мефодия.

Он сказал это в шутку и был удивлен, когда Варсус горячо воскликнул:

— Да-да-да! Как жаль, что Мефодий на стороне света!

Дион осекся и, чтобы лучше разглядеть Варсуса со своей низенькой тележки, запрокинул голову далеко назад.

— Эй! — сказал он. — Ау! Страж номер 72б1 третьего дивизиона света Варсус! Примите холодный душ! Ты мужчина, в конце концов! Шагом марш!

Страж № 7261, опомнившись, виновато улыбнулся. Выпрямился, щелкнул каблуками и вышел из комнаты.

***

Дион с Варсусом были еще в коридоре и только протискивались мимо Ирки с Багровым, когда на кухне что-то загрохотало. Под потолком материализовался Антигон и, рухнув прямо на посуду, перевернул стол. Лицо у Антигона было невменяемое. Бегая по кухне, он налетал на валькирий и клочьями рвал свои бакенбарды.

— Бьют! Свинское собачество! Наших бьют! А-а-а! — вопил он.

Фулона пыталась расспросить его, но Антигон информацию выдавал только эмоциональную, то есть орал.

— Давай ты! — сказала Ирке валькирия золотого копья.

Ирка взяла с полки бронзовое блюдо, которое Фулона в молодости получила за стрельбу из лука, оценивающе взвесила его в руках и, встав на пути у кикимора, огрела его блюдом по лбу.

Антигон застыл. Его украшенная бакенбардами физономия стала осмысленной.

— Кто бьет? Кого? Где Даша? — повторила Ирка.

— Мы с мерзкой хозяйкой сидели в круглосуточном кафе у метро «Дмитровская». Антигон постоянно старается кормить хозяйку! Она такая тощая, такая слабая! Если ее не кормить, она не сможет умереть от ожирения и у Антигона никогда не будет новой хозяйки! — пожаловался кикимор.

Ирка покосилась на Багрова, тоже любившего ее подкармливать. Вдруг и у него мотивы были схожие?

— Сидим мы, значится, в кафе, к вам собираемся, кушаем, зная, что тут особенной еды не будет, и тут вдруг — звяк! — стекло вдребезги! Влетает страж света и кувырком катится к нашим ногам. Крылья сломаны, флейта вдребезги и без чувств.

— Кто без чувств? Флейта? — не без ехидства поинтерссовался Шилов. На него замахали руками.

— Мы с гадской хозяйкой кидаемся к нему, и тут — шмяк! — еще один страж! И тоже без сознания! Такое чувство, что его из катапульты прямо в окно вбросили… Сроду такой силищи не видел! И что же вы думаете? Хозяйка вызывает свое копье и бросается на улицу справедлячить!

— И что? Много «насправедлячила»? — спросил Шилов.

Кикимор замигал носом и, наказывая себя, рванул бакенбарды:

— НЕТ! Антигон предательски схватил ее — бейте меня за это! почему никто не бьет? — и запер ее в холодильнике. Там темно, противно, страшно! Много дохлой еды и всяких цыплячьих тушек! Может, гадская хозяйка рассердится и потом будет дергать Антигона за уши?..

— Хватит болтать! Кто напал на стражей? — поторопила Фулона, видя, что кикимор готов разглагольствовать до бесконечности.

Антигон испугался и не стал смотреть! Антигон любит, когда его бьют чуть-чуть, но когда его вот так вот бросают, Антигон этого не любит. Если с двумя златокрылыми такое делают, Антигон должен быстренько звать на помощь! А его храбрая хозяйка пусть посидит в холодильнике!

— Молодец! — похвалила Фулона. — Ты все сделал правильно!

— А теперь перенеси нас туда! — потребовала Ирка.

— Как?

— Телепортационный круг. Твой пространственный след еще не затянулся.

Антигон закивал и стал раскручиваться на месте, держа двумя руками булаву. Быстрее, быстрее, еще быстрее. Когда он совсем раскрутился, то стал похож на огненный шар. Первой в этот шар шагнула Ирка, потом Багров, а за ними совершенно неожиданно бросились Прасковья, Шилов и Зигя. Причем Шилов сделал «\это не раньше, чем извлек из ножен свой гибкий меч.

Все это заняло не больше двух секунд. Шар вспыхнул и погас.

— Назад! — приказала Фулона, удерживая Ильгу и Ламину, которые тоже собрались телепортироваться, — Пространственный след затянулся!

— Да мы так, обычным способом!

— Нет! Слишком опасно. Если это засада, мы разом лишимся всех валькирий. В первые секунды после телепортации к бою никто не готов… А тут и сражаться не надо. Небольшое искажение пространства — и мы торчим в бетоне, похороненные заживо.

— Антигон что, предал? — удивилась Ламина.

— Нет, конечно! Но реакцию Антигона могли просчитать… Он же даже не видел, кто на них напал. Лучше нам добраться своим ходом! Тише едешь — вовремя будешь!

Минуту спустя от подъезда Фулоны, глотая улицы и не замечая переулков, молнией рванул ревущий мотоцикл Эссиорха. Улиту с Люлем хранитель с собой не взял. За Эссиорхом на «универсале» Вована, натолкавшись туда как сельди в бочку, спешили Фулона, Хаара и Ламина с оруженосцами. За Вованом спешила проснувшаяся Маргарита еще с несколькими валькириями. Последней на своем просторном, как сарай, джипе выехала Брунгильда, захватившая с собой Варсуса, Диона, Мефодия и Дафну.

Под влиянием ночи у Брунгильды обострилась мнительность. Она тащилась еле-еле, пугливо глядя на светофоры. Попутно задавала сама себе вопросы и сама же на них отвечала:

— Я спокойна! Я совершенно спокойна! Так! Куда я еду? Я еду к «Дмитровской»! А где «Дмитровская»? А этого я пока не знаю! А чего хочет от нас этот знак? Этот знак хочет, чтобы мы кого-нибудь пропустили!

Варсус собрался было поторопить Брунгильду, но Дафна шепнула, чтобы он сидел тихо, если хочет куда- то доехать. И точно, через несколько минут Брунгильда постепенно осмелела. Поначалу это выразилось в том, что она совершила осторожный обгон стоящего асфальтоукладчика. Затем, рискованно закусив губу, обогнала на пустой улице медленно едущий трактор. Прежде даже, чем трактор остался позади, глаза у Брунгильды победно вспыхнули. Отшвырнув пачку гигиенических салфеток, которыми она протирала все подряд, Брунгильда издала торжествующий вопль и, сбросив обувь, босой ногой, вдавила газ в пол. Варсуса, Дафну и Мефодия притиснуло к спинкам сидений.

Гоня как на пожар, валькирия каменного копья развернулась через две сплошные, скатилась под горку через кустарник и, наплевав на натыканные повсюду камеры, обогнала даже самого Вована, отстав только от Эссиорха. Здесь Брунгильда опять чего-то испугалась, нашарила салфеточки, проглотила семь гомеопатических шариков и, жалуясь, что у нес замерзла босая нога, потащилась черепахой, пропуская велосипедиста, который собирался выехать из дому только через час.

Тем временем Ирка с Багровым, Прасковья, Шилов и Зигя были уже на месте. Телепортация прошла нормально, хотя из-за перегруза, вызванного слишком упитанным Зигей, пространственный канал вздумал исказиться и выбросил Ирку с Багровым на крышу длинного сталинского дома. При этом Багров материализовался на метр выше Ирки и, так как закона всемирного тяготения никто не отменял, свалился ей на голову.

— Прости, пожалуйста! Я, кажется, тебе шею сломал! — извинился он.

— Эго ты прости! Я, кажется, чисто случайно вместо себя рунку подставила! — отозвалась Ирка.

Распахнув слуховое окно, они проникли в голубиное царство чердака и добрались до ведущего в подъезд люка. Хиленький замочек крякнул и осыпался, превращенный Матвеем в песочное пирожное. Цепляя стены рункой, Ирка стремительной кометой скользнула по лестнице. Тренькнули колокольчиком створки лифта. Сзади со своим палашом несся Багров, воинственный, как рыжий муравей. И вот уже входная дверь, всхлипнув, выдохнула их на улицу.

— Ага! Дмитровка! — узнала Ирка. — Эго не тут у одной девицы из Тибидохса разбилась бутылка с бесконечной водой?

Матвей вспомнил, как по шоссе, вращаясь в пузырях газировки, проплывали машины, а ученица темного отделения Тибидохса сидела на подоконнике, свесив на улицу ноги, и красила себе ногти. Как она потом написала в объяснительной, это была ее обычная реакция на шок.

Рядом что-то полыхнуло. Задержавшийся в изгибах пространства Зигя вышагнул из сияющего шара первым и заботливо поймал на одну ладонь маму Прасковью, а на другую — друга детства Витю Шилова.

— Вот почему я всегда хотела иметь детей! — сказала Ирка, сравнивая это со свалившимся ей на голову Багровым.

— Ага. Но как-то больше на словах, — парировал Матвей.

Не теряя времени, он уже осматривался, выясняя, где идет бой.

У выхода из станции метро «Дмитровская», там, где на шоссе притулились многочисленные «быстропиты», в стремительно темнеющем небе сверкали частые молнии. Несколько перевернутых большегрузных трейлеров перегораживали шоссе. Все новые и новые автомобили, визжа тормозами и сталкиваясь, пытались развернуться. Из других машин выскакивали и разбегались люди. Навстречу Ирке с круглыми от ужаса глазами пронеслась женщина. За ней, подпрыгивая, спешили два карапуза. Младший восторженно орал старшему:

— А ты говолиль, монстлов не бывает!

— Ты еще скажи — чудовище Франкенштейна бывает! — упрямо крикнул на бегу старший и, пытаясь оглянуться, врезался головой в живот иссеченному шрамами Зиге. — А-а-а… Монстр!!!

Вопль этого сомневающегося мальчугана Ирка запомнила надолго. Это был, так сказать, первый шаг к вере — глас абсолютного сомнения, получившего наконец свое разрешение.

Зигя тоже очень испугался и с криком «Монстл!» побежал в другую сторону. Прасковья отловила его и потащила за собой. Гигант покорно брел за мамулей, попутно боясь монстров. Изредка он переставал бояться, присаживался на корточки и, глядя на обледеневший асфальт, грустно сообщал, что мурашиков нету.

Над домами Ирка углядела две боевые двойки златокрылых. Выстроившись в круг, златокрылые пикировали и атаковали кого-то машлодиями. Маголодии били в асфальт, высекая сухие искры. В ответ им снизу, кувыркаясь, летели автомобили, от которых златокрылые увертывались, резко меняя направление полета.

У Ирки на глазах навстречу стражам света, мигая синим маячком, в небо полетела полицейская машина. Один из златокрылых, уклонившись, подстраховал падающий автомобиль маголодией и по широкой дуге перенес его на крышу проезжавшей по мосту электрички. Так состав и унесся, завывая и полыхая проблеском.

— Ишь ты! Поезд с мигалкой! Теперь на рельсах все будут дорогу уступать! — сказал Багров, пытаясь высмотреть, кто сражается со златокрылыми.

Прячась за машинами, они перебегали все ближе к шоссе. Посреди перегородивших проезжую часть трейлеров перемещалось нечто громоздкое, неуклюжее, словно вылепленное из остывшей лавы. Однако остывшей эта лава была только снаружи. Всякий раз, как в кожу существа ударяли штопорные маголодии, кожа лопалась и проступало нечто алое, кипящее, похожее на раскаленный металл.

Точно в беспамятстве, существо делало несколько шагов. Перемещалось оно быстро, хотя и сильно хромало, стараясь не наступать на левую ногу. Ниже колена левой ноги лава никак не могла застыть. Вырывалась, дымилась, стекала густой раскаленной массой. Существо озиралось, пытаясь понять, где оказалось. На дома вокруг, на шоссе, на мост смотрело с недоумением. Узкие алые глаза его вспыхивали. Чудовище кричало, ударяло по асфальту кулаком — и опять, атакуя златокрылых, в небо летели машины. Потом оно замирало с рассеянным выражением на лице, точно вслушиваясь во что-то, происходившее у него внутри. Ревело. Опять бросалось все ломать и крушить. Эго был гнев, но гнев, лишенный последовательности. Сквозь него проступали одиночество и растерянность.

Ирка перебежала к рекламному щиту. В щите, пробив его, застряла автомобильная дверь, причем застряла так, что можно было выглядывать наружу прямо через ее частично сохранившееся стекла. За тем же щитом прятался и Шилов. Край гибкого меча полз за ним по асфальту как змея.

— Чувствуешь? — прошептала Ирка.

— Да. Ярость и страх! — сразу отозвался Виктор.

— Нет. Оно не только боится. Оно и надеется! Оно пришло за помощью, но не к нам, — сказала Ирка. Она сама не смогла бы объяснить, откуда пришло к ней это знание, но чувствовала уже, что рунку против чудовища использовать не будет. Хотя, скорее всего, рунка тут и не помогла бы.

Шилов хмыкнул:

— Только посмотрите, какие мы чуткие Ну тогда почему “оно”? Ты что, не поняла еще, кто перед тобой?

— И кто?

Паж Прасковьи, не отвечая, качнул длинным клинком, и тот сложился петлями. Вскинув над головой руку, бывший тартарианец убрал его в ножны.

— Соваться не буду. Я себе не враг… Я с титаном не справлюсь. И златокрылые тоже… Их маголодии для него — как с булавкой на слона идти.

— На ТИТАНА? — уточнила Ирка.

— Да, — сказал Шилов. — На кого ж еще? Под землей, очень глубоко, есть расщелины. Трещины в земной коре. Там они и сидят.

— Разве титаны не за Жуткими Воротами в Тибидохсе?

— Не все. Многие — да, но некоторые затаились в расщелинах Порой что-то их сердит и они начинают проламываться сквозь скалы. Землетрясения тогда происходят, цунами и так далее.

— Зачем проламываются?

— Не знаю, — сказал Шилов. — Но такое ощущение, что что-то ищут. Эй! Ты куда?

— Поближе посмотрю!

Ирка уже скользила по асфальту как уж. За ней, ворча, что он не нанимался спасать самоубийц, полз Шилов. За Виктором, подражая ему, спешил Зигя. Полз малютка смешно, высоко вскидывая таз, и машины приподнимались, когда он ухитрялся заталкиваться под них своей мощной спиной.

Ближайшим после рекламного щита надежным укрытием была перевернутая «Газель». Зигя, слишком крупный, чтобы прятаться под «Газелью», полез в кузов и обнаружил, что грузовичок перевозил шоколад.

Сразу после этого в кузове все загадочно притихло и только негромко шуршало и чавкало.

Златокрылые продолжали неравный бой. Штопорные маголодии, попадавшие в титана, прочерчивали на его коже алые, быстро затягивающиеся борозды. Гиганту они, видно, не так уж досаждали, потому что он, не обращая на них внимания, вскинул к небу свою бугристую, страшную, с мощными надбровными дугами голову и смотрел вдаль, но не туда, где был центр, а назад и наискось, в сторону ВВЦ. Казалось, он вслушивается и всматривается во что-то, что понятно ему одному.

Один из златокрылых решил, что силы титана исчерпаны. Он снизился больше чем это было безопасно и ударил сдвоенной штопорной маголодией. Ирка увидела, как титан вздрогнул от боли, когда, прочерчивая в лаве алую борозду, маголодия скользнула сверху вниз по всему его телу.

Яростно заревев, титан вскинул руку и зацепил златокрылого в воздухе прежде, чем тот успел улететь. Златокрылый закувыркался и рухнул неподалеку от “Газели”. Прежде чем титан нашел его? Ирка с Багровым перетащили раненого в укрытие. Златокрылый тихо стонал, баюкая флейту, трещина в которой волновала его больше, чем собственные переломанные кости.

— Крылья… хоть… целы? — тихо спросил он, боясь услышать ответ.

Багров скользнул по ним опытным взглядом:

— Кости целы, но перьям повезло меньше.

Ощутив облегчение, златокрылый благодарно кивнул.

— Где-то там еще двое наших, — с усилием выговорил он. — Унесите их, пока комиссионеры не украли у них крылья. Видимо, поле боя придется оставить. Наши маголодии не могут причинить ему вреда. Надо вызывать грифона… А это не сразу… Это долго…

Златокрылый застонал. Потом опять заговорил:

— Мы засекли титана, когда он проламывал граниты в районе перехода «Новослободская» — «Менделеевская». Потом пошли пустоты, и сюда оно пробилось, совсем быстро.

— Что ему нужно?

— Не знаю. Помогите раненым! Со мной все в порядке… Потом вернетесь!

Воспользовавшись тем, что титан перекочевал ближе к метро, они помчались к кафе. Антигон показывал дорогу. За Прасковьей топал Зигя, таща с собой два ящика шоколада. В кафе Багров с Иркой занялись ранеными стражами, а Антигон потащил Ирку за рукав, чтобы она выпустила из холодильника Дашу.

— Не открывай, бывшая хозяйка, пока я не спрячусь. Если она будет тебя кусать или пинаться, позови меня! А если будет плакать, меня не зови! От слез Антигона выворачивает наизнанку! — поучал он Ирку.

— Эх, надо было мне почаще плакать пока ты был моим пажом! Жаль, я не знала! — огорчилась Ирка.

— Ты не умеешь плакать, гадская хозяйка! Ты заглатываешь свое горе в себя! А горе как соль — его лучше выплакать! — нравоучительно заявил Антигон и, вытирая бакенбардами пыль, протиснулся в узкую щель за посудомоечной машиной.

Опасаясь, не задохнулась ли Даша, Ирка дернула дверцу. Выпавшая из холодильника валькирия-одиночка не плакала и убивать никого не порывалась. С ног до головы она была покрыта толстым слоем изморози. К наконечнику копья примерзла куриная тушка.

— Я… чуть не задохнулась… изнутри холодильник… не открывается… — простучала она зубами.

— А ты бы копьем, — предложила Ирка.

Даша закашлялась, как рыба заглатывая воздух:

— Я пыталась копьем. Пошел какой-то… газ.

— Фрион! Ты шланг пробила! — авторитетно сказал Багров.

— Я убью… кх-кх… Антигона! Где он?

— Тут он! Тут! — закричал кикимор, возникая из своего укрытия. Он был очень доволен, что хозяйка наконец взялась за ум, не плачет и, возможно, собирается драться.

Оставив Дашу разбираться с Антигоном, Ирка вернулась в зал. Эссиорх, прибывший раньше валькирий, занимался ранеными стражами. Шилов стоял у разбитого окна и, хмурясь, смотрел наружу.

— Титан ушел в свой же пролом, — сказал он Ирке. — Не советую сегодня ездить на метро. Если его, конечно, не закроют.

— Почему?

— А как, ты думаешь, он планирует перемещаться под городом? Раздирать граниты, конечно, занятие увлекательное, но я на его месте предпочел бы готовые тоннели.

В небе что-то мелькало, повисая и медленно растворяясь. Златокрылые флейтами вычерчивали в воздухе руны забвения. Ирка готова была поклясться, что в новости сегодняшнее событие не попадет. Максимум сообщат о крупной аварии на Дмитровском шоссе, вызванной прорывом подземных коммуникаций. Разумеется, отыщут и виновного, какого-нибудь инженера по технике безопасности. Эго обычная тактика лопухоидов — выискать мальчика для битья и, списав на него все ошибки, примерно наказать.

Багров сидел на краю стола и извлекал из стаканчика фирменные зубочистки заведения, перекладывая их в нагрудный карман.

— А вот интересно, кто подослал этого титана? Мрак? — поинтересовался он.

— Титаны мраку не подчиняются. И свету тоже. Они сами по себе, — сказал Шилов.

— Допустим, ты прав и хаос действительно сам по себе, — согласился Багров. — В таком случае странно, что от мрака еще никто не прибыл. Веб же событие немалого масштаба. Хоть бы комиссионера какого прислали для порядка…Понаблюдать там и так далее.

Шилов усмехнулся;

— Прислали. Не волнуйся.

— Где?

— Ближе, чем ты думаешь…

Багров обернулся, и очередная горсть зубочисток, пронесенная мимо кармана, высыпалась ему на колени. Прямо на тротуаре притулилась крошечная двухместная машинка. Она стояла так близко и так хорошо была освещена фонарем, что Багров видел все детали. Пулевое отверстие в лотовом стекле было заткнуто жвачкой и потому казалось просто следом от камня. За рулем пучил глаза Мамай, а с ним рядом на огромной подушке, пристегнутый для безопасности ремнями с детским фиксатором, сидел красноглазый полумладенец с бородкой, присосавшейся к его подбородку как пиявка.

— Пуфс! — прошептал Багров.

Услышав это страшное имя, малютка Зигя, занятый пожиранием оставленных на столах гамбургеров, от ужаса подавился. Закашлялся. Пуфс услышал его кашель даже из машины. Вздрогнул. Повернул голову. Увидеть Зигю в такой близости глава русскою отпела явно не ожидал, но не растерялся. Подался вперед и вскинул руки, точно кукольник, управляющий марионеткой. Зигя застыл. Спина окаменела. Глаза стали стеклянными. Багров с беспокойством вспомнил, что когда-то, будучи телом Пуфса, Зигя в одиночку мог биться с двумя-тремя стражами и опаснейшие из тартарианцев предпочитали с ним не связываться.

Зигя смотрел на Пуфса как кролик на удава. Тот же, кривляясь в машине и шевеля пальцами, манил его к себе. Шаг, еще шаг, еще. Зигя шел напролом, снося столики. Багров схватил его за руку и попытался оттащить от стекла. Тот, продолжая смотреть на Пуфса, дернул рукой. Матвей отлетел к стене.

— Помоги! У нас забирают Зигю! — пытаясь встать, крикнул он Шилову.

— Никита! Назад!

Тот метнулся было к Зиге, но отлетел точно так же, как и Багров. Причем досталось ему даже больше. Когда Виктор поднялся, из носа у него текла кровь.

Вскочив, Шилов опять кинулся, но уже не к Зиге, а к Прасковье. Отыскал ее в другом конце зала. Прасковья стояла у столика. Только что она прокусила маленькую мягкую пачку кетчупа, выдавила ее себе на руку и теперь внимательно смотрела на красные пятнышки.

— Быстрее… Зигю уводят! — крикнул Шилов и потащил Прасковью за собой.

Прасковья отшвырнула кетчуп. Побежала. Зигя двигался неуклюже, как деревянный солдатик. Пальцы на его руках сжимались и разжимались. Когда перед ним возникла Прасковья, Зигя, повинуясь движению Пуфса, вскинул над головой похожий на молот кулак. Шилов понял, что еще мгновение — и кулак этот опустится Прасковье на голову.

— Осторожно! — крикнул он, отталкивая ее. Кулак Зиги ударил в плиты пола, раскрошив их. Зигя снова стал поднимать кулак. К счастью, медленно. Пуфс еще только восстанавливал контроль над его телом.

— …игя! — ломко крикнула Прасковья. — К…о…ут не …ается …мулю!

Ирка ничего не поняла из этого гортанного, почти птичьего крика, но, видимо, он как-то пробился через сознание Зиги. Громадная рука, уже вскинутая для удара, застыла. Не дожидаясь, пока Пуфс опомнится, Шилов сзади прыгнул Зиге на плечи и ладонями закрыл ему глаза, разорвав зрительный контакт.

— Это что еще такое! Намамулю руку поднимать! Телефон не дам играть! Пластилин не куплю! — услышала Ирка чей-то голос и потом только поняла, что сама стала рупором Прасковьи. От негодования она подпрыгнула и попыталась заткнуть себе рот.

Зигя, послушно пыхтя, отошел от стекла. Огромное тело его расслабилось, мышцы обмякли. Походка сделалась косолапой, карапузистой. Теперь это была не боевая машина, а переросшее чадо, тащившееся за мамулей. Решив, что наступил момент разобраться с Пуфсом, Шилов бросился на улицу, но опоздал. Поняв, что проиграл, глава русского отдела мрака с досадой стукнул Мамая кулачком по коленке. Тот, сохраняя истуканную суровость лица, выжал газ. Маленькая машинка рванула, пронеслась по тротуару и резвым козликом спрыгнула на шоссе. Несколько секунд спустя она уже лавировала между опрокинутыми грузовиками, удаляясь по направлению к «Савеловской».

Перестав гнаться за Пуфсом, Шилов вернулся, перемахнул через стойку и занялся хрустящими окорочками. Понимая, что скоро придется уходить, он наваливал их на поднос, который собирался унести с собой.

— Ты мародер! — сказал ему Багров, забывший, что сам недавно стащил зубочистки.

— Мне Никиту кормить, — просто объяснил Шилов. — Мамуля — она больше по части воплей и поцелуев в клювик, а обеда от нее не дождешься.

Прасковья недовольно покосилась в их сторону, и над головой у Шилова лопнули две лампы дневного света.

— Молчу-молчу, — миролюбиво сказал бывший тартарианец.

— У нас едва не отняли Зигю. Мне это не нравится, — сказала Ирка и, поняв, что опять послужила Прасковье рупором, прижала ладонь к губам уже совсем надежно.

— Пуфс не обязан нравиться. Он на работе, — заметил Багров. — Лично меня напрягает другое. Зачем титан проламывался на поверхность? Что он искал? И еще вы помните, что он хромал? Причем рана давняя… Не от маголодий.

Глава вторая ВСЕОБЩИЙ ДРУГ

Понимаешь ли ты ужасное чувство быть недовольну самим собой? О, не знай его!.. Человек, в котором вселилось это ад-чувство, весь превращается в злость. Он ужасно издевается над собственным бессилием.

Н. В Гоголь. Письмо к Погодину (28 семт. 1833 г)

Дождь был так мелок, что, казалось, он висит в воздухе в виде мельчайших капель. Он шел и вчера, и ночью тоже шел, и завтра будет. А лес какой! Глухой, страшный. Земля дыбилась от огромных камней, то там, то здесь приподнимавших мох. Ночью, если лежать неподвижно, можно было ощутить дрожание почвы, услышать низкий каменный рокот, и звуки трения — это под землей, выступая наружу, ворочались огромные камни. Дробились, перекатывались с боку на бок, рвали корни дубов, вскрывали старые разбойничьи могилы. Опасное место. Страшное. Сгинешь — и не хватится никто.

Около полудня по узкой лесной тропинке ехали в ряд двое верховых в длинных страннических балахонах с капюшонами. Балахоны были грубейшей мешковины, с пятнами грязи, а у одного даже с пятнами крови. Не один даже самый жадный разбойник не позарился бы на такую одежду. Да только балахоны эти мало кого могли обмануть. Седло под первый всадником было обычное для этих мест — охотничье, легкое. Под вторым же, едущим следом, — дорогое, удобное, с костяными вставками на передней луке. Стремена изукрашенные, стременные ремни — с золочеными клепками. Да и сапоги, одетые носками в стремена, — желтой драконьей кожи. Работа дорогущая, столичная. Такие сапоги меньше чем за десять золотых ни один мастер делать не возьмется.

У первого всадника в том месте, где грудь балахона была прожжена костром, тускло поблескивала сведенная тонкими ремешками чешуя доспеха. Кони под ними были хрипящие, с раздутыми боками, коротконогие, но очень мощные. Настоящие кони, обитающие на равнинах Верхнего Тартара. Дважды за эти дни, когда всадники вставали на ночь лагерем, из леса появлялись волки. Скалились. Сторожко припадали к земле. Глядели. Потом, тихо пятясь, возвращались в чащу. Волки были умные, битые. Добычу выбирали себе по силам. Чуяли, что эти кони, пахнущие остро и тревожно, с красными, углями горящими глазами, их не испугаются. Истопчут копытами, порвут зубами, а после еще и съедят. В Верхнем Тартаре мало пищи. Одной травой не прокормишься. Тамошние кони не брезгуют ничем. Ни улитками в толстых роговых панцирях, ни скорпионами с ядовитыми жалами, ни даже падалью.

Всадники ехали медленно. Вкрадчиво. Временами первый, служивший проводником, соскакивал с седла. Смотрел. Слушал. Порой прижимался щекой к земле и нюхал след. Положение его тела в эти мгновения очень напоминало тех ночных, сторожких волков, что издали наблюдали за конями. Лица было не разглядеть. Его скрывал капюшон.

Второй всадник обычно оставался в седле Озирался. Правой рукой держал поводья. С кисти левой свисала боевая плеть с вшитой в ремень узкой свинцовой гирькой. До бездоспешного противника удар такой плетью по голове — верная смерть, но смерть долгая, тяжелая. Если же по руке попадет — повиснет рука: кость перебивает на раз.

Всадники молчали, вслушиваясь в шорохи леса. Звуки эти были постоянны: скрипы, стоны ветра в кронах, крики птиц, далекий вой в буреломе.

Путь они начинали втроем, не вдвоем. Третий их спутник — суровый, во многих передрягах побывавший наемник, не боявшийся ни мертвяков, ни кикимор, ни подземельных хмар, сгинул две ночи назад. Причем сгинул, даже не обнажив напоследок меча. Ночью он просто встал, зачем-то разделся донага и отправился купаться в грязное озерцо, куда и свинью было добровольно не загнать. Его следы доходили до самой воды и из озерца уже не выводили. В черном озере из глубин поднимались какие-то пузыри. Вздувались. Лопались.

— Может, его позвала русалка? — нервно облизывая губы, спросил тот, что был в драконьих сапогах.

— За русалкой он бы не пошел, — отозвался проводник.

— А если сбежал? Передумал и сбежал? В озерцо, на тот берег и — фьють?

— Голышом, стал быть? И оставил туг свое копье? И свою плату?..

Проводник подбросил на ладони мешочек с монетами и вопросительно оглянулся на своего спутника. Тот равнодушно кивнул, и мешочек мгновенно скрылся в складках балахона.

— Ишь ты, незадача какая! Видать, чтой-то подкралось ночью прямо по деревьям. Он-то с краешку лежал. Вот оно его и прибрало, стал быть, по-тихому. Надо бы уйти отседова поскорее! — буркнул проводник и, трвожно задирая голову, отправился седлать коней.

И опять они ехали по сырому, враждебному лесу. Изредка он расступался, и заметны становились следы жилья. Живых деревень не попадалось, только забро¬шенные. Провалившиеся крыши, слепые окна. Улицы были ширю кие. Дома с резьбой, с черепичными крышами. Выходит, и здесь когда-то жили люди. И хорошо жили, без страха. Когда человек придавлен и всего боится, не станет он строить дома в два этажа с широкими окнами, с резными ставнями, с высокими хлипковатыми дверями. Напротив, закует себя в камень, прижмется к земле, попытается слиться с ней, спрятаться, показаться беднее соседей.

После обеда пришлось проезжать мимо старого кладбища. Проводник зачем-то спешился и шел точно посередине вымощенной камнями дороги. Осторожно шел, с оглядкой, и коня вел только по камням.

— Что случилось?

Проводник дернул головой. Поднес палец к губам, умоляя хранить тишину. Почва кладбища шевелилась. Жирно, неприятно вздрагивала, как трясина. Под землей на небольшой глубине возились гробовщики. Изредка мелькали их узкие зубчатые спины с выступавшими колючими позвонками. Слышно было, как чпокают подгнившие доски гробов и зубы гробовщиков разгрызают сухие кости. Изредка земля начинала кипеть, проваливаться. Бурля, выбрасывала на поверхность фонтанчики песка. Вылетали ржавые гвозди, доски гробов. Под землей угадывалась смертельная, не ждущая и не дарующая пощады битва. Это означало, что гробовщик наткнулся на живого мертвеца, который теперь душит его своими могучими руками. Гробовщик же бьет его хвостом и раздирает лапами. Потом все так же внезапно затихало, и там, снаружи, оставалось неясным, кто из двоих взял верх.

Всадник в желтых сапогах по примеру проводника спешился и повел коня по брусчатке. Ощущая под землей опасное шевеление, его конь шарахался, всхрапывал. Возле небольшого мосточка брусчатка исчезала. Да и сам мост выглядел так ненадежно, что кони не шли на нега. Проводник замотал морду своему жеребцу плащом и уверенно перевел его на другую сторону. Собираясь последовать его примеру, всадник стал отстегивать притороченный к седлу плащ. Причем начал делать это на узкой полоске между брусчаткой и мостом, те камней под ногами уже не была. Он не ждал беды и потому, когда земля под ногами вздыбилась, выпустил повод.

Конь рванулся и, проламывая копытами настил моста, проскакал на другую сторону. Из-под земли выступило слепое узкое рыло с двойным рядом зубов и попыталось ухватить всадника за ногу. Тот вырвал из ножен меч и, перевернув его клинком вниз, двумя руками вогнал в спину гробовщику рядом с колючими позвонками. Вес опускающегося тела усилил резкое движение рук, что позволило всадить меч до гарды. В лицо ударила струйка холодной, жирной, как бульон, крови. В следующий миг костистая спина чудища рванулась и исчезла под землей, унося с собой меч выдернуть который не было никакой возможности.

Всадник тяжело дышал и тупо смотрел на опустевшие ножны. Потом на ватных ногах приблизился к проводнику. Тот, только что поймавший коня хозяина, держал его под уздцы.

— Ты видел?! Видел?!

— Что ж тут не видеть? Чай, не слепой! — отозвался проводник — Ловко вы его припечатали, сударь! Видать, опыт-то есть, да только, признайтесь, с нежитью — то редко дело иметь приходилось!

— С такой дрянью редко, — признал всадник.

— То-то и оно… На самую глыбь теперь пошел. Засядет под болотом и издохнет, зарази ще… А меч-то тютю! — с сожалением просопел проводник. — Хто ж их мечом-то бьетъ? Их, будем говорить, колом осиновым надоть. И по хребту, по хребту!

— И что было бы? Он что, распался бы от кола? — с гневом спросил всадник. Заметно было, что ему жалко меча.

— Да ни шута бы он не распался! Да кола-то не так жалко!

Всадник заметил, что глаза проводника рыскают по берегу. Небось прикидывает, где чудище подохнет, чтобы потом вернуться и прибрать меч к рукам.

— Ищи его сейчас! — потребовал всадник, сгребая его крепкой рукой за ткань балахона.

Проводник замахал руками:

— Говорю же в самую глыбь утащило! Да вы, сударь, сами за ним ныряйте! Земля-то рыхлая! Авось управитесь!

Всадник отошел, тая ярость Он знал, что без проводника ему сейчас никак не управиться и тот это прекрасно понимает.

Ближе к вечеру им впервые попался верный след. Четкий отпечаток крупного мужского сапога, оттиснувшийся во мху и полный воды.

— Клянусь матерью рысью! Это он! — воскликнул проводник.

Он часто клялся матерью рысью, и всякий раз спутник посматривал на него с затаенной насмешкой. Рысью? Ну-ну.

— Далеко же он забрался! — сказал он.

— Это точно, сударь! Ни один, стало быть, с мозгами который, своей волей здеся не поселится! Это, конечно, ежели человек. Пограничные земли, — сразу отозвался проводник — Здеся, будем говорить, всего один дневной переход до…

— Хватит… Знаю… Ошибки нет? Это точно его след? — раздраженно оборвал его спутник. Голос у него прозвучал торопливой тревогой. Об этом он предпочитал не говорить. Даже не думать. Главное — выполнить поручение и сразу вернуться.

Прежде чем ответить, проводник, все еще припавший к следу, выпрямился. Ветка ели, низко нависшая над тропой, сдернула с его головы капюшон Лицо, до того скрытое под ним, было человеческое и одновременно звериное. Волчьи уши, вытянутый как у волка нос с чуткими, нервными, постоянно расширяющимися ноздрями, и густые серебристые бакенбарды. Тот, кто раньше не сталкивался с подобными существами, решил бы, что это оборотень. Но нет. Это был лишь отдаленный, во втором или третьем колене, потомок волкодлака. Идеальный следопыт. Идеальный проводник.

— Да, — ответил потомок волкодлака. — Он где-то близко. Я чую.

— Прячется? — спросил второй.

— Нет, не убегает. След уверенный, на самой дороге. Он, будем говорить, живет где-то збеся. Не то чтобы прячется, а, будем говорить, маленько скрывается. Не хочет, стал быть, чтобы нашли его… Как бы, сударь, он нас не покрошил. Веб ж таки дело лесное. Сами видели, сударь: концов здеся не отыщешь, — отозвался проводник, и зубы его тревожно блеснули в полуулмбке-полуоскале.

— Не бойся! — сказал всадник. — Я гонец. Гонцов не убивают.

— Так-то оно так. Да по гонцу-то не всегда скажешь, кто он такой, — проворчал проводник. — Едет себе и едет. А как замочишь, гля — а это, батюшки, гонец!

Всадник вперил в него пристальный взор:

— Тебе что, приходилось нападать на гонцов?

Проводник попятился:

— Ни-ни, сударь! На таких, как вы, никогда! Что ж я, глаз не имею?! Я, чай, силы свои знаю… — он подвинулся к всаднику поближе и вдруг зашептал: — А этот страж, которого мы ищем… много я о нем слышал разного… Говорят, он косил людей тысячами. И не только людей. Его даже называли богом войны.

— Он и был им. Но теперь он притих Или постарел. Или наскучило. Или, возможно, все вместе.

— А эйдосы как же? Или он без них? Вашим-то они, будем говорить, завсегда нужны!

— Эйдосы ему доставляют дуэли. Он опустошает дархи тех, кого зарубит. От крыльев и флейт светлых стражей тоже не отказывается. Но все же я не сказал бы, что он дерется часто. Не так часто, как мог бы. Чаще, когда вызывают его. А желающих с каждым годом все меньше.

Всадник замолчал, поправляя капюшон. Потом сам спросил проводника:

— Ты ведь тоже немного его знаешь. В лесу прожить непросто. Пища? Одежда? Магию в этих землях использовать опасно. Как он добывает все потребное для жизни?

Проводник провел рукой по бакенбардам. Пальцы у него были покрыты редким серебристым мехом до самых ногтей — ногтей, впрочем, вполне человеческих Казалось, волк умывается лапой.

— А он это… нежить нам подчищает, которая особливо сильно надоедает! А мы ему за эго, будем гово-рить, платим кой-чего… Вы, сударь, не подумайте, мы и сами могем… Жизня тут суровая, так что мы и сами сызмальства знаем, кого щелоком надо, кого кипятком, кого, стал быть, какой тратой окурить. Да и кистенем можем, когда придется… Дело-то понятное. Земля тут такая, что мертвяки долго потом блуждают, особенно если разбойник какой или кто похуже. Но это ежели простая нежить, будем говорить, обычная. Вампиров, мозгондов, домовых — этих мы и вовсе не боимся… Но в последние годы случается, забредает и с той стороны кой-кто… Вот они-то, сударь мой, нам уж не по зубам. Вот ребяты наши и смекнули, чтобы, значится, его для этих дел нанимать!

— Серьезно? Он вот так вот запросто выполняет человеческие поручения? Человеческие?! Убивает тех, что приходят с той стороны? — жадно спросил всадник, оглядываясь в черноту леса.

— Не знаю, сударь. А раз не слыхал, то врать не буду. Может, убивает, а может, и так… но головке трахнет да и отпустит. Наше дело темное, нам всего знать не положено. Нам лишь бы детишек все эти гульцы не хватали! — спохватился проводник, торопливо забираясь в седло. — Опять же, ребяты гутарят, отыскать его непроста. Не любит он, когда к нему вот так вот в гости суются.

Целый день они петляли по чаще. Здесь, в Пограниче, следов было множество. Вот прямо на тропинке жирная грязевая полоса, ведущая из заболоченного озера, а по центру полосы отпечатался узкий след босой ноги. Это лимнада — болотная нимфа. От своих сестер — наяд, нереид — она отличается длинными водорослевыми волосами и зеленоватой прозрачной кожей. Оскорбишь лимнаду — держись подальше от болот. Расступится трясина. Проглотит вместе с конем. И неважно, что конь из Верхнего Тартара. Болотом он не дышит. По воздуху тоже не летает.

Вот навстречу путникам вышла из зарослей гамадриада. Стоит смотрит с болью и непонятным укором. Оба всадника, остановившись, ждут, пока гамадриада пройдет. Стараются не смотреть на нее, чтобы не обидеть. Некогда прекрасное лицо ее покрыто корой. На коре — белые пятна мха. Из уха пророс гриб. Гамадриада идет спотыкаясь, когда же замирает, невозможно отличить ее от ствола рябины. Должно быть, дерево ее засохло, а вскоре, в суровые зимние морозы, и сама она погибнет. Жизнь гамадриады связана с жизнью ее дерева.

Она не опасна, но, если потревожить ее, гамадриада может накликать проклятие. Или, того хуже, издаст высокий, похожий на скрин крик — призыв о помощи. На этот крик соберутся громадные, похожие на дубовые колоды лешаки. Соберутся не сразу, но идти за тобой будут неотступно. Станут выживать из леса. Ни стрел, ни копий, ни мечей лешаки не страшатся. Боятся лишь огня, но здесь, в пропитанном влагой лесу, огонь опасен лишь магический. Однако магию — и лешаки это знают — здесь лишний раз стараются не применять. Слишком боется пробудить магией то, для чего и создана ГРАНИЦА.

Граница же здесь особая. Не та условная, чаще всего по речкам проведенная, черта, за которой такие же рощи, такие же поля, такое же точно государство с наглым корольком, которого заботит только сбор налогов и таможенные пошлины. То границы постоянно меняются. То один королек проглотил другого, то земли перешли по наследству, то дерзкий герцог, отпав, образовал собственное царство. Здесь граница иная. Неизменная вот уже тысячи лет. Никто на нее не посягает и посягать не будет.

На другое утро проводник взял безошибочный след. Если до этого он часто покидал седло, то теперь не слезал с коня и лишь взгляд его был цепко устремлен на неприметную тропинку, сбегавшую по пологому склону оврага. Всадники медленно ехали, напряженные, готовые схватиться за оружие. Все, что они видели, врезалось им в память. Вот еловый пень со старым спилом, похожий на идеально круглую чашу. В чаше стоит дождевая вода, а в центре на выступающем островке растет крошечный скосившийся грибок. Вот тонкие, тесно растущие березы, состоящие из высокой гибкой удочки и маленького, меньше веника, пучка листьев Непонятно, как такая береза вообще может жить. Но она живет и гнется, и страшный ветер, ломающий неохватные тополя, не может повредить ей, хотя и пригибает к земле

Тропинка привела к четырехугольной каменной башне На первом этаже была лишь низкая глухая дверь, окованная железом. На втором окнами служили узкие бойницы. Не доезжая до башни полусотни шагов, проводник остановился и, спрыгнув с седла, укрылся за лошадью.

— Чую, видят нас! — прошептал он. — И вы, сударь, лучше не суйтесь!

— Откуда ты знаешь?

— Да уж я не ошибусь. Слезайте, слезайте с коня!

Однако всадник не послушался. Вместо этого он откинул капюшон и, высоко подняв голову, чтобы можно было разглядеть лицо, медленно поехал к башне. Он ехал и ощущал, как по телу ползет узкий опасный холодок — верный признак, что на него смотрят. Но откуда? Из какой бойницы? Вот взгляд скользит по лицу. Вот опускается ниже. Вот касается ноги. Вот пропадает. Должно быть, разглядывают уже не на его, а коня. Вот снова опасный холодок касается шеи и лица.

Сегодняшнее утро выдалось скупым на дождь. Солнечные лучи падали на тонкое лицо с длинным хрящеватым носом. Лицо на первый взгляд приятное, светлое и чистое, но с каким-то затаенным пороком. Точно разбитая и склеенная статуэтка. И еще лицу вредили небольшие темные усики. Усики такой формы любят ловеласы, некогда избалованные женской любовью, теперь же потасканные и уставшие.

По красноватым, боящимся света глазам можно было угадать тартарианца. На шее, на золотой цепи, хорошо видной и из башни, поскольку цепь выбилась из-под балахона, сияла сосулька дарха.

Сорок шагов до башни. Тишина. Тридцать шагов. Двадцать. Гонец постепенно обретал уверенность. Его губы, до того сжатые, растянулись в неуверенной полуулыбке. Он уже рисковал позыркивать по сторонам и про себя посмеивался, заметив у башни три или четыре неуклюже вскопанные грядки. Морковь, репа. Ну надо же! Если он выживет — тьфу-тьфу! — то обязательно расскажет об этом в Тартаре! Лучший мечник мрака, в прошлом античный бог — и вдруг какая-то, понимаешь, репа!

Мысль так и не была додумана до конца. Стрела с черным оперением вонзилась в землю у конских копыт. Конь захрипел, подался назад. Одновременно за спиной стража послышался вопль. Оказалось, проводник вздумал свернуть с тропинки, обходя башню по кругу, и теперь висел головой вниз на трехметровой высоте, захлестнутый за правую ступню туго врезавшейся веревкой. Левая нога, оставшаяся свободной, нелепо взбрыкивала.

— Арей! — крикнул страж. — Арей! Это же я, Эрлун! Мы с тобой вместе были в Эдеме!

— И вместе из него изгнаны, — послышался глухой голос.

Гонец тронул было коня, но новая стрела вонзилась рядом с первой. Расстояние между стрелами было не больше ладони.

— Сколько мы с тобой не виделись, Арей?.. Лет двести? Со дня Большой битвы, когда полегло столько наших? Я был ранен. Долго восстанавливал силы… — Эрлун говорил искательно, обращаясь ко всем поочередно бойницам башни.

— Рад, что ты их восстановил. А теперь уезжай!.. Если бы когда-то мы не были друзьями, я послал бы стрелу тебе точно в дарх. Это больно, поверь! Гораздо хуже, чем просто получить смертельную рану.

— Мы же друзья!

— Вот как? То есть ты приехал просто как друг, решивший навестить изгнанника? Без всякой задней мысли? Без единственного задания? Двести лет восстанавливал силы, а восстановив, сразу помчался навещать друга?

Эрлун замялся. Попом, решившись, крикнул:

— Ну да, поручение есть!.. Меня послали поговорить с тобой! Я искал тебя почти неделю… Искал без магии, сам знаешь почему! Все это время я не слезал с седла и спал на каких-то ветках под дождем! Ты меня знаешь; я привык к роскоши, для меня это мука! Из уважения к моим страданиям — поговори со мной!

Долгое молчание. Потом тот же глухой голос недовольно произнес:

— Ну валяй! Можешь сказать, зачем ты пришел!

— Могу я хотя бы зайти к тебе?

— Зачем?

— Уютнее говорить с собеседником, когда видишь его.

Опять молчание. Эрлун не рисковал приближаться, разглядывая грядки. Для некоторых Арей притащил земли и поднял их на досках, чтобы плодородный слой был выше и корни не боялись лишней влаги. А это что? Тыква! Невероятно! В этих лесах вызрела здоровенная тыква!

— Это очень хорошая тыква, — сказал Арей, заметив, куда повернута голова Эрлуна. — Она уже подарила мне трех кабанов! Они подходят к ней ночью и задевают веревку самострела… Один из них сделал это вчера.

— Так давай его зажарим! — предложил Эрлун.

— Уже.

— На вертеле?

— Только не на вертеле, — отозвался Арей. — Всякий рая, как я пытался провернуть затею с вертелом, я понимал, что это блажь. Внутри мясо никогда не пропекается, а снаружи обгорает. На вертеле можно зажарить в лучшем случае кролика или пару куропаток.

— А как тогда?

— Тонкими ломтиками на раскаленных камнях. Или залечь в упих, но осторожно. Большой огонь может привлечь ненужное внимание. Порой забредают всякие твари с той стороны. И знаешь, хотя я и неплохо владею мечом, лишний раз я к ним не выхожу.

Эрлун увидел на камнях башни следы когтей и зубов. Многие из них были почти у бойниц второго этажа.

— Может, ты меня все же впустишь? — попросил он.

— В башню — нет. И не жди слова «извини». При отказе оно всегда звучит как оскорбление.

— Почему? Я же твой друг!

— Ты всеобщий друг, Эрлун! А всеобщий друг — это как слишком любвеобильная женщина, только и ждущая, чтобы ее поманили пальцем. И еще ты бол-ун! Сейчас ты мой друг, охотно верю. Потом станешь другом любого другого: Вильгельма, Барбароссы, какого-нибудь африканского божка с головой леопарда. Оттого умный горбунок и послал тебя, что ты быстро втираешься в доверие. И, разумеется, немедленно выбалтываешь всякому новому другу секреты всех предыдущих. Причем не думаю, что по злобе. Я не стал бы тебя излишне демонизировать!

Арей расхохотался. Должно быть, последняя шутка показалась ему удачной.

Эрлун спешился и теперь стоял рядом с конем, дер¬жа его под уздцы:

— Ты меня обижаешь! После Эдема я всякий раз вступался за тебя, когда ты выводил из себя Кводнона и он собирался подсылать к тебе убийц.

— И Кводнон тебя слушал? — спросил Арей.

Эрлун смутился.

— Ну хотя бы задумывался, — сказал он нерешительно.

— Какая разница! Теперь Кводнон мертв, но есть Лигул. И знаешь, Кводнон устраивал меня больше. Он хоть и подсылал убийц, но, как я подозреваю, лишь тех, которые ему надоели. Так что я был убийцей убийц, провинившихся перед хозяином. Любопытная роль, я тебе скажу!.. Но это мелочи! У Двуликого были и плюсы! Канцелярия при нем занимала крошечную комнатку, где сидели два полуслепых писца, у которых вечно не было ни одного чистого пергамента. Они кропали на каких-то клочках, соскребая с них ножичком предыдущий текст. Теперь же все буквально было завалено бумагами. Прекрасные пергаменты из человеческой кожи! Кровь четырех групп! Восьми резусов! И упаси Тартар перепутать, каким резусом писать какое прошение! Молодые стражи радостно перековывают мечи… ха-ха… на чернильницы, потому что кляузами можно добыть больше эйдосов.

— Да-да-да! — горячо закивал Эрлун. Он прямо дрожал от негодования. Даже усики у него прыгали, а нос так и вовсе побелел. — Ты совершенно прав, Арей! К этим гадам-чинушам без эйдосов и не суйся! А ведь эйдосы не просто так достаются!

Десять дней назад Эрлун преспокойно сидел в кабачке при канцелярии и вместе с канцеляристами пил хорошее вино. Разумеется, с теми, кто его угощал, он прекрасно ладил. Более того, искренно поругивал рубак, которым все достается даром. Удачный укол мечом — и вот тебе награда: полный эйдосов дарх или золотые крылья! Разве эти грубияны понимают, что такое кропотливый, ежедневный труд в душной канцелярии? Не протирают до блеска рукавов! Не искривляют позвоночник. Не портят зрение, вглядываясь в полные лжи цидульки комиссионеров, с претензией на слезы, закапанные из пипетки соленой водой.

Ох уж эти гадики! Нет числа их уловкам в отчетах! К примеру, напишут: “1 Отличн. эйд.” И поди разбери: сколько эйдосов должно быть. Вроде 10. А вроде совсем и не десять. И если десять, то почему к отчету приложен один, если из текста следует совсем другое?! Э?

А если и прилипнет кое-что к рукам, так что ж из того? Тут вам не Эдем, а зона свободного предпринимательства! Их первых не уважали бы, начни они отказываться от подношений. Опять же, даром, что ли, работать? В те минуты за чашей вина Эрлуну казалось, что он тоже канцелярист! Да-с, канцелярист! Он завтра же пойдет к Лигулу проситься на работу! У него миссионеров на чистую воду! Узнают они у него, как обманывать стражей! Ох, узнают!

Теперь же, оказавшись в обществе мечника Арея, он так же искренно ругал и канцеляристов. Да здравствуют рубаки! Он тоже, между прочим, рубака! Как-то незаметно для себя, ибо язык у нею всегда работал параллельно с мышлением, Эрлун рассказал о битве с гробовщиком, которая стоила ему меча, и о третьем своем спутнике, исчезнувшем ночью. Над потерей меча Арей посмеялся, на что Эрлун и надеялся, а про наемника сказал:

— Что, прямо так одежду оставил и ушел?

— Да. В болото.

— Хм… Самый любопытный вопрос почему он погиб, а вы двое уцелели? Но в этом-то и ключ.

— Ты знаешь, кто его убил?

— Догадываюсь. Видимо, красавка. Причем плюнула она в него, скорее всего, днем и незаметно ползла за вами, дожидаясь, пока слюна подействует. А когда отключила сознание, то загнала его в болото, чтобы он утонул.

— Зачем?

— Красавка сама не убивает. Ей нужны только сердце и печень. Там огромные запасы энергии. Ест же она мало. Желудок маленький.

Эрлун невольно схватился рукой за грудь:

— А наши сердца?

— Ты страж. Твое сердце красавке не подходит. Твой проводник — волкодлак, хотя и не чистый. В общем, считайте, что вам повезло.

Эрлун вздохнул и опять продолжил болтать. Из башни некоторое время благосклонно слушали, а затем Арей ворчливо сказал:

— Ладно уж подожди!

Послышался звук отодвигаемого засова. Вышедший Арей был в белой льняной рубахе. Босой. Сверху рубахи — куртка с железными, без зазоров подогнанными пластинами и безрукавка из медвежьей шкуры. Когтистые медвежьи лапы зачем-то оставлены и болтаются на плечах. Меч висит за спиной. В руках — лук и пара стрел.

Эрлун жадно уставился на Арея. За то время, что они не виделись, барон мрака сильно изменился. Некогда худое лицо расширилось, обросло бородой. Кое-где в ней поблескивали белые волоски. Пока мало, но оттого, что борода была очень черна, они бросались в глаза.

Арей погрузнел. Трудно было узнать в нем легкого, стремительного в полете стража, носящегося в воздухе быстрее молнии. А крылья! Как ослепительны и прекрасны они были! Когда их заливал солнечный свет, на них было больно смотреть. Эрлун невольно попытался заглянуть Арею за спину. Нет, крыльев там, разумеется, не оказалось. Но не было и горба, как у Лигула.

— Что-то не так? — спросил мечник.

— Да нет. Смотрю на тебя. — торопливо сказал Эрлун. — Просто ты…

— Изменился? — подсказал Арей.

— Есть немного, — признал Эрлун.

— Ты тоже другой, — успокоил его Арей. — Когда- то в тебя влюблялись все нимфы и дриады, а ты слушался и не смотрел на них, так был чист и застенчив.

Мы шли по лесу, а с деревьев звучал нежный смех. А теперь что?

Эрлун невольно вспомнил тех нимф и дриад, которых видел в последние дни. Ни одна из них даже не подошла к нему.

— Да, — сказал он. — Теперь мной интересуются только ведьмочки, в меру молодые и не в меру корыстные. Просыпаешься утром и видишь, что они вытрясли все золотые монеты, а чтобы не изменился вес кошелька, подсыпали туда мелких камней. Одна позарилась даже на дарх, но он прожег ей ладонь до кости. Визгу было!

Арей ухмыльнулся. Любовные интрижки у стражей мрака скорее поощрялись, особенно среди рубак, но что-то серьезное и постоянное сурово каралось. Что- то серьезное — это уже любовь. А где любовь — там измена мраку.

— Идем, Эрлун! — сказал барон мрака. — С той стороны башни есть неплохое бревно. На нем удобно сидеть… Коня привяжи здесь. Ступай за мной осторожно! След в след!

Прежде чем последовать за Ареем, Эрлун вопросительно оглянулся на болтавшегося на веревке проводника. Тот силился перерезать веревку, но всякий раз немного не дотягивался. Его лицо было багровым от притока крови.

— Отпустишь его? — спросил Эрлун.

— Хочешь, чтобы отпустил?

— Да.

— Твой выбор.

Арей вскинул лук и выстрелил. Стрела перебила веревку. Проводник, не готовый к тому, что сейчас произойдет, головой воткнулся в землю и затих.

— Заметь; про “отпустить” была твоя идея, — сказал Арей. — Не волнуйся, он скоро очнется. Я знаю эту породу. Живучая.

Эрлун вздохнул:

— Ничего. Я пока заплатил ему только половину. Так что, если он сломал шею, это будет не так уж и плохо.

Они пошли к башне. Эрлун с интересом разглядывал ее вблизи.

— Сам построил? — спросил он.

— Нет, — отозвался Арей. — Жил тут до меня один невольный отшельник. Говорят, крепкий был детина. Убил в городе четверых и бежал с виселицы, забыв в глазу у палача острую щелку… Возвращаться в город ему ой как не хотелось, и он поселился в этой башенке. И долго ведь жил! Примерно лет шесть. Я сужу по зарубкам внутри.

— Почему «примерно»? Ты не говорил с ним?

— Не успел, — отозвался Арей. — Когда я сюда пришел, от него мало что осталось. Кто-то вытащил беднягу через вон ту верхнюю бойницу. Протащил здоровенного мужика в щель, куда и руку-то едва просунешь и слопал его на огороде. На память о нем мне остался лишь правый сапог и эта башня.

— Кто мог пролезть в закрытую башню? — спросил Эрлун.

— Разные есть версии, — охотно объяснил Арей. — Например, туманный змей. Милый узкий червячок пяти метров длиной. Просачивается вместе с утренним туманом. Вместе с туманом уходит, оставляя такие вот подарочки. Двигается… ну, в общем, разглядеть иногда можно, но если он ползет по делам, а не атакует тебя… Или другой вариант: ховала. Ты когда-нибудь видел ховалу?

— Нет.

— Напрасно. Существо с двенадцатью глазами. Все расположены на невидимом обруче вокруг головы. Когда оно идет по лесу, кажется, что ты видишь зарево пожара. Причем такое, что ты уверен, что там и земля уже спеклась. На самом же деле лес почти не страдает. Ну, может, молодые листочки где свернутся.

— Ты не пытался с ним сражаться? — жадно спросил Эрлун, покосившись на меч Арея.

— Сражаюсь помаленьку… И знаешь как? Тактика здесь простая. Когда видишь ховалу, надо поворачиваться к ней лопатками и бежать со всех ног. Очень быстро бежать. Если тебе повезет, ни один из двенадцати се глаз тебя не заметит.

— А убивать ее как же?

— А убивать ее будешь ты, — сказал Арей терпеливо. — Могу тебя к ней отвести. Правда, придется пересечь границу. Она, видишь ли, ходит туда-сюда. Не задерживается долго на одном месте.

Эрлун воинственно потрогал рукоять своего кинжала, однако этим все и завершилось. Арей ничего другого и не ожидал. Он хорошо знал Эрлуна.

— Но мы же стражи мрака! — буркнул гость.

— В том-то и дело. Просто стражи мрака. В Эдеме ты, насколько я помню, тоже не лез мериться силой к грифонам.

— Но это же грифоны!

— А это просто ховала — создание молодого мира! Знаешь, что такое первохаос? Эго материал, из которого лепили звезды. А творения первохаоса? Все возникало стихийно! Громоздилось, вспыхивало, бурлило. Громадные запасы творческих энергий спешили самоорганизоваться! В какой-нибудь твари размером с теленка может быть больше магии, чем на всей Лысой горе. И все эти твари здесь совсем близко! За границей!

В лесу кто-то завизжал. Визг, нарастая, всверливался в слух секунд десять. Потом так же внезапно пресекся. Эрлун побледнел и подался вперед. Арей озабоченно повернул голову:

— Должно быть, высосень поймал кабанчика. Надо запомнить, что в той части леса на этой неделе лучше не бывать.

— Кто такой высосенъ?

— Небольшой такой червячок. От локтя до ладони, — с удовольствием объяснил Арей. — Почти прозрачный. В теле пульсируют зеленые нити. Это кровь у него такая. Зубы… Представь себе зазубренный круг с мелкими, едва различимыми костяными выступами. А внутри еще один зазубренный круг. И оба крута вращаются навстречу друг другу с чудовищной скоростью. И вот этот милый червячок спрыгивает на жертву с ветки дерева.

— А что он высасывает?

— Да, в общем, веб, и очень быстро. Раздувается так, что становится крупнее чуть ли не в десять раз. Но начинать больше любит с мозга. Когда мозг выпит, основные части тела меньше сопротивляются. Червячок все же нежненький, кожа тонкая. Бережет себя.

Эрлун поежился. Оглядевшись, присел на бревно, перед этим для надежности толкнув его ногой, чтобы убедиться, что оно ни во что не превратится.

— В лесу здесь не слишком уютно, — пожаловался он, уныло разглядывая свой грязный балахон. В Эдеме Эрлун слыл большим чистюлей. А тут болота, сырость, пыль, пот, кровь.

— Ты ведь хотел сказать нечто совсем иное, не правда ли? — проникновенно спросил Арей.

— Да. Хотел спросить: зачем ты сюда забрался?

— Во-первых, тишина, — сказал барон мрака, с удовольствием загибая сильные, будто из железа выкованные пальцы. — Ну не считая форсмажора. — кивок на чащу. — Во-вторых, много случаев попрактиковаться, причем в условиях нетипичных. Одно дело биться со стражем света, все маголодии которого знаешь наперечет, и совсем другое — с мавкой, болотником или глазоедлой. К каждому надо подбирать особый ключик. Всякие posta de finestra и roverso ridoppio против глазоедлы не сработают. Он, понимаешь ли, вообще не знает, что такое диагональная атака или стойка окна. Зато прекрасно понимает, как подобраться под землей и атаковать снизу.

Кто такая глазоедла, Эрлун не знал, но переспрашивать на всякий случай не стал. Вместо этого с тревогой посмотрел на рыхлую землю под ногами.

— Глаэоедлы не любят оврагов с каменистыми склонами, — успокоил его Арей. — И наконец, третий большой плюс жизни в приграничье здесь тебя никто не дергает. Никто не шлет тебе бумаг и повесток в Тартар. Здесь я в равной степени далек от свершений света и делишек мрака.

— Но ведь здесь даже магию использовать нельзя из-за этих Запретных земель! — воскликнул Эрлун.

— Само собой, — признал Арей. — И это большой минус. Но и немалый плюс, поскольку и против тебя ее никто не использует. А раз так — то да здравствует старое доброе равенство клинков, копий, охотничьей ловкости и зоркого глаза.

— А если все же применить магию? — спросил Эрлун, борясь с искушением хотя бы раз нарушить запрет и попытаться.

— Запросто. Никаких физических ограничений не существует. Ни на руны, ни на искры. Все работает. Но никогда не знаешь как отреагирует на твою магию первохаос. В лучшем случае не заметит. А в худшем — это все равно что плеснуть в океан водички из стакана и получить в ответ струю шириной в полноводную реку. Поэтому к магии здесь прибегают, только когда совсем нет другого выхода. Себе дороже выйдет.

Арей сел рядом с Эрлуном. Снял меч вместе с ножнами и, держась руками за гарду, опустил подбородок на навершие.

— Прежде чем ты уедешь, давай покончим с делами. Чего хочет Лигул? — спросил он.

Эрлун замялся. Возможно, затем, чтобы Арей почувствовал, что он сам не очень-то одобряет поручение, с которым его прислали.

— Ты должен будешь отбыть на Запретные земли! — ответил он.

Барон мрака цокнул языком.

— Всего-то? Но если они запретные, как я могу на них отбыть? Ведь это же означает нарушить запрет! — сказал он с насмешкой.

Эрлун напряженно рассмеялся:

— Лигул приказал тебе выдвинуться на Запретные земли и ждать в трактире “Топор и плаха”.

— Чего ждать? Топора или плахи?

Эрлун перестал смеяться:

— Не могу тебе сказать Сам не знаю.

— Но что-то же ты знаешь?

Эрлун осторожно кивнул, соображая, как много можно сказать:

— Чувствую, что дело важное. Лигул был очень озабочен и… одновременно полон надежд… Ну, как игрок, который может или много выиграть, или много потерять.

— Лигул не игрок. Он рискует лишь тогда, когда у него просчитаны оба варианта, — заметил Арей.

— Да. Но бывают игры, которые тебе навязали. Игры, затеянные не тобой, — сказал Эрлун. Сказал очень веско, словно намекая на что-то, о чем и сам едва догадывался.

— Нет, не подумай, я ничего не скрываю! — поспешно продолжал он. — Лигул не исключал, что ты откажешь, поэтому сообщил мне только часть поручения. Ты должен прибыть в трактир “Топор и плаха” и оставаться там, пока с тобой не свяжутся.

Арей хмыкнул:

— Час от часу не легче! Лигул называет земли Запретными. Строго — крайне строго! — не велит кому- либо из стражей мрака посещать их. И тут — раз! — для меня делается приятное исключение! И — два! — на Запретных землях чисто случайно оказывается трактир, который наш милый карла — опять же, заметь, прекрасно знающий, что трактир не мог возникнуть в один день, — не спешит стирать с лица земли!

Эрлун поощрительно хихикнул. Он был болтун многофункциональный. Умел не только говорить, но и слушать

— Он говорил еще что-то? — вдруг спросил Арей.

— Лигул? Да нет вроде… Хотя… Он посоветовал тебе получше вооружиться, — словно бы случайно вспомнил Эрлун.

В глазах у Арея зажегся неподдельный интерес.

— Это еще зачем? — спросил он.

— Не знаю. Скорее всего, чтобы сражаться.

— Хм… — протянул Арей. — Горбунок почему-то считает, что воин тем опаснее, чем больше на нем навьючено оружия. Будь это так, каждый разгуливал бы с двумя мечами, несколькими копьями, топором, щитом размером с лодку, да еще в броне и с кинжалом в зубах. Противнику нужно было бы только устроить такому бойцу небольшую пробежку. Через километр он упал бы со страшным грохотом. Оставалось бы только подойди к нему и, вежливо постучав в забрало ломиком, забрать весь этот металлолом.

— Ты отказываешься? Или соглашаешься? — спросил Эрлун. — Что Лигулу-то передать?

Арей задумался.

— Нет, — сказал он. — Я, разумеется, отказываюсь, но… я засиделся на одном месте. Мне нужны здоровые спортивные забавы! Хотя бы дойду до этого трактира и напьюсь. Потом кого-нибудь зарублю и вернусь обратно… Иди к проводнику! Думаю, он уже очнулся. Поешьте и ложитесь спать. Так и быть, я впущу вас в башню. Завтра утром мы дойдем с вами до границы и там расстанемся.

Эрлун встал и пошел искать проводника. Арей окликнул его:

— Погоди!… Слушай… давно хотел спросить, и именно у тебя… Ты ведь влюбляешься?

— Ты, надеюсь, не про ведьмочек? — уточнил Эрлун.

— Нет. Я имею в виду другое. Запретное.

Красивый страж, до того словоохотливый, стал вдруг очень осторожным:

— Один раз.

— Тебе потом было больно?

— Да. Я…должно быть, действительно вложил какую-то часть души, но она почему-то не отозвалась… Видимо, испугалась. Женщина всегда понимает нужна она тебе на всю жизнь или просто как забава.

— Но ведь иногда женщину устраивает и второе?

— Разумеется. Но мы же сейчас говорим о запретном? Разве нет?

— Да, — признал Арей. — О запретном. Должно же действительно существовать нечто запретное, если даже в Запретных землях у нашего шустрого лидера оказался трактир!

Эрлун улыбнулся, довольный, что появилась возможность свернуть с опасной темы, и отправился искать проводника. Тот, уже очнувшийся, угрюмо стоял рядом со своим конем и с тревогой вслушивался в шорохи леса.

— Пойдешь со мной! — велел Эрлун.

Проводник, прихрамывая, потащился за ним. Вскоре они уже стояли у башни. Дверь была приоткрыта. Слышно было, как Арей возится где-то внутри. Проводник втягивал голову в плечи и, дрожа, тихонько рычал, как делает пес, когда чего-то боится.

— Эй! — сказал Эрлун. — Чего ты?

— Страшно мне, — сказал проводник — Я ж перед ним провинился. Нельзя было сюда никого приводить.

В низких дверях показался Арей.

— Коней вам лучше поставить в защитный круг. За башней есть небольшой загон. На каждом столбе там охранные руны. Конечно и в загоне до них доберутся, но не сразу.

— Эго тартарианские кони, — сказал Эрлун.

— Я в курсе. Но, на свою беду, они еще и съедобны, — отозвался Арей и, покосившись на проводника, буркнул: — Ты слышал? Займись конями! Потом возьми себе кабанью ногу, ложись на солому — и чтобы до утра я не знал, где ты есть. Где-нибудь встречу тебя ночью — заколю.

Проводник торопливо увел коней.

— Боятся тебя, — сказал Эрлун. — Единственный из всех согласился меня провести. А ведь я предлагал немалые деньги.

— Боятся, — отозвался Арей. — А что ж делать? Для них страх — это единственная доступная форма уважения… В первое время, как я здесь поселился, они принялись было мне докучать, но я объяснил, что не стоит, и теперь у нас мир.

Эрлун с осторожностью вдвинулся в полумрак башни. Здесь, внизу, горела единственная свеча. Пламя ее, дрожа, освещало каменные ступени, которые, обвивая края башни, вели вверх. Эрлуна туда не приглашали, и он благоразумно остался внизу. Впрочем, и сам Арей, похоже, поднимался наверх лишь затем, чтобы пострелять по гостям из лука. Все его мечи, копья, топоры, щиты — а их имелось немало — были в тщательном порядке развешаны на стенах.

Здесь же помещались небольшой деревянный стол и рядом с ним лежанка. На столе валялись несколько растрепанных книг и стояла деревянная чаша. Снаружи чаши золотой вязью было написано: «Я пил из чаши бытия, хотя края отгрыз не я!» — а внутри той же вязью, только наполовину стершейся: «Я пил из чаши бытия, хотя края отгрызть ея!» Разница небольшая, но существенная.

На краю стола лежал предмет, который не часто встретишь у темного стража, — флейта. Сломанная, но заботливо склеенная. Это была совсем простенькая флейта, пастушеская, без всяких новомодных штучек. Эрлун решил, что эта флейта — одна из трофейных, но после пригляделся к ней повнимательнее. Приглядевшись же, потянулся к ней рукой, но, что-то сообразив, обернулся. Арей, сделавший уже полшага вперед, смотрел на него страшными глазами. Рука его лежала на рукояти меча Эрлун понял, что, прикоснись он к флейте, Арей отрубил бы ему кисть.

— Это же… твоя? — тихо спросил Эрлун.

— Узнал?

— Как же не узнать! Наши флейты — твоя и моя — были очень похожи. Помнишь, мы даже менялись ими, когда…

— Не надо! — прервал Арей. — Я никогда не был хорошим флейтистом… Летал я гораздо лучше.

— А сейчас ты играешь?

— Играю. В кости и в карты, — глухо ответил Арей.

— А на флейте?

— Ни разу с тех пор, как…. Вот даже сломал.

— Сломал, но склеил?

— Склеил, — подтвердил Арей, точно сам этому удивившись — Хотел поместить ее внутрь рукояти меча. Говорят, так он лучше рубит светлых. Даже сделал это, но потом почему-то передумал.

Эрлун что-то промычал. Это было сложносоставное такое мычание. Вроде как и поощряющее и осуждающее одновременно.

Медвежья лапа Арея сгребла флейту со стола. Занесла над головой, собираясь разбить, но передумала заботливо убрала в ларец. Когда Арей открывал его, внутри что-то блеснуло. Эрлун готов был поклясться, что это крылья светлых стражей. Вот только почему Арей не сдал их в канцелярию? Ведь существовал же строгий приказ Лигула, что все трофеи, захваченные у света, должны храниться в Тартаре, чтобы свет не смог вернуть их вновь.

— А мне как-то безразлично, — сказал Арей, считав его мысль. — Пока я жив, я сам их свету не отдам. Я если кому-то из них повезет, то не все ли мне равно, вернут ли они себе свои куриные крылышки или нет?!

Эрлун торопливо забормотал, что да-да, очень правильно. У него самого, конечно, не очень много трофейных крыльев, можно сказать вообще нет, но если бы были, то…

— Хватит, — поморщился Арей. — Перестань поддакивать!.. Лигулу ты ведь тоже поддакиваешь? Знаешь, есть такие собачки, которые бегут за всяким, кто бы их ни позвал…

Эрлун вспыхнул, но вспыхнул так-то неровно, пятнами, вроде бы покрылся диатезом.

— Я просто говорю о собачках! — невинно продолжал Арей. — Я, знаешь ли, люблю наблюдать. Обычно они обитают возле трактиров, эти собачки. Великие знатоки душ! Всегда знают, когда заглянуть в глаза, а когда отвернуться и разыграть эдакую благородную грусть. Бывает, в трактир приедет богатый купец. Выпьет, расположится к собачке, накормит ее вырезкой. Не костью, заметь! А наутро, если голова с перепою болеть не будет, свистнет ее с собой! Казалось бы, вот счастье! Живи себе с купцом!. Но нет, и дня не пройдет, как эту собачку свистнет какой-нибудь нищий, показав ей высохшую птичью лапку. И что же? Она бежит за ним получать свои пинки!

— Не такая уж она плохая, эта собачка, если бросила купца ради нищего! — дрожащим голосом произнес Эрлун.

— Это да. Но я не искал бы туг благородства, потому что и нищего она скоро бросит. Просто бедной псине недоступно стратегическое планирование, — подытожил Арей, растягиваясь на лежанке и взглядом показывая Эрлуну на солому.

Эрлун осторожно прилег. В соломе шуршали мыши.

— Я все думаю о нашем изгнании из Эдема, — сказал Арей. — Почему нас выкинули, как котят? Летали мы на крылышках, дудели в свиристелки, а потом — раз… Извольте выйти вон! Все произошло мгновенно… Наше недовольство тлело, тлело и… однажды вспыхнуло. Мы пошли за Кводноном. Не потому пошли, что так уж увлеклись им, а потому… потому что пошли. Он был нам ближе. Мы многое считали несправедливым. Верь, верь, верь — это нам твердили каждый миг! Верь, будь проще, не завидуй! А как поверить, что это жалкое создание — человек, с искрой вечности в груди, это вам не обезьяна! Все упирается в эту веру, будь она неладна!

Арей перевернулся на другой бок. Подсунул под щеку какую-то жуткую, мятую, с тремя рядами зубов морду, служившую ему подушкой.

— Напрасно, конечно, я тебе все это говорю. Ты же потом разболтаешь. Но знаешь тут в лесу так одиноко, что иногда начинаешь говорить с деревьями. А ты все же мой бывший друг… Что там показали той собачке? Высохшую лапку?

— Не надо, — умоляюще попросил Эрлун.

Мечник ухмыльнулся:

— Ну хорошо: нас изгнали. Но давай разберемся в причинах. Кто-то из наших говорит — из-за человека. Другие утверждают: власть. Ты уже вырос, имеешь какие-то свои мнения, а тебе говорят, а ну-ка не рассуждай!.. Делай так-то и так-то!

Эрлун слушал жадно. Даже сел на соломе, хотя до этого лежал. Глаза у него мерцали, как две искры. Когда-то в Эдеме считалось что у Эрлуна самые красивые глаза. Что они светятся, как две дальние звезды перед рассветом: то вспыхивают, то вдруг гаснут и опять вспыхивают.

— А я думаю, нет, — продолжал Арей. — Первенство — это так, вторично. Мы его отблеск и как раз этого-то и не можем ему простить. Мы творение. Мы горшки, сделанные Его рукой. И нам ужасно досадно, что горшок должен быть послушен. А он должен… потому что он горшок!

— При чем тут горшок? Просто ревность старшего ребенка при появлении младшего. Кто-то из старших детей справился с ней, а мы откололись! — ляпнул Эрлун и вздрогнул, втянув голову в плечи.

Вдруг Лигул услышит? Лигул, конечно, не Кводнон, но не все, что позволено Арею, позволено Эрлуну. Арей — мечник, солдат. Солдатам же многое прощается. Не все ли равно, что думает тот, кто сложит голову в бою, — лишь бы сложил ее на правильной стороне. Вот и сейчас Арей позволяет себе свободомыслие, а завтра преспокойно пойдет на Запретные земли. А вернется ли?..

Но Арей уже храпел, точно прекрасную девушку, обнимая рукой свой меч.

Глава третья ПРОГУЛКИ ПО ЛЕСУ КАК ОСНОВА ЗДОРОВЬЯ

Жизнь так устроена, что погибает в первую очередь тот, кто мечтает выжитъ любой ценой.

Дион. Из карандашных записей на обложке нот.

Арей остановился. В десяти шагах от него лес пересекала цепочка красных грибов. Грибы росли через равные интервалы. И все. Никакой следовой полосы, никаких титанов с узловатыми дубинками.

— Граница, — сказал мечник. — Дальше Запретные земли.

— А на вид обычный лес, — отозвался Эрлун.

— Ну так пошли со мной! — предложил Арей.

Эрлун оглянулся на проводника. Тот пятился, не сводя полного ужаса взгляда с грибных шляпок. Последние версты проводник тащился как на казнь, держась строго за Ареем и ступая только в те места, куда до него ступал барон мрака. Коней они по настоянию мечника оставили у башни и весь дневной переход прошли пешком.

— Э-э… Я бы с удовольствием, но мне нужно в Тартар, — сказал Эрлун. — Лигул ждет.

— А ты купидона пошли! Телепортироваться нельзя, а это можно! — невинно посоветовал Арей.

— Купидона к Лигулу? — ошалело спросил Эрлун.

— К Лигулу. Записку спрячь в букет черных роз, обвитых красной лентой. Для конспирации, а? — Арей произнес это хладнокровно, но, увидев лицо Эрлуна, не выдержал и расхохотался.

Эрлун тоже рассмеялся, но сразу примолк и тревожно оглянулся, проверяя, не слышит ли их проводник.

За подобное неуважение к начальству Арей вечно и оказывался в изгнании.

Они попрощались. Барон мрака подтянул нагрудный ремень и, бросив перед собой горсть хвои, осторожно перешагнул через цепочку красных грибов. Эрлун и проводник молча смотрели, как он удаляется.

Потом, подчиняясь неведомо чему, проводник задрал к небу подбородок и кратко, но с глубоким чувством завыл. И вой этот был сложной смесью уважения, облегчения, боли и тоски.

Арей шел по лесу. Именно шел, а не крался. Шагал спокойно, широко, но одновременно и зорко. Никакой тропинки не угадывалось. Частые ямы, овраги. Казалось, здешнюю землю когда-то взбороздило неведомое нечто. Выбросило наружу камни, процарапало ручьи, пробило болота.

Арей всматривался в блики света на сосновой коре.

В белые, выжженные там, где на них часто падало солнце, листья молодых дубков. В сдвоенную березу, почти потерявшую цвет, какую-то седую, с подтеками. В вывороченные, покрытые лишайником камни, приподнятые корнями. В подтеки смолы на еловых стволах. В длинные, точно водорослевые бороды на влажных деревьях. Ветер трепал их, и ствол, покрытый сеточкой мелких трещин, сучков, складок, казался бородатым лицом лешака. Хотя лешаки здесь тоже водились. Дважды Арей встречал их следы, напоминавшие следы корней на месте, где выкорчевали пень.

Огибая болотце, мечник по пологому склону скатился в сырую низинку, напоминавшую огромный котлован. В низинке в страшной тесноте жались ели. Вечно затеняли и убивали друг друга в давке, как две рыцарские рати, столкнувшиеся на узеньком мосту. Арей присел отдохнуть. У его сапога росла молоденькая ель. Зачем-то барон мрака стал разглядывать ее. Нижние ветви зеленели только краями. Весь затененный центр был уже захвачен лишайником и паучьей паутиной с дрожащими в ней каплями дождя. Вся сохранившаяся, уже едва теплящаяся жизнь дерева сместилась к рвущейся к солнцу верхушке. Все зависело теперь оттого, сумеет ли молоденькая ель пробиться к солнцу прежде, чем тень, мрак и лишайник доберутся до ее последних живых почек, как они добрались уже до всего остального.

А шансов пробиться у нее не было никаких. Соседние деревья выглядели и выше, и крепче, и росли удачнее. Это Арей видел совершенно точно. Он долго смотрел на эту ель. Почему-то это мало чем примечательное дерево не отпускало его. Что было в нем особенного? Может быть, то, что ель упорно сражалась за жизнь, безнадежно проигрывала, но все равно не сдавалась? Невольно Арей посмотрел и на свою руку, точно ожидал и на ней увидеть такой же лишайник, паутину и грибки.

«Везде одно и то же правило, — мрачно подумал он. — «Пробейся к свету — и обретешь жизнь!» А если что-то не сложилось? Если ты замешкался на старте, если отвернул в сторону? Если, как эта ель, вырос в маленькой ямке? Ведь сколько выживает молодых деревьев? Одно из сотни? Как же быть тем, которые не смогли? Не нашли в себе сил?.. Чего ей мучиться? Пусть умрет сейчас!».

Арей поднялся. Отойдя шага на три, закрутившись, рванулся назад. Громадный меч, полыхнувший в его руке уже к началу замаха, поначалу был направлен в молоденькую ель, собираясь пресечь ее муки. Лишь в последний момент клинок необъяснимо вильнул и перерубил два соседних, затеняющих малютку, ствола.

Срубленные деревья, еще не осознавая свою смерть, медленно завалились, и… сразу же вниз хлынули живительные струи солнца. Молоденькая ель оказалась заключенной в колонну света. Вокруг все было сумрачно и влажно, и только она одна стояла, окутанная светом, и дрожала каплями дождя в паутинках.

Арей, улыбаясь, глядел на нее. Потом спохватился, проверил, не осталось ли на мече зазубрин, и, убирая его, буркнул:

— Ну расти давай! Трепыхайся! А там видно будет.

Через полчаса барон мрака выбрался из котлована. Лес поредел. Арей нашаривал уже взглядом, куда ему двигаться дальше, когда в воздухе что-то мелькнуло. Он метнулся в сторону, перекатился и понял, что опоздал. Узкая длинная боль, пробив толстую кожу куртки, обожгла ему плечо. В следующие несколько секунд Арей метался, прыгал, отражая клинком что-то звенящее и падающее. Наконец ему удалось закатиться под корягу. Так же внезапно обстрел прекратился. Наверху захлопали кожистые крылья. Мечник увидел на траве тень, похожую на тень огромной белки-летяги. Кто-то неуклюже удалялся, прыгая и планируя с дерева на дерево.

— Частоплюй! — прошептал Арей.

Убедившись, что чудовище улетело, барон мрака осторожно выглянул. Там, где он только что метался, в земле торчали узкие ледяные иглы. Несмотря на то что они были хрупкими, многие ухитрились вонзиться почти на палец Там, где сосульки таяли, земля бурлила, точно ее полили кислотой. Кверху поднимался белый дымок. Плечо болело. Арей с усилием стащил с себя куртку. Царапина начинала воспаляться. Та же гадость, которая разъедала землю, разъедала теперь и его кожу.

— Затвердевший желудочный сок… На воздухе он моментально растворяется. Малыш предпочитает втягивать в себя добычу уже частично переваренной, — объяснил Арей. Привычка разговаривать с самим собой выработалась у него как-то незаметно. Хорошее средство от одиночества, когда годами живешь один.

Мечник достал из сумки склянку с желтым жиром охтянки. Вытащил зубами пробку. Обработал рану. В ране что-то шипело, боль была адская, но тревожащая краснота перестала расползаться. Арей заткнул склянку пробкой. Убрал, перед этим благодарно поцеловав кривоватую бутылочку.

Полезный зверек охтянка! Похожа на бобра. Короткие, с треугольным основанием колючки служат как пластины доспехов. Питается корой, живет в глубоких норах. Выживаемость поразительная. Ее жир затягивает любые раны. Как-то Арей поймал охтянку, насквозь пробитую гарпуном. Причем гарпун торчал в ней не меньше года. Когда же мечник увидел ее, охтянка преспокойно подтачивала зубами молодую ольху.

Натянув куртку, Арей продолжил путь. Уже начинало смеркаться, когда его внимание привлекли длинные шевелящиеся борозды. Временами поверх борозд мелькали зубчатые спины. Несколько гробовщиков один за другим шли на малой глубине, изредка сменяясь. Тот, кто прорывал землю, отходил назад для отдыха, землю же начинал рыть тот, что пробивался за ним следом.

Арей хорошо представлял, что означает, когда целые стаи гробовщиков с такой решительностью торопятся куда-то. Он повернул и, переходя с крупного шага на бег, заспешил в ту же сторону, куда тянулись борозды. И он опередил их, хотя и не намного. Когда между деревьев показался просвет, Арей понял, что приближается к лесной дороге. Недалеко от дороги в зарослях неподвижно стояла шишигла и пучеглазо глядела на него.

Арей подошел к ней и преспокойно похлопал ее по носу рукой. Размером шишигла была с некрупного слона. Из пасти чудища торчали громадные зубы. И уж, разумеется, руку такие зубы отхватили бы очень быстро. И не только руку. Однако Арей знал, что мало чем рискует. Шишигла — тварь очень замедленная. В глазах у нее обычно отражается то, что она видела час назад. Через час в них будет отражаться Арей. И тогда шншигла придет в ярость и помчится, круша деревья. Однако Арея рядом с ней уже не будет, поэтому самая большая опасность состоит в том, что можно попасть под шишиглу, разозленную кем-то другим.

Однако сейчас ишшигла еще размышляет, и в глазах у нее не Арей, а…трупы.

Трупы?!

Арей выскочил на дорогу и увидел опрокинутую повозку. Рядом с повозкой на костях двух лошадей, спеша обглодать их, возились скелерты, тощие, длинные, покрытые чешуей. Пищали, визжали, ссорились между собой, скаля мелкие острые зубки. Увидев Арея, они зашипели на него. Не вынимая меча из ножен, он пошел между скелертами, расшвыривая их пинками. Скелерты на живых не бросаются. Из тел и костей они собирают себе собственные тела.

Задача скелерта — собрать себе максимально большое тело. Чем больше тело — тем ты успешнее в мире скелертов. Причем размер и форма волнуют их мало. Скелерты не эстеты. Одна нога может быть от лошади, другая от кролика, одна рука человеческая, другая — медвежья лапа. Удивительно, но даже при таком несоответствии конечностей скелерты ухитряются быстро двигаться. В мертвой ткани они восстанавливают нервную проводимость.

Однако Арей помнил, что в глазах шишиглы отражались не лошади. Троих он нашел почти сразу. Точнее, то немногое, что оставили от них скелерты. Зато оружие, не интересовавшее скелертов, уцелело. Возле одного из тел, сильно поджаренного магией, лежал риттершверт, тяжелый рыцарский меч. К концу его клинка в кровавой каше прилипли волосы. Сегодня меч испил-таки крови, вот только хозяину ею все равно не повезло.

Арей поднял меч, взвесил в руке, затем осторожно вытер кровь о траву. Хорошее оружие он узнавал сразу. Клинок многослойный, древней гномьей ковки. Рукоять, обвитая тонкими полосами коричневатой кожи, завершалась круглым навершисм в форме глаза.

Ящики валялись по всей дороге. Вылетали, когда обезумевшие от ужаса кони тащили опрокинувшуюся повозку. Почти все были грубо взломаны. Кто-то что-то искал, небрежно выбрасывая на дорогу все содержимое. А содержимое было странное: ошейники, цепи, громадные копья, с которыми впору ходить на слона. Большое количество сухарей, два бочонка с солониной и масса инструментов, служащих для подземных работ, бадьи, веревки, кирки. Один из ошейников Арей поддел мечом и, подбросив, поймал левой рукой. Огромный. Разве что на великана подошел бы. Другие ошейники были поменьше. Вообще среди ошейников не замечалось и двух похожих. Казалось, тот, кто их ковал, понятия не имел, какого размера окажутся шеи, и решил подстраховаться. Цепи, прикрепленные к ошейникам, все были тонкие, но прочные

Из перевернутой повозки донесся слабый стон. Продолжая держать риттершверт в руке, Арей приблизился. Под повозкой, придавленный ею, лежал бородатый мужчина. По крупному перстню на пальце легко опознавался маг, причем маг темный. Перстень ист-кал слабым красным свечением, которое переливалось в землю, и чудилось, будто земля горит.

— Недобрый день! — сказал Арей.

Называть этот день добрым было бы глупо. Маг умирал. Это было видно по глубокой ране, которую он пытался зажать.

Маг открыл глаза. Посмотрел на Арея и атаковал его боевой искрой. Арей отразил ее подставленной под искру защитной руной, которую еще раньше увидел на клинке риттершверта. Искра скользнула по руне и, отклонившись, попала в голову одного из скелертов. Другие скелерты, сгрудившись, торопливо принялись разбирать его. Каждый норовил урвать себе побольше.

Убедившись что промахнулся, маг заскрипел зубами и опять атаковал Арея искрами — на этот раз двойными. Двойная красная искра, да еще сразу после одиночной! На такое способен только боевой маг очень высокого уровня! Эти искры Арей уже не стал отклонять мечом. Просто отшагнул в сторону и приник к земле, пропуская их над собой…

Искры ушли в лес. Послышался глухой звук удара, и сразу же ввысь взмыла тонкая злая струйка огня. Мгновенно и яростно она всверлилась в тучи, загрохотавшие многочисленными молниями. Одна из молний ударила в землю всего в метре от повозки. Оба, и маг, и Арей, тяжело дыша, смотрели на грозовую тучу.

— Не делай этого больше! Я не враг, но в следующий раз я отрублю тебе палец, — предупредил Арей. — Ты понял?

Маг засопел, принимая это к сведению.

— Кто вы такие? Кто на вас напал? — продолжал Арей.

Он знал, что скелерты на путников не нападают. Скелерты собрались позже. Значит, напал кто-то другой. Причем не нежить. Вечноголодная нежить, взламывая ящики, не пропустила бы сухари и солонину.

Раненый маг молчал. Только дышал и с ненавистью смотрел ка Арея.

— Это Запретные земли! Зачем вы пересекли границу? Вы знали, что здесь граница? — повторил Арей.

Маг едва заметно кивнул.

— Тогда зачем?

Молчание.

Мечник выпрямился.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал он. — В лесу я видел гробовщиков. Скоро они сцепятся со скелертами и конечно прогонят их. Скелерты раненых не трогают, чего нельзя сказать о гробовщиках…

Маг продолжал прожигать Арея полным ненависти взглядом. Потом прохрипел:

— Хочу жить. Помоги мне! Все отдам!

Арей остановился.

— Все — это слишком абстракта Что именно? — спросил он.

— В повозке есть деньги. Они не нашли их… У возницы под сиденьем прикручен потайной…ящик.

— Деньги мне не нужны, — сказал Арей.

— Тогда что тебе нужно?

— Ничего такого, чего я не смог бы взять сам. Возможно, я захвачу этот меч. Он твой?

Глаза мага зажглись мстительным торжеством:

— Это меч одного из нападавших. Хоть немного, но я за себя отомстил!

— Кто на вас напал?

— Их было двое. Один вскочил на козлы и зарубил возницу. Тем мечом, что у тебя. Я выпустил в него искру, и сразу же другой ранил меня. Он двигался чудовищно быстро. Остальных убил тоже он. Потом я потерял сознание.

Арей кивнул. То, что один может убить двоих или троих, его не удивляла

— Больше ты ничего не знаешь?

— Ничего.

Мечник оглянулся на ящики:

— Ошейники, цепи, кирки — зачем они?

Кольцо мага пульсировало. Он готовился выбросить в Арея еще одну искру, вложив в нее последние силы. Упрямый. Такой не скажет.

— Ясно, — сказал Арей. — Право на секрет есть право на секрет. Но вернемся к прозе жизни. Что ты мажешь предложить мне такого, чего я не смогу взять сам?

Раненый не ответил. Арей присел на корточки. Си-лой оторвал ладонь, которой маг зажимал рану. Рана была нанесена копьем, причем магическим. Края у нее были оплавлены

— Я буду жить? — волнуясь, спросил раненый.

— Да, — ответил Арей. — Если отречешься от эйдоса.

Маг облизнул губы.

— Да, — сказал он решительно.

— Что «да»?

— Да… Я знаю, кто ты! Помоги мне, и я отрекусь от эйдоса!

— Я тебе не верю. Ты не сдержишь обещания. Отрекись вперед! — потребовал Арей.

— НЕТ!

— Как хочешь. У меня время есть. У тебя нет.

Несколько секунд раненый глядел на него с лютой ненавистью. На его лбу выступили крупные капли пота. Арей ощутил, что он очень боится. Несмотря на перстень, пульсирующий магией, несмотря на браваду.

— Хорошо, — сказал маг. — Я тебе верю.

— Отлично, — одобрил Арей. — Тоща повторяй за мной и поспеши, а то можешь не успеть! Рана опасна. Времени мало.

Ни разу не сбившись, маг повторил формулу отречения. Истинным зрением Арей видел, как слова отрываются от его губ и, поднимаясь, медленно истаивают. Материальные слова, точно сотканные из дыма. Убедившись, что все произнесено правильно и до конца, мечник протянул руку и, легко погрузив ее раненому в грудь, извлек крошечную песчинку. Она выглядела тускловато, но гнилой не была. Честно говоря, он думал, что будет хуже. У темных магов редко когда можно найти приличный эйдос.

Арей открыл свой дарх, бережно опустил в него эйдос и на мгновение закрыл глаза, чтобы ничего не упустить. По его телу прошла согревающая волна. Дарх умеет благодарить.

— Вот и все, — сказал мечник, закрывая дарх и проводя по нему рукой. Сосулька размягчилась. Обычно острая и колючая, сейчас она от удовольствия стала мягкой, как пиявка.

Заметив, что Арей пытается подняться, маг вцепился ему в запястье. Рука его была удивительно сильной, а пальцы просто стальные.

— Ты получил что хотел! А теперь помоги мне! Спаси меня! — прошипел маг.

Арей вздохнул:

— Помочь тебе невозможно. Даже Троил и тот не сумел бы. Раму нанести магическим копьем. Но я могу посидеть с тобой до тех пор, пока… И гробовщиков я тоже отгоню. Это все, что я могу.

Пальцы мага сдавили запястье еще сильнее. Арей ощущал жжение от его магического перстня, но не пытался вырвать руку. Понимал, что и в самом деле кое- чем обязан. А значит, может потерпеть.

Маг задохнулся от ярости:

— Ты забрал мой эйдос! Ты… ты…

Арей пожал плечами:

— Я страж мрака. Утешь себя тем, что вряд ли твой эйдос попал бы к свету. Просто он попал бы не в мой дарх. Вот и вся разница.

— Ты обманул меня!

— Ты ведь человек опытный, да еще и маг. Сколько лег ты прожил? Триста? Больше? За это время стоило уяснить, что платить вперед нельзя. Особенно темным стражам.

— Будь ты проклят!

— Я и так проклят, — равнодушно отозвался Арей

Сомневаюсь, что твое проклятие добавит что-нибудь новенькое… А теперь не трать силы!

Раненый стиснул зубы. Закрыл глаза. Заметно было, что он лихорадочно ищет выход, но в том-то и дело, что его не существовало. Небо над ним твердело. Прожитая жизнь наваливалась каменной плитой. Все жуткое, тщательно забытое, собиралось, лезло из всех углов. Время, останавливаясь, превращалось в вечность. От охватившего его смертельного ужаса не было спасения. Маг выстрелил бы в Арея искрой, но знал, что кольцо израсходовано и магия не скоро восстановится.

Не открывая глаз, маг отрывисто спросил:

— Ты хорошо разбираешься в ранах. Сколько у меня времени?

— Минут десять, — оценил Арей.

Маг все еще не выпускал его запястья. Правда, пальцы, сжимавшие его, слабели.

— У меня был шанс? — спросил он, кусая губы. — До того, как ты забрал мой эйдос? Был или нет? Отвечай!

— Не знаю, — тихо отозвался Арей. — Думаю, ты немало натворил в жизни дурного Но, быть может, если бы ты сказал «прости», маленький шанс появился бы. Хотя бы крикнул его в последний момент, но от всей души, с искренним раскаяньем. Или хоть прошептал бы. Но тоже от всей души… Просто «прости меня», и все.

Умирающий кусал губы:

— А если я скажу «прости» сейчас?

— Не знаю. Без эйдоса, спорее всего, бесполезно, — пожал плечами Арей, но раненый все равно сказал «прости». Причем не один раз, а множество, повторял очень тихо и жалобно, а на Арея уже не смотрел, точно того и не существовало.

А мечник сидел рядом и слушал. И думал о том, что сам никогда не сказал бы «прости». У него бы просто язык не повернулся. Или это было бы просто формальное слова. А этого недостаточно.

Когда именно умер маг, Арей не заметил. Просто в какую-то секунду рядом с ним возникла сухонькая старушонка. Барон мрака не видел, когда она появилась. И как она сделала последнее движение косой, тоже не заметил. Когда он обернулся, старушонка уже стояла рядом с колесом опрокинутой повозки и хихикала. Это было странное хихиканье, нутряное, словно бы и не связанное с губами и дыханием.

— Привет, Аидушка Плаховна! — сказал Арей.

Старушка умилилась. Аидушкой ее называли немногие.

— О, сюда я, кажись, косу уже посылала! Трудимси? — поинтересовалась она, обозревая дорогу, на которой лежали тела и копошились скелерты.

— Это не я.

— Да ладно, не скромничай! — отмахнулась старушонка и, с намеком взглянув на Арея, пожаловалась: — День-то какой стылый! Чой-то замерзла я.

— «Не послать ли нам гонца за бутылочкой винца? Руки зябнут, ноги зябнут, не пора ли нам дерябнуть?» — понимающе процитировал барон мрака.

Носик у Аидушки стал совсем маленьким.

— Заметь, не я предложила.

— Эх! А вот нету у меня медовухи. Не захватил! Цокая языком, Аидушка достала высушенную тыкву.

Встряхнула. В тыкве что-то булькнуло.

— Эх, тудыть твою растудыть! Что ж ты, совсем зеленый? В походы собираться не умеешь? Лучше б ты меч забыл!.. — сказала она и, отхлебнув, протянула Арею. Тот пригубил. Пойло было крепким.

— Кто это был? — мечник кивнул на мертвого мага. Аидушка опять качнула тыкву, проверяя, много ли осталось. Осталось, видимо, мало, потому что старушка заметно опечалилась:

— Еще б я помнила! Сам знаешь, разнарядочка поступила и — чик! Еще пить будешь?

— Давай! — согласился Арей.

— Ну не хочешь — как хочешь! — сказала Аидушка, притворяясь глухой. — Ну до скорой до встреченьки!

— Надеюсь, не на работе… — буркнул барон мрака уже в пустоту. Он предпочитал лишний раз не встречаться с Плаховной, хотя и не плохо к ней относился. Просто он смешивал дружбу и работу, а Плаховна не смешивала. В єтом между ними біла большая разница.

Глава четвертая NEMO OMNIA POTEST SCIRE[1]

«Смотрите, как мы вас защищали лосих пор! 0 угроз блокировано!»

Сообщение антивирусника

— Собака была высосана! В ней не осталось ни капли жидкости! Громадный пес весил, ну, в общем, ничего! — сказал Багров.

Эссиорх кивнул:

— А еще что-нибудь странное ты заметил?

— Она выглядела натурально жутко. В жизни не видел более страшной мертвой собаки. Я даже Ирке ее не показывал. Сразу убрал, — сказал Матвей.

Эссиорх посмотрел на него очень серьезно. Он знал, что когда такое говорит некромаг — это не потому, что у него слабые нервы. Тут что-то действительно серьезное, потому что, отправляясь советоваться, он даже Ирку с собой не взял.

— А в чем именно состояла эта жуть? Поточнее, — спросил Эссиорх.

— Уши у нее были прижаты, зубы оскалены. За несколько мгновений до смерти кто-то сильно напугал ее, так напугал, что страх передается всякому, кто на нее смотрит.

— Раны у нее какие-то были?

— Да, — сказал Багров. — Две ранки на шее. Я разглядел их чудом. Такое ощущение, что кто-то загнал в собаку два шприца и высосал ее досуха.

— Где вы ее нашли? — спросил Эссиорх.

— В Строгино, в районе торгового комплекса, где поворачивают трамвайные пути. Там творится что-то неладное. Нежить оттуда бежит… Мы пытались выяснить, но никто ничего не говорит. Все слишком напуганы. Один обезумевший джинн вселился в турникет в метро и стал захлопывать его с дикой силой. Одну девушку отбросило метра на четыре!

— То есть человек пострадал?

— Да нет, какой там человек! Я же говорю: это была девушка, да еще студент-медик! Еще на лету она оказала себе первую помощь. Отделалась кучей впечатлений и легким испугом, — сказал Багров

Эссиорх усмехнулся:

— А что мрак? Суккубы и комиссионеры ведут себя обычно?

— Я бы сказал, что они чего-то ждут, но прямых стычек избегают.

— Странно, — задумчиво сказал Эссиорх.

Хранитель стоял у мольберта и писал маслом. С плеча у него свешивался Люль. Эссиорх старался поворачивать голову только в одну сторону, потому что подгузник Люля был вовсе даже не пуст и носом в него было лучше не утыкаться. Звать же Улиту было бесполезно. Всякий раз, как нужно было менять подгузники или утешать плачущее чадо, у Улиты происходило веерное отключение слуха.

— Кто тут папа? — говорила она сразу.

Или:

— Кто тут светлый? Кто? Кто? Кто?

И Эссиорх делал все сам. И очень даже неплохо справлялся.

Сейчас Улита бушевала на кухне. Слышно было, как она швыряет тарелки и как в мойке грохочет водопад, причем настоящий, потому что соседи снизу стучали по батареям как-то приглушенно. Им было не до стука. Их квартира была заполнена водой настолько, что у них едва получалось, вынырнув, захватить ртом воздух.

— Это уже не мойка. Это бойка! — сказал Багров, со¬средотачиваясь, чтобы помочь бедолагам.

— А? Что? — переспросил Эссиорх.

— Я говорю: это не мойка! Это бойка! — уныло повторил Матвей. Когда приходится повторять шутку, уже ясно, что она не удалась.

— Я устала! — донесся капризный крик Улиты. — Эй, отец! Я не готова была к материнству! А-а-а! Я хочу жить для себя! Мой ребенок не спит ночами. Он какой-то псих! В кого он такой?

— На этот вопрос лучше не отвечать. Он риторический, — шепотом сказал Эссиорх. — Сейчас она перебьет все тарелки, а потом мы ее накормим и она успокоится! Говорят, после третьего ребенка будет легче, а сейчас мы ждем только второго.

— Вы ждете второго?! — не поверил Матвей.

— Мне кажется, это очевидно, — отрезал хранитель.

В кухне загрохотали выстрелы.

— «Вальтер››! — попытался угадать Багров.

— Нет, «вальтер» поглуше, и звук у него смазанный. Это, скорее всего, ее любимый «глок». Главное, чтобы она не попала в мой мотоцикл. Только его я принципиально не восстанавливаю с помощью магии! — спокойно сказал Эссиорх.

— Э-э… — растерялся Матвей. — Может, мне зайти в следующий раз?

— У нас каждый раз теперь следующий, — сказал Эссиорх. — На самом деле все неплохо. За прошлую неделю я закончил две картины. Одна из них даже стоит красок, которые на нее затрачены. Вот только на байке не выезжал. Гололед, мороз, в шлангах все замерзает.

Он положил кисть, вытер руки полотенцем и, сунув Люля Матвею, попросил.

— Ну-ка подержи мое чадо! Мне надо кое-что принести… Только сделай так, чтобы он тебя не видел!

— Почему?

— Ну потому, что это лишнее… — уклончиво отв-тил Эссиорх и быстро ушел.

Матвей же остался с Люлем на руках. Младенец Улиты и Эссиорха весил как пушечное ядро. Ел он не просто хорошо, а вообще непрерывно. Когда еды поблизости не оказывалось, сосал собственный кулак. Едва за Эссиорхом закрылась дверь, Люль стал поворачивать голову, чтобы выяснить, как такое может оказаться, что папа ушел, а он на руках у папы. В Люле начало пробуждаться неопределенное подозрение что его надувают, но это было еще терпимо, потому что явных улик у Люля не было. Помня предупреждение Эссиорха, Матвей избегал взгляда младенца, поворачивая его так, чтобы спрятаться самому. Несколько раз ему это удавалось. Он расслабился. И туг Люль резко запрокинул голову и, выгнувшись в позвоночнике как кошка, взглянул на Матвея из перевернутого состояния. Глаза его стали медленно распахиваться. Они распахивались, распахивались, пока не стали огромными как мир.

— Ути-плюти-плюти-тють! — неуклюже произнес Багров.

Люль закрыл глаза, захлопнув вместе с ними весь мир, и… одновременно широко распахнул рот. Рот был огромен, как бездна. Лицо его побагровело и…

Крика Матвей не услышал. Пришел в себя он от сильного запаха нашатыря.

— …Плюти-тють! — повторил Матвей слабым голосом. Ему все еще мерещилось, что он держит Люля.

— Ну вот и очухался! Умница! — похвалила Улита.

— Что со мной было?

— Люлечка слегка закричал… — Улита сама понюхала нашатырь, поморщилась и, убрав его, стала обмахивать Матвея случайно схваченной книжкой.

— Я не слышал.

— Еще бы!… Малыш испугался. Вы, некромаги, люди ночные, чуткие, прямо как летучие мыши. Разовые выбросы энергии вас сразу оглушают…

Убедившись, что Матвей очнулся, Улита перестала обмахивать его книжкой и впервые взглянула на обложку. Название у книги было невинное: «Магнолии в домашних условиях››. Однако Эссиорх, как показалось Багрову, отчего-то смутился и, небрежно протянув руку, попытался книжку забрать.

— Это моя, — сказал он.

Улита не отдавала.

— Магнолия, магнолия… Миленький такой цветочек! — бормотала она. — Что-то мне это напоминает? Ах да! «Маг Ноль и Я»… Мага Ноля, значит, почитываем? И что же такого пишет этот маг Ноль, если его читают хранители из Хрустальных Сфер?

Улита схватила со стола соль и, тщательно обсыпав обложку, обдула ее. Прежнее название унеслось с книги вместе с солью Новое же было такое:

«222 способа, как перевести бегательпую энергию ведьмы в созидательное русло››.

— И кто тут ведьма, а?.. Ну, читаем дальше! — Улита распахнула книгу в случайном месте: — «Атом может быть мирным только в том случае, если вовремя отбирать у него вырабатываемую энергию. Запишите жену на марафон, научите ее вышивать бисером или собирать рассыпанный горох. Пять гиперактивных карапузов надолго помогут отвлечь…» Так-так-так! Значит, их будет пять! Как пальцев! И как же мы их назовем? Мизинчик, Безымянчик, Большак, Середчик и Указун?.. Жуть какая! Эго кто тут бегательный, я? Да ты меня заездил! Ты выпил меня, как вампир! От меня остались одни кости шестидесятого размера!

— Иди сюда, мой маленький котенок! — сказал Эссиорх.

Он посадил Улиту на колени — Багров зажмурился, ожидая услышать хруст костей, поскольку Улита гораздо полнее раскрывала образ бегемотика, чем котика, — и стал ее тихонько раскачивать. Она ругалась, а он улыбался одними глазами и с любовью смотрел на нее. Багров наблюдал за этим с осторожным недоумением. Он еще не понимал того, что сам Эссиорх понял уже давно. Для Улиты путь к свету связан с детьми. Никакие лекции о добре, никакие рассказы о свете тут не помогут. Улита их, конечно, послушает, но потом все равно будет все громить и успокаивать себя шопингом. Дети же непрерывными с ними связанными скорбями, недосыпами, болезнями, капризами, неуспехами в школе будут откалывать от Улиты кусочки ее несовершенства и учить ее терпению.

Бывшая ведьма еще немного поворчала и ушла в соседнюю комнату, где Люль раскачивал детскую кроватку со звуком вскрываемой ломом двери.

— Эго хорошо, что она прочитала… К таким вещам надо готовить постепенно! При равномерном и неназойливом повторении мысли людям начинает казатья, что она их собственная! — задумчиво заметил Эссиорх. — А вообще ничего не может быть лучше брака, хотя со стороны любой чужой брак выглядит, конечно, как полный дурдом.

— Любой? — почему-то с острым интересом переспросил Багров.

— Ну почти любой. И вообще: поверь моему опиту. Каждой женщине нужна своя маленькая кухонька, где она сможет воевать с посудой и печь тортики, оставляя там свои негативные эмоции. Освобожденная от кухонного рабства женщина моментально начинает устраивать революцию или разносит себя в клочья каким-либо другим способом.

Матвей усмехнулся. Эссиорх подошел к столу и решительно сбросил с него все наброски, вместо ннх положив папку. Папка была обычная, купленная ими в канцелярском магазине. Под надписью «Для рисования›› помещался неопределенный размытый пейзажик, какие любят лепить на папках, чтобы не пробуждать в прочих художниках лютого зверя конкуренции.

Внутри папки обнаружились фотографии, распечатаннные в формате принтерного листа. Все они были сделаны в большой спешке и качество имели неважное, но все же достаточное. На первой было непонятное чудовище, смахивающее на крота-гиганта, склееного нз кусков растрескавшейся скалы. У крота были крошесные глазки и множество мелких зубов похожих на терку. На задней ноге была глубокая, до кости, рана, покрытая чем-то густым, похожим больше на смолу, чем на гной.

— Вот, — сказал Эссиорх. — Этого красавца боевая двойка златокрылых видела в районе «Чеховской››! Он вышелна поверхность прямо под памятником Пушкину. Памятник упал на него, и монстр его уничтожил. При попытке атаковать его маголодиями чудовище скрылось под землей, разворотив асфальт. Теперь «Чехоская» закрыта и там идут ремонтные работы. И, думаю, долго будут идти.

— А памятник как же? Получается, его уже нет? — спросил Багров.

— Пришлось заменить на новый. Конечно, память очевидцам мы подчистили, но отсутствие Пушкина скрыть бы не удалось, — сказал Эссиорх.

— Поставили морок? — понимающе спросил Матвей.

— Ну зачем же морок? Морок — это совсем не то… На памятнике любят сидеть голуби, а как они усядутся на плечи мороку?..

— И кто отлил новый памятник? И так быстро?

Эссиорх скромно потупился:

— Да вот. Я и отлил. Кто же еще?

— И что? Он такой же, как и прежний?

— Ну скажем так… Внешне почти такой же, но с мелкими отличиями… Старый Пушкин, например, не мог ходить ночами по Москве, а этот сможет. У Москвы появится красивая легенда… Представь: сидит на лавочке влюбленная парочка, к ней подходит памятник и, грозя пальцем, спрашивает: «Меня читали? Ай-ай-ай! Ну почитайте на досуге «Каменного гостя»!

Эссиорх решительно убрал фотографию крота и показал Багрову следующую. На ней была растянутая, как пружина, спираль. О том, насколько она огромна, можно было судить по тому, что рядом с ней был красивый красный мост, ведущий через Москву-реку в районе Серебряного Бора.

— Ничего не напоминает?

Матвей всмотрелся:

— Громадный змей!

— Да, — согласился Эссиорх — Скорее всего, океанский или морской, потому что речка для него мелковата. Но все же к нам он приплыл по реке.

— Зачем он в Москве, если он морской?

— Резонный вопрос, — сказал Эссиорх, показывая следующий снимок.

На нем было семь плоских колес разного размера. Не совсем ровные, с небольшими зазубринами, колеса катались каждое по отдельности, но в случае опасн сти запрыгивали одно в другое и все сооружение скатывалось в трубку. Эти моменты были запечатлены уже на следующих фотографиях.

— Но эти коврики хотя бы выглядят дружелюбно… — сказал Матвей.

Эссиорх хмыкнул:

— Три боевые двойки златокрылых пытались объяснить самому маленькому коврику, что не надо кушать троллейбус. Невкусный он. Витаминов мало. Сорок минут они ему это втолковывали. Перепробовали все боевые магалодии.

— И коврик что-то понял?

— Понял, что его хотят обидеть. Оставил в покое обмусоленный троллейбус и отправился жаловаться другим коврикам. После этого все семь ковриков запрыгнули один в другой и ударили таким зарядом энергии, что пруд в Останкине выкипел до дна. Воды не осталось ни ложки. И это в лютую стужу!

— Да, я видел столб пара, — кивнул Багров.

— Все его видели… Целая толпа людей успела заснять его на телефоны и повсюду выложить. Теперь даже память бесполезно стирать. Но поехали дальше!

На следующем фото была улыбающаяся девушка, делающая селфи на фоне парковой ограды. Багров некоторое время изучал девушку, подозревая в ней полуденную ведьму или вампира:

— Мавка? Зомби?

— Хм… Зубки тебя с толку сбили? Зубки правда примечательные. Но ты ошибся. A posse ad esee non valet consequential[2]. Если это и вампир, то пока не проявившийся. Это будущий стоматолог Зоя Колпакова выкладывает в соцсеть десятую за день фотографию…Не на девушку смотри! На ограду!

Багров стал внимательнее изучать ограду. На барельефе опорной части ограды между нейтральных вазонов и пышных пошловатых цветов был почему-то изображен.

— Дракон! — воскликнул Матвей.

— Да. — согласился Эссиорх. — Дракон подвида anguis in berba[3]спешно пытается замаскироваться. Но у него не получается. Вот тут лапа не до конца цвет поменяла. Тут чешуя на спине… Невероятно! Аnguis in berba — лучший в маскировке вид! Если мы увидели его на снимке, значит, он ранен или болен!

— И откуда все это? Новые козни мрака? — спросил Багров.

— Вначале я тоже заподозрил мрак, но после усомнился. Вот этот садовый гном разворотил крыло их резиденции на Большой Дмитровке! — Эссиорх вытащил из папки следующий снимок, явив существо, напоминавшее вытесанного из дубовой колоды лешака.

Вот только это был не лешак. Лешаков Багров в свое время перевидал немало. В этом неуклюжем бородатом ‹‹гноме›› угадывались огромная сила и одновременно недоработанность, громоздкость. Вытаращенные глаза под косматыми бровями смотрели грозно, но в то же время и наивно.

— Это не творения мрака! Это творения первохаоса! Дети Геи и Урана! — воскликнул Матвей.

— Да, — согласился Эссиорх. — Множество творений псрвохаоса, которых на земле осталось мало, поскольку магия иссякает, зачем-то спешат в Москву! И у всех есть кое-что общее. Они все изранены или больны.

— Но почему сюда? — спросил Багров.

— Ignoramus et ignirabimus[4], — пожав плечами, ответил Эссиорх, которого явно тянуло сегодня на латынь.

— Ignorantia non excusat[5], — отозвался Матвей, тоже читавший когда-то Тацита и Цицерона с листа.

Эссиорх взглянул на него с удивлением. Потом вспомнил.

— Я как-то всегда забываю, что тебе двести лет, — сказал он.

— Даже чуть больше, — кивнул Матвей.

Глава пятая ФЛЕЙТА, КРЫЛЬЯ И СПАТА

Премудрость, благость и всемогущество Божии наипаче в том усматриваются, что Господь каждого из нас ставит на такое место, где мы можем, если захотим, принести Богу плоды добрых дел и спасти себя и других, и что из величайших грешников Он делает праведников, повинующихся благодати Его, влек-щей ко спасению, и дивно спасает нас от всяких обстояиий, похищая от самой погибели.

Св. Иоанн Кронштадтский

Москва была февральская, серая. Из широких труб Капотни лениво выползал тяжелый дым и, почти не отрываясь от земли, жался к крышам. В окнах зажигались неохотные утренние огоньки. Вспыхивали на мгновение, гасли и потом опять зажигались. Это проснувшиеся москвичи, совершая геройский подвиг, тащились в ванную. Включали свет, ощущали резь в глазах и опять поспешно выключали его, давая глазам привыкнуть.

Ветер толкал в бока тучи, гоня их по восточному краю города наверх, к Щелковскому шоссе, а оттуда левее, к Ярославке, где строился самый высотный в Москве комплекс, известный как «Башня». Первое слово названия фигурировало только в проекте, в рекламе же тактично обходилось. Это тактично обходимое слово было «Вавилонская». Действительно, по архитекгурному замыслу комплекс «Башня» должен был превзойти знаменитое недостроенное сооружение древности, сломанным зубом торчавшее теперь где-то в недрах Тартара.

Но отсюда комплекс «Башня» был не виден. О нем в столице вообще еще мало кто знал. Разве что Пуфс в своей темной комнатке на Большой Дмитровке 13, заранее лелеял его в отчетах. Ежедневные отчеты он писал обычно после полуночи. Каждый отчет был шедевром канцелярского жанра. Успехи не то чтобы преувеличивались, но выглядели очень выпукло и эффектно, неуспехи отнюдь не замалчивались, но выражались так округло и достойно, что казались мелкими пятнышками на сверкающем плаще карьеры начальника русского отдела. Завершалось все мыльно-ускользающим финалом. К каждому отчету прикладывался и пакетик с ежедневными эйдосами, тщательнейшим образом запечатанный, чтобы никто из курьеров не позарился.

Ну да шут с ним, с Пуфсом! Пусть сидит себе в своей норе, откуда не видно даже ночного мигания светофоров, и пишет кровью четвертой группы, для тонкости письма облизывая кончик пера синеватым языком. Не нужен он нам сейчас! Не просто же так мы начали с труб Капотни!

Совсем недалеко от этих труб — если, разумеется, смотреть оттуда, где летают лишь птицы и боевые двойки светлых стражей, — на замерзшем льду Москвы-реки в районе Южного порта Мефодий Буслаев бился с Варсусом. Радом на пустом ящике сидела Дафна и, поджав пол себя ноги, смотрела. Возможно, если бы она не сидела здесь и не смотрела, Мефодий с Варсусом не бились бы с такой горячностью. Хотя кто их знает…

Поблизости мерз Корнелий, одетый в кучу свитерков, курточек и кофточек, которые выглядывали друг из-под друга как капустные листы. Ниже всех в этом бутерброде одежды помещалась футболка, ворот которой носил следы зубов. Имелась у Корнелия такая творческая привычка жевать ворот футболки. Варвару эта привычка, помнится, выводила из себя. Она вопила и колотила Корнелия подушкой.

У ног Корнелия свернулся на льду песочный грифон. Скучая, он то и дело начинал клювом хватать Корнелия за шнурки. Хранитель грифона, не оглядываясь, хлопал его по клюву свернутой газетой. Причем хорошо так хлопал, от души. Грифон обиженно отдергивал морду, но постепенно забывался и опять тянулся к шнуркам. Уж больно заманчиво вздрагивали их концы, когда Корнелий подпрыгивал, наблюдая за схваткой.

— Ты в курсе, что поднимаешь газету на одного из сильнейших грифонов мироздания, который может за пятнадцать минут уничтожить средний город? — поинтересовалась Дафна.

— А он в курсе, что хорошие дорогие шнурки по одному не продаются? А клюв у него, между прочим, покруче секатора! — отвечал Корнелий, и опять грифон получал газетой.

А рядом вспарывали воздух боевые маголодии. Изредка маголодия задевала клинок, и тогда тот звенел как отламывающаяся сосулька.

Мефодий орудовал спатой, хищные нравы которой были смягчены защитной магией, чтобы не наносить серьезных ран. Оружием Варсусу служили его рапира и пастушья дудочка. Магалодиямн этой дудочки Варсус раз за разом сшибал Мефодия с ног, заставляя его кувыркаться на льду. Мефодий вскакивал и как петух бросался на Варсуса, пытаясь пробиться к нему вплотную. В ближнем бою, он был уверен, короткая спата окажется удобнее рапиры, но увы. Варсус не собирался делать Мефу такой подарок. Лишь однажды Варсус позволил ему прорваться, ловко отвел удар спаты, материализовал крылья, взлетел и…. опять Мефодий оказался на льду — распластанный, как лабораторная лягушка.

— И заметь, — самодовольно сказал Варсус, пролетая над ним, — я тебя еще щажу! Маголодии подбираю самые безобидные. Одна серьезная маголодия — и ты бы не поднялся! А эти так, чисто мух погонять!

Мефодий уже вставал со льда, еле-еле. Приподнимался на руках — и падал. Варсус же всякий раз дожидался, пока он окажется на ногах, и безжалостно сшибал его маголодией.

Дафна понимала, что Буслаев все равно не остановится. Признавать свое поражение не в его правилах. Она выудила из рюкзачка Депресняка и хорошенько встряхнула, чтобы он проснулся. Пригревшийся Депресняк пробуждаться не желал. Он провисал, точно вообще не имеющий позвоночника, а по бокам у него трепыхались два сложенных кожистых крыла.

— Депря! Лети на ручки к дяде Варсусу! — крикнула Дафна.

Едва увидев кота, Варсус завопил и, ударив крыльями по воздуху, поднялся метра на три:

— Нет-нет! Убери!

— Ты не любишь котиков?

— Почему? — оспорил Варсус. — Недавно у одной старушки я видел чудесное чучело кота! Тоже, кстати, абсолютно лысое, но оно-то облезло от времени!

— Завидуешь? Так и скажи! Иди ко мне, моя расчесочка! — Дафна поймала Депресняка и провела его лапой по своей челке, Депресняк послушно выпустил когти.

— Три в одном! — сказала Даф. — И котик, и средство самообороны, и волосы в порядок привести!

— Опасно играешь! — убедившись, что Депресняк за ним не гонится, Варсус с облегчением вздохнул и, спрятав рапиру в ножны, осторожно опустился на землю между Дафной и Мефом.

— Все! Перемирие! — сказал он, показывая Буслаеву пустые ладони.

Мефодий никак не мог определиться, на какую ногу опереться, чтобы было не так больно стоять.

— Ладно. Я признаю, что ты сильнее, — буркнул он. — На данном этапе! Ты неплохо управляешься с рапирой, а маголодии дают тебе дополнительные преимущества. И еще, конечно, крылья. Для стража света я летаю пока возмутительно плохо.

Варсус пожал плечами.

— Ну почему же возмутительно? Я вот не возмущаюсь! — насмешливо сказал он, и это было не совсем правдой, потому что летал Мефодий как раз неплохо, а тренировался так и вовсе по нескольку часов в день.

Тренировался до того, что лицо у него от мороза становилось все красное и Дафне долго приходилось лечить его от насморка.

— Зачем ты опять жался к домам? Я видела! Ты же сломаешь себе крылья! — говорил он.

— Я к ним жался уже потом, когда устал. Обычно я держусь выше, — оправдывался Меф.

— А жался зачем?

— Грелся. Я понял, что вдоль дома всегда идет теплый восходящий поток воздуха. Там же форточки, вытяжки, открытые окна. И ветер никогда не может быть сразу со всех сторон большого дома. Одна из сторон всегда прикрыта. Поэтому вороны всегда и жмутся к многоэтажкам.

— Угу. И порывы ветра бывают. То он северный, то вдруг резко южный. Шарахнет о «безветренную›› стену — и готово…

— Кстати, непредсказуемость — это где-то и плюс! — возражал Меф. — Большинство стражей учи-ись летать в идеальных условиях Эдема. В Эдеме, конечно, тоже есть водопады и деревья, но такого мороза, проводов и бетонных многоэтажек уж точно нет… Так что я смогу стать стражем с идеальной городской подготовкой.

— Если не погибнешь во время учений. Играть в русскую рулетку — это не значит практиковаться в стрельбе! — спорила Дафна.

Стоявший рядом Корнелий вздохнул. Ему невыносимо было слушать любые разговоры о крыльях — как безногому тяжело говорить о футболе или лыжных гонках. Песочный грифон вновь ущипнул его за шнурок. Корнелий замахнулся было газетой, но, так и не ударив, присел и стал гладить грифона по желтоватому, с отдельными темными разводами клюву. Его загибающийся кончик был таким узким и тонким, что грифон сумел бы взять с земли горошину. Дальше клюв расширялся и имел сходящиеся пильчатые края. Этой частью клюва грифон легко перещелкнул бы коровью ногу. Однако Корнелий бесстрашно открывал грифону пасть и проводил по пильчатому краю пальцем. Дафна и Варсус не рискнули бы повторить за ним этот трюк. Корнелий был единственным, кому грифон позволял лезть себе в рот. Другие могли попасть туда только в качестве еды, так как грифон питался отнюдь не нектаром.

Мефодий взглянул на свою спату:

— А что, если привязать к флейте спату? Ну как штык?

— Блестящая идея! — восхитился Варсус. — А еще лучше сразу привязать к флейте рояль! На тонкой такой цепочке. Его можно раскручивать как моргенштерн. Убийственная комбинация! Близко к тебе точно никто не сунется.

Мефодий опустился на корточки, поднес флейту к губам и попытался выдохнуть хоть какой-то звук. Метрах в двухстах от них, в порту, заскрипел старый кран, словно кто-то провел по его стреле ржавым напильником. Мефодий поспешно отдернул флейту от губ.

— Неплохо! — похвалил Варсус — Только не говори, что ты целился в кран. Не поверю.

— Я вообще никуда не целился!

— Я так и понял. Но все равно: у тебя уже выходят маголодии.

— Да! Но при этом я не знаю какие! — признался Меф. — Все равно что крысу пустить бегать по клавиатуре! Рано или поздно она напечатает какое-нибудь слово!

— Ну это да, — лукаво согласился Варсус — А вдруг это будет какое-нибудь философское слово? Может, через эту крысу с тобой связываются древние забытые боги?

Мефодий посмотрел на его полосатый шарф.

— Тебя давно не душили? — вежливо спросил он.

Пастушок застенчиво улыбнулся, подтверждая, что Буслаев угадал.

Есть такой простой закон. Человек любит делать то, что у него получается. Летать у Мефа выходило, поэтому летал он много и быстро прогрессировал. Дафна даже побаивалась, что, много возомнив о себе, Мефодий рано возьмется за сложные фигуры и переломает все кости. А вот с флейтой дела обстояли неважно. Эльза Флора Цахес буквально за голову хваталась.

— Я фрошила долгую физнь! Каких только уфеников у меня не было! Фыфают гении! Есть фросто таланфлифые уфеники! Фстрефаются лентяи! Фыфают фолные крефины! И. наконец, фыфает Мсфодий Буслаефф! — жаловалась она Троилу.

— А что такое-то? У мальчика нет слуха? — тревожился Троил.

— У мальфика нет вообфе нифего! Слуха! Терфения! Фелания! Уфафеиия к музыке! Фы только посмотрите, как он дерфит флейту! Он же дуфит ее фальцами! А струя фоздуха у него какая? Он фто, грелку софирается лопать?

Даже простейшие магалодии, которые начинающие стражи осваивали за несколько уроков, редко попадали у Мефодия в цель. В Эдеме уже ходила шуточка «Где нужно находиться, когда златокрылый страж Буслаев начинает стрелять? — Самое безопасное место — прямо напротив мишени!»

Любимым учеником у Шмыгалки сейчас стал Корнелий. Раньше Эльза Флора относилась к нему без особого внимания, тем более что особого рвения он не проявлял. Обычный середнячок. Однако пережитые страдания сблизили его с музыкой и одарили такой глубиной, какая и в Эдеме была не у многих. Корнелий становился не рядовым исполнителем магалодий — в конце концов, таких десятки! — а их творцом. Эльза Флора всегда чутко это подмечала.

Варсус хлопнул Мефа по плечу. Буслаев, шатко сидевший на корточках, качнулся.

— Учу! Запоминай! Знаешь, в чем твоя главная ошибка? Ну за вычетом техники дыхания и так далее? Чтобы маголодия попала в цель, нужно четко увидеть предмет. В мельчайших деталях. Почувствовать. Превратить его в музыку, а потом своей музыкой изменить суть первоначального предмета. Как бы заново создать его, но уже измененным… Вот скажи: ты видишь, что на том кране, в который ты случайно попал, сидит большая ворона и держит в клюве селедочную голову?

— Да! — осторожно сказал Меф, пытаясь вглядеться в кран, тонущий в дыму и тумане.

— Солгамши, батенька! Нет там никакой вороны! — расхохотался Варсус.

— Так и ты соврал.

— Я из педагогических целей! Мне было важно показать, что златокрылый страж Мефодий Буслаев врет как сивый… э-э… лошак!.. ну неважно, не будем на этом акцентироваться!.. И, кстати, имей в виду перья потемнеют!.. А так — тренировка, тренировка и еще раз тренировка! Ничего другого я предложить тебе не могу. Как-нибудь мы с тобой отправимся на пустырь. Там соберем кучку камней. Идеальный размер — где-то с треть кирпича. Я буду их в тебя бросать, а ты отбивать маголодиями! Вначале по одному камню, потом по два, а потом я буду запускать камни прямо цепочкой, по кругу.

— А если я не отобью?

Варсус почесал нос кончиком дудочки:

— Никто не обещал, что учиться будет легко! Но практика показывает, что такой способ образования можно приравнять к экстернату. После двадцатого перелома носа ты станешь настоящим профи в отбивании камней, и тоща мы перейдем на что-нибудь более капитальное… Скажем, сменим кирпичи на строительные плиты. Ну, а Дафна, насколько я понимаю, любит тебя не за внешность?

— Представь себе, нет! — заверила его Дафна.

— Спасибо, что просветила. Это такой намек, что ты не против, если мы сразу начнем со строительных плит?

Варсус расхаживал перед Мефом такой самодовольный, что хотелось ткнуть его носом в сугроб. Из-под курточки, там, где ее не закрывал шарф, выглядывал свитер-кольчуга. Теперь, когда Варсус одержал над Мефом такую очевидную и блестящую победу — да еще на глазах у Дафны! — он преисполнился покровительствснности. Ему хотелось поучать:

— Ну с флейтой ясно. Теперь с крыльями! Ну-ка, полетай!..

Мефодий покачал головой. Ему слишком дороги были полеты, чтобы летать при Варсусе, выслушивая бесконечные потоки критики. Один из скрытых смыслов обучения, как известно, заключается в зачистке конкурентов. Для того-то имеющих способности людей, особенно писателей, художников, поэтов, часто собирают вместе, чтобы педагог, нередко сам не состоявшийся как профессионал, вовремя убил в них веру в себя и перепрофилировал на более полезную обществу деятельность.

— Ну хорошо! — сказал Варсус неохотно. — Я и так видел туг недавно, как ты летаешь! Случайно…

— И?..

В памяти у Мефа вспыхнули вдруг слова Арея: «Если тебе, синьор-помидор, когда-нибудь потребуется победить Варсуса, тебе придется одолеть его в воздухе››. Чувствовал ли Арей что-то уже тогда, или это был просто логический расчет, учитывавший, что в маголодиях Мефодию с Варсусом долго не сравняться?

— Не могу сказать, что летаешь ты плохо. Замечания, конечно, есть, но бутылки сдавать тебя уже можно посылать, — похвалил Варсус, пальцами заботливо снимая с рукава Мефа прилипший мусор. — Я тебя, кажется, в грязь недавно уронил.

— Как раз бутылки и нельзя, — заметил Мефодий.

— Почему?

— Потому что, когда я буду пролетать над тобой, у меня сумка прорвется.

Варсус расхохотался. В одно мгновение он сделал быстрый перекат, и в руке у него возникла дудочка.

— Можешь рискнуть! Ни одна бутылка в меня не попадет! — заверил он.

— Попадет, — пообещал Буслаев, — Я их наводящим заклинанием подправлю. Они за тобой даже разбитые, стеклянной пылью летать будут. Даже если ты их в атомы превратишь, и тогда не отстанут. Мирный атом — это тоже, знаешь ли, великая сила.

— Мальчики! — жалобно сказала Дафна. — Может, хватит? Ну что вам делить!

— Ты действительно хочешь знать ответ или это вопрос риторический? — быстро спросил Варсус.

Дафна одвернулась. Показывая, что ответа она добиваться не будет, пастушок миролюбиво поднял руки.

— Я ни с кем не ссорюсь! Я скомпенсированный, без скрытых комплексов! Мне самоутверждаться не надо! — произнес он с улыбкой и зачем-то потянулся пальцем к золотым крыльям Мефа.

Грифон, мирно сидевший у нот Корнелия, внезапно рванулся вперед и сшиб Варсуса с ног. Произошло все так внезапно, что Варсус не успел среагировать. Да и никто бы не успел. Мгновение — и клюв грифона щелкнул перед самым лицом пастушка.

Вжатый в снег тяжелой лапой, молодой страж даже не тянулся к своей дудочке. Не существует такой маголодни, которая мгновенно убьет грифона. Ранит — возможно. Разозлит — ну это уж стопроцентно.

— Убери… его! Он сломает мне грудную…клетку! Не могу… дышать, — с усилием выговорил Варсус.

— А ну фу! Брысь! Пошел!

Опомнившийся Корнелий повис у грифона на шее и, колотя его газетой, оттащил. Со стороны это выглядело потешно: грифон, который не испугался бы и танка, пятился от газеты, шипел на хозяина, но слушался. Но хотя грифона и удалось усмирить, его круглый глаз по-прежнему недобро косил на Варсуса. Казалось, грифон говорит: «Как жаль, что ты не атаковал меня маголодией!››.

Варсус поднялся. Щеки у него были пепельно-бледными. На правой щеке алела царапина. Кажется, грифон все же задел его клювом.

— Бешеный! Таких надо в наморднике держать! — крикнул он срывающимся голосом.

Грифон шагнул к нему, таща на себе Корнелия. Ноги хранителя прочерчивали по льду борозды в поисках, за что бы уцепиться.

— А ну хватит! Назад!.. Сам не пойму, что на него нашло! — оправдывался Корнелий. Ему наконец удалось запрыгнуть грифону на спину и прижаться щекой к его спине, чтобы не мешать работе крыльев.

— Мы, пожалуй, немного полетаем. Долго прощаться не буду! Счастливо! — крикнул он.

Грифон оттолкнулся задними лапами, попытавшись в прыжке сшибить-таки Варсуса с ног. Но пастушок успел отскочить. Грифон заклекотал и, тяжело работая крыльями, стал набирать высоту.

Варсус тяжело дышал и, растирая рукой грудь, одновременно шарил по ней, проверяя, на месте ли какая-то вещь. И, судя по тому, что щека его дрогнула словно от легкой, но сладкой боли, искомый предмет был на месте.

— Он тебя чуть не прикончил! — сказала Дафна.

— Кто? Грифон?! — резко отозвался Варсус — Это так… эмоции…Все! Я замерз! Как насчет того, чтобы погреться в кафе? Кто «за»?

Дафна оглянувшись на Мефодия, подняла пален Буслаеву не хотелось никуда тащиться с Варсусом.

— Еще восьми утра нет! Все закрыто, — сказал он.

— Ничего! Найдем что-нибудь! — заверил пастушок и, материализовав крылья, полетел над самым льдом, изредка садясь на него, чтобы поторопить Дафну с Мефодием.

Открытое кафе отыскалось на верхнем этаже круглосуточного грузового автосервиса. Вскоре они пили чай из картонных стаканчиков и смотрели в застекленное окно, как прямо под их стол медленно втягиваются огромные трейлеры.

Мефодий стащил шапку. Шапка у него была дурацкая, в стиле Корнелия. Наверху пумпон и два вислых уха из чистой шерсти, похожие на кольчужки, которые цепляют иногда к шлемам для защиты шеи. Когда-то Меф увидел эту шапку в магазине на манекене и ужаснулся.

— Неужели найдется дурачок, который согласится носить такую шапку? — пробормотал он, и тотчас навстречу ему выскочила Дафна с радостным криком:

— Смотри, что я тебе купила!

И делать нечего пришлось Мефу покориться. Дафна умела убеждать.

Мефодий выудил губами лимон из чая.

— Хорошее местечко! Тепло, светло, и мухи не кусают! — сказал он, и тотчас к нему начала приставать невесть откуда взявшаяся синяя муха. Муха была с полкулака величиной и, летая, стукалась в стены как камень.

— Ты? — спросил Меф у Варсуса.

— Я! — краснея, призналась Дафна. Теперь ей было неловко, что она расшалилась и создала муху, которая к тому же была еще практически бессмертной. Прикончить ее мог только точный удар отбойного молотка в голову.

Наскучив надоедать Мефодию, муха перелетела к дальнобойщикам. Было слышно, как она ударилась о стоявший на столе бумажный пакет, причем пакет отозвался стеклянным звоном. Дальнобойщики, оглядываясь, быстро спрятали его под стол. Мухи они почему-то боялись меньше, чем официантки.

Варсус раскладывал на столе монетки, подбирая подходящие, чтобы одурачить кофейный автомат.

— Это я пил кофе в Праге! Там такими блестящими сдачу дают! Это из Кении… Это Мексика… Нет, пардоньте, не Мексика — Боливия… Из Мексики эта! Все эти страны я специально посещаю, чтобы выпить кофе из кофейного автомата!.. Еще я обязательно захожу в консерваторию, чтобы убедиться, что никто на земле совершенно не умеет играть на флейте!.. — говорил он.

Почуяв, что это камень в огород Мефодия, Дафна ободряюще положила ладонь ему на руку.

— Не огорчайся, миленький, ты обязательно научишься! Ты же у меня не дурачок! — с чувством произнес Варсус.

— Что? — удивилась Дафна. — ЭТО КТО СКАЗАЛ?

— Это я за тебя сказал! — объяснил ей Варсус. — И не надо так нежно гладить его свитер. Если бы это была кошка, она давно бы уже замурлыкала!

По железной, в форме шеста с лепестками лестнице кафе заспешили чьи-то шаги. «Бык-бык!›› — лязгали первые, массивные, глухо приваренные ступеньки. «Бе- бе-бе!›› — дразнились ступеньки середины лестницы. «Уй-ди-ди! Уй-ди-ди!* — истерили тонкие ступеньки верха.

Захватив по дороге пластиковый стул, Корнелий перенес его к столику и оседлал спинкой вперед.

— Еще раз привет! — сказал он.

— А где этот? — спросил Варсус, опасливо глядя на лестницу, все еще продолжавшую пет. Ему казалось, что оттуда сейчас выскочит песочный грифон.

Корнелий застенчиво почесал розовый носик:

— Двусмысленная ситуация вышла. Мы летели над тремя вокзалами, а там пятачок такой есть, где товарняки разгружаются… Я не думал, что он углядит с такой высоты. В общем, он украл коровью ногу, и, разумеется, ему захотелось с ней уединиться. Есть у нас один заветный чердачок. Теперь он там завис. И спать потом будет сутки. Так что у меня выходной.

— А охотники за глазами? Вдруг они его перехватят? — забеспокоилась Дафна.

— Да, — сказал Корнелий покаянно. — Я знаю: ты считаешь, что мы должны спрятаться в Эдеме, сидеть в глубине сада, окруженные психованными гномами, и тихо дрожать… Но я, видишь ли, не хочу так!.. Не волнуйся! Рядом с чердаком патрулируют златокрылые, так что не думаю, что охотники за глазами сунутся.

Рассказывая о грифоне, Корнелий гипнотизировал взглядом стоявшие перед Дафной вареники.

— Проголодался? — спросила Дафна, придвигая к нему тарелку. — Держи! Я не ела!

— Хочешь сказать, что я тобой брезгую? Да я за грифоном и то доедаю! — возмутился Корнелий, заглядывая в тарелку. — А это что за зеленый волосок? Это не с тебя упало?

— Это петрушка! — терпеливо объяснила Дафна. — Если не нравится, давай сюда!

Корнелий испуганно схватился за вилку.

— Нет-нет, не надо!.. Ты меня кормишь! Заботишься обо мне! Ну просто натурально неудобно! — сказал он с набитым ртом.

— Кушай-кушай, маленькая свинка, все равно выбрасывать, — успокоил его Мефодий.

По мере того как вареники, покидая тарелку, переселялись на постоянное жительство во внутренние области Корнелия, он ел все медленнее и все чаще поглядывал на соседний столик. Там сидела грустная девушка и, кусая свернутый платок, самой себе посылала эсэмэски ободряющего содержания. Корнелий по доброте сердечной не мог видеть женского страдания. Он перепорхнул к ней и довольно быстро разговорился. Девушка начала уже смеяться и приятно розоветь, как вдруг вспыхнула и, вскочив, убежала.

Смущенный Корнелий вернулся к Мефодию и Дафне.

— Кажется, я сглупил! — сказал он и, высунув язык, в качестве наказания насыпал на него перца. — Эп!.. Оп, гадость какая! Я сейчас огнем дышать буду!

— А что ты ей сказал? — спросил Меф.

— Да ничего! Я был искренен! Но почему-то девушки совершенно не умеют ценить искренние комплименты! Ляпнешь что-нибудь банальное, типа «Ты настоящая королева!» — сияют, хотя правды тут копеек на десять. А скажешь: «Ты похожа на маленькую лопоухую собачку!» — злятся. Хотя, быть может, собак ты любишь больше жизни!..

Дафна засмеялась. Ей радостно было, что Корнелий постепенно возвращается к жизни.

— Да-да-да! — горячо продолжал хранитель грифона. — Не все девушки умеют оценить движение души таким, какое оно есть! Многих тянет на стандарты! Восемнадцатилетний д'Артаньян называет двадцатилетнюю горничную Кэти «милое дитя мое» — и читатель ему это охотно прощает. А когда я недавно попытался назвать так одну библиотекаршу, в меня, не оценив реминисценции, запустили трехтомником!

Дафна еще раз хихикнула, точно вдогонку. С минуту все сидели молча. Было слышно, как на стене бормочет телевизор и как в автосервисе что-то равномерно лязгает и гудит, будто там обитает механизированный пчелиный рой.

— Ты по-прежнему живешь в переходе? В память о?.. — спросил Мефодий.

Из всех он был, пожалуй, самый бестактный.

— Да, — просто ответил Корнелий. — Живу и вспоминаю. Хотя, чтобы вспоминать, нужно забыть, а я этого почти не делаю. Тут недавно получилось, что я не думал о ней несколько часов, так мне это показалось страшным предательством.

— Варвару уже не вернешь! — сказал Буслаев.

Корнелий быстро взглянул на него.

— Да, не вернешь, и ее эйдос у света, но мне все равно кажется, что его путь не завершен… — сказал он.

— Думаешь, свет даст ей новое тело? Как в прошлый раз?

Корнелий вздрогнул:

— Нет! Это невозможно. В прошлый раз она пол-чила новое тела потому что эйдос ее был на перепутье и потому что смерть была несправедлива. Теперь это было бы неправильно. При новом теле она могла бы погубить свой эйдос, потому что всегда ходила по грани… Но все равно я чувствую — и думаю, что не ошибаюсь, — что Варвара несчастна. Ну или не до конца счастлива, что ли… Не достигла всей полноты, какой-то точки накала, которая нужна для вечности!

— Почему? — спросила Дафна.

Корнелий шевельнул узкими плечами:

— Эго так, интуиция… Но эта мысль тревожит меня.

— Но эйдос ее матери тоже у света! Мефодий… медальон Джафа…

— Да, я помню. Троил сказал, что сейчас оба этих эйдоса находятся вместе. Лежат в особом крошечном сосуде, который хранится у него в кабинете. Им неплохо, они не могут не ощущать близости друг друга, но все равно свечение у них какое-то не до конца веселое. Ну как заплаканный человек, который пытается улыбнуться, но улыбка у него вымученная.

— Из-за Арея? Потому что он в Тартаре? — спросил Меф.

Варсус, слушавший до этого момента не слишком внимательно, теперь вскинул голову и жадно уставился на Корнелия, ожидая его ответа.

— Никто не может проникнуть во внутренний мир эйдоса. Даже Троил. Но все же по свечению и мерцанию мы можем догадываться, что эйдосу не до конца уютно, что что-то его тревожит.

— И их тревожит судьба Арея?

— Скорее всего.

У Мефодия мысль настолько прочно была связана с действием, что он не любил думать о том, чего нельзя изменить

— Арею не помочь, — сказал он. — Сто раз уже это обсуждали. Нет такой силы, которая вытащит его из Расщелины Духов. Но даже если бы чудо и произошло, то что? Возвращение в Эдем для стража мрака невозможно.

Корнелий быстро взглянул на Мефа, а потом, опустив глаза, уставился на последний оставшийся вареник. Он трогал его вилкой и двигал по тарелке.

— Выход есть, — произнес он тихо. — Мне говорил об этом Троил. Я записал его слова. Боялся забыть. Вот. Правда, не с самого начала записалось.

Хранитель грифона коснулся пуговицы на груди, и из пуговицы полился тихий голос Троила, накладывающийся на пение птиц Эдемского сада, где, видимо, и происходил разговор:

«…такое магия? И что такое наши маголодии? По сути, я имею в виду, а не по форме? Тут речь не о флейтах и не о волшебных кольцах! И даже не об энергии благодарности эйдосов».

Здесь Корнелий, что зафиксировала безжалостная пуговица, пытаясь дать ответ, издал тихий писк ущемленного всезнайки, но вовремя спохватился, что лекторская интонация Троила предполагает, что ответ известен только ему одному.

‹‹Не знаю!» — сказал Корнелий, но не этот, здесь сидящий, а записанный на пуговицу.

«Вот! — мягко признал генеральный страж. — Магия и маголодии — это не всесилие. Они предполагают, что мы незримо запрашиваем у кого-то разрешение на совершение определенных действий. Ну допустим, потрясти вот эту сливу, чтобы плоды упали на землю!»

Тут Троил, вероятно, потянулся к сливе, потому что зашуршали листья.

«Если это в принципе допустимо, то сливы… вот, падают! Значит, нам разрешили! Но даже здесь, заметь, есть ограничения! Упали не все сливы, а лишь некоторые, самые спелые. Причем упали на землю, а не взмыли в небо, не прилипли к стволу! То есть падение слив осуществилось лишь в рамках того, что возможно!

И по тем физическим законам, которые были заданы не нами!. И маголодии, и вся магия работают только в установленных для них границах!››

‹‹То есть Арея мы бы к свету не вернули?››

‹‹Нет, никак. Но в нем до сих пор много остаточного света. Если бы каким-то образом устроить так, чтобы рядом с ним были жена и дочь, которые поддерживали бы его, то… Да и то не в Эдеме. Но как? Это всё мечты››.

«А если бы Варвара…››

Корнелий, опомнившись, схватился за пуговицу, заставив ее замолчать.

— В общем, Варвару вернуть нельзя, — сказал он торопливо. — Троил сказал мне то, с чего начался наш разговор. Что эйдос Варвары прошел свой путь, но не совсем счастлив, и так далее.

Корнелий посидел с ними еще несколько минут, но разговор не клеился. Каждый думал о чем-то своем. Корнелий жалел, что, разоткровенничавшись, слишком широко распахнул двери своей души и выпустил из нее накопленное одиночеством тепло. Когда много болтаешь, в душе потом всегда холодно и пусто. Варсус касался пальцем свитера на груди и морщился, точно его палец что-то обжигало. Дафна старалась все сгладить. Говорила что-то невпопад, пыталась всех согреть, но видела, что у нее ничего не получается, и на лице у нее постепенно проступало несчастное выражение.

Внезапно Варсус посмотрел на висевшие на стене часы и торопливо встал.

— Я пойду, — сказал он.

— Куда? — спросила Дафна.

— Сперва прямо, а потом немного по лестнице. Мефодий, можно тебя на минуту?

Буслаев поднялся и, прихрамывая, потому что ноги до сих пор болели, отошел с ним.

— У тебя на вечер есть какие-то планы?

— А что? — спросил Меф. — Не в кого выпустить маголодию?

— Как раз есть в кого, — ответил Варсус — Сегодня вечером я встречаюсь с одним тартарианцем. Я вызвал его на дуэль, и мне нужен секундант. Ты же не откажешь?

Буслаев, помедлив, кивнул, проворчав, что вообще-то такие вещи сообщают заранее.

— Я знал, что ты согласишься, — сказал Варсус, похлопав его по плечу.

Буслаев посмотрел на его руку, и Варсус убрал ее.

— Кого ты вызвал? — спросил Меф

— Об этом чуть позже. Я тебя разыщу. Только — важный момент — не говори ничего Дафне и не бери ее с собой. Если нам с тобой немного не повезет… В общем, до вечера!

Варсус ушел, а Мсфодий вернулся к столику, размышляя, что может означать фраза «Если нам с тобой немного не повезет››. Почему «нам»?

Глава шестая «ЖИЛ СТАРУХ СО СВОЕЮ СТАРИХОЙ У САМОГО РЫЖЕГО ПРУДА»

Чтобы чего-то достичь, нужно полюбить свою главную идею больше чувства самосохранения.

Троил

— Дай мне чайник! — попросила Ирка.

— Эго подушка! Пора бы видеть суть предметов! — ворчливо отозвался Багров.

— А что у нас чайник?

— Чайник у нас вот! — Багров протянул Ирке фонарик-налобник. Ирка машинально взяла его так, как берут фонарики, и заорала, подскочив на полметра, чтобы спастись от горячей воды, плеснувшей ей на ноги.

— Осторожно! Кипяток! — запоздало предупредил Матвей.

Ирка сделала два шага и, показывая, что убита, плюхнулась на железный лист с торчащими десятисантиметровыми гвоздями. В действительности это был гамак, просто сейчас он выглядел не лучшим образом. Над гамаком висела самодельная афишка:

‹‹За наглую кражу чая штраф сто поцелуев!»

Шрифт носил следы каллиграфии начала XIX века. Это явно было дело рук Багрова, обожавшего красть у Ирки чай и все время надеявшегося, что его оштрафуют. Тут же находилась и другая бумажка, уже компьютерного происхождения и принтерной выпечки, что выдавало Ирку:

‹‹Отдам сердце б/у. Функция любить сломана.››

И опять принтерная бумажка, на этот раз стихотворная:

Кто будит Ирку по утрам.

Того корить не будем!

Тарам-парам! Тарам-парам!

Дайте поспать людям!

Тут же рядом была пришпилена вырезанная из журнала карикатура. На ней парень и девушка, ссорясь, кричали друг на друга. Но суть карикатуры было не в том, что они кричат, а в двух облачках у них над головами, в которых художники изображают мысли человека. В этих облачках-мыслях каждый представлял себя с ангельскими крылышками, а другого — чертом с трезубцем и рогами. На деле же, как видел зритель, оба фрукта были хороши.

Ирка повесила эту карикатуру, чтобы в моменты ссор с Матвеем напоминать себе, как глупо это выглядит со стороны. Сейчас Ирка случайно задела ее рукой и вскрикнула, поскольку карикатура оказалась губкой для посуды, причем мокрой.

— Я так больше не могу! — простонала Ирка. — Зачем мы это сделали? Я чищу зубы сковородкой, а то, что похоже на зубную щетку, на самом деле стул!

Багров взял со старого велосипеда, являвшегося кухонным столом, кусок пенопласта, порезал его фоторамкой и стал с аппетитом жевать.

— Хороший хлебушек, — одобрил он. — В общем, ничем не могу помочь! Маскирующее заклятие работает именно так. Оно переставляет местами или совсем всё, или совсем ничего. Ну, кроме одежды. Думаешь, мне приятно каждое утро расчесываться раскисшим шоколадным сырком? А именно так выглядит теперь моя расческа!

Ирка повернулась на гамаке, стараясь не смотреть на несуществующие гвозди.

— Зато теперь нас не обворуют! — сказала она.

— Ну да! — согласился Багров. — Книгу Тайных Драконов мы спрятали хорошо! Эго заклинание действует и на стражей мрака! Даже истинное зрение отводит. Теперь, чтобы найти что-либо в нашем доме, надо искать неделю. А Огнедыха искать вообще бесполезно. Он всегда с нами!

Ирка вздохнула и решила больше об этом не думать.

— Я подслушала интересный разговор, — вспомнила она. — Один молодой человек вез девушку на раме велосипеда и говорил ей: «Ты такая красивая! Можно я поцелую тебя в позвоночник?»

Ирка стала ждать улыбки, но дождалась только вежливой паузы.

— И… — спросил Багров. — Что тут такого-то?

— Прости, — сказала Ирка. — Я забыла, что ты некромаг.

— Прощаю, — махнул рукой Матвей. — Главное, чтобы позвоночник не был отдельно от девушки, а остальное, я считаю, сущие мелочи.

Отталкиваясь пальцами от стены, Ирка раскачивалась на гамаке Багров смотрел на нее, и выражение его лица было трудноопределимо.

— В детстве, — задумчиво сказал он, — если кто-то ставил точку на листе, на котором я рисовал, хотя бы маленькую точку, я разрывал этот лист в клочья, потому что это был уже не мой лист. Понимаешь? А теперь ты вот спишь так нагленько в моем свитере, записываешь номера своих телефонов в моем — понимаешь, в моем! — блокноте, а я ни блокнот не разрываю, ни свитер не выбрасываю! Ну разве это не чудо?

— Это свидетельство твоего глубочайшего гуманизма! — похвалила Ирка, быстро взглядывая на него. — Кстати, если ты сегодня такой великодушный, я тебя порадую. Помнишь, ты вчера промочил свои новые кожаные ботинки?

Багров напрягся, ожидая продолжения. Ирка молчала.

— Ну? — поторопил он.

— Да ничего «не ну»! Я хотела, чтобы Огнедых их просушил, а он их немножечко прожег.

— В каком месте? — спросил Матвей, вскакивая.

— Да, в общем, уже ни в каком, — сказала Ирка примирительно. — Ты не огорчен?

Багров мученически закрыл глаза.

— Нет, конечно, — сказал он. — Признаться, новые ботинки мне не нравились. Я совершенно напрасно провел в магазине три часа, выбирая их. А уж покрывать их каждый вечер кремом — это была сущая блажь…

— Зато мы Арчибальда выселили, — напомнила Ирка.

— Да, — согласился Багров. — Хоть чему-то можно радоваться..

Домовой Арчибальд, заявившийся недавно, чтобы проведать Огнедыха, застрял у Ирки и Багрова на целую неделю. И эта неделя превратилась в круглосуточный вынос мозга. Под мороком четырехлетнего ребенка Арчибальд таскался за Иркой и Багровым с утра до вечера и искал ссор.

— Вон тот мужик на меня косо посмотрел! — жаловался он на прохожего, мелькнувшего метров за сто. — Та машина бибикнула! Столб пнул меня по ноге! Вон та вот собака с балкона попыталась на меня гавкнуть!

— И ты на нее полай! — советовала Ирка. Арчибальд не лаял. Вместо этого он замирал и из его ушей струйками начинал валить пар.

— А сейчас что? Никого же рядом нет! — удивлялась Ирка.

— Ну и что! Зато тут воточки на заборе написано «дурак››!

— И?

— Что «и»? Плохое слово написано! Читать умеешь?

— И ты решил, что за год до твоего появления кто- то узнал, что ты здесь появишься, и высказался по этому поводу?

— Очень смешно!.. Никакого уважения к старому домовому! — обижался Арчибальд.

И вот теперь он наконец съехал, и Ирка с Матвеем убедились, что счастье — ощущение контрастное. Не ешь два дня — и корка хлеба станет для тебя радостью. Проживи неделю с Арчибальдом — и будешь радоваться даже хмурому московскому утру.

Внезапно Иркин слух был потревожен новым, вкрадчивым звуком. Она скатилась с гамака. Рука привычно нашарила прислоненную к стене рунку.

— Тшш! — прошептала она. — Кто-то идет!

И правда, спустя секунду снизу прилетел камешек и несильно стукнул в окно Приюта Валькирий. Держа наготове палаш, Матвей открыл люк и выглянул. По тому, как расслабилась его спина, Ирка поняла, что ничего опасного он не усматривает.

— Это ко мне! — сказал он и скользнул вниз по канату.

Ирка сверху увидела, что он разговаривает с длинным парнем, похожим на сломанную удочку. Эго был маг, выгнанный из Тибидохса. Избавиться от него не было никакой возможности. Каким-то образом пронюхав о Матвее, он теперь то и дело являлся к нему и умолял, чтобы Матвей его укусил. Он почему-то решил, что если некромаг его укусит, то он тоже станет некромагом. Матвею же кусать его не хотелось. Ну просто ни за какие дырки от бублика.

Вот и сейчас вскоре стало ясно, что слова «нет» длинный парень не понимает. Повторяет одно и то же как попугай, надеясь взять измором.

— Всё! Сейчас карму испорчу! — предупредил Багров и, приподняв руки, пропустил между пальцами пару молний. Лужайка под ногами у долговязого зашевелилась костями всех зверей и птиц, что нашли здесь свой конец за долгие столетия. Кости были страшные. Многие уже и на кости не походили: просто чудилось, что земля шевелится.

Маг, хрипя от ужаса, дунул с места бегом и скрылся в лесочке.

— А ты умеешь портить карму? — спросила Ирка, когда Багров забрался по канату в Приют.

— Неа, — отозвался тот. — Если честно, я даже смутно помню, что это такое. Но народ пугается.

— Не будь эгоистом! Укуси мальчика! — предложила Ирка.

— Я молодых людей не кусаю. Только девушек, и исключительно прекрасных. Но если он продолжит приставать, я позову знакомого людоеда с Лысой Горы по прозвищу Кетчуп с Майонезом. Вот уж кто тяпнет его с истинным удовольствием!

Держа в руках газовую горелку (сейчас она напоминала тапку), Ирка ласково поливала струей пламени сидящего в раковине Огнедыха. Засними это кто-нибудь на телефон и выложи в Интернет, защитники животных замучили бы Ирку гневными комментариями, обвиняя ее в сжигании миленькой ящерицы. На самом же деле это был обычный душ, который Огнедых обожал. Учитывая, что зима была холодная, Ирке приходилось согревать его так раза три в день. В остальное время он, свернувшись, спал внутри керосиновой лампы.

Куриный окорочок, лежащий на столе в тарелке, запищал. Ирка не сразу вспомнила, что это теперь новый облик ее телефона.

— Напоминалка сработала! Нам предстоит отвезти Прасковью на тренировку валькирий! Фулона просила. Прасковья где-то на Яузе живет.

— Почему на Яузе? Она же где-то еще жила?

— Та квартира на ремонте. От соседей забежала мышка, а Прасковья шарахнула в нее из гранатомета.

Багров понимающе хмыкнул. После знакомства с Прасковьей в ремонт могло попасть даже солнце.

— Нет! — сказал Матвей. — Не обижайся, но я с тобой на Яузу не поеду! Там нет парковок!

— Как только ты не хочешь куда-то со мной ехать, ты моментально говоришь, что там нет парковок, — парировала Ирка.

— А там есть, что ли, парковка? — рассердился Багров. — Есть, да?

— Хочешь, я тебе припаркую машину в телефонной будке? Или в спичечной коробке! Причем не один автобус, а два!

— Так это с магией, — быстро сказал Багров. — Это не считается.

Однако по голосу Матвея Ирка почувствовала, что победила, и, сунув в карман куриный окорочок, покинула Приют Валькирий. Багров неохотно потащился за ней. По дороге он грыз себя, что избрал неправильную тактику. Если хочешь, чтобы девушка сделала что- то по-твоему, нужно ей постоянно запрещать: нельзя, не разрешаю, это не для тебя! А если хочешь, чтобы она чего-нибудь не сделала, нужно ей постоянно говорить: сделай, сделай, сделай! Вот и сейчас, если он действительно хотел, чтобы Ирка не ездила к Прасковье, нужно было каждые пять минут повторять: ‹‹Поехали к Прасковье! Поехали к Прасковье!»

От Сокольников до Яузы ехать было недалеко. Ог-недыха Ирка взяла с собой. Обвивая синеватый огонь, он сидел в лампе и изредка широко зевал, выпуская облачко едкого пара. Багров, закутанный до носа шарфом, опустил стекло и, высунув наружу голову, пытался дышать свежим воздухом.

Ирка достала тетрадь с заданиями и просматривала сегодняшние вызовы.

— Элементарный маг случайно проглотил волшебное кольцо. Теперь всякий раз, как он открывает рот, из него вылетают искры, — сообщила она.

— Какие искры? Зеленые или красные? — уточнил Матвей.

— Зеленые.

— Боевые или нет?

— Кажется, нет. Он же заклинаний не произносит.

— Ну тогда до завтра дотерпит. Что еще?

— На лопухоида случайно свалилась магическая книга, и он обменялся разумом со своим котом. А у него сегодня свидание с девушкой!

— Разберется как-нибудь сам. В конце концов, девушки любят котиков… Еще вызовы?

— Джинн в супермаркете забрался в дихлофос.

— Как имя джинна? Ибн-как-то-там? — сразу угадал Багров. — Я этого джинна помню. Он каждую неделю куда-нибудь забирается. То в освежитель воздуха, то в лак. Пусть посидит… Завтра, как от элементарного мага будем возвращаться, по дороге его выручим.

— А если к тому времени дихлофос кто-нибудь купит? — спросила Ирка.

Ей страшно было представить, что произойдет, если кто-то нажмет на распылитель дихлофоса и оттуда выскочит опьяненный дихлофосом джинн и начнет швыряться средневековыми замками.

— Авось не купят. Кому сейчас, зимой, дихлофос нужен? — отмахнулся Багров.

Неожиданно он что-то вспомнил и, отвлекшись от дороги, крикнул Ирке:

— Ах да! Знаешь, кого я позавчера встретил? Угадай с первой попытки! Только не подзеркаливай!.. Эдю Хаврона! У него родился сын!

Ирка услышала эту новость по-своему.

— Мефодий что, стал дядей? — спросила она.

Одно дело дружить с Мефодием, а другое — с дядей Мефодием. Такое надо еще переварить. Багров таких нюансов не улавливал:

— Ну да. Не тетей же! И знаешь, как Эдя назвал сына? Рюрик!

— Сильно! — оценила Ирка.

— Да, неплохо! Мефодий, Рюрик… Это у них семейное! Следующих детей Эдя назовет Синеусом и Трувором! А если родится девочка, то Лыбедью.

Идея про девочку Лыбедь развеселила Багрова. Веселость же у него обычно проявлялась в том, что он либо начинал сочинять сомнительные сказочки, либо бесконечно повторял какой-нибудь осколок фразы. Вот и сейчас он твердил: «Дама варила обед, и вдруг потушили свет!»

— И что было потом? Куриные кости из супа полезли? — спросила Ирка.

— Может, и полезли. Почему-то всех клинит на этом стишке, — сказал Матвей. — Причем чем приличнее с виду человек, тем сильнее клинит. Видимо, все дело в какой-то червоточинке нашего воображения.

Ирка засмеялась. Такого Багрова она любила. Хотя существовал еще другой Матвей, теневой, которого ей сложно было выносить. И были еще другие люди, чужие, с которыми у нее никак не налаживался контакт. Эти люди слышали все не так, как слышит Ирка. У них были другие опорные понятия. Их беспокоили совсем иные проблемы. И тогда Ирка успокаивала себя личной теорией совмещающихся сознаний.

Смысл этой теории был в том, что каждое сознание — такой круг, нарисованный на листе бумаги. Лист один, а кругов на нем множество. Мысли могут передаваться только через накладывающиеся части окружностей методом взаимопроникновения. В той части, где две окружности накладываются, люди способны друг друга слышать и понимать. Где же наложения нет, никакой контакт невозможен. Бывают круги частично накладывающиеся, а бывают совсем отдельные, не соприкасающиеся. Допустим, у меня нет контакта с Петей, но есть контакт с Колей, который накладывается своей окружностью и на меня, и на Петю. То есть с Петей я смогу общаться только через Колю.

На Яузе Багров нашел-таки стоянку и, поворчав для приличия, остался ею доволен. Они бросили автобус, и дальше пошли по высокой набережной, глядя вниз на закованную в лед реку. Лед был изломанный, бугристый. Местами прозрачный, местами коричневый, с примесью песка. Кое-где, у свай мостов, лед пробили и теперь там во множестве жались утки.

Ирка вспомнила, что когда-то летом она ловила здесь рыбу, а Багров, лежа рядом на спине на деревянном поддоне от холодильника, читал «Записки об ужении рыбы›› Аксакова. Такая вот была у них рыбалка. Теперь Матвей всего это не помнил и ворчал:

— Ну и где тут? Адрес-то какой?

Сам он не был у Прасковьи ни разу. Слышал только, что она в очередной раз поменяла место обитания и теперь живет на Яузе.

— У реки нет адреса! — дразня его, таинственно отвечала Ирка. — Река — она, понимаешь ли, сама себе и адрес, и индекс, и квартира!

Так они шли довольно долю, пока Ирка не схватила Матвея за руку и не показала ему на отмель, на которой вмерзала в лед старая баржа.

— И что? — спросил Багров.

— Смотри внимательно! — велела Ирка.

Получив подсказку, Матвей стал приглядываться и обнаружил, что к крюку, вбитому между камней набережной, неприметно привязана веревка. На нос баржи было навалено немалое количество дров, прикрытых куском линолеума, а в один из иллюминаторов выведена труба буржуйки.

— Надо же! — воскликнул Матвей. — Как в сказке! «Жил старух со своею старихой у самого рыжего пруда!››

Он стал выуживать веревку, чтобы спуститься на баржу, когда Ирка, придержав его за локоть, бросила вниз камешек. Не долетев до баржи, камешек вспыхнул сначала фиолетовым, потом, еще примерно через метр, красным, после чего бесследно исчез.

— Два уровня магической защиты! — сказала Ирка. — Красный — это полное уничтожение всего живого, я помню. А фиолетовый?

— Выборочной невидимости! Ну и тоже уничтожение. Но только неживого. В общем, двойное уничтожение плюс маленькая вежливая невидимость, чтобы лишний раз никого не беспокоить! — вспомнил Матвей и, экспериментируя, сбросил вниз еще несколько камешков.

Первый постигла судьба Иркиного, а вот второй преспокойно долетел до палубы и, щелкнув по ней, отскочил в воду. Немного выждав, Багров пустил еще два камня — и опять первый вспыхнул, а второй уцелел.

— Ясно! Время перезарядки магии — около трех секунд- Шанс успеть есть! Прыгаем по моей команде!

— Слушай, может, проще предупредить Прасковью, что мы пришли? — осторожно спросила Ирка.

— Так неинтересно! Приготовились! Пошли!

Матвей бросил камешек и легко перемахнул через ограду набережной. Прижав к груди лампу с Огнедыхом, Ирка последовала за ним. Она давно не прыгала с двухметровой высоты, и теперь ей было страшновато. Под ногами загрохотала ржавая палуба, а еще через мгновение над головой у нее просвистело метательное копье.

Ирка приготовилась защищаться, но никто на нее не нападал. Оказалось, что копье бросила Прасковья, причем не в Ирку, а в мишень. Ирке же хватило ума свалиться прямо перед мишенью.

— Привет! А мы тут мимо проходили! — ляпнула Ирка первое, что пришло ей в голову.

Она обнаружила, что копье вонзилось далеко от центра мишени. А ведь бросали-то его всего метров с четырех, да еще в круг размером с огромное блюдо! Для валькирии, даже начинающей, это был, конечно, не результат. Вот только почему-то Шилов с Зигей вели себя странно. После каждого броска, как удачного, так и совсем кривого, они хлопали в ладоши, улюлюкали и вопили «Мамуля, вау!».

Прасковья скромно краснела и отправлялась выдергивать копье, после которого мишень — внушительных размеров дубовый спил — покрывалась толстой коркой льда.

«Не возвращается к ней копье! А ведь само должно возвращаться!» — удивился Багров, но спрашивать ни о чем не стал.

Ледяное копье выглядело как при Сэнре. Невидимость его пропала. Поддерживалась она лишь стараниями Джафа, не желавшего, чтобы кто-нибудь узнал, что он использует оружие валькирий. Наконечник прозрачный. Невообразимо острый, неописуемо хрупкий. Попав в мишень, сразу разлетается, но немедленно восстанавливается.

— А почему вы ее хвалите? — прошептал Багров, услышав очередное восхищенное «вау!».

— Один раз не похвалили — так вот! — Шилов ткнул пальцем в набережную. Камень был весь в глубоких оспинах, точно от артиллерийского обстрела.

— Мамуля ласселдилась. Витя пледлозил блосить мисень в ее копье, стобы она попаля! — объяснил Зигя.

Прасковья нетерпеливо выдернула из кармана блокнот. Говорить с Иркой ей не хотелось. Писать — дело другое.

«Мы виделись недавно. Зачем ты пришла?»

— Пригласить тебя на тренировку валькирий. Тренировать будет Дион, — сказала Ирка.

Прасковья кратко задумалась, разбираясь в своих ощущениях

— Я не валькирия! — размашисто написала она. — У меня ничего не получается! Я просто чучело с палкой, а не валькирия!››.

— Сюссле с палькой! Мамуля — сюселе с палькой! — с восторгом повторил Зигя и запрыгал на месте. Шилов наступил ему на мизинец и два раза провернулся на каблуке. Это был единственный шанс, чтобы Зигя что-то ощутил, поскольку мизинец у него был соответствующий.

Ожидая ответа, Прасковья настойчиво смотрела на Ирку поверх блокнота. Ирка пожала плечами. Рассуждать о том, что копье валькирии никогда не приходит случайно, она не стала. Если человек бесконечно задает один и тот же вопрос, скорее всего, его не устраивает ответ. Тут уж ничего не поделаешь. Глупо играть с ним в одну и ту же игру-несоглашалку.

Прасковья вырвала лист. Он вспыхнул, не долетев до палубы, а в блокноте уже прыгали новые буквы:

‹‹Думаешь, у меня есть шансы выжить в бою?»

Ирка опять уклонилась от ответа. Если Прасковья будет сражаться копьем, то, скорее всего, нет. Но если швыряться трамваями и рельсами, как в прошлый раз, то шансы безусловно возрастут.

«И что? Я буду служить свету? И чем я, интересно, буду заниматься в Эдеме? С Мефодием под ручку ходить?››

Ирка с трудом сдержалась, чтобы не сказать, что в Эдем-то Прасковью пока не приглашали, хотя что делать там с Мефом, она уже придумала. Трюк был хороший, психологический, ориентированный на полный вынос мозгов — как собственных, так и собеседника. Чем больше Прасковье чего-то хотелось, тем сильнее она это отрицала. Видимо, перед свадьбой она изрешетит из пулемета регистраторшу ЗАГСа, напишет на стене метровыми огненными буквами «НЕТ! НИКОГДА!››, а потом, почесав нос, хмуро черкнет в блокноте: «Ну всё! Где тут закорючку ставить?››

— Всякая служба считается боевой. Хоть штаб охранять, хоть дрова караулить, — бодро сказал Багров.

Ирка подошла к мишени и стала смотреть на ледяное копье. Древко было новое, но прилажено и сбалансировано хорошо. Скорее всего, работа Шилова. Сама Прасковья едва ли так глубоко понимала в метательном оружии. Ну если, конечно, речь не шла о метании трамваев и прочей не заслуживающей внимания мелочи.

— Это мамуля его несяйно созгла, когда не той столоной блосила! — наябедничал Зигя.

Прасковья опасно поджала губы, и, заметив это, Зигя поспешно запрыгал и захлопал в ладоши. Он выучил, что когда хлопаешь в ладоши, мамуля не сердится. Вместе с Зигей запрыгали красные спортивные трусы и панамка недетского размера. Это была единственная одежда малютки, поскольку холода его иссеченное шрамами тело не боялось. А еще на шее у Зиги на шнурке висела соска, сделанная из патрона автомата Калашникова и внутренней шайбы от переносного миномета.

Прасковья переводила взгляд то на Ирку, то на Багрова, то на Шилова Заметно было, что ей хочется сорваться, но она пока не придумала на ком. Палуба баржи мелко дрожала и раскалялась. У проезжавших по набережной машин на дверях сама собой вскипала краска.

— Сисяс мамоська кого-нибудь убьеть! — радостно сообщил Зигя, переставая прыгать.

— Никита! — сказал Шилов шепотом. — Сунь в рот соску и помолчи!

Зигя послушно зачмокал патроном от Калашникова. Потом, вспомнив о чем-то, вытащил изо рта соску и плаксиво потребовал:

— Мамуля! Хосю пылыстылынчик!

— Может, пора притормозить? Это уже не первая пачка за день! — озабоченно заметил Шилов.

Рядом с ним в палубу баржи, миновав все защиты, врезалось бетонное кольцо с набережной. Прасковья не любила, когда жадничают для сыночка, особенно в развивающих вещах. Почти сразу с десяток пачек пластилина прилетели из магазина вместе с тележкой, на которой висел вцепившийся немолодой охранник. Оказавшись на палубе, охранник дико уставился на Прасковью, на Ирку и замычал, не выпуская тележки.

— Пальцы! Разожми пальцы! — жалостливо сказал ему Багров.

Охранник замотал головой, губы у него прыгали.

— Отпусти! Все хорошо! Не упадешь! — повторил Матвей, разжимая ему руки.

Охранник на четвереньках спустился на лед и, пошатываясь, куда-то отправился. Заметно было, что он в состоянии шока и ничего не запомнит.

Зигя схватил из тележки пластилин и, прижимая его к груди, убежал в каюту. Багров отправился было за ним, но металлический люк захлопнулся у него перед носом. В иллюминатор видна была только широкая спина Зиги, на корточках сидящего рядом со столом.

— Никого не впускает! — сказал Шилов. — И тебе я не советую соваться. Он распсихуется, а силища немереная… Ему тут недавно пластилин не купили, так он за мной с фонарным столбом гонялся. За мной!

— А что он лепит? — спросил Багров.

— Да что там может быть? Детские секретики! Это Прасковья его избаловала… Нельзя детям качели устраивать! Он орет, а она его капризам потакает! Раньше Никита таким не был! — буркнул Шилов и стал ходить по палубе.

За Шиловым ходил его черный гриф. Это было смешно, потому что казалось, что гриф намеренно пародирует бывшего жителя Тартара. Оба они были сутуловатые, недовольные, опасные в движениях. Разве что гриф клевал падаль, а Шилов способен был ее изготовить.

Виктор был сердит. Этот проклятый пластилинчик, вторгшийся между ними, мешал его дружбе с Никитой. Прежде вечерами они сидели вместе и молчали. Черный гриф клевал баранью голову. Зигя обтесывал какую-нибудь чурочку. Шилов, от старательности высунув язык, косметической кисточкой покрывал ядом свои метательные стрелки. Близость Шилова с Никитой напоминала те отношения, какие порой складываются у отца с сыном при сильной и властной маме. Маму, конечно, злит это незримое братство, но придраться к нему нельзя, потому что непонятно, к чему именно придираться. К тому же, чем больше она придирается, тем крепче становится это братство.

— В общем, не знаю, что с Зигей делать, — сказал Шилов.

— Ты его как-нибудь отвлекай! — посоветовал Багров. — Читай ему. На худой конец поставь фильм про Игоря Горшкова или мультик про Колюмышку.

— Про кого про кого?

— Ну про Гарри Поттера и Микки-Мауса…

— Нет, — сказал Шилов — Ему мультики неинтересны. Он теперь либо на телефоне играет, либо с пластилином возится.

— А что он из пластилина-то лепит?

— Да какая разница! — отмахнулся Шилов.

Положим, здесь Виктор ошибался. Он не знал, зачем, получив пластилин, Зигя всякий раз запирается в каюте. Пыхтя, на четвереньках лезет под стол. Под столом стоит железный ящик. Когда-то там был пожарный песок, но Зигя его высыпал.

Чтобы никто больше не открывал этот ящик, малютка закручивал его на ржавый болт с огромной, стесанной по резьбе гайкой. На дне ящика, с нетерпением дожидаясь Зигю, сидел голый пластилиновый человечек. У человечка было мятое, с множеством бугорков лицо, лысенькая головка и не до конца долепленные ушки, похожие на пельмени.

Сейчас, увидев Зигю, человечек нетерпеливо подпрыгнул и показывая на рот, запищал как голодный птенец. Зигя стал отламывать кусочки пластилина и скармливать человечку. Тот старательно заглатывал их, становясь все больше. Зигя видел, что человечек увеличивается, и радовался.

А началось все так. Некоторое время назад Зигя сидел перед раковиной и пальцем проталкивал в слив выдавленную зубную пасту. Мамуля велела ему почистить зубы, а Зигя решил заодно почистить и раковину. Попутно он воровато оглядывался на дверь, потому что в прошлый раз, когда он выпил жидкость «Крот›› для прочистки труб, мама Прасковья почему-то рассердилась и била его по голове веником. Зигя при этом хихикал, и изо рта у него белым облачком вырывался кислотный пар.

Неожиданно не до конца продавленная сквозь решетку белая масса зашевелилась. Из слива выполз пячок, до того скрывавшийся в канализации. Зигя направил на него струю воды. Он думал, что вода унесет червячка, но тот как-то уцепился. Зато зубную пасту вода смыла. Оказалось, что у червячка есть ручки и ножки, только очень короткие. Червячок корчился и изгибался так, что рисковал завязаться узлом. Разглядев Зигю, червячок испугался и попытался просунуться в сток, но Зигя успел заткнуть его пальцем.

— Гусснитъка! — выдохнул малютка с таким восторгом, что даже в груди у него загудело.

Червячок сильно изогнулся, приняв форму шахматного коня, и Зигя обнаружил, что у него есть маленькие глаза-буравчики. Эти буравчики всверлились в лоб малютки. Зигя ощутил наплыв непонятных чувств и желаний. Правда, продолжалось это недолго. Ослабев от усилия, червячок бессильно провис, и Зиге пришлось толкать его пальцем, чтобы он очнулся.

На краю раковины лежал кусок пластилина. Накануне Зигя пытался вылепить из него слоненка, но у него нс получилось. Увидев пластилин, червячок едва в узел нс завязался от жадности. Он подполз и, уцепившись короткими ручками, стал откусывать от него кусочки. Зигю, как личность увлекающуюся, это заинтересовало. Он присел на корточки и стал наблюдать. Червячок доел пластилин, немного укрупнился и, разинув рот, стал требовать еще. Заботливый Зигя спрятал его в коробку, которую потом заменил железный ящик. В тот день Зигя впервые попросил у мамы Прасковьи купить пластилин. Несколько дней червячок только ел. Утром, днем, ночью коротких ручках едва просматривались пальцы, то теперь различались уже и ногти. Более того, у червячка начали вылепливаться волосики, а под волосиками круглела маленькая головка с въедливым, несколько вытянутым личиком.

Если первое время, в бытность свою червячком, человечек ничего еще не помнил, только шипел, то теперь к нему начала возвращаться память.

Вчера вечером в памяти его вылепилось имя. Это было противное, тухлой рыбкой дышащее имя Тухломон.

Глава седьмая ИЗБУШКА БЕЗ КУРЬИХ НОЖЕК

Время идет так стремительно, что поначалу невольно увлекаешься мельканием событий.

На самом деле время условно. Жизни всех поколений — точно пушинки на круглом цветке одуванчика. На деле же все мы — Чингисхан и Эзоп, Клеопатра и Ной, Александр Македонский и самый неприметный человек из самого неприметного города — существуем в единой реальности и сталкиваемся с одними и теми же испытаниями. Просеиваемся сквозь сито вечности, которое, убирая все лишнее, показывает нам, и не только нам одним, что мы такое.

Троил

Арей сдержал слово. Темный маг не достался ни скелертам, ни гробовщикам. Барон мрака подтащил к пустой повозке все пустые ящики и, щедро полив их маслом из двух больших горшков, поджег. Полыхнуло хорошо. Ближе десяти шагов к костру нельзя было подойти. Мечник стоял, закутавшись в длинный серый плащ, найденный в одном из ящиков. Плащ, хранившийся туго скатанным, имел множество достоинств.

Не боялся дождя и огня, отпугивал простейшую нежить и, главное, до неузнаваемости менял облик своего владельца. Пока Арей оставался в плаще, никто не узнал бы в нем стража мрака. Для всех, кто его видел, он был просто сомнительной личностью, которых здесь, в лесах, хватало с избытком.

Разумеется, Арей мог бы и сам, без всякого плаща, наложить на себя маскирующий морок. И хороший морок, надежный, с двойным-тройным магическим подстегом, с багряной отводящей поволокой. Этим даром он был наделен, как всякий страж света или мрака. Кто пробился бы через первую ступень — застрял бы на второй, на третьей, а если бы каким-то чудом и добрался до самого Арея, то и не узнал бы его, решив, что это лишь очередной из мороков, ибо мороки были окольцованы и под стражем вполне еще могла оказаться какая-нибудь старушенция с большим мешком, полным высушенных голов.

Но морок — это магия. И магия активная. Здесь же, на Запретных землях, использование магии было особенно опасно. Плащ, разумеется, тоже был не чужд магии, но магии зеркальной, легкой и уклончивой, вплетенной в каждую его нить. Такая магия первохаос не раздражает, как шепот не вызывает обвала в ущелье.

Убедившись, что погребальный костер занялся и не погаснет, Арей пошел в «Топор и плаху», мало надеясь добраться туда до темноты. Шагал он быстро. Ночевать в Запретных землях под открытым небом — не самая блестящая идея, как бы хорошо ты ни владел клинком.

Внезапно птицы в лесу разом взлетели. Что-то вспугнуло их. Арей различил низкий рокочущий гул. Сквозь гул пробивались одиночные удары — четкие и звучные. И был еще какой-то звук. Дополнительный.

Казалось: кто-то поет и одновременно бормочет в восторженном забвении.

Гул и треск двигались по направлению к Арею. Ему чудилось, будто громадная подкова катится через лес в его сторону. Арей оценил скорость приближения. Никакой возможности ускользнуть. Он оказывался в самом центре. Сообразив это, мечник, пригнувшись, бросился с тропинки в чащу. На бегу извлек из ножен собственный меч и перебросил в опустевшие ножны риттершверт. Он еще раньше убедился, что риттершверт в них проходит. Разве что болтается немного. В лесу Арей огляделся в поисках укрытия и нырнул под ствол старой поваленной ели, к которому прижался так плотно, как это было возможно.

Гул приближался. Видно было, как сотрясаются верхушки деревьев. Летят листья, чавкает грязь. Суетятся перепуганные птицы. Затем из леса вырвался громадный, голов в двести, табун единорогов. Вел его огромный чисто-белый жеребец со спиралевидным рогом. Справа и слева от него скакало по прекрасной кобилице. У них рога были без спиралей, но более острые.

Пригибая молодые деревья, ломая сухие и лавируя между лесными гигантами, стадо пронеслось через ту часть леса, где под еловым стволом таился Арей. Большая часть стада обогнула ель, но с десяток единорогов перескочили через нее. Перевернувшись на спину, Арей видел, как мелькают над ним поджарые животы. Длинные хвосты скользили по стволу. Земля дрожала. Еловый ствол тоже вздрагивал, роняя на Арея чешуйки коры.

Наконец пронесся последний единорог. Барон мрака поднялся и долго смотрел вслед табуну. В глазах у него оттиснулись легкие стремительные тела, благородные головы. Самые смешные рожки были у жеребят. Короткие и толстые, покрытые шерстью. Испытывая постоянный зуд, маленькие единороги бодали рожками друг друга и деревья.

Когда-то единорогов было очень много. Больше, чем оленей. Больше, чем вепрей. Потом, когда магия в мире стала скудеть, единороги начали постепенно исчезать. Исчезали они не сразу. Не то чтобы погибали, а как бы таяли и редели, переставая размножаться. Лишь здесь, на Запретных землях, где сохранился сильный источник первозданной магии, единороги встречались большими табунами. Но такой огромный табун и Арей видел впервые.

Вернув в ножны меч, барон мрака вновь вооружился риттершвертом, к которому начинал уже привязываться, как большой мальчик к новой игрушке. В риттершверте ощущалась скрытая притаившаяся сила. Источника этой силы Арей пока не понимал. Руны? Возможно. Но может, дело было и не в рунах. Собственный меч относился к интересу Арея без ревности. Он знал, что во всяком серьезном бою или при неведомой опасности Арей вновь предпочтет известное неизвестному и риттершверт отправится на отдых в деревянные, медвежьим мехом выстланные ножны.

Арей шел через лес и думал о Запретных землях, что прекрасное здесь легко сочетается с жутким и безобразным. Единороги — и тут же какие — нибудь гробовщики или мозгоеды. В Эдеме и Тартаре не так. В Эдеме редко можно встретить что-то безобразное, в Тартаре же безобразно все. Если же что-то прекрасное там и оказывается, то оно почти всегда с червоточинкой и оттого еще омерзительнее, чем если бы было просто уродливым.

***

Час спустя, когда из-за еловых вершин выкатилась красная луна, Арей заметил в стороне от дороги слабый огонек. Остановился. Задумался и, осторожно ступая, чтобы не производить лишнего шума, пошел к нему. У леса он увидел скособоченную избушку с провалившейся крышей, оплетенную виноградом-душителем. Заметив Арея, виноград попытался оплести и его. Барон мрака пустил в ход риттершверт, и виноград отстал.

Размышляя о том, что избушка мало походит на искомый трактир, Арей обошел ее вокруг. У дверей избушки на бревне сидели два скелета в ржавых доспехах. Один был вооружен алебардой, другой — боевым топором. У скелета с топором сохранилась еще светлая бородка, торчавшая из-под опущенного забрала.

Увидев Арея, оба скелета, лязгая доспехами, встали и преградили ему дорогу.

— Стой! — проскрипел скелет с топором.

— Сюда нельзя! — сказал второй скелет и прокрутил в высохшей руке алебарду. Проделано это было с такой легкостью, словно алебарда весила не больше спички.

Его приятель без малейшего усилия, работая лишь кистью, подбросил боевой топор. Топор провернулся в воздухе раза четыре и лег рукоятью точно ему в ладонь.

Арей отступил на полшага. Сражаться со скелетами ему не хотелось. Такие скелеты требуют обычно особого оружия. Либо надо применять магию, а это опасно.

— А почему ты мне приказы отдаешь? — спросил он у скелета с топором. — Разве ты тут главный?

— Я! — с гордостью сказал скелет.

— Почему ты? — усомнился барон мрака. — Разве твоего приятеля не раньше убили? Кого убили раньше — тот главнее.

Как мечник и ожидал, скелеты задумались. Думали они с гораздо большим усилием, чем вертели топор и алебарду. Еще бы. Чтобы думать, нужны мозги.

— Меня убили раньше! — наконец сказал тот, у кого еще осталась борода.

— Да, — подумав минуты две, согласился безбородый. — Это я тебя убил. Я стоял тут один, а ты пришел и попросился ночевать. Я тебя убил, и теперь мы стоим тут вдвоем. Давай теперь убьем вот этого вот, и нас будет трое.

Бородатый поскреб костистой рукой шлем.

— Чой-то я тебе не верю! — сказал он с обидой. — Разве это не я тебя убил? Вот у тебя щит намного ржавее!

Скелета стали разглядывать щиты. Оба были ржавыми примерно одинакова

— Это что за картинка? — спросил один.

— Это твой герб, — ответил другой. — А что он значит?

— Я не помню. Я не помню даже, куда я ехал, когда тебя убил!

— Это я тебя убил! Но я тоже не помню, куда я ехал!

— Чего попусту спорить? А вы убейте друг друга еще раз! Кто это сделает первым — тот и главнее! — невинно посоветовал Арей.

Пустые глазницы скелетов уставились на него с подозрением.

— Нет-нет, я не настаиваю. Кто я такой, чтобы за вас решать? Я просто предлагаю выход, — сказал мечник.

Скелеты еще хорошенько подумали. Бородатый скелет закончил думать чуть быстрее. Он взмахнул топором и отрубил своему приятелю голову.

— Вот! Я главный! — сказал он.

— Нет, я! — крикнула катящаяся голова, и ее безголовое туловище начало лихо крошить первый скелет алебардой, вскрывая его, как консервную банку.

Арей не стал дожидаться, кто из двух скелетов возьмет верх. Осторожно проскользнув вдоль стены, он толкнул дверь, которая оказалась незапертой. Внутри избушка не блистала красотой и смахивала на обиталище немолодой нечистоплотной ведьмы. Длинная грязная скамья. Стол, заваленный травами и костями. Склянки с желтыми бумажками, на которых были написаны названия ядов. По стенам — связки высушенных жаб, змей, пиявок, тарантулов и скорпионов.

В центре комнаты стояла длинная лохань, похожая на гроб. Или, возможно, это и был гроб, похожий на лохань. ‹‹Гроболохань›› была до краев наполнена водой. На ее дне лежал высокий, пугающей худобы мужчина с руками, сложенными на груди как у покойника. Сквозь воду кожа у него казалась голубоватой. Больше всего он смахивал на утопленника, но что-то подсказывало Арею, что это не так. Положив меч на колени, барон мрака присел на скамью. Терпеливо просидел минут десять. Все это время не сводил глаз с лежащего в воде. Мужчина был неподвижен, но изредка вода в лохани едва заметно вздрагивала. Это у того, кто спал на дне, билось сердце.

«Неплохо, — прикинул Арей. — Два удара в три минуты. В бою такого непросто утомить».

Мечник поднялся и начал бродить по избушке, бесцеремонно разглядывая чужие вещи. Никакого оружия не нашел, разве что пару кинжалов, находящихся в удручающем состоянии, но в углу стоял посох. Проверив, не защищен ли он заклинанием, Арей взвесил его в руке. Посох был массивный, с длинным сужающимся наконечником белого металла.

Пожалуй, просадил бы и латы, если хорошо его метнуть. А метали его нередко. Это ощущалось по состоянию наконечника. С противоположной наконечнику стороны посох был украшен крупным молочным камнем. Арей встречал уже такие камни. Они вмещали чудовищно много атакующей магии.

Заметив, что камень начинает опасно разогреваться, барон мрака вернул посох на место и перекочевал к подоконнику. На нем лежала книга, заложенная розоватой, длинной костью, принадлежавшей не человеку. Арей открыл книгу, сделав это не собственной рукой, а подобранной с пола засушенной кошачьей лапкой.

К кошкам магические книги относятся благосклонно, зная их привычку бродить где попало.

Книга распахнулась там, где была заложена. Весь разворот занимало изображение жуткого полунстопыря-получеловека, разделенного пунктирными чертами на отдельные зоны. Челюсти чудовища были ужасны, а крылья покрыты острыми как бритва зубцами. Крылатое существо, как видно, очень волновало воображение хозяина книги, поскольку весь рисунок был исписан знаками тайного языка. Особенно много их было вокруг пучеглазой морды.

Захлопнув книгу, Арей подошел к гробу и несильно толкнул его ногой.

— Тук-тук! — сказал он.

Лежащий в гробу человек открыл глаза. Несколько секунд он смотрел на Арея сквозь воду. Затем сел. Вода стекала с него. Он сидел и, не мигая, не шевелясь, разглядывал своего гостя. Белки глаз у него были синеватыми. Мечник стоял, чуть покачиваясь с носка на пятку, и опирался на риттершверт, который небрежно придерживал руками за гарду.

— Прошу простить мне мое вторжение! — сказал Арей. — Я сам терпеть не могу, когда мне мешают принимать ванну. Если вы подскажете, где полотенце, я дам его вам и отвернусь.

Костистое лицо не дрогнуло. Лишь зрачок чуть сузился.

— Как ты сюда попал? — спросил мужчина. Губы его не двигались, и мечник понял, что вопрос был задан телепатически, причем на пределе слышимости.

Арей приготовился отвечать, но вовремя спохватился, что его чуть не провели. Хороший трюк! Если он ответит тоже телепатически, то защита плаща временно нарушится и тот-кто-сидит-в-гробу сумеет разобрать, кто перед ним. Но даже если и не ответит, а просто услышит вопрос, то и это многое сможет рассказать об Арее. Мало кто из магов поймет вопрос, заданный на пределе слышимости. Это так же сложно, как услышать каплю, упавшую с ветки на другом краю леса.

Поэтому Арей просто стоял и молчал, пока тот же вопрос не был задан громко и вслух.

— Да вот, — ответил мечник — Шел я, стало быть, шел. Вокруг темно и страшно. А тут уютная маленькая избушка в лесу. Дай, думаю, попрошусь на ночлег. Быть не может, чтобы живущие здесь добрые люди мне отказали.

— Как ты открыл дверь? Мои слуги тебя не остановили?

— Кто? Ах да! Два милых молодых человека! Они устроили возню и не заметили меня. Здоровые упражнения на свежем воздухе столь полезны для телесных жил наших, что лучшие лекари королевских дворов рекомендуют их даже для неокрепших пажей.

Сидящий в гробу прислушался. Скелеты продолжали сражаться. Грохот стоял такой, словно во дворе открылась новенькая кузня на четыре наковальни.

— Так переночевать-то можно? — повторил Арей.

— Ты переночуешь, наглец! И ночь твоя будет долгой, — пообещали ему.

Еще мгновение мужчина просидел в гробу, а потом, даже не опираясь на его края, единым слитным рывком кинулся в атаку. Несмотря на свою крайнюю худобу, толстую потолочную балку он перебил одним движением руки. С чердака избушки на них хлынули мелкий мусор, совиный помет и опилки. Балка еще не успела свалиться, а мужчина уже вооружился посохом, острый край которого понесся Арею в горло. Признаться, мечник не ожидал от него такой прыти. Он даже не успел вскинуть риттершверт. Единственное, что он сумел, это провернуться в бедрах, пропустив посох мимо цели. Сам атакующий не ожидал промаха и потерял равновесие.

Арей не стал проявлять благородство. Другого шанса могло не представиться. Выбросив вверх руки и используя все тот же разворот в бедрах, он ударил худого в подбородок навершием риттершверта. Таким ударом можно было оглушить лошадь, однако мужчина только отлетел к стене и, мотнув головой, вновь кинулся на Арея, нанося удары посохом. Мечник ушел с линии атаки, и тотчас массивная потолочная балка, которая все это время продолжала падать, огрела нападавшего по затылку.

Тот покачнулся и, упав на колени, выпустил свое оружие. Подняв посох, Арей метнул его посильнее, чтобы он поглубже вонзился наконечником в стену. Потом подхватил владельца посоха и загрузил его обратно в гроб. Мужчина лежал на дне и пускал пузыри. Тело его странным образом дергалось, руки тянулись к шее. Арей некоторое время с недоумением смотрел на него, пока не сообразил, что его потерявший сознание противник не успел перевести легкие на подводное дыхание и теперь элементарно захлебывается. Пришлось вытаскивать его из гроба и приводить в чувство. Тот сидел на полу и кашлял, исторгая из легких воду.

— Я… тебя… убью… — прохрипел он.

Арею стало скучно. Он опустился на лавку и вытянул ноги.

— Разбуди меня, когда перестанешь болтать!.. Только учти: второй раз выуживать из воды я тебя не буду, — предупредил он.

Его собеседник повернулся, посмотрел в его сторону и сразу опустил глаза.

— Хорошо, — послушно сказал он. — Я тебя убивать не буду.

Арей так до конца и не понял, что заставило его обернуться. Скорее всего, короткий, почти неприметный взгляд, брошенный ему за спину. По полу по направлению к Арею ползла отрубленная мужская рука, сжимавшая кинжал. Это был один из тех тупых кинжалов, которые уже попадались мечнику, когда он бродил по избушке. Не вставая с лавки, барон мрака заки-нул руку с риттершвертом назад и лениво пришпилил ползущую руку к полу. Заметив это, другая отрубленная рука, ползущая вслед за первой, испуганно юркнула под печку. Арей успел разглядеть, что это была тонкая, с красивыми пальцами эльфийская кисть, держащая острый, с зазубренным наконечником обломок стрелы.

— Не балуй некромаг! — предупредил Арей. — Еще один такой фокус

— и я тебя зарублю. У меня аллергия на одиноко ползающие ручки, вонзающие кинжалы между лопаток. И скелетированных мышек, кусающих меня за мизинец ноги пропитанными цианидом зубами, я тоже не терплю

Тощий притворился, что обиделся:

— С чего ты решил, что я некромаг? Я волхв Мировуд, практикующий всеначалие!

— А я страж света, практикующий блуждание в лесах! — сказал Арей.

Шутка была посредственная, но обстановку она разрядила. Оба засмеялись. Волхв смеялся, выгадывая время, чтобы сообразить, что ему делать дальше. Арей же смеялся с грустью. Он сказал правду, а этой правде никто не поверил. И никто никогда не поверит, потому что это, к сожалению, уже вчерашняя правда, а она ценности не имеет.

— Где трактир «Топор и плаха»? Сегодня я уже туда не доберусь? — спросил мечник.

Мировуд покачал головой:

— Ты вышел не на ту дорогу, путник. Тебе нужна другая, за лесом. Я могу послать скелетов проводить тебя.

Арей привстал, выглядывая в окошко.

— Можешь послать ноги скелетов, — поправил он.

Волхв озабоченно поморщился и тоже выглянул:

— Да, пожалуй, ты прав. Хорошо, завтра я сам тебя проведу… Прошу прощения, я оденусь!

Мировуд натянул длинную холщовую рубаху, штаны, перепоясался красным витым шнуром, расчесал волосы, чтобы не падали на глаза, скрепил их берестаным обручем, и сделался очень мил, галантен и даже хорош собой.

— Приношу свои извинения! Я, кажется, погорячился… Когда меня будят, я бываю несколько не в себе. Сплю я редко, но когда засыпаю, трое-четверо суток меня лучше не тревожить.

— Ничего, случается! Я сам такой же… — вежливо ответил Арей.

— …Скромный волхв? — уточнил Мировуд, любопытным взглядом пытаясь проникнуть к нему под плащ.

— Да, — согласился Арей. — Такой же скромный, одиноко живущий волхв. И тоже практикую всевластие.

— Всеначалие, — поджав губы, поправил Мировуд. — Но, думаю, об этом лучше не говорить. Я склоняюсь к мысли, что опасные темы в общении нужно тщательно обходить.

— Согласен, — Арей оглянулся на пригвожденную его мечом руку, продолжавшую слабо шевелить пальцами. — Только одного не понимаю. Будучи столь мудр и обходя все опасные темы, когда же ты ухитрился ухлопать столько народу?

— Это был очень злой, вопиюще нехороший человек. Заключенное во мне добро не смогло его долго терпеть, — с грустью объяснил волхв.

Арей покосился на печку, под которой скрылась эльфийская кисть.

— А этот эльф… он тоже был злым?

— Нет. Это был очень добрый, назойливо добрый эльф, пытавшийся меня перевоспитать. Заключенное во мне зло тоже не смогло его долго выносить, — горестно признался волхв и вдруг очень серьезно и даже обеспокоенно посмотрел на риттершверт. Потом перевел взгляд на рукоять меча, выглядывавшего из ножен Арея И опять на риттершверт.

— У тебя два меча и только одни ножны, — произнес он.

— Точно, — признал Арей.

— Значит, этот меч не твой? — волхв безошибочно показал на риттершверт.

— Мой, — оспорил барон мрака.

— И всегда был твоим?

— Нет, — признал Арей. — Я нашел его на дороге.

Его хозяин попал под магическую искру и обратися в кучку пепла.

Арею показалось, что волхв с облегчением вздохнул.

— Да» — сказал Мировуд. — Магические искры в этих местах следует пускать с большой осторожностью. Они здесь чудовищно сильные… И далеко от моего дома ты это подобрал?

— Не слишком далеко, — ответил Арей.

Волхв кивнул. Подошел и, не прикасаясь, стал разглядывать навершие ритгершверта.

— Выброси это! — посоветовал он.

— Почему?

Мировуд не стал объяснять.

— Просто выброси, — повторил он настойчиво. — Уверен, что это неплохой меч, но лучше расстанься с ним. Не стоит, чтобы тебя здесь с ним видели. Особенно на Запретних землях. Или тебя тут каждый будет пытаться прикончить… Считай, что я дал тебе этот совет из благодарности. Вроде как извинился перед тобой за то, что пытался тебя убить.

Арей кивнул, подтверждая, что принял совет к сведению. Больше в тот день они не разговаривали. Мировуд полез досыпать в гроб. Арей же улегся на лавку, укрылся плащом и чутко уснул, на всякий случай держа руку на лежащем рядом мече.

Проснулся он на рассвете, ощутив на себе чужой взгляд. Взгляд этот полз по его волосам и по лицу. Арей открыл глаза. Мировуд, стоя у печки, смотрел на него, скрестив руки на груди.

— Кто ты? — спросил волхв.

— То есть? — переспросил Арей

— У тебя есть имя?

— Есть, — ответил мечник. — Могу назвать тебе с десяток имен, только не заставляй меня придумывать их спросонья. Все равно ты почувствовал бы, что я лгу.

— Почувствовал бы. Тогда я буду называть тебя «незнакомец».

— Прекрасное имя! — одобрил Арей.

Мировуд усмехнулся:

— Я очень неплохой волхв! Не подумай, что я хвалю себя, но даже просто неплохой волхв — это лучше самого хорошего мага. Так вот, даже я не могу понять, кто ты. Вчера я видел солдата-наемника со шрамом на подбородке и натертостьюона лбу, какая бывает от неудачно подобранного шлема. Признаться, я решил, что ты дезертир, ставший разбойником. Сегодня ты почти юноша, а шрам исчез. Вчера у тебя были густые черные брови. Сегодня брови светлые и редкие… Цвет глаз тоже изменился. Это все плащ, верно?

— Да, — признал Арей.

— А кто ты под плащом? Настоящий ты кто?

Мечник присел на лавке. За окошком было уже довольно светло.

— Утро, однако, — сказал он.

Мировуд усмехнулся:

— Кто бы ты ни был, сражаешься ты хорошо.

— Благодарю, — сказал Арей. — Ты тоже двигаешься очень быстро.

— Когда-то давно я выпил очень неприятный напиток. Он лишил меня многих радостей жизни. Я не могу иметь детей, сплю по три-четыре дня. Нередко у меня перестаст биться сердце и я не знаю, жив я в эти часы или мертв. Но этот напиток позволит мне прожить тысячу лет. Затем я умру. Ровно через тысячу лет после того, как выпил его.

— И сколько прошло с тех пор, как ты его выпил? — спросил Арей.

— Сто восемьдесят четыре года восемь месяцев и четырнадцать дней, — на мгновение закрыв глаза, ответил Мировуд, будто это число было записано у него с обратной стороны век.

— Грустно знать свой смертный час, — заметил мечник.

— Точно, — согласился волхв. — Утешает только то, что большинство людей не проживут восемьсот пятнадцать лет, три месяца и шестнадцать дней… Впрочем, и я могу не прожить столько. Места здесь опасные… Давай завтракать!

Завтрак сложно было назвать вкусным. Очень твердая фасоль и полоска копченого мяса на ребре. Арей так толком и не понял, кому оно принадлежало.

— Ты откровенен со мной, — сказал он.

— Я долго думал, — отозвался Мировуд. — Вчера ты меня не убил, хотя мог бы. Скажем так: это впечатлило добрую сторону моей души. В этих лесах живут по другим законам.

— Мне нужно было узнать дорогу. У трупа ее не узнаешь, — объяснил Арей.

Мировуд усмехнулся, точно ему было что возразить. Однако возражать не стал.

— У сложных оправданий всегда простые корни, — заметил он, с усилием разжевывая фасоль. — Хотя дорогу найти правда непросто. В этих землях всегда творились странные вещи, а последнее время стали твориться и совсем странные

— Какие? — спросил Арей.

Мировуд перестал жевать и поднял голову, видимо для того, чтобы сказать Арею «нет». Их глаза встретились. Часто отказывают словам, но никогда не отказывают молчанию.

— Не знаю, зачем я тебе все это говорю. За то, что ты не убил меня, я как будто уже расплатился. Но спишем все на интуицию! Она меня пока не подводила, — убеждая себя, проворчал волхв.

— Так что тут стало твориться? — повторил Арей.

— Годами у нас здесь было тихо. Первохаос, знаешь ли, отпугивает любопытных Ну там нежить кое-какая шастала, разбойнички, но все это как-то довольно быстро самоистреблялось. А года два назад, как нашли что-то в горах, так прямо суета какая-то стала ощущаться. К примеру, дорога! Откуда она здесь может взяться? Так это ж за пару лет накатали!

— Что нашли в горах? — спросил Арей.

Мировуд качнул в воздухе ребрышком.

— Да как-то я не до конца понял, — ответил он уклончиво. — Вроде бы поначалу в горах стал народец пропадать. Ну да тут это дело обычное. Потом кому-то удалось что-то разнюхать, а дальше все уже за шастали как бешеные. Прямо так и рвутся все в горы, да только я что-то не вижу, чтобы обратно возвращались. А однажды я нашел в лесу… стража!

Туг Мировуд остро и как-то совсем внезапно взглянул на Арея.

— Какого стража? Солдата, что ли, из городской стражи? — спросил мечник не моргнув глазом.

— Не совсем из городской, — сказал Мировуд. — Он тоже был в плаще, а на плаще пряжка в форме драконьего глаза. И этот глаз был чем-то похож на…

Волхв опасливо покосился на круглое навершие риттершверта.

— И что же тебе сказал стражник? — спросил Арей.

— Стражник мне ничего не сказал, — передразнил Мировуд. — Он был сильно обожжен и умирал, хотя плащ его вообще не боялся огня. Я это потом проверил. В таком плаще можно спать на костре, и он будет тебя только греть. И еще много чем поразил меня этот… э-э… стражник! У него было множество нетипичных дарований. Например, он взглядом мог метать огромные камни так, что они вообще исчезали в небе. Причем уже обожженный, умираючий… Он бредил, скользил взглядом по сторонам — и все вокруг кипело, взлетало в воздух. Трещали деревья. Лес как перекорежила Я уцелел чудом… Разве стражи мрака наделены такими силами?

— Может, близость первохаоса? — предположил Арей.

— Все может быть. — признал Мировуд — Потом он умер и очень быстро превратился в прах. Просто на глазах.

— А дарх? — невзначай спросил Арей.

— Что?

— Ну у стражей, говорят, бывают дархи. Сосульки такие на шее. Ты сохранил его дарх?

Мировуд удрученно развел руками.

— Я не имею привычки брать чужое. Добрая сторона души мне этого не позволяет, — сказал он и быстро встал. — Ну что? Если ты поел, можем трогаться. Я выведу тебя на дорогу.

По лесу волхв шел первым. И как двигался! Не только веточки не хрустели у него под ногами — каким-то образом он ухитрялся держаться в границах света и тени, которые здесь, в чаще, постоянно менялись.

Один раз Мировуд остановился возле причудливо кривого, опушенного множественными отростками ствола ивы и практически слился с ним. Арей, на секунду отвлекшийся, прошел мимо и только тогда заметил волхва, когда тог опустил руку ему на плечо.

— Да, — сказал мечник. — Хорошо, что мы не встретились с тобой в лесу. Ты незаметнее дриады.

Мировуд довольно улыбнулся:

— Лес мой дом. Я могу найти здесь пищу зимой, под проливным дождем остаться сухим и спрятаться на поляне с единственным деревом толщиной в палец.

Правда, не от всех волхв был способен скрыться. Арей заметил, что за ним стайкой держатся мушки. Временами то одна, то другая ныряла Мировуду за шиворот и исчезала там.

— Издержки бессмертия. Температура тела другая. То-се. Некоторые мухи считают, что я… как бы правильно сказать… не совсем жив! — неохотно объяснил волхв.

— Яйца откладывают? И как? Новые мухи выводятся? — не удержался Арей.

Волхв не обиделся.

— Не успевают. Я съедаю их еще личинками, — серьезно ответил он и внезапно, прислушавшись, бросился на землю, припав к ней лицом.

Арей последовал его примеру. Потом не удержался и поднял голову. Над лесом пронеслись две крылатые женщины. Обе страшные, красногубые, с торчащими клыками. Одна из них зацепилась волосами за ветку. Прядь волос, оторвавшись, зашипела. К ногам Арея упала мертвая змея.

Мировуд поднялся на ноги не раньше, чем обе крылатые женщины унеслись.

— Напрасно ты высунулся, — сказал он, опираясь на посох. — Могли заметить. Их взгляд превращает все живое в камень.

— Горгоны? — спросил Арей.

— Они самые. Фено и Эвриала. Еще у них есть родная сестра, Медуза. Говорят, она чуть посимпатичнее, но лично я ее не встречал.

У медленной лесной речки, громко хохоча, расчесывали зеленые волосы три русалки, в кустах же напротив что-то подозрительно потрескивало. Мировуд поднес к губам палец, подкрался и громко свистнул. Из кустов выскочил сатир. Высоко подпрыгивая и пристукивая в воздухе копытами, он кинулся было атаковать, выставив козлиные рога, но, разглядев, что Мировуд не один, шарахнулся в лес и побежал с таким треском, словно катилось деревянное колесо, заполненное в пустотах сухим горохом.

Русалки лениво сползли по песку и, плеснув хвостами, скрылись под водой.

— А ведь они знали, что он за ними наблюдает, — сказал Арей.

— Ясное дело, знали, — презрительно отозвался Мировуд. — Не люблю я русалок! Хвосты у них селедкой пахнут, а волосы тиной… Рыбу они опять же сырую едят. Рыба еще живая, а они грызут ее. Хоть бы прикончили… Вот дриады — те другое дело. В солнечный лень выйдет дриада на поляну, раскинет руки — и всю ее с головы до ног покроет ковер из бабочек. И откуда только они берутся? И огромные бабочки, и совсем мелкие, и синие какие-то светящиеся.

Внезапно волхв наклонился. На хвое отчетливо был виден след.

— Явно что-то тащили. И тяжелое! — сказал он.

Мировуд обогнул куст, спустился в овражек, и почти сразу они увидели четверых. Все они сидели на корточках и, наклонившись, что-то жадно разглядывали. Услышав за спиной шорох, чутко повернулись. Выдержка у четверки была завидная. Трое остались сидеть… Один неторопливо встал, разминая ноги.

— Ты их знаешь? — тихо спросил Арей.

— Нет, — так же тихо ответил Мировуд. — Залетная какая-то банда. Перейдут границу, дел натворят — и назад. Первохаос разозлят, а ты расхлебывай.

От четверки решительно отделился один. Кругленький, плотный старичок с жирненькими щечками в узелках, в просторной рубахе, поверх которой была простеганная жилетка с защитными бляшками. Борода заплетена косичками. Его маленькие глазки перебегали с Арея на Мировуда.

— Здравствуйте, гости дорогие! А мы ведь вас не звали! — сказал старичок, склоняясь в картинном поклоне.

— Не звали, так мы в другой раз зайдем! — насмешливо сказал Арей.

Старичок зацокал языком:

— Так просто от нас нс уходят! Кое-кто зовет меня Дедком-Потрошком. Но мне больше по нраву, когда меня называют Мельником! — ласково пропел он.

— Почему? — спросил Арей.

— Скоро узнаешь, — пообещал Дедок-Потрошок — А пока познакомься с моими ребятками.

— Разбойнички? — уточнил мечникю

— Разбойнички, чего уж, — сказал Дедок-Потрошок еще ласковее. — Это Кузнечик. Он у нас маленько умер, да в земле чегой-то не улежал. Но меня слушается. Я слова заветные знаю… Подь сюды, Кузнечик!

Один из сидящих встал и, поигрывая рубящим копьем, выдвинулся вперед. Высокий, узкоплечий, с тощими руками, он был в кольчужной рубашке со вплетенными на груди и спине горизонтальными пластинами. До блеска надраенные пластины сияли. Руки были защищены наругами. У кистей наручи со-единялись прямоугольными пластинами. На голове — простеганная шапка на вате, усиленная кольчужной сеткой.

— Шапочка не в стиль! Тут нужен шлем с бармицей! — сказал Арей.

— Знаем, мил-человек. Недавно подвернулся один в таком шлеме, да повредили мы его! Переусердствовал я, — с сожалением пропел Дедок-Потрошок. — Надо было б мне Жужу вперед пустить! После Жужи-то все целехонькое!..

— А кто тут Жужа-то? — спросил Арей.

— А вот!

Разглядеть Жужу оказалось непросто. С ног до головы его окутывало непрерывно гудящее облако. Жужа делал шаг — и облако, расширяясь, шагало вместе с ним. Останавливался — и облако сужалось и чернело. Отдельные точки отделялись от облака, отлетая на разведку.

— Давай, Жужа! — велел Дедок-Потрошок.

Жужа выбросил вперед руки. От его ладоней отделились струи, состоящие из множества насекомых. Обе струи почти достигли лица Арея, но Жужа убрал руки и, струи, вобравшись, вернулись назад.

— Осиный маг, — пробормотал Мировуд.

Одежда Жужи, сплетенная из корней и трав, вся была облеплена осиными гнездами. Осы прятались в гнезда, вылетали из них, клубились, переповзали. Многие ползали у Жужи по лицу, заползая в нос, рот и уши.

Третий спутник старичка все так же продолжал сидеть на корточках. В руках у него непонятно как и когда появился лук. Арей невольно залюбовался луком, снаружи березовый, внутри можжевеловый, усилен спинным сухожилием оленя, проклеен полосками бересты. И при этом совсем небольшой. Из такого лука можно стрелять и на бегу, и в прыжке, и перебегая по ветвям деревьев. На тетиву уже была наложена стрела, неназойливо смотревшая в их сторону.

Здесь Арей перестал разглядывать лук и взглянул на его хозяина. Лицо лучника было бледным, скуластым и злым. Острые ушки, прижатые к голове, напоминали лисьи. Кожу неравномерно покрывала зеленоватая чешуя.

— Эльф Чуфырька, — представил Дедок-Потрошок. — Папа евонный, стал бьпъ, эльф. А мамаша евонная, стал быть, болотница. Вот потому он, стал быть, эльф Чуфырька.

— Мама была русалка. Русалка она была, понял? — обиделся эльф.

— Любит маму. Это хорошо, — одобрил Дедок-Потрошок. — Но что-то мы долго уже говорим!.. Коли веруете в каких богов, путники, так молитесь.

Дедок-Потрошок встряхнулся, точно ему было зябко. Из широких рукавов рубахи выскользнули два шипастых шара на кожаных ремешках.

— Я, как всегда, первый, ребятки. А вы уж там за мной помаленьку. Уж больно я сам убивать люблю. Жадный я на энто дело!

Арей выдвинул риттершверт вперед, держа его конец опущенным вниз.

— Железомка, — сладко сказал Дедок-Потрошок, любуясь риттершвертом. — Обожаю железочки!

Притоптывая, он, ускоряясь, закружился на месте, расставив руки, как лопасти мельницы, и сразу же шипастые шары исчезли. И сам старичок смазался. Мелькал только конец его бородки. Не пытаясь парировать, Арей дальновидно пятился. Он уже сообразил, что шары на ремешках выдвигаются ровно настолько, насколько это выгодно старичку.

— Ну что, смертничек, потанцуем? Дедок-Потрошок приглашает! — заорал старик и вдруг быстро пригнулся. Арей интуитивно ушел в сторону. Мимо его виска просвистел шипастый шар.

Не дожидаясь, пока Дедок-Потрошок втянет свое оружие, барон мрака прокрутился, сокращая дистанцию, и выбросил риттершверт рукоятью вперед. Навершис попало точно в цель Дедок-Потрошок опрокинулся на спину, смешно дрыгнув ногами. Потом сел на земле и, тронув пальцами свой нос, взвизгнул от боли.

— Ребятки, меня обидели! Мне нос сломали, ребятки! — плача, пожаловался он. — Принесите мне скорее его голову! Я ему тоже нос сломаю!

«Ребятки›› не заставили себя долго упрашивать. Кузнечик ринулся вперед, размахивая рубящим копьем с таким рвением, которого трудно было ожидать от разбойника, уже однажды погибшего в бою. Мировуд метнул в него свой посох, но Кузнечик уклонился, и посох улетел в заросли, оставив волхва безоружным. Мировуд не стал играть в героя и торопливо укрылся в чаще.

— Жу-ж-жа! — крикнул осиный маг.

Он выбросил вперед сразу обе руки — и целая петля из ос, на лету свиваясь в удавку, устремилась отправлять Арея на тот свет. Кусали осы не беспорядочно. Мечник ощутил несколько болезненных уколов в шею, причем ни куда-то, а прямо в артерию. Другие осы пытались жалить его в глаза. Будь Арей человеком, он бы уже катался по земле, обезумев от боли.

Кузнечик продолжал наседать. Ему осы не досаждали. Вынужденный прикрывать глаза сгибом руки, Арей отступал. Уклонившись от копья, атаковал сверху. Отбросив наконечник копья, риттершверт разрубил Кузнечику ключицу. Любой нормальный бой на этом завершился бы, но Кузнечик был мертвяк. Удар риттершвертом только опрокинул его на колени, откуда он уже секунду спустя попытался достать Арея копьем снизу и даже распорол на нем плащ.

Не собираясь затягивать сражение, барон мрака отшвырнул Кузнечика ударом ноги в грудь, а когда тот кинулся на него, метнул ему навстречу риттершверт, перехватив его за незаточенную часть клинка. Пробив кольчужную рубашку, клинок скользнул между нагрудных пластин и глубоко пригвоздил Кузнечика к дереву. У этого дерева Кузнечик и остался. Размахивая руками, он пытался достать Арея копьем, но гарда меча не пускала его.

— Asta est fabula![6] — не тратя времени даром, Арей вырвал из ножен собственный меч и ринулся на Жужу. Осиный маг удирал от него, лавируя между деревьями и не забывая отправлять навстречу мечнику все новых ос. Одна из них ухитрилась ужалить Арея в веко. Мгновенно ослепнув на один глаз, он взревел от боли и, нагнав-таки Жужу, уларом сзади отмахнул ему ногу. Второй удар пришелся уже в клубок ос.

— Жу-ж-жа! — выдохнул маг и умер. Осиротевшие осы покрыли его ковром так, что и тела стало не разглядеть.

Кузнечик ворочался у дерева, стараясь выдернуть из себя риттершверт, но не мог ухватиться за гарду. Артефактный меч обжигал ему пальцы. Дедок-Потрошок дальновидно уполз в чащу.

«Кажется, все? — подумал Арей, озираясь. — Или не все? Что-то не сходится!»

Прежде чем он вспомнил, кого не хватает, стрела, пущенная снизу, ударила его под сердце. Отклоненная болтавшейся сосулькой дарха, она изменила направление и вместо того, чтобы засесть, лишь вдавила Арею в грудь металлическую пластину с куртки. Это было больно, но эта боль была еще терпимой. Зато ту боль, которой обожгла Арея потревоженная сосулька дарха, стерпеть было гораздо трудне. Барон мрака покачнулся. На несколько мгновений он и ослеп, и оглох. Только чудо помогло ему отбить мечом вторую пущенную в него стрелу. Он и сам понял это лишь тогда, когда она звякнула о поднятый клинок. Третья стрела царапнула ему плечо и лопатку, потому что Арей, опомнившись, уже нырнул в сторону.

Деревья поблизости росли тонкие. Укрыться негде. Все, что Арей сумел, это залечь в корнях искривленного каменного дуба и прижаться к земле. Он лежал и судорожно дышал. Боль отступала медленно. Билась, пульсировала. Причем шла эта боль уже не из дарха, а от самой раны. Арей не понимал почему. Он страж, обычная эльфийская стрела не повредила бы ему. Выходит, дело не только в дархе?

— Где ты?! — в ярости крикнул Арей, быстро высовывая голову, чтобы определить, где тот прячется.

Четвертая стрела ударилась в корень рядом с его щекой. Мечник спешно спрятался. Он так и не увидел эльфа и очень примерно представлял, откуда тот бьет. Лишь слышал его хохот. Эльф перебегал и стрелял. Стрелял и перебегал. Арей сам неплохо владел луком, однако готов был признать, что до Чуфырьки ему далеко. Даже на короткой дистанции тот ухитрялся держать в воздухе до двух стрел. Но все же стрелы сыпались не так часто. Это означало, что кроме Арея эльф обстреливает кого-то еще.

Очередная стрела, едва не оставившая барона мрака без уха, прилетела со стороны нагромождения коряг. Арей выдернул стрелу. Оглядел наконечник. Тот был не кованый, а желтый, очень плотный, костяной. Форма у наконечника была знакомо-тревожащая. Арей все никак не мог сообразить, где он мог видеть такую форму, пока не ощутил исходящую от наконечника силу. Тут ему все стало ясно. Проклятый эльф обстреливал его зубами какой-то твари первохаоса.

Укрытие было неважное. Арей понимал, что стоит эльфу найти удобную позицию и сблизиться, как спина станет видна и будет утыкана стрелами, как еж колючками. Прикидывая, сколько стрел вмещает эльфийский колчан, он приготовился вскочить и нестись навстречу, отбивая стрелы клинком. Однако бежать ему не пришлось. Внезапно коряги, за которыми укрывался перебегающий эльф, взвились выше лесных вершин и, на лету вспыхнув, превратились в пепел. Арей успел заметить, как, пылая и кувыркаясь, между корягами летит лук. Потом тетива перегорела, и с громким четким звуком лук распрямился.

Из леса, тяжело опираясь на посох, вышел Мировуд. Шар, венчающий его посох, молочно мерцал, окутываясь гаснущим сиянием. Арей понял, чья магия превратила лес в пепел. Волхв хромал. В бедре у него глубоко засела стрела.

— Я был вынужден… Он достал бы меня. — кривясь от боли, отрывисто сказал Мировуд. — Плохо, что я применил магию. Сейчас… начнется.

Едва он успел это произнести, как сухая длинная вспышка рассекла небо. Сосна, к которой был прикован Кузнечик вспыхнула. От вершины к корням пробежал сухой разряд, разом вскипятивший внутри ствола и под корнями всю влагу. Сосну разодрало надвое, закрутив ее края. Арей увидел, как полыхнул, обращаясь в огонь, клинок риттершверта.

— Бежим! — прошептал Мировуд — Бежим! Это только начало!

И, не дожидаясь Арея, поспешно захромал и чащу. Мечник заспешил за ним. Когда они находились на краю мелкого каменистого овражка, еще две молнии вспыхнули одновременно, распоров небо. Длинные вертикальные разрезы рассекли его от солнца и до лесных вершин, и в эти разрезы хлынуло нечто запредельно яростное и яркое.

Земля дрогнула сильно, как кожа барабана. Дальше молнии били уже почти непрерывно. За их спинами висело белое зарево. Удержаться на ногах было нереально. Стало невозможно дышать. Казалось, воздух превратился в пламя, в сухой жар.

Арей осознал, что падает, только когда уже трижды коснулся земли. Сбитый с ног, он, задевая камни, летел на дно оврага. Перед ним, опережая его, полубежал-полувалился Мировуд, не выпускавший из рук посоха. Плеснула вода. Они упали в грязь, смягчившую удар. Когда-то овражек был дном речушки. Возможно, он и сейчас становился ею в период таянья снегов.

Арей перевернулся на спину, не рискуя вставать. По сторонам от оврага в землю ударяли извилистые, долго не погасавшие молнии. Небо вспарывалось, кипело. Трещали деревья, обращаясь в огненные столбы. Части пылающих стволов залетали и сюда и, палая в грязь, шипіли. Небо прочерчивали огненные кометы. Арей лежал и смотрел в небо. Он уже понял, что овраг стал их спасением. Непонятный пьяный восторг охватил его. Он хохотал и не слышал своего смеха, потому что все заглушали раскаты грома. Арей лежал, хохотал, а головни и искры сыпались со всех сторон, с шипением исчезая в мелкой воде.

А потом так же неожиданно молнии ослабели, хотя и не прекратились совершенно, ветер стих и хлынул сильный, очень холодный дождь. Овраг стал на глазах заполняться водой. Мировуд лежал на спине и непрерывно что-то бормотал. Отвесные струи дождя лились ему в рот. Он глотал дождь и снова бормотал.

Арей долго не прислушивался к его бормотанью. Потом прислушался и понял, что едва ли Мировуд сам понимает, что бормочет. Волхв находился в полном самозабвении. Пересказать его бормотание было невозможно. Оно состояло из отдельных слов, восклицаний, звуков — зашкаливающее, до растворения доводящее восхищение безмерной мощью первохаоса. Мировуд умолял первохаос убить его, чтобы он слился с этими стихийными, не знающими удержу слепыми силами.

Силы эти проявлялись не только в молниях и дрожании земли. Ими было проникнуто все здесь. Арей ощущал их и внутри себя. Ему чудилось, что если бы его сейчас изрубили в клочья, то и клочья бы, и отельные зубы продолжали бросаться на врага.

Какое тут добро? Какое зло? То, что здесь творилось, было вообще за гранью понимания. Арей бросился на Мировуда и принялся душить его, сам не понимая, что делает. Тог ухитрился ударить его шаром посоха в висок. Барон мрака отпустил его и сразу забыл о Мировуде, равно как и Мировуд забыл об Арее. Один снова что-то бормотал, другой трясся как в лихорадке. И оба глотали дождь.

Арей и Мировуд опомнились, только когда начали захлебываться. Мировуд перестал бормотать и на четвереньках пополз вверх. Арей карабкался за ним, вцепившись в его посох.

Дождь больше не лил. Последняя длинная молния разодрала небо, и на истерзанный лес опустилась тишина. Дымились стволы выкорчеванных деревьев.

Из бурелома доносился звук, похожий на недовольное всхлипывание какое издает собирающийся просыпаться ребенок.

— Не трогай мой посох! — потребовал Мировуд —

А то коснешься случайно шара — и…

Арей разжал пальцы, выпуская посох. Они шли по пепелищу. Земля под их ногами спеклась так, что звенела.

— Что, боишься? — спросил мечник.

— Нет.

— Да уж. Кто-то тут рвался слиться с силами первохаоса, но при этом почему-то сипел в овраге, — сказал Арей.

Мировуд что-то недовольно буркнул. Потом наклонился и занялся торчащей у него в бедре стрелой. Арей думал, что он будет ее выдергивать, но вместо этого волхв подхватил с земли продолжавшую пылать толстую ветку — огонь на ней был почему-то не алым, а молочно-белым, точно туманом подернутым — и, держа ее пылающий конец подальше от себя, коснулся веткой стрелы.

Тонкая стрела вспыхнула. Мировуд зашипел от боли. Упал на колени. Из его раны с обратной стороны выпал прошедший насквозь костяной наконечник. Сгоревшая стрела его больше не удерживала. Бледный от боли волхв бодал лбом землю.

— Ты уже делал так раньше? — спросил Арей, когда тот встал.

— Не раз… — сказал Мировуд — Затянется бістро. Теперь давай займемся твоей раной. Стрела где?

Арей дернул головой, показывая на пепелище. Он и забыл, что тоже ранен.

— Ясно. Нет стрелы. Но рану лучше прижечь. Снимай плащ!

Мечник, подумав, сбросил плащ. Колье Кузнечика проделало в нем приличную дыру. Прореха от стрелы была поменьше. Мировуд тронул ногой лежащий на земле плащ. Потом перевел взгляд на Арея.

— Страж! Я так и думал! — удовлетворенно произнес он.

— Когда ты догадался? — спросил Арей.

— Очень уж легко ты со мной управился. К тому же интересовался дархом погибшего стража. А теперь сними куртку!

Арей послушался. Снял куртку, рубаху и стоял теперь голый по пояс, разглядывая кровоточащий, с синими краями след на груди.

— Ерунда, — сказал он. — Жить буду.

— Да. Можно не прижигать, — согласился Мировуд и с явным сожалением отбросил пылающий сук. Потом обошел вокруг Арея, восхищенно разглядывая его. — Шрамов-то! Шрамов!.. Этот от укуса. Это, видимо, след стилета. Здесь ожог… А этот откупа? Меч? Стрела?

Мечник ухмыльнулся:

— Кованая ограда. Меня надели на нее спиной.

— И ты наделся?

— В тот день я был рассеян.

— Хм… А это что? Страшные такие шрамы по одному на каждой лопатке?

Арей перестал ухмыляться.

— Это шрамы от крыльев, — отрывисто сказал он.

Мировуд кивнул:

— Впервые вижу. Занятно. И что, у всех у вас так? Ну у стражей?

— Нет. Другие дожидались, пока они отсохнут. И они отсыхали, как осенние листья на деревьях Видел, как отпадает осенний лист? Вначале ножка дрябнет, потом чуть отходит и висит уже еле-еле, а однажды налетает ветер и…

Арей шевельнул лопаткой и внезапно почувствовал, что это было то самое движение. Движение полета! Тело помнило его, не забыло! Вот только летать было уже нечем. Ярость охватила Арея. Ему захотелось вырвать из ножен меч, зарубить Мировуда, потом снести пару обугленных деревьев и…

Он опомнился и посмотрел на свою ладонь, кото¬ая уже тянулась к рукояти меча.

— А вот первохаос… — начал волхв.

— Да что ты пристал с этим своим первохаосом! — устало оборвал Арей. — Не было первохаоса как независимой силы. Была куча материала, приготовленного для огромной стройки. Его и сейчас много, стоит посмотреть на звезды. Материала волшебного, прекрасного, но… лишь материала!

— А творения первохаоса? — спросил Мировуд с ужасом.

— Ну, если хочешь, это черновики или наброски. Что-то из них исчезло. Кое-что из черновиков показалось удачным и потому было оставлено. Знаешь, я тоже рисовал когда-то и знаю, как тяжело расстаться с какой-нибудь почеркушкой.

Опять послышался неясный звук, похожий на всхлип. Земля вздрогнула. Арей покачнулся, но на ногах устоял. Мировуд же упал, но сразу вскочил.

— Вот видишь: ты его обидел! — в ужасе прошептал волхв.

— Кого?

— Первохаос!

— А-а, — протянул Арей, озираясь, чтобы определить направление. Земля дрогнула еще раз, но уже не так сильно. Арей наконец определился, куда идти, и быстро зашагал, вытащив из ножен меч. Мировуд неохотно тащился за ним. Всхлипывающий звук то исчезал, то вновь проявлялся. Между поваленными деревьями из рытвины поднимался пар.

— Это, кажется, здесь, наш Дедок-лопушок и его приятели что-то разглядывали, когда мы их потревожили! — вполголоса сказал Арей.

— Да, здесь! — подтвердил волхв.

Мечник осторожно приблизился. Заглянул. Тихонько присвистнул.

В глубокой воронке, образованной вырванным с корнем дубом, лежал громадный младенец. Выглядел он так, словно был вылеплен из лавы. Кожа его непрерывно пульсировала. Из-под нее пробивалось нечто алое, дымящееся. Самым невероятным было то, что, несмотря на недавние молнии, плугом перепахавшие землю, малыш безмятежно слал. Разве что изредка ворочался во сие и всхлипывал. Это его всхлипывания они слышали, когда сидели в овраге.

Мировуд присел на корточки и, обхватив голову руками, стал раскачиваться.

— Малыш-титан! — простонал он. — Совсем крошечный! Они украли малыша-титана! Безумцы! Святотатцы! Вот из-за таких, как они, первохаос нас и ненавидит! Титаны ведь будут искать его — и наверняка уже ищут!

— Зачем украли-то? — спросил Арей.

Волхв перестал раскачиваться:

— Разбойники убеждены, что сердце каждого младенца-титана — огромный алмаз. Кстати, полная чушь! Алмаз не смог бы прокачивать кровь! Это я как ана¬ом говорю!.. Интересно, как они его дотащили? Он же огромный! А они тащили его от самых гор!

Арей отошел на пару шагов и толкнул ногой обугленный железный обод.

— Вот и разгадка! Колесо от тележки! Не исключено, что существовал и ослик, теперь ставший шашликом… Кстати, волхв, а почему они не прикончили его на месте? Зачем тащить младенца от гор, если все, что тебе нужно — это его сердце?

— Младенца-титана нельзя быстро убить. Любой меч расплавится. Еще опаснее его разбудить. Если ему будет больно или он испугается — он заорет. А знаешь, что будет, если этот младенец заплачет?

— И что же? — спросил Арей, хотя примерно догадывался.

— Котлован. Когда-то я видел такой котлован. Постепенно его наполнили дожди и он стал маленьким озером…

Малыш-титан повернулся в своей дымящейся ямке. Зачмокал губами. Земля закачалась. Арей опять устоял, а Мировуд снова упал.

— Пацан, — сказал мечник. — И очень голодный. Скоро проснется и затянет детскую песенку.

— Нужно вернуть его родителям! — нервно сказал Мировуд. — Иначе в Запретных землях станет невозможно жить. Все эти молнии… Они и раньше были, но чтобы такой силы… Думаю, это связано с пропажей малыша.

— Ну так верни, — спокойно предложил Арей.

Мировуд облизнул губы:

— Верну, да… Но… э-э… с титанами все непросто. Они, конечно, обрадуются, спору нет. Но умереть можно и от их радости. А уж если разозлятся, сомневаюсь, что бедный волхв уцелеет. А они могут сперва разозлиться, решив, что это я его украл, потом обрадоваться, что малютка опять с ними, затем опять чуточку разозлиться… Потом начать шлепать малыша и обнимать его. В общем, по степени выделения энергии это будет как взрыв небольшой звезды!

— Ты что, трусишь? — заподозрил Арей.

— Нет-нет, — воспротивился Мировуд. — Я лишь пытаюсь донести мысль, что, когда звезда взрывается, рядом лучше не стоять.

— И выход? — спросил Арей.

— А выход простой! — быстро заговорил волхв. — Я забираю малыша к себе и всячески его убаюкиваю, пока кто-то другой… — тут он выразительно взглянул на Арея, — не подготовит титанов к радости воссоединения семейства. А? По рукам?

— Нет, — сказал мечник. — Не по рукам. Не хватало мне только возни с младенцами.

— Возиться буду я! Ты только передашь титанам, что малыш у меня! И, разумеется, объяснишь, что я его не похищал, а, напротив, рисковал жизнью. Как-нибудь так, невзначай. Мол, голову чуть не сложил!

— Надеешься что-то получить? Или действительно помогаешь? — проницательно спросил Арей.

Волхв в смущении потупился.

— Я пока не определился, — признался он. — Я вижу, что добрая часть моей души совсем не прочь помочь малышу, который к тому же способен поднять такую бучу, что никому мало не покажется. Темная же часть души надеется что-то получить взамен. То есть в данной конкретной ситуации моя раздвоенная душа едина, и это особенно приязно… Так поможешь?

— Не обещаю, — качнул головой Арей. — Я не знаю даже, где окажусь завтра. Пока я иду в трактир. А куда меня занесет потом. — Возможно, что и не к горам.

— А куда же еще? Оттуда только одна дорога! — горячо зашептал Мировуд. Младенец-титан опять зашевелился, и это придало волхву убедительности. — В прошлый раз я кое о чем умолчал, но теперь скажу… Когда я увидел твой риттершверт, то решил, что и ты один из этих! В плащах не боящихся огня! Говорят, недавно в сердце гор разверзлась земля. Возникло новое ущелье, а на дне ущелья открылся редчайший артефакт.

— Что за артефакт? — спросил Арей с интересом.

— Этого я не знаю. Но нежить болтает, будто бы туда, к горам, потянулись драконы. Причем не только отсюда, но и из дальних земель.

— Нежити не всегда можно верить.

— Да. Но около месяца назад я сам видел дракона. Он тянул невысоко, над лесом. Хвост у него был разодран, а на крыльях язвы как от ожогов… Вообще не пойму, как он держался на таких крыльях… А где-то через неделю я видел его опять. Он летел уже гораздо выше. И крылья у него были совершенно целые!

— Это не мог быть тот самый дракон. Раны у драконов так быстро не зарастают! — сказал Арей.

— Возможно, — согласился Мировуд — Но теперь ты точно пойдешь к горам, я уверен. И еще одно. Помнишь, мы говорили про дарх того стража?

— Так ты взял его?

— Чисто случайно я его захватил… Почти неосознанно… Светлая половина души, разумеется, противилась, но темная не смогла удержаться… Он лежит у меня в одном тайном месте. Лежит и постоянно корчится. Он же не погибнет?

— Едва ли, — сказал Арей. — Ты не открывал его?

— Нет. И переносил только за цепь. Но он тяжелый. Внутри, я уверен, немало эйдосов. И обещаю; я отдам его тебе, если ты поможешь мне с младенцем!

Арей цокнул языком:

— Ты все предусмотрел!

— Разумеется. На то я и волхв. А теперь смотри… Тебе нужно держаться все время прямо, пока не дойдешь до речки Гнилуши. По ней забирай правее до моста. Ну а там уж до «Топора и плахи» рукой подать.

Глава восьмая ДО ВСТРЕЧИ У ФОНТАНА

Маленькие дети нередко проговаривают свои тайные мысли вслух: «Бужу плевать», «буду бить», «буду кусаться», «меня не любят, я стану все бросать››. Взрослые делают в принципе то же самое, только про себя.

Из записной книжки Эссиорха

Посреди комнаты в общежитии озеленителей валялся одинокий носок. Эго было уникальное свойство Буслаева — у него повсюду валялись носки, и всегда отчего-то одинокие. Шерлока Холмса это наверняка ввело бы в заблуждение, и если грамотно добавить к этому пару живописно разбросанных рапир, пистолет и некоторое количество прочего металлолома, то сыщик гарантированно заключил бы, что в комнате проживает одноногий пират.

Дафна протянула руку, и носок Мефа прирученно прыгнул в ее ладонь. Варсус потемнел лицом. Когда девушка так спокойно и привычно поднимает мужские носки — причем не твои, а чужие! — в этом есть какая- то ужасная правда жизни, тупиковая обреченность.

В какой любви можно объясняться девушке, которая вот так вот запросто, без брезгливости, поднимает НЕ ТВОИ носки!

Варсус приблизился и, не удержавшись, пригвоздил кинжалом другой одинокий носок Мефа, лежащий на стуле. Носок жалобно дрогнул и провис, испустив дух.

— Ай-ай-ай! — воскликнул пастушок. — Вы только взгляните на этот носочек! Синенький! С жалобно торчащей ниточкой на носке! И это носок не кого-то там, а — читайте по губам! — златокрылого стража Буслаева!

— Перестань! — поморщилась Дафна. Она провела рукой, и пригвожденный носок, ожив, устремился к ней в ладонь.

Но Варсус не собирался прекращать. Он бродил по комнате и охотился на носки Мефа, которые нигде не могли найти от него спасения. И за ножками стола, и под кроватью, и даже под батареей пастушок повсюду находил их и поражал кинжалом.

— Ага! Готов! Ты труп! — восклицал Варсус, когда очередной носок, трепеща, повисал на его клинке.

— Хватит вещи портить. Ты что, ку-ку? — спросила Дафна.

— Я несчастен! — сказал Варсус — Почему это не мои носки? Ну почему?

— Они могут стать твоими. Мефодий щедрый. Он подарит, — сказала Дафна, и этим простым ответом совершенно убила всякую надежду пастушка. Он почувствовал твердую, просто алмазно твердую границу дружбы, навеки прочерченную между ними. Эта граница не демонстрировалась, не выдвигалась вперед, не окружалась пулеметными вышками, не пропахивалась следовой полосой. Она попросту существовала.

Вот она, граница! Вот она, миленькая! Прыгай с другой стороны зайчиком и радуйся! Все, что тебе позволят, это испортить кинжалом два-три заблудившихся, отбившихся от стаи носочка!

Дафна сердито собрала носки и унесла их в ванную. Затем мельком прошлась по комнате, и там, где она проходила, комната расцветала уютом. Вот поднялись завядшие цветы фиалки, вот кресло украсилось пледом, вот, позванивая, закатились пол кровать гантели Мефа. Казалось, Дафна была богиней весны, шедшей по мерзлой зимней земле и оставлявшей после себя траву и подснежники.

На плите уже посвистывал, закипая, чайник. Это был чайник со свистком. Вначале он свистел тонко, словно попискивал. Дальше погромче и порешительнее (мол, где же вы, хозяева, елки-палки?!), а под конец совсем негодующе. Тут Дафна выключила плиту, и свист чайника стал увядать, истончаться и превратился в жалкое шипение.

— Я благодарен тебе за то, что ты поставила чайник. Вроде бы чайник всякий может поставить. Но сколько бывает всяких мелких отговорок А ты прямо-таки так сразу взяла и поставила! — кисло сказал пастушок.

Дафна, уже колдовавшая с заваркой, брякнула донышком чайника об стол.

— Варсус! Ты мог бы вести себя более предсказуемо? Триста настроений в день — это обычно женская прерогатива. И убери, пожалуйста, кинжал! В мужской привычке играть с ножичками есть что-то неполноценное! — недовольно сказала она.

Варсус спрятал кинжал:

— Можно подумать, у твоего Буслаева нет ножей!

— Есть! Но он не размахивает ими, когда разговаривает с девушкой! И не кривит вот так вот ротик!

— Каюсь, — сказал пастушок — Почему-то меня так и тянет тебя злить. Ты такая положительная. Носочки, пледики, фиалки… Это невыносимо. Хочется хоть раз добиться от тебя простой понятной эмоции. Например, получить чем-нибудь по голове.

— Если твои сложные настроения не прекратятся, когда-нибудь ты этой эмоции добьешься, — спокойно пообещала Дафна. — Но ты получишь по голове не чем-нибудь, а кем-нибудь. Моим котом, например..

Ощутив, что речь идет о нем, Депресняк замурлыкал под столом. Звук его мурлыканья напоминал скрежет перепиливаемой ржавой трубы.

— Эй-эй, не подходи! Я буду защищаться! — тревожно предупредил Варсус.

— Бесполезно, — сказала Дафна. — Ты будешь рыдать и рассказывать, какое сложное чувство ты испытал, когда в возрасте четырех тысяч лет я столкнула тебя с детской горки.

Варсус вскочил. Прижал ладонь к свитеру напротив сердца.

— И ты это запомнила?! — воскликнул он. — Запомнила, да?!

Дафна удивленно заглянула в его честно вытаращенные глаза и расхохоталась:

— Кончай издеваться!

Варсус сделал усилие и перестал. Вскоре он сидел за столом и, высыпав соль, чертил по ней краем дудочки руны. Руны вспыхивали и превращались в бабо чек. Разливая живой свет, бабочки разлетались по сумрачной, тускловатой лампочкой освещенной комнате. Садились на потолок, и постепенно на нем складывалась сияющая карта звездного неба.

Несмотря на все старания Дафны, в комнате оставалось еще к чему приложить руки. В окно дуло. Длинная трещина в стекле было заклеена скотчем. В углу стояла осыпавшаяся новогодняя елка. На мониторе была пыль. Чтобы никто не сомневался, что это именно она, на ней было пальцем написано: «Я ПЫЛЬ!!»

— Не слишком тут уютно, — сказал Варсус.

— Да, — с грустью признала Дафна. — Сегодня открыла манку, а в ней много-много черных жучков. Бегают все, живут своей жизнью. Были очень возмущены моим вторжением. Мы здесь почти уже и не бываем.

— «Мы»? Признайся, ты хотела сказать — Меф. После своей смерти Мефодий редко здесь бывает. Он все время торчит в Эдеме, и ты вместе с ним!

— Ты прав. Мы не расстаемся. Мы одно целое, — серьезно сказала Дафна

Рука Варсуса дрогнула, заканчивая руну. Дафна ожидала очередную бабочку, но от стола отделилась непонятная полумедуза, похожая на черную липкую тряпку. Полумедуза прыгнула на потолок, поползла по нему, оставляя след, и начала пожирать бабочек. С потолка золотым дождем посыпались крылья.

— Зачем ты это сделал? Это было так красиво!

— Захотел и сделал!

Варсус равнодушно дернул плечом и посмотрел на часы. Часы у него были необычные — единственная стрелка, висевшая на запястье на тонком шнурке. Как по ее шевелениям он мог определять время, было величайшей тайной. Но как-то определял.

— А где он сам? — спросил он. — Ну вторая половинка целого, я имею в виду? Надоело уже ждать!

— Мефодий? Скоро придет. В магазин пошел.

— Златокрылый пошел в магазин! — умилился Варсус. — Вот уж чудо из чудес! Зрители не собираются?

Богатое воображение Дафны нарисовало множество суккубов и комиссионеров, которые, прижав ручки к груди, любуются идущим в магазин Буслаевым и уступают ему очередь у кассы, приговаривая: «Пожалуйста! Пожалуйста! Мы после вас!››

— Спорю, что купит кетчуп, сосиски и шоколад! — заявил Варсус.

— Почему ты так решил?

— Простая логика. Мефодий не может не любить мяса. Хищник есть хищник, каких крылышек ему ни дай. Но готовить ему, конечно, лень. Значит, остаются сосиски… Кетчуп — это к сосискам. Выглядит кровожадно, а на деле просто дохлый помидор. А шоколад… ну те, кто любит мясо, обычно любят и шоколад. Двойственность натуры.

— Блестящее умозаключение! — кисло одобрила Дафна. — Аплодирую тебе всем серцем!

Варсус полконился и, убирая дудочку, случаймо задел ее краем свій свитер. Его лицо оказилось от боли.

— Опять я это сделал! Помнил же, что нельзя, — прошипел он с досадой на себя.

— Дарх? — угадала Дафна.

Пастушок не ответил.

— Ты не можешь его снять?

— Я же говорил уже, что НЕТ! А ночами, когда я ворочаюсь, он соприкасается с крыльями, злится и жалит меня до крови… И тогда мне приходится снимать крылья. Тоща становится полегче. Он перестает меня жалить, и я испытываю нечто вроде удовольствия! Поганенькое такое, но наслаждение!

— То есть крылья ты снять можеш, а его нет?

— Разумеется, — ответил Варсус. — Мои бедные поцарапанные крылышки я снять могу, а его никак. Цепочка сразу стискивает мне горло как ошейник!

Дафна нахмурилась.

— Я знаю, о чем ты сейчас думаешь «Когда-нибудь ты снимешь их навсегда!» — резко сказал Варсус — Нет, не сниму! Ошибаешься! Навсегда — никогда. А вот дарх сдеру! Не сразу, конечно! Сперва воспользуюсь его силами!..

Он хотел еще что-то добавить но не успел. В коридоре общежития что-то глухо упало. Послышались хриплый вопль и ругань. И все это перекрыл строгий, решительно-громкий голос Мефодия:

— А вот руки распускать не надо! Тогда мне придется самому их вам сломать, а это противоречит моей доктрине миролюбия!

Пару секунд спустя в комнату вошел Буслаев и, вопросительно покосившись на Варсуса, повесил на дверную ручку пакет:

— Всем привет, кого не видел!

— Мефодий! Что там были за вопли? — спросила Дафна с укором.

— Да крутой какой-то спустился с гор! Договорился со мной, что отнесет мою сумку за пинок, — пояснил Буслаев. — Пнул — и попал по стене. Я же не обещал, что буду стоять на месте. И не надо смотреть на меня так, словно я зверь. Я его о помощи не просил. Сам мог прекрасно донести губки для посуды. Это была чисто его идея.

Варсус моргнул.

— Так там были губки? — спросил он.

— Ну да. Посудные губки и кошачий наполнитель!

Дафна торжествующе взглянула на Варсуса.

— Логика, — сказала она. — Простая логика, губки — это для посуды. Ну а если в доме есть кот…

Мефодий ничего не понимал.

— Ну да, — осторожно подтвердил он. — Правда, я еще купил шоколада и сарделек, но это уже чисто по инерции.

— И кетчуп? — прервал его Варсус — Шоколад, сардельки и кетчуп?

— Да нет, кетчуп-то зачем. Хотя, кажется, купил. Да что такое-то?

Теперь победно захохотал уже Варсус.

— Все равно — не сосисок, а сарделек! Сарделек! — сказала Дафна и, прекращая невыгодный для нее разговор, вышла посмотреть, что там у человека с ногой.

Варсус воспользовался этим, чтобы наедине шепнуть Буслаеву несколько слов. Тот, помрачнев, неохотно кивнул. Минут через десять Варсус попрощался и вышел, а немного погодя за ним выскользнул и Мефодий. Перед тем как покинуть комнату, он быстро обнял Дафну и на секунду прижался лбом к ее плечу.

— Ты куда? — спросила Дафна.

— Я скоро, — уклончиво отозвался Буслаев.

***

Варсус ждал его в комнатке дежурного, который дремал тут же, на диване, погруженный в полумагический-полуалкогольный сон. Чтобы он не мешал, Варсус заботливо накрыл его газеткой.

— Короче, вот. По поводу нашего вечернего свидания, — сказал он.

В тонких музыкальных пальцах пастушка возникла колода карт. Это были самодельные карты, вырезанные из шершавой акварельной бумаги. На каждой пером было написано имя и тут же беглый, но удивительно точный рисунок Мефодий и не подозревал, что Варсус так хорошо рисует.

— Разве это хорошо? — недовольно буркнул пастушок, угадав его мысли. — Эго так, халтура! Базовый курс рисования. Тысяча лет академической живописи… Дафна, кстати, при тебе не рисовала, нет? Совсем ты придушил ее таланты!

Варсус решительно смахнул со столика крошки и стал быстро, как пасьянс, раскладывать на нем карты:

— Так… Смотрим… Последний бой вальки рий. Погибли Хола, Бэтла,

Радулга и Малара…

С акварелей на Мефа смотрели знакомые лица. Художнику удалось запечатлеть их выражение до мельчайших подробностей. Так же точно схвачены были и движения. Даже копья нарисованные валькирии держали так, как всегда это делали. Бэтла, например, подгибала большой палец правой руки. Копья так ж метают, но она метала, и никто не мог ее переубедить «Я же попадаю!» — упрямилась она.

— Теперь Черная Дюжина! — сказал Варсус, доста-вая другую пачку рисунков.

Это была тоже акварель, но манера рисования здесь была иной — более жесткой, обостренной, даже, пожалуй, озлобленной. Если валькирий Варсус любил, то тех, кто был изображен здесь, ненавидел. Но ненависть эта была сложной, неоднородной и внимательной. Буслаева это даже слегка смутило. Страшно, когда ненависть бывает подробнее любви. Тогда она ее подменяет.

Ничуть не менее доскональным пастушок был и в изображении оружия темных стражей. Он не просто запомнил и подметил, кто чем вооружен. У каждого было схвачено самое уникальное, что есть у него в технике боя. Один страж был мрачен и злобно-решителен; другой, напротив, отрешен, флегматичен, расслаблен; третий казался притаившимся скорпионом.

— Смотрим! — продолжал Варсус, уверенно перекладывая карточки. — Вандол убил Радулгу. Убит Радулгой. Таким образом, Радулга отомщена. Убираем…

Обе карточки были мгновенно перевернуты.

— Далее! Кнор застрелил Бэтлу. Убит Прасковьей. Бэтла отомщена… Прочь Кнора! С него нам больше ничего не взять.

Еще две карты исчезли.

— Малара убита Юмом. Убила Юма. Убираем!.. Эго у нас кто? Динор. Динор ранил Гелату. Сама себя исцелить копьем она не может. Поэтому Гелата сейчас болеет, но свет ее выхаживает. В любом случае Динору мстить уже не надо. Он убит валькирией-одиночкой Дашей.

И эти карты тоже были спрятаны.

— Живых валькирий тоже убираем. Просто для ясности. И стражей, которым не надо мстить, убираем, — продолжал пастушок, не заботясь о том, что Мефодий не успел рассмотреть большинство рисунков.

Руки Варсуса замелькали, и на столе осталась единственная карта. От случайно попавшей на нее воды акварель начала плыть, но это не сгубило рисунок, а, напротив, придало ему вкрадчивое движение. На карточке был изображен молодой страж, убивавший, казалось, не по злобе, а исключительно из спортивного интереса. В левой руке у него было тяжелое копье-совня, и тут же, тоже в левой, он держал две легкие метательные сулицы. Правая рука, взведенная как пружина, была изображена в момент броска. Метательного копья в ней уже не было, лишь едва уловимая тень в воздухе. И так точно все было запечатлено, так живо, что Мефодий машинально качнулся, уклоняясь от нарисованного копья.

— Ловус! — представил пастушок — Убил Халу! Сам цел и невредим. Это честно?

Мефодий что-то промычал. Мычание, как известно, можно трактовать по-разному, и Варсус истолковал его в том смысле, что Буслаев возмущен.

— Правильно! — одобрил Варсус. — То есть как раз неправильно!.. Одним словом, с Ловусом у меня сегодня дуэль. Он не отказался. Из Черной Дюжины обычно никто не отказывается. Уронить лицо и всякое такое. Для рубак это превыше всего.

— А кто его секундант? — спросил Буслаев.

Варсус остро взглянул на него, и рядом с карточкой Ловуса упала еще одна, как оказалось, уже приготовленная у пастушка в руке. И эта срежиссированностъ, этот, можно сказать, туз в рукаве чем-то особенно резанул Мефа.

— Аспурк. Ну не то чтобы в чистом виде секундант, но секундант… — сказал Варсус.

Мефодий насторожился. Ему вдруг припомнилась фраза «если нам с тобой не повезет», не так давно оброненная Варсусом.

— Ловус и Аспурк сражаются всегда вместе. У них и техника отработана на двоих. Я подумал, что не стоит разлучать их. Пусть и сейчас бьются вместе, — продолжал Варсус.

— И ты вызвал сразу двоих?

— Э-э… нет, — поправил пастушок. — Я, извините, вызвал одного. Другого, опять же извините, вызвал ты.

— Я?!

— Ну да. Я же не монстр — биться сразу с двумя тартарианцами. Ты же меня не бросишь?

Мефодий хотел рассерженно крикнуть, что такие вещи так с ходу не делаются. И что он совершенно неготовился к бою, не анализировал технику врага, что все тело у него болит после утренней тренировки, но Варсус смотрел на него с таким насмешливым задором, с таким ожиданием отказа, что Буслаев буркнул:

— Не брошу, хотя надо бы! С твоей стороны это была подстава!

Варсус засмеялся:

— Уф! Просто камень с плеч! А то мне было бы неловко. Откажись ты — вышла бы непонятка… Стражи мрака, видишь ли, любят придираться к словам.

— К каким словам?

— Я пообещал им твои крылья и твою флейту.

Буслаев дико уставился на Варсуса. Точно собираясь душить его, сжал и разжал пальцы.

— ЧТО ТЫ ИМ ПООБЕЩАЛ? — спросил он мед¬енно.

— Ну только если тебя убьют, конечно! — поспешно объяснил Варсус. — А что тут такого? Они и так бы их забрали. Но зато, если ты победишь, ты получаешь их дархи с эйдосами. Должен же я был предложить что-то взамен?

— Когда-нибудь я сверну тебе шею, — мрачно сказал Меф. — Сейчас, например, неплохой момент. Мы сидим рядом. До дудочки тебе не дотянуться. От рапиры толку тоже будет мало.

— Возможно, — согласился Варсус — Все возможно. Но не сегодня. На сегодня у тебя Ловус и Аспурк.

— А почему не ты?

— Потому что будет нелепо, если два светлых стража подерутся за час до дуэли с тартарианцами.

Мефодий откинулся на спинку стула. Закрыл глаза, настраиваясь на бой. Все счеты с Варсусом, все сторонние мысли — всё будет после. Сейчас же надо подготовиться. И умереть. Или победить. Или умереть и победить. В конце концов, оба варианта друг друга не исключают…

— Ты напряжен, — сказал Варсус — Если не готов, откажись. Я как-нибудь управлюсь и один. Буду биться с ними по очереди.

— И почему же я не готов? — воспротивился Меф.

— Тебе есть, что терять А это всегда ужасно мешает. Тог, кому есть что терять, всегда в невыигрышном положении. Он трусит, зажимается, бьется хуже, чем мог бы, и… действительно все теряет. А должно быть так даже если тебе есть что терять, надо сражаться так, как если бы терять было нечего!

— И что же мне терять? — спросил Мефодий, не открывая глаз.

Варсус стал с удовольствием загибать пальцы. Буслаев не видел, как он их загибает, но безошибочно чувствовал, как они загибаются — эти тонкие вздорные пальцы.

— Раз! Дафну, которая будет с тобой целую вечность! Не двадцать лет, не пятьдесят! И всегда красивая, всегда сияющая!.. Два! Огромный, полный заветных тайн Эдем!.. Три! Золотые крылья. А ведь золотые они не только по материалу! Знаешь, какие вещи можно выделывать на этих крыльях!.. А их очертания!.. Ты вообще признайся: знал, что крылья света не одинаковы? Они связаны с душой владельца, с ее ростом и развитием! У каждых крыльев собственная неповторимая форма, которую не изменишь и за десять тысяч лет!

В голосе Варсуса появилась хоть и легкая, но все же зависть, которой Мефодий не улавливал прежде. Эта зависть была сродни зависти хорошего водителя, который, сидя в «ведре с гайками», видит на соседней полосе блондинку, путающую педали спортивной версии «БМВ».

— А разве крылья не золотят? — спросил Меф.

— Чего делают?

— Ну, я думал, что страж света получает сперва бронзовые. Потом через сколько-то лет серебряные, золотые и так далее…

— Ага. И лычку сержанта.

— Что?

— Ничего, — неохотно буркнул Варсус. — Крылья всегда одни. И преобразуются они тоже сами. Они могут ухудшаться или улучшаться, что-то вроде эйдоса… Причем важен, как я сказал, не только материал, но и форма крыльев. Ты же получил готовые крылья! А то, что готовые крылья тебя приняли и сами потом никак не изменились — это вообще невероятно. Эго означает, что ты и тот погибший страж — кстати, я знал его немного! — прошли сходный внутренний путь!.. А это так же сложно, как подобрать с первого раза пароль из тысячи символов!

— Я летаю еще неважно, — сказал Мефодий.

— Пока да, — согласился Варсус — Но ты освоишься быстро, за считаные годы, возможно даже за месяцы. Ты упрямый, ну и потом сами крылья тебе помогут.

Память у них колоссальная, и опыт тоже! Я вижу это по их очертаниям!.. Ну если ты, конечно, уцелеешь в сегодняшнем бою!.. В противном случае твои крылья попадут в карман к Ловусу и Аспурку, у которых наверняка есть и другие трофейные крылья. Все-таки Черная Дюжина есть Черная Дюжина.

— Спасибо, — сказал Буслаев.

— Всегда пожалуйста!

— Время еще есть? — спросил Меф.

Варсус покосился на свою одинокую часовую стрелку. Та чуть изогнулась, что-то показывая ему.

— Немного есть. Да даже если б и не было. Вовремя приходят только студенты на первое свидание.

Потом прячутся за колоннами и притворяются, что опоздали.

Мефодий поднялся, готовый выходить, но пастушок почему-то не вставал. Сидел за столом и постукивал по нему пальцами. Он и сам не понимал, когда успел распалиться, но внутри все кипело. Хотелось говорить, хотелось объяснять.

— Если б ты знал, как мне все надоело! Я не люблю то, что делаю. А почему не люблю? Потому что не получаю того, чего хочу! Меня точит изнутри какой-то злобный червях. И, как и этот червяк, я корчусь и смеюсь над собой и над другими. Ведь я все равно не получу того, чего желаю! А раз так, то вот вам! Зато мое недовольство помогает мне сражаться! Так что я готов шинковать стражей мрака, как нож мясорубки!..

— А знаешь почему? Потому что ты такой же, как они! Совершенно також же! — устало сказал Мефодий.

— Докажи!

— А что тут доказывать? Тебе нравится убивать.

— Я убиваю стражей мрака!

— Да хоть бы и так. Но убиваешь ты их не потому, что ненавидишь мрак, а потому, что тебе нравится сам процесс…

Варсус воспринял слова Мефа не сразу. Когда же воспринял, то встал так резко, что его отодвинутый стул издал жалобный звук.

— Хорошо так поговорили. Обменялись мнениями. А теперь поспешим. Нас ждут у фонтана, — сказал он.

— У какого фонтана?

— Эго было образное выражение. Сомневаюсь, что в лесу под Мытищами есть фонтан. Хотя кто их знает, эти Мытищи… Мир полон сюрпризов, — пояснил Варсус.

***

Ехали они в такси, поскольку с телепортацисй решили не связываться. Неслись как под парусами. Варсус, как показалось Мефу, слегка подшаманивал. Все светофоры перед ними отчего-то горели зеленым, хотя на всех прилегающих улицах были дикие пробки. Мефодию померещилось даже, что на одном из перекрестков он заметил очень злого Мамая, на видавшей виды «семерке›› застрявшего между двумя грузовиками. У «семерки›› не работал стеклоомыватель. Мамай высовывал руку в окно и поливал стекло из пластиковой бутылки, в крышке которой были проделаны многочисленные отверстия.

Таксист высадил их у ограды парка где-то в районе Мытищ. Места Мефу были незнакомые, Варсус же ориентировался неплохо.

— Ну пошли! — сказал он и, протиснувшись в спиленный разрыв железной ограды, пошел между деревьями. Тропинка была плохо натоптана. Спасало только то, что за час до них кто-то прошел здесь, таща за собой детский снегоход. Оставленная снегоходом широкая колея помогала Буслаеву не зачерпывать ботинками слишком много снега. Меф мерз. Ему казалось, что от холода у него не разгибаются колени.

Наконец между деревьями появился просвет, оказавшийся большой поляной. По поляне стремительно перемещались две легкие фигуры. Мороз был им, похоже, не страшен. Они приседали, распрямлялись, прыгали, перекатывались, резко взмахивая руками.

— Вот и хорошо! Все уже в сборе! — сказал Варсус.

Глава девятая ОТДЕЛЬНАЯ СТРАНИЦА МИРОЗДАНИЯ

Удовольствие обычно доставляет то, что мы делаем редко. Лишь немногие способны получать удовольствие от того, что они делают часто. Эти счастливцы называются «профессионалы».

Эльза Флора Цахес

Разогревшись, Ловус и Аспурк перешли на более спокойную разминку. Теперь оба тартарианца стояли друг от друга в десятке шагов и вращали в руках совни. Признаться, Меф никогда не был высокого мнения о совнях, однако эти были само совершенство. Не неуклюжее, переделанное из кос оружие спешно набранного крестьянского ополчения, а оружие самой смерти, которое если и можно сравнить с косой, то с косой самой Аидушки. Легкие, с небольшим плавным изгибом, совни больше напоминали изящные скальпели. Никаких крючьев, рогов, захватов для клинка. Ничего такого, что превращает легкую и изящную совню в нагроможденную гизарду. Разглядеть все эти подробности было непросто, поскольку совни так и мелькали в руках стражей мрака.

Для атак они использовали оба конца совни, а не только ее отточенный край. У Ловуса древко за вершалось небольшим копейным наконечником, у Аспурка — шаром размером с яблоко. На шаре не было никаких острых выступов, однако Меф предугадывал, что получить таким яблочком даже по шлему будет не слишком приятно. А без шлема и вообще финально.

Закончив с совнями, тартарианцы переключились на другое. Ловус с силой изгибаясь в бедрах, бросал Аспурку свой круглый щит. Щит вращался в воздухе и легко мог сбрить острыми краями голову. Аспурк, уклоняясь, ловил щит и, продолжая вращение, запускал его в Ловуса. Тот перехватывал и пускал его обратно.

Несколько раз перекинув щит, они стали добавлять к нему метательные копья — сулицы, которые тоже умело перехватывались в воздухе.

Мефодий, как ученик Арея, умел владеть любым оружием. И сулицы тоже умел метать, однако не так, как Ловус и Аспурк Те вроде бы даже и броска не совершали, а сулицы сами отрывались от их рук. Их и разглядеть-то было непросто. К тому же сейчас Ловус с Аспурком, щадя друг друга, явно делали это не в полную силу.

Мефодий, впервые видевший их вблизи, обрати внимание, что Ловус и Аспурк очень похожи. Примерно одного роста, гибкие, широкоплечие. Лица смуглые, свежие, без тартарианской бледности. Значит, часто бывают в Верхнем мире. Находят где-нибудь тихий, залитый солнцем островок и тренируются по двадцять часов в сутки.

Бросая щит, Ловус крикнул что-то озорное. Аспурк расхохотался, показав белые зубы. Буслаев, стояв ший вместе с Варсусом в кустарнике, привык видеть совсем других стражей мрака — сопящих, мрачных, изрубленых, дышащих ненавистью и злобой.

— Они какие-то не злые на вид… Веселые! — сказал он.

— Спортсмены — отдельная страница мироздания! Они редко бывают злыми, — отозвался Варсус — Но, как видишь, убить валькирию это им не помешало. Все, не хочу тут стоять! Замерз! — Он перестал дуть на зябнущие пальцы. Крикнул: — Эй! Ау! Мы пришли!

Услышав голос, Ловус цепко дернулся на него взглядом и едва не остался без головы, к которой уже неслась сулица Аспурка. Лишь в последний момент успел отклониться, пропустив ее мимо виска.

Момент был действительно опасный, однако Аспурк и Ловус расхохотались ему как забавной шутке Без всякой, кстати, досады на Варсуса. Пастушок вышел из кустарника и, выдергивая из снега увязавшие ботинки, зашагал к темным стражам. Мефодий старался не отставать, чтобы не казаться собачкой, бегущей за хозяином.

К Ловусу и Аспурку они приблизились вместе. Остановились в двух или в трех шагах:

— Мефодий!.. Аспурк, Ловус! Ловус, Аспурк! Мефодий! — представил Варсус

— Дерево! Лес, тучи! Тучи, лес! Дерево!.. А это, знакомьтесь, снег! — блестя зубами, передразнил его Ловус и снова расхохотался. Мефодий в жизни не видел столь веселого стража мрака.

На Буслаева тартарианцы смотрели доброжелательно. По очереди крепко пожали ему руку.

— Много слышали о тебе! — сказал Ловус.

— Все-таки любимый ученик Арея! Мечтали встретиться! — добавил Аспурк.

— …И встретились! — Ловус опять расхохотался, но уже коротко, чуть смущенно, разводя руками и слово извиняясь перед Мефом, что вот да, встретились, да как-то кратковременно, да и повод такой, не сказать чтобы веселый.

‹‹Дурдом! — подумал Буслаев. — Стоим болтасм… Такое чувство,

что мы собрались сыграть в преферанс!››

Варсус снял куртку и остался в одном свитерке. Шапку он, впрочем, тоже оставил. Если свитерок был кольчужный, то шапка самая обычная, вязаная. За ее расцветку пастушка регулярно собирались бить в метро, потому что она напоминала фанатскую шапочку одного футбольного клуба.

В одной руке у Варсуса была рапира, в другой — дудочка. Выбившиеся крылья болтались на шнурке посреди груди. Ловус с Аспурком с интересом на них поглядывали. Вид у крыльев Варсуса был боевой, обшарпанный, как у крыльев часто дерущегося воробья. Крылья Мефа явно были более ценным трофеем.

— У меня тоже были когда-то золотые! — похвастался Аспурк, переводя взгляд на крылья Мсфодия, которые тоже висели теперь поверх одежды.

— Не золотые, а серебряные! — поправил Ловус.

— Ну да, серебряные, — признал Аспурк. — Но с маленьким золотым ободком!

— С очень маленьким золотым ободком!

— Да! Но если бы я захотел, то были бы и золотые. Лучше, чем у Троила!

— Но ты, конечно, не захотел! — поддел Ловус.

— Не захотел, представь себе!

— Может, ты и владыкой Тартара мог бы стать?

— Мог бы! Но я не хочу! — буркнул Аспурк.

— Странное дело. Если он чего-то не может, то всегда этого не хочет! Вот что меня выводит из себя!.. Ну признай ты, что не смог! Нет, я, мол, не хочу, и все туг! — сказал Ловус и опять расхохотался.

Аспурк взглянул на него и тоже расхохотался, хотя и не так весело.

— Он вечно до меня докапывается! Прямо с утра и до вечера! — пояснил он. — А вот в бою мы с ним понимаем друг друга без слов. Странно, да?

Варсус качнул рапирой.

— Ну что, начнем? — спросил он. — Правила оговариваем?

Ловус с Аспурком кивнули. Даже кивок у них был одновременный.

— Правила обычные для парного боя, — сказал Ловус, вопросительно гкяяядывая на Аспурка. — Ничего нового. Двое на двое. Каждый может атаковать любого из противников. Вдвоем на одного тоже нападать разрешается. Бой заканчивается либо при гибели соперников, либо если они сдадутся. Дархи, крылья и флейты в обоих упомянутых случаях становятся трофеями победителей. Поляну не покидать. Места тут хватит. Если вам надо использовать маголодии — используйте. Мы тоже, разумеется, будем применять кое-какие наши наработки! Летать вам тоже можно, но не выше вершин деревьев. Выше поставим блокировку. Телепортацию, разумеется, перекрываем… Что еще? Все упомянули?

— Раненых как? Добиваем — не добиваем? — деловито уточнил Варсус.

Ловус с Аспурком переглянулись.

— Ну не знаю, — протянул Ловус растерянно. — Ты как думаешь?

— Раненых обычно не бывает, — точно уговаривая его, отозвался Аспурк.

— Ну хорошо! Если раненый успеет сдаться — не добиваем! — согласился Ловус — Ну что? Начали! А то так понравится общаться, что и драться не сможем!

И он снова расхохотался. Аспурк же коснулся локтя Мефа и с искренней приветливостью сказал:

— Приятно было познакомиться! Жаль, что общение было так кратковременно!

— А мы что, прощаемся? — удивился Мефодий.

— Да нет, не то чтобы совсем прощаемся. Ну это на случай, если больше у нас не получится поговорить! — с легким смущением пояснил Аспурк.

Варсус толкнул Буслаева ногой.

— Не расхолаживайся! — велел он. — Он это специально. Он после этих милых улыбочек убьет тебя за милую душу, а вот ты не сумеешь…

Не теряя друг друга из поля зрения, противники медленно разошлись по поляне От Мефодня до Варсуса шагов тридцать, и до стоявшего против него Аспурка — тоже шагов тридцать-сорок, не больше. Ловус с Аспурком приготовили сулицы.

Мефодий, по примеру Варсуса избавившийся от куртки, достал спату. Настраиваясь на бой, прокрутил ее в кисти. Боль из ног ушла. Ушел холод. Он почувствовал, что готов. Уж что-что, а драться он умел. Этот навык был глубоко внедрен в него затупленным тренировочным клинком Арея. В левую руку Мефодий взял длинный узкий кинжал и держал его лезвием вниз. Потом, передумав, сунул кинжал за пояс и оставил руку свободной.

— Готовы? — крикнул Варсус

— Готовы! — подтвердил Ловус.

— Сигнал к началу боя какой?

— Сейчас что-нибудь придумаем! — крикнул Аспурк. — Вон синица сидит на рябине! Когда взлетит — тогда и начинаем!

Четыре взгляда уперлись в синицу. Она сидела, нахохлившись. Потом чуть подпрыгнула и… осталась на ветке. Сердце Мефа, давшее в ударах перебой, наверстывая, застучало как бешеное.

Варсус коротко свистнул. С деревьев шапками полетел снег. Переполошенная синица камнем покатилась с ветки, уже в падении захлопав крылышками. А еще спустя мгновение Мефодий бросился на землю, спасаясь от летящей в него сулицы. Уже зарывшись лицом в снег, он ощутил острую тревогу и, волчьим чутьем угадав, что сейчас будет, еще сильнее прижался к земле. Он не смог бы объяснить, что заставило его остаться на месте, но это спасло ему жизнь. Что-то хлопнуло по снегу, точно ладонью. Осколок мерзлой почвы несильно толкнул его в бок и прокатился по спине. Буслаев вскочил, держа перед собой вытянутую руку со спатой. Мельком оглянулся.

Справа и слева от того места, где он только что лежал, в снег вонзились две сулицы, брошенные Аспурком и Ловусом одновременно. Вздумай Меф перекатиться, как он это обычно делал, одна из них гарантированно пригвоздила бы его к земле.

Вырвав из земли одну из сулиц, Мефодий метнул ее в Аспурка, который уже почему-то стоял рядом с Ловусом. Непонятно, как он так быстро сумел переместиться. Их щиты блестели — круглые и неотличимо одинаковые. Бросок Мефа был неплох, но Аспурк, почти не уклоняясь, подбил сулицу щитом, а после легко поймал ее и перекинул Ловусу. Тот перехватил ее за центр древка, Мефодия же поблагодарил коротким кивком, точно тот просто вернул ему оброненную сулицу.

Буслаев почувствовал, что, если сегодня ему немного не повезет, это будет чисто дружеское убийство. Абсолютно джентльменское, даже окрашенное некоторым сожалением. Ловус и Аспурк отнесутся к смерти Мефа очень спортивно. Злорадствовать не будут, а деловито обсудят, какие ошибки совершил Мефодий, а какие моменты в сто обороне показались им сильными. При этом Ловус будет, конечно, поддевать Аспурка, а тот добродушно огрызаться. Аспурк, например, скажет «Надо было бросать не две сулицы, а четыре!»

А Ловус, например, ответит: «И почему же ваше величество не предложили этого раньше?..»

Обо всем этом Меф думал уже как-то дробно, на бегу. Тело его уже летело вперед, сокращая дистанцию со стражами мрака. Спата — грознейшее оружие, страшное, как нож мясорубки, но опаснее всего она вблизи, когда видишь не только лицо врага, но и свое отражение в его зрачках. И в это-то отражение и наносишь удар!

Аспурк и Ловус метнули навстречу Мефодию сулицы. Первая пронеслась у его виска. Другая задела бедро, но не наконечником, а древком, стесав полоску кожи. Прыгнув вперед, Буслаев взбежал по вылетевшей ему навстречу совне, собиравшейся выяснить, что же такого интересного он прячет в своих кишочках. Прежде чем совня провалилась под его тяжестью, Мефодий легко шагнул на край щита, со щита — на плечо Аспурку и, уже спрыгивая, на четверть длины клинка загнал спату Аспурку под ключицу.

Раненый страж покачнулся и плашмя ударил Мефа щитом в спину. Удар был такой силы, что Буслаев пронесся вперед и врезался грудью в снег прежде, чем понял, что ноги его отделились от земли.

Не добили Мефодия потому только, что Варсус, взлетев, атаковал Ловуса и Аспурка сдвоенной маголодией. Такая маголодия легко пробила бы броню танка, но Ловус принял ее на щит и, устояв, только покачнулся. Щит его в том месте, где в него попала маголодия, пламенел от магии.

Не смутившись первой неудачей, Варсус последовательно выдохнул еще несколько боевых маголодий. Одна петлей обвила пространство у ног темных стражей и начала сжиматься, заполняя его белым огнем. Другая, раздробившись, осыпала их множественными искрами. От третьей маголодии по поляне прокатились волна дробящего звука, от которой и сам Мефодий едва не оглох и вынужден был зажать уши руками.

Ловус с Аспурком не сдвинулись с места. Буслаев заметил, что они соприкоснулись краями щитов, увеличивая их защитную способность. По щитам волнами прокатывалась атакующая магия. Центры щитов пламенели, края же не просто оставались ледяными, но и были покрыты изморозью.

Пытаясь отыскать брешь, Варсус обстреливал стражей все новыми маголодиями. Атакующая магия закручивалась спиральными вихрями, танцующими по щитам, сложно чередуясь. Одни вихри сливались, другие распадались на несколько мелких. Меняли цвета, опять распадались и сливались. По гладкой поверхности щитов плясали разноокрашенные ураганы. Одни оставались на щите Аспурка, другие перескакивали на щит Ловуса и там продолжали свой танец.

Странное дело! Постепенно щит Ловуса раскалился, что грозил расплавиться. Щит же Аспурка, напротив, представлял собой сплошную ледяную плиту. Буслаев смотрел на это как завороженный. Он вспомнил, что атакующие маголодии, как бы сложны они ни казались, состоят из простейших разнородных сил. Например, льда и огня. И что эти простейшие силы не так уж сложно заставить служить себе, если как-то суметь их разбробить и запасти. Мефодий с его острым чувством недоверии, воспитанным многолетней службой у мрака, ощутил затаенную опасность. Варсус видимо еще нет. В упоении атакой, уже в предчувствии победы, он носился над поляной, не отрывая от губ свою дудочку и продолжая обстреливать стражей мрака все новыми маголодиями.

И тут с той же завораживающей гибкостью, плавной в начале всякого движения и взрывной в конце, Ловус и Аспурк отпрянули друг от друга и, прокрутившись, метнули в пастушка щиты. От первого щита Варсус уклонился. Второй же пронесся так близко, что, задев светлого стража острым краем, оставил на его груди длинную кровавую полосу. Должно быть, проносящийся щит зацепил и дарх, потому что Варсус дернулся от боли и, отброшенный, закувыркался в воздухе. Очередная маголодия, отделившаяся от ею дудочки, зашипев, ушла в землю.

Варсус выровнялся и вновь поднес дудочку к губам, готовясь выпустить в оставшихся без защиты врагов убийственной силы маголодию.

— Нет! — крикнул Мефодий. — Улетай оттуда!

Пастушок обернулся. Пролетевшие мимо цели щиты возвращались. Причем почему-то с разных сторон. Страж света уклонился от них, лишь в последний момент осознав то, что Буслаев понял на три секунды раньше. ЩИТЫ АТАКОВАЛИ НЕ ВАРСУСА! Они неслись навстречу друг другу! Щит пламенеющий и щит ледяной столкнулись в полуметре от пастушка, одновременно высвободив те противоположные силы, которые до этого тщательно запасали. Сила маголодий обратилась против своего же хозяина.

Даже Мефодия, стоявшего довольно далеко, сшибло с ног. Волна жара прижала его к земле. Уже уткнувшись лицом в снег, он ощутил запах своих опаленных волос. Потом накатила вторая волна — и опаленные волосы Мефа покрылись коркой льда. Причем лед был не только на волосах. Снег, растаявший по всей поляне, застыл вновь, превратившись в лед такой гладкий и скользкий, что невозможно было подняться.

Освобождая волосы, Мефодий торопливо пустил в ход спату. После каждого удара он пытался подняться, но понимал, что все еще не может. Проще всего было бы обрезать примерзшую прядь, но Буслаев боялся, хотя и знал, что теперь волосы уже не кровоточат. С детства у него сохранился неописуемый ужас, возникавший всякий раз, когда он видел что-то острое у своих волос. Он хорошо помнил, как страшно закричала и упала в обморок мать, когда однажды маникюрными ножничками попыталась подровнять ему челку и оттуда вдруг брызнула кровь.

Приподнявшись на руках и немного оторвав от земли голову (его волосы все еще были в ледяном плену), Мефодий попытался нашарить взглядом Ловуса и Аспурка. Он не понимал, почему еще жив. Брошенная сулица давно должна была пришпилить его но льду. Однако стражи мрака, похоже, находились в таком же положении, что и он. Мефодий сообразил, что в момент столкновения щитов и высвобождения атакующей магии находился дальше всех и, значит, Аспурку с Ловусом должно было достаться больше. Сшибленные с ног тем же ударом, они пытались подняться. Сулиц в руках у них тоже не было. Ближайшая торчала в земле шагах в десяти от Ловуса.

Наконец они поднялись и, после краткого совещания, разделились Ловус заскользил по льду к Мефодию, раненый же Аспурк отправился добивать Варсуса. Пастушок, пострадавший больше других, лежал неподвижно. Перья его потемнели от копоти. Лицо было черным, брови и ресницы опалились. Аспурк, поскальзываясь и падая, тащился к нему по льду. Его правая рука повисла. Он не мог удерживать в ней совню и держал ее в левой, опираясь на нее, как на посох.

Аспурк был от Варсуса самое большее шагах в пяти и начинал уже прицеливаться совней, когда пастушок открыл глаза и с усилием встал. На его опаленных крыльях ломалось и звенело множество тончайших сосулек. Он стоял и, опираясь на гнущуюся рапиру, ждал Аспурка. Дудочки в его руках больше не было.

— Битва двух инвалидов! — прохрипел Аспурк и, тяжело взмахнув рукой, выбросил вперед совню.

Варсус ухитрился отразить ее рапирой. Однако, оказавшись без опоры, он не устоял и упал. Хотел под-пяться, но Аспурк толкнул его ногой в грудь и опрокинул на землю. Варсус лежал на спине и ворочался, как черепаха, пытаясь нашарить оброненную рапиру. Аспурк, тоже окровавленный, выглядевший не многим лучше Варсуса, левой рукой занес совню, чтобы разом покончить со стражем света, но отчего-то медлил.

— Это была безобразная битва… Резня какая-то… Своими маголодиями ты все нам испортил, — сказал он.

— Можем отложить, — с кривой улыбкой сказал Варсус.

— Нет, — покачал головой Аспурк. — Все закончится здесь и сейчас.

Наклонившись, он сорвал с шеи Варсуса крылья. Разглядывая их, стал медленно выпрямляться, но тут ею взгляд привлекло что-то продолговатое и словно бы живое, бьющееся у светлого стража под одеждой. Аспурк потянулся к нему — и вскрикнул от боли. Звякнула натянувшаяся цепь. Страшное маленькое существо, рванувшись ему навстречу, до кости рассекло Аспурку ладонь. Таргарианец отшатнулся — и тотчас в него вонзилась рапира, которую Варсус нашарил за секунду до этого. Удар был нанесен снизу вверх. Таргарианец, выронив звякнувшую совню, схватился за клинок рапиры двумя руками и стал медленно валиться вперед.

Смотрел он при этом не на рапиру, а все на то же маленькое злое существо, бесновавшееся на цепочке у Варсуса.

— У тебя есть дарх! — с трудом выговорил Аспурк. — ДАРХ! Ты что, один из нас?

— Ты удивлен? — спросил Варсус.

Но Аспурк не был удивлен. Он был уже мертв.

Тем временем рядом разворачивалась другая битва. Поначалу Ловус шел к Мефу по прямой, осторожно ставя ноги, потому что лед был скользким, как стекло. Совню он нес закинутой на плечо. Положение вроде бы не очень опасное, но Мефодий знал, что из такого готового уже замаха противник рассекается от плеча и до пояса, стоит только выбросить и опустить руки.

Не дойдя до Мефа, Ловус вильнул, и Буслаев понял зачем, когда увидел, что из земли торчит вонзившаяся сулица. Мефодий, все еще не высвободивший волосы, заспешил. От спаты проку было мало. Она только откалывала лед, примерзшие же волосы не освобождала. Опомнившись, Буслаев указательным пальцем начертил на льду руну жара. Края руны подтаяли, затем потеплел и центр, а еще спустя секунду Мефодий осознал, что стоит в луже, в которую превратился лед на метр вокруг.

Схватив спату, он хотел выпрыгнуть на лед, но понял, что лучше оставаться в воде, где ноги скользят меньше. Ловус, добравшийся до сулицы, с легкостью выдернул ее и, почти не целясь, из бокового, какого-то совершенно невероятного замаха метнул ее в Мефа. Тот отшагнул н перерубил ее быстрым, как молния, движением спаты. Наконечник сулицы с частью древка упал к его ногам, и Буслаев, наклонившись подхватил его.

Ловус вкрадчиво приближался, сменив прямое движение на круговое. Полукруг совни оставался за его спиной, лишь поблескивал копейный наконечник, завершавший древко. Мефодий ждал и сам удивлялся своему спокойствию. Временами ему чудилось, что он наблюдает за собой со стороны. В предыдущих своих боях он что-то планировал, изучал противника, осторожничал. А здесь вдруг ощутил легкость и свободу. Это был как переход на следующий уровень.

«Все равно! — подумал Мефодий, опуская спату чуть вниз, а другой рукой поднимая над головой острый обломок сулицы — Это мой бой! Быть может, последний! Но мой… И я на стороне света. Поэтому выиграю я или проиграю — я все равно выиграю…››

Оказавшись от Мефа шагах в пяти, Ловус поменял направление движения и встал так, что кисть его, сжимавшая древко совни, стала не видна Буслаеву. Вроде бы мелочь, но Мефодий в новом своем легком и радостном состоянии легко считал все его лукавство. Хват хочет поменять. А зачем? Да все за тем же! И поэтому, когда секунду спустя Ловус ударил его совней, как копьем, Мефодий скользнул под удар и попытался подрезать атакующую руку стража спатой. Не вышло. Тот вовремя остановил движение и тут же атаковал совней сверху, целя Буслаеву по шее.

Мефодий еле успел отвести удар. Спатой удары совней отбиваются плохо. И дело тут не в прочности спаты, а в весе и длине оружия. Длинный рычаг — короткий рычаг. Иголкой, даже если она стальная, лом не остановить. Зато иголка способна очень быстро летать чего не всегда можно ожидать от лома.

Зная это, Ловус близко к Мефодию не совался, предпочитая держаться на удобной для него дистанции и сносить его могучими ударами совни. Буслаев уходил, пытаясь прорваться ближе. Ловус не пускал. Совня металась как проклятая, стремясь укоротить Мефодию жизнь.

Хорошо еще, что у Ловуса больше не было щита. Имей он щит, самого Мефа, как спартанца, давно бы уже вынесли на щите. Бой затягивался. Во все стороны летели брызги. Под действием руны лед продолжал таять. Теперь в мелкой, разбрызгивающейся при каждом прыжке воде сражались уже оба: и Мефодий, и Ловус. Буслаев полностью отпустил свое сознание и бился по наитию, думая не о движениях, но о самой ткани боя. Ему чудилось, что он накрывает Ловуса белым, с тяжелыми складками шелковым покрывалом, а страж мрака распарывает его покрывало черной, со злыми зазубринами бритвой.

Спата летала как безумная. Звенела, сталкиваясь с совней. Атаковала, вновь отводила удар. Ловус сражался с таким же самозабвением. В глазах его, пару раз блеснувших совсем рядом, Мефодий видел такой же чистый и искренний восторг. Он получал явное наслаждение от схватки.

‹‹Мы какие-то безумцы… — мелькнула у Мефа мысль. — Можно подумать, мы не убить друг друга хотим. С такими лицами играют в настольный теннис!››.

Незаметно в бою стал намечаться перелом. Мефодий, давно не тренировавшийся, начинал уставать. Другой бы и не заметил его усталости, потому что спата атаковала все так же бодро, но для опытного Ловуса усталость была очевидна. Он ускорился, и его совня теперь была сразу везде. Рубящий, укол, замах, укол, финт, рубящий удар, опять финт и еще один страшный рубящий, все сносящий на своем пути. Не успел Буслаев удивиться, зачем Ловусу столько однотипных рубящих, как уже знал ответ. Рубящие заставляли его или прыгать, или ускользать, а это дополнительно отнимало силы. В крови у Мефа оставалось все меньше кислорода, а глазах уже мелькали кровавые Аидушки, в костных ручках которых зудели нетерпеливые косы.

Не дожидаясь, пока более выносливый Ловус его прикончит, Мефодий подался назад, вытянул противника на себя, ушел от мелькнувшей совни и ринулся в атаку с полным проворотом. Ловус, как видно, ожидал чего-то подобного, потому что легко уклонился от направленной ему в шею спаты, но дистанцию разрывать не стал. Совня его рукоятью стала задираться вверх, выдав себя кратким блеском наконечника, похожим на блеск рыбьей чешуи в проруби. Мефодий понял, что если он сейчас отпрянет от Ловуса, то скошенное лезвие совни догонит его страшным ударом снизу, прямо под подмышку, и рассечет где-то до шеи.

В отчаянном усилии Мефодий опять атаковал Ловуса круговым ударом, и снова тот сбросил его удар, чуть подбив ему руку древком совни. Уже ни на что не надеясь, Буслаев в очередной раз закрутился. По пальцам его левой руки, сжимавшей обломок сулицы и взметнувшейся во время поворота корпуса, чем-то больно хлестнуло. Так и не поняв, что это его золотые крылья, взлетевшие на шнурке, Мефодий машинально стиснул пальцы.

Что-то полыхнуло. По сопротивлению воздуха и каким-то новым ощущениям Буслаев определил, что материализовал крылья. Убрать их он уже не успевал. Еще мгновение — и опомнившийся Ловус отсечет ему крылья совней. Продолжая прокручиваться, хотя скорость его поворота и замедлилась, Мефодий высоко вскинул крылья и правым крылом хлестнул Ловуса по лицу. Тот отпрянул, не ожидая такого удара. Между Мефом и Ловусом распростерлось огромное белое крыло, задранное до резкой боли в лопатке. Не задумываясь, Мефодий вскинул руку и, чувствуя, что сейчас из-за крыла Ловус ничего не видит, вогнал обломок сулицы прямо через маховые перья в грудь противнику.

Вспоров тесный ряд перьев, сулица проскользнула между ними. Краткое сопротивление плоти, крик — и белые перья окрасились брызнувшей кровью. Вырвав сулицу, Буслаев отпрыгнул, опасаясь удара совней. И этот удар последовал, но был уже вялым, слабым. Мефодий легко отразил его. Ловус нанес еще один или два удара, но совня была ему уже тяжела. Выронив оружие, он зажал пальцами правой руки рану и улыбнулся Мефу окровавленными зубами. С каждым новым словом на губах у него лопался розовый пузырь.

— Красивые… крылья… у тебя… очень красиве… — с усилием выговорил Ловус. — Что ж ты их так… не жалеешь? И удар был неплохой. Чем это…ты?

— Обломком сулицы…

Ловус слабо улыбнулся, оценив горькую иронию ситуации.

— Моей сулицы, — повторил он. — Славный был удар. А крылья все же… жалей…

Он закашлялся кровью, покачнулся и стал медленно падать вперед. Буслаев подхватил его и уложил на снег, хотя и знал, что делать эго опасно. Почти у каждого стража в рукаве есть кинжал или просто хотя бы ядовитый шип — для последнего, вот такого вот удара. Но обошлось. Либо Ловус был слишком благороден и честно соблюдал условия дуэли, либо не до подлости ему было.

— А все же жаль, что мы ушли из Эдема. Там было хорошо!… А теперь вот ты пришел на наше место… нелепость! — произнес он совсем тихо.

Потом потянулся, чтобы потрепать Мефодия по плечу, — и умер. За мгновение до этого Буслаеву показалось, что он услышал звук звякнувшей косы. Звук бесконечно короткий, но явственный. Ни одна смерть в мире не обходится без Аиды Плаховны.

Ни Ловуса, ни Аспурка больше не существовало. Оба стража-красавца исчезли. На льду лежало нечто нечеткое, распадавшееся чешуйками и похожее не столько даже на прах, сколько на сухие осенние листья. Рядом, пытаясь отползти и зарыться, корчились два дарха. Дарх Ловуса зацепился цепью за его валявшийся шлем, поэтому Варсус вначале занялся дархом Аспурка.

Хромая, он приблизился, ловко подцепил его рапирой за цепочку, а после, чуть подбросив, подсек ему горловину особым крючком на кинжале. Ссыпал эйдосы себе на ладонь и стал любоваться их освобожденным сиянием. Мефодий ожидал, что он вернет их свету, и вздрогнул, когда пастушок воровато извлек из-под свитера дарх и, смущенно открыв крышечку, стал поспешно ссыпать в него эйдосы. По лицу Варсуса прокатывались волны удовольствия, заметные как он ни пытался их скрыть.

В первую секунду, когда пастушок достал дарх, Мефодий невольно вскинул руку со спатой, но опомнившись, опустил оружие:

— Откуда у тебя это? Ты что, из них?

Во взгляде Варсуса плеснула досада. Он понял, что Меф не знал о дархе, а знала одна Дафна.

— Нет, — ответил он быстро. — Помнишь, я убил охотника за глазами? Мне захотелось понять, что ощущают стражи мрака, и я надел его дарх себе на шею.

— И не смог снять? — предположил Меф, наблюдая, как дарх Варсуса корчится и раздувается, пожи¬рая эйдосы.

— Да, не смог. Но я сниму! Когда-нибудь!

— А эйдосы?

— Их я беру временно! Пока не разобью дарх! А я его разобью! — Не думай: я его ненавижу! Он очень…

В этот момент сытый дарх послал Варсусу новую волну наслаждения, которую тот не сумел скрыть.

— Вижу, как ты его ненавидишь. Разбей его сейчас! Или давай я помогу, если ты не можешь! — предложил Мефодий.

Варсус отскочил, выставляя рапиру:

— Нет! Нет! Сейчас не могу! Мне нужно…

— Что нужно?

— Неважно! Закончить одно дело, а эйдосы дадут мне силу.

— Они могли бы дать ее и твоим крыльям. Как благодарность за освобождение, — сказал Меф.

Варсус мотнул головой.

— Нет! — сказал он быстра — Ты знаешь, я разбивал много дархов, и всегда отдавал эйдосы свету… И никогда… никогда… они не давали мне столько сил, как сейчас.

— Естественно. Там обычное искреннее «спасибо››, а здесь вечный рабский труд на дармовщинку, — заметил Меф. — Но интересно, ты в курсе, что рано или поздно дарх пожрет твои крылья? Удивляюсь, как он до сих пор этого не сделал!

Варсус схватил свои крылья рукой и прижал их к груди.

— Нет! — крикнул он. — Не сожрет. Мои крылья сильнее дарха!

— Корми его лучше, и вскоре все будет наоборот, — заметил Буслаев.

Продолжая прижимать к груди крылья, пастушок скользил взглядом по оттаявшей траве, где, прячась под шлемом, пытался зарыться в землю уцелевший дарх Ловуса. Варсус шагнул к нему, собираясь взять, но спата Мефа вонзилась в землю между дархом и его пальцами.

— Нет! — сказал Буслаев — Ловуса убил я! Рисковал своими крыльями и спатой. И эйдосы из его дарха тоже мои!

На мгновение ему показалось, что Варсус сейчас на него бросится. Его дарх, натягивая цепочку, тянул хозяина вниз, к шлему. Тянул жадно, гневно, пытаясь вцепиться в другой, ненавистный дарх, полный прекрасных эйдосов. Он уже не помнил, что недавно получил щедрую дань. И даже Варсуса, только что накормившего его, уже ненавидел — то и дело изгибался и жалил пастушка в грудь, требуя у него поспешить и скорее хватать, разбивать, пересыпать! Голод дархов вечен.

— Эй! — окликнул Меф. — Эй!

Варсус вытер мокрое от пота лицо

— А? Что?.. Отдай! — сказал он. — Зачем тебе?

— Нет! — сказал Мефодий.

Варсус посмотрел на него долгим, чуть мутным взглядом. Кончик рапиры в его руке, обращенный к земле, плясал и вздрагивал. Готовя спату к отражению атаки, Мефодий поглядывал на дарх Ловуса, который, сверля землю, пытался укрыть свое сверкающее тело под шлемом.

Чей-то голос — но чей? не дарха же! — вкрадчивой змейкой шуршал в ушах Мефодия: «Варсус сильнее. Он лучше летает, его маголодии вообще не сравнимы с твоими. Но если ты наденешь дарх Ловуса, все может перемениться! Крылья у тебя уже есть! А знаешь что такое дарх в придачу к золотым крыльям?»

Нога Буслаева едва заметно сместилась, перераспределив тяжесть на пятку. Он почти увидел свое движение нога отбрасывает шлем, он прыгает, подхватывает цепочку дарха — и вот тот уже у него на шее. Потом перекатывается уже со спатой в руках и вскакивает готовый к бою.

— Никто не знает, что мы здесь. Ловус с Аспурком не расскажут. Я могу тебя убить, — сказал Варсус негромко и как-то отстраненно точно обсуждая это не с Мефом, а с самим собой.

— Но можешь и не убить, — ответил Буслаев. — Ты похож на опаленную курицу. Твоя дудочка где-то валяется. А что опаснее: спата в моих руках или рапира в руках хромающего стража — тут можно еще поспорить. Служи я по-прежнему мраку, я дрался бы с тобой на дуэли сейчас, когда у меня хорошие шансы. Я бы даже сказал: крайне хорошие шансы.

Варсус задумчиво посмотрел на пустую руку, в которой у него обычно была дудочка.

— Да, — протянул он. — Эго ты правильно сказал. Не самый лучший момент для дуэли… Но рискнуть можно. Укол рапирой — это то, что наносится… быстро!

Его взметнувшаяся рапира прыгнула к шее Мефа. Буслаев не отбил бы удара, если бы все это время не смотрел в глаза Варсусу. Дернувшись в сторону, Мефодий спатой хлестнул по клинку рапиры.

Варсус застыл. На свою руку, предательски атаковавшую Мефа, он посмотрел теперь почти с ужасом, как на опасную змею. Этот короткий, но очень искренний взгляд спас Варсусу жизнь. Решив, что не убьет его, Мефодий, не разрывая дистанции, отшагнул по кругу, занес меч за спину, дождался, пока Варсус, страхуясь от удара, вскинет рапиру. Едва он это сделал, Мефодий, не медля, резко провернулся, и лезвие спаты, которое должно было атаковать справа и в голову, плашмя поразило Варсуса в левый бок. Пастушок согнулся.

— Недостаточно быстро. Тебе не нужно было подпускать меня. — сказал Буслаев.

Варсус, зарычав, прыгнул на него, перехватив клинок своей рапиры левой рукой, чтобы ударить ею Мефа снизу, как кинжалом. Мефодий легко ушел и, дождавшись пока бронзовые крылья пастушка по инерции взлетят на шнурке, перехлестнув клинок рапиры, резанул сверху вниз вдоль чужого клинка.

Шнурок был перерублен. Крылья упали. Не думая о Мефодии, который легко мог заколоть его, Варсус кинулся грудью на землю, схватил крылья и зажал их в ладони. Потом торопливо стал нанизывать на перерубленный шнурок. Он нанизывал их, завязывал, но крылья таинственным образом соскальзывали, оставляя на шнурке только узлы.

— Довольно? — спросил Мефодий.

Варсус, вздрогнув, вскинул голову. Сосулька дарха бесновалась на его шее и безжалостно жалила пастушка в пальцы, которыми он держал крылья.

— Прости… Сам не знаю, что на меня нашло. Я разозлился. Ты не должен был меня… поучать. А сейчас мне… очень больно. Дарх… умеет… наказывать, — тяжело дыша, выговорил он.

— Представь, знаю, — сказал Буслаев.

Варсус, что-то буркнув, опять занялся шнурком. Мефодий, благоразумно не приближаясь, потому что от пастушка можно было ожидать чего угодно, наблюдал. Не жалея своих исколотых сосулькой пальцев, Варсус продевал шнурок сквозь ушко крыльев, но почему-то, когда шнурок затягивался, крылья всякий раз оказывались снаружи. Шнурок был уже весь в узлах. Раз за разом Варсус упрямо перерезал его рапирой и опять начинал вешать крылья, не желая признавать того, что для Мефодия было уже очевидностью.

Внезапно Варсус вскинул голову. Сделал он это так резко, что Мефодий отступил на полшага, не исключая нового нападения.

— О чем ты думаешь? — крикнул Варсус — НУ! Не смей молчать! Говори!

— Ни о чем не думаю, — сказал Буслаев.

— НЕПРАВДА! Ты думаешь, что я больше не страж света! А вот и нет! Смотри!

Варсус вскочил и, подпрыгнув, попытался материализовать крылья. Буслаев услышал, как чавкнул снег. Пастушок упал коленями в сугроб. В ярости заскрипел зубами, опять подпрыгнул, взмахнул зажатыми в кулаке крыльями. На этот раз крылья все же материализовались, и он повис в воздухе метрах в двух над землей. В сумраке крылья его казались серыми, а сам Варсус черным.

— Вот видишь! — крикнул он. — Видишь! У меня получилось! Я страж! Ясно тебе?.. Просто нужен новый шнурок! Какого Лигула ты его вообще перерезал, а?!

Мефодий благоразумно не отвечал. Он понимал, что одно неосторожное слово — и Варсус на него кинется. Продолжая прожигать Буслаева полным ярости взглядом, Варсус опустился на землю и, прихрамывая, отправился искать свою дудочку. Пока он искал се, Мефодий покончил с дархом Ловуса и ссыпал эйдосы в контейнер для фотопленки. Привычка носить с собой такие контейнеры сохранилась у него со времен службы мраку. После он отдаст его Эссиорху и попросит переправить в Эдем.

Варсус бродил по полю, отыскивая свою дудочку. Нашел ее и проверил, не испортилась ли она. Судя по краткому вихрю, взметнувшемуся над лесом, с дудочкой было все в порядке. Однако Варсус все равно был чем-то недоволен. Мефодий видел, как он трясет дудочку, проверяя, не забита ли она снегом, постукивает по ладони, а затем опять подносит ее к губам.

— Ничего не понимаю, — бормотал он. — Из всех маголодий срабатывают одни атакующие… А исцеляющие, ободряющие, оживляющие., да что такое с этой бешеной дудкой?! Снег… это все проклятый снег… Она отсырела…

Заметив, что Варсус идет к нему, Буслаев убрал контейнер с эйдосами в карман. Он видел, как кончик дарха, висевшего на груди у пастушка, вздрагивает и шевелится, пытаясь указать на спрятанные эйдосы. Эйдосы в контейнере нагревались. Ладонью Мефодий ощущал их испуганное тепло.

— Надеюсь, все, что было, останется между нами? — мрачно спросил Варсус.

— Да, — ответил Меф.

— Отлично, — Варсус усмехнулся. — Тогда до встречи! Боюсь, мы еще встретимся.

— Да, — признал Буслаев. — Я тоже этого опасаюсь.

Варсус невесело кивнул и взлетел. Свои бронзовые крылья он сжимал в ладони. Мефодий заметил, что пастушок постарался подпрыгнуть повыше и лицо у него было напряженным. Как видно, боялся опять упасть в снег. Не упал. Крылья удержали. Варсус быстро полетел над лесом. Мефодию показалось что полет у Варсуса стал картонным, утратил ту дразнящую, чуть даже небрежную легкость которая прежде отличала его от других стражей света. Сейчас Варсус просто летел. И это, собственно, все, что можно было сказать. Когда пастушок скрылся, Мефодий еще некоторое время потоптался на опустевшей поляне. Что-то мешало ему уйти. Он подобрал оружие темных стражей, затем присел на корточки и поднял с земли опустошенный Варсусом дарх Аспурка. Он знал, что эйдосов там нет, но все равно встряхнул его над своей левой ладонью. Из дарха ничего не выпало, но Мефодий зачем-то встряхнул его еще раз. Постучал по ладони, пытаясь разобраться, что именно его беспокоит. Потом понял. На мертвом дархе было какое-то вздутие, как если бы некогда дарх проглотил слишком крупную добычу, навеки застрявшую у него внутри.

Когда и после ударов о ладонь из дарха ничего не выпало, Буслаев пустил в ход кинжал, безжалостно сокрушив ставшие хрупкими стенки сосульки. Что-то хрустнуло, и на ладонь ему выпал окаменевший шарик. Эйдосом он совершенно точно не был. Таких крупных эйдосов не существует. Но почему он в дархе? Как дарх смог проглотить его, хотя, конечно, при жизни эта тартарианская пиявка изгибалась и растягивалась как угодно. Чем дольше Мефодий рассматривал этот твердый, с непонятными розовыми прожилками шарик, тем отчетливее понимал, что это…

— Глаз! — воскликнул он. — Глаз дракона!

Мефодий высоко поднял ладонь. Ему приходилось слышать, что глаза драконов навеки сохраняют то, что видели последним в жизни. Изображение становится частью зрачка, и удалить его нельзя никак и ничем. Интересно, правда это или легенда?

Туча раздвинулась ровно настолько, чтобы пропустить один — единственный лунный луч. Буслаев заглянул в зрачок, и внезапно ноги у него стали ватными. Он покачнулся и, чтобы не упасть, присел на корточки, опираясь о землю кончиками пальцев. В зрачке дракона навеки был отпечатан Арей, опиравшийся на гарду своего двуручника. Рядом с Ареем стояла неизвестная худенькая девушка.

— Варвара? — попытался угадать Мефодий и сам себе ответил: — Нет, не Варвара. Но чем-то похожа…

Глава десятая ДЕВЧУШКА ПОД МОСТОМ

Вы никогда не задумывались, что книги существуют отдельно от писателей? Имеют свою особую, никак не соединенную с ними судьбу? Ну как яблоко, когда отделится от яблони, уже никак с ней не связано. Живет отдельной независимой жизнью, и яблоня смотрит из него даже с некоторым недоумением: неужели это яблоко — мое?

Йозеф Эметс

Еще не дойдя по реки, Арей увидел горы. Они высились вдали, синеватые, с плоскими, съеденными временем вершинами. За первым близким рядом гор угадывался еще второй, дальний, молодой. Здесь почти у всех гор были острые пики. Горы вздымались в полном хаосе. Казалось, под землей некогда ворочался кто-то могучий и снаружи все взрывалось и бурлило. У одной горы была начисто оторвана вершина, и из оторванной вершины курился дымок. Он сливался с тучами, и оттого казалось, что все тучи в мире ведут свое происхождение от этого дымка.

— Ага, вот и вулкан, — пробормотал Арей. — И наверняка еще несколько есть. Значит, титаны сейчас там.

— Точно! Куда ж они, болезные, денутся! — произнес кто-то рядом.

Арей резко повернулся, забросив руку за плечо, на рукоять меча. Маленькая старушка хихикнула. Она сидела на поваленном дереве и качала сухонькой ножкой.

— Не появляйся так внезапно! Никогда к этому не привыкну, — попросил Арей.

— Что, не ждал? Очень воинственно ты за железку-то схватился! Да только, голубок ты мой, я б тебя три раза уже чикнула, коли б захотела.

Барон мрака разжал пальцы, позволив извлеченному до половины мечу под собственной тяжестью скользнуть в ножны.

— Разнарядки у тебя нет! — буркнул Арей.

Аидушка передернула плечиками.

— Что правда, то правда. Да ить я и ошибиться могу! На всякую старуху бывает проруха, — сказала она

— Ошибись на Лигуле. На нем и так природа ошиблась, — посоветовал мечник, садясь рядом с Аидушкой.

Мамзелькина опять хихикнула:

— Напрасно ты так. Лигул в молодости был очень хорош собой.

— Восхищайся одна. Я не целевая аудитория, — заметил Арей.

Плаховна достала тыковку.

— По глоточку медовушки? — предложила она.

Арей отхлебнул и понял, что это вовсе не медовуха.

И даже не то, что они пили в прошлый раз. Крепость была просто зашкаливающей. Арей закашлялся. На глазах выступили слезы.

— Какая еще лава! — обиделась Лидушка. — Ты меня что, за пьяницу держишь? Я туда положила клюковку.

— Одну, что ли?

— А что ж, две? Чего жидкость-то из фляги вытеснять?

И, опасаясь, что жидкость вытеснится как-нибудь сама собой, Мамзелькииа торопливо отхлебнула еще разик.

— Ты здесь откуда? По работе или как? — спросил Арей.

— По работе. Я ж просто так по свету не шмыгаю, — запечалилась Плаховна. — У меня в этих краях работы сейчас много… Ох много!

— Почему? — спросил Арей.

Плаховна скосила на него глазки и, видно, чтобы сразу не отвечать, присосалась к тыкве. Свое адское пойло она хлебала, как воду, и лишь временами, вспоминая, что она все-таки женщина, кокетливо морщилась.

— Да трактир тут один имеется, — сказала она, осторожно выдыхая во фляжку, чтобы не потерять ни градуса крепости. — Публика там разная собралась. Не ходить бы тебе туда, а?

Арей остро взглянул на нее.

— Там засада? Лигул послал убийц? Так? — спросил он.

Плаховна оценивающе шмыгнула носиком. Носик у нее был бледненький, но самый кончик пылал, точно окрашенный свеклой.

— Нет, — сказала она загадочно. — И нет, и да. Вроде как и не убийц, вроде как и не за тобой, да все равно без твоей головы им не вернуться… Да только ить немного их и вернется-то! Опасно, ох опасно!

— Я не понимаю! — сказал Арей.

— Это потому, что ты трезвый! Не пьешь со старухой, стал быть, не уважаешь! — сказала Плаховна с укором.

Она похлопала Арея по колену, привычно сгребла сухонькой ручкой косу и исчезла, напоследок еще раз тихо шепнув: ‹‹Не ходи туда!››.

Барон мрака еще с минуту просидел на поваленном дереве. Потом неторопливо встал, вытянул из ножен меч и внимательно осмотрел его. Потом с той же тщательностью оглядел и кинжал, с недовольством потрогав ногтем две глубокие зазубрины на клинке. Затем спрятал и меч, и кинжал и, слегка жалея о расплавленном в недавнем бою риттершверте, пошел к реке, за которой, как он знал, окажется трактир.

Речка Гнилуша, появившаяся вскоре, Арею не понравилась. Она была слишком уж спокойной для здешних мест. Идиллическая такая речка. Гнилушей она называлась из-за топких берегов. Черные плоские камни, лежащие на ее дне, так и манили перейти по ним на другую сторону. А раз так, то зачем строить мост? Особенно здесь, в Запретных землях, где каждое строительство связано с огромной опасностью?

«Нет уж! Раз есть мост, пойду по мосту!» — решил Арей.

Он двигался вдоль берега, вырубленной жердиной пробуя перед собой всякую, даже небольшую кочку. Предосторожность казалась излишней, пока одна из кочек неожиданно не всосалась в землю. Все произошло мгновенно, со звуком воды, уходящей в сток. Жердину вырвало из рук Арея и затянуло в провал, образовавшийся там, где была кочка. Где-то внизу этого провала что-то непрерывно чавкало, бурлило и урчало.

Мечник осторожно обошел это место и срубил себе новое дерево на шест. Когда он заканчивал кинжалом обрубать с жерди ветки, что-то чавкнуло. Из провала вылетела его прежняя жердина, переломленная пополам и покрытая слизью. Вылетела и пронеслась над лесом как копье. Арей знал, что на месте этой жердины должен был оказаться его скелет, да вот не оказался.

‹‹Болотец, — сообразил Арей. — Забирается под землю и ждет. Эта кочка — его язык. Когда добыча наступает на язык, он с силой втягивает в себя воздух. Добыча проваливается. Болотец обгладывает ее и выплевывает кости. Старается плюнуть подальше, чтобы останки его жертв не выдали, где он спрятался. Охотится всегда в вязких местах, потому что в них проще зарыться и жижа легче смыкается, скрывая его››.

Пробуя кочки новой жердиной, Арей проследовал дальше, но болотцев больше не встречал. Вообще никого не встречал, даже русалок, что было странно, поскольку речка по виду вполне для них подходила. Лишь однажды, когда он проходил изгиб реки, барону мрака почудилось, что с одного из черных, лежащих в русле камней в воду что-то скользнуло и сразу скрылось.

Наконец появился и мост. Никаких архитектурных достоинств он не имел. Ну кроме разве что одного. Мост потрясал невообразимой прочностью. Пошедшие на его сваи бревна были такого обхвата, что даже подкатить их к реке, должно быть, было делом нелегким. Кроме того, вдоль всего моста в дно были вбиты толстые заостренные колья, как бы препятствовавшие кому-то приближаться к сваям. Но это неведомое все равно приближалось, потому что многие колья выглядели значительно новее своих собратьев, а рядом из воды торчали колья переломанные.

«Любопытно, — подумал Арей. — Болотцев они особо не боятся. Гробовщики у них тоже ползают где ни попадя и жрут кого не лень А вот мостик построили крепкий››.

Он ступил на мост и еще издали увидел трактир. ‹‹Топор и плаха» напоминал башню-цитатель. Вокруг нее был вырыт сухой, укрепленный валунами ров. Вход в трактир располагался на высоте второго, а то и третьего этажа. Ведущий ко входу мостик имел явно магическое происхождение и состоял из тонких переплетенных лучей красного и зеленого цвета. Вздумай кто-нибудь минуя мост, напасть на башню, ему пришлось бы спускаться в ров и дальше карабкаться уже по голой стене.

Арей почти перешел мост, когда его внимание привлекла небольшая синяя тряпочка, выглядывавшая из-под настила. Он поддел ее и потянул кверху. Это оказался женский платок Арей пригляделся внимательнее. Он заметил, что доска на настиле, прищемившая платок, почему-то не имеет гвоздей. Точнее, гвозди были, но вот шляпки на них таинственным образом отсутствовали. Держа наготове меч, барон мрака поддел доску кинжалом и резко поднял. И сразу же увидел девушку, устроившуюся между поперечными балками моста и верхним настилом.

Девушка была худая и грязная, с темными короткими волосами. Вот эти тряпки на балке, видимо, служили ей постелью, а этот ржавый шлем — единственной посудой. Девушка настороженно глядела на Арея и не шевелилась. Глаза у нее были огромные, очень внимательные. У людей редко бывают такие глаза, чаще у русалок. Но все же это был человек.

У Арея как-то непривычно согрелось сердце. Ему даже захотелось ободряюще пошутить, и он довольно неуклюже сказал:

— Ути-пути, я тебя съем!

Не самая забавная шутка лаже в Пограничье, а уж в Запретных землях и подавно.

Девушка никак на это не отреагировала. Ее глаза все так же загадочно мерцали в темной мостовой щели. Арей пожал плечами и повернулся к ней спиной. Это было ошибкой. В следующую секунду что-то звякнуло, ударив его между лопатками, и отскочило на настил моста. Арей оглянулся и увидел небольшой метательный нож. Если бы не ножны с находящимся в них мечом, об которые этот ножичек ударился, он торчал бы сейчас у барона мрака из позвоночника.

— Не смешно! — сказал Арей.

Он наклонился, всунул в щель руку и, как морковь, выдернув оттуда девушку, поставил ее на мост. Пока он извлекал ее из щели, она дважды ухитрилась укусить его. Причем укусила больно. Даже у стражей такие укусы заживают не сразу.

— Да не кусайся ты! Не трону! — сказал мечник, отпуская ее.

Девушка отскочила от него, но не убегала. Смотрела на свой нож в его руке, который, видимо, представлял для нее огромную ценность. Нож этот Арей держал не за рукоять, а за лезвие и теперь ощутил, что она хочет прыгнуть и выдернуть нож у него из пальцев.

— Хочешь его вернуть? — спросил мечник и, не дожидаясь ответа, метнул нож так, что он вонзился в настил. Причем засел глубоко. Девушка сразу вцепилась в рукоять и принялась его раскачивать, чтобы освободить.

— Ты здесь живешь? — спросил Арей.

Она вскинула на него глаза. В них бились напряженная ненависть и недоверие. Освободила нож, отскочила и застыла, выставив оружие лезвием вперед.

— Переднее колено полусогни! Ты не сможешь атаковать с прямым коленом. Тебе все равно придется его согнуть, а я буду знать о твоей атаке еще до ее начала… И не заваливай центр тяжести! Тебе только кажется, что удар станет от этого сильнее, — посоветовал Арей.

Девушка послушалась. Он не думал, что она послушается, но она, видимо, умела принимать хорошие советы, от кого бы они ни приходили. Правда, острие ножа все еще смотрело на Арея. И в глазах тлело то же недоверие.

— Так-то лучше! — одобрил мечник — Если совсем коротко, принцип такой: шагая влево, шагай с левой ноги. Неважно, впереди она или нет. А вправо шагай с правой ноги, тоже неважно, впереди она или нет… Если задняя нога проходит мимо передней — это рывок. Если колешь с передней ноги — это выпад.

— Не буду! — сказала девушка, и так он впервые услышал ее голос. Он был тоненький, но решительный.

— Ты здесь живешь, — утвердительно сказал барон мрака. — Что ж, место выбрано неплохо!

— Как вы меня нашли? Меня никто никогда не находил!

Арей протянул ей платок. Она метнулась как ласка и схватила платок с его ладони

— Ясно, — сказала она. — Это уже во второй раз так… Нельзя привязываться к вещам. Стоит привязаться к какой-то вещи, и она тебя обязательно предаст. Но в первый раз мне повезло, а во второй, похоже, нет.

— Во второй раз тебе повезло больше, чем в первый, — сказал Арей.

— Вы собирались меня съесть!

— Это была неудачная шутка. Правильно приготовить костлявую девчонку крайне сложно.

Девушка не улыбнулась, но руку с ножом опустила.

— Тебе сколько? — спросил Арей. — Пятнадцать?

— Мне восемнадцать! — ответила она, вскинув подбородок. — Ясно?

— Ясно, — сказал Арей миролюбиво. — Я так почему-то и подумал.

— Неправда!

— Я не вру. Я позволяю тебе сохранить лицо… И как Арей не ожидал, что девушка ответит, но она ответила, хотя и с вызовом:

— Пелька!

Арей кивнул, а потом, показав на трактир, спросил:

— Почему ты не идешь туда, Пелька? Там безопаснее. Зачем живешь пол настилом моста?

Девушка горько усмехнулась, и Арею все стало понятно. Трактир «Топор и плаха» совсем не то место, где девушке стоит искать безопасности. И она, разумеется, это понимала.

— Любопытно, — сказал барон мрака. — Твое положение можно назвать пограничным. В лесу тебя сразу сожрут. Далеко отходить от трактира ты не рискуешь, потому что, видимо, воруешь там еду или таскаешь ее с телег, которые проезжают по мосту.

— Тут почти не бывает телег. Пара осликов и контрабандисты. У них непросто что-то стащить, но я приноровилась. Они все смертельно боятся этой речки.

— А ты не боишься?

— Боюсь, — призналась Пелька. — Но я знаю, когда и чего бояться, а они просто боятся. Эго огромная разница!

Арей одобрительно качнул головой. Верные слова. Даже неожиданно услышать их от девчонки.

— Кто вы? — спросила Пелька резко.

— Хм… А на кого я похож? — спросил мечник. Ответ был нелепым, но он сам понятия не имел, как сейчас выглядит. Плащ временами переключался и являл какую-то совсем новую личину. Признаться, Арей их даже не отслеживал.

— На маленького толстого лекаря в бронзовых очках. Вы действительно лекарь?

— Я медик, — ответил Арей с достоинством. — Мое имя Бромус Кальциус. Придворный врач Его Величества короля Алшерона II, служивший еще при его деде, короле Эмрихе Храбром.

Пелька засмеялась:

— Вы такой же медик, как я дриада. Вы темный страж.

Арей нахмурился. Неужели плащ так плох, что какая-то девица со слабо выраженными магическими способностями — это он уже проверил — может пронизать его взглядом до начальной сущности?

— Почему ты так решила?

— Когда вы тащили меня из-под моста, я ударила

вас по груди, и вы вздрогнули. Но больно вам быть не могло. Значит, там был дарх. А как кто выглядит, мне наплевать. Это все мороки… Здесь многие притворяются! Ненавижу притворство!

Она презрительно сплюнула, но не на мост, а в реку.

— Да, — неохотно признал Арей, — ты- хм… отчасти угадала. Но если я страж, зачем ты угрожаешь мне ножом? Он мне не опасен.

— Еще как опасен! Внутри рукояти — ноготь титана, — сказал она.

Арею стало не по себе. Он представил, что произошло бы, ударь нож не в ножны его меча, а чуть левее или правее.

— Это скорее всего подделка! У кого ты его купила? — спросил Арей.

— Я ничего не покупала. Я сама спрятала его туда. До этого в ручке ножа хранилась соль. Но я решила, что ноготь будет мне полезнее. Кстати, он едва туда влез. Мне пришлось сгибать его.

— Где ты взяла этот ноготь?

— Нашла на кладбище титанов.

— Ты ходила на кладбище титанов?! — воскликнул Арей. — Эго очень опасно!

Пелька самодовольно ухмыльнулась:

— Ходила?! Я там жила!

— Ясно, — сказал барон мрака. — Это твоя манера. Ты всегда селишься где-нибудь поблизости от смертельной опасности. Чтобы одна смертельная опасность защищала тебя от других смертельных опасностей. Ведь так?

Пелька промолчала, лишь остро взглянула на него, и он понял, что и сам является для нее одной из таких опасностей.

— Где твои родители? — спросил он.

— Погибли, — ответила девушка с вызовом, точно предлагая ему: ну-ка. расспроси! А я в тебя за это метну нож!

— И давно ты тут прячешься?

— Под мостом недавно. А вообще — второй год. До этого я жила под перевернутой лодкой, но ее уничтожили дыхуны.

Арей не стал расспрашивать, как она сама выжила. Дыхуны явно охотились не за лодкой. Смрад же их дыхания за пару минут уничтожает все живое на целой поляне.

— А до перевернутой лодки где? На кладбище титанов?

— Да, — сказала она.

Арей кивнул.

— Ясно. Ну мне пора… — сказал он. — Я сейчас повернусь и уйду. Когда увидишь мою спину, не бросай, пожалуйста, нож. Или мне придется отнять его, а мне бы этого не хотелось. Обещаешь?

Подумав, Пелыса кивнула, хотя по-прежнему не верила ему. Он угадывал это по ее глазам. Арей повернулся и пошел, готовый уклониться от ножа, если она все же обманет. Нож не полетел, но к той дрожи настила моста, которую вызывал сам Арей, добавилась какая-то дополнительная дрожь, и он обернулся. Пелька бежала за ним.

— Чего тебе?

— Я пойду с вами! — решительно сказала она.

Арей остановился. Для него это было неожиданностью.

— Зачем?

Девушка мотнула головой:

— Я не смогу вернуться в свою щель. Из трактира меня могли видеть. Прежде я выходила отсюда лишь ночью. Значит, здесь оставаться опасно… Я дойду с вами до Пограиичья.

— Не получится, — сказал Арей. — Я иду не к Пограничью.

— А куда?

— Подозреваю, что дальше мой путь проляжет к горам. Тебя там почти наверняка убьют. Тратить же время на твои похороны…

— Если меня убьют в горах или в лесу, хоронить меня не придется, — сказала Пелька спокойно. — За вас это сделают гробовщики. Достаточно будет оттащить меня с каменной дороги.

Арей хмыкнул. Он уважал смелость, особенно в слабых человеческих телах.

— А если я пожелаю забрать твой эйдос? Стражи всегда хотят эйдосов, — сказал он полушутя-полусерьезно.

Пелька кивнула:

— Я вам его не отдам, а силой вы не заберете! Вам так нельзя.

Арей не спорил:

— А если эйдос останется, когда ты умрешь? Гробовщики его всегда оставляют. Ты отдашь его мне? — спросил он испытующе.

— Нет, — ответила девушка. — Если я вам его обещаю, у вас не будет выгоды меня защищать.

— Думаешь, стражи делают все, только если есть выгода?

— Все поступают по выгоде. Если кто-то утверждает, что выгоды для него нет, он все равно на что-то надеется. И эта надежда и есть его выгода.

— Ты хорошо говоришь, — сказал Арей.

Пельке это, видимо, было приятно:

— Мой папа был писцом. Он ведал тайные языки. Если кому-то нужно было заключить важный договор, его всегда звали… Он писал секретные письма от короля королю, и о тайных военных союзах тоже. И меня он учил. А мама всегда ездила с нами. Она умела изготавливать чернила двенадцати разновидностей! Невидимые, и такие, которые можно читать только в темноте, и те, что можно читать только один раз в месяц, при свете новой луны, и такие, которые можно разобрать только сквозь воду или через бокал с вином…

А однажды папу пригласили в Запретные земли, чтобы он составил какой-то договор между стражами в несгораемых плащах… А потом…

В глазах у Пельки опять вспыхнула ненависть, потому что Арей тоже был стражем.

— …А потом кому-то пришло в голову, что самый молчаливый писец — это мертвый писец. И что самая верная жена для мертвого писца — мертвая жена. Видимо, в их планах была еще мертвая дочь, но девчонка оказалась слишком шустрой… — жестко договорил Арей.

С минуту он потоптался, внимательно разглядывая Пельку. Потом неохотно пробормотал:

— Хорошо, идем со мной. Обещаю: если ты погибнешь — гробовщики тебя не получат, и скелерты тоже.

Я похороню тебя сам. Твой же эйдос достанется, кому суждено. Я не буду стремиться завладеть им. Клянусь.

И, забегая вперед, можно сказать, что Арей выполнил свою клятву.

Глава одиннадцатая ТРАКТИР «ТОПОР И ПЛАХА»

Меня утомляют два типа людей: чрезмерно вялые и не в меру активные.

Арей

Пелька и Арей прошли по магическому мостику и, добравшись до трактира, были остановлены двумя мощными вышибалами циклопьей крови. Дубины в руках у циклопов были такие громадные, что не столько убивали, сколько вколачивали в землю.

— Кто такие? — прорычали циклопы. — Здесь за вход платят!

— Хозяин трактира, должно быть, человек экономный. Перевел охрану на самоокупаемость! — Арей лениво нашарил под плащом мешочек. Он бросил бы циклопам пару монет, но Пелька, как видно, деньгами разбрасываться не любила. И знала, как разговаривать с циклопами.

— Дяденька, а дяденька! — сказала она звенящим детским голоском. — А почему у вас дубина больше, чем у другого дяденьки?

Первый циклоп самодовольно ухмыльнулся, зато его приятель позеленел.

— Я не ссорюсь с тобой, Брыд, ты не подумай, но ваще-то у меня дубина не меньше будет, — прорычал он.

— Я с тобой тоже не ссорюсь, Эмб, но девка правду сказала. У меня дубина из железного дерева, а у тебя сосновая.

— Я ни на что не намекаю, Брыд, но моя дубина с гвоздями, а здесь, вишь, даже две подковы. Подковой, знаешь ли, по башке получить мало радости.

— Моя дубина тяжелее, и весь сказ! А гвоздями ты ее только расшатал. Она от двух ударов сломается. Короче, заглохни, Эмб!

— Ты кому сказал «заглохни», жертва голодного вампира?! Я вот тебе мозги сейчас расшатаю! — вскипел Эмб, и его дубина с гвоздями и подковами взлетела над головой другого циклопа.

Арей, схватив Пельку, протащил ее в трактир, пока в пылу схватки ей не проломили череп. За их спинами, сталкиваясь, трещали циклопьи дубины.

— Умница! Моя тактика! Divide et impera![7] — сказал Арей.

— Дяденька, а кто сильнее: циклопы или вы? — спросила Пtлька таким же звенящим детским голоском.

Арей внимательно взглянул на нее. Она стояла и хлопала ресницами, а глаза были такие наивные-наивные.

— Эго ты к тому, чтобы я сейчас третьим полез в драку, а ты бы мой кошелек получила?

Пелька застенчиво заулыбалась:

— Нет. Это была проверка на глупость. И потом, денежки-то я вам сохранила!

Шум в трактире стоял такой, что драки циклопов здесь никто не заметил. Большой, с низким каменным сводом зал был битком набит. Симпатичные, с подозрительно вытянутыми эльфийскими ушками девушки разносили пиво, мясо и лепешки. Более сложные блюда здесь, как видно, не уважали. Зато курили абсолютно все. Дым в зале висел такой, что в него можно было забивать гвозди и вкручивать шурупы, еще, впрочем, не изобретенные.

— Курение убивает легочную инфекцию. Мой папа так говорил. Когда я разбогатею, то тоже буду дымить! — сказала Пелька и, зеленея, судорожно закашлялась.

Они стояли у входа. Никто на них не обращал внимания, хотя Арей и перехватил пару ощупывающих взглядов, скользнувших по его плащу. Первый взгляд скорее всего, принадлежал карманнику. Он был чуткий, нервный и неощутимо быстрый, как пугливая птичка. Посмотрел, оценил и отпрянул. А вот второй взгляд Арею не понравился. Он ощущался как узкий раскаленный штопор, пробивший плащ на три или четыре морока вглубь, но все равно не добравшийся до истинной сущности. И, главное, кто на него посмотрел, барон мрака так и не понял.

Арей с Пепькой осторожно пробрались вдоль стены и, найдя себе место, сели. Сразу же к ним подлетела фейной внешности девушка. За спиной у нее трепыхались прозрачные стрекозиные крылышки, но оторвать ее от пола, увы, не могли, поскольку девушка была весьма упитанной. Небо в ней спорило с землей — и терпело поражение.

— Мясо, лепешки и пиво? — спросила полуфея, сподозрением косясь на оборванную девушку напротив Арея.

— Да, — подтвердил мечник — Много мяса, лепешек и пива. Еще что-то есть?

— Только репа.

— Репы пока не надо. Мы на диете, — сказал мечник.

Полуфея кивнула.

— Только фальшивой монетой не расплачивайтесь! За это тут головы сносят, — доброжелательно предупредила она. — И магическими деньгами тоже не надо! А то тут давеча пытался один возвратный золотой подсунуть, дык хозяин взял и ему вместо сдачи костеедл подсунул… Они ж, мелкие, на слитки серебра смахивают. Так и ушел с ними, довольный, что всех одурачил. Говорят, потом в лесу видели клочья плаща.

— Изобретательно, — похвалил Арей. — Как я вижу, ваш хозяин великий гуманист.

— Кто? Этак его еще не обзывали! — заинтересовалась полуфея, стараясь запомнить слово. Она, как видно, коллекционировала новые ругательства.

Щебеча, полуфея то и дело оглядывалась на стойку, откуда за ними лукавыми глазками наблюдал хозяин. Арей заметил его только теперь. Плечи хозяина были так могучи, что в ширину он казался больше, чем в высоту. Борода же у него росла какая-то странная — из множества тоненьких колючих веточек, переплетающихся, как побеги шиповника. Видимо, гном когда-то увлекся гамадриадой и могучее последствие их любви с горя владело теперь трактиром.

Полуфея ушла на цыпочках, притворяясь, что летит. Ее непрерывно трудящиеся крылышки, должно быть, отрывали от пола примерно килограмм из шести пудов ее веса. Арей же остался дожидаться пива, мяса и лепешек.

На лавке напротив Арея, с нежностью, достойной лучшего применения, обнимая свой топор, храпел огромный бородач. За соседним столом три гандхарва играли в кости на драгоценные камни. Камни лежали здесь же, наваленные кучкой, и искушающе сверкали. К гандхарвам, однако, не лезли. Публика опасная. Не исключено, что и эти камни они выгребли из карманов тех, кто покусился на первые две-три блестяшки.

Шагах в трех от гандхарвов обреталось нечто, что Арей вначале принял за дубовую колоду и лишь по шевелению коры и движениям узловатых рук-корней определил, что это лешак, причем из чащобных, диких. Его голова была трудноотличима от туловища, и ее можно было назвать головой лишь на том основании, что один из сучков напоминал нос, под носом было глубокое дупло-рот, а еще ниже сбегала длинная моховая борода.

Неподалеку четверо разбойников старательно притворялись купцами. Одеты-то они были как купцы, но не было в них купеческой лукавой степенности, да и одежда явно с чужого плеча. Радом с разбойниками стояла тоненькая, трепетной красоты рыжеволосая девушка и пела. Голос у нее был высокий, волнующий, пробирающийся в самую душу. Даже мрачные разбойники притихли. Пригорюнились. Слушали. Арей тоже заслушался, а Пелька так и застыла. Приросла к девушке взглядом, и даже губы у нее беззвучно шевелились, будто и она тоже пела.

Чуть поодаль, у держащей лестницу каменной опоры, два опьяненных курительными шариками джинна заталкивали своего спутника, тоже джинна, в бутылку. Заталкиваемый в бутылку джинн глупо хихикал. Он хихикал даже и тогда, когда его товарищи отправились топить бутылку в болоте.

— А потом еще удивляются, откуда повсюду столько заточенных джинов! — заметил Арей.

Дверь распахнулась. Вошла худая черноволосая женщина в смешных очках с синими поднимающимися стеклами. У нее были очень густые темные брови и большой орлиный нос. Пелька расхохоталась, сбитая с толку очками. Она решила, что нос приставной и прикладывается к очкам. Женщина сердито уставилась на Пельку, и девушка испуганно сжалась. Она вдруг поняла, что нос самый настоящий. И брови тоже. А уж взгляд-то точно не сулил ничего хорошего.

Продолжая пристально изучать Пельку, женщина придержала дверь, пропуская в трактир свою спутницу. Та, кого она впустила, была просто огромна, причем не толста, как полуфея, а мускулиста как ярмарочный борец. И при этом одета в короткое, точно балетное, розовое платьице и обута в розовые же ботиночки.

На этот раз у Пельки хватило ума не расхохотаться. Напротив, она торопливо опустила глаза и притворилась самой смирной девочкой на Запретных землях. Ей хотелось жить. Окраска бывает, как известно, двух видов. У одних это наряд брачный, привлекающий, у других — предупреждающая расцветка: не тронь меня, я опасно и ядовито! У этой могучей дамы расцветка была самой что ни на есть предостерегающей. Две тонкие крысиные косички с вплетенными в них белыми розами торчали в разные стороны. Губы были алее брюквы. На щеках пламенел свекольный румянец. Ощущалось, что близко к этой даме подходить опасно. Не только порвет, но еще и попрыгает на поверженном враге, вминая его в пол.

Обе странные дамы прошествовали мимо Арея и Пельки и присели за соседний столик. Полуфея, ни о чем не спрашивая, мгновенно притащила им огромную глиняную миску. Видимо, здесь их вкусы были известны. Крупная дама сразу начала уплетать мясо за обе щеки, не забывая жеманиться и отставлять мизинчи. к Ее орлиноносая спутница мясо не ела, а вкушала только фасоль, которой мясо было приправлено, причем делала это ножом и вилкой. Изредка вместе с фасолью она съедала и пару жилок мяса, и тогда лицо у нее становилось смущенным, как у человека, втихомолку позволившего себе послабление.

Наконец и Арею с Пелысой принесли мясо, пиво и лепешки. Когда полуфея наклонилась, на секунду закрыв кружку трепещущим крылом, Арей заметил, как в воздухе мелькнуло что-то маленькое, размером с горошину, и, упав в пиво, мгновенно растворилось. Барон мрака даже проследил место, откуда это прилетело. С длинного стола, за которым шумно кутила компания из трех хохочущих девиц, разудалого усача с золотой цепью на шее, судя по виду торговца артефактами, и двух поджарых малоприметных мужчин, старательно стремившихся веселиться всеми со всеми и при этом двигаться помедленнее. Это, однако, выходило у них неважно, да и сожженных Тартаром ресниц было не скрыть.

‹‹Ага… двое есть… — подумал Арей. — Вот только травить-то меня зачем? Или у них тут всех гостей так встречают?»

Как ни в чем не бывало он взял пиво и, притворяясь, что пьет, коснулся его губами. Да, яд. Причем медленный, растительный. Скорее всего сон-трава или, возможно, отвар коры анчара с добавлением смолы разгуляй-дерева. Нет, стража этим не убьешь, но вот реакцию такая смесь замедлит. Да и на откровенность пробьет. Не только свои тайны выболтаешь, но и будешь за рукава всех ловить, чтобы только дослушали.

Продолжая осматривать зал, Арей обнаружил еще несколько личностей, которые не вызывали у него доверия. Например, вот этот простодушный парень, стоящий у дверей с охапкой одежды в руках, вроде чей-то слуга, но почему-то забыл снять с запястья браслет стоимостью эдак тысячу годовых жалований слуги. Видать, долю копить пришлось. Или та молчаливая компания за дальним столом. С виду погонщики мулов, но отчего-то огонь ближайшего факела упорно отворачивается от их плащей, точно его что-то пугает.

«Похоже, скоро тут будет весело››, — озабоченно подумал мечник.

Пелька уже жадно ела мясо руками. Арею никогда не приходилось видеть таких голодных девчонок. Сам барон мрака не ел. Его не покидало стойкое ощущение опасности. Чутье подсказывало, что у хозяина трактира сегодня будет много уборки.

Разудалый усач с золотой цепью на шее поднялся, опираясь на стол. Его сильно шатало.

— Пойду схожу проветриться! Подождите меня, девушки! Никуда не уходите! — с хохотом сообщил он своим спутницам и, придерживая болтавшийся на боку короткий меч, направился к выходу. Арей заметил, как за ним скользнула неприметная сероватая тень, до того тихо сидевшая в углу.

«Ну всё, — подумал он. — Девушкам придется ждать его не просто долго, а вообще до старости. Только, сдается мне, они не из тех, кто долго страдает».

Однако, к его удивлению, не прошло и двух минут, как усач вернулся. Шатался он уже гораздо меньше. Арей озадаченно сдвинул брови и, готовый признать, что оказался не прав, хотел отвернуться. Но напоследок случайно взглянул на меч усача. По всем признакам это был тот же самый меч, но почему-то не звякал в ножнах, как это происходило, когда усач шел к выходу. Хмурясь, Арей скользнул взглядом по шнуркам на его камзоле и едва заметно кивнул, найдя подтверждение своим подозрениям.

— Все ясно: оборотень, — произнес он вполголоса.

— Чего? — отозвалась Пелька, переставая жадно заглатывать мясо.

— Оборотень, — повторил Арей, — не может превратиться во что-то отдельное от него. Спорю, этот меч нельзя вытащить из ножен, потому что меч равно как и его ножны, это часть оборотня. И одежда тоже часть оборотня. Взгляни на шнуровку. Осторожно, не пялься так явно. Эти шнурки невозможно расшнуровать. Они составляют с камзолом одно целое. Будь у оборотня больше времени, он раздел бы свою добычу догола и переоделся бы в ее одежду. Но, видно, времени у него не нашлось даже на то, чтобы снять меч.

— Значит, настоящий усач…

— Да. В мире живых его искать больше не стоит. Однако, учитывая свойства здешних почв, шанс встретиться с ним все же существует! — заметил Арей.

Бородач, спящий на лавке напротив, открыл один глаз, затем сладко причмокнул губами и подложил под щеку могучую ладонь.

Продолжая следить за оборотнем, барон мрака заметил, что, вернувшись к своему столику, тот сменил место и пересел между двумя поджарыми тартарианцами, ободряюще похлопав их по плечам. Оба покосились на него, но сдержались.

«Вот это уже интересно››, — подумал Арей.

Две странные дамы перестали есть. Мощная особа, сохраняя плаксивое выражение лица, брезгливо вытирала салфеткой жирные руки. На мясо в тарелке она теперь смотрела почти с ужасом, точно мысленно восклицая: «Неужели я это ела?! Какой ужас!››. Закончив вытирать пальцы, она извлекла из-под стола меч, комбинированный с боевой плетью, напоминавший китайский цзяньбянь, и скромненько положила его перед собой на стол. Глядя на затертую рукоять меча-плети, у Арея сложилось впечатление, что мощная особа хорошо представляет, как эту штуку можно использовать.

Орлиноносая дожевала последнюю фасолину и опустила закрывающиеся стеклышки очков. Причем стеклышки оказались не только толстыми и выпуклыми, но и синими. Рыжая девушка, развлекавшая разбойников, внезапно оборвала разудалую песню и сменила ее на что-то отрывистое, гортанное, да еще и исполнявшееся почему-то на всеобщем языке. Разбойники удивились было и стали требовать, чтобы она допела ту первую, но девушка упорно продолжала новую песню — и они вдруг затихли, уставившись на нес стеклянными глазами.

Четверка погонщиков мулов разом поднялась и, что-то пряча под плащами, стали рассредотачиваться по залу, выдерживая дистанцию, какая нужна для работы длинным мечом. Парень с дорогим браслетом уронил ворох одежды, и Арей увидел на нем нагрудник с тремя рядами тесно висящих метательных ножей. Ножи находились каждый в своем кожаном кармашке и висели так тесно, что могли служить дополнительным доспехом.

«Похоже, девчонке так и не дадут доесть!» — подумал Арей и под столом тронул ногу Пельки.

— Слушай! — сказал он. — Оглянись вправо… Не заметно. Видишь у стены сундук? Под ним большая щель. Ты заберешься туда и будешь сидеть тихо. И не высовывайся, что бы ни происходило снаружи. Ты все поняла? Уши заткнешь пальцами. Сделай это обязательно!

Он почувствовал, что Пелька вздрогнула.

— Да, — сказала она, и Арей испытал облечение. Девчонка соображает быстро. Будь все иначе, не выжить бы ей на Запретных землях.

— Отлично, — одобрил мечник. — Тогда лезь прямо сейчас.

— А если кто-то увидит, как я лезу, и попытается остановить?

— Мнение покойников меня не интересует, — сказал Арей.

Пелька локтем столкнула со стола нож, полезла его поднимать и обратно уже не вернулась. А еще немного погодя Арей увидел, как шевельнулся сундук, и определил, что девчонка уже на месте.

Произошло все более чем вовремя. Секунду спустя один из разбойников, притворявшийся купцом, упал лицом на стол. В спине у него торчал метательный нож. Одновременно с этим четверка погонщиков мулов извлекла мечи. На изнанке их распахнувшихся плащей Арей разглядел символ глаза.

— Охотники за глазами… какая встреча! — пробормотал барон мрака.

Двое тартарианцев, сидевших вокруг разудалого усача, вскочили, собираясь присоединиться к четверкс, но оборотень с восклицанием «Куда же вы, ребята?» схватил их за цепи дархов и с силой рванул дархи друг к другу. Соприкоснувшиеся сосульки мгновенно сцепились. Тартарианцы зарычали от боли. Расплестись они уже не успели. Оборотень прикончил их двумя короткими трехгранными кинжалами, причем удары наносил, что оценил Арей, прямо сквозь сосульки дархов, что делало их неотразимыми.

Когда началась свара, хозяин трактира сделал две равномудрые вещи. Первая — свистнув, позвал циклопов и вторая — исчез под массивной стойкой. Туда же к нему перемахнули и официантки. Причем полуфее в приступе ужаса удалось взлететь, что она, видимо, сделала впервые в жизни.

Парень у входа метал ножи не просто быстро, а чудовищно быстро. Вскоре к жертвам его искусства присоединился и второй разбойник, поймавший грудью сразу два ножа. Рыжая девушка, укрывшаяся под столом, выдала голосом очень высокий звук, похожий на звон разбившегося бокала. Подчиняясь ему, все оставшиеся в живых разбойники, вооружившись кто чем смог, обрушились на четырех стражей в огнеупорных плащах. Увы, для разбойников это закончилось плохо. Не прошло и десяти секунд, как последний из них упал, до пояса разваленный мощнейшим ударом.

Могучая дама, схватив за ножки тяжеленный стол и прикрываясь им, как щитом, устремилась на метателя ножей. Сблизилась, швырнула в него столом и, раньше, чем он выбрался, прикончила его ударом меча-плети. Ее очкастая подруга тоже не теряла времени даром.

Вскинув руки, она обстреляла стражей градом красных и зеленых искр. Арей, знавший кое-что о магии, не понимал, как такое возможно. Почему ее перстень до сих пор не расплавился? Когда успевает перезаряжаться? Откуда в нем столько магии? Лишь пару секунд спустя он разглядел, что перстней у горбоносой дамы целых восемь. Каждый выброс искры сопровождался ослепляющей вспышкой. Так вот для чего нужны были очки с синими стеклами!

Стражу мрака не повредишь магической искрой, но всё же боль они причиняют сильнейшую. Тут же искр было множество. Охотники за глазами запахнулись в плащи. Плащи шипели, вскипая в тех местах, куда по-падала искра.

Рыжая девушка закричала и, подбежав к горбоносой даме, схватила ее за запястье.

— Что ты делаешь? Это же Запретные земли! Здесь этого нельзя! — закричала она.

И правда, пол трактира уже начал дрожать. Добрый десяток молний ударил в землю вокруг башни. По огромному глиняному кувшину пробежала трещина, и он развалился надвое. Все вокруг заходило ходуном. К счастью, «Топор и плаха›› был построен не для того, чтобы разваливаться при первом же ударе. Он хоть и сотрясался, но все же разрушение ему явно не грозило.

Битва была в самом разгаре. С одной стороны сражались охотники за глазами, с другой — оборотень-усач, громадная дама с мечом-плетью, ее горбоносая спутница и рыжая девушка. Рыжая выдавала голосом такие атакующие трели, что к ней никто не приближался. Несколько раз, начиная вслушиваться в слова ее песни, Арей испытывал сильное желание броситься с мечом на четверку, как до него это сделали погибшие разбойники. И не только он один поддавался магии глоса. Даже толстая полуфея, высунувшись из-за стой¬ки, пальнула в охотников за глазами из арбалета, после чего вновь скрылась.

Гандхарвы быстро собрали со стола драгоценные камни и улетели, тяжело хлопая крыльями. Пьяненькие джинны тоже давным-давно улетучились. Эго была не их битва, и никаких выгод от участия в ней они для себя не видели.

Арей пока старался не светиться. Его особо не трогали, а раз так, то и сам он не решил, чью сторону принять. Кто его союзники, да и есть ли они тут вообще? В результате, боясь ошибиться, он хоть и отмахивался мечом, но делал это ровно настолько, чтобы не пострадать самому и никого не подпустить к сундуку, под которым сидела Пелька.

Всматриваясь в четверку охотников за глазами, барон мрака обнаружил, что каждый в ней обладает особенным даром. Мощный, с короткими руками страж на мгновения исчезал, всякий раз появляясь в другом месте, причем это никак нельзя было назвать обычной телепортацией. Скорее уж он проныривал за оттянутой тканью измерений, возникая там, где его не ждали.

Другой охотник за глазами не боялся ран. Он почти не запахивался в плащ, и даже самые яркие красные искры, способные расплавить кузнечную наковальню, едва его обжигали.

Третий страж, лысоватый, смуглый, опасно резкий в движениях и завораживающе плавный в перемещениях, удивлял Арея больше всех. Нередко он уходил от удара, который только готовился. То, с какой легкостью он уклонялся, поражало барона мрака. Откуда, например, ему могло быть известно, куда ударит занесенный за голову меч? Результативных атак из этого положения существовало не менее четырех, не считая возможного круга в ноги. Этот же, даже ленясь поднять меч, чтобы подстраховать клинком возможную ошибку, уходил именно от той атаки, которая и грозила ему смертью.

«Что-то не сходится… — озадачился Арей — Видимо, он можег предвидеть будущее. Но едва ли дальнее… Скорее всего ближайшее. Он властелин следующей секунды… Да, так и есть! Я слышал, что драконьи глаза порой дают такой дар››.

Последний из охотников, высокий, тощий, с серебряной нашлепкой на месте левого глаза, спиной пятился к дверям, ловко орудуя мечом и защищаясь от ударов наброшенным на руку плащом. На него наседали сразу двое оборотень с парными кинжалами и дама с мечом-плетью, оружие которой мелькало в воздухе так решительно, что мало кто осмелился бы назвать его владелицу слабым созданием.

Арей, возможно, так и остался бы на своей собственной стороне, если бы страж, перемещавшийся за тканью изменений, не возник рядом с сундуком. Но даже это не заставило бы его вмешаться, не вздумай Пелька, обнаружившая поблизости ноги в сапогах, пошевелиться. Положение тела охотника за глазами не изменилось, он как будто ничего и не услышал, но Арей увидел, как он переменил хват рукояти. Какой удар можно нанести при таком хвате, барон мрака представлял хорошо, страшный колющий удар сверху вниз, который насквозь пробьет сундук и прикончит забившуюся под него девчонку. Арей мгновенно сократил дистанцию и, ударив самым краем меча, рассек охотнику за глазами шею. Тот повалился. Клинок, не успевший завершить удар, засел в сундуке, не достав до Пельки.

Страж, не боящийся ран, ринулся на Арея со спины. Барон мрака ощутил это и, понимая, что не успеет повернуться, закинул меч назад, надеясь, что охотник за глазами сам набежит на укол. Этого не случилось. Тот отбил меч, вскочил с ногами на стол, чтобы броситься сверху, и тотчас глухо зарычал.

Обнимавшийся с топором бородач мгновенно засадил в лавку короткий, с костяной ручкой нож, перекувырнулся через него и, превратившись в огромного седого волка, бросился на стража снизу. Сбитый с ног прыгнувшим на него зверем, охотник за глазами свалился со стола и встать уже не успел. Клинок Арея настиг его одновременно с клыками волка.

Это были уже не те раны, которые можно залечить. Арей осознал это, услышав рядом костяной смешок Мамзелькиной и уловив знакомый звон ее косы.

Самой косы он не увидел, но умирающий страж, должно быть, ее различил, потому что в последний миг она успела отразиться в его полных ужаса глазах. Когда-нибудь и он, Арей, ее увидит. Пока же ему хватило и той мерзлой жути, которой дышало это отражение.

Арей наклонился, срезая дарх. Волк настороженно смотрел на него и тихо рычал, но не кидался. С его клыков капала кровь.

— Волкодлак, — спокойно сказал мечник. — Причем чистой крови. Должно быть, ты из викингов, не так ли? Впрочем, эйдосы тебе едва ли нужны. И это радует, поскольку прямой конкуренции я не терплю.

Рычание волка завершилось щелчком зубов. Волк вскинул морду. Кожа на его носу сморщилась. Он прижал уши. Прыгнул. Арей, готовый схватить его за шею, вскинул руку, но прыгнул волк не на него, а на горло незаметно приблизившегося к ним лысоватого стража. Тот, отпрянув, ударил волка гардой своего меча и тотчас с силой пнул его, отбросив к стене. Перед этим он, махнув плащом, сбил с ног поющую рыжую девушку, каким-то чудом угадав, в какой точке пространства она окажется.

Арей прокрутил в руке меч. Оттолкнул ногой стол. Схватка обещала быть интересной. Лысоватый страж плавно пошел по дуге, закручивая барона мрака, и внезапно выбросил клинок, предупреждая мощную, тоже абсолютно внезапную атаку Арея.

Мечник отпрянул, пропустив колющий удар так близко от виска, что ощутил холод клинка. И тотчас круговой удар пошел в переднюю ногу Арея, предупреждая его попытку сблизиться. Барон мрака разорвал дистанцию, уйдя в глухую оборону. Ему требовалось время подумать. Охотник за глазами предугадывал следующее его движение. Вот уж точно: властелин следующей секунды!

Этот бой стал одним из труднейших в жизни Арея. Бой с тем, кто знает каждый твой шаг и всегда, как бы ты ни рвался вон из кожи, опережает тебя на один вдох. Все это напоминало барону мрака шахматную партию. Нагрудник стража с поблескивающим на нем дархом был королем, а сам Арей — ферзем, пытающимся загнать короля в угол доски.

‹‹Отлично, — подумал барон мрака, хотя ничего отличного не было. — Ты знаешь обо мне все… Значит, меня спасет только атака! Чем яростнее атака, тем меньше времени у тебя думать››.

Понимая, что все его движения заранее известны противнику, Арей атаковал мощными сметающими ударами, уклоняясь от жалящих уколов, которыми старался опередить его соперник. Его выпадов Арей предугадать не мог, но он знал, что предпринял бы сам в ответ на рубящие удары. Порой он ошибался, и один раз великолепно отточенный клинок сбрил часть его бороды.

Наконец король был загнан в угол доски, которым здесь, в трактире, стала стена. Наугад отбив колющий удар в живот, Арей перехватил свой длинный клинок за незаточенную часть и бросился с ним вперед точно с копьем. Он знал, что уйти стражу некуда. Но лысоватый все равно ушел. Невероятным образом извернулся и мечом мазнул Арея по лицу, навсегда оставив шрам.

Не успевая перехватить меч для атаки, барон мрака выпустил его и, прежде чем упавший меч коснулся пола, вогнал в грудь своему противнику его же собственный дарх. В яростном сопротивлении чужой дарх обжег Арею пальцы, но ярость заставила его отвердеть. Отвердев же, недальновидная сосулька из глубин Тартара стала оружием не менее грозным, чем любой спиральный кинжал. Эго был, видимо, первый случай в истории, когда стража мрака закололи его же собственным дархом.

— Как ты это сделал? Меня мог убить только Арей, — прохрипел раненый.

— Я за него! — сказал мечник, опять угадывая рядом вездесущую Аидушку. Звона косы он не услышал, но она опять кратко отразилась в глазах умирающего.

Дверь распахнулась. Вернулись великанша с мечом-плетью и оборотень. За ними спешили припозднившиеся циклопы-вышибалы.

— Ушел!… Тот, с серебряной нашлепкой на глазу… ослепил нас и ускользнул… — пожаловалась великанша, обращаясь к рыжей девушке.

Оборотень, поигрывая парными кинжалами, пристально разглядывал Арея. Он продолжал сохранять форму усатого торговца — и правильно делал, поскольку собственные формы у оборотней крайне неприятны. Чем-то они напоминают обмазанную клеем полупрозрачную медузу. Да и со скелетом у истинных оборотней дело обстоит сложно. Во всяком случае, ни один анатом его до сих пор не обнаружил. Хотя, по уверению тех же анатомов, в теле оборотня есть определенные клетки, которые, когда оборотень фиксирует форму, становятся костными тканями: ребрами, черепом, позвоночником, в то время как другие специализированные клетки становятся кожей, внутренними органами, венами и артериями.

Седой волк перекатился через нож, и перед Ареем, потирая ушибленную гардой щеку, возник скуластый бородач-варяг. Вот волкодлаки — дело другое. Хоть и превращаются, но всегда в одно и то же.

— Олаф! — представился он. — С кем имею честь?

Не сводя взгляда с оборотня, от которого можно было ожидать чего угодно, мечник сдернул с себя плащ. Варяг понимающе кивнул.

— Арей! — сказал он. — Много слышал о тебе. Говорили, что ты неплохо дерешься, и теперь вижу, что слухам порой можно доверять.

Барон мрака что-то буркнул. В комплиментах он не нуждался. Ему достаточно было того, что в узкой области владения клинком, в которой он вот уже столько лет подвизался, он считал себя первым.

— А я-то думаю: кто такой? — продолжал болтать варяг. — Плащик-то на тебе с подковыркой… Ты пока сидел, трижды облик менял. То кикимор, то вообще тетка какая-то в шляпе с перьями. Я, признаться, поднапрягся.

Арей задумчиво покосился на сундук, под которым сидела Пелька. Интересно, она тоже видела тетку с перьями?

Постепенно вокруг мечника сгрудились все. Ему начинали доверять, поскольку видели, как он бился с охотниками за глазами. Рыжая поющая девушка. Бородач.

Великанша с мечом-плетью и ее спутница с орлиным носом. Чтобы получше разглядеть Арея, она подняла стекла очков и вновь стала выглядеть комично. Лишь оборотень пока держался в стороне. Впрочем, это не помешало ему обойти всех убитых стражей и обшарить их одежду. Дархи он дальновидно не тронул, даже у тех двух охотников, которых заколол сам.

Убедившись, что дархи у него никто не оспаривает, Арей быстро собрал их и, отойдя в угол, расправился с сосульками, ссыпав все эйдосы в свой дарх. При этом он старался стоять так, чтобы никто не видел, как по его лицу прокатываются волны удовольствия. Каждая проглоченная дархом маленькая вселенная наполняла его силой. Он ощущал это.

Когда Арей вернулся, Пелька уже вылезла из-под сундука и стояла рядом с рыжей, рассматривая ее. Рыжая что-то напевала себе под нос, совсем тихо, словно мурлыкала.

— Откуда здесь охотники за глазами? Что им надо? — спросил Арей.

— Думаю, то же, что и нам, — отозвался бородач. —

То, к чему летят драконы. Хотели уничтожить нас всех разом, выследили, но не учли, что бабка с плюмажем окажется… ха-ха!.. Ареем!

Барону мрака захотелось двинуть его в челюсть. Впрочем, бородачу, видно, было не привыкать. Он так и искал неприятностей.

— Я должен был встретиться здесь с кем-то, — сказал Арей.

— Похоже, с нами, — признал волкодлак, косясь на кучки праха, в который быстро превращались охотники за глазами. — Странно все же. Ты страж — и убил других стражей.

— Так уж вышло, что они начали первыми, — сказал мечник — Вы ведь не стражи?

Ему никто не ответил, но барон мрака и сам уже видел, что других стражей среди них нет.

— И вы служите Лигулу? Зачем? — спросил он.

Этот простой вопрос отчего-то смутил их, что Арею скорее понравилось.

— Мы принимаем заказы. В том числе и от Лигула, — уклончиво ответила худая дама.

— Странная история, — отозвался Арей. — Я бы назвал ее дурнопахнущей. Лигул и охотники за глазами — по разные стороны баррикад, причем настолько, что катятся головы. Я по-прежнему не уверен, что не перепутал сторону… Кто вы?

— Скажем так, — строго сказала дама в очках с поднимающимися стеклами, — интересы Лигула и интересы охотников временно разошлись. Мы выполняем щекотливые поручения, создавая проблемы охотникам. Я Мифора!.. Эго моя подруга Гунита! Но никогда не называй ее так. Это выводит ее из себя. Ей нравится, когда ее зовут Штосс.

Ее могучая спутница кивнула и, без видимого усилия щелкнув плетью, развалила тяжелую лавку.

— Мифора… — протянул Арей, запоминая. — У тебя восемь перстней! Четыре со светлой магией, четыре с темной. Как ты ухитряешься уцелеть, используя их? Насколько я знаю, для мага это нереально. Откуда вообще все эти кольца?

Мифора грустно улыбнулась.

— Восемь перстней — восемь длинных историй.

И только одной из них я вправе распоряжаться, поскольку остальные не мои, — ответила она загадочно. — А управлять кольцами мне помогает это.

Она распахнула плащ, и Арей увидел у нее на шее драконий глаз, окованный снаружи серебром и висевший на прочном кожаном шнурке.

— Вот оно в чем дело. — протянул он. — Теперь понятно, откуда берутся силы, чтобы сражаться со стражами. Ну, а драконом меньше, драконом больше — это уже частности.

Мифора вспыхнула:

— Дракона я не убивала! А как этот глаз попал ко мне.

— …это уже девятая длинная история, и ее я тоже не узнаю, поскольку твоя только одна из восьми и только ею ты вправе распоряжаться, — улыбаясь, прервал Арей.

Мифора сердито шевельнула густыми бровями. Рыжеволосая девушка перестала мурлыкать песенку и звонко расхохоталась:

— Она бы так сейчас и сказала про истории! — воскликнула она в полном восторге. — Слово в слово! Клянусь!

— А ты кто хохотушка? — спросил Арей.

— Я Магемма, — ответила рыжая. Голос у нее был переливчатый, журчащий как ручей. Казалось его можно слушать бесконечно.

— Это имя или работа?

— Это и имя, и работа. Другого имени у меня нет, и другой работы тоже, — ответила она серьезно.

— А оружие?

— Я его не ношу. Ненавижу оружие, — сказала рыжая.

Пока девушка говорила, Арей, слушая ее нежный голос, припомнил кое-что о магеммах. Дар магемм сродни дару сирен. Они живут тем, что управляют мыслями людей, используя свой голос. Они опасны и для нежити, а вот стражи могут им сопротивляться.

— Я уже представлялся. Я Олаф, — напомнил о себе скуластый бородач.

— Да знаем мы, что ты Олаф… Кстати, ему нельзя давать пить, — сказала Магемма. — Никогда и ничего.

— Люди не могут не пить! — обиделся бородач. — Мы почти целиком состоим из воды! Именно поэтому мумии такие легкие, что в них жидкости нет.

— Ты состоишь не из воды, — засмеялась рыжеволосая. — Я всего один раз видела, как ты пьешь воду. И то тогда мы тонули.

— Враки это все! — буркнул Олаф и потянулся к стоявшей на столе глиняной кружке. Гунита по прозвищу Штосс сделала быстрое движение мечом и отрубила у кружки дно, причем так, что сама кружка осталась стоять в луже вытекшего пива.

— Успеешь налакаться! Надо закончить работу, — мрачно произнесла Штосс.

Арей оглянулся на оборотня. До сих пор тот не произнес ни звука. Лишь рассматривал его издали. Изучал внимательно и как-то вбирающе не лицо, не одежду, не меч, а охватывал взглядом всего целиком. Так опытный художник пишет пейзажи: не увязая в деталях, не сосредотачиваясь на лесе или избе, но короткими точными движениями прорисовывает всю картину в целом, так что мир возникает весь сразу, словно рождается из тумана. Чем дольше оборотень смотрел на Арея, тем меньше в нем оставалось от усатого торговца и тем больше он становился похож на самого барона мрака. И вместе с Ареем он вбирал его жесты, его грузноватые, но быстрые движения, медвежью посадку головы и взгляд исподлобья.

Не дожидаясь, пока оборотень окончательно преобразится, Арей вытянул ему навстречу меч и клинком задрал своей недовылепленной копии подбородок.

— Не надо! — сказал он. — Возможно, это глупая прихоть, но я предпочитаю существовать в единственном экземпляре!.. В следующий раз, когда ты превратишься в меня, я совершу самоубийство… ну если ты понял, что я имею в виду!

Продолжая без страха смотреть на него, оборотень медленно отвел приставленный к его горлу клинок кинжалом. Ухмыльнулся, и его сходство с Ареем стало быстро утрачиваться.

— Он вообще когда-нибудь говорит? — спросил мечник.

— Нет, — тихо ответила Мифора. — Когда-то охотники за глазами вырезали у него то, что у оборотней превращается в язык… Но он и без языка умеет объяснять.

— А имя у него есть?

— Он любит, когда его называют Ронх. Но вообще то у оборотней множество имен. Называй его как угодно, он не обидится.

— На тех двух стражей он тоже не обижался. Просто заколол их через дархи, и все. Жестокий способ.

— Он не любит стражей. И его трудно винить. Стражи мрака когда-то убили его родителей, — сказала Мифора.

— Я тоже страж, — заметил Арей. — Значит, и меня он ненавидит?

Взгляд оборотня был красноречивее любого ответа.

— Для него работа на первом месте. Пока работа не сделана, он будет держать себя в руках, — сказала Мифора, примирительно касаясь руки Арея.

— А потом мне тоже загонят кинжал сквозь дарх? — уточнил мечник.

— До этого момента надо еще дожить, — сказала Магемма. — К счастью, нам удалось найти хорошего проводника! Правда, он пойдет с нами только до гор.

В горы ои идти отказался.

— Кто он? — спросил Арей.

За его спиной послышался скрип. Громадный лешак, медлительно шевеля руками-сучьями, смотрел на него трещинами в стволе. По мшистой бороде, пугаясь, полз красный жучок. Изо рта-дупла высовывала головку маленькая птичка. Со стороны казалось, будто лешак этой птичкой показывает Арею язык.

— Только не говорите, что он и есть проводник, — сказал мечник.

— А чего такого-то? — легкомысленно отозвался Олаф. — Кому еще знать здешние леса?

— Я не верю лешакам.

Ты ее веришь лешакам. Не веришь Ронху. Едва ли веришь Лигулу. Мы не верим тебе. В такие минуты понимаешь, что все в мире может держаться только на вере. И тогда, махнув рукой, начинаешь верить, потому что другого выхода просто нет, — грустно отозвалась Мифора.

Арей дернул головой, показывая, что вынужден согласиться, и, вытянув ноги, сел. Трактир оживал. Вернувшиеся гандхарвы вновь раскладывали на столе драгоценные камни. Джинны пытались перевести пиво в газообразное состояние, чтобы можно было его впитать. Один хохотал. Другой не мог хохотать, поскольку выдыхал огонь.

В дверь просунул голову вышибала-цикпоп.

— Эй, Штосс! Ты просила обыскать их повозку. Там у них подыхающий дракон под соломой… — сообщил он, обращаясь к Гуните.

Великанша, вскочив, выскользнула вслед за циклопом. За ней последовали Магемма и Пелька. Несколько минут спустя вышел и Арей. У повозки с большими, окованными полосами железа колесами суетились Штосс и Магемма. Дракона Арей разглядел не сразу. Только что-то серовато-зеленое, плоское, с виду едва живое.

Арей приблизился. У его ног лежал средиземно-морский дракон, той часто встречающейся разновидности, победу над которой любят приписывать себе рыцари. Головы таких драконов в разной степени сохранности можно встретить на стене почти в каждом замке и, разумеется, выслушать душещипательный рассказ об истекающем кровью герое, который, вскинув двумя руками меч, нанес последний удар, после чего и сам полумертвый упал на побежденное чудовище.

На деле они, конечно, сильно преувеличивают. Одолеть дракона-средиземноморца подвиг небольшой. Его огонь хоть и опасен, но только когда сам дракон достаточно прогрет жарким солнцем. Зимой же средиземноморские драконы малоподвижны. Забиваются в пещеры и, перегораживая спиной узкий выход, пытаются согреться едва-едва теплым дыханием. Тут-то рыцарям, конечно, и раздолье.

Размером дракон был с молодого льва. Лапы тоже напоминали львиные. Гибкая, не слишком длинная шея защищена крупной чешуей, каждый ряд которой до половины находит на следующий. Хвост с единственной крупной зазубриной на конце похож на наконечник копья. Арей, присев на корточки, потрогал ее. Оценил. Трехгранная, очень твердая. Когда дракон достаточно прогрет, говорят, пробивает нагрудник.

Но сейчас дракон хвостом не двигал. Кожистые крылья, которые все летающие создания обычно очень берегут, разметались по грязной соломе. Правое крыло смято и подвернуто. На груди — следы запекшейся крови. Чем нанесена рана, не ясно, но все же скорее копьем, чем мечом. Прямым ударом меча пропороть драконью чешую непросто, а вот таранный удар копья вполне позволяет это сделать.

— Скоро сдохнет! — хотел произнести Арей, но в гот момент дракон, точно услышав его мысли, открыл воспаленные глаза и попытался приподнять морду. Пасть у него была обкручена обрывком огнеупорного плаща, а поверх плаща надето нечто вроде намордника из веревки. Должно быть, страховка, чтобы не подпалил солому.

— Странно, — протянула Магемма. — Конечно, глаза средиземноморцев не такие уж ценные, но и в них немало первозданной магии. Не слышала, чтобы охотники от них отказывались. Почему они его не убили? Зачем везли с собой?

— Проверка… Разве не ясно? — сквозь зубы ответил барон мрака. — Самый легкий способ найти живую воду — это таскать с собой дохлую лягушку, окуная ее во все без исключения водоемы.

Магемма понимающе кивнула:

— А они вместо лягушки взяли дракона, поскольку искали не воду?

— Да. Посмотри, как грамотно они его ранили. От таких ран драконы мгновенно теряют силы, но умирают очень долго. Неделями.

— Ты когда-нибудь охотился на драконов, мечник? — резко спросила Штосс. Великанша стояла на коленях, пучком соломы протирая дракону гноящиеся глаза.

— Нет, — сказал Арей.

Штосс недоверчиво посмотрела на него:

— Хорошо. Сформулирую вопрос иначе. Ты когда-нибудь убивал драконов?

Барон мрака уклончиво промолчал, и больше ему этот вопрос не задавали. Вскоре он, Пелька и Магемма вернулись в трактир, а великанша осталась возле дракона.

Все это время Пелька продолжала вертеться рядом с Магеммой. Было заметно, что они подружатся. Магемма была старше Пельки самое большее года на три. Рыженолосая задумчиво поглядывала то на Арея, то на Пельку.

Потом, дождавшись, когда Пелька куда-то отойдет, приблизилась к мечнику и негромко сказала:

— Она похожа на твою дочь.

— У меня нет дочери, — отозвался Арей.

— Когда слушаешь пророчицу, слушай внимательно. Я не говорю, что у тебя есть дочь. Но твоя дочь будет похожа на нее, — ответила Магемма.

— Советую подучить общую теорию мироздания! У стражей мрака не может быть детей, — резко ответил Арей.

Магемма улыбнулась и отошла. К Арею же подошла Мифора.

— Когда выходим? — спросила она.

— Завтра утром. Сегодня отдыхаем.

— А сбежавший страж? Они успеют выслать второй отряд!

— Обязательно вышлют, — согласился Арей — Но я предпочитаю ночь провести в трактире, а не кормить гробовщиков и пескохватов. По Запретным землям лучше ходить днем.

Мифора усмехнулась. От огромного носа, похожего на клюв, к уголкам рта протянулись две дорожки. Нос, брови и очки настолько царствовали на ее лице, что все остальные части казались второстепенными.

— Это верно, — согласилась она. — Порой случается, что, убегая от шакала, забежишь в пещеру к голодному льву.

Глава двенадцатая РАЗГОВОР В ПОДЪЕЗДЕ

— Я умный человек! И мне это чудовищно вредит. Ум даст излишнюю гибкость. Я всегда могу встать на точку зрения любого человека и понять, что и он в чем-то прав. Не бывает совсем неправых людей. И когда я пойму, что и он прав, мне захочется уступить.

— Бывают неправые люди!

— Нет. Даже кровожадный разбойник по-хорошему просил пассажиров дилижанса: «Отдайте мне ваши кошельки!›› — а ему не отдали. Он взял и убил их. А что еще делать? Может, у него жена где-нибудь в лесу мерзнет и дети в землянке болеют.

— И вывод какой?

— А вывод такой: в драке не надо ни на чьо сторону вставать, а то прибьют. Стой на своей стороне и кулачками честно маши.

Разговор двух неизвестных мужчин. Запись суккуба № а23463, работающего фигурой пограничника на «Площади Революции».

Начало дня Корнелий провел насыщенно. Рано утром встал и на электричке поехал на завод колбас за костями для грифона и Добряка. На заводе колбас у него работал приятель, отдававший ему кости практически в любом количестве, и иногда даже с мясом. Сам песочный грифон тоже ездил вместе с Корнелием под мороком большого дога в наморднике. Где-то на пол пути грифон увидел в окно электрички свору дерущихся собак и, перешелкнув клювом поводок, метнулся к ним. Корнелий едва успел, повиснув всем своим весом на ручке, дернуть вниз стекло, иначе грифон бы его разбил. Когда он вернул стекло на место и сел, то обнаружил, что на него смотрят все пассажиры.

— Моя собака всегда так, — сказал Корнелий.

— Что? Выпрыгивает из окна электрички на ходу и потом возвращается? — язвительно уточнили у него.

Чтобы не спорить, Корнелий перешел в соседний вагон, где познакомился с двумя девушками. Девушки были милые, но, судя по всему, глупенькие, поскольку постоянно хихикали. Толком не зная, о чем разговаривать с глупенькими девушками, Корнелий рассказал им о тарификации мобильных планов. Отвечал на самые глупые вопросы с невообразимым терпением и охотой. Даже пообещал подобрать клей, которым можно приклеить к телефону сердечки и блестяшки. Потом, правда, уже ближе к вокзалам, случайно обнаружилось, что обе девушки, притворявшиеся такими глупенькими, учатся на мехмате и летом подрабатывают, исправляя косяки Гугла. Корнелия же они просто дурачили, потому что отчего же не подурачить молодого человека, который сам на это напрашивается.

Домой Корнелий вернулся около двенадцати дня. Жил он теперь, как сам говорил, по двум адресам. Первый его адрес был прежним — в подземном переходе на «Арбатской», а второй тут же неподалеку, на бульваре на чердаке дома, в котором умер Николай Гоголь.

На чердаке вместе с Корнелием поселился и Дион. Они устроили себе небольшую печку-буржуйку и вывели ее трубу в дымоход камина, в котором Гоголь некогда сжег недописанный второй том «Мертвых душ». Работники музея, расположенного под ними, ничего не знали о своих квартирантах. Раз в месяц на чердаке появлялся газовщик и, натыкаясь на Корнелия с Дионом, подбрасывающих обрезки досок в буржуйку, распахивал от удивления рот. Однако прежде чем он успевал что-либо сказать, Дион подкатывал к нему на тележке, ловко подпрыгивал и, хлопая его по лбу ладонью, говорил: «Обнуляем!».

Газовщик застывал, потом, глядя сквозь Корнелия и Диона, как сквозь стеклянную стену, проверял пломбы на счетчиках и уходил. «Обнулению» Дион выучился у Эссиорха, а тот, как это ни смешно, у Наты. Значительной магии этот способ не требовал, и для него вполне хватало тех остаточных способностей, которыми она еще располагала.

Однажды Эссиорх случайно встретил Вихрову в кафе. Сложив на коленях ручки, Ната сидела на диванчике. Рядом с ней помещался молодой человек и, страдая, кряхтя, потея, признавался ей в любви. Бедняга так пыхтел, что с ним рядом и сидеть-то было жарко. Едва он заканчивал признание, как Ната поднимала прекрасную ручку и, несильно шлепая его по лбу, произносила: «Обнуляем!».

Глаза у молодого человека становились бараньими, он судорожно сглатывал, с недоумением озирался и считая, как видно, что ничего еще не сказал, начинал по новой.

Когда Корнелий вернулся, грифон уже был на чердаке. Собаки его надолго не задержали. Припав к полу, он подкрадывался к кому-то, кто, прижавшись спиной к балке, выставил перед собой рапиру, по клинку которой змейкой пробегала золотистая нить.

— А ну назад! Это же Варсус! — крикнул Корнелий, повисая у грифона на шее и оттаскивая его от пастушка.

Грифон послушался, но на Варсуса смотрел прежним ненавидящим взглядом. Чувствовалось, что рапира бы его не остановила. Корнелий это понимал и грифона не отпускал, держа его за загривок со всей возможной силой.

Варсус с опаской глядел на закругление грифоньего клюва:

— Уф! Как-то у меня не ладится с этой зверушкой!

— Может, привыкнет? Мефодия он тоже не сразу полюбил, — оправдываясь, сказал Корнелий. — Как-то чуть ухо ему не отклевал, а теперь ничего.

Пастушок усмехнулся.

— А ко мне, выходит, все хуже относится? — уточнил он.

— Я этого не говорил! — смутился Корнелий.

— Ты это почти сказал. Значит, наш златокрылый осветляется, а я темнею?..

Варсус встал. Краткая тоска, на мгновение появившаяся на его лице, быстро сменилась досадой.

— Ладно, пошел я! Я вообще-то планировал у вас поселиться, но теперь вижу, что план был не блестящий! — сказал он и шагнул к чердачному окну.

— Постой! Разве ты не собираешься в Эдем? — крикнул Корнелий, но Варсус с раздражением махнул рукой и, ступив на крышу, быстро соскользнул по пожарной лестнице.

«Странно, что он не полетел», — подумал Корнелий.

Не оставшись на бульварах, Варсус свернул на Новый Арбат. Ветер был злой, пронизывающий. Шапку пастушок где-то потерял. Куртка не застегивалась. Он несся, ничего не видя перед собой, и, испытывая сильное желание подраться, толкал всех шедших ему навстречу мужчин. Но те почему-то расступались, ведя себя смирно, как овечки. Лишь один попытался схватить Варсуса, но, всмотревшись ему в лицо, отступил.

— Эй? Ты что, плачешь? — спросил он.

— Кто плачет? Я?! — вспылил Варсус.

Он провел рукой по лицу и с изумлением обнаружил, что оно мокрое. Да, плачет! Проклятые слезы! Оттолкнув стоявшего перед ним человека, он пронесся дальше и лбом уткнулся в холодную витрину. За витриной равномерно вспыхивали лампочки забытой новогодней гирлянды. Две синие вспышки, одиночная красная, много белых вразнобой и опять две синие и одиночная красная. Ритмы мерцания повторялись. Варсус смотрел на них сквозь пелену слез, и они гипнотизировали его.

— Вышвырнули меня, как котенка! Грифона вообще прикончу!.. Хоть бы кто-то мне что-то объяснил!.. Ну и пускай! Отвалите от меня, сострадательные вы мои! От вашей доброты злобой воняет! Лучше бы прибили меня лопатой!

Ладонь пастушку что-то обожгло. Он удивленно застыл, вытянул руку из кармана и, разжав пальцы, понял, что держит крылья.

— Ага! Жжетесь! И вы туда же!

Варсус со злобой размахнулся, собираясь швырнуть крылья на дорогу, но не бросил их, а прижал к груди. Заскочил в ближайшее кафе и, отогрев пальцы, стал возиться со шнурком, упрямо пытаясь вдеть его в кольцо крыльев. Видя, что у него ничего не выходит, он отыскал в кармане обрывок бечевки. Перепробовал и леску, и просто толстые нитки. Бесполезно. Все развязывалось, рвалось, путалось. Дольше всех продержался толстый бумажный шпагат. Пастушок решил уже было, что получилось, и восторжествовал, когда за его спиной кто-то испуганно крикнул «Ой! Огонь!» и подскочившая официантка, ойкая, принялась поливать спину Варсуса из заварного чайника.

— У вас веревочка горела! Вы что, не заметили?

Теперь она разглядывала Варсуса с интересом. Смуглая такая, с круглым лицом.

Пастушок молчал.

— Вам что-то принести? Что-то будете заказывать?

— Да, буду. Скотч! — сказал Варсус.

Девушка с сомнением потопталась, удивленная нестандартностью задачи, потом все же где-то раздобыла скотч и с интересом наблюдала, как Варсус пытается примотать крылья к свитеру. Внезапно она перевела взгляд на стол и вскрикнула. Пастушок увидел, что ложечка, лежащая перед ним на тарелке, раскаляясь, закручивается винтом.

— Серебро? — спросил Варсус.

— Что?

— Я говорю: ложки из серебра?

— Посеребренные, да.

Пастушок встал и, вернув девушке скотч, убрал крылья в кармам.

— Ясно. Значит, меня пытались убить, а серебро отвело… — спокойно объяснил он и, не оглядываясь, пошел к выходу.

Между дверями кафе дул теплый воздух. В стекло врезались снежинки. Они плясали, вертелись и, вместо того чтобы падать, спиралью взлетали вдоль дома. Варсус, озираясь, вышел. Его правая рука лежала на дудочке. Левой он придерживал под курткой рапиру. Сказав, что его пытались убить, он несколько преувеличил. Магия, которую смогло отвести серебро, была не особенно прицельной. Ну как если бы кто-то с десятого этажа бросил в него утюгом: сила удара колоссальная, но шанс попасть с одного раза небольшой.

Скользя взглядом вдоль дороги, Варсус высматривал того, кто его атаковал. Он не сильно надеялся увидеть его, но увидел. В пяти шагах от входа стоял здоровенный комиссионер и, поджидая Варсуса, вылепливал себе греческий нос. Увидев пастушка, комиссионер бросил возиться с носом, осклабился и, раньше чем Варсус поднес к губам дудочку, бросился наутек.

Пастушок успел бы поразить его маголодией, но его остановило, что комиссионер был редкой лепки и относился к модели БК-1 («боевой комиссионер››), которая в Москве практически не встречалась, а лет сто пятьдесят назад применялась в Африке для колониальных войн. Сейчас таких комиссионеров оставались единицы, и жалко было портить редкий экземпляр.

Теряя на бегу отпадающие уши, модель БК-1 с исключительной резвостью пронеслась через Новый Арбат, ухитрившись всего лишь раз попасть под грузовик. Отброшенный на несколько метров, комиссионер ловко вскочил на ноги и с противоположной стороны Арбата принялся кривляться, дразня Варсуса.

Сопровождаемый истеричными автомобильными гудками, раззадоренный пастушок пересек Новый Арбат и погнался за комиссионером. Не дожидаясь расправы, тот улепетнул к длинному дому напротив, где на первом этаже были парфюмерные магазины, а выше конторы. Варсус заметил, как комиссионер скользнул в подъезд, пронесся мимо «Бюро пропусков›› и, не успев заскочить в лифт, кинулся вверх по лестнице. Здесь пастушку пришлось задержаться, потому что охранник, упустивший комиссионера, попытался отыграться на нем. На бегу заморозив его зомбирующей маголодией, Варсус поспешил в погоню.

Комиссионер резво пронесся по ступенькам и, толкнув дверь, оказался на ремонтируемом этаже. Замелькали какие-то коробки, кондиционерные панели, провода, ведра, стремянки, лампы. Запах краски щекотал ноздри. Снося всё на своем пути и производя немыслимый хаос, комиссионер пронесся через весь этаж.

Здесь он, поджидая Варсуса, на пару мгновений застыл сусликом, а когда пастушок, подбежав, почти было ткнул его рапирой, одним могучим прыжком сиганул в приоткрытую дверь.

Варсус, не размышляя, ринулся за ним и… понял, что угодил в засаду. Перед глазами у пастушка что-то полыхнуло, мир раздробился и поплыл, и там, где был пол, внезапно оказался потолок. Пытаясь устоять, он слепо шагнул к стене, но не добрался до нее. Что-то хлестнуло его по руке, выбив рапиру. Уже падая, Варсус ощутил, как из другой его руки легко и ловко выдергивают дудочку.

Барахтаясь на полу, пастушок силился перевернуться. Пол, потолок, стены — все стремительно вращалось у него перед глазами. Он чувствовал, что, падая, ударился скулой, но не мог даже ощупать ушиб, поскольку постоянно проносил руку мимо лица.

‹‹Дезориентирующая магия!» — сообразил наконец Варсус и, перестав кататься по полу, попытался отвести ее. Вскоре ему это удалось. Ощущая в ногах слабость, пастушок с усилием присел на полу. Донес-таки до лица ладонь и провел по глазам, вытирая заливавший их пот.

Мир перестал двоиться. Окружавшие его силуэты обрели очертания. Варсус увидел горбуна Лигула всего с двумя стражами охраны. Глава канцелярии мрака стоял и, задумчиво поглаживая пальцем спираль своего дарха, разглядывал пастушка.

— Добрый день! — сказал он, улыбаясь. — И… добро пожаловать!

Варсус что-то прохрипел. Сколько раз в своей жизни он мечтал столкнуться с Лигулом вот так вот, лицом к лицу. Броситься на него с рапирой, с кинжалом, с чем угодно и, убив его, погибнуть в бою с его охраной. Он и сейчас испытал такое же желание, однако первой его мыслью — удивившей и испугавшей самого пастушка — былое «Интересно, какие у него в дархе эйдосы! Наверное, лучшие, отборные! Вот бы они достались мне!».

Горбун каким-то образом угадал эту мысль и, точно завораживая Варсуса, качнул своим дархом.

— Все возможно в этом мире! — пообещал он. — Быть может, когда-нибудь ты их и получишь! Эти или другие, ничуть не хуже! Поверь, у мрака немало хороших эйдосов, даже теперь, когда в новых поступлениях полно гнили!.. Свет от тебя отвернулся, так что единственный источник твоих сил теперь, увы, — эйдосы! Ну если ты, конечно, не собираешься хиреть, впадать в ничтожество и в конце концов погибнуть!

Варсус зашарил по бедру, хотя и знал уже, что рапиру у него забрали. Охранники Лигула смотрели на него внимательными глазами овчарок.

— Да-да, — ласково продолжал Лигул. — Без сомнения, будь у тебя дудочка и шпажонка, ты убил бы меня, как Ловуса и Аспурка. Кстати, в Черной Дюжине освободились места. Не хотел бы ты занять одно из них?

— Я вас ненавижу! — прохрипел Варсус.

— Да? — спросил Лигул с интересом. — Смелое признание!.. И, главное, шокирующее. А вот он, как ты думаешь, сильно меня любит?

И глава канцелярии больно ткнул кулаком в грудь ближайшего охранника. Тот, не моргая, продолжал неотрывно смотреть на Варсуса.

— Нет, — вздохнул Лигуя. — Не станем обманываться: не сильно. Но он прекрасно знает, что нигде больше не получит столько превосходных эйдосов. И еще знает, что я так же жестоко караю, как и щедро награждаю. Поэтому если я сейчас прикажу ему содрать с тебя кожу, он это сделает, даже и не любя меня…

Пастушок попытался привстать. Ему это удалось, по ноги держали плоха

— Стул! — велел Лигул, и под Варсусом сразу оказался стул.

— Прости, что пришлось тебя заманить. Другого выхода, как ты понимаешь не было. По своей воле ты бы не пришел… Может быть воды? Ты какой-то зеленый. Мы, кажется, переборщили.

В руке у одного из охранников возник граненый стакан с минералкой.

«Отлично! Будет чем швырнуть», — подумал Варсус.

— Стаканчик лучше бы пластиковый! — озабоченно поправил глава канцелярии, и стакан мгновенно поменяли. — А теперь поговорим о делах!.. Нам, как говорил кто-то из моих покойных секретарей, следует определить формат наших отношений!

— Не стану я с вами ни о чем договариваться! — крикнул Варсус.

— Пожалуйста, не перебивай, или тебе заморозят губы. И прыгать в окно не надо. И пытаться связаться со златокрылыми двойками тоже. Как ты догадываешься, для меня визит в Москву связан с определенным риском. Мы, конечно, предприняли дополнительные меры предосторожности, но все равно надолго я задерживаться не собираюсь. Ты готов слушать?

Варсус отрицательно дернул головой. Он уже высмотрел, что его рапира у того стража, что стоит ближе к окну. А вот у кого дудочка, он пока не определил. Лигул усмехнулся, глядя на него с такой проницательностью, словно мысли пастушка алыми буквами вспыхивали у того на лбу.

— Быстрый, хотя и отрицательный, ответ свиде-ельствует о том, что ты меня все же слушаешь. И, видимо, внимательно, — сказал горбун. — Поэтому начну… Первое: твой статус. Кто ты теперь? Ты больше не страж света, но еще не вполне и страж мрака, поскольку твоя дудочка, которую тебе, кстати, вернут, тебя еще слушается… Что, крылья уже не держатся на шнурке? Ай-ай! Ну ничего, это бывает. Не ты первый, не ты последний. Знаешь, некоторые и в руке зажать их не могул до кости прожигает. А ты держишь. А вот если бы шнурок не перерезали, то еще бы на сотню лет хватило.

Варсуса бросило в краску.

— Убью Мефодия! — прошептал он.

Лигул поощрительно осклабился.

— Мысль хорошая. Инициатива, так сказать, с места. Глас простых трудящихся! — сдобрил он. — Если примешь мой совет, крылья рекомендую повесить на медную цепочку, вымоченную в крови единорога! Такую цепочку не порвет!

— Я смогу летать? — тихо спросил Варсус.

— Да, — сказал Лигул. — Вполне. Арей — тот летал дольше всех нас. Правда, летать ты будешь с каждым днем все хуже и рано или поздно крылья все равно отпадут. Но не сразу… Пока же позволь представить тебе Азгуда!

Прежде чем пастушок успел ответить, что никакого Азгуда ему представлять не нужно, в шаге от него воздух заискрил, точно кто-то потянул сверху вниз огненную молнию. Из складок пространства вышагнул невысокий страж в плаще со съеденными огнем краями. Лицо его было изуродовано драконьим пламенем.

— Приветствую! — сказал Азгуд глухо и, чуть дрогнув тяжелой головой, поклонился Варсусу.

— Отныне Азгуд твой непосредственный начальник… Тшш! Пожалуйста, без комментариев! Помни про заморозку губ! — сказал Лигул.

Пастушок не забывал об этом, поэтому промолчал. Слушать своего «начальника›› он, разумеется, не собирался, зато очень интересовался его оружием, прикидывая, нельзя ли одолжить у него меч или хотя бы кинжал, чтобы потом забыть их в Лигуле.

— Ай-ай! — с укором произнес глава канцелярии. — Опять эти фантазии! Ты хоть мысли-то прячь!.. Азгуд, тебе слово!

Опаленный страж улыбнулся. Улыбка у него была властной, но приятной.

— Я представляю некоторую организацию в составе мрака, — сказал он. — Не так давно один светлый страж, без приглашения посетив Тартар, убил одного из членов этой организации и отобрал у него дарх. Рад ныне видеть этот дарх в полной сохранности и даже, вероятно, пополненным новыми эйдосами!

Варсуса бросило в краску. Он схватился рукой за свой дарх, заталкивая его поглубже под свитер.

— Погибший страж верой и правдой служил нам много лет, — делая вид, что ничего не заметил, продолжал Азгуд. — Мне искренне жаль, что мы лишились его, однако его смерть освободила в рядах нашей организации место. Я даже думаю… хм… что можно совмещать со службой в Черной Дюжине. Мы… хм… рассмотрим этот вопрос.

— Я отказываюсь! — заявил Варсус

Азгуд отнесся к отказу спокойно.

— Отказ, как известно, одна из форм торговли. Давать согласие сразу не обязательно, — заметил он.

— Значит, охотники за глазами? Организация-то? — ехидно спросил Варсус.

Азгуд покосился на Лигула. Тот чуть поморщился, но кивнул, разрешая Азгуду говорить.

— Да, — сказал тот. — Охотники за глазами. Я понимаю, на что ты намекаешь. У мрака с охотниками традиционно непростые отношения. Ну как, скажем, у правительства любого государства с его же спецслужбами. Государство постоянно прибегает к помощи спецслужб, решая с их помощью разного рода вопросы, но одновременно вечно подозревает их в том, что спецслужбы что-то утаивают. В то же время, если бы спецслужбы ничего не утаивали, их бы все равно в этом подозревали, поэтому лучше действительно что то утаивать. Эго создаст, так сказать, простор для маневра.

Лигул усмехнулся.

— Так, значит, все-таки утаиваем? — спросил он весело и одновременно словно бы с намеком.

— Чуть-чуть! Вот столько вот! — торопливо ответил Азгуд, пальчиками показывая размеры этого ‹‹чуть- чуть››.

Лигул укоризненно зацокал языком.

— Когда-то мы не ладили с охотниками за глазами! — сказал он. — Кводнон — тот вообще ссылал охотников в Нижний Тартар, лишая их дархов, а порой и жизни. Однако после смерти Кводнона мне пришло в голову, что поскольку имеется… э-э…некий источник первозданных сил, то всегда будут и желающие до него добраться. И будут добираться, хоть ты утыкай весь Тартар виселицами. А раз так, то пусть все осуществляется централизованно и при некотором моем участии. Приятно, знаешь ли, иногда получить в подарок драконий глаз.

— Это поэтому вы читаете мои мысли? — спросил Варсус.

Лигул уклончиво дернул щечкой:

— Ну, скажем так… подзеркаливать умеют даже элементарные маги. Дело настолько нехитрое, что многие научились защищаться. Двойная защита, тройная, всякие прилипчивые песенки. Однако от меня теперь не скроешь вообще ничего. Я вижу не только то, о чем ты думаешь сейчас, но даже и то, о чем ты предпочитаешь не вспоминать.

«Бред!.. Это он про Дафну, что ли?» — подумал Варсус, блокируя эту мысль на всю глубину своих возможностей, но уже понимая, что прокололся, поддавшись на уловку Лигула.

Глазки горбуна были ласковыми, вкрадчивыми. Казалось, его взгляд просачивается внутрь Варсуса, как щупальца медузы. Закрытые веки ему не помеха. Даже отвернуться нельзя: все равно не поможет. Его не изгнать, не смыть. Повсюду эти умные, вкрадчивые глазки, безошибочно подмечающие все темные движения его души.

— Желаешь убедиться? — мягко предложил Лигул. — Изволь. Как-то солнечным эдемским днем один молодой страж гулял по буковой чаще, наслаждаясь игрой света на листве. Неожиданно он увидел на тропинке флейту. Она показалась молодому стражу очень знакомой… Кто же потерял ее? Не девушка ли? Девушки — они вечно все теряют.

— Нет! — торопливо выкрикнул Варсус.

Глава канцелярии осклабился.

— Хорошо, замолкаю! — сказал он. — Только имей в виду: чем сильнее ты негодуешь, тем ярче все вспоминаешь!.. О, какие детали!… О, а вот этого я почему-то не знал! Должно быть, просмотрел!

Варсус резко поднялся. Вскинул голову.

— Я ухожу! Или убейте меня! — произнес он резко, готовый, если надо, принять смерть.

Охранники Лигула дернулись, но глава канцелярии остановил их небрежным движением маленькой ручки

— Не трогать! Пусть уходит! — разрешил он. — Только вот беда: никуда ты не уйдешь!

— Уйду!

— Правда? И оставишь нам дудочку и рапиру?.. Ну давай!

Варсус застыл. Потом угрюмо опустился на краешек стула.

— И потом, согласись, что это была поза… — продолжал добивать его Лигул. — Красивый и бессмысленный жест, который ты сам презираешь, потому что ты мальчик умный!.. Куда тебе уходить? В подземный переход к Корнелию? Там пахнет псиной, поскольку Корнелий держит там свою собаку. Однако если хочешь, этот вопрос мы решим…

Лигул обернулся к Азгуду. Тот деловито кивнул и, отмечая что-то в блокноте, негромко уточнил: касае¬ся ли решение вопроса только собаки или речь идет и о Корнелии тоже?

— Нет! — крикнул Варсус — Не смейте!

Азгуд вопросительно взглянул на Лигула. Тот вздохнул:

— Ну ладно… Это всегда успеется… В конце концов, это не я собираюсь спать на одном диване с собакой, которая пинается во сне задними лапами, потому что вычесывает блох. А теперь ближе к делу, дорогой Варсус! Не все так скверно, как тебе сейчас представляется! Мрак в моем лице может предложить тебе многое, включая и бой с Ареем, заметь!.. Если ты победишь, лучшие рубаки признают тебя. Опять же и свет вынужден будет с тобой считаться.

— Плевать мне… И вообще Арея обезглавили, — буркнул Варсус раньше, чем успел ужаснулся тому, что Лигул знает его заветную мечту.

— Да, — легко согласился начальник канцелярии. — Но и Хоорс тоже был мертв. Но это не помешало ему однажды войти в тело Мефодия и биться с Ареем… Но о деталях чуть позже! Пока же мне нужна от тебя одна услуга!

Варсус опять вскочил:

— Я не оказываю услуг мраку!

— Как? Ты не хочешь сделать то, с чем в свое время не справился Арей? — удивился Лигул.

Варсус осекся и опять сел. Это становилось уже смешным. Прямо приседания какие-то. Сел — встал, втал — сел. Он понимал это, как понимал и то, что и Лигул все прекрасно подмечает.

— История такая, — спокойно продолжал горбун, глядя не столько на Варсуса, сколько на его забрызганные грязью ботинки. — Позволь мне начать ее издали. После безвременной гибели Кводнона мне пришлось встать у руля. Я прекрасно понимал, что не обладаю многими свойствами почившего владыки. Я не рубака… Глаза у меня не горят… Я не умею увлекать вдохновенным словом! Не обманываюсь сам, обманывая других, и так далее… И страха, такого, как вселял Кводнон во всякого, кто его видел, я вселять не могу. Я прекрасно осознавал все свои минусы. Как осознавал и то, что у меня имеются некоторые достоинства: трудолюбие, постоянство, способность к системной работе, которыми, увы, мой предшественник не был наделен в полной мере.

Лигул скромно откашлялся и, не удержавшись, кончиками пальцев погладил себя по лицу. Пальцы у него были тонкие, очень красивые, за исключением одного крайнего сустава среднего пальца на правой руке. На этом суставе у него выступала мозоль от пера.

— Назвать себя владыкой мрака я не осмелился, лишь главой канцелярии… Я вполне доволен той небольшой ролью, которая мне отведена… Не все рубаки меня признали. Первые десятилетия были трудными. Некоторые, как, например, тот же Арей, позволяли себе резкие высказывания. Не терпя его в Тартаре, я удалил Арея в человеческий мир, и он, выбрав уединенное место, поселился в Приграничье. Ты слышал о Запретных землях?

— Кое-что, — сказал Варсус.

Горбун удовлетворенно кивнул:

— Это ускорит рассказ. Однажды мои шпионы сообщили, что Азгуд, с которым мы в то время не нашли еще общего языка, очень интересуется Запретными землями и посылает тут небольшие группы разведчиков. Когда же я узнал, что туда, где все кипит магией первомира, летят драконы, мне все стало более-менее ясно. Интерес Азгуда к драконьим глазам уже тогда был мне хорошо известен. «Раз драконы, титаны и прочие создания хаоса тянутся туда, — подумал я, — значит, там находится мощный источник Силы». Я послал один отряд. Никто не вернулся. С некоторым усилием я собрал второй отряд и отправил его по следам первого. Это были уже не стражи, нет! Я был осторожен.

Мне не хотелось, чтобы Азгуд раньше времени заподозрил, что я имею к этому отношение Оборотень, волкодлак, пара магов, великанша, помнится, тоже была в этом втором отряде.

— И Арей? — быстро спросил пастушок.

— Да, я устроил так, что и он оказался там. Я решил, что хороший меч не повредит. К тому же связать меня и Арея было совсем не просто. Все знали, что у нас скверные отношения…

Голос Лигула не то чтобы вильнул, но несколько заторопился, из чего Варсус заключил, что существовала и другая причина, о которой глава канцелярии умолчал.

— И что было потом? С чем не справился Арей? — спросил он.

— Я вижу, ты хочешь поскорее получить задание. Это похвально! — одобрил Лигул. — Ну-ну, я пошутил! Что было дальше, тебе расскажет Азгуд. А то я что-то запамятовал…

Опаленный страж не без смущения переступил с ноги на ногу. Он оценил хитрость Лигула. Казалось, Азгуда теперь больше беспокоит не что нужно сказать, а то, о чем следует умолчать.

— Э-э… с удовольствием!.. Один из двух моих отрядов выследил группу подозрительных личностей в трактире и попытался ее уничтожить. Разумеется, мы не догадывались, кем посланы эти разведчики, потому что в противном случае…

Лигул нетерпеливо махнул ручкой, показывая, что время на извинения можно не тратить. Варсус несколько раз уже замечал его обеспокоенный взгляд который глава канцелярии бросал в окно. Видимо, где-то рядом были златокрылые двойки.

— …Произошла стычка! — продолжал Азгуд. — Во время стычки Арей зарубил нескольких недурных бойцов… Одному из охотников удалось скрыться и соединиться со вторым, более сильным, отрядом… Они начали преследование. Почти сразу стало ясно, что группа движется в сердце гор… И еще у них был с собой раненый дракон!

— А дракон зачем?

— Для облегчения поисков. В горах Запретных земель находилась самая крупная частица, оставшаяся от первотворения. Она обладала способностью исцелять драконов, гекатонхейров, титанов и другие подобные создания. Ее называли Камень-голова, поскольку она напоминала формой лошадиную голову.

— И вам, конечно, этот камень был нужен, чтобы приманивать драконов и их убивать? — спросил Варсус.

Азгуд недовольно кашлянул.

— Я предпочел бы не выслушивать столь однозначных утверждений! — произнес он сухо. — Мы не получаем удовольствия от убийства драконов. Мы лишь берем то, что необходимо нам самим. В идеале мы надеемся собрать всю оставшуюся силу первотворения, которая сейчас распылена в драконах и прочих детях молодого мира.

— Это жестоко! — отрезал Варсус.

— Драконы и так обречены на гибель. Магия истаивает, чудеса иссякают. Мы лишь немного ускоряем этот процесс. В какой-то мере это можно даже назвать милосердием, — вздохнул Азгуд.

Варсус с тоской взглянул на свою рапиру. Лигул прочитал его мысли и усмехнулся. Пожалуй, даже поощрительно. Видимо, его дружба с Азгудом не была такой уж прочной.

— И что же? Арей достал для мрака Камень-голову? — спросил пастушок.

Смотрел он теперь исключительно на Лигула, хотя ответы получал от Азгуда. Просто Варсус обнаружил, что подвижное лицо главы канцелярии ухитряется передавать множество дополнительной информации.

— Нет, — сказал Азгуд. — Мы до конца не знаем, что произошло в горах, хотя кое-кому удалось выжить. Нам известно лишь, что артефакт исчез, а с ним вместе исчезло и само понятие «Запретные земли», потому что именно Камень-голова была источником Силы и, следовательно, запрета.

— Куда она исчезла? — спросил Варсус. — Ее кто-то похитил?

— Возможно, — опередив Азгуда, ответил Лигул. — Но тут не все так просто. Камень действительно можно похитить, а вот спрятать невозможно. Драконы, гекатонхейры, виверны и прочие отыскали бы его даже на океанском дне. Для них он как общее сердце, биение которого они постоянно слышат. А тут артефакт исчез так, что много столетий о нем не било ни слуху ни духу. Параллельный мир? Складки времени? Расширение пространства? Мы искали повсюду, но нигде не нашли. И драконы, заметь, тоже не выходили на его след!

— И вы, конечно, подозревали Арея?

— Да, — сказал Лигул. — И Арея, и охотников за глазами, и многих других. Однако артефакт исчез из поля нашего зрения на много долгих веков, и постепенно мы забыли о нем. Но около двух недель назад от комиссионеров стали поступать сведения, что в Москве во множестве появились раненые и больные драконы. И не только драконы. Все, что ухитрилось за эти столетия выжить, сползается, слетается, плывет в Москву. Занятно, да?

— Очень, — сказал Варсус. — Но зачем вы говорите об этом мне? Зачем вам я?.. Если вы знаете, где находится артефакт, так пойдите и возьмите его!

Лигул ласково погладил ногтем свой дарх. Тот, играя, обвился ему вокруг пальца. Варсус никогда не видел, чтобы между стражем мрака и жуткой пиявкой из недр Тартара возникало такое единство. Глава канцелярии ласкал свой дарх, как домашнего зверька.

— Не все так просто, — сказал горбун. — Мы знаем, где находится артефакт, но подходить к нему не рискуем, чтобы не повторилась та же ситуация, что и в прошлый раз. Камень-голова может исчезнуть, как это однажды произошло. Мы подозреваем, что он наделен силой такого рода, что к нему не может приблизиться страж мрака.

— Отлично! Тогда он достанется стражам света! — сказал пастушок.

Лигул цокнул языком, разглядывая Варсуса сквозь спирали своего корчившегося на пальце дарха.

— Увы, мой друг! Не достанется. Страж света тоже не сможет его взять… Камень ему не позволит. Ведь его силы — силы первохаоса.

— И?

— И первохаосу требуется что-то промежуточное. Нужен кто-то, кто необратимо скатывался бы во мрак, но одновременно сохранил бы в себе и немалые крупицы света…

— Такой, как Арей? — спросил Варсус.

— Или такой, как ты! — наклонив набок голову, сказал глава канцелярии. — Поэтому мы и послали к нему тогда Арея, но что-то пошло не так.

— Почему вы уверены, что я соглашусь? Кто ж продает друзей? — спросил Варсус, стараясь не думать вообще ни о чем, чтобы не выдать свои мысли Лигулу.

Горбун перестал играть с дархом.

— А кто виноват, что только их и покупают? И вообще мы ни в чем не уверены. Но другого столь подходящего кандидата у нас нет. У света же он есть, но тоже лишь один, — сказал он, содержа в голосе что-то затаенное, среднее между насмешкой и полунамеком.

— Кто? — быстро спросил Варсус.

— Мефодий Буслаев, — сказал Лигул, начиная застенчиво рассматривать свои закапанные чернилами ручки. — Он, так сказать, движется тебе навстречу. Ты ниспадаешь во мрак, а он идет к свету, но пока что в нем довольно много мрака. Так что Камень-голову он вполне устроит. Как промежуточный вариант.

Варсус вздрогнул:

— И что произойдет, если Мефодий возьмет этот артефакт?

Облизывая губы, Лигул быстро высунул язычок. Самый его кончик. Как ящерка.

— Он получит огромные силы. Всю мощь первомира… всю нерастраченную силу первотворения.

— Мефодий? — переспросил Варсус. — Все опять ему?

— Или тебе, — сказал Лигул. — Кому-то из двоих. Впрочем, выбор за тобой. Не исключаю, что ты предпочтешь медленно хиреть. Первыми тебе изменят крылья. Ты заметишь, как перья становятся ломкими, а полет неуверенным. Кто-то проходит этот путь за несколько месяцев, кто-то растягивает его на годы. Но финал всегда один. Арей отрубил себе крылья, мои стали горбом, крылья Азгуда… Азгуд, что случилось с твоими?

Опаленный страж дернул щекой. Никто из стражей мрака не любит об этом вспоминать.

— Их сожгло драконьим огнем. Они висели как сухие обугленные ветки. Это было безобразно, и я… из-бавился от них.

— В самом деле? — заинтересовался глава канцелярии, и его быстрый язычок опять высунулся. — Это тогда ты стал ненавидеть драконов?

— Да! До этого я любил драконов, а они любили меня. С ними вместе я и летал, и спал там же, где и они. А однажды один вдруг полыхнул огнем, ощутив, что я изменился. Увидев, что он сделал с моими крыльями, я рассвирепел и убил его. И глаза его вырезал. Тогда-то и стало ясно, что в них вся сила, — с досадой буркнул Азгуд.

— Думаю, драконам ты отплатил многократно, — сказал Варсус.

Страж криво усмехнулся:

— Я до сих пор не считаю, что мы в расчете, хотя их глаза дали мне много такого, о чем ты и помыслить не можешь.

— Даже и помыслить? — усомнился пастушок.

— Да, представь себе. С дарами все сложно. Никогда не знаешь наперед, какой дар ты получишь с очередным глазом и насколько он тебе пригодится. Есть дары явные, очевидные. Ну там неуязвимость или новый вид телекинеза. А есть такие, какие непонятно в чем состоят. Ты только ощущаешь, что получил новый дар. А какой? В чем он? Быть может, я теперь могу оживлять кузнечиков, но не знаю этого, потому что мне никогда и в голову не придет этим заниматься.

Говоря об этом, Азгуд искоса посматривал на Лигула, будто торгуясь с ним и продолжая какой-то давний спор.

‹‹Тут своя подковерная возня… Лигул, видимо, желает постоянно получать глазки, а ему намекают, что не надо жадничать. Мы тебе подсунем что-нибудь позанюханней, а ты оживляй себе кузнечиков», — расшифровал Варсус.

Горбун пожелтел, и пастушок понял, что угадал. Упершись ладошками в колени, глава канцелярии рывком поднялся. Бочком приблизился к окну, осторожно выглянул и поспешно отдернул голову.

— Мне пора… Рад был повидаться. К камню тебя проведут, если надумаешь.

Лигул прошел мимо Варсуса, задев его рукавом. Двигался торопливо, порывисто, думая уже о чем-то другом. На лице его жила озабоченность будущими делами. Это же дело он считал уже, казалось, законченным, точно опытный рыбак, чувствующий, что рыба заглотила крючок глубоко и уже не сорвется.

— Все же поспеши, дружок, пока тебя не опередил Буслаев. А то как бы не опоздать… Гусмуд! Когда я уйду, верни, пожалуйста, нашему другу дудочку и рапиру!

И, не оглядываясь больше на Варсуса, глава канцелярии вышел. За Лигулом заспешил и Азгуд. Пастушок двинулся было за ними, но Гусмуд — жилистый страж с красным лицом — положил ему на плечо твердую негнущуюся руку.

— Не спеши! — сипло предупредил он.

Варсус с ненавистью уставился на его багровый, с прожилками нос.

— Слышал, что тебе велели? Верни дудочку и рапиру! Живо!

Гусмуд улыбнулся. Улыбка у него была точно длинный пропил на дереве.

— Конечно! — легко согласился он и протянул Варсусу дудочку.

Тот схватился за нее, и тотчас кулак стража врезался ему в живот чуть ниже дарха. Варсус упал. Он пытался вдохнуть, но не мог. Катался по полу и бодал его лбом.

Гусмуд наклонился и положил рядом с ним дудочку и рапиру. При этом обнаружилось, что рапиру он предусмотрительно держал не голой рукой, а через отрезанный кусок коврового покрытия. Изобретательно. Рапире кажется, что она на полу, и она преспокойно дремлет, не пытаясь ужалить чужака.

— А что я тебя ударил — не обижайся. Не хочу получить клинок в спину! — объяснил Гусмуд и, с сожалением взглянув на дарх пастушка, заспешил вслед за своими спутниками.

Варсус с усилием привстал. Дотянулся до рапиры, но выронил ее. Схватил дудочку и, плача от боли, на четвереньках выбежал в коридор. Далеко впереди, приближаясь к лестнице, мелькала горбатая спина Лигула. Боясь поторопиться, Варсус до боли стиснул левой руной бронзовые крылья. Поднес дудочку к губам. Вздохнул, боясь закашляться, и тогда только, ибо до этого он запрещал себе думать, чтобы не выдать себя, мысленно крикнул:

— Вот тебе!

Лигул обернулся. Остановился. Стараясь не спешить, Варсус выдохнул атакующую маголодию. Это была не просто штопорная маголодия, а спирально-штопорная, от которой не существовало отводов и блоков. Она пробила бы любой нагрудник, любую защиту, но не прозвучала. Дудочка Варсуса оказалась залеплена серой противной массой. Пастушок вгляделся — и его чуть не стошнило: это было оторванное ухо заманившего его сюда комиссионера.

Лигул приветливо поклонился, показывая, что ничуть не обижен, помахал рукой и, свернув на лестницу; исчез вместе со своей свитой.

Варсус не стал догонять его, безошибочно ощущая, что все напрасно. Предусмотрительный горбун уже в Тартаре. Вернувшись в опустевшую комнату, пастушок подобрал рапиру и, сидя тут же, на полу, ее концом стал прочищать дудочку, избавляя ее от комиссионерского уха. Ухо корчилось на ладони как живое, пытаясь отрастить лапки и ускользнуть.

Варсус смотрел, как оно ползет, и думал. Недавнее возбуждение ушло. Он провалился в странную замедленность, в остановленное, застывшее время. Почему Лигул сказал, что он необратимо скатывается во мрак? Зачем вернул ему оружие? А потом все эти мысли вдруг исчезли и их заместила одна очень простая и ясная: «Мефодий отыщет Камень-голову и получит огромные силы. Мало ему золотых крыльев и бессмертия! Все одному Мефодию. И даже Дафна для него одного! А на тебя вечно будут смотреть глазами сострадательного друга, не забывая очерчивать границу, которую никогда не дадут переступить!.. Плевать, что ты служил свету столько тысячелетий! В Эдем тебя больше не пустят. Грифоны будут рвать тебя клювами. Даже жалкие бронзовые крылышки на тебе больше не держатся!»

Варсус вскочил так резко, что закружилась голова.

‹‹Так что? — произнес в нем тихий, едва слышный голос. — Какой вывод? Значит, твой союзник теперь Лигул?»

И опять, перекрикивая его, загремело сердитой медью: «При чем тут Лигул? Если бы дудочку не забили, я убил бы его!.. Но разве вокруг все справедливо? Разве мне не приходилось все время убеждать себя, что все хорошо? Добро вечно оказывалось не таким уж и добрым и почему-то не очень спешило на помощь. Зло не наказывалось немедленно, как я того хотел, а возможно, не наказывалось вообще. Сколько хороших людей на войне были приговорены к смерти, страдали, ждали расстрела, потом были казнены. А как они надеялись на чудо! Но чуда не произошло! Всякие там Троилы не очень-то спешили сваливаться с небес, и даже его, Варсуса, не пускали! Нет уж, милые! Если вы приговорены, то вас, скорее всего, казнят, и добро, скорее всего, опоздает!.. Ах да! Ваш эйдос просияет! Ну тут, конечно, на все один ответ!»

Тихий голос, заглушенный кричащей медью, ничего не возражал. Не спорил. Но отчего-то Варсусу вспомнился один из его опекаемых, молодой режиссер, бакалавр культуры, резавший сиденья в аудиториях. Причем это был человек тонкий и даже неглупый. Просто у него как-то обостренно обозначались два полюса. Первый: «Все о'кей! Я о'кей! Мир о'кей! Буду всех любить, одаривать собой и светить, как солнышко!» Другой: «У меня все плохо! Я буду жечь кнопки в лифтах, резать стулья и мстить миру».

«А что туг такого? Все устали. Никого никому не жалко. Вот мы и выцарапываем любовь», — говорил этот режиссер, и Варсусу тогда, помнится, нечего было ему возразить.

А сейчас и возражать не хотелось. Силы первомира. Надо их получить и использовать самому. Напрасно Лигул так уверен, что они окажутся на службе у мрака. Он, Варсус, не будет злом. Он станет добром. Но истинным добром. Не тем, что сидит в Эдеме под защитой грифонов. С тем добром он тоже разберется… Но это уже потом, в свое время… Теперь же надо с чего-то начать.

Сосредотачиваясь, пастушок на мгновение закрыл глаза.

— Так. Действуем. Шаг первый. Медная цепочка, вымоченная в крови единорога! — сказал он сам себе и, брезгливо раздавив сапогом ухо комиссионера, тщательно вытер подошву о порог.

Тем временем Лигул, благополучно провалившийся в свою канцелярию, уже раскладывал на столе пергаменты и ласкал взглядом малую рать открытых чернильниц. Чернильницы были расставлены в строгом, раз и навсегда установленном порядке — по группам и резусам. И горе тому секретарю, который бы ошибся.

Рядом с горбуном, готовясь уйти, стоял Азгуд.

— Все было разыграно как по нотам! — льстиво сказал он. — Особенно меня восхитило, что вы ни разу ему не соврали, только кое о чем умолчали, а между тем получилось как раз то, что нужно.

Глава канцелярии, не поднимая глаз, усмехнулся уголком рта.

— Вы не сказали ему, что есть еще третий, кого подпустит к себе Камень-голова. Тоже не свет и не мрак, — продолжал Азгуд.

Лигул перестал улыбаться. Уголок рта вернулся в прежнее положение.

— Иди. Мешаешь, — сказал он. — Не забывай присылать глаза. И имей в виду если кто-то начинает казаться себе слишком незаменимым — это верный признак, что его пора менять. Помни об этом!

Азгуд поклонился и вышел.

Глава тринадцатая ТРЕТЬЯ ПОЛОВИНА ДНЯ

Жизнь так устроена, что всякое действительно важное знание является разовым. Передать его невозможно, хота оно очень простое. Почему-то сложные математические форму-лы мы иногда схватываем сразу, а оно от нас ускользает.

«Книга Света»

— Когда привезут пиццу? — спросила Ирка.

— В третьей половине дня, — уклончиво отозвался Матвей.

— Третьей половины не бывает. Ты ее опять не заказал!

— Я пытался, — стал оправдываться Багров. — Но никто не хочет привозить пиццу по адресу «Сокольники. Мы встретим вас у детской песочницы››.

Ирка усмехнулась. Она сидела за столом, сжав ладонями виски. Перед ней лежала тетрадь с кошечками на обложке — мнимый продукт полиграфкомбината города Ульяновска. Обложка тетради раскалилась докрасна. Тетрадь давно бы уже прожгла стол, не подложи под нее Матвей металлический лист, а под лист еще две половинки кирпича, чтобы он не прикасался к полировке.

— Я застрелюсь отравленным кефиром! — простонала Ирка. — Двадцать два вызова! Из них восемнадцать срочных! Вся нежить в городе натурально взбесилась! Джинн в супермаркете перебил семьсот бутылок шампанского, надеясь найти хоти бы одну, куда можно спрятаться. Две русалки из океанариума вмерзли в лед при попытке вплавь сбежать из города. В деревянных конструкциях Исторического музея проснулся леший. В австралийском посольстве бушует разъяренный гоблин, которого раньше принимали за каменное украшение фронтона.

— Весело, — признал Багров. — Вчера мы не явились на шесть вызовов и получили выговор на гербовой бумаге. Печать пылает от гнева. Ты связывалась с Троилом?

— Да. Он говорит, что ничего страшного. Держитесь! — сказала Ирка, железным крюком, чтобы не обжечься, открывая тетрадь. — Вот, опять что-то пришло! Все, пчелка, поехали жужжать!

Матвей подхватил за брезентовый ремень деревянный ящик со снаряжением и повесил на плечо. Зимой его принимали за ящик для подледной рыбалки. Куда больше вопросов возникало летом. Некоторые любопытные даже пальцы пытались туда засунуть. Отдельные пальцы до сих пор валялись где-то между сушеными глазами гарпий, ресницами циклопа и пузырьками с огненной жидкостью из газовых дыхал химер. Временами Багров пытался их потихоньку выбросить, но Ирка принималась визжать, и он оставлял пальцы в покое, тем более что хранителем ящика был он и Ирка сама туда не заглядывала.

Японский микроавтобус им. Бабани был припаркован у ограды «Сокольников››. На его грязном боку пальцем было написано «Скорая помощь для нежити››. Прохожие улыбались. Они думали, что это шутка.

До автобуса оставалось метров десять, когда Багров обнаружил, что на газоне валяется вырванное с мясом заднее сиденье. О том, что сиденье не чужое, легко было догадаться по крупной серой заплатке в центре спинки. Заплатку эту поставил сам Багров там, где на диван плюнул обиженный Огнедых.

Багров схватил Ирку за плечо:

— Погоди! Внутри кто-то есть! Кто-то отжал багажник, залез и выкинул диван!

Ирка присела возле сиденья и, ощущая себя всадником павшей лошади, погладила его по велюру.

— Может, он уже ушел… ну который это сделал? — спросила он.

— Нет. Он там, внутри. Автобус на рессорах качается, видишь?.. Ну схлопочет он у меня!

Багров поставил на обледеневший асфальт ящик и материализовал палаш. Ирка засуетилась с рун кой, которую тащила на плече. На острую часть рунки, чтобы не пугать прохожих, был нахлобучен здоровенный пакет из супермаркета.

В этом пакете рунку постоянно с чем-то путали и раза три в день Ирку обязательно спрашивали: «Девушка! А где вы метлу купили?»

И вот теперь она соображала, снимать ли ей пакет с рунки или можно оставить и так. В конце концов решила не снимать. Багров подбежал к микроавтобусу первым. Дернул вверх багажник, оказавшийся открытым, заглянул и тотчас исчез, не успев даже крикнуть.

Ирка успела только увидеть, как мелькнули его ноги.

Из автобуса раздался хрип, он подпрыгнул, закачался точно там шла схватка, после чего чей-то ржавый голос просительно просюсюкал:

— Дай телепон! Дай! Я хосю игать!

Заглянув через стекло, Ирка увидела Зигю, одетого в красные трусы, буденовку и просторной вязки свитер.

На правом колене у малютки, держа в руке палаш так, как царь держит скипетр, сидел захваченный в плен Багров.

— Телепон! — с угрозой истерики в голосе повторил Зигя.

— У меня нет!

— Мамуля казала: у тебя есть! — непреклонно отрубил малютка.

Спорить с авторитетом мамули было бесполезно. Багров обреченно вручил ему свой смартфон, и Зигя — очень умело при его огромных ручищах! — стал рыться в нем большим пальцем, выуживая в меню игры.

Багров, покинувший великанское колено, хмуро изучал дыру, возникшую на месте вырванного сиденья. Сейчас ее занимал обшарпанный металлический ящик, завинченный на впечатляющих размеров болт.

Видно, иначе ящик не влезал, вот Зигя и расправился с креслом.

— А в ящике что? — спросил Матвей.

Гигант оторвался от телефона и, всполошившись, плюхнулся на ящик:

— Мое! Не тлотай!

— Да игрушки там его! Оставь, а то распсихуется, совсем нас без автобуса оставит! — Ирка открыла раздвижную дверь и стала наискось пристраивать рунку, стараясь уложить ее так, чтобы она не громыхала о багажник.

— Погоди! — озабоченно сказал Багров. — Откуда Зигя вообще тут взялся? Кто его привел, да еще с ящиком?

Малютка важно надул щеки, отложил телефон и с победным видом задрал на голову свитер. На груди у него, чуть ниже шрамов от крупнокалиберного пул-мета, помадой было крупно выведено:

‹‹ПрИсмОтри за нИм. ПраСковЬя››.

— А где сама мамуля? — спросила Ирка.

— Мамуля сколо велнется! — уверенно пообещал Зигя.

Матвей с облегчением улыбнулся. Малютка посмотрел на него и ласково добавил:

— Да-да-да! Она казала: стобы все дни, сто я у вас буду носевась, я холосо себя вел! И тогда Витя плинесст мне подалосек!

Улыбка Багрова изогнулась в противоположном направлении:

— Что?! Ночевать?! У нас нет для тебя свободной кровати!

— Ну и сто? Я буду спать с вами! Я боюсь спать один! — сказал Зигя.

Матвей беспомощно оглянулся на Ирку. Та пожала плечами.

— Будешь спать на одной кроватке с папой Матвеем! — объявила она.

— Я ему не папуля. Папуля у него Дохляндий Осляев… Ладно-ладно, поехали! — сказал Багров и, торопливо отвернувшись, чтобы не встречать кислый взгляд Ирки, занял водительское кресло.

Микроавтобус им. Бабани (хотя по документам это была «Тойота-таун-айс-ноах››) подпрыгивал на дороге, считая крышки канализационных люков. Такая уж у Багрова была привычка — наезжать на все люки подряд, чтобы послушать, как они звучат. Матвей утверждал, что каждый люк звучит неповторимо. Ирка же спорила, что когда-нибудь они провалятся и останутся без колеса.

— Типично женский подход! Когда действительно стоит бояться — тут ты ничего не боишься! Готова с вилкой на полк солдат кинуться, если они щеночка обидят! А когда бояться не надо — тут ты дрожишь и трясешься! — возражал Багров.

Ехать пришлось не особенно далеко. Первых два вызова были поблизости. Один на Большой Черкизовской, другой на Оленьем Валу. На Большой Черкизовской, во втором корпусе 28-го дома, на заваленном балконе третьего этажа сидел дракон и пожирал кошку. Кошка была очень толстой и, должно быть, вкусной. Дракон же выглядел истощенным. Перепонка правого крыла была у него разодрана вершиной сухого дерева. Та же вершина рассекла ему и бок, который теперь гноился.

— Hic sunt dracones[8], — сказал Багров. — И смотри, опять раненый! Надеюсь, поблизости нет охотников за глазами, потому что это легкая добыча.

Ирка старалась не делать резких движений, чтобы не пугать дракона. Встревоженный, он мог полыхнуть огнем.

— Да! Эссиорх прав. Москва наполняется созданиями первомира, — сказала она.

— Ранеными созданиями первомира, — поправил Матвей. — Они пугают нежить, выживая ее с привычных мест обитания. С этим связаны все наши вызовы.

Ирка с Багровым позволили дракону доесть кошку («Не пропадать же продукту!›› — сказал Матвей), после чего послали разбираться с ним Огнедыха. Саламандр, недовольный, что его выпустили из керосиновой лампы, пулей взмыл к небу. Некоторое время Огнедых и дракон обстреливали друг друга огнем. Со стороны это выглядело как фейерверк. Балконный дракон бил алой расширяющейся струей, Огнедых же, уклоняясь, отвечал короткими раскаленными плевками. На первый взгляд казалось, что дракон и саламандр пытаются самоуничтожиться, однако и Ирка, и Багров знали, что это не так. Скорее это можно назвать установлением иерархии. После пары минут огненного салюта, превратившего в свечи все деревья поблизости, балконный дракон согласился признать первенство за Огнедыхом, после чего и дракон, и саламандр куда-то улетели. А еще минут через десять саламандр вернулся один и сразу полез в лампу греться.

— А где длакон? — спросил Зигя.

— Он его спрягал, — ответила Ирка.

— Куда?

— Откуда ж я знаю? Он как-то объясняет им, что надо спрятаться. А как и куда — это секрет! — сказала Ирка, и они поехали на следующий вызов.

На Оленьем Валу на компьютерщика, тянувшего на чердаке кабель Интернета, напала какая-то потусторонняя сущность. Сейчас этот парень, даже не блед-ный, а какой-то синий, сидел на ступеньках верхнего этажа и раскачивался. Он не помнил ни своего имени, ни где живет.

— Видимо, мавка! Они любят память выпивать! — предположил Багров, наклоняясь, чтобы заглянуть парню в глаза. — А мавка — это значит что?

— Что? — спросила Ирка.

— Правильно! Мавка — это не к нам! Мавка — это к златокрылым! — сказал Багров, ничтоже сумняшеся перебрасывая мавку на ближайшую боевую двойку светлых стражей, курсировавшую в районе Преобреженской площади.

— А с парнем что делать? — озаботилась Ирка. — Его же за наркомана примут!

— Точно, — согласился Багров — Примут. И в психушку упекут. Зигя, отлипни от телефона! Ну-ка, подними его! Придется залить ему новую память. Старую мавка уже не вернет, особенно когда златокрылые залепят в нее пару маголодий… У меня осталось только две матрицы: «женщина-которая-всегда-права» и «датский король››. Которую заливаем?

— Не женщину же… Давай датского короля! — сказала Ирка и, подойдя к парню, свешивавшемуся с плеча у Зиги, капнула ему в ухо из желтого пузырька с узким горлышком.

Капелька мгновенно всосалась, распространив слабый, но упорный запах ландыша. С полминуты парень болтался на плече неподвижно, лишь слабо вздрагивая руками, а затем открыл глаза и произнес.

— Undskyld mig, mine herrer! Hvor er jeg? Hvem er du?[9]

— Простите, ваше величество! Мы не понимаем! — извините, Ирка. — Зигя, отпусти!

Малютка осторожно поставил его на ступеньки. Компьютерщик вежливо поклонился, коснувшись рукой груди, и стал спускаться.

— И куда он? — спросила Ирка.

— Без понятия. Видимо, отправился искать датское посольство! — хмыкнул Багров.

— Но почему он не поехал на лифте?

Багров посмотрел на этикетку пузырька:

— А, ясно! В его время лифтов еще не изобрели.

— Что? Почему не изобрели? Что мы ему налили?

Матвей сунул Ирке пустой пузырек.

— Посмотри-ка! Мы заправили его памятью датского короля Фредерика VII, правившего в девятнадцатом веке… Думаю, датчанам это будет интересно! Поехали на следующий вызов!

И снова они едут. Матвей ведет, Ирка смотрит по сторонам. Вот ворона, опираясь на хвост, с усилием тащит из мусорного бака пакет с бутылками. Тяжело. Сдалась, отпустила. Отдохнула, опять начала тянуть. Молодец, вытащила! Перевалила через край. Одна из бутылок выскользнула из пакета и разбилась. Ворона испугалась и улетела. Ну не сложилось, что тут сделаешь!

А вот надпись на асфальте, хорошо видная из высокого автобуса. Каждая буква в полметра: «ЗАЯ, Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ? СУСЛИК».

— Ишь ты, выкрутился! Даже и сглазить нельзя за то, что асфальт пачкает! Не сглаживать же всех зайцев в лесу и всех сусликов! — прокомментировал Багров.

Сыночек Дохляндия Осляева прыгал за их спинами, ударяясь могучими коленями о железный сундук. Его босые ступни упирались в заднее стекло автобуса и раскачивались, как дворники. Если приглядеться, то на пятке левой ноги обнаруживалась клейменая печать: «Собственность Тартара. Использованы секретные технологии. При утилизации полностью уничтожить!››. К печати прилагалась небольшая вытатуированная приписка: ‹‹Аида Плаховиа! Не притворяйтесь, что вы близоруки и этого не прочитали!»

Под ногами у Багрова шуршала фольга.

— Хоть убей не понимаю, как можно за два часа посадить полностью заряженный смартфон! И как можно сожрать восемьдесят шоколадок, тоже не понимаю! — хмуро сказал Матвей.

— Он просто играл! А сьел, потому что проголодался! А коробку с шоколадом все равно сунула в машину Прасковья, — напомнила Ирка.

— А я просто рулю. И просто завидую, — проворчал Матвей. — Может, я хотел зажилить пару плиток.

— Лучше выпроси у Зиги его ящик! — шутливо сказала Ирка.

Малютка перестал болтать ногами.

— Не дам! Мое! — заявил он, и мышцы у него вздулись грозными буграми.

— А что в ящике — то?

Зигя задумался. Это был страшный секрет, но чем страшнее секрет, тем больше его хочется разболтать.

— Мой длуг! — сообщил он.

— Друзей не держат в железных ящиках! — заметила Ирка.

Зигя шмыгнул носом. Авторитет Ирки в его глазах был достаточно высок, хотя и меньше, конечно, непререкаемого авторитета мамули.

— Он убезыт, — озабоченно сказал малютка.

— А кто твой друг? Собачка? — уточнила Ирка.

— Он не собаска! Он длуг!

— Ну хорошо. А что он хотя бы ест?

— Пастилинцык! — сообщил Зигя. — Я леплю ему из пастилинцыка кафетки!

— Я фигею, дорогая редакция! И ради этого друга нужно было уродовать мой автобус?! — взвился Багров.

— Не твой! Бабанин! — поправила Ирка, при упоминании «пастилинцыка›› ощутившая смутное беспокойство.

— Какая разница? Она на нем не ездит, а вещь принадлежит тому, кто ею пользуется? — сказал Матвей и этим спорным заявлением отвлек внимание Ирки от пластилиновой темы.

Микроавтобус имени Бабани медленно продвигался по царству стекла и бетона. Офисные здания напоминали осиные гнезда. На крыльце у каждого роилось множество отколовшихся от общего офисного хозяйства трутней. Мужчина в белой рубашке, свесившись так, что мог выпасть в окно, кричал кому-то сверху.

— Белый, ты что, работаешь до сих пор? Я с тебя в шоке!

Багров, не любивший пробок, раздраженно постукивал пальцами по рулю. Его раздражало множество припаркованных машин.

— Мне их жалко! Это же какие-то пластиковые люди! Вечно пытаются друг другу что-то доказать, прыгнуть выше головы. И каждый боится сказать правду: хорошо оплачиваемая работа — компенсация за то, что человек не может делать того, что ему нравится.

— Ты слишком категоричен. Может, они любят свою работу? — оспорила Ирка.

— Кому может нравиться взыскивать долги или продавать рекламные площади? Ну пусть одному из пяти. Прочие делают свою работу из-за денег. Но человек не может так, чтобы совсем ничего не любить. Что-нибудь он обязательно будет любить, иначе задохнется. Поэтому большинство говорят себе: «На самом деле я не банковский служащий, а фотограф!..»

Или: «Я не чиновник, а астроном-любитель! Ненавистная работа лишь выгрызает у меня время до шести часов вечера!»

Ирка заботливо отклеила от подбородка Зиги обертку от шоколадки.

— Ну-ну, — сказала она.

— Успех может возникнуть только в фокусе любви! Любовь, как лупа, собирает солнце! — горячо про-должал Матвей. — Неважно, что человек изберет для своей любви! Пусть даже завязывание шнурков! Даже такая ерунда прокормит, если постоянно в ней совершенствоваться! Представь: ты прикасаешься к шнурку мизинцем — и он превращается в веревочную розу! Можно выступать с концертами! А?

— Что шнурки! Зато мы достаем из мусоропроводов застрявших домовых и освобождаем кикимор, попавших в стиральную машину, — сказала Ирка и вдруг, посмотрев вперед, вскрикнула.

Перед их автобусом на дороге лежала молодая серая кошечка, сбитая, как видно, только что. Проносившиеся автомобили холодным ветром лохматили ее пушистую шерстку.

— Целая совсем! Должно быть, просто бампером по голове задели — и готово! — профессионально заметил Багров.

— Убери, пожалуйста! Хотя бы с шоссе! Я не могу на это смотреть! — взмолилась Ирка.

— Хорошо! — сказал Матвей, останавливаясь, но не выходя из машины. Ои пошевелил пальцами, что-то буркнул, и Ирка увидела, как мертвая кошка поднялась и на негнухцихся лапах потащилась к краю проезжей части. Это было действительно жутко, причем жутко именно своей простотой. Все по-настоящему страшные вещи на самом деле просты. Покрытый слизью монстр с десятью рядами зубов — это, конечно, неприятно, но это все же не такая леденящая жуть, как эта мертвая кошка.

— И это ты так убрал? Больше не буду тебя ни о чем просить! — заявила Ирка, отворачиваясь.

— Угу, — сказал Багров, трогаясь с места. — Типично женская тактика! Вначале попросить о помощи, затем принять помощь, а в финале сказать «Больше не буду тебя ни о чем просить!».

— Останови машину! — вспыхнула Ирка. — Останови! Сейчас же! Слышишь?

— Зачем?

— Я немного пройдусь! Нет-т, это не смертельная обида! Думаю, я прощу тебя через километр… Но сейчас я не могу тебя видеть!..

И Ирка сделала рукой короткий, почти умоляющий жест. Матвей с сомнением покосился на вьюгу, стучавшуюся в лобовое стекло колючими искрами снега.

— Место открытое. Ветер сильный. Думаю, ты простишь меня метров через пятьсот. Но через пятьсот дорога расходится, и там ты не сядешь… Так останавливать? — спросил он.

— ДА! ДА! ДА! — завопила Ирка. Ей хотелось разорвать Матвея в клочья и получить из нею много маленьких Матвейчиков. Они будут крохотные, глупые и не такие циничные. Ну разве что смогут размазывать кашу по степам, бросаться ботинками и представлять, что это очень-очень круто.

В раздражении отстегивая ремень, Ирка задела лбом противосолнечный козырек. Из-под козырька ей на колени выпала маленькая ювелирная коробочка.

— Что это? — спросила Ирка.

Багров оглянулся. Ирке показалось, что он смутился.

— Ничего. Положи, пожалуйста, обратно!

— Положу, когда ты скажешь, что это!

— Подшипники, — сказал Матвей.

— Какие?

— Круглые.

— Покажи!

— Ты же хотела выходить, чтобы простить меня через километр?

— Я выйду, когда ты скажешь правду!

— Ну вот! — вздохнул Матвей. — Начинаются дополнительные условия! Может, ты хотя бы простишь меня для начала, хотя я не особо понимаю за что?

— Хорошо. Прощаю. Но в самый последний раз! — смилостивилась Ирка.

— Самый последний раз уже был вчера, — напомнил Багров.

— Тогда это будет самый-самый последний раз! Ну! Открывай!

— Сама, — сказал Матвей.

Ирка открыла коробочку. Внутри, нежась в атласном углублении, лежало тонкое, удивительного изящества золотое кольцо. Ирка моргнула. На всякий случай проверила предмет истинным зрением. Вдруг это не кольцо, а действительно какой-нибудь подшипник? Но нет, это было именно кольцо.

— Волшебное какое-то?

Ирка с сомнением поскребла ногтем коробочку. Она так часто имела дело с предметами магическими, что вопрос был вполне уместен.

— Увы, нет. Обычное обручальное кольцо, — вздохнул Багров.

— Зачем оно тебе?

— Да так, — сказал Матвей. — Вдруг захочу с кем-нибудь обручиться, ну там, неважно с кем, а колечко-то уже и есть.

— Ты хочешь сделать мне предложение?

— Я? Тебе?.. С чего ты взяла?

Ирка внимательно смотрела на нега

— Багров! Не смотри на дорогу! Смотри на меня! — потребовала она.

— Интересное кино! «Не смотри на дорогу!›› А если авария?

— Останови машину или я рассержусь и сожгу ей шины!

— Ты же светлая! Эй, перестань! Я пошутил!

Почуяв запах паленой резины, Матвей поспешно затормозил, потому что одними шинами тут явно не ограничилось бы. Вместе с Иркой начинал кипеть уже и радиатор.

— Ты хотел сделать мне предложение?

— Ну да, имелась такая мимолетная мысль, — убито признал Багров — Но вообще-то нужна была соответствующая обстановка! Тихая музыка, море, звезды и дальше по списку. А я делаю его в пробке, пока за моей спиной монстр ломает мой смартфон!

Не слушая, Ирка надела кольцо на палец. Потом посмотрела на Матвея, представляя, что вот с этим человеком, и только с ним, она проведет всю свою жизнь. И потом с ним же букет лежать под одной могильной плитой до момента, пока их не разбудят ангельские трубы. Кто сказал, что любовь ничего не замечает и идеализирует объект? Напротив, настоящая любовь зорка. Она просвечивает, как рентген, замечает все недостатки — но все равно прощает и продолжает любить.

— ДА! — сказала она.

Сзади загудели. Вначале одна машина, потом другая, третья. Вскоре ревело уже все автомобильное стадо. Микроавтобус им. Бабани торчал прямо посреди проезжей части. Багров даже не потрудился включить аварийку.

— На какой из вопросов, заданных тебе в последние две недели, ты ответила «да››? — переспросил Матвей.

— Да на все сразу! Я согласна! Поцелуй меня! — сказала Ирка.

— Это произвол! — возмутился Багров. — Инициатива должна исходить от меня.

— Матвей!! Ты слышал, что я сказала?

Немного погодя в водительское стекло постучали. Рядом с микроавтобусом маячили три взбешенных мужика. Один из них даже прихватил с собой бейсбольную биту, почему-то забыв мячик. Матвей неохотно опустил стекло:

— Вы что, обнаглели? Двести машин заперли!

Багров, вздохнув, развел руками.

— Нам разрешил наш адвокат — объяснил он.

— Какой адвокат?

— А вот этот! — Багров дернул подбородком, указывая на Зигю. Малыш привстал, разом загромоздив весь автобус. На его шкафоподобной груди жизнерадостно плясали пулеметные шрамы

— Ку-ку! Тута я! — сообщил Зигя радостно.

— У этих дядь телепончики есть! — наябедничал Матвей. — С кучей игр!

— Телепонсики? Где? — взревел Зигя, проминая макушкой крышу микроавтобуса.

Когда Матвей опять повернулся к стеклу, дорога опустела. Только катилась по асфальту бейсбольная бита. Багров поцеловал Ирку.

— Мы будем вместе, пока смерть не разлучит нас! — торжественно сказала Ирка.

Позади них кто-то застенчиво кашлянул. Для Зиги, один выдох легких которого способен был разорвать автомобильную покрышку, это было слишком деликатное покашливание. Ирка и Матвей разом обернулись. Рядом с Зигей сидела Аидушка свет Плаховна.

— «Пока смерть не разлучит нас!» Что ж я, зверь, что ли? Опять жа, чего врать-то, и разнарядочки пока на вас нетути! — сказала она, с умилением промокнув глазки краем платка.

Багров прижал Ирку к себе

— Не бойся! Пока я жив, никто тебя не обидит!

Хотя слова эти были обращены не к Плаховне, она услышала.

— Ах как емко сказанул! Сразу на две вещи намекнул! — восхитилась старушка. — Первая: что он некромаг. «Пока я жив!» То есть сейчас он ишшо жив, а через пять минут не очень-то и жив! А вторая — что, пока он как бы жив, обижать тебя будет только он один! Делиться, понимаешь, ни с кем не желает!

— Что вам нужно? — спросила Ирка сухо.

Мамзелькина, придвинувшись, глянула на нее совсем близко:

— Ох-ох-ох, молодость! А ведь я давно знала, что вы с Багровым поженитесь!

— Это еще почему? — не удержалась Ирка.

— Да есть у меня примета одна верная! Если парень в течение часа рассказывает девушке, как устроены внутренности лягушки или как у него пригорела каша, и она его до сих пор слушает и ободряюще смеется, значит, она хочет замуж

— Я про лягушек не рассказывал! — возмутился Багров.

— Полно врать-то. Глупостев ты всяких наболтал — ой-ой! Ушки прям в трубочку свертываются! — сказала Мамзелькина, очень смутив своим всезнанием Матвея.

— Давай-ка, милый, трогайся! — деловито распорядилась Аидушка. — У всех дела! У нас тоже!

Матвей поехал. За ним с облегчением двинулось и все гудящее автомобильное стадо. Проехав метров двести, Багров обнаружил лазейку и припарковался. Автобус мелко трясся и подпрыгивал на рессорах. Это на своем сундуке дрожал Зигя. Плаховну он боялся до затмения сознания. Старушка, явно получая от этого удовольствие, ворковала и щипала Зигю за толстую щечку.

— Оставьте ребенка в покое… Что вам надо? — едва скрывая гнев, спросила Ирка.

— Вот так вот прямо сразу? В лоб? — огорчилась Аидушка. — А «здрасте» сказать? А про здоровье спросить?

— И как ваше здоровье?

— Плохое здоровье! Ножки отекать стали. А в остальном ничего. Не берет меня смертушка! Ох, не береть! И с чего бы это? — сказала Плаховна и захихикала.

После этого внимательно посмотрела на Ирку и поинтересовалась, волнуется ли она. А то вид уж больно напряженный.

— Мы пока еще медленно волнуемся! — осторожно откликнулась Ирка.

Аидушка понимающе кивнула, схватила термос, который Матвей с Иркой возили с собой, резво отвинтила крышку и, капнув на дно с полногтя чая, щедро долила что-то из принесенной с собой бутылочки. Отхлебнула и от удовольствия зажмурилась. Щечки у нее порозовели.

— Лекарство! — объяснила Плаховна. — И не надо, пожалуйста, улыбочек! А то обижусь и решу прямо сейчас брезент с косы постирать. Ишь как заляпалси!

Старушка потянулась к брезенту, но снимать его не стала, а лишь ногтем поковыряла грязь.

— Ну что, смертушка моя несостоявшаяся! Не пожелала тогда старухе помочь? — спросила она у Ирки.

Та что-то пробурчала, отводя глаза, чтобы не смотреть на старуху.

— Что, девонька, не любишь меня? — проницательно спросила Мамзелькина.

— Не люблю! — честно ответила Ирка.

Мамзелькина кивнула, сильно не обидевшись.

— Не любишь — и не люби! — разрешила она. — Ты меня даже ненавидь! Только по шерстке гладь и медовушки наливай!.. Свет-то твой заморил тебя совсем! Как ты, бедная, заработалась! Лица нет! Вызовов-то много? Почитай, из всех дыр нежить полезла!

Подтверждая ее слова, крышка ближайшего канализационного люка подскочила. Выскочил хмырь и, на четвереньках резво перебежав дорогу, нырнул в следующий люк. Спасался хмырь очень резво. Ирку с Багровым он даже не заметил. Похоже, убегал от кого-то, кто за ним гнался.

— Говорят, и чудищщи всякие невиданные в город полезли! Ай-ай-ай! — продолжала Мамзелькина. — И что они все в Москве-то забыли? Так и летать сюда, так и ползуть!.. Куды термос убираешь! А ну дай! Мне без лекарствы ни-ни!

О крышку термоса снова брякнуло бутылочное горлышко. Болтая, Аидушка не забывала подливать себе «чаечка», сопровождая всякий глоток рассказом, что ей много жидкости нельзя. Глазки ее совершенно исчезли. Щечки разрумянились.

Ирка с Матвеем терпеливо ждали. Их одолевали нехорошие предчувствия. Они понимали, что старуха заявилась не просто так и теперь издевается над ними, заставляя терпеть свое общество. Выпив в третий раз чаечек, Плаховна вернула крышку на термос и застенчиво спустила в рюкзак совсем уже опустевшую бутылочку.

— Это была присказка. А теперь будет сказочка… Хочу я заключить с вами сделку. По рукам? — произнесла она голосом внезапно трезвым и неприятным, похожим на скрип мокрого пальца по стеклу.

— Нет, — твердо ответила Ирка.

Плаховна ничуть не обиделась. Она, как видно, другого ответа и не ждала.

— Когда-то давным-давно, когда не было ни светлых стражей, ни Эдема, ни времени, ни пространства, ни нашей планеты, ни Солнца, ни звезд, ни даже меня, произошел огромный…

— …взрыв! — подсказал Багров.

Аидушке хотелось говорить самой. Она нетерпеливо царапнула ему щеку ноготком, и губы у Матвея замерзли. Теперь он мог только мычать.

— Взрыв! — признала старушка. — Все знает, умница, и до сих пор жив!.. Частицы первоматерии, до того бывшие безмерно крошечной точкой, такой, которой, быть может, и вовсе не существовало в физическом — хе-хе! — смысле, а была только одна невещественная мысль! — рассеялись, разлетелись. Чем дольше тикали часики времени, тем дальше частицы первоматерии оказывались друг от друга! А раз так, то и чудеса иссякали, и магии становилось меньше! Так было повсюду, так, могилочки мои невыкопанные, происходило и в нашем мире!.. У нас тоже магия поначалу была везде, потом начала истаивать, а вместе с ней уменьшалось и число творений первохаоса! Теперь магия в чистом виде есть только в нескольких магических школах типа Тибидохса или Магфорда, в перстнях волшебников, в некоторых артефактах и кое-где еще, по мелочи. Вроде как вода, стоящая в ямах на дне высохшего пруда…

— А стражи? — спросила Ирка.

— Я говорю о магии первоматерии! — строго поправила Плаховна. — Стражи используют другую. Их магия духовна, хотя и требует порой чего-то вещественного, вроде флейт. Но ведь и книги требуют пера, так что тут все объяснимо.

— И как тогда? — спросила Ирка, с жалостью поглядывая на Багрова, который, пытаясь вернуть губам подвижность, с ожесточением растирал щеки.

— И, — текущим в трещину песком прошуршала Мамзелькина, — от первомира на земле осталась одна-единствснная крупная частица первозданной силы! И в Эдеме, и в Тартаре, и в человеческом мире у нее одно имя — Камень-голова. Когда-то она хранилась в Запретных землях, под присмотром титанов, черпавших у нее свою мощь. Помнится, это было в горах в одном труднодоступном, мало кому известном месте.

— Артефакт? — спросила Ирка.

— Первозданная сила. Частица первомира, имеющая форму большого камня, похожего на лошадиную голову. Сходство с головой поразительное, но… не хватает одной небольшой части. Эта часть отколота. И кто ж ее отколол-то? Не знаешь?

Тут Аидушка с большим ехидством взглянула на Матвея. Тот пожал плечами, зная, что ничего не откалывал.

— Достаточно было легкого прикосновения к камню, — продолжала Мамзелькина, — чтобы вновь наполниться силой! Силой гибкой, живой, бесконечной, неунывающей, вечно ищущей, никогда не меркнущей! Чтобы твоя кровь вновь начала кипеть, а в глазах зажегся интерес к жизни! Старые драконы, покрытые мхом и плесенью, с разодранными крыльями, с бель-мами на глазах, с погасшим огнем, не способным сварить даже птичье яйцо, приникали к этому камню — и спустя несколько минут улетали от него молодыми и здоровыми. Жутчайшие твари первохаоса выползали из подземелий, чтобы только коснуться его. И титаны, и циклопы приходили. Все они интуитивно чувствовали, что жизнь — это прежде всего кипение интереса к чему-либо. Именно кипение. Более слабые формы не рассматриваются. Как только кипение исчезает — человек ли, титан ли уже не живет, а доживает. Так-то, цыпляточки мои замороженные!

Тут Плаховна быстро протянула сухонькую ручку и коснулась груди Матвея. Багров надеялся, что она уберет руку, но Аидушка расставила пальцы и замерла. Пальцы у нее были ледяными, это ощущалось даже сквозь одежду. Матвей не мог даже отстраниться: мешала спинка водительского сиденья.

— Хорошо. Согревает. И бьется… — сказала старушка, жмурясь от удовольствия. — Прям живой!

— Кто живой? Камень Пути? — спросила Ирка, начиная что-то понимать.

— Да, листики вы мои необлетевшие! Камень Пути — осколок последней крупной частицы первомира. Однажды некий волхв дерзнул поднять на камень руку. Конечно, он и много кусков бы отколол. Такие людишки, считающие, что сами определяют границы добра и зла, всегда умеют так уговорить себя, что любая подлость становится обоснованной. Но все ограничилось одним куском, потому что камень исчез… Почему? Куда? Это я не знаю. Не успела подглядеть. Работки тогда много было…

Ирка не любила размениваться на театральные охи и ахи.

— Это был Мировуд? — спросила она.

— Он самый. А осколок сейчас у твоего жениха… Признайся, ты ведь любишь лежать у него на груди ухом? Быть не может, чтобы ты не ощущала того, что чувствую теперь я!

Ирка смутилась, смутно припоминая, что и Огнедых обожает лежать у Матвея на груди, причем всегда в одном и том же месте. Плаховна усмехнулась. Ирка, не отрываясь, смотрела на нее. В автобусе было холодно и полутемно. Багров зачем-то заглушил двигатель. Вместе с мотором выключилась и печка. При дыхании изо рта и ноздрей малютки Зиги вырывались облачка пара. В полутьме и в дымке обтянутая кожей черепушка Мамзелькиной потеряла свои страшные очертания, и временами лицо ее казалось Ирке прекрасным. Проступила забытая давняя красота. Ирка смотрела на нее изумленно. Мамзелькина, должно быть, ощущала это, поскольку поглядывала на Ирку с благодарностью. Должно быть, старушкой сейчас мало кто восхищался.

— И вот прошли века! — сказала Аидушка. — И почему-то сейчас в Москву опять летят больные драконы. Понимаешь, куда я клоню?

— Камень-голова здесь!

— Да! — согласилась старушка. — И я помогу вам его найти!

Плаховна стащила с плеча рюкзачок и, по плечо запустив в него руку, принялась рыться.

— Где ж оно тут было? Ага, вот!.. Ишь ты, трепыхается! И не ухватишь! — бормотала она, вытаскивая руку наружу. В ее цепко сомкнутых пальцах была какая- то толстенная коричневая ветка, которую Аидушка и обхватить-то едва могла. Ветка корчилась, пытаясь куда-то ползти. Старшой менагер некроотдела, несмотря на немалую силу, едва удерживала ее. Ирка, приглядевшись, к ужасу своему поняла, что эта толстая ветка — две фаланги отрубленного пальца. Вот только чьего?

— Титана? — спросила она неуверенно.

— Нет, милая моя! Выше бери. Гекатонхейра. Подобрала я этот мизинчик на поле боя… Махонький он такой, смотрю, компактный. Грех не взять. Силищи-то в нем немерено! Давно он у меня валялся. Прям чувство какое-то было, что пригодится.

— На поле какого боя? — не поняла Ирка.

Маизелькина изумленно округлила глазки:

— Неужто забыла? Когда-то Кронос по наущению матери нанес серпом страшную рану своему отцу и занял его место. Кронос и его жена Рея родили Зевса. Зевс поглядел-поглядел на бессмертного папу, в затылке почесал и, поняв, что добром наследства не дождаться, пошел по родительским стопам: скинул папеньку, как тот скинул дедушку. Тут-то и заварилась кашка-малашка! Титаны выступили с Офрийской горы, а дети Кроноса и Реи — с Олимпа. Десять лет война кипела — титаномахия. Потом на помощь Зевсу пришли гекатонхейры и титанов одолели. Кое-кто из них признал Зевса, а прочие были низвергнуты под землю, где гекатонхейры стали их стражами. Потом и гекатонхейры, к слову сказать, восстали против Зевса, да это долгая история. Нечего нам в старых дрязгах копаться…

— А стражи мрака на чьей стороне были? — спросила Ирка.

— А головкой подумать? На своей, милая, на своей! — заверила ее Мамзелькина и тут же, лукаво блеснув глазками, неожиданно подбросила вверх корчившийся у нес в руках палец.

Упав на сиденье микроавтобуса, отрубленные фаланги мизинца уверенно поползли к Багрову, явно нацеливаясь на Камень Пути в его груди. Матвей в ужасе распахнул дверь, готовый выпрыгнуть, однако Мамзелькина уже сгребла ручкой обрубок мизинца и не без усилия затолкала его назад в рюкзачок.

— Видал, некромаг? Прямо как к магниту тянется!

— М-м-м… Почему? — спросил Матвей, не сводя напряженного взгляда с рюкзачка. Губы его уже успели оттаять.

— Сам смекай! Твой-то осколок ближе оказался. А ежели отбросить его подальше, так он не к тебе поползет, а к Камень-голове. Она-то посильней твоей части будет!

— Камень-голова в Москве? — быстро спросила Ирка. — Да?

Аидушка протянула руку и зажала Ирке рот своей сухой ладошкой.

— Тихо, милая! Поняла да помалкивай! Умный говорит меньше, чем знает! Средний выпаливает все, что знает! А дурак и чего не знает, то говорит!

Показывая, что поняла, Ирка закивала. Аидушка убрала от ее рта ладошку и вытерла ее о юбку.

— Вот оно как! Камешек-то, может статься, что и в Москве. Много столетий его искали, а теперь вдруг взял да сам появился. Свет хочет, чтобы он не был использован во зло и продолжал исцелять. Лигулу нужно получить его, потому что он дает власть, подобную власти Кводнона. Охотникам он необходим как приманка для драконов. Ведь каждый из них, скрывайся он хоть столетия, рано или поздно прилетит к камню.

— А вам он зачем нужен? — подозрительно спросил Багров, зная, что Мамзелькина ничего не делает просто так.

Аидушка усмехнулась:

— Знаю, трудно поверить, что я добра хочу… Что ж, тогда вот. Тоже мой интерес! — Старушка резво закатала рукав до локтя. Ирка увидела повязку из нескольких слоев плотного брезента, из которого шьются только военные палатки. В одном месте брезент сильно втягивался внутрь, точно на него давили невидимым пальцем.

— Отодвиньтесь-ка! И руками не вздумайте трогать! — велела Аидушка и, сцепив зубы, сдвинула брезент. Под брезентом таился длинный порез, а в порезе — жуткая черная пустота, со страшной беззвучностью втягивающая в себя все. За какое-то мгновение туда затянуло тряпичный чехол от противофарных очков Багрова, затем чек с автозаправки и несколько оберток от шоколадок. Тупа же потянуло и Иркины волосы — и затянуло бы с концами, не успей Ирка с криком откинуться назад и вцепиться в Зигю.

Морщась, старушка вернула повязку на место.

— Вот! — сказала она. — Косой порезалась! Не сказать, чтобы работать мешало, да только надоело всякий мусор в себя втягивать… Что ж я, пылесос? И главное, не пойми куда все девается!

— Думаете, частица первомира вас исцелит? — ляпнул Багров.

Аидушка уставилась на него с укором:

— Что ж я, хуже дракона, что ли? Так что, по рукам? Ищем камень вместе?

Ирка с Багровым переглянулись.

— Зачем мы вам? — спросил Матвей осторожно. — Это же так простое отследить, куда летят драконы.

— Чужую работу, некромаг, всегда делать легко.

Да только со своей-то, глядишь, чего-то никто не справляется! Нет, камень должен восстановиться во всей своей полноте, пусть хотя бы на миг! Тогда и я смогу коснуться его и исцелиться… А сейчас камень помогает только созданиям первомира, а людям и стражам не доверяет! Он ненавидит их после знакомства с учителем сами-знаете-кого. — И костяной пальчик Мамзелькиной уверенно ткнул в грудь Багрова.

— А Камень Пути у меня не заберут?

— Он уже стал твоим сердцем. Да и потом, разбитые камни не срастаются, сколь бы большие силы в них ни таились, — серьезно ответила Мамзелькина. — А теперь я оставлю вас ненадолго, у меня свидание!

Она протянула цыплячью ручку, точно еще раз хотела коснуться Камня Пути, но не сделала этого и исчезла чуть раньше своей косы, но чуть позже рюкзачка. Ее грязно-белые баскетбольные кроссовки с желтыми шнурками — да-да, сегодня на ней были такие! — сгинули одновременно с хозяйкой.

— Ты ей веришь? — спросила Ирка.

— Сейчас почему-то да, — ответил Матвей и вдруг поморщился. — Блин, блин, блин! В день, когда я сделал тебе предложение, откуда-то явилась Мамзелькина и все отравила! Нельзя же так плевать в тортик моей радости! — пожаловался он. — Выход только один! Я сделаю тебе предложение и завтра, и послезавтра, и ты всякий раз будешь соглашаться..

— Временами я буду отказывать, чтобы тебе интереснее было добиваться моего согласия, — пообещала Ирка.

Внезапно она увидела что-то и негромко вскрикнула. По заднему сиденью микроавтобуса, уверенно направляясь к Матвею, ползли две фаланги пальца гекатонхейра.

Глава четырнадцатая ПОСЛЕДНИЙ МУЛ

— Ты строитель? Значит, много знаешь о своей работе. Какой шанс, что за миллиарды лет большая куча глины сама собой сложится в кирпичи? Из кирпичей сам собой построится маленький домик? Потом много маленьких домиков начнут стихийно размножаться и произведут на свет небоскреб? С окнами, с крышей, с лифтами, с подземной парковкой, со всей электрикой?

— Ты хочешь сказать, что не веришь в эволюцию?

— Я не верю в бесконтрольную и стихийную эволюцию. Как я могу это делать, когда постоянно ощущаю творческое организующее начало? Начало ищущее, живое!

«Книга Исчезающих Страниц»

— Он не был опасен, — сказал Арей.

Гунита, она же Штосс, вытерла окровавленный нож о траву.

— Ненавижу нежить! — проворчала она.

— Это был всего-навсего хмырь!

— Неважно. Я уже сказала, что ненавижу нежить. Любую.

Штосс встала и, убрав нож, пошла тяжелыми, основательными шагами. Скорченное тело с оскаленными клыками и небольшими рожками осталось лежать на траве.

Деревянные колеса медленно проворачивались в пыли. В повозку были впряжены три мула. Изначально их было четыре. Четвертый мул пал на второй день пути. Пал нелепо, от крошечной пиявки, которая присосалась к его нижней губе во время водопоя.

Бородач Олаф заметил это случайно, когда ночью встал проверить, все ли в порядке. Три мула мирно жевали овес. Четвертый почему-то лежал и, когда Олаф приблизился, бросился на него. Страшные зубы щелкнули в ладони от его шеи. Олаф отпрыгнул и уложил мула ударом топора. Впрочем, это был уже не мул. Он превратился в красноглазое чудовище покрытое толстой белой шевелящейся шерстью. Каждая шерстинка была стремительно раздувающейся молодой пиявкой.

Первые дни путники пробирались через чащу, держась каменистых оврагов, где легче было защищаться от гробовщиков. Затем бурелом мало-помалу сошел на нет, лес, поредев, остался позади, и сейчас они ехали полем. Дорога давно не просматривалась, и это было неплохо. У дорог, особенно если они не вымощены камнем, вечно крутятся огры, давилы, мозгососы, глоталы, костекруты, банды мертвяков и прочие любители поохотиться на путников.

Проводник-лешак оставил их, когда на горизонте впервые четно прорисовались горы. Просто повернулся и, скрипя, пошел к лесу. Ветер играл его мшистой бородой. Красная птичка опять высовывала головку изо рта-дупла.

Каждый день горы становились выше на один палец. Это открытие сделала Пелька. После ухода лешака все переменилось. Теперь первым, отделившись от группы шагов на двадцать, двигался Олаф. Делал он это осторожно, вкрадчиво, тщательно всматриваясь, куда ставит ногу. Раздутыми ноздрями жадно втягивал воздух. Изредка, когда что-то его смущало, опускался на четвереньки и нюхал землю.

За Олафом шли Мифора и Гунита. Немного в стороне от них, потому что доверял только сам себе, — оборотень Ронх. Он все еще сохранял облик торговца-усача, хотя ночью, особенно во время глубокого сна, утрачивал его, и тогда на Ронха было лучше не смотреть.

Арея оборотень демонстративно не замечал. Вообще характер у Ронха был неуживчивый. С Олафом он тоже постоянно ссорился и ухитрялся даже переругиваться, причем очень своеобразно, поскольку был немым. Видя варяга, оборотень всякий раз превращал свою руку то в виселицу, то в осиновый кол, а то и сам превращался в дохлого Олафа и сотрясался от беззвучного хохота, находя это очень забавным.

Олаф тоже не оставался в долгу.

— Ронх так глуп, что путает сатира и силена! — говорил он Арею. — Как их вообще можно спутать? Всякий простофиля знает, что у сатиров — козьи рожки и хвосты! А у силенов — конские копыта и конский хвост. И, разумеется, нет рожек!.. А этот олух как-то превратился в силена — ха-ха! — с козьим хвостом!

Порой Олаф и оборотень бросались друг на друга, даже пускали в ход оружие и тогда казалось, что они разорвут друг друга в клочья, но почему-то обходилось без серьезных ран. Прочие участники экспедиции даже не бросались их разнимать.

— Они вечно так… Знают друг друга лет десять, постоянно грызутся, но до сих пор оба почему-то живы! — сказала Мифора.

Арей понимающе кивнул. Хорошая долговременная свара помогает скрасить долгие походы.

Где-то между Ронхом и Гунитой, прикрываемая ими с боков, ехала тяжелая повозка. Рыжая Магемма, напевая, вела за собой мулов. К поводьям она даже не прикасалась. Мулы слушались ее голоса. Не замолкала же Магемма вообще никогда. Даже ночью она порой пела во сне — гортанно, на забытом языке древних.

На ее голос слетались мотыльки и плясали у ее лица, а из леса выходили звери и молча слушали. Даже самые страшные хищники бывали тогда неопасны и никогда не нападали.

Барон мрака заметил, что остальные четверо — и Гунига с Мифорой, и Олаф, и даже убийца Ронх — берегут рыжеволосую Магемму. Она как костер жизни, у которого все они греются. Когда Магемма смеялась, все смеялись вместе с ней. Когда плакала, что бывало редко, — все плакали.

Арею Магемма была любопытна. На привалах он незаметно разглядывал ее. Виски у девушки были узковаты, лобик изящен, хотя и невысок, а жевательные мышцы, напротив, очень развиты. Все это делало девушку похожей на умную обезьянку. Если добавить к этому живую мимику, мгновенно преображавшую лицо, то Магемму можно было сравнить даже с оборотнем.

Она постоянно передразнивала собеседника — очень тонко, лукаво, совсем чуть-чуть. Чаще всего собеседники передразнивания не замечали, но отчего-то напрягались. Например, Мифору злили поджатые губки с одновременно вскинутыми наверх глазками.

— Ну как так можно?! Не уродуй себя! Ужасно же противно! — говорила она.

И совершенно не замечала, что это выражение украдено у нее.

Мощную неповоротливую Штосс, ходившую вперевалку, сердило, когда Магемма начинала переваливаться или кончиками пальцев касаться скул, как это делала сама Штосс, когда прихорашивалась у ручья.

Один только Олаф откровенно хохотал, когда, разговаривая с ним, Магемма внезапно замолкала и начиная обхлопывать свои карманы, проверяя, не завалялась ли где фляжка, из которой можно хлебнуть.

Арей знал, что магеммы такие же люди, как и остальные. Состоят из крови и плоти. Смертны, имеют эйдос. Главное отличие магемм состоит в том, что магеммы передают следующему поколению весь свой опыт и все свои знания. Но только дочерям. От бабушки к матери, от матери к дочери — и так бесконечно долгие и долгие века. Именно поэтому магеммы знают праязык — начальных сущностей и наречения имен — и пением управляют животными и людьми. Мужчина дара магемм унаследовать не может, и сыновья магемм рождаются обычными.

Передача опыта — великая вещь. Если бабушка магеммы когда-то сьела ядовитый гриб, ее внучка этой ошибки ни за что не повторит. Вот только личная жизнь у магемм устраивается обычно крайне тяжело. Невозможно довериться мужчине, имея бесконечный опыт ошибок предшествующих поколений. Не успеешь увлечься — а услужливая память подскажет, что всего каких-то сто сорок лет назад такой же улыбчивый брюнет разбил прапрабабушке сердце и смылся, оставив ее с маленькой дочерью напевать песни на неизвестном языке.

Сам Арей при дневных переходах обычно шел замыкающим. Это было не менее сложно, чем идти первым. Немало тварей нападают со спины, а перед этим долго крадутся следом. Редкий день обходился без того, чтобы не пришлось пускать в ход меч.

Пелька сидела в повозке и грелась о спину серовато-зеленого дракона. Из повозки она выбиралась редко. Всех дичилась, ни с кем, кроме Магеммы, не разговаривала, даже на Арея фыркала. Ела быстро, много и жадно, но тоже отдельно от всех. Схватит еду — и убежит под солому к дракону. Мифора называла ее дикой кошкой и утверждала, что ночью девчонка непременно кого-нибудь зарежет и сбежит. Штосс посмеивалась и, деля мясо (питались они в основном дичью, которую добывали Ронх и Олаф), давала девчонке самые большие куски. Пелька хватала их и мчалась к дракону. Дракон уже привык к ней и всякий раз, как она приходила, открывал глаза. Намордник из веревки и обрывки огнеупорного плаща Пелька с его морды давным-давно сняла, хотя Мифора, боявшаяся драконьего пламени, была против.

— Надо же! Эта ящерица до сих пор жива, — сказал как-то Арей, наблюдая, как Мифора капает в рану беловатый сок, отжатый из мясистого, тщательно изрубленного побега.

— Да. Ему даже чуть лучше, — сказала Мифора. Ее черные страшные брови недовольно сдвинулись, когда Арей назвал дракона ящерицей.

— Из-за твоей травы?

— Нет. Она лишь смягчает боль. Дракон должен был давно умереть. Здесь ты прав.

— Раз он не сдох, значит, мы идем правильно, — буркнул Олаф — То, что мы ищем, все ближе. Еще несколько дневных переходов, и..

— …повозку придется бросить, потому что начнутся горы, — сказала Штосс.

Однако бросить повозку пришлось даже раньше. В полдень Магемма, случайно взглянувшая на небо, вдруг застыла, а затем, предупреждая об опасности, вскинула над головой ладонь.

— Осторожно! — крикнула она. — Эх! Леса нет!

Штосс со свистом раскрутила боевую плеть, но вдруг рука ее повисла и она, забыв о плети, прохрипела:

— Призрак!

По пригорку навстречу им медленно и страшно скользила тень высокого худого мужчины с длинной бородой и растрепанными волосами. Магемма перестала петь. Оборотень Ронх слитным движением извлек из ножен парные кинжалы.

Воздух содрогнулся. Появившись со стороны солнца над полем пронеслось гигантское синекрылое чудище с похожей на собачью головой и с торчащими, как у кабана, нижними клыками. Упав сверху, чудовище впилось когтями в спину одного из мулов и взлетело вместе с ним. Отважно прыгнув под колеса повозки, Штосс несколькими сильными ударами перерубила упряжь.

Крылатое чудище унеслось. Пелька хотела метнуть ему вслед нож, но Арей удержал ее за запястье. У чудища были мощные, как у грифа, когти и три костяных шипа на подбородке. От синих растрепанных перьев веяло бесконечным одиночеством. Изредка чудище издавало гортанный, полный тоски крик, на миг замирало в воздухе, точно надеясь на ответ, и летело дальше. В когтях у него бился еще живой мул.

— Зачем мы отдали ему мула?! — крикнула Пелька, с гневом вырывая у Арея руку.

— Штосс все сделала правильно… И Арей тоже правильно поступил, не позволив тебе разозлить его, — сказал Олаф. Сам он, пока все происходило, не делал совершенно ничего. Даже не притронулся к топору. Просто стоял и, скрестив руки на груди, наблюдал.

— Почему? — Пелька, задрав голову, смотрела на удаляющееся чудище.

— Потому что это был перитон! — сказал Олаф. — Далековато он залетел. Куда чаще их встретишь над океаном.

— Это чудище — перитон? — с ужасом спросила Магемма. — Как ты узнал?

— По тени, которую Штосс назвала призраком, — объяснил Олаф — Перитон отбрасывает человеческую тень. Там, где я родился, говорят, что перитоны — духи погибших вдали от дома моряков, которых кто-то еще ждет. Как только перитона перестают ждать — он погибает. А этого, видать, еще ждут.

Пока Штосс, исправляя упряжь, возилась с кожаными ремнями, Магемма пением успокаивала уцелевших мулов. Несмотря на то что ей это удалось, тянули мулы плохо. Арей почти обрадовался, кота вечером один из безобидных с виду камней, мимо которых они проезжали, внезапно выдохнул огонь и поджарил еще одного мула. После этого камень сорвался с места и быстро улетел.

— Кто это был? — крикнула Пелька.

— Дракон! — отозвалась Штосс.

— Никакой не дракон, — сказал Олаф, только что прикончивший горящего мула.

Он нашел сухое дерево, подошел к нему и, наказывая себя, несколько раз стукнулся о него лбом:

— Тупица! Болван! Вот тебе! Вот! Просмотрел виверна, да еще такого матерого!

— Виверн? — переспросила Штосс. — С чего ты решил?

— Принюхайся!

Штосс неохотно втянула ноздрями воздух.

— Не слышишь, что ли, вони? Черная или красно-коричневая чешуя, местами покрытая мхом. Отлично маскируется, поджидая добычу. Неподвижность, красные глаза…

— Это все бывает и у драконов, — ворчливо сказала Штосс — У скалистиков, например.

— Да. Бывает. Но зловонное дыхание — визитная карточка вивернов. Если от драконов и попахивает иногда, то запах…горячий такой, не противный. От вивернов же воняет тухлым мясом, которое застревает у них между зубами. Это мясо их жертв, которое не выгорает, потому что температура пламени у вивернов невысокая. Зато пламя у них очень липкое. Ты будешь гореть еще много часов после того, как виверн на тебя дохнет. И даже вода не погасит пламени. Единственное, что сбивает пламя вивернов, — земля.

Мифора озабоченно посмотрела на свои обкусанные ногти, которые она вечно пыталась привести в порядок.

— А почему тогда виверн улетел сразу после атаки? — спросила она.

— Зачем ему рисковать? Сидит где-нибудь на скале и смотрит на нас. Зрение у него отличное. А к мулу вернется, когда мы уйдем. Он знает, что мул никуда не убежит, — объяснил Олаф.

— Частично убежит! А ну дай сюда топор! — сказала Штосс.

— Держи. Надеюсь, ты его не испортишь, — заметил Олаф.

Топор Штосс не испортила, хотя тушу разделывала с таким кровожадным рвением, что даже много повидавший на своем веку Арей покачал головой. Великанша явно умела обращаться не только с боевой плетью. Закончив разделку, Штосс закинула себе на плечо заднюю ногу мула. Другой же большой кусок мяса положила перед драконом. Тот, понюхав, отвернул морду, хотя не ел уже так давно, что теперь едва ли сумел бы проползти несколько метров

— Повозку придется бросить. Одному мулу ее не увезти, — сказал Арей.

Мифора посмотрела на восемь своих перстней. Подышала на них. Бережно протерла бархоткой, которая всегда свисала с ее запястья.

— Возможно, я могла бы заставить колеса вращаться, — неуверенно предложила она.

— Ага. Магией. Чтобы нас убило молниями, а то, что останется, залило бы дождем, — заметила Магемма и, передразнивая, вытянула вперед руки, точно и на ее хрупких пальцах сверкали тяжелые волшебные перстни.

— Тогда как? Оставим дракона? — спросил Олаф.

— Без дракона мы не найдем того, что ищем. Если раненый дракон был нужен охотникам за глазами, то нужен и нам, — сказал Арей, переводя задумчивый взгляд с дракона на мула и обратно.

Зрачки у следившего за ним Олафа расширились от изумления.

— Не предлагаешь ли ты… — начал он.

Арей ухмыльнулся. Четверть часа спустя к горам, спотыкаясь, шагал перепуганный мул. К его спине широкими кожаными ремнями был прикручен дракон. Голова дракона была обращена к хвосту мула, чтобы его дыхание не устрашало бедолагу еще больше. Успокаивая мула, Магемма не переставая пела. Пелька, подражая ей, тоже попыталась запеть, но мул с перепугу взбрыкнул и едва не свалился в овраг. Слуха у Пельки не было, зато она старалась компенсировать все рвением и громкостью.

Вскоре они расположились на ночлег. Костер разожгли бездымный, разбойничий, на котором Штосс ухитрилась ловко и вкусно поджарить мясо.

— Все-таки виверном попахивает… Ты бы перца, что ли, положила! — сказал Олаф, дразня ее.

Великанша перестала жевать и, подняв голову, мрачно уставилась на него.

— Не нравится — так отдай! — прорычала она.

Мясо варяг не отдал, но и рассуждать не перестал:

— Иногда ведь как бывает… Кто-то, например, профессиональный солдат, но мнит себя кулинаром. Скажи ему, что он мечом работать не умеет, — он лишь хихикнет, а вот намекни, что он мясо пережаривает…

Штосс медленно привстала.

— Кто тут мясо пережаривает? — спросила она совсем тихо.

— Да это просто неудачный пример… — стал оправдываться Олаф — Гунита! Да не накручивай ты!.. Ой!

Лицо у великанши перекосилось:

— Гуиита?! Как ты меня назвал?! Я ШТТОСС! — прорычала она, хватая варяга за шиворот и дергая к себе с такой силой, что он перелетел через костер.

Упав, Олаф ловко перекатился и с хохотом стал удирать от Штосс, которая со страшными проклятиями гналась за ним. Пелька смотрела на них испуганными глазами и лишь после, разобравшись во всем, начала неуверенно смеяться.

— И часто они так? — спросила она.

— Частенько. Это все Олаф… — сказала Магемма. — Он вечно начинает.

Арей не ужинал. Он лежал в стороне от всех, на каменистом пригорке, где к нему не могли подобраться гробовщики, и смотрел в небо. Ему чудилось, что он видит шелковую ткань с нанесенным рисунком. Ткань то провисала, то натягивалась, рождая неведомые переливы. Звезды мигали, созвездия шевелились. Арей глядел на бесконечную дорогу Млечного Пути и с тоской думал, что навеки отрезал себя от всего этого. Как тупо и бездарно они — бывшие стражи света — все запороли! Точно глупые воры прокололись на краже медной монетки из кармана у нищенки, а потом уже, схваченные, внезапно осознали, что рядом была сокровищница фараона, предназначенная лично для них, откуда бы они могли брать все, что захотели бы. Но именно брать, а не воровать!

Минувшее, где ты? Где захлебывающаяся радость творчества? Где надежда? Что ждет их впереди? Вечный голод, вечная охота за эйдосами и в финале — чернота Тартара. А ведь могли бы получить всю Вселенную! Просто как дар! Все звездные дороги, все тайны мира — все было для них!

— Ты не выдумывал ад, — негромко сказал Арей, обращаясь непонятно к кому. — Тартар мы придумали сами. Счастье в том, чтобы служить своему назначению, а не изобретать себе новое непонятное назначение. Это гордыня. Выброси рыбу на сушу. Ее чешуя и плавники станут для нее мукой. Брось кошку на дно. Ее легкие наполнятся водой и опять же станут для нее мучением. А если кошка еще и бессмертная, то мука будет длиться вечность.

Рядом послышался шорох. Арей настороженно повернулся. Пелька. Подобралась неслышно, как змея, и, приподнявшись на локтях, жадно слушала.

— С кем вы разговаривали? — спросила она

— Да так, — сказал Арей. — Ни с кем.

— Нет. Вы говорили. С тем, кто повелевает громами? Да?

— Тебе виднее.

— И он слышал?

— Да, — неохотно сказал Арей. — Слышал.

— А почему он не ответил?

— Он не всегда отвечает сразу. Чаще отвечает самим ходом событий. Иногда его ответ отзывается в твоем сердце, порой озвучивается через кого-то, кто и сам об этом не подозревает. Просто человек произносит что-то, а ты понимаешь, что это было сказано для тебя. Все очень по-разному. Если бы он отвечал сразу, мы перестали бы его слушать. Хотя и так, кажется, перестали…

Девушка кивнула.

— Неужели поняла? — не поверил Арей.

— Еще бы! Я же дочь писца! — с обидой отозвалась Пелька и уже другим, нерешительным, голосом добавила:

— Можно вопрос?

— Один можно, — разрешил барон мрака.

— Вас кто-нибудь когда-нибудь любил?

«Тот, кто меня создал», — хотел сказать Арей, но тотчас внутри всколыхнулась обида, и он этого не произнес.

— Нет. Никто.

— Почему?

— Это уже второй вопрос. Мы договорились, что будет один.

Пелька засмеялась. Ее белые мелкие зубы сверкнули.

— Может быть, вы слишком любили самого себя? Ждали ответа, ничего не давая взамен? А вы попробуйте кого-нибудь полюбить первым!

— Кого, например? — спросил Арей.

— Меня! Или вам больше хочется любить Гуниту?

У костра кто-то глухо зарычал. У великанши был прекрасный слух.

— Кто назвал меня Гунитой?! Шею сверну!

Поужинав, легли спать. Оборотень остался на часах.

После него дежурил Олаф, а когда время его стражи вышло, варяг разбудил Мифору. Волшебница открыла глаза за мгновение до того, как его рука прикоснулась к ее плечу.

— Ну как? Все спокойно? — спросила она.

— Почти, — сказал Олаф, — Послушай!

Мифора села, кутаясь в плащ. Было холодно. К земле жался влажный туман, сквозь который доносились неприятные звуки. Казалось, где-то недалеко ссорится за добычу стая ворон.

— Гарпии, — сказал Олаф. — От их перьев отскакивают стрелы. Они крадут детей, а с мужчин, нападая сзади, стараются когтями содрать скальп.

— На нас не нападут, — сказала Мифора. — Мы для них слишком сильный отряд.

Варяг устроился под плащом:

— Да, не нападут, но своими криками могут привлечь кого-то поопаснее. Например, аземану. Днем она женщина как женщина, а вот ночью превращается в огромную летучую мышь. Жертву обычного вампира и жертву аземаны несложно отличить. Вампир обычно насыщается после десятка глотков, а вот у жертвы аземаны не остается ни капли крови.

Мифора любовалась своими перстнями. Четыре темных перстня жадно впитывали лунный свет. Четыре светлых напротив, защищались от него зеленоватым мерцанием.

— Да, — согласилась она. — Аземаны опаснее вампиров. В полете стремительнее молнии. Сонную артерию перекусывают в один момент. И окончания крыльев у них острые. Голову срезают на раз, особенно при атаке сзади…

Олаф уже лежал с закрытыми глазами, собираясь спать.

— Но я все равно предпочел бы иметь дело с аземанами, — зевая, сказал он. — Аземаны — истинные женщины. Обожают тайны. Если успеешь спросить что-нибудь вроде «Спорим, ты не знаешь, на какой палец ундины надевают наперсток?››, аземана никогда тебя не убьет, пока не узнает ответа. И считать обожают. Рассыпь пару горстей пшеницы — и, пока аземана не сосчитает все до последнего зернышка, ты в полной безопасности.

Мифора смотрела на Пельку. Девушка спала под бараньей шкурой рядом с Магеммой. Во сне лицо ее казалось взрослым. Даже приоткрытый рот не портил серьезности его выражения. Под щекой у Пельки, там, куда обычно подкладывают ладони, плашмя лежал нож.

— Хорошая девчонка! Осторожная, быстрая, как ласка. Опасность чувствует лучше Штосс, — похвалила Мифора.

— Эго потому, что она слабая. Гунита знает, чего нужно бояться, а на остальное не обращает внимания, а девчонке надо бояться всего, — прогудел Олаф.

— Да, — согласилась Мифора. — Но она ухитрилась продержаться в Запретных землях несколько долгих лет! Там, где любой подготовленный боец не протянул бы и месяца.

— Возможно. Но впереди горы, — сказал Олаф. — Лучшее, что мог бы сделать Арей, это дать девчонке хорошего пинка в направлении, противоположном нашему движению. А он почему-то держит ее.

— Возможно, она ему нравится, — заметила Мифора.

— Исключено. Он страж мрака, — сказал Олаф. — Стражу мрака позволительны только легкие интрижки. А любить нельзя. Любящий неблагонадежен для мрака.

Мифора подышала на один из перстней, украшенный тремя мелкими изумрудами, и протерла его бархоткой. Перстень заблестел так, что стало больно смотреть, и ей пришлось опустить крышечки очков.

— С каких это пор ты заботишься о мраке, Олаф? — поинтересовалась она.

— Я не забочусь ни о мраке, ни о свете. Я лишь знаю, что ту, которая полюбит стража мрака, ждет смерть. И это так же точно, как если бы я вогнал ей нож в глаз, — сказал варяг.

На другой день они подошли к скалам. Горы начинались с отдельных разбредающихся камней, выступавших из-под земли твердыми хребтами. Мнительной Пельке они казались живыми. Ей чудилось, что сейчас они вздыбятся и нападут.

— Надо подниматься, — сказал Олаф, когда стало ясно, что дальше пути нет.

— Ты уверен?

— Я здесь впервые как и вы, — сказал варяг. — Но дракон смотрит туда…

И правда, морда прикрученного к спине мула дракона была устремлена за скалистую гряду. Выгл-дел дракон неважно, но явно лучше, чем вчера. Глаза его блестели. Он даже пытался освободить одно крыло.

Первым опять пошел Олаф. За ним Магемма вела мула. За Магеммой — Пелька, потом оборотень, Штосс с Мифорой и замыкающим Арей. Копыта мула скользили. Штосс ушибла ногу и ругалась.

Так, в тяжелом подъеме, прошло несколько часов. Под конец пришлось идти по каменистому козырьку, прижимаясь к скале. Вершина гряды напоминала скол зуба. Небольшая площадка — и сразу же спуск к подножию второй гряды. Перед тем как перевалить через вершину, Арей остановился. Козырьком поднес к тазам руку и долго смотрел на оставшуюся позади равнину. Вдали, у серых одиночных камней, отмечавших выход из той балки, где виверн поджарил мула, тянулась цепочка темных точек.

Арей смотрел на эти точки и, шевеля губами, считал. К нему подошел Олаф, а за Олафом и остальные. Уставший мул щипал траву.

— Куда ты смотришь? — спросил варяг.

— Их девять, — сказал барон мрака. — Мы опережаем их примерно на пятнадцать часов. Телепортироваться они не могут, но движутся быстрее нас. С нами женщины, и еще мы ведем мула.

Магемма перестала мурлыкать песенку.

— Охотники за глазами? — спросила она.

Арей кивнул:

— Думаю, да.

— Прекрасно! Итак, нас шестеро против девяти стражей мрака, — сказала Магемма.

— Нет! — сказала Пелька. — Нас восемь! Еще я и Грустный!

— Грустный — это кто? — заинтересовался Олаф.

— Грустный — это он! — Пелька с гордостью показала на спину мула.

— Ну да! Мулу и правда не с чего веселиться. Все думает, когда же его съедят, — признал варяг.

— Я показываю не на мула, а на дракона! — обиделась Пелька.

— Что ж! Пусть восемь против девяти… Шансы просто зашкаливающие, — сказал Арей.

Глава пятнадцатая РЮРИК, СЫН ХАВРОНА

Не надо бояться повторить чьи-то мысли, если они необходимы тебе как ступенька к твоим мыслям и твоим идеям. Это все сущие мелочи. Если долго стрелять по мишени — рано или поздно попадешь в чье-нибудь пулевое отверстие.

Йозоф Эметс

Мефодий протянул к звонку палец, но в последний момент отдернул его.

— Уф! Ну могу! — сказал он.

— Давай! — сказала Дафна. — Это твои родители! Не можешь же ты все время от них прятаться?

— Я не прячусь… Просто меня недавно убили и у меня по этому поводу комплексы!.. Ну ладно! Посмотри на меня в последний раз! Нимба не видно? Крылья не торчат?

Дафна придирчиво оглядела его.

— Сойдет, — сказала она. — Хотя погоди! У тебя пуговицы через одну застегнуты!.. Зозо решит, что я за тобой не слежу! Она же не знает, что ты просто хроническая свинка!

Мефодий послушно позволил привести себя в порядок.

— Точно не видно, что я златокрылый? — уточнил он.

Дафна, не отвечая, нажала на кнопку звонка. Мефодий стоял и слушал. По легким, быстрым шагам он узнал мать. Папа Игорь обычно передвигался семенящими перебежками, и тапки шаркали задниками по полу.

Зозо открыла. Охнула и, уколовшись о букет роз, который Мефодий держал перед собой, бросилась сыну на шею.

— Ах! Ах! Ах! Что же ты не позвонил! Я бы что-нибудь приготовила!..

— Да ничего! — отмахнулся Меф.

— Это тебе ничего! А вот Дашенька же могла подумать! — сказала Зозо, с укором посмотрев на Дафну.

Та развела руками, соглашаясь быть по всем виноватой. По свойственной стражам света сострадательности она хорошо понимала Зозо. Еще бы! Растишь мальчика, растишь, вкладываешь в него деньги, котлеты и чистые носки, а потом появляется особа, которая его у тебя забирает и к тому же забывает вовремя за него подумать! И это при том, что Дафну Зозо любила, считая ее самым приемлемым вариантом девушки, которая будет делать ее сына несчастным.

Обнимая Дафну, Зозо случайно обняла и морду высунувшегося из рюкзачка Депресняка. Не успел всегда желавший гладиться котик потереться о ее ладонь, как глаза у Зозо защипало и она, всхлипывая, унеслась на кухню оплакивать салатики.

— Поздоровайся! У нас в гостях Эдя! — издали крикнула она, промокая рукавом слезы.

Однако прежде чем Мефодий увиделся с дядей, к нему вышел папа Игорь.

— Как дела? — спросил он у сына.

— Нормально, — с осторожностью отозвался Мефодий.

— В каком смысле «нормально»?

— А в каком тебе хочется, чтобы у меня все было ненормально?

Папа Игорь нахмурился. В нем извечно боролись две силы. Первая хотела гордиться сыном, а другая желала постоянно подправлять его и критиковать.

— У тебя что-то случилось? — спросил он.

— Да в порядке у меня все!

— Точно в порядке? Ты уверен?

— Перестань! — вспылил Меф.

— А почему ты мне грубишь, если в порядке? Неужели тебе не на что пожаловаться? Ты работаешь? Где? Денег хватает?

Дафна выдвинулась вперед, защищая Мефа от папы. Папа Игорь как истинный ценитель красоты сразу отвлекся на более достойный созерцания предмет и дал сыну возможность проскочить в комнату.

В комнате Мефодий сразу столкнулся с Эдей Хавроном. Философ свободного духа, раздобревший и обросший хемингуэевской бородой, стоял у окна и, поглаживая себя по животику, разглядывал похожий на зубную коронку комплекс «Башня», который отсюда, с верхнего этажа, был виден просто отлично.

— Какое уродство! — сказал он племяннику так запросто, будто в последний раз они виделись минуты три назад… — С какого дуба нужно рухнуть, чтобы называть дом «Вавилонская башня»? Неудивительно, что строителям мерещатся всякие ужасы!

— Какие ужасы? — спросил Мефодий.

— У меня приятель там крановщиком. Говорит, неделю не могут найти бригаду, которая согласилась бы спуститься на подземную парковку. На верхние этажи — пожалуйста! А на парковку даже за двойную плату никто не идет, хотя там ни сквозняков, ни шквального ветра!

— Почему?

— А кто его знает? Не могут, и все. Я тут звено чисто передаточное! Услышал новость — донес!

Эдя повернулся, и долетевший с его плеча новый, кряхтящий звук отвлек Мефодия от расспросов. На плече у Хаврона, свисая вниз головой, болтался его сын Рюрик. Папа Игорь и прилетевшая из кухни Зозо приседали, чтобы посмотреть на ребенка снизу.

— Ужасно похож на маленького Мефочку! Такой же тощенький, но с жирненькой шейкой! В складочки на его шейке всегда стекало молочко! — щебетала Зозо.

— Нормальный малыш! Оставить можно! — соглашался профессиональный отец папа Игорь.

Из кухни с бутылочкой подогретого питания примчалась жена Эди. На лице у Ани было выражение деловитого материнства.

— Ты держишь ребенка головой вниз! — строго сказала она мужу.

— А как еще? В другом положении он протекает! — стал оправдываться Эдя.

Аня отобрала у мужа младенца.

— Эго твой, между прочим, сын! — сказала она с укором.

— Я сего факта не оспариваю! — самодовольно возразил Эдя. — Но все же определенный материнский брак имеется. Следующий пусть будет непротекающий! А то у этого из каждого выпитого стакана молока пол- стакана выливается обратно!

— И ты назовешь его Ферапонтом? Ну следующего который? — ехидно спросил Буслаев.

Философ свободного духа благородно приосанился.

— Зашкаливающе смешно! Особенно, когда шутит кто-нибудь, носящий имя «Мефодий»! — отрезал он.

Папа Игорь продолжал разглядывать племянника. Теперь это было полегче, поскольку он перекочевал на заботливые руки мамы Ани.

— Эдя, ты не находишь, что он похож на нашего дядю Витю? — спросил он. — У него такой же нос с красными прожилками! Он так же прикусывает и облизывает губы! И дергает ручками так же конвульсивно!

— Да-да! И такой же добрый!.. — ускорил Эдя, заметив, что его супруга, слушая такие похвалы, начинает напрягаться.

— А! Ну да!.. — спохватился папа Игорь. — Дядя Витя очень добрый! Ну пока у него не просят взаймы денег! Тут он натурально звереет.

Зозо и Эдя переглянулись, пряча улыбки. Папа Игорь наделал в своей жизни столько долгов, что спасала его только постоянная инфляция. Брал он обычно на стоимость машины, а возвращал спустя несколько лет где-то на велосипед.

— Пойдемте обедать! — пригласила Зоэо. — Вам всем крупно повезло, что у меня остался холодец!

Холодец и правда был изумителен. Три дня назад Зозо, возвращаясь с работы, вышла на три остановки раньше, чтобы пройти через рынок. На рынке сидела женщина в ослепительной белизны халате и с благородным лицом королевы фей. Перед ней на складном столике помещались три отрубленные головы: свиная, телячья и утиная. Тут же лежал и листок с пояснениями:

«Под заказ! Доставка на дом!

Коровёвёночек! Уточка! Поросёсёночек!»

— Вот прямо так вот! С двумя «вёвё» и «сёсё›› — с дрожью в голосе сообщила Зозо.

— Но ты ее купила!

— Меня как перемкнуло. Целую свиную голову! У меня порвался пакет. Я тащила ее прямо в руках, и все прохожие смотрели на меня с ужасом. А потом твоему папе чуть не стало дурно, пока он ее разрубал на балконе… Но холодец же хорош, да?

— Отличный холодец! А еще лучше что подробности всплыли уже после того, как мы его съели! — сказала Аня.

Пока все восхищались холодцом, Дафна неотрывно смотрела на аквариум. Только что она обнаружила, что одна из золотых рыбок, до того мирно рывшая носом фунт, перевернулась и медленно всплыла брюхом кверху. Привлекая внимание Мефа, Дафна коснулась его руки и быстро вышла. Мефодий последовал за ней. Интуиция привела Дафну к балкону. Здесь она посторонилась, пропуская вперед Буслаева. На перилах балкона на ледяном ветру сидела маленькая старушка.

— Почто, бабуля, рыбок обижаешь? Словами нельзя было позвать? — спросила Дафна.

Старшой менагер некроотдела покаянно шмыгнула носом. В правой ручке она держала настойку боярышника, в левой — одеколон «Тройка›› и по очереди отхлебывала то и другое.

— Не думай, что я енто пью! Я енто допиваю… По наследству получила! Не пропадать же добру! — объяснила она, толкая локтем свой рюкзачок. В рюкзачке кто- то недовольно завозился и что-то пробурчал. Кажется, бедняга не разобрался еще, где он и что с ним стало.

— Мерзнуть люди, мерзнуть… Зима… Принял пузырек на грудь, хлоп в снег — и готов. Губит людев не пиво! Губят людев лекарства на спирту! — сказала Аидушка и, в последний раз отхлебнув, бережно закрутила пробочку.

Заметив, какими глазами смотрит на нее Дафна, менагер некроотдела мило улыбнулась и, вытянув губы трубочкой, дохнула в ее сторону одеколоном «Тройка››.

— Ну не буду отвлекать! В общем, милые, дело у меня к вам не на его рублев, а, как григгся, на сто трупьев! — разудало сказала она и поманила к себе Мефодия и Дафну.

Глазки у смерти смотрели серьезно и трезво. Под брезентовым чехлом нетерпеливо возванивала коса, но Аиде было сейчас не до вызовов.

— Ирке с Багровым я не все сказала. Недолюбливают они меня, хотя, чего греха таить, есть за что. А вам уж скажу… Я Ареюшке, признаться, кой-чего задолжала… А долг — он, милые, платежом красен. Хорошо он ко мне относился. Мало кто меня, старую, так нежил. Оно, может, и не заслужила я, а все равно любви-то хочется.

Плаховна всхлипнула, коротко, сухо, точно кашлянула, и Мефодий почувствовал, что чувство это искренее.

— Плохо Арею в Тартаре. А posteriori[10] знаю — плохо и скверно, — Аида произнесла это быстро и сухо, без рассусоливаний и псевдонародного говорка, утратив его с той же легкостью, с которой обычно и обретала. — Но и к свету никогда уже не прорваться, тупик. Засел он.

Туг Дафна попыталась возразить нечто в духе, что нам не дано понять или не надо знать, но Мамзелькина остановила ее повелительным движением ручки, такой худенькой и цыплячьей, что невозможно было представить, что в ней одной — смерти всего человечества;

— Не болтай!.. Можем мы знать! И еще кое-что можем! Подарить Арею ту секунду, когда ему было хорошо. «Остановись, мгновение, ты прекрасно!..›› — это не из книжечки про докторишку, это истина. Заключить Арея в эту секунду вместе с теми, кто согласится разделить с ним вечность. Счастье как на фотоснимке! Он будет счастлив. И те, другие, будут, потому что любовь не позволит им отступить!

— Те, другие, — это кто?

— Жена и дочь Пелька и Варвара.

— Жену Арея звали Пелька? — переспросил Мефодий.

Мамзелькина нетерпеливо дернула щечкой, подтверждая, что да, звали, но не об этом сейчас разговор.

— И кто сказал, что та, другая, вечность, которая всех нас ждет, когда жизнь этого мира неминуемо прервется, будет другой? Разве кто-то утверждал, что там будет существовать время? А раз нет времени и нет движения, то чем остановленное мгновение отличается от истинной вечности? Кто сказал, что иметь все — время, пространство, собственное существование, наконец, — в единой целостности — хуже, чем иметь ту же кашу, но только размазанную по тарелке?

— И как это сделать? — спросил Мефодий.

— Камень-голова… Артефакт, который надолго пропал и недавно появился! В нем заключены огромные силы! Даже их малой части будет довольно, чтобы подарить Арею его остановленное мгновение… — Аидушка улыбнулась. От улыбки лицо ее потеплело и мягкий смех впервые не напомнил стук глиняных черепков. — Однажды Арей уже воспользовался силами первомира, но не так, как было бы надо, лишь отчасти.

— Когда?! Как?!

Мефодий слушал так жадно, что не чувствовал даже ледяного ветра. А вот Дафна — та на глазах превращалась в Снегурочку и, смешно закутав шею волосами, засовывала ладони под мышки. Дрожа, она думала, что между светом и мраком не может быть никакого уютного закутка. Возьми самое прекрасное место на земле, устрой там все мудрее некуда, посели туда самых прекрасных людей, а потом изгони оттуда свет — и… все это постепенно превратится в Тартар! Хотя нет! Тут другое! Кто сказал, что в остановленном мгновении нет света? Жена и дочь Арея будут разливать свет, которого недостает самому мечнику. Будут освещать его… и никакой мрак в это мгновение не проберется.

— Когда Арей воспользовался силами первомира? — нетерпеливо повторил Мефодий.

Мамзелькина погладила ручкой свою зачуханную курточку, точно курточке и самой хозяйке нужна была нежность, которую никто больше не мог и не хотел им уделить.

— Однажды… — таинственно произнесла Аидушка, — Арей должен был умереть. Раненый, истекающий кровью, он полз к этому камню. И даже я не могла его спасти и едва удерживала косу, которая рвалась у меня из рук, потому что моя коса всегда знает, когда пробьет чей-то час.

— И вы там были? — жадно спросил Буслаев.

Старушка протянула руку и пальцем качнула его крылья. Потом подула на палец. Видимо, крылья все-таки жглись.

— Ишь ты, золотые!.. Да, котеночек мой неутепленный, была…

— И камень ему тогда помог?

— Еще как помог: даже из книжечки моей имя его стерлось, а это, скажу тебе, не часто случается! — покачав головой, произнесла Мамзелькина.

— А сейчас? Что нужно сделать, чтобы камень вызволии Арея из Тартара? И где я возьму эйдосы его жены и дочери? — деловито спросил Буслаев.

Аидушка опять быстро качнула пальчиком его крылья.

— Не знаю. Но ощущеньице у меня, что сможет он Арею помочь, да и мою руку выручит, что я об косу порезала. А про эйдосы Пельки и Варвары… Думаю, тебе их добывать не надо. Само все как-нибудь устроится. Такие артефакты больше чем просто артефакты.

Они не просто излечивают — они и обстоятельства к себе собирают… А раз так, то там возможно совершенно все!

Заметив наконец, что Дафна дрожит, Мефодий отлучился, чтобы принести ей куртку. Дафна осталась на балконе наедине с Мамзельюной. Она стояла и разглядывала горше лыжи, абсолютно новые, хотя и купленные два года назад. Папа Игоря, всегда проникался любовью к спорту, когда посещал спортивные магазины, и утрачивал ее, когда выходил с покупкой наружу.

— Мы не опоздаем? — спросила Дафна.

— Не должны. Артефакт в Москве, и, насколько я понимаю, подойти к нему смогут далеко не все. Ну не считая созданий первохаоса. Из остальных же только два МБ и… один «В»! И вот с этим-то «Вэ» я предвижу проблемы, — тут старушка вскинула на Дафну зоркие глазки.

— «Вэ»? — озабоченно переспросила Дафна, пытаясь определить, тот ли это, о ком она подумала.

Аидушка кивнула, подтверждая ее предположение:

— Да, он! И от этого «Вэ» держись-ка, девонька, по-дальше! Он утратил свет и будет стараться, чтобы его потеряла и ты. Для потерявших веру крайне важно заразить своим неверием всех окружающих. Так-то вот, осинка моя недопиленная!.. Собирайтесь! Жду вас внизу, у подъезда!

И Мамзелькина исчезла, оставив на перилах балкона два пузырька — один с настойкой боярышника, другой — с одеколоном «Тройка››. Зачем-то Дафна потрогала их. Пузырьки были самые что ни на есть настоящие. Хотя в этом-то она и не сомневалась.

Глава шестнадцатая ПОСЛЕДНИЙ ШАГ

Его окружала смерть. Все ломалось в руках, все проваливалось под ногами. И лишь единственное окошко брезжило перед ним. Он не видел его. Угадывал. Только оттуда могли прийти радость и покой. Все остальное было болью. И он ощупью побрел туда.

«Книга Арея»

Котлован был круглым, как чаша, и вдобавок слегка наклонным. Ноги скользили, не находя опоры. Вокруг все было спекшееся, с глубокими, уходящими вглубь трещинами. Арей, присев на корточки, поднял оплавленный камень — один из множества камней, которыми все тут было усеяно. Притронулся к его гладкому боку кончиком носа и увидел свое изломанное, словно в кривом зеркале, отражение. Камень дышал давним жаром.

— Смахивает на жерло вулкана. Такое чувство, что когда-то здесь открылись ворота в преисподнюю, — заметил он.

— Первохаос, — прошептала Мифора. — Каждую ночь мне снится, как все тут бурлит и брызжет. Выбросы пепла, черный дым поднимается на десятки километров, а там внизу, куда мы сейчас идем, в алой лаве плещутся титаны.

Олаф хмыкнул:

— Хорошо, что я не провидец. Мне бы тоже снилась всякая чушь.

— Угу. А так ты просто отхлебнешь из тыквы и хралишь так, что другим спать нельзя, — ехидно сказала Штосс.

— Ты тоже любишь отхлебнул, из моей тыквы — а потом притворяешься, что я тебя заставил! В последний раз так все выдула! — сказал Олаф.

Штосс смутилась.

— Я пролила, — сказала она торопливо.

Арей отбросил камень. Выпрямился, озираясь. Со всех сторон их окружали крошащиеся скалы.

— Я даже знаю, кто охотно сообразил бы с вами на троих, — заметил он.

— Кто? — спросил Олаф. — Так позови!

— Не будем ее звать. Она и так скоро заявится. Мы здесь как на гладиаторской арене. Видны будто на ладони, зато сами даже не заметим, если к нам приблизится армия.

— Да, — угрюмо согласился бородач. — Напрасно мы спустились в котлован.

— Именно сюда нас привел Грустный! — сказала Пелька.

— Надеюсь, привел, а не заманил, — проворчала Мифора.

Все уже привыкли, что так девушка называет дракона. Грустный и Пелька не расставались. В их компании был и мул, который, как ни странно, не только не пал, но и выглядел жизнерадостным. Дракон тоже с каждым часом становился бодрее. Часто поднимал голову, смотрел по сторонам. Теперь на спинс мула его удерживал единственный широкий ремень. Оба крыла давно уже были на свободе, дракон нередко распахивал их, и тогда со стороны казалось, что по скользкому котловану бредет крылатый мул.

Магемма, стоявшая рядом с Пелькой, внезапно вскинула голову. Зрачки у нее расширились. Рыжие волосы зашевелились как живые.

— Что с тобой? — спросила Пелька.

— Скверное предчувствие, — сказала Магемма. — Залезай на мула… Ну! Быстрее!

— Но на муле же дракон?

— Кому говорю! — ладонью ударив Пельку по спине, Магемма загнала ее на мула и тут же, не имея под рукой кинжала, чтобы уколоть мула, укусила его за круп.

Мул вскинулся от боли и неуклюже поскакал. Это было потешное зрелище, мул не то скатывался, не то бежал по оплавленным камням. На спине у него, пытаясь взлететь, бестолково колотил крыльями дракон, а на спине у дракона, обхватив его руками на шею, болталась визжащая Пелька.

А потом все и началось. Оборотень Ронх выхватил кинжалы и наудачу засадил их в воздух один над другим. Кинжалы торчали в пустоте и не падали. Оборотень застыл, точно сам не веря, что такое возможно, а еще мгновение спустя, меч, упавший из пустоты, разрубил его до середины груди.

Услышав звук падающего тела, Арей выхватил меч, бросился на помощь, но было уже некому помогать и не от кого защищаться. На запекшейся от жара земле лежал мертвый оборотень и тут же валялись два его кинжала.

Группа рассыпалась. Вот застыл с топором Олаф, вот прищелкивает мечом-кнутом Штосс, а вот вытянула унизанные перстнями пальцы Мифора. Магемма тихо пела. Ее голос, дробясь на отдельные, разное время живущие звуки, раскатывался волнами. Эти волны представлялись глазу легкой рябью, искажавшей отражения камней, и Арей чувствовал, что пока Магемма поет, стражи в плащах не приблизятся незамеченными.

Но никто больше не нападал. Олаф подобрал кинжалы, осмотрел их. На одном была кровь. Другой же, как видно, не сумел пробить доспех.

— Подранил кого-то, но, видать, несильно. Но все ж таки защитил нас. Такие дела… — прогудел варяг.

Мертвый оборотень быстро утрачивал сходство с усачом-торговцем и все больше становился похож на оплывшую медузу.

— Ронх был отличным бойцом. Думала, он дороже продаст свою жизнь! — с обидой на судьбу сказала Штосс.

— Не думай много! — жестко остудила ее Мифора и набросила на оборотня свой плащ. Уж очень страшен он сейчас был.

— Эй, вы! — заорал Олаф. — Вы слышите меня? Трусы! Выходите по одному!

— Ага! Так они и побегут! — пробормотал барон мрака.

Олаф оглянулся на Арея. Тот стоял и озирался, не спеша убирать двуручник в ножны. Его взгляд скользил по крошащимся вершинам. Он знал, что за ними следят. Где-то там, в камнях, притаились девять охотников за глазами. Он чувствовал их взгляды, но не понимал, откуда именно они устремлены.

— Что будем делать? — спросил варяг.

— Потихоньку отходить вслед за мулом… Животинка выбрала правильное направление! Нас выследили, послали разведчика. Ронх ранил его, и разведчик его зарубил, — отозвался Арей.

Они отбежали, залегли за камнями, опять отбежали. В скалах, со стороны внешнего края котлована, изредка мелькали и сразу растворялись фигуры. В их движениях Арей не улавливал особой спешки. За ними не столько гнались, сколько загоняли. Во второй раз охотники за глазами ошибки не повторят. Никакого ближнего боя. На этот раз их прикончат издали, одного за другим. Разогнавшийся мул с драконом и Пелькой был где-то впереди. Мелькал как черная точка, приближаясь к невидимому центру котлована.

Во время одной из перебежек Олаф коротко вскрикнул. Покачнулся. Штосс показалось, что он споткнулся, но потом выправился и опять побежал вместе со всеми. Через сотню шагов варяг стал отставать, задыхаться и снова упал. Штосс вернулась к нему:

— Что с тобой?

Олаф, рыча, повернулся к ней спиной. Чуть ниже лопатки у него торчала стрела.

— Жжет очень! Чего там в меня воткнули? — прохрипел варяг, пытаясь заглянуть себе за спину.

— Надо будет немного потерпеть! — сказала Штосс, выдергивая стрелу. Олаф зашипел от боли.

— Это не бой! Нас убивают, а мы их даже не видим! — прохрипел он.

Рана выглядела не такой уж опасной, но лицо бородача стремительно отекало. Встать он уже не мог. Лежал и смотрел на стрелу.

— Дай! — потребовал они, забрав у Штосс стрелу, лизнул окровавленный наконечник. Сплюнул. — Отравленная!

— Что будешь делать? — спросила Штосс.

— Превращусь в волка, — Олаф вогнал в землю нож с костяной ручкой.

— На волка яд не действует?

— Действует меньше. К тому же ранили человека. Возможно, я успею добежать.

— Куда?! — крикнула Штосс

Варяг с усилием перекувырнулся, и с земли вскочил уже волком. Его серая спина замелькала между камней, сливаясь с ними.

— Подозреваю, что туда, куда летят драконы и откуда возвращаются здоровыми, — вместо Олафа ответил барон мрака.

— Думаешь, у него есть шанс? — отдуваясь, спросила великанша.

— Я предпочитаю не думать, когда нужно бежать, — отозвался Арей.

Штосс бежала тяжело, сильно отстав от Магеммы и Мифоры. Особой выносливостью она не отличалась была слишком грузна. Понимая, как смешна теперь, то и дело оборачивалась и, воинственно выкрикивая что-то, пыталась размахивать мечом. Залитое потом лицо было красным. Арей не бросал ее. Пусть Мифора и Магемма оторвутся подальше. Чем дальше они, тем больше шансов у Пельки. Во всяком случае, их не прикончат всех сразу.

— Разве… у вас… у стражей… нельзя вызвать на честный бой?. Один на один? — пропыхтела она, когда они в очередной раз, отдыхая, залегли за камнями.

— Страж вызывает на бой только стража… Тебя же убьют и так. Разве что эйдос не получится забрать, если на него нет залоговых документов, — заметилтАрей.

— И это не будет нарушением… уф… какого-нибудь вашего кодекса?

— Ты где-нибудь здесь видишь кодекс? — оглядывая камни, насмешливо спросил барон мрака. — Лично я нет.

— И тебя тоже убьют? — спросила Штосс.

— Попытаются. Им выгодно будет притвориться, что меня не узнали. И мой дарх, скорее всего, ‹‹потеряется» по пути. До Лигула точно не доберется, хотя на него мне плевать. Наследников у меня все равно нет, — мрачно отозвался мечник.

Штосс начала было что-то отвечать, но вдруг коротко вскрикнула и, с яростью вскочив, несколько раз хлестнула мечом по воздуху. Арей успел еще увидеть мелькнувший наконечник копья, два раза слепо ткнувшийся в камень рядом со Штосс.

— Ты видел?! — прохрипела великанша. — Видел? Тут кто-то был!

— Это я понял. Ты его зацепила? — спросил Арей.

— Кажется, нет.

— И тебя не зацепили?

— Нет.

— Странно. Тогда дело не в плаще невидимке. Кто-то из охотников имеет дар сглатывать пространства. При этом нас он, разумеется, не видит. Пытается нашарить издали. Поэтому мы пока и целы… Вот смотри!

Арей высунулся из-за камня — и тотчас возникшее неизвестно откуда копье рассекло воздух у его уха. Барон мрака поспешно нырнул за скалу. Переполз. Сделано это было вовремя, потому что копье уже ударило туда, где он только что находился. И хорошо ударило, даже камень раздробило. Тог, кто наносил удар, умел обращаться с оружием.

Оставаясь на земле, барон мрака ухитрился закинуть клинок в ножны и быстро пополз на животе, слыша, как позади шуршат камни. Это Штосс ползла за ним.

— Я что, похожа на змею? Может, все же вспомним, что у нас есть ноги? — предложила она.

— Не выйдет, — сказал мечник. — Он видит нас, когда мы высовываемся. И сближаться явно не собирается.

— Но он же потом скажет, что… убил… нас… в честном бою, — пропыхтела Штосс.

— Историю пишут победители. Таковы правила игры! Ползи!

А потом впереди вдруг выросла скала, напоминавшая повернутую в их сторон' подкову. Обползти ее, не потеряв времени, было нереально. Разве что попытаться подняться под прикрытием небольшого внешнего зубца.

— Давай ты первый! Я посмотрю, за что ты цепляешься! — крикнула Штосс.

Арей, не споря, полез первым. Штосс последовала его примеру, но на середине сорвалась и тяжело съехала. Вторично забраться на скалу она уже не успела. Кто-то негромко окликнул ее — не по имени, впрочем, а просто ‹‹Эй!››

Штосс обернулась. Шагах в пятнадцати, скрестив руки на груди, стоял охотник за глазами. Арей, смотревший на него со скалы, увидел, как он отбросил в сторону плащ и как на шее у него тускло сверкнула сосулька дарха. Спуститься к ней мечник не успевал. Штосс в последний раз оглянулась на скалу и хрипя как бык, помчалась к нему с боевой плетью. Страж мрака позволил ей приблизиться шагов на десять. Потом в руке у него возник короткий ландскнехтский меч с S-образной гардой. А еще спустя мгновение охотников вдруг стало восемь и все они окружили Штосс кольцом. Великанша отчаянно заметалась, слепо нанося улары.

— Нет! — крикнул Арей. — Не отвлекайся! Нападай на первого!

Он видел то, чего не видела Штосс. А именно — что охотник всего один. Остальные — его темпоральные двойники. Каждый с отставанием примерно в полсекунды. Самое сложное было определить, кто начинает движение. Его-то и надо было атаковать.

Страж мрака не дал ей возможности сообразить. Низко, как клык кабана, опустив клинок он ринулся на Штосс. Семь его двойников приближались к великанше со всех сторон. Она заметалась, не зная, чей удар отражать. Затем предположила — и ошиблась. Меч-кнут рассек пустое пространство. И тут же ландскнехтский меч вонзился ей в живот на всю длину. Штосс упала, выронив меч. Арей, закричав от ярости, готов был уже прыгнуть сверху, рискуя переломать ноги, но не успел.

Что-то с огромной силой ударило его в правую часть груди, отбросив назад. Уже падая, он увидел, как в воздухе мелькнуло и сразу исчезло копье.

«Не ранен! Повезло! Хорошо, что надел нагрудник››, — мелькнула мысль Арей вскочил и сразу же упал от боли — такой острой и слепящей, словно ему вогнали между ребер раскаленное шило. Нагрудник, на который он надеялся, был не просто вмят, но и продавлен внутрь. Удар копьем был такой силы, что Арею сломало ребра собственным нагрудником. Перед глазами заплясали черные, точно выжженные точки.

Арей подобрал меч и, задыхаясь, побежал. Он уже понял, что тот охотник, что обладал даром сокращать пространство, опять увидел его. Хорошо еще что камни мешали повторить удар. Арей бежал, держа меч под мышкой и поддерживая правую руку левой. Он уже обнаружил, что это единственный способ, чтобы сознание нн мутилось от боли. Любое движение рукой — и перед глазами снова начинали плясать выжженные пятна.

Внезапно его окликнули. Барон мрака увидел Магемму и Мифору. Воительницы укрылись за двумя плоскими плитами, примкнувшими так, что они образовывали букву L. Хоть и неважная, но все же защита.

— Где Штосс? — крикнула Мифора.

Барон мрака оглянулся.

— Убита, — сказал он — А я ранен.

Арей нырнул за камень и, прижавшись к нему спиной, попытался подвязать себе правую руку. Магемма, стащив с себя шаль, помогала ему.

— Крепче стягивай локоть. К телу его! Не бойся, он не должен двигаться.

— Вам не больно?

— Мне больно, когда рука болтается, — сказал Арей.

— Как вы будете сражаться?

— Левой! — сказал мечник. — Чтобы победить или умереть, ее хватит. Главное, чтобы правая не мешала.

Завязав шаль узлом, Магемма отошла.

— Идут!.. — сквозь зубы процедила Мифора, выглядывая из-за камней.

Арей тоже высунулся, чтобы посмотреть. Стражи приближались растянутым полумесяцем. Двое были вооружены луками, еще у троих — копья. Почему-то их было уже не девять, а семь. Барону мрака это не понравилось. Куда делись еще двое?

‹‹Ладно, неважно. С нас хватит и этих. Подпущу их совсем близко», — подумал Арей.

Меч лежал у него на коленях. От ножен он уже избавился, как избавился и от походного мешка. Все это уже не пригодится. Он и от правой руки бы избавился, потому что знал, что в бою она будет мешать, но, увы, это невозможно.

Мифора подползла к Арею и сунула ему пузырек с широким горлышком из непрозрачного стекла:

— Держите! Только не пейте его сейчас, а то убьете нас с Магеммой. На стражей тоже действует, я проверяла.

— Что это?

— Редкостная гадость, — сказала Мифора честно. — Из известного тут только мухомор и вытяжка из яда гюрзы. Когда выпьешь это, примерно через десять секунд наполняешься яростыо и перестаешь чувствовать боль. Даже если вас насквозь пробьют копьем, вы будете только смеяться.

— Нет, — сказал Арей, возвращая ей пузырек. — Этот рецепт я знаю. Мне не нужна выжигающая ярость, после которой лежишь пустой и мертвый и ничего не хочешь. Мне хватит и собственного гнева, а с болью я справлюсь.

— Есть шанс, что мы победим? — внезапно спросила Магемма.

Арей, чуть помедлив, покачал головой.

— Их слишком много, и это стражи. Самое большее — утащим кого-нибудь с собой, — сказал он.

Рыжеволосая присела на каменную ступеньку. Уткнулась лбом в руку.

— Одно мне грустно. У меня не было дочери, которой я успела бы передать свой дар. А ведь я последняя магемма! — произнесла она с тоской.

— То есть дар магемм уйдет вместе с тобой? — спросила Мифора.

— Боюсь, что да, — серьезно ответила рыжеволосая. — И это печально, но я успею еще спеть мою последнюю песню.

И Магемма запела. Звуки песни были гортанные, отрывисты, бесконечно одиноки. Они не таяли в воздухе, сменяя друг друга, а оставались, замирали и, дрожа, звенели над рыжеволосой точно осиный рой. Эта была песня смерти, песня грусти и тоски, но где-то внутри ее угадывалась надежда, как порой угадывается в ночи крохотный далекий огонек — точно маленькая точка, пляшущая внизу на равнине. Точка нечеткая, перемещающаяся и оттого кажущаяся несуществующей.

Песня Магеммы словно говорила: «Мы не умираем. Нас сажают, как семена, чтобы мы прорастали в вечность!››

Девушка пела, закрыв глаза. Лицо ее было бледным, а рыжие волосы, казалось, светились. К тем первым роящимся звукам присоединялись все новые. Казалось, Магемма одна выступает в качестве хора, нить за нитью создавая голосом оживающий ковер. Звуки все сплетались, усложнялись, уже не звенели, а почти гремели требовательной радостью рождения.

Подчиняясь этой радости, Магемма невольно привстала, и сразу же из-за камня вынырнул наконечник копья. Арей успел увидеть древко и сжимавшую его руку. Прежде чем окровавленное копье втянулось в пустоту, меч в левой руке барона мрака сделал короткое подрезающее движение и отрубил невидимке кисть. И сразу же раздался хриплый крик боли, но не здесь, а шагах в тридцати от них.

Магемма зажала рану рукой. Самой раны Арей не видел, видел лишь бегущую из нее кровь, и по цвету этой крови и по тому, как сильно она просачивалась между пальцев, знал, что рана смертельна. Но и исте-ающая кровью, Магемма не переставала петь. В песне ее были и стон, и рыдание — но и радость, и надежда, и свет.

— Ну все. Теперь я вся растворилась в песне. Теперь и умирать не страшно, — сказала она и, вздрогнув, опустила голову на руки. Рыжие волосы рассыпались по камням.

Она лежала, а постепенно ослабевавшие звуки до конца не смолкшей песни укутывали ее точно покрывалом. Арей оглянулся на Мифору. Та решительно кивнула и, потянувшись к очкам, опустила толстые стекла.

— А теперь моя последняя песня и мой последний танец! Здесь искры будут в десять раз сильней! — негромко произнесла она, начиная поочередно дышать на каждый перстень, чтобы прогреть его.

Арей коснулся ладонью земли и ощутил слабую дрожь. Казалось, они сидят на натянутой коже гулкого барабана.

— Боевая магия? Тут? Это же верная смерть, — задумчиво сказал он. — Хотя, с другой стороны, почему бы и нет?

И, приготовившись к прыжку, барон мрака подтянул к себе меч. В тот же миг Мифора вскочила, встав так чтобы камень прикрывал ее, и, почти не целясь, стала выбрасывать крупные, размером с клубнику, искры — алые и зеленые.

— Это вам за Гуниту! Она же Штосс! Гунита! За тебя!.. А это за Магемму! А это за Ронха! — восклицала ома, в перерыве успевая шептать заклинания.

Искры неслись почти без перерыва. Двойные, тройные, порой даже по четыре, что казалось невозможным. Восемь перстней раскалялись, до костей прожигая пальцы, но Мифора, видимо, не чувствовала боли. Ей важно было успеть. Арей увидел, как искры отбросили одного охотника и до черепа поджарили лицо другого, попытавшегося укрыться за скалой. Под градом искр скала разлетелась вдребезги и погребла стража под собой.

Небо стремительно путалось. В тучах зрели молнии. Земля пол Ареем уже не просто дрожала. Она прорывалась то в одном, то в другом месте. Вырывались алые фонтаны лавы. И между этими алыми фонтанами, упреждая удары молний, навстречу охотникам мчался Арей. Ушел от брошенного копья, смел клинком стрелу в полете, и долгожданная встреча состоялась.

А потом все скрылось в черном и белом дыму. Лишь ударяли молнии, дрожала земля и ало вспыхивала лава. Сам бой Арей запомнил плохо. Потом ему казалось, что и не было никакого боя, хотя на мече появилось много новых зазубрин. В памяти его отпечатались какие-то фрагменты. Вот устремившийся к нему охотник страшно кричит и исчезает, а там, где он только что сгоял, в земле алеет дыра. А потом неведомая сила, налетев сзади, подбрасывает Арея на огромную высоту и, кувыркая, по дуге несет на дальние камни. Арей понимает, что это конец. Такого удара не выдержать

никому. Но уже у камней, почти врезавшись в них, он ощущает тугой, замедливший его толчок и, теряя сознание, понимает, что Мифора подстраховала его магией, а значит, и то, что его подбросило, было тоже ее

работой.

Даже в забытьи Арей пытался ползти. Он понял это, когда очнулся. Меч, который в падении он упорно не выпускал, валялся шагах в тридцати. Барон мрака лежал на краю огромной каменной плигы, похожей на панцирь черепахи. Перед ним был покрытый дымящими рытвинами участок, вспаханный так тесно, что уцелеть, находясь на нем, было невезможно. Молнии уже не били. Земля, затихая, дрожала.

Арей тяжело поднялся, отыскал свой меч и, волоча его за собой, побрел туда, где в последний раз видел Мифору. Из семи охотников не спасся ни один. Правда, дархов Арей сумел найти только три. Остальные сгинули вместе со своими хозяевами.

Мифору он так и не обнаружил. Камни, на которых Арей видел ее в последний раз, были разбиты ударами молний. Один из камней, сколотый наискось, торчал в земле как кинжал. Рядом с ним мечник подобрал разбитые очки. Тут же валялся и один из чудом уцелевших магических перстней. Сапфир в нем треснул от жара, и края трещины спеклись.

Этот перстень Арей поднял и благодарно сжал его в ладони.

После недавних молний, дрожи земли и звона клинков тишина пугала. Арей стоял и озирался, пытаясь понять, куда ему идти. Пелька, дракон и Олаф — живы ли они? Где они сейчас? Нашли ли, что искали?

Ветер донес издали крик. Арей забрался на валун. Ему показалось, что он различил краткую вспышку драконьего пламени.

«Стражей было семь!›› — вспомнил он.

Перехватив меч за середину лезвия, он прижал его к раненой руке, чтобы придерживать их вместе, и побежал. Бежал и думал о том, что не успеет. Сколько времени нужно двум стражам, чтобы убить девчонку и раненого дракона? Секунды.

Пока Арей бежал, крик повторился еще дважды, а вот вспышек пламени больше почему-то не было. Вскоре ему попался на глаза мул, провалившийся в неглубокую расщелину, из которой сам не мог выбраться. Мул стоял и, жалобно задрав голову, смотрел на него. Дракона на его спине не было. Пельки рядом с мулом Арей тоже не обнаружил.

Еще шагов через триста барон мрака увидел дракона. Покрытый глубокими проникающими ранами, с чешуей, иссеченной ударами меча, он лежал на земле, и морда его была обращена к небольшой группе камней, до которых он так и не успел доползти. Тянувшийся за драконом кровавый след точно указывал направление.

— Пелька! — крикнул Арей. — Пелька!

Тишина. Он повторил свой зов дважды или трижды, потерял надежду, и тут ему откликнулся неуверенный жалобный голос. Перехватив меч за рукоять и больше не придерживая локоть, Арей побежал.

Звавший его голос доносился со стороны вздыбленной до состояния стекла запекшейся земли. Обежав ее, Арей увидел девушку, которой зажимал рот охотник в сером плаще. У охотника было маленькое красное лицо и сапоги из кожи виверна. Другой страж, с закупанной в плащ головой, сидел неподалеку на камне и не двигался.

— Убей сперва меня! — прорычал Арей и вытянул в его сторону руку с мечом.

Охотник усмехнулся и, оттолкнув Пельку, неторопливо потянул из ножен клинок.

— Заметь, не я предложил! — сипло сказал он и, шагая к Арею, не то оглянулся, не то бросил быстрый взгляд на своего сидящего на камне спутника.

Отброшенная Пелька, ужом скользнув мимо его ноги, вдруг прыгнула на этого второго и упала с ним на камни. Она еще летела, а Арей уже видел, что в руках у Пельки только плащ. Значит, то фигура на камне была лишь мороком, причем наспех сотворенным.

‹‹Все ясно! Ловушка!››

Уловив у себя за спиной движение, Арей махнул мечом. Он успел бы отразить удар, не напади кто-то на него со стороны раненой руки. Сейчас же ему не хватило какого-то мгновения. Метательное копье, пущенное снизу, видно из какой-то расщелины, где прятался второй страж, ударило Арея в бедро.

— Это не я кричала! Они заставляли меня звать тебя, но я не соглашалась, и они кричали сами! — запоздало крикнула Пелька.

Арей упал на одно колено, но сразу же, упершись в землю, попытался подняться. Нога не послушалась.

Рыча не столько от боли, сколько от обиды на свою отказавшуюся служить ногу, он посмотрел вниз. Бедро было пробито пилумом, который вонзился наискось, скользнув вдоль кости, и глубоко, на всю длину входящего в древко железного наконечника засел в ране, Арей понимал, что с копьем в ране биться едва ли сможет, даже если поднимется на здоровую ногу. И оба охотника это понимали.

Даже теперь они предпочитали не приближаться, понимая, что Арей будет драться насмерть. Держались на расстоянии, соображая, как добить его, поменьше рискуя самим. Будь у них второе копье, они бы давно это сделали, но пилум был только один.

— Сам Арей! — сказал тот первый, в сапогах из кожи виверна. — Надо же!.. А где остальные ваши?

— Мертвы, — прохрипел барон мрака.

— А наши? — спросил другой, тот, что метнул копье, — молодой, с несомкнувшимися еще усиками.

— Тоже.

Охотники обменялись быстрыми взглядами.

— Что ж… Похоже, тебе не повезло! Убить двоих ты точно не успеешь, — отозвался второй. Рука его скользнула к голенищу сапога.

Арей потянулся к цепочке и сорвал с шеи свой дарх.

Оба стража, застыв, завороженно смотрели, как по спиралям сосульки стекает серебристый свет.

— Вы ведь об этом мечтаете? — морщась от боли, которой жалил его дарх, спросил мечник. — Вторая

— Куда? — с трудом выговорил он. — Что ты хочешь? Зачем?

— Туда… за Грустным, — сказала Пелька, и мечник, недоверчиво повернув голову, разглядел, что дракона на прежнем месте нет.

Израненный дракон полз к камням. Его морда была нацелена точно на средний камень, относительно небольшой и вытянутый, лежащий на случайно возникшей возвышенности из двух обломков покрупнее. До камней было шагов пятьдесят. Так они и двигались: дракон, а за ним Арей, подгоняемый только решительностью Пельки и обвисающий на ней немалой своей тяжестью.

Десять шагов… пятнадцать… Арей, спотыкаясь, брел за драконом, таким же измотанным и израненным, как он сам, и чувствовал, что умирает. Силы покидали его. Перед глазами была молочная пелена. Где-то поблизости угадывалась Аида, но не та веселенькая, всегда в подпитии старушка, которую он знал, а другая, сухая и деловитая, явно находившаяся при исполнении. Сухая ручка цепко сжимала косу. Арей видел Мамзелькину нечетко, как-то мерцающее. Похоже, она не хотела показываться, словно и существуя и не существуя в одно и то же время.

Каждый шаг отдавался болью. На ногу барон мрака старался не смотреть: нога была уже словно и не его. Нечто чужеродное, распухшее, мешавшее. А потом Арей перестал испытывать и боль, и это его испугало. Он знал, что боль в его состоянии — это тоже признак жизни, и когда боль уходит — это означает, что и жизни осталось лишь несколько капель.

А дракон все полз. Между ним и Арсем был начертам незримый знак равенства. Казалось, камень, от которого дракон не отрывает глаз, дает ему силы, потому что от тяжести ран он давно уже должен был умереть.

Поначалу дракон был впереди, затем Арей с помощью Пельки нагнал его, и следующие несколько метров они тащились бок о бок. Мечника качнуло, он споткнулся и опять отстал от дракона шага на три. На последних шагах уже дракон начал замедляться. А за их спинами неуловимо кралась маленькая старушка и отливающими синевой ноготками скребла по брезенту, понемногу стаскивая его.

— Не-е-ет! Да стой же ты на ногах! — закричала Пелька, изо всех сил дергая вновь споткнувшегося Арея вперед. Этим она подарила ему немного заветного расстояния, но все равно он свалился в шаге от камня, похожего на лошадиную голову. Арей протянул руку, но лишь оцарапал спекшуюся землю. Те камни, что были внизу, не позволяли дотянуться, а привстать ои не мог.

А потом зашуршал упавший брезент, и Арей больше не оборачивался, прекрасно зная, что означает этот звук. В ту краткую секунду, пока все длилось, он успел еще подумать: кого из них двоих коснется коса? Дракона? Его? Или обоих? Желая принять смерть стоя, Арей рванулся и, обвиснув на Пельке, сумел встать.

коллекция Тартара! Лучше талько у Лигула! На двоих все равно не поделите: сцепитесь! Пусть он достанется тому, кто поймает!

У стражей даже не было времени подумать. Дарх блеснул в воздухе, опережая свою собравшуюся в броске цепочку. Вращаясь, он пролетел чуть выше головы стоявшего первым охотника. Дарх кувыркался, а за ним змейкой спешила опомнившаяся цепочка. Первый из стражей подпрыгнул, пытаясь поймать дарх за цепочку. Другой, видя, что не успевает, метнулся наперерез.

Две руки вцепились в цепочку почти одновременно. В следующее мгновение Арей, перехватив двуручник за клинок, с резким выдохом метнул его. В этот бросок он вложил столько сил, что повалился на землю лицом вниз и даже не успел вытянуть здоровую руку, чтобы подстраховаться.

Когда барон мрака оторвал от камней разбитое лицо, то увидел, что рукоять его меча слабо шевелится. Дергается вверх, вниз и опадает, замирая. Оба стража, в момент броска оказавшиеся на одной линии, были пробиты насквоз. Опираясь коленом здоровой ноги и волоча за собой раненую, Арей пополз подбирать свой дарх. Правой рукой он тоже не мог опираться и потому полз как получервь. Вернул себе меч и с его помощью попытался освободился от пилума. Не получилось. Делая это, он дважды терял сознание от боли. В результате он сумел лишь обрубить древко — металлический же наконечник остался торчать у него в бедре.

Пелька, вертевшаяся рядом с Ареем и от ужаса зажимавшая ладошкой рот, внезапно сорвалась с места и кинулась куда-то. А потом мечник услышал, как она его зовет. Он хотел подняться и брести, опираясь на меч, но неожиданно опять упал. Силы покинули его. Он понял, что рана была глубже, чем он ожидал, или, что более вероятно, копье задело крупный сосуд и он потерял много крови.

Пелька подбежала к Арею, потом опять отбежала от него, вернулась, и он почувствовал, что она чем- то стягивает ему ногу выше раны. Барон мрака замычал и попытался закрыть глаза. Его охватило сонливое безразличие. Хотелось провалиться в черноту и стать ничем, хотя ои знал, что это невозможно. Бессмертие — единственный дар, который не может быть отнят ни у стража, ни у человека. Дар вечный и невозвратный, легко превращающийся в наказание.

Однако погибнуть Арею не позволили. Он почувствовал, как Пелька хлещет его по щекам. Трет уши. Пытается поднять. Сил у нее, разумеется, не хватило, и она повалилась на него сверху, перемазавшись в крови. Попыталась волочь. Не сумела. Арей сквозь полузабытье все ждал, пока она оставит его в покое и перестанет теребить. Но она не отставала. Тормошила его, дергала, жалила, как злая оса. Даже, кажется, чтобы он очнулся, покалывала ножом.

Наконец Арей поднялся, подчиняясь неожиданно сильной воле девчонки. Он стоял и кренился, рукой опираясь на меч, а плечом на Пельку.

Коса коснулась дракона. Перед тем как уронить голову, Грустный приподнял ее. В его зрачках навеки отпечаталось то, что он увидел последним. Арей, опиравшийся на двуручник. И с ним рядом — худенькая девушка.

А потом, уже ни о чем не думая, барон мрака сделал большой шаг вперед и, задев торчащим наконечником копья вторую ногу, грудью повалился на камень, обняв его здоровой рукой, чтобы не соскользнуть. Упал — и ничего не ощутил, кроме холода камня. Пелька сидела рядом и, точно кошку, гладила его ладонью по спине.

— Вам больно? Больно вам? — повторяла она.

— Уйди! — прорычал Арей, но Пелька осталась и все равно продолжала гладить.

— Вы такой бедненький… — сказала она горько.

Барону мрака даже нечем было ее оттолкнуть, потому что, оторви он руку от камня, сам бы свалился. Он лишь слабо дернул здоровой ногой, повторно уколовшись о наконечник пилума. Его охватило ощущение глубочайшей нелепости момента. Он умирает. Под ним холодный камень — скорее всего совсем не тот, потому что помощи от него нет. Рядом сидит девчонка, дотащившая его сюда, и жалостливо гладит ето по спине.

Но одновременно это было даже приятна Арей давно уже отвык, что он кому-то нужен, что кто-то любит его и жалеет.

«Я бы, наверное, хотел, чтобы так продолжалось вечно››, — подумал мечник.

Глаза защипало, и, прежде чем барон мрака понял, что это было и заглушил слезу цинизмом, на камень что-то капнуло. Арей лежал и смотрел, как крошечная капля сбегает по камню. И там, где она прочерчивала влажный, едва заметный след, камень начал теплеть и, теплея, менял цвет.

Арей почувствовал, что до мгновения, пока в нем не родилась эта одинокая слеза, артефакт даже не считал его живым. Не воспринимал его как достойного видеть и дышать, как действующую единицу мироздания, а раз так, то и помощь ему оказывать не спешил.

По просыпающемуся камню волнами распространялось тепло. Барону мрака стало вдруг вдвойне хорошо: и от тепла камня, и от прикосновений руки Пельки. Так хорошо ему было только в ранней юности, в Эдеме, когда он, устав от полетов, лежал на росистой траве и сквозь ажурные ветви смотрел на солнце.

Камень изучал мечника. Его нельзя было не пустить в мысли, нельзя было ничего от него утаить. Времени для него не существовало, как не существовало и минувшего. В Арее оживали его хорошие и дурные поступки. Они текли одни за другим, как течет река, а он наблюдал за ними, но не с берега, а с одинокого островка сознания. Они были здесь все, мелкие и крупные, забытые и незаметные, даже какая-то мелочовка, вроде косого взгляда или скверной, но охотно принятой сердцем мысли. Вместе с камнем Арей ощупывал свою жизнь, как ощупывают нечто сложившееся.

В том, как камень показывал хорошие поступки, не было восхищения ими, а когда проплывали дурные, то в том, как они преподносились памяти, не было укора.

Камень просто зондировал их, взвешивал, точно желая понять, кто и что перед ним. При этом Арей не сказал бы, что артефакт имел свой разум — скорее то первичное, из чего он состоял, заключало в себе помимо прочего и разум, но разум нерасчлсненный, не изучающий себя, во многом дремлющий и оживляющийся только в соприкосновении с чем-либо. Это было идеальное ничто, которое готово было сделаться чем угодно.

Прошлое, будущее — все собралось воедино, и Арей очень ясно понял, не понял даже, почувствовал, что время — это размотанный клубок бытия, который однажды скатают вместе, и тогда временные связи исчезнут, станут ненужными, лишенными веяной логики. Потому что зачем идти по длинной нити, когда все тут рядом, под боком, о вечном цельности?

Как долго он лежал на камне с точки зрения раздробленного, линейного Пелькиного времени, Арей не знал. Он и про Пельку почти забыл. Она превратилась для него в отдельные легкие прикосновения, в жалость и любовь, лишенную материального воплощения. Но постепенно тепло камня начало слабеть, он стал как бы осторожно отстранять от себя Арея, и тогда тот разобрал вдруг слова:

— Эй! Вы живы? Эй! Эй! — повторяла Пелька, теребя его за плечо.

Причем повторяла уже давно, поскольку голос был безнадежным и монотонным.

— Жив, — неуверенно отозвался мечник.

Отрываясь от камня, Арей ощутил, что по ноге его что-то течет. Первой мыслью, к которой он отнесся почти равнодушно в его теперешнем благостном растворении, было: «Я истекаю кровью. Я умираю. Ну и пусть. Какая разница, когда мне так хорошо, как давно уже не было?››

Но потом барон мрака понял, что вытекает раскаленный металл наконечника влившегося в него пилума. Он удивился, что не испытывает боли — она должна была быть дикой. Напротив, Арей ощущал, что к ноге возвращаются силы. А раскаленный металл… должен же был наконечник как-то выйти? Камень выбрал самый естественный путь.

Пелька наконец оставила Арея. Перебежала к дракону. Барон мрака, оглянувшись, увидел, что она пытается подтащить его к Камень-голове. Зная, что ей одной это не по силам, Арей помог ей. Вдвоем они подтащили дракона к камню, положили сверху его израненную морду. Камень не потеплел, и они поняли, что опоздали.

Арею это стало ясно раньше Пельки. Ничего не говоря девушке, он тихо отошел и присел на валун недалеко от неподвижного хвоста дракона. Положив на него руку, мечник гладил его, как недавно его самого гладила Пелька.

А девушка все теребила и теребила дракона, проявляя то же властное упорство, с которым недавно спасала Арея. Барон мрака усмехнулся своему заблуждению: выходит, она одинаково любит всех живых существ — и его, и дракона, и какого-нибудь мула. Прошло долгих полчаса, пока наконец и она, уставшая, убито опустилась рядом с мечником.

— Что дальше? — спросила она.

Мечник пожал плечами. Он не знал.

— Но вы же нашли камень?.. За ним посылал вас ваш хозяин?

— Лигул не мой хозяин, — резко ответил Арей. — Никто не знает, что я нашел артефакт и где нашел. В живых остались только мы вдвоем. А раз так, то, возможно, мы ничего и не нашли. Не так ли?

— То есть мы просто уйдем? — радостно удивилась Пелька. — И он будет лежать здесь? Чтобы к нему прилетали раненые драконы? Да! Здорово!

— Не все так просто, — колеблясь, отозвался Арей. Ему хотелось оставить Камень-голову у себя, но он понимал, что этот артефакт не огонь в печи, который греет тебя всякий раз, как ты не поленишься скормить ему полено. В этот раз он помог Арею потому, что тот был израеен, и потому — о унижение для темного стража! — что он уронил на него слезу.

— Хорошо бы! — мечтательно сказала Пелька. — Но не получится. Они теперь приблизительно знают, где искать. Если не сегодня, то через полгода сюда придут новые. И найдут его…

— Все на свете можно спрятать! Даже слона в кармане! — произнес кто-то рядом.

Барон мрака вскочил, нашаривая рукоять меча. Перед ним, покачивая в руке посох, стоял Мировуд.

— Фух-фух-фух! Ты так всегда встречаешь гостей? А я, между прочим, принес тебе обещанный дарх! — сказал он.

— Повесь его на мой меч! — приказал Арей.

Волхв повесил цепь принесенного дарха на меч.

Дарх закачался и, предчувствуя для себя беду, попытался улизнуть. Арей дернул мечом, мешая цепочке сползти.

— Порой я жалею, что не могу использовать энергию дархов. Она же огромна, правда? — с искренним интересом спросил Мировуд.

— Она значительна, — скупо подтвердил Арей. — Откуда ты здесь?

Мировуд пошевелил пальцами.

— Видишь ли… Когда ты ушел, мне стало не то что бы одиноко — меня начало раздирать недоверие… Он, конечно, дойдет, говорил я себе, но вспомнит ли он о бедном волхве? Захочет ли вернуться? И множество других вопросов терзало меня.

— Где малыш титан? — спросил Арей.

Волхв самодовольно посмотрел на шар на своем посохе:

— Вчера я воссоединил семейство! И очень этому рад. Везти малютку в тачке было натуральным мучением. Дважды нас с ним едва не съели. По счастью, малыш принимался орать, и как следствие мы питались теми, кто хотел сожрать нас. Кстати, гробовщики на вкус омерзительны. Не советую повторять мой опыт. Я сам сделал это из чистой любознательности.

Арей заверил, что лично у него любознательности гораздо меньше.

— Да-да. — продолжал Мировуд. — У меня едва не отвалились руки, пока я толкал эту тачку. Но в целом все оказалось проще, чем я ожидал. Охотники шли по вашим следам. За охотниками двигались титаны. Разве вы ночами не слышали, как дрожит земля? Как-то на рассвете, когда титаны были настроены мирно — у них есть свои часы покоя, — я вернул малыша матери. Пока она радовалась, я отсиделся в расселине скалы, а после вылез, вытопил из ушей воск, которым я их залил на всякий случай, и рискнул приблизиться к титанам.

— За вознаграждением? — спросил Арей.

Мировуд смутился и бросил быстрый взгляд на стоящий в отдалении мешок.

— Ну… э…можно сказать и так. Небольшая компенсация в форме мешочка алмазов, сколько их может за один раз унести один человек. Обе части моей души были довольны. Одна торжествовала, что воссоединила семейство. Другая же радовалась, что недурственный поступок был достойно оплачен.

Продолжая болтать, Мировуд бочком приблизился к камню.

— Что я вижу! Ты и есть Камень-голова? Это к тебе все летит и ползет? — спросил он

— Его будут искать, — хмуро сказал Арей.

— Правильно! — согласился волхв. — Поэтому часть моей души — я пока не разобрал какая — предлагает следующий вариант. Если перед тобой что-то ценное, что все хотят украсть, говорит она, то… УКРАДИ ЭТО ПЕРВЫМ! Не можешь все целиком — укради часть!

И прежде чем Арей с Пелькой успели остановить его, волхв, размахнувшись, сильно ударил по камню острым краем своего посоха. Удар пришелся в самую хрупкую часть артефакта — туда, где у коня, будь камень действительно головой лошади, находился бы нос.

По камню пробежала трещина. Мировуд жадно наблюдал, как в глубине трещины зарождается крошечная алая точка — будто искра, высеченная наконечником посоха. Чем-то она напоминала крупную каплю крови, которая, постепенно набухая, выдавливается из уколотого пальца.

— Мне нужно совсем немножко… ну одна крошечка от бесконечности! У тебя же много сил, не жалей! — горячо шептал Мировуд, точно уговаривая камень и заклиная искру.

Воздух густел и теплел. Дышать было уже невозможно: казалось, ты заглатываешь раскаленный бульон.

— Ты больной! Уйди!.. Что он наделал! — заорала Пелька и кошкой кинулась на волхва, однако добраться до него не успела.

Арей, схватив ее, с ней вместе бросился на землю.

Он первым понял, что сейчас произойдет. И угадал. Искра разрослась, беззвучно лопнула, а потом не было уже ничего. Только испепеляющий гнев первохаоса. Ослепительному взрыву предшествовал ураган, взметнувший все, что возможно, в том числе и Арея с Пелькой. Барон мрака прижимал девушку к себе. Он боялся что ураган оторвет от него Пельку к разлучит их. Ураган же хотя и нес их как сухие листья, но о скалы не ударял.

А вот Мировуду позавидовать было сложно. Волхва тащило по земле, то подбрасывая, то вновь швыряя на камни. Несмотря на отчаянность своего положения, волхв ухитрялся сохранять важное, почти благостное выражение лица и прижимал к груди осколок артефакта, с которым явно не собирался расставаться.

А потом все вдруг стихло и, прежде чем обрушиться вместе с Пелькой в неглубокое грязевое озерцо, Арей успел увидеть, что артефакт исчез, раскалившись перед этим докрасна.

Глава семнадцатая ТОЧКА НА КАРТЕ

Люди нащупывают границы друг друга — иногда быстро, иногда долго. Когда границы им уже ясны — общение, по сути, прекращается и начинается бесконечное тиражирование установившейся модели.

Ирка. Из дневника

У Ирки была привычка совершать по три хороших постувка в день. Не тех, что она делала по работе, эти в счет не шли, а таких независимо добрых. Пусть маленьких, пусть незаметных. Порой случалось, что день проходил, а ничего доброго она сотворить не успевала. Тогда она начинала поднимать на улице пустые бутылки, мусор и наркоманские шприцы и бросать их в урны. Видя ее со шприцем в одной руке и с бутылкой в другой, мамаши с детьми шарахались. Тогда, чтобы не дразнить нервный народ, Ирка стала носить с собой непрозрачный мусорный пакет.

Вот и сейчас, пока они уныло тащились вдоль Ярославки, перешагивая через кучки обледенелого снега на обочине, Ирка ухитрялась изредка поднимать какую-нибудь замерзшую мусорину.

— Потом где-нибудь выкину! — говорила она.

— Угу, — соглашался Багров, отслеживая глазами ползущий перед ними палец гекатонхейра. — Хорош мизинчик, а?! Интересно, сколько из него можно выкроить Мальчиков-с-пальчик?

Ирка вздохнула. Ботиночки у нее были хлипкие, осенние. Пока сидишь в автобусе — ничего, а как пройдешься — так поймешь, что они никуда не годятся. Ирка мерзла и представляла, как странно, должно быть, она выглядит со стороны: худенькая девушка тащит на плече что-то длинное, завернутое в пакет — не то лопату, не то метлу. Едва ли кто-то догадался бы, что это рунка.

— Надо было ехать на машине! — сказала она, когда палец свернул в тоннель, явно собираясь и их вести за собой.

— Ага. Со скоростью ползущего пальца. Мамзелькина-то с нами не пошла! Небось и так вынюхала, где этот артефакт! — возразил Багров.

У него уже не в первый раз возникало ощущение, что Аидушка не то чтобы темнит, но явно имеет в этом деле дополнительный интерес.

Восстанавливая кровообращение. Ирка пошевелила пальцами на ногах.

— А вот интересно, если я отморожу ножки, ты возьмешь меня на ручки? — спросила она.

— Если на ручки, то это к Зиге! — предложил хитрый Багров.

Зигя тащился за ними, взвалив на плечо железный ящик. Малыш вел себя достойно: к мамуле просился не чаще чем раз в пять минут, а в остальное время просил купить «пылыстыльнчик», что Ирка и сделала в одном из канцелярских магазинчиков. Этот «пылыстылынчик» очень заинтересовал Багрова, особенно когда он увидел, как Зигя быстро приоткрыл железный ящик и сунул внутрь всю пачку, а еще минуту спустя оттуда сама собой вылетела пустая коробка.

Матвею захотелось заглянуть в ящик, но малютка начал опасно кукситься и, пытаясь спрятаться за бетонный столб, вырвал его из земли.

— Не трогай его! А то психанет — будет еще машинами швыряться, — сказала Ирка, и Матвей вынужден был послушаться.

Когда они вышли из тоннеля, перед ними возникло колоссальное, путающее своей громадностью здание. Других столь крупных строений поблизости не наблюдалось, и стало ясно, что палец гекатонхейра направляется именно туда. А тут еще в небе мелькнуло длинное нечто, и Ирка увидела китайского ленточного дракона, который низко, как подбитый самолет, тянул над самыми крышами. И тоже явно направлялся к новостройке.

Почти одновременно с появлением дракона шагах в десяти от них асфальт вскрылся бугром. Тускло блеснула длинная спина. Судя по отсутствию костяных наростов и крупной, плотно прилегавшей чешуе, это был все же не гробовщик. То скрываясь под землей, то вновь взламывая асфальт, неведомое создание четко держало тот же курс.

— М-да. Таможня отказывается от дальнейших вопросов, — сказал Багров и наклонился, подставляя большой пакет, чтобы позволить обрубку мизинца заползти в него. Теперь, когда они понимали, куда идут, можно было ускориться.

Матвей выпустил мизинец уже перед забором новостройки. Тот сразу протиснулся в щель, а Ирке и Багрову пришлось перелезать. Хотя это и произошло на глазах у множества рабочих, на них никто не обратил внимания, потому что следом через забор перемахнул малютка со своим железным ящиком. Поначалу, встревоженные зверским видом Зиги, пулеметными шрамами и буденовкой, рабочие накапливали силы и, укрываясь за вагончиками, вооружались кувалдами и отбойными молотками. Однако малыш вел себя так непосредственно, так мило улыбался и хотел ‹‹ам-ам››, что десять минут спустя его уже кормили бутербродами и фотографировались с ним на телефон, не зная, что это изображение потом все равно исчезнет.

Тем временем палец, пробираясь между мешками с цементом, решительно прокладывал дорогу к подземной парковке, направляясь туда, где вниз спускалось плавное закругление съезда. Матвей остановился, материализуя палаш.

— Ты со мной? Может, останешься? — спросил он у Ирки.

— Нет! Что я, напрасно с собой рунку тащила?

— А Зигю одного бросим?

— Да он вроде общается, — сказала Ирка и первой ступила на ведущий вниз спуск. Хотя, скорее всего, не первой. Темнота жила шорохами. Перебегали, тая, полутени. Неподалеку кто-то глодал кость с таким хрустом, словно это было бедро динозавра. Ирка усомнилась, что ее рунка, если что, поможет против такого чудовища.

Матвей догнал Ирку и выдвинулся вперед, чтобы хоть немного, хоть одним плечом прикрыть ее. Парковка была колоссальна. В центре ее шло шесть рядов опорных колонн, выкрашенных светящимися полосками. Пятном белел на стене пожарный щиток. Вокруг темными провалами разбегались расчерченные машиноместа.

Освещение было прыгающее: под немногими горящими лампами — пятна света, и тут же темные провалы в стенах. В них что-то жило и копошилось. Особенно страшил Ирку гигантский пролом в стене, в котором ворочалось что-то огромное.

— Как ты думаешь: на нас оттуда никто не набросится? — прошептала Ирка.

— Тебе какое развитие сценария? Оптимистическое? — ответил вопросом на вопрос Матвей.

— Да! — сказала Ирка.

— Тогда не набросится! — успокоил ее Багров и, держа наготове палаш, отважно заглянул в пролом.

Мгновение спустя что-то хлюпнуло и с силой всосало воздух, точно включили огромный пылесос. Матвея сорвало с места, и, безнадежно пытаясь удержаться, он полетел туда, где желтели два желтых, с узким вертикальным зрачком глаза. И тотчас забарахтался в раскрытой пасти. Пасть была беззубой, но в ее намерения и не входило никого разжевывать — лишь засосать в желудок.

От свистящего звука закладывало уши. Вокруг все летало: пустые ведра из-под краски, тряпки, куски пластика — все, что помимо Матвея втягивала громадная пасть. Багрова бы непременно засосало, не успей он развернуть палаш и вцепиться в клинок обеими руками. В результате он, чудом ухитряясь не порезаться, висел, ощущая, как внизу, в страшном горле, диким давлением с него сдирает ботинки и брюки.

Ирка бестолково бегала снаружи. Длина рунки позволяла наносить лишь тычковые удары — но только вот кому? В темноте она видела только белое лицо Багрова, а вокруг него серебристое мелькание.

Керосиновая лампа с Огнедыхом вырвалась у Ирки из рук и мгновенно была втянута в горло чудовища. Там она с чем-то столкнулась, разбилась и почти сразу чудовище издало хриплый крик боли. Должно быть, разъяренный Огнедых в доступной форме пожаловался, что ему холодно.

Свистящий звук смолк. Всасывание прекратилось. Багров, кувыркаясь, вылетел из пасти и шлепнулся на цементный пол. А еще секунду спустя на плечо к Ирке опустился Огнедых и полез под ворот куртки — греться.

В проломе что-то ворочалось. Тянулся бесконечный закругленный хвост. Кто-то спешил уползти в темноту.

— Что это было? — спросила Ирка.

— Думаю, глотун — предположил Матвей. — Помню, Мировуд показывал мне его в старинных книгах! Милая пятиметровая ящерка с мощными лапами. Огромным желудочным давлением засасывает пищу и неспешно ее переваривает. Другое удивительное свойство глотунов — что у них внутри ничего не портится. Идеальные условия хранения! Ну, кроме самой добычи, которая, конечно, втягивается стенками желудка. А так железо не ржавеет, ткани, дерево — все прекрасно сохраняется. Бывало, находили латы восьмисотлетней давности, книги, даже букеты цветов. Все такое, будто вчера положили.

Ногам Багрова стало холодно. Наклонившись, он обнаружил, что стоит босиком. Брюки остались, удержанные ремнем, а вот с ботинками не повезло.

— Весело! — сказал Матвей, разглядывая пальцы на ногах. — Теперь в животе у этого глотуна навечно будут мои ботинки вместе с носочками. Лет через тысячу они, возможно, попадут в музей древней обуви.

Глотун явно был не единственным обитателем парковки. Под ногами шустрила какая-то неопределимая мелочь. Что-то проносилось в воздухе, закручивалось вихрями. Одну из колонн обвивала длинная широкая лента. Ирка долго с недоумением смотрела на нее, пока не обнаружила у ленты усы. Это был тот ленточный дракон, которого они уже видели в небе.

В стороне от него лежало что-то выпуклое, неподвижное, с наростами в форме сморщенных грибов, которые внезапно распахнулись, превратившись в темные перепончатые крылья. Ирка определила, что это скандинавский каменный дракон. От старости он покрылся мхом и дышал тяжело и хрипло. Рядом со скандинавским драконом, недовольно огрызаясь на него и распространяя неприятный запах, сидела крупная химера. Поначалу она показалась Ирке здоровой, но после та разглядела, что здорова только ее львиная голова. У козлиной головы был сбит рог и отгрызено ухо, а хвост в форме змеи вообще откушен. То ли защемила где-то, то ли потеряла в драке. Перед химерой возвышалась колоссальная гора непонятно чего, внутри которой тлело пламя. Багров с недоумением разглядывал ее, прикидывая, какой гений ухитрился ее поджечь, но туг гора угля пошевелилась, и…

— …Титан, — прохрипел Матвей, отскакивая. — Ирка, титан!

Титан повернулся на его голос. Одна из колонн, случайно задетая им, переломилась, как спичка. Матвей застыл, готовясь бежать и понимая уже, что это бесполезно. От титана не убежишь. Рункой и палашом его не испугаешь.

Но титан не нападал. Несколько мгновений он смотрел на Матвея алеющими глазами. Огромная рука вскинулась. Пальцы сжались в кулак. Когда кулак был готов опуститься, глаза титана остановились на груди Матвея и что-то ухитрились в ней углядеть. Титан удивленно застыл и медленно, очень медленно отвел руку. Глаза его погасая, постепенно меняли цвет с алого на темно-красный. Матвей прижался спиной к Ирке. Колени у него предательски дрожали.

— Ты это видела? Хопел убить меня — и не убил! — прошептал он, стискивая Иркину руку.

— Да, — отозвалась Ирка, разглядывав цепочку из пяти или шести небольших островных драконов. Все они были похожи на ящериц с короткими передними лапами и длинными задними. Короткие крылышки у них располагались высоко, почти на шее, а еще у них были жаберные крышки, похожие на пышные разноцветные воротники.

Ирка подумала, что драконы, скорее всего, отлично ныряют и питаются рыбой. Действительно, если вдуматься, то плавать, нырять и летать — вещи очень сходные. Были бы жабры да крылышки не очень большие и мощные, чтобы давлением воды не повредить перепонки.

Привыкшие к теплу, островные драконы мерзли и дрожали. Снаружи их чешуя была покрыта грязью и льдом. Еще бы, чтобы добраться сюда, им пришлось проделать долгий путь.

— Смотри, как они сидят! — прошептала Ирка. — Один за другим, спиралью, чтобы занимать поменьше места. Никто не дерется, ну кроме этого глотуна, который, видно, совсем безмозглый. Все это сильно смахивает на…

— …очередь, — закончил за нее Багров — Интересно, нам тоже надо в ней стоять?

И тотчас, не дожидаясь Иркиного ответа, Матвей устремился вперед, потому что ощутил, что если будет размышлять, то никогда не наберется храбрости, чтобы сделать это.

— Стой где стоишь! Не ходи за мной! — крикнул он, надеясь, что Ирка послушается.

Багров двигался по внутренней части спирали, вначале осторожно, а потом все решительнее. По обеим сторонам от него шипели, клокотали, выдыхали огонь и пар существа, от которых он в другое время предпочел бы держаться подальше.

Видя, что его не трогают, Матвей смелел. В груди у него, разгораясь, пламенел Камень Пути. Чем ближе он оказывался к Камень-голове, тем сильнее становилась его решимость. Под конец он почти бежал. Его наполняла легкая радость, точно его ожидала встреча с кем-то родным и любящим.

— Простите… — говорил он, ладонью небрежно отводя коготь размером с ятаган и не обращая внимания на множество других таких же копей. — Подвиньтесь! Позвольте наступить вам на хвост!… Не дышите, пожалуйста, аммиаком! Меня не надо приводить в чувство! И водородом, пожалуйста, не дышите! А то тут у дедушки-дракона пламя из ноздрей, как бы не рвануло!

Матвей шел, а спираль все не заканчивалась, а потом за каким-то длинным, петлями лежащим драконом, через которого ему пришлось многократно перешагивать, он увидел довольно обычный с виду камень и сразу понял, что это то, что он ищет.

Определил это по особому теплу и по тому, что Камень Пути сам потянулся к нему. Не разрешая себе усомниться, Матвей опустился на колени и прильнул к камню грудью. К самому его краю, там, где недоставало небольшого, примерно с человеческое сердце, осколка…

***

Дафна задержалась, прощаясь с Зозо и Эдей. А потом еще и кот у нее удрал, украв со стола кусок холодца. Папа Буслаев, переживавший утрату холодца острее прочих, полез под диван восстанавливать справедливость, да почему-то там и сгинул. А потом все услышали, как он рыдает под диваном, оплакивая свою нелегкую жизнь.

— Я женился множество раз, но никто меня не любил! Никто меня не ценил! — страдал он.

— Не обращайте внимания! Наверное, мой котик залез ему на спину! — успокоила Дафна побледневшую Зозо и с помощью Эди стала выволакивать папу Буслаева за ноги.

В общем, прощание затянулось, и когда Дафна наконец оказалась на улице, ни Мамзелькиной, ни Мефа у подъезда она не обнаружила. Пока Дафна, стараясь найти для Буслаева оправдание, тихо сопела и гневно толкала локтем рюкзак с заточенным котом, послышался визг тормозов.

Рядом, распугивая голубей, лихо затормозил алый «Порше». Стекло отьехало, и Дафна увидела Варсуса. Дафна с удивлением разглядывала машину. Подобные игрушки, да еще соответствующего цвета, были скорее во вкусе Прасковьи.

— Садись! Подброшу! — крикнул Варсус, распахивая дверцу.

Дафна села, ощущая смутную тревогу. Примостила на коленях рюкзачок с котом. Она не забыла еще недавний разговор с Аидушкой. Варсус выскочил, чтобы пристегнуть ее ремнем и захлопнуть за ней дверцу.

— Большое спасибо, — сказала Дафна.

— Да не за что! — отозвался Варсус.

— Какое «не за что»? Маленькое?

— Ты о чем?

— Да ни о чем. Просто на «больше спасибо» всегда бывает маленькое «не за что».

Дафна сидела впереди, а за ее спиной висел акк-ратный пиджачок, пахнущий чем-то смешанным: не то духами, не то одеколоном.

— Это твоя машина? — спросила Дафна.

— Ну как тебе сказать… — уклонился от ответа Варсус. — Все в этом мире временно. Хорошо, что я в свое время выучился водить… Ты знала, что суккубы ездят на машинах?

— Нет, — сказала Дафна. — Хотя, с другой стороны, почему бы нет?

— Вот и я не знал. Причем нагло так ездят! Представляешь, толкнул меня на пешеходном переходе бампером под коленки и принялся орать, что я медленно перехожу! Орать! На меня! Суккуб! Пришлось вытряхнуть его из машины и заточить в багажник!

Варсус не без удовольствия погладил ладонью кожаную оплетку руля.

— Хотя, возможно, это был и не суккуб… — добавил он с некоторым сомнением — Тог бы уже давно удрал, радуясь, что живой остался, руну-то я забыл начертить, а этот вон… до сих пор пинается… Злится, негодуй он эдакий!

Дафна ощутила дрожь сиденья. Кто-то правда бился в багажнике, раскачивая машину.

— А если… — начала она.

— Да, не суккуб! Похоже, обознался я маленько… Ну ничего. После отпустим и извинимся, — продолжал пастушок. — В конце концов, мы стражи света! Мы защиищем его покой… Что ж он так барабанит-то? Воздуха в багажнике полно, да еще продуктов целая сумка! Лежи себе спокойненько и кушай майонез!

Варсус выехал со двора и встроился в поток. Бронзовые крылья висели у него на шее у всех на виду, как стражи света редко их носят. Причем висели не на шнурке, а на медной цепочке, которая почти не блестела, покрытая чем-то густым и застывшим. Но пастушка это, казалось, не смущало. Изредка он бросал на крылья инспектирующий взгляд и, убеждаясь, что они на месте, самодовольно ухмылялся.

— Куда мы? — спросила Дафна.

Варсус оглянулся на нее. Улыбка его была мягкой, но Дафне не понравилась, потому что глаза пастушка не улыбались, а насмехались.

— Скоро увидишь. Сегодня все дороги ведут в одно место, — сказал он, совершая тройной обгон по встречке и яростно сигналя, чтобы его впустили в поток.

Дафна, ездившая еще с Мамаем, вынуждена была признать, что Варсус как водитель мало чем от него отличается. Лишь однажды он остановился на перекрестке, точно для того, чтобы мимо них стремительно пронеслась белая, прижатая к земле спортивная машина, за рулем которой восседало юное чудо в полосатом шарфике.

— Эх! Красиво полетела! — одобрил Варсус.

— А? Что? Это до встречи с первым «Запорожцем»! — рассеянно отозвалась Дафна.

Одновременно с ее словами впереди послышался резкий сигнал и сразу после него звук, известный в пароде как «радость жестянщика››. Вскииув голову, Дафна обнаружила, что на перекрестке юное чудо с кем-то не разъехалось.

Варсус опустил стекло и, привстав, выглянул. Потом сел и, закрыв дверцу, одобрительно похлопал Дафну по плечу.

— «Запорожец››, — поведал он. — Там был «Запорожец››. Ушастый такой. Даже еще не «Таврия››. Все как ты заказывала!

Дафна побледнела.

— Не напомнишь, кто ты там сейчас у света? Страж номер какой? Повышений к празднику не ждешь?

— Это была не предначертанная магия, а абстрактное пожелание, — виновато буркнула Дафна. — И потом, кто ж знал, что в Москве осталось столько «Запорожцев››! Опять же вряд ли юное чудо само заработало на такую машину.

Пастушок расхохотался:

— И эта девушка еще ругает меня за суккуба в багажнике! Мы с тобой идеально подходим друг другу! Мы оба знаем, что такое добро и какие пути к нему ведут! Порой пути зла ведут к добру даже короче, не правда ли?

Дафна промолчала. Варсус быстро взглянул на нее, увидел руки Дафны, неуютно вцепившиеся в рюкзачок, понял, что она уже жалеет, что села к нему, и угрюмо отвернулся. Больше он на Дафну не смотрел и только давил на газ.

— Да-да! — сказал он сквозь зубы. — Думаешь, я не понимаю? Прекрасно понимаю. Пока Мефодий жив, между нами каменная стена.

— Пока Мефодий жив? — переспросила Дафна, которую резанула эта фраза. — А ну останови!

Она не думала, что Варсус послушается, но он, перестроившись, затормозил там, где в небо тянулся огромный зуб недостроенной башни.

— Мы уже приехали, — сказал пастушок. — Погоди, я багажник открою!

Молодой человек, которого Варсус выпустил из багажника, действительно до крайности смахивал на суккуба.

— Надеюсь, ты подумал над своим поведением? — спросил у него Варсус.

Однако молодой человек, как видно, думал над своим поведением с недостаточным усердием. Он лягнул пастушка в грудь, после чего попытался укусить его за палец, Варсус не помешал ему сомкнуть зубы, но в последний момент вместо пальца ловко подставил ключ от «Порше».

— Зубы, осторожно: ключ! Ключ, осторожно: зубы! — точно знакомя их, предупредил Варсус.

Молодой человек замычал, выплюнул ключ и, выскочив из багажника, заперся в салоне. Перекатился на водительское сиденье, застрял пяткой ботинка в руле, засуетился, забился, кое-как распутался и, взвизгнув шинами, рванул с места.

— Трудно предположить, что он поехал навстречу добру! — не удержалась Дафна.

— Значит, зла на его пути было пока недостаточно! — хладнокровно парировал Варсус. — И вообще случай, похоже, тяжелый. Бывают люди не просто глупые, а настолько безнадежно упертые, что кажется, будто через них прокачивается вся глупость мира.

У ворот стройки стоила психиатрическая «Скорая››. Двое санитаров заботливо усаживали в нее четверых строителей. Строители покорно шли гуськом, держа перед собой сумки с вещами. При посадке в «барбухайку›› самому молодому строителю изменило мужество. Он остановился и, хватаясь за руки санитаров, стал кричать:

— Отрекаюсь! Не видел я никого! Никто не вылезал из-под бетонного пола!

Первые трос мрачно обернулись.

— Неправда! Ты первый увидел и нас позвал! — сказали они.

Четвертый строитель вздохнул и, смирившись, по¬лез в «барбухайку››. Санитар, ободряя, хлопнул его по плечу:

— Да ладно тебе, парень! Со всего города вызовы идут. Только ваших там человек сто… Места уже нет всех держать. Сожрешь горсть таблеток — и тебя отпустят!

— Весело тут, — сказал Варсус.

Он первым перемахнул через бетонный забор и помог перебраться Дафне. Стройка кипела как муравейник. У ворот покуривал прораб опознаваемый по громкому голосу и лежавшей на круглом животе трубке стационарного телефона. Вокруг кучи пластиковых труб и разбитых щитов ходил вислоусый дядюшка с отбойным молотком в руках. Вел он себя как дятел.

Деловито пристраивался, начинал долбить, но почти сразу ему что-то не нравилось и он, прекращая, переходил на другое место.

Дафна задрала голову. Над ней с пугающей бесшумностью проворачивалась стрела крана. Дафна шарахнулась и тотчас попала под тележку, перевозившую металлические обрезки. Не успела она подняться, как к ним подбежали двое рабочих, издали направленные прорабом.

— Вы откуда? Почему без касок? — крикнули они.

— Простите, но без касок — вы, — мягко поправил Варсус, быстро проводя по воздуху ладонью.

Примерно через минуту первый из рабочих пошевелился. Оказалось, что он сидит рядом со своим товарищем и зачем-то ковыряет мизинцем у него в ухе, точно желая проверить, нет ли в нем самовоспламеняющейся серы. Голове было непривычно легко.

— Почему мы тут сидим? — спросил он.

— А кто такие мы? — философски отозвался его товарищ.

Тем временем Варсус с Дафной были уже далеко. Миновав ворота парковки, пастушок повел Дафну в подъезд. Здесь он свернул к ближайшему лифту.

— Прошу! Нам туда! — сказал он, пропуская Дафну вперед.

— А он работает? — усомнилась Дафна, входя в кабину.

Варсус не ответил, а еще секунду спустя двери лифта закрылись. Оказавшаяся в темноте Дафна зашарила руками по панели, бестолково нажимая кнопки.

— Эй! Меня захлопнуло! Варсус!

Створки лифта отжались, но совсем немного. Видимо, пастушок сделал это концом рапиры.

— Я знаю, — сказал он извиняющимся голосом.

— Что знаешь?

— Все знаю. Только, пожалуйста, не подумай, что ты пленница!

— Чего-о? — переспросила Дафна, не понимая.

— Пожалуйста, не подумай, что ты пленница, — повторил Варсус еще мягче.

— Ты запер меня?

— И кстати, лифт я защитил блокирующей руной. Так что твои маголодии едва ли помогут. Но ты не беспокойся… Я приду за тобой…потом… когда все закончу, — донеслось до Дафны издали.

Щель закрылась. Варсус извлек рапиру. Дафна забарабанила кулачками, потом достала флейту и попыталась открыть лифт маголодией. Флейта не издала ни единого звука. Связаться с Мефом тоже не вышло. Тогда Дафна присела на пол лифта и, обхватив голову руками, начала предаваться скорби.

***

В гроб снаружи постучали три раза:

— Эй! Не разлеживайся!

Мефодий толкнул крышку изнутри. Она не поддалась. Хотел ударить крышку гроба спатой, но размахнуться было негде. Холодея от пакостного страха, стал подсовывать клинок, но тут крышка откинулась сама. Мефодий толчком сел, жадно заглатывая воздух. Гроб был каменный, древний. Пока они летели, Буслаев то и дело бился носом о его стенки. К тому же из-за невозможности двигаться он замерз так, что стучал зубами:

— Это первый и последний раз, когда я согласился! — сказал он.

— Что ж делать? В моем рюкзачке ты сам ехать отказался. А ведь вошел бы… Просторный у меня рюкзачок! Бывалоча, цельную рать побитую соберешь — и то поместятся. Да в доспехах все, да на конях! — мечтательно вздохнула Аидушка.

— Нет, в рюкзачке не буду, — упрямо повторил Буслаев.

Мамзелькина передернула плечиками.

— Ну на нет и похоронки нет! — сказала она бойко, покосилась на спату в руках у Мефа и вкрадчиво добавила. — А мечом-то ты правильно сделал, что не махнул. Гробик-то не простой, Святозара-богатыря. От каждого удара по железному обручу бы поперек крышки ложилось. Тут и я бы тебе уже не помогла!

Мефодий торопливо вылез из гроба и, разминая ноги, огляделся. Метрах в ста от них в небо уходили бесконечные этажи. Похоже, архитекторы действительно вдохновлялись Вавилонской башней. А в основании новая Вавилонская башня была и пошире. В конце концов, от строителей древности жрецы не требовали выгнать как можно больше квадратных метров на продажу, втиснув, где возможно, дополнительную квартирку.

— Идем! — поторопила Мамзелькина и бодрым воробышком запрыгала к главным воротам, откуда цепочкой выезжали грузовики. Перелезать через забор она явно считала ниже своего достоинства. Немолодой, с въедливым лицом охранник пропустил Мефа, считая его одним из строителей, а Аидушке неожиданно преградил путь:

— Куда, бабка? А ну стой!

Плаховна быстро вскинула глазки и внимательно поглядела ему на лоб. Затем, всплеснув ручками, сверилась с вытащенным из кармана грязным списочком.

— Стою, милый, стою! И ты не убегай! Давно я тебя ищу! — воскликнула она.

— Кого? — озадачился охранник.

— Тебя, Володя, тебя! Что ж ты все от смерти бегаешь: к жене придешь — а он от нее ушел! На работу — глядишь, уволился!.. Да куда ж ты!

Охранник трусливо попятился в вагончик, прячась в него как улитка. Аидушка, хихикая, догнала Мефа и бодро подхватила его под локоток.

— Шуток не понимает! — сказала она. — А кто я такая, кажись, смекнул. Умный мужик, битый…

Аида Плаховна наклонилась и подняла какую-то толстую ветку, которая изо всех сил пыталась от нее удрать.

— О, пальчик! — сказала она, умилившись. — Дополз, родимый! И противная бабка тебя взяла да и в рюкзак!

С этими словами ветка была действительно отправлена в рюкзак. К тому времени Мефодий разглядел уже, что это две отрубленные фаланга громадного пальца.

— Ты на бабку-то с укором не смотри! Бабка не зверь. Думал, бедолага, к Камню голове подползти! Ну и подполз бы, так что ж: новый гекатонхейр не вырос бы, — объяснила Аидушка.

К тому времени они были уже внизу и осторожно пробирались между многочисленных созданий первомира. На Мефодия многое из них шипели, но старуху боялись и раздвигались, стремясь оказаться от нес подальше.

— Не бойся, иди! — сказала Аидушка, заметив, что Буслаев не очень-то спешит перешагивать через двухголовое чудище, в пастях которого дымилась кислота. Чудовище сплеталось и, поджидая Буслаева, поочередно вскидывало головы. Отдельные брызги кислоты, попадая на колонны, прочерчивали едкий след.

Потеряв терпение, Мамзелькина перетащила Мефодия за рукав. Попутно старушка не удержалась и толкнула чудище тупым концом косы.

— Не разорвет оно тебя. Древний запрет! Разве что глупое ка кое-то совсем попадется. Рядом с исцеляющим камнем даже лютые враги друг друга никогда не тронут. Дуй за мной! Не отставай! — и старушка решительно засеменила туда, где, судя по густоте драконов и прочих созданий первомира, явно творилось что-то интересное.

Мефодия же внезапно окликнули. Он узнал Ирку. Рядом с Иркой Буслаев неожиданно обнаружил Корнелия. У его ног сидел песочный грифон и, казалось, гордился тем, что его шея обмотана шарфом, за который Корнелий придерживает его как за поводок. Это был, наверное, самый нелепый в мире грифон в шарфике.

Каждые несколько секунд Корнелий поворачивал к грифону голову и строго произносил «Нельзя!», точно заранее знал, что грифон замыслил нечто вредоносное.

— На всякий случай, — объяснил он. — Я, конечно, понимаю, что он умный и все такое, но НЕЛЬЗЯ!.. А ну захлопни клюв, тебе говорят! При склевывании этой ящерки происходит термоядерный взрыв!

Грифон грустно отвернул клюв, под которым пр-ползала полуметровая ящерка. Каждая ее чешуйка сверкала. На голове у ящерки был красный нарост, напоминавший корону.

— Ты здесь откуда? — спросил Мефодий.

— Я вообще-то тебя жду, — ответил Корнелий.

— Ты знал, что я здесь буду?

— Да. Мне сказал об этом тот, кто дал мне вот это! — хранитель грифона достал из кармана прозрачный сосудик. На дне сосудика сверкали две яркие песчинки.

— Эйдосы? — удивился Меф, и тотчас его посетила догадка: — Чьи? Варвары и… да? Правильно! Ты встречался с Троилом?

Он потянулся к сосудику, но тут Корнелий опять строго сказал:

— Нельзя!

Буслаев отдернул руку.

— Нет, это не тебе нельзя. Тебе можно! Это ему «нельзя», — милостиво сказал хранитель грифона, вручая сосудик Мефу.

— Что я должен с ним сделать?

— Пошли! — сказала Ирка и, как до этого Мамзелькина, потащила Мефодия за собой. Корнелий с грифоном шли сзади, сопровождая их. Слышно было, как племянник Троила безостановочно бубнит.

— Нельзя-нельзя-нельзя! Ты же одними глазами смотреть не можешь! Тебе обязательно надо и лапой толкнуть, и клювом погрогать. А ну назад! Если с тобой говорят, это не значит, что за тобой не наблюдают!

Мефодий пробирался в полутьме, не понимая, куда Ирка его тащит. Неожиданно она остановилась, и тут же, чуть впереди, один из драконов, грустно вздохнул, окутался пламенем. Это было синеватое, задумчивое такое пламя, которое вырывалось не столько из ноздрей дракона, сколько из многочисленных мелких отверстий в коже, похожих на кратеры. Здесь, в кратерах, пламя задержалось надолго.

При свете этого пламени Мефощий увидел похожий на конскую голову камень и прижавшегося к нему Багрова. Тут же рядом притулилась и Мамзелькина, так что у Мефа зародилась мысль, а не ухлопала ли она Матвея. Мало ли на кого у нее разнарядочка… Аида Плаховна и так, кажется, наделена была даром планировать время и сгребать всех клиентов в компактные кучки для облегчения выкашивания.

Теперь, когда камень вновь был собран воедино, его окутывало радостное, трепетное сияние. Быстрые переливчатые сполохи, размывающие пространство. Соприкоснувшись с этим сиянием, драконы замирали, а потом тянулись к камню лапой, мордой, крылом. И сразу начиналось обновление. Старые раны затягивались. Скрюченные крылья расправлялись, порванные перепонки зарастали. Чешуя начинала блестеть. Причем это была не иллюзия, а реальное обновление. Иногда это занимало несколько секунд, иногда — в сложных случаях — пол минуты или минуту. Драконы и прочие существа как-то чувствовали, сколько времени должны находиться у камня. Никто не пытался задержаться дольше. Место улетавших драконов и уползавших чудовищ сразу занимали новые, и это создавало постоянное движение очереди.

Аида Плаховна в область переливчатых сполохов благоразумно не входила. Сидела на корточках в сторонке, хотя и выставила вперед свою обмотанную брезентом руку.

— Нельзя! — опять сказал Корнелий, дергая грифона за шарфик.

Вспомнив, зачем он здесь, Мефодий показал ему эйдосы в крохотном сосуде:

— Куда?

— В трещину, — прошептал Корнелий.

— В какую?

— Не знаю. Сказали, должна быть трещина. Опускаешь туда эйдосы.

— С сосудом или без?

— Я бы исходил из размеров трещины. Так бы я примерно делал… гм… — важно ответил Корнелий, будто только тем и занимался, что опускал в трещину эйдосы как в сосудах, так и без.

— А дальше?

— А дальше посмотрел бы, что будет. Я так понял, что даже собранные вместе последние драконы могли дать остановленное мгновение. А тут и драконы, и камень — всё вместе.

— А Арей как здесь окажется?

— Не знаю, — ответил Корнелий. — Про доставку сюда Арея мне ничего не говорили. В карманах у меня его тоже нет.

Для большей наглядности он вывернул карманы, и оттуда во множестве посыпались скомканные обертки от шоколадок. Хранитель грифона, сам этого не ожидавший, смутился и принялся заталкивать их обратно.

Мефодий остановился перед завесой сияния. Осторожно протянул руку, коснулся. Убрал руку. Снова коснулся. Ощутил сияние как нечто материальное — что-то вроде живой ткани. Погладил ткань, вслушиваясь в нее и чувствуя, что и она в него вслушивается.

А потом Буслаев сделал шаг и, пропущенный к камню, присел с ним рядом. После небольшого колебания провел по артефакту рукой. Камень был неоднородный: местами чуть теплый, местами горячий, местами ледяной. Его можно было гладить, трогать, даже, возможно, попытаться отбить от него кусок, как это некогда сделал Мировуд. Но вместе с тем — Буслаев готов был в этом поклясться — камень был не материален, а состоял из множества переплетенных, то испускающихся, то неподвижных сияний и светов. Перед ним лежал большой сгусток первоматерии в том ее состоянии, когда энергия и масса, время и пространство, мысль и материя — все было единым — и это единое лежало теперь перед ним. Это был своего рода универсальный пластилин, из которого можно вылепить не только отсутствующую драконью лану, но, если бы потребовалось, и самого дракона вместе с его живой душой.

На глазах у Мефа к камню подполз изувеченный монстр и опустил на него морду с глубочайшим воспалившимся укусом и вытекшим глазом. Морда чудовища и место укуса окутались многими видами сияний. Камень

разогрелся. Началась работа. Наблюдая, как страшный укус затягивается, Буслаев осознал, что камень не столько лечит чудовище, сколько поворачивает время вспять.

Отматывает мгновения жизни к тому моменту, кота на морде не было никакого укуса. А потом, оставляя возможно, сам факт укуса, ибо это уже элемент свершившейся истории, обнуляет вред от него как событие. Затем время с легкостью поворачивается назад — и вот уже от камня отползает совершенно здоровое чудовище.

Вместе с изувеченной мордой камень починил в нем и множесссво других поломок, омолодив монстра по меньшей мере на несколько тысячелетий. Ого, вот и вытекший глаз появился!

— Если камень способен повернуть время вспять и потом снова изменить его ход, значит, в самой артефакте время находится в нулевом состоянии. Вот оно — «остановись, мгновение!» — подумал Мефодий почти одновременно с тем, как его палец нашарил в камне крохотную трещинку.

Буслаев зубами вытащил из сосуда пробку и, оглянувшись на Корнелия, поднес горлышко сосуда к трещине. Он делал это медленно, не до конца уверенный, что все стоит совершать именно так, и потому не успел. Внезапно Корнелия отбросило в сторону, Багрову кто-то наступил на спину, затем в воздухе что-то мелькнуло — и сосуд с эйдосами был вырван у Мефа из пальцев. А еще мгновение спустя Буслаев обнаружил, что на камне животом лежит Варсус и держит в руках вырванный у него сосуд, большим пальцем зажимая место отсутствующей пробки. И эйдосы, словно понимая, что произошло, пугливо пульсируют в сосуде, точно зовут на помощь.

Возмущенная Аила Плаховна попыталась ухватить Варсуса за ворот и оттащить его, но камень не подпустил ее. Не подпускал он и косу, которая, входя в сияние, словно растворялась и становилась несуществующей. Какая смерть может быть там, где сияет первичная бесконечная жизнь? А раз смерти нет — не может существовать и ее орудия.

Мефодий и Варсус соприкасались плечами. Их окутывало общее сияние, отгораживающее их даже и от Багрова. Мефодий видел, что Матвей что-то говорит и подает знаки, но не слышал его голоса, хотя тот был от него на вытянутую руку. Варсус тяжело дышал и улыбался. Глупо улыбался, даже чуть виновато, но в глазах у него горело упорство.

— Смотри-ка, камень меня подпустил… Занятно, да? Они были правы, — пробормотал пастушок.

— Кто? — спросил Мефодий, глядя на трещину, в которую так и не попали эйдосы.

В нем начинал медленно загораться гнев, но он притормаживал себя, пытаясь понять, чего Варсус добивается.

— Неважно, — сказал пастушок. — Важно то, что камень подпускает только троих. Меня — потому что я бывший страж света, не ставший еще мраком. Тебя — потому что ты не осветлился еще в полной мере, хотя тебе и привесили золотые крылышки… И нашего друга Багрова, в груди у которого волей случая оказалась часть этого артефакта.

Варсус говорил быстро, приветливо, но вместе с тем уклончиво. Он словно оправдывался за что-то, что собирался совершить

— Верни эйдосы! — сказал Мефодий, протягивая руку.

Пастушок быстро отодвинул от него сосуд.

— Нет, — сказал он словно бы чуть виновато. — Прости, но… не могу.

— Почему?

— Я не могу отпустить Арея, пока не сражусь с ним! Если я позволю ему уйти в вечность — первым навсегда останется он. Я не виноват, что ты зарубил Арея до того, как я успел вызвать его!.. Ты не был сильнее Арея! Самый сильный — я!

— А тебе так важно быть первым? — спросил Меф.

— Да! Да! Да! Я должен доказать и свету и мраку, что со мной поступили несправедливо! Ты знаешь мою историю. Никто не победил на дуэлях столько стражей мрака, сколько я. Никто не возвратил свету столько эйдосов! И в награду меня, как ненужную тряпку, отбросили во мрак. А все почему? Потому что я однажды — заметь: всего однажды! — взял какой-то там дарх.

— И стал набивать его эйдосами, — напомнил Мефодий.

— А что делать? Мне же нужны силы, раз крылья теперь на мне не держатся! — сказал Варсус.

Мефодий взглянул на его грудь. Бронзовые крылья находились на месте. Разве что цепочка, на которой они висели, была из толстых медных колец. Буслаев хотел спросить, как же они не держатся, когда вот висят же, но Варсус взглянул на него с такой глухой злобой, что он воздержался.

— Я все равно буду делать то, что считаю правильным! Пойду своей дорогой! — стиснув зубы, сказал пастушок. — А сейчас мне нужно победить Арея! Пусть я буду никем, пусть меня опрокинут во мрак, но я одолею его! И этот камень заберу!

— Это невозможно, — сказал Мефодий. — Арей теперь дух, томящийся в Тартаре. Как ты собираешься с ним сражаться?

Варсус не то усмехнулся, не то оскалился:

— Сейчас ты это поймешь… Я все продумал!

Я освобожу дух Арея, а потом вызову тебя! И увидишь, что будет, когда на глазах у Арея я нападу на его ученика!

Мефодий покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Думаешь, я марионетка? Я не буду с тобой биться!

— Ты трус! Я бросаю это тебе в лицо: трус. И знай, трус, что ты никогда не увидишь свою Дафну. Где она? Не подскажешь?.. А я знаю! Хотя почему «твою›› Дафну? Я знаком с ней значительно дольше. Ты забрал ее так же нагло, как и золотые крылья.

Буслаев рванулся к Варсусу, но камень, о который они оба опирались, замедлил его движение. Мефодий увидел, что его занесенный кулак несется к Варсусу бесконечно медленно, так медленно, что едва ли за час до него долетит.

Пастушок, поначалу пытавшийся уклониться, быстро во всем разобрался.

— Смотри-ка: возле камня нельзя гневаться! А если без гнева? — он плавно протянул руку и потрогал Мефодия за нос. — А без гнева запросто! Ваг чудеса!.. За Дафну не волнуйся. Она жива и здорова! Как я могу причинить зло той, кого люблю!

— Никого ты не любишь. Ты типичный злобный неудачник, который пытается самоутвердиться, — сказал Меф.

— Возможно, — легко согласился Варсус. — Но ведь теперь ты будешь со мной биться?

— ДА!

— Значит, я добился своего. Тогда начнем!

И прежде, чем Мефодий сообразил, что Варсус собирается делать, тот провел по артефакту кинжалом, очищая его, и вставил прозрачный сосуд в трещину.

— Разве ты не видел, что она была залеплена глиной? Почистили — и вот вам место.

Камень сомкнулся вокруг сосуда как живой, сомкнулся так, что не было уже в мире силы, способной извлечь его назад. Оказавшись внутри камня, эйдосы запульсировали мягко и без страха, точно звали кого-то.

— Забавно, да? — любуясь мерцанием, сказал Варсус — Похоже, камень знал все наперед… Хотя для него-то времени нет! Он движется из будущего в прошлое так же, какиз прошлого в будущее! То есть побежденный мной Арей уже где-то там…

— Нет, он пока еще где-то здесь! — произнес глухой голос, и на плечо Варсусу лег длинный, выщербленный во многих сражениях меч.

Пастушок вскинул голову. Над камнем, прямо в воздухе, завис Арей. Барон мрака был в красном свободном одеянии с темными вставками. Лицо суровое, усы черные, борода с проседью. Как и его меч, Арей был материален, и лишь ноги, не касавшиеся камня, едва заметно рябили. Когда он говорил, воздух с усилием пробивался через разрубленный нос. По сторонам Арей смотрел с недоумением, точно существуя одновременно в двух мирах и пытаясь разобраться в них и наложить один на другой.

Страх, мелькнувший было на лице у Варсуса, сменился торжеством.

— Да! — воскликнул он, и в руке у него появилась рапира. — Сбылось! Я буду биться с Ареем!

Барон мрака цокнул языком:

— Нет, мальчик. Не будешь!

— Буду! Я хочу быть первым!

— Быть первым — это груз. Прежде всего груз страдания. Наш же груз настолько разный, что биться с тобой мне не позволят. Ты не поймешь сейчас почему, но это так.

— Я тоже страдал! — крикнул Варсус.

— Нет, — сказал Арей, усмехаясь — Не страдал. Ты произвольно создавал себе проблемы, чтобы пообижаться на весь мир, но что такое истинное страдание ты пока понятия не имеешь.

Вспыхнув, пастушок попытался хлестнуть рапирой по мечу Арея, однако с его рапирой произошло то же, что и с кулаком Мефодия, когда он хотел ударить Варсуса. Рапира, замедлившись, почти застыла в воздухе.

Арей даже не пошевелился.

— Я же говорю: не суждено! — сказал он.

— Я слышал, когда-то вы вселили в Мефодия дух Хоорса! А теперь Мефодий может впустить в себя ваш дух! — крикнул Варсус — Я надеялся на это! Что вы будете биться со мной в теле Мефодия!

— Нет, — сказал барон мрака. — Мефодий будет биться с тобой один. Я знаю, что он не примет моей помощи.

— Да, — угрюмо признал Буслаев — Не хочу, чтобы меня дергали за руки и за ноги как марионетку. Но мне нужно время на подготовку! Я не умею играть на флейте! И летает он лучше меня!

Во взгляде Арея сочувствия Мефодий не обнаружил.

— Ты справишься, синьор-помидор! Я научил тебя всему, что умел! Не научил только верить в себя! Иди и сразись!.. С ним надо покончить. От одного такого добренького гадостей всегда в десять раз больше, чем от трех записных негодяев! Но пусть дуэль будет не на шесть и по хлопку, а с двух вершин!

— С двух вершин? — жадно переспросил Варсус. — Как это?

— Спросите у Диона. Все равно вам нужен будет хотя бы один секундант.

— А вы? Может, вторым секундантом? — предложил Мефодий.

Арей посмотрел на свои ноги:

— Рад бы, но не смогу покинуть камень. Я теперь существую только рядом с ним или внутри его. Ну или меня опять затянет в то невеселое место, откуда я столь любезно был извлечен!

Чтобы связаться с Дионом, Варсусу пришлось отойти от артефакта. Арей и Мефодий остались одни. Багрова, который по-прежнему не мог слышать их, можно было не считать.

— Бой будет нелегким, — сказал Арей. — Парень сильнее тебя и, главное, злее. Он считает тебя причной всех своих бед. Даже если ты отрубишь ему голову, она подкатится и попытается вцепиться тебе зубами в ногу.

— Я тоже попытаюсь разозлиться, — пообещал Мефодий.

— Не стоит, — сказал барон мрака. — Пусть злится один. Злость перемыкает мозг и заставляет биться трафаретно.

— И какую тактику мне выбрать?

— Решай сам. Главное — не надейся на одну спату, синьор-помидор! Помни о крыльях и о флейте! Полюби музыку!

Буслаеву показалось, что он ослышался. Ничего себе совет от Арея!

— Музыку? Я?! Как Варсус, что ли?

Арей улыбнулся:

— Варсус больше не любит музыку. Он еще сохранил навык маголодий, по… музыку потерял! Найди его музыку! Или лучше найти свою — и ты его победишь!

— Как я ее найду? Флейта не слушается меня!

— Музыка не во флейте. Музыка в тебе. Обрети ее — и флейта отзовется.

Глава восемнадцатая ДУЭЛЬ С ДВУХ ВЕРШИН

Прощай! И если навсегда.

То навсегда прощай.

Джордж Байрон

Диом, наклонившись, смотрел вниз — туда, где двадцатью пятью этажами ниже темнели две расчищенные дороги. Между ними лежал заснеженный, превратившийся за зиму в подушку льда, сквер с беседкой. Дерзкие усики Диона прыгали. От сквозного ветра и влаги они быстро покрывались льдом. Бывший страж то и дело скусывал его, чтобы он не мешал говорить:

— Вы точно решились? — спросил Дион с раздражением.

— Да, — разом ответили Мефодий и Варсус.

Звякнув о жесть краем тележки, Дион легко встал на руки и пошел по окружавшему крышу низкому ограждению. Примерно посередине был ровный уступ, достаточный для того, чтобы надежно установить на нем тележку. На этом уступе Дион и устроился.

— Жаль, я не могу вас отговорить. Откажись я быть секундантом, вы найдете первого попавшегося тартарианца или будете биться так… Верно? — спросил он.

— Да.

— Ладно, — сказал Дион. — Арей прав. Я знаю, как проводится дуэль с двух вершин… Это очень редкий вид дуэли, практически забытый. Ее правила сильно отличаются от дуэли «на шесть и по хлопку››.

— А почему отказались от дуэли с двух вершин? — спросил Варсус.

— Потому что дуэль с двух вершин — это крылатая дуэль. Оба противника должны иметь крылья. Понимаете, что это означает?

— Светлые между собой не бьются, — кисло заметил Варсус.

— Потому она так и редка, — Дион упорно избегал смотреть на пастушка и смотрел себе под ноги, видимо чтобы не вспылить — Возникла она в годы, когда не все стражи мрака лишились крыльев. У некоторых они оставались. У того же Арея, например.

Варсус провел ладонью по свитеру-кольчужке, под которым скрывалась сосулька дарха.

— Правила какие? — спросил он.

— Требуются две горные вершины примерно равной высоты, расположенные на расстоянии прямой видимости. Один дуэлянт стоит на одной вершине, его противник — на другой. Секундант подаст знак, и дуэль начинается. Оба противника имеют право летать, использовать маголодии, мечи, применять магию, лаже маскироваться. Ограничения по времени не существует.

— Действительно все можно? — подняв брови, спросил Варсус. — А если какая-то подлость?

Дион невесело усмехнулся:

— Дуэль с двух вершин возникла прежде подлости. Единственное ограничение — не отлетать далеко от вершин и, разумеется, никаких телепортаций.

— А где мы возьмем вершины? — уточнил Мефодий.

Дион сердито взглянул на него. Буслаев ощутил, что он вовсе не на его стороне. Впрочем, и не на стороне Варсуса. А раз так, то Арей с точки зрения беспристрастности выбрал идеального секунданта.

— Мы не для того забрались на крышу, что мне было приятно карабкаться на такую высоту, — сказал Дион. — Рядом с этим домом есть еще один, такой же высоты. Один из вас останется здесь, другой перелетит

туда. Кто отправится на другую крышу?

— Я! — сказал пастушок.

— Отлично. — кивнул Дион. — Я же, с вашего позволения, буду наблюдать отсюда.

Варсус, скользнув рукой по медной цепочке, материализовал крылья. Мефодий слегка удивился, что он сделал это не в прыжке. Сейчас, в сумерках, крылья Варсуса выглядели сероватыми.

— Какой сигнал к началу дуэли? — спросил он.

— Пожалуй, я зажгу факел, махну им три раза и сброшу его с крыши вниз, — подумав, сказал Дион — Он будет виден обоим.

— Отлично! — одобрил Варсус. — И что? Мне лететь?

— Да. Если тебе нечего больше сказать. Ну и на всякий случай прощай! — горько произнес Дион.

Варсус кивнул и ласточкой спрыгнул с крыши. Мефодий сверху смотрел, как пастушок, пролетев этажей пять, раскинул крылья и, сделав в воздухе петлю, устремилея к соседней крыше.

— Не такая уж блестящая петля… Обычно он делал двойную и выход был порезче. А сейчас осторожничает, хотя ветер, конечно, сильноват… — пробормотал Дион. — Помнится, когда-то он летал получше. Он и сейчас неплох, но блеск он утратил — это точно. А все этот дарх!

— Откуда вы знаете? — удивился Мефодий.

— Догадался, когда увидел, что крылья у него на цепи, как у Барбоса. Никогда бы прежний Варсус на цепь крылья не повесил, если б они с него не сваливались, — ворчливо заметил Дион.

— Он не хотел брать дарх, — сказал Буслаев, зачем-то начиная оправдывать Варсуса.

— Не хотел и взял? — взвился Диом. — Думать надо было! Есть две зоны: зона поступка и зона его последствий. Как только кто-то смещается в зону поступка, он вместе с ним принимает и все возможные его последствия! Поэтому, если хочешь избегать последствий, избегай соответствующих поступков. Впрочем, не мне, безногому это говоритъ! Сам такой же был, разве что дархов не шею себе не вешал!

Пока они говорили, пастушок добрался до соседней крыши. Здесь ои ухитрился сделать рискованную петлю и, сложив крылья, спрыгнул метров с двух, встав точно на ноги. Мефодий, для которого Варсус казался сейчас немногим больше пальца, увидел, как тот достает рапиру и сгибает ее, проверяя на упругость. Потом достает дудочку. Самой дудочки Буслаев не увидел, но жест угадал, потому что почти сразу в протянутый между домами провод ударили две ослепительные шаровые молнии. Ударили рядом, с зазором не больше чем в ладони.

— Рисуется мальчик, — объяснил Дион. — Впрочем, под его маголодии советую не соваться. Ну, начнем, пожалуй!

В руке у Диона возник факел. Он зажег его и, дождавшись, пока пламя разгорится, трижды взмахнул. Мефодий не отрывал взгляда от факела. В его левой руке давно уже была спата. Правой он до боли сжимал золотые крылья.

— Имей в виду: удачи я никому из вас не желаю! Но все равно… удачи! — сказал Дион и разжал пальцы.

На мгновение факел застыл в воздухе, а потом, продолжая гореть, устремился вниз. Раньше чем факел коснулся асфальта, Мефодий рванулся вперед. Перед прыжком он успел вскинуть голову и зачерпнуть взглядом крышу, на которой прежде стоял Варсус. Пастушка на ней уже не было.

«Опоздал! Крылья он раскроет первым, чтобы сразу же обстрелять меня!» — сообразил Меф.

Теперь единственным спасением для него было материализовать крылья как можно позже. Это был один из первых его прыжков с крыши, особенно в экстремальном режиме. На секунду Буслаев испытал щемящий страх. Встречный ветер хлестал его в лицо, вырывал спату. Внизу в сквере стремительно вращался непонятный одинокий огонек. Что это было? Фонарь? Фары?

Буслаев досчитал до трех, потом зачем-то еще сказал «четыре›› и только тогда коснулся крошечного отверстия между крыльями. И тотчас крылья, с прогибом в маховых перьях поймав ветер, распахнулись у него за спиной. Мефодия бросило вниз, затем сразу вперед. Такой скорости он не ожидал. Все происходило стремительно. Мелькнула беседка, а вокруг нее — разноцветные крыши автомобилей. Затем одна из автомобильных крыш вдруг прогнулась, вскипела, сразу же застыла, и машина, превращенная в искривленную жестянку, буквально ввинтилась в землю. Секунду спустя в асфальт ударил сухой сгусток энергии, и Меф понял, что это Варсус сверху обстреливает его серийными маголодиями. Задирать голову, чтобы увидеть пастушка, он не стал, зная, что на это уйдет время. Варсус сейчас отлично видит раскинутые крылья Мефа на фоне более темной земли.

Понимая, что двумя маголодиями дело тут явно не ограничится, Буслаев стремительно петлял. Отличные крылья, послушные! Как часто он жалел, что пока и трети не умеет из того, на что они способны! Эх! Будь у него в запасе хотя бы лет пять!

Третья маголодия ударила в елку посреди сквера. Елка мгновенно обратилась в пылающую свечу. Этой огненной маголодней пастушок пытался подсветить сквер, чтобы проще было увидел. Мефа, но только навредил себе, потому что елка полыхнула так, что ослепила и самого Варсуса.

Это Буслаев определил по тому, что следующие несколько маголодий были уже совсем хаотичны. Меф воспользовался этим и торопливо сотворил двойника. Из-за спешки морок вышел неважным. Мефодий художественно распластал его на асфальте с поломанными крыльями, а сам, нырнув в кустарник, затаился, держа наготове спату. Секунд десять спустя над сквером мелькнула быстрая тень, пронеслась над лежащим и исчезла, а еще некоторое время спустя Буслаев увидел Варсуса. Уже без крыльев, сунув руки в карманы, пастушок как ни в чем не бывало приближался со стороны аллеи. Мол, ничего не знаю, ничего не ведаю. Иду себе тихо-мирно за обезжиренным творожком, а тут парень какой-то крылатый валяется.

Мефодий с нетерпением ждал. Вот Варсус наклонился над мороком, вот протянул руку, чтобы сдернуть с шеи крылья. Зная, что, едва пастушок прикоснется к мороку, иллюзия будет немедленно нарушена, Буслаев рванулся к нему из кустарника. Бежать ему было метров десять. Он был уверен, что за это время Варсус успеет обернуться, но тот почему-то оставался на месте. Ударить его в спину Мефодий не мог и потому прыгнул на него — и покатился по земле, провалившись сквозь своего врага как сквозь облако тумана. Еще в падении Буслаев осознал все коварство пастушка: переворачивать морок он отправил… тоже морока. Сам же наверняка сидел в засаде, готовя дудочку к выбросу маголодии.

Попался как мальчишка, причем на собственную хитрость! Мефодий откатился, лопатками уперся в землю, расставил ноги точно для борцовского мостика и, опираясь на голову, двумя руками вскинул спату вверх. Он знал то, что неизвестно было Варсусу. При условии трех точек опоры (голова и две ступни) спата не только отведет атакующую маголодню, но и вернет ее обратно. Так и вышло. Едва пастушок атаковал, спату Мефа качнуло, а затем на самом ее краю заплясала не алая даже, а белая искра, разливающая невероятный жар. Даже смотреть на нее было невозможна она опаляла ресницы. Не позволяя искре соскользнуть к гарде, Мефодий дернул клинком, наугад отправив маголодию туда, откуда она прилетела.

Что-то страшно загрохотало, а потом он обнаружил, что беседка в сквере существует отныне в виде обломков. Ее конусная, железом обшитая крыша, упав, колпаком накрыла Варсуса, который был теперь прихлопнут как мышь, угодившая в мышеловку. Мефодий прыгнул сверху и, работая спатой как швейной иглой, стал наносить удары, вскрывая крышу точно ржавую банку.

Делая зло, он увлекся и опомнился лишь тогда, когда рапира пастушка, пройдя сквозь крышу и подошву, змеей ужалила его в ступню левой ноги. Несколько мгновений, пока боль была еще не так сильна, Буслаев с недоумением смотрел на дрожавший у него в подъеме ноши кончик рапиры, который шевелился как живой. Видимо, Варсус еще сам не понимал, достиг ли его удар цели.

Не позволяя себе закричать, потому что тогда его противник сразу разобрался бы, в чем дело, Мефодий наудачу нанес еще несколько ударов, но цели не достиг. Видимо, клинок его спаты был слишком коротким, чтобы добраться до пастушка.

Ступню Мефа пронзило повторной болью. Это кончик рапиры Варсуса осторожно выбирался назад чтобы несколько секунд спустя возникнуть в другом месте. Однако поразить Буслаева он больше не мог. Материализовав крылья, тот поспешно взлетел, отыскивая глазами место, где можно укрыться, чтобы перевязать рану. Перед этим, попытавшись ступить на ногу, Мефодий обнаружил, что это вызывает жгучую боль, а раз так, то биться с Варсусом он не сможет. Однако и прекращать бой нельзя. Варсус потребует себе золотые крылья, да и артефакт попытается забрать.

Мефу повезло. На первом-втором этажах ближайшей многоэтажки — той самой, что служила одной из дуэльных вершин, — он обнаружил подсвеченный прожекторами холст

«СКОРО ОТКРЫТИЕ!››

Судя по заляпанному виду этою плаката и по тому, что кто-то уже пририсовал ко всем «О›› залихватские рожки, глазки и хвостики, открытые планировалось либо не очень скоро, либо очень давно. Подлетев, Мефодий спатой надрезал холст, стараясь, чтобы след не был заметен, и дальше протискивался вдоль стены. Три витрины были на месте, а вот четвертое окно состояло из одного внутреннего стекла. Наружное почему-то отсутствовало. Прыгая на одной ноге, Мефодий ухитрился спатой вскрыть раму. Магазина, или что там должно было открыться, еще не существовало. Лишь хаотично разбросанные ящики и сломанная мебель, оставшаяся, скорее всего, от предыдушей аренды. От того же периода на колоннах красовалось множество фотографий кошек и собак, а на одной даже уцелел рекламный плакат

«ПАРИКМАХЕРСКАЯ «ПИТОМЕЦ››.

Вы мечтаете о кошке?

Мы знаем, как подстричь вашу собаку,

чтобы мечта сбылась!››

«Депресняка бы сюда! Интересно, как бы они на нем нажились? Хотя знаю: попытались бы втюхать ему художественную завивку усов, массаж и витаминные инъекции для роста шерсти››, — подумал Буслаев. Умирать среди плакатов с кошками казалось ему глупым.

Шипя от боли и балансируя полураскрытыми крыльями и спатой, Мефодий на одной ноге запрыгал по лестнице. Снаружи что-то загрохотало, а на краткое мгновение до грохота, опередив звук, ослепительная голубая вспышка озарила холст «СКОРО ОТКРЫТИЕ!››. Мефодий сообразил, что это Варсус избавился наконец от железного колпака. Теперь, конечно, будет его искать — и найдет. Вопрос только во времени.

Морщась от боли, Буслаев опустился на верхнюю ступеньку, расшнуровал ботинок и стащил его с ноги. Носок промок от крови, однако рана оказалась не такой уж ужасной. Входное отверстие было не шире мизинца, а выходное еще меньше. Прикидывая, догадается ли Варсус, что ему удалось его ранить, Мефодий мысленно нашарил в ближайшей аптеке перекись, бинт и пластырь и перетащил их сюда. Видимо, снаружи существовало силовое поле, ограничивающее место дуэли, потому что пузырек с перекисью оказался разогретым, а упаковка бинта потемнела, словно ее пронесли над огнем.

Промыв рану, Мефодий туго забнитовал ее и сверху прихватил бинт пластырем. Возможно, пластырь стоило пустить под низ, потому что кровь продолжала сочиться. Засунув забинтованную ногу в ботинок, Меф зашнуровал его. Осторожно пошевелил пальцами. Проверяя ногу, встал и сделал несколько шагов. Вроде бы ничего, терпеть можно. Слишком рано обрадовавшись, Буслаев притопнул ногой, имитируя быструю атаку с сокращением дистанции. Стоило ему сделать это, как стопу пронзило огненным шилом, и, выронив спату, он упал на бок. Да, идея плохая! Биться с Варсусом на равных он едва ли сможет.

Пастушок был где-то рядом. Его крылатая тень уже дважды падала снаружи на холст, но потом исчезала. Видимо, он кружил над сквером, не догадываясь пока проверять дома.

Не спеша вставать, потому что боль еще не прошла, Мефодий стал выкладывать в ряд все, что у него было. Просто так, без цели, в поисках подсказки. Первой лежала спата, затем кинжал. Замыкала ряд флейта.

Сам не зная зачем, Мефодий взял флейту и, перевернувшись на спину, поднес ее к губам. До этого Дафна дала ему несколько уроков, плюс некоторое время убила на него Шмыгалка, но ей не хватало терпения. Раз десять попросив Мефа повторить что-то простос, что даже самые бестолковые ученики легко повторя ли на первом же занятии, Эльза Флора Цахес садилась на корточки, обхватывала виски руками и начинала со стоном раскачиваться, точно у нее заболели разом все зубы.

«Это невероятно! — шептала она. — Невероятно! Он пыхтит во флейту, точно надувает воздушный шар! Может, попросим у Троила трубу? А что? Калибр как у миномета! Одаришь — мало не покажется!››

«Значит, дуть во флейту не надо? А как же тогда она играет?›› — наивно спросил Буслаев.

Шмыгалка перестала раскачиваться, посмотрела на него широко распахнутыми глазами, потом тихо встала и пошла, не оборачиваясь. Ну, а с Мефом с того дня стала чаще заниматься Дафна, которая обычно начинала занятие словами «Ну давай просто подышим… нет-нет, флейту не бери… она тебе только мешает…››.

И только сейчас, в полутьме бывшей собачьей парикмахерской, Мефодий, пожалуй, впервые не пытался извлечь из флейты никаких звуков. Не надувал ее как шар, и не пыхтел в нее как в трубу. Вообще ничего не добивался от флейты, просто думал о Дафне и о том, что не знает, увидит ли ее когда-нибудь.

Внезапно он услышал нечто похожее на тихий звук флейты и так испугался этого, что оторвал флейту от губ. И сразу же звук исчез. Опомнившись, он вновь приложил флейту к губам — и опять она ожила, будто дожидалась этого часа. Ее звучание было тихим, проникновенным и немного грустным, без перехода, впрочем, в крайнюю печаль, ибо на это Мефодий ни в какой момент своей жизни способен не был.

А еще спустя мгновение он увидел на потолке цветные полосы, то вспыхивающие, то гаснущие. Эта была не правильная прилизанная радуга, а какие-то вздрагивающие перетекающие линии. В первые секунды Мефодий никак не связывал их со своей игрой, а потом вдруг вспомнил, что нот семь, и основных цветов тоже семь. Выходит, семь звуков гаммы равно семи цветам спектра? Совпадение? Почему же Дафна никогда не рассказывала ему о том, что цвет связан с музыкой? Быть может, для нее это было слишком очевидно? Или она терпеливо ждала, пока однажды Мефодий дойдет до этого сам, и не хотела ускорять?

Буслаев играл на флейте, не задумываясь, что играет. Не учебные упражнения, а так, наитие какое-то. Слабое звучание флейты то крепло, то обрывалось, то вновь воскресало из небытия, а с ним вместе воскресали и краски. Вскоре на потолке полыхало уже настоящее северное сияние, не имевшее ни формы, ни жестких границ.

Мефодий пытался обнаружить какие-то закономерности. Поначалу ему казалось, что они существуют. Допустим, «до» — красная, «ре» — фиолетовая, «ми»— синяя, «фа» — голубая, «соль» — зеленая, «ля» — желтая, «си» — оранжевая.

Потом он разобрался, что все сложнее. Оттенки звука тоже окрашены. Например «соль» может быть красно-оранжевым, а «ля» — желто-зеленым. Если же в тональности много ключевых знаков, то цвета еще больше смещаются и становятся то ультракрасными, то серебристо-металлическими. А дальше начинается мешанина. Есть ноты перетекающие, бывают толстые и широкие, имеются тонкие и яркие. Истаивают в воздухе ноты печальные и радуют слух дарующие надежду. Ре-бемоль мажор — темноватый и теплый, ми мажор — густой как ночное небо, зато ре мажор ослепляюще полыхает, точно зачерпнутое ведром солнце.

А еще минуту спустя Мефодий, очарованный, не понявший еще, что получил в дар музыку, открыл для себя, что цвет, равно как и звук, можно пустить двумя встречными волнами. Одна волна — ритм биения сердца, повторяющаяся, размеренная. Другая волна — встречная, похожая на шепот. В ней — в этой легкой, таящейся, едва заметной волне — заключены тысячи и тысячи маголодий.

«Как там по физике? Звук и цвет это волны. А волны — это те же частицы, потому что их можно раздробить на минимальные порции. Только одни частицы мы воспринимаем зрачком, а другие — барабанной перепонкой! Вот и вся разница! — упрощенно соображал Мефодий. — И энергия с материей тоже переходят друг в друга. Это доказано. А раз так, то маголодиями я могу через звук и цвет, то есть через энергию, творить и материю. Или изменять формы существующей материи!››.

Мефодий, забывший о Варсусе, о дуэли, вообще выпавший из времени, экспериментировал, глядя только на пляшущие на потолке цветные тени опасаясь смотреть на флейту, потому что тогда он точно испугался бы своих пальцев или потерял бы дыхание — такой в нем жил ужас перед всяким музыкальным инструментом. Он ступил звук — и синились цвета, дробил его — и цвета дробились и перетекали.

Буслаев смотрел и понимал, как все условно. Сколь тонки грани бытия, что всякий поступок, даже просто звук, изменяет и реальность вокруг себя. Светлый страж — творец реальности. Ему с помощью флейты дано воплощать ее, ткать как покрывало, писать, как художник — полотно. Боевые маголодии, которые Мефодий прежде считал главными, отошли на второй план. В конце концов, создать из звука чашку куда сложнее, чем выучить дробящее созвучие, превращающее посуду в осколки.

«Теперь я понял, чего мне всегда не хватало! И почему я был так бездарен в музыке! Мне не хватало красок! Цвета! Мне нужно было понять, что музыка — такая же материя, а не тренькалки и свистульки!» — подумал Буслаев, и, обиженная таким определением, музыка осыпалась на него с потолка цветными брызгами.

Правда, обижалась она недолго и вскоре соткалась опять. Мефодий продолжал эксперименты. Вспоминая боевые маголодии, которые показывала ему Дафна, он пытался повторять их. Пальцы были по-прежнему неуклюжи, но он ясно видел, что боевая маголодия начинается со сгущения цвета. Несколько созвучий, подгоняемых ритмом, пятом света бегут по потолку. Точно капля по травинке, когда на нее осторожно дуешь. С другой же стороны навстречу этой капле бежит такая же, зеркально похожая. В какой-то момент капли замирают, затем сталкиваются — и происходит ослепительная вспышка.

Меф повторил простейшую маголодию трижды или четырежды. Поначалу в последний момент капли разбегались, а когда он все же заставил их встретиться, вспышка вышла такой яркой, что не ожидавший этою Буслаев на секунду ослеп и даже вынужден был сесть.

И хорошо сделал, потому что с потолка ему на голову посыпались обращенные в пыль осколки стекла.

«Что это? — О, нифего особенного! В убефище мофно не спефить! Светлый страф Фефодий героифески унифтофыл перегоревшую ламфочку!›› — весело шепнул ему на ухо голос мысленной Шмыгалки.

Меф попытался закрепить успех, повторив маголодию несколько раз, но сделать этого ему не удалось. Похоже, Варсус снаружи увидел вспышку, потому что уже через несколько секунд куда более сильная маголодия ударила в закрывавший магазин холст. Брызнули стекла. Вдребезги разлетелась кирпичная колонна.

Сообразив, что вслед за маголодией сюда влетит и тот, кто ее послал, Мефодий вскочил. Прежняя дорога через витрину была теперь отрезана: Варсус перехватил бы его на выходе. Но раз магазин имел лестницу, значит, занимал не один этаж, а два. Сообразив это, Буслаев захромал вдоль стены до ближайшей двери. Толкнул ее. Дверь оказалась открытой. Волоча за собой прицепившийся к его ботинку бесконечный шпагат, Буслаев заковылял по коридору, по дороге оставляя Варсусу мелкие рунные сюрпризы, которые должны были его задержать.

Вскоре он добрался до следующей двери, соединявшей бывшую парикмахерскую с холлом второго этажа. Эта была уже посерьезнее: железная, тяжелая и запертая. Не имея больше времени на эксперименты с флейтой, Меф вскрыл дверь тем методом, который практиковали Ирка с Багровым: прежде превратил ее в огромное печенье, которое, разумеется, легко прошиб плечом.

Дверь еще не рухнула и только осыпала его сдобными крошками, когда за его спиной послышался гневный вопль. Это Варсуса обвил тот самый шпагат, который прежде приставал к ботинку Мефа. Пастушок наносил ему удары рапирой и кинжалом, но, несмотря на явную смертельность ран для его слабых бумажных боков, шпагат продолжал опутывать его, в то время как пластиковые бутылки с увлечением барабанили Варсуса по голове и плечам. Не дожидаясь, пока Варсус одержит над бутылками неминуемую победу, Буслаев пробился в холл, а оттуда к ближайшему окну. Дернул его на себя, резко толкнул заевшую раму и вылетел наружу, лишь немного опередив осколки.

Материализовал крылья и быстро стал набирать высоту. Ему удалось подняться этажей на десять, прежде чем первая из маголодий пастушка прочертила глубокую борозду на стене дома. Буслаев торопливо вильнул, спрятавшись за угол. Пастушок помчался за Мефодисм за спирали. Он очень спешил. Новых атакующих маголодий не было: все дыхание Варсуса уходило на работу крыльями. Огибая дом, Мефодий посмотрел вниз и, к своему удивлению, обнаружил, что летит быстрее Варсуса. Он не нашел этому объяснения, пока, пролетая мимо зеркального окна, не увидел отражение своих белых крыльев — ослепительно прекрасных, отталкивающихся от воздуха с легким пружинным прогибом.

Зазнавшись, Буслаев отвлекся и к следующему углу дама подлетал уже не столь осмотрительно. Налетевший шквальный ветер толкнул его под маховые перья, отбросив, по счастью, не на стену, а от нее. От неожиданности он закувыркался в воздухе. Ветер! Проклятье! У тех двух стен его не было, и он совершенно забыл о нем.

Мефодий пытался выровняться, но его продолжало вертеть. То ноги оказывались выше головы, то мелькало небо, то с ближайшего балкона, раскинув рукава, как живая, прыгала желтая пайта, сорванная тем же буйством ветра.

Помогая крыльям, Буслаев неловко взмахивал руками и опомнился, только когда спатой плашмя хлестнул себя по носу. И хорошо еще, что плашмя, потому что можно было и нос себе отхватить Дафна вечно ругала его за эти руки, которыми он пытался помогать себе во время полета.

— Какие руки?! Зачем руки?! — стонала она. — Прижимай их к телу! Сам подумай: какой смысл вертеть руками, если сзади у тебя огромные крылья? Это все равно что грести с одной стороны веслом, а с другой — чайной ложечкой!

Когда Мефодию наконец удалось выровняться, он обнаружил, что потерял высоту и теперь находится где-то на уровне пятого-седьмого этажа. Перед ним, почти вровень, спиной к высотке повис Варсус. Расстояние между ними метров семь для маголодий — идеально, для спаты — вообще никак.

Пастушок это прекрасно понимал, как понимал и то, что Мефодию теперь от него не оторваться. Вздумай он снижаться или набирать высоту, первая же маголодня прошьет его насквозь. Лицо у Варсуса было торжествующим. Он знал, что победил, и длил момент победы. Меф видел, как Варсус медленно, явно издеваясь, двумя пальцами снимает со своей дудочки какой-то волосок.

Решившись, Буслаев сунул спату под мышку и под-нес к губам свою флейту. Первая попытка — неудача. Вторая попытка — опять неудача. Алые капли, сгустившиеся было на стене дома, не пожелав сталкиваться, разбежались точно тараканы. Варсус с иронией наблюдал за ним, как хороший стрелок наблюдает за испуганным дедком, который в панике пытается вставить в двустволку патроны с противоположной стороны дула. Наблюдал, а сам продолжал подносить к губам спою дудочку.

Мефодий закрыл глаза, потом широко распахнул их, чтобы видеть краски, и, ни на что уже не надеясь, попытался в третий раз. Капли цвета столкнулись за спиной у Варсуса. Воздух содрогнулся точно от удара грома. И — все. Больше ничего не произошло. Буслаев с недоумением уставился ма пастушка, который ничуть не пострадал. Разве что поморщился от резкого звука.

— Не получилось! — крикнул Варсус. — Сочувствую! Кажется, напоследок ты разобрался в маголодиях, но — ха-ха! — в плоскостных! Это двухмерные маголодии, как рисунки на бумажке! Понимаешь? Они работают только на стене!.. Пусть тебя утешит, что за минуту до смерти ты вышел на правильную дорожку, которая со временем…

— Оглянись! — сказал Мефодий, не отрывавший взгляда от дома, на котором все еще плясали цветовые полосы.

— Смысл?

— Оглянись!

Варсус недоверчиво обернулся, но было уже поздно. Длинная полоса жест, сорванная маголодией с козырька ближайшего балкона и раскрученная ветром, острым фаем хлестнула по верхней трети его левого крыла.

Варсус падал, точно перо из подушки. То, ускоряясь, кружился вокруг своей оси, то вдруг замирал, после чего сразу нырял вниз на метр или полтора. В падении он успел атаковать Мефодия маголодией и даже попал, но в его маголодии почему-то не оказалось силы. Буслаев ощутил ее как сухую холодноватую вспышку, слегка ослепившую его и обжегшую, но не больше, чем это бывает от газа, когда он с шумом вспыхивает, заполняя пространство у плиты.

А потом пастушок, все так же продолжавший то вращаться, то проваливаться, упал на землю. Упал и сразу вскочил. Упрямо махнул крыльями, пытаясь взлететь, но почему-то не оторвался от земли, а был отброшен и прокатился по асфальту.

К тому времени уже и Мефодий, успев снизиться, сел шагах в десяти от него, держа наготове и флейту и спату. Он и сам не понимал еще, что происходит с Варсусом и почему тот внезапно утратил способность к полету, равно как и силу своих маголодий.

Пастушок, весь ободранный после двух падений, вскочил, опять попытался взлететь и снова покатился по земле, обдирая бок.

— Не могу! Не могу лететь! — чуть не плача, крикнул он Мефу. точно не пытался его убить и они были друзьями.

— Крыло! — подсказал Буслаев, показывая пальцем — Не то, другое!

Варсус медленно повернул голову. Застыл. Верхняя треть левого крыла была ровно сбрита, точно лезвием. Это даже не особенно бросалось в глаза, потому что все нижние перья уцелели. Боли Варсус, как видно, вообще не ощущал.

Несколько мгновений пастушок с недоумением смотрел на крыло. Отводил взгляд, опять смотрел, словно надеясь, что что-то изменится. Однако ничего не менялось. Верхняя часть крыла была действительно сбрита, и ветер, сметая им снег, гнал его по бетонной полоске вдоль дома. Лицо у пастушка постепенно бледнело, губы прыгали. Он покачнулся и сел на землю. О Мефодии он в эту секунду явно не помнил, но, когда тот, движимый сочувствием, шагнул к нему, пастушок, опомнившись, поднес к губам дудочку и попытался атаковать его штопорной маголодией. И опять маголодия вышла бессильной, точно взрыв новогодней хлопушки.

Не понимая, отчего так происходив Варсус схватился за цепочку. У него возникло подозрение, что, возможно, она оборвалась. Нет, крылья были на месте. Однако верхний край бронзового крыла был так же отломлен, как и срезанный край настоящего, живого крыла. И из среза бронзы медленно истекала магия. Крылья блекли и погасали, становясь просто болтавшейся на цепочке игрушкой. Все на что-то надеясь, Варсус в последний раз попытался выдохнуть что-то из дудочки, но… она молчала. Лишь издавала хрип, явно никак не связанный с маголодиями. Осознав наконец, что все бесполезно, пастушок сломал дудочку об колено и отбросил обломки.

Потом, пошатываясь, встал и сделал шаг навстречу Мефодию. Рапиры у него в руке не было. Кажется, он потерял ее при падении, призвать же больше не мог.

— Крыльев у меня нет… Маголодий нет… Ты сделал меня стражем мрака! — тихо произнес он.

— Ты сам себя сделал стражем мрака, — буркнул Мефодий, не любивший любые психологические игры, которые сводились к поиску виноватых.

Пастушок, не слушая, шарил по поясу. Отыскивал кинжал. Не нашел. Тогда он вырвал из-под свитера дарх и стиснул его в ладони как нож. Буслаев ожидал, что он сорвет дарх с шеи, но сделать это Варсус не отважился и бросился на него так, хотя цепь и мешала. Мефодий отступил на полшага и спатой ударил ею по дарху. Дарх разбился. Наполнявшие ею эйдосы золотой пылью просыпались па землю.

— Ну вот… Ты больше и не страж мрака, — сказал Мефодий, сам не зная зачем.

Погибая, сосулька ужалила пастушка болью. Варсус упал на колени. Попытался подняться, но опять упал. Замер. Плечи его дрожали. Опираясь на руки, он привстал и вскинул голову, высоко задрав подбородок.

— Давай! Прикончи меня! Ты победил! — процедил он сквозь зубы.

— Где Дафна? — спросил Мефодий.

— Этого ты никогда не узнаешь, — с ненавистью глядя на него, произнес Варсус — Она в колодце, который медленно наполняет вода. Стоит на цыпочках, а вода уже добирается до подбородка. И выбраться нельзя. Кругом скорпионы и змеи.

Буслаев едва не ударил его спатой. Чувство юмора — вещь факультативная. Чем больше твоя вовлеченность в процесс, тем меньше оказывается юмора и тем больше чувств.

Рядышком кто-то кашлянул. Меф увидел Аиду Плаховну. Мамзелькина стояла как-то бочком, очень скромненько, и косу держала опущенной, точно совсем ненужную. Рюкзачок был уже сброшен с плеча и болтался на сгибе локтя. На Варсуса она вообще не смотрела, но пальчики уже сноровисто возились со шнурками.

— Не волнуйся! Нашла я твою Дафну! — шепнула она.

— В колодце? — спросил Меф.

— В каком таком колодце? В лифте. Заперта на руну. Все с ней хорошо!

Аидушка бормотала, а ее глазки уже любовались спатой.

— Не тяни! Столько вызовов, столько вызовов! — пропела она, показывая руку, на которой не было уже брезентовой повязки. Место же, где она прежде нахолилась, Аидушка с умилением поглаживала. — А руку-то мне камешек исцелил! Багров помог! Вот уж благодарность Матвеюшке! Земной поклонник ему до самого гроба! Чтоб ему смертушка поцелуем была!

Мефодий посмотрел на Варсуса и ощутил, что весь его гнев выветрился. Теперь, когда выяснилось, что Дафне ничего и не угрожало, к пастушку он испытывал только жалость. Он взмахнул крыльями, взметнув

на аллее снег, и взлетел. Варсус, подпрыгнув, попытался ухватить его за ногу

— НЕТ! Вернись и убей меня! Ты не можешь так со мной поступить!

Мефодий не оглядывался. Чем выше он поднимался, тем дальше его мысли были от этой нелепой дуэли.

Ему хотелось поскорее освободить Дафну и оказаться у Камень-головы, чтобы вновь увидеть Арея.

Рядом с Варсусом осталась одна Мамзелькина.

— Крыльев нету, дарха нету… Значит, обычным человеком стал… — деловито бормотала старушка. — Кто он теперь? Парнишка… хм… ну лет, положим, двадцать по-земному… И что с ним делать? Самой чикнуть? Так разнорядочки нет!..

Варсус, бросивший вслед Мефодию несколько камней, упал лицом на снег.

— Ненавижу! Ненавижу! Даже не убил… — повторял он.

Аидушка присела рядом на корточки. Потянулась, чтобы погладить рукой по спине, но, передумав, ручку убрала.

— Жалко ему тебя! А жалко знаешь у кого? Правильно, у пчелки! — сказала она.

Пастушок оторвал от снега мокрое лицо.

— Вихрова так говорила… — пробормотал он отстраненно.

— Угу, — охотно согласилась Аидушка. — Только она теперь не Вихрова, а, извиняюсь, Тер-Саакян. С позавчерашнего дня. Чимоданов с Мошкиным тоже на свадьбе были. Чимоданов кричал «горько», а Мошкин кушал оливье и все переспрашивал: «Мне же горько, да?››

Пастушок опять уткнулся лбом в снег.

— Я ему отомщу, — сказал он глухо. — Не знаю как, но отомщу. Всю жизнь положу, чтобы его раздавить!

— Эго навряд ли… — со вздохом сказала Мамзелькина, и Варсус, что-то ощутив, тревожно вскинул на ее глаза. — Не отомстишь, потому что все забудешь! Тебя теперь зовут… гм… Вениамин Крутиков. Ты студент… гм… не студент… учишься в колледже по специальности «ремонт и обслуживание холодильного оборудования››. Прекрасная специальность, востребованная народным хозяйством!.. Идите, Вениамин! Холодильники вас ждут! — Тут Аидушка наклонилась и легонько подула Варсусу на лоб. Дыхание у нее было прохладным, и пахло от него еловыми венками.

— Если б ты мне хоть раз слово хорошее сказал, я б тебя, может, принцем арабским сделала! А сейчас не обессудь: сам напросился! — шепнула она ему на ухо.

Варсус отстранившийся было от нее, вздрогнул и с удивлением уставился на старушку.

— А? Что со мной? Где я? — спросил он, проводя рукой по лицу.

— Ты упал. Ударился головкой… Все хорошо, сынок? Сотрясения нету? — сочувственно спросила Мамзелькина.

Вениамин Крутиков пугливо ощупал голову, подозревая, как видно, что она поддается ремонту много хуже холодильников.

— Вот шапочка! А вот твоя сумка… Тут паспорт, ключики, все… Ты как сумку уронил, я ее подобрала… А то, не ровен час, стащат! — заботливо продолжала Плаховна.

Вениамин вцепился в сумку и мучительно уставился на нее. Его что-то терзало. Что-то глубинное, непонятное.

— Ты кого-то ненавидишь, — напомнила Аидушка. — Люто, да?

Вениамин Крутиков закивал.

— Преподавателя по физкультуре! Из-за него тебя стипендии лишили. Подумаешь, физкультура — чтобы из-за нее кровь портить! — таинственно прошептала Лидушка. — Ну ничего, ты ему покажешь! Сунешь дохлую мышь в выхлопную трубу его машины! Пусть ею мучает совесть, что это он отравил ее своим бензином!

Вениамин стиснул зубы, представляя, как страшна будет эта месть.

— Автобус вон там! Прямо к метро идет! — подсказала Аидушка. — Ну вот и все! Почапала я! Лет через пятьдесят встретимся, аюшки?

Будущий мастер по ремонту холодильников недоверчиво вскинул голову. Он сомневался, что у старушки есть в запасе столько времени. Однако там, где в пространстве только что помещалась странная бабулька, никого уже не было и только звучал прощальный смешок, напоминавший звук монет в глиняной копилке.

***

До комплекса «Башня» было рукой подать. Перелетев забор, Мефодий опустился на крышу строительного вагончика и, убрав крылья, спрыгнул. Недалеко от центрального входа, окруженный рабочими, сидел малютка Зигя. Заметно было, что он тут уже свой человек. Кто-то дал ему пачку кефира и батон хлеба. Зигя отхлебывал кефир и почесывал откусанным батоном свои пулеметные шрамы. И даже грозный прораб не вмешивался и, опустив на лоб каску, внушал непонято кому: «Что там десант? Эго штука нехитрая! Кирпичи кулаками ломать — это всякий может! А ты вот возьми да построй чего-нибудь!›› Сам прораб служил в стройбате.

Рядом с Зигей на крышке железного ящика, который малютка, хвалясь перед новыми друзьями, вздумал открыть, сидел пластилиновый человечек — совершенно голый, но без всяких признаков пола. Человечек кривлялся, разевал рот и, засовывая в него руку едва ли не по локоть, требовал «пылыстылынчику››. У строителей таковой отсутствовал, но Тухломон соглашался обходиться и замазкой. Даже шпатлевку и ту жевал, что приводило всех в совершенный восторг.

Увидев Мефодия, пластилиновый гадик захлопал глазами и быстро побежал на четвереньках, петляя между кучками строительного мусора. При этом, перебегая, он непрерывно, но явно не до конца осмысляя сказанное, бубнил: «Дайте дяденьке эйдос! Дяденька бедный! В жизни у него не было никаких радостей! Подарите ему свой эйдос, противные бяки!»

Буслаев попытался атаковать его маголодией, но Тухломон успел спрыгнуть в открытый люк, где и затерялся. Зигя погнался было за ним, но отвлекся на новый батон хлеба и на новую пачку кефира.

Мефодий еще стоял у люка, когда из подъезда к нему бросилась Дафна. Обняла его. Отстранилась, проверяя, цел ли он, потом снова обняла:

— Как ты? Цел? Я так волновалась!

— Цел.

— А нога? Почему ты на нее не наступаешь?

— Не наступаю? Да, действительно не наступаю! Прыгаю как заяц, — сказал Меф, только сейчас вспоминая, что ранен.

— А Варсус? Ты его не…

— Жив… — рассказывать о бое Мефу не хотелось — Как ты освободилась? Стерла руну?

Дафна замотала головой, и живые хвосты ее взметнулись.

— Нет! Все проще! — объяснила она, демонстрируя рюкзак с котом. — Варсус предусмотрел все, но забыл, что Депря способен продрать когтями двери любого лифта.

Когда Мефодий вернулся на подземную парковку, Арей все так же висел над камнем. Жестикулируя, он говорил с кем-то, и этим его незримым собеседником были не Ирка с Багровым, не Корнелий и лаже не стоявший шагах в десяти у колонны Эссиорх. Лицо мечника, смягченное полумраком, казалось добрее. Исчезли резкость, грубость, постоянная необходимость бросать вызов. Точно упала вдруг с лица маска — такая застарелая и не снимаемая так долго, что собственное лицо под ней казалось неузнаваемым.

Мефодия Арей заметил сразу и, пытливо взглянув на него, ни о чем расспрашивать не стал. Вместо этого помахал рукой, подзывая его к себе. Буслаев подошел. Арей тем временем, взглянув чуть в сторону, точно советуясь с кем-то невидимым, подозвал и Корнелия и, когда тот приблизился, провел сверху вниз ладонью, словно снимая завесу.

Мефодий увидел Варвару и Пельку. Они находились тут же, у артефакта. Варвара сидела на камне и, улыбаясь, смотрела на Корнелия. Ее, как видно, забавляло, что он заметил ее только сейчас. Пелька стояла рядом с Ареем и держала его за руку.

Причем Пелька была уже не той девчонкой, что в первую встречу с Ареем, а старше и мудрее, а вот Варвара казалась вышагнувшей из остановившегося времени. Та самая Варвара с большим тесаком на бедре, которую Корнелий когда-то встретил в метро! Те же высокие ботинки, тот же короткий шрам на щеке, горизонтальный и алый, делавший ее вечно улыбающейся одним уголком рта.

Корнелий издал не то крик, не то стон, не то восклицание. Варвара повернулась к нему и показала рукой будто гладит собаку. Он понял, что она просит его заботиться о Добряке. Корнелий кинулся к Варваре, но она предостерегающе показала, чтобы он не подходил.

И тут же виновато и утешающе развела руками: мол, не я этого не хочу, а просто нельзя. Извини.

А попом Арей, Пелька и Варвара стали медленно погружаться в камень. Они не увязали в нем, не втягивались струйкой, как джинн в свой кувшин, а как-то с радостной готовностью входили, точно возвращались домой.

И чувствовалось, что они давно ждали этого и что там им будет хорошо. А потом трещина на камне затянулась. Сияние вокруг артефакта померкло. Багров, упершись в камень руками, оторвался от него и встал.

— Уф! — сказал он. — Не сочтите меня жадным, но это вообще-то мое сердце! Хотя, насколько я понял, Камень-голова не против, чтобы оно оставалось у меня. Мы объединились. Я теперь нечто вроде его странствующего филиала.

— Как это? — не понял Меф.

— Да так! У камня ног нету, а у меня целых две! И еще я получил дар! Смотри!

Бесстрашно приблизившись к жуткому на вид дракону; судя по зубам питавшемуся как минимум гандхарвами, Матвей ладонью коснулся глубокой раны на его шее. Дракон попытался отдернуть морду.

— Терпи! Знаю, что больно! Не я к тебе лечиться пришел! — прикрикнул на него Багров, и дракон повиновался.

Когда Матвей убрал руку, Буслаев увидел, что страшная рана затянулась, а на этом месте появилась золотистая новая чешуя.

— Вот что я имел в виду под ‹‹странствующим филиалом!›› Впрочем, я могу лечить лишь легкие раны и средние. В более серьезных случаях драконам придется искать Камень-голову.

— Он так и останется здесь? — с сомнением спросила Дафна.

— Нет, — вместо Багрова ответил Эссиорх. — Камень-голову мы отвезем на Буян, установим на одной из скал рядом с островом и постараемся охранять получше. Для драконов место идеальное, да и для не др¬конов тоже. Все лучше, чем в Москву приползать.

— А Камень-голова согласится? Не исчезнет?

— Надеюсь, его это устроит. В прошлый раз он исчез, потому что, расколов камень, Мировуд причинил ему своим посохом боль. Боль этот артефакт ощущает очень остро. Потому и подпускает к себе далеко не всех.

— А не получится, что однажды камень украдут и… ну там же внутри Арей и два эйдоса, — сказал Мефодий, не договорив остального.

— Нет, — твердо сказал Эссиорх. — Камень будут тщательно охранять, но даже если когда-нибудь с ним что-то и случится, Арей, Пелька и Варвара навсегда останутся вместе. Это уже навечно.

Тут он показал на то место, где прежде была трещина:

— Видишь, вообще никакого следа! Значит, Арей, Пелька и Варвара остались в том временном срезе существования камня, который уже в прошлом. Понимаешь? Они в запечатанном мгновении, одной счастливой секунде, и потому в полной безопасности. Мрак не властен над хроносом. Та секунда для него, как и для нас, уже миновала, и раз ничего не случилось с ними тогда, то ничего уже и не случится.

Эссиорх улыбнулся и, переступив через хвост ближайшего к нему дракона, пошел наружу. Ему нужно было распорядиться насчет охраны артефакта и доставки его на Буян, да и Улита трезвонила и вопила, что Люль соскучился по папочке. На самом же деле Люль, съевший двенадцать котлет, преспокойно спал, а по Эссиорху соскучилась сама Улита.

Корнелий с грифоном остались охранять Камень-голову. Ирка с Багровым и вернувшийся Дион присоединились к ним, Мефодий же с Дафной поднялись на поверхность.

Они почти не говорили, потому что ощущали такое единство, что слова были не нужны. Наверху был все еще стылый февраль, но сквозь него уже брезжил близкий март, а с ним вместе неуловимая пока, но уже угадываемая весна.

Темное небо буравили прожекторы. Мефодий и Дафна стояли на углу «Башни». Вокруг них ветер закручивал снег. К снежному рою присоединились опилки и какой-то мелкий приблудившийся мусор — фантик от конфеты, кусок целлофана с оранжевой наклейкой ценника. Это было маленькое такое локально-бытовое чудо. Мефодий и Дафна, прижавшись друг к другу, стояли в центре крошечного урагана, а вокруг них, ограждая их от всего мира, спирально закручивало снег и опилки.

Мефодий думал об Арее, который остался всчастливом мгновении, и радовался, что теперь оно вечно. Вообще всякое мгновение вечно, как вечен свет. Ведь если, до невозможного ускорившись, отбежать от земли на пятнадцать, двадцать, сорок или другое количество световых лет, равных возрасту отбежавшего, и оглянуться на планету очень зоркими, распахнутыми до предела глазами, то ты обязательно увидишь, как тебе навстречу мгновение за мгновением несется вся твоя предыдущая жизнь. Распространяется по всей Вселенной каждым движением и поступком.

А раз так, то все истории этого мира никогда не заканчиваются, как не заканчивается этот разлетающийся свет. Они живут каждой буквой, каждым мгновением. Надо только вернуться к самому началу.

Примечания

1

Никто не может знать все (лат.)

(обратно)

2

По возможному еще не следует заключать о действительном (лат.)

(обратно)

3

Змея в праве. Здесь; скрытая, смертельная опасность (лат.)

(обратно)

4

Не знаем и не узнаем (лат.)

(обратно)

5

‹‹Незнание не оправдывает›› или ‹‹Ignorantia non est argumentum›› — незнание не довод (лат.)

(обратно)

6

Пьеса сыграна! (лат.)

(обратно)

7

Разделяй и властвуй! (лат.)

(обратно)

8

Здесь водятся драконы (лат.)

(обратно)

9

Прощу прощения, господа! Кто я? Где я? (датск.)

(обратно)

10

«На основании опыта»; «по опыту» (лат.)

(обратно)

Оглавление

Глава первая СОЗДАНИЯ ПЕРВОХАОСА

Глава вторая ВСЕОБЩИЙ ДРУГ

Глава третья ПРОГУЛКИ ПО ЛЕСУ КАК ОСНОВА ЗДОРОВЬЯ

Глава четвертая NEMO OMNIA POTEST SCIRE[1]

Глава пятая ФЛЕЙТА, КРЫЛЬЯ И СПАТА

Глава шестая «ЖИЛ СТАРУХ СО СВОЕЮ СТАРИХОЙ У САМОГО РЫЖЕГО ПРУДА»

Глава седьмая ИЗБУШКА БЕЗ КУРЬИХ НОЖЕК

Глава восьмая ДО ВСТРЕЧИ У ФОНТАНА

Глава девятая ОТДЕЛЬНАЯ СТРАНИЦА МИРОЗДАНИЯ

Глава десятая ДЕВЧУШКА ПОД МОСТОМ

Глава одиннадцатая ТРАКТИР «ТОПОР И ПЛАХА»

Глава двенадцатая РАЗГОВОР В ПОДЪЕЗДЕ

Глава тринадцатая ТРЕТЬЯ ПОЛОВИНА ДНЯ

Глава четырнадцатая ПОСЛЕДНИЙ МУЛ

Глава пятнадцатая РЮРИК, СЫН ХАВРОНА

Глава шестнадцатая ПОСЛЕДНИЙ ШАГ

Глава семнадцатая ТОЧКА НА КАРТЕ

Глава восемнадцатая ДУЭЛЬ С ДВУХ ВЕРШИН Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg