«Жестко и быстро»

Жестко и быстро (fb2) - Жестко и быстро (Жестко и быстро - 1) 1381K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Владимир Мирославович Пекальчук

Владимир Пекальчук ЖЕСТКО И БЫСТРО

Эта книга посвящается людям, которые доказали и продолжают доказывать: человеческим возможностям предела нет

Я знал, что мне не выйти живым из этого боя: противник слишком силен и велик, а я уже слишком стар. Лет сорок — пятьдесят назад я еще имел бы какие-то шансы на победу, но уж точно не на девятом десятке.

Картины моей жизни проносятся перед глазами, пока враг пытается прийти в себя после того, чем я его угостил: он не привык получать отпор, особенно от безоружных людей, так что его шок, боль и страх мне почти понятны. Почти — потому что сам я не боюсь. Если я когда-то и знал, что такое страх за себя, — то давно забыл, когда это было, в старческой забывчивости есть свои плюсы.

Мое детство пришлось на тяжелые военные годы, и потому ничего удивительного, что все, чему меня обучал отец — убийство врагов. Вообще-то тренировки начались в четырехлетием возрасте, но призрак войны витал над моей родиной уже тогда. К тому же отец совершенно правильно полагал, что боевые искусства — путь к самосовершенствованию, и позаботился, чтобы я и все пятеро моих братьев изучили хотя бы один стиль. Было жестко и туго, в день приходилось делать по пятьсот ударов руками и ногами — в четыре-то года, восклицали те, кому я рассказывал о своем детстве. Это действительно выматывало, но таков фундамент, на котором выстроилась вся моя жизнь.

А врагов убивать мне так и не пришлось. Напротив, я каждый день носил еду летчикам упавшего возле города самолета, которых отец разместил на своей маленькой фабрике: у полиции не было помещения для пленных американцев, вот они и обратились к отцу. Американцы в общем-то оказались вовсе не такими чудовищами, какими их рисовало мое воображение. Отец обращался с ними так хорошо и великодушно, как мог, хотя многие жители, обозленные бомбежками, требовали пыток или даже казни. Для меня же общение с пленниками стало полезным опытом, я впервые сумел взглянуть на привычные вещи с точки зрения человека из совершенно иной культуры.

А вот следующая картина. Горы, мы с друзьями охотимся на кабанов, все, что у нас есть, — наши кулаки и заостренные палки. Когда я рассказываю об этом, больше всего удивляются те, кому приходилось охотиться на кабана с ружьем или крупнокалиберным пистолетом. Мол, с палками — да на кабана?! Просто ружей у нас не было, а кушать хотелось. Война, голодно, такие дела.

Как правило, люди, привыкшие к оружию, не мыслят, как можно без него обойтись. Свои собственные руки они не воспринимают как оружие. В чем-то они правы: чтобы кулак стал равен мечу или молоту, надо приложить очень много усилий.

В двенадцать лет я, желая проверить свою мощь, устроился на скотобойню. Свиней, многие из которых были под двести кило, там убивали деревянным молотом, но я убивал их кулаком. Одним ударом любой руки. Все удивлялись, как я, двенадцатилетний мальчик, метр в сандалиях, так могу. Они не знали, что в четыре я начинал с пятисот ударов в день.

Медведь поднимается на задние лапы, возвышаясь надо мною почти вдвое, жить остается всего ничего, и картины моей жизни начинают проноситься перед глазами быстрее.

В тринадцать я приехал в Токио. Послевоенный город встретил меня беспорядками и нищетой. Приходилось туго, у меня не было ни жилья, ни денег. Спал на вокзалах и в храмах, приходилось заглядывать и в мусорники. Не скажу, что этот год мне вспоминать приятно, но лишения закалили мой характер так же сильно, как тренировки — тело.

Затем произошла судьбоносная встреча. Я стоял в очереди за бесплатной едой, случилась ссора. У подоспевших полицейских возникло затруднение с буяном, и я им помог. Конечно же им было крайне удивительно получить помощь от тринадцатилетнего паренька, который смог то, чего не смогли они. Так я встретился с человеком, который принял немалое участие в моей судьбе. Я некоторое время жил у него, в благодарность за кров и еду давая ему уроки тайхо-дзюцу. Инспектор же помог мне закончить обучение и устроил работать преподавателем в полицию.

Да, я стал знаменитостью уже тогда. В четырнадцать лет я обучал профессиональных полицейских и, глядя на это со стороны, теперь понимаю: да, это было необычно и удивительно для любого, кто не знал, что в четыре года я делал в день по пятьсот ударов руками и ногами. А тогда мне все казалось нормальным, ведь я мог и умел то, чего не могли полицейские.

Мой стиль, жесткий, но эффективный, показался им идеальным для послевоенного Токио, где банды якудза нередко превосходили полицию по части боевой подготовки. Чтобы проверить и доказать эффективность моей методики, я вовлекался в операции полиции. Одно из самых ярких воспоминаний — как меня во время беспорядков высадили в самой гуще событий, а час спустя за обезвреженными бунтарями приехало шесть грузовиков. Неудивительно, что вскоре я заработал себе прозвище «подразделение подавления беспорядков из одного человека».

И пошло-поехало. В семнадцать я открыл свое додзё и обучал полицейских самообороне. В девятнадцать — основал «Общественную ассоциацию карате». В двадцать один я уже преподавал в Америке, а затем и по всему миру, включая Интерпол. Мой стиль, быстрый, жесткий и эффективный, принимали все. Люди, не обученные владеть своим телом как мощнейшим оружием, искренне поразились, когда я, при росте едва ли полтора метра и весе шестьдесят шесть кило, на показательном выступлении сломал руку американскому копу, который был на тридцать сантиметров выше и весил девяносто пять. Многие так и не поверили, что это была досадная случайность. Что я не нарочно это сделал, а просто немножко перестарался, слегка переоценив рост и вес противника.

Дальше моя жизнь пошла по закономерному пути. Признание, ученики, додзё во многих странах мира, собственный стиль, лишенный украшательств, совершенно неэффектный, но эффективный. Я получил десятый дан, который в большинстве случаев присуждается посмертно. Мне присвоили звание «Живая легенда». Заслужил ли я? Не мне судить, ведь не я себя так назвал. Всю мою жизнь, довольно долгую, я посвятил тому, чтобы научить людей защищать себя в любых ситуациях и не имея никакого оружия. Я учил их, как стать лучше. Учил быть воинами телом и душой.

И вот пришел мой последний экзамен. Экзамен не учителя — но воина.

Так уж вышло, что на горной дороге моя машина сломалась, а мобильный телефон — не привык я к этой новомодной штуке — разрядился. Меня подвезла молодая семья — муж, жена и двое мелких малышей. Правда, у них тоже с техникой не заладилось: машина заглохла на узкой горной дороге десятью километрами дальше.

Мы оказались не в том месте не в то время, потому что и медведь тоже забыл что-то на этой дороге. Что — не знаю, он не сказал, а я не спрашивал.

Выйти из машины, когда рядом беснуется придурковатый зверь? Глупо, правда? Будь я в машине один — конечно же я бы не вышел. Это в молодости я однажды дрался со стокилограммовым медведем и убил его одним ударом в голову, сейчас мне уже за восемьдесят, и этот медведь куда крупнее того.

Однако объяснить орущим от ужаса малышам, что медведь не доберется до них в машине, не удалось ни мне, ни бледным от страха родителям. Чем это кончится для них? Ничем хорошим, детские травмы — самые тяжелые. Это, разумеется, если медведю не удастся забраться в машину и они выживут.

И тогда я принял решение. Я не только учитель, я воин в первую очередь. А быть воином — значит жить, когда нужно жить, и умереть, когда нужно умереть.

Нет, я никогда не горел желанием пожертвовать своей жизнью. Разве что задумывался об этом в детстве, когда видел пролетающие над головой вражеские бомбардировщики. Смерть, которой умирали камикадзе — самая доблестная из всех смертей на свете, но я думал об этом исключительно отвлеченно, так как ясно понимал, что в камикадзе меня не возьмут. Не потому, что десятилетний пацан не справится с управлением, — просто желающих записаться в тейсинтай всегда было втрое больше наличествующих самолетов. И даже прими меня кто каким-то чудом — я должен был бы подложить себе на сиденье истребителя что-то, чтобы нормально смотреть из кабины, и в этом случае не достал бы ногами до педалей. Так что ни малейшего шанса стать камикадзе я тогда не имел.

Но теперь я могу стать им. Нет, мысль о героической смерти меня не особо радует, но я должен исполнить свой долг. Я должен отдать свою жизнь, чтобы жили те, которые только начали жить.

Я потянул за ручку и открыл дверцу. Медведь бросился ко мне в обход машины, разъяренный и нетерпеливый, и тут я удивил его в первый раз. Силы, конечно, уже не те, но мастерство я шлифовал всю жизнь. Сейчас я, наверное, уже не смог бы убить свинью одним ударом, но медведя он, мой бесхитростный сэйкэн-цуки, пронял, это я понял по его реву.

Шаг в сторону, мягкий разворот и снова в сторону. Зверь полон ярости и желания со мной расквитаться, но теперь он уже не так слепо напорист. От его ударов лапой я ухожу, разрывая дистанцию, и увожу его все дальше от машины. Медведь теряет осторожность, подставляется — и я атакую. Быстро и жестко, без изящества, но эффективно. Удар — и в сторону. Его рев — наилучшая оценка моим ударам. Сломал ли я медведю что-то? Не знаю, не те уже мои удары, не те… Но он идет за мной, прочь от машины — это главное.

Мое сердце пытается выскочить из груди, колотясь, словно птица в клетке, из последних сил. Перед глазами картины моей жизни и круги… Я на свое сердце не в обиде — оно верой и правдой служило мне больше восьмидесяти лет. Медведь словно чувствует, как я стремительно слабею, начинает наглеть, а мои ноги уже налились свинцом. Я все еще заставляю его уважать мою силу, но время на исходе, ноги не желают отрываться от асфальта.

Теперь я просто добыча — так он думает.

Он ошибается. И пока еще не знает, чего будет стоить ему эта ошибка.

И вот медведь поднялся в полный рост, почти три метра злобы и силы. Пытается запугать, но… я его не боюсь. Я ничего не боюсь, ведь моя жизнь, долгая и насыщенная, уже и так позади. Как и его.

Я не знаю, почему медведи так любят подниматься в полный рост на задних лапах. Наверное, чтобы выглядеть больше и сильнее… На меня это не действует, я давным-давно доказал, что можно убивать медведей и свиней одним ударом кулака даже при росте полтора метра.

Да, я уже стар, но кое-что у меня еще есть в запасе. Я атакую исполина быстро и жестко. Так я жил, так я дрался, так я учил жить и сражаться моих учеников, так я и умру.

Все силы — в один рывок. Вся воля — в одно движение, в один удар. Да, медведь смотрит на меня свысока, как на букашку, которую вот-вот раздавит.

Но он не учел, что, выиграв в росте, сильно проиграл в устойчивости.

И забыл, что стоит на самом краю.

Я налетаю на него, впечатывая кулак в брюхо, жестко и быстро, а затем по инерции налегаю плечом. Я не вижу, как опускаются на мою спину и голову его когтистые лапы: медведь переваливается через ограждение, и я вместе с ним.

Нас ждет короткий путь вниз, на камни у подножия скалы. Полный ужаса для него и умиротворения — для меня. Я прожил свою жизнь правильно, и смерть моя достойна воина.

Падая вниз, успеваю улыбнуться — жестко и быстро.

* * *

Очень жарко, словно в духовке. Жарко и хочется пить. Где я?

Открываю глаза. Песок и камни. Сколько хватает глаз — вокруг в зыбком мареве только песок и камни, и чуть поодаль — скалы. И солнце над головой, яркое, жгучее.

Нет, серьезно, почему я здесь? И вообще, «здесь» — это где?

Пытаюсь встать, но тело не слушается. Дрожь, предательская дрожь в конечностях, язык распух, едва ворочается в пересохшем рту. Поднимаюсь, вначале на колени, упираясь руками в горячий песок, затем с трудом ставлю ногу, руки — на колено. Усилие — и я стою в полный рост, шатаясь от слабости.

Оглядываюсь вокруг. Песок, камни, валуны. Над головой солнце, яркое, горячее. Что это за место? Закрываю на миг глаза. Медведь, удар, полет, приближающиеся камни. Я помню все четко и ясно, но это не дает ответа на простой вопрос: где я? Горный массив, прижавшаяся к отвесной скале на большой высоте узкая дорога, заглохшая машина на этой дороге — куда они подевались? Я еще помню, как в момент падения глаз выхватил внизу камни и деревья — но тут деревьев нет. Вообще. Ни одного.

Делаю шаг, потом второй. В какую сторону идти? Да мне без разницы, потому что я не знаю, ни где я, ни почему я тут. Для меня все стороны равны. Хотя нет, не равны. Не совсем. Вон впереди скала, высокая, выцветшая на солнцепеке. Мне туда. Не знаю почему, но уверен, что надо туда. Хотя все логично: вокруг ведь больше нет ничего, только эта скала — и до самого горизонта лишь песок, камни и валуны.

Шаг, еще шаг. Песок, который так обжигал руки и колени, щадит мои ступни. Опускаю глаза — сандалии. Простые сандалии из кожи и ремешков. Надо думать, не «Адидас» и не «Пума», скорее кустарщина, хотя на вид довольно неплохи, даром что поизносились малость. Ну да, ручная работа.

Перед глазами круги, но я иду вперед. К скале. Может быть, там хотя бы тень найду, ибо солнце словно взбесилось. А в голове все крутятся вопросы: где я? Как сюда попал? И… кто я? Я… я помню, все помню. Пятьсот ударов в день, охота на кабана с палками, скотобойня, Токио, полицейские, мое додзё, мои дети, внуки… Горная дорога, плачущие малыши, медведь, удар, толчок, полет… Это не может быть сном или горячечным бредом, не бывает снов длиною в жизнь.

Впрочем… да, все на своих местах. Я упал вниз, на камни, но не умер мгновенно, и все, что сейчас вокруг меня, — всего лишь предсмертная галлюцинация. Жарко и хочется пить — потому что я истекаю кровью, а раненым всегда хочется пить. И весь этот фантасмагорический пейзаж — просто образы, которые перематывает мой умирающий мозг. Хотя… если верить ученым, предсмертные видения — неуправляемая агония мозга, люди, пережившие клиническую смерть, рассказывали, что все происходило независимо от них и даже над откровенно бредовыми образами они не задумывались, так как возможности осознанно думать у них не было. А я — думаю. Я критически осмысливаю происходящее, я контролирую и направляю свои мысли. Мыслю — следовательно, существую.

Только мое осознанное мышление по-прежнему отказывается дать ответ на простой вопрос: где я?

Вот и скала. Я без сил падаю с той стороны, где на песке — узкая полоска тени. Здесь не так ужасно, но все равно мучительно жарко, все тело горит от солнечных ожогов. Есть объяснение, которое дает ответы на все вопросы, кроме одного, — я в аду. Но если так — то за что? Чем я заслужил это?

Проматываю в голове картины из прошлой жизни. Вот я охочусь на кабана — просто я хочу есть. Скотобойня… Я пошел туда не только чтоб заработать, но и чтобы проверить свою силу. Но свиней убили бы так и так, и не всегда деревянный молот дарил им мгновенную смерть, а я неизменно убивал их с первой попытки. Вот я путешествую в горах, дерусь с медведем и получаю от него шрам на всю жизнь, но не я напал на него. Моя работа в Токио? Я никогда в жизни не нарушил святой принцип карате — не применять свою силу против другого человека иначе чем для защиты себя и других. Я никогда не проявлял жестокости. Жесткость — да, ровно столько, сколько было нужно, но никогда ни с кем не поступил излишне жестоко. Весь мой путь был примером того, чему я учил своих учеников. Я никогда не отнял человеческую жизнь хотя мне пару раз выпадали и возможности, и достаточные моральные причины для этого, и юридические основания, — но я ни разу не нанес смертельного удара другому человеку.

Так за что я здесь? Не брал чужого, уважал и чтил ками,[1] поклонялся духам павших в храме Ясукуни, всю свою жизнь жил как воин и умер как воин, защищая других. Разве не за служил я места в храме Ясукуни? Или хотя бы просто тихого местечка среди других ками?

Никто не ответил мне. Что ж, я снова, как тогда в Токио, один-одинешенек во враждебном окружении, мне не привыкать. Правда, там это были разъяренные бунтовщики, с которыми я мог справиться. Здесь это солнце и жара — противники, для кулака неуязвимые и недостижимые.

Ладно, надо встать и идти дальше. Даже если я мертв и смерть мне уже не грозит — валяться на этой жаре бесконечность не вариант. Надо что-то делать, я пока не знаю, что именно, но не собираюсь сдаваться.

Я никогда не сдавался при жизни, не сдамся и после смерти.

С трудом поднимаюсь и иду вдоль скалы, стараясь держаться в тени. В голове шум, ноги слушаются с трудом, но я иду. У меня выбора-то нет, надо идти. Если повезет — найду место, где смогу забраться повыше и осмотреться.

Но прямо за небольшим выступом меня ждал сюрприз: в скале зияла чернота пещеры. Проем — три метра в высоту, четыре в ширину. Прямо подарок, внутри наверняка будет не только полная тень, но, должно быть, и чуточку прохлады. Все относительно, конечно, плюс сорок — это пекло страшное, но, когда находишься на солнцепеке в пятьдесят, — сорок по Цельсию все равно что райский уголок.

Внутри действительно чуть прохладнее, и радости моей пределов нет. Передышка, хвала местному ками. Избавление от жуткой жары — сказочное облегчение, даже несмотря на то, что жажда терзает похлеще медведя.

Сажусь у стены, она кажется прохладной, но попытка прислониться вызывает неприятную боль: кожа спины обожжена беспощадным солнцем. Прислоняюсь все равно: надо дать отдых уставшим мышцам тела, а боль… Для того, кто закалял свое тело ударами бейсбольной биты, это пустяк.

Закрываю глаза, измученные слепящим светом, после яркой пустыни в пещере темнее, чем ночью безлунной. Измотан так, что вставать и куда-то дальше идти не хочется, но придется, если только я не собираюсь просидеть здесь, страдая от жажды, до конца времен. Буддистам и христианам в этом плане получше, первые верят в последний приход Будды, вторые — в Армагеддон. А я синтоист, да и то не особо рьяный, так что не уверен, наступит ли конец времен вообще. Перспектива нерадужная.

Постепенно шум в ушах идет на убыль, сердце успокаивается, к жажде я постепенно начинаю привыкать, как и к боли в обожженных, израненных конечностях и спине. Обостряются другие чувства — и вот мои ноздри начинают чуять нечто знакомое. Запахи детства. Ничего приятного, просто запах разложения плоти, очень слабый. Он знаком мне по военным годам и скотобойне, не спутаю. Где-то есть что-то гниющее, но запах едва заметен, либо источник далеко, либо очень старый и потому слабо пахнет.

Хм… А ведь признак нехороший. Пещера, запах разлагающейся плоти… неужели логово зверя? Я без понятия, какая тварь может обитать в этом раскаленном аду, но… Правда, есть и второй вариант: где-то поблизости труп другого путника, который нашел здесь укрытие и скончался. И в обоих вариантах для меня содержится важная догадка: запах разложения — это и есть запах смерти. Однако в аду, где все уже и так мертвы, смерти нет. Я не знаток по загробным мирам, но… Логика, чтоб ее.

Открываю глаза и вглядываюсь во мрак. Глаза немного отвыкли от яркого света и потому начинают что-то видеть. Точнее — очень слабый свет, исходящий от сталактитов. Раньше я не различал его, так как для зрения, приспособившегося к ослепительному дню, свечение сталактитов больно уж слабое.

Однако одно я вижу точно: пещера есть лишь начало хода вглубь скалы. Исследовать? А почему бы и нет, альтернатива все равно только одна — наружу, в пылающий ад… Кстати!!! Ведь сталактиты образованы благодаря стекающим каплям влаги, а это значит, что их можно полизать. Здесь, у самого входа, они высоко и короткие, влаги тут мало, воздух сух. Но в глубине, может быть, я смогу найти влагу или даже ручеек. Знаю, что размечтался, но… а вдруг?!

Поднимаюсь с трудом, но с удивлением отмечаю, что за этот непродолжительный отдых сумел немного восстановиться. Будь мне лет тринадцать, я бы не удивился, но для восьмидесяти это как-то слишком… С другой стороны, в экстремальных ситуациях человек способен на многое из того, что в обычных условиях кажется запредельным, и если бортмеханик русского полярного летчика, вспрыгнувший на высокое крыло самолета при встрече с белым медведем, еще не очень удивляет, то старушка, встретившаяся с бурым и забравшаяся на двадцатиметровую сосну, — это уже что-то чуть более поразительное. А я, если вдуматься, в такой же передряге, что и та бабулька.

Медленно и осторожно иду вглубь. Видно плохо, но, чем дальше в пещеру, тем длиннее сталактиты, и тем светлее. Ход часто поворачивает туда-сюда, вот появляются и сталагмиты, пока маленькие, но тоже светящиеся. Становится еще светлее, читать бы не получилось, но видно в этом полумраке уже вполне сносно. Пробую пальцем сталагмит — сухой, а до сталактита пока не достать. Надо идти дальше.

Поворачиваю за очередной изгиб прохода, здесь тоннель расширяется, образовывая некое подобие зала, совсем небольшого. Ничего примечательного на первый взгляд нет, но в углу у стены я замечаю темную массу. Подойдя ближе, я понял, что передо мною — источник запаха.

На полу лежал человеческий труп, и если б не свечение сталагмитов, я бы его не нашел.

Подхожу ближе и осматриваю. Лежит давно, потому что запах слабый, это заметно и по состоянию тела, оно иссушено и чуть ли не мумифицировано. Покойник — мужчина высокого, по сравнению со мной, роста, я не могу рассмотреть, во что он одет, но вижу, что на его груди — нечто похожее на бронежилет, точнее — на кирасу, но не металлическую. Керамика? Кевлар? Я не особый знаток в материалах для бронежилетов. Причина смерти не ясна, но рог широко раскрыт, глаза впали, но на месте.

Мне становится жутко. Нет, дело не в самом мертвеце — в глазах. Труп с выклеванными глазами — да, приходилось видеть еще в детстве, так что этим меня не удивить и не пронять — сущая ерунда по сравнению с мумифицированным трупом, у которого сохранились глаза. Я как-то смотрел по телевизору передачу об итальянских катакомбах, где монахи какого-то ордена сохраняли трупы умерших, взрослых и детей, сортируя отдельно чиновников, адвокатов, военных и так далее. Нет, я не боюсь взгляда пустых глазниц, но вот высохшие, мумифицированные глаза — в них есть что-то очень жуткое.

И вот такое я сейчас наблюдаю. Правда, лицо покойника обращено к потолку и потому мне не кажется, что он смотрит прямо на меня, но… Жутковато.

Делаю вдох-выдох. Труп трупом, а мне надо что-то делать дальше. Продолжаю осмотр и внезапно замечаю округлый предмет у пояса мертвеца… Фляга?!!

Да, фляга. Берусь за нее, начинаю тянуть — и ощущаю, как внутри переливается жидкость. Хвала всем восьми мириадам ками и лично Аматэрасу, она не пустая! Начинаю дергать с безумным остервенением, откуда и силы взялись. Рывок, что-то трещит, и вот металлическая фляга с болтающимся ремешком у меня в руке. Отвинтить пробку оказалось нелегко, плотно закручена, должно быть, оттого и сохранила внутри влагу. В глубине сознания мелькает мысль, что вода внутри может быть либо затхлой, либо вообще непригодной для питья, но мне уже все равно, я сейчас не то что бензин — сырую нефть хлебнул бы.

Жидкость обжигает горло и бьет в нос запахом спирта. Вода, притом нормальная. В нее добавлено небольшое количество спирта — именно поэтому она не стала затхлой, пролежав тут кто знает сколько.

Я выпиваю все и, запрокинув голову, стряхиваю в рот последние капли. Показалось очень мало, но я сделал вроде бы десять или одиннадцать больших глотков. То есть стакана два-три. А это в моем положении уже что-то. Сглатываю, отправляя в утробу последние капельки, прислушиваюсь к ощущениям. Вроде бы и горло уже не деревянное, и распухший язык как-то ожил. Ну ничего, еще чуть поживу, значит… Поживу. Интересный оксюморон в устах того, кто свалился в пропасть с медведем в обнимку, хех.

Посидев немного на полу с пустой флягой в руке, я почувствовал, что мне уже значительно лучше, даже не столько в физическом плане, сколько в психологическом. Я, конечно, по-прежнему в полной заднице, сижу в пещере посреди раскаленной пустыни, истощенный и обожженный солнцем, без запасов воды и еды. К тому же желудок проснулся и напомнил, что я также безумно голоден — так это скорее добрый знак… пока. Самую главную проблему, которая могла бы убить меня очень быстро — жажду, — я уже сбросил со счетов. Воды, правда, нет, и вскоре жажда вернется, но несколько часов я выиграл и сейчас чувствую себя довольно уверенно. Надо как-то решать остальные проблемы, и теперь они не кажутся мне такими уж неразрешимыми, возможно, тут и некоторая заслуга алкоголя: он притупляет чувство страха.

Осматриваю труп: мне сейчас не до гадливости. На нем помимо чего-то, похожего на бронежилет, штаны характерного военного образца и легкие, военного же тина ботинки. Я осмотрел свою одежду — раньше мне было не до этого — и пришел к неутешительному выводу, что для прогулок по пустыне я как-то больно уж слабо экипирован. Короткие штаны, сандалии, легкая футболка, на голове… ничего, только густая копна длинных волос. Однако я не очень удивился, как сумел не схватить тепловой удар, гораздо больше меня заинтересовали волосы. Я всю жизнь коротко стригся или брился налысо, откуда настолько длинные волосы? Сроду не носил таких, это ж надо несколько месяцев их не стричь, чтобы такие отросли… Сразу же вопрос: где я был все эти месяцы между падением в пропасть и этим моментом?

Выбрасываю любопытство из головы: здесь мне ответов не найти. Вот выберусь куда-то, сам не знаю куда, — может, что и прояснится.

Шарю по карманам покойника — ничего. Остается его одежда и обувь. Ботинки мне великоваты будут, бедолага — метр семьдесят, а я — едва полтора, но все равно лучше чем сандалии, в которых скрипит песок. Стаскиваю их с мертвеца — вонь изнутри страшная, но я чего-то такого и ожидал. Правда, все оказалось не так уж и плохо: в этом аду труп не сгнил, а высох, так что, кроме запаха, проблем возникнуть не должно.

Штаны я рассматривать не стал в принципе: после смерти у человека расслабляются сфинктеры, со всеми вытекающими последствиями. Причем вытекающими в самом буквальном смысле слова.

При попытке снять с покойника рубашку-бронежилет я обнаружил причину смерти: бедолага, видимо, пятился, споткнулся — и упал затылком на невысокий сталагмитик. Смерть на месте.

Тем не менее я снял с него нагрудник — он оказался каким-то ну очень уж легким, как для бронежилета, едва ли полкило — и рубашку, которая была под ним. Рубаха, ясное дело, жутко воняла, когда я ее тормошил, как и весь покойник, но на вид продуктами разложения не запачкалась. Само собой, что надевать ее можно будет только после тщательного осмотра при свете солнца.

Еще на шее трупа я обнаружил кожаный ошейник с замочком, который не поддавался раскрыванию. Он показался мне ну очень знакомым, но я никак не мог вспомнить, где его видел. Ладно, пока имеем рубашку и ботинки, уже что-то. Надо вернуться к выходу и хорошенько рассмотреть трофеи.

Подойдя к выходу, где солнце бросало на пол пещеры свои лучи, я, оставаясь в тени, выставил на свет один ботинок и целых несколько секунд пытался понять, что тут не так.

А потом понял. Мои руки — они… они совсем чужие. Это не мои руки!

Длинные, тонкие пальцы, кожа потрескалась и покраснела, но это кожа не старого бойца, а паренька-подростка. И главное — где мои мозоли?!! Где мои мозоли на костяшках размером в пятак, которые образовались у меня еще в детстве благодаря нормативу в пятьсот ударов?!! Даже если я поверю на миг, что это загробный мир, в котором я помолодел и отрастил волосы, это не мои руки! У меня никогда в жизни не было таких рук! Где мои мозоли, набитые бесчисленными тысячами ударов?!!

— Что это за?.. — попытался воскликнуть я и осекся.

Голос — он тоже не мой.

Совершенно чужой голос, и дело даже не в том, что горло и язык все еще не оклемались от страшной жажды. Я бы узнал свой мальчишеский голос, а этот, звонкий и какой-то чрезмерно громкий, — он чужой. Такой голос просто не может быть моим.

Я уронил ботинок и выставил на свет эти чужие руки, которые почему-то растут из моих плеч, повертел так и сяк. Ладони в общем-то тоже гладкие, к работе или тренировкам непривычные, у основания большого пальца левой руки маленький шрам, которого у меня никогда не было. Забавная шутка, и мне безумно хочется узнать, кто же этот хренов шутничок. Ведь я, оказывается, на самом деле совсем не я.

Я попытался почесать затылок и внезапно наткнулся рукой на что-то. Кожаный ошейник, вроде бы такой же, как и у трупа. И чем дольше я его ощупывал, тем сильнее он мне не нравился, внутри стремительно нарастало желание поскорее его снять.

Однако попытки расстегнуть замок успеха не принесли, а порвать его, скорее всего, не удастся: под кожаной оболочкой я нащупал твердую цепочку, скорее всего, металлическую. Кто бы ни надел на меня эту хрень, он позаботился, чтобы я не смог от нее избавиться. По мере того как я прислушивался к своим ощущениям, ошейник казался мне все более мерзким и отвратительным. Чтоб ему…

И в этот момент позади меня раздались шаги. Негромкие, они доносились из-за ближайшего поворота.

Я обернулся и увидел очертания человеческой фигуры, появившейся из-за угла, но из-за того, что глаза снова привыкли к яркому свету, не смог сразу рассмотреть.

— Э… Коничива? — сказал я, мысленно посетовав на чужой голос.

А силуэт, пошатываясь и шаркая ногами, сделал еще несколько шагов ко мне и вышел на более освещенный участок прохода.

И тогда я понял, от кого пятился тот несчастный, напоровшийся затылком на сталагмит.

Передо мною стоял мертвец. Точнее, не стоял, медленно, но целеустремленно он пер прямо на меня, не отрывая застывшего взгляда своих иссохших глаз.

Меня пробрала дрожь, когда в кровь выплеснулась дикая порция адреналина. Этого не может быть, я либо брежу в бессознательном состоянии, либо… Ну да, ад. Как минимум ходячего мертвеца это объясняет.

Он шел прямо на меня, отводя назад руку для удара. В его пальцах — рукоять какого-то странного оружия, похожего на дубинку или булаву. Шестопер? Нет, у того ударная часть в виде шестиперьевого стабилизатора минометной мины. Буздыган? Да, это уже ближе к истине… Равно как и само оружие — ко мне.

Решение я принял моментально, благо подходящий опыт у меня был. Как-то я обезвредил шестерых грабителей, вооруженных ножами, используя в качестве оружия собственную обувь. Нагнулся и схватил в руки ботинки покойника — это уже что-то.

Вот он совсем близко, его корпус начинает разворот, в мою сторону по дуге летит удар буздыгана. Но медленно очень, и я, хоть и уставший, легко уклоняюсь. Замах для ответного удара…

О это мерзкое, страшное чувство!

Мне кажется, будто кто-то разрезал мои руки, вырезал мышцы и вместо них напихал под кожу мочалок. Это чужое, незнакомое тело — оно совершенно не годится для рукопашного боя! Я знал, что так оно и получится, с той минуты, как только понял, что это тело — не мое, закаленное в тренировках на протяжении семидесяти пяти лет, знал… Но одно дело знать, что тело непригодно к бою, и совсем другое — почувствовать это при попытке нанести удар.

Ботинок угодил каблуком по плечу мертвеца — совсем не туда, куда я пытался ударить, да и вообще это не удар. По крайней мере, теперь я знаю, что ощущает охотник, обычный человек, на которого несется разъяренный медведь, а у него в ружье только холостые патроны.

Я никогда не чувствовал себя беззащитным и безоружным. Ни когда в одиночку усмирял толпу, ни когда дрался с медведем в молодости, ни даже когда пару часов назад — только пару ли? — дрался с медведем уже будучи стариком. Мои кулаки — сокрушительное и безотказное оружие. Мое тело — моя броня, мой самый лучший доспех, который я «выковал» ударами бейсбольной биты. Пусть оно не могло устоять против острого ножа или когтей, но в своей шкуре я никогда не ощущал себя беззащитным и голым. Только… где оно теперь?! Шутник, провернувший со мной этот издевательский фокус, каким-то образом запихнул меня в тело сопляка, который не то что никогда не трудился до изнеможения — вообще вряд ли поднимал что-то тяжелее ложки. Но все восемь мириадов ками свидетели, что прямо сейчас я предпочел бы встретить неупокоенного монстра в своем собственном старом, но проверенном теле. Всего одна минута — и даже если мертвого во второй раз не убить, я переломаю нежить вдоль и поперек так, словно его скелет пропустили через мельницу… Точнее, переломал бы, ведь сейчас я в таком положении, что меня самого можно соплей перешибить надвое.

Замах буздыгана, я уворачиваюсь, беспокойный покойник теснит меня наружу. В голове одна мысль: не дать себя выставить, я должен оставаться в пещере! Снова замах — и мощный удар сверху вниз. Наметанным глазом я замечаю, что ударная часть летящего вниз буздыгана чуть отклоняется на рукоятке — значит, рукоять гибкая… Резиновая?

Отскакиваю в сторону, мертвец промахивается, я пытаюсь ударить его ботинком по запястью… Воистину я не в состоянии назвать кошмар страшнее, чем гот, в котором оказался сам. Ситуация фантасмагорическая, и хоть плачь, хоть вскачь: боец-грандмастер, десятый прижизненный дан, живая легенда, создатель собственного стиля — заперт в немощном теле изнеженного подростка. Я знаю, как одним ударом сломать этому неуклюжему кадавру обе руки, хребет, как снести голову, как без труда отобрать у него оружие… Я знаю, как уложить урода мордой в пол и удержать в таком положении ногой и двумя пальцами!

Знаю — но не могу. Ничего не могу. Тело, которое мне кто-то подсунул, непригодно для нанесения простейшего удара.

Снова удар, я снова отпрыгиваю в сторону и обхожу противника, чтобы не дать выгнать себя под палящие лучи. Правда, отступать вглубь тоже не вариант, проход сужается, и, если там нигде нет кольца или широкой комнаты, — я буду приперт к стенке в тупике в два счета. Что же делать?!

А мой противник не проявляет ни злости, ни гнева, ни нетерпения, ни усталости. Он просто идет ко мне, размахивается и неуклюже бьет. У меня все же есть одно преимущество: может быть, предыдущий хозяин тела увлекался танцульками, так как подвижность весьма неплоха, похуже, чем у меня в этом возрасте, но тут надо сделать скидку на истощение.

Однако ни один бой нельзя выиграть, только уклоняясь и защищаясь. Нужен удар, который я не могу нанести. Проклятье, танцевать туда-сюда бессмысленно, враг неживой и, скорее всего, не устает, значит, время играет против меня.

Надо решаться на что-то.

Я снова отскакиваю, буздыган задевает стену… Кррак! Вот это вспышка! Оружие, оказывается, электрическое, стоит ему лишь задеть меня — и на этом все кончится.

— Ладно же, — говорю я скорее себе, чем врагу.

Ва-банк.

Я поворачиваюсь и быстро отступаю вглубь пещеры. Да, будет просто замечательно, если мононокэ,[2] зомби, ёкай,[3] или что это за мертвяк, тут не один…

Вот и расширение пещеры с покойником, наколовшим свою голову на сталагмит. Здесь не так просторно, но места для того, что я задумал, должно хватить.

Пока противник неспешно бредет, шаркая по полу, ко мне, выстраиваю примерный план боя. Я стою гут, он идет ко мне, быстрый маневр… Если получится — хорошо, если нет — отсюда я могу отступать направо, после чего понадобится один раз уклониться от удара, чтобы выйти на позицию, аналогичную стартовой… И тогда еще одна попытка, благо враг, судя по всему, не блещет интеллектом.

Он все ближе, я тем временем восстанавливаю дыхание. Мертвец входит и шаркает ко мне именно тем путем, каким я и предвидел. Главнейший вопрос теперь — как он ударит, справа налево или сверху вниз.

Буздыган уходит вверх, поднимается для удара — идеально! Делаю шаг навстречу и в сторону, а затем, пока враг скован инерцией летящего вниз оружия, стремительно пробегаю мимо него ему за спину, резко торможу и бросаюсь в обратную сторону. Моя нога в движении вперед резко наступает ему на левую икроножную мышцу, сразу под коленом, я подкрепляю натиск весом собственного тела, одновременно толкая мертвеца в спину рукой.

Получилось! Он заваливается вперед и влево, не сумев восстановить равновесие. И падает как раз туда, куда я и хотел его уронить.

На невысокие, но острые сталагмиты.

Хруст и скрежет костей по камню — это сейчас как музыка для меня. Пара каменных зубов торчит из вражьей спины, он больше не двигается. Странно, он, по идее, и так был мертвый, что ему пара дыр и переломов?

Приглядевшись, я понял, в чем дело: он также умудрился налететь на небольшой сталагмит глазницей. Не совсем логично, конечно, но я принимаю как данность. Да, повезло, что все вышло, как вышло.

Мысленно посылаю поклон Морихэю Уэсибе: именно его учение, легшее в основу айкидо, и его боевая система помогли мне победить. Мастер не раз подчеркивал, что его невозможно одолеть при помощи физической силы, потому что сам он таковую вообще не использует. Некоторое преувеличение в этом есть, но вот сейчас я спасся из очень плохого положения, обойдясь без силы, которой у меня просто нет. Все-таки не зря у меня пятый дан в айкидо.

Я подобрал с пола оружие противника. Килограмма два, рукоять действительно резиновая, есть и переключатель. Я пару раз тыкнул буздыганом в поверженного врага. Треск и вспышка, но тело не реагирует. Ну да, оно ведь не особо свежее.

Пахнет, конечно, — Небеса, спасите. Обшариваю карманы и вытаскиваю из одного плоский предмет, заключенный в прозрачную пленку, из другого — ключи. Обычные себе такие ключи, только не современные плоские, а старомодные флажковые односторонние. Они мне без надобности.

Выхожу обратно, чтобы рассмотреть находку на свету. Выглядит как что-то съестное. На серой бумажной обертке под пленкой — черные буквы странного вида. Смотрю на них несколько секунд, а затем внезапно понимаю — это же шоколад из военного сухпайка, на нем именно это и написано!

Разрываю пакет руками и зубами — шоколад, плотная черная плитка без квадратиков. Ее не стало в считаные секунды, желудок приятно потяжелел, и я даже поймал себя на мысли, что безумно благодарен тому мертвяку за шоколадную плитку, словно это не он только что пытался припечатать меня электрической дубинкой.

Затем меня начало клонить в сон — типичная реакция истощенного организма, который наконец-то утолил голод и жажду, но спать сейчас нельзя, вначале необходимо исследовать пещеру до конца, если она не очень большая. А чтоб не заблудиться — помнить правило любой руки.

С электродубинкой я почувствовал себя намного увереннее, не факт, что оно действует на мертвых, но хоть какое-то оружие. Миновав комнату теперь уже с двумя трупами, прошел дальше, свернул несколько раз и внезапно вышел в довольно большой зал высотой метров восемь, с крупными сталактитами и сталагмитами. Они светились даже ярче, чем предыдущие, потому в пещере было не совсем как днем, но все же светло. Кроме того, желтоватый свет исходил также от небольших грибов, растущих на камнях.

А прямо перед входом возвышался уступ в два человеческих роста, почти отвесный, и за ним, судя по всему, тупик. Я внимательно осмотрел стену на предмет выступов или щелей и решил, что смогу взобраться без особых проблем, если сниму сандалии.

Меня не покидало странное чувство, что именно туда, наверх, мне и надо.

Ладно, отчего бы и нет? Как минимум наверху я смогу спокойно поспать, не опасаясь, что мертвяки каким-то образом воскреснут и нападут на меня во сне. Я снял сандалии, выключил булаву, сунул ее за пояс и полез.

Дело оказалось несложным, несмотря на вернувшуюся боль от солнечных ожогов. Выбравшись наверх, я сразу же обнаружил местную двойную достопримечательность.

В самом центре площадки, у стены, из потолка росло несколько некрупных, но ярких сталактитов, с которых мерно стекали капельки, а под ними водой была выдолблена небольшая выемка, до краев полная влаги.

Но гораздо сильнее меня порадовало то, что лежало на дне. Огромный предмет, выглядевший как жемчужина, по форме — капля, по размерам — крупная груша.

И он мерцал, несильно, но красиво.

Я немедленно протянул руку и схватил жемчужину. Гладкая, красивая, но… дело было не в этом. Я испытал непоколебимую уверенность, что именно за ней я сюда и пришел и что дальше все будет хорошо.

С этой же уверенностью я и уснул, лежа на голом камне и прижимая жемчужину к груди.

* * *

Моргнул, открыл глаза, шевельнулся… Больно. Болит спина, болят израненные ноги, болят руки, все тело затекло от сна на твердом камне, мышцы ломит. Хочется есть и пить.

С другой стороны, я все еще жив и чувствую себя несколько отдохнувшим. Покрутил головой, похрустел позвонками, подвигал конечностями, разгоняя кровь. Дела мои, конечно, не сахар, но уж точно лучше, чем раньше. Теперь, когда охранявший Слезу бога мертвец окончательно мертв, мое новое тело оборачивается уже не недостатком, а временным преимуществом: старик не сумел бы так быстро восстановиться и обратный путь мог бы стать неодолимым…

Стоп. Откуда я знаю, что жемчужина называется Слезой бога, почему я точно уверен, что пришел именно за ней и что с ней мне надо вернуться обратно, а не пойти вперед, направо, налево или еще куда-то? Вопросы без ответа. Но если я буду делать так, как велит подсознание, то, может быть, получу свои ответы, тем более что другого плана у меня все равно нет.

А еще я сожалею, что, если — или когда — приду обратно туда, откуда пришел, у меня не будет моего старого, но тренированного тела. Потому что впервые в жизни — или послежизни? — я испытал жгучее желание нарушить принцип использования своих навыков только для защиты ради ублюдка, который отправил меня, или, точнее, предыдущего владельца тела, в пустыню чуть ли не голышом и без припасов. Уверен, приложи я этому мерзавцу в голову удар-другой из тех, которыми убивал свиней, — ни ками, ни Небеса, ни Аматэрасу не разгневались бы. И даже будь он бог этого странного загробного мира — я бы не побоялся клепануть в рожу и божеству. Но с этим вот желатиновым тельцем это получится не удар, а посмешище.

Я засунул жемчужину в карман штанов, хлебнул из выемки — солоновато, но ничего — и принялся спускаться. Внизу надел сандалии, пошел в пещеру с трупами, взял флягу и снова полез наверх.

Здесь погрузил сосуд в воду — набралось почти доверху, пока вода не опустилась до уровня горлышка. Остальное я выхлебал так, почти досуха, и оставшуюся влагу вылизал. Во рту солено с минеральным привкусом, может, оно и к лучшему, я с потом истратил небось немерено соли из организма.

Конечно, поесть бы еще чего, но, видимо, придется потерпеть, ибо светящиеся грибы мне незнакомы — рискованно.

Иду к выходу, но яркий проем в адскую пустыню все не появляется. Ночь! Я не знаю, сколько я спал — только до ночи или до следующей ночи, но в любом случае надо этим воспользоваться. Если хорошенько налечь на ноги, я смогу вернуться, потратив на обратный путь всю ночь и несколько утренних часов… Не знаю, откуда я это знаю — ха-ха, да я в этой заднице еще и шутить способен! — но знаю. И если сейчас не начало ночи, то тем более надо поспешить, чтобы как можно быстрее добраться… Куда? Куда надо. Медлить нельзя, ведь я… нет, не я, прежний владелец тела добрался до скалы в очень плохом состоянии, хотя я и не знаю, сколько времени он шел и в какое время суток отправился в путь.

Что ж, спешить так спешить. У входа я нашел оброненные ботинки и рубашку. Ноги вошли в ботинки легко, сама обувь неплоха, удобна, хоть и велика. Сразу видно, военка. Рубашку я надел, предварительно вывернув наизнанку, чтобы не касаться телом ткани, которая прилегала к мертвой плоти.

Чуть подумав, снова вернулся к трупу, напоровшемуся затылком на сталагмит. Возле него, если меня не подводит зрительная память, лежала упавшая с головы кепка.

Кепка с камуфляжными разводами действительно лежала там и даже не воняла, поскольку свалилась с головы еще живого человека или как минимум невоняющего. Вот, совсем другое дело.

Выйдя из пещеры, я убедился, что воздух теплый, но не душный, а на чистом небе — россыпь звезд. Пришел я вон оттуда, над тем местом… Большая Медведица? Похоже, но… Не она. Какие-то тут звезды другие. Хотя о чем это я, меня едва не угробил зомби, а я звездам удивляюсь.

Сделав несколько шагов, вынул из-за пояса дубинку и бросил в песок: лишний груз мне не нужен, так я буду с каждым шагом перемещать в пространстве на два килограмма меньше, если умножить на множество тысяч предстоящих шагов — вес получается похлеще танкового взвода.

* * *

Я приготовился к тому, что путь окажется нелегким, — и убедился в своей правоте. Ночью было еще сносно, однако у меня начали заканчиваться внутренние резервы. Мне не привыкать к лишениям и крайним напряжениям, однако борьба оказалась труднее, чем когда-либо: в этот раз мне приходилось бороться не только с трудностями изнуряющего пути и неблагоприятными условиями, но и со своим новым телом. Я стойко переносил боль в стертых еще вчера и воспаленных ступнях, терпел жажду и делал шаг за шагом по зыбкому песку, но колени начали предательски дрожать еще до того, как забрезжил рассвет, и я с этим уже ничего не мог поделать. Приходилось садиться на ближайший камень и отдыхать, теряя драгоценное время относительно прохладной ночи.

Вместе с тем я не мог не отметить, что при таком истощении шаги все равно получаются легкими и быстрыми, по крайней мере, пока не начинают подгибаться колени. Паренек, надо думать, любил подвижные игры, это крепко выручило меня в поединке с мертвецом и все еще продолжало выручать в пути.

Заря занялась довольно не скоро, мне крупно повезло, что я проснулся в начале ночи, а не в конце. Когда солнце поднялось чуть повыше, я выпил из фляги последние шесть глотков, выбросил ставший ненужным сосуд и опорожнил мочевой пузырь. Все, я избавился от того лишнего веса, от которого можно избавиться. Я мог бы растянуть воду еще немного, но моя стратегия выживания базировалась на том, чтобы как можно дольше оставаться в максимально возможной кондиции и идти быстро, а в конце сделать рывок из последних сил и надеяться, что их, этих сил, хватит. Вариант цедить воду крохотными глоточками и страдать от жажды почти с самого начала пути я счел заведомо невыгодным.

Итак, только вперед и настолько быстро, насколько смогу. Предыдущий владелец тела свалился, совсем немного не добравшись до цели, мне будет вдвойне обидно умереть, не добравшись столько же до спасительной исходной точки.

Пустыня стремительно превращалась в гигантский гриль, но на этот раз у меня хотя бы была какая-никакая защита. Кепка и рубашка спасали от прямых солнечных лучей, ботинки, уже насквозь пропитанные изнутри сукровицей и кровью — все же получше сандалий, в которых песок стирал мои ноги, словно наждачка. Но у паренька, который шел «туда», этого не было изначально, и я могу только догадываться почему. Если бы он, предположим, сбежал в пустыню без ничего, почти голышом — откуда непоколебимая уверенность в том, что надо вернуться?

Ладно, гадать не резон, это все равно что писать хаси[4] по бульону — бессмысленно и некрасиво. Доберусь — может быть, узнаю.

Снова начала мучить жажда, которая стремительно усиливалась. На пути «туда» у тела был некоторый запас влаги в тканях — так он израсходовался сразу, а все, чем я пополнил его, — два стакана из фляги покойника и вода из выемки. Я очень сильно сглупил, что не набрал воды до того, как заснул, тогда за время сна в выемку могло бы накапать еще немного. Но увы, после боя кулаками махать глупо, облажался — сам виноват.

Поднявшись на бархан, чтобы осмотреться, я увидел впереди горную гряду, идущую поперек моего пути. И чуть левее курса — перерыв в сплошной каменной стене. Стало быть, решил я, туда и надо идти, возможно, там ущелье, по которому я миную гряду, другого пути может и не быть, а взобраться на скалу мне, скорее всего, не удастся.

И я припустил из последних сил: даже если это еще не конец пути, солнце висит сбоку, а не над головой, и вертикальные стены ущелья могут стать для меня укрытием от палящих лучей.

Часом позже я дохромал до скалы и убедился: действительно ущелье, шириной метра три. Что ж, поглядим, что ждет меня на той стороне.

Войдя в спасительную тень, пошел дальше и обнаружил, что на песке остались следы. Их было довольно много, я насчитал не менее десяти разных следов от обуви разного типа и размера. Никакого сомнения: я иду верным путем.

Впрочем, ущелье, возможно, не такое уж и проходное, как кажется, ветер по нему не гуляет. И если так, то следы теоретически могут оставаться на песке довольно долго… Мою догадку подкрепил след гладкой обуви небольшого размера, который, где бы я его ни замечал, неизменно оказывался отпечатанным поверх любых других следов. Кожаные сандалии, и я даже догадываюсь, на чьих ногах они были…

Колени снова предательски дрожат, я сажусь на камень — тут он не так горяч, как в пустыне, — и сижу, мысленно считая до трехсот. Пять минут — все, что я могу выделить на отдых. Вот время прошло, я снова усилием воли заставляю себя встать и идти дальше. Здесь ущелье чуть изгибается, я прохожу поворот — и чуть ли не упираюсь носом в широкую спину в чем-то похожем на спортивный костюм.

И это довольно-таки вонючая спина.

Владелец треника и спины, услыхав мои шаги, разворачивается, одновременно нанося удар, я успеваю присесть и откатиться в сторону, так что сверкающее лезвие проходит над моей головой.

Еще один перекат, вскочить, сжимая зубы и пошатнувшись от изнеможения, разорвать дистанцию. А мертвец, относительно свежий и еще не успевший ссохнуться до состояния мумии, начинает наступать, замахиваясь для очередного удара. Делает он это не совсем так, как давешний буздыганщик — тот был неуклюж и механичен, а движения мечника выдают несколько большее прижизненное мастерство.

Дела мои не ахти, ибо главный козырь — подвижность — практически сошел на нет. Как хорошо, что перед встречей я передохнул пять минут, иначе сейчас все было бы еще хуже, чем есть.

Покойник надвигается, и у меня, скорее всего, только одна попытка, я не уверен, хватит ли сил на вторую. Что ж, будь что будет.

Он поднимает руку с мечом на уровень живота — то есть на уровень моей груди — и разворачивает лезвие горизонтально. Я иду на сближение. Ну же, танцор немощный, покажи, что можешь!

Два шага вперед, мой и его, я в пределах досягаемости клинка. Вот он, удар. Не получится, что задумал, — я труп снова.

Ноги танцора выручают, мне удается очень резко изменить передний ход на задний, меч мелькает так близко от моей груди, что, кажется, даже задевает рубашку, но противник уже раскрыт.

Я бросаюсь вперед, мимо него, снова упираюсь ногой в песок и отталкиваюсь, метнув свое тело в спину противнику, моя нога, на этот раз уже в ботинке, четко ставится под колено.

Мы летим наземь оба, но я сверху — и я быстрее, и руки мои, к счастью, не так утомлены, как ноги. Я отталкиваюсь ладонями от его спины, мягкой и слегка припухшей, вскакиваю на ноги и правой наступаю на его запястье, наклоняюсь и изо всех сил вцепляюсь в рукоять оружия.

Мертвец оказался необычно сильным. Он потянул руку к себе с такой мощью, что его посиневшая, вздутая кожа прямо слезла с плоти, однако к этому моменту я успел вывернуть его кисть так, чтобы меч уже находился вертикально, и я крепко держал его под крестовиной.

Поворот кисти против большого пальца сделал свое дело: под моим ботинком мертвец протащил уже обезоруженную руку. А я тем временем отступил на два шага и перехватил оружие поудобнее.

Меч — странный гибрид. Клинок — прямой, один в один как у ниндзято, но полноразмерной длины, как у катаны. Рукоять из наборной кожи, но овальная форма и длина — тоже как у катаны. Однако на конце — противовес, у японских мечей отсутствующий, и вместо круглой цубы — крестовина. Сойдет.

Вот теперь все совсем наоборот, и у противника еще меньше шансов, чем было у меня.

Потому что как-никак в кэндзюцу у меня тоже черный пояс.

Руки с желатиновыми мышцами — не самый лучший вариант, но мастерство, как говорится, пропить нельзя. Я выбрал идеальный в этой ситуации замах, угол и точку удара и выполнил движение настолько филигранно, насколько мне позволила немощная сила истощенного танцора. Все остальное сделали вес и острота меча.

Мертвец, успевший подняться только наполовину, лишился верхней половины головы и, расплескав гниющее содержимое черепной коробки, распластался в песке.

А все-таки почему поражение мозга упокаивает их? Ведь он, этот мозг, распухший и истекающий гнилостными соками, и так в откровенно нерабочем состоянии… Ладно, отложу этот вопрос на потом, если «потом» у меня вообще будет.

Сил сделать энергичный взмах, чтобы стряхнуть с клинка в песок то, что на нем осталось, нет, потому кое-как вытираю меч о спину покойника, взваливаю на плечо и хромаю дальше. Ноги дрожат пуще прежнего, но зато боли в ободранных и окровавленных ступнях не чувствую: привык.

Еще немного, еще чуть-чуть. Если я миную ущелье и на выходе не увижу конечной цели своего кошмарного пути — брошусь на меч, потому что сил уже нет совсем, а способ умереть быстро как раз появился.

Но миновать ущелье я не мог. Просто потому, что пятью минутами позже наткнулся на десятиметровую стену, полностью перегородившую проход, и ворота. Наверху — пара часовых в странных красных одеяниях, у ворот — какой-то тип в форме цвета хаки. Вот он поднимает руку с зажатой саблей и бьет по воротам. Поднимает и бьет. Поднимает и бьет.

Еще один покойник, я догадываюсь об этом еще до того, как он поворачивается ко мне.

Последний поединок — и я спасен. Кажется. На ногах уже стою только каким-то чудом, но падать не намерен. По крайней мере, живым я не упаду.

Мертвец, волоча саблю по песку, медленно двигается ко мне. Я становлюсь в стойку, самую устойчивую, какую только знаю. Ноги дрожат, а вот руки вроде бы не очень. Поднимаю меч и жду. В кэндо недаром есть поговорка: «Кто делает первое движение, тот проигрывает». Я вообще-то кэндо всегда считал забавой детишек, ведь эта дисциплина ставит во главу угла «до» — путь. Путь меча — не совсем боевое искусство, это метод патриотического и волевого воспитания. Другое дело кэндзюцу: это настоящая боевая дисциплина, тоже с мечом, но тут главную роль играет именно мастерство боя. Потому кэндзюцу — всегда более зрелищный спорт, с агрессивными энергичными ката и приемами.

Но вот сейчас у меня нет никакой энергии и сил на агрессивное наступление. Я просто поднимаю меч и жду. И хотя принцип «кто делает первый ход — проигрывает» на самом деле миф, заблуждение — в случае с медлительным мертвецом может и сработать.

Вот он делает шаг вперед и отводит правую руку с оружием для кругового удара. Пора. Я бью сверху вниз, одновременно приседая, клинок хоть и слегка затупленный, но удар наискось и вниз с легкостью отделяет голень противника от бедра. Мертвец падает на правую руку, лишаясь возможности нанести ответный удар, а я обхожу его сбоку и точным ударом вгоняю клинок в шею, отделяя голову.

Теперь — не упасть, просто не упасть. Оставляю меч торчать в песке, бреду к воротам и задираю голову. Я смотрю на охранников, они — на меня, словно ждут чего-то. Пароль? У меня нет сил крикнуть им, да и… есть ли смысл?

Вспоминаю о жемчужине, достаю ее из кармана, поднимаю вверх, чтобы им было лучше видно.

Обоих сразу же словно подменили. Сдержанные и неподвижные прежде, они повернулись на ту сторону и что-то закричали, жестикулируя.

Вот оно!!! Створки ворот со скрипом приотворяются, и я из последних сил хромаю к проему, пока они не передумали.

Вхожу на обширный двор — ба, да тут целая делегация меня встречает.

Ближе всего — полукруг солдат. Слева — несколько пехотинцев со странного вида автоматами, но в остальном их синесерая форма и шлемы с прозрачными щитками напоминают американскую группу захвата SWAT.[5] Справа от меня — четверо необычного вида штурмовиков в черно-желтой броне и с еще более необычным оружием. За ними дальше — целая площадь монахов в красных робах, а сбоку — две группы людей в гражданской одежде.

Ко мне спешит, путаясь в полах сутаны, толстый красно-позолоченный монах, должно быть, главный. Это ему я должен отдать жемчужину?

Он опускается на колени, принимает от меня эту штуку с благоговейным выражением лица, а затем вскакивает и поднимает мерцающую каплю над головой.

— Узрите же ее! — кричит он. — Узрите! Теперь вы все знаете волю господа нашего!!

Но я волю его господа узреть не сумел. Мир качнулся и начал стремительно переворачиваться, ко мне бросились штурмовики в желто-черном.

А потом я погрузился во тьму.

* * *

Выныриваю из полудремы, покачиваясь на мягких волнах, открываю глаза.

Слева и справа попискивают какие-то хитрые приборы, сверху спускаются прозрачные трубки, висит пакет с жидкостью. И ничего не болит, красота-то какая… Приподнимаю голову — ноги в бинтах. Да я весь в бинтах и мазях. И кровать качается. Больница, только с убаюкивающей кроватью? Слева шторка, за которой проносятся неясные очертания… «Скорая помощь»… Нет. Медицинский блок, в котором я нахожусь, великоват для автомобиля. Поезд?

А, что гадать, проще позвать кого-то, кто рядом.

— Есть кто живой? — слабым голосом спрашиваю я и напрягаюсь.

Я сказал это не по-японски.

За дверью с окошком в узком коридоре появились двое, при этом один сделал другому предостерегающий или запрещающий жест и оставил его за дверью, а сам вошел.

Я смотрю на него, он на меня. Я на него с удивлением, он на меня — как на… да, на пациента, хоть и немного странно. Затем он делает жест, вызывая на приборчиках серию вспышек и огоньков, проводит какой-то палочкой надо мной с ног до головы, сам себе кивает и показывает мне кулак с тремя оттопыренными пальцами.

— Сколько пальцев ты видишь?

Он очень странно выговаривает слова. Паузы между звуками короткие, между словами — такие же, кажется, что он произносит фразу как одно слово, но вместе с тем я хорошо разбираю, что говорит мой доктор. У него идеально симметричное белое лицо, прямой нос, голубые глаза с абсолютно однородными радужками и зрачки с едва заметной вертикальной овальностью. Губы тонкие и бледные. Пальцы — длинные, изящные, холеные.

— Три, доктор… Мне сильно досталось?

Он тыкает в меня пальцами — в щеку и висок, понятия не имею зачем. Активные точки?

— Все хорошо. Теперь. Раньше было плохо, но это уже позади. — Он сказал это почти как одно слово.

— Спасибо, доктор… У меня есть пара вопросов…

— Ответы сейчас будут.

Он вышел и обратился к тому, который ждал в коридоре.

— Пятнадцать минут, пока действует лекарство. Не. Более. — Два последних слова были сказаны подчеркнуто раздельно, мягко, но с непоколебимым нажимом.

Второй кивнул и вошел в тесный медотсек.

— Приветствую вас, сэр Рэмм. Счастлив видеть вас в сносном здравии и при хорошем имени.

Он выглядел как обычный человек лет сорока пяти, с наметившейся лысинкой, некрасивый, но и не урод. Человек как человек… какой разительный контраст с идеальным доктором.

— Простите… Что вы имеете в виду насчет имени?

— Ваше доброе имя восстановлено конечно же, с чем я и поздравляю вас, сэр Рэмм.

— А оно было запятнано?

У него на лице появилось беспокойство:

— Как? Вы не помните?

Помню ли я? Уместно ли слово «помнить», если я в этом теле гость? Или… не гость? Кто я?

— Я совсем ничего не помню… Сумбур в голове… Я даже имя свое вспомнил только после того, как вы его назвали… Даже вот сам удивляюсь — как я мог забыть свое имя… Смешно, правда?

— Надо позвать докто…

— Нет-нет, незачем. Я сразу же вспоминаю все, что вы мне говорите, как будто разбросанные кубики сами на место становятся… давайте я буду спрашивать, а вы — отвечать, хорошо?

— Давайте попробуем, сэр Рэмм, — ответил он с некоторым сомнением.

— Славненько. Так что с моим именем?

— Вы были ложно обвинены в убийстве своего двоюродного брата.

Секунду раздумываю. Наверное, я все же Такаюки Куроно, а не «сэр Рэмм», потому что смерть двоюродного брата, который на самом деле не мой, меня абсолютно не печалит. Но надо бы изобразить грусть…

— Так, значит, мой братик… убит? — Актер из меня так себе, играю, как могу.

— И… вас это расстраивает? — осторожно спросил собеседник.

— А вы как думали? Вот если б вашего брата…

— Вы и правда повредили память, сэр Рэмм… Спешу вас утешить: вы очень сильно ненавидели вашего двоюродного брата. Очень. В суде было показано аж четыре видеозаписи в интервале трех лет, на которых вы обещали вашему брату, что убьете его.

— Ах вот оно что… неудивительно, что подумали на меня…

— Да не только потому. Все доказательства были против вас. Вас застали у трупа, покойного убили принадлежащей вам статуэткой, на вас обнаружили кровь, на орудии — ваши отпечатки.

О как… Зашибись…

— И… каким образом я был оправдан в таком случае?

— Как, вы и этого не помните?! Вы настаивали на вашей невиновности, согласились на Божий суд и принесли Слезу бога. К тому же господь наш явил миру двойное чудо, так что все обвинения с вас полностью сняты, вы не убивали вашего брата.

— Хм… боюсь показаться еретиком, но я совершенно забыл, что такое Слеза бога?

— Когда господь наш взглянул с небес на землю, то увидел, как часто творится несправедливый суд, и обронил слезинку. С тех пор любой несправедливо обвиненный может доказать свою невиновность, пройдя испытание и достав Слезу бога из того места, где она хранится. Настоящий же преступник не сможет ни добыть ее, ни вернуться живым и обречен стать стражем, охраняющим Слезу от неправедных злодеев.

— А, вспомнил… А второе чудо?

— Вы умерли, сэр Рэмм. Ваш душехват — ошейник, который на вас надели и который блокировал ваши магические способности — перестал передавать энергию на две минуты. Вы были мертвы, но через две минуты воскресли и двое суток спустя вернулись со Слезой бога, сразив неупокоенных грешников на вашем пути. Воля господа еще никогда не была выражена столь ясно и однозначно — он не позволил вам умереть, лично вмешавшись в вашу судьбу и правосудие.

Забавно… вера в Божий суд и бога — в технологически развитом мире? Хм. Сам я как-то не заметил никакой помощи от божества, в том, что я выжил, — только моя заслуга… или заслуга старого мастера? Кажется, у меня проблемы с самоидентификацией. Хотя, с другой стороны, как такое могло случиться? Чья заслуга, что мне в самый последний момент пришла подмога в виде души бойца из другого мира?

— А ошейник не мог… временно сломаться?

— Исключено. Рунные оковы не ломаются, знаете ли.

Так я, значит, еще и маг?! Я задал этот вопрос собеседнику.

— Ну разумеется, как и любой другой рыцарь из любого благородного Дома.

— А, так я еще и рыцарь?

— Разумеется, как и любой другой боевой маг из любого благородного Дома. Или, если быть точным, вы — младший рыцарь Реджинальд Рэмм, в прошлом из Дома Рэммов. Правда, последние два дня вы уже принадлежите к Дому Сабуровых.

Не понял… Что значит — принадлежу?!!

— Это как так?

— Дом Рэммов отказался от вас, когда вы убили старшего сына этого Дома. Его глава, ваш дядя, брат вашего покойного отца, изгнал вас и требовал казни.

— Это еще не объясняет, как меня присвоили Сабуровы.

— Тут все просто. Ваш отец — Рэмм. После его смерти вы оставались в Доме Рэммов, пока не были изгнаны. Однако как только ваша невиновность была доказана господом, Дом Сабуровых заявил свои права на вас. Это ваша родня но линии матери, понимаете? Дом Рэммов добровольно отказался от своих прав, в силу вступили права Дома Сабуровых.

Тут в коридоре появился доктор и сделал красноречивый жест — закругляться.

Я попытался удержать собеседника, но тот помотал головой:

— Лекарство заканчивает действовать, я должен уйти.

— Что за лекарство? Чем меня накачали?

— Психоделиком. Он не позволяет вам испытывать негативные эмоции.

Серьезно? А я испытываю!

— У меня всего несколько вопросов…

— Смилуйтесь, сэр Рэмм, вы же не хотите, чтобы меня отсюда вышвырнули гвардейцы? В конце концов, за ваше здоровье отвечает магистр, а не я…

— Ладно, тогда позовите доктора…

— Сию минуту, только… Кхм… он магистр-целитель, а не врач. Вы задеваете его, называя просто доктором.

— Понял, спасибо. А сами не уходите далеко.

Как только магистр вошел, я поблагодарил его за медицинскую помощь и попросил продолжить сеанс посещения.

— Нельзя. Вам необходимо избегать сильных эмоций и восстанавливаться в тишине и спокойствии.

Магистр, могу ли я быть спокоен, если у меня образовались пробелы в памяти, а человека, который так славно их латал, вы выставили в коридор? Как вы полагаете, что нанесет мне больше вреда: спокойный и полезный разговор с приятным собеседником или мои попытки встать, выдрать из вен иглы и сорвать бинты, сопровождаемые битьем аппаратуры и ожесточенным сопротивлением? Нет, я знаю, у вас там гвардейцы на подхвате, но тот господин удержит меня в постельке с куда меньшими проблемами, вы не находите?

Лицо доктора осталось идеально безмятежным, но в глазах что-то промелькнуло.

— Ладно, — внезапно согласился он и показал мне странную вещь, похожую на градусник. — Если эмоциональный фон поднимется выше нормы — я высажу его из автобуса, и следующие километров сто он будет ехать пешком.

— Да ладно, Спокойствие — мое второе имя!

— Ваше второе имя — Рюиджи, — ответил магистр и вышел.

Его слова внезапно приподняли мне настроение. Рюиджи. Вот так штука, оно или японское, или звучит почти как японское. Мелочь… а приятно, пусть всего лишь совпадение. Хм… Реджинальд Рюиджи Рэмм… Три «Р». Забавно.

* * *

Ответы я получил. Не все, но более чем достаточно для первого раза. Ответы господина Уэйна, «завершателя» — так тут душеприказчики называются — моего отца, стали первыми камешками лавины. Словно человек у огромного книжного шкафа, я попытался стащить с полок парочку лежащих на краю томиков, но за парочкой соскользнули соседние, и соседние, и соседние, пока меня не накрыло книгами-воспоминаниями, а в конце я еще и опрокинул на себя шкаф.

Я вспомнил если не все, то многое. Картина мира и моего места в нем обрела приемлемую целостность. Казалось бы, можно только радоваться, что все закончилось хорошо… Обвинения с меня, Реджинальда Рэмма, сняты, я больше не принадлежу к ненавистному Дому Рэммов, Сабуровы — в числе коих мой дед, отец матери, которую я не помню, мои дядя и тетя, двоюродные братья и сестры — забирают меня к себе…

Хорошо? Да, но не очень. Неизвестно, кто и зачем убил моего ненавистного двоюродного брата Томаса. Я его не убивал, и дело даже не в пройденном испытании, я просто вспомнил, как вошел в его комнату, намереваясь расхреначить статуэткой его коллекции пластинок и бабочек, а если придется — то и его голову, и сразу вляпался в лужу крови. Кто-то успел расхреначить голову Томаса до меня, и я не знаю кто. Безусловно, убийца оказал всему миру огромную услугу, избавив его от записной сволочи… всему миру, кроме меня, мне это вылезло боком.

А еще я знаю, зачем дед заявил свои права на меня, и мне не нравится уже сам факт, что я — фактически чья-то собственность. Мне это всегда не нравилось, еще до событий в пустыне, но, когда я… прикоснулся, скажем так, к душе старого мастера из иного мира, я понял, что это такое — свобода и независимость.

Но особо беспокоит, что я до сих пор не могу решить, кто я такой. Я — душа Такаюки Куроно в теле умершего в пустыне Реджинальда Рэмма? Или же — Реджи Рэмм? Я не в состоянии ответить на этот вопрос. В моей голове память двух разных людей, двух разных жизней, но которая из них моя?

Вполне логично допустить, что душа старика, неся с собой свои воспоминания, оставила в моей памяти неизгладимый след. Я очень ясно помню его жизнь и его мир, я знаю, что в его мире есть религия, настаивающая на переселении душ. И если душа человека переселяется в животное — животное не сохраняет ни интеллекта, ни памяти человека.

Так что существуют равновероятные возможности, каждая со своими аргументами. Первая — Реджи мертв, скончался там, в этой адской пустыне, а я — Такаюки Куроно, который просто получил доступ к памяти того, чье тело «унаследовал». Это объясняет почти все. Правда, в таком случае свою собственную память я могу утратить, я уже теряю ее, ведь мои воспоминания всего лишь отпечатались в мозгу Реджи, попав к нему «из третьих рук», через посредника, и теперь начинают казаться сном. Очень длинным и четким сном длиной в жизнь, но… сном.

Второй вариант — я и есть настоящий Рэджи Рэмм. Каким-то образом, когда я находился на грани гибели, умерший воин из другого мира пришел ко мне на помощь и помог выжить, или, прямо скажем, выжил вместо меня, а его воспоминания сохранились в моей памяти, словно дивный сон о мире, где есть дома высотой в пятьсот метров и транспорт, летающий по небу, но нет ни магии как таковой, ни альвов со свартальвами, поскольку на мировое дерево Иггдрасиль там не налетала буря, сбросившая миры с его ветвей в кучу.

И лично я склоняюсь ко второму варианту. Просто потому, что я пессимист. Я — Рэджинальд Рэмм, мне всегда не везло, или, скорее, я просто слабак и неудачник. И я привык к этому. Привык к своей ничтожности и жил, как получится, не трепыхаясь и терпеливо снося невзгоды.

Но сейчас меня пугает такая перспектива. Старый мастер невольно оказал мне сомнительную услугу. Он помог мне остаться в живых, но при этом отнял волю к жизни, которой и так было не бог весть сколько.

Смогу ли я, такой жалкий и слабый, влачить и дальше свое существование, если уже знаю, каково это — быть сильным?!

С другой стороны, я точно помню, как я, Такаюки Куроно, прихожу в себя в пустыне, а господин Уэйн говорит, что Реджинальд Рэмм умер. Две памяти — та еще загадка, но тут вопрос, наверное, все же в душе. Факт вселения души Куроно в тело Реджинальда бесспорен, при этом у меня нет никаких причин полагать, что затем Куроно покинул свое новое тело, как нет причин полагать, что душа малыша Реджи вернулась.

Должно быть, я все-таки Куроно, а моменты, когда мне кажется, что я Реджинальд, — влияние его памяти, ведь и мозг мой — мозг Реджинальда.

…Но на самом деле все это имеет сугубо академический интерес. Важны три вещи: я слаб, я ненавижу себя за свою слабость — и я знаю, как стать сильным.

* * *

Двухэтажный автобус, принадлежащий Дому Сабуровых, который привез меня из монастыря в пустыне, неспешно и величественно пробежал восемьсот километров за три с половиной дня, и этого мне оказалось достаточно, чтобы полностью залечить раны. Ну, точнее, не мне, а магистру: альвы, или, как они требуют себя величать, эльдар — великолепные целители. Многие из них посвятили этому мастерству всю свою жизнь и достигли таких высот, что в Льюсальвхейме, как они по старой привычке называют свою новую родину, целителей стало слишком много и некоторые из них начали перебираться в Европу, где с легкостью нашли себе теплые и уютные места при дворах королей и императоров. А кто не столь искусен — не страшно, те же Сабуровы, как поведал мне господин Уэйн, платят «своему» целителю около ста тысяч империалов в год, то есть немногим меньше некоторых королей.

Когда автобус въехал в пригород столицы, с меня сняли последние бинты и наконец-то накормили по-человечески, а не глюкозой и аминокислотами внутривенно. Я обнаружил, что вполне себе уверенно стою на ногах и на память о моих приключениях в пустыне у меня осталась только старая кожа, слезающая со спины и рук. Одна купель — и не останется ничего.

Ничего, что мог бы заметить посторонний наблюдатель, а изменения внутри меня вряд ли можно выявить каким-либо прибором.

После обеда появился камердинер. Да, в этом автобусе предусмотрены даже кухонька для повара-виртуоза и места для пяти душ обслуживающего персонала, это не считая шести посадочных мест для тяжеловооруженных гвардейцев-штурмовиков. А также кабинет на две персоны, хозяина и секретаря, комната для отдыха и обедов и спальня. При этом места персонала также раскладываются в спальные. Ну и мой медблок приплюсовать. И все это — на двух этажах десятиколесного монстра.

Конечно, когда такой, с позволения сказать, экипаж, посылают за шестнадцатилетним пареньком — тут недолго и крупной шишкой себя почувствовать, правда, я отлично понимаю всю подноготную. Я сызмальства ее понимал, и она мне, разумеется, не нравилась. Пока отец был жив, жизнь была прекрасна, по моим меркам, конечно. Я знал, что он не даст меня в обиду — и он не дал.

Но теперь его уже нет. На душе горько, когда я вспоминаю его: то ли Реджи тоскует по отцу, то ли Куроно сочувствует бывшему владельцу своего нового тела.

Камердинер помог мне облачиться в рубашку, брюки, туфли и сюртук, как будто я не мог сделать этого сам. В какой-то мере подобная забота оправданна: мне предстоит своеобразное торжественное мероприятие, хотя знакомство со своей новой «семьей» я бы так не назвал. В принципе, пока отец был жив, я часто бывал в доме Сабуровых и с моими здешними двоюродными братьями и сестрами вполне себе ладил. Ну не то чтоб ладил — просто при наличии такого братца, как Томас, можно считать, что я ладил с любым человеком, кому никогда не хотел разбить голову бронзовой статуэткой.

Но теперь я иду туда не как гость, увы.

Конечно, для меня ничего глобально не изменилось: из младшего сына одного дома я стал младшим сыном другого. Но стоит мне прикрыть глаза — и я вижу картины той, другой жизни, чья бы она, эта жизнь, ни была. Вижу разрушенный послевоенный Токио, и я, тринадцатилетний мальчик Такаюки, иду по нему в поисках работы и пропитания. Нищета — это жутко, и можно только порадоваться, что я как Реджи Рэмм никогда ее не знал.

Но вместе с тем я никогда не знал, что такое свобода.

Автобус катит по улицам в зеленой волне: система опознавания в кабине водителя взаимодействует с автоматическими светофорами, сообщая им, что едет транспорт особы благородного сословия, которую негоже заставлять ждать. Я с любопытством смотрю в окно: все это в общем-то мне знакомо, я ведь в этом городе родился и вырос, но возникает чувство, словно воспоминания замылены и неясны, и только когда взгляд падает на какое-то строение, площадь, скульптуру — воспоминания о предмете очищаются, обретают четкость.

Вот и Заречье, часть пригорода, застроенная роскошными усадебными комплексами аристократов, а также всем необходимым для их жизни и быта. Среди простолюдья ходят слухи, что здесь в самой последней школе для лишенных Дара детей самых бедных дворян — даже унитазы золотые или как минимум позолоченные. На самом деле это полнейшая выдумка, однако она более-менее точно отражает здешнюю дороговизну и шик. В забегаловках готовят лучше, чем в ресторанах для простолюдья, школьного учителя без научной степени не встретить, и на автостоянках служащие в настолько шикарных ливреях, что какой-то африканский королек, из тех, кому свартальвы позволили остаться на троне, по сей день облачается в одну из подобных ливрей по большим торжествам.

Само собой, что район закрытый, попасть сюда могут только жильцы, гости и обслуживающий персонал. Обычного человека полицейская охрана завернет на входе, а кто проскользнет и попадется охране какого-нибудь Дома — ну, пусть пеняет на себя. Так что большинство баек о Заречье — от закрытости.

Автобус притормозил на повороте, чуть поднатужившись, выбрался на горку и въехал в широко открытые стальные ворота.

Вот я и «дома», чтоб его.

Я вышел из автобуса и в сопровождении камердинера двинулся по дорожке к особняку.

Камеры у входа открыли передо мною двери — значит, я уже в базе данных. Предусмотрительно.

Камердинер проводил к холлу. Там, за дверью, меня уже ждут, по старой аквилонской традиции — глава Дома и все остальные члены семейства из тех, которые в данный момент в усадьбе. Мы не виделись с ними с тех пор, как отец умер и дядя Вольфар Рэмм полностью исключил все мои контакты с Сабуровыми, то есть уже пять лет, и это будет фактически знакомством заново, потому что они помнят меня только одиннадцатилетним мальчиком. Как разыграть партию? По правилам? В тартарары правила, в них для таких, как я, ничего хорошего не прописано.

Я сам удивился этой мысли и даже ужаснулся тому, что задумал. Точнее, ужаснулся прежний я, робкий слабый малыш, а тот, новый Реджинальд, прошедший пустыню смерти, только улыбнулся. Да, я по-прежнему слабак, которого можно перешибить соплей, но если вдуматься, то сила — она не в кулаке начинается. Недаром самурайская пословица гласит: «Одержи победу, готовя ее, и только потом, если надо, дерись». Кулак — лишь вспомогательное средство на случай, если противник не понимает, что проиграл, по-хорошему. Во многом моя судьба будет определена тем, как я себя представлю, входя в клетку с хищником, показать страх или слабость — приговор.

А меня ждет этих хищников целая свора.

Я дождался, пока камердинер отворит передо мною дверь, и шагнул вперед.

Большой зал, в котором напротив двери стоит длинный стол. По центру восседает патриархально-монументальный мужчина лет шестидесяти с виду, хотя на самом деле ему далеко за семьдесят — Александр Сабуров-старший, мой дед по матери. Слева и справа — Николас и Александр-младший, мои дяди, подле них — тети, дальше по старшинству в обе стороны — мои двоюродные братья и сестры. Удобная традиция так встречать: сразу видно, кто есть кто.

Делаю два шага вперед вместо положенных по этикету трех и останавливаюсь.

— Здравствуйте, дедушка. И вы будьте здравы, родственники.

По эмоциям на лицах хорошо виден произведенный эффект: у старших мужчин — любопытство и интерес, у женщин — скорее непонимание и возмущение.

Ну еще бы, я ведь не поклонился в пояс, как полагается, и даже головы не склонил. Хотя это стоило мне почти нечеловеческого усилия, но я выдержал, подбадривая себя тем, что для мастера Куроно это был бы вообще пустяк. Конечно, он — сильнейшая личность, легенда в своем мире, а я — слабак… Но Сабуровы этого не знают.

Мой выпад дед принял шутя, даже не поморщился. Хорошо, что по традиции он говорит первый, как глава Дома, а все остальные молчат, таким образом в этом испытании у меня пока только один противник, иначе было бы куда тяжелее.

Правда, одна из сестер, Анна, попыталась украдкой жестом показать мне, чтобы я поклонился, но я сделал вид, что не заметил.

— И ты здравствуй, внук, — пробасил старший, — приветствую тебя в моем доме. А скажи-ка, у Рэммов такие новаторские обычаи — главе Дома не поклониться?

Я выдержал его взгляд, не отводя глаз, и мои слова, я готов поклясться, были самыми последними из тех, что все присутствующие ожидали услышать.

— Не хочу показаться невоспитанным, но, дедушка, а с какой стати я должен вам кланяться?

Я сам в шоке от своих слов, хоть и готовил их заранее, — а уж они-то! Камердинер за дверью буквально икнул, я ясно это услышал. И пока глаза и брови собравшихся ползут вверх, начинаю добивать.

— Нет, я знаю, вы глава теперь уже моего Дома, частью которого, кстати, меня сделали, не спросив… Но мне-то что с того? Вы ведь своими интересами руководствовались, а не моими. Знаете, я бы вам поклонился, заяви вы свои права до того, как меня голышом швырнули в пустыню, а не после. Но нет, вы просто выждали, что будет, убедились, что я невиновен и серьезных осложнений не предвидится, — и только тогда соблаговолили оказать мне «милость», подобрав выброшенное другим Домом. И мы с вами, дедушка, оба прекрасно знаем зачем. Просто чтобы в геральдический список внести еще одного мага-рыцаря и прибавить Дому веса. Правда, с теми, кто знает мои истинные возможности, а точнее, их отсутствие, этот номер не пройдет. А дальше что, дедушка? Я попаду в какую-нибудь спецшколу, чтобы у Дома появился новый специалист, скажем, по безопасности? Или вы меня выменяете на союзный договор с другим Домом, отдав в примаки и не спросив, а видел ли я свою будущую жену хотя бы один раз, не говоря уже о том, нравится ли она мне. Я вас не осуждаю, господь упаси, интересы Дома — это святое… Но мои интересы где? Они вас не интересуют, я для вас ресурс, а не близкий родственник. Вещь. Так что с таким же успехом вы можете ожидать поклона от шкафа или стула.

Моя тирада, высказанная подчеркнуто ровно, удивила всех не меньше, чем если бы я выплюнул изо рта «огненный смерч» седьмого уровня. Пожалуй, кроме деда, он свои эмоции наружу не выпустил. Что ж, его репутация вполне заслуженна.

— Хорошо сказано, Реджи, — спокойно сказал он, — и, врать не буду, по существу. Узнаю в тебе Рюиджи, по уму ты весь в отца пошел. Правда, его мудрости тебе пока недостает, а язычок острый — весь в мать, к сожалению.

Я пожал плечами.

— Вам виднее, я, знаете ли, вашу дочь, мать мою, совсем не помню, она меня трехлетним малышом бросила и удрала к своей темной родне, отца и вас за таковую не посчитав. Как, впрочем, и ее мать с ней поступила. Но если вы ставите мне в вину сходство с вашей дочерью — позвольте напомнить, что, когда вы сорок лет назад выбрали себе любовницу из свартальвов, меня вообще на свете не было, я тут не при делах. Кстати, что я рос без матери и что я на четверть свартальв, — это, просто между прочим, чья вина? Моя или ваша? Так что, дедушка, все, чем я вам обязан, — так это самим фактом своего существования. Но с учетом того, как сложилась моя жизнь, желания кого бы то ни было за это благодарить я не испытываю.

Славно добил, ничего не скажешь. Все просто шокированы таким поворотом церемонии, да и я сам слегка вспотел. Но при этом мне безумно понравилось говорить то, что я думаю, громко и с гордо поднятой головой. Конечно, грань между собственным достоинством и наглостью переступить очень легко даже в разговоре с равным, а в данном случае я не мог ее не переступить, потому что, по мнению этих людей, своего достоинства у меня не должно быть, и один намек на него — уже наглость. А вот вам, получите и распишитесь. Меня буквально распирает от гордости: я уверен, что так с Александром Сабуровым, главой Дома Сабуровых, не говорил никто и никогда. Разве что император, да и то очень вряд ли.

Правда, на заднем фоне сознания боязливо маячит мысль о том, чего мне будет стоить такая прямота, но если раньше я пришел бы в ужас от таких своих высказываний, то после того ада, через который прошел, начиная с каталажки, суда и кончая пустыней, уже как-то не особо боязно. Хуже, чем было, уже не будет. Если меня пинками вышвырнут отсюда — буду только рад, хотя простолюдину без рода, у которого в смертельных врагах два знатных Дома, позавидовать нельзя Впрочем, насколько я знаю своего деда, он не из тех, кто будет разбрасываться активами, каковым я в его глазах и являюсь.

В целом моя оценка деда оказалась близкой к истине. Во время бунтарского выступления он сохранил железное самообладание, даже выпад в сторону личной жизни броню его самоконтроля — или толстокожести? — пробить не смог. Чего нельзя сказать обо всей остальной семейке. Главное, чтобы не поплохело никому, а то ведь если у кого сердце прихватит — крайним буду я.

Дед тем временем расплылся в улыбке, которая меня, впрочем, не обманула.

— Что ж, внук, должен признать, что ты меня весьма удивил, весьма. Оно и понятно, пять лет ведь не виделись, срок большой… К тому же тебе кой-чего пришлось вынести, люди в таких ситуациях не могут не измениться… Словом, эффектно ты… представился, ну да оно и неудивительно, осознание своей правоты — сила. В общем, церемония пошла совсем не но плану, но будем считать ее на этом завершенной. Полагаю, в ближайшее время мы начнем отстраивать мосты родственных связей заново, а пока — отдыхай, восстанавливай силы. Михаил покажет тебе апартаменты.

— Спасибо на добром слове, дедушка.

Я ему улыбнулся в ответ, позаботившись, чтобы и он моей улыбкой не обманулся.

* * *

Апартаменты мои оказались четырьмя комнатами на втором этаже во флигеле, довольно просторными и хорошо обставленными. Как и сам дом, комнаты были оформлены в старомодном стиле, характерном для восточных областей Аквилонии, вплоть до декоративных мраморных колонн. Имелись, помимо комнат, ванная и санузел, в общем, неплохое жилье. Конечно, после своего «шоу» я бы не удивился, если б меня поселили в какой-то подвальной каморке, но дед если и затаил камень за пазухой — а я предполагаю, что затаил, — то на мелочи размениваться не стал.

Я отпустил слугу и прошелся по комнате, размышляя, до чего докатился и мог ли вообще хоть как-то повлиять на свою жизнь. Я часто задумывался о своих возможностях самоопределения и неизменно приходил к одному выводу: нет, не мог. Моя судьба неудачника была предопределена еще до моего рождения.

Мой отец, младший из двух сыновей Дома Рэммов, неожиданно для всех оказался первым уровнем. Предрасположенность к магии и сила очень часто в значительной мере наследуются у одного из родителей, а иногда и у обоих сразу, но порою, очень редко, бывают и казусы вроде «монстра» седьмого уровня у двух «затупленных», лишенных капли Дара простолюдинов. Гораздо чаще случается обратное, вот как с отцом: дед — четвертый уровень с предрасположенностью к защитным техникам любого рода, бабушка владела исключительно начальными техниками воды, но обладала пятым уровнем силы. Старший сын, мой дядя, — четверка с полным набором способностей мага-рыцаря. А отец родился единичкой с самой бесполезной и убогой предрасположенностью — к пустоте.

Его семья не отказалась от него, ему повезло: дедушка Норман, редкий добряк, был известен своим кредо: «Семья — все, Дом, финансы, политика — по остаточному принципу». Деда я помню не очень хорошо, но исключительно хорошее. Он любил и своих детей, и внуков, не расставляя приоритетов по уровню Дара.

Дед Норман сделал для меня все, что мог, еще до моего рождения. Отцу, родовитому, но никакущему магу без перспектив, была сосватана сногсшибательная во всех отношениях жена, и можно только догадываться, чего это стоило деду. Моя мать, внебрачная дочь Александра Сабурова, обладала потрясающим шестым уровнем и не имела предрасположенностей в наилучшем смысле слова: ей были покорны все стихии и большинство школ боевых техник. Стать завидной невестой, достойной кронпринца, матери помешал тот факт, что она родилась полукровкой-свартальвом. Ее великий Дар, унаследованный от матери, любовницы деда Александра, не сумел перекрыть этот недостаток, который в случае с политическим браком стал решающим.

Так что дед Норман для еще не существующего внука расстарался по полной программе. Сосватав своему сыну такую жену, он вполне резонно полагал, что их дети будут иметь огромные шансы унаследовать Дар своей матери. Увы, титанические усилия обернулись прахом.

Я заметил у двери трюмо и, подойдя к нему, взглянул на свое отражение. Удлиненное, аристократически-утонченное лицо да стройность — вот все, что выдает во мне четвертинку темной крови, ну еще подвижность, может быть. И на этом список полезных черт, унаследованных от матери, заканчивается. А в пассиве — вспыльчивость, для свартальвов весьма характерная. И все.

А в том, что касается магии, — я пошел в отца, полностью и бесповоротно. Убогий первый уровень — мой потолок, единственный уверенный «полезный» навык — зажигание свечи, единственная предрасположенность — пустота.

Но до десяти лет я и подумать не мог, что со мной что-то не так — пока были живы отец и дед Норман. Затем они погибли в автокатастрофе — и я стал балластом Дома еще до того, как высохли на моих щеках слезы. Мать, подняв свой уровень благодаря наилучшим учителям — хотя куда ж там выше? — удрала в Свартальвсхейм еще за четыре года до того, посчитав свою дальнейшую жизнь среди людей бесперспективной. Так что я остался сиротой.

Мои дядя и тетя поначалу относились ко мне хорошо, но их сын, мой двоюродный браг Томас, с годами становился все большим уродом, и в нашем конфликте новый глава Дома, мой дядя, предсказуемо принял сторону своего сына. В конечном итоге это кончилось, чем кончилось.

Каковы мои перспективы? В общем-то есть свои плюсы. Я могу стать лояльным членом Дома и делать то, что скажут. Спецшкола, где из меня сделают штурмовика, спеца по сетям или любого другого специалиста, в чьей работе важна верность, — не самый плохой вариант, если стану труднозаменимым профессионалом — получу привилегии, к примеру, возможность отказаться от брака, который мне не нравится. Или, если не стану, меня сосватают какой-нибудь девице из другого Дома, которая окажется либо некрасивой, либо такой же бездарной, как я, и там, в чужом Доме, у меня по-прежнему не будет никаких прав.

В активе — достаток и роскошь, в зависимости от специальности — спокойная или не очень жизнь, какой-никакой статус в обществе… Так что все могло бы быть не так уж и плохо…

Но я всегда мечтал о свободе, а теперь еще и знаю, какая она — свобода.

Я снова подошел к зеркалу и приблизил к гладкой поверхности свое лицо, чтобы как можно лучше заглянуть себе в глаза.

Глаза — мои. Но такого взгляда у меня никогда не было. Бесконечно чужой — и вместе с тем такой знакомый и близкий. И чувство, будто я вижу собственный взгляд, но из чужих, непривычно широких глаз.

Я подошел к селектору на стене и нажал кнопку вызова.

— Камердинер слушает, — донеслось из динамика.

— Апартаменты Реджинальда Рэмма. Принесите бельевую веревку, будьте любезны.

* * *

Однако вместо бельевой веревки черти принесли сестрицу Анну. Она вошла, предварительно постучав, но не дожидаясь ответа, и оглянулась вокруг, отыскав меня глазами.

— Пришла поглядеть, как ты устроился, — объяснила она свой визит. — Что ж, будем знакомы. Я…

— Я тебя помню, сестрица Анна. К слову, хочу поблагодарить тебя за участие, но, на будущее, я не нуждаюсь в суфлерах. Особенно немых.

Анна — моя ровесница, дочь дяди Николаса, и в детстве мы с ней были довольно дружны. Мои о ней хорошие воспоминания основывались главным образом на том, что она, будучи прогрессирующим третьим уровнем с отличными перспективами уже в десять лет, никогда не выпендривалась передо мною, безнадежной единичкой, в отличие от своих братьев, уступавших ей в одаренности и мастерстве. Ничего удивительного: сильные не выпендриваются перед слабыми, это удел слабых — форсить своей силой перед теми, кто еще слабее.

Анна на мою довольно едкую реплику ответила не менее скептическим выражением лица.

— Вижу, особого желания поладить хоть со своей новой семьей, хоть со мной у тебя нет, Реджи. Я тебя совсем другим помнила, но ты сильно изменился с тех пор, как мы виделись в последний раз, и, кажется, ничему не учишься.

Я кивнул.

— Ты права, я не ставлю перед собой задачу непременно подружиться с кем бы то ни было. Даже с тобой, не восприми как колкость. И если мы поладим — то при условии, что твоих усилий на это будет потрачено не меньше, чем моих, насильно мил не будешь, знаешь ли, дружба и симпатии — это двустороннее явление. А вот что ты имела в виду, говоря, что я ничему не учусь — я не понял.

Анна сделала неопределенный жест.

— Плохо быть на ножах со своей семьей. Ты не ладил всего лишь с одним Томасом, я, правда, не знаю, чего вы не поделили и кто там виноват, но… Вспомни, чем это для тебя кончилось.

Я улыбнулся в ответ:

— Я-то жив и здоров. Ты лучше вспомни, чем это закончилось для него.

Проняло. Анна внимательно смотрела на меня несколько секунд, потом сказала:

— Не надо пускать пыль в глаза. Это не ты его убил.

— Ты права, — согласился я, — но есть кое-что, чего ты не знаешь. Я не убил Томаса по той простой причине, что опоздал. Статуэтка, которой якобы он был убит, — это моя статуэтка, и на место преступления принес ее я. Я собирался расколотить в его комнатах все, что представляло для него ценность, в первую очередь винтажные пластинки, а попадись мне под руку он лично — то и его тоже. Но — пришел, вляпался, офигел, поскользнулся…

— Хм… Как ты собирался с ним справиться? Он вроде как собирался уже сдавать испытание на третий уровень, нет?

— Мне на тот момент было все равно, ты же не думаешь, что я шел к нему со статуэткой совершенно спокойный такой и с планом в голове? Я не хладнокровный убийца, просто кровь темных альвов закипела. К тому же Томас ленился учиться и при своем втором уровне плохо владел техниками как атаки, так и защиты. Потому еще не факт, что смог бы что-то противопоставить грубому физическому удару. Но дело не в том.

В этот момент отворилась дверь и вошел камердинер Михаил, держа в руках моток.

— Ваша веревка, сэр. Простите за задержку — ходил в кладовую за новой.

— Спасибо, Михаил. Это все.

Он повернулся на пятках и вышел, притворив за собой дверь.

— Зачем тебе веревка? — подозрительно спросила Анна.

Хе-хе. Я раскусил вас, родственнички. Михаил конечно же заподозрил неладное и доложил, а сестрица пришла на разведку.

— Сейчас сама увидишь. Хорошо, что дед тебя сразу прислал, не пришлось просить слуг подсобить, а то они бы могли подумать лишнее. — Я взял с кровати подушку, приложил ее к мраморной колонне и сказал: — Вот так ее подержи, пожалуйста.

Анна, держа подушку и глядя, как я приматываю ее веревкой к колонне, не утерпела:

— С чего ты взял, что меня кто-то прислал?

— Хочешь, я скажу, что подумали все, услышав про веревку? Что я осознал, что наговорил, ужаснулся и решил повеситься. Я прав?

— Хм… Да. К слову, ты реально с Александром Тимофеевичем перегнул палку.

— Нет, я ничего не перегибал. Просто не лицемерил.

— Ну тебе виднее, братец… Это… А зачем ты подушку привязал?

Я улыбнулся:

— Я люблю привязывать вещи в неожиданных местах. А беспокоиться, что я наложу на себя руки, не надо: если вдруг я решу сделать это, то уж точно в петлю не полезу. Задыхаться долго и мучительно — зачем оно надо? Еще ведь и снять могут успеть, и тогда начинай сначала. Бросок головой вниз из окна, а лучше с крыши — это куда надежнее. Хрясь — голова разбита, шея сломана. Две несовместимые с жизнью травмы, каждой из которых достаточно, и, что главное, любая из них убивает мгновенно. Никогда не понимал людей, которые лезут в петлю. Мазохисты, наверное. Кстати, это не единственный известный мне способ быстрого ухода из жизни.

— Знаток? Частенько об этом подумывал?

— Нет, — честно ответил я, — просто узнал случайно.

В самом деле, не читать же ей лекцию об отношении к смерти в Японии, стране, которую она себе представить не сможет.

— Ну ладно. В общем, осваивайся, обед, если что, тебе сюда принесут. — Она подошла к шкафу и открыла его так, чтобы мне было видно. — Вот тут у тебя так называемая домашняя парадная одежда. Вечером, скорее всего, тебе от совместного ужина отвертеться не удастся, потому что у Александра Тимофеевича к тебе есть разговор.

— Догадываюсь.

— Нет. Не о твоей выходке. Эта тема возникла еще до того, как тебя привезли из монастыря в пустыне. Переход аристократа из Дома в Дом — процесс порою сложный.

— Ладно, к вечеру я буду готов.

Когда за Анной закрылась дверь, я остановился напротив подушки, привязанной к колонне. Мне не выпало родиться сильным, но теперь я знаю, как сильными становятся. Я начал в четыре года с пятисот ударов…

Стоп. Внутреннее противоречие. Я знаю, как стать сильным, или я становился сильным, начав в четыре года? Это говорит во мне память Такаюки Куроно, мастера из другого мира, или это я сам и есть?

Чуть поразмыслив, внезапно понял, что и Такаюки, и Реджинальда все устраивает: у Реджи Рэмма теперь имеется учитель «с того света», а у мастера Куроно появился новый ученик. Так что я больше не буду заниматься самокопанием, приму как аксиому, что меня зовут Реджинальд Рэмм в этой жизни, а в прежней звали Куроно. Пусть все будет, как есть.

Снова смотрю на подушку, подсчитывая в уме. От начала в четыре до убиения свиньи одним ударом — восемь лет тяжелых тренировок, от пятисот ударов и дальше по нарастающей. Но четыре — возраст, когда организм податлив и находится на пике приспособляемости. Я же начинаю — или заново начинаю? — не важно, впрочем, на двенадцать лет позже, когда лучшие годы для тренировок упущены. Что ж, чтобы догнать мастера Куроно к двадцати годам, я должен начинать с двух тысяч ударов… Господи, я всерьез подумал об этой цифре?! А ведь потом и возрастание пропорционально…

Медленно, чтобы прочувствовать движение, выполняю сэйкэн-цуки. Удар мастера Куроно идеален, ведь я выполнял его в той жизни бессчетное множество раз и отточил до совершенства. Да, догнать отставание в двенадцать лет будет очень трудно, если вообще возможно, но все же сейчас у меня тоже есть определенная фора. Десятый прижизненный дан.

Я выполняю в замедленном темпе ката «Дзиттэ». Медленно — потому что нет ни силы, ни сноровки, ни скорости для правильного выполнения. Однако все движения знакомы и выполняются так естественно, словно они в моем ДНК закодированы, по-другому это не назвать. Рыба не учится плавать. Я не в состоянии продемонстрировать даже простейшие элементы, однако главный момент в том, что техникой я владею и так. Мне не понадобится нарабатывать мастерство десятки лет, оно у меня уже есть. И потому я сберегу массу времени на том, что не буду работать над техникой. С этой точки зрения намерение догнать физическую форму мастера уже не выглядит таким безнадежным, потому что время, потраченное в прошлой жизни на изучение техник, в этой я потрачу на закалку тела.

Устремляю взгляд на мишень-подушку, выбрасываю вперед кулак. Удар в высшей мере жалкий, но он — первый.

Конечно, у любого наблюдателя со стороны будет повод посмеяться вволю. Что такое искусство рукопашного боя в мире, где боевые маги пятого-шестого уровня способны в считаные секунды расправиться со взводом отлично экипированных солдат?! Казалось бы, пшик и только…

Но другого способа стать сильнее я не знаю.

Удар. Удар. Удар. Удар. Удар.

* * *

Как и предупреждала Анна, вечером мне пришлось ужинать с дедом. Правда, это было не совсем семейное мероприятие, так как ужинали мы вчетвером: я, Александр Тимофеевич, господин Уэйн и еще один, совершенно незнакомый мне человек.

К слову, эта манера людей из восточных краев использовать при обращении имя собеседника и видоизмененное имя его отца мне всегда казалась старомодной. На Севере и Западе подобные обычаи канули в Лету, и услыхать имя вроде «Вольфганг Йоганн Реннер Бах» можно лишь на строгих официозах. А в повседневной жизни прибавляют имя предка к своему только восточники. В ближайшем заграничье такая манера осталась разве что в Берберском Халифате, там тоже вовсю применяется «ибн Хассан». Новый мир во многом похож на старый: тут те же народы — арабы, европейцы, славяне… Интересно, есть ли японцы?

Обедали мы на балконе, откуда открывался неплохой вид на город в целом и Заречье в частности. Слуги, которыми руководила София Александровна, дочь дяди Александра, уже вполне взрослая двадцатилетняя леди, подали первое, второе, десерт в ассортименте и напитки. Короткий миг я чувствовал себя сильно не в своей тарелке, сидя — да, снова каламбур — перед большой тарелкой мясных щей. Это взбрыкнула память из прошлой жизни, напомнив, что в Японии подают много разных блюд малыми порциями, а не два блюда здоровенными тарелками. Впрочем, я не в Японии, да и к обычаям, царящим в Доме Сабуровых, привычен с детства.

В самом начале обеда мне представили незнакомца — это оказался Петр Николаевич Беляев, глава организации, которая играла роль одновременно службы безопасности, внешнеполитической, в масштабах Домов, разведки — и контрразведки, внутренней и внешней.

А затем разговор пошел на все темы подряд, кроме серьезных. Единственным намеком на серьезную беседу стал вопрос Петра Николаевича:

— Реджинальд, а что, в Доме Рэммов вас обучали использованию холодного оружия и рукопашному бою?

Опа, вот и первый скользкий вопрос. Либо охрана у ворот в монастыре рассказала, либо там еще и видеокамеры были, я же не присматривался на этот счет. Как я разделал того мертвяка с саблей, можно было заметить со стены, к тому же я пришел к воротам уже вооруженный, значит, меч я у кого-то отобрал, логично. Или проще — пошли по моим следам и нашли второго покойника, разделанного его же собственным оружием. С другой стороны, Реджи Рэмм меча в руках сроду не держал, до того, как в пустыню попал, и это, чисто теоретически, проверить можно, ведь я не знаю возможностей Петра Николаевича по части получения информации из чужого Дома, а попасться на лжи очень не хочется. Ладно, лучшая защита — нападение.

— Так это и есть тот серьезный разговор, о котором меня предупреждали? — Я постарался, чтобы в моем голосе звучало любопытство.

То ли Петр Николаевич профессиональный дознаватель и распознал мой ответ именно как уход от ответа, то ли мне показалось, что он насторожился?

— Нет, профессиональное любопытство. Четкое отсечение головы одним ударом, а перед тем еще и разрубание черепа, тоже чистое — это признак определенного мастерства, знаете ли, не говоря уже о том, что первого мертвеца вначале обезоружили.

— И что с того? Я вас еще больше удивлю сейчас. Это второй и третий противники. С первым я в пещере встретился, в состоянии крайнего изнеможения, у него была электродубинка, а у меня два ботинка, снятых с трупа. И что? С господней помощью как-то справился. Могли бы и сами догадаться, что Он не дал бы погибнуть невиновному.

Шеф СБ почесал затылок.

— Логично. Я, правда, с трудом представляю себе способ божественного вмешательства в наш бренный мир — никогда с этим не сталкивался, знаете ли.

Я пододвинул к себе тарелку с биточками и отправил один в рот, всем своим видом показывая, что тема исчерпана. Тут появились слуги и убрали грязную посуду.

Как только все перешли к биточкам и салату, Александр Тимофеевич сказал:

— В общем, надо утрясти некоторые вопросы. Реджинальд, ты в курсе, как обстоят дела с активами твоего отца, проще говоря — твоим наследством?

Я напряг память.

— Да, припоминаю что-то такое.

— Когда твой дядя Вольфар изгнал тебя и отдал под суд, твою собственность, которую Дом опекал до твоего совершеннолетия, он конфисковал. Однако теперь, когда твоя невиновность доказана господом, эта конфискация незаконна. Что ты думаешь об этом?

Вся собственность эта, если меня не подводит память, — акции в паре мелких предприятий, потому что отец в финансовые дела Дома был вовлечен не как совладелец, а как руководитель с высоким жалованьем в процентах от дохода. То есть там нечего было передавать в наследство, а пакеты акций он приобрел сам. Не бог весть какое богатство.

— Дедушка Александр, я хотел бы вам напомнить, коли вы запамятовали, что с меня только утром бинты сняли, а предыдущую пару дней я провел под капельницей в медотсеке автобуса. Вы всерьез полагаете, что я в перерывах между медикаментозными вливаниями и забытьем размышлял о финансах?

Господин Уэйн, тихо-скромно вкушавший телятину, сделал робкую попытку поперхнуться, к счастью, ему это не удалось. Так, надо слегка прикрутить свою иронию в адрес деда, а то душеприказчик отца еще подавится, чего доброго.

А дед конечно же остался непробиваемым.

— Ну а я не лежал, потому успел подумать. Если Вольфар Рэмм не отдаст акции добром, будем судиться. Дело, надо полагать, станет затяжным, даже несмотря на то, что я подключил своих лучших адвокатов, так что, хотя тебя будет представлять господин Уэйн, не исключено, что в суде появиться придется. А после ужина он даст тебе на подпись все необходимые документы.

Хм. Вот это уже немного любопытно. Вышвырнув меня как преступника против Дома, дядя Вольфар вполне законно мои активы конфисковал, однако теперь он обязан их вернуть. При этом я, войдя в другой Дом, сохраняю свои активы, извне принесенные, в личной собственности. Вопрос: какое дело деду до моих грошей, если он ворочает колоссальными средствами? Там одни адвокаты обойдутся в состояние, потому что у Сабуровых кто попало не служит. Где подвох? Почему он говорит, что дело намечается затяжное, если дяде Вольфару проще отдать мне акции без суда, который я выиграю даже без дедовских адвокатов? В самом деле, я иду на прием в императорскую канцелярию и, как малоимущий дворянин, пишу прошение о высочайшей защите. Мне выделяют обычного стряпчего — ну как обычного, там тоже работают профессионалы, разве что мне выделят не самого-самого, точнее, самого-самого, но снизу, — и этот стряпчий без проблем выигрывает суд… Которого не будет, потому что дядя Вольфар, понимая всю безнадежность дела, вернет мне акции до суда, не дожидаясь решения, которое гарантированно примут в мою пользу.

Так что тут не может не быть подвоха. Простейшее предположение — адвокаты умышленно затянут дело, а счет за их услуги дед попытается всучить мне. И опаньки, я уже без активов и завишу от Дома Сабуровых пуще прежнего. Это как вариант.

Я приподнял бровь:

— Затяжное дело? Там акций-то — кот наплакал. Оба предприятия — мелкие, и не контрольный пакет. И потом, я сильно сомневаюсь, что мне нужны ваши хваленые рыцари иска и жалобы. Даже больше — теперь дядя Вольфар знает, что я не убивал Томаса, и у него нет причин ненавидеть меня и ставить палки в колеса. Уверен, что он вернет мне все без суда.

Дед покачал головой:

— Не вернет.

— Он вам так и сказал?

— Я его знаю. Акции он тебе по-хорошему не отдаст.

— Я тоже его знаю, дедушка. Хотите пари? Я позвоню дяде Вольфару, и мы решим это дело. Скорее всего, обойдется без суда.

Внезапно подал голос Петр Николаевич, и его фраза стала для меня довольно неожиданной:

— Вы недооценили внука, Александр Тимофеич… Это не простое упрямство, а совершенно осознанное сопротивление, верно, Реджинальд?

— Естественно, — кивнул я, — не люблю, когда со мной играют втемную, знаете ли.

Дед хмыкнул:

— А игра в общем-то не с тобой, внук… Рэмм не отдаст тебе акции по-хорошему и будет упираться любыми средствами… ты ведь понятия не имеешь, что это за акции, не правда ли?

— Правда. Не имею.

— Одно предприятие — сборочный цех, там собираются кое-какие электронные комплектующие, которыми позже оснащается вся автомобильная продукция концерна, где Дом Рэммов — один из акционеров. Оно само по себе бесполезно, потому что его перепрофилировать невыгодно. И акций там не контрольный пакет. А вот предприятие, где производят руны, которые идут на изготовление противостихийной защиты в «Универсальном производстве Рэммов», — совсем другой разговор. Оно очень маленькое, и прибыль не фонтан, но без него Дом Рэммов будет вынужден закупать руны у сторонних поставщиков втридорога. И тебе принадлежит пятьдесят восемь процентов акций.

— И вы, дедушка, решили вставить палки в колеса Вольфару?

— Сообразительный малый, — расцвел Александр Тимофеевич, — такую возможность грех не использовать.

— Спасибо на добром слове, но вы второй раз наступаете на одни и те же грабли, — сказал я, — а именно — забываете спросить мое мнение. Увы и ах — но вы не получите ни акций, ни предприятия, все это останется у дяди Вольфара, а я просто договорюсь с ним о выплате компенсации.

Вот тут деда слегка подвел его великолепный самоконтроль. Он забарабанил пальцами по столу, и я мог только догадываться, какая буря клокочет под маской видимого спокойствия. Шутка ли — нахальный бесправный «младший» после своего словесного демарша вздумал еще и на деле поперек воли главы Дома пойти.

— И чем же ты аргументируешь такое свое решение, Реджинальд? — несколько помрачнев, спросил дед.

— Аргументы? Пожалуйста. Если смысл моего включения в ваш Дом был именно в акциях, то не дать вам их — простейший путь на волю. Это раз. Я не испытываю ненависти к дяде Вольфару и не намерен усложнять ему жизнь — это два. И третье — повторюсь, я не считаю вас родней, не рад, что вы запоздало заявили на меня свои права, и не намерен ни в чем сотрудничать ни с вами лично, ни с вашим Домом, если это не будет совпадать с моими собственными интересами. И если вдруг вы подумывали о церемонии присяги — даже не надейтесь. Я вам ни за что не присягну. Так что, давайте уж начистоту, плюс одна запись в геральдическом реестре боевых магов будет стоить вам совершенно нелояльного члена в Доме, который обязательно вставит вам палку при первой же возможности в колесо или куда уж получится. Ввиду всего сказанного — может, вы откажетесь от прав на меня и мы разойдемся по-человечески?

Взгляд деда метал молнии почти в прямом смысле слова, но голос прозвучал почти весело:

— Ба, Реджи, да ты никак войну объявить решил? От недостатка самоуверенности в организме ты точно не умрешь.

— Мои силы, может, и невелики, но в пустыне я научился кое-чему. Как не сдаваться.

— Реджинальд, — вмешался Петр Николаевич, — я верно понимаю, что вы вините Александра Тимофеевича в невмешательстве в суд и следствие?

— Виню? Ни в коем случае. Просто понял, что он мне не родной человек. Ну а какой может быть спрос с чужого?

— Тут вы не правы. Можем прямо сейчас поехать в мой кабинет — там в ящике стола лежат копии всех документов по вашему делу. Я и моя команда по распоряжению Александра Тимофеевича следили за процессом от и до, выискивали любые зацепки. Но взглянем правде в глаза — против вас были все улики. Масса. Там без Божьего суда при любом раскладе не получилось бы обойтись, даже церберы-крючкотворы могли бы только затянуть дело, но не изменить итог. Так что вмешательство наше ничем бы не помогло, только лишние осложнения.

Я пожал плечами.

— Бесполезный или нет, но это был бы поступок родни. Вы, Александр Тимофеевич, и ваши сыновья — вот три главных человека в этом Доме, каждый мог бы повлиять на остальных и заступиться за меня. Никто не заступился. Какая вы после этого родня? Так что даже если моя нелояльность Дому еще может каким-то образом пройти, например, если я женюсь на кузине Анне — сугубо умозрительно, конечно, ведь вы же ни за что не отдадите ее, прогрессирующий четвертый уровень, за безродного неудачника вроде меня, которого и так считаете своей собственностью, — то вы трое все равно останетесь мне чужими. Даже будь вы мне родней по линии жены — я никогда не забуду, как меня бросили умирать в пустыне. И потому акции я вам не отдам.

— Вообще-то я собирался их у тебя купить.

— Тогда пункт номер три не актуален. Но первый и второй никуда не делись, потому — не продается.

В этот момент шеф СБ откинулся на спинку кресла и издал смешок:

— Что ж, мне остается только вернуться в офис и уволить пяток дилетантов…

— Это кого же?

— Спецов наших штатных, которые составляли на вас психологическую модель… Она разительно отличается от того человека, которого я вижу. Диаметрально причем.

Я пожал плечами:

— Не их вина. Малыш Реджи, на которого они составили модель, умер в пустыне. Я совершенно другой человек, что вы сами и заметили. Так что, дедушка? Разговор закончен и я могу удалиться? В свои комнаты или вообще из поместья?

Дед внезапно тяжело вздохнул.

— Да, давно я так не лажал, — сказал он, не обращаясь ни к кому конкретно. — Зря я вообще начал разговор про эти чертовы акции… В общем, не они были главной темой для беседы…

— И что же в таком случае?

— Томас Рэмм. Точнее, его смерть. А еще точнее — его убийца. Преступник — тот, кому это выгодно, и мы с Петром Николаичем уже голову сломали, пытаясь понять, кому и в чем была эта выгода.

Я скептически покачал головой:

— Все, что я знал, — рассказал следователям, и не один раз. А Петр Николаевич вроде как копии в своем столе держит. Без понятия, что тут еще прибавить.

— Об этом чуть позже… Господин Уэйн, надо думать, ваши предполагаемые обязанности внезапно… испарились, так что…

— Секундочку, — вмешался я, — обязанности остались, ведь вам по-прежнему необходимо добиться от моего дяди согласия вернуть акции в мою собственность. Правда, я это сделаю, скорее всего, раньше вас, но официальный ход делу дать надо.

— Будет сделано, — кивнул тот.

— Премного благодарен. У меня все в таком случае.

Дед сделал знак дежурящему внутри дома слуге, тот немедленно вышел на балкон.

— Иван, проводи господина Уэйна в буфет и должным образом угости, а потом распорядись, чтобы его отвезли домой или куда ему будет угодно.

— Слушаюсь.

Душеприказчик откланялся, поблагодарил за гостеприимство и ушел, на балконе мы остались втроем.

Шеф СБ прокашлялся.

— Итак. В смерти Томаса была определенная выгода многим людям, каждому своя, в том числе и вам, но потенциальные проблемы в виде обвинения и суда заведомо перекрывали тот плюс, что он перестал бы вас изводить. Однако я могу с ходу назвать по меньшей мере четырех человек, которым смерть Томаса Рэмма весьма выгодна.

— Дайте угадаю… Его мачеха, тетя Маргарет, — без сомнения, но остальные…

— Ваши двоюродные сестры, его единокровные. Им выгода почти та же, что и их матери.

Я недоверчиво покосился на него:

— Лина и Мина? Убийцы? По-моему, вам все же стоит кого-то уволить, потому что сестрички вряд ли могли бы убить.

— А я и не утверждал, что они убийцы. Просто сообщил, что у них была прямая выгода в смерти старшего брата, и знаю, что они технически могли бы осуществить убийство Томаса, подставив вас.

— Глупость, если честно. Вас послушать — так Дом Рэммов прямо кишит людьми, способными убить одного родственника и подставить другого… Лина и Мина — из тех людей, которые на холодный расчет не способны, они больше эмоциями думают, так сказать… Они никогда не ссорились с Томасом, Томас их не обижал. Да, они к нему горячей любви не испытывали, как и ко мне, но убийство?!

Петр Николаевич кивнул:

— Конечно, не обижал. Ему хватало вас. Однако презрение Томаса к слабосильным ни для кого не секрет, и сестры прекрасно понимали, что, если вы куда-то исчезнете, — они на очереди следующие, и когда Томас станет главой Дома — все будет еще хуже. Вам, кстати, известно, что у Лины и Мины коэффициент интеллекта — за сто шестьдесят?

— Они умные, да. Хотя не знал, что настолько. И мне все еще трудно представить себе Мину, которая бьет кого-то по голове статуэткой…

— Бесспорный факт, что убийство не могло произойти без помощи кого-то из своих. Даже если убийца не из своих, он должен был как-то узнать, к примеру, о ваших взаимоотношениях с Томасом, без этого невозможно составить план убийства с подставой.

Я только развел руками:

— Так об этом знали все кому не лень. С тех пор как близняшки перестали ходить в школу, заменив учителей приходящими преподавателями, усадьба стала проходным двором. Кстати… вы говорили о четырех.

— Четвертый — это парень, который соперничал с Томасом из-за девушки. Они оба учились в одном университете, Томас на первом курсе, его соперник — на втором.

— А это уже реальнее. Парень, столкнувшийся с конкурентом, — вовсе не спокойные уравновешенные девочки. Главный вопрос: а какого, простите, черта вы вспоминаете об этом сопернике только сейчас, а не на суде?

Шеф СБ внимательно посмотрел на меня:

— Сказать честно?

— Желательно.

— Я не рассматривал такую версию ранее, так как был уверен в вашей виновности, — признался он. — Соответственно все варианты разбирались исключительно с точки зрения задачи «вывести из-под удара виновного». И только когда было получено свидетельство всеведущего, начали прорабатывать другие версии. Должен сказать, что подстава была организована и выполнена мастерски, и даже есть мнение, что преступник имел доступ к системе видеонаблюдения усадьбы. Впрочем… меня главным образом интересует один-единственный вопрос.

— Какой? — спросил я.

— Мне необходимо знать, как… мм… произошел ваш переход от спокойного состояния до гнева, который заставил вас пойти к брату с тяжелым предметом в руках. Точнее — причина.

Я вздохнул.

— Как вы знаете, я учился в восьмой благородной школе, последний класс, это в трех километрах отсюда. Томас закончил ее на год раньше, но у него там остались приятели. А я как раз перевелся туда. Так Томас догадался зайти на школьную сетевую страничку для общения и слил туда кое-какие мои детские фотографии, из-за чего я запросто мог стать жертвой насмешек. Когда я увидел это, меня взбесило, что Томас даже в школе не дает мне жить спокойно. Взял статуэтку и пошел.

Петр Николаевич наклонился вперед:

— Вы сами обнаружили эту информацию или вам о ней сообщил кто-то из одноклассников, скажем? Это важно.

— Мне сообщил одноклассник, Лех Яблонский.

— Ну вот, как я и говорил, — сказал шеф СБ деду, — последний контраргумент устранен.

— А о чем вообще речь? — поинтересовался я.

— Я выдвинул, помимо основной, еще и дополнительную версию. Первая заключалась в том, что преступник просто убрал Томаса, и если это был его соперник — ему не требовалось бы вас подставлять по большому счету. Убийство и ваше желание дать брату по мозгам могли просто совпасть. Дополнительная версия заключается в подставе, но и тут есть два варианта. Первый — что целью был Томас. Второй — что вы. И теперь последний спорный момент мы знаем. Вот мое видение: информацию, вас неприглядно выставляющую, слил не Томас на самом деле, а кто-то от его имени, возможно взломав его доступ в школьную сеть. Затем Лех Яблонский сообщает вам о ней в нужный момент, как раз когда Томас уже мертв, вы берете статуэтку и идете в его комнаты. И все сыграно как по нотам.

Я кивнул, соглашаясь, и заметил:

— Тут тоже есть слабые места. Лех вообще-то очень порядочный парень из хорошей семьи, ну вы и сами это знаете. Он в буфете на переменах покупает сосиски, хотя сам мяса не ест, только рыбу, и выходит во двор кормить бездомных кошек. Я его другом считаю и не могу представить, что он замешан в такой подлости.

— Он мог быть слепым орудием. Ему говорит приятель: «Лех, гляди, тут на Реджи такие фотки уморные выложили». И он, ужаснувшись, поспешил предупредить своего друга о том, какую пакость ему сделали. Ловушка захлопнулась.

— Второе слабое место — Лех мог и не сообщить об этом вовремя. Наконец, я мог и не вскипеть от гнева и не пойти бить Томаса.

Шеф СБ пожал плечами:

— Это минимальные сложности. Не сообщил Лех — так он не единственный ваш одноклассник, приятели у вас имеются и помимо него. А если б не пошли со статуэткой — не проблема, вас не застали бы на месте преступления, но это всего лишь на одну-две улики меньше. А улик против вас имелось немало.

Я потянулся к бокалу с лимонадом и промочил горло.

— Петр Николаевич, все это звучит складно, но остается главный вопрос: а кому оно надо? Кому малыш Реджи, уступчивый и неамбициозный, мог дорогу перейти?

— Сам по себе — никому. Дело во все тех же акциях. Мне Сэнфорд, экономист, служащий Александру Тимофеевичу, растолковал кое-какие моменты. Рунное производство само по себе не очень доходное по меркам богатых Домов, но все же доходное. Это раз. Второй момент заключается в том, что оборудование, которым это предприятие располагает, весьма дорогое и достать его очень проблематично. Ваш покойный отец приобрел его по дешевке, использовав редкую возможность и провернув для этого крайне сложный многоходовый договор. Ситуация такова, что, несмотря на всю малорентабельность предприятия, оно играет ключевую роль. Создать такое же конкуренты не могут, им выгоднее закупать аналогичную продукцию втридорога, чем городить собственное производство с большими капиталовложениями. А Дом Рэммов благодаря этому производству выпускает товар, в основном элементы персональной защиты, которые незначительно превосходят продукцию конкурентов, но идут по привлекательной цене. И потому УПР в некоторой степени лидирует на своем сегменте рынка. Если рунное предприятие уводят — концерн УПР будет вынужден закупать комплектующие, как это делают все, и его товар потеряет свое небольшое, но превосходство. А конкурент, завладевший вашим пакетом акций, вырвется вперед. Так что тут дело не в банальном доходе заводика на пятьдесят душ персонала, а в переделе рынка как минимум в масштабах Аквилонии, допускаю, что и ближнего зарубежья тоже.

Я понимающе кивнул:

— В таком случае подозреваемых вагон и малая тележка. Организатором операции может оказаться не только конкурент, но и вообще любой авантюрист, потому что, получив пакет, сможет выручить за него гораздо больше, чем прибыль с предприятия, при этом и Дом Рэммов, и конкуренты будут вынуждены наперегонки предлагать максимальную цену.

— Именно.

— Но тут неувязочка. Меня подставляют, дядя Вольфар забирает мои акции. Вариант, что он и есть преступник, я исключаю — он бы не пожертвовал для этого своим сыном, более того, он мог бы просто договориться со мной, у него не возникло бы с этим ни малейшей проблемы. Так как, скажите мне, злоумышленник планировал наложить руки на акции?! Он не мог предвидеть, что я внезапно решусь на Божий суд и буду оправдан.

— Рискну предположить, что организатор планировал аккуратно сдать исполнителя. Вас бы оправдали, но вы уже на улице, одинокий сирота без дворянства. Дальше не составило бы труда получить у вас акции за небольшую сумму и помощь. Вплоть до того, что Дом злоумышленника, если он состоит в каком-либо Доме, мог бы предложить вам перейти к ним и обрести защиту и утраченные дворянские привилегии. Правда, преступник не учел, что Дом Сабуровых внезапно заявит свои права. Таким образом, вы все равно остаетесь потенциальной мишенью.

Я снова отпил из бокала.

— В таком случае я рискну высказать вполне себе имеющую право на жизнь версию. Преступник, провернувший подобную комбинацию, наверное, не дурак, он должен был бы понимать, что Дом Сабуровых своего не упустит и из затеи ничего не получится. Потому мне видится совершенно логичной версия, что наиболее вероятный злоумышленник — не кто иной, как тот, кому вы, Петр Николаевич, служите.

Вот тут уже дед возмущенно засопел, да и профессиональная маска эсбэшника дала трещину, а я продолжил, словно не замечая сгущающихся над головой туч:

— В самом деле, дедушка, вам выгода двойная. Не знаю, что вы с дядей Вольфаром не поделили, но так вы можете одновременно и ему насолить, и в прибытке остаться. Преступник тот, кому это выгодно, верно?

Дед помолчал и внезапно сказал:

— Мы не поделили тебя. Ты можешь относиться ко мне как угодно, но я всегда относился к тебе как к внуку. И твой отец был мне как родной даже после того, как… твоя мать сбежала и та ниточка, которая формально связывала наши Дома, оборвалась. Я предлагал ему перейти в Дом Сабуровых вместе с тобой, я бы решил все возникшие проблемы и покрыл все издержки… И с Норманом мы были друзьями… А когда их обоих не стало, твой дядя Вольфар, который тоже всячески показывал, какая мы родня и какие союзники, внезапно сделал поворот на сто восемьдесят. Уж не знаю почему, это дело его личное… Но он полностью прервал любые контакты между Домами… Я не люблю, когда у меня отбирают мое. Особенно если внука.

— Я бы прямо сейчас слезу обронил, — вздохнул я, — но даже если все это чистая правда… Вы и сами понимаете, что некоторые ошибки исправить невозможно.

— Знаю. Тут уж ничего не попишешь, лажанул — значит, лажанул. Но проблема никуда не делась. Пока у тебя акции — ты потенциальная мишень, причем у очень изобретательного «стрелка». И стать сейчас безродным для тебя — равносильно тому, чтобы стать жертвой.

— Именно поэтому я и верну акции дяде Вольфару, это автоматически выведет меня из-под удара.

— Мудро. Правда, тут есть одна проблемка, внук. Тебе шестнадцать, и продать, отдать, подарить, обменять акции ты не сможешь, пока тебе не стукнет двадцать один. И господин Уэйн заключать подобные сделки от твоего имени не вправе. Единственный законный вариант — ты можешь передать свои активы в управление своему Дому, но этого ты не сделаешь. Так что выход у нас только один: остаешься в Доме Сабуровых до своего совершеннолетия, избавляешься от акций любым способом — и после этого я тебя отпускаю. Аннушке, ты верно заметил, насильно мил не будешь.

Пять лет. Ну что ж, если дед сделает, как сказал, то это приемлемый вариант… Проклятые акции, чтоб их, лучше бы папа акции какого-нибудь ресторана купил…

— Ладно, как говорится, и на том спасибо. Насчет вероятного убийцы — а есть возможность как-то проверить? Покопать там, уж не знаю, как это делается у профи…

— Маловероятно, — покачал головой Петр Николаевич, — соперник Томаса, если речь о нем, тоже из знатного Дома, так что там покопать не удастся, не считая проверки общедоступной информации вроде записей камер наблюдения на улицах. Но надо понимать, что он вращается в своей же среде, то есть и его знакомых и подружек мы допрашивать тоже не можем, они с нами и говорить не будут. А веского повода для подключения полиции нет, потому что все изложенное — не более чем моя гипотеза, не подтвержденная ровно ничем.

— Жаль, — сказал я и зевнул, — спасибо за ужин и беседу, но что-то меня снова в сон потянуло. Многовато нагрузки для болезного, который только нынче от бинтов и капельницы избавился.

Я откланялся и вернулся в свои апартаменты.

Итак, надо как-то прожить пять лет. В принципе это перспектива куда как лучше, чем, допустим, женитьба на ком велят, в любом случае я и так несовершеннолетний, а Аквилония, насколько я могу судить, страна довольно развитая и благополучная. Быть беспризорником, как в Токио в тысяча девятьсот сорок седьмом, мне не страшно — знаем, проходили — да только тут не послевоенная Япония, останусь без опеки Дома — упекут в приют на раз-два… Если, конечно, в моей голове не перемешались воспоминания Куроно о Штатах из того мира и воспоминания Реджинальда об Аквилонии. К тому же хоть душа рвется на свободу, надо внимать голосу собственного разума: в послевоенный Токио приехал тринадцатилетний подросток, закаленный лишениями с детства, который к тому времени был способен убить кулаком свинью, да и человека, надо думать, тоже. Он мог постоять за себя в любой драке, даже против взрослого. Окажись на его месте нынешний я, хлипкий и слабый, — мои дела были бы намного хуже. Я получил время на самоподготовку, и разумнее всего им воспользоваться, не создавая себе новых проблем. Если дед не врет — конфликт практически исчерпан, кем-кем, а треплом я его назвать повода не имею.

Тут я подумал, что надо бы связаться со старыми товарищами, Лех, наверное, переживает за меня, и подошел к компьютеру, стоящему на столе в комнате, которая вроде бы должна служить мне кабинетом.

Компьютер имел довольно архаичный дизайн, несколько отличающийся от того, что я видел в том мире. Корпус горизонтальный, монитор плоский, но какой-то толстоватый. Смотрю и испытываю дикий диссонанс: он кажется мне одновременно и чудом техники, и раритетом, привычным и непривычным. Должно быть, для мастера Куроно любой компьютер — чудо техники, а вот Реджинальд, сравнивая строгие функциональные системные блоки из того мира и старомодно выглядящие, стилизованные под антиквариат компьютеры из этого, видимо, делает выбор в пользу строгого стиля.

Тряхнув головой, отбрасываю эти размышления. Компьютеры — не единственные вещи, кажущиеся одновременно знакомыми и странными, автомобильный дизайн тут тоже другим путем пошел, так что просто надо привыкнуть. Главное — польза, и я так думаю, что в комнате дворянина из знатного Дома будет стоять далеко не самый плохой компьютер.

Загрузился он быстро. Надо будет потом заглянуть, что там за начинка, а пока — связаться с… Ага, щас, вот прям уже и два раза. Сетевой идентификатор — символьная строчка длиной в тридцать с чем-то знаков, и само собой, что номер Леха я не помню, точнее — никогда не знал, ввел с бумажки один раз, и все. И доступ на школьный сайт у меня открывался из усадьбы Рэммов, и реквизитов доступа я тоже не помню, они у меня были на бумажке записаны. Вот же блин, как много всего нужного осталось там, а тут такое чувство, словно с чистого листа начинаю…

Хе-хе. Вот уж смешная жалоба от того, кого занесло в чужое тело в параллельный мир.

Ладно, с Лехом я свяжусь иначе. Выход в сеть, геральдическое министерство Аквилонии, Дома… Дома… Яблонские. Две ветви. Лех же из второй вроде был… Сетевой адрес. Приемная Дома, так, отправляю письмо. Запрос контактов от Реджинальда Рэмма, в прошлом Дом Рэммов, нынче из Сабуровых, адресовано — Леху Яблонскому.

Что ж, осталось дождаться либо официального ответа канцелярии, либо самого Леха. А пока…

Встаю из-за стола, подхожу к подушке. Мы с ней знакомы всего полдня, но частичка прежнего малыша Реджи уже ненавидит ее сильнее, чем Томаса. Так, на чем я остановился? Восемьсот восемьдесят. Снять с себя парадный наряд, стать в стойку… осталась одна тысяча сто двадцать. Мозг в ужасе, малыш Реджи в истерике, а руки… руки делают.

Удар. Удар. Удар. Удар. Удар.

* * *

До двух тысяч я недотянул где-то триста ударов и завалился спать, не особо этим обескураженный: все-таки в первый день такой шок — да для непривычного к нагрузкам тела. Руки ломит жутко, ноги тоже, но лиха беда начало. Мышечная крепатура — верный признак, что нагрузки сильно перевалили за лимит, а значит, я стал сильнее. Привыкну, наверстаю. А пока — выспаться хорошенько и во второй половине дня снова за тренировки.

Но этому плану не суждено было сбыться, потому что я проснулся от того, что кто-то бесцеремонно меня тормошил.

— Вставай! — громко сказали прямо над ухом.

Я с трудом разлепил глаза, пытаясь понять, кто это вторгся в мои апартаменты, — и похолодел.

Надо мною стоял высокий мрачный тип с длинным лицом, темно-серой кожей, белыми волосами, прижатыми к голове чуть заостренными ушами и сверлил меня злым взглядом красных глаз.

Свартальвы?! В столице Аквилонии?! Уже?!!

Я хотел было закричать как можно громче, предупреждая всех о нападении, но тут заметил на его рубашке — не военного, а скорее спортивного покроя — вышитый значок Дома Сабуровых.

— Ты еще кто такой?! — опешил я.

Свартальв улыбнулся мне ласковой улыбкой питбуля и ответил:

— А ты сам-то как думаешь, четвертинка? Я — К’арлинд, твой тренер, наставник и палач! И не глазей, а вставай, пока я тебе не помог.

— Тренер чего?!

— Магии, чего же еще?

Я фыркнул.

— Не знаю, чья это идея, но тренировать единичку — глупость несусветная…

Чертов свартальв вместо ответа наклонился, взялся руками за нижний край кровати — и вот я уже на полу. Сильный, мерзавец.

— Ты что творишь?!

— Я сказал — вставай. А теперь одевайся, умывайся, и быстро. Впрочем, если хочешь, можешь и в исподнем тренироваться, мне все равно.

Вот тут во мне уже начала закипать злость. Я все же дворянин, как этот нахал смеет так себя вести по отношению ко мне?!!

— Это дед тебя прислал?!

— А я и не знал, что ты так догадлив.

Все понятно. Дед про родню и внука бухтел-бухтел, но моего выпендрежа не простил. Надо что-то делать с этим новоявленным тренером.

— Ладно, — пробурчал я, — ща оденусь…

— И поживее, четвертинка.

— А не слишком ли много слуга себе позволяет по отношению к члену благородного Дома, которому служит?! Где твое уважение?! — не выдержал я.

— Не хочу показаться невоспитанным, но с какой стати я должен тебя уважать?

Клянусь, он сказал это с теми же интонациями, с которыми я вчера то же самое говорил деду. Все понятно, тихой жизни мне тут не видать.

— Так это дед тебя послал надо мной поиздеваться? — уточнил я.

— Твой дед послал меня тебя тренировать и учить. Все остальное — моя инициатива. Если вдруг тебе слова знакомыми показались — так я просто видел видеозапись, где ты перед дедом упражнялся в острословии. Слабовато, прямо скажем, но именно эту фразу я себе в цитатничек записал. Вот и пригодилась сразу.

М-да… А вот и мой тренировочный костюм в шкафу.

— Я не знаю, кем надо быть, чтобы дать свартальву доступ к серверам видеонаблюдения, — пробурчал, натягивая штаны.

— А мне не давали. Каждые две недели лопухи Петрушки затыкают найденную мною дыру, а я за это выставляю дополнительный счет твоему дедуле.

— Знаешь, К’арлинд, высказываться в подобном ключе в адрес главы Дома, которому ты служишь, — это, мне кажется, все же перебор…

Свартальв только усмехнулся:

— И ты туда же… Я свою присягу твоему деду помню дословно, даром что тридцать лет прошло, и поверь, там про уважение не было ни слова. Ты думаешь, кому твой дед обязан репутацией человека с железными нервами и непрошибаемым самоконтролем? Мне. Кто привык общаться со мной, того уже вряд ли можно вывести из себя.

Я вздохнул. Вот она, карма. Недаром говорят: посеешь ветер — пожнешь бурю.

— Я могу понять, почему дед стерпел кое-какие вольности от меня, коего считает родней и внуком, но скажи, почему он терпит такое от чужака-свартальва?

К’арлинд кивком головы указал мне на дверь и сказал:

— Если много можешь, то и позволить себе можешь многое. Я тренировал твоего деда, я тренировал его детей, я тренирую его внуков, а теперь вот и тебя. Где он еще найдет такого учителя, как я? Твоя мать, чтоб ты знал, родилась четверочкой, да и то слабой, как думаешь, кто сделал ее шестым универсальным уровнем?

Я остановился в двери и взглянул на него.

— Так ты знал мою мать?

— Причем гораздо ближе, чем хотелось бы твоему отцу. Топай.

Я сразу же возненавидел его.

Мы прошли по коридору, спустились в подвал и оказались в помещении, похожем то ли на тир, то ли на бункер.

— Ладно, о могучий маг, чему ты будешь учить безнадежного первачка? — с сарказмом спросил я.

К’арлиида это не обескуражило.

— Просто между прочим — я не великий маг, но великий учитель. На самом деле, хоть у меня сейчас и тройка, я родился таким же бесполезным убожеством, как и ты. Первым уровнем.

Я отнесся к его словам с вполне закономерной долей скепсиса.

— Во-первых, у тебя, значит, был дикий потенциал. Во-вторых, путем упорных тренировок возможно подняться в лучшем случае на один уровень, на два — это если изначально быть почти двойкой, тогда реально кое-как дотянуться до тройки. Исключения единичны, а тут, если верить тебе на слово, сразу два прыжка на два уровня, моя мать и ты.

К’арлинд кивнул.

— В общих чертах ты прав, но тут есть свои моменты. У вас, людей, приняты странные, с моей точки зрения, стандарты классификации. В общих чертах: вторым уровнем вы считаете того, кто может причинить магией вред, но не способен убить, третьим — того, кто может убить, четвертым — того, кто может убить одним ударом. Система несовершенна, зная критерии оценки уровней, реально получить ранг, превышающий твою фактическую силу. Именно это сделал я, этому же научил твою мать.

— То есть моя мать не была на самом деле шестым уровнем?

— Она — пятый. Дело в том, что отличить шестой уровень без сильных предрасположенностей и мастерства от пятого уровня с предрасположенностями и мастерством практически нереально. В Аквилонии принята бредовая система, которая не учитывает фактор мастерства. Причина проста: чем сильнее маг, тем с более высокого балкона он плевал на мастерство.

— А зачем ему мастерство, в самом деле? Он может рукой махнуть и целый взвод вбить по пояс в землю.

— Взвод — да. Но когда ваши лучшие боевые маги встретились сорок лет назад с нашими, Ференца из независимого королевства внезапно превратилась в провинцию Свартальфсхейма. За два дня. Еще пара войн — и мы начнем уже от Аквилонии куски отгрызать. А все потому, что ваши маги лезут из кожи вон, чтобы нарастить себе капельку силы, и полностью игнорируют мастерство. Ваша школа мастерства высоких уровней просто утрачена, и понимают толк в искусном колдовстве только те, у кого потолок низкий. Когда маг второго-третьего уровня упирается в свой предел, он начинает искать другие пути, хотя если по-хорошему, то этим путем стоило бы идти изначально.

Я закивал.

— Ладно-ладно. И что, ты покажешь мне, как за счет мастерства превратить мою технику поджигания спички в огненный шар?

К’арлинд покачал головой.

— В твоем случае незачем даже рыпаться. У тебя с силой совсем печально, но ты и сам это знаешь.

— Конечно, знаю. С семи лет, когда мне целая свора знатоков, которых отец приглашал чуть ли не каждый месяц, единогласно поставила «диагноз» слабенькой единички без малейшей капли потенциала. Просто интересно, чему ты меня можешь научить в этой ситуации.

— Тому единственному, в чем ты сильнее семерки. Пустоте.

Я посмотрел на новоявленного учителя как на идиота.

— И толку с нее? Техники пустоты бесполезны.

Свартальв ухмыльнулся в ответ.

— Тебя же обучили пустотному щиту?

Да, было дело… В детстве меня, можно сказать, заставили выучить эту технику, и я даже нашел ей применение, когда отец отвез меня на горнолыжный курорт. Было весело: ему слалом, мне санки и пони. К тому же он за безукоризненную службу разрешил нашим слугам, чете Паркеров, взять с собой их троих ребятишек, так что у меня всегда было с кем играть. Как же скучаю по тем временам…

— Научили, — сказал я вслух. — Но он почти бесполезен. Я в детстве защищался им от снежков, но, когда все начали говорить, что так нечестно, прекратил.

К’арлинд подошел к шкафу с инвентарем, достал кувалду и вручил мне, а сам стал так, чтобы мне было удобно с размаху заехать ему в грудь.

— Бей.

Я не стал отказываться: если его техника подкачает, я отделаюсь от этого идиота как минимум на время лечения. Молот, конечно, тяжеловат, но мне огромная сила и ни к чему: главное, хорошо размахнуться, а дальше вес и инерция все сделают.

Замах и удар! Конечно, убить я бы не смог — силушка не та, — но кто-то сейчас огребет!

Молот вошел в соприкосновение с животом К’арлинда, его тело подернулось дымкой… И все. Мое орудие буквально замерло, и это было совсем не то же самое, что молот, ударившийся о твердую поверхность: никакой отдачи в руки. Щит поглотил энергию удара практически полностью.

— Вот так, — улыбнулся К’арлинд, — впечатляет, правда?

— Конечно, господин великий учитель с третьим уровнем, ты невероятно впечатляющ на фоне единички без перспективы, — с иронией ответил я.

К’арлинд внезапно перестал улыбаться.

— Постой, какой еще уровень? Это пустота, уровень бывает у огня или мороза, потому что их можно ощутить и измерить, но это — пус-то-та. Как вакуум, только вакуум — пустота физическая, а мы говорим о пустоте в твоей астральной сущности. Разве твои прежние учителя не объяснили тебе этого?

— Нет, — покачал головой я.

— Идиоты… не повезло тебе с учителями, в общем.

— Ты хочешь сказать, что, если я сейчас закроюсь щитом, которым спасался от снежков, — ты не сможешь убить меня кувалдой?

— Смогу, конечно, чем угодно, ведь мастерство никто не отменял, у тебя его нет, а в техниках пустоты это главное, что имеет значение. Ну и отсутствие других способностей. Мне уже очень сложно использовать пустоту, ведь я тройка, но, когда еще был единичкой и жил в Свартальвсхейме, подрабатывал в магической школе подвижной мишенью. Только подумай: при должном уровне мастерства ты сможешь защититься от удара мага четвертого-пятого уровня… Правда, только одного.

Это меня всерьез заинтересовало, хотя скепсис не пропал. Что, если я научусь делать что-то такое, чего не могут другие маги? Или вообще каким-то способом подниму свой ранг? Одно дело, если я маг только формально, так как все мои способности — зажигать свечи, и потому я никто. И совсем другое — если стану чем-то вроде двоечки… Разница невелика, но хоть какой-то статус мне бы не помешал, с учетом того, что я намылился в свободное плавание.

— Допустим. Если пустота такая сильная стихия…

— Это не стихия, а полное их отсутствие.

— Угу. Если так — почему ее все маги ни в грош не ставят?

Учитель ухмыльнулся:

— А сам как думаешь? Они не могут ее использовать. Когда я был единичкой, выдерживал удары довольно сильных магов. Стал тройкой — удар кувалды мой предел, и это при моем-то мастерстве. Кроме того, пустоту использовать сложно, это маг может творить техники, основанные на силе, а твой путь — только мастерство. Ну и наконец — у магов есть весьма эффективные и простые в использовании стихийные и кинетические щиты, экраны и обереги. Им пустота ни к чему. Кроме того, у пустоты нет атакующих техник, и она несовместима с применением любой другой техники.

— Почему?

— Потому что она — пустота. Ты можешь использовать ее, только пока держишь свою душу пустой. Стоит тебе применить новую технику — как пустота перестает быть пустотой. Пустотный щит при этом срывается сам и срывает то, что ты пытался применить. По этой же причине пустотный щит, как правило, может поглотить энергию даже очень сильного удара, но только одного. Исключение — если «влитая» энергия очень мала по сравнению с пустотой твоего астрального тела.

Я скис. Увы, но формальный статус дворянина-рыцаря сильно зависит от пользы, которую он может принести на поле боя, и тут пустота мне подняться не поможет. Ну и ладно, я ведь собирался вообще обойтись без магии. Хотя посетившая меня слабая надежда на то, что я перестану быть единичкой, была очень приятна.

— Я понял. Пустота поможет мне пережить один удар мага — только для того, чтобы скопытиться от второго? Зачем оно надо?

— Ты знаешь, что в императорской гвардии куча пустотников? Их по всей стране разыскивают. В строевых частях, таких, как штурмовая пехота и войска поддержки магов, офицерам-пустотникам зеленый свет, потому что у них выше выживаемость. Весь твой взвод лег от «огненного шторма» или улетел от «ветрового удара» — а ты стоишь себе. Были случаи, когда пустотники, хорошо экипированные защитой, выживали после прямого удара магов шестого-седьмого уровней. Разумеется, для такого мастерства нужны годы тренировок.

Я развел руками:

— Я не собираюсь делать военную карьеру. Какой мне смысл в пустотном щите? Тратить часы, дни, месяцы — только ради того, чтобы однажды выиграть две секунды жизни — до второго удара мага? Пустота бес-по-ле-зна.

К’арлинд печально вздохнул.

— Я обучал твоего отца пустоте. А именно — пустотному щиту. Благодаря этому ты хотя бы смог поцеловать его на прощанье — мало? В то время как твоего деда Нормана и всех остальных, кто был в лимузине, хоронили в закрытых гробах, словно консервы с фаршем.

Меня перекосило, и неслабо, надо думать. Появилось сильное желание шваркнуть урода кувалдой, а потом еще и еще раз — пока не иссякнет его хваленый щит. И потом добить.

К’арлинд, увидев мою реакцию, улыбнулся уголками рта:

— Я не со зла напомнил тебе о твоем отце, мне и самому очень больно об этом вспоминать. Но что поделать, если ты не внемлешь мне по-хорошему? По приказу Александра Тимофеевича я обучал твоего отца семь лет, с тех пор, как он женился на твоей матери и стал вхож в Дом Сабуровых. Когда вы приходили в гости, ты шел играть с другими детьми, а твой отец — вот сюда. Я научил его так хорошо, как мог и как позволило время. И если бы в какой-то момент у него не пропал интерес к магии и он продолжил заниматься, я стал бы твоим величайшим благодетелем, а ты — не был бы сиротой. Твой отец разминулся с жизнью на четыре минуты. Всего лишь.

— Что ты несешь?! — удивился я. — Все, кто был в лимузине, погибли мгновенно, какие четыре минуты?!

— Это тебе сказали, чтобы ты не так сильно терзался. Однако правда в том, что твой отец выжил и после столкновения с грузовиком, и после падения с шоссе. Его вытащили из того, что осталось от лимузина, живым и без единой смертельной травмы. Он прожил еще полтора часа, скончался от множественных внутренних повреждений и не дожил до приезда спасателей и целителя девять минут. Проживи он на четыре-пять минут дольше, и целитель его откачал бы. Но мозг — штука тонкая. Через пять минут вернуть к жизни еще можно, через девять — уже не удалось. Появись целитель на четыре минуты раеньше — твой отец выжил бы. Или, поучись он у меня еще пару месяцев, смог бы дожить до приезда целителя. Такие вот дела. Но тебе, конечно, сказали, что он умер мгновенно. Я бы и сам так сказал… А что до остальных пассажиров — то они действительно умерли на месте и превратились в неузнаваемый фарш. Твоего деда, Нормана Рэмма, опознали только по галстуку, а секретарей деда и отца — по зубному прикусу.

Я не поверил своим ушам. Вылет на встречную полосу, удар грузовика и падение с тридцатиметрового моста — и отец после этого был жив?!

— И ты хочешь сказать, что это щит его уберег?!

— Ну… не совсем. Установить, что именно произошло в лимузине, было невозможно, но моя версия, основанная на чтении полицейских протоколов, следующая. Когда у лимузина лопнуло колесо и он вылетел навстречу двадцатитонному грузовику, скорее всего, успел отреагировать только твой дед — армейское прошлое все-таки. Он закрыл щитом или щитами твоего отца, а сам погиб вместе с остальными. Затем лимузин полетел с моста, твой отец в этот момент находился в сознании и располагал секундой или двумя, чтобы применить свой пустотный щит. Неизвестно, были травмы получены при первом ударе или втором или образовались и от первого, и второго ударов, но железный факт состоит в том, что водители других машин спустились под мост и вытащили его из останков лимузина еще живым. При этом остальные пассажиры превратились в месиво, а у твоего отца только множественные переломы, травмы — и ни одной несовместимой с жизнью. Скончался он, не приходя в сознание, от внутренних кровотечений — полтора часа спустя. Такие вот дела. Пустотный щит в исполнении хорошо обученной единички оказался примерно соизмерим с уровнем твоего деда, а он в защите знал толк. И еще… я мог бы привести другие примеры, но этот — самый мотивирующий, потому что затрагивает тебя лично и по живому. Твой отец сделал ошибку, решив, что и так освоил технику хорошо, и, когда я вспоминаю об этом, безумно сожалею, что не настоял на продолжении тренировок.

Я вздохнул, постарался прогнать тяжелые мысли и взглянул на К’арлинда.

— Хоть не лицемерь. Тебе абсолютно наплевать на людей вообще и моего отца в частности, так что не изображай печаль… Хреново играешь.

— Спроси деда Александра, как я запил после гибели твоего отца. Магистр Тэйон меня два раза выводил из запоя, я срывался опять… До сих пор не могу себе простить…

— Вот уж не думал, что свартальв может так убиваться по своему ученику, тем более человеку, — сказал я.

— Тебе не понять, глупый. Выживи твой отец в такой страшной катастрофе — кто был бы величайшим учителем магии пустоты в Аквилонии? Я. Ко мне бы строились очереди таких, как ты, единичек с богатыми родителями. Я тренировал бы всю императорскую охрану и лучших офицеров армии. И уж, конечно, я бы мог ставить свои условия — даже императору. Я сейчас был бы главой своего собственного Дома, так-то. Но вы, люди, смотрите только на конечный результат. Как мне было не убиваться но твоему отцу, если он с собой на тот свет унес мой самый лучший шанс и самые светлые перспективы?!!

Я возненавидел бы К’арлинда еще сильнее, если бы мог.

* * *

Жизнь в новом Доме постепенно начала приходить в норму, а инцидент во время церемонии представления был благополучно списан на посттравматический синдром. Уж не знаю, кто постарался, дед, наверное.

Параллельно я узнал некоторые моменты о своей матери, которые, впрочем, оставили у меня только еще больше вопросов. В детстве она, будучи самым младшим ребенком, пользовалась всеобщей любовью, в том числе своих братьев и старшей сестры, урожденной Натальи Сабуровой, а ныне Пасечниковой из одноименного Дома. Я смотрел семейные фото и удивлялся. «Смуглый ангелочек», как ее называл дед, на снимках в кругу семьи неизменно счастливо и задорно улыбалась. Затем — университетские снимки, и опять она на всех фото — улыбчивая и счастливая в компании однокурсниц и однокурсников. Вот она же в свадебном платье рядом с моим отцом — счастливая, радостная. А вот — с крохотным мной на руках.

Последний ее снимок был датирован тысяча восемьсот восемьдесят вторым от Великой Бури, шестым апреля. Она, отец и маленький малыш Реджи. Они — счастливо улыбающиеся, я — задумчиво серьезен, какими бывают иногда трехлетние дети, не иначе боюсь пропустить момент вылета птички…

Всего два дня спустя ее и след простыл: прихватив только самые нужные вещи и относительно небольшую сумму в восемьсот империалов — как раз на дорогу, — мать улизнула в Свартальфсхейм. Еще через пару дней ее, объявленную во всеимперский розыск, опознали на границе, после чего она легким взмахом руки смела примерно двадцать метров бетонной стены и порулила через нейтральную полосу на территорию темных альвов. Задержать ее силой даже не пытались: дворянка, на которую нет ордера, в большинстве случаев неприкасаема, да и как можно задержать шестой уровень?

Почему? Этот вопрос вся семья Сабуровых задавала себе довольно долго. И только тремя годами позже деду удалось узнать, что мать за это время успела сделать в Свартальвсхейме карьеру, вполне достойную шестого уровня.

А я сижу и задаюсь другим вопросом: как? Как можно было всю жизнь быть такой счастливой — а потом поминай как звали? Или же другой вариант: как можно было едва ли не с самого рождения дурачить братьев, сестру и отца своим показным, притворным счастьем? Да и… чего ей не хватало? Как можно променять меня и папу на карьеру?

Ответ, многое объясняющий, я получил на одной из тренировок от К’арлинда.

— Понимаешь, у свартальвов немного иначе устроены мозги. Способ мышления другой. Объективные факты и законы природы — первостепенны. Все условности и законы людские — ничто. Шелуха. Вот закон физики — его нарушить нельзя. Хоть тресни — не нарушишь. Не важно, сколько у тебя денег, кто твои родители, где у тебя есть блат — законы природы установлены не людьми и людьми не могут быть преодолены. А законы общества и традиции — пыль. Один принял, другой нарушил. Твоя мать безумно ненавидела Аквилонию с ее идиотскими традициями. Посуди сам: пятый уровень с мастерством, выводящим на шестой, умна, красива, образованна. Способна стереть в порошок всяких там Гастингсов, Джекманов, Орловых, Моллари, Утесовых, Никольских, Розенкранцев, Глушковских и прочих графьев, но почему-то должна делать им реверансы. Вот с хрена ли сильный должен склоняться перед слабым? Почему твоя мать, будучи сильнее подавляющего большинства глав Домов, сама не глава Дома? Но окончательно доконало ее терпение не это. Твоя мать еще смирилась бы с условностями, если бы на ней женился император и она стала императрицей. Но она полукровка. Как будто серая кожа делала ее некрасивой или неполноценной. Политика, понимаешь? Свартальвы, теснящие вас, людишек, с юга и востока — враги, ну разве ж можно императору на полукровке жениться? Уж не знаю, чем думали император и его советники, но Аквилония от такой императрицы только выиграла бы. Вот потому твоя мать и сбежала. Все думают — к своим удрала, по зову крови… Самая большая глупость, какую я в жизни встречал. И вам не понять, что это вы были ей своими. А она удрала вовсе не к своим, а туда, где важны ее способности. Туда, где получила высокое положение сообразно своим способностям, в котором вы, люди, ей отказали. Вот так-то.

Со своими двоюродными братьями, Витусом и Марком, я нашел общий язык быстрее, чем когда мы были детьми. Я обнаружил, что мне совершенно легко и просто держаться с ними на равных. Может, они изменились, повзрослев, или же просто мне в их глазах прибавили веса моя победа на Божьем суде и тот факт, что я действительно был близок к убийству Томаса. В общем, они передо мною не выпендривались, как в детстве, так что на фоне той ненависти, которую внушил мне Томас, мои отношения с Витусом и Марком смело тянули на дружеские.

С Софией слегка не сложилось: она, по большому счету, осталась единственной, кто не простил мне мою наглость в адрес деда. Анна объяснила, что София испытывает к деду глубочайшее уважение и потому на ее дружелюбие можно не надеяться.

Самый тесный контакт у меня наметился как раз с Анной, так как именно с ней я общался чаще всех в доме, на втором месте оказался чертов К’арлинд. Или, может быть, так получилось потому, что Анна проявила ко мне наибольшее участие.

Так или иначе, но неделей спустя именно она позвонила мне по внутреннему телефону насчет образования и учителей. Я как раз закончил полторы тысячи ударов и в полном изнеможении валялся на кровати, когда запиликал телефон на тумбочке.

— Да?

— Реджи, а что ты собираешься делать со школой? Я услыхала, как дед давал распоряжение Николаю — в смысле дворецкому Николаю, а не моему папе, он Николас, на западный манер, — договориться с директором моей школы насчет частных уроков для тебя, чтобы ты догнал пропущенное, а то до выпускных экзаменов — всего три месяца, а первый семестр ты почти полностью пропустил в каталажке. Ты вообще собираешься вернуться в свою школу или, может, в мою?

Я чуть подумал. Допустим, литературу и историю я не сдам, потому что она тут другая. С грамматикой у меня полный порядок, я выучил ее в младших классах. Математика, физика, биология? Так они тут такие же, как и в прошлой жизни. Химию учили только один год, в общих чертах, ее на выпускных экзаменах не будет… Что еще?

— Я не уверен, что это так необходимо, — сказал вслух. — Вот что, можно я почитаю твои учебники, чтобы глянуть, что именно пропустил и что там еще предстоит выучить за последние полгода?

Через два часа я уже знал, что проблем не будет. Мне остается только дотянуть новейшую историю и так называемый курс социальных наук, потому что школьный курс точных наук почти идентичен тому, что я учил в прошлой жизни, притом, что математика и физика тут даются в меньшем объеме, а законы всемирного тяготения в учебнике даже не упоминаются. Оно и понятно, дворянину физика и математика не столь критичны, а гравитацию изучать вообще ни к чему, данные о том, падение с какого этажа смертельно, люди и так вывели статистически, без формул. Зато социальные дисциплины имеют высокое значение. К счастью, такие вещи, как риторика, этикет, литература, поэзия, экономика и бальные танцы, изучаются в средних классах по минимуму, а в старших присутствуют как факультативы и экзамен по ним сдавать не надо.

— В общем, не нужны мне ни учителя, ни школа. Математику я знаю хорошо до самого конца курса, а историю и социалку дотяну сам по твоим учебникам.

— Ты уверен? Судя по твоему досье, которое дедушке дал Петр Николаич, ты в учебе звезд с небес не хватал от середняка до хорошиста.

Я кивнул.

— Не хватал, потому что не считал важным, а не потому, что не мог. Хочешь пари? Возьмем задачи по математике или физике из самого конца учебника и поглядим, кто быстрее решит.

— Так я же их еще не проходила!

— Значит, я решу быстрее, даже если ты способнее меня, потому что тебе вначале прочитать и понять надо, а я давно прочитал и понял.

— Ладно, — согласилась Анна, — тебе видней. Кстати, у тебя проблем с сетью и доступом не возникло? А то ведь все твои вещи, телефон и комп остались в прежнем Доме… Ты вернул себе доступ к школьному сайту, списки друзей там?

— С Лехом Яблонским я уже связался, спасибо. Остальные мне побоку.

— Хм… только один друг?

— Мне письма в каталажку писал только он.

Еще жителям Дома Сабуровых показалось странным, что я за неделю, прошедшую с момента возвращения, ни разу не сходил в храм возблагодарить Всевышнего, хотя, по идее, должен был пылать бесконечной благодарностью.

Это удивление мне высказала опять же Анна.

— А при чем тут храм к моей благодарности? — пожал плечами я. — Господь услыхал меня из пустыни — значит, и мои благодарности тоже слышит везде.

Однако если крестьянин не идет в лес к тэнгу[6] — тэнгу приходит к нему сам. На следующий же день в усадьбу заявились двое монахов в красных одеяниях, и отвертеться от встречи с ними мне не удалось. Правда, суть происходящего оказалась проще, чем я поначалу опасался: они пришли, чтобы выслушать и записать историю моего чудесного спасения, так как церковники уже давно ведут летописи «чудес», включая и заступничество господа за несправедливо обвиненных.

Само собой, что рассказать им реальную историю я не рискнул из опасения неизбежных и непредсказуемых последствий, из которых психлечебница еще не самый худший вариант. Впрочем, отделался я от них очень просто, сказав, что потерял сознание в пустыне, а очнулся уже в пещере, возле покойника с флягой, и что к тому же не очень понимаю, как сумел одолеть трех мертвецов, совершенно не умеючи драться. Братья-монахи, попивая прохладительные напитки, записали мой рассказ, попросили меня и далее жить так, чтобы господь не пожалел о своем заступничестве, поблагодарили деда за гостеприимство и ушли восвояси. Минус одна проблема.

Параллельно со своими тренировками я тренировался также и у К’арлинда. Методика обучения мага показалась мне очень-очень знакомой: техника шлифуется путем многочисленных повторений, собственно тренировке предшествует медитация для очистки сознания от всего лишнего. К’арлинд также рассказал мне, что тренировки для развития силы Дара заключаются преимущественно в использовании специально разработанных техник и заклинаний на пределе возможности. Меня такое принципиальное сходство между тренировками тела и магических способностей позабавило.

Помимо этого я узнал от своего учителя много интересных вещей о магии, и не только, хотя часть информации мне как неисправимой единичке была бесполезна. К’арлинд, несмотря на нескрываемую неприязнь к людям и мою к нему сильную антипатию, оказался интересным и остроумным собеседником. Избавиться от его компании без открытого неповиновения деду, чего я решил без необходимости не делать, не представляется возможным, а раз так — из всего плохого надо хотя бы извлечь пользу.

Для самого К’арлинда явился полной неожиданностью тот факт, что я не знаю даже теоретических азов магии.

— Жаль, что мне не пришлось служить тренером в Доме Рэммов, — желчно сказал он, когда я в очередной раз продемонстрировал свое невежество.

— Почему?

— Там, я погляжу, можно получать деньги, ничего не делая. Чем занимались твои учителя? Научили творить пустотный щит — и все?! Ни лекций, ни тренировок?!

Я пожал плечами:

— Ну а на фига они мне? Я сызмальства знал, что мой потолок — внизу первого уровня, так зачем меня учить? Отец, в отличие от деда Александра, не тратил на бесполезную магию ни мое время, ни время учителей. Я — единичка, все, баста. Приговор окончательный, мои тренеры пустоту не особо уважали. На второй уровень мне не подняться.

— Идиотизм… Просто между прочим, у магии есть масса применений помимо так ценимой у вас боевой составляющей. Даже ты, четвертинка, можешь свечи зажигать на расстоянии — уже польза.

— Конечно-конечно, — с сарказмом согласился я, — если когда-то буду жить в нищете, у меня отключат электричество, и я буду освещать свое жилище свечами — в год смогу экономить до двух империалов на спичках. Два империала для нищего — целое состояние как-никак!

— Глупец! Выучи заклинание «иллюзорный свет» — оно даже проще поджигания. На свечах и спичках, четвертинка, ты сэкономишь в разы выше, чем только на спичках. А если серьезно — магия нужна не только для того, чтобы иметь статус в обществе, как это показала трагедия с твоим отцом. Наперед невозможно предвидеть, в какие жизненные передряги ты попадешь, потому надо готовиться ко всему, к чему можно. Пустота конечно же не позволит тебе возвыситься, но поможет спасти жизнь в огромном количестве ситуаций. Твой дед решил, что тебе это пригодится, так что не отлынивай, четвертинка!

— Ты уже достал! «Четвертинка» да «четвертинка»! Между прочим, у меня и остальные три четверти есть!!!

К’арлинд ухмыльнулся.

— Мой срок считает иначе.

— Какой еще срок? — не понял я.

— Заключения, скажем так. Я приговорен на родине к сорока годам и одному дню одиночного заключения, иначе как бы еще оказался в Аквилонии?

Я удивленно приподнял брови.

— Так тебя осудили и ты сбежал?

К’арлинда мои слова возмутили.

— Что значит — сбежал?! Я просто выбрал местом отбывания наказания Аквилонию, а не подземную шахту, куда мне бы только пищу опускали на веревке.

— Погоди… То есть для темных альвов заключение в темнице и жизнь среди людей равносильны?

Он покачал головой.

— Не совсем. Меня приговорили не совсем к тюремному заключению, а к полному одиночеству. Жизнь среди людей равносильна одиночеству, и теперь, проведя в Аквилонии двадцать девять лет, я понимаю почему. Компания людей не считается нарушением наказания, вы даже не пустое место, напротив, вы только сильнее подчеркиваете мое одиночество. Правда, наказание оказалось не таким уж полным благодаря твоей матери.

У меня сразу пропало желание продолжать тренировку, а К’арлинд, словно издеваясь, добавил:

— В общем, учитывай, что через одиннадцать лет я вернусь в Свартальвсхейм, времени не теряй: другого такого же тренера ты не найдешь.

* * *

В общем и целом ситуация развивалась в довольно предсказуемом направлении, которое меня более чем устраивало. Моя новая «семья» оставила меня в покое и мало интересовалась, чем я занимаюсь в своих апартаментах и почему веду затворнический образ жизни. Занятия по избиению подушки я сохранил в секрете ненадолго, потому своему странному поведению пришлось давать объяснение, но его я легко придумал: мол, способ снимать стресс и негативные эмоции. И ведь это так и есть, что интересно. Кстати, надо будет подкинуть кому-то в этом мире идейку в офисах ставить в комнатах релаксации для сотрудников чучела начальников.

Мои школьные дела взял под свой контроль дядя Николас. Он пригласил нескольких преподавателей, которые устроили мне тренировочный экзамен и заключили, что выпускные я сдам без проблем, хоть и не с самыми высокими баллами. Однако ежели захочется в престижный университет — со вступительными экзаменами могут возникнуть затруднения.

Оказывается, для дворянских детей есть две категории учебных заведений. В одни, преимущественно частные, можно поступить без вступительных и в любой момент, в них нет жесткого контроля за посещаемостью и успеваемостью. Что студент для себя вынесет — дело личное, заведение обеспечивает учебный процесс и оценку знаний и больше ничем не интересуется. Дипломы таких университетов не имеют большого веса, хотя качество преподавания во многих весьма высокое. Студенты там обычно двух типов: первый тип — непритязательные и неамбициозные, многие пришли за дипломом только потому, что в высшем свете оный желательно иметь, некоторые просто изучают то, что нравится.

Второй тип студентов — прямые антиподы первых. Способные и целеустремленные, они уверены в своих силах и намерены пробиться за счет профессионализма и личных качеств. Подмога в виде престижного диплома им не очень-то и нужна, потому университет «свободного» типа удобен необязательностью изучения ненужных дисциплин.

И совсем другое дело — классические университеты. Вступление — по факту сдачи экзаменов, никакой протекции. Диплом студент может получить только при полном освоении учебного курса, и сей документ гарантирует, что владелец обязательно обладает всеми необходимыми для его специальности знаниями и умениями. Дипломы самых престижных университетов — прямая путевка на высокую должность, будь то госучреждение или семейное предприятие.

Я периодически обдумывал свои жизненные перспективы, пока отдыхал между многосотенными сериями ударов, и склонялся в пользу университета первого типа. Дед заверил меня, что оплатит учебу где угодно, куда я смогу сдать вступительный экзамен, но я пока не определился и даже порой приходил к выводу, что мне университет вообще ни к чему: у меня есть проверенный способ жизни и я не хочу что-то менять.

Правда, среди дворян немагические боевые искусства не распространены, более того, некоторые виды спорта вообще считаются недостойными аристократа, тот же бокс — спорт простолюдинов. Дворянину можно быть болельщиком, иметь собственного боксера или даже целую команду оных, это вполне себе нормально, а лично выступать — зазорно.

По сути, социум Аквилонии поразительно напоминает древнюю Спарту. Есть гомеи — «равные», полноправные спартиаты-аристократы, профессиональные военные, которым запрещены любые занятия кроме ратного дела. И есть илоты, которые делают все то, чего не могут граждане-спартиаты.

Правда, простолюдины в Аквилонии — не рабы, у них имеются довольно обширные права, в том числе сочетаться браком с дворянами и занимать высокие государственные должности, так что с илотами сходство небольшое. Но вот дворянское сословие — вылитые спартиаты, по крайней мере, на первый взгляд. Да, магически одаренному аристократу никто не запрещает заниматься наукой, бизнесом или искусством, но состоять в реестре боевых магов он должен и при этом остается военнообязанным без верхнего возрастного предела. Красноречивое тому доказательство — оружейная комната усадьбы, где, помимо небольшого арсенала, в специальных шкафах хранились боевые доспехи магов — деда, его сыновей и тети Аглаи, матери Анны.

Мне было позволено под присмотром дяди Николаса и К’арлинда осмотреть все эти, без преувеличения, сокровища, потому что один только дедовский костюм стоил примерно триста тысяч империалов, да и остальные три отстали совсем ненамного. Причем меня поразил сам облик доспехов. Рыцари-маги ходили в бой в противогазах и бронированных противоударно-компенсационных костюмах, предназначенных для защиты от всех поражающих факторов на поле битвы, но главным образом — от специального антимаг-оружия. Дополняли картину приборы ночного видения и баллончики с кислородом за спиной, и все эти комплексы скорее походили на космические скафандры.

Тогда я впервые узнал об оружии, предназначенном для поражения магов обычными людьми, которое, к слову, было широко представлено в самом арсенале.

К’арлинд показал мне автоматный рожок, набитый обычными с виду патронами, однако на каждой пуле имелось по четыре маленьких инкрустированных заподлицо диска с почти микроскопическими руническими символами.

— Пули с рунами рассеивания, восемь миллиметров, четыре руны но шесть эндрюсов…

— Чего-чего шесть?!

— Прости, забыл, что тебя вообще ничему не учили. Человек Роберт Эндрюс впервые разработал методику пересчета магического воздействия, потому единицы, позволяющие теоретически рассчитать воздействие магии на материальный мир — ну или материального мира на магию, как в данном случае, — назвали в его честь «эндрюсами». Чтобы ты ориентировался, двадцать четыре эндрюса в четырех носителях рассеивания — этого примерно достаточно для того, чтобы погасить кинетический щит второго уровня без потери убойности пули. Вот этого рожка хватит, чтобы гарантированно расстрелять любого мага третьего уровня, будь он хоть мастером защиты, если, конечно, у него нет специального рыцарского доспеха или обычного бронежилета.

— Хм… А сколько рожков надо на четвертый уровень?

— Сложный вопрос. Тут нужно целое отделение с такими боеприпасами, и то я бы пожелал удачи не магу, а стрелкам.

Помимо особенных патронов в боях против магов использовалось еще и холодное оружие. В частности, на вооружении службы безопасности Сабуровых имелись мечи, очень похожие на тот, которым мне пришлось попользоваться в пустыне, в клинки их были вставлены все те же руны рассеивания но всей длине режущей кромки.

— А тут, надо думать, эндрюсов немерено?

— Не все так просто. Клинок соприкасается со щитом, как правило, малой частью, а не всем лезвием, кроме того, маги защищаются от режущего оружия не обычными кинетическими щитами, а отбивающими. То есть щит не только останавливает клинок, но и отбивает обратно. Это потому, что остановленный молот неопасен, а чем-то острым, даже если оно остановлено, можно сделать новое движение, причем щиты не реагируют на медленно движущиеся предметы.

— Почему?!

— Аура щита покрывает все твое тело под одеждой. Если бы он реагировал на любое касание, его бы гасили твои же трусы, смекаешь?

Но больше всего меня заинтересовало оружие магов: длинные жезлы, похожие на магические посохи.

— Что это? — спросил я.

— Это костыли, — ответил К’арлинд.

Слова тренера задели за живое дядю Николаса, который до этого момента молчал, позволяя читать лекцию профессионалу.

— Это копья, а не костыли! — взвился он.

— Конечно-конечно, — согласился К’арлинд, — но любое оружие в руке боевого мага — костыль по определению. То, для чего вы используете свои палки, мы и те же эльдар делаем без такой фигни.

— Неужто? Вы и сами такими пользуетесь!

— Конечно-конечно, с тех самых пор, как вы додумались сделать панцирные боевые машины.

Оказалось, подобными копьями маги высоких уровней пользуются, чтобы фокусировать свою мощь более-менее узким пучком. В чем-то К’арлинд был прав: недостаточное умение магов-людей по части мастерски сфокусированных ударов в прошлом часто приводило к ситуациям, когда боевой маг погибал в поединке с магами альвов или свартальвов на уровень ниже, а эпизод одного из сражений, в котором маг-свартальв в трехминутном бою убил двоих противников и тяжело ранил третьего, притом что все четыре мага имели одинаковый пятый уровень, и вовсе стал хрестоматийным. Однако и сами свартальвы переняли магические копья, когда столкнулись со здешними аналогами танков, малоуязвимых даже для шестерок и семерок. «Вихревые удары», сдувающие целые подразделения, «ударные волны», «торнадо», «огненные потоки», «морозное дыхание» — все эти техники площадного поражения оказались неэффективными против многотонных махин, что позволило людям одержать ряд тактических побед в последних войнах. Однако копья магов уравняли ситуацию, так как сфокусированный в относительно малой точке «вихревой удар» высокого уровня запросто мог сорвать у панцера башню, а в случае с быстрыми колесными бронетранспортерами — и перевернуть. Ну а «огненный поток» после фокусировки и вовсе превращался в аналог кумулятивной струи.

Меня конечно же сразу заинтересовало, а не смогу ли я с таким посохом фокусировать свою свечезажигающую вспышку, но К’арлинд только фыркнул в ответ.

— Размечтался, четвертинка единички… Во-первых, не сможешь из-за высокого энергетического порога срабатывания, во-вторых, коэффициент полезного действия у этих костылей — в лучшем случае сорок — сорок пять процентов. Когда маг высокого уровня фокусирует свою дикую мощь, которая способна выжечь целую поляну перед ним, получается достаточно разрушительный пучок. Маги до четвертого уровня включительно пользоваться этим обычно не могут, потому что у них получается пшик, так что, четвертинка, если хочешь добиться хоть чего-то — надейся только на свои силы, а не на костыли.

Уж что-что, а рассчитывать только на себя я привычный.

* * *

Постепенно я изучал окружающую среду, то есть город и социум. Впервые выбравшись за пределы Заречья, обнаружил, что дворяне и простолюдины одеваются по-разному. А изучив немного гражданский кодекс в том, что касается аристократии, понял почему. Дворяне не носят никаких классических регалий, так как оные просто не предусмотрены, гербы титулованных разрешено носить как угодно и на чем угодно, в том числе вышитыми на одежде, однако не всегда понятно, человек с дворянским гербом на спине — это дворянин или слуга Дома? К тому же гербы имеются у автогоночных и фехтовальных команд, а также университетов и некоторых других учреждений, и все это создало большую неразбериху. Потому проблему решили, кодифицировав специальные дворянские элементы одежды, к примеру, султан на любом головном уборе вправе носить только дворянин, если взять архаичные плащи-накидки, которые давно вышли из обихода, то у дворян они удерживаются на плечах цепочкой, а у простолюдинов — кожаным шнурком. Отдельные фасоны также остались привилегией аристократии, например, если фрак может носить слуга или дворецкий, то пиджак-визитка и классическая шляпа-цилиндр с плоским верхом, к слову, на «той» Земле вышедшие из обихода, — привилегия исключительно дворянина.

Из той же серии архаизмов — обруч из благородного металла на голове и шпоры на обуви любого фасона. Я попытался представить себе кроссовки со шпорами и заржал в голос.

К статьям о внешних регалиях прилагался маленький параграф о том, что дворянин, одевшийся как простолюдин, не вправе пенять кому-либо на ненадлежащее обхождение, а тому, кто лишился регалий вследствие любого происшествия, от унесшего шляпу ветра до кораблекрушения или грабежа, рекомендуется заранее сообщить спасателям, полиции или кому-либо еще о своем статусе.

Одной из моих первых вылазок в поисках культурных ценностей стал визит в музей. Мы туда отправились вчетвером: я, Витус, Марк и водитель по имени Алекс, парень лет двадцати пяти из «конторы» Беляева, крепкий и с выступом под пиджаком, в котором легко угадывался крупнокалиберный пистолет. Его предельная немногословность и нечитаемое лицо привели меня к мысли, что, если бы терминаторы существовали, я непременно принял бы его за терминатора.

Столичный музей, официально называющийся «Императорским хранилищем истории», оказался одним из любимых заведений Витуса и Марка, и когда я только увидел его снаружи, то понял почему.

Он был огромен. Восемь этажей двойной высоты, и только фасад — метров триста, не считая павильонов слева и справа, в которых находились слишком крупные экспонаты, в том числе боевая техника и антикварные автомобили.

Мы въехали на территорию комплекса через автоматические ворота — привилегия дворян, остальные посетители проходят пешком — и высадились возле входных дверей.

Здесь оплатили билеты карточками, причем Алекс прошел без билета. Видимо, сопровождающая прислуга не считается посетителями и потому не платит, что в общем-то логично.

От предложенного гида Витус отказался:

— Да мы с Марком тут сами любому гиду фору дадим.

Причина того, что братья ходили сюда весьма регулярно, заключалась в правиле «одной недели». Запасники главного музея империи насчитывали те же восемь этажей вглубь, и каждую неделю часть экспонатов меняли на другие, так что посмотреть всегда имелось на что даже тому, кто все тут видел.

В целом музей как музей. Древности меня волновали мало, потому что они — часть не моей истории. То есть посмотреть на меч, которым владел какой-то король пятьсот лет назад, — это, конечно, здорово, да. Но тот король не Ода Нобунага и даже не японский офицер, потому эмоционального отклика нет.

Однако многие вещи привлекли мое внимание тем, что аналогов им в прежнем мире не имелось. Один такой экспонат напоминал помесь наплечной базуки и рогатки, причем состоял он из продольных направляющих, а в качестве метающей части использовалась клетка с мелкими ячейками.

— Это змеемет, — пояснил мне Витус.

— Чего?!

— Змееметалка, — сказал Марк. — Ими в ранние века воевали против свартальвов.

— Змеями в них стреляли, что ли?

— Ну да, целым клубком. А, ты же не шаришь в магии… В общем, смотри, живые змеи, в отличие от стрелы или камня, преспокойно пролетают сквозь барьерные экраны. И попадают в мага, точнее, в его кинетический щит. Теряют скорость и падают ему под ноги, при этом всегда есть шанс, что какая-нибудь гадюка останется у него на плечах. А на медленно двигающиеся объекты щит вообще не реагирует. Ну и змеиный клубок у ног — тоже удовольствие так себе.

— Хм… А почему барьерный экран не останавливает змей?

— Да потому, что они живые! Все способы магической защиты плохо работают против живого метательного снаряда, потому что в самой основе магии — воля, а живое существо имеет ее в том или ином объеме…

— Не всякое живое, — поправил Витус, — только то, что с нервной системой. Есть легенда, что жители осажденного города убили вражеского мага, запустив в него из онагра живого поросенка. Камни супостат отбивал только так, а поросенка не смог.

— Какое изуверство… Не могли сначала прирезать? Все равно его плоть была бы еще живой.

— Не-а. Ведь нервная система тю-тю. Есть еще байки, что стреляли свежеотрубленными коровьими головами, но это все же выдумка.

Впрочем, визит в музей закончился для меня лично не на самой веселой ноте. За нами следом топал какой-то парень по всему этажу, тоже посетитель. И все бы ничего, но по дороге назад я заметил едущий за нами автомобиль, и за рулем был тот самый тип. Но пока я пытался понять, не слежка ли это, автомобиль свернул в сторону и был таков. Показалось.

…А может, и нет.

* * *

После визита в арсенал особняка и музей я заинтересовался историческими предпосылками такого устройства социума и историей вообще, и чтобы разобраться, что к чему, мне хватило учебников Анны.

Сложно сказать, насколько этот мир был раньше похож на прежний. Девятнадцать веков тому назад случилась катастрофа более чем вселенского масштаба: Великая Буря, которая якобы расшатала мировое дерево Иггдрасиль, с ветвей которого попадали миры. Что бы ни случилось на самом деле, в результате этого столкновения миров на Землю свалились Льюсальвхейм, страна альвов, и Свартальвсхейм, родина свартальвов. Впрочем, остальные расы утверждают, что именно на них свалились миры двух других.

В целом же катастрофа была в прямом смысле вселенской, так как даже многие звезды изменили свое положение, и можно считать большой удачей, что Земля отделалась совсем легко.

В результате неизменной осталась только Европа и часть Азии. В Атлантический океан «плюхнулся» Льюсальвхейм, «накрыв» при этом часть Испании, Свартальвсхейм же располагался там, где раньше были Пакистан, Индия и Япония, накрыв также значительную часть Китая.

Оправившись от первого шока, свартальвы начали стремительную экспансию. Человеческие цивилизации примерно уровня начала нашей эры в том мире оказались совершенно бессильны против «темных богов»: всего один маг шестого-седьмого уровня мог за пару минут истребить целое войско. Неудивительно, что Свартальвсхейм в течение нескольких лет расширился до Уральских гор, подмяв под себя абсолютно все восточнее их, а затем ринулся в Европу и Африку, на которую, к слову, ничего не «упало». Города и страны сдавались порой вообще без боя, а любое сопротивление жестоко подавлялось.

Африка же была порабощена практически мгновенно и почти бескровно: стоило где-то появиться свартальву, его немедленно признавали богом. Это положение сохранилось и по сей день, причем в какой-то мере в Африке темные альвы внезапно оказались гораздо более «добрыми» богами, чем в прежнем мире англичане, голландцы и прочие колонизаторы. Африканские народы, признав захватчиков выше себя, избежали каких-либо репрессий, все, что требовалось свартальвам — это рабочие, добывающие руду и возделывающие поля, и слуги. И конечно же безоговорочная почтительность и безграничная власть. Но при этом они не вмешивались в жизнь чернокожих и даже позволили королям наиболее развитых африканских государств и племен остаться королями. В результате народы черного континента сохранили свой уклад и культуру и даже кое-что выиграли: «боги» запретили войны, дабы количество слуг не уменьшалось, а желание переложить как можно больше бремени на плечи покоренных вынудило их обучить самых способных африканцев зачаткам инженерного и строительного дела. В то же время китайская культура была уничтожена полностью и бесследно, видимо, из-за сопротивления. Этот вывод я сделал на том основании, что само слово «Китай» в аквилонском языке отсутствует, в то время как память о древней стране «Монголла» все же сохранилась — в списке культур и держав, уничтоженных свартальвами.

Тем временем эльдар, то есть альвы, обнаружив по соседству примитивный убогий народец, тоже начали экспансию, но совершенно иными методами. Вместо чудовищных огненных дождей они предпочли поразить людей чудесами, главным образом исцелениями — и это им конечно же удалось. Альвы незамедлительно заняли вакантные места богов и святых и дальше начали править захваченными землями точно так же, как и их темные собратья.

Эльдар стремительно захватили всю западную и центральную Европу, чуть медленнее, чем свартальвы, но вообще без сопротивления и насилия. Их цели оказались типичными целями захватчиков-колонизаторов: альвы тоже желали побольше камня, железа, дерева на отстройку своей империи из обломков, побольше продовольствия, а также слуг и рабочих.

Правда, была одна отличная деталь: свартальвы правили железным кулаком, альвы предпочли пойти на сделку, обучая людей ремеслам, основам наук и продвинутых профессий, эффективному земледелию и базовым жизненным мудростям. В частности, чтобы уменьшить себе работу по исцелению тупых людишек, они научили их мыть руки и пищу, не выливать фекалии из окон, а также любить кошек, истреблявших разносчиков чумы — крыс.

На короткие двести лет для людей настала эпоха, когда живые боги ходили по земле. Все их территории без остатка разделили темные и светлые альвы, и теперь две империи сошлись лицом к лицу, пытаясь разгадать намерения и планы оппонента.

Судя по всему, ситуация могла бы остаться без изменений на века, но свое могущество альвы и свартальвы подорвали сами. Свартальвы посылали на запад экспедиционные корпуса, состоящие на три четверти из мужчин, и не гнушались пользоваться правом победителя всеми возможными способами. Мини-гаремы из самых привлекательных, с точки зрения темных альвов, рабынь были у всех. Это притом, что экспедиционные корпуса состояли почти исключительно из магов.

Свартальвы слишком поздно поняли, что натворили, потому что через двести лет после столкновения миров магические способности у людей уже не считались чем-то экстраординарным. Ситуация усугублялась тем, что контингент захватчиков был слишком малочислен. Стереть в порошок войско — это по плечу паре-тройке магов, но, когда речь зашла о том, что неплохо бы искать и истреблять одаренных людишек, выяснилось, что при средней плотности в одного свартальва на пятьдесят, а то и сто квадратных километров задача невыполнима.

Тем временем во владениях альвов ситуация сложилась идентичным образом. «Святые» выбирали себе женщин на ночь или на неделю при полном одобрении местных, и родить «полубога» было большой честью. При этом альвы, обнаружив, что многие полукровки обладают магическим даром, хоть и не признали их своими, но принялись обучать целительной магии, главным образом, чтобы уменьшить свои собственные хлопоты.

Ситуация кардинально изменилась, когда преследуемые одаренные начали бежать из земель свартальвов к альвам. Хитрые эльдар решили уменьшить риск войны со свартальвами, устроив им проблемы чужими руками, и для этого научили беглецов боевой магии, а также методам партизанской войны и конспирации.

Восстание против свартальвов вспыхнуло сразу во многих местах, и захватчики внезапно обнаружили, что маги людей, слабые и неискусные, сильно превосходят их числом, при этом призыв к борьбе нашел отклик в весьма широких массах простых людей. Началась эпоха героев-освободителей, о которых сложили бессмертные саги и легенды.

В нескольких локальных стычках и сражениях свартальвы победили, но уже не всухую, и осознали, что с людьми, которых поддерживают альвы, все же придется считаться.

Затем последовала короткая и вялая война между темными и светлыми альвами, восстание разгорелось с новой силой, покорные прежде провинции массово оказывали неповиновение, не всегда военными методами, а порой просто разбегаясь по лесам и деревням. Дела свартальвов пошли все хуже и хуже, им стало ясно, что если удержаться в Европе удастся, то это будет пиррова победа. Вскоре они ушли обратно за Урал и начали готовиться к новому витку боевых действий.

Альвы немедленно этим воспользовались, взяв под контроль оставленные территории, и за следующее столетие произошла целая серия столкновений светлых и темных, ни одно из которых, впрочем, не закончилось чьей-либо победой: обе стороны, все еще катастрофически малочисленные, не желали нести потери.

Постепенно боевые действия сошли на нет, и этому поспособствовал политический кризис с Свартальвсхейме: Высший Круг прекратил свое существование, с тех пор и поныне обширный край темных эльфов впал в беспросветный феодализм, развалившись на десятки относительно крупных государств и кучу мелких. Сохраняя единые обычаи, свод законов и одинаковое устройство социума, темные альвы лишились возможности действовать как один народ и одна страна. Эпоха тотальной экспансии завершилась.

Несколько позже закончилось и правление эльдар. Появление у людей собственных магов наглядно доказало, что альвы — не святые и не боги, пусть и искусные, но всего лишь смертные. Последние решили, что пришло их время уходить. Как говорил один всемирно известный книжный персонаж, бывшие короли — народ очень гордый и идти к кому-то на службу уже не хотят. С потерей статуса божеств эльдар не смирились, к тому же свою стратегическую задачу они выполнили, за несколько веков выстроив величественные города и создав из людских королевств буферную зону между своей страной и своими темными оппонентами. Они ушли обратно в свой край, забрав в качестве слуг значительное число тех, кто продолжал чтить их как святых и спасителей.

Тому, что было написано в учебнике дальше, у меня имелись основания не верить. В тринадцатом столетии началась вероломная агрессия альвов против людей, которую удалось отразить дорогой ценой, в том числе один из самых известных героев прошлого, король Максимилиан Энкорский, собравший под своей властью треть Европы, погиб, когда выгонял альвов обратно в их земли.

Вот здесь-то и начиналась лажа, шитая белыми нитками. Внезапная агрессия альвов никак не состыковывалась с их ранними методами, описанными в этом же учебнике. Да, эльдар являлись абсолютно такими же захватчиками, как и свартальвы, и им от людей было нужно абсолютно то же: ресурсы, продовольствие, слуги и рабочие.

Только действовали они совсем-совсем иначе, предпочитая получать требуемое как дар, а не как дань, и кое-что дали людям взамен, а когда положение пошатнулось — мирно ушли восвояси.

У меня имелись причины полагать, что на самом деле все было иначе. Разумеется, идеологически выдержанный учебник не может рассказать детям о многих неприглядных вещах, но я-то знаю, что мировую историю пишет победитель, а свою собственную — и вовсе каждый как хочет, так и вертит. Те же американцы убедили свое подрастающее поколение, что именно они одолели Гитлера, хотя вся их роль в войне против Германии — поставки вооружения британцам и Советам. Они с немцами вообще не воевали, там уместнее употребить слово «добивали» или даже — «помогали добивать». Прибыли к концу драки, пару раз пнули сбитого с ног врага, а потом громко заявили, что победа — именно их заслуга, хотя к моменту высадки в Нормандии поражение Германии уже было предрешено.

У меня лично за жизнь — предыдущую конечно же — сложилось мнение, что многие конфликты обостряются именно тогда, когда одна из сторон пытается из них выйти. На меня однажды обозлился какой-то тип, который посчитал, что я должен был в очереди пропустить его вперед. Пока я стоял перед ним и спокойно смотрел в его глаза, он сыпал оскорблениями. Стоило мне повернуться к нему спиной и пойти прочь — как он бросился на меня со словами: «Стоять, вша, я с тобой еще не закончил». Осознание того факта, что миролюбивость еще не признак слабости, пришло к нему вместе с болью в сломанной руке.

Так что учебнику я не поверил. Альвы за предыдущие века доказали, что насилие не их способ действия, а мой жизненный опыт подсказывает, что люди часто склонны принимать нежелание конфликтовать за трусость и слабость. И потому версия, по которой Максимилиан Энкорский сам напал на альвов и погиб вместе со своей армией, виделась мне гораздо более вероятной.

Также я решил перепроверить правдивость учебника насчет свартальвов: на одной из тренировок, во время перерыва на отдых, обратился за комментариями к К’арлинду и был поражен, насколько его образ мышления отличается от моего.

— Чушь собачья в твоих учебниках написана. Мы ничего никогда не завоевывали, — ответил он, — в нашем языке даже такого понятия нет, ближайшее по смыслу слово относится к завоеванию благосклонности партнера. Оно не может быть применено к земле, городу или народу.

— Это как?

— Нельзя завоевать страну или город, потому что территория всегда принадлежит самому сильному. Как только первый свартальв ступил на землю, населенную людьми, эта земля вместе с людьми, городами и полями стала принадлежать свартальвам. А последующая, как ты говоришь, резня не более чем усмирение бунта против законных владык. Вот смотри, ты спросил о завоевании Африки — так ведь не было завоевания. Мы пришли и стали богами. Нашу законную власть признали, как это и должно было случиться, и никакой войны не произошло. А то, что ты называешь войной, не что иное, как попытка выяснить, кто сильнее и потому должен владеть тем, из-за чего война.

— Ты неадекватный агрессивный ублюдок, — сказал я.

Он улыбнулся и наклонился ближе, взглянул мне в глаза.

— Вначале на себя посмотри, потом меня суди. Ты сегодня на завтрак что ел? Или, правильнее спросить, кого?

— Ты на свинину в вине намекаешь?

— Точно. Задумайся, по какому праву ты ел свинью? Она выражала тебе согласие быть съеденной? Нет, ты просто ешь свиней и не задумываешься о них. Почему? Все просто, потому что люди сильнее. Это закон природы: на вершине пищевой пирамиды стоит самый большой хищник, сильнее которого никого нет. Он всегда и во всем прав, и его добыча не может оспорить его право съесть ее. И когда тигр приходит в лес, где самый крупный хищник — рысь, этот лес сразу становится его угодьями, даже если раньше рысь считала территорию своей.

— Люди не животные!

— Уточняю — люди не считают себя животными, так вернее. Но это ваше мнение. Мы были на вершине пирамиды — и потому делали все, что в нашем праве. И кстати, мы поступили с вами, низшими, совсем не так, как вы поступаете с теми, кто ниже вас. Мы вас, выражаясь образно, пасли и разводили, чтобы стричь, но хотя бы не резали на мясо. И заметь: мы вас не ели не потому, что нам кто-то мог запретить, это была только наша воля. Кстати, дабы ты не считал нас чудовищами — составу экспедиционных корпусов было предписано Высшим Кругом по прибытии куда-либо первую демонстрацию мощи проводить на не живых мишенях. Этот документ, которому уже почти две тысячи лет, все еще сохранился. Ну а если проявление немыслимой силы на кого-то не производило должного эффекта, мы оказывали человечеству услугу, уничтожая наиболее тупых его представителей.

— Ты ненормален. Вы все ненормальны.

— Ты дурак. Норма определяется большинством, да, но я — не один из вас и не попадаю под ваши определения вообще. Среди своих я почти нормален, если не считать инцидента, за который меня осудили. Мы — свартальвы, и на свете нет ничего более глупого, чем попытка человека судить о нас по себе.

После этой беседы я пришел к выводу, что учебник насчет свартальвов не врал.

Вся история средних и новых веков пестрела конфликтами со Свартальвсхеймом, и список уничтоженных ими королевств оказался длинным. Хотя, если быть предельно точным, свартальвы только захватывали провинции, ничего не меняя в укладе жизни, просто ставили своих наместников, порой даже позволяя местному правителю, достаточно послушному, остаться на троне и при короне и продолжать править, не забывая, конечно, обслуживать интересы истинных хозяев. А когда какой-нибудь сильный и харизматичный король собирал армию и отвоевывал захваченную страну у свартальвов, то включал ее в свою собственную империю, не забывая казнить «верхушку» отвоеванной провинции за коллаборационизм.

Так что если уж на то пошло, то в уничтожении многих культур и стран было бы уместнее обвинить людей. При этом образовалась тенденция, когда подневольный король, предвидя грядущее «освобождение», всеми силами помогал свартальвам удержаться в его королевстве.

В этот раз альвы людям помогать не стали, ограничившись только базовыми дипотношениями и торговлей. История новых взаимоотношений людей и эльдар находилась преимущественно в плоскости политической борьбы за влияние на маленькие «буферные» королевства, которые альвы защитили от поглощения крупными соседями-людьми. Хотя и мелкие войны были тоже. Кроме того, светлые убедились, что за века люди так и не освоили целительство на высшем уровне, и стали в частном или не совсем порядке предлагать свои услуги за баснословные вознаграждения, которые использовались для закупки и поставок в Льюсальвхейм всего необходимого. Побочным эффектом стало то, что многие правители задерживались на троне намного дольше, чем обычно живут люди, хотя для человеческого блага была бы предпочтительна их скорейшая кончина.

В средние века в крупнейших странах, в том числе Аквилонии, сформировался институт Домов. Подобно классическим средневековым рыцарям, маги получили дворянские привилегии в обмен на обязательство защищать государство на поле битвы. И такая практика не отмерла со временем, потому что в том мире регулярная армия постепенно стала сильнее рыцарской кавалерии, а здесь этого не произошло. И, что еще более важно, произвести в рыцари-маги любого доблестного парня нельзя. Врожденный Дар нужен, который есть очень не у всех.

Именно поэтому дворяне, получив официальные привилегии по сравнению с простолюдинами и искреннее уважение последних, были обязаны, подобно спартанцам, овладевать военным ремеслом и к тому же остались несвободны внутри своего узкого социума. Сила Дома зависела не в последнюю очередь от количества и качества его боевых магов, сила страны и вовсе на семь, а то и восемь десятых определялась суммарной силой рыцарей магии. Даже после появления таких вещей, как гаубичная артиллерия и реактивные системы залпового огня, маги продолжали играть важнейшую роль в любой войне, превосходя по своим возможностям любые боевые единицы. И если шестой уровень мог бы в чистой огневой мощи потягаться с крупнокалиберной гаубицей, а то и батареей оных, то седьмые уровни сделали зарин и напалм ненужными в этом мире.

И потому главы получили безоговорочное право на селекцию в пределах своих Домов. И если бы я был наблюдателем из параллельной вселенной, то признал бы такую практику необходимой для выживания человечества в условиях соседства свартальвов.

Но поскольку меня это касалось напрямую, то я отнесся к селекции над людьми крайне негативно. Для рядовых членов знатных семейств свобода личного выбора была всячески ограничена, равно как и крайне усложнена процедура выхода из-под власти собственного Дома. Один из инструментов контроля, помимо лишения дворянства, — «закон откупа», по которому отступник обязан возместить своему Дому все затраты на него, начиная с денег, потраченных на пеленки, что в итоге оказывалось астрономической суммой.

Именно по этой причине я весьма подозрительно отнесся к платежной карточке, которую мне вручили вместе с документами нового Дома. Позвонив в банк, я выяснил, что денег как таковых на ней нет, это не более чем подтверждение моей личности, а счета за мои трагы выставляются напрямую в канцелярию Дома. При этом имелся лимит — пятьсот империалов в сутки, тысяча в неделю. С одной стороны, приличные деньги, и я пока еще не знаю, каковы мои истинные активы. С другой — дед, пообещав отпустить меня по-хорошему, видимо, ограничил мои возможности транжирства. В принципе это, скорее, хороший признак.

Что до акций, то господин Уэйн действительно уладил вопрос безо всякого суда. До моего совершеннолетия акции остаются в распоряжении «Универсального производства Рэммов», после чего мне выплачиваются дивиденды за все годы, и пакет акций возвращается под мой контроль. Душеприказчик отца, по совместительству мой «надзирающий опекун», сообщил также, что процедуре оценки стоимости и акций, и дивидендов дан официальный старт. Ну поглядим, что будет.

* * *

Два месяца спустя я досрочно сдал выпускной экзамен и добрался до показателя в три тысячи ударов в день. Дальше наращивать количество не стал, вместо этого начал отработку самых сложных ударов и ката.

Мой первоначальный расчет на то, что я не нуждаюсь в отработке техники, частично дал сбой. При попытке провести удар или прием, требующий высокой координации каждой мышцы, возникал «эффект компьютера», разнобой памяти прежней жизни и мышечной памяти, а точнее — ее отсутствия — неподготовленного тела в этой. Простые элементы и удары вроде сэйкэн-цуки или татэ-цуки — без проблем. С энкэй-гяку-цуки, ударом со скручиванием после кругового блока, возникли трудности, он мог один раз получиться, другой раз — нет. А что-то вроде уширо маваси тоби гэри, так называемой вертушки в прыжке, я пока даже не рисковал выполнять.

К счастью, мышечная память нарабатывалась очень быстро. После того как мои удары немного окрепли, дело пошло еще лучше, и всего пяти-шести сотен повторений на каждый элемент хватало на то, чтобы привести технику выполнения к тому уровню, до которого я его развил в прошлой жизни путем многих десятков тысяч ударов.

Вместе с тем многие движения я по-прежнему не мог отрабатывать из-за физической подготовки. За три месяца я вогнал желатиновые мышцы в неплохой тонус, однако если Реджинальд во мне восторгался своим быстрым прогрессом, то мастеру Куроно и успехи, и тонус казались то ли плачевными, то ли смехотворными.

Подушка стойко вынесла примерно недели три, после чего пришлось купить грушу. Проблема, конечно, была не в процессе покупки, а в самой покупке, а еще точнее — в том, что факт покупки груши и установки ее в моей комнате не миновал внимания семейства.

— Ты, случаем, не боксом ли решил заняться после того, как перестанешь быть дворянином? — осторожно поинтересовалась Анна через пару дней.

— Да ни в жисть, на фиг он мне сдался?

— А грушу зачем колотишь тогда?

— Ну я же говорил — отличное средство, чтобы прогнать депрессию и плохое настроение…

— Знаешь, я тут по коридору мимо твоей двери утром иду — ты колотишь. Перед обедом иду — колотишь. Вечером — колотишь. Судя по этому, ты из депрессии вообще не выбираешься…

— Ну нравится мне — грушу бить! Это такая большая проблема?

— В битье груши проблемы нет. Она в том, что заставляет тебя делать это.

А ведь неглупа, ой как неглупа. К счастью, Анна не телепат — магия не позволяет читать мысли — и узнать мою тайну не сможет, если я сам не проболтаюсь.

Параллельно я продолжал тренировки под руководством К’арлинда. Темный ублюдок сумел неслабо подтолкнуть мой прогресс, когда однажды пристегнул меня к креслу, надел на голову обруч с приваренной полоской, защищающей нос, и вытащил из подсобки ящик мячей для большого тенниса.

— Экзамен! — возвестил он, широко улыбаясь, и взял из ящика первый мяч.

Тренировочный бункер я покинул с синяками под глазами и распухшей губой, и если б не обруч с полоской — К’арлинд и нос бы мне сломал заодно, броски у него убойные.

Магистр Тэйон быстро убрал с моего лица следы повреждений, но мотивация сохранилась. Правда, меня мучила дилемма, как этой мотивацией распорядиться: то ли совершенствовать технику щита, то ли приналечь на грушу, чтобы однажды отделать наставничка как следует. Вторая мысль, конечно, недостойна адепта карате, тем более мастера, но если хорошенько подумать, то намерение отучить К’арлинда от таких изуверских «экзаменов» вполне можно считать самозащитой!

* * *

Однако на следующий день, в субботу, К’арлинд куда-то запропастился, потому очередная тренировка не состоялась.

Благодаря этому я смог раньше приступить к собственной утренней тренировке и раньше ее закончил, таким образом, у меня образовалось целых два часа свободного времени. То есть со свободным временем проблем никаких не было вообще, но именно в эти утренние часы я уже привык быть занятым, а тут внезапно раз — и окно.

Я решил позавтракать обстоятельно, а не наспех, как обычно, для чего позвонил на кухню и попросил чего-то легкого с протеином и морепродуктами, свежих салатов, какие есть, ну и чего угодно в комплект. Дежурный официант, круглолицый такой малый с сербским именем Йован, заверил, что все будет в течение пятнадцати минут.

А пока я взялся за учебник по географии Аквилонии. Интересовал меня в основном характер благосостояния страны, а также ее оборонительные возможности.

Первое, что я для себя открыл: а «империя», оказывается, ростом не вышла, площадь с Испанию, а то и поменьше чутка. Однако стоило мне вникнуть в историю страны, как я заметил много сходства с прежним собой: я ведь тоже в прошлом был метр в кепке, по габаритам судить — ой как обманчиво.

На деле у гордого названия «империя» имелись кое-какие на то предпосылки. Аквилония, находясь чуть севернее «итальянского сапога» и при этом примерно на одинаковом расстоянии от территорий альвов и свартальвов с запада и востока, не считая относительной близости Африки, располагала несколькими мелкими странами-сателлитами. Сателлиты, формально будучи суверенными, зависели от Аквилонии в плане поставок продукции тяжелой промышленности и военки, а также порой нуждались в прямой военной помощи. Сами они служили империи буферной зоной и союзниками, и именно благодаря им Аквилония с самого начала своей истории, а это четыреста лет, никогда не воевала на собственной земле.

Помимо союзников, у Аквилонии были гораздо более веские признаки империи: мощнейшая для такой относительно небольшой территории промышленность, почти все предприятия которой могли работать на военку; собственно военная промышленность, выпускающая бронемашины, оружие, боеприпасы и прочее, тоже впечатляла; империя давно и прочно заняла лидирующую позицию в плане экспорта, в том числе военного.

Вторым признаком являлась очень хорошо вооруженная армия и высочайшая пропорция боевых магов на душу населения. Армия объясняется просто: высокий бюджет и отличное вооружение. А вот с рыцарями-магами все обстояло несколько хитрее.

Главным фактором, позволившим императору собрать внушительное число одаренных магией людей, стала все та же политика Домов, а также предоставление дворянства любому иммигрировавшему боевому магу из любой другой страны. Из-за того, что в других державах общее положение одаренных было похуже, да и дворянство местами давали не всем, некоторое число их перебиралось в Аквилонию, иногда буквально сбегая из собственной страны.

Прапрадед нынешнего императора воспользовался этим, приняв так называемый «Свод законов о бродячих рыцарях». Любой приезжий, достаточно одаренный магией для службы в боевых частях, достойно отслужив срок службы с обязательным визитом в горячую точку, получал дворянские привилегии «бродячего рыцаря». После этого он мог либо присоединиться к любому Дому на правах младшего сына, либо продолжить службу в регулярных частях. Те бродячие рыцари, которые имели заслуги перед империей, получали дарованное императорским указом право основать собственный Дом и стать полноправным дворянином.

Менее полезные маги, не владеющие боевыми дисциплинами или просто слабые, могли присоединиться к любому готовому принять их Дому, нередко путем бракосочетания. Даже самые бесполезные единички, никому не нужные в других странах, в Аквилонии ценились Домами хотя бы как генетический материал, а случаи рождения сильных магов у единичек — великое счастье и не то чтоб большая редкость.

Случались и исключения. Так, Дом Вэнсов был основан особым приказом императора после того, как Зависа Вэнс, целитель третьего уровня без единого боевого навыка, во время одного из сражений героически скончался на своем посту от разрыва сердца, исцелив, по разным данным, от ста до двухсот тяжело или смертельно раненных солдат. И это — не имея почти никаких вспомогательных средств. Неудивительно, что за такой подвиг император лично основал Дом Вэнсов от имени героя, пожаловав его вдове и детям, тоже начинающим целителям, дворянские привилегии.

Как итог Аквилонская империя собрала в своих реестрах рыцарей из самых разных краев. С востока бежали «восточники», представители славянских народов и небольшое число азиатов, с запада в поисках лучшей жизни приезжали «западники». Существовал даже Дом Агбажэ, основанный негром-шаманом, сбежавшим из Африки. Агбажэ владел способностью, будучи всего третьим уровнем, вызывать лютые, хоть и неуправляемые, ливни, и потому считался стратегической, а не тактической боевой единицей. Его потомки — кстати, совершенно европейского вида люди, все до единого не выше тройки, — бережно сохранили эту технику и несли службу на потенциально опасных направлениях, чтобы при помощи проливных дождей замедлять продвижение противника.

Благодаря всем этим факторам Аквилония совершенно оправданно считалась самой маленькой страной из могущественных и самой могущественной из маленьких. Недостаток такого статуса — необходимость держать большую часть войск на западной и северной границах, опасаясь вторжения соседей-людей больше, чем не очень далеких свартальвов с востока.

Всю эту информацию я усваивал из учебника и кое-каких материалов в сети, параллельно расправляясь с завтраком. Мой интерес носил сугубо утилитарный характер: я пришел к выводу, что университет мне не помешает и стоило бы освоить какую-нибудь востребованную профессию, просто как запасной план.

Конечно, у меня уже есть профессия, которой я посвятил всю предыдущую жизнь без остатка и которой с радостью посвящу вторую, но тут были у меня некоторые опасения.

Во-первых, в той жизни я в тринадцать уже имел в активе превосходные навыки и тренированное тело, здесь же мне предстоит потратить годы, чтобы превратить эти желейные мышцы в стальные. Да и то моей прежней формы уже не догнать, разве что лет через двадцать.

Во-вторых, тут у меня в активе все то, чего не было «там»: я не в нищете, вроде бы не беден, акции отца — какой-никакой, а капитал. Здесь я могу позволить себе хорошее образование, ведь в прошлой жизни я о нем и не мечтал.

И третий фактор — востребованность боевых искусств. В послевоенной Японии полицейским приходилось нелегко, и эффективная техника защиты была вопросом высокой важности. Кроме того, карате — отличное средство самосовершенствования.

А здесь все не так радужно, потому что есть магия, и это меняет очень многое. Дело даже не в том, что техники огня и холода круче карате, ведь и огнестрел тоже круче, но вытеснить боевые искусства он не смог. Просто магам карате ни к чему даже как средство самосовершенствования, на тренировках К’арлинда я быстро понял, что занятия магией имеют такое же влияние на волю и характер, как и карате. А простолюдины… тут все довольно печально. Магия поделила людей на первый сорт, магов-рыцарей, и второй, который живет под защитой этих самых рыцарей и обслуживает все их нужды. У них стремления к самосовершенствованию длиной в жизнь может и не быть.

Вот морды бить — этому многие поучились бы с радостью, но один мудрец сказал метко: к тому моменту, как ты научишься бить морды, тебе уже не захочется этого делать. А на деле будущие «мордобойцы» быстро раскусывают, какой нелегкий путь их ждет, и сваливают, пройти его, эволюционировав из хулигана-задиры в бойца, дано очень немногим.

Так что в этой ситуации альтернативная профессия — вариант необходимый, да и образование — сила, в той жизни мне ее порой не хватало.

Я доел сэндвич с тунцом, запил его фруктовым соком и снова полез в сеть: напишу Леху, узнаю, куда он сам поступать собрался.

Он вышел на связь почти сразу, отзвонившись мне на домашний: видимо, у него новомодный телефон, способный выходить в сеть. Приборчики громоздкие немного из-за экранчика, здесь пока компактные тоненькие экраны делать не научились. С другой стороны, мне-то что? Я впервые заполучил мобильный телефон, прямоугольно-рубленый, ребристый, только перевалив за полтинник, и он мне тогда казался чудом: шутка ли, все равно что телефонную будку в кармане носить. Откуда захотел, оттуда и позвонил. Сын мне не раз пенял, мол, что ж ты с таким архаизмом носишься… Он сам к этим новым привык, которые без кнопок вообще, и не понимал, что для меня даже самый примитивный телефон — чудо…

Интересно, как он там? Наверное, все хорошо и с ним, и с его семьей. Сына я — или не я? — воспитал так, что за внучек могу не переживать… Память Реджи слегка диссонансит, мысли о внучках в шестнадцать-то лет, и я уже не уверен, о своей семье думаю или о семье мастера Куроно. «Эффект компьютера», чтоб его.

— Лех, привет. У тебя перемена?

— Угу. Вышел перекусить перед контрольной. И что, как тебе там в новой семье?

— Нормально в общем-то. Здесь ведь Томаса нет, знаешь ли…

Лех фыркнул:

— Так его уже и «там» нету.

— Шутник, блин.

— Ну не плакать же мне? А хочется, потому что сегодня еще две контрольные.

Я криво улыбнулся.

— Тяжелый денек, да, Лех? Слушай, а ты уже думал насчет университета?

— Конечно. В университет имени Кларенса Римболда.

Вот как… неплохой выбор, к слову, Томас тоже там учился.

— И на какой факультет?

— Литературный.

— А на Дар забьешь, что ли?

Лех — второй уровень с предрасположенностью к воде и земле и отличными шансами дотянуть до четвертого. Такой талант закапывать негоже, но и Лех, как оказалось, был того же мнения.

— Вообще-то в Римболде есть кафедра магических наук и кружки для магов по профилям, ты не знал? А хотя прости, это я ступил.

— Угу, мне это дело по барабану.

Университет Римболда… Хороший выбор. Относительно недорого, качественное преподавание, факультеты на любой вкус… И недалеко от дома. Надо подумать… А хотя там же есть такая штука, как универсальные группы первого курса, где студентам дают практически все понемногу, с тем чтобы ко второму курсу они определились не наобум, а со знанием дела.

Приняв это решение, я выбросил его из головы: эффективность жизни воина заключается в том, что он, единожды приняв решение, отбрасывает сомнения и колебания и начинает действовать. Решение принято, действовать пока рано — ну так что же, меня ждет груша и очередная тысяча.

Удар, удар, удар, удар, удар.

* * *

Вечером того же дня вернулся К’арлинд, и мне пришлось спускаться в подвал. Если он вздумает устроить мне еще один такой «расстрел»…

Там, помимо тренера, находилась еще и Анна.

— Сестрица Анна, ты палачу помогать пришла или мне? — подозрительно спросил я, Анна хихикнула в ответ.

— Нам обоим, — сказал К’арлинд. — Я долго думал, в чем проблема обучения людей магии пустоты, и после вчерашнего экзамена понял одну вещь. Я рассказывал и тебе, и твоему отцу, что магия вообще произрастает из эмоций. Считается, что в основе магии лежит воля, но воле всегда предшествует эмоция, одна или несколько. А проблема в том, что на словах вы меня поняли, а на деле, интуитивно — нет. Потому сейчас я тебе на практике покажу, почему вчера ты получил такую трепку и не смог защититься. Правила простые: я считаю до трех, на счет «раз» ты готовишься, на «два» творишь щит, на «три» Анна Николаевна бросает в тебя мяч. Он, к слову, не с воздухом внутри, а цельный, так что если пробьет — будет больно. Сосредоточься хорошенько, очисти сознание и приготовься сотворить заклинание так хорошо, как можешь, на это у тебя будет две секунды, я считаю медленно.

Я одарил Анну осуждающим взглядом и попытался избавиться от злости. На самом деле я очень хорошо умею это делать, для адепта карате чистота сознания — краеугольный камень, отраженный в самом названии искусства.

Иероглифы «кара» и «тэ» означают «пустой» и «рука», а «до» обозначает путь следования этому принципу жизни и самосовершенствования. Но великий Фунакоси Гитин дал и иное толкование, более глубокое и хорошо раскрывающее основы философии этого боевого искусства. Как полированная поверхность зеркала отражает всё, что находится перед ним, говорил он, а тихая долина разносит малейший звук, так и изучающий карате должен освободить себя от эгоизма и злобы, стремясь адекватно реагировать на всё, с чем он может столкнуться. В этом смысл иероглифа «пустой».

— Готов? — спросил К’арлинд, стоя сбоку от меня.

— Готов.

— Раз!.. Два!.. Три!

К тому времени, как небольшой, но увесистый мяч полетел мне в грудь, я уже прочитал мысленно короткую формулу, сопроводил его должным волевым усилием. Метательный снаряд, коснувшись меня, замер и упал на пол, несколько раз подпрыгнув.

К’арлинд поднял его и бросил Анне.

— Сейчас сделаем то же самое, но я сосчитаю до трех чуть быстрее. Совсем немного. Готов?

— Готов.

К’арлинд сказал «раз» и внезапно залепил мне звонкую пощечину. Я едва удержался от площадной брани в присутствии сестры, как прозвучало «два». На счет три я сотворил щит, но помог он мне мало: удар в солнечное сплетение был весьма ощутимым.

— Что и требовалось доказать, — подытожил тренер.

— Ну ни фига себе! Ты сбил мне всю сосредоточенность, и я не успел…

— Ты успел, — сказал К’арлинд, — ты отлично все успел. Кроме одного: избавиться от гнева и возмущения. Эмоции наполняют твою душу, вот в чем дело, и когда ты творил щит, у тебя для него осталось слишком мало пустоты. Я прочувствовал твое заклинание, оно было таким же, как и обычно, все еще грубым и несовершенным, но первый раз ты мяч отбил. Второй — не смог. Эмоции, четвертинка, эмоции… Это у магов в бою гнев усиливает их техники, потому что воля питается эмоциями, а магия — волей. Но у пустотников все наоборот, и любая эмоция — будь то страх, гнев, ярость или возмущение — уменьшает емкость пустоты твоего заклинания. Это причина, по которой подавляющее большинство пустотников живет в бою только до второго удара, и теперь, надеюсь, ты это сам осознал и почувствовал.

Он адресовал легкий полупоклон Анне, отпуская ее, и сел на стул, всем своим видом показывая, что тренировка закончена, а разговор — еще нет.

— В общем, готовься. С завтрашнего дня занятия будут намного жестче.

— С какой такой стати?

— У меня появилась дополнительная мотивация обучить тебя всему, чему возможно, и так быстро, как возможно. И скажем прямо — меня не очень сильно волнует, насколько туго тебе придется.

Я чуть приподнял бровь.

— И что же это за мотивация? Дед приплатил?

Внезапно в глазах К’арлинда промелькнуло что-то, чего я в них никогда раньше не видел.

— Я просто очень хочу домой.

— Понимаю… Но еще одиннадцать лет до сороковника, разве нет?

— Уже нет. Я был в посольстве… У меня внезапно нашелся влиятельный заступник, и мой оставшийся срок списали. Через несколько месяцев нынешний посол отбывает обратно в Свартальвсхейм и забирает меня с собой. Времени научить тебя всему, чему смогу, — месяцы, а это совсем мало.

— Вот как? И кто же этот заступник?

— Твоя мать.

Я улыбнулся и с сарказмом заметил:

— Повезло тебе. Как быстро она о тебе вспомнила, едва тринадцать лет прошло.

К’арлинд пожал плечами.

— Думаю, это оттого, что она наполовину человек.

— Не понял?

— Будь она чистокровным альвом — сомневаюсь, что вспомнила бы вообще.

— Что ж ты о ней такого плохого мнения? — прибавил я сарказма. — Ну если про сына покинутого не вспомнила — это еще ладно, но уж тебя-то она как могла бы забыть?

Он тоже криво усмехнулся.

— Мимо. Я для нее давно пройденный этап жизни.

— Тогда с чего бы она о тебе так побеспокоилась?

— Не знаю. Говорю же — дело в ее человеческой половинке, скорей всего. Благодарность, может быть. Может, еще что. Но она меня никогда не любила, несмотря на то что наша связь длилась больше десяти лет. Я страдал от одиночества, а она нуждалась в моих знаниях и хотела быть уверенной, что я не утаю от нее никаких тайн и секретов мастерства, вот и озаботилась тем, чтобы… стать моей любимой ученицей. И я действительно научил ее всему, что знал, так что больше ей не нужен. Все так просто.

Я мрачно рассмеялся.

— Не обманывай себя, К’арлинд. Если у нее и есть что-то от людей — то только внешность. Она не бросила бы сына, будь в ее душе хоть что-то человеческое. Даже сейчас она вспомнила о тебе, а не обо мне, а женщины людей обычно поступают наоборот.

Тренер откинулся на спинку стула, меланхолично глядя сквозь стену.

— А почему ты решил, что она тебя не помнит?

— Потому что никакой весточки о себе не прислала. Совсем никакой. Никому.

— А ты поставь себя на ее место. Вот ты — это она. А я буду Реджинальдом, твоим сыном. Вот мы сидим лицом к лицу впервые за тринадцать лет, и что ты мне скажешь?

Я чуть помолчал.

— Ты прав. Если она просто так вот взяла и молча укатила, бросив нас с папой, бросив всю свою семью, ни слова даже не написав на прощанье… Теперь и подавно говорить не о чем.

— А как, по-твоему, она еще могла уехать? Что сказать твоему отцу? Что она никогда его не любила? Ни секунды? Даже если мы допустим, что ты единственный для нее значил хоть что-то, — что она тебе скажет? Прости, Реджи, я уезжаю, потому что ненавижу лютой ненавистью всех, кроме тебя и твоего отца? Так, что ли? Тебе бы от этого стало легче? А так твой папа хотя бы мог кормить тебя три года сказками, что мама уехала по делам и когда-нибудь вернется.

Я внимательно посмотрел на него.

— А откуда ты знаешь, что она не любила моего отца? Откуда знаешь, что ненавидела всех, кроме него?

— Отзывалась о нем хорошо, и он был единственным, о ком отзывалась вообще.

— Тогда откуда знаешь, что не любила?

— Угадаешь с первого раза, с кем она ему изменяла?

Я издал короткий смешок.

— Ну да, как же я не догадался… А что ей все сделали плохого? Я понимаю, не женился на ней император — трагедия, да. Но кто виноват?

К’арлинд вздохнул.

— Ты сам отрекся от своего деда всего лишь за то, что он, искренне считая тебя убийцей, все же не пришел на помощь. А твою мать он вообще продал. Главное, кому?! Если бы императору в жены — это было бы полбеды. Но твой отец — единичка. Она его и за мужчину не считала, понимаешь? Мужчина, которого жена может размазать по стенке щелчком пальцев, — это не мужчина, даже по меркам альвов, у нас женщины — не слабый пол, но слабый муж им тем более не нужен. И вот за него ее отдали, не спросив, по каким-то там договорам, заключенным твоими дедами. К твоим дядям у нее претензии были те же, что и у тебя: не заступились, не сказали: «Батя, ты совсем охренел, сеструху продавать, как вещь?» Так что единственный, к кому у твоей матери не было ненависти, — это твой отец, тоже в общем-то подневольный врачующийся. Вот такие дела. Как тут не свалить?

— Ну а как же я?

Тренер снова пожал плечами.

— А тебя она взять не могла. Особенно если ты для нее что-то значил. Понимаешь, у нас ты был бы даже не простолюдином, а изгоем. Мало того что ты четвертинка, — так еще и единичка. Четвертинка единички. У альвов и у нас, если ты не знал, единички — явление редкое, как у вас — калеки с рождения. И отношение к ним такое же. Самый низ социальной пирамиды — двойки. А ты… ниже тебя были бы только рабы. Некоторое время ты жил бы под защитой матери, а что дальше? Даже вырасти ты как свартальв, твоя единичка — приговор. Потому что у нас двойки имеют такой же статус, как у вас — простолюдины. И тут дело не только в перспективах… оставь она тебя или забери — ты в любом случае теряешь одного из родителей. Там у тебя была бы только мать. Тут — отец, дед, родственники и хотя бы формальные, но привилегии. В Свартальвсхейме — одиночество белой вороны, причем в буквальном смысле белой, и презрение к неполноценному. А здесь ты вполне мог бы устроить свою жизнь, даже будучи единичкой. Твой дед Норман не загнал бы тебя под венец при твоем сильном сопротивлении, и на самый крайний случай ты мог бы выбрать себе девушку по душе из простолюдинок. Конечно, твоя жизнь сложилась в итоге очень хреново, но никто не мог предвидеть, что дед Норман и отец погибнут, да еще и Томас вырастет таким подонком. Да, и еще одно… Я сказал ей, что научил всему, чему только мог, когда тебе был год, и не нахожу логичных объяснений, почему она ждала еще два года, кроме одного. Она не хотела тебя бросать, не важно почему. Может, надеялась, что ты унаследуешь ее Дар и этим прибавишь веса ей самой. А может, опасалась, что ты будешь таким же бездарным, как ее муж, и в Свартальвсхейме тебя не ждет ничего хорошего. И когда тебе исполнилось три, она поняла, что перспектив у тебя в Свартальвсхейме нет.

К’арлинд встал и пошел прочь из бункера.

— Такое впечатление, что ты ее защищаешь, — сказал я ему вдогонку.

— С какой стати я должен ее защищать?

— Хм… Из благодарности, что она за тебя заступилась?

Он обернулся у двери и насмешливо ухмыльнулся.

— Я не полукровка, Реджинальд. Я чистокровный свартальв, и благодарность мне не свойственна.

* * *

К’арлинд не обманул: для меня действительно настали тяжелые времена. Мячи ушли в прошлое, вместо этого появились пятиметровые струи пламени, и редкая тренировка обходилась без визита к магистру Тэйону, лечившему мои ожоги. Был в этом и дополнительный плюс: я начал приучать тело Реджинальда к боли.

Такое упорство вызывало у всех одновременно и одобрение, и удивление. Анна как-то даже спросила, не перегибаю ли я палку? Жажда прогресса ей понятна, но чтобы такой ценой к нему рвались…

Мы с К’арлиндом уговорились, что сохраним его планируемый отъезд в тайне, потому что многие домочадцы, которых он тренирует один-два раза в неделю, могут тоже захотеть урвать кусок заканчивающегося пирога, а это неважно скажется на моих тренировках.

— А почему ты именно меня так спешишь обучить? Чтобы выслужиться перед нею?

— Не уверен, что вообще с ней встречусь, как не уверен, что она спросит о тебе. Но если спросит — я бы предпочел ответить, что успел научить тебя всему, чему возможно.

Свои собственные тренировки я тоже не забросил, хоть и сильно замедлил наращивание нагрузки. Утро, тренировка у К’арлинда, тысяча ударов, завтрак, немного свободного времени, тысяча ударов, свободное время до вечера, тренировка у Карлинда, тысяча ударов, ужин, потом еще немного ката перед сном — вот такими стали мои обычные дни. В чем-то тренер прав, второго такого учителя, способного слабых четверок тренировать до шестого уровня, найти будет непросто. С другой стороны, вскоре три месяца, которые остались до выпускных, закончатся, и дальше сразу поступление в университет. Система обучения тут построена таким интересным образом, что выпускной год в школе — на самом деле один семестр, разделенный каникулами, и четверть. А последняя четверть — так называемый нулевой семестр университета. У этой модели один безусловный плюс: вчерашний школьник, только-только все отзубривший и сдавший, сразу же проходит вступительный экзамен и включается в учебу, при этом ему не надо готовиться к экзаменам дважды, потому что на вступительном он все еще хорошо помнит то, что было на выпускном.

И потому мне остается только три свободных месяца, а дальше придется выбирать, урезать тренировки у К’арлинда или собственные, причем резать придется основательно.

А на следующий день мне пришло официальное письмо, да не одно. Первое было от Дома Рэммов, в котором глава, то есть дядя Вольфар, принес мне официальные извинения в связи с ошибочным обвинением и всем, что за этим последовало, и выразил надежду, что в новом Доме мне хорошо и я не затаил зла на прежний. Ниже стояла чужая подпись и приписка, что в связи с неспособностью главы собственноручно написать письмо оно написано рукой его секретаря и подписано им же.

Второе было от близняшек, причем неофициальное, так как они не стали писать его от руки, как полагается, а просто распечатали на принтере, это послание оказалось гораздо более теплым. Лина и Мина смогли мне написать только сейчас, потому что запрет на контакты с Домом Сабуровых действовал до сих нор, а дядя Вольфар был долгое время не в состоянии исполнять обязанности главы. Также они указали свой секретный почтовый адрес в сети, который зарегистрировали из компьютерного класса в школе на чужой идентификатор, чтобы таким образом обойти ограничение. Что ж, хоть кто-то из семьи Рэммов обо мне вспомнил.

* * *

Как я и опасался, время пролетело быстро, оставив после себя мучительное чувство, что я толком ничего не успел. Я провел эти месяцы полнейшим затворником, пытаясь по максимуму извлечь пользу из тренировок К’арлинда и заодно опередить свой собственный график, чтобы на то время, пока тренер еще не уехал, а мне придется посещать университет, свои тренировки ограничить минимумом, нужным для поддержания формы. В общем-то очень изнурительно и жестко, но я знал, что так и должно быть. Когда пытаешься догнать бегуна, у которого фора в двенадцать лет, надо почти в буквальном смысле обогнать собственный нос. А это задача не из легких, носы, как известно, чертовски быстро бегают.

Что касается университета, то от меня потребовался минимум телодвижений: одна из секретарш Александра Тимофеевича полностью уладила всю волокиту с бумагами. С формой проблем тоже не возникло, так как вся форменная одежда университета Римболда — беджик на прищепке и нарукавный шеврон с чипом-идентификатором внутри, на что хочешь, на то и нашивай.

На так называемое «посвящение» я пришел, а точнее — приехал из чистого любопытства, хотя мероприятие необязательное.

Зная уже, в какую группу зачислен, я нашел ее на общем построении благодаря указаниям одного из охранников. «Своих» оказалось двенадцать человек, которые тоже решили прийти, дабы, так сказать, произвести первое впечатление. Семь парней моего возраста, пять девочек, все в парадных нарядах. Минуты две мы с ними знакомились, так как половина их решила блеснуть воспитанием, а заодно и происхождением. Я сам представился Сабуровым, потому что полная фамилия Рэмм-Сабуров непременно вызвала бы вопросы, как я Дом сменил, а оно мне надо?

Тут заиграла музыка, появились ректор и прочие должностные и недолжностные лица, начался официоз, во время которого я больше по сторонам смотрел, периодически поглядывая на своих новых товарищей, причем львиная доля моего внимания досталась девочке по имени Беата. Причина моего внимания заключалась вовсе не в том, что она была стройной, симпатичной и вообще выглядела очень мило: красивых женщин на свете много. Красивых и умных — намного меньше, а мне, так уж вышло, всегда нравились умные. То есть моя догадка об уровне ее интеллекта может быть ошибочной, если то, что я принял за ум, окажется всего лишь скромностью, но скромность и все остальное — тоже достаточная причина. Надо к ней присмотреться в первую очередь, потому что она на всю группу единственный человек, который не стал напяливать дворянские регалии, отправляясь в университет, где только дворяне и учатся.

В этот момент сзади подошел еще кто-то запоздавший и начал здороваться с остальными, видимо уже будучи с ними знаком.

Я обернулся на голос и ухмыльнулся.

— Ба, какое совпадение!

— Реджи?! Ну повезло, что мы в одной группе, а я и не знал, — обрадовался Лех и незамедлительно продал меня со всеми потрохами: — Ребята, вы уже знакомы с моим другом Реджинальдом Рэммом?

— Рэмм? — спросила девушка по имени Цинтия. — Но Реджинальд назвался Сабуровым!

Лех почесал затылок.

— Упс, Реджи, кажется, я спалил твою конспирацию…

— Погоди, — вклинился Джек Сноу, долговязый нескладный парень в очках, — Реджинальд Рэмм? Тот самый?!

— А я что, знаменит? — удивился я.

— Месяца три назад ты был звездой. Видеозапись, где ты мертвяка шинкуешь и Слезу бога из кармана достаешь, крутили по всем каналам, и твою историю не печатал в газетах только ленивый.

— А, ну да. Только я свой поход по раскаленному пеклу как-то не воспринимал в развлекательном плане…

На некоторое время я стал центром внимания группы, затмив распинающегося в микрофон ректора, но рассказывать о своих злоключениях мне совершенно не хотелось, и к тому же на помощь пришел Лех.

— Все, все, отстаньте от Реджи, в другой раз спросите! — шикнул он на остальных.

После официальной части кураторы развели нас по классам, наш оказался на третьем этаже в правом крыле, где, собственно, и располагался факультет общей подготовки.

Нашего куратора, преподавателя физики, звали Альфред Вогт, и он выглядел как ученый из гротескного фильма или комикса: тощий, длинный, лысый и в очках. Собственно, он и был ученым, который сменил научную деятельность на преподавательскую. Причина проста: за обучение аристократов физике платят больше, чем за открытия в этой науке. Но в целом он всем понравился, потому что, несмотря на худобу, чувства юмора у него хватило бы на трех толстяков.

Как только мы вошли в класс, он сразу же пошутил:

— Рассаживайтесь, господа, кому где и с кем нравится, это и есть ваши места, а кто начал прогуливать университет до того, как впервые пришел на занятия, — будет сидеть, где останется. Кто поздно приходит — тот сам себе шкодит.

Мы с Лехом быстренько заняли место у окна, причем Беата сидела спереди наискось от меня, то есть перед Лехом. Повезло, можно сказать.

На первой лекции Вогт рассказал нам практически все, что требуется знать новичку об университете и его порядках, в том числе где находится буфет и куда посылать слуг за учебниками.

— Сегодня у вас только одна лекция, — сказал куратор, — точнее, даже не лекция. К вам придет штатный психолог — не подумайте ничего такого, он будет собирать данные о ваших хобби, вкусах и планах. Потом эти данные обработают и дадут вам рекомендации насчет будущей специализации и дисциплин.

Затем прозвенел звонок, Вогт ушел, и тут в классе появилась небольшая группа парней и девушек постарше во главе с крепким статным блондином. Все — второй-третий курс, а то и старше, и манера держаться у них выдавала определенное чувство превосходства над окружающими.

— Это «искры», — шепнул мне на ухо Лех, — элита местная. Будущие боевые маги.

— Салют, леди и джентльмены, — сказал блондин, — и добро пожаловать в Римболд, но вообще мы по другому делу к вам заглянули. Кто из вас Реджинальд Рэмм?

Хм… Так-так.

— Это я. С кем имею честь?..

— Я Аксель Берг, — представился блондин, — третий курс, факультет боевой магии. Узнал вот, что ты в Римболд поступил, и пришел познакомиться. Я тебя три месяца пытался найти, все впустую, а ты внезапно раз — и сам появился.

По классу пронесся шепоток.

— И зачем же ты меня искал?

— Да как бы это сказать… Вопрос мучает, несколько личного характера. По официальной информации ты был мертв примерно две минуты, на протяжении которых твоя душа не находилась в теле. Вот мне и стало интересно, где она… ты был это время.

Вот же блин… Вопрос-то очень правильный, но мне он не нравится по очевидным причинам.

— Строго говоря, узнал о том, что умирал, когда вернулся, от третьего лица. Потерял сознание в пустыне, очнулся уже в пещере и не знаю, как туда попал. Так что если ты хотел узнать, а не встречался ли я с господом, — увы. Если и встречался, то не помню.

— Да, — признался Аксель, — именно это меня и интересовало… ну что ж, приятно было познакомиться. И это, Реджинальд, если будут какие трудности — обращайся. Спросишь, где аудитория «искр» или где меня найти — тебе всякий покажет.

— Ага, спасибо, — кивнул я, — обращусь, если что.

Аксель махнул рукой на прощанье и пошел прочь, за ним потянулись и остальные его товарищи.

— Однако же, — заметил Лех, — с первых минут тебя взял под свое покровительство сам Аксель Берг.

Я посмотрел на друга.

— И что? Оно мне действительно надо, его покровительство?

Лех пожал плечами.

— Ну, неприятности с кем угодно случаются, впрочем учитывая такое явное заявление Берга, у тебя их может быть поменьше. Берги — очень влиятельное семейство вообще, а Аксель весьма влиятелен здесь.

В общем, дальше все пошло примерно так, как я и предполагал: стало совсем впритык, единственное, что я успевал в полной мере, — так это высыпаться, потому что иначе тянуть лямку было бы и вовсе не реально. Мне пришлось урезать свои «тысячи», чтобы успевать тренироваться у К’арлинда и учить предметы. Благо, обучение во время подготовительного нулевого семестра предполагало минимум домашних заданий, однако мало записать лекцию, ее еще осмыслить и понять надо.

Полный абзац получился с математикой, я с ней никогда накоротке не был, а когда дело дошло до интегральных уравнений — мне порой хотелось встать и выйти через окно, даром что третий этаж. У Леха с математикой тоже доверительных отношений не сложилось, потому выручала меня Беата, на переменах растолковывая мне то, что я не успевал схватить на лекции. Она, как я и предположил, действительно оказалась весьма умна, а к тому же — скромна и дружелюбна, и я был безумно зол на себя за то, что сел с Лехом, а стоило бы сесть рядом с Беатой. А так с ней сидит Джек Сноу, чтоб ему. Хотя Сноу парень тоже ничего так оказался, и его уже на третий день избрали старостой группы — с несколькими воздержавшимися, но без голосов «против».

Еще через неделю или дней восемь в группе появилась новенькая, хрупкая симпатичная девчушка лет пятнадцати по имени Рита Роэн, и я сразу обратил внимание на сочетание двух «р» в ее инициалах. В то время как мои — три «р». Хм… Забавное совпадение. А интересно бы звучало: «Реджинальд Рюиджи Рэмм Рита Роэн»… Тем более что она мне с первого взгляда понравилась ничуть не меньше, чем Беата.

Самое ближнее к доске свободное место находилось как раз за мной, потому Рита именно туда и уселась. Хм… Две самые симпатичные, по крайней мере, с моей точки зрения, девочки сидят одна спереди наискосок, вторая прямо позади, и если я последнюю пару дней прикидывал, как бы деликатно «сократить расстояние» до Беаты, то теперь уже в раздумьях, ведь новенькая, как говаривал один пучеглазый лысый уродец, — настоящая прелесть.

Однако в роли буриданова осла я пробыл секунд десять, после чего мне в спину уперся тонкий пальчик.

Я обернулся и встретился взглядом с большими ясными голубыми глазами.

— Привет, — сказала Рита, искренне улыбаясь, — как тебя зовут?

Я улыбнулся в ответ, тоже совершенно искренне.

— Реджинальд Рюиджи Рэмм, к вашим услугам, — отрекомендовался ей.

— Вау, прикольно, три «р» в инициалах, — хихикнула Рита, — у меня, кстати, тоже, полное имя Рита Рональд-Роэн. У нас совершенно идентичные инициалы, надо же, какое совпадение.

Но Лех был бы не Лех, если бы промолчал:

— Реджи, а что это ты себе фамилию туда-сюда меняешь? То решил Сабуровым быть, то снова Рэмм…

— Это как? — удивилась Рита.

Я вздохнул.

— Я на перемене все объясню, хорошо? Только вначале утоплю в ватерклозете этого болтуна!

Весь день я пребывал в отличном настроении, и даже доставший К’арлинд не смог мне его испортить. Мои планы на Беату были спрятаны подальше, потому что Рита, фигурально выражаясь, улыбалась только мне. Ну, если точно, она приветливо улыбалась вообще абсолютно всем, но вот так тепло и искренне — только мне. Три «эр» и три «эр»… Должно быть, это карма. Может быть, награда Куроно за достойно прожитую жизнь, может быть, малышу Реджинальду наконец-то улыбнулось счастье.

В любом случае сложившейся ситуации я безумно рад. Так уж вышло, что в прошлой жизни девочки за мной не бегали, Япония середины двадцатого века — не та страна, где девочкам позволительно легкомысленно бегать за мальчиками, нравы не те, а уж послевоенная Япония — так тем более. Да и, прямо скажем, был я в прошлой юности совершенно неказистым с виду и маленького роста, а девушки — дело тонкое, тут нельзя подойти и сказать что-то типа: «Привет! А ты знаешь, что я убиваю свиней кулаком?» Точнее, подойти и сказать можно, но эффект вряд ли будет желаемым.

Так что синеглазому подарку судьбы, небес, ками, Аматэрасу, здешнего господа, ну или кто тут главный, я рад. Да, тут еще придется постараться, чтобы этот подарок стал действительно моим, но я уж постараюсь.

Был, правда, один нюанс. Ввиду того что мне уже пришлось побывать жертвой подставы, я не мог отнестись к происходящему без подозрений. Некто искусно подставляет меня, используя втемную Леха. А теперь в группе внезапно появляется новенькая, с инициалами в три «р», редкая симпатяжка, хоть внешность и немодельная — и сразу же западает именно на меня, устойчиво игнорируя ничтожные попытки других ребят в группе привлечь ее внимание.

Подозрительно, медовая ловушка — метод древний и всем известный, но очень эффективный. Не сказать что я совсем не верю в любовь с первого взгляда, но в прошлой жизни я с этим явлением не встречался. И моя суженая работала со мной бок о бок (я полицейским инструктором, она секретаршей) целый год, пока мы не поняли, что встретились не случайно…

Вот только… Смысл? Моя подозрительность — результат событий полугодовой давности. Да, у меня пакет акций ключевого предприятия в масштабах целой отрасли, но что с того? Ведь я не могу ими распорядиться еще четыре с половиной года, даже чуть больше, семь месяцев, так есть ли смысл сейчас на меня каким-либо образом охотиться?

Никому нет смысла меня похищать, убивать, требовать выкуп и так далее, так чего я парюсь?! Мне просто повезло с Ритой, вот и все. Звезды стали нужным образом или господь здешний решил мне подарок сделать — не важно. Важно, что Рита смотрит только на меня и улыбается только мне. Люблю ли я ее? Ну, шестнадцать лет — это возраст юношеской влюбчивости, опыт прошлой жизни подсказывает, что не стоит строить планов на будущее так рано. Однако ее симпатия мне глубоко приятна, я полон решимости наладить близкие отношения, а там время покажет, суженая она моя или нет.

Находясь на волне эйфории, я вдвое превысил свою базовую норму ударов, плюнул на ката и всыпал груше еще тысячу. Потом пошел в душ и, пока остывал, поймал себя на мысли, что не все хорошо. Что-то скребет в подсознании. Что-то не то, не так. И это чувство у меня давненько, но раньше на фоне запарки оно как-то не замечалось… А теперь на фоне всеобщего душевного подъема стало ощутимей.

Я вышел из душа, заказал себе легкий ужин в комнату и, пока ел, пытался понять, что же мне так не нравится. Отправил в рот кусок оладьи, запил молочным коктейлем… Хм… Ну-ка, ну-ка!

Отложил вилку, пошел к телефону и набрал приемную.

— Добрый вечер! Соедините, пожалуйста, со службой безопасности или напрямую с Петром Николаевичем, будьте любезны.

— Соединяю, — ответила секретарша, затем в трубке раздался голос шефа С Б: — Беляев на связи.

— Добрый вечер, Петр Николаевич. Вы не подскажете мне, как зовут парня, с которым Томас конфликтовал из-за девушки?

Он ответил не задумываясь:

— Аксель Берг из Дома Бергов.

Опа.

* * *

Жизнь моя стремительно пошла на лад просто по факту появления в ней, моей жизни, Риты. Я исподволь попытался выяснить, почему девушка сразу выбрала своей симпатией меня.

— Не знаю, — простодушно улыбаясь, ответила Рита, — вошла в класс, мельком посмотрела на лица — и на тебе взгляд задержался. Вот так. И у тебя инициалы совпадают с моими, это же не случайно?

Ну да, вероятность совпадения минимальна. Карма, не иначе, я в этом не сомневался. Хоть за достойную первую жизнь, хоть за незаслуженные мучения во второй, но кто-то где-то, видимо, решил меня наградить, и я этому неизвестному доброжелателю очень благодарен.

Оказалось, что Рита на год младше меня, ей всего пятнадцать, а в университет она так рано попала, потому что пару лет назад серьезно заболела и, прикованная к постели на восемь месяцев, прошла от нечего делать школьную программу на целый год вперед.

Дом Роэн, о котором я отродясь не слыхивал, оказался откуда-то из Мааженты, страны-сателлита, непосредственно граничащей со свартальвами, и отец отослал единственную дочь в Аквилонию, резонно полагая, что тут она будет в безопасности. Хотя Дома в Мааженте были не совсем такими, что в Аквилонии, приезжавшие оттуда аристократы, как, впрочем, и аристократы из других союзных стран, пользовались тут дворянскими привилегиями наравне с местными, не обладая, впрочем, никакой властью, не имея права голоса и так далее.

Я заметил, что Рита говорит вообще без какого-либо акцента.

— В Мааженте говорят по-аквилонски? — полюбопытствовал я.

— У нас и обычаи, как тут, да еще и деньги ходят аквилонские, — кивнула она, — если б тебя во время сна перевезли к нам, ты бы не сразу понял, что находишься в другой стране, хотя со временем наш уровень жизни выдал бы нас.

— А что с ним не так?

— Маажента — страна маленькая… До моего рождения жили в основном с горных рудников и легкой промышленности, но во время последнего вторжения в горах шли очень упорные бои, и свартальвы за два месяца артобстрелов обрушили почти все шахты, потому что как раз по горному хребту линия обороны и проходила. Половина населения сбежала. В общем, отстраивать там еще и отстраивать… На годы. Правда, когда пять лет назад ваш император списал нам все долги по ссудам и помог перевооружить армию и построить военные базы, дела пошли в гору, потому что освободилась куча средств. Так что скоро у нас станет жить веселее.

— Ага, до следующего визита свартальвов.

— Ну, у нас две ваши дивизии и еще какие-то мелкие войска расквартированы теперь, так что вряд ли сунутся, одно дело маленькую страну заграбастать, и то наша армия держалась хорошо, а воевать с Аквилонией — это уже легкой прогулки не будет. Просто когда Ференца пала и свартальвы к нам вплотную подошли — нас это застало врасплох и без армии.

— Недальновидно…

— Кто ж знал…

В компании Риты мне было хорошо и легко, мое настроение стабильно обосновалось где-то в вышине, в полной недосягаемости для К’арлинда и недолюбливающей меня Софии. А когда мы сидели в университетском буфете и Рита по своей привычке остужала чай, гоняя вокруг чашки миниатюрный смерчик, я буквально таял от умиления, глядя на ее серьезное сосредоточенное личико.

В первой жизни я женился в девятнадцать лет — и на всю жизнь, пока, незадолго до встречи с медведем, смерть нас с супругой не разлучила. Может быть, мне повезет так еще раз.

Всплыл, впрочем, еще один неприятный момент, который маячил пока еще вдалеке на горизонте, но, подобно дамоклову мечу, грозился когда-то стать проблемой. Через пять лет я отчалю в свободное плавание и перестану быть дворянином, и что дальше? Рита — дворянка, и как ее отец, боевой офицер и маг не то третьего, не то четвертого уровня, отнесется к перспективе иметь зятем простолюдина? Конечно, я сам формально маг, однако если в Аквилонии любой Дом вправе принять меня и дописать в свой геральдический реестр одно имя, пусть и формальное, то в Мааженте, над которой висит угроза войны, такие формальности не работают, это я выяснил, покопавшись в сети. Помимо этого, у Риты слабенький второй уровень, и брак с единичкой снижает шансы ее детей на сильную одаренность примерно до уровня плинтуса. Что в пограничной стране совсем плохо.

Из этой ситуации имелся один выход. Законодательство Мааженты никаким образом не воспрещало самовольный выход из состава Дома, при этом отступник терял не только дворянство, но и право войти в другой Дом, если не обладал хоть какими-то пригодными на войне навыками. Однако в Аквилонии все куда как проще, и если бы Рита согласилась пойти против воли отца, она могла бы покинуть свой Дом, выйти замуж за меня и снова получить дворянские привилегии по факту наличия Дара и нахождения в благородном Доме.

У этого плана был, впрочем, существенный изъян: мне придется остаться в Доме Сабуровых, откуда я уже вознамерился свинтить.

Самый простой способ, с моей точки зрения, заключался в отказе от дворянства, я без него прожил всю свою предыдущую жизнь без особых проблем. Однако вот незадача: Рита очень уважительно отзывается о магах-аристократах и гордится своим происхождением. Проклятье, мне надо каким-то образом остаться дворянином, если я хочу жениться на ней.

Как вариант — договориться с дедом. Моя полная независимость в обмен на плюс одну запись в реестре. Если же он припомнит мне лихое…

Хм. А ведь у меня есть мощный козырь. Акции, чтоб им, которые дают мне контроль над важным производством. В теории я могу договориться с любым Домом из списка оружейных промышленников. Им — контроль, экономическая выгода и передел рынка в их пользу, еще и плюс две записи, мне — дворянство и независимость от главы Дома. Но даже тут есть свои минусы: во-первых, я подставляю дядю Вольфара, во-вторых, на тех, кто меняет Дома как перчатки, смотрят косо все.

В общем, способов много, а приемлемых нет. К тому же я еще даже не знаю, как ко всем этим комбинациям отнесется сама Рита.

Как бы там ни было, но у меня пока есть пять лет в запасе. Голубоглазое чудо послано мне свыше, и если передо мною встанет какая-то стена… Стена — это просто много кирпичей, а практикующему тамэсивари кирпичей бояться не к лицу.

Так что пусть лучше стена боится.

* * *

Беата меня не спасла, хоть и пыталась. На вторую неделю с того дня, как я поступил в университет, мне все же пришлось посетить дополнительные занятия, которые регулярно проводились по различным предметам, чтобы подтянуть отстающих.

Рита пошла вместе со мной и другими, хотя с интегралами у нее особых проблем вроде бы не было.

— Я немного плаваю, — ответила она на мой вопрос, — а мне непременно нужен диплом с отличием, понимаешь? Чтобы хорошо устроиться, нужна престижная работа, потому что мое будущее как мага и дворянки в Мааженте… зыбковато, скажем так. Я только до второго уровня дотянулась.

Я решил запустить пробный шар.

— Уверен, что тебе не составит труда войти в какой-нибудь богатый Дом в Аквилонии…

— Женой младшего сына без права на развод? Я читала ваш дворянский кодекс, там с рабовладением разница невелика.

— То есть ты останешься в своем Доме?

Рита вздохнула:

— Он уже все равно что не существует. Отец планирует повторно жениться, но вероятность, что у него кроме меня будет еще один наследник, причем посильнее меня, невелика. Специфика наследственности нашего Дома в том, что с самого начала его истории сильный магический Дар наследовался только по материнской линии. Своего рода проклятие, что мужчины, даже рождаясь третьими-четвертыми уровнями, не в состоянии передать свою силу, потому что Дар и предрасположенности, сколько можно проследить в прошлом, в нашем роду передавались только по женской линии. И потому в роду было принято, что мужчины выбирают себе жен с сильным Даром. Но когда отец пошел против традиции — родилась я.

— Да, плохо идти против традиций, — посочувствовал я.

— Он не виноват. Женщин с сильным Даром в Мааженте никогда не было в достаточном количестве, а во время последней войны почти все уехали и уже не вернулись. Папа просто не смог найти себе жену с Даром, чтобы и семья приличная, и она сама не страшная. А моя мама была из очень приличной семьи, да и папа в нее влюбился без оглядки. Вот такая история.

— Ну, если твой Дом возьмет в примаки сильного мага, а я уверен, что на тебе многие с радостью женятся…

Рита покачала головой:

— Повторюсь: в нашем роду Дар наследуется только от матери. Мужчины нашей семьи никогда и никому свой Дар не передавали, равно как никто в нашем роду Дар от отца из другого рода не получал. Это нехарактерно для других семей в Мааженте — только для Дома Роэн. Ну а я — двоечка, так что когда в Доме закончатся сильные боевые маги — Дом прекратит свое существование.

Я чуть помолчал, и тут зазвенел звонок на дополнительное занятие, в класс вошел преподаватель.

Так уж вышло, что засиделись мы до вечера: вначале дополнительное занятие, потом задержались немного в университетском кафе. Обычно за мной заезжал водитель Алекс, но в этот раз я позвонил секретарше в СБ и предупредил, что сам позвоню, когда буду готов ехать домой. Мне не очень-то хотелось в этот весенний вечер катить обратно.

— А где ты живешь? — спросил я.

— В пансионе для благородных постояльцев, три квартала отсюда. А что?

— Давай я тебя провожу?

— А тебе не пора домой?

Я скривился:

— С учетом того, что меня ждет очень злобный и жестокий тренер, — нет, не очень. То есть я к нему в комнату пыток так и так попаду, но торопиться как-то не хочется. Лучше я с тобой прогуляюсь.

Мы не спеша миновали эти три квартала, и они показались мне ну очень короткими, я мог бы идти вот так, держа Риту за руку, еще километров десять.

Перед витиеватой оградой пансиона мы немного постояли, поболтав ни о чем, но вечер уже начал уступать свои права, так что пришлось пожелать друг другу спокойной ночи. При этом я сам себе мысленно дал подзатыльник: не навсегда ж прощаюсь, завтра утром снова увидимся, что я как маленький себя веду?

Путь домой — кварталов то ли десять, то ли одиннадцать, никогда их не считал, так как ездил на машине — я решил срезать через парк, напрочь забыв, что самые долгие и трудные путешествия начинаются со слов «я знаю более короткий путь».

Вот и в этот раз я свернул с центральной аллеи на боковую и почти сразу услыхал где-то среди кустов торопливую возню и сдавленные голоса.

— Да что ты с ним так долго возишься? — прошипел один голос.

— Лопатник найти не могу!

— Задние карманы смотрел?

Я обогнул пару высоких кустов и оказался в четырех шагах от двух парней с лицами, скрытыми повязками из шейных платков, между ними на земле неподвижно лежал третий.

Пока они смотрели на меня, пытаясь понять, что со мной дальше делать, я упростил им выбор, шагнув вперед и сбрасывая на землю ранец.

Они не стали сговариваться или подавать сигналы — сработанный дуэт, сразу видно. Один приближается, чуть смещаясь влево, второй по дуге идет направо, и у него на руке поблескивает кастет.

Быстрый шаг вперед и удар. Грабитель явно не ожидал от меня такой скорости, он даже не успел среагировать на мой сэйкэн-цуки левой в солнечное сплетение. Его глаза расширяются, затем следует татэ-цуки «заряженной» правой в грудную клетку. Хрустнуло или показалось?

Разворачиваюсь на сто восемьдесят с отступом назад как раз вовремя, чтобы пропустить мимо кулак с кастетом, хотя металл задевает мою скулу. Правой рукой перехватываю запястье и скручиваю, левая основанием ладони бьет снизу в локтевой сустав. Дикий вопль боли, он пытается разорвать дистанцию.

Шагаю следом и добиваю маэ-гэри в грудь по технике Сираи Хироси. Бандит тяжелее меня килограммов на десять-пятнадцать, но опрокидывается от удара ноги чуть ли не через голову. Глотает воздух и еще пытается отползти на коленях, волоча по траве сломанную руку.

Я ненадолго избавил его от боли точным ударом ребром ладони по шее. Оборачиваюсь к первому — лежит, хрипит и уже не пытается убежать.

Уф… Адреналин зашкаливает, но губы непроизвольно расползаются в ухмылке: а я молодец. Нет, не тем, что уложил пару совершенно неумелых грабителей, для прошлого меня не бог весть какое достижение. Но за три месяца превратить желатинового тюфячка в сносное подобие бойца и уработать двоих взрослых, которые чуть выше и тяжелее… В общем, неплохо для начала, прогрессирую быстрее, чем думал.

Слабый стон напомнил мне о пострадавшем.

Я склонился над ним, пошлепал по щекам и кое-как привел в чувство. Он, к счастью, пострадал не особо, просто кастетом в челюсть получил и даже зубы не растерял. Удар был так себе по силе, но вполне профессиональный по технике исполнения, четко в челюсть — и шмонай спокойно.

— Ты как, в порядке?

Он — парень чуть постарше меня, в приличном пиджаке-визитке. Дворянин, да еще и шеврон знакомый на рукаве.

— Я?.. Ну… Звенит в голове… Слегка. — Оглядывается и добавляет: — А это ты их так?

— Угу. Погоди-ка, я полицию вызову и «скорую».

Я достал из кармана телефон, включил его и набрал номер. Ответили сразу, я описал место и происшествие.

— Патруль сейчас приедет, вызываю «скорую», — сообщила дежурная.

Я тем временем присел на корточки рядом с пострадавшим.

— Как челюсть? Уже лучше?

— Да, получше… Спасибо. А это у тебя шеврон Римболда?

— Да. Первый курс.

— Я на втором… Мартин Вэнс, из Дома Вэнс… Спасибо за помощь.

— Реджинальд Сабуров, — представился я, — Дом Сабуровых.

Мартин посмотрел на меня, сфокусировав взгляд.

— У тебя кровь на щеке.

Я коснулся пальцами скулы — саднит немного, и пальцы в крови.

— Ну как бы со мной попытались проделать примерно то же, что и с тобой. Но не вышло. Ерунда, сейчас «скорая» приедет…

— Хм… Иди-ка сюда… Я сам тебе «скорая». Целитель, второй уровень.

Он, вполголоса пробормотав цепочку формул, коснулся пальцами моего лица, я ощутил пощипывание… и все.

— Вытри кровь теперь.

Я достал из кармана платок, вытер щеку и убедился, что она больше не саднит.

— Круто, — одобрил я, — ты талант…

— Я Вэнс и глава Дома Вэнс.

— Вэнс? — наморщил я лоб. — Так звали мага, который умер, исцелив пару сотен солдат, если не ошибаюсь…

Мартин кивнул:

— Это мой прапрадед.

— А ты себя не можешь вот так? Чего-то там пошептать и исцелиться? — спросил я.

— Увы. Я должен видеть, так что без зеркала себя — никак. Пока, во всяком случае, я ведь только учусь.

Я подобрал с травы ранец и уселся на него.

— А как ты в семнадцать лет стал главой Дома?

— Отец отошел от дел, ушел со службы, сложил с себя полномочия главы и уехал в дикую глухомань, подальше от шумных городов, лечить крестьянам переломы и тому подобную хрень. Быть целителем тяжело, особенно военным, потому что из всех магов именно целители видят самую мерзкую сторону войны.

Я понимающе кивнул.

— Ты единственный наследник?

— У меня три брата и сестра, все маги второго — четвертого уровней, я младший. Но они все сошли с дистанции еще в детстве и уступили главенство мне. Главой Дома Вэнс по уставу, установленному императором, должен быть целитель, но они этого пути не выдержали.

— В смысле — не выдержали?

Мартин криво улыбнулся:

— А это тяжело — стать целителем. Вам, магам, проще, любой валун или стена — ваша мишень. И хреначишь ее ледяными копьями и огненными шарами, тебе ведь не обязательно тренироваться на живой мишени. А целитель не может тренироваться на неживом пациенте, понимаешь? Люди восторгаются нами, но мало кто понимает, через что проходит каждый из нас… Мы вот на собаках тренируемся. Ее ранят — а мне исцелять.

Меня аж передернуло.

— Кошмар… Им хоть наркоз дают?

— Пока да. На поздних этапах будет тренировка, максимально приближенная к реальным условиям. Раненое, бьющееся в агонии существо. Мне об этом и думать страшно, но избежать не выйдет…

В этот момент на центральной аллее притормозила машина, я вышел на боковую из кустов и помахал рукой полицейскому патрулю, с которым был также и целитель низкого уровня, тоже пацан по большому счету.

Дальше пошла вся канитель с протоколами и прочим. Когда с нерадивых грабителей сняли маски, Мартин узнал обоих: оказалось, официанты из университетского буфета.

— Вот стервецы, — зло бросил начальник патруля, — работу себе подобрали умно… И повод находиться в Заречье, и возможность изучить потенциальных жертв…

— Ага, — кивнул Мартин, — они знали, что я хожу вечерами через парк и не владею никакими боевыми техниками… В отличие от Реджинальда.

Полицейский задал мне серию закономерных вопросов — откуда и куда, как обнаружил, — но не спросил, как именно с ними расправился.

Под конец, уточнив мои данные, спросил:

— Вы можете назвать ваш уровень, сэр Сабуров? Необходимо для протокола.

— Первый.

Полицейский оторвал взгляд от блокнота и недоверчиво уставился на меня:

— Простите, как такое может быть? Как первый уровень может сделать… все это?!

И тут до меня дошло. Ему в голову даже не пришло, что я, шестнадцатилетний паренек, расправился с грабителями своими силами, а не магией, он думает, что я боевой маг, и как раз потому не спросил о том, как я с ними разбирался, маги ведь свои техники держат в секрете.

А затем на меня буквально снизошло просветление. Мне совершенно не обязательно признаваться, а Мартин ничего не видел!

— А что такого? — небрежно бросил полицейскому. — Я ведь пустотник.

А про себя добавляю: и очень хреновый. Единственную свою технику пустоты — и ту забыл применить.

* * *

Ситуация расхлебалась сама собой. То есть, конечно, без нотаций на тему недопустимости такого игнорирования собственной безопасности, которые мне прочитал Петр Николаевич, не обошлось, но дома я стал героем вечера.

— Вот видишь, сестрица, — сказал я Анне за ужином в общем зале, — от колочения груши тоже есть польза, вполне себе практическая.

— Да, — согласился дядя Николас, — тут не поспоришь, но только ты, как отправишься «в народ», не вздумай в боксеры пойти, память отца хотя бы не позорь.

Дед на эти слова только усмехнулся в усы.

— А зачем теперь Реджинальду в народ? Имея в должниках главу Дома, можно договориться о формальном вхождении, то есть получить имя Дома, но сохранить независимость и дворянство. От этого никто ничего не теряет, напротив, все стороны выигрывают, пусть даже такую малость, как плюс одна запись в реестре. Это особенно актуально в виду того, что из четырех сыновей Кеннета Вэнса двое уже договорились о переходе в другие Дома.

— За совет спасибо, — ответил я, проглотив кусок жаркого, — но я вряд ли им воспользуюсь. Дворянские привилегии моей целью никогда не были.

В университете я повстречал Мартина на первой же перемене, причем в его облике совершенно ничто не выдавало вчерашнего пострадавшего.

— Быстро же тебя на ноги поставили после удара кастетом, — заметил, поздоровавшись.

— Ага. Когда-нибудь и я так смогу, — улыбнулся он. — В общем, пришел еще раз поблагодарить за помощь. Правда, в буфете спиртных напитков нет, но, если выберемся за пределы университета — с меня причитается.

— Не пью, — ответил я, — по крайней мере, в ближайшем будущем начинать не планирую.

— Хм… Слушай, я сегодня утром себе всю голову сломал… Ведь у пустотников же нет никаких атакующих техник!

Ну я знал, что к версии о пустотнике, раскатавшем пару гопарей, этот вопрос непременно прибавится, и был готов отвечать на него еще вчера. Плевое дело.

— А кто тебе такое сказал?

— Так все же знают. У пустоты нет никаких боевых техник.

Я загадочно улыбаюсь:

— Твои далекие предки все как один знали, что железо плавать по воде не может. И что с того?

На лице Мартина появилось удивленно-недоверчивое выражение.

— Ты хочешь сказать, что тебе известна ударная техника пустоты?!

— Напротив, я очень не хочу этого говорить. По вполне очевидным причинам.

Он понимающе кивнул.

— Так вот почему я никогда не видел тебя на тренировках у «искр»…

Тут уже я сделал удивленное лицо.

— Я первый раз слышу о них. Что это за тренировки?

— «Искры» — это своего рода клуб будущих боевых магов. Они занимаются на кафедре боевой магии и после занятий устраивают тренировки, на которые могут прийти посмотреть желающие. Я думал, туда ходят все, у кого есть боевые техники…

— Даже те, которые учатся в Римболде две недели?

— Ты прав, это я не подумал.

Я с любопытством посмотрел на него:

— А ты сам зачем к ним ходишь? Из интереса?

— Вообще-то я на «искрах» тренируюсь. У них редко какой день обходится без легких травм вроде ожогов и синяков, а бывают и переломы. Там конечно же есть преподаватели-тренеры и штатный целитель, но легкие травмы отдают нам, в смысле будущим целителям. Там всегда пара-тройка нашего брата, потому что это всяко лучше, чем на собаках учиться.

— Чему на собаках учиться? — вклинилась незаметно подошедшая Рита. — Привет, кстати!

— Целительству, — вздохнул Мартин.

Я представил их друг другу, затем Рита снова спросила:

— А зачем на собаках? Разве не лучше сразу на людях? Насколько мне известно, техники целителей не вредят пациентам при неумелом использовании, по крайней мере, простые.

— Ну, если ты найдешь добровольца, который согласится, чтобы его пырнули в живот ножом ради шлифовки моего профессионального мастерства… — протянул Мартин.

— Вы что же, собак режете?! — ужаснулась Рита.

Мартин вздохнул еще тяжелее прежнего.

— Не мы. Для этого есть специальные люди…

— Давайте сменим тему! — решительно сказал я.

— Я только «за», — с облегчением ответил Мартин.

— Ну, блин! — возмутилась Рита. — Что значит сменим?! А как же собаки?! Почему бы целителям не учиться в больницах и травматологических пунктах? Что? Что я не так сказала?!!

Мартин вздохнул в третий раз, совсем уже печально.

— Переоденься простолюдинкой, травмируй себя, ну там вывихни руку, порежься или обожгись — и обратись в любой медпункт в городе. Увидишь, кто тобой заниматься будет.

— Кто?!

— Такие же, как я. Я не знаю, как в других городах, а здесь, в столице, везде, где только могут пригодиться начинающие вроде меня, дежурства на неделю вперед расписаны. А где мы бесполезны — там практикуются целители старших курсов.

— Ну ничего себе! — удивилась Рита. — У вас тут что, целители даже простолюдинов лечат?!!

— Угу. Бесплатно. Еще и конкурируют друг с другом. А что ты хотела, если в столице университет целительства и шесть кафедр в других учреждениях? Нас много, и никто не хочет учиться на собаках.

Я почесал затылок.

— Слушай, Мартин… Если целителей так много — зачем к нам еще и альвы едут целительствовать?

Он покачал головой.

— Целителей мало. Много студентов, но большинство не прорвется. Есть у нас профессиональная болезнь — черствость. Когда мы черствеем душой и привыкаем к чужим страданиям, наши техники перестают работать как надо. Мы разучиваемся исцелять, понимаешь? Кто черствеет на этапе с собаками — тот дальше уже не поднимется. Множество желающих вступает на путь целителя, надеясь достичь высот мастерства и получать баснословные гонорары, исцеляя крутых шишек, доходят наверх единицы, те, чьи намерения наиболее чисты — им труднее «запачкаться». Остальные оседают, так сказать, на склонах, не добравшись до вершины. А с военными целителями все еще хуже — они одноразовые. Одна-две войны — и все. Привыкают. Мой отец сложил с себя полномочия главы, чтобы уйти с военной службы, потому что свалился с пятого уровня на третий, он уже не может лечить, как раньше. У нас есть поговорка, непонятная нецелителям… «Брызги крови с души не смываются». И целителей, которые пронесли свой Дар через всю жизнь, очень мало. Собственно, потому эльдар и едут к нам. Они колдуют иначе, чем мы. Они не теряют свой Дар, я не знаю, как им это удается.

— Да-а-а… — протянула Рита, — а я и не подозревала, что оно у вас… вот так.

— Угу. И это на самом деле очень очевидно. Назови мне хоть одного человека, который овладел бы одновременно боевыми техниками и целительскими на уровне три или выше? Я таких не знаю. Причинять смерть и исцелять — несовместимые вещи, потому многие целители изучают защитные техники на случай войны, но любые боевые умения мы отвергаем полностью и в принципе.

А на следующий день случилось непоправимое. В холле на первом этаже университета, напротив главного входа, рядом с информационными стендами и расписаниями появился большой плакат с моим фото и высокопарным описанием того, как «сей достойный адепт пустоты» спас другого студента, обезвредив и сдав полиции двоих взрослых бандитов.

То есть сама по себе эта статья ничего плохого в себе не несла, но вот если бы не это «адепт пустоты»! Я, конечно, стал классной знаменитостью, но новый статус сулил одни проблемы. Мне довелось быть знаменитостью в прошлой жизни, да, приятно, да, масса учеников, да, я прожил жизнь в достатке и уважении — но вот прямо сейчас я предпочел бы не привлекать к себе внимания, но куда там…

Есть, впрочем, один громадный плюс: теперь Рита смотрит на меня огромными восторженными глазами.

На второй перемене в наш класс ввалилась давешняя компания во главе с Акселем.

— Салют, Реджинальд! Слушай, тут у нас…

— Замри!! — воскликнул я. — Ни слова больше!! Сейчас я опробую на тебе свою новую технику чтения мыслей! Так… ты хочешь спросить меня, с каких это пор у пустоты появились ударные техники!

— Точно, — слегка удивился Аксель, — а как ты узнал?

— Пф-ф-ф… Мне сегодня этот вопрос задали уже раз не то тридцать, не то сорок.

— Ха-ха-ха! Так ведь вопрос же очень интересный! И что ты всем им ответил?

— А ничего. С какой стати мне выдавать секретные знания, которые передавались в моем роду из поколения в поколение?

— Да, тут ты прав, безусловно…

Внезапно вмешалась стройная, подтянутая девица с «конским хвостом», судя по всему, на год-два моложе Акселя.

— Только ведь у школы пустоты нет ударных техник, не так ли, героическая единичка? — сказала она, сверля меня взглядом.

— Нет ударных техник, потому что это типа всем давно известно? — ухмыльнулся я.

— Ты меня заинтриговал, единичка, — ухмыльнулась девушка, — но болтать может каждый, а как насчет показать?

— Горди, уймись, — шикнул на нее Аксель, — ты сама показала бы?

— Я разве утаиваю хоть что-то от вас?! — оскорбилась Горди.

— Как это благородно — не утаивать от товарищей общеизвестные техники, — отпустил я шпильку.

— Единичка, ты много болтаешь! — рассердилась девушка, — и это вместо того, чтобы взять и просто показать! Уже не говорю научить — но просто показать-то можно? Если, конечно, есть что показывать, в чем я сильно сомневаюсь!

— Горди, ну что ты…

Та-ак, от этой зануды легко не отделаться, придется пустить в ход тяжелую артиллерию.

— Тише!! Та-а-к! Мой дар прорицания подсказывает мне… что меня пытаются взять на слабо! Господи, Горди, тебе сколько? Десять лет? Ну поставь себя на мое место, что ли… Если я попрошу тебя показать мне что-нибудь — ты разве согласишься?

— Конечно, — буквально прыгнула в ловушку Горди, — что угодно, любую технику.

Я смерил ее плотоядным взглядом.

— Видишь ли, твои техники меня не интересуют совершенно, а то, что я хотел бы увидеть, ты мне вряд ли покажешь.

Весь наш класс буквально взорвался, поддержав мою «артиллерию» залпами хохота. Горди покраснела, как вареный рак, и мне почти послышался скрежет ее зубов. Ее поражение было тем более сокрушительно, что вся компания Акселя тоже заржала.

— Хренов сопляк, ну погоди! — выпалила девушка, покидая класс подобно урагану.

— Уел ты ее, — виновато развел руками Аксель, — обычно она добрая…

— Но вспыльчивая.

— Ну без этого никак, адепты огня — они такие… темпераментные. Ладно, я пошел, а ты, ежели что, приходи к нам на тренировки.

Как только вся компания «искр» ушла, мне в спину уперся тонкий пальчик.

Я обернулся и встретился взглядом с Ритой, правда, несмотря на улыбку, в этот раз в двух голубых океанах угадывалось обманчивое затишье «ока циклона».

— У этой Горди есть что-то, чего нет у меня? — лукаво поинтересовалась она.

— Хм… Ты неправильно меня поняла, я просто хотел ее отшить, потому…

— Сэр Реджинальд Рюиджи Рэмм, — заявила Рита, прервав мое оправдание, — я тебя официально предупреждаю, что, если ты еще будешь так пялиться на кого-нибудь, я стукну тебя хрестоматией аквилонской литературы.

Лех заржал в рукав, а я промолчал: угроза веская, целых четыре килограмма.

* * *

На этот раз у Риты были какие-то дела в городе, потому провожать себя она мне не разрешила. Неужели дуется? Вроде не похоже.

На автостоянке меня уже ждала машина, но вместо Алекса из нее вышел и открыл мне дверь совершенно незнакомый парень.

— Добрый день, сэр. Меня зовут Серго, я заменяю Алексея.

— А куда он делся? — удивился я.

— В больнице, сэр. Пока он был в увольнительной — умудрился попасть под машину.

Я сел на заднее сиденье, хотя новый водитель показался мне странным. Или… знакомым?

Достаю телефон, набираю Беляева, тем временем Серго садится за руль, и мы плавно выруливаем со стоянки.

— Беляев на связи.

— Добрый день, Петр Николаич… Алексу сильно досталось?

— Не очень, — ответил он, — он в хорошей больнице, «для своих», так сказать. Но, невзирая на помощь магистра Тэйона, несколько дней побудет на больничном. Есть нарекания на Сергея?

— Да нет, я просто хотел узнать, как там Алекс. Всего доброго.

Машина выкатила на проспект, и я сразу заметил, что Серго водит как истинный японец: предельно педантично. И нервничает, постоянно приглаживая усики. Хм… Новичок? А то я значительную часть персонала службы безопасности в лицо знаю, но его вижу первый раз.

Я присматриваюсь, как Серго снова приглаживает усики, наблюдая за ним в зеркало заднего обзора. Усики… И тут я начинаю вспоминать. Музей три месяца назад и парень, который шел за нами, а потом ехал следом на машине. Тогда он был без усов, а теперь с усами, но, если сбрить, — точно он, ежели меня память не подводит. Но голова у меня шестнадцатилетняя, так что не должна подводить. Интересно, значит ли это, что Беляев отправил тогда с нами кроме водителя еще и скрытого охранника? Или?..

В этот момент мы проезжаем перекресток, на котором Алекс обычно сворачивал, чтобы срезать путь, и дальше катим по стандартному маршруту в объезд большого парка.

— А ты давно служишь Дому? — интересуюсь я.

— Я новенький, сэр, присягнул две недели назад. Шестнадцать дней, если точно.

Опа. А ведь меня похищают, мелькнула мысль.

Хотя стоп, это ж еще не факт. Я могу обознаться, перепутать или просто чего-то не понимать… Проверяется ведь легко.

— Серго, останови машину вот тут, — попросил я.

Он, педантично просигналив поворотником и стоп-сигналом, припарковался у обочины. Я сразу же потянул ручку и открыл дверь.

— Пробегусь домой через парк, погодка самое то, — радостно сообщил ему и, оставив ранец в машине, рванул но аллее вглубь парка.

Забег, в общем, был дикий. Серго попытался бежать следом, но я поначалу крепко его обогнал, зато на середине дистанции начал сдавать. Колотить грушу — одно, а бегать кросс — совсем другое, и это упущение в своей физподготовке я быстро прочувствовал, в то время как Серго, несмотря на пистолет и, возможно, легкий бронежилет, начал сокращать разрыв.

Выбегая на последнем дыхании с другой стороны парка, я уже чувствовал себя идиотом. И чем я вообще думал, если давно осознал, что меня похищать ни к чему…

О, вот и киоск с прохладительными напитками, и я рад ему не меньше, чем той фляге мертвеца. Опираюсь на прилавок, чтобы ноги не подвели.

— Чего угодно, лишь бы холодного, — сказал я, тяжело дыша, заметил подбегающего взмыленного Серго и добавил: — Нет, два чего угодно.

Мы с ним молча осушили лимонад, я перевел дыхание и сказал:

— Служба — не дружба, да?

Он пожал плечами.

— Да мне еще с армии не привыкать бегать с полной выкладкой, и не по парку, а лесами-полями. Хотя со свартальвами, наступающими на пятки, оно как-то полегче бегалось.

— Хм… А где ты воевал?

— Строго говоря, нигде. Когда темные из Айзенхейма — это их анклав — попытались отхватить кусок от Рицанны, мы как раз местных обучали. Вот нас, третий отдельный специальный, и напрягли. Мы пробрались через кордоны свартальвов, разделились на две группы и взорвали оба моста через ущелье. Едва ноги унесли. В итоге они не смогли переправить тяжелую артиллерию и самоходки и отказались от полномасштабного вторжения, потому что мы успели перебросить в Рицанну свои войска. Вот и вышло, что формально воевал, а по сути — нет, врага в прицел не видел.

— А почему ушел со службы?

— Неделей позже свартальвы отомстили, устроив ответную диверсию… Я угодил в больницу, а темные все-таки поперли. Но к тому времени как меня выписали, война закончилась, а от моего подразделения не осталось никого. Некуда в общем-то было уже возвращаться.

Я решил сменить тему на более позитивную и сказал:

— Ты это, скажи Петру Николаевичу, чтобы выдал тебе пистолет полегче. Ну если мне вздумается снова побегать.

* * *

Жизнь текла своим чередом, размеренно и слегка напряженно. Тренировка, университет, тренировка у К’арлинда, учеба, тренировка — вот примерно такой распорядок дня. Времени на прогулки с Ритой было мало, то, что все перемены мы проводили вместе, — не в счет. Однако мы постепенно узнавали друг друга все ближе, хоть мне бы и хотелось, чтобы процесс шел побыстрее.

Как-то раз случилась накладка: один из преподавателей приболел, и у нашей группы образовалось окно. Накладка, к моей дикой досаде, была в квадрате, поскольку Рита в этот день тоже на занятия не пришла.

Я пошел в буфет и по пути наткнулся на Мартина.

— О, привет. Куда это ты спешишь с такой сосредоточенной миной?

— На факультет магии. Вдруг мне повезет и там кто-то слегка поранится.

— И это говорит целитель? — притворно ужаснулся я.

Мартин ухмыльнулся:

— Ну ты ведь понял, о чем я. А ты почему не на занятиях?

— У нас пробел, вот и маюсь бездельем.

— А пошли тогда в тренировочный зал. Там иногда бывают весьма зрелищные поединки.

Я решил, что это неплохой вариант, — и согласился.

Тренировочный зал для магов мне показался довольно обычным, хотя я ожидал чего-то вроде бункера в усадьбе Сабуровых. Имелось специальное место для зрителей, отгороженное толстым бронестеклом, где уже собралась небольшая компания зевак.

«Искры» — а их было человек двадцать, в том числе Аксель, Горди и некоторые другие знакомые лица, — уже как раз закончили медитативные упражнения под присмотром двух тренеров, пожилых и явно толковых магов, и начали тренироваться на мишенях.

Да, это было довольно-таки впечатляюще. Стоит маг перед стальным щитом, изображающим мишень, вытягивает руку вперед — и к цели несется плотный сгусток воздуха, почти незаметный, если не считать легкого эффекта преломления света, возникающего при переходе между средами разной плотности. И этот сгусток разбивается о мишень с негромким, но резким хлопком. Меня метание огня, которое я испытывал на своей шкуре, и то не так сильно впечатляло: ну подумаешь, огонь. Так мне огнемет видеть приходилось в прежней жизни, он и то покруче отжигал. Да, К’арлинд только третий уровень, да, он испускает струи пламени прямо из пальцев, без огнемета, да, это круто, спору нет, но… Но по зрелищности до ранцевого огнемета далеко.

А вот сгустки воздуха, стремительные и почти незаметные — это уже совсем другой разговор. Такое нельзя сделать никаким известным мне способом. Нацисты, помнится, пытались соорудить «вихревую пушку», устройство, сбивающее самолеты при помощи торнадо или чего-то в том же духе, но у них, ясное дело, ничего не вышло. У них вообще со всеми идеями в плане супероружия вышел пшик, даже такая проверенная и эффективная концепция, как камикадзе, в реализации немцев была полным провалом. Убедившись, что наши воины тейсинтай наносят американцам колоссальный урон, несопоставимый с собственными потерями, они создали свое подразделение летчиков-смертников, так называемую «Эскадрилью Леонидаса». Эта эскадрилья, несущая имя бессмертного спартанского архагета, предназначалась для уничтожения мостов, однако на деле эффективность ее оказалась практически нулевой.

Тем временем в центр зала вышла первая пара дуэлянтов, тренеры пододвинулись к ним поближе.

— Это тренировочный спарринг, — пояснил мне Мартин, — учителя контролируют состояние защиты обоих участников, и в случае, когда один может пробить защиту другого, закрывают проигравшего своими щитами.

Спарринг тоже выглядел весьма зрелищно: два бойца по очереди обменивались ударами, швыряя друг в друга вихревые сгустки и периодически пытаясь пошатнуть противника мощной струей воздуха. Каждый раз, когда «снаряд» одного разбивался о щит другого, потоки воздуха с хлопком разлетались во все стороны, производя едва заметные, но весьма эффектные преломления света.

Впрочем, это был не совсем спарринг, скорее просто набивка ударов и отработка защиты. Зрелище немного приелось, и тут соперники сменились: в центр вышли незнакомый мне парень с обесцвеченными волосами и старая знакомая — Горди.

— Вот теперь будет на что посмотреть, — сказал Мартин.

Он не обманул. Горди оказалась третьим уровнем с перспективой на сильный четвертый или слабый пятый и сильной предрасположенностью к огню, а ее соперник, Метью Кейн Шестой — четвертым уровнем, и огненные атаки отбивал шутя, хотя полыхало будь здоров.

— А почему у него имя — Кейн Шестой? — спросил я у Мартина. — Он принц или что?

— Он будущий наследник Дома Кейнов, это один из самых влиятельных Домов в Аквилонии. Его дед, граф Кейн, и отец — личные телохранители императора. А до них было еще три Кейна, каждый из которых служил личным телохранителем своего императора. Их род — это род мастеров защитных техник. В частности, прямо сейчас Метью использует «щит Кейна» — комбинированную технику воздушно-кинетического щита, который защищает от всего. От огня, воздуха, останавливает метательные снаряды, пули, защищает от холодного оружия отбивом и даже работает против касательных техник, отбивая в сторону руку противника. Техника очень сложная в освоении, и Метью уже мастерски ею пользуется. Три недели назад он сдал норматив на остановку пистолетных пуль, винтовочные — провалил, но это временно. Будь уверен, еще несколько лет, и Метью сменит своего деда при дворе. У него не ладится с атакующими техниками, он не сильнее тройки, но конек Кейнов — защитные техники, которые мало кто может пробить и почти никто — повторить. Вот для Горди, например, Метью любимый противник, она тренируется на нем, сколько влезет, совершенно не опасаясь пробить.

Я чуть подумал. Вроде бы Марк и Витус говорили, что щит не работает против живого снаряда, как же рука?..

С этим вопросом я обратился к Мартину.

— Магия вообще не может воздействовать на человека напрямую. Маг властен над неживым и неодушевленным, но не над живым существом, понимаешь? Например, маг может вихревым потоком сдуть своего противника, разгоняя воздух кинетицизмом, но чистый кинетицизм не способен воздействовать на врага сам по себе. Потому чистый кинетический щит легко останавливает пули и клинки, но не защищает от касания голой рукой. Так вот, маги используют касательные техники, которые обладают намного более высоким коэффициентом полезного действия, чем тот же огненный шар. Касанием легче пробивать щит противника. Противокасательный щит — стихийно-кинетический. Он реагирует на чужую руку и отбивает ее в сторону мощным и резким толчком воздуха. Ну ты сам понимаешь, что может остановить пулю — то и руку тем более.

— А как же ваши целительские колдунства?

— Мы тоже не воздействуем напрямую, в том и сложность. Как ты думаешь, почему любой, у кого есть хоть капля Дара, может зажечь как минимум свечу, а простой порез залечить даже из двоек способны единицы?

Полюбовавшись на сполохи пламени, срывающиеся с пальцев Горди, я перевел взгляд левее, там у стены сидели две девочки и передавали друг другу железную кружку с водой.

— Что они делают?

— Это Пэт и Барбара, мои постоянные пациентки. То, что ты видишь, и есть касательные техники. Пэт кипятит воду в кружке и передает Барбаре, а она замораживает. Очень удобно так тренироваться, но периодически то одна обожжется, то у другой кожа к кружке примерзнет. Ну а я уж тут как тут.

Я подошел к самому стеклу, чтобы посмотреть вблизи. На моих глазах Барбара взяла в руку кружку — и кипящая вода утихла, а затем превратилась в лед за десять секунд.

— Потрясающе, — сказал я, — так можно заваривать чай в мгновение ока, а потом остужать!

Пэт повернула ко мне лицо и улыбнулась.

— А я его так и завариваю!

Я показал им большой палец и повернулся, чтобы вернуться на место, как вдруг услышал знакомый голос.

— О, наша героическая единичка! — громко, на весь зал воскликнула Горди. — Ты пришел показать нам свою таинственную могучую технику пустоты, которой сметаешь орды грабителей? А скажи, она чего-нибудь стоит против мага, хотя бы такого слабого, как я?

Вот заноза!

— Понятия не имею, — примирительно улыбнулся я, — никогда не использовал ее против магов.

— Так проверь! На мне! Разве тебе не хочется узнать, на что ты способен? Если, конечно, способен на деле, а не на словах.

Тут уже внимание присутствующих сосредоточилось на нас.

— Второй раз ты пытаешься взять меня на слабо, — сказал я, — и вторая попытка тем более обречена на неудачу, поскольку я девочек не обижаю. Принцип.

Горди расхохоталась:

— Ну молодец, ты хотя бы умный. Отмазался, причем так, что я, как девочка, буквально не в силах что-то еще сказать… Мэтт, а ты?

Кейн Шестой не заставил себя ждать.

— Так меня обидь! — весело крикнул он. — Я не девочка, тут ты на принцип уже не съедешь, если только срочно не придумаешь себе новый.

Тут внезапно вмешался Аксель:

— Двое бездарей, чего вы к нему пристали? Мэтью, позадирай кого-то своего уровня, что ли!

— Ладно-ладно, — в притворном испуге сделал шаг назад Кейн, — папочка за героическую единичку заступился, что поделать! Скажи, Аксель, а когда единичка грабителей расшвыривала, тебя там рядом не было? Может, ты и есть его секретная техника?

— Да че вы несете? — сказал Мартин. — Не было там никакого Акселя!

И тут у меня закончилось терпение. Задирать слабых недостойно воина, и если мне Кейн по барабану, то он все равно найдет себе кого-то еще. Его лучше проучить пораньше, иначе может вырасти одним из тех, кого перевоспитает только могила. Вроде Томаса.

— Ладно, — улыбаюсь я, — я покажу тебе свою технику.

— Реджи, а ты в курсе, что он четвертый уровень? — озабоченно спросил Аксель.

Я радостно киваю:

— Конечно!

— Во-о-от! Слова не мальчика, но мужа! — ухмыляется Мэтью, Горди хихикает.

Если мой расчет верен, им недолго осталось ухмыляться и хихикать.

Оба инструктора задали мне один и тот же вопрос: отдаю ли я себе отчет, что собираюсь спарринговать с четвертым уровнем. Я киваю, мне читают правила поединка. Запрет на длинный список высокоуровневых техник, которыми ни он, ни я не владеем: прекратить бой по команде, не атаковать противника со сбитым щитом и так далее. Слушаю вполуха: играть я буду по своим правилам. План есть, расчет есть — осталось только победить.

Идею мне подали Мартин и учебник физики. Если Мэтью уже останавливает своим щитом пистолетную пулю, а винтовочную пока не может — я пробью его щит без труда. Главный вопрос в том, как эта магия работает: если просто гасит кинетический импульс — Кейн Шестой в заднице. Если как-то иначе — тогда в заднице я.

Есть одна вещь, связанная с пулями, совершенно очевидная, но ее, как ни парадоксально, почти никто не знает. Люди, которые не в теме, смотрят боевики по телевизору и думают, что пуля в состоянии отбросить человека на шаг или даже буквально отшвырнуть, если калибр пистолета большой. Чушь собачья. Импульс любого движущегося предмета равен произведению массы на скорость, и в случае с девятиграммовой пулей, летящей со скоростью триста метров в секунду, ее импульс будет равен двум целым и семи десятым килограмма на метр в секунду, этого недостаточно даже для того, чтобы столкнуть человека с места. В то же время рука, скажем, боксера, выброшенная вперед в мощном ударе, имеет вес условной «метательной части» в два-три килограмма и скорость движения от пяти метров в секунду и выше, что дает минимум десять-пятнадцать килограммов на метр в секунду.

То есть в четыре-шесть раз больше, чем у пули.

Самый знаменитый пример — дюймовый удар Брюса Ли. Каков был импульс удара, от которого доброволец отлетал на несколько шагов и садился в приготовленное кресло? Этого уже не узнать. Каков был импульс моего удара, которым я в прошлой жизни убивал свиней? Да без понятия, я никогда не задумывался о замерах. Но если у деревянного молота случались «осечки», то у моего кулака — нет.

Конечно, пуля более смертоносна, у нее есть дополнительные поражающие факторы, такие, как раневой канал и временная полость. Однако при этом известны случаи, когда люди выживали после попадания даже в мозг. Мой великий соотечественник, императорский летчик Сабуро Сакаи, однажды получил ранение в голову. Пуля задела мозг и парализовала левую сторону его тела, но он все равно сумел пролететь на изрешеченном «Зеро» тысячу километров, сел и после этого еще пытался идти докладывать вышестоящему командиру, так что в госпиталь его пришлось везти силой.

А что будет, если по мозгу нанести удар кулаком? Смерть без вариантов. Опять же, бывали задокументированные случаи, когда бойцы продолжали сражаться, получив в грудь полную обойму сорок пятого калибра, и успокаивались только после удара кулаком или пустым пистолетом.

Так что в случае со щитом все дело в механике его работы. Если он гасит импульс пули — я его пробью. Если он отбивает ладонь противника — я все равно его пробью, потому что сила моего удара даже в нынешнем теле значительно выше, чем надо для отбивания ладони в сторону.

Ну а если я где-то ошибся — летать мне по всему залу, как нашкодившему в тапки коту.

Мы стоим друг напротив друга, Мэтью снисходительно улыбается, я спокоен и сосредоточен. Начинается отсчет: три, два, один…

— Бой!

Я срываюсь с места и бегу к нему, творя щит, мой противник начинает сгущать вокруг своих ладоней воздух. Я бросаюсь влево, вправо и качаю маятник. Меня обдает струей воздуха, но он промахнулся.

Шесть метров.

Несусь прямо на него, не уклоняясь, он готовится к новой атаке… Удар!!! Мой щит просто испаряется, я получаю в грудь ощутимый удар, значительная часть силы которого съедена щитом.

— Стоп!

Черта с два. Я краешком сознания творю пустотный щит заново. Остается два метра, полтора, метр — и я выбрасываю кулак в простом и бесхитростном сэйкэн-цуки.

Чувство такое, словно кулак продирается сквозь натянутую ткань, и тут одновременно пропадает мой щит, исчезает чувство удара сквозь ткань — и хруст.

Глаза Мэтью расширяются, воздух выходит из легких, а затем импульс моего удара отбрасывает его назад, он падает на пол в двух шагах от меня. Готов.

Оборачиваюсь к залу.

— Он хотел увидеть мою технику — он увидел.

Ой что тут началось! К поверженному и хрипящему противнику бросились оба тренера и сидевший в углу целитель, после короткой возни откуда-то прибежала пара санитаров с носилками.

Горди подбежала к Мэтью, но ее отогнал целитель:

— Не мешайте! Без больницы не обойдется, перелом ребер, минимум трех!

Когда пострадавшего унесли, все вспомнили про меня. Зал по-прежнему шокирован, но тренеры — мрачнее ночи.

— Вы нарушили правила поединка, сэр, — сказал один из них.

Я выдержал его взгляд и пренебрежительно улыбнулся.

— В бою не бывает правил.

— Это спортивное состязание, а не… — начал было второй.

Так, с меня хватит. Публичная порка Кейна свершилась, настало время и этих двоих выпороть. Кто вообще ставит на такие должности людей, не умеющих работать с детьми и не имеющих никакого понятия о спорте?!!

— А теперь оба рты закройте и слушайте, что я вам скажу! — ровно, но достаточно громко отрезал я. — Во-первых, принцип спорта подразумевает равенство соперников. Первый уровень против четвертого — уже не спорт. Во-вторых, меня вызвали на дуэль таким образом, что я не мог отказаться без ущерба для своего престижа. Вопрос стоял просто: либо моя репутация, либо его ребра. С моей точки зрения — выбор очевиден. Вы это видели, на ваших глазах четвертый уровень провоцировал и издевался над первым — и вы не вмешались. О каком спорте речь, если вы не сумели привить своим подопечным элементарный кодекс чести? Все, что случилось, — ваша вина. Полностью.

Зал молчал, как родственники тогда, когда я проехался по деду. Затем старший из тренеров, сохранив, впрочем, самообладание, ответил:

— Как бы там ни было, но правила вы нарушили. А ваше поведение, боюсь, станет дополнительной причиной вашего исключения.

Тут подскочил Аксель:

— А я не согласен! Реджи абсолютно прав, его спровоцировали при вашем попустительстве, и если будет любое дознание — я под присягой покажу, что у него не осталось иного выхода, кроме как отправить Мэтью в больницу, даже и с нарушением правил!

После его слов не выдержала Горди:

— Аксель, ты совсем охренел?!! У Мэтью ребра сломаны, а ты защищаешь этого… этого…

— Уж ты бы лучше помолчала, Гордана! — огрызнулся Берг. — Скажи спасибо, что не твои ребра, господь свидетель, ты заслужила этого не меньше, чем Мэтью, а то и больше!

— Спокойно, все под контролем, — успокоил Акселя, — за поддержку спасибо, но я в ней не нуждаюсь. Мне ничего не будет, даже если я сейчас этих двоих в реанимацию отправлю. Вообще ничего. Даже проще: один телефонный звонок — и их тут не станет.

— Боюсь, вы очень сильно переоцениваете влиятельность своего Дома, — желчно сказал тренер.

Я улыбаюсь шире.

— А разве я говорил что-то о своем? Нет, я позвоню главе Дома Кейнов. Раз уж у нас тут конфликт — я как сторона конфликта требую предоставить мне копию видеозаписей с камер наблюдения. И администрация мне их предоставит. А потом поговорю с Кейнами. Они костьми лягут, чтобы эта запись в сеть не утекла. И тут дело даже не в Мэтью как таковом, хотя проиграть единичке — это клеймо позора на всю жизнь. Гораздо хуже, что многие зададутся вопросом: а на фига императору нужны телохранители, которых пробивает единичка?!! Старших Кейнов я, может, и не пробью, но Мэтью карьера императорского телохранителя уже не светит. Так что в обмен на запись Дом Кейнов не то что инцидент уладит — он и вас отсюда выставит. Или, может, влиятельность Кейнов я тоже преувеличиваю? Так что, если вас все же не уволят, отпустите усы и намотайте на них, что неравенству и неуважению в спорте места нет.

Уф… от такого блефа я даже вспотел. То есть не факт, что блеф, чисто умозрительно моя схема должна работать, но в этом я не уверен. Однако вот лица тренеров мрачнеют еще сильнее, хоть я и думал, что мрачнее уже некуда. Значит, я прав.

Тут в дверь влетел заместитель ректора, которому уже сообщили о чрезвычайном происшествии, и попытался с ходу выяснить, что произошло, чем это может закончиться для университета и кто виноват.

Я, проходя мимо него, вежливо и почтительно сказал:

— Ничего страшного, господин Лэнг, просто по недосмотру ваших служащих один студент получил жесткий, но заслуженный урок. А тренеров вы все же не увольняйте, пожалуйста, им я тоже урок преподал, и если их уволят — мой труд пропадет даром.

Мы с Мартином вышли из зала и двинулись в сторону буфета, он сказал:

— Слушай, что это у тебя за техника такая, что единичка пробивает щит четверки-мастера?!

Загадочно улыбаюсь в ответ. Ну не могу же я сказать, что моя техника называется «физика»?!

На лестничной клетке нас догнал Аксель.

— Знаешь, Реджи, а ты зубастый, — ухмыльнулся он, — я даже представить себе не мог, что первый уровень, да еще и пустоты, может уработать четверку. Как так-то? Щит пробил и ребра поломал — я такой касательной техники даже не знаю… Особенно у первого уровня!

Снова загадочно улыбаюсь.

— Ладно, я попытаюсь угадать… Ты погасил его защиту, повторно создав пустотный щит?

Забавно, а ведь ему в голову не приходит мысль, что это был всего лишь удар кулаком. Сильным я не выгляжу, да и Аксель понять не может, что при всей ее смертоносности пуля проигрывает по импульсу кулаку во много раз. Стереотип «пуля мощнее кулака» играет на меня, мешая всем вокруг увидеть истину.

— Нет-нет, — ответил ему Мартин, — это невозможно. Ты и сам знаешь, что у Мэтью щит с отбивкой касания. То есть погасить защиту Мэтью пустотным щитом возможно только при условии, что его щит вначале сработает, короче, должно было быть так, что он отбивает руку Реджинальда и только после этого гасится пустотным щитом. Да, Реджи?

— А ты разбираешься в пустоте? — удивился я.

— Совсем немного. Меня учили этому, потому что целителю тоже надо как-то защищаться, я слабый, второй уровень, и мне пустотный щит может пригодиться.

— Ну, в общем, ты прав. Там суть не в том, чтобы погасить его щит своим, это уже побочный эффект.

— И ты конечно же секрета не раскроешь? — вздохнул Аксель.

Я чуть призадумался. В целом они снова подсказали мне стоящую идею. Ведь немного авторитета мне не помешает, это хороший стартовый фундамент для чего угодно.

— Скажем так… На днях я тебе кое-что покажу.

* * *

Дома я первым делом полез в сеть и вскоре уже примерно представлял себе, что к чему и почему.

Магия, пришедшая к людям от светлых и темных альвов, во многом вытеснила боевые искусства как таковые, в общем и целом повторив историю развития восточного военного искусства моего прежнего мира. Традиционная европейская доктрина ставит во главу угла командную работу, восточная делала ставку на личное мастерство. Такая ситуация сохранялась вплоть до конца войны в Тихом океане. Японская императорская авиация выпускала из своей летной истребительной школы по сто летчиков в год, и это были асы из асов. В начале войны пилоты высочайшего класса на незащищенных, но маневренных «Зеро» уподобились небесным самураям, без доспехов, но с разящей катаной, и записывали на счета своих эскадрилий десятки сбитых. Однако позже это сыграло печальную роль, когда асы гибли в боях и потери перевесили мизерное пополнение. Американцы бросали в бой сотни и тысячи плохо обученных летчиков, которые в подметки не годились японским асам, но их было слишком уж много, а промышленность США штамповала все новые самолеты, которые постепенно стали лучше устаревших «Зеро». Безусловно, старый, но маневренный истребитель оставался смертоносным оружием в руках опытного мастера, особенно показателен в этом отношении бой все того же Сабуро Сакаи, который вернулся в строй после тяжелейшего ранения слепым на один глаз. Пятнадцать «Хеллкэтов», превосходящих по характеристикам «Зеро», атаковали его, но за двадцать минут боя ни один снаряд не попал в самолет аса. Благодаря своему мастерству он уклонялся от атакующих истребителей и постепенно смещался в сторону острова, где японские зенитные орудия отразили атаку. Вот оно, мастерство, которое сильнее машин и числа.

Но эти асы уже никак не могли повлиять на исход войны, колоссальное промышленное превосходство, массовое производство и численный перевес в людских резервах оказались сильнее личного мастерства немногих искусных летчиков. Война в воздухе была проиграна из-за того, что сто летчиков-истребителей в год — слишком малое число при колоссальном размахе боевых действий.

Однако в этом мире ситуация сложилась с точностью до наоборот: мастерство, подкрепленное врожденным Даром, правит полем боя по сей день, и тут уж числом не возьмешь: можно построить сотни самолетов, можно обучить сотни пилотов, но магом надо родиться. Сколько рыцарей есть — столько есть, и новых взять негде, разве переманить из других стран, что в прошлом становилось причиной междоусобных конфликтов.

В то время как маги совершенствовались в своем искусстве, у простых людей возможности разработать боевые системы не имелось в принципе. Средневековая армия оказывалась совершенно беспомощной против магов, и искусство рукопашного боя без оружия было настолько же бессмысленным, как и любое другое искусство ближнего боя. Процветали только луки, самострелы и хитрые штуки вроде змееметов.

Ситуация поменялась с появлением огнестрела и артиллерии, благодаря которым простолюдин получил небольшой, но все-таки шанс победить мага, а армия — возможность ответить магу огнем на огонь издали. Когда люди применили регулярные войска как поддержку рыцарей, свартальвы сделали то же самое, поскольку единички и двойки — основная масса их популяции — стали с автоматом или возле орудия полезнее, чем со своей немощной магией.

И потому люди, практически «проскочив» исторический этап армий, сражающихся в ближнем бою, потеряли шансы создать настоящее боевое искусство.

Допустим, в истоках карате лежит тотэ и еще более древнее дзю-дзюцу, зародившееся в шестнадцатом веке, когда воины сражались врукопашную. Но откуда ему взяться здесь, если этап рукопашной войны был слишком незначительным? Зачатки рукопашного боя, которые возникали там у феодала, а тут у разбойничьей банды, были утрачены с приходом огнестрела. Для боевых искусств как таковых в этом мире не нашлось не только места, но и фундамента, из которого они могли бы вырасти.

Потому обычные военнослужащие шли «европейским» путем, шлифуя командную работу, а самой совершенной боевой системой из существующих считалась армейская рукопашка — донельзя примитивная, предназначенная для того, чтобы дать рекруту минимальные азы, которые ему почти наверняка никогда не пригодятся, разве что дома на гражданке против грабителя. Правда, эта система включала в себя обучение работе холодным оружием, поскольку рунные клинки давали солдату, которому очень повезло добраться до вражеского мага в упор — ну или не повезло, это как посмотреть, — мизерный шанс на победу.

Но безоружному бою внимания уделялось мало. Использование своего автомата в рукопашном бою, отбор оного у противника, простейшие удары и приемы руками, ногами и саперной лопаткой — собственно, вот и все. Впрочем, это вполне рациональное решение: случаи успешного применения рукопашной атаки отдельными военнослужащими были единичными за четыреста лет существования Аквилонии.

А бокс как вид спорта родился в придорожных кабаках и довольно быстро перекочевал на арены, где вскоре появились перчатки и защитная экипировка. Главная цель поединка — нокаутировать противника ударом в челюсть, для чего особой силы удара не требуется, да и травмы с переломами ребер считались редкостью, характерной разве что для супертяжеловесов. И хотя определенная техника у боксеров появилась, принцип «поразить одним ударом», на котором базируется карате, им неизвестен.

В общем, неудивительно, что перелом трех ребер у Мэтта был списан на технику. И теперь мне остается только закрепить это впечатление.

Главной проблемой — и кто бы мог подумать?!! — стал кирпич. Оказалось, что во всей усадьбе нет ни одного кирпича. Дворецкий только растерянно развел руками: ну а правда, откуда кирпичам взяться? Если вдруг стройка или ремонт — приедут строители, все, что надо, привезут, все сделают и уедут, тщательно убрав за собой.

Я позвонил в службу безопасности.

— Дежурный слушает!

— Хм… такой глупый вопрос у меня: может, кто знает, где поблизости кирпичом разжиться можно?

Беляевские спецы пребывали в ступоре недолго, а потом один из них вспомнил, что в конце улицы у какого-то мелкого дворянина стройка в разгаре.

Я пошел туда, через ограду окликнул рабочих, попросил у них пару кирпичей и вернулся с трофеями домой. Правда, на входе столкнулся с Марком.

— Привет, Реджи, а что это у тебя?

— Ты кирпичей никогда не видел?

— А зачем они тебе?

— Я ими в подвале сусликов убиваю, — с серьезной миной ответил я.

У Марка глаза на лоб полезли:

— Сусликов? У нас в подвале?!

— Ну да.

— Так нет же в подвале никаких сусликов!!

Я пожал плечами:

— Значит, я уже всех перебил.

Марк недоверчиво смотрел на меня несколько секунд, а йотом заржал, как лошадь.

— Ну ты шутник, — сказал он, — и главное, рожа такая серьезная-серьезная, что я за чистую монету принял.

Однако на этом приключения с кирпичами не закончились. Я пошел на кухню, отыскал там Ивана и попросил кастрюлю побольше.

— Желаете чего-нибудь сготовить? — поинтересовался он, вручая мне сосуд подходящих габаритов.

— Ага, — кивнул я, положил в кастрюлю кирпичи и набрал из-под крана воды.

Глаза Ивана — о, это было бесценное зрелище.

Затем я засунул свой «супчик» в ближайший холодильник с краешку и попросил:

— Предупреди, пожалуйста, Жюльена и Марию, чтобы не трогали мою кастрюльку, хорошо?

До вечера я размораживал воду и замораживал обратно раз пять, чтобы она, пропитав кирпичи, превращалась в лед и расширялась, тем самым расширяя поры и уменьшая прочность оных. С виду кирпич выглядит нормально, но после такой обработки разбить его куда как легче, что часто используют на показательных выступлениях не очень добросовестные мастера. Их оправдание простое: зритель приходит посмотреть на то, как мастер тамэсивари будет крушить предметы, он получает, что хочет, а выступающему — напряг меньше, не надо выкладываться на полную и бояться, что не разобьет.

Трюк, конечно, некрасивый и несолидный, но по пять кирпичей за один раз я разбивал в прошлой жизни, а тут за тамэ-сивари даже не брался, мозоли на костяшках набить за полгода не успел, да не очень-то их на груше и набьешь. И до того момента, когда я снова буду удивлять всех ударами молотка по кулаку, еще годы тренировок. Так что вынужден пойти на такую вот хитрость.

Вечером я выбрал из двух кирпичей тот, который был прочнее и с меньшими порами, и поставил его перед собой на табурет. Немного подумал, как мне сподручнее и эффектнее его разбить. Костяшками кирпич ломать — идея плохая; рожу кирпичом — ну прямо мастер каламбура! — я удержу, но если собью кулак до крови, то шоу не получится. Чистый удар нужен.

Похоже, вариант один: ребром ладони. У ладони основание мясистое, сбить его до крови не получится, а что будет больно — так тут главное просто не показать этого. И лучше — горизонтальным движением, напоминающим обезглавливание.

Я собрался, сконцентрировался… Так, стоп. Упустил главное. Трюк надо провернуть со щитом на себе, но если я правильно понимаю принцип его работы, то он не только защитит меня от летящего кирпича, но и наоборот, спасет кирпич от моего удара. Щиту ведь, по идее, без разницы, совой об пень или пнем об сову.

М-да, та еще проблема, но мне удалось решить задачку при помощи сухого спагетти.

Я снова пошел на кухню, взял у Ивана полпачки и готов поклясться, что он в этот момент пытался понять, что же я собираюсь готовить из спагетти и кирпичей.

У себя в комнате я провел простой эксперимент. Подброшенный тонкий хрупкий прутик легко ломался надвое от удара ребром ладони независимо от того, создавал я пустотный щит или нет. Тогда я рискнул ударить по кирпичу и даже немного удивился, разбив его с одной попытки и практически без болезненных ощущений. При этом непередаваемое и ни на что не похожее чувство холодного покалывания — признак воздействия моего щита — пропал. Значит, при ударе, моем или по мне, щит слетает, но удар по мне останавливает, а мой — нет. Как ни странно, но есть все-таки разница, совой о пень или наоборот. Хотя что тут удивляться волшебной магии, если даже простая лампочка в рот засовывается без проблем — а обратно почему-то никак. И вроде чисто теоретически, если влезла, то и вылезти должна, да только люди с лампочкой во рту, если верить знакомому травматологу из прошлой жизни, периодически стучатся в его дверь.

Я подумал, что щит, работающий в две стороны по-разному, сильно упростил мне жизнь: теперь не нужно придумывать, как наложить его частично, чтобы зрители могли прочувствовать или увидеть, но чтобы он не мешал мне бить… А потом хлопнул себя по лбу. Во тупица! Мог бы и сразу сообразить, что, работай щит в обе стороны одинаково, — я попросту не смог бы сломать Мэтту ребра.

Обрадовавшись, что все сложилось наилучшим образом, я отправился за совком, веником и тряпкой: не в моих правилах заставлять кого-то убирать осколки разбитого мною кирпича, да и секретность надо сохранять.

* * *

На следующее утро в университете меня ждал сюрприз, и не один.

Началось все с благообразного седого джентльмена в костюме-тройке с каким-то гербом справа на груди, который поджидал меня прямо у парковки. Стоило выйти из машины, как он шагнул мне навстречу, держа в руке конверт, и почтительно поклонился.

— Здравствуйте, сэр Рэмм-Сабуров, — сказал он.

— Добрый день. Кто вы и чем могу служить?

— Я — верный слуга Дома Кейнов. Извольте принять сие приглашение на званый ужин, который состоится в их усадьбе завтра в шесть вечера.

Ну началось. Запись, к счастью, у меня есть, и копию я отдал господину Уэйну с инструкцией опубликовать, случись со мной что-то плохое.

Я повертел в руках конверт, украшенный золотым тиснением.

— Простите, а Альберт Кейн — это четвертый или пятый?

— Альберт Кейн Четвертый — глава Дома Кейн.

— Вот даже как… Уж я надеюсь, что его сиятельство… или светлость?

— Его сиятельство граф Кейн Четвертый, — подсказал тот.

— Я надеюсь, что его сиятельство поймет правильно, но у меня очень напряженный график, кроме того, плебейской единичке вроде меня будет немного не по себе в компании столь высоких персон. Так что я очень признателен за огромную честь — но по указанным причинам вынужден отказаться.

Мой собеседник немного замялся, затем ответил:

— Собственно, дело ведь не только в ужине. У его сиятельства имеется тема для очень важной беседы, и…

Я его прервал, постаравшись сделать это вежливо, все же он — просто слуга, то есть ни при чем.

— Вот это уже совсем другой разговор, с него и стоило начинать. Как вы сами только что абсолютно верно заметили, у его светлости ко мне есть дело. Подчеркиваю, у него ко мне, а не у меня к нему. Не имея ровным счетом ничего против совершенно незнакомого мне человека и ни на грамм не желая проявить неуважение, я все же замечу, что не являюсь его слугой или членом его Дома и не обязан являться пред его светлые очи всякий раз, как у него ко мне появится тема для беседы. Надеюсь, я все это сказал достаточно корректно и вежливо?

— Мм… Да-да, вполне.

— В таком случае всего вам и его светлости доброго, а я на занятия побежал… А, и совсем забыл сказать: с веселого видео, которое и породило тему для беседы, копии сняты, разосланы и в случае чего окажутся в сети. Ну это если его сиятельности захочется знать.

Действительно, что он о себе вообразил, этот Четвертый?! Если он намерен принести извинения за поведение своего внука — так извиняющаяся сторона приходит к тому, перед кем извиняются, не наоборот. Хотя дело, как мне кажется, совсем-совсем не в извинениях, просто кое-кому сильно не понравилось, что его родовая техника не такая уж и надежная.

Вторым сюрпризом стало то, что в вестибюле меня снова ждали, и на сей раз это была Гордана. Прямо утро встреч какое-то.

— Привет.

— Доброго дня, чем могу служить?

— В общем, это… Я хочу извиниться за свое поведение. Я так обычно не поступаю, сама не знаю, что на меня нашло.

— Зато я знаю.

— Что ты имеешь в виду?

— Позволь я попытаюсь угадать, что на тебя нашло. Ты избалованная девочка из богатой и знатной семьи, да еще и с сильным Даром. Тебе все, что у тебя есть, досталось легко или вообще за просто так — благосостояние, положение в обществе, хорошие внешние, умственные и физические данные. Если ты и приложила к чему-то большой труд, то разве что к магии, других серьезных заслуг в жизни у тебя нет. Ты находишься на вершине социальной лестницы, не приложив к этому никаких усилий и стараний, и воспринимаешь это как абсолютно естественное положение вещей. И как итог — ты не привыкла слышать отказов, особенно от тех, на кого смотришь свысока. А тут какая-то единичка посмела сказать тебе кощунственное слово «нет». Вот это и вывело тебя из себя. Я прав?

Гордана несколько секунд помолчала, обдумывая услышанное.

— Должно быть, ты навел обо мне справки через службу безопасности своего Дома, слишком уж точно ты гадаешь, — сказала она.

Я покачал головой.

— Я не наводил о тебе никаких справок, просто мне слишком хорошо знаком твой тип людей, вот и весь секрет. Я просчитал тебя еще во время нашей первой встречи. По-моему, тебе пора вырасти и перестать по-детски брать оппонентов на слабо. В мире взрослых это не работает, кроме тех случаев, когда твой оппонент точно знает, что возьмет верх. Как это и вышло с Мэтью.

Горди скорчила мрачную гримасу.

— Ну и что, отыгрался? Доволен?

— И в мыслях не было отыгрываться, просто попытался тебе помочь. Решение всякой проблемы начинается с ее понимания. Чтобы победить, нужно знать своего противника и себя, чтобы иметь шансы пятьдесят на пятьдесят — достаточно знать только себя. Но если твой противник — твои же недостатки, то незнание врага оборачивается незнанием себя самой, и тогда ты обречена вечно получать поражения и неудачи из собственных же рук.

— Ты говоришь как убеленный сединами старец.

Блин, знала бы она, как метко попала…

— Это потому, что я вырос раньше тебя, а ты задержалась в своем радостном детстве. Как бы там ни было, извинения приняты. Доброго тебе утра, и если увидишь Акселя — передай ему, что я покажу, что обещал, после занятий, на заднем дворе.

— Хорошо.

Как я и надеялся, вчерашний инцидент замяли, будто его и не было, но слухи пошли.

Лех косился на меня с любопытством, но не расспрашивал: здешний господь отвалил ему столько врожденного такта, что я начал понимать, отчего вокруг так много бестактных нахалов.

Рита появилась с опозданием на десять минут, извинилась перед лектором и быстренько села на свое место.

Десять секунд спустя мне в спину уперся знакомый пальчик.

— Реджик, а правду говорят, что ты вчера четвертому уровню немножко… показал, почем фунт лиха?

— От двух до пяти ребер у разных рассказчиков, — ухмыльнулся Лех, — это тянет уже не на фунт, а минимум на кило. Только это, Реджи, а ты в курсе, что Мэтт Кейн — из очень-очень влиятельной семьи?

— В курсе, в курсе. И что?

— Он на редкость злопамятный парень, насколько мне известно. Рано или поздно Мэтт станет графом Кейном, да еще и приближенным императора, либо его сына Зигмонта. В общем, ты нажил себе врага.

— Если видеозапись с камер, где будущий граф отхватывает от единички, утечет в сеть — он может приближенным императора и не стать.

Рита захихикала:

— Стыд и срам, причем такой, что не отмыться.

Лех покачал головой:

— А если не утечет?

— Тогда я могу слить. У меня есть копии.

Мне в спину ткнулся пальчик.

— Реджик, а ты мне ее покажешь? — хитро-сладким голосом прошептала Рита.

— А это уже зависит от того, как мы с Кейнами договоримся.

Тут в нашу сторону взглянул препод, и я сделал вид, что тщательно конспектирую какую-то хрень про деепричастные существительные — или что-то в этом роде — в высокой литературе.

На перемене мне все же пришлось отвечать на расспросы группы, как вообще возможно единичке победить четверку и что это за секретная техника пустоты, но я отделался общими фразами: Кейн спровоцировал дуэль и огреб, а секретная на то и секретная, и вообще доступна только самым конченым и безнадежным пустотникам.

Сразу после последней пары в аудиторию пожаловали Аксель, Мартин, Горди, а с ними остальные «искры». Я подхватил ранец, и мы все вместе пошли на задний двор университета.

По пути обнаружил, что за нами преспокойно топает Рита.

— Тоже хочешь посмотреть?

— Естественно! — ответила она, счастливо и лучезарно улыбаясь. — Я буду за тебя болеть! А кого ты на этот раз собрался в больницу отправить?

— О господи! — ужаснулся я. — До чего же ты кровожадная! С чего ты вообще такое подумала?!

Рита пожала плечами с видом ангелочка, который вообще не при делах.

— Я не кровожадная, я просто тебя поддерживаю. Если тебе надо кому-то выписать люлей, значит, у тебя на то есть веская причина, а если нет — ну и хорошо… Только зачем ты тогда с ними идешь?

— Фокус покажу. Сейчас сама все увидишь.

Мы обошли здание университета и оказались на заднем дворе, как обычно, безлюдном. Здесь я снял ранец и достал из него кирпич. На лицах всех присутствующих появилось полное недоумение, ибо про тамэсивари, искусство разбивания вещей голыми руками, тут, ясен пень, не слышали.

— Вот, держи его двумя руками сверху и снизу вертикально, только подальше от себя, — сказал я, вручая кирпич Акселю.

Затем стал так, чтобы и зрителям было видно меня и кирпич, и мне его разбивать удобно, примерился, мысленно прочитал формулу пустотного щита и резко ударил. Кирпич хрустнул в руках Акселя и брызнул крошками, когда моя ладонь прошла сквозь него горизонтальным рубящим ударом, и вместе с ним слетел щит. Хм, кажется, я переборщил с заморозкой.

Зрители возбужденно зашептались, Рита зааплодировала, Аксель повертел в руках обломки и сказал:

— Я видел, как ты сотворил щит или что-то очень похожее, но никак в толк не возьму, как ты использовал его, чтобы разбить кирпич?!

Я лукаво прищурился:

— Я обещал показать, но не рассказать. Ты практически все сам видел, дальше думай, ты ведь тоже маг.

— Да толку, — фыркнула Гордана, — если мы хоть семи пядей во лбу — мы же не единички, пустота нам не дается.

— Хе-хе. По крайней мере, теперь вы видели. Ну ладно, всем до понедельника, — сказал я и направился к Рите.

— Постой-ка, а разве ты не будешь завтра у Кейнов? — удивилась Горди.

Я удивился не меньше ее:

— А откуда ты знаешь про приглашение?!

— Так на званые обеды, которые устраивает Мэтью, приглашаются все «искры». Мне стало известно, что Кейны и тебя пригласить решили… в знак примирения вроде как. Ты что же, отказался?

— Там не все так просто. Мне передали приглашение от главы Дома и сообщили, что ко мне имеется разговор. Но я решил, что мне этот разговор не нужен.

Аксель слегка помрачнел.

— А это ты зря так. Самоуверенность выросла после стычки с Мэтью? Так его отец и дед — немного не тот калибр. Ты все-таки будущего главу Дома на больничную койку отправил.

— Мне по барабану, какой там у них калибр, я знаю, что они из себя представляют как люди. Яблоко от яблони далеко не падает, мне хватило короткого знакомства с Мэтью, чтобы сделать выводы. Потому я подстраховался: даже если Кейны нажали на университет и добились уничтожения записи, копия у меня осталась. И не только у меня.

Горди вздохнула:

— Блин, как ты все усложняешь. На самом деле все трое Кейнов вполне приличные и уважаемые люди, и…

— … И потому не сочли нужным извиниться за своего отпрыска, ага. В общем, приятного вам обеда, увидимся в понедельник.

После университета мы с Ритой отправились в поход по кафешкам, вполне себе неплохо прогулялись, и я уж было решил, что день удался.

Однако дома меня ждал еще один сюрприз.

Стоило вернуться, как меня по внутреннему телефону вызвал дед. Я нашел его в кабинете, причем не в самом лучшем расположении духа.

— Реджинальд, а что это у тебя за терки с Кейнами?

Я сделал большие глаза:

— Какие-такие терки?

— Ну за нос-то меня не надо водить. Со мной связался их шеф СБ и спросил, не знаю ли я чего о видеозаписи с Кейном Шестым, которая может попасть к нам. Ты мне ничего не хочешь рассказать?

— А, видеозапись, да. Просто видео с камеры наблюдения, на котором Мэтью Кейн проигрывает поединок убогой единичке.

У деда брови поползли вверх:

— Это еще как может быть? Что это за единичка?

— Я.

— Ты… победил Кейна Шестого?!!

— Ну да. Пробил его щит секретной техникой и сломал ему при этом пару ребер.

В общем, я подвергся натуральному допросу и рассказал практически все, умолчав о секрете своей «техники».

— Ну тогда понятно, — кивнул дед и бросил на стол два конверта. — В воскресенье мы с тобой приглашены на аудиенцию к пфальцграфу Гронгенбергу.

— Кто это — пфальцграф? — удивился я.

— Управитель императорского дворца в отсутствие монарха формально. На деле Гронгенберг — доверенное лицо императора, и от визита к нему нам с тобой отказаться не получится.

— Мы? Вы и я?

— Именно. Но, по сути, дело в тебе.

Я подпер рукой подбородок:

— А есть какая-то идея, зачем я ему понадобился, этому пфальцграфу? Не верю, что дело в младшем Кейне.

Дед хмыкнул.

— Конечно, не в нем, а в единичке, которая его укатала. Ты вообще понимаешь, что твоя хитрая техника, пробивающая щит родовых императорских телохранителей, может устроить революцию в устоявшейся системе уровней? Есть уровни силы, с первого по седьмой, и каждый из них сильнее предыдущего, и если слабый может победить сильного, то при разнице максимум в уровень. А тут единичка — четверку… В общем, это дает… открывает некоторые, кхм, перспективы… и перед империей, и перед тобой лично.

— Но откуда Гронгенберг узнал?! Я уверен, что Кейны замяли конфликт, они и меня приглашали на разговор…

— Но ты оказался слишком гордым, чтобы снизойти до них? — спросил дед.

— Ладно, вы меня раскусили, Александр Тимофеевич, — признал я.

— Ну вот. А Альберт Кейн — человек, в котором долг преобладает над гордыней. Когда он не смог побеседовать с тобой, то, скорее всего, сообщил императору о том, что появились единички-пустотники, способные одолеть мага на три уровня выше. Ну а император все, что из этого следует, просчитал на раз. Готов держать пари, что тебе предложат тренировать королевскую гвардию и других… другой персонал, скажем так.

И тогда я понял, что пора сматывать удочки.

* * *

Мы пришли в офис к пфальцграфу, если так можно назвать особняк в четыре двойных этажа в центре города, неподалеку от императорского дворца, в два часа пополудни, как и было назначено. Мне по такому случаю пришлось облачиться в пиджак-визитку и галстук, в которых я себя чувствовал не особо комфортно.

— И не вздумай отколоть какой-нибудь безумный номер, — предупредил дед.

Ну поглядим, поглядим.

Гронгенберг оказался невысоким упитанным джентльменом без капли Дара, насколько я мог судить, но уже с первых слов даже мне стало ясно, что ума и проницательности ему не занимать. Мы были приглашены на легкий ланч в огромном роскошном кабинете, в котором хозяин оного казался еще меньше.

И да, дед не ошибся. Пфальцграфа интересовал в первую очередь я.

Вначале за закусками, салатами и паштетами пошел совершенно мирный разговор ни о чем. Гронгенберг весьма обходительно и тактично расспросил, каково мне было оказаться без вины в тюрьме, а потом и в пустыне, быстро ли я свыкся с родней, которую не видел пять лет, и каким я вижу свое будущее после окончания университета.

Ладно, хватить лялякать, пора переходить к делу.

— Скажем так, ваша светлость, еще совсем недавно у меня были прогнозы на мое будущее, но с учетом того, что вы меня сюда на самом деле не паштетом угостить пригласили, теперь оно скрыто в тумане неопределенности.

Гронгенберг намек понял сразу.

— Знаете, Реджинальд, в какой-то мере вы правы, но, с другой стороны, разговор как раз и призван этот туман разогнать. Сразу хочу уточнить одну деталь: верно ли, что ваша победа над Кейном Четвертым не случайность, а закономерность?

Я кивнул:

— Абсолютно верно.

— А как эта победа связана с нарушением правил поединка?

— Никак вообще. Я проигнорировал требование остановить бой по двум причинам. Во-первых, я защищал свою репутацию, а на дуэлях остановка до победы не предусмотрена. Во-вторых, правила изначально не давали мне шанса на победу, потому что написаны для магов, которые могут удерживать и подпитывать свои щиты. А я пустотник, и щит должен пересотворять заново каждый раз, потому правило «бой до сбитого щита» мне в принципе не позволяло победить.

— Интересно… А эта ваша секретная техника — вы действительно используете пустотный щит, чтобы каким-то необычным образом разбивать предметы или противников?

Все ясно, меня «сдали» именно Кейны. На званом ужине им рассказали о разбивании кирпича, а те доложили выше.

— Зачем вы спрашиваете, если вам и так все рассказали?

— Вдруг кто чего напутал… Насколько техника сильна? Вы пробили щит мастера-защитника четвертого уровня. А как насчет пятого?

— Понятия не имею, — пожал я плечами, — никогда не спарринговал с пятыми уровнями.

— А это можно устроить, между прочим. Даже не спарринг, а просто тест. Я могу позвать рыцаря пятого уровня, и вы попытаетесь пробить его щит.

— Нет.

— Почему?

— А почему я должен причинять вред человеку, который ничего плохого не сделал?

Гронгенберг пожал плечами:

— Для научного эксперимента, так сказать. Вам самому не интересно?

— Интересно, но применять свое мастерство иначе чем для самозащиты мне запрещено.

— Кем?

— Тем, кто научил меня.

Пфальцграф сделал вид, будто вспомнил нечто важное.

— А кстати, кто ваш учитель?

Была у меня мыслишка обыграть религиозный гамбит — в мире, где существование бога не вызывает ни у кого сомнения, могло бы и прокатить. Однако я уже заметил, что наряду со всеобщим признанием господа здесь незаметен религиозный фанатизм. Это в прошлой жизни люди делятся на тех, кто не верит, и тех, кто пытается наставить неверующих на путь истинный, порой с пеною у рта и оружием в руках. Тут этого нет. Господь есть, но он вмешивается в дела смертных по минимуму и потому хоть и почитаем, но без особого авторитета. Что уж говорить, если даже убийца Томаса бога почему-то не убоялся.

Потому я решил оставить этот вариант на крайний случай.

— Он умер. И, предвосхищая ваш следующий вопрос, я его единственный ученик на Земле. Вы ведь именно это хотели узнать?

Гронгенберг кивнул:

— В общем-то да. Что ж, в таком случае не хотите ли вы передать его знания своим собственным ученикам?

— Для начала я хочу закончить университет.

Повисла тишина, дед буквально перестал жевать свой паштет, но я и без этого догадывался, что вопрос пфальцграфа на самом деле не вопрос, а приказ, высказанный в учтивой форме.

Впрочем, Гронгенберг очень быстро оправился от неожиданности, должно быть, подумал, что я несмышленыш, не расслышавший повеление в вопросе. К его чести, он попытался решить проблему полюбовно, не догадываясь, что она носит принципиальный характер.

— Тогда у меня вопрос, — улыбнулся он. — Первый — а зачем он нужен? Точнее, зачем нужен именно этот университет? Римболд — не самый престижный, прямо скажем. Есть императорская военная академия, к примеру, откуда выходят лейтенантами, а самые способные — майорами с фантастическими перспективами. Талантливые офицеры нужны везде, причем не только в горячих точках, ведь и солдат нашего спецназа кто-то должен обучать.

Хорошая попытка, право слово. Мне предлагаются звание и карьера в тепленьком местечке, если я правильно понял. Но увы — это не то, чего я жажду. И уж тем более я не стану обучать карате солдат: это искусство создано для самозащиты, а не для войны. Такова традиция моих учителей, такова моя традиция. Но вслух я этого не сказал, хоть и хотелось.

— Спасибо, но меня не интересует карьера военного.

— Тогда что вас интересует?

— Спасибо, что наконец-то спросили именно в такой форме, а не вопросами-приказами, но я вам ответил чуть ранее. Я хочу закончить университет. Причем тот, который я выбрал, а не тот, что вы предлагаете.

— Хорошо, воля ваша, — легко согласился пфальцграф, — в таком случае что мешает вам совместить учебу в университете и обучение вашей технике императорских офицеров и гвардейцев?

— Время, ваша светлость, время. В сутках слишком мало часов. Помимо учебы я хочу заниматься самосовершенствованием, гулять с друзьями и так далее. Уверен, вы знаете, что мое детство с одиннадцати лет и до нынешнего времени было совсем нерадужным, и потому я предпочту проводить свободное время по своему усмотрению, а не по вашему. Все люди мечтают о счастье, но не каждый видит его в служении империи. Дедушка, вы только не поперхнитесь, пожалуйста, — обратился я к Александру Тимофеевичу.

Гронгенберг вздохнул.

— Должен заметить, что я был уверен в обратном, — сказал он. — Рыцарь-дворянин, не желающий служить императору… Как-то странно, вы не находите?

Я покачал головой.

— А в каком месте я рыцарь? Вырос с убеждением, что я убогая единичка и ни на что не гожусь, кроме как свечи зажигать, но поскольку канделябры со свечами ушли в прошлое, — значит, вообще бесполезен и мой удел быть пешкой в селекционно-политических игрищах Домов.

— А как же любовь к родине? Ведь теперь у вас есть возможность послужить ей и императору так, как не всякий настоящий маг может.

Родина? Я люблю ее, да только она осталась в прошлой жизни. Аквилония же ничего не значит ни для меня, ни тем более для Реджинальда.

— Родина, ваша светлость, это как родители. Ее легко и естественно любить, если она любит. Но когда меня швырнули в тюрьму за преступление, которого я не совершал, за меня никто не заступился. Мне грозило минимум двадцать лет, а то и пожизненное, мой дядя требовал смертной казни, забыв, что я еще ребенок, и что? Император не пришел и не вызволил меня из-за решетки, так откуда у меня возьмется желание ему служить?

Пфальцграф немного смутился таким поворотом разговора.

— Видите ли, против вас было очень много серьезных доказательств. Посмотрите на эту печальную ситуацию с точки зрения императора, он ведь не всевышний, откуда ему было знать, что вы невиновны?

— Нет, это вы посмотрите с моей. Вот я сижу в одиночной камере, не имея за собой никакой вины, а передо мною — крайне неприятные перспективы. Провести жизнь в тюрьме или сдохнуть в пустыне, пытаясь доказать, что невиновен. Вы правда думаете, что в тот момент меня волновало, откуда император узнает о моей невиновности?!! Да ни на грош. Моя родина, возглавляемая императором, швырнула меня вначале в тюрьму, а потом в пустыню, и мне даже воды не дали ни капли, видите ли, слишком тяжкое преступление и слишком веские доказательства. Потому завязывайте, ваша светлость, с дешевой пропагандой, я не собираюсь жертвовать родине или императору остатки своего детства, я им вообще ничего не должен. А когда стану взрослым и Дом Сабуровых отпустит меня в свободное плавание — ну, тогда и поглядим. Может статься, мне все же понадобится титул, но быть младшим сыном чужого Дома уже немного надоело. И тогда, если ваше желание повысить боевые возможности пустотников не исчезнет, у нас будет тема для разговора по существу, а пока ее нет. И, к слову, несовершеннолетних детей на службу призывать — самое постыдное дело да к тому же противозаконное.

Я говорил это с определенным умыслом. Если Гронгенберг захочет форсировать события — вот ему и подсказка, как именно он может это сделать. Надавить на деда, чтобы тот дал вольную досрочно, а затем каким-то образом приписать мне несколько лет. Тогда у пфальцграфа открываются широкие возможности манипулировать мною, вплоть до призыва в армию, но и у меня появляется возможность, став взрослым, продать акции и свалить из Аквилонии, да подальше. И все, свобода, я снова буду сам себе хозяин.

Правда, и тут не все просто, потому что Рита-то останется здесь. Я должен вначале как-то определиться с ней. У нее отец и перспективы тут, в Аквилонии, но если она мне послана свыше, то уедет вместе со мной все равно. Другой вопрос, что я должен обеспечить ей приличную жизнь, где бы мы ни оказались, поэтому надо иметь какие-никакие, а план и возможности.

В теории я могу и в Аквилонии остаться, если мне удастся полюбовно договориться с Гронгенбергом и его хозяином. Рано или поздно вскроется тот факт, что карате ни разу не магия, а его применение на поле боя не имеет практического смысла, там для такого случая предусмотрено холодное оружие с антимагическими свойствами. То есть применить-то можно, и даже намного эффективнее рунной сабли, но случаи рукопашных схваток — хоть с солдатами противника, хоть с магами — слишком редки, чтобы обучать бойцов многие годы.

Зато останутся те же сферы применения, что и в прошлом мире. Полиция и спорт. Более того, многие единички-пустотники захотят повысить свои возможности, среди них будут и сотрудники специальных служб, но, если кто-то придет в частном порядке, пусть и по указанию начальства, — это уже их дело, мои принципы не обязывают меня выискивать среди учеников военных.

Однако все произошло совсем не так, как я планировал. У деда опосля был отдельный разговор с пфальцграфом, а по дороге обратно он мне сказал:

— Предупреждал же я тебя, Реджи, предупреждал… Отменяется твоя вольница. Гронгенберг велел ни при каких обстоятельствах из Дома тебя не исключать. Тебя-то я хорошо понимаю, но сам, как ты догадываешься, императору поперек воли не пойду… если не считать, что я не должен был тебе этого говорить.

Все понятно, простой путь нам только снится. Но мне не привыкать, я всю предыдущую жизнь ходил трудными дорожками.

— Понимаю, — беззаботно кивнул в ответ, — и спасибо за откровенность, дедушка.

* * *

Действовать я начал на следующий же день, в понедельник. Позвонил в приемную своего бывшего Дома, но секретарь ответил мне, что дядя Вольфар не может принять звонок. Ни сейчас, ни завтра, ни, скорее всего, в обозримом будущем, и я его хорошо понимал. Потерять единственного сына — тут кто угодно сляжет.

— В таком случае, кто сейчас ведет дела Дома?

— Его супруга, леди Маргарет Рэмм.

— Соедините с ней, пожалуйста.

Пришлось обождать немного, затем тетя Маргарет вышла на связь. Я выразил ей соболезнования по поводу смерти Томаса, подозревая, что она огорчена так же, как и я, то есть радуется. Ведь теперь главой Дома станет Мина, ее родная дочь, а не сын мужа от первого брака. Как я и думал, в голосе тети особой печали не было.

Я изложил ей суть проблемы: мне нужна часть денег, но не через пять лет, а сейчас. Однако внезапно натолкнулся на откровенное нежелание помочь или простое недоверие: тетя, если верить ей на слово, с радостью бы помогла, но вот беда-то какая, я несовершеннолетний и подписать соглашение у нотариуса не смогу, а просто так дать мне денег, никак это не оформив, — увы.

— Ладно, тетя, вы очень упростили мне жизнь, — сказал я. — Я-то акции деду не отдал, чтобы он дяде Вольфару палку в колеса не вставил, а вы… Вы проявили неплохую деловую хватку — поговорим по-деловому, значит. Если вы не дадите мне денег, завтра потеряете предприятие, потому что я отдам акции под контроль деда и «Универсальное производство Рэммов» будет заказывать руны где-то в другом месте.

— На самом деле мне все равно, у кого пакет акций, потому что подобный поворот я предвидела, — с нескрываемым самодовольством сообщила тетя Маргарет. — УПР заключило контракт с «твоим» предприятием на двадцать лет, на все сто процентов мощностей, и потому уже не очень важно, кто сидит в директорском кабинете. Конечно, Александр Сабуров сможет усложнить нам жизнь, но это если и отразится на ком-то — то только на моих юристах.

Я отключился, позвонил господину Уэйну, попросил о консультации и побежал на занятия по геометрии, а на следующей перемене набрал его номер снова. Душеприказчик оказался очень расторопным человеком и уже успел узнать то, что меня интересовало.

Я снова позвонил тете Маргарет.

— А теперь послушайте, что я вам скажу, тетушка. Контракт, заключенный без ведома мажоритарного держателя акций, ничего не стоит, потому что мажоритарный акционер вправе разорвать договор, где нет его подписи. Вы не знали или думали, что я не знаю? Завтра к вам придет мой человек, и вы без единого возражения назначите его директором, если хотите и дальше производить руны, а не покупать втридорога. А там уже поговорим. Конец связи.

После университета я велел Серго отвезти меня в офис господина Уэйна.

Там меня уже ждал, помимо него самого, ничем не примечательный парень лет двадцати пяти, похожий на клерка. Уэйн представил нас друг другу.

— Джейсон Бриггс написал дипломную работу о том, как развалить предприятие и остаться безнаказанным, — сказал он, — вот я и подумал, что это как раз специалист, который вам нужен.

— Серьезно? — удивился я, — тема ведь… странная.

— Странная не тема, это я был дураком… Решил соригинальничать. Защитил без проблем, но вот с работой беда. Меня дважды увольняли, как только на предприятиях, где я был замдиректора и старшим администратором, начинались проблемы. Хотя вина там не моя была.

Я улыбнулся.

— А мне как раз и надо создать проблемы. Только не сразу, а потом, да и то не факт.

— А как вы собираетесь меня назначить, не будучи совершеннолетним? — спросил Джейсон.

— Поглядим. Завтра пойдешь вот по этому адресу и станешь директором предприятия. Точнее, почти наверняка станешь, если только мадам, чей адрес я тебе дал, не конченая дура. И будешь там сидеть тихонько, директорствовать, пока от меня сигнал не придет. А в случае любых странных событий — звонить мне сразу.

— Понял.

Мы пожали друг другу руки, и я, не отпуская его ладони, сжал пальцы так, что у него слегка глаза на лоб полезли.

— Только если подведешь меня — одним увольнением не отделаешься, — ласково пообещал я.

Когда Джейсон ушел, господин Уэйн спросил:

— А зачем весь этот огород городить? Если хочется пакость сделать — лучше отдать акции вашему деду, а он-то уж сделает…

— Я без деда хочу обойтись. Суть не в пакостях, а в том, чтобы не дать тете Маргарет вывести производство из-под удара. Она может продать оборудование другой фирме, своей. Чего я допускать не намерен.

Тетушка поступила совсем-совсем некрасиво, и я не удивлюсь, если она продолжит эту линию. Страховка не помешает.

* * *

План удался: тетя Маргарет решила в бутылку не лезть, после чего Бриггс уволил с ключевых постов нескольких людей, связанных с УПР, и заодно пересчитал заключенный контракт, который оказался даже не в три раза менее выгодным, чем рыночный, а вообще бездоходным. Ну а что, предприятие-то свое, а через пять лет окажется, что малышу Реджи как минимум за пять лет ничего не надо платить, красота же. Поэтому у нас состоялся еще один телефонный разговор: я заставил тетушку выплачивать мне десять процентов от рыночной маржи ежегодно и вперед. Она, конечно, поупиралась, но я поставил вопрос ребром: или она платит, или акции попадают к деду с условием полностью прекратить поставки для УПР, что он с радостью сделал бы и без условий.

Конечно, деньги получились не очень большие, всего сорок тысяч империалов в год, для любого Дома — мизер, особенно если учесть, что даже у меня на платежной карточке лимит пятьдесят две тысячи в год. Но в моей ситуации этот сороковник — очень неплохой и, главное, неучтенный доход. Узнай дедушка, что у меня под кроватью появился чемоданчик с деньгами на дне, — может и догадаться, что я мажу лыжи.

На случай любопытных слуг я деньги перепрятал: упаковал в спортивную сумку на дно, сверху сложил тренировочный костюм и сменную обувь, а саму сумку поставил на виду, возле ранца с учебниками.

Готовя побег, я вел себя как ни в чем не бывало. Исправно посещал университет, продолжал тренироваться и учиться у К’арлинда.

Затем весна кончилась, а вместе с ней и нулевой семестр. На каникулах я частенько встречался с университетскими друзьями, стал вхож в Дома Яблонских, Бергов, Вэнсов, а позже познакомился с Ковачами — семьей Горданы — и, в конечном итоге, с Кейнами, которые в общем-то оказались неплохими людьми. Самое забавное, что на тусовках я был практически единственным первым уровнем, не считая Риты, но если Рита воспринималась всеми как моя девушка, то я стал в этой компании своим или почти своим. И как-то раз понял почему. Кейн Пятый, отец Мэтью, однажды обронил фразу, из которой стало ясно: он знает, что мне уготована роль тренера имперских псов, то есть в будущем я стану в той или иной мере заметной фигурой, несмотря на отсутствие магического таланта.

Также этим летом я стал близок с Ритой. Правда, возникли сложности организационного плана, так как я не мог навещать ее в пансионе, а она не хотела навещать меня в усадьбе Сабуровых, да я и сам не хотел, чтобы все об этом знали. Точнее, служба безопасности наверняка знала и так, но не болтала. Так что я арендовал съемную пляжную кабинку на берегу огромного и живописного озера в двадцати километрах от столицы, целый день мы катались на лодке, гуляли, кормили уток, которых там с легкой руки отдыхающих вроде нас развелась тьма. Правда, Рита категорически не захотела купаться из-за кожи, чувствительной к свету, из-за чего она также все время носила широкополую шляпу.

А вечером у нас был ужин при свечах, который закончился самым лучшим и приятным образом.

Часа через два, когда мы лежали, обнявшись, в темноте, Рита шептала мне на ухо всякую ерунду, а я думал, что почти счастлив. Почти — потому что сижу в клетке. Большой, красивой и комфортной — но клетке.

Одновременно с этим на вечеринках, устраиваемых то в одном, то в другом доме, я начал замечать, что Горди пытается сокращать дистанцию. Я чуть раньше узнал, что Мэтью, оказывается, вовсе не ее парень, как думал поначалу, при том что других вероятных кандидатов я не знаю. Впрочем, я оставлял ее попытки без ответа, хоть они мне конечно же льстили.

И вот на одной из вечеринок уже в самом конце каникул, устроенной Акселем в своем загородном охотничьем домике — хотя фигасе «домик», три этажа и два флигеля, — Горди воспользовалась тем, что Риты в этот раз с нами не было. Подгадав момент, когда я с чашкой горячего чая вышел на веранду, вышла следом и довольно прозрачно намекнула, что я ей нравлюсь, в том числе, так сказать, и прямо сейчас.

Я посмотрел на нее и улыбнулся, постаравшись, чтобы улыбка по возможности выглядела виноватой.

— Горди, ты, конечно, клевая и все такое, но… Не пойми меня превратно — я встречаюсь с Ритой.

— Просто между прочим: здесь ее нет, — хихикнула она. — Ты настолько старомоден, что можешь встречаться только с одной?

Интересно, что бы она сказала, если б знала, что я прожил с одной женщиной всю свою жизнь? Может ведь и не понять.

— Да, я очень старомоден, — ответил вслух. — Так что давай оставим все как есть, ладно?

— Ладно, — засмеялась Горди, — но я уже начинаю недолюбливать жителей Мааженты.

— Все никак не научишься адекватно воспринимать слово «нет»?

Мы засмеялись вдвоем.

Было и еще кое-что, лишившее меня сна и покоя.

Я не говорил с Ритой о будущем, понимая, что оно у меня намечается бурным, но она как-то невзначай обронила, что осенью ее отец приедет ее навестить. И это конечно же не просто так было сказано.

И вот тут-то я оказался на распутье. Мой план — бегство из Аквилонии, но сбежать — значит расстаться с Ритой. Согласится ли она сбежать вместе со мной? Я не уверен в этом, как не уверен, хочу ли подвергать ее лишениям, которые наверняка последуют за бегством. Согласится ли мое синеглазое чудо вернуться на родину, в Мааженту, если я уеду с ней? Это уже намного реальнее, и вот тут-то все упирается в ее отца и его отношение к перспективе замужества дочери за беглой безродной единичкой с родословной, но без статуса.

Было тут одно искушение. Я могу просто пойти к Гронгенбергу, сказать, что передумал и готов послужить Аквилонии. И все, любые вопросы будут решены при первой же встрече с отцом Риты. Кто такой? Глава собственного Дома. Чем занимаюсь? Да так, спецназ и гвардию тренирую…

Мое будущее станет предсказуемым, жизнь — комфортной и без неожиданностей. Достаток, любимая женщина, статус… Но цена — все та же предсказуемость: у цепного пса жизнь, как правило, сытая, но без сюрпризов. Скучная.

А еще я не хочу носить ошейник с именем своего хозяина.

* * *

За три дня до конца каникул К’арлинд устроил мне очередной экзамен, швыряя мячи и хлеща меня струями пламени, и ни разу не пробил.

— Неплохо, — сказал он, — меня даже удивляет, что ты так быстро умудряешься пересотворять щит. Самый искусный пустотник, которого я когда-либо видел, сумел в бою применить щит трижды кряду, и то он был не человеком, а свартальвом. У тебя получается держать сознание чистым, но учитывай, что это всего лишь тренировка. В настоящем бою очень трудно избавиться от страха, гнева, ярости или боли, потому не рассчитывай, что сможешь пережить два удара от кого бы то ни было.

Я не согласился с ним: я не боялся и не испытывал ненависти, стоя перед разъяренным медведем, так что…

Но вслух сказал другое:

— Я понял.

— В общем, это была последняя тренировка. Я научил тебя так хорошо, как смог, и даже слегка удивлен твоими успехами. И не забывай практиковаться, потому что мячи держать — это одно. Удар кувалды или автомобильная авария могут оказаться для тебя смертельными… сейчас. В будущем ты сможешь превзойти своего отца, если не сглупишь, как он, и не забросишь тренировки.

Я кивнул:

— Я понял. Так ты уезжаешь?

— Угу. Я был в посольстве — мне велели собирать манатки. Я их уже собрал… — Тут он полез в карман и достал вещь, похожую на букву «Т» с утолщением в месте соединения ствола и перемычки и загнутыми краями: — Мне велели передать это тебе.

Я повертел ее в руках. Граммов сорок, материал похож на полированный обсидиан, с задней стороны клипса для крепления на одежду. Брошь?

— Что это за символ?

— Так мы, свартальвы, представляем себе Мировое Древо, Иггдрасиль. Это символический подарок, талисман по-вашему, их дарят на удачу.

— От кого? Погоди… Неужели?..

— Это передала тебе твоя мать.

Я расхохотался.

— Да неужто? Она мне брошь прислала? И даже ни строчки не черканула?

К’арлинд пожал плечами.

— Как я и предполагал… Ей нечего тебе сказать, слов нет подходящих. Что написать? Что любит? Ты же смеяться еще сильней будешь. Что помнит? Это ты уже и так знаешь. Слова ничего не изменят, это одна из причин, почему мы не любим пустой болтовни и желать удачи предпочитаем подарком, а не словом.

Я криво улыбнулся и положил брошь на стол.

— Передай ей мое «спасибо» за подарок. Хоть я и не верю в бессмысленные талисманы.

— В него не надо верить. Цепляешь ногтем клипсу, разворачиваешь на сто восемьдесят градусов и бросаешь.

— В смысле?

— Внутри рунный заряд. Миниатюрная светошоковая зажигательная граната, ограниченно действующая против магической защиты. Срабатывает контактно или спустя четыре секунды. В этом вся символичность: надейся только на то, что у тебя есть и что ты сам можешь, а не на божественное вмешательство.

Я повертел гранату в руках и положил в карман.

— Ну что же, тогда прощай, К’арлинд, и спасибо за науку. Может, еще свидимся.

Он посмотрел на меня, словно на безумца:

— Разве что как враги, если я приду в Аквилонию в составе экспедиционного корпуса. По своей воле в край людей я больше не ходок.

— Ты так и не рассказал: а за что тебя наказали?

— Не наказали… Скорее, проучили. Я однажды поставил собственные интересы выше интересов своего анклава, а точнее, даже в ущерб… Вот меня на сорок лет и освободили от всяческих обязанностей, а заодно и от моего народа. Чтобы я пожил без него, сравнил и смог осознанно сделать выбор, как жить дальше. Я усвоил мой урок.

— Серьезно? — удивился я. — А я читал, что у вас хаос, право сильного, постоянные интриги, подковерная борьба… Даже ваш Высший Круг развалился из-за борьбы за власть. А оказывается — у вас есть понятие о долге?

— А ты как думал? Высший Круг не развалился, он был создан в связи с катастрофой для координации общих усилий. Мы заняли свое место в этом мире, Круг выполнил свою задачу, и мы вернулись к системе анклавов, это наш естественный социальный строй. Мы ведь не альвы.

Время было уже позднее, потому, когда я провожал К’арлинда к воротам, мы никого не встретили. Здесь его уже ждал автомобиль совершенно немыслимого, чуждого дизайна, вот он какой, автопром темных эльфов.

Мы помахали друг другу на прощанье, я проводил машину взглядом. Мой учитель, тренер и палач возвращается домой после двадцати девяти лет изгнания.

И мне захотелось, чтобы там, дома, у него все сложилось хорошо.

* * *

Вечером последнего дня каникул — это было воскресенье — я собирал ранец, когда вдруг зазвонил телефон.

— Да-да?

— Здравствуйте, сэр, — раздался в трубке незнакомый мужской голос, — я говорю с Реджинальдом Рэммом-Сабуровым?

— Да, это я.

— Меня зовут Миклош, я служу Дому Ковачей. Не могли бы вы уделить мне десять минут? Дело важное и касается Горданы Ковач.

В мою душу закралось нехорошее предчувствие.

— Конечно, а в чем дело?

— Это не телефонный разговор. Я нахожусь возле вашей усадьбы, у проходной.

— Сейчас буду.

Я побежал к проходной. Миклош, парень, похожий на Беляева, как молодой бульдог на старого, уже ждал у ворот, и по моему распоряжению дежурный пропустил его на территорию усадьбы.

— Что стряслось?

— Полтора часа назад леди Гордану пырнули заточкой, — сообщил он.

— О боже! Она?..

— Жива и вне опасности. Завтра ее перевезут из больницы домой.

Я почувствовал почти физическое облегчение.

— Фух… Кто?

— Я за этим и пришел. Мой руководитель надеется, что люди, которые тесно знакомы с леди Горданой, смогут навести нас на след нападавшего. Мы полагаем, что это кто-то из ее круга, ближнего или дальнего. Не согласитесь ли вы помочь, сэр?

— Да с радостью, но… А полиция что?

— Мы работаем вместе с ней, само собой. Но лучшие бывшие полицейские обычно идут служить Домам, хоть Ковачам, хоть Сабуровым… Вам будет удобно побеседовать в моей машине или, может, на лавочке возле вашего КПП?

— Да, конечно, проходите…

Через пять минут я уже знал подробности. Гордана имеет обыкновение посещать выступления различных музыкантов в центре города, в общих клубах, одеваясь как простолюдинка. В этот раз она отправилась на концерт какой-то группы вместе с парой подружек — я шапочно знаком с обеими — и пошла внутрь, притом с ними было двое охранников, ее и одной из подружек, но те шли позади, чтобы своим присутствием за спиной хозяек не испортить их маскарад. И в толчее концертного зала Гордана получила удар заточкой в бок, причем никто вообще не понял, от кого и как.

Выслушав рассказ, я развел руками.

— Положим, я был здесь, в усадьбе, все последние четыре часа, так что меня вычеркивайте. Но с чего вдруг мысль, что это кто-то из своих?

— А вариантов только два. Либо это сделал кто-то, у кого на леди Гордану зуб, либо мы вынуждены допустить существование психопата, который развлекается, нападая на незнакомых людей с острыми предметами. Но ничего похожего ни в столице, ни в соседних городах ранее не происходило.

— М-да… Только я не знаю никого, кто мог бы хотеть ее убить.

Миклош покачал головой.

— Не убить. Орудие нападавшего — заточка длиной с большой гвоздь и толщиной несколько миллиметров. Такая рана могла бы быть смертельной где-то вдали от цивилизации, но даже для медиков это не проблема, молчу уже о целителях. Леди Гордана будет в порядке через пару дней. И глубина раны — пять сантиметров — наводит на мысль, что нападавший не ставил перед собой цель убить, иначе нашел бы предмет подлиннее и пошире. Скорее — за что-то поквитаться. Наш шеф смог переговорить с леди Горданой перед тем, как ее увезли на операцию, но она и сама не знает, кто бы это мог быть.

— Я тем более без понятия, мне известна только одна ситуация, которую можно назвать ссорой, да и то с натяжкой.

— А можете поподробнее? С кем?

— Со мной, полгода назад. Вы же знаете ту историю, по итогам которой Мэтью Кейн отправился в больницу? Так вот, это на моей памяти был единственный случай, когда Горди вела себя предосудительно, агрессивно или просто несдержанно. А если причина нападения не в ее поведении, а, скажем, в делах семьи Ковачей, политике, финансах, других Домах — тут я вообще абсолютно не в курсах. Мне регулярно выпадает вращаться с Горди в одном кругу, ну да вы и сами должны это знать, и я не помню за нею ни единого поступка, за который можно было бы хоть кошку выпороть, не говоря уже о том, чтобы человека пырнуть заточкой. Даже предположить не могу, кому понадобилось такое делать, вообще без единой мысли.

За воротами послышался шум подъезжающей машины.

— Жаль, — вздохнул Миклош, поднялся с лавочки и поклонился. — Спасибо за уделенное время…

Тут появился Беляев собственной персоной, поздоровался вначале со мной, затем с Миклошем, причем с ним — как со старым знакомым.

— Мне дежурный позвонил, что тут такое дело, ну я и пришел, — пояснил он свое прибытие.

— А эс-бэ Сабуровых есть дело до чужого Дома? — полюбопытствовал я.

— Чужой Дом — не моего ума забота, а вот некий тип, который нападает на дворян по неизвестным мотивам, — мое, пока не доказано обратное, да и коллегам помочь не грех ради всеобщего блага…

Когда они двинулись к караулке, я окликнул Миклоша:

— А я могу навестить Гордану?

— Это сейчас бесполезно, так как она под наркозом, а завтра стоит уточнить насчет визита в приемной, целитель Дома Ковачей, кхм, строг и деспотичен… как и все целители-эльдар.

Я пошел обратно в дом, размышляя по пути, точнее пытаясь размышлять. У меня ни единой, даже самой бредовой догадки, кто или за что мог бы такое сделать, но есть надежда, что полиция и эсбэшники свое дело знают. Кстати, хорошо, что они все будут работать в одной связке, это в прошлой жизни полиция не жалует частных сыскарей, тут, как я узнал раньше, порядки другие. Преступления против дворян расследуют все вместе, а затем, когда дело сообща раскрыто, каждый отчитывается перед своим начальством, получает от него премии — и все довольны. А талантливые копы за содействие и рвение нередко получают от дворянина, преступление против которого они расследовали, либо подарки к Новому году, либо приглашение в свою службу безопасности.

Так что все хорошо мотивированы для плодотворной командной работы, и есть надежда, что ублюдка, пырнувшего Горди, вскоре прищучат, а мне стоит поменьше волноваться и держать за «хороших парней» пальцы, раз ничем больше помочь им не могу.

* * *

Новый учебный год, полноценный первый курс, начался не очень-то весело: трудно радоваться жизни, когда кто-то из друзей на больничной койке. На одной из перемен я отыскал Акселя в тренировочном зале «искр» — он тоже выглядел мрачнее мрачного, как и практически вся группа магов.

— Как думаешь, в чем резон… нападения? Ты вообще знаешь хоть кого-то, кому это выгодно?

Аксель фыркнул:

— Да вагон таких.

— Это кому же? — удивился я.

— Ты в курсе, что многие воспринимают Горди как подругу Мэтью?

— Мм… Нет. Хотя сам так думал Некоторое время назад…

— Вот то-то и оно. Они близкие друзья, потому им легко делать вид, что между ними что-то большее.

Это сбило меня с толку.

— А на фига им так делать?

— Сам-то как думаешь? — ухмыльнулся Аксель. — Мэтью кто? Наследник очень влиятельного Дома, будущий граф, будущий приближенный императора, да и сам из себя неплохой парень, как ты наверняка заметил. А теперь угадай с первого раза, сколько он получал ежедневно писем от девушек, которые были бы не прочь за него выйти, а также девушек, чьи родители были бы не прочь иметь Мэтью зятем? Десятки.

— И это проблема?

— Да, потому что правила этикета требуют на письма отвечать. Но это еще полбеды, на письма секретарь ответить может. А любое официальное мероприятие, любой бал или званый ужин оборачивается просто кошмаром, потому что любая провинциальная клуша либо баклан — они не могут удержаться, чтобы всякими правдами и неправдами не представить завидному жениху свою дочку, племянницу и так далее. Это оборачивается диким занудством, потому что нельзя ответить что-то вроде: «Здрасте, приятно познакомиться, но я ни в жисть на вас не женюсь, у меня есть невеста», — приходится из соображений этикета вести пару минут беседу ни о чем и ни с кем…

Тут до меня дошло.

— Так Горди делает вид, что встречается с Мэтью, чтобы его не доставали сваты?

— Вот именно, — кивнул Аксель. — Так что будь уверен, если, предположим, Горди… я имел в виду, если в абстрактном параллельном мире-двойнике тамошняя Горди умрет, очень многие этому только обрадуются, и можешь не сомневаться, что желающих написать Мэтту соболезнующее письмо с прозрачным намеком на готовность унять его боль найдется столько, что в один вагон все, пожалуй, не поместятся, часть придется на крышу сажать…

— И ты думаешь, кто-то из них причастен?

Аксель покачал головой:

— Не-а. Убить Горди лично — дело невыгодное, даже найдись какая-то ну очень отчаянная и рисковая авантюристка — путь откроется не только ей, но и сотням ее конкуренток. Не думаю, что это они. И потом… В толпе пырнуть и уйти незаметно, притом что Горди с подружками, а чуть позади охрана, — тут не только железные нервы нужны, но и сноровка. Наем головореза — дело дохлое, эта братия нанимателя сдаст сразу же и правильно поступит, зачем идти на убийство дворянина за деньги, если можно сдать заказчика и без риска получить минимум вдвое больше? Так что я в такой же растерянности, как и служба безопасности Ковачей. Я настоял, чтобы пана отправил им в подмогу своих спецов, — но чует мое сердце, толку будет мало.

— Да уж, — вздохнул я, — бред полный… Кстати, а кто невеста Мэтью, раз на то пошло?

— Его дальняя родственница. Живет на окраине, так что приходится на свидания ездить неблизко. Но они помолвлены, и я знаю, что других женщин для Мэтта не существует.

Мы помолчали, глядя в окно, потом я спросил:

— А ты, значит, веришь в параллельные миры?

Он усмехнулся.

— Вера подразумевает твердую уверенность, ничем не подкрепленную, потому — нет, не верю. Но допускаю, что они могут быть. Вон Свартальвсхейм тоже был нам параллелен, пока не свалился… И кто знает, что еще на ветвях Иггдрасиля есть… И потом, Иггдрасиль должен из чего-то расти, из того, куда попадали миры, и откуда-то взяться, а деревья обычно рощами растут. То есть я понимаю, насколько глупо подходить к Мировому Древу с мерками наших обычных, но общее направление моей мысли ты, полагаю, улавливаешь. К тому же очень сложные вещи нередко бывают очень простыми, хоть мы и не знаем об этом.

— Философ?

— Нет, куда мне. Просто иногда задумываюсь о разных вещах, в том числе недоказуемых и неопровержимых… Вот зацени идею… Если параллельные миры на ветвях параллельных Древ есть — мы не можем доказать этого, если только не сумеем как-то туда попасть. Или если оттуда кто-то не попадет к нам. А если их нет, то мы вообще не сможем опровергнуть теорию параллельных миров. Я слыхал от одного еретически мыслящего человека такую фразу, крамольную, но забавную: «Если господа нет и церковники нас дурят, то мы все равно никогда не сможем доказать этого и религия — самая беспалевная афера на свете».

Я улыбнулся.

— А как же я?

— А ты тут ни при чем. Я ведь не рассуждаю о господе, а просто замечаю, что если бы его на самом деле не было, то мы все равно не смогли бы это установить. Все, что мы имеем, — это чудеса Его, то есть не совсем прямое доказательство. Вот давай попробуем представить себе, что когда-то мы станем настолько мудры, что поймем, как именно совершается невозможное и творятся чудеса, нарушающие законы природы. Мы принимаем как аксиому, что законы мироздания нам нарушить не дано и если кто-то способен заставить мертвого восстать и двигаться — то это господь. Что, если когда-то мы поймем, как это делается, и сможем повторить? Ведь это равносильно утрате всех доказательств.

— Наоборот, — возразил я, — если мы когда-то сможем сотворить чудо — это докажет существование бога.

— Каким образом?

— Мы станем богами сами.

— Ха! А ведь логично, — ухмыльнулся Аксель.

Тут в его кармане зазвонило, он достал телефон, выслушал своего собеседника и сунул прибор обратно в задний карман.

— Бежать надо. Это, Реджи, если что — если пойдешь навещать Горди, то вначале позвони и спроси, пустят ли. У них целитель — просто цербер, эльдар со своей заносчивостью даже свартальвам фору дадут, но этот вообще нечто. Ведет себя так, словно он там и есть глава Дома… И если разрешат — отзвонись мне, ладно?

— Лады, — кивнул я, Аксель подхватил свою спортивную сумку и побежал прочь.

Я постоял несколько секунд у окна, поглощенный своими мыслями, затем повернулся, чтобы пойти в класс, и увидел на полу черный предмет. Это оказался телефон Акселя: он обронил его, надо думать, поскольку засунул в карман небрежно и не полностью. Самого его и след простыл, должно быть, уже в машину садится.

Я достал телефон, чтобы сообщить Акселю о его потере, и тут же ухмыльнулся: щазз, два раза, его телефон в руке держу.

И тут он завибрировал, рассыпаясь звонкой трелью. Я на миг задумался, выключить или ответить и сказать, что хозяина нет? Отвечу, пожалуй, чтобы человек время не терял.

Я нажал кнопку и поднес к уху, намереваясь сказать «алло», но из динамика мне в ухо влетела настолько экспрессивная тирада, что я на миг растерялся.

— Не вздумай снова положить трубку, потому что ты по уши в жопе! — завопил знакомый женский голос. — Мы оба с тобой влипли, ненавидь меня сколько влезет — только давай выпутаемся вначале!!! Я уже две недели пытаюсь тебе сказать, что у нас, оказывается, есть дополнительный сервер, который ведет протоколы всех манипуляций с камерами, и у меня нет доступа в серверную!!! Только у главы или наследника, и ни я, ни мой человек не можем добраться до записей!!! И это не самое страшное, потому что кое-кто может внезапно снова стать главой Дома, если мой муж умрет! А он одной ногой в могиле, бесы б его забрали, и тогда кое-кто снова станет самым старшим из наследников, пусть даже сейчас он изгнан, но он старше Мины!!! У меня есть информация, что на это могут пойти! И тогда у нас будут очень большие неприятности! Нам надо завершить «проект», иначе ты сам понимаешь, что нам светит!!! Аксель?! Ты слышишь меня?!

Я отключил связь и медленно опустил руку с телефоном. Это был голос моей тетушки.

Кажется, теперь я знаю, кто убил Томаса.

* * *

Все последующие занятия я размышлял о том, что делать дальше. Самое очевидное решение — обратиться в полицию, моего свидетельства вкупе с железным фактом, что меня подставили, хватит для обыска, но пока будет тянуться эта волокита, тетушка успеет что-то предпринять. Допустим, устроить пожар.

Вернувшись из университета, я повстречал в холле дядю Александра, который сразу после приветствия сказал:

— Реджинальд, ты знаешь, что час назад в твоем бывшем Доме случился пожар?

Хренасе! Тетушка, видимо, мыслит в том же направлении. Ну а что, ведь самый очевидный метод!

— Кто-то пострадал?

— Нет, насколько я знаю. Сгорела только часть служебных помещений в отдельной пристройке.

Все ясно, с полицией я опоздал.

На следующий день нашел Акселя и вернул ему телефон.

— Ты обронил его, когда убегал.

— О, как хорошо, что ты нашел! Я уж думал — придется заново список контактов создавать…

— Кстати, тебе звонила какая-то мадам и говорила что-то о недоделанном проекте. Научный руководитель?

Акселя перекосило так, что я по его лицу и скрежету зубов прочитал все те слова из боцманского лексикона, которые он хотел сказать, но сдержался в присутствии других студентов.

— Это просто одна тупая с… дама, которая не хочет понять, что я скорее сдохну, чем… еще раз буду иметь с ней дело. У меня уже четыре ее номера в блок-списке, и я не могу дождаться, когда же она перестанет звонить мне с новых номеров…

Итак, тетушка говорила явно обо мне, Аксель практически признал, что сотрудничал с ней в деле устранения Томаса. Для полиции этого, впрочем, недостаточно, серверную, надо думать, сожгли, потому доказательств у меня больше нет, если они там и были. И где найти другие, я пока не знаю. Что ж, сделаю вид, что ничего не подозреваю, а заодно надо разобраться, что тетушка говорила о моем предположительном восстановлении в правах в Доме Рэммов.

После занятий я испытал настойчивую потребность прогуляться в одиночестве, потому позвонил в канцелярию и сказал, чтобы машину за мной не высылали. Ковачи по-прежнему не позволяли навестить Гордану, ссылаясь на волю целителя, и у меня начало появляться нехорошее ощущение, что либо они опасаются повторного покушения, что лично мне обидно, но не страшно, либо на самом деле с Горди все хуже, чем мне сказали, а это уже хуже, демоны побрали бы этот каламбур.

Я подзаправился мороженым в первом попавшемся на пути кафе и пошел домой через парк. При этом какой-то парень в приличном костюме — хотя в Заречье других костюмов не бывает в принципе, — который шел по улице следом и зашел в кафе вместе со мной, вышел из него с опозданием на тридцать секунд и тоже решил прогуляться в парке.

Совпадение или слежка? С виду-то вроде одет дорого, но в Заречье все одеты дорого, даже слуги низшего звена. Костюм, правда, носит несколько вольготно и небрежно, не на все пуговицы застегнут, платок из кармана торчит меньше, чем положено, рубашка под пиджаком тоже расстегнута. Недворяне, работающие в дворянском районе, такого себе не позволяют, с другой стороны, никаких дворянских признаков на одежде у моего попутчика нет. Хм… Простолюдин, который пытается выглядеть аристократом, не нарушив запрета на дворянские элементы одежды?

Я свернул на самую тенистую тропинку, густо обсаженную кустами и к тому же самую безлюдную, прошел по ней сотню шагов, добрался до первой развилки и спрятался за кустом. Сейчас поглядим, слежка или совпадение. Снял с ног туфли, оставшись в носках, сбросил ранец и принялся дожидаться своего хвоста.

Он вскоре появился, идя несколько поспешнее, судя по быстрым шагам. Вот он доходит до развилки и останавливается. Выглядываю из-за куста — точно, стоит спиной ко мне и смотрит то в одну сторону, то в другую, пытаясь решить, куда я направился.

Моих шагов он не услышал, даже когда я побежал к нему по бетону. Упираюсь левой ногой ему под колено, тяну за воротник назад, хватаю за руку, которой его вестибулярный аппарат взмахнул в безнадежной попытке сохранить равновесие, — и вот он уже на земле, я у него на спине, его кисть в жестком контролирующем захвате.

— Какого хрена ты за мной следишь и кто вообще такой? — спокойно спрашиваю я.

— Вы только что совершили нападение на сотрудника Имперской службы безопасности, — почти так же спокойно сообщил он мне.

— Документ есть?

— Во внутреннем кармане, но я не могу достать.

Я ослабил хватку, позволяя ему перевернуться на бок и левой рукой достать удостоверение. Точно, служба безопасности.

— И что же надо от меня службе безопасности? — поинтересовался, не отпуская своего пленника.

— Я приставлен к вам для охраны! Может, теперь отпустите меня?

— Для охраны от кого?

— Вам следует послать официальный запрос в управление. Если информация не секретна — вам ответят.

— Ладно, коли так…

Я запустил руку к нему под пиджак, расстегнул защелку и вынул пистолет вместе с подмышечной кобурой.

— Незаконный захват оружия, — печально подытожил безопасник.

— Так оно мне для защиты неизвестно от кого нужно. Ты же, как видно, не особо великий воин.

— У вас могут быть неприятности, — вздохнул эсбэшник.

— Они у меня уже есть, раз за мной филер ходит. Да еще и настолько неопытный, что позволил себя заметить, скрутить и обезоружить… Кто приказал?

— Мой непосредственный начальник, что довольно очевидно. И я не знаю, кто приказал ему, и не сказал бы, если бы знал.

— Ладно. А кому подчиняется «эсбэ»?

— Это секретная информация.

— Пфальцграф Гронгенберг может отдавать приказы службе безопасности? Наверное, да, ведь я не знаю больше никого, кому понадобилось бы приставить ко мне слежку…

— Охрану!

— В общем, передай своему начальнику, что мне не нравится компания его сотрудников, а еще больше мне не нравится скрытая слежка. Пистолет я оставлю себе до тех времен, когда опасность перестанет мне угрожать…

— Вы же понимаете, что я буду обязан написать рапорт и на вас заведут уголовное дело?

— Ты ничего не будешь писать. Шепотом скажешь своему шефу, что тебе нужен новый пистолет, и твой шеф тихонько тебе его выдаст. Потому что если станет известно, что тебя перехитрил и обезоружил шестнадцатилетний пацан, вы оба сможете ставить крест на своей карьере, ты — потому что дилетант, он — потому что держал в команде дилетанта. А мне на дело чихать: тот, кто приказал тебя ко мне приставить, хода ему не даст, так что ты и твой шеф хуже сделаете только себе. Вот когда твой шеф решит, что опасность миновала, и снимет слежку — прости, охрану, — тогда и верну ствол. А теперь извини, мне пора.

Я соскочил с его спины и прожогом бросился в кусты, запрыгнул в свои туфли и припустил прочь, оставив ранец лежать на траве: потом вернусь.

Как и предполагалось, настырный филер побежал за мной следом. Мало того что дилетант, так еще и одиночка, потому что будь их больше — он передал бы объект, то есть меня, под наблюдение напарника, раз сам вскрылся. А может, просто хотел отнять пистолет и удостоверение… наивный.

Я свернул на боковую дорожку, выбросил удостоверение и кобуру в кусты — времени цеплять на себя нет, — а пистолет сунул сзади за пояс под пиджаком, и в таком виде выскочил из парка на улицу, оглядываясь по сторонам.

Мне повезло: на парковке через дорогу я увидел полицейскую машину. Парковка возле недорогой забегаловки, предназначенной для простолюдья: всему обслуживающему персоналу Заречья, в том числе и копам, тоже надо где-то обедать, а заведения, ориентированные на дворян, им дороговаты.

Я припустил прямо туда. Филер — нет, ну видали идиота, а?! — по-прежнему бежал по пятам, не догадываясь, какая ловушка ему уготована.

— Полиция! Полиция! — Я влетел в забегаловку, показательно тяжело дыша.

Двое копов — оба средних лет, оба в отличной для своих лет форме, хотя с едва наметившимся брюшком — вскочили из-за столика, один опрокинул при этом пластиковый стаканчик с кофе.

В ответ на их вопрос я указал пальцем на дверь, к которой с той стороны уже подбегал незадачливый филер:

— Он гонится за мной с середины парка! Вначале шел, я пошел быстрее — и он пошел, я побежал — и он за мной! Пришлось ранец бросить! Психопат какой-то! Говорил — мой новый охранник, как будто я не знаю охранников своего Дома!

В тот момент, когда преследователь уже протянул руку к двери, ему навстречу вывалились копы, и он снова оказался уложенным на асфальт лицом вниз с заломленными руками, причем уже не так аккуратно, как это сделал я, скорее, даже наоборот, с показательной жесткостью, граничащей с жестокостью.

Заречье с точки зрения столичного патрульного — практически предел мечтаний. Самый благополучный район города, отребья нет, уличной преступности нет — как итог, и работы почти нет. У дворян хватает грязи в их закрытом мирке, но она достается в основном детективам, следователям, коронерам, а обычный уличный патрульный колесит неспешно в хорошей, отлично оборудованной машине с обогревом и кондиционером или же сидит в забегаловке вроде этой — вот и вся работа. Иногда надо выехать на место аварии, оцепить место происшествия и дождаться следователей, составить протоколы, может, иногда задержать мелкого воришку, который ворует там же, где работает, или, прилично одевшись, шарит по карманам в людных местах — вот, собственно, и все.

Конечно, работают в Заречье исключительно надежные, проверенные, решительные и смелые люди, минимум у половины в послужном списке — многократные задержания вооруженных бандитов и участие в перестрелках, а у остальных — то же самое, но поменьше. Однако тут всего этого нет. Вооруженные грабители? В Заречье, где на въездах — контрольно-пропускные пункты, а в каждой третьей усадьбе, если не в каждой второй, — караулки с вооруженными до зубов штурмовиками, практически сплошь отставными спецназовцами, устроить уличную перестрелку — значит не дожить даже до приезда полиции.

Потому на деле Заречье — все равно что почетная пенсия для самых достойных. Проявил себя многолетней безукоризненной службой — сдаешь зачет по этикету и идешь работать в этот полицейский рай, где самые высокие зарплаты и самая легкая работа.

И как итог — здешние копы особенно рьяно блюдут свою репутацию. У всех семьи, у многих ипотека, тут уж никак в грязь лицом ударить нельзя, особенно перед теми, за чей счет тут такие высокие зарплаты.

Так что несчастного филера хряпнули на асфальт с демонстративным праведным гневом и заломили руки так, что он едва не взвыл, мне его даже стало немного жаль. С точки зрения копа все на сто процентов очевидно: вот паренек из дворян, он стопроцентно из дворян, потому что подросткам-простолюдинам в Заречье взяться неоткуда. А вот взрослый стремный тип, запыхавшийся от быстрого бега. Презумпция невиновности? Не, не слышали. В кои-то веки двум полицейским выпадает возможность продемонстрировать свою абсолютную необходимость в Заречье, если они не устроят из этой возможности яркое шоу — им коллеги не простят.

Копы защелкнули наручники, и старший принялся зачитывать ему права хорошо поставленным, звучным голосом, причем так, чтобы слышали все зрители.

— Я из ИСБ, вашу мать! — прохрипел прижатый к земле эсбэшник.

— А мне он совсем другое говорил, — заметил я, стоя на пороге.

— Где ваше удостоверение?! — строго спросил второй коп.

— Так он… сэр Рэмм отнял!

Вот тут полицейские слегка удивились и взглянули на меня.

Я в ответ выразительно повертел пальцем у виска:

— Говорил же, что у него не все дома.

— Сейчас отвезем тебя в участок — там нам свои сказки расскажешь, — сказал первый коп задержанному.

— Да говорю же, у него мое удостоверение!

Второй коп обыскал филера, похлопав по карманам, под мышками и по ногам.

— Если ты из ИСБ — где пистолет, бронежилет, рация?

— Я из наружного сопровождения, у меня нет рации, чтоб не бросалась в глаза, мы защищенными телефонами пользуемся!

— А пистолет?

— Сэр Рэмм отнял, — обреченно вздохнул филер.

— Если бы сэр Рэмм был в состоянии отнять у тебя пистолет — зачем ему было бы от тебя убегать, умник?

— О господи, у него мой пистолет и удостоверение, это что, так сложно проверить?!

Я поймал взгляды обоих полицейских, в которых угадывалось размышление, как бы это поучтивее попросить меня вывернуть карманы. Они, конечно, не могут меня обыскать, даже наручники при аресте дворянина используются только в случае сопротивления, но вправе «попросить задержаться», а оно мне ни к чему.

— Простите, сэр, дабы не тратить ваше время — вы не могли бы делом опровергнуть напраслину, которую он на вас возводит?

Четко сформулировано, оскорбиться практически невозможно. Я хмыкнул, пожал плечами и молча прохлопал себя по всем тем же местам, где копы хлопали задержанного. В кармане у меня нашелся твердый предмет, я достал его и продемонстрировал свой телефон.

На этом песенка филера была спета: его небрежно сунули на заднее сиденье полицейской машины, он сам, впрочем, уже осознал бессмысленность дальнейшего сопротивления.

Старший коп достал блокнот и карандаш.

— Сэр, вы имеете предъявить задержанному что-либо помимо того, что мы и сами видели?

— Да нет, офицер. Полагаю, вы дальше сами с ним разберетесь, в участке его быстро выведут на чистую воду, кто такой. А я сейчас глотну чего холодного и пойду обратно за ранцем…

Дома я спрятал пистолет туда же, куда и деньги. Во будет прикол, если кто-то найдет оружие, лежащее на пачках империалов. Что нашедший подумает? Небось глаза будут как у Ивана, когда я у него кастрюлю для варки кирпичей просил.

После ужина я набрал по внутренней линии деда.

— Добрый вечер, Александр Тимофеевич, есть у вас свободная минутка? У меня тут возник вопросец насчет Дома Рэммов и моего восстановления в нем.

— Даже так? Ну что же, подходи на балкон.

Дед, как обычно, читал газету. Собственно, центральный балкон в хорошую погоду служил деду вторым кабинетом, столовой и приемной.

Я прихватил с собой второй стул и вынес наружу.

— Ну, выкладывай, чего удумал.

— Такие дела, дедушка, вам что-то известно о здоровье дяди Вольфара?

Дед приподнял бровь:

— Он пострадал при пожаре?

— Нет. Из телефонного разговора с тетей я узнал, что он, цитирую, одной ногой в могиле уже. Разговор был до пожара. Так что вопрос следующий: есть ли какая-либо возможность или механизм, чтобы я восстановился в Доме Рэммов и стал его новым главой в случае смерти дяди Вольфара?

— Ого, ну ты и замахнулся, — хмыкнул дед и отложил газету. — В общих чертах… Теоретически это возможно… для теперешнего тебя.

— Это в каком смысле?

— В прямом. Тот малыш Реджи, которого я знал пять лет назад, не смог бы унаследовать главенство. Но теперь у тебя есть такие шансы.

Я почесал макушку.

— А можно объяснять так, чтобы я понял? Боюсь, я слабо представляю себе вопросы наследования Дома…

— Ну еще бы, раньше тебе об этом и думать-то было ни к чему, — проворчал дед. — В общем, я тебе объясняю как человек, два года заседавший младшим советником в геральдическом министерстве. Дом наследуется всегда и неизменно сильным магом и сильным лидером, если только таковые имеются в Доме, при этом порядок наследования, какой он в обычной жизни, может быть обойден… Сложно будет так тебе растолковать, попробую иначе. Смотри, предположим, катастрофы, забравшей Нормана и Рюиджи, не произошло, твой дед уходит на покой, и тогда главой почти гарантированно стал бы твой отец, а не дядя Вольфар. Хотя Вольфар сильнее как рыцарь, он проигрывал твоему отцу во всем остальном, в том числе в управленческих качествах, что важно, и был моложе. Женитьба твоего отца на магессе шестого уровня в принципе не оставляла дяде Вольфару ни малейшего шанса, да он и не особо рвался. Даже после того, как… твоя мать сбежала, шансы были у Рюиджи, с учетом воли твоего деда, а она точно была бы в его пользу.

Однако Рюиджи не стало, главой сделался Вольфар, а после него оставалось два претендента — ты и Томас. Тут уже шансов нет у тебя, потому что Томас сильнее как маг, а ты — просто малыш Реджи, безобидный, послушный и покладистый. У тебя не было никаких качеств для главы Дома. Я не знаю, в какой момент ты так разительно изменился, но… Если учесть, что ты стал в некотором смысле знаменитостью после того, как камеры засняли тебя шинкующим мертвяка и показывающим Слезу бога… Как ты поставил себя с первых же минут в моем Доме и как держался с пфальцграфом… ему очень немногие способны сказать «нет» и настоять на своем. Если мы предположим, чисто для сравнения, что Томас жив на данный момент, то у тебя все равно были бы все шансы после смерти Вольфара заявить свои права на Дом Рэммов, потому что Томас хоть и сильнее тебя как маг, но ты наследник преждевременно ушедшего основного наследника и как личность посильней Томаса, которого, прямо скажем, никто не жаловал… Но теперь, когда Томас мертв, я бы оценил твои шансы как почти стопроцентные, потому что Мина могла бы унаследовать главенство только при условии, что других наследников нет.

— Почему? Она ведь очень умная, да и второй уровень, а не мой первый…

— Против нее — так называемый «противоперехватный» закон. Твои двоюродные сестры — «вторые дети», то есть от второго брака, да еще и младшего сына. Им запрещено наследовать Дом, потому что раньше имел место частый перехват Домов выходцами из других Домов путем подсовывания младшим сыновьям своих женщин и последующее устранение конкурентов. Ты как Рэмм старше их по крови и подходишь на роль главы. Они — младшие и могут унаследовать Дом только в двух случаях: ты не возвращаешься или возвращаешься и умираешь по естественной причине. Если ты вернешься — ты практически стопроцентный наследник, и даже если бы тебя убрали — любое подозрение на убийство, и у них шансов ноль, вплоть до того, что Дом Рэммов получил бы нового главу, ни разу не Рэмма, по высочайшему указу. Стандартная практика — назначенный сильный глава в Доме без наследника. А вот прежний ты проиграл бы им, и Мина стала бы главой по принципу твоей непригодности.

Я снова почесал макушку.

— А может быть такой вариант, что дядя Вольфар умышленно прервал контакты между нашими семействами, дабы я остался… малышом Реджи. Тогда Томас становится наследником Дома. Допустим, он и автокатастрофу мог бы подстроить, чтобы стать главой.

Дед покачал головой:

— Маловероятно. Насчет аварии — вообще исключено, потому что колесо просто взяло и лопнуло. Я был одним из тех, кто висел у полиции над душой, заставляя землю грызть, чтобы не проворонили ничего. Не уверен, кто-то еще на них так давил, и давил ли кто-то, кроме меня, — но отчеты, которые я получил в итоге, были исчерпывающими. Колесо лопнуло, не подрезано, не попорчено — просто лопнуло. Из-за изъяна с внутренней стороны, который невозможно было обнаружить. А потом… Видишь ли, на момент катастрофы всем и так было ясно, что главой Дома тебе не быть — в том числе и тебе. Я не ведаю, почему Вольфар поступил, как поступил, но раньше я знал его как хорошего, порядочного человека. Мне вполне понятно, что ты на него в душе затаил обиду, что теперь он кажется тебе негодяем… Но я о нем всегда был хорошего мнения, а в людях ошибаюсь нечасто… В общем, что ты дальше собираешься делать?

— Хм… Да ничего. Просто мысль о том, что я могу восстановить свое положение в Доме отца, да еще и стать главой… Скажем так, оказалась для меня внезапной. И теперь у тетушки есть вполне себе веская причина желать мне смерти, да?

— Если она не дура — то нет, все тот же закон… Но она сумеет переиграть тебя, срочно сосватав Мине мужа-примака уровня так четвертого, а лучше пятого, что, впрочем, сказать проще, чем сделать. И тогда геральдический совет может оказаться на стороне Мины. А ты ничего не сделаешь, пока жив твой дядя, но если он действительно сыграет в ящик в ближайшее время… А вообще у тебя есть возможность восстановиться в правах и унаследовать Дом при любых обстоятельствах, безотносительно к чему угодно. Догадываешься, куда я клоню?

— К пфальцграфу Гронгенбергу?

— Так и есть. Он дал мне понять, что очень заинтересован в твоих секретных техниках. Правильнее сказать — империя заинтересована. Потому при любых обстоятельствах ты никогда и никем не станешь, не договорившись с ним. Собственно, ваш договор и так будет чистой формальностью, потому как глава любого Дома приносит императору военную присягу и поступает на действительную военную службу, при условии, что не служил ранее, и пожизненно остается офицером Рыцарского Корпуса. Но ты бесполезен как рыцарь, а на любую иную должность не попадешь в принципе. С твоими умениями тебе путь только в инструкторы, и никуда больше. Согласишься — будешь высочайшим указом восстановлен в своих правах и назначен единственным возможным наследником Дома Рэммов хоть завтра. Все просто.

— Я над этим поразмыслю, — сказал задумчиво, — спасибо за беседу, дедушка.

В своих апартаментах я действительно как следует поразмыслил над сложившимся положением, а заодно поискал в сети базы данных по геральдическим законам. Что мы имеем? Тетушку, которая помогла Акселю убрать Томаса и, судя по ее словам, подставила меня совершенно умышленно, о чем Аксель в принципе мог и не знать наперед. Сюда укладывается и его нежелание о чем-либо говорить с тетушкой, и тот факт, что он, так сказать, взял меня под крыло с первого же дня в университете. Видать, у Берга есть совесть и осознание собственной вины перед Реджинальдом.

На данный момент тетушка себя обезопасила, спалив серверную с логами доступов, но теперь она опасается, что я могу вернуть себе место наследника. И, надо думать, тетушка слишком многое сделала ради Мины — убила пасынка и подставила племянника, — чтобы после всего этого отступить.

Чего мне теперь опасаться? Пожалуй, чего угодно, кроме убийцы, тетушка прекрасно понимает, что моя смерть приведет в действие древний закон, предназначенный для борьбы с такими хитрожопыми, как она сама. Что я бы предпринял на ее месте? Хм… Да без понятия, я не знаток подобных интриг. Правда, варианты есть: если я, положим, пойду примаком в чужой Дом, то автоматически схожу с доски и на Дом Рэммов уже претендовать не смогу, тот же закон против перехвата контроля сработает уже в ее пользу, так как любому члену любого Дома категорически запрещено иметь какую-либо власть в другом Доме. По этой же причине я не могу претендовать на возврат своих прав, пока нахожусь в Доме Сабуровых, но насчет выхода дело решить несложно.

Блин, голова кругом. Я ведь и правда не могу спрогнозировать ее возможные действия, а они, скорее всего, будут. Я в какой-то мере сам себе сделал пакость, выиграв у тетушки партию в борьбе за контроль над предприятием, теперь она знает, что я уже совсем не тот безобидный малыш Реджи.

Я встал, потянулся, похрустел позвонками и подошел к груше: проблемы проблемами, а тренировку никто не отменял.

Похоже, я увязаю в обстоятельствах все сильнее и сильнее: раньше меня удерживала от немедленного побега только Рита, а теперь Аксель подкинул дополнительных проблем, так кстати — или некстати, это как посмотреть — уронив телефон.

…Ведь я не могу сбежать, оставив за спиной незаконченные дела.

Удар-удар-удар-удар-удар!

* * *

Утром перед занятиями я позвонил Гордане, мне сообщили, что она в медпункте под надзором целителя. Однако аккурат на второй перемене Горди позвонила мне сама.

— Ну наконец-то! — обрадовался я. — А то из-за твоего целителя тебя ни повидать, ни даже позвонить! Как ты?

— Уже хорошо, — зевая, сообщила она, — я почти все время провалялась под обезболивающим и снотворным, так что самые неприятные вещи проспала. Между тем моментом, когда на концерте меня пакуют в «скорую», и «сейчас» — практически сплошной провал. Жутко проголодалась, потому как кормили меня внутривенно, а через иглу ни суп с фрикадельками, ни колдуны с мясом не зальешь. Эх, теперь еще догонять пропущенные занятия придется…

Я ухмыльнулся:

— Ну, раз ты уже о занятиях и фрикадельках думаешь — значит, теперь точно будешь жить. Когда твой цербер пустит меня тебя навестить?

— Думаю, завтра я уже встану с постельки и смогу принимать гостей.

— Очень на это надеюсь. Поправляйся, а я на занятия бегу.

После последней лекции мы с Ритой вышли в вестибюль, и тут она сказала:

— Реджик, мой папа приезжает через три или четыре дня.

— …И ты горишь желанием меня с ним познакомить.

— Ага, — кивнула Рита.

Я улыбнулся.

— Почему бы и нет… Так три или четыре?

— Пока не знаю. Он едет через Данволл и там задержится. В Данволле вся промышленность, которая снабжает столицу свежими продуктами, и папа собирается поискать, куда вложить деньги. Он хочет начать тут свое дело, потому что в Мааженте по очевидным причинам для бизнеса климат еще не скоро станет благоприятным… А что это ты в лице странно изменился? — насторожилась Рита, заметив мою непроизвольную гримасу.

Я вздохнул.

— Как тебе сказать… В общем, идем прогуляемся через парк, заодно и поговорим вдали от чужих ушей.

— О чем?

— О моих планах на будущее, скажем так.

Мы двинулись к воротам и вышли на улицу, я, проходя мимо парковки, отпустил Серго, сказав, что вернусь домой сам.

— Уфф, даже не знаю, с чего начать… Видишь ли, Ри, я намереваюсь уехать из Аквилонии. Или, точнее, сбежать, потому что по-доброму меня не отпустят.

— Твой дед слишком деспотичен? — предположила она.

— Проблема не в нем, дед бы меня отпустил, если бы не Гронгенберг.

— Кто это? — наморщила лоб Рита.

— Правая рука императора.

— А ему до тебя какое дело?

Я пожал плечами:

— Он знает про мою технику, пробивающую щиты магов, и хочет, чтобы я обучал имперский спецназ.

— Ту технику, которой ты кирпич разбил?

— Угу. И я хочу уехать. Раньше думал о Мааженте, — тонко намекнул я, — но теперь оказывается, что твой отец, наоборот, стремится сюда… Как и ты. А я — стремлюсь отсюда.

Рита удивленно приподняла брови:

— Ты не хочешь тренировать солдат? За это ведь неплохо будут платить, разве нет?

— Это долгий разговор, но если коротко — то нет, не хочу. Сыт Аквилонией, императором и своим Домом по самое горло.

— У-у-у, все серьезно… Ну хорошо, а что дальше? Допустим, ты уехал. Какие перспективы? Тебя лишат аквилонского дворянства и довольствия. Что ты дальше будешь делать? Если у тебя есть какая-нибудь личная собственность в Аквилонии — ее конфискуют для компенсации Дому без вариантов.

— На этот счет у меня есть пара идей, и с активами тоже можно что-то придумать. А нет — значит, нет. Но в Аквилонии я оставаться не хочу.

Рита вздохнула, и ее глаза стали грустными-грустными:

— А как же… мы?

Я сделал неопределенный жест.

— А это уже вопрос к тебе. Я готов взять тебя с собой, но готова ли ты последовать за мной в полную неизвестность? Или как минимум в Мааженту? И потом, как к этому отнесется твой отец?

— Ну… Неизвестность — это плохо. Может, вначале стоит… мм… подготовиться? Как говаривает мой папа, спешка нужна только при ловле блох и когда, хи-хи, сильно приспичит.

— Что ты имеешь в виду под подготовкой?

— Во-первых, тебя могут из страны не выпустить, если все так, как тебе кажется, это я про императора и твою технику. Бегство подразумевает хоть какой-то маршрут, план… Документы, наконец, нужны другие. Активы твои вывести из Аквилонии, чтобы не конфисковали.

— Тут могут возникнуть трудности, так как я пока несовершеннолетний.

Лицо Риты приобрело беззаботное выражение:

— Надо с папой посоветоваться, что-нибудь придумаете.

— А он согласится помогать тому, кто собрался стащить его дочурку с намеченного спокойного пути? — ухмыльнулся я.

— Ой, да куда он денется?

Мы с Ритой стояли на тротуаре возле аллеи, ведущей в парк, и я обратил внимание на большой черный внедорожник только в тот миг, когда он резко притормозил у обочины прямо напротив нас.

Из него высадились четверо мужчин в строгих черных костюмах, по двое с каждой стороны, и энергичным целенаправленным шагом двинулись прямо к нам, сверля злыми взглядами.

Точнее, не нас, а Риту.

— Простите, вы к нам? — учтиво поинтересовался я.

— Будьте любезны не вмеши… — начал было один, единственный с усиками из всей четверки.

Дальше все произошло очень быстро.

Рита развернулась и прожогом метнулась прочь, в сторону парка.

— Стоять!! — страшным голосом завопил усатый, и вся четверка бросилась за ней мимо меня.

Точнее, они думали, что мимо меня.

Я шагнул в сторону, оказавшись на пути первого из дуболомов, резко присел, одновременно выбрасывая руку в быстром и жестком ударе. Мой кулак поздоровался с его гениталиями на встречных курсах, после чего я успел пригнуться почти к самой земле, когда противник с протяжным стоном споткнулся об меня и перелетел сверху, а затем со всего маху встретился с асфальтом головой.

Я вскочил и как раз успел зарядить сокуто-гэри в сторону пробегающего мимо дуболома. Удар ребром стопы угодил аккурат в коленный сустав опорной ноги, и тот сломался с хрустом, смешавшимся с диким воплем.

В следующий миг на меня бросился усатый и попытался схватить весьма профессиональным захватом с контролем руки. Мне удалось вывернуться, отбив его руку в сторону, он еще успел крикнуть четвертому «держи ее» и повторил свою попытку, но тут я сделал обманное движение и нанес ему тэйсе-цуки основанием ладони в нос снизу.

Усатый утробно хрюкнул, когда носовой его хрящ достиг мозга, и обмяк.

Все произошло в какие-то пять секунд. Я взглянул в сторону парка, отыскивая взглядом Риту и несущегося за ней чернопиджачника, однако тут рядом с первым джипом затормозил второй, и передние дверцы с двух сторон синхронно открылись.

Проклятье! Я не могу бежать на помощь Рите, имея за спиной еще двоих, но если я быстро справлюсь с этими — то ее преследователь с ней на плечах от меня все равно не уйдет. И да, мне может понадобиться пистолет, а у этих они запросто могут быть.

Все это промелькнуло в голове в один миг. Я бросился к второму джипу и впечатал выскочившего обратно в салон прямым маэ-гэри с разбега, параллельно отметил, что это Беляев собственной персоной, и прыгнул через капот с упором на руку. Водитель как раз пытался машину оббежать, потому попасть ему каблуком в висок труда не составило. Приземлившись рядом с ним, я нанес серию точных ударов в голову, которая оказалась между асфальтом и моими кулаками, словно между наковальней и молотом, и рванул назад, понимая, что Беляев еще в строю.

Мы оказались с ним лицом к лицу, когда он во второй раз выбрался из салона, мучительно кашляя. Возглас «стойте!» прервался отвлекающим ударом в корпус и прямым в голову, затем я схватил его за руку, перебросил через бедро, добил еще одним ударом в голову и распахнул его пиджак. Пистолет, где пистолет?!

— Стоять!!! Это ИСБ, всем стоять!!! — донесся со стороны дороги громкий крик двух глоток.

Я успел заметить двоих бегущих к нам «ботанического» вида парней, когда один из них на бегу поднял вверх пистолет и сделал предупредительный выстрел, а второй снова заорал, что это ИСБ и все должны стоять. Быстрый взгляд вслед Рите — тот, что бежал за ней, уже предусмотрительно лежит в ста метрах лицом вниз с руками над головой, а самой Риты не видно.

Охренеть, а ведь я уложил пятерых здоровых мужиков за время, пока шестой пробежал только сто метров… Мастерство не пропьешь, но для тельца, которое полгода назад представляло из себя набор мочалок на любые случаи жизни, это все равно достижение. А еще для меня становится привычкой забывать о своем пустотном щите.

Тут таки добежали эсбэшники, профессионально беря под контроль место и людей, хотя на ногах остался только я. Тяжело дыша, обвожу вокруг взглядом — ба, да я снова в центре внимания, как тогда в монастыре… Со всех сторон глазеют прохожие, не забывая соблюдать дистанцию, на дороге уже возникла пробка из-за лежащего на проезжей части водителя. Ну, быть мне опять в газетах… Осталось только разобраться, что это за мордовороты, что им надо от Риты и почему с ними Беляев…

Тут агенты ИСБ попытались сделать то же самое.

— Что тут происходит?! Всем назваться! Руки держать на виду! — распорядился один из них.

— А вы что, не видели? Я тут стою себе с девушкой, останавливается машина, из нее вылезают четверо мордоворотов — эти трое и вон тот, что там с поднятыми руками лежит — и бросаются прямо на Риту. Пока я с ними разбирался — подъехали еще двое, и вот этот, — показываю на ошарашенно моргающего Беляева, — вообще-то шеф СБ моего Дома, но он явно в сговоре с этими четырьмя, потому что ехал с ними с интервалом в пять-десять секунд.

— О господи, — простонал Петр Николаевич, принимая сидячее положение, — господи, господи, господи!

— Ну-ка, объяснитесь! — потребовал иэсбэшник. — Кто вот эти четверо?!

— Это служба безопасности Дома Ковачей! Господи, Реджинальд, что вы натворили!! Вы дали ей уйти!

— А вы ожидали чего-то иного? — спокойно поинтересовался я, уже немного совладав с тяжелым дыханием. — Какого хрена вы набросились на Риту? По чьему приказу?

— Это не Рита! Она не та, за кого себя выдавала, ее зовут Джоан Коллинз, это аферистка и авантюристка со списком художеств длиннее моей руки!!!

— В пятнадцать-то лет?

— Ей не пятнадцать, а все двадцать восемь! Она получила черепно-мозговую в пятнадцать лет и с тех пор не растет!

Я уставился на Беляева в упор:

— И вы говорите мне это только сейчас?

— Мы опасались вашей неадекватной реакции, и…

Я зарядил ему в зубы ногой от всей души.

— Ну так вот тебе, паскуда адекватная!

* * *

Разбор полетов в кабинете деда происходил в сугубо мужском коллективе: я, дед, дяди Александр и Николас и Беляев, которому за два часа до этого наложили шов на щеку, а затем магистр Тэйон успел рану залечить. Шеф СБ, впрочем, все равно косится на меня крайне недружелюбно: когда он говорит, у него во рту виден пробел, где раньше были два зуба. Альвы мастаки сращивать сломанные кости, хребет и даже спинной мозг, но отрастить у пациента новые зубы им, ха-ха, не по зубам.

— …В общем, я давно вел разработки людей, с которыми тесно общается, кхм, сэр Реджинальд, — сказал тем временем Беляев, — так, на всякий случай. Когда мы начали работать с СБ Ковачей, мой коллега, их шеф, случайно подкинул мысль о медовой ловушке. Я стал усиленно копать под так называемую Риту Роэн, просто потому что лучших идей не было, и обнаружил, что в Мааженте нет такого Дома. Был, лет двадцать назад, но ныне его представители вошли в другие Дома, Роэны как отдельный род перестали существовать, и женского имени Рита у них отродясь не бывало. Я получил доступ к имперской полицейской базе данных и сегодня по общим приметам вышел на Джоан Коллинз и ее компаньона, которого она обычно выдает в своих аферах за отца…

— Уму непостижимо, — пробормотал дядя Александр, — выдавать себя за ребенка в двадцать восемь лет… Да еще и за дворянку. Актриса от господа, да и документики у нее, видимо, не абы кем выправленные…

— А делов-то, — пожал плечами Беляев, — актриса — да, а документы ей и не нужны особо искусные, она действительно маг второго уровня, никто и не сомневался, что она дворянка… Еще лет так шесть-семь она сможет дурить людей, но детскую свежесть кожи вечно поддерживать никакая косметика не даст…

Я слушал это и чувствовал себя идиотом. Да, теперь, вспоминая разные детали, я уже вижу признаки взрослой женщины в ее словах и поступках… «Теперь я и сама вижу», — сказала бабка, напоровшись глазом на сучок…

— В общем, я три часа назад, так сказать, уступил коллеге из СБ Ковачей эти данные по старой дружбе… Он работал под диким давлением, с ног сбился, разыскивая нападавшего на Гордану Ковач… Ну и поехали мы ее брать. Они впереди, мы с Саймоном за ними. Видим объект вместе с… кхм… сэром Реджинальдом, наши коллеги останавливаются, пытаются задержать Коллинз, но тут сэр Реджинальд начинает их калечить. К тому времени как мы остановились рядом, а это секунд восемь, там все уже лежали, и сэр Реджинальд отвесил мне ногой в грудь еще до того, как я слово сказать успел. Потом избил Саймона, вернулся и избил меня, хотя я пытался его остановить. Он меня совершенно не слушал. Ну а потом уже появились парни из Имперской службы безопасности…

Все взгляды устремились на меня.

— И каковы будут твои объяснения, Реджинальд? — спросил дед.

— Если под объяснениями подразумеваются оправдания, то их не будет, — ответил я, — вместо этого я расскажу вам, как на самом деле все случилось, в том числе и те моменты, о которых Петр Николаевич умолчал или просто не понял. Итак. Петр Николаевич сообщает своему коллеге, такому же вожаку цепных псов, как и он сам…

— Реджинальд, будь любезен придерживаться правил приличий, — строго сказал дед.

— Я называю вещи своими именами, Александр Тимофеевич, — спокойно возразил я, — и не желаю слышать о приличиях от того, кто посадил за одним столом со мной бешеного пса. Если вас что-то не устраивает или если меня еще кто-то перебьет, я плюну и пойду отсюда прочь. Итак, он сообщает о предположительной добыче, и обе своры радостно бегут на охоту, предвкушая, как выслужатся перед своими хозяевами. При этом они напрочь забывают пригласить полицию, чтобы не делиться славой, и о том, что за пределами поместий своих хозяев их юрисдикция заканчивается, тоже не помнят. Конечно, задержать преступника — гражданский долг любого человека, но они совершенно не учли, что Рита — ну или Коллинз — будет со мной. Тут бы им сбавить обороты, позвонить мне и предупредить, кто такая Рита на самом деле, — но нет, азарт охоты по венам струится. Итак, вот останавливается машина, из нее высаживаются четверо мордоворотов без опознавательных знаков и бросаются на Риту с диким воплем «стоять!!!». Что вижу я? Четверых бандитов, которые нападают на мою девушку. Петр Николаевич опасался моей неадекватной реакции на печальную весть, что моя девушка — мошенница, но совсем забыл или просто не знал, что защищать свою женщину — абсолютно нормально для любого настоящего мужчины. А еще он знал, что я голыми руками ломаю кирпичи, грабителей и магов четвертого уровня. Чем он думал, нарываясь на меня? Без понятия. Пора увольнять его, совсем нюх потерял, еще и вас, дедушка, смертельной опасности подверг.

— Что ты имеешь в виду?

— Что ваш цепной пес вообще без мозгов. Давайте представим себе, что парней из ИСБ там нет, он ведь не знал о них, так? Давайте представим себе, что Рита, завидев четверых мордоворотов, делает шаг назад, спотыкается, падает и ударяется затылком об асфальт. Тут речь уже не о том, что я никого из этих шести не оставил бы в живых и никто из них не успел бы мне ничего объяснить. Ведь после этого я, имея в своем распоряжении от одного до шести пистолетов и находясь в состоянии неописуемого душевного неравновесия и безумного гнева, иду домой, дедушка. А за пса, который кого-то загрыз в общественном месте, в ответе хозяин. И даже если бы это была вина скорее уродцев из Дома Ковачей, я-то их не знаю. Я только Беляева в лицо знаю. Так что это большой вопрос, остались бы вы после всего этого в живых или нет. Собственно, у меня все. У кого какие вопросы?

— А наглости тебе не занимать, — заметил дядя Николас.

— За свою, как вы выразились, наглость я готов держать ответ здесь и сейчас. А вы готовы заставить меня это сделать?

— Сбавьте обороты, — сказал дядя Александр, — а то как два петуха… Я в этой ситуации одного не понимаю. Зачем было бить Петра Николаича, видя, что это он?

— Затем, что он был в сговоре с четырьмя неизвестными нападающими. А с нападающими я говорю, только когда они находятся в горизонтальном положении. Вначале обезвредить, потом говорить.

— А потом, когда эсбэшники прибежали?

— А это за то, что не поставил меня в известность. Один звонок мне — разница между адекватными действиями главы СБ Дома и поведением бандита. Или можно было бы полицию вызвать, это разница между правильными процессуальными действиями и бандитским нападением. И потому теперь пусть каждый раз, проводя языком по вставным зубам, вспоминает, что у пса вне своего двора власти нет и за оскаленные зубы ему любой вправе голову размозжить.

Дед тяжело вздохнул.

— Подытоживаем. Мошенница, предположительно ранившая Гордану Ковач, сбежала, три человека из СБ Ковачей в больнице, причем шеф — в реанимации, и даже если целитель Ковачей сотворит чудо и он выживет, — после лоботомии собственной носовой перегородкой полноценным уже не будет. И что мы скажем Ковачам и полиции?

Я пожал плечами:

— Что служба безопасности Ковачей напала на члена Дома Сабуровых, вот что. Сражаясь в одиночку против четверых взрослых мужиков, я не мог позволить себе миндальничать с ними. Уж как справился — так справился. Купят себе нового вожака своры, да и дело с концом. А что Коллинз смылась — вина их же, пусть мотают себе на ус, что так по-дилетантски работать нельзя. Я, к слову, и сам не прочь задать ей пару вопросов, в частности, на кой ляд я ей сдался.

— Да тут-то все просто… Она по финансовым аферам, разводам да кражам мастерица. Попадала в детские дома под видом осиротевшей беженки благородных кровей, дожидалась удочерения, оказавшись в чужом доме, выносила самое ценное, деньги, бумаги… С этого она начинала. Дальше — действовала только хитрее и изощренней. Скорее всего, в тебе ее привлекли акции, больше ведь у тебя ничего нет.

Я промолчал. Сходится. Мы как раз обсуждали возможность вывода активов за границу, и ее «папа», скорее всего, придумал бы что-то такое, в результате чего мои активы перестали бы быть моими. М-да… При своих-то прожитых годах и не распознать в девочке взрослую женщину… Какой же я наивный, нет слов. В общем, интриган из меня так себе, моя стихия — прямое столкновение с видимым противником, против скрытого я оказался довольно-таки уязвимым. Возможно, я распознал бы фальшь в ее «отце», но… да уж, провела меня как молокососа, что тут еще сказать. Мастерица.

— Так вы думаете, что она могла ударить Горди заточкой?

— Теоретически да. Раньше она никогда никому телесных повреждений не наносила, но вспышки деструктивного поведения, пусть направленные против чужой собственности, а не людей, у нее были. А теперь имелся и мотив. Есть сведения, что между тобой и Горданой Ковач имеется взаимная симпатия и что это известно определенному кругу лиц…

Я насмешливо фыркнул:

— Вы говорите так, словно это какая-то секретная, огромным трудом добытая информация. Да все это знают из нашей студенческой компании, включая Риту… Коллинз. Но на самом деле ничего серьезного между нами не было, поскольку я встречался с Ритой…

— Видимо, она почувствовала, что ее позиции пошатнулись…

— Ее позиции были нерушимы, как у океанского линкора посреди пустыни, вкопанного в песок по самые башни… Но что толку гадать, если Коллинз поймают — тогда и спросим.

Дядя Николас покачал головой:

— Не думаю, что поймают. Она десять лет в розыске в нескольких странах, и пока что без толку. Шанс схватить ее был только сейчас, если б ты…

— …Оказался бесхребетным слизняком, неспособным заступиться за свою девушку? Хватит на меня бочку катить, кретин, профукавший операцию, сидит по левую руку от вас и дырой в зубах зияет.

В этот момент в дверь после короткого стука вошла одна из дедовых секретарш и сказала:

— Александр Тимофеевич, только что по электронной почте поступило сообщение от Дома Ковачей.

— И?

— В нем говорится, что официальное письмо с извинениями за инцидент уже направлено курьером.

— О чем я и толковал, — зевнул я, — за всех Ковачей не скажу, а отец Горданы человек весьма неглупый, он даже без моих комментариев понял, что его служба безопасности очень сильно напорола.

— Молодец, внук, очень тактично деда и дядей под плинтус опустил, — с сарказмом хмыкнул в усы дед, — в общем, сворачиваем балаганчик, пока не будет официальной реакции полицейского управления. Но я воистину поражаюсь, как кое-кому сходит с рук все подряд, начиная со стычки с магом четвертого уровня и вплоть до СБ Ковачей… Хотя началось это, надо думать, еще с мертвяков в пустыне…

Я молча ухмыльнулся. Мне еще и отъем ствола у иэсбэшника с рук сошел. Не захотел начальник давешнего филера-стажера сознаваться в таком конфузе, но урок усвоил: новая парочка оказалась куда профессиональней, я их не обнаружил, пока сами не прибежали. Ладно, мотаем на ус, знание чужих слабостей — воистину половина победы.

— Значит, так. Пока ничего не делаем, будто ничего и не случилось. Петр Николаевич, возьми недельку отпуска, съезди куда-нибудь, чай, профессиональная страховка покроет расходы, а нет — в конце сочтемся. Если так на тормозах все и слетит — нам же лучше. Да, и ты, Реджинальд, останься на пару минут. Отдельный разговор есть.

Когда все остальные вышли, дед спросил с ноткой сочувствия в голосе:

— Ну и как оно тебе теперь? Когда девочка, за которую ты порвал целую бригаду, внезапно оказалась не той, кем ты ее считал?

— Как ушат холодной воды, — пожал плечами я. — Зол, конечно, на нее, но больше на себя пеняю. А жизненный опыт, конечно, занимательный, что тут еще сказать. А что?

— Да так, ничего. Просто спросил, а то мало ли какие у тебя настроения могут быть…

— Если вы вдруг про бельевую веревку вспомнили — то я ее отнес в чулан, когда купил грушу.

— Не без этого, — признался дед, — я-то, когда Настасья, бабушка твоя, которую ты уже не застал, ушла к господу, тоже подумывал, чтобы следом…

— А мне с чего бы? Никто ж не помер.

— Но ситуация… сходная в чем-то. Был человек, в котором ты, думается мне, души не чаял, и в один момент оп — и исчез.

Я вздохнул:

— Была иллюзия. Души не чаял, не скрою, даже всерьез подумывал жениться… С другой стороны, раз Рита исчезла… Не важно.

— …То осталась Гордана Ковач?

Не откажешь ему в проницательности. Надо поменьше трепаться.

— Ну типа того, — признал я.

— Ты не пропадешь, внук… В общем, разговор у меня не на эту тему.

— А на какую?

— Кто твой учитель? Где ты выучил эту боевую систему? И главное — когда. И не надо отпираться и лапшу на уши вешать, твоя секретная щитобойная техника — это одно, но в стычке с эсбэшниками Ковачей ты продемонстрировал явные навыки умения драться. Да, у тебя отработанный удар. Да, у тебя способность пробивать им щиты, ломать ребра и крошить кирпичи. Но это еще не объясняет умения попадать ногой в голову в прыжке через капот автомобиля, ломать коленные суставы и мастерски выворачиваться из захвата профессионального силовика. И наконец, прием, которым ты определил шефу СБ пожизненную инвалидность. Ему учат спецназ и солдат в рамках курса рукопашного боя, но где его выучил ты?

— Встречный вопрос: а почему вы интересуетесь этим настолько сильно, да еще и с глазу на глаз?

Дед тяжело вздохнул:

— А это не я.

— Пфальцграф?

— Именно.

Я откинулся на спинку кресла и хитро улыбнулся:

— Дедушка, мне совершенно невыгодно раскрывать свой секрет. Или, правильней сказать, это мне во вред. Так что предлагаю сделку: вы не задаете мне неудобных вопросов, а я вам не лгу.

— Однако же, смерть от недостатка наглости в организме тебе не грозит… Самое интересное, что в ИСБ не могут найти твоего учителя, потому что не знают, учителя чего искать. Те двое, которые за тобой приглядывали, не знают, что это за боевая система, к тому же ИСБ ранее покопалась в прошлом Дома Рэммов и не обнаружила никаких следов учителя рукопашного боя…

— Ну тогда вы знаете все, что нужно знать о моем прошлом, чтобы правильно ответить на вопрос о моем учителе. Но других подсказок не дам.

— К’арлинд?

— Нет, конечно. Он и не подозревает о моей технике и системе.

Дед скорчил сердитую гримасу.

— Да хватит уже тень на плетень наводить! В твоей жизни вообще не было времени, на протяжении которого ты остался бы без присмотра и успел выучить сложную боевую систему, даже в тюрьме ты сидел в одиночке и не мог встретить своего таинственного учителя!

Я только развел руками, всем своим видом выражая короткое слово «увы».

— Ну погоди, скрытный ты наш… В общем, ты там упоминал о намерении жениться, да?

— Это уже третья тема разговора? — уточнил я.

— Да скорее итог первых двух тем…

— Уже не собираюсь, Рита, знаете ли, оказалась Джоанной.

Дед хмыкнул.

— Тут непринципиально, какая кандидатка, Рита пропала — будет другая, без разницы, кто, вопрос в другом. Давай начистоту, в твои планы на семейную жизнь включена служба императору в роли инструктора?

Я пожал плечами.

— Начистоту так начистоту… Я опасался, что отец Риты… Блин, говорю и самому смешно… Что он не захочет видеть зятем ущербную единичку. И потому всерьез рассматривал вариант с военной академией и прочим, что там мне пфальцграф сулил, наряду с другими.

— Ну так вот, эти «другие» ты можешь не рассматривать вообще, — печально вздохнул дед, — у тебя их на самом деле нет.

— Не понял?

— Я подозреваю, что жениться, не находясь на службе, ты не сможешь.

— Почему?

— Пфальцграф Гронгенберг не разрешит.

Вот тут я почувствовал, что у меня закипает кровь.

— Я не нуждаюсь в его разрешениях!

— Зато нуждаешься в моем, увы. И я почти уверен, что он не позволит мне разрешить тебе жениться иначе чем на его условиях. А я, как ты понимаешь, императорского приказа не нарушу, я ведь как-никак присягал и против империи не пойду.

— Это пока только ваше предположение или мне следует прямо сейчас позвонить пфальцграфу и сказать пару теплых слов? — уточнил я.

— Я знаю пфальцграфа тридцать лет, с тех самых пор, как он выдвинулся еще при прошлом императоре… Он, конечно, человек без стратегической глубины мышления и без личной инициативы, но у него есть другой талант. Потому-то Гронгенберг стал правой рукой императора, что он умеет добиваться своего и решать поставленные задачи, порой непростые. Его методы мягкие, он не действует нахрапом, но все равно поставленной цели достигнет. Ты пойми одну вещь. Сказать «нет» пфальцграфу, а точнее императору, конечно же круто, но не стоит рассчитывать, что получится, как ты сказал. Давление будет расти до тех пор, пока ты не согласишься, и запрет на женитьбу — простейший способ, какой мне на ум пришел. Если пфальцграф решит, что метод давления неэффективен, он его усилит. Аккуратно, мягко, но рано или поздно твоя жизнь станет невыносимой. Так что… В общем, подумай.

— Я подумаю, дедушка, — пообещал я.

Вернувшись в свою комнату, сдержал свое слово незамедлительно: лег на кровать, подложив руки под голову, и подумал о трех вещах сразу.

Во-первых, мне надо довести дело с предприятием до конца.

Во-вторых, мне нужны документы, по которым я смог бы выехать из страны.

В-третьих, у малыша Реджинальда остались неоплаченные счета, и я не могу уехать, пока не расплачусь по ним сполна. Я всегда отдавал свои долги.

Я встал с кровати, достал из тайника пистолет, проверил магазин и спрятал обратно: за новыми документами пойду прямо завтра.

А пока меня ждет тренировка, а заодно и необходимость согнать злость.

Удар-удар-удар-удар-удар!

* * *

Утром пропустил два первых занятия, потому что вместо университета поехал навестить Горди. Я предварительно созвонился с Алеко Ковачем, ее отцом и главой Дома, и получил разрешение на визит, правда, он взял с меня согласие дать интервью какому-то репортеру.

Зачем ему это понадобилось, разобрался на месте: оказывается, история действительно попала в газеты, ну а газетчики — народ такой, они любят черно-белые истории. Паренек, защищающий свою девушку от толпы мордоворотов, предсказуемо оказался белым и светлым, а эсбэшники Ковачей стали злодеями, что бросило тень на сам Дом. В довершение всего мало кто знал об истинной личности «Риты», из-за чего история приобрела особо мрачные тона: толпень мужиков да на девочку. Так что пока Горди проходила утренние процедуры, мы вчетвером — я, Алеко Ковач и два репортера — посидели за чашкой кофе, и я рассказал им, что все это было недоразумением, что бедняги из СБ просто крепко лажанули, находясь под сильным давлением, а я был вообще без понятия, кто такая Рита Роэн.

К слову, Ковач «своих» не бросил на съедение волкам, несмотря на то что история обернулась по их вине репутационными неприятностями и затратами на лечение. Более того, по словам Ковача, его целитель сказал, что сможет вернуть шефа СБ к полноценной жизни, хоть и не гарантирует отсутствия последствий и полного восстановления. Мозг — штука тонкая, даже для магистра-альва.

Затем меня пустили в медблок.

Горди сидела на кровати в пижаме и выглядела в общем-то очень даже неплохо для того, кого совсем недавно нырнули в бок.

— Ну наконец-то меня к тебе пустили, — улыбнулся я. — Как самочувствие?

— Нормально, — ответила Горди, — сейчас я отсюда уберусь, а завтра-послезавтра приду в университет. А ты?

— А что — я? — удивился я.

— Ну, до меня дошли слухи, да и то случайно, что у тебя случился вчера конфликт с нашей СБ и что в этом каким-то образом оказалась замешана Рита, папа сказал, что все хорошо и у тебя, и у Риты, но я-то знаю, что Тантор, целитель наш, не умчался бы в госпиталь без серьезной причины!

Я вздохнул.

— В общем, да, у меня все в порядке, у Риты, я так думаю, тоже… пока что.

— Не поняла? — насторожилась Гордана.

— Рита на самом деле не Рита, это взрослая аферистка, ей двадцать восемь лет, и она сбежала от вашей службы безопасности, пока я раздавал им люлей. Видишь ли, парни так спешили поймать Риту, что не представились, а я принял их за бандитов и узнал, кто они такие, только от шефа нашей СБ, да и то, когда он уже на земле лежал… Вот так вот.

— Так это Рита на меня напала? — удивилась Гордана.

— Пока неизвестно, но если вдуматься, то у нее был мотив: удержать тебя подальше от меня. Но если ее не поймают, то наверняка мы этого не узнаем…

— Офигеть, ну просто офигеть… Двадцать восемь лет — и никто не заподозрил в ней взрослую мадам… Ну и актриса… А знаешь, в принципе шилом в бок — не такая уж и большая цена за то, чтобы она исчезла из нашей жизни.

М-да… Гордана уже строит планы на меня. В другой ситуации я бы радовался, конечно, но что-то подсказывает мне, что будущего у нас нет. Пфальцграф меня в покое не оставит из государственных соображений, а мне не позволяет сдаться моя гордость. Гордана, конечно, замечательная девушка, но с таким, как я, у нее будут только проблемы, а у меня с ней — жизнь, в которой меня не будет устраивать все остальное.

Но вслух я сказал немного другое:

— Да, ты права.

Мы еще немного поболтали, затем я попрощался и отправился в университет.

Собственно, сам университет как таковой теперь уже только пустая трата времени, закончить его мне не судьба, но мой дед, по совместительству мой тюремщик, не должен ничего заподозрить.

На меня снова обрушился шквал вопросов, но я от них отмахнулся:

— Леди и джентльмены, имейте совесть! В обед выйдет свежий номер «Вестника Заречья», там вся история расписана в деталях. Это слишком неприятная история, и мне не хочется рассказывать ее уже который раз.

— Даже мне не расскажешь? — с наигранной печалью спросил Лех.

— Лех, побойся господа!

— Шучу, шучу! Кстати, а где Рита, ты не в курсе? Ее с утра нет.

— Боже, дай мне сил…

Правда, помогло ненадолго: на следующей, последней перемене заявился Аксель, и ему уже пришлось-таки рассказать, а заодно и Леху.

— Просто нет слов, — прокомментировал Аксель, — она обвела вокруг пальца всех — тебя, меня, преподов… Всех.

— Так и должно быть: мошенники либо умелые, либо в тюрьме.

— Ну ничего, зато теперь она не стоит между тобой и Горди, — ухмыльнулся он.

— И ты туда же?! Вы с ней сговорились, что ли?

Аксель снова ухмыльнулся.

— Брось. Вы нравитесь друг другу, и надо быть слепым, чтобы не увидеть этого. Я тут подумал — выздоровление Горди надо отметить какой-нибудь вечеринкой в спокойных тонах… На тебя рассчитывать?

— Мм… Нет. Спасибо за приглашение, но сегодня у меня очень занятый вечер. Проблемку одну надо решить.

— Помощь нужна? — осведомился Аксель.

— Нет, спасибо, тут мне придется самому…

Когда он ушел, я повернулся к Леху.

— Слушай, ты можешь вывезти меня за пределы Заречья?

— В смысле? — удивился он.

— Мне надо выбраться из Заречья в центр без своего водителя. Я позвоню к себе, скажу, что еду к тебе в гости вместе с тобой, так что машина не нужна. Ты вывезешь меня из Заречья и вернешься обратно, при этом я не попаду на камеры на КПП. А я потом вернусь сам, вызову такси от твоего дома. Тогда никто ничего не заподозрит.

Лех внимательно посмотрел мне в глаза.

— Редж, во что ты ввязался?

— Пока еще ни во что. Но ты же понимаешь, что, когда парни из ИСБ за мной по пятам ходят, это не к добру?

Он кивнул.

— Кстати, о них. Это интересный вопрос, а с какой стати они вообще тебя пасут? От кого охраняют?

— Правильнее будет сказать — стерегут. Кстати, мне и выбраться из университета надо будет так, чтобы они не заметили. Допустим, ты выезжаешь и ждешь меня у задней ограды. Я выйду через пожарный выход на задний двор, переберусь через ограду и присоединюсь.

Лех задумчиво почесал затылок.

— Забор просматривается камерами вообще-то…

— А за ними следит один отставной военный, читающий газету, ага, — хмыкнул я. — Он понятия не имеет об иэсбэшниках, он даже не почешется кому-то сообщить, если увидит, как студент перелезает через забор. Неподобающее дворянину поведение — все же не нарушение.

— Ладно, так и сделаем. Ты расскажешь мне, чего задумал?

Я почесал щеку с сомневающимся выражением лица.

— Лех, а оно тебе надо? Одно скажу точно: ничего плохого. Просто хочу избавиться от ненужной опеки людей, с которыми не желаю иметь дела.

План прошел как по маслу. Я перемахнул через забор и запрыгнул на заднее сиденье машины, Лех скомандовал водителю — такому же неговорливому парню, как Алекс, должно быть, из одной серии — ехать домой. Я оглянулся — за нами никого. Ни машин, ни тем более пешеходов, даже не смотрит никто. Ушел.

Затем Лех велел ехать в центр. На контрольно-пропускном пункте прошли без остановок и проверок, номера камера конечно же сняла, но не пассажиров в салоне. Итак, я выбрался из Заречья и пока что об этом никто не знает из тех, кому не надо знать.

Ранец с учебниками оставил в машине, сказав Леху, что заберу завтра в университете, поблагодарил за помощь и пошел прочь.

Итак, дано: полдень, я в центре столицы, в неброской одежде, которая никак не выдает во мне дворянина и вообще не выделяет из толпы, у меня во внутренних карманах несколько пачек денег, а сзади за поясом под курткой — пистолет.

Требуется: за день и вечер достать документы или хотя бы выйти на человека, который их делает, а потом успеть вернуться домой так, чтобы никто не узнал, где я был. Хотя нет, меняем постановку задачи: просто выйти на торговца поддельными документами. Потому как нормальный паспорт на коленке за вечер не сделать все равно.

Основная трудность в том, что у меня нет никаких связей с криминалитетом, однако эта братия, скорее всего, здесь имеет такие же повадки, как и в прошлой жизни, а тогда, сотрудничая с полицией, я кое-чему научился. Потому мне необходимо для начала хотя бы найти кого-то, кто знает нужных людей. Ну а проще всего найти толкача, уличного торговца наркотой: они есть в ночных клубах, на дискотеках, а также в любых людных увеселительных местах. И не только там, но там — есть обязательно.

Я неспешно двинулся по улице, присматривая ночные клубы. На всякий случай местность надо знать, в том числе и пути отхода.

Одна вещь мне сразу не понравилась: обилие полиции. Всего лишь пройдя триста метров по проспекту, я насчитал две припаркованные машины и две проехавшие. Это днем, ночью их побольше будет. И тут дело не в том, что они могли бы меня задержать или еще как-то все испортить: существует прямая зависимость между количеством полиции и незаметностью толкачей. Чем сильнее полиция, тем хитрее приходится работать криминалитету. О том, что за взятку полицейских здесь сажают лет на двадцать, я знаю, все-таки тоталитарно-диктаторскому государству без верной полиции никак, ну а полиция, которая не берет взятки, всегда сильная.

Я свернул с проспекта, направляясь подальше от центра. Столица — город-миллионник, но с его миллионом ему до Токио примерно как мне на Эверест короткими перебежками, так что до окраин не так уж и далеко, максимум несколько часов ходу. Время есть, надо найти место с парой-тройкой злачных заведений поблизости, и тогда хотя бы в одном из них я выйду на толкача… если, конечно, мне повезет и если я не переоценил свои способности. Да и полиции там должно быть поменьше, чем на центральных проспектах.

Ближе к вечеру нашел очень удачное место: прямоугольный скверик с одной аллеей, кустами, клумбами и тремя фонтанами, примерно двести метров на пятьдесят, а по обе стороны от него — два ночных клуба и три ресторана, не считая заведений поменьше. И уже сейчас тут немало отдыхающих людей, вечером будет еще больше. В общем, весьма денежное место для торговцев кайфом.

Я прошелся по обеим сторонам от скверика, затем, неспешно прогуливаясь, обследовал переулки позади увеселительных заведений. Довольно благополучно выглядящие переулки, никаких характерных граффити, выдающих присутствие уличных банд, а черные и грузовые ходы ресторанов и клубов — еще и с видеонаблюдением.

В общем, подобные меры усложняют жизнь дилерам, и я в первый раз в жизни об этом пожалел: мне это тоже усложнит задачу.

Я устроился в одном из кафе и неплохо пообедал: блинчики с мясом, сырный десерт, кофе со сливками. Подумалось мимоходом, что отдал бы душу за суп мисо или чашечку саке… А хотя нет, не отдал бы: не исключено, что после смерти я снова попаду в Японию, не в родную — так в ее аналог, Аксель вполне мог быть прав насчет рощи Иггдрасилей, и наверняка далеко не везде Японию «похоронило» под «рухнувшим» Свартальвсхеймом.

Взглянув на часы, я прикинул, что еще час до начала сумерек у меня есть. Снова прошелся по обеим улицам, чтобы пересчитать полицейские патрули, но нашел всего одну машину чуть дальше того места, где обедал сам: полицейские тоже преспокойно себе обедали в другом кафе. Видимо, район с точки зрения полиции действительно благополучный, но я уверен, что толкачи должны быть. Независимо от того, состоит местная наркопреступность в деловых отношениях с полицией или нет, такой лакомый кусок эти ребята не упустят, вопрос только в том, насколько хороша их конспирация.

Впрочем, есть одно обстоятельство, которое мне поможет: ночные клубы — это места, где люди пробуют наркотики спонтанно, из интереса, и в основном — легкие. В благополучных районах нет конченых наркоманов, потому что такой контингент сразу бросается в глаза, а парень, лизнувший ЛСД, курнувший травы или закинувшийся другой «легкой» дурью, легко сойдет за выпившего.

Как следствие, тут нет дилеров, снабжающих «свою» клиентуру, и всякий толкач ориентирован на случайного клиента, на бездельника, желающего попробовать, или нерегулярного покупателя без собственного поставщика.

И потому пушеры должны быть узнаваемы для потенциального покупателя. Это делает их уязвимыми для полиции, но есть меры предосторожности: не держать товар при себе, продавать только по рекомендации другого покупателя да просто уметь отличать переодетого полицейского, наконец.

Но для меня все эти умозрительные выкладки сводятся к одной мысли: я как потенциальный покупатель, как сопляк-повеса, желающий попробовать, должен иметь возможность найти продавца, даже если не знаю толком, где разжиться наркотиками.

Я уселся на лавочку в скверике, забросил ногу на ногу и принялся ждать: больше мне ничего другого не остается.

Начали сгущаться сумерки, прогуливающихся людей стало больше. Я встал, вышел из сквера на улицу и медленно пошел вперед, глядя в оба: теперь вся надежда на мою наблюдательность и на каплю удачи.

Намотав круг — туда по одной стороне скверика, обратно по противоположной, я ничего интересного не заприметил. У клубов тусовки молодежи, у ресторанов — посетители постарше и посолидней, что довольно ожидаемо, но где же проклятые дилеры? У ресторанов их искать бесполезно, в тусовках они сливаются с толпой — и как мне дальше быть?

Тут я заметил парня, сидящего за столиком у кафешки с чашкой чего-то. Я видел его, когда начинал свой путь по кругу, а сейчас обратил внимание, потому что тогда с ним сидел еще кто-то, а сейчас этим кем-то оказался совсем не тот человек, что был вначале. Вот и этот допивает свой напиток, встает, они пожимают друг другу руки, затем тот, новый, уходит.

Я насторожился и сбавил шаг. О, вот к парню подсаживается еще кто-то, быстро пьет из своего пластикового стаканчика, встает, пожимает сидящему руку на прощанье и уходит. Хм…

Я подошел ближе и сел в той же кафешке за самый дальний столик, взяв себе горячего шоколада. Через пять минут появился еще один посетитель, и дальше все повторяется: он подсаживается к парню, быстро выпивает свой стаканчик и уходит, прощаясь и пожимая руку. Серьезно, ну зачем садиться на десять-двадцать секунд? Купил напиток, выдул в три глотка, если увидел знакомого — поздороваться можно, и не садясь напротив.

Я продолжил наблюдение и убедился: у парня этого полным-полно знакомых, которые не могут и десяти секунд постоять. Купил стаканчик, вышел из кафешки на улицу, сел за столик, выпил, встал, пожал руку и ушел. Одна и та же схема поведения, только люди разные.

Попался. Стопроцентный толкач, тут и к гадалке ходить не стоит. Покупатель берет напиток, чтобы выглядеть просто посетителем, садится к дилеру, чтобы узнать цену и наличие товара, допивает, прощается за руку, в этот момент деньги и товар меняют владельцев.

Итак, цель найдена. Теперь надо как-то узнать у него насчет нужного мне человека. Подсесть и спросить напрямую? Так он и признался незнакомому, ага. Выманить куда-то? Или нет, дождаться, когда ему приспичит в туалет, пойти следом, а там уже можно либо задать трепку, либо достать ствол. После чего он отведет меня куда надо…

Тут к нему подсел новый «друг», положил свою борсетку на свободный стул, неспешно выпил свой стаканчик и, не прощаясь за руку, встал и ушел. Посторонний посетитель? Нет, ведь борсетку свою он оставил, а взял чужую. Со стороны случайному взгляду не так уж и заметна эта конспирация, но, если наблюдать долго, все становится значительно яснее.

Я проследил взглядом за уходящим. Наверное, это поставщик, в борсетках — деньги и свежий товар. И поставщик как раз сворачивает с улицы в переулок… Кажется, мне повезло: теперь уже не надо возиться с дилером, ждать, пока он куда-то пойдет. Есть поставщик, свернувший на безлюдную улочку, уж он-то рыбка покрупнее уличного толкача, наверняка и знает больше.

Я встал и энергичным шагом двинулся следом.

Переулок действительно без единой живой души, кроме меня и поставщика, да и камеры наблюдения, скорее всего, просто фиксируют происходящее на вверенных им участках, никто не следит за мониторами. Удачно.

— Прошу прощения, уважаемый! — окликнул я свою жертву. — Не будете ли так любезны подождать секундочку?

Он моментально окинул взглядом переулок в обе стороны, пытаясь определить, не засада ли это и если засада, то где мои сообщники. Сразу видно, что человек бывалый и ждет возможного нападения, одного этого взгляда достаточно, чтобы убедиться: передо мною не случайный прохожий, нечаянно перепутавший борсетки, а опытный уголовник.

— Чего тебе, малой? — подозрительно спросил он.

— Во-первых, давайте будем вежливы друг с другом, — миролюбиво предложил я, — во-вторых, я тут ищу человека, который помог бы мне разжиться новым паспортом.

— Ничего такого не знаю, — поспешно возразил уголовник, — и вообще, я…

— У вас в борсетке деньги, вырученные на продаже наркотиков, — прервал его я, — так что давайте без ля-ля. Вопрос стоит ребром: вы отведете меня туда, где я смогу достать новые документы, или же я вас отведу к ближайшему полицейскому. Ваш выбор?

Тут у него в глазах появилась, помимо беспокойства, изрядная толика веселья. Ну еще бы, мужик лет под тридцать пять, и отнюдь не хилый, слышит от паренька-подростка такие речи… Тут трудно остаться серьезным.

— А силенок хватит? — ухмыльнулся он.

Да хватит, конечно, но мне ни к чему ломать его и вываливать в пыли. Одержи победу, готовя ее, гласит древняя самурайская пословица, и только потом, если надо, дерись.

— Хватит, — кивнул я, сунул руку за спину, достал пистолет и взвел курок: — Только зачем?

— Честно говоря, пистолетом из игрушечного магазина меня еще не пугали, — ответил торговец, и его слова прозвучали почти уверенно.

— Я забрал его у филера из Имперской службы безопасности, — пояснил ему, — так что не надо со мной шутить. Все всерьез.

— Забавный ты парень. Пальни в воздух, что ли?

Я поднял пистолет дулом кверху и пальнул.

У торговца глаза полезли на лоб, а затем он сдавленно выругался и бросился наутек. Я поставил пистолет на предохранитель, сунул в карман и бросился следом: мне ведь тоже ни к чему дожидаться полиции.

Мы с ним — он впереди, я следом — пробежали до ближайшего поворота, свернули, потом еще раз свернули, он забежал в какую-то подворотню. Я кинулся туда же, подозревая, что там могут быть сюрпризы, и не ошибся, когда навстречу моей голове метнулся обрезок трубы. Меткий бросок, однако.

Я сделал еще несколько шагов вперед, торговец попятился с выпученными глазами: ну да, это удивительно, когда брошенная кому-то в голову труба просто падает на землю. Ведь в этот раз я не забыл использовать пустотный щит.

— Просто, между прочим, я еще и маг, — спокойно пояснил я, — и бегать от меня затруднительно. Раз на угрозу сдать тебя полиции ты так неадекватно отреагировал, я изменю постановку вопроса. Ты знакомишь меня с человеком, который сделает мне новый паспорт, либо остаток своих дней катаешься в кресле с колесиками. Это при условии, что вообще выживешь. Итак, твой выбор?

Разумеется, это был риторический вопрос.

Человек, занимавшийся поддельными паспортами и прочими документами, обитал в ломбарде и, судя по всему, подделка паспортов была далеко не единственной статьей его незаконных доходов. Скупка краденого — это просто как пить дать, плюс, возможно, торговля нелегальными стволами и кто знает чем еще. Его прилавок, что характерно, был закрыт стеклом, которое показалось мне похожим на пуленепробиваемое.

— Здорово, Сигур, — сказал мой провожатый, — тут вот парень интересуется… документами. Поищи кого-нибудь, кто смог бы ему помочь… А мне пора…

— Стоп-стоп, не так быстро, — сказал я, — ведь почтенный Сигур еще не согласился помочь. Как насчет отрекомендовать меня ему?

— Боюсь, что наш общий знакомый — всего лишь мелкая сошка на побегушках, не в обиду ему будет сказано, — меланхолично возразил Сигур, — и он понятия не имеет, где можно достать документы… У него выхода на нужных людей нет. И я этим тоже не занимаюсь. Не буду отпираться, что не знаю, но это не те люди, к которым я могу отправить первого встречного.

— Господи, Сигур! — взмолился торговец. — Да не подставной он! Отморозок, палящий на улице, да еще и дворянин! Ты когда-нибудь видел легавых-дворян?!!

— Палящий из чего? — спокойно осведомился Сигур.

Я достал из кармана пистолет.

— Из этого. Предвосхищая ваш вопрос — отнято у парня из ИСБ. Могу повторить, кстати. Вы-то за стеклом, а вот наш общий знакомый…

— Видите ли, многоуважаемый дворянин с пистолетом, — этот Сигур меня уже почти восхищает, не лицо, а глыба мрамора, — меня не очень беспокоит здоровье нашего знакомого. А я просто владелец ломбарда, сижу за бронестеклом и визита полиции не боюсь. А вот чего я боюсь — так это перейти дорогу Имперской службе безопасности. Потому, как бы сильно я ни хотел помочь, — увы, не могу.

Я улыбнулся и взял с прилавка из коробочки визитку ломбарда, на которой были указаны и номера телефонов в том числе.

— Так я вам встречу организую. Смотрите, я звоню вам со своего телефона и спрашиваю, когда будут готовы мои документы, а через полчаса здесь будет ИСБ. Если они не найдут, за что вас посадить, — сфабрикуют. Давайте я объясню вам расклад… ИСБ пойдет на все, чтобы не выпустить меня из страны, но при этом они не могут обидеть меня и усадить за решетку. Видите ствол? Я отобрал его у агента ИСБ, и мне за это ничего не сделали. ИСБ продолжает пасти меня — и только, хотя любого другого за нападение на ИСБ уже бы повязали, посадили и выбросили ключ, верно? Потому, стоит им узнать, что я вышел на вас с вопросом о документах, — держу пари, они скорее вас посадят, чем меня. Потому что я нужен императору лично, а вы — нет.

Он несколько секунд изучал мое лицо, затем спросил:

— А не вы ли тот парень, который на днях в газеты попал?

— Со службой безопасности чужого Дома? Я. И потому вы уже знаете, что пасущая меня ИСБ — не блеф. Я хочу уехать, а они не хотят меня отпустить. Так что решайте, на чьей вы стороне. Точнее, выбирайте свой риск: помочь мне и рисковать встречей с ИСБ или отказаться и гарантированно с ними встретиться.

— Это будет стоить денег, — сказал Сигур, и я понял, что выиграл.

— Я догадываюсь. Проваливай, — кивнул в сторону двери толкачу.

За десять минут мы оговорили все детали и моменты, после чего Сигур повесил на дверь табличку «перерыв», отвел меня в подвал и сфотографировал. Для того чтобы я тянул на требуемый двадцать один год, пришлось использовать накладные усики и очки в тонкой оправе, которые делали меня старше. Цена, к слову, оказалась плевой, всего-то пять тысяч, и работы дня на три.

— Я позвоню через три дня с левого телефона и спрошу, готово ли, — сказал я ему, — потому что проблематично выбираться из Заречья незаметно.

— Как я узнаю, что это вы?

— По паролю. Я скажу… допустим, «камикадзе».

Сигур наморщил лоб.

— Это что за слово такое? Что оно значит?

— Ничего. Нет такого слова, значит, совпадения исключены. Логично?

— Вполне.

Мы пожали друг другу руки, я оставил ему задаток и ушел. На часах — почти девять.

Затем я поймал такси, назвал адрес и сел на заднее сиденье. Надо попасть обратно в Заречье, не засветившись на контрольно-пропускном посту, для этого у меня имеется маленькая хитрость.

Я достал из внутреннего кармана брошь со свернутым султаном и нацепил на свою кепку, кепку положил на сиденье возле себя, затем протянул водителю купюру в десять империалов.

— Дай-ка сигаретку, браток, — сказал я небрежно, — и огоньку.

На подъезде к КПП я сдвинулся подальше от окошка, куда заглянет полицейский, забросил ногу на ногу и откинулся на спинку сиденья. Само собой, что в первую очередь он увидел мою кепку с дворянским атрибутом и только потом — меня с сигаретой.

— Э, офицер, вы у меня сигарету не видели, ага? — сказал я ему еще до того, как он раскрыл рот спросить документ.

Офицеру в общем-то и не требовался мой пропуск, потому что султан на кепке — признак дворянина, что уже само по себе пропуск. Конечно, султан может прицепить кто угодно, как, впрочем, и документы подделать. Парадоксально, но подделка документа и выдача себя за другое лицо — два-три года тюрьмы, выдача себя за дворянина путем ношения дворянской регалии — от пяти. Наказание не вполне соразмерно преступлению, но именно поэтому полицейские обычно не спрашивают документов у людей с регалиями, потому что злоумышленник скорее пойдет на подделку документа, ответственность-то меньше в случае поимки. А сигарета — отличный повод сидеть подальше, где полумрак салона скрывает мое лицо, все-таки несовершеннолетний, отсюда и подсознательное желание спрятаться с сигареткой, так, по крайней мере, думает полицейский.

Он взял под козырек и махнул водителю, разрешая проезд. Документ у меня не спросил, лица не разглядел — это значит, что мой визит за пределы Заречья останется секретом, даже если начнут проверять. Отлично.

Я доехал до усадьбы Яблонских, расплатился с таксистом и взял другое такси, здешнее, чтобы обычный таксомотор для простолюдинов не выдал, откуда я еду.

Однако дома меня ждал очень неприятный сюрприз: не успел я сесть в кресло в своей комнате, как зазвонил внутренний телефон.

— Реджинальд, а где ты был? — спросил дед.

— Что значит — где? У Леха в гостях, я же водителю говорил…

— Я знаю, знаю… Ты конечно же не мог учесть, что Лех попадет в аварию, не доезжая до своего дома.

— Вот же дьявольщина! И как он?!

— Да он в порядке, водитель тоже. Вот только тебя в машине не было. Но ты отключил телефон, и потому Лех тебя предупредить не смог.

— М-да…

— Так где ты был, Реджинальд?

Я тяжело вздохнул, лихорадочно соображая.

— Уж если я развел такую конспирацию, дабы пожить немного без хвоста из ИСБ, дедушка, то логично допустить, что я сделал это не для того, чтобы расколоться по первому требованию, верно? Скажем так, хотел кое с кем встретиться и кое-что проверить. Но без соглядатаев и шпиков.

Дед хмыкнул.

— А у этого кое-кого имя случайно не на «Р» или «Д» начинается?

Я секунду осмысливал его слова, а затем воспрянул духом. Рита-Джоан все же оказала мне помощь, даже не ведая об этом, потому что дед подумал, будто я ходил на встречу с ней!!!

— Мм… Какой же вы догадливый, дедушка, — с почти естественной досадой произнес я.

— Запала, значит, все же в душу… И как встреча? Проверил, что хотел?

— Ага, два раза… Честно говоря, она была бы дурой, если б пришла. Видимо, отлежится в запасном укрытии и свалит, когда шумиха уляжется…

Итак, мне удалось сохранить в тайне цель своего визита в Заречье, но не удалось скрыть сам факт тайной отлучки. Плохо. Второй раз уже не прокатит, да и филеров приставят поопытней…

Я позвонил Леху и справился о его здоровье. Оказалось, он уже дома, отделался синяками, так как слетевший с тормозов рефрижератор задел машину по касательной.

— В общем, извини, что подвел… Спрашивали о тебе.

— Фигня, Лех. Все путем, я побывал, где надо, хоть и… безрезультатно. Но я должен был попытаться.

Эту фразу я сказал спецом для ИСБ, они наверняка уже слушают мой телефон, если не слушали до сего дня, теперь сопоставят, что я сказал деду и что — Леху, и убедятся, что я действительно пытался встретиться с Ритой…

— Ты с Ритой встретиться хотел? — спросил Лех.

— Господи! Неужели я настолько прост, что просчитываюсь на раз?! Дед догадался, теперь еще и ты… И на фига я устроил всю эту конспирацию, если все равно все догадались… Блин.

В общем, пока все идет почти по плану, надо только придумать, как забрать документы. Ничего, придумаю.

* * *

Целых три дня я вел себя как ни в чем не бывало. Исправно посещал университет, сходил на вечеринку, где отмечали выздоровление Горди, и каждый день на переменах сидел с ней в буфете. Правда, ее поползновений пришлось избегать под различными предлогами, но тут уж ничего не поделать: служба безопасности должна думать, что все как всегда, что я переключился на другую девчонку и по-прежнему остаюсь под их колпаком. Получается, я использую Горди как прикрытие, некрасиво, но я не могу ей сказать, что у нас с ней ничего не выйдет. Нет, вышло бы, конечно, но ненадолго, и моя совесть не позволяет мне так поступить. Слишком уж я старомоден, в Японии середины двадцатого века порядочному человеку встречаться с девушкой, зная, что вскоре ее придется бросить, — позорить себя и своих родителей. Времена могут меняться, миры и жизни, как видно, тоже, а принципы остаются.

Свои боги и свои принципы — это то, что остается у человека даже после того, как он потерял все. Кроме самого себя, разумеется, тот, кто потерял себя, — потерял все.

Правда, один номерок я отколол. Даже не столько для того, чтобы замылить глаза службе безопасности, сколько для того, чтобы узнать, чего стоила парню-новичку потеря табельного оружия. Двух эсбэшников возле себя, которые стали моими тенями везде, кроме университета и дома, я наловчился узнавать, они постоянно меняются, но у меня глаз уже наметан. Даже профессионалу трудно остаться незамеченным, если объект знает о слежке.

Я на одной перемене вышел из университета и подошел к парочке, облюбовавшей скамейку через дорогу в скверике.

— Кхм, прошу прощения, — кашлянул я, — вы не в курсе, что случилось с парнем, который следил за мной в первый раз? Ну тот, которого я в полицейский участок наладил. Его не уволили, надеюсь?

Я вообще-то не был уверен на сто процентов, они ли мой хвост, но эсбэшники этого не знали, и их ответ расставил все по местам.

— Его отправили на дополнительную стажировку, — ответила девушка, чуть помрачнев.

— Ну и славно, приятного дежурства, — ответил я и пошел обратно.

Пусть знают, что я не воспринимаю их и слежку враждебно, так меньше шансов, что они о чем-то догадаются.

Два дня из трех миновали, и завтра надо выйти на связь с Сигуром. Мой визит к нему откладывается, потому что, даже одурачь я службу безопасности повторно, они начнут подозревать что-то, а в худшем случае вообще мне на ногу браслет со следящим устройством прицепят. Значит, надо дать Сигуру знать, что я зайду за документами только непосредственно во время побега.

Однако у меня имелось сильное подозрение, что связаться с Сигуром без опасности быть раскрытым на самом деле не так-то просто. Да, я могу пойти и купить новый телефон. Тут не придумали сменных карточек, каждый телефон обладает встроенным идентификатором, и карточки в общем-то не нужны, сотовый оператор только один — открытое акционерное общество «Аквилонская беспроводная связь», причем контрольный пакет — в государственной собственности. И если я куплю телефон, то господа эсбэшники могут чуть позже зайти в магазин и поинтересоваться у продавца моим новым номером. И на прослушку его… Но я ведь не вчера родился, план, как вывести на чистую воду господ из ИСБ, у меня есть.

Сразу же после занятий в вестибюле ко мне подошла Горди и поинтересовалась, что я делаю после учебы, то есть сейчас.

— Горди, — ухмыльнулся я, — у меня такое впечатление, что тебе совсем нечем заняться. Учеба, тренировки — у тебя всего этого нет? Ты только превратно не пойми, мне твое общество чрезвычайно приятно, но… Как-то странно. Мой учитель, пока не уехал домой в Свартальвсхейм, гонял меня нещадно каждый божий день, хоть я и единичка. Разве у четверок все не так жестко?

— Учеба и тренировки от меня не сбегут, — улыбнулась Горди. — А вот ты — можешь.

Тут, наверно, мое лицо выдало меня с потрохами, потому что она сразу же забеспокоилась:

— Реджи? У тебя глаз задергался чего-то.

И ты, Брут? Неужели и она меня сторожит? Еще одна медовая ловушка, теперь уже от ИСБ?!! Но вслух я чуть изменил постановку вопроса:

— Да это тик… Что ты имеешь в виду? Куда я сбегать должен?

— В переносном смысле. Стоило мне немножко клювиком прощелкать — и тебя быстренько прибрала к рукам авантюристка Рита. Вот если бы я тогда…

— Я тебе напомню, что «тогда» твое ко мне отношение было далековато от симпатии, а я уже оказался прибран к ее ручонкам. Так что не вини себя. В общем, я собираюсь пройтись по магазинам, составишь мне компанию?

— Конечно! — обрадовалась она.

План мой был очень прост в теории, хотя с реализацией еще предстояло заморочиться.

Мы с Горди сделали неплохой забег в виде спорта под названием «шопинг», при этом я разжился новым телефоном, фонариком и видеокамерой, Горди — всякой мелочовкой. Стеклянные фигурки, пара пластинок популярных исполнителей — да-да, здесь лазерные диски вытеснить винил не смогли — новая модель плеера на дисках, играющего вдвое дольше обычных, новые солнечные очки, часики… Нести все это, как рыцарю, пришлось мне, поскольку наши водители остались на стоянке в начале улицы по нашему же требованию.

Перед возвращением мы сели на террасе в кафешке, заказали мороженого, и я тихо сказал:

— Горди, мне нужна твоя помощь в одном деликатном деле.

— В каком?

— Я хочу, чтобы, как только мы расстанемся, твой водитель пошел на ближайший вокзал. Он должен взять мою камеру и фонарик. Там в коробке я положил деньги, пусть он купит новый телефон и батарейки для камеры, после этого оставит видеокамеру в ячейке хранения направленной наружу и работающей, а фонарик — светящим наружу же. Потом он должен позвонить с купленного телефона на мой новый, номер я записал на коробке, и сказать, что деньги забрал, посылка оставлена, назвать адрес вокзала, номер ячейки и код замка, выслушать ответ, отключиться и выбросить телефон в мусорку. Сделать это надо быстро, за полчаса или сорок минут желательно.

Горди выслушала этот шпионский план с выражением изумления на лице.

— Реджи, и зачем все это?

— Я подозреваю, что за мной не просто присматривают, а внаглую шпионят, прослушивая телефон, в том числе и наши с тобой разговоры. Мне это не нравится, понимаешь?

Она задумчиво побарабанила пальцами по бокалу с мороженым:

— И как твой план поможет это выявить?

— ИСБ обязательно проверят, что за посылка мне отправлена, я отвечу твоему шоферу, что зайду через час, к этому времени они уже заглянут туда, ведь код узнают из разговора. И попадутся на камеру.

— Они могут стереть запись.

— Я приду ровно через час после звонка. Если на записи не будет часового вида закрытой дверцы, прерванного моим лицом, — значит, в камеру заглядывали посторонние, и это могут быть только слушающие мой телефон эсбэшники.

— Они могут стереть не всю запись… — с сомнением сказала Горди.

— Их выдаст продолжительность съемки. Скрыть вторжение невозможно.

— Перемотать пленку чуть назад, поставить на запись и оставить, как было?

— Запись окажется прерывистой в момент, с которого пошел второй сеанс, — раз. Оставить все, как было, нельзя, будет заметно смещение даже на миллиметр — два. Наконец, если перемотать запись назад хотя бы на пять минут — значит, видео между закрытием ячейки и моим появлением будет на пять минут короче реального времени. Продолжительность съемки не обмануть.

— Они поймут, что ты их раскрыл, и могут устроить тебе задержку по пути на вокзал…

— Это равносильно признанию, к тому же запись все равно будет короче.

Она чуть помолчала.

— А ты умный и хитрый, Реджи.

— Разве это плохо?

— Мне нравятся умные.

Я улыбнулся в ответ с видом мужчины, заслужившего похвалу от женщины. Правда, на самом деле на душе у меня не так уж и радужно: верить нельзя никому. Горди — имперский рыцарь из семьи имперских рыцарей, и у меня нет причин верить ей слепо, без проверки. И если она сама сотрудничает с ИСБ — а с ублюдка-пфальцграфа вполне станется и ее подключить к этому делу, — то силки расставлены и на нее тоже.

Ведь план мой на самом деле сложнее, он двухходовый.

Мы с Горди вернулись к стоянке и расстались, она поехала к себе, а я велел Серго колесить неспешно по городу, по самым интересным улицам. За мной машина — стопроцентная слежка. Ребятушки уже и не прячутся особо… наивные.

Заметив какое-то заведение, я спросил:

— А это что?

— Кабаре, — пояснил Серго, — одно из старейших в городе, ему больше ста лет.

— Фигасе! Тормозни, я пойду погляжу, че там ставят и чем кормят.

— Мне пойти с вами?

— Не надо. Ну, то есть, я не запрещаю, только я отдельно, ты отдельно. Вроде мы не знакомы.

— Тогда я подожду вас тут.

Я пошел в кабаре, уселся за столик ближе к окну, чтобы мой хвост хорошо меня видел, минут двадцать пять послушал довольно остроумный диалог двух актеров-юмористов, наслаждаясь кофе и десертом. Затем сунул под чашку банкноту и направился в туалет: пора, позвонить должны через пять-десять минут, а мне к этому времени надо избавиться от хвоста.

Как я и опасался, окна в туалете не нашлось, пришлось импровизировать.

Я подозвал проходившего в сторону кухни официанта и сунул ему купюру в двадцать империалов:

— Браток, выведи-ка меня через служебный вход.

Он не задал мне ни одного тупого вопроса, и минутой позже я оказался позади здания, откуда быстренько свалил, петляя улочками меж домов и не забыв выключить телефон.

Тут у меня зазвонил новый телефон. Я принял вызов и услышал в трубке бесстрастный голос водителя Горданы: деньги забрал, посылка на месте, все путем. Превосходно.

Засекаю время — ровно час. Если Горди не работает на ИСБ и эсбэшники слушают мой телефон — они попадутся, они не смогут не проверить. Если Горди с ними заодно — служба безопасности избежит западни, но тут вступит в действие мой план «Б» и я выведу их на чистую воду. Ну а если запасной план тоже не сработает — значит, я слишком параноидален, мой второй телефон не слушают, Гордана не завербована. Или, как вариант, я просто слишком глуп, чтобы подловить спецов из ИСБ, там ведь тоже умные люди работают, а не кто попало.

Я купил в первом подвернувшемся магазине еще один телефон, дорогую модель за двести империалов, а затем тридцать минут провел в какой-то кафешке недалеко от вокзала, высматривая нужного человека. Вот подходящий парень: лет семнадцать, очки в дешевой оправе, строгий, чистый, но слегка поношенный костюм, тоже дешевый, на голове кепка. В руке портфельчик, видавший времена и получше. Похож на студента, притом бедного, у которого одна надежда — выучиться, получить хорошую, по его меркам, работу и вкалывать на империю или дядю без малейших перспектив, но зато не нуждаясь в самом необходимом. Ну или джекпот, если очень повезет с карьерой. Годится.

Парень заказывает чай и булочку, садится за столик неподалеку. Встаю со своего места и подсаживаюсь к нему.

— Привет, браток.

Он смотрит на меня, затем приподнимает кепку:

— Д-да, сэр?

Как он распознал во мне аристократа? Должно быть, умный. Может, это и к лучшему. Голос чуть грубоват и с хрипотцой, вроде простуды — вообще отлично.

— Нужна твоя помощь в одном розыгрыше. — Я положил перед ним дорогой телефон. — Смотри, я даю тебе эту штуку, а через некоторое время позвоню и назову номер камеры хранения на этом вокзале и код от замка. А ты мне ответишь, что скоро придешь и положишь туда товар…

— Какой товар? — насторожился он.

— Никакой. Ты просто скажешь: «Понял, через пятнадцать минут товар будет там». Все. Затем выключаешь телефон и не включаешь до завтра. И после этого он твой.

— Что-то все это звучит… странно, — сказал парень, — и, наверное, незаконно…

Я положил перед ним чек из магазина:

— Вот, смотри. Он не краденый, куплен полчаса назад. Вот мое удостоверение личности, видишь? Реджинальд Сабуров, Дом Сабуровых. Будь это что-то незаконное — я бы не показал тебе ни лица, ни документа. Я хочу кое над кем подшутить, и мне для этого нужен голос постороннего человека, который не известен никому из моего окружения.

Он мне все еще не верил: ну как же поверить, что подходит дворянин, из тех, что смотрят на простолюдинов сверху вниз, и за просто так дарит дорогущий телефон? Однако калькулятор в голове у него, надо думать, успел насчитать, сколько это денег, если загнать аппарат всего за три четверти его стоимости, или даже вернуть обратно в магазин, уступив продавцу за сговорчивость десять процентов. Для бедного студента сто пятьдесят империалов — дикие деньги, а уж сто восемьдесят…

— Смотри, — еще раз проинструктировал его, — я звоню, ты отвечаешь в точности, что я тебе сказал, и поувереннее так, затем выключаешь до завтра. И все, тебя больше ничего не волнует. Кто бы что ни спросил — говоришь правду, все как есть. Даже если кто полиции сообщит — им все говоришь как на духу. Мое имя, мои приметы. И никаких проблем. Спросят, о чем говорили, — ты знать не знаешь. Просто повторил, что я сказал, ради розыгрыша.

В общем, я его убедил. Теперь бы только он меня не подвел…

Остается десять минут с момента звонка до оговоренного часа, пора. Я отправился к камерам хранения.

Вот нужная ячейка, вращаю барабанчики с циферками. Щелк! Открываю дверцу — мне навстречу свет фонарика, тускло поблескивает линза камеры.

Я вынул все это, выключил фонарик, с камерой сел в зале ожидания и просмотрел запись в ускоренном режиме. Все гладко, продолжительность записи совпадает, на видео целый час одна и та же неподвижная картина. Никто в ячейку не лазил.

Что ж, план «Б». Если ИСБ меня «пасет», то я и сейчас под наблюдением, а мне только этого и надо.

Я положил в ячейку несколько сотенных купюр, нарочито небрежно, сверху — сложенную вдвое записку с волосом внутри, подправил, чтобы волос только краешком касался бумаги. В ячейке не особо чисто — заметить нереально, а неаккуратно положенные деньги навевают стереотип, что все было брошено абы как. Запомнил, как все лежит, сменил код, закрыл дверцу. Ловушка заряжена повторно, осталось приманить добычу.

Я вышел из здания вокзала, зашел в крупный универсальный магазин, включил старый телефон и позвонил Серго. В его молчаливом сопении я прочел все, что просилось ему на язык в мой адрес: шутка ли, где-то так с часик я заставил его понервничать, просто исчезнув. Собачья это работа, шоферить и охранять дворян. А еще он наверняка и СБ нашу поднял на ноги из-за моей пропажи… Лишняя причина отказаться от судьбы цепного пса.

Я назвал ему адрес, где он должен меня ждать через пятнадцать минут, а затем снова оторвался от хвоста, но уже не через служебный ход: меня там ждут, они ж не дураки два раза на один трюк купиться. Вместо этого я приобрел в мужском отделе серый плащ типа макинтоша с черной подкладкой, в примерочной надел его и пару минут нагло красовался в нем перед носом у своих «провожатых». Затем в другой примерочной вывернул макинтош наизнанку, достал из кармана кепку, там же купленную, подгадал момент и незаметно выбрался из примерочной, смешавшись с толпой.

С учетом того, что меня постоянно «ведут» разные лица, у СБ явно нет недостатка в кадрах, если ради меня столько народа задействовано. Значит, у входа кто-то наверняка есть.

Я отыскал женщину лет тридцати, которая в одной руке несла две сумки, а второй держала ручонку маленького сынишки, чтобы он не упал, спускаясь по ступенькам со второго этажа на первый, и подошел, сразу же подхватив пацаненка на руки.

— Позвольте я вам помогу, — улыбнулся я.

Мы с ней — она с сумками, я рядом с малышом на руках — вышли из магазина на улицу, миновав ожидавших меня филеров, после чего я вернул ей мальчика, попрощался и пошел. Эсбэшники ждали меня, одинокого парня, и на «семью» из трех человек просто не обратили внимания.

Повернув обратно в сторону вокзала, я достал телефон и позвонил на подаренный студенту. Тот меня не подвел, ответив чуть басовито и без запинок.

Ловушка готова.

По пути я в небольшой галантерее купил чемоданчик и с ним пошел на вокзал.

Как это выглядит глазами ИСБ? Я устраиваю им ловушку-проверку, чтобы узнать, прослушивается ли новый телефон. Они, такие молодчаги, от Горди знают о моем плане и не клюют. Я убеждаюсь, что ячейка не тронута, значит, прослушки нет. Кладу в ячейку нечто, звоню с нового телефона неизвестному лицу и говорю, что деньги на месте, а он отвечает, что скоро придет и положит вместо денег товар.

Дальше два варианта: явный и шпионский.

ИСБ заглядывает в камеру после моего звонка, видит деньги, закрывает все, как было, и ждет, чтобы посмотреть, что последует дальше. Приходит некий тип с чемоданчиком, открывает ячейку, чего-то туда кладет, после чего ИСБ действует либо тихо, по-шпионски, либо открыто. Тихо — дать типу уйти и заглянуть, что он мне оставил. При этом они не вспугивают меня, и я остаюсь в неведении. Или же просто хватают этого типа, обыскивают, находят «товар» — и дальше по ситуации.

В первом случае я узнаю о вскрытии ячейки по неправильно лежащему волосу и банкнотам. Во втором все намного очевидней.

Вот я у ячейки, набираю номер, а позади меня уже собралось человек восемь. Ясно, пришли брать. Ловушка, расставленная на Горди, сработала.

Щелкают курки.

— Имперская служба безопасности! Руки вверх и не двигаться!

Роняю чемоданчик на землю и начинаю негромко смеяться, медленно поворачиваюсь к ним. О, их лица! Особенно у главного: он быстрее всех понял, как облажался, позволив сопляку сделать себя. Хотя, по правде, шансов у него не было: честно говоря, я и сам не знаю, как можно обойти мой превосходный план.

Я достал из кармана оба телефона и вручил их главному:

— Сделайте одолжение, передайте это пфальцграфу. Лично в руки, на память.

Затем повернулся к сейфу, выгреб оттуда свои деньги и пошел прочь, сопровождаемый могильным молчанием.

* * *

Больше всего я был зол на себя. Есть такое слово — идиот. Так вот, оно про меня. «Медовая ловушка» — западня, в которую мужчину ловят на приманку-женщину, — стара как мир. И дело даже не в том, что я в нее попался, а в том, что попался дважды. Подряд.

И ведь у меня есть перед глазами «контрольная группа», образец порядочной благовоспитанной девушки, и не один. Беата, допустим. Она поначалу присматривалась ко мне, как и я к ней, но потом внезапно появляется Рита, сразу же меня цепляет. И Беата, понимая, что опоздала, принимает этот факт с гордо поднятой головой, как и положено дворянке. Не пытается отбить меня у соперницы, не стервозит, не старается затащить в постель, как это намеревалась сделать Гордана. Не знаю, хотелось бы ей этого или нет, потому как для леди подобное поведение неприемлемо. Беата, к слову, и вправду из весьма хорошей семьи, настоящая леди, без преувеличений. Образец, можно сказать, эталон. И такая она не одна: хоть Цинтия, хоть остальные три девочки из группы — благовоспитанные дворянки, которые ведут себя соответственно.

А Рита-Джоанна и Горди — они же совсем-совсем другие! И ладно Рита, все-таки талант, а против таланта не попрешь, охмурила меня в два счета. И что? Этот печальный опыт меня ничему не научил. Должно быть, стереотип «в одну воронку снаряд второй раз не падает»… Дурак, ну дурак… Падает, еще и как, если это кому-то нужно!

Домой я вернулся в крайне мрачном настроении. Стоило мне войти в свою комнату, как начал трезвонить стационарный телефон.

— Да?

— Наконец-то! — раздался в трубке голос Горданы. — А то все выключен да выключен… И как прошла твоя операция? В камеру заглядывали?

Я хмыкнул.

— Нет, конечно, ведь их кто-то предупредил.

— Кто?!

— А кто еще, кроме нас, знал о моем хитром плане?

— Никто!

— Вот именно, Горди, никто. Только ты и я.

Она очень достоверно изобразила ошарашенность:

— Погоди, ты что, на меня намекаешь?!

— Знали только мы. И я ИСБ не предупреждал. Вывод однозначен, не так ли?

— Но Реджи!!! Это не я!!! Стой, а с чего ты решил, что там вообще была ИСБ, если в камеру не заглядывали?!

— Видишь ли, Горди, — печально сказал я, — план, который я тебе озвучил, на самом деле — ловушка не для ИСБ, а для тебя. Я и так знал, что мой телефон прослушивается, вопрос был в том, сообщишь ты им или нет. В камеру никто не заглянул — это доказательство, что их предупредили о ловушке.

— О господи, Реджи! — весьма натурально возмутилась Горди. — А тебе не приходило в голову, что твой телефон никто не слушает и никакой ИСБ там не было близко?!!

— То, что я рассказал тебе, — первая часть плана. Я, разумеется, не имел доказательств, что мой телефон на прослушке, потому провернул второй этап по выявлению прослушивания и слежки и застукал целую ораву иэсбэшников у камеры хранения. Мой телефон не отвечает, потому что у меня его больше нет, я вручил его старшему оперативнику. На память. В общем, обратишься к своему куратору в ИСБ — он тебе расскажет, как я вас всех вывел на чистую воду. А теперь извиняй — устал я нынче.

Стоило положить трубку, как телефон зазвонил снова, но я просто выдернул шнур из гнезда: больше с Горди мне говорить не о чем.

Итак, позвонить Сигуру я никак не могу. Выбраться из Заречья незаметно — рискованно, особенно с учетом того, что теперь ИСБ будет начеку. Они ведь вряд ли понимают, что такое жажда свободы и независимость, и мой хитрый план для них верный признак, что я себе на уме. И это, к слову, так и есть.

Ну и ладно, у меня есть запасной вариант. Я-то под колпаком, но установить слежку за каждым, кому я хоть слово сказал, нельзя.

Затем я мысленно составил в общих чертах план действий, от получения документов до непосредственно побега. Конечно, многое наверняка пойдет не так, как задумано, имеются в этом плане пункты, на которых можно и голову сложить, но, чтобы спокойно начать новую жизнь где-то в других краях, я должен подчистить за собой хвосты. Доделать дела и заплатить долги.

Но это позже. А пока — есть кое-что, что должно быть сделано прямо сейчас.

Удар-удар-удар-удар-удар!

* * *

Наутро я отправился в университет. Здесь меня сразу же у входа перехватила мрачно выглядящая Гордана, чего я в общем-то и опасался. Разговор получился неприятный, как я и думал, но не вполне предсказуемый.

— Реджи, я знаю, кто слил информацию ИСБ, — сказала Горди вместо приветствия.

Я кивнул.

— Ага, я тоже знаю.

— Не знаешь. Мой водитель. Он получил инструкции от меня, все сделал, но сразу же сообщил в ИСБ. Причем с того же телефона, с которого звонил тебе.

Хм… Даже так…

— То есть твой водитель, наверняка из присягнувших, и он слил налево информацию своей хозяйки, да?

— Увы. Я вчера первым делом о нем и подумала, сказала отцу, а он подключил врио шефа нашей СБ. Водитель и не отпирался особо…

— Бывает… Поганца уже казнили? Или хотя бы покалечили?

Горди покачала головой.

— Просто уволили. Но он теперь себе работы у благородных точно не найдет.

— И чем ты докажешь, что все так и было, а не что ты решила прикрыться водителем? Практика казни тех, кто присягнул Дому и предал, — жестокая, но необходимая. Нет головы предателя — нет и веры.

— Понимаешь, — вздохнула Горди, — тут такое щекотливое положение, что, с одной стороны, есть суровый проступок против Дома, но ведь информацию-то он слил не налево, а в ИСБ. А отец, в свою очередь, присягал короне, слугами которой являются и люди из ИСБ. Тут как-то не очень лояльно получится, если казнить водителя… Если уж на то пошло, то моя помощь тебе в этом твоем плане тоже была… нелояльной.

— Понимаю, — беззаботно кивнул я и пошел дальше.

— Погоди! — воскликнула Гордана. — Ну ты же не можешь на меня за это сердиться! Так несправедливо!

Я пожал плечами.

— Я не сержусь. Просто уберегаю лояльную тебя от нелояльного общения с нелояльным, презирающим империю и императора мной. Увы, леди Гордана Ковач, но дружба со мной и верность империи — взаимоисключающие вещи, так что приятно было водить с тобой знакомство.

— Ну ты совсем озверел? Надо было казнить водителя, по-твоему?!

Я печально улыбнулся:

— Если информацию ИСБ слила ты — то не стоило конечно же.

— Какой же ты!.. — Воспитание не позволило Гордане сказать вслух слово, которое она для меня подобрала, но я, как тот джентльмен из анекдота о письме недобросовестному деловому партнеру, понял ее правильно.

На перемене я вышел в буфет, высматривая вполне конкретного человека, но нашел меня Аксель Берг.

— Привет, Реджи, — сказал он, садясь за мой столик, — если не секрет, что за размолвка у вас с Горди вышла?

— Это она тебя подослала? — уточнил я.

— Нет, она для этого слишком гордая. Но я ведь не могу делать вид, что меня это не касается.

— А тебя разве касается?

— Когда мои друзья ссорятся — да. Особенно если в деле как-то замешана ИСБ.

Я вздохнул.

— В общем, я проверял, слушает ли ИСБ мой телефон, получил доказательства, что слушает и что Гордана слила им информацию о ловушке. Хотя она сама уверяет, что им сообщил ее водитель.

Аксель пригладил волосы на голове.

— Собственно, насчет ИСБ… Они с какой стати за тобой следят?

— Надо думать, чтобы не сбежал.

— Это из-за твоей секретной техники?

— Не столько из-за нее, сколько из-за отказа обучать ей императорскую челядь, — кивнул я. — Не знаю, насколько прав мой дед, но он намекнул мне, что император и пфальцграф не дадут мне житья, если я не соглашусь поступить на службу.

Аксель задумчиво скрестил руки на груди и откинулся на спинку стула.

— Редж, тут два момента… Давай разберемся по существу, есть империя, император, есть определенные правила, традиции… Если не придерживаться этого — все развалится и воцарится хаос… Ненадолго, ровно до того момента, когда сюда припрутся соседи или свартальвы. А йотом снова будет порядок, но уже не наш, а чужой. Есть наше общество, которое обеспечивает всем и каждому то, чего он заслуживает, в частности, мне и тебе оно обеспечивает положение и…

— Мне оно обеспечило тюрьму, которой я ничем не заслужил, помнишь?

Он помрачнел.

— Помню, помню… Так это из-за… сего инцидента ты не хочешь обучать солдат своей технике?

— Нет, Аксель. Мои собственные традиции не позволяют мне использовать технику иначе, чем для самозащиты, и потому я не хочу учить тех, кто заранее намеревается применять ее в бою. А инцидент с тюрьмой и пустыней — это всего лишь достаточная причина, повод не считать себя кому-то чем-то обязанным. Малыш Реджи умер в пустыне, и я никому ничего не должен, разве только тому, кто… кто мне тогда помог. Да и то имею сомнения. А насчет твоих нотаций об обществе — я прекрасно знаю, что нельзя жить в нем и быть свободными от него… Есть только одна проблема: это общество не позволяет мне покинуть его. Оттого-то за мной и ходит ИСБ, и ладно бы только телефонные разговоры слушало, так оно еще и вербует тех, кого я считал друзьями. Вчера узнал, что Горди мне не друг, а сегодня и ты пришел мои мозги вправлять… Как я могу быть уверен, что они и тебя не завербовали?

— Наверное, никак, раз пошла такая пляска… Пожалуй, я мог бы переговорить с отцом, а заодно и с Кейном Четвертым… У тебя, кстати, осталась запись, где ты уложил Мэтта?

Тут я приподнял бровь: Аксель на моей «нелояльной» стороне или просто мастерски играет?

— Хм… Вообще-то да.

— Она может тебе пригодиться как аргумент воздействия на Кейнов.

— А смысл? Ты же не хочешь сказать, что это они спустили на меня ИСБ?

— Нет, конечно, — покачал головой Аксель, — у Кейнов принцип — не лезть в политику. Но не исключено, что им удастся решить проблему.

— Каким образом? Пфальцграф — ну то есть император — руководствуется «интересами страны», а что в масштабах страны судьба одного человека вроде меня? К тому же в авторитарном социуме, где у дворян с личными свободами дела обстоят хуже, чем в Африке у негров под «гнетом» свартальвов?

Аксель пожал плечами:

— У Кейнов влияние на императора есть. А что до авторитарности… Тут, понимаешь, дело такое, кое-какие ограничения для нас… равновесие должно быть. С одной стороны, все блага, роскошь, уважение простолюдинов. А с другой — у нас есть Дар, с помощью которого мы защищаем страну и тех же простолюдинов, и мы не можем его потерять. Это у простых людей брак по принуждению — пережиток темного прошлого. Потому что там без разницы, кто на ком женат и какими будут дети. Для нас же брак по собственному желанию — роскошь. Мы все это понимаем и смиряемся… Большинство. Ну а император — он правит империей при помощи дворян-рыцарей, его слово, конечно, закон, но правители вынуждены прислушиваться к своим рыцарям. Глас одного — ничто. Массовое недовольство… ну да ты и сам знаешь, что бывает с правителями, которые лишаются поддержки ближайшего окружения.

Я кивнул:

— Все правильно, кроме одного момента. Общество, по мнению древних римлян, суть коллективный договор граждан. Добровольный договор. Ты можешь его принять, получить блага и смириться с недостатками. Но если не принимаешь — общество должно тебя отпустить на все четыре стороны. Общество, в котором несогласные удерживаются против их воли, обречено на такое явление, как терроризм, и если правитель не понимает, что не прав, то однажды может обнаружить в своем подвале много бочек пороха, которые он туда не ставил. Или в блюде — «приправу», которую он туда не сыпал. Ну там мышьячка щепотку или чего-то из той же оперы.

— Ладно, — сказал Аксель, — я тебя понял. Поговорю с отцом и Кейнами, может быть, и удастся как-то эту ситуацию неприятную разрешить.

— Не стоит, — ответил я, — не бери в голову. Может статься, вскоре все это не будет иметь никакого значения.

— Что ты имеешь в виду?

— Пока сложно сказать. Но ты узнаешь одним из первых, если что.

— Ну что ж… Мне-то нетрудно поговорить насчет твоего вопроса, вдруг да получится. И это, Горди… На нее сильно непохоже, чтобы она тебя сдала. Она не такая. И врать ей тоже несвойственно.

— Приму к сведению, — кивнул я, — и спасибо.

— Всегда пожалуйста. Обращайся в случае чего.

Аксель ушел, а Мартин так и не появился. Пришлось искать его самостоятельно, и после занятий я перехватил его, как раз когда он направлялся на тренировку к «искрам».

— О, привет, Реджи! Ты тоже идешь на?..

— Привет, Мартин. Тут такое дело — за тобой должок, а мне нужна помощь.

— Чем я могу помочь?

Я достал из ранца небольшой сверток с деньгами.

— Ты пойдешь по этому адресу. Скажешь пароль — «камикадзе». Запомнил?

— Это что за слово? — удивился Мартин.

— Просто пароль. Скажешь, что я не смог прийти или позвонить. Отдашь сверток и возьмешь то, что владелец ломбарда тебе даст.

— И что он мне даст? — нахмурился приятель.

— Мой билет на свободу, Мартин. Документы, по которым я смогу уехать из Аквилонии.

— Это как-то связано с ИСБ?

— Ага. Они меня не отпустят по-хорошему.

— Почему?

— Потому что я не желаю обучать имперских убийц своей технике. Ты, как целитель, может быть, поймешь меня. А император и Гронгенберг не понимают слова «нет».

Мартин вздохнул.

— Хорошо, я сделаю.

— Спасибо, Мартин.

Покинув университет, я прошелся по магазинам и разжился высококачественным диктофоном и чувствительным микрофоном к нему. Ничего особенного, просто хорошая модель для руководителя, кроме того, некоторые студенты, в частности Цинтия и Сноу, постоянно используют их на лекциях, возле кафедр в лекториях даже предусмотрен специальный столик, предназначенный для диктофонов всех желающих. Так что ИСБ вряд ли что-то заподозрит, а если и заподозрит — вообще-то план с диктофоном не против них нацелен, другой вопрос, что мне ни к чему будить их подозрительность.

На следующий день, придя в университет, я умышленно задержался в вестибюле, якобы изучая расписание занятий, пока не дождался Мартина. Вскоре он появился, заметил меня и подошел, тоже сделав вид, будто его интересует стенд с информацией.

— Привет. Как все прошло?

— Нормально. — Он достал из внутреннего кармана конверт и протянул мне. — И… когда ты надумал отчалить?

— Спасибо. Я еще не надумал. Это запасной вариант, на случай, если других совсем не останется.

На занятия я не пошел, вместо этого отправился в библиотеку, в отдел юриспруденции, и сказал, что должен написать реферат на тему сравнительного обзора дворянских кодексов разных стран. Библиотекарь сразу выдал мне целую стопку литературы, и за несколько часов я основательно все проштудировал, не выходя на перекус, дабы случайно никому на глаза не попасться. Попутно удалось разобраться в политической картине: если бежать, то туда, где нет договора об экстрадиции с Аквилонией.

Мое намерение сбежать постепенно обрастало деталями и превращалось в конкретный план.

Еще одна трудность, которую надо как-то решить, — постоянная опека филеров. Я пришел к выводу, что для реализации как минимум одного элемента плана мне потребуется быть вне их поля зрения, при этом никуда не сбегая. Выход один: сделать дальнейшее наблюдение за мной слишком накладным. Я рассмотрел несколько вариантов и решил, что единственный, который может сработать, — привлечь к моей проблеме внимание общественности и сделать репутационные потери ИСБ и того, кто их ко мне приставил, слишком большими.

Был вариант и позлее: устроить пару-тройку публичных драк с филерами и продолжать избивать их до тех пор, пока у пфальцграфа не лопнет терпение и меня не арестуют по его приказу. Пфальцграф наверняка захочет поставить мне жесткий ультиматум — тюрьма или служба. Я выберу суд и затем, когда все будут с интересом следить за процессом, разыграю своего «джокера». Версия о том, что моя «секретная техника» ниспослана мне свыше со строгим наказом не применять без необходимости и не учить солдат, может вполне прокатить на фоне чудес со Слезой бога и моим воскрешением в пустыне. При этом пфальцграф и император, добивающиеся раскрытия моего секрета наперекор прямой воле господа, предстанут в очень невыгодном свете, а симпатии дворянства, да и простолюдинов тоже, окажутся на моей стороне.

Однако я счел этот план неприемлемым: во-первых, элемент риска, ведь что-то может пойти не по моему плану, а побить служащих службы безопасности — это не на тротуар плюнуть. Во-вторых, сами филеры в общем-то народ подневольный, цепные псы империи, не питающие ко мне персональной злобы, и резона бить их у меня нет.

Потому после библиотеки я перекусил в ближайшем кафе и пошел по магазинам. Правда, в Заречье нужного не оказалось: действительно, откуда тут возьмутся баллончики с краской? Дворяне не красят свои машины, и слугам не поручают. Если надо — дворецкий отгонит автомобиль в мастерскую в центр города, в Заречье ни автомастерских, ни автомагазинов нет.

Потому я отправился в центр, в самый крупный супермаркет, и там основательно затарился голубой, белой и оранжевой краской в баллончиках, а потом, нарочито подозрительно озираясь, пошел в отдел электроники.

Свой хвост я просек еще до входа в магазин, потому теперь мне оставалось только найти его в толпе. Вот и он, неприметный человек в рыжем пиджачке. Видя, что я иду в его сторону, филер проявил необычайный интерес к выставленным в витрине галантереи галстукам и даже не подал виду, что услышал странное шипение за спиной.

К тому моменту, как он понял, что его красят, я успел нарисовать на его пиджаке большую и красивую букву «X» во всю спину.

Он рывком обернулся, явив мне большие удивленные глаза на слегка перекошенном лице.

— Здрасте! — радостно улыбнулся я и сделал большое белое пятно еще и спереди, — передавайте привет пфальцграфу!

А затем вприпрыжку помчался из магазина, сопровождаемый удивленными взглядами других покупателей и не высказанными вслух ругательствами эсбэшника.

Вечером у меня был очередной разговор с дедом. Когда я вошел в его кабинет, то увидел у него на столе два моих телефона.

— Реджинальд, ты не объяснишь мне, зачем было устраивать форменный цирк с камерой хранения и ложными звонками?

— Ну это же элементарно, дедушка! Чтобы получить доказательства прослушки, что и было сделано.

— Ну это я и так понял, вопрос в другом. Чем тебя не устраивает забота о твоей безопасности и о том, чтобы ты не вляпался во что-то нехорошее?

Я уселся в кресло и закинул ногу на ногу.

— А что, есть какие-то сомнения в моей способности постоять за себя? Я не нуждался в охране, пока за мной не начали ходить шпики. А теперь не прочь, чтобы меня от них кто-то избавил. А что до вляпывания, то тут и вовсе никаких проблем, даже если меня поймают посреди города с чемоданом наркотиков и расчлененным трупом в рюкзаке — пфальцграфу вполне по плечу выгородить меня и разрешить ситуацию, ведь так?

— Боюсь, что он не будет этого делать.

— А почему?

— А сам-то как думаешь? Высокое должностное лицо не может покрывать преступника, это совершенно не…

Я расхохотался:

— Да он сам преступник! Военный кодекс, раздел шесть, параграфы двадцать три и двадцать четыре! Принуждение к службе невоеннообязанного — от пяти лет, принятие на службу несовершеннолетнего — от четырех лет. Пфальцграф уже на девять лет тянет по совокупности. Нет, я знаю, благо империи на первом месте, бла-бла-бла…

Дед вздохнул.

— А что ты сегодня отколол в центре города при всем честном народе?

— Покрасил шпика. Вы спросите, зачем я это сделал? Чтобы привлечь к моей проблеме внимание общественности.

— Так ты преуспел. Ты снова в газетах. Может, хватит позорить Дом такими выходками?

— Вау, и это после первого же покрашенного филера? К успеху иду. Нет, дедушка, не хватит. Я хочу, чтобы меня оставили в покое. Всякое действие порождает противодействие, и я буду наращивать свое противодействие до тех пор, пока пфальцграф не отзовет своих псов. Когда шпики привыкнут к покраске — придумаю что-то еще. А насчет Дом позорить — ну, оброненные зерна не всегда дают желанные плоды. Вы, конечно, не могли всего этого предвидеть, когда свои права предъявляли, но и слежка за мной, и мои ответные действия — суть последствия вашего решения.

— Если б не мое решение, ты стал бы добычей Риты-Джоанны, между прочим.

— И лишился бы акций, знаю. Как-нибудь пережил бы.

Дед только фыркнул, и в этом уместилось очень многое из того, что он не сказал вслух. Еще я остался бы на улице, без дома, без средств к роскошной жизни, без чудотворной помощи мага-целителя… Да, верно. Чего он не знает и никогда не поймет — что такой размен меня бы устроил.

* * *

На следующий день после занятий я заманил свой хвост в кафе возле университета. Филера на этот раз приставили очень матерого, и я долго сомневался, действительно ли немолодой благообразный джентльмен в цилиндре — шпик. Или у агентов ИСБ есть право выдавать себя за дворян?

К тому же джентльмен, войдя в кафе следом за мной, сел через ползала от меня, ко мне спиной, и на меня даже ни разу не посмотрел, что слегка сбило меня с толку. Не заподозрил бы я в нем филера, да только хвост был, был, был — и нету. Ясно, что первый шпик передал меня второму, и методом исключения я определил, что из всех наблюдаемых мной людей — а их в полдень в Заречье на улицах и в кафе не навалом — мой хвост либо он, либо никто. Да и сидит он все же хитро: меня «пасти» не может, но контролирует оба выхода: и входную дверь, и выход в служебную часть. Просекли давно ищейки, что я любитель через черный ход скрываться.

Вопрос решился уже проверенным способом.

— Прошу прощения, — сказал я, подойдя к нему сзади.

Он оторвал взгляд от газеты и обернулся.

— Слушаю вас, молодой человек?

И без «сэр», что абсолютно неприемлемо для простолюдина, будь он хоть полицейский, хоть генерал армии.

— Я лишь хотел осведомиться насчет одного вопроса. У служащих ИСБ есть право выдавать себя за дворянина?

Если бы он сделал большие глаза — я бы поверил, что ошибся, но филер, не зная о моих сомнениях и решив, что раскрыт, окончательно выдал себя ответом:

— Вы совершенно правы, Реджинальд, служащий ИСБ может выдавать себя за дворянина, если имеет на то специальное разрешение. Однако мне не требуется и этого: Винсент Коул из Дома Коул, к вашим услугам.

— Мм… Прошу меня простить, никогда не слышал о нем.

— Его уж двадцать лет как нет, увы, но благородное происхождение и привилегии никуда не исчезают, особенно это касается тех, кто продолжает служить Аквилонии и императору… Должен заметить, что вы с вашим талантом вполне могли бы сделать блестящую карьеру в службе безопасности…

— Сочту за комплимент, — сказал я и притронулся пальцами к козырьку бейсболки в жесте вежливости, — всего доброго, мне пора.

Я сделал шаг от него, за спину, и достал из кармана баллончик с оранжевой краской.

Коул обернулся как ужаленный, когда у него на спине появилась яркая клякса из нитрокраски.

— Это совершенно неприемлемое поведение, многоуважаемый! — чопорно заявил он.

— Прошу меня простить, — развел руками я, — это не со зла. А если вы сообщите в канцелярию моего Дома свой адрес, то вдобавок получите от главы официальное письмо с извинениями за мое неприемлемое поведение. Но шпиков я буду красить и впредь, а вы, к слову, при исполнении, потому мой проступок относится на счет ИСБ, а не вас лично. Я крашу филера, а не многоуважаемого Винсента Коула из Дома Коул, такие дела. Всего доброго еще раз.

Затем я преспокойно вышел в туалет, в котором нашлось достаточно большое окно, открыл его и выбрался наружу.

Здесь, в переулке, неподалеку стоял человек в белом пиджаке и при галстуке, с виду служащий офиса, и беседовал с кем-то по телефону. У меня не было никакого повода думать, что это тоже филер, но на мое появление через окно он даже бровью не повел, словно это его не касалось. То есть это его и правда не касалось, но парень даже не удивился.

Я подошел к нему и протянул руку будто для приветствия, но в последний момент поднял ее и коснулся его пиджака у левой подмышки. Пистолет в подмышечной кобуре на месте.

— Здрасте! — сказал я и вынул из кармана баллончик с краской.

На моей руке моментально сомкнулась железная хватка:

— Прошу прощения, сэр, но со мной этот номер не пройдет.

Я поднял на него спокойный взгляд:

— Обращаю ваше внимание, что у меня нет оружия, я не совершаю насильственных действий, не представляю угрозы для чьей-либо жизни и здоровья, не выказываю намерений нанести кому-либо физический вред, а также не оказываю сопротивления при аресте. Другими словами, ни один из пяти пунктов, при котором простолюдин имеет право применить силу к дворянину, не соблюден, вы прямо сейчас совершаете насилие по отношению к дворянину, преступление, за которое предусмотрено от двух лет до смертной казни. Что гораздо более важно — так это мое безусловное право применить для защиты себя, своей чести и достоинства любые доступные средства, в результате чего вы до суда можете и не дожить.

— Обращаю ваше внимание, сэр, — язвительно ответил он, — что я — служащий ИСБ при исполнении!

— Вы дворянский кодекс читали? В нем нет ни слова о ИСБ. Только условия, при которых к дворянину может применяться сила, и безусловное право на самозащиту во всех остальных случаях. К вашему сожалению и моему счастью, попытка покрасить ваш пиджак не подпадает под определение нанесения физического вреда, потому вы можете только смириться или спастись бегством.

Сыщик отпустил мою руку, шумно втянув ноздрями воздух, и я беспрепятственно превратил его в ходячий флаг моей родины, нарисовав на белом пиджаке большой оранжевый круг. Правда, тут лучше подошла бы красная краска, но глазу и душе все равно приятно, даже так.

— А теперь повернитесь ко мне спиной, будьте любезны.

* * *

Мой демарш возымел определенный успех: я перестал замечать слежку. Не факт, что ее нет — может, наконец-то ко мне приставили профессионалов. Более того, история с покраской шпиков внезапно сошла на нет: из газет пропали любые упоминания. Я усмотрел в этом незримую руку пфальцграфа и признал, что тут он меня переиграл. Даже не переиграл, это я переоценил свои возможности и недооценил Гронгенберга: он пресек мой план с привлечением публичного внимания на корню, в то время как я сам даже не уверен, достиг ли хоть чего-то. Если слежку убрали — ладно, промежуточная цель достигнута. Если приставили профессионалов — тогда мое положение только ухудшилось. Впрочем, теперь я хотя бы точно знаю, что пфальцграф не желает огласки и скандалов, Аксель был прав, когда говорил, что даже авторитарный правитель нуждается в поддержке общественного мнения.

В субботу я отправился на кладбище, навестить отца и деда, впервые с того момента, как все заварилось. Другой возможности может и не быть: точка невозврата близко.

Велел Серго остановиться у ворот и дальше пошел один. Вот и склеп Дома Рэммов. Я сел на скамейку и призадумался.

Что бы я мог им сказать, если бы они слышали меня? Трудный вопрос, они ведь, если вдуматься, еще не факт, что мои дед и отец. Но на эту тему можно рассуждать так же долго, как и решать вопрос, кто же я на самом деле. Но нужно ли? Я помню их так же хорошо, как своего отца из прошлой жизни. Точнее, помнит Реджинальд… То есть я. Или не я. Не важно.

В общем, как бы там ни было, я уже близок к точке невозврата, после которой не свернуть и не остановиться. Точнее, мне и так не остановиться: в этом преимущество образа мышления воина. Он может взвешивать, рассуждать и перебирать варианты, но, когда решение принято, воин действует, отбросив сомнения, колебания и рассуждения. Я уже все решил, и теперь не остановлюсь и не сверну.

Уходя, я поклонился усопшим и мысленно поблагодарил их за все, что они сделали для Реджинальда, или для меня — без разницы. Отец и дед заботились о малыше Реджи, как могли, пока были живы. Они опекали его и научили быть добрым и беззлобным. Теперь для него настало время научиться быть сильным и свободным.

* * *

Я по-прежнему ходил в университет и пару раз бывал на вечеринках, словно ничего и не случалось. С Горди мы больше не касались того случая, я просто сделал вид, что этого не было. Какая мне разница, помогает она эсбэшникам или нет? Никакой, ведь вскоре Гордана станет для меня прошлым, так зачем докапываться?

Мне требовался удобный момент — вот главная причина, по которой я ходил на тусовки. Он, как назло, все никак не выпадал, но я был терпелив.

Горди снова сделала пару попыток сократить дистанцию, но безуспешно: поздно. Кто бы ни был в этом виноват, но у нас с ней нет будущего. Оно так просто и банально не совпадает географически: Горди аквилонка, и ее будущее здесь. А мое — я сам не знаю, где, но точно не в Аквилонии.

Однажды мы — ну то есть «искры», я и еще несколько человек — тусили всей честной компанией у Ковачей: Гордана успешно сдала последние испытания на готовность, позволяющие ей в будущем приступить к сдаче экзаменов на четвертый уровень боевого мага, так что это дело стоило отпраздновать.

Поздно вечером, когда самый разгар праздника миновал, Мартин — он, не будучи боевым магом, по очевидным причинам считался своим — сказал, болтая в руке рюмкой с ликером:

— Между прочим, завтра день университета, если кто запамятовал. Я предлагаю после занятий отметить это дело, но не как обычно, потому что «как обычно» — это как сейчас, два дня подряд будет перебором. У меня есть идея посетить какое-нибудь достопримечательное место. Послезавтра выходной, потому мы спокойно можем съездить куда-нибудь за город. Допустим, озеро Флейриш. Как вам идея?

— Замечательная мысль! — одобрила Барбара, заваривая между делом кружку чая прямо в руке. — Кто с нами?

Согласились практически все, кроме Акселя и Кассандры.

— Я бы не прочь, — сказал Аксель, — но мы с Касси скоро уезжаем навестить мою родню, у кузена день рождения, и я уже как раз собирался откланяться. Касси, ты пока еще веселись, а я сгоняю домой, загружу в машину подарки и буду ждать тебя на нашем месте.

— Сверху или снизу? — уточнила Кассандра.

— Сверху конечно же!

Тут Пэт, видимо, поняла Акселя несколько превратно — посмотреть правде в глаза, так не одна она — и осторожно поинтересовалась:

— Простите, вы о чем?

Послышался смех.

— Да мы про Лестницу императоров, — хихикнула Кассандра, — это наше любимое место для встреч. Такой вид на ночной город открывается сверху… Просто однажды мы договорились там встретиться, я пришла, а Акселя нет и нет, нет и нет… Я ему звоню — не отвечает. Думала — он решил не идти. А оказалось, что он забыл телефон и ждал меня. Только я внизу, а он наверху. Правда, нам было не так весело тогда, как вам — слушать это сейчас…

— В общем, я поехал, — сказал Аксель, — буду ждать тебя у лестницы через час. Не забудь, сверху!

— Ладно, — засмеялась Кассандра.

— То есть вы едете без водителя? — спросила Пэт.

— Аксель отлично водит.

— Ах, ночная поездка вдвоем… Какая романтика!

Кассандра и была той самой девушкой, из-за которой Аксель убил Томаса. Я пару раз отвлеченно задумывался, стоила ли она того? Если б была моей девушкой, которую у меня пытаются отбить? Сложный вопрос, с другой стороны, Томаса убить стоило уже самого по себе, и так, надо думать, считают все, кто хорошо знал моего двоюродного брата… Я бы и сам так считал, не окажись в тюрьме вместо настоящего убийцы.

Когда Аксель ушел, я подошел к Гордане и наклонился к ее уху.

— Надо поговорить. Без посторонних.

Мы вышли на балкон, и Гордана уселась на перила.

— Все мое внимание безраздельно принадлежит тебе, Редж. Что ты хотел сказать мне по секрету?

Я стащил ее с перил.

— Не надо шутить с силой притяжения. В общем, мне нужна твоя помощь.

— Вау! — притворно удивилась она. — Да неужто?! Я думала, после того случая ты меня ни о какой помощи больше просить не будешь, ведь я же снова могу сообщить ИСБ о твоих планах.

— В этот раз все немного серьезнее, чем просто шутка над ИСБ. Ты поможешь мне или попросить кого-то еще?

— Ну хорошо, Редж, и что я должна сделать на этот раз?

— Во-первых, ты пойдешь и скажешь охране, что я покину усадьбу через забор с задней стороны, и проследишь, чтобы они никуда не сообщали, когда увидят на экране, как я перелезаю через стену.

— Зачем это? Ты пытаешься… обеспечить себе алиби?!

— Алиби ничего не стоит, потому что об этом будешь знать ты и охрана. Мне нужно встретиться с Акселем с глазу на глаз так, чтобы никто не знал о встрече. Кстати, именно поэтому, когда Касси соберется к нему, ты должна любой ценой ее задержать хотя бы на пятнадцать минут.

Гордана сильно посерьезнела.

— Ну и что ты задумал, Редж? Аксель только что был здесь, зачем тебе с ним встречаться? — подозрительно спросила она.

— Скажем так, ничего предосудительного или криминального. Я должен сообщить Акселю кое-что, чего он раньше не знал. Кое-что важное. Причем он не должен знать о встрече заранее, как не должна узнать о встрече и ИСБ.

— Колись, Реджи.

— У него проблемы, — сказал я со вздохом, — очень серьезные проблемы. Причем он сам даже не догадывается о них. И это все, что я могу тебе сказать.

— А ты-то в таком случае откуда знаешь о его проблемах? Во что вы оба влипли?

— Я — ни во что. А у Акселя сама спросишь, хоть я и очень сомневаюсь, что он захочет тебе рассказать. Горди, пойми, что я не так-то прост, ведь ИСБ не будет пасти кого попало. Я много чего знаю такого, что не стоит делать всеобщим достоянием.

Она вздохнула.

— Ладно. Сделаю.

В общем, я выбрался из усадьбы Ковачей и дошел до Лестницы императоров без хвоста: смеркается, прохожих мало, шпику просто негде скрываться.

С вершины лестницы действительно открывался шикарный вид на реку с ее плавучими ресторанами и на всю столицу, ну или как минимум на весь центр. И вот в чем парадокс: вид отличный, а народу нет, улицы безлюдны. Хотя в Заречье пустынная улица вечером — дело обычное, ведь плотность населения тут крайне невелика.

Я присмотрел укромное местечко за урной в десяти шагах и спрятал за ней диктофон и микрофон. Запись пошла, осталось дождаться Акселя.

Он появился вскоре, подкатив на большом черном внедорожнике, остановился, и тут я помахал ему рукой, привлекая внимание.

Аксель вышел из машины и направился ко мне.

— Еще раз привет, Редж. Что ты тут делаешь?

— Любуюсь видом.

Он подошел и стал рядом. У наших ног начинается лестница — сто сорок четыре ступени — и скрывается в сумерках, сгущающихся у подножия холма.

— Отличный вид, что и сказать.

— Угу.

— Что-то ты мрачен, Редж. Проблемы какие-то?

— У меня? Нет.

Хотя это, конечно, ложь: у меня проблема, нестыковка между необходимостью и нежеланием.

— Так ты это… Не помирился с Горди?

Я пожал плечами:

— Ну как тебе сказать… Я с ней, если на то пошло, и не ссорился. Все нормально. Она даже помогла мне незаметно выбраться из усадьбы.

В этот момент у Акселя зазвонил телефон, а я повернулся и сделал несколько шагов прочь от края.

— Ну бывает… Бывает… Ха-ха! Все, жду. — Он выключил телефон и повернулся ко мне. — Гордана только что нечаянно облила Кассандру киселем, прикинь?

— Да уж, — вздохнул я, — перегиб. Я думал, Горди что-то попроще придумает…

Вот тут Аксель начал понимать, что дело нечисто.

— Ты пришел сюда, а Касси задержалась, — сказал он, — это странное совпадение.

Я покачал головой и посмотрел ему в глаза:

— Нет, не совпадение. Горди задержала Кассандру, чтобы я мог встретиться с тобой без посторонних.

— Зачем, Редж?

— Мне очень неприятно говорить это, Аксель, но я собираюсь убить тебя.

Вокруг него моментально всколыхнулся воздух: он закрылся щитом, хотя голос не выдавал озабоченности.

— Меня? Редж, за что?

— Я скажу тебе две вещи, одну из которых ты и сам прекрасно знаешь, а о другой даже не догадываешься. Ты убийца, Аксель, вот первая.

— Чего-о-о?!

— Не надо делать такие большие глаза. Когда у тебя выпал телефон, на него позвонила моя тетя Маргарет, помнишь? Я прекрасно понял, что она пыталась уговорить тебя доделать начатое — то есть убить меня. Мы оба с тобой знаем, что ты убил Томаса, и отпираться бесполезно.

Его лицо помрачнело, но отпираться Аксель действительно не стал.

— Редж… Я правильно понимаю, что ты собираешься убить меня за то, что я убил Томаса?! Ты же ненавидел его страшной ненавистью!

— Ни в коем случае, он был ублюдком и сполна заслужил то, что ты с ним сделал, я не могу винить тебя за это. Проблема в том, что отвечать за твое преступление пришлось невиновному.

Аксель сник.

— Да, я… я знаю. Послушай, Реджи, я знаю, что очень виноват перед тобой, но так получилось не по моему желанию. Твоя тетка, эта проклятая сука, изначально планировала подставить тебя, но я об этом не знал! Она заливала мне, как все будут счастливы, если Томаса не станет, особенно ты… Мне и в страшном сне не могло присниться, что она подставит тебя!

Я кивнул.

— Я понял это еще тогда, когда слушал тетю Маргарет. Но ты позволил невиновному страдать за твой грех. Ты позволил ни в чем не повинному мальчику попасть вначале в тюрьму, а потом и в пустыню смерти. Как человек чести ты должен был признаться. Пусть даже сбежать в другую страну и прислать письмо-признание. Но ты этого не сделал. Чем теперь оправдаешься?

Аксель развел руками.

— Ничем. Я хотел, но не смог. Да, я оказался слабаком, не стану тебе рассказывать, через что я сам прошел из-за мук совести… Но я бы потерял все, и Кассандру в том числе. Я надеялся, что как-то все образуется, даже подумывал, чтобы как-то устроить тебе побег из тюрьмы… Но потом вышло, как вышло. Послушай, Редж, тебе из-за меня через многое пришлось пройти, но ведь в конечном счете благодаря господу все получилось отлично! Ты оправдан, и при этом Томас больше не отравляет тебе жизнь. Разве нет?

Я медленно покачал головой.

— Нет. Да, я знаю, ты пытался как мог загладить свою вину перед Реджинальдом, но увы. Вторая вещь, которой ты не знаешь, — ты двойной убийца. Реджинальд не выжил. Он умер, даже не добравшись до пещеры.

Он несколько секунд переваривал, потом переспросил:

— Это фигурально сказано или ты на полном серьезе говоришь о себе в третьем лице, да еще и как о покойнике?

— Помнишь, мы говорили о других мировых древах и других мирах? Так вот, ты совершенно прав. Меня зовут Такаюки Куроно, я родился, прожил жизнь и умер в другом мире. На Земле, на которую не свалились альвы и свартальвы. На Земле, где нет магии, но зато есть летающий транспорт. Где большинство людей сомневается в существовании господа. Моя родина — страна, которая находится на востоке, там, где здесь расположен Свартальвсхейм.

Он смотрел на меня с недоверием.

— Ну и как же Реджинальд стал Куроно?

— Без понятия. Я падал в пропасть в обнимку с медведем, а потом открыл глаза и увидел, что в пустыне, и обнаружил, что в чужом теле. Господь тоже не непогрешим. Он прощелкал, что в пустыне умирает невиновный, и попытался исправить ситуацию, засунув в тело Реджи мою душу. Так мне видится эта ситуация, по крайней мере.

— Это бред, — возразил Аксель, — я боюсь, ты немножко того… тронулся. Это, конечно, тоже моя вина, но…

— Боевая система, позволяющая голым кулаком разбивать кирпичи и пробивать щиты, мне тоже в бреду померещилась? Порой мне кажется, что я — это я, а порой, что я — Реджинальд. Но не бывает снов длиною в жизнь. Факт остается фактом: Реджи умер и был мертв две минуты, после чего в его теле появилась душа Такаюки Куроно. Кто я теперь, я не знаю. Но Редж умер, и с этим ничего не поделать. В его теле — чужая душа.

— Знаешь, Редж… Если ты не Реджинальд, то у тебя тем более не может быть ко мне претензий. Ведь в итоге всего этого ты, умерший в другом мире, получил новую жизнь, не так ли? Как по мне, тебе она пришлась по вкусу!

Я кивнул.

— Не буду отрицать, снова жить — это здорово, но… Пойми, Аксель, я прожил долгую жизнь и погиб, спасая двух детишек. Я умер с улыбкой на губах и ни о чем не жалею. И если бы господь, перед тем как сунуть мою душу в тело Реджинальда, спросил меня, я ответил бы ему, что не желаю себе чужой жизни, отобранной у ребенка, который и жить-то не начал толком. Я бы с радостью вернул сюда душу Реджа, а сам ушел туда, куда мне положено было идти. Но, увы, я не бог. Я не могу этого сделать. И знаешь что? Порой мне кажется, что и Реджи не ушел. Его душа где-то рядом, он не может уйти неотомщенным. И то единственное, что я в состоянии сделать для бедного малыша, — призвать его убийц к ответу, чтобы душа Реджика обрела покой и ушла в добрый путь. Трагедия в том, Аксель, что ты в общем-то неплохой человек, однажды совершивший ошибку, оступившийся. Ты мог все исправить, но не исправил. Я, Такаюки Куроно, не испытываю к тебе ненависти, а искренне сочувствую. Но ты должен понимать, что за свои поступки отвечать придется, и есть ошибки, которым не может быть прощения.

Аксель, казалось, постарел лет на тридцать и выглядел на добрый полтинник.

— Что ж, — глухо сказал он, — оправдания ни к чему. Я знаю, в чем моя вина. Однако, Редж или не Редж, прости, но я не дам просто так себя убить. Я не хочу брать еще один грех на душу, может, обойдемся без разборки?

— Прости, Аксель, но нет. Правосудие должно свершиться.

— Ты ведь помнишь, что я пятый уровень, да?

— Помню. Окажи мне честь: сражайся против меня так, словно я — тоже пятый.

Он мрачно кивнул.

— Да будет так.

Нас разделяли шесть метров. Я сотворил пустотный щит и бросился к Акселю, он же поднес руки друг к другу ладонями внутрь, закручивая между ними вихрь. Я с разбега начал качать маятник, чтобы затруднить противнику атаку, однако не тут-то было: вместо точечного мощного удара он предпочел меня сдуть широким потоком.

Мой щит «сдулся» в считаные мгновения, в десяти метрах за моей спиной вырос столб пыли и мусора, поднятый столь мощным потоком, что я ощутил чудовищный напор бури, но тут вихрь иссяк, всего лишь отодвинув меня на пару шагов. Разумеется, если б не щит — я бы метров десять летел и потом еще столько же катился.

Я создал щит заново и ринулся вперед, пока Аксель готовился ко второй атаке, мысленно читая формулу техники и закручивая меж ладоней новый вихревой клубок.

Пять метров! Бросаюсь в сторону, он мажет, вот он, момент между двумя атаками! Но стоило мне ринуться на сближение, как Аксель ударил еще раз, без подготовки. Заклинание получилось очень слабым, но меня, невзирая на щит, остановило на бегу. А мой противник снова готовит вихрь, и что-то подсказывает мне, что это опять будет ураганный поток.

С расстояния в четыре метра я ныряю вперед, перекатываюсь, оказавшись уже в двух метрах, и успеваю сотворить щит заново. Аксель не стал пытаться размазать меня по асфальту, видно, прекрасно понимал, что пустотный щит превосходно гасит точечные удары. Вместо этого он действительно атаковал ураганом, буквально вжимая меня в асфальт, однако тут на моей стороне была сила трения: меня отодвинуло шага на три, я слышал, как рвется ткань одежды, но смести меня Акселю не удалось.

Я вскочил на ноги, оказавшись практически в исходной позиции, но уже трижды использовав щит. К’арлинд говорил, такое удавалось мало кому даже из свартальвов? Я буду гордиться собой позже, да и то если выживу. Но я по-прежнему спокоен, а вот Аксель выглядит то ли обескураженным, то ли уставшим, то ли просто подавленным, и в его глазах я вижу тоску и отсутствие воли к победе: он знает, что правда не на его стороне.

Вот он снова закручивает вихревой клубок и подмешивает в него нити пламени, срывающиеся с пальцев правой руки, а я в четвертый раз творю пустотный щит.

Я ринулся в атаку, и тут он выбросил свой козырь. Просто развел ладони в стороны, разделив свой пламенный вихрь на два клубка! Две атаки последовательно с минимальным интервалом — простое и эффективное решение против щита, который поглощает любой удар, но только один! Вот он запускает левый вихрь, но не в меня — ведь я могу уклониться, — а в асфальт передо мною.

Это было похоже на разрыв зажигательной гранаты или что-то в этом роде. На меня дохнуло пламя преисподней, я почувствовал запах горелых волос, жар, охвативший мои ноги, и боль: щит справился не полностью, все-таки моим возможностям есть предел. Но я на бегу выбросил вперед руку: у меня тоже есть козырь.

Маленькая брошь, похожая на вырезанную из обсидиана витиеватую букву «Т», коснулась земли у ног Акселя и с треском взорвалась. Я увидел яркую вспышку даже сквозь плотно закрытые глаза, услышал сдавленное ругательство и снова открыл глаза.

Аксель инстинктивно сделал два шага назад, и второй вихрь в его руке пропал: то ли он сам потерял контроль, то ли антимагический эффект подарка матери сработал.

Мне осталось только оттолкнуться ногами от асфальта и в прыжке впечатать подошву ему в грудь. Аксель взмахнул руками в безнадежной попытке удержать равновесие и пропал из моего поля зрения.

Его ждали сто сорок четыре ступеньки крутой императорской лестницы.

* * *

Я нашел Акселя у подножия. Живой, но нога и рука вывернуты под неестественным углом, на лице кровь, дышит с хрипом.

Он открыл один глаз, услышав мои шаги, и попытался улыбнуться.

— Хорош, зараза, — просипел Берг, — ну что же, вот и восторжествовала справедливость, давай добивай…

Я покачал головой.

— Нет, Аксель. Я не добиваю побежденных. Считай это своего рода Божьим судом: раз выжил, значит, выжил. Однако я записал нашу с тобой беседу на пленку. По старой дружбе я даю тебе одну неделю на то, чтобы ты оклемался и свалил из Аквилонии. А потом запись будет обнародована, так как я собираюсь поквитаться со всеми, кто отправил Реджи умирать в пустыню, и вторым пунктом в списке идет тетушка Маргарет. Разумеется, если за это время со мной что-то случится — запись станет всеобщим достоянием еще раньше.

— Нет, — прохрипел он, — ты не можешь так со мной поступить! Ведь я же потеряю Кассандру! Лучше бы ты меня добил, чем так!

— Мне жаль, Аксель, честно. Зато у тебя будет шанс начать где-то жизнь с чистого листа. А Кассандра… Если любит — последует за тобой хоть на край света. Если нет — жаль, но ты убил Томаса ради не той девушки.

Я достал из его кармана телефон и, набрав номер «скорой помощи», сунул в его целую руку.

— Поправляйся быстрее, благо с целителем твоего Дома это не проблема, и уезжай. Врачам скажешь, что оступился и упал, если не хочешь, чтобы запись всплыла раньше времени. Прощай, Аксель, и пускай тебе повезет.

Я встал, повернулся и пошел прочь.

До дома добрался пешком через парк, несмотря на боль в обожженных ногах: мне не улыбается привлекать внимание дымящимися пиджаком и штанами. Ожоги оказались легкими, но, пока магистр Тэйон колдовал над ними, пришлось вытерпеть допрос дедушки, Анны и дяди Николаса, а также Витуса и Марка: на КПП мое состояние заметили сразу.

— Что с тобой приключилось? Почему у тебя ожоги?! И вообще, ты выглядишь как обжаренный цыпленок!

Мне конечно же не улыбалось, чтобы о моем поединке с магом пятого уровня кто-то узнал, особенно если этот кто-то — Гронгенберг.

— Проявил неосторожность при игре со спичками.

— И какие последствия будут у этой «игры»?

— Не будет никаких последствий, — устало ответил я, — всем спасибо за беспокойство, но я не в настроении обсуждать эту тему.

Дед попытался надавить, но быстро понял, что с меня где сядешь, там и слезешь.

Потом мне на домашний позвонила Гордана, но я не принял звонок: наша собственная СБ может слушать мои разговоры по приказу деда, который конечно же хочет понять, что произошло. Потому я отослал Гордане сообщение по сети, что завтра утром приду в кафе возле университета и буду ждать ее там.

* * *

— Реджи, что случилось вчера?! — выпалила она, лишь завидев меня.

— Ты о чем?

— Аксель в больнице! Семь переломов!

— О боже… И как же он так?!

Голос и взгляд Горданы стали очень подозрительными.

— Так ты не знаешь?..

— Нет. Мы с ним поговорили две минуты и разошлись.

— Он упал с Лестницы императоров… Вот я и думаю — а не ты ли помог?

— А с чего бы мне это делать?

Она вздохнула.

— Да откуда ж я знаю, если ты такой весь скрытный.

— Если бы это я сбросил Акселя — сейчас сидел бы в камере, логично, да?

Мы с ней поболтали о том о сем, главным образом о сорванном пикнике на озере Флейриш, и договорились, что как-нибудь все же организуем пикничок.

— В принципе мы и сегодня можем куда-нибудь поехать, вдвоем, — прозрачно намекнула Гордана.

Я чуть помолчал.

— Боюсь, мне надо откланяться, так как имеются еще кое-какие дела.

— Ну что с тобой не так, а, Редж? Почему ты упорно избегаешь меня? Из-за случая с моим водителем или… есть что-то еще? Все никак не забудешь Риту-Джоанну?

— Нет, — вздохнул я, — дело совсем-совсем в другом. Просто у меня действительно есть дела, и мне надо вначале с ними разобраться, чтобы жить дальше.

В ее глазах я прочел все, что она думает о придурке, который в шестнадцать-то лет бегает от вешающейся на шею девушки вместо того, чтобы самому за нею бегать. Гордана не догадывается, что нам суждено расстаться очень скоро, и потому я не хочу, чтобы между нами что-то было. У нее своя жизнь дворянки-волшебницы. У меня — своя.

Копии записи разговора я отнес трем разным нотариусам — просто на всякий случай — с указанием отправить содержимое конвертов в полицию и дяде Вольфару, если со мной что-то случится. И теперь мне остается только выждать обещанные Акселю семь дней.

* * *

Аксель исчез в неизвестном направлении пять дней спустя, едва выбравшись из медицинского блока своего Дома. Об этом я узнал с интервалом в пятнадцать минут сначала от службы безопасности Дома Бергов, которые с ног сбились, разыскивая пропавшего наследника, а потом и от Горданы. Из разговоров с ними я примерно представил себе произошедшее: Аксель снял в банке со счета кругленькую сумму в двести тысяч, намереваясь купить яхту, после чего пропал.

Что ж, настала пора навестить дядю Вольфара и тетю Маргарет.

Я договорился о неофициальном визите через секретаря дяди Вольфара, даже удивился, что не пришлось настаивать, и на следующий день в семь часов Серго привез меня к особняку, в котором я родился и вырос, но который для меня теперь чужой.

Стучусь в дверь, мне открывает дворецкий, которого я помню практически с пеленок.

— Здравствуйте, сэр Реджинальд. Рад вас видеть в добром здравии.

— Угу. Я тоже рад тебя видеть, Бенни.

В холл выходят близняшки, затем и тетя Маргарет. Обмен приветствиями и любезностями, искренний с Миной и Линой, но натянутый — с миссис Рэмм. Она очень не рада меня видеть, да и мне тяжело улыбаться, глядя в глаза человеку, которому я уже вынес приговор.

Затем мы все идем к дяде Вольфару. Мина сообщила мне, что после смерти Томаса он почти перестал выходить из дедовского, а теперь уже его кабинета, и подолгу сидит у окна в кресле-качалке, глядя в окно неподвижным взглядом. Я в общем-то могу понять его бесконечное горе: он ведь любил Томаса, сына от первой жены, сильнее, чем близняшек.

Вот и в этот раз он там. Входим.

— Здравствуйте, дядя Вольфар, — говорю я от порога.

Он отворачивается от окна — поседевший сорокасемилетний старик, укутанный пледом — и смотрит на меня.

— Здравствуй, Реджинальд, — говорит он в ответ бесцветным голосом, — ты пришел поговорить об акциях твоего отца?

Я покачал головой:

— Нет, этот вопрос я решил с тетей Маргарет давно. Просто зашел проведать.

— Хм… После всего этого… ты не держишь на меня зла?

— Не держу. По правде говоря, там против меня было столько доказательств, что на вашем месте я бы и сам на меня подумал.

Мы рассаживаемся вокруг стола, служанка — новая, я не знаю ее — приносит в две ходки чай, кофе, булочки и пирожные. Сидим, беседуем на разные темы, всячески избегая любого упоминания печальных событий: всем прекрасно понятно, что тогда мне придется либо говорить прямо, как по живому резать, либо лгать и лицемерить, причем без надежды кого-либо обмануть, ведь о моем отношении к Томасу знают, опять же, все.

— Дядя Вольфар, есть у меня к вам вопрос один, который никогда не задавал, но… Почему вы на пять лет прервали все контакты с Сабуровыми?

Он медленно пожимает плечами.

— Как бы это сказать… Долгое время я был убежден, что… что твой дед Норман и Рюиджи… «ушли» при помощи кого-то из Сабуровых. Главы Дома, если точно.

— Вообще-то дед Александр как раз был тем человеком, который заставил полицию землю грызть, — замечаю я и для красного словца привираю: — Я видел отчеты, копии, точнее… лопнувшая шина. Из-за внутреннего изъяна.

Дядя Вольфар кивнул.

— Я тоже их получил… Но вот как-то так вышло, что я не смог заставить себя разувериться… Знаю, что ошибаюсь, знаю, что мотива у Александра Сабурова не было… Но… Интересные штуки иногда выкидывает наша интуиция. Мне вот бракованная попалась, наверное. Или, может быть, я был слишком гордым, чтобы признать свою ошибку. Вот так вот, в общем…

Мы поболтали еще о том о сем, затем Мина спросила, не хочу ли я покататься на Каспере.

— На каком еще Каспере? — удивился я.

Оказалось, что Каспер — это существо родом из Свартальвсхейма, похожее на ящерицу о шести ногах, размером с пони, которых темные альвы используют в качестве ездовых животных. Мина и Лина каким-то образом купили Каспера за десять тысяч, и теперь он поселился в саду, в построенном для него павильончике.

Мы вышли на боковой балкон, выходящий в сад, и с него я увидел Каспера, греющегося на солнышке.

— Ни фига себе крокодил! — присвистнул я.

— Он травоядный, — сказала Мина.

— И очень спокойный, — добавила Лина, — катает всех желающих безропотно. Из-за того, что у него шесть ног, езда получается очень плавной, будто паришь над землей, а не едешь на спине зверя.

Я с сомнением покосился на морду Каспера.

— Рыло длиною в полметра, небось еще и открывается о-го-го. Травоядный? Вы катайтесь себе, катайтесь, а я лучше с балкона посмотрю.

Близняшки побежали в сад, и в этот момент появилась секретарша дяди Вольфара: ему пришло важное письмо из какого-то министерства, так что он тоже вышел из-за стола и пошел в свой личный, меньший кабинет. И на балконе мы остались вдвоем с тетей Маргарет.

— Кстати, вы слыхали, что Аксель Берг буквально вчера исчез? — спросил я, взглянув ей в глаза.

На ее лице промелькнуло беспокойство.

— Нет, не слыхала, а должна была?

Я пожал плечами.

— Учитывая, сколько вы ему раз названивали с разных номеров, — полагаю, что должны были.

— Не понимаю, о чем ты.

— Видите ли, тетушка Маргарет, однажды Аксель так спешил, что обронил телефон. Я подобрал, и тут как раз позвонили вы. В общем, я должен поблагодарить вас за то, что узнал, кто же убил Томаса и кто подставил меня.

Она попыталась было протестовать, но я достал из кармана диктофон, нажал на кнопку и сделал голос Акселя громче.

— Да, я… я знаю. Послушай, Реджи, я знаю, что очень виноват перед тобой, но так получилось не по моему желанию. Твоя тетка, эта проклятая сука, изначально планировала подставить тебя, но я об этом не знал! Она заливала мне, как все будут счастливы, если Томаса не станет, особенно ты… Мне и в страшном сне не могло присниться, что она подставит тебя!

Я выключил диктофон.

— Будете еще отпираться, тетя Маргарет?

У нее начали раздуваться крылья носа, в воздухе завибрировали скрытые силы.

— Даже не думайте, вы всего лишь третий уровень. Это я отправил Акселя в больницу после того, как выбил из него признание, так что у вас шансов нет и подавно. К тому же, случись со мной что, эта запись попадет и дяде Вольфару на стол, и в полицию.

— Запись легко подделать, это не доказательство!

— Конечно. Только вот Аксель Берг почему-то удрал. Да, это тоже не доказательство, так, может, мне пойти и прямо сейчас дать послушать дяде Вольфару? Думаю, лично ему этого хватит.

— Чего ты хочешь? — сдавленным голосом спросила тетя Маргарет.

— В первую очередь я хочу, чтобы вы знали: я не был конкурентом Мине в наследовании Дома. Я и сейчас не собираюсь становиться его главой, хотя, как вам совершенно верно сообщили, могу стать им в любой момент. Я хочу, чтобы вы знали, что вы совершенно напрасно подставили малыша Реджи, того безобидного паренька, который боготворил бы вас за избавление от Томаса и никогда не перешел бы вам дороги. Я хочу, чтобы вы знали: он был добрым, он простил бы вас даже за то, что вы с ним сделали. Но он умер, а тот, кто стоит перед вами сейчас, — совсем другой человек. И я вас не прощаю.

— Тебе нужны деньги?! Сколько?!!

— Нет, не нужны. Не желаю показаться грубым, но я хочу, чтобы вас не стало. Я хочу, чтобы вы умерли. Вы зашли очень далеко ради своих дочерей, убив пасынка и подставив племянника — так идите же до конца, принесите наивысшую жертву. Умрите ради своих дочерей. И тогда эту запись больше никто не увидит, а Мина унаследует Дом Рэммов, потому что мне он не нужен. В противном случае вы все равно умрете, только с позором. Может, под топором палача, может, в пустыне, а может, и дядя Вольфар свои руки лично приложит. А Мина и Лина мало того что не унаследуют Дом, они еще и круглыми сиротами станут, потому что дядя Вольфар не сможет простить того, что из-за них он лишился сына. Их ждет приют для сирот благородного происхождения и клеймо прокаженных на всю сломанную жизнь.

Она попыталась что-то сказать, но только пару раз открыла и закрыла рот, не в силах подобрать слова.

— Не надо ничего говорить, тетя Маргарет. Я даю вам тридцать минут, чтобы добровольно уйти из жизни и спасти своих дочерей и свое доброе имя. В противном случае дядя Вольфар услышит запись уже через полчаса, и тогда пускай господь смилуется над Миной и Линой, потому что они, в отличие от вас, ничем не заслужили того, что их ожидает.

Я повернулся и ушел в дом. Мне предстоит еще полчаса улыбаться моим двоюродным сестрам, у которых я намерен отнять мать.

Что будет, если тетя Маргарет не умрет? Меня в этом случае ожидает тяжелый выбор. Я могу промолчать, потому что, не поддавшись на мою угрозу, она вернет мяч на мою сторону, и теперь уже мне придется решать, оставить все как есть и плюнуть на справедливость или обречь Мину и Лину на сиротскую участь, а дядю Вольфара — на окончательное одиночество, ведь он останется вообще без семьи. Или, может быть, все получится не так ужасно, и он со своими дочерями останется одной семьей, но я для близняшек в любом случае стану человеком, отнявшим у них мать.

А может, все выйдет наоборот: дядя Вольфар отречется от них, и тогда я должен буду как-то позаботиться о своих осиротевших двоюродных сестрах. Как-то — на самом деле сильно сказано, потому что «как-то» подразумевает множественность вариантов, а у меня он будет только один, через сделку с пфальцграфом. И тогда, по справедливости, я должен буду пойти на эту жертву…

Ах, сколько рассуждений, а толку? Я не могу спрогнозировать дальнейшие события, потому что за свои восемь десятков прошлой жизни научился убивать свиней, медведей, обезвреживать вооруженных грабителей туфлями, а тонким знатоком человеческой психики не стал.

Через двадцать минут вернулись, накатавшись на Каспере, близняшки, и мы снова принялись за чай, я, отчаянно воюя со своим лицом, норовящим скорчить печальную мину, рассказывал смешной случай из университетской практики, когда вбежала горничная с мокрыми от слез глазами и трясущимся подбородком.

Госпожа Маргарет Рэмм решила принять ванну и по неосторожности уронила в воду фен.

* * *

Целитель наш, точнее, целитель Дома Рэммов, которого я с десяти лет считал «нашим», ничего не смог поделать: случившееся обнаружилось слишком поздно. Поэтому следующие два дня я провел с дядей Вольфаром и близняшками, поддерживая и утешая их словами, а себя мысленно. Я по меньшей мере десять раз пожалел о содеянном и, нахлебавшись вдоволь чужого горя, преисполнился глубочайшей ненависти к самому себе. Увы, такова природа злодеяний: злодеяние порождает возмездие, и это возмездие часто несет боль и горе совершенно невиновным. Одно-единственное преступление — подстава Реджинальда — повлекло за собой две смерти и немерено горя. Правосудие свершилось, но какой ценой?

На третий день я вернулся с похорон домой, но успел только дойти до своих комнат, как начал трезвонить домашний телефон.

— Ну и кого там нелегкая принесла? — проворчал я в трубку.

— Реджинальд, — послышался голос деда, — тут такое дело… Пришли двое, один из ИСБ, второй из полиции, и у них для тебя есть новости…

— Я с похорон вернулся, между прочим. Это действительно так важно?

— Очень. И напрямую относится к похоронам твоей тетушки в том числе. Мы ждем тебя в кабинете.

Я вошел в кабинет деда, и двое добермановской наружности джентльменов поднялись с кресел, приветствуя меня. Не то чтоб они впрямь походили на собак, но вот было что-то такое в их глазах и облике от охотничьих или охранных псов. Или, может, мне просто показалось.

— Я вас слушаю, господа, — устало кивнул я, садясь за стол напротив них и слева от деда Александра.

— Я — агент Кинслер, а это — инспектор Маттиос, — сказал один из них, — и нам бы сейчас полагалось выразить наши соболезнования, но это будет некорректно в виду того, что мы собираемся вам сообщить. Видите ли, мы знаем, кто убил Томаса Рэмма и подставил вас.

— И кто же?

— Хорошо известный вам Аксель Берг из Дома Бергов убил вашего брата и, судя по его признанию, сделал это при содействии госпожи Маргарет Рэмм, вашей тети, которая временно отключила пару камер наблюдения. При этом именно ваша тетя, с похорон которой вы только что вернулись, обставила все так, чтобы подозрение пало на вас.

Лихорадочно соображаю, пытаюсь тянуть время.

— С чего вы все это взяли?

— Видите ли, Аксель Берг, пару дней назад исчезнувший, на самом деле сбежал, а сегодня нам пришло заказное письмо из-за границы, в котором Берг-младший покаялся в своем преступлении, детально описал, как все было, засвидетельствовал вину вашей тети и попросил у вас прощения.

— Чушь, полнейшая чушь. Не поверю, пока не увижу письмо, написанное рукой Акселя, собственными глазами!

— Без проблем, — заверил меня второй и достал из папки аккуратно сложенный лист: — вот оно. Теперь мы наконец-то можем закрыть это дело. Правда, наказать виновных не получится: Берг сбежал в другую страну, а ваша тетя — на тот свет.

Беру его и пробегаю глазами. На самом деле я никогда не видел почерк Акселя, но некоторые словесные обороты — из его лексикона. В принципе я и не сомневался в подлинности документа, Аксель сделал изящный прощальный маневр, не дожидаясь публикации записи: теперь он не сбежавший преступник, а кающийся сбежавший преступник, добровольно посодействовавший установлению истины. Идиот, мать его за ногу. Но ничего, оригинал у меня в руках.

— А вы не очень-то удивлены для человека, который минуту назад не хотел верить, — заметил агент Кинслер.

Я поднял на него глаза:

— Вы наблюдательны, агент. Каюсь, я вам солгал. На самом деле я раскрыл это преступление вот уже почти три недели назад. Не буду выпячивать грудь колесом и хвастаться, какой я детектив, моей заслуги тут нет, это случилось по стечению обстоятельств, или, может быть, господь помог.

На меня смотрят три пары выпученных от удивления глаз.

— И вы не сообщили об этом в полицию?!

— У меня не было доказательств, я получил их только неделю назад, выбив признание из Акселя.

— Так это вы столкнули его с лестницы?!

— Мне не нравится ваше «столкнул» — звучит, будто я подленько пихнул его в спину. Нет, это был честный поединок, лицом к лицу, и я победил.

— Так вот откуда твои ожоги! — осенило деда.

— Именно, дедушка.

— Вы победили боевого мага пятого уровня?!! — не поверил ушам иэсбэшник.

— Верно.

— В таком случае… Что произошло с вашей тетей?

— Я дал ей послушать запись с признанием Акселя и предложил выбор: самоубийство или огласка с последствиями… Суд, позор, казнь, а для ее дочерей, моих двоюродных сестер, — сломанная жизнь. Она выбрала ванну с феном. Дело закрыто, господа. Истина установлена, виновные понесли наказание.

— А почему вы ждали целую неделю и дали Акселю Бергу сбежать?

— Потому что он — невольный соучастник, жертва подлости моей тети. Он искренне раскаивался в том, что я прошел через муки за его вину, поэтому я удовольствовался Божьим судом, сбросив его с императорской лестницы. Аксель выжил, значит, так тому и быть. Я дал ему время на лечение и бегство, так как считаю изгнание и жизнь на чужбине, без девушки, ради которой он пошел на преступление, достаточной карой за мои страдания.

— Вы забыли, что он виновен также и в преступлении против вашего брата…

— Нет, это вы забыли, что я ненавидел своего брата и никогда в жизни не выдал бы его убийцу. Потому тут я на стороне Акселя, и можете считать меня соучастником убийства Томаса. Но дело далеко не в нем. Огласка поставит под удар моих сестер, сделает их нищими сиротами. Я не могу этого допустить, потому уж не обессудьте, но письмо останется у меня.

— Боюсь, это невозможно, закон есть закон, он неумолим и порой суров, но…

— Мои сестры мне дороже вашего закона.

Тут вмешался дед.

— Это совершенно неприемлемо, Реджинальд, — решительно сказал он. — Верни письмо.

— Любой из присутствующих, включая вас, дедушка, может попытаться отобрать его у меня, но прошу помнить, что я победил боевого мага пятого уровня. Мину и Лину я в обиду не дам, даже если придется убить вас всех. И, кстати, теперь, когда вы знаете, что я победил Берга, должны понимать: мне ничего не будет, если я и вправду вас убью. Интересы империи, из-за которых я терплю вмешательство в свою жизнь, — палка о двух концах, один конец у императора, но второй — у меня.

Я обвел собравшихся взглядом, убеждаясь, что они сверлят меня злыми глазами, но не отваживаются на большее, затем посмотрел на письмо и мысленно произнес то единственное бесполезное заклинание непустоты, которое знал. Уголок бумажного листа вспыхнул, маленький огонек побежал во все стороны, превращая белизну в черный пепел.

Когда письмо догорело в пепельнице, я снова посмотрел на «доберманов».

— Спасибо за визит, господа. Всего вам доброго.

Как только они, оба мрачнее ночи, откланялись и вышли, дед посмотрел на меня.

— По краю ходишь. С ИСБ так не стоит себя вести.

— Вы не поймете, дедушка. Мина и Лина — мои сестры, моя родня по крови, и за них я с этого края даже спрыгну, если понадобится — то и императору на голову. Но… собственно, вот и все. Я доделал почти все дела, которые должен был сделать, и вернул почти все долги, кроме одного. Так что вы можете наконец-то сообщить пфальцграфу, что я готов принять его предложение, как только верну последний долг.

— А сам не хочешь ему это сказать? И что за долг?

— Не хочу. Если я принимаю его предложение — из этого не следует, что у меня внезапно возникла симпатия к нему. Могу и от непечатных слов не удержаться. Так что я не возражаю, если вы представите мое согласие как свою заслугу, в некотором роде так оно и есть. Да, и у меня одно условие. Больше никогда в моей жизни никакой слежки. Хоть раз увижу филера или узнаю, что на прослушке, — сделка будет расторгнута мною в одностороннем порядке, а пфальцграф и император смогут поцеловать себя в зад.

— М-да… С каждым днем я все больше понимаю, что знаю тебя все меньше и меньше… Так что за долг?

— Я все еще остался должен господу за его помощь и намереваюсь пойти в пешее паломничество по святым местам. Судя по тому, что мне предстоит обойти большую часть Аквилонии, дело затянется месяца на три, как раз к зиме вернусь. И это правило «больше никакой слежки» начинает работать прямо сейчас, не забудьте передать это пфальцграфу, дедушка.

* * *

Два дня я преспокойно ходил по магазинам, собирая всяческое добро, могущее пригодиться в дороге: туристическую одежду, компас, карты, радиопередатчик, походную аптечку, фонарь, топорик, нож, спальный мешок, а также оформил спец-разрешение на ношение дробовика.

— Ну и зачем тебе дробовик? — удивился дядя Александр.

— Вся Аквилония асфальтом покрыта или иногда попадаются леса и поля? — задал я риторический вопрос. — Мало ли какой зверь мне наперерез выйдет… Вы Каспера, ездового ящера моих сестер, видели? С такими зверушками без ружья лучше не встречаться.

— А зачем тебе лесами ходить-то? Дороги ж есть.

— Не везде автотрасса — кратчайший путь. Я по карте считал, что, если ходить только дорогами, мне месяцев пять понадобится, а не три.

С разрешением проблем не возникло: это простолюдину разрешения на оружие могут не дать, а несовершеннолетнему так точно не дадут, ну а маг уже сам по себе оружие, вышколенное и тренированное, что предполагает высокую ответственность и дисциплину.

От пфальцграфа я получил только официальное письмо: он весьма одобряет мое мудрое решение и с нетерпением ждет, когда я совершу свое паломничество.

На протяжении этих двух дней я очень внимательно искал за собой хвост, но так и не заметил. Потому под вечер второго я вышел на знакомую улицу и прошелся по ней, не пропустив ни одного магазина, просто для отвода глаз, а затем потянул на себя обшарпанную, но крепкую дверь.

— Добрый вечер, господин Сигур, — сказал я.

Кроме меня, в ломбарде посетителей не было, так что можно говорить открыто.

— Что-то не так с вашими документами, почтенный дворянин с пистолетом? — осведомился он.

— Нет, с ними все хорошо. Мне просто нужно еще кое-что, и я без понятия, к кому за этим идти, если не к вам.

— И что же вам требуется?

— Тротил. Килограммов пять. И детонаторы с таймером.

Вот тут его лицо, напоминающее своей выразительностью глыбу базальта, дало слабину.

— Не-не-не, тут я ничем помочь не могу!

Я вздохнул.

— Мне позвонить вам с моего прослушиваемого телефона и спросить, готова ли моя взрывчатка?

Конечно же я снова выиграл, хотя в этот раз все было сложнее. Он в итоге только предупредил, что выведет меня на нужного человека, а сам останется в стороне, и что это будет дороже, чем поддельный паспорт.

— Двадцати тысяч хватит? — спросил я его.

Оказалось, что вполне.

* * *

Мой план был прост: я ухожу пешком в сторону ближайшего священного места — «Храма трех чудес», — но меняю маршрут, в соседнем городе сажусь на автобус и дую к границе. Слежка тут уж точно отпадает, даже жди меня ИСБ в соседнем городе — я-то в другом окажусь. А дальше настоящие документы в урну, большая часть багажа — первому встречному нищему, если найду, на губу накладные усы, на нос очки — и все, Реджинальд Рэмм испаряется, вместо него появляется Реджинальд Куроно. Имя я решил оставить новое: привык. Или, может быть, Реджи во мне не желает его менять.

И вот все готово. Рюкзак на спине, укороченный дробовик в чехле, дорожная сумка на животе — ничего себе груз, девятнадцать кило, — вроде бы можно отчаливать. Дробовик я, ясное дело, выкину в первую же попавшуюся речку, он мне на фиг не нужен, как и многие вещи, взятые для отвода глаз.

Писать прощальные письма я не стал: вот выберусь, тогда и напишу.

Я собрал свое барахло, не забыв остатки денег и пистолет, отнятый у шпика, попрощался с родней — с Сабуровыми вживую, с дядей Вольфаром и близняшками по телефону — и пошел.

Проходя контрольно-пропускной пункт, помахал охраннику.

Прощай, Дом Сабуровых, больше я сюда не вернусь.

Пешком добрался до окраины города. К тому времени я уже преисполнился решимости выбросить ружье не в ближайшую реку, а просто в ближайшие придорожные кусты: что-то многовато мне девятнадцать килограммов. Колотить грушу и магов — это одно, но при живом весе в шестьдесят один килограмм еще плюс треть этого…

Впрочем, я знал, что путь на волю будет тяжелым и тяжесть физической ноши — наименьшая.

Я сделал остановку в придорожном кафе и подошел к телефону-автомату. Есть много людей, которым я позже напишу письма, но кое-кто среди них все же заслуживает немного большего.

— Алло?

— Здравствуй, Горди.

— Редж? Ах да, я же забыла, что ты с некоторых пор вынужден автоматами пользоваться…

— Ага. Не занята?

— Нет, а что? Ну то есть я сейчас в городе, по магазинам хожу, но это не в счет.

Я немного помолчал.

— Решил вот позвонить и попрощаться.

— Ты куда-то уезжаешь?

— Правильнее будет сказать — ухожу. В паломничество.

— Ну ты даешь! Надолго?

— Надолго.

— А сейчас ты где?

— Да вот, сижу в кафе, отдыхаю. Тяжеловато — пешком ходить и все свое с собой носить, но на то и паломничество… Оно не должно быть легким.

— Слушай, ты же не спешишь? Давай я подъеду?

— Ну давай, — согласился я.

Вскоре ее вместительный внедорожник остановился снаружи, Горди вошла в кафе и сразу заметила меня.

— Ну ты даешь, — хихикнула она, осмотрев мой наряд и багаж, — серьезно ж ты экипировался… Блин, с чего у тебя вообще такая мысль возникла? Ну паломничество, это понятно, но почему пешее?

Потому что машины дворян оснащены радиопередатчиками, а желание проехаться на автобусе будет выглядеть подозрительно, вот почему. А еще мне требовался повод два дня ходить по магазинам, чтобы уж точно заметить хвост, если он есть.

Но вслух я сказал другое:

— Должок господу надо вернуть. И я никогда не искал легких путей.

Горди заказала чашку кофе — он тут не очень, правду говоря, — и села за столик.

— Когда ты вернешься? — спросила Гордана, и в ее глазах я увидел грусть.

Я допил свой чай, не отрываясь. Не то чтоб меня очень мучила жажда, просто думал, что ответить, и в конце концов решил, что скажу правду.

— Никогда. Я больше сюда не вернусь. На самом деле это не паломничество, а побег.

— Но… почему?! — ошарашенно воскликнула она.

Я вздохнул.

— Как бы тебе объяснить… Ты станешь моей женой, если я предложу тебе выйти за меня?

— Ничего себе вопросики! Вначале предложи, а там поглядим.

— Я задаю этот вопрос, потому что предлагать нет смысла. У тебя не будет другой возможности на него ответить, так что подумай хорошо.

Мы несколько долгих секунд смотрели друг другу в глаза, и Горди коротко кивнула:

— Да…

Я в ответ покачал головой:

— Нет, Горди, не станешь. Тебе не позволят. Мне намекнули, что не дадут житья, если я не соглашусь учить имперских псов. И никого не волнует наше с тобой мнение. А мне мои принципы не позволяют согласиться. Я слишком гордый и принципиальный, я всю свою жизнь выбирал своих учеников сам и не учил недостойных…

— Ты о чем?! — удивилась Гордана. — Когда это ты успел еще и учеников набрать?

И тогда я понял, что проболтался.

— В общем… Скажем так, я помню свою предыдущую жизнь. Жизнь воина в другом мире, похожем на этот. Я не паренек, только-только ставший на ноги, а давным-давно сформированная личность, пронесшая свои принципы и кодекс чести сквозь десятилетия. Я не приму предложения императора и если не уеду — то рано или поздно попытаюсь убить его. Мне не оставляют другого выбора.

Я поднялся, положил под чашку купюру.

— Так что прощай, Гордана Ковач, мне было действительно приятно водить с тобой дружбу. — Тут я отодвинул полу куртки и показал ей рукоять заткнутого за пояс пистолета. — Так что если ты все же информатор ИСБ — не забудь предупредить тех, кто поедет меня ловить, что живым я не дамся и заберу с собой стольких, скольких смогу. Пусть знают, что эта охота будет смертельной.

Когда я взялся за рюкзак, Горди спросила:

— И что ты собираешься делать дальше?

Я улыбнулся в ответ.

— Почему ты спрашиваешь? В мои намерения не входит облегчать ИСБ задачу.

— Ты дурак! Я и не собиралась! Слушай… я могу тебя довезти до границы.

— Не-не-не. С некоторых пор я опасаюсь твоих водителей.

— Я без водителя! У меня права есть, ты не знал?

— В шестнадцать-то лет можно управлять машиной?

Гордана фыркнула:

— А смысл не разрешать водить машину тому, кто имеет сертификат водителя бронетехники и умеет управлять танком и броневиком?

Вот тут уже у меня глаза на лоб полезли.

— Ты умеешь управлять танком?!

— Делов-то, ездила на полигон и освоила в две недели. В четырнадцать лет, кстати. Правда, только самыми новыми, у которых есть цифровая панель механика-водителя, потому что в старых мне не хватает силы переключать коробку передач. Так что я сейчас сама за рулем.

— Спасибо, но твоя машина — с маячком. Могут заподозрить, что как-то далеко ты за покупками уехала. До границы переть на сотке в час — это только к утру доедешь.

Горди вздохнула.

— Ну это смотря в какую сторону собрался ты сам. У меня в Загорье есть дальняя родня, от которых, собственно, и пошла ветка аквилонских Ковачей. А Загорье — это на границе с Маажентой. Я могу поехать туда, ни у кого не вызывая подозрений.

И я согласился.

* * *

Вечером мы остановились в мотеле, назвавшись вымышленными именами, причем, когда я попытался взять себе вторую комнату, Горди спросила:

— А зачем нам две комнаты?

Я не стал возражать. Вторая медовая ловушка? Я готов. А если не ловушка — что ж, Горди теперь знает, что мы расстанемся, так что моя совесть чиста.

Часом позже, когда мы лежали, обнявшись, она сказала:

— Мне так жаль, что ты уезжаешь. А еще жаль, что ты все время был таким неприступным.

Я вздохнул.

— Насильно мил не будешь, Горди. И страны это касается в полной мере.

— Печально, когда собственная родина не мила…

— Ты даже не представляешь себе как. Я все еще люблю мою родину из прошлой жизни, а в этой моя родина обошлась со мной слишком жестко. Я помню, как в прошлой жизни мои соотечественники добровольно садились в летающие машины, набитые взрывчаткой, чтобы упасть с неба на врага…

— Это невозможно!

— Что невозможно? Летающие машины?

— Я про смертников-добровольцев. Хотя машины, летающие аки ангелы… Удивительная мысль.

— Это-то как раз было возможно. Я бы и сам сел, если б не был тогда слишком мал… Но вот сейчас я думаю: а согласились бы те люди отдать свою жизнь по приказу? Отдать ее в дар добровольно, из любви к родине — это одно. Но любили бы они родину, которая посылала бы их на смерть приказом? Полагаю, что страна, творящая произвол против своих граждан, не заслуживает любви. Клетка, даже золотая, — все равно клетка. Если ты и я не вправе распорядиться собственными жизнями — мы с тобой оба в клетке.

Наутро мы поехали дальше. Впереди, в ста километрах, — граница, ста пятьюдесятью южнее — Храм Слезы Господней.

— Сверни к храму, — попросил я.

— Зачем? Ты же не в паломничестве?..

— Бегство бегством, а долги надо возвращать.

Мы доехали до моста через ущелье, за ним — храм в десяти километрах.

— Я выйду тут, Горди. Спасибо, что подвезла. Береги себя.

Гордана притормозила у обочины и вытерла глаза, я внезапно понял, что она вот-вот заплачет.

— Ты тоже береги себя. Ты мне хотя бы напишешь?

— Обязательно.

Она прильнула ко мне, а я еще несколько минут не находил в себе сил отстранить ее и выйти из машины.

Но мы не могли сидеть так вечно. Я взялся за рюкзак, ступил в придорожную пыль и помахал Гордане на прощанье. А потом еще долго не сходил с места, глядя ей вслед.

И вот ее машина скрылась за горизонтом, будто бы символизируя полный разрыв с моей прошлой жизнью. Точнее — с прошлой жизнью Реджинальда. Моя — прямо передо мною, и все теперь в моих руках.

Я вынул из рюкзака трос, пристегнул его, закрепив за дерево у самого обрыва, и спустился в ущелье. Среди всякого добра, припасенного в «паломничество», было и кое-какое альпинистское снаряжение. Оно мне весьма пригодилось, так как тропинки под мост с этой стороны я не нашел. Зато на той стороне я нашел вполне себе подходящий подъем, в самых крутых местах обработанный рукой человека для большего удобства: монастырь в старину очень зависел от горных родников. И если они пересыхали, монахам приходилось ходить по воду за десть километров к ущелью, по которому и по сей день бежит довольно резвый поток. Это я узнал из сети, и мой план базировался на том, что подъем я найду. Был у меня и запасной план — установить тросы с двух сторон ущелья, но не понадобилось.

Затем я заложил тротиловые заряды под средней опорой. Мост — всего лишь метров двадцать — опирается на тонкие каменные колонны. Я знал, что для подрыва стального троса маломощной шашкой ее надо разделить на две части и прикрепить к тросу с двух сторон, для колонны, надо думать, принцип тот же. Воткнул электродетонаторы, детонаторы подсоединил к таймеру, установил на двадцать минут — ничего сложного, стремный усатый тип, у которого я купил все это добро, детально разъяснил мне, как им пользоваться.

Заминировав опору, я поднялся наверх с другой стороны, быстро вернулся по мосту, забрал свои пожитки и снова побежал на ту сторону. Тут я достал из рюкзака трос с крюком, заточенным с внутренней стороны, подошел к телеграфному столбу, закинул крюк на провод и оборвал его. Готово, связи нет, потому что беспроводная до столь отдаленного храма не достает. Затем устроился чуть поодаль на полдник, сев так, чтобы видеть дорогу, ведущую к мосту, на случай, если там вдруг появится машина.

Не успел я развернуть бутерброд с яичницей, как в ущелье бабахнул взрыв, а секундой спустя с треском и грохотом обвалились два средних пролета, образовав разрыв в восемь метров. Отлично, теперь никто не помешает мне вернуть должок господу.

Я доел бутерброд, оставил свои пожитки, кроме запаса снеди, фляги с водой и энергетических напитков, в укромном местечке за камнями и пошел в монастырь.

Два с половиной часа спустя я подошел к воротам и дернул за язычок колокольчика. В воротах открылась небольшая калитка.

— Приветствую тебя, путник, в храме господнем, — сказал мне монах в красной робе.

— Спасибо. Могу я видеть настоятеля?

— Конечно, он либо в самом храме, либо в своей келье, либо в канцелярии. Спроси, кого встретишь, — и тебе укажут.

Я пошел к храму мимо небольшой автостоянки, предназначенной для машин посетителей, пока там только небольшой грузовичок, принадлежащий храму. Сейчас у меня есть возможность хорошенько рассмотреть здесь все, ведь в первый раз я входил сюда как без пяти минут осужденный преступник, которому было не до архитектурных достопримечательностей… Так я тогда думал, что без пяти минут. На самом деле Реджинальд Рэмм был заведомо обречен, хоть и не знал этого.

Настоятеля я нашел в храме. Точнее, вошел туда и попросил какого-то монаха позвать его. Он вскоре вышел ко мне откуда-то из внутренних помещений.

— Чем я могу служить тебе, сын мой?

Я подошел ближе.

— Помните меня, святой отец?

Настоятель всматривался в мое лицо несколько секунд и наконец узнал.

— Помню, помню. Как же забыть тебя и связанное с тобой чудо господне? Ты пришел, чтобы возблагодарить господа?

— Смотря что понимать под благодарностью. В некотором роде вы правы, я действительно пришел, чтобы вернуть господу долг.

— Вот как? — оживился жрец при словах «вернуть долг». — И каким же образом ты решил это сделать?

— Вначале, святой отец, я хотел бы прояснить кое-что во всей этой истории. Мне повстречались три неупокоенных мертвеца, и все они были вооружены. Я обнаружил и четвертый труп — у него нашлась фляга с водой, которая очень меня выручила. Все четверо мертвецов были одеты гораздо более подходящим для пустыни образом. Как так случилось, что меня отправили в этот ад без оружия, без воды, в футболке и шортах?

— Видишь ли, сын мой, обвинение, выдвинутое против тебя, было слишком уж тяжелым. Чем серьезнее обвинение, тем труднее должно быть испытание. Смысл в том, чтобы испытание не стало легкой прогулкой, в которой можно вообще обойтись без помощи господа.

— Странно. Я-то думал, что испытуемый должен просто пойти в ту пещеру, а дальше господь решит, позволить ему взять Слезу или оставить там навеки неупокоенным стражем.

— Раньше так и было, — замялся жрец, — но со временем обычай изменился. Случались такие оказии, очень редкие, правда, когда отдельные личности по несколько раз в жизни бывали в судах под следствием, выбирали Божий суд и приносили Слезу. То есть, с одной стороны, вроде бы и бог позволил, с другой — начало подрываться само доверие к Божьему суду и к господу лично. Потому правила подверглись изменениям, чтобы без божьей помощи, как вот в твоем случае, обойтись было невозможно и чтобы невиновные могли таким образом по-прежнему прибегать к суду господа, а результат этого суда всеми признавался без сомнений.

— И плевать, что невиновному пареньку пришлось хлебнуть страданий без вины? Как с этим быть? Ведь я там, между прочим, умер.

— Но ведь не навсегда же? Ищи во всем замысел божий, сын мой. Даже в страданиях, которые тебе выпали. Я помню тебя тогдашнего очень хорошо — а вот теперь узнал не сразу. Смотрю в твои глаза — и вижу совсем другого человека. Возможно, именно в этом и был замысел господа.

Я кивнул.

— Я тоже усмотрел в этом план божий. Потому и пришел. Святой отец, вы видите в моих глазах другого человека, потому что я и есть другой человек. Это не фигура речи, а прямой смысл: я никогда не был Реджинальдом Рэммом. Знаете, что произошло в те две минуты между смертью и воскрешением?

Настоятеля мои слова встревожили, но он ответил утвердительно:

— И что же?

— Реджинальд Рэмм умер. Даже не добрался до пещеры, где его ждал мертвец, против которого у него шансов не было. И тогда в его теле каким-то образом оказалась душа другого человека из другого мира, который прожил долгую жизнь воина и учителя, при жизни снискал себе звание легенды и умер, как подобает воину. То есть моя душа.

Он сделал шажок от меня, я сделал шаг к нему.

— Нет-нет, святой отец, я не сумасшедший, мой рассудок чист, как горный родник. И я все думал: зачем? Почему господь сунул в тело Реджинальда мою душу? Почему призвал меня, а не вернул Реджинальда, ведь он был невиновен, я знаю это, потому что сижу в его голове, образно выражаясь. И со временем я все понял. Когда господь наш взглянул с небес на землю, то увидел, как часто творится несправедливый суд, и обронил слезинку. С тех пор любой несправедливо обвиненный может доказать свою невиновность, пройдя испытание и достав Слезу бога из того места, где она хранится. Настоящий же преступник не сможет ни добыть ее, ни вернуться живым, и обречен стать стражем, охраняющим Слезу от неправедных злодеев. Таков был план господа.

— И… что? — с опаской спросил жрец, весь его вид показывал готовность поддакивать и ни в коем случае не вступать в спор с сумасшедшим.

— Но затем он взглянул вниз еще раз и с горечью увидел, что его план был людьми извращен и испорчен. И тогда он решил послать сюда того, кто все исправит. Святой отец, устами покойника я обвиняю вас в убийстве Реджинальда Рэмма, умышленном или нет — виднее небесам. Я обвиняю вас в бессердечности и бессовестности. Но самое главное — от имени господа я обвиняю вас в том, что вы дерзновенно присвоили себе право решать, кто попадет на Божий суд, а кто сдохнет в муках по дороге, не добравшись до пещеры. Вы превратили суд Божий в суд человеческий, и за это пришла пора держать ответ.

Он прочитал в моих глазах свой приговор и завопил:

— Братья! Братья, помогите, здесь сумасшедший!!!

Я не стал ему мешать и ничего не предпринял, когда из внутренних помещений выскочили трое монахов. Они попытались оттеснить меня от настоятеля, но я свалил всех троих тремя быстрыми ударами. Следом за ними на шум и крики прибежало еще десятка два.

Монахи — не отставной спецназ службы безопасности, не якудза, не грабители и даже не бунтари. Несмотря на бесстрашное желание защитить настоятеля, они не сумели оказать мне никакого достойного сопротивления, и потому минуту спустя большая часть их лежала на полу, со стонами прижимая руки к ушибленным частям тела. Я даже не ударил никого из них в лицо и никому ничего не сломал.

— Ну что, святой отец, теперь вы верите, что я действительно другой человек в теле Рэмма? Вставайте.

— Ты… ты собираешься убить меня? — Весь его облик выражал ужас.

— Вы заслужили смерти, по моему мнению, но у меня нет против вас доказательств. Потому я просто отправлю вас туда, куда вы отправили Реджинальда Рэмма. На Божий суд.

Он пытался упираться, но я заломил ему руку за спину, вытащил из храма на дневной зной и поволок к воротам, ведущим в пустыню. Со стороны стоянки донесся звук заводимого двигателя.

Тут возникла заминка, потому что часовые наверху стены не пожелали открыть ворота. Пришлось достать пистолет.

— Если не откроете — убить не убью, но колени прострелю, — пообещал я.

Ворота открылись. За ними — раскаленный песок ущелья, а дальше — пустыня смерти.

Дулом пистолета я вытолкал настоятеля на песок и вручил ему флягу с водой.

— Было бы справедливо отправить вас без воды и голышом, но я не стану присваивать себе право на суд Всевышнего. Воды вам хватит, чтобы выжить ровно один день, чтобы добраться туда, если будете идти быстро, а в пещере вы воду найдете, если, конечно, господь соизволит вам ее дать. А я буду ждать вас тут два дня. Не принесете Слезу бога — не войдете и сдохнете прямо у ворот. Клянусь душой невинно убиенного Реджинальда, что без Слезы не впущу. И пускай господь поможет вам, если вы невиновны.

Он шагнул наружу, затравленно и тяжело дыша, но в его глазах я увидел хитринку.

— Да, и просто между прочим. На случай, если вы надеетесь на монаха, удравшего на грузовике, — я взорвал мост и перерезал телефонную линию. Даже если кто-то сумеет выбраться на ту сторону ущелья, ему предстоит пройти сто пятьдесят километров до ближайшего человеческого жилья, что займет минимум два дня, даже если он сможет дойти. А потом еще несколько часов уйдет на то, чтобы сюда приехала помощь, и если это будет не взвод солдат, обученных бороться с магами, а местный констебль или там шериф, то он ничего не сможет поделать. Таким образом, ближайшие двое-трое суток я тут главный, а воды у вас на двое суток в этой духовке не хватит. Потому, если вы надеялись никуда не идти, а посидеть где-то под скалой за поворотом несколько часов, пока не приедет подмога, не надейтесь. По истечении двух суток я выйду за ворота и прогуляюсь. Найду вас поблизости без Слезы — убью. Господь в помощь, святой отец, и не теряйте времени даром.

Я махнул рукой, веля закрывать ворота, затем приказал монахам-часовым спуститься.

— Значит, так. Если кто-то из вас попытается на меня напасть — пеняйте на себя. Буду стрелять на поражение, хотя вообще-то могу убить вас голыми кулаками.

Они промямлили что-то вроде «на все воля господня» и убрались с моих глаз долой. А я взял сумку с энергетиками и провиантом и полез на башню вместо них.

К тому времени красное одеяние настоятеля как раз мелькнуло у поворота и пропало. Надо будет утром пойти в пустыню и проверить — не спрятался ли он там. Возьму с собой пару монахов в заложники, чтобы за мной ворота не закрыли, и пойду. Хотя вряд ли, если настоятель не дурак, то понимает, что других возможностей выжить у него нет, принести Слезу — единственный вариант.

Каковы его шансы? Да невелики, как мне кажется. Настоятель уже крепко немолод и за здоровьем не следил, хоть и монах, а пузо человека, ни в чем себе не отказывающего. Скорее всего, он умрет, не добравшись до пещеры, как и Реджинальд. И, может статься, в его тело будет вложена чужая душа, которую тот, кто главный в этом мире, сочтет более достойной. Забавная мысль, но имеет право на жизнь, если я верно разгадал план здешнего господа.

Я сел на лавочку, вытянул ноги и достал из сумки банку энергетика: меня ждут два дня неусыпного дежурства на вершине башни.

Два дня наедине с небесами.

* * *

Пять лет спустя

Когда ученики утренней группы ушли, я вышел из додзё в сад: ученики учениками, но я должен тренироваться и сам. Десятый дан — это практически предел для одной человеческой жизни, но мне выпала возможность шлифовать мастерство и оттачивать стиль две жизни подряд, и будь я проклят, если не использую эту возможность.

День выдался прекрасный для тренировки на открытом воздухе. У моего додзё — сад с прудом, на берегу которого вкопана моя макивара из необитого дерева. Еще пара лет — и я заменю ее на железную.

Я поднимаю глаза в небо: оно чистое и безоблачное. Впрочем, теперь в моей жизни все дни чудесные и безоблачные.

Поворачиваюсь к макиваре и кланяюсь ей, словно живому товарищу по тренировке.

Ударударударударудар!

Приехав в Кортанию, я оказался примерно в том же положении, что и в Токио в сорок седьмом. Только с десятью тысячами аквилонских империалов в кармане, но зато без гражданства. Изобретать велосипед не стал, а сразу поехал в Гиату — второй город страны и главный порт с весьма неважной криминогенной обстановкой.

Там я отправился в центр подготовки полицейских и добился посещения тренировки, где сразу же уложил вначале одного из инструкторов, а потом и всех желающих, нападавших по четыре человека. Так что должность инструктора я получил в первый же день и без собеседования, а потом моя жизнь пошла по уже накатанной колее.

Год спустя в Гиате не осталось ни одного полицейского, не прошедшего хотя бы базовый курс, я начал преподавать технику самозащиты не только служащим полиции, но и курсантам, вскоре меня пригласили обучать технике задержания полицейскую группу захвата.

Потом случилась очередная хрень… такова моя судьба — наступать на одни и те же грабли.

Заявился на проверку высокий чин из министерства, по совместительству дворянин и маг где-то так уровня четвертого. К моему стилю он отнесся одобрительно, но дернул его демон за язык ляпнуть фигню.

— Система хорошая, — сказал он, — против всякой швали — в самый раз, хотя на большее она не годится, от нее большего и не требуется…

Ну а я не утерпел — так говорят об искусстве, которому я посвятил всю предыдущую жизнь и намерен посвятить и всю эту!

— Шваль — это вы про магов так, ваша светлость?

Он конечно же оскорбился, я немедленно начал извиняться, что неправильно понял:

— Я, видите ли, магов в больницу отправлял, бывало дело, вот и подумал, что вы о них, ваша светлость…

Учебный поединок был неизбежен: не поверил он, что можно мага на кулачках одолеть. Мы заняли места друг напротив друга, прозвучала команда — и через десять секунд кто-то побежал за «скорой». Я хотел было извиниться, но передумал: после моих слов об отправке в больницу, сказанных по глупости, мне все равно никто не поверит, что в этот раз я просто переоценил возможности щита моего оппонента. Или сам перестарался. Он-то хорош был, за десять секунд, пока я до него добежал, трижды, невзирая на мой «маятник», угодил в меня вихревым ударом с очень короткими интервалами между атаками, но я каждый раз успевал пересотворять пустотный щит.

Ну а потом ко мне в гости предсказуемо наведался министр обороны, для столь же предсказуемой беседы. Интересовало его и то, как я смог пробить щит мага, и то, как выстоял под тремя ударами, каждый из которых должен был швырнуть меня через весь зал.

— Два момента, господин министр, — сказал я ему. — Первый — я аквилонский дворянин, которому предлагалось все, включая главенство в собственном Доме, в обмен на обучение имперских псов. Из того, что я здесь, в стране, у которой нет соглашения об экстрадиции с Аквилонией, вы можете сделать два вывода: что я отказался и сбежал и что вам нечего мне предложить. Я учу только тех, кого считаю правильным учить, и это вне обсуждений.

— А второй? — спросил он.

— Базовые навыки, достаточные для обороны от преступника, нарабатываются в течение месяцев. Мастерство, которое позволит в одиночку разогнать толпу бунтовщиков, нужно усердно оттачивать несколько лет. Но чтобы слабосильная «единичка» на равных дралась с магами четвертого-пятого уровней — надо посвятить моему искусству всю свою жизнь. Ваша мечта о легионе магоубийц несбыточна, ведь солдата можно научить технике, но не пути. А мое искусство так и называется — «путь пустой руки». Это путь длиною в жизнь, и пройти его по приказу невозможно.

— Постойте, вам же самому и восемнадцати нет!

Я тяжело вздохнул.

— У меня есть свой маленький секрет, который я вам не расскажу, вы бы все равно не поверили. Я в некотором роде уникум. Мои результаты вполне достижимы, но обычный человек должен потратить много сил, одолеть множество своих недостатков — и только потом у него появятся шансы в бою с магом.

После этого разговора меня оставили в покое, и я начал чувствовать себя идиотом: а может, мне стоило вот так поговорить и с пфальцграфом и он тоже отвязался бы от меня? Впрочем, после боя кулаками не машут.

Правда, мне все же пришлось пойти на уступку: меня записали в специальное подразделение телохранителей, но это было даже хорошо. Жалованье положили приличное, а исполнять свои обязанности пока пришлось только однажды, на переговорах со свартальвами.

Там специфика такая, что у свартальвов ранг и положение напрямую зависят от волшебной силы и мастерства. Хоть семи пядей во лбу будь, но, если нет высокого уровня, ничего лучше должности советника не светит. И принять на переговорах делегацию темных альвов — все равно что впустить в столицу отборное подразделение магов. Потому охрана неизменно нужна очень хорошая, не столько из опасений реальной агрессии, сколько для того, чтобы кортанский император — к слову, должность, аналогичная обычному императору, но временная и выборная — мог говорить с оппонентами как равный с равными, без страха перед их силой. Так что я там был вполне уместен.

И так вышло, что на этих переговорах я повстречал К’арлинда. Мой бывший учитель щеголял в мундире с регалиями офицера довольно высокого ранга, насколько я разобрался в знаках отличия их армии.

— Вижу, у тебя дела на лад пошли, — сказал я ему.

— Угу, — кивнул он, — двадцать девять лет среди вас обеспечили мне место эксперта по части вашего образа мышления психики и так далее. Непыльная работенка, да еще и звание не по рангу. Считай, что выше головы прыгнул. А ты, четвертинка, какими судьбами тут? Помощник, референт или кто?

Я широко и искренне улыбаюсь.

— Нет, я тут охранник.

— Без ружья и меча?

Улыбаюсь еще шире:

— Мне не нужно оружие, чтобы убить мага. Благодаря твоей науке в том числе, учитель. Что ты скажешь, если узнаешь, что я одолевал в поединке магов четвертого и пятого уровней?

Он удивленно приподнял уши, как это делают альвы.

— Пожалуй, ты чрезвычайно талантливый ученик, четвертинка единички.

Затем он отправился дальше, а я крикнул ему вдогонку:

— И это, сделай одолжение. Передай моей матери, что ее подарок сослужил мне добрую службу.

— Передам, — кивнул К’арлинд.

Три года спустя я скопил достаточно, чтобы открыть свое собственное додзё. Точнее, открыть я мог давно, но я решил, что не просто открою, но и построю, что это будет самое настоящее додзё. С оградой, садом, прудом, с привычной глазу архитектурой — все так, как мило моей душе.

Место я выбрал в пригороде Гиаты, в тихом районе, населенном средним классом. Конечно, все это — и стройка диковинного здания, и переезд высококлассного инструктора, который учил всю городскую полицию, поколачивал магов и в девятнадцать лет уже имеет продолжающих его дело учеников — не осталось незамеченным для пригорода и местных репортеров. Я дал пару интервью, которые послужили мне в некотором роде рекламой и сыграли определенную роль на первом этапе.

При этом мне пришлось объяснить значение слова «додзё», и я представил его как название школы, где преподается «путь пустой руки».

Один из репортеров оказался настолько ушлым, что докопался до моего прошлого в Аквилонии, поехал туда и привез сенсационный материал. Достоянием кортанской публики стали и мои приключения в пустыне смерти, и разборки со службой безопасности Ковачей, и даже тот факт, что я три дня разыскивался за вооруженный разбой и уничтожение государственного имущества, чего я не знал, но о чем догадывался. Правда, всего три дня спустя дело закрыли: церковники были вынуждены либо признать, что настоятель одного из храмов виновен в убийстве и не прошел испытание Божьим судом, либо согласиться, что Божий суд — чепуха. А потому, видимо, постарались дело закрыть и обвинения с меня снять.

Из-за этого я имел еще одну встречу с церковниками, на этот раз кортанскими, следующими несколько иной идеологии, но в целом признающими того же господа.

Все их расспросы я пресек на корню:

— Прошу меня простить, господа, но вас это не касается. Это дело сугубо мое и всеведущего.

Ну а к моему додзё потянулись первые желающие постигать таинственный путь, позволяющий единичкам выписывать люлей магам высоких уровней, и их было довольно много, потому я поступил, как когда-то поступали старые окинавские мастера: назначил вступительное испытание. Каждый желающий должен был три дня с рассвета и до заката простоять у ворот додзё. Я запретил есть, пить, говорить, отлучаться, садиться или опираться на ограду. Для подростков с двенадцати лет — один день.

Несмотря на такие жесткие меры, я набрал две взрослые группы и одну подростковую, а также одну коммерческую, с очень высокой платой, но без испытаний. Это позволило мне принять нескольких учеников из бедных семей, в которых я увидел достаточный потенциал, чтобы потратить на них свое время.

Дела мои, и без того постепенно, но стабильно растущие, пошли в гору еще круче, так что я смог больше времени отдавать моему искусству, и в этой области проделал кое-какую работенку, более комплексно объединив карате и технику пустотного щита и создав три разных ката для этой цели.

Еще год спустя произошел инцидент, в котором мой ученик, единичка, как и я, поставил на место наглого отпрыска знатного рода, мага огня третьего уровня. В Кортании маги не являются дворянами по умолчанию, однако тут практикуются дуэли, при этом сторона, отказавшаяся принять вызов, обязана принести оппоненту унизительные извинения. И когда внезапно единичка приняла вызов и победила на дуэли голыми руками — это было подобно взрыву бомбы. Лучшей рекламы я себе придумать не мог, а «путь пустой руки» сразу стал сенсацией.

Коммерческую группу я распустил за ненадобностью, а вступительное испытание стало обязательным для всех и одинаковым для всех — три дня. И теперь я обладал редким для учителей счастьем: учить только заведомо достойных.

Как-то раз постучался в мою дверь секретарь столичного графа: его прислали, чтобы договориться об обучении старшего сына старого, почтенного рода.

— А что там договариваться, — пожал плечами я, — пусть приезжает. Правила вступительного испытания вон висят на стене.

— Вы не понимаете, — сказал секретарь, — юный Альбер Мэннинг Второй — дворянин и будущий граф, у него нет времени на эти испытания, не говоря о том, что они задевают его дворянское достоинство!

— Нет, это вы не понимаете. Здесь нет никаких дворян, есть только я и мои ученики. Я учу слабых быть сильными и ни перед кем не склоняться. И этот самый Альбер Мэннинг может поступить только на общих основаниях.

— Но он учится в столичном университете! У него и так времени мало!

— А, то есть вы думали, я буду к нему в столицу ездить? Если он хочет учиться «пути пустой руки» — пусть бросает университет. Если он не собирается посвятить этому всю свою жизнь — у меня нет на него времени. А теперь убирайтесь вон.

После этого разговора я повесил у ворот табличку «Дворянам вход только со снятым головным убором. Все, кому это не нравится, могут прислать вызов на дуэль». Вызовов, впрочем, не было.

А Альбер все же приехал и испытание прошел. И попал в группу второго года всего за семь месяцев. На мой вопрос, почему он на это решился, Альбер ответил просто: чтобы быть равным среди равных в любом обществе и не позволить никому смотреть на себя сверху вниз. Достойная мотивация.

Тут в доме зазвонил телефон, прервав мою тренировку на семи сотнях.

— Слушаю?

— Я в супермаркете, — раздался в трубке голос Горди, — тебе чего-нибудь особенного купить к обеду?

— Морепродуктов каких-нибудь.

— У нас есть креветки, кальмары и рыба.

— Вот чего-нибудь кроме этих трех пунктов. Ностальгия по прошлой жизни, знаешь ли.

— Ладно, — рассмеялась Гордана.

Она совершенно неожиданно появилась у моего порога через четыре года после того, как мы с ней расстались у монастыря.

— Привет, — сказала она тогда.

Я ответил не сразу: утратил временно дар речи.

— Как ты меня нашла?!

— Делов-то… По штемпелю узнала страну, приехала и поспрашивала. Когда узнала, что в Гиате полицию тренирует инструктор-молокосос, — догадалась, что это, видимо, ты и есть.

Я отправил письма родне и друзьям со столичного почтамта, не указав обратный адрес, но, как оказалось, конспирация моя критики не выдержала. Что ж, в этом как минимум один плюс: Горди смогла меня найти.

Когда я пригласил ее войти, она вытащила из багажника своей машины четыре нехилых саквояжа.

— Вижу, ты надолго, — ухмыльнулся я.

— Не очень. Я в Кортанию так, проездом. Лет на семьдесят задержусь, может восемьдесят, вряд ли больше.

— Не понял?

— В поисках политического убежища, так сказать, — пояснила Гордана.

Дело оказалось до неприличия простым и неприглядным. Закончив университет и успешно получив сертификат боевого мага младшего пятого уровня, Гордана выехала в Мааженту, в туристическую поездку. Стала на учет у консула, все как полагается, затем принялась колесить по стране, перебираясь из одного живописного места в другое. Месяца через два консул позвонил, осведомился, все ли в порядке, и поинтересовался, когда Гордана планирует вернуться в Аквилонию. Горди в ответ поинтересовалась, с чего господин консул решил, что она планирует. Не то чтоб Гордана собиралась оставаться в Мааженте всю жизнь, но такой ответ был продиктован спонтанным желанием проверить степень своей свободы.

Консул звонил еще дважды, через месяц и через два, и каждый раз получал все более решительный отказ. А три месяца спустя Гордана узнала, что по ее персоне запущена официальная процедура экстрадиции.

— Вот тогда-то, когда меня решили вернуть силой, словно беглую рабыню или преступника, я поняла, почему ты сбежал, — закончила она свой рассказ. — Ну и сбежала тоже. И кстати. Теперь моя очередь задать вопрос, на который у тебя не будет другой возможности ответить. Ты на мне женишься?

Мы поженились три дня спустя.

Переход из ранга дворян в простолюдинки Гордана пережила совершенно безболезненно. С гражданством у нас с ней тоже не возникло никаких проблем. Ее, правда, сразу же попытались завербовать, посулив кортанское дворянство — ну а как же иначе, чай не каждый день маги пятого уровня приезжают, — но она всех послала.

— Обойдусь, — сказала мне Горди, — у меня, между прочим, диплом не самого последнего университета.

Но работать по специальности ей не пришлось: мне в моем деле настоящий сильный маг очень пригодился, и теперь мои ученики проходят краш-тесты на мастерство пустотного щита в условиях, весьма приближенных к боевым. Такой вот у нас получился семейный подряд.

Недавно, правда, когда Горди как раз не было дома, в дверь постучались двое в черных пиджаках и с сильным аквилонским акцентом спросили, не здесь ли проживает госпожа Гордана Ковач.

— Здесь живет моя жена, Гордана Куроно, — сказал я и отделал обоих почти до потери сознания, после чего сдал полиции.

— Преследуют мою жену, следят, — пояснил я причину конфликта, — да еще и при въезде в страну заполнили документы неправдиво. Уверен, ни один не написал, что работает на аквилонское правительство, а значит, я поймал шпионов.

— Ничего, мы разберемся, — понимающе кивнул здешний начальник полицейского управления.

Его сын тоже учится у меня, так что мы с ним хорошо друг друга понимаем.

Когда врачи «скорой» закончили оказывать шпикам первую помощь и полицейские собрались сунуть их в машину, я попросил у них прощения.

— Мне жаль, что я причинил вам вред, ведь с вас спросу никакого, вы только выполняли команды, как и положено цепным псам. С гораздо большим удовольствием я всыпал бы вашему хозяину, но его тут нет, а я полон решимости оградить себя и свою семью от таких, как он и вы. На вашем примере я хочу показать вашим коллегам, что здесь аквилонских ищеек ждет очень недружелюбный прием. Убедительно прошу вас предупредить об этом ваших коллег.

Больше они меня не беспокоили. Может быть, дошло, что ни меня, ни Гордану в Аквилонию уже не вернуть.

Вот так я и живу теперь, и полностью жизнью доволен. Все, что мне нужно для счастья, — моя семья, мое призвание и мои ученики. И все это у меня есть.

Здесь, в Кортании, я выстроил не просто свой новый дом. Порой мне кажется, что я создал тут небольшой кусочек моей милой Японии. Или, наверное, чуть иначе: где я, там и Япония. Ведь я бережно храню частицу ее в моем сердце.

А еще я больше не терзаюсь мыслями о том, кто же я такой. Такаюки Куроно и Реджинальд Рэмм во мне полностью примирились, и никто не тащит одеяло на себя. Я — Реджинальд Куроно, человек, который помнит две свои прошлые жизни. И живет жизнью настоящей, следуя только своим убеждениям и своей совести.

Я снова иду к макиваре, но тут возле додзё останавливается машина. В ворота входит пятилетний карапуз в маленьком пиджачке, сопровождаемый дворецким. Ах да, ведь я вчера договорился о приеме очередного ученика в новую группу для самых маленьких.

Для них не нужно никакое испытание: ведь малышей ни к чему проверять на целеустремленность. Они вырастут такими, какими я их сделаю, и не будут представлять себе иного способа жизни, кроме «пути пустой руки»… Как не представляю себе иной стези и я. И я приложу все усилия, чтобы мои ученики стали такими, каким был Такаюки Куроно. Такими, как я.

Иду навстречу, малыш семенит ко мне и смотрит серьезным, сосредоточенным взглядом.

— Здравствуйте, господин учитель! — вежливо здоровается он. — А чему вы меня научите?

Улыбаюсь ему в ответ:

— Здравствуй, малыш. Я научу тебя быть сильным.

СЛОВАРЬ ТЕРМИНОВ БОЕВЫХ ИСКУССТВ

Дзиттэ — ката, упражнение в боевом искусстве.

Айкидо — боевое искусство.

Дан — степень мастерства в японских боевых искусствах, и не только в них. Низший дан — первый, высший — девятый. В исключительных случаях присуждается также десятый дан, зачастую посмертно.

Дзю-дзюцу — старояпонское боевое искусство, практиковавшееся против противника в доспехе. Предок современного джиу-джитсу.

Додзё — школа, место, где учат. В том числе боевым искусствам.

Камикадзе — дословно «божественный ветер». Так назвали тайфун, дважды уничтоживший флот хана Хубилая, пытавшегося покорить Японию. Выбор этого слова для летчиков-смертников не случаен.

Катана — японский двуручный меч для бездоспешного боя.

Кэндзюцу — боевое искусство владения мечом.

Макивара — мишень для стрельбы из лука и отработки ударов.

Маэ-гэри — прямой проникающий удар ногой.

Ниндзято — дословно «меч ниндзя». Был в обиходе у ниндзя.

Сокуто-гэри — прямой удар ребром стопы.

Сэйкэн-цуки — прямой удар кулаком.

Тайхо-дзюцу — техника ареста.

Тамэсивари — разбивание предметов руками и ногами в карате.

Татэ-цуки — прямой удар вертикально расположенным кулаком.

Тейсинтай — оригинальное название камикадзе. Само слово «камикадзе» «вернулось» в Японию уже после войны.

Тотэ — боевое искусство китайского происхождения, предок карате.

Тэйсе-цуки — удар ладонью вперед.

Уширо маваси тоби гэри — удар с обратного разворота ногой в прыжке.

Примечания

1

Японское божество, дух. — Здесь и далее примеч. автора.

(обратно)

2

Мистическое существо из японского фольклора.

(обратно)

3

В японской мифологии — сверхъестественное существо, живой мертвец.

(обратно)

4

Палочки для еды (яп.).

(обратно)

5

Игра слов. Дословный перевод аббревиатуры — «Специальное оружие и тактика», однако слово «swat» значит также и «прихлопнуть».

(обратно)

6

Мистическое существо из японского фольклора.

(обратно)

Оглавление

СЛОВАРЬ ТЕРМИНОВ БОЕВЫХ ИСКУССТВ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg